Берендийский Сыск, №01 Сыскарь Чародейского Приказа- библиотека РусЛит

Сыскарь чародейского приказа Татьяна Георгиевна Коростышевская
        Берендийский сыск #1
        Нелегко женщинам в мужских профессиях, даже умным, даже талантливым, даже таким, как Евангелина Романовна Попович, чиновник восьмого класса сыскного корпуса Берендийской империи. Особенно ежели работа твоя сыскарская в столичном чародейском приказе, а ты ни разу не чародей и даже не чародейка. А тут еще и червовый интерес нарисовался, кроме казенного. Потому как в начальниках у барышни Попович самый что ни есть великий берендийский волшебник Семен Крестовский, прекрасный, как античная статуя, и вредный, как сдобная булочка перед сном.
        Татьяна Георгиевна Коростышевская
        Сыскарь чародейского приказа

        Глава первая
        В коей провинциалка прибывает в столицу
        Никакое неполезное слово или непотребная речь да не изыдет из уст твоих, всякий гнев, ярость, вражда, ссоры и злоба да отдалится от тебя, и не делай, не приуготовляй никаких ссор: все, что делаешь, делай с прилежанием и с рассуждением, то и похвален будешь.
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Запах в комнате стоял мерзейший. Не запах даже, а вонь - смесь тухлятины, влажной земли, прелости и смерти. Городовой прошел, топоча сапожищами, разбрасывая сор на вытертый ворс прикроватного и прикаминного ковриков, распахнул окно. С улицы донесся гул ночного города, города, который никогда не спит, и прохладный воздух слегка разбавил зловонные миазмы.
        Крестовский убрал от лица пропитанный ментоловой мазью платок и спрятал его в карман сюртука.
        - Что скажете, Семен Аристархович? Недаром вас вызвали, по вашему ведомству дельце?
        Обер-полицмейстер Петухов сиял, даже бакенбарды его, русые с проседью, будто светились. При его немаленькой должности на дело выходить получалось крайне редко, а душа этого самого дела требовала постоянно. Андрей Всеволодович Петухов еще совсем недавно в чине полковника отдавал приказы служивым на границе Берендийской империи и в кресле обер-полицмейстера свой боевитый нрав обуздать никак не мог.
        - По моему, Андрей Всеволодович, ох, по моему.
        Крестовский быстро оглядел помещение, освещенное дюжиной мощных полицейских фонарей. Труп находился на кровати. Крестовский его видел и больше смотреть не хотел. Зрелище было отвратительно в своей противоестественности. Дворник, которого хозяин меблированных комнат Попестов заставил взломать двери, до сих пор заикался на кухне, отпаиваемый чаем сострадательными половыми.
        - Страсть-то какая, - бормотал он. - Сколько живу на свете, никогда такого не видывал! Раздулась, как жаба дохлая, а потом… лопнула… - И мелко-мелко крестился.
        Попестов держался получше - деловито осматривал поврежденную дверь, шевелил губами, видимо, подсчитывая упущенные барыши:
        - Не знаю, кто такова. Комнату снимала ужо с лютаго, платила исправно, в книге записалась как вдова Жихарева купеческого звания. А у нас же знаете как, ежели денежка исправно вносится - мы к постояльцам в душу не лезем.
        Допрос велся тут же, за столом, накрытым на двоих. Сыскарь Толоконников сдвинул в сторону бокалы, блюдо с устрицами, оплывшие до огарков свечи и установил прямо на скатерти небольшой самописец. Толоконников дело свое знал, толстые пальцы бегали по клавишам с ошеломляющей быстротой.
        - Хаживал к ней кто?
        - Не мое это дело, - бормотал Попестов, - да только ходили. Разные господа, но все как один приличные да холеные.
        - А описать ты мне их можешь, мил-человек? Вот, положим, поселилась твоя жиличка, обустроилась…
        - Так и не обустраивалась она особо. Только для встреч комната эта ей нужна была…
        Крестовский отвернулся. Протокол допроса он потом прочтет, со всем возможным вниманием. Он еще раз обвел взглядом комнату. Дешевый меблированный нумер. Панцирная кровать, вешалка за ширмой, изо всех сил пытающейся выглядеть стильной, круглый обеденный стол, зеркальное трюмо с обтянутым вытертым бархатом пуфиком.
        Женщина пришла сюда одна, около десяти вечера. Ее видел дворник, который помог ей поднять на второй этаж одежный кофр. Вон он, кофр, в углу, за ширмой, раскрыл створки, будто приглашая внутрь. Он пуст. Значит, женщина переоделась. Ужин ей доставили около половины одиннадцатого. Она одарила полового грошиком за то, что лед под устрицами был свежим и не подтаявшим. Зажгла свечи…
        Семен чуял магию, сильную, страшную, чужеродную. Он прикрыл глаза, восстанавливая в памяти все, что он уже успел увидеть на месте преступления.
        Зажгла свечи… Подошла к трюмо, присела…
        Крестовский опустился на пуфик, глядя прямо перед собой, потянул руку к пуховке. Нет. Гребень. Тоже не то!
        Длинные пальцы перебирали безделушки, сваленные на полированной подставке. Зеркальце - грошовая вещица: латунная оправа в виде крошечных паучков, дешевое напыление, уже пошедшее трещинами.
        - Что-то обнаружили, Семен Аристархович? - Петухову было скучно, его деятельная натура требовала немедленной поимки и наказания преступника.
        Крестовский поднялся:
        - Судя по степени разложения тела, пострадавшая была убита в результате введения под кожу яда, по действию похожего на паучий. Может, медицинское дознание скажет нам больше. Но одно скажу точно: здесь был маг - чародей высочайшего класса, каких в нашем городе, да и во всей империи, по пальцам пересчитать можно. Вашим орлам я бы рекомендовал опросить соседей и работников, дабы выяснить личность всех господ, с которыми убитая здесь встречалась, и узнать, не было ли среди них чародеев.
        - А вы? Батенька, вы же понимаете, щелкоперы со всех сторон обступят. Такая сенсация! Завтра же во всех газетах будет.
        - Мы со своей стороны будем добывать информацию о ядах, способных менее чем за сутки почти полностью разложить человеческое тело, а также предоставим разбойному приказу все данные о чародеях высочайшего уровня, находящихся сейчас в столице, - твердо проговорил Крестовский. - Время в любом случае уже потеряно, по горячим следам сделать ничего не удастся.
        - А ваши-то добры молодцы когда подтянутся?
        - С серпеня первого числа весь чародейский приказ будет в вашем, ваше высокопревосходительство, полном распоряжении.
        И статский советник Семен Аристархович Крестовский, откланявшись, покинул место преступления.
        Петухов покачал головой: «Наглый мальчишка! Ужо попадись он мне годика два назад, да в гарнизоне, я б на нем живого места не оставил!»
        - Толоконников! Проследи, чтоб все твои писульки до чардеев дошли.
        - Так точно, ваше высокопревосходительство! - усердно проорал сыскарь, щелкнув под столом каблуками, и вернулся к допросу.
        Комната пахнет жасмином и грехом. Тонкие-тонкие шторы колышутся от едва заметного сквозняка. На столе сверкает хрусталь, горят свечи, томятся серые раковины устриц на истаивающих ледяных подушках, вино дышит в открытой бутыли.
        Ночь, женщина, шелк, предвкушение. Самой женщины мне не видно, я как будто нахожусь внутри ее, смотрю ее глазами. Мне видны изящные обнаженные руки, поправляющие кружево пеньюара, я ощущаю приятную ткань, томление, разливающееся внизу живота. Часы на каминной полке тикают. Два или три часа? Мне не видно. Раздается звук ксилофона или ветряных колокольчиков. Приятная механическая мелодия, но отчего-то она повергает меня в ужас. Женщина оборачивается к двери. Ее руки дрожат, покрытые мурашками. Она не боится, она возбуждена:
        - Ну наконец-то!
        Я не вижу посетителя. Так бывает во сне - только какой-то силуэт в дверном проеме. Женщина моргает, дрожит, ждет. Силуэт приближается, женщина раскидывает руки для объятий… В следующий момент она кричит от невероятной боли, от разочарования. Муха в паутине. Хелицеры, паучьи жвала, с хрустом входят в нежную плоть. Вспышка. Крик. Темнота.
        Вагон тряхнуло; я проснулась, стукнувшись правым виском об оконное стекло. Газетные листы зашелестели, слетая с коленей на пол. Жирный заголовок «Пауки-убийцы на тропе войны» оказался как раз сверху. Перфектно! Угораздило же меня заснуть в такое неподходящее время! Я же клялась себе только ночью спать, чтоб получить все возможные впечатления от первого в своей жизни путешествия! Сколько времени потеряно! Я взглянула на приколотые у корсажа часики. Два часа! Еще и слюни, наверное, во сне пускала…
        Я украдкой оглядела других пассажиров. Никто на меня пальцами не показывал и вообще внимания не обращал. Кроме меня в крохотном купе путешествовала пожилая пара - Скворцовы, по виду купеческого звания, но неприветливые, как бирюки, и три нарядные, кто во что горазд, барышни. Невольно уловив обрывки их шушуканий, я знала, что девушки - провинциальные хористки, шансонетки, направляющиеся покорять столицу. Соседей мне подсадили недавно, а так я от самого Вольска наслаждалась свободой и одиночеством.
        Дверь купе отъехала в сторону.
        - Прибываем на станцию Поповка. Стоянка двадцать минут. Рекомендую пассажирам прогуляться по перрону. Далее до Мокошь-града состав проследует без остановок. - Вагонный оттарабанил текст как по писаному.
        Мое «спасибо» разбилось о быстро закрывшуюся дверь. Видимо, проявлять вежливость в дороге было с моей стороны лишним.
        Колеса протяжно завизжали. Состав остановился, гася скорость.
        - Поповка! - проорал вагонный в коридоре и загремел металлом дверей и подножек.
        Спутники мои поднялись с мест, засуетились, желая сколь возможно быстрее приступить к моциону на перроне. Угрюмый Скворцов, воспользовавшись случаем, быстро и незаметно для супруги облапил одну из шансонеток. Я сидела, ожидая. Не люблю суеты. Когда вагон опустел, я вышла в коридор, дощатый пол которого был грязен, а оконца - мутны. Билет второго класса позволил мне путешествовать вот с таким вот относительным комфортом. Матушка настаивала, чтоб ее чадушко Геля купила билет в первый класс, где подушечки сидений были мягкими и разносчики баловали богачей канапе и горячим чаем. Но чадушко, то есть я, видимо унаследовавшее прижимистость от покойного батюшки, предпочло сэкономить семейные финансы. Мне и второй класс немало обошелся. Потому что поезд - гнумский, стало быть - частный, стало быть - дорогой. На казенке доехать вполовину меньше бы вышло, но и времени бы вдвое больше потребовало - всем известно, что гнумы над своими поездами подколдовывают, оттого и скорость у них приличная, и поломок в дороге почти не случается. А в приглашении четко указано: «Явиться Е. Попович первого числа серпеня по
адресу Мокошь-град, улица Верхняя, дом Кресты». Кстати, адресок-то уточнить придется, а то как туда с вокзала добраться, я даже не представляю. И кто столь чудно дома-то обзывает? Дом Кресты! Нет чтоб номера по улице всем понамалевывать. И почтарям сподрука, и мне не заплутать. Мокошь-град - это же вам даже не Вольск, огромный город, столица.
        Я свернула налево, в дамскую комнату, на удивление чистую и удобную. Там был рукомойник с полотенцами, зеркальце, прикрепленное над ним, и даже объемный несессер с гребнями, пуховками и разной швейной мелочовкой. Пользоваться вещами общего пользования в местах общего пользования я была не приучена, собственные мои туалетные принадлежности остались в багаже - непростительная оплошность, за которую я себя не раз еще укорю, - поэтому я просто положила очки на полочку рукомойника и поплескала в лицо водой, затем пригладила мокрыми руками растрепавшиеся в дороге волосы. Из зеркальца на меня смотрела барышня самой простецкой наружности: излишне круглолицая - неизвестно, от какого предка мне достались в наследство эти высокие скулы, но удружил он мне знатно, с острым подбородком, пуговкой носа, на которой умещалась дюжина веснушек, и глазами-плошками лягушачьего цвета. Я вздохнула. Ничего-ничего. С лица воду не пить. Тем более что в человеке наиглавнейшую роль играют не внешние, а внутренние качества. Коли бы я когда-нибудь замуж собралась, а в мои почти двадцать годков возможность этого приближалась к
нулю, мой избранник был бы так же, как я, неказист, но прекрасен душой. А еще он разделял бы идеи суфражизма, кои я почитаю единственно верными.
        Я надела очки, которые, по меткому замечанию маменьки, нужны мне были, как корове седло. Зрением я обладала превосходным, но решила, что барышне, чей цвет волос соперничает с цветом взбесившейся морковки (матушка и здесь не оставляла меня добрым словом), следует хоть каким аксессуаром подчеркнуть свою деловитость. Потому как эта барышня ехала в столицу работать. И не певицей или белошвейкой, а…
        Дверь туалетной комнаты прогнулась, будто в нее пытался вломиться медведь-шатун. Я повернула защелку и едва успела вжаться в стену, чтоб не получить увечий.
        - Ну сколько можно там торчать? - крикнула гневно одна из моих попутчиц-хористок. - Битый час жду, когда освободится!
        Я сочла ее поведение невежливым и попросту скандальным. Но мы, суфражистки, обязаны хорошо относиться ко всем женщинам без исключения. Ибо они - наши сестры во… Неважно, в чем, после придумаю.
        А сестра моя «по полу» тем временем ввалилась в комнату, даже не позволив мне прежде выйти. «Сестра по полу» - как-то не очень… Суть передает, но звучит отвратительно. Надо будет еще подумать над терминологией. Я так и осталась стоять у стены.
        Хористочка моей брезгливостью не обладала. Она раскрыла несессер, стала по очереди доставать флакончики, нюхать, душиться за ушами и на сгибах локтей, затем завладела картонкой с пудрой и стала обильно пудриться. Я чихнула.
        - Звать как? - строго спросила барышня.
        - Геля, - ответила я, давя в себе желание присесть в книксене, поскольку в тоне собеседницы мне послышались маменькины интонации, коим я противостоять не могла.
        Хористка была хорошенькой - обладала той самой юной красой, которую не могли скрасть ни вульгарные одежки, ни обилие краски на лице. Моложе меня, лет семнадцати, наверное. Но в ее карих глазах сквозила некая умудренность жизнью, которую я, девочка домашняя и залюбленная, приобрести в свои годы не успела. Барышня хмыкнула, имя мое одобряя:
        - А меня - Жозефина.
        Я тоже хмыкнула - востроглазая моя попутчица со своими смоляными кудряшками своему псевдониму очень соответствовала.
        - Это не прозвание для сцены, - правильно расшифровав изданный мной звук, пояснила барышня. - У меня и в метрике так записано. Родители мои очень синематограф обожали.
        - Жозефина и история коварного обольщения? - уточнила я.
        Та кивнула.
        - А как же тебя родители одну в дорогу-то отпустили, дитятко?
        - А чего такого?
        - А того, что фильме этой лет пять от силы.
        Жозефина дробно рассмеялась:
        - Выкупила ты меня, лисица рыжая! Не мое это имя - Матреной кличут. Матрена Ивановна Величкина.
        Она степенно поклонилась.
        - Мещанского сословия, осьмнадцати годочков от роду. Еду в Мокошь-град в столичном театре пробы проходить. Ежели повезет, увидишь меня на сцене. Это ежели тебе повезет, билеты-то на представления недешевы.
        Матрена-Жозефина была права. Если повезет… Но я не за театрами путешествую. Однако ее официальное представление требовало такого же обстоятельного ответа.
        - Евангелина Романовна Попович, дворянского звания. Путешествую из Орюпинска Вольской губернии.
        - За какой надобностью? А ну как тоже в театр поступать?
        Я покачала головой:
        - Сыскарем в разбойный приказ.
        - В жандармы? Врешь! Не бывать тому, чтоб бабу в разбойный приказ оформили!
        Матрена развернулась ко мне всем телом, только юбки ее многослойные взметнулись, пыль разгоняя, руки в бока уперла и давай на меня наступать с видом самым что ни на есть угрожающим.
        Перфектно! Теперь барышня в ажитации, а я у нее в плену. И что при такой оказии делать предписано? На помощь звать?
        - Вот те крест! - Я широко перекрестилась. - Только не в жандармы, те конные, а я… по сыскному ведомству буду.
        - Не верю! - Барышня остановилась, но не от моих слов, а оттого, что идти ей было уже некуда, дальше начиналась я.
        - Три года назад наш августейший монарх для всей империи Берендийской указ издал, что женщины наравне с мужчинами на благо Отечества трудиться допускаются. И нет по тому указу разницы, кто служит - мужик али баба, а принимаются в расчет только усердие да таланты.
        Ну, тут я, конечно, слегка преувеличивала. Указ тот судьбоносный все больше на бумаге и оставался. Потому что одно дело документ написать, а другое - весь уклад жизненный для всего государства перекраивать. Но по мелочи двигалось дело, да. Трудно было женщине, к примеру, в пожарные пойти или полком командовать. Но вот курсов самописных открылось за три года немало, да для телефонных барышень курсы специальные, и медичек готовили даже и при университетах, и… Впрочем, на этом все. Но я для себя решила - что не запрещено, то разрешено. Тут уж главное - прецедент создать. И подала прошение о зачислении на сыскные курсы в губернском Вольске, до коего от нашего Орюпинска не больше суток конной езды. А когда мне отказано было, не поленилась в вольскую библиотеку заглянуть да копию того самого Берендиева (монарх у нас Берендий, четырнадцатый по счету) указа себе заказать. Так с указом наперевес в присутствие и вломилась, и не ушла, пока меня не приняли. Со мной на курсах только парни учились. Мне во всем приходилось лучше их быть, и не просто на капельку, а о-го-го насколько! И сдюжила-таки! Все экзамены
выпускные на «отлично» выдержала. Единственная со всего потока. И единственная же распределение в Мокошь-град получила, в столицу нашего государства. Матушка от гордости ажно светилась вся, с соседками здороваться забывала, того и гляди - вознесется от переполняющей благодати.
        - А у тебя какие таланты? - уже почти спокойно спросила Жозефина.
        В коридоре уже вовсю покрикивал вагонный гнум:
        - Дамы и господа! Остановка закончена! Занимайте свои места!
        - У меня, - я пожала плечами, - разные, да все под сыскное дело подходят.
        - Как так?
        Я двинула подбородком в сторону двери:
        - Может, в купе вернемся? Или так и будем до самого Мокошь-града в дамской комнате дискутировать?
        Жозефина попятилась, открыла для меня дверь - то ли уважение выказывала, то ли опасалась, ровно чумную.
        Мы вернулись на свои места. Я уставилась в окошко. За ним пробегали березки, и аккуратные крыши далеких домиков, и тучные стада коров и коз, и даже одно верблюжье - год назад августейшее величество указ о расширении поголовья и разнообразии оного издал. Хористки возбужденно шушукались, бросая в мою сторону тайные взгляды. Я вздохнула и повела головой, приглашая всех заинтересованных выйти со мной в коридор.
        Мы вывалились из купе, сопровождаемые неодобрительными взглядами четы Скворцовых.
        - Жоська сказывала, ты в сыскных делах мастерица? - полноватая барышня с золотистыми локонами, крашеными, зуб даю, сразу приступила к делу.
        - Колдовать не буду, - строго ответила я. - И фокусы балаганные показывать тоже.
        - Да я не о том.
        - И нюхать, чтоб по следу кого найти.
        Список того, что я делать не собиралась, был до неприличия длинным. Жители Орюпинска, в моих талантах осведомленные, часто пытались им применение найти.
        - Да ты погодь. - Блондинка примирительно пихнула меня локтем. - Меня, кстати, Элеонора кличут.
        Я кивнула. Богатое имя.
        - А это - Клотильда.
        Третья хористочка в разговор не вступала. Была она рыжей, правда, не такой яркой, как некие провинциальные суфражистки, кареглазой, и если бы не две товарки, блондинка да брюнетка, на чьем фоне она смотрелась именно за счет контраста, довольно неказистой.
        - Деньги у нас пропали.
        - Я не брала, - так сказала, на всякий случай, сразу потеряв долю уважения в глазах собеседницы.
        - Да я не о том, - вздохнула Элеонора. - Трое нас было, вместе в столицу собирались, общак складывали - по грошику, по копеечке. А теперь нет его.
        Понятно. Значит, девы втроем выступали. Три грации - блондинка, брюнетка, рыжая. Думаю, неказистую Клотильду только из-за цвета волос в компанию взяли. Успехом они явно пользовались. Я, конечно, в девичестве своем приличном по кафешантанам не хаживала, но представить себе могла. Молодые барышни, ладные, хорошенькие каждая со своим образом, цвету волос соответствующим, на любой мужской вкус зрелище.
        - Со стороны никто покрасть не мог? - деловито спросила я. В голове было ясно и холодно, будто ум мой настроился на работу.
        - Нет, - Элеонора, видимо, была у них лидером. - В сейфе мы деньги держали. Гнумской работы шкафина, отмычку не подберешь, взломать не получится.
        - А ключ у кого был?
        - Мы его по очереди носили. Всегда при себе, на цепочке, на шее.
        - Перфектно…
        Я помолчала. Захожу я не с той стороны. Если девиц обворовал кто-то посторонний, я его не сыщу. Мне для этого по месту преступления (место преступления - звучит-то как! До мурашек!) побродить надо, да со свидетелями потолковать.
        - А когда пропажу обнаружили?
        - Мы перед самым отъездом, значит… меньше суток.
        - Чья очередь была ключ носить?
        - Моя. Но я даже не смотрела, что там, в том сейфе, у Жоськи цепочку забрала да на себя надела.
        - А я тоже не смотрела, - Жозефина, впервые за время этой нашей беседы открыв рот, прижала руки к груди в покаянном жесте.
        - И я, - пискнула Клотильда, глубоко задышав. У нее на ленте корсажа поблескивала крошечная брошь-капелька.
        - Значит, деньги…
        - Да не в деньгах дело, - раздраженно махнула рукой Элеонора. - То есть не только в них. Мы и больше заработаем! Просто раскол промеж нас после этого случая. Доверия нет. А мы столицу покорять едем, нам друг без друга никак.
        Я еще раз оглядела девиц. Молоденькие, хорошенькие, грустные.
        - А просто поговорить втроем пробовали? Поклянитесь, что никуда дальше эта история не пойдет и похитчика вы не накажете и из своей компании не изгоните. Пусть воришка покается.
        - Пробовали. Не сработало.
        Значит, что мы имеем? Троих подозреваемых. Или все же двоих? Элеонора вон как за общее дело радеет, может, ее можно вычеркнуть? Ан нет, нельзя. Кабы я, например, злодейство измыслила, первая бы закричала «Держи вора!» - даже не из хитрости, а из самосохранения.
        - Так поможешь нам, барышня Попович?
        Я внимательно посмотрела в глаза каждой из трех, затем произнесла:
        - Прежде чем я вам свой вердикт озвучу, я дам воришке последний шанс признаться самой.
        Хористочки молча переминались с ноги на ногу.
        - Клотильда! - Я повернула голову в ее сторону. - Это же ты сделала?
        - Нет! - вскрикнула девушка.
        - Но зачем? - недоуменно спросила Жозефина. - И с чего ты это взяла?
        - С того, что на ней, - я приблизилась к обвиняемой, - вот этот амулет висит. - Я пальцем - маменька бы меня за нарушение норм приличий взгрела, кабы увидела, - показала на брошь-капельку. - Называется навья искра, действует от двух до пяти дней после того, как его от материнской грозди отделяют. Когда у вас прослушивание? Завтра или уже сегодня? Неважно, как раз магии должно было хватить. А стоит эта безделица, как три коровы в базарный день.
        Клотильда плакала, ладонью размазывая слезы по лицу.
        - А что этот амулет навий делает?
        - Красоту дает, - устало ответила я. - Да такую, чтоб глаз не отвести.
        Две невиновные хористочки скептично посмотрели на товарку:
        - Что-то он не работает совсем.
        - А он избирательно действует, только на мужчин. Вы вон хотя бы на попутчика нашего, Скворцова, внимание обратите - извелся же весь, в вашей Клотильде дыры страстными взглядами прожигая, да и руки распускал, когда думал, что не видел никто.
        Клотильда всхлипнула:
        - Дуры! Дубинушки стоеросовые! Как же я могла в столицу с вами ехать, с такими красавицами. Я! Замарашка! Вас-то везде возьмут, а меня на выход попросят!
        - Да нешто мы бы тебя бросили. - С материнской заботой Элеонора привлекла подругу к груди. - Мы же договорились, все вместе. Тебя попросят, мы следом отправимся. Ну что ты, глупенькая?
        Под это воркование я вернулась в купе. Дело закончено. Пусть теперь сами меж собой разбираются. Купец Скворцов отвел от меня равнодушный взгляд. Ну понятно, он-то Клотильдушку-красу ожидал, а тут я.
        В окне ничего любопытного не наблюдалось, я накинула на плечи вагонный пледик и расправила газету, за чтением которой давеча так бесславно заснула. Прессу я уважала безмерно, прочитывала всегда все, от корки до корки, включая брачные объявления и некрологи. Потому что для орюпинской барышни это было настоящее окно в мир, мир, где происходили загадочные или леденящие душу события.
        Но сейчас на новостях сосредоточиться не получалось. Мои шансонеточки что-то задерживались, и я поминутно поглядывала на дверь. Что они там делают, честное слово? А если дерутся? А если до смертоубийства дело дошло?
        Наконец дверь купе отъехала в сторону. Я подобралась, чтоб окинуть входящих строгим и торжествующим взглядом. Но настрой пропал втуне.
        - Барышня Попович, - вагонный гнум выразил своим грубоватым, будто наскоро слепленным из глины лицом гамму каких-то сложных чувств. - Извольте с вещичками на выход.
        - В чем дело?
        - Начальство нашего состава убедительно просит вас место сменить. Ваши соседки жалобу на вас подали, так что придется вам в третий класс переместиться.
        Вот, значит, как? Ни одно доброе дело не остается безнаказанным? Я, значит, таланты свои недюжинные аки бисер мечу, воровку изобличаю, а виноватая все равно именно я? Я взглянула на часики. До Мокошь-града еще часа четыре дороги. Ничего страшного, как-нибудь переживу.
        Подлые шансонетки шушукались в коридоре, но носов в купе не казали.
        Я строго покачала головой:
        - Разница в цене за билет второго и третьего класса составляет… тридцать рублей с четвертью. Пока ваше начальство мне эту разницу не вернет, в третий класс я перемещаться отказываюсь.
        Гнум пробормотал что-то извинительное и отправился советоваться с вышестоящими. Я неторопливо полистывала прессу, шансонетки страдали в коридоре. Чета Скворцовых бросала в мою сторону уважительные взгляды. Точно купцы, - они барыш за версту чуют и деньгам счет знают. Минут через двадцать вернулся вагонный:
        - Барышня Попович, в связи с тем, что деньги за билет вам отозвать нет никакой возможности, - гнумская прижимистость могла вполне посоперничать с моей, - приглашаю вас продолжить путешествие первым классом.
        Я грозно сдвинула брови и пальчиком поправила дужку очков на переносице. Моя хорошая подруга мадам Жорж такой вот пантомимой могла кого угодно в ступор ввести. Гнум прижал к груди ладошки в перчатках:
        - И доплаты с вас никто не потребует!
        - Перфектно! - Я поднялась и сбросила на сиденье плед. - Извольте мне помочь перенести багаж.
        Шансонетки в коридоре сбились кучкой, будто перед лицом смертельной опасности. Я на них даже не взглянула, двинувшись в сторону последнего вагона, где располагался первый класс. Гнум семенил следом, неся мой саквояж, к слову абсолютно пустой, потому что все продукты, собранные мне в дорогу милой матушкой, я уже благополучно съела.
        В первом классе царили красота и благолепие. Как по мне, абсолютно излишние. Поручни здесь были вызолочены по всей длине, на окнах висели бархатные шторки, ковровая дорожка - с мягким длинным ворсом, а перегородки между четырехместными купе - прозрачного толстого стекла. За перегородками, как рыбки в аквариумах, сидели нарядные люди, дамы в кружевных шляпках и перчатках, господа в сюртуках. Пассажиры коротали время за карточными играми, чтением либо попивали что-то из толстостенных бокалов, затянутых в блестящую стальную канитель.
        Вагонный отодвинул дверь ближайшего аквариума:
        - Прошу, барышня Попович.
        Пока он пристраивал мой саквояж на багажной полочке, я осмотрелась. Пассажиров было двое. Они заняли большие удобные кресла у окна, разделенные круглым столиком. На столике позвякивал чайный сервиз, в плетенке лежали баранки, рядом - розеточки с вареньем, по виду - вишневым.
        При моем появлении господа поднялись со своих мест и чинно поклонились. Знакомиться нам этикетом не предписывалось, я же его в данный момент нарушала нещадно. Барышня, путешествующая без сопровождения, - это скандал. И господа сейчас лихорадочно решали, какими приветствиями скрасить неловкость. Я решила им не помогать. Склонила голову в ответ и опустилась в ближайшее свободное кресло. Вагонный все никак не мог пристроить мой саквояж, бормотал что-то под нос, суетился. Я догадывалась, что болезный ждет грошик за услугу, но потакать мздоимству не собиралась. Наконец один из господ, невысокий и ладный, с острыми скулами и быстрыми карими глазами, не выдержал:
        - Благодарю, любезный. Дальше мы без тебя справимся, - и одним ловким движением задвинул мой багаж на полку.
        - Позвольте отрекомендоваться, Эльдар Давидович Мамаев, чиновник по особым поручениям.
        Господин тряхнул стриженой головой, отчего его пепельно-русые волосы взметнулись волной.
        - А это - мой коллега, Зорин Иван Иванович. Возвращаемся в столицу к месту службы.
        Зорин был увальнем, у нас в Орюпинске таких целая слободка. Высоченный, широченный, с добродушным лицом, яркими светлыми кудрями и васильковыми глазами. Сюртук его почти трещал по швам под напором плеч, галстук, повязанный криво и неопрятно, выбивался на грудь.
        Чиновники, значит.
        Я представилась в ответ, о цели своего путешествия умолчав, и мы в умиротворяющем молчании вполне спокойно провели последующие полчаса. Чиновники промеж собой бесед не вели. Быстроглазый Мамаев время от времени поглядывал на меня с интересом, в котором, впрочем, ничего мужского не угадывалось. Я читала газету. На восьмой странице ее обнаружился манифест аглицких суфражисток, и я увлеклась, стараясь не упустить ни словечка.
        - Позвольте предложить вам чаю, - Мамаев потянулся к заварочному чайнику.
        - Благодарю, нет.
        В желудке предательски тянуло, мне хотелось не чаю, а сушек, да так чтоб макать их в варенье. Но для этого пришлось бы пересесть, с моего места до стола было далековато, да и положенные по этикету телодвижения я б не исполнила. Кусок вяленого мяса, хлеб и… картошечки печеной… Я мечтательно зажмурилась.
        - Интересуетесь?
        Пришлось открыть глаза. Мамаев жестом указывал на газету.
        - Разделяю взгляды.
        - Так вы - суфражистка?
        - Именно!
        Задремавший было Зорин заворочался в кресле.
        - Разных волшебных созданий видеть приходилось, но так чтоб живую суфражистку - ни разу.
        Голос у него был низкий, гулкий - настоящий бас, таким, наверное, хорошо оперные арии исполнять.
        Я обиделась:
        - А каких же видали, позвольте спросить? Дохлых?
        - Но-но, барышня, - увалень улыбнулся. - Не в обиду будет сказано, да только все эти ваши… - он поискал слово, - эмансипе не от хорошей жизни этим занимаются. Женщина должна о доме думать, о муже, о детях, о хозяйстве.
        - А если ей не хочется?
        - Кому?
        - Ну этой вашей абстрактной женщине. Если она работать хочет или политической деятельностью заниматься? Если у нее таланты в этих областях есть?
        - Если нашей женщине дома и семьи мало, значит, мужик при ней завалящий!
        Просторечный говорок собеседника меня не раздражал, меня бесили мысли, им высказываемые.
        - Значит, по-вашему, целью существования любой женщины являются поиски хорошего мужа?
        - Так и искать не нужно. Сам придет, сам найдет, сам замуж позовет.
        - Вы знаете соотношение мужчин и женщин детородного возраста в Берендийской империи?
        - А это-то тут при чем?
        - Вы знаете о количестве бытовых ссор, ведущих к насилию, о вопиющих случаях супружеского смертоубийства? Вы знаете, что если какой-нибудь мужик в волости свою жену до смерти в запале прибьет, ему грозит денежный штраф, а если женщина своего супруга - она пожизненно пойдет на каторгу?!
        - Так что же делать?
        - Дать мужчинам и женщинам одинаковые права, одинаковую ответственность перед законом. Разрешить женщинам участвовать во всех возможных выборах и пересмотреть законы владения имуществом!
        Зорин махнул рукой, то ли признавая поражение, то ли не желая продолжения дискуссии. Мамаев зааплодировал:
        - Браво, Евангелина Романовна, шах и мат.
        За толстым стеклом в коридоре кто-то шел, какой-то господин в цилиндре, видимо разыскивал свое место.
        - Все равно бабы дуры, - пробормотал увалень так, чтоб я уж наверняка услышала.
        - А чтоб мы дурами не были, нужно женское образование в массы продвигать! Увеличить количество школ и курсов для неимущего населения…
        Поезд входил в туннель, потемнело, под потолком зажглась и замигала красноватая тревожная лампа. Мамаев как-то странно повел рукой в сторону двери, к которой уже приблизился господин в цилиндре. В воздухе замерцал кружевной след остаточного волшебства.
        - На пол! - заорал Зорин, бросаясь на меня и стаскивая с кресла.
        - Достали-таки, нелюди! - Мамаев, за мгновение до этого вальяжный и благостный, тоже орал. - Ванька! Бери револьвер! Он сейчас стекло крушить будет!
        Будто в ответ на его слова в стену бумкнуло, дверь заходила ходуном.
        - Ну еще минуточек семь щит продержится, а потом мы на свет выедем… А уж там…
        Состав, дернувшись, остановился.
        - Они отцепили вагон!
        - Что вообще происходит? - пискнула я из-под стола.
        - А то, что некоторым шибко разумным чардеям не следовало на гнумский поезд билеты брать, - пробасил Зорин. - Держите, барышня, револьвер. Будете отстреливаться, как настоящая эмансипе.
        Я револьвер взяла и даже попыталась отобрать у Зорина второй. Да чего там, дали бы мне волю, я бы абордажную пушку к себе под стол затащила. Но пушки не было. Я быстро проверила каморы, оружие было заряжено, крутанула барабан и взвела курок.
        Мамаев стоял перед дверью, раскинув в стороны руки. Он держал магический щит, и, судя по дрожащей спине, стоило ему это немалых усилий.
        - Кто это? - спросила я сюртучный зоринский бок, потому что другими частями господин чардей был повернут ко входу.
        - Неклюд, - ответил увалень. - Мы с Эльдаркой от их неклюдского барона в столицу возвращаемся, с подарочком, а этот, видно, отдавать не хочет. Эльдар, ты как?
        Мамаев ответил. Слово сие я повторить не смогу даже под присягой.
        - Погоди! - Я от нервов легко перешла на «ты». - А другие люди в вагоне? Они тоже в опасности?
        Я осторожно выглянула из-под скатерти. Мне было видно затылки пассажиров в соседнем купе, опущенную голову какой-то дамы. Они спят, что ли?
        - Ванька, тебе надо из туннеля выбираться, - хрипло выдавил Мамаев. - Подарочек сбереги.
        Подарочек? А нет, чтоб жизнью и здоровьем ни в чем не повинной барышни озаботиться! Хотя нет, все правильно. Я же суфражистка, я за равноправие.
        Зорин поднялся с пола, сдвинул вниз оконную раму и неожиданно изящно сиганул в темноту. Я тоже поднялась. Потому что от зоринского изящества стол подломился и придавил меня к полу столешницей. За стеклом бесновался неклюд. Я их, конечно, и раньше видала, останавливался у нас под Орюпинском табор кочевой. Но чтоб так, чтоб во время трансформации… Этот неклюд в зверином своем обличье был медведем, длиннолапым таким потапычем, очень похожим на того, что красуется на гербе нашей Берендийской империи. Только в отличие от гербового глаза этого горели красным чародейским огнем, а из оскаленной пасти текла слюна. Хорошо, что неклюды только в темноте превращаться могут, и хорошо, что я доселе этого не видела.
        - Его убить нужно? - спросила я спину тяжело дышащего Мамаева.
        - Чего?
        - Неклюда. Ты для чего дверь держишь?
        - Нельзя убивать… Обезвредить… Он баронов старший сын… Нам убийства не простят… А здесь нормально прицелиться не получится… Ч-черт!
        В этот момент щит лопнул, вместе с ним осыпалось крошевом стекло. Я заорала:
        - Ложись! - И как в стрелковом тире положила две пули в колени, а еще одну в запястье правой руки, ну или лапы. Перфектно!
        Зверь рухнул на Мамаева, и после нескольких мгновений звенящей тишины со всех сторон стали раздаваться возбужденные голоса. Пассажиры пришли в себя и интересовались, что за чертовщина здесь происходит.
        - А здорова ты стрелять, барышня Попович, - восхищенно простонал чардей, выбираясь из-под туши. - По какому ведомству служить собираешься?
        - По сыскному.
        Я смотрела на неклюда, который подергивался в обратной трансформации - съеживалась шкура, шерсть как будто врастала обратно под кожу. Хрустнули плечевые суставы, какой-то слизкий кусок плоти шлепнулся на ковер. Меня замутило.
        Я только что впервые выстрелила в живое существо. В голове зашумело, я прижала к груди револьвер - предохранителей на них не предусмотрено и от удара об пол он вполне может выстрелить - и лишилась чувств.
        Алые простыни шуршат под весом тела. Звякают трубочки ксилофона. Пау… Пау… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок, мою мамку под порог уволок, мого тятьку уволок… Паучок-крестовичок… восемь ног…
        Зубы стукнулись о металлическое горлышко фляжки, я всхлипнула, пропуская в горло раскаленный шарик алкоголя. Коньяк? Первый раз его пью. Я сделала еще один глоток, отдышалась и подобрала с подола бублик (надеюсь, он перед этим на полу не побывал). Закуска так себе… Я сидела в кресле, распластавшись по его спинке и безвольно опустив руки на подлокотники. Это меня Мамаев сюда дотащил? Револьвер лежал на полу, под противоположным креслом.
        - Ты как? В сознании? - Чардей все еще придерживал флягу перед моим лицом. - Ну-ну, держись. Я тоже, как первый раз трансформацию увидел, чуть в обморок не брякнулся.
        - Да это-то тут при чем? - Я истово хрустела бубликом. - Подумаешь, неклюд перекинулся. Я только что человека покалечила! Коленные чашечки ему до смерти не залечить.
        Мамаев улыбнулся.
        - Бесник, поздоровайся с барышней да объясни ей, что она может себя не корить.
        Неклюд сидел в кресле у двери, правая рука пристегнута наручником к поручню, левая - к подлокотнику кресла, ноги… Я опустила взгляд. Ноги ему тоже сковали друг с другом за щиколотки. Бесник был довольно молод и ладен: смуглая кожа, иссиня-черные кудри до плеч, яркие, слегка как будто вывернутые губы, длинный нос и блестящие карие, чуть навыкате глаза. Несмотря на всю избыточность черт, он был хорош яркою, какой-то гишпанскою красотой. Сердобольный Мамаев навалил на него сверху кучу вагонных пледов. Пленник был без одежды, уничтоженной во время трансформации.
        Я резво подскочила, начала шебуршать тряпками, оголила неклюдовы колени, выпуклые, мужские, волосатые. И выдохнула - ссадины! Только и остается, что подорожник приложить!
        - Если опустишься на карачки да поищешь, пули на полу найдешь. Отвергло их мое тело, - гортанно сказал Бесник и присовокупил фразу на своем наречии, которую я не уразумела.
        - Ну вишь как, - ответил Мамаев, видимо, неклюдский язык понимающий, - и получается, что тебя, такого большого и грозного, барышня, букашечка рыжая, под орех разделала.
        Неклюд зарычал. Я вернулась к окну, опустилась в кресло. В вагоне, кроме нас троих, никого не было, видно, остальные пассажиры решили переждать снаружи. Я поежилась, представив, как они бредут гуськом во тьме тоннеля. Потом отвлеклась на разбросанные на полу бублики. Они манили глаз.
        - Ну, рассказывай, барышня Попович. - Чардей присел напротив. - Кто тебя так ловко с револьвером управляться научил? Папенька?
        - И что теперь делать будем? - проигнорировала я вопрос. - С этим господином, с поездом? И Иван где?
        - Иван сейчас подойдет. Он, наверное, далеко убег. Без него к пленнику притрагиваться не советую. Ванька его колданет, чары свои наложит, тогда и наручники отстегнем. А потом… думаю, надо Бесника нашего боевитого в столицу везти. Пусть с ним начальство мое разбирается.
        Неклюд опять что-то прорычал.
        - Не могу я тебя отпустить. Я тебя отпущу, а на меня все твои чудачества повесят. А у меня жалованье за все расплатиться не позволит. Так что сиди, отдыхай. Можешь вон в одеяле пока дырку прогрызть. На манер индейского пончо замотаешься, пока тебя по столице транспортировать будут.
        - Так он не один был, - уверено сказала я, - с подельником. Кто-то же вагон отцепил, пока он напасть на нас примерялся?
        Мамаев уважительно хмыкнул и перевел взгляд на пленника.
        Тревожные лампы под потолком замигали, увеличивая освещение. По коридору вагона шли люди. Хрустели стеклянные осколки под сапогами, кто-то возбужденно говорил:
        - Сюда, ваш бродь, извольте.
        В провале двери воздвигся холеный гнумский господинчик с видом скорее не грозным, а раздраженным. В петлице сюртука поблескивала орденская ленточка. Кавалер, значит.
        - Что происходит? - вопросил господин.
        Мамаев скривился:
        - Тайная операция чародейского приказа. Непредвиденные обстоятельства…
        Лицо гнума вытянулось, его и без того нечеткие черты поплыли.
        - Злодеи! Я буду жаловаться! Самому императору доложу! Вы до самой смерти мне убытки отрабатывать будете!
        Я поправила на переносице очки и откашлялась. Гнум посмотрел на меня, поклонился. Признаться, барышней иногда быть довольно выгодно.
        - Я требую финансового возмещения ущерба, - сказала я твердо, тоном подчеркивая слово «финансового». - Мне, Евангелине Романовне Попович, был причинен физический ущерб, - я приподняла руку, демонстрируя дырищу на сгибе локтя, - а также нефизический, в виде испуга и лишения чувств. Что ж вы, сударь, невинных дев неклюдами стращаете? А если бы он меня покусал?
        - Это не мой неклюд, - возразил гнум.
        - Это мы еще проверим. А еще узнаем, кто из ваших работников с ним в сговоре состоял. Потому что вагон отцепили, точно когда состав в тоннель вошел. У вашего, - я повела подбородком в сторону пленника, подчеркивая слово «вашего», - неклюда был сообщник!
        - Там сцепка особая! - торжествующе проговорил кто-то из сопровождения, просовывая голову в купе. - Четыре с половиной минуты отсрочка.
        - Вот! - Я подняла указательный палец. - Отсрочка, сцепка. Обычный человек в такие тонкости посвящен быть не может! Вот я, например, не посвящена. И господин Мамаев тоже.
        Эльдар Давидович с готовностью кивнул, пряча взгляд. Все он знал, чардей, но игру мою поддержал.
        Гнум - он не представился, но я предположила, что он был в должности начальника состава, - открыл было рот, собираясь возражать, но я не позволила.
        - Полторы тысячи рублей! - быстро сказала я.
        - Что, простите?
        - Полторы тысячи рублей, выплаченные мне наличными в течение, - я провела кончиками пальцев по нагрудным часикам, - полутора суток с момента сего прискорбного происшествия.
        Денег они мне не дадут, тем более наличных. В этом я была уверена процентов на пятьсот.
        Пауза затягивалась, надо было ускорить процесс принятия решения.
        - А еще можно в газеты написать, - протянула я задумчиво. - Очерк о невероятных лишениях невинной девы в страшном гнумском механизме. Знаете, я передумала, не нужно денег. Меня журналистская стезя давно влекла.
        Мамаев весь извертелся, наблюдая это небольшое представление, неклюд переводил свои блестящие глаза с меня на гнума, и от аплодисментов его удерживали только наручники.
        - Не н-надо газет, - как-то совсем по-бабьи проблеял начальник состава. - Дело секретное, чародейский приказ, опять же… Давайте как-то между службами разберемся.
        - Конечно, конечно, ваше благородие, - включился Мамаев. - А я со своей стороны непременно прослежу, чтоб моя коллега не вздумала газетчиков осведомлять.
        Чардей как-то незаметно оттеснил гнума в коридор:
        - Не извольте беспокоиться, все скроем, все укроем. Секреты - это наша профессия! А у вас в головном вагоне, может, какой аппарат для связи имеется? Мне в столицу телефонировать требуется. Нет? Телеграф? Ну не можем телефонировать, будем телеграфировать…
        Говорок Мамаева удалялся по коридору. Сквозь некоторые уцелевшие перегородки я видела силуэты гнумов.
        - Ловцы диковинок! - фыркнул, как сплюнул, неклюд и почесал о плечо щетинистую щеку.
        Мне стало слегка не по себе. Надо бы револьвер достать из-под кресла. Если что, выстрелю, и никакой барон мне не указ. Я еще помнила звериную ипостась Бесника, и встретиться с ней опять, на этот раз безоружной, не собиралась.
        Для того чтоб дотянуться до оружия, мне пришлось опуститься на четвереньки.
        - Уф, наконец ушли. - В разбитое окно в купе влазил Иван Иванович Зорин, чиновник по особым поручениям. - Там сейчас состав к обратному маневру готовят, будут наш вагон прицеплять. А ты чего кверху… кхм…
        Я быстро вскочила на ноги.
        - Держи!
        Он расстегнул сюртук и передал мне пояс, состоящий из чеканных пластин черненого серебра.
        - Я колдовать буду, он мне мешать станет.
        При виде безделушки неклюд подобрался, потянулся к ней всем телом, хрустнул суставами.
        - Нравится штукенция? - пробасил Зорин. - Нам тоже… Это, Евангелина Романовна, стариннейший артефакт неклюдский, позволяет им и при свете дня перекидываться, да и вообще звериную ипостась в узде держать.
        Я с уважением прижала пояс к груди и плюхнулась в ближайшее кресло. Будут колдовать, я к этому зрелищу непривычная, так что вот он - билет в первый ряд.
        - А с чего барон вам свой артефакт отдал?
        - На сохранение. Стар он стал, а властью делиться не намерен. А вдруг отберет кто из его ребятушек пояс да на его трон посягнет. Ты подожди, я колдану его, там и обговорим все по порядку.
        Бесник рычал, по щетинистому подбородку текла слюна.
        - Что-то мне неспокойно, - спокойно сказала я и опять полезла под кресло. Плевать, что я кверху этим самым «кхмымом» полминуты постою, главное, что, если что, я чардея прикрою. Достав оружие, я прижала пояс под мышкой и взвела курок.
        - Колдуй!
        Иван опустил руку за ворот рубахи и достал нательный крест, сжал его ладонью левой руки, а правую, разведя пальцы, вытянул перед собой. Заклинание было напевным, ритмичным. Я его видела, не само заклинание, а волшебство, им производимое. Было оно золотисто-червонным, ярким, как картинка на бересте, как солнечные зайчики. И пахло хорошо - травой и парным молоком. Зорин напевал, покачиваясь, сделал вперед шаг, другой. Свет стал нестерпимым, я старалась не жмуриться и не мигать лишний раз. Неклюд ритмично подергивался в такт заклинания, но я в любой момент ждала от него подвоха.
        - Готово, - Зорин спрятал на груди нательный крест, застегнул рубаху, надел поверх нее серебряный пояс, не торопясь оправил сюртук.
        Я отпустила курок и присела. Иван достал из кармана брюк ключик на кожаном ремешке и осторожно, один за одним, снял неклюдовы оковы.
        - Ну вот и все. Знаешь ведь, чем тебе грозит, если ослушаешься и бежать попробуешь?
        Бесник знал, только с ненавистью зыркал на чардея своими глазищами. И молчал, с таким видом, будто молчать теперь до самой смерти будет. А Зорин продолжал хлопотать. Он легко поднял столешницу, поцокал языком, покачал головой и в три приема починил стол, поставив его на раму и стукнув сверху пудовым кулачищем.
        - Ну, давай, Евангелина Романовна, рассказывай, - велел, усаживаясь напротив и отбирая у меня револьвер. - Кто? Какого роду-племени? И кто тебя, такую рыжую, в разбойный приказ определил?
        Я рассказала. Не все, в общих чертах. Про то, что с детства любила задачки мудреные разгадывать, да так, что сначала все соседи за помощью обращаться стали, а затем, когда слава дальше пошла, по всему Орюпинску, и прочие граждане подтянулись. Про то, как прочла в столичной газете объявление о курсах всяческих, как обивала пороги, доказывая, что женщины тоже сыскному делу учиться могут, и не хуже прочих. Даже достала из рукава заветное письмо и показала собеседнику.
        - Сам обер-полицмейстер тебе направление подписал, - непонятно протянул Иван, - в Кресты, значит…
        Но что имел в виду, я спросить не успела, - вагон дернулся, грохотнуло, сдвинулось - мы прицеплялись к основному составу.
        - Он задом в туннель сдал, поезд наш, - пояснил Зорин. - Там быстро заметили, что один вагон потеряли. Кто-то из пассажиров стоп-кран отжал.
        Вернулся Мамаев, собранный, деловитый, быстрый.
        - А, Ванечка, ты уже тут…
        Он достал с багажной полки саквояжище, упаковал туда все кандалы с наручниками, фляжку с остатками коньяку.
        - Стоп! - Зорин протянул руку. - И мне отхлебнуть дай. А то ни себе, ни людям!
        Мамаев протянул коньяк Ивану и обернулся к неклюду:
        - Быстро, на три-четыре. Кто вагон отцепил?
        Пленник молчал.
        - Ваня, - позвал чардей.
        Зорин сложил пальцами что-то навроде кукиша, Бесник скривился, будто от боли, и быстро сказал:
        - Сам справился, без помощников. О прошлом годе на железке батрачил, знаю, как все здесь обустроено.
        - Отдыхай! А что вы здесь читаете? - Он быстро пробежал глазами мое письмо. - Понятно.
        Поезд тронулся, мы выехали из туннеля, вид нашего разгромленного купе при свете дня мысли наводил самые безрадостные. Скорость увеличивалась, видимо, гнумы старались нагнать потерянное время.
        - Прощаться время пришло, барышня Попович, - сказал Мамаев. - Я с начальством связался, нас на ближайшем полустанке ждать будут. Ты где в Мокошь-граде остановишься?
        - На Мясоедской улице, в меблированных комнатах «Гортензия», я по почте у них номер бронировала.
        - Так себе райончик… Ну ничего, мы что-нибудь на месте сочиним. Ваня, пакуй неклюда, нам выходить скоро. Гнумы и так ворчат, что от графика отбились, так что у нас на высадку всего минут пять будет.
        Зорин мне поклонился, прощаясь. Я почему-то почувствовала себя покинутой и никому не нужной. Бесник послушно поднялся, закутался в пледы на манер древнеримской тоги и вышел вслед за чардеем.
        - Еще встретимся, букашечка, - ласково проговорил Мамаев и тоже вышел.
        Перфектно! Мне первый раз за очень долгое время захотелось заплакать.
        До Мокошь-града весь вагон первого класса был в полном моем распоряжении, никто из его пассажиров на свои места так и не вернулся. Только минут через двадцать после того, как мы сделали еще одну незапланированную остановку и чардеи со своим пленником сошли с поезда, в вагон явилась неприветливая гнумская барышня с ведрами и шваброй, которая споро подмела все осколки и протерла все поверхности мягкой тряпицей.
        На вокзал Мокошь-града мы прибыли незадолго до полуночи. Я поторговалась с извозчиком на привокзальной площади и без четверти час была уже на Мясоедской под обшарпанными дверями меблированных комнат «Гортензия». Райончик был не тот еще, нет, он был просто-напросто трущобным. Кабы я загодя знала… А хотя… дешевле в столице я все равно ничего пристойного не найду.
        Я заколотила в дверь молоточком, велела заспанному смотрителю снести мой саквояж в номера и только тут вспомнила, что свой сундук из багажного вагона забрать так и не удосужилась.
        Постель была жесткой, в стенах шебуршали крысы, из рукомойника, прибитого у входа ржавыми дюймовыми гвоздями, всю ночь капала вода. Я считала эти капли, пытаясь заснуть, и все никак не получалось. Дорожное платье мое безнадежно испорчено, другого нет. В чем идти завтра к новому начальству, я даже не представляла. И шляпку я где-то в приключениях обронила. А ведь барышне по улице без шляпки идти никак не можно! Эх, Гелька, все гордыня твоя непомерная. Обрадовалась, что нужна, что чардеи твоими услугами не брезгуют, и забыла обо всем. А ведь знала, что если мужчины - существа опасные и беспринципные, то чардеи среди них самые что ни есть…
        Кажется, я заснула именно на вот этих вот обидных размышлениях. Проснулась на рассвете, вполне отдохнувшей и в приличном настроении. Как говаривает матушка, если не можешь изменить ситуацию, измени к ней свое отношение. Ну подумаешь, в первый раз начальство меня в дорожном платье узрит. И ничего страшного. Зато сразу поймет, что барышня не куры строить в столицу явилась, а на благо Отечества работать.
        Я расстелила на голом столе давешнюю газетку, прямо статьей про пауков-убийц кверху, поставила на нее свои дорожные ботинки и от души прошлась по ним бархоткой. Тонкая кожа залоснилась, что добавило мне настроения. Выйдя в коридор, отыскала давешнего смотрителя, прикорнувшего за конторкой в углу, и стребовала с него швейный набор, попутно узнав, что на кухне можно разжиться утюгом и даже услугами прачки за малую копеечку. Люди здесь жили все сплошь неприветливые и какие-то пыльные. И смотритель, и мальчик-посыльный, и кухарка, и прачка - все были как будто древними старичками, с потухшими взорами и жестами, которые давались им через не хочу. Жиличка-соседка, встреченная мною в коридоре, была такой же точно - хмурой неповоротливой бабищей, мазнувшей по мне мутным взором и прошедшей далее, даже не ответив на приветствие. Я зашила порванный на локте рукав, от души наутюжила платье и даже скроила из второй нижней юбки белоснежный воротничок, призванный прикрыть неопрятно взлохмаченную ткань на груди.
        Я вертелась перед засиженным мухами зеркалом, когда в дверь постучали. На пороге стояла та самая бабища-соседка, но в этот раз она просто лучилась приветливостью и даже, кажется, подхихикивала:
        - Ты, значит, Геля будешь?
        - Буду, - кивнула я, понимая, что в этом платье я на улицу не выйду даже под конвоем. Вид был придурковатым, особенно на общий образ работал новый кружевной воротничок, всем своим видом вопивший: «Я был нижней юбкой! Хе-хо!»
        - Тебе тут кавалер пакет передавал!
        - Какой кавалер? - Мне почему-то вспомнился кавалер ордена, давешний начальник поезда, и я слегка смешалась.
        - Эльдаром назвался. - Баба бросила на стол шуршащий оберточной бумагой сверток и прижала ладони к раскрасневшимся щекам. - Бойкий малый! Хват! Передайте, говорит, милейшая раскрасавица, эту вот посылочку барышне Геле да скажите, чтоб она в присутствие не опаздывала.
        Тетка уселась на стул и обернулась ко мне:
        - Ну давай, раскрывай. Посмотрим, что там.
        Уходить она явно никуда не собиралась, и, хмыкнув, я потянула завязки пакета. Там был мундир! Настоящий черный суконный чиновничий мундир. Дамский! Длинный сюртук с двумя рядами латунных пуговок, кипенно-белая блуза с изящным жабо, длинная юбка и шляпка с небольшими полями и кокардой разбойного приказа справа на тулье.
        Перфектно! Я чуть в пляс не пустилась и не расцеловала тетку во все четыре ее подбородка. Если таким образом господин Мамаев благодарил меня за помощь, он угадал.
        Я быстро разделась, вовсе не стесняясь чужого присутствия. Сюртук был широковат в талии, зато грудь облегал как влитой.
        - Сымай, - скомандовала тетка, слюня кончик нитки, - подошьем.
        Я замялась.
        - Не сумлевайся, барышня. Дело свое знаем, почитай, четверть века в швеях… Меня, кстати, Лукерья Павловна кличут, но ты меня можешь тетей Лушей звать.
        Я послушно протянула тете Луше сюртук.
        - И юбку скидавай, - командовала соседка. - И накинь чего-нибудь - сходи на кухню, скажи девкам, что от меня, пусть они нам чайку соберут и к чайку чего-нибудь.
        Я оделась и спустилась вниз. На кухне на меня сперва попытались наорать, но, узнав, что я по повелению Лукерьи Павловны, быстро сменили гнев на милость. Да чего там на милость, на подобострастие, - тетя Луша оказалась нашей хозяйкой, владелицей меблированных комнат «Гортензия».
        Через полчаса мою комнатенку было не узнать: здесь стало многолюдно и как-то по-домашнему суетливо, стол ломился от яств, пыхтел самовар, матово поблескивал в солнечных лучах настоящий фарфор чайного сервиза.
        - Ковер ей сюда принесите, - командовала тетя Луша, уверенно накладывая стежок за стежком, - Манька пусть прибраться придет через часок, когда барышня в присутствие удалится, да скажите Гришке, чтоб на чердаке пошуровал, у меня там два кресла от гарнитура почти непользованные.
        Я тихонько сидела и прихлебывала чай, боясь спугнуть нежданно свалившиеся на меня чудеса.
        - А ты, барышня Геля, не удивляйся. Ты - чиновница, большой человек, и жить должна в приличиях. Манька! Сходи к Петровне, скажи, на чай ее приглашаю сегодня ближе к вечеру!
        Я поняла, что милости мне придется отрабатывать, послужив заведению тети Луши в качестве завлекательной вывески.
        И вот я, Евангелина Романовна Попович, новоиспеченная столичная чиновница, ступила на улицы Мокошь-града. В сопровождение мне был выделен посыльный Гришка, которому велено было меня до присутствия довести, ворон не ловить, по сторонам не глазеть.
        Я предчувствовала начало новой жизни, и меня не смущал ни моросящий дождик, ни трущобная Мясоедская улица, ни подозрительные личности, ее населяющие. Я была счастлива. Заломив набок шляпку и поправив очки, я скомандовала Гришке:
        - Веди!
        Глава вторая
        В коей грядет первое задание сыскаря и появляется слишком много пауков
        По платью тако же примечается, что в ком есть благочинства или неискусства: легкомысленная бо одежда, которая бывает зело тщеславна и выше меры состояния своего, показует легкомысленный нрав. Ибо для чего имеет девица (которая токмо ради чести одежду носит для излишнего одеяния) в убыток и в долги впасть: сего честная девица никогда не делает.
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Эльдар Мамаев с самым покаянным видом сидел в кабинете Крестовского. Ванечка отдыхал, заняв широкую лавку в арестантской, неклюд подремывал там же, неподалеку, разлучать его с чардеем, пока не развеется колдовство, было опасно для его же, неклюдского, здоровья. А Эльдар, бодрый, как летний жаворонок, уже успевший с утра провернуть несколько важных и неотложных дел, отдувался перед начальством за всю честную компанию.
        - Стрельба, Эльдар! - Крестовский раздраженно бросил на стол шероховатый лист гербовой бумаги. - А если гнумы в негодовании соберутся жаловаться на нас в имперскую канцелярию?
        - У нас не хватило бы сил обезвредить юного Бесника иным способом. Мы же не злодеев каких задерживать ехали, просто груз сопровождали.
        - У вас не было амулетов?
        - Только обереги. Но там же стекло везде, сквозь него особо не поколдуешь, представь - стеклянная перегородка, за ней неклюд. Если бы я открыл дверь, до нападения у меня были бы доли секунды. Я решил держать щит, дав тем самым Зорину уйти с поясом.
        - А потом?
        - А потом ты бы меня по кусочкам собирал, потому что Бесник в своей медвежьей ипостаси от меня одни лоскутки бы оставил. Но тут у нас дивная барышня Геля расстаралась. Представь, расстояние - ну аршина четыре, не боле, я б не рискнул, а она - три выстрела, и все в копеечку. Бесник на пол, она в обморок, я…
        - Уволь меня от подробностей, - поморщился Крестовский. - Зная твое сверхчеловеческое женолюбие, ты кинулся благодарить отважную амазонку самым приятным для себя образом.
        Эльдар склонил голову, бросив на собеседника хитрый взгляд исподлобья.
        - Так, говоришь, гнумы угрожают?
        - Да нет, - Крестовский отвечал уже без раздражения. - На удивление покладисты нынче наши гнумы. Даже предлагают нам какие-то билеты по новому чудесному сказочному маршруту вполцены.
        - Это их Геля напугала, - решил Мамаев. - Огонь-барышня, я такого цирка с конями и не видел раньше. Представь…
        - Погоди. Это не к спеху. У нас на сегодня более важные дела есть. - Крестовский полез в ящик стола. - Две недели назад труп обнаружили по нашему ведомству…
        На столешницу легло мутноватое фото. Эльдар присвистнул.
        - Чем его так?
        - Не его, а ее. Это женщина. Явно работал мощный чародей, причем…
        - Насколько мощный?
        - Настолько, - рядом с карточкой лег разлинованный лист бумаги.
        - Зорина можешь вычеркивать, он две недели назад у неклюдов был.
        - Ты тоже? - Синие глаза Крестовского пытливо смотрели на собеседника.
        - Ах, все равно узнаешь, - с улыбкой вздохнул Мамаев. - Меня там как раз не было. Пока наш Иван Иванович принимал непосредственное участие в неклюдском празднике и ожидал, когда барон нам пояс свой драгоценный передаст, я… был в другом месте. Семен, ты же знаешь, я не пью хмельного, мне все эти трапезы местные утомительны… Ну ладно, хорошо. Свидание у меня было, я на пару дней Ивана и оставил.
        Крестовский молчал, Эльдар поднял на него веселые глаза, затем посерьезнел:
        - В чем дело?
        - Эта женщина зарегистрировалась под именем вдовы Жихаревой.
        - И?
        - Ее опознали только вчера: купец, у которого она была на содержании последние полтора года, в участок приходил. Говорит, поссорились они, он к ней три недели носа не казал, поэтому и спохватился поздно…
        - Не томи.
        - Анна Штольц, бывшая прима столичного театра. Имя тебе о чем-то говорит?
        - Анечка?! - Эльдар побледнел. - Семен, я тебе честью клянусь, не виделся с госпожой Штольц уже с полгода как.
        - С кем у тебя было свидание?
        - Этого не скажу. Даже тебе, даже по дружбе.
        - Ты понимаешь, что Петухов с нас просто так не слезет? Ты понимаешь, что алиби ты ему должен будешь предоставить в самое ближайшее время? Это же не просто кто-то кого-то амулетом попользовал, это мощный, очень мощный колдун, мы все под подозрением…
        - Я у секретаря отчеты возьму? - сменил Эльдар тему. - Кстати, о Петухове. Ты говорил, господин обер-полицмейстер нам какого-то новичка сосватал? Ну, помнишь, еще до моего отъезда к неклюдам депеша была?
        Крестовский опять полез в ящик стола.
        - Да уж, Андрей Всеволодович нас не оставляет заботами своими. Он его на Митькино место определил - чиновник восьмого ранга Е. Попович. Юное провинциальное дарование, студент-заочник и бравый…
        Тут в дверь кабинета просунулась голова секретарши Крестовского, Ляли, и ее тонкий голосок возвестил:
        - Семен Аристархович, тут к вам Попович.
        - Пусть войдет, - скомандовал Семен.
        Голова Ляли, в мелких каштановых кудельках, исчезла, дверь распахнулась шире, и на пороге воздвиглась Евангелина Романовна - юное дарование и далее по списку.
        Эльдар мысленно похвалил себя за то, что ни свет ни заря озаботился поисками мундира для своей суфражистки. Черный цвет рыжей девчонке шел невероятно, шляпка, залихватски сдвинутая набок, придавала задорный вид, мундир затянул талию, подчеркнул бедра и грудь. Надо же, Эльдар и не ожидал, что его новая знакомица обладает столь выдающимся экстерьером. Букашечка! Нет, скорее кошка. С зеленющими глазами и круглой мордашкой, даже губы - пухлая нижняя и более тонкая верхняя - похожи на кошачьи. То-то Семка с ней намучается, с суфражисточкой! И как же занятно будет за их баталиями наблюдать…
        - Попович? - В голосе Крестовского скользнула тень удивления.
        - Чиновник восьмого ранга Евангелина Попович для прохождения службы прибыла, - отрапортовала Геля, сверкнув стеклышками очков.
        Эльдар мысленно пообещал себе, что эту чудовищную конструкцию изничтожит при первой же возможности.
        - Ева-н-гелина? - с запинкой повторил Крестовский.
        - Так точно!
        Барышня Попович приблизилась к письменному столу, обогнула кресло, в котором сидел Эльдар, галантный чардей приподнялся, как и положено при приближении дамы, за что был награжден несмелой улыбкой и тихим шепотком:
        - Спасибо!
        - Извольте, - Геля развязала ленточку, которой были скреплены документы, - результаты чиновничьего экзамена, рекомендательные письма, метрика…
        Сделав шаг назад, девушка вытянулась во фрунт и замерла, ожидая приказаний начальства.
        Крестовский вяло поворошил бумаги на столе, потом поднял на Евангелину злые глаза:
        - Позвольте узнать, любезнейшая Евангелина Романовна, когда вы в присутствие заходили, вы вывеску у входа видели?
        - Так точно.
        - И вы заметили на ней что-то необычное?
        - Ничего, - четко ответила Геля.
        Крестовский перевел взгляд на Эльдара и покачал головой. Мамаев понял, что никаких баталий дальше не предвидится. В его суфражисточке не было магии от слова совсем, нуль, ничто. К чародейскому приказу ее Семен не подпустит.
        Серпень - месяц обычно жаркий, ну то есть в наших широтах, к коим Мокошь-град никакого отношения не имеет. Здесь, кажется, вовек не прекращается моросящий дождь, а небо, свинцовое и низкое, как будто льнет к водам широкой реки Мокошь, от которой и получил свое имя Мокошь-град. Хотя Гришка, например, говорит, что жару мы еще застанем, да такую, что не продохнуть. Ибо все народные приметы на ту приближающуюся жару указывают.
        Я кивала согласно, думая про себя, что зонт все же надо будет прикупить.
        Мы свернули с Мясоедской улицы, прошли переулком и оказались на набережной. Здесь сновали экипажи, спешили по своим важным делам важные люди, то и дело попадались облаченные в мундиры чиновники разных ведомств. Я влилась в толпу, как родная. Расправила плечи, хотя от мороси хотелось съежиться и спрятать лицо, очки от влаги запотели, и я поминутно протирала стеклышки носовым платком.
        - Пришли, барышня, - сообщил Гришка, останавливаясь перед большим кирпичным домом.
        Строение было двухэтажным, а ко входу вела мраморная лестница. Стрельчатые окна, стилизованные под старину башенки, хотя, может, и не стилизованные, может, действительно дом старинный, с богатой историей. Я внимательно прочла вывеску «Чародейский приказ Мокошь-града» и удивленно воззрилась на провожатого:
        - Мне в разбойный приказ надо, а это чародейский.
        - Вы, барышня, сказывали, вам в Кресты. А это они и есть. Потому что разбойное присутствие - дальше по набережной, кварталах в пяти.
        Я помялась, решая, что делать. Гришка, видно, уже отчаявшись получить от меня вожделенную мзду и побежать по своим делам, махнул рукой.
        - Ждите. Я сейчас кого-нибудь поспрошаю.
        Мальчишка повертел головой в разные стороны, скользнул взглядом мимо пары чиновников в черных мундирах и быстро пошел к углу. Там на деревянном кривом табурете сидел нищий, одноногий калика в невообразимом тряпье.
        Гришка что-то быстро спросил, заломив картуз на затылок, сплюнул на землю и мелко закивал головой. Нищий ответил, Гришка опять плюнул. Через две минуты посыльный мой вернулся с отчетом:
        - Дело такое. Года три как к разбойному приказу новый приказ прикрепили, этот самый, чародейский. Главного зовут Семен Аристархович, фамилия Крестовский. Тот дядька думает, что поэтому и дом Кресты прозывается. Чин… - Гришка пожевал губами, вспоминая, - статский советник. Ходят слухи, что до полицейской службы этот самый Крестовский воинским чардеем был.
        Я достала из кошелька денежку. Чего уж жадничать, малец заслужил. Значит, чардеи-сыскари. Значит, поэтому мне господин Мамаев говорил, что еще увидимся.
        Я отпустила Гришку и уверенно взошла по ступеням. Документы у меня были при себе, за обшлагом сюртука, свернутые в плотную трубочку. Прежде чем открыть дверь, я их достала и понесла в руке. Ладони были ледяные, и если бы не тонкая ткань перчаток, я бы точно увидела на них мелкие противные цыпки.
        Дверь, несмотря на всю ее массивность, поддалась легко, и я вошла, оказавшись сразу в приемной. За конторкой сидел полицейский чин мелкого звания, и я подробно обсказала ему, кто я и за какой надобностью.
        - Вам на второй этаж. - Служака не добавил никакого обращения.
        Барышней он назвать меня не мог, я в чиновничьем мундире, а отделаться обычным «ваше благородие» не мог тоже, я все-таки барышня. Это сколько же предстоит нам, суфражискам, в этом обществе изменить, сколько сил приложить, чтоб и обращения к нам человеческие изобрели и ввели их в обиход повсеместно.
        На втором этаже обнаружилась еще одна приемная, поменьше первой. Там было два письменных стола - массивные дубовые коробки, крытые зеленым сукном. Левый выглядел захламленным и явно покинутым, а за правым сидела барышня, ее аккуратные пальчики с короткими ноготками споро бегали по клавишам стационарного самописца. Барышня относилась к тому типу повзрослевших девочек, которые свой возраст принимать не желают. Ее каштановые волосы были завиты мелкой куделькой и от любого движения потряхивались и шевелились, как паучьи лапки, розовое платье украшал воротничок из кружев и манжетики.
        Я поздоровалась.
        - За какой надобностью? - спросила барышня, голос ее был негромок, но пронзителен.
        Одновременно с вопросом она выбралась из-за стола и стала перед дверью, на которой золотилась табличка «Начальник чародейского приказа», видимо, намереваясь защищать от меня начальство собственным телом. Честно говоря, таким телом защищать что-либо от кого-либо было проблематично. Дева была худа до чрезвычайности, и даже кружевной ее наряд этого факта скрыть не мог.
        Я спокойно объяснила надобность и приветливо улыбнулась. То, что в приказе работают женщины, вселяло в меня уверенность.
        - Вам назначено?
        Я кивнула и потрясла в воздухе трубочкой документов.
        - Ждите. - Она обернулась, взмахнув кудельками волос, прислонилась к двери, приложив к ней ухо, послушала, затем осторожно приоткрыла створку и засунула голову в кабинет.
        Меня все эти маневры немало позабавили. Ну что там у нее, лев африканский в начальниках? К чему такая осторожность? Я улыбнулась, и с этой же улыбкой вошла в кабинет, когда мне было позволено войти.
        Лев! Африканский! Сердце ухнуло в пятки, вернулось в грудь и часто-часто заколотилось о грудную клетку. Мужчина, восседающий за огромным письменным столом, действительно походил на льва - как повадками, так и внешностью. Он поднял голову от бумаг, будто царь, оглядывающий свой прайд. Его невероятные золотисто-рыжие волосы были похожи на львиную гриву, а синие глаза соперничали цветом с сапфирами, которые украшали аккуратные мочки ушей. И фарфорово-белая, какая бывает только у рыжих, кожа без единой веснушки, чего у рыжих вообще-то не бывает. Он сдвинул золотисто-коричневые брови:
        - Попович?
        Голос приятный - довольно низкий баритон с хрипотцой.
        У меня неожиданно отказали ноги… и руки… Я с ужасом поняла, что вот-вот брякнусь в позорный обморок.
        Спокойно, Геля, дыши! Помни, что тебя могут интересовать только мужчины неказистые, вот ими и интересуйся. Но только в том случае, если эти уродцы примут и разделят твои суфражистские взгляды. Иначе никак. Я представила плотную толпу уродцев, мои взгляды разделяющих, и мысленно хмыкнула. Меня слегка отпустило.
        - Чиновник восьмого ранга Евангелина Попович для прохождения службы прибыла! - Голос дрогнул на «восьмом ранге», поэтому рапорт получился с интонацией слегка вопросительной.
        - Евангелина? - переспросил лев, забавно таращась.
        «Нет, Кракозябр?на», - захотелось мне ответить, но вместо этого я уверенно отчеканила:
        - Так точно! - И пошла к столу.
        Только сейчас я заметила, что Крестовский был не один, в кресле напротив хозяина кабинета сидел мой благодетель Мамаев, выражающий своим скуластым лицом приветливость и дружелюбие.
        Я прошептала чардею слова благодарности и выложила на стол свои документы:
        - Извольте, результаты чиновничьего экзамена, рекомендательные письма, метрика…
        Я распрямилась, сделала полтора быстрых шага назад и замерла. Когда нас на курсах в Вольске строевой премудрости обучали, я всегда путалась, с какой ноги назад ступать. Но сейчас, судя по тому, что в ногах не запуталась да на ковре не растянулась, все исполнила правильно.
        Лев смотрел на мои бумаги с нескрываемым отвращением, даже нижнюю губу закусил, с этим самым отвращением не совладав:
        - Позвольте узнать, любезнейшая Евангелина Романовна, вы, когда в присутствие заходили, вывеску у входа видели?
        Я припомнила дубовую доску у входа, золоченые буковки, стилизованные под старинную вязь, и ответила:
        - Так точно.
        - И вы заметили на ней что-то необычное?
        - Ничего.
        Я чуяла в вопросе подвох, но ответить иначе не могла. Скорее всего, на вывеске еще какие-нибудь чардейские знаки понамалеваны были, коих я рассмотреть не в силах. А скажу - «видела», меня спросят - «что?», а тут уж никакой удачи угадать не хватит.
        Лев облегченно вздохнул, посмотрел на Мамаева, покачал головой, сережки-камешки нестерпимо блеснули в лучах неожиданно выглянувшего из-за туч мокошь-градского солнца.
        - Берите свои документы, барышня Попович, - велел хозяин кабинета. - И извольте обождать в приемной. Мой секретарь сейчас составит письмо к господину обер-полицмейстеру, с коим вы немедленно отправитесь в разбойный приказ. А там уж его высокопревосходительство подберет вам должность в соответствии с вашими возможностями.
        Мне захотелось заплакать. Спокойно, Геля. Все же на самом деле к лучшему. Ты же к чардеям вовсе и не хотела попадать.
        - Почему? - Голос предательски дрогнул, и чтоб скрыть эту дрожь, я подняла голову и прямо взглянула в сапфировые львиные очи.
        - Вы не чардей. В нашем приказе все, даже уборщики, обладают хоть каким-то магическим даром. Вы просто не сможете здесь работать.
        Мне хотелось спорить, орать до хрипоты, доказывая свое право, но слов не находилось. Обычно я на слова-то бойка, но сейчас как будто ветром из головы все повыдуло. Наверное, на меня так действовало присутствие этого ирода рыжего. Извольте подождать…
        Я схватила со стола свои бумаги и быстро вышла в приемную. Не потому что сдалась, а потому что мне нужно было пару минуточек спокойствия - мысли в порядок привести. Краешком глаза я заметила, что Мамаев мне пытается подавать какие-то знаки, но даже не обернулась. В этих делах мне протекция без надобности. Или сама всего добьюсь, или в разбойный приказ отправлюсь, уже там им что-то доказывать.
        Я мстительно хлопнула дверью и присела на краешек захламленного стола. Барышня-секретарь подняла на меня глаза. Она уже не печатала - развлекалась, рисуя на своих ноготках цветочки и звездочки, просто взглядом, между прочим, рисуя. Кругом одни чардеи!
        - Свирепствует? - Тон у девушки был вполне дружелюбным.
        Я пожала плечами, говорить не могла: знала, что, открыв рот, просто позорно разревусь.
        Барышня на мое молчание не обиделась, достала из ящика стола стеклышко в медной проволочке и стала сквозь него рассматривать что-то на корешках папок, плотно стоящих в пристенных шкафах.
        - Это что? - тихонько спросила я.
        - Это? - Девушка обернулась. - Ну, у нас приказ же чародейский, на всей документации дополнительные магические руны нанесены, для удобства.
        Значит, барышня этих рун не видит, если ей этот монокль понадобился. Тут ожил серебряный колокольчик, стоящий на подставке подле самописца, барышня бросила свой монокль на стол, схватила планшетик с болтающимся на нем стилом и юркнула в кабинет. Письмо там сейчас про меня составлять будут. Рыжий ирод диктовать, а она за ним записывать.
        Я, воровато озираясь, схватила монокль, взамен оставив свои документы, чтоб никто меня в воровстве не заподозрил, и быстро побежала по лестнице на первый этаж.
        Дежурный у входа меня ни о чем не спросил, я выскочила на улицу, подошла к вывеске и, выдохнув, - или пан, или пропал! - посмотрела на нее сквозь чардейское стеклышко.
        Перфектно! Смысла значков я не понимала вовсе, но сейчас мне это было без надобности. Я просто смотрела, запоминая каждый крестик, каждую загогулину. А память у меня хорошая. Зажмурилась, представляя все эти закорючки, потом еще раз посмотрела, проверяя, правильно ли запомнила, и быстро побежала обратно к кабинету Крестовского. Секретаря в приемной не было, видимо, письмо они в кабинете сочиняли объемное да обстоятельное, поэтому я просто толкнула дверь и вошла. Мамаев сидел в том же кресле, где я его оставила, и скучал. Барышня-секретарь почтительно стояла поодаль, держа перед собой планшетик, а рыжий ирод вещал. Он запнулся, конечно, на середине фразы, когда я влетела в кабинет и споро, чтоб ничего не забыть, почти легла животом на его письменный стол, выдернула из-под пресс-папье листок чистой бумаги и, схватив лежащее тут же перо, принялась рисовать. Одна, две, три, восемьдесят семь закорючек, я разогнулась, помахала листком в воздухе, чтоб чернила просохли, и положила свое творение пред сапфирные очи начальства.
        - Вот что у вас на вывеске необычного было!
        Дышалось с трудом - и от волнения, и от физических усилий, потому, поискав взглядом, я придвинула к себе графин с хрустальным плоским бокалом, налила из первого во второй воды и одним глотком отправила ее в себя.
        - Я разглядела руны с помощью вот этого чардейского приспособления, - стеклышко легло на затянутую сукном столешницу.
        - И что весь этот балаган должен мне доказать? - после паузы спросил Крестовский.
        Я выдохнула. Спокойно, Геля.
        - Вы знаете, что только около двадцати процентов населения Берендийской империи облают магическим даром?
        - Предположим.
        Кажется, лев на меня не злился, ему действительно было любопытно, к чему я веду.
        - И знаете, что довольно большой период нашей истории эти двадцать процентов боролись за то, чтоб немагическое большинство их не дискриминировало, чтоб прекратилась охота на ведьм, преследование чародеев?
        - Это вас на малой родине учили начинать беседу риторическими вопросами? - риторически вопросил Крестовский.
        - Сейчас вы дискриминируете меня. - Я кротко вздохнула. - Только что я вам доказала, что человек, не обладающий магическими талантами, может достичь успеха, используя только природную смекалку. Я была лучшей на курсе, и у меня есть данные через какое-то время стать высококлассным сыскарем. Не лишайте меня этой возможности! Дайте мне один шанс, и я докажу вам, что обладаю и необходимыми талантами, и умением, и упорством.
        Я смолкла. Больше слов у меня не было. Крестовский молчал. Мамаев страшно двигал лицом, видимо, желая что-то сказать, но опасаясь, что это что-то окажется не тем. Лев опять закусил губу, посмотрел на своего секретаря, сдвинул брови.
        - Ольга Петровна, будьте любезны проводить барышню Попович в приемную. И захватите с собою графин, нашей… гм… коллеге надобно еще остудиться. Я вызову вас.
        Секретарь - Ольга Петровна, надо запомнить! - потеснила меня к двери. Мамаев улыбался. Возможно, этот раунд все-таки останется за мной?
        Мы вышли, я села за уже ставший родным захламленный стол и придвинула к себе графин.
        - Меня зовут Ляля, - Ольга Петровна присела в книксене.
        - Геля. - Я отпила из горлышка и приложила графин к виску.
        Моя эскапада далась мне непросто.
        - А ты смелая, - протянула Ляля слегка, как мне показалось, осуждающе. - Я бы так не смогла.
        - Я бы тоже не смогла, жизнь заставила…
        - Между прочим, я, когда в присутствие на службу устраивалась, могла только три магических знака на вывеске рассмотреть. Мне бы даже и в голову не пришло моноклем воспользоваться. Это же просто гениально!
        Теперь осталось, чтоб моей гениальности хватило для того, чтобы меня сюда на службу определили. В голове шумело. Ну что он там нарешает, ирод рыжий? Ну сколько можно думать? Когда нас к нему на ковер позовут?
        На ковер нас не позвали. Дверь раскрылась неожиданно, как от толчка, Крестовский вышел из нее с видом короля на променаде:
        - Вы остаетесь служить в чародейском приказе, госпожа Попович, - провозгласил он, - но с некоторыми оговорками. Первое, я даю вам испытательный срок, тот самый один шанс, которого вы у меня так экзальтированно требовали. Два месяца вы работаете у нас, я наблюдаю и по факту вашей работы приму решение. Второе, бегать за преступниками с револьвером вам запрещается, у нас и без вас есть… шуты гороховые для этих дел. Третье, рабочее место ваше будет здесь, - он обвел широким жестом захламленный письменный стол. - Наведите порядок и немедленно приступайте. Для начала будете помогать Ольге Петровне с документами. Надеюсь, на вашей родине вас научили скорописи и обращению с самописцем. Засим все. За жалованьем обратитесь в приказное казначейство, вам там какие-то подъемные положены.
        И король в сопровождении свиты удалился. Сама свита - Эльдар Давидович Мамаев - всячески выражала удовольствие от монарших решений, не забыв, впрочем, подмигнуть мне и Ляле, отчего я устало скривилась, а Ляля зарделась, как маков цвет.
        Перфектно!
        - У тебя получилось! - Ляля захлопала в ладоши. - А у меня теперь есть подруга и наперсница.
        - Не совсем. - Я отставила уже пустой графин. - Выгонит он меня после испытательного срока.
        - Почему?
        - Поскольку ни самописцем, ни скорописью я не владею. На моей родине предполагалось, что сыскарь как раз с револьвером за преступниками бегать обязан.
        - Пустое, - Ляля захихикала. - Невелика наука. Я тебя в два счета обучу.
        Ольга Петровна оказалась вполне свойской барышней. То, как быстро она перешла со мной на «ты», с какой готовностью предложила помощь, немало меня к ней расположило. Была она затюканной обилием в приказе великих чардеев, бравых вояк и просто приятных глазу мужчин. А мужчин Ляля любила, но боялась. Не опасалась, как любая здравомыслящая особа женского пола, а именно боялась, как зверек, затаившийся в кустах при приближении охотника. При появлении на горизонте любого представителя сильного пола она менялась в лице, опускала очи долу и принималась жеманиться, картавить, мило тянуть гласные и хлопать глазами, голубыми, как небо над орюпинскими пустошами. Несмотря на все попытки сойти за прелесть какую дурочку, была она также сметлива, спора в работе и аккуратна. Она в три минуты отыскала нам ведро с водой, ветошку, метелку, а когда мы разгребли и размели все пыльные залежи, на кои мое новое рабочее место было богато, притащила откуда-то горшок с чахлыми гортензиями и установила его в углу стола.
        - Говорят, самописцы во время работы излучают какие-то флюиды магические, - пояснила она мне. - А зелень эти флюиды на себя принимает. Поэтому опытный самопечатник всегда должен подле себя цветы держать.
        Стационарного самописца мне по должности не полагалось. Хозяйствующий дядька, который пришел ко мне по начальственному повелению, сказал, что портативные писюки (да, он так и сказал) у него в кладовке имеются. Вот только принести мне один сей же час он никак не может, ибо дела его хозяйственные, важные да неотложные, требуют его присутствия ежесекундно, и в эту секунду в том числе. Но ежели я выражу свое неодолимое желание сим рабочим инструментом немедленно обладать, он даст мне ключ от кладовки и объяснит, как до нее добраться.
        Я неодолимое желание выразила. Ляля же, вздохнув, сослалась на то, что свое рабочее место покинуть не может. Ко всему в ее обязанности входило дежурство у телефонного аппарата, который стоял на ее письменном столе и время от времени мелодично, как пластины ксилофона, взвякивал.
        - Ты не забоишься одна в кладовые спускаться?
        Я пожала плечами:
        - Ну это же не гнумские подземелья.
        Хотя, по чести говоря, и в гнумские подземелья я бы спустилась без всяких опасений, если бы возникла нужда.
        Поэтому в кладовую я отправилась в одиночестве, зажав в руке огромный, кованый, наверное, еще в прошлом веке ключ. Пройдя через приемную первого этажа, я свернула направо, в коридор, и, дойдя до третьей двери, толкнула ее. Вниз от порога вели ступеньки - каменные, вытертые от времени. Я включила заблаговременно подвешенный на грудь фонарик и стала спускаться. Дядька говорил - спуститься в подвал, пройти мимо арестантской, а там уже и кладовая. Подземный коридор изгибался, заворачивал, но заблудиться я не опасалась. К тому же на потолке то там, то здесь стали появляться светильники-светлячки - магические безделушки, часто используемые в погребах да подполах и у нас, в Орюпинске. Я, будучи барышней бережливой до скуповатости, решила, что фонарь в целях экономии можно и выключить. Рычажок заедал, я остановилась, сняла с шеи веревочку, на которой висело на мне устройство. Зубами, что ли, попробовать? И, бросив взгляд вперед, ахнула: из коридорной полутьмы на меня наступал неклюд на грани трансформации. С такими огромными зубищами, коими мой фонарь можно было не только выключить, но и прожевать и
выплюнуть секунд за тридцать. Я заорала, бросила фонарь в оскаленную морду и провела боевой захват с перебросом через бедро. Бесник застонал, потирая ушибленный бок. Позади меня зааплодировали. Обернуться я боялась - неклюд в любой момент мог перейти в атаку. Я перехватила ключ, оставив головку в ладони, а шток пропустив между средним и безымянным пальцами, и приподняла локоть, готовясь в случае прямой атаки нанести серию колющих ударов.
        Бесник пробормотал что-то на своем языке.
        - Он говорит, любезная Евангелина Романовна, - Крестовский осторожно взял меня под локоток и попытался отобрать ключ, - что когда вы повергнете его в третий раз, по законам его народа вам обоим придется вступить в супружеский союз. Поэтому, если не желаете закончить свою головокружительную сыскарскую карьеру в неклюдском таборе…
        Он поглаживал мои скрюченные на штоке пальцы, желая их разомкнуть, а у меня сердце заходилось в какой-то сладкой истоме. Гелька, не дури! Не давай телу возобладать над разумом. На это они нас, женщин, и ловят, на речи медовые, на прикосновения жаркие. Ты же о таком не раз и не два слышала. Отольется оно потом слезами стократно. Не твой это путь, Геля, ох, не твой…
        Я дернула локтем, вырываясь, но взгляда от неклюда не отвела:
        - Он на грани трансформации.
        - Так темно тут, чавэ, - Бесник сидел на полу, разведя руки, - я без солнечного света вторую ипостась плохо контролирую. Сейчас на свет божий выйду, опять красавец буду.
        Я заметила, что неклюд приоделся и теперь не в пледы вагонные закутан был, а щеголял в приличном костюме, из-под расстегнутого на груди сюртука виднелась белая сорочка, расшитый серебряной канителью жилет, и даже галстук, пока не повязанный, а просто висящий на шее, был благопристойной неяркой расцветки. За то время, что мы не виделись, Бесник еще немного зарос, и теперь его подбородок украшала аккуратная черная эспаньолка. Неклюд тряхнул кудрями:
        - Ну что, чавэ, успокоилась? Я вставать буду, оружие свое грозное опусти.
        Я безвольно опустила руки. Спиной я ощущала присутствие Крестовского. Сквозь все слои ткани, нас разделяющие, я чувствовала жар его тела, и меня это очень нервировало. Шагнув вперед, я присела в книксене:
        - Простите, господин Бесник. Я неправильно расценила ваше появление. Надеюсь, больше подобного не повторится.
        Неклюд хмыкнул, посмотрел мне за спину и подмигнул:
        - С такими служаками, Семен Аристархович, вам сам черт не страшен.
        Крестовский не ответил. Позади меня раздались еще голоса, и я наконец, повернулась раскрасневшимся лицом к непосредственному начальству. К нам по коридору приближались Зорин с Мамаевым, причем, поскольку первый был в виде, слегка растрепанном, я поняла, что он еще не успел сменить дорожную одежду.
        - Геля, суфражисточка наша! И опять в баталиях! Рад, рад безмерно. - Иван Иванович от избытка радости даже приложился к моей руке, чем вызвал мое недовольство, кое я, впрочем, никак не выказала. Я сыскарь, коллега. Нечего тут со мной куртуазности устраивать!
        - А мы Бесника отпускаем, - тем временем басил Иван Иванович. - По взаимной договоренности сторон. Волшебство мое уже развеялось, так что пойдет наш неклюд на все четыре стороны. А ты… - Он быстро взглянул на Крестовского и сменил обращение: - А вы, барышня Попович, здесь за какой надобностью?
        Я объяснила. Зорин немедленно предложил свою помощь, и мы, кивнув коллегам, отправились в кладовые. Крестовский с Эльдаром пошли в другую сторону, сопровождать Бесника. Издали до меня донесся возбужденный говорок Мамаева:
        - Она его через бедро перебросила? Или мне показалось? Он же чуть не в полтора раза ее в росте превосходит!
        Я могла бы ответить, что в этом деле главное не рост, а правильная точка приложения силы, но меня никто не спрашивал. Зорин щебетал что-то отвлеченное, сызнова перейдя на «ты», рассказывал, что они с Эльдаром поспорили, оставит меня Крестовский в приказе или нет.
        - А ты на что ставил?
        - Я думал, он тебя отошлет, - хмыкнул Зорин. - Просто у нашего Семушки отношение к женщинам не самое доверительное. Но это потому, что таких, как ты, он в жизни своей доселе не встречал!
        Похвала была мне приятна. Семушка… Рыжий ирод он, а не Семушка. Мог же просто приказать мне ключ отдать, а не по пальцам выглаживать. Точно, ирод!
        Самописец в хозяйстве дядьки оказался только один, увесистый, размером со старинный фолиант. К счастью, в комплект к нему полагался холщовый чехол с наплечным ремнем. Я примерила обновку, отрегулировала длину ремня и осталась довольна. Зорин самописец мне нести не позволил. Пробормотал что-то о том, что идеи суфражизма он со вчерашнего дня всецело разделяет и поддерживает, даже готов встать во главе движения, а тяжести мне таскать все одно не даст, и понес мое приобретение под мышкой.
        Ляля встретила нас радостно, зашлась хихиканьем при виде Зорина, прокартавила, что начальство приходило и опять ушло, что до конца рабочего дня мы будем предоставлены сами себе, и время это Ляля планирует посвятить обучению меня самописным премудростям.
        Зорин раскланялся, перейдя на «вы», из чего я заключила, что на службе этикет и субординацию должно блюсти, и удалился домой, досыпать недоспанное при неклюде.
        Самописец оказался аппаратом несложным, но напичканным магией под завязку.
        - Мы вводим данные буковками, - с учительскими интонациями поясняла Ляля, - затем они помещаются в информационный кристалл, из которого могут быть извлечены непосредственно на бумагу либо храниться в кристаллах, покуда в них не возникнет необходимость. Больше половины документооборота у нас так и происходит. Вот смотри. - Она достала одну из толстых папок, развязала тесемки и развернула картонку на столешнице. Внутри обнаружилось с десяток углублений, в некоторых из них лежали черные шершавые пластины.
        - Это информационные кристаллы. Обычно ты их не видишь, потому что они внутри самописца, но если пришла пора заменить…
        Ольга Петровна ловко отщелкнула какую-то скобу сбоку аппарата, показала углубление, потом велела мне повторить ее действия. Дело спорилось. Ученицей я была благодарной, поскольку понимала, что другой возможности обучиться мне может и не представиться.
        Потом мы довольно долго посвящали меня в таинства расстановки пальцев на клавиатуре и в тонкости подбора нажатия.
        - Да не колоти ты так, - стонала Ляля. - Не на клавикордах играешь! Легонечко надо. Щелчок, который от соприкосновения с клавишей происходит, он не от пальца должен исходить, а от самой клавиши. Тут главное - уверенность. Самописец чует твое состояние, и коли расслабишься, ошибок тебе наделает будь здоров!
        Наконец, когда мои пальцы уже почти не шевелились от усталости, а новые знания перестали помещаться в голове, Ляля решила, что на сегодня хватит.
        Я поднялась со своего места, потянулась, сняла очки и прижала к глазам ладони. За окном темнело. Присутствие, днем полное жизни, разговоров, щелканья клавиш самописцев, сейчас звенело тишиной. Припозднились мы в мой первый рабочий день.
        - Да у тебя здесь простые стеклышки. - Коллега, успевшая нацепить мои очки на свой востренький носик, любовалась своим отражением в зеркальце. Зеркальце было забавное, будто детское. Посеребренную пластинку охватывал хоровод латунных паучков.
        - Я их для солидности ношу, - пояснила я. - А ты у младшей сестры вещицу отобрала?
        - Это? - Ляля усмехнулась. - Это, моя дорогая провинциальная подруга, наимоднейшая забава среди молодежи Мокошь-града. Называется «Сети любви».
        - Игра?
        - Ну, пусть будет игра. Погоди, я покажу.
        Ляля потянулась к телефонному аппарату, крутанула ручку раз, другой, затем сняла трубку и четко проговорила:
        - Суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный! - И, смеясь, повесила трубку обратно на аппарат.
        - И дальше что?
        - Смотри!
        Она протянула мне зеркальце, на его поверхности проявлялась какая-то надпись. Да почему это какая-то? Я вполне могла ее прочесть: «Швейный переулок у кафешантана два часа до полуночи». Буковки опять расплылись и пропали.
        - И что это значит?
        - А то, что ежели я в указанное время в указанное место отправлюсь, там встречу свою судьбу.
        - Ты уже пробовала? Оно всегда по ночам свидание назначает? Как оно действует?
        - Как действует, не знаю, - обстоятельно отвечала Ляля. - Только мне кажется, что это какое-то простенькое колдовство, на телефонной магии повязанное. Свидания оно назначает в разное время, как повезет. И я им еще не пользовалась. Потому что только сегодня эту вещицу в лавке купила.
        - Давай посмотрим, - хулигански предложила я.
        Не то чтоб меня свидания интересовали, просто первый день требовал какого-то шикарного завершения. А то что? Добреду в свою комнатенку, чаю похлебаю и почивать?
        - Сейчас?
        Я постучала пальцем по приколотым на груди часикам.
        - Уже девять, за два часа до полуночи - это ровно через час. Это же совсем не поздно еще будет. Или тебя родители дома заругают?
        - Да какие родители, - Ляля усмехнулась, на этот раз грустно. - Сирота я. У дядюшки в приживалках живу, все никак не соберусь отдельные апартаменты подыскать. А двадцать пять годков мне еще весной исполнилось, сама себе хозяйкой стала.
        Двадцать пять - это был важный возраст для любой незамужней женщины. В двадцать пять ты уже могла ходить по улицам без сопровождения, не попирая приличий, жить отдельно от родителей, и хотя считалась старой девой, обретенная свобода сие обидное звание искупала.
        - Вот подыщу себе жилье, смогу хоть в полночь с тобой бродить, хоть за полночь. А пока… дядюшка строг, военного воспитания. Если до десяти вечера домой не явлюсь…
        - Выпорет? - ахнула я, всплеснув руками.
        - Я не знаю. Еще ни разу не опаздывала.
        Ляля накинула на плечи отороченную кружавчиками пелеринку, надела шляпку, тоже до крайности кружевную - уж не дядюшка ли ей велит так одеваться? - и мы вместе спустились на первый этаж.
        За конторкой сидел вахтенный, двери всех выходящих в приемную кабинетов были заперты, царила сонная нерабочая полутьма.
        Ляля показала мне, как расписываться в книге приходов и уходов, обозначая точное время.
        - Дядюшка за мной коляску прислал. Если хочешь, я тебя подвезу.
        - Не нужно. Мне пешком недалеко. После насыщенного дня лучше пройтись.
        - Понятно, - девушка улыбнулась с лукавинкой. - Кажется, новому чардейскому сыскарю не терпится самой все проверить?
        Я непонимающе приподняла брови.
        - Держи! - Ляля вложила в мою руку паучье зеркальце. - Развлекайся, коллега.
        И выскользнула за дверь. Пока створка не захлопнулась, я слышала дробный стук каблучков по мрамору ступеней.
        - Евангелина Романовна Попович? - вдруг отмер вахтенный, рассматривая мою подпись в книге приходов.
        - Именно.
        - Для вас тут сообщение оставлено.
        Он порылся в отделениях конторки, пошевелил губами, читая адресатов, потом протянул мне записку. В ней крупным твердым почерком сообщалось, что одолженный мне для хозяйственных нужд фонарь я должна вернуть в хозяйственную часть не позднее восьми часов утра следующего дня. В противном случае мне грозил денежный штраф.
        Я поморщилась. Фонарь я оставила внизу, когда нападала на ни в чем не повинного неклюда. Значит, мне придется или вернуться в присутствие до половины восьмого - а ежели учесть, что время работы заведения было с десяти, радовала меня эта перспектива мало, - или спуститься за казенным имуществом сейчас. Я выбрала второе.
        Вахтенный мне с новым фонарем помочь не мог, но дорогу я помнила прекрасно, как и то, что в коридоре имелись магические светильники, которые не позволят блуждать в темноте.
        Спустившись на ощупь по вытертым ступенькам, я пошла вперед, а через несколько минут - уже на свет. Потом стала поглядывать под ноги. Зеркальце, подарок Ляли, отвлекало, и я засунула его во внутренний потайной кармашек сюртука. Фонаря все не находилась, я уже миновала место славной баталии с бородатым Бесником, прошла чуть дальше, до самой арестантской, дверь в которую была прорублена справа по стене. Заглянула я в нее просто так, без планов обыска. На широкой лавке, стоящей вплотную к клетке, сладко спал и, кажется, похрапывал во сне мой непосредственный начальник - Семен Аристархович Крестовский. Но влек меня в арестантскую совсем не он, а мой фонарик, лежащий здесь же, в изголовье почивающего льва.
        Перфектно! Вот она, пропажа! Стараясь не потревожить спящего, я на цыпочках приблизилась к лавке. Какой же он красавчик! Не фонарь, знамо дело, а рыжий ирод. Особенно когда спит. Черты лица расслабились, сглаживая мимические морщинки между золотистыми бровями, губы не сжимались в брезгливой или недовольной гримасе, а тоже… Отдыхали? Предвкушали?
        Я заметила, что дышу через раз, и сердце опять заколотилось в груди. Эх, Гелька, надо было в разбойный приказ идти. Там небось полицмейстеры постарше и пострашнее обитают.
        А забавно получается. Значит, начальство нас на службе в одиночестве оставило, чтоб тихонько пробраться в арестантскую и здесь покемарить? Его дома, что ли, не ждут? Жена там, детишки или старушка-мать? Надо будет завтра у Ляли про семейное положение нашего льва расспросить. Так, на всякий случай. Нас на курсах учили, что сбор информации для сыскаря - наипервейшее дело.
        Для того чтоб дотянуться до фонаря, мне пришлось наклониться над спящим, максимально вытянуть корпус, затем и руку. Я поморщилась, чувствуя, как ноет плечевой сустав - еще чуть-чуть, и он хрустнет от усилий. Очки съехали на кончик носа, но мне было не до них, - я тянула и тянула вперед руку, одновременно стараясь не свалиться на спящего. Бамц! Очки упали, задев начальственный подбородок. Бум! Лев открыл свои сапфировые очи. Ба-бам! Подошва моего ботинка соскользнула на гладком полу, и я упала плашмя. На Крестовского! В полный рост! Прижавшись к нему грудью!
        Как я не сгорела, не сойдя с этого места, я не поняла. Хотя почему не поняла? Не могла я с места сойти, потому и не сгорела. Его высокородие, видимо, в силу армейской выучки, быстро обхватил меня за спину:
        - Мне весьма льстит ваш, госпожа Попович, энтузиазм. Но позвольте узнать о цели ваших странных маневров.
        Его рот в это время был в двух вершках от моего, и до меня донесся едва заметный аромат ментола.
        - Фонарь хотела забрать! - Смотреть ему в глаза, да еще без очков, было почти физически больно.
        - Понятно. - Он распрямил руки, отстраняя меня, затем сел и подал мне казенное имущество. - Этот?
        - Да, благодарю. - Я покраснела, наверное, до бордовости, поэтому присела, поднимая с пола очки.
        - Что у вас в кармане?
        - Что?
        - Что вы прячете на груди, барышня Попович? Я почувствовал это, когда мы… кхм… Револьвер?
        Я замахала руками, полезла в карман, достала зеркальце. Крестовский, уже поднявшись с лавки и поправляя галстук, тряхнул головой. Когда он увидел зеркальце, на мгновение замер:
        - Откуда оно у вас?
        - Подруга подарила. Это…
        Мне стало невероятно стыдно. Даже стыднее, чем начальство таким неподобающим образом будить. Что он сейчас обо мне подумает? Наш новый сыскарь - легкомысленная финтифлюшка? Дурочка провинциальная?
        Крестовский ждал ответа.
        - Это игра, - сказала я. - «Сети любви». Если телефонировать куда угодно и вслух проговорить «суженый мой, ряженый, приди ко мне наряженный», на зеркальце появится адрес и время встречи с суженым.
        Интонации мои были такими казенными, что я даже взбодрилась. Есть еще порох в пороховницах, не все на борьбу со странными мыслями потратилось!
        - Какое?
        - Что какое? - Я уже подумывала прищелкнуть каблуками, для придания себе вида придурковатого, так ценимого всяческим начальством.
        - Время и место встречи с вашим, Попович, суженым?
        Вот, значит, как? Значит, барышню мы по дороге где-то потеряли? И на Евангелину Романовну свой драгоценный речевой аппарат трудить не намерены? Значит, я теперь у нас Попович буду?
        - Швейный переулок у кафешантана, два часа до полуночи! - отрапортовала я.
        - Пойдемте, - Крестовский повел рукой, приглашая меня к выходу.
        - Куда?
        - Я хочу посмотреть на счастливца, с коим вас свела судьба.
        - У меня еще фонарь… Хозяйственная служба… Штраф…
        Я лепетала уже на ходу, едва поспевая за широким шагом начальства, но потрясала фонариком в воздухе для демонстрации важности и неотложности возвращения казенного имущества на место непосредственного складирования оного.
        Крестовский взлетел по лестнице, ни разу не запнувшись, я заподозрила, что он, как кошка, видит в темноте, и ждал меня в освещенном дверном проеме.
        - Разберемся мы с вашими, Попович, штрафами, - бросил он мне раздраженно, отобрал фонарь, поставил его на конторку.
        Вахтенный вытянулся во фрунт.
        - Он отдаст ваш фонарь в пересменку, - обернулся ко мне Крестовский. - Поспешим. Мне хотелось бы быть в Швейном переулке незадолго до назначенного времени. - Зеркальце он мне так и не вернул.
        Мы вышли на набережную и быстро пошли вдоль парапета. Дорога была мне знакома, потому что именно по ней я сегодня утром в приказ шла. Дождя не было, над влажной брусчаткой зажигались фонари. Мы свернули в какой-то переулок. Я подумала, что, оказывается, квартирую неподалеку от кафешантана. Потому что ежели пройти вон туда…
        - Вы первый раз это делали? - спросил Крестовский через плечо.
        - Что?
        - Попович, будьте расторопнее. Где ваша хваленая смекалка? Сколько раз вы себе суженого вызывали?
        Я решила Лялю не выдавать. Мне-то что, все плохое, что его высокородие мог про меня сегодня подумать, уже подумал, а ниже дна не упадешь.
        - Сегодня впервые. На моей малой родине о подобных забавах еще не знают. Видимо, от недостатка телефонной связи в провинции.
        - Как оно работает?
        - Точно не знаю. Но немножко колдовства, завязанного на телефонное…
        Крестовский остановился под фонарем, достал из кармана мое зеркальце, повертел его, рассматривая, и опять спрятал.
        - Понятно.
        Он замер, о чем-то размышляя, я стояла рядом, дура дурой. Мимо шли люди, некоторые поглядывали в нашу сторону с удивлением. Еще бы, - чиновничья дама в мундире и нарядно одетый господин. Кажется, в присутствие в казенном хожу у нас только я и младшие чины, которым это по должности полагается.
        - Кафешантан где? - Я заметила перемену в лице начальства и подумала, что уже вопросом его от дум не отвлеку.
        - За углом. - Семен Аристархович посмотрел на меня с отвращением. - В следующий раз на дело переоденьтесь. Ваш мундир за версту видно.
        Я кивнула. Обязательно, всенепременно. Особливо ежели меня перед делом кто-нибудь озаботится об этом самом деле уведомить. Сию же секунду переоблачаться брошусь… Сундук! Я так и не забрала свой багаж!
        Скорбные думы о запасных платьях, нижнем белье и премиленькой шляпке с зелеными лентами заняли меня настолько, что я осталась равнодушной и к ярким кафешантанным афишам, на которых изящная барышня поднимала над головой ножку, отчего были видны кружевные панталончики, и значилось: «Богиня любви Венера, проездом из Парижа!», и к нарядной публике, ожидающей начала представления у входа.
        Крестовский откинул крышечку карманных часов.
        - Десять. Кто из них ваш суженый, Попович?
        Я не знала. Из широко раскрытых дверей раздался звонок, возвещающий о начале представления, и публика приливной волной устремилась внутрь. Через полторы минуты мы остались перед входом одни. Служитель, неодобрительно на нас поглядевший, закрыл двери, и теперь даже музыка доносилась до нас приглушенно.
        - Какая неожиданная встреча! - Из-за угла, расставив руки, как будто собираясь кого-то обнять, к нам подходил Эльдар Давидович Мамаев. - Вы-то здесь какими судьбами?
        Я уж было открыла рот, чтоб рассказать про зеркальце, но была остановлена властной начальственной рукой. Рука эта ухватила меня за локоток и сжала так сильно, что мне пришлось сдерживаться, чтоб не пискнуть придавленной мышью.
        - Экскурсию по местным трущобам для нового служащего провожу, - ответил Крестовский. - А вы, коллега, за какой надобностью в эти нехорошие места забрели?
        - Это же не допрос? - хихикнул Мамаев. - Тогда о своих целях я вынужден буду промолчать даже под пытками.
        - Понятно. В таком случае не смеем вас задерживать. - Крестовский, все так же держа меня за локоть, развернулся и потащил меня прочь.
        А интересно, это Мамаева Ляле зеркальце напророчило? Это с ним она увиделась бы, коли бы на встречу пошла?
        - Будьте расторопнее, Попович!
        Я ускорилась. Мы почти подбежали к остаткам развалившейся церкви. Только здесь Крестовский отпустил мою руку и сел на слом стены, будто силы его оставили. Я огляделась. До меблированных комнат «Гортензия» минут семь неторопливым шагом. Улица была безлюдна, только какая-то коляска вывернула из-за угла, лошадка, чью голову украшал затейливый плюмаж, процокала по разбитой мостовой до следующего поворота.
        - Ежели наше дело закончилось, я хотела бы пойти домой, - противным голосом проговорила я в пространство.
        - Наше дело, Попович, только начинается. - Он тоже умел говорить противным голосом. - Завтра с утра обойдете все лавки, где продают ваши «Сети любви», и узнаете, кто в столице такие безделушки производит. Докладывать лично мне.
        - Слушаюсь.
        - Я видел похожее зеркальце на месте убийства… Идемте, найдем вам извозчика.
        - Не стоит. - Моя голова уже занята была планированием завтрашних поисков. - Я живу неподалеку.
        - Здесь? - Он, кажется, удивился. - Тогда вас необходимо проводить.
        Я не возразила оттого, что голова уже другим занята была. Сперва надо найти посыльного Гришку, он меня на лавочников выведет. Если я просто в лавку зайду и начну спрашивать, не узнаю ничего или очень мало. Над легендой потом подумаю, у меня для этого целая ночь впереди. А вот над маскарадом голову поломать придется уже сегодня. Мне срочно нужна другая одежда. Ходить в мундире на задание - глупо. Я, конечно, заслужу определенное уважение в глазах опрашиваемых, но откровенных ответов не дождусь. Где же одежду до завтрашнего утра взять? Да не просто абы какую, а к случаю подходящую. Может, у начальства совета спросить?
        Я искоса взглянула на Крестовского. Сапфировые серьги в его ушах блестели при свете фонарей. Колдун! Чардеище! И чем-то очень взволнован. Мне-то он пока не скажет, что его тревожит. Начальство… Длинное слово, мне не нравится. Вон он быстро применился меня просто Попович называть. Коротко и по существу. Мне для него тоже надо прозвание придумать, так сказать, общение уравновесить.
        - Шеф! - выпалила я неожиданно даже для себя. - Я свой багаж в поезде забыла, мне завтра на дело не в чем идти. При приказе какая-нибудь костюмерная имеется для таких форс-мажорных случаев?
        Он посмотрел на меня с таким видом, как будто заговорила каменная стена или разверзлась геенна огненная.
        - На вашем багаже была магическая метка?
        Я кивнула. Матушка настояла, дабы, случись что, Гелюшкины платьица в пути не потерялись.
        - Тогда его уже должны были вам отправить.
        Я припомнила, как наговаривала над меткой адрес меблированных комнат «Гортензия», и повеселела. Кстати, мы незаметно к ним и подошли.
        Я рассеянно сообщила о сем факте Крестовскому, потому что опять стала думать о завтрашнем мероприятии, а организм мой устроен таким образом, что думать сразу о двух вещах я не умею.
        Шеф не ответил, стоя у входа на манер соляного столба. Я проследила за его взглядом. Вывеска заведения тети Луши сменилась. То есть название осталось прежним, только под ним теперь была еще одна доска, на коей намалевана была большегрудая рыжеволосая барышня в чиновничьем мундире, держащая под мышкой горшок с ярко-синими цветами, по-видимому, гортензией.
        - Кхм… - Я решила прояснить ситуацию: - Мне приходится таким образом доброе к себе отношение хозяйки отрабатывать.
        - Понятно.
        Я от его высокородия это «понятно» за сегодня, наверное, раз пятьдесят слышала. Наверное, это его паразитическое слово или как там оно по-научному называется.
        Я попрощалась, оставив Крестовского любоваться шедевром живописи, и поднялась к себе в комнату. Сундук, мой миленький вожделенный сундучище, уже ждал меня там. Я чуть не расплакалась, проведя пальцами по его треснутой с одного боку крышке. Теперь мы на дело в правильной одежде пойдем, и дело сделаем, и шефу доложим. А он зыркнет своими глазищами благостно и скажет: «А вы на диво расторопны, Попович!»
        Дверь без стука отворилась. Тетя Луша вплыла в комнату на манер речного парохода:
        - Умаялась на службе, Гелюшка?
        Я поздоровалась, кивнув, что да, умаялась, и чайку хорошо бы в честь этого сообразить, и откинула крышку сундука. Все было на месте, все мои платьица, и шляпки, и парики числом двенадцать, и даже белая бородища, в которой я изображала святого Миколауса на гимназическом утреннике в Вольске лет семь назад, тоже была здесь. Борода-то мне для маскарада вряд ли понадобится, я ее из сентиментальности хранила, на нее целый лошадиный хвост пошел и еще чуть-чуть от гривы. Белоснежная матушкина кобыла, Зорька, со слезами мне волосья свои отдавала, так что выбросить рука не поднималась.
        Я достала с самого донышка коричневое платьице с плоеным подолом, белокурый парик и шляпку-канотье с розовой ленточкой по тулье.
        Тетя Луша тем временем мялась в дверях, более ее присутствие игнорировать было уже неприлично, и я подняла на нее вопросительный взор, прижав к груди добытое из сундука.
        - Тебя тут кавалер дожидается, - сообщила хозяйка, подмигнув мне сначала одним, а потом другим глазом, видно, для надежности.
        - Давно? - Я взглянула на часики - без четверти одиннадцать.
        В коридоре, за массивной хозяйской спиной, что-то происходило, кто-то хихикал, взвизгивал тонким девчачьим голоском, мамаевская обычная «букашечка» в эти звуки вплеталась контрапунктом.
        Я повела рукой, приглашая тетю Лушу к себе. Потом догадалась, что это она не войти не решается, а меня от неподобающего, как ей кажется, зрелища бережет. Ну да, кому понравится, что ее кавалер в коридоре какой-то служанке куры строит? Мне это не так чтобы нравилось, но оставляло полностью равнодушной. Радостное женолюбие Мамаева не вызывало отвращения. А ежели каким дамам на его легкомысленную, но жаркую страсть ответить захотелось, - совет да любовь.
        - Эльдар Давидови-ич! - позвала я протяжно. - Заходите, раз уж пришли!
        Мамаев пропустил вперед себя подавальщицу с пыхтящим самоваром, и я невольно восхитилась. С полуведерным сосудом, да еще и полным кипятка, в руках умудряться флиртовать - немалая сноровка нужна. Пока девушка накрывала нам на стол, Мамаев уселся в ближайшее кресло и обвел взглядом комнату. Увиденное ему не понравилось, но мнение он свое оставил при себе.
        - Как прогулялась?
        Тетя Луша тоже не пожелала уходить, она села на стул с видом добродетельной дуэньи и даже достала из кармана передника какое-то немудреное вязание.
        - Перфектно, - ответила я Мамаеву. - Его высокородие считает меня нерасторопной и, кажется, туповатой. А в остальном…
        Я забросила свой наряд за ширму, завтра утром примерю, и тоже подошла к столу.
        Подавальщица присела в книксене, я тепло ее поблагодарила, назвав по имени. Я помнила, что зовут ее Глаша. Маменька всегда говорила, что для любого человека звук его имени - самый сладкий в мире.
        - А я, представь, букашечка, к тебе шел. - Эльдар занялся самоваром, ловко разливая чай в фарфоровые чашки. - Хотел узнать, как первый день на службе прошел да не обидел ли ненароком тебя наш Семушка.
        Я фыркнула. Ненароком? Да их Семушка, мнится мне, очень даже нароком меня все время уязвить хочет. Я вспомнила, как свалилась на него в арестантской, и покраснела. Тоже хороша…
        - И вот, представь, иду я, значит, вечерний променад по пути к тебе совершаю, а тут и ты, собственной рыжей персоной, да еще и в сопровождении. Я же не мог Крестовскому сказать, что к тебе иду?
        Я кивнула. Действительно, могло двусмысленно получиться.
        - Поэтому решил тебя здесь подождать. Да вот только Лукерья Павловна меня в твой нумер не пустила, сказала, рылом не вышел!
        Эльдар рассмеялся, а тетя Луша грозно проговорила:
        - Гелька у нас - чиновница, а не девка со двора. Ей себя блюсти должно, а не в первый же день кавалеров в спальне принимать!
        - Так у нас с Евангелиной Романовной отношения только дружеские, - замахал руками Эльдар. - Мы же в общей баталии участвовали, братьями по оружию стали. То есть я - братом, а она - сестрой.
        - Знаю я таких братьев!
        Честно говоря, я с большим удовольствием выставила бы за дверь обоих своих гостей и завалилась бы спать. День завтра предстоял хлопотный, и тратить драгоценные часы сна на досужие разговоры не хотелось. Но Мамаев немало для меня сделал, как и хозяйка моя. Надобно было проявить вежливость и дружелюбие.
        Я провела рукой по скатерти, что-то зашуршало. Под плотной тканью обнаружилась давешняя газетка со статьей про пауков-убийц, а там у меня еще некрологи и объявления о свадьбах не читаны, поэтому я развернула газетку на столе и косила в нее одним глазом, не забывая принимать участие в общем разговоре хмыканьями и подхмыкиваниями.
        - Про пауков они вспомнили, щелкоперы, - сказала тетя Луша, мои маневры заметив. - А все потому, что благородную даму порешили. Нет в этом мире справедливости, и никто из властей предержащих о маленьком человечке заботу не проявит.
        - А что, и раньше такие случаи в Мокошь-граде бывали? - Мамаев сделал стойку ровно как охотничий пес, и сразу его шаловливое легкомыслие будто корова языком слизнула, глаза стали злые, внимательные. - Поведайте, Лукерья Павловна.
        - С полгода как, - сказала хозяйка. - За церковью разрушенной нашли мальчишки… кожу человечью! Гомону было много, да только разбойный приказ дело расследовать отказался. О пропаже никто не заявлял, значит, и шкура, сказали, не людская, а просто под нее скроена, навроде костюма маскарадного. А чучельник Кузьмич, ну он в двух кварталах отсюда обретается, сказал, что на снятую та шкура не похожа, а похоже, что все внутренности сначала кислотой какой хитрой растворили, а потом как через трубочку высосали, и кости в том числе. Сказывал, что паук похоже мух жрет, потроха растворяет, ну и…
        - Понятно. - Эльдар, когда внимательно слушал, голову в плечи опускал, отчего становился похож на краба-отшельника. - А еще что-то было?
        - Слухи разные. - Тетя Луша говорила громким драматическим шепотом. - Нищие пропадать стали. Да только кто их хватится, кроме таких же лишенцев, девки, из тех, что на улице работают… А шкуры находили там же, у церкви.
        Мамаев достал из жилетного кармана записную книжечку на цепочке, раскрыл ее, быстро карандашиком какую-то закорючку поставил.
        - А это когда было?
        Лукерья Павловна точно дат не помнила, ориентируясь на вехи типа «Ксенька рябая как раз венчалась» или «Илюшку в солдаты забрили…»
        - А что за церковь? - спросила я.
        - Так неподалеку. Там еще обереги везде понаставлены. Жители сами сложились, кто сколько мог, да чардеев заказали, да потом еще отец Андрей из церкви святительной то место проклятое обошел, чтоб ни одна нечисть оттуда не полезла.
        Мамаев захлопнул свою книжечку и в жилетный карман спрятал. Я подумала, что кабы не начальственное поручение, я с утра в ту церковь забежала бы осмотреться. Ночью бы не решилась. И не от страха, а потому что освещение для осмотра нужно хорошее… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок… Не многовато ли пауков в славном Мокошь-граде? И газетные чудища, и нечисть из проклятых мест, и латунные паучки на зеркалах. Сети любви…
        - Я завтра посмотрю, что к чему в этой церкви, - вполголоса сказал Мамаев, видно, мои мысли учуяв. - Спасибо, Лукерья Павловна, за историю. Прям до дрожи пробирает!
        Тетя Луша усмехнулась от приятственности комплимента и достала с пояса луковку часов:
        - Однако полночь скоро, а Гелечке нашей выспаться перед службой надобно.
        Я взглянула на свои часы, - без четверти двенадцать. Мы проговорили целый час. Приличия соблюдены. Я зевнула в подставленную ладошку. Мамаев, намек поняв, засобирался, подхватил с вешалки шляпу, раскланялся.
        Мы с хозяйкой проводили его вниз, Лукерья Павловна заперла дверь на ключ и задвинула засовы.
        - Смотри, Гелька, - сказала грозно, с матушкиными интонациями, - человек-то Эльдар Давидович хороший, добрый да обходительный. Да только мужчина - так себе. Для жизни тебе кого-то посолиднее подобрать надобно.
        - Честное благородное слово, у нас с ним братско-сестринское воинское товарищество, более ничего, - приложила я к груди сложенные руки. - Да и вообще, мне для жизни спутник без надобности. Сама себе голова. Я, тетя Луша, суфражистка, за равноправие полов и свободу женщин от мужского ига радею.
        Хозяйка покивала благостно, но я заметила, что она правой рукой скрутила быстрый обережный знак, как от чардейского колдовства. А что, на всякий случай, мало ли что те слова иноземные обозначают!
        Я поднялась к себе и, прежде чем лечь спать, успела матушке обстоятельное письмо составить, подробно рассказав о первом дне на службе. Потому что если матушке весточки не переслать, она в три дня в столицу явится, проверить, все ли с ее чадушком ладно.
        - Перфектно! - прошептала я в комнатную тьму, уже закутавшись в одеяло и прикрыв глаза. Потому что, несмотря ни на что, служба моя мне очень нравилась.
        Глава третья
        В коей задание с честью исполняется, но происходит еще одно убийство
        Когда тебе что приказано будет сделать, то управь сам со всяким прилежанием, а отнюдь на своих добрых приятелей не надейся и ни на кого не уповай.
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Крестовский явился в присутствие уже в восемь утра. Почивал он плохо, тяжелые думы не давали расслабиться и поймать благословение сна. Он тревожился за Эльдара, опасался новых интриг обер-полицмейстера, о которых, конечно, был уже осведомлен. Еще одного прокола Петухов им не простит. После того случая с Митькой они все ходят по тонкому льду - и Эльдар, и добродушный Зорин, и сам он, Крестовский.
        Изначально их было четверо. Четверо великих чародеев на службе государевой. Их призвали в столицу из гарнизона на границе с Маголией, когда императорский канцлер организовывал службу чародейскую. И поначалу «ловцы диковинок» только диковинками и занимались - добывали для венценосного покровителя старинные артефакты, волшебных животных, фолианты, о существовании которых узнавали в других древних фолиантах.
        Четверо. Иван Зорин, Эльдар Мамаев, Семен Крестовский и Дмитрий Уваров. Митька даже посильней своих товарищей в волшбе был. Бравый вояка, умнейший, обаятельнейший, лучший.
        Затем их услуги потребовались в самом городе. Мокошь-град, отстроенный еще Бериндием Вторым на Мокошанских болотах, в излучине реки Мокошь, был слишком близок к Нави, краю страшному, чужеродному, неизведанному. Много с той стороны поганого волшебства в Мокошь-град попадало да и оседало на столичных улицах. Тогда его величество повелел отдельный чародейский приказ организовать, под эгидой разбойного, да своих личных чардеев в него определил. И поначалу все шло неплохо: они ловили страшных навских мороков, разбирали случаи применения волшбы в преступных целях, раскрыли громкое убийство купца-миллионщика Оболдуева, который под хмельком отправился в болота искать фейские хороводы да так там и сгинул. Потом непосредственное начальство сменилось, ушедшего из-за преклонного возраста на покой обер-полицмейстера Артамонова сменил Петухов, человек военного звания и военного образа мыслей. Андрей Всеволодович в один момент решил, что чардеям в его городе изрядно воли дали, но так как сам он супротив государева повеления укорот им сделать не мог, гадил по мелочи - спихивал на чародейский приказ самые плевые
дела, забрасывал депешами, требовал финансовых проверок. А уж когда с Митькой…
        Крестовский раздраженно смял в руках лист бумаги.
        С Митькой произошла ужасная история. Они знали, что иногда с чародеями случаются подобные казусы. Митька сошел с ума. В одночасье. Его магия, сильная, полноводная, чистая, отравила его изнутри. Он стал чудовищем. Митька убивал просто ради удовольствия, он мог выдернуть с улицы случайного прохожего и раздавить его магическими тисками, как спелый плод. Они побороли сумасшедшего Уварова втроем, ни у одного из них самостоятельно это бы не получилось. Теперь Митька сидел под арестом в скорбном доме, в забранной плотной решеткой комнатенке, и ждал смерти.
        Петухов моментально направил в имперскую канцелярию жалобу со стенаниями о том, что держать чардеев в городе опасно для жителей. Жалоба осталась без ответа. Там было кому вступиться за чародейский приказ. Но Семен знал, что Петухов не унялся и что рано или поздно его кляузы достигнут цели.
        Если это действительно произошло, если теперь в магический перехлест попал Эльдар…
        Крестовский прекрасно помнил покойную Анну Штольц, чей изуродованный труп видел давеча на кровати меблированных комнат. Они с Эльдаром были прекрасной парой - затейники, хохотуны, жизнелюбы. Может, там что-то и сладилось бы, да Анечка хотела всего внимания, а Эльдар не мог его ей предоставить. И расстались они не очень ладно, со взаимными обвинениями, и госпожа Штольц хотела стреляться, и Крестовский услал Эльдара с каким-то поручением в провинцию, покуда все утихло. Анечка горевала, оставила свою службу в столичном театре и пропала из виду, для того чтоб через полтора года появиться уже столь кошмарным образом.
        Как только Петухову станет известно о связи ее с Эльдаром…
        Крестовский вздохнул и опустил лицо в сложенные на столе руки.
        Надобно изолировать Мамаева, свезти его в имение родовое да и оставить там на пару недель, и искать, искать паука-убийцу. С Ванькой своими подозрениями поделиться срочно. И лишний раз предупредить, чтоб с новой ставленницей Петухова, барышней Попович, не откровенничал. Суфражисточка! Уже везде свой носик сунуть успела - и в подвалах осмотреться, и других чиновников обаять. Эльдар с Ванькой только что с рук у нее не едят. Юное дарование…
        Семен фыркнул, вспомнив, как она пыталась его в арестантской обыскать. Сама непосредственность! Ах, я фонарь ищу! И обниматься сунулась. А ведь Семен ее чуть было не поцеловал… Ну а что, он мужчина, как ни пытается в себе мужские стремления загасить, время от времени они прорываются. А тут… Такой шанс, рыженький, мягонький, фиалками пахнущий, да еще и с веснушками на носу. Эти веснушки почему-то более всего к мужскому началу взывали.
        Вот и ладно, что он ее услал лавочников опрашивать. Не будет тут мельтешить. Мокошь-град - город большой, пока все лавки обойдешь - неделя пройдет, не меньше. А он тем временем…
        В дверь кабинета постучали. Крестовский взглянул на часы - без четверти девять. Ольга Петровна приходит к десяти, значит, в приемной никого нет. Не дожидаясь ответа, ранний визитер толкнул дверную створку. На пороге появился гнумский юноша, до крайности грустный и, кажется, слегка поколоченный, поскольку под глазом гнума сизым цветом наливался синячина, и девочка-гимназистка, юная блондинка в коричневом форменном платье и шляпке-канотье. В одной руке незнакомка чуть на отлете держала слегка потекший леденцовый петушок на палочке, а в другой… цепочку полицейских фиксационных наручников, в которые был закован ее спутник:
        - Шеф! - закричала гимназистка, дергая за цепочку. - Шеф! Это Марк Гирштейн, организатор забавы «Сети любви» и производитель тех самых зеркал!
        Крестовский подумал… А впрочем, приличных мыслей у него не было.
        Проснулась я на рассвете, как и загадывала. Разжилась на кухне раскаленным утюгом, тщательным образом прошлась им по маскарадному костюму и еще - пока не остыли угли - отгладила чиновничий мундир. Форменную одежду оставила на спинке стула (перед службой домой наведаюсь, переоденусь), надела на себя коричневое платье с плоеной юбкой, зашнуровала ботиночки, после осторожно, дабы не перестараться, запудрила перед зеркалом свои веснушки и, стянув волосы в очень плотный пучок, нацепила на голову белокурый парик. Косички сплелись две - задорные и недлинные, чуть ниже плеч. Мой образ гимназистки завершила шляпка-канотье. Я поводила головой из стороны в сторону. Закрепилось перфектно, на ходу не слетит. Очки свои я спрятала в футлярчик и положила в карман. Как-то мне с ними спокойнее.
        В коридоре мне ни души не встретилось, посему и вида своего странного объяснять не пришлось. Дежурящий у входа половой меня не признал, но после вопроса, заданного строгим тоном, сообщил, что Гришка обыкновенно ночует при кухне, но сейчас его там уже нет, поскольку с утра его в булочную за свежей выпечкой отправили.
        Я вышла на двор и еще минут десять топала плоскими каблучками ботиночек по нему, из стороны в сторону, десять шагов вперед, десять шагов назад, повторить, пока дождалась посыльного Гришку.
        Гришка меня тоже поначалу не признал, потом долго хохотал, сложившись вдвое и похлопывая себя ладонями по коленям, а потом подсказал мне адрес ближайшей лавки, где можно было разжиться паучьим зеркальцем, и как зовут приказчика.
        В первую лавку я вошла в половине восьмого. И всего их обошла четыре. В первой я поинтересовалась, точно ли встречу суженого при помощи этого устройства, потребовала письменных гарантий и адреса другой лавки, чтоб прицениться в двух местах, а уж там выбрать. Лавочник мне адрес сообщил с превеликим удовольствием, сбагрить противного клиента конкурентам ему было приятно. Перед второй лавкой я купила у уличного разносчика петушок на палочке, и так с ним во рту внутрь и вошла. От липкой сладости я слегка прикартавливала и поведала приказчику страшную историю про то, что встретила при помощи зеркальца милого корнета, и теперь спать ночами не могу, о том кавалере мечтая. Через три минуты у меня был адрес следующих конкурентов и общие данные обо всех милейших корнетах, обитающих в квартале Мясоедской. В третьей лавке торговала женщина. Я с порога разревелась. Моя история стала совсем уж грустной. Соблазнили, бросили… Чего уж ждать от мужчин… Поэтому в четвертую лавку я уже вошла беременной. Ну, то есть выпятив живот и время от времени прихватывая себя за поясницу свободной от липкого петушка рукой.
        В четверть девятого я уже стояла перед гнумской мастерской «Гирштейн и сыновья» и искала глазами, куда бы выбросить уже осточертевшего мне петушка. Подходящего места не находилось, и, пообещав себе непременно при оказии написать в городской совет жалобу на отсутствие повсеместно мусорных уличных ваз, я толкнула дверь мастерской. Там было душно, горел огонь под наковаленкой, суетились гнумы-кузнецы в кожаных передниках. У дальней стены, украшенной, видно, предметами, сей мастерской производимыми, среди которых я заметила даже наручники, за письменным столом расположился юноша, который при моем приближении выразил лицом удивление, затем восхищение и, только когда я почесала свободной рукой под париком, неприкрытый ужас.
        - Марк Иренович Гирштейн? - У гнумов отчеств не бывает, у них второе имя по матери. - Чародейский приказ, коллежский асессор Попович. У меня к вам пара вопросов имеется.
        Кабы гнум не попытался бежать, могло статься, встреча наша с ним и не произошла бы столь судьбоносно. Но он попытался, а после еще и в драку полез, и кузнецов своих на подмогу кликнул.
        Кузнецы приблизились, глядя с осторожностью и никак мне не препятствуя, так что, наскоро отвесив ретивому юнцу пару оплеух, я заковала его в наручники, снятые тут же со стены, и потащила в присутствие. Пусть теперь с ним Крестовский разбирается.
        По дороге знакомых нам не встретилось, как, впрочем, и мусорных ваз. Посему в кабинете Крестовского я объявилась без четверти девять - с петушком в одной руке и с Гирштейном на палочке… то есть в наручниках - в другой.
        - Шеф! - заорала я с порога.
        Его высокородие поднял на меня мутноватый взгляд.
        - Шеф! Это Марк Гирштейн, организатор забавы «Сети любви» и производитель тех самых зеркал!
        Гнум бухнулся на колени, я, не выпуская цепочку, бросила петушка в сторону мусорной корзины, попала, и освободившейся рукой с превеликим облегчением стянула с головы шляпку и парик. Потому что, кажется, обещанная Гришкой жара наступила, и я под париком страсть как взопрела.
        - Прикажете его в допросную вести?
        Шеф посмотрел на нас с видом слегка затравленным, покачал львиной головой, откашлялся и спокойно сказал:
        - Присаживайтесь, господин Гирштейн.
        Я дернула за цепочку, гнум поднялся на ноги, сделал пару неверных шагов и опустился на стул.
        - Попович, снимите с него наручники! - скомандовало начальство.
        Я прижала к груди парик. Ключи я в мастерской взять запамятовала.
        - Не могу!
        Крестовский вздохнул, затем щелкнул пальцами, от его руки к гнуму потянулся полупрозрачный хвостик волшбы.
        А вот сие странно. Волшбу-то я вижу невооруженным взглядом, а руны чародейские - нет. Предивно все-таки человеческий организм устроен. Или предивно устроено само волшебство?
        К слову, от начальственного чардейства ровно ничего не произошло, только гнум пискнул, будто от резкой боли.
        - Погодите, ваше высокородие, - жалобно сказал Гирштейн. - Это же нарочно заговоренная партия, для особых случаев, их колдовством не откроешь.
        - А как? - спросила уже я, потому что мне стало любопытно и захотелось пару таких игрушек в свое личное владение. А то мало ли каких чардеев заарестовывать на службе придется.
        Гирштейн хмыкнул, поискал глазами на письменном столе, затем, изогнувшись, цапнул со столешницы булавку с жемчужной головкой.
        - Подсоби, коллежский асессор, я пальцами не дотянусь.
        Следуя гнумским указаниям, я вставила острие булавки в замочную скважину, повернула, повозила, Марк внимательно прислушивался к звукам, как щелкал металл о металл, его мохнатые уши шевелились от напряжения, потом велел надавить. Через секунду наручники раскрылись и упали на пол.
        - Перфектно! - Я радостно всплеснула руками и осеклась. Крестовский смотрел на меня с гневом.
        - Попович, извольте удалиться и привести себя в подобающий вид!
        Я подобрала с кресла свой парик, шляпку и вышла за дверь, едва сдерживая слезы. В моих фантазиях лев меня за молниеносно проведенное дознание хвалил. К реальности я оказалась не готова.
        Сев за свой стол в приемной, я спрятала в ящик маскарадные аксессуары, распустила свои волосы, заплела их затем в косу, надела на нос очки. Эх, мундир мой чиновничий, что в нумере на спинке стула меня дожидаться остался, как бы ты мне сейчас пригодился! Из-за неплотно прикрытой двери кабинета доносился баритон Крестовского и быстрый говорок гнума. Мне захотелось подкрасться да подслушать, что там происходит. Однако я вспомнила начальственную злобу и передумала это делать.
        - Геля? Ты чего в такую рань? - В приемную входил Мамаев с каким-то кубическим саквояжем через плечо. - Самописец у тебя рабочий? Дай попользоваться.
        Эльдар Давидович согнал меня с места, сам на него сел, расстегнул свой саквояж, извлекая из него фотографический аппарат:
        - А я, представь, букашечка, с самого утра ту самую церковь осматривал, ну про которую нам твоя хозяйка сказывала.
        Мамаев ловко разобрал аппарат, достал из него кристалл, похожий на информационный, и вставил его в мой самописец.
        - Что нашел?
        - Мы вот сейчас фотографическую карточку с тобой наколдуем, и я все обскажу, чтоб предметно все было.
        Мой самописец жужжал, принимая информацию, Мамаев встал, подошел к шкафу, достал с полки лист глянцевой неписчей бумаги, положил ее в углубление.
        - Сейчас, сейчас…
        Над самописцем поднялось облачко бурого пара.
        Дверь кабинета распахнулась, оттуда выходил гнум Гирштейн, повеселевший и успокоенный.
        - Идем, Попович, - сказал он мне благостно. - Его высокородие велело, чтоб ты меня сопроводила.
        - Куда?
        - В казначейство. Будем бумаги на партию наручников для чародейского приказа оформлять.
        - Ты его высокородию по чести все обсказал? - спросила я гнума уже на лестнице.
        - Как под присягой. Мне же и скрывать особо нечего.
        - А бежать тогда почему снарядился?
        - Испугался, - пожал плечами Марк. - Думал, ты из-за податей меня арестовывать пришла. Я же, если как на духу, через наши отчеты эти зеркальца не провожу. Так, подработка мелкая, копеечка малая…
        - Ты полторы тысячи зеркал только в том месяце в Мокошь-граде продал, - покачала я головой. - Уж не знаю, что для тебя много, если этого мало.
        Гнум хмыкнул:
        - Откуда узнала?
        - Глянула в торговую отчетность в паре мест да и прикинула на глазок.
        - Вострый у тебя глаз, коллежский асессор, - похвалил Марк. - Ну так вот, зеркала мои никакого отношения к тому убийству, про которое я, к слову, не знаю ничевошеньки, не имеют. Я их из остатков графита клепаю, коий на телефонные микрофоны идет. Графита много, он нигде не учитывается, так что…
        - А как они действуют?
        - Ну… Вот барышня какая посылает запрос - «суженый мой ряженый», или кавалер, соответственно, любовь всей жизни призовет. Форма, кстати, значения особого не играет. Зеркальце активируется, когда активируется телефонный аппарат, затем телефонный аппарат тот запрос перенаправляет, а там, у телефонщиков, на каждой станции - адресная книга. Адрес выбирается случайно, время тоже случайно. Если два запроса посылаются одновременно, велика вероятность, что и адрес они получат один на двоих. Так что - шашка в дамках - судьба нас свела, поедемте в нумера! - Последние слова Гирштейн пропел на мотив модного шлягера.
        - И все? Просто адреса из адресной книги?
        - Без конкретного дома, конечно, и без фамилий, мне лишние скандалы ни к чему. Ну и иногда к посланиям какой-нибудь афоризм присовокупляется, это уж от меня лично, - типа «извилисты дороги судьбы» али «плачет не человек, а душа»…
        - А его высокородие что тебе на это сказал?
        - Сказал из города не уезжать, вызовет меня попозже, а если попробую сбежать, грозился тебя по моему следу отправить.
        Перфектно! Значит, эта паучья ниточка оказалась вовсе ненужной.
        - А пауков зачем по ободу зеркала пустил? Нравятся они тебе?
        - Штампуются они просто, - честно ответил гнум, - так дешевле. Но специально для тебя, коллежский асессор, могу присочинить символичную историю.
        В казначействе, а они, к слову, службу начинали на час раньше остальных, нас встретили как родных. Крестовский, оказывается, им уже телефонировал и предупредил о нашем скором прибытии. Пока Марк подписывал свои бумаги, я получила часть жалованья, мне причитающегося, остатную мне в половине серпеня выплатят, и подъемные. Сумма была приятной и, хоть ни в какое, конечно, сравнение она с «мелочью» Гирштейна не шла, душу мне грела изрядно.
        Мы вполне дружелюбно попрощались с Марком Иреновичем у дверей присутствия, я почла своим долгом извиниться за излишнюю боевитость, он извинения принял, и мы разошлись. Я поднялась по ступенькам, он пошел вдоль набережной.
        У стойки вахтенного отирался неклюд Бесник, который встретил мое появление радостным возгласом:
        - Чавэ! А что это на тебе за странные тряпочки понацеплены?
        «Странный вопрос от человека в малиновой сорочке», - хотелось мне ответить, но я лишь поздоровалась:
        - Вы у нас какими судьбами, господин Бесник?
        - Так мне теперь каждый день к вам приходить отмечаться надобно. Через месяц уже пореже - только раз в неделю.
        Я кивнула, желая попрощаться, но Бесник поднялся со мной на второй этаж, продолжая говорить:
        - А давай я теперь по вечерам ходить отмечаться буду? Ты во сколько службу заканчиваешь, чавэ?
        Я уселась на свое рабочее место и поправила очки.
        - К чему сие любопытство?
        - Провожать буду, - серьезно ответил неклюд. - Ты у нас барышня видная, небось какой тать тебя по пути в «Гортензию» обидеть сообразит?
        Мне стало немножко жалко дорожного татя. Стоп!
        - Ты почем знаешь, где я живу?
        - Так, почитай, вся Мясоедская уже знает, - рассмеялся неклюд. - На вывеску с твоим светлым ликом скоро уже экскурсии водить начнут!
        Экскурсия. Словечко было новомодное и не так чтоб общеупотребительное. И ввернул его в свою речь неклюд с явственным удовольствием.
        - Да мы с тобой практически соседи, чавэ!
        Настенные часы пробили десять, в приемную вошла Ольга Петровна, на этот раз в желтом платьице с кружавчиками. Каштановые свои волосы секретарь сегодня распрямила и скрепила чуть пониже затылка желтым кружевным же бантом.
        Ляля поздоровалась слегка неодобрительно. Яркий неклюд, склонившийся над моим письменным столом, на приличного мужчину походил мало.
        - Ну так я пошел, - Бесник размашисто поклонился. - Свидимся еще, чавэ.
        Я ничего не ответила. Мамаев оставил на моем столе свои вещи, и я была занята уборкой оных.
        - Новый поклонник, Гелечка? - Сегодня Ляля была бледна и неприветлива. - Где только такие находятся?
        - Сосед, - честно ответила я. - Увидел внизу, зашел поздороваться.
        Ольга Петровна тоже занималась уборкой, сметая со стола видимые ей одной пылинки. Мне захотелось ее как-то развеселить.
        - А я же пошла вчера в Швейный переулок! - проговорила я громким шепотом. - И представь…
        - Что? - Ляля быстро глянула в мою сторону и отвела глаза.
        - И видела там Эльдара Давидовича собственной персоной!
        Ляля вздохнула, будто с облегчением, но мне могло и показаться, и покачала головой:
        - И с какой же барышней на этот раз был наш любвеобильный Мамаев?
        - В одиночестве. Может, именно с ним тебя паучье колдовство свести пыталось?
        - Сомнительно, - Ляля откинула крышку самописца. - Я когда на службу устраивалась…
        Девушка умолкла, будто поняв, что сболтнула что-то лишнее. Потом тряхнула волосами:
        - Впрочем, это не является какой-то страшной тайной. В любом случае тебе кто-нибудь об этом донесет. Когда я только начала секретарем Семена Аристарховича работать, господин Мамаев проявлял ко мне интерес, и мне даже некоторое время казалось, что он за мной ухаживает.
        Она замолчала, я с ужасом заметила, что глаза ее увлажнились, Ляля собиралась плакать. Женских слез я боялась, если они не мои и не для дела, поэтому заполошно вскочила с места, выхватила из-под манжеты носовой платок и ринулась к коллеге:
        - Он тебя обидел?
        Ляля платок приняла, изящно в него высморкнулась и бросила к себе в стол.
        - Знаешь, самое обидное, что он, наверное, так ничего и не понял. Он же легкомысленный у нас, Эльдарушка, женолюб и бонвиван. У него таких, как я, влюбленных дурочек десятки, наверное, если не сотни.
        Мне было неловко. Эльдар мне нравился. Не как мужчина, а как… Человек? Коллега? Но и к Ляле я испытывала чувства самые что ни на есть теплые. Как же ей, наверное, трудно здесь служить, каждый день его видеть…
        Колокольчик на секретарском столе призывно звякнул, Ольга Петровна шмыгнула носом, подхватила планшетик и юркнула в кабинет.
        Я вернулась на свое место. Надо бы с самописцем поработать, вчерашние знания применить. Ляля вышла с очень недовольным видом.
        - Это тебя зовут, - сообщила мне и, всхлипнув, плюхнулась на стул, опустив лицо в сложенные на столешнице руки. Ее плечи сотрясли рыдания.
        Как женщина и суфражистка, я должна была остаться и посочувствовать ей, как чиновник восьмого ранга - устремиться на зов начальства. Чиновник во мне победил. Я вошла в кабинет.
        Мамаев сидел напротив шефа, размахивал какими-то бумагами, Крестовский просматривал лежащий на столе документ, поднял голову, велел:
        - Садитесь, Попович, - и опять опустил глаза.
        - Ольга Петровна там за Зориным пошла? - спросил меня Мамаев.
        Я пожала плечами. За те три секунды, что меня в приемной нет, - вряд ли, но в перспективе - возможно.
        Шеф щелкнул пальцами, из угла к его столу подскочило кресло.
        - Сядьте, Попович! Что вы видите?
        Он пододвинул ко мне блестящий квадратик фотографической карточки.
        Мой самописец и так умеет? Перфектно!
        Я вгляделась в картинку и четко ответила:
        - Я вижу настенный рисунок, снятый чуть снизу, и от того размеры его и пропорции на глаз определить не смогу. На рисунке - схематическое изображение паука, вписанное в круг. Ежели вас руны интересуют, то их я не вижу, то ли вследствие того, что видеть их не могу, то ли потому, что их там нет.
        - Да какие руны, - Мамаев отодвинул от меня карточку. - Там фонит просто, в этой церкви. Местные, дурилки, вокруг оберегов понаставили, вот за полгода и накопилось без выхода. Зорин там все почистит, это его парафия.
        - Нам эта находка ничего не дает, - сказал Крестовский, в задумчивости закусив нижнюю губу. - У нас нет тел, соответственно, доказательств, что подобные убийства в Мокошь-граде происходили раньше.
        - А что, - спросила я осторожненько, - колдовство совсем вам незнакомое? Может, надо в каком вашем тайном чардейском архиве спросить?
        Крестовский посмотрел на меня с отвращением.
        - У нас, Попович, у чардеев, все происходит таким образом, что для получения некоей информации нам приходится уединяться в подземных помещениях и впадать в состояние, некоторым образом схожее со сном. И нам очень трудно это состояние поддерживать, когда на нас сверху ложатся женщины!
        Мне стало стыдно; чтоб скрыть свое состояние, я зыркнула в документы, на начальственном столе разложенные, а на начальство постаралась не смотреть.
        Анна Штольц, двадцати семи лет, невинно убиенная… Какая же она при жизни хорошенькая была! Просто картинка!
        - Кхм… - сказал Мамаев, - я в этом диалоге не понял ничего, но, кажется, и понимать не хочу. Давайте, Семен Аристархович, вы велите Зорину в этой церкви все почистить, а мы с Евангелиной Романовной жителей допросим.
        - А Попович в город выпускать нельзя, - мстительно сообщило начальство. - Она для мирного населения опасность представляет! Давеча вот отпрыска благородной гнумской фамилии побила и в наручниках ко мне привела… Кстати, Попович, что там с договорами?
        - Подписали. Будут нам гнумские оковы наиновейшей модели, - пробормотала я.
        Хоть какая-то с меня польза все-таки есть? Ну скажи, шеф!
        - Ну так я самостоятельно… - уже очень осторожно предложил Мамаев.
        - А вы, Эльдар Давидович, по специальному поручению в Вольскую губернию отправляетесь.
        Я обрадовалась. Можно будет с Эльдаром деньги для матушки передать. Перфектно! Одно к одному - и жалованье я получила, и гонца для транспортировки оного.
        - А что за поручение? - почему-то зло спросил Мамаев и резко поднялся с места.
        - Я потом вам объясню.
        - Извольте немедленно!
        - Попович, подождите в приемной.
        - Геля, никуда не уходи. У меня от коллег тайн нет!
        От глубочайшего служебного конфуза меня спас явившийся в кабинет Зорин. Потому что ослушаться шефа я не могла, но и ослушаться Мамаева не могла тоже, потому что и он тоже начальство, коли выше меня по рангу, и его приказ поступил вторым, таким образом приобретая приоритет… Вот если бы Крестовский еще раз сказал: «Подите!..»
        - Что за шум, а драки нет? - весело спросил Зорин, свежий, отдохнувший, в элегантном темно-сером костюме и с мягкой шляпой, которую Иван Иванович держал в руке слегка наотлет.
        И тревога в кабинете растворилась, исчезла, сменившись спокойствием. У спокойствия этого был отчетливый запах скошенной травы и молока, из чего я заключила, что Зорин слегка подколдовал.
        - Да Семушка все думает, что я до сих пор дитя неразумное, - махнул рукой Мамаев и сел на место. - Думает, меня за ручку водить надобно.
        - Ну так, может, он и не так уж не прав? - Иван Иванович по-простому, без колдовства пододвинул себе кресло и с удобством в нем обустроился.
        Теперь мы все трое полукругом сидели перед шефом.
        - Я боюсь, что с тобой то же будет, что с Митькой, - быстро сказал Крестовский. - Я специально допросил всех чардеев высокого ранга, которые находились в городе в день убийства Анны Штольц. У всех есть алиби, Эльдар, кроме тебя.
        Зорин неодобрительно покачал головой, потом счел нужным пояснить мне:
        - Наш Эльдар Давидович в свое время с убиенной Штольц близкую дружбу водил. А Семен Аристархович ко всему тревожится, что Эльдар Давидович мог с ума сойти непосредственно перед убийством. У чардеев, Гелюшка, бывает такое - магический перехлест называется, когда волшебство тебя контролировать начинает. С Митькой, про которого здесь упоминалось, Дмитрием Уваровым, - именно это и произошло.
        Он назвал меня Гелюшкой при Крестовском, из чего я заключила, что только что была допущена в узкий профессиональный круг чародейского приказа. Уваров! Конечно! Пресса этот случай подробно освещала. Мокошь-градский давитель!
        - Я не могу сказать, с кем у меня свидание было, - сказал Мамаев, и сразу стало понятно, что решения своего он не изменит. - И клянусь, что нахожусь в добром состоянии тела и духа.
        - Ну вишь, Семен Аристархович, - Зорин говорил с отеческими интонациями. - Не он это. Стало быть, другого татя искать нужно.
        - Случаи подобных убийств были и до этого, - Мамаев сунул Зорину под нос фотографическую карточку. - И я нашел место, где эту тварь призывали.
        - А что за тварь? - Иван Иванович карточку рассмотрел и положил на край стола.
        - Я с того самого дня узнать пытаюсь, - сказал Крестовский, - но, видимо, сил недостает. После сражения с Митькой я никак в норму не войду, здорово он меня потрепал.
        - Тебе бы, Семен Аристархович, в деревню дней на десять, к парному молочку…
        - А почему именно призвали? - перебила я Зоринскую пастораль. - Может, это, наоборот, капище, заклинали там кого?
        - Место моления и место призыва отличаются по видам чародейства, - ответил Мамаев. - Это призыв был, букашечка, я точно говорю. Какой-то сильный чардей призвал тварь из… ну, не знаю, из бездны неизведанной и натравливает ее на людей. И к тому же пауки в большинстве верований - существа скорее положительные, нити судеб сплетающие или соединяющие наш мир с тонким своей паутиной.
        - Не во всех, - возразил Зорин.
        - Ванечка у нас попович, - пояснил Эльдар. - То есть поповский сын. Недаром же на него родитель розги переводил, к священным текстам приучая, он со своей стороны сейчас расскажет.
        - А чего рассказывать? Простая у пауков в вероучении символика: алчность, хитрость, плутовство.
        - Душегубство посредством отравления, - кивнула я, дополняя. - Но это все одно не указывает нам на связь с великим чардеем, о котором шеф говорил.
        Крестовский положил руки на столешницу.
        - Значит, так. Ваня, иди в эту церковь, посмотри, что к чему, потом высветли до благодати. Эльдар говорит, местные жители боятся какой-то нечисти. Так успокой их, как сможешь, скажи, что отныне опасаться нечего. Попович, берите самописец, вы мне понадобитесь. Поедем к купцу Жихареву, у коего на содержании долгое время была покойная Штольц.
        - А я? - спросил Мамаев.
        - А ты останешься мой кабинет сторожить. С телефонным аппаратом не баловаться, Ольгу Петровну за чаем не гонять, на звонки отвечать быстро и без глупостей.
        Шеф обвел нас злым веселым взглядом:
        - Чего застыли, касатики? Исполнять!
        Я выскочила в приемную со скоростью ветра, суетливо запаковала в чехол самописец, Ляля смотрела на меня с каким-то чуточку завистливым удивлением.
        - Если я до конца службы вернусь, сможешь со мной еще немного позаниматься? - спросила я уже на бегу.
        - У дяди сегодня день рождения. Так что давай лучше завтра.
        Я кивнула и побежала за выходящим Крестовским. Ремень самописца оттягивал плечо, было невероятно тяжело и невероятно жарко. Шеф шагов своих под мои не подстраивал, на один его приходилось около трех моих, и я с неприличной скоростью перебирала ногами, чтоб хотя бы не очень отстать. Семен Аристархович вышел из присутствия, оправил модный сюртук, надел шляпу и обернулся через плечо:
        - Быстрее, Попович. Что вы там застряли?
        Я с ужасом почувствовала струйку пота, стекающую по спине. Жара, будь она неладна. Вот была бы я чардейкой, колданула бы, чтоб дождь пошел, и по холодку до допросного места бы добралась. Я припустила еще шустрее, догнала начальство, отдышалась. Крестовский все стоял, и я не понимала почему, пока не заметила коляску, выезжающую с приказного двора.
        - Купец Жихарев за городом обитает.
        Тут природа надо мной сжалилась, поскольку солнце спряталось за тучами и с неба заморосило. Когда мы сели в коляску, Крестовский поднял верх.
        Всю дорогу до допросного места, более трех часов, между прочим, начальство изволило молчать, погруженное в свои думы, я же лихорадочно вызывала в памяти правильность расстановки пальцев на самописной клавиатуре.
        Жихарев был толст, ряб и громогласен. Я, вспоминая фотографическую карточку покойной Анны Штольц, про себя удивлялась: что ее заставило с эдаким страшилищем жить? Хотя, может, не права я, может, думаю поверхностно. Вполне может быть, что этот самый Жихарев - человек хороший. Может, он умен, ладен в речах и обладает некими талантами, которых я сейчас не вижу. Я прикинула на секундочку, а вот если бы он идеи суфражизма разделял, смогла бы я с ним… ну… полюбиться? И поняла, что нет. Видимо, недостаточно еще во мне суфражистские идеи привились, раз я столько внимания на внешность обращаю.
        В этих мыслях я сокрушенно качала головой, устанавливая самописец на краешке круглого обеденного стола в столовой. К слову, домина у купца Жихарева был огромный и нарядный до той степени, когда нарядность уже перестает сочетаться с хорошим вкусом. Крестовский сидел неподалеку, тоже за столом, вполоборота к допрашиваемому. Я подготовила самописец и кивнула шефу. Тот начал:
        - Сообщите нам, Евграфий Дормидонтович, все, что вам известно о ныне покойной Анне Генриховне Штольц.
        - Да что там сообщать. - Купец засунул себе в рот мизинец, повозился там, меня замутило. - Жили мы с Анькой, ну как - жили, на веру, так многие сейчас живут. У меня жена-то в поместье осталась, а я мужчина не старый еще, опять же при деньгах…
        Купец хохотнул, глядя на Крестовского в ожидании мужского одобрения, но, не дождавшись оного, смолк.
        - Полтора годика, почитай, душа в душу, - продолжил он. - Анька, конечно, выкобенивалась, особенно поначалу. Но у меня с бабами разговор короткий. Чуть что не по-моему, перестаю счета оплачивать. Она помается чуток, от кредиторов побегает - и опять ко мне под крыло.
        Он отставил руку в сторону, демонстрируя мощь этого самого крыла. Я даже на клавиши самописца не смотрела, так мне хотелось взять этого Евграфия Дормидонтовича за сальные волосенки и возить мордой по столешнице…
        - Вы успеваете записывать, Попович? - вернул меня к реальности шеф.
        Я кивнула. «Ять» заедает, а так все перфектно! Вот только эта проклятая «ять»!
        - А в тот последний раз, - продолжил допрос Крестовский. - Из-за чего вы поссорились?
        - Да стала Анька на сторону погуливать, - сокрушался купец. - То есть оно и раньше было - время от времени. Она ж баба непростая, актриса, ей постоянно в страстях жить надобно. Но все в рамках приличия, сор из избы не выносила, офицерики всякие, художник заезжий, актеришка - герой-любовник. Я про то знал, но не кручинился особо. А тут я замечать стал - не спит, не ест, все на дорогу смотрит. Ну я подстерег как-то, а она, оказывается, почтаря ждала. Переписка у ней, стало быть, любовная. Стало быть - любовь!
        - Письма у вас сохранились? - быстро спросил шеф.
        - Все, что было, я приказным из разбойного отдал. Приезжал уже ко мне дознаватель.
        - Понятно.
        Крестовский попросил Жихарева сопроводить его в комнаты Анны. Меня с собой не позвал, и я еще с четверть часа провела наедине с самописцем, от скуки набив небольшое эссе, в котором со всем сладострастием описала, чем и по каким местам я бы била Евграфия Дормидонтовича до безвременной кончины оного включительно.
        Шеф вернулся уже без хозяина, бросил на стол зеркальце в паучьей оправе:
        - Зачем ей два понадобилось?
        Я пожала плечами:
        - Она развлекалась. Скучала здесь, в четырех стенах, вот и придумывала себе всякое.
        - И комнату в столице сняла под именем вдовы Жихаревой, чтоб со случайными знакомыми, которых ей зеркальце напророчило, время проводить.
        - Марк там еще афоризмы всякие туманные иногда дописывал, для загадочности. На натуру нервическую они действовать должны были.
        - Понятно… Что ж, Попович. Поездка наша с вами оказалась делом пустым, к сожалению.
        Тут Крестовский замер, будто прислушиваясь к себе, побледнел, достал из-за воротника оберег, который я поначалу приняла за нательный крестик.
        - Что?
        - С Эльдаром беда, - просто сказал Крестовский. - До города три часа. Опоздаем.
        Я быстро упаковала самописец, ожидая начальственных приказаний. Шеф помотал своей львиной головой, осмотрелся:
        - А нету ли в хозяйстве нелюбезного Евграфия Дормидонтовича каких-нибудь подвалов?
        - Винный-то точно должен быть, - уверенно сказала я, догадываясь, что страсть моего шефа к подземельям носит не досужий характер. - Он, судя по виду, пьянчужка тот еще, а беленькую пить ему не по ранжиру, он же у нас мужчина при деньгах…
        Последние слова я произнесла с узнаваемой интонацией купца Жихарева, даже поднеся ко рту оттопыренный мизинец, чем вызвала быструю улыбку шефа.
        - Вы полны талантов, Попович.
        Я бы, конечно, обрадовалась похвале, но тон его высокородия был слегка… ммм… кисловат, не слышалось в нем искреннего восхищения.
        - У меня еще талант на подвалы есть. Идемте! - Я повесила на плечо самописец и уверенно подошла к внутренней двери.
        Подвал я ему нашла на три-четыре, как по нотам. Провела через кухню, большую и какую-то необжитую, подняла дверь в подпол:
        - Сюда.
        - Недостаточно глубоко, - возразил Семен Аристархович.
        - У него там больше одного уровня под землю уходит, - сказала я. - Это же новострой, но явно на месте старинного здания возведенный. Если он старые замковые подвалы кирпичом из осторожности не заложил, тут обязательно еще и подземный ход имеется, а если повезет, и пыточная с казематами. То есть это если нам повезет. Вам же для чародейства под землю забираться надобно?
        Крестовский кивнул и полез в подпол.
        - Мне вот интересно, почему у него в доме челяди совсем нет? Он же богатый, Жихарев то есть, он же не вдвоем с Анной в этой домине обретался. Нужны же прачки, горничные, повара, садовник, наконец.
        - А он не живет здесь больше, - ответил Крестовский. - Дом на торги поставил. Говорит, поганое место, душит его.
        «Ну не такое поганое, как его владелец», - громко подумала я, а вслух спросила:
        - Что мы в подвалах делать будем?
        - Пытать я вас буду, Попович, - грустно пошутил шеф, а может, не пошутил, кто их, чардеев, разберет.
        На полу подпола, как бы нелепо это ни звучало, был еще один люк, я его открыла, закинув самописец за спину. Снизу пахнуло сыростью и каким-то зимним холодом.
        - Ледник там, - пояснила я. - Идемте?
        Крестовский без возражений полез вниз.
        Я угадала. Внизу был оборудован ледник, а от него направо начинался старинный, выбитый прямо в каменистой породе подземный ход. Перфектно!
        - У вас, Попович, большой опыт?
        - У меня дома свой личный подземный ход имеется, - с гордостью сообщила я. - Мы же, Поповичи, род старинный, хотя и захиревший. Когда-то наш Орюпинск Поповичами прозывался, и строился он вокруг замка графского. Теперь-то, конечно, и замка нет, а то, что от него осталось, под наш дом упрятано. Я только ходить научилась, сразу там все исследовала.
        - Понятно…
        Шли мы в полной темноте, поэтому время от времени я хваталась за идущего впереди шефа, проверяя его присутствие. Он остановился, резко ко мне обернулся и сказал:
        - Пришли. Значит, так, Попович, глупостей никаких не воображать и не орать. Если в обморок надумаете отправиться, держитесь за меня покрепче, я вас уже на той стороне откачаю.
        И начальство быстро обхватило меня за спину и прижало к себе, самописец потянул плечо вниз, но я этого почти не ощущала, потому что мужское тело, прижатое ко мне в подземной тьме, разбудило во мне самые темные и не понятные мне до конца желания. Я буквально распласталась на этом теле, вжалась в него, косточки мои, ставшие хрупкими на манер птичьих, плавились в жаровне этих желаний, голову повело. Глаз я не закрыла, рассудив, что и так темно, поэтому, когда вспыхнул яркий холодный свет, во всех подробностях рассмотрела львиный квадратный подбородок и тень, только тень щетины на нем, и кадык, адамово яблоко, дернувшееся, будто чардей что-то с усилием проглотил. Свет стал нестерпимым, я зажмурилась и, когда Крестовский разомкнул руки, почувствовала себя осиротевшей.
        - Вы как, Попович?
        Шеф осторожно, будто лаская, провел ладонью мне по щеке. Я сглотнула.
        - Перфектно. Мы где?
        - Если я все сделал правильно, а вы весите меньше четырех пудов вместе со своим самописцем, то в приказе, - и открыл дверь, оказавшуюся дверью приказной кладовой, в которой я накануне этот самый самописец добывала.
        Дальше он уже внимания на меня не обращал, вихрем понесшись по коридору, я побежала следом. «Это если он не в полной силе такие чудеса устраивать может, что же будет, когда вся сила к нему вернется?» - подумала я с завистью. Обычно-то я своей магической несостоятельностью не особо была озабочена, но сейчас мне тоже захотелось уметь вот так, в один момент, перенестись в совсем другое место. А там в себя прийти, подумать маленько. Ведь то, что я почувствовала сегодня к непосредственному начальству, меня тревожило. А еще тревожило, что смерть оказалась так близка. Чужая смерть Анны Штольц, которая раньше для меня была плоской и далекой, оставаясь на глянцевом оттиске фотографической карточки или в скупых строчках некролога или копий приказного допросного листа, сейчас, когда я побывала в доме Анны, почему-то стала касаться меня лично. Никто не должен так умирать, как умерла молодая красавица, несчастная, запутавшаяся в жизни и в себе…
        Уж не знаю, какая беда грозила Мамаеву, из-за чего он шефа по личному оберегу призвал, но был наш Эльдар Давидович жив и здоров, насколько я смогла судить после беглого осмотра. Находился он там, где мы его и оставили, - в кабинете Крестовского, только теперь был не в одиночестве. За столом шефа в его же кресле сидел господин военной наружности - при седоватых длинных бакенбардах и в темно-зеленом полковничьем мундире, а остальные кабинетные кресла, а также подоконник и даже край начальственной столешницы обсели господа разбойного приказа, что явствовало из их форменных одежд, знаками разбойного приказа украшенных. Сидели они, как галки на жердочке, и точно так же с нашим появлением загалдели, впрочем вполголоса, видимо уважая присутствие своего начальства.
        - Чему обязан радостию встречи, ваше высокопревосходительство? - вопросил Крестовский.
        «Обер-полицмейстер, - решила я, быстро припомнив табель о рангах и полагающееся обращение к каждому чиновничьему классу. - Петухов Андрей Всеволодович».
        Не дожидаясь выяснения причины этой самой радости, шеф повернулся ко мне:
        - Вернитесь в приемную, Попович. Вы, Ольга Петровна, пожалуйте также.
        Тут только я заметила Лялю, вжавшуюся в стену неподалеку от двери и практически слившуюся с желтыми кабинетными шпалерами.
        Я восприняла приказание шефа как попрание женских прав и свобод в одном отдельно взятом приказе, поэтому фыркнула значительно и, пропустив Лялю в дверях, от души этими дверьми хлопнула.
        Секретарь опустилась на свое место и зарыдала. Я, лишенная ею же не далее как сегодня утром своего носового платка, налила стакан воды и пододвинула к девушке:
        - Успокойся, ну что ты… Сейчас Семен Аристархович с его высокопревосходительством переговорит. И ничего страшного. Что к нам, в первый раз высокое начальство заезжает? Ну, ну…
        Ляля водицу заглотнула молниеносно, достала платочек - а у нее, оказывается и свой наличествует, - глазки васильковые промокнула и проговорила, глубоко вздохнув:
        - Они говорят… и-ик!.. - Видно, от глубины вздоха, что-то в ее организме нарушилось, поэтому далее свою речь она перемежала пронзительной икотой. - Они говорят, что мы мыше-ей не ло-овим. Потому что убийства происходят, а Крестовский ни ухом, ни рылом! И-ик!
        Я поняла, что услышанную в кабинете беседу она мне передает дословно.
        - А Эльдар говорит, за какой такой надобностью… А его высокородие - вас-то, Мамаев, я в казенный дом первым поволоку! А Эльдар - какие ваши доказательства? А Петухов - под пытками у меня запоешь, мальчишка, щенок! Шпицрутенов… и-ик!
        Я взяла Лялю за плечи, приблизила свое лицо к ее мордашке и, когда убедилась, что девушка смотрит на меня со вниманием, рявкнула:
        - Икотка, икотка, выйди за воротка! Кого встретишь, тому в рот, вот и весь приворот!
        - Знаешь, Попович, - сказала Ольга Петровна сухо и зло, - если бы я не была уверена, что в чародействе ты ноль без палочки, решила бы, что у тебя тот самый заворот случился.
        - А вот зря ты, Ольга Петровна, народною мудростию пренебрегаешь. Народ берендийский, он… велик! - Я пошевелила в воздухе растопыренной пятерней, демонстрируя все величие берендийского народа. - К тому же сработало, икота твоя прошла. Так что там с убийствами? Договаривай.
        Глаза у Ляли были уже сухие и какие-то отчаянные.
        - Отволокут нашего Эльдарушку нонче в казенный дом, и даже Крестовский в том помешать разбойному приказу не сможет.
        - Почему?
        - Потому что убили вчера шансонетку заезжую в том самом Швейном переулке. Венера, проездом из Парижа…
        - На улице прямо порешили?
        - В будуаре личном. - Ляля уже сама налила себе воды, но теперь отпила с осторожностью, маленьким глотком. - Там у них представление о двух актах было. Она первый-то ногами отмахала, потом на антракт к себе пошла… Ну и не вернулась больше. Служители в будуар ринулись, а ее нет. Заменили статистками, как-то доиграли. А утром ее прибиральшики нашли, под диваном. А разбойные при обыске письма обнаружили, целый архив, любился господин Мамаев с этой Венерою и страстную переписку вел.
        - Погоди, погоди! А способ убийства?
        - Идентичный! - Ляля легла грудью на стол и спрятала от меня лицо. - От пола до диванного дна - полтора вершка, а она плоская совсем была, пустая, потому сразу и не увидали.
        Я прошлась по приемной, скрестив руки на груди. Меня это успокаивало. Как же так? Первое убийство - ну хорошо, условно первое, мы пока те останки в церкви в расчет брать не будем - с иным результатом закончилось. Убиенную отравили, но не осушили. Значит… Получается, паучина в силу вошел, и теперь быстрее может свои черные дела творить? Или и это еще не предел?
        Я взглянула на Лялю. Она просто расслабленно оплыла на стуле, пялилась в одну точку застывшим взглядом и что-то бормотала под нос, - может, подколдовывала, чтоб опять не расплакаться.
        А там, внутри - я перевела взгляд на дверь кабинета, - полицейское дознание, а я - здесь, за нервической барышней наблюдаю. А что еще делать? Ну, можно, например, на бумагу перенести то, что я на допросе Жихарева в самописец набивала. А самописец где? Правильно, в кабинете остался, к стеночке прислоненный. А дело-то срочное! Если меня кто спросит, я так честно и объясню.
        И, оставив Лялю в страданиях, я приоткрыла дверь. На меня внимания никто не обратил. Шеф, видимо, в неравной борьбе отвоевавший свое законное место, сидел теперь за письменным столом, обер-полицмейстер - чуть сбоку, диспозиция остальных присутствующих не поменялась. Я юркнула ужом, сокрушаясь, что платье на мне не желтое и со шпалерами слиться никакой возможности нет, и бочком подскочила к подоконнику. Разбойный чиновник без слов подвинулся, уступая мне место, и я устроилась рядом, еще и шторкой прикрывшись. Перфектно!
        На столе шефа, за границами поля зрения которого я сейчас сидела, лежал ворох фотографических карточек, схема, составленная от руки, показания приказного самописца. И я, по своей старой привычке, взглянула туда. В нашем сыскарском деле главное - в чужие бумаги заглядывать, ибо в свои всегда успеешь. Я же и у лавочников узнала больше не из пояснений доброжелательных, а через такие вот зырканья. Это же просто удивительно, сколько таким образом почерпнуть можно!
        А ведь мы с Крестовским, наверное, видели его, то есть убийцу. Он же наверняка в той плотной толпе у кафешантана тоже прохаживался, начала представления ждал. А потом в антракте зашел в будуар, и…
        - Накуролесили вы, господа чардеи! - Петухов достал из кармана серебряную табакерку, угостился табачком, чихнул громогласно.
        На шефа смотреть было страшно. Он был не просто зол или боевит. Под внешним холодом скрывалось отчаяние, но заметить его могла, наверное, только я. И то лишь потому, что светлый лик своего начальства изучаю всегда и во всех подробностях. А ведь ему придется сказать господину обер-полицмейстеру, что Эльдар был в том Швейном переулке примерно в то же время. Иначе в укрывательстве обвинят и большие проблемы по службе ему обеспечат. Но пока не говорит, пока держится, атаки Петухова отбивая как бы нехотя. А тот прижимает - и свидетели у него есть, и заключение чардейской коллегии о мамаевских способностях к колдовству, и письма к Венере, Мамаевым же подписанные. А Венеру, оказывается, Бричкина звали, Настасья Степановна, и не из каких парижей она к нам не приезжала, а прибыла прямиком из Крыжопля - тоже дорога немалая, - где последние полгода в кафешантане городском выступала с теми же афишами.
        Сосед мой по подоконнику тоже слушал со всем вниманием и время от времени поглядывал на меня, видимо, желая реакцию проследить. Поэтому я охала бесшумно, глаза закатывала и кивала, чтоб сделать ему приятное. Ведь человек мне место подле себя уступил, так что ответную любезность оказать мне было несложно.
        Вот так и вертелась из стороны в сторону - на соседа взгляну, на стол начальства, на Мамаева, который вообще как будто и неживой вовсе, только глаза сверкают в окошко, выходящее на каретный двор. Лошадки, запряженные в коляски, терпеливо ждали своих господ. Одна, с головой, украшенной затейливым плюмажиком, перебирала копытцами.
        Что-то меня встревожило, но я быстро отвлеклась на дела более насущные.
        Эльдара заберут. К гадалке не ходи! Ну и заберут. Дальше что? Мы-то знаем, что он ни в чем, кроме излишнего женолюбия, не виноват. За это вроде в Берендийской империи еще не наказывают? А «мы», которые знают, - это кто? Я закусила нижнюю губу, точно как делает наш лев в минуты задумчивости. А получается, что «мы» - это только ты, Попович. И только ты Эльдару Давидовичу можешь алиби предоставить. Потому что не с Крестовским он чуть не до полуночи чаевничал, а с тобой. Стоп. Считай, Геля. Представление началось в десять, за два часа до полуночи. Мамаев объявился в переулке минуты через три. Моцион совершал? Возможно. С Венерой встречался? Тоже исключить не берусь. Только он ее не убил, потому что Венера до антракта на сцене была. А в антракте… Ну сколько там представление длится? Ну, пусть час. В одиннадцать Мамаев был с тобой и тетей Лушей. Подведение часов на нужное время и прочие преступные хитрости исключаются, поскольку и ты, и тетя Луша на часы смотрели, каждая на свои. Та-ак…. Ушел он от меня без четверти двенадцать, и…
        В кабинете появился Зорин, сопровождаемый Ольгой Петровной. Чародей был уставшим, видимо, в заброшенной церкви немало колдовать пришлось, и встревоженным. Его оберег, нательный крестик, сейчас был поверх одежды. Видимо, не только Крестовскому Мамаев мольбу о помощи послал. Иван забасил с порога:
        - В Мокошь-граде уже около полугода происходят убийства, подобные убийствам госпожи Штольц и, как мне сообщила Ольга Петровна, госпожи Бричкиной. Мы предоставим информацию для разбойного приказа сегодня же.
        - Уже не к спеху! - отрезал обер-полицмейстер и обратился к Крестовскому: - Можете не торопиться. Вы с червеня не особо спешили, а сейчас уж и подавно не стоит. Господин Мамаев отправится с нами в разбойное присутствие и посидит там у нас под замком, пока вы… А впрочем, можете и не делать ничего. Мы сами как-нибудь по старинке, без чардейства бумаги подготовим да в суд дело передадим.
        Он обернулся к свите:
        - Арестовать!
        Я сорвалась с подоконника.
        - Одну минуту!
        Явление мое обер-полицмейстеру было тем более эффектным, что в спешке я слегка запнулась о край ковра и, чтоб устоять на ногах, ухватилась за плечо шефа, который сидел ко мне ближе всех. Даже сквозь ткань сюртука пальцы мои ощутили жар, и вовсе не любовный, а… Шеф горел, как в лихорадке.
        - Евангелина Романовна Попович, чиновник восьмого ранга, коллежский асессор, - представил меня начальству Семен Аристархович.
        Я щелкнула каблуками:
        - Вынуждена потревожить его высокородие срочным сообщением.
        Петухов женщин не любил. Это было написано на его строгом лице аршинными буквами.
        - Попович?
        - Юное дарование, которое вы, ваше высокородие, изволили назначить в наш приказ.
        Петухов, видно, раньше не догадывался, что я женщина. Или догадывался? Он знал! Точно знал, вон как самодовольно глазки блеснули. Это сейчас он мину делает. Он же, наверное, думал, что шеф к нему со скандалом явится, потребует моего перевода. Как же! Барышня-чиновник, смех да и только!
        - Говорите, - отыграв удивление на троечку, велел мне обер-полицмейстер.
        Я быстро глянула на Эльдара. Он понял, что я сейчас скажу, и покачал головой.
        - Господин Мамаев, Эльдар Давидович, не мог совершить вчера убийства госпожи Бричкиной, потому что в это время находился со мной. Кроме меня его присутствие может подтвердить моя квартирная хозяйка.
        - Все время?
        - Да! - Я тронула указательным пальцем часики на груди. - С половины одиннадцатого до без четверти двенадцать.
        Молчание, повисшее в кабинете, можно было резать ломтями, таким оно было густым и осязаемым.
        - С сожалением вынужден сообщить госпоже Попович, - спрыгнул с подоконника давешний разбойный чиновник, - что показания возлюбленных в расчет не принимаются.
        Я разозлилась. Он меня вообще слышал? И что это за умозаключения? Я кому-то про любовную связь намекала?
        - Именно поэтому я сообщила, что моя квартирная хозяйка, Лукерья Павловна, слова мои может подтвердить. Кстати, не имею чести… - Я поправила на переносице очки.
        - Толоконников, девятого ранга… - Соперник чувствовал себя посрамленным, во-первых, я выше его по рангу, а во-вторых, он действительно слушал меня невнимательно.
        Толоконников смешался, его бормотание стало еле слышным, пока совсем не замолчал. Зато заговорил Петухов. И я поняла, что для выводов некоторым высоким чинам вообще никаких фактов не нужно, у них факты заменяются дремучей фантазией.
        - Что ж ты, голубушка, в этом, - обер-полицмейстер махнул рукой в сторону Мамаева и запнулся, будто боясь проговорить при барышне забористое ругательство, - человечке нашла?
        Хорошо, вопрос оказался риторическим, потому что вот так с ходу мне ничего не придумывалось. Но его высокородие разразился целой обвинительной речью, в коей клеймил нравы современной молодежи. Я поняла, что Петухов придерживается в жизни взглядов самых консервативных, и решила, что не мне эти взгляды менять.
        - Как? Как вы можете терпеть эти его…
        Его высокородие достал табакерку. Я криво улыбнулась:
        - У нас с Эльдаром Давидовичем свободные отношения, наша с ним любовь выше закостенелых ограничений, накладываемых на нас обществом. А он у нас мужчина непростой, холерический, ему страстями жить надобно!
        Я с усилием остановила руку, уже готовую взметнуться к лицу; оттопырив мизинец, отыгрывала я явно купца Жихарева.
        - Кхм… - сказал Петухов. - Кхмм… от ведь… поди ж ты…
        Решив, что сказала и так больше, чем от меня ожидалось, я молча опустила очи долу. Эх, глупости, Гелечка, творишь. И зачем надо было эту театру здесь устраивать? Могла же потихоньку алиби предоставить или даже подождать, пока Мамаева арестуют, и уже в разбойный с откровениями явиться. Тем более что ежели начистоту, ему пара дней в арестантской только на пользу бы пошла - темперамент его сверхчеловеческий подостудить. А теперь что? Сама ты, Гелечка, актриса проездом из Парижа, только ногу осталось задрать, чтоб нижнее белье продемонстрировать.
        - Так вы - эмансипе? - В тоне его высокородия сквозил священный ужас.
        - Именно. И ценю, что Эльдар Давидович эти мои взгляды разделяет и поддерживает.
        Играть так играть. Нет в жизни ничего хуже недоигранных ролей. Я обвела глазами публику. Шок и трепет, вот как зал держать надо!
        Его высокородие опять нюхнул табачку, поморщился, чихнул.
        - Однако у вас и подчиненные в приказе, господин Крестовский…
        А вот на шефа мне смотреть не хотелось. Абсолютно. Потому что если брезгливость во взглядах чиновных наших гостей трогала меня мало, то неодобрение Семена Аристарховича могло больно уколоть. Все же скосила глаза, посмотрела и тут же вскрикнула:
        - На помощь!
        Крестовский с откинутой на спинку кресла головой и закрытыми глазами был похож на покойника. Я первой к нему подскочила, тронула за руку, показавшуюся раскаленной, прислушалась к дыханию, ничего не уловив. Через мгновение меня оттеснил от шефа Зорин. Ляля причитала где-то позади - пронзительно, очень по-бабьи, и я почему-то слышала только ее эти причитания.
        - Врача? - приказ Петухова звучал слегка вопросительно.
        - Спешить надо, - сказал Иван Иванович и, склонившись над телом, без усилий подхватил его на руки. - В лазарет. Ольга Петровна, телефонируйте туда, нам нужны лекари-маги.
        - Что с ним?
        - Истощение. - Зорин уже шел к выходу. - Эльдар, подсоби.
        Мамаев пошел следом, по-особенному держа руки чуть перед собой.
        Я тоже не могла оставаться в кабинете.
        - Это я виноват, - сокрушался Эльдар. - Я вас вызвал с перепугу, а он в сорока верстах был, да еще дополнительный груз на себе тащил.
        Дополнительный груз - это, стало быть, я? Немного обидно.
        - А он же слабый еще, Семушка наш.
        - Ты, Эльдар Давидович, немного не за то себя коришь, - рассудочно говорил Зорин. - Ты в том виноват, что с бабами своими до конца разобраться не мог. Все наши напасти именно от этого твоего легкомыслия происходят.
        Тут я с Зориным была согласна совершенно.
        - И Гелю еще зачем-то впутал.
        Эльдар даже не возражал; я, идущая в полушаге позади, тоже.
        Внизу Иван Иванович погрузил шефа в коляску, сел рядом, придерживая того за плечи, Мамаев - напротив и сразу поднял колясочный верх. Они уехали. Вахтенный, хлопотавший вокруг нас, вернулся на свое место внутри задания. Я осталась у ступеней приказа в одиночестве.
        А действительно, велел бы: «Попович, я сейчас в приказ своим чародейством перенесусь, а вы в Мокошь-град по-простому возвращайтесь, через три часа увидимся», может, и не свалился бы от истощения. Или вот зачем Эльдара спасать понесся? Мог же попросту телефонировать, узнать, что за пожар. У купца Жихарева, я уверена, телефонный аппарат в доме установлен. Не бережет себя его высокородие и слишком по-отечески к подчиненным относится.
        Лошадка наша приказная опять же за городом осталась, коляска…
        В этом моменте у меня в голове что-то щелкнуло, в груди защекотало от предвкушения. Ло-шад-ка! Султан на голове, цок-цок по булыжной мостовой Швейного переулка. Я готова была поставить что угодно на то, что коляска, которую я увидала из кабинета Крестовского, и та, которая проезжала мимо нас той ночью у безлюдной проклятой церкви, - одна и та же.
        И я решительно юркнула в каретный двор. Потому что подозрения подтвердить надо немедленно, потому что делом надо заняться, а не выть от неизвестности - как там шеф, жив ли, успеют ли столичные лекари?
        Каретный двор почти не освещался, тем более сейчас, когда сумерки только-только вступили в свои права. Над некоторыми облучками горели фонари, и этого света мне хватило, чтоб уверенно подойти к интересующему меня транспорту.
        Ну что скажу… Лошадь как лошадь. А в коляске я не уверена. Потому что тогда ночью видела ее издалека.
        - Тпррру, красавица. Не принесла я тебе сахарку, не знала, что с такой милой барышней познакомлюсь.
        Кобыла была серенькая, изящная, с нежными влажными глазами, я еще немного с ней посюсюкала, наклонилась вниз просто потому, что, если осматриваешь лошадь, положено подковы тоже смотреть. Краешек глаза зацепил какое-то движение, но обернуться я не успела. Перед глазами посыпались искры, затылок обожгла боль, и я свалилась под копыта лошади, моментально потеряв сознание.
        Глава четвертая
        В коей вершится наказание невиновных и награждение непричастных
        Кто тебя наказует, тому благодари и почитай его за такого, который тебе всякого добра желает.
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Среда, десять утра, третье число месяца. На время недееспособности начальника приказа господина Крестовского его обязанности тяжким бременем легли на плечи Зорина. Иван Иванович командовать не умел и не любил, но повинность свою исполнял даже с некоторым блеском.
        Семушка в порядке, ну, насколько может быть в порядке чардей в крайней степени магического истощения. За ним присматривают. И Матвей Кузьмич, главный волшебный лекарь - или лекарь-чародей? - Мокошь-града, заверил их, что здоровью дражайшего Семена Аристарховича как телесному, так и душевному более ничего не угрожает.
        Иван Иванович поставил себе мысленно жирный плюсик.
        Петухов покинул присутствие в самых расстроенных чувствах. По крайней мере, об этом поведала Зорину Ольга Петровна, которая со вчера еще побледнела и осунулась, а также стала пользовать ароматную нюхательную соль, чтоб унять свои нервические припадки. Расстроенные чувства обер-полицмейстера Зорина волновали постольку-поскольку. А вот то, что его высокородие Эльдара под стражу не взял, - это тоже плюсик, за который надо суфражисточку благодарить. Вот ведь Гелечка, вот ведь актриска!
        Иван Иванович прошелся по кабинету, оправляя чиновничий мундир, заглянул в окошко, полюбовался пустым по случаю раннего времени каретным двором и тронул стеклянный колокольчик:
        - Ольга Петровна, голубушка, принесите мне, будьте так любезны, новые данные с самописцев.
        Ляля поправила на переносице очки с задымленными стеклами, которые только-только входили в моду среди мокошь-градских томных барышень, сменив загадочные вуалетки, и прошелестела:
        - Сей момент. Там в основном текучка всякая.
        Зорин кивнул:
        - Да-да, голубушка, именно мелкие дела меня сейчас и интересуют. Хочу хоть немного Семену Аристарховичу помочь, прибраться, так сказать, мелкий сор вымести.
        Ольга Петровна развернулась.
        - И Евангелину Романовну ко мне позовите.
        - А ее нет еще. - Ляля прижала к груди планшетик. - Видимо, вчерашние события…
        Зорин взглянул на часы, покачал головой - пунктуальность господин исполняющий обязанности начальника ценил превыше иных талантов.
        - Ну что ж, как только явится, велите ей зайти.
        Ляля готовила документы с полчаса, затем еще минут пятнадцать доводила стопочку бумаг до совершенства, так что в кабинет начальства вернулась уже в одиннадцать.
        - Попович на месте? - первым делом спросил Зорин.
        Девушка отрицательно покачала головой.
        - Та-ак… - Иван Иванович раздраженно постучал кончиками пальцев по столешнице. - А наш… гм… Эльдар Давидович?
        Ляля опять ответила отрицательно:
        - Может, он в своем кабинете? К нам он не заходил.
        Иван Иванович отпустил Лялю и погрузился в работу. Мелкие дела потому и мелкие, что усилий требуют немного, а времени - вагон. Зорин со вниманием ознакомился со сводками за прошедший день, отмечая, какие из происшествий могут пройти по их ведомству, зачел жалобу, в которой мещанка Оботрестова обвиняла соседку в колдовстве, наведении порчи на оботрестовского сына-шалопая, а также оботрестовских кур, которые отказываются нестись, и петуха, который перестал выполнять свои супружеские обязанности по отношению к означенным курам. Иван Иванович мстительно назначил ответственным за это дело Мамаева и придвинул к себе следующий документ, оказавшийся допросным листом купца Жихарева, составленным Е.Р. Попович, о чем свидетельствовала первая графа формуляра. Здесь он задержался подольше, по мере чтения выражение лица Ивана Ивановича менялось, затем, расхохотавшись, Зорин решительно поднялся из-за стола и вышел из кабинета, прихватив бумаги с собой.
        - Я в наш с Мамаевым кабинет наведаюсь, заодно Эльдару Давидовичу порученьице передам, - сообщил он Ольге Петровне, проходя через приемную.
        Помещение, где Иван Иванович с приятелем коротали немногое свободное от исполнения заданий время, находилось на первом этаже. Зорин спустился по лестнице, проверил книгу приходов и уходов, уверился, что Геля сегодня не отмечалась, а Мамаев был на месте уже в половине десятого, и прошел в кабинет. Эльдар писал что-то на казенном формуляре.
        - Я с утра Крестовского навещал, - сообщил Эльдар Давидович, поднимая голову от бумаг. - Он в сознании и очень тревожится, справимся ли мы здесь без него. Просил с курьером допросные листы Жихарева передать.
        - Эти, что ли? - Зорин картинным жестом опустил листы на стол. - Нет-нет, ты внимательно зачти.
        Эльдар вчитался, фыркнул и расхохотался, закинув голову.
        - У меня любимое место там, где про кровавые сопли, - поддержал приятеля в его смехе Зорин. - И еще там, где «ять» западает.
        - Ну что ты, вот этот пассаж и «два раза провернул» тоже неплох.
        Отсмеявшись, Мамаев достал из кармана белоснежный платок и промокнул им испарину со лба.
        - В нашей Гелечке погибает великий мастер прозы.
        - Да уж, погибает… - Иван Иванович присел на свое обычное место. - Ты ее навещал?
        - Когда? Вчера - поздно уже было, а сегодня - вон, с бумагами разбираюсь. Сейчас закончу и на второй этаж поднимусь…
        - А Гелечки нету. - Зорин покачал головой. - И не предупредила никого.
        - Может, больна?
        - Ну, тогда вот тебе задание: проверь жалобу мещанки Оботрестовой, а на обратном пути суфражисточку нашу навести.
        Мамаев, скривившись, зачел ламентацию, прикинул, что заставить петуха исполнять супружеские обязанности можно под угрозой наваристого петушиного бульона, а оболтус-сын лечится розгами, и решительно поднялся из-за стола:
        - Будет исполнено, ваше высокоблагородие.
        Приятелей в должностях разделял всего один чин.
        Зорин вернулся на второй этаж и работал в кабинете Крестовского до самого обеденного времени, когда Ольга Петровна, заглянув в приоткрытую дверь, сообщила, что собирается прогуляться по набережной.
        Тогда Иван Иванович достал из стола завернутый в вощеную бумагу сандвич и толстенький блокнот. В блокноте Зорин записывал все, что касалось «Дела паука», как он для себя обозвал чудовищные убийства, и занимался им только в свободное от основной работы время. Но сейчас ни заняться делом паука, ни откусить от захваченного из дому сандвича Ивану Ивановичу не удалось - в кабинет вихрем влетел Мамаев:
        - Геля исчезла!
        - Как так?
        - Совсем. Абсолютно. Домой она не являлась со вчера, я с ее хозяйкой побеседовал.
        - А мещанка Оботрестова?
        - Что? А, это… Там все в порядке. Придет наша Аграфена Платоновна завтра к открытию, кляузу свою заберет. Там дело семейное, оболтус Оботрестов, сорока годков мужик, между прочим, к соседке чувствами воспылал. А матушка решила, что приворот, а соседка… Короче, там все к свадьбе сладилось, обвинение в колдовстве с будущей невестки снимается. Можешь звать меня «купидон чародейского приказа».
        - Молодец, - решил Зорин и опять поставил мысленный плюсик. - Теперь Геля.
        - Так пропала.
        - Как искать будем? Оберегов на ней наших нет.
        - Это проблема. - Мамаев зашуршал бумагой, откусил половину сандвича и вкусно зажевал. - Я мальчишек дворовых поспрашивал, никто ничего…
        В дверь кабинета постучали, в приоткрытую створку просунулась голова дневального:
        - Ваше благородие, не извольте гневаться, тут к вам человечек один просится. - Дневальный отодвинулся и впустил в кабинет нищего одноногого калику. - Говорит, дело чрезвычайной важности, нашей Евангелины Романовны касаемое.
        Зорин кивнул, затем, рассмотрев посетителя, поморщился:
        - Ты б, мил-человек, время от времени ногу-то менял, а то, знаешь, кровообращение нарушится, на самом деле конечность отсохнет.
        Нищий, не чинясь, пошурудел под лохмотьями, картинно постучал по полу костылем и выпустил наружу вторую ногу.
        - Благодарствуем.
        - Что ты хотел про нашу барышню сообщить?
        - Хорошая она у вас барышня, - с готовностью ответил нищий. - Денежку уже два раза мне давала, не хотелось бы такой источник доходу просто так вот терять.
        - Ты ее когда в последний раз видел?
        - Так вчерась. Место у меня напротив вашего присутствия, - он махнул костылем в сторону, - туточки, на самом угле. А вчера… Вы с вот этим господином в коляске уехали, а барышня ваша в каретный двор пошла. Я особо не смотрел, так, краем глаза зацепился, потому смотрю - неклюд следом. Ну не совсем следом, он сначала к ступеням подошел, потом головой повел вот так, - нищий показал как, - навроде как воздух нюхал, и тоже в каретный двор прошмыгнул. Потом слышу - крик, гвалт, ваш неклюд выбегает оттудова и барышню на руках волочет. Подозвал извозчика, барышню в коляску запихнул, сам следом уселся, и уехали они.
        - Вчера почему не сообщил?
        - Да в голову как-то не пришло. Мало ли, дело молодое. А утром барышня ваша не явилась, денежку мне, стало быть, не дала, я и встревожился.
        Зорин подошел к архивному шкафчику, порылся там, достал папку, развернул ее на столешнице:
        - Этот неклюд?
        - Так точно.
        - Спасибо, голубчик, можешь быть свободен.
        - Так а денюжка как же? Прибыток мой недополученный от вашей барышни?
        Мамаев порылся в карманах и одарил нищего гривенником.
        Когда посетитель, сопровождаемый дневальным, наконец удалился, Эльдар Давидович решительно сдернул с вешалки свою шляпу:
        - Пойду я, Ванечка, на самом дне поищу. С кем-то же Бесник в Мокошь-граде дружбу водит, значит, помогут мне его логово отыскать. Одного не пойму - зачем? Что ему за радость в пленнице?
        - Чужая душа - потемки, - покачал головой Зорин. - Да только кто там тебе что скажет, такому франту?
        - Меня в Мокошь-граде и так каждая собака знает, так что в маскараде необходимости нет.
        - И время потеряем, - продолжил Зорин.
        - У тебя есть мысли получше?
        - А ты не помнишь, часом, мы неклюдский баронский пояс уже в государево хранилище отправили?
        - Семушка не говорил, значит, у нас еще артефактище.
        - Вот им-то мы и воспользуемся. Он нам поможет неклюда отыскать. А где Бесник, там и Геля. - Зорин достал из ящика стола литую серебряную печать. - А потом на место положим, как будто так и было.
        Мамаев идею коллеги одобрил, и товарищи ушли. Когда Ольга Петровна вернулась на свое рабочее место после обеденного променада, она никого в кабинете не обнаружила.
        Мне снились пауки. Много - маленькие, средние, большие, названий которых я не знала и знать не хотела. Пау-пау-паучок… А еще хотелось пить. Я пробиралась к журчащему на склоне ручейку, разрывала плотную шелковистую паутину, наклонялась к воде… Пау!
        Я открыла глаза. Все было белым. Капала вода. Я поводила головой из стороны в сторону, поморщилась от боли в затылке, нащупала на груди скомканную ткань. Простыня?
        - Пришли в себя, голубушка?
        Я скользнула рукой под подушку, схватила очки и быстро надела их на нос. Жест был автоматическим, а то, что очки обнаружились именно под подушкой, - удачей. Рядом со мной на краешке кровати сидел благообразный старичок в блестящем пенсне и белоснежной шапочке.
        - Вы кто?
        Старичок быстро подал мне кружку, до краев наполненную водой.
        - Попейте, голубушка.
        Я стонала, проталкивая в горло шарики благодатной жидкости, отдуваясь, вытерла рот рукавом, тоже белоснежным. Меня переодели?
        - Где я? Как я здесь оказалась?
        - А на вопросы я могу отвечать только по порядку, - хихикнул старец. - Меня зовут Матвей Кузьмич и я, некоторым образом, начальник в сей обители.
        Я пошевелила бровями, что вызвало новый приступ головной боли.
        - Вы, голубушка, в клиническом чародейском лазарете Мокошь-града. Как зовут, помните?
        - Матвей Кузьмич, - ответила я с готовностью.
        Лекарь хихикнул:
        - Не меня, голубушка. Вас как зовут?
        - Евангелина Романовна Попович? - В этом я уверена как раз не очень была.
        - Чудесно-чудесно. - Матвей Кузьмич выудил из кармана трубочку чародейского фонарика и посветил мне в глаза. - Извольте открыть рот, язык покажите! Вот так - а-а-а!
        Я проделала все, что он от меня требовал, за что была вознаграждена улыбкой и еще одной «голубушкой».
        - Годков сколько? Проживаете где? Служите?
        - У вас же все на картонке записано? - Я повела рукой в сторону изножья кровати. - Чиновник восьмого класса…
        - Сообразительная барышня. А маменька как вас кличет?
        - Горюшко мое непутевое.
        - Чудесно! Ну что вам скажу, Евангелина Романовна, здоровы вы, голубушка на все сто, всем бы такое здоровье. Удар прошелся по касательной, так что ничего в головушке вашей не сдвинулось. Рассечение я залатал, ни следов, ни шрамов каких не оставил. Вот какой я молодец! И еще хорошо, что вас вовремя в госпиталь доставили. Кавалер у вас очень замечательный - просто чудо, что за кавалер.
        Я почему-то подумала про Мамаева, потом вспомнила гнумского орденоносца, потом…
        - А лазарет-то ваш, Матвей Кузьмич, вы сказывали - чародейский?
        - Именно.
        - А тогда почему меня здесь пользуют? Я-то при всех своих талантах не чародейка ни разу.
        - Так и за это кавалера благодарить надобно. Он, правда, про то, что вы не чародейка, не знал, вы б ему сами про то поведали, голубушка. А то нехорошо может получиться в будущем. Он-то - неклюд, сущность волшебная. Может, планов каких настроил. Спасите, говорит, ваше высокопревосходительство, невесту мою нареченную! И глазами так сделал!
        После мимической демонстрации сомнений у меня не осталось.
        - Так меня господин Бесник в госпиталь доставил?
        - Именно. А тут все одно к одному. Я только закончил начальство ваше пользовать, тут он, жених ваш. И глазами… - Матвей Кузьмич вторично показал как, но в этот раз на меня особого впечатления не произвел. - Хорошо, что я не успел еще со службы удалиться, сразу за вас, голубушка, принялся. Так кто, говорите, вас пришибить-то пытался?
        - Лошадь? - ответила я вопросом, но с готовностью.
        - Не похоже, - покачал головой эскулап. - И ожоги у вас были по шее и на плечах.
        Я испуганно потянулась руками к вороту.
        - Уже нет, - остановил меня Матвей Кузьмич. - Их-то я первым делом свел. Поганая штука, как будто крапивный след или гусеница по вас ядовитая ползала.
        Я тряхнула головой. Ни про каких гусениц память моя ничего не сохранила. Я помнила, как пошла на каретный двор, осмотрела коляску, поболтала с лошадкой - серой глазастой красавицей, потом наклонилась к копытам… Не похоже, что меня лошадь треснула. Если бы она, удар пришелся бы вскользь от виска, а меня по затылку огрели. Ожоги опять же… Лошадь, что ли, ядовитая? И Бесник…. Когда он там очутился? Или он самолично меня оприходовал, а потом испугался чего и сюда притащил? Может, силы не рассчитал, думал легонько стукнуть, а получилось со всей силы? Нет, глупости! Не тот Бесник неклюд, чтоб сыскных барышень калечить в подворотнях. Он бы один на один со мной вышел, да в личине беровой. Потому что сумерки уже были, он свою звериную ипостась уже контролировал плохо. Были сумерки, а сейчас? Я взглянула в сторону окошка, прикрытого прозрачной кисеей занавески, тоже белоснежной. Опять сумерки? Времени сколько?
        Об этом я и спросила Матвея Кузьмича, обнаружив, что часики мои на сорочку, в коею обрядили меня неизвестные лекарские служители, не прикреплены.
        - Около семи. И ежели вы, Евангелина Романовна, на службу решили торопиться, так бросьте. До вечера вам придется у нас побыть.
        - Вы же сами сказали - здорова я?
        - Порядок такой, - не пошел на уступки лекарь. - Засиделся я с вами, заболтался, голубушка. Вы отдохните пока, поспите. А через часик служители дневные явятся, так вас и покормят, и чаем напоят.
        Я легла на подушку. Порядок, значит, порядок. Сказали лежать - значит, буду лежать. Покормят опять же. Есть хотелось. Потому что из-за службы своей я два дня питалась кое-как, и если не считать вечернего, позавчерашнего уже чаепития с Лукерьей Павловной и Мамаевым, маковой росины во рту не держала.
        Поэтому я попрощалась с Матвеем Кузьмичом и стала ждать еды. Попросить лекаря отправить весточку в чародейский приказ я попросту забыла.
        Соскучилась я быстро. С малолетства бездельничать была не приучена, так что и начинать не стоило. Я поднялась с кровати, убедилась, что голова моя уже в полном порядке - не кружится и не болит от движений, поискала в белоснежной комнатушке, куда мою одежду спрятали, не нашла и, секунды две поразмышляв, вышла в коридор. Решила идти на запах еды. Коридорчик, тоже беленький и чистенький, был абсолютно безлюден. Я подергала ручку ближайшей двери, оказалось заперто, и побрела дальше. Пахло хвоей, но не свежей лесной, а как будто свежедавленной. Выхода наружу из коридорчика не находилось. Была дверь моей комнаты, еще одна запертая и приоткрытая, следующая за запертой по правую руку. Я осторожно туда заглянула. Койка. Пустая и аккуратно застеленная, ширма плотной ткани, перегораживающая помещение, вешалка, столик. Из-за ширмы мне послышалось какое-то клацанье, будто кто-то пересыпал в руках речную гальку. Звук меня настолько удивил, что я вошла в комнату и заглянула за ширму. Там стояла ванна, массивная ванна на гнутых ножках, до краев наполненная колотым льдом, а в этом ледяном сугробе возлежал мой
непосредственный начальник, Семен Аристархович Крестовский. Наружу торчала только львиная голова и немножко плеч - белоснежных и гладких. Глаза нашего льва были закрыты, из губ время от времени вырывалось облачко пара. Шеф всхлипнул, будто приснилось ему что-то неприятное, заворочался, отчего лед пришел в движение, издавая тот самый привлекший меня звук.
        - Добавьте льда, - велело начальство, не открывая глаз.
        Я поискала взглядом, около ванны стоял короб, до краев наполненный крошевом, с прислоненным к борту плоским дворницким совком. Приказания начальства - закон. Я взяла лопатищу, набрала льда с горкой и высыпала его в ванну.
        - Попович?
        Испуганный возглас застал меня, когда я набирала в совок следующую порцию. Я уронила свой инструмент и обернулась. На плечах шефа серебрились капельки воды, а из ванны валил пар, видно, температура начальства стала повышаться.
        - Меня в соседней светлице пользуют, - оправдалась я, споро хватая выроненный совок и продолжая накидывать в ванну лед. - Меня ядовитая лошадь вчера лягнула, вот я сюда и загремела. Но все уже в порядке… Шеф, вы бы не волновались так, мне же сейчас лишнюю воду вычерпывать придется.
        Я подхватила стоящее у стены ведро и полезла к нему в ванну, вычерпывать.
        Шеф вскрикнул совсем уж затравленно и махнул рукой:
        - Отставить! Два шага назад!
        Он что, думает, что я по своему старому обычаю сейчас сверху улягусь? Я покраснела так, что температура в комнате еще повысилась, даже очки мои запотели, и отскочила.
        - Позвать кого?
        - Отвернитесь!
        Я послушалась, прижала к груди руки и попыталась привести дыхание в порядок. Перфектно! Это же надо было так постараться, Гелюшка, чтоб великий чародей тебя боялся, от одного твоего вида температурил!
        За спиной зашуршало, защелкало.
        - Подайте мне одежду!
        Я вышла из-за ширмы, взяла с вешалки белую длинную рубаху, какой-то шлафрок, вернулась, предварительно зажмурившись, протянула подношение. Через две минуты последовал приказ:
        - Можете открыть глаза, Попович.
        Шеф затянул пояс, пошатываясь, проследовал к постели, улегся, накинул на колени простыню и только после этого благостно мне кивнул:
        - Что там с отравленной лошадью? Да не стойте там, садитесь!
        Начальство похлопало ладонью по краю постели.
        Я присела, пожала плечами, поправила очки.
        - Когда Зорин с Мамаевым вас в госпиталь повезли, я пошла на каретный двор.
        - Зачем?
        - А помните, мы с вами у развалин церкви в тот вечер сидели? Так мимо коляска проезжала, приметная такая. И я эту коляску в нашем каретном дворе увидала, как раз из окошка кабинета заметила.
        - Понятно.
        - Коляска точно та самая. Значит, кто-то из разбойного приказа в тот день у кафешантана был, значит, у нас с вами новый подозреваемый обнаружился. Я подозреваю Петухова!
        Мое заявление эффекта разорвавшейся бомбы не произвело. Шеф скривился, будто куснул лимонную дольку, и процедил:
        - И почему именно его высокопревосходительство?
        Я могла ответить «он мне не нравится», и ответ был бы абсолютно честным, но знала, что такое мое мнение шеф в расчет не примет.
        - Мне остается только выяснить, кто на этой коляске в наш приказ явился.
        Шеф закусил губу, подумал чуточку, потом, будто бы про себя, произнес:
        - Возможно, мы заходили к вопросу не с той стороны. Я разрабатывал версию чародейскую, а нужно было о более приземленных материях думать. Кстати, Попович, - обратился он уже ко мне, - вы от всех дел с сегодняшнего дня отстранены. Можете на службе появляться, Ольге Петровне в приемной помогать, но не более.
        - П-почему? - Если можно было бы как-нибудь иначе выразить свое удивление, я бы это сделала, но в тот момент смогла только запнуться на полуслове.
        - Потому что, Попович, - ответило начальство, как мне показалось, не без удовольствия, - вы у нас теперь персона нон-грата, то есть лицо нежелательное.
        - Почему? - Разнообразие моих вопросов удивляло меня саму.
        - Потому что чиновник чародейского приказа всем прочим примером служить должен, а не адюльтеры на службе разводить.
        Так это он мне Мамаева в упрек ставит?
        - То, чем я после службы занимаюсь, никого тревожить не должно.
        - А вот тревожит! - строго возразило начальство. - И, представьте себе, не меня. Я-то понимаю, что вы просто Эльдара спасти решили, таким вот опасным для своего реноме способом. Ваши, Попович, эскапады поставили под удар весь наш приказ. Тут вам не Орюпинск, ни заслуги вашего папеньки, ни доброе имя вашей маменьки в расчет не берутся. И пока я с жалобами на ваш этически-моральный облик не разберусь, сидите тише воды ниже травы!
        - А уже и жалобы появились? - жалобно спросила я.
        - Появятся, - заверило начальство, - за жалобами у нас дело не станет. В худшем случае вас попросту исключат и лишат чиновничьего класса.
        «Хорошо, не казнят на месте, - подумала я с облегчением и тут же испугалась: - Как лишат? Как же без класса-то жить буду? У меня и так - восьмой, ниже только письмоводители да почтовые работники проходят. А также юнкеры, корнеты и коллежские регистраторы…»
        - А в лучшем? - спросила я, чтоб не додумывать неприятные мысли.
        - Ради лучшего нам с вами, Попович, придется очень постараться.
        - С лошадью-то что будет? - Я уже понимала, что проиграла, но еще немножко дергалась, как полудохлая лягушка в крынке с молоком. - Можно, я хоть к разбойным схожу, на их каретный двор загляну?
        - Нет. Напишите подробный отчет о событиях, я поручу это дело кому-нибудь из свободных сыскарей.
        - Перфектно.
        Я фыркнула, вскочила на ноги, пробежалась по комнате, шелестя подошвами разношенных госпитальных бахил. От Крестовского я такого не ожидала! От кого угодно, только не от шефа!
        - А чего вы ожидали?
        Я, кажется, вовсе не про себя реплики подавала, потому что начальство включилось в пикировку с пол-оборота.
        - Равного отношения с вашей стороны ко всем вашим, ваше высокородие, подчиненным! Значит, получается, Мамаеву шуры-муры с актрисами крутить разрешается, а мне с ним нет?!
        Вышло не очень складно, даже глупо как-то, но направление моей мысли собеседник уловил.
        - Да что вам до Мамаева? Эльдар - чардей, у него влечение к противоположному полу к волшебному дару прилагается, это часть его сущности.
        - А у меня, может, темперамент!
        - Пороть вас, Попович, некому! Вот что у вас!
        - Меня родители в любви воспитывали, знаете ли, не для того, чтобы всякие… - я повертела в воздухе растопыренной пятерней, - мне физической расправой угрожали.
        - Угрожать? Вам? - Шеф закусил нижнюю губу, потом посмотрел на меня нехорошим каким-то, оценивающим взглядом и задумчиво, будто про себя, произнес: - А это могло бы быть интересным.
        - Но-но! - Я поправила на переносице очки. - Некоторые женщины, ваше высокородие, научены давать сдачи тиранам!
        Крестовский молчал, я вдруг ощутила, что стою перед ним в одной ночной сорочке, правда, длиной в пол, но тонкой, облегающей все мои… кхм… выпуклости и впуклости, которые еще именуют пошлейшим словосочетанием - девичьи прелести. Мне стало неловко, страшно и немножко томно. И закружилась голова, и я подумала, что вот сей же миг лишусь чувств, и это будет жирной точкой в моей позорной сыскарской карьере. Но тут в коридоре раздался шум, хлопнули вдалеке двери, громкие голоса разорвали тишину.
        - Это служители, видимо, о которых меня Матвей Кузьмич предупреждал, - быстро, будто оправдываясь, пробормотала я. - Пойду разузнаю, когда нас, страдальцев, кормить положено.
        И, не дожидаясь начальственного соизволения, я выбежала за дверь.
        Почему он так на меня действует? Я сейчас о Крестовском. Что с ним - или со мной? - не так, что в его присутствии я почти перестаю себя контролировать? Может, это часть его чародейской сущности? У Мамаева она, к примеру, направлена наружу, а у шефа - внутрь. Может, он вот так на всех женщин действует? Надо будет Лялю спросить, не становятся ли у нее ватными ноги в четырех аршинах от начальства и не бьется ли сердце с перебоями. Однако, по чести говоря, у Ляли на любого представителя противоположного пола - реакция одна. Хотя, кажется, при шефе она не хихикает… Или хихикает?
        В раздражении я саданула кулаком по стене, кусок ее поехал в сторону. То есть там дверь была, только раздвижная и без ручки, и закрашена под цвет шпалер, потому-то я ее и не приметила. Спустившись по винтовой лесенке, я оказалась в кухоньке, чистенькой, прибранной и какой-то по-домашнему уютной.
        Добрая тетенька в переднике угостила меня сладким чаем и рассыпчатой пшенной кашей. Так что через полчасика я, сытая и оттого сонная, откинулась на стуле.
        - Спасибо! А вот у меня в соседней горенке чардей болеет…
        - И чего? - Тетенька то ли не любила чардеев, то ли раздражалась тем, что я начала издалека.
        - Его кормить когда будем?
        Хозяюшка хмыкнула, достала из шкафчика какой-то листок, хмыкнула еще раз и ответила:
        - Не раньше пятницы. У него пост специальный, чародейский.
        Мне стало жалко шефа, я даже на минуточку забыла, что сержусь на него сверх меры. Может, ему того, тайком завтрак пронести? Нет. Вдруг у него от моих потчеваний что-то в организме разладится, какие-нибудь тонкие чародейские настройки? Нет уж, Гелюшка, не лезь туда, где ничего не понимаешь. И так неладно получилось твоими стараниями. Да и не ходи к Крестовскому лишний раз, тебе же спокойнее - без сердцебиений и ногоподгибаний. Вечером домой вернешься, а завтра - на службу, Ольге Петровне с бумагами помогать. Не жизнь у тебя начнется, а бесконечный праздник! Тут я шмыгнула носом, потому что от открывающихся перспектив захотелось разреветься.
        Я вернулась в комнату, растянулась на постели, засунув очки под подушку, и уже почти было задремала, потому что после сытной трапезы поспать - самое то. Мысли в голове шевелились простенькие, необязательные - я немножко подумала о несправедливости, о мужской гордыне, о том, какие у шефа белые и гладкие плечи, о пауках, которые снятся мне непрестанно почти каждую ночь.
        А вот интересно, шеф сказал, что у всех чародеев из его списка есть алиби на момент убийства «вдовы Жихаревой», а потом перенес меня с собой на много верст в подвал приказа. Тогда что такое алиби для чародея, если он за пару мгновений может в любом месте оказаться? Ничто! Значит, если бы меня от дела не отодвинули, как бы я это самое дело распутывала? Думай, Геля, тебе голова для этого дадена!
        Я бы разделила его на несколько «нитей». Первая - чародейская. Тут я пока не знаю, как подступиться, тут бы мне консультация понадобилась. Вторая ниточка - любовная. Я бы вызнала про всех мужчин, с которыми «Жихарева» дружбу водила, и сравнила бы списки - чардеев и любовников. Только вот все это и без меня уже сделали, в этом я уверена.
        Третье. Венера из Парижа. Что у нее с покойной Анной Штольц общего? Мамаев? Кстати, и эту ниточку из рук выпускать нельзя, хотя она настолько явная, что просто не может быть верной.
        Четвертая. Коляска разбойного приказа…
        Пятая…
        Нитей было уже много, я не могла их все держать в голове одновременно. Может, потому и заснула. И мне, конечно же, приснился паук, только теперь пауком тем была я. Я сплетала ниточку за ниточкой, скрепляя обрывки знаний. Купец Жихарев, несчастная Анна, Мамаев, Петухов, Толоконников, шеф - всем находилось место в моей паутине. И мне было очень правильно и спокойно, я методично плела свою сеть и знала, что через какое-то время, пусть не сразу, ответ для меня станет очевиден.
        Жаль, что я обо всем этом забыла, когда проснулась.
        - Я тебе говорил, она тут! - орал кто-то над ухом. - Пусти, аспид! Рука! Ай!
        - И зачем ты ее сюда притащил, окаянный? - басил Зорин. - Покалечил нам красавицу?
        - Тише говорите, - увещевал Эльдар. - Семушка за стенкой, услышит, нам всем мало не покажется!
        - Я ее без сознания на каретном дворе нашел, - оправдывался неклюд. - В кровище!
        - У меня еще ожоги были, - сообщила я, не открывая глаз. - Как от гусеницы ядовитой.
        - Чавэ! - Бесник потрогал меня за нос. - Бледненькая какая…
        Я надела очки, села на кровати и строго проговорила:
        - Что за балаган, господа, вы здесь устроили? Проявите уважение к страдальцам, обитающим в этой… обители!
        Обитающим в обители! Перфектно, Геля! Твой учитель словесности велел бы тебе стоять в углу на горохе за эдакие экзерсисы.
        - А зачем ты неклюдский пояс надел, Ванечка? - уже спокойнее спросила я Зорина, заметив у него под сюртуком знакомые серебряные пластины.
        - Я с его помощью этого вон, - Зорин махнул в сторону неклюда, - искал.
        - Далеко же ты меня искал, чардей, - скривился Бесник. - Ровно до вашего приказного дневального. Я, чавэ, - неклюд обернулся ко мне и опустился на краешек кровати с таким видом, будто дело обычное и у нас с ним так общаться давно заведено, - отмечаться в приказ пришел. Стою, значит, имя свое в книге отмечаний корябаю, тут налетают на меня эти два разбойника и давай пытать.
        - Допрашивать! - возразил Зорин.
        - Пытать! - припечатал неклюд и вытянул вперед руку, демонстрируя синяк на запястье. - С угрозами и членовредительствами!
        - Это у них стиль такой в приказе, - успокоила я Бесника, припомнив, как мне лично угрожал Крестовский. - Ну не до смерти же тебя запытали. Значит, ты меня, получается, спас?
        - Получается.
        - Спасибо. А когда ты меня на каретном дворе нашел, ты никого больше там не видел?
        - Тень? Морок? - Бесник пожал алыми плечами. Страсть собеседника к вырвиглазным цветам сорочек меня несколько фраппировала. - Да я там, честно говоря, не присматривался и не принюхивался. Запах был гадостный, будто… - неклюд поводил глазами из стороны в сторону, - будто и не человек там был.
        - Понятно, - ввернула я любимое шефово словечко.
        Если бы мне ничем таким в приказе заниматься не запретили, я бы первым делом каретный двор обыскала. Орудие, так сказать, преступления найти попыталась. Дубина? Отравленная гусеничная дубина! Только что придуманный предмет меня немало вдохновил.
        Мамаев с Зориным тем временем попытались обустроиться для беседы. На кровати места для них не оставалось, Эльдар уселся на подоконник, Иван просто прислонился к стеночке, бормоча под нос что-то недовольное.
        - Документы мне захватили? - спросил появившийся на пороге Крестовский.
        - Что ж вы всей честной компанией к барышне-то ввалились? - Лекарь Матвей Кузьмич тоже не желал остаться в стороне.
        Зорин порылся во внутреннем кармане сюртука и достал трубочку бумаг:
        - Вот все, что под руку попало.
        Шеф зашуршал документами, высокомерным жестом согнал с моей кровати Бесника и занял его место. Я почувствовала себя крайне неуютно, поискала глазами, на ком бы свой взор успокоить, и выбрала лекаря. Матвей Кузьмич смотрел сурово, почему-то не на нарушителей лазаретного спокойствия, а на меня, страдалицу.
        - Кхм… - кашлянула я значительно. - Тут лекарь велел мне Беснику кое-что рассказать.
        Все, кроме шефа, погруженного в чтение, навострили ушки.
        - Что, чавэ?
        - Я не чародейка!
        - И чего?
        - А того, что ты тут лекарю начальственному три бочки арестантов про наше обручение наплел, и Матвей Кузьмич беспокоится, что негоже тебе с простецкой барышней шашни крутить.
        - Так я и не имел ничего такого в виду. - Неклюд пригладил ладонью свою эспаньолку. - Ну так, для красного словца приврал.
        Мне стало немножко обидно, самую чуточку, и только мои высокие суфражистские идеалы остановили готовые сорваться с губ злые слова. Ну и еще смех шефа - веселый, но оттого мне еще более обидный. Я перевела пылающий праведным гневом взор на начальство. Начальство ржало, аки конь.
        - И два раза провернув, - непонятно хохотнул Крестовский напоследок и отложил бумаги. - А вы, Попович, вообще скорописи не обучались?
        Я еще прибавила градус праведного гнева и промолчала со значением.
        - И в каждом слове по три ошибки!
        «А хорошо, что мне на службе револьвера не выдали, - подумалось мне вдруг. - А то бы любовались мы сейчас на аккуратную дырочку меж золотистых львиных бровей».
        - И что у вас за ненависть к букве «ять»? - Шеф не догадывался о нависшей над ним опасности.
        - Она у меня западает, ваше высокородие. Починка пользованных самописцев в чародейском приказе оставляет желать лучшего.
        - Вот этим вы в первую очередь и займетесь. - Начальство, видимо, решило меня добить сегодня унижением. - Почините самописец, затем, - шеф положил мне на грудь, прямо поверх простыни, документы, - перепечатаете протокол допроса без единой ошибки. Вы поняли, Попович?
        - Так точно, - кисло ответила я.
        - Когда вас отсюда отпускают? - Сапфировые очи Крестовского посмотрели на лекаря.
        - Мы вечером хотели, - сказал Матвей Кузьмич. - Ну да раз такое дело, а барышня ваша здорова, то можно и сейчас. Тем более что кавалеров барышню сопроводить у нас преизбыток.
        Преизбыток моих кавалеров демонстрировал желание меня сразу же упаковать и транспортировать как можно дальше из белоснежных стен лазарета.
        - Одежду мне хоть вернут?
        - Конечно, голубушка. - Матвей Кузьмич так хотел от меня избавиться, а со мной и от набившихся в комнату чардеев и прочих волшебных сущностей, что ринулся в коридор, закричал там вполголоса, призывая служителей.
        Крестовский поднялся с моей постели:
        - Пока Попович будет здесь прихорашиваться, вы, орлы, за мной!
        Видно, Бесник себя орлом не считал, потому что за мужчинами не последовал.
        - Не берегут они тебя, - проговорил задумчиво, когда за чардеями закрылась дверь.
        - А чего меня беречь? Чай, не сахарная. Но ты бы тоже вышел, мне одеться надобно.
        - Конечно, - с готовностью ответил неклюд и сел на постель. - Я вот что думаю, чавэ… Это же кто-то из своих тебя по головушке приложил.
        - С чего такие мысли?
        - Ну смотри, с каретного двора никто не выходил, но и на дворе не оставался. Значит, этот кто-то в присутствии скрылся.
        - Там дверь есть?
        - Есть, а от нее по лесенке сразу на другой этаж подняться можно.
        - Не обязательно кто-то из наших, - покачала я головой. - Там и из разбойного приказа люди у нас были, и просто с улицы кто-то мог зайти, а потом через нижнюю приемную убежать.
        - Нет! В приемной дневальный дежурит, мимо не проскочишь. Ваши это. Ну или правда разбойные.
        Я поняла, что владельца коляски мне хочется обнаружить очень и очень.
        - Ты говорил, запах там особый учуял?
        - Поганый. Ну вроде как гаджо.
        - Что? - Слово было мне незнакомо.
        - Ну, изгой, проклятый. У нас бывает, когда неклюда изгоняют за проступок, за серьезный проступок, за преступление.
        - И что, они сразу после изгнания пахнуть начинают?
        - Да. - Бесник пожал плечами. - Навроде как душа заживо гниет.
        - А ты таких вот… гаджо в Мокошь-граде не встречал?
        - Нет. Они обычно людей избегают, им отшельничать приходится.
        В комнату вошла давешняя тетушка в переднике, несла она мою одежду - коричневое гимназическое платье с юбкой плиссе, ботинки, дамскую мелочовку, которую нам обществом предписано под одежду поддевать.
        - Пойду я? - пружинно поднялся Бесник. - Я же вчера специально так подгадал, чтоб под вечер в присутствие явиться да тебя до дома проводить.
        - Ты только ухаживать за мной не удумай! - строго проговорила я. - Ничего у нас не сладится. Я - суфражистка!
        - А пахнешь, как барышня, - сверкнул глазами неклюд, - лавандой и персиком. Так и быть, ухаживать не буду, но присматривать ты мне не запретишь.
        - А толку? Я - сыскарь, сама как-нибудь со своей охраной справлюсь.
        - Уже не справилась, чавэ. Свидимся еще.
        И Бесник ушел. Тетушка была так любезна, что даже помогла мне одеться. Я с удовольствием отметила, что одежда чистая и отглаженная, и от всей души поблагодарила служительницу.
        Один провожатый только что меня покинул, и я решила добыть себе другого, тем паче что сборище претендентов проходило в соседней комнате. Я пригладила волосы, подхватила с постели протоколы, которые мне придется переписывать, и решительно пошла к Крестовскому. У приоткрытой двери задержалась, прислушалась - потому что прислушиваться в сыскном деле положено, хотя обществом и порицается. Говорил шеф:
        - Это единственный вариант как-то загасить скандал в самом разгаре. Эльдар, я надеюсь, ты поступишь правильно.
        Мамаев что-то негромко ответил, что именно, я не расслышала.
        - Потерять сейчас Попович мы себе позволить не можем. И дело даже не в ее странных талантах, а…
        Опять забормотал Мамаев.
        - Место плохое, согласен. Круглосуточное наблюдение там поставь, навесь на нее обереги. Когда? Ну, положим, в субботу.… У обер-полицмейстера торжественный прием в честь юбилея…
        Меня просто раздирало любопытство, я почти просунула голову в дверную щель, створка поехала в сторону, скрипнула.
        - Я готова, - сообщила я скучным голосом, делая вид, что у меня в обычае темечком двери открывать.
        - Так мы пойдем? - Эльдар Давидович изобразил радость и готовность следовать за мной. - Домой тебя, букашечка, доставлю. Отдохнешь, поспишь.
        - Евангелина Романовна отправится со мной в приказ. - В голосе Зорина была начальственная строгость. - Ты, Эльдарушка, исполняй, что тебе поручено, а мне пояс неклюдский на место вернуть надобно.
        - И это настолько важная работа, что без меня никак, - закончила я.
        Мы попрощались с Крестовским и отправились на свободу с чистой совестью. Ехать было решено втроем. В коляске я развернула злосчастный протокол допроса. Хохотать мне не хотелось, хотелось прикрыть листами раскрасневшееся лицо и тихонечко помереть. И два раза провернув… Стыдоба! Еще и эссе свое про убийство купца Жихарева в формуляр поместить умудрилась! И «ять» эта, лезущая во все слова многократно. Не бывает в нашем языке слов с тремя «ять» подряд! Ну разве что «длинношеее»? Да только вот у меня таких длинношеих в каждом предложении с пяток наберется!
        Я подняла глаза на попутчиков. Чардеи делали вид, что ничего не знают, ничего не понимают и каракуль моих отродясь не читывали. Врали.
        Мамаев велел кучеру остановиться у какого-то переулка и, попрощавшись, отправился по своим делам. Зорин молчал, подставив лицо солнцу. Я страдала. Потом страдания кончились. Со мной рядом сидел чардей, а мне нужно было о кое-каких волшебных делах проконсультироваться. Я кашлянула и выложила Ивану Ивановичу свои размышления, касаемые перемещения чародеев в пространстве.
        Зорин охотно ответил:
        - Тут такое дело, Гелечка, - так, как Крестовский, по земляным жилам просочиться не может более никто. Способности у всех разные, ну то есть - разнонаправленные. Вот, к примеру, я владею магией более ментальной - какого охламона путами спеленать, горе отвести, полечить в меру своих возможностей. Эльдарушка - боец, так что ни обездвижить противника, ни заморочить не сможет. Зато щиты у него получаются - залюбуешься. А Семен…
        - Я сейчас не о Крестовском, - перебила я, презрев вежливость. - Что, из того списка великих чардеев, с которым шеф работал, никто не мог явиться к покойной Анне Штольц и так же быстро исчезнуть?
        - Никто. Кроме Семена только Митенька так умел, у них виды магии в чем-то схожи.
        - Дмитрий Уваров? И его в том списке не было?
        - Митька в скорбном доме, под круглосуточной охраной.
        Зорин меня не убедил, но то, что хотела, я узнала.
        Мы подъехали к присутствию, Иван пошел в подвалы - неклюдов пояс на место возвращать, а я поднялась в приемную, где была встречена встревоженной и бледненькой Лялей.
        - Это что? - После обязательных приветствий я указала на очки с задымленными стеклами, надетые на девушку.
        Ляля оглянулась по сторонам.
        - Не говори только никому, - и сняла очки.
        Глаза Ольги Петровны были разными: правый - обычно голубым, а левый - черным с золотистым поперечным зрачком на манер кошачьего.
        - До вечера пройти должно, а сейчас…
        Ляля всхлипнула и водрузила очки на место.
        - Ты наколдовала что-то?
        - Не с моими талантами, - грустно сказала девушка. - У меня от чародейства - одно слово, а сил с гулькин нос.
        Ляля опустила голову, я проследовала за ее взглядом, на коротких ноготках расцветали лиловые, под цвет платья, лилии.
        - Твой дар - внешность изменять?
        - Немножко. Эх, если б я была мужчиной…
        - А что, между женщин великих чардеев не бывает? - Я покопалась в памяти, выуживая факты. - Ну там, Марья Моревна же была или Моргана, к примеру, аглицкая.
        - Бывают. Единицы и не в каждом поколении.
        «Вот ведь несправедливость какая! - Суфражистка во мне мысленно подняла голову. - И тут мужикам свезло! Несправедливость какая вселенская!»
        - А ты где пропадала? - перевела разговор Ольга Петровна. - Кстати, сегодня вечером я абсолютно свободна и могу с тобой позаниматься.
        - Перфектно! - Я бросила на свой стол документы и потянулась к самописцу, который был уже поставлен на столешницу чьей-то заботливой рукой. - Мне как раз урок требуется.
        Хотя почему чьей-то? Лялиной! Она же и протокол мой пресловутый на бумагу успела перенести. Из лучших, так сказать, побуждений. И два раза провернув…
        Ольге Петровне про свои приключения я рассказала буквально в двух словах. Девушка ахала и охала от моего скупого отчета, затем спросила:
        - Кто и, главное, зачем хотел тебе вред причинить?
        - Даже если я об этом никогда не узнаю, не очень расстроюсь. Только все равно правда рано или поздно наружу выйдет. Правда - она всегда выплывает.
        - Ну-ну.
        Следующие несколько часов мы усердно трудились. Я четыре раза переписала протокол, добиваясь идеальности. Оказалось, что, если быть очень-очень внимательной и не терзать клавишу «ять» прямым ударом, то, трижды перекрестившись и задержав дыхание, можно осторожненько тюкнуть точно в центр, пропечатав одинокую красивенькую буковку. Ляля разбирала архивы, параллельно принимая телефонные сообщения. Зорин забегал раза три, шурудел в кабинете и убегал, нагруженный папками и тубусами. По косвенным признакам мы поняли, что наш Иван Иванович мотается туда-сюда между приказом и лазаретом, обеспечивая господина Крестовского необходимыми тому документами. «Дешевле было бы самого Крестовского вместе с ванной в приказ переместить», - подумала я, но мысль не озвучила.
        В сумерках Ляля наконец сняла свои очки, ее глаза были уже привычными - голубыми и слегка влажными.
        Заходил Бесник - посмотреть, как я тут, и предложить проводить домой. Я отказалась, сославшись на срочную работу, и он ушел.
        - Армия твоих поклонников растет! - шутливо провозгласила Ляля. - А где же основной претендент на твою руку и сердце?
        О ком я подумала? Правильно, о Крестовском. Даже сердце зашлось в уже привычной сладкой истоме. Ольга Петровна моего состояния не поняла, продолжив:
        - Мамаев тебе уже кольцо подарил?
        - Какое кольцо? - Облегчение, что речь пойдет не о шефе, слегка притупило мою природную сообразительность.
        - Обручальное! Или так и будете своими свободными отношениями чиновничий люд смущать?
        - Ты же понимаешь, что у меня с Эльдаром нет ничего? - осторожно спросила я.
        - Я в этом не уверена.
        - Точно.
        - Он на тебя по-особенному смотрит.
        - Тебе кажется. Он просто зашел ко мне в гости, по-дружески. Если бы его высокопревосходительство сразу не решил, что у нас страстные амуры…
        - Не хочешь говорить, не надо, - обиделась Ляля и отвернулась к своему самописцу.
        Я не знала, что еще привлечь в качестве убеждения. А ведь я хотела у нее о Крестовском спросить - действует он на нее или нет. А теперь-то время неудачное.
        - А где у нас самописец починить можно? - спросила я на тему нейтральную.
        - Только у гнумов, ну или хозяйствующего дядьку попроси, это его обязанности.
        Просить дядьку мне не хотелось. Я заранее могла все его велеречивые оправдания по памяти воспроизвести. Посему оставались только гнумы. Так и вышло, что еще через два часа, попрощавшись с Ольгой Петровной и поблагодарив ее за науку, я стояла перед дверью мастерской «Гирштейн и сыновья» и поправляла на плече ремень самописного чехла.
        Марк Иренович сидел на своем рабочем месте у стены, кузнецов в помещении уже не было, видно, их рабочий день был уже закончен.
        - Добрый вечер, - поздоровалась я.
        - Ночь уже скоро, - ответствовал гнум. - Какими судьбами ты меня на этот раз арестовывать пришла?
        Водрузив на столешницу свой самописец, я сиропно попросила:
        - Помоги, мил-человек. У меня в этой дивной машинке «ять» западает.
        На грубом лице Марка читалось желание мне отказать, читалось оно минуты полторы, пока не сменилось хитрой полуусмешечкой.
        - Баш на баш, коллежский асессор.
        - Чего надо? - Я присела на стул для посетителей и приготовилась выслушивать требования.
        - У меня твоими стараниями батюшка производство зеркал отобрал.
        Я степенно кивнула.
        - Сам теперь таким выгодным предприятием заниматься хочет, - продолжил Гирштейн-младший. - Выходим из тени, чистые руки, свободная совесть и прочая лабудень…
        - Ну, - подогнала я докладчика.
        - Только вот оформлением акциз мне велено заняться.
        - Так и я в поборах не сильна.
        - Глаз у тебя вострый, - с отвращением проговорил гнум. - Глянь им, что тут сделать можно, а я за это твой самописец перелатаю.
        - А ты сможешь?
        - Мастерство не пропьешь! - сказал Марк Иренович и достал из нагрудного кармана крестовую отвертку. - Гнумская матерь мне в помощь.
        Уж не знаю, чего там напомогала моему бывшему арестанту его матерь, но уже через десять минут мой самописец превратился в груду шестереночек, планочек, плашечек, проволочек и трудно опознаваемых бирюлек. У меня дело шло получше - за те же самые десять минут я просмотрела бухгалтерские тетрадки и откинулась на спинку стула, рассеянно поглядывая по сторонам.
        - Углядела? - спросил гнум с раздражением.
        - Ага. Тебе расскажу только после того, как самописец мне обратно соберешь.
        Уговор есть уговор. Марк кряхтел над деталями, я встала размять ноги, прошлась по помещению. Мне всегда было любопытно взглянуть на кузнечное дело, так сказать, изнутри. Здесь были молоты и наковальни, ковшики и ковшищи с водой, мехи, какие-то формочки, среди которых я заметила тех самых паучков с зеркальной оправы. Я подняла с табурета колечко паучьего хоровода.
        - Любопытствуешь? - Марк, видно, тоже решивший поразмяться, подошел ко мне.
        - Забавно, у тебя тут, оказывается, и не пауки вовсе, а жуки.
        - Это еще почему?
        - Потому что у паука восемь ног, а у твоих малышей - по шесть. - Я помахала в воздухе формочкой и замерла.
        А сколько ног было у того рисунка на стене церкви? Шесть? Восемь? Точно не восемь, иначе меня бы это сейчас не заинтересовало.
        Марк, потеряв интерес к разговору, копался в какой-то куче хлама, наваленного в углу, ухватился за торчащую проволочку, потянул на себя. Я быстро вернулась к столу, взяла карандаш и первый попавшийся клочок чистой бумаги. Зрительная память у меня о-го-го! Тельце, голова, хелицеры, ноги… Я даже глаза прикрыла, позволяя рукам самим вспоминать изображение. Грифель шуршал по поверхности бумаги, я рисовала.
        - Нет числа твоим талантам, коллежский асессор, - сказал вернувшийся на свое место гнум. - Я тебе там саму клавишу заменю. Металл - заговоренное серебро, вещь дорогая, но для тебя, так уж и быть…
        Я промолчала, хотя прекрасно помнила, в какой помойке его драгоценный металл еще пару минут назад валялся, и открыла глаза. Ног у паука было десять! Десять!
        Что это нам дает? Да почти ничего.
        Гнум кашлянул, привлекая мое внимание:
        - Принимай работу.
        Мой самописец был как новенький. Даже лучше новенького, в чем я убедилась, пробежавшись пальцами по клавишам, а еще он перестал выпускать из-под валика клубы буроватого дыма. Перфектно!
        - Твоя очередь. - Марк вертел в руках старую проволочку с буквой «ять» на конце, пальцы его споро двигались, сплетая из серебряной нити какие-то узлы.
        Я не чинилась:
        - Значит, так: акциз у тебя такой большой, поскольку ты пытаешься по ведомству развлечений свои зеркала проводить.
        - А надо по какому?
        - По телефонному! - Я подняла вверх указательный палец. - Нешто не слыхал, что наше императорское величество освободил от податей все производства, с модернизациями связанные? Гнумы же первые от того указа выиграли, частные поезда строить принялись да телефонные провода плести. Твои зеркала только вместе с телефонными аппаратами работают?
        Гнум кивнул, слегка ошалело хлопая глазками.
        - Модернизация налицо, - торжественно закончила я. - И если я все правильно по деньгам прикинула, ты мне теперь пожизненно должен бесплатно самописцы чинить.
        Слово «бесплатно» гнуму не понравилось, он задумчиво пожевал губами:
        - Баш на баш?
        - У тебя есть что мне предложить?
        - Информацию, коллежский асессор. Если договоримся, я расскажу тебе, где я раньше эту, - он ткнул пальцем в мой рисунок, лежащий на столе, - страховидлу видал.
        Я согласилась. Пожизненно чинить самописцы я как-то и не планировала. Разве что чинильную мастерскую открыть, но чиновникам свое дело вести по закону не полагается.
        - Лет семь назад я делал печать на заказ, тоже, кстати, из заговоренного серебра.
        - Для кого?
        - Для эстляндского неклюдского барона.
        - Чародейскую печать?
        - В нашем деле без чародейсва никак. Она называлась… Погоди… Красиво же называлась… «Печать отвержения». Точно!
        - А почему ты уверен, что паук тот же самый? За семь-то лет позабыться могло.
        - Я таких вещей не забываю. У тебя вот здесь, - плоский ноготь заскользил по рисунку, - очень характерный переход от головы, и здесь, где ножные крепления, и рога эти…
        - Хелицеры, - рассеянно поправила я.
        Значит, неклюды? Надо будет допросить Бесника. Мне же запретили! А, плевать. Сама потихоньку разузнаю.
        - Эстляндия - это же далеко очень?
        Гнум с готовностью развернул на столе карту и показал мне окраинную губернию.
        - А чего этот барон через всю империю к тебе добирался? Ты же семь лет назад небось подмастерьем еще был.
        - Талантливым подмастерьем! - обиделся Гирштейн-младший. - А добирался он не ко мне, а к величеству. Я так понял, то ли у него аудиенция у монарха была, то ли вообще всех неклюдских баронов Бериндий в Мокошь-граде собирал. А печать неклюд мне уже заодно заказал, сокрушался еще, что эстляндские гнумы жаднее столичных. Пришлось поэтому слупить с него втридорога, чтоб честь столицы поддержать.
        Я попрощалась, не забыв ни самописца, ни своих художеств, кои свернула аккуратненько и в карман положила. Уже на пороге Марк придержал меня за локоток.
        - Держи, коллежский асессор, мне оно без надобности. А тебе, может, сгодится на что.
        На ладони у меня оказалось витое серебряное кольцо-печатка с буковкой «ять» на верхней площадке.
        - Такое вообще на мизинце носить положено, - сообщил гнум, - но у тебя пальчики тонкие.
        Пока я пыталась сообразить, что вообще происходит, гнум схватил кольцо с моей ладони и быстро надел на мой же средний палец.
        - В самый раз. Прощевай, асессор, сладких снов.
        И я пошла домой. «Окольцевали, значит, а проводить не предложили. Недаром я мужчин не люблю», - подумала я мимоходом, а потом сосредоточилась на других мыслях.
        Время было не совсем уж позднее, но темное. Два часа до полуночи, как сообщили мне верные часики, которые я не забыла к платью приколоть. Поэтому я сначала вышла из переплетения переулков гнумской слободки на набережную - к фонарям, фланирующим людям и проезжающим коляскам, - а потом уж, миновав чародейское присутствие, свернула к Швейному переулку, за которым начиналась Мясоедская. Дорога была мне знакома, я даже знала, что, если свернуть эдак вот от начавшего уже представление кафешантана, там, за углом, будет пекаренка, где, если мне повезет, я разживусь хлебушком на поздний ужин. Есть хотелось уже просто неприлично, даже в животе урчало. Эх, надо было в лазарете еще обед себе стребовать, так сказать, прощальный.
        Я свернула и нос к носу столкнулась с некой барышней, которую с перепугу приняла невесть за что. Поэтому, сразу встав в боевую стойку, попыталась той барышне врезать посильнее. К нашему обоюдному счастью, удар пришелся вскользь, и кулак мой, прошуршав оборками пелеринки, никакого ущерба не произвел.
        - Сыскарка! - воскликнула барышня и энергично сплюнула на мостовую.
        - Шансонетка! - Плевать я не стала, не так, знаете ли, воспитаны. - Жозефина и история коварного обольщения. Матрена Ивановна Величкина. Какими судьбами в наших трущобах?
        Девушка окинула внимательным взглядом мое платье, скривилась, высокомерно поправила на плечах пелерину.
        - Работаю я здесь. - Тряхнув смоляными кудрями, она протянула руку в сторону кафешантана.
        - Давно?
        - Три дня как. - Она как-то погрустнела, высокомерие свое подсдула.
        - А Клотильда с Элеонорой, - я покопалась в памяти, чтоб выудить оттуда имена остальных ее товарок, - тоже с тобой?
        - Они-то как раз в театр служить пристроились. Меня-то не взяли, представь, а рыжуху с коровой белобрысой - с распростертыми объятиями.
        Перфектно! А как же дружба женская нерушимая? Мы вместе до конца? Или всех троих, или ни одну?
        Я про это вслух, конечно, не спрашивала. И так все было понятно.
        - Там брюнеток избыток, - будто кого-то оправдывая, продолжила Жозефина, - в кордебалете-то.
        - Волосы перекрасить предлагали?
        Она вздохнула:
        - Я там такой тарарам подняла, когда отказ получила, такую мерихлюндию устроила…
        - Поскандалила, значит?
        Я испытывала к девушке некоторое сочувствие, хотя и не должна была, памятуя хамское отношение ко мне ее и ее подруженек.
        - А чего на службу опаздываешь? Представление-то уже в разгаре.
        - После антракта мой выход. - Жозефина пошуршала чем-то под оборками, я заметила выглядывающий из складок ткани бумажный пакет. Значит, не одна я свежей выпечкой поужинать мечтаю. А еще значит, что булочная еще открыта. Я стала спешно прощаться, в животе урчало, да и не было у нас общих тем для разговора с этой случайной знакомицей.
        - Ты, это, в гости заходи, - неожиданно предложила она. - Вот завтра после полудня, к примеру. Вижу, жизнь тебя потрепать успела, так я помочь могу.
        Я приподняла вопросительно брови. Что она имеет в виду? Мое платье?
        - Прокатили тебя со службой-то? - В голосе шансонетки звучало искреннее участие.
        Я уж открыла рот, чтоб возразить и про карьеру свою блистательную поведать, но передумала. Жозефина работает там, где произошло второе убийство. В понедельник, между прочим, произошло, а сегодня только среда, но вечерним представлениям кафешантана это нисколько не мешает. Жизнь продолжается? Только я сейчас не о всеобщем падении нравов подумала, а о прекрасной возможности лично место преступления осмотреть. Поэтому я потупилась, пробормотала некий нейтрально-жалостливый ответ и заверила собеседницу, что в гости явлюсь с превеликим удовольствием.
        - Если умеешь что-нибудь руками делать, тебя примут, - сообщила мне та. - У нас и в костюмерной работники требуются, и в буфете. Только совсем уж рано не приходи, я почивать буду.
        После полудня? Перфектно. У меня как раз будет пауза, для обеда предназначенная. И я, пообещав, что приду, и поблагодарив Жозефину, отправилась сначала в булочную, потом домой.
        По пути мне все казалось, что за мной кто-то следит, затылок почесывался, будто кто-то вперил в него злобный взгляд, по спине бегали мурашки, и еще, когда я резко оборачивалась, чтоб увидеть преследователя, краешком глаза успевала заметить какую-то тень.
        Посему, добравшись до вывески меблированных комнат «Гортензия», я испытала изрядное облегчение. Тетя Луша меня ждала, в моей комнате, между прочим, за накрытым к ужину столом, с пыхтящим самоваром и самым недовольным выражением лица из всех возможных. Так что перед сном кроме обильной трапезы я получила еще и прилагающуюся к ней взбучку, рефреном которой звучала фраза: «Порядочная чиновница дома должна ночевать, а не невесть где, даже и в лазарете, даже и с проломленной головой, даже и на задании пострадав, шляться».
        Я ощутила себя почти как дома - матушка моя тоже любила меня перед сном пожурить. Поэтому примерно за час до полуночи в постели оказалась абсолютно сытая и счастливая чиновница восьмого класса. И, к слову, в эту ночь мне не снились пауки.
        Глава пятая
        В коей наитщательно описаны трудовые будни чиновника чародейского приказа
        Между другими добродетелями, которые честную даму или девицу украшают и от них требуются, есть смирение, начальнейшая и главнейшая добродетель, которая весьма много в себе содержит. И того не довольно, что токмо в простом одеянии ходить, и главу наклонять, и наружными поступками смиренна себя являть, сладкие слова испущать, сего еще гораздо не довольно, но имеет сердце человеческое Бога знать, любить и бояться. По том должно свои собственные слабости, немощи и несовершенство признавать. И для того пред Богом себя смирять, и ближнего своего больше себя почитать. Никого не уничижать, себя ни для какого дарования не возвышать, но каждому в том служить охотну и готову быть…
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Люди просыпаются по утрам по-разному. Даже один и тот же человек может проснуться или отдохнувшим и полным сил, или с трудом разлепляя глаза, зевая и мечтая, что когда-нибудь настанет тот день, когда идти никуда будет не нужно, а можно будет лежать под одеялом хоть до морковкина заговения. Я открыла глаза счастливой и готовой к новым свершениям. Меня ждала служба, и приятные коллеги на оной, и тайна, которую потребно было во что бы то ни стало разгадать. Что еще нужно для счастья чиновнику восьмого класса? Я понежилась в постели, над этим раздумывая. Конечно, для совсем уж полного счастья не помешал бы мне карьерный рост. Седьмой класс звучит лучше восьмого, и жалованья к нему прибавляется, и общественного почета. Интересно, а что полагается талантливой Геле Попович, если она паука-убийцу самолично под стражу возьмет? Я немножко и об этом помечтала, так, самую чуточку, и, наконец, поднялась с кровати - навстречу, так сказать, новому дню. К слову, надо бы словарный запас расширить, а то и мыслить я стала канцелярскими устойчивыми выражениями. Утренняя рутина за пару дней стала мне уже привычной.
Отгладить мундир и еще одно простенькое платьице из личных запасов. В обед надо будет переодеться, меня же в гости звали, а по этим гостям в мундирах и не походишь особо.
        Лукерья Павловна утренним визитом меня не порадовала, встретились мы с ней мельком, уже на лестнице, тетя Луша вела в свои апартаменты какого-то мужичонку затрапезного вида, по всему мещанина, поэтому поздоровалась со мною с приветливостью, но как бы между делом.
        Я вышла на улицу, перехватила поудобнее баул с запасной одеждой, поправила шляпку, очки, ремень самописного чехла и поняла, что изжарюсь заживо, не сходя с этого места. Душная жара накрыла Мокошь-град плотной периной, даже дышалось с трудом, как в натопленной бане. Солнце жарило на тропический манер, поэтому я передвигалась зигзагами - от тенечка к тенечку, сокрушаясь абсолютной непродуваемости суконного мундира. На восьмом зигзаге я заметила слежку, на девятом в ней убедилась. Меня… кхм… пасли, если употреблять терминологию неофициальную, но часто используемую моим учителем Саввой Кузьмичом, вбивавшим основы слежки вольским курсистам.
        Вели меня двое - рябой хромоножка в потертом котелке и парень, по виду мастеровой, в картузе, льняной рубахе и сапогах бутылками. Я вздохнула, прикинула, что геройствовать по эдакой жаре - дело глупое, и юркнула в переулок, сразу же отскочив к стене и развернувшись. Через двадцать секунд появился хромоножка. Я бросила под ноги баул и стала в стойку, перекинув самописец за спину. А колечко-то я снять позабыла. Неладно это. Ну то есть для шпика моего неладно. Потому что после резкого точечного удара на лице преследователя отпечаталась аккуратненькая буква «ять».
        - Чего деретесь, ваш бродь?
        Сдачи он мне дать даже не попытался, отчего я немало смутилась.
        - Следишь за мной зачем?
        - По указанию начальства, - ответил шпик и потер щеку.
        Его напарник сунулся было к нам, но, увидев, к чему дело движется, замялся, замахал руками издали.
        - Кто приказал?
        За вторым шпиком я приглядывала вполглаза, убедившись, что нападать он не намерен.
        - Эльдар Давидович велел смотреть, чтоб с вами ничего не приключилось.
        «Знаю, что место плохое… своих людей поставь», - или как-то так говорил Мамаеву Крестовский в том подслушанном мною разговоре.
        Я смутилась еще больше. Чего я вообще засады секретные устраивать принялась? Людная же улица, опасности никакой не было. Ну идет кто-то и идет!
        - Простите, обозналась!
        Я подхватила с земли упавший во время нашей полудраки котелок, отряхнула его и надела на голову пострадавшему.
        - Приношу свои глубочайшие извинения.
        Мы вышли из переулка вдвоем, я кивнула парню-мастеровому со всей возможной приветливостью и, чтоб хоть как-то загладить свою вину, пригласила обоих служак:
        - Давайте я вас хотя бы сельтерской водой угощу. Жарко. И работа у вас… нервная.
        Оба согласились.
        Я кликнула уличного водоноса и заплатила за напитки.
        - Вы и ночью меня охраняли?
        - А то, - ответил тот, что в котелке. Его звали Пашка, и было заметно, что и костюм-тройка, и котелок доставляют ему изрядное неудобство. - Можно сказать, беду от вас, ваш бродь, отвели.
        - Как так?
        - Да ходят вокруг вас всякие, наблюдают.
        К этому многозначительному сообщению ничего толкового Пашка добавить не мог. Подходил кто-то, на окно мое смотрел. Кто, зачем, наблюдатель сказать не мог.
        - Ну хоть мужчина или женщина?
        - И про то не ведаю. Освещение на вашей Мясоедской аховое, полтора фонаря на весь квартал.
        - Так с чего решил, что именно мною тать ночной интересовался? Может, пьянчужка какой просто к стене подходил за неприличной надобностью?
        - Так меня увидел и убег, - пояснил служака. - Стало быть, не та надобность была, о которой вы, барышня, тут толкуете.
        Перфектно! Значит, не зря мне вчера злой взгляд спиной чувствовался, значит, следил кто-то, и не мои сегодняшние провожатые. Этих-то я и вчера срисовала бы в две секунды.
        До присутствия мы дошли втроем. Второго шпика звали Димитрием, Митькой, и я решила, что именем этим мне мирозданием подается некий знак. Дмитрий Уваров, мокошь-градский давитель, никак не шел у меня из головы. Я выдала нищему на углу грошик, отчего калика рассыпался в преувеличенных благодарностях, попрощалась с провожатыми, договорившись, что о любом своем перемещении за пределы приказа по возможности буду их предупреждать, и отправилась служить Отечеству.
        В приемной Крестовского ожидало меня целых два сюрприза. Первый - неприятный: невзирая на толстые стены присутствия и бессолнечную сторону, в комнате было еще жарче, чем на улице. А второй сюрприз - я осторожно бросила взгляд в приоткрытую дверь - сидел сейчас в собственом кабинете, потряхивая своей рыжей львиною гривой. Семен Аристархович был на месте и так же, как и некоторые - я себя имею в виду, - из его подчиненных, готовился к новым свершениям на ниве службы берендийскому правопорядку.
        - Ольга Петровна? - услыхав мои шебуршения в приемной, громко спросил Крестовский.
        - Никак нет, - придавленно, чтоб казалось, что отвечают издалека, пискнула я.
        - Попович? Войдите.
        Я бросила баул в угол, туда же осторожно поставила самописец, подхватила с Лялиного стола планшетик и деловито ринулась исполнять.
        Если в приемной Крестовского царило жаркое тропическое лето, то в кабинете наступила осень, минимум жовтень, с температурой, приближенной к нулю. Я быстро стрельнула глазами, осматриваясь. У оконного проема свет волнообразно преломлялся, из чего я заключила, что стены помещения защищены магическими щитами, у двери стоял вместительный ящик со льдом, а под столом - я даже прищурилась, чтоб получше рассмотреть - располагался огромный медный таз, также полный ледяных осколков. Его высокородие с опущенными в этот таз босыми ногами умудрялся сохранять вид величественный и деловой, чему никак не способствовало непрестанное пощелкивание, когда начальство соизволяло меланхолично болтать ногами в сосуде.
        А я же только намедни думала, что дешевле будет Семена Аристарховича в присутствии держать. Он мысли мои услышал, что ли? Нет. Тогда бы он возлежал здесь в ванне, выставив на мое обозрение белые плечи. Я покраснела, невзирая на холод.
        - Как прошел вчерашний день, Попович? На вас не нападали отравленные лошади? Вы избили кого-нибудь в своих трущобах? Завели еще с десяток неприличных знакомств?
        На слове «знакомств» я подняла голову от планшетика. Да, вот такая Геля дура, она за начальником все записывала!
        - Спокойно день прошел, - степенно ответствовала я. - С лошадьми не знакомилась, никто на меня не нападал, не дралась… С утречка вот нашему приказному шпику в скулу заехала. Это считается за драку? Только он не сердится уже нисколько. Я и прощения попросила. И он сам виноват, что попался. Кто ж так слежку ведет? Где высокий профессионализм, достойный сотрудника чародейского приказа?
        - Зубы целы?
        Я осклабилась, запрокинув голову.
        - Не у вас, Попович. У пострадавшего.
        На красивом лице льва читалось легкое отвращение.
        - Синяк у него, - пробормотала я. - В форме буквы «ять».
        Левой рукой прижав планшетик к животу, правую я вытянула вперед.
        - Это что? Кастет?
        - Кольцо. - Я даже обиделась на несправедливые подозрения. - Я вчера к младшему Гирштейну ходила, он самописец мне починил. А это - деталь лишняя… а он сказал, что это заговоренное серебро… ну не выбрасывать же… я и подумала… а снять позабыла…
        Оттенки отвращения на лице начальства миновали стадию омерзения, приблизившись к гадливости.
        - Положите его на стол.
        Я сделала два строевых шага. На зеленом сукне колечко выглядело совсем уж неказисто.
        - Гм… - Крестовский наклонил голову, рассматривая гнумские рукоделья. - Действительно, заговоренное серебро.
        Я заметила, что к кольцу он старается не прикасаться.
        - Оставьте здесь. Я посмотрю, что с ним можно сделать.
        Я кивнула, пожала плечами, хмыкнула про себя, осталось только переступить ногами и можно уходить. Заданий мне, видимо, давать никто не намерен.
        - Так, говорите, сладилось у вас с отпрыском благородной гнумской фамилии?
        - Чего?
        - Или решили по суфражистской традиции свободные отношения практиковать?
        А вот это было уже на самом деле обидно. И что мне отвечать прикажете? У-у-у! Сатрап!
        - Мне-то, Попович, до ваших эскапад за порогом приказа дела нет, - выдало начальство уже знакомую мне информацию, - хоть семерых гнумов себе заводите.
        - На каждый день недели?
        Он не понял ни моей шутки, ни степени моего бешенства.
        - Извольте до субботы ни в какие истории больше не влипать, Попович.
        - Почему именно до субботы?
        - Потому что на приеме в честь юбилея его высокопревосходительства Эльдар Давидович Мамаев сделает вам предложение руки и сердца, вы его примете со всеми положенными дамскими ужимками, а затем…
        - Я не хочу!
        - Ваше желание мы в расчет принимать не будем. Если хотите продолжать нести службу в моем приказе, вам придется подчиниться.
        - Надеюсь, Эльдар Давидович не поддержит ваших домостроевских планов.
        - А господин Мамаев сейчас у ювелира, выбирает вам, Попович, колечко, достойное чиновника восьмого класса.
        Крестовский говорил все это, будто проворачивая нож в ране, с таким противным удовольствием, что я не выдержала, подскочила к нему, перегнулась через стол. Я не хотела его ударить, я хотела близко-близко посмотреть в эти холодные глаза и сказать парочку слов, которые обычно не использовала, а берегла вот именно для таких пиковых случаев. А он, вместо того чтоб отшатнуться, испугаться, в конце концов, тоже наклонился вперед. Наши лица сблизились, все заготовленные ругательства из моей головы исчезли, только сердце стучало, почему-то в висках.
        Тук…тук…тук…
        К слову, это я не грохот своего сердечка озвучивала, а равномерные постукивания в дверь кабинета. Я отскочила назад, заполошно поправляя очки. Перфектно! Что это было? Я собиралась его поцеловать? Нет, невозможно. Тогда к чему этот театр, этот цирк, извините, с конями? Зачем я страстную деву из себя корчить принялась? Ах, вы подлец! Ах, я сейчас к вам максимально придвинусь и докажу, какой вы подлец! Стыдоба, Гелечка! Не делай так больше.
        В кабинете появилась Ольга Петровна с запотевшим стаканом на подносике, в стакане поклацывал лед - зря стараешься, Ляля, шеф может наклониться и себе в стакан из тазика зачерпнуть! - и Иван Иванович Зорин, вытирающий со лба пот белоснежным платочком.
        - Что за шум, а драки нет? - пробасил Зорин и уселся в кресло для посетителей. - Или мы как раз драке помешали?
        - Я еще недостаточно восстановился, чтоб с нашей Попович врукопашную идти, - улыбнулся Крестовский гадостно. - Но она мне точно пообещала…
        Что? Что я ему пообещала? Что-то вот так сразу и не упомню.
        - Ну вот и славно. - Иван Иванович сладко потянулся, вбирая прохладу всем телом.
        Ничего, Ванечка, через четверть часа у тебя зуб на зуб попадать перестанет…
        Меня почему-то душила злость на весь белый свет, беспричинная, и оттого неодолимая.
        - У Семена Аристарховича в обычай вошло мне физической расправой по любому поводу грозить.
        - Дайте мне еще чуть-чуть времени, Попович, чтоб от слов к делу перейти.
        - Ну что ты, что ты, Семушка, - примирительно забормотал Зорин. - Евангелина Романовна ошибки свои осознала и никогда их более не повторит.
        Шеф с сомнением покачал головой.
        - По какому поводу сборище? Ольга Петровна, благодарю, не стоило утруждаться. - Он принял у Ляли стакан и отпустил девушку мановением руки.
        Я уж было пристроилась отступать в приемную вслед за Лялей, но Зорин говорил вполголоса, и я остановилась на пороге:
        - Всю ночь в государевой библиотеке просидел, Семушка. Нет в тамошних фолиантах нашего паука, хоть волком вой.
        Я развернулась и многозначительно кашлянула.
        - Что еще, Попович? - Шеф посмотрел на меня со страданием во взоре.
        - Совершенно случайно, - руки не слушались, когда я доставала из кармана смятый рисунок, - вчера у одного отпрыска гнумской фамилии я узнала, что это изображение может обозначать.
        Чардеи выслушали меня внимательно, я даже получила от своего бенефиса удовольствие.
        - Печать отвержения? - Крестовский делал какие-то быстрые пометки в своем рабочем блокноте. - Кажется, я о чем-то подобном слышал.
        - Надо нашего неклюда допросить, Бесник который.
        - И его спросим, - согласилось начальство, - да только, скорее всего, нам неклюдский барон понадобится, а не наследник непокорный.
        - Эстляндская волость далековато, - сокрушился Зорин. - Туда, обратно… Неделя, не меньше. А если по почте запрос послать? Так не уважают неклюды наши почтовые службы.
        - А мы в ближайший к их табору разбойный приказ телеграфируем, - решил шеф. - Бесника ко мне, как только появится. Когда там у вас с ним, Попович, сегодня встреча назначена?
        Я пожала плечами.
        - Понятно. Что ж, Попович, вы… гм… орлица! Хвалю!
        Я раскраснелась уже от удовольствия. Какой же он милый, шеф наш! Так бы и расцеловала!
        - А еще я знакомицу встретила, которая в том самом кафешантане служит. - Закрепить успех мне хотелось чрезвычайно. - Собираюсь сегодня к ней наведаться, осмотр произвести тайный.
        - А вот это я вам делать запрещаю, - с той же радостью, что звучала в моем голосе, сообщил шеф. - Ваша задача до субботы без приключений дожить. Поняли?
        Я грустно кивнула.
        - Исполняйте! - И мановением руки меня отправили прочь.
        - Злобствует? - приподнялась со своего места Ляля. - Что опять случилось?
        - Как обычно. - Я неторопливо сняла с самописца чехол, достала из ящика стола коробочку с запасными кристаллами, поискала глазами, что еще эдакого спокойного сделать, полила цветы из графина. - Я вообще его придирок ко мне не понимаю.
        - А я не понимаю, как тебе такое твердокаменное спокойствие при нем получается сохранять, - Ольга Петровна покачала головой. - У меня при нашем Семене Аристарховиче ноги отнимаются.
        - А сердце заходится? - быстро спросила я.
        - Как дышать забываю…
        Уфф… Меня отпустило. Значит, не только с моим организмом эдакие катавасии случаются. Значит, точно его высокородие какие-то флюиды чародейские на барышень выпрыскивает.
        - Он же злой как черт, начальник наш, - продолжила Ляля.
        - Орет?
        - Да лучше бы орал! У меня дядюшка крикун записной, я к этому привычная. А Семушка - нет, взглянет эдак презрительно и слова сквозь зубы цедить начинает. Меня с самого начала предупреждали, что он женщин презирает…
        - И причина на это какая-то имеется?
        - Что-то такое было… - Ляля воровато оглянулась на дверь и понизила голос. - Знаешь графиню Головину, фрейлину ее императорского величества?
        Я покачала головой.
        - Да знаешь. Про нее часто в газетах пишут. Прелестнейшая графиня Г.
        Я радостно кивнула - знаю! Пресса об этой аристократке писать любила. Графиня Г. на водах устроила великолепный прием, графиня Г. осветила своим присутствием благотворительный аукцион, туалеты графини Г. в этом сезоне заказывались в Париже…
        - Поговаривают, что у нашего Семена Аристарховича с блистательной фрейлиной роман был страстный, до того как она за Головина замуж вышла. Он даже стрелялся на дуэли…
        Интереснейший разговор прервался с появлением в приемной Мамаева.
        - Как поживаете, букашечки?
        Одна из букашечек хихикнула и покраснела, вторая же внимательно осмотрела мамаевский серый костюм, примечая, не оттопыривается ли где карман приказного чардея от коробочки с обручальным кольцом внутри.
        - Вашими молитвами, - ответила я за обеих. - Господин статский советник велел мне до субботы не куролесить.
        Специально тоном подчеркнув слово «суббота», я надеялась, что Эльдар сейчас рассмеется и развеет все мои тревоги, с этой самой субботой связанные. Но он лишь рассеянно кивнул и скрылся в кабинете.
        Я поднялась с места и бочком подошла к двери.
        - Зря стараешься, - кисло проговорила Ляля. - Червонец поставлю на то, что они там щитами прикрылись, чтоб ни одного словечка наружу не утекло.
        - Нам не доверяют? - возмутилась я, будто и не собиралась только что подслушивать.
        - Не нам, а мне.
        Вот тут я удивилась. Ольга Петровна продолжила:
        - Семен Аристархович опасается, что я все, что на службе происходит, дяде пересказываю. Интриги у нас здесь - почище мадридского двора.
        - А дядя у нас кто?
        - А дядя у нас - обер-полицмейстер Петухов.
        Тут я одновременно удивленно открыла рот и получила по спине - да пониже спины, чего уж там - створкой двери, челюсти щелкнули, я прикусила язык.
        - Зайди к нам, Гелюшка, - велел Зорин.
        Мамаев наслаждался прохладой, Семен Аристархович кивнул на свободный стул, предлагая мне присесть:
        - Наши с вами коллеги, Попович, считают, что я должен ввести вас в курс дела. Поэтому сейчас я буду говорить, а вы слушать, не перебивая, по возможности, своими обычными волелюбивыми репликами.
        Я кивнула. Язык болел, и даже если бы захотела, ничего членораздельного я сейчас слушателям предъявить бы не смогла.
        - Нам сверху указания спустили об укреплении морального чиновничьего духа и о действиях, кои мы должны для этого укрепления произвести. Вы понимаете? Нет, Попович, не отвечайте! Я сам озвучу. Вас требуют разжаловать и отказать от места, а господину Мамаеву грозит понижение в чиновничьем классе.
        Я замычала, как глухонемой на паперти.
        - Мы эти требования исполнять не будем, - успокоил меня Крестовский. - Но чтоб привести наши личные дела в соответствие с требованиями разбойной канцелярии, нам следует некоторым образом защитить и вашу девичью честь, и доброе имя Эльдара Давидовича. Ну или то, что от него осталось.
        Я осторожненько потрогала языком щеку изнутри и решилась слово молвить:
        - Шеф, если вы хотите мне сообщить, что помолвка моя будет понарошку, то я и сама уже догадалась. Не стоит на меня сейчас ваши ораторские таланты расходовать.
        Крестовский удивленно приподнял брови, Зорин крякнул что-то нечленораздельное, я продолжила:
        - Через пару месяцев или через полгода Эльдар Давидович будет уличен мною в адюльтере, и мы с ним расстанемся, к взаимному удовольствию сторон. Тихо расстанемся, чтоб слухи не пошли, а только наметились, навроде кругов по воде. Я прекрасно понимаю, что брошенная невеста - персонаж трагический, вызывающий сочувствие, в отличие от суфражистки, к появлению которой в стенах чародейского приказа наша берендийская общественность еще не готова.
        Мамаев опустился передо мною на одно колено и почтительно поцеловал руку:
        - Сообразительная букашечка.
        Я выдернула конечность и строго взглянула на жениха:
        - Еще раз назовешь меня букашечкой, уличу немедленно, и тебя в классе понизят!
        - Извините, Евангелина Романовна. - Мамаев споро вернулся на свое место. - Душечка? Котик?
        Я поправила очки, Эльдар замолчал.
        - Ты, Гелюшка, только никому об этом обмане не рассказывай. - Зорин смотрел на меня с истинно отеческим участием. - Ни маменьке в письме, ни подругам не проболтайся.
        - Ольга Петровна?
        - И ей тоже об этом знать не нужно.
        Ну да, если Ляля - племянница Петухова, предосторожности не помешают. Я бы, конечно, лучше бы ее успокоила, зная, как болезненны ей мамаевские порхания. Но нет так нет. Приказ, даже в такой вот просительной форме полученный, исполнять надо. Я решила, что хотя бы время потяну, расскажу ей уже после обручения, чтоб раньше не терзать дольше необходимого.
        - Значит, договорились, - произнес Крестовский, уже поднимая руку для своего изгонятельного жеста.
        Стоп! Мой жест с очками стоил десяти шефовых мановений.
        - Вы меня только ради этого в кабинет вызывали?
        Семен Аристархович кивнул, но слегка неуверенно. Этого «слегка» мне хватило, чтоб продолжить.
        - Шеф!
        - Что?
        - Ваше высокородие!
        - Попович, вы испытываете мое терпение.
        - Я работать хочу, а не в приемной мундир просиживать!
        - Чего вы от меня хотите?
        Я объяснила. Он вопреки моим опасениям не возражал.
        - Понятно. Только пусть вас Иван Иванович сопроводит, - Крестовский кивнул Зорину. - Кто знает, может быть, там, где спасовали чардеи…
        Он не закончил, но мне и того было довольно. Я бы заплясала от счастья, если бы к тому времени намертво не примерзла к креслу.
        Из кабинета мы выходили гурьбой. Ваня, извинившись вполголоса, сказал, что встретимся мы с ним уже у входа:
        - У меня там кое-какие бумаги закончить надо, дело срочное. Давай через три четверти часа. Я велю, чтоб лошадку нам запрягли.
        - А это далеко? - шепотом спросила я.
        - За окраиной, но до обеда обернемся.
        Зорин ушел, я сверилась с часами, чтоб не опаздывать. Эльдар Давидович, напротив, покидать приемную не собирался. Он устроился на моем месте со всеми удобствами, налил себе водицы из графина, выпил, поморщился, занюхал моей настольной гортензией. Цветок, невзирая на жару, цвел и пах, как и положено комнатному растению при хорошей хозяйке. Видимо, Ляля оказалась права, и самописное излучение способствовало развитию флоры.
        - Рыжик, - протянул Мамаев, скорчив умильную рожу. - А давай я тебя на свидание позову?
        Эльдар о моих планах насчет Ольги Петровны осведомлен не был, потому брал быка за рога, изображая те отношения, которых у нас с ним сроду не бывало. Рыжик? Ах, ну да, букашечкой я себя называть запретила, вот он и изгаляется.
        - Я на работе устаю, не до гуляний.
        - А бритские научные светила говорят, что перемена деятельности - лучший отдых. Пойдем, рыжик. Погода, природа…
        Пошляк! В такую жару я бы с ним с удовольствием на леднике каком отдохнула. А и идти далеко не нужно, можно у шефа в кабинете свидание устроить. Мне представилась влюбленная пара, не я с Эльдаром, а некая абстрактная, воркующая в полутьме кабинета под перестукивание ледяных кубиков. Потому что шеф в моем представлении тоже присутствовал - сидел за столом, поглядывал на голубков и что-то быстро записывал в блокнотике.
        Мамаев улыбку мою истолковал превратно.
        - Значит, приглашаю тебя в театр, пора уже нам начать потихоньку в свете показываться.
        Я покачала головой:
        - Блюдите приличия, господин чиновник.
        - Ольга Петровна, - обернулся Эльдар к Ляле, которая побледнела до какой-то невообразимой мертвецкой синевы. - Не могли бы вы нам вечером компанию составить? Барышня с подругою и будущим женихом никаких кривотолков вызвать не должны.
        Я открыла уж было рот, чтоб окоротить нахала. Треснуть его хотелось по русой макушке с такой силой, чтоб к стене отлетел, но Ляля меня опередила. Она скупо улыбнулась и ответила согласием:
        - В роли дуэньи мне бывать еще не приходилось, но я с удовольствием посмотрю с вами представление.
        Эльдар засиял, рассыпался в благодарностях.
        - Тогда я заеду за вами около девяти сегодня, дражайшая Ольга Петровна. Ваш адрес не изменился?
        - Не стоит утруждаться, - ответила девушка. - Заезжайте сразу за невестой, у нее и встретимся. Ты же пригласишь меня в гости, Геля?
        Я пожала плечами. Гости так гости, театр так театр. Какие все-таки мужчины черствые неэмпатичные существа!
        Я приблизилась к Мамаеву и с преогромным удовольствием наступила ему на ногу каблуком.
        - Рыжик!
        - Место мое рабочее освободи… бубусик.
        - Сей момент.
        «Бубусик» цели своей достигло, Мамаев догадался, что слегка переиграл, потому попрощался почти нормально, без сиропных нежностей.
        Я взглянула на часики. Время еще было. Ляля сидела с прямой спиной, лицо ее ровным счетом ничего не выражало. Я подошла к девушке и, склонившись, обняла ее за плечи:
        - Прости… Прости меня, пожалуйста.
        Ляля отстранилась:
        - Пустое. В любви, как и на войне - все средства хороши.
        - Да какая любовь… - Я запнулась, в подробности наших с Эльдаром отношений я Ольгу Петровну обещала не посвящать.
        - Меня все здесь презирают и ненавидят, - всхлипнула девушка.
        - Любят и уважают, - твердо возразила я.
        - Мне никто ничего никогда не рассказывает.
        - Ну что ты такое говоришь? Ты же секретарь, ты обо всем осведомлена получше прочих.
        Слова мои попали в цель, Ляля шмыгнула носом, но уже деловито.
        - Куда ты с Зориным едешь?
        - Мне шеф разрешил Дмитрия Уварова допросить.
        - В скорбном доме?
        - Да.
        Ольга Петровна посмотрела на меня с уважением. А я, обрадованная сменой предмета обсуждения и тем, что она, кажется, не очень на меня сердита, принялась рассказывать дальше.
        - У Уварова с Семеном Аристарховичем - сходные типы магии. Вот и хочу я узнать, не он ли - наш паук-убийца. Да даже если не он, мне знающие люди говорили, что он под круглосуточным наблюдением находится, - может, узнаю что-нибудь для дела важное.
        - Например?
        - Ну, сложно ли магическим мгновенным перемещениям научиться, к примеру. Или вот, может, есть какой обряд, чтоб свои чардейские умения другому человеку передать.
        - Любопытно, - протянула Ляля. - Ну что ж, сыскарь, иди работай. А мы пока здесь свою службу нести будем. Вечером мне все расскажешь.
        Я радостно ринулась к выходу.
        - Погоди. - Я остановилась, полуобернувшись. - А дядя тебя не заругает за то, что ты со мной вечером в театр пойдешь?
        - Надеюсь, он не заметит. - Губы у девушки были все еще синюшными, это стало очень заметно, когда она растянула их в неживой улыбке. - Андрей Всеволодович подготовкой приема занят очень. День рождения, юбилей…
        - Это который в понедельник был? Ты мне говорила.
        - Именины в понедельник, а прием по этому поводу - в субботу, - кивнула Ляля.
        - Славно. Тогда до скорой встречи. Я после обеда в присутствие вернусь.
        На столе Ольги Петровны ожил колокольчик, и она, кивнув мне на прощание, отправилась к шефу.
        Зорин от возницы отказался, сам сев на облучок, я устроилась в коляске, повозилась с рычагами откидного верха, не справилась и плюнула - разумеется, только фигурально. На солнце меня изжарит очень быстро, а у меня кожа… кхм… ну как у всех рыжих, веснушками покроюсь до самых бровей. Да и ладно. С лица не воду пить и не о внешности мне сейчас думать надобно. Я подумала, о чем надо, - не думалось, и, хлопнув Зорина по спине, я призвала его обернуться.
        - Коляску останови, я к тебе на облучок пересяду.
        - Ты чего удумала, Гелюшка?
        - Поговорить я удумала, - ворчала я, взбираясь к нему. - Трогай!
        Разговор у нас из-за дорожной тряски, палящего солнца и из-за того, что собеседник мой развернуто отвечать на мои вопросы не желал, получился сложный.
        - Я и не говорил с ним ни разу после того случая, - басил Зорин, перекрикивая стук лошадиных копыт по булыжной мостовой пригорода. - Он никого из нас допустить не пожелал, Митька-то. Даже Крестовского, хотя с ним-то они лучшие друзья прежде были.
        - Как его арестовали?
        - Он на обер-полицмейстера напасть пытался.
        - На нашего Петухова?
        - Ну да. Мы давителя выслеживали всем приказом и… А, дело прошлое.
        На самом-то деле этот вопрос меня интересовал постольку-поскольку. Арест мокошь-градского давителя освещался в прессе многословно и разносторонне. Дева там еще какая-то замешана была, имя девы как раз не оглашалось, видимо, по требованию родственников. Об этом я Зорина и спросила.
        - Это Александра Андреевна, Петухова единственная дочь, - ответил он неохотно. - У них с Уваровым нежные чувства были, на этом его Семушка и подловил.
        - Так его Крестовский вычислил?
        - Он. И мы все даже подумать не могли, через что ему пришлось переступить, чтоб лучшего друга в этом заподозрить.
        - А вот еще…
        - Дело прошлое, Гелюшка, - отрезал Иван Иванович, мы как раз выехали на обычную грунтовую дорогу и можно было не кричать. - А говорить мне о том до сих пор трудно.
        - Как вы познакомились, - спросила я, чтоб сменить тему, - все четверо?
        - Обычно. Мужской воинский долг Берендийской империи отдавали, там в гарнизоне и сошлись.
        - Что? Вот прямо все великие чардеи в одном гарнизоне сошлись?
        - Ну, не сразу, конечно. Я как в силу вошел, стал думать, к кому прибиться, к кому в ученики пристроиться. Время тогда было неспокойное, чардеев только по военному ведомству пользовали, ну еще для развлечений, но это не для меня было. Тут как раз узнал, что на магольской границе есть такой чародей Крестовский, из молодых да ранних. Вот и привлек все возможности, чтоб в тот гарнизон перевестись. Семушка с Митькой - друзья детства, вместе росли. А уж Эльдар - вообще из гусар к нам прибился. Учения были в степи, его рота там участие принимала. Во время привала подошел к нам, нехристь басурманская, магическими силами мериться. Дерзкий, что петух в курятнике. Я - боевой маг, говорит, и сейчас буду из вас суп-шурпа делать. Семка его, конечно, в три приема укоротил. Так и подружились.
        Перфектно… И что мне это дает? Ровным счетом…
        - А с барышней Петуховой что сталось?
        - С Ольгой Петровной? - испугался Зорин.
        - С Александрой Андреевной!
        - Да чего с ней станется. Погоревала некоторое время и дальше жить принялась. Да ты ее на приеме сама увидишь.
        - А Ляля что?
        - Я так разумею, она у Петуховых заместо приживалки. Хорошая девушка, только не в то место служить пришла.
        - Вы ей не доверяете?
        - Семен думает, она к нам Петуховым личным шпиком приставлена. Впрочем, я в этом не уверен, наш начальник и ошибаться может. Про тебя вот, например, не угадал же.
        - А что про меня?
        - Ну ты ведь тоже - петуховская протеже, он думал, тебя в помощь Ольге Петровне определили.
        Я фигурально хлопнула себя по лбу. Понятно, почему мне каждую чуточку из Крестовского чуть не клещами тащить приходилось.
        - Я не шпик.
        - Можешь не клясться. После покушения и Семен в этом уверился. Отравленная лошадь! Здорова ты забавности сочинять!
        - А ведь Петухов тоже вашей воинской косточки? - Мысли мои носились скорее слов, я уже забыла обидеться на шефа за несправедливые подозрения и ломилась дальше. - Где он раньше служил, на каком кордоне?
        - Не все воеводы на кордонах служат, - покачал головой Зорин. - А впрочем, ты лучше у Ляли сама спроси.
        «Ну уж не у обер-полицмейстера точно», - подумала я.
        За разговорами мы прибыли к месту назначения. Скорбный дом скорбным издали не выглядел, а смотрелся скорее нарядным помещичьим особняком. Он стоял на холме в излучине неширокой реки. Четыре этажа, оранжевые черепичные скаты, чистые окна с прозрачными стеклами. Подъездная дорожка обвела нас вдоль выбеленной стены во двор. Зорин натянул поводья, спрыгнул первым и подал мне руку. Я помощь приняла. Пока разминала затекшие в дороге ноги, Иван Иванович прошел через двор к пристройке, постучал в дверь и скрылся за ней.
        Итак, что мы имеем? Кучу обрывков, которые очень сложно собрать в общую картину. Пока ясно одно: чародейский приказ с разбойным не дружен, и виной тому взаимное недоверие и обида. То, что в дела служебные контрапунктом вплетаются любовные страдания, ясности не добавляет. Есть давнее преступление, наказание за которое отбывает Уваров, и есть паук-душегуб, никак с ним на первый взгляд не связанный. Ну, разве что если связью не считать, что и в том и другом случае задействован великий колдун. А еще - женщины. То есть в первом случае у нас была Александра Петухова, а во втором - пассии любвеобильного Мамаева. Стоп, Геля! Не пассии, вторая дева - это ты и есть. Для этого тебя с Эльдаром Давидовичем господин статский советник и обручил. Он ловит убийцу на живца. На тебя! Поэтому и охрана у «Гортензии», и просьба никому ничего не рассказывать. Хорошо… Я - живец, а убийца? Кто может желать зла новой мамаевской любовнице? Ляля?
        Я даже расхохоталась от эдакого предположения. Ляля, которая краснеет и хихикает при приближении любого мужчины? Которая и колдовать-то толком не может? Которая помогла провинциальной неумехе, принявшейся вместо достойной благодарности ее подозревать?
        Зорин вышел на двор, приглашая меня войти в дом.
        - Здесь всегда так безлюдно?
        - Обычно, - ответил Ванечка, а затем, порывшись в кармане сюртука, протянул мне магическое стеклышко, которое мы в приказе обычно пользуем. - Сама взгляни, безлюдно, но не пусто.
        Я поднесла монокль к глазу. Вокруг нас кипела жизнь, но не обычная, а какая-то потусторонняя - серо-черные, по форме похожие на человеческие, тени сновали по каким-то своим теневым делам.
        - Охранники?
        - И просто работники. Место-то необычное, для чародейских заключенных предназначенное.
        Я прошла за Зориным, поднялась по ступенькам, Ваня придержал для меня дверную створку. Прихожая была вполне обычной: полочка для визиток над пустым камином, выглядевшие удобными кресла. От центра зала ко второму этажу изгибалась петлей широкая лестница.
        - Куда теперь?
        - Ждем.
        Минуты через полторы ступеньки заскрипели под тяжелыми шагами, и в приемную спустился благообразный старец, схожий облачением с чародейским лекарем Матвеем Кузьмичом, в белой крахмальной шапочке и массивных очках.
        - Давненько никого из вашего приказа у нас не было.
        Старец по-свойски пожал руку Ивану Ивановичу, а мне степенно поклонился и представился:
        - Олег Вячеславович Фет, начальник сего скорбного заведения.
        - Попович Евангелина Романовна, чиновник восьмого…
        - Приятно, очень приятно, - остановил мой официоз господин Фет. - Ну что ж, молодые люди, посещение я вам дозволю, отчего ж не дозволить. Подопечный мой в порядке, всем бы такое здоровье. Но вы правила знаете…
        Я не знала, но кивнула со значением:
        - Конечно, доктор.
        - В стекло не колотить, снаружи не прислоняться, ничего не передавать.
        - В стекло?
        - Вы, барышня, что ли, совсем не готовились? - пожурил меня доктор Фет. - Стекло ему колдовать не позволяет, лучшей защиты от чародейства еще не изобретено.
        Олег Вячеславович провел нас наверх, мы миновали гостиную второго этажа, поднялись на третий, миновали и его. На четвертом этаже лестница кончилась. Мы прошли по коридору к другой, закрепленной почти вертикально.
        - Да, да, барышня. Чародеев такого… гмм… калибра рекомендуется держать как можно дальше от земли. В стародавние времена для них специальные башни строили, чтоб до самых облаков шпилями доставали.
        Начальник скорбного дома передал Зорину большой ключ с коваными завитками.
        - С вами не полезу, стар я стал для таких частых упражнений.
        Иван кивнул и ухватился свободной рукой за ступеньку. Я ждала. Неожиданно подступил страх, липкий, противный, коленки дрожали, тошнило. Я никогда раньше не видела живого преступника - мертвого тоже не лицезрела, но дело было не в этом. Из головы вдруг повылетали все стройные схемы допросов, которые там точно до сего момента находились. Зорин возился с замком уже у самого потолка. Я выдохнула и полезла следом, каждая ступенчатая перекладина давалась мне с немалым трудом. Тонкие подошвы форменных ботинок соскальзывали, я хваталась, подтягивалась, и эти физические усилия отвлекали меня от приближающейся истерики. Иван Иванович подал мне руку и втащил в потолочный люк.
        Помещение, где мы оказались, когда-то было чердаком, скаты крыши сходились далеко вверху, а пол устилали обычные полированные доски, даже не очень аккуратно подогнанные. В центре стояло нечто вроде аквариума - стеклянный куб аршинов семи в высоту, конечно без воды внутри, зато с металлической казарменной койкой, небольшим столиком и стулом. Дно «аквариума» тоже было из толстого стекла. «Как же он дышит там?» - подумала я, разглядывая чародейскую камеру, но избегая останавливать взор на ее обитателе, который при нашем приближении подошел поближе. Вентиляция обнаружилась на потолке сооружения, там было отверстие, которое прикрывал еще один лист стекла, подвешенный на креплениях в нескольких вершках над «крышей».
        Я посмотрела на Зорина. Иван Иванович стоял у стеклянной стены, опустив голову. Мне показалось, что чардей украдкой смахивает слезы.
        - Вот как все обернулось, Митенька.
        Трусить дальше было уже неприлично. Я поправила очки и наконец взглянула на Уварова. Тот встретил мой взгляд хищной ухмылкой. Был он молод, лет тридцати на вид, и вполне хорош собой. Каштановые волосы, чуть отросшие, спускались на воротник домашнего коричневого сюртука, длинный породистый нос, карие глаза, цепкие, быстрые, с чуть опущенными внешними уголками, густые брови…
        - Налюбовалась, букашечка? - Уваров повернулся вокруг своей оси, приподняв руки, как бы приглашая рассмотреть его со всех сторон, его голос, низкий, почти как зоринский бас, но хриплый, приглушали стеклянные стены. - Тебя же наш герой-любовник букашечкой зовет?
        Присутствие Ивана Ивановича пленник полностью игнорировал, сосредоточившись на мне, и, кажется, намеревался вывести меня из себя еще до начала беседы. Поэтому я сделала несколько шагов к нему и спокойно спросила:
        - Скучаете за службой, Дмитрий, за друзьями?
        - Уж так скучаю, букашечка. - Он по-бабьи всплеснул руками. - Ночей не сплю, все представляю, как я этих своих друзей-товарищей в лепехи раскатываю! Сначала Мамайку-нехристя, потом Ваньку-плаксу, ну и Креста-молодца на десерт.
        Он долго еще говорил, я не вникала. Конечно, в общении с преступниками у меня опыта с гулькин нос, но типы, подобные Уварову, мне в жизни уже попадались. Он актер по характеру, ему важно некое представление показать, всю роль до конца выговорить. Сама этим грешна, актерством-то.
        - А меня на ваше место на службу взяли, - сказала я негромко, когда он на минуточку смолк. - Коллежским асессором.
        - Бабу? - Голос Уварова изменился в мгновение ока, сейчас он вещал высоким звенящим тенорком. - Куда этот мир катится, если уже баб в сыскари нанимать начали? Что же это делается, люди добрые?!
        И лицо его изменилось, будто поплыло. Нет, черты остались прежними, но уголки глаз приподнялись, оттопырилась нижняя губа, он тряхнул головой и убрал за ухо прядку волос. Сейчас он, кажется, изображал женщину.
        - Он не играет, - Зорин говорил тихо, обращаясь только ко мне. - Это безумие, Гелюшка. В нем сейчас как будто несколько разных людей обитает, какая личность в конкретный момент верх берет, с той мы и общаемся.
        - Гелюшка? - спросил Уваров, раздув ноздри, будто принюхиваясь.
        - Евангелина Романовна Попович, - ответила я.
        - Ева-нгелина? - Он растянул мое имя по слогам, как во время знакомства когда-то сделал Крестовский. - Ева? А Семушка вам что на это сказал, тетенька?
        Голос истончился, стал детским, ломким, мальчишеским.
        Ну и что я собиралась узнать у этого безумца?
        - Семушка велел кланяться и приветы передавал, - отчаянно улыбнулась я. - А ты, Митенька, можешь кого-нибудь из взрослых сейчас позвать?
        Лицо Уварова вытянулось, опять сменив выражение, видимо, внутри происходила какая-то борьба, наконец он проговорил глубоким басом:
        - О чем вы хотели меня спросить?
        - Сначала представьтесь.
        - Надворный советник Уваров. Впрочем, разжалованный за свои преступления. Не тяните время, Попович, у нас с вами его немного.
        Обращение «Попович» сработало для меня взведенным курком. Я быстро, стараясь не путаться, изложила Дмитрию свои умозаключения.
        - Это не я, - просто ответил тот. - Конечно, я могу и не помнить всего, что происходит, когда управление моим телом берет на себя кто-то другой, но нет, исключено.
        - Есть возможность передать ваши способности…
        Он меня перебил, обратившись к Зорину:
        - Она не чародейка?
        Иван покачал головой.
        - Понятно. - Уваров сразу же потерял интерес к коллеге и обернулся ко мне. - Определите магические способности погибших девушек. То, что вы мне описали, очень похоже на процесс кормления или обучения.
        Я выхватила из кармана блокнот с карандашиком.
        - Кто-то сначала натаскивал тварь на случайных жертвах, оттого и смерти среди нищих, затем перешел к реализации своего плана.
        - А почему именно Мамаев оказался под подозрением?
        - Вы, Попович, - сыскарь, вам и карты в руки. - Он опять повернулся к Зорину. - Сашенька в порядке?
        - Да. Я говорил с ней несколько дней назад.
        - Мне передавали, она меня навещала, - грустно сказал Дмитрий. - Не довелось свидеться, меня к ней не допустили. Эти…
        Он прижал ладонь к виску, поморщился.
        - Заканчивается наше свидание, Ванечка, вышло время.
        На Зорина смотреть было страшно. Потому что когда большой взрослый мужчина собирается заплакать - это страшно.
        - Еву-Ангелину свою берегите, она барышня толковая. Единственная, кому удалось меня вызвать… Эльдару куролесить не позволяйте, Семке скажи… Пустое… Простите меня, если сможете…
        Уваров обхватил руками голову и завизжал:
        - Креста-молодца! В лепеху! Сыскарики-чародеики! Иииии!
        Почти всю обратную дорогу мы с Зориным молчали. Я плакала, сморкаясь в носовой платок. Мне было очень жалко мокошь-градского давителя.
        Заговорила я, когда лошадь зацокала копытами по городской брусчатке:
        - Узнать, были ли погибшие нищие хоть сколько-то магами, мы сейчас уже не сможем.
        Иван вынырнул из грустных дум с готовностью, стал меня внимательно слушать.
        - Но про остальных девушек вполне реально разузнать. Мамаев-то в курсе об их магических способностях?
        - Да и я тебе про то рассказать могу. - Зорин подобрал поводья. - По крайней мере, про Анну Штольц. Она точно была нисколечко не чародейкой. Мы как-то с ней беседовали о мастерстве актерском, так она нарочно отметила, что людям обычным сложно в театре карьеру выстроить, а ей удалось, примой стала.
        Я взглянула на часы. Было два часа пополудни, самое что ни есть обеденное время.
        - А не заехать ли нам, Иван Иванович, в кафе-шантан, на место второго убийства? Ты же сможешь увидеть, если покойная колдовать была мастерица?
        - Тебе начальство запретило туда идти, - напомнил Зорин.
        - Оно в одиночку запретило! Наверное… скорее всего… А я с тобой собираюсь. Ну кто супротив безопасного досмотра в сопровождении великого чардея возражать будет? Точно не шеф!
        И, чтоб развеять всяческие сомнения в законности предприятия, я пошла с козырей:
        - Там неподалеку пекаренка есть, а при ней булочная, а в ней выпечка разнообразная и чай на травах медовый.
        Кстати, поесть и я бы сейчас не отказалась. Бритские научные светила наверняка поддержали бы меня в стремлении питаться регулярно, подтвердив желание мое стройностью научных доводов.
        Заход с козырей возымел действие, Иван Иванович потянул поводья, направляя нашу коляску в переулок.
        Это был молниеносный досмотр, я бы даже сказала, блицобыск. Жозефина, поднятая нами с постели от сладкого послеобеденного сна, провела нас захламленными коридорчиками за сцену, в будуар покойной товарки, носивший следы основательного обыска.
        - Здесь не прибирались еще, - позевывая, сообщила она, не забывая, впрочем, кидать призывные взгляды в сторону Ивана Ивановича.
        Тот, проигнорировав страстные взоры, походил по комнатенке, на нормальный будуар нисколько не похожей, наклонился у диванчика. Я вспомнила, что именно под этим диваном труп или, скорее, то, что от него осталось, нашли. Меня замутило, даже в глазах потемнело. Не должны люди умирать. То есть вот так вот не должны. Она же молоденькой была совсем, эта Венера из Парижа, наверняка мечтала о чем-то, кого-то любила, кого-то ненавидела, репетировала каждый день как проклятая, чтоб на сцене в грязь лицом не ударить. А потом в один ужасный момент ее не стало. И мечты ее, и планы оказались никому не интересными…
        Я достала из кармана смятый и влажный носовой платок.
        Зорин тем временем переместился к трюмо, перебирая склянки резного стекла и коробочки с гримом.
        - Это что? - спросил он Жозефину.
        Та картинно закатила глаза и вздохнула:
        - Ну а я-то почем знаю? По всему видно, зелья она какие-то хлебала. У нас, актрис, это повсеместно.
        - И варила сама? - Иван пошурудел в выдвижном ящике и достал оттуда медную спиртовку с закопченной алхимической колбой.
        - Я-то почем знаю?
        Глаза Жозефины закатились уже на такую недосягаемую высоту, что я опасалась, как бы не выпали от натуги.
        - Сама, - решил Ванечка, осторожно понюхав колбу. - Ну что, Гелюшка, могу сказать с большой долей вероятности, что была наша покойница неплохим зельеваром. А это наличие магических способностей подразумевает.
        Я сначала высморкалась, прежде чем ответить, и стерла со щек слезы рукавом, который пока был почти сухим.
        - Значит, теперь понятно, почему он…
        Я запнулась, посмотрев на Жозефину. Нечего мне перед посторонними людьми служебные разговоры разговаривать.
        Поэтому, кивнув Ивану Ивановичу и пошевелив солидно бровями, я повернулась к выходу.
        Жозефина проводила нас на улицу. Ей все не хотелось с нами расставаться, она косилась на Зорина, болтала всякие общие глупости, зазывала на представление.
        - Спасибо, - поблагодарила я девушку. - Ты нам очень помогла сегодня.
        Та хихикнула:
        - А ты, Евангелина Романовна, действительно сыскарем стала!
        Я не возражала, слегка покраснев от удовольствия.
        Когда Жозефина наконец ушла, семьдесят пять раз обернувшись напоследок, Зорин взял меня под руку:
        - Веди в булочную.
        - Подожди. Меня мутит до сих пор. Да как ты вообще о еде думать можешь, когда мы только что на месте убийства побывали?
        - Ну тогда просто пройдемся, - решил Зорин. - Воздухом подышим.
        И он повел меня к скамеечке, стоящей в тени деревьев.
        Воздух был свеж, конечно, относительно - относительно каких-нибудь отхожих мест при работных казармах. Жара никуда не делась, солнце все так же жарило, и я прямо чувствовала, как покрываюсь оранжевыми веснушками.
        - Что тебе понятно стало? - спросил Зорин, устраиваясь на скамеечке по правую руку от меня.
        - Смотри, - я развернулась к собеседнику вполоборота. - У нас два трупа в абсолютно разном состоянии. Покойная «Жихарева» не была опустошена в отличие от Бричкиной. И теперь нам стало понятно почему.
        Ивану понятно не было, он приподнял брови, побуждая меня продолжить.
        - Ну нам же Уваров говорил, что это похоже на кормление. Вот все и сложилось. Анна Штольц магом не была, поэтому ее и не… сожрали.
        Зорин хмыкнул с уважением, и я бы получила удовольствие от признания коллеги, если бы в этот момент меня не тошнило бы под лавку.
        Рвало желчью, спазмы сдавливали желудок ритмично, будто под музыку. Когда я подумала, что вот она, смерть моя, уже близко, мне на шею полилось что-то холодное. Оказывается, пока я страдала, Ванечка успел куда-то сбегать за водой и теперь поливал меня, не заботясь о сохранности мундира.
        - Достаточно. - Я села, откинувшись на изогнутую спинку. - Пить дай.
        Зубы клацнули о край железной кружки.
        - Еще!
        - От этого «еще» тебя опять выворачивать начнет. - Чародей положил мне на живот большую ладонь. - Не пищи! Я лечить буду.
        Магии я не видела, но пахло скошенной травой и молоком. Я закрыла глаза, ощущая спокойствие, разливающееся от живота по всему телу.
        Мы просидели в тенечке еще с полчаса, ни о чем не разговаривая, и все это время Зорин не забирал от меня ладони. Наконец он выпрямился, тряхнул головой и поднялся со скамейки:
        - Теперь тебе, Гелюшка, поесть чего-нибудь надо. Да и мне силы восстановить не помешает.
        Силы мы восстанавливали основательно, еще и с собой восстановителей прихватили, завернув в вощеную бумагу. Поэтому продолжили чаепитие и булкопоедание в приказе, расстелив на моем столе скатерку из Лялиных запасов. Шеф выслушал наш с Зориным отчет без особого интереса и сразу велел позвать младших служащих, наводить в кабинете порядок. В тазу уже не постукивало, а хлюпало талой водой, как и в коробе у двери, видимо, ледяное лечение подошло к концу. Пока младшие чины возились с перестановками и уборкой, Семен Аристархович решил переждать суету в приемной. Ольга Петровна уступила ему свой стол, сама отправившись руководить работниками. Шеф пролистывал какие-то бумаги, сидя практически напротив, а у меня кусок в горло не лез.
        - Аппетит у вас хороший, как я погляжу, - подлил масла в огонь Крестовский.
        Я с усилием проглотила ставшую невкусной выпечку, но ответить едкой остротой не успела.
        - Пойду я, пожалуй, - Зорин поднялся из-за стола с расслабленной сытой улыбкой. - Мне какое-нибудь поручение найдется?
        - Отправляйся, Иван Иванович, в государево хранилище, да отдай неклюдский баронский пояс. Да расписку у них взять не забудь, да проследи, чтоб на хранение его определили со всеми полагающимися предосторожностями.
        - Будет сделано.
        Зорин ушел, и в приемной повисла тишина, немного разбавленная торжественным выносом ненужного уже короба. Ляля уверенно командовала двумя работниками, эту громаду из кабинета выносившими, покрикивала на них:
        - Левей! Правей! Заворачивай! Вниз несите. Да поосторожней там.
        Видимо, за мужчин она младших служащих не держала, ибо обходилась без картавостей и хихиканий.
        Я проводила процессию преувеличенно заинтересованным взглядом, отвела глаза и встретилась этими самыми глазами с начальством. За целую минуту молчания я успела отчаянно покраснеть, побелеть, покрыться испариной и по второму кругу залиться румянцем. Рыжие вообще забавно краснеют, кожа у нас тонкая, поэтому выглядим мы в момент душевного напряжения, как свекольный суп до того, как в него опустят сметану. Не очень, в общем, выглядим. А шеф все продолжал на меня смотреть - со спокойной полуулыбкой, неизвестно что выражавшей и оттого нервировавшей меня невероятно.
        - Позвольте полюбопытствовать, - наконец протянул он, отчего у меня под ложечкой томно засосало. - Зачем вы носите очки? Зрение у вас прекрасное, стеклышки… вполне обычные у вас стеклышки, не удивлюсь, если оконные…
        Я пожала плечами, попыталась углубиться в работу, даже ткнула наудачу в пару самописных клавиш, однако шеф ждал ответа.
        - Для солидности. - пискнула я наконец.
        Крестовский покачал головой:
        - Солидность внешнего вида вас, Попович, не волнует. Вы умеете другими способами уважения добиться.
        Я хмыкнула. Воспринимать его слова как похвалу или как очередной упрек?
        - А ведь я вас недооценивал. Когда Эльдар живописал обстоятельства ареста Бесника, мне казалось, что он преувеличивает для создания комического эффекта. Кто учил вас стрелять?
        - Маменька, - пролепетала я, испытывая неуместное раскаяние. - Мы с ней вдвоем жили… должны были уметь защититься.
        - А маменьку кто?
        - Ну, знамо дело, ее родитель, - отвечала я обстоятельно. - Маменька у меня из старинной фамилии, они оружейники уже века два, почитай. Вундермахер. Может, слыхали?
        - Ваша маменька гнум? - Крестовский удивился. - А вы, значит, наполовину… Нет, это невозможно.
        - Так она мне не родная, моя-то родами померла, а отец женился снова.
        - На гнуме?
        - На женщине гнумской расы! - Я очень не любила, когда к моей маменьке кто-то пытался неуважение проявить. - Это берендийскими законами не запрещено!
        Семен Аристархович теперь смотрел на меня, как мальчишка на ярмарочную диковинку - с радостным предвкушением.
        - Потом папенька… ну… помер, нам одним выживать пришлось. Маменька сказала, что замуж больше не пойдет, хотя сватались к ней всякие, мы же зажиточные довольно по орюпинским-то меркам, и подарила мне первый револьвер.
        - Сколько вам было?
        - Десять, как раз на именины был подарочек.
        - Ну, боевым-то искусствам вас точно не мачеха учила.
        - Вы спрашиваете или утверждаете?
        - Я видел, как вы деретесь, - улыбнулся Крестовский. - Узнаваемый стиль.
        - Циркач был один, Ямота-сан, басурманин яматайский. Тоже поначалу свататься хотел. Говорил, сад из камней на вашем дворе возведу, буду медитировать и смысл жизни познавать. Но матушка его быстро… кхм… перенаправила. Я уже вымахала тогда в росте, лет тринадцать мне было, но и хлипкая была, как кисель. Больше года сэнсэй со мной занимался, потом уехал на родину, у него там, оказывается, все это время жена была…
        - Понятно. А почему вы сыску решили свою жизнь посвятить?
        - Так у меня сызмальства получалось все находить, или там покражу какую раскрыть, или… А потом я как-то в газете вычитала об указе его величества про равные права для мужчин и женщин. А маменька сказала, что раз талантами господь наградил, их использовать на благо нужно, и дала денег на курсы, которые в Вольске открылись. Нас там хорошо обучали, курсистов то есть. У нас учитель был - Савва Кузьмич Миронов - титанического ума человечище. Он про все нам подробно обсказывал - и как слежку правильно вести, и как от «хвоста» отрываться, ежели «пасут», и как наряд нужный для дела подобрать, чтоб личность твою не распознали. Мы даже с ним на почти настоящее дело ходили, притон питейный разгонять. - Я говорила быстро и увлеченно. - Вот уж потешились! Правда, потом, перед самым выпуском, арестовывать нашего Миронова пришли. Оказалось, что никакой он не секунд-майор в отставке, а беглый.
        Я погрустнела. Савву Кузьмича мне было жалко.
        - Каторжанин? - переспросил Крестовский с недоверием.
        - Да нет, просто беглый актер, он от кредиторов у нас скрывался. А натура у него была широкая, артистическая, вот и решил на курсах подработать, легенду себе сочинил, бумаги нарисовал, какие потребовалось. Когда все открылось, нас, курсистов, сам губернатор просил скандал из этого дела не раздувать. Мы посоветовались с парнями и решили, что никому рассказывать про сей конфуз не будем. Нам всем начать работу хотелось, а не сызнова курсы посещать. Нам на остаток времени поставили настоящего секунд-майора, человека от сыска далекого, зато въедливого очень. Он больше половины наших на выпускном экзамене зарубил, потому что законы спрашивал добуквенно, а мало кто успел их за это время так подробно изучить.
        - Только вы?
        - У меня память такая. Ежели на что-то внимательно посмотрю, действительно внимательно, то до последней закорючки потом смогу воспроизвести.
        - Понятно. А вы полны сюрпризов, Попович. Ну хотя бы я раскрыл истоки вашей нелепой страсти к переодеваниям.
        Я обиделась. Вот ведь супостат, я ему тут про жизнь свою душу выворачиваю, а он «нелепая страсть»! Сами вы, ваше высокородие, нелепая страсть. Моя… нелепая…
        Я тряхнула головой, мысли пошли в совсем уж ненужном направлении.
        Крестовский моего состояния не понял.
        - Я тоже занимался джиу-джитсу, - сообщил он с тем самым мальчишеским предвкушением. - Через пару дней мы с вами, Попович, сможем устроить небольшое состязание.
        - Чего? - охнула я.
        - Ну я же вам уже говорил!
        Когда? Когда он мне об этом говорил? Когда физическими расправами угрожал? Так он тогда тренировочный бой имел в виду, а не порку в людном месте мочеными розгами? А Гелечка-то себе уже напридумывала всякого, и даже не совсем приличного иногда.
        - Не думаю, что вас впечатлят мои навыки.
        - То же самое я могу сказать о своих, - широко улыбнулось начальство. - Что ж, думаю, в кабинете уже проветрилось, можно возвращаться к работе.
        Крестовский пошел к себе, на пороге обернулся, еще раз внимательно меня оглядев. Видимо, прикидывал, какой подсечкой меня через несколько дней на ковер отправит.
        Глава шестая
        В коей четверг никак не хочет заканчиваться, а пятница ничего, кроме неприятностей, не приносит
        Когда о каком деле сумневаешься, то не говори того за подлинную правду, но или весьма умолчи, или объяви за сумнительно, дабы после, когда инако окажется, тебе не причтено было в вину…
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Семен явился на встречу заранее, - зная, как его покровитель сверхпунктуален, он не хотел омрачить общение даже полуминутным опозданием. Каждый раз они встречались в разных местах, назначенных Юлием Францевичем, и от статского советника требовалось лишь неукоснительно придерживаться переданных запиской или тайным письмом инструкций. Покровитель Семена Аристарховича вращался в таких высоких кругах, можно сказать высочайших, что ему приходилось лавировать меж массою правительственных группировок, опасаясь шпионов как его величества, так и иных царедворцев. Юлий Францевич Брют выходил из ситуаций с блеском, умудряясь не попасть в зависимость ни от одной из заинтересованных сторон и являясь вот уже второй десяток лет бессменным главным чиновником империи, единственным и неповторимым канцлером берендийского престола.
        В этот вечер, а точнее - ночь, ибо десятый час уже минул, встреча планировалась в нумерах с игривым названием «Сад наслаждений», где велась бойкая торговля продажной любовью и прочими легальными и полулегальными радостями жизни. Чтоб попасть в «сад», требовалось пройти первый этаж с эркерным фасадом, нависающим над столичным бульваром. Здесь торговали зрелищами вполне пристойными, здесь располагался известный в Мокошь-граде фильмотеатр.
        Семен поднялся по устланным ковром ступеням, миновал украшенное афишами фильмов фойе, кивнул ливрейному лакею, несшему службу у неприметной двери в конце неприметного коридора.
        - Что изволите, ваше превосходительство?
        - Посетить заседание клуба садоводов, - ответил Семен Аристархович условной фразой.
        Лакей постучал в дверь четырежды, с разными интервалами между ударами, и поклонился, принимая предложенную мзду.
        За дверью Семена ждал еще один служитель, который повел статского советника длинным узким коридором. Чародей по привычке отмечал остаточные следы волшебства. Вот здесь, за розовой дверью, пользовались приворотным зельем, за вот этой, с золочеными лилиями, использовали заклинания подчинения, а тут - просто воскуряли какую-то гадость, к чародейству отношения не имеющую, но в столице строжайше запрещенную. Служитель остановился перед дверью, неряшливо покрытой слоем пурпурной краски, будто кто-то хотел сделать ее как можно менее интересной. Однако от взгляда Семена Аристарховича не укрылась дорожка защитных рун, нанесенных через всю деревянную поверхность.
        - Прошу.
        К дверной ручке служитель не прикоснулся, и Семен, сделав пасс, деактивирующий чужое волшебство, сам открыл дверь и вошел в нумер. Пахло пудрой, духами, шампанским, застоялым сигарным дымом. Обстановка радовала глаз обилием расцветок и текстур. Здесь были шелковые шпалеры - ядовито-желтые с алыми бутонами роз, атласные золотые драпри на окнах, плюшевая обивка диванов оттенка бычьей крови и ониксово-черный ковер на полу. Человек, который обставлял это помещение, явно не дружил с головой либо с хорошим вкусом. Хотя вкус свой он, кажется, пытался подчеркнуть, - межоконный простенок украшал портрет наимоднейшего аглицкого поэта Чарльза Гордона. Семен повесил шляпу на вешалку, обнаруженную в углу, оставил трость в подставке и сел на диван. До назначенного времени у него было восемь минут. Размышлять, о чем с ним хотел беседовать канцлер, смысла не имело. В общении с покровителем Крестовский придерживался политики честности и недомолвок. Честности - поскольку у Юлия Францевича имелись возможности проверить каждое слово статского советника, а недомолвок - поскольку излишняя откровенность могла повредить
не только ему, Семену, но и людям, за судьбу которых он нес ответственность. Канцлер - вовсе не благочинный старец, коего из себя изображает перед широкой публикой, а жестокий и расчетливый интриган. И на покровительство его можно рассчитывать только до тех пор, пока приносишь ему ощутимую пользу и пока он полностью уверен в твоей преданности.
        Крестовский посмотрел на циферблат напольных часов, стоящих в углу, и поднялся с места. Одновременно с этим раскрылась дверь и в нумер вошел Брют. Канцлер был не стар - приближаясь к шестидесяти годам, он сохранил прекрасную физическую форму. В его каштановых волосах блестели седые пряди, из-под кустистых бровей смотрели хищные желтовато-карие тигриные глаза. Одет он был неброско - в темно-серый костюм и мягкую шляпу на тон темнее.
        Семен поклонился:
        - Ваше высокопревосходительство.
        - Ах, оставь, Семен, мы сегодня без чинов. - Брют бросил шляпу на вешалку, обвел помещение цепким взглядом, раздул ноздри длинного изогнутого носа. - В экую клоаку нас с тобой сегодня занесло.
        Крестовский скупо улыбнулся.
        - Кстати… - Канцлер уселся на диван, закинул ногу на ногу и кивнул собеседнику, приглашая и его присесть. - Нумер оплачен до утра, как и знойная андалузская куртизанка, к этому нумеру приписанная. Так что, если возникнет желание…
        Семен, все так же улыбаясь, покачал головой.
        - А вот это зря, - укорил его канцлер. - Молодость один раз дается, и пролетает в мгновение ока. И ежели не тратить ее на барышень и винопитие, в старости останется только сожалеть об упущенных наслаждениях.
        Брют вздохнул, как бы демонстрируя свои личные сожаления.
        - Ну-с, мой юный друг, поведайте старику о своих новостях.
        - Что именно интересует ваше высокопревосходительство? - осторожно спросил Крестовский, презрев предложение покровителя общаться без чинов. - Пока я подтвердил свои догадки касательно причастности известного нам лица к делу о паучьих убийствах. Полный отчет будет предоставлен в тайную канцелярию к концу следующей недели. Неклюдский пояс отправлен в государево хранилище…
        - К черту пояс! - прервал его собеседник. - Про барышню твою расскажи. Ходят слухи, что Петухов тебе суфражистку в приказ подсунул! Да еще и простушку-немагичку!
        Семен Аристархович приподнял брови:
        - Однако я не ожидал, что наши внутренние….
        - Брось! Петухов еще с червеня всем направо и налево рассказывал, какую свинью подсунул надменным чардеям. Так что она? Хороша ваша хрюшка?
        - Господин обер-полицмейстер и о ее… гм… мировоззрении был осведомлен?
        - Да нет, только про то, что барышня. И очень этим фактом потешался. Про остальное мне потом уж доложили. Не тяните, молодой человек. Она хороша?
        Канцлер, как обычно, поминутно менял обращение, переходя с «ты» на «вы», и нисколько этим не озабочивался.
        - Толковая, - ответил Крестовский искренне. - Умна, логично мыслит, учится на лету, сыскным талантом не обделена.
        Брют поморщился:
        - Да что там до ее талантов… Уродина?
        - Да нет, вполне… - Семен чуточку запнулся, поняв, что слово «хорошенькая» из его уст может быть истолковано превратно, - обычной внешности.
        - Роман с кем-то закрутила?
        - Эльдар Давидович Мамаев, мой непосредственный подчиненный, будет просить ее руки в субботу на приеме у обер-полицмейстера.
        - А вот это славно, - сказал Юлий Францевич и поднялся с места. - А то я, знаешь ли, грешным делом подумал, что новая барышня в приказе тебя примется окучивать. Суфражистка свободных взглядов, да еще и умна, против такого, думал я, старик, моему Семушке не устоять. А она, вишь, решила на нижестоящую должность разменяться. Молодец девчонка, хвалю.
        Семен тоже поднялся с места, ибо сидеть в присутствии старшего, по возрасту либо по званию, было неприлично. Разговор его немало озадачил, его цели он не понимал.
        - Рыжая еще, - продолжал канцлер, снимая с вешалки свою шляпу. - А ваша страсть к рыжим, Семен Аристархович, всем известна. Кстати, андалузка эта, которую я тебе до утра оплатил, тоже рыжая, говорят, и манер самых что ни на есть приличных. Я специально такую заказывал и велел приодеть ее поскромнее.
        - Ваше высокопревосходительство, - остановил Крестовский уже выходящего за дверь канцлера. - Прошу извинить мое скудоумие, но не могли бы вы мне пояснить…
        - А чего пояснять, Семушка. - Брют открыл дверь и вышел в коридор. - Планы у меня на твой счет большие, ты же мне, старику-бобылю, заместо сына, не хочу, чтоб ты на курсисточек разменивался. Так вот и стараюсь по-стариковски тебя развлечь да на путь истинный направить. Не благодари… А вот, кстати, и наш экзотический цветок.
        По коридору к ним навстречу шла рыжая девица в премилой шляпке и бледно-зеленом платье, украшенном лентами. В первую очередь Семен подумал, что у здешних обитательниц странное представление о скромности нарядов, а во вторую похолодел, потому как по коридору «Сада наслаждений» несмело ступала Евангелина Романовна Попович, чиновник восьмого класса. Крестовский умел думать быстро. Прежде чем Геля успела открыть рот, он сдернул с нее очки и ухватил девушку за плечо.
        - Я передумал, Юлий Францевич. Негоже от таких подарков отказываться.
        Канцлер умильно хихикнул и махнул рукой.
        Пока Брют шел по коридору, Семен не отпускал Гелиного плеча, а когда канцлер повернулся уже у самого выхода, чтоб полюбоваться на обращение с его подарком, наклонился к девушке:
        - Не пищите, Попович, это надо для дела.
        Он проговорил эти слова едва слышным шепотом, глядя в испуганные зеленые глаза, а потом с чувством ее поцеловал.
        Геля не издала ни звука, слегка обмякнув, Семен, не желая оборачиваться и проверять, смотрит ли все еще на них Брют, затолкал ее в нумер, не прерывая поцелуя.
        В четверг после обеда, неожиданно долгого и сытного, я усиленно боролась с дремой, служа на благо Отечества, и даже помыслить не могла, что уже через несколько часов окажусь в столичном… кхм… лупанарии с собственным начальством и в самой что ни на есть пикантной ситуации. Однако обо всем по порядку.
        Я колотила по клавишам послушного теперь самописца, шеф тихонько сидел в кабинете. Ляля пробежала к нему с каким-то хозяйственным вопросом, чтоб сразу умчаться. Зорин все не возвращался, впрочем, как и Мамаев. Старания мои в овладении скорописью, как мне казалось, принесли некий результат - я уже могла почти не смотреть на клавиши, позволив рукам самостоятельно решать, подушечку какого пальца в каждом случае задействовать. Вечером меня ждало театральное представление, и я немного поразмышляла, какое из двух нарядных платьев мне надеть. Варианта было всего два: шелковое черное с довольно смелым вырезом, которое я сочла для сегодняшнего случая излишне нарядным, мысленно отложив его на субботу - меня, конечно, на прием к обер-полицмейстеру еще никто официально не пригласил, но, зная шефа, можно было предсказать, что повеление я получу минуты за полторы до приема, - и мятно-зеленое, которое матушка величала «барышня в поиске». Ко второму платью полагалась шляпка, моя любимая, между прочим, и я уже предвкушала, как выпущу локоны из-под отделочных кружев. Рыжим зеленое вообще-то к лицу, особенно если с
оттенком глаз гармонирует. Мне даже стало немножко жалко эдакую красоту тратить на Мамаева.
        - Я домой телефонировала, - сообщила входящая в приемную Ляля, - с аппарата, который у нас на первом этаже установлен. Велела мне платье для вечернего выхода подвезти.
        - Перфектно! Значит, у меня переоденемся.
        - А еще возьмем дядюшкину коляску. Она ему все равно без надобности, а мы с удобством до места доберемся.
        Все складывалось наилучшим образом. События сегодняшнего дня, страшные, грустные, а иногда и просто противные, отодвинулись куда-то на периферию сознания, настроение сначала вошло в норму, а после и вовсе улучшилось. Через некоторое время я уже мурлыкала под нос модный в этом сезоне шлягер.
        За полчаса до окончания присутственного времени шеф вышел из кабинета, вежливо с нами попрощался, велел на работе не засиживаться и удалился в неведомые дали. Ляля повеление восприняла буквально, заполошно вскочив со своего места:
        - Поторопись, Гелечка. Сегодня мы будем не чиновницами приказными, а просто барышнями при приличном кавалере!
        Ольга Петровна, кажется, радовалась предстоящему развлечению. Вот и славно, вот и хорошо, значит, не сердится она на меня более, и дружбе нашей девичьей ничто не грозит.
        Коляска ждала нас у подъездной лестницы, багажная полка ее была занята кофром, шляпной коробкой двухаршинного обхвата и огроменным тюком некрашеной мешковины в оплетке конопляных шнуров. Да уж, подготовилась Ляля с размахом!
        - Подумают, что мы труп в багаже перевозим, - несколько неудачно пошутила я.
        - Да пусть что угодно думают, - отмахнулась девушка. - До досужих сплетен мне дела нет.
        Кучер, пожилой уже кряжистый дядька с крючковатым носом и черными глазами, откинул подножку.
        - Это Палюля, - кивнула мне Ляля, взбираясь в коляску. - Обычно он меня возит.
        Кучер подал мне руку, помогая подняться.
        - Вы неклюд? - спросила я, потому что во внешности петуховского слуги почудились мне знакомые черты.
        - Был неклюд, да весь вышел, ваше бродь, - хрипло отозвался тот, до меня донесся удушливый, какой-то гнилостный запашок. - Устраивайтесь, домчу с ветерком.
        Всю дорогу до своего дома я была рассеянна. Меня почему-то тревожил Лялин неклюд, да и коляска казалась знакомой, можно сказать, до боли. Я даже время от времени прикасалась к затылку, памятуя тот удар по голове.
        - А давно он у вас служит? - спросила я Лялю громким шепотом, указывая на кучера.
        - Сколько себя помню. Дядюшка, когда в Эстляндии служил, арестовал его за конокрадство, да пожалел почему-то, через строй под шпицрутены не отправил. С тех пор Палюля семье Петуховых предан.
        У меня в голове щелкнуло. Неклюд, изгнанник, Петухов, Эстляндская волость. Картинка почти сложилась. Мне срочно нужно было поговорить с шефом.
        - Ты знаешь, где его высокородие живет?
        - Крестовский? Даже не представляю. Меня к нему на квартиру не посылали ни разу, а к себе в гости он, как ты понимаешь, не зазывал.
        Честное слово, если бы шеф сейчас еще был в приказе, я настояла бы на немедленном возвращении на службу. Все мои подозрения в отношении Петухова получили недвусмысленное подтверждение. Оставалось еще одно, последнее, которое я получила, когда коляска остановилась у вывески меблированных комнат «Гортензия».
        Пока Ляля возилась со своим багажом, я обошла коляску и погладила лошадиную морду:
        - Ну здравствуй, красавица, узнала меня?
        Лошадка была та самая, с которой я ворковала, когда получила по голове неким тупым предметом.
        Надо что-то делать! Петухов - убийца, его кучер как-то связан с убийствами, он неклюд, стало быть, маг по определению. Ольге Петровне домой возвращаться нельзя! Она в опасности!
        Я остановилась. Прежде чем начинать производить арест и поднимать переполох, следовало подумать, не упустила ли я чего.
        Значит, первое - я, предположим, арестовываю неклюда, доставляю его в приказ и произвожу допрос. Он плюет в мои ясные очи и говорит, что ничего не знает. Второе - я рассказываю обо всем шефу, тот сам преступника допрашивает, оберегая уже свои очи от неклюдских плевков. Третье - я сначала все рассказываю начальству, а только потом произвожу арест.
        Третий вариант показался мне предпочтительней. Неудачное задержание наследника гнумской фамилии мне до сих пор икается, значит, на этот раз я горячку пороть не буду. Мне даже утра ждать не понадобится. Через несколько часов я увижу Мамаева, он опытный сыскарь и знает что делать.
        Ольга Петровна с Палюлей уже транспортировали кофр и шляпную коробку на второй этаж, и я, как вежливая хозяйка, отправилась туда же.
        И арестовывать сейчас слугу нельзя. Для того чтоб прижать к стенке Петухова, между прочим, обер-полицмейстера, чиновника не просто высокого, а высочайшего ранга, нужно это делать почти одномоментно, чтоб его высокопревосходительство не успел понять, что происходит. Да и Лялю он не тронет. Ежели до сего времени он на нее не покусился, значит, в ближнем своем круге не свирепствует.
        Несколько успокоенная этими размышлениями, я стала принимать гостей. Палюля, разумеется, в моей комнатенке не остался. Он просто поставил кофр на пол, картонку на стол и удалился, сообщив своим хриплым голосом, что подождет внизу. Ляля осмотрела помещение и сморщила носик:
        - Скромно живешь, Гелечка.
        - Да я здесь ночую только, - пожала я плечами, одновременно пытаясь задвинуть плетенку с грязным бельем под кровать. - Да и много ли мне надо.
        - Ну ты же дворянка, завидная невеста, должна себе чуточку роскошества организовать. - Ляля неторопливо распаковывала свои наряды.
        Шляпа оказалась монументальной, украшенной атласными розами и флердоранжем, платье - откровенным по самое не балуй. Цвет мне его скорее понравился, бежевый, почти телесный, но когда с моей помощью Ольга Петровна облачилась в свой наряд, мне показалось, что она просто надела на себя еще одну кожу. Я даже поежилась от эдакой аналогии.
        - А ты так и пойдешь в мундире, Гелечка?
        - Времени еще вдосталь, - ответила я. - Не стемнело еще даже, театр в десять, мы еще успеем перекусить что-нибудь.
        Я отправилась на кухню. Положение любимицы Лукерьи Павловны давало мне особые привилегии. Самовар и все, что к чаю полагается, мне организовали в мгновение ока. Ляля ела, как птичка, едва надкусывая кушанья, я же отдала должное и холодной буженине, и свежему хлебу, и малосольным хрустящим огурчикам.
        Разговор велся неспешный, ни к чему не обязывающий и очень девичий. Я травила байки о временах далекой юности, Ольга Петровна посвятила меня в тонкости воинской субординации и научила нескольким соленым словечкам, которые узнала от гарнизонных солдат. Я на всякий случай их запомнила. Никогда не знаешь, что в жизни может пригодиться. За беседой стемнело. Я попыталась возжечь магический светильник, тот никак возжигаться не желал, мигая, будто дразнясь. Я чертыхнулась, использовав свежеобретенное выражение, на что Ляля дробно захихикала:
        - Переодевайся, Гелечка. Я пока спущусь, попрошу свечей нам принести.
        - Скажи еще там, что мы трапезу закончили, можно посуду забирать, мне кухарка говорила, они пораньше сегодня освободиться хотят.
        Девушка кивнула и удалилась, я занялась туалетом: разоблачилась, открыла сундук, достала завернутое в папиросную бумагу платье и разложила его на кровати. В стекло что-то стукнуло. Я замерла, прислушиваясь, стук повторился. Я подошла к окну и распахнула створку. Во дворе стоял Эльдар Давидович Мамаев.
        - Что за балаган? - строго спросила я, подтягивая на груди ворот нижней рубахи, ибо беседовать изволила неглиже. - Камнями еще швыряешься. Поднимайся, я через минуту готова буду.
        - Не могу я, букашечка, - произнес чардей, высыпая под ноги горсть мелких камушков, которыми и вызывал меня к окошку. - Дело у меня чрезвычайной важности образовалось, не смогу я вас сегодня в театр сопроводить. Ольга Петровна с тобой?
        - Вышла на минутку.
        - И ей я тоже приношу глубочайшие извинения, - каялся Мамаев вполголоса. - Вину свою обязательно в ближайшее время заглажу.
        За спиной его, шагах в семи, стояла петуховская коляска, неклюд, сидящий на ее облучке, прислушивался к разговору.
        - Подожди, я сейчас спущусь.
        Натянуть мундир, сбежать по ступеням - это минутное дело, объясниться с Лялей, отвести Эльдара в сторону от Палюли… Нет, это совсем уж подозрительно получится. К тому же Мамаев уже отрицательно махал руками:
        - Нет, нет, букашечка! У меня ни минутки на это нет! Ну войди в мое положение!
        Дела у него! Барышня, наверное, очередная!
        Но злиться и вредничать времени не было, тем более я придумала, как мне выйти из ситуации.
        - Так половинку от минуточки подожди!
        Я схватила лист бумаги и карандаш и принялась быстро писать, оперевшись на подоконник, куда доставал уличный фонарный свет. Надо… шефу сказать… там еще где-то должны твои шпики отираться… Петухов… неклюд… Эстляндия…
        Записка была составлена перфектно - четко, ясно, по существу. Я свернула ее трубочкой и бросила в окно:
        - Прочти со вниманием.
        Мамаев пробежал строчки глазами, для чего ему пришлось подойти поближе к фонарю. Выражения лица я рассмотреть не могла, но, закончив, чардей поднял руку, показывая мне, что информацию воспринял и готов действовать. Затем он скрылся за поворотом, прибавив шаг. Я вернулась к сундуку.
        Вот и не понадобилось мне мое платье мятно-зеленое. Даже немножко жалко.
        Ляля вернулась в комнату, я сообщила ей о перемене планов, чем немало расстроила. Свечей она не принесла, просто не найдя кухни.
        - Плутала в коридорах, отбиваясь от подозрительных личностей. - Сказано это было с долей гордости.
        - Если хочешь, мы можем и без кавалера развлечься, - предложила я. - В тот же театр пойдем.
        - Нет. - Она уже начала собираться, пакуя в кофр дневную одежду. - И дело даже не в приличиях, просто настроение упущено.
        Я присмотрелась, не плачет ли подруга, она отвела глаза, уже знакомые, разноцветные.
        - Пыталась прихорошиться, оказалось, зря.
        Я этих ее попыток не понимала, но решила промолчать. Попрощались мы на грустной ноте. После я улеглась поверх одеяла, сдвинув в сторону непригодившийся наряд.
        Ничего, что театр отменился. Главное, что информацию Мамаеву я передала и он уже начал действовать. Моя миссия, если уж говорить начистоту, подошла к концу. На арест меня могут и не позвать, значит, новости я только утром узнаю. Эх, вот изобрели бы гнумы действительно дешевую и быструю связь, или вошли бы телефонные аппараты в обиход повсеместно, вот бы нам, сыскарям, удобство получилось. В ту же секунду могли бы сведениями обмениваться. Правда, и преступникам бы поудобнее стало совместные аферы проворачивать…
        В стекло опять стукнуло. Я подскочила к окну, чтоб тут же испуганно охнуть и присесть. За окном был неклюд, правда, к счастью, не старик Палюля, а молодой Бесник, сверкающий белозубой, несколько трансформированной медвежьими клыками улыбкой. Я подхватила первое, что подвернулось под руку, и юркнула за ширму, одеваться. Гость мой незваный, уже потянув на себя створки, влазил в комнату.
        - О приличиях хоть бы подумал!
        - А я, чавэ, к тебе в приказ заходил. - Нисколько не пристыженный, Бесник двигал мебель, видно, усаживаясь на стул, из-за ширмы мне его видно не было. - А мне говорят, Евангелина Романовна изволила домой отправиться пораньше. А я походил, погрустил и вот пришел.
        Одежды я захватила с собой недостаточно, то есть совсем. В руках моих оказалась только юбка, которая и за обмундирование-то не считалась, ибо знаков отличия на ней не было.
        - Ну и зачем пришел? - спросила я, выглядывая из своего укрытия.
        Бесник тем временем, оказывается, возившийся со светильником, подергал за какой-то рычажок, щелкнул пальцами, и комнатенка моя осветилась привычным желтоватым светом.
        - Тянет.
        Перфектно! И чего я его просто из окна не столкнула? Авось не расшибся бы, а я б приличия соблюла. Сейчас-то поздно скандалить. Тянет его, ирода! У меня все думы про паука-убийцу-Петухова, а его тянет!
        - Одежду мне подай сюда, - велела я строжайшим тоном.
        За ширмой затопало, зашуршало, и ко мне на руки опустилось зеленое платье.
        «Стало быть, судьба мне его надеть сегодня», - решила я и принялась облачаться.
        Тем временем гость пересказывал мне столичные новости. Я не вслушивалась, шнуровочки да крючочки заняли все внимание, их было много и располагались они по большей части в местах труднодоступных, то есть на спине.
        - Князь Серебряный и пленница Варвара… - Неклюд запнулся, когда я вышла из-за ширмы. - Да ты красотка, чавэ.
        - Попрошу без пошлых комплиментов. - Я присела к столу. - Про какого князя ты там сейчас говорил?
        - Это название наиновешей фильмы.
        - И?
        - И я тебя сегодня приглашаю ее посмотреть.
        Я покачала головой. Еще чего не хватало! У меня тут дело раскрытое, убийца, почитай, в кармане, а я по фильмотеатрам расхаживать?
        Бесник, будто подслушав мои мысли, продолжил:
        - Я же все понимаю, чавэ. Служба твоя важная да полезная все силы отнимает. Только одной службой жить нельзя, перегоришь, потухнешь, и даже любимое дело не в радость станет. Отдыхать тоже нужно, и развлекаться, полной жизнью жить.
        В чем-то он был прав, видала я таких, перегоревших. Папенька мой покойный все силы науке отдавал, но иногда накатывало на него - апатия, злоба. Неделями из спальни не выходил, чтоб мою детскую душу случайно не травмировать. А ежели припомнить, то он только с появлением в нашей жизни маменьки поспокойней стал, помолодел даже, книжку написал, по ней до сих пор в университетах преподают.
        - Около фильмотеатра заведение одно есть, где сливочное мороженое подают. - Бесник, как и я, умел заходить с козырей.
        Отказаться от мороженого в мокошь-градскую жару мог только безумец. Я молча поднялась и достала из сундука шляпную картонку.
        В конце концов, до утра меня вряд ли на службу стребуют. Но, чтоб совсем уж очистить совесть, я достала еще один лист бумаги, написала, куда отправляюсь, и пришпилила его на дверь комнаты с внешней стороны.
        До фильмотеатра было решено прогуляться пешком. Руки мне неклюд не предложил, да я бы и не приняла, не в таких мы отношениях, поэтому мы просто шли рядом, время от времени перебрасываясь словами. Я пару раз оглянулась, не крадутся ли за мной мамаевские шпики, и, их не обнаружив, решила, что Эльдар уже снял служак с поста.
        Мы завернули в переулок - Бесник, успевший изучить местную топографию, сказал, что так мы изрядно срежем - и нос к носу, ну ладно, грудью к носу, столкнулись с Марком Иреновичем Гирштейном, наследником известной гнумской фамилии.
        - Я к тебе, асессор. - Марк Иренович антимоний не разводил, сразу приступив к делу. - Вот.
        Он достал из внутреннего кармана оплывший кусок металла.
        - Нашел тебе форму, в которой ту печать отвержения заливал.
        - Гаджо? - прорычал неклюд.
        - Тебе известно, что это за штука? - Я приняла у гнума подношение и протянула Беснику.
        - Такой печатью из неклюдов изгоняют, - пояснил тот, не прикоснувшись к форме. - Запирают внутреннего зверя, а душу изгнанника темным силам отдают. У моего родителя похожая есть. Да я же вашему Крестовскому про то рассказывал.
        - Ну, мне он, вишь, не пересказал. - Я опустила железку в тканый ридикюльчик, который несла на запястье, потеснив в нем носовой платок, денежку, необходимую любой барышне, даже если она идет гулять с кавалером, и гребешок. - Спасибо, Марк, - поблагодарила я гнума.
        - Спасибо в карман не положишь и в стакан не нальешь, - начал он обычную гнумскую бодягу, призванную возвеличить свершение и стребовать ответную услугу.
        - Твое дело с гаджо связано, чавэ? - встревоженно перебил его неклюд. - Это опасно очень. Они поганые люди, нет, даже нелюди. У тебя пахло в комнате… Он у тебя был?
        «Конечно, был, - подумала я, - Лялины наряды подносил. Недаром мне показалось, что от Палюли дух гадостный. Мне же и Бесник говорил, что изгнанники пованивать начинают, будто душа в теле гниет».
        А вслух ответила:
        - Мои служебные дела я с тобой обсуждать не буду. Вел меня на фильму, так веди.
        - В «Сад наслаждений»? - оживился гнум.
        Я посмотрела на Бесника, тот подтвердил с нажимом:
        - В него, на первый этаж.
        Марк Иренович вдохнул полной грудью и раскрыл рот. Я знала, что за этим последует, даже его стенания по поводу несправедливой судьбинушки и людской неблагодарности могла по пунктам расписать, поэтому предложила:
        - Идем с нами, если хочешь.
        - Именно так выглядит твое, асессор, «спасибо»?
        - Ну, если предпочитаешь на словах… - Я хитро улыбнулась.
        Даже если у Бесника были возражения насчет увеличения нашей компании, озвучить их он не успел. Марк Иренович ухватил его под руку, привстав на цыпочки:
        - Тогда надо поторопиться. Перед началом показа надо обязательно в «Крем-глясе» зайти, сливочное мороженое по такой жаре - самое то.
        «Крем-глясе» оказалось премилым заведением. Мы выбрали столик на веранде, заказали лакомство и с удовольствием съели его, поглядывая на проходящих по бульвару людей. Публика была все больше приличная, нарядно одетая. И я даже мысленно поблагодарила Бесника за то, что его стараниями в красивом платье на прогулку пошла.
        Платил за нас неклюд, так зыркнув глазищами, когда я предложила внести долю за себя и приглашенного мною гнума, что я решила о равноправии мужчин и женщин более не заикаться. По крайней мере, сегодня.
        Фильмотеатр «Сад наслаждений» оборудован был богато, ковровыми дорожками, позолотой, яркими пятнами афиш на стенах. И первая фильма мне понравилась. Это была комедия положений, где толстый дядька бегал за шкодливым мальчишкой и все никак не мог его догнать. Тапер наигрывал фоном такой залихватский марш, что даже захотелось подпеть. Я искоса взглянула на неклюда, сидящего от меня по правую руку, тот смотрел на экран широко открытыми глазами, будто опасаясь моргать.
        - Ты чего?
        - Первый раз фильму вижу.
        Понятно. Я-то калач тертый. В Вольске меня матушка часто на показы водила. Там, правда, не так шикарно все обставлено, как в столицах, обычно зал ресторана снимают для этих целей, но все же представление о фильматографе я получила.
        - Комедии - самое прибыльное. - Под мой левый локоть просунулась голова Марка Иреновича. - Ну еще, пожалуй, про роковую страсть хорошо идет, но тут еще очень от актера зависит.
        - Гнумы и фильматографом занимаются? - спросила я вполголоса, мешать разговорами остальной публике не хотелось.
        - Мы всегда на пике прогресса работаем.
        Я хмыкнула. Если есть хоть какая-то возможность заработать, гнум ее использует, если нет - изобретет возможность.
        - Только не говори, что это твой фильмотеатр.
        - Не скажу. Не мой, папенькин, меня он к съемкам пристроить собирается, когда в возраст солидный войду.
        - И скоро это будет? - заинтересованно спросил неклюд.
        Спутники мои переговаривались на уровне моей груди, и меня это слегка ажитировало.
        - Послезавтра, - неохотно ответил Марк. - На празднество не зову, но подарки можете готовить.
        Я кончиками пальцев раздвинула мужские макушки и поднялась.
        - Проводить?
        - Не стоит. - Галантность спутников невольно умилила. - Сама справлюсь. До начала основной фильмы успею вернуться.
        Пройдя через ряд и немножко запутавшись в плотных занавесях входа, я выбралась в фойе. Уход мой носил характер вовсе не демонстративный, а, скорее, физиологический. Выпитый с Лялей чай, а затем два бокала лимонада в «Крем-глясе» требовали немедленного посещения дамской комнаты. Вот ее-то я и отправилась искать. Места такие оборудуются обычно не у главного входа, поэтому я решительно свернула в глубь здания и обнаружила искомое за вторым поворотом. После еще умылась над белоснежным рукомойником, промокнула лицо и руки своим носовым платком и повертелась перед ростовым зеркалом, разглаживая складочки платья и поправляя шляпку. Все было в порядке, кроме одного. Выйдя из дамской комнаты, я свернула не в ту сторону (да, даже с отважными искательницами подземелий такое бывает!) и поняла это слишком поздно. Толкнув какую-то дверь, переступила через порог. Там было темно, я потянулась рукой вперед, уж не знаю зачем. Подошвы туфелек соскользнули, чтоб не упасть, пришлось оттолкнуться ногами, дверь за спиной захлопнулась. Одновременно зажегся потолочный магический светильник. Я оказалась в чулане, от пола
которого наверх вела винтовая лесенка. Подергав дверь и убедившись, что с этой стороны она не открывается, я стала подниматься. Лестница вывела на второй этаж, в коридор, по обе стороны которого был ряд дверей, причем ни одна из них не была похожа на другую. Я немножко поудивлялась эдаким изыскам и, призвав логику, решила, что другой выход должен располагаться в другом конце. Место было душное и какое-то преувеличенно бесшумное, ковровая дорожка под ногами скрадывала шаги, отсутствие окон давило. Я не боялась нисколечко, в конце концов, люди строили, а не сказочные великаны, значит, и план здесь не своеобычный, похожий на другие. Звук открывающейся двери в тишине прозвучал громом небесным, хотя открылась она без скрипов. В коридор вышел пожилой подтянутый мужчина, говоря что-то вполголоса кому-то, оставшемуся в комнате, затем появился и второй собеседник. Я, не ускоряя шага, двигалась дальше, еще не решив, поздороваюсь пристойненько или с расспросами брошусь, как на волю выбраться.
        - Не благодари, - донеслась до меня фраза пожилого. - А вот и наш экзотический цветочек.
        Тут я узнала второго мужчину и натурально онемела. Семен Аристархович повернул голову, наши взгляды встретились, знакомая мне жаркая истома пробежала по спине.
        «Это же шеф! - лихорадочно думала я, чтоб отвлечься от неуместных ощущений. - Я хотела его видеть. Все одно к одному. Это судьба меня заставила не в ту сторону свернуть, чтоб я шефа увидела, чтоб все ему рассказала, чтоб…»
        Служебные мысли помогали мало, потому что начальство схватило меня за плечо. От прикосновения мне еще чуточку поплохело.
        Думай, Геля! Не стало бы его высокородие тебя просто так за конечности хватать! Он твое внимание привлечь хочет, чтоб молчала, чтоб личность свою не раскрыла. Думай! Наверное, у шефа здесь встреча с информатором.
        Тем временем - а прошло секунды три, не больше - начальство склонилось ко мне и велело:
        - Не пищите, Попович, это надо для дела.
        Не то чтобы я раньше не целовалась… Бывало. На заре туманной юности, до того, как я суфражистские взгляды на себя примерила и решила, что без мужчин жизнь устраивать правильней, и кавалер у меня был страстно-трепетный, и поцелуй под звездным небом Вольска - да, один, но ведь был! Только вот до сего момента я и не подозревала, что можно целовать вот так - открытым ртом, будто ставя огненные печати, вторгаясь внутрь.
        Крестовский толкнул мною дверь, мы ввалились в комнату, не прерывая поцелуя. Нога моя запуталась за что-то, возможно край ковра, я покачнулась, но он перехватил меня за спину, развернул, прижал к стене. Его руки и губы не останавливались ни на секунду, я тяжело дышала. Где-то в уголке сознания скукожилась мыслишка, что если мы сейчас не остановимся, на одну невинную девицу в Мокошь-граде станет сегодня меньше. Но мне, если честно, было все равно.
        Я запустила пальцы в рыжую львиную гриву и тихонько застонала от удовольствия. Видимо, мой едва слышный стон сработал выключателем. А скорее, то, что дверь по левую руку от меня замерцала зеленым светом и распахнулась. Крестовский отстранился, я придержалась руками за стену, чтоб не сползти по ней. На пороге воздвиглась барышня примерно моих лет, в отчаянно-рыжих локонах под черной шляпкой и чиновничьем мундире такого вида, коего мне раньше видеть не приходилось. Черная юбка с разрезами по бокам, такими длинными, что виднелись подвязки шелковых чулок, плотно облегала бедра, приталенный сюртук, расстегнутый на четыре, не меньше, верхние пуговки, позволял любоваться кружевом лифа и даже, если напрячь зрение, лентами корсета незнакомки. Богатству зрелища способствовало также и отсутствие под сюртуком блузки.
        - Опаздываете, андалузская прелестница, - сказал Семен Аристархович самым противным из своих голосов. - Молодежь за вас всю работу исполняет. - И, взяв меня за руку, спокойно вывел за дверь.
        Андалузская прелестница нас не преследовала, а дорогу Крестовский знал прекрасно. Коридор, лестница, коридор, поворот, ступеньки. И вот уже я дрожу от холода, это при жаре-то серпеневой, на каком-то заднем дворе рядом с дождевой бочкой, коллекцией покореженных временем табуретов и грядками, флору которых в темноте определить не представляется возможным.
        - На кого вы шпионите, Попович? - устало спросил шеф, присаживаясь на один из табуретов.
        - Ни на кого! - прижала я к груди руки. - Случайно так получилось.
        - То есть вы хотите сказать, - по мере произнесения фраз голос начальства креп и под конец стал напоминать львиный рык, - что приличная барышня вроде вас, пусть и с определенными изъянами в голове, может случайно оказаться в борделе?
        Сначала я обиделась на «изъяны в голове», потом переспросила:
        - В борделе?
        - Да! В доме терпимости, в притоне, в гнезде разврата, в лупанарии…
        - Я фильму смотрела, - прервала я шефов поток синонимов. - Потом мне выйти надо было от спутников, я заплутала, а тут бордель. Я же, ваше высокородие, и помыслить не могла, что два таких разноплановых заведения, как фильмотеатр и вот это вот, в одном здании разместить можно. Ну вот, тут бордель, а тут вы… А барышня малоодетая, стало быть, порочная женщина? И слава богу, что именно она, а то я уж стала размышлять, в каком чиновничьем ведомстве подобные мундиры уставом носить приписано. Значит, бордель, вы, барышня, господин в серой шляпе, от которого вы личность мою скрыли…
        На самом деле мне было стыдно просто до обморока и я очень боялась, что сейчас шеф примется за обсуждение того самого «нужного для дела» поцелуя и всех последующих, которые, как я подозревала, для дела были вовсе не нужны. А еще мне было обидно, что Крестовский целовал меня только «для дела», и стыдно за эту обиду, такую бабскую и вообще-то мне не свойственную. Поэтому я просто болтала, загоняя стыд вглубь, и мне даже было неважно, за кого он меня принимает, за шпионку, разгульную девицу или чокнутую суфражистку.
        - А этот господин серошляпный, как я догадываюсь, информатор ваш. Поэтому и встреча была назначена тайно и поэтому в таком непривычном для вас месте.
        «Ага, Геля, ври себе и дальше. Место для него непривычное, то-то он все закутки здесь доподлинно изучил! Первый раз шеф твой в этот дом терпимости наведался! А до того - ни ногой!»
        - Где Мамаев? - прервал мои самокопания Семен Аристархович. - Он же собирался вас с Ольгой Петровной в театр вести.
        - Он не смог, - ответила я. - Извинялся, сказал, дело важное и неотложное. Вот я от разочарования на фильму и пошла. Стойте, шеф! Значит, вы Эльдара вечером еще не видели? Он вас, видимо, не нашел. Мне же вам столько рассказать надо!
        Я азартно придвинула второй табурет и присела на него, не забыв проверить перед тем сохранность всех четырех ножек.
        - Шеф! Наш паук-убийца - это Петухов! Я точно знаю.
        Красивое лицо Крестовского осветила улыбка - так как светила она в купе с полной мокошь-градской луной, видела я ее во всех подробностях. Хорошая была улыбка, будто ребенку предназначенная, любимому чадушку, от которого любая глупость радостна и умилительна.
        - Излагайте.
        Ну, я и изложила. И про коляску, и про неклюда-отступника, и про запашок его явный, про волость Эстляндскую, в которой Петухов службу нес. Не забыла достать из ридикюля форму для печатной отливки, а также рассказать, что Беснику запах гаджо в моей комнате учуять удалось.
        Крестовский слушал со вниманием, даже не скривился ни разу, только время от времени разбавлял монолог мой сакраментальным «понятно», но в целом с блеском исполнял роль благодарной публики.
        - Арестовывать его надо! - закончила я свою речь и хлопнула ладонью по колену.
        - Кого? Обер-полицмейстера? - переспросил шеф.
        - Сначала неклюда, а потом, конечно, и его высокопревосходительство, пока опомниться не успел, - подтвердила я.
        - Ну, во-первых, Попович, мы с вами Петухова арестовать не сможем при всем желании, чиновников такого ранга только личная гвардия государя под стражу взять может.
        Я о таком ранее не слышала, поэтому покраснела, устыдившись своего незнания.
        - Во-вторых, кроме неких подозрений, признаю, вполне обоснованных и косвенными уликами подтверждаемых, нам с вами и предъявить-то нечего.
        - А допрос тогда на что?
        - Допрашивать самого обер-полицмейстера у нас с вами тоже… допрашивалка не выросла. В ведении тайной канцелярии такие дела.
        Я погрустнела. Куда ни кинь, всюду клин.
        - Ну а в-третьих, - Семен Аристархович наклонился ко мне с заговорщицким видом, - зачем Петухову все это понадобилось?
        - То есть?
        - У каждого преступления есть мотив - ревность, жажда власти, стяжательство. Какой мотив может быть у его высокопревосходительства?
        - А неужто и пауки мотивами живут? - всплеснула я руками. - Может, в паучьем теле Петуховым инстинкты движут, а не ваши заумные…
        Кстати, про мотивы мне очень понравилось. Я эту мысль на потом отложила, чтоб со вкусом додумать. А возражала для проформы, чтоб наши общие размышления подстегнуть.
        - Или, к примеру, безумцы. Мотивы их нам вообще непонятны, но они же чем-то в своих деяниях руководствуются? Уваров тот же, к примеру, со своим расстройством многоличностным.
        Крестовский отвел задумчиво глаза, тоже что-то прикидывая. Надеюсь, мои старания и его на какую-то идею натолкнули.
        - Есть еще один человек, Попович, на котором все эти ниточки сходятся.
        И тут я поняла, что прозрение, посетившее меня сегодня, в львиную голову его высокородия уже наведывалось.
        - Кто? - Я тоже склонилась поближе к собеседнику, даже очки сдвинула поближе к кончику носа.
        Хотя… Очки мои шеф мне с момента коридорной встречи не вернул, так что ничего я не сдвигала, а только мазнула кончиком пальца по переносице. Мой азартный жест немедленно вверг нас в неловкость. Мы с шефом оказались слишком близко, лицо к лицу, что вызвало во мне волну воспоминаний о… Короче, все, что не стоило вспоминать, то и вспомнилось. Но отодвинуться тоже уже возможным не представлялось, потому что тогда бы он все понял, весь мой позор. А он, кажется, понял. Да не кажется, точно он все понял, котяра (львы же к семейству кошачьих относятся?), потому что продолжил говорить, не отводя взгляда от моего рта и чуть заметно, будто дразнясь, улыбался.
        - Кто из наших общих знакомых был в Эстляндии, накоротке с неклюдом-изгнанником и пользуется коляской, которую вы, Попович, столь неуспешно осматривали?
        Я молчала. В голове творился кавардак, мысли, не желая сосредотачиваться на чем-то одном, скакали с его слов к его губам и обратно. Неклюд, Эстландия, коляска.
        - И, самое главное, кто мог желать смерти обеим бывшим подругам господина Мамаева, да еще таким образом все осуществить, чтоб подозрение аккурат на него пало? А мотив я вам предложу - ревность.
        В моей голове что-то перещелкнуло, я отшатнулась и воскликнула:
        - Ляля?
        Картинка начала складываться по новой. Ляля - самое информированное существо во всем приказе, она все про всех знает, ведет переписку всех начальствующих чиновников, принимает и отправляет личную почту.
        - Как она могла знать, что Мамаев из Вольска на свидание тайное отправится?
        - Это хороший вопрос, - похвалил меня Крестовский. - Эльдар Давидович, будучи в Вольской губернии, получил письмо от некоей особы, в Мокошь-граде постоянно не проживающей, что несколько дней она пробудет в столице. Он примчался на встречу к возлюбленной, на которой выяснилось, что письма она не посылала, хотя свиданию с разлюбезным Эльдарушкой рада безмерно.
        - А вы откуда про это знаете? - спросила я с подозрением. - Господин Мамаев говорил, что даже под пытками имя любезной не выдаст.
        Крестовский скорбно вздохнул:
        - Наш любвеобильный друг и ваш почти жених, Попович, вот уже полтора года тайно ухаживает за моей сестрой, Софьей Аристарховной. Она, в свою очередь, ухаживания эти принимает, но, потеряв голову не до конца, ставит в известность своего старшего брата и опекуна.
        - А Эльдар не знает, что вы знаете?
        - Ну, наверное, раз принялся огород городить с тайнами и клятвами. А может, дружбу нашу порушить не хочет, будучи уверенным, что в руке Софьи ему будет отказано.
        Ага, значит, сестры ему для друга боевого жалко. Хотя если бы у меня была сестра, я б ее тоже Мамаеву не доверила, вот Зорину, например, с удовольствием. Да что там сестру, я б и маменьку свою Ивану Ивановичу вручила бы у алтаря без сомнений. Потому что он мужчина надежный и со всех сторон положительный.
        - Так, получается, Софью Аристарховну нам охранять надобно?
        Шеф покачал головой:
        - Она в Остерайхе, в тамошнем магическом университете учится, а уж там, поверьте, ни один паук-убийца появиться не сможет.
        Картинка в голове сложилась полностью, ну почти. Кроме того, что, как я знала, Ляля особо одаренной магичкой не была, остальное сходилось одно к одному.
        - Шеф, а когда вы Ольгу Петровну подозревать начали?
        - После второго убийства, а особенно после того, как вас, Попович, на каретном дворе лягнула отравленная лошадь. Заметьте, раскрыли вы господину обер-полицмейстеру свои фальшивые с Мамаевым отношения, и сразу же вас покарали.
        - Очень неженский способ мщения она выбрала, - задумчиво проговорила я. - Нам на курсах говорили, что до физической расправы дамы редко опускаются, все больше полагаясь на яды или револьвер.
        - Так вас бы и отравили, кабы не Бесник. Врач, который вас пользовал, сообщил мне, что ожоговые следы на спине вашей сильным ядом были оставлены. Скорее всего, на вас накинули ткань, пропитанную каким-то веществом. Вас бы отключили, что, собственно, и проделали, оттащили бы в угол каретного двора, куда обычно никто не заглядывает, да и оставили там. А наутро, скорее всего, по запаху, кто-нибудь из работников обнаружил бы на территории чародейского приказа ваш полуразложившийся труп.
        Меня замутило. Получается, Бесник меня от страшной смерти спас.
        - Тогда почему мы ее до сих пор не арестовали? Я Ольгу Петровну имею в виду.
        - А здесь, Попович, вступают в силу законы не государевы, а интриги внутреннего двора. Господин Петухов - ставленник боярина Еськова, который к нашему приказу недружелюбен. И если мы без твердокаменных оснований семейство обер-полицмейстера потревожить посмеем, неприятности будут не только у нас, но и…
        - Нашего боярина как прозывают? - быстро спросила я. - Нас же кто-то в верхах тоже поддерживает?
        Крестовский с улыбкой покачал головой:
        - Быстро соображаете, Попович, хвалю. Но в эти дела вам точно совать ваш носик не стоит.
        Я потерла переносицу, зачесавшуюся после «носика»:
        - Погодите. Да я же его портрет в газете видела, ну, того господина, с которым вы в борделе беседовать изволили. Поясной портрет, в мундире еще, кавалер четырех орденов и петлица… Точно! - Я хлопнула в ладоши.
        - Тсс… - шеф взял меня за руки. - Не стоит произносить таких имен просто так…
        Меня опять повело. Да что ж это творится? Что у него за феромоны такие?!
        - Слушайте, - возбужденно продолжило начальство. - Мы собрали уже все необходимые доказательства. Арест Ольги Петровны Петуховой будет произведен на рассвете и уже к вечеру у нас будет полная картина убийств. Мы играем наверняка.
        Дверь, через которую меня выводил Крестовский, открылась. На крыльце появилась внушительная бабища с лоханью наперевес.
        - Кто тут шляется? - спросила она грозно и перехватила лохань, в которой плюхалось нечто неаппетитное.
        Мы вскочили с табуретов и выбежали через калитку, как парочка нашкодивших подростков. Улочка, где мы очутились, была тишайшей, шеф уверенно прошел за ближайший угол, затем остановился, повернул меня к себе, придержав за плечи.
        - Сейчас мы выйдем на бульвар около входа в фильмотеатр. - Его длинные пальцы быстро поправили ленты моей шляпки, затем он достал из кармана очки и осторожно надел их на меня. - Показ уже закончился, так что людей на улице будет предостаточно.
        Закончился? Значит, основную фильму я профукала? Немножко обидно. И спутники мои, наверное, тревожатся, где меня носит.
        Я кивнула:
        - Тогда давайте я первая пойду. Меня Бесник с Марком Иреновичем обыскались уже небось.
        - Вы проводите время в компании неклюда и гнума? - спросил Семен Аристархович неприятным голосом.
        - Получается, что да, - развела я освободившиеся от его прикосновений руки. - Но вы же сами давеча говорили, что, как я после службы развлекаюсь, никого не волнует. Тем более что господа эти очень мне пригодились для сбора служебной информации.
        Я еще хотела сообщить, что пресловутый Савва Кузьмич, учитель мой вольский, вбил в наши головы, что для сыскаря налаживание связей - вещь наиважнейшая для работы, и любой встреченный человек для раскрытия дел пригодиться может. Но шеф, кажется, к беседе нашей интерес утратил, оттолкнул меня взглядом:
        - Тогда ступайте к своим информаторам. Надеюсь, на службе вы завтра появитесь без опозданий. Вам придется часть обязанностей Ольги Петровны на себя взять, пока мы нового секретаря не примем.
        Я щелкнула каблуками никак не предназначенных для этого вечерних туфелек и отправилась исполнять приказ. Потому что помедли я еще минуточку - не выдержала бы, бросилась на широкую львиную грудь, ожидая продолжения «нужных для дела» поцелуев.
        На бульваре было действительно многолюдно. Я подошла к самому входу в фильмотеатр, туда, где начинался бортик ковровой дорожки, и принялась стоять, краешком глаза косясь в сторону, откуда должен был появиться Крестовский. За ним дело не стало, я заметила его статную фигуру в свете фонарей. Он пересек мостовую, перейдя на другую сторону улицы, поправил шляпу, поклонился даме в проезжающейся коляске. Коляска остановилась. Семен Аристархович перекинулся с пассажиркой парой слов, рассмеялся на какую-то фразу. Собеседница его оказалась красоткой, холеной русоволосой прелестницей, молоденькой и улыбчивой. По левую руку от нее сидела сопровождающая ее пожилая женщина, по-видимому дуэнья. Шеф покачал головой, будто отказываясь от чего-то, затем развел руками и тоже сел в коляску, напротив дамы. Они уехали, а я поняла, что хочу разреветься.
        - Вот ты где, чавэ. - Бесник подошел со спины, и я успела незаметно вытереть глаза тыльной стороной ладони.
        - Где гуляла, асессор? - строго спросил гнум.
        Спутники мои, видимо, сдружившиеся за время моего отсутствия, переглянулись.
        - Я бы тебе рассказал, чем эта барышня пахнет, - протянул неклюд, пошевелив кончиком носа, - и какие выводы из этих запахов сделать можно, но промолчу, памятуя, что при нас дама.
        Оба они противно захихикали. Я решила тему не поддерживать. Бесник своим звериным чутьем состояние мое, конечно же, учуял. Ну и пусть, ну и ладно. Мы немного прогулялись по бульвару, гнум потребовал с Бесника еще каких-то угощений, намекая на будущие барыши, поэтому продолжали прогулку мы, нагруженные сластями: пряниками, засахаренными орешками и липкими леденцами на палочках - всем тем разнообразием вкусной, но легкомысленной снеди, которую можно было приобрести у уличных лоточников.
        - Я сегодня точно решил в фильматографе себя попробовать, - сообщи мне неклюд, - Марк как раз с вересня фильму снимать будет и меня на главную роль пригласил.
        - Неклюдов никто еще на экране показывать не пытался, - вторил ему гнум. - Я первый буду. Бесник у нас мужчина фактажный, камера его любить должна. История будет про пленницу Варвару и…
        - Про Варвару уже было, - возражала я. - Тебя за воровство чужих идей в суд призовут и штрафами обложат.
        - Да? Ну ладно, пусть не Варвара, пусть, к примеру, Евангелина. Только пленницей она должна быть обязательно, публика это любит. Ее должен какой-нибудь экзотический принц пленить, ну, магольский, к примеру. Сначала она будет его ненавидеть, а потом влюбится.
        - Ты живых маголов хоть видел? Они же… - я повертела в воздухе рукой, - специфические очень, навроде яматайцев.
        - Ой, асессор, я тебя умоляю! Я не видел. И никто не видел, кроме шибко разумных заучек. Да и вообще, публику не правда интересует, а страсть, а уж страсть я им обеспечу. Я и магольский принц Бесник вместе со мной. Кстати, не хочешь на роль пленницы попробоваться? Там сцена будет трепетная очень. Пленница в прозрачных кисеях и расшитом драгоценностями лифе тоскует, руки ее прикованы к стене темницы над головой, отчего лиф расшитый только выигрывает, тут заходит принц, делает глазами вот так…
        Я отказалась, даже не дослушав.
        Время было уже позднее, на башенных часах отбило час пополуночи, мы направились в сторону моего дома. У переулочка, ведущего в гнумскую слободу, Марк Иренович вежливо с нами попрощался, а Бесник сообщил, что проводит меня до подъезда и уйдет не раньше, чем я в комнате магический светильник зажгу. А потом оказалось, что возжигать мне уже нечего и негде, потому что меблированные комнаты «Гортензия» догорают, разбрасывая над пожарищем снопы искр.
        Кажется, на улице были все жители квартала и еще парочки соседних, сновали люди с ведрами, раздавались выкрики «Сюда!», «Подсоби!», «Налегай!». Вода с шипением лилась на горящую древесину, к небу поднимались клубы дыма. В стороне выла истошно баба: «Да что же это деется-то, люди добрые?!»
        - То-то я зарево еще с бульвара заметил, - проорал мне неклюд, перекрикивая шум толпы. - Стой здесь, чавэ, ближе не подходи!
        И он побежал, ввинчиваясь в скопление народа. Скопление, кстати, начинало редеть. Думаю, пожары в этом городе - явление не такое уж редкое, при деревянных-то постройках, привык к ним народ местный. Потушили, и слава богу, а на том и расходиться можно.
        - Сундук мой там сгорел, - всхлипнула я жалобно неведомо кому. - И мундир тоже…
        - Ну, одежки-то я спасти успела. - Лукерья Павловна обняла меня за плечи, накинув краешек своей шали. - Гришка за сундуком следить приставлен. Ты его после найди, мальца, как в арестантской меня определишь.
        - Вас есть за что арестовывать? - Я склонилась головой на мягкое тетушкино плечо, было уютно, почти как в объятиях маменьки.
        - Я человека убила, Гелюшка. - Женщина тяжело вздохнула. - Своими руками на месте порешила.
        - Так, может, он заслужил? - Брать под стражу хозяйку дюже не хотелось.
        - Может, и заслужил, - не спорила та. - Ночью по надобности вышла я в коридор, кочергу еще прихватила, ты же знаешь, заедает у нас задвижка в том самом помещении. Ну вот, иду, значит, кочерга в одной руке, свеча в другой, на втором этаже смотрю, шебуршит кто-то у твоей двери, да не один, - двое татей было. Я прикрикнула, кочергой замахнулась, один по лестнице побежал, другой на меня двинулся. Я как его рассмотрела, чуть не сомлела от ужаса: голова паучья, глазьев немерено, а изо рта жвалы торчат. А дальше как в тумане. В себя пришла, когда на полу страховидлу эту кочергой добивала. Писк, хруст, кровища вонючая во все стороны брызжет, а вокруг огонь трещит. Я-то свечу выронила, чтоб кочергу двумя руками сподручней держать, от огонька свечного занавеси коридорные занялись. Хорошо еще, я не молча свирепствовала, орала в голос, так что всех перебудила. Получилось, выйти-то все успели, не сгорел никто. Гришка к тебе кинулся, не знал, что тебя нет еще, я за ним, тут балка рухнула, поэтому мы твой сундук к внешней стене двинули, он же тяжелый, но двигался просто.
        - Там колесики по дну привинчены, - всхлипнула я, - гнумская работа.
        - Ну, вот мы тем сундуком полстены-то и вышибли, и на нем на двор свалились. Хорошо, только второй этаж, а так бы костей не собрали.
        - Да, хорошо, - согласилась я.
        Тетя Луша заплакала, размазывая по лицу пожарную копоть:
        - Арестуй уж меня, Гелюшка. Не чужие мы люди, лучше уж ты, чем кто другой.
        - Он бы вас убил. Понимаете? Если бы не вы, то он. Нет на вас этого греха.
        - Так еще есть, - шмыгнула носом хозяйка. - Помнишь, ко мне давеча господинчик сальный заходил, вы еще на лестнице встретились?
        - Да. - К чему она ведет, я не понимала.
        - Страховщик это, мы бумаги подписывали. Как раз супротив пожарных случаев…
        - И что?
        - А то, что сама ведь я дом свой пожгла.
        - Не думаю, что у вас будут проблемы с получением страховой суммы, - раздалось у нас за спинами.
        Как долго стоял там Крестовский? Может, и весь сказ услышать успел. Но голос принадлежал именно ему.
        - Если хотите, вам завтра в чародейском приказе оправдательную бумагу выдадут. Евангелина Романовна ее составит, а я подпишу.
        - Это мое начальство, - шепнула я женщине.
        Та заворковала благодарности, кланяясь чуть не в пояс, хлопотливо заозиралась:
        - Так я завтра в присутствие подойду. Спасибочки, ваш бродь. А Гришка-то, Гришка мой где? Нас соседка переночевать сегодня пустит. А ты-то как, Гелечка? С нами пойдешь?
        - Я обустройством Евангелины Романовны лично займусь, - пообещал шеф. - В лучшем виде ее разместим, вашу погорелицу.
        Тетя Луша возражать не стала, не до того, видно, было. Местные мальчишки уже вовсю орудовали на пепелище, доставая из-под углей уцелевшее столовой серебро.
        По всему видно, тушили пожар не только водицей, но и магическим образом, потому и догорело быстро.
        - Обожжетесь, ироды! - прикрикнула на них Лукерья Павловна. - Прочь! Не сметь мое имущество присваивать!
        Шеф приблизился ко мне, встал очень близко - не обнял, а как бы предложил опереться, и я прислонилась к нему спиной. И почему-то сразу полегчало.
        - Да, Попович, - задумчиво протянуло начальство, - натворили мы с вами дел.
        - А мы при чем?
        - При том, что думать быстрее надо, - непонятно ответил Крестовский и громко проговорил уже не мне: - Оцепить квартал, всех подозрительных личностей под стражу. Зорин с Мамаевым явились?
        Я обернулась. Вокруг появлялись люди в полицейских мундирах, раздавались свистки городовых.
        - Здесь я, - Иван Иванович держал в руке какую-то рогульку, навроде раздвоенной куриной косточки.
        - Посмотри там, - велел Крестовский. - Либо труп в развалинах, либо не совсем труп. Хозяйка его кочергой пришибла.
        - В приказ его доставить?
        - Да. В арестантскую, да лекарей вызови, если он еще жив. И еще… - Шеф помялся, почему-то глядя на меня. - Еще два трупа нужно к нам перевезти…
        Что он говорит? Тетя Луша же уверена, что никто не погиб.
        Зорин что-то спрашивал, уточняя, а я, покинув чардеев, уже брела к соседнему дому, у стены которого лежали два тела, покрытые мешковиной. Пашка и Димка, мои шпики неумелые. То-то я их, уходя, не приметила, то-то…
        - Слабенькая она у нас, нервическая, - Зорин придержал меня за затылок. - Гелюшка, ты уж соберись как-то, не могу я тебя сейчас колдануть, силы мне беречь надо.
        Я глубоко дышала. Что мне стоило, дурище, дома остаться? Не случилось бы тогда ничего, ну или случилось бы, но только со мной.
        - Стилет, - пояснял кому-то шеф. - Никаких следов колдовства, обычное убийство. Мамаев где?
        - Нет его, Семушка, - басил Зорин. - Сам удивляюсь. Вызов от тебя мощный был, меня разбудил моментально.
        - Понятно. Попович, идти можете?
        Я покачала головой. Я не то что идти, жить не могла. Глаза застила бурая пелена, и я не видела ни зги, только звуки и оставались.
        - Понятно.
        Ноги мои оторвались от земли, кто-то, хмыкнув и не особо напрягаясь, понес меня на руках.
        - Что случилось, чавэ?
        - Бесник, вы очень кстати. - От шефа хорошо пахло, и я тихонечко зарылась носом в его воротник. - Идите с Иваном Ивановичем, там где-то ваш сородич под обломками, помогите его найти.
        Неклюд не возражал, поскольку голоса его я больше не слышала. Меня посадили на что-то твердое, я застонала, потому что носу стало прохладно и невкусно. Потом меня немного потрясло под цоканье лошадиных копыт. Тряска почему-то подействовала благотворно, у приказного подъезда я даже смогла открыть глаза и самостоятельно проследовать с Семеном Аристарховичем на второй этаж.
        - Сидите здесь, - велел он, подталкивая меня на угловой диванчик в своем кабинете. - А лучше лежите, а еще лучше - спите. Вашу тонкую душевную организацию здесь ничего не потревожит.
        Наверное, он немножко подколдовал, потому что я послушно заснула.
        Глава седьмая
        В коей редеет состав чародейского сыска, а Геля выясняет, что где паук, там и паутина
        Младой шляхтич или дворянин, ежели в ексерциции (в обучении) своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, танцевании, в шпажной битве и может добрый разговор учинить, к тому ж красноглаголев и в книгах научен, оный может с такими досуги прямым придворным человеком быть.
        Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению…
        Семен Аристархович давненько не чувствовал себя настолько растерянным. И причиной его состояния была юная суфражистка Попович. То, как она его холодно отшила - «давайте, я первой пойду…». Что это вообще было? Четверть часа тому назад она стонала в его объятиях, прислонившись к стене «Сада наслаждений», с готовностью отвечала на поцелуи, демонстрируя недюжинные таланты и недюжинную страсть, а теперь - «ах, меня гнум с неклюдом дожидаются. Гнум-то мне колечко подарил, а с неклюдом я вообще накоротке, в комнату свою пускаю, изгнанников нюхать…». Чем они там еще, кроме нюхания, занимались?
        Крестовский вышел на бульвар, быстро пересек улицу. Сейчас он отправится домой, примет ледяную ванну и будет до утра работать. Только работа сможет как-то забить неуместные и жаркие мысли. А ведь хороша чертовка, за что ни возьмется, во всем хороша! Мыслит четко, по существу, на дамские сантименты не отвлекается, как паук паутину плетет, малость к малости, и выдает стройную версию. Соображает быстро, память отменная, особенно зрительная. Эх, была бы она не барышней, а… Нет! Семен даже усмехнулся чуть смущенно. Интересно, сколько еще она своих суфражистских идей придерживаться собирается, с таким-то темпераментом? Она же вспыхивает моментально.
        - Семен Аристархович! - Из проезжающей коляски ему приветственно кивнула барышня, в которой Крестовский сразу же признал дочь Петухова, Александру Андреевну. - Сколько лет, сколько зим.
        Крестовский поздоровался, размышляя, что женщина, которой он мог бы действительно увлечься, должна выглядеть примерно так - пристойно и спокойно, прогуливающейся с дуэньей в коляске по бульвару, а не…
        - А мне дома велели под ногами не путаться, - продолжала девушка. - Все подготовкой к приему заняты, вот и отослали нас с фру Шобс прочь.
        Фру Шобс, дуэнья Сашеньки, в разговоре участия не принимала и вообще делала вид, что варварского берендийского наречия не разумеет.
        - Вот мы фильму посетили, теперь раздумываем, как бы еще время убить. А хотите, Семен Аристархович, мы вас подвезем? Вы же на Цветочной улице живете, через Мокошь, я ничего не путаю?
        С Сашенькой Крестовский был не то чтоб накоротке, но довольно близко знаком. Дмитрий Уваров, друг ближайший, за барышней Петуховой ухаживал вполне серьезно, и молодые люди часто проводили вместе время.
        - Нет-нет, предпочитаю пройтись.
        - Я хотела с вами о Митеньке побеседовать. - Серые Сашенькины глаза увлажнились. - Прошу…
        Семену ничего не оставалось, как занять место напротив барышни и посвятить полчаса своей жизни выслушиванию сетований и причитаний. Он бы и больше отдал, да только когда коляска подъезжала к мосту через реку Мокошь, заметил он зарево пожарища над Мясоедской улицей.
        - Простите, Александра Андреевна, - твердо сказал Семен Аристархович, спрыгивая на мостовую. - Мне еще в приказ нужно явиться, совсем запамятовал, а сейчас вот вспомнил.
        Полыхало знатно, и именно там, где он и опасался. В безопасности ли его суфражисточка? Раньше его, Семена, она успеть не могла, значит, до сих пор променад по бульвару совершает.
        В тушении Семен Аристархович непосредственного участия решил не принимать, дернул оберег на шее, призывая к себе ближайших соратников, да отошел в сторону, осмотреться и оценить диспозицию. Ну еще ветряные потоки чуть направил, чтоб какую зловредную искру в сторону к другим домам не отнесло. На Мясоедской обитал народ дисциплинированный, привыкший как к возгораниям, так и к тому, что ожидание пожарной бригады может затянуться. Местные четко выстроились длинной очередью, передавая с рук на руки полные воды ведра, четверо дюжих мужиков топорами подсекали нависающие балки, чтоб огонь не перекинулся на соседние дома. Саму «Гортензию», конечно, уже не спасти. Семен лишь надеялся, что все жильцы и работники успели покинуть помещение и не пострадают. Он опять изменил направление ветра - пусть уж догорит быстрее, а там и остудить остаточный жар можно. Чуть в стороне, за углом соседнего дома, истошно выла баба: «Что деется-то! Душегубы!» Крестовский подошел - у самой стены, чуть прикрытые зарослями бурьяна, лежали трупы, опознаваемые с полувзгляда, - те самые приказные шпики, коим было дано задание
присматривать за барышней Попович, ежели она покидает присутствие. Остаточной магии Семен не почувствовал. Он отодвинул голосящую женщину, склонился над телами: колющие раны в шею, по одной на каждого. Ребят убили почти бесшумно, просто снимая караульных. Крестовский покачал головой. А ведь это его ошибка, не ожидал он такой звериной жестокости от подозреваемой. Задумано-то было вполне осторожненько - вывести из себя ревнивую барышню, спровоцировать на прямое нападение и арестовать, воспользовавшись случаем. Случай представился бы рано или поздно, скорее всего, сегодня, после посещения театра. Почему Мамаев изменил планы? Что произошло?
        Семен распрямился, перекрестился, сняв головной убор. Жалко ребят, знали, на что шли, каждый знал, но смерть - это всегда горе.
        Он нашел в приткнутой к стене дома телеге мешковину, прикрыл покойников от досужих глаз. Придут приказные люди, заберут их в присутствие. Кстати, где они? Зорин должен бы уже появиться. А Попович придется изолировать. Пусть в приказе посидит, пока дело не закончится.
        Крестовский кинул взгляд поверх толпы. Упомянутая Евангелина Романовна подходила к пепелищу своего дома в сопровождении Бесника. Неклюд, возбужденный шумом и суетой, сразу же покинул свою спутницу, Семен стал пробираться к ней. Когда оказался в полутора шагах от цели, заметил, что Геля не одна, а с полной пожилой женщиной, переговаривается, склонив той голову на плечо.
        Любопытно. Значит, валькирия с Мясоедовской улицы завалила кочергой ночного татя? Монументальная женщина. Хотя, много ли бывшему неклюду надо? Он же гаджо, сгнил уже весь, наверное, изнутри. Такие вообще долго не живут.
        Далее все пошло своим чередом. Появился Зорин, приведший с собой дежурный приказной отряд, Семен отдавал распоряжения.
        Бесника надо бы к Попович приставить, пусть ее в присутствие сопроводит и сторожит, пока хотя бы один чардей туда не явится. Хотя почему-то решение это Крестовскому вовсе не нравилось, в мыслях неклюд молодцевато ухмылялся, а Попович слушала его с превеликим вниманием, как только она одна умеет, сморщив веснушчатый носик и чуть склонив голову к плечу. А после он увидел, как девушку скрутило при виде мертвых тел, и подумал, что вовсе эта Попович не холодный безэмоциональный сыскарь, а барышня. А значит, есть щелочки в ее суфражистской броне, вовсе она не идеальна. И почему-то эта Гелина слабость столь сильно его умилила, что он самолично отнес асессора в коляску и, отогнав надоедливого неклюда, сам отвез девушку в присутствие. Она была маленькой и беззащитной, всхлипывала поминутно, хватала ртом воздух. Коньяку ей налить, что ли? В кабинете должна фляжка валяться, из стратегических мамаевских запасов. Но алкоголя не понадобилось, - Попович отключилась на диванчике после легонького сонного заклинания, которое такому великому чародею и применять-то было странно. «Шли с тобой дорогой сна, да концовка
не видна…» Его так в детстве матушка заговаривала, когда он шалил и не желал засыпать.
        Семен подошел к своему столу, на котором Зорин предупредительно оставил все, что было им обнаружено при обыске рабочего стола Ольги Петровны. Все как и предполагалось - моток бечевы со следами магии, стопки писем от разных адресатов Эльдару Давидовичу Мамаеву. Переписку от его имени вела. Вот надушенные конвертики от Анны Штольц, криво подписанный, с золотым тисненым вензелем - от госпожи Бричкиной.
        Геля во сне вскрикнула, застонала, Семен присел на краешек диванчика, погладил ее по щеке:
        - Ш-ш-ш, все хорошо, спи, спи…
        Она открыла зеленые глазищи:
        - Почему Ляля?
        Стеклышки очков были мутными, захватанными. Крестовский осторожно снял с девушки очки.
        - Что значит - почему?
        - Вы сами мне говорили, что убийства совершал сильный чародей, а Ляля-то…
        - А это, Попович, еще одна несправедливость, допущенная мирозданием по отношению к дамам. Видите ли, в Берендийской империи, да и во многих других, учет чардеев-мальчиков ведется на государственном уровне. Сразу после крестин младенца мужеского пола осматривают специалисты на предмет его магического потенциала, об этом делается специальная отметка в метрике.
        - А женщины?
        - А они бывают сильными магами настолько редко, что когда-то в стародавние времена было решено их попросту игнорировать.
        - Надо закон принять, - решительно сказала Геля. - Для равноправия и удобства сыскарных мероприятий.
        - Непременно, - улыбнулся Семен, представив Попович, выступающую в Сенате. - Со следующей недели этим займетесь.
        - Обязательно.
        Девушка поворочалась, устраивая голову на подлокотнике.
        - Значит, шансы, что Ляля на самом деле великая чародейка, высоки?
        Семен кивнул.
        - Я испытываю злорадство, - сообщила его подопечная. - Вот умом понимаю всю чудовищность совершенных Ольгой Петровной преступлений, а все равно приятно, что она всех великих чародеев-сыскарей Мокошь-града вокруг пальца обвела.
        Крестовский понял, что хочет ее поцеловать, а лучше… не только поцеловать, но и…
        - Очки верните, - велела Попович, страстных порывов шефа не ощутившая либо не пожелавшая разделить. - Я без них неловко себя чувствую.
        - Только после того, - Семен демонстративно спрятал очки в карман сюртука, - как вы мне расскажете таинственную историю, сделавшую их присутствие столь необходимым.
        Геля поморщилась, скрестила руки на груди, вздохнула:
        - Это скучно, ваше высокородие.
        - Позволю себе настаивать.
        - Ну что ж… Мне было четырнадцать, золотой возраст для каждой провинциальной барышни. Маменька как раз решила, что домашнего обучения мне уже недостаточно, сняла домик в Вольске и записала меня в школу для девочек, которая позволяла после окончания подать прошение о продолжении образования в университете. Вам еще не скучно?
        - Продолжайте.
        - Вольск по сравнению с Орюпинском - город большой, полный соблазнов. Я вскорости обзавелась знакомствами, не все из которых моя маменька одобряла, а также подругой, которую маменька не одобряла вполне конкретно. Наденька Симонова была двумя годами старше, посещала уроки выпускного класса и казалась мне тогда идеалом девичьей красоты и поведения. За нами ухаживали молодые люди. Один из них, новиций кавалерийского училища, Леонид Воронцов, оказывал мне знаки внимания…
        Геля улыбнулась холодной улыбкой, от которой Крестовскому опять захотелось погладить ее по щеке.
        - Мы договорились ждать два года, до моего шестнадцатилетия, а затем вступить в брак. Раньше маменька бы меня не отпустила. Наденька наших отношений не одобряла, то, что я предпочитаю гулять с Леонидом, нарушило нашу дружную компанию. Но мне было все равно. Я просыпалась с мыслями о Ленечке, засыпала с ними, а когда не думала о нем, писала многостраничные послания предмету своих чувств.
        Геля фыркнула:
        - Ах, вы же спрашивали об очках… Однажды господин Воронцов вызвал меня в сумерках на свидание, признался в трепетной страсти, а также предупредил, что дела воинской службы требуют его отсутствия. Мы попрощались. А наутро ко мне пришла Наденька. Оказывается, пока я ждала своего шестнадцатилетия, мой возлюбленный крутил роман с моею подругой. И настолько их отношения продвинулись, что Наденька понесла, а Леонид сбежал, а я…
        История действительно не блистала оригинальностью, и если бы не касалась его подопечной, Семену и в самом деле стало бы скучно.
        - И после этого вы решили посвятить себя…
        - После этого я разыскала Леонида Воронцова в слободке, где он прятался у троюродной тетки. Я же сызмальства по розыскам мастерица, а тут и стараться особо не понадобилось. Леониду пришлось жениться на Наденьке, в день венчания он пытался наложить на себя руки. Только вот револьвер дал осечку, а яд, кроме диареи, ничего не вызвал. Сначала ко мне пришла Наденька с проклятиями, что я довела ее жениха, потом ее маменька, существо склочное и крикливое, обвинившее меня в том, что пыталась жениха ее дочери соблазнить, а на десерт - родительница Воронцова, стенавшая, что я, девка гулящая, поломала жизнь ее дитятку, заставив жениться на гулящей подруге. Меня ославили на весь Вольск. На улице показывали пальцами, плевали в спину, поносили последними словами. Мне было четырнадцать, справиться с этим самостоятельно я не умела. Маменька узнала о скандале, быстро заткнула рты сплетницам, стало поспокойнее, но я боялась ходить одна, боялась смотреть людям в глаза. И тогда маменька принесла из лавки проволочные очки и сказала, что в них на меня никто внимания не обратит, потому что они вроде шапки-невидимки или
маски маскарадной, в которой я могу быть не Гелей Попович, а кем мне угодно, хоть принцессой Лузитанской.
        - Понятно, - сказал Крестовский, когда понял, что история окончена.
        - Зато учиться я стала лучше всех, - всхлипнула Геля. - И с вольскими суфражистками познакомилась, и взгляды их приняла.
        - А что случилось с вашим женихом?
        - Да что с ним станется? В поместье живет, с женой и детишками. Пьет, говорят, сильно, Наденьку поколачивает. Так вернете мне очки?
        - Нет, - Семен покачал головой. - Мне приятнее видеть рядом Гелю Попович, а не принцессу Лузитанскую или другую мифическую даму. Ту Гелю, которая может разговорить любого разбойника, найти любую пропажу, которая быстро и четко думает, стреляет без промаха и может перебросить через бедро рослого неклюда, даже не упав в обморок.
        Девушка широко улыбнулась и покраснела:
        - Мне ваши слова, шеф, надо записать для памяти, буду перечитывать, когда опять ругаться приметесь.
        В дверь постучали, Геля встрепенулась, пытаясь подняться, Семен властно придержал ее за плечо:
        - Войдите.
        Зорин, появившийся в кабинете, диспозицию оценил, уж очень хитро блеснули его добродушные обычно глаза.
        - Плохие новости, Семушка, - посерьезнев, сообщил он. - Ольги-то Петровны нашей нет.
        - Она не вернулась домой?
        - Нет. - Иван Иванович сел в кресло, вытер лоб рукавом. - Там интереснее все. Человечка, который секретом возле Петуховского дома руководил, сам его высокопревосходительство к себе вызвал, потребовал объяснений, что чардейские шпики около его резиденции забыли. Тот объяснил, как и договаривались, что племянницу ждут, Ольгу Петровну…
        Зорин вскочил с места, схватил со стола графин с водой, отпил из горлышка.
        - Не томи.
        - Нет ее, то есть совсем и не было отродясь. Петухов говорит, что никакой племянницы с ним не проживает, да и брата Петра у него никогда не было.
        С диванчика меня будто ветром сдуло. Еще минуту назад я собиралась здесь пожизненно оставаться. А чего? Перфектно! Лежишь себе, слабую барышню отыгрываешь при благодарной публике. Делать ничего не нужно, разве что стараться, чтоб шеф не заметил, с каким вожделением я на него смотрю, и дышать носом размеренно, чтоб не застонать. Я и болтала столько, чтоб только он чего не заподозрил. Потому что не может человек, который вываливает на собеседника постыдные тайны прошлого, этого самого собеседника вожделеть. Нет, я-то могла, но он… С каким отеческим участием его высокородие меня слушал, мне даже на мгновение показалось, что он хочет погладить меня по лицу. Вот таких отношений с начальством тебе и нужно придерживаться, Гелечка. Учитель и ученик, старший товарищ и младший. В таких предикатах страсти нет и не будет. У кого хочешь спроси, хоть у специалиста по страстям Марка Иреновича. Подобную историю он фильмографировать откажется.
        Но слова Зорина заставили мой организм перещелкнуться на регламент сыскарский, быстрый и деловитый.
        - Ты же сам мне говорил, что она петуховская приживалка! Откуда узнал? До дома провожал?
        По уму, это шеф должен был сейчас сыпать вопросами, но я оказалась проворнее. Кто успел, тот и съел!
        - Да не провожал я ее, - смутился Зорин. - Она сама как-то обмолвилась, к слову пришлось.
        - А какие документы она вам предоставила, когда на службу оформлялась? Кстати, когда это было?
        - Больше года назад, незадолго до истории с Дмитрием пришла, - ответил мне Крестовский. - А бумаги при ней были обыкновенные - метрика, рекомендация от обер-полицмейстера, дипломы об окончании скорописных и самопечатных курсов. Хотя, судя по тому, как она ловко от имени Мамаева переписку с его бывшими подругами вела, все эти документы ей подделать было несложно. Кстати, куда подевался Эльдар? Попович, он точно вам об этом не поведал?
        Я похолодела и села прямо на столешницу шефова стола, презрев как служебную субординацию, так и правила поведения в обществе.
        - Что? - воскликнул его высокородие, а Ванечка привстал, чтоб подхватить меня, если в обморок брякнусь.
        - А ведь я не с Мамаевым разговаривала. - У меня даже волосы на голове зашевелились от подкатившего ужаса. - Это Ляля со мной играла в обличье Эльдара! Он же меня «букашечка» называл в том разговоре, мне надо было раньше вспомнить.
        - А букашечки при чем? - спросил Зорин, садясь на место.
        - При том, что я ему велела так меня не называть. Ляля вышла из моей комнаты в «Гортензии», потом меня со двора позвал Эльдар, я передала ему записку… Там же про шпиков написано было! Это же, получается, я их рассекретила!
        - Не отвлекайтесь, Попович. - Шеф мою истерику подбил на взлете. - Эдак вы во всех бедах мира винить себя приметесь. Продолжайте. По вашему мнению, наша Ольга Петровна набросила на себя морок и пошла к вам под окно?
        - Это был не морок, - замахала я руками. - Что ж я, морок не отличу? Он же пузырчатый обыкновенно, сквозь него вечно что-то просвечивает. Или у великих чардеев по-иному?
        - Ни у кого ничего не просвечивает, - скептично сказал Крестовский. - Вы у нас еще и магию видите, ко всем вашим талантам?
        - Не всегда, иногда нюхаю… - Я была сосредоточена на других мыслях и удивление шефа полностью проигнорировала. - Ляля умела тело свое трансформировать, что-то с лицом делать, прихорошиться.
        - Цвет глаз у нее при этом менялся?
        - Да, причем у каждого глаза по-разному, и зрачок длинный становился, навроде кошачьего.
        Чардеи переглянулись со значением, я и это оставила в стороне.
        - Значит, она вернулась, попрощалась, уехала… Зачем? Зачем она вернулась потом, если могла сразу на месте меня порешить?
        - Может, ее неклюд спугнул? - предположил шеф.
        - Нет, Бесник пришел позже, когда Ляля уже отбыла. Она куда-то отправилась, а потом вернулась, чтоб… Шеф, Мамаев у нее!
        Семен Аристархович поднялся с диванчика, где все это время сидел, подошел к пристенному шкапчику, достал оттуда плоскую охотничью флягу и от души к ней приложился.
        - Давайте, Попович, по пунктам.
        - Первое - из приказа Ляля везла меня в своей коляске. На багажной полке лежал кофр, шляпная картонка и некий тюк, по очертаниям и размерам вполне схожий с запакованным человеческим телом, я еще пошутила по этому поводу. Ольга Петровна сказала, что все это - гардероб для посещения театра, но в комнату ко мне внесли только кофр и картонку. Второе - Мамаева после того, как он покинул вчера приказ, никто не видел. Кстати, может, он приказ и не покидал вовсе, надо посмотреть в книге приходов и уходов.
        Зорин сорвался с места, и через две минуты чардеи, согнав меня со стола, рассматривали искомую книгу.
        - Вы правы, отметки нет. Дальше! Как это связано с тем, что ей пришлось вернуться?
        - На багажной полке места больше не оставалось, - подняла я вверх палец. - Ей пришлось сначала Эльдара куда-то определить. А это значит, что логово нашего паука-убийцы в черте города, потому что дальше она его увезти просто по времени не смогла бы. А еще, что она не убивать меня собиралась, а похитить.
        - Браво, - немножко недоверчиво проговорил шеф. - Она вернулась со своим помощником, задержалась у вашей двери.
        - Я там записку пришпилила, где меня разыскать можно, на случай, если вы в приказ неожиданно призовете.
        Его высокородие покачал львиною головою, как бы устав удивляться моим фанабериям:
        - Кстати, Иван Иванович, выжил ли ночной тать, истребленный квартирной хозяйкой нашей Евангелины Романовны?
        - Нет, - Зорин будто очнулся ото сна, во время которого осматривал меня с радостным недоумением. - Я его внизу велел положить, у ледника.
        - Идем, я хочу посмотреть, - велел шеф. - Вы, Попович, здесь нас подождите.
        - Ну уж нет. - Я уже завязывала под подбородком шляпные ленты.
        - Не горячись, Гелюшка, - попросил Зорин. - Опять плохо станет.
        Они думают, я покойников боюсь?! Ну да, боюсь. Однако рано или поздно эту боязнь все одно придется превозмочь. Так почему бы не теперь?
        И это оказалось не страшно, только муторно и чуточку противно. Неклюд Палюля лежал на жестяной столешнице и выглядел примерно так же, как я его видела в последний раз. За исключением того, что был мертв и вообще походил более на головешку. Некогда яркая его рубаха горелыми лохмотьями прикрывала грудь.
        - Попович, к стене, - скомандовал шеф, надевая черные перчатки тонкой кожи. - Ваня, голыми руками не хватай.
        Зорин тоже взял перчатки из ящика, стоящего у стены.
        - Начали? - Он забормотал что-то, привычно запахло скошенной травой и молоком, Зорин замолчал, лишь ритмично покачиваясь из стороны в сторону.
        - Почему он до костей не сгорел? - Я перфектно боролась с тошнотой.
        - Твоя хозяйка, Гелюшка, его не до смерти пришибла, - оторвался от волшбы Зорин. - Он успел на нижний этаж доползти, а там на него ванна упала, вот и сохранился.
        - Вы мешаете, Попович, - шикнул на меня Крестовский.
        - Прошу прощения. А где многоглазие, о котором тетя Луша говорила? Две глазные впадины у него, я точно вижу! А вот никаких хелицер что-то не примечаю.
        - Потому что после неклюдовой смерти, Попович, - шеф явно терял терпение, доставая из-за обшлага тонкий плоский нож, я только надеялась, что не по мою душу, - его внутренний зверь предпочитает затаиться, прежде чем и самому умереть. Если я когда-нибудь в порыве ревности пришибу вашего Бесника, вы сможете в этом убедиться.
        Про ревность я не поняла, но спросила о другом:
        - А разве «печатью отвержения» того зверя не изгоняют?
        - Запирают, а душу изгнанника вручают темным силам. То, что сидело в этом неклюде, - тот самый его внутренний зверь, только трансформированный под действием…
        Лохмотья на груди неклюда разошлись в стороны, обнажив торс, поросший редкими седыми волосами. Точно по центру грудины я увидела клеймо - десятиногого паука, заключенного в круг. Кожа, и без того обезображенная ожогом клейма, там, где обозначалось паучье брюхо, была повреждена, наружу из-под нее торчала длинная, пядей четырех, суставчатая лапа с острым когтем на конце. Лапа шевелилась, именно ее движение заставило распахнуться одежду покойника. Крестовский подскочил к столу, занося нож. Я опрометью выскочила из комнаты, решив, что перестану бояться покойников как-нибудь в другой раз, и вернулась в кабинет к диванчику и графину с водой.
        Чардеев не было почти час. Я успела даже немного соскучиться и пару раз так и эдак прикинуть, куда Ляля могла оттранспортировать моего бывшего будущего жениха. Думаю, если мы это дело в ближайшее время не раскроем, Мамаева, да и вообще всех чардеев приказных, и без матримониального скандала в классе понизят по самое не балуй. По всему выходило, что увезла недалеко, но даже этого «недалеко» хватит месяца на два, при условии, что уже сейчас весь чародейский приказ примется прочесывать дом за домом.
        - Это наш прокол, Ванечка, и единственное, что мы можем сделать сейчас, - это бросить все силы на поиски Эльдара, - говорил Крестовский, заходя в кабинет. - Отправляйся немедленно к дому Петухова, сними там секрет, я останусь в приказе для координации действий.
        - Чего ждать будем? - деловито спросила я.
        - У моря погоды, - неприветливо ответил шеф, было заметно, что он выжат до капли, даже, кажется, цвет волос потускнел. - Вы, Попович, вообще спать отправляетесь, чтоб с утра исполнять свои обязанности с должным тщанием.
        Чардеи успели и умыться, Ванечка вытирал руки носовым платком.
        - Боюсь, господин обер-полицмейстер нам по своему разумению действовать не позволит. Такие шансы упускать не в его правилах.
        - Несколько дней я нам выиграть смогу. - Крестовский быстро сел за стол, пододвинул к себе лист бумаги и что-то на нем застрочил. - Как снимешь секрет, отправляйся, будь любезен, в тайное присутствие, передай депешу…
        Шеф быстро взглянул в мою сторону, потом махнул рукой:
        - Тебе нужно передать его лично господину канцлеру, он часто по ночам работает, так что наверняка и сейчас еще в своем кабинете.
        - Будет исполнено. - Зорин засунул в карман трубочку послания.
        - Я не хочу спать. - Мой осторожный писк отвлек начальство, которое уже успело развернуть на столе карту Мокошь-града и теперь закрепляло ее, ставя по углам пресс-папье, чернильный прибор и два револьвера.
        - Тогда отправляйтесь оправдательную бумагу для своей хозяйки составлять. - Шеф явно не желал отвлекаться. - Исполняйте.
        И я пошла исполнять и закончила задание часам к пяти утра. И хорошо, что закончила, потому что, когда я спустилась вниз, дабы подышать свежим рассветным воздухом и размять ноги, на ступеньках приказа уже, чинно сложив руки на коленях, восседала тетя Луша. Неподалеку отирался Гришка с каким-то свертком наперевес.
        - Гелюшка! - Хозяйка поднялась, шурша крахмальными юбками, по всему, готовилась она к визиту еще с ночи. - Как ты, родимая?
        - Перфектно. - Я зевнула в ладошку и улыбнулась. - Шеф документ для вас уже подписал, погодите минуточку.
        Пробежавшись туда и обратно по лестнице, я неплохо размяла ноги и даже ощутила здоровый голод. Лукерья Павловна внимательно прочла бумагу - шедевр моего личного самописного искусства - и спрятала ее на груди.
        - Спасибо тебе, Гелюшка. Век твоей доброты не забуду, каждое воскресенье свечку ставить буду за здравие да за развитие твоей сыскарской карьеры.
        - Благодарю. - Я прижала руки к груди. - Где же вы жить будете, пока «Гортензию» отстроят?
        - Была б забота эти руины отстраивать. В деревню с Гришкой уедем, там у меня давно домик дожидается, сруб добротный, да амбары при нем, да стойла, да курятник. Живность заведу, огород. Я же стара уже, Гелюшка, пора мне о спокойной жизни подумать.
        - Так вы и Гришку с собой заберете?
        - А куда ему? Сирота у нас Гришка, а я - сухоцвет бездетный. Уж воспитаю мальца, как смогу.
        Упомянутый Гришка приблизился к нам, поздоровался.
        - Тут теть Луша тебе гостинец принесла. - Он протянул мне сверток. - Всю ночь с нитками-иголками промаялась, так что прими, ваш бродь, не побрезгуй.
        - И вот это вот. - В свободную руку мне ткнулся еще один пакет, поменьше да поувесистей, уже от Лукерьи Павловны. - Я тебе тут покушать собрала.
        - Спасибо.
        - Ты мне за проживание вперед заплатила…
        - Возвращать не нужно, - покачала я головой. - Вы же не виноваты, что я до положенного срока у вас не дожила.
        Мы попрощались, обнявшись, я даже всплакнула чуточку от подступившей сентиментальности.
        - Сундук-то твой, - всплеснула руками женщина, когда объятия закончились. - Я его у Петровны оставила, у соседки.
        - Заберу с оказией.
        - Только денег ей за услугу не давай, - велела тетя Луша. - Уплочено ей за сохранение да и сверх того. А прибедняться будет - не верь, скажи, разбойный приказ на нее натравишь за скупку краденого.
        Я кивала и всхлипывала, кивала и улыбалась, потом опять принималась реветь. Тетя Луша и Гришка пошли вниз по улице, мальчик поддерживал женщину под руку. Мне подумалось, что именно пожар сплел вместе эти две ниточки жизни.
        Уже в приемной я развернула пакеты. В увесистом оказался еще теплый каравай, ломоть ноздреватого сыра и кус буженины, а в другом - новенький, с иголочки, черный мундир.
        Шеф вышел в приемную в шесть, с удивлением посмотрел на мое форменное облачение, затем, с вожделением, на Лялин стол, застеленный скатеркой и заставленный тарелочками с едой. Пока начальство изволило размышлять у себя, мне удалось разжиться еще и чаем.
        - Прошу, - пригласила я.
        Он не чинился, присел, отхлебнул чаю, вгрызся в горбушку, чуть не мурча от удовольствия. Котяра он у нас, кто же еще.
        - Вы догадались уже, кто под видом Ляли в чародейский приказ проник?
        - Есть пара идей, - ответил Крестовский. - Способность трансформировать свое тело довольно редка и магическим образом трудноопределима, значит, опираться мы будем на косвенные признаки.
        - А она обязательно женщина? Ольга Петровна то есть?
        - Не обязательно.
        - Так, может, это Петухов? - Моя версия нравилась мне безусловно: во-первых обер-полицмейстер вызывал личную неприязнь, а во-вторых, ну, он мужчина, поэтому никакой солидарности я к нему, в отличие от Ляли, не ощущала. - Прикинулся барышней самописной, проник в приказ…
        - И сидел каждый день с десяти до шести? И ревновал Мамаева настолько, чтоб на убийство пойти?
        - Да, не получается. Только все равно, мне…
        Снизу раздался грохот входной двери, затопали сапожищи. Уборка никогда не являлась моей сильной стороной, но тут я проявила просто чудеса сноровки, свернув скатерть вместе со снедью и запихнув получившийся тюк в архивный шкаф.
        Шеф же спокойно воззрился на вошедших и неторопливо допил свой чай до донышка. В приемную ввалились стражники числом пять с чардеем, мне ранее незнакомым. То, что он чардей, я заключила из туманных плетей волшбы, которые свисали с обеих его вытянутых вперед рук.
        - Велено доставить статского советника Крестовского в разбойный приказ, - грозно проговорил один из служивых, ибо чардей-сопроводитель в этот момент был настолько сосредоточен, что и рта раскрыть не мог.
        - Кто приказал?
        - Его высокоблагородие лично.
        - Понятно.
        Крестовский поставил на стол опустевшую чашку, поднялся пружинно:
        - Пока меня не будет, Попович, вы остаетесь за главного, то есть за главную.
        Я кивнула:
        - И долго ваше высокородие отсутствовать намерено?
        - Может, и вообще не судьба вернуться. - В голосе шефа послышались дурашливые нотки. - Идите сюда, горюшко мое, попрощаемся хоть по-человечески.
        Он сгреб меня в охапку и прижал к груди.
        - На моем столе… - он зачем-то быстро поцеловал меня за ухом, - крестиком отмечено место. Подожди, пока меня увезут, пойди туда, осмотрись. Поняла?
        Я кивнула и поцеловала шефов подбородок. А что, можно ведь?
        Шеф погладил меня по спине.
        - Возьми револьвер. Если что, зови Зорина, он прикроет.
        Его высокородие разомкнул руки, как мне показалось, с неохотой, достал из внутреннего кармана какую-то блестяшку, в которой я с удивлением узнала злополучную свою букву «ять», но теперь она не украшала гнумово кольцо, а висела на витой серебряной цепочке:
        - В случае опасности просто сдерни его с шеи и спрячься, жди подмоги.
        Он осторожно надел на меня оберег, кончиками пальцев погладив по затылку.
        - Внутри нашего приказа очень теплые отношения между коллегами, - пояснил Крестовский ошеломленным зрителям и пошел к выходу. А я еще пару минуточек постояла в опустевшем присутствии, держа руку у сердца.
        Револьвера я прихватила даже два и ломоть хлеба с бужениной в дорогу. Место, куда направил меня шеф, я знала прекрасно, и меня мало волновало, что жевать на ходу барышне, а особенно приказной чиновнице, неприлично. Значит, Ванечка не успел канцлеру депешу отнести, или успел, но тот еще на нее не среагировал. А если шефа действительно арестуют? Будем вдвоем с Зориным служить?
        Путь мой лежал в ту самую заброшенную церковь, у ограды которой мы пару дней назад, а кажется, что пару лет, отдыхали с шефом после встречи с Мамаевым. На улице, особенно в Мясоедском квартале, было уже многолюдно, несмотря на ранний час. Сновали поденщики и торговцы, хозяйки шли на рынок, а самые расторопные уже с рынка, нагруженные корзинами со снедью.
        У самой разрушенной церкви я отряхнулась от крошек и, достав из кармана приказной магический монокль, осмотрелась сквозь его стеклышко. Ванины обережные руны были нанесены по всему периметру, в два ряда. Я переступала их с тщательностью, не желая порушить доброе колдовство. Провал церковного входа оказался непреодолим, дверь, забитая пудовыми досками, не поддавалась, я обогнула угол и спустилась по осыпавшимся ступеням к боковому окошку, оно было не заколочено и вполне подходило для проникновения.
        Внизу, а оказалась я в подвале, никто меня не встретил, я поискала ход в основное помещение, под подошвами скрипнуло что-то, оказавшееся футляром для фотографических кристаллов. Видимо, Мамаев, когда здесь все осматривал, воспользовался моим же путем. Рисунок паука обнаружился в нефе, он был огромным, аршинов четырех в диаметре, и нанесен был по центру стены. В помещении, вопреки ожиданиям не затхлом, было светло. Мокошь-градское солнце заглядывало сюда сквозь пустые окна, под ногами хрустели осколки. На пути мне встретилась и оконная рама, почти неповрежденная, с целым стеклом. Видимо, местные опасались растаскивать что-то из проклятого места. Неподалеку от нефа лежала куча тряпья. Сердце защемило, но, разглядев повнимательнее, я поняла, что передо мной не человеческая кожа, как мне с перепугу показалось, а бежевое шелковое платье, в котором я видела Лялю в последнюю нашу встречу. Шляпа была здесь же, прикрытая бежевым подолом, а сверху на ткани лежала подвеска - оберег, изображавший тонкий серебристый серп луны с прислонившейся к нему звездочкой.
        «Вот ведь нехристь басурманская», - подумала я про Мамаева с нежностью и, подняв его оберег, спрятала в карман. Эльдар был здесь, живой или мертвый; я, конечно, надеялась на первое, а теперь его нет, заброшенная церковь пуста.
        Меня ослепил солнечный зайчик, я повернула голову. Лучик, попавший в глаз, солнечным вовсе не был, это разноцветно полыхал рисунок. Я схватилась за револьвер, потом, передумав, отскочила в сторону, ухватилась за оконную раму и поставила ее на попа, выставив между собой и оживающим пауком стеклянную преграду.
        «Магический ход прямо в стене, - думала я лихорадочно, - Если из него что-то на меня полезет, я завсегда оружие выхватить успею, а вот если меня колданут оттуда с особым цинизмом, револьвер не поможет».
        - Ловка ты, Попович, - высокий Лялин голосок поднялся к сводчатому потолку и отразился от стен звонким эхом. - Далеко пойдешь, ежели на мужиков отвлекаться не станешь.
        Я пыхтела, придерживая раму на вытянутых руках, уперев нижний ее край в мрамор пола, но наблюдению это не мешало. Ляля выглядывала из стены, а скорее, из-за стены, паучий рисунок, исчезнувший совсем, превратился в плоскую мерцающую картинку. Ольга Петровна в ярко-алом платье с открытыми плечами широко улыбалась. Наряд ей не шел абсолютно, тем более что и плечи, и обнаженные руки девушки были столь худы, что виднелись каждая выпирающая косточка и вязь синих вен.
        - Можешь опустить стекло, я не собираюсь тебя заколдовывать.
        - Ничего, - спокойно ответила я. - Мне не в тягость, а ты от соблазна убережешься.
        - Как знаешь. - Собеседница скривилась, отчего я заключила, что колдовать она как раз и собиралась. - Ты одна? Без Крестовского? Или он с верным Зориным за углом от меня скрывается?
        - Одна.
        - Не ценят они тебя, Гелюшка, не берегут.
        - Зато доверяют.
        Ляля смешалась, потом дробно захихикала:
        - Тебе же доверие важнее любви. Правда, Попович? Трое здоровых мужиков тебя в хвост и гриву используют, подставляют на каждом шагу, а тебе все - божья роса.
        - Вот только Бога всуе не поминай. Тебе это негоже.
        - Чего так?
        - Ты себя другим богам посвятила, мне неведомым.
        - Осуждаешь или завидуешь? Знаешь, какая сила мне моими новыми покровителями дадена?
        - Было б чему завидовать. Тебе ради этой силы людей жрать приходится. Вкусно тебе было, Лялюшка, мамаевских полюбовниц харчить? Или ты не Лялюшка? Точно. У тебя же наверняка настоящее имя имеется.
        Ольга Петровна опять хихикнула:
        - Так я тебе свое имя и сказала! Держи карман шире.
        - Я же все равно узнаю.
        - Мечтаешь Крестовскому в клювике его принести, чтоб он на тебя наконец взор свой сапфировый обратил? Думаешь, я не заметила, что ты за ним сохнешь?
        - И что? - Мне стало чуточку противно. - Одобрение начальства искать - это нормально, а вот с женщинами милого дружка квитаться до смерти - это уже не по-человечески. Зачем ты их убила?
        - Потому что мне забавно было смотреть, как на Мамайку все ниточки сходятся, как Крест его подозревать начинает, какую боль эти мысли ему доставляют. Он же хлипкий, Семушка наш, все горести мира на себя примеряет.
        Перфектно! Я взопрела под своим стеклянным щитом, как мокрая мышь, а разговор ведется глупо-девчачий. Спрашивается, ради чего стараюсь?
        - Ты окошко свое магическое здесь оставила, чтоб со мной посплетничать?
        Ляля пожала костлявыми плечами:
        - Надеялась, чардеи Эльдарушку спасать прибегут. Ты же пустышка, не видишь, какими хитрыми магическими ловушками тут все оборудовано. Явись сюда Зорин, или Крестовский, или оба вместе, мертвы бы уже были, это тебе - с гуся вода. А дохлые чардеи, Попович, самые вкусные, если их правильно приготовить. Сначала яд впрыснуть нужно, потом подождать, пока забухтит…
        Эх, зря я себе в дорогу пожевать брала. Все съеденное неумолимо запросилось наружу.
        - Да уж, не повезло тебе со мной.
        - Мне с тобой больше не повезло, Попович, чем ты думаешь. У меня все уже слажено было: Мамаева я собиралась в обличье шансонетки заманить, Зорину представиться деревенской барышней, поповской дочкой, а Крестовскому - роковой женщиной с тайной в прошлом. Семушка-то у нас именно таких любит, роковых. Эх, было бы время, я б тебе столько про его приключения рассказать могла….
        - Не интересует. Где Эльдар Давидович?
        - Здесь, - Ляля развела руками. - Жив и относительно здоров.
        Я хотела спросить про Палюлю, но потом передумала. Неклюд - это именно та косвенная улика, на которую опирается Крестовский. Это козырь, который разыгрывать надо с осторожностью. Ляля явно тянет время. Чего она ждет? Может, подельника? Может, она еще не знает, что он мертв?
        - А вот меня интересует: ты когда поняла, что великая волшебница? Когда силу в себе ощутила?
        - Не скажу.
        - Почему?
        - Потому что ты, Попович, персонаж ушлый, словечко к словечку сплетешь, выводы начнешь строить. А оно мне не надобно.
        Голова Ольги Петровны дернулась, черты пошли рябью.
        - Ушлая букашечка, - сказала она голосом Мамаева ртом Мамаева и подмигнула Мамаевским же глазом.
        Я похолодела:
        - А еще кого можешь?
        Мамаев хихикнул и превратился в рыжеволосую барышню с печальными глазами:
        - Перфектно? Только очки наколдовать не могу. Да и ты свои сегодня не надела.
        Слышать свой голос со стороны - не самое приятное. Это, значит, вот так я гласные тяну? Да у меня же, извините, говорок провинциальный проскакивает. Да мне же срочно надо учителя по речи разыскивать!
        - А еще?
        Рыжеволосая барышня повела глазами и превратилась в молодого человека с черными бакенбардами и загадочным взглядом.
        А вот это уже интересно. Значит, она умеет превращаться только в того, кого видит, видит в самый момент превращения? Значит, Мамаев с ней? А тогда кто этот господин и что он делает в паучьем Лялином логове? И где я его раньше видела? Лицо-то знакомое, бакенбарды эти еще, и платок шейный, и сросшиеся на переносице изгибистые брови…
        Додумать я не успела - мраморные плиты под моими ногами дрогнули, я, поднатужась, перехватила свой щит.
        - Прощай, Попович. Ты, конечно, пустышка, но уж супротив законов физики тебе не устоять.
        Так и не опознанный мною господин дробно хихикнул и щелкнул пальцами. На стене нефа опять появилось изображение паука. Снова тряхнуло. Я поняла, что церковь вот-вот рухнет. Надо бежать.
        Брошеный щит рассыпался стеклянным крошевом, я понеслась к двери, рассудив, что если опять попытаюсь воспользоваться подвалом, там меня и завалит.
        В спину мне ударил протяжный свист, я обернулась через плечо. Огромный, размером с откормленного волкодава, мохнатый паучина слазил со стены, перебирая всеми десятью лапами.
        Вот, значит, как? На законы физики мы, значит, полагаемся не полностью?
        Я выхватила револьвер, выпустила шесть пуль во входную дверь, выхватила второй и, развернувшись всем корпусом, отправила содержимое барабана в паучью тушу. Смотреть на результат времени не было - я саданула ногой дверь, выбивая прогнившую и поврежденную выстрелами доску, и ужом просочилась в образовавшуюся щель.
        Перфектно!
        Поднявшись с четверенек, я побежала вперед, за ограду. Остановилась, лишь когда пересекла ряд защитных рун. Заброшенная церковь разрушалась, складывалась, как карточный домик. Зрелище, если честно, было завораживающим, но и страшным одновременно. Разумеется, полюбоваться на него сбежался почти весь Мясоедский квартал, потому что развлечениями пренебрегать не в природе человеческой.
        Две местные кумушки переговаривались, приближаясь ко мне:
        - Вчера же только пожар был, Архиповна. А сейчас что?
        - Так чардеи шалят, Кузьминишна. Оно завсегда при чардейских шалостях трясения происходят.
        - Это взрыв горного газа, - пояснила я любезно, пряча револьверы (эх, вот были бы при мне очки с дымными стеклышками, которые Ляля носила, могла бы их поправить со значением, фраза про горный газ именно такого движения и требовала), а затем, отряхнув колени и одернув форменный сюртук, отправилась по своим делам.
        Задание шефа я исполнила, место, куда Ляля отвезла Мамаева, посетила. Результаты меня не радовали. Потому что Мамаев был мертв, потому что это мерзкое существо, которое называлось до недавнего времени Ольгой Петровной Петуховой, его убило. От голода или из ненависти, мотивы меня сейчас не интересовали. Иначе бы она его мне показала, не себя в его обличье, а живого Эльдара.
        Оберег на моей шее завибрировал, нагрелся, почти обжигая кожу. Это что? Кто-то из приказа в опасности? Я достала из кармана мамаевскую подвеску. Она тоже была горячей. Перфектно! Кому-то нужна помощь, но я, будучи пустышкой, не смогла уразуметь, где и кому.
        Я чуть не расплакалась от разочарования. Нет, вру, не чуть, а разревелась, и слезы еще ладонью размазала. Для этого мне пришлось закрыть глаза на секундочку, но того хватило, чтоб заметить красную линию на собственном веке, тоненькую, как швейная нить. Я выдохнула, высморкалась, спрятала платок и решительно зажмурилась. Линия появилась, чуть подрагивая, будто висела в воздухе. Я сделала шаг, другой. Ниточка натянулась. Мне указывали направление. Поэтому я пошла вперед. Глаза, конечно, пришлось открыть. Мокошь-град не то место, где незрячий может спокойно передвигаться, тут и затолкать могут, и лошадью придавить или колесом тележным. Время от времени я сверялась с путеводной ниточкой, опять открывала глаза. Шаг за шагом… Топ-топ… Эх, жаль, что я в нарядных вечерних туфельках на дело отправилась. Подошва-то тонкой кожи, я каждую выбоину на дороге чувствую, каждый камешек… Топ-топ…
        Я шагнула вперед и натолкнулась на прохожего, идущего навстречу.
        - Прошу прощения.
        - Я вас издали заметил, Попович, - радостно сказал прохожий и оказался Семеном Аристарховичем Крестовским, успевшим переодеться в темно-серый щегольской сюртук. - Вы быстро обучились пользованию личным оберегом. Хвалю.
        Интересно, это у нас в разбойном приказе арестантов наряжать принято?
        - Вас уже отпустили?
        - Меня даже до разбойного присутствия не довели, - похвастался шеф. - Иван Иванович успел раньше.
        - Что теперь?
        - Мы выиграли время до понедельника, а также получили в полное распоряжение отряд шпиков тайной канцелярии.
        Это было действительно солидно.
        - Что у вас, Попович?
        - Эльдар там был, в церкви то есть. Но она его перевезла.
        Начальство раздуло ноздри, затем достало носовой платок и принялось вытирать мое нечистое лицо:
        - Запах пороха. Вы стреляли?
        - Два барабана выпустила. Она сначала со мной говорила, а потом церковь начала рушиться, а я бежать, а она на меня паука напустила…
        - Стоп. Расскажете все по порядку. Ванечка сейчас в железнодорожном управлении. - Шеф указал на фасад нарядного побеленного здания. - Там есть телефонный аппарат, и Иван Иванович добывает нам с вами важные сведения. Придется обождать. Идемте!
        - Куда?
        - Когда вы шли мне навстречу, зажмурившись и бормоча себе под нос, до меня донеслись слова о неудобной обуви.
        Я ничего не поняла, но послушно последовала за шефом в распахнутые двери дорогой столичной лавки.
        - Нам барышню обуть надо. - Его высокородие явно был здесь завсегдатаем.
        Меня усадили на пуфик в глубине зала, и пока приветливые работницы хлопотали с коробками, шеф велел:
        - По пунктам, Попович.
        И я начала, толково, с расстановкой, с прямыми цитатами беседы. Начальство слушало внимательно, но сосредоточенность не помешала ему опуститься перед пуфиком на колени и схватить меня за ногу.
        - Не пищите, Попович, - шикнул он на меня, когда я дернулась от неожиданности. - Я в любом случае сделаю это быстрее. Так, говорите, к финалу беседы наша Ольга Петровна натравила на вас паука?
        - Ну да. - Я расслабилась, хотя прикосновение его рук меня несколько возбуждало. - Сполз со стены, с того места, где нарисован был.
        - Понятно.
        - Что?
        - Это был вовсе не магический лаз, как вы изволили предположить, а переговорное зеркало. После деактивации остаточная магия оживила рисунок. Не уверен, что наша Ольга Петровна рассчитывала на этот эффект. Тем более что жизнь у таких фантомов - минут десять от силы.
        - Балкой по темечку мне бы и без того хватило.
        - Готово.
        Я посмотрела вниз. На ногах моих красовались черные ботиночки с плотной шнуровкой на небольшом удобном каблуке.
        - Пройдитесь. Но я уверен, что все идеально.
        Я прошлась и покрутилась перед ростовым зеркалом. По сравнению с моим изрядно потрепанным недавними приключениями мундиром новая обувь выглядела еще наряднее.
        - Где платить? - радостно спросила я начальство, забыв, что платить мне, собственно, нечем.
        Оно поморщилось и молча отправилось к конторке.
        Зорин ждал нас на улице, его добродушное лицо при виде меня осветилось широкой дружелюбной улыбкой:
        - Гелюшка! Ты где была?
        - Попович с нашим пауком-убийцей беседы вела, - наябедничал шеф. - Она тебе потом расскажет. Что у тебя?
        - Лекарь твои подозрения подтвердил. И по датам все совпадает. Я тут записал, - Зорин передал Крестовскому открытый на середине блокнот.
        Тот хмыкнул:
        - Понятно…
        - А могут ли господа великие чардеи для своей приказной пустышки пояснить, что именно им понятно? - проговорила я неприятным голосом. - Мне немножко обидно, что меня втемную используют. То есть я, конечно, не против и в вашем распоряжении, но хотелось бы осмысленно ваши приказы исполнять.
        - Какова! - пробормотал Иван Иванович.
        Крестовский захлопнул блокнот.
        - Господин Зорин телефонировал доктору, который пользует семью Петуховых, и выяснял, не было ли в этом благородном семействе неких душевных хворей и последующего чудесного от них излечения.
        Я тихонько молчала, вся обратившись в слух.
        - Оказалось, - продолжил шеф, - что у Петуховых по женской линии передается психическое расстройство, которое названия в медицинских кругах еще не получило, но проявляется в том, что в человеке начинают обитать несколько личностей.
        - Как у Уварова?
        - Именно.
        - Но интерес даже не в этом. Безумие Дмитрия Уварова, к слову, до этого случая поражавшее лишь женщин, если верить лекарям, совпало по времени с чудесным излечением от оного Александры Андреевны Петуховой, дочери обер-полицмейстера и нареченной невесты нашего с Ванечкой друга.
        Я вспомнила, как Уваров прошептал: «Как там Сашенька?» - и по спине поползли ледяные мурашки.
        - Он забрал себе ее безумие? Сошел с ума, убивал людей, пока вы его не поймали, а она решила мстить всем вам - друзьям-сыскарям-чародеям?
        - По всему получается, что так. Дело раскрыто, Попович. Наш Паук-убийца - милейшая барышня Сашенька, у которой с детства замечали склонность к метаморфной магии, о чем стоит отметка в истории ее болезни.
        - Раньше-то мы этого знать не могли, - пробасил Зорин. - Информация о семье обер-полицмейстера в секрете хранится. Если бы не связи Семена Аристарховича, если бы доктор указание из тайной канцелярии не получил…
        Я кивнула. Поддерживающий наш приказ боярин начинал мне нравиться.
        - Значит, мы сейчас будем арест производить?
        - Честно говоря, - Крестовский покачал головой, - я не знаю, что делать. Уверен, что домой она не явится, а где ее логово, мы с вами так и не узнали.
        - Надо домочадцев допросить.
        - Мы потеряем время, пока получим разрешение тайной канцелярии.
        - Шеф, а вы уверены, что Мамаев еще жив? - Я достала из кармана Эльдаров оберег и отдала его Крестовскому.
        - Я на это надеюсь.
        - А правда, что эти самые метаморфы могут превращаться только в то, что в этот момент видят?
        - Да.
        - Получается, что для того, чтоб превратиться в паука, Ляле нужен был Палюля?
        - Вы хотите сказать, что Мамаев жив, потому что превратиться в чудовище Ольга, то есть Александра, не может? Хотя если, например, она этого десятинога умудрилась на фотокарточке запечатлеть…
        - Я знаю, кого мы можем допросить быстро и без разрешения, - вдруг сообщил Зорин.
        - Говори, - велел быстро шеф.
        - Помнишь, Семушка, о том годе ты меня посылал с петуховской горничной разобраться? Ну той, которую подозревали в похищении столового серебра?
        - Ее уволили после дознания, хотя вина осталась недоказана и скандал не раздували.
        - Я знаю, где эта барышня живет, давай с ней поговорим, может, она что подскажет.
        Бывшая горничная обитала неподалеку от гнумской слободки в чистеньком двухэтажном домике и барышней перестала быть два месяца назад, о чем сообщила с гордостью, продемонстрировав нам парадный брачный портрет на стене гостиной. Дом она держала богато, с господским размахом, чему я немало подивилась.
        Шеф с Зориным накинулись на хозяйку с вопросами, а я, не находя себе применения в данной беседе, тихонько сидела в угловом креслице у накрытого вязаной скатертью круглого столика. На нем лежал пухлый фотографический альбом и несколько томиков стихов. Стихи читать не хотелось. Я листала альбом, прислушиваясь, впрочем, к разговору. О хозяевах бывшая горничная знала немало, но все не то, что нам требовалось. А альбом был обыкновенным, такими принято засидевшихся гостей развлекать. Младенческое фото, крестильное, парадное девичье. Потом был групповой портрет, среди людей, на нем изображенных, я узнала и нашу собеседницу, и господина обер-полицмейстера при мундире. На заграничный манер Петуховы жизнь ведут. Групповой портрет с прислугой. Что за блажь? Вот это вот, наверное, супруга, а это… Скатерть чуть съехала, альбом за ней, я перехватила, чтоб он не упал, и на пол спланировала карточка, то ли вклеенная с недостаточным тщанием, то ли просто некогда засунутая между страниц. Я подняла фото и вскрикнула. С него на меня смотрела Ольга Петровна Петухова, правда, непривычно моему глазу одетая, но вполне
узнаваемая.
        - Это кто?
        Хозяйка улыбнулась.
        - Это фру Шобс, Сашенькина бонна. Она тут молодая еще, видите, какая прическа? Я ради нее фото у фру Шобс и попросила, хотела такие же рогульки себе накрутить. А у фру портретов своих много, она и Сашеньке запрезентовала один с трогательной надписью.
        Крестовский бросил взгляд на изображение и вздохнул:
        - Я же с ней знаком, как же я мог ее в Ольге Петровне не опознать?
        - А молодые люди вообще на стариков мало внимания обращают, особенно если те рангом пониже, - сказала я. - Зато теперь мы знаем, на что Ляля любовалась, прежде чем на службу в чародейский приказ отправляться.
        - К сожалению, местоположение Мамаева нам эта информация не подскажет.
        Я пожала плечами и положила фото на место, между листов альбома. Скатерть опять поехала. Да кто ж в здравом уме лакированную столешницу плетением накрывает? Теперь на полу оказался и альбом, и пухлые томики, и спланировавшая вниз скатерть. Помогать мне кинулся Ванечка, да так, что мы чуть лбами не столкнулись. Я ворчала, напирая на равноправие, а Зорин уже вернул на место скатерть и альбом. Я протянула ему книги. На обложке верхней был изображен сам поэт, задумчивый вдохновенный юноша.
        - Чарльз Гордон, - прочла я золотистое тиснение буковок, - перевод с аглицкого.
        Подняв глаза, я встретилась взглядом с Крестовским.
        - Говори, - велел он, опять переходя на «ты». - Мне это выражение лица очень хорошо знакомо.
        - Я знаю, где Мамаев, - ответила я просто.
        Через пятьдесят шесть минут после той эпохальной фразы я уже уверенно поднималась по ступеням к «Саду наслаждений». Если начистоту, шествию моему триумфальному предшествовал (шествию предшествовал? Да-с, к учителю речи еще репетитора по берендийской словестности добавить придется) получасовой нелегкий разговор с начальством.
        - Я запрещаю вам туда идти, Попович. Вы место вычислили, и довольно с вас, незачем лишний раз опасности подвергаться. - Непреклонный Крестовский был прекрасен, как никогда, даже серьги его чардейские горели этой самой прекрасной непреклонностью.
        - Да я же просто поговорить с ней хочу! - Я прижимала к груди руки и говорила тоненько, чтоб хоть на жалости сыграть. - Ведь нам и мотивы выяснить надо, и события по порядку восстановить. Вы же сами, ваше высокородие, сказывали, арестантку у нас сразу тайный приказ заберет, а мы так ничего и не узнаем!
        На самом деле было еще что-то, что влекло меня к нашему Пауку-убийце, какое-то неопределяемое желание в глаза ей посмотреть, в настоящие, не Лялины. Она же женщина, как и я. Такая же, но не такая. Мне казалось, что если я эту жирную точку в деле не поставлю, мучиться буду.
        Шеф молчал, я перевела взгляд на Зорина.
        - Мне же просто надо до нее дотронуться, Гелюшка, - сказал тот. - Оковы магические наброшу, и все. Сейчас, подкрепления дождемся…
        - Так после набросишь, - не отступала я. - А вдруг она Мамаевым от тебя прикрываться станет? А я как раз все разведать успею!
        Иван Иванович покачал головой.
        Повисло молчание, я набрала в грудь воздуху, чтоб продолжить увещевания по третьему, кажется, кругу, но тут шеф сказал:
        - Хорошо. Вы нам это дело, Попович, практически на блюдечке поднесли, так что заслужили нечто вроде ответной любезности. Идемте.
        И мы пошли.
        Многочисленные охранники «Сада наслаждений», в это мое посещение дежурившие чуть не за каждым углом, были нейтрализованы и засунуты по тем же углам. Вот тут я увидела, что такое слаженная работа приказных чардеев. Зорин вообще меня приятно удивил. Внешне-то Ванечка - увалень увальнем, но я еще никогда не видела, чтоб кто-то с эдакой быстротой сонные и обеззвучивающие заклинания накладывал. По чести, я вообще на такую потеху первый раз в жизни любовалась, но Ваня все равно - орел! Крестовский, предпочитавший методы убеждения и применения силы, от напарника не отставал.
        - Подмога прибудет через двадцать минут, - говорил шеф, уходя от прямого в челюсть, перехватывая противника за запястье с последующей фиксацией. - Вы ее пока займите чем-нибудь, чтоб от Эльдара отвлечь.
        - Предложу крестиком вышивать, - кивнула я серьезно. - Или загадки отгадывать.
        В драке я участия не принимала, шеф не велел.
        - И без самодеятельности, Попович.
        - Слушаюсь.
        - Иван, принимай, - очередной охранник мягко осел на пол. - Самое главное - разделить ее с Эльдаром.
        - Угу.
        - Я не знаю, что она может против вас использовать, какие заклинания, поэтому не рискуйте. И не сопротивляйтесь, и…
        Я постучала в знакомую пурпурную дверь. Четыре раза с разными интервалами - один-шесть-четыре. Условный стук подсказал мне Крестовский, чем опять вызвал подозрения в том, что он в этом «саду» завсегдатай.
        Чардеев будто сдуло сильным ветром и прижало к стенам неподалеку.
        - Кого опять принесло? - Открывшая дверь андалузская прелестница перекинула за спину толстую рыжую косу.
        Я осторожненько потеснила ее плечом и вошла в комнату. Перфектно! В простенке прикрытых вырвиглазными шторами окон висел поясной фотографический портрет Чарльза Гордона, аглицкого пиита, и смотрел на меня с грустным сожалением: все тлен, но и это пройдет. Отсюда Ольга Петровна со мной беседовала, потому и превратилась в первого, на кого взгляд упал.
        - А Мамаев где? В шкаф его засунула? - Я села на диван с видом независимым. - И еще не хочется думать, что ты настоящую хозяйку сего нумера жизни лишила.
        Она не стала превращаться в Лялю, а может, просто не оказалось под рукой нужного изображения. Вместо этого через полминуты на другом диванчике, приставленном вполоборота к моему, сидела молоденькая и хорошенькая барышня с чистыми серыми глазами и волосами самого что ни есть берендийского русого оттенка.
        Александра Андреевна Петухова. А ведь это она вчера Крестовского подвозила, любезничала еще с ним. А я ревновала, кажется.
        - Ты мне даже нравилась, Попович. - Голос низкий, почти контральто, и интонирует Александра Андреевна хорошо, со столичным выговором.
        - Именно поэтому ты меня на каретном дворе по голове тюкнула и отравленной веревкой опутать собиралась? При симпатии именно так люди и поступают, чего уж…
        - Ты не понимаешь, это не совсем я была.
        - А кто? Принцесса Лузитанская?
        - Ляля, - прошептала Сашенька. - Когда метаморфируешь, часть твоей личности тоже изменяется. Ляля действительно ревновала к тебе Мамаева и готова была что угодно сделать, чтоб соперницу с дороги убрать. Да и вся эта комбинация с Эльдаровыми пассиями - целиком ее идея.
        Сдается мне, что кого-то в этой комнате не долечили, очень уж рассказ барышни Петуховой бред сумасшедшего напоминал. И это вовсе не в фигуральном смысле, а в конкретном, перекликался он с беседой моей с Дмитрием Уваровым.
        - А когда ты паук, стало быть, он решает, как развлекаться?
        Александра Андреевна улыбнулась:
        - Паук, а точнее, паучиха, - это древняя неклюдская богиня. Сейчас-то эти дикари ее демоном считают, но когда-то поклонялись. Она наш мир и потусторонний сшивала нитями посередине бесконечности… Ах, какую она дает силу, когда я становлюсь ею! Знаешь, когда она научилась выбираться в наш мир в теле Палюли…
        - Кто в Мясоедском квартале нищих убивал? - перебила я напевный рассказ. - Ты или Палюля?
        Мы говорили о страшных вещах, а Сашенька улыбнулась с оттенком мечтательности, отчего я почувствовала подступающую дурноту.
        - Нищих - он и каких-то девок подзаборных числом три. А потом я об этом узнала. Хотела уже батюшке про то донести, не лично, конечно, а посланием анонимным, дело бы вышло громкое, для службы его полезное, а для чародейского приказа - щелчок по лбу. Но неклюд мне попробовать предложил, и я согласилась.
        - Что попробовать?
        - В нее превратиться, в богиню, в неназванную. Сказал, силу мне это великую чародейскую даст, так что я смогу своими силами за Митеньку отомстить. Я же первый раз в церкви перекинулась. Боялась страшно, Палюля на стене мне ее нарисовал, чтоб ничего не отвлекало. Да даже изображение ее огромной силой обладает! Я сквозь него и уйти вчера смогла, и даже потом с тобою беседовать. А я боялась раньше…
        - Погоди, - я опять перебила, собирая только факты, потому что уже полна была сочувствием к душегубице, а это могло делу только помешать, да и неправильно это. - А как же Ляля, то есть личина ее? Ты пришла в приказ, когда Уваров там еще служил, и после его ареста продолжала.
        - А это Митенька придумал, - сказала девушка, - мы видеться хотели ежечасно, ежесекундно, а у нас не получалось. У него - приказ, у меня - родители и приличия. Вот он и предложил мне батюшкиной племянницей представиться. Домашние, зная мое слабое здоровье, думали, что я целыми днями в постели провожу или у лекарей. Да мы с ними и так только за ужином за столом встречались. Вот и не узнал никто, кроме нас с Митенькой. А когда его арестовали, я по привычке в приказ ходить стала, чтоб не выть дома в одиночестве, да думала, как мне за Митеньку отомстить поганым чародеям.
        - Их-то вина в чем? В том, что арестовали, а не позволили людей дальше убивать?
        Она на меня посмотрела, как на дурочку умалишенную, и быстро спросила:
        - Почему твои чардеи в коридоре остались?
        - Они тебя опасаются.
        - А тебя им, значит, не жалко?
        Вопрос я проигнорировала, барышня Петухова продолжила напирать:
        - Они подлые людишки, начальнички твои: и Мамайка, и Ванька, и Крест - переступят через тебя и не обернутся. Уж насколько Митенька предан им был, дружбе их воинской, и его не пожалели. Ну, оступился, ошибся, ну так помочь надо, направить…
        - Подожди, ты пришла в приказ ради вашей с Митенькой любви, а потом на Мамаева перекинулась? Что-то не сходится!
        - Это не я! - вскрикнула Саша. - Я же тебе объясняла уже, Ляле Эльдарушка по нраву пришелся, она всех его любовниц извести решила. Актриска Штольц письмо на адрес присутствия написала, Ляля его прочла, вот все и получилось. И Бричкина эта тоже…
        «А ведь она сумасшедшая, - подумала я. - Может, многоличности ее Уваров себе и забрал, но благости не прибавил. Ну не может нормальный человек считать белое черным, а черное белым, не может называть убийства ошибками. Или она местью свое чувство вины вглубь загнала? Ведь не прими Дмитрий на себя ее душевную хворь, не сошел бы он с ума, не закончил бы в скорбном доме. Да и, полноте, она же свои личины кем-то другим считает. Это не я - это Ляля! Точно не долечил! А скорее даже не вылечил, а сам ту хворь подхватил».
        - Эх, делу время, потехе час. - Александра Андреевна поднялась с диванчика и подошла к окну. - Обложили вы меня, сыскарики, со всех сторон. - Она отодвинула штору и выглянула наружу. - Пора и мне вас потревожить…
        Мне стало любопытно, что она там высматривает, поэтому я и сама подошла к окну, поглядеть.
        - Внизу выгребная яма, - задумчиво проговорила Сашенька. - Вчера, когда я наконец твои следы в «Саду наслаждений» обнаружила да выяснила, что это не ты в нумерах в чиновничьем мундирчике клиентов принимаешь, пришла мне в голову замечательная идея. Здесь тебе, Попович, самое место, со всей твоей провинциальностью и гонором немереным.
        Я дернулась в сторону, но она схватила меня за запястья:
        - Когда метаморф чью-то личину на себя примеряет, он и часть способностей исходной личности использовать может.
        Я заорала.
        - Не услышат! На двери руны тишины намалеваны!
        Подсечка, удар, толчок, и вот я, испуганная и потерявшая всякую уверенность, уже переваливаюсь через подоконник, смотрю то на яму, полную зловонной жижи, то на соперницу свою, уже успевшую видоизмениться и улыбающуюся моим ртом.
        - Я всем скажу, что боролись мы в нумере, да вот только Сашенька Петухова ловка оказалась и за окошко успела сигануть. Чародеи подмену не сразу почуют, да мне и пары часов довольно, вызволю Митеньку своего… А твое тело баграми вылавливать будут.
        Зачем она говорит-то столько? Что за легкомыслие? И тут я поняла, что за разговором Сашенька правой свободной рукой откинула крышечку появившегося будто по волшебству флакончика, занося его над моим лицом.
        - Попортить тебя придется, кожу снять, чтоб не сразу опознали. Паучий яд, именно им тебя Ляля извести собиралась.
        Я посмотрела в свои же зеленые глаза:
        - Какая же ты дура! - И, оттолкнувшись ногами, спиной вперед вывалилась в окно.
        Лучше так, лучше сама сгину, чем эта… монстра надо мною надругается.
        Сколько там полет с высоты второго этажа длится? Мгновение? Меньше! То есть это если какой-нибудь великий чардей ради тебя с законами физики не сразится.
        В полете меня подхватило, закружило, как лист на ветру, развернуло, я спланировала аршинов на двадцать в сторону, еще успев подумать, что для полетов в мундире к комплекту должен полагаться зонт и шляпка-котелок, как у сказочной бонны.
        - Все узнали, Попович? - Крестовский говорил приглушенно, потому что держал у лица пропитанный ментоловой мазью платок, запашок от выгребной ямы сбивал с ног своей крепостью.
        Я ответила утвердительно и отобрала у начальства аксессуар.
        - Эльдар в соседней комнате и жив, я видела чардейское кружево, которым она его силы тянет, а хозяйка нумера, думаю, в туалетной, там явные следы на полу, будто тело тащили.
        - Понятно. - Он посмотрел на окно, из которого я только что вылетела.
        - Шеф, а как вы узнали, где меня ждать?
        - Просто представил, как бы я действовал, если бы был Александрой Андреевной и ко мне Попович с разговорами явилась.
        - И как?
        - Я бы притворился вами, чтоб выиграть время. Идемте, если не хотите сам арест пропустить.
        Мы выбрались задними дворами к главному входу, опять прошли фойе фильмотеатра и снова поднялись по лестнице. Я чувствовала себя здесь уже завсегдатаем. Дверь в нумер была открыта нараспашку, из-за нее доносились голоса, а по коридору в готовности стояли наши приказные числом более десятка.
        Я заглянула в нумер, любуясь на себя же, стоящую в центре ониксового ковра, и на Ивана Ивановича, напряженно сплетающего какое-то колдовство.
        - Ванечка, что ты делаешь? - плакала я нумерная. - Мне больно…
        - Гелечка, - сказал Ваня мне настоящей, - она Эльдара держит, а я не…
        - Сдавайтесь, Александра Андреевна, - усталым голосом велел Крестовский. - Это действительно конец.
        Она обернулась, лицо исказила ненависть, оно пошло рябью, черты приняли вид нечеловечески уродливый. Метаморф одновременно пытался превратиться во всех, кто оказывался у него перед глазами.
        - Всех порешу! Сыскарики! Чардеики!
        - Нет, - сказал шеф и хлопнул в ладоши. - Уже нет.
        Звук хлопка разросся ввысь и вширь, накрыл нас гулким колоколом, Саша упала, корчи ее, ни на что не похожие, продолжались еще долго. Я видела, что плетение, тянущее силы из Эльдара, лопнуло как струна, развеялось дымом. Зорин тоже это заметил, потому что споро продолжил бормотать заклинания.
        Пока чародеи завершали арест, я быстро прошла сначала в туалетную, где обнаружилась вполне живая, но без чувств, андалузская прелестница, рот которой был, как кляпом, закрыт рыжим париком, а затем в смежную комнату, оказавшуюся спальней. Эльдар, спеленутый в кокон липкой паутины, едва дышал.
        Я заплакала, схватила с бюро нож для резки бумаги, начала его освобождать. Мамаев открыл глаза.
        - А я тебе, рыжик, колечко купил, - прошептал он слабым голосом.
        - Софье Аристарховне его предложи, - заревела я уже в голос, - нехристь ты басурманская!
        Эльдара и андалузскую прелестницу забрали в госпиталь вызванные кем-то медики, Сашеньку, после шефова колдовства едва живую, увезли тайные приказные, которых, кажется, никто не вызывал, но на то они и тайные, чтоб знать, когда сливки с чужой сметаны снять. Я попыталась составить протокол досмотра по свежим следам, но Крестовский велел уже успокоиться и не мельтешить, поручив это дело кому-то из наших.
        Когда мы - я, Зорин и его высокородие - спустились по ступенькам фильмотеатра, башенные часы рыночной площади отбили час пополудни. Я остановилась, любуясь на большую фасадную афишу.
        - А неплохо бы перекусить, - задумчиво проговорил Иван Иванович. - Время-то обеденное. Что начальство скажет?
        - А я фильму про пленницу Варвару так и не посетила…
        Шеф посмотрел на нас с умилением, как на любимых чадушек:
        - Начальство повелевает отправиться обедать в наимоднейшую мокошь-градскую ресторацию, да поторопиться, потому что сегодня нам все документы по делу нашего «Паука-убийцы» оформить надобно. Как мы дело озаглавим, Попович?
        - Я бы назвала «Дело о паучьей верности», - решила я после недолгого раздумья.
        - Значит, на том и остановимся.
        И мы пошли в ресторацию. По дороге Крестовский, отступив на полшага и придержав меня за локоток, быстро шепнул:
        - А фильму про пленницу Варвару мы с тобой вместе обязательно посмотрим.
        Эпилог
        Мы похоронили Пашку с Димкой под двойной березой на тишайшем погосте Огонькового кладбища. Прощались всем чародейским приказом, а потом, когда батюшка уже прочел отходную молитву и мы засыпали земляные холмики, Семен Аристархович выпустил к облакам целую горсть летучих навских звезд. Небо потемнело, как в полночь, и его расчертили искорки салюта. Если когда-нибудь я погибну, исполняя служебный долг, над моей могилой тоже взовьются в небо навские звезды. Потому что это красиво и правильно.
        Жизнь и служба пошли своим чередом, потому что дела никогда не заканчиваются и, раскрыв одно преступление, нужно сразу приступать к раскрытию следующего. Мокошь-град - город большой, и татей всяческих в нем не переводится, хотя мы стараемся изо всех сил.
        И вот спустя полтора месяца после описываемых событий я сидела на своем рабочем месте в приемной начальника чародейского приказа и, пользуясь свободной минуткой и тем, что никого из начальства на месте не было, сочиняла послание маменьке.
        «…Эльдар Давидович жив и уже здоров, приветы тебе передает и сокрушается, что обручиться со мной не успел, потому что торжество у обер-полицмейстера нашими стараниями отменилось. Шутит, конечно. Представляю, с каким облегчением он на госпитальной койке проснулся. Некоторое время после болезни тих был и светел, будто за край жизни заглянул и все свои прежние ошибки осознал. Но теперь снова сыплет во все стороны своими «букашечками». Кажется, Софья Аристарховна дала ему окончательную отставку. Потому что шеф упоминал в разговоре, что сестра собирается наведаться в столицу, чтоб познакомить его с неким Кнутом, остерайхским профессором по боевой магии. Семен Аристархович предполагает, что предстоят официальные жениховства.
        А еще, маменька, я о своей любви часто думаю. Ты писала, чтоб я как раз мыслями особо не увлекалась, чтоб все своим чередом шло, но у меня не получается. Я люблю. Это аксиома, не требующая доказательств, хотя и доказательств у меня предостаточно. Я хочу на него смотреть все время, слушать его голос, случайно соприкасаться, когда передаю ему какие-нибудь служебные документы. И дело, как выяснилось, не в особых шефовых чардейских феромонах, как я поначалу по наивности думала. Я ревную. Третьего дня приходила к нам хорошенькая барышня, на Лялино место устраиваться, так у меня даже голова разболелась, пока они с шефом в кабинете собеседовались. Хорошо еще, не подошла та барышня. Но завтра еще одной назначено. Рано или поздно в приказе появится еще одна женщина, и страдания мои станут каждодневными. Ревность - плохое чувство, я знаю. И я буду с ними бороться с обеими, и с ревностью, и с любовью. Жозефина, Матрена которая, мне сказала - я же тебе писала, что с шансонеткой-попутчицей сдружилась, пару раз уже вместе на мороженое в «Крем-глясе» захаживали? - что самый наилучший способ от любви избавиться -
это другую любовь себе завести. Даже предлагала с приличным господином познакомить. Я отказалась. Потому что, во-первых, знакомство это предполагало, что я с Зориным ее в ответку сведу, а во-вторых, мужчины меня вообще интересуют мало. Все, кроме одного. А он явно ко мне охладел, даже на «ты» больше не называет. Эх, маменька, давай не будем больше о нем. Давай о чем-нибудь приятном.
        Помнишь, я тебе сообщала, что Иван Иванович Зорин нашел мне чудесную комнатку под съем в особняке на благочинной Цветочной улице, за рекой через мост от нашего приказа? Комнатка оказалась целым апартаментом - спаленкой, кухонькой и даже крошечной смежной с кухней гостиной. Вход отдельный через сад, терраса. Так что если выдается свободная минутка, я могу посвятить ее разведению всяческой флоры. Хозяева особняка постоянно в столице не проживают, поэтому за спокойствие своих домашних вечеров я могу не опасаться.
        Лукерья Павловна написала мне из деревни. С Гришкой у них все ладно, он посещает церковную школу, и учитель говорит, что при должном старании перескочит через класс уже в следующем году. Они завели хозяйство - кур и свиней, так что к Рождеству ожидается мною посылка с домашней бужениной.
        Сундук я с оказией забрала, ну то есть привела к Петровне пресловутой двоих младших чинов, они же мне гардероб мой по новому адресу и определили. И хорошо, что вовремя, потому что вечером мне пришлось благонравную монашку изображать. Подробностей сообщить не могу, дело еще не закрыто, но, если попадется в газетах заметка про арест и закрытие опиумного притона на Костоломной улице, знай, чадушко твое свою руку там приложило.
        Кстати, о гардеробе. Третьего дня я заказала себе целых три новых мундира, а один так и подавно парадный с петличкой. Потому как от службы я постоянно одежду то рву, то подпаливаю, просто не напасешься…»
        Я остановилась, перечитала уже написанное, размяла пальцы. Маменька желала знать о моем житье-бытье все в мельчайших подробностях, и я этому ее желанию старалась соответствовать.
        «Марк Иренович приступил к съемкам фильмы, и судя по энергичности, с которой он начал, на премьеру можно будет покупать билеты к концу месяца. Газеты уже пишут про загадочного актера Ника Беса - восходящую звезду, которая будет разбивать сердца зрительниц своею жаркою гишпанскою красою. Ты же догадалась? Он анаграмму сочинил - Бесник - Ник Бес. Невзирая на будущую славу, в приказ он приходит отмечаться регулярно, иногда и до дому меня провожает. Шефа почему-то эти наши встречи немало ажитируют, но я - женщина взрослая и самостоятельная, сама разберусь, с кем мне после службы время проводить.
        Кстати, о женщинах. Пришло мне на адрес приказа приглашение посетить закрытое заседание мокошь-градского клуба суфражисток. Я слегка робею, но думаю пойти, посмотреть на столичных своих идейных сестер. Говорят, графиня Головина на те заседания наведывается, и некоторые другие фрейлины.
        Ты спросишь, откуда я об этом узнала? А когда нас в канцелярии государевой за дело о Пауке-убийце к наградам представляли, я в приемной с одним офицером разговорилась, а он, видно, желая в моих глазах осведомленной особой показаться, целый ворох сплетен на меня вывалил. От наших действий, оказывается, не одна вельможная голова с плеч слетела, - это я сейчас фигурально. Боярин Еськов, к примеру, в свое имение спешно отправился, отчего канцлер свое положение немало укрепил.
        Ой! Я же тебе про то дело подробно еще не писала! Обер-полицмейстер Петухов снял с себя должностные полномочия и уехал от позора с семейством, куда - никому не ведомо. Сашеньку пока держат в скорбном доме, после суда, скорее всего, ждет ее пожизненная каторга и полное лишение магических сил, как и возлюбленного ее, Дмитрия Уварова. Ты скажешь, что за злодеяния надо их казнить? Я тоже так считала, хоть и не кровожадна, но Зорин мне объяснил, что лишение магии для чародея - это хуже смерти.
        Ну, вот и все мои новости, маменька. В ближайшие вакации намереваюсь я к тебе приехать, соскучилась - мочи нет. Или, если будет твое желание, ты в столицу приезжай. Знаю, ты ответишь, что хозяйство твое требует ежечасного присутствия, но уж на пару неделек можно и отлучиться. Я свожу тебя на мороженое в наимоднейший ресторан, театр еще посетить можно и фильму посмотреть, а то мне здесь только обещают в фильмотеатр сопроводить, а с приглашениями не спешат. Засим прощаюсь.
        Твоя верная дочь, чиновник седьмого класса чародейского приказа надворный советник Евангелина Романовна Попович.
        P.S. Шеф говорит, что я единственный чиновник империи, которому удалось за неделю до следующего класса дослужиться. Говорит, что, если я собираюсь так же карьеру строить, быть мне рано или поздно первой женщиной-канцлером Берендийской империи. Шутит, конечно».
        Дождь сек воздух холодными плетями, Крестовский запрокинул голову, ловя ртом капли.
        - А сильный черт оказался. - Мамаев, подтянувшись на руках, вылез из стенного пролома. - Думал, он тебе голову откусит.
        - Да, пасть там была что надо! - Семен расхохотался. - Хорошо, ты его вовремя развеял вместе с пастью.
        Иван Иванович, появившись из пролома вслед за Эльдаром, пробасил:
        - Что-то часто нам навские мороки попадаться стали. Не к добру это.
        Семен покачал головой:
        - Они своих чуют, вот и шебуршат. Третьего дня навское посольство в Мокошь-град пожаловало.
        - Чего хотят?
        - Вот нам с тобой, Иван, они и должны об этом рассказывать, - раздраженно бросил Крестовский. - Отчитываться обязаны.
        - Что, Брют опять донимает? - встревоженно спросил Зорин, нисколько не обидевшись. - Что ему неймется?
        - Я не понимаю, что ему нужно, - бросил Семен. - Игрушки в дочки-матери, то есть, простите, в сынки-папашки надоели мне до черта. Он же мне так и не объяснил, за каким лешим пытался с рыжей куртизанкой в «Саду наслаждений» свести.
        - Это когда Геля андалузскую прелестницу изображала? - оживился Мамаев. - Наслышан, наслышан.
        - Что она тебе рассказала?
        - Не волнуйся, все, что утаила, я прекрасно себе вообразить смог, - Эльдар подмигнул. - Ну, не томи. До чего у вас дошло?
        - Что… она… тебе…
        - Это ревность. Спаси, Ванечка! - Мамаев отпрыгнул в шутливом испуге. - Да успокойся, Отелло, ничего она мне не говорила. Я андалузскую прелестницу допросил, Машеньку, пока мы с ней в госпитале здоровье поправляли. Кстати, милейшая барышня, жаль, что ее быстро куда-то перевели. А тебе, Семен, я бы посоветовал кота за хвост не тянуть, а ухаживать с усердием. Геля у нас существо трепетное, хотя и суфражистка, первый шаг она делать не будет.
        - Это точно, - поддержал друга Зорин. - Мы же видим все, Семушка, замечаем, какими вы взглядами обмениваетесь, как вас тянет друг к другу.
        - А еще, - Эльдар склонил голову к плечу, - когда нас в государевой канцелярии к награде представляли, кое-кто заметил, что кое-кто на нашу Гелюшку свой вельможный глаз положил. Причем первый кое-кто - это ваш покорный слуга, а второй - господин канцлер.
        - Мы так и будем под дождем беседовать? - неприятным голосом спросил Крестовский.
        - Так за чем у тебя дело стало? - участливо спросил Зорин, когда компания двинулась в сторону присутствия.
        Навский морок изволил расшалиться в подвалах доходного дома в двух кварталах от чародейского приказа.
        - Дело не во мне, - ответил Ивану Крестовский, - и даже не в ней, хотя некоторых ее реакций я ни понять, ни предсказать не в силах. Дело в Брюте. Он почему-то не желает рядом со мною спутницу видеть. Каждую нашу беседу он заканчивает увещеваниями, чтоб я на любовь размениваться не смел. Это ведь неспроста. А если он решит за Гелю приняться? Все помнят, что случилось с Евой стараниями его высокопревосходительства?
        - Не хотела бы оказаться под венцом с Головиным, а также в его постели, так и не оказалась бы, - сказал Мамаев. - Думаешь, господину канцлеру есть что предложить нашей суфражистке? Думаешь, она на какого-нибудь графа купится?
        - А если в этот раз Брют решится не подкупать, а силу вельможную задействует? Много ли надо провинциальной барышне без связей, без поддержки в верхах?
        - Во-первых, Геля не просто телефонная барышня в присутствии, а целый надворный советник. А во-вторых, - Мамаев говорил с непривычной для него серьезностью, - у нее есть мы и ты, Семен Аристархович. Так что приводи себя в порядок и зови свою зеленоглазую Попович на свидание. А то, знаешь ли, уведут. Может, про Брютовы взгляды мне и показалось, но вот Бесник, к примеру, увести ее не прочь. А уж когда фильму с ним представлять начнут… Мне даже страшно подумать, какой серьезности соперник у тебя появится.
        Крестовский улыбнулся и махнул рукой.
        До конца присутственного времени он вполне успевал и с первым, и со вторым пунктом мамаевского плана, а также оставалось время заказать для барышни изящный цветочный букет в лавке, мимо которой они как раз проходили.
        Юлий Францевич Брют тем временем вошел в полированные дубовые двери своих апартаментов, передал шляпу и трость ливрейному лакею, захватил с низкого столика прихожей стопочку личной корреспонденции и поднялся в спальню, по дороге успев скинуть сюртук на руки горничной.
        - Как прошел день, Ю-и-ли-ий? - Женщина, возлежавшая на шелковых простынях кровати, тянула гласные. - Все о Берендии думаешь? Не бережешь ты себя, Юлий Францевич, ох, не бережешь.
        - У тебя своей кровати нет? - неприветливо буркнул поименованный. - Сколько просил у меня не валяться. Ну же, Сикера!
        - Это другое. - Красавица, а женщина была отменно хороша, сползла по шелковым простыням к изножью. - Здесь тепло, человечьим теплом все пропитано, а у меня кровь холодная, мне погреться хочется.
        Юлий Францевич посмотрел на собеседницу. По виду - обычная баба, две руки, две ноги, голова. Правда, поговаривают, что нави под одеждой шипастый хвост скрывают, но проверять это канцлер не стал бы даже под угрозой разжалования. Сикера была навью, представительницей таинственной расы темных чардеев, обитающих за Мокшанскими болотами. Была она беглянкой, причем от чего и почему она бежала, Брют за годы их знакомства так и не узнал. А еще она была его самым верным соратником на пути к вершинам власти, жестоким, хитрым и бескомпромиссным, а еще советчиком, а еще, наверное, другом. Правда, за полезность ее канцлеру приходилось отдаривать соответственно. Вот, например, захотела Сикера себе сильного чародея в пару. Пожалуйте, организовал Юлий Францевич чародейский приказ в самом Мокошь-граде, самых наисильнейших магов под крыло собрал. Хотя зачем ей, змеюке, пара понадобилась? Говорит, время подошло. У нее вечно время подходит - то шкуру сбрасывать, то, вот, потомство выводить. А Крестовский ей для этого потребовался. Сказала - идеальный вариант. Только вот за полтора года все не получается их вместе
свести - то у Сикеры линька, то у Крестовского роман, да и вообще звезды должны как-то по-особенному сойтись, а это редко получается. Хорошая возможность недавно представилась, да и ту профукали.
        - Ты документы на куртизанку Машу из госпиталя вытребовал? Юлик, не спи! О чем задумался?
        - Стребовал, - Брют действительно будто очнулся ото сна, - и уже в камине сжег от греха. Чего ты вообще в этот госпиталь поехала? Не могла извернуться? Там же тайных было много, надо было с ними уходить. Я же тебя еле разыскал.
        - Мне было интересно. - Женщина пожала плечами и перекинула на спину каскад иссиня-черных блестящих волос. - С людьми пообщалась, с господином Мамаевым дружбу свела. Еды смешной попробовала. Юлик, почему у тебя не подают… кашу? Это вкусно.
        - Что-то любопытное разузнала?
        - Ничего. - Сикера прошлась по комнате, тронула безделушки на каминной полке. - С рыжим париком была дурацкая идея.
        - Семушка любит рыжих.
        - Не всех, как видишь.
        - Просто фитюлька его раньше успела. Я же сослепу и не признал, что это не ты, а какая-то другая девушка в нумера явилась.
        - Его фитюлька, как ты изволил выразиться, на самом деле - тонкая штучка. Я слышала, как и что она говорит, можно сказать, я ее в деле видела.
        Брют фыркнул.
        - Что такое? - Сикера подняла голову.
        - Ты могла эту Сашеньку Петухову к праотцам за долю секунды отправить, а вместо этого сидела в уборной и «смотрела в деле» на Еву Попович?
        - Да? Ну пришиби я эту истеричку, как бы ты Еськова подсидел? Кому бы мы лавры раскрытия преступления отдать смогли? А так - чародейский сыск справился, тайный сыск арестантку принял, все шито-крыто. И, кстати, она не Ева, Попович твоя. Она Геля. Ее еще третий, здоровый такой, Гелюшка все называет.
        - Зорин, - опознал канцлер описание. - Кстати, тоже сильный маг, да и мужчина хоть куда.
        - Нет, Юлик, мы, нави, коней на переправе не меняем. Я выбрала Семена, и мне нужен именно он. Знаешь, пора тебе меня из тени вывести. Когда там у нас навское посольство уезжает?
        - В следующем месяце.
        - Ну, значит, в следующем месяце появится в Мокошь-граде богатая вдовушка, салон у себя заведет, начнет в свет выходить.
        - Документы я для тебя подготовлю.
        - Потом должно какое-то страшное преступление приключиться, чтоб чародейский сыск его в работу взял. Только бескровное, на фоне убийств романтические чувства плохо расцветают. О, придумала! У меня похитят некий старинный амулет, а Крестовский должен будет его разыскать.
        Сикера засобиралась уходить, бормоча под нос, планируя новое развлечение.
        - Погоди, - остановил ее Брют. - Я слышал в Сенате сегодня, из-за падения Еськова Шаляпин в силу входит.
        - Не бери в голову, - отмахнулась женщина. - Шаляпин больной насквозь, лекаря про то не знают, но рак у него в груди сидит, внутренности клешнями режет, полгода ему осталось, да и то последние пару месяцев не до Сената ему будет, уж поверь.
        Сикера покинула комнату, а успокоенный канцлер лег на постель и предался размышлениям. Как только его змеюка очарует Крестовского, чародейский приказ можно расформировывать, тайного и разбойного для поддержания порядка в столице вполне достаточно. Приказных он по разным ведомствам разошлет, а Гелю Попович - к себе, в тайный, или вообще в личные помощники. Каждый день будет на ее рыжие кудри любоваться. У Юлия Францевича даже под ложечкой засосало от предвкушения. За свою долгую и вполне почтенную жизнь господин канцлер влюблялся раз несколько… несколько десятков. Но запоздалая его неожиданная, какая-то осенняя страсть к рыжеволосому коллежскому… ах нет - надворному советнику подстерегла внезапно. В чине ее повышу, хотя куда уж выше, жалованье побольше предложу. С рук есть будет, она же служака, по всему видно - жадна до чинов.
        За этими размышлениями господин канцлер заснул чистым сном младенца, за стеной строила планы коварная Сикера, где-то происходили преступления, кто-то их раскрывал, Геля наконец гуляла со своим Крестовским. Жизнь продолжалась.
        Я спустилась по ступенькам приказа. Раскрыла над головой плотный зонт, аксессуар, необходимый для любого жителя столицы, и засеменила по набережной, огибая уже совсем осенние угрюмые лужи. Мне было грустно и одиноко. За отворотом форменного сюртука во внутреннем карманчике лежало письмо к маменьке, которое я намеревалась, зайдя по дороге на почтамт и наклеив дорогую гнумскую марку, ей отправить. С реки дул ветер, зонт вырывало из рук, я все вертела им, пытаясь не выпустить, чертыхалась плохими словами. Мне заступил дорогу какой-то прохожий, я махнула на него зонтом.
        - Все воюете, Попович, - сказал прохожий голосом Крестовского, и промозглый мокошь-градский вечер вдруг стал прекрасным. Нет, ветер никуда не делся, вкупе с дождем, но я просто перестала его замечать, тем более что шеф пристроился сбоку, прикрывая меня от порывов, и отобрал зонт.
        - Позвольте, я вас до дома провожу.
        Начальство выглядело слегка потрепанным, будто недавно сражалось с опасными тварями в затянутых паутиной подвалах, но в свободной от моего зонта руке несло букет бледно-розовых лилий. У нас теперь после драк в подвалах букеты победителям вручают?
        - Я теперь на Цветочной улице живу, за мостом, путь неблизкий, - честно предупредила я его высокородие, ах нет, простите - его превосходительство, Крестовского, как и меня, повысили в классе до действительного статского советника, соответственно, изменилось и официальное обращение.
        Теперь его высокородием стал Зорин, чиновник пятого класса. Мамаева единственного из нас не наградили, рассудив, что десять часов лежания в паутине того не стоят, да и грешки его на любовном фронте припомнили. А это же получается, мы с Эльдаром Давидовичем в классе сравнялись?
        Пока я думала приятные чиновничьи мысли, шеф, каким-то образом переложив и зонт, и букет в одну руку, другой приобнял меня за плечи, прижав к себе. Сразу стало теплее, по жилам будто разлилось расплавленное золото.
        Дорога заняла минут сорок, и все это время мы молчали. Я, просто боясь спугнуть неожиданную ласку, а он - бог весть. Многое бы я отдала, чтоб узнать, какие думы в его львиной голове обитают.
        У калитки я разочарованно отстранилась и забрала зонт. Шеф со своим букетом просто молча смотрел на меня. Что делать? Отдать ему зонт? Ему же, наверное, до дома отсюда далеко, - я так и не узнала, где Семен Аристархович обитает… Или не отдавать? С утра вымокну, пока до приказа доберусь. Эх, надо еще один зонт прикупить, для таких вот форс-мажорных случаев.
        Шеф пошатнулся. Я испугалась:
        - Что с вами? Опять лихорадка? Пойдемте ко мне, я вас чаем напою…
        Я подхватила начальство под руку и потащила к калитке. Задвижка заедала, я вечно с ней мучаюсь, но Семен Аристархович как-то по-особенному приподнял створку и калитка послушно открылась. Мы прошли по садовой дорожке, выложенной изразцовой плиткой, поднялись на веранду, я распахнула дверь.
        - Вы так доверчивы, - пробормотал Крестовский, входя в мое жилище.
        Я так и не поняла, что он имеет в виду - то, что я двери на ключ не запираю, или то, что вечером мужчин в дом привожу.
        Я пригласила шефа в гостиную, сама принявшись хлопотать на кухоньке. Ужин у меня был знатный - и запеченное мясо, и пирог с грибами, и даже наваристый суп, над которым я колдовала накануне часа два, не меньше.
        Пока я разогревала снедь на плите, шеф возился в дальнем углу, где была кладовка с оставшимся еще от предыдущих хозяев хламом, который мне все недосуг разобрать, потом протиснулся мимо меня к рукомойнику, набрал воды в похожую на спортивный кубок вазу. Так что сервировка нашего стола дополнилась еще и букетом бледно-розовых лилий.
        Я догадывалась, что положено развлекать гостя непринужденным разговором, но на меня, обычно на слово скорую, напал какой-то ступор. Мы сели за стол подобно супружеской паре, которая состоит в браке не первый десяток лет. Его превосходительство с аппетитом откушал, немногословно, но искренне похвалил мою стряпню. Я покраснела от удовольствия, сразу же себя за это возненавидя. Это же первое унижение для любой женщины, когда ей на ее место на кухне указывают! Я же возмутиться должна да ответить хлестко, вместо этого я спросила:
        - Чаю?
        - Сядьте, Попович, - велел шеф. - Нам нужно поговорить.
        - Вся внимание. - Я присела за стол и сложила руки перед собой, они почему-то дрожали.
        - Вы можете мне объяснить, как за вами ухаживать?
        - Как за мной что?
        Мне показалось, что я ослышалась, или оглохла, или сошла с ума, или все это одновременно.
        - Вы не могли не заметить моих чувств, - монотонно продолжал шеф, - но предпочитаете делать вид неосведомленный, тем самым…
        - То есть, - перебила я с нажимом, - вы хотите сказать, что я как-то неподобающе себя по отношению к вам повела?
        - Я хочу сказать, что был бы признателен, если бы вы обозначили для меня некие вехи…
        - То есть, - я прибавила громкости, - по-вашему, я должна первой броситься к вам в объятия, чтоб тем самым обозначить ваши вехи?
        - А вы можете?
        - Я девушка!
        - А представлялись суфражисткой.
        Я встала и грохнула кулаками по столешнице:
        - Не играйте словами! Я вожусь с вами, кормлю и привечаю. Каких намеков вам еще надо? Канкан на столе сплясать? Да я на этот дурацкий суп для вас два часа жизни убила!
        - Вы не могли знать, что я зайду. - Шеф, кажется, слегка струхнул.
        Ну я-то в гневе страшна, особенно ежели вожжа под хвост попадет. А сейчас именно такой момент был. Ну зачем, зачем он так со мной? Из пламени в лед, то целует страстно, а через полчаса даже взглядом не удостоит, то свидания сулит, а то забывает сразу же. Чувств я его не заметила?
        На глаза навернулись слезы, бабьи такие, от обиды, я побрела к вешалке, где оставила свой сюртук, чтоб достать из кармана носовой платок. Крестовский приблизился сзади, прикоснулся к плечу, накатила привычная слабость. Но так как та гипотетическая вожжа все еще была под гипотетическим хвостом, я резко развернулась и произвела бросок через бедро с последующим добиванием. Ну то есть на добивание времени не хватило - шеф завалился на спину, успев подсечь меня под колени, так что я упала сверху - грудью на грудь, как тогда, в подвале чародейского приказа. И сердце забилось часто, мне хотелось думать, что от физических усилий, или от злобы, или…
        - Горазда ты, Евангелина Романовна, вехи обозначать, - сказал шеф и поцеловал меня в уголок рта.
        Я пыталась подняться, чтоб хоть какое-то достоинство сберечь, но он не дал, удержав за спину:
        - Теперь моя очередь обозначить, - и опять поцеловал, да так, что меня огнем обожгло, глубоко, властно, сладко.
        - Я нес тебе цветы, чудо мое рыжее, а потом струсил, как мальчишка. Ты такая строгая была, отстраненная.
        - Сам ты… чудо… рыжее… мое….
        И каждое из этих слов было почти таким же сладким, как наши поцелуи.
        А письмо маменьке я отправила только на следующий день.