Девушка с серебряной кровью Татьяна Владимировна Корсакова
        Тайна старого поместья #1
        Граф Федор Шумилин вмешался в политику по глупости, и это обошлось ему слишком дорого: он был осужден и приговорен к каторжным работам.
        Но судьба спасла Федора от верной смерти и привела на остров к Айви. У нее странное имя и еще более странный дар, передающийся в ее роду по женской линии. Она способна спускаться в Нижний мир и усмирять хозяина озера, взимающего с людей кровавые жертвы.
        Вот только легко ли быть носительницей серебряной крови? И кто же Айви - хозяйка или жертва?.. Но Федору уже безразлично: он знает, что именно эта девушка - его единственная любовь.
        Татьяна Корсакова
        Девушка с серебряной кровью
        Солнце катилось по выбеленному небу огненным шаром, брызгало жаром, от которого не спасали даже вековые сосны, выпаривало из задубевшей кожи остатки влаги, сжигало. И внутри у Федора тоже было солнце, такое же беспощадное, как и то, что на небе. Иногда ему казалось, что он сам и есть солнце, но остатки сознания, те крохи, которые еще позволяли ему не рассыпаться прахом, шептали - это не солнце, это жар. А еще голод и жажда…
        Сколько дней он блуждает по лесу? Федор не знал. Сначала пытался вести счет, но очень скоро сбился, и теперь ему казалось, что прошла целая вечность. Его кожа пошла трещинами и сочилась сукровицей, на которую слетался гнус. Он облеплял Федора черной мантией, забивался в глаза, ел поедом. Все мысли были о воде. Холодной. Нет, ледяной! Чтобы нырнуть в нее с головой и пить, пить…
        Воды не было. Ни реки, ни ручья, ни дождя. А напиться вдосталь росой не получалось, как не получалось наесться незнакомыми, кислыми до оскомины ягодами, которые иногда попадались на пути. О мясе Федор даже не мечтал. В этом враждебном мире он был чужаком, не охотником, но жертвой. То, что он до сих пор жив, казалось чудом. Вот только верить в чудеса уже не получалось.
        А ведь когда-то он верил!
        Дурак, безнадежный идеалист… И куда привела его эта вера? На каторгу?..
        Он не желал дурного ни своему народу, ни своему отечеству. Наоборот, он думал, что все можно изменить мирным путем, без крови. Он, потомственный дворянин, верил, что миру пришла пора меняться. Нужна лишь самая малость. Нужно лишь дать народу то, что его по праву, проникнуться его страданиями, прислушаться к его стонам.
        Так говорила Сашенька Эпштейн, черноглазая, коротко стриженная, стремительная. Сашенька курила сигареты, смотрела на Федора с насмешливо-снисходительным прищуром и неизменно называла графом Шумилиным. А ему хотелось, чтобы Феденькой. Но эти мечты были глупыми и никоим образом не касались отчизны и народа, поэтому Федор злился на себя, а Сашеньке дерзил. Мало было чести в такой дерзости, и он тут же краснел и терялся, вел себя как безусый юнец. В свои-то почти двадцать два года.
        И когда он уже почти отчаялся обрести душевный покой, Сашенька сказала:
        - Федя, а приходите на собрание! Обещаю, будет очень интересно. - И посмотрела не так, как раньше, насмешливо, а очень серьезно. Глазищами своими черными прожгла дыру в его бедном сердце.
        Федор пришел, на крыльях прилетел в глухой, неприметный переулок. Когда он подавал сигнал условным стуком, сердце его билось в унисон, грозилось выскочить из груди. Сашенька встретила его лично, протянула руку для рукопожатия, а он, дурак, поцеловал тонкие пальчики с коротко обрезанными ноготками. Поцеловал и тут же смутился, потому что всякие реверансы и этикеты - это буржуазность и пережиток. Сашенька не раз об этом говорила. А она рассмеялась, потрепала по щеке, поманила за собой в просторную, скудно освещенную комнату, полную незнакомых людей. Эти люди не были похожи ни на самого Федора, ни на Сашеньку. И даже с народом, о котором они все радели, у них не замечалось ничего общего. Они напоминали бандитов с большой дороги - матерые, с волчьими взглядами. Некоторые из них были вооружены, и Федор вдруг испугался.
        Всеобщее благоденствие и путь, который непременно к благоденствию приведет, виделись ему иначе - светлее и радостнее. Они не смердели табаком и прокисшим потом, не прятались в комнатах с плотно занавешенными окнами. Наверное, Федор ушел бы, если бы Сашенька не взяла его за руку и не улыбнулась бы ободряюще. Сашенька нисколько не боялась этих мрачных людей, и он не станет бояться!
        Его приняли как равного, налили стопку, предложили сигарету. И Федор впервые в жизни закурил. Он опрокинул в себя стопку, а потом курил, вдыхал вонючий дым и думал лишь о том, чтобы не закашляться, не показаться неопытным щенком перед этими матерыми волчищами. Ему думалось, что все в комнате смотрят только на него, что он вот прямо сейчас сдает какой-то очень важный экзамен, проходит посвящение, о котором его не предупредили заранее.
        Наверное, он справился, потому что, когда сигарета наконец догорела, на него уже никто не смотрел, а смотрели все на разложенную на круглом столе карту и о чем-то яростно, но вполголоса спорили. Федор подался было к столу, но то ли от выпитой стопки, то ли от выкуренной сигареты голова вдруг закружилась, а к горлу подкатила тошнота. От двери его отделяло всего два шага, и он не вышел, а практически вывалился в ее черный проем, прижался взмокшей спиной к стене, задышал часто-часто, по-собачьи.
        Воздух в коридоре пах плесенью, гнилой картошкой и еще какой-то неведомой дрянью. Захотелось на улицу или хотя бы к окну. И Федор побрел по темному коридору, выставив перед собой руки, ощупывая шершавую стену, чтобы не расшибиться. Стена закончилась еще одной дверью, не запертой, а лишь чуть прикрытой.
        В этой комнате окно не было занавешено, и сквозь мутное стекло просачивался лунный свет. В самом центре, прямо на полу, стоял деревянный ящик. Можно было уйти, не трогать занозистую крышку, не совать нос в чужие опасные тайны, но Федор не смог уйти.
        В ящике лежал динамит…
        В том мире, где жил Федор, добро должно побеждать без насилия и уж точно без оружия. В его мире людей не должно было разрывать на кровавые ошметки. Не такой он видел справедливость.
        - …Ах, вот вы где, Федя! - Сашенька, словно призрак, вступила в столп лунного света. - А я уже начала волноваться.
        - Здесь динамит. - Ему хотелось предупредить ее, защитить от происходящего, спасти, если потребуется.
        - Я знаю. - Сашенька прошла по лунной дорожке к ящику, замерла, сказала с придыханием: - Какая мощь! Чувствуете, Федя? С такой мощью весь мир будет у наших ног, все враги окажутся повержены!
        - Какие враги? - Он не понимал, о чем она говорит. Не хотел понимать. - Это опасно, Александра!
        - Да, это опасно! - Она приблизилась с какой-то нечеловеческой стремительностью, впилась в губы жадным поцелуем. - Это смертельно опасно и смертельно прекрасно! Неужели вы не чувствуете?!
        Федор чувствовал. В тот же миг почувствовал всю мощь ее безумия и испугался, что через ее отравленный поцелуй тоже может заразиться этой страшной одержимостью. А Сашенька цеплялась за него, оплетала руками, опаляла дыханием - заражала. И он ее оттолкнул. Инстинктивно, не желая дурного, отлепил от себя и вытер об штаны взмокшие ладони.
        - Я уйду, - сказал твердо, - мне не нужна такая мощь.
        Она не поверила, привстала на цыпочки, заглянула в глаза, а потом захохотала хриплым, прокуренным смехом.
        - А некуда вам идти, граф Шумилин, - сказала, отсмеявшись. - Я за вас поручилась.
        В тот самый момент Федор понял, что игры в идею, справедливость и равенство кончились, что живым его не отпустят. Возможно, сама же Сашенька и убьет. Ради высшей справедливости. Стало вдруг не страшно, а обидно, что он попался вот так по-глупому, что ходил на ощупь там, где нужно было смотреть в оба. А еще захотелось Сашеньку ударить, но ведь женщин бить нельзя.
        Может быть, он бы решился, если бы хриплый Сашенькин смех не потонул в заливистой трели полицейского свистка, если бы в неприметный дом в неприметном переулке не нагрянула облава…
        Взяли всех - кого живым, кого мертвым. Сашеньку застрелили прямо у Федора на глазах. Она упала к его ногам и поползла, оставляя за собой кровавый след, а он стоял, онемевший, парализованный, не пытающийся ни бежать, ни объясняться. И даже боль от выкручиваемых за спину рук не привела его в чувство, не выдернула из странного оцепенения.
        Так он и жил, в оцепенении, до суда и вынесения приговора. Боролся за всеобщее благоденствие, а сделался бомбистом, государственным преступником. Его, графа Федора Алексеевича Шумилина, приговорили к бессрочной каторге. Не помогли ни отцовские связи, ни матушкины прошения, ни титул. А сам он ни о чем не просил, только у родителей, бабушки и сестры Настасьи прощения и благословения, только перед ними он чувствовал себя виноватым.
        Федор считал себя сильным и смелым, думал, что сможет снести любые тяготы. Но оказалось, что и сила его, и смелость - всего лишь иллюзия. Он держался. Когда прощался с родными, даже шутил, уговаривал маму, бабушку и Настю не волноваться, говорил, что в Сибири тоже живут люди, может, даже не хуже, чем в столице. Вот только и мама, и бабушка, и Настя, и уж тем более отец знали, что этапируют его не в ссылку, а на каторгу, что после недавнего убийства государя[1 - Речь об убийстве народовольцами Александра II 13 марта 1881 года.] такие, как он, стали считаться особо опасными преступниками, недостойными снисхождения. Поэтому и плакали по нем, как по покойнику, и сам он с этим уже почти смирился, но глубоко в душе все еще верил, что сдюжит, справится со всеми бедами и этапирования, и каторги.
        Не сдюжил… Кандалы стерли кожу в кровь уже в первый день пути. А сколько еще таких дней?! Знающие говорили, что и полгода не предел. А и пускай бы даже подольше! Потому что тюрьма в Каре, по словам все тех же знающих, страшнее ада, перемелет, переварит, выплюнет обглоданные кости, чтобы другим неповадно было царей убивать. Федор и верил, и не верил этим разговорам. Ему-то казалось, что хуже, чем есть, уже и быть не может. А потом перед Пермью от непонятной болезни скончались сразу четыре арестанта, и оставшиеся на собственных горбах по очереди тащили разлагающиеся, смердящие тела, чтобы на этапе сдать их под список. Вот тогда-то Федор понял, что может быть хуже, намного хуже. А в Перми, где их отряду полагалась недельная передышка, решил, что сбежит.
        Сбегать пробовали два раза. Троих поймали, еще двоих пристрелили при попытке к бегству. Это был урок, который остальным следовало усвоить. И Федор усвоил. Бежать нужно было не по велению сердца, а с холодным расчетом, лучше бы не в одиночку, а с товарищем. Вот только он никому больше не доверял, боялся, что в отряде есть доносчик. Основания к тому имелись, об этом шептались заключенные на привалах. Люди боялись, страх делал их покорными, а охрану небрежной.
        Этой небрежностью, а еще небывалой удачей Федор и воспользовался глухой июльской ночью после одного особо тяжелого перехода, который свалил с ног и заключенных, и охрану. Большую ее часть. В середине ночи началась гроза невиданной силы, когда оглушительный гром и дождь сплошной стеной. Грому Федор радовался так же, как и дождю. Его раскаты заглушили звон кандалов, когда он, дождавшись темного промежутка между почти беспрестанно бьющими молниями, кубарем скатился в глубокий овраг. Жив остался чудом, но сильно расшибся и потерял бесценное время, приходя в чувство после падения. Там, наверху, его, наверное, уже хватились, нужно было бежать.
        Бежать не получалось, получалось ползти на четвереньках, в темноте натыкаясь на кусты и деревья, захлебываясь льющейся со склона оврага водой. Где-то поблизости протекала река, Федор слышал шум воды до того, как началась гроза. В реке было его спасение, нужно только избавиться от кандалов.
        Камень, удобный для хвата, с острым краем, он подобрал еще во время дневной стоянки, спрятал за пазуху. Только бы выдержал! Камень выдержал, кандалы не сразу, но поддались. Их нужно сбивать правильно, недостаточно просто разбить цепь, потому что немалая тяжесть железа утащит его на дно в тот самый момент, как он окажется в воде. И Федор долбил непослушный металл, сдирал с лодыжек кожу, терял драгоценное время, а когда оковы упали, не сразу поверил своей удаче и едва не совершил непростительную ошибку, едва не оставил кандалы тут же, на земле. Одумался в последний момент, вернулся, сунул в нору между корнями старой лиственницы, прикрыл иглицей и только потом побежал.
        Оказалось, он разучился бегать, то и дело сбивался на ставший уже привычным семенящий шаг. Федор бежал и боялся, что направляется не в ту сторону. Гроза из помощницы превратилась во врага. Он не слышал и не видел реки, полагался теперь только на удачу, на то, что дуракам везет. Он ведь самый настоящий дурак и есть, если собственными руками сгубил свое будущее.
        Лес оборвался внезапно, когда гроза уже почти стихла. Вековые сосны замерли на краю обрыва, цепляясь корнями за гранитные валуны. И Федор замер, увидел, как далеко внизу шумит и беснуется река, и понял, что не сможет, не найдет в себе смелости прыгнуть.
        Так бы он и стоял, борясь с собой и со своим страхом, если бы за спиной не послышались выстрелы. Конвой не стал дожидаться, когда закончится гроза… Одна пуля ударилась в гранитный валун, высекая из него искры, вторая опалила левое плечо. И в этот самый момент вместе со жгучей болью пришла лихая, отчаянная удаль. Она вытеснила страх и толкнула Федора с обрыва.
        Вода оказалась твердой, как камень. Федору сначала и показалось, что он упал на камни, а потом его, почти потерявшего сознание, подхватило, закружило, потянуло куда-то. И сопротивляться этому не было никаких сил, а хотелось сдаться и умереть. Вот только тело не желало умирать. Тело цеплялось за жизнь и за несущиеся навстречу камни, обламывало ногти и сдирало остатки шкуры.
        Река, протащив его, казалось, несколько верст, выплюнула на колкий каменистый берег и оставила умирать. Наверное, Федор потерял сознание, потому что, когда он открыл глаза, начался рассвет. Он брезжил еще где-то далеко, за лесом, но над притихшей рекой уже стелился густой утренний туман, а в ветвях деревьев звонко чирикали какие-то птахи. Федор лежал неподвижно до самого восхода солнца, не находил в себе сил даже отползти подальше от воды. Лежал и не верил, что выжил, победил в этой почти безнадежной битве с людьми и со стихией. Тело, битое об речные камни, ныло, а кожа горела так, словно его освежевали заживо. Из распоротой щеки текла кровь, окрашивая красным серую гальку. Но рана на руке казалась неопасной.
        Он встал, когда понял, что может умереть прямо здесь, на берегу, если не начнет двигаться. Поднялся сначала на четвереньки, потом, придерживаясь за большой валун, на ноги, постоял, прислушиваясь к шуму в голове.
        Нужно было уходить. Он и так потерял непростительно много времени. Вряд ли его станут искать живым, но кто знает?..
        Федор ушел от реки, и это была его самая большая ошибка. Нельзя было удаляться от воды, добровольно обрекая себя на жажду. Вот только когда он это понял, было уже поздно, попытка вернуться ничего не дала. Лес не отпускал. Густой, первозданный, он обступал со всех сторон, заметал следы, сращивал надломленные Федором ветки, шумел убаюкивающе. Этот вековой лес, как и река, хотел оставить его себе, измотать, извести, а потом попировать на его костях. Лес следил за ним сотнями глаз, дышал в затылок, хватал за ноги корнями, уговаривал прилечь, отдохнуть. Но Федор упрямо брел вперед, спал вполглаза, забравшись на дерево. Ему казалось, что на дереве безопасно. До тех пор, пока он не увидел рысь, крупную, пятнистую, совсем не похожую на безобидную домашнюю кошку. Та рысь оказалась сытой. Повезло. Но в лесу было еще очень много голодного зверья. Федор слышал хруст веток, вздрагивал от мощного рыка, припадал к земле, вжимался в стволы деревьев в попытке слиться с лесом, стать незаметным.
        Он перестал бояться и прятаться, когда пришел жар и привел с собой невыносимую жажду. Многочисленные раны загноились. Сначала Федор пытался прикладывать к ним мох, но становилось только хуже. Тело зудело, и от этого зуда не было никакого спасения. А потом он потерял счет дням. Теперь он больше лежал, зарывшись с головой в прошлогоднюю листву, и продвигался вперед только ночью, когда спадала жара, а тело хоть немного слушалось.
        Все чаще ему хотелось сдаться на милость леса, но упрямство, единственное, что у него осталось от прежних человеческих чувств, гнало вперед, и лес отступал перед этой одержимостью.
        Водой запахло на закате. Федор учуял ее, как кони чуют водопой. И так же, совершенно по-лошадиному, вскинул голову, шумно втянул в себя воздух. Жажда и голод обострили чувства, превратили его из дичи в оголодавшего, потерявшего страх зверя.
        К озеру Федор вышел уже ночью, когда вместо беспощадного солнца на небо выкатилась полная луна, залила все холодным светом. В этом свете озеро казалось серебряным. Оно было большое. Нет, оно было огромное! Противоположный берег тонул в темноте, а то, что Федор сначала принял за берег, оказалось островом. Он возвышался над водой громадной каменной глыбой, щетинился уступами, тянулся к ночному небу высокими деревьями. От острова к берегу бежала лунная дорожка, и Федору, ошалевшему от жажды и радости, показалось, что по этой дорожке можно дойти куда угодно, хоть до острова, хоть до звезд. Она была яркой и незыблемой, она манила…
        Силы оставили Федора на берегу. В отливающую серебром воду он не вошел, а вполз на животе, отталкиваясь стертыми в кровь ногами, помогая себе распухшими руками. Преодолеть эти несколько метров каменистого пляжа оказались едва ли не самым тяжелым. В какой-то момент Федор испугался, что умрет, так и не напившись. Такая смерть казалась ему жуткой и ужасно несправедливой, и он сцепил зубы и полз, а когда прохладная вода ласково лизнула кончики пальцев, заплакал от облегчения и последним невероятным усилием швырнул непослушное тело в озеро.
        Это была самая чистая, самая вкусная вода в его жизни! Это было самое прекрасное из когда-либо виденных им озер! Федор пил, захлебывался, фыркал, снова пил, погружался под воду с головой, наслаждаясь появившейся в теле невесомостью, чувствуя, как уходит вековая усталость и возвращается желание жить. Чудесное лунное озеро возвращало ему то, что казалось навсегда потерянным, и Федор, до этого едва державшийся на ногах, поплыл широкими, страстными гребками.
        Озеро пело, вибрировало и звало. Казалось невероятным, что он только сейчас услышал этот зов. Разве можно было не услышать такое чудо?! От острова, теперь Федор видел его отчетливо, как днем, по ровной водной глади расходились круги, словно от брошенного камня. А сам остров вдруг сделался похож на огромную голову всплывающего со дна чудовища. Чудовище зорко следило за пловцом черными провалами глазниц, недовольно ворочалось, и круги на воде все усиливались. Теперь они были похожи на волны, с которыми Федору приходилось бороться, но возвращаться не хотелось, хотелось плыть вперед, к ощетинившемуся каменными шипами проснувшемуся чудовищу. Ведь не просто так оно зовет. Не просто так он столько дней блуждал по тайге и остался жив. Вот ради этого!
        Озеро вибрировало все сильнее, вздыбливалось то тут, то там, искрило серебряной змеиной чешуей, дразнило. А остров все никак не приближался, и силы, которых еще мгновение назад было с избытком, вдруг закончились. Руки и ноги налились свинцом, точно на них снова повисли кандалы. Повисли и потянули вниз, под воду. Или не кандалы, а упругие, отливающие серебром кольца обвились вокруг тела, сжали так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.
        Стало страшно. Страхов за свою жизнь Федор пережил немало и со смертью в последнее время ходил рука об руку, но этот страх, сковавший тело и душу серебряной чешуей, был особый, из тех, что не забыть, не вытравить из сердца. Наверное, так себя и чувствует кролик в стальных объятиях удава. Федор и есть глупый доверчивый кролик, и объятия смертельные он ощущает всем телом, а вот удава не видит. Вода вокруг, беспокойная озерная вода - никакого чудовища, а тело криком кричит от ужаса, бьется в невидимых тисках, не хочет умирать. И тишина вокруг как на погосте. Даже плеска волн не слышно. Звезды просыпались с неба в воду, зажгли ее белым огнем, закружились в беззвучном хороводе. Красиво, только умирать все равно придется, хоть со светом, хоть без. И если перестать бороться, а вдохнуть воду полной грудью, все закончится очень быстро. Возможно, одной звездой в хороводе станет больше, и одной неприкаянной душой тоже.
        Федор почти сдался, почти смирился, но вместо того, чтобы позволить неведомой силе утащить себя на дно, закричал из последних сил, забился. Тишина отозвалась странным тягучим звуком, завибрировала, как натянутая струна, и невидимые кольца разжались, отпустили, вытолкнули Федора на поверхность, как ненужную соринку. Звезды вернулись на небо, все до единой, и теперь равнодушно наблюдали за Федором сверху. А от острова, прямо по лунной дорожке, кралось еще одно чудовище. Слишком много чудовищ на него одного…
        Федор раскинул в стороны руки, закрыл глаза и понял - все, пришел его край. Не так, так этак умирать придется, вернуться обратно на берег не получится. И измученное тело согласилось - не получится, ни до берега, ни до острова ему не доплыть. Жил граф Шумилин романтичным дураком, дураком и умрет, ляжет на озерное дно. Мысль эта больше не пугала, наоборот, подбадривала - ну брось ты уже трепыхаться, человечек, уймись! Федор согласился. И в тот самый момент, когда согласился, ушел под воду…
        Не нужно было открывать глаза, нужно было уходить, не оглядываясь, не прощаясь, а он открыл и увидел прямо над собой черную тень. Затухающее сознание встрепенулось, дернулось вверх, волоча Федора за собой. Там, на поверхности, было не чудовище, а лодка. Кто-то на острове услышал его крик и приплыл на помощь. Вот только, наверное, опоздал…
        Он умер в тот самый момент, когда в озеро прыгнула гибкая тень, заскользила серебряной змейкой вниз, протянула Федору руки. Так обидно…

* * *
        После смерти Федор попал в преисподнюю. Нестерпимый жар выпарил воду в озере, всю, до последней капли. И обнажившееся дно раскалилось едва ли не докрасна. Оно было похоже на кладбище - это мертвое дно мертвого озера. Федор видел остовы затонувших в незапамятные времена кораблей и лодок, видел изъеденные рыбами и временем человеческие останки. Их было особенно много, этими мертвыми людьми можно было заселить целую деревню. Они следили за Федором через черные провалы глазниц, недобро скалились щербатыми ртами. Радовались новому товарищу?
        А остров, тот, что раньше возвышался над водой лишь малой своею частью, теперь весь был как на ладони - от массивного основания до узкой, похожей на хребет реликтового змея, надводной части. Остров тоже был мертвый. Некогда крепкие вековые сосны высохли и причудливо изогнулись, напоминая гигантские ребра. У основания острова, который теперь казался горой, зияла черная дыра - идеально круглая, идеально ровная, с отполированными краями, похожая на вход в огромную нору. Тот, кто прятался в этой норе, был стар, как мир. А может, он и вовсе не принадлежал этому миру. Может, черная дыра вела не в нору, а в такие дали, о которых и подумать страшно. Федору не хотелось этого знать. Даже мертвый, он продолжал панически бояться того, кто может выйти - или выползти? - из преисподней. А он выползет. Непременно выползет, чтобы выяснить, что же такое случилось с его царством. И увидит Федора…
        Дно под ногами вздрогнуло и завибрировало, пошло глубокими трещинами, из которых повалил не то дым, не то пар. И в этом зыбком мареве казалось, что мертвые обитатели озера возвращаются к страшной, неправильной жизни, поднимаются на ноги, собираются вокруг Федора в хоровод. Хоровод из звезд нравился ему куда больше, вот только небо и звезды от него отвернулись, а озеро распахнуло ему свои страшные объятия и преподнесло дары щедрые, но такие бесполезные по ту сторону жизни. Почерневший от времени, но еще крепкий сундук манил Федора диковинными украшениями, сыпал к ногам червонцы. Он поднял один, сунул в карман, стер со лба испарину.
        Земля под ногами снова вздрогнула, на сей раз гораздо сильнее, а потом от самых недр, из черной, круглой дыры послышался звук, от которого захотелось умереть во второй раз. Федор вжался спиной в валун, зажмурился. Валун дрожал, и дрожь эта передавалась костям, заставляла зубы отбивать дробь. Гул усиливался, он был похож одновременно на свист и на скрежет, словно железные чешуи терлись о камень, высекали искры, полировали до зеркального блеска. Слышать этот звук не было никаких сил, вместе с дрожью он проникал в тело через кости, и было бесполезно затыкать уши. А от мысли, что источник этого жуткого гула уже близко, волосы на голове шевелились и сухо, по-костяному, пощелкивали. Федор не выдержал и закричал. Оказывается, мертвые тоже могут кричать.
        - …Да тише ты, окаянный, не ори! - На лоб легло что-то твердое, шершавое, как сосновая ветка, надавило, не давая подняться, впечатало в валун. Мертвый мир заговорил с ним скрипучим стариковским голосом. - Видишь, Айви. Он его крутит, косточки перемалывает. Не жилец он, зря не дала утонуть.
        Шершавое и твердое со лба исчезло, а его место заняло мягкое и прохладное, и в опаленное горло полилось что-то горькое. Федор застонал, только на сей раз не от боли и жара, а от облегчения, от осознания, что он не умер. Может, болтается где-то между жизнью и смертью, но не умер.
        - А еще и чужак, - продолжал брюзжать невидимый старик. - Посмотри, на ногах следы от кандалов. Что нам с ним таким делать, а? Лучше бы помер. И озеро бы свое получило, и он бы отмучился. Ну что ты смотришь на меня так? Что головой качаешь? Вот характер! Что делать-то с ним теперь?
        Старик, казалось, разговаривал сам с собой. Никто ему не отвечал, не отзывался. Но по волосам Федора гладила рука по-девичьи мягкая и ласковая. Айви… Имя какое необычное! Увидеть бы, хоть одним глазком глянуть.
        Вот только открыть глаза не получилось, в беспомощное тело снова прокралась дрожь, скрутила судорогой, выгнула дугой, а потом опять швырнула на дно мертвого озера, прямо на сундук с золотом. И кто-то невидимый, очень старый и очень страшный, следил за Федором из черной норы, а мертвецы в истлевших одеждах водили хороводы и перебирали сгнившие снасти.
        - …Плохая затея, Айви. - Все тот же стариковский голос, только злости в нем прибавилось. - Отдай его мне, если сама не можешь. Да ты не маши руками, не маши! Он не будет мучиться, обещаю. Выпьет отвар из чертова корня и уснет. Да ты посмотри на него, неужели сама не видишь, что он не жилец?
        Голос старик дребезжал, набирался силы, проникал на дно мертвого озера, распугивал мертвецов, тянул Федора на поверхность к оранжевому свету. И кто-то еще тянул, только ласково и бережно, пробегал тонкими пальцами по лицу, успокаивал жар. Айви… Имя какое красивое.
        - …Не смей! Я запрещаю! - А старик злился все сильнее. - Не трать себя на всяких… чужаков. Силу свою почем зря не раздаривай. Ну и что, что время подходящее, и луна скоро на сход пойдет? Скоро - это не сейчас. Ты мала еще, у тебя силы нет даже той, что у матери твоей была. А станешь разбрасываться, ничего не останется. Как ты будешь без силы? Как ты его усмиришь? Его лаской не остановишь, он силу чует, только силу понимает.
        Тонкие пальчики гладили по голове, разбирали спутанные волосы на пряди, примиряли со словами старика.
        - А я не вечный. Придет время, озеро и меня позовет. Ты одна останешься. И что ты одна сможешь? Ни его удержать не сможешь, ни людей. А люди жестокие, Айви! Все жестокие: и свои, и чужие. Свои порой еще больнее, чем чужие, сделать могут. И не плачь, всех не нажалеешься. А этот каторжанин не жилец, озеро его не отпустит…
        Не соврал злой старик - озеро не отпускало. Хоть Федор и пытался, карабкался по склону, но неизменно срывался вниз, расшибался об острые камни, слышал, как хрустят его и чужие кости, чувствовал дрожь земли и знал уже наверняка, что у того, кто следит за ним из темноты, скоро закончится терпение, и он выйдет - или выползет? - из своей пещеры. Ждать осталось недолго. Если озеро не смилостивится, не отпустит, настанет конец. Теперь уже навсегда.
        - …Ты видишь? Видишь? Не получается у тебя ничего, не отпускает он его. И луна какая, ты посмотри! Лучше отдай, не гневи духов. Его не гневи! Ну что тебе в этом чужаке? Он мертвец уже. Тело здесь, а душа в Нижнем мире. Кому нужно тело без души? Послушай меня, Айви, не упрямься. Все равно он мертвец.
        Федор и сам понимал, что мертвец, ощущал, как ниточка, связывающая его с миром живых, истончается с каждым вдохом. И когда она оборвется, тот, кто прячется в темноте, выйдет на охоту. Уже скоро, вдох - выдох… И луна над мертвым озером встает большая, полная. Пришло время…
        Застывший воздух вздрогнул от пронзительного звука, не то скрежета, не то свиста. И земля тоже вздрогнула, а вместе с нею Федор и остальные мертвецы. А в кромешной темноте пещеры зажглись два желтых огня. Федор мог бы бороться со страхом, но он не мог противиться зову. Тому самому, который уже слышал однажды. Зов делал его счастливым и покорным, тянул к норе, словно на аркане. И мертвецы, все до единого, встали, уставились невидящими взглядами на желтые огни. Они были похожи на мертвую армию, послушную и равнодушную одновременно. Очень скоро и Федор станет частью этой армии, надо лишь войти в пещеру.
        И он шел. Брел, медленно переставляя ноги, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, до тех пор, пока не услышал свирель. Ее слабый голос приглушил зов, ослабил невидимый аркан, а свет желтых огней, кажется, стал чуть слабее.
        Если бы в Нижнем мире нашлось место надежде, она звучала бы как свирель, она была бы похожа на быстрокрылую ласточку. Вот на ту, что кружится в черном небе и медленно, по спирали, спускается на дно мертвого озера. Птицам нет места на озере, но это совершенно особенная птица…
        Она упала на землю между пещерой и Федором, ударилась о черный камень с такой силой, что Федор вздрогнул. Острокрылые ласточки не должны умирать, разбиваясь о камни, они должны парить в небе и дарить надежду. Он бросился вперед, разрывая невидимый аркан, стирая морок, бросился спасать ласточку, а увидел девушку.
        Она лежала на черном камне, как крылья, раскинув в стороны руки. Глаза ее были закрыты, и Федор не знал, живая она или мертвая. Знал только, что красивая. Красивая какой-то непривычной, дикой красотой. Высокая, тонкая, с четко очерченными скулами, с вздернутыми к вискам уголками глаз, с волосами цвета ласточкина крыла и белоснежной седой прядью, вплетенной в толстую косу. Он хотел дотронуться до фарфоровой щеки, а коснулся кончика косы, и ему показалось, что под рукой не девичьи волосы, а птичье перо - мягкое и шелковистое.
        А она открыла глаза. Как в сказке спящая красавица. Вот только целовать не пришлось. У нее были удивительные глаза. Не голубые и не серые, а цвета расплавленного серебра. И ресницы длинные-длинные, с серебринкой, словно инеем припорошенные. Она смотрела на Федора своими серебряными глазами и улыбалась так, будто давно знала, будто одного его и хотела видеть.
        - Я тебя нашла, - сказала и соскользнула с камня, одернула расшитое белое платье, притопнула босыми ногами и рассмеялась. - У меня получилось! А дед говорил, что я слабая, что мне нельзя в Нижний мир.
        От нее шел свет, ровный серебряный свет, как от луны. Только в отличие от луны в ее лучах можно было греться. Федор кожей чувствовал это тепло. И мертвецы тоже почувствовали, зашатались, как тростник на ветру, потянулись к ней, нарушая строгие армейские ряды. Федор испугался, что они ее обидят, погасят этот спасительный свет. Он встал между нею и мертвецами, заслонил собой, приготовился защищать.
        - Не надо. - Она положила узкую ладошку на его плечо, на запястье звякнули серебряные браслеты. - Они для меня неопасны. - А потом, словно вспомнив что-то, добавила: - Я Айви.
        Вот она, значит, какая! Девушка, нырнувшая за ним в озеро, а потом и в Нижний мир. Смелая и очень красивая.
        - А ты? - Она смотрела ему прямо в глаза, смело, не отводя взгляда. - Ты кто?
        - Я Федор. - Собственное имя показалось ему грубым и некрасивым, а Айви улыбнулась. Наверное, ей понравилось.
        - Это хорошо, - сказала она. - Когда знаешь имя, легче найти нить.
        - Какую нить?
        - Которая приведет к человеку. Без имени очень тяжело. Я долго тебя искала, Федор. Чуть не опоздала.
        И словно в подтверждение ее слов камни под ногами вздрогнули, Айви швырнуло на Федора, и он поймал, удержал ее от падения. А мертвецы не удержались, просыпались грудой костей, покатились под ноги скалящимися черепами.
        - Тебе нужно уходить. - Айви не спешила высвободиться из его объятий, и Федор чувствовал себя самым счастливым человеком в преисподней. До тех пор, пока снова не услышал зов…
        Айви его тоже услышала, вздрогнула, вытянулась в струну, а потом решительно оттолкнула руки Федора. Лицо ее сделалось сосредоточенным, заострилось, теряя девичьи округлости.
        - Он зовет, - сказала она шепотом. - Хорошо, что я уже здесь.
        Нет, это было плохо. Ужасно плохо! Хрупкой ласточке не выстоять против того, кто прячется в темноте.
        - Уходи! - Федор сжал ее запястья. - Улетай отсюда, пока не поздно!
        Она посмотрела удивленно и, кажется, с жалостью, а потом улыбнулась, сказала успокаивающе:
        - Он меня не обидит. Он меня чувствует, знает, что в моих жилах течет серебро. Видишь? - Она взмахнула рукой, и с кончиков ее пальцев сорвались серебряные искры. - Красиво, правда? Только в Нижнем мире они видны. Наверху очень редко. Наверху все гораздо сложнее.
        - Кто он? - Зов усиливался, противиться ему стало почти невозможно.
        - Он был здесь всегда. Или не здесь. - Айви пожала плечами. - Он очень старый и очень усталый. А еще голодный. И если злится, становится очень опасным. Мой род с ним договаривается уже много-много лет назад. И я договорюсь! - Она вздернула подбородок с совершенно детской решимостью. - А потом заберу тебя в Верхний мир. Душа не должна долго оставаться без тела, она может заблудиться.
        - Не ходи! - Получилось жалобно. Федор не знал, как можно удержать быстрокрылую ласточку.
        - Я не боюсь. - А ведь боялась. И серебро ее глаз потемнело, сделалось почти черненым. - И ты не бойся, Федор. Я тебя не брошу.
        Быстрым движением Айви распустила косу, дернула себя сначала за черную, потом за белую прядь, и на смуглую ладошку легло два пера - белое и черное. Черным она обвела круг вокруг Федора, и зов тут же ослаб, стал едва слышным. А белое вложила в руку, сказала торопливо:
        - Оно тебя выведет, если что… - И не договорила.
        - Если что? - Федор дернулся за ней, но очерченный черным пером круг не пустил. - Айви! - Его отчаянный крик отразился от невидимой преграды, умер, едва родившись.
        - Если я не вернусь, просто подбрось перо в воздух. - Айви улыбнулась беспечно, но кого может обмануть такая беспечность?..
        Она шла к норе медленными шагами, старательно обходя разбросанные повсюду кости. Ее черные волосы трепал призрачный ветер, превращая в ласточкины крылья. А Федор в бессилии бился о невидимую стену. Огни в пещере разгорались все сильнее и сильнее, словно в ее черном нутре кто-то разложил два огромных костра. Вот только Федор знал, что это не костры, а глаза - огромные, нездешние. Они погасли, как только Айви шагнула в пещеру. Нижний мир и мертвое озеро погрузились в темноту и тишину, затаились, отсчитывая мгновения. Или часы. А может, и вовсе века. Время здесь не имело значения. Впрочем, как и все остальное.
        Федор ждал, потому что ничего другого ему не оставалось, потому что Айви велела ему ждать, но все равно упустил тот миг, когда огни в пещере снова зажглись. Теперь это был не голодный желтый огонь, он светился ровным серебряным светом, а зов, едва пробивающийся через очерченный круг, превратился в сытое урчание. Вот только Айви все не выходила.
        Она появилась, когда Федор потерял надежду. Не вышла, а выползла из норы. Лицо ее занавешивали волосы, совершенно седые… Она замерла на черном камне не шустрой ласточкой, а уснувшей ящеркой. Или мертвой…
        Федор проломил невидимую стену. Сам не понял, как у него это вышло, просто буром попер вперед и почувствовал, что его больше ничто не держит. К норе он бежал целую вечность, как в дурном сне. А добежав до неподвижного тела, упал, не находя в себе сил убрать с ее лица седые волосы.
        Айви сделала это сама, улыбнулась беспомощной старушечьей улыбкой, прошептала:
        - Ну вот, я же говорила, у меня получится.
        У нее получилось, вот только какую цену она заплатила? Выгорела до дна? Или позволила неведомой желтоглазой твари выпить себя?
        - Я попробую. - Айви взмахнула рукой, но с кончиков ее пальцев вместо серебряных искр сорвался серый пепел. - Не получается. - По ввалившимся щекам покатились слезы. Они с шипением падали на черный камень и испарялись. - Дед был прав, я слабая и глупая.
        - Ты умная и сильная! - Федор уже ненавидел ее деда. И себя он тоже ненавидел. - И мы уйдем отсюда. Где твой Верхний мир?
        - Наверху. - Она улыбнулась и закрыла глаза, черные, как прогоревшие угли.
        - Раз наверху, значит, пойдем наверх!
        Тело Айви было невесомым, словно он нес на руках не женщину, а ласточку. Федор уходил от норы, не оборачиваясь, не чувствуя ничего, кроме лютой ненависти к Желтоглазому и решимости любой ценой вытащить себя и Айви из этого гиблого мира.
        И мир отзывался на его решимость, оживал и приходил в движение. Между камнями вдруг забили ключи, вода хлынула из трещин, стремительно заполняя все пустоты. Сначала она доходила Федору до щиколоток, потом до коленей, а когда дошла до пояса, вымочила длинные волосы Айви, он понял, что утонет сам и погубит ее. Он карабкался вверх по крутому склону, пытаясь не сорваться и не уронить Айви, когда ладонь кольнуло. Белое ласточкино перо, проводник в Верхний мир. Как же он забыл?..
        Айви сказала, подбрось перышко. Федор подбросил.
        Перышко вспорхнуло, подхваченное невесть откуда взявшимся ветром, но далеко не улетело, покружило в воздухе и опустилось на воду белой лодкой. Федор переложил в лодку Айви, забрался сам. Он уже ничему не удивлялся, устал удивляться. Он лишь молился, чтобы Айви дотянула до Верхнего мира, не умерла у него на руках.
        А вода прибывала, поднимала лодку все выше, все дальше от усеянного костями дна. Вода бурлила и злилась, закручивалась в водовороты вокруг остовов мертвых кораблей, разбивалась о каменную броню острова, наполняла чашу озера до тех пор, пока в мире - Верхнем ли, Нижнем ли - не наступила кромешная темнота. И в темноте этой лодку закружило волчком. Федор изо всех сил вцепился в ее борта, но все равно упал и падал долго-долго, пока верчение не прекратилось, пока с неба не сдернули черный полог.
        Они с Айви лежали на дне лодки, не белоснежной, а самой обычной, почерневшей от времени и воды. Айви спала, свернувшись калачиком. Федору хотелось верить, что это сон. Полная луна серебрила ее длинные волосы, и он никак не мог понять, черные они сейчас или седые. И платье ее из белого сделалось серым, подпоясанным тонким кожаным ремешком. А ноги были босые, как и в Нижнем мире, там, где она могла превращаться в ласточку.
        Федор, помогая себе руками, сел. Тело тут же отозвалось болью. Болело все, что может болеть, раны на задубевшей, почерневшей коже выглядели так, словно он получил их только вчера. Но о себе он не думал, он думал об Айви.
        Ее волосы и в самом деле были седыми - белыми как лунь. Но жилка на тонкой шее билась ровно и размеренно, и длинные ресницы вздрагивали, словно она видела сон. Какие сны снятся ласточкам?
        Федор не стал ее будить, взял со дна лодки весло, опустил в воду. До острова было далеко. Во всяком случае, так ему казалось. В том, что плыть нужно не к берегу, а к острову, он почему-то был совершенно уверен. Он даже знал, с какой стороны лучше причалить, помнил рельеф дна, помнил все его впадины и возвышенности и то место, где черная дыра открывала дверь в другие миры.
        Все это следовало забыть, так разумнее и безопаснее. Вот только Федор знал - забыть не получится. Нижний мир выпустил свою жертву, но не отпустил ее далеко, приковал ко дну озера невидимой цепью.
        А в Верхнем мире царили тишина и безветрие. Водная гладь казалась похожа на гигантское зеркало. Счастливчик тот, кто не знает, что скрывается под ним. Федор сделал гребок, мышцы отозвались болью, кожа на ладонях закровоточила. Айви оказалась права: телу без души плохо, оно болеет и дряхлеет, теряет жизненные силы. Но деваться некуда, нужно грести, нужно отвезти Айви на остров к деду. Это такая мелочь по сравнению с тем, что она сделала для него. И Федор греб, сцепив зубы, смахивая с лица соленые капли не то пота, не то слез, сражаясь с водой, которая вдруг сделалась вязкой, как патока, следя за тем, чтобы не сбиться с курса, потому что лодку все время сносило в сторону от острова. Его упрямство и решимость были вознаграждены. Лодка наконец ткнулась острым носом в каменистый берег.
        На берегу стоял старик, высокий, худой, узколицый, седовласый. Федор узнал его, хотя до этого ни разу не видел, а старик молчал. Ноги подкосились уже на берегу. Федор упал коленями на мелкую гальку, замотал головой, борясь с нахлынувшей дурнотой. Он, когда-то молодой и крепкий, сейчас был слабее младенца. И если бы тот мрачный, неприветливый старик решил столкнуть его в воду, утонул бы, как беспомощный кутенок. А старику хотелось, Федор видел это жгучее желание в блеске его черных глаз, в нервных подергиваниях пальцев. Старик ненавидел незваного гостя и желал ему смерти. Но не убил, прошел мимо Федора к лодке, подхватил Айви на руки и по извилистой тропе пошагал в глубь острова. Он ступал упруго, совершенно не сутулясь под тяжестью своей ноши, и со спины был больше похож на молодого человека, чем на старика. Когда он скрылся из виду, Федор лег на землю и закрыл глаза. Старик поможет Айви, а больше пока ничего не нужно. Только бы с ней все было хорошо. Он так и уснул на берегу, кажется, в тот самый момент, как закрыл глаза.
        Сон был темный, как безлунная ночь. В темноте этой хищно светились желтым два огромных глаза, смотрели, не мигая, следили. И от этого немигающего взгляда по хребту полз холодок, и пальцы на ногах поджимались от страха.
        Из сна Федора выдернули грубо - тычком под ребра, но даже такому пробуждению он был рад. Старик стоял в двух шагах от него, и в наползающем с озера утреннем тумане походил на призрака.
        - Вставай, - не сказал, а прокаркал.
        Федор попытался встать. Получилось не сразу, но старик даже не подумал ему помочь. Он стоял, скрестив руки на груди, а когда Федор все-таки поднялся на ноги, коротко бросил:
        - Пойдем.
        И пошел, не оглядываясь, но дожидаясь, широким, стремительным шагом.
        Федор двинулся следом. Получалось медленно, от слабости его шатало из стороны в сторону, тропинка перед глазами двоилась и иногда и вовсе уходила из-под ног. Тогда Федор падал, на коленях пережидал дурноту и снова поднимался. Старика он больше не видел, но тропинка все равно вывела его к большому и приземистому деревянному дому. Перед домом сушились сети, на поленнице дров дремал рыжий кот, в пыли копошились куры, откуда-то издалека доносилось блеяние. Картинка была бы идилличной, если бы не грызущая Федора тревога. Он не видел Айви.
        На этом острове Федор был чужаком, незваным гостем, потому в дом заходить не стал, присел на старый колун, уперся дрожащими руками в колени, закрыл глаза. Он сидел недвижимо и, кажется, задремал, когда скрипнули дверные петли. Из дома вышел старик с глубокой глиняной миской в руках. От миски шел горячий пар и мясной дух, такой упоительно вкусный, что закружилась голова. Федор был голоден. Чертовски голоден! Желудок завыл, пошел голодной судорогой.
        - Ешь! - Старик сунул ему в руки миску и большую краюху хлеба. И в ту же секунду Федор забыл обо всем на свете. Сейчас он мог думать только о еде. Он ел жадно, не дожидаясь, когда похлебка остынет, обжигаясь и фыркая от удовольствия. Он вымакал остатки похлебки хлебом, облизал пальцы. Как дикарь, а не цивилизованный человек. Но сейчас ему не было дела до цивилизации, сейчас его вели примитивные звериные инстинкты. И он по-прежнему был голоден.
        - Хватит. - Старик словно прочел его мысли. Впрочем, все мысли были сейчас написаны на лице Федора. - Нельзя тебе много.
        - Можно. - Он вцепился в миску, не в силах с ней расстаться. - Еще немного. Пожалуйста…
        - Нет. - В голосе старика не было сочувствия, в нем вообще не было никаких эмоций.
        - Где Айви?
        - Вспомнил?
        - Я и не забывал.
        Федор врал, в тот момент, как управление телом перехватил зверь, он забыл обо всем, даже об Айви.
        - Лучше бы она тебя забыла. - Все-таки старик умел читать мысли. - С чужаками приходит беда.
        Тут он был прав, с Федором в самом деле пришла беда. Беда выбелила волосы Айви, выпила из нее все силы.
        - Я не знал, что она сделает.
        - А я знал. - Старик чуть заметно качнул головой. - И все равно позволил.
        - Она поправится?
        - Не знаю. Слишком мало серебра в ней осталось, слишком мало света. Ей нельзя было спускаться. Молодая еще, неопытная. Если бы не ты… - Старик зыркнул на гостя и тут же отвел взгляд, сказал едва слышно: - Лучше бы тебе было умереть.
        Федор и сам уже начинал так думать. Но ведь не умер же! Сколько раз смерть брала его за руку, он уже и со счета сбился. А старик вдруг шагнул в его сторону, с силой сжал Федорово запястье, острием ножа чиркнул по ладони и подставил под густую кровь ту самую миску, из которой ел гость.
        - Не дергайся и молчи. - Он сжимал руку стальной хваткой, а острие ножа теперь прижимал к горлу. Тут и захочешь, а не дернешься.
        И Федор не шевелился, завороженно наблюдал, как кровь рисует на дне миски странные узоры. Старик тоже наблюдал, и лицо его делалось все темнее, а острие ножа все глубже впивалось в кожу. Что он там видел, на дне миски? Ведь точно что-то видел.
        Наконец старик убрал нож, Федору показалось, что с большой неохотой, кровь из миски выплеснул прямо на пыльную землю и, не говоря больше ни слова, направился к дому.
        Его не было долго, кровь в ране уже успела свернуться, а сама рана - затянуться. Хотя, конечно, быть такого не могло. Все это мерещилось из-за слабости.
        Старик вышел во двор все с той же миской в руках, теперь в ней плескалась какая-то мутная, дурно пахнущая жижа.
        - Пей! - велел он и сунул миску Федору. И тот послушно выпил, все, до последней капли.
        Зелье подействовало почти мгновенно. Федора будто накрыло легким пуховым одеялом, ноющее тело онемело.
        - Иди спать, - сказал старик и махнул рукой не в сторону дома, а в сторону сарая.
        Федор уснул бы прямо во дворе, так ему хотелось лечь. Но сарай с душистым сеном показался ему царским ложем, и силы воли все-таки хватило, чтобы спросить:
        - С Айви ведь все будет хорошо?
        Прежде чем ответить, старик окинул гостя долгим взглядом, а потом сказал:
        - Она выживет, если ты спрашиваешь об этом.
        В его голосе больше не было ненависти - одна лишь непонятная горечь. Но из сказанного Федор понял главное - с Айви все будет в порядке, встреча с Желтоглазым не стала для нее фатальной. Да и был ли Желтоглазый на самом деле? Существует ли Нижний мир? Или все это лишь плод воспаленного воображения?
        Додумать до конца эту мысль Федор не успел, провалился в сон, как в темную, бездонную яму, полную желтых огней. Это был тяжелый, засасывающий кошмар. Он не хотел отпускать Федора из своих сетей, а если и удавалось вырваться, то ненадолго, только чтобы поесть, выпить горькую жижу, спросить старика об Айви и снова захлебнуться не то сновидениями, не то воспоминаниями.
        Этот сон был особенный, хотя начинался, как обычно, - с обнаженного, усеянного костьми озерного дна. Во сне Федор сидел на плоском камне и глядел в темное небо, когда почувствовал легкое, едва ощутимое прикосновение. За его спиной стояла Айви. Стояла и улыбалась. Ее волосы были заплетены в толстую косу, а глаза снова светились живым серебром.
        - Видишь, я же говорила, все будет хорошо. - Она погладила Федора по щеке, и он не удержался, поцеловал узкую ладошку.
        Любая другая смутилась бы, отдернула руку, а Айви лишь засмеялась звонким колокольчиком, и от ее смеха неподвижный воздух Нижнего мира дрогнул и пошел рябью. Федор вдруг испугался, что Желтоглазый вернется.
        - Он теперь долго не вернется. - У Айви был тот же дар, что и у ее деда, она умела читать мысли. - Ему пока достаточно.
        - Чего?
        - Всего. - Она пожала плечиками, словно они сейчас говорили о чем-то совсем незначительном. - Мы с ним договорились.
        Федор хотел спросить, как Айви договорилась с Желтоглазым, но не смог, побоялся узнать правду.
        - Он… уполз? Ушел насовсем? - спросил он вместо этого.
        - Нет. Ему нельзя уходить насовсем.
        - Почему?
        - Потому что он страж. - Айви раскрыла ладошку, и Федор увидел маленькую серебряную змейку с красными рубинами глаз. - Он на своем месте.
        - И что он сторожит? - Федор оглянулся на нору.
        - Я не знаю. - Айви полюбовалась змейкой и сжала руку в кулак. - Я только знаю, что так должно быть, что это правильно.
        - А они? - Федор кивнул на мертвецов, которые медленно собирались из костей и, казалось, жадно прислушивались к их разговору. Он уже почти перестал их бояться, привык.
        - А они плата. За все нужно платить. Стражу нужны жертвы. Так было испокон веков. Дед говорит - малая кровь, чтобы не допустить большого кровопролития. Дед понимает кровь. - Айви задумчиво нахмурилась. - Видит по крови будущее человека.
        - Мое увидел. - Федор вспомнил миску, наполненную его кровью.
        - Что он увидел? - Айви смотрела очень внимательно: - Что он тебе сказал?
        - Ничего. Просто вылил кровь на землю и ушел.
        - Кровь нужно выливать в озеро. - Айви казалась удивленной. - Кровь - это тоже жертва. - Она уселась на камень рядом с Федором, подтянула к подбородку коленки, а потом сказала едва слышно: - Вы теперь связаны.
        - Кто?
        - Ты и Нижний мир. Дедушка был прав. У меня хватило сил, чтобы не отдать тебя ему, но не хватило опыта, чтобы разорвать связь.
        - Ему - это Желтоглазому?
        Айви не ответила. Ответ и так был очевиден.
        - Но когда-нибудь я пойму, что нужно сделать. Серебро подскажет. - Она снова полюбовалась змейкой, искоса посмотрела на Федора. - А пока тебе придется вот так…
        - Как - так?
        - Во сне возвращаться сюда. - Она погладила камень, на котором сидела. - Это связь, то, с чем я ничего не могу поделать.
        - Я переживу. - Мертвое озеро больше не казалось Федору таким уж страшным. - Человек ко всему привыкает, Айви. - Ему нравилось, как звучит ее имя. И сама она ему очень нравилась. Вот такая, босая, с заплетенными в косу волосами, с серебряными глазами. - Как ты себя чувствуешь?
        Она взмахнула рукой, словно этот вопрос не имел никакого значения, словно его судьба волновала ее куда сильнее, чем собственная.
        - Здесь не так уж и плохо. - Федору захотелось ее утешить.
        - Здесь может быть по-разному. И это, - она снова похлопала ладошкой по камню, а мертвецы согласно закивали, - это тоже жизнь, только другая.
        - Я справлюсь. - Он не удержался, потрогал ее за кончик белой косы, а Айви вдруг смутилась, залилась краской.
        - Некрасивая, да?
        - Очень красивая! У тебя волосы теперь серебряные. Как глаза.
        - И глаза тоже некрасивые. Ни у кого нет таких глаз. Это как… - Айви задумалась, - как клеймо. Чтобы все знали, из какого я рода. Чтобы боялись.
        - Я не боюсь. - Федор выпустил косу, но лишь затем, чтобы взять Айви за руку. - И мне кажется, что ты очень красивая.
        - Потому что ты чужак. Чужаки не боятся. - А руку она не забрала, и сейчас, в этот миг, Федору казалось, что он может сидеть вот так вечно. - Только чужаки и не боятся. - Она вздохнула, а потом спрыгнула с камня и сказала нарочито весело: - А теперь пойдем! Хватит тут сидеть!
        Взмаха ресниц хватило, чтобы девушка превратилась в ласточку и взвилась вверх, в небо. И Федор тоже взвился, словно его связывала с Айви невидимая нить…

* * *
        Федор очнулся в сарае, в ворохе душистого сена и не сразу понял, где он. Сквозь щели в стенах просачивались яркие лучи, рассыпались по земляному полу солнечными зайчиками. Айви сидела рядом. Так же, как во сне, подтянув коленки к подбородку. Во взгляде ее была настороженность.
        - Айви. - Федор сел, и впервые за долгое время его тело не отозвалось болью. - С тобой все хорошо?
        Она ничего не ответила, только улыбнулась как-то неуверенно и вскочила на ноги, словно боялась, что Федору захочется до нее дотронуться.
        Ему и хотелось! А еще хотелось рассказать о своих снах, узнать, что же из увиденного правда. А девушка пятилась от него, до тех пор, пока не уперлась спиной в дверь.
        - Айви, это же я, Федор. - Из Нижнего мира он вынес не только страшные воспоминания, но и знание, что имя - это очень важно. Может, она забыла? - Мы разговаривали с тобой только что. Помнишь?
        Она кивнула, соглашаясь. От сердца отлегло. Федор сделал шаг, но Айви вытянула перед собой руки, словно защищаясь, очерчивая вокруг себя невидимую границу. Такую же границу, которую она очертила вокруг Федора в Нижнем мире. Это было странно и неправильно. Это не совпадало с тем, что он знал и видел раньше.
        - Не бойся, я тебя не обижу, - сказал он на всякий случай, хотя и без слов ясно, что Айви он не обидит никогда в жизни, даже в мыслях.
        Она хотела что-то сказать, подалась вперед и руки опустила, убирая возведенную стену, но в этот момент дверь сарая распахнулась. В столпе яркого солнечного света старик казался выше и крепче. В руке его был посох, и Федор как-то сразу понял, что это не опора, а оружие. Очень опасное оружие. Айви посмотрела на деда с облегчением, как на спасителя, и выскочила из сарая. Федор и старик остались наедине в гробовой тишине. В этой тишине не было ничего хорошего, в ней слышались грозовые раскаты.
        - Обидишь Айви - убью. - Старик заговорил первым, и Федор ему поверил - убьет, перешибет хребет вот этим самым посохом.
        - Я никогда не обижу Айви. - Он старался говорить медленно и твердо, чтобы старик раз и навсегда понял, что такое невозможно. Ни в этом мире, ни в Нижнем. Ни в одном из существующих миров!
        В черных глазах промелькнули серебряные молнии, густые брови сошлись на переносице, а грозовые раскаты сделались явственнее.
        - Я не знаю, что вы там такое увидели в моей крови, но я скорее умру, чем обижу вашу внучку. И другим не позволю. - Федор говорил и знал, что так оно и будет, в его пустой и никчемной жизни появился наконец смысл. - И она это знает. Не верите, спросите - она скажет.
        - Она не скажет. - Старик оперся на посох жестом очень уставшего человека. - Она с детства немая. Слишком рано увидела Стража. Он позвал ее, а я не углядел.
        - Но я разговаривал с ней только что! - Федор протестующе мотнул головой.
        - Где? - Старик буравил его взглядом. - В каком из миров? В том, из которого она тебя вытащила?
        - Да.
        - Там она болтушка. - Федору показалось, что на каменном лице старика промелькнула улыбка. - Там у нее даже есть крылья.
        - Ласточка. - Федор тоже улыбнулся.
        - Ласточка, - согласился старик. - Там она сильная, а здесь, - он ткнул посохом в земляной пол сарая, - наивная и беспомощная, как дитя. Ты меня понял, чужак?
        - Федор. - Кулаки зачесались. Несмотря на грозный вид посоха. - Меня зовут Федор, и я никогда не причиню вреда Айви.
        - Причинишь, - сказал старик после долгого молчания, и в скрипучем голосе его послышалась горечь. - Так всегда бывает. Любой из нас становится проклятьем для любой из них. Серебряная жила жестока к своим дочерям. Особенно к тем, в которых проснулось серебро.
        Он ничего не понимал, но старик никогда не говорил так много и так долго, поэтому Федор молчал, слушал.
        - Аким Петрович, - сказал вдруг старик.
        - Простите…
        - Имя мое Аким Петрович. Хватит уже меня стариком называть.
        - Я не… - Федор осекся.
        - Даже в мыслях. - Старик… Аким Петрович огладил косматую бороду, и Федору снова почудилась усмешка. Скорее всего, почудилась, потому что седые брови собеседника снова сошлись на переносице.
        - Она очень стесняется своей немоты и цвета глаз. Ты первый чужак, с которым она заговорила, пусть даже и в Нижнем мире. Пожалела она тебя. Жалостливая больно. И если ты только посмеешь, - посох многозначительно качнулся, - если только подашь вид, что тебе противно…
        - Мне не противно! - Старших нельзя перебивать, но Федор все равно перебил, не выдержал. - Мне все нравится… - сказал и смущенно замолчал, испугался, что сказал слишком много.
        - Это хорошо. - Аким Петрович кивнул. - Но руки распускать не смей. - Из рукава его рубахи выглянул и тут же исчез уже знакомый Федору нож. - Ты на Стражевом Камне случайный гость, а я здесь всему хозяин и голова. Моя воля - и отправишься в Нижний мир навсегда. Озеро примет, не сомневайся. Понял ты меня, Федор?
        - Понял. Стражевой Камень - это остров так называется?
        Старик молча кивнул.
        - А озеро?
        - А озеро, стало быть, Стражевое. Объяснить почему или сам догадаешься?
        Федору хотелось получить объяснения по многим вопросам, но не весть откуда взявшимся чутьем он знал: Аким Петрович больше ничего не расскажет. Не сейчас.
        - Не нужно. - Он мотнул головой.
        - Тогда пойдем есть. - Старик пошире распахнул дверь. - Хватит тебе на сене боровом валяться. - Он отступил, пропуская Федора вперед, а потом сказал уже в спину: - Айви о нашем разговоре не рассказывай.
        - Так ведь и не было никакого разговора. - Федор пожал плечами. - Не о чем рассказывать.
        - И не пялься, не смущай девочку.
        - Не буду. Куда идти?
        - К дому. Куда же еще?
        Дом только снаружи казался деревенской избой. Внутри же он был совсем не похож на обычный крестьянский дом. С первого взгляда становилось ясно, что люди в нем живут не только зажиточные, но и образованные. Особенно Федора удивил книжный шкаф. Книги здесь находились разные, в основном по медицине и горному делу, но он успел заметить несколько томов на французском языке. Кто же это все читает? Представить Акима Петровича с томиком Вольтера никак не получалось. Впрочем, как и с анатомическим атласом.
        Не меньше, чем книги, Федора поразил камин. Огромный по меркам дома, сложенный из черного озерного камня с изящными золочеными часами на каминной полке. Перед камином стояло кресло, по виду очень старое и удобное. В том, кому принадлежало кресло, сомнений не возникало. Как и в том, кто хозяйка элегантного резного секретера. На секретере лежал лист бумаги с нарисованным углем пейзажем. В небрежных, но удивительно точных штрихах угадывались очертания Стражевого Камня.
        - Айви развлекается. - Аким Петрович проследил за взглядом Федора. - Нравится ей.
        - Очень красиво. - Федор осторожно коснулся рисунка.
        - Пустая забава. - Аким Петрович пожал плечами, внимательно осмотрел служившую гостиной комнату, словно видел ее впервые, а потом добавил: - Ладно, нечего тут… Айви не любит, когда трогают ее вещи. Пойдем уже, стол накрыт.
        В кухне у печи хлопотала одетая во все черное женщина в низко надвинутом на лоб черном же платке. Федора она встретила неласковым взглядом, коротко кивнула в ответ на его вежливое приветствие и тут же отвернулась.
        - Это Евдокия, - представил женщину Аким Петрович. - Приплывает к нам, помогает Айви с хозяйством.
        Поскольку Федора он Евдокии не представил, стало ясно, что о его существовании она знала задолго до этой встречи.
        - А где Айви? - В голосе Акима Петровича послышалась тень тревоги, и Федор тоже напрягся.
        Вместо ответа Евдокия равнодушно пожала плечами и принялась выставлять на стол нехитрые деревенские разносолы, от одного вида которых у Федора снова заурчало в животе. Когда стол уже был накрыт, тихо скрипнула дверь. Айви, смущенная и расстроенная, замерла на пороге.
        - Чего стоишь? - спросил Аким Петрович, не глядя на внучку. - Семеро одного не ждут.
        Сам он уже сидел во главе стола и при этом умудрялся смотреть на присутствующих сверху вниз. Айви бросила быстрый взгляд на Федора, уселась по правую руку от деда.
        - И ты не стой истуканом, - велел он Федору и кивнул на табурет по левую руку.
        Евдокия окинула стол внимательным взглядом и, не говоря ни слова, вышла во двор.
        Ели в полном молчании. От этого молчания Федору кусок не лез в горло. Айви тоже почти не притронулась к еде. И только Аким Петрович ел много, с удовольствием.
        - Решили голодом себя извести? - спросил он вдруг, и от неожиданности Айви вздрогнула, посмотрела на деда с укором.
        - И не смотри на меня так. Мне и Евдокии хватает. Тоже вечно чем-то недовольна. - Аким Петрович нисколько не смутился. - Один с того света, считай, выбрался. Вторая тоже начудила столько, что не расхлебать. А силы вы где возьмете? - Он перевел мрачный взгляд с Айви на Федора. - Или ты, гость дорогой, думаешь, что и дальше будешь на перинах бока отлеживать?
        Айви вздохнула, вцепилась пальчиками в край столешницы, но ни на Федора, ни на деда глаз не подняла.
        - Не думаю. И за гостеприимство ваше, Аким Петрович, постараюсь расплатиться как можно скорее. - Федор церемонно поклонился. Наверное, слишком церемонно, потому как старик посмотрел на него насмешливо.
        - И как же ты собираешься расплачиваться, позволь спросить, если тебя ветром шатает?
        Крыть было нечем. Если боль из тела почти ушла, то сил пока еще точно не прибавилось.
        - Вот потому и не веди себя как кисейная барышня, не вороти нос, а ешь все, что дают. Если Евдокия не увидит пустую тарелку, обида будет смертная. Стряпуха она отменная, но вот характер имеет прескверный. Или не вкусно? - Старик зыркнул на него из-под густых бровей. - На каторге, чай, тоже не разносолами кормили.
        После этих слов за столом повисла тягостная тишина, в которой было отчетливо слышно, как бьется о стекло жирная муха.
        - Что вы собираетесь предпринять, Аким Петрович? - Федор трусом себя никогда не считал и сейчас пасовать не собирался. Правде нужно смотреть прямо в глаза. К этому он себя давно уже приучил.
        - Ишь как заговорил. - Старик отложил ложку, подался к Федору. - Вижу, каторжанин ты не из простых. - Это был не вопрос, а утверждение. - Политический?
        Что этот мужик, всю жизнь свою проживший на диком острове в диком краю, мог знать о политике?! Федор вскинулся было, но тут же сам себя осадил, вспомнил совсем не крестьянское обустройство дома и содержимое книжного шкафа. Пора бы уже привыкнуть, что жизнь часто совсем не такая, какой видится на первый взгляд.
        - Политический, - сказал он коротко.
        - Кого убил? - спросил Аким Петрович совершенно будничным тоном, но взгляд его оставался цепким.
        - Никого, - сказал Федор. - Я дурак, а не убийца.
        - Дурак, - старик согласно кивнул. - Дурак, коль позволил себя поймать. Но дурак везучий, коль сумел сбежать. Долго по лесу бегал? - спросил он тут же, без перехода.
        - Не знаю. Сбился дни считать.
        - Немудрено. Когда Айви тебя из озера выловила, на человека ты был похож мало.
        Айви снова бросила на деда укоризненный взгляд, а на Федора посмотрела виновато. Он улыбнулся ей ободряюще и сказал:
        - Спасибо, Айви. Я перед вами в неоплатном долгу.
        В Нижнем мире они были на «ты», но сейчас Федор испытывал неловкость, словно присутствовал на светском рауте, а не на обеде в обычной деревенской избе. Ну, пусть не совсем обычной…
        Она кивнула в ответ, принимая его неуклюжую благодарность, в серебряных глазах застыла растерянность.
        - Так и есть, - сказал Аким Петрович очень серьезно. - Если бы не она, лежать бы тебе сейчас на озерном дне. Там много таких, как ты. Видел небось?
        Этому человеку не было смысла врать, он, кажется, все видел и знал наперед.
        - Видел, - подтвердил Федор, и от его слов Айви вздрогнула. - И ласточку видел. - Он поймал ее взгляд, добавил: - Чудесную ласточку.
        Ей понравились его слова, она даже улыбнулась в ответ. И невидимая граница, которую она между ними провела, стала чуть менее незыблемой, а у Федора появилась надежда.
        - Лирика! - Аким Петрович хлопнул ладонью по столу. - А мы сейчас говорим о деле, о том, как нам с тобой поступить. Представься по всей форме, коль уж такие дела.
        Не хотелось по форме, имя свое он опорочил и замарал, но Аким Петрович ждал, и по всему было видно, особым терпением его бог не одарил.
        - Граф Федор Алексеевич Шумилин. - Слова приходилось вырывать из горла силой, напрягать память, чтобы вспомнить, кем же он был раньше, в прошлой жизни.
        - Граф, значит. - Аким Петрович, казалось, нисколько не удивился. И Айви тоже не удивилась, словно озеро каждый день выбрасывало на их берег титулованных особ, пусть даже и беглых каторжников. А может, и выбрасывало? От этого озера можно ожидать чего угодно. - А теперь запомни, Федор Алексеевич, отныне ты не граф Шумилин, а Федька Леднев, племянник Евдокии.
        Точно услыхав свое имя, в комнату вошла женщина, скрестила жилистые руки на груди, уставилась в пустоту перед собой.
        - Принимай племянничка, Евдокия Тихоновна, - сказал старик.
        Стряпуха - или кем она была в этом странном доме? - молча кивнула. Вот такая ему досталась неразговорчивая тетушка.
        - Образование имеется? - Аким Петрович смотрел на гостя со снисходительной усмешкой. - Или с титулом это без надобности?
        - Петербургский институт гражданских инженеров, - сообщил Федор с гордостью. Ему вдруг стало важно, чтобы этот зловредный старик увидел в нем не просто сбежавшего каторжника, а образованного человека.
        - Это хорошо, инженеры всегда нужны, особенно в наших краях. Евдокия, сможешь пристроить его на завод к Кутасову?
        Евдокия снова кивнула.
        - Документы, - решился напомнить Федор.
        - Документы - это самое простое, это мы выправим. Ты вот мне скажи, раньше ты бороду носил?
        - Носил. - Борода Федору была нужна для солидности, с бородой он сам себе казался старше и интереснее для барышень. Как же давно это было! Каким же глупым он был!
        - Значит, теперь будешь бриться. И еще, следы от кандалов должны пройти полностью. Народец у нас бывалый, беглого враз разгадает. Найдется и тот, кто донесет. Ну-ка, руки покажи, Федор Леднев!
        Федор вытянул перед собой руки - незнакомые, исхудавшие, со следами от браслетов.
        Аким Петрович покачал головой, не то задумчиво, не то неодобрительно, а потом сказал:
        - Две недели, а то и больше. Шкура новая нарастет - это дело наживное. Откормить тебя надо, больно ты тощий для парня из городских. Одежду мы тебе подходящую справим.
        - У меня есть, - заговорила вдруг молчавшая все это время Евдокия. - От Степочки осталась.
        На Федора она смотрела по-прежнему отчужденно, но, когда упомянула неведомого Степочку, голос ее смягчился.
        - Хорошо. - Аким Петрович кивнул. - Значит, одной заботой меньше. Ты, Евдокия, пока в городе слушок пусти, что племянник из Перми собирается приехать, чтобы людишки потом не шибко удивлялись.
        - Сделаю. - Женщина еще ниже надвинула платок и снова вышла из комнаты.
        - Значит, вот так. - Аким Петрович отодвинул от себя пустую тарелку. - Поживешь пока на острове, наберешься сил, а там Евдокия тебя у себя в городе поселит.
        - Здесь город поблизости? - спросил Федор.
        - Не город, а так… городишко по столичным меркам. Вся жизнь крутится вокруг Кутасовского металлургического завода. Есть еще старатели - людишки темные, себе на уме. Эти большей частью на приисках, в городе появляются, только чтобы золотишко сдать да напиться. Остальные попроще - промышляют охотой, ведут хозяйство, по сравнению со старателями почти безобидные.
        - Почти?
        - Видел, какие тут места? Рохле здесь не выжить. Вот и приспосабливаются люди кто как может. Давай, Федор Леднев, лучше о тебе поговорим. Разлеживаться я тебе больше не позволю, за постой будешь платить работой. Помощник мне лишним не будет, а то с бабами всех дел не переделаешь.
        Он выражался очень странно, этот необычный старик - то как образованный человек, то как дикий мужик. И первое, и второе у него получалось очень хорошо. Вот и думай, кто же он на самом деле.
        - Жить будешь на сеновале. Ночи пока стоят теплые, не замерзнешь. А замерзнешь, так Айви тебе принесет одеяло.
        Айви едва заметно кивнула.
        - Есть станешь с нами. За столом всем места хватит. Только следующий раз, уж будь так любезен, приведи себя в должный вид.
        От чувства собственной ущербности, от ужасной неловкости кровь прилила к лицу и ушам. Федор почти физически почувствовал, как они наливаются багрянцем. Действительно, к столу он вышел не во фраке, а в той одежде, что нашлась у хозяев. Но это было полбеды. Когда он мылся-то в последний раз? И мылся ли вообще? Собственные руки с шершавой кожей и черной каймой под ногтями казались ему безобразными. А как выглядит лицо, он и подумать боялся. Видимо, каторга и побег вытравили из него остатки человеческого достоинства, если он позволил себе такое чудовищное небрежение.
        - Прошу прощения. - Он встал из-за стола, наверное, излишне порывисто, потому что табурет едва не упал. - Мне нужно выйти…
        За дверь он не вышел, а выскочил, едва не сбив с ног Евдокию, и побежал куда глаза глядят. Хотелось на край света, но добежать получилось только до края острова. Вода в озере была того удивительного серебряного оттенка, которого Федор раньше никогда не видел в естественной природе. И от этого сходство с зеркалом усиливалось многократно.
        К кромке воды Федор подошел без опаски, даже всплывающие в памяти картинки не пугали. А стыд жег огнем, и от этого жара нужно было избавиться как можно скорее. Как и от въевшейся в кожу застарелой грязи.
        Федор сбросил одежду, вошел в озеро. Вода в нем была прохладной, Федор вспомнил ее ночные ласки, и по позвоночнику пробежала дрожь. Нет, он не был трусом, но тело запомнило, как умирало, запомнило, что послужило тому причиной. Тело задыхалось и рвалось обратно на берег, но Федор себя заставил. Если не вытравить страх сейчас, как грязь, потом уже точно не получится. И он, набрав полные легкие воздуха, с головой ушел под воду. Удивительно чистую, кристально-прозрачную, до самого дна прошитую солнечными лучами. Достигнув каменистого дна, он вдруг успокоился, страх исчез, уступая место усталости. Захотелось лечь прямо здесь, на дне, и закрыть глаза. И Федор почти послушался, почти поддался, лишь в самый последний момент, когда воздуха уже не осталось, оттолкнулся ногами, взмыл вверх к небу и солнцу. И в этот момент ему показалось, что кто-то невидимый схватил его за ноги. Наверное, показалось. Но больше Федор не нырял, здравый смысл взял верх над едва слышимым зовом, вытолкнул его на берег. Уже на берегу он долго тер кожу мелким озерным песком, стирая с себя и грязь, и остатки болезни. За этим
занятием его и застал Аким Петрович. Хорошо еще, что он, а не Айви.
        - Сегодня истопим баню, - сказал он, опускаясь на камень и вгоняя посох глубоко в землю.
        Федор ничего не ответил, прямо на мокрое тело натянул штаны и рубаху.
        - У воды тебе нужно быть особенно осторожным. Сейчас зов слабый, почти не различимый, но в полнолуние он усиливается.
        - Вы тоже его слышите? - Любопытство пересилило неловкость.
        - Его все слышат. И люди, и даже звери. В полную луну местные к озеру близко не подходят. Звери тоже обходят стороной. На озере даже птицы не гнездятся. Но сейчас зов ослаб. Я думаю, надолго. Если нам повезет, то на несколько лет.
        - После того, что сделала Айви? - Федор сел рядом со стариком.
        - Да, - тот кивнул. - Ее серебро еще слишком слабое. Если бы года через два, было бы лучше. И ей, и ему.
        - О чем вы?
        - О серебре. - Старик глядел на ровную озерную гладь. - В этих краях много золота. Серебро тоже есть, но его меньше, и найти его труднее. Жилы уходят глубоко. Говорят, самая большая жила под озером, поэтому и вода в нем такая необычная. Раны ею хорошо лечить. Девки местные на молодую луну в озере любят купаться.
        - Зачем?
        - Говорят, полезно для красоты. - Аким Петрович усмехнулся в усы.
        - Ночью купаются? Не боятся?
        - Днем. И только на молодую луну. На молодике зова вообще не слышно, да и женщины к нему не так чувствительны. Но все равно бывает, что тонут. Не из-за Стража, а по глупости. Каждый год почти.
        - Кто он такой? - спросил Федор, не особо рассчитывая на ответ.
        Аким Петрович не ответил, словно и не услышал вопрос.
        - А серебро? Какая связь Айви с серебряной жилой? И есть ли вообще связь?
        - Много вопросов задаешь. - Старик встал, выдернул из земли посох. - Тебе сейчас об одном молиться нужно, чтобы жила тебя не пометила. Захочешь уйти, уходи сейчас и больше никогда не возвращайся. Может, еще и получится.
        Куда он уйдет? Где его ждут?..
        - А останешься, прикипишь. Стражевой Камень станет твоим домом. Не скажу, что будет он ласковым, но уж какой есть. Не выбираем мы себе судьбу, Федор. Она нас выбирает. Кандалы у тебя будут серебряные, хоть и невидимые.
        Сказал и пошел прочь от озера, как водится, не оборачиваясь. А Федор подумал, что так и не спросил, зачем Желтоглазому Айви. Наверное, хорошо, что не спросил. Старик бы все равно не ответил. Может, придет время, Федор и сам поймет.
        Несмотря на твердую решимость отплатить за гостеприимство, после купания в озере Федор снова почувствовал слабость. Сил едва хватило, чтобы добрести до сарая и упасть в колкое, сладко пахнущее сено.

* * *
        Этот сон был самым обыкновенным, человеческим, только, наверное, глубже. Когда Федор открыл глаза, солнце уже садилось, свет сквозь щели пробивался не желтый, а розовый. В воздухе вкусно пахло дымом. Федор вышел во двор и ощутил запоздалые угрызения совести. Никудышный из него получился помощник, Аким Петрович все сделал сам: и воды наносил, и баню растопил. Из дома вышла Евдокия, в руках она держала стопку чистой одежды. Успела съездить в город, пока он спал?
        - Держи, - она сунула одежду Федору, - на первое время хватит, а там еще привезу.
        - Спасибо. - Он не знал, как обращаться к этой строгой, с виду неприступной женщине. Просто по имени было как-то неловко.
        Евдокия не ответила, никак не отреагировала на его благодарность, лишь кивнула в сторону приземистой избушки, из трубы которой валил дым:
        - Ты последний остался. Иди мойся.
        Какое же это счастье - горячая вода и пышущий жаром дубовый веник. Все эти радости остались в прошлой жизни, а теперь вот вернулись. Аким Петрович вошел без стука, забрал веник, кивнул на полок, велел:
        - Ложись.
        Оказалось, Федор ровным счетом ничего не знал об удовольствии. Его измученное тело оживало под хлесткими ударами веника, пропитывалось смолистым духом, замирало от восторга, когда от воды шипели докрасна раскаленные камни, окутывали все густым, почти невыносимо горячим паром.
        А в предбаннике его ждали глиняный кувшин, полный холодного квасу, чистая одежда, зеркало и опасная бритва. Федор пил жадно, за один присест осушил кувшин почти наполовину, и, только утолив жажду, осмелился заглянуть в зеркало.
        Из зеркала на него смотрел чужак - постаревший, заматеревший, с незнакомым стальным блеском серых глаз. Сколько месяцев он не видел собственное отражение? Много. И русые волосы успели отрасти, а борода так и вовсе начала завиваться кольцами, как у деревенского мужика.
        Он брился долго и старательно, с удивлением наблюдая за тем, как снова меняется отражение в зеркале, как косматый мужик превращается в молодого парня с тонким, похожим на ласточкин хвост шрамом на правой щеке. Федор улыбнулся. Старик ошибся, не серебряная жила его пометила, а Айви черкнула по щеке острым ласточкиным крылом.
        Аким Петрович вошел в предбанник, когда Федор уже закончил бриться, оглядел гостя критическим взглядом, кивнул:
        - На Евдокию ты, конечно, нисколько не похож, но кто вообще видел ее племянника?
        - А кто такой Степочка? - спросил Федор, заправляя чуть великоватую рубаху в штаны.
        - Сын.
        - Одежда почти новая, почему он сам ее не носит? Растолстел?
        - Умер, - ответил Аким Петрович таким тоном, что задавать вопросы вмиг расхотелось. - И Евдокию о сыне не расспрашивай. Захочет - сама расскажет. Пойдем ужинать, стол уже накрыт.
        Стол накрыли в главной комнате, которую Федор про себя назвал каминной. Наверное, это был добрый знак, подтверждение тому, что гостя пусть и не признали своим, но приняли.
        Айви стояла у окна, теребила кончик косы. Платье на ней было не то, что днем. Федору показалось, что гораздо наряднее, с затейливой вышивкой на рукавах и по подолу. На Федора она смотрела удивленно, словно видела впервые. А впрочем, вот такого, похожего на нормального человека, так и точно в первый раз. Интересно, ей понравилось то, что она увидела? По серебряным глазам было не понять, а потом Айви и вовсе отвернулась к окну, лишь едва заметно кивнула в знак приветствия.
        - Евдокия ушла? - Аким Петрович привычно занял место во главе стола.
        Айви снова кивнула.
        - Вот ведь упрямая баба! Говорил же, незачем мотаться по лесу на ночь глядя, предлагал остаться. А вы чего стоите? Снова не голодны? Садитесь, ужин стынет.
        Айви шагнула к столу, и Федор запоздало вспомнил о правилах хорошего тона, придвинул ей стул.
        - Ишь, какие церемонии, - хмыкнул Аким Петрович, берясь за вилку. - Ты смотри не переборщи с церемониями. Тут народ простой, вот такие выкрутасы не любит.
        - А что любит? - спросил Федор, пытаясь скрыть смущение.
        - А что любит, про то в обществе порядочных барышень не говорят.
        Теперь уже хмыкнула Айви, посмотрела на деда с вызовом, а потом, едва улыбнувшись, придвинула к Федору блюдо с запеченной курицей.
        - Попробуй. Айви хорошо готовит. Не хуже Евдокии, если по острову не бегает и не занимается всякой ерундой.
        На «ерунду» Айви, кажется, нисколько не обиделась и на Федора она теперь смотрела смело, взгляда не отводила, только вот в разговоре не участвовала. Да и не было особого разговора, все самое важное Аким Петрович сказал днем.
        Федору было хорошо. Так хорошо в последний раз ему было в родительском доме. Вот только злоупотреблять гостеприимством не стоит. Поэтому из-за стола он вставал хоть и с неохотой, но решительно, и когда во взгляде Айви заметил разочарование, почувствовал себя самым счастливым человеком на земле. А потом подумал, что, возможно, они еще встретятся во сне, и сердце забилось быстро-быстро.
        О чем подумал Аким Петрович, Федор не знал, но выражение лица его из расслабленного, почти благостного, сделалось настороженным, и на внучку он посмотрел с тревогой. Хорошо хоть ничего не сказал.
        Снаружи уже сгустились сумерки, но луна еще не взошла, потому до сеновала идти приходилось осторожно, доверяя скорее памяти, чем зрению. На сено он упал с разбегу, застонал от боли в боку, перекатился на спину и закрыл глаза.
        Вот только сон все никак не шел. Зато потянуло к озеру. Нет, зов был едва различим, как назойливый писк комара, просто захотелось пройтись. Небо к этому времени расцвело звездами. Света от них хватало, чтобы различать путь и не расшибиться о камни.
        Озеро было тихим, вода привычно отливала серебром, а остров казался черной громадиной. С берега он выглядел не таким большим, каким был на самом деле. Теперь Федор знал это наверняка. Знание это вселилось в него с озерной водой, просочилось из Нижнего мира. На память пришел сундук, полный золота. Федор запомнил то место, как запомнил и рельеф дна. Интересно, существует ли сундук на самом деле?
        Вода тихо плескалась о прибрежные камни, шептала что-то непонятное. Зов усилился, но душу наизнанку не выворачивал, зудел себе и зудел. Поэтому в озеро Федор вошел без страха, как был, в одежде. И пошел вперед, вглядываясь в отражение убывающей луны. На рогах луны ему теперь виделись желтые огни, и это было красиво, как золотые монетки. Если достать их со дна, получатся сережки для Айви. Носит ли Айви сережки? Конечно, ей бы больше подошло серебро, но золото тоже красиво. Вот они - огоньки, совсем близко, только руку протянуть. Или нырнуть.
        Федор бы и нырнул, да вот только мешал поднявшийся вдруг ветер. Ветер тянул за рубаху, хватал за руки, не пускал. Федор отмахнулся, не оборачиваясь. Что ему ветер, когда впереди такая красота! И ветер стих, угомонился. А потом в затылке вдруг стало очень больно, и золотые огни померкли…
        Федор пришел в себя на берегу. Он лежал на земле в насквозь мокрой одежде, и голова раскалывалась от боли. Федор застонал, потрогал затылок, поднес к глазам окрашенную кровью руку. В свете луны кровь казалась черной. Он попытался сесть и услышал тихий всхлип.
        Айви стояла перед ним на коленях, в мокром, прилипшем к телу платье, с мокрым от слез лицом.
        - Айви! - От радости он и думать забыл о боли. Или боль и в самом деле прошла? - Айви, что ты здесь делаешь? - Без грозного Акима Петровича он и думать забыл об этикете и правилах хорошего тона. - С тобой все в порядке? - Ведь тот, кто напал на него, мог напасть и на Айви тоже.
        Она замотала головой, стерла со щек слезы, осторожно пощупала его затылок и вздохнула с облегчением.
        - Все хорошо. - Федор поймал ее руку, поцеловал в раскрытую ладонь. - Но нам лучше вернуться в дом. Здесь кто-то был, на меня напали. Пойдем, Айви!
        Он попытался поставить ее на ноги, но она протестующе замотала головой, взяла с земли камень, а потом ткнула себя пальцем в грудь. В обтянутую мокрой тканью грудь… И Федор враз позабыл обо всем на свете: и о нападении, и о правилах приличия. Стоял, смотрел и ровным счетом ничего не понимал из того, что она пыталась ему объяснить. Айви злило его непонимание, серебряные глаза ее теперь светились не от слез, а от досады. Она снова взяла в руку камень, замахнулась им на Федора, отшвырнула в сторону, опять указала пальцем на себя, а потом сложила ладошки в молитвенном жесте, словно просила у него прощения.
        - Айви, это ты меня ударила? - Он не верил своим глазам, не хотел верить.
        Она кивнула и по-детски шмыгнула носом.
        - А… зачем? - Федор все еще ничего не понимал, не верил, что Айви могла намеренно причинить ему боль. - Ты нечаянно, да?
        Это было глупо, но лучше глупость, чем то, что она пыталась ему сказать.
        Айви мотнула головой, сердито притопнула ногой, а потом вдруг вытянула перед собой руки, закатила глаза и дерганой сомнамбулической походкой направилась к озеру. У самой кромки воды она обернулась и указала пальцем уже на Федора. В этот момент он все понял и все вспомнил. Зов оказался куда коварнее, чем он думал. И куда сильнее. Если бы не Айви, еще одним мертвецом на озерном дне стало бы больше.
        - Ты пыталась меня остановить?
        Она кивнула, улыбнулась виновато.
        - Ты была ветром.
        Ответом ему стало растерянное пожатие плечами, Айви стремительно шагнула к Федору, вложила в ладонь круглый серебряный слиток. В этот же миг тонкий комариный писк исчез совсем, а в голове окончательно прояснилось. Серебро заставило Нижний мир замолчать. Надолго ли?
        - Спасибо.
        Что еще можно сказать человеку, который снова спас твою шкуру? Нет, сказать можно многое, вот только слов нет. А рука так и тянется, чтобы погладить Айви по голове, потрогать белую косу. Обнять бы… Но это уже непозволительная вольность. Главное, взгляд не опускать, смотреть только в серебряные глаза и никуда больше. От греха подальше…
        Айви улыбнулась, прижалась щекой к Федоровой груди и тут же отпрянула. Все равно она оказалась смелее и решительнее его. Маленькая бесстрашная ласточка.
        - А тебе не нужно? - Федор вдруг испугался, что без серебряного слитка теперь уже Айви будет слышать зов.
        Она покачала головой, постучала пальчиком по его лбу.
        - Только мне?
        Ответом ему стал кивок.
        - А твоему деду? Он тоже слышит?
        Она снова кивнула.
        - Но он умеет защищаться?
        Айви улыбнулась.
        - И я теперь смогу с этим? - Федор разжал ладонь, посмотрел на слиток. На мгновение ему показалось, что он держит маленькую серебряную змейку. Или не показалось? Захотелось спросить, где Айви ее взяла, но Федор не стал, понял, что объяснить у нее не получится. Если только во сне. А еще он понял, что замерз, и Айви тоже наверняка замерзла. Нужно возвращаться.
        Федор довел Айви до крыльца, шепотом пожелал спокойной ночи и, дождавшись кивка в ответ, направился к сараю. Он успел снять мокрую одежду и упасть в сено, когда в дверь тихонько постучались.
        - Войдите! - В сено пришлось зарываться по самую шею, но что же делать, если нет сменной одежды?
        В сарай прошмынула Айви, положила рядом с Федором стеганое одеяло, прихватила мокрые штаны и рубашку и исчезла, словно ее и не было. Одеяло пришлось как нельзя кстати, несмотря на то, что ночь выдалась теплая, после купания в озере Федор продрог до костей. Он думал, что не заснет до самого утра, но, завернувшись в одеяло с головой, уснул почти мгновенно.

* * *
        Айви уже ждала его в Нижнем мире, сидела в привычной позе на облюбованном еще в прошлый раз камне. Мертвецы возились с истлевшими сетями, некоторые особо прыткие пытались взять на абордаж лежащий на боку небольшой корабль. Федор не мог вспомнить, видел ли корабль раньше. Да и зачем вспоминать, когда рядом Айви?
        - Ты пришла. - Он тоже присел на камень.
        - Пришла. - Айви глянула на него искоса. - Мне здесь проще все объяснить. Здесь я нормальная. - Она горько улыбнулась.
        - Ты везде нормальная. - Федор взял ее руку в свою. - Ты нормальнее всех нормальных. И красивая…
        - Спасибо. Дед говорит, что нужно слушать не слова, а свое сердце. - Ее пальчики подрагивали в его ладони. - Слова - это всего лишь пена на воде. Но мне так хочется тебе верить.
        - Мне можно верить. И мои слова не пена. Ты очень необычная и очень красивая.
        - Тебе есть с кем сравнивать? - В голосе Айви ему послышалась ревность, и от этого удивительного открытия захотелось обнять весь мир. Или саму Айви.
        - Да, мне есть с кем сравнивать. И ты самая лучшая из всех.
        Вероятно, он нашел правильные слова, потому что Айви улыбнулась, обвела взглядом озерное дно и сказала:
        - Здесь очень мрачно. Я знаю, где лучше. Показать?
        - Покажи.
        Она не двинулась с места, лишь покрепче сжала руку Федора, и на долю секунды у него закружилась голова. Когда же дурнота прошла, они оказались то ли в гроте, то ли в подземной пещере, в центре которой находилась наполненная водой каменная чаша. В гроте царил мягкий полумрак, лишь откуда-то сверху лился слабый лунный свет.
        - Красиво? - спросила Айви, опуская руку в воду.
        - Красиво, - согласился Федор. - Озеро на дне озера.
        - И оно очень глубокое.
        - Это место существует на самом деле?
        - Не знаю, я его просто увидела, и все. Скажи, ты ведь больше его не слышишь? - спросила она без всякого перехода.
        - С твоим подарком нет, а ты?
        - Для меня это не так опасно. Я попрошу дедушку, он сделает тебе браслет. Дедушка умеет обращаться с донным серебром. Только носить его придется не снимая, до тех пор… - Айви замолчала. - До тех пор, пока ты не захочешь уехать.
        - Я не захочу, - сказал Федор решительно, и она, кажется, вздохнула с облегчением. Ему хотелось думать, что с облегчением. - А у твоего деда тоже есть такое? - Он разжал ладонь. В Нижнем мире серебряный слиток снова превратился в свернувшуюся кольцом змейку.
        - Есть. Ему подарила бабушка. Очень давно. Со временем противиться зову становится легче, но все равно серебро очень помогает. Особенно на первых порах. Мне следовало дать тебе его раньше, тогда не пришлось бы…
        Федор потрогал затылок, следов от удара не осталось.
        - Я пыталась тебя удержать, но ты очень сильный. А когда он зовет, человек ничего не слышит, его сложно остановить. Тебе не очень больно?
        - Мне вообще не больно.
        - Это пока ты здесь. Наверху чувства вернутся. Иногда мне кажется, что здесь лучше, чем там.
        Она сказала это с такой обреченностью, что Федор испугался.
        - Здесь не может быть лучше, чем там, Айви. Это ненастоящая жизнь.
        - Для меня настоящая. - Она вдруг подалась вперед и поцеловала Федора в губы. Поцелуй был скорее целомудренный, чем страстный, но в этот самый момент он понял - здесь тоже все по-настоящему.
        А она уже отпрянула, перебежала на другой берег пещерного озера и наблюдала за Федором уже оттуда, с безопасного расстояния. Для кого из них безопасного?
        - Это просто чтобы ты понял. - В ее голосе слышалась злость.
        - Я понял, Айви. Ты настоящая и тут, и там.
        - А какая я нравлюсь тебе больше?
        - Обе, - сказал он, не задумываясь, и она улыбнулась.
        - Мне нужно уходить, - сказала, помолчав. - Мне нельзя оставаться здесь слишком долго.
        - Почему?
        - Потому что я настоящая и тут, и там. Когда ты здесь, на самом деле ты спишь, а я не отдыхаю. Без сна тяжело. И дедушка начинает ругаться. Он не любит, когда я ухожу в Нижний мир, говорит, что мне еще слишком рано.
        - Айви, сколько тебе лет? - спросил Федор.
        - Восемнадцать. Я уже взрослая! - Она с вызовом вздернула подбородок. Наверное, ей часто говорили, что она еще маленькая. - Я просто слишком рано его услышала. Он позвал, и я спустилась сюда.
        - Как это было? Ты боялась?
        Ведь наверняка боялась, если даже ему, взрослому мужчине, здесь не по себе, а она была еще ребенком.
        - Я не помню. Я видела его два раза, но совсем ничего не помню. Так обидно.
        Ей было обидно, что она не помнит встречи с чудовищем, а ему хотелось все забыть.
        - В последний раз он дал мне подарок.
        - Этот? - Федор посмотрел на змейку на своей ладони.
        - Она красивая, правда? Жалко, что в Верхнем мире она выглядит иначе. Хочешь, я попрошу дедушку, чтобы он выгравировал змейку на твоем браслете? С внутренней стороны, чтобы никто не видел.
        Федор не хотел, но все равно кивнул. Из рук Айви он был готов принять любой подарок, даже булыжник, которым она огрела его по голове. А она обрадовалась, вся засветилась ровным серебряным светом.
        - Я пойду, - сказала с легким сожалением в голосе и исчезла, взмыв вверх ласточкой.

* * *
        Федора разбудили странные ухающие звуки. Он сел и поморщился от боли в голове. Могло быть и хуже. Если бы Айви не рассчитала силу удара или и вовсе не пошла за гостем к озеру.
        Его одежда, высушенная и аккуратно сложенная, находилась рядом. Сколько же этой ночью Айви спала? И спала ли вообще?
        Одевался Федор быстро, в кармане штанов нащупал серебряный слиток. Никакого сходства с уже виденной змейкой. Даже отдаленного. Вот такие чудеса.
        Снаружи было по-утреннему свежо. Рассветный туман уже уполз обратно к озеру, и воздух казался кристально-прозрачным. В этой прозрачности звуки разносились очень далеко, даже тихие. Во дворе Аким Петрович, голый по пояс, колол дрова. Колол легко, казалось, не прикладывая никаких усилий. Под загорелой, выдубленной солнцем кожей перекатывались совсем не стариковские мышцы. В сравнении с ним Федор выглядел настоящим дохляком. И это было обидно. Захотелось продемонстрировать молодецкую удаль, вот так же, играючи, переколоть все дрова. Но здравый смысл нашептывал, что сейчас он и есть дохляк, что с Акимом Петровичем ему не тягаться.
        - Горазд ты спать. - Старик с силой вогнал топор в колоду и обернулся.
        - Доброе утро, - поздоровался Федор.
        - По тебе не особо видно, что доброе. - Аким Петрович оглядел его с подозрением, а потом сказал: - Ладно, иди умывайся, Айви уже на стол накрыла. Только сначала отдай мне слиток, тот, что она тебе подарила. - Он протянул руку, и на жилистом запястье старика Федор увидел браслет, состоящий из двух потемневших от времени серебряных пластин.
        Как от кандалов, мелькнула в голове мысль, и кожа на руках зачесалась.
        - Что смотришь? Не шибко красиво? - спросил старик.
        - Нет, просто воспоминания не слишком приятные. Как он снимается? - Федор кивнул на браслет.
        - Никак. Замка нет. Если только расклепать, а потом по новой склепать. Но снимать я тебе его, парень, не советую. Пока ты здесь, так безопаснее, а без замка есть надежда, что не потеряешь. Потянуло тебя вчера в озеро, да?
        - От Айви узнали?
        - Да. Это мой недосмотр. Подумал, что он сдоволился, не учел, что ты в нынешнем своем состоянии для него легкая добыча. Что ж не воспользоваться… Голова сильно болит? У Айви рука крепкая. - Старик хитро усмехнулся.
        - Все хорошо. - Федор не удержался, потрогал затылок. - Жить буду.
        - Жить будешь, в этом я не сомневаюсь. Ты, по всему видать, живучий. Ну так что, отдашь мне слиток?
        Федор кивнул, достал из кармана подарок Айви.
        - В Нижнем мире он на что похож?
        - На змейку.
        - На змейку, значит. Он не оригинален, за столько лет мог бы что-нибудь поинтереснее придумать.
        Старик говорил, но Федор его почти не слышал. Зато он снова услышал зов, отдаленный, но явственно ощутимый.
        - Зовет? - Аким Петрович нахмурился.
        - Зовет. - Он кивнул.
        - Постараюсь сделать все быстро, но мыться иди к колодцу. К озеру не суйся.
        Вода в колодце была такой холодной, что сводило скулы, но Федор не просто умылся, но еще и окатил себя этой невыносимо ледяной водой. Холод вышиб из тела дух и на время заглушил зов. Федор подставил лицо робкому утреннему солнцу, улыбнулся. Он стоял, закинув лицо к небу, когда его рук? коснулись.
        Айви стояла у колодца с льняным полотенцем в руках.
        - Доброе утро, Айви.
        Она кивнула в ответ, протянула полотенце.
        - Спасибо. Ты хоть немного поспала?
        К еще одному кивку добавилась улыбка.
        - И за одежду спасибо.
        Айви, не переставая улыбаться, потянула его за собой, к дому.
        На сей раз завтракали вдвоем. Евдокия еще не приплыла на остров, а Аким Петрович занимался какими-то неотложными делами. На столе рядом с собой Айви положила листок бумаги и карандаш. Федор расценил это как приглашение к беседе. И они поговорили. У Айви был очень красивый почерк. Каждую букву она выводила старательно, прежде чем протянуть Федору листок, внимательно перечитывала написанное. Пока он читал, подкладывала ему на тарелку добавки, а на все протесты отвечала решительным взмахом руки. Приходилось есть. Из-за стола Федор выбрался в состоянии сытой расслабленности. Снова хотелось спать, но он помог Айви прибрать и вымыть посуду, сходил к колодцу за водой, попробовал было поколоть дрова, но быстро понял, что надолго его не хватит. Сил все еще было слишком мало.
        А озеро тянуло. Каждое мгновение в голове Федора слышался его шепот. И чем дальше он был от Айви, тем громче становился этот шепот. И колодезная вода больше не помогала, мысли крутились только о том, что на озере хорошо и безопасно. Это уже был не комариный писк, это был рев потревоженного медведя. Никто не устоял бы перед таким напором. Федор тоже не устоял…
        Старик заступил ему дорогу в тот самый момент, когда Федор вступил на ведущую к озеру тропу, разговаривать не стал, лишь глянул мрачно и врезал так, что из глаз посыпались искры. Федор пробовал сопротивляться, но силы оказались неравны. Обратно к дому его тащили едва ли не волоком, как барана на заклание и, дотащив, посадили на цепь, самую настоящую собачью цепь! При виде ржавых, но еще очень крепких звеньев в душе поднялась черная волна бешенства. Федор вспомнил кандалы. Он больше не позволит!
        Сил, которых раньше не хватало, чтобы просто удержать топор, вдруг стало очень много. Их бы, наверное, хватило даже на то, чтобы разорвать цепь. Да что там цепь! Он хотел разорвать на мелкие куски старика. Разорвать, а потом сбросить в озеро, утолить вечный голод Желтоглазого. Возможно, Федор так и поступил бы, если бы не Айви. К нему, беснующемуся, ничего вокруг себя не видящему, она шагнула без страха, обняла, прижалась всем своим гибким телом, заглянула в глаза. И ярость улеглась, отползла прочь, в озеро. Серебра, которое было в Айви, хватило, чтобы усмирить проснувшегося в нем зверя и приглушить зов. Федор осторожно погладил ее по волосам, а потом обнял, обхватил руками так, словно только в ней одной заключалось его спасение. А может, так оно и было…
        Они стояли, обнявшись, глядя друг другу в глаза, кажется, целую вечность. Федору казалось, что ничего лучшего в его жизни не было и не будет.
        - Отпусти ее. - Хриплый требовательный голос заставил его отвести взгляд от Айви. Старик стоял совсем рядом, и взгляд его был темен. - Отпусти Айви и протяни мне руку.
        Отпусти… Как же можно отпустить, когда в ней и жизнь его, и разум! Айви ободряюще улыбнулась, разжала объятия, но за руку держала очень крепко. За него боялась или за деда?
        А старик тем временем защелкнул на левом запястье гостя браслет: две серебряные дуги без затей.
        - Пойдем в мастерскую, склепаю. - На висках его выступили капельки пота, а глаза из черных сделались цвета расплавленного свинца. Айви тем временем расстегнула цепь, легонько подтолкнула Федора к бревенчатой постройке с навесом. Федор шел послушно, браслет дарил такой же покой, как и объятия Айви. Он чувствовал бы себя счастливым, если бы не угрызения совести.
        Остальная часть работы заняла не много времени. Браслет сидел на запястье плотно, он был таким же простым, как у Акима Петровича. Серебряная лента без затей и узоров. Но какая же в нем ощущалась сила! Ее хватало, чтобы держать в узде неспокойную Федорову суть.
        - Вот теперь все, - сказал Аким Петрович, выпуская из цепких пальцев его руку. - Надо было раньше, но кто ж думал, что ты такой… - Он не договорил, махнул рукой. - Теперь станет легче. В полную луну зов ты все равно будешь слышать, но губительных желаний у тебя больше не возникнет. До тех пор, пока на тебе этот браслет. Если вдруг надоест цацка, уезжай от Стражевого Камня как можно дальше и только потом снимай. Помнишь себя? Помнишь, каким был? Как с цепи рвался, точно волкодав?
        Федор кивнул. Сердце в груди билось с бешеной силой, и, казалось, только в нем сила и осталась. Руки дрожали, ноги подкашивались. Чтобы не упасть, Федор опустился на землю, прижался спиной к столбу, поддерживающему навес. Айви тут же присела перед ним на корточки, с тревогой заглянула в глаза.
        - Со мной все хорошо, - соврал он, прислушиваясь к тому, как ухает в висках кровь.
        - Что - дурно? - спросил Аким Петрович. - Не бойся, Айви, сейчас немного посидит и оклемается. Теперь силы к нему быстро вернутся. Слышишь меня, парень? Я думал, тебя все это обойдет стороной. Зов слышат многие, но не многие становятся такими.
        - Какими? - Федору было интересно, каким он стал, во что превратился.
        - Меченым. Ты теперь меченый.
        - Как вы?
        - Как я. В утешение могу сказать, что здоровье отныне у тебя будет бычье, сил хватит на троих, а все остальное… - он немного помолчал, - это уже как богу угодно.
        - Богу или Желтоглазому?
        - А это, Федор, зависит от того, в кого ты станешь верить. Я лишь от одного хочу тебя предостеречь. Не вини себя и не позволяй злобе взять верх. Ты не сам себе такую судьбу выбрал, она тебя выбрала.
        Он не злился. Как можно злиться на то, чего не понимаешь! А силы и в самом деле возвращались очень быстро. Давно Федор не чувствовал себя таким живым. И голодным.
        - Есть хочешь? - спросил Аким Петрович.
        - Есть хоть что-нибудь, чего бы вы про меня не знали?
        - Многого не знаю, но времени у нас с тобой теперь достаточно. Еще познакомимся. Айви, там с завтрака еще что-нибудь осталось?
        Айви бросила быстрый взгляд на Федора, кивнула и побежала к дому.
        Федор разом съел все, что на стол было выставлено. Косился виновато на Айви, но остановиться никак не мог. Даже когда он блуждал по лесу, кажется, не испытывал такого звериного голода. Любопытно, это навсегда?
        - Несколько дней будешь только о брюхе своем ненасытном думать, - усмехнулся Аким Петрович, - а потом все утрясется, станешь почти нормальным.
        - Почти? - Федор перестал жевать, поглядел с опаской.
        - Рога и хвост у тебя не вырастут, на этот счет можешь не волноваться. Но что-то в тебе точно изменится, может, сразу, а может, спустя годы. Слишком много времени ты провел на дне, с ним.
        - С Желтоглазым?
        - Да. Даром такое не проходит, след все равно остается. И не спрашивай какой. Это уже время покажет. Пока ешь, а потом, если сил хватит, пойдешь со мной, остров тебе покажу. Что ж без толку бока отлеживать?
        Федор кивнул, сунул в рот последний кусок хлеба, смел на ладонь рассыпанные на столе крошки, тоже проглотил.
        - Я готов, - сказал решительно.
        - Ну, раз готов, тогда пойдем. - Аким Петрович встал из-за стола, велел Айви: - А ты дождись Евдокию, ей твоя помощь понадобится, еды теперь придется готовить на десятерых.
        - Я все отработаю. - Федору вдруг стало очень неловко.
        - Отработаешь, можешь не сомневаться. Без платы он никого не отпускает. - Аким Петрович хотел еще что-то сказать, но в последний момент передумал.
        Снаружи уже пекло солнце, раскаляло и землю, и воздух. Захотелось пить. Наесться про запас не получилось, может, хоть напиться удастся.
        Старик ждал его у колодца, как знал, куда гость направится. А ведь мог и знать. Чему ж тут удивляться?
        - Пей. - Он кивнул на стоящее на лавке полное ведро. - Температура тела у тебя теперь другая, выше, чем у обычных людей. Привыкнешь, просто первое время придется много пить. Вот этой колодезной воды.
        - Колодец на этом острове тоже особенный?
        - На этом острове все особенное: и колодцы, и люди. Пей!
        Федор и выпил. Кажется, сразу четверть ведра, а остальное вылил себе на голову. Про жар старик не обманул, был жар.
        - Теперь пойдем. Остров большой, а нам с тобой нужно до обеда управиться.
        - Почему?
        - Чтобы ты меня не загрыз с голодухи.
        - Зря вы так, Аким Петрович, - Федору вдруг стало обидно. - Я ведь все-таки человек, а не волколак, с голодом как-нибудь справлюсь.
        - А ты, парень, про себя все знаешь? В душу свою заглянул? До самого донца нырнул?
        До самого донца он точно нырнул. Вот только то ли это было донце? Поэтому Федор отвечать не стал, лишь молча пожал плечами. А старику и не нужны были ответы, он уже шагал прочь от колодца, и Федору не осталось ничего другого, как пойти следом.
        Большая часть острова оказалась покрыта лесом. Высокие сосны выглядели такими же древними, как и черные валуны, которых на острове было великое множество. Аким Петрович не обманул: чтобы обойти остров, им понадобилось много времени. Он оказался еще больше, чем виделся с берега и со дна Нижнего мира. На нем с легкостью разместилась бы большая деревня, и еще хватило бы места на пашню и пастбище. Если, конечно, кому-нибудь вздумалось бы распахивать эти неприветливые каменистые склоны. Берега у острова были обрывистые и неприступные. Причалить, не опасаясь разбиться о камни, получалось лишь с той стороны, там, где стоял дом. В одном месте гигантский плоский валун нависал прямо над водой, и от открывающегося с него вида захватывало дух. Впрочем, к восторгу примешивалась изрядная доля страха. Слишком много ветра, слишком много неба над головой, слишком много темной воды под ногами.
        Аким Петрович стоял на валуне без страха, опершись обеими руками на посох. Ветер трепал его седые волосы, а взгляд сделался задумчиво-мечтательным, и Федору на мгновение почудилось, что перед ним не старик, а молодой парень, такой, как он сам. Наваждение прошло, как только Аким Петрович обернулся. Теперь во взгляде черных глаз поблескивала насмешка.
        - Боишься?
        Он боялся, но из мальчишеского упрямства мотнул головой и даже сделал шаг к краю.
        - Вот и правильно. Тот, кому суждено быть повешенным, не утонет.
        - Умеете вы ободрить. - Налетевший порыв ветра едва не сбил Федора с ног, и он отступил, не рискнув бросить вызов озеру.
        - Я не сказал, что тебя повесят, парень. - Старик усмехнулся. - Я говорю, что тонуть тебе больше не доведется. Даже если мертвецки пьяным упадешь в воду, озеро тебя не примет, вынесет на берег. Живым.
        - Откуда вам знать?
        Прежде чем ответить, старик смерил гостя внимательным, с прищуром, взглядом.
        - Я падал, - сказал он наконец. - И трезвый, и пьяный, и в шторм. Таким, как мы, все едино.
        - Зачем? - Была в словах старика какая-то особенная горечь, веяло от них обреченностью. - Зачем падать?
        - Для последнего шага у каждого своя причина. Не нужно тебе знать. Да и давно это было. Глупость и мальчишество. Айви очень любит сюда приходить.
        Вот сейчас Федору стало страшно по-настоящему, до январской поземки по позвоночнику. Стоило только представить Айви на валуне, и сердце трусливо замирало.
        - Она была еще очень маленькой, когда он позвал. - Аким Петрович на Федора не смотрел, думал о чем-то своем. - Десять лет, совсем ребенок. А он позвал… - На смуглой руке вздулись вены, и браслет впился в кожу. - Вот на этот самый валун. Я не успел. Искал на острове, не подумал, что она может быть здесь. А когда прибежал, оказалось уже поздно. Она прямо на моих глазах прыгнула в воду. - Он замолчал, в бессилии разжал кулак. - Я тоже прыгнул. Нырял, искал. Не нашел… А через день волны вынесли ее на берег. Живую, но онемевшую. Она ничего не помнит из того, что с ней случилось, где она была, и я хочу верить, что так оно и есть. Потому что не может у маленькой девочки ни с того ни с сего появиться седина.
        Аким Петрович говорил, а Федор слушал и понимал его боль. То же самое он чувствовал, когда увидел Айви, не выходящую, а выползающую из норы Желтоглазого. Это были боль и бессилие, помноженное на ощущение собственного ничтожества. У маленькой ласточки хватило сил войти в пещеру, а у него - нет.
        - Она одна у меня осталась. - Теперь старик смотрел Федору прямо в глаза. - И за нее я загрызу любого, в клочья порву, если узнаю… - Он замолчал и отвернулся.
        - Я тоже, - сказал Федор ему в спину, и спина эта дрогнула, прямые плечи ссутулились, словно от неподъемной ноши.
        - Не стоит давать невыполнимых обещаний, - сказал Аким Петрович, не оборачиваясь. - Молодость многое прощает, но коль дал слово…
        - Я своему слову хозяин. И слово «честь» для меня не пустой звук.
        - Кровь дворянская заговорила? - Аким Петрович медленно спускался вниз по каменистому склону. Федор шагал следом. Что было ответить на этот похожий на оскорбление вопрос? - Забудь, парень! Здесь, - он вогнал посох глубоко в землю, - ценится кровь красная, а не голубая. Отныне ты и не дворянин, и не каторжник. Ты Федор Леднев. Нет у тебя отныне прошлого.
        - А будущее? - спросил он.
        - А до будущего еще попробуй доживи. Все, возвращаемся! Остров я тебе показал, самое важное рассказал. Остальное потерпит.

* * *
        Запах готовящейся еды Федор учуял, кажется, за целую версту. И как только учуял, думать мог только об одном. Аким Петрович и тут оказался прав. Пока они осматривали остров, явилась Евдокия. Она стояла на крыльце, скрестив на груди тощие руки, и настороженно наблюдала за их приближением. Из дома вышла Айви с кувшином в руках, заулыбалась радостно, протянула кувшин сначала деду, потом Федору. Сделав первый глоток, он понял, как сильно хочет пить. Почти так же сильно, как есть.
        Он осушил кувшин до дна, вернул Айви, стер со лба пот. Снова захотелось опрокинуть на себя ведро воды, но каково будет мокрым садиться за стол? Евдокия и без того косится неодобрительно.
        - Вчера заходила Лещиниха, - сказала она Акиму Петровичу. - Я все сделала, как вы велели, рассказала про племянника. У Лещинихи язык без костей, сегодня весь город будет знать.
        - Хорошо, - похвалил Аким Петрович. - Зайди к Прохору, скажи, что я его звал. Пусть приплывет завтра вечером.
        - Забоится. - Евдокия с сомнением покачала головой. - В городе говорят, озеро снова неспокойное.
        - Не забоится. Скажи, я хорошо заплачу. За монету Прохор и в Нижний мир спустится.
        Аким Петрович отставил посох, протянул к Евдокии сложенные ковшиком руки, и она плеснула в них воды из стоящего тут же ведра.
        - Еще какие новости? - спросил он, не переставая умываться.
        - Артельщики вернулись. Молчат и не пьют.
        - Раз молчат и не пьют, значит, нашли золото. Злотников их вот здесь держит. - Аким Петрович сжал кулак. - А про него, - он кивнул на Федора, - ничего не слыхать?
        - Не ищут. - Евдокия на Федора даже не смотрела.
        - Это хорошо, что не ищут. - Аким Петрович принял из рук Евдокии полотенце, отошел в сторону, уступая место Федору. Вот только помогать ему Евдокия не собиралась. Да и бог с ней! Он, чай, не безрукий, как-нибудь и сам справится.
        Федор уже потянулся за ковшиком, но его опередила Айви, зачерпнула из ведра, посмотрела с усмешкой, а потом плеснула воды прямо в лицо. От неожиданности Федор вздрогнул, оступился и едва не свалился на землю. А она звонко рассмеялась, не обращая внимания на неодобрительно поджатые губы Евдокии. И Федор тоже засмеялся, стер с лица холодные брызги, стряхнул воду с рубахи.
        - Как дети малые, - сказал Аким Петрович ворчливо. - Айви, мы так и до вечера за стол не сядем. И ты не лыбься, - он ткнул Федора пальцем в грудь, - мойся быстрее и ступай в дом.
        Обедали вчетвером. Даже Евдокия, накрыв на стол, уселась напротив хозяина. Ела она мало, даже меньше Айви. Неудивительно, что такая худая. А вот Федор на еду накинулся, как оголодавший зверь. Сам себе был противен, но и поделать с собой ничего не мог. Голод заставил забыть о правилах хорошего тона. Евдокия поглядывала на него неодобрительно, как на дикаря, но стоило только его тарелке опустеть, споро накладывала новую порцию. До тех пор, пока он не съел все, что было на столе.
        - Может, блинов испечь? - спросила Евдокия, глядя не на Федора, а на Акима Петровича.
        - Хватит, а то еще чего доброго окочурится от заворота кишок.
        Они говорили о нем, как о неразумном щенке, но Федору не было обидно. А вот есть все равно хотелось. Лучше бы и за стол не садился, право слово! Айви смотрела на него с жалостью и пониманием, но деду не перечила. Тоже боялась, что у Федора случится заворот кишок?
        После обеда женщины принялись убирать со стола, старик ушел в главную комнату, но гостя с собой не пригласил, а навязывать свое общество Федор не собирался, поэтому вышел во двор, где и было его место. Вот только валяться на сене не хотелось, душа и тело требовали действий, и Федор выдернул торчащий из колоды топор. Выдернул легко, одной рукой, и сам удивился бродившей в жилах силе.
        Он рубил дрова с удовольствием, прислушивался к давно забытым ощущениям в теле, ни о чем не думал, ни на кого не оглядывался. А когда наконец остановился, увидел Айви. Она сидела прямо на земле в своей излюбленной позе, подтянув коленки к подбородку, и на Федора смотрела не отрываясь. Любовалась? Хорошо бы. Вот только нечем любоваться. От былой удали остались только кожа да кости.
        Поймав его взгляд, Айви вдруг сорвалась с места, и Федор окончательно уверился в своей неказистости. Эх, не нужно было снимать рубаху! Перетерпел бы жару как-нибудь.
        Но терзался Федор недолго. Айви вернулась с ведром воды. Он так ошалел от радости, что даже не сразу сообразил, что ей нужно помочь. А когда наконец сообразил, было уже поздно - Айви поставила ведро на землю, протянула Федору ковшик, полный воды. Как же своевременно!
        Он пил жадно, так же жадно, как до этого ел и работал. А она стояла и смотрела, и во взгляде ее было что-то такое, от чего сердце сладко замирало. Остатки воды он вылил себе на голову, зарычал от удовольствия. Брызги долетели до Айви, и она засмеялась.
        Как же Федору нравился ее смех! Ему нравилось почти все, что сейчас происходило в его жизни. И даже Нижний мир больше не пугал. Серебряный браслет сиял так же ярко, как взгляд Айви, обещал защиту от всех невзгод и напастей.
        Оказалось, не ото всех. Евдокия стояла на крыльце и следила за ними настороженным взглядом, а потом велела:
        - Айви, иди в дом, мне нужна твоя помощь. Быстро!
        Хорошо понукать тем, кто не может тебе ответить. Федор уже хотел было вступиться, но Айви успокаивающе положила ладошку ему на руку, а потом подхватила пустое ведро и побежала к дому. Федор смотрел, как мелькают ее босые пятки, и улыбался. Определенно, его новая жизнь складывалась как нельзя лучше.

* * *
        Он полностью восстановился за неделю. Теперь заживало на нем все очень быстро. Как на собаке, сказала однажды Евдокия, и было непонятно, похвалила она или отругала. По ее каменному лицу вообще немногое можно было понять. Даже с Акимом Петровичем общаться оказалось не в пример проще. За своего старик его не принял и в дом по-прежнему не приглашал, но хотя бы разговаривал и от помощи не отказывался. Работы на острове было много: и в мастерской, и на небольшом лугу, где Федору в первый раз в жизни довелось взять в руки косу, чтобы накосить сена для бодливой козы. Козу Федор не любил и даже немного побаивался. Уж больно непредсказуемой она была. Совсем как Евдокия.
        Один раз Аким Петрович взял гостя на рыбалку. Сидя в лодке, Федор старался не думать, что там, на дне. Кто там… Зова он больше не слышал и даже уже начал сомневаться, что причиной тому браслет. Да и к самому браслету он долго присматривался, никак не мог привыкнуть. Медальон казался ему куда как предпочтительнее и незаметнее. Он бы не так бросался в глаза, не выглядел бы недостойной настоящего мужчины побрякушкой. Когда Федор высказал свои сомнения, старик посмотрел на него с жалостью, а потом сказал:
        - Побрякушка, говоришь? Дамское украшение?
        Его собственный браслет, черный, совсем не похожий на серебряный, с царапинами и вмятинами, никак не походил на украшение, скорее уж на свидетельство боевых заслуг. Федор только сейчас об этом подумал.
        - Можно, конечно, не на руку, а на шею. Вот только не медальон, а ошейник.
        - Почему ошейник? - удивился Федор. Не нравилось ему сравнение с псом.
        - Потому как ошейник с шеи можно сорвать разве что с головой. А медальон? Потеряешь и не заметишь, а когда заметишь, будет уже поздно.
        - Это не закончится никогда? - Федор не стал уточнять, что «это», старик и так прекрасно его понимал.
        - Пока ты со Стражевым Камнем, нет. И не снимай браслет, Федор, не проверяй правоту моих слов. Следующий раз Айви может не оказаться рядом, или ее серебра не хватит, и тогда всем, кто повстречается на твоем пути, будет плохо. Но хуже всех будет тебе самому. А что блестит, - Аким Петрович посмотрел на его браслет, - так это временное. Если не станешь специально полировать, быстро потемнеет, станет похожим на железный. Да и заметит браслет далеко не каждый, даже когда станет смотреть прямо на него. Есть у него такая особенность.
        - Это любое серебро так на нас действует?
        - Не любое, только то, что он дал. Прадед Айви рассказывал, что это серебро - его кровь.
        - Желтоглазого?
        - Они называют его Стражем. И в Айви тоже течет его кровь. В каждой женщине ее рода. Почти в каждой…
        - А в мужчинах? - спросил Федор.
        - Мужчины в этом роду не рождаются.
        - У нее такое необычное имя - Айви.
        - Марийское.
        - Значит, Айви марийка?
        - Нет, у них свой род, особенный. Мужчины всегда пришлые, чужаки и чужестранцы. Кровь с серебром смешивается из века в век, но серебро все равно сильнее. Мать Айви полюбила марийца, вот и назвала так дочку…
        Федору хотелось расспросить про эту женщину, но по глазам старика было видно - рассказывать он ничего не станет.
        В тот раз они наловили много рыбы, большой, жирной, с незнакомым Федору названием. Евдокия ворчала, что недосуг ей заниматься всякой мелочью, но сварила такую знатную уху, что Федор чуть язык не проглотил от удовольствия. И пускай тот голод, что прежде, его больше не мучил, он все равно попросил добавки. Все неуклюжие комплименты Евдокия выслушала с каменным лицом, но ухи подлила не жалеючи и куски выбирала пожирнее, почти такие же красивые, как Акиму Петровичу.
        Может, в тот вечер звезды сошлись как-то по-особенному, потому что после ужина Аким Петрович пригласил гостя на рюмку коньяку. Коньяк был самый настоящий, французский, и от почти забытого вкуса у Федора закружилась голова. Или закружилась она от оказанного ему доверия? Наверное, от выпитого Федор осмелел, подошел к книжному шкафу.
        - Это все ваше, Аким Петрович?
        - Книги по горному делу и медицине мои, французская ерунда - Айви.
        Это было так удивительно и так неожиданно - узнать, что деревенская девушка читает книги на французском, что Федор едва не позволил себе усомниться. Остановился в последний момент, когда напоролся на испытующий взгляд старика и вместо сомнений выразил восхищение. Аким Петрович лишь кивнул и разлил коньяк по рюмкам.
        - Ей скучно здесь, - сказал он, когда бутылка темного стекла опустела на четверть. - Вот и развлекается чтением и рисованием.
        - Так, может, вам лучше уехать? Зачем же вы остаетесь в этой… дыре? - Коньяк сделал его безрассудным.
        По лицу Акима Петровича промелькнула тень, враз состарившая его на несколько десятков лет. Ответа Федор так и не дождался. От возникшей вдруг неловкости он сбежал к не зажженному по случаю жары камину, взял в руки позолоченные часы. Часы были прекрасны, но мертвы. Крошечные фигурки рыцаря, прекрасной дамы и дракона замерли в вечном танце.
        - Давно они сломаны? - спросил Федор, отворачиваясь от каминной полки.
        - Давно. Айви была еще маленькой, засыпала под их мелодию.
        - Можно я попробую их починить?
        Эта просьба была настоящей дерзостью, даже сломанные, часы были произведением искусства и нуждались в особенном отношении. Вот только найдется ли хороший часовщик на расстоянии меньше, чем тысяча верст. Федор в этом сомневался. А вот в собственных силах не сомневался ни секунды. Механизмы, от примитивных до сложных, привлекали его с раннего детства, он чувствовал их душу, как иные чувствуют животных или растения.
        - Справишься? - Аким Петрович не разозлился, наоборот, посмотрел с интересом.
        - Думаю, справлюсь. Мне бы только инструмент…
        - Сегодня уже поздно, не нужно тебе глаза при свечах слепить, завтра напомни, я дам тебе инструмент.
        Тот вечер прошел хорошо, почти по-семейному, а ночью Федору снова приснилась Айви.
        Часы он починил за два дня. Долго думал, долго разбирался, что к чему, а потом решился и сделал! Фигурки ожили, закружились под музыку. Дракон нападал, рыцарь защищал прекрасную даму, и это противостояние длилось долгие и долгие годы.
        - Молодец, Федор! - Аким Петрович впервые его похвалил, и похвала та дорогого стоила. - Айви обрадуется, она небось уже и забыла, как они работают.
        Айви не забыла. Когда заиграла музыка и закружились фигурки, девушка замерла в изумлении, а потом порывисто обняла Федора за шею, поцеловала в щеку, и от этой нечаянной ласки тело полыхнуло огнем. Сказать по правде, Федор испугался, что Аким Петрович увидит такую вот вольность и тогда точно выгонит гостя не только из дома, но и с острова.
        Аким Петрович не увидел, зато увидела Евдокия. Лицо ее оставалось каменным, не понять, что задумала, но и сказать она ничего не сказала, надвинула черный платок на самые глаза, отвернулась. А вечером за ужином Аким Петрович заговорил о том, чего Федор в душе и ожидал, и боялся.
        - Пришло время, Федор. Ты уже выздоровел, отъелся на харчах Евдокии, пора и честь знать.
        Гонит… Значит, рассказала Евдокия. Или не рассказала?
        Женщина стояла у окна, скрестив на груди руки, на Федора поглядывала неласково. Могла ведь и рассказать. Вот только Аким Петрович уж больно спокоен. Остался бы он спокойным, узнав об утреннем происшествии? По всему выходило, что вряд ли.
        - Документы готовы. С этого момента ты Федор Тимофеевич Леднев. Инженером тебе представляться опасно, еще копнут. Пока пойдешь на Кутасовский завод в ремонтную мастерскую. Голова у тебя на плечах есть, руки тоже имеются, глядишь, и дослужишься до управляющего. Понимаю, что для графа Шумилина перспективы вырисовываются не шибко хорошие, но для беглого каторжника… - Он многозначительно замолчал.
        - Я все понимаю, Аким Петрович. Спасибо за помощь и заботу.
        - Не меня благодари, а Евдокию. У нее на заводе много знакомцев, супруг ее был очень уважаемым человеком.
        - Спасибо. - Федор перевел взгляд на Евдокию.
        - Звать меня будешь тетушкой, - сказала она и зыркнула так, что Федор чуть не поперхнулся. - Привыкай уже сейчас, племянничек.
        - Спасибо… тетушка.
        Айви хихикнула, Евдокия зыркнула и на нее, вот только в отличие от Федора Айви не испугалась. Наверное, уже привыкла.
        - С острова уплывете ночью, чтобы не мозолить глаза особо досужим и любопытным. В контору завтра же и идите, нечего тянуть.
        - Я сказала, что он рукастый и башковитый. - На Федора Евдокия больше не смотрела, обращалась только к Акиму Петровичу. - Может, со временем получится и в контору пристроить.
        - В конторе такой молодец захиреет. - Аким Петрович с сомнением покачал головой. - Ладно, пусть с ремонтной мастерской начнет, а там видно будет. - Он посмотрел на Федора и спросил: - Ясно тебе?
        - Ясно.
        Федор хотел узнать лишь одно, можно ли ему будет приплывать на остров, видеться с Айви хоть изредка. И старик услышал его невысказанный вопрос, покачал головой:
        - Пару недель, пока будешь осваиваться в городе, на остров не суйся. Мы с Айви тебя знать не знали, видеть не видели. А потом приплывай. Только не слишком часто и не в полнолуние.
        Федор покосился на свой браслет.
        - Не потому что для тебя это опасно, а потому что здесь так не принято. Боятся люди озера в полную луну. Если кто-нибудь тебя здесь заприметит, пойдут разговоры, а разговоры нам ни к чему. Уяснил?
        Федор снова кивнул.
        - Ну, а раз уяснил, так и разговор окончен. Уплывете с Евдокией в полночь. Небо сегодня темное, а темнота, как известно, очень подходит для тайных планов.
        Про тайные планы Аким Петрович сказал с явной насмешкой, и Евдокия - о, чудо! - улыбнулась. А Айви, наоборот, загрустила. Ее грусть Федор чувствовал как свою собственную и утешал себя тем, что уж ночи у них точно никто не отнимет.

* * *
        Из дому вышли, когда ночь сделалась непроглядной. Но в этой почти кромешной темноте Евдокия замечательно ориентировалась. Она шла к берегу спорым шагом, и Федор едва за ней поспевал, беспрестанно опасаясь наткнуться на что-нибудь неразличимое во мраке. Но к воде вышли без происшествий. Отмахнувшись от помощи Федора, Евдокия сама столкнула в воду лодку, взялась за весла.
        - Тетушка, - сказал он и решительно забрал весла, - это не женская работа.
        - Много ты знаешь о женской работе, - буркнула она, но пересела, уступая Федору место.
        Плыли в полном молчании, в тишине, их окружающей, были отчетливо слышны скрип уключин, плеск воды и отдаленное уханье какой-то птицы. Когда нос лодки уткнулся в берег, Евдокия спрыгнула первой, но вперед не пошла, дождалась, пока Федор вытащит лодку из воды.
        - Не боитесь, что украдут? - спросил он, аккуратно укладывая весла на дно.
        - Не украдут. - В темноте Федору показалось, что Евдокия пожала плечами. - Побоятся.
        Кого побоятся, Федор не стал спрашивать, похоже, боялись в этих краях только одного - Желтоглазого.
        - Теперь держись меня, не отставай, - велела Евдокия. - Не хватало мне еще тебя ночью по лесу искать.
        Даже в темноте лес выделялся черной стеной, шумел ветками, поскрипывал стволами, порыкивал ночным зверьем. Евдокия смело шагнула под его своды. Шли по едва различимой тропе, женщина впереди, Федор следом. Двигались довольно долго, ему показалось, что минут двадцать. За все это время Евдокия не произнесла ни слова, будто шла одна. Наконец лес начал редеть, а потом и вовсе уперся в пашню. Здесь, на открытом месте, было светлее. Федору даже показалось, что впереди он видит редкие огни.
        - Город уже близко? - спросил он.
        - Близко, - ответила Евдокия, не сбавляя шага, и он только сейчас понял, что не знает названия города, не удосужился поинтересоваться.
        - А как он называется?
        Евдокия остановилась, посмотрела на него с удивлением.
        - Чернокаменск, - сказала после недолгих раздумий, а потом добавила: - Все время забываю, что ты чужак. Про Пермь ты тоже ничего не знаешь?
        - Меня этапировали через Пермь.
        - В таком знании мало проку. Значит, слушай, расскажу, что тебе нужно знать на первое время про Тимофея, брата моего, твоего… отца. Про Пермь тоже расскажу, что помню. Была я там только однажды, да и то очень давно. Не подумали мы об этом с Акимом Петровичем, так что лучше бы тебе отмалчиваться, не болтать лишнего.
        - Да я вроде бы не из болтливых, - буркнул Федор.
        - Вот и хорошо, а теперь замолчи и слушай…
        Евдокия закончила говорить, только когда они подошли к добротному деревянному дому с резными наличниками. За забором залаяла собака, но услышала голос хозяйки и притихла. Евдокия отворила калитку, первой шагнула во двор, Федор двинулся следом. Под ноги ему тут же выкатилась лохматая рыжая псина, запрыгала вокруг, замела кудлатым хвостом.
        - Отойди, Рыжик, не мешай. - Евдокия оттолкнула псину, но не грубо, а ласково, бросила Федору: - Не бойся, без надобности он не кусается, только вот брехливый очень.
        В подтверждение ее слов Рыжик тявкнул, но приглушенно, деликатно.
        Через широкий двор женщина прошла к крыльцу, загремела замком, распахнула дверь, сказала совсем неласково:
        - Ну, заходи, племянничек.
        Он зашел в сени, подождал, пока тетушка зажжет свечу, огляделся. Разглядывать особо было нечего - сени как сени. И передняя комната была самой обычной, добрую половину ее занимала большая печь, у занавешенного расшитыми занавесками окна стояли стол и широкая лавка. В красном углу перед иконой горела лампада. Евдокия зажгла стоящую на столе керосиновую лампу, и света в комнате сразу прибавилось.
        - Пойдем. - Она поманила Федора за собой, взяла со стола керосинку, толкнула еще одну дверь.
        Вторая комната была не в пример просторнее первой. Света от керосинки не хватало, чтобы осветить ее полностью. Федор успел разглядеть диван с высокой спинкой, круглый стол и стоящий в простенке между двумя окнами шифоньер. Евдокия тем временем отдернула занавеску, делившую помещение на две части. За занавеской оказались две кровати с горкой лежащих одна на другой подушек.
        - Эта твоя. - Евдокия кивнула на одну из кроватей и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты. Керосинку прихватила с собой, поэтому раздеваться и укладываться пришлось в темноте.
        Вот только сон не шел, как Федор ни пытался уснуть. Он лежал, уставившись в потолок, наблюдая, как неспешно рассасывается ночная тьма, уступая место рассветным сумеркам. Кровать была слишком мягкой, подушка слишком высокой. За долгие месяцы мытарств он отвык от того, что раньше считал совершенно обыденным. Будь на то его воля, он бы улегся спать прямо на полу. Вот только одобрит ли такое самоуправство тетушка?
        Федор встал, когда запели первые петухи, а за закрытой дверью послышались шаги Евдокии. Он, как умел аккуратно, заправил кровать и даже попытался соорудить башню из подушек. Башня получилась кривоватая и неказистая.
        Появление гостя хозяйка встретила хмурым взглядом, на вежливое приветствие ответила коротким кивком. Она хлопотала у печи, и весь вид ее говорил о том, что Федор ей мешает. Чтобы не мешать, он вышел во двор. Бдительный Рыжик тихо рыкнул, наверное, напоминая, что он сторожевой пес и службу свою несет исправно, а потом завилял хвостом, ткнулся мокрым носом в протянутую ладонь и дальше уже не отставал ни на шаг, присматривал и за гостем, и за хозяйством. А хозяйство у Евдокии было немалое. По двору прохаживались куры, из-за закрытых дверей сарая слышалось недовольное мычание и тихое всхрапывание. Под навесом для разной хозяйственной утвари на старом верстаке сидел полосатый кот. Вид у него был боевой и залихватский. Его единственный желтый глаз не выпускал из виду ни Федора, ни Рыжика, ни затесавшуюся в куриную стаю вороватую галку. Галка интересовала его чуть больше, и интерес носил явно гастрономический характер. Федор кота понимал, ему и самому хотелось есть.
        Из дома с подойником в руке вышла Евдокия, с той же бдительностью, что и кот, обвела взглядом двор и скрылась в сарае. Через мгновение мычание из недовольного сделалось радостно-нетерпеливым, и кот сменил дислокацию, переместился поближе к сараю. А Федор занялся утренним туалетом. Остывшая за ночь вода приятно бодрила, возвращала ясность мыслям. Когда Евдокия вышла из сарая, он был чист, готов к будущему и по-прежнему голоден.
        Евдокия поставила доверху наполненный подойник на крыльцо, железной кружкой зачерпнула из него молока, плеснула в стоящую здесь же плошку, пополнила кружку снова и протянула Федору:
        - Пей, племянничек.
        Он и забыл, когда в последний раз пил такое сладкое, такое вкусное молоко. А может, и не пил никогда. Кружка опустела за пару глотков, и Евдокия наполнила ее снова, проворчала:
        - Следующий раз возьму кувшин, а то кое у кого пузо, что ненасытная прорва.
        Получилось не особо ласково, но даже в этой неласковости Федору почудилось обещание. И это было так прекрасно, что он улыбнулся. Одноглазый кот тоже улыбался и урчал громко, как паровой двигатель. Рыжик махал хвостом и пританцовывал перед хозяйкой на задних лапах, и, кажется, даже бестолковые куры смотрели на нее с обожанием. В своем маленьком царстве Евдокия была царицей и силу своей власти ощущала в полной мере.
        - Все голодные. Эх вы, черти, - сказала она в своей любимой манере и даже махнула на кур рукой, а потом велела Федору: - Ступай в дом, некогда мне тут с тобой возиться. Будем завтракать.
        На стол она накрыла быстро, от помощи отмахнулась, сказала что-то, что Федор не расслышал, шикнула на прокравшегося в дом кота. Кот нисколько не испугался, наоборот, запрыгнул к Федору на колени, снова заурчал.
        Завтракали перловой кашей, такой вкусной, что Федор не удержался, попросил добавки. И молока выпил еще две кружки, и большой кусок хлеба съел, а наевшись, понял, что Евдокия не поставила для себя даже тарелки.
        - А как же вы? - спросил он с запоздалым чувством вины.
        - Я уже поела. Так поздно, дорогой мой, завтракают только баре.
        Это был камень в его огород. Сколько их там уже валялось, этих камней! Одним больше, одним меньше.
        - В контору пойдем сегодня. - Евдокия принялась убирать со стола. - Ты мне теперь хоть и племянник, но за постой все равно будешь платить. Мне еще один захребетник не нужен.
        Одноглазый кот согласно мяукнул. Уж себя-то он захребетником точно не считал. Да и относилась к нему хозяйка не в пример лучше, чем к новообретенному племяннику.
        - Утром заходила Лещиниха, - сказала Евдокия.
        - Кто такая Лещиниха?
        - Та еще змеюка. - В голосе Евдокии ему почудилось злорадство. - Я сказала ей, что ты контуженный. Получил по башке в драке.
        - Зачем? - удивился Федор.
        - Затем, что ты ничего не знаешь о нашей жизни, ты чужак! - Она отвернулась от печи, уперла кулаки в бока. - Если станут расспрашивать, что ты расскажешь?
        Она была права, и крыть Федору было нечем, он даже отвечать не стал.
        - А с контуженного какой спрос? Ты многого не помнишь, и вообще немного того.
        - Чего - того? - Хорошее настроение враз испортилось. Начинать новую жизнь под личиной деревенского дурачка Федору ох как не хотелось. Да и что это будет за жизнь!
        - Чего скис? - усмехнулась Евдокия. - Я ведь не сказала Лещинихе, что ты идиот, так… слегка припадочный.
        - Припадочный?..
        - Если начинаешь очень волноваться, у тебя приключаются корчи, но нечасто, а то сильно припадочного кто ж на работу возьмет?
        - Вот спасибо вам, тетушка, за заботу! - Федор поклонился до земли, борясь с желанием под землю же и провалиться. - Идиот с корчами! Я ведь о таком счастье и мечтать не смел! Как же мне подфартило-то!
        - А тебе и подфартило, племянничек! - Евдокия вперила в него тяжелый взгляд. - Если бы не Айви, никто с тобой не стал бы возиться, спихнули бы обратно в озеро - и концы в воду.
        - Спасибо, что не спихнули. - Он столкнул недовольно мяукнувшего кота на пол, выбежал из дому.
        День выдался пасмурный и хмурый, под стать настроению. Кипящая в Федоре злость требовала незамедлительного выхода. Это было чистой воды ребячество, когда он завязывал узлом лежавший на верстаке ржавый железный прут, но поделать с собой он ничего не мог. Не управлял он собою в этот момент, даже вышедшую следом Евдокию не сразу заметил.
        - Полегчало? - спросила Евдокия, косясь на закрученный кренделем прут.
        А Федору ведь и в самом деле полегчало, злость схлынула, оставляя после себя растерянное недоумение и дрожь в руках.
        - Простите, - только и сумел он сказать.
        - Ничего, - усмехнулась Евдокия. - Зато теперь ты понимаешь, что я пыталась тебе сказать. Все твои нынешние странности, вот эту силушку твою, - она кивнула на прут, - нужно людям как-то объяснить, чтобы лишних вопросов задавать не стали. Да ты не переживай так, племянничек. Как научишься со всем этим управляться, так про контузию твою быстро забудут. Народ у нас незлобивый.
        - Простите. - Федор сел на чурбан, сжал виски руками.
        Евдокия ничего не ответила, положила прут обратно на верстак.
        - Я исправлю. - Он потянулся было за прутом, но она хлопнула его по руке.
        - Потом, - сказала резко, но тут же добавила уже спокойнее: - Я на остров, а ты здесь пока сиди, за ворота не суйся. В контору после обеда пойдем. После обеда Гришка Епифанцев сердцем добрее.
        Кто такой этот Гришка Епифанцев, Евдокия уточнять не стала. Федор и сам понял, что это человек, от которого зависит, возьмут ли его, контуженного и бесноватого Федьку Леднева, в ремонтную мастерскую.

* * *
        Евдокия, как и обещала, вернулась к обеду, накрыла на стол, но сама есть не стала, вышла. К ее немногословности и неприветливости Федор привык, поэтому смущаться не стал, принялся за еду. Но хозяйка неожиданно быстро вернулась.
        - Это тебе. - Она положила на лавку рядом с Федором стопку чистой одежды. - Переоденься после обеда.
        Он не стал спрашивать, чья это одежда, догадался, что Степушки, просто молча кивнул.
        Пока Евдокия прибиралась в кухне, он успел побриться и переодеться. Рубаха немного жала в плечах, то ли была меньшего размера, то ли за время, проведенное на острове, Федор изрядно возмужал. А вот сапоги, наоборот, оказались великоваты и грозились натереть мозоли. Картину завершал картуз. Федору казалось, что именно картуз делал его по-настоящему похожим на заводского рабочего.
        Евдокия окинула племянничка внимательным взглядом, удовлетворенно кивнула.
        - Много не болтай, - сказала строго. - Говори по делу, только если спросят. Аким Петрович считает тебя рукастым и головастым. Не знаю, с чего он это взял, но надеюсь, так оно и есть. У Гришки самого язык без костей, но болтунов он не жалует. - Просто расскажи ему, что ты можешь.
        - Я многое могу, - сказал Федор не без гордости, а сам подумал, что может и умеет куда как больше какого-то там Гришки.
        - Вот как раз много сразу не надо, - осадила его Евдокия. - Я сказала, что ты учился в техническом училище. Не в академии, племянничек, а в училище. Запомни это. Человек ты отныне грамотный, но не шибко. К шибко грамотным всегда имеются вопросы, а тебе лишние вопросы ни к чему. Поработаешь в мастерской, пооботрешься, а уже потом можешь потихонечку свои умения показывать. Брат мой, царствие ему небесное, толковый был мужик и руки имел золотые. Пусть думают, что ты такой разумный в него пошел. Его на заводе еще помнят, да и мое слово какой-никакой вес имеет. Ты понял меня, Федор?
        - Понял, тетушка.
        - Вот и хорошо, что понял. И помни, чем ты нам обязан. Вот как надумаешь мебель крушить или еще какую пакость сделать, так наперед и подумай, чем я рискую, помогая беглому каторжнику. Чем Айви рискует, - добавила веско.
        Федор кивнул. Что тут скажешь? Все они, и Айви, и Аким Петрович, и Евдокия, рисковали из-за него. Очень сильно рисковали.
        - Ну, раз уяснил, тогда пойдем! - бросила хозяйка и первой вышла из дома.
        Небо по-прежнему хмурилось, но зарядивший было с утра дождик прекратился. После многодневной изнуряющей жары дышалось легко, полной грудью. Выйдя за ворота, Евдокия посмотрела на небо, покачала головой, заметила, не глядя на Федора:
        - Плохо. Погорело уже все, а хорошего дождя как не было, так и нет.
        - Не думал, что лето в этих краях такое жаркое, - Федор попытался поддержать беседу.
        - Не такое, - буркнула Евдокия. - В других местах всегда прохладнее, а на Стражевом Камне и в десяти верстах вокруг всегда заметно теплее.
        - Это как-то связано с Желтоглазым?
        - Не знаю, может, и связано. - Евдокия шагала решительным, по-мужски широким шагом. Даже подстраиваться под нее не приходилось.
        По дороге к заводу Федору хотелось изучить окрестности, составить о городе хоть какое-то впечатление, но довольно быстро выяснилось, что изучать особо нечего. Чернокаменск скорее напоминал очень большую деревню, чем настоящий промышленный город. На улице, на которой жила Евдокия, дома стояли большие и добротные, чувствовалось, что люди в них живут зажиточные и основательные, но улица эта явно не была центральной. Откуда-то слева донесся колокольный звон.
        - Церковь? - спросил Федор.
        - Мужской монастырь.
        Женщина свернула на узкую боковую улочку, и Федор понял, что они удаляются от центра. В этом не было ничего удивительного, наверняка завод располагался или на окраине города, или вовсе за его пределами. Эта догадка подтвердилась. С каждой минутой улочка становилась все уже, а дома на ней все плоше и беднее. Дорога из города вывела к реке, за все время пути Федор не заметил ни одной каменной постройки и несказанно удивился, когда перед ними выросла водонапорная башня, сложенная из красного кирпича. То, что это именно инженерное сооружение, он понял не сразу, так невероятно хороша была башня, так сильно отличалась от всего виденного раньше.
        - В городе есть водопровод?
        - В городе нет. - Евдокия посмотрела на башню с уже знакомым Федору неодобрением. - Это Кутасовская блажь. Построил в прошлом году для завода. Построить-то построил, но на том все и закончилось. Теперь вот стоит, как бельмо на глазу.
        - Почему как бельмо?
        Федору башня понравилась, было в ней что-то монументальное, от средневековых фортификационных сооружений. И выглядела она не просто как башня, а как настоящее произведение архитектурного искусства. Похоже, в Чернокаменске живет талантливый архитектор.
        - Так бельмо и есть. - Евдокия презрительно пожала плечами.
        - А кто автор? - спросил он, любуясь башней.
        - Автор чего? - Евдокия глянула на него с недоумением. - Вот этого?
        Он кивнул.
        - Да есть тут один… блаженный. Что ни дом, то с вывертом. - Она сплюнула себе под ноги. - Блаженный, но не из простых, говорят, из столицы, говорят, он даже настоящий архитектор.
        - Ссыльный? - догадался Федор. Что еще делать настоящему столичному архитектору в этой дыре?
        - Сообразительный, - хмыкнула Евдокия. - Из бывших ссыльных и есть. Только я вот в толк не возьму, за что его. Блаженный он и есть блаженный, его бы на лечение какое определить, а не в ссылку отправлять.
        - Мне кажется, он очень талантливый. - Федору сделалось обидно за незнакомого ему столичного архитектора.
        - Это ты по башенке о таланте судишь? - спросила Евдокия.
        Федор ничего не ответил. Да и что говорить? Женщину все равно не переупрямишь. Но узнать побольше про ссыльного архитектора все равно хотелось.
        - Как его зовут?
        - А какой сам чудной, такое и имя. Представляется всем Августом Бергом, но требует, чтобы величали его мастером Бергом. Но он везучий, даром что блаженный.
        - В чем же его везучесть проявляется?
        Похожая на средневековый донжон водонапорная башня осталась позади, речушка, вдоль которой они шли, ускорила свой бег.
        - Приглянулся он Кутасову, вот в чем. Кутасов в здешних краях и царь, и бог, и отец родной.
        - И хозяин завода.
        - Завода, шахт, золотых приисков. Да много еще чего. Весь Чернокаменск под Кутасовым. Градоначальник ему как собачонка в глаза заглядывает, жандармерия вся у него в кармане.
        - Значит, и в самом деле и царь, и бог, - согласился Федор.
        - А еще меценат и тонкий ценитель прекрасного.
        Из уст Евдокии эти слова звучали дико и непривычно. Что простой деревенской бабе знать про меценатство? Она, может, и не понимает, о чем говорит.
        - Однажды съездил в Европу, - продолжала Евдокия. - Уезжал Саввой Сидоровичем Кутасовым, а вернулся меценатом и ценителем прекрасного. Вот что всякие Европы делают с нормальным человеком. - Она немного помолчала, а потом продолжила: - Вот он Августа и приютил, считай, спас от верной погибели. Потому как если бы к себе под крыло не взял, тот бы и месяца в Чернокаменске не протянул. Или с голодухи бы помер, или мужики бы по пьяной лавочке забили. Не приспособленный он к жизни, блаженный.
        С Августом Бергом все теперь было более или менее ясно, но у Федора оставались еще вопросы.
        - Он только эту башню проектировал?
        - Что? - В отличие от гостя хозяйка уже и думать забыла об архитекторе. - Ты про Берга? Дом еще сделал Кутасову. Три года по его чертежам хоромы строили. Строили хоромы, а получилось какое-то недоразумение.
        Евдокия говорила с такой непоколебимой уверенностью, что Федору захотелось непременно посмотреть на Кутасовский дом. Но вместо дома он увидел большое водяное колесо, заводские стены, две трубы с рвущимся из них серым дымом. Завод показался ему огромным. Возможно, в сравнении с городом. Он гудел, дымил, жил своей собственной, ни на что не похожей жизнью. И людей вокруг было столько, сколько Федор давным-давно уже не видел. Люди сновали туда-сюда, как муравьи, перекрикивались, переругивались, уворачивались от запряженных лошадьми телег.
        - Завод, - сказала Евдокия, и в голосе ее послышалась гордость. Стало ясно, что с этими кирпичными стенами у нее связано многое, что они для нее в разы дороже города.
        И ее узнавали, несмотря на бестолковую на первый взгляд суету, многие рабочие останавливались, вежливо здоровались, справлялись о здоровье.
        - Мой муж, Егор Иванович всю жизнь проработал на заводе. Был уважаемым человеком, поумнее некоторых инженеров. Как поломка какая или авария, все бежали к нему. Спаси, Иванович, помоги! - О муже Евдокия говорила с той же гордостью, что и о заводе. Даже лицо ее каменное смягчилось.
        Здание, которое новоявленная тетушка называла конторой, находилось чуть в стороне, подальше от заводской суеты и шума. Было оно приземистое, одноэтажное, сложенное из того же красного кирпича, что и водонапорная башня, но в отличие от башни никакими архитектурными изысками не отличалось. Неведомый, но по всему видать весьма влиятельный Григорий Епифанцев занимал самый дальний от входа кабинет. Прежде чем войти, Евдокия деликатно постучала. И это было непривычно, так как особой деликатности Федор в ней раньше не замечал.
        - Кого там еще черти принесли? - раздался из-за двери густой бас. - Ну, входите уже! Хватит там скрестись!
        На лице Евдокии промелькнула ироничная усмешка. Или, может, Федору это просто почудилось. В любом случае дверь она толкнула уже решительнее, ухватила Федора за рукав, потянула за собой.
        - Доброго дня, Григорий Евсеевич, - сказала женщина таким медовым голосом, что Федор на мгновение усомнился, она ли это говорит.
        - Евдокия Тихоновна, голубушка! Да что же вы со стуком-то?! Со стуком ко мне только всякая мелкая шушера заходит.
        Крупный, невероятно грузный мужчина в измятой сорочке и расходящейся на необъятном пузе жилетке все никак не мог выбраться из-за заваленного бумагами стола. Собственная неуклюжесть его злила, щеки его покрывались нездоровым багрянцем. Федор даже испугался, что из-за излишнего усердия с мужчиной вот прямо сейчас может приключиться удар. Но обошлось. Григорий Евсеевич все-таки справился, выбрался из-за стола, одернул жилетку, отчего та стала топорщиться еще сильнее, шагнул к Евдокии, раскинув руки, как для объятий, но обниматься не стал, нерешительно переступал с ноги на ногу, потел и смущался.
        - Так не хотела отвлекать серьезного человека от важных дел. - Впервые за время знакомства Федор увидел, как Евдокия улыбается. Улыбка изменила ее некрасивое костлявое лицо до неузнаваемости, из почти старухи превратила в молодую еще женщину.
        По стоящей на подоконнике тарелке со шматом соленого сала и витающему в кабинете луковому духу было ясно, что отвлекли они Григория Евсеевича отнюдь не от важных дел, но слова Евдокии явно пришлись ему по сердцу, и круглое, с тремя подбородками лицо расплылось в довольной улыбке.
        - Да что же вы стоите, Евдокия Тихоновна! Присаживайтесь! - Федора он не замечал, все его внимание было поглощено гостьей.
        Она села на предложенный стул как-то удивительно грациозно, указала на оставшегося стоять Федора:
        - Вот о нем я вам рассказывала, Григорий Евсеевич. Племянник мой.
        Наконец взгляд Епифанцева переместился на Федора, ощупал, оценил, кажется, даже взвесил. Взгляд этот был цепкий, от недавнего радушия в нем не осталось и следа.
        - Племянник, говорите. - Мужчина поскреб лоснящийся подбородок, вернулся за стол и нарочито долго устраивал за ним свое необъятное тело, а потом положил ладони на стол и картинно вздохнул. Вздох этот был слишком уж многозначительный. Ни Федору, ни Евдокии он не понравился.
        - Со свободными местами у нас беда. А ремонтная мастерская - местечко теплое, это вам не в забое киркой махать. Работа чистая, интеллигентная. Желающих на нее у меня выше головы. - Хозяин кабинета похлопал себя по намечающейся лысине. - Если пристрою племянника вашего, Евдокия Тихоновна, так сразу разговоры пойдут, жалобы.
        Это было похоже на плохо завуалированный отказ. По крайней мере, Федору так показалось. А о чем подумала Евдокия, он даже представить не мог. На лице ее не дрогнул ни один мускул, наоборот, его расцветила еще одна улыбка.
        - Ну что ж, спасибо за заботу, Григорий Евсеевич. - С тем же невиданным раньше изяществом она встала со стула. - Доброту вашу я запомню.
        - Евдокия Тихоновна! Да что же вы?! Да вы ведь меня даже не выслушали! - На сей раз Епифанцев поднимался резво, так, что едва не опрокинул стул. - Я ведь не сказал, что не помогу. Я просто чтобы вы знали, чтобы понимали, что ради вас я горы… горы готов своротить! Хоть и нелегко! Ох, как нелегко!
        - Не надо горы, Григорий Евсеевич. - Улыбка Евдокии сделалась победной. - Пускай себе стоят. А вот Феденьке помогите, один он у меня остался. Злотниковочки мы с ним.
        Она говорила так ласково и так проникновенно, что Федор не сразу понял, что речь сейчас идет о нем, что это он Злотниковочка Феденька.
        - Как это непростительно… - Взгляд Епифанцева сделался таким же сальным, как и его подбородки. - Непростительно, что такая женщина, - он закатил глаза к потолку, - вынуждена в одиночку сражаться с жизненными невзгодами.
        Он говорил, а Евдокия согласно кивала, и Федор вдруг ясно осознал, что она совсем не такая, какой кажется. Или такая, но может стать совершенно другой, по собственной прихоти может менять маски.
        - Так вы поможете мне? - спросила она с надеждой.
        Григорий Евсеевич прижал широкую ладонь к сердцу:
        - Не имею сил отказать вам, Евдокия Тихоновна. Вьете вы из меня веревки.
        - Так уж и вью! Вы, Григорий Евсеевич, не мужчина, а скала. Какие уж тут веревки?
        Сравнение со скалой ему явно понравилось, как нравилась ему и сама Евдокия. Федор только сейчас понял, отчего хозяин кабинета так мягок и уступчив. Ну не может человек с таким цепким взглядом и таким решительным подбородком оказаться размазней и рохлей. Если только в дело не вмешается амур. Мысль, что Евдокия может вызывать у мужчин интерес, казалась Федору невероятной, но увиденное говорило само за себя. Епифанцев был влюблен, хоть и пытался противиться этому пагубному чувству.
        - Ну-с, что умеем? - С превеликим трудом он перевел взгляд с Евдокии на Федора.
        - Многое умею. А чего не умею, тому быстро научусь.
        - Самоуверенный.
        - Весь в отца, - согласилась Евдокия - Порода у них, Ледневых, такая. Но парень и в самом деле не дурак. Часы мои с кукушкой, которые десять лет уже как сломались, разобрал и наново собрал. Теперь вот как новые.
        - В механике, выходит, разбирается. Только у нас тут не часы с кукушкой, а завод! Масштабы не те! - Он махнул рукой. - Ну да ладно! Раз обещал, значит, сделаю, пристрою к Семену Еремину. Сначала в учениках походит, а там будет видно, что с ним делать. Водочку уважаешь? - Он вперил взгляд в Федора.
        - Только по праздникам, - ответила за него Евдокия.
        - Это хорошо, что только по праздникам, на заводе с этим строго. Эх, духотища-то какая! - Епифанцев взял со стола первую попавшую под руку папку, принялся ею обмахиваться, а потом подался вперед, едва не улегшись животом на стол, сказал вкрадчиво: - А теперь пойди-ка, парень, прогуляйся. Нам с твоей тетушкой нужно поговорить. Наедине, - добавил многозначительно.
        На Евдокию Федор посмотрел с тревогой, но та легкомысленно махнула рукой, мол, иди, без тебя разберусь.
        Снаружи накрапывал мелкий дождик, и Федор подставил лицо под прохладные капли. Вот и первый шаг к новой жизни. Только бы не ошибиться с направлением…
        Евдокия вышла из конторы минут через десять, вид у нее был привычно недовольный, точно и не случалось с ней недавних метаморфоз.
        - Начнешь работать завтра, - ответила она на невысказанный вопрос. - Еремин мастер хороший. Скажешь, Евдокия Смирнова велела кланяться. - Она поправила платок, надвинула его низко на глаза и снова превратилась в старуху. Сколько же ей на самом деле лет?
        Ночью Федору снились сны - сначала самые обычные, больше похожие на воспоминания: высокие стены завода и напоминающая средневековый донжон водонапорная башня. А потом Федор рухнул на дно Нижнего мира. Падение его было таким реалистичным, что от удара о черный камень у него заболел бок.
        Айви появилась почти тут же, присела рядом, прижалась плечом к плечу.
        - Я вчера тебя ждала, а ты не пришел, - сказала вместо приветствия. В ее голосе не было обиды, только тихая грусть.
        - Прости, я не смог уснуть. - Федору хотелось ее обнять, но не хватило решимости.
        - Так бывает. - Она кивнула, принимая его оправдания. - Расскажи, как прошел твой день.
        И Федор рассказал все, что случилось в его жизни за время их разлуки. А водонапорную башню даже нарисовал на припорошенной черной пылью земле. И Айви согласилась, что башня очень красивая, хотя художник из Федора был никудышный, и рисунок получился кривобокий.
        Они проговорили почти до самого Федорова пробуждения, а на прощание Айви поцеловала его в щеку и упорхнула, чиркнув по щеке острым ласточкиным крылом. Проснулся Федор полный сил и совершенно счастливый.

* * *
        Семен Еремин, под начало которого поступил Федор, оказался мужиком коренастым, с непропорционально длинными руками и толстыми, с виду неуклюжими пальцами. На появление Федора он отреагировал лишь сонным взглядом да равнодушным кивком, давая понять, что до нового ученика ему нет никакого дела. Забот у него было невпроворот. Работа в мастерской кипела с раннего утра до позднего вечера. Механизмы здесь чинились от простеньких, которые и механизмами-то назвать нельзя было, до довольно сложных. В дальнем углу Федор заметил прикрытый куском холстины паровой двигатель. Судя по клейму, двигатель был английского производства. Сколько таких двигателей на заводе, Федор не знал, но был уверен, что немного. Водяная турбина, которую он считал непростительным анахронизмом, работала исправно, и менять ее на что-то более передовое, похоже, никто не спешил. Сломанный паровой двигатель уже две недели оставался без внимания. Подходил к нему только Семен, стоял пару минут в задумчивости, вздыхал и уходил. А Федора в этот дальний угол с каждым днем тянуло все сильнее. Разбираться со всякой ерундой ему наскучило уже в
первую неделю. Ничего серьезного ему не доверяли и вообще сторонились, не признавали за своего. Наверное, прознали, чей он протеже, и поэтому недолюбливали. Епифанцев среди мастеровых был не в почете, его считали рвачом и выжигой. Если бы не привет от Евдокии, Федору с такой протекцией пришлось бы очень несладко. А так его всего лишь сторонились. Это не было большой бедой, одиночество его не утомляло. Скорее уж его угнетало безделье. Голова, да и руки тоже просили занятия чуть более сложного, чем зачистка деталей от ржавчины. А лучше бы намного более сложного.
        Именно эта накапливающаяся изо дня в день неудовлетворенность и толкнула его однажды вечером к сколоченному из досок столу, который служил Семену рабочим местом. В отсутствие мастера подходить к столу разрешалось только избранным. Федор в число избранных не входил, но все равно решился.
        Семен склонился над чертежом. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это чертеж того самого парового двигателя. Мастер водил пальцем по четким линиям и бормотал что-то себе под нос, Федору показалось, что ругательства.
        - Чего уставился? - спросил Семен, не оборачиваясь. - Все уже давно по домам разбежались, а ты что?
        - А мне некуда спешить. - Федор подошел поближе. - Это паровой двигатель. Тот, что стоит в углу. - Он не спрашивал, он утверждал.
        И Семен обернулся, впервые со дня знакомства посмотрел с интересом.
        - Не работает? - спросил Федор.
        - Стоял бы он тут, если бы работал. - Семен сплюнул себе под ноги. - Евдокия говорила, ты в инженерном деле малька разбираешься.
        - Немного разбираюсь.
        Разбирался Федор всяко больше этого неприветливого мужика, но Евдокия велела вести себя тихо. Он старался изо всех сил, вот только получалось не слишком хорошо. Работа в ремонтной мастерской была организована из рук вон плохо. Хватило несколько дней, чтобы в этом убедиться. Работников набирали не по мастерству и умению, а по принципу «кум, брат, сват». Ну, или племянник, как в его случае.
        - Ну, коли немного разбираешься, так иди сюда. Вместе будем кумекать, - сказал Семен и посторонился, давая Федору место за столом. - Савва Сидорович выписал эту монстру из Англии, сказал, что в Европах на заводах уже давно работают паровые двигатели, что мы супротив англичан - дети неразумные. - В его голосе послышалась обида и за отечественную металлургию, и за себя лично.
        С Кутасовым Федор был полностью согласен. Даже беглого взгляда на завод хватало, чтобы понять - производство устарело, от прогрессивной Европы отстало на несколько десятилетий.
        - А он, - Семен ткнул пальцем в чертеж, - с месяц проработал да и сдох. А ты мне говоришь - англичане!
        Федор про англичан ничего не говорил, но все равно согласно кивнул.
        - Не понимаю я в этом ничего! Не мое это! - Семен сжал кулаки. - А хозяин злится, говорит: «Вы, сучье племя, технику угробили дорогую! Сами угробили, сами и чините!» А кто угробил-то? Семка Еремин разве угробил?! В шахте монстру английскую уладили, а мне отвечать.
        - Почему в шахте? - не понял Федор.
        - Воду с ее помощью решили из шахты откачивать. Дооткачивались! - В голосе мастера было столько злости и отчаяния, что Федору даже стало его жалко. - А времени Савва Сидорович дал мне только месяц. Да хоть бы и год! Не понимаю я, как эта адская машина устроена. Хоть бей, хоть убей - не понимаю!
        - А можно мне глянуть? Я видел такие двигатели раньше.
        Федор и видел, и устройство изучал, но то была теория, а здесь жизнь, как она есть.
        Прежде чем ответить, Семен долго разглядывал навязанного сверху ученика, словно пытался узнать о нем что-то очень важное, а потом сказал:
        - Семейство твое славное. С отцом твоим мне поработать не довелось, а вот дядька, Евдокии муж, знатный был мастер, считай, единственный на весь завод самородок. Только глянет на железку какую и уже знает все про ее внутреннее устройство. Кутасов его за это очень ценил и деньжат не жалел. Когда со Степкой ихним та беда приключилась, по старой памяти Евдокии деньгами помог.
        Федор чуть было не спросил, какая беда, но вовремя прикусил язык. Кому как не ему, родному племяннику, знать о всех семейных бедах.
        - А я уже которую ночь без сна. Жена ругается, грозится, что на порог не пустит, думает, у меня полюбовница завелась, раз я по ночам домой не являюсь. А она вот моя полюбовница! - Семен с ненавистью посмотрел на паровой двигатель. - Так ее разэтак!
        - А у меня нет жены, - усмехнулся Федор. - И тетушка вопросов не задает. Я бы остался здесь на ночь, посмотрел, что к чему.
        - А ты, парень, точно понимаешь, о чем говоришь? - Семен подозрительно сощурился, но в голосе его послышалась надежда.
        - Понимаю, - он кивнул. - Да ведь, Семен Устинович, хуже, чем есть, уже не станет.
        - А хуже и некуда. Авторитету моему, - Семен постучал себя кулаком в грудь, - урон какой нанесен! Людишки вон уже косятся, думают, измельчал Еремин, не по зубам ему английская задачка. А самое страшное что?
        - Что?
        - Самое страшное, что так оно и есть. Не по зубам. Смотрю на все эти чертежи и понимаю, что ничего не понимаю… И жена грозится из дому выгнать… Сказала, если сегодня на ночь не приду, все. А когда мне со всем этим разбираться, если не ночью?
        - Идите, Семен Устинович, - сказал Федор. - Нельзя из-за бездушного механизма семью рушить. А я посижу подумаю.
        Еремин еще колебался, но было очевидно, что ночные бдения в мастерской надоели ему пуще неволи.
        - На заре вернусь, - решился он наконец. - А ты тут смотри мне, - он погрозил пальцем. - Если сломаешь что, Кутасов с меня голову снимет, но наперед я твою сниму.
        Он еще немного постоял у стола, повздыхал, погрозил пальцем и ушел, оставив Федора одного.
        Ночью в мастерской было хорошо. После дневного шума и гомона тишина казалась праздником для ушей и души. Федор взял со стола керосинку, подошел к двигателю, сдернул укрывавшую его холстину. Задача перед ним стояла серьезная, а главное - интересная. Захотелось доказать самому себе, что он многое может, что еще не заржавели в его голове шестеренки. Одно плохо - мало света.
        За чертежами Федор провел первую половину ночи, а вторую разбирался с двигателем. И ведь разобрался! По большому счету, проблема оказалась совсем пустяковой, но пустяка этого хватило, чтобы чуть не порушить всю жизнь Семена Еремина. Вот так иногда и случается - пустяки правят миром.
        Федор уснул, когда край неба на востоке уже начал светлеть, прилег на лавку у стола и тут же уснул сном младенца. Мечтал повидаться с Айви, но не вышло. До дна Нижнего мира он так и не долетел, чья-то крепкая рука поймала его за шиворот, потянула вверх.
        - Спишь? - Семен смотрел на него сверху вниз и хмурился. Вид у мастера был усталый, наверное, разговор с женой получился непростой.
        - Сплю. - Федор сел.
        - Вот и я вижу, что спишь, работничек. - Во взгляде Семена больше не было надежды - только злость и обреченность. - Эх, зря я тебе… - Он недоговорил, отвернулся.
        - Может, и не зря. - Федор потянулся до хруста в спине, встал с лавки. - Давайте проведем испытания.
        - Починил, что ли? - Семен обернулся. - Или это шуточки у тебя такие? Ты смотри, парень, за шуточки можно и без рук остаться. - Он посмотрел на свои большущие, похожие на кувалды кулаки.
        - Думаю, починил, но проверить все равно нужно.
        - Так мы и проверим! Вот прямо сейчас! Чего стал? Пойдем монстру английскую запускать!
        Английская монстра запустилась сразу, без капризов, загромыхала, пыхнула дымом. Семен смотрел на нее с недоверием, все никак не мог взять в толк, как такое вообще возможно, а потом хлопнул Федора по плечу с такой силой, что тот едва на ногах устоял, сказал прочувствованно:
        - Ай, молодец, Федя! Починил-таки монстру!
        - Это не я ее, Семен Устинович, починил.
        - А кто же тогда? - Семен огляделся, словно пытаясь найти в мастерской кого-то еще.
        - Вы. Зря вы, что ли, здесь дневали и ночевали? Вы мастер, а я так… подмастерье.
        Еремин моргнул, взъерошил волосы, на Федора посмотрел с недоверием:
        - Мне, парень, чужая слава без надобности.
        - Так и мне она без надобности. - Федор пожал плечами. - Да и за ремонт Кутасов бы не с меня, а с вас спросил. С меня-то какой спрос?
        Еремин долго молчал, смотрел на Федора хмуро.
        - Что хочешь взамен? - спросил наконец.
        - Работу, - ответил он, не задумываясь. - Чтобы настоящую, где нужно думать, а не это. - Он пнул ногой груду железного хлама.
        - А зачем тебе такая работа?
        - Для интереса. Я люблю, чтобы было интересно. Люблю решать задачки.
        - Задачки… Значит, точно в дядьку пошел. Тому тоже все задачки подавай. Расскажешь, что с монстрой было не так?
        Федор и рассказал, и показал. Семен был неглупым мужиком, все ловил на лету и вопросы задавал дельные. Было видно, ему бы чуть больше времени, и с монстрой он бы сам разобрался. Когда мастер поглядывал на Федора, во взгляде его проскальзывало удивление и одобрение и еще немного недоверия. Наверное, боялся, что Федор передумает, не захочет отдавать славу. А потом уже днем, когда Кутасов собственной персоной пришел удостовериться, что паровой двигатель работает, даже проявил благородство, представил Федора как своего помощника, назвал очень толковым пареньком.
        - Толковый, говоришь?
        Кутасов разглядывал Федора неспешно, с ног до головы. Промышленник оказался невысокого роста, но не тщедушный. В его жилистых загорелых руках чувствовалась сила, а во взгляде серых глаз - ум и хватка. В нем не было ничего от сытости и вальяжности конторского служащего Гришки Епифанцева, даже одежда на нем была самой обыкновенной. Доведись Федору встретить его на заводе, никогда бы не признал единовластного хозяина здешних земель.
        - А чей такой будет? Откуда взялся? Что-то я его не припоминаю.
        - Это Федор Леднев, Евдокии Смирновой племянник, - по-военному четко отрапортовал Семен. - Из Перми к нам.
        - А что ж тебе в городе не сиделось? - Взгляд Кутасова сделался еще более цепким. Федору вдруг показалось, что невидимая рука взяла его за горло и сжала.
        - Скучно, Савва Сидорович.
        - Врешь, - Кутасов покачал головой. - Это у нас тут в глуши скучно, а у них там в городе самое веселье. Признавайся, что натворил?
        Вот и пришел конец его новой жизни. Невидимая рука сжала шею чуть сильнее. Ответить Федор ничего не успел, вместо него заговорил Семен.
        - Так оболдуй он, Савва Сидорович. - Семен бросил на подмастерье строгий взгляд. - Евдокия сказала, подрался. Вступился за какую-то барышню, начистил морды двум охайникам. А охайники оказались со связями, сынки заводского начальства.
        Федор слушал Семена, затаив дыхание. Это же надо, какая бурная, оказывается, у него была жизнь! Куда там каторге.
        - И что начальство? - усмехнулся Кутасов.
        - Так там начальство-то не наше, - Семен заискивающе улыбнулся. - Шушера мелкая. Сначала с завода выжили парня, а потом вечером в темной подворотне огрели трубой по башке и уже беспамятного отделали так, что мать родная не сразу узнала.
        - Значит, ты у нас сеньор Дон Кихот, - усмехнулся Кутасов. - За честь прекрасной дамы вступился, злодеев не убоялся.
        Федор растерянно пожал плечами. Не положено простому рабочему знать, кто такой Дон Кихот.
        - А прекрасная дама хоть хороша была? Стоило за нее жизнью и физией рисковать?
        - Не помню, Савва Сидорович. - Федор наконец вспомнил напутствия Евдокии. - У меня после той подворотни память немного того… Не все помню из того, что было.
        - Обидно. Пострадать за честь прекрасной дамы и даже не иметь возможности в утешение вспомнить ее светлый лик. - Кутасов говорил очень серьезно, но каким-то особым чувством Федор понимал - он иронизирует. И невидимая рука исчезла, отпустила на волю.
        - А маменька его, знамо дело, за сынка испугалась. Вот и отправила к тетке в Чернокаменск от греха подальше, - закончил Семен. - Но парень он башковитый. Это я вам, Савва Сидорович, точно говорю. Разве ж допустил бы я до техники, - он указал на английскую монстру, - какого-то неумеху?
        - Где учился? - спросил Кутасов.
        - В техническом училище.
        - Значит, образование какое-никакое имеется. Что ж ты, Семен, его в подмастерьях держишь? Нехорошо это, друг мой ситный.
        - Исправлюсь, Савва Сидорович! Теперь вот вижу, что можно его к серьезному делу допускать.
        - А у меня и дело подходящее есть. - Ни на Федора, ни на Семена Кутасов больше не смотрел, обращался к управляющему, с которым пришел в мастерскую. - Август снова коленцы мне выкидывает. Для часовой башни, что он соорудил, выписал я из Германии механизм. И что ты думаешь, Егор Иванович? Механизм прибыл поломанный. Вот тебе и хваленое немецкое качество! С немчурой я, ясное дело, разберусь, душу из них вытрясу, если потребуется. Но у него, видите ли, все продумано и просчитано, и еще полгода ждать он не намерен, потому как натура у него тонкая и ранимая. Через полгода ему часовая башня станет неинтересна. Неинтересна! Ты слыхал такое, Егор Иванович?! Можно подумать, я башню для него строю, для его дурацких капризов!
        - Правда ваша, Савва Сидорович, распустился Август. - Управляющий согласно покивал головой. - Забыл, где его место. А если взять да и напомнить?
        - Обидится шельмец. - Кутасов усмехнулся, и стало очевидно, что ситуация со строптивым архитектором его не злит, а забавляет. - Еще чего доброго чертежи, наброски свои гениальные пожгет, как в прошлом году. А потом еще и в запой уйдет с горя. Так что, Егор Иванович, надо с ним как-то по-другому. - Он перевел взгляд на Семена, спросил: - А что, если нам немецкий механизм попробовать своими русскими силами починить? С паровым двигателем ты вон как ловко справился.
        - Попробовать-то оно, конечно, можно, - сказал Семен. Вот только в голосе его не слышалось ни особой радости, ни особого служебного рвения. - Но часы… Это, знамо дело, тоже механизм, вот только механизм особенный.
        - А ты попробуй. За спрос ведь не бьют. - Кутасов многозначительно помолчал и добавил: - А если и бьют, то не до смерти.
        И на сей раз Федор не понял, шутит хозяин или говорит серьезно.
        - Ученика с собой возьми. Григорий говорит, Евдокия хвалилась, что племянник ее в часах разбирается. Ну так разбираешься?
        Эта фраза лишний раз подтвердила догадки Федора о том, что Кутасов не привык пускать на самотек ни жизнь своего завода, ни жизни своих работников, даже таких малозначимых, как он - Федор Леднев.
        - Немного.
        - Ну, от малого до великого один шаг. Нужно лишь отважиться и сделать его.
        - Мы постараемся, Савва Сидорович, - закивал Семен, - все силы приложим.
        - Да ты не трясись. Может, там поломка какая-нибудь пустячная. Может, шестерня какая соскочила, - успокоил его Кутасов. - Значит, Августу я скажу, что завтра пришлю мастеров. Вы уж меня не подведите. А справитесь - награжу. Помнится, ты, Семен, заикался про покос, тот, что за рекой. Почините часы, считай, покос твой.
        Наверное, покос этот был какой-то очень ценный, потому что Семен воспрял духом, принялся кланяться и благодарить Кутасова. Тот отмахнулся от благодарности, развернулся на каблуках, вышел из мастерской. Вокруг сразу зашумели, загалдели, прятавшиеся от высокого начальства по углам мастерской полезли с разговорами и расспросами. Всего за пару часов Федор стал для них своим.
        - Пойдем-ка потолкуем. - Семен направился к своему столу, потянул Федора за собой.
        - Спасибо, - поблагодарил Федор.
        - За что?
        - За все.
        - Это ты про дамочку, которую защищал в городе? - Семен хитро сощурился. - Хозяин у нас хоть и строгий, но добрый. Ему всякие слезливые истории страсть как нравятся.
        Кутасов на сентиментального человека не походил нисколько, но Федор решил не спорить.
        - Он сам в молодые годы любил гульнуть. Были и цыгане с медведями, и дамочки всякие. Дамочек он особенно любил. Даже когда супруга его была жива, не брезговал, а нынче так и подавно. И подраться тоже любил. Ты не смотри, что с виду он хлипкий, порода у них крепкая, сталь вместо костей. - Семен говорил приглушенным шепотом, поглядывал по сторонам, не подслушивает ли кто. - А то, что он тебя заприметил, это хорошо. Станешь служить ему не за страх, а за совесть, не обидит, а под настроение так и отблагодарит.
        - Покос пожалует? - Федор очень старался, чтобы в голосе не было слышно иронии.
        - А хоть бы и покос! Ты видал, какие за рекой покосы? Их обычно Гришка Епифанцев распределяет, поэтому самые хорошие наделы все больше его родне достаются. А вот если не повезло тебе родиться его родственником, тогда плати. Сначала Гришке в карман, а потом уже в заводскую кассу. Золотой покос выйдет. - Он помолчал, а потом спросил: - Скажи-ка мне, Федя, ты в самом деле в часах разбираешься?
        - Может, и разбираюсь, - сказал Федор осторожно. - Это смотря какие часы.
        - Большие часы, Федя. Большие! Август на маленькие и замахиваться не стал бы. Так что лучше бы нам с тобой не сплоховать, не ударить мордами в грязь. Сегодня иди домой, отсыпайся, а завтра в шесть утра я за тобой заеду.

* * *
        Евдокии в доме не оказалось. За главного остался кот. Федор уже давно разобрался в здешней иерархии. Сначала Евдокия, потом кот, следом Рыжик, за Рыжиком куры и прочая живность, и уже в самом конце он - приемный племянник.
        Рыжик встретил пришедшего радостным лаем, кот неодобрительным взглядом, куры вообще не обратили никакого внимания. Федор нашарил под крыльцом ключ, вошел в дом. Всю дорогу от завода до города ему казалось, что он хочет спать, и только заприметив в остывающей печи чугун со щами, он понял, что есть хочет куда сильнее.
        Первое время Федор стеснялся садиться за стол в отсутствие Евдокии, чувствовал себя нахлебником. Наверное, чувствовал бы себя так и дальше, если бы однажды Евдокия не сказала:
        - Ты, я смотрю, на заводе не шибко устаешь.
        - Не шибко. - Сказать по правде, куда сильнее он уставал от безделья, а не от работы.
        - А у меня тут дел невпроворот. Мужских дел. Одной тяжковато. - Впервые Евдокия призналась, что ей тяжковато. Это признание ознаменовало наметившееся в их отношениях потепление. Во всяком случае, Федору хотелось так думать.
        - Я могу помочь, если не возражаете. С мужской работой. - Предложил и тут же испугался, что не справится, разочарует тетушку.
        - Помоги. - Евдокия кивнула. - Забор покосился. Тот, что между нами и Лещинихой. Можно мужиков нанять, но тогда придется им платить. Или поить. А зачем мне чужих поить-кормить, когда у меня племянник имеется? Починишь забор, племянничек?
        С забором Федор управился за пару дней. Не велика оказалась наука. А управившись, взялся за прохудившуюся крышу сарая. Эта задачка оказалась посложнее, но лишь оттого, что он боялся свалиться с крыши. После того памятного прыжка в реку высоты Федор стал побаиваться, хотя Евдокии в этом не признался бы даже под пытками.
        После работы есть всегда хотелось особенно сильно. И добавки тоже хотелось. Вот тогда-то Евдокия ему и сказала:
        - Да не смотри ты такими волчьими глазами. Все, что на столе видишь, твое. А чего на столе нет, то в печи и в погребе поищи. Ты уже давно не граф, племянничек, ты рабочий человек. А рабочий человек есть должен вдосталь, потому как пашет он порой за троих.
        Вот с тех самых пор Федор и перестал стесняться. И в иерархии, кажется, поднялся даже выше Рыжика. Кота ему, конечно, не потеснить, но и так весьма неплохо.
        После плотного завтрака Федора разморило окончательно. Сказалась бессонная ночь. Сил хватило лишь на то, чтобы сунуть изрядно полегчавший чугун обратно в печь да раздеться. Была мыслишка лечь спать прямо в одежде, но здравый смысл победил лень. К порядку Евдокия относилась очень строго и за такое безобразие запросто могла отругать.
        Его сон был крепкий и глубокий. Черная яма, а не сон. Как раз то, что нужно, чтобы отдохнуть. Проснулся Федор снова от голода, а еще от запаха готовящейся еды. Вернулась с острова Евдокия. Давно ли? Федор выглянул в окно и понял - давно. Солнце перевалило через зенит и уже неспешно катилось к закату. Выходило, что проспал он целый день.
        - Где ночью шлялся, не спрашиваю. - Евдокия встретила его появление хмурым взглядом. - Надеюсь только, что не по девкам.
        - Какие девки, тетушка? - Федор стянул с блюда свежеиспеченный коржик. - В мастерской ночевал.
        - И что там такого интересного в мастерской? - Евдокия забрала со стола блюдо с коржиками. - Не кусочничай, сейчас ужинать сядем.
        - Чинил паровой двигатель. У Семена Устиновича все никак не получалось.
        - А у тебя? - Евдокия уселась напротив, посмотрела внимательно.
        - А у меня получилось. Ночь провозился, но разобрался.
        По тому, как Евдокия нахмурилась, стало ясно, что услышанное ее совершенно не радует.
        - Не рано ли ты, племянничек, выдвинулся? - спросила она. - Вопросы начнут задавать.
        - Уже, - усмехнулся Федор. - Утром приходил Кутасов, лично принимал работу. Да вы не волнуйтесь, тетушка, двигатель починил Семен, а я так… в помощниках. И ему хорошо, и мне.
        - Ему понятно, чем хорошо. Он дурачка нашел, который за него работу делает. А вот тебе с того какая выгода?
        - А я работу нашел, от которой волком выть не хочется. Понимаете?
        - Понимаю, - неожиданно сказала Евдокия. - И муж, и брат мой такими вот в точности были, неугомонными.
        - Значит, я в них пошел, - Федор улыбнулся. - Семен Кутасову так и сказал.
        - А Кутасов что же?
        - А Кутасов поинтересовался моей прошлой жизнью.
        - Лишнего ничего не сболтнул?
        - Вообще ничего не сболтнул. За меня Семен говорил. Историю придумал такую душещипательную, сказал, Кутасов такое любит.
        - Кутасов много чего любит. Хуже, если вдруг невзлюбит. Человек он жесткий и в жизни заводской разбирается получше иных управляющих. Как думаешь, приглянулся ты ему?
        Федор пожал плечами.
        - Умения мои приглянулись точно. Епифанцев рассказал ему про часы с кукушкой. - Он искоса глянул на Евдокию, но та даже бровью не повела. - А Август Берг построил часовую башню. Механизм из Германии пришел сломанный.
        - Вот идолище, - проворчала Евдокия, и Федор так и не понял, кого она назвала идолищем: его, Берга или Кутасова. - Мало ему башен! Понатыкал по всему городу!
        - Завтра утром мы с Семеном поедем в усадьбу разбираться с механизмом.
        - Разберетесь?
        - Не знаю, но попробовать можно.
        - Эк, у тебя просто все выходит - попробовать можно. Кутасов ошибок не прощает.
        - Это я уже понял.
        - Лучше бы ты, Федя, сидел себе тихонько в мастерской и не высовывался. Мало тебе Кутасова, теперь еще и Берг тобой понукать будет.
        - Так сразу и понукать? - усомнился Федор.
        - С ним никто не может сработаться, скверного характера человек. Если бы не покровительство Кутасова, давно бы уже пришибли и сбросили в озеро. А так мужикам приходится терпеть его выкрутасы. Ты, Федя, вытерпишь? - Кажется, впервые за все время знакомства Евдокия посмотрела на него с тревогой. - Не взбрыкнешь? Не покажешь норов?
        - Я постараюсь, - сказал он и решился задать давно уже наболевший вопрос: - Я до утра свободен, отоспался на два дня вперед, и полнолуние уже закончилось. Можно мне сплавать на остров?
        - Ты-то отоспался, - проворчала Евдокия, - а про Айви с Акимом Петровичем ты подумал? Нужен им такой гость посреди ночи?
        - Да я только на пару часов, туда и обратно.
        Он уже решил, что Евдокия откажет, и готовился ослушаться, но она вдруг сказала:
        - Вместе поплывем. Одному тебе на остров нельзя. С какой такой дури тебя на остров понесет? А мне помощь нужна, корзину понесешь.
        На радостях Федор был готов нести и корзину, и тетушку в придачу. И есть расхотелось. Что же терять драгоценное время на всякую ерунду! Но отказаться от ужина он не посмел, побоялся, что Евдокия, чего доброго, разобидится и передумает.
        До острова добирались еще по свету. Всю дорогу Евдокия ворчала, что он несется как оглашенный, замолчала только, когда Федор взялся за весла, смотрела большей частью не на него, а на воду, думала о чем-то своем.
        На берегу их ждала Айви. И как только узнала! Федору показалось, вот сейчас она бросится к нему на шею, обнимет, прижмется щекой к щеке. Не бросилась. Постеснялась? Или, может, побоялась Евдокии? Подошла медленно, протянула Федору руку, и он руку поцеловал. Даже многозначительное хмыканье Евдокии не остановило.
        Как же он соскучился! Вроде бы и виделись они почти каждую ночь, а кажется, вечность прошла с последней встречи. Айви тоже соскучилась. Не нужно было слов, чтобы это понять. Она крепко сжала Федорову ладонь, потянула за собой в глубь острова.
        Аким Петрович их тоже ждал, сидел на колоде, опершись подбородком о посох, разглядывая Федора тем по-особенному внимательным взглядом, от которого молодой человек уже успел отвыкнуть. В ответ на приветствие хозяин встал с колоды, крепко пожал протянутую руку, сказал насмешливо:
        - Ну что, Евдокия, не удержала сокола?
        - Такого удержишь! - Евдокия посмотрела на Федора с уже привычным неодобрением.
        - Да и ладно. Ты сюда каждый день плаваешь. Нет ничего необычного в том, что племянник тебе помогает.
        - То есть и мне теперь можно каждый день? - спросил Федор, не веря своему счастью.
        Счастье было недолгим.
        - Нет, - сказал Аким Петрович, - что тебе тут делать каждый день? Раз в неделю приплывай, коли охота, а чаще не смей. Ну, в дом пойдемте, расскажешь, какая она - новая жизнь.
        Федор не хотел рассказывать о своей новой жизни. Ему хотелось остаться с Айви наедине, помолчать в тишине, посмотреть на звезды, но перечить Акиму Петровичу он не решился. Пришлось рассказывать и про двигатель, и про часы с кукушкой, и про Кутасова, и про Августа Берга с его придурью. Так, в пустых разговорах, и прошел вечер. Луна еще не выкатилась на небо, а Евдокия уже засобиралась обратно.
        - Это ты у нас спишь до полудня, а у меня еще прорва дел. Некогда мне тут прохлаждаться.
        Федор с надеждой посмотрел на Акима Петровича, но старик молчал, лишь ухмылялся в усы. Айви пошла их провожать, а потом еще долго стояла на берегу, смотрела им вслед. Но рукой не махала.
        Домой вернулись уже в темноте, и Евдокия сразу же занялась хозяйством, Федор подумал, что ни разу не видел ее сидящей без дела. Спать она ложилась позже него, вставала раньше. Да и спала ли она вообще?
        Сам Федор сумел уснуть только под утро. Не успел он закрыть глаза, как кто-то бесцеремонно потряс его за плечо.
        - Вставай, - послышался в рассветных сумерках голос Евдокии. - Хватит бока отлеживать.
        Он встал, помотал головой, прогоняя сон, и, так окончательно и не проснувшись, вышел во двор. Уже чувствовалось скорое приближение осени, воздух был свеж и кристально-прозрачен, а вылитое на голову ведро ледяной воды не взбодрило, а едва не вышибло из тела дух.
        Завтракал он в одиночестве. Евдокия ушла кормить скотину, но перед уходом поставила на стол узелок:
        - Обед. Этот блаженный тебя точно не покормит.
        Семен явился, как и обещал, в шесть утра, приехал на телеге, запряженной каурой лошадкой.
        - Садись, - велел он и, едва Федор забрался в телегу, легонько хлестнул лошадку вожжами.
        Лошадь всхрапнула и двинулась вперед резвой рысью.
        На сей раз ехали не в сторону завода, и Федор только сейчас подумал, что города он так и не видел. Все как-то недосуг было. Чернокаменск уже проснулся, его жители спешили по своим делам, взрослые на работу, детишки гнали скотину на выпас. Открывались лавки и мастерские. Поднимая в воздух клубы пыли, катились по дороге повозки и телеги, заливались лаем собаки, кричали петухи. Своим укладом Чернокаменск не отличался от большой деревни, и лишь ближе к центру стало ясно, что это все-таки город. Сначала появились каменные дома, кое-где даже двухэтажные. Магазины и лавки сделались наряднее, а рабочий люд встречался заметно реже. Центр в отличие от рабочих окраин еще спал, а если и не спал, то только-только просыпался.
        Улица, по которой они ехали, расширилась и выплеснулась на мощенную брусчаткой площадь. На площади стояли небольшая, но нарядная церковь, двухэтажное здание городской администрации, жандармерия и еще несколько домов, назначение которых Федору определить не удалось. Но, судя по унылым фасадам, ни один из них не принадлежал Кутасову.
        - Чего башкой вертишь? - спросил Семен. - Нравится?
        Федору не нравилось, но он на всякий случай кивнул, а Семен презрительно сплюнул:
        - Ерунда! Как можно жить в этих каменных мешках? Тут же даже пахнет по-другому.
        Они пересекли городскую площадь, свернули на одну из неприметных улиц. Семен снова стегнул лошадку. Та покосилась на него с почти человеческой обидой и потрусила чуть быстрее. А город через пару дворов снова начал превращаться в деревню со всеми присущими ей отличительными чертами. Очень скоро деревянные дома с подворьями уперлись в реку, а укатанная до каменной твердости дорога вильнула и зазмеилась, повторяя речное русло. Семен отпустил вожжи, заложил руки за голову, сказал с совершенно несвойственной ему сентиментальностью:
        - Вот это я люблю! Вот где дышится полной грудью!
        Федор был согласен с мастером, дышалось и в самом деле легко, наверное, из-за подступающего к самой реке соснового леса.
        - Кутасов для своего дома выбрал правильное место. - Семен сунул в рот соломинку. - Что ему с его деньжищами в городе тесниться! Его усадьба у реки, вроде бы на отшибе, а на самом деле все близко. До города рукой подать, и до завода, если по прямой, вдоль реки, совсем недалеко. Умный мужик, что тут скажешь. - В голосе Семена послышалось уважение.
        А дорога тем временем свернула на липовую аллею. Федор и не заметил, когда это девственный лес уступил место творению рук человеческих. Аллея вывела их к двухэтажному дому с ротондой. На мгновение у Федора возникло ощущение, что волей неведомых сил дом перенесся в эту глушь из Санкт-Петербурга или Москвы, так он был хорош. Белоснежные стены золотило утреннее солнце, и оно же отражалось во множестве окон.
        - Красота! - вздохнул Семен и прижал широкую ладонь к сердцу. - Ведь может Август не только башенки свои бесполезные строить, но и настоящие дворцы.
        А Федору хотелось увидеть именно башню. Вот только ничто не указывало на то, что на территории усадьбы есть башня. Семен поймал его недоуменный взгляд, остановил лошадку, спрыгнул на землю:
        - Пойдем, Федя, покажу кое-что.
        Он направился не к парадному входу, а по прогулочной дорожке, идущей параллельно фасаду, к углу дома. Когда дорожка завернула, Федор увидел часовую башню. Она стояла особняком, словно создавший ее гений понимал, что такой красоте не место рядом с обыденными, примитивными вещами. Башня была сложена из белого камня, но все равно казалась воздушно-кружевной. Она тянулась к небу острым шпилем и была выше самых высоких деревьев. Казалось, стоит облакам опуститься чуть ниже, и они зацепятся за шпиль. Только подойдя ближе, Федор понял, что и высота, и ажурность - это всего лишь иллюзия. Гениальная иллюзия.
        - Колокол уже привезли, - сказал Семен. - Говорят, Кутасов за него выложил столько деньжищ, сколько нам с тобой вовек в руках не держать. И часы, - он запрокинул голову, посмотрел на циферблат с ажурными стрелками, - тоже дорогие. Но дороже всего стоят фигуры.
        - Какие фигуры? - спросил Федор.
        Сразу под циферблатом располагалась площадка с большими смотровыми окнами, назначение площадки было не до конца понятно Федору. Он не удержался, обошел башню по кругу, погладил теплую на ощупь стену, коснулся бронзовой ручки на дубовой двери. Ему не терпелось войти внутрь. Наверное, он бы так и поступил, не окажись дверь заперта.
        - Фигуры еще никто не видел. - Семен неотступно следовал за подмастерьем, на башню косился с неодобрением. - Ну и зачем она? Бесполезная в хозяйстве штука. И ладно бы стояла в городе на площади, а то здесь…
        - Вы не правы, Семен Устинович. - Федор еще раз дотронулся до нагретого солнцем камня. - Нельзя такое чудо на городскую площадь. Здесь ей самое место, подальше от людей.
        - …И что привело вас к таким занимательным выводам? - послышался за их спинами высокий, до дребезга, голос.
        Они обернулись, Федор стремительно, а Семен неспешно, с выражением странной брезгливости на лице. Сначала Федору показалось, что вопрос задала женщина, но он тут же понял, что ошибался.
        Перед ними стоял мужчина лет пятидесяти. Невысокий, длинноволосый, он, казалось, состоял из одних только округлостей. Круглое лицо, по-совиному круглые, болотного цвета глаза, круглые щеки с прожилками лопнувших сосудов, нос картошкой нездорового лилового оттенка. Круглый живот туго обтягивала несвежая, со следами давних и недавних трапез сорочка. Пухлые ладошки с короткими пальцами были сложены поверх живота, как это часто принято у женщин на сносях. И даже его редкие волосы завивались кольцами вокруг похожей на тонзуру лысины. Мужчина был неопрятен, некрасив и неприятен до такой степени, что Семен не удержался, отступил от него на шаг и только потом почтительно сдернул с головы картуз.
        - Доброго здоровьица, Август Адамович, - сказал мастер заискивающим тоном. И тон этот никак не вязался с его недавней брезгливой гримасой.
        - Мастер Берг, - поправил его Август. Смотрел он при этом исключительно на Федора, и во взгляде его было что-то от Кутасова. Разве что невидимые пальцы, сомкнувшиеся на горле Федора, казались чуть мягче. Вот только кого могла обмануть эта мягкость?
        - Так отчего же моей башне нет места среди людей? - спросил он.
        Федор мог соврать, что башня слишком хороша, чтобы услаждать взоры плебса. Гении любят лесть. Но вместо этого сказал:
        - Не все поймут.
        - Как же можно понять башню? - Август сощурился.
        - Не башню, - поправил его Федор, - а создателя.
        В этот момент что-то изменилось в окружающем мире, воздух словно сделался звонче и прозрачнее, а башня, казалось, оторвалась от земли, воспарила в небо, доказывая, что у нее тоже есть душа - легкая и ажурная, как лебяжий пух. Наваждение длилось всего мгновение, а потом все стало на свои места: и мир, и башня.
        - Скажи два слова, - попросил Август вкрадчиво, почти шепотом. - Два слова, чтобы понять ее душу.
        - Кружево и пух, - произнес Федор, не задумываясь ни на секунду ни над странным вопросом, ни над своим еще более странным ответом.
        Семен покосился на него с испугом, как на чумного, а Август радостно хлопнул в ладоши и тут же снова спросил:
        - Водонапорную башню видел?
        - Видел. - Федор кивнул.
        - Одно слово!
        - Донжон. - Сказал и только потом подумал, откуда обычному работяге знать, что такое донжон? Вот и Семен не понял. Но слово - не воробей… Может, еще обойдется.
        - Донжон! - радостно закивал Август, приблизился к Федору вплотную, так, что едва не задел своим животом, и прошептал: - Я люблю башни, только у башен есть душа.
        От него несло перегаром, луком и легким сумасшествием, но Федор слушал архитектора очень внимательно, не морщился и не отворачивался.
        - А вы кто такие будете? - вдруг спросил Август и отстранился, взгляд его совиных глаз сделался подозрительным.
        - А мы, мастер Берг, из ремонтной мастерской, в помощь вам. - Семен наконец вспомнил, кто в их тандеме старший, оттеснил Федора в сторонку. - Нас Савва Сидорович прислал часы чинить.
        - Не часы! - отчего-то разозлился Август. - Механизм пришел поломанный!
        Семен беспомощно глянул на Федора, словно ища у него поддержки.
        - Можно нам взглянуть? - спросил Федор. - На механизм.
        - Там! - Август ткнул пальцем в небо, и Семен окончательно растерялся.
        - В небе? - уточнил робко.
        - Болван! - Берг смерил его презрительным взглядом. - В башне!
        Больше не говоря ни слова, он подошел к двери, повозился с замком, открыл и нырнул в темное нутро башни. Федор с Семеном переглянулись.
        - Скаженный! - прошептал Семен и направился следом за Августом.
        В башне царил полумрак, пахло штукатуркой. Август, тяжело сопя и бормоча что-то себе под нос, взбирался вверх по деревянной лестнице. Вслед за Бергом они поднялись на залитую солнцем площадку. Пожалуй, ее можно было считать просторной, если бы не странная конструкция, похожая на ярмарочную карусель. Конструкция была укрыта полотнищами, под которыми угадывались очертания человеческих фигур. Зрелище это казалось немного жутким, наверное, поэтому Семен украдкой перекрестился.
        - С часовым механизмом все в порядке. Проблема вот с этим!
        Полным драматизма, театральным движением Август сдернул полотнище, и Федор увидел рыцаря, почти такого же, как в любимых часах Айви. Второй фигурой оказалась прекрасная дама. Она протягивала руки, словно собиралась кого-то обнять. Вот только кого: рыцаря или дракона? Дракон дремал тут же. Август нежно погладил его по острым клыкам, потрепал по чешуйчатой холке.
        - Видишь? - Он обращался только к Федору, Семена будто бы и не замечал.
        - Они очень красивые. - Федор едва справился с желанием тоже потрогать дракона. А еще ему очень хотелось знать, где Август мог видеть эту троицу.
        - Вы придумали их сами? - осторожно поинтересовался он.
        - Нет. - Август мотнул головой. - Я гениальный архитектор, но весьма посредственный скульптор. Я лишь нарисовал наброски. Я видел такие фигуры когда-то очень давно, еще в детстве.
        - На башне?
        - На каминной полке, - усмехнулся Август. - То были обыкновенные часы. Ну, или не совсем обыкновенные, если они так запали в мою детскую душу, что спустя годы мне захотелось воспроизвести увиденное. Вот и случай представился. - Он улыбнулся и тут же нахмурился. - Фигуры должны двигаться по кругу, в строго определенное время появляться в окошках. И колокол должен звонить. А вот нет ничего: ни движения, ни звона!
        Август схватился за голову, и Федору показалось, что сейчас он начнет рвать на себе волосы. Но обошлось. Вместо этого архитектор вперил немигающий взгляд в Федора и пробормотал:
        - Отчего у меня такое чувство, что я тебя знаю? Лицо мне твое знакомо.
        - Может, видели меня на заводе? - По хребту пополз холодок тревоги. Никогда раньше они не встречались с Августом Бергом, Федор бы запомнил такую необычную личность, но на душе все равно стало неспокойно.
        - Что мне делать на заводе?! - изумился Август.
        - Значит, в городе. Вы же бываете в городе, мастер Берг?
        - В городе бываю, но по сторонам не смотрю и всякие бандитские рожи не запоминаю.
        Наверное, это была всего лишь фигура речи, но холод усилился, дотянулся до кончиков пальцев, которые тут же онемели.
        - Савва Сидорович у себя на службе бандитские рожи не держит. - Семен принял высказывание Берга и на свой счет тоже и, похоже, оскорбился.
        Август посмотрел не него снисходительно, как на малое дитя, сказал:
        - Много ты знаешь про кутасовских подручных!
        Вышло грубо и опрометчиво смело. Если бы Семену или Федору вздумалось донести, зарвавшемуся гению пришлось бы несладко. Или Кутасов так ценит его талант, что готов спускать с рук такие вот оскорбительные вольности?
        - А ступай-ка ты, человек. - Август устало махнул рукой.
        - Куда? - не понял Семен.
        - А куда хочешь, туда и ступай. Хочешь - домой, хочешь - на завод, а хочешь - так и в кабак. Мне все равно.
        По выражению лица Семена было ясно, в нем борются сразу два чувства - обида и облегчение. Облегчения, пожалуй, оказалось чуть больше.
        - А ты останься! - Указательный палец с обгрызенным ногтем уткнулся Федору в грудь. - Будешь мне помогать. С Саввой Сидоровичем я все решу, на заводе и без тебя молодцов хватает, а я давно ищу толкового помощника.
        Федор хотел спросить, откуда Августу знать, что он толковый, но не стал, понял, что вразумительного ответа, скорее всего, не дождется.
        - Надолго я к вам?
        Август пожал пухлыми плечами, сказал уклончиво:
        - Время покажет. А ты, человек, ступай уже! - Он замахал руками на застывшего в нерешительности Семена. - Не мозоль глаза.
        Прежде чем уйти, Семен бросил на Федора полный сочувствия взгляд. Август Берг виделся ему чудовищем, пострашнее дракона.
        - Как звать? - спросил Август, когда стихли тяжелые шаги Семена.
        - Федор Леднев.
        - Да ты не бойся, Федор Леднев! Если сработаемся, не обижу.
        Слышать такое от этого смешного, неуклюжего человечка было странно. Федор не выдержал, улыбнулся.
        - А ты ведь и не боишься. - Август разглядывал молодого человека с удивлением. - Неужто еще не наслышан? - В его тонком голосе послышалась надежда.
        - Наслышан.
        - Тогда вдвойне странно, для некоторых я пострашнее каторги буду.
        От этой невинной фразы Федор вздрогнул, а Август расплылся в улыбке.
        - Но ты, как я погляжу, не из робкого десятка. И не из местных, - добавил он как-то особенно многозначительно. Или Федору это просто показалось?
        А Берг уже отвернулся, словно потерял к новому помощнику всякий интерес, подошел к одному из больших арочных окон, в которых должны были появляться бронзовые фигуры, раскинул руки, будто для полета, сказал:
        - Эх, хорошо! Сколько здесь живу, а все никак не привыкну к этаким просторам. Красота!
        Тут Федор был полностью согласен. Вид с башни открывался завораживающий - на городок, на лес с рекой, на завод с водонапорной башней и на озеро с островом. Красота!
        - Я бы ее еще дальше от дома построил, - сказал Август задумчиво. - Но Кутасов не разрешил. Да и как оставить без охраны такую красоту! Растащат! Вот поэтому приходится довольствоваться тем, что есть. - Он вздохнул, а потом добавил совершенно другим, деловым тоном: - Ну-с, приступим! Савва Сидорович говорил, ты в механизмах разбираешься. Вот и разбирайся! Понадобятся люди, скажешь мне. Я пришлю. К обеду спускайся в людскую, Анфиса тебя покормит. Это глупости все, что художник должен быть голодным. - Берг похлопал себя по животу, и на сорочке стало одним пятном больше.
        Про обед Федор забыл, так увлекся работой. Хотел интересную задачку, вот и получил. Огромные куранты - это тебе не маленькие каминные часы. Масштаб не тот, да и механизмы устроены иначе, если верить прилагающимся чертежам. Он как раз и разбирался с чертежами, когда на площадку взобрался вихрастый мальчонка.
        - Анфиса вас есть кличет, - произнес парень скороговоркой и добавил: - Она не любит, когда опаздывают.
        Спускаться с небес на землю не хотелось, можно было перекусить тем, что дала с собой Евдокия, но здравый смысл подсказывал, что обижать неизвестную Анфису не стоит.
        В людскую Федор прошел вслед за мальчонкой, по пути ополоснув лицо и руки. Не успел сесть за стол, как появилась та самая Анфиса с подносом еды. Кухарка была пышнотела, румяна, и, хоть старалась выглядеть строгой, получалось у нее это не очень хорошо, на пухлых щеках то и дело появлялись ямочки от старательно сдерживаемой улыбки.
        - Август Адамович велел покормить. - Она принялась сгружать с подноса тарелки, от которых шел упоительно вкусный дух. В животе у Федора тут же заурчало, и Анфиса не сдержалась, улыбнулась. - С барского стола еда, - сказала с гордостью. - Ты теперь Августа Адамовича помощник, он сказал еды не жалеть.
        Будь Федор чуть менее голоден, он бы непременно поддержал беседу, но сейчас все его мысли сосредоточились на еде и на оставленных в башне чертежах. Поэтому ел он молча и быстро, а на любопытные взгляды Анфисы старался не обращать внимания. Возможно, именно поэтому его благодарность она приняла очень сдержанно. Надо было похвалить еду с барского стола. И он похвалил:
        - Очень вкусно. Сто лет такого не ел, - сказал Федор как можно более прочувствованно, а Анфиса вдруг расхохоталась.
        - Да ты в жизни такого не ел, - произнесла она, вытирая выступившие от смеха слезы. - И не попробовал бы, кабы не Август Адамович.
        О Берге она говорила с придыханием и вздыхала мечтательно. Это наводило на размышления. Оказывается, кое-кому невыносимый гений может даже нравиться.
        После обеда Федор вернулся в башню к своей головоломке. Разгадка ее стала для него делом первоочередной важности. Его бы воля, он бы и ночевать остался в башне, чтобы не тратить на дорогу драгоценное время. Но вечером явился Август. Подкрался мягко, на кошачьих лапах, так, что Федор даже не сразу заметил его присутствие. А раньше, помнится, ступал как слон.
        - Ну-с, как идет работа? - спросил Август, усаживаясь на один из многочисленных ящиков. - Есть подвижки?
        - Будут, - пообещал Федор, аккуратно складывая чертежи.
        - А ты самоуверенный. Это хорошо. Спускайся, Митяй тебя домой отвезет.
        - Можно я это с собой возьму? - Федор кивнул на чертежи. - Ночью попытаюсь разобраться.
        - Ночью надобно спать. Или предаваться телесным утехам с какой-нибудь хорошенькой барышней. - Берг усмехнулся и тут же добавил уже серьезным тоном: - Но если у тебя вот тут, - он постучал себя пальцем по виску, - зудит, тогда бери. Только смотри, верни все в целости и сохранности.
        Сказал и принялся спускаться по лестнице шумно и с медвежьим сопением. Федор двинулся следом. Внизу уже ждал Митяй, тот самый вихрастый мальчонка. Он нетерпеливо ерзал на козлах небольшой брички и вид при этом имел очень важный.
        До дома домчались быстро. Куда быстрее, чем на Семеновой телеге.
        - Завтрева я за вами заеду, - сказал Митяй на прощание и, по-разбойничьи свистнув, легонько стегнул вожжами и без того резвого жеребчика. Бричка скрылась в клубах пыли, Федор еще немного постоял на улице, а потом тихонько отворил калитку.

* * *
        Той ночью Федор спал мало. Сначала разбирался с чертежами, а когда уснул, пришла Айви, и он долго и очень обстоятельно рассказывал ей о часовой башне, о механизмах, фигурах и Августе Берге. Айви нравилось его слушать, и от этого сердце наполнялось радостью. Наверное, из-за радости он проснулся бодрым и полным сил, хоть и проспал всего несколько часов.
        О работе и Августе его расспрашивала не только Айви, но и Евдокия. Сначала вечером, а потом и утром за завтраком. Евдокии не нравился Август и не нравилась увлеченность Федора новой работой.
        - Лучше бы тебе отказаться, - сказала она, убирая со стола. - Что тебе делать под началом этого блаженного?
        Федор знал, что ему делать, но знал он и то, что Евдокию не переубедить, поэтому спросил:
        - Разве Кутасову можно отказать?
        Он уже давно понял, что Кутасов в здешних краях всему хозяин, что спорить с ним решится разве что Август Берг. Евдокия это тоже понимала, поэтому ничего не сказала, лишь раздраженно махнула рукой, а потом торопливо перекрестила, то ли защищая от чего-то неведомого, то ли благословляя.
        Зря она волновалась, под началом Августа Берга Федору работалось легко, а когда он наконец разобрался с механизмом, стало и вовсе замечательно. Нет, Август не признал в нем равного, но относился не в пример лучше, чем к остальным. Иногда Федору казалось, что даже лучше, чем к Кутасову.
        Кутасова с Бергом связывали странные отношения. Иногда Федору казалось, что Берг ходит по самому краю, что рано или поздно чаша кутасовского терпения переполнится, дерзость и заносчивость столкнут Августа в пропасть. Но надо отдать архитектору должное, балансировал он очень умело и никогда не переступал невидимую черту, отделяющую милую творческую придурь от настоящего самодурства. Несмотря ни на что, Август был не только талантлив, но и весьма неглуп, благодетеля своего он понимал как никто другой, знал, где дозволена дерзость, а где лучше промолчать и смириться.
        Имелось и еще одно обстоятельство, еще одна козырная карта в рукаве Августа Берга. Он пришелся по сердцу Марии Саввишне, единственной дочери Кутасова. А отказать любимой кровиночке Кутасов не мог ни в чем. За все то время, что Федор провел в усадьбе, Мари, так называл дочь Савва Сидорович, он видел лишь несколько раз. Однажды она сама поднялась на смотровую площадку часовой башни, чтобы поболтать с Августом. Присутствие Федора девушка, кажется, даже не заметила. Была у нее такая удивительная способность - видеть только то, что было ей интересно. Федор, по всей вероятности, ее не заинтересовал, зато получил возможность как следует разглядеть единственную наследницу кутасовских миллионов.
        Мари сочетала в себе все те черты, которые юную девицу совсем не красят. Она, безусловно, была умна, но ум этот оказался по-мужски жесткий, а скверностью характера она могла заткнуть за пояс самого Берга. От Анфисы Федор знал, что ужиться с Мари не может ни одна гувернантка, не говоря уже о горничных. Еще она была некрасива. Есть девушки некрасивые, но миловидные или же компенсирующие внешнюю непривлекательность мягкостью и добротой. Некрасивость Мари являлась абсолютной, и дурной характер лишь подчеркивал это. Или из-за некрасивости испортился и характер? Федор не знал и знать не желал. Его вполне устраивало, что Мари не обращает на него внимания. Инстинкт подсказывал ему, что попасть в немилость к кутасовской дочери проще простого. А немилость у дочери означала немилость у отца. И тогда прощай, интересная работа, здравствуй, ремонтная мастерская.
        Мари посмотрела на него лишь однажды, когда Август сказал, что Федор помог ему разобраться с механизмом.
        - Часовщик? - спросила, сощурившись, и ее и без того маленькие глаза сделались едва различимыми, а длинный нос еще больше удлинился.
        - Нет, Мария Саввишна, - Федор покачал головой, - просто разбираюсь в механизмах.
        - Разбирается, - подтвердил Август и украдкой, за спиной Мари, подмигнул Федору. - Толковый помощник, ловит все на лету. Жалко такого назад на завод отдавать.
        - Так и не отдавайте. - Мари пожала острыми плечиками. - На заводе бездельников и без него хватает. А когда думаете запускать? - В глазах ее зажегся детский интерес. - Ведь если все налажено, значит, можно запускать.
        - Скоро, - пообещал Август. - Вот сегодня установим фигуры, все смажем, отладим, а там уж с божьей помощью.
        - Меня не забудьте позвать, - велела Мари, подходя к бронзовой даме. - Папенька сказал, она на меня похожа. - Девушка пробежалась длинными пальцами по бронзовому лицу, усмехнулась: - Папенька тот еще лжец, а вот он, - она шагнула к рыцарю, - похож на тебя.
        Федор не сразу понял, что Мари обращается к нему, а когда понял, очень удивился. Не было между ним и рыцарем ничего общего.
        - У вас одинаковые взгляды. Волчьи. - Ее слова походили одновременно и на оскорбление, и на комплимент, но интерес из ее глаз уже ушел, оставляя после себя унылую серость.
        - А я тогда дракон! - Август хлопнул себя по животу. - Чудище я огнедышащее!
        - В иной день так оно и бывает, Август Адамович. - Мари посмотрела на него с укором. - От такого количества водки и стражевое чудище издохнет. Губите вы свой талант.
        Она произнесла ту самую неприглядную правду, сказать которую не решался даже Кутасов. Август, несмотря на свою гениальность или благодаря ей, был запойным пьяницей и если уж напивался, то до полусмерти, а на следующий день по похмельной смрадности дыхания запросто мог сравниться и с драконом, и с тем, кого Мари назвала стражевым чудищем. Но таланту его это пока никак не мешало, а возможно, даже и способствовало. Август любил повторять, что все свои гениальные идеи он повстречал, блуждая между мирами в пьяном угаре. Но на укор Мари он ничего не ответил, лишь развел руками. И было непонятно, признает за собой вину или нет. Мари дожидаться ответа не стала, в последний раз взглянула на прекрасную даму и ушла даже не попрощавшись.
        Работали до поздней ночи, закрепляли фигуры на специальной движущейся площадке, поджимали, смазывали, доводили до ума. Управились, когда на небе появились звезды и заметно похолодало.
        - Иди, - сказал Август, обнимая за осиную талию прекрасную даму. - Переночуешь в усадьбе. Механизм будем испытывать утром. Всколыхнем этот жалкий мирок боем курантов. Утром звуки чище и громче. Скажи Анфисе, чтобы поднялась ко мне. - Он ухмыльнулся недвусмысленно. - И пускай прихватит вина и еды. Я голодный как дракон.
        Ему нравилось сравнивать себя с драконом, а вот Федору совсем не нравились планы Берга. В этих планах он оставил бы плотный ужин да ласки Анфисы, но исключил вино.
        - И не перечь! - Август посмотрел на помощника с вызовом, словно прочел его мысли. - От бутылки вина со мной ничего дурного не случится. А ты молод еще, чтобы вот так на меня смотреть! Или хочешь обратно на завод?
        - Не хочу.
        - Смотри, Федор, одно мое слово - и ты не на завод, ты в забой пойдешь. В этом медвежьем углу слово мое еще имеет вес.
        Август говорил, и с каждой секундой его голос делался все тише, все слабее. Наконец он устало махнул рукой и закончил:
        - Не бери в голову, Федя. Это не я сейчас говорю, это тоска моя говорит. Тяжело, потеряв целое королевство, довольствоваться крохами, жизнь свою наново перекраивать. Не каждый это может понять.
        Федор мог, но предпочел промолчать.
        - Вино! Три бутылки! - крикнул Август, когда он уже спустился на один лестничный пролет. - И еды побольше!

* * *
        Это была бессонная ночь. Одна из многих. Федор давно уже начал подмечать, что спится ему все хуже и хуже. Это обстоятельство никак не сказывалось на его здоровье. Даже поспав всего несколько часов, он чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, но бессонница мешала его ночным встречам с Айви. Вот что волновало его по-настоящему.
        Впрочем, этой ночью он думал еще о Берге и готовом к запуску механизме. Спать мешала не усталость, а нетерпение. Очень хотелось лично поприсутствовать при рождении чуда. Август запросто мог не дождаться помощника, запустить механизм в одиночку. Федор боялся проспать и поэтому предпочел вовсе не ложиться. Его тянуло к башне, но здравый смысл и деликатность удерживали на месте. В башне Август был не один, и третий, очевидно, оказался бы лишним.
        Как Федор ни крепился, сон подкрался на мягких лапах, упал сверху, погасив луну и звезды. И Федор тоже упал, но не камнем, а невесомым ласточкиным пером спланировал на дно Нижнего мира. Здесь было темно и тихо. Тишина нарушалась лишь пощелкиванием костей да шелестом истлевшей одежды, а темноту подсвечивали два желтых огня. В этом желтом свете было что-то издевательское и опасное, заставляющее кровь выстывать и превращаться в холодную озерную воду. В Нижнем мире по-настоящему спокойно было только в гроте с подземным озером, но дорогу в грот знала только Айви, а Федор всякий раз забывал, стоило только проснуться.
        Айви не было очень долго, и Федор уже решил, что она не придет, когда с неба черной стрелой упала ласточка, ударила его в грудь, сказала требовательно:
        - Просыпайся! Просыпайся, Федя!
        И вверху, в черном небе, громыхнуло, зазвенело металлически.
        - Проснись! - Ласточка, так и не превратившаяся в Айви, взмыла вверх, а Федор проснулся.
        Он сел, замотал головой, прогоняя из нее звон. Вот только звон не желал исчезать. Наоборот, кажется, стал еще громче. И тогда молодой человек понял, выбежал во двор, со всех ног бросился к башне.
        Подтвердились его опасения - Август запустил механизм без него, и сейчас куранты отбивали первые секунды своей механической жизни. Звон летел над верхушками деревьев, отражался от стен усадьбы и почти полностью заглушал человеческий крик.
        Федор запрокинул голову и на фоне серого предрассветного неба увидел барахтающуюся в воздухе фигуру. Хватило одного взгляда, чтобы понять - жить Августу осталось недолго. Очень скоро уцепившиеся за край смотрового окна пальцы ослабнут и разожмутся…
        За спиной послышался испуганный женский визг, но Федор больше ничего не слышал и не видел, он распахнул дверь, бросился вверх по лестнице. Лестница казалась бесконечной. Он бежал, сбивая ноги, и никак не мог достигнуть смотровой площадки. Только лишь крик Августа, становящийся все громче, служил доказательством, что цель близка, остался последний рывок. И Федор сделал этот рывок, одной рукой обхватил драконью шею, а второй вцепился в запястье Берга в то самое мгновение, когда его пальцы разжались, и весь его огромный, просто чудовищный вес пришелся на Федорово плечо.
        - Держитесь, - прохрипел он, безуспешно пытаясь вытащить архитектора на площадку. - Хватайтесь свободной рукой!
        - Не могу! - Август тоже хрипел. От него пахло вином и страхом. Страх застыл уродливой гримасой на лице, поселился в расширившихся зрачках. Берг знал, что умрет, и уже почти смирился с этим знанием. Обычному человеку не удержать такой вес. Долго не удержать. Федор чувствовал, как натягиваются до предела мышцы и сухожилия, как в почти выбитой из сустава руке рождается невыносимая боль. Но несмотря ни на что, силы еще были. Надо лишь удержать Августа до прихода помощи.
        - Это он… - Взгляд Августа сместился куда-то за плечо Федора. - Это он меня…
        Не нужно было оборачиваться, тратить драгоценные силы, но Федор не удержался, оглянулся…
        Дракон смотрел на него совершенно человеческим взглядом, и его мертвые глаза отсвечивали желтым, а бронзовая чешуя тихо пощелкивала.
        - Столкнул… меня. - Свободной рукой Август пытался схватиться за край окна, и у него, наверное, получилось бы, если бы механизм вдруг не пришел в движение. Сам по себе. Площадка с закрепленными на ней бронзовыми фигурами начала медленное вращение, вокруг собственной оси, и Федор узнал, что такое дыба, всем своим телом почувствовал. Захрустели связки, затрещали мышцы, вспыхнула болью и онемела рука, которой он все еще держал Берга, а дракон, за которого цеплялся Федор, издевательски скалился и уползал все дальше от смотрового окна, все дальше от Августа.
        Федор зарычал одновременно от боли и от злости. Глаза заволокло кровавым туманом, холодная драконья шея скользила под пальцами, чешуя сдирала с ладоней кожу, но он держал. Уперся пятками в уходящую из-под ног платформу и держал. Вот только надолго ли его хватит?
        Он потерялся в кровавом тумане, не понимая, где верх, где низ, где дракон, а где Август. Он держал их обоих и больше не чувствовал боли - только злость, дикую, нечеловеческую. Когда кто-то попытался разжать его сведенные судорогой пальцы, Федор снова зарычал, забился, стряхивая с себя со всех сторон наваливающихся невидимых врагов. А потом что-то легонько коснулось его макушки, стало сначала очень больно и почти сразу же хорошо…

* * *
        Федор пришел в себя от яркого света и сильной боли. Болело все, что только могло болеть, но правое плечо особенно. Он понял это, как только попытался пошевелиться. Боль хлынула по руке горячей волной, захлестнула горло, приглушив рвущийся из него крик. А потом в глотку полилось что-то прохладное, безвкусное. И на лоб тоже легло прохладное, погладило, мягко надавило, не позволяя поднять голову.
        - Лежи, непутевый, - услышал Федор голос Евдокии. - И глаз пока не открывай.
        Он ослушался. На то, чтобы встать, сил не было, но их хватило, чтобы приподнять веки. Кровавый туман не исчез окончательно, но стал реже, и в его прорехах Федор попеременно видел то Евдокию, то Августа. Оба они были бледны и мрачны, но в отличие от тетушки Август пытался улыбаться. Его толстогубый рот кривился в уродливой гримасе, обнажая неровные зубы, и Федор подумал, что лучше бы он не улыбался, а потом решил, что раз улыбается, значит, живой.
        - Очнулся. - Евдокия погладила его по лбу. Прохладное оказалось ее ладонью. Никогда раньше она его не гладила вот так, как маленького.
        - Очнулся, - согласился Федор и даже попытался кивнуть, но Евдокия не позволила.
        - Лежи, горемыка, - произнесла она строго. - Как ты себя чувствуешь?
        Хотелось соврать, что все прекрасно, но Федор знал, тетушка не поверит, и поэтому сказал правду:
        - Все болит, особенно плечо.
        - И немудрено, плечо ты выбил. Саввы Сидоровича доктор руку тебе уже вправил, но болеть будет долго.
        - Дайте же мне! - послышался нетерпеливый голос и в прорехе тумана вместо Евдокии снова появился Август.
        Теперь Федор мог видеть его почти целиком. Гладко выбритый, в чистой сорочке, с мешками под совиными глазами, Август всматривался в лицо помощника, и нижнее веко его подергивалось, а правую руку, обернутую белой тряпицей, он баюкал свободной левой рукой. От него шел тонкий винный дух, не так давно архитектор пил, но у Федора не было ни сил, ни желания его осуждать.
        - Спасибо, Федя, - сказал Берг прочувствованно и всхлипнул. Евдокия тут же многозначительно хмыкнула и отвернулась к окну.
        - На здоровье.
        Здоровым Август не выглядел, но был жив. И сам Федор тоже остался жив, только плохо помнил, что произошло, когда его накрыло кровавым туманом. Что-то же произошло…
        - А что случилось? - Он посмотрел на Евдокию, тетушка казалась ему более информированной.
        - Приступ у тебя случился, - сказала она и посмотрела многозначительно. - Давненько не бывало, а тут такая напасть. Доктор сказал, это от сильных переживаний.
        Да, переживания его были сильными, это Федор помнил, как помнил он и то, что не мог отпустить Августа. Ни за что! Берг это тоже помнил, в глазах его до сих пор стоял ужас, да и веко подрагивало неспроста. Что же случилось?
        Наверное, Федор задал этот вопрос вслух, потому что Евдокия дернула плечом, а Август заговорил очень тихо, почти шепотом, то и дело поглядывая на запертую дверь.
        - Ночка у меня выдалась бессонная, даже вино не помогло уснуть. - Это прозвучало как оправдание, вот только Федор никак не мог понять, за что тот оправдывается: за бессонницу или за выпитое вино.
        - Анфиса на заре ушла. - Берг бросил быстрый взгляд на Евдокию, но та сидела с каменным лицом и походила на статую. - А я решил подняться на площадку, просто посмотреть, как оно там. Просто посмотреть. - Август глянул на свои подрагивающие руки.
        - Меня разбудил бой курантов. - Говорить было больно, голова гудела, что церковный колокол. - Это вы завели часы?
        - Нет! - крикнул Август и тут же испуганно втянул голову в плечи. - Я не запускал механизм. Темно еще было что-нибудь запускать. Я просто пошел к смотровому окну, хотел полюбоваться. Я люблю высоту. - Он побледнел. - Любил. Я стоял у окна, когда механизм пришел в движение. Сам. Слышишь меня, Федя? Эта чертова штука словно ожила, он повернулся и столкнул меня с площадки.
        - Кто? - спросила Евдокия. Впервые она проявила интерес к их разговору.
        - Дракон, - ответил вместо Августа Федор, и Берг посмотрел на помощника со смесью облегчения и благодарности. - Вас столкнул с площадки дракон.
        - Пить нужно меньше. Обоим, - заметила Евдокия строго, но в голосе ее не было присущей ей непоколебимой уверенности в собственной правоте.
        - Я не пьяница и не сумасшедший. - Август приосанился. - А племянник ваш так и вовсе праведник. Повторяю: я не включал механизм. Он сам, как живой… Гадина желтоглазая.
        - Почему желтоглазая? - Федор даже привстал на здоровой руке, не удержала Евдокия.
        - Пока я там между небом и землей болтался, - Август поморщился, - он на меня смотрел.
        - Дракон?
        - Дракон. А может, свет так падал, что глаза у него казались желтыми. Или это все от страха? Испугался я, Федя. Так испугался. А механизм сам заработал.
        - Это хорошо, что заработал. Я бы не проснулся, если бы не заработал, не услышал бы.
        - Спасибо, - повторил Берг. - Если бы не ты… - Он посмотрел на Федора очень внимательно, а потом спросил: - Откуда в тебе это?
        - Что - это? - Голова с каждым сказанным словом болела все сильнее. Едва ли не больше выбитого плеча.
        - Сила. - Август помолчал. - Просто сила и сила духа. Тебе же больно было, я видел. Ты же из-за меня, чужого человека, жилы рвал. Другой бы бросил, а ты клещами вцепился, глаза белые, оскал звериный… И держишь. Откуда в тебе все это?
        - Не знаю.
        - Отец его такой же был, - заговорила Евдокия, - и сильный, и жалостливый. Дурак, одним словом.
        - А вы, окажись на его месте, бросили бы, - поморщился Август.
        - Если бы понимала, что не удержу, бросила бы, - заявила женщина без тени сомнения. - У меня сил таких нет.
        - Вот и у меня нет. - Август вздохнул, перевел взгляд на Федора. - А механизм снова в движение пришел. Заметил?
        Федор кивнул.
        - Вот как ты меня за руку схватил, так дракон снова и двинулся. И тебя за собой потянул, как живой…
        - Как живой, - повторил Федор.
        Он помнил только тихий скрежет шестеренок, крик Августа и боль во всем теле, а потом память превратилась в черную дыру.
        - Я думал, ты меня отпустишь. - Сейчас Август разговаривал больше сам с собой, чем с Федором. - У тебя глаза такие были… И хватка железная. Удивительно, что кости мои целы, так ты крепко держал. А потом мужики прибежали, которых позвала Анфиса. Меня кое-как на площадку вытащили, а вот твои пальцы разжать все никак не могли. Ты меня не отпускал. И дракона, тварь эту железную, тоже не отпускал. И дрался… Четверых завалил, пока кто-то тебя бутылкой из-под вина по голове не огрел.
        Вот, значит, отчего так болит голова, из-за бутылки. Здоровой рукой Федор ощупал затылок. Под пальцами обнаружилась большая шишка, огрели его знатно.
        - Ты угомонился только после этого, но руку мою все равно не отпустил, пришлось силой разжимать. А что это у тебя за браслет такой? - Впервые за все время разговора Август стал похож на себя прежнего. - Что за металл, не пойму.
        Федор посмотрел на браслет. Тот потемнел и вид имел неказистый, прав оказался Аким Петрович.
        - Это память, - сказал он после недолгих раздумий, и Евдокия согласно кивнула. - Об одной встрече.
        - Память, говоришь? А хочешь, я тебе настоящий подарю? Тоже будет память.
        - Зачем же мне два браслета? - Федор улыбнулся. - Мне и одного хватит.
        - Хотите отблагодарить, так дайте денег, - посоветовала Евдокия.
        - Тетушка!
        - Что - тетушка? Мне тебя теперь нужно на ноги ставить, выхаживать, с рукой твоей выбитой возиться. За какие шиши?
        - Она правильно все говорит, - неожиданно согласился с Евдокией Август. - Деньги тебе теперь понадобятся, я позабочусь. Да и Савва Сидорович, думаю, твое геройство без внимания не оставит.
        - А что там с механизмом? - Федор не хотел говорить про деньги, ему хотелось поговорить про башню. В голове занозой засела мысль, что несчастье, едва не приключившееся с Августом, произошло по его, Федора, вине.
        - Я не смотрел, - вздохнул Август. - Стыдно признаваться в таком при даме. - При этих словах Евдокия хмыкнула, но он не обратил на нее никакого внимания, кажется, даже не услышал. - Я боюсь туда подниматься один.
        Федор не успел ничего сказать, Евдокия его опередила:
        - Не сегодня. И не завтра. С больной рукой я тебя не пущу. Да и толку от тебя сейчас никакого. - Она обернулась к Августу: - Вот как поправится, так и посмотрите. Я вам одно скажу: если механизм вы не запускали, значит, его запустил кто-то другой. Такое ведь возможно?
        Они с Августом переглянулись.
        - А ведь правда! - Берг посмотрел на женщину с уважением. - Я пьян был, что уж тут. Кто-то мог пройти на верхний этаж и включить механизм, а потом в темноте уйти незамеченным. Меня хотели убить, - сказал он после полной драматизма паузы. - Завистники…
        - Завистники или не завистники, а башню вы от греха подальше заприте, пока не разберетесь, - посоветовала Евдокия, и, удивительное дело, Берг не стал спорить, лишь кивнул понуро.
        - А тебя я забираю, племянничек! Кутасовский врач - это хорошо, но пусть твою руку Аким Петрович посмотрит. Да и отлежишься немного на острове. - Евдокия едва заметно улыбнулась. Или ошалевшему от радости Федору это только показалось.
        - Вы сейчас про какой остров говорите? - Август подался вперед, даже веко его перестало дергаться.
        - А много у нас здесь островов? - Евдокия посмотрела на него как на блаженного. - Знамо дело, про Стражевой Камень.
        Берг хотел было еще что-то спросить, но женщина от него отмахнулась совершенно бесцеремонно, посмотрела на Федора:
        - Идти сможешь?
        На Стражевой Камень, к Айви, он бы и побежал, но поймал предупреждающий взгляд Евдокии и молча кивнул.
        - Савва Сидорович даст лошадь, пешком идти не придется. Но поторопись, хотелось бы по свету управиться.
        - А луна? - вдруг спросил Август.
        - Что с луной? - посмотрела на архитектора Евдокия. Умела она смотреть вот так - снисходительно и одновременно насмешливо.
        - Так ведь полная луна. Не ходят к озеру в полную луну.
        - Уже не полная, на сход пошла. А вы, Август Адамович, разве верите во все эти глупости?
        - Говорят, те, которые не верили, сейчас на озерном дне лежат.
        - Про тех, что на дне лежат, ничего не знаю. - Евдокия повернулась к Августу спиной. - Недосуг мне всякой ерундой интересоваться.
        - Камни там красивые, - сказал вдруг Берг.
        - Что? - Она обернулась, посмотрела удивленно.
        - Камни на острове необычные. - Август мечтательно улыбнулся. - Построить бы из такого камня что-нибудь.
        - Кто про что, а вшивый про баню, - буркнула Евдокия едва слышно, а в голос сказала: - Вставай, Федя! Хватит бока отлеживать!

* * *
        Им и в самом деле дали телегу. Правил давешний Федоров знакомец Митяй. На Федора он поглядывал со смесью любопытства и восхищения, но с разговорами не приставал, боялся Евдокии. Она всю дорогу молчала, думала о чем-то своем, а когда заговорила, Федор даже вздрогнул от неожиданности.
        - Здесь останови, - велела она Митяю. - К воде не суйся.
        Мальчонка обиженно засопел.
        - Я сказала, не суйся, - повторила Евдокия. - Барину расскажу - выпорет. Понял?
        Митяй кивнул, натянул поводья, останавливая телегу, побоялся ослушаться.
        До лодки шли не спеша. Каждый шаг отдавался болью во всем теле, и Федор никак не мог взять в толк, отчего так. По его разумению, болеть должны были только руки и голова. За весла Евдокия села сама. Гребла она широкими мужскими гребками, и по озерной глади лодка двигалась споро.
        - Ты тоже это видел? - спросила она, не глядя на Федора.
        - Что? - не понял он.
        - Что у дракона, того, что из башни, глаза горели желтым.
        - У бронзового дракона?
        - Ты меня понял. Август это видел, а что видел ты?
        - Мне показалось. Может, какой-то отсвет, солнечный блик.
        - Солнце тогда еще не встало, а фигуры двигались, как живые.
        - Но вы ведь сами сказали, что механизм мог включить кто-то другой.
        - Другой и включил. Я просто не хотела пугать блаженного. Он и без того напуган.
        - Желтоглазый? - Федор не верил своим ушам. - Но ведь он в озере.
        - Может, в озере, а может, в другом каком месте, но сила его вокруг. Давненько он так не шутил. Должен бы угомониться, ан нет. Это из-за тебя. - Евдокия вперила в Федора немигающий взгляд. - Думаешь, я не знаю, что ночами Айви к тебе приходит?
        На самом деле Федор надеялся, что эти встречи - их с Айви тайна. Выходит, зря надеялся.
        - Она тратит свои сны и свою силу на тебя, а должна делиться с ним. Так заведено.
        - Кем заведено? Кто вообще решил, что она должна тратить себя на какого-то желтоглазого гада?! - Федор не сдержался, сорвался на крик.
        - Не ори, - шикнула на него Евдокия. - Не знаю, кем заведено. Уж точно не мной и не тобой. Знаю только, если он позвал, а серебро отозвалось, значит, все.
        - Что - все?
        Вода перед лодкой, до этого гладкая, вдруг начала вспучиваться гигантским пузырем. Это было одновременно страшное и завораживающее зрелище. Евдокия сидела к нему спиной, поэтому ничего не видела.
        - Это значит, что они теперь связаны. - Она говорила быстрой и злой скороговоркой. - И кто эту связь решится разорвать, тому придется худо.
        - Тетушка…
        - Молчи! - прикрикнула она на него. - По ночам связь крепнет, они встречаются в снах. Должны встречаться. Тогда сохранится равновесие и в Верхнем мире, и в Нижнем…
        Пузырь уже возвышался над водой в три человеческих роста. Он истончался и грозился вот-вот лопнуть.
        - Да обернитесь вы! - крикнул Федор, и Евдокия послушалась, стремительно обернулась.
        Мгновение она разглядывала пузырь, а потом велела:
        - На дно лодки! Быстро!
        Пузырь лопнул, обдав их дождем из брызг в тот самый момент, когда они упали на дно, а потом лодка закружилась по спирали, засасываемая в открывшуюся воронку.
        - Перестань! - закричала Евдокия, цепляясь руками за борта лодки. - Прекрати! Они еще дети! Они не понимают! Позволь мне объяснить! - Она кричала, обратив лицо к стремительно темнеющему небу и с каждым сказанным ею словом лодка замедляла свое движение до тех пор, пока и вовсе не остановилась. Воронка исчезла, словно ее и не было, и поверхность озера снова сделалась гладкой. Евдокия вздохнула, уголком платка вытерла мокрое лицо.
        - Не зли его, - сказала шепотом. - Здесь он всему хозяин. Не зли.
        - Вы говорили про сны. - Помогая себе здоровой рукой, Федор снова сел. - Про мои с Айви общие сны.
        - У нее есть и другие сны. Должны быть. Общие с ним. И тех снов должно быть больше. Или хотя бы не меньше. А она почти каждую ночь с тобой. Так нельзя, Федор, это плохо.
        - И что в тех снах? - Федор задал вопрос, получить ответ на который боялся.
        - Она не помнит. Ни одна из них не помнит. В своих снах они просто входят в пещеру.
        - И… все?
        - Я не знаю, все или не все. - Евдокия снова взялась за весла. - И они тоже не знают. Или не хотят говорить.
        - Они - это кто?
        - Женщины ее рода.
        - Мать Айви?
        - Нет. - Евдокия мотнула головой. - Бабушка, жена Акима Петровича. Она его слышала.
        - А мать?
        - А в матери Айви серебро не отозвалось на его зов. Она, конечно, кое-что чувствовала, кое-что умела, но до своей матери и до собственной дочери ей было далеко.
        - А серебро может не отозваться?
        - Может. - Евдокия гребла широкими уверенными гребками. - Когда его мало или оно слабое. Никто точно не знает, отзовется оно на зов или нет.
        - Что с ними стало? - спросил Федор.
        - С кем?
        - С бабушкой и мамой Айви.
        Евдокия долго молчала. Он думал, уже и не ответит, когда она снова заговорила:
        - Анна, жена Акима Петровича, была очень сильной. Такой, как Айви. У нее хорошо получалось усмирять Стража. Я помню те годы, на озере было мало смертей, спокойно все, тихо. До тех пор, пока она не повстречала Акима Петровича.
        - Он тоже был пришлый? - Федор уже знал ответ на свой вопрос, но не спросить не мог.
        - Пришлый. - Евдокия кивнула. - Такой, как ты. Не спрашивай, из каких он краев. Это не наше с тобой дело. Захочет, сам расскажет. Это неважно. Важно, что они встретились, и Анна влюбилась.
        - И сны ее изменились.
        - Изменились.
        - А Желтоглазому это не понравилось.
        - Не понравилось. Озеро снова сделалось неспокойным, скотина пропадала, люди тонули. Много. - Евдокия вздохнула. - Пошли разговоры, что все это из-за Анны, что она ведьма, что это она Стража тревожит и зовет. Глупцы, они так и не поняли, что сотворили.
        - Что они сотворили? - Тело заломило от дурного предчувствия. Все, от макушки до пяток.
        - Летом в городе часто устраиваются ярмарки. И сейчас, и раньше. Аким Петрович отлучился по делам, а Анна с Сонечкой, их маленькой дочкой, пришли на ярмарку. - Евдокия снова замолчала, лицо ее сделалось каменным.
        Федор тоже молчал, не торопил.
        - Они ее убили, - сказала Евдокия наконец. - Задушили прямо на глазах у Сони. Шестеро их было гадов. И с ними одна баба. Баба и надоумила. Аким Петрович в молодости был видным мужчиной, и деньжата у него всегда водились. Видный мужчина, но при жене… Вот от жены и избавились… А тело сбросили в озеро. Отдали Стражу. Ее так и не нашли, озеро свою добычу никогда не возвращает.
        - Озеро ли? - спросил Федор с нехорошей усмешкой.
        - Не знаю.
        - Что он с ними сделал?
        - Кто?
        - Аким Петрович. Что он сделал с людьми, убившими его жену?
        - Ты и правда хочешь это знать? - Евдокия глянула на него исподлобья.
        - Не хотел, не спрашивал бы.
        - Аким Петрович добрался только до одного, того, кто Анну душил. Око за око. Вот что он сделал. Руки у него крепкие, как у тебя. И удавка не понадобилась, шею свернул, как куренку, голыми руками.
        - А остальные? - Что-то сделали с ним здешние места, раз уж рассказ про самосуд не вызвал в душе ничего, кроме одобрения да глухой ярости.
        - А остальных Страж позвал. Тем же летом. Трое вышли на лодке порыбачить. Ни лодки, ни их никто больше не видел. Четвертый напился водки и на берегу, прямо на мелководье, упал и захлебнулся.
        - А женщина?
        - Повесилась. Вон на том дереве.
        Федор обернулся, посмотрел на старое, нависающее над самой водой дерево.
        - Ее он даже забирать не захотел, просто заставил руки на себя наложить.
        - Желтоглазый?
        - Страж. Показал людям, кто в этих местах всему хозяин, и что случается, когда его злят. Сонечка тогда еще совсем крошкой была, пользы ему от нее никакой. Да она его и не слышала. Мало серебра. Аким Петрович сначала радовался, что материнское проклятье дочке не передалось, вот только зря. Когда серебра мало, сил тоже мало. Сонечкиных сил хватило только на то, чтобы Айви выносить. Умерла она вскоре после родов.
        - А отец Айви?
        - Чужак. - Евдокия поморщилась. - Хоть и мариец, но не из местных. Пришел и ушел, как ветер. Его никто и не держал. Аким Петрович Айви сам растил, был ей и вместо отца, и вместо матери.
        - А она услышала зов…
        - Рано услышала. - Евдокия кивнула. - Да ты эту историю и без меня знаешь. В Айви серебро сильное и чистое, он такое любит. И на озере сразу спокойнее стало. Страшно только в полную луну, а раньше-то по-всякому бывало. Луна его не держит. Это не чугунная цепь, а так… тонкая уздечка. Просто люди дурное быстро забыли, людская память короткая. А Аким Петрович ничего не забыл, до сих пор помнит, что они с Анной сделали. Поэтому Айви с острова дороги и нет, боится он за нее, жалеет. - Евдокия вздохнула. - И ты, Федя, тоже пожалей. Нельзя ей всю ночь с тобой быть. Страж свое все равно возьмет, так пусть уж лучше во сне.
        - Что он с ней делает? - От злости и страха за Айви скулы свело судорогой, а зубы заскрежетали.
        - Не знаю. Но раз жива-здорова да еще и на тебя время находит, значит, ничего плохого.
        - Так почему она все забывает, если ничего плохого?
        - Значит, так нужно, - отрезала Евдокия строго.
        Федор хотел спросить, кому нужно, но не стал. Евдокия больше на него не смотрела, гребла молча, и было ясно, что слова теперь из нее не вытянешь. Наверное, она и так уже жалела о сказанном. Лишь когда лодка уткнулась носом в берег, велела:
        - Не рассказывай ей ни о чем, не делай больнее, чем есть.

* * *
        Это была, пожалуй, самая прекрасная неделя в его жизни. Даже боль в выбитой руке не омрачала его счастья. Впрочем, рука заживала очень быстро. Может, благодаря мазям Акима Петровича, а может, благодаря недавно обретенным способностям.
        Дни на острове пролетали стремительно, как ласточки. Днем Федор помогал Акиму Петровичу по хозяйству, вечера проходили за неспешными разговорами перед зажженным камином. К ночи теперь уже заметно холодало, и спал Федор не на сеновале, а в бане.
        По ночам приходила Айви. Только во сне, хотя Федору хотелось, чтобы на самом деле. Это были неловкие, запретные мечты, но поделать с ними он ничего не мог. А о чем думала Айви, спросить не решался. Как не решался расспрашивать про пещеру.
        О Желтоглазом они заговорили лишь однажды. Во сне. Они сидели в гроте, любовались отражением луны в подземном озерце. Луна заглядывала в расщелину где-то высоко над их головами, освещала грот серебряным светом.
        - Красиво, - сказал Федор. Голова его лежала у Айви на коленях, и она перебирала пальцами его изрядно отросшие волосы. - Жалко, что этой пещеры нет на самом деле.
        - Она есть. - Айви смотрела на него сверху вниз, и от этого лицо ее казалось перевернутым, как луна в подземном озерце. - Я тебе покажу. Хочешь?
        Он хотел. Он делал бы что угодно, искал бы подземные пещеры, только бы вместе с Айви.
        - Здесь много всего интересного. Есть подземные ходы. Некоторые прямо в острове, а некоторые под озером.
        - Откуда ты знаешь? - Он поймал губами выбившуюся из косы серебряную прядку.
        Если бы Айви наклонилась чуть ниже…
        Она и наклонилась, и сама же коснулась губами его губ. Федор зажмурился, сжимая волю в кулак. Даже во сне ему приходилось себя контролировать. Во сне, возможно, даже жестче, чем в обычной жизни, потому что в обычной жизни Айви находилась не так близко. А во сне она была и смелее, и решительнее, чем он. Это радовало и одновременно пугало. Вот только боялся он не за себя, а за нее.
        Эта ласка была мимолетной и призрачной, легкое касание - не более того, но Федор еще долго не мог перевести дух, а когда смог, снова спросил:
        - Откуда, Айви?
        - Не знаю. - Она не умела врать, ее этому никто не учил.
        - Айви, это он? - От озерца повеяло холодом, и луна спряталась за тучи. - Это он тебе рассказал?
        - Я не знаю. Не помню, Федя.
        - Но ты заходишь к нему в пещеру?
        Это была ревность, банальная и пошлая ревность. Он ревновал свою Айви к желтоглазому чудовищу и ничего не мог с этим поделать.
        - Захожу. - Она отстранилась и руки от его волос убрала, сказала очень серьезно и очень печально: - Ты ведь сам слышал его зов. Ты знаешь, как тяжело ему противиться.
        Он знал, все понимал, но все равно ревновал, а еще боялся за Айви.
        - Что там… в пещере? - Он поймал ее ладошку, прижался к ней губами. Ее кожа была такой же холодной, как вода в озерце.
        Прежде чем ответить, девушка посмотрела на него долгим, немигающим взглядом. Серебро ее глаз потемнело, пошло черными трещинками. И он испугался не на шутку, что на сердце у нее те же трещинки.
        - Я ничего не помню. Захожу, выхожу, и все. Ничего не помню, ничего не чувствую. Единственное, что остается, - сильная усталость. Летать не могу. - Она грустно улыбнулась, а Федор вспомнил, как она, беспомощная, изломанная, выползала из пещеры Желтоглазого.
        - Это не так, как в тот раз. - Она погладила его по щеке. - Совсем не так, намного легче. Может быть, я привыкла, а может, становлюсь сильнее. Усталость быстро проходит. Ты не волнуйся за меня, Федя.
        В этот момент ему стало так стыдно, что захотелось провалиться под землю. Маленькая ласточка снова оказалась сильнее и благороднее него. Его душила ревность в тот самый момент, когда Айви бесстрашно встречалась с Желтоглазым лицом к лицу. Или не к лицу… Больше про пещеру они не разговаривали. Федор хотел спросить про тот сон, в котором она его разбудила, помогла спасти Августа, но не смог. Теперь, когда Айви говорила, что ей пора идти, он не спрашивал куда и не порывался пойти следом. А в один из дней она показала ему вход в грот. Это была узкая щель в нагромождении черных камней, наткнуться на которую случайно было почти невозможно. Ориентиром могла служить лишь старая искореженная сосна с похожими на паучьи лапы корнями. Федор заглянул в расщелину, но ничего не увидел.
        - Эй! Э-ге-гей! - позвал он, и ответом ему стало лишь гулкое эхо, доказательство того, что там, внизу, есть полость. А если Айви права, то, возможно, и озеро тоже есть.
        Толку с этих знаний было немного, но свое любопытство он утолил. И Айви улыбалась. Ей нравилось делиться с ним секретами. Федор очень надеялся, что секреты эти принадлежали только им двоим, что Желтоглазый не имел к ним никакого отношения.
        Неделя на острове пролетела как один день. Рука зажила и беспокоила Федора только при неловком движении, да и то все реже и реже.
        - Пора, - сказал Аким Петрович однажды за ужином, и Федор вспомнил другой ужин, когда его вот точно так же выпроваживали с острова. Нет, не так. Тогда он был чужаком, а сейчас стал своим, и его не выгоняли навсегда, он мог вернуться.
        - Приезжал этот блаженный. - Евдокия упрямо отказывалась назвать Августа по имени. - Справлялся о твоем здоровье, порывался плыть на остров. Я сказала, что со здоровьем твоим ничего не станется, а на остров не пустила. Не хватало нам здесь всяких. - Она многозначительно поджала губы.
        - Это ты про кутасовского архитектора? - полюбопытствовал Аким Петрович. - Занятная личность, надо полагать.
        - Самодур и пьянчуга. - Евдокия посмотрела на него с осуждением. - Понатыкал своих башен по всему Чернокаменску. А какой с них толк?
        - Они красивые, - попытался возразить Федор, уже заранее понимая тщетность этой затеи.
        - И что с той красоты? Кашу из нее не сваришь и печку не протопишь. А вот свалиться с любой из них раз плюнуть. Особенно если напиваться до поросячьего визга. Еще и механизмов этих наделал бесовских.
        - Нет в прогрессе ничего бесовского, - заступился Федор и за Августа, и за прогресс.
        - Да вот только и пользы никакой нет. - Евдокия не собиралась отступать. - Я так понимаю, прогресс - это польза. Нет там пользы! Только железо зря перевели на глупые забавы.
        - На какие забавы? - спросил Аким Петрович и посмотрел на Федора с сочувствием.
        - На фигуры, - сказал Федор. - По проекту Августа построили часовую башню. Вверху, почти под самой крышей, куранты, а под ними площадка с движущимися фигурами. - Он подошел к камину, снял с полки часы. - Вот почти такими же. Рыцарь, прекрасная дама и дракон. Только, разумеется, масштабы иные.
        - Точно такие же? - Аким Петрович казался заинтригованным.
        Федор всмотрелся в кружащиеся под стеклянным колпаком крошечные фигурки. Они были похожи на творения Августа, но все же отличались множеством мелких деталей.
        - Очень похожи. Август сказал, что рисовал эскизы по памяти, видел такие же часы когда-то в детстве. У него отменная память.
        - Может, и видел. - Аким Петрович согласно кивнул и тут же спросил: - А что там с механизмом? Очень сложный?
        - Я бы сказал, очень большой, а сложности, если разобраться, там особой нет.
        - Ну, если разобраться, сложности ни в чем нет, - усмехнулся Аким Петрович. - Вот только разбираться не многие хотят. Не многим интересно разбираться-то.
        - Мне интересно.
        - Интересно ему! - тут же вскинулась Евдокия. - И куда, скажи на милость, твой интерес тебя привел? Блаженный сам едва не помер, и тебя за собой на тот свет чуть не утянул. Интересно тебе было, когда жилы твои рвались?
        - Как такое случилось, Федор? - поинтересовался Аким Петрович. Всю неделю вопросов не задавал, не спрашивал, что с Федоровой рукой приключилось, а теперь вот спросил.
        - А что по пьяной лавочке не случится? - снова вмешалась в разговор Евдокия, бросив на Федора предупреждающий взгляд. - Пьянчуга он и есть пьянчуга, хоть и талантливый. - Впервые она признала за Августом талант, и это было удивительно. - Напился до чертиков, сам же часы завел, сам же чуть с башни не свалился. Повезло еще, что Федя от часового боя проснулся да вовремя поспел.
        При этих словах Федор глянул на Айви. Раньше она слушала разговор про башню с неусыпным вниманием, а сейчас вдруг отвернулась к окну, словно ей стало скучно. Не от того ли, что Айви знала, кто на самом деле разбудил Федора? Вот только откуда она это знала? От Желтоглазого? Сердце снова кольнула ревность, и Федору снова стало стыдно.
        - И на остров все рвется и рвется, скаженный, - продолжала возмущаться Евдокия. - Как медом ему тут намазано! Интересно ему, понимаете ли, камни тут красивые!
        - А и пригласи, - неожиданно предложил Аким Петрович. - Этот Август Берг, надо думать, человек занятный.
        - Пригласить? На остров?! - Евдокия, кажется, не поверила своим ушам, а Айви радостно закивала. - Он же чужак!
        - А чужаки порой лучше своих оказываются, тебе ли не знать, Евдокия.
        - Он Кутасова прихвостень. - Евдокия не желала сдаваться, как не желала она пускать на остров Августа.
        - Не прихвостень. - Аким Петрович мотнул головой. - Не ты ли говорила, что он сам по себе?
        - Я говорила, что он себе на уме! Блаженный да к тому же еще и пьяница, зачем он нам здесь нужен?!
        - Тебе, может, и не нужен, а вот нам с Айви может оказаться полезен. Ты, Федя, говорил, что он рисует недурственно?
        Ничего такого Федор не говорил, но предположение о художественных талантах Берга можно было сделать уже из того, что он архитектор.
        - Вот пусть даст Айви несколько уроков рисования.
        - Уроков рисования?! - Евдокия даже не пыталась скрыть свое негодование. - Он самодур, каких поискать! С ним не может сладить даже Кутасов. С чего бы это ему давать уроки рисования какой-то деревенской девчонке?!
        - Не простой деревенской девчонке, а моей внучке, - мягко поправил Аким Петрович. - С архитектором я как-нибудь договорюсь, ты об этом не переживай.
        - Не понимаю я вас, Аким Петрович. - Евдокия еще не сдалась, но капитуляция ее была уже близка. - Зачем на острове чужие глаза?
        - Ничего он не увидит, я об этом позабочусь. - Аким Петрович обернулся к Айви, сказал: - Что-то пить захотелось. Сходи-ка в погреб за кваском.
        Айви обиженно фыркнула, давая понять, что разгадала дедов ход, но перечить не стала, прихватив кувшин, вышла из комнаты.
        - Скучно ей здесь со мной, - сказал Аким Петрович, как только за внучкой закрылась дверь. - А скука к хорошему не приведет. Ей общаться нужно не только со мной и с тобой, Евдокия, а и с другими людьми.
        - Вон с ним пусть общается, как раз ровесники. - Евдокия кивнула на Федора, и он не удержался от благодарной улыбки.
        - Ровесники - это хорошо, - Аким Петрович задумчиво огладил бороду, - только я сейчас о другом. Я же вижу, как она на берегу днями просиживает, как смотрит. Если мир не придет к ней, она сама пойдет к миру. А какой там мир, ты и сама знаешь.
        - Он блаженный! - Евдокия встала из-за стола, уперла в бока кулаки. - Он ее ничему хорошему не научит.
        - А мы присмотрим, чтобы научил. Вот ты и присмотришь, если мне не доверяешь.
        - Некогда мне за всякими присматривать. Вы глупость такую придумали, вы и присматривайте. Только, скажу я вам, ничего хорошего из этого не выйдет. Ненадежный Август Берг человек, странный. Мне Федора рядом с ним оставлять страшно, не то что Айви.
        - А ты что скажешь? - Аким Петрович посмотрел на Федора. - Какой он человек?
        - Увлекающийся, - сказал Федор, не задумываясь. - Ничего вокруг себя не видит, живет своими идеями.
        - Это хорошо, что ничего не видит. Да мы ему лишнего и не покажем. А Айви будет интересно.
        - Он грубиян, каких поискать! - прибегла к последнему аргументу Евдокия. - Что на уме, то и на языке. Чему он нашу девочку научит?
        - А чему он научил Марию Кутасову? - спросил Аким Петрович, и Федор посмотрел на него с интересом. Старик не переставал его удивлять своей поразительной для отшельника информированностью. - Или Кутасов, по твоему разумению, такой болван, что дозволил единственной дочери общаться с недостойным человеком?
        С кувшином в руках вернулась Айви, и спор за столом сам собой прекратился. Она обвела присутствующих внимательным взглядом, вопросительно посмотрела на Федора.
        - Что вы там перемигиваетесь? - усмехнулся Аким Петрович. - Вопрос решен. - Он хлопнул широкими ладонями по столу. - Федор, от моего имени пригласи Берга на остров. Посмотрим, что он за человек такой, а уж там подумаем, что делать дальше. А ты, Евдокия, не злись. Все будет хорошо.
        Евдокия ничего не ответила, только молча пожала плечами.

* * *
        Август Берг приглашение на остров принял с тщательно скрываемой радостью, но в его невыразительных глазах зажегся тот особенный огонь, который Федор видел, когда Августу доводилось решать сложные задачки. А Федор еще раз подумал, не станет ли этот визит ошибкой.
        Нет, он не боялся, что Айви предпочтет ему Августа, даже мысли такой не допускал. Чего он боялся, так это того, что Берг может оказаться более интересным собеседником, чем он сам. Быть интересным собеседником Август умел, а под настроение делался еще и галантным. Не зря половина дворовых девок лютой завистью завидовала Анфисе и мечтательно вздыхала за его спиной, не зря Мари Кутасова не чуралась его общества.
        За то время что Федор отсутствовал в поместье, Берг изменился. От него больше не несло винным духом, а одежда стала опрятнее. Федору даже показалось, что он похудел.
        - Я ведь до сих пор так и не поднялся на башню, - сказал он трагическим шепотом сразу, как только увидел Федора. Даже о здоровье не справился. Собственные беды всегда волновали его больше бед людских. Федор не обиделся, он уже привык к несносному и малость странноватому характеру Августа. - Ждал тебя.
        - Вот он я.
        В отличие от Августа Федор не боялся ни башни, ни бронзовых фигур, особенно теперь, когда знал правду.
        - Тогда пойдем. Нечего время терять! - сказал Август, но так и остался в нерешительности на месте, а на его мясистом носу выступила капелька пота.
        - Хотите, я сам посмотрю?
        По глазам было видно, что хочет, но гордость победила страх.
        - За кого ты меня принимаешь?! - Берг приосанился, выпятил грудь и попытался втянуть живот. - Это мое детище! - Он посмотрел на часовую башню со странной смесью любви и ненависти. - Я должен, - добавил с мрачной решимостью.
        По лестнице он поднимался первым, давая Федору понять, кто здесь главный. Федор не возражал, но на всякий случай держался настороже, боялся, что из-за тонкой душевной организации Август может выкинуть что-нибудь этакое или просто по неосторожности свалиться с лестницы. Но обошлось, до смотровой площадки они добрались без приключений.
        Бронзовые фигуры были на своих местах и казались спящими. Но именно в этой их сонной неподвижности и таилось нечто неправильное, жуткое. Август шагнул было к дракону, но остановился на середине пути, сжал руками виски.
        - Не могу, - сказал так тихо, что Федор едва его расслышал. Лицо его при этом залила нездоровая бледность. - Понимаю, что был пьян, что в том происшествии наверняка нет ничьей вины, кроме моей собственной, но не могу… Он меня не отпускает. Вот стоит только глаза закрыть, и я вижу.
        - Дракона?
        - Не знаю. - Август утер мокрое от пота лицо. - Глаза одни только вижу. Желтые глаза… Вот тетка твоя сказала, что на башне той ночью мог быть кто-то еще, и я обрадовался, подумал - мало ли, может, мальчишка какой пробрался, включил механизм по незнанию. Ведь могло такое быть? - Он посмотрел на Федора требовательно и просительно одновременно.
        - Могло.
        - Вот и я думаю, что могло, а сердце, - Август ткнул себя пальцем в грудь, - другое нашептывает. Не было на башне никого, кроме нас с тобой. Это, Федя, я сейчас про людей говорю, про обычных человечков.
        - Я понимаю. - Федор подошел к смотровому окну, и Август испуганно вздрогнул, обеими руками вцепился в прекрасную даму, прохрипел: - Отойди, видеть не могу…
        Федор послушно отошел.
        - А теперь я вижу сны, - сказал Август задумчиво. - Удивительные сны. Мне снится остров. И замок на нем. Из черного камня. И башня… - Он мотнул головой, - нет, не башня - маяк! А еще шипение навроде змеиного. Пробовал напиться, пробовал вообще не пить, ничего не помогает. Что со мной, Федя?
        - Я не знаю.
        Он и в самом деле не знал. Возможно, догадывался, но не знал наверняка.
        - А замок красивый! Такой красивый, ты и представить себе не можешь. И башня, которая не башня, а маяк. Зачем на озере маяк? А, Федя?
        Федор ничего не ответил, не было у него ответа на этот странный вопрос.
        - И руки зудят. - Август оторвался от прекрасной дамы, посмотрел на свои пухлые ладошки. - Рисовать хочется, творить… Три башни, Федя! Три чудесные башни! Красная, белая и черная… Чем не память о смутьяне и гуляке Августе Берге? Чем не памятник? - Он немного помолчал, а потом сказал совершенно будничным тоном: - С механизмом, я думаю, ты тут сам разберешься, а я пойду выпью чего-нибудь. Мари интересовалась, когда куранты заработают, я сказал, что скоро, так что ты меня не подведи. А за приглашение спасибо. Приглашение твое очень кстати. Тянет меня на остров. С той самой ночи и тянет. Может, правду людишки о нем говорят? Может, есть там, - он ткнул пальцем куда-то себе под ноги, - кто-то?
        Вместо ответа Федор пожал плечами. Не станешь же рассказывать Августу про Нижний мир. И не потому, что не поверит. Скорее уж потому, что поверит…

* * *
        Плыть на остров вместе с Федором и Августом Евдокия отказалась наотрез.
        - Без меня обойдетесь, - сказала с мрачным злорадством. - Когда придумали этакую глупость, небось, меня не спрашивали. Вот теперь сами все… без меня!
        Евдокия злилась, и злость ее была Федору непонятна. В том, что Август познакомится с обитателями острова, ему не виделось ничего дурного. Наоборот, в этом была очевидная польза, если не для Августа, так для Айви.
        - А хорошо тут! Привольно! - Август обеими руками держался за борта лодки, подставлял румяное лицо по-осеннему скупому солнцу. - Вот сколько лет живу в Чернокаменске, а на острове не был ни разу. Не жалует здешний люд остров-то. - Он сощурился, посмотрел на Федора. - А ты, как я погляжу, россказней не боишься и на острове не в первый раз.
        - Не в первый, - согласился Федор. - Тетушка Акиму Петровичу помогает, ну и я иногда.
        - А презабавная личность - этот ваш островной отшельник. Давно хотел с ним познакомиться. Вроде есть он, а вроде и нет. Один на таком большом острове…
        - С внучкой.
        - Да, с внучкой. Айви, если не ошибаюсь? Девица хоть привлекательная? Есть на что посмотреть?
        Наверное, Федор слишком громко скрипнул зубами, потому что Август глянул на него с интересом, усмехнулся.
        - Значит, привлекательная, - сказал весело. - Да ты не бойся, Федя, мне чужие девицы без надобности. Душой и сердцем я предан одной-единственной даме. Она капризна и своенравна, она то уходит от меня, то возвращается, терзает мое бедное сердце.
        Анфиса не была ни капризна, ни своенравна. Да и приходила к Августу по первому зову.
        - Муза - жестокосердное создание, куда более жестокосердное, чем земная женщина. И непостижимое. Бывали дни, когда мне казалось, что она больше не вернется, но после той ночи, - Август зачерпнул озерной воды, плеснул себе в лицо, - после той ночи она меня не покидает, она пообещала, что останется со мной до гробовой доски.
        Признание получилось одновременно торжественное и мрачное. Август знал толк в такого рода вещах. Больше он не сказал ни слова, не отрываясь смотрел на приближающийся остров, и во взгляде его Федору попеременно чудился то восторг, то ужас.
        - Какая красота! Какое величие! - Он заговорил, лишь оказавшись на острове, с нежностью погладил черный валун, которых на берегу было бессчетное множество. - Веди меня, Федор, я готов!
        Их уже ждали. Айви сидела на крыльце и, лишь завидев гостей, сорвалась с места, подбежала к Федору. Он сжал ее ладошку и едва сдержался, чтобы не поцеловать. Может, и поцеловал бы, если бы не деликатное покашливание. Август смотрел на Айви с восхищением, но это восхищение было особого свойства. Так истинные ценители смотрят на прекрасную статую или картину. Во взгляде этом не было ничего плотского и ничего пошлого - один лишь чистейший восторг.
        - Невероятно, - прошептал он, склоняясь перед Айви в таком глубоком поклоне, который только мог позволить ему необъятный живот. - Великолепно!
        От такой неожиданной порывистости Айви смутилась, сжала руку Федора, словно ища у него защиты, но очень быстро пришла в себя, сдержанно и с достоинством кивнула в ответ.
        - Айви, это мастер Берг, - представил гостя Федор.
        - Для вас, прекрасная нимфа, просто Август.
        Она едва заметно улыбнулась, и Федор понял, что Берг ее не пугает, а скорее забавляет.
        - Мастер Берг, это Айви.
        - Какое дивное имя! Я специально интересовался, на марийском языке оно означает «женственная», а на английском, - Август сделал многозначительную паузу, - Айви - это «плющ».
        Федор не заметил, когда на его пухлой ладони появился искусно вытесанный из камня листок плюща.
        - Это вам. В знак моего искреннего восхищения. Я сделал эту безделицу сам. - Август протянул каменный листок Айви, и она приняла его с радостной улыбкой, а Федор с тоской подумал, что никогда не дарил ей подарков, даже простой ленты не подарил.
        Аким Петрович вышел на крыльцо, когда они уже подходили к дому. Даже в простой сельской одежде ему каким-то поразительным образом удавалось выглядеть если не элегантно, то уж точно благородно. И Август это сразу почуял, отбросил свой обычный дурашливый тон, сделался серьезным и уважительным. Когда он представлялся и пожимал протянутую руку, Федор сделал еще одно удивительное открытие. Август прекрасно разбирается не только в произведениях искусства, но и в людях, одним только взглядом умеет вычленять самую суть. Это тоже был своего рода талант, едва ли не такой же значимый, как зодческий.
        Они быстро нашли общий язык с Акимом Петровичем. Не случилось того, чего так опасался Федор. Август отбросил привычную насмешливость и снисходительность и вел себя в гостях весьма сдержанно. Настолько сдержанно, что даже отказался от предложенной рюмки коньяку. Но не отказал себе в удовольствии изучить содержимое книжного шкафа и полюбоваться набросками Айви. Наброски его заинтересовали особенно. И заинтересованность эта была искренняя, такая искренняя, что Айви, державшаяся все это время настороженно, оттаяла, заулыбалась широко и открыто, а когда Август согласился дать ей несколько уроков рисования, так и вовсе захлопала в ладоши от радости.
        Это был по-семейному спокойный и размеренный вечер, из тех вечеров, когда удовлетворенными остаются и гости, и хозяева. Аким Петрович с Айви проводили их до лодки, а Август на прощание продекламировал стихи собственного сочинения. Стихи были по-детски неуклюжие, и Айви рассмеялась. А Август сказал, что человеку не дано быть гениальным во всем, что Эвтерпа никогда не была к нему особенно милостива, и в его голосе не было даже тени обиды. Наоборот, Август Берг казался счастливым и, как никогда, довольным жизнью.
        - Непростительно, - сказал он, когда их лодка была уже на середине озера. - Непростительно, что я был лишен возможности общаться с такими славными людьми. Ты видел его библиотеку, Федор? Ведь очевидно же, что книги эти не для красоты. Да и не поймет простой деревенский мужик в них ничего. Ох, удивил меня этот островной затворник! Так удивил. А место поистине волшебное! - Август обернулся, чтобы еще раз посмотреть на медленно удаляющийся остров. - Эх, будь моя воля, я бы тоже там поселился. И построил бы что-нибудь доселе невиданное.
        - Маяк? - спросил Федор.
        - А хоть бы и маяк! Иногда, друг мой, темнота не вокруг человека, а прямо у него в душе. Я бы построил такой маяк, который эту темноту смог бы разогнать.
        - Тогда светить ему пришлось бы и днем и ночью, - сказал Федор едва слышно.
        Но Август все равно расслышал, посмотрел пристально:
        - Ты тоже это чувствуешь? Эту черноту непроглядную?
        Он ничего не ответил, лишь пожал плечами.
        - Чувствуешь, - сказал Август уверенно. - А я вот еще чувствую, что ты не так прост, каким кажешься, что есть и в тебе двойное дно, точь-в-точь как в этом озере. Но ты не бойся! - Несмотря на то что в лодке никого, кроме них двоих, не было, он перешел на доверительный шепот: - Я никому не скажу.
        - Не о чем говорить, мастер Берг. - Федор глянул на него исподлобья.
        - А не о чем, так и не станем. Но ты все равно не бойся, чужие тайны мне без надобности. Мне бы со своими разобраться. - Его круглое лицо расплылось в широкой улыбке. - А барышня хороша! Сколько на земле живу, а такой красоты не встречал.
        Федору в самую пору было бы насторожиться, но об Айви Берг говорил, как о произведении искусства, а не как о женщине из плоти и крови. И в совиных глазах его светилась та же мечтательность, с которой он рассуждал о маяке. - Но не всякий эту красоту оценит, а если и оценит, то все равно не поймет. Я вот понимаю, ты понимаешь. Нравится она тебе? - спросил он неожиданно.
        И так же неожиданно для самого себя Федор ответил:
        - Я ее люблю.
        - Любовь! - Август театрально прижал ладони к сердцу. - Удивительное чувство! Такое же сильное, как страх смерти, а в некоторых случаях даже сильнее. Ты береги его, Федя. Охотники на чужое счастье всегда найдутся.

* * *
        Сначала все было хорошо, если не сказать прекрасно. Каждые два дня они с Августом плавали на остров. Исключением были лишь дни полной луны. На очередную блажь своего протеже Кутасов поглядывал сквозь пальцы. Механизм на часовой башне работал исправно, куранты звонили, бронзовые фигуры кружились в медленном танце, поочередно являя себя восторженным зрителям. Новое строительство Кутасов пока затевать не собирался и, как человек разумный, прекрасно понимал, какой вред себе и окружающим может причинить скучающий гений. А гений непременно заскучал бы и ушел в запой, не случись у него новое увлечение. Август влюбился, но не в женщину, а в идею. В своих мечтах он строил еще одну башню - черную, как ночь, с неугасающим огнем, рвущимся в небо, освещающим самые темные закоулки человеческой души. Его идея была настолько же прекрасна, насколько утопична и бесполезна, но она нравилась Айви. Вместе с Августом они часами просиживали над чертежами и набросками. Теперь в блокноте для рисования у Айви были одни только башни: разные, но одинаково нереальные. Иногда Федору казалось, что эти странные фантазии она
приносила из своих снов, тех, в которые нет хода никому, даже ему, из снов, где царствует Желтоглазый. Несколько раз он порывался спросить, но в последнее мгновение останавливался. Может, боялся услышать правду? А может, не хотел тратить драгоценные минуты счастья на бесполезные расспросы?
        Как бы то ни было, дни Айви принадлежали Августу, а ночи она делила с ним и Желтоглазым. Их общению с Бергом нисколько не мешала ее немота, общий язык им удалось найти с самого первого дня. Август любил поговорить, да и рассказчиком был замечательным, а Айви умела слушать, и он таял под ее внимательно-восхищенным взглядом, вся его заносчивость куда-то исчезала в такие минуты. Он любил Айви, но любовь эта была сродни любви мастера к ученику. И Федор теперь ревновал не к Августу, а к тем удивительно-утопическим идеям, которыми тот делился с Айви. Это была не ревность даже, а так… тень ревности. Федор знал, что стоит только попросить, и Август поделится своими мыслями и с ним тоже, но он не хотел мешать, не хотел нарушать те дружеские узы, которые из невидимых сделались почти осязаемыми.
        В трепетном отношении Берга к Айви был и еще один плюс. Оно примирило с архитектором Евдокию. Теперь она все реже называла его блаженным, а однажды, когда Август похвалил ее стряпню, даже позволила себе мимолетную улыбку.
        Как относится к Августу Аким Петрович, Федор долгое время не мог понять. Эмоции свои старик умел скрывать не хуже названной тетушки, но из того, что Бергу было дозволено приплывать на Стражевой Камень, становилось очевидно, что угрозы в архитекторе он не видит. Федора смущало лишь одно: всякий раз незадолго до визита Августа с каминной полки исчезали часы. И даже, когда разговор заходил о часовой башне, Аким Петрович ни словом не обмолвился, что у него есть похожий механизм. Наверное, если бы Федор спросил, то получил бы исчерпывающий ответ на свой вопрос, но месяцы жизни в Чернокаменске научили его с уважением относиться к чужим тайнам.
        Так, в приятных хлопотах, началась зима. Федору, никогда не видавшему ничего подобного, она сначала показалась очень снежной и лютой. Снег выпал в середине ноября, улегся на Чернокаменск и окрестности белоснежной периной и больше не таял. Зима привела с собой морозы и метели, из-за которых невыносимо долгие две недели Федор с Августом не могли попасть на остров. Сначала ждали, когда замерзнет озеро, потом пережидали затянувшееся ненастье, а когда наконец решились, наступило полнолуние. Но полнолуние зимой, когда озеро спит под ледяным панцирем, кому оно может повредить?
        Выехали из усадьбы поутру, солнце еще только-только взобралось на низкое, серое небо и светило вполсилы. Но денек обещал быть погожим, улеглась метель, стих ветер. По твердому укатанному снегу сани скользили легко, крепкий вороной жеребец тащил их играючи. Да и холода особого седоки не чувствовали.
        Правил сам Федор. Митяя Анфиса с ними не пустила. Как только узнала, что они собираются ехать на Стражевой Камень, тут же потемнела лицом, даже ямочки на пухлых щеках куда-то исчезли.
        - Плохое время вы выбрали, Август Адамович. Луна полная. И метель долго мела.
        - Так ведь уже закончилась, мон шер! - Август попробовал было ее обнять, но она мягко отстранилась.
        - После метели да еще в полнолуние на озеро лучше не соваться, так батя нам с Митяем говорил. Нас не пускал и сам не ходил. Нечего там делать, на озере.
        - Тебе, мон шер, может, и нечего, а у нас с Федей дела найдутся. И что еще за дикие суеверия?! Зимой на озере лед, что страшного там может приключиться?
        - Всякое, - сказала Анфиса уклончиво. - Со льдом иногда еще хуже, особенно после метели. - Она перекрестилась, а потом шепотом добавила: - Андрон Федоров, старатель из злотниковской артели, третьего дня из дому ушел и до сих пор не вернулся.
        - Так пьяный небось где-нибудь лежит твой Андрон. Или с девицей какой амурничает.
        - Злотниковские не пьют, - мотнула головой Анфиса. - У них с этим строго. За пьянство из артели гонят взашей.
        - Значит, амурничает. - Август ущипнул Анфису пониже спины. Она ойкнула, сердито перекинула через плечо толстую косу.
        - Не слушаете вы меня, Август Адамович, а я правду говорю. Обождите еще три дня, а там уж езжайте, коль невтерпеж.
        - За три дня этакого безделья я и сам, чего доброго, запью, - усмехнулся Август, - как тот артельщик злотниковский.
        - Злотниковские не пьют, - упрямо повторила Анфиса. - Сергей Злотников такого не допускает.
        - Так уж и не допускает? - спросил Август. - Что же, даже ни чарочки в рот не берут?
        - По чарочке могут, и даже по три, но пьяными никогда не напиваются.
        - А что так? - Федору стало интересно, что это за артель такая удивительная. В Чернокаменск золотодобытчики наведывались частенько. Были это ребята лихие и хлопотные, но любимые трактирщиками и лавочниками за свою хмельную щедрость. Щедрость обычно заканчивалась вместе с похмельем и золотом. И те, кто еще вчера мнил себя богачами, кутил и жил на широкую душу, снова уходили в лес на промысел. Перед этим они успевали сломать несколько стульев и несколько носов, разбить парочку девичьих сердец и наделать долгов. Вот такой веселой и увлекательной была жизнь золотодобытчиков, но оказалось, что исключения случаются даже среди них.
        - Мой батя говорил, пьяный артельщик - болтливый артельщик, а болтливый артельщик - нищий артельщик. Он сам еще с Демидом Васильевичем, Сергея Злотникова отцом, золото мыл. Дружили они. - В голосе Анфисы послышалась непонятная гордость, словно ее папенька был дружен не с предводителем золотодобытчиков, а с самим Кутасовым. - Золото многих уже сгубило, из-за него столько людей полегло. - Она вздохнула, но было видно, что истории про золото ей нравятся как слушать, так и пересказывать.
        - Очень занимательно, мон шер! - Август тоже любил истории. Он сел за стол, подпер кулаком щеку, приготовился слушать. - Продолжай, только для начала угости-ка нас с Федором своими мясными пирогами. Уж больно они у тебя вкусные выходят.
        Если что-то и могло смягчить Анфисино сердце, так это признание ее кулинарных талантов. Она зарделась от удовольствия, на щеках ее снова появились ямочки. На стол она накрывала ловко и споро, успевая одновременно говорить и управляться с ухватом.
        - Это темная история и давняя. - На Августа она глянула кокетливо, словно дожидаясь поощрения.
        - Ну же, мон шер, не томи! - Август страдальчески поморщился и тут же впился зубами в румяный бок пирога. - Что еще за история? Почему я до сих пор ее не знаю?
        - Потому что вспоминать ее не любят. Да и не знает никто толком, что там приключилось на самом деле. - Анфиса придвинула тарелку с пирогами Федору. - А вот я знаю, - сказала с гордостью. - Мне батя рассказывал. Злотниковы всегда были удачливы, что отец, что сын. Демид Васильевич золото находил даже там, где другие и искать бы не стали. Чутье у него было, а чутье в этом деле самое главное. Вот и прибивались к нему людишки в надежде, что и им от чужой удачи что-нибудь да достанется. И доставалось! Вот только из года в год все меньше. Старики говорили, уходит золото, прячется.
        - Разве так бывает? - удивился Август.
        - Бывает, Август Адамович, и для золотодобытчиков такие годы - беда, даже для самых удачливых, таких, как Демид Злотников. Люди из его артели начали разбегаться. Кто на земле осел, хозяйством обзавелся, кто на завод устроился, кому не повезло, тот на рудник. Осталось их немного: Злотников, батя мой да еще два человека. И в тот же год прибился к ним мариец. Имя его батя называл, вот только я забыла. Ловкий был человек и везучий, даже везучее самого Злотникова. Золото его будто самого искало, так батя говорил. И Злотникова он очень уважал, вроде как тот его однажды спас, но врать не стану, не знаю, как на самом деле было. Знаю только, что, когда у других старателей в кармане дыра, у Злотникова - всегда золотишко. Сдавал он в то время много, но кое-что, видно, и для себя придерживал, на черный день. Когда с марийцем к нему удача вернулась, старатели, те, что от него ушли, назад запросились. Да только он их не взял, сказал, что без нахлебников обойдется. Даже батю моего, друга своего верного, прогнал, оставил при себе только марийца.
        - Откуда взялся мариец? - спросил Федор. Не из праздного любопытства спросил, забрезжило в памяти что-то такое смутное.
        - Никто не знает. - Анфиса пожала полными плечами. - Пришел, и все. Ветром принесло, - она презрительно фыркнула, - прямо на Стражевой Камень, к Софье, Акима Чернова дочке, под подол.
        Вот что ему не давало покоя, вот о каком марийце речь. Об отце Айви.
        - Он красивый был, - сказала Анфиса, бросив быстрый взгляд на Августа, тот слушал с большим вниманием, но жевать не забывал. - Городские девки по нем с ума сходили, а он выбрал себе эту… ведьму.
        - Почему ведьму? - спросил Август.
        - А они там, на острове, все такие, - сказала Анфиса с неожиданной злобой. - И мать ее, и дочка. Мать так и вовсе за ворожбу удавили.
        В этот момент Федору и самому захотелось удавить Анфису. Не ожидал он, что за аппетитными формами и милыми ямочками скрывается столько злобы и обычной бабьей зависти. Август, кажется, тоже не ожидал, он даже жевать перестал, посмотрел на Анфису сквозь внимательный прищур, но она ничего не заметила, начав говорить, уже не могла остановиться.
        - Вот вы все на остров наведываетесь, Август Адамович, а того не знаете, с кем связались. - В голосе кухарки послышалось густо замешанная на ревности обида.
        - А ты мне расскажи, - попросил Август. Вкрадчивость его голоса могла насторожить любого более или менее благоразумного человека, но Анфису не насторожила.
        - Все они там змеевы дочки, - сказала она с непоколебимой уверенностью, но сразу стало ясно, что пересказывает она чужие мысли. - Воду в озере мутят, мужиков чужих приваживают. - Анфиса снова посмотрела на Августа. - Вот только не трогают их сейчас, боятся Чернова.
        - А что же его бояться? - Август приподнял брови. - Обычный старик.
        - Не знаю, может, тоже ворожит, а может, из-за денег. Деньги у него всегда водились, так батя говорил. И руки у него длинные. Сидит себе сиднем на острове, а дотянуться может аж до Чернокаменска, а то и дальше. Савва Сидорович и тот ему не указ, а Савва Сидорович всему в городе хозяин.
        - Про марийца расскажи, - попросил Август, и Федор заметил, что Берг больше не называет Анфису мон шер.
        - Мариец хоть и промышлял со Злотниковым, но всегда возвращался на Стражевой Камень. Говорят, ему Софья помогала, с помощью своего чародейства показывала, где золото искать. Злотников богател с каждым днем, только вот всем ведомо, что колдовство до добра не доводит, и золото то зачарованное.
        - Кем зачарованное? - спросил Федор.
        - Им, - Анфиса сделала непонятный жест рукой. - У нас каждый знает, что и озеро, и земля, и все, что в земле, в его власти. Золото, руда, самоцветы.
        - Ну, про самоцветы ты нам, Анфиса, не рассказывай, - усмехнулся Август. - Самоцветов у нас тут нет.
        - У нас тут, - она постучала пальцем по столу, - может, и нет, а вот в горах есть. Злотников с марийцем в горы ходили и камни приносили. Один изумруд батя видел своими собственными глазами. Вот такой! - Она сжала свой кулак, показывая, какого размера был изумруд.
        Размер казался слишком уж нереальным, даже если предположить, что изумруд существовал на самом деле, а не был выдумкой Анфисиного папеньки.
        - Но не приносят счастья бесовские штучки. Вот и Демиду Злотникову не принесли, стал он злым и подозрительным, наверное, боялся, что богатство его кто-нибудь отнимет. А то, что богатство есть, весь Чернокаменск знал. Сам же Злотников и рассказал.
        - Прямо так и рассказал? - не поверил Август.
        - Пить он стал, вот что. - Анфиса поморщилась. - Много пить! А пьяный артельщик - болтливый артельщик. - Она посмотрела на них многозначительно.
        - Болтливый артельщик - нищий артельщик, - повторил Федор задумчиво.
        - Мертвый! - сказала Анфиса неожиданно резко. - Пьяный, болтливый, мертвый. Злотников богатством своим бахвалился, говорил, что скоро станет богаче самого Кутасова, а золото сдавать перестал, вот злые люди и смекнули, что и золото, и самоцветы он где-то спрятал. А то, что спрятано, завсегда можно найти. Искали долго, золота должно было набраться много, целый сундук. Сначала в дом к нему влезли, хотели по-тихому, пока хозяева спят, но ребенок заплакал.
        - Ребенок? - переспросил Август.
        - Сергей, сын его. Ему тогда было годков пять или семь. От его плача отец проснулся, схватился за топор. Спал он с топором под кроватью, вот до чего себя довел! Но спьяну никого не поймал, убежали злыдни. - Анфиса снова помолчала. - Вот только бегали недолго, вернулись через несколько дней и напали на Злотникова, когда тот был на прииске. Его долго пытали, видно, хотели выведать, где он золото спрятал. Но он мужик был очень крепкий и злой, мог и не сказать. Батя мой считает, что не сказал, потому как не всплыло нигде ни золото, ни самоцветы.
        - Ну, оно могло всплыть в другом месте, - сказал Август. - Урал большой.
        - Урал-то большой, - покачала головой Анфиса, - да вот только людишки у нас маленькие. Не хватило бы им ума на такое. Это же разбойники!
        И здесь Федор был вынужден с ней согласиться. Мало того, он даже начал догадываться, где следует искать сундук с золотом и кто его охраняет.
        - А что же мариец? - спросил Август. - Что с ним стало?
        - Никто не знает. Видно, убежал шельмец. А может, с разбойниками заодно был.
        Это была полная чушь! Зачем же такому везучему и удалому воровать чужое золото, если своего собственного он мог намыть столько, сколько пожелал бы?
        - Разбойников тех нашли? - спросил Федор.
        - Да никто их и не искал.
        - А не пропадал ли кто-нибудь из старателей в тот год? - Родилась у него мысль, которую стоило проверить прямо сейчас.
        - Так двое пропали, Гришка Косой и Ванька Холмогоров, они как раз из злотниковской артели были. Видно, пошли сами золото мыть, и что-то там с ними в лесу приключилось.
        - Так они тоже погибли? - спросил Август.
        - Пропали. - Анфиса кивнула. - Ушли и не вернулись. Обычное дело. А нашли осенью то, что зверье не догрызло. Летом-то боялись в лес ходить. Никому не хотелось на разбойников наткнуться.
        На разбойников наткнуться… Федор переглянулся с Августом. Им обоим была ясна картина случившейся много лет назад трагедии. Скорее всего, Косой и Холмогоров и были теми самыми разбойниками, пытавшими, а затем и убившими Демида Злотникова. Убить-то убили, да только золото так и не нашли. И их собственная бесславная кончина, вероятнее всего, стала делом рук того самого удачливого марийца. Он так же, как и Злотников, знал, где спрятано золото, и, вполне вероятно, после гибели товарища сундук перепрятал. Это Август думал, что перепрятал, а Федор знал почти наверняка, что сундук по сей день лежит на дне Стражевого озера. Он даже смог бы указать место, то самое, которое видел в Нижнем мире.
        - И что же, не прекратились разбои после того случая? - спросил Август.
        - Разбои-то прекратились, но злотниковской жене еще досталось. Два раза ее дом грабили, все золото искали, а потом и вовсе спалили. Еле успела с сыном во двор выбежать.
        - И как же она без дома да с малым дитем на руках? - Август сочувственно покивал головой.
        - Хорошо, - бросила Анфиса с неожиданным раздражением. - Она красивая была. После смерти Злотникова к ней стал Савва Сидорович захаживать. Он к тому времени как раз овдовел. Приглянулась вдова ему так, что он ей и дом новый построил, и хозяйством одарил. Про подарки и украшения я лучше помолчу. - Анфиса завистливо вздохнула. - Долго она у него в полюбовницах числилась. Лет десять точно, пока красоту ее время не съело. Бабий век, он ведь короток. - Она снова вздохнула, но на сей раз тоскливо, подумала, наверное, о собственной неминуемой старости. - Но ушел он красиво, ничего из подаренного забирать не стал, все ей оставил. Да только недолго она тому богатству радовалась, через год слегла от какой-то неведомой хвори, а там и померла. И остался Сергей Злотников, сын ее единственный, круглым сиротой в неполных шестнадцать годков. А на нем все: и дом, и немалое хозяйство.
        - А что же Савва Сидорович его к себе на завод не взял? - спросил Август. - Не помог по старой памяти?
        - Не знаю. - Было очевидно, что это незнание Анфису злит. - Может, и предлагал Савва Сидорович ему помощь. А может, и не вспомнил даже. Только Сергей Злотников на заводе ни дня не работал, а пошел по проторенной дороге в старатели.
        - И надо думать, преуспел? - предположил Федор.
        - И очень быстро, - согласилась Анфиса. - Видно, отцовская удача к нему перешла.
        - Не назвал бы я мученическую смерть большой удачей, - пробормотал Август.
        - А Сергей Злотников хорошо запомнил, через что его отец пострадал. Сам он почти не пьет и артель свою держит железно. Попасть к нему - большая удача, но и служить ему нужно верой и правдой, слушаться его нужно беспрекословно.
        - И что же случается с ослушниками? - спросил Август заинтересованно.
        - Пропадают, - сказала Анфиса шепотом. - Один, помнится, напился пьяным и к Злотникову драться полез. Утром-то, знамо дело, протрезвел и каяться пришел. Злотников его простил, вот только из следующей экспедиции парень тот не вернулся. Артельщики сказали - утонул. А сам утонул или помог кто, о том неизвестно.
        - Любопытно-то как! - Август потер ладонь об ладонь. - А были еще отступники?
        - Были. Один припрятывал намытое золото, думал, никто не узнает. Вот только узнали.
        - Тоже в реке утонул?
        - Нет, оступился и свернул себе шею. И все артельщики подтвердили, что оступился. - Анфиса сказала это с непонятной радостью, словно не было в убийстве и круговой поруке ничего постыдного и преступного. - А еще один что-то с Сергеем не поделил, так его камнепадом зашибло. Насмерть.
        - А этот ваш Андрон тоже мог нечаянно себе шею свернуть. Оступился на льду - и все дела. - Август многозначительно пошевелил бровями.
        - Не мог, - сказала Анфиса уверенно.
        - Почему же?
        - Вот сразу видно, Август Адамович, что вы не из здешних мест. Без лишней надобности у нас на озеро никто не ходит, особенно в полную луну, да еще и после метели.
        - Так летом-то понятно, летом в озере можно утонуть, а зимой-то вода замерзает.
        - Замерзает, - кивнула Анфиса. - Да только он свое и зимой возьмет. Особенно когда метель.
        - До чего же мудрено у вас тут все в глубинке! - Август отодвинул давно уже опустевшую тарелку. Анфиса так увлеклась разговором, что не подумала предложить ему добавки.
        - Мудрено - не мудрено, а Митяя я с вами на озеро не пущу, так и знайте! - Она уперлась кулаками в крутые бока. - Брат у меня один, даром что оглоед. И вам ехать не советую. Что вы забыли на том острове? - В голосе ее снова послышались ревнивые нотки.
        - Ну, коли не пустишь Митяя, так мы сами, без него. - Август встал из-за стола. - Чай, не маленькие…

* * *
        И вот они подъехали к озеру, которое - удивительно дело! - даже зимой было похоже на серебряное зеркало. Наверное, невидимый и неощутимый на берегу ветер сметал с его замерзшей поверхности снег, превращая в гигантский каток.
        На лед жеребец ступил осторожно, цокнул подкованным копытом, высекая белые искры, испуганно всхрапнул, попятился, но, подчиняясь удару кнута, медленно двинулся вперед. И уже через несколько минут седоки увидели, в какую дивную красоту превратилась замерзшая озерная вода. Чем дальше от берега, тем прозрачнее становился лед, и в глубине его все чаще встречались удивительные узоры. Мороз превратил воду где в звезды, где в диковинные цветы, а где и вовсе в гигантские колонны, поднимающиеся, кажется, с самого озерного дна.
        - Невероятно! Восхитительно! Никогда, слышишь, Федя, никогда простому смертному не превзойти мать-природу, каким бы гением он себя ни мнил!
        С каждым сказанным словом голос Августа становился все громче, и не из-за присущей ему склонности к экзальтации, а из-за усилившегося, не пойми откуда налетевшего ветра. Это был странный ветер, он дул не прямо, а словно бы по спирали, сбивая жеребца с дороги, задавая их пути немыслимую траекторию. Ветер вел их по большой дуге, и путники, враз окоченевшие, не сразу поняли, что это тоже спираль, невидимая, закручивающаяся вокруг заснеженного острова. И свернуть с этого заданного невидимыми силами пути не было никакой возможности. Стоило только Федору направить сани прямо к острову, как ветер едва не сбивал жеребца с ног. Чтобы он окончательно не обессилел и, чего доброго, не переломал на льду ноги, пришлось подчиниться. Теперь дело пошло веселее. Мешал только холод. От холода зуб не попадал на зуб, руки коченели даже в рукавицах. А ледяной рисунок под копытами коня начал меняться. Они заметили это, когда обогнули остров по большой дуге и перешли на другой, чуть более узкий виток. Здесь лед выглядел как враз замерзшая огромная водяная воронка с черной громадиной острова в центре, и теперь сани
скользили по этой ледяной спирали, как по рельсам. Чем ближе был остров, тем сложнее было с них свернуть. Федору начало казаться, что и вовсе не возможно. А еще он стал сомневаться, что это их вынужденное кружение когда-нибудь вообще закончится. Надо было слушать Анфису…
        Холод и тяжелый путь утомили Августа, и он, счастливчик, отхлебнув из припасенной фляжки коньяку, задремал, а Федору не осталось ничего другого, как молить Господа, чтобы невидимое течение не швырнуло их сани на черные скалы. Он и сам уже начал придремывать от все усиливающегося, до самых костей пробирающего холода, когда услышал волчий вой. В поднявшейся вьюжной круговерти позади саней Федору чудились серые тени. Жеребец их тоже чуял. Он взвился на дыбы, закричал испуганно, почти по-человечьи, и рванул вперед с удвоенной силой. Не нужен был даже кнут. Вот только остров не становился ближе…
        А потом Федор услышал новый звук. Звук этот был тих и мелодичен, но удивительным образом заглушал и свист ветра, и волчий вой. Мало того, он, кажется, усмирял ветер, и почти выбившийся из сил жеребец вдруг вскинул голову к серому небу, заржал и помчался вперед размеренной рысью. Не по дуге, а по прямой. Прямо к острову, на котором Федор сумел разглядеть тонкую фигурку Айви. В руках девушка держала что-то длинное, похожее на палку, и только приблизившись на достаточное расстояние, Федор понял, что это не палка, а свирель. Это ее звуки усмиряли бурю. Он перегнулся через борт саней и без всякого удивления увидел, что ледяной воронки больше нет. Под полозьями сверкал самый обычный лед, только очень чистый.
        Когда жеребец вытащил сани на берег острова и замер в бессилии, Айви перестала играть на свирели. Надо думать, это была какая-то необычная свирель. Впрочем, было ли хоть что-нибудь обычное на Стражевом Камне? Не успев додумать эту мысль до конца, Федор спрыгнул с саней в пушистый снег, сгреб разрумянившуюся Айви в охапку и не удержался, поцеловал. От этого поцелуя, долгого и страстного, им обоим сделалось жарко. Айви сдернула с головы пуховый платок, а Федор распахнул тулуп, прижал к себе девушку с такой силой, что мог слышать, как бьется ее сердце. Оно билось радостно. Он точно знал, что радостно. Когда воздуха в легких совсем не осталось, он вздохнул полной грудью, а потом сказал:
        - Как же я по тебе скучал!
        Девушка улыбнулась, и стало ясно, что она тоже скучала, и что его решение ехать на остров было правильным, потому что каждый день без Айви превращался в год.
        Наверное, они так и целовались бы до самой темноты, если бы не деликатное покашливание. Август очнулся от дремы и теперь смотрел на них страдальческим взором.
        - Здравствуйте, Айви! - Его голос сделался по-стариковски сиплым. - Несказанно рад встрече. И так же рад, что неспокойные волны вынесли наш утлый челн к вашим благодатным берегам.
        Айви хихикнула, но тут же перестала улыбаться, прислушалась к далекому, но очень реальному волчьему вою, а потом подошла к Августу, сдернула рукавички, ощупала его побелевшее лицо и жестом велела следовать за ней. Берг подчинился без лишних слов. Выглядел он и в самом деле неважно. Он побрел следом за Айви, кутаясь в лисью шубу, то и дело испуганно оглядываясь. Федор остался распрягать жеребца. Из-за каменных валунов подъехать на санях к дому не было никакой возможности, да и конь изрядно устал.
        Перед домом их уже ждал Аким Петрович.
        - Покружило вас? - спросил он вместо приветствия и, взяв всхрапывающего жеребца под уздцы, повел в хлев.
        - Покружило. - Федор поднял лицо к хмурому небу. Солнце пряталось за низкими тучами, но и без того было ясно, что день уже давно перевалил за середину. Сколько же их носило?
        - А Евдокия что же не отговорила? - Аким Петрович потрепал жеребца по холке и тот благодарно ткнулся мордой ему в ладонь. - Разве не говорила она вам, что и зимой в полную луну на озере опасно?
        - Мы не спрашивали. - Отрицать очевидное было бесполезно. - Кто же мог подумать, что даже зимой ничего не изменится?
        - Зимой все иначе. И дольше. - Аким Петрович бросил на гостя хмурый взгляд. - Сам убедился, каково это. Если бы Айви не почуяла недоброе, кружили бы до тех пор, пока не замерзли до смерти или до тех пор, пока волки не загрызли.
        - А как она почуяла? - спросил Федор, закрывая за собой дверь в сарай и отсекая рвущийся следом ветер.
        - Не знаю, у нее самой спроси.
        - Она играла на какой-то дудочке…
        - На свирели, - поправил его Аким Петрович и протянул жеребцу охапку сена. - Сама научилась, никто не показывал. Когда она играет на свирели, он успокаивается.
        - Когда я тонул, тоже слышал музыку, - вспомнил Федор.
        - Это все она, Айви. Кажется, какая может быть сила в куске дерева, а поди ж ты! Он успокаивается почти сразу, но ненадолго. А она обессиливает. Спит потом несколько дней подряд почти беспробудно. Так что следующий раз, если надумаешь соваться на Стражевой Камень без спросу, не о себе подумай, а о ней. Ради тебя, Федя, она на многое пойдет, границу не увидит, за которую нельзя заступать.
        - И я пойду, Аким Петрович, - произнес Федор очень серьезно, так, чтобы этот старик раз и навсегда понял, что его намерения по отношению к Айви чисты. - Костьми лягу…
        - Ты смотри, чтобы она из-за тебя костьми не легла. - Аким Петрович в его сторону даже не смотрел, и это было особенно обидно. - Останетесь на острове, пока не закончится метель. Больше Айви дорогу не удержит. А если бы и попыталась, я бы не позволил. Да и Август, как я погляжу, уже не боец, выстыл, малахольный.
        Старик закончил возиться с жеребцом, обернулся к Федору и сказал:
        - Пошли в дом. Голодные небось.
        Дом встретил их теплом и запахом готовящейся еды. Айви суетилась у печи. Август сидел тут же, прижавшись спиной к горячему печному боку. Он не снял ни шубу, ни шапку, ни обувь, и под ним натекла изрядная лужа из растаявшего снега. В красных, распухших руках Берг держал дымящуюся кружку, из которой пил маленькими глоточками и страдальчески морщил такое же красное, как и руки, лицо.
        - Упреешь в шубе-то, - с порога сказал Аким Петрович.
        - Холодно. - Август сделал еще один осторожный глоток. - Никак не могу согреться. Думал, все - засосет нас эта адова воронка.
        - Вас бы не засосала, а вот жизни ваши бестолковые высосала бы. Особенно твою.
        - Почему мою? - удивился Август.
        - Потому что Федор покрепче тебя будет, да и счеты к нему у озера другие.
        - Надо было слушаться Анфису. - Архитектор прикрыл глаза. - Иногда и женщины могут дать дельный совет.
        Айви у печи выразительно фыркнула, и он встрепенулся, сказал виновато:
        - Не об вас речь, душа моя. Ваши советы неизменно дельные.
        Айви улыбнулась, а Федор задумался над тем, какие советы давала она Августу и каким образом. Ведь общаться во сне они не могут. Но это был вопрос далеко не первостепенной важности.
        - Раздевайтесь и садитесь к столу, - велел Аким Петрович, сбрасывая с плеч тулуп. - Айви, обед готов?
        Девушка кивнула, принялась накрывать на стол. Получалось это у нее так же ловко, как и у Евдокии. И еда была вкусная, пальчики оближешь. Вот только Август, известный своим чревоугодием, ел мало, больше пил приготовленное Акимом Петровичем зелье. На щеках его пылал нездоровый румянец, а глаза лихорадочно блестели.
        - Приболел ты малость, Август Адамович, - сказал Аким Петрович, вглядываясь в его лицо.
        - Кажется, приболел, - согласился он и тут же зашелся кашлем, от которого содрогнулось все его немалое тело.
        - Вылечим, - пообещал старик. - И не таких молодцов на ноги ставили. Айви постелет тебе на печи.
        - Спать хочу. - Август зевнул.
        - Так иди спать, - велел Аким Петрович.
        Айви тоже клевала носом, и было очевидно, что со сном она борется из последних сил. Прав был Аким Петрович: если озеро что-то и давало, то и забирало сторицей. Или не озеро…
        - И ты тоже иди спать, - велел старик. - Со стола Федор уберет.
        - Уберу, - пообещал он, и Айви благодарно улыбнулась, встала, чуть пошатнулась и ушла в большую комнату.
        - Приберешься тут и иди топить баню, - распорядился Аким Петрович, расстилая на печи сначала овчинный тулуп, а сверху льняную простыню. - Дров не жалей, тебе там спать.
        Снаружи уже стемнело, завывал ветер, но волков не было слышно. Баню Федор протопил быстро, сухие поленья занялись легко и дружно, на бревенчатых стенах заплясали отсветы пламени. Было еще совсем не поздно, несмотря на окутавшую остров темноту, но Федор все равно решил лечь спать. Там, во сне, его ждала Айви, и он не хотел терять ни одной драгоценной минуты…

* * *
        …И сон пришел, а вместе с ним почти сразу же пришла Айви. Деревянная лавка с наброшенным на нее тулупом превратилась в мягкую землю подземного грота, а огненные сполохи - в лунные отсветы. Федор лежал, закинув руки за голову, а Айви смотрела на него сверху вниз, и мягкий лунный свет серебрил ее кожу.
        - Я соскучилась, - вздохнула она и легла рядом, обвила руками, прижалась, уткнулась горячим лицом в шею. - Я очень соскучилась, Федя.
        Федор поцеловал ее сначала в макушку, потом в кончик носа и губы, а потом он уже не мог остановиться. Во сне, особенно в таком восхитительно реальном сне, все было проще и правильнее, чем в обычной жизни. Оба они знали, что делают, знали, куда приведет их этот удивительный сон, и смотрели в будущее без страха. Нет, они смотрели не в будущее, не было им никакого дела до того, что еще не исполнилось, они смотрели друг на друга, и в серебряных глазах Айви Федор видел отражение полной луны…
        Они спали, обнявшись, переплетясь руками, ногами и волосами в единое целое, - оказывается, во сне тоже можно спать! - когда стены грота содрогнулись, а воздух вокруг загудел и завибрировал. Гул превратился в вой, не то звериный, не то человеческий, полный отчаяния и ярости. Вода в озере вскипела, забурлила, выплескиваясь на черные камни, обжигая босые ноги, подбираясь все выше и выше, грозясь утопить.
        - Уходи, - сказала Айви, сжимая лицо Федора в горячих ладонях. - Тебе нужно уходить.
        - Ты пойдешь со мной? - Он обхватил ее за плечи, боясь отпустить даже на мгновение.
        - Нет. - Айви мотнула головой, и серебряная прядка занавесила ее лицо, спрятала от Федора - Он идет…
        - Ты пойдешь к нему?
        Это была и злость, и ревность, и отчаяние, и страх. Обычный животный страх смерти, потому что ледяная подземная вода доходила им с Айви уже до пояса и прибывала с пугающей стремительностью.
        - Ты пойдешь к нему! - закричал он, не в силах удержать в себе все это.
        - Федя, он тебя убьет, - шепнула Айви ему на ухо. И губы ее, коснувшиеся его кожи, были такими же ледяными, как озерная вода.
        - Это всего лишь сон! - Он сам не знал, кого хочет убедить, себя или ее.
        - Во сне тоже можно умереть. В таком сне! А у меня не осталось сил, чтобы его удержать. Уходи! Просыпайся!
        Она выскользнула из его объятий, зачерпнула горсть воды, плеснула Федору в лицо. И он закричал, словно на него попали брызги лавы и выжгли дыры и на коже, и в душе. А потом упал в темноту, и в короткие мгновения этого падения успел увидеть, как вползает в грот желтоглазая тень, как взмывает к полной луне острокрылая ласточка.
        Федор проснулся от собственного крика и от боли. Огонь в печи, тихий и сытый, прикормленный смолистыми поленьями, вдруг вспыхнул с невероятной силой, сыпнул красные искры на руки и тулуп. Не проснись Федор, не вытолкни Айви его из сна, быть пожару. Овечья шкура уже занялась, запахло паленой шерстью. Обжигаясь, Федор сбил пламя, погасил занимающийся пожар, прикрыл створку печи, отсекая рвущиеся наружу языки огня. Когда вечером он ложился спать, створка была закрыта и открыться сама могла едва ли, но он уже давно перестал удивляться творящимся вокруг недобрым чудесам. Если Желтоглазый со дна смог дотянуться до часовой башни, то что ему стоило нарушить мирное течение жизни в самом центре озера?
        Когда с занявшимся пожаром было наконец покончено, Федор вышел во двор, как был, в одной только рубахе. Лютый северный ветер тут же обнял его холодными лапами, швырнул в лицо горсть снега. Луны, такой близкой и яркой во сне, сейчас не было видно, все вокруг словно провалилось в черную бездну и сейчас завывало и содрогалось от ужаса. Земля под ногами тоже едва ощутимо подрагивала, а завывание ветра было похоже на человеческое, но Федор знал - до Верхнего мира дотянулось эхо чужой лютой ненависти, такой сильной она была.
        Ему хотелось бежать к дому, разбудить Айви, выдернуть из страшного сна, но что-то куда более глубинное, чем страх, шептало, что так делать нельзя, что станет только хуже, и метель соглашалась:
        - Не буди. Ложись спать сам. Прямо здесь. Я тебя укрою, замету снегом так, что никто тебя не найдет. До самой весны… Засыпай, человечек…
        Он оттолкнул от себя ветер, словно тот был живым существом, погрозил темноте кулаком и, перекрикивая бурю, закричал:
        - Я тебе ее не отдам! Слышишь ты меня?
        Ответом ему стал смех. Или это ветер сменил направление. А может, вьюга разозлилась на упрямого человечка, решившего бросить вызов тому, кто был и всегда останется сильнее.
        Дверь в баню Федор нашел едва-едва, хоть и стоял от нее в двух шагах, а потом еще несколько бесконечно долгих минут голыми руками отгребал заваливший ее снег. Когда он наконец ввалился в пышущее жаром нутро помещения, то не чувствовал от холода своего тела. Подсмоленный в нескольких местах тулуп вонял жженой шерстью, но сейчас это не имело никакого значения. Федор стащил с себя насквозь промокшую одежду, накинул тулуп и прижался спиной к теплому печному боку. Наверное, сейчас он напоминал Августа, но знал наверняка - болезнь обойдет его стороной. Желтоглазый не станет размениваться на такие мелочи, как простуда.
        Так Федор и просидел у печи до самого рассвета, до того момента, когда в клубах метели забрезжил слабый огонек, извещающий, что Аким Петрович уже на ногах. Выйти наружу получилось не сразу, снега за ночь намело изрядно, завалило дверь так, что пришлось налечь плечом, а потом, орудуя найденной в предбаннике лопатой, прорубать себе путь к дому в полной темноте, как на свет маяка, ориентируясь на слабые блики керосиновой лампы.
        К утру метель не прекратилась, ветер дул все с той же неистовостью, выл с мучительным надрывом, временами срываясь на пронзительный визг. Пожалуй, этот вой и был самым жутким, самым пугающим. Он словно бы говорил - оставь надежду, глупый человечек, отсюда не уйти даже мне.
        Когда Федор поднялся на крыльцо, дверь открылась сама. Открылась легко, точно и не была завалена метровой высоты сугробом.
        - Входи, - послышался из темноты мрачный голос Акима Петровича, и Федор, кое-как стряхнув с тулупа снег, шагнул в сени, а потом и в комнату.
        Старик уже сидел за столом, и в зыбком свете керосиновой лампы читал какую-то книгу. На Федора он даже не глянул, точно того и не было, и не проронил ни слова. В тяжелой тишине дома было что-то недоброе, решительно и бескомпромиссно выталкивающее Федора из «своих» обратно в «чужаки». Минувшей ночью случилось лишь одно событие, объясняющее такие разительные перемены, но произошло оно во сне. Да и произошло ли?..
        Вопрос был лишним, потому что Федор знал на него ответ. Во сне ли, наяву ли, но Айви теперь его навсегда. И никто, ни Желтоглазый, ни дед, не смогут помешать их счастью. Он не позволит.
        - На дворе настоящий ад, - сказал Федор, усаживаясь напротив и стараясь смотреть старику прямо в глаза.
        - Так всегда бывает, когда он свирепеет, а свирепеет он только в одном случае. - Аким Петрович замолчал, и тишина в комнате сделалась совсем уж невыносимой, как и его налившийся свинцом взгляд.
        Федор тоже молчал. Не считал он себя виноватым, чтобы оправдываться!
        - Айви спит, - снова заговорил Аким Петрович. - Не нужно ее будить, что бы ты там себе ни нафантазировал. Она сама со всем управится, а ты… - Твердый, узловатый палец уперся в грудь Федору, - если только посмеешь ее обидеть, если только с дурными помыслами…
        - С чистыми… Я люблю вашу внучку. И она меня тоже любит.
        - Она любит… - Аким Петрович уронил голову на раскрытую ладонь, словно внезапно обессилел, и голос его зазвучал глухо: - Ты не виноват. Они сами нас выбирают, и выбор этот один на всю жизнь. Хотел бы я, чтобы у вас с Айви все было легко, как у обычных людей, но так не получится. Многим чужое счастье глаза застит. А вам не с людьми, вам с ним бороться придется. Хотя, - старик поднял на Федора совершенно измученный, пропитанный вековой усталостью взгляд, - иногда я не знаю, кто страшнее: он или люди. Места здесь особые, темные места, и не каждая душа с этой темнотой в состоянии совладать.
        - Я смогу, - пообещал Федор твердо.
        - Не зарекайся, просто сделай ее счастливой. Ей немного надо для счастья.
        - Я женюсь на ней. - Не так нужно было, а чтобы чинно все, по правилам. Да только мало что в его жизни подчинялось правилам.
        - Женишься. Куда ты денешься, - Аким Петрович кивнул. - Только не сейчас, а летом. Незачем спешить. А благословение свое я вам дам, на этот счет не волнуйся.
        В темноте со стороны печи послышался не то стон, не то бормотание.
        - Август, - сказал Аким Петрович, вставая из-за стола. - Жар у него. Всю ночь мечется. Жалко будет, если помрет. Светлого ума человек, хоть и с изрядной придурью.
        - Он может умереть? - Федор испугался не на шутку.
        - Все мы под Богом ходим: и простые смертные, и гении. - Из глиняного кувшина старик плеснул в чашку какой-то терпко пахнущий отвар, прихватил со стола лампу, направился к печи.
        - Вот выпей, Август Адамович, - послышался его приглушенный голос. - Да пей ты! А то силой залью.
        Ответом ему стало протестующее мычание, быстро сменившееся кашлем и странными булькающими звуками. То ли Август пил, то ли Аким Петрович исполнил свою угрозу. А потом все стихло.
        - Уснул. - Старик вернулся к столу, спросил: - Чаю хочешь?
        - Хочу. - Федору и в самом деле захотелось чаю. И непременно горячего, с душистыми травами. - Я все спросить хотел…
        - Спрашивай, до рассвета еще далеко. Делать нам с тобой пока все равно нечего.
        - Вы часы прячете, когда Август на остров приплывает. Это ведь неспроста, Аким Петрович?
        - В этой жизни, Федя, все неспроста. - Хозяин разлил чай по чашкам, поставил перед Федором вазочку с медом. - И людские судьбы она порой сплетает самым невероятным образом. Это матушки моей часы. Сделаны специально для нее немецким мастером в единственном экземпляре.
        - Раз в единственном экземпляре, значит, Август их видеть никогда раньше не мог.
        - Мог. - Аким Петрович усмехнулся. - Мастера, который сделал часы, звали Адам Берг.
        - То есть он был нашему Августу…
        - Отцом. И моим приятелем. Это по моей просьбе и по моим наброскам он сделал те фигуры. Я нарисовал, он сделал. Кто же из нас знал, что жизнь вот так повернется, что сначала разметает, а потом снова соберет.
        Федор никогда не был тугодумом, а сейчас, в этот темный предрассветный час, соображал и вовсе быстро. Часы, книги на французском, необычный для простого мужика уклад, фамилия…
        - Вы из Петербурга, - сказал он не вопросительно, а утвердительно. - Граф Чернов…
        - Давненько меня графом не величали, - усмехнулся старик и сделал глоток чаю. - Я уже и забыл. А ты сметливый, весь в бабушку, надо полагать. Как там Зоя Николаевна? Надеюсь, в полном здравии? Она ведь моложе меня лет на десять.
        - В здравии. - Федор улыбнулся. Это было так удивительно: сидеть на краю земли в доме, по самую крышу заваленном снегом, и вспоминать мир, который существует только в памяти. - Я надеюсь, - добавил он. - Надеюсь, что мой арест и ссылка ее не сломали.
        - Не сломали. Насколько я помню, Зоя Николаевна и в юные годы отличалась крепостью духа. А дед твой как же? Мы оба были влюблены в твою бабушку, но Дмитрий меня обскакал. - Улыбка у Акима Петровича сделалась грустная, очевидно, воспоминания эти, хоть и светлые, причиняли ему душевную боль. - Они с Зоей обвенчались в мае, а в сентябре меня уже арестовали. Потом была ссылка…
        Значит, ссылка… А иначе зачем дворянину, потомку знатного рода добровольно хоронить себя в такой глуши?
        - Что, думал ты один такой? - Аким Петрович посмотрел на гостя с усмешкой. - Не один. Вот только ссылка - это не каторга, и вернуться обратно я со временем мог.
        - Но вы не вернулись.
        - Не вернулся. Повстречал тут свою судьбу, а от судьбы не убежишь. Да ты пей чай, Федор. Пей, пока горячий.
        Федор послушно сделал глоток, но вкуса не почувствовал. Только что услышанное еще нужно было осмыслить, не укладывалось у него в голове.
        - То есть вас в Чернокаменске не держат силой? - спросил он. - Вы вольны уехать отсюда в любой момент, вернуться домой?
        - Не волен. - Аким Петрович покачал головой. - На Стражевом Камне моя воля заканчивается. Это сложно объяснить, это словно бы въелось в твою кровь и теперь разъедает душу.
        - Совсем нельзя уехать?
        - Можно, но жить в полную силу и дышать полной грудью можно только здесь. Я пробовал уехать. Через год после того, как моя Аннушка… - Он помолчал. - Через год забрал Соню и уехал в Пермь. Вот тогда-то я это и ощутил в полной мере.
        - Что?
        - Тоску. Когда Аннушку убили, я решил, накажу убийц, найду Сонечке достойного опекуна, оформлю наследство, чтобы моя девочка ни в чем не нуждалась, и все… уйду. Любовь, Федя, это очень эгоистичное чувство. Мне тогда казалось, что без Аннушки мне и жить незачем. И когда я о Сонечкином будущем пекся, мною не отеческая любовь двигала, а исключительно чувство долга. Не думал я в то время, как моя дочь будет с чужими людьми расти. Только о собственной боли думал. В Перми мы с дочкой ждали поверенного из Санкт-Петербурга. Долго ждали, месяца два, кажется. И вот начала моя девочка болеть. За жизнь свою ничем не болела, а тут стала прямо на глазах угасать и проситься обратно на озеро. И во мне словно бы надломилось что-то. Думал, и ломаться больше нечему, думал, искрошилась душа в труху. Ан нет! Хватило меня только на то, чтобы дождаться поверенного да уладить финансовые дела. Нелегко управлять капиталом за тысячи верст через поверенных. Пока были живы родители, меня эти вопросы не особо интересовали, но после их кончины пришлось вникать, учиться. Научился и даже преуспел. Продал родовое поместье и
городской дом, перевел капитал поближе к Уралу, часть весьма удачно вложил в горное дело. Для Аннушки, для семьи старался. А оно вот как получилось. И Сонечка занемогла… Как же я мог родную дочь в болезни бросить! Не хватило на то моего эгоизма.
        - Вы вернулись на остров.
        - Вернулись. И девочка моя сразу повеселела, на поправку пошла.
        - А вы?
        - А я? - Аким Петрович посмотрел на него пустым, совершенно ничего не выражающим взглядом. - Татьяна, Евдокии нашей мать, мне тогда помогла. Считай, переселились они с Евдокией на остров. Евдокия с Сонечкой были ровесницами, дружили. А Татьяна женщина была умная и добрая, доверял я ей, как самому себе, и в один особо темный час подумал, зачем же Сонечке чужие люди, когда Татьяна ее любит, как родную, и, случись со мной что, никогда не бросит. Денег бы им хватило, я об этом позаботился.
        Аким Петрович рассказывал о делах давно минувших так, словно и не прошло с тех пор больше сорока лет. Было очевидно, что свою прежнюю жизнь он помнит в малейших подробностях, даже то, что хотел бы забыть.
        - Я напился, выпил столько, что лыка не вязал, и пошел на Змеиную Голову.
        Федор и без объяснений понял, что Змеиной Головой старик называет тот самый треугольный валун, что нависал над самой водой.
        - В бездну шагнул сразу, без колебаний. Испугался, что, если дам себе время, передумаю. Вот только браслет снять забыл. - Он задрал рукав рубахи, почти с ненавистью посмотрел на браслет. - А может, даже если бы и снял, не получил бы милости. Помечены мы с тобой, Федор, этим серебром. Да и серебро ли это?..
        - Вы не утонули. - Федор вспомнил, как Аким Петрович когда-то говорил, что озеро его теперь не примет. Очевидно же, что не приняло.
        - Утонул. Камнем ушел на дно. Вот только не этого мира, а Нижнего. Думал, его там увижу, а увидел Аннушку свою. - На глазах хозяина выступили слезы, а взгляд смягчился. - Какое это было счастье, Федя! Оно же все там настоящее, в Нижнем мире. И Аннушка моя настоящая, как живая. Нет, живая, только какой-то иной, нам неведомой жизнью. Я хотел остаться, умолял, но она не позволила. Зачем, говорит, ты, Акимушка, нашу дочку сиротой оставил? Как же так можно? А сама меня по щеке гладит так ласково. Нельзя, говорит, тебе здесь надолго оставаться, плохо это для живых. Уходи. А я не могу! Как же мне уйти, когда вот она - моя Анна!
        - Она бы не позволила вам надолго остаться. Айви мне тоже не позволила.
        - Она и не позволила, прогнала. Но обещала иногда приходить во снах. А ты ведь знаешь, какие это сны. Знаешь, что они реальнее яви.
        - И она приходит?
        - Иногда. - Аким Петрович улыбнулся. - Не так часто, как мне бы хотелось. Каждый такой сон для меня настоящий подарок. Только одно это меня держит на острове - возможность видеться с женой. И еще обещание.
        - Какое обещание?
        - Она меня ждет. Когда придет мой час, мы уйдем с ней вместе, - сказал Аким Петрович и одним махом допил свой уже давно остывший чай. - Проснулся я утром на берегу, - продолжил он, вглядываясь в серую мглу за окном. - Выбросило меня озеро, не приняло. И тебя не примет, если удумаешь что дурное, если сам решишь умереть. Имей в виду. Вот теперь я тебе все рассказал, ничего не утаил.
        - Про марийца расскажите, - попросил Федор. - Про отца Айви.
        - А что про него рассказывать? На острове он оставался, пока Соня не умерла, только ее одну он любил. А как умерла, так сразу и ушел. Что смотришь? Знакомая история получается?
        - Знакомая.
        - Вот поэтому я его и не держал, потому что сам в его шкуре побывал и знал, что он чувствует. А Айви, сам видишь, мне не в тягость, а в радость.
        - В городе говорят о небывалой удаче ее отца.
        - Правду говорят. Или ты о том, что Соня моя ему помогала?
        - И про это тоже.
        - Нет, - Аким Петрович покачал головой. - Соне в Нижний мир ходу не было. Не мог он с ней разговаривать, а потому не знала она про золотые жилы ничего. Это и в самом деле только везение, Федя. И Демид Злотников этим везением воспользовался, задурил парню голову старательской романтикой. - Он устало потер глаза, и Федор запоздало подумал, что этой ночью Аким Петрович, скорее всего, даже не прилег. - Демид ему вместо брата был, и за смерть его он жестоко отомстил.
        - Я так и подумал.
        - И золото злотниковское он себе забрал. - Старик словно бы и не слышал слов Федора. - Не все, сколько унести смог. Часть мне принес, расплатился за заботу о дочери, но большую часть клада спрятал.
        - Я знаю, - сказал Федор, глядя старику прямо в глаза.
        - И знаешь где? - Аким Петрович едва заметно улыбнулся.
        - Знаю. - Он кивнул.
        - Вот и хорошо. Может, когда-нибудь и пригодится знание-то. Ты только помалкивай, не рассказывай никому. Да ты парень сметливый, не мне тебя учить.
        Эта тема была исчерпана, и Федор вернулся к тому, с чего они начинали:
        - А почему вы часы от Августа прячете?
        - Потому что отцовскую работу он сразу же узнает, станет задавать вопросы. Станет! Не спорь со мной.
        Федор и не думал спорить, характер Августа он уже успел изучить, понимал, что, почуяв тайну, тот не остановится.
        - О том, кто я на самом деле, в Чернокаменске знают считаные люди: ты, Евдокия, мой поверенный и Савва Кутасов.
        - Кутасов?! - Федор не верил своим ушам.
        - С отцом его у нас были общие дела, часть моих средств вложена в его рудники.
        Зато теперь стало ясно, почему Савва Кутасов, у которого везде был свой интерес, не трогает Стражевой Камень, позволяя здешним обитателям жить по своему усмотрению.
        - А Берг, хоть человек и хороший, талантливый, но сам знаешь его слабость. Выпивка и не такому болтуну язык развяжет.
        - Как думаете, он поправится?
        - Если бы кое-кому хватило ума не соваться на остров в полную луну, так и не заболел бы никто. А так на все воля Божья.
        - И ваша.
        - Все, что от меня зависит, я делаю. По этой части можешь быть спокоен. Я одного понять не могу, что его так тянет на остров? И Айви к нему привязалась, башни эти свои рисует с утра до ночи.
        - Маяки, - поправил его Федор.
        - Почему маяки? - Кажется, впервые Федор увидел удивление на лице Акима Петровича.
        - Август считает, что озеру и Стражевому Камню нужен собственный маяк. Идеи у него какие-то… - Он замолчал, подбирая правильное слово, но, так и не подобрав, спросил: - Скажите, а Желтоглазого могут слышать простые люди? Не тот зов, после которого хочется утопиться, а по-другому, как обычного человека. Ну, почти обычного.
        - А кто его слышит?
        - Август. После того случая с ожившим механизмом то ли слышит, то ли чувствует что-то. И на остров его как раз после этого и потянуло. Идеи стали приходить в голову странные.
        - Значит, позвал. Некоторые особо тонкие натуры его чувствуют. Чаще, конечно, юродивые да душевнобольные, но, видно, не зря Евдокия Августа блаженным называет. От гениальности до помешательства один шаг. И никто тебе не скажет, где проходит граница. Если Августа тянет на Стражевой Камень, его уже никакие запреты не остановят, упало, значит, какое-то зерно в его душу, а вот что прорастет… - Аким Петрович замолчал, и в ту же секунду с печи послышался надсадный кашель, а следом приглушенный хрип.
        Аким Петрович взял со стола кружку с отваром, сказал шепотом:
        - Теперь можешь быть спокоен, Август не умрет. Его позвали, а тех, кто нужен, не убивают. По крайней мере, не сразу.
        Эти слова были одновременно успокаивающими и пугающими. Федор знал: от Желтоглазого добра ждать не приходится, а если и случится что-то, что на первый взгляд покажется добром, то и плату за него потребует немалую. Ему вдруг невыносимо сильно захотелось к Айви, чтобы самому убедиться, что с ней все в порядке, что ее сон - это всего лишь сон. Но как попросить о таком Акима Петровича, он не знал. Старик все понял сам.
        - Не трогай ее, не буди. Все равно не добудишься. Придет время, она сама вернется.
        Он так и сказал, не «проснется», а «вернется», и это было правильно. Они оба это понимали. Вот только на душе от такого знания становилось все горше.
        А за окном бушевала метель. Ветер выл в трубе, изо всех сил налегал на стекла, пытаясь выдавить и впустить в дом снег и стужу. Но дом был сложен на совесть и удары стихии выдерживал стойко. Утром, когда солнце уже должно было вскарабкаться на небосвод, в комнате все еще оставалось темно из-за снега, завалившего окна. К тому времени Август перестал хрипеть и кашлять и провалился в беспокойный сон. О том, что сон тревожный, говорили его стоны и всхлипывания. И Федору вдруг подумалось, то Желтоглазому ничего не стоит утянуть Берга на дно Нижнего мира.
        Айви спала спокойно. Все-таки Федор не выдержал, заглянул в ее комнату. В полумраке не спешащей уходить ночи он не видел ее лица, но слышал ровное дыхание. Нельзя сказать, что он совсем успокоился, но сжимающие душу тиски слегка разжались, позволяя дышать без боли. Когда он вышел из комнаты, Аким Петрович уже натягивал тулуп.
        - Пойду разгребать снег, - сказал он, надевая волчью шапку. - И скотину надо покормить.
        - Можно мне с вами?
        - Идем, вдвоем веселее.

* * *
        Они работали несколько часов: отгребали от окон снег, прорывали в сугробах узкие тоннели. Никогда раньше Федор не видел столько снега. Он и подумать не мог, что такое вообще возможно. А когда спросил у Акима Петровича, часто ли в здешних краях приключаются такие сильные снегопады, тот лишь пожал плечами, голодная скотина интересовала его сейчас гораздо сильнее, чем Федор с его вопросами.
        Когда по проделанному тоннелю они возвращались к дому, оказалось, что окна уже снова заметены почти до половины, и Аким Петрович лишь раздраженно махнул рукой и, стряхнув снег с шапки и тулупа, шагнул в сени. А Федор остался расчищать снег. Этим ненастным, больше похожим на ночь днем ему особенно сильно хотелось света. Когда работа была закончена, послышался вой, полный тоски и голодной злости.
        - Волки, - сказал Аким Петрович, и, словно в подтверждение его слов, испуганно заржал в хлеву жеребец. - Приходят по льду из леса. За коня не волнуйся, до него им не добраться, запоры в хлеву крепкие. Но во двор теперь без лишней нужды не выходи. Раньше они близко к дому никогда не подходили, но кто знает… Я и бури такой не припомню.
        Короткий зимний день пролетел в хлопотах и заботах. Управившись с хозяйством и приготовив еду на следующий день, они уселись за стол у керосиновой лампы, Аким Петрович с книгой, а Федор с набросками Айви и чертежами Августа.
        Как и обещал Аким Петрович, Август пошел на поправку. Жар, державшийся весь день, к ночи спал, но дыхание все еще оставалось тяжелым. Берг спал, просыпался лишь, когда Аким Петрович пытался напоить его отваром, да и то ненадолго. Айви тоже спала, не выходила даже к столу, но Аким Петрович из-за этого, казалось, не тревожился. К ночи вернулись волки, завыли где-то совсем близко.
        - Спи здесь, - предложил Аким Петрович.
        Но Федор отказался. Ему думалось, Айви придет в его сон быстрее, если он будет ночевать не в доме, а в бане.
        - Присмотрю за скотиной, - сказал он, сам до конца не понимая, как станет присматривать.
        Старик ничего не ответил, покачал головой, а потом спросил:
        - С ружьем управляться умеешь?
        Федор не умел, и отчего-то признаваться в этом было неловко.
        - Плохо, - заметил старик. - Придется научиться. В наших краях такая наука не помешает.
        Аким Петрович сунул ноги в валенки, накинул тулуп, снял со стены ружье:
        - Пойдем, провожу. Заодно посмотрю, как там животинка. Держись рядом.
        За сутки буря не утихла, наоборот, кажется, стала еще злее. Прорытые утром тоннели почти полностью занесло снегом, и короткий путь до хлева и бани занял долгих десять минут. В вой метели вплетались далекие волчьи голоса.
        - Стая ушла, - прокричал Аким Петрович, пытаясь перекричать ветер. - Волки не любят долго оставаться на острове. Боятся.
        Федор не стал уточнять, чего боятся волки, вслед за стариком ввалился в хлев, перевел дыхание, стер с лица снег. Жеребец вел себя смирно, и это было лишним подтверждением того, что волки уже далеко.
        - Дров хватит? - спросил Аким Петрович перед тем, как уйти, и вместо ответа Федор кивнул. Он обошелся бы и без огня, только бы Айви пришла.
        Айви не пришла. Всю ночь он бродил по мертвому дну мертвого озера, пытаясь самостоятельно найти дорогу в грот, но так и не нашел. Мертвецы волновались, словно чувствовали отголоски терзающей Верхний мир бури. Желтые огни в пещере горели ровным холодным светом, и Федор уже почти было решился войти туда, как проснулся.
        Дрова в печи почти прогорели, сквозь заваленное снегом окошко не проникало ни лучика, но снаружи было тихо. Метель прекратилась. За ночь снега намело столько, что для того, чтобы добраться до дома, пришлось изрядно попотеть, а потом еще долго разгребать сугробы, расчищая дорожки.
        Август уже пришел в себя и вяло переругивался с Акимом Петровичем, отказываясь от отвара и требуя коньяку. Айви все еще спала. Как такое вообще могло быть! Но Аким Петрович в происходящем не видел ничего особенного, и Федор заставил себя успокоиться, чтобы не думать о дурном, с головой ушел в работу. После бури работы хватило и ему, и Акиму Петровичу. А ближе к обеду на остров прибыла Евдокия. Она приехала на санях, в которые была запряжена крепкая невысокая лошадка. И каким-то совершенно непостижимым способом сумела пробиться к дому сквозь снежные завалы. Была она зла, но за злостью пряталась тревога.
        - Тетушка, каким ветром?! - Федор раскрыл ей свои объятия и тут же получил мокрой и колючей рукавицей по лицу.
        - Паразит! - Рука у Евдокии оказалась тяжелой, и, если бы не корзина, женщина бы, наверное, набросилась на него с кулаками. - В полную луну, Федька!.. - С каждым сказанным словом она охаживала его рукавицей. - Да я за эти дни поседела вся! С ума чуть не сошла, негодяй ты этакий!
        Евдокия в последний раз огрела его рукавицей, а потом вцепилась в воротник тулупа, притянула к себе, всмотрелась в лицо и спросила:
        - Блаженный жив?
        - Жив. Что с ним станется? - На крик из дома вышел Аким Петрович, увидел измочаленную рукавицей Федорову морду и злорадно усмехнулся. - А сама-то ты как по такому снегу добралась?
        - С Божьей помощью, - буркнула Евдокия и разжала пальцы, отпуская Федора на волю. - Вас похоронили уже. - Она ткнула его кулаком в грудь. - Сам Кутасов ко мне пожаловал, спрашивал, есть ли надежда на то, что вы живы. Я сказала, что дуракам везет. А где Айви? - Она вдруг забеспокоилась.
        - Спит, - сказал Аким Петрович коротко, и Евдокия молча кивнула, не стала задавать никаких вопросов, лишь посмотрела на Федора слишком уж внимательно, а потому сунула в руки корзинку и велела:
        - В дом неси. Пирогов вам напекла.
        Обратно в Чернокаменск Евдокия уехала через несколько часов, еще по свету. За это время она успела прибрать в доме, приготовить еды едва ли не на неделю вперед и поругаться с больным, но не растерявшим кураж Августом. На Августа она злилась, кажется, даже сильнее, чем на Федора, именно его считала виновником случившегося. И даже плачевное состояние архитектора не смогло смягчить ее сердце. А когда Август вознамерился проводить ее до саней, и вовсе обозвала болваном. Но он не обиделся. Принимая во внимание скверность его характера, это было удивительно. Провожать Евдокию пошел Федор. Всю дорогу до берега они молчали, и, лишь садясь в сани, женщина вдруг сказала:
        - Сегодня утром нашли одного из злотниковских головорезов, того, что пропал перед бурей.
        - Я знаю.
        - Знаешь? - Евдокия посмотрела на него не то удивленно, не то жалостливо. - А знаешь, каким его нашли? Вмерзшим в лед у самого берега. Не примерзшим, Федя, а вмерзшим. Чтобы его достать, пришлось лед вырубать. И лицо у него было… Не дай тебе бог увидеть то, что он видел перед своей смертью. Да и смерти такой я никому не пожелаю, даже лютому врагу. - Она вдруг снова схватила его за ворот тулупа, заставила склониться над санями, сказала срывающимся от злости шепотом: - Лед под ним словно вмиг истаял, а потом тут же замерз. Ты понимаешь, какая для этого нужна сила?
        Федор молча кивнул.
        - А вы в полнолуние, в самую его силу на озеро ступили! Считай, повезло, что вас вот так, как его, не пришлось изо льда вырубать.
        В темных глазах женщины больше не было злости, только лишь безмерная печаль и усталость.
        - Простите меня, - попросил Федор и ладонью накрыл ее сжатую в кулак руку. - Простите дурака.
        Она улыбнулась, коснулась его щеки, сказала:
        - Колючий ты. Сегодня побрейся, - и хлестнула лошадку по крупу. - Ну, что стала?! Вперед!
        Федор оставался на берегу до тех пор, пока сани не превратились в черную точку на белоснежном холсте, а потом побрел обратно к дому.
        Спать легли рано, как только стемнело. Памятуя наказ Евдокии, Федор не только протопил баню, но и нагрел воды, чтобы помыться и побриться. Пусть даже и во сне, но будет лучше, если Айви увидит его вот таким, свежим и гладко выбритым. Закрывая глаза, Федор не переставал надеяться, что Айви придет.
        И она пришла.
        Тихо скрипнула дверь, впуская внутрь стужу, голодные завывания ветра и юркую тень. Тень присела перед лавкой, погладила Федора по щеке.
        - Я соскучилась, Федя, - не услышал, а скорее почувствовал он и потерял непростительно долгие мгновения на то, чтобы понять, что все это не во сне, а взаправду, что девушка, стоящая перед ним на коленях, распутывающая тонкими пальчиками его волосы, настоящая, из плоти и крови. Она очнулась от своего долгого сна и пришла к нему. И теперь им не нужен сон один на двоих, потому что все взаправду и в распоряжении у них есть целая ночь…

* * *
        С острова Федор и Август уехали на пятый день. Будь на то воля ошалевшего от свалившегося на него счастья Федора, он бы вообще никуда не уезжал, но Кутасов, обеспокоенный долгим отсутствием Берга, прислал на Стражевой Камень лихого молодца с письмом. Что было в том письме, Август не сказал, но сразу же после отъезда гонца засобирался в обратный путь, и Федору ничего не оставалось, как последовать за ним. Он едва успел проститься с Айви и перекинуться парой фраз с Акимом Петровичем.
        Дорога в город показалась неожиданно короткой. Застоявшийся жеребец летел стрелой. И стрела эта не кружила по невидимой спирали, а неслась прямо, от берега до берега.
        Кутасова в усадьбе не оказалось - уехал по неотложным делам на завод. Но стоило только саням остановиться, как едва ли не под копыта жеребца с громкими причитаниями бросилась Анфиса. Она кружила вокруг саней, не решаясь в них забраться, а Август, за время болезни исхудавший и побледневший, не спешил в жаркие объятия кухарки. Он сидел, нахохлившись, закутавшись в шубу, и во взгляде его был уже знакомый Федору туман. Берг раздумывал над очередным проектом, а в такие моменты он не замечал происходящего. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы на крыльцо в легчайшей собольей шубке не вышла Мари Кутасова. Завидев хозяйку, Анфиса перестала причитать и поспешила ретироваться, а Август стряхнул с себя творческий морок и даже попытался улыбнуться. Улыбка получилась мученическая, намекавшая на жуткие испытания, которые ему довелось пережить.
        - Август Адамович, голубчик! Как же вы нас напугали! - Мари сбежала по ступенькам, протянула к нему руки. Федора она привычно не замечала. - Папенька даже собирался снарядить спасательную экспедицию.
        - Ну, не того я полета птица, - Берг тяжело выбрался из саней, пошатнулся, поморщился, но мужественно продолжил свой путь к Мари, - чтобы за мной снаряжать экспедицию. Да и что со мной станется? Подумаешь, буря!
        Федор усмехнулся. Буря и в самом деле не могла причинить Августу никаких неприятностей. Ведь пока свирепствовала метель, он лежал в тепле и безопасности на печи.
        - Да вы настоящий смельчак! - Мари улыбнулась ему ободряюще и взяла под локоть, помогая подняться по лестнице. - А у папеньки к вам есть дело. Он хочет…
        Какое дело, Федор не услышал, потому что за ней и Августом захлопнулась дверь.

* * *
        Дело Саввы Сидоровича оказалось нехлопотным, даже в чем-то приятным, но все равно очень расстроило Федора. Кутасов вместе с дочерью решил отправиться на зиму в Пермь. О причине этого решения не говорилось вслух, но все в усадьбе знали: пришло время подыскать для Мари подходящего жениха. Как сказала Анфиса, найти купца на лежалый товар. Федор подозревал, что охотники непременно найдутся, если не на саму Мари Кутасову, то на ее немалое приданое уж точно. В его памяти еще хранились воспоминания о столичных балах, о юных дебютантках под бдительным присмотром матерей и компаньонок. Помнил изящные карне[2 - Карне - бальная записная книжечка.], прикрепленные цепочками к веерам дам. Карне его сестры Насти было заполнено едва ли не в первые минуты бала. Да, его младшая сестричка выросла красавицей! Но Мари не отличалась ни красотой, ни кротостью характера, ни самокритичностью. Избалованная любящим родителем, она рассчитывала на чудесную зимнюю сказку, в которой она будет играть главную роль. И Кутасов твердо вознамерился выполнить это ее желание. Дом в Перми уже был готов к встрече хозяев, а друзья и
деловые партнеры заблаговременно оповещены о визите. Ни одно дело Савва Сидорович не пускал на самотек, а уж если это дело касалось любимой дочери, и подавно. Для чего ему понадобился в Перми Август Берг, Федор так и не понял. Вероятно, Кутасов просто привык к его обществу и не хотел отказываться от удовольствия иметь при себе пусть взбалмошного, но все же гения. А возможно, готовился к очередной стройке, но на сей раз в Перми. Как бы то ни было, в форме мягкой и одновременно настойчивой Августу было велено собираться в дорогу. И Федору тоже…
        Вот это и стало настоящим горем. Отъезд разлучал его с Айви. А расставаться сейчас, когда у них все было так хорошо наяву, а не во сне, не находилось никаких сил. Федор уже хотел воспротивиться, даже рискуя впасть в немилость к Кутасову, но Айви сказала:
        - Федя, это ведь всего лишь до весны.
        И в улыбке ее он не заметил даже тени затаенной боли или обиды. Она отдавала чужому неведомому городу их дни, но оставляла себе ночи. Они тогда так думали, но реальность оказалась куда более беспощадной. Вдали от Стражевого озера к Федору приходили сны, но к этим снам у Айви не было доступа…
        Выехали двадцатого декабря погожим солнечным деньком. По хрусткому снегу полозья экипажа скользили с веселым скрипом. Свой экипаж Мари делила с горничной. Кутасов с Августом ехали на санях. Памятуя о недавней болезни, Берг до самого носа закутался в полог из медвежьей шкуры, чем изрядно веселил Савву Сидоровича. Сани с Федором и прочим дворовым людом, довольно многочисленным и шумным, держались на почтительном расстоянии от хозяйских экипажей, не мешали наслаждаться беседой и чудесной погодой. Убаюканный равномерным скрипом полозьев, Федор задремал, а очнулся от лошадиного ржания и испуганного женского крика. Ему понадобилось мгновение, чтобы прийти в себя и понять, что происходит. Лошади, запряженные в экипаж Мари, чудесная белоснежная двойка, понесли. Они мчались вперед с диким ржанием, вздымая клубы снега, закладывая крутые виражи, от которых экипаж едва не ложился на бок. Кучер, пытавшийся усмирить лошадей, почти сразу же оказался на земле, завопил, хватаясь за поломанную руку, а двойка продолжала свой безумный полет, и поделать с этим никто ничего не мог. Дико закричал Кутасов, выхватывая из
рук своего кучера вожжи и изо всех сил стегая ими по крупам лошадей в бесполезной попытке догнать экипаж.
        Кто знает, чем бы все закончилось, какой страшной трагедией, если бы не вылетевший на дорогу всадник на вороном жеребце. Никогда раньше Федор не видел такой бесшабашной удали, такого бесстрашия. Жеребец летел вперед черной стрелой, и расстояние между ним и экипажем неуклонно сокращалось. А потом всадник совершил нечто невероятное: на ходу запрыгнул на козлы, натянул вожжи, и обезумевшие лошади послушались железной руки, вздыбились, загарцевали на месте, выбивая копытами ледяные искры. А всадник уже спрыгнул на землю и распахнул золоченую дверцу. Мари Кутасова, живая, но смертельно испуганная, не вышла, а упала в объятия неожиданного спасителя. Федору даже показалось, что она лишилась чувств. Всего лишь показалось, потому что, когда спрыгнувший на ходу с саней Кутасов подбежал к экипажу, девушка уже благодарила своего спасителя, и щеки ее пылали румянцем отнюдь не из-за страха.
        Спаситель Мари был хорош какой-то особенной удалой красотой. Черноглазый, чернобровый, с аккуратными усиками и взъерошенными ветром волосами, он напоминал спустившегося с Олимпа бога. Красотой он не уступал Аполлону, но всякому имеющему глаза становилось очевидно - гораздо больше в незнакомце от Марса. Он придерживал Мари за талию совершенно собственническим жестом и улыбался, глядя прямо ей в глаза. А она все говорила-говорила и не делала ни малейшей попытки высвободиться из объятий.
        - Маша! Доченька! - Подоспевший наконец Кутасов оттолкнул плечом незнакомца, с приглушенным всхлипом прижал Мари к груди.
        - Папа! - Она высвободилась и раздраженно вздернула острый подбородок. - Что вы со мной как с маленькой, право слово! Проявите уважение, познакомьтесь с моим спасителем, Сергеем Демидовичем Злотниковым.
        - Доброго здоровья, Савва Сидорович! - В черных глазах спасителя, оказавшегося тем самым знаменитым предводителем золотодобытчиков, вспыхнул веселый огонь. На Кутасова он смотрел дерзко, без заискивания. - Что же у вас за конюхи такие? По их вине едва не погибло такое прелестное создание! - Он поклонился Мари, и румянец на ее щеках заиграл еще ярче. - Да я бы их за такое своими собственными руками… - Он посмотрел на свои широкие, мозолистые ладони и улыбнулся. Это была улыбка, от которой кровь замедляет свой бег по жилам даже у очень смелых людей. Подошедший к Федору Август разглядывал Злотникова с немалым интересом. Федор так и не понял, чего в его взгляде больше: осуждения или восхищения.
        - Разберусь, ты о том не тревожься. - Кутасов стремительно темнел лицом, на виске его лихорадочно билась синяя жилка, а руки то сжимались в кулаки, то разжимались. - А за то, что дочку мою спас, спасибо. - Он вытащил из кармана бумажник, не глядя и не считая, достал несколько банкнот. - Бери! - Он сунул деньги Злотникову, но тот отступил на шаг, поморщился презрительно.
        - И это ваша благодарность, Савва Сидорович? Спасибо, но вынужден отказаться. Улыбка Марии Саввичны для меня куда более ценный подарок.
        И не успел Кутасов прийти в себя, как молодой человек поцеловал Мари прямо в раскрытую ладонь.
        - Рад был оказаться полезен! - В седло он не сел, а взлетел. - Надеюсь на скорую встречу, Мария Саввична!
        Тем погожим декабрьским деньком Федору стали ясны сразу две вещи. Во-первых, Кутасов за что-то недолюбливает Сергея Злотникова, а во-вторых, из поездки в Пермь за женихами не выйдет ничего хорошего. Мари Кутасова уже нашла своего рыцаря.
        Так оно и получилось. Зима в Перми превратилась в мучение одновременно и для Мари, и для Кутасова, и для вынужденно оторванного от своей Айви Федора. Только Август, кажется, наслаждался неожиданными каникулами. Истосковавшись по обществу и признанию, в Перми он быстро обзавелся знакомствами в богемных кругах, можно сказать, стал гвоздем сезона. Озабоченный бесконечными капризами и проделками Мари, Кутасов почти не обращал на него внимания и великодушно позволял жить как заблагорассудится. К чести Августа, добрым отношением благодетеля он не злоупотреблял, пил умеренно, деньгами не сорил, за прекрасным полом почти не волочился. Несколько раз Берг пытался взять с собой в «общество» и Федора, но тот неизменно отказывался. Нет, он не боялся показаться необразованным мужланом. Наоборот, была опасность увлечься и показаться слишком уж образованным для простого рабочего, а постоянное балансирование на тонкой границе, отделяющей благоразумие от самоуважения, слишком утомительно. Поэтому Федор предпочитал оставаться в доме в компании с тайком взятой из хозяйской библиотеки книгой. Или прогуливаться по
городу, который с каждым днем нравился все больше и больше. Вот так неспешно и закончилась бы зима, если бы однажды вечером в комнату Федора не заглянул Август. Заглянул без стука, так, что Федор едва успел спрятать книгу под подушку.
        - Собирайся, Федя! - Архитектор был весел и загадочен.
        - Куда? - Ему не хотелось в «общество», ему хотелось остаться дома.
        - Не бойся, в салон к мадам Синициной я больше ни ногой. - Берг уселся на единственный имеющийся в комнате стул. - Надоели мне эти провинциальные снобы хуже пареной репы. У нас с тобой, мой дорогой друг, нынче совершенно особенная программа. Ну, собирайся же! Чего ты ждешь?!
        Когда Август был так многоречив и возбужден, отказать ему не имелось никакой возможности, и Федор скрепя сердце согласился. Вопреки опасениям, Берг привел помощника не в очередное пристанище муз и неприкаянных гениев, а в питейное заведение не из самых дорогих, но вполне респектабельное. Там их уже ждали. Хорошо одетый мужчина сидел к ним спиной, но в хищной посадке головы и развороте плеч Федору почудилось что-то знакомое. И он не ошибся. Словно почуяв их приближение, а может, и почуяв, мужчина обернулся, неспешно встал из-за стола и шагнул им навстречу. В этом городском щеголе Федор с трудом, но все же узнал Сергея Злотникова. В интерьере ресторации, в паре, сшитой по последней моде, с набриолиненными волосами молодой человек смотрелся так же естественно, как и на вороном жеребце посреди заснеженной дороги. Определенно, кроме иных талантов у него был талант подстраиваться и под обстоятельства, и под окружение.
        - Август Адамович! Мое почтение! - Злотников энергично пожал Бергу руку. - Рад видеть!
        - Добрый вечер, Сергей Демидович! - Август широко улыбнулся. - Позволь познакомить тебя с моим помощником и хорошим приятелем Федором Ледневым.
        - Рад знакомству. - Федор протянул руку для приветствия.
        Рукопожатие у Сергея Злотникова оказалось по-медвежьи крепкое, жесткие мозоли царапнули кожу.
        - Друг Августа - мой друг. - Проверив кости Федора на крепость, Злотников улыбнулся, и Федор понял, что случилось с Мари Кутасовой, отчего она бунтует и не желает знакомиться с юношами, представляющими свет местного общества. В улыбке Сергея была магия. Даже обаянием это нельзя назвать. Все слухи, ходившие вокруг его артели, сразу же начинали казаться досужими сплетнями завистников, а в памяти оставались лишь та лихая удаль, с которой он остановил обезумевших лошадей, спасая Мари. Было очевидно, что Август уже попал под действие этой магии, да и сам Федор не видел ничего плохого в знакомстве со столь неординарным человеком. Было даже интересно узнать о тонкостях и секретах золотодобычи из первых уст. Вот только Сергей Злотников не желал разговаривать о таких скучных вещах. Его интересовала исключительно Мари Кутасова. И интерес этот был искренний, во взгляде его черных глаз Федор не видел даже намека на фальшь.
        - Вы верите в любовь с первого взгляда? - спросил Злотников у Августа после третьей рюмки коньяку. - Когда видишь сердцем, а не глазами. Верите?
        Федор знал, что любовь для Берга понятие эфемерное, никак не связанное с земными женщинами из плоти и крови, но Август его удивил.
        - Верю, - сказал тот и прижал руку к груди. - Верю, Серж, что бывают счастливчики или, наоборот, несчастные, которые познали любовь. - Он многозначительно посмотрел на Федора, намекая на то, что он и есть один из таких счастливчиков.
        Сергей Злотников тоже поглядел, на сей раз куда пристальнее, чем при первом знакомстве.
        - И каково это? - спросил очень серьезно.
        - Бывает по-всякому. - Федор пожал плечами.
        - А больно? Больно бывает?
        Федор подумал об Айви, о том, что расстояние лишило их возможности видеться даже во сне, и понял, что знает ответ на этот непростой вопрос.
        - Иногда бывает больно.
        - Даже если любовь взаимна?
        - Да.
        - А если дама не догадывается о твоих чувствах?
        - Дама догадывается, - усмехнулся Август. - Разумеется, если мы говорим об одной и той же юной особе.
        - О ней. - Злотников кивнул. - Я за ней сюда и приехал. Никогда со мной такого не было, чтобы вот такое сумасшествие из-за женщины.
        - Похвальная настойчивость. - Август плеснул себе еще коньяку. - И особа, доложу я вам, до сих пор находится в сильнейшем потрясении после некоего происшествия. Потрясение это так велико, что особа отказывается от балов и других милых девичьему сердцу забав. С папенькой пикируется каждый день.
        - С папенькой… - Черные брови Злотникова сошлись на переносице. - Вы его знаете лучше моего. Думаете, он допустит?
        Не нужно быть провидцем, чтобы ответить на этот вопрос. Неприязнь Кутасова к Сергею Злотникову казалась очевидна, хотя и необъяснима. К человеку, спасшему от верной гибели твоего единственного ребенка, должно относиться если не с симпатией, то хотя бы с благодарностью. В глазах Саввы Кутасова Федор не увидел ни того, ни другого.
        - Я сам виноват. - Злотников покачал головой. - Это все из-за меня, из-за той истории.
        - Какой истории? - Август всегда был жаден до историй. Почти так же, как до прекрасного.
        - Ее все знают. - Голос Злотникова звучал глухо, а во взгляде, которым он уставился в пустоту перед собой, плясали молнии. - Я бы хотел забыть, да не могу.
        - Это ты сейчас, Сергей Демидович, о своей покойной матушке и Савве Сидоровиче? - деликатно поинтересовался Август. - Так что же в этом дурного в наш прогрессивный век? Они оба были взрослые люди, свободные от обязательств.
        - Свободные от обстоятельств? - Злотников поднял взгляд на Берга, и архитектор поежился. - Дети были их обязательствами. Дети и покойные супруги. Я помню. - Он тряхнул головой, словно пытаясь прогнать эти самые воспоминания. - Мама не хотела, но он настойчивый. Вам и не представить, до чего он настойчивый. - Злотников рубанул кулаком по столу, и проходивший мимо половой испуганно шарахнулся в сторону. - И она в конце концов сдалась. А что ей оставалось - без поддержки, без средств, с маленьким ребенком на руках?
        Федору вдруг подумалось, что решись сейчас кто-нибудь ему возразить, драки избежать не удалось бы, но, к счастью, возражать никто не стал, а Сергей Злотников одним махом опрокинул в себя рюмку коньяку и отодвинул подальше штоф. Жест этот мог означать только одно: больше этой ночью он пить не намерен. Пьяный старатель - болтливый старатель… Злотников не был пьян, но выговориться ему хотелось. И они, случайные знакомцы, подходили для этого как нельзя лучше.
        - Она не хотела сначала… - Голос его звучал совсем тихо. - А потом полюбила. И он тоже говорил, что любит. Она верила. Женщины верят красивым словам. - Молодой человек горько усмехнулся. - А он ее бросил. Нашел себе помоложе и покрасивее. Понимаете?
        Они понимали, слышали раньше эту историю от Анфисы. И весь Чернокаменск знал о том, что Савва Кутасов бросил надоевшую любовницу. Каково было Злотникову, Федор мог только догадываться.
        - Они думали, что это чахотка, но я знал правду. - Усмешка его сделалась недоброй. - Она просто не захотела жить. Она жила только для него. Даже я, единственный сын, не смог удержать ее на этом свете.
        За столом повисла неловкая пауза. Август сочувственно вздохнул, взял в руки штоф, собираясь разлить коньяк, но Сергей накрыл свою рюмку ладонью, покачал головой.
        - Как думаете, должен я его уважать? - Он обвел собеседников тяжелым взглядом. - После всего вот этого должен я проявлять почтение к человеку, погубившему мою мать?
        Они молчали. Даже Август не нашел что ответить. Но Сергей Злотников, похоже, не нуждался в собеседниках, он нуждался в слушателях, и они стали для него этими слушателями.
        - За тридевять земель обходил его, видеть не хотел. Все, чего добился, было ему назло. И жил бы себе хорошо, припеваючи жил бы, если бы не она…
        - Мари? - деликатно поинтересовался Август.
        - Она. - Сергей кивнул. - Любая в Чернокаменске моей бы стала, только бы поманил. И горя бы я никакого не знал, но угораздило вот так… его дочь полюбить. Скажите мне, Август Адамович, разве это справедливо?
        - На все воля Божья, - ушел от ответа Берг.
        - Воля, - усмехнулся Сергей, - а если поперек воли? Поперек отцовской воли. Что будет? Я ведь богат. Водятся у меня деньжата. Может, и не столько, сколько у него, но достаточно, чтобы она ни в чем не нуждалась. Вот чего у меня нету, так это того, что иным по рождению положено. Кто я в их обществе? Мужик неотесанный, вот кто. Разве же такой им нужен? - Он посмотрел на Августа с надеждой, словно хотел, чтобы тот опроверг его слова.
        Август опроверг:
        - Женщины - такие удивительные существа, с которыми никогда до конца не поймешь, чего им нужно. А Мари особа несколько… эксцентричная. И если уж она чего-то пожелает, то своего непременно добьется. Из Саввы Сидоровича она веревки вьет.
        - Что мне нужно сделать, чтобы она захотела? - Сергей подался вперед, уперся ладонями в стол. - Как мне обратить на себя ее внимание?
        - Да ты, Сергей Демидович, уже обратил. Твой рыцарский поступок запал ей в душу. Да и какой бы девице не запал? А внимание, спрашиваешь, как привлечь… - Август задумался. - Подарком, любезный друг. Дамское сердце очень до подарков охоче. Особенно если с умом и со вкусом.
        - Подарок! - В глазах Злотникова вспыхнул тот самый удалой огонь, который Федор помнил с их самого первого знакомства. Он сунул руку в нагрудный карман пиджака, а когда разжал стиснутые в кулак пальцы, на мозолистой ладони лежал изумруд, необработанный, но все равно прекрасный. - У Марии Саввичны зеленые глаза, - сказал Сергей мечтательно, а изумруд он небрежно сунул обратно в карман и спросил: - Сгодится такое на подарок, Август Адамович?
        - Нет, мой друг. - Август покачал головой и снова плеснул коньяку себе и Федору. - Это всего лишь камешек, пусть и очень дорогой, а дарить нужно произведение искусства. Да ты не спеши убиваться. Не спеши! Знаю я в Перми одного хорошего ювелира, сделает он из твоего камешка перстенек. Что скажешь, Сергей Демидович? Как тебе такая мысль?
        Мысль Злотникову понравилась, огонь в глазах разгорелся с новой силой.
        - А если еще и серьги? - спросил он нетерпеливо. - Серьги к перстеньку?
        - Царский подарок получится, - улыбнулся Август. - Не встречал еще ни одной девицы, которая отказалась бы от драгоценностей.
        А Федор подумал об Айви, о том, что подарки ей дарил только Август да Желтоглазый. А сам Федор так ничего и не подарил. Оставайся он графом Шумилиным, бросил бы к ее ногам все свое состояние, но не было больше ни графа Шумилина, ни состояния. А денег, что платил ему Кутасов, хватит лишь на малую безделицу, увлечь которой можно разве что деревенскую девчонку. Айви достойна самого лучшего. Вот только где это самое лучшее взять?

* * *
        К ювелиру отправились на следующий же день. Август был возбужден и весел. Федору показалось, что к бутылке он приложился уже с самого утра. Из-за вынужденного безделья архитектор начал больше пить. А вот про Черную башню, которой бредил почти всю осень, больше не вспоминал. Наверное, так далеко чары Желтоглазого не дотягивались. Если, конечно, это вообще были чары, а не один из массы так и не нашедших реализации прожектов Берга.
        Злотников, наоборот, был молчалив и в своей мрачной сосредоточенности никак не похож на влюбленного. А Федор в мыслях, в который уже раз, пересчитывал имеющуюся у него наличность и гадал, хватит ли денег на подарок Айви.
        Ювелирная мастерская пряталась в неприметном двухэтажном доме. Федору показалось, что она именно прячется, потому как никакой вывески они не увидели. Вслед за Августом оба поднялись на второй этаж, постучались в массивную деревянную дверь. Им долго не отвечали, и Федор уже решил, что никого нет дома, когда скрипнули плохо смазанные дверные петли, и в узкой щели появился круглый черный глаз.
        - Что вам угодно? - спросил вкрадчивый мужской голос.
        Накинутая на дверной замок железная цепочка сильно ограничивала обзор, и кроме глаза Федор видел лишь длинный мясистый нос.
        - Соломон Яковлевич, это я, Август Адамович Берг. - Август встал так, чтобы на него попадал скудный зимний свет. - Нас познакомил Семен Исаакович в салоне у мадам Ветитниковой.
        Какое-то время их молча и внимательно рассматривали, а потом тихо звякнули звенья цепочки, и дверь приоткрылась чуть пошире.
        - Мы по делу, - добавил Август. - Желаем сделать у вас заказ.
        Видимо, слово «заказ» послужило тем волшебным «сим-сим», которое наконец открыло дверь на ширину, достаточную, чтобы Берг, а следом и Федор со Злотниковым смогли протиснуться внутрь.
        Однажды Федору довелось побывать в ювелирной мастерской. Это случилось, когда отец вознамерился сделать маме подарок на годовщину свадьбы. Та столичная мастерская не имела ничего общего с этой. В этой пахло чем-то кислым и кошками. Судя по раздраженному мяуканью, кошек было много, гораздо больше, чем позволял здравый смысл. В полумраке Федор увидел невысокого человечка, почти карлика, в засаленном стеганом халате неопределимого цвета. Представить его в салоне мадам Ветитниковой никак не получалось, таким невзрачным он был.
        - Проходите в гостиную. Я сейчас. - Человечек махнул рукой куда-то в глубь квартиры и исчез.
        Раздевались в недоуменном молчании. По лицу Злотникова было видно, что он уже не рад, что вообще послушался Августа.
        - Не спешите судить, - шепнул Берг, кое-как пристраивая шубу на вешалку.
        По лабиринтам темной, сильно запущенной квартиры он шел первым и каким-то немыслимым образом вывел приятелей именно к гостиной. Если эту пыльную, уставленную старой мебелью комнату вообще можно было назвать гостиной. Здесь не было ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. От большой безвкусной картины, украшавшей одну из стен, хотелось поскорее отвернуться, поэтому Федор отошел к окну, на широком подоконнике которого дремал толстый полосатый кот. На появление чужаков кот никак не отреагировал, из чего Федор сделал вывод, что к посетителям в этом негостеприимном доме привычны.
        Им не пришлось долго грустить в одиночестве, хозяин появился через пару минут, проскользнул в комнату бесшумной тенью. На сей раз на нем были видавший виды сюртук и лоснящиеся на коленях брюки, а на массивный нос он водрузил очки, но смотрел на посетителей все равно поверх стекол.
        - Ну-с, чем могу быть вам полезен, господа?
        - Можете, Соломон Яковлевич! Только вы один и можете! - оживился Август. - Вот этому молодому человеку нужна ваша помощь в делах амурного свойства. - Он легонько толкнул в бок приунывшего Злотникова, велел: - Сергей Демидович, покажи.
        На припорошенный пылью круглый стол Злотников, поколебавшись, выложил три изумруда.
        Не говоря ни слова, ювелир сгреб изумруды в ладошку и вышел из комнаты.
        - Спокойно, друг мой! - Август удержал за рукав готового броситься следом Злотникова. - Соломон Яковлевич, конечно, человек со странностями, но в своем деле он не имеет равных. Я видел некоторые из его работ. Будем надеяться, что он сочтет твои изумруды достойными внимания.
        Время тянулось слишком долго. В гостиную зашли еще две кошки, одна из которых тут же бесцеремонно запрыгнула Федору на колени, а вторая расположилась на свободном стуле. Ювелир появился, когда Злотников уже начал заметно нервничать, а Август скучать.
        - Берусь, - сказал он коротко и бросил полный удивления взгляд на мурлычущую у Федора на коленях кошку. Или не на кошку, а на выглядывающий из-под манжета рубашки браслет? Нет, уж скорее на кошку, потому что почти неотличимый от железного браслет не мог представлять для ювелира совершенно никакого интереса.
        Пока Август договаривался с Соломоном Яковлевичем о цене и сроках, а Злотников мерил гостиную нервными шагами, Федор думал о том, как же подступиться к чудаковатому ювелиру. Денег было совсем немного, даже принимая во внимание ту сумму, которую дал в долг Август. Станет ли мастер браться за такую незначительную работу?
        Сомнения разрешил сам Соломон Яковлевич.
        - Клеопатра очень разборчивая кошка, - сказал он. - Не припомню случая, чтобы она пошла на руки к чужаку.
        Который раз его называли чужаком. Пора бы уже и привыкнуть. Федор улыбнулся, погладил кошку по спине, та благосклонно мурлыкнула.
        - Наверное, мне просто повезло.
        - Наверное, - согласился ювелир, а потом неожиданно для Федора добавил: - Могу я попросить вас задержаться на пару слов? - И посмотрел не на Федора, а на браслет. - У меня есть для вас очень интересное предложение.
        - Спасибо, с радостью. - А манжет Федор инстинктивно одернул, резким движением разбудив задремавшую кошку.
        - Я сейчас. - Соломон Яковлевич вышел следом за Злотниковым и Августом. Несколько минут откуда-то издалека доносились их приглушенные голоса, а потом хлопнула входная дверь и все затихло.
        Как и в первый раз, ювелир появился в гостиной совершенно бесшумно, сел напротив, спросил:
        - Сколько вы хотите? Назовите вашу цену.
        - За что?
        Федор в самом деле не понимал, чем может быть полезен этому странному человечку.
        - За эту милую безделицу. - Соломон Яковлевич кивнул на браслет.
        - Он не продается.
        - Даже если я предложу вам хорошую цену? Очень хорошую.
        - Сколько бы вы мне ни предложили, Соломон Яковлевич, я откажусь. Это подарок.
        - Значит, подарок. И о ценности этого подарка вы, надо думать, имеете представление. - В голосе ювелира послышалась тоска. - Очень жаль. Я был полон глупых надежд, что смогу приобрести Кровь полоза за бесценок. Ну, мало ли? Ведь случаются в жизни чудеса!
        - Кровь полоза? - не понял Федор.
        - Металл, из которого сделано ваше, вы уж извините за прямоту, примитивное украшение. Кровь полоза - так называл ее мой отец, редчайший металл, о существовании которого не догадывается даже сам господин Менделеев. Вижу, вам знакомо имя сего ученого мужа. - Соломон Яковлевич хитро сощурился. - Как так вышло, что про Менделеева вы слышали, а про Кровь полоза нет?
        - Не слышал ни о том, ни о другом. - Федор покачал головой, но было ясно, ювелир ему не поверил. - Это просто подарок.
        - Если бы это был просто подарок, вы бы от него и отказались с легкостью. Аким Петрович, если память мне не изменяет, больше сорока лет назад тоже говорил о подарке. Вы, часом, незнакомы? Уж больно подарки у вас похожи.
        - Что еще за Кровь полоза? - Федору не хотелось отвечать на вопросы, ему требовались ответы.
        - Меняемся? - Соломон Яковлевич хлопнул себя по тощим ляжкам. - Я вам расскажу, что знаю о металле, из которого сделан ваш браслет, а взамен вы пообещаете подумать над моим предложением. Если не желаете расставаться с подарком, продайте мне его малую толику. Уверяю, с вас не убудет. Помнится, граф Чернов сначала тоже отказывался, до тех пор, пока не увидел мои работы. А вот я вам сейчас покажу!
        Ювелир вышел, почти выбежал, из комнаты, чтобы уже через несколько минут вернуться с внушительным ящиком из полированного дерева.
        - Вот, любуйтесь! - Ловким движением он открыл ящик. - Видите, какая красота?
        И ювелир нисколько не бахвалился. На черном бархате лежали и в самом деле удивительной красоты украшения. В той столичной мастерской, где отец заказывал колье для мамы, и близко не было ничего подобного.
        - Выбирайте любое украшение! Любое в обмен на малую часть вашего браслета.
        Это было по-царски щедрое предложение, и Федор решился.
        - Спасибо, Соломон Яковлевич, вы настоящий волшебник и гениальный мастер, но мне нужна конкретная вещь. Серебряный медальон в виде ласточки, только не обычный - что-нибудь особенное. Вы сможете?
        - Смогу ли я? - Ювелир воздел очи к потолку. - Смогу ли я из банальной вещицы сделать произведение искусства? Смогу, не сомневайтесь! А вы совершенно уверены, - он подался вперед, - что дама вашего сердца не пожелает украшение из золота? Вы подумайте. Я, конечно, не склонен к излишней расточительности, но и обманывать такого приятного юношу мне не хочется.
        - Она любит серебро и ласточек. - Федор невольно улыбнулся, вспоминая об Айви.
        - Серебро и ласточек, - повторил ювелир. - Он тоже так сказал, отказался от золота. Я даже пытался настаивать, потому что, несмотря ни на что, у меня есть совесть и я прекрасно знаю, что все в этом мире имеет свою цену, но он был настойчив. Хорошо! - Соломон Яковлевич захлопнул свой ящик, бережно поставил на стол. - Я выполню ваш заказ, и уверяю вас, это будет самая прекрасная ласточка на свете.
        - Вы обещали рассказать про металл, - напомнил Федор.
        - Ах да! - Ювелир мелко затряс головой. - И расскажу. Если бы я верил в существование философского камня, я бы сказал, что это он и есть. Малая толика его, добавленная в серебро ли, золото ли, многократно улучшает свойства этого металла. Я не знаю, как это объяснить, чтобы вы поняли и не сочли меня умалишенным.
        - Не сочту, - пообещал Федор, - расскажите.
        - Я способный ремесленник, - сказал Соломон Яковлевич с непонятной тоской в голосе. - И отец мой был ремесленником, но, когда я работаю с металлом, которого коснулась - хотя бы коснулась! - Кровь полоза, получаются не симпатичные поделки, а настоящие шедевры. Я не знаю, как такое возможно, но так оно и есть. Даже камни в этом обрамлении играют совершенно по-другому, становятся чище, прозрачнее. Немногие ювелиры знают о таком чуде. Мой отец знал. И я знаю. Пожалуй, это единственное, что я знаю наверняка. Аким Петрович не рассказал мне, откуда у него оказался этот браслет. И вы, надо полагать, тоже не поделитесь этим? - Он посмотрел на Федора с надеждой, но тот лишь виновато пожал плечами. - Так я и думал. А теперь позвольте мне…
        Соломон Яковлевич действовал быстро и ловко, но, когда он снял браслет, Федору на мгновение показалось, что он лишился руки. Или и вовсе частички души. Кожа под браслетом была светлее и отсвечивала серебром, словно в нее въелся металл. А может, и въелся? Что он вообще знал о подарке Айви? Лишь то, что металл усмиряет ярость и сумасшествие. То, что Кровь полоза - название-то какое говорящее - улучшает свойства благородных металлов, Федора интересовало мало.
        - И ведь что удивительно, - бормотал себе под нос Соломон Яковлевич, - сам по себе он совершенно неинтересный. Взглянешь и тут же забудешь, что видел. Мой отец говорил, что и видеть-то его могут далеко не все.
        С этим Федор, пожалуй, был согласен. Из всех его знакомцев на браслет обратил внимание только Август, да и то лишь в тот страшный момент, когда жизнь его висела на волоске, а сам он висел над пропастью. Остальным же до браслета не было никакого дела. Может, и в самом деле не видели? Бывает же так, что в солнечный день взгляд скользит по поверхности озера и вместо воды видит лишь солнечные блики.
        - Я возьму немного. Если позволите, вот столько. - Соломон Яковлевич показал, сколько, и Федор согласно кивнул. - А еще знаете, что я вам скажу? - Ювелир глянул на гостя поверх очков. - Те, кто с ним работает, часто берет в руки, почти не болеют. Вот мне, к примеру, восемьдесят пять лет, а разве скажешь?
        Конечно, он не выглядел цветущим юношей, но и на дряхлого старика тоже не был похож. Впрочем, как и Аким Петрович.
        - А отец мой умер в сто пять лет. Да и то не своей смертью, а сосулькой зимой зашибло. Крепкий был человек. Вот и я надеюсь хотя бы до ста годков дожить. Знаете ли, молодой человек, интересно жить! А в преклонные годы интереснее вдвойне. Особенно если здоровье позволяет. А хотите, - спросил он после небольшой паузы, - я сделаю вам на браслете гравировку? Ласточку! Пойдемте же со мной в мастерскую!
        В отличие от остального дома, довольно запущенного, в мастерской царил идеальный порядок: на рабочем столе ни единой пылинки, каждая вещь на своем месте.
        - И еще знаете что, без спросу Кровь полоза не возьмешь, - говорил Соломон Яковлевич, продолжая колдовать над браслетом. - Все свойства свои чудесные потеряет враз, станет самой обычной железкой. И силой не возьмешь, а то, вы только представьте, юноша, какие бы войны разгорелись за право обладать этаким-то чудом.
        Федор представил. Представить такое несложно. Люди развязывали войны и по куда менее значимым поводам.
        - Ну вот, принимайте работу!
        Ласточка на внутренней стороне браслета оказалась прекрасна, она была именно такой, какой Федор видел Айви в Нижнем мире - изящной и стремительной одновременно.
        - Вы уверены, что браслет нужно заклепать? - спросил Соломон Яковлевич. - Если пожелаете, сделаю замок.
        - Нет, спасибо. - Федор мотнул головой.
        - Тогда еще минуту терпения. Дайте мне свою руку. Вот так! Видите, ничего с ним не случилось, а благодаря вашей милости одним счастливым евреем на земле стало больше.
        Он спрятал кусочки металла в шелковый мешочек, сунул за пазуху, а потом добавил:
        - За медальоном приходите вместе со своими товарищами недельки этак через три. Мне еще нужно подумать над эскизом…

* * *
        Три недели тянулись невыносимо долго. Днем Федор выполнял работу по дому, если в его услугах была необходимость, вечерами читал или вместе с Августом шел на встречу с Сергеем Злотниковым. А ночью он мечтал, что ему приснится Айви, но Айви не приходила, не могла пробиться со Стражевого Камня в его сны. Им оставались только письма. Айви писала короткие, больше похожие на записки, Федор - длинные, на несколько листов. В них он рассказывал обо всем, что случилось с ним за день, описывал красоты Перми, подшучивал над чудачествами Августа. Умолчал лишь о медальоне, который вот-вот должен был родиться в пыльной квартире Соломона Яковлевича. Хотел сделать сюрприз. Все бы хорошо, если бы не глухая тоска, накатывающая на Федора все чаще и чаще, набрасывающаяся на душу, как голодный пес на кость. Ему хотелось обратно в Чернокаменск, обратно на Стражевой Камень. Это было странно, это было точь-в-точь, как рассказывал Аким Петрович.
        За гарнитуром для Мари пошли втроем, снова долго стучались в массивную дверь, долго ждали, пока хозяин рассмотрит покупателей через узкую дверную щель и впустит в квартиру, которая стала, кажется, еще более пыльной и захламленной.
        Изумрудный гарнитур ожидал на столе в гостиной. Был он искусен и весьма изящен, но каким-то особым чутьем Федор знал - на него Соломон Яковлевич Крови полоза пожалел. Талантливая поделка - так бы он выразился сам, если бы не боялся отпугнуть богатого клиента. Всего лишь бездушная талантливая поделка. Но Злотникову гарнитур понравился. Привыкший иметь дело с необработанными самоцветами, он, кажется, был поражен тем, во что они могут превратиться в умелых руках. И Мари Кутасовой изумруды непременно понравятся. Федор и это знал наверняка. А вот в том, что эта рафинированная красота понравилась бы Айви, он сомневался.
        Соломон Яковлевич поманил гостя за собой в то время, когда Злотников с Августом рассматривали гарнитур. В мастерской, помимо скудного зимнего солнца освещенной еще и настольной лампой, ювелир протянул Федору черный бархатный футляр. Федору стоило только взглянуть на медальон, чтобы понять, что это именно то украшение, которое подойдет Айви больше всего. Подойдет и придется по сердцу.
        - Он прекрасен, Соломон Яковлевич, - сказал Федор, осторожно перекладывая медальон себе на ладонь. - И вы не пожалели на него полозовой крови.
        - Потому он и прекрасен, что не пожалел, - усмехнулся ювелир. - Вы не поверите, но с этой милой безделицей я возился дольше, чем с изумрудным гарнитуром. Совершенство требует к себе особенного отношения, но оно того стоит.
        - Спасибо! - поблагодарил Федор с душой.
        - Надеюсь, теперь мы в расчете, но если вы, юноша, вдруг решитесь расстаться со своим браслетом, вы знаете, где меня найти.
        Удачное завершение ювелирной авантюры отмечали в уже полюбившейся им ресторации. Угощал Злотников, впрочем, как и всегда. Федор пытался заплатить, но старатель не позволил.
        - Не обижай меня, Федя, - сказал он очень серьезно, и в черных глазах его на мгновение выкристаллизовался лед, как на Стражевом озере. Он и сам был как то озеро, человек с двойным дном. Его душа обнажалась лишь в редкие часы отлива, да и то далеко не полностью. По большей части все скрывали темные воды слов. Говорить Сергей был мастер. И если раньше Августу, взявшему на себя роль добровольного ментора, довольно часто приходилось его поправлять, то с каждым днем Злотников делал все меньше и меньше ошибок, освоил основные правила этикета и приступил к изучению тонкостей. Его старание и прилежание восхищали Берга. Никогда еще у него не было такого примерного и способного ученика.
        - Как думаете, ей понравится, Август Адамович? - Сергей, в который уже раз, открыл футляр с гарнитуром.
        - Покажите мне такую женщину, которой не понравились бы изумруды. - Август с упоением хрустел соленым огурчиком, которым закусывал только что выпитую рюмку водки. - Упакуй как полагается, приложи цветы и записку. Впрочем, где ты найдешь цветы посреди зимы?
        - Найду, - сказал Злотников уверенно, и у Федора не возникло сомнений - найдет. - А что написать в записке?
        - Напиши какую-нибудь милую девичьему сердцу чепуху, что ваша встреча разбередила твою душу, что с того памятного дня ты совершенно потерял покой, что если она откажется принять твой подарок, то сделает тебя самым несчастным человеком на земле. Да ты не переживай, Сергей Демидович, она не откажется. Надо лишь подгадать время, когда Саввы Сидоровича не будет дома. Не нужно ему пока знать… - Август задумчиво почесал кончик носа. - Твоя задача - покорять сердце Мари, а с папенькой своим она и сама разберется. Характер у этой барышни, доложу я вам… - Он искоса глянул на Злотникова и прикусил язык. - Решительный характер, - закончил дипломатично.
        Но Злотников его уже не слушал, он смотрел на Федора.
        - Теперь покажи ты, - сказал с усмешкой.
        - Что показать?
        - То, что ты купил у этого еврея. И не говори, что ничего не покупал, по твоему лицу все видно.
        - Купил? - Август перестал жевать, посмотрел на Федора с интересом и тут же потребовал: - Показывай!
        Ласточка дремала на ложе из черного бархата. Простая серебряная ласточка. Но в простоте этой была магия, не позволяющая отвести взгляд от острых крыльев и филигранно сделанных перышек. Любому, даже не искушенному в ювелирном деле человеку, сразу становилось понятно, что это не просто ласточка, а настоящее произведение искусства. Одно неловкое движение - и она выпорхнет из футляра, улетит, только ее и видели. И Сергей Злотников тоже это понял, почувствовал настоящее чудо за внешней простотой.
        - Продай мне, - сказал коротко. Не попросил, а почти приказал.
        - Нет. - Федор закрыл футляр. - Не могу.
        - Тогда давай меняться. Изумруды в обмен на эту твою побрякушку.
        - Нет. Это подарок. Особенный подарок для особенной женщины.
        - Она должна быть очень особенной, если ради нее ты готов отказаться от такого предложения. - В голосе Злотникова слышалась досада. - Кто она?
        Федор не ответил. Ему не нравился этот разговор, превратившийся вдруг в допрос. И где-то глубоко в душе медленно закипала непонятная злость. Во что бы она выплеснулась, если бы не браслет?
        - Зачем такая красота деревенской девке? Подари ей обычные бусы и тащи на сеновал…
        Федор понял, во что бы все вылилось, в тот самый момент, когда без малейшего усилия свернул баранкой железную ложку. Точно так же, баранкой, он мог свернуть сейчас Сергея Злотникова, если бы тот не замолчал. Но старатель замолчал, вероятно, увидел тень ярости на дне Федоровых зрачков или почуял своим по-звериному острым чутьем просыпающуюся внутри Федора силу.
        - Спокойно. Я пошутил, - сказал и в жесте примирения вскинул вверх руки. - Не ярись, Федя. Забирай свою побрякушку. Не нужна она мне.
        Федор знал, что нужна, сила внутри него тоже обладала чутьем. И чутье это подсказывало: от Сергея Злотникова, такого веселого, такого хлебосольного и славного, лучше держаться как можно дальше.
        Так он и поступил, до самой весны, до возвращения в Чернокаменск избегал встреч со Злотниковым. Даже поводов для отказа не искал, просто сказал Августу, что с него довольно. И Август не стал настаивать. Наверное, тоже почувствовал то темное облако, которое накрыло их тем памятным вечером. Сам Август дружбу со Злотниковым не прекратил. Теперь Федор видел причину и корни этой дружбы. Бесплатная выпивка, деньги в долг… Савва Сидорович совершил страшную ошибку, когда забрал Берга с собой в Пермь. Если вдали от Чернокаменска Федор тосковал, то Август и вовсе загнивал. Все чаще его видели пьяным, все реже за чертежами и набросками. Не будь Кутасов так озабочен произошедшими с Мари переменами, он бы почуял неладное раньше и отослал бы Августа обратно в усадьбу, но проблемы дочери занимали его куда сильнее проблем протеже. А у Мари и в самом деле были проблемы, она влюбилась не в того человека…
        Сводничество Августа достигло цели, Мари Кутасова получила и приняла в дар изумрудный гарнитур. И имя дарителя не осталось для нее тайной, если судить по тому, как изменилось ее настроение, какой интерес она стала проявлять к нарядам и выходам в свет. Несчастный Савва Сидорович даже радовался, что его дочь образумилась и заинтересовалась светской жизнью и самостоятельными выездами в город. Приставленная к Мари матрона была ленива и глуховата, за подопечной своей присматривала вполглаза, а иногда и вовсе не присматривала. Именно в такие моменты на сцене и появлялся Сергей Злотников, неизменно мужественный, элегантный и щедрый. Наверняка помимо этих тайных встреч была еще и переписка, такая же тайная и запретная. Видя, как светится от счастья некрасивое лицо Мари, Федору хотелось верить, что они с Августом поступили правильно, что Злотниковым движет исключительно любовь. Вот только веры этой с каждым днем становилось все меньше. Самому себе Федор казался таким же наивным несмышленышем, как и неискушенная Мари. В Сергее Злотникове, безусловно, имелась магия, вот только слишком поздно Федор осознал
темную природу этой магии…

* * *
        Обратно в Чернокаменск вернулись не в феврале, как планировали, а в марте. У Кутасова вдруг появились в Перми непредвиденные дела. А может, он все еще не терял надежды, что его строптивая дочь проявит-таки интерес к одному из многочисленных претендентов на ее руку и сердце. Не знал он, несчастный, что сердце свое Мари уже давно отдала Злотникову. А может, и душу тоже… Но холодными мартовскими днями, ничего общего не имеющими с весной, Федор не думал ни о Мари, ни о Злотникове. Он думал лишь о предстоящей встрече с Айви, и от мыслей этих на душе становилось тепло и радостно. А Берга перспектива возвращения в провинциальную глушь, наоборот, ввергала в пучину уныния. Если раньше он пил осторожно, с оглядкой на Кутасова и светское общество, то ближе к отъезду запил по-черному. Федору понадобилось три дня, чтобы привести архитектора в более или менее божеский вид. Для этого пришлось запереть его в комнате, выслушать множество проклятий и угроз и уже почти потерять надежду. Проклятья стихли к концу первого дня, к концу второго их сменили мольбы и уговоры, а к вечеру третьего Август вышел из своей
комнаты небритый, злой, помятый, но абсолютно трезвый. Всю обратную дорогу он дулся и не желал разговаривать не только с Федором, которого считал бессердечным предателем, но и с Кутасовым. Смягчился Берг лишь на подступах к Чернокаменску, разрумянился, повеселел и почти забыл недавнюю смертельную обиду. Настроение его окончательно улучшилось, когда в половине версты от усадьбы они услышали перезвон курантов. Белая башня приветствовала своего создателя.
        В тот же день, бросив вещи неразобранными, Федор отправился на Стражевой Камень. Ему не терпелось увидеть Айви, подарить ей ласточку. Визит на остров должен был стать сюрпризом, Федор специально не сообщил Айви точную дату своего приезда. Но сюрприз не удался. Айви ждала его, стоя на плоском, похожем на задремавшую черепаху валуне. И Федору вдруг подумалось, что стоит она вот так не первый день. А может, она знала, что он вернулся? Почувствовала его близость растворенным в крови серебром?
        Как бы то ни было, Айви не стала дожидаться его на берегу, спрыгнула с валуна и, утопая в снегу, побежала навстречу. Федор тоже на ходу спрыгнул с саней, едва не упал, но радостно рассмеялся, замахал руками. Разделявшее их расстояние они преодолели, кажется, за несколько мгновений. Айви теперь не бежала по снегу, она летела ласточкой, и развевающиеся концы ее шали были похожи на птичьи крылья. И Федор на лету поймал свою ласточку, прижал к груди, закружил и вместе с ней, смеющейся и счастливой, рухнул в снег.
        Так они и лежали на перине из снега, смеялись, целовались и смотрели в утратившую тяжелую серость, наливающееся светом и бирюзой небо до тех пор, пока ошалевший от счастья Федор не испугался, что Айви простудится и, не дай бог, заболеет. К дому они шли не спеша, взявшись за руки. Вороной жеребец трусил следом, тыкался теплыми губами в Федорову шею, выпрашивая угощение.
        Про медальон Федор вспомнил уже перед домом, остановился, притянул Айви к себе, поцеловал в кончик холодного носа, сказал:
        - Закрой глаза.
        Она послушно закрыла. Длинные ресницы смахнули с разрумянившихся щек снежинки.
        - Дай свою руку. - На раскрытую ладонь он положил медальон, мгновение полюбовался ласточкой и велел: - Открывай!
        Айви понравился подарок. Не смотрела бы она на него так восторженно и удивленно, если бы не понравился. И ласточка приветственно взмахнула крыльями, признавая хозяйку. Вместо слов благодарности Айви поцеловала Федора. И не нужны никакие слова, когда счастье в каждом взгляде, в каждом вздохе.
        - Айви, - Федор посмотрел ей в глаза, - ты выйдешь за меня замуж?
        Самому ему предложение руки и сердца казалось ненужной формальностью, он знал, что по-другому и быть не может, и долгая разлука лишь укрепила в этом решении. А Айви растерялась, прижала ласточку к щеке, словно спрашивая у нее совета, и Федор вдруг испугался, что девушка ему откажет. Вот он выстроил воздушные замки, все решил за них двоих, а у нее, может быть, есть свое собственное мнение.
        - Айви, - позвал он шепотом, - если ты не…
        В ответ она отчаянно замотала головой, а потом так же отчаянно закивала.
        - Это «да»? - уточнил Федор, не веря своему счастью. - Айви, ты согласна?
        Она снова кивнула и дотронулась до его щеки. Федору показалось, что от этой ласки, от той бури, что она вызвала внутри, сейчас начнет плавиться снег. Сначала снег, потом камни, а там и сам он вспыхнет и превратится в облако. Вот что делали ее прикосновения.
        Так бы они и стояли, обнявшись, не имея сил оторваться друг от друга, если бы их не окликнули.
        - Не боитесь замерзнуть? - спросил Аким Петрович вместо приветствия, и они улыбнулись друг другу как заговорщики, потому что только они одни знали, что даже среди снегов может быть жарко.
        Свадьбу решили играть летом. Будь на то воля Федора, они с Айви обвенчались бы сразу, немедля, но Евдокия, которая, услышав об этом решении, вдруг расплакалась, а отплакав и утерев лицо платочком, заявила, что ей нужно время, чтобы устроить все наилучшим образом. Федор попытался было возразить, что у них с Айви и так все прекрасно, но названная тетушка его даже не дослушала.
        - Ты не невеста, - сказала она строго. - У тебя-то, знамо дело, забот никаких. А Айви нужно сшить подвенечное платье, не лишь бы какое, а такое, чтобы она в нем была самой красивой невестой в Чернокаменске. Слышали меня, Аким Петрович? - Она обернулась к деду Айви: - Замуж один раз выходят. Тут ни спешить, ни скупиться нельзя.
        - Не будем ни спешить, ни скупиться, Евдокия. - Аким Петрович улыбался, но Федора все равно не оставляло чувство, что старика что-то тревожит. Желтоглазый? Или то, что он, Федор, гол как сокол, что от титула и состояния не осталось даже воспоминания. Но есть еще сундук, который спрятал отец Айви. И Федор знал, где этот сундук следует искать. Значит, не в деньгах дело?
        Недобрые мысли Федор гнал от себя прочь. Когда ты молод, влюблен и счастлив, легко не думать о плохом. И с Августом они помирились. Оказавшись в Чернокаменске, вдали от высокосветской суеты, Берг остепенился, если и пил, то весьма умеренно. Снова занялся своими прожектами, засел за чертежи. Новость о грядущей свадьбе он воспринял с невероятным энтузиазмом и с тем же энтузиазмом принялся уверять Акима Петровича, что на острове непременно нужно построить павильон в греческом стиле, чтобы в его сени, вдыхая ароматы роз, гости могли любоваться озером. Но идея с павильоном потерпела фиаско, так и не успев сформироваться в проект. На острове для него не нашлось подходящего строительного материла, розы в их краях не росли, а гостей, приглашенных на свадьбу, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Тогда Август решил ограничиться малым - свадебной ладьей. Он даже нарисовал ее. На бумаге ладья выглядела красиво, но Аким Петрович тут же поинтересовался, насколько глубоки у Берга познания в судостроении, на что тот ответил, что познаний у него нет, но на примете есть отличный мастер.
        Свадебная ладья была в равной мере красива и бесполезна. Федор уже собрался было об этом сказать, но Августа неожиданно поддержала Евдокия.
        - Пусть его, - сказала, поправляя платок. - Не в рыбацкой же лодке молодым до острова добираться. А ладью потом можно на дрова пустить.
        От возмущения архитектор потерял дар речи. Никто еще не обращался с его идеями так пренебрежительно. Ладью на дрова!
        Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Аким Петрович.
        - Ладья так ладья, - сказал он примирительно. - Только, Август Адамович, ты уж сильно не усердствуй. Народ у нас простой, изящным наукам не обучен.
        - Так прививать нужно народу чувство прекрасного! - проворчал Берг и бросил полный негодования взгляд на Евдокию. - А то некоторые у нас тут…
        Они так и не узнали, что Берг хотел сказать. Евдокия посмотрела на Августа тем своим особенным взглядом, от которого он сначала замолчал, а потом зашелся кашлем и посинел.
        - Некоторые башен понастроили где ни попадя без всякого толку, а рассуждают о прекрасном, - сказала она веско и отвернулась.
        А Август потом еще долго кашлял и задыхался, и даже шепнул Федору на ухо, что Евдокия, по всей видимости, ведьма. Но в голосе его не было настоящей, глубокой обиды - только лишь веселая злость. И Федор понял, что пикировка не причиняет вреда ни одной из противостоящих сторон. Мало того, он вдруг задумался, а есть ли противостояние на самом деле?

* * *
        Весна, которая все медлила и обходила Чернокаменск стороной, очнулась в начале мая. И вместе с ней очнулась, кажется, сама земля - зацвела, задышала. Стражевой Камень сбросил остатки снежного покрова, устремился верхушками сосен к синему небу. А Айви вдруг затосковала. Это была особая, почти прозрачная тоска, едва заметная за улыбками и влюбленными взглядами, но она существовала, и Федор никак не мог понять ее причину, а спросить прямо стеснялся. Быть может, девушкам свойственно грустить перед свадьбой. Быть может, это часть какого-то особенного девичьего ритуала и после венчания все пройдет.
        Желтоглазый вел себя тихо, лишь зрачки его в глубине пещеры горели злым огнем. Но в своих снах Федор научился не обращать на него внимания, думать и видеть только Айви. И озеро, казалось, уснуло. С тех пор как сошел лед, в темных водах не сгинул ни один человек. Наверное, это был хороший знак. Федору хотелось так думать.
        В середине мая в Чернокаменск вернулся Злотников, и загрустившая было Мари враз ожила и повеселела, и полюбила конные прогулки в одиночестве. После визита в Пермь Кутасов решил вплотную заняться модернизацией завода. На заводе он теперь и пропадал днями и ночами, в то время как Мари была предоставлена сама себе и, надо полагать, Злотникову.
        В Чернокаменске Злотников попытался возобновить оборвавшееся после отъезда из Перми знакомство, но Федору удавалось находить предлоги, чтобы с ним не встречаться. Он и в самом деле был очень занят. Дни проводил в ремонтной мастерской. В связи с затеянной Кутасовым модернизацией на заводе заметно прибавилось работы, и Семен принял его обратно с распростертыми объятиями, как родного. Федор работал много и старательно, но каждую свободную минуту проводил с Айви на острове. Со Злотниковым время от времени виделся Август, но и его дружеские чувства заметно поостыли. Федор начал замечать, что Берг захаживает к Евдокии. И это было вдвойне удивительно, потому что на людях эти двое вели себя как кошка с собакой. Представить, о чем они могут беседовать наедине, Федор даже не пытался, но уже не единожды замечал, как Август после визита к Евдокии преображается до такой степени, что от избытка чувств начинает что-то тихо напевать себе под нос. А Евдокия сменила платок с черного на бордовый в цветочек и не надвигала его теперь так низко, как раньше. Она даже двигаться стала иначе, все так же споро, но с
какой-то кошачьей грацией. В который уже раз Федор подумал, что внешность обманчива и что на самом деле Евдокия еще довольно молода и весьма привлекательна.
        Перемены, случившиеся с Августом, заметил не только Федор, но и Анфиса. И однажды он стал свидетелем очень некрасивой сцены. Анфиса плакала и кричала, то умоляла Августа одуматься, то бралась угрожать, а он молчал, слушал, не пытался оправдываться и лишь, когда Анфиса дурно отозвалась о Евдокии, неожиданно рявкнул:
        - Довольно! Замолчи и убирайся! - В этот момент его высокий, почти женский голос сделался мужественным и сиплым от гнева. - А если ты про Евдокию Тихоновну скажешь еще хоть одно дурное слово, отправишься обратно в деревню. Я об этом позабочусь.
        - Пожалеете. - Голос Анфисы упал до змеиного шепота. - Ох, пожалеете, Август Адамович. Да только поздно будет.
        В этот момент Федор искренне посочувствовал Бергу. Хуже ревнивой женщины может оказаться только обиженная ревнивая женщина. А Анфиса была обижена. От аппетитной пышки не осталось и следа, ее место заняла разгневанная фурия. Видно, те отношения, которые легкомысленный Август считал всего лишь необременительным дополнением к скучной провинциальной жизни, Анфисе виделись куда как серьезнее. Она надеялась и строила планы, которые в одночасье рухнули из-за Евдокии. Вот только чем кухарка могла навредить Августу с его и без того изрядно подмоченной репутацией? Ничем!
        Тогда Федор еще не знал, как опасно недооценивать обиженную женщину. Да и не до того ему было.
        В по-провинциальному скучном Чернокаменске развлечений для горожан находилось немного. Пожалуй, самым знаковым событием общественной жизни считались ярмарки. Весной и осенью на центральной площади раскидывались торговые ряды, в город стекались крестьяне и мастера со всех окрестных деревень, приезжали купцы, на берегу реки табором становились цыгане, и город стряхивал с себя привычную дрему, оживал, наполнялся людьми и громкими голосами.
        Первым речь о ярмарке завел Август. Они сидели на завалинке перед домом Акима Петровича, ожидая, когда Айви и Евдокия накроют на стол.
        - А ярмарка в этом году обещает быть занимательной. - Берг подставил румяное лицо солнечным лучам и зажмурился. - Купцы ожидаются и из Кунгура, и из Перми, и даже вятковские.
        - Так уж и вятковские? - усмехнулся сидящий здесь же, на завалинке, Аким Петрович. - Что им делать в нашей-то глуши?
        - Планы у Саввы Сидоровича грандиозные. - Август приоткрыл один глаз. - Про модернизацию завода небось слыхали?
        - Слыхали. Федор нам про эту модернизацию уже все уши прожужжал.
        - Вот и хочется ему наш Чернокаменск из захолустья превратить в промышленный, а если получится, то и в культурный центр. А что, архитектурные достопримечательности у нас уже имеются. - Он открыл второй глаз, многозначительно посмотрел на вышедшую на крыльцо Евдокию и добавил: - И не нужно так улыбаться, Евдокия Тихоновна.
        - А как я улыбаюсь? - Она уперла кулаки в бока, глянула с вызовом.
        - Знаю я, что вы думаете обо мне и моих башнях. - В голосе Августа послышалась обида. - Знаю, какого невысокого вы мнения о моих скромных талантах.
        - Ничего вы не знаете, Август Адамович, - ответила Евдокия неожиданно зло. - И дальше своих башен вообще ничего не видите!
        - А что я должен видеть? - Август сощурился.
        - Ничего! - Она вернулась в дом, сердито хлопнув за собой дверью.
        - Ах, эти женщины! - простонал Берг. - Никогда мне их не понять.
        - А что тут понимать? - усмехнулся Аким Петрович. - Пригласи Евдокию на ярмарку, вот и все дела.
        - Не согласится. - Август с сомнением покачал головой.
        - А ты попробуй. Вот прямо сейчас пойди и пригласи.
        Федор думал, что Берг откажется, а он вдруг поднялся на ноги, сказал растерянно:
        - Думаете, стоит попытаться? А ну как откажет? Это же Евдокия!
        - Не попытаешься - не узнаешь. Женщины любят развлечения.
        - Даже Евдокия?
        - Что же, Евдокия, по-твоему, не женщина?
        - Евдокия у нас амазонка. - Август махнул рукой и направился к дому. Движения его были неспешными и неуверенными. Федору показалось, что архитектор уже жалеет о принятом решении. А потом он подумал о том, о чем должен был подумать давным-давно. Айви обязательно понравится ярмарка, а он ее до сих пор не пригласил.
        - Не надо, Федя. - Аким Петрович, казалось, прочел его мысли. - Не надо ей на ярмарку, в эту толпу.
        Федор понимал старика, помнил, что случилось с его женой после ярмарки. Но тогда Анна оказалась одна, а Айви будет с ним. И он не оставит ее одну ни на минуточку, никому не позволит на нее даже взглянуть косо, не то что обидеть.
        - Аким Петрович, - сказал Федор как можно решительнее, - она уже взрослая. Вы не сможете вечно прятать ее на острове. Да и для нее самой хороша ли такая изоляция?
        Тихо скрипнула дверь, по ступенькам спустилась Айви, села рядом, взяла за руку, посмотрела сначала на Федора, потом на деда. Во взгляде ее Федору почудилась смесь тоски и надежды. В этот момент он понял причину ее меланхолии. Стражевой Камень был для Айви одновременно и убежищем, и тюрьмой. Можно ли считать жизнь полноценной, если она лишена общения с другими людьми, если ограничена клочком суши? Понимает ли это Аким Петрович?
        Дед понимал. На его суровом лице отразилась внутренняя борьба. На внучку он старался не смотреть. И в том, что Айви не может попросить его на словах, не может поспорить и возразить, была особенная тяжесть, словно они сейчас лишали единственной радости маленького ребенка и не находили правильных слов, чтобы объяснить ему, что это делается ради его же блага.
        - Вы не сможете всю жизнь прятать Айви от людей. Так не получится, - сказал Федор, и Айви с благодарностью сжала его ладонь. - Давайте начнем с малого, на ярмарке с ней буду я и Август с Евдокией. С вашей внучкой не случится ничего плохого, обещаю.
        Старик не верил. Хотел верить, но не мог себя заставить. Это неверие читалось в его хмуром взгляде и углубившихся вдруг морщинах. Но он знал, что Федор прав, что изоляция Айви не решит проблемы, и знание это причиняло ему боль.
        - Смотри, Федор, ты за нее в ответе, - сказал он после долгих раздумий. - Ни на шаг ее не отпускай от себя. И ты, - он посмотрел на притихшую Айви, - тоже соблюдай осторожность. На ярмарке будут люди. - Он сказал это так, словно на ярмарке будут не люди, а дикие звери. - Ты для них чужая и всегда чужой останешься. Даже Федор для них больше свой, чем ты.
        Айви внимательно слушала и кивала, серебряные глаза ее лучились счастьем.
        - И к ночи чтобы вернулись! - добавил Аким Петрович строго и улыбнулся скупой улыбкой.

* * *
        Ярмарочный день выдался теплый и солнечный, самой природой предназначенный для веселья. Федор приплыл на озеро с самого утра, предварительно договорившись с Августом встретиться на городской площади в полдень. Айви уже ждала на берегу. Федор давно перестал удивляться этой ее способности предчувствовать его появление. Была она сегодня удивительно хороша. Возможно, оттого, что выглядела не как крестьянская девушка, а как настоящая горожанка. Федор и не знал, что у нее есть такая одежда. И надо сказать, одежда эта очень шла девушке, добавляла аристократизма тонким чертам, подчеркивала королевскую осанку и изящество движений. И даже длинные, ниже талии, серебряные косы не диссонировали с ее городским нарядом, а лишь добавляли очарования. В тот самый момент, как Федор увидел ее во всей красе, он на мгновение даже пожалел, что уговорил Акима Петровича отпустить Айви в город, потому что понял, какими глазами станут смотреть на нее другие мужчины. В том, что они будут смотреть и восхищаться, он не сомневался.
        Айви словно почувствовала его терзания, улыбнулась, обвила шею руками, заглянула в глаза, и во взгляде ее Федор увидел радость и детский восторг от предстоящего. А еще обещание, что делить эту радость она будет только с ним одним. И доказательством тому была серебряная ласточка, которую Айви признавала единственным своим украшением.
        - Ты очень красивая, Айви. - Федору хотелось сказать что-то особенно изысканное, чтобы она поняла, как сильно он ее любит, а получилась вот такая банальщина. Но Айви все равно обрадовалась его неуклюжему комплименту, поцеловала в щеку, потянула за собой к дому.
        Аким Петрович ждал их во дворе, и было видно, как сильно его тревожит предстоящее.
        - Все будет хорошо, - пообещал Федор тихо, чтобы Айви его не услышала.
        - Я бы поехал с вами. - Аким Петрович криво усмехнулся, - если бы не боялся испортить своим кислым видом вам все веселье. Береги ее, Федя, пуще жизни своей береги.
        - Сберегу, - сказал он, думая не о только что данном обещании, а о том, как удивится и обрадуется Айви, когда увидит ярмарку во всей красе. Он специально скопил денег, чтобы не отказывать ей ни в чем, чтобы показать представление с медведем, накормить медовыми пряниками или что там продают обычно на ярмарках и прокатить на установленной посреди площади карусели. А еще он собирался купить ей какой-нибудь подарок, все, что она попросит, на чем остановится ее взгляд. Ведь ярмарка на то и существует, чтобы сорить на ней деньгами и баловать любимую девушку.
        На мгновение Федор задумался, как бы стал развлекать Айви, окажись они сейчас в столице. Театры, опера, кафе на набережной, платья по последней французской моде, открытый экипаж, колье из драгоценных камней. Он мог бы дать Айви многое, не соверши той роковой ошибки. Но с другой стороны, не случись события, поставившего с ног на голову всю жизнь графа Шумилина, он никогда не повстречал бы Айви. Поэтому нужно радоваться всем подаркам, которые преподносит судьба. Провинциальная ярмарка - чем не подарок? А счастливым можно быть не только в столице, но и на краю земли. Лишь бы было с кем разделить это счастье.
        До берега плыли в молчании, но Федору все равно казалось, что Айви болтает без умолку. Он научился не только чувствовать ее, но и понимать без слов. Айви не терпелось поскорее все увидеть собственными глазами, а ему не терпелось все ей показать.
        Ярмарку они сначала услышали и только спустя некоторое время увидели. В прозрачном майском воздухе гул голосов и звуки музыки разносились далеко, они взмывали в синее небо, расползались по узким улочкам, приглашая горожан присоединиться к уже начинающемуся веселью.
        Первым делом Федор с Айви прошлись между торговых рядов. Здесь было шумно, азартно и суетно. Люди торговали, торговались, обменивались товарами и новостями. Между нарядно одетыми праздными горожанами и деловыми крестьянами с громкими криками носились мальчишки. Временами то тут, то там раздавались свистки городовых, призванных следить за порядком. Откуда-то доносилось лошадиное ржание, мычание и приглушенный поросячий визг. Там торговали живностью, и, судя по всему, торговля шла бойко.
        Федор с Айви остановились у лотка со сладостями, там же купили по леденцу на палочке. Украшения и безделушки Айви не заинтересовали, от нарядной цветастой шали она отказалась сразу, как только услыхала цену, и Федору пришлось украдкой вернуться к продавцу, чтобы все-таки эту шаль купить. Айви на него рассердилась, погрозила пальчиком, но это была несерьезная злость, она просто переживала за его кошелек.
        В условленное время они встретились с Евдокией и Августом. То есть сначала прошли мимо, а обернулись, только когда те их окликнули. В который уже раз Федор убедился в том, что женщины владеют какой-то удивительной тайной преображения. Однажды он видел невероятные метаморфозы, произошедшие с Евдокией, сегодня же увидел повторно. Черное платье она сменила на синюю юбку и белоснежную блузку. Черные, без следов седины волосы уложила в высокую прическу и снова из старухи превратилась в молодую и весьма привлекательную женщину. Даже болезненная худоба удивительным образом ей шла, добавляла облику что-то царственное. Рядом с ней Август, по случаю вырядившийся в новую шерстяную пару, выглядел неуклюже и нелепо, но это обстоятельство нисколько его не беспокоило. Август не сводил взгляда с Евдокии, и во взгляде этом попеременно появлялось то обожание, то восхищение, а еще гордость, что такая роскошная женщина досталась ему одному. Он говорил без умолку, шутил, жестикулировал, надувал щеки и выпячивал грудь, а Евдокия ему улыбалась, не насмешливо, как это было у них заведено, а ласково и ободряюще. Глядя на
эту странную пару, Федор подумал, что они с Айви присутствуют при рождении чего-то необычного и удивительного.
        Чудесный день с балаганными представлениями, цыганами и сонным медведем, с катаниями на каруселях как-то совершенно незаметно перетек в не менее чудесный вечер. Из центра города гулянье плавно переместилось к реке, на берегу которой уже были разложены совершенно невероятных размеров костры, торговцы снедью развернули походные лавки, трактирщики выставили сбитые из сосновых досок длинные столы и лавки, которые тут же заняли веселые, уже изрядно захмелевшие горожане. Здесь, у реки, все меньше встречалось степенных пожилых пар, все больше громкоголосой радостной молодежи. Здесь царил дух веселья, и всякий, вдохнувший свежего речного воздуха, заражался этим восхитительным чувством.
        Поодаль стояли столики для более солидной публики, не наспех сколоченные из досок, а настоящие, накрытые крахмальными скатертями. К одному из таких столиков и увлек спутников Август. В Чернокаменске о дружеских отношениях Берга с Кутасовым знал каждый, и отношения эти открывали перед архитектором все двери. Стараясь произвести на Евдокию впечатление, Август сорил деньгами, заказал самого лучшего шампанского и пирожных для прекрасных дам. Евдокия попыталась было отговорить его от ненужных трат, а он в ответ с невесть откуда взявшейся галантностью поцеловал ей руку, и кажется, впервые в жизни Евдокия растерялась, выдернула руку, зарумянилась, а потом совершенно по-гусарски, одним махом, осушила бокал с шампанским. Этим своим отчаянным поступком она вызвала в Августе очередной приступ восторга. Он даже зааплодировал этакой лихости.
        Айви же пила шампанское осторожно, маленькими глотками, и было очевидно, что этот напиток для нее в диковинку. А Федор подумал, что за такое Аким Петрович его по головке не погладит, в понимании деда Айви все еще оставалась несмышленым ребенком. Федор уже размышлял над тем, как бы, не обидев Августа, убрать со стола бутылку шампанского, когда Айви вдруг побледнела и, едва не опрокинув полупустой бокал, вскочила на ноги. Ничего не понимающий Федор вскочил было следом, но Евдокия остановила его властным жестом и, обняв Айви за плечи, увлекла в темноту, прочь от стола.
        - Это с непривычки все, - сказал Август и, воровато озираясь по сторонам, сделал глоток шампанского из бокала Евдокии. - Необыкновенная женщина, - добавил он мечтательно.
        - Айви?
        - Евдокия! А Айви просто никогда раньше не пила шампанского, вот и прихмелела. Да ты не переживай так, с ней же Евдокия. Давай-ка лучше выпьем за наших прекрасных дам, Федя! - Он сделал знак половому, и уже через минуту на их столике стоял штоф водки.
        - Уверены, Август Адамович? - спросил Федор, косясь на штоф. Самому ему пить совершенно не хотелось.
        - Это для смелости, Федя. Видал, какая женщина? С такой смелость нужна. Ах, как нужна!
        - Вы только не усердствуйте особо, а то смелость ваша может закончиться богатырским сном под столом. - Случались в Перми с Августом и такие казусы.
        - Не говори под руку! - буркнул Берг, опрокинул в себя содержимое стопки и, поколебавшись, отодвинул штоф подальше, проявил силу воли.
        - …Какая встреча! - послышался вдруг над их головами знакомый голос. - Где еще увидеться со старыми друзьями!
        Возле их столика, скрестив на груди руки, стоял Сергей Злотников. Вид у него был лихой и немного разбойничий, возможно, оттого, что одет он был в заправленные в высокие сапоги штаны и распахнутую на смуглой груди белоснежную рубаху. Черноглазый, с развевающимися на ветру волосами, он сошел бы за корсара. За ним на почтительном расстоянии маячили и члены команды: семеро молодцов разного возраста, роста и комплекции, но с одинаковым волчьим блеском в глазах. Пожалуй, их нужно было называть не командой, а стаей, и к настроению своего вожака они прислушивались очень чутко.
        - Я присяду? Не возражаете? - Не дожидаясь ответа, Злотников уселся на место Айви, сделал знак половому, велел: - Две бутылки шампанского! Быстро! Только смотри, самого лучшего, я дорогих друзей встретил.
        Если Августа в Чернокаменске знали, то Сергея Злотникова не просто знали, но и боялись. Федор сделал такой вывод по той суетливой расторопности, с которой бросились исполнять его заказ. А старатель тем временем едва заметно кивнул головой, и, повинуясь приказу, стая растворилась в темноте.
        - Только вчера вернулись с приисков, - сказал он доверительным шепотом.
        - Надеюсь, с удачей вернулись, - улыбнулся Август. В отличие от Федора он не чуял темной сути этого человек.
        - С удачей. Куда ж без нее! - Злотников кивнул. - Вот теперь думаю, надо бы Мари еще какой подарочек сделать.
        О Мари Кутасовой он говорил так запросто, по-свойски, что не оставалось никакого сомнения в том, что в Чернокаменске их отношения получили развитие.
        - Не составишь протекцию? Уж больно занятные поделки у того еврея. - Вопреки ожиданиям, он посмотрел не на Августа, который был коротко знаком с Соломоном Яковлевичем, а на Федора.
        - Я? - Федор удивленно приподнял брови.
        - Ты. - Злотников кивнул. - Я в красоте толк знаю и понимаю, что мой изумрудный гарнитур по сравнению с тем медальоном, что он сделал для тебя, дешевая поделка. Я вот только одного постичь не могу, как у него так вышло. Ведь обычное серебро…
        Серебро было необычное, но сообщать об этом Злотникову Федор не собирался.
        - Ну-с, выпьем за продолжение знакомства? - Злотников потянулся за бутылкой с шампанским и только сейчас заметил два бокала. - А вы здесь, как я посмотрю, не одни. - Он огладил свои и без того безукоризненные усики и подмигнул Федору. - Познакомишь меня со своей зазнобой?
        Ответить Федор не успел, к столику вернулись Айви и Евдокия. Айви выглядела вполне здоровой, лишь немного рассеянной. Наверное, из-за того, что увидела на своем месте незнакомого мужчину.
        - Позвольте познакомить! - Август с неожиданным для его грузной комплекции проворством выбрался из-за стола. - Евдокия Тихоновна, Айви! Это мой добрый друг Сергей Демидович Злотников!
        Злотников, сидевший спиной, неторопливо обернулся. Взгляд его скользнул по Евдокии и остановился на Айви. И Федорово сердце тоже остановилось, потому что в этом изучающем взгляде Федор увидел то, за что впору бить морду или вызывать на дуэль. Злотников долго молчал, а когда молчание это сделалось уже неприличным, встал из-за стола, шагнул к Айви, склонил голову в галантном поклоне.
        - Теперь я понимаю, Федя, почему твой подарок такой особенный. Столь прекрасной женщине нельзя дарить пошлые изумруды. Только серебро. Серебро к серебру. - Он всматривался в чуть раскосые глаза Айви, цвет которых из серебряного сделался стальным. - К вашим услугам! - Он хотел поцеловать ей руку, но девушка отступила на шаг, спряталась за спину Федора, а он в этот самый момент почувствовал, как поднимается в душе горячая волна злости. Стоящий напротив человек не сделал ему ничего плохого, а он его уже ненавидел.
        - Федя. - На его запястье сомкнулись крепкие пальцы Евдокии, в кожу вонзились ногти, больно и одновременно отрезвляюще. - Успокойся, - сказала она и перевела взгляд с Федора на Злотникова. - Давненько не видела тебя в городе, - сказала так, что стало ясно: они знакомы. - Зиму где пропадал?
        - По делам. - Злотников сжал и тут же разжал кулаки, обернулся к ничего не понимающему Августу, проговорил с усмешкой: - Вот, значит, кого ты, Август Адамович, в музы себе выбрал. Берегись, Евдокия Тихоновна из тех женщин, которые нашего брата ни в грош не ставят. Многие в городе по ней сохнут, а она лишь дразнится, все обещания раздает. А ты, Федя, Евдокии Тихоновны, получается, племянник? Надо же, как чудно устроен мир! А вы? - Он снова вперил немигающий взгляд в Айви.
        - Акима Чернова внучка, - сказала Евдокия как-то по-особенному веско. - Понял, Сергей Демидович?
        - Вот теперь я начинаю верить в чудеса. - Злотников улыбнулся. - Сколько лет в Чернокаменске живу, а не знал, что на острове от меня прячут этакую красоту.
        Он так и сказал «от меня», словно все в этом мире принадлежало только ему одному, и прятать от него никто ничего не смел.
        Тут уже и Август почуял неладное и, наверное, чтобы смягчить ситуацию, спросил:
        - Давно ли вы виделись с известной дамой? - Бедный Берг все еще верил в романтику и благородство.
        - Не понимаю, о ком вы. - Злотников не сводил взгляда с Айви.
        Он оскорбил сразу двух женщин, одну взглядом, вторую словом, и Федор дернулся было к Злотникову. Он набил бы этому наглецу морду, если бы не Айви. Айви повисла на его правой руке, вторую продолжала крепко держать Евдокия.
        - Уймись, - прошипела она. - Не время.
        А Айви просто прижалась щекой к плечу Федора, и сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал исходящий от нее жар.
        - Ты, Федя, как я погляжу, тот еще подкаблучник. - Злотников говорил очень вежливо, даже доброжелательно, но в голосе его отчетливо слышалась издевка. - Бабы не для того предназначены, чтобы их слушаться…
        …Они его не удержали. Ни Евдокия, ни Айви, ни Август. А Злотников, уверенный в себе и оттого потерявший чувство опасности, не успел увернуться. Из его разбитого и, вероятно, сломанного носа хлынула кровь, прямо на белоснежную рубашку. Но растерянность Злотникова длилась недолго, уже через мгновение он с яростным рыком бросился на Федора, сшиб с ног.
        Они катались по земле как два диких зверя. В эти минуты Федор и ощущал себя зверем. Словно кто-то внутри него нашептывал - убей, порви в клочья. Наверное, он мог бы убить этого ничтожного человека, если бы их не разняли, не растащили по разным сторонам. Из рассеченной брови сочилась кровь, и весь окружающий мир виделся Федору в багровых тонах. А может, причиной тому была ярость, все еще беснующаяся внутри. В себя его привела оплеуха. Перед ним, уперев кулаки в бока, стояла Евдокия, из-за ее плеча выглядывал испуганный Август. Но Федору нужна была только Айви, и успокоился он лишь тогда, когда ее пальчики сжали его руку.
        - Угомонился? - спросила Евдокия. В голосе ее больше не было злости, одна лишь усталость.
        - Он ничтожество… - Дыхание все еще вырывалось из груди с натужным свистом.
        - Он ничтожество, но при этом очень опасен, а ты, Федя, дурак. Со Злотниковым в Чернокаменске никто не связывается. Вот, утрись. - Она протянула ему носовой платок.
        - А казался таким приличным молодым человеком, - вздохнул за ее спиной Август.
        - То-то и оно, что казался. Сергей Злотников кого хочешь заморочит. - Евдокия обернулась, но посмотрела не на Августа, а в темноту, из которой доносились возбужденные голоса подоспевшей на выручку вожаку стаи. - Надо уходить, - добавила она тоном, не терпящим возражений. - Прямо сейчас! - И, дернув Айви за руку, потянула вниз, к реке.
        Такой поспешно-трусливый уход казался Федору бегством, но оставить Айви без защиты он не мог и понуро поплелся следом. Уже через несколько шагов гул голосов стал стихать, а сполохи костров потускнели. Впереди, где-то совсем близко, послышался плеск воды, тонко и пронзительно запели комары. Женщины молча шли впереди, и ни Федор, ни Август не решались нарушить это молчание. Лишь отойдя на приличное расстояние, Евдокия остановилась и сказала:
        - Я тебя не сужу. Ты поступил как мужчина. Я себя сужу, что не досмотрела, подпустила к вам этого нелюдя. Поберечься тебе теперь нужно, Федя. Ты его при всех оскорбил, харю его наглую разукрасил. Злотников и за меньшие обиды на тот свет отправлял.
        В темноте тихо ахнула Айви, нашарила Федорову руку, сжала.
        - Не бойся, - обратилась к ней Евдокия. - Нападать открыто он побоится. Что ни говори, а дед твой и Савва Кутасов в Чернокаменске люди уважаемые, с влиянием. За ними и власть, и сила, а против силы Злотников не попрет, поостережется. Я не зря сказала, что ты Акима Петровича внучка, пусть знает.
        - А про какую это вы даму говорили? - спросила она молчавшего все это время Августа. - Уж не про Машку ли Кутасову?
        - Долгая это история, я вам потом расскажу.
        - Сейчас говорите. Потом уже может быть поздно.
        И Август рассказал все об их пермских приключениях и о знакомстве со Злотниковым. Умолчал он лишь о своей разгульной жизни, но Федор Берга за это не винил.
        - Значит, на кутасовские миллионы зарится, - заключила Евдокия.
        - Отчего же сразу на миллионы! - возмутился Август. - Откуда в вас, Евдокия Тихоновна, такая циничность?
        - Оттуда! Я Машку Кутасову знаю и глаза имею. Не нужна она такая Злотникову без приданого. Мало того что лицом дурна, так еще и характер имеет такой, за который только родной отец любить может.
        - Злотников ведь и сам далеко не беден, - возразил Август. - Видели мы с Федором, как он деньгами сорил, какие драгоценности Мари дарил.
        - Дарил, потому что рассчитывал вернуть все сторицей. Да только Кутасов его к своей дочери и близко не подпустит.
        - Уже подпустил, - виновато вздохнул Август. - Я его с Мари познакомил.
        - Ну вы, Август Адамович, и болван! - воскликнула Евдокия в сердцах.
        - А что я должен был заподозрить, любезная Евдокия Тихоновна?! - сорвался он на крик, но тут же перешел на злой шепот: - Вы же не видели, как он Мари спас от верной гибели. Жизнью своей рисковал, между прочим, когда останавливал лошадей, которые ни с того ни с сего понесли. Да если бы не он, не было бы сейчас у Саввы Сидоровича дочки. Не появись Сергей, словно из-под земли.
        - Словно из-под земли, говорите? - переспросила Евдокия. - В тот самый момент, когда кони ни с того ни с сего понесли? Очень уж все вовремя приключилось. Не находите? До чего же вы наивный, Август Адамович!
        - Почему наивный? - спросил он растерянно.
        - Потому что подстроено все от начала и до конца. Я бы на вашем месте поинтересовалась, кто тех коней запрягал. И как, - добавила она многозначительно. - Может так статься, что удивительные вещи узнаете. Ладно. - Она вздохнула. - Нечего тут стоять. Пойдемте, проводим мы вас до озера, а по дороге поговорим, решим, что дальше делать. Сергей Злотников подлец осторожный, если и решится на преступление, то сделает все так, что комар носа не подточит, - заговорила Евдокия уже на ходу. - Сколько о его злодеяниях по городу слухов ходит, а доказательств нет. Когда Степочку моего на прииске с проломленной головой нашли, свидетелей не обнаружилось…
        - Соболезную вашему горю, - проговорил Август виновато и одновременно растерянно.
        - Не нужно мне соболезновать. Соболезнования мне сына не вернут и его убийц не накажут.
        - Вы думаете, это Злотников его? - спросил Федор. Вот теперь он знал, как погиб неведомый ему Степочка, не знал только из-за чего.
        - Ругались они накануне, - вздохнула Евдокия. - До этого часа дружили, а потом разругались. А из-за чего, я не слышала. Знаю только, что Степочка собирался из артели уходить, а отпускает от себя Злотников только на тот свет… - Она немного помолчала, а потом продолжила: - В полиции сказали, несчастный случай. Камнепад. И артельщики все как один подтвердили, так и есть - камнепад, попало моему Степочке камнем по затылку. А Злотников даже имел наглость с соболезнованиями ко мне прийти, денег принес, чтобы сына похоронила по-человечески. Только материнское сердце не обманешь, знаю я, что это по его вине мой Степочка погиб. Если не сам убил, то чужими руками. У него не артель, а банда. И все их боятся. А ты, Федя, решил против него пойти, морду разбил.
        Айви, все это время державшая Федора за руку, вцепилась в него еще крепче и тихо всхлипнула. Он притянул девушку к себе, поцеловал в висок, шепнул ласково:
        - Не бойся, моя ласточка, все будет хорошо.
        К озеру вышли неожиданно быстро.
        - Ладно, - сказала Евдокия и, коснувшись Федоровой щеки, тут же отдернула руку. - Пришло время с этим нелюдем что-то решать. И без того он слишком долго землю топтал. Хватит! Но ты, Федя, не лезь, не вмешивайся. Тут все по уму сделать нужно. И поостерегись один по лесу гулять. Не хочу я, чтобы и тебя… камнепадом. Плывите уже! - Она махнула рукой. - Акиму Петровичу все как есть расскажи. Скажи, я утром на острове буду. А ты, девочка, не бойся. - Она погладила Айви по серебряным волосам. - Мы вас в обиду не дадим.
        Айви улыбнулась в ответ, запрыгнула в лодку, и Федор, взмахнув на прощание рукой, оттолкнул ее от берега.

* * *
        Разговор с Акимом Петровичем получился не из легких. Как и следовало ожидать, старик пришел в неистовство. И Федор никак не мог понять, чего в этом неистовстве больше, злости на него или страха за Айви. Они просидели до самого утра, так и не сомкнув глаз, и Айви, которую дед отправил спать, тоже не спала. Федор кожей чувствовал ее тревогу.
        На рассвете, как и обещала, приплыла Евдокия. Была она в привычном черном платье и в надвинутом на самые глаза платке. Говорили они с Акимом Петровичем на берегу, Федора и Айви с собой не взяли. После этого разговора старик вроде бы смягчился, к тревоге его добавилась решительность. Не говоря ни слова, он вошел в дом, а когда снова вышел, Федор его не узнал. От островного затворника не осталось и следа, перед ним стоял не молодой, но еще крепкий, хорошо одетый горожанин.
        - С острова ни ногой! - велел он, не глядя на Федора.
        - А вы куда? - Федор чувствовал себя провинившимся мальчишкой, проблемы которого вынуждены решать взрослые люди, но не спросить не мог.
        - К Кутасову, - коротко ответил Аким Петрович и, вместо посоха опираясь на изящную трость, пошагал по тропе, ведущей к берегу.
        Его не было долго, до самого вечера. Федор с Евдокией и Айви уже не на шутку разволновались, когда на серебряном зеркале озера наконец увидели лодку. Аким Петрович вернулся не один, а с Августом. Берг был бледен и взъерошен, словно пережил небольшую бурю. А может, так оно и было на самом деле. Он обнял бросившуюся к нему Айви, пожал Федору руку, а на Евдокию даже не посмотрел.
        - Проголодались мы, - сказал Аким Петрович устало. - Накрывайте на стол, за ужином поговорим.
        За ужином разговор долго не клеился, пока Евдокия наконец не выдержала и не сказала сердито:
        - Ну что там?
        - Все. - Аким Петрович пожал плечами, отложил вилку. - Поговорили мы с Саввой Сидоровичем.
        - О чем поговорили?
        - О том, о чем Августу Адамовичу давно с ним следовало поговорить. - Старик бросил чуть укоризненный взгляд на Берга, и тот виновато втянул голову в плечи. - О связи Мари со Злотниковым.
        - Поверил? - спросила Евдокия, подкладывая сначала ему, а потом несчастному Августу запеченного мяса.
        - Не сразу. - Старик благодарно кивнул, а архитектор сделал вид, будто не заметил заботы. - И версию твою сначала даже отказался проверять, но я умею быть настойчивым. Сходили мы с ним на конюшню, расспросили мальчонку, который при лошадях, не помнит ли он, кто в тот злополучный день запрягал экипаж Мари. Оказалось, что мальчонка все прекрасно помнит, потому что запрягал сам.
        - Сам? Митяй? - Федор вопросительно посмотрел на Августа, тот в ответ поморщился, как от зубной боли и даже челюсть потер.
        - И уже запряг, - продолжил Аким Петрович, - когда на конюшню заглянул Захар Степанишин, один из конюхов, мальчишку прогнал да еще и отругал ни за что ни про что. Мальчишка, этот ваш Митяй, на Степанишина обиделся и далеко не ушел, затаился в соседнем стойле и видел, что конюх лошадей перепрягать не стал, но отчего-то долго возился с подпругой.
        - Степанишина этого допросили, - подал голос молчавший все это время Август. - Долго, шельмец, молчал, но Савва Сидорович и не с такими строптивцами умеет управляться. Ему заплатили. Шип в упряжи. Пока лошади идут легким ходом, испытывают лишь определенные неудобства, но, когда скорость увеличивается, шип впивается в кожу.
        - А там участок дороги был как раз в гору. Кучер поддал, лошадям стало больно, и, как результат, они понесли в нужное время и в нужном месте, - закончил Аким Петрович и тут же добавил: - Думаю, вам не нужно объяснять, кто заплатил конюху за такое злодеяние. Вот вам и чудесное спасение, которое, пойди что-то не так, запросто могло оказаться убийством.
        - Кутасов вам поверил? - спросил Федор.
        - После таких доказательств ничего другого ему не оставалось, - усмехнулся Аким Петрович. - А вот Мари не поверила ни единому слову. Задурил голову девчонке негодяй.
        - Она сказала, что все это оговор, - снова заговорил Август. - Назвала меня лицемером и предателем, а уж какими словами наградила родного отца, в приличном обществе и не выговоришь. - Он вздохнул, а потом виновато взглянул на безмолвствующую Евдокию: - Я во всем виноват, своими собственными руками вымостил негодяю дорогу к сердцу бедной девочки.
        - Это не ты виноват, Август Адамович, - утешил его Аким Петрович, - это Злотников виноват. И за свои прегрешения он теперь ответит. Пришло время.
        Евдокия согласно кивнула, во взгляде ее было мрачное удовлетворение.
        - Его арестуют, - закончил Август. - Против Саввы Сидоровича он никто, пришел конец его вольнице. - Берг снова посмотрел на Евдокию, на сей раз вопросительно, и она в ответ едва заметно кивнула, наверное, простила какие-то только им двоим ведомые прегрешения. И это было хорошо, Федору не нравилось, когда его близкие ссорились, а люди, собравшиеся за столом, давно уже стали для него родными.
        - Переночуете на острове, - сказал Аким Петрович после ужина, - а утром решим, как жить дальше.

* * *
        Утро началось с дурных вестей. На рассвете на Стражевой Камень приплыл человек с письмом от Кутасова. Аким Петрович прочел послание и нахмурился. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять - случилось что-то недоброе.
        - Скажи Савве Сидоровичу, что я приеду после полудня. - Старик отпустил посыльного и только потом пояснил: - Злотников сбежал.
        За их спинами что-то громыхнуло: впервые в жизни Евдокия не управилась с посудой, разбила глиняный горшок. Лицо ее окаменело, а губы побелели. Август шагнул было к ней, но напоролся на невидящий взгляд и остановился.
        - Не нашли ни его, ни его банду, - продолжил Аким Петрович. - Видно, что уходили в спешке.
        - Его кто-то предупредил, - произнесла Евдокия осипшим голосом. - Раз уходили в спешке, значит, предупредили.
        - Мари? - предположил Федор, обнимая Айви за плечи.
        - Исключено, - покачал головой Аким Петрович. - Кутасов ее вчера запер и охрану приставил от греха подальше, чтобы она в своей любовной горячке не наделала глупостей. Это не Мари.
        - Может, конюх? - спросил Август.
        - Конюха сразу же под замок посадили. Август Адамович, ты же Кутасова не хуже меня знаешь, он такие дела на самотек не пускает. Особенно когда речь идет о Мари. Ладно, не то сейчас важно. Злотников сбежал, его сейчас в лесу ищи-свищи.
        - Значит, в город соваться побоится, - сказала Евдокия, сметая черепки. - Летом они могут и в лесу отсидеться, а зимой что?
        - В Чернокаменск он теперь не сунется ни летом, ни зимой, - покачал головой Аким Петрович. - Здесь у Кутасова везде свои люди, сразу донесут. Я тоже кое с кем поговорю, пусть ищут его по старым приискам. Хотя, думаю, Злотников не дурак, если решил схорониться, то схоронится так, что никто не найдет. Сюда он больше не вернется. Урал большой, деньги у него есть. А богатую невесту и в другом городе сыскать можно.
        - Жаль, - покачала головой Евдокия и жестко добавила: - Я надеялась его повешенным увидеть. Где же справедливость, Аким Петрович? Почему мой Степочка в сырой земле, а этому гаду все с рук сходит?
        - Все будет, Евдокия. - Аким Петрович устало потер глаза. - Судьба его и на дне озера найдет.
        - Вопрос только когда, - бросила она и вышла из дома, сердито хлопнув дверью.
        - Тяжело ей, - заметил Аким Петрович. Смотрел он при этом исключительно на Августа. - Столько эту боль в сердце носить.
        Август кивнул, вышел вслед за Евдокией. В комнате остались только они втроем.
        - Повенчаетесь раньше, чем планировали, - снова заговорил Аким Петрович. - Вот Пасху отпразднуем и сразу же поженим вас. С батюшкой я уже поговорил.
        - Это из-за Злотникова? - спросил Федор. - Думаете, он решится в город сунуться?
        - Не решится, но мне будет спокойнее, когда у Айви вместо одного заступника появятся сразу два. Да и пришло уже время особо черные рты заткнуть. Не хочу я, чтобы о моей внучке говорили, что она с тобой в грехе живет.
        Федор и не подумал, что своей любовью, своими ночевками на острове ставит под удар репутацию Айви. А вот Аким Петрович подумал и даже озаботился переносом дня свадьбы.
        - Ладью мы построить уже не успеем, - усмехнулся старик, - но, думаю, вы и обычной лодкой не побрезгуете.
        Федор с Айви переглянулись и одновременно кивнули.
        - А подвенечное платье к тому времени Евдокия справить обещала. И не думай о плохом, девочка, - он погладил Айви по голове, как маленькую, - все будет хорошо.

* * *
        Две недели до свадьбы пролетели как один миг - в хлопотах и заботах. Евдокия переселилась на остров и часами колдовала над подвенечным платьем. Федора в ее комнату не пускали, запретили строго-настрого. Август тоже больше времени проводил на Стражевом Камне, чем в усадьбе. Федор подозревал, что из-за Мари, которая винила именно Берга во всех своих бедах. После исчезновения Злотникова и без того скверный характер Мари Кутасовой испортился окончательно. Она то заливалась слезами, запершись в своей комнате, то ругалась с отцом, то распекала ни в чем не повинную прислугу. Август сказал, что однажды Мари грозилась Кутасову, что бросится с часовой башни. Наверное, такой поступок казался ей очень романтичным, но Федор знал наверняка - на самоубийство Мари никогда не решится, не в ее это характере. Для нее больше радости в том, чтобы загнать в могилу кого-нибудь другого, хоть бы даже и родного отца. Но Кутасов ни на шутку испугался, запер башню на замок и ключи всегда хранил при себе. А Берг переживал, что без постоянного подзавода часовой механизм остановился и башня словно бы умерла. Он пытался
объяснить Кутасову, что если Мари, не приведи господь, удумает уйти из жизни, то найдет для этого десятки возможностей, но напуганный отец даже не стал его слушать.
        Этой весной Савва Кутасов был занят только двумя вещами: поисками Злотникова и модернизацией завода. И даже бесконечные капризы Мари не могли надолго выбить его из седла. А вот интерес к искусству в целом и к Августу, в частности, у него поугас, и тонкая душа Берга сразу же это почувствовала. Наверное, большей частью именно из-за этого архитектор и съехал из усадьбы. Но была и еще одна причина - Анфиса с ее неистребимым желанием пригреть, утешить, а если получится, то и женить на себе опального страдальца. Вот только Берг больше не желал ни утешений, ни даже фирменных пирогов с зайчатиной. Его желания никоим образом не были связаны с Анфисой. Жаль только, что она не хотела этого понять и продолжала досаждать ему своей ласковостью. Вот поэтому Август и сбежал на остров. А еще потому, что здесь он мог видеться с Евдокией. И не только видеться. Несколько раз Федор замечал их прогуливающимися по берегу. Они о чем-то беседовали, и женщина держала Августа под руку. Иногда он говорил что-то особенно остроумное, и она улыбалась. Один раз Федору даже довелось услышать ее смех.
        Они с Айви тоже сбегали, только не на берег, а в глубь острова. Бродили по лугу и лесу, подходили к валуну, который Айви называла Змеиной Головой. Айви нравилось сидеть на камне, подтянув колени к подбородку, подставив лицо солнечным лучам. А Федор за нее боялся. Страх этот был так велик, что гнал его вслед за Айви на валун. И когда Федор стоял над черной бездной, ему казалось, что со дна за ними с Айви кто-то пристально наблюдает.
        Желтоглазый словно бы затаился, и в этом кажущемся спокойствии Федору чудился подвох. Слишком уж мирной, слишком благостной была его новая жизнь. А может, он просто отвык от нормальной жизни и теперь обычное кажется ему невероятным?
        Айви тоже что-то тревожило, она побледнела и похудела, но на все вопросы Федора отвечала всегда одинаково:
        - Все хорошо, Федя. Ты не представляешь, как я счастлива.
        Он верил, потому что хотел верить, потому что в словах Айви не слышал фальши. Да и Август не уставал повторять, что женщины - совершенно непостижимые существа, и их натуре свойственна некоторая меланхолия. А Август считал себя знатоком женских душ. Вероятно, так оно и было, коль уж ему удалось подобрать ключик к сердцу Евдокии.
        Здесь, на Стражевом Камне, к Бергу вернулась его уже почти было забытая одержимость. Он снова принялся рисовать башни и маяки. Мало того, он исходил остров вдоль и поперек, выбирая подходящие для строительства валуны. Федору уже начало казаться, что каждый камень Август изучил и нашел ему место в своей утопической конструкции. Но это легкое помешательство делало архитектора счастливым, и Федор не вмешивался.
        Меньше остальных на острове бывал Аким Петрович. На целую неделю он уезжал в Пермь, где встречался со своим поверенным. Федор не спрашивал, что было причиной этой встречи. Когда же старик вернулся, на остров несколько дней подряд наведывались какие-то подозрительного вида личности. И здесь Федор уже не выдержал, спросил, кто они такие.
        - Они мои глаза и уши, - ответил Аким Петрович. - Мне неспокойно, пока Злотников на свободе. Чем быстрее его найдут, тем лучше для всех.
        На том разговор и закончился, до самой свадьбы они не возвращались к этой неприятной теме.
        День, на который было назначено венчание, с самого утра выдался погожим и солнечным. Федору хотелось думать, что это хороший знак. Нет, он был уверен, что это хороший знак. Костюм, привезенный Акимом Петровичем из Перми, сидел как влитой. Федор с удивлением осознал, что за этот наполненный событиями год совершенно разучился носить костюмы. Бабушка, наверное, оказалась бы шокирована этим обстоятельством.
        Он забыл о собственном незначительном неудобстве в тот самый момент, когда на крыльцо вышла Айви. В кипенно-белом подвенечном платье, с вплетенными в волосы цветами, она показалась Федору совершенно неземным созданием. От ее красоты делалось больно глазам, и он испугался собственного счастья. Это длилось до тех пор, пока неземное создание не улыбнулось ему совершенно земной и такой родной улыбкой, что на сердце сразу же стало легко.
        Август и Евдокия тоже принарядились. Вместе они казались пусть и необычной, но вполне гармоничной парой. И Аким Петрович больше не был похож на одичавшего отшельника. Теперь никому бы не вздумалось назвать этого статного, полного внутреннего благородства человека деревенским мужиком.
        Отплывали с острова двумя лодками, и всю дорогу Федор слушал сетования Августа на то, что ему так и не довелось прокатить молодых на ладье. А на берегу их уже ждали два экипажа, запряженные белоснежными лошадьми. Аким Петрович позаботился обо всем, и Федор был ему за это бесконечно признателен.
        В церкви тоже уже все оказалось готово. Их ждал не только степенного вида седовласый батюшка, вокруг толпилось множество зевак. Старушки в ситцевых платках о чем-то тихо перешептывались и то и дело крестились, молодицы придирчиво и не без зависти разглядывали наряд невесты. Парни стояли чуть поодаль и старательно делали вид, что предстоящее венчание их совершенно не интересует.
        Почти одновременно со свадебным кортежем к церкви подъехал Савва Кутасов, торжественный и нарядный, с цветком в петлице дорогого, но не слишком ладного пиджака. Его появление стало для Федора полной неожиданностью, но Аким Петрович нисколько не удивился. Они обменялись с Кутасовым рукопожатиями и приветствиями, затем Кутасов по-отечески тепло обнял сначала Айви, потом Федора, поклонился Евдокии, похлопал по плечу Августа, и все вместе они вошли в пахнущий свечным воском и ладаном сумрак церкви. То, что сам Савва Кутасов почтил эту свадьбу своим вниманием, и то, как просто, по-свойски держался с ним Аким Петрович, сказало горожанам о многом. Это было своего рода предупреждение - молодые под моим покровительством, даже не вздумайте…
        Никто и не вздумал. Даже те отчаянные смельчаки, которые собирались войти вслед за ними в церковь, замерли на пороге. Так они и стояли, пока церковный служка не притворил двери.
        Все, что происходило потом, было для Федора словно окутано туманом. В тумане этом слышался хорошо поставленный голос батюшки и тихий треск венчальных свечей, а робкая улыбка Айви казалась призрачной. Обручальные кольца отсвечивали серебром, их прохладный блеск не мог смягчить даже рыжий огонь свечей. Кольца упали одновременно, покатились, затанцевали на темных досках пола. Сбился батюшка, тихо ахнула Евдокия, Август бросился поднимать оброненные кольца, а Федор и Айви смотрели только друг на друга и не видели ничего вокруг. Уже совсем скоро он сможет назвать ее своей женой, и не будет в мире слова волшебнее.
        Двери церкви распахнулись в тот самый момент, когда Август поднял кольца. Длинные тени упали на пол, как живые потянулись к подолу подвенечного платья. Айви вздрогнула, обернулась. И все, кто был в церкви, тоже обернулись.
        На пороге стояли четверо вооруженных солдат и совсем молоденький с редкой юношеской бородкой офицер. Было очевидно, что настроены они решительно, но стены храма сдерживают их рвение. Солдаты в нерешительности переминались с ноги на ногу, а щеки офицера заливал бордовый румянец.
        - Господа, что происходит? - Первым в себя пришел Савва Кутасов, его голос был полон негодования. - Офицер, я требую объяснений!
        А Федор уже знал, что происходит, понимал, что его счастливая семейная жизнь закончилась, так и не начавшись, что эти люди по его душу, и стены церкви его не спасут. Айви тоже все поняла, обеими руками вцепилась в рукав пиджака жениха, и даже сквозь толстую шерстяную ткань он чувствовал ледяной холод ее пальцев. А в окна церкви уже заглядывали любопытные, и на миг Федору показалось, что стекла залеплены жадной и беспощадной саранчой. Офицер тем временем что-то тихо говорил Кутасову, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец промышленник сделал нетерпеливый жест, отошел от офицера.
        - Граф Федор Алексеевич Шумилин? - спросил он Федора одновременно удивленно и растерянно. - Государственный преступник, приговоренный к бессрочной каторге?.. Скажи… Скажите, что все это чушь, бюрократическая ошибка!
        - Не могу, Савва Сидорович, - Федор покачал головой. Сейчас, в эту минуту, им владела одна-единственная мысль. Венчание не окончено. Они не успели…
        - И вы знали? Вы все! - Кутасов обвел долгим взглядом Евдокию, Августа и Акима Петровича.
        - Я был в его шкуре. - Аким Петрович смотрел прямо, в его голосе слышалась непоколебимая решительность. - Савва Сидорович, сколько мы с тобой знакомы? - спросил он вдруг.
        - Да сколько я себя помню. Я только никак не могу взять в толк…
        - И за эти годы у тебя был хоть один повод усомниться во мне? - Аким Петрович не дал ему договорить.
        - Нет. - Кутасов потер высокий лоб.
        - Вот и у меня нет сомнений в чистоте намерений и порядочности этого человека. - Старик ободряюще посмотрел на Федора. - Ошибки бывают не только бюрократические, но и совершенные по молодости и горячности. Граф Шумилин никого не предавал и никого не убил, он благородный и порядочный человек. Поэтому у меня к тебе будет одна-единственная просьба…
        - Аким Петрович… - Кутасов перешел на злой шепот, - вы видите, сколько тут солдат? И еще столько же снаружи. Этот щенок сказал - анонимный донос, показал мне твою… вашу фотографию, граф. - На Федора он старался не смотреть. - Вам не удастся бежать, - закончил он едва различимо.
        - Я не о том хотел тебя просить, - Аким Петрович покачал головой. - Я хочу, чтобы их обвенчали.
        - Он же преступник. Беглый каторжник!
        - В первую очередь он благородный человек! - Аким Петрович стукнул тростью по полу. - И я хочу, чтобы моя внучка стала его женой перед Богом и перед людьми. Савва, - его голос смягчился, - поговори с ними, пусть они обождут.
        Во взгляде Кутасова читалось сомнение, но довольно скоро оно сменилось решимостью. Не говоря ни слова, направился к офицеру. Их разговор был короткий, офицер колебался, но Кутасов умел убеждать. Он сделал знак батюшке, и тот, растерянно огладив бороду, неуверенно кивнул. Кутасов вернулся обратно, спросил у Айви:
        - Ты тоже этого хочешь? Девочка, тебя сейчас обвенчают с покойником. Не будет ему больше с каторги дороги. И жизни у вас с ним никакой не будет. Никакой!
        В ответ Айви часто-часто закивала, сложила ладони в молитвенном жесте, и Кутасов вздохнул:
        - Эх, молодость - глупость. Батюшка, продолжайте!
        Аким Петрович подошел к ним до того, как Федор с Айви ступили на белый рушник.
        - Нужно снять браслет, - сказал чуть виновато. - Там он тебе не поможет, пусть побудет у меня, пока мы что-нибудь не придумаем.
        Его слова обещали надежду, но Федор больше не верил в чудеса. Самый прекрасный день в его жизни обещал стать и самым ужасным. Молодой человек молча протянул руку. Аким Петрович просунул пальцы под браслет, потянул в разные стороны, размыкая его серебряные объятия. Вены на его висках вздулись, и Федор подумал, что без специального инструмента ничего не получится, браслет распался на две одинаковые половинки, которые Аким Петрович тут же спрятал в карман.
        - Ты сейчас почувствуешь силу, - шепнул он. - Но не пытайся бежать. Всех тебе не одолеть. Дай срок, Федя. Только дай срок.
        Их обвенчали быстро, в какой-то суетливой спешке. Больше времени заняло прощание. Аким Петрович обнял Федора по-родственному, ободряюще похлопал по плечу. Савва Кутасов молча кивнул, во взгляде его Федор видел все ту же смущенную растерянность. Август обнял бывшего помощника со злой порывистостью, оттолкнул на расстояние вытянутой руки, заглянул в глаза.
        - Я присмотрю за ней, Федор Алексеевич, - пообещал он с неожиданной церемонностью. - Я сделаю для нее все, что будет в моих силах. - Сказал и, понурившись, отступил на шаг.
        А Евдокия, невозмутимая Евдокия, разрыдалась на груди у Федора.
        - Береги себя, Феденька, - сказала она, вытирая слезы. - Ты только себя сбереги, а мы тут уж как-нибудь…
        Он не хотел, чтобы из-за него они жили как-нибудь, и в свалившемся на них горе винил только себя одного.
        - И вы себя берегите, тетушка. - Он поцеловал Евдокию в мокрую от слез щеку. - И спасибо… за все.
        В тот момент Федор еще не думал, какие проблемы могут быть у Евдокии, укрывавшей беглого преступника, давшей ему приют и свою фамилию. Он подумал об этом многим позже и, подумав, ужаснулся.
        Прощание с Айви было самым мучительным. Они стояли, прижавшись друг к другу, и ее боль он чувствовал как свою. Эта боль была безмерной, она погасила свечи и прогнала зевак от окон церкви, она заставила смягчиться даже черствые сердца солдат, ни один из которых не решился помешать, оборвать их прощание.
        - Ты мне приснишься? - спросил Федор, покрывая поцелуями бледное лицо Айви.
        Она кивнула, сжала в кулачке медальон с ласточкой, единственную память, которая останется у нее, когда Федора уведут. В это мгновение Федор горько пожалел, что отдал браслет. Ему тоже нужна была память, что-нибудь вещественное, то, что можно подержать в руках, но ему оставили только сны. Если повезет. Если у Айви получится…
        Из церкви он вышел уже не женихом, а каторжником, со скованными руками и ногами, зажмурился от яркого солнечного света, обернулся, взглядом прощаясь одновременно со всеми и со своим так и не случившимся счастьем. Конвой вел его вперед, сквозь притихшую, напуганную толпу, и он молча считал шаги, уводящие его все дальше и дальше от жены…

* * *
        Айви пришла к нему той же ночью, упала в раскрытые ладони чернокрылой ласточкой, обвила руками, прижалась всем телом. Своей безумной страстью, той жадностью, с которой они отдавались друг другу, они, кажется, что-то нарушили в Нижнем мире. Он вдруг сделался каким-то зыбким и ненадежным, а луна, которая заглядывала в грот, и вовсе показалась им незнакомкой.
        - Это потому, что ты от меня далеко, - шепнула Айви, ложась головой ему на плечо. - Мне очень тяжело, но я что-нибудь придумаю. Слышишь, Федя? Я обязательно что-нибудь придумаю.
        Он знал, как это тяжело, но продолжал надеяться, что все еще можно исправить, что жизнь реальную им под силу заменить жизнью призрачной. Он почти забыл про Евдокию, вспомнил в самый последний момент.
        - Айви, что будет с Евдокией?
        - Она с нами на острове. Полиция за ней не приходила. Дедушка придумал, что сказать. Она ждала племянника, видела его в последний раз, когда он был еще ребенком, а пришел ты. Понимаешь? Когда ты постучался в ее дверь, она подумала, что ты - это он. Ошиблась, доверилась, а ты воспользовался… Феденька, прости, но по-другому никак. Дедушка сказал, что иначе Евдокию арестуют.
        - Я все понимаю. - Он погладил Айви по серебряным волосам. - Я сделаю все, чтобы вас защитить.
        - Спасибо. - Она поймала его ладонь, поднесла к губам. - Дедушка просил тебе передать, фальшивые документы тебе сделал Иван Гарист. Его уже нет в живых, убили ранней весной. Так что слов твоих он не опровергнет. Запомни, Федя. А станут спрашивать, где взял деньги на документы, скажи, что нашел золотой самородок у реки, когда по лесу скитался. Феденька… - Она всхлипнула и тут же зажала рот ладонью, будто боялась напугать его своими слезами. - Федя, как же оно так все вышло? За что?
        Он не знал, что ей ответить. Этот же вопрос он задавал себе много раз. О том, кто он есть на самом деле, знали только свои, самые родные, самые близкие. Так откуда же взялось то подметное письмо? Кто его написал?
        Но зачем говорить об этом Айви? С Айви нужно говорить только о любви, о том, как становится теплее на душе от одной только мысли о ней, о том, что ее любовь дает ему силы бороться и надеяться, но отведенное им время вышло, Нижний мир вздрогнул и поблек…
        - Я приду, Феденька. - Розовый ноготок Айви превратился в острый птичий коготь, и волосы стали похожи на перья. Они теряли серебро, наливались чернотой, делались жесткими и колкими. - А теперь уходи! - Она вскочила на ноги, взмахнула руками, превратившимися в крылья. - Не хочу, чтобы ты меня видел такой.
        И он ушел, вынырнул из сна в явь и вытер скованными руками мокрое от слез лицо, чтобы встретить новый день с достоинством.
        День превратился в череду одинаковых серых дней. Допросы, тюремная камера, снова допросы, этапирование. Он сделал все возможное, чтобы даже тень его вины не упала на тех, кто остался на Стражевом Камне, сказал все, как велел Аким Петрович. С мерзкой усмешкой он называл Евдокию недалекой провинциалкой, доверчивой дурой, впустившей в свой дом чужака, и в красках рассказывал о своих явных и вымышленных злодеяниях. Ему поверили. Не было у тюремщиков повода усомниться в его словах, злу у людей всегда больше доверия, чем добру.
        Айви приходила в его сны еще три раза. Это были невыносимо короткие встречи в зябком, почти утратившем очертания Нижнем мире. Она сказала, что Евдокию допрашивали, но вскоре оставили в покое. Пожалуй, это единственное, что она сказала. Слишком много сил требовал от нее исчезающий Нижний мир. И сил этих едва хватало лишь на то, чтобы они просто соприкоснулись кончиками пальцев, почувствовали тепло друг друга.
        В последний раз Айви пришла в ночь перед тем, как Федора отправили на каторгу в Сибирь. Ласточкой села на протянутую ладонь, посмотрела так, что стало больно не то что дышать, но и жить дальше. Вот такое у них получилось последнее прощание. Оно словно разделило жизнь Федора на то, что было до, и то, что стало после. «До» он бережно хранил в памяти, а «после» существовало само по себе. Его совершенно не волновали тяготы каторжной жизни, на голод и побои он смотрел равнодушно. Впрочем, бить Федора зареклись в тот день, когда он сломал своему обидчику, здоровенному тупому детине, руку. Сломал легко и даже не сразу понял, что сделал. Сила, которую больше не сдерживал браслет, выплескивалась волнами ярости. Его старались обходить стороной и преступники, и тюремщики. Любые наказания он переносил с непонятной и пугающей окружающих стойкостью.
        Федор сам не понял, когда перестал чувствовать боль. Не в тот ли момент, когда, спустившись в Нижний мир, вместо Айви увидел два желтых огня. Утопленники и Желтоглазый стали теперь его ночными спутниками. И теперь Федор не знал, что страшнее: дни или ночи. Пожалуй, все-таки дни. С желтыми огнями и хороводом мертвецов он научился мириться довольно быстро и даже иногда пытался заговорить с Желтоглазым, выкрикивал ругательства и проклятия в черную пустоту пещеры. Мертвецы испуганно вздрагивали, замирали, пялясь на Федора пустыми глазницами, а его главный враг и единственный собеседник молчал. Это длилось бесконечно долго, из ночи в ночь - цепочка одинаковых, бессмысленно-мучительных снов, - и пришло время, когда Федор усомнился в своем душевном здоровье. Мысль о возможном сумасшествии его не напугала, а даже порадовала. Появилась надежда, что наступит такая ночь, когда он уснет и не увидит ничего, кроме самого заурядного кошмара.
        Надежда оказалась пустой, ее унесло холодными сибирскими ветрами почти сразу же после рождения. А время, единственный по-настоящему значимый враг, утекало. Мгновения складывались в минуты, месяцы в годы. Федор ждал писем от Айви, но письма не приходили, и он всегда находил этому оправдание, гнал от себя дурные мысли.
        Кажется, на втором году своего пребывания на каторге он едва не погиб. На валке леса попал под упавшую сосну, и косматая ветка, хлестнув его по лицу, застряла в глазнице.
        Никто не верил, что Федор выживет, а он, проведя еще одну вечность в Нижнем мире, вынырнул обратно ослепшим на левый глаз, обезображенным, но все еще живым…

* * *
        Это случилось на шестой год его каторжной жизни. Он уже потерял веру и надежду, оставив себе только воспоминания. Та весна выдалась холодной, затяжной, присвоившей себе множество людских жизней, которые на каторге давно уже никто не считал. Вместе с остальными каторжанами Федор брел на лесоповал по узкой, хлюпающей грязью не то широкой тропе, не то узкой дороге, когда рядом пристроился незнакомец. Незнакомец был высок и сутул, из-за низко надвинутой на глаза шапки лица его практически не было видно. Он семенил рядом мелкими шажками, но удивительным образом поспевал за Федором.
        - Граф Шумилин? - Когда на запястье Федора сомкнулись сухие, но крепкие пальцы, первым порывом было ударить, размозжить покрытую косматой шапкой голову. Федор удержался в последний момент, ничего не ответил, посмотрел на назойливого незнакомца тяжелым взглядом. Обычно одного такого взгляда хватало, чтобы нелюдимого каторжника оставили в покое, но незнакомец оказался не из пугливых. Впервые за долгие месяцы в душе Федора шевельнулось что-то похожее на интерес. Он уже успел почти забыть, что когда-то был графом Шумилиным.
        - Что вам угодно?
        И говорил он в последний раз так давно, что не помнил, как звучит собственный голос.
        - Мне угодно? - Незнакомец хмыкнул. - Хотелось бы сказать, что ничего, но однажды я дал слово, а в моем роду слово принято держать. - Он говорил очень тихо, но Федор все прекрасно слышал. - Так что можешь считать, что мне угодно вытащить тебя отсюда.
        - Кто вы?
        - Никто. - Незнакомец пожал плечами. - Я ветер. Но ты можешь называть меня Кайсы.
        Ветер… Когда-то давным-давно кого-то тоже называли ветром… человека, обладавшего удивительной удачей.
        - Вы отец Айви? - От осенившей его догадки Федор даже замедлил шаг.
        - Не останавливайся, - прошипел Кайсы. - Иди и слушай. И башкой не верти. Я получил послание от человека, которому не могу отказать. Получил совсем недавно, но вижу - послание сильно запоздало. Хорошо, что вообще успел. Или не успел? - Из-под косматой волчьей шапки на Федора глянули черные глаза.
        - Не знаю, - ответил он честно. - Это зависит от того, зачем вы меня искали.
        - Я уже сказал зачем. - Кайсы раздраженно мотнул головой, и шапка снова сползла едва ли не до самого подбородка. - Аким Петрович пообещал тебе, а я пообещал ему, что приду на помощь, если понадобится. Я только не думал, что помогать придется чужаку. Но если моя дочь тебя выбрала… - Он пожал плечами.
        - Что с Айви? - Сердце, которое, казалось, умерло давным-давно вместе с надеждой, очнулось, погнало кровь по венам. - Вы ее видели?
        - Нет. - Кайсы покачал головой. - Послание от ее деда я получил лишь минувшей осенью. Очень давнее послание, если верить дате. И сразу взялся за дело. Мне понадобилось время, чтобы найти тебя и все подготовить.
        - Что подготовить?
        - Твой побег. Сегодня ночью ты сбежишь. Если будешь делать все так, как я велю, останешься жив и увидишь свою Айви. А если хочешь умереть, скажи мне прямо сейчас, чтобы я не тратил на тебя время. - Из рукава Кайсы выглянуло острое жало ножа. - Я убью тебя быстро, ты ничего не почувствуешь.
        - Я хочу вернуться к своей жене.
        - Раз хочешь, значит, вернешься. - В голосе Кайсы послышалось разочарование. Похоже, идея подарить Федору легкую смерть нравилась ему куда больше. - Этой ночью спать не ложись. Я приду за тобой, - сказал он и, замедлив шаг, растворился в лесной чаще.
        Как удался побег и куда в это время смотрели охранники, так и осталось для Федора загадкой, но слово свое Кайсы сдержал. Как и обещал, он появился ночью, прямо перед нарами выткался из полуночной темноты, приложил палец к губам, поманил за собой. Они шли мимо спящих мертвецким сном каторжан и распластавшихся перед приоткрытой дверью охранников. Охранники лежали ничком у стола, и в слабом свете свечи было непонятно, живы они или нет.
        - Спят, - сказал Кайсы шепотом. - Я стараюсь обходиться без лишней крови. Сонное зелье подмешал в самогон. И надежно, и вреда никакого, кроме головной боли поутру. Да ты не стой столбом, времени у нас мало. Хорошо, если тебя только утром хватятся. А рожа у тебя приметная, с такой далеко не уйдешь.
        Они и не ушли далеко. Кайсы привел Федора в глухую таежную деревеньку.
        - Староверы, - сказал он коротко, словно это все объясняло. - Отсидишься пока здесь, а там видно будет.
        Их встретила немногословная старуха, которая строгостью характера и одежды напомнила Федору Евдокию. Кайсы называл ее бабой Груней и относился с подчеркнутым уважением. Сразу было видно, что этих двоих связывает не один день знакомства.
        В стоящую на отшибе крепкую избу они постучались на рассвете.
        - Оставляю его на тебя, - сказал Кайсы после короткого приветствия и растворился в серой мгле, ушел по каким-то своим неведомым делам.
        Старуха смерила Федора долгим взглядом, сказала скрипучим голосом:
        - Иди сразу в баню. Только вшей мне не хватало.
        Федор молча побрел в направлении, которое она указала. Баня уже была протоплена.
        - Одежу свою сними, но не жги, - велела старуха. - Я тебе там свежее положила. И отвар приготовила, ополоснешься, как помоешься. Лучше бы тебе, конечно, и бороду, и волосы сбрить, от вшей так-то оно надежнее, но Кайсы велел не трогать. Эй, ты меня хоть слышишь, сынок?
        Это ее «сынок» прозвучало неожиданно ласково.
        - Спасибо, баба Груня.
        - Не меня благодари. Кайсы спасибо говори. Если уж он за что-то берется, то непременно своего добивается. Тебя как звать-то?
        - Федором.
        - Федя, значит. Ну, иди, Федя, мойся. Только не шибко долго, а то еще угоришь с непривычки. Давно небось не мылся по-людски.
        - Давно. - Так давно, что уже и забыл, какое это наслаждение - горячая вода и настоящее мыло. Он долго сидел, вдыхая полной грудью жаркий, смолистый воздух, не веря до конца, что все это происходит на самом деле. А потом рука сама потянулась за замоченным в горячей воде дубовым веником. Он намыливал кожу, скреб ее обломанными ногтями, пытаясь стереть въевшуюся в нее грязь и вонь. И веником он себя хлестал до изнеможения, до красных рубцов на плечах и бедрах. А когда Федор вышел наконец из влажного жара в прохладу предбанника, его уже ждали чистая одежда и кувшин березового кваса. Кувшин Федор осушил одним махом. Сил на то, чтобы одеться, почти не осталось, накатила дрема. Пришлось себя заставлять.
        Одежда оказалась ему велика, но это ровным счетом ничего не значило. Главное, что она была чистой, грубая льняная рубаха даже пахла чистотой. Одевшись, Федор вышел из бани. Снаружи уже окончательно рассвело, солнце заливало рыжим светом чистый двор и избу. В этот момент Федору показалось, что жизнь его пошла по второму витку, и вот прямо сейчас с радостным лаем ему под ноги бросится Рыжик, а одноглазый кот посмотрит на него со свойственным всем кошкам снисходительным презрением, а потом откроется дверь и на крыльцо выйдет Евдокия с пустым подойником.
        Дверь открылась, только вышла не Евдокия, а баба Груня.
        - Чего стоишь на ветру? В дом иди. Не хватало тебе еще простудиться.
        Федор знал, что не простудится, что Нижний мир бережет его от хворей и, кажется, даже от смерти, но спорить не стал, послушно вошел вслед за хозяйкой в дом.
        - Голодный небось? - спросила она, вытаскивая из печи чугунок.
        А Федор не знал, что ей ответить. Вместе с болью он разучился чувствовать голод и вкуса еды тоже не ощущал. Баба Груня тем временем поставила чугунок на стол, налила в глубокую миску щей, и Федор почувствовал…
        Сначала запах - упоительный, одуряющий мясной дух, а потом лютый голод, словно дремавший в нем все это время зверь неожиданно проснулся, почуяв запах добычи. Федор съел сначала одну миску, потом вторую, а когда в третий раз посмотрел на чугунок, баба Груня строго сказала:
        - Хватит с тебя пока, Федя. Если съешь больше, потом будешь животом маяться.
        - Не буду.
        Она не слушала, она уже засовывала чугунок обратно в печь.
        - В другой раз, сынок, мне же не жалко.
        Он подумал, что до другого раза может и не дожить, умрет с голоду. А потом снова накатила дрема, та самая, что уже пыталась одолеть его в бане. Федор зевнул.
        - Иди спать, - сказал баба Груня, убирая со стола. - Вон на печь полезай. Кайсы хорошо если к ночи вернется, еще успеешь выспаться.
        Федор хотел спросить, куда ушел Кайсы, но не смог, сил хватило лишь на то, чтобы кое-как забраться на печь. Там он и уснул почти в ту же минуту, как голова коснулась свернутого валиком овчинного тулупа, и проспал без сновидений почти до вечера.
        Кайсы пришел ближе к ночи, как и говорила баба Груня, сбросил на лавку старое пальто, сдернул с головы волчью шапку и устало вытянул перед собой длинные ноги.
        - Умаялся, - пожаловался он старухе. - И есть хочу.
        - Будет тебе еда. - Она уже хлопотала у печи. - Что слышно, Кайсы?
        - Что слышно? - Он посмотрел на Федора. - Да вот каторжник один сбежал. Говорят, опасный преступник. Говорят, ищут его повсюду.
        - А и пускай себе ищут, - махнула рукой баба Груня.
        - Одежду его, как я и просил, не выбросили?
        - В бане лежит. Я к ней и прикасаться-то не хочу. - Она накрывала на стол, и Федор снова почувствовал голод.
        - И ты тоже садись, тебе отъедаться надо. Кожа да кости, а не мужик.
        Федор сел за стол напротив Кайсы, который разглядывал гостя очень внимательно, не таясь. Сам он оказался совсем не таким, каким виделся. Исчезли сутулость и по-стариковски суетливые движения. Был он силен, еще довольно молод и, пожалуй, красив. Это от отца Айви достались высокие скулы и какая-то особая грация. Вот, пожалуй, и все, что было общего у отца и дочери.
        - Что смотришь, граф? - усмехнулся Кайсы. - Сходство ищешь?
        Федор молча кивнул.
        - Не ищи. Айви в Соню пошла. В пеленках еще лежала, а уже было ясно, что красавицей вырастет. Ведь красавица она? - спросил он, и голос мужчины дрогнул.
        - Красавица. - Федор улыбнулся. Оказывается, он не разучился улыбаться.
        - А ты ее любишь больше жизни. - Кайсы не спрашивал, он утверждал. - И жизнь твоя без нее потеряла всякий смысл.
        - Так и есть.
        - Всегда так. Это у нас такое проклятье. - Кайсы помолчал, а потом сказал: - Или у них. - И, не давая Федору возможности возразить, продолжил: - Я тебя вытащу отсюда, но увидишь ты ее еще не скоро. Нужно время, чтобы все вышло по уму, а не как в прошлый раз. А чтобы по уму, тебе, Федя, придется умереть.
        Он встал, сунул руку в карман, и Федор решил, что его спаситель выбрал-таки самый легкий путь. Мертвеца нет нужды сопровождать за Урал. Зверь, дремавший в Федоре, вдруг вскинулся и оскалился. И сам он, кажется, тоже оскалился, потому что Кайсы криво усмехнулся:
        - Успокойся, парень. Вижу, готов уже мне в горло вцепиться. Понимаю, за что она тебя полюбила. Сам таким был.
        Из кармана он достал не нож, а портняжный метр, с неожиданной ловкостью снял с Федора мерки, а потом долго изучал лицо, ощупывал заросшие щетиной щеки и наконец сказал:
        - Хорошо, что с бородой. Под бородой не разобрать, какой шрам. Баба Груня, так где, говоришь, его одежа?
        - В предбаннике, - отозвалась старуха.
        - Одежу я заберу, пригодится. А для тебя, Федор, сейчас терпение - самое главное. Здесь тебя искать не станут, а если и станут, то баба Груня так тебя спрячет, что никто не найдет.
        - Спрячу, - подтвердила старуха. - Да они сюда по топи не пойдут, побоятся.
        - По топи? - переспросил Федор.
        - А ты не понял? - усмехнулся Кайсы. - Не почувствовал, как по трясине шли, как земля под ногами хлюпала?
        Что-то было такое ночью. Кажется, пружинило что-то под ногами, но Кайсы вел уверенно, а самому Федору, по большому счету, было все равно, куда и как идти.
        - Староверы потому здесь деревню свою и основали, чтобы добраться до них было тяжело, чтобы оставили в покое.
        Старуха кивнула, перекрестилась двумя перстами. Сделала она это без привычной людскому роду поспешности, с достоинством.
        - Так что живи спокойно. Отъедайся, отсыпайся, набирайся сил, - продолжил Кайсы, - а мне предоставь разбираться, как твою новую жизнь устроить наилучшим образом. О многом Аким Петрович позаботился, но и мне работенки хватит. И не благодари. - Он похлопал Федора по плечу. Ладонь у отца Айви оказалась не только костлявой, но и тяжелой. - Я не ради тебя стараюсь, а ради дочки. Пришло время долги раздавать. Не люблю я в должниках ходить. Да ты и сам такой. Я в людях разбираюсь. Научился. И не спеши, не рвись. Отсидеться нам нужно, а там видно будет.

* * *
        Отсиживались долго. Весна добралась до тайги, распушила кедровые лапы, пустила корни, зацвела первоцветом. Рвалась она и в Федорову душу, но он не пускал. Не потому, что не хотел, а потому, что боялся поверить, что после стольких лет мытарств что-то еще может наладиться. Потерявшему веру тяжело к ней возвращаться. И поэтому Федор жил, как и советовал Кайсы, - терпеливо ждал. А чтобы ждать было не так мучительно, помогал бабе Груне.
        Ему нравился тяжелый труд, такой, чтобы до седьмого пота, до изнеможения. Во время работы он ни о чем не думал, забывал самого себя. Бабе Груне приходилось едва ли не криком загонять его вечером домой. В порыве злости и жалости она называла Федора неразумным телком и грозилась отходить когда-нибудь хворостиной, если он снова забудет прийти на обед. Федор ничего не говорил, лишь улыбался чуть виновато. Не станешь же рассказывать милой старушке, что, загоняя себя работой до полубессознательного состояния, он втайне надеялся, что ночью забудется наконец самым обычным человеческим сном, что не придется больше смотреть в желтые равнодушные глаза. Федору казалось, что Желтоглазый что-то знает, что-то очень важное, касающееся Айви, но не расскажет, потому что Федоровы мучения для него в радость.
        Кайсы пропадал надолго, в деревне появлялся редко и почти ничего не рассказывал о том, чем занимается. Да Федор и не задавал вопросов, знал, придет время, и Кайсы сам все расскажет.
        Время пришло в начале июня. Кайсы, пропадавший особенно долго, вернулся на рассвете, той мутной порой, когда власть Желтоглазого во снах Федора была особенно сильна.
        - Вставай, - сказал вместо приветствия.
        И Федор как из глубокого омута вынырнул на поверхность реальности, яростно отбиваясь ногами не то от невидимых змеиных колец, не то от щупалец. Он рывком сел, уперся руками в колени, задышал часто, по-собачьи.
        - Дурной сон? - спросил Кайсы без особого интереса или жалости.
        - Обычный.
        - Он тебе снится? - Кайсы приблизил узкое, породистое лицо, всмотрелся в глаза Федора, будто на их дне мог разглядеть остатки кошмара.
        - Его глаза…
        - А мне повезло. Он ни до меня, ни до Сони не добрался. Мало в ней было серебра.
        - В Айви много.
        - Знаю. Уже который год об этом думаю. О том, что оставил его с ним такую… с серебром.
        - Так почему не вернулись? - Федор стер стекающий по лбу ручеек пота.
        - Побоялся, что меня все это, - Кайсы сделал неопределенный жест рукой, - затянет, вот как тебя, что осяду я на Стражевом Камне. А я, Федор, ветер. Мне долго на одном месте нельзя. Только Соня могла меня удержать.
        - Я один в Чернокаменск поеду? - спросил Федор.
        - Со мной. - Кайсы мотнул головой. - Без меня тебе не добраться. Сегодня и пойдем, а то, смотрю, засиделся ты тут. Пора! Я все дела решил, все уладил. Давай, Федор, умывайся, одевайся да к столу выходи. За завтраком поговорим.
        Несмотря на ранний час, баба Груня уже была на ногах, в печи жарко полыхал огонь, пахло жареным салом и яичницей. Завтракали молча, Кайсы заговорил только после второй чашки чаю:
        - Звать тебя отныне Игнат Вишняков. Документы я тебе справил новые, лучше старых. Сейчас мы космы твои сострижем да бороду сделаем поинтеллигентнее, а то ты, Игнат, страшный, что тот леший.
        - Сам же велел ему не стричься, - беззлобно проворчала от печи баба Груня.
        - Велел, потому что не знал тогда еще достоверно, как ему нужно будет выглядеть. А теперь знаю.
        - Меня больше не ищут? - спросил Федор.
        - Нет. - Кайсы хитро усмехнулся. - Тебя уже нашли, Игнат. Выловили твое тело из реки третьего дня.
        - Мое тело?..
        - Ну, ясное дело, не твое, но в твоей одежде, на тебя похожее. Думаешь, кому-то интересно с покойником, столько дней на дне пролежавшем, разбираться? Раз похож и в одеже каторжной, значит, ты и есть. Все, закончился земной путь каторжника Федора Шумилина.
        - А кто там?.. Чье тело? - Не хотел он свободы любой ценой.
        - Бродяга. - Кайсы равнодушно пожал плечами. - Да ты не бойся, Игнат, никто его не убивал. Сам преставился. Мы с тобой потому так долго здесь отсиживались, что тело мне нужно было найти подходящее, чтобы и ростом, и цветом волос, и возрастом совпало. Нашел, как видишь.
        - А глаз?
        - А глаза рыбы выели, мил-человек. От лица там мало что осталось. Да ты не кривись, не кривись. Благодаря этому бродяге ты теперь свободный человек. Не граф, конечно, зато живой. Наелся? Так пойдем, буду в порядок тебя приводить.
        С ножницами и бритвой Кайсы управлялся с ловкостью заправского брадобрея, и Федору вдруг подумалось, а есть ли вообще умения, которыми этот удивительный человек был бы обделен?
        - Готово дело! - сказал наконец Кайсы и сунул в руки Федора осколок зеркала. - Полюбуйся!
        Любоваться было нечем. Федор, уже несколько лет не видевший своего отражения, мужчину в зеркале не узнал. Это был незнакомец с потухшим взором, ранней сединой в волосах, болезненно худой, с безобразным шрамом через всю левую половину лица, скрыть который не могла даже борода. Федор смотрел на этого мрачного чужака с горечью и думал, а нужен ли он вот такой, покореженный, Айви, не испугается ли она, не оттолкнет ли.
        - Она тебя выбрала, - послышался за спиной голос Кайсы. - А выбор такой женщины - это навсегда. Ты просто вернись живым, Игнат, а там вы уж как-нибудь решите, как жить дальше. Сообща решите.
        Федор не успел ничего ответить, потому что Кайсы ушел, оставил его наедине с собственными мыслями и незнакомцем в зеркале.
        Уходили из деревни так же, как и пришли, глухой ночью. Шли трясиной, чье мрачное присутствие Федор теперь ощущал в полной мере по зыбкой дрожи под ногами, по голодным всхлипам, по смрадному гнилому дыханию. Здесь, в трясине, тоже жила некая темная сила, не такая древняя, как Желтоглазый, но более осторожная, терпеливо дожидающаяся своего часа. Заблудившийся, измученный путник - вот ее добыча. Заманить, обмануть кажущейся незыблемостью, а потом легонько подтолкнуть к прикрытой травой бездне. Но с такими, как Кайсы и Федор, эта темная болотная сила не спешила связываться, наверное, почувствовала в них достойного противника, а не беспомощную жертву. А может, просто была недостаточно голодна. Но на прощание она все-таки позвала, коснулась Федорова плеча тонкой осиновой веткой. Он обернулся и увидел два мерцающих огня, только не желтых, а зеленых. Кайсы тоже оглянулся, и Федор не стал спрашивать, чем поманила его трясина. На мгновение его смуглое лицо проводника окаменело, а потом губы скривились в презрительной усмешке. Кайсы, так же, как и Федор, знал о существовании темных, чуждых человеку сил.
        До Чернокаменска добирались долго. Пусть беглый каторжник Федор Шумилин и числился мертвым, но рисковать им не хотелось. Особенно сейчас, когда встреча с родными так близка. Передвигались большей частью ночами, днями отсыпались где придется: в чистом поле, зарывшись в стог прошлогоднего сена, в сараях, встречающихся по ходу деревень, временами, очень редко, в постоялых дворах. У Кайсы водились деньги, и, судя по всему, немалые, но он старался избегать ненужных трат, так что промышляли они охотой, мылись в реках и лесных ручьях и не отказывались от случайных заработков, если кому-то из крестьян была нужна помощь двух крепких мужчин. В отличие от Федора, мрачного и нелюдимого, Кайсы умел договариваться с людьми. Имелась и такая способность в длинном списке его талантов. Его обаяния хватало даже на то, чтобы случайные знакомые переставали с тревогой и опаской коситься на Федора, а через некоторое время, кажется, и вовсе забывали о его существовании. Федора это равнодушие вполне устраивало. Все его мысли были об Айви, об их скорой встрече. Каждая ночь, проведенная в пути, делала эту встречу все более
долгожданной, все более реальной. А днем, укладываясь спать, он мечтал только об одном, о том, что Айви сможет дотянуться до него во сне.
        И она услышала его невысказанные мольбы. Чем ближе был Чернокаменск, тем длиннее становились их переходы. Они шли уже не столько ночью, сколько днем.
        - Тебе нужно привыкать к людям, - сказал Кайсы однажды, когда они сидели на привале. - Не им к тебе, Игнат, а тебе к ним. Они видят в тебе калеку, возможно, урода, но они тебя не боятся, скорее жалеют. Особенно бабы. Бабы, они всегда жалостливее.
        Федор хотел сказать, что не нужна ему их жалость, но промолчал, зная, что на любое возражение у его спутника найдется аргумент.
        - Не дичись, - продолжал Кайсы. - Забудь, что ты был графом. Забудь, что ты был каторжником. Думай о том, что тебя ждет. О своей новой жизни думай.
        И Федор думал. Каждую свободную минуту думал. Вспоминал, какой была его Айви, представлял, какой стала за годы разлуки. И однажды ночью судьба смилостивилась…
        …Он сидел на растрескавшемся черном валуне на дне Нижнего мира, с закрытыми глазами, чтобы не видеть нескончаемый хоровод из истлевших тел, когда его щеки коснулось что-то нежное, невесомое. И застывшее пространство всколыхнулось, словно от легкого сквозняка. Или от взмаха крыла пролетевшей рядом ласточки. Федор вскочил, раскрыл глаза, волчком закружился на месте, выискивая, высматривая свою Айви.
        Ничего… Лишь стремительная тень на белом фоне вечно полной луны да крошечное перышко на раскрытой ладони.
        Федор не плакал все эти годы потерь и лишений. Не плакал, когда гнил заживо в тюремной камере, когда от каторжного труда гудели натянутые, словно канаты, жилы. Когда сосновая ветка сделала его слепым на один глаз, он лишь равнодушно пожал плечами. А сейчас, глядя в черное ночное небо, он заплакал. Слезы катились по щекам, падали на мертвое озерное дно и с тихим шипением испарялись. Это были слезы облегчения, чувства, о существовании которого Федор почти забыл.
        Он так и проснулся с лицом, мокрым от слез, со сжатой в кулак рукой. Чтобы разжать онемевшие пальцы, ему потребовалось время. Когда наконец у него получилось, он увидел на своей ладони перышко, черное ласточкино перышко - весточку от Айви. До Стражевого Камня оставалось два дня пути.

* * *
        Шли без остановок, без передышки. Если бы не Кайсы, Федор бежал бы бегом, но проводник не позволил:
        - Успеешь. Береги силы, Игнат.
        Теперь он называл Федора исключительно Игнатом, и Федор почти привык к своему новому имени. Как привык он и к мысли, что скоро, очень скоро, окажется дома. Он и сам не понимал, когда Чернокаменск стал его домом, но так уж вышло: он спешил домой, к любимой женщине.
        Наверное, надо было подумать о том, что отныне у него другая внешность, другое имя и совершенно другая жизнь, что от Федора Шумилина осталось одно только нутро, да и то было выжжено почти дотла, и ко всему этому нужно будет как-то приспосабливаться, перекраивать их общее с Айви будущее. Возможно, им придется уехать из Чернокаменска, не слишком далеко, так, чтобы сохранилась невидимая связь с озером. А может, ему придется всю оставшуюся жизнь прятаться на Стражевом Камне, если Айви не сможет жить без этой темной связи с Желтоглазым. Он был ко всему готов, вот только думать об этом здраво, планировать пока ничего не мог. В мыслях Федора был лишь его вчерашний сон, и с черным ласточкиным пером он не расставался ни на миг.
        Федор и спать лег, сжимая перо в руке, надеясь, что оно станет его проводником в Нижнем мире. И, оказавшись на дне, больше не стал закрывать глаза, даже моргнуть лишний раз боялся, чтобы не пропустить появление Айви, но все равно пропустил.
        Вечная ночь всколыхнулась, рассекаемая ласточкиным крылом. Мертвая пыль поднялась со дна, закружилась водоворотами, а утопленники замерли, остановив свой бесконечный хоровод, уставились невидящими глазницами на Федора. И он тоже не видел. Чувствовал ее присутствие, но не мог дотянуться, будто их миры разделяла незримая, но очень прочная преграда. Сквозь эту преграду свободно проходил мертвый ветер и свет вечно полной луны, даже перышко могло сквозь нее проникнуть, но душу она не пускала. Ни туда, ни обратно…
        Невидимая ласточка металась вокруг, и мертвецы провожали ее полет равнодушными взглядами, а Федор протягивал перед собой руки, как слепец, оказавшийся в незнакомом месте.
        - Айви! - От его крика вздрогнула земля под ногами и два желтых огня на мгновение погасли, будто Желтоглазый моргнул от неожиданности. - Айви, я иду к тебе! Где ты, Айви?!
        В завывании мертвого ветра Федору почудился слабый вздох, совсем рядом, у левого плеча. Он обернулся, раскинув руки для объятий, но обнял пустоту. И это была такая мука - знать, что Айви где-то совсем рядом, и не иметь возможности ни увидеть, ни дотронуться до нее. Федор проснулся от собственного крика, вскинулся, упершись руками в землю.
        - Плохой сон, Игнат? - Кайсы сидел у костра, точил нож.
        - Айви. - Остатки сна сползли с его плеч душным одеялом, вспыхнули сотнями искр в костре и унеслись к прошитому звездами небу. - Я ее не вижу.
        Федор знал, что спутник поймет его без лишних слов, ему не нужно объяснять про Нижний мир.
        - Еще далеко, - произнес Кайсы успокаивающе и отложил нож. - Все будет, потерпи.
        Раньше Федор терпел, не роптал и не проклинал судьбу, а сейчас, когда Айви так близко, терпение враз закончилось. Вместо него появился злой, почти нестерпимый зуд в затылке и осознание, что они теряют драгоценное время.
        - Надо идти, - сказал Федор и, не дожидаясь Кайсы, пошагал в новорожденный рассвет.
        Теперь они шли вообще без остановок, даже ели на ходу, но Кайсы больше не пытался останавливать своего спутника. Наверное, понимал тщетность этой затеи. И Федор с удивительной ясностью осознал, что, не задумываясь, убьет любого, кто станет у него на пути. Даже Кайсы.
        Вскоре местность, по которой они шли, сделалась знакомой. Федору казалось, что он уже бывал здесь раньше, а когда они вышли к реке, стало очевидно - да, бывал! И если сейчас не останавливаться, не терять бесценные мгновения, то к полуночи они будут у Стражевого озера. Все, конец пути! Он увидит свою ласточку во плоти, надо только двигаться чуть быстрее.
        Кайсы, который шел за Федором неотступно, не протестовал и не ворчал. Он был выносливый, может, даже выносливее Федора. Всю оставшуюся часть пути отец Айви молчал, вероятно, думал о своем или предавался воспоминаниям. Ему тоже было что вспомнить.
        Когда густой лес начал редеть, Федор побежал. Измученному долгим переходом телу будто вернули силы. Он бежал, не видя ничего перед собой, ничего не слыша, не разбирая дороги. Его вело с каждым мгновением усиливающееся осознание, что его ждут, что еще чуть-чуть - и он окажется дома. Если понадобится, если на берегу не найдется лодки, он доберется до Стражевого Камня вплавь, потому что каждая секунда задержки причиняла боль, раздирала тело на части.
        Лодки не оказалось, и Федор, не раздеваясь, шагнул в воду, любуясь отражением полной луны на ее поверхности. С луной было связано что-то очень важное, но он, зачарованный этой красотой, забыл. И лишь когда лунный диск начал стремительно наливаться желто-гнойным цветом, что-то шевельнулось в душе. Но Федору уже было все равно. Его так давно ждали… Он вернулся домой…
        Крепкая рука схватила его за ворот рубахи, когда он уже собирался с головой уйти под воду, дернула вверх и назад, потащила прочь от желтой луны, которая вдруг раздвоилась и превратилась в два глаза. И остров, черная громадина в полночной темноте, сделался похож на голову желтоглазого великана, медленно всплывающего на поверхность со дна озера. Это было последнее, что увидел Федор перед тем, как на его затылок обрушился тяжелый удар и оба мира с булькающим звуком погрузились в черную бездну…
        …Федор пришел в себя все от того же ставшего почти нестерпимого зуда в голове, попробовал сесть и не смог. Его руки и ноги были крепко накрепко связаны кожаными ремнями. Кайсы сидел у костра и снова точил нож.
        - Очнулся? - спросил, всматриваясь Федору в лицо. - Как башка? Не сильно болит?
        Голова не болела, но зуд и эта раскалывающая череп вибрация сводили с ума. Федор дернулся, зарычал:
        - Развяжи меня!
        - Это моя вина, Игнат. - Кайсы словно его и не слышал. - Я забыл, как оно здесь, в полную луну. И про то, что оберег твой сейчас у Акима Петровича, тоже забыл. А должен был помнить! - Он чуть повысил голос и хлопнул себя ладонью по лбу.
        - Развяжи! - Федор не желал слушать ни про оберег, ни про Акима Петровича. Ему нужно было обратно на озеро, от этого зависела вся его жизнь.
        - Не могу, Игнат. - Кайсы виновато улыбнулся. - Сегодня последняя ночь полнолуния, на озере опасно. Я и так шкурой рисковал, когда тебя из воды тащил. А тебе на озеро без оберега соваться вообще нельзя, ни в полную луну, ни в молодую. Слышишь ты меня, Игнат?
        Федор не слышал. Нет, он слышал тихий, похожий на шелест опавшей листвы шепот прямо у себя в голове. И казалось, стоит сосредоточиться, и можно понять, что ему хотят сказать, кто хочет сказать. А пока нужно освободиться от пут. Любой ценой.
        Кайсы со своим ножом сидел далеко, его с Федором разделял костер, а без помощи ножа из веревок не высвободиться. Вот только помощи ждать неоткуда, кругом враги, желающие ему, Федору, погибели. Все впустую…
        Федор поднял лицо к бледной предрассветной луне и завыл по-волчьи. И собственная жизнь в это мгновение казалась ему волчьей, неприкаянной.
        - Утром я отправлюсь на остров, - пробился к нему спокойный голос Кайсы. - Найду твой оберег, привезу тебе. Слышишь, Игнат? Тебе нужно лишь немного потерпеть. Скоро станет легче.
        Легче не станет. Федор знал это наверняка. Облегчение, окончательное и бесповоротное, могло подарить ему лишь растворенное в озерной воде серебро. Кровь полоза… И шепот в голове обещал - да, так и будет, надо лишь избавиться от пут. Он же умный, он справится. И проснувшийся в Федоре зверь затаился, припал к земле, наблюдая за Кайсы, примеряясь к незащищенному горлу. Жизнь научила зверя терпению.
        Но Кайсы и не думал засыпать, и на Федора он смотрел с точно такой же звериной настороженностью. Во взгляде его чуть раскосых глаз читались досада и жалость. Он встал на ноги, когда наползающий с озера предрассветный туман усыпал все вокруг мелким бисером росы. В каждой капле Федор чуял серебро, и это делало его мучения невыносимыми.
        - Я сейчас уйду. - Кайсы приближался к нему осторожно, в любой момент готовый отскочить, проверил надежность узлов, удовлетворенно кивнул. - Тебе придется остаться в лесу до моего возвращения. Я понимаю, что это опасно, но и развязать тебя я тоже не могу. Огонь отпугнет зверей. - Он подбросил в костер еще веток. - Я вернусь так скоро, как только получится. Игнат, ты понимаешь, о чем я говорю?
        Если бы он подошел поближе, если бы наклонился… но хитрый лис знал все звериные уловки и не желал рисковать. Ничего, пусть уходит, пусть оставит Федора наедине с самим собой, и он обязательно что-нибудь придумает, потому что только от него одного зависит, примет ли его озеро и тот, кто это озеро охраняет. Кайсы смерил пленника внимательным взглядом, покачал головой, но все равно ушел. Глядя в его прямую спину, Федор улыбался. Кайсы повезло, что он не видел эту похожую на оскал улыбку, иначе больше никогда в жизни не рискнул бы поворачиваться к связанному спиной.
        Очень долго Федор лежал совсем недвижимо, он помнил, какой у Кайсы чуткий слух, и не хотел, чтобы тот, заподозрив неладное, вернулся. Для того, что он задумал, было необходимо одиночество.
        Костер, оставленный Кайсы, горел ярко, сухие ветки в нем потрескивали и сыпали во все стороны рыжими искрами. К огню пришлось ползти, извиваясь, как уж, отталкиваясь от пружинящего дерна носками, помогая себе подбородком. От костра шел жар, и Федор замер, собираясь с духом. Нет, он не боялся предстоящей боли, но тело, глупое тело, боялось и не желало слушаться. Федор его заставил: сжал зубы, зажмурился и сунул связанные руки в огонь. В первое мгновение он ничего не почувствовал и испугался, что по неосторожности загасил костер, а потом голодное пламя лизнуло кожу…
        Хорошо, что он выждал время, потому что выносить эту муку молча не было никаких сил. Человеческая плоть нравилась огню куда больше, чем сыромятная кожа ремня. Федор сначала зарычал, впиваясь зубами в смолистую сосновую ветку, а потом закричал.
        Как же ему хотелось прекратить эту добровольную пытку, вытащить руки из огня, но голос в голове нашептывал - не смей, терпи! И Федор терпел из последних сил, моля Бога лишь о том, чтобы не потерять сознание от боли. Он не понял, когда прогорели ремни - только сейчас или давным-давно, просто на самой границе беспамятства почувствовал, что руки его свободны не только от кожи, но и от пут. Собрав остатки воли в кулак, Федор откатился от костра, сбил с рук пламя и, не в силах терпеть эту чудовищную боль, закрыл глаза.
        Забвение было недолгим и почти не принесло передышки. Очнулся Федор все от той же боли. Ему осталось развязать лодыжки бесчувственными, сочащимися кровью пальцами… И он развязал. Воспользовался горящей палкой. Палку пришлось держать зубами, щурясь от жара и летящих в лицо искр. Но это уже была не та нестерпимая боль, с этим уже можно было мириться.
        Федор не знал, сколько у него ушло времени, но, когда удалось освободиться окончательно, в лесу было уже совсем светло. Хотелось пить. И спать. И умереть прямо сейчас, чтобы больше ничего не чувствовать, не слышать настойчивый шепот в голове. Стараясь держать руки на весу, Федор встал, пошатнулся и едва не упал, но устоял и даже попытался улыбнуться пробивающемуся сквозь густые сосновые лапы солнцу. Он помнил, в какую сторону ушел Кайсы, но даже если бы и не помнил, то не ошибся бы, выбирая путь. Тот, кто поселился у него в голове, знал дорогу. И Федор шел, думая только о том, чтобы не свалиться, не упасть в самом конце пути, потому что ползти он уже не сможет. Он не знал, как далеко оттащил его от озера Кайсы, но надеялся, что не слишком. А потом сухой лесной воздух сделался влажным, потянуло свежестью, послышался едва различимый плеск.
        К воде Федор вышел на негнущихся ногах и, почуяв растворенное в ней серебро, сорвался с места, попробовал бежать, но упал на черные камни. Вспыхнувшая в обожженных руках боль оглушила и, пережидая ее, Федор затаился, перестал дышать. От цели его отделяло всего несколько шагов, нужно было лишь решиться на последний рывок. Он лежал, прижавшись щекой к черной гальке и с равнодушной отстраненностью наблюдал, как озеро, словно гигантский спрут, тянет к нему свои щупальца, как проскальзывают между камней серебряные ручейки, пробираются все ближе, касаются окровавленных пальцев, забирают боль и возвращают утраченные силы. Он дошел…
        Встать получилось сначала на колени и только потом на ноги. Озерная вода отхлынула, приглашая за собой, а шепот в голове исчез. Теперь ему не нужен был проводник. Он дошел.
        Рассветное солнце купалось в туманной дымке. Лучи его дробились на тысячи серебряных осколков, вызывая на глазах слезы. Сквозь пелену слез и тумана Федор видел Стражевой Камень.
        Остров изменился. На берегу его возвышалась еще недостроенная, но уже прекрасная черная башня, в зыбких очертаниях которой угадывался будущий маяк. И что-то шевельнулось в измученной душе Федора, что-то такое, что он не имел права забывать, но все равно забыл, и внутри сделалось нестерпимо горячо и больно. А потом озеро вздохнуло, как живое, выгнуло серебряную спину, выплеснулось на камни, увлекая Федора за собой. И он снова все забыл, зачерпнул розовую от крови воду, плеснул себе в лицо и пошел по хрупкой дорожке, которую специально для него мостило по озерной глади солнце. Вот он и пришел…
        Сзади послышались голоса. Его звали по имени то Федором, то Игнатом, но те, кто остался позади, больше его не интересовали. Его уже давно ждали на озерном дне, он всех там знал.
        Громкий звук был похож на выстрел. Та часть его, которая еще оставалась Федором, вздрогнула, замерла, прислушиваясь к рождающейся где-то под правой лопаткой боли. Он тоже замер, пытаясь не слушать какофонию голосов, которые заполнили голову, звали и требовали, чтобы он не останавливался, а шел к ним. Тело не слушалось, и поворачиваться пришлось очень медленно, всем корпусом, отмахиваясь кровоточащими руками от голосов и затянувшего небо красного тумана. Тот, кто посмел сделать ему больно, кто попытался его остановить, очень сильно пожалеет…
        На берегу стояли двое, мужчина и женщина. Туман укрывал от Федора их лица, а солнце играло на прикладе ружья, которое держала в руках женщина. Федор сделал шаг, потом еще один. Отчего-то было тяжело дышать, но это не имело никакого значения. Он дотянется до этих двоих и убьет…
        - Федя, - сказала женщина, вскинув ружье, и голос ее показался ему смутно знакомым, а налетевший вдруг ветер толкнул Федора в грудь, разметал кровавый туман, и перед тем, как упасть в воду, он увидел лица Кайсы и… Евдокии. - Прости меня, Феденька, - сказала Евдокия и сделала шаг ему навстречу…
        Вода была ласковой, смывала кровь и боль, но, проваливаясь в небытие, Федор знал - озеро его не приняло. И в немигающем взгляде Желтоглазого читались досада и недоумение. А потом щеки коснулось что-то невесомое, как перышко, и Федор увидел, как высоко в небо, прямо к солнцу, взмывает острокрылая ласточка. Он все-таки дошел…
        Продолжение следует.
        notes
        Примечания
        1
        Речь об убийстве народовольцами Александра II 13 марта 1881 года.
        2
        Карне - бальная записная книжечка.