Зона бабочки Алексей Яковлевич Корепанов
        Герман Гридин, агент спецгруппы «Омега», получает задание проникнуть в некую аномальную зону. Он приступает к работе и выясняет, что зона не просто аномальная. Эта расположенная непонятно где зона - совершенно необыкновенная, и то, что происходит там, не поддается никакому объяснению. Поиски, стычки, странные встречи и не менее странные разговоры… Герман даже не подозревает, куда именно он попал, и кого в конце концов там встретит… А все уходит своими корнями в далекие шестидесятые годы, когда шофер Павел Ширяев работал на Крайнем Севере…
        Алексей Корепанов
        Зона бабочки
        1
        Вокруг царила сплошная тьма, будто в первый день творения, когда земля была безвидна и пуста. Или словно внутри «Черного квадрата» Малевича, где негры ночью грузят уголь…
        Гридин усмехнулся, отметив про себя, что и в этой новой и совершенно неясной, в прямом и в переносном смысле, ситуации не утратил привычку мыслить образно. И это не могло не радовать. Возможно, насчет погрузки угля темнокожими он и переборщил, потому что в черноте не раздавалось ни звука, - а те вряд ли смогли бы работать бесшумно, - зато с первоначальным библейским мраком все было точно: тьма кромешная не только заполоняла все вокруг, но и вверху, над головой, оказалась непроницаемой. Ни луны, ни звезд - поскольку сотворил Господь эти светильники небесные только на четвертый, кажется, день.
        Впрочем, сравнение с Первой книгой Моисеевой в данном случае все же хромало: совсем недавно звезд в небе было сколько угодно, и луна присутствовала, и эта умилительная картина отлично просматривалась из кабины вертолета.
        Кстати, о вертолете… Гридин прислушался, но не уловил ничего похожего на удаляющийся рокот. Высадив его, пилот вместе с машиной исчез, будто растворился в этом всепоглощающем мраке.
        «Прошляпил, Герман, - упрекнул себя Гридин. - Прозевал. Мог и по голове получить на прощание. Например, пустым пластиковым стаканчиком. От пилота, для проверки реакции…»
        Это он, конечно, преувеличивал. Пилот, действительно, мог бы позволить себе такую шалость - на удачу. Только он, Герман Гридин, успел бы уклониться в ста случаях из сотни.
        Как бы там ни было, но вертолет, высадив пассажира, улетел, и теперь стоило подумать о том, что делать дальше. Хотя - что можно делать в такой темнотище, не имея при себе никаких источников освещения? Нет, разумеется, отправиться в путь прямо сейчас - не проблема, но сколько будет потрачено лишней энергии… Лучше все-таки дождаться рассвета. А рассвет здесь обязательно должен наступить - в противном случае, ему, Герману Гридину, не забыли бы дать фонарь. Хотя бы подствольный.
        Левой рукой он ощущал сквозь тонкую ткань куртки висящую под мышкой кобуру с пистолетом. Это был единственный его груз. Ну, и запасной магазин на семнадцать патронов во внутреннем кармане. Скорпион обещал пособить с дополнительным боекомплектом, коль понадобится, и Гридин ничуть не сомневался в том, что Скорпион выполнит обещание. Десять лет совместной работы - срок солидный, и не припоминалось случая, чтобы Скорпион не сделал того, что мог. Если мог.
        Сволочное этакое словечко: «если»…
        На сверхготовность Гридин пока себя не настроил - после высадки прошло всего ничего, и пункт назначения был, как ему говорили, совсем не близко. Поэтому донесшийся из глубин супрематического «Черного квадрата» голос оказался для него неожиданностью.
        - Кто ты? - спросили из темноты.
        Голос был то ли мужским, то ли женским, и не очень внятным.
        - А ты? - не нашел Гридин ничего лучшего, чем ответить вопросом на вопрос.
        - Ты чужой…
        Эти два слова еще не успели стихнуть, а Гридин уже падал, заученным на всю жизнь движением выхватывая пистолет. «Молнию» на куртке он, как всегда, приступая к заданию, застегнул только до груди, и кобуру держал открытой.
        Выстрелы прозвучали на удивление приглушенно, словно темнота была забита ватой, - один, и сразу за ним второй. Двух вполне должно было хватить - уж в чем-чем, а в собственной меткости Герман не сомневался. Промахов ни на тренировках, ни на заданиях у него не случалось.
        Он лежал на животе, не выпуская из руки свой безотказный «глок», мимоходом отметив, что под ним не трава, не песок и не камни, а что-то подобное гладкому, не слишком податливому поролону или резине. Лежал и выжидал, не донесутся ли из темноты стоны или ругань. Стрелял он заведомо по ногам, не ставя целью убивать до смерти - хоть и совсем ничтожной была вероятность того, что там, в черноте, находится именно тот, кого совершенно нежелательно валить наповал. Но кто знает, как в действительности могло обстоять дело - рисковать не стоило.
        Правда, сирена молчала, но мало ли что… Может, и не собирались убивать, просто повязали бы по рукам и ногам. Но он-то прибыл сюда вовсе не для того, чтобы его вязали. Можно было называть это чутьем, а можно - опытом, и такое чутье-опыт подсказывало Гридину, что он поступил правильно. Даже если абсолютно уверен в себе, не следует пускаться в разговоры с тем, кого не видишь. Это чревато трагическими последствиями. Просто не успеешь среагировать.
        Примеры были.
        «В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я…».
        Это Лермонтов про Саню Столярова. Не в Дагестане, правда, было дело, а гораздо восточнее… и южнее… - но какая разница? «С свинцом в груди» - вот что главное. И ящерицы, ящерицы вокруг, тьма-тьмущая ящериц… А Вагиз, Канатоходец, - так его прозвали еще чуть ли не в века Трояновы. Не в полдневный жар, а на рассвете, и, опять же, не в Дагестане, а в другом месте…
        У каждого из погибших сотрудников группы «Омега» был свой Дагестан.
        Привычно вспомнилось: «Я есмь Алфа и Омега, начало и конец»[1 - Откровение Иоанна Богослова. (Здесь и далее - примечания автора.)] - и комментарий не боявшегося ничего Скорпиона. «Возможно, Господь и вправду альфа, - усмехался Скорпион, - но с омегой он пролетает, парни. Омега - это мы, и мы - круче!». Ну прямо типичный инструктор в стандартном америкосском кинодерьме. Хотя говорил Скорпион искренне. И имел на то основания.
        «Омега» - последняя буква. Последний шанс, когда другие возможности уже исчерпаны.
        У Гридина неожиданно заныло где-то между лопаток, но почти тут же все прошло.
        Так ничего и не услышав, он полежал еще немного, сосредоточившись, настраивая себя, а потом по-змеиному пополз в ту сторону, куда ранее послал две пули. Пистолет по-прежнему был продолжением его правой руки, хотя в этом уже не было необходимости - теперь Гридин знал наверняка, что опасности нет. Во всяком случае, здесь и сейчас.
        Но береженого, как говорится… Не в собственной ведь квартире, и не на даче у Лешки Волкова - еще не пообвык.
        Поверхность, по которой он полз, была все такой же «поролоново-резиновой», но это не имело никакого значения и никак не влияло на выполнение задания. Иначе ему, Гридину, обязательно указали бы при инструктаже на эту местную особенность. Или особенность местности. А вот то, что он, следуя туда же, куда улетели пули, так никого и не обнаружил, значение имело. Очень даже. То, что рассказывал ему Скорпион, готовя к заданию, похоже, подтверждалось. Нет, сомнений, разумеется, и так не возникало, но всегда лучше убедиться самому.
        Работать здесь было можно.
        Ничего и никого…
        Герман поднялся на ноги и убрал пистолет.
        «Будем считать, что это стандартный вопрос на дальних подступах, - сказал он себе. - Меня засекли, распознали как чужого и, вероятно, готовятся встретить уже там, на месте. Что ж - всегда готов!»
        Это не было бравадой, это была констатация факта. В течение всей чертовой дюжины с лишним лет в «Омеге» он, Герман Гридин, действительно был всегда готов. И не подводил.
        Да и разве мог он подвести - с таким-то именем!
        Герман Георгиевич Гридин - гранитно, железобетонно, твердокаменно, зубы сломать можно. Поэтому и прозвище у него было соответствующее - Командор. Да-да, тот самый, который статуя, «каменный гость». Который руку до смерти пожал жеребцу Дон Гуану, хотя не руку надо было сжать этому раздолбаю с безупречной эрекцией, а другую часть тела…
        Деда Германа по отцовской линии звали Григорием Гавриловичем, отец был Георгием Григорьевичем - тоже сплошные непробиваемые «г». «Гришка, гад, гони гребенку - гниды голову грызут»… Отец традицию поддержал, окрестил сына Германом. Причем имя взял не с потолка - мог ведь и Глебом наречь, и, не дай бог, Герасимом, и Геннадием. Назвал в честь любимого артиста, Олега Стриженова, сыгравшего роль злополучного инженера в старом кинофильме «Пиковая дама». Саму повесть Пушкина Георгий Гридин не читал и был не в курсе, что инженера звали Германном. С двумя «н». И не имя это было, а вроде фамилия. И хорошо, что не читал - Германа Гридина вполне устраивала одна буква «н» в собственном имени.
        Он окончательно решил оставаться на месте и уселся по-турецки, положив ладони на расставленные колени. Вокруг было тихо. Если кто-то и притаился неподалеку, то ничем себя не выдавал.
        …Мрак исчез мгновенно, словно по чьей-то команде, сменившись светом. Правда, свет был так себе, не ярче, чем от маловаттной лампочки, но все-таки… Утро сменяет темноту по-иному, оно не набрасывается, а подкрадывается, постепенно вытесняет ночь. Однако такая повадка присуща ему где-то там, но не здесь. Ничего не попишешь, аномальная зона есть аномальная зона. И совсем не факт, что это именно утро.
        «Фиат люкс, - мысленно сказал Гридин. - Да будет свет».
        Такое прорывалось у него порой в самые неожиданные моменты. Его мама чуть ли не всю жизнь работала библиотекарем, и Герман в детстве и юности много читал, чем отличался от многих и многих сверстников. Временами книжное само собой приходило ему на ум, а хорошо это или плохо - кто знает?
        Теперь окружающее просматривалось, пожалуй, метров на триста-четыреста. Вставать Гридин не спешил - изучить обстановку можно было и сидя. А пейзаж оказался скудным. Совсем никаким был пейзаж. Во все стороны от Германа простиралась ровная, абсолютно голая пустыня, если можно назвать пустыней желтоватую поверхность, которую и не знаешь, с чем сравнить: то ли с линолеумом, то ли с не до конца застывшим стеклом, то ли еще с чем-то… Над головой у Гридина разлеглось не менее скучное небо без всяких признаков привычной лазури. Небо казалось отражением земли, таким же желтоватым, и не было в нем ни солнца, ни звезд, ни луны - оно тускло светилось само по себе. Воздух был умеренно теплым, без единого дуновения ветра. Ничего знакомого, земного, в пейзаже не замечалось.
        «Аномальная зона есть аномальная зона», - вновь сказал себе Гридин.
        Главное сейчас было то, что окружающее не внушало особых опасений. Здесь негде было укрыться противникам… разве что они могли выскочить из-под земли или упасть с неба, в котором не наблюдалось ни облаков, ни птиц. И такую возможность тоже нужно было обязательно учитывать и не расслабляться. Не только не расслабляться, но и привести себя в сверхготовность - во-первых, он, Гридин, тут как на ладони, а во-вторых, весь этот чудесный вид мог быть не более чем иллюзией. И тем более, им, Гридиным, уже заинтересовались. Правда, этого заинтересовавшегося нигде не было видно. И слышно тоже не было. Однако в любом случае, прибытие Гридина не осталось незамеченным.
        Все представлялось здесь совершенно изотропным, но Гридин точно знал, что идти ему нужно вон туда, направо.
        На некоторое время он отбросил все мысли и сосредоточился, настраивая себя на сверхготовность. А потом встал и зашагал по желтоватой плоскости - не быстро и не медленно, в оптимальном темпе. Приходилось уже ему так шагать, и не раз, только поверхность под ногами была другой.
        Внутренняя сирена молчала, и значит, никто не держал его на мушке. И это было хорошо.
        …Километра через три Герман отметил, что вокруг чуть посветлело, а плоскость стала наклонной. Все чаще на пути попадались узкие трещины, сквозь которые пробивалась редкая, тоже желтоватая трава. Но это не значило, что тут действительно растет трава…
        Он сделал еще немало размеренных шагов, находясь все в том же состоянии сверхготовности, прежде чем окружающее изменилось. Это произошло в одно мгновение, словно из кинопленки вырезали сотню-другую кадров, а остальное ловко склеили. Этот момент Гридин все-таки не уловил и замер на месте не сразу, а через два шага. Тут-то его и могли прихватить - но не прихватили. Обошлось.
        «На этот раз обошлось», - поправил он себя.
        Скорпион предупреждал об этом - о внезапных переменах, когда сознание по каким-то невыясненным причинам просто не способно уловить сам ход процесса. Поделать тут, по его словам, ничего было нельзя, и с этим приходилось мириться. И уповать на то, что перемены не очень опасны для жизни. Скорпион говорил еще о компенсации задержки, возникающей при передаче визуального образа от сетчатки глаза до соответствующего отдела мозга. Мол, мозг как бы предсказывает будущее, дорисовывая образ, исходя из неких базовых принципов восприятия окружающего. А поскольку предсказания не совпадают с действительностью, то этот самый отдел мозга начинает давать сбои, отключаться. Говорил Скорпион, говорил, а потом махнул рукой и заявил, что ему, Гридину, совершенно не обязательно забивать этим голову. Главное - знать, что такое может случиться, и быть внутренне готовым к изменениям.
        И оказалось, что Герман, в общем-то, готов. Во всяком случае, какого-то сильного психологического потрясения он не испытал.
        Хотя изменения были довольно существенные. Прежний пейзаж с бедностью линий и цветовой гаммы уступил место картине более яркой и насыщенной деталями. Теперь Гридин стоял на поросшем травой - зеленой травой - склоне, уходящем к неширокой реке с темной спокойной водой. Противоположный берег был пологим, и кое-где виднелись там приземистые кусты. Хотя стало еще светлее - при прежнем отсутствии солнца в налившемся густым янтарным цветом небе, - заречные дали не просматривались. Присутствовала там какая-то дымка, этакое сфумато[2 - Sfumato (итал.) - затушеванный, буквально - исчезнувший как дым. Прием в живописи: смягчение очертаний изображаемых предметов, фигур (и светотеневой моделировки в целом), которое позволяет передать окутывающий их воздух.]… Хотя, возможно, этот термин в данном случае не совсем подходил.
        Гридин смотрел на реку - она казалась неподвижной. В глубине могли водиться какие-нибудь зубастые твари, но вариантов не было: мостов, лодок или плотов ни слева, ни справа не прослеживалось, и вряд ли воды расступятся перед ним, как Чермное море перед сынами Израилевыми, ведомыми Моисеем. Так что нужно было рисковать.
        Герман переступил с ноги на ногу. Зубастые твари в голове почему-то сменились неясными фигурами Данте и Мильтона, они шептали о Стиксе, Флегетоне и прочих водных артериях Ада. К великим поэтам прошлого не преминул присоединиться сибирский шаман Николай - сухощавый мужчина лет сорока с лишним, в котором вроде не было ничего колдовского. И мухоморов он не ел, во всяком случае, при Гридине, а вот коньячку они разок-другой выпили, и не так уж мало. И даже не разок-другой, а побольше. Николай участвовал в подготовке Гридина к этой операции, и именно от него Герман узнал некоторые любопытные вещи.
        Как говорил Николай, по горизонтальной оси шаманского бубна протекает река, соединяющая мир живых людей и их предков. И не случайно древние могильники устраивали на островах или окружали рвами - водные преграды отделяли загробный мир от мира обыденного…
        Безусловно, ассоциативное мышление - штука хорошая и нужная, но порой лучше обойтись без него. Ну при чем тут Данте с Мильтоном и приглашенный руководством «Омеги» шаман Николай? Весьма широкого, между прочим, кругозора человек.
        «Извините, ребята, - мысленно сказал Гридин. - Какие, на хер, ахероны, какие стиксы?»
        Приминая подошвами хоть и зеленую, но все-таки невзрачную траву, он решительно спустился к реке и тронул воду носком ботинка.
        Опа! Вода подалась в стороны, облегая ботинок, но не касаясь его, словно ступня Гридина была окружена неким, столь любимым фантастами, силовым полем. Герман осторожно двинул ногу вперед - и вода послушно попятилась, отозвавшись на это движение. Кажется, его тут действительно приняли за Моисея… Хотя, скорее всего, никакой воды просто не было.
        «Не ведись на всякие заморочки, Гера, - говорил ему Скорпион. - Иначе и шагу не сможешь ступить».
        Однако тот же Скорпион, он же в миру Станислав Карпухин, говорил и другое:
        «Но присматриваться надо постоянно, и если что - назад, в сторону, кувырок, прыжок, обратные маятники, что угодно… В аут, на угловой… Только быстро!»
        Даже еще не подняв голову от воды, Гридин понял, что поблизости появилось нечто новенькое. Это «новенькое» оказалось обычной и довольно старенькой серой моторкой-дюралькой с облупившейся краской. Лодка, выставив нос на песок, покоилась в трех метрах от Гридина, и можно было подумать, что она торчит здесь лет сто, а то и больше, а не появилась секунду-другую назад. Или тут правильнее сказать - проявилась? Назвать ее моторкой Герман поспешил, поскольку подвесного мотора в наличии не было. Весел тоже не было. Отсутствовал в лодке и сам Харон - голову Гридина никак не хотели покидать все эти загробные ассоциации.
        Можно было, наверное, игнорировать неожиданно возникшее плавсредство и перейти на другой берег по дну реки, коль она так охотно расступалась. Но вдруг не просто расступалась, а заманивала? Где гарантия, что на середине, на самой глубине, вода не зальет его с головой? А твари мигом оттяпают ноги-руки и эту самую голову. Мало ли что… Правда, лодка тоже могла быть приманкой для простофиль.
        Ладно!
        Гридин вынул пистолет и походкой крадущегося кота подошел к дюральке. Внимательно осмотрел ее, постучал по борту ногой - звуки были глуховатыми, но прозвучали в тишине, как выстрелы. Герман шагнул в лодку и, внутренне подобравшись, стал ждать последствий.
        Последствия оказались не из разряда неприятных или, не дай бог, трагических. Лодка плавно, кормой вперед, отчалила от берега, еле слышно прошуршав днищем по песку. Столь же плавно, как при замедленной съемке, развернулась и неспешно понесла замершего на полусогнутых ногах Гридина на другую сторону.
        2
        Ступив на противоположный берег, Герман оглянулся. Лодка уже медленно кружилась на середине реки. Харон так и не появился.
        «Вот и хорошо, - подумал Гридин. - Обола-то я с собой не захватил»[3 - Харон перевозит умерших по водам подземных рек, получая за это плату в один обол (по погребальному обряду находящийся у покойников под языком).].
        А еще он подумал о тех, кто пользовался этой лодкой. Если, конечно, перед ними появлялась именно лодка. Перед теми, кого забросили сюда раньше, до него.
        Пистолет он решил в кобуру не убирать, и на мгновение возникло у него острое желание пальнуть по кустам, дабы посмотреть, во что это выльется. Однако подобные желания он научился обуздывать давным-давно, еще в училище. Помнилось, как сплошняком несло спиленные древесные стволы по быстрой Сухоне, сплошняком стояли высоченные сосны над обрывом, и он точно знал, где там спрятана метка, и готов был влепить туда всю обойму. Раз-раз - и отдыхать. Или играть в волейбол. Но - нельзя. Нельзя. Не та задача…
        Вот именно: не та задача. Не для того его сюда доставили, чтобы без толку стрелять по кустам. И вообще, нет на задании ничего лучше, чем обойтись без стрельбы. Ручками, ручками, тихонько, без шума и пыли - и клиент готов. Саня Столяров любил шумовые эффекты, чтоб фейерверк, чтоб все гремело и полыхало, и у всех, как говорится, полные штаны. И получилось в итоге - «в полдневный жар в долине Дагестана…»
        Впрочем, от этого никто не застрахован.
        Он старался держаться поближе к кустам, шагая вперед в прежнем размеренном темпе, и вскоре заметил одну любопытную особенность местной флоры. Каждый куст издалека выглядел наброском, этюдом - кое-как собранные в веник тонкие ветки с серыми, неопределенной формы листьями, что-то схематичное, непрописанное. Но когда расстояние сокращалось, приобретал индивидуальность и обогащался деталями и расцветкой. С десяти шагов было уже отчетливо видно, что ветки покрыты кофейного оттенка корой, а листья вовсе не серые, а зеленые, мясистые, с красноватыми, смахивающими на иероглифы прожилками и мелкими зазубринами по краям. Герман приостановился и оглянулся - и обнаружил, что те кусты, которые он миновал, вновь превратились в серые наброски. А вот ни реки, ни лодки видно уже не было.
        Очередной куст заставил Гридина присмотреться. Листья там были уж очень странные - ни дать ни взять кисти рук со скрюченными пальцами, только не обычного, телесного, а какого-то лягушачьего цвета. Герман остановился в двух шагах от куста и принялся его разглядывать сверху донизу. Да, картинка была не из приятных. Он отчетливо видел неровные, словно обгрызенные, ногти, и грязь под ногтями… В следующее мгновение многочисленные пальцы слабо зашевелились, а потом, при полнейшем безветрии, листья захлопали друг о друга, словно встречая пришельца аплодисментами. Выглядело это совсем уж тошнотворно, и Гридин поспешил удалиться от странного куста. И рукоплескания сразу стихли.
        Этот внезапный сюр вновь вернул его мысли к шаману Николаю, которого Скорпион, без всякого намека на улыбку, как это он умел делать, называл Улуу Тойоном - «великим господином». Был такой бог, только с еще более длинным именем, отец и покровитель воронов - сам же шаман Николай о нем и рассказал. Улуу Тойон обитал в верхнем мире в образе ворона, а Николай был чернявым и длинноносым.
        Шкафоподобный Скорпион сидел в позе киношных америкосов - сам в кресле, ноги на столе, - держа в руке стакан с недопитым коньяком. Он, Герман, почему-то полулежал на диване - уже напился, что ли? Вряд ли… А Николай ходил по комнате из угла в угол, размахивая длинными руками, словно крыльями, и рассказывал, рассказывал…
        Вот приходит к шаману человек, говорил он, который страдает «шаманской болезнью» - явным признаком способности к шаманскому служению. И сонливость его одолевает, и головные боли мучают, и кошмары снятся по ночам, и слышит он голоса духов, зовущих его, и бывают у него всякие странные и пугающие видения. В общем, полный набор. Комплект. Как тут можно помочь? А помочь тут можно одним-единственным способом: страдалец должен пройти через шаманское посвящение - инициацию и, обновившись и исцелившись, тоже стать шаманом. Почистить, так сказать, себя под Лениным, чтобы плыть в революцию дальше.
        Судя по недоуменной гримасе Скорпиона, тот про Ленина не понял, а Гридин понял, потому что в нежном возрасте читал все подряд. И Маяковского тоже. И считал его очень мощным поэтом, каких не так уж много и наберется за все известные времена. Впрочем, поэму Маяковского «Владимир Ильич Ленин» их поколение и в школе проходило, только Стасик Карпухин, будущий Скорпион, об этом, видимо, позабыл.
        Во время шаманского посвящения инициируемый приобретал свой первый и самый важный психотехнический опыт. Он переживал собственное умирание и смерть. Он представлял, как его тело расчленяют на части, извлекают печень, почки, легкие, сердце и прочие мочевые пузыри и селезенки и развешивают на крюках, а потом варят и выделывают заново. А пока тело лежит разделанным, как медвежья туша, или варится в котле, обретая новые, сакральные, качества, гигантская птица с орлиной головой, железными перьями и длинным хвостом - Мать-Хищная-Птица - возносит душу будущего шамана на вершину мирового древа. Эта птица - покровительница шаманов, и у каждого она своя. Мать-Птица помещает душу в яйцо, лежащее в ее гнезде, и высиживает до тех пор, пока та не созреет. И вот душа выбирается из яйца и входит в обновленное и вновь целое тело. И посвященный воскресает шаманом.
        Николай прошел через все это. А потом окончил еще и мединститут. И совершал камлания, во время которых, по его словам, возносился на небеса и спускался в подземный мир, мир мертвых…
        Вот такие воспоминания овладели Гридиным - потому что листья-кисти как-то сцепились в его сознании с теми печенками-селезенками, о которых совсем недавно живописно рассказывал разогретый коньяком таежный человек Николай. Да, ассоциации - это и большой наш плюс, и такой же большой минус. Все зависит от обстоятельств, места и времени.
        Ассоциации сейчас были, наверное, Гридину не нужны. Задание ему дали вполне конкретное, четкое, и странный куст не имел к этому заданию никакого отношения. Вот если бы эти пальчики вцепились ему, Гридину, в горло, тогда - да. А так - торчит себе куст, ну и пусть торчит. Зона, брат. Зона…
        Никакой опасности Герман по-прежнему не ощущал, но все-таки вновь оглянулся. Он ожидал увидеть равнину с редкими перевернутыми вениками-кустами и даже успел подумать - ну никуда не деться от ассоциаций! - что веник переворачивают, дабы уберечься от незваного гостя. Есть такая примета. Он здесь - незваный гость, а кто-то из местных встречает его перевернутыми вениками. Уж не тот ли, кто пытался в самом начале вступить с ним в разговор?…
        Так вот, позади себя Гридин ожидал увидеть равнину, а увидел настоящую войну в Крыму, когда все в дыму и ни фига не видно. То есть совершенно ни фига. Пройденный Гридиным участок равнины скрылся за сплошной серой пеленой, похожей даже не на туман, а на безнадежную непробиваемую стену. Стена медленно надвигалась, и Герман заторопился вперед, потому что, вопреки первому впечатлению, ему тут же представилась некая гигантская медуза, которая ползет, поглощая все на своем пути и выбрасывая из необъятной своей задницы - если есть у нее задница - только обглоданные косточки.
        Возможно, никакой угрозы эта медуза в себе и не таила - во всяком случае, внутренняя сирена Германа по-прежнему молчала, - но, тем не менее, он решил немного пробежаться.
        Бежать было легко, как в хорошем сне, и он буквально наслаждался этим вполне привычным еще со школьных лет занятием - словно давным-давно не бегал. Краем глаза он заметил, что серая стена возникла уже слева, метрах в тридцати от него, обходя по флангу, и что-то там колыхнулось, что-то закружилось, как в водовороте. Гридин повернул голову в ту сторону - и в этот момент ослепительная вспышка разорвала серый туман, и исторглось из мутных глубин нечто огненное, сверкающее, нечто подобное исполинской человеческой фигуре… да только человеческой ли? Разве бывают люди с тремя головами и пятью… - нет, шестью! - руками? Гридин невольно заслонился ладонью, не успев ничего толком рассмотреть, и, не дожидаясь вопля сирены в голове, выхватил пистолет. Внутренняя сирена продолжала молчать, зато тишина внешняя сменилась пронзительными свистящими звуками, которые перемежались чем-то подобным хохоту и криками: «А-ла-ла!.. А-ла-ла!»… Словно вырвался из тумана поезд с перепившими футбольными болельщиками или завсегдатаями психбольниц. Шума было много, однако в этот раз Герман со стрельбой не спешил, хоть и держал
оружие наготове. Он бросил взгляд из-под руки - огненный гигант топтался на месте всеми четырьмя ногами, напоминая горящего жирафа с картины Дали, и Гридин разглядел в огне и сверкании молний что-то похожее на черепа и белые ленты - или это были змеи? - свисающие с тела монстра. Впрочем, ручаться за точность собственного восприятия он бы не стал.
        Он так и не успел принять никакого решения - хохот и крики оборвались, огненная фигура исчезла вместе с серой стеной, и обнаружилось там уходящее к горизонту свежевспаханное черное поле. По полю бродили еще более черные птицы, очень похожие на ворон. А может, это и были именно вороны.
        «Вот так, - подумал Герман, убирая „глок“. - Явился - не запылился будда-херука, а в очереди уже стоят лев-человек, и тигроголовый, и кто там еще, в тибетской „Книге мертвых“? Ворон и сова? Или ворон уже разгуливает там, на поле?»
        Приближаться к полю он не стал, потому что пункт его назначения находился немного в другом направлении, и Гридин это направление просто чувствовал.
        «Мы тебе в голову компас запихнем, - говорил Скорпион, - так что не ошибешься».
        В подробности Стас не вдавался, а Герман не расспрашивал. Во-первых, не принято было у них расспрашивать. Что сочтут нужным сказать, то скажут, все остальное - лишнее. А во-вторых, можно ведь вообще не знать о принципах, на которых основано, например, телевидение, и не иметь представления о том, из каких деталей собран телевизор - это ничуть не мешает успешно им пользоваться. Так и с внутренним компасом. Все-таки их контора - не какие-нибудь там «Рога и копыта», а заведение более чем серьезное, и разного хай-тека в нем навалом. Наш ответ блоку НАТО…
        Гридин шагал параллельно полю, позади все было чисто, впереди тоже, и вороны не обращали на него никакого внимания. Он шагал и думал о том, что зона, безусловно, реагирует на его присутствие. Всё, что виделось ему здесь, было отражениями каких-то кусочков его сознания и подсознания. Точнее, не всё, но - какая-то часть. Об этом Скорпион ему тоже говорил. Но что именно можно отнести к отражениям, а что - к реальности? Моторка без мотора… Да, он такие помнит с детства, они десятками сновали по Волге, а зимовали на Тьмаке, за мостом, у крутого склона, над которым вздымалась громада универмага, прозванного в народе «Бастилией». Но отражение ли это - или местное плавсредство, кем-то брошенное в зоне? Листья с пальцами… Из какой-нибудь детской страшилки? Огненный будда… Вернее, то, что он принял за книжного будду, хоть и не разглядел как следует - здешний ли это мутант или, опять же, отражение? Да и почему он, Гридин, решил, что это именно будда из тибетского заупокойного текста? Будду и всяких прочих интересных персонажей видят мертвецы - если верить «Книге мертвых». А с чего бы это ему, Гридину,
считать себя покойником? Как говорится, не дождетесь! Может, это просто завалявшийся на свалке бытовых отходов памяти фрагмент какого-нибудь видика. Или застрявший на сто пятнадцатом уровне подсознания образ огненного божества африканского племени ндембу, попавший туда из библиотечной книжки, прочитанной в пятом классе…
        Герман покосился на птиц. Они по-прежнему бесцельно разгуливали по пашне и улетать не собирались. А может, и не могли летать. Вот кто они, что они? Хотя почему бы им и не быть самыми обыкновенными воронами? Их, кажется, везде хватает, что в Вологде, что в Благовещенске… И никакие зоны им нипочем. Или все-таки он видит здесь ворон именно потому, что находится в зоне? Потому что такая вот она, зона?
        «Не парь себе мозги насчет того, почему там именно так, а не иначе, - советовал Скорпион, а Скорпион знал, что советовать. - Это для тебя не главное, Командор, и к твоей задаче не относится».
        Стас был, конечно же, прав. Выяснять природу зоны - дело специалистов. А для него, Гридина, главное - вовремя почувствовать опасность, избежать ее или устранить и выполнить задание. Обязательно выполнить. Остаться живым и более-менее здоровым. Но это уж как получится, насчет здоровья… Да, главное - вовремя почувствовать, откуда пахнет жареным. «Незнание опасности рождает героев» - вот потому-то в герои зачастую приходится записывать посмертно. Он, Герман Гридин, совершенно не собирался становиться таким героем. Зачем маме такое горе? Да и сам вроде еще не устал от жизни. В тридцать семь - мужик ягодка совсем… Или «совсемь», для полной рифмы.
        Безусловно, нашлись бы в «Омеге» исполнители и более опытные, и более проворные, и более смекалистые, - но в зону послали именно его. Потому что была у него внутренняя сирена, которая не подводила уже много лет и выручала не раз, и не два, и даже не десять. И если «компас» ему в мозги засунули совсем недавно, именно в связи с заброской в зону, то сирена впервые дала о себе знать еще в дошкольные годы, и откуда она взялась, Герман не имел ни малейшего понятия. Досталась в наследство от предка из каменного века? Почему бы и нет? Или, может быть, тут замешаны и вовсе не кроманьонцы, а жители Атлантиды, обладавшие разными необычными способностями, а потом забывшие о духовном - за что некие высшие силы их и наказали? Это уже давало о себе знать увлечение Гридина всяческой эзотерикой, нахлынувшее и благополучно схлынувшее лет десять назад. Считать себя потомком атлантов было круто - так тогда казалось Герману. Не из каких-нибудь мы, мол, псковских-рязанских, не из лапотных, а из самых что ни на есть атлантических атлантов, четвертой земной расы. Хотя каким ветром могло бы задуть атлантов в верховья
Волги, где тогда обитал Гридин?…
        Ушла назад пашня, сменившись чем-то вроде ссохшейся глины, и снова не за что было зацепиться глазу. Нет, возникали иногда впереди, в легкой дымке, какие-то контуры - деревья? опоры ЛЭП? телевышки? - но тут же и исчезали, как только Гридин начинал к ним присматриваться. А потом над головой у Германа что-то зашуршало, как газета на ветру, и в десятке метров от него, прямо по курсу, упало на землю небольшое желтое колесо. Подпрыгнуло - и покатилось вперед, медленно покатилось, словно предлагая то ли догнать, то ли следовать за ним. Как за сказочным клубком, который приведет если не к Бабе Яге, так к Кащею. Ничего опасного в нем вроде не было, и Гридин позволил себе на мгновение выпустить новинку из поля зрения, чтобы поднять голову и посмотреть, откуда взялось это колесико. Но ничего и никого там, в вышине, он не обнаружил.
        Догонять желтый кругляш Гридин не только не собирался, но даже остановился, чтобы тот укатился своей дорогой. Но не тут-то было! Кругляш тоже остановился, развернулся на девяносто градусов - и Герман наконец разобрал, что это вовсе не колесо, а круг сыра. Точно такой же, каких полно на прилавках супермаркетов. Точно такой же, как на картинке в детской книжке, где три медвежонка никак не могут поделить между собой поровну этот полезный молочный продукт. «Трапеза без сыра - это красавица, у которой не хватает одного глаза»…
        Как следует поразмышлять на эту тему Гридин не успел. Равнина, посреди которой он стоял, стремительно трансформировалась в наклонную - ну очень наклонную! - плоскость, и сыр, все больше ускоряясь, поскакал вниз. А вслед за ним отправился на собственной спине и не удержавшийся на ногах Герман. Сила трения куда-то запропастилась, он мчался словно с хорошо раскатанной ледяной горки, и зацепиться руками было просто не за что. Желтый кругляш нырнул в невесть откуда взявшуюся сизую пелену, и туда же, секунду-другую спустя, угодил и Гридин.
        Сирена пока молчала.
        Уже потом ему подумалось, что ситуация, в которой он оказался, напоминает «чиз роллинг» - катание сыра, которое ежегодно любят устраивать жители одной английской деревушки. Десятки людей мчатся вниз по крутому склону холма, кувыркаясь и ломая руки-ноги, вдогонку за головкой сыра. Благо больница неподалеку, а внизу поджидают машины скорой помощи. Откуда взялось такое специфическое развлечение - неясно. Одни считают, что эту традицию некогда принесли сюда римляне, другие утверждают, что травмоопасные сырные покатушки - языческий лечебный ритуал. Хорошенький, однако, способ лечения!..
        Но такая аналогия пришла Гридину в голову позже, а пока он, не чувствуя под собой опоры, висел в сизом полумраке. Полумрак был наполнен какими-то невнятными тихими звуками, похожими на тревожный шелест листвы. Но никакой листвы вокруг не наблюдалось и ничего другого тоже. Пока Герман обдумывал, что тут можно предпринять, полумрак рассеялся. И оказалось, что сыр застыл поблизости, метров на пять-шесть ниже Гридина, а уж совсем-совсем далеко внизу простирается черное пространство - так выглядят вспаханные поля вроде того, оставшегося позади, если смотреть на них из самолета. Тут и там горели на этой черной поверхности костры, а на горизонте возвышалась темная гора. Гора шевелилась, и у вершины ее полыхали огнем два круга - как два глаза чудовища.
        Сыр, словно получив некий сигнал, тоже вспыхнул, сорвался с места и, заложив вираж, которому позавидовала бы любая «летающая тарелка», вознесся над Германом. Желтое пятно, все больше ускоряясь, как стартовавший шаттл, уходило ввысь, и от него было все больше света.
        Вероятно, какому-то промежутку времени вновь удалось проскользнуть мимо сознания Гридина - это могла быть секунда-другая, а может, и час-другой. Как и раньше, кто-то вырезал кусок из кинопленки - и окружающее претерпело показавшиеся мгновенными изменения. И не только окружающее - Гридин уже не висел животом вниз, задницей вверх, а стоял на твердом покрытии. Сыр стал солнечным диском, впаянным в красноватое, как на Марсе, небо, и света от этого новоиспеченного солнца было теперь не так уж и много. На грани сумерек. Под ногами у Германа оказался самый обыкновенный, не первой свежести асфальт. Неширокое шоссе, окаймленное голыми деревьями, похожими на тополя, серой лентой тянулось в гору. Подъем был длинным и пологим, и в конце его выглядывали из-за деревьев такие же серые, как асфальт, стены стандартных многоэтажек, испещренные окнами. Солнце в стеклах почему-то не отражалось.
        Городская окраина, «спальный» район - так это выглядело. Обыденно выглядело, и просто радовало глаз своей обыденностью.
        По правую руку от Гридина, на обочине, чуть наклонно торчала из земли железная рогатка, покрашенная белой краской. Возможно, она была элементом нехитрой дорожной конструкции, на которой пишут название населенного пункта. «Курносовка». «Бочагово». «Лихославль». Сам щит с надписью отсутствовал.
        Наверное, неспроста.
        «Где находится зона, знать тебе, Командор, не надо, - таков был ответ Скорпиона на вопрос Гридина. - Это совершенно лишняя информация. Ну, считай, - на Луне».
        Потому-то и пришел в себя Герман только в вертолете, за час до посадки. А о том, что было до вертолета - поезд ли, автомобиль, самолет, подводная лодка или космический корабль, - он не имел ни малейшего понятия. Что ж, начальству, как всегда, было виднее. Не надо знать - значит, не надо. Гридин верил Скорпиону, как самому себе. Доводилось им вместе работать там, где было жарко, и в такие попадать переплеты… Многим он был обязан Стасу, да и Стас ему - тоже.
        Герман обернулся и увидел такие же деревья, такую же обочину и такое же шоссе, только уходящее вниз, в застывший белый туман. За деревьями, с обеих сторон, простирались черные поля. Ни в поля, ни в туман ему было не нужно. Он на всякий случай проверил, на месте ли пистолет и запасной магазин - хотя и так чувствовал, что на месте, - одернул куртку и неторопливо направился вверх по склону, держась у левой кромки. Будут ли тут встречные автомобили, он не знал, но предпочитал придерживаться правил. Вообще, самое целесообразное - придерживаться правил.
        «Если они не мешают выполнять задачу», - мысленно добавил он.
        Как обычно на заданиях, когда вот-вот уже дойдет до дела, Гридин ощущал прилив внутренней энергии, который ничуть не мешал состоянию сверхготовности. Состояние это чем-то напоминало эйфорию, но только эйфорию контролируемую - хотя такое определение было, наверное, оксюмороном. И только сейчас Герман осознал, что ни разу с того момента, как он пришел в себя на борту вертолета, не вернулось к нему незнакомое ранее щемящее чувство, в последнее время беспокоившее его. Это было чувство какой-то утраты - будто лопнула внутри некая струна, будто оторвался кусок души. Словами такое описать было невозможно, и Гридин ничего никому не говорил.
        Он досадливо мотнул головой и постарался сосредоточиться только на том, что видел перед собой.
        Вокруг было тихо и безлюдно, и никто больше не задавал никаких вопросов. Пока? Серые здания медленно приближались, и, возможно, кто-то смотрел на него из окон.
        Сирена помалкивала.
        3
        Велосипед то и дело подскакивал на выступающих из земли корнях, и Наташа каждый раз оглядывалась, чтобы проверить, как там поживает привязанная к багажнику сумка. Проплывали мимо сосны, на лесной дороге, усеянной рыжей хвоей, виднелись следы копыт и широких рубчатых колес трактора «Беларусь», и копошились среди конских «яблок» деловитые навозные жуки. Полуденное солнце светило вовсю, но жары не было: вторая половина августа, конец лета - какая уж тут жара?
        Да, судя по солнцу, Наташа проторчала в очереди не меньше двух часов. Когда отправлялась в Новиково, еще и десяти не было. Доехала без заминок. И что такое пять километров? Пустяк! А оказалось, не нужно было поутру возиться с маникюром, да и вообще копаться, потому что у новиковского сельпо толпилась уйма старух с кошелками - видать, со всей округи, - плюс еще с десяток явно городских личностей, с велосипедами, то ли туристов, то ли таких же отдыхающих, как и сама Наташа. И мужиков там крутилось порядочно (в рабочее-то время!), сине-серых, небритых, помятых, дымящих папиросами «Прибой». И это значило, что в сельпо завезли плодово-ягодное вино, которое в народе звалось «гнилушкой». Несколько раз, в общежитии, Наташе доводилось пивать этот дешевый - по девяносто две копейки бутылка! - со специфическим вкусом напиток (а что еще прикажете пить студентам?), и впечатления у нее остались не самые приятные. Мягко говоря. Впрочем, портвейн был не лучше.
        Продавщица трудилась явно не по-стахановски и не по-гагановски - куда ей было спешить-то? - очередь двигалась медленно, да только ни у кого и не горело. Разве что у сине-серых похмельных мужиков. Но они-то как раз отоваривались без очереди, потому как все вокруг были сознательными и понимали: ну надо людям «поправиться», и работа, опять же, ждет их, ненаглядных. Вон, и трактор с прицепом стоит, поджидает, и грузовик… У Наташи, собственно, тоже не горело. Жорина бабушка, Серафима Ивановна, к домашним делам ее не подпускала. «Мядовый месяц - вот и отдыхай, девонька, - говорила она. - Еще наработаисси. Вы ж ко мне с Жоркой не горбатиться приехали, а с хозяйством я и без вас справлюсь. Отдыхайте, молодожены, сил набирайтесь. Вы ж, нябось, по ночам-та их нямало тратите, друг на дружку-та?»
        Вот они с Жорой и отдыхали. Вернее, продолжали отдыхать. Начался их отдых на третий день после свадьбы, когда они вдвоем сели на поезд и покатили в Ленинград. Жили в гостинице «Ладога», целыми днями ходили то по музеям, то по магазинам, то в кино, а ночами… Действительно сил тратили немало. В общем, и дни были хорошие, и ночи, и погода питерская не подвела. Вернулись домой, сгрузили покупки, а потом, опять вдвоем, - теперь уже на катер и в деревню. Правда, особенно разгуляться тут было некогда - у Жоры заканчивался отпуск, и нужно было еще съездить в Бежецк, к Наташе домой, а потом что-то придумывать с ее работой. Хотя от самой Наташи тут мало что зависело - ну какая работа может найтись для свежеиспеченной выпускницы филологического факультета пединститута? Учительствовать в одной из городских школ? Так в филологах нехватки не то что не было, а даже наоборот - был переизбыток. Другое дело, если ехать по распределению в деревню, но Наташа получила «свободный диплом», поскольку все знали: она выходит замуж и остается в Калинине, потому что муж работает здесь же, на вагонзаводе. Конечно, для
«свободного диплома» играть свадьбу нужно было раньше, до распределения… но звезды расположились удачно, и все устроилось самым лучшим образом.
        Разумеется, дело тут было вовсе не в каких-то там далеких звездах, которые имели в виду все дела земные, а в Жорином дяде - далеко не последней фигуре в многотысячном коллективе вагоностроителей. Дядя занимал должность заместителя секретаря заводского партийного комитета и имел возможность, как говорится, «решать вопросы». И совсем не случайно его племянник Георгий Гридин, закончив местный политех, уже через несколько лет стал начальником технической части рамно-кузовного цеха. И это при том, что кадры ИТР на заводе продвигались вверх по служебным ступенькам крайне медленно… Вот так, еще и тридцати не стукнуло - а уже начальник. Более того, дядя и квартиру ему в новом заводском доме выбил, да еще и двухкомнатную - на одного! Мол, на перспективу, в расчете на будущую семью, а то ведь может и свалить ценный специалист на какое-нибудь родственное предприятие. В ту же Коломну, например. Или в Ригу. А этой весной, с подачи Жоры, дядя начал хлопотать и за будущую жену племянника. Переговорил с партийными коллегами из пединститута и обеспечил Наташе «свободный диплом», не забыв, как водится,
отблагодарить товарищей кое-каким дефицитом из заводских фондов. А сейчас «пробивал» для нее еще одну ставку библиотекаря в заводском Дворце культуры «Металлист».
        Наташа была очень благодарна и Жоре, и особенно его влиятельному дяде за то участие, которое они принимали в устроительстве ее жизни, и радовалась, что есть у нее такие помощники. Без помощников гораздо тяжелее заполучить уютное местечко под солнцем, что бы там ни твердили о том, что в советской стране перед каждым открыта любая дорога. Дороги-то, может, и были открыты, да только вот куда они вели?… Однокурсницы, а больше всего - соседки по комнате в студенческом общежитии, тоже радовались за Наташу и по-хорошему ей завидовали. Жору она с ними познакомила еще зимой, и впечатление он на них произвел самое благоприятное: не такой же студент-одногодок с ветром в голове, любитель запивать «гнилушку» пивом, которого потом, после института, еще и в армию загребут, а вполне солидный человек, с квартирой и очень приличной зарплатой.
        Впрочем, Наташа его себе специально не подбирала. Да и сама отнюдь не была несчастной Золушкой. Вот только отец… После войны, в сорок шестом, он вернулся в родной Бежецк из Австрии, в сорок седьмом женился на Наташиной матери, а уже через год, после рождения дочери, угодил в тюрьму за пьяную драку с поножовщиной - не первый он был и далеко не последний из русских людей, кому ломала жизнь водка. Хотя, отбыв срок, он вроде бы взялся за ум и принялся шоферить в Бежецке. Попивал, конечно, как большинство тамошних работяг, но в драки уже старался не лезть и в семье тоже не буйствовал. С женой жил дружно и дочке внимание уделял… Нет, конечно, всякое бывало, но в общем… Чаще всего Наташа вспоминала отца именно таким, каким он был в те годы. Но прошли они, те годы, и в шестидесятом отец подался на Крайний Север. Погнался, что называется, за длинным рублем… или просто не сиделось ему на месте? Три года подряд вот так приезжал-уезжал - правда, и деньги привозил приличные. А потом не приехал…
        Нет, вовсе не другая женщина была тому причиной, и не обморозился он, застряв в снегу на своем «студебеккере», и не покалечило его бревном при погрузке. Все было гораздо хуже. Его ограбили и убили, когда он с деньгами возвращался домой. И выбросили из вагона, ночью, в трех часах езды до Москвы. Пил-гулял с попутчиками, а попутчики оказались бандитами. Впрочем, кто они и что они, так и осталось неясным - милиция их не нашла. И очутился Наташин отец в конце концов на бежецком кладбище за рекой Мологой, не прожив на свете и сорока лет…
        Наташа осталась с мамой и бабушкой. Материально жили не только не хуже, но и гораздо лучше многих, потому что Наташина мама после смерти мужа решила изменить кое-какие свои жизненные принципы. Хоть и сулил Никита Сергеевич Хрущев довольно скорое наступление коммунизма, но денег пока никто не отменял, и в какой, пусть даже самый сильный бинокль ни смотри - нигде не видать было обещанного изобилия. И ради дочки пошла она на рискованное дело. Рискованное - но дающее неплохой приработок. Наташина мама была врачом-гинекологом, а эта врачебная специальность издавна входила в число востребованных, и очень даже востребованных. Когда в середине пятидесятых в стране вновь было разрешено проведение абортов, Советский Союз - как выяснилось уже в другие времена, после обнародования такой статистики, - сразу занял чуть ли не первое место в мире по количеству абортов на число рожденных детей. Как всегда - «впереди планеты всей»… Женщины могли делать аборт вполне открыто, на самых законных основаниях, но очень многие «залетевшие», по вполне понятным причинам, стремились устроить все таким образом, чтобы об их
проблемах знало как можно меньше народу. Так что врачи-гинекологи отнюдь не бедствовали.
        А потому, уехав учиться в Калинин, Наташа не считала копейки и с хлеба на воду не перебивалась. И мама денег давала изрядно, и стипендию получала. Нет, вовсе не с нищей сироткой имел дело Жора…
        Прошлой осенью, в середине ноября, Наташа, вместо того, чтобы ехать на воскресенье домой, в Бежецк, отправилась в Москву. Туда, выйдя замуж за офицера и так и не окончив институт, перебралась лучшая ее подружка Таня Феоктистова. Они на младших курсах вместе снимали комнату у одной бабки - в общежитии селили далеко не всех и далеко не сразу. Наташа погостила у Тани полсубботы и полвоскресенья - вот уж наговорились вволю! А потом, прежде чем ехать на Ленинградский вокзал, а оттуда - в Калинин, Наташа завернула в ГУМ. Как это - оказаться в «сердце Родины», которая уже потом была прозвана «Нерезиновой» и «Понаеховском», и не побывать в ГУМе?
        Вот уж где было всего - аж глаза разбегались… Не зря ходила такая шуточка (за шуточки, слава богу, уже давно не сажали): в Советском Союзе очень изящно решена проблема обеспечения населения товарами. Все свозится в Москву, а народ сам туда приезжает, покупает и тащит домой. И, опять же, не зря тогда же гуляла по Калинину вполне отражающая реальность загадка-отгадка: «Что это такое - длинное, зеленое, колбасой пахнет?» Ответ: «Калининская электричка возвращается из столицы». Да, везли, везли из Москвы колбасу, и не только колбасу - благо до Белокаменной было недалеко, и электрички ходили довольно часто…
        Наташа бродила по ГУМу в толпе таких же приезжих - москвичи из-за толкотни туда ходить не любили, - и застряла в одной из секций, разглядывая женские кофточки. И тут к ней за советом обратился высокий черноволосый парень: какая, мол, кофточка подойдет девушке, которой вот-вот стукнет девятнадцать? Наташа от роли советчицы вежливо отказалась, потому что у каждого, а уж, тем более, у каждой - свой вкус, и пошла себе дальше. А через два часа, в вагоне электрички, готовой отправиться в Калинин, тот же парень помахал ей рукой и похлопал по свободному месту рядом с собой.
        От судьбы, как известно, не уйдешь.
        Уже потом выяснилось, что кофточка предназначалась вовсе не подруге, жене или невесте, а двоюродной сестре, на день рождения, а сам парень - из тверских, и приехал в Москву, главным образом, чтобы купить себе зимнее пальто; в Калинине такого товара днем с огнем не найдешь. Правда, в этот раз и в столице не нашлось.
        Электричка дотрюхала до конечной станции в первом часу ночи, и, конечно же, Георгий не мог не проводить Наташу до общежития. Так все у них и началось…
        Однажды, в разговоре, в ответ на рассуждения Наташи о крайней маловероятности двойной их встречи в Москве, Жора высказал соображение, которое заставило ее задуматься и как-то по-новому взглянуть на своего кавалера. Это только кажется, заявил Жора, что такие встречи случайны. Если бы мы могли увидеть откуда-нибудь сверху жизненные линии людей, то обнаружили бы, что все они образуют грандиозный четкий узор с точками пересечений. И обрываются линии не где попало, а в строго определенных местах, что делает композицию геометрически совершенной. Просто мы не в состоянии окинуть всю эту картину отдаленным взглядом, так как вписаны в узор, и нам не дано взлететь над собственными жизненными линиями.
        - А если не дано взлететь, откуда ты знаешь? - не без язвительности спросила Наташа.
        Жора пожал плечами:
        - Просто знаю. Считай - приснилось.
        - То есть жизнь каждого человека уже расписана до конца? - задала новый вопрос Наташа.
        - Выходит, так, - ответил Жора.
        - И кто же ее расписал?
        Жора рассмеялся:
        - Ну, уж не я.
        - Тогда кто - бог? - настаивала Наташа. - Ты что, в бога веришь? А как же нас учат, что бога нет?
        - Вот этого я не знаю, - уже без смеха произнес Жора. - Я просто хочу сказать, что и в ГУМе мы встретились не случайно, и в электричке. Линии жизни у нас с тобой не только пересекаются, но и дальше идут вместе.
        Наташа исподлобья взглянула на него и неуверенно улыбнулась:
        - Это принимать как предложение?
        - Это принимать как констатацию, Натунчик!
        Существовал ли на самом деле такой узор или нет, и создал ли его Господь Бог или кто-то другой, - но теперь жизненные линии Наташи и Жоры тянулись в будущее рядышком друг с другом.
        И в Ленинграде вместе, и здесь, в деревне. И дальше тоже вместе. Будут жить долго и счастливо… Так думалось Наташе. Эту известную фразу можно и не продолжать, не время еще.
        Ну, не то чтобы всюду ходить вдвоем, как привязанные. Интересы все-таки кое в чем различались. В театр, кино или в филармонию на концерты - это всегда пожалуйста. Но чтобы идти с Жорой на футбол и болеть то за вагонзаводскую «Планету», то за калининскую «Волгу» - нет уж, увольте! Или на рыбалку. Вставать ни свет ни заря, брести куда-то, зевая и ежась от предосенней уже стылости… Еще раз увольте.
        Именно поэтому Наташа отправилась сегодня в магазин без мужа. Жора с соседским дедом Матвеем пошел посидеть с удочками, да не на близкую вертлявую речку Тьму, а на Волгу, аж куда-то за деревню Кокошки.
        «И какой же здесь чудесный воздух! - подумала Наташа, продолжая крутить педали. - Сосны, хвоя… Благодать!»
        Воздух действительно был чудесный, особенно по сравнению с Калинином, где нещадно дымил завод с хитрым номерным названием «пятьсот тринадцатый», распространяя на всю округу благоухание тухлых яиц. Да и в Ленинграде воздух был похуже, чем здесь, в сосновом лесу, широкой дугой огибавшем зеленую пойму. Контраст!
        Вспомнив про Ленинград, Наташа тут же подумала и о другом контрасте: Гостиный двор, Пассаж, «елисеевский» гастроном на Невском проспекте, размах, изобилие - и полупустые полки здешнего сельмага, неказистой избенки, где она только что побывала. А ведь вот уже в апреле и столетие Ленина отметили, и двадцать четвертый съезд КПСС не за горами. И четверть века уже без войны, - а с благосостоянием народа до сих пор как-то не очень. Хотя все время и по радио говорят, и по телевизору, и в газетах пишут, что оно все растет и растет…
        Впрочем, им с Жорой грех жаловаться - живи и радуйся. Если бы еще можно было здесь, в деревне, подольше остаться!
        Они с Жорой уже несколько раз ходили и по грибы, и купаться на Тьму, хотя местные и говорили, что купальный сезон прошел - «Илья-пророк в воду нассал». А они все равно купались, и еще собирались взять моторку и махнуть вверх по Волге, километров за пятьдесят-шестьдесят - просто так, прокатиться с ветерком. «И жизнь, товарищи, была совсем хорошая!» - кажется, примерно так писал любимый Наташин детский писатель Аркадий Гайдар. Грибы… Малина…
        Малина!
        Наташа затормозила и развернула велосипед. Вот ведь как: задумалась, замечталась - и проскочила поворот на тропинку, ведущую к ручью! У ручья была поляна со следами чьих-то костров, а за поляной - чудесный малинник. Позавчера они с Жорой туда уже наведывались - но пропадай там хоть и целый день, все равно всех ягод не соберешь. Она еще с утра подумала про этот малинник, а потому и корзинку прихватила, и надела брюки от спортивного костюма и футболку с длинными рукавами - чтобы не поцарапаться. А на ногах у нее были купленные в Ленинграде китайские кеды - обувь легкая и удобная для утренних пробежек, к которым обязательно хотел приучить ее Жора, благо стадион вагонзавода находился совсем рядом с их домом. Правда, сам Жора бегать не собирался, ссылаясь на то, что, во-первых, нужно рано вставать на работу, а во-вторых, беготни, мол, и в цехе хватает…
        Выехав на поляну, Наташа соскочила с велосипеда и сняла с руля плетеное лукошко Серафимы Ивановны, которое та почему-то называла «зобней». «Зобню-та не забудьте, коль пойдете за ягодам», - говорила она Жоре с Наташей. Конечную «и» она, как и многие другие верхневолжцы, не признавала: «в лес за грибам», «в огород за огурцам»… Наташа прислонила старенький, повоенных еще времен, «ХВЗ»[4 - Харьковский велосипедный завод.] к стволу высокой сосны, тоже ветерана, и направилась к зеленым зарослям малинника. Бояться было некого: медведей - любителей сладкой ягоды тут не водилось, а если и забрался уже кто-то из местных в малинник - ну так что из того? Это ведь не Калинин, где вечером лучше на улицу не выходить, чтобы не нарваться на пьяные компании…
        Где-то неподалеку стучал-постукивал дятел, и эти прерывистые звуки только подчеркивали лесную тишину. Наташа трудилась по системе «в корзинку пяток - одну в роток», ни о чем особенно не думала и то и дело отмахивалась от приставучих мух. Ягодку за ягодкой, ягодку за ягодкой…
        4
        В детстве Герман, как, наверное, и каждый мальчишка, был ближе к отцу, чем к матери. А потом потихоньку отдалился от отца, но и к маме не приблизился. Просто появилась у него своя жизнь, со своими секретами, неприятностями и радостями, о которых вовсе не надо знать ни родителям, ни, вообще, взрослым. Любой человек в глубине души одинок, и не потому что специально к этому стремится, а потому что так устроен мир. Правда, после того, как отец оставил семью, Герман качнулся к матери, понимая, что ей несладко. Вечерами они иногда играли на кухне в домино или вместе смотрели телевизор, а подчас случались у них и задушевные беседы. Вот тогда и узнал он о давних словах отца насчет нарисованного кем-то или чем-то Высшим жизненного узора, обусловливающего полнейшую предопределенность жизни человеческой.
        Разумеется, Герман встретил это утверждение в штыки, осмеял и освистал. Во-первых, потому, что так считал не кто-нибудь, а оказавшийся предателем отец. А предатель неправ априори. Во-вторых же, ну никак не могла его, Германа, жизнь, как и жизнь любого другого, быть распланированной-расписанной кем-то или чем-то на все-все-все годы вперед, до самого конца. Уж слишком это выглядело скучно, несправедливо и как-то жутко. Герман, как и всякий подросток, считал себя хозяином своей судьбы и ничуть не сомневался в том, что его жизненный путь зависит только от него самого. Если чего-то очень захочешь, то обязательно добьешься, и никакие жизненные узоры тут ни при чем. Естественно, цели надо ставить не сказочные, а реальные. К тому времени он уже прочитал много книг - библиотека, где работала мама, была очень старой и очень солидной, - и узнал великое множество разных интересных вещей. В частности, узнал о древнегреческом боге Кайросе, самом младшем из бессмертных сыновей Зевса, - боге-покровителе шансов, благоприятных моментов. Этот бог находится в постоянном движении, он с такой скоростью мчится среди
людей, что его невозможно ни увидеть, ни поймать. Внешностью своей юный Кайрос похож на запорожских казаков - с его темени падает на лоб, бровь и щеку единственная длинная густая прядь, а сзади голова его почти лысая, не считая пяти-шести волосков. Да, Кайрос невидим и неуловим, но увидеть его все-таки можно. Если столкнешься с ним лицом к лицу. Вот тогда надо действовать мгновенно и ловко - схватить бога за чуб, поймать свой шанс. А замешкаешься, будешь раздумывать - Кайрос промчится мимо, а сзади ухватить его не за что. Значит, ты упустил свой шанс.
        Искать Кайроса и ухватить за чуб - и тем самым добиться чего-то в жизни! Такая картинка была гораздо интереснее, чем унылый, давным-давно завершенный узор, придуманный отцом. Удобная отмазка, на все случаи жизни! Бросил семью, ушел к другой - нет в этом его вины, потому что именно так, видите ли, было записано на небесах. И получается, что чистенький он и беленький, как зимний зайчик, и ни в чем не виноват…
        Плевать Герман хотел на все эти узоры. Он верил и знал, что сумеет встретиться с Кайросом и не только разок ухватить его за казацкий оселедец, но и удерживать прыткого бога как можно дольше. Желательно - всю жизнь.
        Эта уверенность Германа основывалась на осознании собственной необычности. Была у него некая штука, которую он потом назвал «внутренней сиреной».
        Впервые Герман ощутил ее присутствие в шестилетнем возрасте. Именно ощутил, а не осознал. Мама собиралась гладить белье: включила утюг, а сама ушла на кухню - что-то у нее там варилось-жарилось. И уже оттуда, чуть погодя, крикнула Герману, катавшему по полу свои машинки: выдерни, мол, шнур из розетки. Чтобы утюг не перегрелся. Герман с ногами залез на стол, где было расстелено старое прожженное одеяло, и, потянувшись к розетке, нечаянно прикоснулся бедром к раскаленному утюгу. Стояло лето, Герман был в трусах и майке - и с горячим металлом встретилась его голая кожа. Боль была довольно резкой, он даже не успел ничего понять и не вскрикнул - отдернул ногу, с недоумением посмотрел на коричневый отпечаток, да еще и пальцем провел по обожженному месту. Кожа съехала удивительно легко, как с разваренной куриной ножки. Боль была уже не резкой, но постоянной и весьма неприятной - и только тогда он заплакал, хотя не так от самой боли, как от испуга. И, что удивительно, болело недолго.
        След от ожога оставался, наверное, лет еще двадцать, а потом как-то незаметно пропал.
        В тот момент Герман ничего не сообразил и вспомнил уже гораздо позже: за миг до того, как его бедная нога соприкоснулась с утюгом, что-то внутри у него завопило. Но он был мал и не понял, что этот вопль означал: «Берегись! Опасность!»
        Впрочем, этот случай, скорее всего, стерся бы из памяти или же его надежно погребли бы под собой все новые и новые жизненные впечатления, но щедрая судьба приготовила для Германа следующий сюрприз. А уж приятный или неприятный - это как посмотреть.
        В разгар зимних каникул, в пятом классе, Герман с соседскими пацанами лазил по крышам окрестных сараев. Гонялись друг за дружкой, кидались снежками - все это можно было делать и внизу, во дворе, но внизу не так интересно. Во все времена мальчишек непременно тянет на экстрим!
        Тот сарай был здоровенный, кирпичный, двухэтажный, падать оттуда было высоко. Может, и не убьешься, но ноги сломаешь наверняка. А то и позвоночник - если ангел-хранитель отлучится на перекур. И вновь, как и в случае с утюгом, сирена завыла внутри раньше, чем Герман поскользнулся на присыпанном снегом льду, намерзшем на идущей под уклон черепице. Занимайся он в те времена специально развитием реакции - непременно успел бы остановиться или упасть перед скользким местом, или отпрыгнуть в сторону наконец. Время-то для принятия решения было. Но не получилось. Сзади настигали мальчишки, он был последним из команды, кого еще не поймали и не доставили пленным к кону, и убегать нужно было, убегать…
        В общем, спасло его, наверное, только то, что ангел-хранитель вернулся с перекура. Свободное падение Германа продолжалось только до ветвей растущей у сарая яблони. Дальше уже был не полет, а, скорее, спуск с препятствиями, сопровождаемый хрустом ломавшихся веток - до развилки, где Герман и застрял в целости и сохранности. Ну, разве что поцарапал лицо и слегка повредил запястье. А мог ведь и без глаза остаться…
        Вот после этого и вспомнился ему утюг.
        Кстати, вновь болело не очень сильно. И так бывало не раз. Но иногда случалось и наоборот. Ни с того ни с сего заболит нога или рука - а потом пройдет. До поры до времени Герман над этими странностями не задумывался.
        Утюг… Крыша…
        Герман был не настолько безрассудным, чтобы сознательно создавать для себя опасные ситуации, дабы проверить, закричит ли предупреждающе некто, живущий у него внутри. Не носиться же по крышам только ради этого, не перебегать же через рельсы под самым носом трамвая, не заплывать же на середину Волги, где туда-сюда гоняют моторки, мчатся глиссеры и «кометы», «метеоры» и водометы «Заря». Да и не собирался он ничего анализировать, ломать над этим голову - много было других, более интересных дел. И любовь была школьная, и занятия легкой атлетикой (отец еще в первом классе настоял), и велосипед, и бассейн…
        А судьба, как положено, готовила третий случай. Обычно только с третьего раза человек окончательно начинает понимать, что «неспроста все это».
        Вновь была зима, и вновь каникулы, и учился Герман уже в восьмом классе.
        Городской сад, раскинувшийся вдоль Волги, был одним из самых привлекательных мест Калинина. Георгий, отец Германа, когда-то ходил туда качаться на качелях, и в цирк-шапито, где в начале своего пути клоуна выступал Юрий Никулин, и кататься на коньках, а попозже - на танцы, на «доски», как называли танцплощадку на местном жаргоне, потому что там был деревянный пол. Потом Георгий водил туда сына. А еще позже Герман стал ходить туда уже без отца, в одиночку, или, чаще всего, с друзьями.
        Зимой в горсаду сооружали высоченную горку, и традиция эта тянулась с эпохи сталинской до эпохи новейшей. Как в старые, так и в новые времена сохранялась в горсаду и другая традиция, совсем иного свойства. Там всегда собирались оравы подростков из разных концов города - «заволжские», «каляевские», «затверецкие», «пролетарские», с хулиганского Зеленого проезда и не менее хулиганской «Горбатки» - и зачастую устраивали потасовки. Иногда - с кастетами и ножами. Излюбленным местом для этих разборок были «доски» и, как ни странно, безобидная горка. Днем там каталась, в основном, малышня, а вечерами… А вечерами толпились возле нее ребятки постарше, кое-кто с сигаретами, кое-кто напившись «гнилушки». «Короли» улиц, кварталов и микрорайонов вместе со свитой лезли на горку с матом, хохотом и свистом, стараясь всех растолкать, а потом с улюлюканьем скользили вниз по ледяной дорожке, и уже внизу, уносясь метров на тридцать от горки, стремились сбить как можно больше окружающих ногами и руками. Нередко наверху, на обрамленной перилами площадке, вспыхивали драки, и летели на снег оторванные пуговицы и кровавые
плевки.
        В одну из таких заварушек как-то раз угодил и Герман с приятелями. Мелькали вокруг кулаки, висел в морозном воздухе мат-перемат, визжали подруги «королей» - и, перекрывая этот визг, взвыла у него внутри все та же сирена. На этот раз Герман успел среагировать. Отскочил, сбив кого-то с ног, и увидел, как блеснуло в свете фонаря лезвие ножа. Удар достался другому. Раздался сдавленный крик, все посыпались с горки, и Герман тоже бросился к ледовому спуску и в куче тел понесся вниз.
        «Зарезали! Кулю зарезали!» - завопили на горке - и вдруг стало необычайно тихо.
        Все кинулись врассыпную, и Герман тоже решил уносить ноги, потому что вот-вот должна была появиться милиция. А легавые при подобных инцидентах в горсаду хватали всех подряд, без разбору, били нещадно - и ночь в камере райотдела была обеспечена.
        Потом оказалось, что Куля, «король Володарки», остался жив. И даже через год-другой еще успел отсидеть срок за драку, прежде чем его, пьяного в дымину, все-таки насмерть пырнули ножом в зарослях у Тьмаки.
        Но это было потом. А тогда, вернувшись домой, Герман долго не мог уснуть.
        До него наконец дошло: он - особенный. У него есть некий дар.
        Он еще не знал, что ему делать с этим своим даром, какую выгоду из него можно извлечь - и никому о нем не говорил: ни друзьям, ни маме. Дар пока был сродни красивой безделушке, которую не знаешь для чего приспособить.
        Да, он не знал, но усиленно напрягал извилины, катал все свои мозговые шарики и ролики - и весной приступил к тренировкам. Не дожидаясь, когда гора соизволит явиться, Магомет сам пошел к ней.
        Полигонов для таких тренировок было в городе предостаточно. Герман выбрал Волгу. Мартовский лед был хрупок, народ уже не отваживался ходить через реку напрямик, чтобы не делать крюк до моста, и даже бесшабашные рыбаки смотали свои зимние удочки. Зато оставили после себя множество лунок, еле затянутых весенним ледком и припорошенных весенним же снежком. Бродить в такое время по волжскому льду - все равно что гулять по минному полю. Правда, мина все-таки оставляла возможность выжить - даже если лишишься ног. А вот если провалится под тобой лед - надежды на спасение практически нет. Самому не выбраться, в холоднющей воде долго не продержаться, а на помощь никто не придет - кому захочется идти на дно вместе с тобой? Да и кто увидит темным вечером угодившего в воду человека?
        Герман знал, чем может кончиться его затея, но отступать от задуманного не собирался. Возможно, это и был его шанс, возможно, именно там, на подтаявшем льду, ему и предстояло лицом к лицу столкнуться с Кайросом - ведь не только по Древней Греции носился этот юный бог.
        Впрочем, Герман не намеревался делать все с бухты-барахты, пороть горячку и соваться в воду, не зная брода. Он был хладнокровным и расчетливым парнем, уже успевшим уяснить для себя, что такое разумная осторожность.
        Начинал он свои тренировки чуть ли не у самого берега и всегда имел при себе шест, который хранил под старой лодкой на берегу. Цель тренировок была ему ясна: он хотел окончательно убедиться в безупречности «внутренней сирены» и научиться как можно быстрее реагировать на опасность.
        Постороннему взгляду открылась бы такая картина: темное небо вверху, пустое серое ледяное пространство внизу, обрамленное прерывистыми цепочками фонарей, горящих на набережных правого и левого берега. Освещенные окна домов. Движение огней на далеком мосту - трамваи, грузовики, легковушки. И бродит в полумраке по льду какая-то фигура в спортивном костюме, с длинной палкой в руке, забираясь все дальше от берега по ненадежному размякшему покрову, то ускоряя шаг, то резко останавливаясь и пятясь или выписывая непонятные зигзаги, как при слаломе.
        За неделю Герман научился справляться со страхом, понял, что сирене можно безоговорочно доверять, и приобрел навыки быстрого реагирования. Он уже не просто ходил, а бегал до середины Волги, безошибочно огибая невидимые лунки и те места, где лед был слишком тонок и не выдержал бы его веса. Не семь потов с него сходило, а сто семьдесят семь, и домой он возвращался совершенно обессиленный. Мама же была уверена, что сын по вечерам бегает вокруг квартала, готовясь к районной спартакиаде школьников, - так сказал ей Герман.
        За эти дни он сумел также развить в себе способность переходить в состояние сверхготовности, когда внутреннему взору одновременно открываются все опасные места - и близкие, и довольно далекие, - и тело само, словно без участия сознания, не только выбирает оптимальное направление движения, но и начинает двигаться, не дожидаясь команды мозга.
        В глубине души Герман понимал, что невозможно было добиться такого эффекта за каких-то семь дней - слишком уж малый срок. Но, с другой стороны, именно это свидетельствовало: он - именно особенный. Этакий сверхчеловек, пусть и в первом приближении.
        Тренировки закончились, когда на восьмой вечер он вообще не смог выйти на лед: сирена просто не пустила, начав завывать, как только он приблизился к кромке берега.
        А ночью начался ледоход.
        И опять же - Герман теперь знал наверняка, что обладает необычными способностями, но как распорядиться ими с пользой для себя? Уворачиваться от ударов в горсадовских драках? Это была, как представлялось ему, несколько не та польза. Не помешает, конечно, но не то, не то…
        Однако зацикливаться на этом он не стал, а жил себе дальше - разных дел по-прежнему хватало.
        Но уже на следующий год все ему стало ясно насчет собственного дальнейшего жизненного пути. Среди только что поступивших в мамину библиотеку новых книг оказался сборник Владимира Богомолова с повестью «Момент истины». Герман за один присест проглотил эту захватывающую историю о бойцах СМЕРШа и понял: вот оно! Тогда он еще не видел фильма «Рэмбо». А потом Сталлоне станет чуть ли не его кумиром.
        Конечно, никакого СМЕРШа давным-давно уже не существовало, но ведь должна же была оставить эта структура какое-то потомство?
        Вскоре, в военкомате, когда пришла пора обзаводиться приписным свидетельством, Герман после некоторого колебания рассказал о своих способностях. Как ни странно, выслушали его без недоверия и насмешки и посоветовали поступать в военное училище.
        А потому все оставшееся до окончания школы время прошло у Германа под знаком подготовки к этому поступлению. Он еще усерднее стал заниматься спортом, добавил сюда регулярные визиты в тир, который находился в том же горсаду, и налег на учебу. Он был уверен в собственных силах и знал, что у него все получится.
        Так оно и вышло.
        Только далеко не сразу. Желающих стать профессиональными защитниками Отечества, как оказалось, было немало, и отнюдь не все при поступлении зависело от самого Германа, его знаний и умений. Экзамены он сдал, но не прошел по конкурсу. Однако унывать не стал и, устроившись на вагонзавод (в школе их обучали токарному делу), начал ждать призыва в армию. Рассчитывая, что вот уж там-то свой шанс точно не упустит.
        Видимо, какие-то пометки в его документах в военкомате сделали, потому что проходить срочную службу довелось ему всего две недели и в какой-то непонятной воинской части под Москвой. Собственно, никакой службы и не было, а было сидение в казарме в обществе еще семи остриженных одногодков. Двоих из них он потом вновь встретил, уже в другом месте.
        Это сидение закончилось тем, что их вывезли на полигон. И там, в присутствии группы мужчин в военной форме, но без каких-либо знаков различия, Герман, как и другие, должен был определить наличие замаскированных ям-ловушек. Это было очень похоже на его волжские тренировки, и он, благодаря никуда не подевавшейся сирене, без труда справился с заданием.
        Это оказалось первой проверкой. Потом были и другие - и с минами, и со стрельбой… Что такое для командиров их солдаты? Всего лишь средство, причем такое, что всегда можно заменить равноценным.
        Впрочем, испытания продолжались недолго. Промаявшись еще неделю в казарме - пока неторопливо раскручивались колеса армейской машины, - Герман с сопровождающим проделал путь на электричке до Москвы, а от Москвы, поездом, через Ярославль - до Вологды. А там уже его посадили в военный автофургон и повезли невесть куда.
        Как потом выяснилось - в училище. Оно не значилось в списке тех военных учебных заведений СССР, куда можно подать документы и попробовать поступить. Это училище не только не афишировало себя, но, напротив, тщательно маскировалось. Его как бы и вовсе не существовало, и не знали о нем даже очень хорошо осведомленные о разных советских военных секретах господа из агрессивной Организации Североатлантического договора, то бишь НАТО.
        Вот тогда и вспомнил Герман о жизненном узоре. Вспомнил - и даже немного испугался: неужели действительно все предопределено, и он попал именно туда, куда и должен был попасть по некой Высшей Воле? Правда, он тут же успокоил себя: если вектор этой Высшей Воли совпадает с вектором его, Германа Гридина, желаний - то что же тут плохого?
        Но осадок, как говорится, остался.
        Уже гораздо позже Герман узнал, что вопрос о его зачислении решался со скрипом. С одной стороны, и комсомолец, и спортсмен, и аттестат хороший, без троек, и по способностям своим необычным попадает сразу на «желто-зеленый» уровень. Но, с другой стороны, дед по материнской линии имел судимость. Тогда к таким вещам относились очень серьезно, и не одна карьера прерывалась, еще и не начавшись, из-за «несоответствующих» родственников, пусть даже и давно покинувших этот мир. И мать была в разводе.
        Обо всех этих колебаниях и сомнениях Герман и не подозревал, что сберегло ему немало нервных клеток. И осадок пропал - не до осадка было. Он полностью отдался учебе.
        А учеба была - о-го-го! Не только задачки у доски решать и сочинения писать, как в школе. Да, были и задачки - сугубо практические, и нечто, похожее на сочинения, тоже было, только касались они не образа Чичикова в поэме Гоголя «Мертвые души» и не трагедии русской деревни в лирике Есенина.
        Психологическая и волевая подготовка. Ведение скоротечных огневых контактов. Рукопашный бой. Боевые перемещения. Воздушно-десантная подготовка. Минно-техническая подготовка. Обучение языкам. Работа в «скафандре».
        И прочая, и прочая, и прочая. Пять лет подряд.
        Плюс постоянная тренировка собственных экстраординарных способностей, выработка умения в нужное время быстро приводить себя в состояние сверхготовности. Любой дар нужно развивать и закреплять. Хотя, конечно, могло случиться и так, что вот он есть, дар, - а вот его уже нет. Несмотря на тренировки. Бог дал - бог взял… Ведь Герману так и не смогли объяснить, что же это за сирена такая, и откуда она взялась. Не смогли, потому что сами не знали.
        Вместе с ним в группе были и те двое, с кем он пролеживал койки в подмосковной воинской части. Один не доучился. Исчез. А вместе с другим, Саней Столяровым, Герман после училища попал в группу «Омега». Потом Сани Столярова не стало, и они тщательно анализировали обстоятельства его гибели. Учились на ошибках.
        Много чего было и в училище, и после. Особенно - после…
        5
        Нестерпимо защекотало в носу. Наташа громко, от души, чихнула и открыла глаза. Запустила палец в ноздрю и извлекла оттуда раздавленного рыжего муравья. Совсем рядышком с собственным лицом она увидела нижнюю часть велосипедного колеса - пыльная потертая резина, тронутые ржавчиной спицы и застрявший в них клок сена. Наташа перевела взгляд выше и обнаружила, что лежит на боку у сосны-ветерана, и над все так же привязанной к багажнику велосипеда сумкой роятся вездесущие мухи.
        «Что такое?» - испуганно подумала она, вскочила с травы и, заправляя в брюки почему-то выбившуюся футболку, начала недоуменно озираться.
        Все на поляне было как прежде, вокруг стояла такая же тишина, и даже дятел перестал стучать. Вот только уголок малинника, выходящий к ручью, был примят, словно заезжал туда грузовик. Вперся, придавил кусты, развернулся - и сгинул. Или и раньше так было, а она просто не заметила?
        Наташа с замирающим сердцем прислушалась к себе: нигде ничего не болело. Вот вроде бы только что обрывала ягоды - и… А что - «и»? И очнулась за двадцать метров, возле велосипеда. Помутнение сознания какое-нибудь? Пестицидов нанюхалась, просыпавшихся на лес с самолета-«кукурузника», что обрабатывает поля? Выбралась из малинника, себя не помня, а здесь, на полянке, под сосной, сомлела окончательно? Или голову напекло?… Да какое ж тут солнце?
        Наташа взглянула на чистое небо - и мысленно ахнула. Солнца там, где ему положено висеть, уже не было, и угадывалось оно за верхушками сосен совсем в другой точке, гораздо правее и ниже.
        Нет, не краткий обморок с ней случился, а пролежала она тут часа два, если не больше. Что-то серьезное? Но ведь никогда раньше ничего…
        Она прижала ладони к щекам и чуть не заплакала от страха. И тут же подумала:
        «Жорка! Он же там, наверное, с ума сходит! К обеду не вернулась. И Серафима Ивановна…»
        Наташа схватила было руль велосипеда, но сообразила, что корзинки-то нет, зобни бабушкиной. Бросилась в малинник, продолжая вслушиваться в себя, - да нет, все вроде в порядке, - отыскала корзинку. А уже возвращаясь к велосипеду, решила: мужу - ни словечка! Лучше потом тихонько в больницу сходить, провериться. Может, что-то с давлением? Езда велосипедная во вред пошла?
        Выехав на дорогу, Наташа отмахнулась от таких мыслей и вовсю налегла на педали. Когда до деревни осталось всего ничего, позади, вдалеке, раздался нарастающий треск. Наташа не оборачивалась, но когда мотоцикл зарычал прямо у нее за спиной, все-таки вильнула к обочине, притормозила и оглянулась, поставив одну ногу на землю. И увидела растрепанного бледного Жору верхом на «ковровце». Глаза у Жоры были испуганные и сердитые. Он уронил мотоцикл прямо в подсохшие конские «яблоки», подскочил к ней и крепко прижал к себе. А Наташа осталась стоять неподвижно, не выпуская руль, - чтобы велосипед, подобно «ковровцу», не грянулся на дорогу вместе с сумкой, набитой сельповскими «разносолами», и лукошком, где малины и так было всего ничего. Жора хоть и обнимал, и на поцелуи не скупился, будто жена вернулась с того света, но отчитывал ее по полной программе. И Наташа на него, конечно же, ничуть не обижалась.
        Все получилось, как она и думала. Жора вернулся с рыбалки, узнал от Серафимы Ивановны, что Наташа укатила в Новиково - и начал ждать. Сначала просто ждал, потом заволновался, и к волнению в конце концов примешался и страх. Мало ли что могло случиться! Упала с велосипеда и ногу сломала или еще чего похуже… Гадюка укусила… Угодила под колхозный грузовик, ведомый то ли похмельным, то ли по новой залившим глаза шофером… Свернула на речку искупаться - и…
        Не в силах больше сидеть на месте, Жора отправился за пять домов и выпросил мотоцикл у бедового паренька Сашки Воробьева. А то бы и бегом побежал в Новиково! Примчался к сельмагу, а там уже замок, никого. И деревня словно вымерла. Поехал назад, собираясь еще сгонять на речку, - и вот…
        Наташа в ответ выдала задуманную «легенду», хоть и не очень-то приятно было ей хитрить перед мужем. Ни словечком не обмолвилась о своем странном долгом обмороке, а в остальном изложила все так, как оно и было. Проторчала, мол, в очереди. На обратном пути заглянула в малинник. А потом прилегла там, рядышком, на полянке, да и заснула незаметно под стук дятла. А в лесу, на свежем хвойном воздухе, спится хорошо…
        В общем, выкрутилась Наташа.
        - А чего ж так мало набрала-то? - уже немного остыв, спросил Жора.
        - Так съела, - невинно ответила Наташа. - Вкусно же…
        Жора рассмеялся и вновь привлек ее к себе:
        - Эх ты, сладкоежка моя! Вернемся в Калинин - каждый день шоколадку покупать буду. Только чтоб больше без меня - никуда!
        - «Гвардейский»! - заявила Наташа. - Люблю «Гвардейский».
        Этим шоколадом московской фабрики «Красный Октябрь» часто баловал ее в детстве отец.
        - Ох, смотри, растолстеешь! - шутливо погрозил пальцем Жора. - А толстеть тебе можно только в одном случае. Сама знаешь, в каком.
        - Ну, это не только от меня зависит, - лукаво улыбнулась Наташа и чмокнула мужа прямо в ухо, так, что он, наверное, на некоторое время полуоглох.
        Они вернулись в деревню, где ждала их на крыльце тоже начинавшая уже волноваться Серафима Ивановна, и только уселись обедать, как деревенскую тишину нарушил гул моторов. Окна были распахнуты настежь, и в комнату повалила пыль, когда мимо палисадника прокатили, распугивая кур, армейский уазик и два армейских же грузовика «Урал» с брезентовыми тентами. Сзади брезент полоскался на ходу, и было видно, что и в одном, и в другом кузове сидят молодые ребята в застиранных гимнастерках. Небольшая колонна въехала в деревню со стороны Калинина, а удалилась, подняв пыль до небес, в сосняк, в направлении Новиково. Только вряд ли солдаты держали путь в тамошний сельмаг…
        Военные машины, по словам Серафимы Ивановны, перекрестившейся, когда шум моторов стих вдали, тут не появлялись, наверное, с Великой Отечественной. Бои в этих местах шли кровавые, немец пер к Калинину, наши отчаянно оборонялись… Окрестные леса до сих пор были полны блиндажей, окопов, воронок, деревенская малышня играла ржавыми гильзами и осколками снарядов, и кое у кого из местных, как поговаривали, водились даже гранаты и прочие смертоносные изделия. Но после жуткого сорок первого солдаты в деревне не появлялись, ни свои, ни, тем более, чужие. Никаких воинских частей поблизости не было, только у самого Калинина, на том берегу Волги, размещался военный аэродром. Но летчики летают, а не ездят на «Уралах».
        Правда, Жора тут же заявил, что солдаты здесь все-таки бывали, и не так уж давно. Ну, не то чтобы здесь, а километров за семь, ближе к Дмитрово-Черкассам. Летом то ли шестьдесят второго, то ли шестьдесят третьего, когда студент политеха Жора Гридин гостил у бабушки, под Калинином снимали фильм «Живые и мертвые» по роману Константина Симонова (первые две книги этого романа Жора потом прочитал). Вот тогда и пригнали сюда солдат, для участия в массовках.
        Жора вместе с деревенским молодняком ходил туда и видел сожженное для съемки колхозное поле с остатками пшеницы, на котором были расставлены фанерные силуэты танков (правда, катался там танк и настоящий - один-единственный), полуторки военных лет и окровавленные трупы, лежавшие вдоль лесной дороги. Однако же трупы при ближайшем рассмотрении оказались тряпичными куклами с опилками или, может, песком внутри.
        В тот раз Жора был на съемках только зрителем, а несколько лет спустя довелось ему попасть в кадр, когда в Калинине снимали другой военный фильм - «Доктор Вера».
        На площади Революции соорудили виселицы, где, по сценарию, немцы должны были казнить то ли партизан, то ли просто мирных жителей, а Жора стоял поодаль, в толпе, возле ограды мединститута. Денег за это не платили, а вот желающим изображать повешенных сулили по «трешке». Но нашлись такие добровольцы (даже и за целых три рубля!) далеко не сразу… Себя он потом, конечно же, в фильме не рассмотрел - толпу показывали издалека, общим планом и мельком, потому что народ там стоял в самой обычной одежде второй половины шестидесятых, а не в том, что носили в сорок первом…
        Вот так поговорили они за обеденным столом, а потом занялись какими-то делами. А военная колонна в деревне так больше и не появилась - видно, вернулась другой дорогой.
        Буквально через день-два вся деревня уже знала о том, что солдаты искали упавший где-то здесь разведывательный шар-зонд - конечно же, американский. Это преподносилось не как слух, а как совершенно точная информация. Откуда она взялась, никто понятия не имел. Да и кто знает, как рождается молва? «Людская молва - что морская волна» - нахлынула и все тут, а откуда пришла - бог весть. Самого этого шара-зонда никто ни в полете, ни упавшим и в глаза не видел, и как он мог долететь сюда из Америки, объяснить бы не могли. Впрочем, никто и не собирался объяснять. Вон, Пауэрса-то сбили аж над самым Уралом. Натовских баз вокруг страны хватало. А в конце пятидесятых, вспомнили местные, в лесу напротив того военного аэродрома, опять же, по слухам, поймали шпиона. И опять же, говорят, американского. Самолеты взлетающие-садящиеся - реактивные бомбардировщики - подсчитывал и фотографировал.
        Так что мнение было единым: солдаты искали шар-зонд. Нашли или нет, об этом ничего определенного не говорили, но утверждали, что поиски вели в малиннике у ручья и весь малинник разорили. Стало быть, нашли - иначе зачем ягодное-то место разорять?
        Что касается малинника, слухи оказались правдой, в чем Жора, Наташа и Серафима Ивановна убедились лично. Многие из деревни там уже побывали, вот и они тоже сходили.
        Малинник был вырублен под корень, повсюду темнели следы раздавленных солдатскими сапогами ягод, и то тут, то там виднелись неглубокие квадратные ямки, вырытые, конечно же, солдатами. Жора объяснил Наташе и Серафиме Ивановне, что тут, скорее всего, брали пробы грунта, а значит, не простой это был шар-зонд, а напичканный какой-нибудь вредной химией…
        «Вовремя ты оттуда укатила», - сказал Жора, а Наташа со страхом подумала, что нет, не вовремя. Наверное, шар-зонд был проколотый, если упал (а может, его подбили наши?), а на земле совсем сдулся, и она его не заметила за кустами. А химия-то из него и рассыпалась - вот отчего она потеряла сознание!
        И вновь она решила ничего не рассказывать, а в Калинине сходить к врачу.
        …Однако вернувшись в город, Наташа не вспоминала о своем здоровье. О здоровье вспоминаешь, только если что-то заболит, а у нее ничего не болело. И к врачу довелось ей пойти совсем по другому поводу, в женскую консультацию, когда появились кое-какие радостные и волнующие сомнения-подозрения.
        Не подумала Наташа о шаре-зонде, и когда не случилось у нее традиционной осенней тяжелой простуды, и когда пропала сама собой большая родинка на левой груди. И потом, уже после родов (а родился у нее сын), и позже, горло не давало о себе знать, и вообще, ничего у Наташи не болело. Ну, разве что голова, как у всех женщин - временами…
        Через много лет, когда Герман Гридин учился в восьмом или в девятом классе, а отец его жил уже с другой женой и в другом городе, мать рассказала ему эту историю о таинственном американском шаре-зонде с химикатами. Времена изменились, в газетах вовсю начали писать о разных загадочных случаях, и Герман, полушутя, высказал свое предположение относительно того зонда. Ни при чем, оказывается, тут был Пентагон, да и шар был вовсе не шаром.
        Посмеялись, и больше об этом не говорили.
        6
        Воспоминания о необычном даре кружились в голове Германа, пока он шагал по асфальту к надвигающимся зданиям городской окраины. Не то чтобы он специально прокручивал в голове всю свою жизнь - такие воспоминания присутствуют у каждого человека как фон, в любой момент его существования. Совсем не обязательно скрупулезно перебирать каждое событие прошедших лет - оно все равно помнится, даже если ты не думаешь о нем. Даже не само событие - а знак. Память - набор знаков, готовых развернуться в подробную, с деталями, или размытую картину. Достаточно любой зацепки, чтобы фон стал передним планом.
        Для Германа такой зацепкой оказалось само шоссе, копьем вонзавшееся в многоэтажный бок города. Воспоминания о даре так и остались фоном, а на передний план выступило совсем другое. Хорошо помнилось ему такое шоссе и такие дома - только асфальт тогда покрывали кровавые разводы и пятна дизельного топлива, и стены домов были черными от гари, и не было там ни одного уцелевшего стекла. И не пустое пространство простиралось над крышами домов, а вздымались горы, в которых так легко можно устроить засаду.
        Давно это было, но - было…
        Шоссе уже претендовало на то, чтобы называться городской улицей - поле справа превратилось в пустырь с вагончиком строителей и редкими штабелями бетонных плит, а слева ответвлялась от шоссе улица пошире: многоэтажки, киоски, приземистый супермаркет, автостоянка с десятком «жигулей» и иномарок. Обычный стандартный микрорайон, из тех, что успели еще кое-где появиться в конце восьмидесятых - начале девяностых, до развала Светлого Царства. Или Темной Империи - это уж кому что вбили в голову. Такие микрорайоны повсюду одинаковы - хоть в Брянске, хоть в Гомеле, хоть в Полтаве.
        Обочина с засохшими комьями грязи сменилась тротуаром. Герман и так шел неспешной походкой человека, совершающего моцион (хотя была в этой походке постоянная внутренняя напряженность), а тут и вовсе замедлил шаг. Тянулись от столба к столбу троллейбусные провода, но не было видно ни троллейбусов, ни едущих машин. Проезжая часть пустовала, а вот по тротуарам ходили люди. Их было немного, как в любом «спальном» районе после массового утреннего исхода-отъезда на работу. Самые обычные люди, не обращающие на Гридина никакого внимания.
        Сирена помалкивала.
        Он, собственно, и не думал, что его тут же начнут поливать из крупнокалиберных пулеметов. Как-то не вписывались бы крупнокалиберные пулеметы в блеклую, вполне мирную городскую картинку. Хотя… Хотя открытых пространств следовало все-таки избегать и продолжать держать ухо востро.
        «Командор, будь готов ко всему, - напутствовал его Скорпион. - Не знаю, что или кто именно будет тебе угрожать, но если прыгнет там на тебя нарисованная красотка с биллборда или набросится урна, полная окурков, - реагируй. А тем более - человек или крокодил. Даже если все это окажется глюком».
        Советы Скорпиона были несколько противоречивы, но с этим приходилось мириться. Если бы Скорпион все точно знал - задание действительно превратилось бы в прогулку. Ну, не совсем в прогулку, но все-таки…
        В прогулку… Но на прощание-то Скорпион пропел, безбожно фальшивя, - голос у него был, командирский такой голос, а вот слуха музыкального - никакого:
        Родина-а нас не забудет,
        Родина-а нас не пропьет.
        Мы с тобой больше не люди -
        Мы ушли в вечный полет…[5 - Ольга Арефьева.]
        «Это, конечно, преувеличение, Командор, - подмигнул ему Скорпион. - Полет будет не вечный, и с посадкой в точке вылета, не сомневайся».
        Гридин дошел до развилки и остановился.
        «И что прикажете делать дальше? Приставать с расспросами к прохожим?»
        Это подумалось нечаянно. Все ведь было уже десять раз обговорено. Хотя хватило бы и одного.
        Действовать по ситуации.
        «Блин, Гера, кабы я знал, с чего там тебе начинать! - восклицал Скорпион, хлопая себя ручищами по бедрам. - Ходи там хоть день, хоть два, хоть сто лет, лезь во все уголки. Прочесывай, вынюхивай, облизывай…»
        «Облизывай!» - Герман усмехнулся и, сделав шаг в сторону, преградил дорогу лысоватому пожилому мужчине в какой-то размазанной джинсовой куртке. Да и сам мужчина смахивал на неудачный фотоснимок. Гридин уже успел заметить, что и другие выглядели не лучше. То ли дело тут было в его восприятии, то ли в них самих. В нестандартных свойствах зоны.
        - Не подскажете, который час? - спросил Герман.
        Это было, наверное, более уместно, чем знаменитое «как пройти в библиотеку?» или «сколько сейчас градусов по Цельсию?» Впрочем, сам вопрос был не столь важен. Важнее была реакция на него.
        Собственный голос Гридину не понравился - пожалуй, испугать можно было таким голосом.
        Но опасения оказались напрасными. Как и вопрос. Потому что никакой реакции не последовало.
        Мужчина, ничем не показав, что услышал обращенные к нему слова, туманным облачком продолжал идти прямо на Гридина, глядя сквозь него, словно не замечая.
        Мгновением позже оказалось, что не только глядя сквозь. Герман просто не успел освободить дорогу и лишь начал выставлять перед собой руки, чтобы смягчить неизбежное столкновение - но перед ним уже никого не было. Крутанувшись на подошвах назад, он увидел удаляющуюся джинсовую спину. Хочешь не хочешь, а приходилось констатировать, что окраинный житель просто прошел сквозь его, Германа, тело. Отнюдь не воздушное, между прочим. Точнее, не абориген сквозь него, Германа, а он, Герман, сквозь аборигена. А значит, тот был тенью папаши принца датского. Глюком.
        Или - одним из глюков?
        А глюк не остановишь и «глоком», будь этот глюк даже Кристофом Виллибальдом Глюком[6 - Немецкий композитор XVIII века.]. Но - глюком.
        Если бы Герман не был готов к разным странностям, то, наверное, вряд ли сумел бы так легко пережить это удивительное происшествие из разряда фантастики.
        «Каламбуришь? - спросил он себя, продолжая глядеть вслед мужчине. Тот уже перешел на другую сторону улицы и направился куда-то к центру города, если таковой тут был. - Даже к финским скалам бурым обращаюсь с каламбуром…»[7 - Дмитрий Минаев.]
        Что же это за место такое, где обретаются бесплотные тени? Или призраки. Загробье? Да нет, рановато ему, пожалуй, в Загробье. Есть места поинтереснее. Поживее. И что это за Загробье такое, копирующее заурядный микрорайон? Фантазии у создателей не хватило?
        Бесплотные духи… Или это он, Герман Гридин, стал бесплотным?
        Как ни глупо это было, но Герман все-таки приложил ладонь к груди и слегка нажал. Оказалось, что с ним вроде бы все в порядке. Нормальный, так сказать, человеческий материал.
        И как же общаться с призраками?
        Конечно, проще всего было бы списать эту встречу на проблемы с психикой. Ведь, как известно, две трети людей такие проблемы имеют, а остальные просто не проверялись. Но его-то в «Омеге» проверяли, причем не один раз, и перед заброской сюда тоже. И не признали ни нервнобольным, ни шизофреником, ни кем-нибудь еще из этой веселой братии. Шизофреник думает, что дважды два - пять. Нервнобольной же точно знает, что дважды два - четыре, но это его раздражает.
        Гридин был абсолютно уверен в том, что дважды два - именно четыре, и это его ничуть не раздражало.
        Возвращаясь в исходную позицию, он краем глаза уловил какое-то движение в голых по-зимнему кустах, окаймлявших кое-где тротуар со стороны домов. Из кустов выбралась собака и, держа нос у самого асфальта, потрусила прочь, к ларьку с куриными крылышками, грудками и ножками, который стоял прямо на газоне у троллейбусной остановки. В таких фирменных ларьках продавали именно разные куриные части - это Герман знал точно. Собака была обычной дворнягой, каких много на окраинах, но Герман не сводил с нее глаз. Точнее, не с нее, а с трех ее пышных, загибающихся кольцами хвостов - грязно-розового, полосатого, под зебру, и синего. Интересные, судя по всему, водились тут собаки.
        Иллюзия?
        До киоска собака не добралась. Когда Герман в очередной раз моргнул, она исчезла.
        «Ладно. - Он повел плечом. - Глюками земля полнится, но надо что-то делать».
        …Очень скоро выяснилось, что тот мужчина в джинсе не только глюк, но действительно всего лишь один из глюков. Гридин удостоверился в этом, повторив попытки завязать общение с местными в разных точках. У ларька. На остановке. У входа в супермаркет. Его не видели, его не слышали, сквозь него проходили. Вернее, это он проходил сквозь них, бесплотных. Ситуация смахивала на те, о которых повествуют побывавшие в состоянии клинической смерти - если верить их рассказам. Только там они, покинув собственное тело, пытались заговорить с людьми, а тут человек безуспешно пытался заговорить с духами.
        После очередной неудачной попытки Герман взял тайм-аут. Отошел в сторонку от дверей супермаркета и начал думать, что бы такое предпринять дальше. Никто пока не чинил ему никаких препятствий - может, он просто еще не дошел до того места, до которого надо было бы дойти? Или вообще делал не то?
        Внезапно у него возникло такое ощущение, что мелькнул где-то внутри, в темноте, слабый лучик света. Словно кто-то невольно обнаружил себя, не вовремя воспользовавшись фонариком. Ощущение было мимолетным, но с ним не мешало бы разобраться. Понять, что это такое.
        Солнце по-прежнему этаким кружком лимона в томатном соусе висело на том же месте, и, наверное, никаким солнцем и не было.
        Он еще раз огляделся - и увидел налепленную на магазинное стекло афишу, которой еще минуту назад там не было. Руку на отсечение он бы не дал - не собирался он разбрасываться собственными руками, - но не настолько же он рассеянный, чтобы, остановившись рядом, не заметить этот разноцветный лист!
        Это была даже не афиша, как ему показалось вначале, а плакат. Наподобие того, мооровского, на котором красноармеец, тыча пальцем, вопрошал, записался ли ты добровольцем. Только на этом плакате не было дымящих труб, и мужчина, выставивший указательный палец, был одет не в красную гимнастерку, а в современный камуфляж. Герман сразу же узнал этого рослого, в расцвете сил, мужика: это был Станислав Карпухин собственной персоной, он же - Скорпион. А надпись на плакате гласила: «Не зевай, Командор!»
        Совет был понятным и, как оказалось, очень уместным.
        В следующем, очень малом временном отрезке совместились сразу три сигнала. Во-первых, то, что увидели глаза, дошло до мозга и начало стучаться во все двери. Во-вторых, наконец-то взвыла сирена. И в-третьих, откуда-то сзади и сбоку донесся отчаянный звонкий крик:
        - Берегитесь!
        И тут же за спиной взревел мотор. Судя по звуку, там был не трактор, не танк и не грузовик - какая-то легковушка, достаточно, впрочем, тяжелая, чтобы с разгону впечатать его, Германа, в стену и превратить в отбивную.
        Тратить время на то, чтобы оглянуться, Гридин не стал - не для того столько учился. Путь вперед преграждало толстенное магазинное стекло. Такое без хорошего разбега не выбьешь, а может, и с разбегом не получится. Прыгать вправо или влево было рискованно - слишком большая вероятность как раз угодить под колеса. За крохотную долю секунды Герман избрал иной вариант, успев еще подумать: откуда тут мог взяться автомобиль, если только что дорога была совершенно пуста? Присев, он резко и мощно выпрыгнул вперед и вверх, стремительно поднимая в прыжке руки. И вцепился пальцами в узкий, едва выступающий карниз над стеклом, который он успел заметить за ту же самую крохотную долю секунды. Долго бы там удержаться не удалось, но в том и не было необходимости. Намеревающаяся расплющить его машина (вернее, тот, кто ее направлял) должна была либо затормозить, либо прямо под ним въехать мордой в стекло. Гридин собрался упасть на ее капот или на крышу - и разобраться, что к чему. Благо «глок» был под рукой. А можно было управиться и без «глока».
        Рык мотора оборвался, словно кто-то вырубил звук. Пальцы уже соскальзывали - и Герман, оттолкнувшись от стекла всем телом, прыгнул назад, разворачиваясь в воздухе навстречу угрозе и выхватывая пистолет.
        Он тут же увидел, что угрозы нет - и завершил прыжок образцово-показательно, словно выполняя соскок с брусьев или перекладины в спортзале. Никаких легковушек, равно как и другого транспорта, ни возле магазина, ни дальше, до самой автостоянки, по-прежнему не было. Значит, очередной глюк? А сирена? А этот крик?
        Ту, которая вместе с сиреной предупреждала его об опасности, он определил сразу. Да и как тут было не определить, если она бежала к нему через дорогу! Девчонка лет пятнадцати-шестнадцати, тоненькая, светленькая, с короткой прической, в кроссовках, синих потертых джинсах и синей же, с глубоким вырезом, майке навыпуск. На майке белела английская надпись, которую, когда девчушка приблизилась, перейдя на шаг, Герман перевел примерно так: «Вернись - ты не выключил». Или что-то в этом роде. В ее годы Гридин носил футболку с надписью «СК „Планета“. КВЗ». То бишь Калининский вагонзавод. Спортклуб.
        Сирена смолкла сразу же после прыжка на стекло - Гридин осознал это уже потом. Но пистолет он пока не убирал и старался держать в поле зрения не только девчушку, но и других. Другие, между прочим, продолжали ходить туда-сюда, ничуть не интересуясь ни криками, ни прыжками на стены. Девушка от них отличалась: она не казалась смазанным электроном. Который неисчерпаем, как атом, если верить классику, во многом другом, увы, ошибавшемуся. Она остановилась в трех шагах от Гридина.
        Девчонка была довольно высокой, но все-таки только ему по грудь. Глаза у нее оказались карими и серьезными, нос - небольшим, чуть вздернутым, а на сгибе левой руки темнело родимое пятно размером с монету, в форме бабочки. Или это была мелкая тату? Лицо ее казалось смутно знакомым, а может, она просто кого-то напоминала. Герман решил не напрягать память, потому что знать он ее ну никак не мог.
        - Куда машина подевалась? - спросил он, еще раз окинув взглядом все окружающее.
        - Исчезла, - тут же ответила девушка, сдержанно и негромко. - Как только вы прыгнули, так и исчезла.
        Значит, водятся все-таки здесь нормальные люди. Из плоти, так сказать, и крови. С нормальным слухом. Реагирующие на вопросы. Впрочем…
        Гридин убрал пистолет и протянул ей руку:
        - Герман.
        Лицо девушки оставалось серьезным и даже, кажется, слегка грустным.
        - Ира, - представилась она, и Гридин ощутил прикосновение ее небольшой ладони.
        На этот раз он имел дело не с глюком. И разноцветных хвостов у девушки не было. А машина? Тоже не глюк?
        Он отпустил ее руку и спросил:
        - Что ты видела? - И тут же спохватился: - Ничего, что я на «ты»?
        - Нормально, - серьезно ответила девушка. - Внедорожник, здоровенный, серый. Выскочил у вас за спиной - и вперед…
        - Откуда выскочил?
        Девушка повела плечом:
        - Из воздуха. Не проблема.
        - Ага. Материализовался. - Гридин и глазом не моргнул. - То есть прибить мог вполне реально? Не зря я на стенку полез?
        - Мог, мог, - покивала девушка. - Реально.
        - А кто за рулем?
        - Стекла тонированные, да и неважно это. Может, и никого. Это неважно, - повторила она. - Главное, что мог сбить насмерть. Затем и нарисовался. Я едва успела. Не знала, что вы именно тут появитесь…
        - Та-ак… - Герман внимательно посмотрел на нее. - Давай-ка поподробнее, Ира. Не возражаешь?
        Девушка, не моргая, выдержала его взгляд и ответила:
        - Не возражаю. Особых подробностей не обещаю, но… - Она тоже, как и Герман до этого, осмотрелась и добавила: - Только не здесь. Лучше вон туда, в «Лилию».
        Герман уже знал, что такое в данном случае «Лилия». Еще по дороге к супермаркету он прошел мимо этой невзрачной стекляшки, втиснутой между серыми боками двух многоэтажек. На лилию она была похожа меньше всего, и царь Соломон вряд ли стал бы завидовать ее красоте.
        - Ну, пошли, - сказал Герман, вновь ненароком скользнув взглядом по плакату.
        Плаката с призывающим к бдительности Скорпионом уже не было. А было объявление о приглашении на работу в магазин охранников и грузчиков.
        То ли Скорпион действительно сумел подать ему знак - а значит, его, Германа Гридина, как-то ухитрялись не терять из виду, то ли (и скорее всего) это был очередной глюк. Неосознанный еще мозгом сигнал об опасности, трансформировавшийся в знакомый образ.
        Герман покосился на сосредоточенно идущую рядом девушку. Кто она такая? С какой стати предупреждала? Можно ли ей доверять?
        Словно прочитав его мысли, она, не поднимая головы, проронила:
        - Не бойтесь, я-то не укушу.
        - А тут есть и кусачие?
        - Все может быть…
        7
        За три недели до того, как Герман Гридин оказался в зоне, в одном кабинете произошел разговор, в котором упоминалось и его имя.
        Календарное лето уже набегало на финишную ленточку, но дни стояли по-прежнему жаркие, словно и впрямь планета вступила в эпоху глобального потепления. Солнце клонилось к горизонту, и сизая дымка висела над столицей.
        Окна в кабинете были закрыты, работал кондиционер, в холодильнике стояла минералка - жить было можно.
        - Вот, - сказал вошедший в кабинет мужчина средних лет другому мужчине средних лет, доставая из папки пожелтевший лист бумаги. - Раскопали исходную точку.
        Второй положил бумагу на стол перед собой, охватил взглядом рукописные, не очень ровные строчки. Чернила были выцветшие, бледно-синие, кое-где буквы расплывались - в тех местах, где перо авторучки цеплялось за шероховатости низкосортной бумаги.
        - «Директору автобазы… от Ширяева Павла Дмитриевича, - словно про себя начал ронять Второй слова, - водителя „студибеккера“, - он голосом выделил неправильную букву „и“, - номер… Объяснительная…»
        Второй посмотрел на дату, поставленную возле подписи, и поднял глаза на Первого. Тот подкатил высокое кресло на колесиках и устроился сбоку от стола, держа на коленях прозрачную лиловую папку.
        - Шестьдесят второй год? Ну, ты крот!
        - Не я, - сказал Первый. - Но не перевелись еще, как видишь.
        - И слава богу. Ширяев - это отец, надо понимать?
        - Да.
        Второй коротко кивнул и продолжил читать чуть ли не полувековой давности документ с двумя прорехами по краю от железок скоросшивателя, потирая коротко остриженную голову и время от времени озвучивая некоторые фрагменты:
        - «В четыре тридцать выехал из… Направляясь на участок номер пятнадцать… Примерно на сороковом километре трассы… Зарево над лесом…» Та-ак… - Он опять бросил взгляд на Первого. - Прекрасно. «Затормозил, чтобы выйти посмотреть… Никакого пожара не обнаружил. Видимо, приснилось, заснул за рулем… Потом не помню… Примерно в тринадцать тридцать опять проснулся… Машина ехала на первой скорости… Опоздал на участок на три с лишним часа… Наверно, проспал где-то на трассе… Накануне вечером выпил сто гэ…» - Второй хмыкнул: - Ага, именно «сто гэ», не больше. Больше никто никогда не пьет. Если верить объяснительным и протоколам.
        - Норма такая, - с напускной серьезностью сказал Первый. - А народ у нас дисциплинированный.
        Второй с иронией покивал и вновь вернулся к бумаге:
        - «…сто гэ разведенного спирта, без компании, потому что простудился… Груз доставил нормально, машина исправна…»
        Второй подвинул листок по гладкой поверхности стола в сторону Первого и усмехнулся:
        - Честные были. Моральный кодекс строителей коммунизма, да? Мог бы сказать, что застрял на трассе. Север, февраль, снег…
        - А зачем ему было врать? - возразил Первый. - Написал, как оно и было: заснул за рулем. С кем не бывает? Да ведь и проверить могли насчет «застрял». Если бы захотели.
        - Да, знаем таких, - задумчиво протянул Второй. - Засыпают, ничего не помнят.
        - Или помнят, - заметил Первый. - Но Ширяев наш, Павел Дмитриевич, с супругами Хилл[8 - Барни и Бетти Хилл, по их словам, 19 сентября 1961 года, возвращаясь на машине домой, в Портсмут (Англия), увидели в небе яркий объект, оказавшийся, как они утверждали, летательным аппаратом, в котором находились гуманоиды. Супруги предпочли уехать, а потом выяснилось, что два часа той ночи на шоссе как бы «выпали» из их жизни. В дальнейшем, под гипнозом, супруги вспомнили, что их забирали на борт «летающей тарелки» и подвергали обследованию.] потягаться не смог бы. То же самое повторил и нашим «тарелковедам». Собственно, потому и объяснительная сохранилась. Они потом ее изъяли из архива. Когда доклад готовили, туда. - Он показал пальцем на потолок. - Тогда ведь копали будь здоров! И бесшумно.
        - Зачем он вообще про зарево упомянул? Если считал, что приснилось?
        - Сам же говоришь: моральный кодекс. Изложил все без утайки. Зарево все-таки запомнил.
        - Скорее, все же, страх, что уличат, - задумчиво сказал Второй. - Сколько там прошло-то со сталинских времен…
        Первый забрал объяснительную, спрятал в папку, а взамен вытянул оттуда еще какие-то столь же ветхие бумаги. Правда, уже с машинописным текстом. Давать эти бумаги Второму он не стал, просто слегка потряс ими и произнес:
        - Сводный отчет «тарелковедов». Координаты, дата - все совпадает. Есть и данные ПВО - и тоже в масть. Так что, похоже, Белые там действительно были. Хотя саму точку «тарелочники» тогда так и не обнаружили. Во-первых, снегопад прошел, а во-вторых, все равно туда бы не пробраться - там, в лесу, снега было выше головы. И танки бы зарылись, не то что пехота. Они воинскую часть на поиски подняли…
        - А как же тогда Ширяев добрался до Белых Ворон?
        - Наверное, он и не добирался. Сами к нему наведались.
        - Возможно… И скорее всего. - Второй побарабанил пальцами по столу. - И чем же это он мог им так помочь? Домкрат, что ли, одолжил? Или запаской поделился?
        Первый едва заметно усмехнулся, пожал плечами и ответил в тон:
        - Воронам запаска вряд ли нужна - у них же иномарка. И вообще не та система. Есть ведь вещи более тонкие…
        - Да знаю я эти тонкие вещи. Умозрительные построения. Большей частью…
        - Ну, извини, - развел руками Первый. - Зонд выведывает, что может, что в состоянии нащупать. А нащупать удается с гулькин хрен, сам знаешь. Не поддаются.
        - У меня к Зонду никаких претензий, ему бутылку надо ставить, и не одну. А «студер» они не осматривали? - Второй кивнул на бумаги, которые Первый продолжал держать в руке. - Что за груз?
        - Вероятно, не осматривали. Раз доехал, значит, все в порядке. А груз? Ну какой там мог быть груз? Продукты, наверное, курево… Запчасти какие-нибудь, одежда… Новые рукавицы… Что еще лесорубам надо? Ну, конечно, письма, газеты свежие. «Правда» с речью Хрущева. Шестьдесят второй - Хрущев ведь был еще, правильно?
        - Белые Вороны, обсуждающие выступление Никиты Сергеича в ООН, - задумчиво промолвил Второй. - Занятно. Политинформация… А что потом с Ширяевым? Нигде не всплывал? О регрессивном гипнозе, ясное дело, речь не идет - в те времена былинные не применялся.
        - У «тарелковедов» он больше не упоминается. Мне ответили из Бежецка, это тверские края: похоронен в шестьдесят четвертом. Прирезали в поезде, когда с Севера с деньгами возвращался.
        - Понятно, - сказал Второй и откинулся на спинку кресла. - Значит, исходная точка. Мне добро, так сказать, и аз воздам… Где-то так. Ему не успели, воздали дочери…
        - Даже не столько дочери… - заметил Первый.
        - Шестьдесят второй, семидесятый, и сейчас. Интервалы, да?
        - Для Белых - как пара месяцев. Ну, полгода.
        - Значит, Белые правду каркают…
        - Не столько они каркают, сколько Зонд им перья теребит.
        - Или сколько они дают теребить? Ладно, не об этом. - Второй потер переносицу. - Что мы имеем? Серые, так сказать, навели, Белые стараниями Зонда подтвердили, мы проверили. Так? Вроде срослось. Зимину отработали вдоль и поперек, там сто процентов. Гридина точное место описала. Теперь, вот, ты с ее отцом… Картина получается - хоть в раму вставляй и на стену вешай. Для абсолютной уверенности хорошо бы, конечно, еще Надежду нашу Павловну Ширяеву-Гридину просканировать…
        - Наталью.
        - Ну да, Наталью…
        - По-моему, лишнее это, - вновь возразил Первый. - Зачем сверх необходимости? Ну, с Зиминой понятно: крайняя нужда - вопросов нет. А Гридина… Других случаев там не было, разве что в восемьдесят седьмом. Но это уже индукция, из Молебки[9 - Аномальная зона на территории Пермского края, «М-ский треугольник».].
        - Да, других не было, - задумчиво подтвердил Второй.
        Инцидент, происшедший в августе 1970 года под Калинином, получил широкую известность в узких кругах. Еще бы - Московский военный округ, меньше двухсот километров до столицы, рядом военный аэродром. Среагировали тогда быстро, мигом запустили слух об очередных проделках НАТО…
        - Что ж, вроде все выяснили, - подытожил Второй. - Насчет Гридиной проконсультируюсь. Хотя, наверное, ты прав: перебор - не есть хорошо. И не только когда в «двадцать одно».
        - Ну да, все и так по полочкам.
        - Гридина, разумеется, контролируешь. - Это был, скорее, не вопрос, а утверждение.
        Первый едва заметно вздохнул:
        - Разумеется. Ни сном ни духом…
        - Ну и дай бог, чтоб так и дальше. А того на поводок, пока не отчалят.
        - Уже на поводке. И Зимина с Гридиной.
        - Если что - подключай моих. Да я и сам, в нужное время, в нужном месте…
        - А если Серые на хвост сядут?
        - Это их проблемы. Пусть сами разбираются. Двое в драке, а третий известно где. Не наше это дело.
        8
        Герман никогда не считал себя суеверным, хотя свои заморочки, как и у любого другого, у него, конечно, были. Не верил он ни в сон, ни в чох, ни в божий рай, ни в вороний грай - однако не любил, когда путь пересекали черные кошки, особенно на заданиях. Правда, там черные кошки попадались нечасто. Зато не испытывал никаких предубеждений к числу «тринадцать». Но, в то же время, подсознательно был рад тому, что сегодня хоть и пятница, но не тринадцатое, а двенадцатое. Тринадцатое сентября будет завтра, но «суббота, тринадцатое» - это уже другое дело. Возможно, и ждут его завтра неприятности, но не из-за даты.
        «Параскевидекатриафобия» - так мудрено называлась такая боязнь. Словечко было заковыристое, на слух попадало редко, если вообще попадало - и Гридин вряд ли узнал бы когда-либо о его существовании, не наткнись он однажды в Сети на сайт «СтраЗ». И не узнал бы он еще одного, поистине чудовищно-роскошного слова: «гиппопотомонстросесквипедалиофобия» - что в переводе на язык родных осин означало всего лишь боязнь произносить длинные слова.
        «СтраЗ» - Страна Знатоков - составляла хоть и слабый, но все-таки противовес той Стране Дураков, которая постоянно давала о себе знать в многочисленных телешоу, а особенно в газетных кроссвордах, рассчитанных явно на лиц с неполным детсадовским образованием. Вопросы в «СтраЗе» были самые разные, и чтобы ответить на них, требовалось попотеть в поисках информации, попутно узнавая и что-то еще. Зато и удовольствие эта игра доставляла немалое. В последние месяцы Гридин играл в «СтраЗ» самозабвенно и по набранным очкам приближался уже к первой сотне игроков.
        Хоть и приучен он был с младых ногтей читать, знаний для правильных ответов с ходу ему не хватало. Ну не встречал он раньше такое, и понятия не имел о том, что, например, словом «вагина» римские легионеры называли вовсе не то, что врачи называют теперь, а ножны, что «минарет» - это «маяк» в переводе с арабского, а под Ивашкой Хмельницким, «Ывашкой», которого упоминает в письмах Петр Первый, подразумевается и не человек вовсе, а вино.
        Да что там Мопс, который не собака, а один из аргонавтов, или «кардифф» - так, оказывается, назывался сорт угля, который капитаны боевых кораблей, бывало, прикупали за собственные деньги, чтобы использовать только в бою или погонях. Российский флаг! Какого цвета флаг России, «бесик»? Да вовсе он и не «бесик»! Не «бело-сине-красный», а «белый, лазоревый, алый» - так указано в постановлении Верховного Совета РСФСР.
        И много-много-много прочего…
        Эта игра потому, наверное, вспомнилась Герману, что он невольно продолжал гадать: откуда ему смутно знакома идущая рядом девчушка?
        С шестнадцатилетними он давно уже дела не имел. Лет этак двадцать. Были у него в свое время и девчонки, потом были и женщины… Одна даже претендовала на роль его жены, и мама этого очень хотела. Но - расстались. При его образе жизни, который вполне можно было бы назвать «образом смерти», обзаводиться семьей - зачем? Умножать количество вдов и детей, оставшихся без отцов? Нет, он вовсе не собирался погибать, но достаточно здраво смотрел на вещи. Если и создавать семью, то лишь после ухода в отставку. Не так уж много, между прочим, и оставалось - на пенсию из «Омеги» уходили рано. Те, кто доживал до пенсии. В общем-то, и времени не было на неспешное развитие отношений с женщинами. Наспех-то получалось, но это было несколько не то. Или совсем не то. А еще он помнил мудрые слова Хайяма: «Ты лучше голодай, чем, что попало, есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало». Хотя, скорее, так могли бы рассуждать его партнерши. Если бы читали Хайяма.
        И все-таки что-то знакомое виделось ему в этой девчонке…
        Она открыла зеркальную дверь «Лилии» и вошла первой. Гридин последовал за ней, успев изучить отражение того, что творилось сзади. А ничего там не творилось: многоэтажки, кусты вдоль тротуара, тени-прохожие… «Ночь, улица, фонарь, аптека» чуть ли не в чистом виде). Успел он окинуть взглядом и собственное отражение в зеркальной двери. Метр восемьдесят три, подтянут, плечист, седина на висках, по физиономии умеренно прошлась метла времени. Слава богу, пока еще не выметая вон. За пистолет он не хватался, но был готов, как пионер, которых было когда-то полно на просторах Союза. Сам был пионером, и впервые повязывали ему красный галстук у памятника Ленину. Запомнилось.
        В небольшом зале стояла тишина. Собственно, шуметь было просто некому: ни посетители в нем не присутствовали, ни обслуживающий персонал. Пустые столы, окруженные легкими стульями, стойка с пивным краном, бутылки на полках.
        - Сюда, - сказала Ира и направилась к столику у окна, выходящего на россыпь железных крышек над погребами и подъезд соседнего дома.
        И Гридин подумал, что денег-то у него и нет. Не снабдили его деньгами. Даже на чашку кофе, если, конечно, водится кофе в подобных заведениях.
        Уже отодвигая стул (девчушка уселась раньше, не дав за собой поухаживать), Герман ощутил сразу все то, что ранее выдавалось ему по частям. Во-первых, вновь на секунду-другую возникла боль между лопаток, как и вскоре после высадки. Будто хорошенько врезали ему туда железной битой. Во-вторых, вернулось ощущение порванной внутренней струны. Напомнило о себе - и притаилось, как чужак в засаде. Приходилось ему иметь дело с такими чужаками. И в-третьих, мигнул в голове еще раз некий свет, подтверждая, что дело тут не в простом обмане чувств. Это, скорее всего, был сигнал.
        От Скорпиона?
        «Может быть, какая-то связь и получится, Гера, - говорил Скорпион. - А может, и нет. Темный лес, Командор. Зона - это сплошной темный лес».
        Случай с плакатом показал, что связь, кажется, возможна. Хотя бы односторонняя.
        Да, в ощущениях неплохо было бы разобраться. Но сначала нужно было разобраться с девочкой. С Ирой.
        Она сидела боком к мутноватому окну, поставив локти на стол и упираясь подбородком в сплетенные пальцы, и молча смотрела, как он усаживается напротив нее. Герман специально выбрал именно эту позицию, чтобы видеть и окно, и дверь кафе.
        - Ну, и?… - сказал он и тут же добавил: - Только давай сразу: откуда ты меня знаешь? И кто тебе сказал, что я сюда приду? Тот, караульный?
        - Какой караульный?
        Хотя это и был вопрос, но никакого удивления она не выказала.
        - Который меня встретил. В окрестностях.
        - Никто мне ничего не говорил. И я вас не знаю. Просто почувствовала, что вы идете. И постаралась помочь. Считайте, что я ваша помощница.
        - Так. - Гридин придавил ладонью столешницу. - О помощницах меня не информировали. Кто ты?
        Девушка опустила руки и слегка подалась к нему. Лицо ее оставалось таким же серьезным.
        - Послушайте, Герман. Не думаю, что нам вновь не постараются помешать. - Она бросила взгляд в окно. - Поверьте, это не главное… кто я и что я. Ну, считайте, я здешний проводник.
        Он усмехнулся:
        - Сусанин?
        - Вергилий.
        - Это что, преисподняя? - сдержанно спросил Гридин.
        Понятно было, что девчонка имеет в виду проводника Данте по кругам Ада. Начитанная была девчонка для своих пятнадцати или шестнадцати. Ему вдруг показалось, что он напрасно теряет время, и перед ним все-таки очередной глюк. Только иного рода.
        - Хорошо, - быстро сказала девушка, вновь мельком взглянув в окно. Герман последовал ее примеру, и не увидел там ничего примечательного. - О двойниках вы, думаю, слышали?
        - Допустим, - после небольшой паузы медленно ответил Герман. Форсить было глупо, но какой-то механизм внутри уже завелся. - Тебе что, о тульпе рассказать? Или о двойнике Байрона? А может, Анны Иоанновны? Или Есенина тебе продекламировать? Тоже, наверное, о двойнике писал: «Черный человек на кровать ко мне садится, черный человек спать не дает мне…»
        Он оборвал себя. Действительно, получалось как-то не к месту.
        Девушка смотрела в окно.
        - Достаточно? - спросил он.
        - Достаточно, - ответила она.
        - И чей же ты двойник?
        Девушка взглянула на него:
        - Свой собственный. Это неважно. Я помочь вам хочу.
        «В чем помочь и почему помочь?» - собрался было спросить Гридин, но краем глаза уловил движение за окном и вновь повернул туда голову.
        Мимо кафе шел к подъезду многоэтажки в сопровождении давешней собаки с тремя удивительными хвостами давешний же лысоватый мужчина в джинсовой куртке. Был он все таким же нечетким, и не только из-за пыли, осевшей на окне. Потому что другая фигура имела очень точные очертания. Как на гравюре. Это был некто высокий, в длинном черном плаще с наброшенным на голову просторным капюшоном. Он неторопливо вышагивал бок о бок с лысоватым, но как бы сам по себе. В руках у черного ничего не было, хотя очень уместно смотрелась бы там остро заточенная коса. Гридину показалось, что взгляд черного направлен прямо на него, хотя в данном случае говорить о взгляде было бы неправильно. Дело в том, что глаза на лице черного отсутствовали. Отсутствовало и само лицо. Там был череп с пустыми глазницами. Белый череп.
        Но взгляд черного Герман просто физически ощущал. Взгляд был недобрым. А на кого, интересно, Смерть смотрит по-доброму?
        И что бы это значило? Скорпион подает очередной знак?
        - Часто тут ходят… такие? - Гридин постарался сохранить ровный тон.
        Впрочем, его персональная дева-сирена не подавала никаких признаков жизни.
        Девушка тоже посмотрела в окно - и вздрогнула. И тут же перевела взгляд на Гридина. Лицо ее выражало не испуг, а волнение.
        - Я провожу вас… - быстро сказала она.
        - По-моему, я и сам знаю, куда идти, - возразил Гридин.
        Он наконец уяснил себе, что это за лучик мигает ему из темноты. Проводницы, может, и вполне безобидные создания, но пусть уж лучше работают в поездах. Особенно, если неизвестно, кто они такие, и почему предлагают помощь. Ни о каких здешних проводницах Скорпион не говорил ни полсловечка. Конечно, все можно списать на неизведанность зоны… Но лучше изначально предполагать худшее. Чтоб потом поменьше расстраиваться.
        Лысоватый поднялся на крыльцо и исчез за дверью подъезда, собака вновь куда-то пропала, а черный (или черная?) уселся на скамейку у крыльца и опустил голову. Точнее, череп.
        Девушка явно собиралась что-то сказать в ответ - но не успела. Под аккомпанемент пробудившейся сирены возникла из воздуха у нее за спиной расплывчатая тень, протянула темные отростки - и девчушку буквально придавило к столу. Будто взгромоздился ей на плечи какой-нибудь слонопотам.
        Если Гридин и подумал о ее спасении, то вторым пунктом. Первым пунктом он поставил собственное спасение. Кто она такая, Герман не знал, а вот кто такой он - знал очень хорошо.
        Тень катком проехалась по девушке, которая сидела, зажмурившись, и, кажется, даже не дышала, но до Гридина дотянуться не сумела. Он уже, оттолкнувшись подошвами от пола, падал на спину вместе со стулом, в падении выдергивая из-за пазухи пистолет. Первый выстрел он успел сделать, еще не соприкоснувшись с полом. Еще два прогремели, когда он уже произвел кувырок назад и сидел на корточках. С дополнительными двумя он, наверное, перестарался, потому что тень словно испарилась, когда он только собирался во второй раз нажать на спусковой крючок. Тем не менее, все три пули исчезли - стена метрах в трех от Гридина, обитая деревянными плашками, гладкими от светло-коричневого лака, осталась нетронутой. И потолок тоже был невредим - правда, туда Герман попасть ну никак не мог, не таким уж он был никудышным стрелком.
        Видимо, прав был Скорпион, когда советовал стрелять, если что.
        Да, тень исчезла.
        Но исчезла и девушка.
        Падая на пол, Герман видел, что тень, потянувшись к нему чуть ли не десятком щупалец, при этом начала окутывать Иру.
        И, судя по всему, пока он кувыркался, - окутала. До конца.
        «Как пришла, так и ушла», - подумал он, поднявшись и поставив стул на место.
        Хотя было ему как-то неловко: словно перекосился ящик стола и никак не хочет нормально задвигаться. А Гридин любил, чтобы все ящики были в полном порядке, и всегда старался этого добиваться. Потому, наверное, и продолжал оставаться в строю вот уже пятнадцатый год. Сумасшедший срок. Почти нереальный.
        Пистолет он продолжал держать в руке и подумал походя: а как, собственно, Скорпион собирается, если возникнет такая необходимость, доставлять ему патроны? Сбрасывать с вертолета? Правда, патронов пока хватало - но что там будет дальше?…
        В кафе было все так же безлюдно. Не спешил сюда никто из местных за утренней дозой. Хотя - почему утренней? Дело должно было уже идти к полдню, вот только за окнами по-прежнему царил багровый полусумрак. Может, здесь всегда так, в любое время суток? Зона, однако. Страна Багровых Туч.
        На скамейке у подъезда уже никто не сидел.
        Сирена молчала. Лучик не появлялся. Но Герман помнил, откуда этот лучик поблескивал. Нужно было перейти на другую сторону улицы и шагать в глубины микрорайона.
        Он посмотрел на отодвинутый от стола белый стул, где еще с полминуты назад сидела девушка, и негромко позвал:
        - Ира!
        Звук был глухой, словно висел тут невидимый занавес.
        На ответ Гридин не рассчитывал и правильно делал. Потому что никто и не отозвался.
        «Лучшее, конечно, впереди», - бодро сказал он себе и направился к выходу.
        Но даже оказавшись на улице и продвигаясь на условный северо-восток (если ориентироваться по фальшивому солнцу, которое, наверное, все-таки и не солнцем было, а каким-то местным оптическим эффектом), Герман не желал выглядеть (даже и для себя) ординарной боевой машиной, сработанной на конвейере Голливуда, - духовного центра современного мира. Той самой Шамбалой, которую глупцы все ищут и ищут совсем не там. Разумеется, Герман все время был начеку, но успевал еще, углубляясь в дебри окраинного микрорайона - дворы, детские площадки, крышки погребов, - думать о Сунь Цзы. Был когда-то такой китайский стратег и мыслитель, написавший трактат «Искусство войны».
        Сунь Цзы, кроме всего прочего, говорил о правиле ведения войны:
        «Если сил у тебя в десять раз больше, чем у противника, - окружи его со всех сторон; если в пять раз больше - раздели его на части; силы равны - сумей с ним сразиться; меньше сил - сумей оборониться; если в чем-то уступаешь - уклонись от сражения».
        Герман не считал, что находится на войне - в отличие от кое-каких заданий прошлых лет. Его целью не было ведение боевых действий, но все-таки один из советов мудрого китайца как раз подходил в данной ситуации: «Уступаешь - уклонись». Подлинных сил предполагаемого противника он не знал, и потому готов был именно уклоняться, а не воевать.
        Если сумеет уклоняться.
        Лучик пока не мигал, но Герман чувствовал, что идет верным путем.
        «Под руководством Коммунистической партии - к светлому будущему!» - невольно всплыло в памяти клише детских лет.
        Нет, руководства уже не было, да и насчет светлого будущего можно было бы и поспорить. Смотря что считать светлым. Во всяком случае, долгожданный Мир Полдня, о котором он, Гридин, читал в детстве, растворился в завихрениях вероятностей, так и не проявившись в этой реальности. На этой Земле. Совсем другие поджидали впереди времена…
        Повернув за очередной угол, Герман наконец уловил то, что, как он до этого думал, ему только казалось. Уловил момент возникновения объектов. Какую-то долю секунды назад перед ним ничего не было - если не считать «чем-то» бесцветную пустоту. И тут же, как по мановению пресловутой волшебной палочки, прорисовалась из пустоты новая группа многоэтажек, появились редкие деревья неопределенной породы, с серой листвой, железные детские крутые горки, на которые не рискнет полезть ни один здравомыслящий ребенок, и перекладины для выколачивания пыли из ковров. Дело, вероятно, было в особенностях зоны, но Гридину стало на мгновение как-то неуютно. Ему вдруг представилось, что нет вокруг никаких городских кварталов, и асфальта под ногами тоже нет. И никуда он на самом деле не идет, а беспомощно лежит на каком-нибудь операционном столе, и вовсю копаются в его бедных мозгах люди в белых халатах, тычут туда скальпелями, зажимами, ректоскопами, клизмами, зондами… и какой там еще у них есть шанцевый инструмент?…
        Ощущение это было не из самых приятных, но продолжалось недолго. Гридин вполне мог подавить его привычным волевым усилием - тренировки-то дали плоды, и мастерство не пропьешь! Мог подавить, но просто не успел, потому что обнаружил ранее скрытый железной коробкой гаража очень интересный объект, контрастирующий с обыденным видом стандартного микрорайона.
        Объект был впечатляющим и знакомым, хотя Герман видел его впервые.
        Скульптура. Скульптура на невысоком, в полметра, постаменте из гладкого черного камня, возможно, мрамора, столь неожиданного среди железобетонных построек. Да и сама скульптура была не только не менее, но даже гораздо более неожиданной. Она тоже казалась каменной, но не мраморной. Темно-красная, чуть ли не под цвет местных нескончаемых сумерек, едва заметно матово блестящая, она изображала некое существо, которое устроилось в позе египетского Сфинкса поднятой головой к стене гаража, а коротким, но массивным подобием хвоста к тропинке, вьющейся меж погребов. Существо напоминало льва со старинного чернильного прибора, который Герман в детстве любил рассматривать, приезжая с мамой в гости к бабушке, в Бежецк. Только это был не лев. И не египетское чудище с побитой физиономией, оставшееся то ли от атлантов, то ли от инопланетян. Возможно, неизвестный скульптор изваял это существо в натуральную величину - а было оно размером с не очень крупного льва, - а, возможно, это была уменьшенное или увеличенное подобие.
        Герман чуть ли не крадучись приблизился, медленно обошел вокруг постамента и остановился напротив головы изваяния. Ему хотелось дотронуться до скульптуры, но он почему-то не решался.
        Не буди спящего льва…
        Нет, это, безусловно, был не лев, хотя туловище и согнутые задние лапы и походили на львиные. Но на передних конечностях имелось по четыре длинных тонких пальца сродни человеческим. И шея тоже была довольно тонкой, она изгибалась наподобие лебяжьей, и венчала ее совсем уж не львиная голова. Голова была гладкой, без намека на волосы, и в определенной степени походила на человеческую. Только размерами значительно превосходила голову самого что ни на есть крупного представителя рода людского. Обширный покатый лоб словно подпирали размашистые дугообразные надбровья. Они сходились к тонкому, едва выступающему продолговатому носу в виде знака Овна, каким его рисуют в гороскопах. Рот с тонкими губами был почти незаметен, так же, как и треугольный, с подушечкой, подбородок, казавшийся совсем небольшим по сравнению с внушительной верхней частью.
        И глаза… Большие, удлиненные, черные, сделанные из какого-то другого материала, они смотрели куда-то сквозь Германа, и ему было немного не по себе.
        Да, это лицо было знакомо Гридину. Такие лица были у космических пришельцев из кинофильмов. Такие лица рисовали в газетах и книжках по уфологии. «Класс: гуманоиды. Тип: серые». Что-то в этом роде.
        Сфинкс-инопланетянин.
        Знакомо было не только лицо, но и само изваяние. Хотя одно дело - слышать, притом в пересказе, и совсем другое - видеть собственными глазами, изучать до мельчайших подробностей, до малейшего изгиба.
        Это была, судя по всему, именно та скульптура, что когда-то снилась его деду, которого Герман никогда не видел - Павлу Дмитриевичу Ширяеву. Отцу его мамы, умершему задолго до его, Германа, появления на свет. Точнее, убитому в поезде, в отважной схватке с бандитами, напавшими на пассажиров - так говорила мама. Отец шоферил на Севере, но раз в год приезжал домой, в Бежецк. Вот тогда-то и начал он видеть во сне это странное существо. И даже пытался нарисовать его, хотя художник из него был никакой. Герман сам видел эти рисунки у бабушки, в Бежецке, когда учился то ли в четвертом, то ли в пятом классе. И тогда же услышал историю про сны деда. Со временем она совершенно вылетела у него из головы, а вот теперь, стоя перед скульптурой, Гридин отчетливо вспомнил эти неуклюжие карандашные наброски. Да, дед определенно не был ни Репиным, ни Джорджоне, но характерные признаки кое-как сумел передать. В его набросках угадывалась скульптура, которую сейчас завороженно созерцал Герман.
        Это было интересно и непонятно, и даже несколько пугало (хотя слово «испуг», наверное, не очень подходило к тому сложному чувству, точнее, смеси чувств, которые испытывал Гридин), но никаким боком не стыковалось с заданием. Можно было и поразмышлять об этом, строя разные предположения, - но потом. Когда он, Гридин, вернется отсюда. И не просто вернется - а сделав то, что ему поручили сделать.
        Сфинкс-инопланетянин - это, конечно, удивительно, это вызывает множество вопросов. В частности, о влиянии собственного подсознания и архетипов на восприятие окружающего. Но вопросы - в другой раз. Дома, на диване. В компании Скорпиона и шамана Николая. Под коньячок.
        Напоследок Герман все-таки прикоснулся к тонкому пальцу сфинкса. Камень был прохладным и гладким. И вполне возможно, возле гаража возвышалось на самом деле не изваяние инопланетного существа, а, например, бюст Ленина, установленный каким-нибудь ветераном советской эпохи. Забрал с помойки у вон той школы, что виднеется за деревьями, в период ниспровержения прошлых кумиров, выждал, когда все перебесятся - и поставил под своими окнами. Дабы радовал взор тот, который «всегда с тобой» и «живее всех живых».
        Гридин окинул прощальным взглядом скульптуру и повернулся, чтобы идти дальше.
        И услышал донесшийся из-за спины, от гаража, басовитый хрипловатый голос. Голос был не очень громкий, совершенно спокойный, но Герман, делая разворот на сто восемьдесят градусов, все-таки вновь вытащил «глок».
        «Не дотронешься - не поверишь?» - именно такой вопрос только что прозвучал, и адресован этот вопрос был явно ему, Гридину.
        Держа пистолет на изготовку, Герман воззрился на человекообразное существо, застывшее с опущенными руками в семи-восьми метрах от него, возле гаража. Существо было чуть повыше Гридина, его массивное туловище опиралось на крепкие кривоватые ноги штангиста, а крупная лысая голова сидела на такой короткой шее, словно своим весом вдавила ее в широкую грудную клетку. Казалось, эту непомерно выпуклую грудь что-то распирает, и она вот-вот разлетится на куски, как перегревшийся паровой котел. Никакой одежды на существе не было, но и голым его назвать язык не поворачивался - никто ведь не назовет голым медведя. Да, существо смахивало на медведя, и все-таки Герман отнес его именно к человекообразным. Потому что оно было двуногим, прямоходящим и без перьев. Плоские ли у него ногти, каковыми они должны быть по уточнению Платона, Гридин видеть не мог - его визави стоял, сжав кулаки. К его громоздкой фигуре вполне подходило определение «топорная работа»: он казался вырубленным из бревна или из камня. Все в нем было грубым, угловатым, необработанным, неотшлифованным. В общем, не завершенное изделие, а заготовка.
Этакий Собакевич.
        «Нет, братец, ты не из бревна и не из камня, - подумал Гридин, всматриваясь в знаки, только что проступившие на лбу человекообразного. - Ты из красной глины. Глиняный кувшинчик…»
        Он в этом почти не сомневался.
        Топорное лицо создания было такого же кирпичного цвета, как и вся фигура, и не выражало никаких эмоций. Крупные вывернутые губы, приплюснутый боксерский нос-нашлепка, широко расставленные тусклые глаза под квадратным плоским лбом. И еще у существа были небольшие оттопыренные уши-пельмени. А вот бровей не было, как и ресниц.
        Теперь на лбу у двуногого прямоходящего явственно читалось: «emeth».
        Перед Гридиным, несомненно, стоял голем. Голем вульгарис, так сказать. То есть обыкновенный. Вылепленное из красной глины создание, в которое вдохнули жизнь: произнесли над ним имя Бога и написали на лбу пять букв. «Emeth» - «правда». Верный слуга, назаменимый домработник - сильный, исполнительный, беспрекословный. Собственно, прекословить големы и не могли, потому что были немыми.
        Правда, этот, у гаража, оказался нетипичным. А значит, все-таки не из породы «вульгарис». Ведь это же его голос только что прозвучал?
        Герман пребывал в некоторой задумчивости, хотя глаз с глиняного не спускал. Что делать? Не завязывать разговор и идти своим путем? Так советуют поступать при встрече с цыганками, дабы не охмурили. Пальнуть в лоб, чтобы сразу отцепился? А то вдруг начнет клянчить на опохмелку? Или же не тратить боеприпасы, а вырубить глиняного классическим способом, как и рекомендуют поступать с големами? А именно: подойти к нему и выскрести со лба первую букву, благо этот экземпляр еще не подрос (а големы имеют обыкновение постоянно расти и становиться все сильнее). Когда слово «emeth» - «правда» будет сокращено до «meth» - «мертв», голем потеряет свою жизненную силу и превратится в кучу глины.
        Только позволит ли этот проделать с собой такое?
        «Интересно, - подумал Гридин, - а если бы тут оказался не я, а, например, Леха Волков? Который обо всех этих подробностях насчет големов и не слыхивал, стопроцентно. Кто бы ему привиделся вместо этого глиняного? Терминатор? Бармалей?»
        Несомненно, он имел дело с иллюзией. Или с чем-то в том же духе. Единственное, что удерживало Гридина от решительных действий, была способность голема разговаривать. Конечно, не стоило рассчитывать на получение каких-то ценных указаний от собственной иллюзии (или все-таки не совсем иллюзии?), но перекинуться парой-тройкой слов… Вдруг да и нарисуется что-нибудь полезное? Пулю в глиняный лоб - это всегда успеется.
        Жаль, конечно, что ему попался именно голем, а не снорк, контролер или псевдогигант. Вернее, не то чтобы жаль… Просто было бы привычнее. В компьютерную игру «S.T.A.L.K.E.R.» ему играть доводилось. Сразу стало бы понятно, откуда тут ноги растут. А может, он на самом деле угодил в какую-нибудь компьютерную «стрелялку»?
        Впрочем, эта мысль была совершенно неоригинальной.
        Герман опустил пистолет и предупредил голема:
        - Стой, где стоишь. Ты что-то хотел мне сказать, приятель?
        Голем повел могучими плечами и прохрипел:
        - Очень распространенная ошибка. Многие почему-то полагают, что если предмет можно потрогать, значит, он действительно существует.
        - Хочешь сказать, что этого памятника брату по разуму здесь нет? - Гридин кивнул на сфинкса-инопланетянина.
        Глиняный переступил с ноги на ногу, и Герман тут же шевельнул рукой с пистолетом. Однако создание из еврейского фольклора осталось стоять на месте.
        - На этот вопрос ответить невозможно, - вновь раздался басовитый и теперь уже не хриплый голос.
        Было в нем что-то механическое. Так, наверное, мог бы говорить оживший игровой автомат. Или холодильник.
        - Ну и не надо, - сказал Гридин. - А кто это? Наш предок с Альфы Центавра?
        - Это предок Белых Ворон.
        - Тоже неплохо. «Белые вороны» - это в переносном смысле? Или действительно альбиносы? Уж больно крупные у них предки…
        - Важно совсем другое, - пророкотал голем. - Создатели египетской «Книги мертвых» считали загробный мир таким же реальным, как тот, в котором они жили. Создатели же тибетской «Книги мертвых» полагали, что Загробье столь же иллюзорно, как и Предгробье.
        Голем говорил размеренно, и каждое слово было подобно тяжелому камню - он создавал их и бросал в Гридина, намереваясь завалить с головой. Но ничего нового для себя Герман пока не слышал - хотя на душе у него почему-то стало тревожно.
        - А истина в том, что здесь, в Загробье, равноценно и первое, и второе утверждение. Хотя, если ты не совсем слеп, то можешь обнаружить: неверно ни то, ни другое.
        Последнюю фразу Гридин уже не усвоил. Все его сознание сосредоточилось на одном только слове, произнесенном странным собеседником.
        - Загробье… - пробормотал он, во все глаза глядя в неживое лицо голема. - Это… вот здесь… здесь загробный мир? Я в загробном мире?!
        Ему было и смешно, и жутковато. И сразу вспомнилась река с лодкой. Местный Стикс.
        - Да, это Загробье, - мертвым голосом подтвердил голем.
        - И кто же ты такой? Глиняный консультант? И когда это я успел умереть? Как-то не заметил…
        - Не знаю, каким я тебе представляюсь, но это не имеет никакого значения.
        Голем качнулся вперед, словно собираясь сделать шаг. Но не сделал.
        - А собственную смерть заметить невозможно, - продолжал он. - Невозможно заметить сам момент перехода. Тебя умертвили, чтобы ты смог пуститься на поиски. Но поиски твои бесполезны. Даже если и найдешь - что ты будешь делать дальше? Отсюда в Предгробье возврата нет.
        - А как же Лазарь? - спросил Гридин, поигрывая пистолетом. - Сказал Иисус: «Лазарь, иди вон!» - и тот встал и пошел вон. Да и сам Господь, помнится, воскрес. «Смертию смерть поправ». Не так ли?
        Гридин не скрывал иронии. Тоскливое жутковатое ощущение исчезло, сменившись уверенностью: глиняное чудо-юдо просто компостирует ему мозги. Кем бы оно ни было на самом деле - иллюзией, оборотнем или кем-то еще, - но цель его разговоров стала Герману понятной. Не получилось превратить в лепешку с помощью джипа, так решили убедить в бесперспективности поисков.
        Кто решил - Гридин не знал, да это было и неважно. А важно было продолжать поиски - до победного конца. Какое же это Загробье, если Скорпион может досюда дотянуться? Причем уже во второй раз.
        Голова сфинкса находилась в каком-то метре от Гридина. Он не заметил, когда и как это произошло, но теперь видел не лик серого гуманоида с «летающей тарелки», а Станислава Карпухина. Каменный лик, со сдвинутыми мохнатыми бровями.
        «Смотри, Командор, - словно молча предупреждал Скорпион. - Не позволяй всяким вешать тебе лапшу на уши. Лапша горячая, уши обожжешь!»
        - Ты не Лазарь, и не Иисус, - голос голема стал громче, и в нем вновь появилась хрипота. - Ты не вернешься. Дальнейший твой путь - только вниз. И не туда, куда ты направляешься, а назад.
        - Ладно, приятель, - чуть ли не весело сказал Гридин. - Не знаю, от какого бен Бецалеля[10 - Йегуда Лива бен Бецалель - главный раввин Праги. Легенда приписывает ему создание искусственного человека - голема.] ты сбежал, но покалякали - и хватит. Мне идти надо, однако. И именно туда, - он показал «глоком» в сторону решетчатой школьной ограды. - Попробуешь помешать - пристрелю.
        Голем столбом стоял на месте. Похоже, он стал такой же скульптурой, как и сфинкс, у которого вновь было инопланетное лицо. Герман подумал про деда и его странные сны и не удержался от вопроса:
        - И все же, кто такие белые вороны?
        - Новые знания тебе уже не нужны, ты в Загробье, - прорычал глиняный человек… нет, уже не человек: перед Гридиным стоял на задних лапах бурый медведь, и вид у него был отнюдь не добродушный.
        Герман не стал гадать, иллюзорный это зверь или нет, и что тот собирается предпринять. В любом случае, в тылу должно быть чисто. Поэтому, хоть дева-сирена и безмолвствовала, он вскинул пистолет и…
        И отпрянул от края обрыва.
        9
        КамАЗ с клепаным военным кунгом цвета хаки, увенчанным блюдцем спутниковой антенны, пробирался по лесной дороге, то и дело ныряя колесами в выбоины и расплескивая жижу, сотворенную недавно прошедшим коротким, но обильным дождем. С листьев еще продолжали падать капли, однако небо вновь было чистым, и, заменяя солнце, сияла там великолепная радуга. Самого солнца уже не видно было за деревьями - близился вечер. Один из тех подмосковных вечеров, о которых поется в песне. Урчание мощного двигателя эхом отскакивало от стволов и тут же глохло в чаще, начинающей менять окраску в преддверии осени.
        В обеих боковинах кунга, под крышей, располагались рядком по три окна, но тонированные стекла не позволяли увидеть то, что находится внутри. Зато кабина была открыта для обозрения любому прохожему - правда, с тех пор, как КамАЗ свернул с шоссе в лес, ни люди, ни звери на дороге не попадались. За рулем сидел парень в полевой военной фуражке и камуфляжной куртке, в колер с автомобилем. В кунге находились еще трое мужчин в такой же пятнистой форме без знаков различия. Двое сидели в креслах у низких столиков с дисплеями, а третий производил манипуляции с выставленной вдоль стенок аппаратурой все того же защитного цвета. На панели электронных часов под потолком светились числа: «25.08. 18.13». Военные делали свое дело привычно и споро, не обращая внимания на качку, и время от времени роняли короткие фразы:
        - Что там, Семак? Мерцает?
        - Нет, сидит как привязанный. Но сигнал мутноватый.
        - Совмести по максимуму.
        - Уже. Не тянет.
        - «Вега», «Вега», я «Спрут». Добавьте четкости, если получится.
        - Тысяча двести, поворот направо. Вертушку убираем?
        - Да, пора. Саныч, укрупни квадрат.
        - Трактор, блин!
        - Пусть ковыляет. «Сирень», «Сирень», я «Спрут». Падай в третьем. Не ближе тысячи.
        - Есть, прорвал!
        - Рвать не надо, не целка. Потихоньку…
        …Объект засекли в четырнадцать двадцать семь, чуть ли не у самой Кольцевой, где он бесцельно, казалось, утюжил небо, то взмывая на восемь тысяч метров, то снижаясь до пятисот. Точнее, он утюжил небо только на экранах радаров - никто из проезжавших по МКАД ничего такого в вышине не наблюдал.
        Пилот поднятого в воздух истребителя тоже визуально ничего не обнаружил, и тут же получил команду идти на посадку. У военных имелись веские причины «не раздражать» невидимку - опыт был накоплен предостаточный. Все воздушные коридоры в этой зоне закрыли и продолжали вести наблюдение.
        Помотавшись над пригородами, невидимый объект на сравнительно небольшой скорости удалился на северо-запад и пропал с экранов РЛС. Но через полчаса вновь появился, потанцевал в воздухе и, судя по всему, примерно в шестнадцать тридцать совершил посадку на опушке леса, в шести с лишним километрах от платформы «Московское море» Октябрьской железной дороги. Этот район отлично просматривался с геостационарного спутника, однако объект продолжал оставаться невидимым в оптическом диапазоне, а радары ПВО его теперь, естественно, засечь не могли. Аппаратура сателлита то теряла объект, то вновь находила, словно он временами проваливался в некое иное измерение или экранировался, и в этом «мерцании» не угадывалось никакой системы. В семнадцать двадцать одну отметка опять пропала, однако направленный в этот район вертолет вновь засек невидимку. Чуть позже «протер глаза» и спутник.
        Вертолет описывал круги на почтительном расстоянии от объекта, поджидая прибытия спецгруппы, которой была поставлена только одна задача: наблюдать, не предпринимая никаких активных действий. Тем не менее, в ближайшую войсковую часть поступила команда быть готовыми произвести оцепление района в окрестностях Московского моря. Хотя никто не рассчитывал на то, что незваный гость надолго застрянет в лесу. Скорее всего, он сорвется с места и бесследно исчезнет в небесах, как было уже не раз, и не два…
        Да, радикальные меры к пришельцу применять не собирались - для атакующих это могло закончиться слишком печально.
        Еще в 1954 году в США, близ города Утика, на перехват неопознанного летающего объекта были посланы два истребителя «старфайтер», вооруженные ракетами. Ослепительный луч, вырвавшийся из НЛО, поразил один из самолетов…
        В мае 1969 года над Ханоем появилось нечто, похожее на огромный апельсин. Зенитно-ракетный дивизион открыл огонь, но ракеты взорвались, не долетев до цели. А все тот же луч уничтожил одну зенитно-ракетную установку вместе с расчетом…
        Подобные истории произошли и на острове Сардиния, и в Южной Корее.
        Случалось, что неопознанные объекты вели себя агрессивно даже не при атаке, а только при попытках истребителей приблизиться к ним.
        Поэтому к очередному невидимке отнеслись со всей осторожностью.
        КамАЗ продолжал пробираться к месту посадки визитера. Военные в кунге все так же перебрасывались фразами. Никто не высказывал никаких предположений относительно природы объекта, но по мере приближения к нему лица мужчин становились все более напряженными.
        До цели оставался километр с небольшим, когда на картинке со спутника появилась новая деталь. Со стороны железнодорожного переезда наперерез КамАЗу мчался черный джип, мелькая в просветах между ветвями. Он остановился на перекрестке лесных дорог, и теперь его отделяло от КамАЗа не более трехсот метров.
        В ту же минуту спецгруппе поступил приказ командования: немедленно прекратить наблюдение за объектом, развернуться и возвращаться восвояси.
        - Есть, - коротко ответил старший.
        Он ушел со связи, помянул известную мать и обвел взглядом подчиненных:
        - Отбой, гренадеры. Приказано дать задний ход и ехать пить пиво. - Он нажал на клавишу громкой связи: - Коля, тормози и поворачивай назад.
        - С какого такого перепугу? - недовольно спросил худощавый Семак.
        - Наше дело телячье, - глубокомысленно заметил Саныч. - Обоссался - и стой. Правильно, колонель?
        - Телячье не телячье, но уже, похоже, не наше, - ответил старший.
        Пока автомобиль, как бегемот, ворочался в грязи, глухо взревывая в попытках изменить курс на противоположный, все трое смотрели на экран. Старший не спешил выполнять приказ прекратить наблюдение, и все было видно как на ладони. Недавно совершивший посадку вертолет вновь взмыл в воздух и, закладывая вираж, начал набирать высоту - ему определенно тоже дали отбой. Черный джип продолжал стоять на перекрестке. А со стороны платформы «Московское море» шел по просеке какой-то человек - наверное, это возвращался домой, сойдя с электрички, кто-то из местных или бродил грибник-ягодник. Просека кончалась метрах в шестистах от того места, где затаился неизвестный объект.
        «Наше дело не рожать…» - подумал «колонель».
        И сказал:
        - Всё, вырубаем. И до дому, до хаты.
        10
        Смена декораций вновь, как и на равнине, произошла мгновенно, и Гридина, вероятно, спасло только то, что он в этот момент не шел, а стоял на месте. Иначе наверняка бы сверзился в затянутые серой пеленой глубины. Опять зона демонстрировала ему эффект кинопленки с вырезанными кадрами.
        И, между прочим, дева-сирена так и промолчала. Не успела среагировать на опасность.
        Гридин озадаченно уставился на неожиданное препятствие. Перед ним был ров. Он тянулся вдоль пустынной улицы влево и вправо, насколько хватало глаз. Можно было подумать, что тут меняли водопроводные трубы, - но только какого же диаметра эти трубы, если ширина рва составляла метров двадцать, не меньше? Противоположный край рва подступал под самые дома, так что кое-где виднелись бетонные плиты фундамента. Казалось, что стенки рва покрыты ледяной коркой или глазурью. Неизвестно, насколько он был глубок - метрах в десяти - двенадцати ниже уровня тротуара застыла ровная поверхность какой-то однообразной серой субстанции, почему-то вызвавшей у Гридина ассоциации с холодцом, - но этого явно хватало для того, чтобы распрощаться с мыслью о возможности переправы. Крыльев у Гридина не было, моторчика и пропеллера, как у Карлсона, тоже, а прыжкам, даже с очень хорошего разбега, на двадцать метров его почему-то не научили.
        Направиться в обход? А если ров опоясывает город, не позволяя добраться до того места, откуда подмигивал лучик? Раздобыть где-то веревку и спуститься? А как потом выбраться наверх?
        «Дальнейший твой путь - только вниз…»
        Гридин передернул плечами и оглянулся. Ни многоэтажек, ни школы с футбольным полем, ни того гаража сзади не оказалось. И голема-медведя тоже. За спиной была равнина, упиравшаяся в странно близкий горизонт - словно кто-то взял да и стиснул пространство. Псевдосолнце висело на прежнем месте, и в слабом его свете багровел одинокий сфинкс - предок каких-то белых ворон.
        «Думай, Гера, думай, - сказал себе Гридин. - Думай, голова, - картуз куплю…»
        Продолжая держать в руке пистолет, он отошел к невзрачному газону. Присел на корточки, прислонился спиной к дереву неопределенной породы и обвел взглядом утесы возвышающихся на другой стороне рва многоэтажек. На балконах висело разнообразное белье. Вокруг было тихо и безлюдно.
        Выходило, что это не кадры исчезают из кинопленки, а меняется само окружающее. Просто исчезают куски пространства. Он ведь не сделал ни шага, он стоял возле сфинкса и собирался стрелять в глиняного - и сразу же очутился здесь, напротив многоэтажек, которые он уже видел от гаража, у этого рва, за сотню метров от скульптуры. И куда может занести его в следующий раз?
        Герман невольно поежился и заставил себя не думать об этом. Правила здесь устанавливал не он, и не в его силах было как-то повлиять на процесс. Оставалось надеяться на удачу. С удачей он вроде бы всегда ладил… Хотя кто знает? Может, и у нее есть лимит.
        «Заткнись!» - посоветовал он себе.
        В конце концов, на каждого из живущих на земле мог в любой момент грохнуться метеорит. Так что - всю жизнь только и думать об этом?
        Живущих на земле…
        «Тебя умертвили, чтобы ты смог пуститься на поиски…»
        Гридин усмехнулся, хотя немногочисленный отряд мурашек с холодными лапками все-таки пробежался по спине.
        Он представил, как Скорпион, пряча злобную ухмылку Сальери, подсыпает ему яд в стакан с коньяком. А шаман Николай в это время отвлекает жертву разговорами о тонкостях камлания и описаниями верхнего и нижнего миров, куда дух шамана может чуть ли не запросто совершать полеты. Или: Николай, накурившись и выпив водки, как это принято у шаманов тунгусо-манчжурских народов, начинает плясать, колотя в бубен. А Скорпион неслышно подходит сзади к своему боевому товарищу Герману Гридину и хладнокровно стреляет в затылок. «В руке не дрогнул пистолет…»
        Чепуха! Чушь собачья.
        И почему там постоянно отирался шаман? Николай и Скорпион - прямо «сладкая парочка». Ну да, психологически настраивал, обучал психотехникам… И где же эти психотехники?
        Герман одернул себя. В том-то, наверное, и проявилось обучение, что он, Гридин, ведет себя вполне спокойно в этом очень странном месте, не закатывает истерик, не мечется, не палит в каждую тень. Да, удивляется временами, но в обморок не грохается. Сохраняет работоспособность и присутствие духа. Не зря, небось, шаман хлебушек-то омеговский ел и коньячок пил, не зря…
        В памяти вдруг всплыло название: «Повесть о шаманке Нисань». Наверное, об этом тексте говорил тот же Николай - кому же еще? Какой-то там парень погиб в старину на охоте, в горах, а шаманка вызвалась вернуть его к жизни и отправилась в мир мертвых. Встретила там чьи-то души, нашла нужную и вывела на свет божий. И парень ожил. В общем, почти Орфей и Эвридика, только где-то наоборот. Как говорил Юра Панов:
        В Аид ушел за тенью-Эвридикой
        И не вернулся: там не так уж плохо…
        Точно, это Николай рассказывал. И про эскимосов рассказывал, и про бурятских «белых» и «черных» шаманов, и про ритуальный трансвестизм… Готовил к работе в зоне. Значит, отцам-командирам было известно: там есть какие-то аналогии с шаманскими мирами. А может, дело совсем в другом…
        Загробье…
        Гридин еще раз окинул взглядом окружающее. Ну что это за Загробье такое? Больно уж обыденное, просто курам на смех. Где ангелы, понимаешь, в белых одеждах или, там, черти с тефлоновыми сковородками? Не Загробье это, браток, а зона. Да нет, не та, где браткам и положено сидеть, а другая. Зона, влияющая на психику и выковыривающая из подсознания бог весть что. Даже такое, чего там вроде и не должно быть. Впрочем, подсознание - штука необъятная и непознаваемая. А если уж строить предположения, то гораздо интереснее считать зону не заурядным загробным миром, а одной из частей Мультиверса. Скоро ли появится из ближайшего подъезда или из-за угла еще какой-нибудь монстр, который будет впаривать именно эту идею?
        А что - Хью Эверетт высказал неплохую мысль. Эвереттика - вещь занятная, увлекательная, и, с ее позиций, в зоне, кажется, кое-что можно было бы объяснить.
        Гридин потерся спиной о ствол, устраиваясь поудобнее. Отвлечься на умозрительные рассуждения он позволил себе только потому, что не мог пока придумать, как поступать дальше.
        Итак, согласно мудрому американскому физику Эверетту, во всех квантовых процессах (а люди - это квантовые объекты) осуществляются все выборы, которые только теоретически возможны. То есть некие параллельные миры, по терминологии писателей-фантастов, - не просто образы, не выдумка, а самая что ни на есть настоящая физическая реальность.
        Зона может быть одной из ветвей Мультиверса, то бишь многомерной Вселенной. Она вроде бы находится и на Земле, где-нибудь под Тамбовом или в верховьях Амазонки, но, в то же время, - и вне Земли.
        Насколько Гридину помнилось из прочитанной когда-то статьи, - а читал он по-прежнему охотно, если время позволяло, - в эвереттических мирах это самое время течет весьма необычно: оно может растягиваться, сжиматься, делать петли, течь вспять… В общем, джентльменский набор фантаста. Потому, вероятно, он и не испытывает ни голода, ни жажды, ни усталости. А Скорпион предупреждал: о еде-питье не беспокойся, они тебе не понадобятся. Именно потому, что время здесь иное? И, пардон, по нужде ему совсем не хочется - ни по малой, ни по большой.
        Следующая особенность эвереттических миров: их физические свойства отличаются от мира земного. И опять в точку!
        А еще: каждый человек - лишь некая часть сложного образования, которое в Мультиверсе существует как мультивидуум. Каждый человек одновременно живет во множестве миров, но не знает об этом. Потому что эти другие жизни многих «я», составляющих «супер-я» мультивидуума, «свернуты» и обычно не проявляются, хотя оставляют следы своего присутствия в глубинах подсознания - и человек порой может что-то такое чувствовать. «Черный человек на кровать ко мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь…» Поэты - существа особые, сверхчувствительные… Да если еще и бухают по-черному…
        Зона - иной мир, и не исключено, что он встретит здесь другие части того образования, того «супер-я», что зовется Германом Гридиным. Двойника своего встретит. А ведь та девчонка говорила о двойниках…
        - Ага, - вслух сказал Герман. - Всенепременно встречу. И пойдем с ним в «Лилию», и выпьем за знакомство. Параллельной водки.
        Он сказал так потому, что мысль о двойнике отозвалась в душе все той же болью - ощущением какой-то утраты. И боль душевная тут же породила боль физическую - как и прежде, между лопаток.
        «Вернусь - и обязательно к докторам», - решил Гридин.
        После тридцати лучше, чуть что, обращаться к айболитам, а то потом может быть уже поздно…
        «Все это классно, Герман Георгиевич, - сказал он себе. - Параллельный мир, дыра в другое измерение… Можно еще предположить, что вообще попал в чью-то книгу. Или в тридевятое царство, тридесятое государство. Или шаман в порядке эксперимента отправил меня в какой-нибудь перпендикулярный мир. Накурился я, наелся мухоморов, водочкой запил, пивком полирнул - и лежу на диване, галлюцинирую, а Скорпион с шаманом водку тем временем допивают Не пропадать же добру. Загробье, как бы не так! Да Загробье просто отдыхает - похлеще штучки имеются…»
        Тысячу раз прав Скорпион: лишняя информация совершенно не нужна. Какое сейчас ему, Гридину, дело до природы зоны? Да не все ли равно - параллельный это мир или загробный? Его зачем сюда послали? Искать и найти. Вот и надо искать, а не морочить самому себе яйца. Напрямик не получается - значит, нужно в обход. Как нормальные герои. Если и в обход не получится - будем думать дальше. В конце концов, если ничего лучшего не подвернется, - зайти в любой дом возле рва, пройтись по квартирам, пошвырять с балконов мебель и навести переправу. Не бездонная же она, эта канава! Да, работенка, конечно, не из легких, для какого-нибудь циклопа, - а что поделать? Придется попотеть.
        В глубине души Герман все-таки рассчитывал, что удача его не бросит - негоже бросать такого красавца…
        А прежде чем устремить стопы свои в обход, нужно поискать какой-нибудь камешек, или ветку сломать - да и проверить, что там за холодец во рву. Если поверхность прочная - уже легче. Если нет - значит, нет.
        Он хлопнул себя кулаком по колену и начал вставать. Вперед, труба зовет!
        Труба не труба, а сирена завыла, словно этой деве сон страшный приснился.
        Оказалось, что он не может подняться на ноги - куртка словно прилипла к совершенно на вид безобидному дереву. А ведь совсем недавно он без помех елозил по стволу спиной. Герман собрался было расстегнуть «молнию», чтобы выскочить из куртки - но не успел. Протянувшиеся сверху длинные гибкие ветки, подобные щупальцам, оплели его, притиснув руки к бокам, чуть ли не с пальцами вырвали пистолет и бросили оружие на газон. В мгновение ока Гридин оказался спеленутым, как ребенок, и таким же беспомощным. Превратившиеся в подобие лиан ветки подтянули его вверх, и Гридин повис над землей, словно в колыбели. Или, если предполагать самое худшее, - словно в гробу.
        «В той норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный на цепях между столбов…»
        Эти строки Пушкина, сохранившиеся с детства, пришли в голову чуть позже, когда он понял, что с такими путами справиться не в силах.
        Страха не было. А вот досады и злости на самого себя - хоть отбавляй. Так позорно влипнуть!
        Сверхосторожный супербоец. Наверное, если бы Гридин мог дотянуться до лежащего в траве пистолета, он бы застрелился.
        Это было позорище. Это был провал…
        Псевдосолнце над головой злорадно и ехидно смотрело на него, беспомощного, с подобия небес. И, наверное, скалился вдалеке сфинкс, и голем ворчал удовлетворенно, потирая лапы в предвкушении поживы.
        11
        Гридин уже успел израсходовать весь запас матерных слов, которыми и мысленно, и вслух обзывал себя, когда неподалеку послышался какой-то стук вперемешку с легким поскрипыванием. Эти звуки потихоньку нарастали, и Герман перестал ругаться и начал настороженно прислушиваться, пытаясь понять, что это за новая напасть. Ему представилась цокающая копытами по тротуару лошадь, впряженная в телегу. А на телеге с набросанной соломой привиделся ему гроб - наводящая тоску и необоримый страх нехитрая конструкция, обтянутая белой тканью с черной каймой. Такой гроб на телеге он видел в детстве, когда хоронили прабабушку, Серафиму Ивановну. Было ему пять лет, и он хорошо запомнил немноголюдную похоронную процессию, направлявшуюся на деревенское кладбище в сосновом лесочке над поймой Волги. Помахивающая хвостом рыжая лошадь, телега - и гроб.
        Возможно, сейчас по-над рвом везли его гроб…
        Стук и поскрипывание приблизились и затихли возле дерева, на котором Герман висел, как диковинный плод.
        Он повернул голову и увидел, что ошибся ненамного. Лошадь действительно была - только не рыжая, а какая-то пегая, в светлых пятнах по серому, с рокерской спутанной гривой. И телега тоже была, обыкновенная телега, которые еще, наверное, не перевелись в сельской местности. Двумя боковыми колесами она заехала на газон. Вместо соломы лежал на ней пустой мешок с полустертой надписью непонятно на каком языке. Гроб отсутствовал - зато вожжи держал некто в знакомом черном плаще с поднятым капюшоном. Возница тяжело сполз с телеги, откинул капюшон, и Гридин вновь увидел белый череп, напоминающий изделие из пластика. Черный подошел к дереву, в его костяных руках вдруг оказалась коса, и полотно ее тускло отражало багровый свет, струящийся с небес.
        Дергаться Герман не стал - бесполезно было дергаться. Сирена молчала. Вероятно, потому, что угрозу своей жизни Гридин уже никоим образом предотвратить не мог. Завой тут хоть целый хор сирен - ничего не изменишь. И пенять нужно было только на самого себя…
        Ему доводилось находиться в двух шагах от смерти и глядеть ей в глаза, но сейчас эти обороты речи были не метафорами и прочими синекдохами, а обрели самый что ни на есть прямой, буквальный смысл. Он действительно находился рядом со смертью и смотрел ей в глаза, точнее - в безглазье. В двух дырах под костяным лбом застыл мрак. Герман бросил взгляд на лежащий чуть ли не под колесом телеги недосягаемый пистолет, и у него мелькнула мысль, что он должен о чем-то подумать перед смертью. Перед этой вот смертью, которая и есть его собственная.
        Если только возле дерева стоит и в самом деле смерть.
        Конечно же, это был всего лишь образ, выдумка предков - ведь нет же в реальности никакого создания с косой, это все фольклор… Но то, что находилось вот тут, рядом, представляло вполне реальную угрозу, и Герман это хорошо понимал.
        Темные глазницы были на уровне его лица, и он продолжал молча всматриваться в них, словно стараясь загипнотизировать неведомое существо… а может, и вовсе не существо…
        - А почему у тебя такой транспорт допотопный? - наконец не выдержал он.
        Смерть тут же замахнулась косой.
        Герман зажмурился, внутренне сжавшись в комок. Он почувствовал, как ветки над ним дрогнули - и в следующий момент полетел вниз. И, открыв глаза, обнаружил, что очутился в объятиях смерти - ничуть не костлявых, как можно было ожидать. В объятиях, опять же, в самом буквальном смысле. Оказывается, смерть метила не в него - она рассекла косой ветки, удерживавшие на весу его тело.
        Впрочем, он так и остался обмотанным с ног до головы. Смерть шагнула назад и аккуратно, как младенца, положила его на телегу, лицом вверх, так что теперь Герман мог сколько угодно любоваться здешним светилом.
        Но он не любовался. Он медленно приходил в себя, все еще не веря в то, что остался жив. Хотя бы - пока.
        Телега рывком тронулась с места. Герман, предприняв отчаянные усилия, сумел перекатиться на бок, но тут же сильная рука молчаливого возницы вернула его в прежнее положение. Телегу потряхивало на неровностях, но стука копыт теперь слышно не было, словно асфальт тротуара сменился чем-то помягче. С каждым мгновением Гридин все более удалялся от своего единственного оружия.
        И все-таки он был жив. Дышал. А «дум спиро», как говорил Овидий, «спэро». То бишь «пока дышу, надеюсь». Правда, надеяться-то особенно было не на что. Даже без «особенно». Чем тут мог помочь Скорпион? А ничем.
        И все-таки…
        - Эй, костлявая! - позвал Гридин и прочистил горло. - Куда ты меня везешь?
        На ответ он не очень рассчитывал, но получил его. Ответ был исчерпывающий и неутешительный:
        - К мертвой реке, топить.
        Сказано это было безжизненным голосом. Так же разговаривал и голем.
        Герман почувствовал леденящую пустоту внутри.
        - Зачем меня топить?
        На сей раз ответа он не дождался и каким-то чутьем понял, что задавать другие вопросы бесполезно. Ничего больше ему не скажут. Привезут к мертвой реке - наверное, к той, где лодка? - и утопят, как Герасим Муму… Очень красивая смерть. Достойный финиш настоящего профессионала.
        Гридин закрыл глаза и молча застонал от бессилия. Умирать ему совершенно не хотелось. Рано было ему умирать.
        Что же это за место такое? Откуда взялось? Инопланетяне позаботились?
        «Какое это сейчас имеет значение?» - тоскливо подумал Гридин.
        На ухо уже кто-то тихонько нашептывал со злорадством:
        Отбрось все мысли, ведь тебе не суждено
        Продолжить бытие свое земное.
        Уйдешь на дно. Вот-вот уйдешь на дно
        И вряд ли обретешь ИНОЕ.
        «Вряд ли - это хорошо. Замечательно…»
        Он уныло вздохнул.
        Да, каждый знает, что смертен, что не суждено ему жить бесконечно. И все равно - каждый надеется на личное бессмертие. В порядке исключения. И не столько страшит сама смерть, сколько осознание ее неизбежности. Если вечером лечь спать в полном здравии, а утром не проснуться - это как раз то, что надо. А если знать, что вскоре непременно должен умереть - это не просто плохо. Это очень плохо…
        Гридин вновь вздохнул и открыл глаза. И обнаружил, что небо превратилось в зеркало, вроде тех, что крепят на потолке в ванной. В нем вниз спиной отражалась лошадь, телега, черный возница, вновь накинувший капюшон и куда-то подевавший косу. В нем отражался и он, Герман Гридин, беспомощный, связанный-перевязанный, обреченный. Никаких многоэтажек и дворов небо не отражало - телега ехала по совершенно пустынной местности, простирающейся на все четыре стороны света. И еще оказалось, что за телегой трусит здоровенная черная псина, перебирая лапами, как муха, ползающая по потолку. Увидев эту зверюгу, Гридин понял, что за звуки время от времени доносятся до него - это сопела собака, сопела нерегулярно, иногда надолго затихая.
        Первый пес, которого он увидел в зоне, имел три хвоста. У этого же было три головы.
        Зона продолжала давить на мозги. На сей раз - инфернальным образом, позаимствованным у древних греков. Похоже, телегу сопровождал Цербер собственной персоной. Сторожевой пес царства мертвых.
        Зона усердно старалась прикинуться загробным миром, но Герман продолжал сомневаться в том, что угодил именно в древнегреческий Аид. Или, скажем, в Иригаль[11 - Подземное царство у шумеров.]. Или в Шеол[12 - Преисподняя в иудаизме.]. Тут было что-то другое…
        Но что?…
        Цербера можно было бы задобрить медовым пряником[13 - Чтобы умилостивить Цербера, в гроб умершего клали медовый пряник.], однако Гридин не догадался прихватить с собой на задание медовые пряники. Да и не о том сейчас нужно было думать, не о том… Как освободиться от пут - это главное, а все здешние видения и иллюзии, все эти «метафорические деформации», если вспомнить Шекли… Да пошли бы они по известному адресу, где им самое и место! А вот путы, увы, были вполне реальными.
        Гридин приподнял голову и понял, что зубами до них никак не дотянуться.
        «Гудини бы на мое место, - подумал он. - Тот бы, наверное, выбрался. Или Копперфилда…»
        Совершенно не ко времени вспомнился анекдот. Дэвида Копперфилда связали веревками, обмотали цепями, затолкали в мешок. Мешок поместили в сейф, дверцу заварили автогеном. И бросили в Ниагарский водопад. Секрет этого фокуса Копперфилд унес с собой…
        Хотя почему не ко времени анекдот? Как раз в тему…
        Небесное зеркало померкло и уже ничего не отражало, зато вместо псевдосолнца возникла голова шамана Николая. Голова укоризненно покачивалась из стороны в сторону, темные глаза смотрели сурово и скорбно. Кажется, шаман прощался. Навсегда.
        Герман вновь рывком перевернулся на бок, а потом перекатился к краю телеги. Может быть, удастся выпасть - а там видно будет? Авось кривая вывезет? Ну, допустим, костлявая не заметит. Зато заметит Цербер! Набросится, примется грызть… Может, и веревки перегрызет заодно? Пусть шанс и ничтожный - но все-таки шанс! Не все ли равно - утопят тебя или разорвут на куски…
        Жутко было подставлять себя клыкастому псу - но что поделать? Никаких роялей в кустах не наблюдалось, они чаще всего бывают в книжках, а не в реальной жизни. Да и кусты на горизонте не появлялись.
        А такой рояль оказался бы сейчас очень кстати.
        Герман посмотрел назад и увидел торчащий над телегой змеиный хвост Цербера. Точнее - хвост-змею.
        «Эх, была не была!»
        Гридин, сделав еще один рывок, скатился с телеги. И, уже падая, услышал прогремевшие позади Цербера выстрелы. Адский пес завыл, как мчащаяся к очагу возгорания пожарная машина, а потом все звуки исчезли и свет померк. Вместо того, чтобы грянуться на землю, Гридин почувствовал, как проваливается во что-то податливое. А еще он почувствовал, что узы его исчезли.
        Падение во мраке продолжалось недолго. Уже через три-четыре секунды его понесло вверх и вытолкнуло с такой силой, что он покатился по какой-то твердой поверхности.
        Прошло еще несколько мгновений - и он уже стоял на асфальте и смотрел на приближающуюся к нему фигурку. И в голове у него, как заевшая пластинка, звучало:
        «Рояль в кустах… Рояль в кустах… Рояль в кустах…»
        Шоссе было знакомым, оно все так же тянулось в гору, и в отдалении виднелись над деревьями многоэтажки окраинного «спального» микрорайона. И девушка тоже была знакомой, и наряд ее оставался таким же: синяя майка и синие джинсы. Пистолет она держала в опущенной левой руке и, кажется, не собиралась стрелять в него, Гридина. Да и с чего бы ей в него стрелять? Ведь она была его спасительницей, и ее следовало не просто поблагодарить, а бухнуться перед ней на колени.
        Но делать этого Герман не стал. Он шагнул навстречу девушке и молча принял протянутый ему «глок». Его «глок». Из которого, надо понимать, она только что завалила и пса, и возницу.
        А можно ли убить смерть?…
        Он стоял и сверху вниз смотрел на создание с внешностью хрупкой девчушки, назвавшейся Ирой. Он отлично помнил, что темная бабочка была у нее на сгибе левой руки. Теперь бабочка перекочевала на правую. А еще девочка Ира утверждала, что не знает его, Германа Гридина, но отрекомендовалась его помощницей - что, собственно, и подтвердилось, - и умела стрелять из пистолета. Метко, судя по всему.
        Гридин молча смотрел на спокойно выдерживающую его пристальный взгляд девушку, и на него наконец снизошло прозрение. Он вспомнил, откуда ему знакомо ее лицо.
        Некто, ведущий по жизни вместе с миллиардами других людей и Германа Гридина, вероятно, как-то по-особенному относился к этой своей игрушке. Мало того, что он встроил в Германа неведомую сирену и заставлял временами чувствовать непонятную боль, - он еще и вынуждал Гридина видеть странные сны. Точнее, сны были вполне обычными, оставлявшими при пробуждении быстро улетучивающиеся обрывки, но люди там присутствовали совершенно Герману неизвестные. Впрочем, и это было не главное: возможно, он и видел когда-то наяву этих людей - в уличной толпе, в вагоне метро, на матче «Спартака», - и образы их, отложившись где-то в подвалах памяти, временами всплывали в его снах. Странным было другое: в этих снах он видел и себя, Германа Гридина, видел со стороны, разговаривал с собой… А кто же тогда был он, тот, кому снился сон? Дело тут могло быть в каком-то раздвоении спящего сознания, - но Гридину иногда казалось, что это просто не его сны. Чужие сны, неведомым образом залетевшие в его голову, словно кто-то перепутал файлы. И застывшую перед ним девчушку он видел именно в одном из таких снов. Или даже не в одном.
        Но хоть и понял он теперь, откуда она ему знакома, это абсолютно ничего не объясняло. Ни-че-го.
        И доверять ей он просто не имел права.
        - Кто ты? - повторил он тот же вопрос, что уже задавал в «Лилии». - Мой ангел-хранитель? Меня и впрямь собирались утопить? - Вопросов у него было много.
        - Я хочу вам помочь, - ответила девушка. - Можете считать меня ангелом-хранителем. Определение не столь важно. Важно содержание. Суть.
        «Ого, - подумал Гридин. - „Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет“… Девочка читала Шекспира? Или сама дошла?»
        - Ладно, - сказал он. - Так меня утопили бы?
        - Не исключено.
        Герман помолчал, потер пальцами подбородок. Лицо девушки было серьезным, а в глазах читалось нетерпение.
        - Послушай, Ира, - произнес он голосом лисы Алисы, охмуряющей Буратино на пару с котом Базилио. - Меня не предупреждали об ангелах-хранителях. Что такое эта зона? Ты здесь живешь? Или тебя забросил сюда Скорпион? Как ты узнала, что я влип, и меня везут топить? И вообще, что здесь происходит? И что значат твои слова: «Я свой собственный двойник»?
        Девушка сложила губы трубочкой, словно собираясь засвистеть. Но не засвистела. Одернула майку, переступила с ноги на ногу и сказала:
        - На объяснения нет времени, и они вам совершенно ни к чему… Герман. Вас выбросили вот сюда, - она кивнула на асфальт, - а могли и вообще… И попытки еще будут, не сомневайтесь. Я хочу того же, что и вы, и постараюсь вас довести.
        - До белого каления? - усмехнулся Гридин.
        Девушка даже глазом не моргнула:
        - Нет, до нужного места. А вот это все, - она ткнула пальцем за спину, в сторону многоэтажек, - считайте… ну… каким-нибудь заколдованным городом, что ли… Угроза там вполне реальная, но мы справимся. Должны справиться. А что вы про скорпионов спрашивали?
        - Нет, ничего, - ответил Гридин и сунул пистолет за пазуху.
        Его терзали сомнения.
        С одной стороны…
        А с другой стороны…
        С одной стороны, она его, безусловно, спасла.
        А с другой стороны - кто она такая? Кто поручил привидевшейся ему когда-то во сне девчонке заботиться о нем? У нее такая же цель? Такое же задание? Тогда почему она сама не пошла к этой цели? Боится, что в одиночку не справится? А он, Гридин, справится, доберется до пирога. Вот тут-то и тюк его, Гридина, по темечку - и поминай как звали. А если она - порождение зоны?
        Герман подумал о пистолете, но тут же понял, что вряд ли решится сейчас выстрелить в нее. Для проверки. Да что там «вряд ли» - просто не решится, и все.
        - Что это такое? - Он протянул руку и коснулся пальцем ее странного знака, похожего на бабочку. И ощутил вполне реальную шелковистую теплую кожу.
        Ира пожала плечами:
        - Родимое пятно, с рождения.
        Гридин немного помялся, но все-таки сказал, наблюдая за ее лицом:
        - Раньше оно было на другой руке. Только не говори, что я ошибся.
        Он хотел добавить по-киношному: «Я профессионал», - но вовремя прикусил язык.
        Профессионалы не позволяют себя спеленать и подвесить, как елочную игрушку.
        - Не имеет значения, - спокойно ответила Ира. - Я же двойник, отражение. При восстановлении произошла инверсия.
        Это было сказано самым обыденным тоном. Ну, инверсия - что, мол, тут непонятно?
        - Так двойник или отражение? - пробормотал Гридин, чувствуя легкое головокружение.
        - Не имеет значения, - повторила девчушка. - Подобие, дубликат… Называть можно по-разному.
        - А где же… э-э… вторая ипостась? Ну, та, чей ты двойник?
        - В Москве. Она ничего не знает. Нужно идти, Герман.
        Гридин решил просто принять этот ответ к сведению. Без бутылки тут было не разобраться, а где ее взять? Да и не до бутылки сейчас…
        «Мультиверс?» - вновь мелькнула у него мысль.
        - Понимаешь, - осторожно начал он, - я и сам знаю, куда идти. Чувствую. А вот тебя совершенно не знаю. Кто ты, что ты… Да, ты меня выручила, спасибо. Но… Двойник, проводник… Это все из области… м-м… - он неопределенно покрутил кистью, - из области фантазий. Я не могу опираться на фантазии, не могу тебе…
        - …доверять, - нетерпеливо закончила девушка. - Ничего страшного. Просто представьте, что у вас нет выбора - и все. Ну, например, катитесь с горки - у вас такая высокая горка была, правда? - и от вас не зависит, мчаться вам вниз или нет.
        Это уже не лезло ни в какие ворота, и Гридин всерьез подумал о том, что дело совсем не в зоне, а в нем самом. Никакая это не зона, а держит его в плену его собственное подсознание. Скосила его серьезная шиза, какой-нибудь синдром Кандинского-Клерамбо или что-то в этом роде. Несмотря на то, что он точно знает: дважды два именно четыре, а не пять. А может, здесь именно пять? Укатали сивку крутые горки, и из палаты, сделав ему укол успокоительного, только что вышла санитарка, звать Тамарка, с «Пролетарки»…
        Впрочем, не следует на все сто процентов уверовать в это - Скорпион говорил и о таком.
        Ох, и много же, очень много знал Скорпион! Хотя, если зона, по его словам, существует не первый день, и там уже бывали, и не раз, то что странного в его информированности? Кое-кому ведь удалось вернуться…
        По словам Скорпиона… А все ли рассказал Скорпион? И все ли в рассказах Станислава Карпухина - правда?
        «Ну, занесло», - оборвал себя Гридин.
        - Говоришь, нет выбора? А если есть?
        Девчушка усмехнулась:
        - Связать вы меня не сможете - нечем, да и бесполезно. И пуля меня не возьмет, можете проверить.
        - Да мать твою за ногу! - взорвался Гридин. - Идем! Но только попробуй дернуться - найду, как тебя успокоить.
        Он сделал было размашистый шаг, обходя девчушку, - на ее лице ничего не дрогнуло, - но тут же остановился:
        - А куда идти-то? Там ров похлеще противотанкового! Или ты другой путь знаешь?
        - Нет там никакого рва, - развернувшись на месте, сказала Ира. - Это только кажется, что ров.
        Почему-то Герман ей сразу поверил. Именно поэтому и молчала сирена, когда он чуть не сверзился туда. Не мог он, выходит, никуда сверзиться, никакой опасности не было - и сирена попусту не голосила.
        - Посмотрим, - буркнул он и зашагал вперед. - И бросил через плечо: - А солнце почему как гвоздями прибито?
        - Чтобы более-менее светло было, - последовал очень простой ответ.
        12
        Проснувшись, Зимин привычно сунул руку под подушку и вытащил наручные часы. Оказалось, что уже двадцать минут десятого, а не половина девятого. Половина девятого - это было обычное время его пробуждения, если он не засиживался за срочной работой до глубокой ночи. Но срочного ничего не было, и не торчал он вчера за компьютером до третьих петухов; то есть получалось бы это уже не вчера, а сегодня. Не торчал и петухов не слышал. (А есть ли вообще в Москве петухи?) И все-таки почему-то проспал.
        «Вставай, Дмитрий Алексеич, - сказал он себе и повернул голову к окну, в котором виднелось вылинявшее за лето августовское небо. - Уже пора к станку».
        Но почему-то не вставалось. Тело было каким-то вялым, словно в него долго заливали пиво, - хотя купленная еще позавчера бутылка портера так и томилась в холодильнике, - а в голове бродили обрывки нелепых снов. Содержание их совершенно не помнилось, все отпечатки исчезали с неимоверной быстротой, стоило только попробовать их представить, но Зимин отчего-то был уверен в том, что сны в эту ночь посещали его именно нелепые, странные и, возможно, даже страшноватые.
        Чтобы поставить на всем этом крест, Зимин отбросил одеяло и резко встал с дивана.
        Включил свой станок - компьютер. Открыл балконную дверь, пару раз вдохнул-выдохнул и направился на кухню. Врубил на полную громкость радио и поставил на плиту чайник. И после этого приступил к традиционным делам сначала в туалете, а потом в ванной.
        Завтракал он как-то бездумно, потому что голова все еще была заполнена туманом, который не рассеялся даже после пятиминутного контрастного душа. Зимин ощущал некоторую заторможенность и рассеянность - такое иногда случается с похмелья, когда пьешь пиво после водки. Но водку, причем мало, и без пива, он в последний раз пил в мае, в День Победы, за деда, а про похмелье вообще давным-давно забыл. Было дело одно время, после развода, когда поломался весь налаженный жизненный уклад, и приходилось мучительно перестраиваться и приспосабливаться к новому своему существованию… Но специфика работы не позволяла удариться в длительный загул. Хочешь не хочешь, можешь не можешь, а переводы нужно выдавать в оговоренный срок, иначе в издательстве быстро найдут замену - безработных переводчиков в столице хватало. А пополнять их ряды, когда тебе под сорок, - нет уж, увольте. Так что время похмелий прошло, душа потихоньку успокоилась, хотя и не стала прежней.
        Туман в голове не развеялся и после крепкого чая. Слава богу, что не сгустился. Дмитрий сполоснул чашку и вернулся в комнату. Надел футболку и спортивные штаны, свою летнюю рабочую форму, но вместо того, чтобы приступить к делу, прошел мимо нетерпеливо гудящего компьютера на балкон. Как всегда, после завтрака хотелось закурить, но Зимин привычно подавил это желание. Иногда сердце сбивалось с ритма и начинало колотиться, как дятел о ствол, и он еще с весны взял за правило выкуривать первую сигарету не раньше одиннадцати.
        Когда-то окна его квартиры выходили на детский сад, за которым, перед гаражами, простирался пустырь. На пустыре мальчишки гоняли мяч, в гаражах мужики играли в домино и пили вино, а за гаражами тянулись огороды. Но это было там, в другой жизни. В Подмосковье. А здесь разве что небо было таким же. Громады жилых зданий, выросшие на месте колхозных полей, просто подавляли и удручали. Сотни, тысячи окон, и за каждым живут люди, которых он, Дмитрий Зимин, не знает и никогда не узнает, так же, как и они никогда не узнают о нем, человеке, живущем в пятом подъезде дома номер двенадцать. Человеке, который стоит сейчас на балконе своей однокомнатной квартиры на четырнадцатом этаже и меланхолично взирает на этот угол столицы, откуда не видно кремлевских башен, и вообще ничего не видно, кроме многоэтажных громад. Небо не в счет. Поначалу он с трудом заставлял себя выйти на балкон - от высоты становилось как-то не по себе. Но потихоньку привык.
        Ко всему человек привыкает. К тому, что у жены появился другой. К «разведенному» состоянию. К перемене места жительства. К работе не по «педагогической» специальности. Бывшая жена тоже теперь жила где-то в недрах этого человейника. Вместе с новым мужем и дочкой. Его, Зимина, дочкой.
        Дмитрий плюнул с балкона и, так и не увидев еще скрытого за спинами зданий солнца, вернулся в комнату. И твердой поступью направился к рабочему месту. За неделю нужно было завершить не только перевод одного рассказа, но разделаться и еще с двумя.
        Но, прежде чем приступить, он, как всегда, проверил почту: писем не было, а был спам. Правда, пришло еще пять рассылок: «Аномальные новости», «Человек без границ», «Мир непознанного», «Энциклопедия культур Deja vu» и «The X-Files… Все тайны эпохи человечества». Но рассылки он читать не стал - не время было читать рассылки. Для этого есть воскресенье. Потом он заглянул в новости и пробежался глазами по заголовкам. Новостей, собственно, тоже не было, а был, опять же, спам. Перечень происшествий, как и в теленовостях. Точнее, в «телестрашилках».
        …пострадавших при взрыве доставили в больницу…
        …землетрясение силой 6,9 балла…
        …врезался в людей, стоявших на трамвайной остановке…
        …нанес пять ножевых ранений…
        …экстрасенс «увидел» НЛО в московском небе…
        Зимин вышел из «Яндекса». Все было, как обычно. Даже НЛО. Вполне рядовые сообщения.
        С силой потерев виски, он добрался наконец до своего перевода.
        И прочитал на экране дисплея:
        « - …и неоднократно подтверждено: если у человека чего-то нет в сознании, то он это и не воспринимает, не видит, понимаете? И поэтому мы осознанно видим, слышим, чувствуем гораздо меньше, чем наш мозг воспринимает на самом деле, реально. Знаете, что такое „воронка Шеррингтона“?
        Он отрицательно покачал головой. Каждое слово колдуна звучало как откровение.
        - Это такое образование в нашем мозге, которое первично фильтрует все сигналы от рецепторов тела. Девяносто процентов отбрасывает как неинформативные, а остальные сигналы укрупняет, объединяет, обрабатывает по сформированным схемам и этаким фонтаном предъявляет бессознательному - и уже оттуда они частично, по принципу наибольшей важности, и проявляются в сознании. Поэтому люди осознанно видят именно ту реальность, которая сложилась в их сознании…
        - …хотя реальность гораздо шире и глубже, - закончил он.
        Колдун кивнул:
        - Можно сказать и так. Осознай неподготовленный человек все и сразу - и он готовый пациент для психбольницы. Просто сойдет с ума.
        - А вы? Мне говорили, что вы…
        - Да, - прервал его колдун. - Но я погружался постепенно; знаете, как заходят в холодную воду? Я погружался в продолжение чуть ли не двух десятков лет, и ненадолго. - Колдун скупо улыбнулся. - Зато теперь могу видеть такое, чего не видят другие, и помогать другим, как зрячий помогает слепцам.
        - Потому я и пришел к вам, - сказал он. - Я слышал, вы можете на миг сделать слепца зрячим».
        Это было все. Ниже последней строки экран белел, как заснеженное поле, вид сверху.
        Некоторое время Дмитрий с недоумением разглядывал это поле. Потом взял листок с английским текстом. Откинулся на спинку скрипнувшего офисного кресла, осторожно положил листок на клавиатуру и вновь перевел взгляд на экран.
        «Я слышал, вы можете на миг сделать слепца зрячим».
        - Стоп! - сказал он вслух и вновь потер виски.
        Вчера, в первой половине дня, он закончил переводить предыдущий рассказ сборника. Так? Так. Сходил в магазин, потом неторопливо отобедал традиционной чашкой ряженки и традиционным бубликом… Перекурил на балконе… И приступил к следующему рассказу, вот к этому, про колдуна и «воронку Шеррингтона». Из-за этой воронки пришлось полазить в «Яндексе», дабы самому уяснить, что это за штука такая, и не напортачить при переводе. Да и вообще, работа с текстами требовала достаточной эрудиции и проверки разных сведений по справочникам и энциклопедиям. Благо, этого добра в Сети хватало, да и собственная библиотека у Дмитрия была немалой. Хочешь не хочешь, а приходилось быть знатоком.
        Итак, он приступил к тексту о колдуне. До этой строчки о слепых и зрячих добрался довольно быстро, еще трех часов, кажется, не было…
        А дальше? Дальше-то что было? На что ушел остальной день? Ясное дело, не на перевод, потому как нет его, перевода… Так чем же он вчера занимался после четырнадцати сорока или там сорока пяти?
        Зимин невидящим взглядом уставился в стену, почувствовав, как почти мгновенно взмокла спина. Он понял, что совершенно, абсолютно, хоть убей и хоть ты тресни, не помнит, как провел половину вчерашнего дня. И вечер тоже. И как ложился спать.
        Это открытие было настолько потрясающим, настолько неприятным и необъяснимым, что он довольно долго сидел, упираясь локтями в стол и уткнув кулаки в подбородок, продолжая отрешенно взирать на стену со вздувшимися желтенькими обоями. Никаких мыслей не было, вместо мыслей был какой-то невнятный шум в голове, просто неинформативный белый шум - и всё. Чуть позже он сообразил, что хочет броситься на кухню и поискать опорожненную бутылку, которую вчера почему-то осушил в одиночестве и без закуски. А то и две - слишком уж безнадежным и черным был провал в памяти. Но на кухню бросаться не стал: никаких бутылок там быть не могло.
        «Амнезия…»
        Это была, пожалуй, первая осознанная формулировка, и Зимин даже слабо усмехнулся: человек, потерявший память, вспомнил, как называется потеря памяти.
        С чего бы это вдруг взялась у него амнезия? Ударили молотком по голове?
        Зимин знал, что искать этот молоток так же бесполезно, как и несуществующую бутылку. Молотка не было, и бутылки не было. А потеря памяти - была.
        Щипать себя он тоже не стал. Оттолкнувшись босыми ногами от пола, крутанулся вместе с креслом и принялся шарить взглядом по комнате в поисках сигарет. Из-за непривычной утренней рассеянности он только сейчас заметил свои джинсы и клетчатую джинсовую рубашку - одежда свешивалась с обоих подлокотников стоящего рядом с диваном кресла. Коль пачки «Бонда» не было на подоконнике, она могла лежать в кармане.
        Зимин встал, по-прежнему не имея в голове почти ничего, кроме недоумения, и ощущая холодящее живот волнение от своего ни в какие ворота не лезущего открытия. И двинулся к креслу, проверяя на ходу, не кружится ли у него голова.
        Голова не кружилась. И таблицу умножения он вроде бы помнил. И алфавит - как русский, так и английский.
        В карманах джинсов сигарет не оказалось - там лежали только бумажник и носовой платок. Зимин потянулся было к рубашке, но заметил, что обе штанины заляпаны засохшей грязью. Он терпеть не мог грязи на одежде и обуви и тщательно за этим следил. А тут… И главное - откуда? В этой одежде он вчера ходил в магазин, но где можно было умудриться набрать столько грязи в сухую солнечную погоду?
        Впрочем, не это его сейчас волновало.
        Пачка сигарет и зажигалка обнаружились в рубашке. В нагрудном кармане. И еще обнаружились там какие-то сложенные бумажки. Дмитрий достал их и развернул. Сначала одну, а потом вторую.
        Вероятно, подобные же ощущения мог бы испытать человек, нашаривший в собственном кармане записку от умершего в прошлом году родственника, датированную сегодняшним числом.
        Зимин некоторое время разглядывал бумажки, а потом, забыв о сигаретах, походкой сомнамбулы отправился в прихожую. Бумажки он переложил в левую руку, а правой взял с подставки для обуви кроссовки и перевернул подошвами вверх. И увидел ту же засохшую грязь с впечатавшимися в нее сосновыми иголками.
        Он разжал пальцы, и кроссовки шлепнулись на коврик у двери. На душе было тоскливо и тревожно. Хотелось бить во все колокола, но колоколов он дома не держал.
        Зимин вернулся в комнату, вытянул из пачки сигарету и, положив бумажки на стол, вновь вышел на балкон. Мир дал трещину и вывихнул сустав… Нет, дело было не в мире - это он, Дмитрий Зимин, вывихнул голову.
        Он курил, не замечая ничего вокруг.
        Вряд ли кто-то мог засунуть ему в карман два билета на электричку. Туда - и обратно. До станции «Московское море». И оттуда - назад, до Москвы. На билетах стояло вчерашнее число, двадцать пятое августа, и значит, вчера он действительно смотался к Московскому морю и вернулся. И не помнит ровным счетом ничего из своей одиссеи.
        Впору было бежать в лечебные учреждения. В любые.
        Он с трудом сдерживал внутреннюю дрожь, - а трепетали, похоже, все органы, начиная сердцем и кончая селезенкой, расположение которой в организме он представлял весьма смутно, - и наконец ему в голову пришла более-менее отчетливая мысль. Это была мысль о том, что действительно надо бы сгонять в магазин и взять чего-нибудь достаточно градусного и расслабляющего.
        Но в магазин было никак нельзя. И в лечебные учреждения тоже. Потому что его ждала работа. Работа, которая его кормила. Зимину очень не хотелось лишиться этой работы.
        Он щелчком отправил окурок в полет, вернулся в комнату и сел за компьютер. Помедлив, убрал билеты в стол и постарался сосредоточиться.
        «Я слышал, вы можете на миг сделать слепца зрячим».
        «А память вернуть не можете?» - проползло в голове.
        Состояние его очень смахивало на нокдаун. И как с таким состоянием жить на свете? Как работать?
        - Всё! - громко сказал он и хлопнул ладонью по столу.
        Не раскисать, не паниковать, не валять дурака. Не думать о том, что случилось. (Он уныло усмехнулся: «Не думать о белой обезьяне».) Выпить кофе и сконцентрироваться на работе. Фиксировать каждый час. Просто записывать: «11.00 - строчка такая-то». Если завтра он обнаружит, что опять куда-то подевалось полдня, а в кармане будут лежать билеты до, скажем, Электростали или Волоколамска и обратно, - вот тогда уже идти в больницу. Нет, в больницу в любом случае надо будет обратиться, но сначала нужно управиться со сборником.
        Это был, пожалуй, самый верный в данном случае ход, к которому человек прибегает сплошь и рядом: не ломать голову над проблемой, возникшей на жизненном пути, а отодвинуть проблему, обогнуть, положить в долгий ящик, забросить туда, куда Макар телят не гонял… И если и вернуться к ней - то потом, потом, потом! Не сейчас. Правда, она могла вернуться сама, и без спроса…
        Решительно вскочив с кресла, Дмитрий устремился на кухню готовить кофе.
        13
        Гридин шагал в гору, девушка следовала за ним по пятам. Он не оборачивался и не слышал ее шагов, но спиной чувствовал, что она никуда не исчезла. И был уверен, что сумеет уклониться от удара сзади. Этому его хорошо научили, на всю жизнь.
        До поворота добрались без приключений. В отдалении делали вид, что идут по своим делам, казалось, те же самые люди. Или фантомы. А вот в пейзаже окраины произошли кое-какие перемены. Глаз у Германа был наметанный, и ошибиться он не мог. Супермаркет явно отъехал от «Лилии», и теперь, кроме серой многоэтажки, их разделяла вытоптанная спортплощадка с единственными футбольными воротами и баскетбольным щитом на покосившемся столбе. Троллейбусная остановка переместилась метров на двадцать, а третий от угла дом обзавелся пристройкой с вывеской: «Ромашка». Кажется, это была парикмахерская. Видать, любили здесь цветы…
        Гридин хотел было поинтересоваться у Иры, что означают эти перемены, но не стал, полагая, что вряд ли услышит что-либо вразумительное.
        Когда они переходили через дорогу, Герман вновь уловил слабый лучик. Маячок не исчез - теперь бы суметь добраться до него…
        Все было тихо и спокойно, никто вроде не собирался на них нападать. А может, наблюдали незаметно, крались следом, выжидая удобного момента. Картинка теперь была устойчивой, дома и деревья не выскакивали словно ниоткуда, стоило лишь выйти из-за угла.
        Странная скульптура оказалась на месте. Проходя мимо, Гридин все-таки задал вопрос:
        - Что за памятник?
        - Это предок Белых Ворон, - точь-в-точь повторила девушка слова глиняного творения здешнего бен Бецалеля.
        - Мне это уже объяснили. А что за звери эти белые вороны?
        - Внеземные существа.
        - А подробнее можно?
        - Подробнее не знаю. Сведения где-то здесь есть, но найти их трудно. А может быть, и вообще нельзя найти. Но кое-что вы обязательно узнаете, когда придем…
        - Звучит обнадеживающе, - заметил Гридин, бросая по сторонам быстрые взгляды.
        Голем не появлялся, но Герману показалось, что кто-то отпрянул от окна на втором этаже.
        - Значит, инопланетяне действительно существуют и залетают к нам?
        - Я в этом не разбираюсь, - ответила девушка. - Во всех этих НЛО.
        - Но о Белых Воронах наслышана.
        - Только о них. Просто знаю, что они есть. А еще - Серые.
        - О Серых и я знаю. Они тоже существуют?
        - Да.
        - Чудеса… - пробормотал Гридин.
        Несомненно, большинство жителей планеты Земля знало, что такое НЛО. Уфологией занимались давно и серьезно. Бытовало мнение, что правительства разных стран - и, в первую очередь, руководящие круги США - скрывают от общественности информацию о контактах с инопланетянами, поскольку «зеленые человечки» делятся своими неземными передовыми технологиями. Было в ходу и еще одно мнение: обнародование такой информации вызовет планетарный шок, всеобщее потрясение умов обывателей. Гридин же считал, что книги и особенно кинофильмы вкупе с массмедиа давно подготовили людей к восприятию того факта, что есть во Вселенной цивилизации более развитые, чем земная, и кое-какие из них уже добрались до Земли. Герман был уверен в том, что очень и очень многим землянам просто наплевать на это - других забот хватает. Сам он склонен был полагать, что кое-какие случаи, о которых сообщали СМИ, действительно имели место, никакого шока не испытывал и продолжал выполнять свою работу.
        Случаев было много, Интернет буквально кишел самыми удивительными историями, и трудно было понять, что в них правда, что выдумка, а что - пересказ иллюзий.
        Взять хотя бы сравнительно недавнее сообщение о происшествии в украинском городе Дубно. Там муж и жена, увидев ночью зависшую над их домом «платформу», из которой струился бело-фиолетовый свет, выскочили во двор. Их по спирали втянуло в летательный аппарат, и они оказались в окружении невысоких серых гуманоидов, одетых в комбинезоны. Жену положили на кушетку и разрезали скальпелем живот. Безболезненно. Что-то там поизучали - и зашили. Муж, тренер по борьбе, пытаясь освободить жену, применил против пришельцев несколько приемов у-шу, но это не помогло. Ему приставили к голове какую-то трубку и начали общаться. Рассказали, что прилетели из Туманности Андромеды - а это края неблизкие. Не нуждаются, мол, ни в еде, ни в питье, живут там, у себя, под землей. Люди им интересны своими чувствами - страхом, гневом, любовью, радостью… У пришельцев этого нет. Предлагали вступить с ними в половой контакт, но супруги отказались - и их отпустили. Пообещав вернуться через два года…
        Что тут правда, а что - нет? Могли выдумать такое тренер и продавщица?…
        Они шли уже мимо ограды, окружавшей школьную территорию, и девушка за спиной сказала:
        - Я здесь раньше училась. До пятого класса.
        - А потом? - не оборачиваясь, спросил Гридин.
        - А потом переехала в Москву. С мамой.
        «Вот там-то я тебя, дорогуша, и видел, - подумал Герман. - В метро, небось, на эскалаторе. Глаз зацепился - потому и приснилась. А с чего глаз зацепился - кто его знает…»
        Возможно, тут проявлялось его неосознанное желание иметь дочку. Нет, ни о какой дочке он никогда не думал, если заводить ребенка, то сына. Но мало ли какие желания могут таиться в глубине, в подсознании, ничем себя не проявляя… Темна, ох темна область неосознанных желаний человеческих…
        - А что, раньше школа нормально работала? - осведомился Герман, покосившись на слепые окна классов, заставленные горшками с разнообразной растительностью. - Что-то никого там не видать.
        - Она и сейчас нормально работает, только не здесь, - ответила девчушка.
        Гридин решил воздержаться от уточняющих вопросов.
        Вокруг по-прежнему никого не было, только вдали, за школьным футбольным полем, неторопливо шел все тот же лысоватый мужчина в джинсовой куртке.
        - Третий раз этот тип попадается, - сказал Герман, провожая его взглядом. - И ходит, и ходит… Как будто ваш аппендицит от хожденья будет сыт.
        - Это дядя Юра, папин знакомый, - неожиданно пояснила Ира. - Папа с ним на рыбалку ездил. А меня никогда не брал.
        - Рыбалка - серьезное дело, - заметил Гридин. - Детям там делать нечего, дети будут рыбу пугать. И водку дети не пьют.
        - Вот-вот, и папа в том же духе говорил.
        «Нормально, - подумал Гридин. - Идем себе, болтаем о том о сем - будто так и надо…»
        - Когда я с этим дядей Юрой сегодня в первый раз столкнулся… Вернее, столкнуться-то и не удалось. У него конституция, как у привидения. Я так понимаю, здесь это в порядке вещей. Да?
        Не услышав ответа, он оглянулся. Девчушка шла за ним, опустив голову, и, кажется, о чем-то задумавшись.
        Вспоминала отца? Из ее слов можно было сделать вывод, что родители развелись. Отец остался здесь, а она с матерью переехала в столицу.
        То есть он, Гридин, сейчас идет по реальному российскому городу. Ставшему зоной. Или нет? Такое шило в мешке не утаишь, информации было бы хоть залейся - и по ящику, и в газетах, и в Сети.
        Нет, тут что-то не так…
        «Школа работает, только не здесь».
        А что здесь? Отражение? Дубликат? Тень реального мира? Одна из ветвей Мультиверса?
        «Гера, брось! - в который раз осадил он себя. - Вот вернешься - и не слезай со Скорпиона, пока не расколется».
        …Ров был на месте. Зловещее дерево на газоне старательно делало вид, что оно самое обычное; какой, мол, вокзал, какие чемоданы? Не виноватая я, он сам пришел.
        Собственно, так оно и было.
        - А что с этим… с этой… в черном балахоне? - спросил Герман. - Смерть нарвалась на собственную смерть?
        - Со смертью можно бороться. И побеждать!
        Это прозвучало с такой неожиданной резкостью, что Гридин вновь обернулся и с некоторым удивлением посмотрел на девушку. Посмотреть было на что - темные глаза сверкали, лицо стало решительным и суровым. Наверное, подобные лица были у идущих в бой амазонок; от таких хрупких на вид созданий можно было ожидать чего угодно. Не только коня на скаку остановит, но и горло врагу перегрызет.
        «Есть женщины в русских селеньях - в нерусских они тоже есть».
        Да, есть. Но не такие.
        - Идите, не бойтесь, - сказала Ира. - Не провалитесь.
        «Проверено - мин нет»…
        Ров по-прежнему выглядел впечатляюще. Да, он мог быть иллюзией. Но мог быть и ловушкой. И взвоет сирена, и под этот вой полетит он, Герман Гридин, на дно, и поломает свои драгоценные косточки. Уже ломаные, между прочим, четыре… нет, пять лет назад. В одной из долин одного из Дагестанов.
        - Давай-ка, ты первая, - предложил он и посторонился.
        Девушка, пожав плечами, направилась к местному Гранд Каньону. Ступила с тротуара в пустоту и зашагала дальше. Зрелище было непривычным - она, казалось, шла по воздуху, и Гридин с опаской ожидал, что его спутница вот-вот рухнет вниз.
        Но этого «вот-вот» так и не случилось. Девушка ступила на зримый асфальт, повернулась к Гридину и махнула рукой.
        Но Герман все равно ей не доверял. Мало ли какие фокусы могло устроить обитающее в зоне неизвестное создание…
        У него уже созрел план. Этот план нельзя было осуществить в одиночку, а вдвоем - запросто. И пусть девчушка думает о взрослом дядьке с пистолетом что угодно. Как там в том детском анекдоте эпохи поголовного атеизма? «Учитель, почему ты смог пройти по морю, яко посуху, а у меня не получилось?» - «А не выпендривайся, Петр, не выпендривайся. По камешкам надо было идти, по камешкам».
        Вот и он пройдет «по камешкам».
        На претворение плана в жизнь времени ушло немного. Девушка не стала принимать в штыки недоверчивость Гридина и сделала все, что он от нее потребовал. Забравшись в незастекленные лоджии на первом этаже, она позаимствовала несколько бельевых веревок. Привязала одну к другой и обмотала вокруг ближайшего ко рву дереву на своей стороне. Вернулась к Гридину и молча вручила ему концы этой связки. Герман несколькими сильными рывками проверил на прочность узлы и сделал осторожный шажок с бордюра в то, что казалось пустым пространством.
        Да, действительно только казалось. Подошва опустилась на невидимый асфальт, Гридин сделал второй осторожный шаг - и так, на ощупь, держась за веревки и продвигаясь вперед, как начинающий лыжник, в сопровождении девушки преодолел иллюзорный ров. Словно прошел по мосту Сират, перекинутому через Ад, если вспомнить воззрения мусульман. Правда, тот мост тоньше волоса и острее кинжала.
        Образ Загробья все-таки прочно засел у него в голове.
        Серое дорожное полотно рассекало следующий безликий квартал и упиралось вдали в зеленую массу деревьев.
        - Там парк, - сообщила девушка. - Придется идти через него. Там возможно нападение.
        - А обойти никак?
        - Большой крюк. И тоже опасно.
        - А кто все это подстраивает? - на всякий случай поинтересовался Герман. - Почему мешают?
        - Сейчас лучше помолчать. Нас видят, а мы - нет. Вы бы достали пистолет.
        Гридин незамедлительно последовал этому совету. Даже если девушка и преследовала какие-то свои цели, пока они были союзниками. Надолго ли? Волк и овца, спасающиеся от наводнения на одном плоту. Гридину не хотелось считать себя овцой. Но и девушка могла оказаться не овцой, а волком в овечьей шкуре…
        Теперь они шли рядом мимо кустов, растущих возле многоэтажек, и Гридин был предельно собран. Хватит с него и одного-единственного конфуза. Он вспомнил укоризненное лицо шамана, возникшее на месте светила, представил, как матерился Скорпион, когда он, Гридин, вляпался - и ему стало неловко. «Омега - это мы, и мы - круче!» Но разве можно было предвидеть, что проклятое дерево устроит ему такую подляну?!
        «Рот надо поменьше разевать, - сказал он себе. - Ротозей».
        Правда, Скорпион и сам был не без греха. Как-то раз Станислав Карпухин угодил в хорошую переделку. И хотя рот он тогда не разевал, но если бы не его, Гридина, помощь - где бы сейчас был Скорпион? По ту сторону жизни, за чертой…
        Вот и ему, Гридину, какое-то местное глиняное создание пыталось впарить, что он по ту сторону жизни. В Загробье.
        Голем - иллюзия? Все вокруг - иллюзия? Кукольный театр. Из зрительного зала куклы кажутся живыми, самостоятельными. А зайдешь за ширму - и увидишь, что ими управляют люди. Увидишь истинную реальность, если можно так сказать. Как сочинил великий поэт Юра Панов:
        Испив из лужицы, в козленка превратился,
        И обнаружил: все вокруг - козлы!
        Но как пробраться за ширму из зала? Кто тебя туда пустит?
        Как ни отгонял Гридин эти неуместные сейчас мысли, они все роились, и роились, и роились в голове, как осы, почуявшие варенье. Как утренние алкаши возле самогонщицы, устроившейся с сумкой в укромном месте. Как воронье. Как Белые Вороны. Кто их назвал Белыми Воронами? Они себя сами так называют?
        Герман еще не решил, задать этот вопрос своей неожиданной спутнице или нет, как ему стало не до вопросов. Откуда-то сверху и сбоку метнулись к девушке две телесного цвета змеи… нет, не змеи это были, а руки, похожие на человеческие, только невероятно длинные и все более удлиняющиеся. Руки схватили Иру и потащили вверх. Гридин увидел, что лапищи эти тянутся с балкона на третьем этаже, исчезая за ограждением, - словно висели там пожарные шланги, да вдруг ожили, а того, кому руки принадлежат, не видно. Если они вообще кому-нибудь принадлежали, а не существовали сами по себе. Девушка не успела издать ни звука, возносясь над землей, неведомый Юрий Долгорукий тоже действовал бесшумно, - а вот Гридин тишину нарушил.
        Точнее, его «глок».
        Тут-то Герман не подкачал. Стрелял он навскидку, почти не целясь, - это он умел, а потому и в девушку не попал, и стекла оставил целыми. Пули угодили туда, куда надо - по две в каждый шланг. Червеобразные пальцы без ногтей разжались, как по команде. Девушка начала падать в кустарник с небольшой высоты второго этажа, хорошо падать, ногами вниз, а руки длиннющие загребущие враз усохли, превратившись в подобие виноградных лоз, опаленных солнцем. Через мгновение лозы исчезли, словно их и не было.
        Подхватить девушку Гридин не успел, да этого и не требовалось - кусты разрослись на славу и служили хорошей посадочной площадкой. Их треск наряду с гавканьем «глока» внес разнообразие в здешнюю обморочную тишину. Герман шагнул было туда, настороженным взглядом обводя фасад многоэтажки, но девушка уже самостоятельно выбралась из гущи гибких веток, усеянных мелкими зелеными листьями, и подняла голову к балкону. Там никого и ничего не было.
        - Заглянуть в квартиру? - предложил Гридин.
        - Не думаю, что там есть квартира.
        На лице девушки не было ни испуга, ни волнения.
        - Понял, - сказал Гридин. - Значит, не заглядывать. Как ты? Пятки не отбила?
        Девушка нагнулась, выдернула из-под шнурка кроссовка зацепившийся листок.
        - Не отбила. Это хорошо, что вы хорошо стреляете.
        - Мне и самому нравится, - усмехнулся Герман и процитировал: - «В тридцати шагах промаха в карту не дам».
        - Ага, - кивнула девушка. - Особенно, если из знакомых пистолетов.
        «Все-таки читает молодежь, - подумал Гридин. - Если и не Пушкина, так Стругацких[14 - «В тридцати шагах…» - цитата из повести А. С. Пушкина «Выстрел», приведенная в повести братьев А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом».]. Не только в бродилки-стрелялки гоняет».
        Они уже шли дальше, и тут девушка заявила:
        - Убить меня нельзя. Но изолировать можно. На время. И в конце концов я просто выдохнусь. А выдыхаться я не хочу.
        - Постараюсь пресечь все поползновения, - заверил Герман и как бы между прочим спросил: - А где ты в Москве живешь? Я - в Бибирево. Кажется, я тебя там видел.
        - Я совсем в другой стороне живу, - ответила девушка. - В Ясенево. И вас не видела.
        - Не видела, не знаешь… А про горку как узнала?
        - Про какую горку?
        - Ну, ты мне говорила: представь, что катишься с горки… Я в юные годы катался с горки в нашем горсаду, в Калинине.
        - Так это сны.
        - Чужие сны…
        Девушка посмотрела на него:
        - Да, чужие. Герман, я вас прошу: не отвлекайтесь. Сами же видели, как тут… Вон, парк уже рядом.
        - Все, заткнулся.
        Чужие сны в мои так входят сны,
        что, кажется, сливаясь воедино,
        они рождают лампу Аладдина,
        где Джинн мечты сидел тысячелетья.
        Чужие сны и сны мои как плети,
        что кожу дней спускают со спины…[15 - Валерий Сорокин.]
        «Неплохо лампочка работает, - подумал он. - На всю катушку… Только кто ее включил?…»
        Дорога довела до перекрестка. С левой стороны уходили вдаль все те же однотипные многоэтажки, делавшие микрорайон совершенно безликим, а справа, за длинной бетонной оградой, поднимались серые корпуса какого-то предприятия; вагонного ли завода или тракторного - бог весть. По ту сторону идущей перпендикулярно улицы находилась короткая аллея, обсаженная высокими соснами, а дальше густо зеленели деревья и кусты парка.
        Гридин и девушка перешли через дорогу и оказались под соснами. Хвоей тут не пахло, и Герман только сейчас осознал, что вообще ни разу не почувствовал в зоне никаких запахов.
        - Хороший парк, - сказала девушка. - Я сюда часто с девчонками ходила, после уроков. И одна ходила. Тут такие глухие места есть… И не скажешь, что проспект рядом. И белки, и дятлы, и соловьи. Только мы туда не пойдем - лучше по центральной аллее.
        - Жаль, - вздохнул Гридин. - Соловьев я бы с удовольствием послушал. И дятлов.
        Ира взглянула на него и серьезно произнесла:
        - Вы-то послушаете, Герман. - В ее голосе прозвучало что-то, похожее на сожаление.
        «А ты?» - хотел спросить Гридин, но не спросил.
        Аллея сменилась тропинкой, но за кустами, в парке, вновь возникла, только уже почти без сосен. Тут господствовали клены, липы и березы. Под ногами еле слышно шуршал красноватый гравий. Кое-где под фонарными столбами стояли скамейки, а вдалеке виднелся над верхушками деревьев верхний сектор неподвижного «чертова колеса».
        Едва Герман подумал о том, насколько неуместно выглядит тут с пистолетом наготове, как заметил сидящего на скамейке шагах в тридцати - тридцати пяти от них мужчину. Мужчина читал какие-то бумаги, ухватив листки за нижний край. Гридин был почти уверен: только что на скамейке никто не сидел.
        - Ну вот, - без эмоций сказала девушка. - Нежелательная встреча. Со скольких, говорите, шагов промаха в карту не даете?
        - Известно, с тридцати. Пожалуй, в самый раз. Но он же не дергается.
        - Ничего, сейчас начнет.
        Стрелять Герману не хотелось. И когда человек повернул голову и посмотрел на него, Гридин понял, почему.
        14
        Зимин даже отказался от предобеденной вылазки в магазин, заменив ежедневную ряженку с бубликом все тем же «Якобс монарх» без сахара. К вечеру он разделался с одним рассказом и без передышки приступил к следующему. Листок на углу стола был испещрен отметками о времени и обрывками строчек, хотя занятие это теперь представлялось ему бесполезным. Если что - забудет он все эти пометки и утром станет пялиться на них, как баран на новые ворота.
        Но пока он прекрасно помнил весь сегодняшний день и прекрасно осознавал, где он и кто он. Амнезии не было.
        Пока?
        К девяти вечера он совершенно утомился. Сердце колотилось от поглощенного кофе. Телефон весь день молчал, и Зимин подумал, что нужно бы позвонить маме.
        Или не стоит звонить вечером? Мама смотрит новости или какой-нибудь сериал. Лучше позвонить днем.
        Мама не хотела переезжать в Москву, и он знал, почему. Отговорки насчет работы были не более чем отговорками. В пятьдесят девять можно уже и не работать. Мама просто не хотела покидать родной город, и Зимин ее понимал.
        Отложив очередной листок с английским текстом, Дмитрий с хрустом потянулся и по привычке решил поинтересоваться сетевыми новостями - целый день прошел.
        Перечень вечерний мало чем отличался от перечня утреннего. Все те же «страшилки».
        …выразил соболезнование в связи с гибелью в авиакатастрофе…
        …похоронили на Кунцевском кладбище…
        …затоплены десятки населенных пунктов, без крова остались тысячи…
        …врезался в людей, стоявших на трамвайной остановке…
        (Это, кажется, уже было утром. Не могли оторваться, смаковали.)
        …изнасиловал девочку, а потом задушил…
        …произвел три выстрела в голову жертвы…
        …покончил с собой на глазах у…
        …экстрасенс проследил полет НЛО до Московского моря…
        Зимин чуть не вздрогнул, споткнувшись о слова: «Московское море». Что-то такое утром сообщалось об НЛО…
        Он щелкнул мышкой по строчке, а чуть погодя, еще раз - по источнику.
        Источник ссылался на сайт некой Голди, специалистки по парапсихологии. Означенная специалистка увидела вчера своим «астральным зрением» некий светящийся шар в окрестностях столицы. Светящимся он был, как следовало из информации (или дезинформации?), только в восприятии Голди. Обычные граждане ничего не видели. Шар мотался вверх-вниз над пригородами, потом улетел куда-то в направлении Клина. Голди продолжала якобы «видеть» его и сообщала, что шар описал полукруг, двигаясь с северо-запада сначала на север, потом на восток и юго-запад, и потерялся где-то в районе «пгт Новозавидовский», как Голди потом выяснила по карте. Поселок Новозавидовский расположен на берегу Иваньковского водохранилища. Оно же - Московское море.
        Голди заявляла, что не считает шар летательным аппаратом неких инопланетян, как, впрочем, и другие неопознанные летающие объекты не только «тарелочной эры», первой вехой которой был случай с Кеннетом Арнольдом[16 - Американский бизнесмен; при полете над горами в штате Вашингтон в 1947 году увидел девять летящих строем с большой скоростью дисков. С этого сообщения начался «тарелочный бум».], но и давних времен фараонов и Древнего Рима. НЛО, по ее словам, - это вполне земные явления, только относятся они не к повседневной нашей реальности, а к иному плану бытия. Если отбросить весь псевдонаучный и мистическо-эзотерический туман, который напустила Голди (никакая, конечно, не Голди, а Людмила Лоханкина или и вовсе Анатолий Пятаков), то получалась достаточно понятная любому штука. Летают в параллельном или перпендикулярном мире некие сгустки некой энергии и временами проникают в наше пространство. И принимают в глазах наблюдателей ту форму, какую от них в данное время ожидают (хотя сам наблюдатель может ничего и не ведать о собственных ожиданиях). Вот и появляются в разные времена то летающие веретена,
то летающие же корзины, то небесные колесницы, а также воздушные корабли с пропеллерами, огни, треугольники, тарелки… С разными существами или без. Эти сгустки нематериальны в нашем понимании, но могут оказывать воздействие на людей. Отсюда - временная слепота, ожоги, рубцы, провалы в памяти (Зимин поерзал в кресле) и прочие последствия. Главным образом - негативные.
        Но этот шар над столицей - особенный, подчеркивала всезнающая экстрасенсиха Голди. Он состоит из особой энергии, он невидим неразвитым духовно гражданам, а таковых подавляющее большинство. И «энергетика» у него еще более особая. Он - только первая ласточка, а за ним в Россию нагрянут целые эскадрильи таких шаров, пропитанных астральной энергией Великого Космоса, дабы очистить ауру россиян от темной составляющей, пробудить их духовные силы и привести к просветлению. Во веки веков.
        В общем, к вящей славе России и попранию всех ее недругов. Да воскреснет Русь, и расточатся врази ея. И так далее…
        Дмитрий закрыл текст и откинулся на спинку кресла.
        Ни в какие «астралы» он не верил. А в НЛО - верил. Точнее, скорее да, чем нет. Если допустить, что некий объект действительно вчера летал над Москвой… Посветил невидимым лучом в его, Зимина, окошко, дал команду следовать за собой, к Московскому морю… Что-то там такое с ним сделали и отпустили восвояси, стерев воспоминания.
        «Абдукция» - вот как это называлось. Зря он, что ли, сетевые рассылки читает. Похищение людей на борт НЛО. В его случае - ротационная абдукция, то есть похищение с возвращением. Вот так.
        Вопрос: зачем?
        Он не стал даже задумываться об этом. Бесполезное получилось бы занятие.
        Второй вопрос: и что с этим делать, куда бежать? К Ажаже?[17 - В. Г. Ажажа - российский специалист в области уфологии.] В «Космопоиск»?[18 - «Космопоиск» - российский общественный научно-исследовательский центр, занимающийся изучением аномальных явлений.]
        Или - сидеть и не рыпаться? И благодарить Господа за то, что отпустили…
        Но провал в памяти… Ему частично стерли память. Или заблокировали. Это они умеют, инопланетяне, судя по многочисленным уфологическим материалам. А потом воспоминания можно восстановить с помощью регрессивного гипноза. О таком Зимин тоже читал в рассылках. Так что - идти к гипнотизеру?
        Или, опять же, - сидеть и не рыпаться?
        А если зацепили и какие-то другие воспоминания и тоже стерли?
        Зимин лихорадочно проверил, помнит ли, как его зовут. Затем представил себя в детском саду, как он бьет по голове игрушечным грузовиком Сашку Абалихина. А вот, держа в руке ремень, входит в комнату отец… Вцепившись в мамину руку, он впервые идет с букетом цветов в школу… Летит на пол разбившаяся ваза… Снежок попадает в окно проезжающего самосвала, и шофер, матерясь, гонится за ним и другими пацанами… Портвейн в общаге… Белокурая улыбчивая девчонка с красивыми ногами - будущая жена…
        Зимин стиснул зубы и быстро возвел плотину, преградившую поток воспоминаний. Достаточно. Если что-то важное забылось, он потом это поймет.
        «Вот тогда и пойдешь на гипноз, дорогуша».
        Он еще немного подумал.
        Допустим, вчера, в магазине, он встретил какую-нибудь незнакомую тетку. А сегодня не помнит никакой тетки. Что от этого меняется? Да ничего. Воспоминание несущественное, и сохранилось оно или нет - без разницы. И вообще - нужно работать. Ра-бо-тать!
        Только не сейчас. Встать завтра пораньше и наверстывать упущенное. А чтобы выспаться, нужно ложиться прямо сейчас. Выбросить все из головы - и уснуть.
        Самым оптимальным было бы вообще забыть о том, что случилось (если случилось именно это). Стереть память о том, что тебе стерли память. И жить дальше.
        «Лучше бы они стерли кое-какие другие воспоминания», - подумал он и направился на балкон выкурить последнюю сигарету.
        …Лечь-то он лег, но уснуть никак не получалось. Во-первых, не привык он ложиться в такую рань, во-вторых, не надо было пить так много кофе. А в-третьих, в голову так и лезли непрошеные мысли о том, что произошло с ним, Дмитрием Зиминым.
        Поворочавшись с час, он все-таки нырнул в зыбкий сон, и ему снились огненные шары, роящиеся над городами и весями и высасывающие из людей душу, оставляя только оболочку, способную существовать и дальше.
        Впрочем, таких бездушных оболочек было на земле предостаточно и безо всяких шаров-пришельцев.
        15
        Герман читал не одну историю о двойниках и знал, что их появление, как правило, не сулит ничего хорошего.
        Когда Байрон, находясь в Греции, лежал с приступом лихорадки, его брат видел поэта в Лондоне, на Сен-Жерменской улице.
        Другого поэта, Уильяма Йитса, его приятель увидел среди скопления народа в холле гостиницы, хотя Йитс находился в то время в другом городе.
        Еще один поэт, князь Петр Вяземский, возвращаясь ночью домой, на Невский проспект, увидел свет в окнах собственного кабинета. На вопрос князя слуга ответил, что там никого нет, и подал ключ от кабинета. Вяземский отпер дверь, вошел и увидел, что в глубине комнаты сидит спиной к нему человек и что-то пишет. Князь подошел, из-за плеча прочитал написанное, вскрикнул и упал без чувств. Когда он очнулся, человека не было. «А написанное им взял, скрыл и до сей поры таю, а перед смертью прикажу положить со мною в гроб и могилу эту тайну мою. Кажется, я видел самого себя пишущего».
        Кроме поэтов, такие встречи случались и у венценосных особ. Императрица российская Анна Иоанновна, в присутствии фаворита Бирона, увидела ночью, во дворце, саму себя, только в другом одеянии.
        «Кто ты такая, зачем ты пришла?» - спросила императрица.
        Женщина-двойник, не отвечая, попятилась к трону. И оставаясь лицом к Анне Иоанновне, стала подниматься по ступенькам под балдахин.
        «Это дерзкая обманщица! Вот императрица! Она приказывает вам: стреляйте в эту женщину», - сказал Бирон вызванному им же караульному взводу.
        Офицер скомандовал, солдаты прицелились. Женщина, стоявшая на ступенях у самого трона, вновь посмотрела на императрицу и исчезла.
        «Это моя смерть!» - промолвила Анна Иоанновна Бирону и в скором времени действительно скончалась.
        Ей не было еще и сорока восьми лет, а причиной болезни врачи объявили подагру в соединении с каменной болезнью.
        За два дня до смерти видела саму себя сидящей на троне другая российская императрица - Екатерина Великая. Дело тоже было ночью, и при этом присутствовали ее фрейлины. Императрица вскрикнула и потеряла сознание, а потом ее постиг «апоплексический удар» - кровоизлияние в мозг…
        «Но я же не поэт и не коронованная особа», - подумал Гридин, остановившись и пристально глядя на собственного двойника, как ни в чем не бывало сидящего на скамейке.
        В том, что перед ним именно двойник, а не материализовавшееся зеркальное отражение, у него сомнений не было. В зеркале он себя видел достаточно часто; как правило, при утреннем бритье, если удавалось этим заниматься. И хорошо представлял, как выглядит не в зеркале, а со стороны, потому что у него был цифровой фотоаппарат с видеокамерой, и он себя иногда запечатлевал в движении. Для истории, так сказать. Три с лишним десятка шагов отделяло его от несомненного двойника, только такой одежды у себя Гридин не мог припомнить. На Германе-втором были серые джинсы (а Гридин предпочитал классические, цвета индиго) и серый же свитер, явно толстый и теплый, зимний, с отворотом, подпирающим подбородок.
        Герман покосился на Иру. Что она там говорила о двойниках, отражениях, дубликатах?
        Девушка стояла рядом и исподлобья изучала двойника. Лицо у нее было хмурое. Двойник не шевелился, словно превратился в памятник гражданину, читающему бумаги в парке на скамейке.
        - Кто это? - спросил Герман.
        Он хотел сказать: «Что это?» - но у него язык не повернулся говорить о себе, как о веществе неодушевленном. Хотя какое там вещество… Небось, иллюзия, не более.
        Ира поморщилась и показала рукой куда-то в сторону, где толпились березы вперемежку с раскидистыми кленами:
        - Давайте, вон там обойдем.
        - Кто это? - повторил Гридин, продолжая смотреть на двойника. Тот больше не проявлял к ним никакого интереса.
        - Головоморочник, - недовольно ответила девушка. - Зубозаговариватель. Идемте.
        Она сделала два шага к краю дорожки. Герман, поколебавшись, направился следом за ней - и тут двойник вновь ожил. Он скрутил листки в трубочку и встал со скамейки. Поднял свободную руку и довольно громко сказал, обращаясь к Герману:
        - Подожди.
        И начал осторожно приближаться, чуть ли не подкрадываться, как кот к голубю. Голос у него оказался глуховатым и, пожалуй, незнакомым. Во всяком случае, Герман не стал бы утверждать, что у него, Гридина-первого, именно такой голос. Девушка остановилась у кромки травы, и на лице ее нарисовалась досада.
        - И что посоветуешь делать? - спросил Герман, тоже остановившись и переводя взгляд с нее на двойника и обратно.
        - Я уже посоветовала, - пробурчала она. - Пиф-паф, ой-ей-ей…
        Герман неуверенно поднял пистолет и подумал:
        «Это же не зайчик…»
        Двойник тут же уловил эту неуверенность. Застыв на месте метрах в двенадцати от Гридина, он слегка сдвинул брови и произнес:
        - Что, не намерен стрелять? И правильно.
        Как и раньше, стрелять Гридину не хотелось. Чудилось ему в этом нечто кощунственное. Много ли найдется людей, способных без колебаний запустить камнем в собственное отражение в зеркале? И не только кощунством тут повеяло, но и опасностью. Память с готовностью подсказала еще одну историю из той же серии о двойниках. О каком-то офицере, замахнувшемся на собственную копию, - и тут же упавшем замертво.
        Мало ли что могло случиться…
        Это соображение уже приходило ему в голову и раньше.
        - Не всегда целесообразно пускать в ход оружие, - продолжил двойник и сделал еще один шаг вперед. - Вдруг выстрелишь в меня, а убьешь себя.
        - Он вам зубы заговаривает, - раздраженно сказала Ира. - Не слушайте его.
        Герман опомнился и вновь навел пистолет на местную иллюзию. И в самом деле, нечего тут в тонкие материи вдаваться и слюни распускать. В голема-медведя, значит, можно палить без раздумий, а в себя, любимого, нет? На том и построена игра.
        Он принял решение и готов был незамедлительно претворить его в жизнь, но тут двойник вновь заговорил:
        - Хочешь узнать, почему тебе здесь все кажется странным? И места здесь странные, и обитатели этих мест? Включая и ее, - двойник кивнул на девушку, - и меня тоже. Вот, - он помахал скрученными бумагами. - Прочитай, и тебе все станет ясно. Тут всего-то три листа.
        - Не слушайте его, - повторила девушка, повысив голос. - Он специально время тянет.
        Двойник перевел на нее взгляд и сказал с легкой насмешкой:
        - О чем ты, милая? Нет уже здесь никакого времени. Я просветить человека хочу, для его же пользы. Не посторонний же. А ты бы шла, милая… к маме своей. И не морочила человеку голову, она у него и так заморочена местными… как бы… странностями.
        Он вновь посмотрел на Гридина, нагнулся и положил тут же развернувшиеся листки на гравий. И, выпрямившись, произнес:
        - Прочитай, а я потом добавлю. Повторяю: все тебе тогда станет ясно. Меня можешь не бояться, я смирный. Я вон там пока посижу. - Двойник махнул рукой на скамейку и направился к ней.
        - Что скажешь, Ирина? - спросил Гридин, продолжая наблюдать за ним. - Читать?
        - А если скажу «нет», не будете, что ли?
        - Все-таки буду…
        Он посмотрел, как двойник усаживается на прежнее место, сделал несколько шагов вперед и подобрал листки.
        - Любопытной Варваре нос оторвали, - послышалось за спиной. - А вам голову оторвут.
        Гридин промолчал.
        Кто сказал, что эта девчушка блюдет именно его интересы? Кто сказал, что нужно прислушиваться именно к ее советам?
        Листки оказались принтерной распечаткой. Гридин скользнул взглядом по первой строчке:
        « - …и неоднократно подтверждено: если у человека чего-то нет в сознании, то он это и не воспринимает, не видит, понимаете?»
        Гридин мельком проверил, где двойник, - тот застыл на скамейке, - и попятился к девушке, чтобы не оставлять собственную копию без присмотра. Ира присела на корточки и снизу вверх смотрела на него. Так смотрят, когда знают, что человек занимается ерундой, но готовы потерпеть до тех пор, пока он не прекратит этой ерундой заниматься.
        - Ты пока за ним последи, - сказал ей Герман, - а я быстро. Ты мне ничего не объясняешь, так, может, тут что-нибудь…
        Он замолчал и начал читать, не опуская пистолет.
        - Ну-ну… - бесцветным голосом произнесла девушка.
        « - …и неоднократно подтверждено: если у человека чего-то нет в сознании, то он это и не воспринимает, не видит, понимаете? И поэтому мы осознанно видим, слышим, чувствуем гораздо меньше, чем наш мозг воспринимает на самом деле, реально. Знаете, что такое „воронка Шеррингтона“?
        Он отрицательно покачал головой. Каждое слово колдуна звучало как откровение.
        - Это такое образование в нашем мозге, которое первично фильтрует все сигналы от рецепторов тела. Девяносто процентов отбрасывает как неинформативные, а остальные сигналы укрупняет, объединяет, обрабатывает по сформированным схемам и этаким фонтаном предъявляет бессознательному - и уже оттуда они частично, по принципу наибольшей важности, и проявляются в сознании. Поэтому люди осознанно видят именно ту реальность, которая сложилась в их сознании…
        - …хотя реальность гораздо шире и глубже, - закончил он.
        Колдун кивнул:
        - Можно сказать и так. Осознай неподготовленный человек все и сразу - и он готовый пациент для психбольницы. Просто сойдет с ума.
        - А вы? Мне говорили, что вы…
        - Да, - прервал его колдун. - Но я погружался постепенно; знаете, как заходят в холодную воду? Я погружался в продолжение чуть ли не двух десятков лет, и ненадолго. - Колдун скупо улыбнулся. - Зато теперь могу видеть такое, чего не видят другие, и помогать другим, как зрячий помогает слепцам.
        - Потому я и пришел к вам, - сказал он. - Я слышал, вы можете на миг сделать слепца зрячим.
        - Могу, - не сразу произнес колдун. - Не то чтобы слепец в полной мере обретет зрение, но кое-что разглядеть сможет. - Он поднял палец. - Повторяю, лишь кое-что - и очень недолго. Только стоить такая услуга будет недешево.
        - Для меня деньги не проблема, - быстро сказал он. - Мне их девать некуда, потому что мне ничего не надо… Только бы взглянуть… Увидеть Париж - и умереть. Знаете, всякие там мечты идиота…
        - Знаю. - Колдун усмехнулся. - А действительно ли хорошо, когда мечта сбывается?
        - А хорошо ли не дожить до воплощения мечты? - возразил он.

* * *
        Это случилось внезапно, вдруг, как и говорил колдун. За окном сгущались сумерки, он сидел на диване под настенным светильником, рассеянно скользя взглядом по строчкам взятой наугад с полки книги, - делать ничего не хотелось, он был как натянутая струна… Не произошло ни малейшего движения, не раздалось ни единого звука, не стало теплее или холоднее, - но все вокруг мгновенно преобразилось, словно его комната до этого неуловимого мига была всего лишь каркасом, схемой, скелетом, не более, а теперь скелет оброс плотью.
        Он замер на диване, и книга выпала у него из рук. Он не узнавал свою комнату. Под затянутым каким-то туманом потолком зловеще мерцали багровые огни, подобные глазам чудовища… Телевизор превратился в бесформенное черное пятно… нет, в черный тоннель, в глубине которого шевелились бледные медузообразные сгустки… Часть стены под книжной полкой ходила волнами, и проступали на ней неведомые слабо светящиеся знаки. Серые тени ползали по полу, спиралями завивались вокруг ножек стола. Лиловым светом разгоралось окно, и листва деревьев за окном, июньская листва, обернулась тысячами мохнатых шевелящихся лап. И доносились отовсюду тяжелые вздохи, и то и дело раздавался тонкий-тонкий свист…
        Он повернул голову к двери, ведущей в прихожую, - и задохнулся, и сердце его превратилось в готовую вот-вот взорваться гранату. У двери парила над полом почти прозрачная женская фигура. Вместо фотопортрета на стене, на котором запечатлено только лицо, - женская фигура. Мама… Мама, умершая далеко отсюда много лет назад… И чья-то темная тень в углу, сгусток мрака, кто-то приземистый, истекающий злобой…
        Мама…
        Он чувствовал, как горячими толчками бьется в виски взбесившаяся кровь.
        Значит, мама всегда здесь, рядом?…
        - Да, мы всегда рядом. - Чей-то бесцветный голос, казалось, прозвучал прямо в его голове. - По-другому и не может быть…
        Он резко обернулся. В только что пустовавшем кресле у окна сидел человек… или не человек? Нечто туманное, подобное облачку, - и проступало из тумана лицо.
        Он узнал свое собственное лицо…»
        Гридин споткнулся на этой строчке и бросил взгляд на двойника. Тот сидел, раскинув руки на спинке скамейки, и смотрел на приклеенное к небу светило. Девушка легонько потирала ладонью свою бабочку.
        «Он хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова - губы его словно смерзлись, склеились и совершенно не слушались его.
        - Мы пытаемся общаться с тобой, - продолжало нечто с его лицом, - но ты нас не слышишь. Только иногда, во сне, - да и то забываешь при пробуждении… Людям свойственно забывать…
        И он вспомнил. Клочья… обрывки… тени теней… Нечто эфемерное, ускользающее, растворяющееся - стоило только проснуться… Да, оставались какие-то следы, что-то слегка царапало душу… Невесомый осадок… Запотевшее стекло… И исчезало в безжалостном утреннем свете.
        - Да… - наконец-то сумел выдавить он из себя. - Помню…
        Какое-то движение возникло в воздухе под потолком - заструилось там что-то серое, клубящееся, потянулось к окну, - и окружающее в один-единый неуловимый миг вернулось в обычное состояние. Словно выключили свет.
        Он сидел на знакомом диване в знакомой до мелочей комнате - и на полу у его ног лежала книга. „Воронка Шеррингтона“ вновь работала - все обрело привычные черты…

* * *
        - …еще раз, пожалуйста… Прошу вас!
        - Нет, - коротко и жестко сказал колдун.
        - Но почему? Я заплачу… Называйте любую сумму!
        - Нет, - непреклонно повторил колдун. - Деньги здесь ни при чем. В каждом деле есть свои законы, которые нельзя нарушать.
        - Поймите, я страшно одинок. - Он умоляюще прижал руки к груди. - Я хочу общаться с ними.
        - Лучше общайтесь с людьми, - посоветовал колдун, аккуратно стряхивая в пепельницу пепел с кончика длинной тонкой сигареты.
        - Я не желаю общаться с людьми, - глухо процедил он сквозь зубы.
        Колдун развел руками:
        - Ничем не могу помочь. - Он струей выпустил дым в потолок и добавил: - Попробуйте все-таки… с людьми.

* * *
        Теплая вода ласкала тело, ванна была полна почти до краев, дверь нараспашку - и бритва в руке.
        „Скоро я буду с вами…“
        Вода медленно окрашивалась в красный цвет. Нет, это отнюдь не запрещающий сигнал светофора - это сигнал скорого преображения и приобщения к тем, иным, что всегда незримо находятся рядом…
        Ему было приятно и легко. Кружилась голова и чуть-чуть шумело в ушах.
        Близился миг перехода…

* * *
        …Темнота… Темнота… Неподвижная вечная темнота, в которой никогда не сможет зародиться ни единого проблеска. В этой темноте невозможно ничего… Ничего и никогда…
        Он не предполагал, а совершенно точно знал каким-то новым запредельным знанием, что обречен без движения пребывать в этой страшной темноте до скончания всех веков - без надежды на хоть какие-нибудь перемены. Навсегда - в темноте. И в бесконечном одиночестве.
        И чудился ему иногда еле слышный шепот, сочащийся сквозь застывшую плоть темноты небытия. Невнятный шепот иных, которых он никогда не увидит:
        „Мы тебя не звали… Не звали…“
        И он бессилен был хоть что-то изменить.
        И не было надежды.
        „Не звали…“»
        Герман вновь поднял голову и посмотрел на двойника. И поймал его внимательный взгляд.
        - Ну что? - спросил двойник. - Послушаешь мои комментарии?
        Гридин даже не заметил, как листки пропали из руки. Просто пропали, будто их и не было.
        Он покосился на девушку. Вид у нее был такой, словно она только что съела лимон.
        - Комментарии я послушаю, - сказал он. - Только сиди, где сидишь. Хотя мне, в общем-то, и без комментариев понятно.
        Двойник убрал руки со спинки скамьи и сделал движение вперед, словно собираясь подняться. Но не поднялся, а так и остался сидеть, подавшись к Гридину.
        - И что же тебе понятно без комментариев? - спросил он.
        - Мне отключили эту «воронку Шеррингтона». И теперь я вижу то, что человек обычно не видит. Кошки шипят на пустое место, собаки хвосты поджимают… Они - видят, вероятно. А человек не видит.
        Он подумал, что тут явно не обошлось без шамана. Сибирский народный умелец каким-то образом покопался в его, Гридина, мозгах и заткнул «воронку Шеррингтона» тряпкой.
        Хотя шаман мог быть тут и вовсе ни при чем. Просто - влияние зоны. Хорошее объяснение, универсальное, пригодное для любого случая. Что за девчонка? Зона. Почему двойник? Зона, дружище, зона. Так уж она, брат, устроена.
        Почему устроена именно так, чем или кем устроена - неважно. И вообще, ничего не важно, кроме задания. Между прочим. Так что поговорили - и хватит.
        Герман открыл было рот, собираясь сказать двойнику: ариведерчи, мол, приятель. Но двойник его опередил.
        - Тебе «воронку» не отключили, - раздалось со скамейки. - Тебе ее подрегулировали. Ты думаешь, где ты сейчас? Вот здесь, в парке? - Двойник отрицательно поводил из стороны в сторону вытянутым указательным пальцем. - Отнюдь. Нет тут никакого парка. И ее нет… - Он мотнул головой на Иру. - И меня нет. И цели твоей тоже нет. На самом деле ты бродишь по кругу в пустой запертой комнате. Это в лучшем случае. Или просто лежишь… и видишь сны… Тебе нужно это понять - тогда и ходить никуда не придется. Это просто эксперимент. А ты - подопытный кролик.
        «Понятно, - подумал Гридин. - Не мытьем решили, так катаньем. Ну-ну…»
        Девушка встала и потянула его за рукав:
        - Идемте. Он вам еще и не такое понарассказывает. Фигня все это.
        - Пожалуй, ты права, - сказал Герман. - Пообщались - и до свидания.
        - Да мы ведь только начали, - возразил двойник. - Куда тебе спешить? За иллюзиями? За ложным, так сказать, солнцем? Давай лучше поговорим. Я ведь кое-что о тебе знаю. Я чувствую тебя. Вот скажи: ты в детстве ногу не обжигал? Левое бедро? Чаем горячим облился. Или утюг на себя уронил. И аппендикс тебе вырезали классе, по-моему, в пятом. Или в шестом.
        «В шестом», - подумал Герман, быстро подыскивая варианты объяснения такой осведомленности этого… человека? Иллюзии? Обособившейся и персонифицированной части собственного сознания или подсознания? Или надсознания?
        Девушка уже не просто потянула, а дернула его за рукав:
        - Ну сколько можно? Он же просто у вас в голове копается и вам же рассказывает!
        - Да-да, идем, - с некоторой заминкой сказал Гридин и повел пистолетом в сторону двойника. - Можешь нас не провожать. Если что, все-таки рискну и выстрелю. По коленкам.
        Двойник молча покачал приподнятой ладонью. Сделал ручкой. Лицо у него было сосредоточенное и невеселое.
        Герман вслед за девушкой ступил с гравия на траву, и они направились к компании берез и кленов. Оглянувшись, Гридин увидел, что двойник продолжает сидеть в той же позе и смотрит им вслед.
        - Если так с каждым встречным-поперечным зависать, толку не будет, - сказала девушка менторским тоном. - Дело надо делать, а не разговоры разговаривать.
        Гридин приостановился:
        - Слушай, девочка, не надо меня учить.
        - Я не учу, - буркнула она, не оборачиваясь.
        - А мне кажется, именно учишь…
        Он сделал еще несколько шагов, невольно наблюдая, как покачивается на ходу ее обтянутая джинсами попка. И вдруг спросил:
        - А ты меня не боишься? Глушь, тишина, ни народу, ни милиции…
        - Да не отставайте вы, - с досадой сказала Ира. - Некогда мне бояться.
        Она остановилась, повернулась и нетерпеливо посмотрела на него.
        - А как твоя фамилия? - внезапно полюбопытствовал Гридин.
        Девушка закатила глаза и тихонько застонала, словно от зубной боли:
        - М-м… Да на кой вам моя фамилия? Ну как вы не поймете, что нам спешить надо! Все остальное - потом!
        Гридин еще раз оглянулся.
        Двойника на скамейке не было. И на аллее тоже никого не было. Хотя… Вдали, почти сливаясь с зеленью, кто-то стоял. Когда этот кто-то призывно махнул рукой, Гридин понял, что это Скорпион, в камуфляжной форме. Скорпион показал на высокие кусты, растопырившие ветки неподалеку от него, еще раз приглашающе описал рукой дугу в воздухе и зашагал туда. Обогнул кусты - и скрылся из виду.
        - Ну чего вы стоите столбом? - простонала Ира.
        Она Скорпиона заметить не могла - Гридин закрывал ей обзор.
        - Подожди-ка, девочка, - сказал Герман, сделал поворот на сто восемьдесят и направился к тому кустарнику.
        Командир лучше знает, командиру виднее. Командир не подведет.
        Пистолет Гридин по-прежнему держал наготове, даже не замечая этого. Мимо скамейки, где только что сидел двойник, он прошел, не сбавляя шага, но посмотреть - посмотрел. Скамейка была самой обычной, ничем не примечательной, и отпечатки пальцев двойника либо какие-нибудь другие знаки там не просматривались. Да и какие отпечатки пальцев могут быть у иллюзий?
        Ему невольно вспомнились слова двойника о хождении по кругу в запертой пустой комнате.
        А хоть и в комнате. А хоть и в пустой. А хоть и эксперимент. Зачем-то ведь он нужен, этот эксперимент, если дело именно в эксперименте. Для чего-то ведь его проводят. К вящей славе «Омеги».
        Поручили - выполняй. Приказы не обсуждаются.
        Если эта комната - не палата психушки…
        Он оглянулся на ходу. Девушка приотстала. Она шла за ним, но как-то неуверенно, словно не могла понять, куда это он так спешит. Впрочем, действительно не понимала: она же Стаса Карпухина не видела.
        Гридин был уже метрах в пятнадцати от кустов и разглядывал их во все глаза, когда из кинопленки вырезали очередные кадры.
        16
        Давно Зимин не спал так плохо. Пожалуй, с того черного периода после развода, когда не то что сон - вся жизнь у него нарушилась. Но время если и не исцелило, то все-таки кое-как залечило.
        Еще не встав с дивана, он первым делом перебрал в памяти, час за часом, весь вчерашний день. Кажется, в его голове за это время больше никто не копался и ничего не стирал. Хотя воспоминания могли и подменить. Впрочем, если уж на то пошло, всем людям ежедневно могли подменять память - для чего-то ведь болтается между Землей и Луной пресловутый зонд Брейсуэлла[19 - Гипотетический автоматический аппарат-наблюдатель внеземной цивилизации.]. Может, именно этим инопланетный аппарат и занимается…
        Порадовав себя таким предположением, Дмитрий встал и на всякий случай проверил карманы спортивных штанов, рубашки и джинсов; джинсы он вчера так и не удосужился отчистить от грязи. Ничего неожиданного в карманах не оказалось.
        Готовя завтрак, Зимин невольно прислушивался к себе и все никак не мог определить собственное состояние. Душевное, разумеется, а не физическое; с физическим как будто все было, как всегда. Ничего, слава богу, не болело, только тонны вчерашнего кофе отзывались легким намеком на изжогу. А вот с душевным состоянием было сложнее.
        С одной стороны, было ему как-то грустновато, и на ум сами собой лезли унылые лермонтовские строки:
        Гляжу назад - прошедшее ужасно;
        Гляжу вперед - там нет души родной!
        Но это можно было понять. Личная неустроенность, когда дело идет к сороковнику, положительных эмоций обычно не вызывает. Разве что у больших любителей одиночества. К ним Зимин себя никогда не причислял. Хотя получилось так, что остался он именно одиноким. И никаких перспектив окончания этого одиночества не видел.
        С другой стороны, он ощущал, что в нем произошли какие-то изменения. Но уловить их, сформулировать их суть никак не мог. Суть ускользала, как ускользает кусок мыла, который ты уронил в воду, лежа в ванне, и пытаешься выудить оттуда. Было ощущение какой-то занозы, но где сидит эта заноза и как выглядит, понять не удавалось.
        Однако занятия самокопанием следовало если не запретить, то отложить - компьютер был набит работой. Дабы в дальнейшем не отвлекаться, Зимин решил с утра пораньше запастись ряженкой и бубликом, а потом уже не давать себе спуску и потрудиться по-ударному. Добить к понедельнику заказ, получить причитающееся - и вот тогда можно будет рвануть на пару-тройку дней в Питер, побродить по пригородным дворцам. Или в Киев. Да хоть и в Лужники, на футбол, в конце концов!
        Тщательно пройдясь щеткой по джинсам и отмыв кроссовки, Дмитрий взял пакет и отправился в магазин. И еще чаю надо было купить, зеленого, «Хайсон».
        Солнце светило исправно, но утренний воздух был уже по-осеннему свеж - август готовился сдать пост сентябрю. Во дворе стояла тишина, как где-нибудь в деревне, - основные массы укатили на работу, оставшиеся пенсионеры не шумели, а ребятня еще, наверное, спала, набираясь сил перед грядущим учебным годом. Борясь с желанием закурить (правда, сигареты остались дома), Зимин пересек двор и повернул направо, к магазину.
        Неподалеку от стеклянных дверей супермаркета валялись в тени дворняги. Глядя на них, можно было подумать, что они всю ночь бдительно охраняли квартал от набегов врагов и теперь заслуженно отсыпались.
        Три года назад Зимин предпринял последнюю пока попытку поддержать более-менее приличную форму. В качестве компенсации за многочасовое сидение перед компьютером он выбрал утренние пробежки. Хватило его ненадолго - стоило только полить первым осенним дождям, как он эти пробежки прекратил. Но за летние месяцы его изрядно достал тощий черный пес, который и сейчас уже косился на него. Другие собаки к пробегавшему трусцой мимо них Зимину относились индифферентно, а этот же, заливаясь лаем, пристраивался в кильватер и так и норовил ухватить за икры. Досаждал он Зимину страшно, и как Дмитрий ни отбрыкивался и ни махал руками, черный не отставал, сопровождая бегуна до угла. Давно прошли те времена, но до сих пор, завидев идущего в магазин Зимина, пес вскакивал и старательно облаивал его, однако нападать явно не собирался. Такой у него был бзик. Зимин с этим уже смирился, хотя такое поведение затрапезного кабысдоха его озадачивало и даже огорчало. Он считал себя вполне приличным человеком - а разве собаки лают на приличных людей? Видимо, что-то в Зимине псине очень не нравилось.
        Но сегодня черный повел себя очень нестандартно. Вскочив при виде Зимина, он не бросился навстречу с угрожающим лаем, а, наоборот, молча попятился, забившись под куст так, что только глаза оттуда поблескивали. Словно не человека он увидел перед собой, а какого-то монстра, питающегося исключительно черными дворнягами. Дмитрий удивился этому обстоятельству и подумал, что на четвероногого что-то накатило. Или пришла к нему наконец собачья мудрость. Правда, даже если и мудрость - зачем под куст-то забиваться? Или перепало ему от кого-то ногой по ребрам?
        «Да пес с ним, с псом», - подумал Дмитрий и вошел в магазин.
        В торговом зале он проследовал по давно освоенному маршруту: от полки с бубликами к полке с ряженкой. И, прихватив по пути пачку чая, направился на выход, к кассам.
        Как всегда по утрам, из шести касс работала только одна, и сидящая там тетка была так же знакома Зимину, как и черный пес. И отличалась такой же вредностью: вечно требовала мелочь, именно требовала, а не просила, и отказ покупателя удовлетворить ее в этом смысле воспринимала чуть ли не как личное оскорбление. И раздраженно кидала сдачу, поджимая тонкие злые губы. Зимин, как правило, безропотно подчинялся ее приказам, а если не случалось у него мелочи, сообщал об этом так, словно был перед ней страшно виноват.
        Сегодня металлических кругляшков у него имелось предостаточно. Но когда кассирша открыла рот, собираясь извергнуть свое традиционное: «Мелочь давайте!» - Зимин неожиданно для себя ее опередил.
        - Мелочи не дам, не обязан, - негромко, но твердо сказал он.
        Кассирша на миг оторопела, и слова застряли у нее в глотке. Взглянув на Дмитрия, как на зверя лесного, чудо морское, она безропотно приняла купюры и безропотно отсчитала сдачу.
        Зимин направился к выходу, чувствуя спиной ее взгляд, который - он знал это! - был сродни взгляду забившегося под куст черного пса, и удивлялся самому себе. Ну, ладно, пес. Собачья душа - потемки. Но ему-то, нескандальному Зимину, что за шлея под хвост попала?
        Выйдя из супермаркета, он вновь обратил внимание на пса. Тот стоял неподалеку и, завидев его, поджал хвост и опрометью бросился от магазина. Остальные собаки встревоженно подняли головы и недружелюбно уставились на Зимина.
        «Тьфу!» - мысленно сказал Зимин и пошел прочь.
        Плевать ему было на собак. Дома его ждал не переведенный вчера до конца рассказ.
        Один человек, школьный учитель, живущий в провинциальном городке, во время летних каникул пошел гулять в парк - и встретил своего двойника. Точнее, самого себя, сумевшего наведаться в парк из другой реальности для встречи с самим же собой. Только этот второй был там, у себя, не школьным учителем, а чиновником в каком-то департаменте.
        Суть рассказа была вот в чем. Каждому человеку не раз приходится делать выбор. А где выбор - там и поворотный пункт. Вот шагает человек по дороге жизни, шагает - и вдруг: стоп! Развилка, и на развилке, как водится, камень. Поступок. Событие. Сделаешь так - направишься по правой дороге. Сделаешь этак - по левой.
        «Дай-ка, не буду сегодня бриться», - говорит себе человек и выходит из дому на десять минут раньше.
        И встречает женщину своей мечты, и женится на ней, и живут они долго и счастливо.
        «Бриться или нет? - размышляет человек. - Пожалуй, надо побриться».
        И выходит из дому на десять минут позже. Ему на голову падает кирпич, он в реанимации, а потом, заработав инвалидность, лишается хорошей работы и спивается. И не встречает женщину своей мечты.
        Примерно так. В реальности осуществляется только один вариант, все возможные остальные пропадают втуне.
        В рассказе же предполагалось, что человек не сворачивает у этого придорожного камня, а раздваивается - и теперь шагают по разным дорогам два разных человека. До следующих своих развилок, где все вновь повторяется - и вот уже не два, а четыре - восемь - шестнадцать - тридцать два. И все существуют в разных вероятных мирах, все продолжают идти своими дорогами, оставаясь, по изначальной сути, одним и тем же человеком и, вместе с тем, - разными людьми. Один поступок порождает как минимум два мира, а может породить и три, и пять - поступать-то можно и так, и этак, и еще как-нибудь. Следующий - еще два или три, или пять - и несется сквозь время неслышная лавина дробящихся и множащихся миров, а ведь это миры только одного человека. А если двух? Тысячи? Шести миллиардов? Вселенная пронизана такими мирами, они - суть ее, основа, надежда и отчаяние…
        И этот, другой, из парка, чиновник какого-то департамента, сумел проникнуть в ветвящиеся миры, и повстречаться с собой - иным. И оказалось, что в одном мире он стал школьным учителем; в другом - политиком; в третьем - профессором университета; в четвертом - уехал в Австралию; в пятом - попал под машину и умер. И так далее.
        Зимин пока не знал, чем кончится рассказ, - но к вечеру должен был узнать.
        17
        Кажется, только что он видел кусты в красноватых марсианских сумерках - и вот уже никаких кустов не было, и красноватых сумерек тоже не было.
        Был полумрак, но без багровых тонов, был какой-то круглый зал с глухими стенами, и Гридин, сделав по инерции теперь уже только один шаг, а не два, как в первый раз, остановился, будто налетел на столб. И уставился на то, что возникло перед ним.
        А посмотреть было на что. Или - на кого?
        Герману хватило двух-трех секунд, чтобы понять, куда его занесло по подсказке Скорпиона. И он не очень-то поверил своим глазам.
        В двух метрах от него, слева, стояло высокое плечистое человекообразное существо. Торс человекообразного был обнажен, а из одежды имелось только некое подобие узкой юбки до середины бедер. Туловище у него было обычное, со смуглой кожей, руки-ноги также вполне человеческие, а вот голова - нет. Голова была черная, звериная, с вытянутой мордой и торчащими вверх острыми ушами, похожая на собачью или волчью. Однако Гридин знал, что это голова шакала. Человек-шакал не обращал на Германа внимания. Он смотрел в центр зала, где угадывались темные контуры нехитрой конструкции: длинный вертикальный стержень на квадратной подставке, высотой метра полтора, на нем еще один, как коромысло, только висят на обоих его концах не ведра, а веревки, поддерживая в воздухе небольшие вогнутые пластины. Весы. Заурядные допотопные весы. В прямом смысле слова - допотопные.
        Возле весов стоял еще один широкоплечий гибрид в такой же юбчонке, только голова у него была не шакалья, а птичья, с длинным, загнутым книзу клювом, придававшим его обладателю надменный индюшачий вид. Но не индюка это была голова, а ибиса, такое Гридину помнилось еще с первых школьных лет, с уроков истории Древнего мира. В одной руке клювастый держал то ли кисточку, то ли палочку, а в другой - нечто вроде листа для записи. Или табличку. Разумеется, кому же еще записывать, как не ему, считавшемуся «властелином письменности».
        У дальней от Гридина стены виднелись едва различимые в полутьме сидящие фигуры, мужские и женские. Их было там десятка два, не меньше. Опять кто-то с птичьей головой, а еще кто-то с рогами, похожими на коровьи… И у каждого на голове - перо. Большое перо, страусовое. Это Гридин тоже знал точно. Где-то неподалеку должно было обитать и чудовище с телом гиппопотама, львиными лапами, львиной же гривой и пастью крокодила, питающееся сердцами.
        Герман оглянулся, надеясь увидеть вход, но за спиной оказалась каменная стена; во всяком случае, что-то внешне похожее на каменную стену. Надо полагать, одна видимость, не более.
        Суть этой сцены была ему, в общем-то, ясна. Только зачем Скорпион пригласил его сюда? Никакого маячка тут не было, до маячка еще шагать и шагать. И где сам Скорпион? В соседнем зале, скрывается под личиной Осириса?
        И эти поднадоевшие уже намеки на то, что он, Герман Гридин, вроде бы уже покойник. Потому что приводят сюда, в этот зал, именно покойников. Души усопших.
        Гридин не был специалистом по вопросам религиозных верований древних египтян, но кое-что в памяти завалялось. И если хорошенько поскрести по сусекам, рисовалась такая картина.
        Закончивший свое земное существование человек направлялся в сопровождении бога Анубиса к Великому Чертогу Двух Истин - залу суда в загробном мире, где должна была состояться психостасия - загробный суд богов. После долгого тщательного допроса происходило взвешивание сердца покойного на весах Истины; противовесом служило страусовое перо богини Маат. Птицеголовый бог Тот, «властелин письменности», записывал результат измерений и приговор богов. А далее покойник шел на аудиенцию к владыке подземного мира Осирису - и отправлялся в место вечного блаженства, Поля Иалу, то бишь Поля Камыша. Или же его сердце отдавалось на съедение страшной богине-пожирательнице Амт, той самой, с пастью крокодила…
        Что-то в этом духе.
        Атмосфера в зале была какая-то напряженная, как перед казнью, и Гридин подумал, что, покончив с этим заданием, обязательно попросит двойной отпуск. Даже не попросит - потребует. Ввиду расшатанности психики. Эти загробные мотивы изрядно таки действовали на нервы.
        Всплывали, проявлялись архетипы в разных обертках, то ли сами по себе, то ли под чьим-то чутким руководством. Отвлекая от выполнения задачи. Тут - Осирис, а в тибетской книге - Владыка мертвых Шиндже… Тут - весы, а там - черные и белые камешки, воплощающие злые и добрые дела умерших… Тут - богиня Амт, а там - демон, который отрежет голову, вынет сердце, высосет мозг, выпьет кровь, съест плоть, сгрызет кости… Только египтяне, как говорил один знакомый голем, считали загробный мир таким же реальным, как и земной, а тибетцы таким же иллюзорным, как земной…
        Иллюзорным…
        Но ведь не забавы же ради Скорпион подсказал, что идти надо именно сюда!
        Не забавы ради - а ради чего? Или он, Гридин, сбился с пути, проскочил нужный поворот, пропавший вместе с вырезанным куском кинопленки?
        - Ну, что, пришелец, давай сердце, - будничным тоном сказал бог-шакал, покручивая в пальцах страусовое перо богини справедливости Маат. - Будем взвешивать.
        Словно торговец картошкой на рынке, которому уже все по барабану: лишь бы побыстрее покончить с делами и хряпнуть водочки.
        Прежде, чем он договорил, Гридин отскочил к стене, чтобы оказаться подальше от сопровождающего, и уже понимая: что-то не так. Птицеголовый Тот повернулся к нему, а из неясной толпы донеслось:
        - Пути назад нет, пришелец.
        Гридин уже понял, в чем дело: в его руке теперь не было пистолета. И в куртке тоже не было. И на каменном полу. Может, «глок» перекочевал в руки Осириса?
        - На загробный суд с оружием не ходят, - назидательно сказали из толпы. - Нельзя стоять с оружием пред Великой и Малой Эннеадой[20 - Великая Эннеада - боги, под предводительством Ра возглавляющие загробное судилище. Малая Эннеада - боги городов и номов (округов) Древнего Египта.].
        Что такое Эннеада, как Великая, так и Малая, Гридин не помнил. Или и вовсе не знал.
        Анубис, оскалив шакалью пасть, шагнул к нему, продолжая помахивать пером, и Герман отступил еще на шаг, соображая, что делать дальше.
        Но дальше делать ничего не пришлось, потому что сделали за него. Произошло вокруг него скоротечное перемещение чего-то темного - и Гридин очутился в полнейшем мраке.
        Чуть позже, исследовав окружающее, он убедился в том, что каким-то образом оказался заключенным в подобие тесного каменного «мешка». Ширина «мешка» не позволяла даже полностью расставить руки, а в длину он был не более двух шагов. Как образовалось это малогабаритное узилище, было непонятно, да и не суть важно: главное - темница была отнюдь не иллюзорной, а вполне реальной, с прочными, совершенно неподдающимися стенами. Гридину удалось, упираясь ногами в одну стену, а спиной в другую, по-альпинистски подняться метра на три вверх - чтобы нащупать рукой такой же прочный потолок. Пришлось констатировать: его не только обезоружили неизвестно как, но и неизвестно как замуровали.
        Впрочем, если он имел дело с настоящими древнеегипетскими богами, то для них проделать такое - наверное, раз плюнуть… Хотя, даже при допущении, что эти боги и существовали когда-то, они должны были давным-давно удалиться из мира в те самые Поля Иалу, куда постепенно переселился и весь создавший их народ.
        «Замуровали, демоны…» - невесело усмехнулся Гридин.
        Клаустрофобией Герман не страдал, но осознание того, что он пребывает в тесном замкнутом темном пространстве, положительных эмоций отнюдь не добавляло. Хотя и к такому он был тоже готов - тренировали их, как первых космонавтов. Главное - его лишили возможности продвигаться к цели, его изолировали, не позволяя выполнять задание. Добились того, чего хотели…
        Кто добился? Кто ему противостоит? Сама зона?
        Эти вопросы были неуместными.
        А сирена, однако, опять промолчала. А почему? Правильно - потому что жизни его ничего не угрожало. Никто не собирался его убивать. Его просто вывели из игры, и будут держать здесь, взаперти, до тех пор, пока цель не исчезнет. Вот тогда его отпустят на все четыре стороны, и он будет иметь удовольствие посмотреть в глаза Станиславу Карпухину. И послушать, что скажет Станислав Карпухин о профессиональной пригодности Германа Гридина, Командора драного…
        «Ничто не вечно, кроме позора» - так, кажется, говорил классик Веничка Ерофеев…
        Если только Стас Карпухин не поможет выбраться из этого изолятора. И есть еще некая девчушка Ира. Странная девчушка, но из беды уже выручавшая…
        Герман присел на корточки в углу. Было тихо. Темно и тихо. К темноте и тишине можно приспособиться. Но как приспособиться к вынужденному бездействию?
        Зачем Скорпион завел его сюда? Скорпион ошибся? Или так и было задумано - чтобы показать граду и миру полнейшую несостоятельность Германа Гридина, агента группы «Омега»?
        Скорпион… Кто такие скорпионы? Страшные существа, убивающие исподтишка, воплощение боли, беды и смерти… Стас Карпухин гордился своим прозвищем и рассказывал, как заслужил его. Не хвастовства ради рассказывал, а по рекомендации начальства, в качестве примера успешно проведенной операции под знойным солнцем юга, в стране, где много-много… нет, не диких обезьян, а верблюдов. И скорпионов, кстати, тоже. «Султанов пустыни». Впечатляющая была история, в духе кинобоевика, только произошла она не на экране, а в жизни. В их деле все средства хороши, если они приводят к нужному результату.
        Стас с книжками не дружил, но кое-что где-то накопал, и иногда, при возлияниях в честь новичков, получивших боевое крещение, с удовольствием излагал древнегреческую историю про храброго и удачливого охотника Ориона, чья земная жизнь была прервана коварным представителем мира беспозвоночных.
        Орион, сын морского бога Посейдона, возгордившись, заявил, что нет ему равных на свете, и он может убить кого угодно. Но тут к ногам его подкрался скорпион, нацелил ядовитое жало и насмерть поразил бахвала. Вслед за Орионом, боги перенесли на небо и скорпиона, и даже там поплатившийся за неумеренный треп охотник постоянно прячется от своего убийцы: как только в небесах появляется созвездие Скорпиона, Орион скрывается за горизонтом…
        А еще Стас, назидательно подняв палец, цитировал сына премудрого Соломона, библейского царя Ровоама, грозившего своим подданным: «Отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать скорпионами».
        «Это ужасная кара, парни, так что со мной лучше не связываться, - говорил Стас и поднимал стакан. - Ну, за то, чтобы скорпионов среди нас было как можно больше!»
        Коварный Стас, задумавший дискредитировать возможного претендента на руководящую должность. Ужаливший исподтишка…
        «Просто удивительно, какие темные мысли может породить отсутствие света, - подумал Гридин. - Уж не потому ли таким подозрительным был товарищ Сталин, что работал по ночам? О, похоже, получилось подобие афоризма. Как говаривал мудрец Герман Гридин…»
        Мысли действительно были черными и подленькими. Стас никогда не пошел бы на такое, и Герман это прекрасно знал. Не первый год работали вместе. И на задания, случалось раньше, отправлялись в связке, и страховали друг друга. Разве мог Скорпион ужалить его, Германа Гридина, после того случая, когда они вместе с Валерой Егоровым - Вездеходом брели на своих двоих по Великому шелковому пути в печальной пустыне Такла-Макан?…
        Разве после такого можно ужалить?
        Мысли Гридина, однако, светлее не стали. Теперь он перенес свои подозрения в стиле Иосифа Виссарионыча на сибирского шамана Николая, прикомандированного к «Омеге».
        Могло случиться так, что он, Герман Гридин, стал марионеткой шамана, безропотным исполнителем, которого шаман использует для каких-то своих целей. Он вполне сознательно, с умыслом, завел его, Германа Гридина, сюда, в ловушку. Ну, так нужно ему, шаману.
        Марионетка. Зомби. А что? Ведь сам же Николай и рассказывал…
        Не так уж и давно, лет сто назад, а то и меньше, у некоторых племен, обитавших в тех краях, было принято перед погребением вынимать у покойника сердце, чтобы тот не стал «слугой черного шамана».
        Николай ссылался на какого-то этнографа, исследователя Сибири, посетившего отдаленную стоянку тунгусов в районе слияния Енисея и Ангары, где проживал весьма уважаемый местным населением шаман. Тот устроил в честь гостя праздничный обед, и прислуживал на этом обеде некий странный человек. Неопределенного возраста мужчина в одежде из рваных беличьих шкурок безропотно выполнял все команды хозяина, которые тот подавал одним лишь взглядом. На высохших руках и сморщенном лице слуги этнограф увидел многочисленные ранки, которые вызвали у него такое сравнение: «Как если бы на старых перчатках и сапогах потрескалась и расползлась кожа». Ранки не кровоточили и, судя по всему, не беспокоили слугу. Когда этнограф полюбопытствовал, что это за человек, шаман ответил фразой, переведенной ученым так: «Это недостойный, отданный духами великому шаману».
        Рассказывал Николай и о том, как старейшина одного из камчадальских кланов в благодарность за свое излечение раскрыл иркутскому врачу Караваеву секрет зелья, способного воскрешать мертвых. Много там всего было намешано: настойка элеутерококка, щупальца морской звезды, коралловый порошок, желчь тигра…
        Покойника нужно было не позже чем через три дня после погребения откопать, и влить это зелье во все отверстия тела через камышовую трубку. Когда усопший едва заметно зашевелится, нужно тщательно растереть его тем же чудодейственным эликсиром, завернуть в тканое полотно и вновь закопать.
        Эту процедуру необходимо повторять в течение «двух лун». После этого над трупом проводится обряд «пробуждения»: шаман всю ночь бьет в бубен, находясь рядом с покойником. И к рассвету мертвец уже готов служить своему хозяину.
        Николай не высказывал своего отношения к этим историям, руководствуясь известным принципом: «Хотите - верьте, хотите - нет».
        Подсыпал яду в коньяк, умертвил его, Германа Гридина, а потом воскресил, уже в новом качестве. Шаманы, они такие, им палец в рот не клади… Отсюда и все эти местные загробные мотивы. Жизнь после смерти. Из серии «Загадочные и мистические истории», таких полным-полно в Сети.
        «Что за чушь, Гера, - сказал он себе. - Что за бред… Коварные происки замаскировавшихся врагов из блока НАТО, таящихся под личиной и рядящихся в тогу. Сам лопухнулся, сам влип, - а начинаешь искать крайних. Фу, как некрасиво…»
        Герман вдруг поймал себя на том, что пытается вспомнить, как и когда у них появился шаман. Точнее, когда он, Герман Гридин, впервые встретился с шаманом. Кто их познакомил? Скорпион?
        Он напрягал мозги со всем усердием, потому что заняться все равно было нечем, - и не смог вспомнить. Оказалось, что в памяти у него дыра.
        Разумеется, дыра эта образовалась не от удара молотком по голове. Дыру эту сделал шаман, и значит, так было надо в интересах дела. Для выполнения задачи, которую он, Герман Гридин, успешно проваливает.
        Герман встал и громко, от души, выругался. Мат ушел в темноту, как в губку, не породив в «мешке» ни единого отзвука. Но в мозгах наступило просветление.
        В этом царстве иллюзий не могло быть никаких каменных «мешков». То есть, быть-то, может, они и были, только он, Герман Гридин, в них не попадал. Он сделал всего лишь один шаг назад, отступая от Анубиса, - и вокруг него тут же воздвиглись стены. Возможно ли такое?
        Пожалуй, нет. И вырезанных кадров не было - он успел заметить, как появлялись эти стены. Просто он теперь видит больше, чем обычный человек, - шаман ли тут постарался или зона, сейчас не имеет значения (хотя те листки с рассказом о «воронке Шеррингтона» могли быть именно подсказкой шамана). Может, он, Герман Гридин, всю жизнь заперт в тесной камере, но не видит ее, и она не мешает ему жить. А значит, нужно наплевать на эту камеру, убедить себя в том, что ее нет, - и она исчезнет.
        Сосредоточиться и заняться аутотренингом. Нет вокруг никаких каменных стен!
        И пистолет он просто выронил, поддавшись влиянию иллюзий. Правда, Ира говорила, что его могут не только выбросить отсюда, но и прибегнуть к мерам покруче, - но кто такая Ира? Ей просто зачем-то нужно, чтобы он как можно скорее добрался до цели, - вот она и стращает…
        - Нет вокруг никаких каменных стен, - твердо сказал Герман вслух.
        И это заявление не осталось без внимания.
        Гридин увидел свет, словно перед лицом бесшумно открылось небольшое окошко. За окошком был все тот же подземный зал, и его почти полностью заслонила шакалья голова Анубиса. Один из богов древнего народа стоял перед самым оконцем, и Герман видел, как неестественно сияют глаза этого потустороннего существа - проводника души сквозь прижизненную тьму невежества в Дуат небесный[21 - Загробный мир.].
        Весы пропали, как и птицеголовый «писец богов» Тот. Другие участники загробного судилища тоже исчезли - или просто пересели подальше, растворившись в полумраке.
        - Выслушай меня, пришелец, - сказал Анубис, не раскрывая пасти, словно был чревовещателем.
        - Валяй, - согласился Гридин. - Только не надо убеждать меня в том, что я занимаюсь ерундой, и мне лучше попить где-нибудь пивка и топать туда, откуда пришел. Я такое уже слышал и уходить не собираюсь. Я должен сделать свою работу.
        - Убеждать я тебя ни в чем не буду, - заверил Анубис. - Мы просто предлагаем тебе сделать выбор. Либо ты даешь слово, что покинешь наши края, и тогда я тебя выпущу из темницы. Либо так и останешься в ней. Мы не хотим перемен.
        Герман усмехнулся, потому что ему вспомнилось одно весьма спорное утверждение: на этой земле никто не хочет перемен, кроме обделавшегося младенца; да и тот поорет, поплачет, а потом угреется и уснет…
        - Я не знаю, о каких переменах ты говоришь, уважаемый, но повторяю. Возможно, ты меня не расслышал. Я из этих краев не уйду, потому что должен сделать свою работу.
        Герман говорил самым безапелляционным тоном, поскольку был уверен: раз с ним начали вести переговоры, значит, не могут удержать его взаперти. И справиться с ним тоже не могут. Правда, с таким утверждением спешить все же не стоило.
        - Дай слово, и я тебя отпущу, - словно не услышав его, повторил шакалоголовый.
        «О, святая простота, - подумал Гридин. - Да мне это слово дать и нарушить - как два пальца об асфальт…»
        Но все-таки никаких клятв ему давать не хотелось - мало ли что… «Солнце останавливали словом, словом разрушали города»[22 - Из стихотворения Николая Гумилева.].
        - Послушай, а ты и в самом деле бог Анубис? - спросил Герман, развлекаясь.
        Потому что уже увидел то, чего не мог видеть шакалоголовый, не имевший глаз на затылке. На бога-то Анубис явно не тянул - он был не всеведущ, и не знал, что творится у него за спиной.
        - Мы все прибыли сюда из-за небесной реки, - сказал Анубис. - Вы позвали нас, и мы появились.
        - То есть мы поверили в вас, и вы сотворились?
        - Нет, это мы поверили в вас…
        «Абракадабра», - подумал Герман и сделал шаг в сторону, чтобы не угодить под пулю. Поскольку появившаяся в зале девушка Ирина уже целилась из пистолета в спину Анубису.
        - Я жду твоего слова, пришелец.
        - Да не дам я тебе никакого слова. Мне работать нужно.
        Выстрел прозвучал как бы вполголоса. Анубис не упал, но глаза его тут же померкли, и он начал оплывать подобно свече.
        Оконце растянулось во все стороны, как резиновое, и сверху хлынул свет. Гридин успел только перевести взгляд с продолжающего расползаться бугорка, что остался от шакалоголового, на замершую возле весов девушку - и световой поток навалился на него и понес, понес, понес…
        Бороться с ним было бесполезно, Германа крутило и вертело, и он молча молил Бога о том, чтобы тот уберег его от столкновения с чем-нибудь твердым. Ему хотелось верить, что Бог находится в зоне покрытия, и услышит, и примет меры.
        И тут раздался еще один выстрел, уже во весь голос.
        - Герма-ан! - закричали со всех сторон, и от этого крика голова его словно взорвалась.
        Все вспыхнуло - и померкло…
        18
        До подъезда оставалось совсем немного, когда передняя дверца приткнувшейся под липой серой иномарки приоткрылась, и оттуда высунулся лысоватый мужчина.
        - Дмитрий Алексеевич, можно вас?
        Зимин немного удивился, но покорно подошел и остановился перед выбравшимся уже из авто незнакомцем в светлых брюках и светлой же, в полоску, рубашке навыпуск. В машине сидел и курил еще один, тоже в светлом. Обоим было под пятьдесят. Кажется, этот автомобиль стоял здесь и тогда, когда Зимин только вышел из дому, направляясь в магазин. Да, точно, стоял, и о заднее колесо терся знакомый рыжий кот. Теперь кот развалился неподалеку, в песочнице на детской площадке.
        - Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, - сказал лысоватый. - Хотелось бы с вами поговорить. Если, конечно, не возражаете.
        Зимин не успел еще произнести ни слова, когда незнакомец протянул ему какую-то серую «корочку». Не продемонстрировал в открытом виде, не выпуская из собственной руки, а вручил Зимину, дабы тот, не спеша, все прочитал и все уразумел.
        Дмитрий переложил пакет в левую руку, а правой, не без некоторой смутной тревоги, молча взял удостоверение, зачем-то посмотрев по сторонам.
        Это было именно удостоверение, судя по тисненому серебром слову. Зимин открыл его и увидел фотографию стоящего перед ним человека. С печатью. И стал читать, что там написано.
        А написано там было совсем немного:
        Федеральная служба безопасности
        Российской Федерации
        Сектор двадцать два
        (Именно так было написано, не цифрами, а словами.)
        Осипов
        Владимир
        Николаевич
        Дата. Подпись. И еще одна печать, четкая, уверенная.
        Первым делом Зимин подумал о своих переводах. В одном из них, уже отправленном в издательство, он написал: «Это был агент треклятой российской спецслужбы». Правда, в оригинале было еще круче: «fucking»; это американец в тексте так характеризовал своего противника. А вторым делом он подумал, что все это полнейшая фигня, и страх перед «органами» давно бы уже пора выдавить и забыть о нем навсегда.
        Он вернул удостоверение Осипову Владимиру Николаевичу и задал вполне естественный вопрос:
        - А в чем дело?
        - Хотелось бы с вами поговорить, - повторил эфэсбэшник из двадцать второго сектора, шагнул к задней дверце автомобиля, открыл ее и сделал приглашающий жест: - Прошу. Вы нас очень обяжете, Дмитрий Алексеевич.
        Но Зимин не сдвинулся с места. Вновь переложив пакет в правую руку, он поглядел на второго, черноволосого, безучастно рассматривающего малолюдный двор сквозь лобовое стекло, и перевел взгляд на лысоватого:
        - Это что, допрос?
        - Это не допрос, Дмитрий Алексеевич, никоим образом не допрос, - мягко ответил Осипов. - На допросы мы вызываем. Это беседа с целью выяснения некоторых обстоятельств.
        - И каких же?
        Зимин вдруг понял, что чувствует себя совершенно спокойно и уверенно, и что ему любопытно узнать, зачем пожаловали по его душу два ответственных, наверное, работника весьма серьезной конторы. С ФСБ он дела никогда не имел.
        - Мы вас не будем никуда увозить, - улыбнулся лысоватый, продолжая стоять у открытой задней двери. - Просто в машине удобнее. Не на скамейке же беседовать. Я сяду вон там, в уголке, а вы вот тут, с краю, и дверку можете не закрывать. Речь пойдет о вашей позавчерашней поездке в район Московского моря.
        Зимин отреагировал не сразу - таких слов он никак не ожидал. А потом произнес чуть ли не с облегчением:
        - Ах, вот как… Так вы что, хлеб у Ажажи отбираете?
        Осипов едва заметно поморщился:
        - Ажажа имеет дело с иллюзиями, Дмитрий Алексеевич. А мы - с фактами.
        - Значит, есть и факты?… - задумчиво протянул Зимин.
        Ему показалось, что повеяло вдруг каким-то чужеродным космическим холодом, и окружающее превратилось лишь в подделку под реальность, как в старых «Секретных материалах» и прочих кинотворениях про пришельцев. «Факты», - сказал эфэсбэшник. ФСБ занимается именно фактами. Это было и страшновато, и интересно. Все равно что зайти в какой-нибудь засекреченный ангар, где обитает настоящий динозавр.
        - Да, фактов хватает, - подтвердил Осипов (майор? подполковник? полковник?) и вновь повел рукой в сторону распахнутой задней дверцы.
        - Ну, что ж, - сказал Дмитрий. - Побеседовать-то я согласен. Только, боюсь, пользы от этой беседы вам никакой не будет. Я ведь ничего не помню. Понимаете?
        Лысоватый слегка поднял брови, а черноволосый, уже докуривший сигарету, повернул голову и внимательно посмотрел на Зимина. У него было приятное добродушное лицо любителя застольного хорового пения.
        - Понимаю, - сказал Осипов и осторожно потрогал кончик своего мясистого носа. - Это нам знакомо. Давайте, так, Дмитрий Алексеевич: я вам кое-что расскажу, а потом мы все вместе подумаем, что делать и как быть. Шансы на свет в конце тоннеля есть.
        - Хорошо, - не стал возражать Зимин и сделал шаг к машине.
        Лысоватый тут же ловко нырнул в салон, скользнул по сиденью к противоположной дверце и развернулся чуть ли не боком к спинке. Зимин присел с краешку и положил пакет на колени.
        - Дверь не закрывайте, - сказал Осипов. - Запаримся.
        Черноволосый, видимо, ни представляться, ни показывать свою корочку не собирался. Он так и остался сидеть за рулем, демонстрируя Зимину крепкий затылок.
        - Ничего не помню, - повторил Дмитрий, словно ему не верили, а он пытался убедить в том, что говорит правду. - Так что это вы меня очень обяжете, если объясните, что со мной стряслось. Зачем я пришельцам понадобился? Никаких важных секретов я не знаю, да и не важных тоже. Уж если кого и похищать, так это вас, наверное, а не меня. - Зимин с улыбкой посмотрел на Осипова.
        Тот скупо улыбнулся в ответ:
        - Видите ли, Дмитрий Алексеевич, речь не идет о неких космических рейнджерах, с какой-то целью похищающих людей, а потом заставляющих их забыть о самом факте похищения. Подавляющее большинство таких историй не соответствует действительности. Неадекватных личностей у нас всегда хватало, и чем дальше, тем их больше.
        Зимин недоверчиво хмыкнул и спросил:
        - То есть как - о пришельцах речь не идет? Вы же сами говорили: фактов хватает. Я этой темой довольно давно интересуюсь, и, по-моему, свидетельств более чем достаточно. Есть же фото, видеосъемка, следы…
        - Безусловно, много чего есть, - согласился Осипов. - Но о космических пришельцах я не говорил. А говорю я, напротив, о том, что никакие внеземные существа к этому никоим образом непричастны. Ну, нет у нас - во всяком случае, пока - убедительных доказательств существования внеземной разумной жизни. Мы склонны считать, Дмитрий Алексеевич, что у всех этих так называемых «аномальных явлений» сугубо земные корни. Может быть, это покажется вам совершеннейшей фантастикой, пофантастичней внеземного разума, но есть вот такое допущение: вся совокупность аномальных явлений - это порождение Коллективного Разума нашей с вами планеты. Коллективный Разум - это не простая сумма составляющих его индивидуумов, это нечто большее. Иное качество, понимаете?
        - Понимаю, - помолчав, медленно ответил Зимин. - Закон перехода количества в качество. Гегель, кажется.
        - Вот-вот, - покивал Осипов. - Этот Коллективный Разум нельзя ни увидеть, ни услышать, ни пощупать, ни сфотографировать. Он не существует как обычное физическое тело. Но он - есть. И может оказывать влияние на свои собственные составляющие, то есть на нас с вами. В собственных целях, о которых пока приходится только догадываться.
        Зимин усмехнулся:
        - Судя по тому бардаку, что творится в мире, цель у него одна: разрушить самого себя…
        - Возможно, - сказал Осипов. - Но совсем не обязательно. Итак, что мы имеем? Хотим мы этого или не хотим, но нами управляют. И это нужно принять как данность, как неизбежность рассветов и закатов. Наш мозг, как известно уже довольно давно, принимает решения раньше, чем мы можем это осознать. Мозг решает сам, без участия сознания, а мозг - это одна из клеточек Коллективного Разума.
        - Значит, свобода воли - пшик?
        - Это уже философия, Дмитрий Алексеевич, а у нас чистая конкретика. Богу, как говорится, Богово, а кесарю кесарево. Для нас главное то, что аномальные явления порождаются Коллективным Разумом Земли - мы его прозвали Кразом, как украинский самосвал, - причем их содержание претерпевает изменения в зависимости от исторического периода.
        Дмитрий кивнул:
        - Я в курсе. Раньше ангелов видели, фей или дирижабли, а теперь - «летающие тарелки» хайтековские и гуманоидов в комбинезонах и с бластерами. - Он посмотрел в затылок черноволосому и вновь перевел взгляд на Осипова. - Простите, а почему этим ваше… учреждение занимается, а не Академия наук?
        - И Академия наук занимается, и мы, - ответил эфэсбэшник. - И еще кое-кто. У нас богатейшая база данных, Дмитрий Алексеевич, поверьте. И, как и во всяком множестве, проглядывают некие закономерности. Кое-что даже можно предвидеть.
        - Потому вы меня и вычислили? - догадался Зимин. - Заранее знали, что занесет меня к Московскому морю.
        - Где-то так, - сказал Осипов.
        Черноволосый достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой - и Дмитрий ощутил восхитительный запах табачного дыма.
        - А можно и мне сигаретку? - попросил он. - Свои дома оставил, стараюсь курить поменьше. Но от ваших «кразов» не только закурить, но и запить можно.
        - А вы думаете, мы не пьем? - хохотнул черноволосый.
        Он, полуобернувшись, протянул Зимину пачку «Мальборо». Дмитрий прикурил, сделал затяжку и с удовольствием выпустил струю дыма в открытую дверцу, так что прыгавшие у колес воробьи чуть не попадали в обморок. Осипов молча наблюдал за ним, и лицо его было вполне благожелательным.
        - Существование Коллективного Разума точно установлено? - поинтересовался Дмитрий, взглянув на него. - Или это все из области предположений?
        Он пока еще всерьез не осознал всю необычность и фантастичность этого разговора - работали внутренние предохранители.
        - Есть факты, Дмитрий Алексеевич. Достаточное, так сказать, количество. И все они точно укладываются в схему. Не приходится их под эту схему подгонять, как это сплошь и рядом бывает. Примеры приводить не буду, вы уж поверьте на слово.
        - Поверю, - сказал Зимин. - А если и не поверю, вы, думаю, не очень расстроитесь.
        Осипов вновь скупо улыбнулся.
        - Ну, хорошо, - продолжал Дмитрий. - И что дальше? Я ничего не помню, а вы, так я понимаю, очевидцами не были. Ну, ваши люди, спецагенты. Просто сопровождали, да?
        Осипов кивнул и поводил рукой перед собой, разгоняя дым. Зимин выбросил недокуренную сигарету под колесо.
        - Вы говорили, что цели Краза неизвестны, о них можно только догадываться. То есть вы можете хотя бы предположительно сказать, зачем он меня… э-э… привлек, и почему стер воспоминания. Так?
        - Так, Дмитрий Алексеевич, - в очередной раз кивнул Осипов. - И догадки наши не на песке построены, а, опять же, на фактах. Повторяю, мы нашли общее объяснение всем сортам и видам аномальщины. Под словом «мы» я подразумеваю не только нашу структуру, и не только нашу страну. Сотрудничество налажено очень тесное, причем никакой политикой тут и не пахнет. Общее дело, Дмитрий Алексеевич. И мы, как частички единого целого, которое, как вы помните, хоть и состоит «из» - в кавычках, - но стоит «над» - тоже в кавычках, - понимаем цель этого сверхобразования. А в отличие от нас, у Краза цель есть. Мы так полагаем.
        - И… какая же? - спросил Зимин дрогнувшим голосом.
        У него просто захватило дух, и опять повеяло вокруг чем-то космическим, запредельным, головокружительным, какими-то величественными бездонными безднами.
        - Краз стремится к совершенствованию.
        - Уф-ф… - с облегчением выдохнул Зимин. - А я-то уж подумал… Так ведь и люди к тому же стремятся…
        - Отдельно взятый человек - возможно, да и то не каждый. А человечество в целом - вряд ли. Совершеннее ли мы стали со времен Христа? Коллективный Разум старается улучшить самое себя путем перестройки своих составных частей. Частиц. Отдельных частиц. По каким критериям идет отбор этих частиц, с полной уверенностью сказать трудно - пока. Хотя и прослеживаются, опять же, некоторые закономерности. Но точно можем сказать, что не по уровню интеллекта и не по цвету волос. Краз передает «избранным» - назовем их по-киношному - фрагменты информации, если можно так выразиться. Эта информация внутренне меняет человека. Причем фрагменты самые разные. Ну, чтобы нагляднее было: знаете эту притчу про слепцов, которым дали потрогать слона и предложили определить, на что он похож?
        - Да, - кивнул Зимин. - Будда рассказывал своим ученикам.
        - Возможно, и Будда, - согласился Осипов. - Один потрогал хвост, и сказал, что слон похож на веревку, другой - ногу, и сказал, что слон подобен столбу… И так далее. Применительно к нашей ситуации: «избранные» трогают кто ногу, кто хвост - и у каждого появляется свое представление. Оно не ошибочное, но далеко не полное. Отдельный человек составить общую картину никак не может, да ему и в голову такое не придет. Мы же эти фрагменты собираем, как мозаику, и начинает вырисовываться какой-то определенный узор. Во всяком случае, что-то уже видится, хотя бы в первом приближении. Становится понятно, что это именно нога, а не столб, а значит, перед нами не какая-то конструкция, а существо. Улавливаете мою мысль, Дмитрий Алексеевич?
        - Улавливаю… - пошуршав пакетом, задумчиво отозвался Зимин. - Интересная получается история: частицы пытаются определить замысел целого. Сжавшиеся пальцы пробуют понять, что намерен сделать кулак…
        - Где-то так, - повторил Осипов. - И у нас есть значительное преимущество перед пальцами. - Он прикоснулся рукой к виску. - У нас есть мозги. Плохие ли, хорошие, - но есть. Человек ведь не просто тростник, а тростник мыслящий, если вспомнить Паскаля.
        Дмитрий сосредоточенно покусывал губу. Осипов смотрел на него. Черноволосый докурил, сложил руки на руле и навалился на них грудью.
        С утреннего неба наблюдал за ними незримый Коллективный Разум.
        - Ну, хорошо, - сказал Зимин. - Если вы меня не разыгрываете, и не снимает нас скрытая камера…
        Он умолк, потому что Осипов сделал гримасу и отрицательно качнул головой.
        - Это я так, на всякий случай, - смутился Дмитрий. - Как-то уж все это слишком… - Он замялся.
        - Неправдоподобно? - подсказал Осипов.
        - Нет. Скорее, слишком неожиданно. Как если бы я домой пришел, а там уэллсовский марсианин: «Привет, я с Марса»…
        - А как по-другому, Дмитрий Алексеевич? В любом случае получилось бы неожиданно.
        - Да я понимаю… А насчет неправдоподобия: если бы со мной такое не приключилось - может, и не поверил бы. Во всяком случае, отнесся бы довольно скептически. А так - много чего уже передумал. Билеты на электричку непонятно откуда… Кроссовки в грязи… Провал в памяти… Да! - вскинулся он. - Почему Краз одной рукой дает информацию, а другой рукой тут же ее стирает?
        - Не стирает, - заметил Осипов. - Блокирует. Дабы человек не ощущал дискомфорта. Потому что иногда это плохо кончается. Не всякому ведь приятно будет ощущать себя какой-нибудь «летучей кошкой», если вспомнить Владимира Семеныча…
        Была в его словах какая-то нестыковка, но Зимин не мог определить, в чем тут дело. Он опять покусал губу и сказал:
        - Коллективный Разум ставит блокаду, и человек ничего не помнит, и рассказать ничего не может. Как я. Но вы этой информацией все-таки располагаете. Значит, вы… - Он замолчал и выжидающе посмотрел на Осипова.
        - Да, Дмитрий Алексеевич, совершенно верно. Мы эти фрагменты умеем извлекать.
        - Регрессивный гипноз?
        Осипов неопределенно повел плечом:
        - Скажем так: и регрессивный гипноз тоже, хотя это штука не очень надежная. Есть методы более эффективные. Нейропсихология, как раньше было принято говорить, идет вперед семимильными шагами.
        - Но в Сети, кроме регрессивного гипноза, ни о чем другом не говорится.
        - Разумеется, - вкрадчиво сказал Осипов. - То, что появляется в СМИ о результатах, которые якобы дает регрессивный гипноз, - в основном, полнейшая ерунда. Даже, где-то, шарлатанство. «Утки» и прочие пернатые. Ни методы, ни результаты не афишируются, и это как раз тот случай, когда секретность идет только на пользу делу. Предай все огласке - и мы захлебнемся в потоках фантазий и спровоцируем неуравновешенных на нежелательные действия. Все очень тщательно просчитано и продумано, Дмитрий Алексеевич, измерено и взвешено - дело-то очень и очень серьезное. Мы фрагменты извлекаем, а блокаду на прежнее место ставим, а потому «избранный» так ничего и не помнит. И не отдает себе отчета в том, что несколько меняется. - Осипов поднял палец. - До поры. А мы это определить можем.
        - Телепатию применяете, что ли?
        - Нет, до этого пока не дошли, - серьезно ответил Осипов. - Если опять прибегнуть к сравнению, - а всякое сравнение условно, - то можно представить человека как некий файл с информацией. Скажем, текстовый файл, где записано все содержание данного человека. Не забывайте: это всего лишь сравнение, не более. Коллективный разум вносит в текст некоторые изменения. Ну, скажем, вставляет какие-то новые слова или фразы. Но вставляет другим шрифтом. Жирным или курсивом. И мы эти изменения при чтении файла видим. Где-то так.
        Видимо, «где-то так» было приставучим репьем эфэсбэшника.
        - Занятно, - протянул Зимин. - Очень занятно…
        По спине у него пробежал озноб. Он уже знал, зачем затеян весь этот разговор, и знал, какое предложение поступит ему сейчас от этого вполне обходительного интеллигентного человека в штатском. И что-то внутри твердо сказало ему:
        «Не соглашайся».
        «Почему?» - молча спросил Дмитрий.
        «Не соглашайся - и всё».
        В машине повисло молчание, и молчание это было напряженным. Зимин уставился на свой пакет, но чувствовал, что Осипов выжидательно смотрит на него, и черноволосый тоже как бы смотрит на него, хоть и сидит к нему спиной. Они и спиной умели смотреть… Он разглядывал пакет, а в голове теперь почему-то вертелось: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Хотя эти двое данайцами не были и троянских коней с собой не имели.
        Но - кто знает?…
        Дмитрий поднял голову и повернулся к Осипову:
        - Я читал, что никакое вмешательство в мозг не проходит бесследно.
        Осипов снисходительно улыбнулся и явно собрался возразить, но Зимин ему не дал.
        - Даже если это и не так, - продолжал он, - рисковать я не хочу. Кто-то зарабатывает себе на жизнь руками, а кто-то мозгами. Мозги - мой рабочий инструмент, и хотелось бы, чтобы они служили мне подольше. Спасибо за то, что просветили, но помочь вам ничем не могу, уж не обессудьте.
        - То есть «не хочу», - бесстрастно произнес Осипов.
        «Где-то так», - хотел сказать Зимин, но сказал другое:
        - Да.
        Это «да» было произнесено таким неожиданно металлическим голосом, какого он у себя не мог и припомнить.
        Черноволосый повернулся всем своим грузным телом, так, что машина закачалась, и окинул Дмитрия странным взглядом.
        - Поверьте, в наших методах нет ничего опасного для здоровья, - попытался убедить Зимина Осипов, прижав руку к груди. - Ровным счетом ничего!
        - Нет! - отрезал Зимин.
        Видно, было что-то сверхубедительное в его ответе, потому что Осипов сразу опустил руку, а черноволосый отвернулся.
        Как ни странно, Зимин не испытывал ни малейшей неловкости, которая обычно бывает, когда приходится кому-то в чем-то отказывать. И менять свое решение не собирался ни за какие коврижки.
        Судя по всему, Осипов понял, что торг здесь неуместен и бесполезен.
        - Ну что ж, Дмитрий Алексеевич, - сказал он, глядя куда-то мимо Зимина, - ваше право, как говорится. Хотя опасения ваши совершенно беспочвенны, ей-богу. Через нас прошли уже не десятки - сотни, и никто из них инвалидность не получил. Мы же не копаемся в чужих головах, а просто снимаем информацию. Но на нет и суда нет. Ничего страшного. Картина нарисуется, даже если каких-то кусочков и не будет хватать. Вон, Венера Милосская, - он перевел взгляд на Дмитрия и улыбнулся, - хоть и без рук, но вполне понятно, что это женщина, а не экскаватор. Натурщица позировала скульптору голая и, пресекая возможные домогательства, предупреждала: «Только без рук!» Он понял это буквально - и так и изваял.
        Осипов вновь улыбнулся, явно ожидая, что Зимин оценит, но Зимин никак не отреагировал.
        Эфэсбешник убрал с лица улыбку и задумчиво добавил:
        - Жаль, конечно, но… - Он развел руками.
        Зимин продолжал молчать, вслушиваясь в себя.
        «Правильно сделал, - сказали внутри. - Очень правильно».
        Осипов чуть подался к нему:
        - Если вы все-таки преодолеете свою… э-э… мнительность, Дмитрий Алексеевич, и измените решение, сообщите нам об этом, пожалуйста. Если вас не затруднит.
        - Сообщу, - охотно пообещал Зимин. - Обязательно сообщу. Если дадите ваш телефон.
        - Да, сейчас.
        Осипов дотронулся до плеча черноволосого:
        - Напиши на бумажке.
        Они явно не ожидали, что получат отказ. Собственно, Зимин и сам не ожидал.
        Черноволосый открыл «бардачок» и достал ручку и календарик с маками. Написал несколько цифр и молча протянул «визитку» Осипову. Тот взглянул на нее и передал Зимину.
        - Вот. Это дежурный. Просто назовете себя, а мы потом с вами свяжемся.
        - Понял, - сказал Зимин.
        - Ну, тогда все, Дмитрий Алексеевич. До свидания.
        Осипов прощально приподнял руку, а его коллега повернулся и обозначил кивок.
        - До свидания, - ответно кивнул Зимин.
        Он выбрался из машины, но тут же повернулся. Черноволосый закуривал, а Осипов задумчиво смотрел на то место, где только что сидел Дмитрий.
        - Мне об этой беседе помалкивать? - спросил Зимин.
        Осипов пожал плечами:
        - Да, собственно, как хотите, Дмитрий Алексеевич. Можете рассказать соседям. Мол, общались с экипажем НЛО, они вам память заблокировали, а сотрудники ФСБ хотели разблокировать, но вы не дались. И сама «летающая тарелка» это вовсе не «тарелка», а штучки Коллективного Разума Земли. Про Коллективный Разум тоже можно. О нем же в Интернете и так пишут. Рассказывайте на здоровье…
        - Понял, - повторил Зимин и пошел к своему подъезду.
        Кому и о чем тут рассказывать? Чтобы смотрели, как на ненормального?
        У двери подъезда он оглянулся. Иномарка продолжала стоять под липой, и из салона выползал сигаретный дым.
        Вернувшись в собственную квартиру, Зимин первым делом вышел на балкон и закурил. Под липой было уже пусто, словно и не существовало в природе никаких эфэсбэшников, и беседа с ними ему просто пригрезилась.
        Потом он сел работать, но мыслями постоянно возвращался к той поистине невероятной информации, которую ему преподнесли с утра пораньше.
        Коллективный Разум Земли…
        От такого можно было охренеть всерьез и надолго. Просто жуть брала…
        Было бы лучше, если бы он имел дело всего лишь с очередным текстом, который ему по ошибке дали для перевода, хотя в переводе текст не нуждался.
        И еще он подумал:
        «Они говорят, что могут видеть изменения в файле-человеке. А могут ли они эти изменения воспроизводить?…»
        19
        Гридин затруднился бы сказать, когда, в какой миг вновь начал воспринимать окружающее. Не только вся прежняя жизнь, но и недавние вроде блуждания по зоне представлялись чем-то далеким, давним, происходившим еще в те времена, когда населяли планету лемурийцы или гиперборейцы. А еще казалось ему, что сидит он тут уже целую вечность. Тут, на троллейбусной остановке, у края безлюдного тротуара.
        Остановка была самой обыкновенной, сработанной в стиле непритязательного модерна, столь характерного для постсоветских обществ. Состояла она из бетонной скамьи - чтобы заднице было не жарко, дугообразный ее навес был прозрачным, чтобы солнце светило беспрепятственно, и нагревающаяся голова уравновешивала холод, проникающий от бетона в ягодицы. Ну, и боковушки у нее, естественно, отсутствовали, чтобы обдувало, значит, ветерком, а при порывах ветерка еще и обливало дождичком. Одним словом, сооружение было очень комфортабельным. Гридин сидел без пистолета, с одними только бесполезными патронами в кармане, и ощущение у него было такое, что вот только сейчас он помнил о чем-то важном - и бесповоротно забыл.
        Мимо остановки тянулась вправо и влево широкая улица, которую, наверное, можно было назвать и проспектом. На противоположной от остановки стороне стояли за зелеными деревьями однообразные пятиэтажки из красноватого кирпича, очень смахивающие на неподвластные времени «хрущевки», и аляповатые разнокалиберные павильончики с железными щитами на окнах и без каких-либо опознавательных знаков. Впрочем, и без опознавательных знаков было ясно, что там ремонтируют часы, меняют стоптанные каблуки, изготовляют ключи в присутствии заказчика и даже, возможно, наливают из-под прилавка что-нибудь забористое, позволяющее аборигенам с утра «встать на нейтрал», а потом, после двух-трех повторов, вновь погрузиться в мир собственных иллюзий.
        «Уж не с перепоя ли мне зона привиделась?» - вяло подумал Герман, цепляясь за эту соломинку.
        И сразу же выпустил ее из пальцев: не было у него никогда перепоев, и вообще, не могло тут дело быть в заурядных перепоях.
        По тротуару, в отличие от той стороны, где сидел Гридин, брели редкие прохожие, которых, скорее всего, на самом деле и вовсе не существовало. Никакого транспорта не наблюдалось. Серое асфальтовое полотно возникало вдали, и так же, вдали, только с противоположной стороны, и исчезало, расстилаясь под фонарями и светофорами.
        А за спиной Гридина, параллельно дороге, тянулась высокая ограда парка с частыми железными прутьями. Был ли это парк, в котором он уже побывал, или какой-то другой - Герман не знал. Во всяком случае, деревья были похожими: березы, клены и липы.
        Осмотревшись, Герман решил подумать о своих дальнейших действиях - и тут обнаружил, что сидит на бетонной скамье уже не в одиночестве. За то время, пока он разглядывал ограду парка, на дальнем конце скамейки образовалась женская фигура. Женщина то ли слетела с неба, то ли выбралась из-под асфальта, то ли возникла из воздуха - иначе Герман заметил бы, как она приближается к остановке. Это был очередной фантом, и явно не случайный, - потому что женщина повернулась и посмотрела на него. Именно на него, Гридина, а не сквозь него.
        Женщина была довольно молодой - Герман не дал бы ей больше тридцати (хотя с определением женского возраста очень легко можно ошибиться), у нее было бледное правильное лицо с большими темными глазами, аккуратными черными бровями, изящным носом и четко очерченными розоватыми губами, в которых так и виделась тонкая длинная сигарета. Черные, с блеском, волосы, симметрично разделенные пробором, стекали на плечи, и Герману сразу пришло на ум вычурное слово «ниспадали». Женщина очень походила на гоголевскую панночку из старого советского фильма, прицепившуюся к несчастному Хоме Бруту, только одета была иначе. Черное платье едва уловимо переливалось багровыми оттенками неба. Стоячий воротник наглухо закрывал шею, рукава доходили до запястий… но из-под подола виднелись неожиданно босые ступни, разрушая демоническую цельность образа. Платье так плотно облегало стройное тело, что казалось не одеждой, а кожей, и было тяжелым на вид. От женщины исходила какая-то почти физически ощутимая мрачная сила, ее глаза затягивали в себя, словно космические черные дыры. Гридин почувствовал нечто похожее на
головокружение.
        Подобный взгляд был у цыганки… давно, лет десять назад, а то и больше… Душной южной ночью, у костра, под огромной луной. Подобный взгляд временами был и у шамана, выходца из сибирской глубинки. Взгляд Вия, которому наконец-то подняли веки - и две черные пули уставились на Хому. Черные дыры, высасывающие жизнь.
        Герман знал, как можно защититься от этих черных пуль. Но применить это свое умение не успел, потому что черная женщина опустила глаза.
        - Стоит ли так суетиться? - задумчиво спросила она неожиданно низким грудным голосом, похожим на звук далекого колокола. - Стоит ли тратить время на бренное, на совершенно ненужные поиски, Герман?
        Гридин насторожился. Наверное, надо было бы встать и уйти, следуя за внутренней путеводной нитью, но было в черной женщине что-то очень притягательное. Ее хотелось слушать.
        И откуда она знала, как его зовут?
        Женщина выпрямила спину и обхватила себя руками, словно ей вдруг стало холодно. И вновь стала ронять колокольные слова, глядя прямо перед собой. От этого взгляда задрожали и осыпались листья на другой стороне проспекта. Во всяком случае, так показалось Герману.
        Катились во все стороны звуки далекого колокола…
        - Подумай о собственной душе, Герман. Она очень древняя, твоя душа, она многое пережила, и стоит ли утомлять ее, гоняясь за призраком? Твоя душа, твоя Психея - это дуновение, это гонимая ветром птица, что скитается от воплощения к воплощению, от жизни к жизни. То ползет она по земле червяком, то возносится к небесам бабочкой. Бабочкой, Герман!
        Гридин внутренне вздрогнул и всмотрелся в профиль черной женщины. Нет, она совсем не походила на девчушку Иру.
        - Она становится пленницей плоти, - продолжала вещать незнакомка, - но сама она не от плоти. Сдавленная плотью Психея все-таки развивается и чувствует, как в ней загорается мерцающий свет, она тянется к небу. К небу, Герман, а не к земной суете. Ты должен готовить свою Психею к небесной жизни, ибо только там она полностью обретает себя и достигает счастья. Там, в долинах эфирного света, она является в своем истинном виде. Она купается в сокровенном свете, он исходит из нее и возвращается к ней, этот свет блаженства… Это - Мировая Душа, и здесь чувствуется присутствие Бога. И когда Психея окончательно победит материю, когда разовьет все свои духовные способности и найдет в себе самой начало и конец всего, тогда, достигнув совершенства и не нуждаясь больше в воплощениях, она окончательно сольется с божественным Разумом. Искать надо не вне себя, Герман, а внутри себя…
        Слова струились, слова текли, похожие на чудесных серебристых рыб, плывущих в края сплошного блаженства, слова завораживали. Они были ему знакомы - из книг, от них веяло покоем и уютом, и совершенно не хотелось им сопротивляться. Уже не один колокол, а множество колоколов звучали со всех сторон и звали, влекли за собой, и нужно было полностью отдаться этому волшебному перезвону - и воспарить, забыв обо всех заботах и тревогах, обо всем мирском, преходящем, мелком…
        - Душа, став чистым духом, охватывает и постигает всю Вселенную. Человек с такой душой отражает во всем своем существе неизреченный свет, которым Бог наполняет бесконечность… Видимые миры изменяются и проходят, но невидимый мир, что служит их началом и их концом - бессмертен. Психея божественна, Герман. Почувствуй ее, прислушайся к ней…
        Гридину казалось, что вот-вот раздвинутся все горизонты, и хлынет отовсюду свет иного.
        Однако он знал, что он - земной человек. Обученный. И будь его Психея хоть трижды божественной, она должна подчиняться приказам мозга. И не устремляться в данный момент к божественному Разуму, а сосредоточиться на выполнении задачи. Черная женщина была хороша, и речь ее была хороша, но… Порой так не хочется утром вставать и делать зарядку, и совершать пробежку, но - надо.
        И хоть и парила часть его существа где-то в зазвездных сферах, в окрестностях Божьей обители, другая часть продолжала наблюдать за окружающим. Или за тем, что казалось окружающим.
        Сквозь потоки серебристых рыб, сквозь хрустальный звон колоколов, вещающих об ином, Герман увидел, как на той стороне улицы, наискосок от него, выскочила из-за угла пятиэтажки девчонка со странным знаком на руке. Знаком Психеи? Она размахивала на бегу родным гридинским «глоком», но не стреляла и явно держала курс к троллейбусной остановке. Черная женщина, кажется, не замечала ее и продолжала говорить, но серебристые рыбы теперь плыли не сквозь, а мимо Германа, уже потускневшие, уже теряющие силы.
        Он встал и шагнул вперед, на проезжую часть проспекта. Он видел то, чего не видела Ира, но от чего, вероятно, она и убегала. Пятиэтажка позади нее таяла, как снег под жарким солнцем. И деревья тоже таяли, и трава, и асфальт. Словно гнались за ней по пятам лангольеры плодовитого, как крольчиха Стивена Кинга, сантиметр за сантиметром, метр за метром пожирая реальность.
        Если это была реальность.
        - Психея… Герман… Излучение истины и красоты… Духовное состояние восьмой сферы… - доносилось со скамейки.
        - Стреляй! - крикнул Герман, делая еще один шаг вперед.
        Но Ира стрелять не стала. Поднырнув под ограждение, она выбежала на проезжую часть и чисто женским неловким движением бросила пистолет в сторону Гридина, как девчонки бросают мячик на уроках физкультуры. «Глок» упал на асфальт, скользнул по нему, как по льду, и оказался у ног мигом подлетевшего Гридина.
        - Не слушайте ее! - выпалила, подбегая, Ира. - Она шизанутая! Давайте, бежим отсюда, я знаю, где можно пересидеть. А то сейчас накроет!
        - А почему не стрельнуть? - осведомился Гридин, уже подобрав пистолет.
        - Стреляла… Бесполезно! - Девушка схватила его за руку и, оглянувшись на невидимых лангольеров, попыталась потащить за собой. - Но вы попробуйте на всякий случай. Может, у вас и получится, это же ваш пистолет.
        - Так, без паники, Ирина, - ровным голосом сказал Герман и освободил руку. - Убежать всегда успеем.
        Он оглянулся на скамейку. Черная женщина уже не сидела, а стояла. Губы ее продолжали шевелиться, лицо было застывшим, а темные глаза так пронзительно смотрели на него, что Герману стало немного не по себе. Это был взгляд панночки, увидевшей наконец Хому Брута.
        «Ну точно - черные пули, - подумал он. - Вий, понимаешь, переодетый…»
        У него не поднялась бы рука стрелять в нее. Если, конечно, речь бы не шла о спасении собственной жизни.
        Он повернул голову в ту сторону, откуда примчалась девушка, и обнаружил, что исчезло уже метров двадцать газона с прилегавшим к нему дорожным ограждением, и невидимки вгрызаются в асфальт проезжей части, превращая его в ничто. Ничто со скоростью бегущего трусцой человека подбиралось к ногам Гридина и девушки.
        - Самое время, - сказал Герман молча наблюдающей за ним Ире и открыл огонь веером, после каждого выстрела чуть меняя прицел.
        Граница между пустотой и асфальтом застыла на месте, а потом мир треснул и раскололся. Точнее, расплескался. Словно в воду, где отражалась городская улица, бросили камень, а потом еще один, и еще… Подернулись рябью и закачались уцелевшие пятиэтажки, вверх-вниз запрыгали павильончики, заколыхались кусты, сместились и развалились стволы деревьев, и багровое небо усеяли черные кляксы, будто брызнули туда тушью. Асфальт под ногами у Гридина заходил ходуном, и Герман уже приготовился падать в эти волны, но тут же понял, что они иллюзорны.
        «Скопище симулякров[23 - Образы отсутствующей действительности, гиперреалистические объекты, за которыми не стоит какая-либо реальность.]», - подумал он, опустив пистолет. И увидел, что пустота вновь поползла к нему, а окружающее обрело свой первозданный непоколебимый вид.
        - Нужно переждать, - повторила Ира. - Видите, не помогает. Тут недалеко.
        - Ты так считаешь? - с сомнением спросил Герман. - Может, просто постоять на месте?
        - Я не считаю, я знаю! Останетесь стоять - и он вас вышвырнет. Да так, что и дорогу обратно не найдете. - Ира взглянула ему за спину, и глаза ее расширились. - Сзади!
        Гридин крутанулся на месте, вновь вскидывая «глок». На остановке было пусто, и неслась оттуда к ним со скоростью истребителя огромная черная ворона.
        На этот раз думать о симулякрах он не стал, а просто привычно вскинул пистолет и нажал на спусковой крючок. Хотя сирена и помалкивала.
        - Психея!.. - хриплым колоколом каркнула птица, прежде чем вознестись к небу и слиться с одной из медленно съеживающихся черных клякс.
        Полоса пустоты была уже совсем рядом, и можно было представить, как неслышно работают невидимые зубы.
        - Давай, Вергилий, веди, - сказал Герман.
        Ира тут же сорвалась с места, как на стометровке. Она наискось пересекла проспект, вернувшись на ту же его сторону, откуда появилась, только гораздо правее. Оглянулась, увидела, что Гридин не очень спешит, и, остановившись у ограждения, нетерпеливо махнула рукой:
        - Быстрее, Герман! А то засекут!
        Услышав это, Гридин тоже вообразил себя рысаком и с разбега перемахнул через красно-желтую ограду. На ходу обернувшись и убедившись в том, что невидимки не успевают за ними, он вслед за девушкой обогнул угол дома. И успел скользнуть взглядом по объявлениям на стене. К знакам они, кажется, никакого отношения не имели: «сдаю комнату…», «срочно меняю…», «отдам двух котят, красивые, девочки…»
        Они пробежали через двор с крышками погребов вокруг сиротской детской площадки и двумя-тремя лавочками у подъездов, и девушка наконец перешла на шаг. Вероятно, она точно знала, что делает, поскольку без раздумий прошагала к крыльцу очередной пятиэтажки и открыла дверь.
        - Сюда.
        Герман, оглянувшись еще раз, вошел следом за ней.
        Подъезд был самым обыкновенным, с почтовыми ящиками, обитыми дерматином дверями квартир и исцарапанными бело-синими стенами, с тут и там отвалившейся штукатуркой. Ира поднялась на площадку между первым и вторым этажом, посмотрела в окно и села на лестницу, лицом к пыльному стеклу, где в комках паутины покоились мумии мух. Приглашающе похлопала ладонью по ступеньке, и Герман устроился рядом, с пистолетом в руке.
        Тишина в подъезде была подобна той, что царила на улице, и двор за окном выглядел так, словно там уже давно не ступала ничья нога. Да и в окнах дома напротив, равно как и на балконах, не замечалось никакого движения.
        - Надо немного посидеть, - сказала Ира. - А потом можно будет дальше.
        Гридин свесил руки с коленей и покосился на нее:
        - Ты сказала, что если я буду торчать на месте, он меня вышвырнет. А «он» - это кто?
        Ира зачем-то потерла пальцем джинсы и произнесла с самым невинным видом:
        - Я разве такое говорила? Не помню.
        Герман вздохнул и сдержанно сказал:
        - Допустим, у тебя проблемы с памятью. Бывает. Я и сам не могу избавиться от ощущения, что забыл о чем-то. И не о пустяках, а о чем-то поважнее. Допустим, ты не помнишь собственные слова. Но я - помню. Ты сказала: «Останетесь стоять на месте - он вас вышвырнет». Раньше ты ссылалась на то, что объяснять некогда, нужно спешить. Сейчас у нас, как я понимаю, небольшая передышка. Спешить пока не получается. Поэтому вопрос тот же: кто такой «он», который вышвыривает? Местный Гудвин? Знаешь, кто такой Гудвин? Он здесь вышибалой подрабатывает?
        Ира подняла на него глаза:
        - Не нужно со мной так разговаривать, Герман. Я знаю, кто такой Гудвин. Вы не понимаете…
        - Да, не понимаю! - прервал ее Гридин. - Я ни черта здесь не понимаю. Бродят какие-то призраки… Но ты ведь не призрак?
        Он дотронулся до ее руки. Ира чуть отодвинулась от него к облупленной стене.
        - Извини, - слегка смутился Герман.
        Мало ли что могла подумать эта девчонка… Дядька лапать лезет…
        - Повторяю: сейчас мы вроде бы не спешим, - помолчав, продолжал Гридин. - Так объясни! Просвети не местного, раз уж взялась помогать. Кто такой «он»? И кто ты сама в конце концов? Меня эта неопределенность несколько достает, скажем так. Хочется света. Хочется знаний.
        Девушка индифферентно водила по джинсам теперь уже всей пятерней и, кажется, отвечать не собиралась.
        - Так… - Гридин поднялся. - Ладно, прелестное дитя. В конце концов я к тебе в компаньоны не набивался. Давай разойдемся, как в море корабли - и все дела. Спасибо, что выручила. С меня торт… если увидимся когда-нибудь. Могу дать свой домашний телефон или «мыло». А?
        Ира исподлобья посмотрела на него, и у Германа пропало всякое желание покидать ее. Такой был это взгляд - берущий за душу.
        - Вы не понимаете, Герман, - повторила девушка. - Я не могу вам объяснить…
        Гридин склонился над ней, упершись руками в колени:
        - Не можешь - или не хочешь? Или тебе запретили объяснять?
        Ира легонько вздохнула:
        - Никто мне ничего не запрещал. Не маленькая. Просто…
        - Просто - что? - Гридин еще ближе подался к ней.
        - Просто… - Ира вновь подняла голову. - Просто. Без объяснений. Ноу комент.
        - Просто - просто, - меланхолично повторил Гридин. - Ноу комент. Все очень понятно.
        Он выпрямился и задумчиво повертел пистолет. И медленно сказал:
        - Не хотелось бы делать тебе больно, девочка. Очень бы не хотелось.
        Ему уже приходилось делать больно другим, очень больно. Нечасто, но - приходилось. Ничего не попишешь - специфика работы. Неприятно, конечно, но иногда просто необходимо. Ради выполнения задания. А он не привык не выполнять задания, потому что каждая неудача уронила бы его, прежде всего, в собственных глазах.
        Кто-то когда-то изрек: «Солдат должен хорошо делать две вещи: убивать и умирать за Родину».
        Он, Герман Гридин, не солдат. Он не воюет с врагами в открытую, в чистом поле. Но он тоже должен хорошо делать две вещи, только другие: добывать данные и оставаться в живых. Добывать данные любыми средствами. Речь-то идет не о рецепте производства самогона из табурета, бендеровской «табуретовки», а о штуках посерьезнее. Если надо - причинять боль. Если надо - убивать. Нет на свете таких людей, будь они хоть трижды молодогвардейцами, которых нельзя заставить разговориться. Да, были случаи - не получалось. Значит, добытчики данных плоховато знали свою работу, не доучились.
        Девчонка смотрела на него не только без испуга, но даже вроде с каким-то непонятным сочувствием.
        - Не думаю, что вам удастся со мной справиться, - сказала она. - Даже просто догнать. И пистолет не дает вам никакого преимущества, я вам уже говорила… Я вас не убеждаю, Герман. Я вас просто информирую.
        Изъяснялась она уж как-то слишком по-взрослому. И на угрозу, казалось, не обратила никакого внимания. И позу не переменила, чтобы, например, удрать или кошкой вцепиться ему в глаза.
        «Понимает, что блефую», - подумал Гридин, наблюдая за ней. Однако он готов был, в случае чего, противодействовать.
        Да, он действительно блефовал. Не было никакой необходимости что-то у нее выпытывать, загонять, так сказать, иголки под ногти. В плане операции она не значилась, и работать Герман должен был без нее.
        Правда, она уже не раз его выручила…
        - Стрелять где научилась? - спросил он, словно и не было до этого произнесено никаких слов. - Или сейчас этому в школе учат?
        - Чему сейчас только не учат, - вновь по-взрослому ответила девчушка, продолжая сочувственно смотреть на него. - И ученики сейчас способные. Много не рассуждают. Это старомодный Гамлет вопросами всякими маялся. Сейчас маяться не будут: Клавдию пулю в лоб, с мамы Гертруды бабок побольше за молчание, друга Горацио премьер-министром, Лаэрту бутылку, Офелию в постель - и никаких проблем. И конечно, «ту би». Быть. Без вариантов.
        Гридин молча разглядывал ее, и внезапно ему в голову пришла абсолютно абсурдная мысль. Эта девочка вовсе и не девочка, а какая-нибудь биомеханическая кукла-зомби, созданная ушлым шаманом. Своего рода голем, сотворенный ему, Гридину, в помощь.
        - Мда-а… - протянул он и, глянув в окно, принялся мерить шагами площадку. - Будем считать, что поговорили. Долго еще нам здесь торчать?
        - Вы вот меня про Гудвина спрашивали, - сказала Ира, проигнорировав его вопрос. - Про волшебника из страны Оз. Ну, Изумрудного города. А про историю Орфея и Эвридики вы не слышали?
        Герман круто развернулся и остановился перед ней.
        - В огороде бузина, да?
        - Не знаю, что там в огороде… Кто это будет в огороде бузину разводить? Но вы, как бы, Орфей.
        Гридин почесал подбородок рукояткой пистолета, мельком взглянул на ее правую руку с изображением бабочки.
        «Психея то ползет по земле червяком, то взлетает к небесам бабочкой… Бабочкой, Герман!..»
        - А ты, как бы, Эвридика? - спросил он.
        - Нет, - мотнула головой Ира. - Эвридику вы ищете. Ну, условную Эвридику.
        - И ты туда же, - с досадой сказал Гридин. - Мне тут один уже впаривал про Загробье. Лысый такой, глиняное изделие. Это не твой напарник?
        - Наоборот.
        - И что значит «наоборот»? - пробормотал Гридин. - В детстве, помнится, завидовал Алисе. Вот, мол, повезло девчонке! Сколько «приключениев»! «Все страньше и страньше, все чудесатей и чудесатей» - так, кажется, в переводе Заходера? А сейчас уже не завидую. И не хотел бы на ее месте оказаться, в кроличьей норе или за зеркалом. Видно, запал пропал…
        Он посмотрел на бесстрастную Иру, заложил руки за спину и вновь принялся расхаживать по площадке, как узник по камере.
        - А что касается истории Орфея и Эвридики, - продолжил он тоном занудного преподавателя, - то «нэ так всо было, савсэм нэ так», - как сказал бы Отец Народов. Не было никакого нисхождения певца в царство Аида за душой погибшей возлюбленной. Была совсем другая история.
        - Какая же? - с внезапным интересом спросила девушка.
        Герман повернулся к ней.
        - Это тоже всего лишь одна из версий. Орфей, уважаемая Ирина, был одним из так называемых Великих Посвященных. Таких, как Рама, Гермес, Пифагор, Иисус Христос… Был он сыном бога Аполлона и жрицы храма Аполлона, служителем Диониса, а уже потом - создателем священных мелодий, стихов и мудрых книг. Как всегда, вся эта история связана с обычной и вечной борьбой за влияние. Против него восстали жрицы-вакханки, стремившиеся восстановить культ Гекаты, - была такая жуткая богиня. Лидером этой, так сказать, партии была главная жрица Гекаты. Если мне не изменяет память, звали ее Аглаониса.
        - А Эвридика?
        - А Эвридика в это время уже стала женой Орфея. Но Аглаониса положила на нее глаз. Жрица была лесбиянкой, ну и… - Герман развел руками и тут же спохватился: что это он мелет несовершеннолетней?
        - И что дальше? - поторопила его Ира.
        - В общем, жрица хотела вовлечь Эвридику в культ вакханок, - после заминки продолжил Гридин. - А Орфей, видя такое дело, пригрозил Аглаонисе, что голову ей оторвет, если она не отстанет от его жены. Вакханка не шибко испугалась и приказала своим отравить Эвридику. Как положено, яд в чашу с вином - и финиш. А тело сожгли на костре. Орфей впал в отчаяние и пошел бродить по всей Греции - просил жрецов вызвать ее душу и сам искал в разных пещерах… Шекспир верно подметил: «Чтоб мы как должно ценное ценили, оно должно покоиться в могиле»…
        Девушка сидела, подавшись к нему, и слушала с таким вниманием, словно Гридин пересказывал ей какой-нибудь боевик. На какое-то время он даже потерял представление о том, где они находятся и почему. Нет, не потерял, конечно, а как бы отодвинул в сторонку. И продолжал разливаться Шехерезадой или ученым лукоморским котом, пошедшим налево (или направо?), будто тешил сказкой собственную дочку. Может, и на самом деле была у него где-то собственная дочка, только он об этом ничего не знал.
        - В конце концов добрался он до Трофонийской пещеры. Жрецы там проводят посетителей через трещину, и те спускаются к огненным озерам, которые находятся глубоко под землей. Судя по всему, в глубинах полным-полно вредных испарений, там трудно дышать - и одни возвращаются с полпути, другие идут дальше и умирают от удушья, а третьи, самые настырные, может, и добираются до озер. Но, вернувшись, теряют рассудок. Орфей, разумеется, дошел до конца, как и положено герою, что-то там увидел, о чем нельзя говорить, - и вернулся в здравом уме. Тут же уснул, и ему привиделась Эвридика. Сказала, что он ее не там ищет. Она, мол, пребывает в обители мрака между Землей и Луной. Чтобы освободить ее оттуда, Орфей должен дать Греции свет. И тогда душе Эвридики вернут крылья, и она вознесется к светилам, в сферу богов. И вот там-то их души когда-нибудь и обретут друг друга. Именно после этого видения Орфей и стал постигать тайные знания и проповедовать свое учение. Никаких нисхождений в подземное царство и концертов перед его владыкой Аидом и супругой его Персефоной не было, и Эвридику свою Орфей увести оттуда не
пытался. А потом его убили… Такая вот история.
        - Ну, вам здесь такое не грозит, - немного помедлив, сказала Ира. - Однако ум за разум заехать может, без шуток.
        - Охотно верю, - кивнул Гридин. - Но рассчитываю на то, что сработают защитные механизмы психики. И уберегут меня от дурдома.
        «А чем не идея? - подумал он. - Может, они давно уже сработали, и вокруг совсем не то, что мне кажется… Определенно не то…»
        - Значит, никакого царства мертвых, никакого Загробья? - спросила девушка.
        Герман развел руками:
        - Факты, Ира, - где факты? В загробную жизнь можно только верить, потому что вера в фактах не нуждается. Она самодостаточна, основывается на самой себе. Это уже дело личного выбора. Человек верит в то, во что ему хочется верить.
        - А свидетельства тех, кто пережил клиническую смерть, - это разве не доказательство?
        - Пресловутая «жизнь после жизни»? Ты знаешь, Ира, один мой… приятель выбрался, как он говорит, с того света. Тот свет - именно свет, он там летал, парил вместе с давно умершим братом. И был ему там очень радостно, легко и хорошо. Но сам он не верит, что действительно умирал. Был у черты, да, - но не пересек. Все эти свидетельства можно и по-другому объяснить, без всякой мистики. Наверное, ты и сама знаешь. Галлюцинации и иллюзии… И прочее.
        Девушка прищурилась:
        - Фома неверующий? Вы, Герман, и в Загробье будете отрицать, что попали в Загробье. Пока вам документ не покажут, с печатью: «Данная территория является именно загробным миром». Да и то, наверное, усомнитесь в его подлинности.
        - Не знаю, - пожал плечами Гридин. - Если экспертиза покажет, что бумажка настоящая, тогда нужно будет выяснять, что именно подразумевается под понятием «загробный мир». Иная форма существования? Другое измерение? Что-то еще?… - Он присел на корточки перед девушкой. - Ты только что сказала: я, мол, и в Загробье буду отрицать, - Герман выделил голосом слово «буду». - То есть я сейчас все-таки не в Загробье. А до этого намекала на противоположное. Неувязочка, как говорится, а?
        Почему-то теперь Гридин чувствовал себя рядом с этой незнакомкой совершенно комфортно. Был уверен, что она его не подставит, что она действительно на его стороне.
        Впрочем, расслабляться из-за такой уверенности он не собирался. Были печальные прецеденты. Не с ним - Господь миловал, - а с коллегами. Внутренние ощущения - штука хорошая, но нельзя им слепо и абсолютно доверять. Тем более, что они то и дело так и норовят поменять свою полярность.
        - Вся жизнь - сплошные неувязочки, - туманно ответила девушка, вновь заставив Гридина усомниться в ее пятнадцати-шестнадцати годах, прожитых на свете. - Вот насчет Орфея и Эвридики… Вы сказали: одна из версий. Великий Посвященный, пещера, видение и прочее. А если есть другая версия?
        - И какая же?
        - А если Орфею это не привиделось? Он не бродил по всей Греции, не просил жрецов о помощи. Он сразу знал, к кому обращаться… когда Эвридику отравили. Тот человек действительно владел тайными знаниями. Какой-нибудь мощнейший экстрасенс. Колдун, там, или… шаман…
        Гридин вскинул глаза на девушку. Ира смотрела мимо него, в окно.
        - Поработал с душой Орфея, - медленно продолжала она. - Назовем это душой; термин, в данном случае, значения не имеет. И послал его душу в некую… сферу, область, вместилище… термин, опять же, значения не имеет. То же Загробье. Инобытие. В общем, туда, где пребывала душа Эвридики. Такая красивая-красивая бабочка, греки ведь душу в виде бабочки изображали или мотылька… Так?
        Она перевела взгляд на Германа, и Герман кивнул - не сразу, а через две-три секунды, в течение которых он старался расшифровать этот ее взгляд.
        Не получилось.
        - Орфей, то есть душа его, бабочка, нашла бабочку-Эвридику и попыталась вытащить ее оттуда, вернуть в тело, - продолжала девушка, увидев, что Гридин ничего говорить не собирается. - Тело никто не сжигал, иначе проникновение в Загробье было бы бессмысленным. Не вселять же душу Эвридики в какой-нибудь свежий труп. Попытаться-то он попытался, но ничего не получилось. Вытащить ее он не смог. А уже после этого сам спровоцировал вакханок, и они его прикончили, растерзали на куски, а голову бросили в реку. И душа его отправилась к Эвридике. Если не она к нему, так он к ней. Главное, чтоб результат был, правильно? И получился хеппи-энд. Такую версию не слышали?
        Герман поднялся во весь рост и пробормотал, возвышаясь над той, что казалась обыкновенной школьницей:
        - Это сейчас так в школе рассказывают?
        - Самообразование, - без тени улыбки заявила Ира.
        Гридин вновь с силой потер пистолетом подбородок, чувствуя, что в голове у него в очередной раз начинает крутиться карусель с расшатанными лошадками и вдрызг пьяными седоками.
        - Кто ты? - тихо спросил он. - Откуда ты здесь взялась?
        - Я здесь существую, - сказала Ира с нажимом на «здесь» и встала. - Уже можно идти. Тут где-то с километр, не больше. До автостанции - и налево. Я покажу. Сейчас выйдем - и бегом! Может, без помех удастся проскочить.
        - Хорошо бы, - сказал Герман и проверил пистолет. - Вижу, патронов не жалела. Подожди, подзаряжусь.
        Все сопутствующие мысли он решительно распихал по углам. Маячок работал. Цель была близка. Помощница под рукой. Оружие в порядке. Возможно, препятствий не будет. Гораздо больше, чем просто хорошо. Выше предела мечтаний.
        - Готов, - сказал он. - Бежишь первой, я за тобой.
        «Всех, кто осмелится помешать, пошлю на… хутор бабочек ловить!»
        20
        Они вновь пересекли двор, только теперь уже в обратном направлении, и выскочили на тротуар. Бежать было легко, прохожие на них совершенно не реагировали и никакие темные силы пока себя не проявляли. Последствий деятельности лангольеров не замечалось, все благополучно вернулось на свои места. Висела привычная тишина, псевдосолнце пялилось на них с высоты, но не вмешивалось.
        Впрочем, особо разогнаться им не дали. Герман увидел, как бегущая метрах в пяти впереди него Ира вдруг замедлила шаг, словно с трудом преодолевая какое-то сопротивление, и через мгновение отлетела назад. Он успел ее поймать, удержавшись на ногах, и тут же просканировал взглядом окружающее. Все было спокойно. Точнее, все казалось спокойным.
        - Там… какая-то преграда, не пускает, - заявила Ира, замерев в объятиях Гридина. - Словно резиновая… Батут какой-то, только вертикальный… Его не видно, но…
        Герман отпустил ее и осторожно двинулся вперед, выставив руку с пистолетом. И почти тут же ощутил, как ствол пистолета уперся во что-то упругое. Абсолютно невидимое. Он попробовал продавить преграду, однако его руку вполне корректно, но неумолимо отодвинуло назад. Да, перед ними было нечто подобное прозрачной резиновой стене.
        - Ты влево, я вправо, - скомандовал Гридин, и они начали расходиться, приложив ладони к невидимой преграде, словно исполняли пантомиму.
        Герману вновь вспомнилась панночка из старого фильма, которая в таком же стиле ходила по церкви вокруг Хомы Брута, вперив в него невидящие глаза.
        Передвигаясь подобным образом, он пересек проспект и добрался до ограды парка, а Ира - до стены пятиэтажки. Невидимое препятствие могло тянуться бог весть на какое расстояние, и возникло тут, конечно же, не случайно. Гридин не сомневался в том, что барьер окольцовывает именно то место, в которое ему нужно попасть. Место, откуда сигналил маячок.
        Он вернулся от безлюдного парка на противоположный тротуар, где уже, нетерпеливо переминаясь, поджидала его девушка.
        - Ладно, - сказал Гридин. - Тогда ваше слово, товарищ маузер, если вспомнить Маяковского. Ты отойди в сторонку на всякий случай - как бы рикошета не было. А я вон оттуда…
        Он направился к ближайшему дереву и услышал за спиной:
        - Думаю, не поможет. Бесполезно, Герман.
        - А это мы сейчас проверим, - сказал Гридин и укрылся за морщинистым, как нога слона, толстым стволом. - Отойди! Десять шагов влево.
        Девушка дернула плечиком и явно собралась возразить, но передумала и подчинилась. По лицу ее было видно, что она совершенно не рассчитывает на успех.
        Треск выстрелов хлыстами набросился на тишину. Герман подсознательно ожидал, что сейчас раздастся звон бьющегося стекла, - но никакого звона не получилось. Подойдя к той черте, где обнаружилась невидимая преграда, он убедился в том, что Ира не ошиблась: его руку вновь оттолкнуло. Он понял правоту девушки, лишь только направился туда, потому что она успела проверить результат раньше него.
        Это был крах. Если только Скорпион не подбросит с неба гранатомет или парочку ПТУРСов. Хотя Гридин почему-то почти не сомневался, что тут не помогут ни гранатометы, ни реактивные системы залпового огня, ни дивизионные ракетные комплексы. Нет, пробить-то они, может, и пробьют, но дыры тут же затянутся. А если и не затянутся - все равно нет у него такого оружия. И Скорпион - не Господь Бог…
        - Ну что, убедились? - спросила подошедшая к нему Ира.
        - Убедился… - машинально ответил Гридин, лихорадочно пытаясь сообразить, что же делать дальше.
        Выкидывать белый флаг? Возвращаться туда, откуда пришел, и ждать вертолета? Сидеть тут в надежде на то, что препятствие ликвидируется само собой, рассосется? Искать дырку в этом невидимом заборе? Попытаться пролезть снизу? Например, пройти подвалами. Или выкопать подземный ход. Или прыгнуть сверху, с балкона, - если это не купол, а именно забор.
        Ну, конечно же, искать путь вперед! Искать путь вперед, а не возвращаться, понурив голову и поджав хвост.
        - Тут нужен совсем другой подход, - сказала девушка. - Я сразу не стала говорить, все равно бы вы не поверили. А теперь сами убедились.
        Гридин повернул голову и взглянул на нее. Он совершенно о ней забыл.
        - Все зависит от вас, Герман, - продолжала девушка. - Собственно, никакой преграды нет. То есть она есть, но… - Ира замялась. - В общем, вам нужно представить, что ее нет. Убедить себя в этом, поверить. Все зависит от вас, постарайтесь себя убедить. Звучит странно, но вы же сами видите, как тут всё…
        - Вижу, - сказал Герман. - Ты уверена?
        - Теперь - да. - Ее голос звучал твердо.
        - Ну, если так… Этому мы обучены. Только надо сосредоточиться. А ты иди, проверяй. И где ты только всего этого нахваталась?
        - А вот такому… чтобы сосредоточиться и суметь… нас точно в школе не учили, - с привычным серьезным видом сказала Ира, проигнорировав его вопрос.
        - Меня тоже. Но есть и другие учебные заведения. Специфические…
        Да, его учили подавлять невольный страх, страх неизбежный, генетический, не зависящий от сознания, от психологических установок. Даже не подавлять, а убирать из восприятия сам объект страха. Перед прыжком с парашютом, когда под брюхом самолета нет ничего, кроме прозрачного воздуха, а земля простирается далеко внизу, готовая разметать твои косточки, можно сделать так, что эта бездна исчезнет. Нет пустоты, нет далекой земли, а есть мягкая на вид серая вата, очень близко, и шагнуть в нее совсем не страшно. Или когда бросаешься под танк. Вот только что неслось на тебя длинноклювое стальное чудище с непробиваемым покатым лбом, грозно лязгая траками, - и нет его. Но ты точно представляешь, где оно должно быть, - и падаешь в нужный момент в нужное место. И чудище проскакивает над тобой, показывая задницу. Чтобы сосредоточиться, не надо даже закрывать глаза - просто как бы переключаешь зрение. Ну не то чтобы просто - все дело в практике.
        Правда, сейчас был другой случай. От Гридина не требовалось изъять объект из визуального восприятия - преграду он и так не видел. Нужно было убедить себя в том, что ее вообще нет.
        И он был уверен, что справится.
        Герман опустил голову, отключился от мира и начал настраиваться.
        Вокруг проступила пустыня. Он стоял у высокой стены, перечеркнувшей пески от одного края горизонта до другого. Было жарко, хотелось пить. Блики солнца играли на стеклянной преграде, а за ней, вдалеке, смутно виднелся оазис: раскидистые деревья, тень, холодная вода… Он вытянул перед собой руки. Сила поднималась из глубин и концентрировалась в кончиках напряженных пальцев.
        «Исчезни!» - приказал он и метнул силу прямо в солнечные блики, как десяток увесистых копий, неотразимых, всесокрушающих.
        Стена потускнела и стеклянной крошкой осыпалась на песок. Мелкие осколки смешались с песчинками, налетел ветер - и стекло исчезло под песком…
        - Есть! - донесся до него голос девушки.
        Гридин, не поднимая головы, быстро зашагал вперед, и не асфальт видел у себя под ногами, а песок. Когда песок исчез, вновь уступив место серому, в трещинах, покрытию тротуара, он остановился и огляделся.
        Оказалось, что девушка стоит рядом и с одобрением смотрит на него. То место, где была невидимая преграда, осталось позади.
        - Получилось, - сказала Ира и, кажется, впервые слегка улыбнулась.
        - Стараемся. - Герман тоже улыбнулся, довольный собой. - Побежали?
        - Побежали!
        Девушка вновь сорвалась с места первой, и Гридин с хорошим настроением последовал за ней. Ничто, наверное, не может радовать больше, чем успешно преодоленная преграда. Разве что неудача соперника. И если бы даже не существовало никаких преград в жизни человеческой, их стоило придумать, чтобы не было пресно.
        «И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль…» - Александр Блок знал, что говорил.
        Проспект впереди изгибался плавной дугой, поворачивая влево. Прохожих там уже не было. Очередная кирпичная пятиэтажка, мимо которой они пробегали, располагалась поодаль от тротуара, в глубине. Перед ней находилась поросшая травой площадка, и стоял на этой площадке знакомый темно-красный монумент. Памятник предку таинственных Белых Ворон. Огромные черные глаза, казалось, следили за ними.
        На этот раз Гридин не стал уделять ему внимание, не до того было. Он мчался по финишной прямой.
        «Молодец, Командор, - скажет Скорпион. - Я знал, что ты справишься».
        Впрочем, не надо говорить «гоп»…
        Подтверждение этой народной мудрости обнаружилось буквально тут же, когда за деревьями, растущими вдоль обочины, Герман разглядел какие-то темные фигуры. Фигуры расхаживали по проезжей части проспекта. Ира тоже их заметила и резко остановилась.
        А Гридин останавливаться не стал, хоть и перешел на шаг. Он уже определил, что это не обычные призрачные горожане, а мужчины в пятнистой камуфляжной форме, вооруженные знакомыми автоматами, удивительным творением Михаила Калашникова. От дорожного ограждения на одной стороне проспекта к ограждению на другой стороне тянулась то ли веревка, то ли проволока, перекрывая проезд, и висел на ней белый щит с крупной черной надписью: «Стой! Опасная зона!» Под надписью был нарисован жирный красный крест, похожий на букву «х». За веревкой, слева, располагалась асфальтированная пустошь, примыкающая к кубическому зданию со стеклянными дверями. Оно, вероятно, и было автостанцией, о которой говорила Ира. Возле здания стоял одинокий автобус старой львовской модели.
        Мужчины с автоматами явно их заметили, перестали прохаживаться и теперь глядели только на них.
        - Когда подойдем, стреляйте по ним - и дальше, - нервно посоветовала Ира.
        Гридин долгим взглядом посмотрел на нее и спрятал пистолет в карман куртки.
        - Мне моя жизнь еще пригодится, - ответил он на ее молчаливый вопрос. - Иногда лучше поговорить, чем стрелять.
        Девушка закусила губу, досадливо поморщилась, но промолчала.
        Герман продолжал идти дальше, оставив ее за спиной. Обернувшись, он увидел, что Ира устроилась на дорожном ограждении, как на насесте, и смотрит ему вслед.
        Мужчин с автоматами было пятеро, без каких-либо опознавательных знаков на камуфляже. Вид у них был достаточно грозный, однако Гридин приближался к ним не только без страха, но испытывая даже нечто вроде облегчения. Потому что сразу было видно: это не химеры, не фантомы, не симулякры, а самые настоящие, самые обычные парни. Из родной армии. Доблестные Вооруженные Силы. Свои парни, с которыми всегда можно договориться. И хоть что-то выяснить. Ну, а дальше действовать по обстановке.
        «Ага, Загробье, как же! Это если с той стороны смотреть. Какое, на хрен, Загробье?!»
        Встретили его, однако, не весьма любезно.
        - Надпись видите? - хмуро осведомился плечистый крепыш лет тридцати, с обветренным лицом и трехдневной щетиной.
        Вероятно, он был тут за главного. И, похоже, вчера крепко пил.
        - Вижу, командир, - дружелюбным тоном ответил Герман, останавливаясь перед ним. - Здравствуйте.
        Остальные четверо стояли у веревки (это оказалась именно веревка) и за автоматы хвататься не спешили, как и командир. Было им лет по двадцать пять или чуть больше, и физиономии у них были вполне привычные, славянско-татаро-монгольские, с примесью мери, чуди, карелов, удмуртов и прочих в том же духе - то есть типично русские, - и тоже слегка небритые.
        - Что, и на автостанцию пройти нельзя? - поинтересовался Гридин, не дождавшись ответа на свое приветствие.
        - Автостанция закрыта, - пояснил командир. - Газет не читаете?
        Он перевел взгляд за плечо Гридина, глаза его масляно блеснули, и Герман понял, о чем подумал бравый воин. И не стал его разубеждать.
        - Не до того было, командир, - сказал он и изобразил многозначительную улыбку.
        Ему было вдвойне легко оттого, что имел он дело не только не с призраками, но и не с орками или какими-нибудь инопланетянами. Обыкновенные служивые, которым велено «не пущать» - вот они и «не пущают». Да, полубредовая зона все-таки была не каким-то там мистическим Загробьем не от мира сего, а вполне конкретной «нашенской» территорией, в Поволжье, Сибири или на Дальнем Востоке, на которой что-то произошло. Может, утечка галлюциногенных веществ. Правда, у бойцов не было ни противогазов, ни респираторов…
        - А почему туда нельзя? - спросил Гридин. - Что случилось?
        Командир переступил с ноги на ногу, как битюг, только не копыта у него были, а берцы с квадратными носками, и все-таки снизошел до объяснений всяким штатским:
        - Про Чернобыль, думаю, слыхал?
        - Как и ты, - не удержался Гридин, подчеркнув это «ты». Он не помнил, чтобы пил с этим армейцем на брудершафт.
        Чернобыль… Как там сочинил Юра Панов?
        Спросил водитель, выйдя из машины:
        «Эй, друг, где тут дорога на Чернобыль?»
        Я не ответил - мы, мутанты, немы…
        - Ну вот, в таком разрезе, - сказал военный.
        - Если бы как Чернобыль, вас бы тут не стояло, командир, - заметил Герман.
        - Умный, да? - Тон у служивого был вполне беззлобный. - Я же не сказал: «Чернобыль». Здесь - нормально. Там, - он мотнул головой в сторону веревки, - нет. Ты, типа, развлекался, а мы оттуда трупы вывозили. - Он помрачнел: - Дело серьезное, газеты почитай. А если ехать надо, топай на железку, поезда ходят.
        - Трупы? - переспросил Гридин. - Почему - трупы?
        - Потому что мертвых называют трупами, - терпеливо пояснил военный. - Мертвые трупы, если так понятней. Не я придумал. Полезешь туда со своей барышней, будет ровно на два трупа больше. А их и так хватает. Так что давайте, шагай назад.
        - Почему трупы-то? - еще раз спросил Гридин. - Что там такое стряслось?
        - Выясняют. Выяснят - сообщат. Что-то на объекте приключилось. Хуже некуда. Так что идите, газеты читайте, радио с телевизором слушайте.
        - Ну, спасибо, командир, - медленно сказал Герман. - А живые там есть?
        - Если и есть, то, считай, уже неживые. Берегите себя.
        - Спасибо, командир, - повторил Гридин. - Обрадовали вы меня по самое «не могу».
        - Сами радуемся, - буркнул армеец, и Герман только сейчас понял, что тот не с похмелья, а, наверное, просто устал.
        Трупы… Это была поистине неожиданная новость. А как же маячок?…
        - Ну… удачи вам, - сказал Гридин и, скользнув взглядом по продолжавшей стоять у веревки четверке автоматчиков, повернулся и медленно направился назад, к одинокой девушке.
        За спиной хмыкнули и сказали:
        - И вам тоже.
        Герман возвращался неспешным шагом, засунув руки в карманы куртки и сосредоточенно разглядывая асфальт. От окружающего он не отключался, но основное внимание уделял не тому, что находится вокруг, а собственным мыслям. Тут было над чем подумать.
        Девушка встретила его нетерпеливым вопросом:
        - Ну что? - Она соскользнула с ограждения. - Пойдете в обход?
        Герман остановился перед ней. Окинул взглядом ее небольшую ладную фигурку. Серьезное лицо, в глазах ожидание, и бабочка на руке…
        - Ты знаешь, что тут произошло, - произнес он безапелляционным тоном прокурора. - Тут какой-то объект… Думаю, не просто кондитерская фабрика, и не пивзавод, а что-то посерьезнее. Там крупные проблемы. Есть жертвы. Ты это знаешь, но мне не сказала.
        - Поменьше их слушайте, - Ира отнюдь не выглядела смущенной. - Нигде ничего не произошло. Это все иллюзия, Герман!
        - Иллюзия, говоришь? - невольно скопировал Гридин манеру красноармейца Сухова. - Блок-пост это иллюзия? Ты знаешь, я так не думаю.
        - Теряем время… - вздохнула девушка.
        Герман прищурился:
        - Знаешь, что, милая? По-моему, тебе позарез надо кого-то оттуда вытащить. Тайком. Кого именно, почему тайком, и зачем это тебе или кому-то еще нужно, и кто ты - не знаю. Может, все-таки давай начистоту, а? Мы ведь, как я понимаю, партнеры? Или как?
        Девушка вновь вздохнула и метнула на него взгляд исподлобья:
        - Долго объяснять… Да вы и не поверите, у вас ограничитель в голове. А вот там, - она мотнула головой в сторону автостанции, - сами все поймете. Все вопросы отпадут, честное слово!
        - Да? - с иронией произнес Гридин и вновь скопировал Сухова: - Все вопросы, говоришь? Думаю, там вообще все отпадет, и голова с ограничителем тоже.
        Он посмотрел через плечо. Автоматчики снова расхаживали вдоль веревки, за которой находилось что-то смертельно опасное. Сирена молчала, - но разве будет она реагировать на такое? Это же не выстрел, не кирпич с крыши, не убийца за углом с ножом в руке, а… А - что?…
        Гридин взобрался на ограждение, на то место, где до того сидела Ира. Хорошее настроение улетучилось, жизнь теперь представлялась довольно ядовитой штукой. В ней было место подвигу, а подвигов Герману совсем не хотелось.
        - Ну зачем вы рассаживаетесь, Герман? - упавшим голосом спросила девушка. - Нужно идти. Ведь совсем немного осталось. Дворами пройдем, я дорогу знаю.
        - Прямиком на небеса, - усмехнулся Гридин и тут же согнал с лица улыбку. - Подожди-ка, детка. Мне подумать надо. Хорошо подумать.
        Вокруг было тихо и как-то обреченно. Теперь задание Гридину совершенно не нравилось. Совершенно.
        21
        Работа у Зимина шла со скрипом, потому что думалось ему совсем о другом. Промаявшись с полчаса, он решил прибегнуть к уже опробованной уловке. Отложил казавшийся бесконечным текст о разветвляющихся мирах и выбрал другой - коротенький рассказ. И пошел на него в атаку, как «Спартак» на «коней».
        Добравшись до финальной точки, вернее, многоточия, он откатил было кресло от стола, намереваясь перекурить, но спохватился, что упустил из виду название.
        У автора рассказ назывался простенько: «Good night!» - «Спокойной ночи!» Однако Зимина такая серенькая «шапка» не устраивала. Вновь придвинувшись к столу, он еще раз пробежался по тексту глазами.
        « - С добрым утром, дорогая.
        - Доброе утро, дорогой.
        - Ну как?
        - Ох, чудесно! Шикарно! Я была Клеопатрой… Это восхитительно, я тебе просто передать не могу… Господи, как там красиво! А ты? Добыл свой Святой Дюрандаль?
        - Грааль, дорогая. Святой Грааль. Дюрандаль - это меч Роланда. Нет, до Грааля я еще не добрался - пробирался через Броселиандский лес, направо и налево разил нехристей-сатанаилов…
        - Эх! - Женщина мечтательно закинула руки за голову, ее пепельные волосы рассыпались по подушке. - Сегодня обязательно закажу про Джека Потрошителя. Хочу пережить его ощущения.
        Мужчина потер ладонью впалую грудь, обвел взглядом потолок спальни. Сказал, потягиваясь:
        - Нет, я пока отдохну от приключений. Закажу что-нибудь спокойное, нейтральное. М-м… - Он немного подумал. - Например, марсианские пейзажи. Или что-то южноамериканское, птички, зверюшки… Надо посмотреть по каталогу.
        Женщина сморщила нос и фыркнула:
        - Ну нет, это не по мне! Во сне нужно жить полной жизнью, дорогой. В четверг обязательно закажу себе Екатерину… или нет - Орлеанскую деву!
        - Смотри, не утомись, дорогая. - Мужчина шутливо подергал ее за ушко. - Ладно, пора вставать, Орлеанская дева.
        На прикроватной тумбочке россыпью лежали разноцветные проспекты с одним и тем же знакомым слоганом: „Тысячи жизней - во сне!“

* * *
        - Послушай! Ну проснись же!
        Мужчина открыл глаза, спросил хрипловатым спросонок недовольным голосом:
        - Что такое, дорогая? Ты меня выдернула из сельвы…
        - У меня какой-то сбой! - Женщина приподнялась на локте, нервным движением отбросила волосы от лица. - Хотела сразу же проснуться, заменить - и не могла… Представляешь, всю ночь одно и то же - словно непрерывно повторяющаяся реклама. Вместо Франции, вместо площади Старого рынка в Руане[24 - Там была сожжена на костре Жанна д’Арк.] - какой-то бесконечный зал, ряды ящиков… как гробы… и в них люди… - В голосе женщины прорезались истерические нотки. - Лежат… Спят… И чей-то голос сверху, ну точно, как в рекламе: „Это и есть ваша настоящая жизнь!“ Представляешь? Я на них жаловаться буду, это же какое-то издевательство!..
        - Успокойся. - Мужчина погладил ее по плечу. - Скорее всего, тебе подсунули контрафакт… Разумеется, не специально подсунули, они и сами не знали, что это контрафакт. Какой-то левый продукт. Сейчас позвоним, разберемся. Они все компенсируют, не переживай, дорогая…
        - Безобразие! - никак не могла успокоиться женщина. - „Это и есть ваша настоящая жизнь!“ Как тебе такое нравится, а? То есть мы на самом деле лежим в этих гробах, а все остальное нам только снится? И даже вот этот разговор снится? Интересно, кому именно снится - мне или тебе?
        Мужчина улыбнулся:
        - Ерунда, дорогая. Не заводи себя по пустякам. Сейчас мы все выясним. - Он зевнул и добавил: - Я так чудесно полетал над Амазонкой…
        - Безобразие! - повторила женщина и, откинув одеяло, выбралась из постели. - Сейчас я им устрою. Почувствуют настоящую жизнь!
        - Вообще-то, забавно, - благодушно сказал мужчина. - Может, я и вправду сплю в каком-нибудь ящике, и все это мне снится? Снится, что я каждую ночь засыпаю и вижу разные сны на заказ. Сон о снах… Забавно…
        …А потом они (он? или - она? кто кому снится?) вновь закажут себе сны на ночь…
        Так будет каждую ночь… каждую ночь… много-много ночей…
        Хотя давно уже не существовало никаких агентств, предоставляющих сновидения, - было когда-то такое модное развлечение для любителей новых ощущений. Эти агентства исчезли, как исчезло и все человечество, уничтоженное серией катаклизмов, устроенных уставшей от людей планетой.
        Земля была пуста уже много-много лет, и в прах обратилось тело того (или той?), кто все еще продолжал видеть сон о себе и мире, сон, в котором каждый вечер заказывал сны…
        А может быть, и сама Земля, как и весь мир, была всего лишь сном Господа. Господа, которого тоже давным-давно уже нет…»
        Зимин с силой потер щеки. Рассказ совершенно не прибавил ему хорошего настроения.
        Он немного подумал и, поставив курсор над текстом, черной рябью заполнившим экран монитора, набрал свое название: «Приятных сновидений!» Хотя по-английски это было бы не «good night», а «sweet dreams». Но так, на его взгляд, звучало лучше. Он же не электронный переводчик, а где-то и соавтор текста…
        Вот теперь можно было и устроить перекур.
        Смакуя на балконе вторую за утро дозу «Бонда», Зимин вновь прокручивал в голове беседу с сотрудником ФСБ, и никак не мог отделаться от странного впечатления. Все эти рассуждения о Коллективном Разуме Земли представлялись ему сновидением. Как в только что отработанном рассказе. Одно дело - предположения, которые высказывались в Сети, их совсем не обязательно воспринимать всерьез, в них совсем не обязательно нужно верить. И другое дело - утверждения «компетентных товарищей».
        Или и эти утверждения не стоит принимать за абсолютную истину?
        И вновь он задал себе тот же вопрос: могут ли эфэсбэшники воспроизводить изменения, которые Краз внес в какой-либо человекофайл? То есть распространять эти изменения на других людей. Хотя зачем им это?
        «Господи, чем я гружу мозги? - подумал Дмитрий. - Докуривай-ка, мил человек, - и за работу!»
        Но уничтожить сигарету до самого фильтра, как он делал обычно, Зимину не удалось. Из прихожей донесся звонок телефона, и он, выбросив довольно приличный еще окурок, поспешил туда.
        - Дмитрий Алексеевич? - раздался в трубке молодой незнакомый женский голос.
        - Да, он самый, - ответил Зимин, невольно насторожившись.
        Ему представилась некая юная особа почему-то в военной форме и с аббревиатурой «ФСБ» на погонах.
        - Здравствуйте. Это из издательства, из бухгалтерии.
        - Татьяна Викторовна? - неуверенно спросил Зимин.
        - Нет, я здесь человек новый. Меня зовут Оля. Но звоню вам по поручению Татьяны Викторовны, она сейчас очень занята.
        - Оля… Очень приятно, - расслабился Зимин. - Здравствуйте. Я весь внимание, Оля.
        Он устроился на табурете возле полочки с телефоном и, поглядывая на себя в зеркало шкафа-купе, слушал то, что говорит ему новая работница бухгалтерии-кормилицы.
        Дело было не сложным, но срочным. В издательстве готовились к финансовой проверке, ворошили документацию, - и обнаружили, что на двух-трех договорах и актах приема-передачи нет подписи Зимина. А потому его просили быстренько приехать и подписать неподписанное.
        В том, что дело обстоит именно так, Дмитрий усомнился, но оставил свои сомнения при себе. Вернее, он даже не усомнился, а точно знал, что все нужные бумаги в свое время аккуратно подписывал - в таких делах он был щепетильным. Дело тут, вероятнее всего, было в другом: кое-какие бумаги бухгалтерия показывать проверяющим не желала и срочно заменяла их другими, в которых фигурировали несколько иные суммы оплаты за оказанные услуги. То есть за его, Зимина, переводы. И наверное, не только его, но и других переводчиков и «удаленных редакторов». Что ж, в каждой избушке свои погремушки. Упираться и вставать в позу Дмитрий не собирался. Негоже было бы плевать в кормящую руку.
        - Сейчас я подъеду, Оля, - заверил Зимин невидимую собеседницу, даже радуясь возможности отвлечься от работы и навязчивых мыслей. - На маршрутку - и прямиком к вам.
        - Ждем, Дмитрий Алексеевич. Мы сегодня без обеденного перерыва.
        Зимин положил трубку и еще немного посидел в прихожей, соображая, что же надеть. И решил, не мудрствуя лукаво, облачиться в ту же клетчатую рубашку и джинсы. Домашний образ жизни давно отучил его от костюмов и галстуков.
        Выключив экран монитора, он надел тонкую серую футболку и сунул руку в рукав джинсовой рубашки. И замер. А потом, как собака, начал тыкаться носом в рубашку, обнюхивая плотную ткань. От нее как будто исходил еле уловимый запах, и это не был запах стирального порошка, пота, дезодоранта или табачного дыма. Его нельзя было классифицировать как приятный или неприятный; он был просто незнакомым.
        Но и такое определение не удовлетворило Дмитрия, превратившегося в сплошной гоголевский нос майора Ковалева. Запах как раз был знакомым, только забылся. Запах, как ему все больше и больше представлялось, был связан с пребыванием по соседству с «летающей тарелкой». Или внутри.
        Не было никакой «тарелки», а была некая иллюзия, навеянная Коллективным Разумом?
        Теперь объяснения Осипова не казались Дмитрию такими уж убедительными.
        «Марсианский бензин?»
        Он хотел усмехнуться, но усмешка не получилась. Запах действительно присутствовал, он не был выдумкой ума.
        «Да перестань, - тут же сказал себе Зимин. - Это именно выдумка ума. Попытка воссоздать ситуацию, о которой ни черта не помнишь. Даже не воссоздать, а нафантазировать. В качестве компенсации…»
        Он еще раз принюхался к рукаву - и отдернул голову, словно кто-то крикнул ему прямо в ухо. Ему вдруг представился глаз - большой, черный, овальный, похожий на сливу, совершенно нечеловеческий глаз. Один. Глаз смотрел прямо в лицо Зимину, и не было там ни угрозы, ни любопытства, ни удивления, ни дружелюбия, ни печали. А было там что-то другое, нечто, не поддающееся определению.
        Глаз мелькнул - и пропал.
        Дмитрий так и продолжал стоять в полунадетой рубашке, словно, вспомнив детство, играл сам с собой в «замри-отомри». И лишь спустя несколько секунд ожил и, загнав все мысли в угол, завершил процедуру собственного облачения.
        Из квартиры он вышел, как заводной механизм типа гофмановской куклы Олимпии. Таким же автоматом спустился во двор и дошагал до остановки. А когда подкатила к тротуару глазастая желтая «ГАЗель» с черными шашечками на боку, он, кажется, понял, что было в том антрацитовом оке, которое привиделось ему. Нет, не привиделось - вспомнилось.
        Благодарность.
        Кажется, именно благодарность.
        Хотя разве можно такое определить в нечеловеческом взгляде? А Зимин был уверен не то что на все сто, а на весь миллион, что существо, смотревшее на него, не было человеком.
        Уплывали назад многоэтажные здания, заслонявшие небо, тянулись газоны с поблекшей за лето травой, неустанно сопровождало маршрутку дорожное ограждение и мигали светофоры, пока еще справляясь с потоками транспорта. Зимин сидел, рассеянно глядя в пыльное окно, и думал о том, какие же изменения внесли в его файл. Они еще не проявились, но проявятся. И что-то давало о себе знать уже сейчас. Неожиданные вспышки решительности, абсолютно ему не свойственные… Это что, меняется само его естество, сама натура? А он просил? Кого хотят из него сотворить? Терминатора? Повелителя? Героя Галактики? А на кой это ему надо - быть героем Галактики? Уж если на то пошло, лучше бы обаяния прибавили, сделали королем охмурежа. Хотя, по большому счету, и в этом он не нуждался. Не позволяй никому прилепляться к тебе, и сам ни к кому не прилепляйся, - чтобы потом не было больно… Он это уже кушал - и до сих пор животом мается… Хотя одинокому - грустно…
        Зимин дернул плечом и повернул голову к салону. Почти все сиденья были уже заняты. Маршрутка, разогнавшись, вписывалась в поворот, и впереди сиял зеленый кругляш светофора.
        Дальнейшие события показались Дмитрию и очень медленными - и очень короткими, словно время решило позабавиться, то растягивая, то сжимая мгновения, как ему заблагорассудится. Сидевший через проход, впереди Зимина, коротко остриженный парень с крепким затылком начал вставать и вдруг посмотрел назад, скользнув взглядом по лицу Зимина. Подбородок у него был квадратным, а глаза колючими и внимательными. Рядом с парнем зашевелился еще один, отворачиваясь от окна, тоже плотный, как боксер, с едва не лопающейся на могучих плечах футболке. Зимин еще ничего не успел понять, когда внутри у него вдруг словно взвыла тревожная сирена. Такого ощущения он никогда прежде не испытывал! Чувство близкой опасности пронзило его с головы до пят, и он мгновенно покрылся испариной. Парень продолжал подниматься во весь рост, будто в замедленной съемке, - так казалось Дмитрию, - левой рукой придерживаясь за спинку кресла перед собой. Правая его рука была у бедра, и в этой руке Зимин не увидел даже, а почувствовал иглу. Шприц, наполненный соком анчара. Сосед парня продолжал сидеть на месте, но Зимин понял, что эти двое -
заодно. Напарники. Коллеги по работе. По службе. По спецслужбе.
        Парень вроде намеревался направиться к выходу, но сделал короткий шаг к Зимину. Никто, кроме Дмитрия, не обращал на него внимания, и коллега парня делал вид, что он сам по себе. Хотя и напрягся - Зимин это видел.
        Он все сейчас видел и понимал, словно прорезалось у него какое-то неведомое новое чувство. Но продолжал сидеть, не шевелясь, оглушенный непрекращающимся воем сирены. И знал, что вот-вот игла как бы невзначай ужалит его в ногу. Совершенно незаметно для окружающих. Одно легкое, вроде бы случайное движение - и всё…
        И в этот миг маршрутка резко тормознула. Откормленный черный «мерин», подрезав хрупкую «ГАЗель», беспардонно вывернул перед ней, нагло показывая лоснящийся широкий зад. Из кабинки водителя маршрутки донесся мат, и парня с иглой по инерции бросило туда. Воспользовавшись тем, что время теперь словно застыло, Дмитрий вскочил с места и, не сводя глаз с иглы, - он теперь ясно разглядел ее! - ринулся вперед. Дернул ручку, открывая дверь…
        - Куда?! - дико завопил водитель, уже начавший вновь набирать скорость, чтобы проскочить на зеленый вслед за «мерседесом».
        Зимин едва услышал этот крик в грозном вое уже не одной, а десятка, сотни пронзительных сирен. Он хотел выпрыгнуть на бордюр, но сзади его ударили по щиколотке - это дотянулась до него нога того страшного парня с квадратным подбородком, профессионального убийцы. И пусть даже не убийцы, пусть в той игле не яд, а усыпляющее - какая разница? Усыпят, уволокут к себе, выкачают все, что им нужно, из мозгов - и в расход. Нельзя оставлять его на этом свете, слишком много знающего. Нет человека - нет проблемы.
        Дмитрий споткнулся - и не выпрыгнул, а вывалился из маршрутки на улетающий назад серый асфальт. И, перекрывая завывание сирен в голове, донесся до него истошный нарастающий визг тормозов…
        22
        - Долго вы еще тут оставаться намерены? - мрачно спросила девушка, нетерпеливо постукивая носком кроссовка по торчащему из газона пеньку. Словно намереваясь выломать этот пенек и зафутболить куда-нибудь подальше. Или в Гридина.
        - Не суетись, - отмахнулся Герман, продолжая сидеть на перекладине.
        Лезть в опасную зону ему совсем не хотелось.
        Нужно было все расставить по полочкам, охватить одним оценивающим взглядом и принять решение о своих дальнейших действиях. Не слепо выполнять приказы, которые «не обсуждаются», а самостоятельно определить, куда идти, с чего начать и что делать. И нужно ли вообще что-то делать. Играть роль марионетки Гридин не собирался. Не его это был стиль.
        Герман поерзал на трубе ограждения, устраиваясь поудобнее, бросил беглый взгляд на девушку. Она уже перестала пинать деревяшку и присела на корточки, повернувшись к нему спиной. Плечи у нее были грустно опущены, голова поникла.
        Вновь, словно спохватившись, окатила боль между лопаток, и все то же непонятное чувство утраты резануло душу. А на душе у него и так было не совсем хорошо.
        Эх, Скорпион… Станислав… Стас… Ты ведь знал, что тут не просто зона, а опасная зона. Вредная для здоровья. И ни словечком не обмолвился, не предупредил, не намекнул. Остерегался, что он, Герман Гридин, откажется, упрется рогом, узнав, в какую дыру его намерены засунуть? В дыру, где полным-полно вырвавшихся на свободу галлюциногенов, а они, небось, не только на мозги действуют, но и печенку кромсают, и легкие гложут, и все кишки в мертвый узел скручивают… Отнимутся руки-ноги, и сделается он, Герман Гридин, живым трупом. Или просто - трупом. И даже - «мертвым трупом». В очень скором времени, по возвращении в родные пенаты.
        «Пусть гибнут друзья, лишь бы враги погибли».
        Именно этим советом Цицерона решил воспользоваться Стас?
        Или просто не счел нужным говорить о таких мелочах? «Омега» всегда прорвется, Господь Бог отдыхает?
        Ох не всегда…
        Или тут были какие-то иные соображения, о которых совсем не обязательно знать исполнителю? Чтобы не тратить понапрасну нервные клетки.
        А зачем Скорпион заманил его в ловушку к египетским богам? В чем тут фишка? В том, что это и не Скорпион был вовсе, а кто-то из местных, косивших под Скорпиона?
        Герман раздраженно плюнул.
        О чем это он? Ведь это же все - только галлюцинации, не более. Результат взаимодействия каких-то химических веществ с его мозгом.
        Ядовитых веществ. Опасных для жизни.
        Может, просто Стас Карпухин подходил к нему со своей меркой? Считал, что если он, Скорпион, сам словно заговоренный, то и вся бригада у него такая же?
        А о заговоренности Скорпиона можно было слагать саги и распевать их в кабаках. Станислав Карпухин стоял, пожалуй, на одной доске с индейскими вождями Римским Носом и Бешеным Конем, которые всегда оставались неуязвимыми под градом пуль бледнолицых.
        «Когда Бешеный Конь шел сражаться, то всеми своими мыслями он погружался в потусторонний мир и попадал в него. Вот почему он бросался в самую гущу и отовсюду уходил невредимым…»
        А если вспомнить еще индейского же шамана по имени Бешеный Мул…
        Шамана…
        Гридин вновь плюнул в траву. Девушка не оглянулась.
        Правда, как-то раз и Скорпион все-таки влип. Так уж получалось, что Гридину постоянно вспоминался тот случай.
        Хотя пули там были совсем ни при чем. Не пули там фигурировали, а нечто иное.
        Да, пуль не было, а был песок, хрустящий на зубах песок пустыни Такла-Макан, название которой, если верить одному из переводов, означает что-то вроде «Пойдешь - и не вернешься».
        Они вовсе и не собирались туда идти - ни он, Герман Гридин, ни Скорпион, ни Валера Егоров. Совсем другая была у них задача. Но так уж легла карта.
        Валеру прозвали Вездеходом, но и он буксовал в безнадежных рыхлых китайских песках. Поначалу они летели на вертолете, хорошо летели, и были с ними еще двое сопровождающих, из местных товарищей… Однако вышло так, что товарищи оказались вовсе и не товарищами, а подставой, и чуть не загнали их в ловушку. «Омеговцы» вынуждены были отстреливаться и удирать от неожиданной хорошо вооруженной группы - бой получился бы слишком неравным. Подбитый вертолет тянул, сколько мог, над самым песком, а потом пришлось топать на своих двоих, дабы оторваться от возможной погони.
        Со связью через спутник проблем не было, но была другая проблема: их могли догнать раньше, чем прибудут спасатели. Не в европейской тесноте они находились, где из Брюсселя видна Эйфелева башня, а среди азиатских просторов. Такла-Макан, если кто не знает, - это тысяча километров песков в длину и четыреста в ширину. Не одни берцы можно истоптать, не один чугунный посох изломать, и просвир каменных изглодать вдосталь…
        Вот тут Скорпион и влетел. Хорошо, что брели они под, слава богу, не палящим солнцем, рассредоточившись. Не цепочкой, затылок в затылок, а шеренгой, в ряд, метрах в пятидесяти друг от друга. Наслышаны были о возможных ловушках Великого шелкового пути. И когда Стас, шагавший слева, начал уходить в песок, как в воду, Герман не бросился прочь, подальше от гиблого места, а рванул к Скорпиону. Но не сломя голову рванул, а с умом. С расчетом. Не ближе, чем на бросок шнура, моток которого он тут же выхватил из рюкзака. Хотя больше всего на свете ему хотелось убежать оттуда как можно дальше. За горизонт. Чтобы не очутиться в таком же аховом положении, как и всегда казавшийся неуязвимым Скорпион.
        Он был уверен, что Вездеход страхует, а Вездеход-то, как выяснилось, вовсе и не страховал. Нечем ему было страховать. Хорош был прочный, хоть и тонкий, синтетический шнур, и умудрились местные сопровождающие еще в вертолете стянуть его у Валерки - ну, азиаты, тянут все, что плохо лежит, натура у них такая… А Вездеход потом впопыхах и не проверил сохранность содержимого своего рюкзака.
        После того случая Валерку Егорова в «Омеге» оставили, но определили в глубокий запас. В аутсайдеры. Разве что иногда использовали как связного. Или как курьера. Там, где не было форс-мажора. А потом он сам ушел. И начал крепко попивать, Гридин это знал точно.
        Станислав Карпухин таких проколов не прощал.
        Скорпиона уже почти не было видно, торчали над колыхавшейся массой песка только его руки. Но, знать, и пальцы у него были зрячими, потому что вцепились в шнур с первого раза. И Гридин вместе с подоспевшим Егоровым принялись вытаскивать Стаса. И была это, наверное, такая же нелегкая работа, как из болота таскать пулеметы… то бишь тащить бегемота. Сыпучий песок был ненадежной опорой, Гридин с Егоровым обливались потом, и страшно было подумать, что Скорпион уже задохнулся. Хотя нет, шнур он не отпускал…
        В общем, вызволили. Карпухин даже ругаться не стал - некогда было. Отдышался, вытряхнул кое-как песок из волос и ушей, отсморкался, отплевался, свирепо глянул на Егорова - и направились они дальше. Только теперь Егоров шел первым, а они, поотстав, - по бокам, сзади.
        Это уже потом, к вечеру, пустыня Такла-Макан услышала русский мат - когда вертолет спасателей снизился над «омеговцами», и полетели в глаза Скорпиону песчаные вихри. Словно мало он наелся песка.
        Да, не зря они перед заданием интересовались пустыней Такла-Макан, где когда-то пролегал Великий шелковый путь, что, раздваиваясь, вел из Поднебесной в казахские степи и на Ближний Восток. В давние времена, бывало, там бесследно исчезали целые караваны с опытными проводниками и военные отряды, посланные на поиски. Да и не только в давние времена. В 1980 году там без вести пропал известный китайский ученый Пэн Цзяму, хотя в его поисках прочесали буквально каждый клочок пустыни на территории в сотни квадратных километров. Но тщетно. А всего лишь с десяток лет назад как в воду канула целая бригада бурильщиков вместе с буровой установкой. Точнее, не в воду, а в песок.
        Диатремы - «трубки взрыва»… Вертикальные каналы, образовавшиеся в прадавние эпохи при прорыве газов через пласты земной коры на поверхность. Такие трубки впервые были обнаружены на юге Африки, в районе города Кимберли. Встречаются они и в Сибири, и в Индии. Только там они нередко заполнены алмазоносной породой, а в пустыне Такла-Макан - песком. Донесется до такой невидимой диатремы вибрация от далекого землетрясения - и возникают зыбучие пески…
        Тройке «омеговцев» повезло, что не все они угодили в диатрему.
        «И никто не узнал бы, где могилка моя…» - в который раз подумал Гридин.
        Говорить потом Скорпион ничего не говорил, но бутылку с Германом, уже в родных краях, распил. Без Валеры Егорова. Между прочим, эту бутылку они приговаривали на песочке у речки. Но песочек, в отличие от китайского, не был зыбучим.
        И вот вопрос: мог ли Станислав Карпухин после этого послать его, Германа Гридина, в опасную зону, не поставив в известность о возможных негативных, как говорится, последствиях?
        Герман не знал, что и думать.
        Правда, было и еще одно объяснение: Скорпиона и самого не поставили в известность. Могло такое быть? Могло. Случалось и похлеще.
        Только Гридину в это не очень верилось.
        «А как же этот там сидит? - подумал он. - В скафандре, что ли?»
        Герман покосился на девушку.
        «Или тут что-то другое?»
        И вообще, все эти его рассуждения насчет галлюциногенов казались ему притянутыми за уши. Почему, стоит открыть стрельбу - и галлюцинации пропадают? Или и сама стрельба - это тоже глюки? А солнце почему здесь такое? Точнее, пародия на солнце. Или оно ему таким просто видится?
        Герман длинно вздохнул.
        «Надо разыскать одного беглеца», - сказал ему Скорпион.
        И показал фотографию. Несколько фотографий. Этого человека Гридин не знал. Вполне обычный был человек, никакой горы мускулов или, например, шрамов через все лицо. Из тех, что увидишь в толпе - и тут же навсегда забудешь.
        «Ничего с ним не делай, только найди, Гера. Это очень нужный человек. Найди и вытяни из укрытия. А мы уж с ним разберемся».
        Скорпион говорил, а шаман сидел в уголочке, поблескивал глазами. Или не было тогда шамана, а появился он уже потом?
        Понаделал шаман с его, Гридина, памятью черт-те что, обкормил своими мухоморами…
        «Только найди, Гера…»
        Гридина не покидали сомнения.
        Провалить задание?
        И составить компанию Валере Егорову. Пить и пускать скупую мужскую слезу. И работать охранником в супермаркете.
        Быть похороненным с воинскими почестями, с прощальным салютом?
        Так ведь не похоронят с почестями. У них такое не принято, не тот профиль.
        «А зачем мы вообще умираем? - спросил он себя, чтобы еще потянуть время. - В чем тут замысел Божий? Наверное, правильно, что нам не дано это узнать. Если бы знали, что будет еще и вторая жизнь, а там, глядишь, и третья, - ох, сколько всего натворили бы в этой… Не разгрести было бы…»
        Гридин поймал себя на том, что вновь почему-то думает не о политике, скажем, не о боксе и не о песенном конкурсе «Евровидение», а о Загробье… опять о Загробье, если пользоваться термином того глиняного, голема.
        Оказывается, кое-какое объяснение всем этим странным видениям у него уже было. Он мог ответить, почему его галлюцинации принимают именно такую форму. Не бокс ему видится, не голые красотки, а Смерть… египетские боги… женщина в черном…
        Это давала о себе знать его собственная начитанность. Он был в пути, в поисках, он шел по дорогам… А что такое дорога, если вспомнить воззрения пращуров-славян? Это символ жизненного пути, а также символ пути души в загробный мир - вот! И встречаются там разные люди, животные и демоны, сбивающие с пути. Там обитает нечистая сила, там пребывают грешные души. На дороге подстерегает страх - черти, вампиры, ведьмы, ходячие покойники, колдуны, духи болезней и смерти…
        Вот оно, вот…
        «Поменьше читать надо было, Гера, - сказал он себе. - Лучше бы пивко попивал да телевизор смотрел».
        И вовсе не девчонка сидела вон там, в пяти метрах от него, а ведьма. Иллюзорная ведьма…
        «Бред все это, - подумал он. - Размазывание соплей».
        Девушка обернулась, словно почувствовала его взгляд.
        - Ну, что, Чапай кончил думать? - спросила она недовольно, и опять что-то очень и очень несоответствующее юному ее возрасту мелькнуло в карих глазах.
        - Да вот никак не могу определиться, - пробормотал Герман, продолжая пристально смотреть на нее. - Витязь на распутье…
        - Пока витязь на распутье мозгами ворочает, у него коня умыкнут. Или дадут по голове.
        Гридин подался к ней, чуть не соскользнув с ограды:
        - Послушай, Ира. Только честно. Ты галлюцинация, да? Только намекни, мне легче будет.
        Она вздохнула и встала. Поглубже заправила в джинсы футболку и серьезно ответила:
        - Как и вы, Герман. В некотором роде.
        Гридин не успел переварить это сообщение, потому что сбоку, со стороны блок-поста, раздались вдруг знакомые громкие звуки, бьющие по ушам, - словно кто-то часто-часто изо всех сил лупил палкой по забору. А потом к гавканью прочищающих железное горло «калашей» добавился звон разбитых пулями стекол в ближайшей пятиэтажке и шорох посыпавшейся в кусты кирпичной крошки. Пули свистели над головой Гридина, сбивая листву. Это были, судя по всему, вполне реальные пули, и траектория коротких очередей явно снижалась. Встрепенувшиеся ни с того ни с сего стрелки в любое мгновение могли сбить Гридина с ограды… только его уже там не было.
        А был он рядом с девчонкой, успев повалить ее и прикрыть своим телом. Тут, на просевшем от дождей газоне, зацепить их никак не могли. Но теперь к выстрелам добавился и приближающийся топот. Их, кажется, намеревались ликвидировать - чтобы не рассиживались здесь. Ведь давали же добрый совет: идите, мол, отсюда.
        Если девушка и была иллюзией, то иллюзией весьма материальной. Она ухитрилась ударить Гридина локтем в живот, а потом затылком прямо в лицо, и когда Герман невольно дернулся, выскользнула из-под него. Он даже не понял, больно ему или нет - не до того было.
        - Уходим отсюда! - даже не сказала, а прошептала девушка. - Иначе все насмарку. Вон туда, за угол!
        Лежать под пулями было неуютно, и Герман не стал возражать. Пригнувшись, он вслед за Ирой бросился через тротуар, мимо кустов, к кирпичной «хрущевке», норовя поскорее обогнуть ее и скрыться во дворе.
        Они влетели во двор под аккомпанемент автоматных очередей, продолжающих рвать воздух, бить стекла и крошить кирпичи позади.
        - Туда! - на бегу махнула рукой Ира, и Гридин вновь не стал возражать.
        Теперь они бежали рядом, в полный рост, мимо деревьев, погребов, скамеек и подъездов, и девушка уверенно забирала вправо, чувствуя себя совершенно свободно среди этих домов и дворов. Будто бывала здесь не раз. «Калаши» наконец умолкли, но вдали слышались крики, и было ясно, что погоня продолжается.
        Что за муха укусила этих служивых?
        Можно было, конечно, остановиться и попытаться разобраться, но останавливаться Гридин не собирался. Когда стреляют без предупреждения, нужно уносить ноги, а не вступать в переговоры.
        «Но сирена-то помалкивает», - сообразил он на бегу.
        Однако ход не сбавил.
        Может, стреляли и не на поражение, но кто знает, что будет дальше? Если схватят и вознамерятся спустить в канализацию - никакая сирена не поможет…
        - Черт, туда же нельзя! - спохватился он, вскинув голову, как конь перед препятствием.
        Бежали-то они явно в ту зону в зоне, куда служивые категорически не советовали ему соваться.
        Ира повернула к нему лицо - и Гридин чуть не прикусил язык.
        Ему доводилось видеть рассерженные женские лица. Самое злое было у одной его прежней знакомой, когда он нечаянно придавил дверью ее болонку. Но оно выглядело бы любящим и смиренным ликом Богородицы с икон по сравнению с тем, что увидел он сейчас. Наверное, так смотрела на Персея горгона Медуза…
        - Да нет там ничего страшного, поймите вы, бестолочь! - с таким раздражением выпалила девчонка, что Герман чуть не споткнулся. - Пугают вас, как младенца!
        Гридин молча проглотил все это и вписался в очередной поворот. Топот за спиной сменился какими-то невнятными звуками - словно чавкал там кто-то очень голодный, похрустывая железными крышками погребов. Теперь слева от них был детский сад - стандартная двухэтажная коробка, не очень похожая на место счастливого детства, окруженная горками, железными ракетами, деревянными подобиями грузовичков, врытыми в песок пестро раскрашенными автомобильными шинами и обнесенная прорванной повсеместно мелкой железной сеткой. Справа тянулись кусты, двумя рядами подступая к ободранной трансформаторной будке. Асфальт возле нее был усеян битым бутылочным стеклом. А прямо перед ними стояла еще одна бурая пятиэтажка времен массовой застройки, с тремя подъездами, серыми окнами и захламленными тесными балкончиками.
        - Нам сюда, - сказала Ира, остановившись перед средним подъездом.
        Гридин и сам чувствовал, что именно сюда. Маячок в голове мигал радостно и быстро, созывая в гости все корабли.
        Или заманивая глупых мотыльков в обжигающий убийственный свет.
        Чавканье прекратилось, и вновь вокруг повисла тишина. Псевдосолнце, затаив дыхание, смотрело с псевдонеба. И не было там ни физиономии Скорпиона, ни портрета шамана.
        - Привела, - тихо констатировал Герман, обшаривая взглядом окна.
        Никто там не появлялся.
        Ира подошла к крыльцу и оглянулась:
        - Не стойте там, Герман, идите сюда. Там опасно стоять.
        - Я же бестолочь, - совсем по-детски буркнул он, и ему самому стало стыдно.
        Плохо это или хорошо, но он был у цели. Даже если прямо сейчас неуклонно и безвозвратно терял здоровье.
        «Нам отпущено Всевышним только то, что в рамках срока…»[25 - Из стихотворения Валерия Сиднина.]
        В конце концов послали его именно сюда. И он согласился.
        «Найди его и вытяни из укрытия…»
        Так за чем дело стало?
        Приказано - сделано.
        Ира уже открывала дверь подъезда с фанеркой вверху вместо выбитого стекла. Извиняться за «бестолочь» она явно не собиралась. Не та нынче пошла молодежь. А может, на самом деле считала его бестолочью. Гридин нащупал в кармане пистолет и направился к ноздреватой бетонной плите, заменявшей крыльцо. Девушка поджидала его, придерживая дверь с провисшей пружиной.
        - Значит, говоришь, все вопросы отпадут? - спросил он, делая шаг на плиту.
        Если Ира и собиралась ответить, то не успела. Дверь мгновенно вспыхнула, возникла на ее месте огненная стена, и Герман, прикрыв лицо рукой от нестерпимого жара, отпрыгнул назад.
        У него все оборвалось внутри в ожидании истошного крика. Но вместо крика сгорающего заживо человека раздался все тот же раздраженный и возмущенный голос:
        - Да что вы, в самом деле! Это все иллюзии, Герман, иллюзии! Химеры воображения…
        - А что я нос себе обжег - тоже иллюзии? - огрызнулся тут же восстановивший душевное равновесие Герман, глядя на странное бесшумное и бездымное пламя.
        - Ничего вы не обожгли, это вам показалось. Заходите быстрее. Ну, если совсем уж страшно, зажмурьтесь. И вперед!
        Это уже ни в какие ворота не лезло. Герман набрал в грудь побольше воздуха и бросился прямо в слабо пошевеливающийся огонь.
        «Сквозь химеры воображения», - мелькнуло в голове.
        Горячо ему уже не было. Огонь оказался совершенно эфемерным и не причинил никакого вреда. Гридин влетел в подъезд, едва не сбив с ног прижавшуюся к стене девчонку, остановился у ведущих на площадку первого этажа ступеней и оглянулся. Дверь подъезда медленно закрывалась за ним, тоже целая и невредимая. Ира больше не походила на горгону Медузу, хотя лицо ее продолжало оставаться сосредоточенным.
        - С прибытием, - сказал она. - Теперь на второй этаж и налево. Девятнадцатая квартира, там табличка.
        Гридин смерил ее пристальным взглядом и отрывисто спросил:
        - Вооружен?
        - Нет.
        Она могла и обманывать. Хотя зачем ей его обманывать?
        «То-то и оно, - подумал он. - Непонятна ее цель, и сама она непонятна».
        - Чего он там сидит? Чего не уходит? Не может?
        - Не хочет, - коротко ответила девушка.
        Герман хмыкнул. Потом достал «глок» и начал подниматься по сбитым ступеням. Девушка не сразу, но последовала за ним. Однако догонять, видимо, не собиралась.
        Гридин был предельно собран и постоянно прислушивался к себе. Сирена тщательно делала вид, что ее не существует. Проходя по площадке между первым и вторым этажами, он глянул в окно - и не увидел там ничего интересного. Возле дома было безлюдно, автоматчики, вероятно, вернулись на свой пост. Правда, сидела на бортике детсадовской песочницы крупная черная ворона, но Гридин плевать хотел на ворон. Поднадоели ему вороны.
        Он обернулся. Девушка шла за ним, не поднимая взгляда от ступеней, и чувствовалась в ней какая-то напряженность.
        Когда он добрался до второго этажа и повернул налево, к коричневой двери с номером «19», вся его собранность рухнула в бездонную пропасть. Гридин остановился, буквально вытаращившись на очередной знак. А это был всем знакам знак…
        У двери, рядом с замызганной кнопкой звонка, возвышалась приставленная к стене крышка гроба. Красная крышка - жуткое пятно, отчетливо различимое даже при тусклом свете.
        Детские страхи - самые сильные и устойчивые страхи. Они годами, затаившись, сидят внутри, и вдруг проявляют себя, выпрыгивают из-за угла, хватают за горло, заставляя сходить с ума, и с ними ничего нельзя поделать.
        Гридин помнил эту красную гробовую крышку.
        Он учился во втором классе и после окончания первой четверти, на каникулах, вместе с мамой и отцом поехал на «октябрьские праздники» в Бежецк. И угодили они к похоронам бабушкиной соседки со второго этажа. Та жила одна, и Герман помнил ее - пенсионерка любила заходить к бабушке поболтать, и не раз в прошлые его визиты он получал от нее то конфету, то яблоко… Она умерла от сердечного приступа и всю ночь и весь день пролежала на полу у кровати, мертвая, пока не пришел ее проведать внук-старшеклассник. У него был свой ключ.
        Потом ее положили в гроб - там, наверху, в ее квартире. А крышку прислонили к двери кладовки на первом этаже, где жила бабушка Германа, - чтобы не таскать без пользы по узкой лестнице. Крышка должна была пойти в дело только на кладбище.
        Восьмилетний Герман увидел эту крышку в полутемном коридоре - и всю ночь не мог уснуть. Ему было очень страшно, и слышались над головой шаги мертвой старухи…
        И были похороны, а через день, седьмого ноября, была демонстрация, и с тех пор красные знамена, которые несли по улицам в честь очередной годовщины Великого Октября, ассоциировались у него с крышкой гроба.
        Детские страхи можно подавить, но окончательно справиться с ними очень сложно.
        Собственно, сейчас даже не в них было дело - психологическую устойчивость в Гридина давно вбили. Просто он видел перед собой совершенно недвусмысленное предупреждение: «Ни в коем случае не суйся в квартиру номер девятнадцать».
        Если Скорпион и не простит, то, может, хотя бы поймет?…
        Суеверия, предчувствия, пережитки прошлого - называй как хочешь. Суть остается одной и той же: это - знак. А знакам нужно следовать, если желаешь доехать до конца.
        - Что это? - спросил он, повернувшись и переведя взгляд на девчонку, оставшуюся на ступенях.
        Ира поднялась на площадку и заглянула ему за спину. Он изучающе смотрел на нее. Она увидела эту картину Репина, чуть поморщилась и вздохнула. Словно там был какой-нибудь до смерти надоевший рекламный щит, призывающий доверять банку «Снежная Африка» или изменить жизнь к лучшему.
        - Я туда не пойду, - заявил он и сунул «глок» в карман. - Лучше я его здесь подожду. Спешить мне некуда.
        - Чепуха все это, Герман, - сказала девушка, и была в ее голосе бесконечная горечь и безмерная усталость.
        Так мог бы говорить Сизиф через десяток-другой годков после начала своей вечной загробной отработки, если к тому времени у него еще не пропала бы охота разговаривать.
        - Чепуха, - повторила Ира. - На постном масле. Это просто ваши детские страхи, только и всего.
        У Гридина на какое-то время отнялся язык. Она опять проявляла невероятную осведомленность. Такой осведомленности просто не могло быть.
        - Откуда ты знаешь про мои детские страхи? - наконец выдавил из себя он.
        - От верблюда. Нет там ничего, Герман.
        Очень странной была эта девушка. Гридин не мог утверждать на все сто, но ему казалось, что нынешняя молодежь так не изъясняется. «От верблюда»… «Чепуха на постном масле»… Так изъяснялись, когда он был в ее возрасте. Ему вдруг представилось, что эта девчушка - часть его самого, каким-то неведомым образом отделившаяся от него и зажившая собственной жизнью. Как все тот же пресловутый нос коллежского асессора Ковалева.
        Детские страхи…
        Кем бы она ни была на самом деле, она угодила в самую точку. Она знала, что говорила. И у него сейчас появилась прекрасная возможность раз и навсегда разделаться со своими детскими страхами.
        Гридин вновь взглянул на крышку гроба, и ему показалось, что сквозь нее еле уловимо просвечивает стена подъезда.
        - Послушай, Ира… Ты можешь сказать открытым текстом, кто там, в квартире?
        - Могу. Мой отец.
        - Та-ак… - пробормотал Герман. - Он… жив?
        - Так же, как и вы.
        - Ладно. Пошли. - Он мотнул головой на дверь квартиры номер девятнадцать. - Мне действительно не терпится наконец все-все узнать. Очень не терпится. Иначе крыша точно поедет.
        - Мне туда не пройти. Он меня не пустит, - заявила девушка.
        Гридин поднял брови:
        - Что значит - не пустит?
        - Ну… - Девушка замялась. - Так уж получается. - Она взглянула на Гридина и добавила неожиданно мягко: - Вам нужно одному идти, Герман. И вам на самом деле все-все станет понятно. Идите, там не заперто.
        Несколько мгновений Гридин молча смотрел на нее. Было в ее лице нечто такое… Убедительное.
        Он в очередной раз достал пистолет и направился к двери девятнадцатой квартиры. Крышку гроба он старался не замечать.
        Позади него было тихо. Очень тихо.
        23
        - Вот, только что скинули. - Первый показал флешку. - Дилла прорвало, как канализацию. Из серии «Не могу молчать!»
        Второй оторвал взгляд от экрана компьютера.
        - Дилл? Тот самый, что…
        - Да. Повесил, так сказать, бутсы на гвоздь и решил немного пооткровенничать. Приподнять завесу. А точнее, сорвать покров.
        - Где?
        - В Денвере. На одной из местных радиостанций.
        - И что, прямой эфир?
        - Нет, запись. Подстраховались. И им дали добро.
        - Разумеется. Запретишь - значит, нет дыма без огня. С чего бы это он?
        - Он там объясняет, но это так… - Первый неопределенно покрутил рукой. - Сотрясение воздуха. Я интересовался. Говорят, есть некие личные мотивы.
        - Понятно… Стукнулись рогами. И много истин поведал мистер Дилл?
        - Ну, он ведь тоже не вчера родился. Соображает. Все голословно и достаточно обтекаемо. И не называя себя. Но сам факт… С их-то подходом к подбору кадров. Скорее уж Статуя Свободы заговорит.
        - Видно, крепко стукнулись. Или дело несколько в другом.
        - Или совсем в другом.
        - Тут полностью? - Второй кивнул на флешку.
        - Нет, фрагменты. Остапа несло основательно и долго, как из пулемета. Домохозяйки в ужасе разбивали тарелки: вдруг они тоже летающие?
        - Давай, - сказал Второй. - Может, послушаю, и тоже посуду поуменьшу.
        - Главное, чтобы стаканы остались, - улыбнулся Первый. - Из горла хорошо идет только в двадцать лет.
        Второй подключил флешку, и в кабинете зазвучала английская речь в ее американском варианте. Женский голос был молодым, слова произносились внятно и торопливо, но не взахлеб, а мужчина говорил с паузами, приглушенно, но с таким сдержанным напором, словно не сидел в студии, а прокладывал себе дорогу сквозь джунгли, то и дело махая мачете.
        «Что побудило вас предать огласке эту, как я понимаю, неизвестную широкой общественности информацию?»
        «Попробую объяснить с помощью аналогии. Представьте картину: я сижу в своем доме, смотрю телевизор. Заметьте, в своем собственном доме. А мимо меня постоянно снуют какие-то чужаки. Совершенно посторонние типы. На меня внимания не обращают, однако то на ногу наступят, то по голове походя зацепят. Вам бы такое понравилось?»
        «Не думаю…»
        «Вот и мне очень не нравится. Не люблю, когда в моем доме присутствуют посторонние. Я их к себе не звал».
        «Тем не менее, вы достаточно долго пробовали с ними заговорить, не так ли?»
        «Ладно, давайте открытым текстом, без аналогий. Проблема существует, и замалчивать ее просто нечестно».
        «Однако вы ведь тоже молчали…»
        «Да, молчал! А теперь молчать не буду, и заткнуть мне рот не удастся. Заявляю со всей ответственностью, что так называемые „неопознанные летающие объекты“ - НЛО - действительно существуют. Отслеживают их уже очень давно, и вполне определенно известно, что эти объекты имеют внеземное происхождение. А участившиеся случаи их наблюдения объясняются тем, что чужаки намеренно себя демонстрируют, дабы сформировать общественное мнение. Другими словами, чтобы мы к ним привыкли».
        «Звучит, как отрывок из фантастического романа. Чужаки - это внеземная форма разумной жизни?»
        «Да, причем не одна. Мы имеем дело с представителями как минимум двух разных внеземных цивилизаций. Я не оговорился: именно имеем дело, а не просто наблюдаем. Разумеется, девяносто процентов всех случаев - я не принимаю во внимание галлюцинации, оптический обман, нездоровую психику, розыгрыши и прочее, - так вот, девяносто процентов всех случаев наблюдений и даже контактов на самом деле ни наблюдениями, ни контактами не являются. Это совершенно определенная политика чужаков, а цель у нее все та же: сформировать у нас совершенно спокойное отношение к НЛО. Заставить привыкнуть и смириться с тем, что они здесь присутствуют. Большинство неопознанных летающих объектов иллюзорно. Их создает подвергающееся обработке чужаков человеческое сознание. Большинство - но не все. Существует определенное количество вполне реальных внеземных аппаратов, время от времени появляющихся на нашей планете. И это, смею вас заверить, отнюдь не отрывок из фантастического романа».
        «Откуда же эти чужаки сюда прилетают и зачем? Чем их привлекает Земля? Им нужен генетический материал? Вода? Энергия? Полезные ископаемые? Наши эмоции?»
        «А вот это как раз из области фантастики. Цели у них совершенно другие, однако этот вопрос я не хотел бы обсуждать. Во всяком случае, сейчас. Что же касается моей цели, то тут сказать могу, и вполне определенно. Я буду добиваться обнародования всех сведений, касающихся контактов правительственных структур с чужаками. Необходимо прекратить эти контакты и указать чужакам на дверь. Средства воздействия у нас имеются».
        «Вы хотите сказать, что правительственные структуры вступили в контакт с представителями внеземных цивилизаций?»
        «Я не только хочу это сказать, но и уже сказал. Контакты есть, и продолжаются они достаточно долго, не год, и не два».
        «И что же мы получаем от этих контактов? Высокие технологии?»
        «Ничего мы от чужаков не получаем. Ни технологий, ни информации. Я имею в виду - технической информации. Так, общие сведения…»
        «И какие же это сведения? Какого рода? Откуда они к нам прилетают, эти чужаки? С Марса? С Большой Медведицы? Из другой галактики?»
        «Собранные данные позволяют сделать вывод о том, что речь вообще не идет о нашей Вселенной. Понятие „иное измерение“ довольно затерто и, в общем-то, некорректно, но другого пока не придумали. Некий иной континуум, имеющий точки пересечения с нашим пространством-временем. Континуум с иными свойствами… В частности, время там течет не так, как у нас. Хотя говорить о каком-то едином времени, разумеется, тоже некорректно».
        «Вы сказали „собранные данные“, но так и не уточнили, что это за данные. И каким же образом они собираются? Кто и как общается с непрошеными гостями из другого измерения?»
        «Достаточно сказать, что такие люди есть. Люди, находящиеся в контакте с чужаками. Правда, назвать это полноценным контактом нельзя. Настоящего диалога не получается, речь идет только об обрывках сведений… О содержании их распространяться пока неуместно, это слишком специальная тема. Вообще, понять чужаков очень трудно… Иной способ мышления, иное видение реальности…»
        «Но хоть что-то о них можно утверждать определенно? Я понимаю, что специальная тема и все такое… Но хотя бы несколько слов».
        «Я уже говорил, что мы имеем дело с двумя различными внеземными сообществами. Возможно, даже с тремя, но это под вопросом. Первое сообщество - так называемые Серые. Тип, благодаря Голливуду, общеизвестный. Общество-муравейник с четко распределенными функциями. То есть нам так представляется, а насколько верны эти представления, пока трудно судить. Возможно, наших агентов снабжают дезинформацией. Или же информация неправильно интерпретируется. Собственно, мы, земляне, их мало интересуем…»
        «А что же их интересует?»
        «Повторяю: я не хотел бы об этом сейчас говорить. Можно залезть в такие дебри… Само слово „интересует“ здесь не совсем уместно. Ну, если опять попробовать прибегнуть к аналогиям… У вас есть автомобиль?»
        «Разумеется».
        «Его сделали на заводе. Вы им пользуетесь. Некий рабочий на заводе вставил ему, например, фары, если только это делал не автомат. Вас интересует, куда этот рабочий пошел после смены?»
        «Думаю, нет. Если этот рабочий не мой муж».
        «Но автомобилем вы успешно пользуетесь. Вот, примерно так…»
        «Да, несколько туманно… Ладно, оставим этот вопрос, пусть наши слушатели самостоятельно поломают голову. Вы говорили, что есть и второе сообщество…»
        «Второе сообщество - это так называемые Белые Вороны».
        «Какие-то разумные птицы?»
        «На птиц они похожи не больше, чем мы с вами. Собственно, как они называют сами себя, мы не знаем. Белыми Воронами их называют Серые. Разумеется, не буквально так, а в том смысле, что те отличаются от Серых своими мировоззренческими установками, взглядами, отношением к тем или иным явлениям. В общем - белые вороны, то есть не такие, резко отличающиеся. Как танк в стаде коров».
        «Выродки, грубо говоря, так?»
        «Ну, если грубо говоря… Нет, скорее уж - диссиденты… Иноходцы! Опять же, все это весьма и весьма расплывчато - и из-за недостатка информации, и из-за непонимания, и из-за возможной тенденциозности Серых. Серые, мягко говоря, очень недолюбливают Белых Ворон. Тут трудно разобраться, да и не наше это дело. Наше дело - указать и тем, и другим на дверь. „Земля - для землян!“ - если говорить лозунгами».
        «И каким же способом претворять в жизнь этот лозунг?»
        «Повторяю, способы найдутся, и они уже есть. Конкретизировать не буду. Первоочередная задача - добиться обнародования сведений. Говорить открыто, не секретничать. В любой тайне есть нечто отталкивающее, порочное…»
        «Тут я с вами не согласна, но поскольку у нас не диспут, приводить аргументы не буду».
        «Конечно, далеко не о каждой тайне нужно трубить на всех перекрестках. Но тут как раз такой случай».
        «А не кажется ли вам, что ваши утверждения несколько противоречивы? Первое, о чем вы говорили: чужаки нам мешают. Второе: они дают нам возможность привыкнуть к ним, к их присутствию на нашей планете. Третье: мы их вообще не интересуем. Что-то здесь не вяжется. Если они не посягают на наши ресурсы, не лучше ли будет относиться к ним, как к природному явлению? Вполне безобидному природному явлению. Как, скажем… м-м… радуга в небе».
        «Чужаки - отнюдь не радуга…»
        Запись закончилась.
        - А дальше? - спросил Второй.
        - Дальше еще много-много философствования или чего-то в этом роде и хождения вокруг да около. Ничего познавательного. Этакий алармизм.
        - Мда-а… - Второй побарабанил пальцами по столу, сказал в рифму: - Вот так Дилл - удивил…
        - Учудил, крокодил, - усмехнувшись, продолжил рифму Первый.
        Второй пригладил волосы:
        - Пронесло человека так пронесло.
        - А эффективность близка к нулю, - заметил Первый.
        - Ну да. Где-то так. Собака, как говорится, лает, ветер носит. Не в обиду бывшему коллеге будет сказано. Крепко его зацепили, крепко… Официальной реакции, разумеется, никакой?
        Первый развел руками:
        - Ну какая тут может быть реакция? Даже если бы он не в Денвере, а с трибуны ООН говорил.
        - Вот именно, - кивнул Второй. - Неэффективные звуковые эффекты.
        Он отдал флешку, помолчал, задумчиво глядя на экран перед собой. Потом перевел взгляд на Первого:
        - По Зимину без изменений?
        - Пока да. Сканируют.
        - Гридин все еще в поле… - помрачнев, пробормотал Второй и вздохнул.
        Первый промолчал.
        24
        Дверь сразу же, совершенно беззвучно, подалась назад, словно только и ждала легкого нажима его пальцев. Гридин подтолкнул ее, и когда она открылась до конца, сделал осторожный шаг в прихожую, держа пистолет у бедра. Об оставшейся на лестничной площадке девушке он уже не думал.
        Прихожая была узкой, в ней едва хватало места для вешалки на стене - на вешалке ничего не висело, - и трехногой карликовой табуретки в углу, у стенного шкафа. Прямо перед Гридиным был короткий коридор, ведущий мимо туалета и ванной на кухню. Дверь кухни была открыта, и Герман видел пустой стол и белый бок холодильника.
        А вот две другие двери, справа и слева, за которыми располагались комнаты, были закрыты. Левая - плотно, а правая не до конца, так что можно было разглядеть фрагмент полированной, со стеклами, темно-коричневой мебельной стенки с чайным сервизом.
        Гридин, не забывая о пистолете, тихо направился туда. Несильно ткнул носком ботинка в низ двери, заставляя ее открыться, - и застыл в дверном проеме, подавляя желание немедленно дать задний ход.
        Посредине комнаты, под люстрой, похожей на три перевернутые белые лилии, стоял стол, покрытый полупрозрачной клеенкой. А на нем - красный гроб без крышки. Лежащий в гробу был до самого подбородка закрыт белым покрывалом.
        «Значит, живой, говоришь?» - подумал Гридин, вспомнив слова девчонки.
        Химеры воображения…
        Если это и были химеры, то их создавал явно не он.
        Идти в комнату ему не хотелось, но идти было нужно. Для того, чтобы удостовериться, тот ли там лежит человек, фотографию которого демонстрировал Скорпион. И если это окажется именно тот человек… точнее, уже не человек, а оболочка… то следовало подумать, что же делать дальше. Тащить на улицу труп? А нужен ли Скорпиону труп? И кому вообще нужен труп?… Мертвый труп.
        Можно было вернуться за девушкой, но Гридин не стал возвращаться. У него вдруг закралась мысль о том, что все ее странности связаны со смертью отца. Что-то там, у нее в голове, пошло наперекосяк после смерти отца…
        Он шагнул в комнату. У противоположной от окна стены стоял накрытый сине-красным пледом диван. От него до окна протянулась мебельная стенка, а напротив нее, по другую сторону стола, располагались два кресла, разделенные низким журнальным столиком.
        Гридин приблизился к гробу именно с этой стороны и, непроизвольно сжав рукоять пистолета, взглянул на лицо покойника.
        Да, это был тот самый человек с фотографии. Во всяком случае, вполне похожий. Темноволосый, со сжатыми аккуратными губами, слегка вздернутым, как и у его дочери, носом и тонкими дугами бровей. Он не производил впечатление мертвеца - ни щетины, ни провалов щек и запавших глаз, ни заострившегося носа и восковой желтизны. Обычный человек лет под сорок, только прилег почему-то не на диван, а в гроб…
        А зачем он забрался в гроб - дабы попугать его, Германа Гридина?
        «Кукла», которую мошенники подсовывают растяпам вместо денег? Очередное местное завихрение?
        А местные завихрения почему-то не переносят стрельбы из пистолета.
        Гридин медленно поднял руку и прицелился. Прямо во вздернутый нос. Ни мыслям, ни чувствам он старался воли не давать.
        Палец его напрягся - и в этот момент мертвец открыл глаза.
        Гридин не шелохнулся и пистолет не опустил. В голове у него была каша не каша, но что-то такое, клокочущее и расползающееся. Но сирена его родненькая молчала, как будто язык проглотила.
        Дальше все произошло почти так, как во все том же старом фильме по гоголевскому «Вию». Мертвец (то есть, оказывается, вовсе не мертвец) сел, правой рукой откинув покрывало, - оно порхнуло к ногам оцепеневшего Германа, - выбрался из гроба и слез на коричневый линолеум пола по другую сторону стола. И тут же повернулся к Гридину, глядя на него вполне живыми глазами. Живыми, - но какими-то тусклыми, словно там выключили свет. Такие глаза бывают у тех, кто стоит у гроба близкого человека, кого оглушила утрата…
        У гроба… Гроб…
        А гроб исчез - словно опять из пленки вырезали несколько кадров. Поверхность стола была пустой. Пленка тоже исчезла, и на ближнем к Гридину углу мутно белело пятно, какое получается, если пролить на полировку что-то горячее.
        И тут Гридин окончательно успокоился. Гроб исчез не потому, что ловко вырезали кадры, а потому, что был иллюзией. Тем, чего на самом деле нет.
        А вот этот человек в клетчатой сине-желтой джинсовой рубашке и темно-синих джинсах… Кем был этот человек?
        - Ладно, - сказал тот, кто несколько мгновений назад притворялся мертвецом. - Пистолет можешь убрать, он тут ни к чему.
        Голос его звучал глуховато, но отнюдь не загробно. Впрочем, Гридин не знал, как звучат загробные голоса.
        - А зачем этот цирк? - спросил он, опуская оружие. - По нервам, конечно, бьет, не спорю, но…
        - Давай об этом не будем, - перебил его собеседник. Он был на полголовы ниже Германа и смотрел чуть исподлобья. - Я здесь уже многое понял, а ты, вероятно, еще нет.
        Его «ты» Гридина почему-то вовсе не коробило. Словно такое обращение к нему, в данном случае, было совершенно уместным.
        - Да, понять тут трудно…
        Клетчатый отрицательно покачал головой:
        - Я не о том. Не о том я понял, что вокруг, а о себе понял.
        Он обогнул стол, шагнул к Герману и протянул руку:
        - Зимин, Дмитрий.
        Гридин колебался целую вечность: три, а то и все четыре секунды. Потом переложил «глок» в левую руку, а правой повторил жест своего визави.
        - Ну вот, - сказал Зимин, когда их кисти соприкоснулись. - Надеюсь, теперь ты тоже поймешь.
        Рукопожатие получилось коротким. Цепь замкнулась, проскочил разряд - и Герман, словно ошпарившись, отдернул руку. Теперь у него в голове была даже не каша, а нечто такое, чему еще не придумали названия.
        - Вижу, проняло, - грустно улыбнувшись, сказал Зимин и кивнул на кресла. - Давай сядем. Придешь в себя - поговорим. Я тоже попробую тебя усвоить. Герман Георгиевич Гридин… Да, точно, это гранитно и железобетонно…
        Герман деревянно повернулся, сделал два шага и с разворота плюхнулся в кресло, уже не удивившись, откуда Зимин узнал его имя. Дмитрий устроился в соседнем.
        Говорить Гридин не мог. Положив пистолет на журнальный столик, он начал усиленно тереть лицо ладонями, словно это могло помочь разобраться в лавине новых знаний, воспоминаний и впечатлений.
        Охватить все сразу просто не получалось, и из общего хаоса выскакивали только фрагменты. Выскакивали и погружались назад, словно резвящиеся дельфины. Впрочем, это сравнение было неточным, потому что зрительные образы переплетались с безликим пониманием, а фоном служило осознание всей его жизни… вернее, совсем не его жизни!
        Пустырь и гаражи… Школьный класс, и рядом, как всегда, усердно что-то выводит в тетрадке, склонив голову к плечу, Ленка Лошкарева… но он, Герман Гридин, никогда не знал никакой Ленки Лошкаревой, и не с ней рядом сидел за партой в третьем классе, а с молчаливой и слегка надменной Таней Зерцаловой… Летящий в ворота футбольный мяч и содранная до крови коленка… А ведь именно эта коленка у него когда-то ни с того ни с сего заболела! Магазин на асфальтовом пятачке… Деловитая вывеска «Булочная-кондитерская» над стеклянной дверью, до половины забитой фанерой. Там он покупал конфеты «Барбарис». Мама давала на школьные пирожки, а он покупал «барбариски»… Да нет же, он в детстве любил совсем другие конфеты - «Золотой ключик»! И покупал их совсем в другом магазине! Студенческая аудитория - Владимирский пединститут… Успенский собор… Золотые ворота… Во Владимире жила его тетя, сестра мамы, и он поехал туда учиться. Кто? Он, Георгий Гридин? Да он никогда не бывал во Владимире! Улыбчивая однокурсница, Лариса… Короткая юбка и стройные ноги… Жена. Жена Лариса… Маленькая дочка беспокойно ворочается в коляске, а он
сидит рядом, на скамейке в сквере, и читает книгу, рассказы Амброза Бирса… Дочка Ирочка… Утренняя сигарета «Бонд» на балконе московской квартиры и ряженка с бубликом вместо обеда… «Знаете, что такое „воронка Шеррингтона“? Он отрицательно покачал головой. Каждое слово колдуна звучало как откровение»…
        Фрагменты, фрагменты…
        И наконец - осознание… Он - Дмитрий Зимин. Вернее, он не только Герман Гридин, но еще и Дмитрий Зимин.
        И он знал, почему это именно так.
        Они были единым целым в двух лицах. Двумя ипостасями одной личности. Правой и левой стороной… нет, и правой, и левой… Атомом, который может находиться в разных состояниях одновременно…
        Конечно, все эти сравнения были неточными, но главное он понял: Герман Гридин и Дмитрий Зимин изначально представляли собой одну личность, в дальнейшем разнесенную в пространстве.
        Гридин в конце концов оторвал руки от лица. Дмитрий пристально смотрел на него.
        - Ну что, Гера, понял? Это похлеще, чем Кайроса за чуб ловить. Вот такие у нас с тобой, у меня-тебя, тебя-меня, оказались благодетели…
        - Стоп, - сказал Герман, отгораживаясь ладонью. - Погоди, дай отдышаться. Пусть утрясется немного.
        - Давай, усваивай. - Глаза у Дмитрия по-прежнему были непонятно грустными. - Если у меня получилось усвоить, то и ты никуда не денешься.
        Гридин откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Буря в голове утихала, и на поверхности вод, гася волны, масляной пленкой растекалось понимание. Во все стороны, до горизонта и дальше.
        Благодетели. Добрые самаритяне… Люди Первые. Да, теперь он тоже знал то, что совсем недавно открылось ему-Дмитрию, второй его ипостаси. Знал, почему он, Герман, и Дмитрий, Герман-Дмитрий, стал-стали таким-такими. Все дело было в Людях Первых. Именно так отражалось самоназвание этих существ в сознании Дмитрия-Германа. «Люди» - в смысле «разумные существа». А «Первые» - не в смысле «по порядку», а в смысле - «ведущие».
        Похороненный в Бежецке дед Германа, Павел Дмитриевич Ширяев, когда-то чем-то помог Людям Первым. И они, как обычно, как принято у них, решили ответить добром на добро. Причем не просто «ты мне - я тебе», а сторицей: «я тебе, и еще раз тебе, и еще раз. И не только тебе…»
        Дед Германа не успел ничего получить, его жизнь оборвали бандиты в поезде, идущем с Севера в Москву. Получила его дочь. И его внук. Личность не родившегося еще ребенка Натальи Ширяевой, в замужестве Гридиной, разделили, дабы уберечь от трагических случайностей, от которых не застрахован никто Разделили - и унесли вторую половинку, и созрела она в теле другой женщины. И в другом месте. Если погибнет одна часть - другая уцелеет. Кажется, у Людей Первых такое было в порядке вещей. Позаботились они и о том, чтобы сделать эту двуединую личность более приспособленной к иногда опасному внешнему миру. А потом инопланетяне одарили одну из половинок неким умением. Умением влиять на других. Умением манипулировать массами. Эту половинку звали Дмитрием.
        «И Я воздам…» - как когда-то вещал Господь.
        Только в данном случае не об отмщении шла речь, а о вознаграждении…
        Все это понимание было, конечно, очень приблизительным, как приблизительно отражение солнца в пыльном оконном стекле по сравнению с самим светилом. Дмитрий-Герман знал это. Люди Первые не были людьми с планеты Земля, и видели мир в совсем иной плоскости. Каждый землянин различает что-то свое в «пятнах Роршаха»[26 - Психодиагностический тест для исследования личности, разработанный швейцарским психиатром Германом Роршахом. Испытуемому предлагают посмотреть на бумажный лист с чернильным пятном неправильной формы и просят описать, что изображено на этом «рисунке».], хотя все земляне принадлежат к одному, пошедшему то ли от Адама и Евы, то ли от кого-то еще роду-племени. А Люди Первые были совсем иными существами…
        Лавина оказалась такой внезапной, такой стремительной и тяжеловесной, что Гридину грозило навеки остаться там, под ней, погребенным под тысячами тонн спрессованного информационного снега и льда.
        Однако он все же выбрался. Выкарабкался.
        Даже не так. Вспомнив, чему его учили, он абстрагировался от нее, представил, что никакой лавины просто не существует, как в случае с той недавней невидимой преградой на улице. А если и существует (потому что он чувствовал: вот же она, вот!), то пронеслась мимо, задев только краешком, обдав снежной пылью. Пронеслась - и успокоилась в долине, и потом можно будет наведаться туда и не спеша покопаться в снегу, во всем разобраться и все усвоить.
        Гридин бросил взгляд на Дмитрия. Тот сидел согнувшись, обхватив себя руками, словно у него болел живот, и глядел куда-то под стол, который теперь, без гроба, выглядел гораздо привлекательней.
        В комнате было тихо, за окном багровело небо, перечеркнутое ветками деревьев, и ниоткуда не доносилось ни единого звука. Гридин подумал о том, что, войдя в прихожую, не закрыл за собой дверь, и девушка, наверное, стоит на площадке и прислушивается к тому, что происходит в квартире.
        - Что ты здесь делаешь? - спросил он. - Почему дочку не пускаешь?
        Дмитрий медленно выпрямился в кресле, повернув голову к Гридину. На лице его явно читалось удивление.
        - Дочку? - переспросил он.
        - Ну да, дочку, - кивнул Герман. - Ирину.
        Было видно, что Зимин никак не может сообразить.
        - Куда не пускаю, Гера? При чем тут моя дочка? Она со мной давно не живет.
        - Может, и ни при чем, но именно она привела меня сюда. К тебе.
        Дмитрий тряхнул головой и словно бы углубился в себя.
        - А, вижу… - несколько растерянно произнес он через несколько секунд. - Действительно… Сопровождала тебя…
        Его глаза внезапно расширились, и в них появился чуть ли не ужас.
        - Но этого не может быть! Тут никого, только мы с тобой… Неужели?… - Он привалился плечом к спинке кресла. - Нет, здесь что-то другое…
        - А если более внятно? - попросил Гридин. - Она сказала, что я встречусь с тобой, и все станет ясно. Ну, насчет тебя и меня, действительно яснее некуда. От такой ясности и свихнуться можно. - Он задумчиво прищурился. - Если только это не надувательство. Химеры воображения. Знаешь таких зверей?
        Дмитрий вздохнул:
        - А зачем им нас обманывать, Гера, этим Людям Первым? Тем более, что мы никогда бы об этом не узнали… там…
        - Где - там? - предчувствуя недоброе, тихо спросил Герман.
        Дмитрий вновь вздохнул и неопределенно повел головой в сторону окна:
        - Там… - И тут же добавил: - Нет здесь никакой дочки, Гера. Это что-то другое…
        - Подожди, - сказал Гридин. - Давай по порядку. Ты так и не ответил, что ты здесь делаешь. Что ты натворил, почему тебя ищут? Из-за этого подарка? И вообще, что здесь такое?
        Дмитрий взглянул на него:
        - Значит, с первого раза не все получилось. Не до конца ты прозрел, Гера. Надо повторить. Давай руку.
        - И будет еще одно откровение? - настороженно спросил Гридин.
        Новых откровений ему почему-то не хотелось. И стало ему вдруг жутко и тоскливо.
        - Держись, Гера. - Дмитрий уже занес открытую ладонь над журнальным столиком. - Если хочешь понять до конца, нужно срывать замки. Только сразу руку не отпускай, держи подольше.
        «А кто же повесил эти замки? - подумал Гридин, протягивая руку навстречу ладони Дмитрия. - Шаман?…»
        Его пальцы коснулись пальцев Дмитрия, он наткнулся на печальный, уже знающий взгляд своей второй ипостаси - и отвел глаза.
        И опять его словно ударило током, - но на этот раз он не отдернул руку. И ее старался удержать, и свой собственный рассудок.
        Вокруг сгущались тени.
        25
        Пятого января, ближе к вечеру, они ехали на дачу к Лешке Волкову. Скорпион вел машину, свою щегольскую «ауди», рядом сидел Костя, а Гридин и еще трое теснились сзади, причем Гридина капитально прижали к дверце - и Никита, и Араб, и, особенно, Винни, были широкими ребятами. В смысле, не только душой широкими, но и телом. Сзади шла вторая машина, тоже битком набитая, а остальные были уже у Лехи, накрывали столы, откупоривали бутылки. Волков решил с размахом отметить свой десятилетний юбилей в «Омеге» («Десяток лет, - а дырок в шкуре нет как нет!» - сочинил Юра Панов), плюс своевременное, перед самым Новым годом, возвращение с безукоризненно выполненного задания. На Шипке все спокойно. Или, скажем, в Багдаде…
        Сыпала снежная крупа, асфальт подморозило, но Скорпион был не из тех, кто обращает внимание на такие мелочи. Нет, он особо не гнал, потому что никогда не рисковал попусту, просто был уверен в себе, да и в искусстве вождения мог посоперничать со многими асами. Трафик был гораздо ниже среднего, многие продолжали праздновать приход нового года, но какие-то длинномеры, тянувшиеся в столицу, попадались навстречу чуть ли не через равные интервалы.
        Вот впереди показался еще один - и в этот момент в хриплый голос Высоцкого из стереосистемы («И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…») вплелся вопль внутренней сирены.
        Гридин глянул через плечо сидящего перед ним Кости, ничего необычного на дороге не увидел, но угадал, что из-за крутолобой фуры сейчас что-то выскочит.
        Так и оказалось. Длинная черная акула-«мерседес» хищно вылетела из-за хвоста полуприцепа, и в тот же миг напрягшийся Гридин крикнул Скорпиону:
        «Крути вправо!»
        «Мерседес» уже начало заносить на встречную полосу, прямо на их «ауди», и Герману показалось, что он видит за чужим покатым стеклом безумные пьяные глаза водителя.
        Скорпион среагировал мгновенно, уводя автомобиль от столкновения лоб в лоб, но контакта избежать не удалось - слишком велика была плюсующаяся скорость обеих машин, и слишком коротким было расстояние. «Мерс» врезался по касательной, как айсберг в бок «Титаника», и его отбросило в сторону, под колеса дальнобойщика. «Ауди» завертелась волчком, но не перевернулась, и ее понесло к обочине, к набросанному снегоочистителями невысокому снежному валу, за которым цепочкой тянулись черные деревья.
        Сирена не умолкала, предупреждая о смертельной опасности, продолжавшей угрожать Гридину, и Герман не стал дожидаться, когда «ауди» пропашет этот вал, врежется в дерево, и от страшного удара разорвется печень и вылетят мозги. Правой рукой он рванул ручку дверцы и вывалился из автомобиля, группируясь на лету. Угодил он туда, куда и намеревался, - выждав нужный момент, - в снежный вал. Разметал телом снег - и налетел спиной на что-то страшно твердое. Хруст костей, дикая боль в спине - это все, что он успел услышать и почувствовать, прежде чем окружающее опрокинулось в черноту…
        И тут же он ощутил себя участником другой страшной сцены: открытая дверь маршрутки, удар сзади по щиколотке - это добрался до него тот парень с иглой, - и уносящийся назад серый асфальт. Асфальт неумолимо приближался к лицу… Удар… Скрежет тормозов… Всепоглощающая боль… Чернота…
        Чернота… Чернота… Чернота…
        Больничная палата. «Омеговцы» у его кровати… Скорпион с подсохшим рубцом на лбу… Мама…
        Ребятам повезло - они отделались испугом и мелкими повреждениями. Ребятам повезло, а ему, Гридину, - нет. Под снегом оказалась бетонная плита - основание давно убранного щита, рекламного или просто с пожеланием счастливой дороги. Массивная плита, сломавшая ему позвоночник…
        Значит, не стоило ловить Кайроса, и узор жизни человеческой действительно предопределен с рождения?
        Диван в комнате, и он на диване. Горизонтально. Мама стучит посудой на кухне, а он, поставив ноутбук себе на грудь, играет в игру для знатоков «СтраЗ»… А что еще ему делать? Читать? Смотреть телевизор?
        Да, читать, смотреть телевизор и играть в «СтраЗ».
        Потому что он больше не числится в рядах «Омеги», он навсегда покинул строй, он теперь бесполезный пенсионер, и возле дивана стоит уродливое и зловещее, как треножник Уэллсовых марсиан, инвалидное кресло-коляска. Его кресло-коляска. Его печальный атрибут - до конца дней.
        И это - тупик…
        Приговор врачей не оставляет никакой надежды. Был здоровый, ловкий и сильный сотрудник «Омеги» Герман Георгиевич Гридин - и весь вышел. С железобетонным именем-отчеством-фамилией - о бетонную плиту. Мало чем в данном случае отличающуюся от надгробной.
        Надгробной… Загробье…
        Вокруг была пустота, он парил в пустоте, и постепенно проступали там какие-то неясные контуры. Пустота наполнялась. Пятиэтажки… Деревья… Ларьки… Родной подмосковный городок - «липы желтые в рядок». Такой, каким он запомнился, каким остался в памяти… Нет, это не пустота наполнялась, это он наполнял пустоту. Он, Дмитрий Зимин, угодивший под колеса и закончивший свой земной путь…
        Гридин уже полностью осознавал обе свои ипостаси, и понимал, кем теперь стал Дмитрий Зимин, его вторая половинка.
        Можно называть это душой, можно - информационным комплексом, можно - энергоинформационной сущностью. Не столь важно. Дело не в названии. Главное, что после смерти физического тела эта сущность не исчезает и сохраняет самосознание и информацию о прежнем теле.
        Она просто переходит в мир иной. И иногда ее можно вернуть в тело.
        «Лазарь, иди вон!»
        Но даже если и не удается оживить Лазаря, можно проникнуть в его личность, пусть уже и не существующую на этом плане бытия, добраться до этой энергоинформационной сущности. Заморозить тело. Удержать эту сущность, войти в нее, пока не порвалась серебряная нить, связывающая физическое и духовное.
        Такое могут проделывать шаманы.
        Но как отыскать этот информационный комплекс, если он противится этому, если он не желает быть обнаруженным? А тот, кто при жизни был Дмитрием Зиминым, не желал чужого проникновения, прятался от чужого проникновения, отгораживался от этого проникновения обломками архетипов. Он не хотел, чтобы из него изъяли умение, переданное ему иномирянами.
        Когда бессильны шаманы, добиться успеха поможет вторая половинка личности. Герман Гридин. Вторая половинка, сопровождаемая подспудным стремлением Дмитрия Зимина к жизни, стремлением, пытающимся преодолеть стремление к смерти. Эрос, вступающий в борьбу с Танатосом.
        Стремление к жизни - в образе дочери Дмитрия Зимина… Ирины…
        Гридин-Зимин теперь все помнил и все понимал.
        Работа с шаманом. Напряженная, кропотливая работа с шаманом. Он, Гридин, лежит на диване, и шаман рядом, возле дивана, а поодаль, в кресле, - Скорпион.
        Шагнуть за черту, проникнуть в мир, где обитают не люди, не вещи, а только угасающие образы людей и вещей.
        Книга Иова. «Редеет облако и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет…»
        Не выйдет?
        А разве он, Гридин, собирался возвращаться?
        Что такое - остаток жизни провести в инвалидном кресле? Зачем такая жизнь?
        Его ни к чему не принуждали. Он пошел на это добровольно. Вернее, откликнулся на просьбу Скорпиона. После выполнения задания его, Гридина, намеревались вытащить из-за черты, выдернуть из состояния клинической смерти. Прошло всего две-три минуты с тех пор, как он погрузился в небытие. Но зачем ему возвращаться?…
        Слова Дмитрия с трудом дошли до его сознания. Дмитрий теперь тоже все знал о нем, о своей второй половинке.
        - Я не выйду отсюда, - сказал Дмитрий. - Я не позволю тебе вывести меня отсюда. Не хочу, чтобы они воспользовались, слышишь? Они меня выпотрошат - и вернут сюда. А я уже здесь, значит, пусть так и будет. Согласен, Гера?
        У Гридина пока не было слов. Он только слабо мотнул головой. Тем, что представлялось ему собственной головой.
        - Ничего, сейчас все усвоится, - пообещал Дмитрий. - Повторяю, если уж я все усвоил, то у тебя и подавно получится. Я ведь и от сказочки этих деятелей про Коллективный Разум Земли чуть не обалдел. А ты сильнее, Гера, ты устойчивей. Командор, как-никак, каменная десница… Может, благодетели наши неземные хотели преподнести этот подарочек именно тебе, но увидели, что ты плох, что ты безнадежный калека - и облагодетельствовали меня. И это со мной же и уйдет…
        Герман приходил в себя. Вернее, он знал, что никогда уже не придет в себя. Но с новым знанием действительно справится. Он теперь не испытывал никаких эмоций. Нет, где-то в глубине барахталось неясное щемящее чувство - отголоском последнего крика сорвавшегося в пропасть человека, но чувство это было каким-то отстраненным, замурованным за прозрачной стеной, и не имело уже никакого значения. Он знал, что не сделает больше ни шага. Не предпримет ни единого действия, чтобы вытянуть Дмитрия из этой комнаты, из этого подъезда под багровое небо, на открытое место, где Дмитрия засекут и выжмут, как губку.
        - Я не буду тебя трогать, - сказал он. - Я не имею права тебя трогать… Ты останешься здесь? А я? - Он взглянул на отрешенного Дмитрия. - Они меня вернут? Заберут назад, в мой полутруп с перебитым хребтом?
        Дмитрий молча усмехнулся краешками губ, и Гридин уловил невысказанную мысль своей второй половинки:
        «Загляни в последний уголок, Гера».
        И он заглянул в этот последний уголок, где прятал самое главное воспоминание, - и дал воспоминанию выбраться на свет.
        Когда распростерся над ним белый потолок, и шаман сказал, что пора в дорогу, он вцепился в руку шагнувшего было назад Скорпиона.
        - Стас, единственная просьба. Не возвращайте меня оттуда. Справлюсь или нет - не возвращайте.
        Станислав Карпухин посмотрел на него долгим взглядом и молча кивнул.
        И он, Герман Гридин, лежа в комнате с ослепительно белым потолком, пустился в путь за черту…
        Он верил, что Стас не обманет.
        Багровое небо за окном все больше тускнело.
        - И что же дальше? - спросил он.
        Дмитрий пожал плечами и медленно произнес, глядя в какую-то неведомую даль:
        - Расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая олива: славословя природу, ее породившую, и с благодарностью к породившему ее древу.
        Гридин нашел в себе силы усмехнуться, едва заметно, как это только что делал Дмитрий:
        - Еще скажи, что это ты сам придумал, переводчик.
        - Не я. Марк Аврелий. - Дмитрий повернулся к нему. - Спрашиваешь, что дальше? Отвечаю: будем сидеть и ждать.
        - Чего ждать?
        - Не знаю. Наверное, света…
        «А будет ли свет? - подумал Гридин, и по лицу Дмитрия понял, что тот воспринял его мысль. - Тьма основа всего. Свет это не самостоятельная субстанция, это просто временное отсутствие тьмы… Вспыхивает - и исчезает…»
        - Думаю, у нас будет возможность убедиться, так ли это или нет, - сказал Дмитрий.
        Багровый свет за окном все темнел и темнел. И не было уже никакого окна, и не было деревьев, и не было стен, и растворялась в темноте фигура Дмитрия, и Герман с трудом различал собственные иллюзорные руки.
        Ему показалось, что с лестничной площадки - если там еще оставался образ лестничной площадки - донесся тихий всхлип.
        «А будет ли свет? - вновь подумал он. - Будет ли свет?…»
        notes
        Примечания
        1
        Откровение Иоанна Богослова. (Здесь и далее - примечания автора.)
        2
        Sfumato (итал.) - затушеванный, буквально - исчезнувший как дым. Прием в живописи: смягчение очертаний изображаемых предметов, фигур (и светотеневой моделировки в целом), которое позволяет передать окутывающий их воздух.
        3
        Харон перевозит умерших по водам подземных рек, получая за это плату в один обол (по погребальному обряду находящийся у покойников под языком).
        4
        Харьковский велосипедный завод.
        5
        Ольга Арефьева.
        6
        Немецкий композитор XVIII века.
        7
        Дмитрий Минаев.
        8
        Барни и Бетти Хилл, по их словам, 19 сентября 1961 года, возвращаясь на машине домой, в Портсмут (Англия), увидели в небе яркий объект, оказавшийся, как они утверждали, летательным аппаратом, в котором находились гуманоиды. Супруги предпочли уехать, а потом выяснилось, что два часа той ночи на шоссе как бы «выпали» из их жизни. В дальнейшем, под гипнозом, супруги вспомнили, что их забирали на борт «летающей тарелки» и подвергали обследованию.
        9
        Аномальная зона на территории Пермского края, «М-ский треугольник».
        10
        Йегуда Лива бен Бецалель - главный раввин Праги. Легенда приписывает ему создание искусственного человека - голема.
        11
        Подземное царство у шумеров.
        12
        Преисподняя в иудаизме.
        13
        Чтобы умилостивить Цербера, в гроб умершего клали медовый пряник.
        14
        «В тридцати шагах…» - цитата из повести А. С. Пушкина «Выстрел», приведенная в повести братьев А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом».
        15
        Валерий Сорокин.
        16
        Американский бизнесмен; при полете над горами в штате Вашингтон в 1947 году увидел девять летящих строем с большой скоростью дисков. С этого сообщения начался «тарелочный бум».
        17
        В. Г. Ажажа - российский специалист в области уфологии.
        18
        «Космопоиск» - российский общественный научно-исследовательский центр, занимающийся изучением аномальных явлений.
        19
        Гипотетический автоматический аппарат-наблюдатель внеземной цивилизации.
        20
        Великая Эннеада - боги, под предводительством Ра возглавляющие загробное судилище. Малая Эннеада - боги городов и номов (округов) Древнего Египта.
        21
        Загробный мир.
        22
        Из стихотворения Николая Гумилева.
        23
        Образы отсутствующей действительности, гиперреалистические объекты, за которыми не стоит какая-либо реальность.
        24
        Там была сожжена на костре Жанна д’Арк.
        25
        Из стихотворения Валерия Сиднина.
        26
        Психодиагностический тест для исследования личности, разработанный швейцарским психиатром Германом Роршахом. Испытуемому предлагают посмотреть на бумажный лист с чернильным пятном неправильной формы и просят описать, что изображено на этом «рисунке».