Ковалевская Елена Александровна Книга 2. Судьба в наследство.
        Дилогия: Судьба в наследство
        Аннотация: Вьется ниточка - разматывается клубок, одна веха жизни за другой, событие за событием... А власть так сладка, но так опасна! Многие знания - многие беды. Но вот только для кого? Для тех, кто знает? Или может быть для тех, кто не догадывается о своей судьбе? Вдруг другой уже создает ее, распутывая хитросплетения собственных и чужих интриг, играя при этом жизнями людей, словно пешками на доске...
        Книга 2. Судьба в наследство.
        С большой благодарностью:
        Арине, Юлии, Дональду, Евгению, Еве,
        Катерине, Светлане, Петру, Антону и всем
        моим друзьям без поддержки которых,
        не было бы этого произведения,
        а так же всем парням и девушкам
        из лаборатории исторической
        реконструкции ЛИР 'Наследие Сибири'.
        
        Любая фигура может поставить мат королю, а разменной пешке достаточно дойти до края поля...
        
        Глава 1.
        Я поняла, что лежала на чем-то мягком и теплом, похоже в постели. В нос настойчиво лез резкий запах дегтя, смешанный с тонким ароматом лавандового масла. Их я бы узнала из тысячи других, поскольку точно так же пахло в лазарете нашего монастыря. Уж что-что, а в них я умудрилась поваляться не раз, и не два.
        Рядом скрипнула мебель, похоже кто-то встал и отошел в сторону... Интересно, как я вновь оказалась в нашей лечебнице? Открывать глаза совершенно не хотелось, так хорошо лежать расслабившись, а не бежать, срываясь с очередным поручением настоятельницы... Но надо, надо... А вот не буду!
        Скрипнула дверь, и рядом раздались голоса: один незнакомый, с жутким акцентом, а второй... О Боже, да это же Агнесс! Воспоминания нахлынули разом, и я невольно распахнула глаза.
        Оказалось, что я лежала в незнакомом полутемном помещении, с низким сводчатым потолком. Чуть в стороне, перед большим прогоревшим камином стоял простой стул с высокой спинкой.
        - Она надо пить этот, - сказала толстуха в широком балахоне, который носили только бедные женщины в северных областях Лукерма. В руках она держала какую-то плошку. - Она пить, скоро - хорошо. Понимать?
        - Ой, а вы точно уверены, что это поможет? А то она все лежит и лежит, - это уже была Агнесс.
        Девочка тоже оказалась обряженной в похожую хламиду, подпоясанную узким ремнем, но все равно висевшую на ней мешком. Из прорези горловины, сползавшей на плечо, виднелась обыкновенная уставная орденская камиза , голова была непокрыта, и теперь волосы, отросшие за время путешествия, доставали до плеч. На ногах у девушки красовались странные башмаки из расшитого войлока.
        Толстуха задумалась на пару мгновений и сказала:
        - Верю. Помогать, и скоро хорошо, - и тут же бойко залопотала: - Tytto, jonka haluat, on hyvin loukkaantunut. Mutta han pian toipuu , - я с удивлением узнала родной язык племен гугритов, на котором в союзе разговаривали только они. Жалкая горстка этих варваров еще продолжала упрямо цепляться за свою веру, за свои традиции, противясь истинному учению Господа и Матери Церкви.
        Агнесс отчаянно всплеснула руками.
        - Я не понимаю, что ты говоришь! Совсем не понимаю! Слышишь меня?! Скажи нормальным языком.
        - Где мы? - мой голос оказался неожиданно слабым и хриплым.
        - Есфирь! - девочка с радостным вскриком бросилась ко мне. - Ты очнулась! Наконец-то! Я так рада, так рада! - и подскочив к кровати, схватила мою руку, лежавшую поверх одеяла и прижала к своей груди. Из ее глаз побежали слезы. - Я так за тебя волновалась, и Юозапа тоже и Гертруда! И вообще, это было так ужасно! Так страшно!
        Тут ко мне подошла толстуха и, наклонившись, положила шершавую ладонь на лоб.
        - Se ei ole lampoa , - сказала она на своем языке и добавила: - Ты холод, хорошо. Скоро совсем хорошо. Можно идти, но не делать драка. Рано, очень рано.
        Я пристально посмотрела на нее, а потом повторила свой вопрос для Агнесс:
        - Где мы?
        - Не волнуйся мы в монастыре Святого Кристобаля Сподвижника. Мы доехали, - радостно защебетала девочка.
        Я еще раз внимательно оглядела толстуху, которая молча выдернула мою руку из цепких пальчиков Агнесс и вновь положила поверх одеяла.
        - Тогда что она тут делает? - следующий мой вопрос прозвучал еще тише, чем предыдущий. В горле пересохло.
        В мужском ордене не могло быть женщин. То есть могло, но временно, вроде того, как я привозила письмо в монастырь Варфоломея Карающего. Хотя ладно, может эта могучая женщина живет неподалеку...
        - Ты лежать, молчать, - влезла в разговор та. - Ты, - женщина указала на девочку. - Пить ей. Потом спать ей. Понимать? Не мешать, не плакать. Спать. Понимать?
        Девочка закивала головой, смахнув слезы:
        - Я поняла, поняла, - и совершенно неожиданно для меня добавила: - Ymmartaa .
        Толстуха кивнула, а потом с важностью, которая была бы в пору даже кардиналу, вышла из комнаты.
        - Агнесс, - хрипло начала я, но она положила ладошку мне на губы и сказала:
        - Ута запретила тебе говорить, поэтому молчи. Я сейчас напою тебя отваром, ты поспишь, а потом все будет хорошо. Ведь, правда, хорошо?!
        - Агнесс, - я попыталась произнести это более грозно, однако ничего не вышло. Господи, да я толком пошевелиться-то не могла, напоминая себе новорожденного котенка!
        - Нет, нет, - замотала головой девочка, поднося плошку с каким-то варевом. - Сейчас тебе нужно молчать. Вот попьешь, поспишь, и тогда поговорим. Тогда я все расскажу.
        С неожиданным проворством, выдававшим немалую сноровку в таких делах, она приподняла мою голову, подпихнула глиняный край посудины к губам и, наклонив, заставила сделать несколько глотков.
        Фу-у!.. Смесь котовника, мяты, шалфея и еще бог знает чего...
        - Ну вот, - удовлетворенно произнесла девочка, опуская мою голову обратно. Она поставила пустую плошку на табурет, стоявший возле кровати, потом поправила одеяло. - Теперь давай закрывай глаза и спи.
        Я уже хотела возмутиться, но неожиданно для себя выполнила ее требование и провалилась в глубокий сон.
        
        Проснулась от тихого скрипа дверных петель, в комнату входила Ута. Поскольку обе ее руки были заняты большими мисками, она затворила ее спиной, точнее объемный задом, и неспешно подошла ко мне.
        - Ei unessa? - спросила она по-своему, а затем повторила: - Не спать? Хорошо. Смотреть бок. Vaikka kiitoksia kopioinnin, mutta olet onnekas. Toinen ei ole sailynyt. Ты - Оннекас. Твой Бог - любить тебя. Твой муж - есть радованный. Ты - сила. Olet vahva .
        Говоря все это, она поставила миски на табурет, стащила с меня одеяло и ловко повернула на левый бок. Я ужаснулась, увидев свое тело, изрядно смахивающее на скелет - одна кожа да кости! Все мясо, которое раньше на мне было, теперь усохло, ноги походили на две тонкие палки, руки - не лучше! Кости таза торчали вверх, так и норовя прорвать синюшную кожу. О-хо-хо! Эк, меня ушатало!.. Это ж мне теперь всю зиму придется здесь отлеживаться! Как же быть?! Я и так всех жутко этим ранением задержала. Как придут девочки, надо будет посовещаться и решить, как быть дальше. Ох, взгреет нас настоятельница по первое число за столь длительное путешествие!..
        - Ты терпеть. Хорошо? - прервала мои размышления Ута. В уме я уже не смела назвать ее толстухой, как никак она меня выхаживала. - Nyt vedan pois jouset, haava oli jo myohassa. Sinun taytyy olla karsivallinen, Onnekas. Шить убирать, - и ткнула меня пальцем в бок.
        Я чуть извернулась, чтобы рассмотреть багровый рубец, стянутый льняными нитями: он начинался от нижних ребер и уходил наискось куда-то под лопатку. Ничего себе меня развалили! Едва ли не пополам!..
        А женщина, удерживая меня одной рукой (я сама еще была не в состоянии лежать в столь неудобной позе), взяла из большой плошки тряпку, резко пахнущую дегтем, и протерла шов. Затем, подхватив маленький острый нож, разрезала пару стежков, и ловко дернула, зажав кончик нитки между пальцем и лезвием. Я невольно вздрогнула, ощущение было не из приятных.
        - Терпеть, - повторила она, разрезая следующую пару стежков, и не давая мне опомниться, тут же дернула.
        Но я была уже готова, лишь зубы покрепче сцепила. Ничего, и не такое бывало! Все-таки деготь - не уксус, так не жжет.
        Ута за какие-то четверть часа выдернула из шва все нитки, еще раз смазала чуть кровоточащий рубец смесью дегтя и лавандового масла, и, обмотав меня от подмышек до талии полотнищем чистой ткани, не говоря ни слова, удалилась. Я же, невероятно устав от такой мелочи как снятие шва, вновь задремала.
        
        На этот раз я проснулась от чудеснейшего запаха мяса. Мой желудок взвыл едва ли не на всю комнату, мигом напомнив о себе. Открыв глаза, я увидела Агнесс тащившую корзину, из которой шел этот божественный аромат.
        - Ой, ты проснулась?! - ее улыбка походила на солнышко, выглянувшее из-за туч. - А я тебе поесть принесла. Саллоу приготовила такой чудесный мясной суп из зайчатины. Ушастого сегодня с утра брат Мурскё в силок поймал. Он сказал, что его специально для Оннекас ловил, то есть для тебя, - девочка водрузила на табуретку корзину, достала оттуда небольшой горшочек и деревянную ложку. - Ну, сама сможешь поесть, или тебя пока покормить? - поинтересовалась она.
        - Давай, сама попытаюсь, - немного хрипловато предложила я и, улыбнувшись, добавила: - А то чего-то я залежалась.
        - Это верно, - кивнула девочка. - Ты не поверишь Есфирь, но так было страшно, пока мы тебя везли. Юза все боялась, что не успеем, а Гертруда ругала ее, что она позволила тебе в седле ехать. Если бы мы на следующий день не встретили брата Мурскё и старшего брата Вайво, все могло бы плохо кончиться. На пути такие буреломы попадались, Юза все опасалась, чтобы кони себе ноги не переломали и мы насовсем в лесу не остались. Верхом местами было сложно проехать, а с волокушей и вовсе тяжело приходилось. Но кончилось все хорошо! Братья взвалили себе на плечи носилки и прошагали так целый день. Представляешь, целый день?! Не останавливаясь! Даже Гертруда к вечеру устала, а они нет, - и резко поменяв тему, спросила: - Тебе подушку повыше сделать? А то, наверное, так неудобно.
        Она положила горшок и ложку обратно в корзину, и, привстав, вздернула мою подушку чуть выше. Затем кое-как с моей помощью (не для ее цыплячьих сил было меня приподнимать) помогла сесть и вновь достала суп.
        - Вот. Держи, - она сунула в руку мне ложку, а горшочек оставила у себя в руках.
        Я неловко зачерпнула из него и отправила себе в рот. М-м-м! Боже, как вкусно! Есть хотелось просто зверски.
        Агнесс же продолжала тараторить:
        - Знаешь, когда мы приехали сюда, Юозапа жутко ругалась, и даже хотела немедленно уехать отсюда, только настоятель Лемихарий ее удержал. Она обозвала Ёлли - жену брата Бьерна грязной... Ой ну этого я тебе повторять не буду, потому что не все запомнила. А она так сильно ругалась, едва за оружие не схватилась. Но потом все же немного успокоилась, когда ей настоятель сказал, что сам их в церкви венчал. Знаешь у Ёлли такие милые мальчик и девочка в прошлом месяце родились, я их уже видела. Я бы тоже хотела детишек... Брату Бьерну так повезло, у него такая красивая жена!
        - Кто у него?! - я аж подавилась. Первые минуты, пока Агнесс рассказывала мне это все, я была очень голодна и не соображала, что она говорит, но теперь, когда мне повторили три раза...
        - Жена, - спокойно пояснила девочка, явно не понимая, чего я так удивлена.
        - У любого священнослужителя не может быть ни мужа, ни жены! - сдавленно начала я. - Мы все даем обет безбрачия и целибата! Агнесс, ты что?! Этого быть не может!
        - Почему?! - теперь девочка удивилась. - Ораван - жена младшего брата Ульво, у них дочка Луми уже есть. У брата Соан и Кауны - двое близнецов. А позавчера была свадьба у старшего брата Ильвексена и родной сестры брата Уно - Лийвало. Все законно. Ты же сама мне объясняла. Ну, помнишь тогда в Святом Городе? Ты говорила, что если мужчина и женщина живут вместе как муж и жена, то ничего плохого не будет, что это очень хорошо.
        - Но не церковники, - с трудом выдавила я из себя, ошарашено слушая Агнесс. - Мы НЕ выходим замуж, и НЕ женимся! Чтоб жениться или выйти замуж, нужно покинуть орден, уйти из церкви. А это не так-то просто. Мало того, что нужно разрешение настоятеля того монастыря, где ты находишься, так еще нужно, чтобы это одобрил епископ твоей епархии! Девочка моя, таков закон! Так сказано в Писании! - и с надеждой переспросила: - Может, ты все-таки ошибаешься?
        Агнесс помотала головой.
        - Не-а. Поэтому-то Юозапа ругалась; даже Гертруда ругалась. Она говорила, что этот монастырь неправильный, что здешние блудни - происки Искусителя. И когда они уезжали, то очень не хотели оставлять тут тебя и меня. Юза сказала - если бы не тетин приказ, то она бы забрала меня отсюда немедленно.
        - В это я верю, - прошептала, я, осмысливая ее слова, а потом уточнила: - Так что, девочки уже уехали?
        - Да, - кивнула Агнесс. - Как только у тебя жар спадать начал, ты перестала метаться в бреду и пошла на поправку, они уехали. Герта очень торопилась обратно, хотела как можно скорее сообщить тете, что со мной все в порядке. Что я на месте.
        - Долго я так провалялась? - поинтересовалась я, проглотив пару ложек.
        - Две недели точно, - ответила Агнесс. - Едва тебя привезли сюда, Ута взялась за лечение. Она долго с тобой возилась, что-то делала - я не видела что, меня не пускали - но на пятый день ты перестала метаться в горячке. А потом когда тебе стало легче, то есть - Ута сказала, что теперь ты точно поправишься, сестры подождали еще пару дней и поехали в орден. Гертруда все Юзу подгоняла, говорила, что надо торопиться, пока дорогу совсем не завалило.
        - Ясно, - выдохнула я, проглатывая очередную ложку. - А сестры просили что-нибудь мне передать?
        - Да нет, - в раздумьях девочка пожала плечами. - Вроде, ничего. Ну, сказали, что как только ты выздоровеешь, так возвращайся домой в монастырь, а так - больше ничего.
        - Ладно, - махнула я ложкой. - Все я наелась, забирай.
        Агнесс заглянула в горшочек, и изогнула бровь:
        - Ты мало съела? Ута сказала, что ты должна скушать не меньше половины.
        - Мне хватит, - отмахнулась я, чувствуя, что сыта.
        - Есфирь! - девочка попыталась скопировать интонацию Юзы, когда та начинала мне что-нибудь выговаривать. - Если ты не будешь есть, ты не поправишься, - и вдруг неожиданно предложила: - Ой, а давай я тебя с ложечки покормлю, а?
        Я улыбнулась:
        - Нет, чуть попозже. Хорошо?
        Агнесс еще раз с сомненьем заглянула в горшочек, но потом, вздохнув, убрала его в корзину.
        - Ладно, - согласилась она. - Но только потом - обязательно доешь.
        Прикрыв глаза, я сползла с подушки, что-то меня быстро разморило. Девочка, встав с моей постели, достала откуда-то шитье и, пересев на стул возле камина, принялась за работу, я же из-под полуопущенных век стала смотреть на нее.
        Агнесс, то есть Ирена была очень красивой девушкой. Жаль, что мы ей тогда волосы срезали, с косой она была бы чудо как хороша... Э-эх! Ей на балах при дворе блистать, а не в этой глуши по задворкам Союза прятаться. Не повезло ей не в то время родиться, ох не повезло! Не понимает она, что жизнь ее теперь наперекосяк пошла, что всю судьбу ей поломали. А может и понимает, только пока значения не придает...
        
        Через неделю я начала вставать. И хотя шатало меня безбожно, лежать лежнем было нельзя. Ута заставляла меня по нескольку раз в день подниматься и ходить по комнате, внимательно следя при этом, чтобы я не упала. Она говорила, что мне нужно больше двигаться, тогда я скорее выздоровею. Правда разобрать ее слова можно было с пятого на десятое, но я быстро приноровилась понимать ее. Большую часть времени со мной проводила Агнесс, но иногда забегали и жители монастыря. Хотя, честно говоря, монастырем назвать это место у меня язык не поворачивался. Из рассказов Агнесс я поняла, что настоятель Лемихарий, чтобы склонить гугритов в Истинную Веру, разрешил новообращенным братьям жениться. Целый час я ругалась не переставая, остановившись лишь тогда, когда девочка попросила повторить меня последнюю фразу, под предлогом, что такого она еще не слышала и хотела бы запомнить. И хоть после этого я уже постаралась удерживать бурные эмоции, для себя решила, что обязательно побеседую на эту тему с его высокопреподобием.
        На следующий же день, как только начала более-менее ковылять, я порывалась дойти до здешнего настоятеля. Однако Ута, грозно посмотрев на меня, выдала:
        - Оннекас, ты глупо. Для дева муж - есть хорошо. Ты сильный дева - очень хорошо. Но ты глупо ругать. Нельзя. Isa Lemiheriy ihmisille . Муж - есть хорошо! - и не пустила меня за порог комнаты.
        Пока я лежала ко мне заглядывали дети и их матери, однако ни один из братьев не переступил порог моей комнаты. Агнесс объяснила мне это, сказав, что меня поселили на женской половине как женщину, с которой не было ее супруга. И пока я пыталась с ошарашенным видом переварить эти слова, она рассмеялась и пояснила, что не стала разуверять всех в том, что у меня его нет, иначе бы мне грозили ухаживания всей мужской братии монастыря.
        - Но, а как же ты?! - прохрипела я тогда. - Тебе ни в коем случае нельзя выходить из женского крыла!
        В моем мозгу уже рисовался этот ужас, словно бы мы оказались не в Церковном Союзе, а в пресловутом Нурбане, где по рассказам ни одна женщина не смела выходить из дома без сопровождения мужчины.
        - Что ты! - еще сильнее закатилась девочка. - Меня здесь считают некрасивой и зовут Варпуста или "Воробушек". Говорят, что я очень маленькая и слабая и из меня получится плохая жена. А вот ты другое дело, ты очень всем понравилась и сестра Гертруда тоже. За ней знаешь, как бегали?! У-у! Они ее Мённустё назвали, то есть сосна и очень восхищались, когда она брата Кауниса по коридору швырнула, едва тот ей руку и сердце предлагать стал.
        - Боже мой, куда мы попали, - пораженно выдавила я. - Это безумие какое-то!
        На что девочка пожала плечами и выдала:
        - Не знаю, а мне нравится, здесь весело. Дети играют, женщины веселые. Они не ходят с кислыми лицами весь день и не ругают, если допустим, я хочу пройти по середине коридора, а не по его краю. А у тети была тоска зеленая! Все смурные, надутые и молчаливые, ни песен тебе, ни шуток.
        - Девочка моя, но служение Богу - это труд и смирение!
        - А что трудиться обязательно нужно с кислыми лицами, будто бы Мурронского вина выпили? Или уксуса хлебнули? - возразила мне Агнесс. - По-моему это глупо. Здесь гораздо лучше!
        
        Когда в первый раз я покинула свою комнату и прогулялась по монастырю, то была поражена увиденным. И надо сказать, что не все мое удивление было негативного характера. Сама обитель была огромной и величественной, как вся северная природа: невообразимые стены, увидев толщину и высоту которых августинцы или варфоломейцы удавились бы от зависти. Огромный монастырский двор мог вместить в себя два, а то и три из виденных мною ранее. Я уж молчу про просторные жилые корпуса и вместительные хозяйственные постройки с лихвой перекрывающие строения в других обителях.
        Храм во славу Господа тоже был невероятно красив. Соборы столицы Церковного Союза были не менее величественны и прекрасны, однако если в них ты себя чувствовал ничтожным червем по сравнению с мощью Господа, то в этом соборе ты ощущал себя наравне с Богом, хотя подобные размышления и есть великий грех. Такое ощущение создавали ровные белые стены, устремляющиеся верх на головокружительную высоту, резные колонны из того же белоснежного камня и невероятно высокие окна из цветного стекла, сквозь которые свободно лился солнечный свет. Абсолютная белизна всего окружения многоцветные блики витражного кружева окон создавали пьянящее ощущение единения со Всевышним.
        Оказалось, многое из построенного здесь, было сделано руками и старанием новообращенных из гугритов. Бывшие варвары, а ныне боевые братья ордена Святого Кристобаля Сподвижника были неутомимы как в труде, так и в своем служении Богу. Вот если бы все это делалось с соблюдением канонов Веры, как и в прочих обителях союза, цены бы им не было! А так...
        Невмоготу мне было видеть, как плечистый брат, смеясь, хлопает беременную молодку пониже спины и, шепча, что его женщина самая красивая на свете, целует в губы. Это было неправильно! Недопустимо! Мы священнослужители отказываемся от радости телесной, дабы обрести радость святого духа и бытия. А здесь?! Как удастся им, погрязнувшим в плотских утехах, постичь счастье духовной цельности?! Невозможно!..
        Кстати, надо заметить - здесь не было отдельно братьев прислужников и боевых братьев, здесь каждый мужчина был боевым братом. Это на женскую долю доставались труды на кухне и по хозяйству. Впрочем, в свободные минуты мужчины выполняли наравне со своими женами работу на кухне, убирали двор, конюшни. Немногие уходили охотиться, принося дичь из леса: то кабана, то косулю. Они были отличными охотниками и рыболовами, все-таки опыт варварской жизни сказывался. Но и те братья, которые еще не женились, не были обделены женским вниманием - о них заботились чужие жены, присматривая как за своими великовозрастными детьми или младшими братьями. Любая из женщин могла предложить им постирать или заштопать рубаху, связать теплые одежды или пошить новые. Я сама слышала, как чья-то из жен, спрашивала совсем молоденького безусого паренька, которого почему-то раньше времени сделали боевым братом, сшить новую рясу, поскольку прежняя ему была уже явно мала.
        То, что говорили братья и их жены, а большинство из них говорили именно на своем родном языке, мне переводила Кеттуен - дочь Варби и боевого брата Хирви. Эта верткая рыжая девчонка, следовавшая за мной как привязанная на веревочке, с легкостью лопотала на двух языках и была для меня незаменимым переводчиком. Кстати имя девочке дали, что называется не в бровь, а в глаз: ведь 'Кеттуен' на их северном наречии как раз и означало - лиса.
        Где-то еще через недельку, когда смогла нормально ходить и не уставать через пять-десять шагов, я направилась к настоятелю этой сумасшедшей обители, чтоб высказать все, что я думаю о его монастыре, о его служении Богу в этой глуши, где следует наиболее строго соблюдать все законы и обеты.
        Его высокопреподобие Лемихария я нашла у него в кабинете, где он работал с бумагами. Постучав в дверь и дождавшись громкого: 'Да?!', - вошла.
        Кабинет как все здесь в монастыре, было простым светлым, но гармонично-прекрасным. Простые шкафы вдоль стен, массивный стол, деревянные стулья - все было сделано тщательно и с любовью.
        - Ваше высокопреподобие, - начала я с порога.
        Настоятель сидел за столом, он поднял голову и посмотрел на меня. Это был мужчина лет пятидесяти, весьма высокий, крупный, явно уроженец этих мест. Черты лица были столь же четкими и правильными, как у всех поморов. Светлые волосы, цвета небеленого льна, волосы, легкий загар рыбака, сине-серые, как море осенью, глаза. Он внимательно изучал меня.
        - У меня к вам очень серьезный разговор.
        - Сядь сначала, - мягко сказал он мне. - А то тебя покачивает.
        Настоятель был прав, длинный путь от моей комнаты, до его кабинета не прошел бесследно. Опустившись на предложенный стул, и даже откинувшись на спинку из-за внезапно нахлынувшей слабости, я продолжила:
        - Меня очень...
        Но отец Лемихарий прервал меня:
        - Вижу дочь моя, тебе уже лучше, - голос настоятеля, как глубокий напев главного колокола был мощным и одновременно красивым, и его хотелось слушать, не перебивая. - Это хорошо. Ута говорила мне, что сделала все зависящее от нее, остальное было в руках Господа. А Он, я вижу, любит тебя. Ты выздоравливаешь.
        - Да, но...
        - Я в тот же день, как тебя к нам доставили, отправлял братьев посмотреть, не бродят ли приятели тех злодеев, что напали на вас у озера Ёрвеллё. Однако когда наш обряд добрался до места сражения, тел уже не было. Похоже, дружки вернулись за ними, едва вы с сестрами ушли. У тебя есть предположение, кто мог нанять этих разбойников? Мне не нравится, что подобные вещи творятся вблизи моей обители.
        - Нет, - качнула я головой. Врать настоятелю я не могла, да и желания такого не было. Он одним своим видом внушал трепет и уважение. - Даже понятия не имею. Если у меня и есть догадки, то те, кто бы мог пожелать моей смерти просто не имеют нужных средств, чтоб дотянуться до меня на другом конце Союза.
        - Н-да, - глубокомысленно вздохнул он. - Странно. А ты ведь не простая боевая сестра? - подметил он.
        - Я старшая боевая сестра, - ответила я. - Но все же не настолько необычная, не настолько важная фигура в политической жизни своего ордена, чтобы кто-то захотел изменить ход событий таким образом. Да и настоятельница весьма крепкая женщина, и вряд ли соберется на покой в ближайшее время. Не думаю, что стоит копать в этом направлении. У меня к Вам другой разговор...
        - Тогда может быть все дело в этой маленькой девице, что осталась здесь с тобой? Настоятельница написала в письме весьма туманно. Может быть, ты до конца прояснишь ситуацию?
        'Вот паршивка! - мелькнуло у меня в голове. - Напрасно я ее обыскивать не стала, ой напрасно! Все-таки умудрилась пропереть еще одну бумагу. Тихушница!'.
        - Смотря, что было написано в том послании, - постаралась выкрутиться я. - Вам, Ваше высокопреподобие ничем не грозит незнание, кто - эта девушка. А вот знание... Без него спится как-то крепче. Поверьте мне.
        - Если ты о том, что Агнесс племянница настоятельницы и дочь герцога Амта, то это мне известно, - отец Лемихарий чуть нахмурился. - И я даже догадываюсь, зачем матушка направила ее сюда. Но мои догадки это одно. Для обители и меня в частности, хотелось бы понять чуточку больше, нежели чем пишет настоятельница.
        Удивленно посмотрев на настоятеля, я чуть качнула головой:
        - Я вам тоже ничем не смогу помочь. Мне известно не больше вашего, а, пожалуй, даже меньше, и большинство сведений выстроены на домыслах. Девочка, не осведомлена, что происходит; для нее было шоком узнать, что ее отец находится под следствием и ныне, скорее всего, уже мертв.
        Его высокопреподобие задумчиво покивал:
        - Да, скорее всего, - согласился он со мной. - Жаль малышку, очень жаль. Я понимаю, мать Серафима стремилась спрятать ее как можно лучше, но боюсь, пребывание в моей обители дочери опального герцога не самая удачная идея.
        Я нехорошо посмотрела на настоятеля. Его слова оказались весьма неприятным сюрпризом. Выходило, мы тащились через весь союз, чтобы узнать, что даже в этой глуши нам дают отворот поворот?!
        Однако мой суровый взгляд никак не повлиял на настоятеля. Он, словно не замечая моего недовольства, продолжал рассуждать:
        - Правда, если надзиратели придут сюда, я на время отправлю девочку в западное поселение, например к родне Уты. Но мне все же не хотелось, чтобы у них был даже малейший повод для визита сюда.
        - Но... - попыталась возразить я, но настоятель остановил меня взмахом руки, призывая выслушать его.
        - Я был поставлен сюда, дабы нести свет истинной Веры в эти глухие места. И спустя после стольких лет бесплотных попыток мои начинания наконец-то стали давать первые всходы. Новообращенные из братьев еще не до конца уверовали, но все же начали принимать своей заблудшей душой Господа. Приезд прихвостней Слушающих погубит все, чего я добился за все эти годы. Упирая в незыблемые устои, что определили для сторонних, но которые давно не соблюдают сами, они способны разрушать все, что мне удалось создать. Сами, скрывая за благочестивой маской свое тошнотворное нутро, развращенные роскошью и потакающие своим прихотям, они перемелют достигнутое, даже не моргнув глазом. Порой кажется, что им безразличны слова Святого Писания! Что не для них сказано - мы не должны попустительствовать своему телу, ублажая его в роскоши!
        Настоятель распалялся, произнося свою речь. Мне показалось, что не один раз произносил ее, доказывая самому себе, что он прав, а теперь только повторял мне хорошо заученную речь.
        - Эти братья - мужчины, сильные и гордые, воспитанные по-другому, лишь ныне прозревшие в своей неправедности. Неужели ты думаешь, что они в один час смогут отринуть все мирское и принять орденский устав? Пока они приняли Веру, как смогли. Но пройдут годы, вырастут их дети, и вот они смогут служить, как должно настоящим братьям. А сейчас... Когда ты появилась на пороге, на твоем лице было написано возмущение жизнью братьев и теми правилами, царящими в обители. Сестры твоего ордена, тоже не преминули высказать их. Вы думаете, что было бы лучше, если бы они бегали к женщинам тайком, как многие из братии других орденов? Или ты думаешь, что священнослужители не совершают греха прелюбодеяния?! - ехидства в голосе отца Лемихария было хоть отбавляй. - В этом ты заблуждаешься сестра. И сестры твои заблуждаются. Неужели вы - женщины - думаете, что я смогу удержать этих стоялых жеребцов в лоне Церкви, увещевая, что их жены - это сосуд греха? Что мать, которая родила их - согрешила?! Они никогда не примут такую религию. Есть истинная Вера - она в душе. Есть Истина, которой следуешь. Но так же существуют
лизоблюды, прикрывающиеся ею и совершающие под ее знаменами все, что заблагорассудится. Нет, такое не для них... Не по мне нести погань по миру!
        У настоятеля была невероятно мощная харизма, заставляющая верить каждому его слову, каждому утверждению. Я поняла, почему гугриты пошли за ним, отчего вняли и начали потихоньку обращаться в истинную Веру.
        - К тому же, - тон отца Лемихария стал менее грозным. - Изменились морские течения. Все меньше рыбы ловится в сети моряков. Все чаще им приходится браться за оружие и разбойничать, чтоб их дети не голодали. Я не могу отбирать у жен и матерей сильных мужчин, заставляя сидеть их за высокими стенами и выступать против своих же дедов, когда те от голода и безвыходности обращаются против паствы Союза.
        Я молчала, не смея что-либо возразить, поскольку возражать здесь было нечему.
        - А ныне я могу помогать им от имени ордена зерном и товарами. Ты видела их скалистые земли? На них сложно что-либо вырастить. Этот народ всю жизнь жил морем, а теперь, когда течения меняются, море становится более холодным и рыба уходит из него, им гораздо труднее прокормиться. Вдобавок, жители Союза многие годы воспринимающие гугритов, как варваров, отказываются покупать у них что-либо, невольно принуждая добывать эти блага силой. Ты знаешь, что они называют себя не этим презрительным словом, а - Усколлинен, что на их языке означает верные? Что они верны своей земле, своим женам и матерям? И ни один муж не посягает на чужую жену, поскольку это у них считается презренным делом? А у нас в Союзе?.. - настоятель вздохнул. - Я долго думал, прежде чем принять эту сторону жизни новоиспеченных братьев. Мне пришлось поездить по их селениям, увидеть, как они живут, поговорить со стариками и юнцами. Ничего в жизни мне не давалось столь тяжело, как изменение канонов Писания, однако без этих новаций заблудшие овцы не пришли бы в Церковь. Не мог я в слепом следовании догмам видеть, как целый народ постепенно
вымирает от голода или гибнет на клинках Бедных Братьев Пустынных Земель. И поэтому то, что делаю, я считаю правильным, а верхам из Святого города, которые погрязли в роскоши и интригах, нет дела, каким образом будут приведены в лоно Церкви новые прихожане. Приезд инквизиторов станет губительным, пока дело Веры еще не закрепилось на этих землях. А просьба вашей настоятельницы скрыть у себя дочь преступника ставит под удар все мои усердия, всю обитель. Да и не только обитель... Могу ли я пожертвовать тысячами жизней ради одной?
        Отец Лемихарий приводил такие доводы, что спорить с которыми не было ни какой возможности.
        - Но никто же не знает, что девочка будет скрываться у вас! - едва ли не вскричала я, понимая, что все планы рушатся на глазах.
        - Слухами земля полнится, - развел он руками. - Из-за близости Хейгазега - этого проклятого наемничьего гнезда, в любой момент могут усилить гарнизоны. А с церковными войсками следом придут Слушающие и Ответственные . Не хотелось бы давать им повод заглядывать сюда.
        - Но тогда куда же девать Агнесс?! Не могу же я собраться и привезти ее обратно в орден?! Настоятельница специально отправила ее к вам.
        - Сейчас ты, дочь моя, никого никуда не увезешь - ты не оправилась после ранения, - резонно заметил настоятель. - И я не требую, чтобы вы немедленно покинули обитель. Просто хотелось бы, чтобы ее высокопреподобие Серафима, к будущему лету нашла для своей племянницы новое пристанище.
        - И как?..
        - Когда выздоровеешь и отправишься в орден, ты передашь мою просьбу настоятельнице. А до тех пор девочка побудет у нас. Но не долее.
        С этими словами отец Лемихарий встал, давая понять, что наша с ним беседа завершена. Я тоже поднялась, меня слегка повело от слабости - ранение по-прежнему давало о себе знать. Настоятель хотел помочь мне и уже подался в мою сторону, но я махнула рукой, мол, не надо и потихоньку, по стеночке направилась к себе в комнату.
        
        Декабрь сменился январем, который принес с собой яростные метели, когда ветер сутками не переставая выл за толстыми стенами обители, не переставая. Ночи, когда в прозрачном бархатном небе были видны все звезды и сполохи сине-зеленого сияния на горизонте, а мороз стоял такой, что деревья лопались; ясные утра с искристым снегом, переливающимся тысячами огоньков как бриллиантовая крошка, со стылым воздухом от которого перехватывало дыхание; хруст валежника, ломаемого перед укладкой в большой очаг, гул огня, запах готовой выпечки, веселый смех детей...
        Я выздоровела, перестала пошатываться при ходьбе и потихоньку начала восстанавливать прежнюю силу. Принялась вновь тренироваться: сначала с Агнесс, чтобы не переутомляться, затем попыталась присоединиться к братьям, но те сразу начали выражать мне свои симпатии. Кто бы мог подумать, что у усколлинен идеалом женской красоты как раз считались крупные девушки с развитой мускулатурой, способные дотащить до дома воина на плечах. Я уже знала, что Агнесс, которой бы в высшем свете Церковного Союза проходу не дали, считалась здесь дурнушкой и самой неподходящей партией для женихов. Поэтому, хотя бы с ней у меня не было головной боли. А вот мне просто деваться было некуда, когда я начала тренировки. Неженатые братья ходили за мной косяками, искоса поглядывали и залихватски подмигивали. Хорошо хоть рук не распускали, это немного успокаивало, иначе поединка было бы не избежать.
        Положение разрешилось случайно - как-то я попала на хозяйственный двор и посетила монастырскую кузню.
        В тот день я пошла проведать Пятого. Он совсем затосковал без свежего воздуха и застоялся. Погоняв его чуток, да и сама немного посидев в седле, дабы нужные мышцы вспомнили каково это, я, ведя жеребца обратно в конюшню, увидела, что у него отвалилась подкова. Подняв и осмотрев ее, поняла, что нужно ставить новую и направилась в кузню. На подступах к ней я и встретила Сепнёна. Этот мощный и кряжистый дядька занимался кузнечным делом в монастыре. Он не был братом в обители, просто жил здесь.
        Сунув ему под нос подкову, я кое-как сообразила сказать: 'Muuta', - что означало - менять, и махнула рукой в сторону конюшни.
        - Sinulla on nyt? - спросил он у меня что-то.
        - En ymmarra, - помотала я головой. Это первая фраза, что я освоила в монастыре и означала она - "не понимаю".
        - Huomenna, - сказал он, а потом, подумав, кое-как выговорил. - За-ват-ра. Ты за-ватра, - и пошел прочь.
        Естественно без проса в чужую кузню я лезть не стала, рассудив, что Пятый не охромеет до утра стоя в загоне. Но едва солнце взошло, я была тут как тут. Сепнён глянул на меня исподлобья, не прерывая работы.
        - Tuli? - спросил он. Я начала немного понимать самые распространенные слова, которые использовали в речи братья и их жены, и знала, что кузнец сказал мне: 'Пришла?' - Odota - 'Жди'.
        Он одной рукой держал щипцы, в которых был зажат слиток и бил по нему молотом, чтоб отколоть от крицы чешуйки для будущего уклада .
        - Can? - я указала рукой, на молот.
        - Пф-ф! - фыркнул он. - Olet nainen! Et voi, - и перевел мне: - Ты жена. Нет.
        - Can? - повторила я настойчиво.
        На что кузнец недовольно крякнул, смерил меня взглядом и со скептическим выражением лица протянул молот.
        - Alku , - он указал на остуженную крицу.
        Я поудобнее перехватила рукоятку, размахнулась, и... Первый удар вышел немного кривоватым и слабым, но за ним последовал второй, третий, рука приобрела уверенность, размашистость и четкость движений. Мне не раз приходилось работать в кузне, поскольку с железом я всегда любила возиться: то Герте помогала, когда она что-нибудь латала или выправляла, то кузнецам нашим. Ведь несмотря, что орден у нас женский, кузнец все же был мужчина. Правда, он не жил с нами в монастыре, а приходил из ближайшей деревни; мы часто служили ему помощницами. Более серьезные вещи делались в нашей ремесленной слободе, где был большой кузнечный двор, а в самом монастыре так мелкий ремонт, да изготовление срочной мелочевки.
        - Плохо. Рука слабый, - нахмурился кузнец. Я согласно кивнула, силы прежней пока не было и мне следовало ее нарабатывать.
        - Can? - теперь я ткнула пальцем в щипцы.
        Сепнён пожал плечами, как бы подразумевая, что дело твое, бросил крицу на наковальню и демонстративно отошел в сторону. Ухватив щипцами поудобнее, я встала перед наковальней и, подняв молот, обрушила на крицу новый удар. В разные стороны полетели хрупкие чешуйки металла. Дело пошло.
        Я обрабатывала сырец, нагревая его в горне в горящем угле, а затем резко остужала в снегу, чтоб отделить стальные скорлупки, продолжая этот процесс до тех пор, пока весь слиток не превратился в некрупные пластинки.
        - Хорошо, - небрежно бросил мне кузнец, сметая стальные чешуйки в отдельный горшочек. - Ты за-ватра, - и изобразил движение рукой, словно бил молотом.
        Я обрадовалась, поскольку поработать в кузне было для меня большим удовольствием - это и заделье по душе, и возможность восстановить прежние возможности. А то женщины постоянно пытались пристроить меня к хозяйственным делам, однако кухарка или швея из меня были как из задницы флейта. Поэтому чтобы не слоняться без толку, я с радостью согласилась прийти назавтра в кузню и в охотку помахать молотом.
        Конечно, первые дни было тяжело, и меня покачивало уже через три часа работы, но дальше - больше, я наловчилась, приспособилась и уже к середине января вовсю орудовала на пару с Сепнёнем. Местное мужское население, видя, как я пропадаю едва ли не сутки напролет в кузне, сначала тяжко повздыхало, завистливо поглядывая на кузнеца, а потом отстало. Видимо рассудив, для себя решили, что я неравнодушна к угрюмому бородатому крепышу, который в плечах был шире себя поперек и годился мне если не в отцы, то в очень старшие братья.
        Местная кузня была поплоше чем в нашем монастыре, но на здешние нужды и не требовалось больше одной пары рук, чтоб справляться со всей работой. Хватало присутствия одного Сепнёна. Однако вышло так, что моя помощь не оказалась лишней. Из запасов привозного металла мы смогли натянуть проволоки для починки кольчуг, из заготовленных когда-то пакетов и уклада выковать несколько новых клинков средней паршивости, необходимых для молодых братьев, недавно появившихся в ордене. Залатали невероятное количество котлов, наделали подков про запас для пятерки крепких мышастых северных лошадей, стоявших сейчас в конюшнях.
        Братья ордена Святого Кристобаля Сподвижника предпочитали пешее передвижение и бой, поскольку в большинстве своем были выходцами из народа моряков и корабелов. А кони им были нужны, чтобы гонца послать на большую землю, так они называли Лукерм, да перевезти запасы или раненого.
        В один из дней, когда на улице стоял бодрящий морозец при ярком солнце, а в кузне было сумрачно и от чадящего горна - не продохнуть, к нам забежала Агнесс. Мы с Сепнёнем работали; из одежды на нас были только штаны, рубахи без рукавов, да фартуки, чтоб одежду не пожгло.
        - Есфирь! - радостно завопила она, отряхивая подол от муки, похоже, девочка прилетела к нам прямо с кухни. - Ты не представляешь!
        - Погоди, - бросила я, ударяя молотом по заготовке, в ответ кузнец поправил болванку небольшим молотком. - Я занята. Позже, - и вновь замахнулась.
        - Угадай, кто - там?! - от восторга Агнесс едва не прыгала по кузне.
        - Нет, ты глянь! - раздался родной голос. - Едва оклемалась, как к железкам своим разлюбезным полезла!
        Опустив молот на раскаленную заготовку, я обернулась к двери: из ослепительного сияния проема шагнули внутрь знакомые силуэты. - Девчонки! - взвыла я, отставляя молот в сторону. - Вы приехали! - и стиснула их в объятьях.
        - Пусти, задушишь! - чуть сдавленно прохрипела Юозапа, и как всегда добавила: - Вот оглобля высоченная!
        Герта звонко хлопнула меня по плечу и обняла, точно медведь сжал.
        - Фиря! Здоровая! - а потом, отстранив меня на расстояние вытянутых рук, окинула взглядом. - Как же я рада тебя видеть!
        И тут, в потоке солнечного света, что лился в открытые двери я, разглядев на лицах сестер затаенную тревогу, взволнованно спросила:
        - Девочки, что-то случилось?
        
        Глава 2.
        Студеная зима, характерная для северо-восточных областей союза в Крисовах оказалась довольно мягкой, но снежной. Который день крупными хлопьями валил снег, отчего по широким улицам Звенича, превратившимся в узкие протоптанные колеи с обеих сторон окруженные сугробами, пройти было довольно проблематично. Грубые башмаки ремесленников и изящные сапожки местных красавиц с одинаковой легкостью вязли в снегу. Стройные нарядные дома, сложенные из светло-серого камня под мокрым снегом превратились в угрюмые бастионы, отчего создавалось впечатление, что весь город нахмурился и недоволен скорыми праздниками.
        Всего через неделю должны будут состояться торжества в честь тезоименитства Его Святейшества Папы Геласия IX, которые продлятся семь дней. Потом останется всего чуть-чуть, каких-то двенадцать дней и наступит Новый год, сулящий новые празднества. Однако, несмотря на ненастную погоду и безрадостный пейзаж на главных улицах уже нет-нет, да и вспыхивали яркими пятнами флаги и пестрые гирлянды.
        Впрочем, в городе были и другие улицы, где раньше пир жизни бурлил круглые сутки, но ныне из-за торжеств Церкви и наводнивших город священнослужителей он весьма поутих, и лишь изредка распахивающаяся дверь и украдкой выходящий клиент указывали - здесь еще что-то теплится.
        Брат Убино и старший брат Дизидерий, переодевшись в мирское платье вольных купцов, выписывая ногами замысловатые кренделя, шли вдоль домов веселого квартала.
        - Этот, - пьяным голосом уточнял Убино: высокий и плечистый мужчина у своего не менее крупного спутника. Брат был одет в темно-синий плащ-шаперон , из-под которого выглядывал зеленый таперт с фестонами. Его товарищ, облаченный в точно такой же плащ только с красным подкладом и распахнутый на груди жупон , имел не менее ухарский вид. Он в ответ с трудом поднимал голову, долго вглядывался в сумрак начинающегося вечера, а потом, промычав нечто нечленораздельное, но по смыслу отрицательное, ронял ее обратно. - И не этот! - переводил брат ответ Дизидерия в понятную речь и, дергая его под руку, тащил к следующему дому.
        Так они прошли пару улиц с плотно прижимающимися друг к другу особнячками, пока на очередной вопрос брата тот утвердительно не боднул головой воздух. От резкого кивка с его головы слетел шаперон. Тогда Убино с терпеливыми, но неточными движениями человека находящегося в сильном подпитии, натянул капюшон обратно и повлек нестоящего на ногах спутника к заветной двери, над которой кокетливо пристроилась вывеска 'Милая шалунья'.
        Завидев нетрезвых, но явно состоятельных клиентов выглянувший в окошко молодчик приветливо распахнул ее, и двое шатающихся мужчин нырнули в соблазнительно блеснувший полумрак дома терпимости.
        
        Дом виконта Ранзе и миледи Ранзе, урожденной дочери графа Штаверт являлся самым прекрасным в этих местах - так считал сам виконт, сосланный сюда прежним правителем Винета - Гюставом II, и пока не возвращенный в столицу ко двору Гюставом III. Впрочем, ныне милорд Рензе был искренне рад своей опале, поскольку чистка среди титулованных особ устроенная нынешним правителем и церковной инквизицией, наводила на него легкий ужас. В более серьезный ужас виконта повергло известие, что его дом будет временной резиденцией первого достойного доверия одного из боевых орденов. И сейчас в особняке спешным темпом наводили последний глянец в ожидании столь почетного визитера.
        Еще неделю назад виконт дал распоряжение всем слугам, что пока высокий гость будет присутствовать в доме, никаких прежних гуляний проводиться не будет. Миледи перебрав весь свой немалый гардероб, отложила в сторону нарядные и броские платья, и достала из дальнего угла все неприметные и скромные, которые не вызывали бы сомнения в ее набожности и благочестии. Отпрыски Ранзе так же были проинструктированы отцом, как они должны вести себя в присутствии достойного доверия, что им позволяется, а что нет.
        За день до приезда высокопоставленной особы прибыли два хмурых брата в серых плащах, поверх холодно поблескивающих доспехов, и осмотрели особняк с чердака до погребов, пересчитали всю дворню, расспросив у виконта: кто работает в доме, а кто во дворе и какое по продолжительности время. Затем ознакомились со всеми слугами лично и только после успокоились, заявив, что особняк подходит для временного пребывания его преосвященства.
        Констанс прибыл в провинцию Крисовы в самом начале зимы, около двух недель назад. Первоначальной точкой его пути являлся монастырь родного ордена Варфоломея Карающего, но когда спустя всего неделю нахождения в обители его секретарь - брат Боклерк - отыскал в библиотеке требующиеся документы, епископ после некоторого размышления самолично решил приехать в главный город провинции. Поскольку Звенич являлся 'городом с вольностями' , и в нем, как и в вольных городах союза отсутствовал госпиталь, а местное церковное управление - легиторум - не мог похвастаться богатством и предоставить покои, подходящие по сану и положению его преосвященству, то епископ вынужден был избрать своей резиденцией один из домов местной знати. И теперь карруса , в которой путешествовал Констанс со своим секретарем и десятью братьями-сопровождающими верхами, подъезжала к дому виконта Ранзе, расположенному в центре города.
        Из-за снегопадов заваливших весь северо-восток провинции путешествие протекало с некоторыми трудностями, и было весьма неспешным. Епископ, раздосадованный этими обстоятельствами, а так же пустыми задержками в пути из-за непогоды, тем не менее, держал недовольство при себе, лишь изредка позволяя выразить его окружающим, в частности брату Боклерку. Секретарь зная, что раздражительность Констанса вызвана скорее целью поездки в Звенич, нежели чем качеством дороги и скоростью передвижения, как мог, заверял его преосвященство в сохранении цели визита в тайне и обнадеживал, что постарается еще до новогодних празднеств разобраться в обстоятельствах дела.
        Встречать епископа вышло все семейство во главе с виконтом Ранзе, следом за ними на ступеньках дома выстроилась челядь. Едва повозка остановилась, как словно бы ниоткуда появились два брата-сопровождающих прибывших сюда ранее и поспешили опустить борт каррусы. Первым из нее вышел высокий мужчина возрастом около сорока лет, темноволосый с несильными залысинами и намечающейся плешью, сухопарый, с резкими, но незапоминающимися чертами лица. Он был облачен в коричневый плащ, подбитый заячьим мехом, из-под которого выглядывала черная дорожная сутана. Следом за ним выбрался невысокий и сухощавый старец, закутанный в нарядный пелессон, поверх которого было наброшено меховое одеяло. Оно тут же свалилось с плеч, едва тот распрямился, при выходе из повозки. Один из братьев кинулся поднимать упавшую вещь, когда другой подал руку и помог спуститься по откинутому борту, как по наклонному трапу.
        - Мы рады приветствовать ваше преосвященство в нашем скромном доме, - склонился в почтительном приветствии виконт Рензе. Его супруга сделала глубокий реверанс, сын повторил движение отца, а две дочери скопировали мать. Челядь согнулась в поясном поклоне.
        - Господь будет милостив к вам, - окинув всех собравшихся пронзительным взглядом, епископ едва заметно кивнул на приветствие виконта, и важно прошествовал в распахнутые двери.
        
        Каминное пламя яркими всполохами играло на начищенных до блеска столовых приборах, весело потрескивало, окутывая ароматом сосновой смолы сидящих в парадной зале. За богато накрытым столом на хозяйском месте по праву старшинства восседал епископ Констанс. Он вяло ковырялся в поданных блюдах, явно размышляя о чем-то своем, по левую руку от него сидел секретарь, по правую - заметно нервничающие хозяева дома. К ужину были приглашены гости: легат - старший викарий его преподобие Адельм со своими заместителями - младшим диаконом - преподобным Кликстом и диаконом - преподобным Слендером, предстоятель главного храма в Звениче - святой отец Бонифаций, а так же наставник аколитов при храме - святой отец Маку. На ужине должен был присутствовать баронет Шельц, но он нашел благовидный повод и не явился, предупредив об этом длинным витиеватым письмом, которое доставил его слуга практически перед самым началом трапезы. Так же под тем или иным предлогом не явились еще трое приглашенных гостей из местной аристократии. Однако почетный гражданин города сер Топелиус Ковеций всегда стремившийся посещать подобные
мероприятия умудрился прийти не только сам, но и привести с собой свою супругу - миледи Ковеций. И если раньше, когда в доме виконта Ранзе собиралась большая и шумная компания им бы отказали, то ныне обрадовались как родным и усадили с почетной правой стороны.
        За столом царило 'оживленное молчание', изредка нарушаемое пространными замечаниями гостей об общецерковных вопросах и толковании той или иной главы святого писания. Видя, что его преосвященство не желает вступать в пустые беседы на подобные темы, за него отвечал брат Боклерк, стараясь отделываться ничего незначащими фразами. Виконт Ранзе и его супруга чувствовали себя не в своей тарелке, поскольку такое столпотворение священнослужителей и полное отсутствие светских гостей в их доме наблюдалось впервые. От этого, миледи Ранзе волновалась и была бледна, ее полная грудь туго стянутая расшитым лифом роба , часто вздымалась. Она украдкой утирала пот с высокого лба и поправляла расшитый ток , неплотно сидящий на голове. Сер Ковеций тоже заметно нервничал, отчего его полная рука, когда он подносил двузубую вилку ко рту, слегка подрагивала. Его супруга тоже вела себя необычайно тихо за столом, что можно было подумать - это лишь ее безмолвное отражение.
        В очередной раз, когда произошла перемена блюд, и на место остывшей запеченной индейки, были поданы рябчики с пармезаном, его преподобие старший викарий Адельм, не сдержав любопытства снедавшего весь вечер, наконец-то решил спросить. Его голос, имевший высокий тембр, нежели чем возможно ожидать от такого грузного мужчины, слегка подрагивал от нетерпения.
        - Ваше преосвященство, какому чуду мы обязаны, что вы удостоили нас столь высокой чести, посетив сей скромный город, удаленный от центральных областей союза и сосредоточия церковной жизни? - весьма витиевато выразил свой интерес старший викарий.
        Епископ оторвал взор от тарелки и поднял глаза на легата.
        - Церковная жизнь не может быть сосредоточена в одном месте. Она там, где миру явлено слово Божье. Во всех ближних и дальних уголках союза, ваше преподобие, - сухо отрезал он, стараясь пресечь подобным ответом дальнейшие расспросы на эту тему.
        - Его высокопреосвященство истинно прав! - с жаром подхватил слова Констанса святой отец Бонифаций - невысокий старец приблизительного равного возраста с епископом, его глаза поблескивали от едва сдерживаемых порывов религиозного рвения. - Слово Божье повсюду, а наш долг нести его до заблудших душ, коих в нашем городе предостаточно.
        На несколько мгновений за столом вновь воцарилось молчание, прерываемое лишь стуком столовых приборов. Из-за того, что разговор оказался уведен от намеченного пути в другую сторону, старший викарий Адельм позволил себе легкую гримасу, и немного подумав, постарался вернуть разговор на интересующую его тему. Он как старший по сану среди приглашенных совершенно не принимал в расчет, что перебивает святого отца, вновь собравшегося что-то сказать.
        - У нашей Матери Церкви бесчисленный сонм служителей, кои всеми силами стараются донести Слово до душ прихожан и притворить тем самым Божьи заповеди в жизнь. Разве есть повод сомневаться в честности исполнений их обязанностей? Неужели это привело вас в наши края?
        - Для слежения за чистотой веры в наших рядах существуют надзиратели Слушающих. Однако их здесь нет, поскольку при прежнем правителе городу был присвоен статус 'города с вольностями'. Это не моя обязанность, - отрезал Констанс, отвечая на столь бесцеремонный вопрос. - Но дела одной из епархий ордена, к которой относится Звенич, волнуют меня как первого достойного доверия, - присутствующие за столом замерли, кто в тревоге, кто в предвкушении от возможно грядущих перемен.
        Старший викарий своим настырным любопытством вынудил его преосвященство обосновывать таким опасным и не совсем удобным способом свой визит в Звенич. Назвать истинную причину посещения епископ никак не мог.
        - Это просто замечательно! - едва ли не вскричал святой отец Бонифаций. Весь его внешний вид выражал восторг. Не меньшим восхищением новостью пылало лицо наставника послушников - святого отца Маку. Похоже, служащие в главном храме церковники являлись истинными ревнителями Веры. А вот внешний вид старшего викария ничего не выражал ни одобрения, ни расстройства - лишь ровное спокойствие и легкую заинтересованность, которые ярче всех говорили епископу, что он вряд ли будет рад появлению надзирателя в городе. Это наложит на его доселе безраздельную власть немалые ограничения.
        - Ваше преосвященство, - подал голос, до сих пор молчавший диакон Слендер. - Ровно через шесть дней по всему союзу пройдет чествование тезоименитства Его Святейшества. Не могли бы вы в столь знаменательный день почтить своим присутствием наш главный храм, чтоб прочесть проповедь и провести праздничную литургию?
        Епископ ненадолго задумался, а потом едва заметно кивнул:
        - Хорошо. Если дела не потребуют моего безотлагательного присутствия в другом месте к благому воскресенью, я проведу праздничное богослужение.
        - Это просто чудесно! Воистину радостная весть! - воскликнул святой отец Бонифаций. - Своими речами вы согреете души прихожан и вернете им радость бытия в церковном лоне.
        - Да согласен, - скупо кивнул старший викарий, несколько поспешно разделывая рябчика на тарелке, словно тот сию секунду мог убежать из-под ножа. - Весть действительно чудесная. Сила вашего слова подвигнет многих на благие поступки. Но самым замечательным стало бы известие, что вы проведете проповедь у нас в новогодние празднования.
        - На все воля Господа, - ответил Констанс богословской фразой на неуемный интерес легата.
        Весь остаток ужина прошел в подобных пикировках, где старший викарий стремился тем или иным способом выведать у его преосвященства цель визита в город с вольностями и время его пребывания здесь. Епископ как опытный политик с легкостью уклонялся от назойливых вопросов, вызвав у его преподобия Адельма под конец вечера стойкие подозрения, что тот явился по его душу.
        
        - Не нравится мне излишнее любопытство главного представителя, - скривился его преосвященство, когда он с братом Боклерком под охраной двух братьев-сопровождающих направлялся в свои покои.
        - Я понимаю вас, - кивнул секретарь, не спеша продолжать разговор пока они не окажутся у себя.
        Но вот один из братьев шедших впереди распахнул двери, удостоверился, что внутри все в порядке, то есть двое из сопровождения на месте в комнате, подал им ответный знак и только после пропустил епископа внутрь.
        Апартаменты, предоставленные его преосвященству, были довольно богато обставлены даже по меркам некоторых центральных городов, а не провинциальных, к коим принадлежал Звенич. Однако для Констанса привыкшего к чрезмерному комфорту и роскоши, они показались стесненными и не очень приспособленными для жизни. Несмотря на наличие ковра посреди общей гостиной, большого камина, который с легкостью прогревал все помещение и смежную с ним спальню, мебель была не столь мягкой, видимо на нее пустили хлопок, а не конский волос, и уж тем более поскупились на пух. Отсутствовало отдельное помещение для купальни, а взамен ее стояла ширма, за которой находились все туалетные принадлежности. И ныне если б епископу вздумалось принять ванну, то пришлось бы как в большинстве домов средней аристократии приносить ее к камину и наполнять горячей водой. Так же отсутствовала отдельная смежная комната для братьев-сопровождающих, и те вынуждены были по двое дежурить в общей комнате, а остальные спать в помещениях для слуг. Спальню брату Боклерку выделили в другом конце коридора, но он отказался от нее, пожертвовав своими
удобствами ради безопасности, и теперь ночевал на кушетке в спальне его преосвященства. В письме, полученном от старшего брата Джарвиса, говорилось, что некто проявляет повышенный интерес к делам его преосвященства, а если увязать это с попыткой отравления, то следовало предпринять все меры, дабы оградить от возможных посягательств не только епископа, но и его секретаря поверенного во все дела. Ведь захвати этот неведомый Боклерка, рано или поздно при помощи пыток он сможет дознаться до многих епископских дел, что являлось недопустимым.
        - Запомни, никто не должен знать: зачем именно мы приехали в Звенич, - продолжил Констанс начатый в коридоре разговор. - В этом столь щекотливом деле я вынужден положиться только на тебя, поскольку своим явным интересом, а уж тем более присутствием, сорву все покровы с тайны. Вдобавок любой мало-мальски сообразительный интриган перевернет все дело так, что я окажусь замаранным в этой грязи. А я всегда был выше мирских слабостей, страстей и соблазнов. Недопустима даже тень на мое имя.
        - Уверяю вас ваше преосвященство, что всеми силами стараюсь... - начал секретарь, но епископ перебил его.
        - Мало того, если кто-то узнает, что этим интересуешься ты, то все равно мне не удастся обелить себя. Раз ты моя правая рука, значит и я в курсе всего происходящего.
        - Еще в обители я позаботился обо всем, - вздохнул Боклерк, сдерживая неожиданно нахлынувшее раздражение. Он понимал волнение его преосвященства, однако чрезмерная опека немного утомляла. Если в политике и интригах епископу не было равных, то в делах связанных с тайными расследованиями, секретарь давно обошел своего начальника, хотя начинал учиться непосредственно у него. - Брат Карфакс через старшего брата Тиаса будет извещать меня обо всех предпринятых действиях. И даже если за братом-сопровождающим будут следить, то вряд догадаются, что все его встречи в трактирах, на рынке или в молельнях не случайны.
        Констанс махнул рукой, словно одобряя, хотя было видно, что он не успокоен заверениями.
        - Все равно будь предельно осторожен. Преподобный Адельм давно на должности легата, у него тоже должна быть разветвленная сеть информаторов. Поскольку за ужином он вынудил меня обосновать свой визит в Звенич особо пристальным вниманием ордена к делам в городе где-то на уровне епархии, то все его люди будут подняты на ноги. За каждым из моей свиты может вестись наблюдение. Однако ничем другим я аргументировать свой визит сюда не мог - по окраинам по меньшим вещам первые достойные доверия не ездят, - тут епископ поморщился. - Для менее значимых проблем и епископа-суффрагана Убертина довольно, ведь это его диоцез , - и, резко поменяв тему разговора, спросил: - Какие-нибудь известия уже есть?
        - Времени прошло довольно мало, - начал Боклерк. - Но некоторые наработки уже проведены. Мы узнали приблизительное описание нужного человека, и теперь наши люди пытаются его разыскать, чтоб постараться распутать всю цепочку до конца.
        Констанс удовлетворено выдохнул и опустился в кресло у камина. Дрова практически прогорели и лишь несколько головней тлели, давая некоторое свет и тепло. Секретарь, поняв, что его краткий ответ удовлетворил епископа, удалился в спальню, чтобы расстелить кровать. Посторонним было запрещено входить в отведенные покои, так что все действа, которые полагалось бы исполнять слугам, совершал брат Боклерк. Когда он вернулся, Констанс подремывал сидя в кресле.
        - Ваше преосвященство, - секретарь осторожно коснулся плеча в шелковом пелиссоне. - Все готово ко сну.
        Епископ открыл глаза и внимательно глянул на брата.
        - Боклерк, у нас точно нет другого выхода, чтоб не ввязываться в эту авантюру? - голос Констанса был каким-то сухим и утомленным, похоже столь длительное путешествие далось ему с трудом. Ему уже не по возрасту стало пересекать практически весь Союз из конца в конец, чтобы разрешить свои проблемы.
        - Вы же сами определились ваше преосвященство, - тихо ответил секретарь. - Да и мои дальнейшие поиски показали, что одной бумагой с упоминанием грехов столь запутанного дела разрешить невозможно. Конвент на подобное заявление не прореагирует. Во-первых: скорее всего кардинал Джованне не позволит - кое-какой властью он все же располагает, а во-вторых - тут же будет заявлено, что мы могли подделать бумагу. Он не участник верховного конвента и формально не влияет на политику, одного подозрения будет не достаточно. И хотя врагов у него с избытком, но и купленных сторонников тоже хватает.
        - Да, да, - покивал Констанс, вставая. - Все верно, но я как всегда проверяю малейшую возможность... Ох что-то я расклеился. Зима и холода что ли так действуют?
        - Вы утомлены ваше преосвященство, - мягко заметил Боклерк, помогая подняться. В последние дни епископа особенно жестоко мучил ревматизм, весьма выматывая постоянными болями. - Однако не беспокойтесь, я позабочусь, чтоб все завершилось как можно скорее.
        - Я надеюсь на тебя, - Констанс с благодарностью похлопал секретаря по руке и направился в спальню.
        Боклерк двинулся следом, неся в руке подсвечник. В комнате сидя у стены как большие, но практически недвижные изваяния остались охранять покой епископа два брата-сопровождающих.
        
        После второй молитвы, когда небо посветлело, и диск зимнего солнца вскарабкался на небосклон секретарь с братом-сопровождающим, направились в храм Святого Варфоломея дабы поставить благодарственную свечу по просьбе его преосвященства.
        Во всяком случае, так было сообщено окружающим.
        Утром, едва встав с постели и приказав подать завтрак, епископ во всеуслышание объявил, что ему как второму лицу обязательно ордена следует посетить храм святого покровителя, но поскольку дорога оказалась весьма утомительной, то за него это должен сделать Боклерк. Так же его преосвященство выразил пожелания, чтобы брат переговорил с предстоятелем храма, поинтересовался положением дел в диоцезе, поднял в городских архивах отчисления на храмовые нужды и выполнил прочие мелкие поручения. Загружая секретаря для большинства такой бесполезной церковной суетой, Констанс развязывал ему руки, давая свободу передвижения. Под видом поручений брат смог бы встретиться с нужными людьми, под совершенно благовидным предлогом покопаться в архивах городской ратуши, при этом придерживаясь обоснования приезда епископа в город.
        И ныне брат Боклерк в сопровождении старшего брата Тиаса с трудом пробирались по улицам покрытым по щиколотку выпавшим ночью снегом. Народа было немного, видимо большинство горожан предпочли остаться дома, а может, ждали, пока сугробы притопчут и уже тогда пустятся по своим делам.
        - Брат, - обратился к секретарю шедший рядом Тиас - угрюмый здоровяк в сером плаще и уставном сюркоте, из-под которого выглядывал хауберк. Даже в городе сопровождающий был полностью одоспешен, на поясе у него висел меч и небольшой чекан. - Долго ли ты будешь беседовать с предстоятелем храма?
        Боклерк изогнул бровь в немом вопросе; обычно братья подобные вещи не спрашивали.
        Тиас же с показным простодушием пояснил:
        - Я бы хотел успеть исповедаться. Мы провели в пути четыре дня, у меня совершено не было возможности посетить часовню или храм, и теперь бремя греха давит мою душу, - произнося это, брат будто бы пытался говорить как можно тише, но его низкий голос все равно разносился по улице, словно эхо в колодце.
        Боклерк сбился с шага и с изумлением уставился на сопровождающего, а тот, перехватив его ошарашенный взгляд, скосил глаза в сторону и едва заметно кивнул себе за спину. Тогда секретарь, сделав несколько шагов, как бы невзначай обернулся - следом за ними шел невзрачный мужчина. Мгновенно все поняв, Боклерк сделал вид словно до этого находился в раздумьях и немного повысив голос, чтоб идущему за ними топтуну было немного слышно, но это не вызвало подозрения, ответил:
        - Думаю да, старший брат. Его преосвященство просил меня обсудить довольно большое количество богословских вопросов, поблагодарить предстоятеля за службу во славу ордена... Времени будет предостаточно. У тебя есть возможность снять тяжкий груз.
        - Благодарю, - с неподдельной радостью в голосе воскликнул Тиас. - Думаю, мне понадобится пара часов, чтоб причаститься и помолиться.
        Боклерк позволили себе мимолетную улыбку. Между слов брата читалось, что потребуется не меньше двух часов, чтоб встретиться с нужным человеком.
        - Ты уверен, что этого достаточно? - переспросил его секретарь со всей серьезностью. - Четыре дня долгий срок. Вдобавок мы будем в храме Святого покровителя. Нужно обязательно прочесть благодарственную молитву. Нам может и трех часов не хватить.
        - Я грешен брат, но не настолько, - раздалось в ответ.
        
        Храм Святого Варфоломея Карающего в Звениче не столь большой как главный храм города, все же был весьма пышно убран и богато отделан, что свидетельствовало о хорошем притоке средств на его содержание. Перед входом брат Боклерк и сопровождающий Тиас осенили себя святым знамением, слегка приклонив колени, а после прошли в гостеприимно распахнутую дверь. Солнце еще недостаточно высоко поднялось, чтобы заглядывать в многочисленные витражные окна, поэтому полумрак внутри храма рассеивали множество свечей горящих перед статуей покровителя и символом веры, откованным из бронзы. Еще раз преклонив колени в проходе между скамьями и прочтя короткую молитву, мужчины прошли в неприметную дверь ризницы. Навстречу им из-за стола поднялся юноша - служитель храма. По стихарю , в который он был облачен, становилось ясно, что это чтец уже готовый к предстоящему полуденному богослужению.
        - Слава Господу нашему, - поклонился он, с почтением глядя на братьев, поскольку их одежды тоже ему многое сказали.
        - Во веки веков, - ответил Боклерк как более старший. И хотя он был простым братом, то есть ниже по званию старшего брата-сопровождающего, но служение секретарем у епископа становило его на позиции сравнимые с саном диакона или даже викария.
        - Чем могу служить братья? - обратился чтец.
        - Я могу видеть предстоятеля этого храма? - спросил секретарь.
        - Святой отец Ремигий сейчас подойдет, он...
        Юноша не успел договорить, в ризницу вошел невысокий, но очень дородный мужчина в белоснежной альбе , которая казалась, вот-вот треснет по швам, и топорщащейся на животе ризе поверх нее.
        - Что угодно братьям по ордену? - так же спросил он, с некоторым удивлением разглядев одежды пришедших. - Вы от его преосвященства? Ему что-нибудь угодно?
        - Совершенно верно, - кивнул секретарь. - От первого достойного доверия. Его преосвященство пожелал, чтобы вы, святой отец, удостоили меня беседой, но перед этим, у меня к вам будет маленькая просьба.
        - Я весь во внимании, - отец Ремигий покаянно сложил руки на объемном животе.
        - Старший брат должен покинуть нас где-то часа на два, но так, чтобы снаружи все думали, что он все время провел с нами, - с этими словами Боклерк указал на Тиаса.
        - О! - воскликнул предстоятель, понимающе улыбнувшись. - Старший викарий Адельм. Да, да, легиторум Святого Дилурия Всепрощающего силен в этом городе. Однако, увы, порядка, который могли бы обеспечить служители нашего ордена, здесь нет. Видимо это испытание, данное Господом, которое мы должны преодолеть, возвысив к нему души...
        Боклерк прокашлялся, прерывая святого отца. Тот немного смутился и отдал распоряжение:
        - Хервиг проводи старшего брата.
        Чтец махнул рукой, мол, следуй за мной, и проворно нырнул в низкую дверку, расположенную за ширмой стоящей у стены. Тиас, не замедлил нырнуть ему в след. Когда юноша и сопровождающий скрылись в тайном ходе, предстоятель Ремигий аккуратно водрузил ширму на прежнее место и, обернувшись к секретарю, указал на стул чтеца:
        - Прошу. Я всеми силами постараюсь дать подробнейшие ответы на ваши вопросы.
        Боклерк с благодарностью опустился, а святой отец из-за объемного живота с трудом протиснувшись между столом и стеной, сел напротив.
        - Для начала расскажите мне, каково положение дел в Звениче? - начал свои расспросы брат Боклерк. - Поговаривают, что здесь есть непристойные дома, где...
        - О! Вы о веселом квартале, - предстоятель печально улыбнулся. - Увы, такое пятно скверны есть в нашем городе, однако мало кто по-настоящему стремиться искоренить его. Управляющий нами барон Мельтиш на творящиеся там вещи, смотрит сквозь пальцы. Старший викарий, не столь рьяно, как следовало бы, заставляет своих помощников вытравливать разврат и вертеп из Звенича. Это все так печально.
        Святой отец замолчал, словно в раскаянии. Весь вид его говорил, что он не справился с делами, возложенными Церковью, и это его очень удручает. Боклерк тоже выдержал краткую паузу, как бы сочувствуя ему, а потом продолжил:
        - Неужели орден Святого Дилурия не примет более решительные действия, ведь происходящее здесь пятном ложится на его честь?..
        Так неспешно один за другим посыпались вопросы, ответы на которые следовало узнать.
        Через полчаса вернулся чтец Хервиг, сказав, что провел брата-сопровождающего да самого конца тоннеля. Предстлоятель поблагодарил его и отправил немного прибраться в храме, спровадив тем самым из ризницы, чтобы юноша не слышал, о чем именно он беседует с епископским секретарем. После разговор потек с прежней скоростью и продолжался уже около двух часов. За это время Боклерк узнал не только интересующие его вещи, но и местные сплетни которые так же послужили дополнительным источником информации в расследовании. Пожалуй, даже сплетни оказались более содержательными, нежели чем официальные бумаги, которые настоятель достал из шкафа и продемонстрировал Боклерку. Местное население гораздо с большим рвением готово было перемывать кости власть имущим, припоминая подсмотренные за ними грешки, нежели чем совершать дела достойные занесения в церковные книги.
        Время, указанное братом Тиасом практически истекло и секретарь начал понемногу волноваться. Скоро должен был начаться полуденный молебен, а сопровождающий все еще не вернулся.
        Он появился практически в последний момент, когда раздались первые звуки колокола, созывающие к службе. Предстоятель уже готов был выйти к пастве и лишь поправлял нелепо топорщащуюся на животе ризу, как ширма сдвинулась в сторону и показался запыхавшийся Тиас. Было видно, что он очень спешил.
        - Благодарение Богу! - облегченно выдохнул Боклерк, когда широкоплечий брат появился в раз ставшей тесной ризнице, и тут же поторопил его: - Пойдем скорее, иначе нам придется присутствовать на богослужении.
        - Есть важные новости, и, думаю, следует узнать их немедля, - мотнул головой сопровождающий. - Карфакс обещал лично все рассказать, чтоб не передавать через меня, как через вторые руки. Так что пойдем, - секретарь было двинулся к выходу, как брат Тиас остановил его: - Куда?! Нас снаружи ждут, по крайней мере, трое, так что уходить придется этим путем!
        - Тогда все узнают, что здесь есть тайный ход! - взвизгнул доселе молчавший Хервиг. - Вы раскроете тайну храма!
        - А можно подумать ее никто не знает?! - фыркнул сопровождающий, скептически глядя на юношу. - Я по дороге отсюда кое-как отвязался от одного топтуна. Так что это уже никакая не тайна, - и бросив Боклерку. - Ну?! Давай, быстрее, пока они не сообразили, что мы вновь воспользуемся туннелем, - нырнул обратно за ширму.
        Секретарю ничего не оставалось, как поспешить за Тиасом.
        Ход оказался низким - долговязому Боклерку приходилось нагибаться, складываясь едва ли не пополам - однако широким - противоположных стен можно было коснуться если раскинуть руки в стороны и то только кончиками пальцев. Брат-сопровождающий, который был еще выше секретаря на чуть ли не пол головы, практически на корточках шел вперед. Вдобавок его нормальному передвижению мешал факел, которым он освещал дорогу. Стены тоннеля были сложены из кирпича, местами уже выкрошившегося и покрытого серо-зеленым мхом. Ход вел прямо, никуда не сворачивая.
        Через четверть часа такого неудобного передвижения братья уперлись в деревянную стену из толстых грубо-оструганных досок загораживающую путь. Тиас, передав факел секретарю, подошел к краю перегородки и, навалившись на нее плечом, с трудом отодвинул на несколько дюймов. Засунув в образовавшийся проем руку, он пошарил там немного, а потом уже свободно отодвинул преграду в сторону.
        - Сейчас выйдем из часовни, - шепотом начал он. - Я пойду первым, а ты за мной. Не приближайся ко мне, но и не теряй из виду. А если я побегу, сразу же нагоняй. Ясно?
        Боклерк кивнул, и, сопровождающий забрав факел обратно, затушил его об земляной пол. Едва погас огонь, стало сразу понятно, что тоннель привел их в какое-то небольшое и полутемное помещение. Секретарь вышел, с наслаждением разогнув спину, которую к тому времени начало уже сводить от неудобного положения, и брат-сопровождающий задвинул перегородку обратно, закрепив на простенькую щеколду.
        Ориентируясь на свет, они из небольшого закутка попали в маленькую совершено пустую часовенку Урсулы Заступницы. На миг задержавшись, чтоб осенить себя святым знамением, братья поспешили к выходу. Первым, как и договорились, вышел старший брат Тиас, следом за ним, отставая шагов на двадцать, брат Боклерк. Как определил секретарь, ход вывел их где-то ближе к воротам города в его рыночной части, и теперь сопровождающий уверенно вел его сквозь толпу.
        В полуденное время толчеи на улице сильно прибавилось, люди спешили по своим делам. Где-то кричал зазывала, ругались невдалеке торговки, скрипели телеги, ржали лошади - жизнь бурлила полноводной рекой. Откуда-то несло тушеной капустой и кислым пивом, пригорелым жиром и чесноком. Вот из двери корчмы мальчишка-подавальщик выплеснул ведро помоев в обледеневшую сточную канаву, и Боклерк едва увернулся от грязных брызг, разлетевшихся во все стороны. Стараясь не угодить под ополоски, он метнулся прочь, поскальзываясь на обледенелой мостовой. Чтоб удержать равновесие, брат взмахнул руками и немного развернулся, чтобы уже в следующее мгновение столкнуться с идущим позади него лоточником. Тот уже собирался заковыристо выругаться, однако, разглядев церковную сутану, выглядывающую из-под пелиссона, буркнул что-то извинительно-неразборчивое и поспешил затеряться в толпе. Боклерк заторопился дальше чтобы не упустить из виду спину Тиаса в сером плаще, как краем глаза увидел сбоку от себя смутно знакомое лицо - чуть сзади и в стороне шел утренний топтун. Это оказалось для брата большой неожиданностью. Однако он
быстро справился с удивлением и сделал вид, что ничего не заметил, а после поспешил нагнать сопровождающего. Едва поравнявшись с ним, секретарь словно ни к кому не обращаясь, сказал:
        - За нами идут.
        - Знаю, - скупо бросил тот. - Двое. Зачем нагнал?
        Боклерк смутился, он не ожидал, что Тиас воспримет известие столь спокойно.
        - Тот, которого мы с утра видели, - попытался оправдаться секретарь.
        - Значит трое, - по-прежнему спокойно ответил сопровождающий. От этих слов Боклерк растерялся и решил вновь отстать, как был остановлен сдавленным рыком: - Куда?! Поздно. Иди рядом.
        И они вновь направились через толпу к центру народа, где народа должно было быть поменьше. Брат-сопровождающий двигался уверенно, не сбавляя шага. По мнению Боклерка, он просто водил их кругами, таская за собой наблюдателей, словно собак на поводке. Секретарь попытался определить кто из прохожих топтун, но после предупреждающего взгляда брошенного на него Тиасом оставил это дело, поскольку так и не смог найти, кто же за ними следит.
        Как выяснилось после получаса плутания по улицам, сопровождающий вел их через весь город в сторону купеческого квартала, где селились исключительно торговые люди. Обычно их семья занимала один или два верхних этажа, а на первом находилась контора с приказчиками, торгово-договорная лавка или трактир. Вот в один-то из таких трактиров и привел их Тиас.
        Боклерк не стал задавать вопросов, просто старался держаться рядом с сопровождающим. А тот пересек полупустой зал, где в этот час обедали всего лишь несколько человек, и направился прямиком за стойку. Подавальщик, что стоял за ней, даже глазом не повел, когда они прошли мимо и скрылись за дверью ведущей на кухню.
        В помещении у большого очага суетились двое поваров и трое поварят, в углу на табурете сидел мужчина и дремал. На вид ему около тридцати с половиной, чуть выше среднего роста, с непримечательной внешностью, с выбивавшимися из-под головного убора русыми волосами больше напоминавшими цвет мышиной шкурки. Он был облачен в неброский таперт темно-серого цвета, который выдавал в нем купеческого приказчика или старшего помощника договорной лавки. На голове чепец кале , поверх которого по зимнему времени был надет темно-синий берет на коричневом подкладке, на ногах немаркие шерстяные шоссы и крепкие зимние башмаки. Именно к нему подошел Тиас. Едва брат остановился, как сидящий открыл глаза и едва заметно кивнул приветствуя.
        - За нами шли не меньше трех, - без предисловия сказал сопровождающий, а мужчина в таперте поднялся с табурета и молча, направился к двери черного хода. За ней оказался полутемный коридор, ведущий в еще одно небольшое помещение, через дверь которого они оказались на узкой улочке, зажатой между высокими стенами домов.
        - Бегом, - сухо бросил мужчина, и припустил что было духу, брат-сопровождающий поспешил за ним следом и, нагнав в три шага, уверенно держался рядом. Только секретарю приходилось прилагать немалые усилия, даже чтобы не нагнать, а не потерять их из виду.
        На очередном повороте Тиас придержал мужчину, и они подождали, пока Боклерк догонит. Тот бежал, тяжело дыша и держась за правый бок.
        - Шустрее! - не сдержавшись рявкнул провожатый. - Сейчас настигнут!
        - Кто? - прохрипел секретарь и оглянулся; там в самом начале улицы показались четыре бегущие фигуры.
        Мужчина ничего не ответил, лишь дернул Боклерка за пелессон и потащил за собой. Тому пришлось пошевеливаться.
        Они пролетели следующую улочку оказавшуюся столь же узкой, но короткой, повернули на третью и наконец-то нырнули в какую-то подворотню, чтобы скрыться за рассохшейся дверью. Оказалось, что и она вела через длинный, чем-то захламленный коридор, на другую широкую мощеную улицу, со сточной канавой посредине, по которой уже можно было свободно проехать в каррусах или верхом. Оглядываясь, провожатый перешел на противоположную сторону, постучал в большие двустворчатые двери. Окошечко на одной из них практически сразу открылось, чтобы уже в следующую секунду захлопнуться с громким стуком. Но через несколько мгновений одна створка пошла в сторону и мужчина протиснулся в образовавшуюся щель. Следом за ним Тиас запихнул секретаря, и последним зашел сам. Они оказались в небольшом холле, из которого наверх вели две узкие и крутые лестницы, там их встретил ветхий старичок, который тут же поспешил удалиться. А провожатый, вновь ничего не говоря, начал подниматься по левой лестнице; ступеньки под его весом противно заскрипели. Брат Тиас подтолкнув Боклерка следом, тоже стал подниматься, едва не наступая на
пятки. Так они попали в коридор, полумрак которого рассеивал свет, скудно льющийся из слюдяного окошка расположенного в другом его конце. Остановившись перед одной из дверей, мужчина постучал условным сигналом - два отрывистых стука, три частых, и вновь один. Несколько секунд спустя дверь приоткрылась, в образовавшуюся щель их внимательно оглядели, и только после распахнули во всю ширь.
        В комнате их ждали двое с оружием в руках. Открывший дверь высокий широкоплечий мужчина в зеленом таперте держал в руках длинный боевой кинжал, а тот, что стоял в глубине комнаты, такой же крупный с широким разворотом плеч в стеганом бордовом жупоне, обнажил фальшион .
        Провожатый шагнул внутрь первым, брат-сопровождающий запихнул следом слегка оторопевшего секретаря и, оглядев коридор напоследок, зашел сам.
        - Господь посреди нас, - первым поприветствовал мужчина в бордовом жупоне, убирая фальшион обратно в ножны, едва дверь закрылась.
        - Есть и будет, - уже спокойно ответил ему Боклерк, наконец узнав знакомое лицо.
        Следом за секретарем приветствие повторил и брат Тиас, а затем подошел к уже убравшему кинжал мужчине и положил ему правую руку на левое плечо, тот в свою очередь сделал то же самое.
        - И пусть благословит нас Святой Варфоломей, проговорили они одновременно.
        У каждого ордена был свой тайный ритуал приветствия, и лишь братья состоявшие в нем знали.
        Пока длилось все действо, брат Боклерк осматривался. Комната, в которую его привели, оказалась узкой и длинной, с единственным окошком на противоположной от двери стене. В ней находились три кровати, высокий комод, на котором сейчас горели несколько свечей и стол у стены. Возле него стоял жесткий деревянный стул с высокой спинкой, на который и решил опуститься секретарь.
        Едва тайная церемония приветствия закончилась, Боклерк на правах старшего первым начал разговор:
        - Карфакс? - уточнил он и, дождавшись утвердительного кивка от приведшего их сюда мужчины, продолжил: - Сообщите же наконец, что вы узнали? - теперь нетерпение сквозило в каждом слове.
        Тот чуть откашлялся, и, неосознанным жестом потирая правый локоть, ответил:
        - Думаю, сначала брат Убино и старший брат Дизидерий расскажут сами, а я потом дополню моими изысканиями.
        
        Глава 3.
        Боклерк перевел взгляд на стоящих у входа братьев:
        - Старший брат Дизидерий, - секретарь явно предлагал брату как командиру тройки первому начать разговор.
        Мужчина в бордовом жупоне откашлялся, прочищая горло перед началом рассказа, и усевшись на ближайшую к двери кровать, начал:
        - После вашего письма в обитель, мы с братьями в первых числах зимы прибыли сюда. Поскольку направление поисков вы указали только приблизительное, было решено отправить брата Карфакса в городской архив, где он под видом помощника купца первой гильдии якобы собирался отыскать старый договор о купли продаже дома в городе, а так же земельных владений неподалеку. После уговоров и солидной мзды ему позволили бывать в ратуше, где он нашел некоторые сведения, которые могли заинтересовать его преосвященство. Мы с братом Убино в свою очередь окольными путями постарались выяснить о творившемся здесь восемнадцать лет назад, но безуспешно до тех пор, пока вы через старшего брата Тиаса не передали нам новые известия. Тогда наши поиски стали более целенаправленными. Первым делом постарались отыскать бумаги о суде над девицами из дома терпимости...
        - Судебные документы явно пытались подчистить, - вставил свое слово брат Карфакс; он стоял прислонившись к дверному косяку. - Но неумело, в городском архиве искуситель ногу сломит, но ничего не разберет. Все свалено кучами на полках, половина свитков порвана, остальные лежат, как попало, совсем не там где должны быть. Впрочем, это нам оказалось на руку, ведь из-за этой неразберихи бумаги не сумели изъять до конца.
        - Таким образом, нам удалось отыскать название дома терпимости и описание его хозяина, где епископ Сисварий получил свою болезнь, - продолжил Дизидерий.
        - Надо сказать, заведение оказалось не из дешевых, - ухмыльнулся брат Убино. - Но все равно его дороговизна не уберегла Святого Сифилитика! И там оказались точно такие же порченые девки, как и шлюхи в последнем портовом борделе! - однако под строгим взглядом секретаря он тут же стер кривую улыбку с лица.
        - Последив за борделем пяток дней мы выяснили, что заведение существует до сих пор, правда у него владелец поменялся. Без охраны он не ходит, с ним всегда минимум четыре головореза. Судя по ухваткам неплохие профи: не наемники конечно, скорее из бывших туркополей, - стал рассказывать дальше старший брат Дизидерий, - но взять с наскока их вряд ли получилось бы, могло выйти слишком шумно. Поскольку в письме вы настаивали на совершенной секретности, мы не стали его хватать, а продолжили слежку.
        - Благодаря этому удалось выяснить, что у хозяина имеется несколько таких заведений и куча баб при них, - вновь с бесцеремонным комментарием влез брат Убино, опускаясь на кровать рядом с Дизидерием. - И со всего хозяйства он стрижет деньги, причем немалые. В Звенич в поисках приключений на свою... - тут брат все же сбился, вновь наткнувшись на ледяной взгляд Боклерка, заменив непотребное слово кашлем. - В общем, желающих здесь получить греховное удовольствие полным-полно. Это сейчас народа поубавилось - Святые праздники на носу. А еще неделю назад было пруд пруди искателей всех мастей: от средних ремесленников, до богатых купцов.
        - Городская стража к ним не лезет, - вновь подхватил повествование старший брат, стараясь незаметно ткнуть Убино в бок, чтобы тот хоть немного придерживал язык. - Патрули обходят этот квартал стороной, заглядывая туда, лишь когда совсем шумная драка случается, и только если на улице, а уж никак не внутри.
        - Еще хуже, что церковная стража на этих улицах в подобные заведения не заворачивает, - вновь вмешался в разговор Карфакс. Братья дополняли друг друга, внося пояснения в рассказ, словно были единым организмом. - Бейлифатской ветви достаточной для несения стражи и наведения порядка в Звениче, как в городе с вольностями естественно нет. А те силы, что есть в городе, не спешат вмешиваться в происходящее.
        - У меня вообще создается впечатление, что здесь все куплено-перекуплено на сто рядов, - едко прокомментировал свое мнение о городе брат Убино, напрочь игнорируя тычки командира. - По слухам у хозяина борделей есть свои люди не только в городской управе, но и в легиторуме. Об этом на каждом углу судачат, только глухой не услышит.
        - Мы должны сообщать только проверенные факты, - одернул его Карфакс, но брат отмахнулся от него.
        - Дыма без огня не бывает. И здесь, я нюхом чую, не обошлось без подмасливания и подкупа нужных людей. На что Упертому Гюставу было не до внутренних мелких безобразий, но такое б он не спустил, если бы в королевские кабинеты доложили.
        - Мы собрались здесь не для того чтобы политику обсуждать и действия кабинета министров Гюстова II, - недовольно отрезал Боклерк; ему явно не нравился чересчур разговорчивый брат. - Однако такие сведения, пусть ничем неподтвержденные, так сказать глас толпы, иногда имеют немаловажное значение. Еще что-нибудь удалось обнаружить?
        Старший брат Дизидерий смиренно опустил голову, как бы признавая что это пока все сведения, однако брат Карфакс являющийся из-за небольшого увечья - поврежденного в бою локтя - неполноценным бойцом тройки, и будучи вынужденным переквалифицироваться на работу с бумагами явно желал еще кое-что дополнить.
        - Сегодня с утра, мне удалось отыскать кое-какие намеки в архиве. До самих документов добраться не удалось, тогда бы рухнула вся легенда помощника купца первой гильдии. А раскрывать, что у них в документах копаются священнослужители, вряд ли следует. Его преосвященство нам запретил делать подобное. Да и объявлять раньше времени, что такими документами интересуется Церковь тоже не стоит. Так вот, я нашел намеки о неких подарках на крупные суммы барону Мельтишу - градоначальнику города - от граждан под видом пожертвований в пользу казны. Все бы ничего, но простые горожане, пусть и очень состоятельные вряд ли единолично будут вносить до сотни золотом, да при том сразу. В Звениче настолько богатых нет. Даже виконт Рензе, в доме которого была устроена резиденция его преосвященства, не столь обеспечен. Я взял на себя смелость и перепроверил всех местных зажиточных купцов и аристократов. С такими именами, указанными в бумагах нет, и никогда не было. Скорее всего, это вымышленные лица, взятые из воздуха. Из ниоткуда! Брат Боклерк я прошу вас, как приближенному к его преосвященству, а значит имеющему
доступ ко всем документам городского архива, узнать вот эти сведения, - Карфакс подал лист, исписанный убористым подчерком. - Мне думается что, раскопав все до конца, нам гораздо легче будет понять суть происходящего в Звениче, а так же гораздо быстрее добраться до корня дела, которое привело вас, а значит и нас сюда.
        Секретарь самым внимательным образом прочел написанное.
        - Что ж если мне удастся получить эти данные, то положение дел в городе будет рассматриваться совершенно под другим углом. Думаю даже если все удачно повернуть, то... - Боклерк тут же оборвал фразу, и уточнил у Дизидерия: - Это все известия?
        - Совершенно верно, - по военному четко кивнул тот. - Пока все. Будут ли какие-то распоряжения?
        Секретарь задумался на пару мгновений.
        - Пожалуй, нет. За хозяином дома терпимости вести наблюдение по-прежнему, в архив пока не ходить, вплоть до дополнительного распоряжения. Никаких действий не предпринимать, разве что на всякий случай узнать, что же происходит в этом вертепе, - тут Боклерк впервые на памяти братьев смутился. - То есть я хотел сказать, что следует разузнать какая там обстановка, стражники или охрана. И ни в коем случае не шастать туда под видом клиентов! - секретарь, выдавая наставления, сильно покраснел, словно девица. Ему явно было неловко обсуждать подобные вещи.
        - Поздно, - тихо выдохнул брат Убино. - Уже...
        На Боклерка от одновременного шока и возмущения напал столбняк, а командир тройки, видя это, поспешил пояснить:
        - Мы попали туда под видом сильно загулявших купцов, которые настолько напились, что способны были устроить только пьяный дебош, и после, немного поколышматив охранников, вырубились, где стояли. А проспавшись через пару часов извинились, дали приличные деньги за поломанную мебель да набитые рожи охраны, и в сильном раскаянии удалились, так и не испытав умения местных красоток. Мы выполняем обеты, данные в обители, брат.
        И хотя после этих слов секретаря отпустило, он продолжил смотреть на мужчин со скепсисом и недоверием, однако свое мнение оставил при себе.
        - Нам с братом Тиасом пора идти, - сухо вымолвил он. - Нас следует провожать?
        - Не думаю, - качнул головой Карфакс. - Чем меньше знают о нашей принадлежности к священнослужителям, тем лучше. Да и уходить отсюда весьма безопасно, из дома ведет три запасных выхода, по одному из них я вас провожу.
        - С Богом, - брат-сопровождающий тут же подошел и похлопал Убино по плечу, потом повторил процедуру прощания с командиром тройки.
        Карфакс тем временем повернул ключ в замке и распахнул дверь.
        - А теперь ни слова, и быстро за мной, - предупредил он, и первый исчез в полумраке коридора. Секретарь и Тиас поспешили следом.
        
        Получив сведения от братьев Боклерк с полного согласия и одобрения его преосвященства, все последующие три дня провел в городском архиве. И каждый раз как он отправлялся в ратушу, за ним следом направлялись один или два топтуна. Столь нарочитая слежка за секретарем и всеми остальными сопровождающими епископа велась лишь для того, чтобы они не могли встретиться с нужными им людьми, а вынуждены были не солоно хлебавши, оставаться без важных сведений. Ведь ни один тайный агент или информатор не станет раскрывать себя перед посторонними. Тиасу для очередной встречи с одним из братьев боевой тройки порой приходилось из кожи выпрыгивать, чтобы скинуть со следа прилипчивых топтунов.
        Впрочем, в архиве за Боклерком уже не следили, наблюдение за его действиями и препятствование расследованию здесь перекладывалось на другие плечи, а именно служащих архива.
        Как и рассказывал брат Карфакс, бумаги находились в ужасающем виде, библиотекари которые должны были за ними наблюдать, не справлялись со своей работой. Желающие найти тот или иной документ, вынуждены были затрачивать на поиски гигантское количество времени, своими раскопками еще больше увеличивая неразбериху в бумагах. И, несмотря на то, что подобный хаос сыграл только на руку в делах епископа Констанса, секретарь оказался очень недоволен положением дел.
        На следующий едва он день явился в ратушу и изъявил желание поработать с бумагами, касающимися ордена Святого Варфоломея Карающего, в архиве начался форменный переполох и светопреставление. Два библиотекаря курирующие документацию попеременно изобразили, что их душит грудная жаба, мучают страшные головные боли и у них вообще случились провалы в памяти. Когда же представление не подействовало на секретаря, те, перестав изображать недомогающих, сбегали за старшим надзирающим за писчими делами. Тот в свою очередь повторил балаганное действо вслед за починенными, и только после угроз со стороны Боклерка и обещанием пригласить сюда четверых братьев-сопровождающих, чтобы устроить самый настоящий погром, а библиотекарей предать суду за ненадлежащее выполнение обязанностей, согласился пустить его в свою святая святых - скрипторий и архивные комнаты.
        Все это время секретарь потратил на поиски и подтверждение сведений, которые ему передал брат Карфакс. За это он был своеобразно награжден. Оказалось, намеки, раскопанные Карфаксом, не только соответствуют действительности, но и являющимися лишь верхушкой айсберга того взяточничества и взаимоукрывательства, что процветали в Звениче.
        Вечером третьего дня в пятницу Боклерк докладывал его преосвященству о творящемся в городе. Епископ сидел на своем излюбленном месте в кресле перед протопленным камином, и, укутав ноги меховым пледом, внимательно слушал секретаря. Тот, разложив на маленьком тонконогом столике скопированные документы, особо важные отрывки зачитывал в слух.
        - Помимо дорогих подарков управляющему городом, подобные преподношения делались и представителям легиторума. Например, в прошлом году старшему викарию Адельму было передано в дар неким горожанином Флавиусом Севорецием девяносто монет золотом, а спустя еще неделю все тем же Сиворецием пятьдесят монет. Такого гражданина в городе нет, я проверял церковные книги, благо у них все в алфавитном порядке записано. Пару лет назад викарию и его помощнику - преподобному Кликсту тоже были сделаны не менее щедрые подарки от некоего Тибора Раскатного. Удивительно, но в городе действительно был Тибор, только он помер аж пять лет тому назад, я лично регистрационную запись видел.
        - Да уж, - тихо прокомментировал слова Боклерка Констанс. - Совсем распустились и страх перед разоблачением потеряли. Уверовали в свою безнаказанность. Усопшие души к своим махинациям приплели.
        - Вот и получается, что в мздоимстве и удовлетворении своих стяжательных потребностей участвуют не только градоначальник со своими приближенными, но верхушка легиторума, которая должна была надзирать за порядком, и в случае таких вот вещей немедленно докладывать в свою епархию, - подытожил доклад секретарь.
        - Город насквозь гнилой, - заметил его преосвященство, в задумчивости глядя на рдеющие головни. - И управляющие им настолько же гнилые. Как говорят? Рыба портиться с головы? Верная мысль, очень верная, - Боклерк молчал, слушая епископа, а тот продолжал: - Не удивительно, что именно в таком месте Сисварий умудрился использовать низменные людские страсти не только себе на утеху, но и на обогащение. Орден дилурийцев всегда был с душком. Всепрощающие они. Как же! Всестяжательсвующие и всегрешащие. Лишь единицы на моей памяти следовали заветам Святого Дилурия, прочие же из-за мягкости устава нарушали его направо и налево.
        - Ваше преосвященство, - с каким-то волнением брат перебил рассуждения Констанса. - А ведь и епископ Сисварий и старший викарий Адельм - легат города, принадлежат к одному и тому же ордену.
        - А ты только сейчас это заметил? - немного ехидно заметил тот. - Едва прибыв в город и узнав, что в Звениче легиторум представляет орден Святого Дилурия Всепрощающего, я сразу заподозрил, что все здесь не просто так. До этого мне нужны были лишь доказательства моих домыслов, и теперь они у меня есть. Теперь остается разыграть полученные сведения самым выгодным для нас образом. И хотя картина еще не совсем полная - мы не знаем, причастен ли хозяин богомерзкого заведения к подаркам городским управляющим и верхам из легиторума, а так же каким образом он отправляет деньги Сисварию, но точное направление у нас уже есть. Интересно, через кого шелудивый все это делает? Не самолично же тот сюда приезжает, - еще немного поразмышляв, Констанс повернул голову и посмотрел на секретаря. - Какие-нибудь изменения в поведении хозяина дома терпимости, или его действия могут указать нам на его взаимосвязь с епископом?
        - Нет, ваше преосвященство, - отрицательно качнул головой Боклерк. - Братья наблюдают за ним. Все как обычно. Ни о чем особенном Карфакс через брата Тиаса мне не докладывал.
        - Угу, - епископ прищурил глаза и хитро улыбнулся, отчего брата мороз по коже продрал. - А почему мы церемонимся с содержателем непристойных заведений, словно он из хрусталя выточен? Хозяин не уважаемый гражданин города и не добропорядочный обыватель... Он сам поставил себя вне закона, как людского так и Божьего. Мы можем поступить с ним не по церковному всепрощению, а как он того заслуживает.
        От вкрадчивости тона, которым все было произнесено, секретарь поежился. Так его преосвященство прежде не разговаривал, настолько хищного оскала и предвкушения охотника учуявшего добычу, Боклерк еще не видел.
        - Навестите-ка его, да расспросите хорошенько. Так спрашивайте, чтоб вилять не мог и все на духу, как перед святой инквизицией выложил. Погрома, конечно, устраивать не стоит - шумно больно, но вот припугнуть так, чтоб у него расслабление кишок от страха наступило - самое подходящее дело.
        - Я этим же вечером через брата Тиаса извещу боевую тройку, и они выполнят ваше пожелание, - быстро ответил секретарь.
        - Нет, Боклерк, - отрицательно качнул рукой епископ. - Такие расспросы одним боевым братьям доверять не следует. Ты у меня в курсе всех событий, тебе и нужно с ними идти. Вдруг они по незнанию своему чего спросить не смогут или вовсе пропустят, поскольку в некоторые вещи не посвящены. Тебе необходимо пойти вместе с ними, - секретарь слегка побледнел и нервно сглотнул.
        Никогда он еще в жизни не участвовал в подобных авантюрах, ему не доводилось непосредственно на допросах присутствовать. Обычно он писал вопросы на бумаге, а брат Лафе неспешно выпытывал ответы, чтобы после подать ему уже готовые. Если что-то было непонятно, Боклерк уточнял и в пыточной умелец Лафе мигом получал разъяснение. Здесь же, субъекта к палачу не уволочешь: придется все на месте узнавать и пояснения на ходу получать, а в роли непосредственного допросника брату еще бывать не приходилось.
        - Как прикажете, ваше преосвященство, - согласился он, кое-как проглотив подступивший к горлу ком. Мало того ему как главному придется допытывать, так еще состоится все это в борделе, что само по себе является уму не постижимым для него, как для священнослужителя.
        Подметив внутреннее сопротивление секретаря, Констанс добавил:
        - А чтобы разговор сподручней вышел, а главное быстрее и безопасней, возьмешь с собой не только боевую троицу, а еще дополнительно троих братьев из моего сопровождения, - Боклерк склонил голову с благодарностью - наличие еще трех могучих бойцов хоть как-то успокаивало его перед предстоящим действом. А епископ взмахнул рукой в благословляющем жесте. - Тянуть незачем, вот сегодня и отправляйтесь. Ступай с Богом!
        - Спаси Господи, - поклонился обескураженный Боклерк и, неловко поцеловав руку, направился прочь из комнаты.
        Приказ его преосвященства оказался неожиданным, однако противится ему, секретарь не посмел. Говорить епископу, что с начала не мешало бы договориться с боевой тройкой, и только после, уточнив наилучшее время, идти в это заведение, смысла не имело. Приказание есть приказание. Мысль о том, что ему, как священнослужителю, придется оказаться в борделе, приводила Боклерка в неописуемый ужас. Он внезапно осознал, что если его кто-нибудь там застанет, то ему уже никогда не отмыться от позора. И бесполезно будет объяснять, что его привели сюда дела. Какие дела могут быть у церковника в доме терпимости? Невозможно ангелам спускаться в гиену огненную, так и священнослужителям во имя спасения души своей ходить в такие богомерзкие места. Хотя и его преосвященству связываться с подобным людом тоже не самое лучшее дело на свете, лишь жизненная необходимость толкает его на этот путь, на столь хрупкую дорогу, где один неверный шаг и репутация первого достойного доверия будет утеряна навсегда.
        С подобными утешающими мыслями, в которых Боклерк больше уговаривал самого себя в необходимости сегодняшнего шага, нежели чем оправдывал приказ епископа, он дошел до комнаты, где разместили братьев-сопровождающих. Постучав коротко в дверь, он вошел. Братья готовились ко сну. Тиас, раздетый по пояс склонился над тазом и умывался, отфыркиваясь. Один брат лил ему воду в подставленные ковшиком ладони из большого глиняного кувшина. Другой расстилал постель, третий, стоя на коленях перед святым крестом, читал вечернюю молитву, двое других уже спали. Когда секретарь распахнул дверь, все присутствующие как по команде вскинулись, словно готовые к схватке львы. Те, что стояли возле кроватей схватились за обнаженное оружие лежавшее рядом, а Тиас и помогающий ему брат казалось, были намерены немедленно вступить в бой подручными средствами. А по напряженным спинам спящих, было понятно, что те мгновенно проснулись и готовы в любой момент вскочить с постели.
        - Господь посреди нас, - поприветствовал их Боклерк, никак не прореагировав на движение мужчин; на то они и сопровождающие, чтобы всегда быть начеку. - Доброго вечера вам братья.
        - Есть и будет, - ответил за всех Тиас, заметно расслабившись. - Что угодно его преосвященству?
        Мысли, что секретарь мог прийти сюда по другому поводу, командир сопровождающих даже не допускал.
        - Ему угодно, чтобы мы кое-что сделали этим же вечером, - со вздохом пояснил тот. - Я расскажу тебе, но не здесь.
        На что Тиас фыркнул и процитировал всем известную поговорку:
        - У всех стен есть уши. Это понятно, - брат державший кувшин протянул своему командиру полотенце, и, вытираясь, он бросил: - Сейчас, только оденусь.
        - Нужно еще двух братьев с собой взять на твое усмотрение, - предупредил секретарь, на что Тиас вскинул брови в изумлении, потом неожиданно ухмыльнулся и, качнув головой, в свою очередь предупредил его:
        - Боклерк, тогда вещи потемнее одень, а то светлое в ночи слишком заметно.
        После этих слов секретарь смутился и покраснел словно девица, которую застукали на горячем. Лишь коротко кивнув, он поспешил наверх, чтобы переодеть свой любимый светло-серый пелессон, который носил поверх сутаны из-за холода и сквозняков царивших в коридорах дома.
        
        Боклерк, Тиас и еще двое плечистых братьев-сопровождающих покинули особняк виконта Ранзе через черный ход, стараясь при этом сделать так, чтоб даже вездесущая прислуга не заметила их ухода.
        На дворе уже стояла глубокая ночь, город был погружен во тьму, лишь в паре окон еще теплились свечи.
        - И куда мы идем? - шепотом спросил у секретаря Тиас. - Что приказал его преосвященство?
        - Сейчас нам нужно к боевой тройке, - так же шепотом ответил тот.
        - А потом? - немного ехидно уточнил командир сопровождающих, явно что-то подозревая. - Потом куда с ними пойдем?
        - Вот потом и скажу, - нервно откликнулся Боклерк, ему было жутко неудобно называть, куда именно отправил их епископ.
        Неожиданно для себя брат понял, что ему очень стыдно и даже неловко думать о конечной цели визита. Сколько себя помнил, он воспитывался в церковных догмах и аскезе, и теперь попасть в место, где согласно Писанию сосредоточенны низменные человеческие желания, казалось немыслимым и невозможно постыдным.
        Его детство и юность прошли среди братьев в скриптории ордена Святого Торкуния Затворника, а в двадцать лет он стал секретарем у прелата его высокопреподобия Констанса, который буквально через пару лет стал епископом-суффраганом, еще через четыре года полным епископом, а в скорости третьим, потом вторым и, наконец, первым достойным доверия. Вместе с ним и Боклерк рос в сане, все так же будучи при этом простым братом. Теперь же жизнь столкнула его с неожиданной для него стороной бытия, он потерялся от этого и пока никак не мог взять себя в руки, чтобы как прежде выглядеть уверенным и невозмутимым служителем церкви.
        - Так куда ж все-таки мы направляемся? - не отставал от него Тиас, и, видя, что из-за смущения из секретаря не выдавить ни слова, догадался и сам за него ответил: - Наверное, мы идем в бордель!
        Один из братьев-сопровождающих изумленно присвистнул, а другой крякнул от удивления и, захохотав, протянул:
        - Нам баб разрешили помять?!
        Боклерк едва не подскочил на месте и резко развернулся к сказавшему.
        - Ты!.. Ты!.. - но наконец, он кое-как справившись с возмущением, единым махом выпалил: - Еще раз я услышу подобное, ты немедленно будешь исключен из охраны его преосвященства, и сослан куда-нибудь на границу с Ражпуром, чтобы каждую неделю троебожцев гонять, норовя при этом получить отравленную стрелу в брюхо!
        От этих слов брат-сопровождающий заметно приуныл, поскольку угроза была действительно нешуточная.
        Больше по дороге разговоров не было, что доставило Боклерку немалое облегчение. Тиас провел их темными и пустынными улицами, до дома, где снимали комнату боевые братья. Стучать пришлось довольно долго, прежде чем дедок сторож открыл дверь и после недолгих препирательств впустил их. Старик побурчал немного, поругался, и, вручив им едва теплящуюся свечку на подставке, поспешил удалиться к себе.
        Все так же командир сопровождающих, прикрывая рукой дрожащий огонек пламени, первым поднялся по скрипучей лестнице и постучал условным сигналом. Дверь приоткрылась практически сразу, и в образовавшуюся щель пришедших оглядели самым внимательным образом. Потом ее распахнули во всю ширь, и перед ними предстал раздетый по пояс и взлохмаченный со сна старший брат Дизидерий с обнаженным фальшионом в руке.
        - Проходите, - кивнул он стоящему впереди Тиасу и посторонился, пропуская. Секретарь и братья один за другим зашли в темную комнату.
        Впрочем, тут же стало светло - Карфакс зажег свечи, стоящие на комоде. И стало видно, что в это время Убино стоял с другой стороны двери. Хотя братья только что были подняты из кроватей, они оказались вооруженными.
        - Что-то случилось? - хрипло поинтересовался Убино. Он прошлепал голыми пятками до своей кровати, и, взяв со спинки рубаху, принялся ее натягивать.
        Боклерк глубоко вздохнул, собираясь с духом, а после, постаравшись придать своему голосу невозмутимость, выдал:
        - Его преосвященство приказал сегодняшней ночью схватить хозяина богомерзкого заведения, именуемого домом терпимости и на месте его допросить. Вы и еще трое братьев, что посланы вам в усиление, должны будете пойти туда, чтоб я сам непосредственно смог провести допрос.
        Боевые братья на миг замерли, переваривая сказанное, а потом Дизидерий поинтересовался:
        - А заранее предупредить нельзя было? - и упрекнул секретаря: - Такие вещи с наскока не делаются. Нужно хотя бы выяснить для начала, там ли сегодня хозяин ночует. Если мы придем, а его нет на месте, что тогда делать? У нас есть только одна попытка, потом все карты раскроются, он из города от греха подальше сбежит. Тогда ищи ветра в поле.
        Боклерк замялся, явно не зная как ответить, а Тиас махнув рукой, заметил:
        - А мы что можем сделать? Наше дело маленькое: есть приказ и мы его исполняем. Если епископу нужны сведенья именно сегодня, значит наша обязанность их узнать. А уж каким образом... Такие мелочи его преосвященство как-то не волнуют, - и, обратившись к Дизидерию, поинтересовался: - У тебя есть предложения, каким образом мы будем это делать?
        Тот пожал плечами и, усевшись на кровать, принялся размышлять.
        - Вот вы мне задачку подкинули! - протянул он, а потом обратился к брату: - Убино, мухой лети до борделя и проверь, там ли хозяин.
        - А что сразу я?! - возмутился тот. - Каким образом я буду это узнавать? Постучу в дверь и вежливо поинтересуюсь, где он?!
        - Не паясничай! - одернул его командир. - Прекрасно знаешь, если тот косолапый, что на медведя похож, сегодня на дверях стоит, значит и содержатель там. Последишь, как клиентура расходиться начнет. Если до тех пор хозяин будет у себя в заведении, глаз с дверей не спускай, оставайся на месте, мы сами к тебе подойдем.
        Брат с неохотой стал натягивать теплые вещи, бурча при этом под нос, что это только ему так не везет торчать на улице пол ночи на морозе, когда зуб на зуб не попадает, высматривая всяких гулящих мужиков, и уродов поставляющих им девиц.
        
        В дом терпимости братья вшестером направились в самый глухой час, когда уже все непотребное веселье замерло, нагулявшиеся клиенты расползлись по своим домам, уставшие девицы упали по кроватям, чтобы просто-напросто уснуть, а не работать, вытягивая из пришедших к ним мужчин деньги. Колокол на ратуше пробил четыре часа утра, Боклерк отчаянно зевая и ежась от мороза, старался не отстать от плечистых братьев. А тем казалось, и холод был нипочем. Они бодро шагали по безлюдным улицам. Идти было не далеко, веселый квартал располагался в пятнадцати минутах ходьбы от дома, где братья снимали комнату. На подступах к борделю, когда до него оставалось всего лишь пара коротких улиц, к ним присоединился замерзший Убино.
        - Выпить что-нибудь есть? - первым делом поинтересовался он. Только когда ему была подана фляжка, и брат отхлебнул из нее несколько приличных глотков, он смог наконец-то ответить на главный вопрос: - Хозяин сегодня ночует у себя. Все девицы улеглись больше часа назад, тогда же ушел последний клиент. Я тут уже лишний час заборы околачиваю. Могли бы раньше прийти.
        - Нужно было, чтоб охрана расслабилась и уснула, - одернул его Дизидерий, пряча отчаянный зевок в кулак и, обратившись к братьям, приказал: - Поступать будем как я скажу, и не спорим. Ясно? - те дружно кивнули, тогда он обернулся к Убино: - Делаем, как и в прошлый раз, только вусмерть пьяным будешь ты, благо у тебя сейчас запах изо рта соответствующий.
        - Тогда дай я еще пару глотков сделаю, чтоб правдоподобней было, - кивнул тот и, проигнорировав возмущенный взгляд секретаря, вновь приложился к фляжке. - Вдобавок я замерз, чуть ли не до каменного состояния, пока не согреюсь, нормально двигаться не получится, - прокомментировал он, когда Боклерк уже собирался высказать все, что думает о неумеренном питье алкоголя.
        Брат отхлебнул еще немного, крякнул, утершись рукавом, немного попрыгал на месте, чтобы разогнать кровь, и только потом направился в сторону дома терпимости.
        Боклерк шел по улице, внимательно оглядываясь по сторонам и отмечая про себя, что все эти богомерзкие заведения внешне ничем не отличаются от домов благопристойных обывателей, разве небольшие вывески с шаловливыми названиями над дверью указывали, что именно здесь находится. Еще в этом квартале на первых этажах было гораздо больше трактиров, чем в какой либо другой части города. А так, если не знать что скрывается за этими стенами, то и помыслить нельзя было о разврате, творившемся за ними.
        Но вот старший брат Дизидерий, неожиданно взвалив нормально шедшего брата Убино на плечо, который тут же стал запинаться и вести себя как явно перебравший, направился к одному из домов. Остальные мужчины, мгновенно все поняв, поспешили обогнуть их и занять ранее оговоренные позиции, лишь Боклерк на миг растерялся. Впрочем, он тут же был схвачен Тиасом за рукав и твердой рукой перенаправлен в положенное место, то есть за спину командира братьев-сопровождающих.
        Пока шатающиеся Убино и Дизидерий изображая из себя нетрезвых, добирались до двери, остальные трое братьев замерли по обеим сторонам от нее, так чтобы их не было видно. Тиас с секретарем за спиной, остались чуть в стороне, чтобы не подвергать помощника его преосвященства опасности. Перед тем как постучаться старший брат вскинул на плече Убино, словно тот норовил упасть, пьяным голосом, запинаясь и глотая звуки, поинтересовался:
        - Т-ты т-точно уврн что нм с-сюда?!
        Убино не менее правдоподобно ответил:
        - Д-а-а! Т-чно. Там такие двчки... М-м-м! - он попытался отцепиться от Дизидерия, и словно не рассчитав сил, покачнулся и вновь навалился на него. - Стчи!
        Однако дверь распахнули перед ними, и в проеме предстал медведеподобный охранник с проходящим фингалом под глазом.
        - Снова вы? - пророкотал он, отступая в дом и норовя закрыть массивную створку. - Все уже спят, приходите завтра.
        - Не-е-е, - протянул Убино, при этом отрицательно мотая головой из стороны в сторону. - Нам надо сгдня! Мы зплтим! - с этими словами он оттолкнул Дизидерия. Но, не удержавшись на ногах, ввалился внутрь и чтобы не упасть ухватился за шею охранника, полностью блокировав.
        - Э-эй! - взревел тот, безуспешно пытаясь отцепить от себя брата. - Я же сказал все завтра!
        Однако следом нетвердой походкой уже зашел старший брат и быстро огляделся в прихожей. Убедившись, что там больше никого нет, он сбросил с себя напускной хмель и точным ударом кулака отрубил охранника, стукнув того по затылку. От шумного падения мужчину удержал брат Убино, осторожно опустив массивную тушу охранника на пол. В распахнутую дверь первым влетел Карфакс, вытаскивая из-за пазухи несколько мотков веревки.
        - Держи, - шепотом окликнул он Убино и швырнул ему один. Тот принялся сноровисто связывать находящегося в беспамятстве.
        Следом за боевым братьями в дом тихо ворвались братья-сопровождающие.
        - Вы двое вон туда, - едва слышным голосом стал раздавать приказание Дизидерий. - По левую руку спит охрана, сделайте так, чтоб из комнаты никто не вышел, но только тихо. Убино остаешься у двери, Карфакс и Тиас за мной. Боклерк тебя не должно быть видно из-за спины брата, пока мы не окажемся у хозяина.
        Секретарь принял приказ безропотно. Он с удивлением рассматривал прихожую и открывающийся из нее вид. Стены холла были безвкусно отделаны дешевой материей, которую пытались раскрасить вручную, чтобы придать ей сходство с шелковыми шпалерами. Однако это явно не удалось. На потолке висела кованая люстра, так причудливо залитая застывшим воском, что первоначальную ее форму оказалось невозможно угадать. Поверх этих наслоений еще теплились пара свечей, давая скудное освещение. Из прихожей наверх вела лестница, влево уходил коридор, куда бросились двое братьев сопровождающих, а в правую дверь просматривалась комната, напоминающая больше будуар какой-нибудь купчихи, пытающейся подражать великосветской даме. Ее отделка свидетельствовала о дурном вкусе владельца, поскольку в обстановке преобладали чересчур кричащие тона, а низкие кушетки, что составляли большинство мебели в комнате, были всевозможных видов и совершенно не сочетались по стилю друг с другом.
        Братья, тем временем не обращая внимания на окружающую обстановку, поспешили по лестнице наверх. Командир сопровождающих дернул Боклерка за руку и силой потащил вслед за Карфаксом и Дизидерием.
        Мужчины, стараясь не скрипеть ступеньками, осторожно поднялись на второй этаж и, хотя лестница уводила дальше, они замерли на площадке перед массивной дверью. Тиас остановился на лестничном пролете, держа в руках подсвечник, чтобы осветить дорогу братьям и заодно прикрыть спиной секретаря.
        Братья сначала прислушались, что творится внутри, а потом рывком распахнули дверь. Она вела в другую маленькую комнату, где на небольшом топчане сидя дремал еще один охранник. Все что он успел сделать - это вскочить на ноги, но ворвавшиеся братья с размаху врезали ему под дых, заставив молча согнуться, и парой ударов отправили в беспамятство. Все действо заняло мало времени и практически не произвело шума. Карфакс начал связывать охранника, когда Тиас и скрывающийся за его спиной секретарь зашли в помещение.
        - Готов? - шепотом уточнил командир сопровождающих, у Дизидерия, который, ожидая возможного нападения, в напряжении смотрел на ведущую из маленькой комнатушки дверь.
        Тот лишь кивнул, не проронив ни звука и явно дожидаясь, когда Карфакс закончит превращать охранника в веревочную мумию. В помещении было довольно темно и тесно, свет от свечей загораживали могучие спины братьев. В этой толчее Боклерк сделал один неловкий шаг, и незажженный напольный подсвечник упал с грохотом на пол.
        - Чтоб тебя! - шепотом ругнулся Тиас, не успевший подхватить чугунную конструкцию.
        Тут дверь, которую контролировал Дизидерий, распахнулась, оттуда показался заспанный и совершенно голый мужчина.
        - Сиром, какого ты шумишь?! - начал он, но, разглядев, кто перед ним, на миг застыл, чтобы тут же получить подкованным сапогом в грудь.
        Удар внес его обратно, а старший брат Дизидерий последовал за ним. Не дав очухаться упавшему на спину мужчине, он пинком по ребрам перевернул его, и продолжил отхаживать ногами, куда придется. Пару секунд спустя к нему присоединился Тиас, оставив секретаря без присмотра. А Боклерк с совершенно потерянным видом стоял и смотрел, как два брата избивают несчастного, не давая даже вздохнуть. Мужчина мог лишь стонать, пытаясь защитить руками то голову, то мужское достоинство.
        Из-под балдахина кровати, занимавшей половину помещения, показалась заспанная женская физиономия. Увидев, что твориться в спальне девица уже собиралась завизжать, но была остановлена рыком вовремя вошедшего Карфакса.
        - Молчи сука! - та на мгновение растерялась.
        Брат, подскочив к ней, схватил за волосы и рывком стащил с кровати, а потом яростно зашипел в размалеванное лицо: - Вякнешь - распишу! Работать потом сможешь только в тифозном бараке!
        Девица сдавлено простонала, однако рта не раскрыла. Когда Карфакс поставил ее на пол, стало видно, что на ней только полупрозрачная батистовая камиза , сползшая с одного плеча. Женщина пыталась стыдливо прикрыть рукой большую грудь и со страхом смотрела, как братья молотят ногами лежащего на полу мужчину. К тому моменту тот стонать уже не мог, и явно был без чувств.
        - Свяжи ее, - бросил Дизидерий, оглядываясь по сторонам.
        Обнаружив в стороне стул, он вытащил его на середину комнаты, и усадил бесчувственное тело.
        А Карфакс, тем временем, не отпуская волос, дернул камизу, что была на девице. Та с тихим треском разорвалась, оставшись у него в руках. Женщина было вскрикнула, как брат затолкал ей одежду в рот и принялся оставшимся куском веревки сноровисто сматывать ей запястья. Поняв, что немедленно ничего ужасного делать не будут, девица немного успокоилась и практически не сопротивлялась.
        - Выведи ее, - отдал новый приказ Дизидерий, отрывая при помощи ножа от балдахина кровати длинные полосы, ими он привязывал мужчину к стулу.
        Карфакс вытолкнул пленницу из комнаты и, тюкнув ее легонько по затылку, принялся связывать, разрывая камизу на ленты.
        Боклерк стоял в сторонке у стены и оглядывался то на Дизидерия, который примотал голого мужчину за шею к высокой спинке стула, а за ноги к его ножкам и дополнительно стянул сзади за спиной локти. То на Карфакса, который в маленькой комнатушке уложив раздетую девицу рядом со спеленатым охранником, с каменным лицом связывал ту ее же одеждой.
        Тиас выглянул на лестницу, убедившись, что там все спокойно плотно притворил за собой дверь. Потом он оставил брата Карфакса с пленниками, а сам зашел в спальню, так же плотно закрыл дверь, чтобы лишний звук не прорвался наружу.
        - Будем приводить в себя? - утонил он у Дизидерия.
        Дождавшись утвердительного кивка, взял со стола кувшин и выплеснул его содержимое связанному мужчине в лицо. Вино, что было в нем, привело пленника в чувство.
        - Ты кто? - с трудом разлепив разбитые губы, прошептал тот.
        - Не узнаешь? - ехидно уточнил Дизидерий. - А я думал, твоим ребятам прошлого раза хватило. Оказывается нет, у них память коротка.
        - Гниды! - сдавлено прохрипел мужчина и рванулся вперед. - Я своим молодцам скажу, те из вас калек сделают! Я хозяин этого дома! Вы у меня... - но брат не дал договорить ему, прервав ударом в челюсть.
        Брызнула кровь из рассеченной щеки; печатка со знаком ордена рассадила кожу. Голова мужчины мотнулась в сторону, но вот он встряхнул ею и вновь стал угрожать:
        - Вы!.. Суки, вы!.. - попытался выговорить он, но слова из-за гнева застревали в горле. - Вас на ленты порежут, кровью у меня ссать будете! Кишки выхаркивать!
        - Твоих уже всех уложили, так что не дергайся, - урезонил содержателя Тиас.
        А Дизидерий кивнул, подтверждая, и без размаха саданул хозяина в живот. Тот закашлялся, пытаясь согнуться, но полоса от балдахина, что удерживала за шею, не позволила этого сделать. - Других пугать будешь, - голос у брата был абсолютно спокойный, можно даже сказать безразличный. - Не видишь, что перед тобой церковники? Или еще добавить для прояснения зрения? - мужчина мотнул головой, все еще безуспешно пытаясь втянуть воздух. С разбитых губ капала кровь, оставляя на груди замысловатый рисунок. Его некогда красивое лицо, теперь походило на кровавую подушку, где лишь глаза грозно сверкали. - Молодец, - прокомментировал Дизидерий и уточнил: - Поговорим?
        - О чем? - кое-как прохрипел хозяин.
        - Это уже деловой разговор, - усмехнулся Тиас и, подойдя к Боклерку стоявшему у стены, подтолкнул его вперед. - Давай, спрашивай.
        Секретарь с трудом сглотнул, глядя на залитое кровью лицо содержателя борделя. Обычно он старался не видеть изуродованных палачом людей, но иногда ему все же приходилось, и тогда он еще долго с содроганием вспоминал страшную картину. Нынешнее зрелище хоть и не было настолько ужасающим, но тоже доставляло мало удовольствия.
        - М-меня интересует епископ Сисварий, - немного заикаясь, начал он, но буквально через пару слов его голос выровнялся и приобрел прежнюю уверенность. - Скажи, какую сумму ты ему платишь, и каким образом?
        Хозяин вздрогнул, услышав знакомое имя.
        - Да пошел ты! - с презрением прохрипел он. - Можешь приказать своим головорезам на лоскуты меня порвать, ничего не добьешься.
        - Похвальная преданность, но неправильная, - отозвался Тиас из-за спины секретаря. - Я бы даже сказал убийственная. Может тебе еще вломить, для ее уменьшения, чтоб глупая храбрость окончательно 'на нет' сошла?
        Мужчина заплывающими глазами с ненавистью посмотрел на брата и ничего не ответил.
        - Упертый, - прокомментировал он, делая шаг к хозяину, как секретарь движением руки остановил его.
        - Тебе лучше сказать, - вновь обратился Боклерк к владельцу борделя. - Это внутренние церковные разбирательства и лучше в них не вмешиваться. Если ты откажешься говорить сейчас, то я вынужден буду отдать приказание, и тебя уволокут в монастырь Варфоломея Карающего, и уже там, пусть не так спешно как мне бы хотелось, но основательно, от тебя все узнают. Местному палачу ты выболтаешь самые сокровенные тайны.
        - И сколько раз тебя мама в детстве шлепала, тоже вспомнишь, - зловеще хохотнул Тиас. - Ну что будешь говорить, или действительно тебя спеленать покрепче, да с собой забрать?
        Мужчина помолчал немного, а потом согласно кивнул:
        - Хорошо, спрашивайте, - обреченно отозвался он. Неизвестно, чего он так боялся, но перспектива оказаться в пыточной ордена тоже не прельщала.
        - Еще раз повторю, - с безграничным терпением в голосе отозвался Боклерк. - Какую сумму ты платишь епископу Сисварию и каким образом передаешь ему деньги?
        Хозяин тяжело вздохнул, облизал разбитые губы и немного сдавленным голосом, начал:
        - Кто такой епископ Сисварий, я знаю лишь понаслышке, а сам его никогда не видел. Заведения получил от прежнего хозяина всего полтора года назад, они так сказать достались мне в наследство и я с тех пор их третий владелец. Самый первый хозяин помер от старости, после него все дело унаследовал его сын. Мне рассказывали, что его папаша подал не ту девочку кому-то из ваших верхушников, - при этих словах мужчина осторожно посмотрел на братьев, а не рассердятся ли, но те просто стояли, слушая его внимательно. - И за это вынужден был расплачиваться, отдавая из дохода по сотне золотом каждые два месяца. Деньжищи немеряные, однако, у него таких домов было несколько, так что кое-как удавалось наскребать. Потом когда папаша помер, сынуля отказался платить, заявив, что не собирается отвечать за глупость отца. Через два месяца его нашли мертвым в своей берлоге. Говорят к нему вечером пришли какие-то люди и... - тут хозяин закашлялся, и перевел дыхание. - Короче утром его нашли зарезанным с кишками, развешанными по всей комнате. Даже старожилы-мокрушники, которые не одну душу на тот свет спровадили,
содрогнулись от жути. Говорят, труп сына был скрюченный, причем в такой позе, словно он ползал и пытался затолкать свои внутренности обратно. Никто после не хотел брать себе это дело, однако доход с домов был солидный, и я согласился. Сын в охране тоже не хилых и увечных держал, но они его не уберегли, поэтому я согласился платить, мне мое нутро дороже. Хорошим подспорьем стало то, что мне удалось сторговаться на меньшую сумму...
        - Сколько? - требовательно бросил секретарь, он очень внимательно слушал рассказ содержателя, стараясь запомнить едва ли не дословно.
        - Пятьдесят золотом, срок обычный раз в два месяца. Правда, к нахлебникам наш градоправитель прибавился, ему нынче тоже богатые подарки подавай и ваш легат, чтоб ему пусто было, сосет и сосет! Никакой нормальной жизни не стало.
        - Нет, ты ж глянь, бабами торгует и еще жалуется, что ему стало трудно это делать! - с какой-то веселой бесшабашностью фыркнул Дизидерий, и уже серьезным голосом добавил: - Ты часом не запамятовал, кому и что рассказываешь?!
        Мужчина осекся, помолчал немного, а потом, вновь облизав сочащиеся кровью губы, продолжил:
        - Деньги я отношу одному писцу из ратуши, а что с ними он потом делает я не знаю, однако ко мне ни разу никто не приходил... Ну во всяком случае до сегодняшнего дня.
        - Имя писца? - неожиданно в голосе Боклерка прорезался металл, вопрос прозвучал как удар кнута.
        - Скриптор Аусилий.
        - Угу, ясно, - покивал секретарь, старательно проговаривая услышанное имя про себя, чтобы запомнить, а потом поинтересовался: - Почему другие священнослужители не пытались остановить разврат, творящийся в этом доме?
        Хозяин усмехнулся:
        - Разврат? - улыбка из-за распухших губ больше походила на гримасу. - А ты хоть раз в жизни девку пощупал? Хоть одну под себя подмял? Знаешь как сладко, когда она своим...
        Явную издевку над запунцовевшим от одновременного смущения и возмущения Боклерком, оборвал Дизидерий, врезав содержателю под дых.
        - Попросту языком не трепи, - посоветовал он. - А то сделаю так, что тебе потом баб нечем охаживать будет.
        Хозяин отдышался, с ненавистью глянул на старшего брата и, неосознанно в который раз облизнув губы, стал отвечать на заданный вопрос:
        - Пытались, но наши ребята тоже не промах. Как только ваши сильно начинали напирать, мы волнения в городе устраивали, мало никому не казалось. Так что с ними быстро нашли общий язык. Вдобавок здешние церковники мест терять не хотят, им наши редкие подарки гораздо слаще, чем вообще никакие. Ведь если бунты будут слишком сильные, махом могут прийти ваши боевые братья и раскатать тут все по камушку, а потом своих людей поставить. Ни им, не нам такое не выгодно. Вот мы и договорились к совместному удовольствию.
        - Мерзавцы, - в голосе Боклерка отчетливо слышалось отвращение. - У меня больше нет к нему вопросов.
        - Убрать его? - равнодушно поинтересовался Дизидерий у секретаря.
        Мужчина напряженно вскинулся и зачастил:
        - Тронете меня хоть пальцем, и в городе могут начаться волнения! За меня...
        - Утихни, - перебил его старший брат. - Ну так что?
        - Оставь, - махнул рукой Боклерк. Содержатель заметно расслабился. - А то мало ли. Нам было приказано, тайно, значит, следов оставлять не будем.
        Дизидерий подошел вплотную к хозяину:
        - Если хоть еще одна живая душа узнает, что мы были здесь или ты кому лишнее сболтнешь об этом - смерть прежнего владельца тебе манной небесной покажется. Понял? - тот кивнул. Тогда брат сноровисто запихал мужчине в рот кляп из заранее приготовленного куска балдахина и, похлопав его по щеке, сказал: - Вот и молодец. А теперь давай поспи, время-то уже позднее.
        
        Оставив содержателя борделя привязанным к стулу, и даже не подумав освободить всех остальных связанных людей, церковники, стараясь производить поменьше шума, покинули дом терпимости.
        Весь разговор занял не более часа; город еще спал, погруженный в сумрак, на улице не было ни души. Во время проводимой 'беседы' покой соседних домов оказался не потревоженным, тишина стояла оглушительная, лишь где-то вдалеке заходилась лаем одинокая собака. Лунный свет отражался от свежего снега, играя мириадами блестящих искр, и от этого темнота была зыбкой как перед рассветом, хотя до него оставалось еще больше трех часов.
        В полном молчании братья дошли до развилки, где боевая тройка повернула к себе, а секретарь и сопровождающие направились к центру города, в особняк виконта Ранзе. Подходя к дому, Боклерк едва не падал с ног. Обычно ему приходилось проводить бессонные ночи, но до этого они не были настолько выматывающими, нежели сегодняшняя. Впрочем, она оказалась весьма плодотворной. Допрос содержателя борделя все окончательно прояснил, подтвердив догадки и заполнив пробелы о положении дел в Звениче. Теперь оставалось лишь все пересказать его преосвященству, чтобы определить следующее направление их дальнейших шагов.
        Доклад епископу Констансу брат собирался сделать с самого утра, как только тот соизволит подняться, а сейчас его самым сильным желанием было добраться до кровати и лечь спать.
        
        Почивать его преосвященство соизволил недолго. Боклерку показалось, что он только сомкнул глаза, как был разбужен одним из братьев-сопровождающих. Тот сообщил ему, что епископ уже завтракает и желает, чтобы секретарь присоединился к нему за столом. Боклерк быстро сполоснул заспанное лицо, кое-как пригладил взлохмаченные со сна волосы и, подхватив со стоявшего рядом стула сутану, принялся поспешно одеваться.
        Едва брат показался в комнате, где за обильно накрытым столом восседал Констанс, как тот, сделав приглашающий знак рукой, торопливо прожевал и поинтересовался:
        - Как все вчера прошло? Что ты узнал?
        Боклерк тяжело вздохнул, отодвинул стул стоящий напротив его преосвященства, уселся и начал рассказывать.
        
        - Скриптор Аусилий, говоришь, - протянул Констанс, в задумчивости отщипывая мелкие кусочки от румяного ломтя хлеба и бросая их тут же на тарелку. - Что ж, как я и предполагал: без священнослужителей не обошлось. Город насквозь пропитался мздоимством, так что мне как первому достойному доверия просто необходимо будет вмешаться, иначе мое бездействие здесь может показаться слишком подозрительным.
        На какое-то время его преосвященство погрузился в раздумья, но вот, наконец, довольно воскликнул:
        - Вот что мы сделаем! Воспользуемся этим предлогом себе на пользу. Я перекрою в Звениче все по-своему - за два хода поставлю шах королю - во-первых: усилю влияние ордена в этом регионе, а во-вторых... Теперь осталось самое главное - переговорить с писцом, но это я, пожалуй, сделаю сегодня же сам, - Боклерк поднял на епископа удивленный взгляд, а тот не став комментировать свое пожелание, продолжил: - Разузнай все об этом скрипторе, и подготовь мне встречу с ним на вечер, но как можно позже, так чтобы никто не знал о ней, - секретарь ошарашено кивнул, а епископ с самым загадочным видом замолчал и принялся о чем-то размышлять.
        
        Колокола в храмах созывали на вечернюю молитву, негромкий перезвон плыл над Звеничем. И хотя многими жителями, он воспринимался как шум, на который не стоило обращать внимания, в городе все же были истовые верующие, которые в этот час спешили к алтарям молелен и часовен. А вот все священнослужители, несмотря на ревностное и не очень следование церковным канонам вынуждены были присутствовать на молебне обязательно. Именно на это и рассчитывал брат Боклерк, предлагая его преосвященству назначить встречу на это время. Была меньше вероятность, что кто-то из них станет ненужным свидетелем пребывания епископа Констанса в ратуше.
        Вечером задолго до молебна два боевых брата под видом посетителей сначала задержали нужного писца в скриптории, а потом когда все остальные скрипторы разошлись, уже силой заставили находиться его на месте до прихода его преосвященства.
        Констанс натянув поглубже капюшон неприметного коричневого плаща, в сопровождении секретаря и всего лишь четверых братьев направлялся на встречу. Оказалось, что епископу непривычно и ужасно неуютно под видом горожанина средней руки идти пешком по городу. Но все же ему пришлось смириться с неудобством, ведь карруса была слишком заметна и своим появлением перед ратушей наделала бы много шума. А огласки его преосвященство никак не хотел.
        Через боковой вход Констанс и неотстающие от него ни на шаг братья попали в здание. Поднявшись по винтовой лестнице, они очутились в одном из коридоров ратуши. Впереди всех шел брат Боклерк, во-первых, чтобы осветить путь, а во-вторых, у него имелись дубликаты ключей, которые чудом удалось достать Карфаксу буквально под вечер. Ими он открыл сначала боковой вход в здание, затем дверь, ведущую на винтовую лестницу и, наконец, потайной коридор, из которого прямиком можно было попасть в скрипторий.
        К этому времени в ратуше уже не было ни души, и тяжелая поступь братьев, как и легкий шелест шагов епископа гулко разносились по коридору. Но вот, последняя преграда - низкая дубовая дверь с врезным замком преодолена, и епископ наконец-то оказался в мастерской писцов, где, в страхе сжавшись у дальней стены на скамье, его ждал скриптор Аусилий.
        Епископ неспешно с видом человека, которому принадлежал весь мир, подошел к мужчине, одетому в обычную коричневую рясу самого низкого ранга священнослужителя. Тот с затаенным ужасом поднял глаза на Констанса и, пытаясь справиться с трясущимися губами, прошептал:
        - Ва-ваше преосвященство... За-за что? Я-я... - на большее сил у него явно не хватило. Скриптор не выдержал и, упав на колени, низко склонил голову.
        - Как давно ты служишь епископу Сисварию? - голос Констанса был сух и холоден, он решил без предисловий сразу приступить к делу.
        - Двенадцать лет, - он даже не стал отпираться. Видимо все силы уже покинули его, и страх перед будущим сделал свое дело, лишив последней воли. - Благодаря его ходатайству меня перевели сюда. Я был братом прислужником в монастыре близ Ноциля.
        - Каким образом ты отправляешь ему деньги? - епископ задавал четкие вопросы, даже не глядя на скриптора. Весь его внешний вид выражал презрение к писцу, который скорчился на полу.
        - Каждые два месяца ко мне приезжает один и тот же человек, я передаю ему все принесенное, - голос Аусилия становился все тише, создавалось впечатление, что мужчину душили рыдания. - Я больше не знаю, совсем ничего не знаю... - неприкрытая мольба плескалась в его голосе. - Пощадите! У меня не было выхода!..
        Констанс брезгливо дернул рукой, а брат Дизидерий, что стоял в стороне успел лишь сделать шаг по направлению к писцу, как его стенания оборвались. Мужчина сжался в комок и затравленными глазами смотрел то на брата, то на епископа.
        - Когда последний раз он приезжал? - его преосвященство, спрятав руки под полы плаща, принялся расхаживать перед допрашиваемым.
        - Две недели назад курьер забрал последнюю сумму. Он велел передать человеку приносящему деньги, что договор возвращается к прежней сумме. Я... Я ни при чем! Прошу!.. - скриптор на коленях пополз к его преосвященству, пытаясь поймать рукой подол плаща. Констанс отошел в сторону, а Дизидерий ухватив беднягу за шиворот, волоком оттащил его на место.
        - Он приедет снова через полтора месяца? - уточнил епископ.
        - Да, да! Только тогда. Я не знаю откуда он приезжает, и куда все увозит... Не знаю его имени. Я даже не знаю сколько там! Я ни разу не интересовался! Пожалуйста!.. - писец вновь попытался подползти к Констансу, но был остановлен братом. Тот просто перегородил ему ногой дорогу, и Аусилий упершись коленями в его сапог, с надеждой пополам смешенной с отчаянием смотрел, как прохаживается его преосвященство.
        - Здесь кто-нибудь еще служит епископу Сисварию? - Констанс резко остановился и в упор посмотрел на скриптора. - От твоего правдивого ответа зависит твоя жизнь.
        - Да... Нет... Я не знаю... - его глаза заметались, словно на стенах он надеялся увидеть правильный ответ. - Нет.
        - Не ври! - окрик Убино заставил писца вздрогнуть; именно он был тем вторым братом, что задержали сегодня Аусилия.
        - Я не зна-аю! - едва не завыл тот. - Действительно не знаю! Может кто-то служит. А может быть, и нет! Мне не известно!
        - Кто-то еще передает деньги?!
        - Нет. Только я. Умоляю вас...
        Легкий пинок заставил его замолчать, лишь тихие всхлипы раздавались в тишине скриптория. Мужчина рыдал у ног старшего брата Дизидерия, уткнувшись лицом в каменный пол. Епископ, явно удовлетворенный его ответами, накинул на голову капюшон и собрался выходить, как был остановлен вопросительным:
        - Ваше преосвященство, а с этим что? - брат указывал на скриптора.
        Констанс постоял в раздумье, а потом пространно изрек:
        - Возможно при даче показаний об этом деле, мне придется клясться на Святом Писании. А я бы не желал стать клятвопреступником. Поэтому я не хочу знать, что же именно здесь случится, - боевые братья переглянулись. - Однако я вам заранее отпускаю все прегрешения вольные и невольные. Amen.
        Раздался шелест стали, вынимаемой из ножен, скриптор сдавлено зарыдал... Все звуки перекрыл властный голос епископа:
        - Не сейчас! Когда мы уйдем. Боклерк, следуй за мной. Возможно, тебе тоже придется клясться, а мне бы не хотелось из-за непредусмотрительности потерять своего лучшего секретаря.
        
        Глава 4.
        За месяц до описываемых событий, декабрь 505 года от основания Церковного Союза.
        
        В кабинете царил полный разгром - словно ураган прошелся. Дверцы шкафов были распахнуты, ящики стола вывернуты; книги и бумаги, что находились в комнате - расшвыряны по полу. Среди этого беспорядка высокая худая женщина в коричневой рясе, белом горжете под коричневым же покровом стоя на коленях, собирала рассыпавшиеся листы и складывала их в отдельные аккуратные стопки. За столом, что стоял посредине комнаты, уперев локти в столешницу и обхватив руками голову, сидела грузная женщина в точно таком же одеянии. По ее лицу было видно, что она находилась в полной растерянности.
        - Матушка... - обратилась было к ней собиравшая документы - старшая сестра Иеофилия - ее секретарь, но, так и не закончив фразы, продолжила свой труд.
        В кабинете на некоторое время воцарилась тишина, прерываемая шорохом расправляемого пергамента и бумаги.
        - Иеофилия, я одного не могу понять, почему сестры не подали вестей? - растерянно произнесла настоятельница. Ее голос был тих, и в нем сквозило отчаяние, словно она повторяла один и тот же вопрос бесконечное число раз, но так и не нашла ответа. Та, которой адресовались эти слова, оторвалась от своего занятия и, усевшись на пятки, посмотрела на мать.
        - Я не знаю, что могло случиться, - с безграничным терпением обреченного вынужденного говорить одно и тоже, начала Иеофилия. - Но одно установлено точно: сестры переночевали в госпитале Витрии, а дальше их следы теряются. Настоятель обители Святого Августина клялся, что к нему никто не приезжал, а госпиталях расположенных вдоль Битунского тракта и до самых Горличей женщины похожие по описаниям не останавливались. С расследованием мною лично были отправлены Аделаида и Монсерат, а вы знаете, насколько старшая сестра Монсерат въедлива и исполнительна. Но они так никого и не нашли. С одной стороны все произошедшее ужасно, но с другой - так намного лучше для вас. Вы смело можете клясться на Писании, что не знаете, где сейчас скрывается Ирена.
        - Да, Иеофилия, да, - покивала головой матушка. - Но у меня сердце разрывается от дурных предчувствий. А если ее уже схватили?
        - Боже милостивый! - всплеснула руками та. - Вы опять?! Не стали бы Слушающие в четвертый раз переворачивать с ног на голову ваш кабинет и всю обитель заодно, в поисках малейшей зацепки. Первым бы признаком, что девочку нашли, стал бы их скорый отъезд, а то и ваш арест заодно.
        - Да, ты права, - потеряно произнесла матушка. - Как всегда права, но это не успокаивает сердце. А наоборот еще больше тревожит. Я много думала, но так и не смогла понять: почему настолько крупная фигура во власти заинтересована в устранении моей племянницы? Ведь на ее поиски были посланы не только Ищущие, но и сам епископ-суффраган из ближайшего к нам диоцеза Слушающих! Отец Ирены - герцог Мильтон Амт был казнен ужасающим способом, моя дорогая сестра Амарис вместе с ним. Большинство земель отошли по конфискации в пользу короны, титул я думаю тоже. Нет никакого смысла искать девочку. Однако на деле все происходит совсем по-другому! - тут настоятельница не то застонала, не то зарычала от бессилия, а потом со всей силы стукнула кулаком по столу, отчего тот содрогнулся. - Мало им смерти Амарис, так они единственное дитя, последний росточек в роду хотят забрать?! Не позволю! Богом клянусь - не позволю!
        Секретарь поднялась с колен и с намерением утешить подошла к настоятельнице. Положив ей руки на плечи, женщина чуть сжала их, словно говоря, что все понимает и сочувствует горю, однако нужно быть мужественной и со смирением принимать удары судьбы. Ее высокопреподобие с благодарностью посмотрела на сестру.
        - Ах Иеофилия, ты мой самый верный и надежный друг...
        Но их прервали: в дверь постучали, а потом в кабинет заглянула одна из сестер.
        - Ваше высокопреподобие, к вам в очередной раз его преосвященство епископ-суффраган Себастиан, - сообщила она и исчезла, а в помещение вошел мужчина в темно-бордовой сутане инквизитора.
        На вид ему было далеко за пятьдесят лет, невысокого роста и плотного телосложения, которое явно принадлежало человеку, любившему вкусно поесть, но знающего в этом меру. На полуседой голове, словно бы прикрывая солидную плешь, плотно сидела епископская шапочка. Неожиданно ярко-синие глаза смотрели спокойно и чуть-чуть насмешливо, словно бы с ехидцей вопрошая: 'Ну, у вас есть еще что-нибудь мне сказать?'.
        - Ваше преосвященство, - холодно кивнула мать, тяжело поднимаясь из-за стола.
        - Ваше высокопреподобие, - в ответ чуть склонил голову епископ.
        Иеофилия, напряженно замерев рядом с креслом настоятельницы, с враждебностью смотрела на вошедшего. Однако инквизитор не удостоил ее вниманием.
        - Чем на сей раз обязана? - едко поинтересовалась Серафима. В прозвучавших словах тяжело ворочался сдавленный гнев.
        - Ни чем, ни чем, - мягко улыбнулся епископ, однако его пронзительный взгляд по-прежнему остался холодным. - Разве что... Удостойте меня разговором.
        - Как в прошлый раз или позапрошлый?! - язвительно заметила настоятельница, намекая на обыски кабинета, последовавшие после беседы с инквизитором.
        - Что вы! - махнул рукой тот, деланно изумляясь. - Разве стоит вспоминать об этом. В данный момент у меня к вам весьма дружеский разговор.
        - Дружеский? Вот как? - в словах матери сквозило неверие. Было очевидно, что она не хочет с ним говорить, однако выхода у нее не существовало: малейшее препятствие святой инквизиции в свершении правосудия каралось самым жесточайшим образом. - Сегодняшний разгром, мне тоже следует рассматривать как дружеский жест?
        Епископ Себастиан укоризненно покачал головой:
        - Полноте, достопочтимая настоятельница. Неужели вы думаете, что мне самому доставляет удовольствие причинять вам столько неудобств?! Отнюдь. Однако это мой долг, который требует безукоснительного исполнения обязанностей, какие бы при этом чувства я не испытывал.
        Ее высокопреподобие Серафима исподлобья посмотрела на инквизитора, что-то решая для себя, и заодно боролась с обуревавшими ее чувствами. Наконец кое-как подавив гнев, она тяжело опустилась в кресло.
        - Хорошо, - нехотя согласилась она. - Давайте побеседуем.
        Однако епископ недовольно махнул рукой и, словно только что заметив беспорядок, сказал:
        - Здесь немного не прибрано. Поэтому, я думаю, нам следует прогуляться. У вас в обители замечательная галерея, с которой открывается вид на заснеженный монастырский сад. Для середины декабря на дворе стоит чудесная погода, и нам с вами непременно следует этим воспользоваться. Я буду ждать вас, через пол часа.
        С этими словами инквизитор, аккуратно перешагивая через стопки бумаги, вышел.
        - Что на сей раз нужно бордовому скорпиону? - недовольно фыркнула сестра-секретарь, едва тот закрыл за собой дверь. - Мало горя он вам принес?! Все так и норовит исподтишка ужалить! Весь кабинет разгромили, сестер допросили, вас измучили! А все неймется ему! Теперь еще на допрос на холод тянет...
        - Иеофилия, - оборвала ее настоятельница. - Я понятия не имею, что нужно епископу, но от меня он ничего не добьется. Что бы он не предпринимал, хоть весь день и ночь на морозе в одной камизе стоять заставил, мне все равно. Я не выдам ему Ирену. Ради нее я готова пожертвовать всем. Никого и ничего не пожалею, лишь бы девочка осталась жива и невредима. Только одного я не знаю - где она сейчас и что с ней. А вдруг инквизитор как-либо мне даст понять, что знает о ее местонахождении?
        - Вы думаете такие как он, могут хоть раз проболтаться? - сомнение крупными буквами было написано у сестры на лице.
        - Я сейчас готова уповать на что угодно, верить всем, лишь бы получить сведения о племяннице, - отмахнулась от ее слов Серафима, и резко оборвав разговор, приказала: - Позовешь пару сестер понадежнее, и пусть к моему возвращению все здесь будет прибрано.
        - Как скажите матушка, - кивнула Иеофилия, а настоятельница, поднявшись из кресла, ушла к себе в спальню.
        
        Погода на улице действительно была чудо как хороша. Свежевыпавший снег искрился на солнце, а легкий морозец срывал с губ облачка пара, что тут же растворить их в хрустальной прозрачности воздуха. Вид с открытой галереи на пригнутые на зиму яблони, что причудливыми холмиками искажали пейзаж, особо не радовал глаз, однако инквизитору зачем-то потребовалось поговорить с настоятельницей без свидетелей, а значит, она должна была непременно пойти.
        Епископ-суффраган дожидался ее высокопреподобие, кутаясь в меховой плащ. Он задумчиво обозревал покрытый снегом сад и явно о чем-то усиленно размышлял. Когда настоятельница Серафима подошла к нему, напряженное выражение исчезло с лица инквизитора, сменившись на обычное - иронично-пытливое.
        - Ваше высокопреподобие, - учтиво поклонился епископ Себастиан, словно не было его визита в кабинет, и они еще ни разу за день не встречались.
        Однако матушка сразу отмела попытку инквизитора начать разговор в любезной манере и довольно резко перешла к делу.
        - Мне бы хотелось знать, зачем вы меня сюда пригласили, - голос женщины был сух и холоден. Она занемевшими пальцами удерживала полы шерстяного манто запахнутыми, чтоб морозный воздух не забрался под облачение. По легкой одежде можно было судить, что настоятельница не собиралась длить разговор больше необходимого.
        Епископ окинул ее высокопреподобие пытливым взглядом, а потом с сожалением вздохнул.
        - Очень жаль, что вы настаиваете на спешной беседе. Но это ваше право. Однако мне думается, что в неспешном разговоре можно узнать гораздо больше, нежели чем в прямых вопросах и ответах.
        - Мне не о чем с вами разговаривать, - отрезала Серафима. - Я не знаю где моя племянница. Но жизни бы не пожалела, чтобы узнать все ли с ней в порядке.
        - Родная кровь, - понимающе улыбнулся епископ. - Она толкает на многое. На необдуманные поступки, на подлость по отношению к другим, к себе...
        - Вы меня в чем-то обвиняете? - резко заметила матушка. Пространное замечание Себастиана поставило ее в тупик.
        Из-за того, что инквизиторы Слушающих вот уже неделю находились в обители и контролировали каждый шаг сестер, настоятельница сильно нервничала. Бессонные ночи и нескончаемое напряжение делали ее раздражительной и неспособной на угадывание тонких нюансов в разговоре. Нынче ее измученным нервам хотелось ясности и простоты.
        - Нет, совсем наоборот, - качнул головой Себастиан, явно недовольный, что женщина вынуждает его быть прямолинейным. - Мне бы хотелось, чтоб все мои слова вы примерили к ситуации с вашей племянницей, - настоятельница еще более нахмурилась, от чего стало ясно, что она окончательно запуталась.
        Тогда епископ, оглянувшись по сторонам, вплотную приблизился к ее высокопреподобию и зашептал на ухо:
        - Молчите и слушайте! Только учтите, что я вам ничего не говорил и в дальнейшем буду все отрицать. Со смертью мужа вашей сестры и политической неразберихе в Винете открылись огромные возможности, и кое-кто решил этим воспользоваться. Имя назвать я не могу, просто прав не имею, однако предупредить в силах. Мне искренне по-человечески жаль вашу племянницу, я сам не один раз стал дядюшкой и даже троюродным дедом. Я знаю, что она ни при чем, но политическая машина запущена, а права наследования настолько хитрая штука, что любой более или менее верткий законник может оспорить их или наоборот доказать. Учтите: я продолжу старательно искать любые улики ее пребывания в вашем монастыре, так усердно, чтобы ни у кого не осталось сомнения, что ее здесь нет, и не было. Однако других епископов и подчиненных им Ищущих проконтролировать я не в силах, а поиски объявлены по всему Союзу.
        - И что мне делать? - так же тихо ответила настоятельница, явно потрясенная услышанным.
        - Не знаю, - пожал плечами инквизитор.
        - Тогда во имя всего святого! - женщина крепко вцепилась ему в меховой плащ. - Назовите мне хотя бы титул затеявшего все это?!
        - Не титул, а сан. Очень высокий сан, - покачал головой епископ, и тут же сделав шаг назад, бросил: - Сюда идут!
        Настоятельница оглянулась и увидела, что к ним со всех ног спешит кто-то из младших сестер. Девушка была явно взволнована, ее покров развивался за ней вслед, манто на груди было распахнуто. Вдобавок она одной рукой поддерживала подол рясы, чтобы удобнее было бежать.
        - Что я буду вам должна за эти сведения? - скороговоркой произнесла матушка, пока сестра еще не могла их слышать.
        - Пока ничего, - успел ответить тот, как запыхавшаяся девушка остановилась перед ними.
        - Ваше высокопреподобие, - поклонилась она. - Там...
        - Докладывай, как полагается, - одернула ее Серафима, вмиг став грозной настоятельницей. - А после пойди в молитвенную келью и поучись пару дней положенной степенности.
        Младшая сестра еще раз поклонилась, но, не выдержав, потрясенно охнула.
        - Матушка там, у ворот дознаватель Ответственных вместе с четырьмя помощниками в сане не ниже викария и десятком боевых братьев! Требуют впустить! - и всхлипнув, - Ужас-то какой! - расплакалась от страха, опустившись на снег.
        Настоятельницу тоже мороз продрал по коже от таких визитеров. С нахождением в обители инквизиторов Слушающих она не смирилась, но уже притерпелась. А вот с визит дознавателей ордена Ответственных оказался для нее полной неожиданностью, поскольку прежде ни одна из ее сестер не обвинялась в преступлениях против Церкви и Святого Престола.
        
        ***
        
        Я безумно обрадовалась, когда увидела вернувшихся сестер. Мы крепко стиснули друг друга, едва не задушив от счастья в объятьях. Как же было здорово вновь оказаться всем вместе! За прошедшие полтора месяца я настолько по ним сильно соскучилась, что теперь не могла поверить, что девочки вновь рядом со мной.
        Но вот первый восторг встречи схлынул, и я уже спокойно смогла как следует их рассмотреть. А сестры-то совсем не изменились, разве что лица у них какие-то напряженные, словно что-то их что-то тревожило.
        - Девочки, что-нибудь случилось? - осторожно уточнила я.
        Герта ухмыльнулась, и, указав глазами на Агнесс, произнесла:
        - С чего ты взяла?! Тебе показалось. Мы просто волновались как ты тут, - и еще раз стиснула меня, аж ребра хрустнули.
        - Оннекас, - окликнул меня Сепнён. - Sadonkorjuu jaahdyttaa. Pilaamaan! , - и тут же добавил: - Плохо. Иди сюда!
        - Ой, девочки извините меня, сейчас, - попросила я сестер. - А то попорчу все, потом еще раз греть - хрупкое будет.
        - Иди, - махнула рукой Гертруда, выходя из кузни. - Возись дальше. Мы пока себя в порядок с дороги приведем и поедим.
        
        Несмотря на недовольное ворчание кузнеца, я по-быстрому завершила работу, и, накинув на себя лишь стеганый таперт, прямо в чем была, поспешила к жилым корпусам.
        Я начала волноваться, девочки не спроста приехали. Просто так, без повода среди зимы их никто бы обратно не отпустил в эту глушь. Значит, причина для приезда должна быть серьезная.
        Сестер я нашла в небольшой женской столовой рядом с общей кухней, они сидели с краю длинного стола и уплетали за обе щеки пироги, испеченные Саллоу и Варби, запивая все это горячим ягодным заваром. Рядом с ними сидела Агнесс и, подперев рукой щеку, смотрела на них не отрываясь, светясь при этом от счастья.
        - Девочки, вы не представляете, как я рада вас видеть! - воскликнула я, рассматривая напряженные морщинки в уголках их глаз. - Как же я рада!
        - Ты бы хоть умылась, - фыркнула в ответ Юозапа. - Вон вся рожа в саже, а за стол лезешь.
        - Да ладно, - отмахнулась я. Жизнь в ордене Кристобаля Сподвижника накладывала свой отпечаток, расхолаживая своим спокойствием и необязательностью. - Ничего страшного.
        - Ну наконец можно рассказать почему вы приехали? - выпалила Агнесс, перебивая меня, она вся извелась в ожидании. - Теперь-то все в сборе, начинайте.
        - По тебе соскучились, - пояснила свое появление Герта и щелкнула девочку по носу. Та сморщилась, а затем чихнула.
        - Нет, ну а все же, - продолжила допытываться она.
        - Взяли и приехали, - попыталась отмахнуться от нее Юза, наливая себе полную кружку завара. - Мы что, просто так не можем? Обязательно должна быть причина?
        Тут к нам подлетела Кеттуен - дочь Варби с мордашкой перемазанной в муке. Сегодня была очередь жены брата Хирви дежурить на кухне и помогать поварихе.
        - Оннекас, мама спрашивает, а ты есть будешь? - протараторила она без акцента. - Если да, то она просит Варпусту помочь ей, чтоб быстрее получилось.
        - Буду, - кивнула я с улыбкой. Несмотря на странные и волнующие обстоятельства приезда девочек, я продолжала лучиться от счастья.
        Малышка ухватила за подол балахона Агнесс и нетерпеливо дернула.
        - Пошли, не заставляй Оннекас ждать, она много работала и голодная.
        Девочка тяжело вздохнула и встала с явной неохотой. Похоже она ни на минуту не желала расстаться с нами, однако Кеттуэн словно взрослая, уперла кулаки в бока и стала нетерпеливо постукивать ножкой по полу.
        - Варпуста ты копуша! - с важным видом произнесла малышка, обвинительно ткнув в нее пальцем. - Всех заставляешь ждать.
        В ответ Агнесс показала ей язык и, обернувшись к нам, попросила:
        - Только вы без меня ничего не рассказывайте, ладно? - а после припустила за улепетывающей от нее девчушкой.
        - Хорошо, - пообещала ей вслед Гертруда, но едва та скрылась за дверью, поинтересовалась: - Значит, здесь тебя зовут Оннекас?
        - Ага, - кивнула я. - На местном языке значит 'Удачливая'. Говорят, чтоб после такого ранения остаться в живых нужно обладать большим везением и быть любимицей Бога.
        - Что прямо так и говорят? - скептически заметила Юза, откусывая пирог.
        - Так и говорят, - подтвердила я.
        - Варвары, - недовольно скривилась она.
        - Юза не надо так говорить, - одернула я сестру. - Они все дети Единого Бога, - и тут же ввернув слушанную от отца Лемихария фразу, добавила: - Неужели ты сомневаешься, что все созданное на этом свете возникло не по божьей воле?
        Юозапа одарила меня скептическим взглядом и промолчала. Да-а. Вот и пытайся выглядеть умной после этого.
        - Ладно, поболтали, и будет, - сменила я, круто сменив тему разговора. Меня все сильнее волновал внезапный приезд сестер, и ждать нового удобного момента я не собиралась. Похоже, они хотели что-то рассказать мне в отсутствие Агнесс, и пока ее не было, я следовало обсудить. - Почему вы на самом деле так рано приехали?
        - Да тут такие дела, - вздохнула Герта. - Не знаю, как и начать...
        - Как-нибудь уж покороче, - поторопила я ее. - А то наша красавица через четверть часа обратно прибежит и нам еще долго не удастся поговорить наедине.
        - Инквизиция в нашем монастыре ищет Агнесс, - кратко выдала все известия Юозапа, наклонившись ко мне поближе, чтоб никто из посторонних ее не услышал.
        - ...! - шепотом сказала я. - И как успешно?
        - Если бы успешно, то сейчас бы мы здесь не сидели, - резонно заметила она, постучав согнутым пальцем себе по лбу. - Думай хоть иногда, что спрашиваешь?! У тебя здесь от махания молотом совсем мозги засохли? Естественно нет! Однако это тоже мало чего меняет.
        - Рассказывай, рассказывай, - поторопила я ее, и сестра тихо продолжила:
        - Через три дня, после того как вернулись, настоятельница выперла нас обратно. Мы даже обопнуться не успели! В первый день как приехали, даже толком не разделись, а Иеофилия - будь она не ладна, приперлась и передала материн приказ: до закрытия врат отправляться в комендатерию к Беруте и отвезти ей какой-то сверток. Я аж обалдела от требования, а она кинула нам непросохшие вещи и, не слушая дальнейших возражений, выставила вон.
        - Все понятно стало, когда мы заявились к Беруте на следующее утро. Она-то нам все и разъяснила, - подхватила рассказ Герта. - Оказывается, все архивы перетрясают Ищущие с другими братьями-инквизиторами из ордена Слушающих. С ними же приехал епископ-суффраган, которому те подчиняются, и лично наблюдает за процессом. Саму настоятельницу с ее верной Иеофилией допрашивает старший дознаватель Ответственных, а всех сестер в обители, приехавшие с ним помощники.
        - Мама родная! - выдохнула я ошарашено. Я все ожидала услышать, и чтоб такое?! Неужели Слушающие объединились в поисках с Ответственными?! Такое случалось впервые на моей памяти!
        - Вот-вот! - подтвердила Герта и продолжила: - Инквизиторы Слушающих ищут некую Ирену, которая может находиться у нас в ордене. Ты чуешь, откуда ветер дует?! - ее пауза была многозначительной.
        Еще бы! Если за поиски взялись братья-инквизиторы, да еще во главе с епископом, то дело обстояло гораздо серьезнее, нежели чем мне в кошмарах могло привидеться. Тут, похоже, были замешаны не только интересы короны Винета, но еще и кого-то из высшего духовенства. А сестра меж тем продолжала:
        - А Ответственные раскапывают нечто иное, но вот что именно, узнать не удалось. Мать постаралась сделать так, чтоб мы с ними ни разу не пересеклись. Получилось, что как только я и Юза заявились обратно в монастырь, наша дражайшая секретарь всунула нам едва ли не в зубы по паре сумок с провиантом и барахлом, и отправила обратно сюда, предупредив при этом, чтоб мы никому не говорили, куда едем.
        - Но сейчас ты еще больше удивишься, - вновь перехватила речь Юозапа. - Нам в дорогу было дадено по пятьдесят монет золота каждой, включая и тебя.
        - А я то тут причем, - мне был непонятен ход мыслей девочек.
        - Сейчас поймешь, - зловеще пообещала Герта и извлекла мятый четырехугольник. - Мы тоже сначала удивились, но потом когда вскрыли посланный тебе Серафимой конверт, заматюкались.
        - Девочки, - протянула я укоризненно. - А если бы в пакете что-то тайное было?
        - А что там такого могло быть тайного, что тебе знать можно, а нам нельзя?! - изумилась Юза, явно не понимая, чего это я снова начинаю.
        Нет ну и как с ними быть?! Никаких личных секретов!
        - На вот, читай, - с серьезным видом старшая сестра сунула мне измятое письмо.
        Я быстро пробежала глазами по строчкам...
        О-хо-хох! Ни хрена себе!
        - Вот же-шь ...! - потрясенно выдохнула я, враз задрожавшими руками пряча мятую бумагу за пазуху. - Это практически... - я попыталась подобрать подходящее слово, но, так и не найдя, сказала, как думала: - Нам что, предлагают покончить жизнь самоубийством?!
        - Вроде того, - многозначительно протянула Юозапа, криво улыбнувшись. - Считай, что настоятельница пытается обезопасить себя и свою племянницу как может. Мы не хотели все это рассказывать в присутствии Агнесс, но именно из-за нас туда и отправляют. Выживем - хорошо, а нет - не беда. Даже еще лучше будет!
        - Да, - согласилась я невесело. - Послать нас в разгар военных действий в Лориль, все равно, что заставить пройтись по лезвию ножа и не порезаться.
        - Ненавижу я всех этих знатных выскочек, из-за которых нам приходится расковать и жертвовать своей головой! - зло процедила Юза.
        - Ну Агнесс-то в этом не виновата, - возразила ей Герта.
        - Косвенно виновата, - голос сестры был сух от гнева. - Если бы мать ее нам не впихнула, то мы бы не оказались в такой заднице!
        В этом Юозапа была права, что положение наше походило теперь, как она выразилась на полную... Ну в общем, ту самую часть тела. Скорее всего, именно из-за того, что мы единственные знали точное местонахождение Серафиминой племянницы, нас отправляли в центр боевых действий. Где будет война, и насколько крупной и серьезной, настоятельница известила нас в этом же письме. Нурбан собирался напасть на земли Церковного Союза по всему побережью, захватывая Лукерм и прибрежные области Бремула. Незащищенная Лориль - небольшая провинция Лукерма, всегда нищая из-за спорного соседства с Приолонью, не имела даже мало-мальски приличных крепостей, чтобы долго держать оборону. Мы даже моргнуть не успеем, как эти территории окажутся под войсками султаната. А тут настоятельница под глупейшим предлогом направляет нас туда, где очень удобные гавани для высадки армии и начала военной компании. В общем, нам приказали ехать в самое пекло, где будут наиболее яростные сражения. По ее приказу мы втроем должны будем успеть прибыть в монастырь Святой Эллионы до начала войны. И когда станут вывозить сестер, посвятивших свою
жизнь смирению и уединению, защитить их не только от наших ретивых вояк, но и от возможных вражеских захватчиков. Это же бред, полный! Три боевых монашки против армий?!
        Мне захотелось засмеяться, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Похоже, нас решили принести в жертву благополучию Агнеес, списывая в расход без долгих раздумий.
        Надеюсь, что этих дур, которые за свою жизнь и шагу не ступили за стены своей обители, все же вывезут в глубь страны. Тогда мы сможем мирно пересидеть в центре Лукерма, где-нибудь в Стайрусе, подальше от побережья и войны. А если нет, то... Упокой Господи наши души!
        - Инквизиция серьезно взялась за Серафиму, раз она, наплевав даже на возможную преемственность, отправила тебя в Пекло, - печально хмыкнула старшая сестра. - И нас за одно.
        - Когда горят пятки, средств особо не выбирают, - саркастически прокомментировала я приказ настоятельницы. - Все-таки не стоит забывать, что мы не на столько важные фигуры, чтобы в любой момент нас не разменяли как пешку на доске. Родовитость и личные заслуги здесь не так уж и важны. Прежде всего, родная кровь не водица, ей всегда будет отдано предпочтение, - Юза согласно кивнула, а я, отложив метания на потом, повернула разговор в другую сторону: - Ладно, с этим все понятно. А почему ее трясут братья из Ответственных, вы хотя бы предположения имеете?
        - Ни малейшего, - качнула головой Юза. - Я ж говорю, она нас тут же выпнула обратно, мы даже супротив чирикнуть не успели.
        - Да уж, положеньице, - мне хотелось разбить что-нибудь со злости, аж руки чесались, но приходилось терпеть. - Что при Агнесс говорить будем?
        - Все в порядке как всегда, что дела у нас лучше всех, - тон старшей сестры совершенно не соответствовал ее словам. - Кстати расскажи, а как у тебя дела на самом деле обстоят? - и, ввернув шпильку в бок, добавила: - Братья особо не домогались?
        - Герта! - отмахнулась я от нее. - Есть мне дело до этих коней стоялых! У меня тоже все обстоит не самым лучшим образом. Настоятель согласился приютить Агнесс, но только до начала лета.
        - Это как так?! - вскинулась Юозапа. - Выходит, что мы зря ее сюда везли?!
        - Зря, не зря, - пожала я плечами. - Только вот после этого приказа, - я постучала по груди, где лежало письмо от настоятельницы, - Нам особо будет не до Агнесс.
        - А что же делать? - в растерянности старшая сестра почесала затылок сквозь горжет.
        - Ехать куда отправили, но до этого договориться с настоятелем, чтобы не раньше середины весны он отправил нарочного с письмом, чтобы Серафима вывозила отсюда племянницу. Других вариантов я не виж...
        - Так все закругляемся, - перебила меня Герта, - а то вон она наше горе луковое тащит плошку с печевом.
        Девочка довольная и разрумянившаяся поставила на стол огромную тарелку с горячими пирогами. Следом за ней Кеттуен принесла мне кувшин завара и большую кружку.
        - Кушай, Оннекас. Мама сказала, что тебе нужно много есть, потому что на тебе мало мяса, такой ты не понравишься своему мужу, - и, ошарашив сестер речами, развернулась и пошла обратно.
        - Какой муж?! - кое-как выдавила из себя Юозапа, через пару минут наконец-то обретя дар речи. Похоже из всего разговора именно эта 'новость' удивила больше всего. - Ты что тут устроила?!
        - О! Это долгая история, - наигранно бодро протянула я, и, поиграв бровями, принялась подробно рассказывать сестрам, что за время их отсутствия происходило в этой обители.
        
        Шел четвертый день, как девочки приехали за мной в монастырь. За это время мы успели наболтаться обо всем, а так же серьезно обговорить без Агнесс, что предпринять, чтобы с ней было все впорядке, и что сами станем делать после отъезда. Естественно уезжать никуда не хотелось, но и взбунтоваться мы не могли, приказ - есть приказ. Как заявила мне Юозапа: 'Знаешь положение конечно безвыходное, но раньше срока мне туда ехать не горит. Чем меньше мы будем сидеть в обители в Лориле, тем лучше!', - и в этом я была полностью согласна с сестрой. Меня тоже не прельщало тащиться в предвоенную провинцию, где в такое время появляются мародеры на дорогах, и наемники, сбиваясь в большие банды, разыскивают возможного нанимателя, а попутно грабят крестьян, отбирая у тех все, что попадется на глаза.
        Агнесс все это время крутилась рядом с нами, совершенно не догадываясь, что мы собираемся отправиться в путь без нее. Девушка щебетала без умолка и была искренне рада, что мы снова все вместе: что, как и прежде Юозапа вечно всем недовольна, Герта добродушна, а я пожизненно у них крайняя. Кстати, какой нагоняй ей устроила ей Юза за непокрытую голову! Она кричала на девочку, пока я не вмешалась и не напомнила, что Агнесс на самом деле не монашка.
        В общем, дни проходили весело, но над нами тремя довлел приказ настоятельницы и от этого становилось паскудно на душе. Нет, я, конечно же, понимала, почему мать так поступила - мы ей никто, а девочка - дочь ее родной сестры, ныне скорей всего покойной. Неудивительно, что она постаралась защитить ее от лап инквизиторов всеми возможными способами; всеми правдами и неправдами стараясь, чтобы никто никогда не узнал, где спрятана племянница. Вот только мне никак не хотелось во имя спокойной жизни Агнесс, тащится к бесу на рога, да и сестрам не хотелось тоже. Поэтому в нашем, казалось бы, безоблачном общении, нет-нет, да и проскакивал холодок, только девочка его не замечала. Впрочем, это было и хорошо, незачем ей знать, что умудряется совершать тетка ради ее спасения. Да и нас хоронить раньше времени тоже не стоило.
        То, что мы можем не поехать в Приолонь, у нас троих даже тени сомнения не появилось. Приказы не обсуждаются. А вот если настоятельница надеялась, что мы сложим там головы, чтобы унести тайну Агнесс с собой в могилу... В этом я сомневалась очень сильно! Мы тоже не пальцем деланные и абы как воспитанные. Ничего еще побарахтаемся, и глядишь, когда вся эта пена с поисками сама собой сойдет 'на нет', сможем спокойно вернуться и продолжать жить дальше, правда, с большей оглядкой на распоряжение матери. Только чтобы смочь вернуться, нам сначала все же придется смотаться в Лориль и просидеть там какое-то время, чтоб настоятельница монастыря элиониток пропечатала бирку на обратную дорогу и направила ответное письмо настоятельнице. Оказывается девочки везли еще одно послание, только в отличие от адресованного мне, его вскрывать не стали, не рискнули вызвать гнев вышестоящих.
        
        Так в конце января, когда основные метели и морозы были еще впереди, мы втроем выехали из монастыря ордена Святого Кристобаля Сподвижника. Было раннее утро, солнце еще не всплыло из-за горизонта, но его блики, отражаясь от снега, давали достаточно света для того чтоб разглядеть дорогу. Провожать в путь нас никто не стал, да и мы, если честно, не хотели. К тому же лишь один отец Лемихарий знал, что мы уезжаем. Он, да еще Сепнён. Вчера вечером кузнец хлопнул меня по плечу и, сказав: 'Верной тебе руки и хорошего молота, дочка', - ушел к себе. А с настоятелем накануне перед отъездом я имела продолжительный разговор, в котором попросила его как можно лучше позаботиться об Агнесс, на всякий случай подробно пересказав ему политическую ситуацию в Винете, а так же то, что творилось у нас в ордене. Он пообещал мне в случае чего спрятать Агнесс у гугритов. Кстати накануне нашего отъезда под предлогом помощи Уте девочку отправили в селение и пообещали задержать там на пару дней. За это время мы отъедем на приличное расстояние, и она вряд ли сможет нас догнать. О том, что Агнесс не желает расставаться с нами
ни под каким видом, мы поняли из ее разговоров. Все наши пробные попытки начать разговор о нашем отъезде она воспринимала резко, бескомпромиссно заявляя, что в любом случае поедет с нами. Говорила, что сейчас нам не надо никуда спешить, она потом все уладит, объяснив тете, а уж когда наступит весна, мы все вместе поедем туда, куда приказано. Добродушная и немного наивная девочка! Мне кажется, она до сих пор не поняла серьезность своего положения, ведь ей большую часть жизни придется провести здесь на крайнем севере среди усколлинен.
        
        Мы ехали одна за другой, прицепив тех же самых вьючных меринов к седлам. Все почти как и прежде, только Агнесс с нами не было. Но это и к лучшему, теперь не надо будет опасаться за каждый шаг, волноваться из-за нее на каждой стоянке или в гостинице. Пусть теперь за нее у других головы болят.
        Дорога проходила в молчании, лишь по вечерам у костра мы перекидывались парой-тройкой слов. Лошади тряской рысцой, местами по дороге, а местами и вспахивая глубокий снег, преодолевали милю за милей.
        За неделю неспешной езды мы, обогнув озеро и отроги Пойонских гор, оставив по правую Хейгазег, добрались до Бертроя - небольшого гарнизонного городка, где орден Бедных Братьев Святого Симеона совместно с орденом Братьев Пустынных Земель - самых серьезных рубак после братьев Святого Георгия - держали многочисленную заставу. Она была организована на случай внезапного нападения гугритов-усколлинен, однако последние пол века больше служила сдерживающим фактором для наемников из Хейгазега.
        Мы наконец-то рады были попасть в тепло к нормальному очагу, а не сидеть, скукожившись у костра или вдыхать ароматы крестьянской избы, где зимой молодняк у скотины заводили прямо в дом, чтобы не померз ненароком.
        Стены города показались издалека, они серым колоссом возвышались среди заснеженных полей. Укрепления были серьезные, ведь наемники, коль обозлятся, шутить не будут, могут многое по камушку раскатать. И чтоб этого не случилось, все здесь построили на совесть.
        Мы неспешно преодолели пологую земляную насыпь перед рвом, выехали на укатанную повозками дорогу, ведущую к предмостным укреплениям, чтобы пройти проверку. Перед воротами барбакана с поднятой решеткой стояли по десятке братьев семионцев и пустынников, они внимательно осматривали въезжающие в город телеги, проверяли подорожные у путешественников. На нас они обратили особое внимание: мало того, что потребовали проездную бирку и пересчитали по головам, так еще рост каждой прикинули, в лицо заглянули. В новой бирке, выданной матерью для пути на юго-запад к морю, которую привезли девочки, четко указывалось наше место назначения и приблизительное время, когда мы должны будем там появиться. Брат-пустынник рассматривающий надписи, прикинул что-то в уме и поинтересовался:
        - А вы успеете к концу февраля? Вам еще ехать и ехать.
        - Не твоей голове болеть, - сухо и зло отрезала Гертруда.
        Действительно, вот сердобольный выискался! Удумал спрашивать - успеем мы к войне или нет? А куда мы денемся...
        На что брат равнодушно пожал плечами, и еще раз подозрительно осмотрев Юозапу, вернул мне пластинку.
        - Видала? - заострила мое внимание Герта на произошедшем у ворот, когда мы, проехав двор башни перекрывающей подступы к городским стенам, пересекали мост, переброшенный через крепостной ров.
        Я покивала головой. Тут все было яснее ясного! Это искали Агнесс. Причем братьям на воротах был дан приказ самым внимательным образом осматривать боевых сестер. А поскольку женский боевой орден один единственный по Союзу, то соответственно большого разнообразия в вариантах поиска не имелось. Значит, инквизиторы Слущающих уже докопались, что девочка была вывезена сестрами из ордена и теперь ее могут выдавать за одну из нас. Да-а... Вовремя ее настоятельница спрятала. Ох вовремя! И надо же особо проверяют всех мелких! Ну, меня или Герту за благородную барышню принять сложно, во-первых - рост, во-вторых - разворот плеч. Если полжизни мечом махать, то торс не хуже чем у доброго мужика будет - грудь плоская, жилистая, а спина широкая, разработанная. И, в-третьих - шрамированное лицо мало у кого из великосветских девиц бывает. Вот Юза да, ее бог миловал; из-за крупного таза раскаченное плечо не так обращает на себя внимание. Со стороны можно подумать, что она крепенькая коренастенькая женщина на каких любят жениться домовитые лендеры - и супруга в доме, и дети здоровые, и неутомимая работница по
хозяйству. К ней приглядывались, до той поры пока не замечали сбитые костяшки пальцев, по-особому намозоленную под меч ладонь, да чуть уловимый прищур опытного стрелка.
        Миновав вторые ворота, которые вели непосредственно за городскую стену, мы, не долго думая, подались на постой в ближайший трактир. Хоть другой вариант поселения, конечно же был, но использовать его не стали. В этом городе госпиталя не имелось, поскольку засилья третьим орденом он бы не вынес, пошла бы ругань между тремя бейлифатскими ветвями. Были только казармы для боевых монахов, но тащится в них, никак не хотелось. Нам и так предстояло немало дней провести на осадно-казарменном положении, не стоило начинать раньше времени. К тому же мать невероятно расщедрилась и отсыпала аж по полсотни на нос. При таком раскладе мы могли позволить себе всю дорогу поселяться в самых лучших гостиницах, и после этого еще больше половины осталось бы.
        На ночь остановились в забегаловке среднего пошиба: о себе давала знать привычка на всем экономить, да и не хотелось, чтоб ненужные шепотки за спиной пошли. В дорогих местах тебе завсегда в лицо льстиво улыбаться будут, а за глаза гадости всякие говорить. Неприятно это.
        Мы обедали в общей зале, народу набралось прилично, дело шло уже к вечеру. За столами в основном сидели приехавшие их предместья крестьяне и мелкие торговцы или ремесленники - публика разношерстная, но не буйная. Они ели, обсуждали что-то между собой, делились новостями. В общем, все, как и везде, если не считать что у каждого на поясе висел длинный нож, больше похожий на короткий меч, нежели чем на столовый предмет, или увесистая длинная палка-дубина, явно с залитым в нее свинцом. Несмотря на запрет носить простолюдинам боевое оружие, здесь на границе, да когда под боком наемники, этот закон хоть и соблюдался, но в весьма видоизмененной форме.
        Гертруда как всегда подчистила тарелку первой.
        - Ну, а завтра что будем делать? - задала она вопрос. - Снова в дорогу или отдохнем денек? А то я за эту неделю намерзлись, сил нет.
        - Как хотите, - отмахнулась я, дожевывая. - Мне лично все равно. Куда-куда, а в Лориль я не тороплюсь.
        - Угу, - кивнула старшая сестра. - Тогда завтра здесь сидим, - и чуть помолчав, вновь спросила: - Фиря, а ты не думаешь, что здесь мы сможем встретить тех наймитов, с которыми мы тогда у озера сцепились?
        - Два месяца прошло, - напомнила я ей угрюмо. - Они уже давно куда-нибудь смылись. Вдобавок я им что, каждому в рожу заглядывала? Можно подумать я помню, кого мы там положили, а кого нет. Даже если наймники сейчас передо мной появятся, все равно могу спутать они это или нет. Не вороши ты прошлое. Оставь в покое. Все равно сейчас без толку переливать из пустого в порожнее.
        - Ничего себе прошлое, - фыркнула Герта.
        - А ты что предлагаешь: схватиться за голову и бежать выяснять, кто там такой нехороший захотел убить меня? Окстись! Потом если доживем, с этим я сама разгребусь. Сейчас нам самую большую свинью настоятельница подложила, с ней бы разобраться, а уже после разыскивать нанимателя.
        Я отодвинула тарелку в сторону и с угрюмым видом задумалась ни о чем.
        - Чего ты такая хмурая? - продолжала тормошить меня старшая сестра. - Ты сама на себя не похожа.
        - А с чего радоваться-то? - недовольно поинтересовалась я. - Есть много поводов для счастья?
        - Нет, ну все равно, - пожала плечами та. - Мы еще не приехали, не выяснили, что на месте происходит, а ты уже за ранее себя похоронила.
        - Ничего я себя не похоронила, - мне уже опротивел этот разговор, но срывать свое недовольство на сестрах я не стала. - Просто у меня предчувствия нехорошие.
        - Вечно эти твои предчувствия, - теперь скривилась доселе молчавшая Юозапа. - У тебя на каждый чих предчувствия.
        - Вот такая я особенная, - передразнила ее я, скривившись не менее. - Они меня во всяком разе еще ни разу не подводили.
        - Можно подумать, что... - начала Юза, но тут, перебивая ее, к нам подошел хозяин трактира.
        Он осторожно откашлялся и со всем уважением, чуть склонившись к нам, начал:
        - Достопочтимые сестры, извините, что прерываю ваш разговор, но вас разыскивает какая-то селянка. Я уж и так ее пытался отвадить и эдак, говорил, что не стоит мешаться сестрам, но нет с ней никакого слада. Вы уж выслушайте ее, а то мало ли, вдруг у нее чего на самом деле важное.
        - Зови, - махнула рукой Гертруда.
        Я же тяжело выдохнула, мое паскудное чувство взвыло с новой силой. Ой, сейчас вляпаемся мы с этой селянкой по самое не балуйся!
        Хозяин тем временем вел к нам некрупную женщину в очень великом ей стеганом мужском таперте, с головой замотанной по самые глаза в зимний платок, в войлочных башмаках усколлинен. Она, из-за неудобной обуви переваливаясь как утка, подошла к столу и, отогнув край платка, до жути знакомым голосом заявила:
        - А вот и я. Вы чего меня бросили? Едва вас догнала.
        Перед нами во всей красе стояла Агнесс. По лицу было видно, что она сильно обижена нашим тайным отъездом, но пытается это скрыть.
        - Твою мать, ну ты и дура! - ошарашено протянула я, находясь в полной растерянности.
        Девочки вообще не нашлись что сказать.
        
        Глава 5.
        От моих слов девочка растерянно захлопала глазами, явно не понимая, почему мы так ошеломлены. Вот святая простота!
        Кое-как справившись с потрясением, я ухватила Агнесс за руку и потащила в комнату, которую сняли на третьем этаже этого же трактира. Девочки поспешили следом, подпихивая ее в спину. Затолкнув девушку первой в помещение, я пропустила сестер, а после, окинув коридор цепким взглядом, захлопнула дверь.
        - Ты что здесь делаешь?! - напустилась я на нее, стараясь не срываться на крик. - Ополоумела сюда соваться?! Здесь церковник на церковнике сидит и церковником погоняет!
        - Есфирь я...
        Но я перебила ее:
        - Как ты здесь оказалась?! Тебя же ищут!
        Девочка насупилась, и было видно, что она сейчас заплачет. Она не понимала, почему я так ополчилась.
        - Фиря да не ори ты на нее! - осадила меня Герта, и обратилась к Агнесс: - Ты зачем сюда приехала? Тебя же специально везли к сподвижникам и там оставили.
        Наконец та не выдержала и, рухнув на кровать, разрыдалась в голос. Она плакала и, сбиваясь, пыталась рассказать нам, что она очень обиделась, узнав про наш тайный отъезд. Сквозь ее рев мы разобрали, как она торопилась вслед за нами, боясь не успеть.
        - Вы... Вы уехали, бросили меня... Почему-у? В чем я виновата? Зачем вы... Так?!
        Юозапа сунула ей в руки кусок чистой тряпицы, потому что девочка вытирала слезы грязным рукавом таперта, оставляя разводы на лице.
        - Утрись, успокойся, а потом послушай меня, - сурово начала она. Агнесс всхлипнула еще раз, просморкалась и вопросительно подняла на сестру зареванные глаза. - Тебя никто не бросил, тебя специально там оставили для твоей же безопасности.
        - Зачем? - прерывисто вздохнула девочка, пытаясь унять все еще набегающие слезы. - Вы же сказали что все хорошо. Я думала, что весной мы вместе поедим обратно к тете, что все закончилось, и я смогу потом вернуться домой к папе...
        - Господи Агнесс! - едва не взвыла я. - Какая же ты наивная! - и подскочив к ней, крепко прижала ее к себе. У меня язык не поворачивался сказать, что ее родителей больше нет; об этом мне сообщил настоятель Лемихарий в нашем последнем разговоре, когда я попросила передать весной вести настоятельнице. Как я могла сообщить ей такое?! - Понимаешь, девочка моя, - начала я, пока она, крепко обняла меня за талию, уткнувшись мне лицом в живот. - Мы не хотели тебе многого говорить, не желали, чтоб ты знала... - и, собравшись с силами, на одном дыхании выпалила: - Твоего отца больше нет, и мамы тоже, - Агнесс вздрогнула и еще сильнее вцепилась в меня. - Тебя ищут. И все очень серьезно. Мы не хотели этого говорить, но у твоей тети большие неприятности. Ты должна была обязательно остаться в монастыре. Понимаешь?
        - А вы? - глухо донеслось снизу. - Вы не остались...
        - Мы не можем, - я принялась гладить ее по голове, стянув с нее ужасный платок. - У нас приказ и мы должны ехать. Твоя тетя приказала нам кое-что сделать.
        - Тогда я с вами, - упрямо прозвучало в ответ.
        Отцепив ее от себя, я заглянула ей в лицо.
        - Ты что не понимаешь?! Тебя ищут, - я пыталась не сорваться. - Это очень опасно.
        - Меня и тогда искали, - угрюмо бросила она. - Не нашли и сейчас не найдут.
        - Тебя ищут как боевую сестру, - попыталась объяснить я упрямице. Говорить совсем всю правду я не хотела; вдруг ей потом остаток жизни придется жить с осознанием вины. - Уже известно за кого ты себя выдаешь.
        - Тогда давайте вернемся вместе, - предложила она. Меня иногда поражала ее детская упертость, но сейчас она переходила все мыслимые приделы. - Я скажу тете, и она все поймет.
        - Нет, - отрезала я твердо. - У нас приказ. Мы едем в Лориль, предварительно возвращая тебя к сподвижникам.
        - Я не поеду обратно, а отправляюсь с вами, - девочка поджала губы. - Ваши доводы на меня не действуют.
        - Да нас на войну послали, лишь бы никто не знал где ты! - рявкнула Гертруда, не выдержав ослиного упрямства Агнесс. - Серафима на многое пошла, чтобы ее драгоценная племянница была жива и здорова! А ты, заявляясь сюда, подставляешь все под угрозу!
        - Тетя не могла такого сделать! - девочка побледнела от слов сестры. - Я не верю...
        - А придется! - яда в словах Юозапы хватило бы на десяток кобр. - Ты разве не понимаешь, что Герта тебе сказала? Нас отправили только за тем, чтоб мы никогда не вернулись обратно. Это тебе понятно?!
        Агнесс, спала с лица, став белее мела, она переводила взгляд с одной на другую, словно бы искала опровержения словам сестер, но не находила.
        - Юза, - одернула ее я. - Зачем ты наговариваешь?! Мы точно не знаем, зачем нас направила туда настоятельница.
        - А кто только за столом с похоронной рожей сидел?! Неужели я? Я вам с самого начала твердила, что девочка должна знать правду. А вы? Все тряслись над ней как над цветком. И что в итоге?! Теперь нам ее обратно везти, каким то чудом протаскивая мимо стражников.
        Сестра выговаривала нам с Гертой за малодушие, а Агнесс сидела ни жива, ни мертва.
        - Ладно, все, покричали и будет, - попыталась остановить я наш бессмысленный ор. - Сейчас нам надо быстренько решить каким образом мы Агнесс мимо братьев на воротах обратно вывезем, - и, обратившись к девочке, уточнила: - Ты как в город-то попала? И вообще как нас умудрилась найти?!
        На что она пожала плечами и потерянно стала рассказывать:
        - Очень просто. В тот же день, когда я вернулась от Уты в обитель, узнала, что вы уехили. Я сильно расстроилась и побежала к отцу Лемихарию, чтобы он помог мне. С начала он не хотел меня никуда отпускать, говорил что пообещал вам... Но в конце-концов я его уговорила. Мне дали все, что нужно для дороги, и даже братьев в сопровождение. Те почти до деревни проводили, а уже в самой деревне я напросилась в попутчики к одному крестьянину. Привязала своего жеребца к телеге и сидя вместе с ним на сене в город и въехала. Никто меня не проверял.
        От этих слов я до хруста сжала пальцы и прошипела в полголоса:
        - Вот паскуда! Ведь обещал святоша! Нет же, выпроводил девчонку за нами следом. За себя побоялся!
        - А что ты хотела?! - резонно заметила Герта. - Естественно, для настоятеля своя шкура дороже. Но ты тоже хороша! - она перевела взгляд на Агнесс. - Под самым носом проскочила! Хозяина запомнила? - Девочка кивнула. - Нужно спешно найти его и чтобы он, если будет уезжать до закрытия врат, тебя обратно вывез.
        Будем надеяться, что никто из братьев не догадывался, что в одежде с чужого плеча, в замурзанном платке на телеге везущей фураж может ехать герцогская дочь.
        - Я не... - попыталась сказать Агнесс. Но Юза, перебивая ее, прикрикнула:
        - Молчи несчастная! От тебя и так одни проблемы! Сказано поедешь обратно - значит поедешь! Одевай обратно свой платок и пошли искать этого крестьянина.
        Если вы читаете данный текст не на СамИздате, значит, его выложили на данном сайте без разрешения автора. Если вы купили данный текст, то знайте - это черновик - неполная альфа-версия, и его можно бесплатно прочесть на странице автора на СамИздате. Любое копирование текстов со страницы без разрешения автора запрещено.
        С этими словами Юозапа с самым решительным видом достала свой зимний жакет , и стала натягивать его прямо поверх поддоспешника. Из-за сильных холодов царивших на севере Лукерма мы вынуждены были помимо привычной для нас одежды надевать дополнительные вещи.
        - Юза, - начала было я, но сестра глядя на меня весьма недовольно выдала.
        - Все! Мне это надоело! Вы сейчас еще три часа воду в ступе толочь будете. Хватит! Я устала слушать ваши вопли. Сейчас отведу ее обратно к тому хозяину, а вы в это время давайте собирайтесь. Потом встречаемся у ворот, - и, обратившись к Агнесс, уточнила: - Как ты там говоришь, называлась эта деревня?
        - Айри, - сдавлено ответила девочка.
        - Так вот встречаемся у ворот, а потом догоняем в деревне эту курицу и везем обратно к сподвижникам.
        - А... - едва ли не шепотом попыталась что-то произнести Агнесс, но сестра ее одернула.
        - Все, я сказала! Бегом!
        Юозапа справившись с застежками на жакете, накинула поверх плащ и, вздернув девочку на ноги, потащила к выходу.
        У-у-у! Как сестру-то понесло! Давненько она не проявляла свою хватку. Юза могла долго терпеть, зудеть и даже говорить гадости, но однажды, когда дело начинало принимать серьезный оборот, она подскакивала с полпинка и, не рассуждая, все решала за всех. Глядя на ее напористые действия, я до сих пор не понимала, как ее еще не сделали старшей сестрой и не дали свою боевую четверку. Такой командир зазря пропадает!
        Когда девочка с Юозапой вылетели за дверь я, обернувшись к старшей сестре, сказала:
        - Ну что? Собираемся. Накрылся наш вольный день медным тазом.
        Герта лишь зло рубанула рукой воздух и, бросив: 'Действительно, надо было сказать все, как есть, а не тихушничать', - принялась торопливо укладывать сумки.
        Собираться нам было недолго, вновь распихали по сумкам то немногое, что успели достать с обеда, и уже стали натягивать зимние жакеты, как к нам постучали.
        - Да? - поинтересовалась я, осматривая пуговицу - не оторвалась ли? А то когда я последний раз надевала жакет, она болталась на соплях.
        Дверь отворилась, и в комнату зашло пятеро одоспешеных братьев из ордена Пустынных Земель, и еще парочка маячила в коридоре.
        - Сестры ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской, - утвердительно произнес один из братьев - их командир. - К вам есть пара вопросов у Ищущего инквизитора города. Прошу проследовать с нами в магистратуру, - и демонстративно положил руку на рукоять фальшиона.
        Я растерялась и не знала, что сказать или сделать, но тут к командиру торопливо подошел один из братьев, находившихся в коридоре и, склонившись, что-то прошептал ему на ухо.
        - С вами была еще одна сестра. Где она? - тут же спросил возглавлявший пустынников брат.
        - Фураж закупать пошла, - наконец-то сориентировалась я. - Я как командир боевой четверки прошу ответить мне - в чем собственно дело.
        - Вам в магистрате ответят, - оборвал меня брат и поторопил: - На выход. Поживее.
        - Тогда позвольте нам одеться, как полагается, - тут же нашлась Гертруда. - Мы же не можем в таком виде. Нам по уставу не положено.
        Командир кинул подозрительный взгляд на сестру и разрешил:
        - Одевайтесь, - однако не сдвинулся с места.
        - Но не при вас же! - деланно возмутилась я. Нам просто жизненно необходимо было остаться хоть пару минут одним. - Неужели вы откажите сестрам по Вере в уважении, а так же соблюдении уставных правил?
        Брат поиграл желваками в недолгом раздумье и согласился:
        - Хорошо, но быстро.
        Едва за пустынниками закрылась дверь, я метнулась к окну; будь благословенна теснота города, из-за которой под окнами более высоких зданий, начинались крыши более низких.
        - Давай, живо! - прошипела я Герте, распахивая створки окна.
        - Куда?! Сумки! - так же шепотом возмутилась она, но подтащила наши баулы к окну. - С ними не побегаешь!
        - Я увожу, ты прячешься, - пояснила я свою идею. - Ждешь Юзу и уходишь тихо. Я же громко потяну всех за собой.
        - Может я? - предложила сестра, уже скидывая первую сумку на крышу пристройки.
        Мотнув головой, я бросила:
        - Я легче и Пятый быстрее, - и дернув рукой горловину, сорвала с шеи шнурок с проездной биркой. - Пластину держи, поедите тихо и нормально!
        - Ага. Кольчужку?
        - Долго!
        - Жакет сверху и щит на спину, - тут же предложила она. - И мой возьми, он прочнее.
        Натянув на голову подшлемник, я только кивнула и принялась застегивать через пуговицу толстый жакет, а после, подхватив с пола ее щит, закинула за спину вверх ногами, чтобы не рассадить острым концом спину жеребцу и застегнула ремень через грудь. Пока я возилась с приготовлениями, Гертруда успела поскидывать вниз переметные сумки и стала вылезать сама.
        - Живее! - поторопила я ее, натягивая перчатки и цепляя на пояс отложенный в сторону фальшион. Едва сестра спрыгнула вниз, полезла следом.
        Соломенная крыша прогибалась под нашим весом и при неудачном шаге грозила обрушиться, но было не до того.
        - Прячься, где хочешь, только не внизу! - бросила я и перепрыгнула на навес, прикрывающий поленницу, во внутреннем дворе трактира.
        - Встречаемся где, - услышала я сдавленный вскрик напоследок.
        - В Айри, - ответила я, и чуть осмотрелась.
        С высоты поленицы через забор мне было видно, что двое братьев с гвизармами стояли на улице у входа в трактир. 'Твою мать! Как плохо! Хоть бы Пятого не попортили', - мелькнуло у меня в голове и я спрыгнула вниз. Судя по звукам, сестра все еще оставалась на верху, но усилено пыталась попасть куда-то прямо через соломенную крышу. Бог ей в помощь!
        Тут раздался крик: 'Стоять! Она внизу во дворе!', - это кто-то из братьев высунулся из окна нашей комнаты и принялся руководить остальными. А зараза! Теперь не успею. Придется без седла!
        Ломанувшись в конюшню, я распахнула двери настежь и, выведя жеребца из стойла, вылетела во двор.
        - Ворота держи! - надрывался крикун из окна.
        Но поздно, один из братьев стоящих у входа уже распахнул створку, чтобы зайти внутрь и тут же получил шипастым копытом в грудь. Я на Пятом вылетела на заснеженную улицу. Оставшийся у входа в трактир брат попытался достать жеребца по ногам двухъяродовой гвизармой, но мы были уже вне его досягаемости. Тут из двери на улицу высыпали остальные, и в спину мне ударило - у кого-то из братьев был лук или арбалет. Только бы не в коня! А мне по хрен, если не в упор, то щит сдюжит.
        Поднялся шум, кто-то куда-то побежал, закричали... Я рискнула оглянуться - один из братьев целился в меня из лука. Саданув Пятого в бок, я вовремя вильнула, а потом и вовсе повернула на другую улицу. Следовало немного помотаться по городу, создав как можно большую шумиху и сутолоку, однако затягивать тоже не стоило - перекроют выезды из города, и конец всему. Надо подгадать так, чтобы решетку не успели опустить, но неразбериха получилась уже порядочная.
        Шипастые подковы не давали коню проскальзывать на обледенелой мостовой, и я как птица летела вперед. Так теперь поворот направо, а то раньше срока окажусь у ворот ... Налево. Ах ты ж! В спину вновь ударило. Похоже, братья догоняют меня через узкие улочки. Ну что пошумим?!
        - Пожар! Город горит! - заорала я во всю мощь легких. - Наемники! Пожар!
        Сначала народ оторопел, а потом все сильнее и сильнее заволновался, повалил на улицы, я же летела дальше и кричала.
        В тесном городе сильнее пожара боятся разве что чуму. Знаю, что нельзя так поступать, но... Сильно жить охота!
        И поэтому...
        - Пожа-а-ар! Гори-и-им! Нае-ё-омники!
        Прошло еще пяток минут сумасшедшей скачки, народ запрудил улицы, с беспокойством озираясь по сторонам. Стало не протолкнуться. Еще чуть-чуть и я сама уже не выберусь из города. Пора!
        Кое-как развернув Пятого, я направила его к воротам, через которые мы въезжали в город. Теперь самое опасное - предмостные укрепления и воротная башня. Ох, спаси-помоги Святая заступница София! На тебя одну уповаю! Будь милостива к дочери твоей!
        Копыта дробно застучали по укатанному снегу главной улицы; я ударила пятками жеребца, заставляя его пуститься в галоп. Плевать на опасность! Или успею, или все равно уже мертва! Внутренние ворота все ближе... Ну?! Братья увидев меня засуетились... Поздно! Я уже пролетела их! Дальше!.. И тут Пятый, взвизгнув, понес! Теперь все, только держись! Грохот подков по каменному желобу соединяющему барбакан и крепостные стены... Внутренние ворота барбакана... Братья с копьями и гвизармами!..
        Оборони София!..
        Мимо! Еще чуть... Решетка пошла вниз. Не успеваю?! Распластавшись на шее жеребца, я пролетела под заостренными прутьями... Еще удар в щит на спине, другой... Но я уже далеко, не пробьют... Пологая насыпь после рва... Заснеженное поле... А теперь поворот и... Я огляделась по сторонам: ну что по направлению к Хейгазегу?
        И мы помчались...
        
        Через четверть часа я потихоньку начала сдерживать Пятого, иначе загоню. Мальчик и так в пене, да и я уже зад практически не чувствовала. Ох, как тяжко с непривычки-то без седла скакать! Спину чуть саднило; неужели все же достали? А потом!
        Еще чуть спустя, кое-как сдержав его, заставила перейти на шаг и тут же поняла, конь прихрамывает. Ой мать! Оглянувшись, я увидела, что в крупе торчит стрела. Сволочи! Животина-то в чем виновата?!
        Остановив его, я постаралась осторожно сползти, и тут же зашипела от боли - спину нестерпимо защипало. Все же достали. Я кое-как слезла наземь и отстегнула щит. Ух, мама родная! Хорошо, что Гертин взяла, мой бы не выдержал! Я увидела, что трехгранные наконечники, пробив дерево, торчат изнутри, однако ни один так и не воткнулся в меня. Они лишь рассадили кожу, прорвав толстый жакет и стегач. Ладно, это ерунда, а вот с Пятым... Я осторожно ухватив жеребца за чембур , повела его к видневшимся невдалеке деревьям. И плевать, что сейчас погоню вышлют, пусть сначала сориентируются в городской толчее!
        Добравшись до них, я привязала за повод жеребца к дереву, и, молясь, чтоб недоуздок выдержал и Пятый от боли не порвал его, я стала осматривать место ранения. Стрела вошла прямо, но не очень глубоко - не больше чем на ширину ладони, рана была небольшая - били противокольчужными. Уже хорошо. Так теперь оставалось извлечь стрелу, только бы наконечник в мышце не остался.
        Расстегнув одежду, я вытащила подол камизы и срезала кусок фальшионом, затем, сложив его, намочила растопленным в ладошках снегом. А потом, зачерпнув полную горсть, прижала к ране на крупе. Жеребец тревожно всхрапнул, но я постаралась успокоить его, похлопав по пояснице.
        - Тише малыш, тише. Все будет хорошо.
        Когда из-под ладони по боку потекли первые розоватые струйки, я зачерпнула новую горсть снега и снова прижала к ране. Я сделала так раз пять, чтоб место вокруг стрелы замерзло, и коню не было так больно. Своих пальцев на левой руке я тоже не чувствовала, но это ерунда... Главное Пятый.
        Ухватив за древко как можно ближе к ране, я потащила не резко, но устойчиво. Жеребец забеспокоился, но я продолжала тянуть. Кровь темной струйкой потекла по шкуре, стрела пошла. Стараясь не поддаваться и не дернуть в сторону из-за рывков коня, который косил на меня карим глазом и нервно всхрапывал, я сумела-таки извлечь стрелу вместе с наконечником. Кровь хлынула обильнее, и я стала вытирать ее заранее подготовленной тканью; не хватало еще, чтоб потом круп у жеребца воспалился из-за какой-нибудь попавшей в рану гадости. Не дай Бог охромеет и все, пиши - пропало! Нам кони здоровые нужны. Мало того, что девчонку обратно везти, так и потом в прочие города не след соваться. Ведь если церковники взялись за дело, то обязательно доведут его до конца.
        Продолжая вытирать кровь, я окинула окрестности тревожным взглядом: не видно ли кого. Но нет, на горизонте пока было все чисто, правда небо потихоньку затягивало с севера. Неужели будет снег? Ой как плохо... Мне еще эту деревеньку разыскивать надо! Я без нормальной одежды, Пятый устал, разгорячен и простыть может...
        Сняв жакет, я обтерла жеребца внешней стороной куртки, а потом и вовсе накинула ему на спину. Ничего, я-то холод как-нибудь вытерплю, а вот если жеребца потеряю - плохо дело! Да и жакет все равно теперь только на выброс - конский пот едкий и не выстирывается.
        За это время кровь перестала течь и свернулась бурой коркой на шкуре. Хорошо. Я обломала древки стрел, застрявших в щите, некоторые наконечники вынула, а другие так оставила - после вытащу, и закинула его на плечо. Потом подхватила жеребца за чембур и, стараясь несильно бередить рану, повела в поводу к лесочку, что виднелся неподалеку. Если будет погоня, нечего на открытом месте маячить, да и небо мне все больше не нравилось.
        
        Тучи быстро закрыли небосвод, началась метель. Ветер задул с силой, густо повалил снег. Все стало затягивать белесой мглой, в которой и направление-то трудно было разобрать.
        Эх, вот же пропадь! Похоже, за сегодня я не успею добраться до этой пресловутой деревеньки. Точно заблужусь в таком буране. Неужели в лесу придется пережидать? Померзнем же на хрен!
        Я брела по бедро в снегу вдоль опушки леса, который поначалу показался небольшим, но потом раскинулся во всю ширь, и насколько хватало глаз, виднелась темно-зеленая стена вековых сосен.
        Господи, да где ж может быть эта деревня?! Куда мне идти? Беспокойство за девочек начало одолевать с новой силой. Надеюсь, они смогли выбраться из города. Нежели я сглупила, устроив только легкую панику среди горожан? Похоже сглупила... Но что было делать?! Вместе мы точно не прорвались, а вот поодиночке... Ну Агнесс, мать ее! Подсуропила нам, так подсуропила! Вывалилась, откуда не ждали! Правы были девочки: мне с самого начала следовало ей все рассказать, а не держать в уютном неведении... Хотя она же почти ребенок, чем она заслужила такую жизнь?.. А-а! Никто такую жизнь не заслужил! Я тоже малявкой горе потери хлебнула и сдюжила, а она постарше меня будет. Пережила бы! Мне ж никто сопли не вытирал, не опекал; как сбежала в орден, так и кончилось детство. В нашем монастыре порядок суровый, не хуже чем в мужском. Неженок не любят. Робость, нерешительность и безволие вытравливают с малых ногтей, ибо в бою нет места малодушным сестрам. Такие пусть дворы подметают, да на полях за сервами приглядывают. Хотя не скажу, что я презираю их или считаю трусихами, но просто кто хочет в бой своего добьются, а
ежели нет, то другую работу по душе найдут. Жаль только что все больше и больше девушек стремятся быть просто сестрами, а вот боевыми все меньше. Времена что ли более спокойные пошли, или нравы изменились? Не знаю. Да и не ко времени эти размышления, сейчас бы думать, как до деревни этой дурной добраться, в какой стороне ее искать... То ли за лесом, то ли чуть правее подать? А может совсем в сторону?! О Господи!
        Когда мы в Бертрой ехали, то проезжали какую-то деревеньку. Может она? Тогда надо вправо забирать. А если там боевые братья? Кабы знатье...
        
        Когда стемнело, и метель вовсю бушевала на дворе, мы наконец-то добрались до какой-то околицы. Пятый основательно прихрамывал, а я замерзла до зубовного стука и уже не чувствовала ног, переставляя их только силой воли. Пройдя вдоль заборов, выбралась на главную улицу, и, приметив справное подворье, принялась стучать в ворота; в ответ залаяли дворовые собаки, но так никто и не вышел.
        Мне долго не хотели открывать, и пришлось настойчиво колотить около четверти часа, прежде чем с той стороны раздалось:
        - Чего надо?! Проваливай!
        - Прошу именем Церкви и человеческим милосердием, пустите одинокую сестру в дом, - с трудом размыкая губы, ответила я.
        За воротами хмыкнули, потом пошептались и наконец-то распахнули створку. Ко мне вышел здоровый мужик с топором в правой руке и парень чуть помоложе с вилами на перевес.
        - Ох, итить твою! - выдохнул старший и отступил в сторону. - Входи живее!
        Поблагодарив кивком я потянула Пятого во двор, жеребец устало всхрапнул почуяв жилье.
        - Коня бы в тепло, - онемевшими губами попросила я. - Очень важно...
        - Еще бы, - не то хмыкнул, не то всерьез бросил молодой и, ухватив Пятого за чембур, повел куда-то в дворовые постройки, а старший потащил меня в сторону едва светящихся оконец.
        Первым делом меня усадили к очагу, чтобы я потихоньку оттаивала. Сердобольная хозяйка сунула мне в руки кусок хлеба и кружку с чем-то горячим. Отпив, я поняла, что она расщедрилась налив мне горячего молока с медом и маслом.
        - Деревня как называется? - первое, что спросила я, когда более или менее смогла соображать.
        - Айри, - раздалось в ответ.
        Ко мне подошел старший мужчина, а тот, что помоложе маячил в стороне. Чуть спрятавшись за него, стояла молодуха с большим животом, а хозяйка суетилась возле огня.
        - Ты как тут оказалась? Одна, да еще безодежная и почти безоружная... В дороге случилось что?
        Я кивнула, а потом сказала только одно слово:
        - Наемники.
        Тут кашлянул молодой и, подойдя ближе, с сомнением произнес:
        - И конь с чембуром и недоуздком?
        И откуда ты такой умный на мою голову взялся? Намекаешь, что я его незаседланного свела или еще что?
        - Наемники, - с претвердом произнесла я. - А завтра поутру уеду. Больше вам знать не надо. Конь мой как?
        - Отдыхает, - пояснил молодой, рассматривая меня внимательно. - Хороший конь, выносливый. К утру оправится.
        Я тоже кинула на него внимательный взгляд, потом перевела на брюхатую молодуху.
        - Вот завтра по утру и уеду, - и вновь посмотрела на него. Мужчина явно довольный скрылся за занавеской, что перегораживала половину избы.
        А молодой-то явно смышленый и жизнью битый, может наученный где? Хотя будь тут на границе ненаученным, с жизнью махом распрощаешься.
        Вскоре мне была вынесена большая овчина, кусок войлока и указано место на полу возле очага. Не заставляя хозяев долго ждать, я доела хлеб, выпила молоко, а потом улеглась на терпко пахнущую овчину и укрылась войлоком. Чуть повозившись под ним, отцепила с пояса фальшион, и, положив рукоять под ладонь, мгновенно провалилась в сон.
        
        Проснулась я рывком - кто-то из домочадцев поднялся. Приоткрыв один глаз, я увидела, как хозяйка натянула поверх домашнего котарди еще одно, а потом, накинув на голову шаль, вышла в сени. Что ж пора вставать, день начался. Неловко повернувшись, я едва не зашипела от саднящей боли в спине. Ай! Вчера я не посмотрела что у меня там. Похоже, корочка, что еще вчера присохла сдернулась и теперь царапины от наконечников стрел вновь закровили. Ладно, ерунда...Сейчас главное выяснить здесь ли девочки, а то хозяева не горят желанием дольше положенного привечать девицу неизвестно откуда сбежавшую. Придется прямо у них поинтересоваться, не приезжали ли вчера сестры, иначе начни я сама расспросы по деревне, намозолю глаза ее жителям и вызову ненужные подозрения. А здесь на границе порядки простые: махом оглоблей по голове отоварят и запрут в погребе, до приезда боевых братьев.
        Следом за хозяйкой встал старший мужчина, он громко зевнул, потянулся до хруста и, удовлетворенно крякнув, вышел из избы. Так, ну что, пора и мне честь знать?
        Я откинула войлок, поднялась и прицепила на пояс фальшион. Тут же из-за занавеси показался молодой мужчина и, окинув меня внимательным взглядом, зачерпнул из ведерка ковш воды.
        Ну что ж у него и спрошу.
        - Вчера в деревню две сестры не приезжали?
        Молодой тем временем пил воду, пристально глядя на меня поверх ковша.
        Что ж ты на меня так зараза пялишься? Или слишком любопытный иль случилось чего?.. Неужели девочки... Братья... Рука невольно потянулась к рукояти, но я волевым усилием удержала ее на месте.
        - Не видел, - наконец выдал он. - Может, приезжали, а может и нет. Вчера ж метель была.
        - Ясно, - сухо ответила я. Мужчина все больше мне не нравился и начинал вызывать беспокойство. Слишком цепкий взгляд, нежелание отвечать... Кто ж ты? Просто бывший туркополь или? На туркополя он не похож, молод из дружины уходить... Ополченец? - Тогда я пойду.
        - А точно две? - остановил он меня вопросом.
        - Так все-таки было? - сейчас так я тебе и ответила подробно. Паря чего ты темнишь?!
        - Нет, я не видел, - с небольшой ехидцей выдал он. - Но может их стоит подождать?
        Та-ак!
        Кинув выразительный взгляд на занавеску, что скрывала все еще спящую молодуху, я с металлом в голосе произнесла:
        - Не стоит, - молодой напрягся, а потом чуть кивнул, как бы соглашаясь.
        Молодец мальчик, не лезь в церковные дела.
        - Мне коня вывести? - уточнил он.
        Я молча кивнула и указала рукой на дверь, как бы приглашая идти его первым. Было видно, как напряглась спина, когда он пошел впереди меня. Возле двери, подхватив с пола щит - даже не помню, как его тут ставила - я двинулась следом.
        Светало. На улице было морозно. Тут же из скотника мне был выведен Пятый, он приветствовал меня радостным ржанием. Осмотрев круп, я убедилась, что с конем все в порядке. Молодой мужчина подал мне жакет, поблагодарив его кивком, я, невзирая на нестерпимо-резкий запах конского пота, надела его, а потом, оттолкнувшись от земли, запрыгнула на спину жеребцу.
        - Трактир или харчевня здесь есть? - напоследок поинтересовалась я, дожидаясь, пока он откроет створку на воротах.
        - Нет, - тут же раздалось в ответ.
        Тогда я, ударив пятками коня, выехала на улицу.
        Да-а. Милая деревенька, приветливые жители... Ладно, где ж мне девочек-то искать? Проехать из конца в конец? Ну с Божьей помощью!
        Деревня была большая и богатая, сплошь справные заборы, рубленые дома с каменными очагами, где не топилось по-черному. Крепкие ухватистые мужики, с цепким взглядом... Вот она жизнь в приграничных областях. Правда крайние домишки были поплоше - более низкие, и забор окружавший их тоже пониже, некоторые даже без каменных труб, лишь отверстия в центре крыши из которых уже вовсю вился дымок. При огляде подворий с улицы, дома, где могли бы остановиться сестры, я не обнаружила. Неужели придется в каждый стучать? Или сразу к старосте направиться? А ну как попытаются задержать до прибытия братьев? Не затевать же рубку с простым людом...
        Углядев стоящий на отшибе немного кособокий дом, я направила к нему Пятого, решив потолковать с его хозяином или хозяйкой. Раз его построили в стороне от прочих, значит, живущие в нем не очень-то с деревней знаются и, следовательно, можно будет напроситься к ним на недолгий постой без особого риска получить по голове.
        Дверь мне отворила дородная тетка в коричневом котарди, овчинной безрукавке поверх него и черном чепце.
        - На пол денька остановиться у вас позволите? - спросила я, не слезая с жеребца.
        Тетка фыркнула, а после милостиво кивнула, словно высокородная маркиза.
        - Коня сама поставишь, - низким голосом ответила она, и, не оглядываясь, пошла к дому.
        Спешившись, я прошла через калитку, и открыв створку завела Пятого вовнутрь. Во дворе были длинный сарай, из которого доносилось блеяние коз, поленница, а так же коновязь и пустые ясли. Окинув глазами все вокруг, я увидела, как из низенькой неплотно прикрытой дверцы торчит пук сена. Привязав жеребца и наложив ему полную кормушку, я сняла свой многострадальный жакет и набросила ему на спину как попону, соединив завязками рукава на груди. Надеюсь, этого хватит - Пятый не замерзнет. И только потом прошла в дом.
        Входная дверь была низкая, и чтоб зайти, мне пришлось согнуться едва ли не пополам. Внутри было сумрачно: маленькое окошко, затянутое бычьим пузырем практически не пропускало свет, а масляная плошка на столе не спасала положения. Сильно пахло сухими травами, особенно укропом и ромашкой, а так же сосновой хвоей. Хозяйка стояла у очага и, повернув на крюке котелок от огня, что-то помешивала длинной деревянной ложкой.
        Я в нерешительности замерла у порога.
        - Проходи, чего стоишь? - грубовато бросила мне тетка. - Погоди чуток, сейчас микстуру доварю и все.
        'Ведьма?!' - мелькнуло у меня в голове.
        - Травница я местная и повитуха, - сказала она, словно бы прочтя мои мысли. - И не дивись так. У каждого, кто первый раз входит, эти раздумья на лице написаны. А микстуру варю для дочки кузнеца от грудного кашля с сушеной малиной, фиалкой трехцветной, чабрецом, корнем солодки, сосновой хвоей, потом все бортным медом сдобрю, а не лягушками и мышами, как некоторые болтают. Присядь к столу, я скоро.
        Поставив щит у стены, а потом осторожно опустившись на краешек колченогого табурета, я принялась терпеливо ждать. Да уж. У нас в центральных областях союза травниц днем с огнем не найдешь, поскольку такие женщины очень хорошо за ведьм сходят. Травным ремеслом у нас аптекари занимаются, с разрешения и благословления Единой Церкви, а людей лечат специальные лекари и медикусы, которые долго учатся в университете на факультосах по специальностям - костоправы, камнесечцы, очные, кильные... Здесь же на границе когда ни одного приличного лекаря на сто миль сыскать невозможно, только травницы и выручают.
        Но вот женщина сняла котелок с крюка и отставила в сторону.
        - Зачем тебе нужно пол дня у меня сидеть? - поинтересовалась она, присаживаясь напротив меня с другой стороны стола.
        - Мне сестер дождаться надо, - пояснила я. - Кстати вера в деревню боевые сестры не заезжали?
        - Как же. Заезжали, - сразу ответила она. - Одну я даже пользовала.
        От этих слов душа моя вспорхнула, а потом рухнула в желудок холодным камнем.
        - Что с ней стряслось?! - в волнении я едва ли не подскочила с табурета.
        - Ничего. Не прыгай ты так, - махнула рукой тетка. - Я вот сейчас к старосте, так со мной пойдешь. Они как раз у него остановились, вот и посмотришь.
        Я чуть задумалась.
        - А вы можете их сюда к вам позвать? - осторожно попросила я.
        - Что не хочешь, чтоб вместе вас видели? - хитро прищурилась травница. - Беглая что ли?
        - Нет, - качнула я головой, - Не беглая, все гораздо сложнее. Просто чем меньше нас будут видеть вместе, тем лучше. Тут не моя тайна, но...
        - Я поняла, - оборвала меня тетка. - Мне чужих знаний не надо. Раз таитесь, то дело ваше. Только учтите, скорее всего, кто-нибудь деревенский уже в магистратуру побег. С этим у нас осторожно - граница, сама понимать должна.
        Я кивнула. Еще бы. На меня тот молодой вон как пялился, с него точно станется куда надо доложить. Эх, никогда я прежде от своих же церковников не бегала! Ну Агнесс!..
        - Вы самой высокой сестре скажите, что у вас их Пятый ждет. Они все поймут и пойдут с вами, - предложила я.
        Травница кивнула, и, поднявшись из-за стола, бросила: 'Чего тянуть', - и начала собирать корзинку.
        Туда она положила чистые тряпицы, горшочек с плотно притертой крышечкой, кулек с чем-то. А потом накинула на голову длиннющую шаль, закрывающую ее до талии.
        - Ты меня здесь дождись, - начала она, закалывая шаль под горлом длинной железной булавкой. - Только по полкам у меня не лазь и ничего в рот не тяни, а то мало ли хлебнешь чего, потом до ветру три дня бегать будешь.
        Я чуть слышно хмыкнула, припоминая старые бородатые истории про слабительное. А хозяйка, удовлетворившись моим незатейливым ответом, открыла дверь и вышла вон.
        Посидев чуток, я решила посмотреть, что же с моей спиной. Сняла подшлемник и поддоспешник, потом стянула камизу. Одна сторона была вся с небольшими прорехами и изгваздана бурыми пятнами. Да, располосовали мне спину, будто кошки драли. Осторожно пошевелила плечами, кожу саднило и тянуло - неприятно, но терпеть можно. Ладно, все одно других вариантов нет...
        Натянув обратно свои вещи, я села обратно на табурет у стола и, положив голову на скрещенные руки, провалилась в чуткий сон.
        
        Заслышав скрип, я подорвалась и ухватилась за клинок, но потом узнала знакомые голоса сестер. Первой в дом шагнула, конечно же, Гертруда. Увидев меня встрепанную, но вполне живую она распахнула свои объятья и осторожно стиснула меня правой рукой, а вот левую поберегла. Следом зашла Юза и тоже попыталась обнять меня, но, дернув носом, заявила:
        - От тебя конем разит немилосердно, - и только хлопнула по плечу.
        А вот третьей зашла Агнесс. Я сперва глазам своим не поверила, но девочка была в одеждах боевой сестры. Она, как и полагалось по уставу, подошла ко мне и, взяв за плечи, прижалась к щеке щекой: сначала к левой, а потом к правой. Правда, для этого официального приветствия мне пришлось нагнуться к ней.
        - Вы тут потолкуйте без меня, - обратилась к нам травница. - А мне надо к кузнецу варево мое отнести. Только смотрите не долго, а то зять старого Отто уже на мерине в город подался.
        Она сноровистыми движениями перелила содержимое котелка в горшочек, и, поставив его в корзинку, вновь ушла.
        - Девочки вы как? - первое что спросила я, когда хозяйка закрыла за собой дверь. - Все целые? А то травница мне сказала...
        - Да меня немного рубанули, - тут же ответила старшая сестра, указывая на левую руку. - Но не сильно, до Лориля думаю, заживет. Сама-то как?
        - Пара царапин, - отмахнулась я. - Только Герта твой щит, - я указала на него. - Короче он теперь немного дырявый.
        Юозапа задумчиво стала рассматривать повреждения.
        - А ты сама, точно все в порядке?
        - Говорю, только поцарапало, - отмахнулась я. - Раз все более или менее, давайте собираться, повезем Агнесс обратно, дорога каждая минута. Сами ведь слышали, что кто-то из деревенских в магистрат чёхнул.
        - Никуда мы ее не повезем, - отрезала Герта хмуро. - Разве только что с собой, - я изумленно вскинулась и готова была уже разразиться протестом, как сестра оборвала меня. - Я сейчас все расскажу, и тебе станет ясно. У-у! - тут она погрозила девочке пудовым кулаком. - Стукнуть бы тебя хорошенько за такие дела, чтоб впредь неповадно было!
        Та виновато втянула голову в плечи и чуть отошла в сторону. Такое начало мне не понравилось.
        Юозапа переставила, длинную лавку от стены к столу и девочки уселись. Агнесс, немного поколебавшись, осторожно опустилась с краюшку.
        - Пока ты с крыш сигала и на жеребце своем от братьев улепетывала, я с той стороны, что от окна невидно в крыше дыру сделала и со всеми сумками ненадолго затаилась под коньком, раскорячившись точно белка на дереве. Потом когда большинство братьев за тобой припустили, а прочие оставшиеся чуть успокоились, я осторожно спустилась и пошла лошадей оседлывать, - начала рассказ Гертруда. - Правда, мне немного перед этим помахать пришлось...
        - Помахать ей пришлось, - чуть сварливо прервала ее Юза. - Скажи лучше, что я вовремя подоспела. На тебя четверо братьев наседали вовсю, и если бы я не сцепилась с ними, они бы тебя уделали. Нет чтобы сначала одного по-тихому уложить, затем другого, а уже потом за фальшион хвататься.
        - И как я это сделать была должна? - вскинула брови Герта. - Выстрел из твоего арбалета я могла сделать только один, вот я его и сделала, а оставшиеся братья сразу за мечи. У одного между прочим гвизарма была. Я и так скакала, как коза по кочкам, чтобы мне ноги не подсекли... Ладно не важно, кто кого порубил, Слава Богу, что мы живые остались. Но главное другое - пока я, ожидая подходящего момента, за дверью этого сарая стояла, слышала, как тот крестьяние, что нашу дурынду в город привез, - тут старшая сестра кинула еще один грозный взгляд на Агнесс. - Братьям рассказывал, что с самого начала заподозрил - она не за ту себя выдает. Говорил, что не может быть у такой замухрышки столь справного коня и доброго седла. Благо, что он ее конокрадкой посчитал, и после того как в город привез, проследил, куда она подалась, а сам к братьям побег. Так нас и нашли. Ну а после того как мы от братьев сбежали и что в городе натворили... В общем никуда мы теперь ее не везем, а едем все вместе.
        - Погоди, не поняла, - остановила я сестру. - Почему никуда не везем? Зачем нам всем вместе ехать? Никто не знает, что до этого Агнесс у сподвижников была.
        - В том то и дело что знают, - неожиданно рявкнула Юза. - Она же в одеждах гугритов была...
        - Усколлинен, - поправила я ее.
        - Да не важно, - отмахнулась от моих слов та и, обратившись к Герте, потребовала. - Ты ей давай расскажи, что мне поведала. Слово в слово.
        Гертруда скривилась, словно стакан уксуса хлебнула, но послушно продолжила:
        - Братья сочли, что девочка из усколлинен, раз на ней их традиционная одежда. Их командир пока я пряталась, направил помощника в магистрат, чтоб десяток другой братьев в тот же день в обитель к сподвижникам направились. Мол, к настоятелю заглянуть, а то варвары вновь от рук отбились; вон одна шалава из гугритов коня уперла. А потом какой-то гад вспомнил про розыскные листы и предположил, что из нас троих одна может быть беглой сестрой, иначе бы мы итак из окошка не сигали. Пока они разглагольствовали, вроде как сидя в засаде и ожидая когда мы за конями явимся, в городе началась паника. То ли дом загорелся, то ли еще что, но в общем под эту суматоху мы и улизнули из Бертроя. Нам еще повезло, что братья, которые нас караулили, не успели ни с кем своими соображениями поделиться. Хотя теперь-то точно успели. Я ж их не всех насмерть положила: так двоих то ли ранила, то ли просто вырубила.
        - Ге-ерта, - протянула я, хватаясь за голову. - Что ж ты так опростоволосилась?!
        - Знаешь, мне не до того было. Нам следовало под шумок улепетывать, а не недобитков выискивать. Да и мне как-то раньше братьев по Вере резать не приходилось. Я все других больше укладывала: бандитов там или наемников. И что, теперь об этом сожалеть?! Без толку! Самое главное, что теперь мы Агнесс на другой конец Союза с собой попрем.
        После этих слов я тоже очень нехорошо посмотрела на девочку. Вот уж точно удружила! Мало нам проблем в пути было, так еще и она добавила! Не было у нас бед с инквизицией, так теперь будут. Из-за нее сестры как минимум четырех братьев положили, двоих ранили, а такое просто так нам не спустят. А еще, не приведи Всевышний, за нами могут погоню устроить, если братья посчитают, что одна из сестер разыскиваемая. Хотя среди нас как раз теперь есть. ...!
        Правы были сестры, ох правы! Надо было ей все с самого начала рассказать, а не миндальничать как с сахарной куклой!
        Ладно, теперь хоть ругай себя, хоть не ругай - поправить уже ничего нельзя.
        - Только как мы поедем, я ума не приложу, - продолжила Герта. - У нас в подорожой записано три сестры, а нас четыре. Как мы это объяснять при пересечении границ будем?
        - У меня старая пластинка осталась, - напомнила я девочкам. - У меня же ее никто не забирал.
        - Ну и чем она нам поможет? - удивилась старшая сестра. - На ней же ведь старый маршрут записан, а нам в Лориль надо, это совершенно другая сторона.
        - На той пластине вообще ничего не записано, кроме того, что мы четыре сестры и едим по делам ордена, - пояснила я. - А вот куда и когда... Это уже на наше усмотрение. Так что до прибытия в монастырь к элиониткам мы будем пользоваться старой проездной биркой, а вот их настоятельнице подпихнем новую. Другое дело, что въезд во все города и госпиталя нам теперь точно заказан. Если раньше мы только одних варфоломейцев опасались, то теперь вообще всех церковников. Я даже не знаю какими тропами к побережью придется пробираться.
        - Какими, никакими, а все наши будут, - подвила итог всему разговору Юозапа. - Сейчас нам бы быстренько провианта раздобыть и убираться отсюда как можно дальше. А то действительно, не ровен час, половина магистрата сюда прискачет и поймает нас всех тепленькими.
        Мы поднялись и начали собираться. Девочки отдали мне мои сумки, и я тут же стала натягивать на себя дополнительные теплые вещи. Раз мой жакет пропал безвозвратно, а в одном стегаче мне будет холодно, я натянула под него запасную камизу, потом отданную мне в обители сподвижников котту , а уже на нее кольчужку, на всякий случай, чтобы мне бок не пропороли. Девочки тоже одевались основательно, ведь сегодняшнюю ночь нам придется провести под открытым небом. А на улице не месяц май, и даже не март. По ночам морозы ударяли так, что мы готовы были залезть в пылающий костер, лишь бы согреться. Под жакеты, как и я под поддоспешник, сестры точно также натянули свои кольчуги, а уже поверх всего уставные сюркоты и плащи.
        Мы уже почти были готовы к выходу, как наша красавица робко подала голос:
        - Сестры, а может быть мне стоит здесь остаться? У вас из-за меня столько неприятностей. Наверное мне лучше сдаться.
        - С дуба рухнула?! - невольно вырвалось у меня, когда я услышала бредовое предложение. - Жить надоело?!
        Девочки тоже замерли на пару мгновений, а потом Юозапа сквозь зубы прошипела:
        - Еще раз такое услышу, лично тебе дыбу устрою, не дожидаясь инквизиторов! Поняла?! И кожу клоками по спине спущу! Мало тебя в тот раз пороли?! Добавить для закрепления?!
        Агнесс передернуло от страха, и она, опустив глаза в пол, замерла, где сидела. Гертруда швырнула ей тот самый замурзанный таперт, в котором она появилась в Бертрое, скупо бросила: 'Одевай поверх, живо!', - и затянув свою сумку, вышла за дверь.
        Во дворе у коновязи стояли наши шестеро лошадей. Мы с сестрами уже прицепили большинство переметных баулов, как калитка отворилась и в нее запыхавшись, влетела травница.
        - Вы еще здесь?! - рявкнула она на нас, начав распахивать створки ворот. - А ну живо отсюда! Мне только неприятностей с Церковниками не хватало! Это, поди, по ваши души те два десятка из города заявились?! - и, не дождавшись в ответ ни слова, продолжила: - И так вечно за ведьму принимают, а тут тем более припомнят: хозяйство разорят и дом пожгут! Убирайтесь прочь, кому сказала! Давайте! Живо!
        Мы, вдарив пятками коней, вылетели за ворота и повернули было в сторону от деревни, как травница выскочив вслед за нами, замахала рукой:
        - Не туда! Не туда, поворачивай! Там братья! Через деревню и на юг!
        Послушно выполнив ее требование, мы практически на месте развернули жеребцов и дружно грянули в указанном направлении.
        
        Глава 6. >
        Мы слёту проскочили Айри, оставив где-то далеко позади братьев, которые, скорее всего, заявились по наши души. Но дальше не последовали совету травницы и двинули не на юг по направлению к Тормину, а на юго-запад мимо небольшой деревушки со странным названием Стокра.
        Ближе к вечеру поднялась пурга, задул резкий холодный ветер, который бывает только в феврале. Он сек лица и промораживал насквозь, а крохотные снежинки похожие больше на осколки стекла, казалось, резали кожу не хуже ножа. Не выдержав подобной погоды, мы решили завернуть обратно, сделав приличный крюк, и заночевать в тепле.
        Уже практически ночью едва не загнав лошадей, мы наконец-то добрались до деревушки и остановились в единственном трактире, сняв все две комнаты. Быстро перекусили и рухнули спать. Завтра с утра пораньше следовало раздобыть чего-нибудь съестного и двинуться в путь.
        Мне было очень тревожно: братья дальше по эстафете передадут наше описание и уже в следующем городе, куда мы можем заехать для пополнения провианта, нас с распростертыми объятьями будут ждать разъезды орденских братьев вместе со святой инквизицией. Все, что мы могли сделать, чтобы не попасть к ним в руки - это опережать их и надеяться, что со временем они потеряют след. Впрочем, на то, что братья собьются и отстанут от нас, шансов было мало. Скорее всего, они землю носами начнут рыть, но постараются найти нас; мало того среди нас девушка объявленная в розыск Ответственными, так еще уходя из Бертроя, мы их товарищей положили. А такое никто не прощает. Вот и выходило, что из-за глупости и бездумных поступков Агнесс мы оказались по ту сторону церковных законов. А бороться с государственной системой не возможно: как не пытайся, все равно сомнет и перемелет, кем бы ты ни был. Хотя ко мне с сестрами отношение будет даже хуже, чем к прочим - мы же церковники, а значит изменники вдвойне - и если схватят, судить нас станут гораздо суровее, нежели чем простых обывателей.
        И теперь у нас был только один выход - что есть силы мчаться в Лориль, но уже не по приказу матери, а для того чтобы спасти свою шкуру. Там скоро начнется война, а значит суматоха, неразбериха, благодаря которой можно будет легко скрыться и затеряться средь толп беженцев, что сыпанут с побережья, или среди защитников, где каждый, кто способен держать оружие и говорит на языке союзных государств уже свой и, следовательно - не враг, а сотоварищ. А после надеяться, что забудется суета с поисками сестер, которые положили трех братьев из ордена Пустынных Земель, и нам удастся тихо вернуться в свою обитель, чтоб потом оттуда еще где-то в течение пары лет даже носа не высовывать.
        Ну Агнесс, ну удружила! Хотя мы тоже хороши - сказали бы все сразу без обиняков - ехали бы сейчас себе спокойно, матерясь на приказ настоятельницы, и не опасаясь каждого куста.
        Ладно, что попусту воду в ступе толочь: нам сейчас день прошел и ладно, ночь пролетела - уже хорошо; не поймали - значит, живем, барахтаемся.
        
        Ранним утром, еще даже светать не начало, мы были уже на ногах. Следовало убираться отсюда. Я поспешила к трактирщику, чтоб за любые деньги купить у него провианта и фуража для лошадей; все одно монеты от матушкиных щедрот отсыпанные, а не потом и кровью заработанные. Хозяина заведения мне пришлось вытаскивать из постели, ведь деревенские что куры: светло - бодрствуют, темно - спят. Он долго не мог сообразить, что я от него хочу, но когда, наконец, растолковала ему, отрицательно замахал руками.
        - Что ты, матушка, что ты! Рази-шь я могу продать тебе такую прорву овса?! Где я его возьму? У меня ведь только для самого себя осталось. А ведь на дворе последний зимний месяц, и еще вся весна впереди. Мне ж свою животину и себя кормить надобно. Трактир - это так, больше для деревенских выпить, да посидеть за беседой, а уж никак не для долгого житья путников. Те, что проезжают больше чем на одну ночь не останавливаются. Овса у меня в дорогу вовсе никто не покупает, разве что в кормушки досыпать требуют - не больше. Хочешь, я тебе сенца хорошего продам? Этого добра у меня много.
        - Зачем мне твое сено?! - взвилась я, выслушав долгую речь хозяина. - Мне овес нужен. Я тебе за него полуторную цену дам.
        По лицу трактирщика было видно, как жадность от неплохой выручки борется с хозяйской расчетливостью. Однако расчетливость, похоже, все же победила. Он подумал чуток для верности, а потом покачал головой:
        - Продав требе требуемую меру, я сейчас выиграю, а потом проиграю. Постояльцы хоть и не частые гости, но все же бывают. А с них доход повыше даже чем с двойной стоимости фуража. Так что уволь матушка. Вот сенцо хорошее продам, а овес нет.
        - Тройную цену дам, - выставила я очередное предложение, понимая, что хозяин прав.
        Трактирщик что-то прикинул в уме, потом позагибал пальцы, подсчитывая, что выгоднее, а потом сказал, как в воду прыгнул.
        - Я тебе четверть требуемой меры продам и за три с половиной цены супротив обычной. Если подходит - бери, а нет... - тут он развел руками, словно бы говоря, что рад бы уступить, но не может.
        - Искуситель с тобой! - кивнула я. - Беру. Но мне еще и еды нужно.
        Таким же макаром поторговавшись с трактирщиком, я купила у него запасы на три дня, и поспешила к сестрам. Девочки ждали меня уже сидя на сумках.
        - Чего так долго? - недовольно бросила Юозапа. - Крову что ли у него торговала?
        - Три коровы, - обиделась я. - В общем так, девочки: запасов удалось раздобыть максимум на три дня. А дальше надо их где-то пополнить. Деревенские все продают с неохотой, торгуясь за каждый фунт. Впереди почти месяц зимы и они готовы удавиться за последние крохи, лишь бы им до весны хватило. И поэтому нам надо решать, как ехать: через центральные области, молясь всем Святым, чтобы нас не поймали, но с нормальным довольствием, или по приграничью - голодухой и возможностью нарваться на орденский разъезд с тем же успехом. Ну так что?
        - По-моему хрен редьки не слаще, - вздохнула Гертруда. - Мне кажется, нам лучше отправляться по торговому тракту через крупные города. Закупились, заплатили, сколько запросят, все одно деньги не наши и отправились дальше. А мотаться по бездорожью, где зимой каждый след как на ладони виден? Больно надо!
        - Поддерживаю, - кивнула я. - А ты Юза? - я хотела узнать мнение всех нас, чтоб в дальнейшем избежать недоразумений.
        - Варианты другие есть? - хмуро поинтересовалась сестра и тут же ответила: - Нет. Так чего обсуждать? Развели тут полемику! Сколько у нас в Лукерме вольных городов? Это в основном к ним самые бойкие дороги ведут.
        - Тарагрен и Солья на юго-востоке государства и, скорее всего, будут нам по пути, - припомнила я карту. - Остальные вряд ли. А что?
        - В них и будем заезжать, там орденской охраны нет, - пояснила Юозапа, не меняя выражения лица. - А остальные минуем по дуге, чтоб ни на кого не наткнуться.
        - До Тарагрена отсюда где-то шесть дней пути и то если по прямой, - возразила я ей. - А у нас запасов только на три дня. Чем ты коней кормить будешь? Собой что ли? Нам волей неволей придется в Виану заскакивать.
        - Зачем в сам город соваться? - сестра скептически изогнула бровь. - Там же орденцы на головах друг у друга сидят. С нас предместий довольно будет, а там, в караванном дворе или крупном трактире провиант взять и снова в путь.
        - Разумно, - кивнула Гертруда. - Тогда Виана, Тарагрен, Солья и мы в Лориле.
        - На прямую между Тарагреном и Сольей сплошные холмы, в неделю ни за что не уложимся. Нужно будет через Ромуэль двигать, - в очередной раз возразила я.
        - Ну тогда и двинем! - взвилась Юозапа не выдержав пустого обсуждения. - Взялись говорить о том, чего нет! Когда доберемся - там и посмотрим, а сейчас нам бы к Виане подобраться, не напоровшись при этом на боевых братьев с инквизиторами.
        - А... - тут подала голос Агнесс, доселе скромно сидевшая в уголке.
        - А ты молчи несчастная! - рявкнула на нее Юза. - Делай, что сказано и не спорь с нами.
        - Я и не спорю, - тихо прошептала та. - Я просто хотела сказать, что если от меня нужна какая-то помощь, то всегда пожалуйста.
        - Спасибо, помогла уже! - сестра с издевкой отвесила ей поясной поклон. - Вовек не забуду! - но потом, видя, что у девочки слезы навернулись на глаза, смягчилась и, подойдя к ней, похлопала по спине. - Ладно, чего уж. Будет. Это, наверно даже лучше, что ты с нами едешь. Я всегда считала, что эта дурная обитель с варварами, выдающими себя за братьев, не место для столь юной девушки.
        
        За те два дня, что добирались до Вианы, мы с надеждой заглядывали во встречавшиеся на нашем пути деревеньки, чтобы сторговать в них провиант и не подъезжать к городу. Однако нашим чаяниям не суждено было сбыться. В феврале, когда половина запасов была уже подъедена самими жителями и скормлена домашней скотине, никто не соглашался что-либо продавать. Какая выгода в том, чтобы сейчас получить деньги, а потом из-за голода зарезать животину, стоящую в три раза дороже, чем им удастся выторговать? Никакой. Вот и пришлось нам подбираться на опасную близость к Виане, куда по осени направлялся тот самый торговый караван достопочтенного купца третьего ранга Гвидобальдо Мейса, с которым мы ехали к сподвижникам.
        Предместья Вианы были весьма обширны. Старый торговый город, к которому уже не один век стремился люд, оброс небольшими селениями вокруг, как старый пенек грибами. Затем эти отдельные хутора, трактиры, постоялые дворы из разрозненных слились в кварталы домов, что широким кольцом на добрую милю вокруг опоясывали крепостные стены. Стихийно образовавшиеся улицы оказались кривыми и узкими, и заплутать в них было минутным делом. На свободных от строений местах образовались несколько больших рынков, где возможно было купить все: от драгоценного морского жемчуга до сухого кизяка. А меж ними теснились в огромных количествах трактиры, таверны и прочие едальные заведения, в которых можно было снять комнату: как на час, так и на месяц. За всем этим водоворотом торговой жизни старались строго следить патрули церковников, городская гвардия и местные стражи порядка, набираемые из добровольцев и содержавшиеся на пожертвование в городскую казну.
        Городское управление, магистрат, а так же торговая палата и таможня, что выдавали разрешение на торговлю и взимали пошлину за перевозимые товары, находились в самом городе. Купцам, чтобы получить дозволение дальше торговать в Лукерме и заплатить деньги, приходилось проходить через городские ворота, а весь свой скарб, чтоб не тащить его через стражников и соответственно не платить дополнительные деньги за 'подушный и поголовный въезд' они оставляли в караванных домах или подворьях, предоставлявших подобные услуги.
        Мы гнали лошадей не щадя сил, и когда добрались до городских предместий, то наши скакуны начали спотыкаться от усталости. Нам следовало дать им хотя бы дневной отдых, но и о предосторожности забывать не стоило. Подумав немного, мы отправили коней на постой в общую конюшню у развилки, в которой купцы, торговцы и путешественники, не желающие волноваться за безопасность и возиться с уходом, оставляли своих скакунов. Там за ними и присмотр неплохой будет, да и нам проще в случае чего проще скрыться удастся. К тому же сестры на конях - примета добрая, а вот пешие... Тоже не вариант конечно, однако другого-то нет.
        Сняв крохотную комнату в трактире средней паршивости и оставив Агнесс в ней следить за вещами, мы с сестрами подались за закупками. Еще одним соображением не тащить девочку с собой стало опасение, что сведения по эстафете прибыли и на позорной доске уже висят листы с подробным ее а заодно и нашим описанием. Мы то привычные, скроемся мигом - никто не поймает, а наша курица клювик распахнет и будет стоять, дожидаясь, пока ее патруль заберет.
        Первым делом я потащила сестер узнавать в розыске мы или нет. С трудом разминувшись с десятком братьев ордена Святого Симеона, мы добрались до площади, где были развешаны описания примет разыскиваемых преступников. Рассредоточившись и изобразив ленивое любопытство, мы принялись изучать их содержание.
        Увы, мои опасения практически сразу же подтвердились: список с парадного портрета, что я видела в Робату, а так же точное словесное описание, но уже с возможным изменением внешности висели на самом видном месте. А сумма, что обещали за поимку девочки, стояла и вовсе баснословная - пятьсот золотых. Уму непостижимо! Мне аж дурно стало от одного представления, кто же может разыскивать ее. Это должны быть люди стоящие в двух шагах от Святого Престола, если не рядом у него. Опять-таки, а кому ж ее разыскивать то?! Отец Агнесс - герцог Амт - один из богатейших людей Винета, вернее был в свое время 'одним из', ныне он покойный. Девушка - его единственная наследница, и пока она жива, его величество Гюстав III не сможет передать фамилию другому. Ведь если она вступит в брак, то ее муж сможет претендовать на титул и оставшиеся земли. А допустим, возможный супруг Агнесс очень влиятелен - чем Искуситель не шутит - то тогда разразится такая свара, по сравнению с которой голодные псы, дерущиеся за кусок мяса, покажутся потешной борьбой.
        Такие размышления за доли секунды пронеслись в моем мозгу, а потом я принялась высматривать и наши розыскные листы. Слава богу, их не было! Пока еще не было.
        Оглянувшись в поисках сестер, я махнула рукой Юзе, и та, оторвавшись от изучения написанного, поспешила ко мне. По дороге она дернула за рукав Гертруду и уже вместе они подошли.
        - Ничего нет, - тихо начала я. - Но не факт, что через час тут ничего не появится. Поэтому лётом на рынок и обратно.
        Сестры дружно кивнули.
        - Я за жратвой, - так же тихо предложила Герта. - Юза, ты тоже, мне одной столько не унести. А тебе, Фиря нужно сторговать у кого-нибудь зимний жакет или еще что. Большую часть ночевать под открытым небом будем. И еще нашей дурынде еще чего купи, а то у нее таперт довольно тонкий и выношенный. Простудится, не ровен час; морока лишняя будет.
        - Когда встречаемся и где? - по-деловому уточнила Юза, уже собираясь направиться в сторону рынка.
        - Давайте здесь же через час, - прикинула я.
        - Ну тогда с Богом, - подвела итог разговору старшая сестра и мы одновременно повернули каждая в своем направлении.
        
        Встретились мы, как и уговорились - через час у позорной доски. Мельком глянув и убедившись, что о нас еще ничего не вывешивали, я с сестрами двинулась обратно в трактир. За час стремительного пробега по рынку, я стала обладательницей толстого стеганного, практически нового жакета для себя, немаркого жупона для Агнесс, который, если одеть его на поддоспешник, придется ей как раз впору, и еще четырех валяных одеял для всех. Юозапа и Гертруда тащили объемные мешки с провизией. Овес же мы решили купить прямо на конюшне, благо эту услугу там оказывали. Правда, за фураж драли безбожно, но особого выбора у нас не было.
        Уже подходя к трактиру, меня начало терзать смутное беспокойство: все вроде бы ничего, но на улице было подозрительно тихо. В предместьях обычно копошится людской муравейник, затихающий разве что ночью, а сейчас оказалось, что прохожих мало, все стараются быстро прошмыгнуть мимо, не поднимая глаз.
        - Аttentio! (Внимание) - не повышая голоса, предупредила я сестер и чуть замедлила шаг.
        Девочки повторили мой маневр, подобрались и, пристроив поудобнее мешки на спину, как бы невзначай передвинули перевязи с клинками под руку.
        - Что? - коротко спросила Юза.
        - Не знаю, - дернула я головой, - Но видишь народ пуганый, значит, здесь кто-то нарисовался, кого не должно быть.
        - Стражи? - уточнила Герта, ухватив мои мысли на лету.
        - Скорее за нами, - предположила я худшее, но само вероятное.
        До дверей оставалось десяток ярдов, скоро мы должны будем зайти внутрь. Нужно решать быстрее, неожиданно замереть на полпути покажется подозрительным. А тем более если это братья, то за улицей, скорее всего, следят. Чтобы хоть как-то выкроить время для разговора, я сделала вид, что поскользнулась и, взмахнув руками, упала на спину. Купленные вещи единым тюком упали в сторону.
        - Не ушиблась? - чуть громче, чем следовало бы при обычном интересе, спросила Юозапа, наклонившись надо мной. Головы сестра не опускала, продолжая наблюдать за улицей. Герта же, как бы невольно сделала шаг в сторону и обернулась, контролируя пространство сзади.
        - Моя спина, - тоже достаточно громко, если наблюдатели смотрели на нас, простонала я, и тихой скороговоркой добавила: - Проходим мимо, словно бы не сюда шли. Прямо на рожон переть не будем, нужно сначала узнать, сколько народу по наши души явилось, - и вновь в голос простонала. - Кажется, я расшиблась. Сама встать не смогу.
        Старшая сестра, приняв обеспокоенный вид, тоже наклонилась ко мне и, будто бы помогая подняться, зашептала:
        - Девчонку надо вытащить любой ценой. Без нее обратно ходу нет.
        Я фыркнула, как бы говоря - а то я не знаю, что Агнесс надо спасать и, ухватив тюк с вещами начала медленно вставать. Со стороны это выглядело, словно мне больно и я, стараясь, не повредив спину, поднимаю поклажу с земли. На самом деле я нащупала рукоятку фальшиона и, прикрываясь скатанными в большой валик одеялами и увязанными поверх них одеждами, вытянула клинок из ножен.
        Так неловко держа вещи перед собой и каждое мгновение ожидая удара, я прошла мимо дверей трактира. Сестры не отставали.
        Расслабиться удалось лишь когда мы ушли с этой улицы и, повернув за угол, скрылись за полуразваленным сарайчиком. Нужно было срочно придумать, как выпутаться из сложившейся ситуации.
        - Фиря, ты уверена, что это за нами? - первое, что спросила Юза, когда мы скрылись от посторонних глаз.
        - Ты прохожих видела? - вопросом на вопрос ответила я. - Толпа на опасность всегда чуткая: чуть что и все - разлетелись как мухи в дождь. Но даже в трактире нас никто и не ждет, то лучше перестраховаться на пять раз, чем всем дружно вляпаться по самое не могу.
        - В окошко бы заглянуть, - вздохнула старшая сестра. - Так бы четко знали, сколько заявилось по наши души, так ведь мы поселились под самой крышей. Может пацаненка какого посмышленей послать? - припомнила она тот вариант, что мы провернули тогда в Приспе.
        - Это тебе не приказчик с прихвостнями, - отрезала я. - Если там наши, то церемониться с посланником не станут, махом вытрясут: кто и откуда послал. А пока мы будем вестей ждать, нас зажмут и возьмут тепленькими. На внезапность надо рассчитывать.
        - Тогда покараулим с черного входа, может тогда будет ясно, за нами или нет, - предложила Юозапа. - Если братья нас нагнали, то они обложили трактир по всем правилам. Хотя если по всем правилам, то плохи наши дела...
        - А другие варианты у нас есть?! - вскинулась я. - Куда мы без Агнесс денемся?! - и выдохнув продолжила: - В общем так, наблюдаем за входом не больше часа, если все спокойно - заходим сами, ну а если нет... Если нет, то прорубаться будем. Кольчуги хотя бы на всех есть? - сестры кивнули, а Гетра даже постучала себя в грудь: метал глухо звякнул под могучей ладонью. - Тогда пошли, время дорого.
        Мы вновь дружно вернулись на улицу и, обогнув ряд домов, нырнули в проулок, куда выходили задние двери домов побогаче, а так же черный ход нашего трактира. Присмотрев местечко откуда бы просматривалась нужная нам дверь, я опустилась на крыльцо у какого-то дома, подсунув под зад скатку с вещами, Юза прислонилась к стене рядышком, а Гертруда отошла чуть в сторону и пристроилась у чужого входа.
        В переулке было спокойно, разве что когда пробегал чей-нибудь прислужник или парнишка посыльный. Они окидывали нас настороженными взглядами и спешили дальше по своим делам. Прошло где-то пол часа, но ничего не менялось, я начала было замерзать, и хотела уже предложить сестрам обратно натянуть плащи, которые сама же заставила снять, чтоб не мешались, как в нужную нам дверь сунулся мальчишка, судя по одежде - поваренок или прислужник по кухне. Мы подобрались готовые в любую секунду ринуться ему в след.
        Тем временем парнишка постучал, подождал, чтобы открыли, но вот в нетерпении потянул ручку на себя. Дверь пошла, распахиваясь во всю ширь.
        Мы внимательно наблюдали, как мальчик спокойно сделал пару шагов вперед, потом вдруг неожиданно попятился, словно испугался увиденного и уже собрался было дать деру, как из трактира выметнулся мужчина в уставном сюркоте пустынников и, ухватив его за одежду, втащил обратно.
        Мы как по команде сорвались с места, за несколько ударов сердца преодолев те пару десятков ярдов, что отделяли нас от двери. Рывок за ручку и Гертруда первая ввалилась внутрь. Брат все еще возился с отбивающимся от него пацаном, когда старшая сестра с размаху швырнула ему в спину сумку, а потом прыгнула сама и всем своим немалым весом придавила к полу, стараясь при этом зажать ему рот рукой. Мы с Юзой влетели следом. Первым делом я отоварила брата, с которым боролась Герта, рукояткой фальшиона по голове, а Юза зашипела как змея, призывая связанных слуг, что сидели на кухне у стены, к тишине. Подавальщица задавила в себе писк, глядя на нас перепуганными глазами, повариха от страха начала икать, а двое юных прислужников с побледневшими лицами перепугано сжались. Я же метнулась за мальчишкой, который чуть не выбежал в общий зал. Ухватив его за шкирку, я зажала ему рот рукой и поволокла обратно. Тот принялся стучать каблуками ботинок по полу.
        - Натан, что у тебя? - раздалось из зала. На шум среагировал один из братьев, что находился за дверью. Послышались шаги.
        Швырнув сопротивлявшегося парнишку на повариху, которая тут же истошно завизжала, я бросилась к двери ведущей в трактирный зал и заняла позицию справа от нее, Юозапа слева, держа фальшион на изготовку.
        К вопящей поварихе присоединилась подавальщица, только крики ее были осмысленными.
        - А-а-а-а! Убивают! Нас всех убьют! Помогите! А-а-а!
        И тут на кухню влетел другой брат, со словами: 'Что у... ', - но сестра не дала закончить, вогнав ему клинок тычком в бок, помогая себе при этом всем весом. Кольчуга поддалась, и мужчина оказался нанизанным на фальшион едва ли не до половины лезвия. Я тут же подхватила оседающего брата подмышки, обняла его и, прикрываясь им точно щитом, шагнула в зал. И не напрасно: тут же щелкнул арбалет, в мертвое тело вонзился болт. Бросив уже ставший бесполезным труп, я кинулась к другому противнику, что находился в противоположном конце помещения. Но тут посетители, которых пустынники повязали, когда занимали трактир, вскинулись со своих мест и, снеся по пути брата, что в свою очередь кинулся ко мне, устремились к входной двери.
        Вновь щелкнул арбалет, и пробегавший мимо меня мужик рухнул с болтом меж лопаток. Я запоздало дернулась в сторону, а потом сцепилась с пустынником, который выбирался из напирающей толпы. Его кошкодер был уже в крови, значит, кого-то порезал. С наскока я хлопнула ладонью по его клинку плашмя, нелепо отбивая удар, и поднырнув, вогнала фальшион ему подмышку.
        На миг всех оглушило истошное верещание, это Гертруда, ухватив какого-то тщедушного мужичонку за грудки и промежность, подняла и тяжело взбежала с ним по лестнице. За ней уже спешила Юозапа, которая так же успела расправиться с еще одним братом. При этом сестра подозрительно кривилась на левый бок. Я бросилась к девочкам. Герта тем временем как куль швырнула орущего задохлика в коридор, а потом кинулась следом.
        Преодолев полтора десятка ступеней за три прыжка, я нагнала девочек. Оказывается, они уже успели расправиться с арбалетчиком, который отступил в коридор. Не теряя драгоценного времени, я ударила ногой в дощатую дверь нашей комнаты, вырывая засов с мясом и, как выпущенная из катапульты, влетела в комнату. А вот там уже нас ждали во всеоружии. Брат стоял с клинком на изготовку, рядом с ним тот самый молодой мужчина, у которого я ночевала в деревне. На нем оказался легкий доспех, из дубленой кожи, на голове подшлемник, который он стянул как капюшон, а в руках простой с зазубринами меч. Этот нахал даже приветливо мне осклабился, словно наша встреча была для него самой желанной. А за их спинами, вторым рядом обороны стоял брат-инквизитор Слушающих в ранге не ниже диакона. Компания в полном сборе!
        Мельком глянув за спины братьям, я убедилась, что Агнесс цела. Девочку даже связывать не стали, просто загнали в угол.
        И тут ввалились сестры; в комнатке сразу стало не продохнуть, мы снимали самую крохотную, самую незаметную. Брат тут же попытался ударить. А толку-то?! Завязать нормальную рубку в тесноте не удалось - вышла потасовка, с ударами рукоятей в челюсти и бока.
        Не знаю как, но я поскользнулась и оказалась на полу. Перед лицом моталась грязно-зеленая тряпка. Сообразив, что это сюркот пустынника, я извернулась и ударила под него фальшионом. Брат тут же рухнул на меня, придавливая к полу. На ногу мне тут же кто-то наступил. Громко завизжала Агнесс. Что-то с треском разломилось, загрохотало. Раздался глухой удар, и все стихло.
        Кое-как свалив с себя пустынника, глаза которого уже застыли в неподвижности, я поднялась на ноги. Юозапа прислонившись к стене, держалась за бок, ладонь у нее вся была в крови. Герта утерла лицо рукавом и зло сплюнула, у нее на нижней губе остались алые капельки. Агнес же, стоя, замерла на кровати, вцепившись в табурет двумя руками.
        - Все уже, можешь отпустить, - выдохнула старшая сестра, но, кажется, девочка ее не услышала.
        - Юза, тебя сильно зацепило? - прохрипела я, пытаясь устоять; колени подрагивали от усталости.
        - Похоже только бочину пропороли, - ответила та, прерывисто дыша.
        - Глубоко?
        - Кишки наружу не валятся и ладно! - резанула сестра. - Сама как?
        Опустив на себя взгляд, я обнаружила, что от живота до самого подола оказалась залита кровью.
        - Не моя, - и мотнула головой в сторону тела.
        - Уходить надо, - сказала Герта, еще раз сплевывая.
        Сестра шагнула и попыталась осторожно отобрать табурет у Агнесс. Та вздрогнула, во взгляде появилась осмысленность и она, обмякнув, намерилась стечь на кровать. Стараясь предотвратить обморок, Гертруда несильно хлопнула ее по щеке. Кажется подействовало, во всяком случае девочка самостоятельно спустилась на пол и чуть пошатываясь утвердилась на ногах. И тут...
        Вновь схватив табурет, она принялась с криками: 'Вот тебе! Вот!', - лупить по недвижному телу мужчины из деревни.
        - Да хватит уже! Все! Успокойся! - старшая сестра вырвала у Агнесс из рук орудие мести.
        Тогда девочка еще раз его пнула, и выкрикнула:
        - Это он их сюда привел! - в глазах у нее стояли злые слезы, но она не ревела. - Он охотник за головами! Ненавижу!
        Я подошла к Юзе.
        - Кровью не истечешь? - спросила я у нее, - Или лучше здесь перевязать?
        Сестра видимо сначала собиралась мне что-то резко ответить, но потом только мотнула головой, мол давай.
        Стянув свои перчатки, одна из них оказалась разрезанной на ладони (все-таки я не совсем ловко ударила по клинку), принялась за Юозапу. Усадила ее на поломанную кровать, шустро не взирая на гримасу боли, стянула с нее толстый зимний жакет, задрала подол посеченной на боку кольчуги, потом распахнула полы поддоспешника. Мама моя! А кровищи-то?! Рубашка спереди практически вся пропиталась. Осторожно выпростав и приподняв подол, я двумя пальцами раздвинула края раны, проверяя, насколько глубоко пропороли сестру.
        - Тю! - обрадовано вырвалось у меня. Кожа оказалась рассечена где-то на мизинец по толщине, мышцы посечены, а больше ничего серьезного. Единственно плохо - крови много натекло.
        Оглядевшись кругом, я увидела в углу наши сумки, бросилась к ним и достала сверток с чистыми тряпицами. Чуть смочив одну из них винным уксусом из фляжки, я протерла вокруг раны, а другую приложила к ней, наложив плотную повязку. Пока я возилась с сестрой, Гертруда с Агнесс собрали наши вещи, упаковав сумки. А едва закончила, мы осторожно двинулись вниз. Я и Герта шли первыми с оружием наголо.
        - Плащи надо забрать, - напомнила мне старшая сестра. - А то мы все изгваздались, словно на бойне побывали, - я согласно кивнула. - Куда сейчас пойдем, - продолжила задавать вопросы она. Я задумалась.
        А мы тем временем уже спустились по лестнице в зал. Там царил совершеннейший разгром: все перевернуто, на полу лежат тела братьев, а вот живых ни души. Даже хозяина нигде не видно. Но оно и понятно! У него тут, ни много, ни мало, церковников положили. Будь я на его месте, то драпанула бы из города, только пятки засверкали, и еще лет пять не возвращалась. Ему, если повезет, только вопросы не в самой мягкой форме зададут, а если не очень - то пособничество припишут и вся недолга.
        Гертруда отлучившись на кухню, забрала наши сумки, что мы швырнули в угол, когда ворвались в трактир. Я же нырнула за стойку, в надежде ухватить еще какого провианта, ну или денег. Но не тут то было! Ни кусочка хлеба, ни монеты. Если с едой еще можно было предположить, что она вся на кухне хранилась, а вот насчет денег... Как бы не был напуган хозяин, убегал он, не потеряв головы. Герта вернулась, и мы тут же запахнулись в плащи, чтобы скрыть запачканную одежду.
        - Куда сейчас пойдем? - еще раз задала тот же самый вопрос Юза, пока я пристраивала ее сумку себе на плечи. Агнесс мы тоже решили навьючить, оставив лишь раненую без поклажи.
        - На конюшни, - нервно отрезала я. - Сейчас нам из города убраться надо как можно скорее. В любой момент еще братья нагрянуть могут. У нас здесь только шесть пустынников, значит, четверо где-то еще ходят. А если их не четверо, а четырнадцать ? Что тогда?
        - Что, что... - передразнила меня Герта, - Вокруг города посты выставят, А потом каждую конюшню, каждый постоялый двор прочешут. Мы тут такое устроили!
        - Их было тринадцать, - тихо вставила свое слово Агнесс. - Еще один инквизитор с двумя братьями в магистрат пошли, а двое - розыскные листы вешать. Я так боялась, что вас по ним уже нашли.
        - Тогда чего стоим?! Расправы дожидаемся? - рявкнула на нас Юозапа. Несмотря на потерю крови, сестра была весьма агрессивна.
        Вышли мы через задний ход, и поспешили в сторону конюшен. Нам следовало шевелиться как можно быстрее, время играло против нас. Как только обнаружат тела братьев и того деревенского охотника за головами, что привел их сюда, сразу поднимется знатный переполох. А уж насчет инквизитора я вообще молчу! Такое начнется, что хоть святых выноси!
        Вечерело, вновь начало вьюжить, предвещая сильную метель ночью. Пока мы шли, на меня начало накатывать отчаяние. Во что мы ввязались?! Что делаем?! Кони уставшие, мы тоже едва ноги переставляем, а нам вновь надо в путь. И ведь ни спрятаться, ни остановится негде. Любой хозяин постоялого двора или таверны чаще всего сотрудничает с властями. Ни одной платой его не удержишь, чтоб не донес в магистрат. А не он, так прислужники разболтают. Ох, ну и попали мы - из огня, да в полымя!
        Все еще не зная как поступить, мы все же дошли до конюшни на развилке, где утром определили на отдых скакунов. Сестры остались ждать за воротами, а я, придерживая плащ одной рукой изнутри, чтобы не распахнулся, пошла разыскивать хозяина. Конюшни оказалась большими, просторными. В воздухе пахло лошадьми, так что даже на морозе это хорошо чувствовалось. Только отсюда я видела то ли восемь, то ли десять ворот, ведущие в стойла, что выходили на эту сторону двора, рядом стоял амбар тоже не маленький. Но оно и понятно... Это ж какую прорву сена и овса надо, чтоб прокормить едва ли не табун лошадей?
        Миновав все дворовые строения, я направилась прямиком в дом, чтоб оплатить фураж, который нам надо было взять с собой в дорогу. Сунулась сразу в сени, и крикнула:
        - Хозяин?! Хозя-а-аин! Мне б расплатиться!
        Мне на встречу выглянула девчушка лет четырех, а следом за ней пацаненок годика два. Их тут же затолкала обратно молодая женщина и, закутавшись в длинную шаль, вышла ко мне.
        - Мне б расплатиться, - повторила я. - Нужно прямо сейчас уезжать. Да овса в дорогу закупить.
        - Это к приказчику идите, - махнула она рукой. - Жиль вон там, в той сторожке находится.
        Я кивнула, и направилась в указанную сторону. Не дошла я до приказчика буквально ярда четыре, как из сгущающейся темноты на меня налетела Гертруда. Ухватив за рукав, она потащила меня за угол.
        - Там симеонцы к воротам пожаловали! Хозяина требуют!
        - Искуситель и все его отродье! - ругнулась я, и бросив: - Прячьтесь где хотите, только не в стойлах! - кинулась обратно в дом.
        Ворвавшись в сени, я рванула дверь на себя и влетела в небольшое помещение, из которой вело несколько дверей. Навстречу мне, натягивая жупон, вышел светловолосый мужчина с аккуратной бородкой. Не успел он рта раскрыть, как я с наскока втолкнула его обратно в комнату, из которой он появился. Там у камина сидела та самая молодая женщина, а вокруг стола, который стоял посреди комнаты, бегали дети.
        Окинув все бешеными глазами, я подскочила к мальчишке и, схватив его одной рукой, прижала к себе. Женщина вскрикнула, мужчина рванулся ко мне, но я, отдернув плащ, показала рукоять фальшиона. Все замерли, только ребенок громко расплакался.
        - Не говорите симеонцам, что мы оставили у вас лошадей! - выпалила я. Меня трясло от осознания, насколько жуткую вещь я сейчас совершаю. - Иначе!.. Иначе!.. Мне терять нечего! Слышите меня!
        Женщина побледнела, умоляюще глядя на меня, мужчина же выставил вперед руки, словно показывая, что он безоружен.
        - Я не могу, они сами найдут, - начал он.
        - При нас на постой купец из Бараза отдавал шестерых скакунов! И еще я видела у вас стойлах породистых лошадей! Переставьте их! Вы слышите меня! Просто переставьте! А завтра наших коней уже не будет!
        Не знаю, у кого больше было мольбы во взгляде, у матери смотрящей на свое дитя или у меня, когда я едва пыталась найти выход из положения.
        В камине треснуло полено, пламя взметнулось ярче, и взгляд мужчины упал на мой залитый кровью поддоспешник. Он отшатнулся, сглотнул и посмотрел на меня расширившимися от страха глазами.
        - Я не убийца, - почему-то ляпнула я, но, поправившись, добавила: - Это внутрицерковные дела, так что сами понимаете - мне действительно терять нечего.
        Мужчина медленно, словно неохотно, кивнул.
        - Постараюсь, - прохрипел он. - Все что смогу. Только не трогайте, - и ринулся из комнаты.
        Ноги у меня задрожали, и я вынуждена была опереться о стол. Девчушка, что испугалась моего внезапного появления и спряталась под стол, сейчас вылезла, с другой стороны и бросилась под защиту матери. А мальчик тем временем исходил отчаянным плачем, ужом вертясь у меня в руках. Я чуть спустила его на живот, а левую руку положила на рукоять.
        - Нет! - всхлипнула женщина, умоляюще протягивая руки ко мне. - Не надо!
        - Стой, где стоишь, - наверное, мой голос был сродни камнепаду; слова такие же тяжелые. - Если все обойдется, я никого не трону, - и попыталась объяснить: - Просто у меня нет другого выхода.
        Но женщине было все равно, какие у меня беды, главное чтобы я не тронула ее ребенка.
        Томительно текли минуты, казалось, время тянется бесконечностью. Руки у меня уже затекли, а ребенок устал плакать, и теперь только жалобно всхлипывал, просясь к матери. Та же не отрывала от меня настороженного взгляда, при этом пряча за юбку старшую малышку.
        Не знаю, сколько я так простояла, но вот скрипнула, отворившись, дверь. Я напряглась, неловко потянув клинок левой рукой из ножен; в дверях показался мужчина, позади него маячила старшая сестра. Я облегченно выдохнула, и спустила мальца на пол. Тот бросился к матери. Женщина схватила его и крепко прижала к груди.
        Меж тем хозяин конюшен и Гертруда зашли в комнату. Я увидела, что Герта упирает мужчине нож в бок, фиксируя его за плечо левой рукой.
        - Что? - с надеждой воскликнула я, глядя на сестру.
        - Ушли, - ответила она коротко, - Но не знаю, поверили ли, - и подтолкнула мужчину, чтобы он подошел поближе ко мне.
        - Вам это даром не пройдет, - севшим от напряжения голосом проговорил он. - Я...
        Но Герта его чуть тряхнула, и он оборвал фразу.
        - Нам в любом случае ничего даром не пройдет, - с безмерной усталостью ответила я. - А вот вам точно ничего не будет, если никто из ваших людей не доложит властям.
        Дверь в очередной раз хлопнула, я мгновенно вздернулась, готовая к драке, но в комнату ворвалась Агнесс, волоча за собой Юзу за руку, как на аркане. Я ей пригляделась к сестре: она была бледной, на лбу выступила испарина. Женщина при виде вошедших вжалась в дальний угол, заслоняя собой малышей.
        - Успокойтесь, ничего не будет, - как можно мягче постаралась произнести я. - Принесите нам таз горячей воды и ткань для перевязи. Пожалуйста, - но, видя, как она даже не двинулась, по-прежнему со страхом глядя на своего мужа, я добавила: - Дети останутся с ним. Сестра отпусти его.
        Герта разжала руку, отпуская мужчину, и убрала нож от поясницы. Тот бросился к жене, обнял и стал нашептывать что-то на ухо.
        - Слуг сюда не зови, не стоит, - с угрозой предупредила я.
        Тогда хозяин нехотя отпустил супругу, и мягко подтолкнув к выходу, произнес: 'Я побуду здесь. Не бойся, иди'. Та, оглядываясь на мужа, покинула комнату.
        Пока я общалась с супругами, Агнесс усадила Юозапу в кресло, расстегнула на ней жакет, чтоб той было не так жарко в натопленной комнате, а после напустилась на меня.
        - Вы что здесь устроили?! - возмущенно начала она, уперев кулаки в бока. - Вы зачем ему ножом угрожали?! Здесь же маленькие дети!
        - Успокойся, - постаралась урезонить я ее. - Так надо. Я после тебе все объясню.
        - ТАК, - девочка выделила это слово особо, - нельзя поступать! Нельзя заставлять человека при помощи оружия. За такое злодеяние Господь накажет! Вы же сестры, как вы могли?!
        - А ты бы предпочла оказаться на плахе или костре? - едко поинтересовалась Юозапа. Несмотря на кровопотерю, голос сестры по-прежнему был сварлив и полон яда.
        Агнесс осеклась, чуть смутившись, но все равно с некоторым упорством дернула подбородком.
        - Все равно это недопустимо. Не по Божьим законам.
        Юза хрипло рассмеялась, словно ворона закаркала.
        - Ты и Божьи законы? Ну, ну. Недавно кто-то утверждал обратное, - и, оборвав натужный смех, скривилась.
        Девочка тут же бросилась к ней. Она заботливо отерла сестре выступившую испарину, расслабила шнурки подшлемника.
        - Ей бы кольчугу снять, - обеспокоено выдала она и, обратившись ко мне, попросила: - Е... Сестра, помоги мне.
        Я подошла и помогла освободить Юозапу сначала от жакета, кольчуги, а потом и от поддоспешника, оставив на ней только одну рубашку. На боку и животе она насквозь пропиталась кровью, которая подсохла, сделав ткань жесткой, словно суровое полотно.
        Тут вернулась женщина, неся кувшин с горячей водой, следом за ней, трясясь от страха, следовала служанка с тазом и свертком ткани под мышкой. Мотнув головой в сторону стола, я указала, мол, туда и вновь повернулась к сестре. Служанка, едва не шарахнувшись в сторону, когда я сделала резкое движение, водрузила большой медный таз на стол, практически швырнула в него ткань для перевязки, и собралась уже было дать деру, как я окликнула ее.
        - Стоять! - та остановилась. - Жди. Обратно понесешь.
        Глянув со страхом на хозяев, она замерла у самой двери. А сама хозяйка, подойдя к столу, вынула из таза ткань и налила исходящую паром воду.
        - Моя помощь нужна, - робко предложила она, разглядывая окровавленную рубашку сестры.
        - Нитки и иголки для шитья есть? - спросила я.
        - Не такие, как вам надо, - покачала головой женщина. - Я лекарских принадлежностей не держу.
        - Ой, - тут же подхватилась Агнесс. - Сейчас я принесу...
        - Куда?! - рявкнула я. - Сбрендила?!
        - Моя сумка тут за дверью, - робко пояснила девочка.
        - Стой тут, - отрезала я и, махнув служанке, бросила: - А ты сходи. Ну?!
        Та бросилась вон и уже через пару мгновений приволокла сумку на вытянутых руках. Отобрав ее, я порылась и извлекла на свет, заветный футлярчик с нитками и иглами.
        - Ну что, теперь моя очередь? - криво ухмыльнулась я, доставая следом фляжку с уксусом.
        - Давай, если там надо что-то шить, - фыркнула в ответ Юза.
        И я занялась. Помыв руки в тазу, оторвала два куска ткани. Один из них намочила остатками воды из кувшина, на другой плеснула уксуса и вытряхнула на него из футляра кривые иглы и комок вощеных нитей. Приготовившись, я уже собралась задрать сестре рубашку, как она недовольно бросила:
        - Пусть он отвернется. Нечего глаза обламывать.
        Хозяин, пожав плечами, повернулся к стене, я же отодрала уже присохшую ткань от повязки. Потом сняла саму повязку, которая тоже присохла к ране. Юозапа шипела, но терпела. Края раны набрякли и вновь потекла кровь. Стерев ее, я стала разглядывать, определяя стоит или не стоит шить. Выходило, что стоит. Сестре рассекли бок и живот, наискось переполосовав мышцы. Рана оказалась не страшная, но до жути неприятная - стоило чуть повернуться и края тут же расходились.
        Дополнительно плеснув на руки уксуса, я вдела нитку в иголку и уже собралась шить, как Агнесс не выдержав, бросилась к Гертруде и, зажмурившись уткнулась в нее. Та обхватив ее одной рукой, вторую продолжала удерживать на рукояти.
        Юозапа все стерпела, разве что изредка постанывала.
        Хозяйка, прижав к себе детей, во все глаза смотрела, что я делаю. Лицо ее побелело, губа была закушена, но она не отрывала взгляда от иглы.
        - Все, закончила, - выдохнула я, обрезая острым ножом вощеную нитку. - Сейчас перевяжу. Ты как?
        - Жить буду, - слабо выдавила Юза. - В дорогу?
        Я тяжело вздохнула, как бы говоря, что выхода нет. Тут Агнесс, вырвавшись из объятий от старшей сестры, кинулась к мужчине и упала перед ним на колени.
        Тот невольно отшатнулся. Тогда девочка ухватила его за подол жупона и сбивчиво затараторила.
        - Умоляю вас, помогите! Ради всего святого! Они ни в чем не виноваты, это все из-за меня. Это из-за меня они рискуют всем на свете. Пожалуйста! Это за мной охотятся, это меня защищали! Это все из-за моего отца. Пожалуйста! Я тоже ни в чем невиновата. Они спасали мне жизнь, рискуя своей. Умоляю вас! Заклинаю всем, что дорого на свете! Позвольте остаться нам хотя бы до завтра?! На дворе метель, сестра сильно ранена. Я заплачу, сколько скажете. Сколько вы хотите. Только не заставляйте нас уезжать в ночь. Помогите, пожалуйста! Позвольте!.. - девочка сорвалась на плачь; рыдания вперемешку со словами с трудом выталкивались из горла. Напряжение последних дней выходило слезами. - Прошу... Что хотите... Молю...
        Хозяин, оторопев, замер; его супруга тоже. Агнесс же отпустив одежды, закрыла лицо руками и, уже не сдерживаясь, рыдала в голос. Гертруда, справившись с удивлением, крякнула с досады и, ухватив ее за плечи, подняла на ноги.
        - Все уж, - стала приговаривать она, гладя девочку по голове. - Уймись. Мы выкрутимся.
        Я тем временем перевязала Юозапу, опустила рубашку, помогла вновь влезть ей одежды, убрала обратно в футляр иглы и нитки. Покопавшись в сумке, я нащупала кошель и, не показывая его присутствующим зачерпнула немного денег.
        - Вот, - и выложила на стол семь ярко желтых практически новеньких кругляшей. - Это вам за излишнее волнение. Единственное прошу, не посылайте никого в магистрат, как только мы уедем.
        - Я.... - начала было женщина, но смолкла, вопросительно взглянув на мужа. Тот в растерянности переводил взгляд с меня на деньги, а потом на плачущую Агнесс.
        - Извините меня, пожалуйста. Я не желала причинить вред вашему сыну, да и не причинила бы. Мы оказались в безвыходном положении, - попыталась оправдаться я. - К тому же мне просто некогда было торговаться. Вы бы сразу не поняли, а объяснять выходило слишком долго. Сейчас мы соберемся и поедем, только дайте нам овса для лошадей. Надеюсь, семи золотых будет достаточно, чтобы покрыть его стоимость. Больше у нас нет.
        Тут я соврала. Наши финансы позволяли дать им еще двадцать раз по столько, однако не стоило разжигать в людях желание наживы. Я видела, что слезы девочки, ранение сестры и наш усталый вид вызвал жалость. Оставалось надеяться, что все это хоть немного удержит хозяев, и они не доложат семионцам о нас тотчас, как мы выедем за ворота. Нам просто необходимо было время, чтоб оторваться от погони.
        - Вы можете остаться до утра, - неожиданно предложил мужчина. Теперь наступила наша очередь удивляться. - До утра я смогу гарантировать вам спокойствие, а поутру я своих людей уже не удержу. Вдруг кто-нибудь из работников донесет - за каждого я не поручусь; я же не стану, и мои домочадцы тоже.
        Я заколебалась. Остаться до утра значило подвергнуть себя излишней опасности. Если это только уловка с его стороны? Или работники уже побежали с докладом, а он тут просто тянет время? А может от чистого сердца предложил? Чем Искуситель не шутит, пока Бог спит. Но, бросив взгляд на Юзу, которая бледная до синевы откинулась в кресле и едва заметно дышала, я решилась:
        - Спасибо, - и от всей души поблагодарила. - Но до зари мы уедем.
        
        Нам принесли поесть. Прямо в этой комнате постелили, бросив четыре тюфяка возле камина. А чтоб мы не опасались подвоха со стороны хозяев, мужчина сам остался с нами в комнате на ночь. Спали тревожно, вслушиваясь в каждый подозрительный шорох и скрип. Мы с Гертрудой по очереди забывались зыбким сном, готовые в любой момент схватиться за оружие. А когда ночь перевалила на утро, мы с помощью хозяина навьючили коней и пустились в дорогу. Метель с вечера не перестала мести, и это было нам на руку. Сильный февральский ветер с секущим лица снегом мгновенно стирал наши следы, а белесая мгла хорошо укрывала от наблюдателей. Оставалось лишь молиться, чтоб какой-нибудь шальной патруль нас не засек.
        Но все обошлось: то ли благодаря плохой погоде, то ли неурочному времени, когда любому часовому хочется поглубже зарыться в одеяло и продолжить сладко спать, мы благополучно покинули предместья Вианы. И дальше, подстегивая коней, выехали на дорогу, ведущую в Тарагрен - вольный торговый город, где нам не угрожала опасность нарваться на церковный розыск. А после, как запланировали: осторожно проскочив Ромуэль, и свободно выдохнув в Солье, где купеческий совет умудрился подмять под себя больше дюжины деревень и мелких городков в округе, вырвав их из лап государственного протектората, попасть наконец-таки в место нашего назначения - монастырь элиониток в Лориле близ города Каварро.
        
        Глава 7.
        В воскресенье восемнадцатого декабря в день тезоименитства в главном соборе города должна была состояться торжественная служба и молебен по великомученику Геласию. Храм украшали душистые еловые ветви, перевитые алыми и серебристыми лентами, алтарь покрывал бархат густо расшитый золотом и жемчугом, все священнослужители облачились в парадные одежды. Однако празднество оказалось омрачено утренним переполохом: в городской ратуше поутру нашли зарезанного писца. Каким образом злоумышленники проникли в запертое здание, и что там делал ночью несчастный, так и не было выяснено.
        Присутствовавший в городе первый достойный доверия его преосвященство епископ Констанс, который должен был провести торжественное богослужение, выразил свое недовольство произошедшим и пообещал разобраться во всем лично.
        С самого начала службы, приняв вариант проповеди - как поучения, епископ взвинтил атмосферу в соборе до предела. А после когда молебен подошел к концу, вовремя не сошел с кафедры, как полагалось по правилам, тем самым, вынудив находящихся внизу священнослужителей и знатных прихожан оставаться на месте. Его преосвященство сознательно затягивал паузу, собираясь сказать что-то важное.
        И верно, спустя минуту напряженного молчания, когда все шепотки в соборе стихли, он, не повышая голоса, заговорил. Чтобы расслышать люди, стоящие в последних рядах поднимались на цыпочки.
        - Братья и сестры, в сей славный день, я скорблю о случившемся, что легло на наши души черным пятном. Праздник оказался омрачен тягчайшим событием, от которого поблекли все краски светлого воскресенья. Вчера злостным образом был оборван земной путь праведного служителя скриптория. И этим наша чаша терпения оказалась переполненной. Внемлите мне!.. Вы - благочестивые люди - стремящиеся жить в радости церковного бытия, вынуждены соседствовать с постоянным искусом и блудом, что угнездился в городе. Вы - оказались неволены распутством, словно червем, поселившимся в сердцевине и подтачивающим древо изнутри. Доколе вы должны терпеть столь вопиющую разнузданность тех, кого людьми назвать нельзя? Тех, кто встали на путь Искусителя, продали ему свои души, взамен плотских утех и сладострастия? - аудитория замерла, а епископ, поняв, что толпа в его власти, продолжал: - Горе людям, отринувшим учение Единого и предавшим Мать-Церковь, преступившим ее догмы и заповеди. Ведь кто не признает Церковь своей матерью, тот не признает Бога своим пастырем! Горе, молчавшим о непотребстве, творящемся каждый день рядом с
ними. Трижды горе! Дабы свет Веры вновь воссиял в ваших сердцах, чтобы искоренилась скверна, вернулись души заблудших на путь Божий, я волею ордена и стремлением облегчить ношу страждущим, обязан принять тяжкий груз. Должен помочь Ордену Святого Дилурия Всепрощающего изжить порок из Звенича. Как любой из вас придет на помощь страдающему, так и я протяну руки молящему о поддержке, и с великой радостью окажу ее. Возрадуйтесь, о братья и сестры, восхвалите Единого, что в заветах своих указал одной ветви быть опорой для другой. Там где бессилен один - всесильно множество, где не справляется один - помогут остальные. Так и Орден Святого Варфоломея Карающего приходит во вспомоществование Ордену Святого Дилурия Всепрощающего, дабы вместе мы единой силой очистили город и вернули радость светлого бытия.
        Наступила оглушительная тишина, присутствующие на богослужении находились под впечатлением речи епископа. Но вот священнослужители, стоящие во главе городского управления, осознали, что именно произнес его преосвященство. Выходило, что он, воспользовавшись насильственной смертью какого-то захудалого писца, принадлежащего к самой низшей церковной ступени, только что отодвинул Орден Святого Дилурия от мест занимаемых в легиторуме, приведя к управлению орден который практически сам и возглавлял.
        Сначала послышался робкий шепоток, затем легат Адельм и его заместители с перекошенными от гнева лицами повскакивали со своих мест. Преподобный Кликст даже попытался что-то сказать, но в поднявшемся гуле, взметнувшемуся к сводам собора, невозможно было разобрать его слов.
        Знатные прихожане тоже наконец-то сообразили, чем чревата для них смена власти в городе. Одни из них были рады этому, другие наоборот - возражали. Началась сумятица.
        Среди священнослужителей творилось тоже самое. Некоторые радостно восклицали, прочие яростно негодовали. Благообразная торжественность праздничной службы оказалась нарушена - храм превратился в шумную базарную площадь. Лишь кафедра у алтаря оставалась островком спокойствия. Епископ Констанс хладнокровно смотрел на творящееся безобразие.
        К нему с почетного первого ряда, проталкиваясь сквозь запрудивших центральный проход знатных прихожан, добрался старший викарий Адельм, его грузная фигура как огромная галера раздвигала образовавшуюся толпу. Легат с покрасневшим от ярости лицом, остановился перед епископом и, задыхаясь, бросил обвинение ему в лицо:
        - Я знаю, это все подстроено вами! Учтите, просто так этого не оставлю! Выведу вас на чистую воду!
        На что Констанс, холодно глянув на него, выдал:
        - Вы разрешили домам терпимости жировать в городе. Попустительствовали им, позволяя разрастаться безнаказанно, распространяли гниль блудного искуса по телу Союза. В Святом Городе непременно захотят услышать ваш отчет об этом, - викарий словно рыба, вытащенная из воды, начал судорожно хватать воздух ртом; а Констанс продолжил: - Так же, я думаю, вам следует упомянуть о неком Флавиусе Севореции и еще нескольких несуществующих благотворителях, от которых вы получали немалые подарки в личное пользование, пренебрегши нуждами своего ордена и обетами нестяжательства.
        Оставив легата безмолвствовать, епископ в окружении дюжины братьев-сопровождающих, а так же своего верного секретаря, покинул храм через персональные епископские двери, расположенные в боковом нефе.
        У входа уже стояла карруса, запряженная четырьмя тяжеловозами цугом. Один из братьев шустро опустил борт, и его преосвященство степенно прошествовал внутрь. Едва за Боклерком брат-сопровождающий водрузил наместо откидной борт, и повозка тронулась с места, Констанс довольно выдохнул:
        - Все вышло весьма неожиданно и сумбурно, однако получилось наилучшим образом, - но тут же морщины от предстоящих забот избороздили его лоб. - Однако если в ближайшем будущем наш орден не сможет привести в город отряд боевых братьев не менее полутора сотен человек, нам Звенич не удержать. У диллурийцев здесь все давно налажено, городская гвардия с ними. Градоправитель барон Мельтиш тоже ни за что не пожелает расстаться со своей кормушкой. Следует немедленно отправить гонца в ближний орденский монастырь. Думаю, переброс войск к побережью еще не затронул эти районы и бойцов прибудет достаточно.
        - Ближайшие к нам - это резиденция епископа-суффрагана Убертина и небольшой монастырь на границе с Интерией в провинции Стурча, - припомнил Боклерк. - в любую обитель гонцу два дня пути, а если отправлять вестового со 'срочной лентой', то и за полтора. Чтобы прибыть сюда, братьям понадобится не менее трех дней.
        - Два, - безапелляционно отрезал Констанс. - Пусть расшибутся и уложатся за два. Это и без того слишком долго. Иначе нам не удержаться в городе.
        - Может мне стоит узнать, есть ли у отца Ремигия при храме голубятня? - неожиданно предложил секретарь. - Не очень надежный способ, но быстрый. Самое позднее во вторник вечером братья будут в Звениче.
        - Узнавай, - кивнул его преосвященство. - А заодно просмотри кто наиболее рьяный из епископов-суффраганов в этой епархии. Убертин слишком стар. Он вряд ли сможет самолично контролировать зачистку города от блудных заведений. Мне нужно, чтобы дело находилось под контролем кого-то из молодых. Такой обязательно захочет отличиться и обеспечить себе подъем по должностной лестнице.
        - Вы хотите, чтобы наш орден возглавил легиторум в городе? - поинтересовался Боклерк.
        - Я хочу, чтоб в Звениче был магистрат, во главе которого стоял Орден Святого Варфоломея Карающего.
        - Зачем? - казалось, удивлению секретаря не было предела. - Отобрать у города вольности весьма сложный процесс. Для этого вам, как минимум, придется направиться в столицу прямиком во дворец к Гюставу III. А как максимум - лично продвигать подобное решение через совет министров его величества. Это излишняя трата сил. Нас же на данном этапе волнуют исключительно средства епископа Сисвария.
        - Боклерк, - устало вздохнул Констанс. - Стать 'голосом Папы ' задача хоть и выполнимая, но на пути к ней мне придется преодолеть множество препятствий. Первая из них - это удержаться на должности первого достойного доверия. Стоит мне потерять ее и тут же растают все надежды на новое место. Приведя целый город под крыло нашего ордена, я укрепляю свои позиции в Святом Городе. Командор Сикст лишний раз подумает, прежде чем поднимет вопрос о моей деградации или суспензии . К тому же это дополнительная монета в копилку моих благих дел в пользу Церкви. И ты зря беспокоишься насчет средств Сисвария. Своими делами я лишь продолжаю искать их.
        - Но...
        - Сумма названная этим убогим слишком мала для удовлетворения епископских аппетитов, - печально усмехнулся его преосвященство. - Нам всего лишь удалось перекрыть один из маленьких, но устойчивых потоков доставлявших деньги. Или ты считал, что сто монет золотом раз в два месяца достаточная сумма для платы папской казне?
        - Нет, что вы, - поспешил заверить епископа секретарь. - Просто я опасаюсь, что вы будете вынуждены надолго задержаться в Славне, и не успеете занять необходимое положение у Святого Престола. Боюсь, что тогда его высокопреосвященство Сикст не спустит вам, и вы окажетесь подле него во время войны.
        - Сикста от некоторых чересчур резких действий удержит Саския. Благочестивая заинтересована во мне. Ей же неугоден кардинал Джованне и Сисварий. Что вновь возвращает нас к епископским деньгам. Пока они у него есть, он непоколебим, как и непоколебим Джованне, присосавшийся к нему, как к дойной корове.
        - А как же... - было видно, что Боклерк немного сбился, не понимая ход мыслей его преосвященства. - Тогда почему вы приказали у... - начал он, но поправился. - А почему вы не приказали узнать у писаря, что же за люди приезжают за деньгами? Может через них, мы смогли бы выйти на остальные капиталы?
        - И мне пришлось бы просидеть тут полтора месяца? - ехидно изогнул бровь Констанс. - Глупости. Дожидаясь неизвестного посланника, я потерял бы слишком много времени - это, во-первых. Во-вторых, пропади его человек, Сисварий бы заподозрил, что я интересуюсь им. В-третьих, нет ни какой гарантии, что пока бы я ждал, тот не наладил окольные пути получения денег. Я же понятия не имею, кто еще в легиторуме ему служит. А так выходит: я увидел, что в городе есть дома терпимости и разгневанный этим обстоятельством, а также распущенностью местного аппарата управления, вызвал епископа-суффрагана своего ордена и приказал навести порядок. После этого никто концов не найдет, что именно я здесь искал. К тому же, деньги быстрее отыщутся, если допросить по всем правилам опального старшего викария Адельма и его помощников.
        - Но он же не опальный?! - воскликнул секретарь. - Орден Ответственных не объявлял их преступившими законы Церкви.
        - Орден Ответственных просто не знает об этом, - махнул рукой епископ. - Но думаю, мой старый знакомый не откажет мне в такой малости. Старший викарий - какая мелкая должность. А бароном Мельтишем заинтересуются слушающие. Мы же в Винете. А сейчас тут, ох какая, чистка приверженцев старого государя. Если поискать - у барона отыщется много компрометирующих его сведений.
        - Все равно, я не понимаю, зачем надо было... - недоговорил Боклерк, но и так было понятно, что он имеет в виду.
        - Писарь? - уточнил его преосвященство. Секретарь кивнул. - А что писарь? Разве он может еще что-то кому-нибудь сказать? Мертвое тело пытать бесполезно, оно все равно не заговорит.
        Разговор оборвался, после подобных слов Боклерк более не решался нарушить покой его преосвященства.
        Так в молчании они доехали до временной резиденции - дома виконта Рензе. Перед дверями на карауле стояли двое боевых братьев в одеждах Ордена Варфоломея Карающего.
        - Похоже, к вам гость из нашего ордена, - заметил Боклерк, делая знак рукой, чтоб сопровождающие опустили борт каррусы.
        Констанс же никак не прокомментировал увиденное. Он лишь дождался, пока освободят проход, а после чего со степенной важностью покинул повозку. Дверь тот час же открылась, явив миру склоненного в поясном поклоне дворецкого, который с великим почтением поприветствовал епископа и, выпрямившись, провозгласил:
        - Его преосвященство епископ-суффраган Эрманарих прибыл и с нетерпением ожидает вашего возвращения со службы.
        Констанс кивком поблагодарил вышколенного слугу и легонько шевельнул рукой, мол, веди. Дворецкий, развернувшись, с идеально прямой спиной двинулся вглубь дома, епископ пошел следом за ним.
        Если вы читаете данный текст не на СамИздате, значит, его выложили на данном сайте без разрешения автора. Если вы купили данный текст, то знайте - это черновик - неполная альфа-версия, и его можно бесплатно прочесть на странице автора на СамИздате. Любое копирование текстов со страницы без разрешения автора запрещено.
        В богато обставленной гостиной у окна стоял высокий широкоплечий мужчина и смотрел на улицу. Неосознавая, он кончиками пальцев поглаживал бархатную портьеру. Прибывший был облачен в повседневную черную сутану священнослужителя среднего ранга, на нетронутых сединой вьющихся волосах плотно сидела епископская шапочка. Когда он обернулся на звук открываемой двери, в льющемся из окна свете четко обрисовался гордый профиль уроженца Бараза.
        - Ваше преосвященство, - мужчина поклонился, мгновенно отреагировав на появление Констанса в комнате. - Я прибыл со скорбной вестью. Восьмого дня скончался его преосвященство епископ-суффраган Убертин. Ныне назначенный его преосвященством епископом Агриппой, я замещаю его. Я посчитал своим долгом доложить вам, как первому достойному доверия о столь печальных событиях.
        Констанс трижды осенил себя святым знамением и склонил голову.
        - Пусть будет милостив к нему Господь в своих чертогах, - тихо произнес он.
        - Воистину, - отозвался Эрманарих, повторив действия его преосвященства.
        Когда с траурным церемониалом было покончено, Констанс подошел к полыхающему камину и протянул руки к огню, словно озяб. Молодой епископ выжидательно посмотрел на него.
        - Вы можете всецело располагать мной, - вымолвил суффраган после некоторой паузы.
        Его преосвященство чуть дернул краешком губ, пряча улыбку. Едва мужчина доложил о смерти Убертина, Констанс понял что, поступив подобным образом, тот постарался отличиться - первым доставить свежие новости. А попутно решил выяснить - откуда дует ветер, и можно ли в его потоках уловить выгоду для себя.
        То, что Эрманарих молод для должности диоцезного епископа-суффрагана, становилось ясно с самого начала - стоило лишь взглянуть на него. Ему вряд ли подчинили один из крупных провинций, позволив занять место покойного. Однако, выслуживаясь перед первым достойным доверия, то есть, обретая в глазах прочих значимость, молодой епископ-суффпаган повышал свои шансы для продвижения по иерархической лестнице, приближая себя к заветной цели.
        Выдержав паузу, Констанс позволил себе насладиться неловким положением молодого епископа и только после произнес:
        - Кажется, вас послало ко мне само проведение, - лицо Эрманариха просияло, всем своим видом он выражал полную готовность служить. - Прибыв этот город, я обнаружил, что он потонул в разврате и мздоимстве. Сердца людские здесь отреклись от Божьих догм и заповедей, а многие прихожане отвратились от Церкви. Расстроенный подобными событиями, я вынужден был провести свое собственное расследование, и выявил, что аппарат управления легиторума не только не боролся с проявлениями блуда и искуса в Звениче, но и попустительствовал им, принимая подношения от содержателей богомерзких заведений.
        Прервавшись, Констанс вновь взглянул на молодого епископа, тот внимал его словам как откровению свыше. Но оно и ясно: возможность поспособствовать в делах первого достойного доверия - что может быть лучше для карьеры? И его преосвященство продолжил:
        - А сегодня ночью было совершено неимоверное злодеяние - была поднята рука на священнослужителя. Но ведь любой служитель церкви - есть сама Церковь! Нечестивцы покусились на устои Союза - на Святой Престол! Покусились на Бога! Орден Святого Дилурия не смог соблюсти законную власть в городе - власть Всевышнего над детьми своими. Не справился со своими прямыми обязанностями. И наш долг, как истовых служителей Единого, восстановить главенство Церкви, с корнем вычистив богопротивные дома и всех их прислужников из Звенича. Нам следует насадить Веру и Закон Господа нашего, словом и мечом искореняя скверну в душах людских. Я, слишком занятый делами всего ордена, не смогу уделить достаточного внимания происходящему на месте, а вы - как замещающий пост епископа Убертина - сможете способствовать восстановлению церковного права в Звениче.
        - Служу Господу нашему всеми помыслами и делами, - по военному щелкнул каблуками Эрманарих, но потом, изменив тон, осторожно поинтересовался: - Какие действия желательно мне выполнить, дабы восстановить порядок? Звенич - город с вольностями, а значит, у легуторума нет таких же прав как у магистрата. Как весомо я могу влиять на городское управление?
        Констанс оценивающе взглянул на молодого епископа, он оказался весьма неглупым. Пожалуй, если за разбирательство в городе примется этот суффраган, дела его пойдут с большей быстротой, а провести дальнейшее расследование удастся с лучшим качеством. И тогда его преосвященство решил сообщить ему некоторые сведения и обозначить первоочередные действия.
        - Вам необходимо немедленно вызвать из головного монастыря диоцеза отряд боевых братьев, численностью не менее двух хор , чтобы удержать город от волнений и бунта. Затем, когда вы займете Звенич, городского главу и верховных служащих легиторума следует объявить преступившими закон Церкви и Господа нашего. А легата - старшего викария Адельма и его помощников - еретиками, проведя с ними дознание по всем правилам строгости судебных уложений.
        - Для этого мне необходимо будет подключить к расследованию Орден Ответственных, - предупредил Констанса молодой епископ. О том, что придется привлечь в город Орден Слушающих, дабы он занялся градоправителем бароном Мельтишем речи не шло; это являлось как бы само собой разумеющимся и не представляло особой сложности.
        - После того как власть нашего ордена будет установлена, а возможные волнения подавлены, я направлюсь к его величеству Гюставу - да благословит его Единый в начинаниях угодных Святому Престолу - и постараюсь убедить лишить этот город всех вольностей и открыть магистрат, возглавляемый вашей епархией. Так же я подам прошение в Орден Ответственных, самому епископу Максимилиану, дабы он санкционировал разбирательство дела вышеупомянутых лиц.
        - А его преосвященство епископ Максимельян не опротестует мои действия, ведь я предприму их до получения его одобрения? - осторожно поинтересовался Эрманарих.
        Дальнейшие планы Констанса вызвали у него некоторые опасения в собственной безопасности, поскольку личность дознавателя Максимилиана была одиозна - сродни кардиналу Тамасину де Метусу Ордена Слушающих.
        - Не опротестует, - качнул головой Констанс. - Я изложу ему все факты и сведения из архива, что нам удалось разыскать.
        - Тогда я немедленно высылаю гонца в монастырь, - решительно произнес молодой епископ.
        - Бог в помощь, - осенил его знамением Констанс, благословляя.
        - Спаси Господи, - ответил тот, и ни минуты не раздумывая, стремительно покинул гостиную.
        Епископ же еще немного постоял у камина, задумчиво посмотрел на пламя, которое по-прежнему весело трещало, окутывая комнату теплым светом, и только после направился в свои покои.
        Там его ждал верный Боклерк. Поскольку время уже перевалило хорошо за полдень, но до обеда все же было очень далеко, секретарь поставил на небольшой столик поднос с горячим вином, маленькими марципановыми печеньями и вареными в меду орехами. А сам принялся составлять послание в ближайшие обители ордена.
        Когда его преосвященство зашел в комнату, Боклерк оторвался было от письма, но тот лишь махнул рукой и, подойдя к столику с яствами, отправил пару орехов в рот.
        - Дела складываются наилучшим образом. Эрманарих прибыл как нельзя вовремя, - секретарь выжидательно посмотрел на епископа. - Составь послание для голубиной почты только для настоятеля Дьедоне, чтоб едва гонец прибудет в обитель, братья могли выступить.
        - Уже заканчиваю, - ответил Боклерк.
        - Замечательно. Теперь дознание пойдет семимильными шагами. Суффраган будет рыть как собака, пока не выловит всех причастных к богомерзкому блуду. Он камня на камне не оставит от домов терпимости. Вытрясет все до грошика из верхушки легиторума.
        - Ваше преосвященство, а вы не опасаетесь, что преданный делу епископ-суффраган отыщет недопустимые для огласки сведения? - осторожно поинтересовался секретарь. - Не выйдет ли нам его чрезмерное усердие боком?
        Констанс усмехнулся, наливая из кувшина в стеклянный бокал красного вина, а потом подхватил марципановое печеньице и с удовольствием захрустел им.
        - Эрманарих не идиот, - прожевав начал он. - Даже если он откопает свидетелей, которые видели меня беседующего с одной известной нам личностью, то все равно не придаст эти сведения огласке. Это пустяк по сравнению с тем, что творилось в городе. Свидетельство третьих лиц ничто против моего слова как первого достойного доверия, приведшего город под крыло ордена, - епископ подошел к окну и взглянул на небо: низкие свинцовые облака вновь обещали снег. - К тому же он прекрасно понимает, что я могу мановением пальца вознести его на должность Убертина, как и навсегда испортить ему карьеру. Оглаской он ничего не добьется, лишь безмерно навредит себе. Поэтому суффраган будет молчать, стараясь тем самым заполучить мое расположение. У нас с ним выйдет выгодная взаимопомощь - он найдет нужные кончики, взявшись за которые продолжу разматывать клубок, а я в свою очередь, протолкну его немного вверх по должностной лестнице. Поспособствовав, я сделаю для него гораздо больше, нежели чем он для меня. Эрманарих будет обязан, а мне нужны должники на всех ступенях иерархической лестнице нашего ордена.
        - Вы как всегда твердо знаете, каким образом достичь желаемого, - Боклерк сделал комплемент епископу, но тот лишь позволил себе печальную улыбку.
        - Увы, я лишь твердо знаю - чего хочу, а вот способ свершения половины дел мне пока неясен.
        
        Впереди шел конвоир с большим тесаком и связкой ключей на поясе, держа над головой нещадно коптящий факел, позади него чуть ли не чеканя шаг, двигались двое боевых братьев. Коридор, ведущий в дальнюю камеру, был широким, так что мужчины могли идти рядом.
        Следом за тюремным конвоем шел его преосвященство, рядом с ним отставая всего лишь на пару шагов, следовал его секретарь. Боклерк нервно озирался по сторонам, оглядывал массивные двери с большими висячими замками, мимо которых они проходили, при этом брезгливо придерживал полы сутаны, чтобы, ни дай Бог, не задеть сырые каменные стены, местами покрытые склизким сизым мхом. Иногда под ногами хлюпало, а пару раз с писком проскакивали бурые крысы с голыми розовыми хвостами. А вот епископ был невозмутим, словно он каждый день ходил по тюремным коридорам для беседы с заключенными.
        Тюрьма была довольно маленькой для такого крупного города как Звенич, всего на тридцать камер. И если раньше его преосвященство оправдал бы это строгостью местных законов, то после того как узнал о положении дел в городе, ничем иным как их чрезмерной мягкостью, а так же вероятнее всего - повышенным мздоимством судей и заседателей, объяснить не мог. Располагалась она, как и большинство тюрем при судебных домах в подвальной части здания из-за экономии места: раздутому чиновничьему аппарату необходимо было выделить помещения, где бы они смогли протирать лавки.
        Епископ всегда считал непозволительной роскошью давать городам вольность. Из-за сокращенного присутствия церковников, а так же из-за весьма малого штата служащих легиторума в них не удавалось соблюсти должный порядок. Звенич как раз стал тому наглядным примером.
        В обычных же городах, где наличествовал магистрат, а так же полный аппарат супериорства все оказывалось в полном порядке - судебные и исполнительные ветви власти курировали священнослужители. Они-то как раз не занимались затягиванием дел, переваливанием ответственности на чужие плечи, не брали подарки или иные подношения от родственников подсудимых. Они были честны и беспристрастны. Однако если и находились поддавшиеся искусу, то для таких существовала своя управа - специальная ветвь Ордена Ответственных, которая занималась проверками судейских, управляющих и исполнительных частей церковников. В ней имели честь состоять самые преданные церковным догматам. По счастливой случайности один из друзей детства его преосвященства был епископом Ордена Ответственных, вот к нему-то по старой дружбе и планировал обратиться Констанс, но чуть позже. А пока он собирался раскрыть тайну появления финансов епископа Сисвария. Этому немало мог поспособствовать допрос старшего викария Адельма.
        Конвоир довел его преосвященство до нужной двери. Перебрав на связке несколько ключей, он наконец-то отыскал нужный и отпер могучий замок. Братья первыми шагнули вовнутрь, и только после них осторожно ступил епископ.
        Камера оказалась небольшой, всего пять на шесть шагов, под самым потолком находилось крохотное оконце, забранное настолько толстыми прутьями решетки, словно без нее заключенный смог бы сбежать, предварительно уменьшившись до размеров кошки. В ней ничего не было - ни лавки, ни жесткого топчана, только пыточный инструмент называемый 'молитвенным стулом ' стоял у стены, напоминая о возможных последствиях, если вдруг допрашиваемый откажется отвечать. В дальнем углу, нервно перебирая четки, стоял мужчина: все еще грузный, но уже осунувшийся от недолгого заключения, босой и во власянице. В нем с трудом можно было узнать прежнего холеного и лоснящегося старшего викария Адельма.
        Когда дверь открылась, он вздрогнул, нервно оглянулся на вошедших, а потом вновь принял отрешенный вид. Однако его щека нервно подрагивала, выдавая чрезмерное напряжение.
        Констанс, намеренно затягивая паузу, неспешно оглядел камеру, затем, подойдя к креслу, утыканному шипами длиной в палец, потрогал один из них, словно проверяя остроту, и отдернул руку, будто уколовшись.
        Пока епископ осматривал помещение, сопровождающие его братья находились на пути меж ним и старшим викарием Адельмом, на случай если тот рискнет броситься на его преосвященство.
        Тут дверь в камеру вновь распахнулась и конвоир, который привел сюда, принес небольшое раскладное креслице и почтительно поставил перед Констансом. Епископ сразу же им воспользовался. Затем точно так же было внесено второе креслице, предназначенное для секретаря. Боклерк опустился в него, поудобнее пристроил на коленях большую папку, которую до этого держал подмышкой. Потом он достал из кошеля грифельную палочку для рисования и, достав лист, приготовился стенографировать.
        Епископ прочистил горло, отчего викарий нервно вздрогнул, и начал:
        - В день двадцать седьмой, последнего месяца, зимы года пятьсот пятого от образования Союза по судебному уложению и епископальному канону церковного управления вы - старший викарий - легат города Звенич обвиняетесь в оскорблении Божьего величия, вреде Единой Вере и государству путем ненадлежащего исполнения своих обязанностей. Согласно тому же уложению и епископальному канону к вам будет применено сокращенное судопроизводство религиозного процесса, без излишних формальностей...
        - Вы не посмеете! - взвизгнул Адельм, мгновенно сбросив с себя напускное спокойствие; руки его тряслись. Он как легат города прекрасно знал, что представляет собой религиозный процесс. - Судья не выносил своего вердикта!
        Но его преосвященство, как бы не замечая выкриков старшего викария, продолжал:
        - На все время судебного дела на вас накладывается суспензия с отстранением от должностных обязанностей. Пока судья от Ордена Ответственных не прибыл к месту проведения процесса, я как старший из присутствующих священнослужителей по Церковному Праву, дабы не затягивать время разбирательства, проведу с вами беседу, содержание которой обязуюсь передать прибывшему судебному исполнителю. Свидетелями при этом будут братья-сопровождающие Дитварт и Жерар, в качестве писца брат Боклерк и в роле судебного обвинителя - первый достойный доверия Ордена Святого Варфоломея Карающего епископ Констанс.
        - Это безмерная наглость! Меня, легата города, обличенного полномочной властью...
        - Во имя Веры и Господа нашего обязываю говорить истинную правду, аки перед судом Божьим, поскольку сам Всевышний возложил заботу о Церкви на плечи Папы и сделал неограниченным владыкою Ее, так и я старший священнослужитель выполняю Его волю и привожу к присяге раба Божьего Адельма. После этих слов вышеназванный обязуется отвечать правдиво, поскольку речи его будут занесены в протокол беседы и станут считаться фактами, учитываемыми при вынесении судебного решения.
        - Вы мерзавец, воспользовавшийся беспомощным положением моего ордена! - несмотря на напускную браваду, и попыткой за громкими выкриками скрыть страх, голос викария начал подрагивать; Констанс вел делопроизводство с уверенностью опытного законника.
        - Для обвинения и подтверждения вашей вины достаточно одного из троякого доказательства. Первое - очевидность поступка, второе - закономерные доказательства свидетелей, третье - личное признание вины. После этого вашу судьбу будет решать Церковный Суд, или если до момента вынесения решения будет применена деградация, вы будете преданы светской власти для вынесения ею решения.
        - Вам просто так не сойдет с рук, - уже гораздо тише добавил Адельм; к концу речи епископа его напор стих окончательно.
        - При приведении к присяге и объяснении каким образом будет рассматриваться его дело, обвиняемый троекратно угрожал исполняющему обязанность судебного обвинителя, - не меняя интонации, так же бесстрастно произнес Констанс. - Прошу занести это в протокол и пометить, что если далее обвиняемый продолжит поносить ведущего с ним беседу, а так же присутствующих при оной с ним лиц, принять это как одно из доказательств его виновности.
        Викарий побледнел, силясь сровняться цветом лица с власяницей, а серостью закушенных губ - с каменными стенами. Теперь он окончательно поверил, что его преосвященство не шутит, и мгновенно задавил в себе новый вопль протеста, опасаясь навредить себе еще сильнее.
        Констанс же, чуть приподняв бровь, подождал - не скажет ли что обескураженный словами викарий и, спрятав довольную улыбку за коротким покашливанием, возобновил речь:
        - Поскольку была возможность подозревать, что обвиняемый мог скрыться бегством, его заключили в темницу. А в доме был произведен тщательнейший обыск, в результате которого были обнаружены два тайника с кошелями, в которых лежало по четыреста и триста пятьдесят монет золотом соответственно, и еще один со шкатулкой с самоцветными каменьями, оцененными стоимостью на восемьсот монет золотом и тридцатью серебром. Признаете ли вы обвиняемый эти ценности своими, если нет, то каким образом они могли попасть к вам?
        Чтобы как-то справиться с потрясением, в которое повергли слова епископа, Адельм принялся глубоко дышать. До сего момента он считал, что все его тайники обнаружить очень сложно, но даже если их и найдут, то его непосредственный начальник епископ-суффраган которому он подчинялся, с помощью тех же денег поможет выкрутиться из любой неприятности. На деле это оказалось совершенно не так.
        Путаясь в словах, викарий довольно нервно начал оправдываться:
        - Эти средства были получены мной от благочестивых прихожан... И я... Я собирался передать их в ведение своего диоцеза, когда в город прибыл бы епископ-суффраган, которому я подотчетен.
        - По показанию вашего помощника эти средства находятся у вас довольно давно...
        - Я не решался передать их с простым нарочным, опасаясь нападения по дороге, - тут же перебил Констанса викарий, пытаясь отвертеться. - Лишь когда смог бы прибыть его преосвященство епископ-суффраган Цилезарий с достаточной охраной я передал бы средства прихожан без опасения.
        Епископ подождал, пока секретарь запишет ответ, а потом с совершенно бесстрастным видом озвучил очередной факт:
        - По свидетельству вашего помощника и секретаря брата Каэрдина вышеперечисленные суммы находились у вас на момент визита епископа-суффрагана Цилезария в прошлом году, и остались после его отъезда.
        - Это навет и клевета, - еще более неудачно попытался отпереться от денег Адельм.
        - Брат Каэрдин в основном проходит по делу свидетелем, - вставил свое слово Боклерк, отрываясь от записей. - Ему нет смысла произносить заведомую ложь.
        Викарий побледнел еще больше, ходя дальше, казалось, было уже некуда. Губы его затряслись, он попытался что-то сказать в свою защиту, но видимо ничего путного ему на ум не приходило. Он начал нервно коситься на 'молитвенный стул', при этом неловко переминаясь с ноги на ногу, словно его уже собрались усаживать на длинные шипы.
        Епископ же, как будто не замечая опасливых взглядов Адельма, продиктовал старательно строчащему вслед за ним Боклерку:
        - Находясь под присягой, обвиняемый отрицает правдивые показания лиц находящихся у него в услужении и своих помощников. Так и запиши. Так же следует указать в протоколе, что наличие в доме у обвиняемого не обоснованных им больших сумм денег, говорит о нарушении им обета о нестяжательстве, а так же нарушении девятой Божьей заповеди о ложном свидетельстве на ближнего.
        Викарий охнул, схватился за сердце, но, понимая, что никто не поможет, не позволит передохнуть и прийти в себя, кое-как удержался на ногах.
        Констанс продолжил допрос:
        - Признается ли вами попущение и отклонение от канонов Веры, которое выразилось в существовании во вверенном вам городе богомерзких заведений именуемыми блудными домами?
        Откашлявшись Адельм начал отвечать, а то с его преосвященства сталось бы записать, что он упирается в своих показаниях.
        - Звенич является городом с вольностями, что накладывало ограничения на мои полномочия, - теперь он старался подбирать слова так, чтобы епископу и суду не за что было зацепиться. - Я всеми силами пытался оградить паству от тлетворного влияния блуда, но вольности, дарованные прежним правителем Винета Гюставом II, не позволяли мне в полной мере искоренить сбивающие с пути истинного непристойные заведения.
        - И именно поэтому вы принимали крупные суммы от содержателей некоторых? - с долей ехидства уточнил Констанс. - Согласно показаниям ваших слуг и помощника - брата Каэрдина, вы неоднократно принимали у себя в доме некого Обена Криворукого и Ёзефа Злоканту, которые в присутствии вашего секретаря передавали вам деньги. Вы это отрицаете?
        - О Святой Господь и Дилурий Заступник! - вскричал Адельм, резко падая на колени перед епископом, заставляя тем самым братьев-сопровождающих напрячься, и едва не бросится на защиту его преосвященства. - Я ничего не знал! Я считал, что они добропорядочные горожане. Ёзеф Злоканта является почетным гражданином города.
        - Звание которого вы ему и дали за немалую мзду, - едко прокомментировал Констанс отчаянную попытку викария вырваться из расставленных сетей. - Суду будет очень интересно узнать: сколько еще почетных титулов и званий вы роздали нечестивым людям за плату.
        Адельм от отчаяния ссутулился и обхватил руками голову, усевшись прямо на грязный пол.
        Допрос продолжался довольно долго, Констанс хорошо подготовился, и у него было много вопросов. Единственное, что вызывало беспокойство, он толком не приблизился к разгадке: откуда же епископ Сисварий берет деньги. Он чувствовал, что дела викария и пресловутого епископа, так или иначе, взаимосвязаны. В показаниях Адельм пару раз оговорился, назвав себя во множественном числе, но дальше этого дело не шло. Стоило Констансу начать уточнять, как тот уводил разговор в сторону, выдавая за признание ничего не значащие сведения. Ни уговоры, ни словесное давление не оказывали нужного действия на викария. Епископ же без постановления суда не мог применить к нему допрос под пытками, поскольку это стало бы грубым нарушением судопроизводства. Он и так уже пренебрег некоторыми правилами, стремясь как можно скорее узнать интересующую его информацию; при разбирательстве этого дела в верхах ему могли попенять.
        В том, что сведения об этом происшествии дойдут до Святого Престола, он не сомневался: два ордена не поделили город - событие довольно редкое, и потому рассматриваемое скрупулезно со всем тщанием. Вот и выходило, что без знаний, какие точно вопросы следует задавать, Констанс не мог получить нужные ответы. Бывший легат - поскольку обличающие его факты тянули даже не на снятие с должности, а лишение сана и полноценное сожжение на костре, как вора церковного имущества - не сообщал то, что на самом деле требовалось его преосвященству. Епископ же спрашивать напрямую не желал, поскольку собирался передавать в полном объеме протокол беседы судебному исполнителю. Попади безыскусные вопросы к человеку особо заинтересованному в его делах, и сразу станет ясно: чего именно добивался Констанс. Чтобы не быть уличенным личной в заинтересованности в этом деле, а так же не оставить каких бы то ни было следов в протоколах, он даже на допрос в качестве свидетелей на всякий случай взял тех братьев из сопровождения, что не участвовали в ночном посещении блудного дома или ратуши.
        Адельм, уверовав в свою безнаказанность, брал взятки от содержателей борделей, наглым образом разворовывал выделяемые для городских храмов средства... Такое конечно же не прощалось. Если б дело состояло в утаивании денег от своего непосредственного начальства, то полноценное наказание заменили бы покаянием и ссылкой в дальний монастырь, а так... Так его ничего хорошего не ждало, и викарий это прекрасно знал. Он уже прямо отвечал на поставленные вопросы, но дополнительно на себя не наговаривал. А Констансу как-то надо было добраться до нужных сведений.
        - Каким образом вы еще попустительствовали исполнению своих обязанностей в городе? - попытался иначе задать вопрос епископ и, пытаясь в слепую нащупать нужное, уточнил: - Почему общецерковная казна не досчитывалась положенных денежных сумм от Звенича?
        Боклерк кинул внимательный взгляд на допрашиваемого. Казалось, тот что-то знает, но не желает рассказывать. А его преосвященство чуть ли не с отеческой теплотой в голосе продолжал увещевать, пытаясь подвигнуть Адельма к требуемому полноценному признанию.
        - Ну же, не запирайтесь. Чем полнее будут ваши ответы сейчас, тем легче вам будет на последующих допросах. Судье не надо будет выносить вам вердикт на допрос под пытками. Полными и подробными ответами вы спасаете себя от излишних страданий.
        Но викарий молчал, уже отчаявшись и полностью уверовав в неминуемую кончину на плахе или на костре. И не желал усугублять свое без того бедственное положение.
        - Если вы добровольно признаетесь каким именно образом Церковь не получала денег и кто в этом еще виновен, я обещаю вам изъять из хода дела сведения о мздоимстве от нечестивцев и нецелесообразном расходе средств, - сделал неожиданное предложение Констанс, и тут же пространно намекнул: - Поверьте, мне известно все. Только ваше упорство отделяет вас от облегчения участи и приближает к полноценному допросу. Не стоит брать на себя вину других, которые в гораздо большей степени причастны к неполным выплатам средств.
        Повисла пауза. Епископ молчал, ожидая признаний, а викарий напряженно размышлял, как ему поступить. По лицу Адельма было отчетливо видно - его терзают сомнения, он разрывается между желанием рассказать, сбросить груз знаний и боязнью навредить себе еще больше. Наконец, после четверти часа размышлений, когда Констанс уже собрался было объявить, что следующий допрос он назначает на завтра, Адельм решился.
        - Ваше преосвященство, меня ввели в заблуждение, воспользовались моей верой в доброту людских сердец. Из-за этого я страдаю! Готов поведать вам обо всех, даже мало-мальски значимых случаях, что произошли, пока я был легатом во вверенном мне городе. Лишь невысокий пост не позволил мне в должной мере осуществить церковные заветы, и в этом я грешен. Зачастую я исполнял распоряжения вышестоящих надо мной, не имея ни малейшей свободы воли. Я...
        - Переходите к сути, - мягко, но непреклонно остановил его словоизлияния Констанс.
        - Хорошо, хорошо, - тут же закивал викарий. - Некоторые лица из пресвитерия воспользовавшись своим положением просто заставили скрыть меня, что в горах в трех днях пути на северо-восток восемнадцать лет назад были обнаружены среброносные копи... Если бы я об этом рассказал, меня ждало бы жестокое наказание, поймите...
        - Вам уже нечего опасаться этого наказания, - снисходительно заметил епископ. - Если об их деяниях станет известно Святому Престолу, то им уже будет не до вас и ваших признаний, - и попросил: - Рассказывайте дальше.
        - Там привозные заключенные и раскаявшиеся еретики , которые оказались под сильнейшим подозрением добывали руду, извлекали из нее серебро. Там же при очистке его свинцом и добавлением самородного золота, что намывали в горных речках - получали электрум .
        На несколько секунд в камере воцарилась оглушающая тишина, даже дыхания находящихся в ней людей не было слышно - известия оказались просто шокирующими.
        - Вы можете указать имена этих лиц? - первым как всегда взял себя в руки его преосвященство.
        - Но... - нерешительно начал было викарий, однако Констанс нетерпеливым жестом прервал его:
        - После сообщенных вами сведений вы, возможно, будете переведены из положения подозреваемого в положение денунциата .
        В глазах Адельма вспыхнула затаенная надежда, казалось, он увидел свой шанс на спасение. Еще некоторое время бывший легат провел в терзаниях называть имена или нет, но потом собравшись с силами, на одном дыхании произнес:
        - Епископ-суффраган Цилезарий, которому я непосредственно подотчетен и епархиальный епископ Сисварий.
        Его преосвященство постарался ничем не выдать своего торжества, разве что сильно стиснул правую руку в кулак, так что костяшки побелели.
        - В каких объемах ведется добыча, на какие суммы вывозят металл с рудников вышеназванные вами лица? - Констанс постарался построить вопрос так, как бы задал его рядовой судья, чтобы не вызвать свою излишнюю заинтересованность.
        - До пятнадцати стоунов чистым серебром и десяти электрумом, - теперь вся правда посыпалась из викария, как плоды из рога изобилия. - Если серебро вывозили в слитках по одному стоуну, то электрум старались лить малыми брусочками. Там же в горах находится небольшая плавильня где металл обрабатывали... А после того как в позапрошлом году шахту завалило, в этом на ее расчистку уже были направлены около полусотни раскаявшихся. У епископа договор с одним из приоров тюремной цитадели, что находится близ Соленых озер, где заключенные добывают соль. Тот раз в год направляет новую партию к нам в город. Все обвиненные в Звениче и его окрестностях пусть даже в мелком воровстве, так же направляются на рудники... Нынче одну из штолен пытаются расчистить, чтобы возобновить добычу. Но тогда горы тряслись так сильно, и все завалило так крепко... С начала лета и до сих пор не удалось добраться даже до малой жилы...
        Боклерк едва успевал записывать, оставляя на листах одни ему понятные закорючки. Епископ же не прерывал разговорившегося викария. Уж если обвиняемый начал каяться пусть и не в своих преступлениях, ему следовало дать выговориться, как того требовали правила судебного уложения.
        Еще около получаса Адельм рассказывал о рудниках, о сговоре между выскопоставленными священнослужителями, о том насколько большие суммы проходили мимо церковной казны.
        Констанс внимательно слушал признания, а на краю его сознания вертелась восторженная мысль, какой лакомый кусочек он может преподнести Святому Престолу. Насколько сильно он укрепит свои позиции подле него. Насколько удачно утерет нос командору Сиксту, ведь тот теперь даже чихнуть не посмеет в его сторону. Во всяком случае, год-другой точно.
        Но вот словоизлияния викария закончились, и тот с мольбой во взгляде уставился на его преосвященство.
        - Очень хорошо сын мой, - кивнул епископ, и обратился к одному из братьев-сопровождающих: - Скажите тюремщику, что я приказал перевести обвиняемого в уединенную келью на втором этаже судебного дома и повелел кормить два раза в день, вместо одного.
        Сопровождающий кивнул и поспешно вышел. А викарий, все так же сидя на холодном полу камеры, светился от счастья.
        Другой брат помог его преосвященству подняться, распахнул перед ним дверь, пропустил проследовавшего за ним Боклерка, а сам остался.
        
        - Вы в самом деле изымите информацию о мздоимстве как и обещали? - поинтересовался секретарь, когда они неспешно направились к выходу из тюремных подвалов.
        - Боклерк ты ли это? - в неверии изогнул бровь епископ, и пристально взглянул на брата; даже при свете факелов стало видно, как тот мгновенно побледнел. - Ты начинаешь меня неприятно удивлять... Тебе прекрасно известно, что в том же судебном уложении рекомендуется идти на обман обвиняемого, дабы подвигнуть его на более полное признание. Всегда следует обещать ему больше, чем он ожидает, если признается. Чтобы он еще подробнее рассказал о своем преступлении, и наказание ему можно было вынести соответственно степени вины, не допустив попустительства в правосудии.
        - Совершенно верно ваше преосвященство, - как можно подобострастней поспешил заверить Боклерк. - Я лишь уточнял ваши намерения относительно обвиняемого, - взгляд епископа тут же смягчился и брат отважился спросить дальше: - А вы будете предлагать перевести его из обвиняемого в денуциаты?
        - Вот это уже не в моей компетенции, - отрицательно махнул рукой Констанс; они наконец-то дошли до решетки перегораживающей выход на лестницу из подвала. Тюремщик, что стоял за ней отпер замок и распахнул двери. Едва оказавшись на улице, его преосвященство продолжил: - Раз дело затрагивает не только мелкого викария, но и двух епископов, такое дело следует рассматривать непосредственно в ведении Святого Престола.
        К судебному дому подали каррусу, один из братьев, что сопровождали ее верхами, спешился и опустил борт. Его преосвященство первым забрался вовнутрь, верный Боклерк лишь распорядился: 'В резиденцию', - и нырнул следом.
        Констанс удобно расположился на мягких подушках, тут же закутался в меховые одеяла - из-за оттепели его вновь начал мучить ревматизм, а долгий допрос в холодной камере только усугубил его. Повозка неспешно тронулась.
        Секретарь все размышлял, после признания викария дело Сисвария приняло совершенно неожиданный оборот. Казалось, после таких сведений с пресловутым епископом будет покончено в два счета. Какими суммами он ворочал! Уму непостижимо!
        - Ваше преосвященство, - мечтательно начал секретарь. - Я все диву даюсь, каким образом такие деньги стали доступны всего нескольким людям?! Как они сумели утаить их на протяжении столь длительно времени?!
        - Это уже будет делом дознавателей, - отмахнулся епископ.
        - А если попробовать разобраться в этом сговоре самостоятельно? Возможно...
        - Лишь в ведении Святого Престола возможно до конца размотать весь этот клубок, не упустив ни единой ниточки, - с брюзжанием возразил Констанс. - Я в любом случае отправлю эти сведения наверх, и попутно отпишу Благочестивой. Ей небесполезно будет знать о таких вещах. Вдобавок этими средствами помимо церковной казны теперь вряд ли кто сможет воспользоваться. Сисварий больше не получит отсюда ни грошика, а Саския сможет ухватить его за мягкое место, предъявив Святому Престолу гораздо большие деньги с одновременным изобличением лиц утаивающих их... Думаю это дело будет контролировать сама Благочестивая... - и замолчал.
        - А вы бы сами не желали... - в голосе секретаря проскользнули медовые нотки, наверно ему грезились слитки серебра.
        - Ты в своем уме?! - раздраженно вскричал епископ. - К этому разбирательству будет повышенное внимание. Я должен быть предельно чист и непорочен как невеста перед свадьбой, чтобы даже и тени подозрения не пало!
        - Безусловно, - тут же серьезно кивнул Боклерк, от его мечтательности не осталось и следа.
        - Я, конечно же, всегда заинтересован в притоке новых капиталов, но только не в этом случае, - продолжил его преосвященство уже более спокойно. - С деньгами, предназначающимися Церкви шутить опасно. Я бы даже сказал смертельно опасно. Надеюсь при дальнейшем разбирательстве, мне удастся наверстать упущенное.
        
        Вечером того же дня, едва Констанс приступил к ужину, с докладом пожаловал епископ-суффраган Эрманарих. За столом находились только трое: сам епископ, его секретарь и хозяин дома. Супруга виконта после произошедших событий в городе сказывалась больной и не выходила к трапезе, предпочитая трапезничать в своих покоях.
        За прошедшую неделю, что Эрманарих провел в Звениче, он осунулся, щеки его запали, под глазами залегли темные круги, однако его взор горел боевым задором и готовностью немедленно выполнить любое поручение.
        - Слава Господу нашему, - склонил голову молодой епископ, приветствуя его преосвященство.
        - Вовеки веков, - милостиво кивнул Констанс и предложил - Отужинаете?
        - Не отказался бы, - согласился тот.
        Его преосвященство не успел даже рукой шевельнуть, как виконт подхватился со своего места и, поспешно бросив: 'Распоряжусь, чтобы подали', - торопливо покинул столовую.
        - И этот нашел повод, - тихо фыркнул Боклерк, накладывая себе мелкорубленое мясо ягненка в белом соусе. - Вот увидите, он не вернется.
        Дворецкий, что стоял навытяжку возле двери, после подобного замечания вовсе превратился в соляной столп, и сделал вид, что оглох. А Эрманарих с явным облегчением, опустился на освободившийся стул и сделал знак окаменевшему слуге:
        - Унеси и поставь чистое.
        Тотчас на стол были поданы чистые серебряные тарелки взамен использованных. А затем последний, не принадлежащий к церковникам, человек спешно покинул столовую.
        Молодой епископ принялся торопливо поглощать ужин, словно бы напрочь забыл о приличиях, и лишь когда добрался до третьего блюда смог спокойнее вздохнуть и, даже чуть смутившись, извиниться.
        - Прошу прощения. Со вчерашнего дня совершенно не было времени нормально поесть.
        - Ничего, ничего, - мягко заверил его Констанс. - На вас возложена слишком большая ответственность. Я осознаю всю степень вашей занятости.
        Эрманарих с благодарностью, а так же некоторым затаенным восхищением посмотрел на его преосвященство.
        - Это мой долг перед орденом и Господом нашим. Благополучие Матери-Церкви превыше всего на свете. Первым делом я обязан обеспечить спокойствие во вверенном мне городе.
        - И как ваши успехи? - поинтересовался Констанс; он прекрасно понял, что Эрманарих явился сюда не просто поужинать, а доложить о происходящем.
        - После того как в среду в город прибыли боевые братья, уже на следующий день по моему приказу был проведен смотр городской гвардии. После него монастырские бойцы оттеснили солдат, вооруженных лишь короткими клинками с площади, и заперли в казармах, - тут же начал рапортовать епископ-суффраган. - При этом мы потеряли всего двух братьев, тогда как гвардейцы насчитывают убитыми около полутора десятков. Теперь все ключевые позиции на городских воротах под нашим контролем. Постоянные патрули на улицах обеспечивают полное спокойствие в Звениче. На данный момент арестовано большинство управляющих священнослужителей городского легиторума. Под стражу взяты глава города и его помощники. Правда некоторые успели пуститься в бега, но уже троих из них нам удалось догнать и водворить в камеры. Доступ в ратушу и скрипторий осуществляется только по моему письменному разрешению. Я взял на себя смелость выписать из головного монастыря библиотекарей и писцов, чтобы те помогли вашим братьям разобраться с документами. Бумаги и рукописи находятся в ужасающем состоянии. Уже к завтрашнему дню ожидаю прибытия еще трех
сотен братьев из двух монастырей нашего диоцеза. И только после этого я начну планомерную зачистку веселого квартала.
        Его преосвященство лишь одобрительно кивал, слушая какие действия предпринял молодой епископ.
        - Вы все замечательно делаете, - похвалил его Констанс, едва тот закончил. - Однако я вынужден буду дать вам еще одно распоряжение. Пока в город не прибудет инквизиторы из Ордена Слушающих и дознаватели из Ордена Ответственных, никого не пускать в камеры к градоправителю, его помощникам и всей верхушке легиторума. Особенно к старшему викарию Адельму. Довести до сведения всех тюремщиков: если кто заговорит с ним, тот час схватить нарушившего указание и посадить в отдельную камеру, вплоть до предписания судьи.
        От изумления лицо Эрманариха слегка вытянулось, он весьма удивился подобному, но все же твердо пообещал выполнить.
        - Не премину сделать все точь-в-точь, как вы велите.
        - И замечательно, - довольно улыбнулся Констанс и, расщедрившись, пообещал: - Думаю, что после приведения города под крыло нашего ордена, а так же открытия здесь магистрата, вас обязательно назначат на место епископа Убертина, да будет Господь милостив к нему. Я похлопочу об этом.
        И вот уже будущий глава диоцеза с безграничной преданностью посмотрел на его преосвященство.
        
        Глава 8.
        Предновогодние хлопоты заняли всех домочадцев дома виконта Ранзе. Двери уже были украшены еловыми и сохраненными нарезанными с осени можжевеловыми ветками, по комнатам летал аппетитный аромат копченых колбас и запекаемой буженины, вкусно смешиваясь с запахами черного перца и кориандра. Соблазнительно пахло медом, корицей и ванилью. Дворецкий с усталым видом распекал слугу, который в темноте подвалов перепутал огромные бутыли и вынул вместо шамбертена, самое простое столовое вино, которое следовало бы пустить на приготовление блюд, а не подавать в праздники. Доселе смирно ведущие себя отпрыски виконта, принялись веселиться вовсю. Девочки слово забыв о правилах этикета, визжа, носились за своим младшим братом и мешали прислуги наводить последний лоск перед празднеством.
        Во всем этом гаме и суете епископу было необычайно сложно работать. Ему привыкшему к степенному спокойствию монастырских обителей, и ровному, издавна заведенному распорядку дня, было тяжко сосредотачиваться над бумагами, кои подал ему верный секретарь из архивов скриптория.
        - Сил моих больше нет! - выдохнул Констанс, отрываясь от очередной ведомости, когда новый вопль юнцов, преодолев длинные коридоры и плотно закрытые двери, достиг комнаты, которую его преосвященство сделал кабинетом. - Едва основные дела будут окончены, мы немедленно выезжаем в Славну.
        Боклерк, как всегда, незримой тенью находящийся рядом с епископом, оторвался от сверяемых хроник ордена дилуритов и записей верного отца Ремигия.
        - Я думал мы встретим Новый Год в Звениче, - удивился он, но тут же добавил: - За оставшиеся три дня я собирался подробно изучить еще некоторые записи из архивов, - и тут детский визг и последовавший за ним заливистый хохот, вынудили его изменить фразу. - Но, в общем и целом, дела завершены. Правда я бы порекомендовал брату Карфаксу еще неделю другую сосредоточиться на поисках необходимых улик по процессам викария Адельма и прочих арестованных личностей.
        - Порекомендуй, - согласился Констанс. - А вот Убино и Дизидерия я бы предпочел забрать с собой. И хотя они больше бойцы плаща и кинжала, нежели чем искатели информации, все равно такие люди могут пригодиться мне в Славне. Сейчас столица Винета не менее опасное место для несведущего человека, чем Святой Город. А мне хотелось бы иметь тайных исполнителей про запас. Лучше уж я встречу праздник в каррусе или холодных стенах дорожного госпиталя, нежели еще один день проведу здесь.
        - А праздничное богослужение? - на всякий случай уточнил Боклерк, захлопывая фолиант с хрониками и поднимаясь из-за стола. Он уже мысленно прикидывал, что же следует захватить с собой в дорогу.
        - Эрманарих здесь на что?! - коротко отрезал епископ, и разражено добавил: - Чего ты вскочил?! После собираться начнешь, а сейчас будешь писать письмо Благочестивой. Придется одного из братьев сопровождения отправить гонцом к этой бестии, чтобы ей лично в руки передать послание. До весны осталось всего ничего, значит, и до начала войны столько же. Мы уже почти месяц торчим в этой вшивой провинции, и смогли разобраться только с одним фигурантом наших дел. За второго же даже не брались. Нужно хотя бы об одном успехе доложить. Пусть потешится мыслью, как я ей верен.
        Секретарь безропотно кивнул, усаживаясь обратно. С показным смирением он достал из папки чистый лист бумаги, выбрал новое перо, проверяя его остроту, открыл чернильницу и приготовился к записи.
        
        Узнав, что его преосвященство спешным образом покидает Звенич, епископ-суффраган Эрманарих, назначенный временным управляющим в городе, спешно прибыл в резиденцию. Боклерк укладывал в дорожные сундуки бумаги, необходимые записи, собирал епископские вещи. Констанс же, поспешно просматривал оставшиеся документы, прикидывая, следует ли их брать с собой. Входя в кабинет Эрманарих с порога начал:
        - Ваше преосвященство, прошу вас, останьтесь в городе хотя бы на время празднеств. Служба в праздничные дни, под вашим началом станет апофеозом торжества справедливости Божьих законов, над земными пороками.
        Епископ Констанс поднял глаза на вошедшего.
        - Я ценю ваше высокое мнение о значимости моих поступков, но дела требуют моего немедленного присутствия в столице этого государства, - голос его преосвященства был сух и холоден.
        Поняв, что настаивать больше не стоит, молодой епископ тут же предложил:
        - Тогда возьмите с собой дополнительно братьев, для усиления вашей охраны. Дороги нынче не спокойны, в Винете в связи со сменой политического курса отношение к священнослужителям не самое доброе.
        Констанс подумав пару секунд, одобрительно кивнул, соглашаясь, и вновь занялся просмотром бумаг. Однако Эрманарих, видя, что его присутствие здесь не своевременно, все же не уходил. Тогда епископ, не отрываясь от своего занятия, бросил:
        - Как только я получу документ о лишении Звенича вольностей, я сообщу вам. И если пойдет все успешно, уже на ближайшем конвенте будет определен глава диоцеза провинции Крисовы. В произошедшем здесь вы сыграли значительную, пожалуй, я бы сказал весьма важную роль. Это будет учтено.
        Епископ-суффраган не смея больше настаивать, удалился, а Констанс вместе с увеличенной охраной за два дня до наступления Нового года покинул город. И теперь наконец-то после шести дней пути по заснеженной дороге въезжал в столицу.
        
        Гюстав II пришел к власти сорок два года назад, когда страна полыхала междоусобным мятежом, разожженным им же самим. Его родной брат, слабовольный король, восседавший тогда на троне, погряз в сибаритстве и распутстве и отпустил вожжи управления. Предаваясь утехам плоти и живота, он пустил страну практически под откос. Бездумно подписывая указы, подсунутые его жадными, но льстивыми министрами и не менее алчными священнослужителями, монарх дробил единое государство на провинции, щедрой рукой раздавая ее подхалимам обоего порядка.
        Уже через год такого правления Винет начал 'сверкать' свободолюбивыми графствами, баронствами и даже наделами вольных ярлов, что пестрой толпой хлынули с северо-востока. Пограничное государство Бувин, не находившееся под протекторатом Церковного Союза, щедро делилось с безвольным соседом авантюристами всех мастей.
        Разворошив угли мятежа тлеющего по северо-восточным границам, Гюстав оттянул на себя королевские войска, а после с группой заговорщиков ворвался в практически неохраняемую столицу и сверг брата с трона. Занимавший в ту пору Святой Престол Папа Малахий VIII, собрался было выдвинуть четыре объединенные капитулии из ближайших боевых монастырей Ордена Святого Варфоломея Карающего, усилив их братьями сподвижниками, чтобы свергнуть узурпатора с власти. Однако изворотливые послы, оперативно посланные новоявленным монархом, а так же весьма щедрые дары, убедили главу Единой Церкви, что целостная, богатая и сильная страна, чей престол возглавляет вероломный захватчик королевских кровей, гораздо лучше, нежели чем тлеющая очагами пожарищ смуты, нищая и истекающая кровью земля под рукой законного правителя.
        Вернувшиеся из Святого Города гонцы привезли с собой папскую буллу о легитимном престолонаследии Гюстова II. И осенью 463 года от образования Союза или 7667 года от сотворения мира состоялась пышная коронация нового государя Винета.
        Естественно много позже умирающий Малахий жалел, что позволил вероломному наглецу занять трон одной из крупных и богатых стран союза. Он даже придал его анафеме , но изменить сложившееся положение дел уже был не в силах.
        Едва взойдя на трон, новый монарх щедрой рукой раздал земли и титулы своим сторонникам, тем самым утвердив их на ключевых постах, а неугодных выдворил в ссылку на окраины, а то и вовсе отправил под топор палача, конфисковав их имущество. Потом, на протяжении нескольких лет Гюстав твердо принялся наводить порядок в своем государстве, высылая карательные отряды на подавление мятежей, разбивая на голову лихие отряды бувинских князьков, что по старой привычке отваживались пытать счастья на богатеющих землях соседа. А когда целостность и спокойствие страны было восстановлено, и она богатея год от года, лишь укрепляла свою мощь и державную силу, деятельный монарх обратил свой взор на церковников.
        Видя сколь большие средства уплывают из казны, и какими значительными угодьями обладают епархии орденов, Гюстав начал их притеснение. Первым делом он, взамен выделения угодных священнослужителям земель под строительство госпиталей, начал возводить свои королевские дворы, где ввел правила и положения, точно скопировав их с госпитальерских орденов. Вторым и самым важным его шагом, который в миг перечеркнул какие бы то ни было чаяния пресвитерия на спокойное сосуществование с нынешней светской властью, был указ-ордонанс об ограниченном вывозе золота и серебра за пределы страны. Прочие же действия по сравнению с этим указом не шли в сравнение, поскольку золотой поток из Винета, щедро вливаемый в церковную казну, иссяк.
        По началу Святой Престол смотрел на действия дерзкого правителя сквозь пальцы. К тому моменту вялотекущая война с Раджпуром на юге вновь приобрела недюжинные масштабы и размах, отвлекая на себя все внимание. Но когда вексельная система, бывшая доселе наиболее надежным способом оплаты на территории Союза впервые дала сбой (неподкрепленные внутри страны золотом бумажки отказывались принимать из рук подателя оных), вновь обратил свой взор на восток. Однако было уже поздно.
        Когда изрядно потрепанные беспрестанными стычками с кшатриями - свирепыми воинами - братья подступили к границам непокорного Винета их встретили не менее суровые полки пехоты, лучников и тяжелой кавалерии.
        Тогда мудро решив не устраивать гражданскую войну, поскольку по разные стороны оказались родственники и соседи, церковники, тем не менее, не сдались, а продолжили борьбу уже другими способами. Закулисные интриги, законодательные акты, проповеди очерняющие власть, даже подкупы и подлоги - все пошло в ход. И теперь все влияние, а так же время деятельного государя уходило на это противостояние.
        Постепенно дальние уголки страны пришли в упадок, на северо-востоке начали все чаще зажигаться тревожные огоньки грабительских рейдов вновь почуявших слабину лихих князьков. Градоправители, прежде прижатые к ногтю, а теперь получившие некоторую свободу, начали забирать все больше власти, сокращая приток денег в королевский бюджет и увеличивая его в свой карман. И однажды - о чудо - чаяния пресвитерия сбылись! Забытый родителем из-за непрекращающихся политических проблем королевский отпрыск нашел утешение и понимание в лице личных наставников и духовников. И если первые подбирались ему отцом, то вторые, несмотря на ряд строжайших проверок службы королевской безопасности, все же подсовывались Святым Престолом.
        Как только стареющий монарх начал сдавать свои позиции из-за сжигавшей его изнутри болезни, священнослужители воспрянули духом и подняли головы. Едва родитель слег, подталкиваемый ими к действиям наследник престола, принялся проводить политику угодную Святому престолу.
        Первым делом он проредил ряды сторонников отца, в руках которых были сосредоточены рычаги власти, сменив их на ключевых постах приверженцами папской воли. А после, едва родитель отошел в мир иной, начал основательную чистку дворянства. Ныне Гюстав III являлся лишь марионеткой в руках пресвитерия.
        История, создаваемая руками Церкви, сделала головокружительный кульбит и расставила все по прежним местам.
        
        Его Преосвященство прибыл в столицу Винета третьего января нового 506 года от возникновения Союза. День выдался морозным и ясным, солнце ослепительно играло на свежевыпавшем снеге, заставляя находившихся на улице людей щуриться и прикрывать глаза рукой от яркого света. Утренний дым из тысяч топящихся очагов успел развеяться, но его приятный смоляной запах все еще держал город в своих объятьях, невольно напоминая об уюте родного дома, кружке свежего завара, улыбке матери.
        По широким наскоро расчищенным от снегопада улицам карруса его преосвященства доехала до посольского квартала, остановившись перед крыльцом одного из наиболее больших и богато украшенных зданий. На его шпиле гордо реял белый папский флаг с золотыми крестом, посохом и митрой. У парадного крыльца на вытяжку стояли два беллатора в парадных сюркотах Ордена Святого Георга. Уже одно то, что вход охраняли именно братья из ордена, обязанности которого входила лишь охрана Святого Престола, говорило - находящиеся здесь люди являются официальными и полномочными представителями Церкви.
        Тут же из дверей навстречу его преосвященству вышел священнослужитель. Низко со всем почтением он поклонился и помог выбраться из повозки, а за тем, все так же выражая безмерное уважение, проводил вовнутрь.
        - На данный момент свободны покои неофициального посла при дворе, - сообщил он, в очередной раз клянясь. - И если вам будет угодно их занять, я прикажу немедленно растопить камин.
        Констанс лишь едва заметно кивнул, обозначая свое согласие, а расторопный брат-прислужник, со словами: 'Соблаговолите обождать в общей гостиной', - уже поспешил исполнить обещанное.
        Едва тот удалился, из неприметной дверцы появился другой прислужник, и безмолвно указывая направление, проводил его преосвященство в богато обставленную комнату, устланную роскошными баразскими коврами. Стены и мебель в ней были отделаны лиловой парчой, а в большом практически во всю стену камине горел огонь.
        Прислужник, все также безмолвствуя, налил из серебряного кувшина, стоящего ближе всего к огню, теплого вина и подал епископу, а затем так же тихо удалился.
        Его преосвященство, выбрав кресло поближе к жару камина, уселся и уже задремал, как в тишине раздался требовательный голос:
        - Кого я вижу?! Ваше преосвященство?!
        Констанс удивленно распахнул глаза и увидел перед собой невысокого, полного, можно даже сказать округлившегося старца, одного с ним возраста, в простой черной сутане и круглой шапочке на макушке. Лишь по алому поясу, перехватывающему необъятную талию, становилось понятно, что тот не простой служитель, а имеет значительный сан, в данном случае - епископский. Подошедший стоял перед его преосвященством, вскинув в непонятном жесте пухлые ручки - то ли сбирался обнять его, то ли всплеснул ими от отчаяния, что не может этого сделать.
        Епископ спокойно отставил уже остывший бокал на столик, что стоял возле подлокотника, а после с достоинством встал, важно склонил голову, представляясь:
        - Собственной персоной, и вот уже как пять лет первый достойный доверия.
        И в следующий миг чопорность момента была разрушена, два старца стиснули друг друга в объятьях.
        - Святые угодники! Коста! Сколько лет прошло, как я тебя видел?! - толстячок обнимал Констанса.
        Тот в свою очередь не увиливал от пухлых рук.
        - Максимилиан! Макс! Невероятно?! Я обомлел, когда увидел тебя! Ты совершенно не изменился!
        С его преосвященства слетела вся прежняя холодность и напыщенность. Теперь он казался простым человеком, встретившим старого друга, которого не видел давным-давно.
        - Мы не виделись больше дюжины лет! Какими судьбами ты здесь?! Когда прибыл? - нетерпеливо спрашивал Максимилиан.
        - Не дюжину, а одиннадцать, - все же педантичный Констанс остался верен себе. - А ты что здесь делаешь? Твой епархиальный монастырь в соседней провинции. Я собирался ехать к тебе...
        - Да, вот... - отмахнулся толстячок. - Ты-то сам как?!..
        Вопросы посыпались как из рога изобилия. Констанс же даже не успевал отвечать, в свою очередь задавая их. Епископ никак не ожидал встретить здесь старого друга, рассчитывал только, что в процессе всех дел ему удастся послать весточку и не более. Заботы и хлопоты не позволили бы выкроить ему время. И тут, о счастье, они оказались в одно время в столице.
        Они были друзьями с детства, поскольку графы д'Гём, сколько помнили на роду, дружили с ближайшим соседом бароном де Л'Ори. Их матери ездили друг к другу по пустякам и болтали часами. Старшие братья вместе были представлены ко двору и дали вассальную присягу государю Бремула на официальном приеме в столице Локмарн. Отцы, не смотря на разницу титулов, всю жизнь поддерживали и восхваляли соседа за отвагу и мудрость, с которой они распоряжались ленными наделами. Все это было в детстве, пока они младшие сыновья в роду не столкнулись с выбором жизненного пути.
        Если старшим доставалось поместья и все земельные наделы согласно праву майората , а вторые еще могли рассчитывать на покупку патента и успешную карьеру при дворе, чтобы заслужить ненаследное, а возможно если повезет, то и наследное дворянство. То третьим или четвертым сыновьям не доставалось практически ничего. Они так же могли пойти в придворные или попытать счастья на военной службе, но путь их, без протекционизма родителей был бы чрезвычайно труден. В большинстве своем им оставалось податься в священнослужители.
        Эта дорога была наиболее возможной, но как выяснилось - не самой легкой. Однако Церковь всегда нуждалась в образованных детях дворян.
        Вот так и вышло, что рассудительный с детства Коста предложил своему другу и товарищу по играм Максу пойти рука об руку и проложить свой жизненный путь по церковным устоям. Родители с легким сердцем и возможно даже с радостью, что отвязались от обузы, ведь им не пришлось насильно заставлять детей делать выбор, благословили их решение и отпустили в свободное плавание.
        В дальнейшем дороги друзей разошлись, каждый из них выбрал своюстезю, но, тем не менее, они сохранили в сердцах то единственное светлое, что держало их и осталось с безоблачного детства.
        Им изредка удавалось видеться, и каждый раз их встречи были случайными и скоротечными, но по-прежнему оставались наполненными той искренностью и доверием, которые были возможны лишь в далекой юности. Максимилиан выбрал дорогу служения в Ордене Ответственных в судебной ветви, а Констанс в боевом Ордене Святого Варфоломея Карающего.
        И вот теперь, когда на пороге уже явственно показался седьмой десяток, судьба вновь столкнула их, позволив на короткий промежуток времени сбросить маски холодного высокомерия, так почитаемого у священнослужителей, и ненадолго вернуть прямоту и искренность чувств.
        - Все остановись, - со смехом прервал словоизлияния друга Констанс. - Не знаю как ты, но я могу проторчать в этом государстве не менее месяца.
        - Это замечательно! - вскричал Максимилиан, и неожиданно предложил: - Тогда жду тебя к обеду! - а потом, видя, что епископ хочет возразить, добавил: - И не спорь со мной. Я здесь дуайен как никак! И вдобавок самим Папой назначен нунцием !
        - Не стану, - развел руками удивленный Констанс. - Если ты здесь старейшина, то непременно буду.
        - Вот и замечательно, - с преувеличенной важностью кивнул тот. - А то, знаешь ли, есть одному черствый хлеб и глотать простую воду... - и, замолчав на секунду, словно что-то вспомнил. - За тобой должок. Кто-то помниться обещал мне, что как станет епископом, поставит своему другу бутылку белой малвазии. А поскольку ты у нас первый достойный доверия, то с тебя никак не меньше четырех. Надеюсь, у тебя с собой отыщется нужное количество?
        - Думаю, да, - кивнул епископ.
        - Чудесно! Просто чудесно! - воскликнул Максимилиан, довольно потирая руки. - А то местная кислятина, которая здесь по недоразумению считается вином, мне порядком поднадоела. Тогда я прикажу к обеду подать...
        Но тут дверь, чуть скрипнув, распахнулась, и прислужник известил, что покои его преосвященству епископу Констансу готовы.
        - Ваше преосвященство, - важно кивнул Максимилиан своему другу, словно бы прежних восторгов не было.
        - Ваше преосвященство, - так же сдержанно поклонился Констанс, тоже не собираясь открывать перед прислужниками прежнюю теплоту чувств, но потом, не выдержав, добавил: - Непременно буду, - и более не проронив ни слова, удалился вслед за провожатым.
        
        Розовощекий и полный жизни епископ Максимилиан не выдержал и получаса. Едва Констанс, успел переодеть теплые одежды для путешествий на более удобные домашние, прибыл брат-прислужник и объявил, что его преосвященство ждет его преосвященство у себя. Епископ не теряя ни минуты, приказал удивленному секретарю достать тщательно сберегаемые бутылки из дорожных сундуков, а потом, не медля ни секунды, устремился вслед за прислужником.
        Покои для нунциев и полномочных послов орденов находились в левом крыле посольского дома. Епископа Констанса же поселили в правом. Естественно, его комнаты не отличались тем же удобством и роскошью, что и помещения постоянных представителей, что даже в коридорах и проходных комнатах это становилось заметно.
        Едва Констанс в сопровождении прислужника оказался в левой половине здания, так его окружили роскошь и богатство, свойственные Святому Городу. Впрочем все это великолепие было призвано лишь доказать могущество Церкви, напомнить не связанным со Святым Престолом о возможностях и той безграничной власти, что обладали священнослужители. Епископа же давно привычного к подобным изыскам, как в собственной епархиальной обители, так и в апартаментах в Sanctus Urbs, подобная красота не восторгала.
        Максимилиан ждал Констанса с нетерпением, и едва тот переступил порог, вскочил из кресла и бросился на встречу.
        - Да принес я, принес, - с шутейной грозностью начал Констанс, демонстрируя своему другу корзину в которой из-под салфетки торчали четыре темных бутылки.
        - Тьфу, на тебя! - фыркнул тот, махнув рукой. - Подумаешь вино! Я до сих пор поверить не могу, что это ты!
        - Я, я. Можешь не сомневаться, - ворчливо заверил его епископ, протягивая преподношение брату-прислужнику, который застыл соляным столпом у двери. - А чтоб окончательно увериться, хлебни и успокойся.
        Максимилиан махнул рукой, приказывая взять бутылки, и тут же потащил друга к роскошно накрытому столу.
        - Я смотрю, ты тут не бедствуешь, - заметил Констанс, окидывая взглядом заставленный блюдами стол.
        - Что ты! Что ты! Какое там! - тут же стал заверять его друг. - Как и все с хлеба на воду перебиваемся. Только в честь твоего приезда все это изобилие!
        - А еще меня зовут Хитрым Лисом, - покачал головой епископ, усмехаясь.
        Они расселись, служитель наполнил бокалы и удалился, плотно прикрыв за собой дверь. Едва епископы остались одни, Максимилиан предложил тост:
        - Ну что за долгожданную, но такую неожиданную встречу?!
        Они легонько соприкоснулись бокалами и пригубили.
        - М-м! Право слово - чудесное! - восхищенно выдохнул Максимилиан, проглотив, и тут же с нетерпением поинтересовался: - Ну, давай рассказывай, что ты здесь делаешь?! И вообще как твои? Ты давно братьев видел? А моих?..
        Разговор затянулся надолго. Давние друзья, что не виделись уже много лет, хотели наговориться и узнать обо всем, что произошло в их жизни с момента последней встречи. Вспоминали прошлое, какие-то общие дела, житейские моменты.
        Служители давно убрали со стола, поставили пару кресел к прогорающему камину, подали легкого вина и сладостей, оставив епископов одних, а те все разговаривали.
        - Коста, а помнишь, мы еще совсем юнцами... Нам еще тогда и шесть лет не исполнилось, решили, как наши отцы охоту устроить, на поросят с хозяйственного двора? И как нас потом разъяренная свинья по всему загону гоняла? А? Ну, помнишь? - надзиратель мечтательно прикрыл глаза, с ностальгией вспоминая прошедшее. - Как нам потом влетело?!
        - Макс, если ты еще продолжишь вспоминать крамольные вещи, позорящие первого достойного доверия, меня не то что звания, но и сана лишат, - столь же лениво и расслаблено отвечал Констанс.
        Они замолчали ненадолго, наслаждаясь теплом угасающего огня. Дремота начала овладевать ими.
        - Просто чудо, Макс, что наша жизнь не развела нас по разные стороны, - выдохнул Констанс.
        - А чего нам делить-то? - удивился тот, скидывая с себя подкрадывающийся сон после сытного обеда. - Мы в разных орденах, разными делами занимаемся... Я вон вообще с прошлого года главным дознавателем по Винету назначен.
        - Мои запоздалые поздравления, - вскинул в салюте полупустой бокал епископ.
        Друзья пригубили по глотку.
        - А вот если бы мы в одном ордене состояли, - продолжил свою мысль Максимилиан, - То да. А так...
        - Ни скажи, ни скажи, - лениво возразил Констанс, - У нас все вечно что-то делят.
        - Может это у вас там, в Святом Городе что-то и делят. А у нас тут все спокойно, - отмахнулся от слов епископа толстячок и, поставив бокал на столик, что стоял между креслами, уютно сложил руки на увеличившемся после обеда животе. Потом он вкусно зевнул и, приоткрыв слипающиеся глаза, поинтересовался: - Кстати, ты так и не сказал, чего тебя сюда привело. Уже одно то, что ты оказался так далеко от центра Союза само по себе подозрительно. Ну-ка давай, выкладывай!
        Констанс вздохнул, поерзал, устраиваясь поудобнее в кресле и начал рассказ.
        Окажись в эту минуту здесь брат Боклерк, то его бы, наверное, удар хватил от удивления. На его памяти ни разу не случалось, чтобы его преосвященство делился с кем-нибудь своими проблемами. Он и ему-то не всегда все говорил. А тут!.. Но секретаря здесь не было и его душевное здоровье осталось в целости и сохранности.
        - ...И вот я приехал сюда, - закончил свое повествование епископ о делах в Звениче.
        Максимилиан скривился и покачал головой.
        - Рудники, блудные дома... Фу какая мерзость! После того, что ты мне рассказал я, безусловно, дам тебе все дозволения и разрешения. Да их просто грех не дать! Если я не санкционирую разбирательство, то буду не лучше этого шелудивого.
        Среди священнослужителей Ордена Ответственных Максимилиан слыл неподкупным и дотошным дознавателем, не упускающим ни единой мелочи.
        - Спасибо тебе, - искренне поблагодарил друга Констанс.
        - Да ладно, - махнул тот рукой. - Мне подобное по должности положено. Хотя надоело все это! Допросы, кляузы, наветы... Знаешь я порой жалею, что подался в боевую ветвь. Иногда так сижу и думаю: на что же мы всю свою жизнь променяли? Может, нам было лучше не уходить в Церковь. Сейчас бы жили себе счастливо, нянчили внуков, целовали жен или служанок посмазливие...
        - И были бы управляющими у своих старших братьев! - продолжил за друга речь Констанс.
        - Вечно ты все опошлишь! - возмутился дознаватель, хотя было видно, что все его недовольство неискренне. - Может быть, к тому моменту они бы померли, а мы бы наследовали?
        - Точно! Наследовали бы их старшие сыновья, а не мы, мы бы так и остались управляющими - это во-первых! - язвительно ответил епископ. - Во-вторых, чтобы унаследовали мы, для этого наших братиков следовало удушить еще до свадьбы или сделать кастратами. А моих, пойди-ка, сделай! Живут себе, в ус не дуют. И до сих пор здоровые такие, что оглоблей не перешибешь! Арман будучи на восьмом десятке сына, которому за пятьдесят, по замку поленом гоняет, как некогда его наш отец. Словно он не граф, а купчишка из вшивого Табоха. Так что не майся дурью. Сейчас мы живем гораздо лучше их. А то, что я своих внуков не увижу... Мне младших племянников хватает, которых все так и норовят подсунуть, чтобы не отбирали хлеб у старших. И слава Всевышнему жены у меня нет, которая бы вечно пилила меня или еще что похуже... Например ждала бы когда я помру, чтобы попировать всласть вдовой, или рога бы мне с молодыми любовниками наставляла.
        - Не могу я с тобой Коста, - покачал головой Максимилиан, вновь впадая в дремоту. - Какой ты циник! Всегда видишь все самом плохом свете.
        - Уж в каком есть, - согласился епископ, допивая вино из бокала и, отставив его, поинтересовался: - Кстати, а ты завтра не во дворец?
        - Не собирался, - ответил Максимилиан, приоткрывая один глаз, чтобы посмотреть на друга. - А что?
        - Не откладывая дел в долгий ящик, собираюсь завтра же подать прошение, чтобы санкционировать рассмотрение о снятии со Звенича вольностей.
        - Для себя стараешься? - поддел епископа дознаватель.
        - Для ордена, - возразил тот. - Для себя я думаю постараться несколько позже. Так ты поедешь во дворец? Я при винетском дворе еще не был, а раз ты тут нунцием стал - понадеялся что поможешь. Хотя бы расскажешь: как быстрее управиться, кого о чем просить, и как? - тут Констанс пошевелил пальцами, словно монеты пересчитывал.
        - О-хо-хо, грехи наши тяжкие, - вздохнул Максимилиан. - Да уж, денежки здесь любят все без исключения. Но так уж и быть, помогу тебе сберечь твои финансы. Видишь ли, в Винете все не как у людей. Тут церковников то в шею со двора гоняют, то вот теперь пресвитер государством управляет.
        - То есть как это пресвитер?! - казалось, удивлению Констанса не было предела, он аж привстал с кресла.
        - А вот так, - развел руками дознаватель - У нас теперь ни одно дело без ведома духовника его величества в государстве не делается. Все через его руки проходит, - епископ внимательно слушал друга. - Если Захария кого невзлюбит, можно уезжать из столицы - ничего не добьешься. Правда и его самого уже сильно дворянство недолюбливает. Многим он поперек горла встал. Поговаривают даже что... То ли на смену ему, то ли в укорот полномочного посла пришлют, должностью не ниже епархиального епископа, а то и вовсе кардинала. А то не дело, когда простой церковник у власти стоит... Ну это я так тебе, местные сплетни выбалтываю, - тут же смутился Максимилиан, и вернувшись к теме продолжил: - Я тебе даже протекцию при дворе устрою. Может, даже сам твое прошение передам. Мне не сложно. Но ты его на всякий случай дополнительно обер-камергеру подай, а то мало ли что. Меня Захария хоть и побаивается, опять-таки из-за моей должности, но из-за упрямства процесс со статусом города может заморозить. Хотя должность у меня!.. Ты послушай! Главный дознаватель епархии. Целый епископ! - он значительно поднял пухлый пальчик
вверх и неожиданно усмехнулся. - Тут грозного вида не надо. Достаточно по-отечески улыбнуться и все - обратный эффект. Все каяться начинают, словно я пыточными инструментами у них перед носом бренчу.
        Казалось, самодовольству толстячка не было предела. Однако это продлилось недолго, он не выдержал фыркнул и захохотал.
        - Коста, ну как я тебе?! Главный дознаватель. До сих пор поверить не могу! И нунций, и староста по дипломатическому корпусу! Все регалии собрал... Хотя в детстве помнишь?.. - и епископы вновь принялись вспоминать счастливые дни.
        
        На следующий день, когда колокола на всех храмах города возвестили об окончании полуденной службы, епископ Констанс, в сопровождении главного дознавателя Ордена Ответственных направился в королевский дворец. Максимилиан пообещал выступить поручителем, дабы его преосвященство был представлен ко двору в самом ближайшем времени, дабы после получить личную аудиенцию у его величества Гюстава III.
        Как же не любил епископ все эти дворцовые ритуалы, с их неизменной медлительностью и чванством, когда его - первого достойного доверия, официального представителя Ордена Варфоломея Карающего и первой по величине епархии в Интерии, будут, как обычного дворянчика заставят ждать соизволения предстать перед монархом, который можно сказать ел с рук Церкви. У него скулы сводило от осознания, что возможно ему придется потерять невероятное количество времени в никчемном обивании порогов службы раздачи милостыней и приема посетителей. А ведь вдобавок ему требовалось успеть разобраться и со вторым фигурантом - кардиналом Джованне, который как раз находился где-то на территории Винета, а вот в каком его месте точно - неизвестно. Еще ему необходимо было найти возможность скинуть ту удавку, что стремилась затянуть на его шее Саския, заняться документами, которые она лично привезла в госпиталь в Зморыне и определиться, а стоит ли выполнять все наставления, что она тогда ему оставила. Нужно было столько всего успеть сделать за эти два, вдруг показавшиеся столь короткими, зимних месяца.
        Чтобы обеспечить максимально быстрое продвижение дел, епископ прибыл ко двору со всевозможной помпой. Облачившись в положенные по сану епископские одежды, накинув поверх подбитый лисьим мехом и расшитый золотом пелиссон, а так же взяв с собой эскорт из десяти братьев сопровождающих, он с важным видом проследовал по галереям до дверей службы протокола. Впереди указывая дорогу с горделиво поднятой головой, шел слуга. Однако по напряженным плечам и опасливым взглядам, несмотря на его чопорный вид, становилось понятно, персоны столь высокого ранга редко появлялись в этих стенах.
        Встреченные на пути придворные почтительно расступались, опасливо кланялись, а потом осторожно начинали перешептываться меж собой, строя догадки, что столь крупная фигура в церковной политике могла забыть у них в отдаленном государстве, практически на окраине Союза.
        Главу службы протокола обер-камергера маркиза Войцара они встретили у дверей кабинета. Он, нервно оправляя смявшиеся полы парадного таперта, вылетел из своей приемной и буквально столкнулся с епископами.
        - Ваше преосвященство, - кивнул маркиз Максимилиану, собираясь проскочить мимо, но тот сделал шаг в сторону, преградив ему дорогу.
        - Маркиз. Я безмерно рад видеть вас, - улыбнулся главный дознаватель, а обер-камергер поняв, что его просто так никто не отпустит, с обреченным видом замер на месте. И Максимилиан продолжил: - Его преосвященство епископ Констанс, первый достойный доверия Ордена Варфоломея Карающего, сильнейшего боевого ордена в Церковном союзе почтил нас своим присутствием, - тут он отступил на шаг назад, представив друга.
        - Мое безмерное почтение, - маркиз тут же поклонился, придерживая рукой бархатный берет, и осторожно поцеловал протянутую руку его преосвященства Констанса.
        А дознаватель, не останавливаясь, продолжил:
        - И было бы великолепно, чтобы его величество принял его преосвященство в самом ближайшем времени.
        - Постараюсь, - неопределенно бросил обер-камергер, - Но не могли бы вы подать прошение, моему секретарю, а я... Тысячу извинений, что не могу принять его лично. Меня ждут государственные дела, - и уже собрался сорваться с места, как Максимилиан вновь сделал шаг, перекрыв маркизу своим объемным животом все проходы.
        - Думаю, неплохо было бы представить его преосвященство на утренней встрече его величества с высшим дворянством, - не отступался дознаватель.
        - Ох, - едва ли не всхлипнул обер-камергер, - Вовсе не из упрямства, я не могу обещать, а только...
        - Поверьте, я буду благодарен вам, - начал Максимилиан, но маркиз перебил его, коснувшись двумя пальцами рукава.
        - Вы понимаете, я не совсем волен, - попытался сказать он как можно более корректно, но, оборвав фразу, выдохнул и произнес все как есть. - Я не знаю, как посмотрит на все святой отец Захария. Ныне без его решения я ничего не могу предпринять, особенно, - тут он указал на Констанса. - Нюансы в ваших взаимоотношениях ставят меня в тупик, и я не смею...
        - Со святым отцом я все улажу, - вступил в разговор епископ Констанс, холодно глянув на обер-камергера.
        - Ваше преосвященство! Не подумайте! - побледнел маркиз. - Но поймите меня! Отнюдь не по собственной воле... - едва ли не шепотом продолжил: - Увы, у нас не ко двору пришелся его высокопреосвященство! И...
        Но тут по галерее разнесся женский крик и экспрессивная брань. Обер-камергер застонал, схватившись за голову.
        - О, святые апостолы! Не успел! - и, бросив, - Простите меня! - стремглав поспешил на звуки ругани, пытаясь при этом сохранить хотя бы остатки дворянского достоинства и не запнуться о длинные носы расшитых пигашей .
        Констанс, наклонившись к другу, на ухо, едва слышно поинтересовался:
        - И часто здесь такое?
        - Такое? - переспросил Максимилиан, не понижая голоса. - Графиня Рогер без боязни отлучения от двора, может позволить себе и не такое. Особенно когда ругается с кузеном.
        Епископ вопросительно вздернул бровь, как бы прося пояснения. Тогда друг, покрепче ухватив его за локоток, увлек в боковую галерею, и начал рассказ.
        Зузана Туфокор графиня Рогер всегда слыла экстравагантной особой, вольной в поведении еще до смерти мужа. Он никак не мог найти на нее управу, а может быть, и не хотел. А два года назад, когда граф отбыл в лучший мир, Зузана пустилась во все тяжкие, полностью возложив воспитание сына и единственного наследника на плечи наставников. Рогеры славившиеся на протяжении пяти поколений своей скупостью и стремлением обогатить семейное состояние, накопили немалые средства. На момент смерти графа по мужской линии остался лишь единственный несовершеннолетний отпрыск, которому по достижении восемнадцати лет, согласно условиям завещания доставалось все. Но пока тот не вступил в права наследования, опекуном и управителем семейных капиталов назначалась Зузана. И теперь, пока ее чадо не предъявило права на денежки предков, графиня стремилась наверстать упущенное за время замужества. Едва выдержав положенный траур по супругу, веселая вдова закатила череду приемов и празднеств, на которые созывались приглашенные из самых отдаленных уголков Винета. Она чередовала их с охотами в богатых на дичь фамильных лесах,
устраивала маскарады, на которых гости представали то в образе лесных нимф и любвеобильных фавнов, то в образе нурбанских султанов с покорными им одалисками.
        Графиня развлекала себя, как могла, но последующие ее забавы становились все более распущенными и фривольными. А поскольку священнослужители тогда не находились в фаворе на территории Винета, то укорота она не имела. Да и разве можно найти управу на аристократа потешающегося в собственном имении? Правда, порой забавы скандальной графини выплескивались за пределы ее вотчины, захлестывая столицу.
        Но после смерти Гюстава II все изменилось, ведь если король умер, то да здравствует король. К власти пришел его сын, а вместе с тем страну наводнили церковники. Прежний накал светской жизни заметно поутих, скрывшись за покровом напускной нравственности и благочестия. А вот графиня все никак не сдавалась, по-прежнему ведя разгульную жизнь. Возможно, в дальнейшем ее похождения закончились бы отлучением от двора, а то и вовсе ссылкой в дальнюю провинцию, с наказанием в виде ежедневного посещения приходского священника, если бы Зузана не подцепила в ухажеры маркиза Мейстрино.
        Маркиз Штефан Мейстрино удалой егермейстер его величества Гюстава III и его лучший друг, молодой человек двадцати семи лет отроду неожиданно увлекся обветшалой графиней. Неизвестно чем она его прельстила, но факт был на лицо, Зузана и Штефан стали завсегдатаями закрытых разгульных праздников, на которые являлись совместно.
        Несмотря на некоторую аскетичность в своем поведении, Гюстав III позволял своему фавориту абсолютно все. А поскольку его величество не чурался только охоты, и даже был ее большим поклонником, святой отец Захария, в руках которого на данное время была сосредоточена вся власть в стране, никоим образом не мог удалить возмутительницу спокойствия со двора.
        Апогеем скандального поведения графини при дворе стала ее беременность. После смерти супруга, когда добропорядочные женщины и думать не смели о чем-либо телесном, Зузанна не только не заточила себя во вдовий наряд, но и позволила завести любовника, от которого понесла.
        Благопристойные дамы, если все же случалась такая оказия, утаивали подобное, сказывались больными, и уезжали в дальние провинции, пока не разрешаться от бремени. А графиня наоборот ничуть не скрывала, абсолютно не стесняясь своего положения, и даже демонстрировала всем живот, нося чрезмерно обтягивающие платья. Она специально ушивала роб и не носила мантель или пелессон, чтобы подчеркнуть увеличивающееся день ото дня чрево.
        - Осенью, когда прибыл кузен, и увидел поведение родственницы, его чуть удар не хватил, - продолжил рассказ главный дознаватель, прогуливаясь с Констансом по галереи туда и обратно; десяток братьев-сопровождающих расположились по обоим ее концам, отпугивая любопытствующих своим грозным видом и, одновременно, оберегали покой епископов. - Тогда скандал разразился!.. Весь дворец ходуном ходил! Правда на тот момент живота у графини еще не было видно, и никто не знал, что она в интересном положении, а уж когда это выяснилось!.. Они сцепились как кошка с собакой и теперь выясняют отношения при каждом удобном случае. Не знаю, что они там делят, я особо не интересовался, но ор стоит, едва они только завидят друг друга. Правда кардинал, при каждой встрече со своей сумасбродной сестрицей старается все больше молчать, но она его начинает задевать и все это как обычно и выливается в очередной скандал. Оттого-то и торопился обер-камергер, чтобы отвлечь Зузану, пока та вновь серьезно не сцепилась со кузеном. После очередного дебоша, ему лично его величеством было вменено следить за этими двумя и не допускать
ссор. Но маркизу это не всегда удается, поскольку графиня стремиться раздуть скандал из-за каждого пустяка.
        - Погоди, - остановил Констанс своего друга, увлеченно повествующего дворцовые сплетни. - Ты сказал ее кузен кардинал?
        Его преосвященство в длинном монологе Максимилиана уловил необычное для светских дел слово.
        - Да. Совершенно верно, - подтвердил тот. - Он прошлой осенью зачем-то приехал к нам из Святого Города и торчит вот уже шестой месяц, пытаясь что-то добиться от отца Захария. Но каждый раз получает отказ. Кстати поэтому обер-камергер и говорил, что у нас не ко двору бывают не то что его преосвященства, но и его высокопреосвященства!
        - А имя этого кардинала я могу узнать? - осторожно поинтересовался епископ. Вид у него был, как у лисицы, практически ухватившей жирную курицу - такой же напряженный и предвкушающий одновременно.
        - Мой друг, о чем ты спрашиваешь?! - вскинул руки Максимилиан. - Естественно! У нас в Винете сиднем сидит не абы кто, а 'голос' Его Святейшества - его высокопреосвященство кардинал Джованне собственной персоной.
        Лицо Констанса полыхнуло едва сдерживаемой радостью. Увидев, как отреагировал его друг, Максимилиан предложил:
        - Если хочешь с ним встретиться и обсудить последние новости, я могу проводить тебя. Думаю даже после встречи с его дражайшей родственницей, он еще тут.
        - Спасибо, не стоит, - мгновенно отказался епископ, удивив дознавателя поспешностью своего ответа. - Пожалуй, даже лучше будет, если он не узнает о моем визите в Славну как можно дольше.
        - Вот как? - Максимилиан удивленно вскинул брови. - Может, ты просветишь меня о столь необычном поведении?
        - После, мой друг. После. Сегодня вечером приходи ко мне на ужин, и я тебе все расскажу. Единственное, о чем мне хотелось бы попросить заранее...
        - Я к твоим услугам, - тут же кивнул дознаватель.
        - Подними своих людей пусть разузнают: зачем именно приехал кардинал в столицу, что он хочет от Захарии. И если возможно выведай, почему он постоянно ругается с графиней, - и, видя, немой вопрос в глазах друга добавил. - Для меня это очень важно, возможно, даже жизненно важно.
        
        Пока его преосвященство находился во дворце, Боклерк решил разобраться с документами, которые еще в самом конце октября привезла ее благочестие в госпиталь в Зморыне. Епископ отложил эти документы до того момента, пока им не удастся найти компрометирующую информацию на пресловутого Сисвария, прозванного в народе Святым Сифилитиком. Но когда сведения были обнаружены, все завертелось со страшной скоростью и только ныне, когда с этим противником было покончено, брат решил еще раз внимательно изучить документы.
        Секретарь самым тщательным образом перечел все бумаги, сверил их своими походными записями, которые неизменно возил с собой епископ Констанс и впал в глубокую задумчивость. Он припомнил момент, когда они ехали в монастырь в Кисовах. Тогда состоялся примечательный разговор, и теперь Боклерк старался воскресить в памяти все его нюансы.
        С этими бумагами от ее высокопреподобия Саскии выходила довольно странная ситуация: с одной стороны получалось, что после раскрытия дела о рудниках и блудных домах известия о наследстве епископа Сисвария становились ненужными - он в любом случае будет устранен в ходе разбирательства братьями Ответственными. Ведь кто ворует у Церкви, тот ворует у самого Всевышнего, а значит, дабы спасти его душу от Адских мучений, ее следует принудительно очистить в пламени святого огня. Или проще говоря - Сифилитик будет заживо сожжен на площади Всех Соборов. С другой стороны, Благочестивая чрезвычайно настаивала, чтобы герцогское наследство не попало к Сисварию, а оказалось переданным в руки указанных наследников, если таковые отыщутся или передано в церковную казну с лишением титула. Зачем ей это было нужно? Довольно странная блажь просить первого достойного доверия стать душеприказчиком не умершего человека. Блажь странная даже для такой непредсказуемой женщины как Саския. За этим что-то должно было скрываться, о чем ни епископ, ни сам брат Боклерк еще не догадывались.
        Секретарь так задумался, что даже пропустил возвращение епископа Констанса из дворца. Лишь когда перед ним на стол упали расшитые золотом меховые перчатки, брат от неожиданности вздрогнул и поднял глаза.
        - Простите ваше преосвященство, - воскликнул он, поспешно вскакивая. - Я настолько погрузился в изучение бумаг, что не заметил, как вы вошли!
        - Ничего, ничего, - махнул рукой Констанс, разрешая опуститься тому обратно. - Дела, важней всего. Но прежде чем ты продолжишь свое занятие, я хочу, чтобы ты знал - Джованне сейчас находится в Славне. Так что нашей первоочередной задачей станет найти повод отстранить его от должности.
        Боклерк кивнул, и продолжил изучать свои записи, а его преосвященство при помощи одного из братьев-сопровождающих стал разоблачаться, избавляясь от тяжелых парадных одежд.
        - Что ты так сосредоточенно изучаешь? - спросил он, переодевшись в домашнее платье и обувая домашние туфли. - На данный момент никаких важных и срочных дел пока нет.
        - Бумаги ее высокопреподобия Саскии, - ответил секретарь, и Констанс удивленно посмотрел на него. - Я припомнил наш разговор во время путешествия в обитель в Крисовах, а так же старался сопоставить все факты, пытаясь выяснить, почему же она лично привезла их. Вы тогда заострили мое внимание на этом моменте, и ныне я принялся размышлять над этим. Ее благочестию необходимо было, чтобы наследство досталось вышеперечисленным личностям. Но зачем это ей нужно я, увы, догадаться так и не смог. У меня никак не сходится в голове некоторые вещи.
        - Ну-ка расскажи поподробнее, - подбодрил брата его преосвященство, усаживаясь в кресло напротив стола. - Возможно, в процессе изложения данных всплывут подробности не замеченные тобой ранее.
        Боклерк с готовностью начал:
        - Ее благочестие, как вы помните, настаивала и письменно и устно, чтобы титул и наследство досталось одному из двух лиц, указанных ею, поскольку они наиболее ближайшие наследники, стоящие в списке.
        - Напомни, кто там наследники, и что у нас на них? - потребовал епископ.
        - Первый в очереди наследник, вернее наследница - единственная выжившая из семьи девушка, которая по запутанным родственным связям является носительницей и хранительницей титула 'по праву'. Вторым, если она еще не замужем и у нее нет сына, маркиз д'Фети. Ну и третьим естественно епископ Сисварий. Наследство огромнейшее - одна из провинций Винета. На наследницу у нас толком ничего нет, лишь титул отца и указано: откуда она родом. Кстати, она местная, опять-таки из Винета. Второй наследник, Маркиз д'Фети, очень стар, поначалу воцарения Гюстова II был канцлером, но потом по какой-то причине ушел с поста, больше не появлялся при дворе и в политической жизни страны не участвовал. Фамилия древняя, титул маркизов получили еще в трехсотых годах основания Союза. Ныне род захирел, находится в упадке, большая часть земель была утеряна. Вот я и задумался: при таком раскладе епископу Сисварию ничего не светит, вдобавок он как лицо церковное не может получить титул герцога. Так зачем ее благочестие так настаивала, чтобы наследство нашло своего владельца?
        - Да, действительно, - кивнул Констанс в задумчивости. - Благочестивая ничего просто так не делает. У нее на любое действие есть твердые предпосылки. И тут такая настойчивость и упорство, лишь бы передать наследство.
        - И оговорка в документе еще более странная - 'с лишением титула', - подхватил секретарь. - Такое чувство, что ее высокопреподобие хотела, чтобы герцогский титул и все полагающиеся с ним регалии , перешли или к указанным лицам или перестали существовать вообще.
        - Скорее 'перестали существовать вообще', - выделили епископ, последние слова брата Боклерка. - Вот тут ты абсолютно прав. Но уничтожить титул невозможно, при отсутствии наследников так или иначе король передаст его другому, наградит им кого-нибудь за верную службу другому. Но он не будет утрачен. А тут в довесок большая провинция... Знать бы, что затеяла Саския, и тогда можно было думать: стоит или не стоит разыскивать этих наследничков.
        - А так? - уточнил Боклерк.
        - Так придется действовать в слепую. Лучше все уточнить по наследникам. Для этого отправь Убино и Дизидерия покопаться в местных архивах... Хотя если Саския так настаивала... Лучше поступить как она просит. Однако с наследницей-женщиной я связываться не стану, мороки в два раза дольше будет. Гораздо проще передать титул в мужские руки.
        - А если потом возникнет спорная ситуация? - вдруг обеспокоился секретарь.
        - Это будут не наши с тобой заботы. Объявится эта девица или ее дети, вот пусть тогда и решают в королевском суде кто ближе по родству. Все одно дальше этих двух наследничков титул не уйдет. Да, кстати, надо узнать: умер герцог или нет, а то получится, что мы делим шкуру неубитого медведя.
        
        Свет, от дюжины подсвечников отражаясь от серебряной посуды и столовых приборов, озарял комнату, делая ее еще светлей. Стол ломился от блюд. Здесь были ростбиф и молодые зайцы в сметане, языки копченые и ветчина, рыба глазированная и утка в соку... Посольский повар расстарался вовсю, полностью оправдав невероятную сумму в пять золотых, выплаченную ему Боклерком.
        Констанс собирался угостить друга с не меньшим размахом, чем тот его. Когда вино было перелито в кувшин, и секретарь последний раз поправил беленые салфетки из гридвильского узорчатого льна, его преосвященство главный дознаватель епископ Максимилиан пожаловал к ужину.
        - Коста, ты решил утереть мне нос? Или ждешь, чтобы я с позором посыпал голову пеплом и признал, что плохо принял тебя? А может, хочешь соблазнить блюдами и я перебрался в Святой Город, поверив, что там так ежедневно едят? - вместо приветствия выдал Максимилиан, оглядывая стол.
        - А как тебе хочется, так и считай, - в тон ответил ему Констанс, усаживаясь во главе стола, а потом, сбросив напускную строгость, со смехом добавил: - Бросай говорить глупости и садись. Зайчатина стынет.
        Боклерк, разлив вино по бокалам, поставил их перед епископами и удалился.
        - Какой воспитанный юноша, - заметил Макс, когда тот вышел. - Вышколил. Ничего против сказать не могу.
        - Сам доволен, - согласился его преосвященство, подцепляя на вилку, тонкий пластик буженины.
        - А стол-то у тебя, - продолжил восхваления дознаватель. - М-м-м...
        - Макс, к чему ты клонишь? - не выдержал епископ. - Ты на себя не похож.
        - Да ни к чему, - отмахнулся тот. - Я хотел, доставить тебе удовольствие. В конце концов, что ж ты зря усердствовал, заставив так извернуться повара, который до этого ничего приличнее вареной репы приготовить не мог. Кто бы мог подумать, что этот шельмец так замечательно умеет тушить уток?!
        Максимилиан, положил очередной кусочек в рот и, прикрыв глаза, начал жевать.
        - Божественно. Просто божественно. Коста, я твой должник. Я давно ничего подобного не пробовал.
        - А раз должник, - тут же протянул тот. - То...
        - Долг, я уже свой отработал, - закончил за него речь дознаватель. Констанс вопросительно изогнул бровь, а тот, махнув рукой, продолжил: - Узнал я, что ты меня просил. Все оказалось довольно просто. Зашел в канцелярию при службе раздачи милостыни и приема просителей, поболтал кое с кем... Эти сведения ни для кого не секрет. Кардинал пытается заполучить герцогский титул, и для этого уже который месяц обивает пороги. Даже на аудиенцию к Гюставу три раза напрашивался, а все никак с мертвой точки дело не сдвинет. И все потому, что при приезде насмерть разругался с Захарией. Гордыню показал, саном тыкать начал... А у нас, сам знаешь что при дворе творится. Еще и постоянные скандалы с сестрицей не добавляют веса в глазах духовника его величества.
        - А чей и для кого? - тут же уточнил епископ, поскольку прекрасно знал - священнослужитель не может владеть титулом, наследовать родовые имения и иметь майорат. Подобные сведения его насторожили.
        - Скорее всего для племянника. Довольно робкого юноши шестнадцати лет отроду, всегда такого вежливого, учтивого, - предположил Максимилиан. - Хотя тот пока под материной пятой и зависит от нее материально, но весьма благоволит дядюшке, нежели скандалистке. Его мать Зузана Рогер, естественно, отрицательно воспринимает все намерения кузена. По завещанию ее сын станет графом только в восемнадцать, то есть она может контролировать семейные деньги еще в течение двух лет. А если мальчишка станет герцогом, то тут же обретет и графство. Его мать перестанет быть вдовствующей графиней и, получив только титул учтивости, должна будет убраться во вдовий домик, а точнее получить единовременный доход в размере своего девического наследства, а потом катиться на все четыре стороны. Сам понимаешь, для нее это неприемлемо.
        Дознаватель прервался, решив отдать должное оставшемуся куску утки и соусу, что благоухал розмарином и душистым перцем.
        - Ну а чей титул-то? - поторопил его Констанс; ему явно не терпелось все поскорее узнать.
        - Опального герцога Амта, - ответил Макс, прожевав и запив вином. - Практически всю семью уничтожили. Титул свободен. Правда Захария упирается и не отдает, мотивируя, что их единственную дочь еще не нашли.
        - Погоди, зачем ему именно этот титул? Насколько мне помнится, там конфискация была и ныне Амты бедны.
        - Не скажи, не скажи... - самодовольно покачал головой дознаватель. - Несмотря на то, что Гюстав пытается вымарать все дела своего отца и поэтому творит многое, с законами все равно особо не шутит. Чуть что не так, и сразу восстание своих сторонников получит. Они, знаешь ли, тоже все титулованные. Сегодня к ним корона так относится, завтра по другому... С законами ему никто играть не позволит. Поэтому Амты по-прежнему довольно богаты и пока есть хоть какой-то шанс найти их единственную дочку, титул никто не отдаст. Во всяком случае Захария именно на это упирает, а уж что по факту... Но на данный момент, пока Джованне не предъявит бумагу о смерти этой девчонки, он ничего не получит.
        - Кардиналу как 'голосу Папы', убрать такую претендентку на наследство проще простого, - в задумчивости произнес епископ.
        Он откинулся на спинку стула и, забыв про остывающий ужин, напряженно размышлял.
        - В общем, он так и пытается сделать, - согласно кивнул Максимилиан. Он в отличие от друга, ел с аппетитом. - Кардинал надавил своей должностью и заставил епархию Винета Ордена Слушающих искать наследницу Амтов по всему Союзу. Но как говорят - пока безуспешно.
        Глава 9.
        Почти за полтора месяца до описываемых событий, середина января 506 года от основания Церковного Союза.
        
        Казалось, что письмо, принесшее такие замечательные новости, до сих пор обжигало пальцы, когда она его доставала из конверта. И от предвкушения, что можно вновь прочесть известия, сообщенные в нем, становилось кисло во рту, а в животе разливалось тепло и приятная тяжесть. Она прочитала его из конца в конец не меньше десятка раз и, наверное, выучила наизусть, но до сих пор не перестала испытывать наслаждения.
        Неожиданно в двери постучали, и рука дрогнула, выпуская из рук столь ценный документ. Он, плавно скользнув на воздушных потоках, отлетел к двери и упал прямо перед ногами входящего. Но едва тот успел среагировать женщина, закутанная с головы до ног в черное, метнулась и, едва не столкнувшись, в последний миг умудрилась схватить бумагу.
        - Благочестивая, неужели сведения, сообщенные там, настолько важны, что вы готовы сломя голову, броситься на перерез? - с едкой усмешкой спросил посетитель.
        Им оказался темноволосый с легкой сединой на висках, плотно сложенный, но невысокий мужчина был облачен в бордовые одежды верховного инквизитора.
        Ее высокопреподобие Саския, именно она оказалась женщиной облаченной в черные одежды, предпочла проигнорировать его вопрос, сделав вид, что занята исключительно тем, что как можно аккуратнее сворачивает документ и прячет в складках своего одеяния.
        Видя, что его слова остались без ответа, инквизитор задал другой не менее волновавший его вопрос, именно он и привел его сюда.
        - Зачем вы меня звали? Что такого срочного у вас случилось?
        - Можете радоваться, - несколько резче, чем следовало, ответила та. - Я все же смогла устранить наши две проблемы их трех.
        Кардинал Ордена Слушающих верховный инквизитор его высокопреосвященство Тамасин де Метус на несколько мгновений задумался, словно перебирал в уме какие же это могут быть проблемы, а потом видимо так и не найдя ответа, уточнил:
        - Помнится мне у нас не три и даже не тридцать три проблемы, а гораздо больше. Не соблаговолите ли пояснить какие из них именно.
        - Сисварий и деньги на войну, - коротко бросила Благочестивая.
        - Браво! - кардинал слегка коснулся одной ладонью другой, изображая овации. - А не поведаете, каким же образом?
        В место ответа женщина молча улыбнулась, хотя ее улыбка больше напоминала оскал хищной рыбы.
        - Я бы предпочла, чтобы вы известили всех остальных об этом, а пока я постараюсь решить последнюю проблему.
        - Джованне?
        - Именно, - подтвердила та.
        - И для этого?!. - гневно начал мужчина, но Саския, бесцеремонно перебив его, заявила.
        - А вы предпочли бы, чтобы подобные сведения я сообщала через гонца? Чтобы любой мог подкупить его или отнять записку силой? Вы, кажется, забыли, что мы в Паласте, а не в уединенной загородной резиденции. Обстановка здесь больше походит на растревоженный муравейник или клубок гадюк на солнце, нежели чем на сосредоточение Божьих законов.
        Кардинал изумленно поперхнулся, услышав подобную отповедь. Он лишь учтиво склонил голову, и все так же находясь в ошеломлении, развернулся и вышел. Лишь когда завернул за угол, к мужчине вернулась речь, но единственным словом, которое он проронил было: 'Ведьма!'.
        А вот мысли его куда как были более насыщены эмоциями и словами. Посметь его - верховного инквизитора - гонять как последнего посланника с известиями?! Да как у нее наглости хватило?! Замухрышка из Богом забытого монастыря, сосланная туда за буйный нрав и... Как хорошо, что он собрал на эту бестию компромат. Придет время и он даже воспоминания о ней не оставит! Но пока... Интересно, как же это ей удалось свалить Святого Сифилитика? Он платил деньги и был неприкосновенен, а тут? И Его Святейшество не стал противиться, позволил зарезать курицу, несущую золотые яйца... Что же она такого накопала помимо общеизвестных фактов? И деньги... Откуда?..
        
        Когда кардинал скрылся за дверью, Саския недовольно поморщилась, фыркнула как рассерженная кошка и вновь достала из одежд так любовно сложенное ей самой письмо. Его прислал никто иной, как епископ Констанс. В нем он сообщил все сведения о произошедшем в Крисовах, в самом Звениче, о серебряных рудниках пресловутого епископа, о том какие суммы проходили мимо папской казны. Всеми этими известиями он дал ей такие возможности, такие карты в руки!..
        Ее благочестие вновь едва не начала захлебываться от предвкушения. После того, что она узнала, подписать у брата приказ о начале расследования против еретика Сисвария, стало минутным делом. Геласий даже обрадовался когда узнал обо всем, сам распорядился как можно скорее схватить епископа и отдать в руки верным людям из Ордена Ответственных. Те на допросах все выведают, запишут за ним слово в слово, а после все сведения помимо общедоступных - о его богомерзкой болезни, и где он ее получил - будут похоронены вместе с фигурантом самого дела. Уж она-то позаботится, чтобы ни конвент, ни кто бы то иной, особенно инквизитор Тамасин, кардинал Ортфрид и бейлиф Цемп не узнали, откуда теперь она будет брать деньги на свои нужды и нужды Его Святейшества.
        Однако оставался еще один человек, еще одна большая и самая важная проблема из сотни других - кардинал Джованне.
        Благочестивая нежным касанием погладила письмо и поспешила убрать в обратно в конверт и положить в потайной ящичек, пока еще кто-нибудь не заявился. А после в задумчивости наморщив лоб, уселась за письменный стол и, помедлив минуту другую, начала составлять ответное послание для его преосвященства епископа Констанса.
        
        ***
        
        Ее высокопреподобие Серафима стояла на коленях перед маленьким алтарем в своей келье и усердно молилась. Слезы прозрачными каплями текли по ее осунувшемуся лицу. Настоятельница разительно переменилась за последние недели. Если бы кто сейчас смог увидеть ее с непокрытой головой, то он бы ужаснулся - женщина бывшая прежде обладательницей роскошной каштановой гривы волос лишь с едва наметившимися серебряными нитями, теперь на добрые две трети оказалась седой. Да и старая ряса, которая ранее с трудом вмещала ее плотную фигуру, нынче повисла мешком.
        Чуть позади нее, на коленях стояла верная сестра Иеофилия и так же усердно молилась. И хотя она не плакала как матушка, но беспокойные морщины все же избороздили ее лоб, а под глазами залегли темные круги от усталости.
        Едва молитва закончилась, как секретарь, подошла к настоятельнице и помогла подняться на ноги. Затем, подхватив под руку, помогла перебраться на кровать, взбила под головой подушку и укрыла теплым одеялом.
        - Иеофилия, - тихо позвала та; чтобы расслышать, сестре пришлось наклониться поближе. - Можно ли предупредить сестер? Может кого-нибудь отправить им с посланием?
        Секретарь взяла в свою руку ладонь и легонечко сжала.
        - Обитель на осадном положении, - вкрадчиво начала она. - Ни одну сестру не выпускают за ворота. А если кто, куда направляется, то в сопровождении братьев Слушающих или Ответственных. Нам остается лишь молиться, что Есфирь с сестрами Ответственные не смогут найти. Будем надеяться, что в суматохе военных событий затеряются.
        - Будем... - выдохнула Серафима и тут же, ухватив сестру другой рукой, подтянула к себе еще ближе и зашептала: - Я как смогла, обезопасила Есфирь, направила ее в самую сумятицу. Там ее попросту не должны обнаружить, но вдруг? Верная моя Иеофилия, ведь если они схватят Есфирь, она знает, где моя Ирена! Нужно что-нибудь сделать!
        - Ничего нельзя сделать...
        - Но мы должны!..
        Почти вскричала мать, даже приподнялась с подушки, но потом без сил повалилась назад. Секретарь еще раз поправила одеяло, а настоятельница, отдышавшись, зашептала вновь:
        - Все, из-за чего разыскивают старшую сестру Есфирь - совершенно надуманное! Никогда!.. Ты слышишь меня?! Никогда ни одна из моих сестер не занималась колдовством и не творила скверну! Это все наветы! Я бы никогда не стала готовить себе в преемницы женщину, занявшуюся подобным!.. Иеофилия, что же делать?! Викарий Ответственных требует подписать бумаги, что это правда!.. Грозится, что вывернет на изнанку всю обитель, но найдет следы богомерзких ритуалов!..
        Настоятельница начала задыхаться. Тогда секретарь взяла с тумбочки кружку воды и, поднеся ей к губам, помогла напиться.
        - Они не найдут, - твердо заверила она, ставя ее обратно. - Вы прекрасно знаете, что все это ложь. Что это только кому-то понадобилось. Есфирь ни в чем не виновна.
        - Однако дознаватели собираются направить за ней на поиски! Что же делать... Они откуда-то узнали, куда я отправила сестер... Откуда, Иеофилия, откуда?
        Когда дознаватели прибыли в обитель, они показали настоятельнице документы, в которых говорилось, что старшая сестра Есфирь виновна в колдовстве, хуле на Господа, заговоре против Святого Престола и церковных догматов, и попытались заставить подписать их, матери стало дурно. А после того, как в тот же вечер один из младших инквизиторов, в обход епископа-суффрагана Себастиана сказал, что нашел, где скрывается ее опальная родственница и куда поехали разыскиваемая еретичка Есфирь, мать хватил апоплексический удар. И вот теперь уже третью неделю ее высокопреподобие Серафима лежала в постели, а верная секретарь, отпаивая травами, пыталась поднять ее на ноги. За последние дни настоятельница уже немного окрепла и смогла начать разговаривать. Иеофилия не хотела волновать матушку, но скрывать дальше некоторые сведения не представлялось возможным. Она помялась, а потом решилась сказать правду.
        - Когда заполняли проездную бирку, в книге регистрации старшая сестра Самантин внесла ее описание...
        - Святой Боже!
        - И там же указано, куда они поехали сперва...
        - Нет! Ирена!!! Иефилия, мы должны спасти Ирену!!! Помоги мне!!! Сделай хоть что-нибудь!!!
        Ее высокопреподобие заметалась в постели, еще раз попыталась встать, но была твердо водворена на место.
        - Дознаватели не сотрудничают с инквизиторами. Когда они встречаются друг с другом в коридоре, нос в стороны воротят, - постаралась тут же успокоить она мать. Сестра поняла, что поспешила она со своими заявлениями. Ох, поспешила! - Им до Ирены и дела нет! А сестер не найдут. Вот увидите. А теперь поспите. Вам необходимо отдохнуть, чтобы уже завтра с новыми силами, бороться со всеми невзгодами.
        Голос сестры журчал мягко и успокаивающе, навевал дрему. Скоро глаза измученной женщины потихоньку начали закрываться, и она погрузилась в целительный сон. А секретарь меж тем, думала: 'Хорошо, что не рассказала о том, что дознаватели уже пару недель как выехали за сестрами'.
        
        ***
        
        Мы ехали к морю, а навстречу нам спешили первые робкие ручейки беженцев, которые, навьючив свой нехитрый скарб на ручные тележки, или взвалив его горой на телегу, в которую была впряжена единственная в семье ледащая лошаденка, торопились убраться вглубь страны подальше от надвигающейся опасности. Но чем ближе мы оказывались к месту нашего назначения, тем полноводнее становился этот людской поток. А в одну сторону с нами катились войска: маршировали туркаполи и бойцы из маршальских орденов, нестройными рядами тянулись ополченцы. Краем дороги пробирались ватаги наемников да сорвиголов, решивших поискать счастья во время войны. Вдоль дорог стояли наспех выстроенные заставы с боевыми братьями Ордена Бедных Братьев Святого Симеона; их же разъезды сновали туда-сюда. Иногда им в помощь территории патрулировали братья госпитальерских орденов и Ордена Братьев Пустынных Земель. Вот последних мы старались объезжать дальней дорогой из-за того, что натворили в Бертрое и Виане. Нам неизвестно было, пошли ли дальше по эстафете сведения о том, что случилось, и разыскивают ли Агнесс в этих землях Союза.
        В итоге, чем больше мы приближались к Лорили, тем тревожнее становилось, тем сильнее осторожничали. Не раз и не два по пути была проверка документов, и каждый раз у меня душа замирала; казалось, что вот-вот нас всех вместе опознают, или одну Агнесс.
        Мы ехали, а на дорогах все более или менее было спокойно. Но иногда наймиты нет-нет, да отваживались заглядывать в попадающиеся им пути крестьянские дома. И тогда, если поблизости не оказывалось орденского разъезда, брали из вещей или съестных припасов все, что хотели. Однако это еще было малым лихом. Хуже когда попадались другие - отчаянные вояки, не знающие удержу, которые хватали не только скарб, но и ссильничали жен дочерей. А если мужик вступался, могли и на клинки поднять, а чтобы скрыть свои следы подпустить в дом красного петуха.
        Правда, боевые орденские патрули не даром свой хлеб ели. Они отлавливали мародеров, вздергивали без суда и следствия на первом же суку, а после оставляли в назидание другим. Мы таких 'пугал' достаточно по пути навидались. Но чем ближе подъезжали к побережью, тем чаще на нашем пути встречались следы бесчинств мародерствующих наймитов. Первые шрамы войны всегда наносились своими же руками.
        
        Не знаю, кто старался свои союзные, выжигая территории вглубь и заранее готовясь, чтобы захватчики шли по опустошенным землям или нурбанские гулямы, однако Лориль встретила нас заревом пожарищ, клубами дыма и гарью. Сырой промозглый ветер, задувая со стороны моря, приносил с собой редкие колючие снежинки вместе с запахом морской травы, выброшенной на берег вчерашним штормом. Но и он не мог перебить тяжелый дух погоревших селений и деревень, что встречались нам на пути, пока мы пробирались вдоль побережья до монастырской обители. Тяжелое февральское небо, словно предчувствуя уход зимы, хмурилось все сильнее и обещало разразиться последним в этом году снегом. Весна на побережье должна была вот-вот начаться, но все откладывала свой приход, будто бы оправдывалась календарем. Земля уже успела скинуть с себя снежное покрывало, но еще не переоделась в зеленый наряд, и поэтому пыталась стыдливо спрятать свою наготу за прошлогодней жухлой травой.
        Нам жительницам центральных провинций, где в это время дети еще вовсю катались на санках, а взрослые торопились по своим делам, попутно ругая проклятущие морозы, которые в этом году ударяли, конечно же, сильнее чем в прошлом, было крайне непривычно видеть даже такие робкие признаки приближающегося тепла. А, по мнению еще не сбежавших от надвигающейся войны приморских жителей, весна затягивала с приходом.
        По кривой, миновав Каварро, возле стен которого в подготовке к войне лихорадочно кипела жизнь, мы наконец-то прибыли в монастырь Святой Элионв Смиренной. Обитель стояла на холме, и ее высокие стены было видно издалека. Казалось, они непреступной преградой встанут на пути любого, но мы-то понимали, что без рук обороняющих, они не способны противостоять захватчикам, и даже, скорее всего, способны стать западней для укрывшихся за ними.
        Вход, ведущий в монастырь, отыскался с западной стороны, для этого нам пришлось объехать практически вокруг стены и, спешившись, провести лошадей по узкой тропочке над обрывом, где внизу под ногами с шумом бились о берег морские волны. Вместо привычных ворот входом служила невысокая дверь, укрепленная металлическими полосами. Нам пришлось долго стучать, прежде чем в зарешеченном окошечке показалось чье-то недовольное лицо.
        - Мы сестры из Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской прибыли к вам по поручению нашей настоятельницы, - поспешила пояснить я, дабы его не захлопнули перед носом. Иначе потом придется еще долго колотить, добиваясь, чтоб нас хотя бы выслушали.
        В ответ только буркнули: 'Ждите', - и, закрыв окошко с громким стуком, оставили стоять на холодном ветру.
        Прошло не менее получаса, прежде чем нам открыли снова. За это время мы успели продрогнуть до костей, а Агнесс и вовсе до зубовного стука. Ее пришлось оттеснить к самой стене, кое-как спрятав от стихии за лошадьми.
        Беззубая старуха в таком же ветхом, как и она сама монашеском одеянии из серой некрашеной шерсти отворила дверь и только убедившись, что мы действительно сестры и приехали одни без сопровождения мужчин, пропустила нас внутрь. Кое-как проведя упирающихся коней сквозь узкий и низкий ход, мы наконец-то оказались во внешнем дворе обители. Нас тут же украдкой принялись разглядывать убирающиеся тут же сестры и послушницы. На миг другой даже показались любопытствующие лица в узких окон келий и из-за парапета внутренней стены, что дополнительно закрывала собор и жилые корпуса.
        Тем временем старуха, не говоря ни слова, повела нас в длинный сарай, который временно должен был стать конюшней. Она грозно стояла и наблюдала за нами, пока распрягали коней, ставили их в импровизированные стойла и снимали переметные сумки. В общем, следила, не отводя глаз, словно мы были вражескими лазутчиками на союзных землях. А едва управились, так же не проронив ни звука, она махнула нам рукой, мол, за мной и бодро заковыляла в пристроенный к внешней стене флигель.
        Там, под точно таким де неусыпным надзором, нас вселили, роздали постели, подали постную кашу на воде и сухие лепешки, а после закрыли на замок, оставив одних во всем здании.
        - Ничего себе, теплый приемчик! - выдохнула Герта, слыша, как старуха натужно проворачивает ключ в замке. Тот явно не смазанный со времен образования Союза нещадно скрипел, пощелкивая шестернями. - Эти элионитские курицы совсем на уединении помешались, раз даже от сестер по Вере отгораживаются!
        - У них всегда так, - заметила Юза, с подозрением разглядывая содержимое мисок. - С нами ни одна сестра разговаривать не будет, вернее не должна, пока их настоятельница разрешит.
        - А как же с ними общаться? Неужели знаками? - удивленно захлопала глазами Агнесс.
        До этого девочка оглядывалась по сторонам: попробовала на мягкость матрас на топчане, попыталась даже, привстав на цыпочки, выглянуть в зарешеченное окошечко, а теперь в недоумении уставилась на нас.
        - Нас что, всегда взаперти держать станут? - вопросы от нее посыпались один за другим.
        - Да нет, - отмахнулась Юозапа. Похоже, среди нас сестра одна оказалась знатоком устава Орден Святой Элионы Смиренной.
        Она оставила в покое миски с серым кашеобразным месивом, и теперь сосредоточенно рылась в своей седельной сумке.
        - Через неделю, другую уже вовсю с нами перешептываться начнут, пока настоятельница не видит... Эх, хорошо что я запасливая! - и она с победным видом извлекла коляску кровяной колбасы.
        - А как же до этого быть?! - кажется, девочку сильно потрясли порядки в этой обители.
        - Посмотрим, - пожала я плечами. - Главное будет - узнать у настоятельницы когда собираются вывозить отсюда сестер. А то если они промешкают - никому, ничего хорошего не светит.
        
        Нас продержали запертыми до следующего утра, а наутро, когда отзвучал колокол, распускающий всех с первой молитвы, та же старуха отрыла дверь и жестом пояснила, чтобы двое из нас следовали за ней. Вызвались мы с Гертой. Каково же было изумление, когда она вместо того, чтобы вести к настоятельнице, потащила нас на конюшню и, вручив вилы, указала широким жестом - убирайте. Так же меня неприятно удивило то, что в яслях оказалось подопревшее сено и ни фунта овса. Естественно наши кони к подобному корму не коснулись.
        - Сестра, вы что издеваетесь?! - взвыла Гертруда, тоже заметив подобное безобразие. - Жеребцов хотите нам попортить?!
        Она ухватила пучок этого прелья и сунула бабке под нос.- Да один наш конь стоит дороже, чем вся ваша обитель вместе с сестрами! Они не могут питаться таким - им животы посворачивает! Если в бейлифате прознают, вас из кулька в рогожку вытряхнут, чтобы взамен этих купить!
        Но старуха лишь скривилась, отпихнула от себя пук и вновь властно указала на вилы. Герта оглянулась на меня, ища поддержки.
        - Насыпь последнее в торбы из наших запасов, - распорядилась я, - А мне, думаю, заставить настоятельницу со мной потолковать.
        Услышав, старуха встала крестом в дверях, ясно давая понять, что никуда меня не пустит. Тогда я, покачав головой, посоветовала:
        - Если я захочу, то пройду, меня здесь сдержать некому. Так что лучше сами доложите.
        От таких слов бабку перекосило. Разгневанно запыхтев, она с прищуром уставилась на меня. Но старшая сестра, увидев старухино сомнение, оторвалась от засыпки овса по торбам и рявкнула:
        - Бегом! Одна нога здесь, другая там!
        Бабка вздрогнула от неожиданности, еще раз кинув на нас полный ярости взгляд, неспешно развернулась и с величием папского легата в Великом посольстве заковыляла по направлению во внутренний двор обители.
        Когда та отошла, чтобы уже не могла слышать нас, Герта заметила:
        - Ой, чую я, нахлебаемся мы здесь. Чтобы заставить этих куриц предпринять что-нибудь для своего спасения лет пять потратить надо, - она повязала торбу на морду своему жеребцу первому. - Кушай, кушай миленький... - сестра ласково потрепала его за гриву. - Есфирь, а ты как думаешь?
        Я неопределенно пожала плечами, потому как тоже чувствовала, что дела здесь пойдут не так, как нам хотелось бы. В последние дни моя подозрительность возросла до небес, я начинала опасаться каждого куста. К тому же письмо, что написала наша матушка местной настоятельнице, вызывало у меня сомнения. Вскрыть, не нарушив печати, у нас не получилось, оставалось лишь догадываться о его содержимом. Памятуя о дороге сюда и об увеличивающихся с каждым днем толпах беженцев, я понимала, что война не за горами. И от этого хотелось как можно скорее решить, как же быть дальше, узнать, что будет с обителью, и с нами заодно.
        Уцелеть женскому монастырю там, где скоро разразятся самые жаркие сражения, дело немыслимое, сродни чуду из чудес. Пока мы ехали сюда, я оценивала местность, ее значение в обороне, важность, возможность удержания рубежей. А когда увидела обитель на холме, то окончательно пришла к выводу, что по своему расположению она и есть один из оплотов обороны, способный удержать этот участок побережья. При наличии рук защищающих ее, захватить стены, как и гавани расположенные у подножья холма, будет очень сложно. Монастырь занимает господствующую высоту, а значит, используя его как цитадель можно довольно легко удержать и прилегающие к нему земли. Небольшое расстояние меж ним и городом так же способствует, чтобы превратить его в форпост наших войск.
        Две боевых цитадели на высотах, с которых с легкостью можно удержать все видимое побережье, а главное удобные бухты, куда могут пристать галеры нурбанцев - что может быть слаще такого кусочка? Да едва нурбанцы увидят обитель, то первым же делом прикажут захватить ее! А кому тут с ними сражаться?! Не сестрам же...
        Хотя я более чем уверена, что уже наши военноначальники вот-вот отдадут приказ превратить монастырь в боевую крепость. Скомандуют солдатам выбросить отсюда женщин, доставить на стены метательные орудия, запас снарядов к ним... И ладно если за дело возьмутся боевые братья! Тут может обойтись без особого лиха - в худшем случае без пригляда старших по сану попробуют слегка руки распустить - тиснут пару тройку сестер посмазливее, да отпустят. А если туркаполи из местных или, не приведи Господь, наемники?! Последние вообще никого не пожалеют. Тут не будешь знать, что лучше - нурбанцы или свои, союзные!..
        С такими мыслями я подхватила вилы и стала ими орудовать, вычищая стойло у своего жеребца. Вскоре ко мне присоединилась Гертруда, и мы принялись за дело вдвоем.
        Предчувствия были скверными, и от этого на душе становилось тягостно. Хотелось вопреки приказу немедленно седлать лошадей и убраться отсюда. Казалось, даже, что чужие взгляды буравят спину.
        Не выдержав, я оглянулась. В воротах торчали две любопытные мордашки - девчушка лет двенадцати и послушница постарше. Увидев, что их заметили, они порскнули в сторону, но их место тут же робко заняла молодая сестра. По ее одеяниям - серому горжету, покрову и рясе с такого же цвета оторочкой по подолу - было видно, что даже начальный этап ее сестринского пути еще не закончился.
        Я оторвалась от работы и, опершись на вилы, вопросительно посмотрела на девушку. Рядом с ней тут же появилась другая сестра, из-за спины которой вновь показались любопытные мордашки послушниц. Вот в дверном проеме показались и другие девушки. Они не подходя ближе, опасливо вытягивали шеи, вставали на цыпочки, чтобы разглядеть нас. Наконец самая смелая сделала несколько шагов вперед. Кто-то сдавлено зашептал, раздались робкие предостережения.
        Герта тоже оставила свою работу и, увидев любопытствующих, решила первой нарушить молчание. Но она успела лишь представиться в полный голос, как та девушка, что первой отважилась подойти к нам поближе, испуганно зажала рот ладошкой.
        Гертруда удивленно осеклась и тогда та решилась.
        - Потише, пожалуйста, - зашептала молоденькая сестра. - Если старая Маргред услышит, нам всем не сдобровать! Пока ее нет, расскажите откуда вы, и... - тут она нервно оглянулась. - Что твориться за стеной. Мы ничего не знаем, но ходят слухи...
        - Да, да, расскажите, - к сестре тут же подскочила еще одна. - Лучше расскажите, что твориться за стенами обители. Нам по уставу запрещено знать, настоятельница не разрешает даже думать об этом. Расскажите, пожалуйста. Я слышала, что будет война... Это правда?..
        Я лишь успела кивнуть, как раздалось злобное брюзжание. Оказалось, что старуха уже вернулась и теперь зашипела, как старая облезлая кошка.
        - А ну кыш-ш-ш! Чтим устав! Доложу настоятельнице - епитимью назначит! Кыш-ш-ш! Всем кыш-ш-ш! - принялась она разгонять их.
        Сестры и послушницы метнулись в стороны, как всполошенные воробьи.
        - Вы! - теперь бабка обличающее ткнула в нас своим кривым, изуродованным ревматизмом пальцем. - Нарушили все, что можно! Вы!..
        - Настоятельница нам примет? - холодно перебила я. Мне было плевать на их правила, главное - все как можно скорее выяснить.
        - Если вы не прекратите!.. - вновь попыталась старуха.
        - Так примет или нет?! - с нажимом повторила я свой вопрос. - У меня письмо к ее высокопреподобию от ее высокопреподобия, - и видя, что бабка собирается сказать что-то поперек, мстительно добавила: - Приказано сразу по прибытию лично в руки. И я намерена выполнить отданный мне приказ.
        На сморщенных щеках от охватившего ее гнева загорелся лихорадочный румянец. На миг мне показалось, что бабку даже удар хватит, но нет. Злобно сверкая глазами, она вскинула подбородок, проронила лишь: 'Пойдете вдвоем', - развернулась и зашаркала обратно. Мы, отставив в сторону вилы, последовали за ней.
        
        Кабинет настоятельницы обители особо не отличался от виденных мною кабинетов других настоятелей - все та же аскеза, разве только шкафы расставлены по иному. Ее высокопреподобие нахохлившимся старым седым грифом сидела за столом. Сходство довершали нос с горбинкой сильно-выдающийся вперед, горб, изуродовавший спину и возвышавшийся над левым плечом, серое бесформенное монашеское одеяние.
        - Ваше высокопреподобие, вам письмо от матери настоятельницы Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской, - отрапортовала я и вынула из-за пазухи изрядно мятый пакет.
        Мать приняла его и, сломав печати, вскрыла его ножом для бумаг, а потом быстро побежала по строчкам глазами. По мере чтения ее лицо и без того малопривлекательное исказилось еще больше, она упрямо вздернула подбородок, словно не соглашаясь с написанным, а когда прочла до конца, не мигая, уставилась на нас. Я, не совсем понимая, что она хочет, тоже смотрела на нее. А когда пауза излишне затянулась, не выдержала и решила заговорить первой.
        - Ваше высокопреподобие матушка направила нас к вам?.. - и, сбившись, решилась и задала самый главный вопрос, что волновал меня. - Ваше высокопреподобие, когда вы планируете вывозить обитель?
        Слова почти осязаемые повисли в воздухе. Казалось, даже тишина зазвенела. Мы, затаив дыхание, ждали ответа. И, наконец, настоятельница, словно пересиливая себя, соизволила произнести.
        - Даже не подумаю сделать это.
        Гертруда от неожиданности подавилась, я же онемела и теперь хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. А настоятельница непреклонным тоном продолжила:
        - Ее высокопреподобие Серафима написала, что вы присланы, дабы помочь мне оберегать сестер в пути, когда всех нас будут увозить с побережья. Так вот, я даже мысли не допускаю, что с сестрами оставлю обитель. Никто!.. Вы слышите меня?! Никто не посмеет заставить нас ступить за стену даже на единый шаг! Ни ваши, - тут она презрительно скривилась и окинула меня презрительным взглядом, чуть задержавшись на перевязи с фальшионом и намекая принадлежность к боевой ветви Церкви. - Ни презренные иноверные, не заставят меня с сестрами сделать этого. Мы лучше умрем, чем преступим заветы Святой Элионы Смиренной. Мы как наша святая заступница смиримся с неизбежным, и тем окажемся под ее защитой. А вы... - настоятельница задумалась, словно принимала решение. - Несмотря на просьбу вашей настоятельницы, озвученную в этом письме, - тут она небрежно отшвырнула послание, - я считаю, вы будете беречь сестер от нечестивых прямо в обители. Не будет ни каких путанных дел с направлениями и поименованием... Решено. Мы остаемся.
        - Но... Но это невозможно! - кое-как выдавила я из себя, до сих пор не веря услышанному. Ее совсем поняв, что имела в виду старуха, когда намекала на просьбу Серафимы, попробовала ее образумить. - Если нурбанцы высадятся на побережье, то монастырь и получаса не выстоит, если они захотят заполучить его себе. Да... Да наши войска выдворят вас!..
        - Господь этого не допустит, - отрезала мать, давая понять, что эта тема закрыта. - А теперь дочери мои, поговорим о вашем недостойном поведении в святой обители. Вы, не пройдя недельную очистительную епитимью молчанием, посмели явиться ко мне. Нарушили...
        Настоятельница понесла какую-то околесицу о смирении и покаянии, посте в течение месяца. Говорила прочие глупости, которые вовсе были недопустимы - война была уже на носу. Времени на все ритуалы, положенные по уставу элиониток, попросту не было.
        И тут я не выдержала.
        - Вы же должны понимать, что ждет сестер, когда враг высадиться на побережье. Возможно, бухты не удержат и тогда... Неужели вы не понимаете, что после для всех наступит кошмар?!
        Мать, возмущенная из-за того, что я посмела перебить ее. Она привстала в кресле и, опершись о стол руками, нависла над ним, еще больше став похожей на грифа.
        - Если господу угодно, то он не допустит! - громыхнула она. - А если что случится, то такова будет Воля Божья!
        - Воля Божья?! - с тихим ужасом вторила ей пораженная Гертруда.
        Старшая сестра стояла и не могла поверить тому, что слышит. А меня едва не перекосило от злости. Я знакомая с ужасом бесчестья еще с детства, прекрасно понимала, что могло стать с сестрами. Не раз была в разоренных войной провинциях Союза и своими глазами видела, что за бесчинства там творились.
        - Вам лично, из-за возраста, ничего не грозит, разве что быстрая смерть! А как быть тем, кто молод?! Терпеть срам, издевательства?!..
        Но, казалось, мои слова не достигали ума настоятельницы. Она упорно стояла на своем.
        - Они станут мученицами!
        Таков был ее категоричный ответ.
        - Мученицами?! - вскричала я, более не сдерживаясь. - Вы же не можете допускать, что...
        Перед глазами замелькали картинки полузабытого детства - бледное до синевы лицо Лианы, ее искусанные губы и беспомощные слезы, тело, завернутое в холстину, которое выносили из комнаты. Длинная прядь русых волос, выпавшая из-под нее и волочившаяся по полу, пока сестру несли по коридору.
        - Ты забываешься, дочь моя! - пробились к моему сознанию слова преподобной. Она холодно и высокомерно смотрела на меня. - Твое заблуждение велико, и даже покаяние тебе не поможет. Но Господь милостив и возможно когда-нибудь простит. А пока выйди отсюда и покайся в своем заблуждении...
        - Заблуждении?! Это вы заблуждаетесь! Вы, зная, что ждет сестер, обрекаете их заранее!..
        Я негодовала, а мать настоятельница напротив осталась абсолютно спокойной.
        - Налагаю на тебя епитимью. Ты месяц должна поститься на хлебе и воде и денно и нощно молиться, дабы Господь...
        Наконец моя твердость и почтение к вышестоящей по сану исчерпалось и, не выдержав, я едко спросила.
        - И кто меня заставит?! Неужто вы, которая тяжелей тяпки в своей жизни не поднимала?!
        Старуха побледнела и, сминая, вцепилась крючковатыми пальцами в бумаги лежавшие на столе.
        - Я не собираюсь истощать себя вам в угоду. Мне еще предстоит сражаться, и не стану... - неожиданно меня осенило, я сдернула проездную бирку с шеи и протянула ей. - Пробивайте!
        Но во взоре матери читалось категоричное нет.
        - Ладно! Без вас выкрутимся!
        Внезапно я поняла, что не стану подчиняться идиотскому приказу и рисковать собой прямо в обители защищая сестер. Да и вообще эта бирка нам нужна, как собаке пятая нога. С нами Агнесс. Она и станет нашим пропуском обратно в обитель. Сейчас пена с войной уляжется, и мы, узнав безопасно ли, вернемся обратно. А пока длится война - отсидимся в какой-нибудь глуши. Так спрячемся, что с факелами станут искать - не найдут.
        Памятуя о непонятном заявлении настоятельницы, когда она отказывалась вывозить обитель, я наглым образом схватила со стола письмо, которое привезла от нашей матушки, и уже собралась выскочить из кабинета, как меня настигли крики настоятельницы.
        - Еретичка и отступница! Проклинаю тебя! Не будет тебе прощенья!
        Уже распахнув дверь, я обернулась и, отстранив потрясенную Герту, которая растерялась от творившегося в кабинете, напоследок заявила:
        - Прокляты будете вы, из-за вашего упрямства, если нурбанцы или наемники ворвутся в обитель. И возможно вам гореть в Пекле... - и, не договорив, покинула кабинет.
        Вслед мне неслись вопли рассерженной гарпии. Она кричала, что доложит обо всем Ответственным, скажет о моем еретичестве, хуле на Господа, но мне было все равно. Следовало немедленно, пока еще есть возможность, убираться отсюда.
        Я корила себя, за свою глупость. Это надо же было только сейчас сообразить?! Следовало с самого начала осесть в каком-нибудь из вольных городов и, выдавая себя за простых обывательниц, пережить там все военные невзгоды. Ведь с нами Агнесс! И с ней не обязательно было тащиться на этот край света! Нам всегда можно будет сказать, что мы опасались из-за нее! И берегли только ее! За это нам простят все. А за те деньги, которые дала нам мать, можно было купить в квартале средней руки дом и жить экономно, но безбедно в течение пары, а то и тройки лет. Святые угодники, ну почему все умные мысли приходят так поздно?!
        Полная решимости, невзирая на шарахающихся в стороны элиониток, я бежала по коридору к девочкам. За мной спешила старшая сестра. Нам немедленно следовало убираться отсюда. Сестер из обители я не могла взять с собой по одной причине - они свяжут нас по рукам и ногам, повиснув мертвым грузом. Ни одна из них неспособная выжить в большом, тем более, военном мире, погубит всех. А мне, несмотря на понимание того, что в данном случае я поступлю не лучше их настоятельницы, во что бы то ни стало, хотелось выжить и вытащить из этой оказии, прежде всего, своих.
        
        Вбежав во флигель, я с порога закричала:
        - Собираемся! Немедленно уезжаем!
        Из дверей высунулись до нельзя удивленные Юозапа и Агнесс, но я отчаянным жестом махнула им, мол, живо упаковывайтесь.
        Однако Юза покачала головой. А когда я, втолкнув, замершую от изумления Агнесс, ввалилась следом сама, сестра и вовсе уселась на топчан, демонстративно скрестив руки на груди.
        - Мы уезжаем! - рявкнула я. - Живо собирайся!
        - И почему спешка такая? - невозмутимо произнесла та, даже не думая двигаться с места. - Пожар? Или уже война началась? А может сестер вывозят, но я это как-то упустила?
        И тут, вошедшая в келью Гертруда, пояснила:
        - Никто из них никуда выезжать не собирается. Они тут все поголовно мученицами решили стать. Ты хочешь к ним присоединиться?
        - Не жажду, - отрицательно мотнула головой Юозапа. - Но, по-моему, здесь, сестры, вы горячку порете, - возразила Юозапа. - Вы же прекрасно понимаете, что вот-вот и этих клуш вывезут. Мы просто тихонечко уедем с ними. А если мы сейчас сорвемся, то нам светит наказание за невыполнение приказа.
        - Юза-а-а, - протянула я. - Ты бы слышала, что несла эта спятившая старуха! - я имела в виду настоятельницу.
        - И?! Может она и спятившая, однако является главой здешней обители, - резонно заметила та. - Успокойтесь. Пара-тройка дней ничего не сделают. Если их никто отсюда не попрет, то тогда уедем. А пока не горячитесь.
        Юозапа всегда отличавшаяся, холодным рассудком, как всегда дала удивительно верный совет. Следуя ему, я попыталась успокоиться и уселась рядом.
        - Тогда что с лошадьми делать будем? - напомнила Герта, опершись о косяк и наблюдая за моими метаниями. - Овса осталось только на вечер. И стойла не дочищены...
        Ой-й-й! Я скривилась. За всеми этими волнениями совершенно забыла об обыденном, но таком важном.
        - Пойду тогда стойла дочищу, а ты, - я посмотрела на старшую сестру, - С Юзой собирайтесь, и поезжайте в город. Нужно закупить фуража хотя бы на пару-тройку дней.
        
        Нехотя поднявшись, я поправила перевязь с фальшионом - понимаю, что глупо чистить конюшню в кольчуге и с клинком на боку, однако нехорошее предчувствие теребило неотступно - и вышла из кельи.
        С каждым шагом сердце стучало все быстрей, казалось, если я не потороплюсь, то случится что-то страшное. Добралась импровизированной конюшне я уже почти бегом. Но не успела дойти до распахнутых настежь сарайных ворот, когда услышала истошный женский визг. Голосили во внешнем дворе перед входной калиткой. Резко повернув, выхватила из ножен фальшион и поспешила на крики.
        В открывшейся передо мной картине, как ожидалось, не было ничего страшного. С десяток боевых братьев, вошли и теперь, столпившись у калитки, с удивлением смотрели на визжащую в страхе и вырывающуюся сестру-элионитку. По одеждам это были братья из Ордена Варфоломея Карающего. Ее за руку держал их командир. Когда они увидели меня, такую взъерошенную, то невольно потянули руки к оружию, но тут же расслабились. А старший брат, что до этого удерживал сестру, отпустил ее.
        - По какому праву?... - начала я, но командир перебил меня и сиплым голосом начал рапортовать.
        - Посланы главнокомандующим, чтобы удалить сестер из обители, а сам монастырь в кратчайшие сроки превратить в боевую крепость. У меня бумага, подтверждающая все полномочия.
        Я облегченно выдохнула. Юозапа как всегда оказалась права. Слава всем Святым, что не погорячились!
        - Это к здешней настоятельнице, - пояснила, указывая за спину, на главный жилой флигель. - Только предупреждаю, она будет сильно упорствовать переселению.
        Старший брат нахмурился и, буркнув: 'Посмотрим', - отдал приказ дожидаться его здесь и поспешил, куда было показано. А я, решив разузнать последние новости у братьев, вложила клинок в ножны и подошла к ним.
        - Война скоро начнется? - с ходу задала вопрос, который волновал всех в последнее время.
        Один из братьев пожал плечами. А другой, сдвинув шлем на затылок, чтобы почесать вспотевший лоб, задумчиво начал:
        - Нурбанских галер пока не видать, но...
        - Лазутчиков ихних полным-полно, - добавил третий. - Присматриваются заразы!
        - Больших стычек не было, однако чую - ждать недолго осталось, - заметил еще кто-то, но тут его в спину толкнули, чтобы отошел от калитки.
        Брат посторонился, другие тоже начали расступаться.
        Во двор один за другим стали входить плечистые братья-дознаватели, обряженные поверх темно-бордовых сутан в кольчуги и бригантины, на поясе у них висели мечи. В груди у меня екнуло, но... Может, они переезд сестер контролировать будут?
        Меж тем, вошедший первым - я с удивлением обнаружила, что одет он не в рясу, а в бордовую же сутану - увидев меня рядом с боевыми братьями, переменился в лице и смерил цепким взглядом, словно приценивался. Мне сразу стало понятно, что передо мной не рядовой брат, а как минимум диакон или викарий.
        - Сестра Есфирь? - внезапно спросил он.
        Едва услышав свое имя, я покрылась холодным потом. Мысли неистовым галопом понеслись в голове. Неужели за нами?! Выследили с самой Вианы? Или нас уже объявили в розыск, за убитых нами пустынников и инквизитора? Что делать?! С нами Агнесс! Бежать?! Как?!
        Видимо заметив мгновенные перемены на моем лице, он успокаивающе начал:
        - Я послан ее высокопреподобием Серафимой, дабы помочь вам...
        Я выдохнула и на секунду расслабилась, но дальше все завертелось со страшной скоростью. Четверо братьев, что уже успели войти следом за ним во двор, бросились ко мне. Все что удалось - это отшатнуться назад, как меня тут же опрокинули на землю, попросту прыгнув и навалившись всем весом. Завязалась короткая потасовка с зуботычинами. В куче малой лишь удалось достать боевой нож, как его пинком выбили из руки, а следом обрушился шквал ударов. Сквозь поддоспешник и кольчугу, что были на мне, они не так остро чувствовались, но вот по голове...
        В один момент я поняла, что меня вздернули на ноги, скрутив руки за спиной до хруста в суставах, так что пришлось невольно согнуться и податься вперед, еще больше лишая себя возможности сопротивляться.
        Сквозь шум в ушах я услышала:
        - Старшая сестра Есфирь обвиняется в смертном грехе - ереси, хуле на Господа и колдовстве. И будет помещена в подвалы замка Мориль, до выяснения ее виновности...
        Кажется, это говорилось для братьев, которые с оторопью смотрели на разворачивающееся перед ними действо. Самым краем уха услышала мгновенно оборвавшийся Агнесс крик: 'Есфи...', - но, похоже, ей тут же зажали рот...
        Неужели схватили ее и девочек?!
        Я попыталась дернуться, нещадно выворачивая руки, но тяжелый удар обрушил меня на землю, а в глазах все померкло.
        
        Глава 10.
        
        Было очень сыро и холодно, меня прямо-таки колотило от озноба. А еще страшно болела голова. И мутило, очень сильно мутило. Причем непонятно отчего, то ли от головной боли, то ли от вони испражнений. Во рту было горько и ужасно хотелось пить.
        Все эти ощущения обрушились на меня разом и никак не хотели отпускать.
        Попыталась подняться, но что-то мешало, зато выяснилось - я лежу лицом вниз и почти не чувствую рук от локтя до кисти. Когда с трудом перевернулась на спину - тело тоже оказалось неповоротливым и тяжелым - я кое-как смогла разлепить глаза и попыталась оглядеться.
        Увиденное не обрадовало. Совсем.
        Оказалось, что я прибывала в темном подвале, использующемся, как камера, на тонкой подстилке из полусопревшей соломы. На дальней стене, почти под самым потолком было забранное толстой решеткой малехонькое оконце, через которое и падал тусклый свет. Лишь подняв руки к лицу, я обнаружила, что они туго связаны толстой веревкой. Так вот почему?!
        И тут воспоминания нахлынули разом: драка с братьями Ответственными во дворе, меня скрутили... Словно издали в сознанье проникли слова: '...обвиняется в смертном грехе - ереси, хуле на Господа и колдовстве, и будет помещена в подвалы замка Мориль, до выяснения...'.
        Несмотря на сотрясавший озноб, меня как кипятком окатило, а потом кинуло в холодный пот. Я у дознавателей! О Господи! Нет. Этого не может быть... За то, что вспомнилось, меня невозможно осудить... Ошибка... Ошибка... Не я. Может все-таки из-за убитых пустынников? Вроде нет... Они говорили...
        Рваные мысли лавиной погребали сознание под собой, а поверх всего этого гранитными глыбами задавливал страх. Самый обыкновенный страх, поднимающийся из самых глубин.
        Я едва удержала рвущийся изнутри крик. И даже закусила губу, чтобы не дать ему прорваться наружу. Лишь стукнув себя по лбу связанными кистями рук, кое-как справилась с собой. Усилием воли заставила дышать себя размеренно и глубоко, несмотря на миазмы, заполнявшие все помещение, и только после, когда паника отхлынула, еще раз попыталась обдумать и проанализировать все.
        Первый и непреложный факт, который следовал из моих воспоминаний - я все-таки в руках у дознавателей Ответственных. Второй...
        Тут я снова вынуждена была обуздывать свой страх, поскольку прекрасно понимала, что значит оказаться у них. Те, кто хотя бы единожды оказывались в поле зрения немногочисленного, но столь страшного ордена, уже никогда возвращались к прежней жизни. Ибо военные инквизиторы всегда хватали церковника лишь тогда, когда были убеждены в его виновности, когда на это были бумаги и свидетельские показания, когда... А третий допрос у них всегда ведется уже с пристрастием... Нет, я не боялась боли. Боль - это спутница любого ранения. А уж когда тебя наживую штопают или уксусом промывают...
        Но...
        В голове не укладывалось, что все это происходит со мной на самом деле. Казалось, что в следующий миг все сменится и выяснится, что это был кошмарный сон...
        Попыталась сесть, и со второй попытки это удалось. Облокотившись о стенку, я скорее нащупала узел на веревке, чем увидела, и зубами стала развязывать его. Лишь когда содранные губы начали кровоточить, а зубы, казалось, еще немного и зашатаются, удалось справиться с тугими путами и освободить руки. Кровь хлынула по перетянутым жилам, кончики пальцев закололо. Чтобы ускорить я, сжав губы, чтобы ненароком не вскрикнуть, принялась разминать кисти, усиливая кровоток. А пока занималась этим, вновь обрела относительное спокойствие, чтобы начать размышлять здраво.
        Уже понятно, что все случившееся со мной - это дурная явь. Я находилась в подвале, брошенная сюда дознавателями. Вон в дальнем углу еще видны полуразложившиеся отходы жизнедеятельности, оставшиеся от прежнего 'жильца'. Вход в мою камеру оказался забран решеткой и охранникам, буде они в коридоре, через нее было бы прекрасно видно происходящее. Подо мной лишь жалкая кучка прелой соломы, призванная служить постелью. Тусклый свет, падающий из зарешеченного оконца, настолько слаб, что с трудом позволял разглядеть грубую кладку на противоположной стене. Руки и ноги пока не скованы, на мне все еще кольчуга, на ногах сапоги и...
        Я села и поднесла ладонь к голове. Так и есть! Подшлемник покоился на плечах, а кале на затылке был жесткий, почти каменный. Я развязала тесемки, попыталась снять его, а получилось, что отодрала от волос и убедилась в своем подозрении - он был твердым именно от крови. Лихо меня... А еще поняла, что раз кровь высохла столь толстой коркой, то сегодня другой день, но утро ли вечер - неизвестно, а схватили меня как минимум вчера.
        Осторожно убрав руку, попыталась встать на ноги. Несмотря, что перед глазами поплыло, а меня закачало, я, придерживаясь за стенку, все же смогла подняться, чтобы доковылять к пятну света, падающему из оконца, и продолжить осмотр. Все оружие, конечно же, отобрали, пояс тоже сняли, а вот полностью обыскивать не стали.
        Милосердие? Я еще не обвиняемая? Или просто незачем, мол, еще успеют?..
        Когда я осторожно нагнулась проверить, остался ли засапожный нож, на груди что-то едва уловимо зашуршало. Однако в тиши камеры, где было слышно даже мое дыхание, парящим облачком срывавшееся с губ, это прозвучало довольно громко. Нетвердой рукой полезла за горловину и вот пальцы наткнулись на что-то жесткое, но тонкое...
        Письмо от Серафимы! Тогда в гневе я схватила его со стола настоятельницы и, не думая, запихнула за пазуху...
        Обрушившиеся следом мысли вновь вогнали меня в страх. Сестры! Девочки! Агнесс?!. Святая София Заступница!.. Агнесс же кричала!.. Ее тоже схватили?! Значит и сестер!.. А если их не смогли взять и... Нет... Нет. Нет! Прекратить панику! Сведений мало. От удара по голове я плохо помню произошедшее. Может, все обошлось...
        'Есфи...'... О нет!..
        Чтобы отогнать подступающий ужас я тряхнула головой. Перед глазами поплыло... Только тогда я поняла, что так и застыла с рукой, засунутой за воротник. Осторожно опустившись на пол там, где стояла, я аккуратно достала из-за пазухи пергамент. Пока день не кончился, пока света еще хватит - нужно успеть прочесть. Надо изучить его, пока кто-нибудь не подошел к камере проверить как я, пока не потащили на допрос. Вдруг там есть ответы на случившееся?!
        Подчерк настоятельницы - то, что письмо писала именно она, не оставалось никакого сомнения - был ровный и разборчивый, поэтому мне быстро удалось прочесть написанное. Если опустить витиеватые обороты, начало послания меня ничуть не удивило. Нас троих действительно прислали, дабы мы защитили сестер обители Святой Элионы в случае возникновения опасности хоть со стороны нурбанцев, хоть от наших войск. А вот дальше... Дальше пошло то, чего совершенно не было в письме адресованном мне. И это меня сильнее всего поразило, а так же заставило крепко задуматься.
        Во-первых, Серафима просила, чтобы настоятельница элиониток, пока мы будем находиться у нее в обители, и когда сестер будут эвакуировать, назвала нас иными именами. Мало того, она еще должна была снабдить нас биркой с этими же вымышленным именами на обратную дорогу, в которую мы должны пуститься не раньше мая месяца. А во-вторых, если настоятельнице, по каким бы то ни было причинам, не понадобится наша помощь, она должна перенаправить нас в обитель Ордена Святой Элионы Смиренной расположенной близ Пуэльяра. Причем так же инкогнито.
        Из смысла написанного выходило, что матушка знала, что меня ищут дознаватели, что они могут схватить... Но откуда?!. То есть, как он успели добраться из нашей обители до сюда?..
        И тут мне все стало предельно ясно. Теперь понятно из-за чего Серафиму и Иеофилию трясли Ответственные! Они искали именно меня, именно я им была нужна. Но зачем?.. Вернее, зачем и так ясно - обвинение я слышала во дворе монастыря Элиониток. Вопрос в другом - кому я понадобилась? Кто потратил столько усилий, чтобы возвести на меня поклеп, подтасовать бумаги, приплести свидетелей, получить их показания, чтобы обвинить в колдовстве? Для чего?
        То, что свидетельства подтасованы, я знала совершенно точно. Ни одно мое действие за всю сознательную жизнь нельзя было истолковать как колдовство. Хула на Бога? На Святой Престол? Не-е-ет! Это исключено. Даже при сестрах я никогда не ругала Мать-Церковь. Скажу даже больше - мне нравились порядки, царящие в Союзе. Меня все устраивало. Даже в мыслях не возникало, быть чем-то недовольной! Поэтому оставалось одно - меня за что-то хотели убрать руками своей же боевой ветви. Причем этот кто-то имеет большое влияние среди нас. Он должен занимать значительный пост, иначе такое провернуть было попросту невозможно. Ни один дознаватель не начнет разрабатывать церковника, обвиненного в измене, не проверив обвинителя, если таковой не находится в лоне Церкви.
        Взятка?.. Кто-то очень богатый дал взятку дознавателю, чтобы тот начал расследование? Возможно но... Это ж какие должны быть подтасованные доказательства и какого размера денежная сумма, чтобы подкупить не только свидетелей, но и заставить заработать обе ветви ордена???
        Структура Ордена Ответственных была лаконична, но чрезвычайно эффективна, как и все управление в Церкви. Орден делился на две части розыскную и судебную. Розыскные вели поиск и следственные действия по сбору доказательств, а судебные занимались непосредственно с преступившим церковные догмы, допрашивали его, судили. Мало того, каждая часть ветви контролировала только свою подведомственную область. То есть дознаватели из государства Интерия, где находилась наша обитель, не могли приехать в Лукерм и начать поиски. Это была не их территория! Все что они могли - это с эстафетой отправить розыскные листы, а после, когда указанное в них лицо поймают, переправить его обратно, или отдать дело местным дознавателям, с которым те будут работать.
        Вот и выходило: первое, что тот кто, затеял это, обладает немалой властью в церковных кругах и имеет связи в Ордене Ответственных, второе, оттого как пойдут дела - будут ли меня допрашивать здесь или повезут обратно - более или менее станет понятен размах процесса, а значит и могущества устроившего это. Если отправят обратно, значит власти много, но не настолько, а если здесь! Ох! Вот тогда... Конечно, местные могут не захотеть возиться и все равно отправят меня к дознавателям в Интерию...
        Ох-хо-хо, сколько не раскладывай, сколько вариантов событий при этом не получай - исход будет один... Ладно! Все-все! Не время предаваться унынию! Может еще все утрясется. Может произошедшее все-таки ошибка?.. А убитые пустынники и инквизитор?.. Если станет известно о них?! И сестры... Их схватили?
        Вопросы... Эти вопросы! Как же их много, а ответов нет вовсе...
        Единственное что понятно, Серафима не посылала нас на верную смерть, она лишь пыталась спрятать в самой гуще событий, а потом, когда все успокоится, под вымышленными именами вернуть обратно. Мол, такие-то погибли в сутолоке войны, а эти сестры - другие... Ох, я тоже оптимистка! Размечталась! Может, у настоятельницы план был другой, но она не предавала нас. Не предавала. Просто пыталась решить проблему на ходу.
        Сейчас в ситуации, которой я оказалось, подобная малость так грела душу! Даже от столь невеликого просвета в тех тучах, которые сгустились над моей головой - становилось чуточку легче. И от этого подспудно брезжила надежда.
        В коридоре гулким эхом раздались чьи-то шаги. Они-то и выдернули меня из раздумий, в которые я погрузилась после прочтения письма. Мало ли кто куда шел, но не хотелось, чтобы меня застали здесь с документом, косвенно подтверждающим правоту обвинений и к тому же бросающим тень на настоятельницу.
        Окинув взглядом камеру, я с поспешностью, на какую только была способна из-за удара по голове, доковыляла до подстилки и, сложив пергамент, бросила его на пол. Потом, придерживаясь рукой за стену начала топтать его, вымарывая в грязи; благо пол в камере был земляной и по весеннему времени сырой. Едва только успела изгваздать его достаточно, чтобы он не бросался белым пятном в глаза и подпихнуть ногой под остатки соломы, как с той стороны решетки появились охранники. Симулировать беспамятство я уже не успевала и поэтому лишь притворилась, что только-только избавилась от веревок, встала, и теперь пытаюсь удержаться на ногах.
        Тем временем солдаты, а именно они выступали в качестве охраны, повозившись с замком, распахнули решетку, и в мою камеру, сгибаясь из-за низкой притолоки, вошли четверо братьев-дознавателей. Все они, как один, были облачены в бордовые рясы, с накинутыми на плечи бордовыми плащами с вышитым на левом плече белым крестом, увитым терниями без роз, скрепленные у горла застежкой в виде карающего меча. И по их одеждам становилось понятно - допросная команда в полном составе пожаловала за мной.
        Я нетвердыми руками начала натягивать кале обратно на голову. Сестрам по уставу не полагалось прибывать с непокрытой головой.
        Вдруг, один из братьев-инквизиторов, видя мои попытки, подошел и, забрав чепец из рук, водрузил его на голову и даже завязал тесемки под подбородком. От его неожиданных действий, я чуть не отшатнувшись. А брат, словно клещами схватив под руку, отлепил от стены, второй тут же подхватил с другой стороны, и они почти что волоком потащили меня из камеры. Сопротивляться смысла не имело - четверо плечистых дознавателей и шестеро солдат в коридоре, которые держали пики на перевес и при малейшей опасности готовы были применить их, остужали любой пыл и подавляли мысль о немедленном побеге в зародыше. Поэтому я не противилась, и пыталась идти своей волей. Однако периодически, когда на накатывала слабость, а ноги отказывались служить, я запиналась и невольно повисала на руках у братьев.
        Вот в таком полубессознательном состоянии, меня подняли по лестнице, проволокли по коридору, который плохо запомнила из-за двоения в глазах. Короткий скрип распахиваемой двери, и вот, похоже, я оказалась в допросной. Братья посадили на лавку, привалив спиной к стене, и я попыталась оглядеть все вокруг. Но, увы, если то, что находилось вблизи, рассмотреть еще удалось, то вдали все расплывалось, словно бы скрывалось в тумане. Даже четверо братьев, отступивших подальше, казались лишь бордовыми пятнами.
        Вот из марева передо мной вынырнула могучая, но весьма грузная фигура, в которой я с удивлением опознала женщину, так же облаченную в бордовые одежды. Это сестра из дознавателей, как раз для таких обвиняемых, как я.
        Она, начав короткую молитву, сотворила передо мной святое знамение, а потом, взяв массивный крест, что висел на цепочке на шее, прижала его сначала к моему лбу, потом к губам. Пока она творила свое действо, я старалась не шевелиться, ибо любое движение могло быть истолковано как уклонение от святых символов, а значит наличие скверны Искусителя во мне.
        Когда ритуал был закончен, сестра ухватилась за подол кольчуги и начала стягивать ее с меня. Получалось у нее все довольно споро, словно она каждый день выпотрашивала одоспешенных. Вместе с кольчужкой с головы снялся кале при этом, едва не удушив тесемками, но та даже не обратила на это внимания, продолжая раздевать меня. Поддоспешник, подшлемник, сапоги, шоссы... Пока я не осталась перед ней в исподнем. Мои вещи лежавшие грудой, тут же забрала вторая сестра, оказавшейся чуточку помельче, и передала двум мужчинам - помощникам дознавателя. Они принялись осматривать их, ища скрытые от глаз символы или тайные знаки.
        Тем временем сестры уже вдвоем вздернули меня на ноги и, загораживая спинами от мужских взоров, сняли с меня последнее и принялись осматривать тело.
        Казалось, эта унизительная процедура длилась вечность, было мерзко и противно, когда чужие руки, пусть и женские, касались меня, бесцеремонно хватая везде, где им было нужно. То ли от холода, то ли от бесстыдства происходящего, я покрылась мурашками и едва сдерживалась, чтобы не обхватить себя руками защититься от прикосновений. Однако и этого тоже нельзя было делать - любое мое сопротивление так же могло расцениться как противление следствию, как попытка скрыть печати нечистого. И поэтому я терпела, стараясь ни гримасой, ни невольным возгласом не выдать свою неприязнь.
        Наконец когда с осмотром было покончено, одна из сестер сняла с пояса фляжку и, откупорив ее, вылила содержимое мне на голову. По волосам и плечам потекла ледяная вода, неожиданно принося облегчение и прояснение во взоре. На миг показалось, даже голова болеть меньше стала. Не сдержавшись, я облегченно выдохнула.
        Тем временем другая сестра скомандовала поднять руки и шустро натянула не меня грубую рясу, а следом нахлобучила на голову горжет.
        - Меток и пятен, которые можно было бы счесть знаком Искусителя на теле нет, - по казенному сухо отрапортовала первая. - Подследственную не воротило от святых символов и освященную воду, возлитую на голову, она приняла с радостью. Так же она может быть допрашиваема, ибо находится в рассудке.
        Теперь, когда глаза перестала застилать мутная пелена, я увидела, как сидевший в дальнем углу писец скрипит пером, усердно записывая сказанное. В противоположной от него стороне на столе лежал мои вещи, над которыми сейчас трудился один из помощников. Вооружившись ножом, он распарывал мой поддоспешник и внимательно разглядывал, чем тот набит, нет ли там скрытых амулетов. Второй тщательнейшим образом прощупывал швы рубашки.
        Меж тем, подталкивая в спину, меня вывели на центр допросной и усадили на колченогий табурет.
        На миг вспыхнуло чувство нереальности происходящего, а уже в следующий вытиснившееся зазвучавшими в голове словами: 'Сестры мои, я как уже побывавшая в справедливых руках нашей Матери-Церкви, настаиваю, чтобы вы наизусть помнили не только писание, но и все священные каноны, дабы смогли сказать истину, когда...'.
        Мне мгновенно вспомнились многочисленные рассказы Бернадетты, как она оказалась у Ответственных.
        Берна! Она неустанно вдалбливала нам снова и снова, что мы должны запомнить. Не отставала от нас в минуту отдыха. Требовала, чтобы мы свободное время проводили над святыми текстами. Только теперь оказавшись в той же ситуации, что и она, я поняла, как же сестра была права!
        Но углубиться в воспоминания не дали, старший дознаватель, видя готовность отвечать на вопросы, обратил свое внимание на меня.
        - Сестра клянешься ли ты говорить правду, аки пред Господом нашим на Великом Суде?
        - Клянусь, - кое-как прохрипела я; в голе саднило так, словно внутри бесновались коты.
        Дознаватель сунул мне под нос крест и я приложилась к нему губами, подтверждая свои слова.
        И началось! Вопросы посыпались один за другим. Началось, конечно же, с моего имени: кто я, откуда родом, как нарекли меня в миру, как в обители. Потом о моем детстве, о родителях. От чего умер отец. Не являюсь ли я виновницей его смерти, не желала ли ему ей.
        Я отвечала честно и емко, как требовалось. Правда, говорить становилось все трудней, пить хотелось до невозможности. Заикнулась было о воде, но, увидев, что дознаватель даже ухом не повел, вспомнила, что согласно судебному уложению, жажда не является чем-то недозволенным, и даже способствует в скорейшем раскаянии.
        Дальше пошли вопросы о сестре: из-за чего она повесилась, знаю ли я причину ее поступка, пыталась ли воспрепятствовать ему или наоборот - помочь?
        От всего этого вновь голова шла кругом, явь стала раскрашиваться бредовыми видениями. Но отвечать приходилось, поскольку молчание могли расценить, как попытку запереться. И чудилось, этому не будет конца...
        
        Сознание вернулось рывком, а в груди закололо от зашедшегося дыхания. Оказалось, я упала с табурета и чтобы привести в чувство, меня окатили водой. Тут же рядом оказалась одна из сестер - помощниц дознавателя, поставила табурет обратно на ножки, и прямо с пола водрузила меня на него.
        В голове потихоньку прояснялось - мокрые одежды холодили тело, заставляя воспринимать окружающее четко. От того мне и повезло ухватить окончание фразы дознавателя.
        - ...сомлела при допросе, дабы перестать давать показания, что может являться следствием порочности и наличия страстей Искусителя.
        - Меня по голове сильно ударили, - поспешила вставить я. - Весь затылок кровавая корка. От того чувств лишаюсь.
        Старший дознаватель и его помощники, наконец-то оставившие мои вещи в покое, как один возмущенно уставились на меня, немигающими, словно у змей, взглядами.
        Однако могучая сестра, что по-прежнему стояла подле меня, подтвердила:
        - Так оно и есть.
        - Тогда поправьте, - тут же нашелся дознаватель, - Что лишилась чувств из-за травмы, которую получила, сопротивляясь аресту.
        Мне захотелось застонать, однако я сдержала свой порыв. Неизвестно что было лучше сопротивление властям или наличие следов нечистого, но больше возразить в свою защиту было нечего.
        Старший дознаватель уселся в удобное переносное креслице. Не знаю, когда оно появилось, в воспоминаниях совершенно ничего не осталось.
        Зато теперь, после холодного душа, я смогла совершенно четко рассмотреть как самого дознавателя, так и его помощников. Дознаватель в сане диакона походил на крысу, такой же серый, невзрачный востроносый и глаза-бусины цепкие и колючие. Подле него суетились двое его помощников. Четверо плечистых братьев, что привели меня сюда сидели тихонько у стены и пристально следили за моими действиями, ежели вдруг я надумаю напасть. Две сестры, что осматривали меня - одна здоровая пожалуй даже крупнее Гертруды будет, и вторая чуть меньше ее, но не менее сильная находились неподалеку, так же неотрывно наблюдая за мной. И только писец в своем углу, не разгибаясь корпел над бумагами. На столе у него уже горела свеча, а помещение было освещено факелами. Только сейчас я поняла, что первый допрос тянулся, уже Бог знает, сколько времени и, похоже, это еще был не конец.
        - На чем мы остановились? - резко спросил дознаватель.
        - На ведьмах, ваше преподобие, - подобострастно ответил один из его помощников.
        Тогда Дознаватель, поблагодарил кивком, прочистил горло, и начал:
        - Верит ли обвиняемая в существование ведьм?
        - Верю, ваше преподобие, - ответила я. - В святом писании сказано, что ангелы, низринутые с неба, превратились в бесов, а те в свою очередь действуют через свои орудия - ведьм и колдунов.
        - Имеет ли обвиняемая касательство к ведьмовским делам?
        - Не имею, ваше преподобие.
        - Тогда почему согласно показаниям свидетеля, имя коего разглашать невозможно, обвиняемая каждый раз, когда наступало полнолуние, а так же день поминовения свой сестры, она выходила в поле, натиралась тайными настоями и славила Искусителя?
        После такого вопроса я едва вновь не сверзлась с табурета.
        - Не было такого! - с жаром заявила следователю. - Я верна дочь Господа нашего и Матери-Церкви! Никогда я не совершала такого мерзкого и богопротивного деяния!
        - Тогда почему и иные свидетели видели, как обвиняемая после всего шла нагая к могиле сестры и та при ее пособничестве восставала из могилы?
        - И такого не было!
        Мысли мои спутались. Нужно было что-то срочно возразить дознавателю, иначе приплетут ведьмовство, за здорово живешь! Интересно, это кто ж такой все устроил да еще свидетелей купил, чтобы те показали... После, не важно! Сейчас ответить надо.
        - Ваше преподобие могу я уточнить, а свидетели не указывали, в какое именно поле якобы я выходила? Если таковым было поле возле обители, то, как можно было бы дойти до могилы сестры и совершить там все эти богомерзкие деяния, если путь от обители до кладбища на котором покоится прах моей сестры, можно преодолеть только за пять дней и то верхом?
        Если вы читаете данный текст не на СамИздате, значит, его выложили на данном сайте без разрешения автора. Если вы купили данный текст, то знайте - это черновик - неполная альфа-версия, и его можно бесплатно прочесть на странице автора на СамИздате. Любое копирование текстов со страницы без разрешения автора запрещено.
        Я очень надеялась, что дознаватель задумается над моими словами. Это будет означать - что к рассмотрению к делу подошли вдумчиво и, следовательно, имеется шанс отвести от себя обвинение. А если нет... То все - брыкайся не брыкайся, но пыточная и костер заготовлены заранее и только ждут своего часа.
        Мокрая одежда все больше холодила тело, заставляя сотрясаться от озноба, но она же не давала помутиться рассудком, позволяла размышлять здраво, обнаруживая лазейки в выдвинутой против меня клевете.
        Дознаватель после моих слов задумался, потребовал подать папку со стола писца. Долго рылся в ней, перелистывал бумаги, пробегая по ним глазами, выискивая нужное. Наконец, оторвавшись, он поднял на меня взгляд и... Я поняла, что ничего хорошего меня не ждет.
        Растягивая слова и, словно испытывая от этого какое-то извращенное удовольствие, он парировал:
        - Своим вопросом обвиняемая, лишь подчеркивает, что полностью осведомлена в деяниях ведьм и, следовательно, знает, что буде она обычным человеком, не могла бы быть изобличена. Тогда как из-за творимых ею чар она может в мгновения ока переноситься на большие расстояния, так говориться в показаниях свидетелей.
        Не сдержавшись, я прохрипела тихо:
        - Интересно, тогда как свидетели это все наблюдали, если сами не являются ведьмами или колдунами? Ведь обычный же человек, как только вы сказали, не может творить оного, то есть перемещаться так быстро...
        От моих слов дознаватель аж подскочил в креслице, но, наконец, справившись с собой, рявкнул:
        - Записать! Обвиняемая пытается очернить свидетелей, в добропорядочности которых Орден не сомневается. Ее попытку следует счесть одним из доказательств ее виновности.
        Все! Теперь сомнения отпали, мне не отвертеться. Любое мое действие или попытка защититься, воззвав к логике, будет принята как доказательство обратного, то есть моей виновности.
        На меня даже какая-то странная бесшабашность нашла, ей Богу! Стало понятно - барахтайся, не барахтайся итог выйдет один. Интересно, за что мне все это? Из-за чего все завертелось? Ведь я никто, мелкая пешка. Зачем из-за меня нужно было устраивать дело с таким размахом? Гораздо проще было бы подослать убийц... Так стоп!
        В голове замелькали мысли, складываясь общую картину. А ведь посылали. Да еще как! И не раз!
        Теперь могу сказать точно - наемники, хотя по сегодняшний день до конца не хотелось верить, все же были за мной. Так же Бренгара Кроста и Утрехта насчет меня трясли. А если допустить, что первый раз нападение именно на меня было, а вовсе не на Агнесс, то... Тогда неудивительно - три промашки, и денег это скорее всего стоило немало! Вот и устроили, чтобы наверняка.
        Однако зачем?! Вот этого, ей Богу, не знаю...
        А допрос тем временем продолжался: дознаватель задавал каверзные вопросы, пытаясь подловить меня на ведьмовстве. Потом видя, что ничего не получается и ответы, которые благодаря учению Бернадетты, я начала давать строго по писанию и каноническим книгам, больше не вступая в полемику и не пытаясь апеллировать к голосу разума, дознаватель свернул допрос на другую стезю, а именно мои действия, которые можно было бы рассмотреть как хулу на Господа. Здесь мне снова пришлось прерваться в своих мыслях и начать думать, как с помощью все тех же канонов отвертеться и от этого обвинения. Хотя толку-то! Одного обвинения в ведьмовстве мне хватало на костер. А уж прочего!
        Единственное что пока согревало душу, и еще больше подтверждало мои рассуждения - все обвинения направлены против меня лично. Ни сестер, ни Агнесс они не касались. Про них даже не упоминалось, словно не существовало на свете.
        Тем временем допрос завершился, дознаватель и его помощники порядком подустали, выискивая каверзные вопросы, подтверждающие правдивость обвинения. Мне вновь стало дурно. Грубая власяница высохла и больше не холодила тело, позволяя сознанию прибывать в ясности. Голова болела все сильней, к горлу давно подкатила тошнота и меня, наверное, вывернуло на изнанку, если было бы чем.
        Перед отправкой в камеру мне позволено было забрать только исподнее и сапоги, прочие же вещи не вернули. Напрочь распотрошенные стегач и подшлемник так и остались на столе - наверное, в разводах пота будут отыскивать бесовские знаки, а может заключенным не полагается получить хотя бы малейшее удобство.
        Меня грубо запихнули в камеру, попросту толкнув в спину, так что я едва удержалась на ногах. Двери за спиной тут же замкнули на замок, братья с факелами ушли, и я осталась в полной темноте.
        Пришлось придерживаясь рукой за стену поковылять до подстилки, уже стоя на ней, стянула власяницу и на ощупь определив, где что у рубашки и бре, я одела их. Потом обтерла длинным подолом замерзшие в ледышку ноги, обула в сапоги, и только после, стала нащупывать оставленное под подстилкой письмо. Оно отыскалось быстро. Мне чрезвычайно повезло, что дознаватели не стали шарить по камере, однако рассчитывать на это в дальнейшем не стоило. Поэтому, стараясь производить, как можно меньше шума, я разорвала его на мелкие клочки, потом каждый клочок методично натерла с обеих сторон о землю, чтобы вовсе ничего нельзя было прочесть, и только после, отодвинула солому, раскопала каблуком сапога ямку, и зарыла их туда.
        В подвале было очень холодно; пока я уничтожала письмо, меня трясло от озноба, а после когда заниматься стало нечем и вовсе заколотило. Для того чтобы согреться, я свернулась клубочком на подстилке, предварительно собрав солому как можно кучнее, подтянула колени к подбородку, натянув поверх них власяницу, спрятала руки на груди, и вот так скорчившись в углу, забылась зыбким сном.
        
        Проснулась я от тихого стука. В предрассветном сумраке я увидела, как меж прутьями решетки просунули щербатую кружку с водой и миску с мерзким даже на вид варевом. Но если затхлая вода показалась мне блаженством, то та бурда была вылита мной в угол, в испражнения прежнего жильца. Памятуя о судебных уложениях, я только окунула в нее палец и лизнула, как убедилась - они верны. Казалось, похлебку варили на морской воде, до того она была соленой. Почти горько-соленой. Чтобы скрыть, что не стала есть, я отправила ее в тот самый заветный угол.
        После потекли долгие часы ожидания, моих размышлений, которые крутились вокруг одних и тех же вопросов, в тщетных попытках согреться, успокоить дико болящую голову...
        А потом меня вновь потащили на допрос. И там началось все с начала. Перво-наперво обвинение в ведьмовстве. Стали задавать вопросы, противоречащие здравому смыслу, и требовали ответы на такие, которые в бреду выдумать сложно был. При этом несчастную покойную сестру опорочили так, что казалось - дальше уже некуда.
        Ее самоубийство пытались вывернуть и так и эдак, вплоть до того, что именно я свела ее в могилу, начисто игнорируя насилие отчима. Потом попробовали казуистическими вопросами подвести меня к признанию, что это именно она соблазнила меня заняться ведьмовством, и принятие пострига в обители было ложным, неистинным, опровергнутым тайными знаками Искусителя. Потом вновь пошли вопросы о моей хуле на Господа, будто б я в праздничные дни выкрикивала поганые речи на центральной площади в Витрове. Тут уж впору было удивляться, как меня раньше-то не схватили, если день через день у нас не считается праздником какого-нибудь святого! Думаю, по мнению дознавателя, мне полагалось голосить там, не переставая.
        Потом допрос вновь свелся к сестре и ее смерти. Так или иначе, обходными лазейами от меня добивались признания. Даже напомнили, что следующий допрос начнется с пристрастием, если я продолжу упорствовать.
        Меня же в этой ситуации успокаивало одно - о девочках не было произнесено ни слова, значит их не схватили. Иначе с них уже попытались бы выбить показания, дабы обвинить меня еще сильней.
        
        Спустя несколько часов я вновь начала терять сознание от напряженного допроса. Происходящее то уплывало куда-то в даль, то возвращалось рывками, делая картину происходящего нереальным. А еще я почти не боялась, это осталось где-то за гранью восприятия. Единственным чувством в течение всего допроса была жажда, а не страх, как могло бы показаться в начале. Пить хотелось гораздо больше. Где-то на самом краю сознания я понимала, что следует страшиться завтрашнего дня, когда приведут палача, но из-за иллюзорности происходящего, которому немало способствовал удар по голове, в то, что это может произойти - не верила. Да чего там! В то, что происходило здесь и сейчас верилось мало!
        
        Я поняла, что все закончилось, когда оказалась вновь в камере. Вечерело. Сквозь решетку мне вновь просунули кружку затхлой воды, которую я осушила почти мгновенно. Потом потянулся вечер, казавшийся из-за холода бесконечным, перемежаясь рваными короткими обрывками сна, в который я все же умудрялась проваливаться. Тот в свою очередь перетек в такую же рваную ночь, чтобы за ней скоро наступила не менее холодная и зыбкая заря.
        На этот раз уверенные шаги конвоиров раздались невероятно рано.
        Видимо не терпится выбить из меня признание. Ну что ж!
        Я глубоко вздохнула, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. 'Нужно быть стойкой. Это все, что осталось!', - промелькнула в голове единственная мысль, а потом собравшись с силами, я заставила себя подняться с соломенной подстилки, чтобы лицом к лицу встретить дознавателей.
        Однако у решетки перекрывающей вход в камеру остановились только двое. Вернее две женщины - те самые помощницы дознавателя. Я узнала их по одеждам. Интересно, что они будут...
        - Фиря?! Это ты?
        Шепот, ножом вспоровший тишину, показался для меня благозвучнее всех песен. Я замерла, не веря услышанному.
        - Фиря! Это ты или не ты? Не стой столбом! Хотя бы рукой махни! - это Герта.
        - Может, она уже головой повредилась?! - прошипела в ответ другая фигура. - Отвечай, давай - кто ты?! Время идет, охрана может появиться!
        Так и не обретя дар речи, я кинулась к решетке и прижалась лицом к прутьям.
        - Sanctus Dominus! (Святой Господи!) Ну вид у тебя... - не сдержавшись, воскликнула старшая сестра, и тут же прервала сама себя, зажав рот рукой, и нервно оглянулась. Тогда как Юозапа пихнула ее локтем в бок и зашипела еще яростней.
        - Подбирай ключ!
        Сестры были облаченные в бордовые рясы и горжеты помощниц дознавателя.
        - Да какой?!..
        - Дай сюда!
        Тут Юза выдернула из рук старшей сестры внушительную связку ключей навешанных на стальное кольцо и, присев на корточки перед замком принялась копаться в ней, периодически поглядывая на замочную скважину.
        - И не стой! Тащи сюда охранника! Придется его в камеру запихнуть.
        Гертруда бросилась куда-то в сторону, а потом я услышала звук волочимого тела. А Юозапа, наконец, подобрала ключ и теперь с усилием пыталась провернуть его в замке.
        - Попробуй этот, - ткнула я пальцем в другой висящий на связке. - Кажется, именно им меня запирали-отпирали.
        - Глядика-ся! Заговорила! - едко заметила она, не переставая быть верной своему характеру.
        Однако послушно выбрала указанный и попробовала отпереть им. Ключ мягко провернулся, замок тихо щелкнул, распахивая дужку и падая в подставленную ладонь. Я, по-прежнему нетвердо стоя на ногах начала распахивать решетку, но не удержалась и, наверное, вывалилась бы в коридор и упала, если б сестра не придержала меня за талию.
        Тем временем Гертруда доволокла до камеры тело охранника и, согнувшись, чтобы не задеть макушкой притолоку, спиной вперед стала затаскивать его вовнутрь.
        - Вы его того? - я чиркнула большим пальцем по горлу.
        На что Юза выразительно посмотрела на меня, мол, если не дура, то догадаешься. Я невольно вздохнула, понимая, что гора трупов из церковников и прочих оружных, находящихся на стороне закона, растет с нехорошей быстротой.
        - Скидывай свою сорочку! - по-прежнему тихо скомандовала старшая сестра. - Будем переодевать.
        - Время... - прохрипела в ответ я. - Нельзя...
        - А ты что в таком виде из замка выезжать собралась?! - рыкнула Юозапа и, задрав подол рясы, выдернула из-под ремня мое уставное облачение.
        Я распахнула глаза.
        - Да меня же первый патруль...
        - Ты делай что велено! - шикнула на меня Герта. - Все придумано и продумано! А из-за споров мы время теряем!
        Со всей расторопностью, на которую была способна, я скинула тюремное тряпье и стала натягивать свое. Герта прикрыла тело стражника власяницей - только сейчас я разглядела, что шея у него неестественным образом вывернута - и стала помогать Юзе натягивать одежду на меня.
        Когда со всем было покончено, сестры зарыли камеру, Гертруда выдернула из-под рясы фальшион и, взяв его на изготовку, двинулась обратно по коридору. Я же опираясь на Юзино плечо, заковыляла следом.
        Так мы миновали подвалы, где только небольшую часть из них переоборудовали под тюрьму, остальные же, как были, так и остались складами. Во многих стояли бочки с соленым мясом, другие были набиты под завязку какими-то мешками, разглядеть в темноте которые не представлялось возможным. Да мне это было не нужно. Я вообще мало крутила головой по сторонам, сосредоточившись лишь на том, чтобы удержаться на ногах.
        Мы поднялись по крутой лестнице на первый этаж и замерли перед дверью, ведущей во двор. Сестры живо скинули с себя чужие рясы, оставшись в своем уставном облачении.
        - Сейчас пойдем под навесом. Постарайся идти ровно, а то, не дай Бог, какой стражник встретится и прицепится... - зашептала мне на ухо Герта и отворила дверь.
        Перед нами предстала стена тумана, густого как молочный кисель. Первые завитки тут же робко потекли меж ног вовнутрь.
        - Налево, и не отставай! - дополнительно предупредила она и шагнула в серо-белую пелену. Я пустилась за ней следом.
        Идти было тяжело, во-первых, после подвалов даже влажный и тяжелый из-за тумана воздух воспринимался как нечто прекрасное и пьянил не хуже вина, а во-вторых, из-за того, что мне знатно ударили по голове и похоже сотрясли мозг, ноги толком оказывались повиноваться. Вдобавок натянутые как струна нервы только усугубляли состояние. И если бы Юозапа не подталкивала меня в спину, я так и осталась бы где-нибудь здесь.
        Иногда до нас доносились звуки: где-то перекрикивались, блеял скот. Но из-за тумана они были настолько искажены, что порой становилось непонятно, откуда они раздавались. От этого напряжение все возрастало; я в любой момент ожидала, что на нас натолкнется стража.
        Неожиданно каменная стена кончалась, а впереди из тумана выступило еще одно здание. Вытянув руку вперед, я кончиками пальцев нащупала плечо старшей сестры. Та, перехватив за кисть, потянула меня вперед, стараясь как можно быстрее пересечь открытое пространство.
        Перед глазами начали плавать цветные круги, когда мы, наконец, остановились. Не знаю, как сестры все это спланировали, но пока мы бежали, на пути нам не попался ни один стражник. Лишь белая пелена тумана, лишь нарушаемая искаженными в нем звуками и ничего больше.
        Юозапа, бежавшая сразу за мной, усадила меня на какой-то чурбак, и осталась стоять рядом, тогда как Герта нырнула куда-то за угол.
        Минут пять ничего не происходило. Я не только успела отдышаться, но и начала беспокоиться еще сильней, как послышался приглушенный цокот копыт и из тумана одна за другой вынырнули четверо лошадей. Под уздцы их вели никто иные как Агнесс и...
        Марк?! Его щуплую фигурку я не могла спутать с другой!
        - Фиря! - увидев меня, девочка тут же всхлипнула и, выпустив поводья, бросилась ко мне. Но на пути ей встала Юозапа.
        - Не время для слез! Вы все достали?!
        - Ага! - ответил за нее мальчик и протянул сестре свиток с печатью и лентой.
        Тогда Гертруда подхватив поводья, подвела ко мне Пятого и помогла взобраться в седло. Я тут же нагнулась и нежно прижалась щекой к лошадиной шее; уже и не чаяла его увидеть. Из глаз невольно закапали слезы, но я мотнула головой, утерев их о гриву, и выпрямилась.
        Девочки уже расселись по седлам; старшая сестра, уже собираясь направить жеребца, окинула нас взглядом - все ли в порядке и остановилась.
        - А ты куда собрался?!
        Я тоже обернулась, впереди Агнесс сидел Марк.
        - А мне как бы, с вами... Нужно тоже того... - невнятно пояснил он.
        - Что того?! - нетерпеливо прошептала Герта, не совсем понимая нерешительных слов паренька.
        - С нами он поедет. С нами! - пояснила Агнесс срывающимся голосом. Она, как и мы, все сильно была взволнованна.
        - Мы так недоговаривались! - возразила было сестра.
        - Его казнят, за помощь нам! - скороговоркой выпалила девочка. - После все расскажем! Обещаю! Ну же!..
        Герта покачала головой, но ничего не сказала. Лишь тронула пятками коня и направилась в туман.
        Ко мне рядом тут же пристроилась Юозапа.
        - Ты лицо спрячь, - посоветовала на мне на ухо, опасно кренясь в седле. - Покров поглубже натяни. Хорошо?! Авось из-за тумана не разглядят.
        Я кивнула.
        Путешествие было недолгим, пара поворотов в тумане и после грозного окрика, мы замерли перед решеткой, за которой пятеро стражников охраняли потерну.
        - Кто такие? Куда собрались? - спросил один, подходя поближе. Судя по ленте через плечо - это был сержант.
        Марк ужом спрыгнул на землю и, подскочив к Юозапе, выхватил из рук свиток с печатью. Потом он подбежал к сержанту, попросил еще приблизиться к решетке и что-то горячо принялся объяснять ему.
        Мы дружно молчали, не смея мешать. Напряжение достигло апогея, казалось еще вот-вот и жилы, напряженные от волнения начнут лопаться со звоном.
        Сержант же, недоверчиво поглядывая на нас, принял свиток, развернул, пробежался по нему глазами, еще раз посмотрел на нас, с подозрением колупнул ногтем печать и перевел взгляд на мальчика. Тогда тот запихнул руку за шиворот и выудил оттуда на цепочке массивный перстень с рубином.
        Сержант больше не сомневаясь махнул рукой и двое стражников закрутили ворот, который поднял решетку, преграждавшую путь.
        - Вы уверены, что по потерне? - переспросил сержант на всяки случай, обращаясь теперь к Гертруде как к старшей.
        - Да, - уверенно кивнула та, хотя подозреваю, еще пять минут назад она даже не знала о задуманном Марком.
        - Его Высокопреосвященство сказал тайно! - тут же вмешался наш спаситель. - Чтобы никто не знал! - и словно наконец-то решившись, поведал тайну. - Эти самые сестры и привезли послание сообщившее заранее... Ну вы понимаете меня... И теперь им...
        Марк, как опытный актер, делал значительные паузы меж словами, намекая большую на тайну, стоящую за ними. И не договорив, развел руки в стороны.
        - А я как приближенный к его высокопреосвященству... - он демонстративно погладил спрятанный на груди перстень и, перейдя на свистящий шепот, продолжил: - Я не могу говорить, мне строго настрого наказано...
        - Не болтай попусту! - оборвала его Герта так уверенно, словно они договорились заранее. - Не забывай что велено! - и, обратившись к сержанту, добавила: - Вам личного ручательство его высокопреосвященства мало? Пока держится туман, мы должны как можно дальше уехать. Нужно чтобы противник не прознал...
        И сержант сдался.
        Четверо стражников подскочили к кабестанам стоявшим в нишах и с натугой начали вращать их. Цепи заскрипели, заходили ходуном, периодически выбирая слабину.
        Я же сидела, ссутулившись и опустив вниз лицо, молилась про себя Софии заступнице.
        Через потерну нас погрузили на помост, огороженный невысокими перилами. Поскольку место на нем оказалось маловато, и чтобы не делиться на двое, пришлось опускаться сидя в седлах. Кабестаны вновь натужно заскрипели и мы рывками пошли вниз.
        Но еще до того, как мы оказались на твердой земле, в душе у меня начало нарастать ликование. Неужели вот так, без сучка, без задоринки, меня вытащили из не только подвалов, но и мы умудрились покинуть замок?! Я понимала радоваться еще рано, но ничего не могла с собой поделать. Распрощавшись с жизнью и готовясь принять мучительный конец, теперь с трудом сдерживала подступающий к горлу счастливый крик.
        Помост со стуком коснулся земли. Мы шустро ударили коней в бока и те, скакнув вперед, преодолели низенькое заграждение.
        Туман за стенами замка Мориль был гораздо реже, легкий бриз с моря рваными клочьями уносил его прочь.
        Оказалось, мы стояли практически на краю невысокого обрыва, где ногами плескались свинцовые волны. Огромная стена, окружающая замок и город, раскинувшийся у его подножья, уходила далеко вправо и там скрывалась в туманной пелене, вновь сгущавшейся в низине. Наш же путь лежал по краю обрыва в другую сторону.
        - Поехали?!
        Бросила Юозапа, пытаясь сдержать приплясывающего жеребца. Конь не оправился от спуска, и до сих пор скалил зубы, прижимал уши к голове.
        - Сначала пусть скажет, почему мы должны волочь его с собой?! - осадила ее Герта. Старшая сестра пристально смотрела на Марка.
        - А еще скажет откуда у него командорский перстень.
        Паренек отвел глаза.
        - Нас секретарь кардинала застукал, - нехотя пояснил он наконец. - Ну вот и...
        Он замолчал.
        - Я ему помогла, - тут же влезла в разговор Агнесс. - Сейчас нас никто ловить не будет, но как только тот дуралей очнется... И без перстня мы не выбрались бы! Вот! - и, смутившись своей храбрости, жалостливо попросила: - Поехали а?!
        На что Гертруда махнула рукой и, подумав пару мгновений, пустила коня тряской рысью.
        - Не отставайте! - бросила она напоследок. - Спустимся, а там начнется туман. Можем легко потеряться.
        
        Глава 11.
        В городском архиве было тихо, сумрачно и пыльно. Многочисленные пауки, обитавшие под потолком и на верхних стеллажах, где хранились самые редко-востребованные записи, постарались на славу, заплетя все бесчисленными слоями своих тенет. Сейчас же зимой, когда они, забившись в щели, впали в спячку, паутина, оборвавшись под грузом пыли и попавших в нее насекомых, висела неопрятными клочьями.
        Но неожиданно в этой мертвенной тишине, раздался оглушительный чих, гулким эхом прокатившийся меж высокими стеллажами, а затем послышалось:
        - Искуситель и все его отродье! Ачха-а! Я больше сюда ни за что не полезу... А-а-а... Ач-хи! Это старый сморчок сам у меня пыль глотать будет! Эр-рч-хе! - последнее чихание сопровождалось громогласным рыком, словно неведомое, но очень грозное животное обитало среди полок. - Шоб я сдох!.. Да держи ты эту лестницу! А то я навернусь с высоты! Ачха-а!
        Наконец вожделенный талмуд был извлечен с верхней полки, и припорошенный серым со слезящимися глазами, старший брат Дизидерий спустился по шаткой стремянке вниз. Утвердившись на полу, он смахнул с книги толстый слой пыли и направился к пюпитрам стоящим в ярко освещенном свечами читальном зале. Следом за ним, яростно растирая переносицу, чтобы не расчихаться, двинулся брат Убино. Навстречу им уже спешил смотритель архива - невзрачный тщедушный старичок со скрюченными ревматизмом пальцами, единственной яркой чертой внешности которого были багровый мясистый нос и большие хрящеватые уши.
        - Вы ошторожнее, ошторожнее, - зашамкал он, увидев, как Дизидерий шлепнул фолиант на подставку. - Это шведения трех вековой давношти. Ошень редкие и ошень вашные. Таких шведений вы больше нигде не найдете...
        - А раз они редкие, чего тогда в такой пыли хранятся?! - поинтересовался Убино, но, не удержавшись от вновь поднявшейся пыли, чихнул в согнутый локоть. - Ой!... - он сморгнул выступившие слезы. - От такой грязи, наверное, вся бумага уже иструхла?
        - Доштуп в архив оранишен. Нешего тут вшяким ш трапками шататься. Шырость только ражводить. От шырости они и портятшя, а не от пыли! - яростно начал возмущаться старик. - А приемника вше не берут. А вше иж-жа шкупошти! Денег им шалко...
        - Дед не зуди, и не стой над душой, - оборвал старика Убино, когда прочихался.
        - Я же долшен прошледить, штобы вы...
        - Дед, мы тут находимся по приказу его преосвященства епископа Констанса и епископа Максимилиана. Будешь возле нас околачиваться, решим, что шпион и доложим куда надо. Потом дознавателям будешь объяснять, кто ты и откуда.
        - Убино... - обвиняюще начал Дизидерий, но продолжения не потребовалось.
        Архивариус покачивая головой, со словами: 'Ах, молодеешь, молодеешь... Вше-то вы иж шебя важношть штроите', - зашаркал обратно к себе в каморку.
        - А я что?! - попытался оправдаться тот. - Оно нам надо, чтобы этот старый гриб видел, чего мы откапали? Ты лучше вон смотри давай... Что там просил его преосвященство? Граф... Как его там? Да ты не тут открываешь, на 'си-эйч' его титул начинается.
        - Первым мне герцога найти надо! - упрямо возразил Дизидерий. - Они тут все по титулам расположены...
        Он начал перелистывать слипшиеся от времени страницы, как Убино жестом фокусника вытащил из рукава смятый листок и положил перед старшим братом.
        - Да нашел я тебе уже этого герцога. Помер он пару недель тому назад. Вот свежая запись. Так что давай ищи графа.
        - Маркиза сперва разыщем, - отрезал тот.
        
        ***
        
        - Пане, пане! - орал на весь двор чумазый мальчишка из нижней челяди. Его крик эхом отражался в каменном мешке внутреннего двора. - Гониц приихал! Сувстречайтэ! Маркызу Рышарду кажите! Пане Питер, гониц приихал!
        Парнишка голосил, приплясывая босиком на плотно утоптанном снегу. Январский мороз хватал его за пятки, и стоять на месте не было сил. Но раз именно ему первому выпала возможность сообщить радостную новость, упускать ее он никак не хотел.
        - Пане Питер!..
        В ответ на его новый вопль в одной из башен отворилось узкое оконце, забранное слюдяными вставками в свинцовый переплет. Оттуда боком высунулась румяная тетка. На голове у нее был повязан белый платок, а поношенное котарди грозило треснуть от распиравших его телес.
        - Що ты ориш, бисов сын?! - рявкнула она. Ее говор, как и дворового пацаненка, выдавал жительницу восточного Винета. - Не глухие! Пане Питер там, у казармы з пане Михалом! Маркыз Рышард, будь сё неладно, опять пьеть з самой зори! Тикай до туды, - и она махнула рукой. Но едва парнишка сорвался с места, вновь завопила: - Да стой ты! Вот же-шь бис... Гоньцу кажи, шоб в типло шел! И сам не смий бегать биз обувки, будэшь потом у мэне носом шморгать!
        Мальчишка кивнул, но едва тетка затворила окно, припустил что есть силы на дальний двор. Черные пятки так и сверкали, а латанная-перелатанная кота вздулась пузырем на спине.
        В вышнее неба сверкало солнце и, отражаясь от белоснежных сугробов, слепило взор. Дыхание морозным облаком срывалось с губ, и легкий ветерок уносил его прочь.
        Обогнув высокие башни внутренней крепости, парнишка, чуть оскользнувшись на повороте, вылетел в конюшенный двор, где посреди, сгребая навоз, орудовал вилами конюшенный. Чтобы не угодить в кучу, он сделал небольшую петлю вдоль стены, а уже после добрался до казарменных построек.
        На стороннего человека, не живущего здесь, казармы произвели бы удручающее впечатление. Старые обветшалые строения, с обрушившимися кое-где частями стен, которые были заменены наскоро положенной кирпичной кладкой, давно не видели бравых вояк. Кровля, крытая гонтом, местами зияла соломенными плешинами, а на месте слюдяных окон уже не один год красовались дощатые наглухо заколоченные ставни. Да и сама крепость, несмотря на то, что стояла в одном из красивейших мест в долине, выглядела этаким старым скособоченным грибом-трутовиком, примостившимся на цветочной поляне. Правда, весной, когда расцветали огромные сады, устилающие обочины вдоль дорог и склоны, и скрашивали ее убогость - все смотрелось не настолько печально. Но сейчас деревья, пригнутые на зиму и присыпанные заботливыми руками снегом, не могли ничего спрятать.
        Однако те, кто жил в ней, вовсе не замечали окружающей серости. Не видели той бедноты и постепенного упадка, что с каждым годом все сильней и сильней заключали их в объятья.
        Перед казармами стояли двое - кряжистый дядька, крепкий как пень трехсотлетнего дуба, и высокий, подтянутый, уступающий по толщине, но не по силе своему собеседнику, мужчина средних лет. Его русый чуть вьющийся волос крупной волной лежал на голове, а аккуратная бородка, давно вышедшая из моды в центральных областях Союза, украшала лицо. Поношенный жупон ладно сидел на плечах, а неширокие кальцони были заправлены в растоптанные сапоги. Да и дядька был одет так же - затертый таперт, распирали могучие плечи, ноги в разношенных сапогах уверенно упирались в утоптанный дорожный снег, а берет съехал на бок, придавая ухарский вид.
        Когда парнишка вылетел на них, кряжистый продолжал начатый ранее разговор.
        - Питер, ты мэне хоть убий, но хди я тэбе возьму стока на починку?! - его могучий голос эхом разносился окрест. - Сам камэнюки пийду выворачивать?! Али Марека погоню?!
        - Та я ж о том и толкую! У тэбе, як ешо при отче служившем, прид Рыщардом больщий вис. Он тэбе лучше послухает. Шо я могу сделать, ежли энтот дурэн нишо не разумеет?!
        Дядька сдернул берет и пятерней взъерошил седой волос.
        - Я говорил ему, но он меня по батьки так долече послал! Я ж его энтими руками тетешкал!.. Сопли подтирал... Эх! А сё евонны дружни. Им бы пити, гуляти да дивок портити, шоб им брюхо на бок писворачивало! Обдираэ энтого неразумея яки иву на корзни по вэсне, а он и рад старатися!
        - Те-ж злыдни, ужо полгоду сидять, тока кров пьють..
        Мужчина в сердцах стукнул по ноге свернутым беретом, который держал в руке.
        - Пане Питер, Пане Михал, - зачастил парнишка, прерывая их разговор. - Там гониц приихал, з самой Славны! Цирковни! Матку казала хди вас искати...
        - Ты пошто голоногий?! - тут же рявкнул на него дядька. - Прутом давно не получал?! Так я мигом оттяну.
        - Дядку Михал, не надо, - тут же заюлил мальчишка. - Я торопився казать...
        Но тут Питер ухватил парнишку в охапку и закинул на плечо. А дядька, хмыкнув в кулак, легонько стукнул его по тощему заду.
        - Оть ты як заговорыл?! То пане Михал, а тут сразу дядьку? Я тэбе хошь дядьку, хошь пане, а сё одно оттяну. Шоб наперёд знал. Давно тэбе матку выхаживала?..
        Парнишка дернулся, намереваясь вырваться, но мужчина держал его крепко и лишь подкинул, водворяя на место.
        - Не егози. Сверзнешься. Подём поглядим шо за гониц, - и, так не опуская, уверенно зашагал ко входу в цитадель.
        Зайдя внутрь, Питер опустил паренька на пол и, придав ускорения легким шлепком, прикрикнул.
        - Ешо раз босым спидмаю - надеру!
        Мальчонку как ветром сдуло, а мужчины расстегнув верхние теплые одежды, направились в гостиную.
        Жилая часть крепости внутри производила впечатление не лучше, чем снаружи. В коридорах выцветшие шпалеры и гобелены серыми полотнищами висели на стенах, в растрескавшиеся рамы сквозило, а на стекла намерзла толстая корка льда. На подставках некогда предназначенных под фамильные вазы и статуи давно ничего не стояло, разве что... На дальней каменной полке одиноко стояла забытая кем-то глиняная кружка.
        - Алица пошто сёдня не убиратся? - вскинул бровь Питер, заметив посуду.
        - Я ее к родичам справил. Пусть дивка у своих посидить, совсем заторкали ее энти дружни. Сё лапищи тянуть, - начал пояснять пане Михал. - Мне еёна матку жаловалась, шо дивка боиться, шо силой взымут, а ей по вэсне замуж идти. Завтра старую Ядвиру кликну, к ней ластиться не станут.
        От этих слов мужчина зубы сжал, так что желваки на скулах заходили.
        - Гнать их надо у три шеи! - стараясь сдерживаться и почти не разжимая губ, выдавил он. - Пусть шо хочь делает, а сёдня же в толчки прикажу гнать. Совсим меру не видят!.. Та хде ентот гониц посажен?!
        - Та не злись ты, - осадил его дядька. - У гостиной.
        Они повернули за угол и, потянув за ручку дверь на себя, оказались в натопленной комнате. Ее убранство было побогаче, чем в коридорах, но и на нем лежала печать сильно померкшей роскоши. Однако в камине весело трещало пламя, а на растрескавшемся столике стоял деревянный поднос с румяными булками и ароматным кувшином варенухи.
        Возле каминной решетки, на низенькой скамеечке, вытянув замерзшие ноги к огню и держа в одной руке грубую кружку, а в другой пышную сдобу, сидел мужчина в уставном сюркоте. Едва они вдвоем вошли, как он, встал и, отложив угощение в сторону, отрапортовал.
        - Личный гонец его преосвященства епископа Максимилиана брат Раймунд. Я прибыл с личным известием к маркизу Фетичу. Вы?..
        Но Питер лишь качнул головой, отвечая на невысказанный вопрос и совершенно чисто, без малейшего акцента, выдававшего в нем провинциала, попытался пояснить:
        - Видите ли, маркиз сейчас несколько... Ему несколько нездоровится. Я управляющий в Бричне, и все что нужно, могу передать, когда ему станет лучше.
        - Извините, но мне приказано лично, - начал возражать гонец. - Его преосвященство настаивали...
        - Да пьёть энтот змий! З самой зори! - влез в разговор пане Михал.
        Пока Питер и гонец обменивались любезностями, он ухватил румяную булку и откусил большой кусок, а теперь не выдержал и попытался прожевать и одновременно сказать.
        - Парню верыть можно, он евонный братку. Он передаст як Рышард проспиться. А покуда к нему ходу нету. Он же не вразумеет ничого! Дурэнь, дурнэм. Питер ему и за матку, и за отче, так шо он передаст, не сумлеватэся.
        Гонец несколько растерялся.
        - Вообще-то, - начал он. Рука невольно потянулась за пазуху, но он волевым усилием опустил ее. - Мне необходимо удостовериться.
        Тогда пане Михал, заверив, что сейчас все будет, подхватив новую румяную булку, и выскочил из комнаты.
        В ожидании Питер предложил гонцу располагаться. Как хороший хозяин вновь подал горячую варенуху, попытался завести ничего не значащую беседу. Но весь уют и спокойствие момента разорвал вопль и затем последовавший за ним смех, так неестественно зазвучавший в тиши коридоров.
        Дверь рывком распахнулась, и в нее ввалился помятый детина, внешне похожий на управляющего крепости, но разительно отличавшийся от него по поведению. Он, дыша на всех крепким перегаром, пролетел до середины комнаты, чтобы уже там остановиться, опершись о столик. За ним следом, оттолкнув дядьку с дороги, влетели три молодца, самого задиристого вида. Облаченные в новомодные жакеты, расшитые золотым позументом и застегнутые на пуговицы из крупного жемчуга, в узких шоссах и насажденных на головы многослойных тюрбанах, которые вошли в моду только с прошлой осени, они выглядели как богатые столичные жители. Однако весь щегольской вид портили помятый вид владельцев и винные потеки, и жирные пятна, оставленные ими на одеждах. А еще они были пьяны так же, как и детина, ввалившийся первым.
        - Я Рыщард, маркыз Фетич! Хто смеет... - и тут же прервавшись, икнул, а потом хохотнул и, прижав палец к губам, прошипел: - Ш-ш-ш! Так дело не пийдит... Не пойдет! Убрать провинцию!.. Я должен говорить как в столице! Верно?! - он оглянулся на своих друзей, словно искал поддержки. От резкого движения голова закружилась, и он бы упал, не подхвати Питер вовремя.
        Едва детина выровнялся, то оттолкнул брата, словно нечто неприятное, но после, так и не удержавшись на ногах, оперся на столик. От резкого толчка стоявший на нем кувшин опрокинулся и упал на пол. Горячая варенуха стала растекаться по вытертому от времени ковру. Однако тот не обратил никакого внимания.
        - Так я спрашиваю, кто смеет сомневаться... Я маркиз! Наследник Тадеуша Фетича! Я новый маркиз Фетич!.. Верно, я говорю?!
        Он явно призывал своих друзей подтвердить его слова, однако те молчали.
        Увидев на гонце сюркот с цветами и эмблемами ордена Ответственных, они несколько протрезвели, а в их окутанных хмелем головах забрезжил разум. Все что им удалось - это уверенно закивать в ответ.
        Гонец его преосвященства, видя, в каком состоянии находится владелец крепости Брична и двух ближайших городов, закрывающих Бричнов перевал, так важный во время военных компаний, если таковые случатся на территории церковного Союза, поморщился. Но в слух себе высказать ничего не позволил.
        - Так чего тебе от меня нужно? А?! Говори, я приказываю! - продолжал маркиз.
        Он упер одну руку в столешницу, а другую вытянул, указывая пальцем на церковника. Друзья на него зашикали, но Ричард явно не слышал их предостережений.
        Гонец понимая, что связываться с пьяным бессмысленно, на словах пояснил суть своего визита.
        - Его преосвященство епископ Констанс, будучи душеприказчиком, извещает вас, что вы - милорд - являетесь наследником всех титулов положенных семье Зареску. Его светлость, герцог Анжер скончался три недели тому назад, не оставив прямых наследников. Теперь ближайшим родственником, а так же следующим герцогом Анжером становитесь вы. Я привез необходимые бумаги, дабы...
        Но Ричард, не став дослушивать до конца, завопил как резаный!
        - Нет, вы слыхали а?! Я?! Я-а-а новый герцог Анжер!!! Вы слыхали дружни мои?! Не-не, за энто нужно выпить! Верно, я кажу?!
        Его друзья тут же подхватили клич - один потребовал лучшего шамбертена, другой закричал, чтобы позвали девиц, а на завтра велели заложить охоту, дабы он мог загнать оленя; третий вопреки начинаниям собутыльникам принялся упрекать будущего герцога за то, что он вновь перешел на речь простолюдинов. Гомон поднялся страшный, и среди всего этого безобразия островком спокойствия стояли потерянный от новостей управляющий крепостью и капитан местной стражи пане Михал. Брат из ордена Ответственных с явным пренебрежением молча смотрел на разворачивающееся перед ним действо. А когда кричащие на все лады люди наконец-то покинули комнату, в наступившей тишине он поинтересовался:
        - Ваш отец знал, что его сын такой... кутила?
        - Знал, - ответил Питер, поднимая упавший кувшин и со вздохом глядя на ковер. Тот был безнадежно испорчен, и приличных в доме осталось совсем немного - по пальцам перечесть.
        Гонец вновь не стал озвучивать свои домыслы, предпочитая оставить при себе мнение, что таких наследничков надо вешать на первом же суку, а в слух только добавил:
        - Я оставлю лично вам все необходимые бумаги. Постарайтесь привести брата в чувство как можно скорее. Ему, дабы вступить в права наследования, необходимо в столице лично подписать еще кое-какие бумаги и... Когда его будут представлять его величеству Гюставу III, постарайтесь сделать так, чтобы он не был пьян. А то все может закончиться плачено.
        - Я постараюсь, - пообещал управляющий.
        Гонец, оценивающе взглянул на него и, вытащив из-за пазухи плотный кожаный конверт, подал.
        - Вот, здесь все, - а потом отвел глаза в сторону и осторожно добавил: - Надеюсь, у вашего брата хватит совести передать вам хотя бы графский титул. Если попросите его преосвященство, это вполне возможно осуществить. Быть герцогом маркизом и графом одновременно, для вашего брата чрезмерная роскошь.
        Уловив сочувствие в голосе церковника, Питер лишь криво усмехнулся и покачал головой.
        - Даже если бы мне предлагали герцогский титул, то все равно ничего бы не вышло. Отец опоздал всего лишь на полчаса. Я бастард.
        
        - О, моя голова! - простонал мужчина, едва не падая с мягкой скамьи под ноги сидящему рядом ним. - Питер, бесы тебя дери, куда ты меня тащишь?!
        Тот к кому обращался 'страдалец', не счел нужным даже ответить.
        В тот день, едва узнав о свалившемся на него титуле, Ричард со своими дружками закатил попойку до самого утра. И лишь с восходом, когда позднее зимнее солнце начало карабкаться на небо, они наконец-то утихли, забывшись в хмельном беспамятстве.
        Видя происходящее, брат Раймунд, решил не дожидаться разгулявшегося наследника, а отправился обратно в Славну с докладом. Перед отъездом он настоятельно рекомендовал как можно скорее прибыть в столицу.
        Проспавшись к вечеру, гуляки попытались возобновить празднование, но Питер с помощью дядьки Михала и других челядинцев, им не позволили. Наутро когда недовольные товарищи Ричарда, захватив свои изящные фамильные клинки, годные лишь для украшения стен в кабинетах, он - Питер Ковач незаконнорожденный сын Тадеуша и Гражины Фетич, в девичестве - Ковач - отобрал то недоразумение, которым они собирались его проучить, и вышвырнул их из крепости. Родовитые нахалы, что с лета гостили у милорда Ричарда, перебираясь с ним из одного дома в другой, наконец-то, когда терпение у всех подходило к концу, силой были выдворены вон. И грозя всеми карами небесными, а так же возможностями своих маститых родственников они наконец-то отбыли восвояси. В тот день все местные вздохнули с облегчением.
        Единственным, кто не обрадовался их отъезду, был Ричард. Он кричал на брата, швырялся всем, что попадалось под руку, ругал последними словами. Но когда тот попытался раз вразумить, маркиз основательно приложившись к бутылке с вином, пообещал нарушить слово, данное отцу перед смертью, и выкинуть его из крепости.
        Однако угрозы брата Питер даже ухом не повел. Утром, свалив бесчувственное тело в крытые на сани, в сопровождении пяти солдат, которые составляли ровно половину гарнизона крепости, он повез Ричарда в столицу.
        - Питер, я еще раз спрашиваю?.. - попытался как можно более грозно произнести тот, но вышло у него даже жалобнее, чем в первый раз.
        - Наследство получать, - нехотя ответил брат.
        - А где Збигнев и?.. - он прижал пальцы к вискам и зажмурился от дурноты, когда сани мотнуло по неровной дороге. - Впрочем я помню, ты их выгнал... Не отвечай. И вообще помолчи, у меня голова разваливается. Хотя... Ты не захватил в дорогу бутылки вина?
        В ответ Питер протянул небольшую фляжку. Ричард ухватил ее дрожащей рукой и припал, как умирающий от жажды.
        - А еще есть? - спросил он, переведя дух.
        Но Питер молчал.
        - Я тебя спрашиваю?! - взвился Ричард. - Приказываю тебе, дай мне еще!
        - Получишь герцогство - будешь приказывать, - сухо отрезал тот. - А для начала утрись.
        Маркиз с недовольным видом отер от винных потеков лицо рукавом.
        
        В дороге Питер тщательно держал брата под надзором, не допуская нового запоя. Селился с ним в одной комнате, заказывал еду только наверх, тщательно следя, чтобы тот не пил более одного бокала вина. Куда бы он не направлялся, везде ходил с ним. От такого пригляда Ричард с каждым днем злился все сильней, ежедневно закатывал скандалы с битьем посуды, орал, крушил мебель. Питер молча терпел все его выходки, лишь зубами поскрипывал, да губы сильнее сжимал, видя, как с каждым днем худеет его кошелек. С хозяевами постоялых дворов за все бесчинства приходилось расплачиваться сполна.
        А Ричарда это явно не волновало. Его беспокоило лишь одно - выпивка и весело проведенный вечер в обществе собутыльников. А поскольку из-за строгого контроля брата, получить этого он не мог, то вымещал злость на всем, что под руку подворачивалось.
        Когда до столицы оставался последний день пути, он даже попробовал кинуться на Питера с кулаками. Но тот с помощью пары сопровождающих их солдат, стараясь не наставить будущему герцогу на лицо синяков, утихомирил, связав его.
        Оставшуюся дорогу они не разговаривали.
        
        Славна встретила их обильным снегопадом. Намедни мело так сильно, что пришлось не менее часа пробираться по заснеженным улицам, пока они не добрались к центру города до гостиницы хотя бы немного приличествующей по статусу.
        Выходя из саней, Ричард попытался было взбрыкнуть, но, получив тычок от брата промеж лопаток, лишь споткнулся и нехотя зашел в гостеприимно распахнутые двери. Едва они оказались в тепле, к ним тут же подскочил расторопный служка, и низко склонившись, поинтересовался, что им требуется.
        Цены в заведении оказались настолько высоки, что Питеру пришлось, напустив на себя важный вид управляющего при благородном господине, пообещать расплатиться после, а самому судорожно прикидывать насколько долго хватит его сбережений отложенных на утряски с бумагами, то бишь возможные взятки, чтобы пробыть в столице. Выходило что не намного. Оставалось надеяться на душеприказчика и попросить у него взаймы, чтобы потом рассчитаться из полученного наследства.
        Пока он занимал себя такими мыслями, прислуга, подозрительно косясь на их нехитрый скарб, перенесла все и вселила их в двухкомнатные апартаменты.
        На неискушенных провинциалов, коими являлись братья, они произвели неизгладимое впечатление. Стены, забранные расписанным ситцем, цветные витражи на окнах, новехонький ковер на полу, резная мебель с начищенными до блеска медными набалдашниками и выпуклыми шляпками обивочных гвоздей, трехногие подсвечники и люстра в десяток толстых свечей.
        - Бесы меня задери! - это первое что услышал Питер от брата, когда они зашли в комнату. - Когда получу денежки, я первым же делом прикажу точно так же отделать дом в Войчиче!
        Он закружился по комнате, пока его взгляд не наткнулся на столик с медным кувшином и стеклянными бокалами.
        - Ого! - радостно вскричал он, подскакивая к нему и пока брат не успел отобрать, плеснул полный бокал вина. - Мне начинает нравиться столица! - и лихо опрокинул в себя.
        Питер, чтобы не начать ругаться, не стал требовать, немедленно убрать выпивку, лишь сделал зарубку в уме - попросить прислугу, дабы больше не ставили. Едва они успел расположиться, очередной угодливый служитель гостиницы поинтересовался, что маркиз предпочтет на ужин.
        Опережая все пожелания брата, Питер распорядился принести что-нибудь простого и сытного, а главное подать сюда прямо наверх и без вина, мол, милорду медикусы запретили употреблять его. Но едва только за прислужником закрылась дверь, Ричард все же не утерпел.
        - Ты! - обвиняющее ткнул пальцем в брата. - Только и делаешь, что запрещаешь мне! Не делай то, не делай се!.. - продолжал он, повышая голос. - Не смей говорить, что мне делать! Слышишь меня?! Я маркиз... Я почти уже герцог и не нуждаюсь ни в чьей опеке!
        Лицо его почти сразу налилось красным, глаза помутнели, отчего внешность стала отталкивающей. Ему хватило одного бокала вина, чтобы начать пьянеть.
        - Ты все время говоришь что делать! Лезешь в мою жизнь!.. Да ты... Ты ненавидишь меня! Ненавидишь за то, что я законный наследник, а ты ублюдок! Ты мстишь мне за это!
        - Ричард, успокойся... - попытался было остудить его Питер, но куда там!
        - Ты выродок, прикормыш!.. Отродье! И ты смеешь указывать мне!.. Збигнев был прав! И Альберт!.. Ты ненавидишь меня! Пытаешься сдерживать, а сам за моей спиной используешь МОИ деньги! Ты хочешь занять МОЕ место... Думаешь я буду послушной марионеткой в твоих руках?! - он расхохотался. - Не дождешься! Нет, братец!..
        Ричард подлетел к столу и, схватив кувшин, припал к горлышку. Вино полилось по подбородку, ручьем стекая на последний приличный жакет. На груди быстро расплывалось бордовое пятно.
        Когда в кувшине не осталось ни капли, он демонстративно перевернул его и потряс.
        - Ты понял меня?! Ты мне больше не указ! Я делаю все, что хочу!.. - и запустил им в стену.
        От удара сосуд помялся и, жалобно звякнув о металлическую треногу подсвечника, откатился в угол.
        Чтобы хоть как-то удержать себя и не наброситься на брата, Питер глубоко сжал руки в кулаки, так что костяшки побелели, вздохнул и, проронив только: 'Я принесу ужин, но БЕЗ вина', - вышел из комнаты.
        Надеясь, что Ричард придет в себя и образумится, он постарался задержаться внизу в общей зале. Перекинулся парой слов с управляющим, как бы, между прочим, заметил, что маркизу не стоит подавать горячительного. Из-за этого у него разливается желчь, и он становится нервическим. А еще тонко подметил, что за все будет расплачиваться именно он - Питер Ковач - а все что не будет одобрено именно им, то не войдет в счет. Управляющий, за свою службу в гостинице навидавшийся всякого, прекрасно понял намеки и искренне заверил его, что даже последнюю осьмушку оса, которую подадут лошадям, он согласует с ним. Но так же добавил, что ежели вдруг маркиз во время нездоровья, например, нечаянно заденет винный столик и опрокинет кувшин и бокалы, стоящие на нем, то придется оплатить и за испорченный ковер, и за разбитую утварь. К тому моменту как собрались подать ужин, мужчины прекрасно поняли друг друга и расстались если не товарищами, то уговорившимися обо всем служащими при своих господах.