Тайна Старого Поместья, №04 Проклятое Наследство- библиотека РусЛит

Проклятое наследство Татьяна Владимировна Корсакова
        Тайна старого поместья #4
        Анна Шумилина приехала на остров, чтобы разгадать тайну своих снов, а попала на дележ наследства. Словно стервятники, слетелись в старый дом наследнички, пытаясь отхватить себе кусок пожирнее. Но смерть повела с ними свою игру, подступая со всех сторон, увлекая за собой непрошеных гостей одного за другим. И самой Анне грозит нешуточная опасность, а в царящей вокруг суматохе невозможно разобраться, кто друг, а кто враг.
        Татьяна Корсакова
        Проклятое наследство

        Из сна Августа выдернули безжалостно: острыми крючьями впились в грудь, потянули. Не открывая глаз, он взвыл, попытался одновременно и сесть, и вырвать крючья. В руках забилось что-то мягкое и пушистое, зашипело возмущенно. Рябая кошка, то ли внучка, то ли и вовсе правнучка той, самой первой, подаренной Анечкой, сердито зыркнула желтыми глазищами, шмыгнула под лежак и уже оттуда завыла утробно и замогильно. Откуда в этом тщедушном тельце брался такой мощный голос, понять Августу Бергу было не дано, как и то, что заставляет его мириться со скверным характером зверюги. Уж не албасты ли?
        Албасты кошек любила. Всех, которые народились от той самой первой, рябой. И если бы Августу вздумалось от кошки избавиться, закончиться это могло бы очень скверно. За почти двадцать лет знакомства и сосуществования бок о бок они с албасты не то чтобы подружились - какая уж дружба с нежитью! - но притерлись, научились друг другу не мешать. Но Август знал: случись что, албасты предпочтет ему кошку.
        - Да умолкни ты! - просипел он, заглядывая под лежак и одновременно пытаясь нашарить ботинок. - Что на тебя такое нашло?
        - Не на нее нашло. - Привычно дохнуло холодом и сыростью, и из рассветного сумрака выступила албасты. - На остров. Нашествие… - Сказала и кончиком косы поманила затаившуюся кошку. - Если бы ты не пил, то знал бы.
        Если бы не пил… Не получалось не пить. Пока Евдокия с ним оставалась, хорошо все было, расчудесно. Но Евдокия ушла, как Август ни умолял, как ни упрашивал.
        - Нельзя мне, Август, тут долго. - Она гладила его по редким вихрам, и прикосновения ее прозрачных пальцев он чувствовал каждой клеточкой своего тела. - Заемная это жизнь, ты ведь понимаешь.
        Он не понимал, не хотел ничего понимать.
        - Я не справлюсь. - Своей ладонью он попытался накрыть ее ладони - не вышло. Да и раньше никогда не выходило. - Не выживу без тебя.
        - Выживешь, не дури. - Голос ее сделался строгим, совсем как раньше, когда она была еще жива, когда он мог ее коснуться и почувствовать. - Ты сильный, я знаю. Ты только за мной не рвись, живи! Придет время - свидимся.
        Вот только Август не хотел ни жить, ни дожидаться отведенного сроком времени, оттого и запил сразу, как только Евдокия ушла. Сначала пил с горя, потом от злости, что она его бросила, снова оставила одного, а потом просто по привычке. Пил, почти не хмелея, не теряя ни сил, ни памяти, понимая тщетность своих усилий. Кольцо Тайбека, то самое, за которое кто другой многим бы пожертвовал, не давало ему опуститься на самое дно, покончить с нынешним никчемным существованием. Приходили к Августу трусливые мыслишки избавиться от кольца, бросить в озеро, да только понимал, что не получится, не хватит духу расстаться с подарком, потому что сила, которую дарило серебро, ему нравилась. Даром, что была она заемной, но в свои семьдесят с гаком чувствовал себя Август куда как лучше, чем те же двадцать лет назад. Даром, что выглядел никчемным стариком, но кровь в венах бурлила горячая, как у молодых. И с островом он справлялся один, без посторонней помощи. Никто из чернокаменских не хотел, боялись острова пуще прежнего. А Бергу-то чего бояться, когда он вон с самой страшной нежитью нынче на короткой ноге?
        Албасты словно мысли его прочла, усмехнулась, обнажая бескровные десны и острые зубы, а потом нахмурилась. И кончик косы ее дернулся раздраженно, выманивая из-под лежака кошку.
        - Чего пришла?
        Жажда Августа не мучила, но он по привычке потянулся к ковшику с водой.
        - Я пришла? - Албасты снова усмехнулась, подхватила на руки выбравшуюся на свет кошку, поскребла когтем по холке. Кошка - дьявольское отродье! - довольно заурчала. - Это не я пришла, старик, это они пришли.
        - Кто - они? - Август распахнул окно, впуская внутрь злой солнечный свет, и тут же зажмурился.
        - Это должно было случиться. Остров не может долго без людей. И озеро не может.
        - А еще химера.
        - Твое каменное детище? - Албасты приподняла одну бровь. - Ты тоже это почувствовал?
        - Что я должен был почувствовать? - Правду Август знал, но признаваться себе не хотел, пусть уж лучше албасты сама скажет.
        - Она проснулась - твоя химера. Или вот-вот проснется. Соскучился, старик?
        Соскучился ли он? А пожалуй, и так! Как всякий родитель, всех своих детей он любил одинаково, даже тех, кто уродством и черной сутью своей скорее отпугивал, чем привлекал. Так уж получилось, что замок, который в душе Август продолжал звать химерой, тоже был его ребенком, пусть жестоким и непредсказуемым, жадным до человеческой крови, но уж какой есть… Берг скучал по тому особенному ощущению, которое пронизывало все его существо, когда ладони касались черных, шершавых стен. Каменная химера вздыхала, приветствуя своего родителя, и по чешуйчатой шкуре ее пробегала едва различимая дрожь. Так было раньше, семнадцать лет назад. Но той страшной ночью замок насытился пролившейся в его стенах кровью, надышался разлитым в воздухе ужасом, захмелел и уснул глубоким, беспробудным сном. Августу хотелось думать, что беспробудным, все же кровожадности своего детища он стыдился, но и скучал по нему в то же время. Значит, проснулась…
        - Разбудили. - Албасты ответила на невысказанный вопрос. - Люди.
        - Люди?..
        - Пока ты пил и пьяным под лавкой валялся. - Порой она говорила как самая обыкновенная женщина, как сварливая жена, и Августа это удивляло, а иной раз даже умиляло. - На острове и в городе скоро многое изменится. То, чего вы с Евдокией боялись, неминуемо случится.
        Неминуемо… А так хотелось, чтобы пронесло, чтобы тишина и прозябание, чтобы унылая старость и скука. Выходит, не получится ни скуки, ни прозябания.
        - Кто? - спросил Август и плеснул из ковшика себе в лицо. Капли воды попали на кошку, и та снова утробно зарычала.
        - Пришлые. Пока только один, но чую, будет больше. Многим больше.
        - А он?
        - Нет. - Албасты покачала головой.
        - Хорошо. - Август утер лицо несвежим рушником, недобро, как на злейшего врага, взглянул на кошку, которая принялась демонстративно вылизывать свою рябую шерсть.
        - А она?
        Прежде чем ответить, албасты посмотрела на него долгим взглядом. Сколько лет они знакомы, а взгляд этот вынести еще попробуй. Иной бы, наверное, с ума сошел, но Август особенный. Пусть никто об этой его особенности и не догадывается.
        - Нет. - Албасты наконец отвела взгляд, покачала головой. - Я бы почувствовала.
        А вот Берг ничегошеньки почувствовать не в силах, даже появление на Стражевом Камне чужаков пропустил. Захотелось снова напиться, закрыться от любых перемен.
        - Не выйдет. - Албасты бережно поставила кошку на пол, напоследок почесала за ухом. - От себя не уйдешь.
        - А от тебя?
        - Все, что на этом острове творится, тебя касается. Ты теперь хранитель.
        Хранитель… Насмешила нежить! Какой из него хранитель?! Что ему хранить?! Всех, кого любил, потерял, схоронил, а кого не схоронил, тому своими собственными руками дорогу на остров закрыл. Чтобы не потерять, не хоронить раньше сроку… Да разве ж албасты переубедишь?
        Хотел сказать что-нибудь злое, но не успел - в дверь громко постучали. Чужак - свои так бесцеремонно себя не ведут, не являются незваными гостями.
        - Эй, ау! Есть кто живой?! - А голос зычный, сразу понятно, что у того, кто кричит, глотка луженая. - Мастер Берг, вы дома?!
        Албасты посмотрела на Августа многозначительно, отступила в сумрак, с сумраком этим сливаясь, а он подошел к содрогающейся от стука двери, постоял в раздумьях и с неохотой отодвинул запор.
        На пороге стоял человечек неожиданно хрупкой комплекции для обладателя такого густого голоса. Невысокий, весь какой-то лощеный, прилизанный, в шерстяном костюме и в круглых очочках, из-за которых не разглядеть глаз.
        - Мастер Берг? - Человечек церемонно снял с головы шляпу и так же церемонно поклонился Августу. Очочки хищно сверкнули. Или это была всего лишь оптическая иллюзия?
        - С кем имею честь? - Впускать незнакомца внутрь Август не спешил, стоял, закрывая собой дверной проем, почесывал живот.
        - Викентий Иванович Пилипейко, - отрекомендовался человечек, так и норовя заглянуть Августу за плечо. - Поверенный Матрены Павловны Кутасовой, - добавил многозначительно. - Слыхали про такую?
        - Фамилия в наших краях известная, - Август кивнул, - громкая фамилия. С Саввой Кутасовым, помнится, мы были на короткой ноге. До тех пор пока он в тайге не сгинул.
        - Прискорбный, весьма прискорбный случай, - поверенный Пилипейко вздохнул, но скорби в его голосе Август не услышал, скорее нетерпение. - Так вот, Матрена Павловна его родственница.
        - Надо полагать, не самая близкая. - Август зевнул.
        - Супруга его старшего брата, ныне покойного. И тетушка Марии Саввичны Злотниковой, в девичестве Кутасовой…
        - Ныне тоже покойной, - не слишком дружелюбно оборвал его Август. - От меня вам что надобно?
        - Так ключи, мастер Берг. - Поверенный Пилипейко нисколько не смутился. - В городе мне сказали, что ключи я могу найти у вас, что вы в некотором роде хранитель здешнего… - он прищелкнул пальцами, подбирая нужное слово, - замка.
        Август поморщился, уже второй раз за утро его назвали хранителем.
        - Так вот, - поверенный потер сухонькие ладошки и сделался похож на паука, - мне бы хотелось ключи эти получить.
        - На каком таком основании? - полюбопытствовал Август.
        - А вот извольте! - Из внутреннего кармана пиджака Пилипейко извлек какую-то бумажку, сунул ее Августу под нос. - Все по закону, смею вас заверить! Матрена Павловна - законная наследница…
        - Чего наследница?
        - Всего… то есть не всего, но многого. Да там, в документе, написано. Прочтите, если сомневаетесь.
        Август прочел, но из юридических хитросплетений понял только одно: Матрена Кутасова имеет право на часть злотниковских миллионов и замка. Вот и объявились наследнички! А он уже и ждать перестал. Зря, выходит, надеялся.
        - Так что у нас с ключами? - спросил поверенный уже вполне панибратским тоном и снова заглянул Августу за плечо. - Позволите? Маяк, знаете ли, это тоже имущество. Если вы понимаете, о чем я.
        Август понимал, очень хорошо понимал. Не зря волновалась Евдокия, не зря уговаривала его держаться, не пить, оставаться в здравом уме и твердой памяти. Пить-то он все равно пил, но вот с умом и памятью у него, слава богу, полный порядок. И того и другого хватает, чтобы понять, чем грозит ему немилость новых хозяев. А потому вместо ответа Август широко улыбнулся и гостеприимно распахнул перед незваным гостем дверь.
        Внутрь Пилипейко проскользнул ужом, остановился перед захламленным столом, повел носом, сказал с мягким укором:
        - Что ж у вас тут так не прибрано, мастер Берг?
        - Так гостей не ждал, господин поверенный. Вы ж без предупреждения ко мне явились.
        - Надеюсь, в замке порядка поболе будет. - Брезгливо, двумя пальцами, Пилипейко взял со стола один из набросков Августа, поднес к глазам, наморщил нос, всматриваясь. - Презанятная картинка, - хмыкнул и вернул набросок на прежнее место. - Я слышал, вы в прошлом известный архитектор, - сказал не без злого умысла, с явным желанием уязвить.
        - Отчего же в прошлом? - Не знал Пилипейко, что уязвить Августа нынче совсем непросто. - Я и сейчас. Заказы до сих пор принимаю.
        А вот тут Берг душой покривил. Давненько уже не было у него никаких заказов, а наброски эти так… больше для души, чтобы окончательно не выстудилась. Пилипейко ему не поверил, но покивал, соглашаясь.
        - Холодно тут у вас, однако, - сказал и пиджак застегнул на все пуговицы.
        Оттого и холодно, что албасты, нежить любопытная, никуда не ушла, стоит прямо за управляющим, а коса ее зависла над его плешивой макушкой. Хоть бы не коснулась, не нужны Августу тут мертвецы. Впрочем, ему и живые тут не особо нужны.
        - Озеро рядом, сыро. - Август пожал плечами.
        - И в замке такая же сырость? - поинтересовался Пилипейко деловым и одновременно озабоченным тоном.
        - Не знаю, давненько я в замок не заглядывал.
        - А я вот, знаете ли, попытался и нарвался на сущее чудовище.
        - Это вы не на чудовище нарвались, а на Григория. Живет он при замке, присматривает.
        - Что ж вы, мастер Берг, присматривать за чужим имуществом поставили юродивого? - В голосе поверенного прорезались недовольные нотки, и кончик косы албасты описал над его головой восьмерку.
        - А никто больше не согласился. - Может, еще удастся отговорить, напугать страшными рассказами? - Место здесь, знаете ли, особенное. Жуткое место.
        - Слыхал. - Пилипейко кивнул, и кончик косы едва не задел его макушку. - Даже читал полицейские отчеты. Очень познавательная история.
        - Познавательная? - Август, считавший себя ко всему привычным, опешил. - С полсотни смертей, кровища рекой, Злотников, обезглавленный неведомой тварью в собственном доме. Это, по-вашему, всего лишь познавательная история?
        - Про неведомую тварь я с вами не соглашусь. Достоверно установлено, что виновником всего случившегося был волк-людоед. Но вреда та история принесла немало. Из-за россказней и человеческой дремучести так и не удалось продать имущество.
        - Замок, что ли?
        - И замок в том числе. Не мне вам рассказывать, сколько все это, - Пилипейко сделал широкий жест руками, словно пытался обнять башню, - на самом деле стоит, какие деньжищи во все это вложены. - По голосу его было совершенно ясно, что подобное расточительство господину поверенному чуждо, что он сам распорядился бы деньгами куда как рассудительнее.
        - Не надо рассказывать. Все, что есть на острове, мною построено.
        - Значит, вы сами все прекрасно понимаете и, надеюсь, - Пилипейко поежился, - сумеете быть полезным.
        - Кому, позвольте полюбопытствовать?
        - Матрене Павловне, наследнице.
        - Единственной?
        Пилипейко посмотрел на Августа поверх очков внимательным взглядом. Цвет глаз у него оказался невыразительный, блекло-серый.
        - Не об том вы заботитесь, мастер Берг, - сказал он и не удержался-таки, обернулся. Албасты к тому времени уже исчезла, оставила вместо себя кошку. - Вам заботиться надобно об том, чтобы Матрена Павловна не сочла ваше присутствие на острове неуместным. А решение ее во многом будет зависеть от того, как я вас представлю.
        Тем временем кошка, и без того имевшая скверный характер, и вовсе распоясалась, без единого звука вцепилась когтями в ногу поверенного. Остроту ее когтей Август уже изведал на собственной шкуре и взвывшему от боли Пилипейко даже слегка посочувствовал, бросился на помощь со всем усердием, попытался вызволить гостя от кошачьих объятий, но, видно, перестарался, крик Пилипейко сделался еще громче, еще отчаяннее. Наконец у них получилось, кошка безмолвной тенью юркнула под лежак и там затаилась, только глазюки зыркали недобро.
        - Что за тварь тут у вас?.. - Пилипейко поддернул штанину, носовым платком принялся вытирать в кровь разодранную ногу.
        - Тварь и есть, - искренне согласился с ним Август. - Самая настоящая тварь. Меня давеча тоже… - Он задрал рубаху, демонстрируя следы от кошачьих когтей.
        - На живодерню… шкуру содрать… - прошипел Пилипейко и одернул штанину. Вид у него был такой, что стало ясно: его б воля - Берг бы тоже оказался на живодерне, вслед за кошкой.
        - Вас, господин поверенный, надо думать, следует проводить в замок? - самым невинным тоном спросил Август, носком ботинка отпихивая тянущийся к Пилипейко кончик седой косы. Значит, не ушла албасты, видела, как обижают ее любимицу. Ну-ну…
        - Проводите. Уж будьте так любезны! - Настроение Пилипейко испортилось окончательно, и вся его недавняя любезность исчезла без следа. - Я должен осмотреться, своими собственными глазами убедиться… - В чем убедиться, договаривать не стал, развернулся на каблуках и, не дожидаясь Августа, вышел из башни.
        …А химера и в самом деле проснулась! Август почувствовал это сразу, как только увидел очертания замка. Еще не пришла окончательно в себя, но из сетей сна уже почти выпуталась. Кроме этого чувствовал он и еще кое-что - голод, от химеры исходящий. Голод и нетерпение. Заныло сердце, и впервые за многие годы Август Берг подумал, что уже немолод, что в глазах посторонних, таких вот, как Пилипейко, выглядит немощным стариком. В этот момент он и чувствовал себя стариком, несчастным отцом, породившим на свет божий чудовище и неспособным чудовище это разлюбить.
        Пилипейко же смотрел на замок с выражением одновременно раздраженным и задумчивым. Наверное, просчитывал, удастся ли поместье продать. Не удастся! Это Август знал наверняка. Остров сам выбирает себе и хозяев, и жертв. Так уж тут повелось. А что хозяева могут в любой момент стать жертвами… Так силой на Стражевой Камень никого не тащат, все приплывают добровольно. Или думают, что добровольно.
        А замок почти не изменился, разве что стал еще мрачнее, еще чернее. Разве что кусты, высаженные перед его парадным входом, одичали, некогда великолепные клумбы поросли бурьяном, а саженцы деревьев вымахали до неба. Двери замка были закрыты, и Август направился в обход, к черному ходу. Здесь, со стороны озера, изменения, произошедшие с замком, были практически незаметны. Картину, оставшуюся в памяти, омрачали лишь почерневшие от времени и сырости, кое-где сгнившие доски пристани. Восточная башня по-прежнему нависала над черной, с серебряным проблеском водой, а каменные горгульи сонно всматривались в свои отражения, делая вид, что им нет никакого дела до людей. Дело было, Август чувствовал это шкурой. Замок следил за чужаками не только глазами горгулий, но и провалами давно немытых окон. Впрочем, следил не только замок.
        - Григорий, выходи! - позвал Август. - Я же знаю, ты нас видишь! Выходи, кому говорю!
        Ждать пришлось долго, Август уже подумал было, что Гришки в замке нет, как дверь черного хода с пронзительным скрипом приоткрылась. В появившуюся щель протиснулось крупное косматое существо. Юродивого в этом существе Август признал лишь по рыжим, с изрядной долей седины волосам. Подумалось вдруг, что сам он, безотлучно находясь на острове, совсем не проявлял интереса ни к замку, ни к поселившемуся в нем Гришке. Такой вот никудышный из него получился хранитель.
        А юродивый тем временем подходил к ним коротким, семенящим шагом. На Августа он смотрел с радостью, на поверенного Пилипейко с неприязнью.
        - Ну, как ты тут, мил-человек? - Август с опаской похлопал Гришку по плечу. - Затосковал, поди? А я вот привел… - Он указал подбородком на поверенного. - Человека, новым хозяином присланного.
        - Хозяйкой, - поправил Пилипейко и отступил на шаг, спрятался за спиной Августа.
        - Он проснулся, - сказал Гришка и посмотрел на свою обмотанную грязными тряпками руку. - Последнее-то время он плохо спал, тревожно, а теперь вот совсем…
        - С рукой что у тебя, Григорий? - спросил Август, уже заранее зная ответ.
        - Поранился. - Гришка равнодушно пожал плечами. - Крови много было, пахло дурно. А ему понравилось, он, как кровь почуял, так и заворочался.
        - Что он говорит, этот ваш ненормальный? - На Гришку Пилипейко старался не смотреть и обращался исключительно к Августу.
        - Он говорит, что от пролитой крови замок проснулся.
        - Замок?..
        - Это необычный остров, и все постройки на нем тоже очень особенные. Уж можете мне поверить.
        - Да я уже понял, что тут у вас все с придурью! - Пилипейко по большой дуге обошел Гришку, направился к двери черного хода. - Мне сейчас важно убедиться, что с имуществом все в порядке.
        - С каким имуществом? - притворно удивился Август. - Помнится, семнадцать лет назад все ценное из дома вывезли. Вот ваша Матрена Павловна, надо полагать, и вывезла.
        - Матрена Павловна тогда была на сносях и в авантюры с наследством не вмешивалась.
        - Ну, значит, кто-то из других наследников вывез. - Август старался идти быстро, чтобы не отстать от поверенного. - Помнится, народ разный тогда на остров приплывал. Домом тоже, кажется, интересовались, да я не вникал, мне без надобности.
        - Вот и плохо, что вам все без надобности! - сказал Пилипейко сварливо и нырнул в темный проем двери. - Всем все без надобности, а мне теперь как прикажете быть?
        - Да откуда ж мне знать, как вам теперь быть? - Август сделал глубокий вдох и вошел в дом. Гришка остался верным псом сторожить снаружи. - Как-нибудь да решится все…
        Внутри пахло пылью и, кажется, кровью. Впрочем, кровью вряд ли. После той страшной ночи замок отмыли и вычистили. Август хорошо помнил, как Гришка таскал из колодца воду и лил на окровавленную брусчатку, помнил, как стекали к озеру розовые ручейки, и как сыто вздыхала каменная химера. Она и сейчас вздыхала, но уже от голода. Август приложил ладонь к стене, прислушиваясь.
        - Тлен и запустение, - бормотал меж тем Пилипейко, и гулкое эхо шагов его разносилось по замку. - Панели дубовые, вы только поглядите, жучок поточил! Гобелен вон от сырости почти истлел. Отчего ж гобелен не забрали?! - продолжал он возмущаться.
        Август подошел к рыцарским доспехам, коснулся потускневшего шлема, стер с пальцев паутину. Тлен и запустение…
        Мебель, та, которую не увезли семнадцать лет назад, была заботливо укрыта холщовыми чехлами, под которые Пилипейко не преминул заглянуть, удостовериться. Крышку клавесина, по всей видимости, никому не нужного, он поднял полным раздражения жестом, пробежался по клавишам, вырывая из деревянного нутра тихий стон. Август вздрогнул, вспоминая, как некогда клавесин этот терзали неловкие пальцы пани Вершинской. От воспоминаний сделалось немного дурно. Захотелось на воздух, прочь из замка, но не вышло. Поверенный деловито сновал из комнаты в комнату, раскрывал дверцы шкафов, выдвигал ящики комодов, бормотал что-то себе под нос, делал заметки в записной книжке, качал головой и искал что-то, искал. Август уже начал опасаться, что с этаким-то рвением Пилипейко того и гляди отыщет потайную дверь, но обошлось, к каморке, заваленной старой рухлядью, поверенный не проявил никакого интереса. Зато в кабинете Злотникова задержался надолго. Пожалуй, кабинет был единственной комнатой в доме, которая почти не подверглась разграблению, все здесь оставалось как при прежнем хозяине: и антикварное кресло, и массивный
стол, на выцветшем сукне которого расцветала уродливая бурая клякса - напоминание о бесславной кончине здешнего хозяина. На кляксу Пилипейко посмотрел без страха, скорее уж с раздражением, а потом деловито сказал:
        - Такую хорошую вещь испортили. Ну ничего, распоряжусь, чтобы перетянули. Станет как новенький.
        - Здесь злотниковская голова лежала, - Август указал пальцем в центр кляксы, - аккурат в этом самом месте. Считаете, перетяжка поможет?
        - А вы что же, прикажете антикварный стол выбросить на помойку? - Изумление Пилипейко было искренним. - Подумаешь, кровь! Мало ли где какая кровь пролилась. Так нам теперь что же, по земле не ходить?
        - Отчего же не ходить? Ходите себе сколько угодно. - Август перевел взгляд на угол комнаты. С обоев отмыть кровь тоже не удалось, и бурые капли сложились в рисунок, в котором при изрядной фантазии можно было разглядеть волчью морду. Да и потолочная лепнина, утратившая позолоту, демонстрировала миру все те же удручающие кровавые следы.
        - Обои мы переклеим. - Пилипейко задумчиво поскреб острый подбородок. - Потолки побелим. А вот с ковром, пожалуй, придется расстаться.
        Ковер тоже был запятнан кровью, на некогда молочно-белой его основе отчетливо виднелся волчий след. Оборотень замарался в злотниковской крови. Семнадцать лет назад. Нет уже ни Злотникова, ни оборотня, а след вот он - испортил дорогой ковер.
        - Или все-таки попробуем очистить? - продолжал рассуждать Пилипейко. - Уксусом или чем там еще кровь выводят?
        На Августа он посмотрел почти с мольбой, так жалко ему было расставаться с персидским ковром.
        - Не знаю, господин поверенный. - Мастер Берг пожал плечами. - Надо у людей порасспрашивать, может, и удастся очистить. Никто ж не пытался.
        - Вот именно, никто не пытался! Столько добра целых семнадцать лет пропадало! Как посмотрю на все это, так сердце кровью обливается от такой-то бесхозяйственности.
        - Но теперь-то хозяин объявился? - осторожно поинтересовался Август.
        - Не хозяин, - Пилипейко раздраженно дернул подбородком, - не хозяин, а хозяева. Наследнички вдруг все как один вспомнили про Стражевой Камень. Всем сюда захотелось, хоть одним глазком взглянуть.
        - На что?
        - На все! Наследство-то поделили еще семнадцать лет назад, а про поместье забыли. Кому нужен замок на острове да в этакой глуши?! - сокрушался Пилипейко искренне. Было ясно, что уж он бы имуществом распорядился с умом. Разобрал бы замок по камешкам, а камешки бы продал. Отмыл бы от крови, как персидский ковер, и продал. Но наследники, кто бы они ни были, разбирать замок по камешкам не собирались, они собирались здесь поселиться. Все скопом… Кстати, любопытно было бы узнать, сколько их - этих наследников.
        - А их много? - спросил Август, носком ботинка поправляя задравшийся угол ковра.
        - Кого? - Пилипейко думал уже о чем-то своем, что-то прикидывал в уме, просчитывал.
        - Наследников.
        - Более чем достаточно.
        - А вот мне думалось, что наследник должен был быть один-единственный, - сказал Август и сощурился.
        - Это вы про бастарда? - Пилипейко посмотрел на него сквозь стекла очочков, недобро, надо сказать, посмотрел.
        - Про мальчика, - Август кивнул. - И не бастард он вовсе, Злотников в нем сына признал вполне официально. Так отчего же наследников много, коли должен быть один?
        - Нет мальчика. - Пилипейко раздраженно дернул плечом. - Прискорбное обстоятельство.
        Прискорбное обстоятельство… То, о чем думать не хотелось, о чем Август старался забыть, снова вернулось в его жизнь. Да не само вернулось - он позвал, вопросами своими неудобными накликал. Снова заныло сердце, напоминая о возрасте, о потерянных, точно во сне проведенных последних семнадцати годах.
        - Не скажу, что появление бастарда, - Ильку поверенный даже сейчас отказывался признавать законным сыном Злотникова, - обрадовало остальных наследников, но закон есть закон. И поступили бы тогда по закону.
        - Если бы не прискорбное обстоятельство… - Август потер грудь, проверяя, а бьется ли вообще его сердце, не превратилось ли в серебро, как то, что спрятано в пещере под маяком. Сердце билось, ухало гулко, с эхом, которое болью отдавалось в висках.
        - Так и есть. - Пилипейко кивнул. - Не оказалось наследника. Сначала-то его и не искал никто. Кто ж знал, что из своего заграничного вояжа господин Злотников вернется с незаконнорожденным сыном?
        - Он признал мальчика, - повторил Август, прислушиваясь к эху в висках.
        - Признал, да только остальных о решении своем не оповестил. Конечно, понять его можно, кто же думал, что случится этакое несчастье! Все мы, знаете ли, рассчитываем на жизнь долгую и счастливую.
        Август не рассчитывал, но промолчал.
        - Правда о ребенке вскрылась, лишь когда пришла пора оглашать завещание. Вот это, скажу я вам, было потрясение. Матрена Павловна, бедняжка, чуть раньше срока не родила.
        - С мальчиком что? - перебил поверенного Август. Получилось грубо, но Пилипейко, увлеченный воспоминаниями о давней несправедливости, грубости этой не заметил.
        - Решилось все наилучшим образом, - сказал он сухо. - То есть трагично для ребенка, но весьма оптимистично для остальных наследников. - Мальчик погиб.
        Погиб мальчик… Был Илька и не стало. И в его, Августа, жизни стало одним мальчиком меньше. Скольких он уже потерял? Не хочется и вспоминать.
        - Пожар, знаете ли. - Пилипейко смахнул пыль с медного глобуса, некогда служившего Злотникову потайным баром. - Лето тогда выдалось очень жарким. Может, уголек какой из печи выпал, может, искра вылетела, сейчас уже и не узнаешь. Вот только когда огонь погасили, спасать было уже некого, от мальчика и матери его остались одни головешки.
        - Головешки… - Август опустился прямо в то самое кресло, в котором нашли обезглавленного Злотникова. - И мальчик там точно был?
        Зачем спрашивать, ведь и сам он все прекрасно знает, и дня не проходит, чтобы не вспомнилось то страшное утро. Обгоревшие тела, одно детское, одно взрослое, он видел своими собственными глазами. Головешки… Маленький мальчик и молодая женщина.
        …Недоброе почувствовала Евдокия. Тогда она еще была рядом с Августом, каждый день прощалась, но не уходила, словно ждала чего-то. Или боялась… Наверное, все-таки боялась. Сам-то Август, ослепленный своим недолгим, заимствованным счастьем, боялся только одного, того, что Евдокия его покинет. Не оттого ли, когда любимая жена сказала, что им следует обсудить кое-что очень важное, прикинулся глухим, так не хотелось ему слышать последние, прощальные слова. Но Евдокия хотела поговорить не о предстоящем расставании, а об Ильке. Августу тогда, помнится, подумалось - и что о нем говорить, вернулся мальчонка к матери, избавился от отца-тирана, повезло. Вот только не повезло. По крайней мере, Евдокия так не считала, Евдокия считала, что над Илькой нависла угроза. Смертельная угроза.
        - Езжайте, - сказала она требовательно. - Возьми с собой Кайсы и поезжайте к нему.
        Как Август мог от нее уехать?! Как мог оставить ради какого-то мальчика, пусть бы даже и Ильки?!
        - Зачем? - спросил он, уже понимая, что спорить с Евдокией не станет. После смерти характер у нее остался прежний - железный. Если что решила, не переупрямить. - Зачем нам к нему?
        - Защитить. - Евдокия поежилась, словно ей, мертвой, вдруг стало холодно. - Поезжайте, Август. Даст бог, еще успеете.
        Они не успели. По клубам черного дыма, поднимавшегося над деревней, поняли - случилось что-то плохое. Никогда не был пожар вестником хорошего. Теперь только бы не с Илькой приключилась беда. С кем угодно другим, только бы не с ним. Или если уж с ним, то чтобы живой, пусть раненый, покалеченный, но живой. Полозова кровь сделала бы свое дело, поставила бы мальчика на ноги. Если бы пришлось, Август кольцо, подаренное Тайбеком, переплавил.
        Не пришлось… Горел тот самый дом. Словно человек, стонал, корчился в огне, а стоящие в стороне люди ничем не могли ему помочь, не решались даже приблизиться, не пытались сбить пламя, не пытались спасти тех, кто мог оказаться внутри, потому как жар… Нестерпимый, опаляющий даже на таком расстоянии. А Август попытался. Что на него тогда нашло, какая такая безрассудная удаль?! Кайсы пришлось удерживать его силой, а потом и ударить, чтобы в себя пришел. Ударил, оттащил подальше от людей.
        - Да погоди ты, - шептал Кайсы ему на ухо, держа при этом крепко-крепко, - погоди, Август! Может, и нет там никого? Утро же! В деревне рано встают, у всех дела.
        Утро. Рассветные росы, которых мало, чтобы победить огонь, туман, который слабее и беспомощнее черных клубов дыма. Вот и они не успели, не уберегли…
        Пожар удалось потушить лишь ближе к обеду. Не оттого ли, что тушить никто не пытался? Кому нужна одинокая женщина с байстрюком, не пойми от кого прижитым? Своя рубашка ближе к телу. Дом умер, вздохнул последний раз и осел, просыпался черными костями прогоревших стрех, с укором глянул на людей сквозь закоптившиеся, полопавшиеся стекла окон и умер, похоронив под собой еще двоих - женщину и маленького мальчика.
        Тела нашли уже вечером, когда опоздавший, как и Берг с Кайсы, ливень накрыл деревню серой непроглядной пеленой, загасил пожарище, прибил к земле жирный смрад гари. Они лежали ничком. Головешки…
        - …Сгорели и мальчик, и та женщина, - из страшных воспоминаний Августа выдернул скрипучий голос Пилипейко.
        - Очень удобно… - Август положил ладони на подлокотники и, почувствовав под пальцами борозды от волчьих когтей, содрогнулся.
        - Не понимаю вас, мастер Берг, - голос поверенного сделался подозрительным.
        - Кресло, говорю, очень удобное. - Август убрал руки с подлокотников. - Только тоже испорченное.
        - Отремонтирую. Все здесь до ума доведу. - Подозрительность уступила место деловитой озабоченности. - Если, конечно, мне представится такая возможность.
        - Отчего же не представится, господин поверенный? - спросил Август, выбираясь из кресла. В волосах его, кажется, запутался принесенный из воспоминаний запах гари. Замутило, и эхо в голове сделалось громче, требовательнее.
        - Оттого, что хозяина всему этому… - Пилипейко сделал неопределенный жест рукой, - нету. А когда хозяина нету, так и порядка тоже никакого нету. Много лет назад наследники не смогли поделить поместье. Как думаете, сейчас им это удастся? - Он по-птичьи наклонил голову, посмотрел на Августа так, словно это по его вине замок по-прежнему оставался бесхозным.
        - А как же Матрена Павловна? - спросил Август с наивной улыбкой. - Вы же сказали, она собирается прибыть на остров.
        - Матрена Павловна собирается. - Пилипейко кивнул. - И дети ее, Всеволод Петрович и Натали… - он вдруг запнулся и густо покраснел, - Наталья Петровна. А еще супруг нынешний, замест покойного. - Имя нынешнего супруга Матрены Павловны так и осталось неозвученным. Видно, человека этого поверенный к членам благородного семейства причислять не спешил. - Если бы только они, так и голова бы моя ни об чем не болела, но будут и другие…
        - Наследники? - уточнил Август.
        - Да какие там наследники?! - вполне искренне возмутился Пилипейко. - Прихлебатели! Но много их, чертовски много! Как ни бился я семнадцать лет назад за наследство, как ни отстаивал интересы Матрены Павловны и деток, ничего поделать не сумел. Фемида, знаете ли, слепа! И наследственное право в нашем государстве несовершенно! Оттого часть наследства и досталась всяким… - Он презрительно поморщился.
        - Помнится, у Мари Злотниковой было много родственников, - Август сочувственно покивал. Думал он сейчас о другом, как избавиться от запаха гари и от воспоминаний, как отделаться от ответственности, которую так не хотел на себя брать, но все равно взял. Но Praemonitus, praemunitus[1 - Предупрежден - значит вооружен. (лат.).]. Если Черная Химера проснулась, жди беды. Затевается что-то недоброе. И дар предвидения не требовался, чтобы это понять. - На похороны ее отца, почитай, половина Перми съехалась.
        - Половина Перми! - презрительно хмыкнул Пилипейко. - Голытьба и аферисты! Вот взять хотя бы Антона Кутасова! От истинного кутасовского рода там одна только фамилия и осталась. Мелкий, ничтожный человечишка!
        - Уж не про Антона ли Сидоровича вы сейчас говорите? - спросил Август. - Это ведь Саввы Сидоровича брат?
        - Сводный брат, от второго брака! Седьмая вода на киселе, а туда же.
        Август уже хотел было сказать, что невестка Матрена Павловна - куда менее значимый родственник, чем сводный брат, но вовремя прикусил язык, давая Пилипейко возможность выговориться, излить праведный гнев.
        - Мало того, что сам явится, так еще и женушку свою собирается привезти, а репутация у этой женушки я вам скажу… - Поверенный закатил глаза к потолку. - Актрисулька, представляете?! Играла в каком-то заштатном театре.
        - Служила… - поправил Август.
        - Что, простите?
        - Не играла, а служила. В театре служат.
        - Плевать! - Пилипейко взмахнул рукой. - Играла она или служила, суть от этого нисколько не меняется. Замуж за этого прохиндея она знаете когда вышла? - Он сделал многозначительную паузу.
        - Когда же? - вежливо поинтересовался Август.
        - А тогда, когда на него вдруг злотниковские миллионы свалились. До этого-то времени наша мадемуазель Коти его даже и не замечала. А как про миллионы прознала, так и приключилась у ней великая любовь! - Августу показалось, что от отвращения Пилипейко сейчас сплюнет себе под ноги. Не сплюнул, видно, пожалел персидский ковер, который есть еще надежда отчистить. - А как вам имечко? Мадемуазель Коти! Сейчас-то она уже мадам Екатерина Кутасова, а раньше, еще до подмостков, помнится, и на Катьку отзывалась. Ребенка бог весть от кого прижила, а на несчастного дурачка Кутасова все заботы о нем повесила.
        Поверенный говорил с жаром, с азартом, достойным лучшего применения, и из речей его Август сделал вывод, что подноготную остальных наследников он знает досконально, изучал, собирал, лелеял в надежде, что когда-нибудь да пригодятся собранные сведения. Надо думать, пригодились.
        - А Серж, сынок ее, такой же никчемный, что Антон Кутасов. Слыхал, картишками балуется, да только игрок из него никудышный, в долгах как в шелках. Долги сыновьи по первости Катька оплачивала, да только за Сержа аппетитами еще попробуй поспей, никаких миллионов не хватит. Зато красив шельма, весь в мать! - В желчной речи поверенного промелькнула, но тут же исчезла завистливая нотка. Видно, шельмец Серж и в самом деле был дьявольски хорош собой. Но было и еще что-то, что заставляло Пилипейко злиться и волноваться, вот только что это, Август понять пока не сумел. Как и причину того, что спустя столько лет все эти люди, наследники, вдруг решили собраться на острове.
        - Еще какие-то гости ожидаются? - спросил он с вежливым интересом. - Или закончились наследники?
        - Если бы! - Пилипейко подошел к окну, провел пальцем по пыльному, давным-давно немытому стеклу, поморщился. - Баронесса фон Дорф обещалась быть. Из самой Вены прибудет.
        - Баронесса? - Не припоминал Август в кутасовском роду никаких баронесс. Память, что ли, подводит?
        - Агата Дмитриевна фон Дорф, Мари Кутасовой тетка, - объяснил поверенный, - по материнской линии. Еще будучи совсем юной барышней, вышла замуж за какого-то прусского барона. Пруссак тот, по слухам, был гол как сокол, полагался исключительно на любовь Агаты Дмитриевны, ну и на ее приданое, знамо дело. Приданое, говорят, прокутил за пару лет, закончил плохо, застрелили на дуэли. Дуэль, кстати, из-за прекрасной дамы. Стоит ли говорить, что не из-за законной супруги?
        Август пожал плечами, выражая полную свою несостоятельность в делах семейных.
        - Из-за любовницы, молодой профурсетки навроде мадемуазель Коти. - Пилипейко снова презрительно поморщился. - Вот так и осталась Агата Дмитриевна на чужбине без гроша в кармане, но при титуле.
        - И как же она без гроша в кармане? - удивился Август.
        - Надо думать, как-то устроилась, ежели в Россию не вернулась. Кстати, господин Злотников с супругой во время своего вояжа по Европе тетушку навещали, тому есть документальное подтверждение. Очень уж покойному нравился ее титул, если вы понимаете, о чем я.
        Август понимал. Злотников был из тех людей, что дорвавшись до власти и денег, желают непременно богатство свое выпятить, подкрепить всякой малозначительной мишурой навроде титулов. Неудивительно, что промышленник проявил интерес к бедной австрийской родственнице. А что двигало Мари Кутасовой, теперь уже никогда не узнать, но Август сомневался, что это была искренняя привязанность. Мари не любила никого, кроме Злотникова. Да и любовь ее к мужу оказалась болезненно извращенной и разрушительной.
        - Баронесса, кстати, и после трагической кончины племянницы до Чернокаменска так и не добралась, замест себя прислала доверенное лицо, некоего господина Шульца. Тот еще проныра, я вам скажу.
        В голосе Пилипейко послышалась плохо скрываемая зависть. Видно, Шульц был очень хорош, коль сумел устроить дела своей клиентки самым наилучшим для нее образом. А в том, что дела баронессы фон Дорф после смерти единственной племянницы пошли в гору, Август даже не сомневался. Странным было другое, отчего баронесса вдруг так скоропалительно решила вернуться на родину.
        - Она вас оповестила о своем решении? - спросил он Пилипейко.
        - Меня оповестил господин Шульц. - Поверенный сдернул с носа очки, протер полой пиджака. - В выражениях крайне сухих сообщил, что баронесса фон Дорф планирует нанести в Чернокаменск визит, просил подготовить замок к ее приезду. Меня! - Он ткнул себя пальцем в грудь с такой силой, что Август испугался, что палец этот сломается. - Я уже много лет верой и правдой служу Матрене Павловне. Что мне какие-то баронессы! А этот… Шульц посмел еще что-то требовать. Комнату с камином, и чтобы на полу непременно ковры, потому что баронесса, видите ли, боится сквозняков. - Пилипейко запнулся, а потом улыбнулся иезуитской улыбкой: - А будет ей ковер! Прекрасный персидский ковер.
        - Со следами крови Злотникова? - Все-таки поверенный не нравился Августу все сильнее и сильнее.
        - Кровь ототрем, если потребуется, пятно козеткой какой-нибудь прикроем. - А поверенный уже потирал ладони совершенно паучьим движением. - Не пропадать же добру!
        - Не пропадать… - Август думал о другом, о том, что камин в этом доме есть в хозяйской спальне, и в камине том имеется потайной ход. Интересно, работает ли еще? Проверять не хотелось, за последние годы Берг не спускался в подземелье ни разу. Приходил лишь в пещеру с озером, часами просиживал перед статуей Евдокии, пил, жаловался ей, каменной и бездушной, оставившей его одного. Иногда ему казалось, что отражение жены кивает в ответ на его мольбы и жалобы, но по трезвому уму становилось ясно, что все это - лишь морок, обман зрения.
        - А вот скажите мне, мастер Берг, - голос Пилипейко сделался вдруг вкрадчивым, - вы же на острове и в замке каждый закуток знаете.
        - Знаю, - Август кивнул.
        - Так вот и скажите, какие комнаты тут самые хорошие, светлые и теплые, чтобы без сквозняков, сырости и прочих… - он щелкнул пальцами, - неудобств.
        - Для Матрены Павловны стараетесь?
        - Для нее и для ее деток.
        Отчего-то подумалось, что радеет господин поверенный не о братце Всеволоде, а о сестрице, которую в порыве душевном назвал не официально Натальей Петровной, а по-свойски Натали.
        - Подскажу. Отчего же не подсказать!
        - Ну и поплоше комнатки присоветуйте, раз уж такое дело, - подмигнул ему Пилипейко заговорщицки.
        - Да нету в этом доме комнаток поплоше, - сказал Август с обидой в голосе, - на совесть все строилось, на века.
        - На века не на века, а в каждом доме имеются свои тайны. - Пилипейко посмотрел на него как-то по-особенному. - Слыхал я, что вы в этом деле непревзойденный мастер.
        Имелись в замке тайны, вот только рассказывать о них Август не собирался, поманил поверенного пальцем, начал доверительным шепотом:
        - Замок этот построен на крови и человечьих костях, господин поверенный. Ежели я начну перечислять, кто на острове помер или без следа сгинул, так мы и до вечера не управимся. А потому от всего сердца советую и вам, и Матрене Павловне с детками на Стражевом Камне не останавливаться, а поселиться в Чернокаменске. Пусть бы даже в старой кутасовской усадьбе. Вот там безопаснее будет. Хотя… - Он вздохнул, - с тамошней часовой башни я однажды едва не свалился. И причиной тому…
        - Надо полагать, причиной тому стало ваше пристрастие к вину, - перебил его Пилипейко раздраженно.
        - Отчего же? - Изобразить удивление у Августа получилось без особого труда. - Причиной тому стал внезапно пришедший в движение механизм. Имеются на часовой башне фигуры: дама, рыцарь и дракон. Фигуры эти вращаются в положенное время под музыку, являются зрителям в окошках. Красиво, я вам скажу.
        Вдруг захотелось их увидеть: и даму, и рыцаря, и дракона. Они тоже были его, Августа, детьми. Позабытыми на четверть века детьми, преданными.
        - Поместье и часовая башня нас не интересуют, - сказал Пилипейко сухо. - Но если вдруг вспомните что-нибудь интересное об острове и замке, Матрена Павловна будет вам очень признательна.
        - Да много ли мне нужно, господин поверенный? - Август развел руками. - Мне всего хватает.
        - И кров над головой есть? - вкрадчиво поинтересовался Пилипейко. - Так вы не забывайте, мастер Берг, что кров этот вам не принадлежит, что во власти Матрены Павловны лишить вас и этакой малости. Разумеется, есть еще и другие наследники, но смею вас уверить, верность и преданность надо проявлять по отношению к сильнейшему.
        - К Матрене Павловне?
        - Вы разумный человек, мастер Берг.
        - По крайней мере, стараюсь им быть. И над предложением вашим подумаю. А впрочем, я уже подумал и вспомнил. - Не с руки ему сейчас ссориться с новыми хозяевами замка, кое-какой тайной можно и пожертвовать.
        - Слушаю вас очень внимательно. - Пилипейко подался вперед, вытянул тонкую шею.
        - Из замка наружу ведет потайной ход, - сказал Август, понизив голос до едва различимого шепота. - Ходом этим никто никогда не пользовался, но, возможно, вам будет интересно.
        - Мне будет очень интересно. - Поверенный закивал. - Ход этот, надеюсь, вы мне покажете?
        - Непременно. Надо только найти ключи от подвала. - Вот заманить бы сейчас этого прощелыгу в подземелье да и оставить на растерзание албасты, уж она бы порадовалась такому подарку. Но нельзя, исчезновение Пилипейко незамеченным не останется, да и не остановит остальных наследников его смерть. Может так статься, что только лишь раззадорит. А вот лояльность его, вероятно, пригодится.
        - Найдем. Если потребуется, новые сделаем. Надо ли напоминать вам, мастер Берг, что о нашем маленьком секрете больше никто не должен знать?
        Август хотел было спросить, а как же Матрена Павловна с детками, но не стал. Отчего-то подумалось, что своей хозяйке про маленький секрет Пилипейко не расскажет.

* * *
        Ключи нашлись в бывшей людской, увесистая связка висела на вбитом в стену гвозде. Даже Гришку звать не пришлось. Подвал Пилипейко пожелал осмотреть немедленно и первым бесстрашно шагнул в темноту. Глупый человечек…
        Август зажег керосинку, поднял над головой, разгоняя синие тени. В одной из теней признал чуть более живую, чем остальные. Или чуть более мертвую… Седая коса юркой змейкой скользнула по каменному полу, едва не задев ботинок поверенного. Тот отшатнулся, словно что-то почуял, и с этого самого момента старался держаться поближе к Августу, чтобы не выходить за границы, освещенного лампой пространства. К потайному ходу Берг вышел не сразу, поплутал немного по подвалу, испытывая на крепость нервы Пилипейко. Албасты скользила следом, но стоило лишь обернуться, растворялась в темноте, растекалась под ногами холодной подземной водой, журчала серебряным смехом, радовалась предстоящему пиршеству. Видимо, поэтому на поверхность Пилипейко выбрался так быстро, как только мог, стер со лба капли пота и даже не стал осматривать набитый старым хламом сарай.
        - Хорошо, - сказал таким тоном, что сразу же стало ясно, что ничего хорошего в прогулке под землей он не видит. - Надеюсь, об уговоре нашем вы не забудете?
        - На память я, слава богу, не жалуюсь. - Август смахнул с редких своих кудрей паутину, спросил: - И когда следует ждать наследников?
        - Матрена Павловна с детками прибудет через две недели. - Пилипейко отряхнул пыль с пиджака. - А как остальные, признаться, не знаю. Меня не известили. Но, как вы понимаете, заботы по подготовке поместья ко встрече гостей целиком и полностью ложатся на мои плечи. Может, поспособствуете? - На Берга он посмотрел почти с надеждой. - Присоветуйте людей из местных, чтобы прибрались в доме да бурьян вокруг покосили.
        - Присоветовать-то я могу, - Август уже возился с дверью, ведущей из сарая во двор, - вот только согласятся ли люди… - Он сделал многозначительную паузу.
        - Так я заплачу. Не много, конечно, расточительством заниматься не намерен, но кто же от лишней копейки откажется!
        - Тот откажется, кому собственная шкура дорога.
        - Почти двадцать лет прошло, мастер Берг, а вы все об ужасах своих! - сказал Пилипейко с укором. - Сегодняшним днем пора жить, любезный.
        Август ничего не ответил, лишь молча пожал плечами. События давно минувших дней люди, может, и успели забыть, да только и озеро, и остров помнят все очень хорошо. От ощущения, что грядет что-то страшное и неотвратимое, зачесалось промеж лопаток и захотелось напиться. Вот только напиваться Август не стал, понимал, что не поможет, а приготовился затаиться и наблюдать за переменами, происходящими вокруг.
        Перемены не заставили себя долго ждать. Уже на следующий после визита Пилипейко день на остров приплыли люди из тех, кому копейка не лишняя. Топот их ног и громкие голоса окончательно разбудили Черную Химеру. Она проснулась, потянулась до дрожи в каменных боках и замерла в предвкушении близящегося кровавого пира. На появление Августа Химера отвечала радостным мурлыканьем. Впрочем, слышать ее мог только он один. Остальные, безусловно, что-то чувствовали, но не понимали, что происходит, какой опасности они себя подвергают, оставаясь на острове. Августу хотелось кричать, гнать их прочь из замка, но вместо этого он лишь молча наблюдал за тем, как преображается дом, как исчезают грязные разводы на окнах и лохмотья паутины под потолком, как оживает, сверкая на солнце, наборный паркет, как освобождаются от старой пыли бархатные портьеры, как появляется в комнатах новая мебель, не дорогая антикварная, а самая обычная, но добротная. За три дня разобрали старую пристань и собрали новую. Еще пару дней понадобилось на то, чтобы покосить траву вокруг замка, постричь разросшиеся кусты и заново разбить клумбы. А
еще через день появились первые гости. Или наследники. Август так и не решил, как их следует называть.
        Прямо к новой пристани причалили сразу две лодки. В одной из них сидел тучный, обрюзгшего вида мужчина в засаленном, давно вышедшем из моды костюме. Костюм не сходился на необъятном его животе, а на застиранной рубашке расплывалось серое пятно пота. Мужчина выглядел уставшим и совершенно несчастным. На кончике его мясистого сизого носа повисла капля пота, а редкие волосы на макушке слиплись. Гость дышал шумно и часто, за борта лодки держался крепко, словно, боялся, что лодка эта может перевернуться. Сидевший на веслах юркий мужичок, наверное, тоже опасался, потому что на пристань выбрался сразу, как только лодка ткнулась острой мордой в свежеструганые доски. Августу показалось, что даже перекрестился украдкой. Толстяк же выбирался долго, кряхтел, неловко хватался за поручни, расшатывая и без того глубоко сидящую в воде лодку, и было видно, что подобного рода путешествия для него - сущее мучение.
        На веслах второй лодки сидел молодой человек в щегольском, хорошо скроенном костюме. Он был красив рафинированной, картинной красотой, четким профилем, капризной линией губ и пшеничного цвета кудрями напоминал Августу римских патрициев. По крайней мере, такими Берг их себе представлял. Молодой человек на пристань поднялся с непринужденным изяществом и протянул руку, помогая выбраться из лодки своей спутнице. Женщина была хороша и на первый взгляд молода. Но лишь на первый взгляд. Стоило только присмотреться, и становилось очевидно, что нежный румянец на высоких скулах появился отнюдь не вследствие естественных причин, что кожа бела и ровна благодаря пудре, а осиную талию поддерживает корсет. От наблюдательного взгляда не могло укрыться очевидное родство женщины и белокурого юноши. Галантный человек предположил бы, что это брат и сестра, но циничный Август сразу решил, что перед ним мать и сын. Мысленно перебрав все возможные варианты, он пришел к выводу, что перед ним семейная чета Кутасовых: Антон Сидорович и его супруга Екатерина, в прошлом несравненная мадемуазель Коти. А юноша - не кто иной,
как Серж, их непутевый сын. Вот и прилетели первые ласточки. Или стервятники, это кому как угодно считать.
        - Господи, какой кошмар! - Голос мадам Коти был глубокий, хорошо поставленный, но сейчас в нем отчетливо слышались визгливые стервозные нотки. - И кому только пришло в голову построить замок посреди озера?!
        Она скользнула равнодушным взглядом по Августу, а потом поманила его пальчиком и сказала капризно:
        - Эй, ну что ты стоишь истуканом? Проводи нас в дом! Кстати, где остальные слуги? Надо распорядиться, чтобы отправили в город человека за нашим багажом. Ты меня слышишь?
        - Слышу, как же можно вас не услышать? - Август решительным шагом подошел к мадам Коти, галантно поклонился и отрекомендовался: - Позвольте представиться, Август Адамович Берг, архитектор.
        То, что перед ней не слуга, а архитектор, не произвело на мадам Кутасову ровным счетом никакого впечатления, и ручку для приветствия она протянуть побрезговала, сказала все тем же капризным тоном:
        - Вижу, нас тут не ждали! - На супруга своего она бросила полный раздражения и укора взгляд. - Тоша, ты только посмотри, что происходит! Нас не ждали в нашем собственном доме!
        Антон Сидорович Кутасов тяжело вздохнул, утер мокрое лицо не слишком чистым носовым платком и протянул Августу руку.
        - Рад знакомству, мастер Берг, - сказал он с почтением, которым тут же заслужил расположение Августа. - В Перми о вас и ваших проектах до сих пор ходят легенды.
        - Тоша! - повысила голос мадам Коти и притопнула ножкой. - Мы так и будем стоять на этом солнцепеке?
        - Ну, Котечка, что же я могу поделать? Я ведь приплыл на остров вместе с тобой. - В голосе его слышались виноватые нотки, но что-то подсказывало Августу, что к капризам супруги он давным-давно привык и научился на них не реагировать.
        - Замок уже полностью готов к встрече гостей, можете не волноваться, - сказал Август.
        - Гостей?! - Мадам Коти окинула его полным презрения взглядом. - Милейший, возможно, вы здесь и гость, а вот мы - хозяева!
        - Котечка, дорогая… - пробубнил Антон Сидорович и попытался взять супругу под локоток, но та увернулась, раздраженно взмахнула рукой.
        - Я говорила тебе, Тоша, нельзя пускать это дело на самотек! Столько лет дом стоял без присмотра, и теперь вот полюбуйся - мы здесь уже не хозяева, а гости! Кстати, ты не говорил мне, что дом такой огромный. - Она приложила ладонь ко лбу, сощурилась, разглядывая каменных горгулий. - Мерзость какая! - сказала с отвращением и тут же спросила, обращаясь уже к Августу: - А скажите-ка мне, любезный…
        - Август Адамович, - подсказал он.
        - Любезный Август Адамович, кто еще из… гостей уже прибыл?
        - Вы первые, - успокоил ее Берг. - Раньше других на острове появился господин Пилипейко, поверенный Матрены Павловны…
        - Нет, ну какие прохвосты! - не дослушала его мадам Коти. - Опередили! Заслали уже этого своего!..
        - Господин Пилипейко как раз и занимается подготовкой замка к встрече гостей.
        - Хозяев! - взвизгнула мадам Коти и снова притопнула ножкой. - Попрошу запомнить!
        - Хозяев, - покладисто повторил Август. - Он сейчас в городе, а я, если позволите, покажу вам дом и ваши комнаты.
        - Комнаты я выберу сама! Я не какая-то там бедная родственница, чтобы мне указывали, где жить. Так и знайте!
        Август перехватил полный тоски взгляд Антона Сидоровича, пожал плечами и молча пошагал к замку, побоялся, что еще чуть-чуть, и терпение его покинет. А ссориться с новыми гостями - то есть хозяевами! - Берг не планировал, так что придется немного потерпеть.
        Он думал, что мадам Кутасова, уставшая с дороги, прямиком направится к себе в комнату, но не тут-то было, Коти решила первым делом осмотреть замок. О желании своем она объявила не терпящим возражений тоном, и Август обреченно вздохнул. Антон Сидорович тоже вздохнул, грузно опустился в одно из кресел, закрыл глаза.
        - Котечка, ты уж сама… - сказал с мольбой. - Устал я невероятно.
        Серж бросил на отчима полный презрения взгляд и тут же подхватил маменьку под локоток, выражая готовность сопроводить ее куда угодно.
        По дому ходили долго, Коти совала свой очаровательный напудренный носик во все комнаты, почти так же, как до нее поверенный Пилипейко, заглядывала в шкафы и кладовки. Комнаты себе и сыночку она выбирала с невероятной тщательностью, капризами и сомнениями вконец замучив Августа. Наконец выбор ее пал сразу на три комнаты, из чего Август сделал вывод, что делить спальню с супругом мадам Кутасова не намерена.
        Определившись с выбором, они спускались по лестнице, когда услышали голоса.
        - Сделал все самым наилучшим образом, Матрена Павловна, можете не сомневаться, - вкрадчиво бубнил поверенный Пилипейко. - Времени у меня, конечно, было маловато, но, как видите…
        - Вижу, Викеша! Вижу, дружочек! - Пожалуй, этот густой, с хрипотцой голос мог принадлежать как мужчине, так и женщине. - Постарался ты на славу!
        - Что ж вы не сообщили, что приезжаете? - сокрушался Пилипейко, я бы распорядился, встретил бы вас по всем правилам.
        - Господи, дружочек, да какие уж тут правила?! Мы, чай, не в гости едем, а к себе домой! Вот решили с Наташенькой, чего нам в Перми еще почти неделю сидеть, когда тут такое приволье, такая красота!
        - Это еще что? - прошипела Коти и требовательно посмотрела на Августа. - Кто это там у нас?
        В ответ он лишь пожал плечами, мол, разбирайтесь сами, и отступил в сторону, пропуская воинственно настроенную мадам Кутасову вперед. Следом за маменькой двинулся Серж, словно невзначай задев Августа плечом. Маленький паскудник…
        А внизу тем временем разворачивалась настоящая драма.
        Посреди холла, окруженные чемоданами и дорожными сумками, стояли четверо. Поверенный Пилипейко бережно прижимал к груди шляпную картонку, расписанную фиалками, и с картонкой этой выглядел до ужаса нелепо. Рядом, обмахиваясь веером, расположилась дородная дама, надо думать, сама Матрена Павловна. Фигура ее была монументальна, но при этом не лишена приятных мужскому взгляду изгибов. От жары ли или от избытка чувств пышная грудь ее вздымалась и колыхалась весьма волнительно. Волны эти стекали по складкам дорогого атласного платья, раскачивали бриллиантовые серьги в толстых мочках ушей. При всем при том Матрена Павловна излучала благодушную уверенность в себе, и даже появление мадам Кутасовой не вывело ее из душевного равновесия. Наоборот, она расплылась в широкой улыбке, жестом остановила ринувшегося было на ее защиту Пилипейко, сказала ласково:
        - А вот и родственнички пожаловали! - Из уст ее это звучало как «бедные родственнички», и было очевидно, что в отличие от деверя свое наследство Матрена Павловна не только сохранила, но и приумножила, чем вполне заслуженно гордилась. - А я надеялась отдохнуть с дороги, побыть в семейном кругу, да вижу, ничего не выйдет. Каким ветром вас сюда занесло, Катька?
        От возмущения, от таких вот обидных слов Коти фыркнула, ища поддержки, сжала руку Сержа, а потом тоном одновременно презрительным и высокомерным заявила:
        - А ты небось надеялась тихой сапой все к рукам прибрать? Мало тебе было того, что семнадцать лет назад самый жирный кусок оттяпала?
        - Я? - Матрена Павловна удивленно вскинула брови, веер ее колыхнулся и замер. - Милочка, да у тебя, как я посмотрю, с памятью совсем беда. Не от возраста ли? Я тогда никакого отношения к наследству не имела, я вон Наташенькой была беременна. - Веер качнулся в сторону юной особы, в силу возраста еще довольно стройной, но, очевидно, унаследовавшей от маменьки склонность к излишней пышности форм и здоровый деревенский румянец на премиленьком личике. Особа присела в легком реверансе. Смотрела она при этом не на маменьку и не на тетушку, а на Сержа. Во взгляде ее Август прочел изумленное восхищение. Определенно, кузен произвел на Натали впечатление.
        А Коти услышала лишь то, что меньше всего желала услышать - тираду про возраст. Щеки ее пошли пунцовыми пятнами, скрыть которые была не в силах даже пудра.
        - Тоша! - взвизгнула Кутасова. - Тоша, ты слышишь, что говорит эта… - Она не договорила, привычно притопнула ножкой.
        - Дамы, прошу вас… - подал голос затаившийся в кресле Антон Сидорович. Голос его звучал несмело, с мольбой.
        - И Антоша тут! - Матрена Павловна развернулась всем телом, колыхнулся массивный бюст, снова сверкнули бриллиантовые сережки. - Дай-ка я погляжу на тебя, деверь ты мой дорогой! Сколько лет мы с тобой не виделись? Кажись, с похорон моего Петеньки.
        - Не были они на похоронах Петра Сидоровича, - ввернул Пилипейко, - не посчитали нужным, так сказать.
        - Нам из Перми в ваше захолустье далековато, знаете ли! - не преминула куснуть Коти.
        - Захолустье… - хмыкнула Матрена Павловна и велела: - Антошка, а ну покажись! Что ты там прячешься, давай хоть обнимемся по-родственному!
        Из своего кресла Антон Сидорович выбирался долго и с явной неохотой, а когда наконец подошел к Матрене Павловне, та бесцеремонно, совершенно по-мужски присвистнула:
        - Эким боровом ты стал! А раньше-то худющий был, что хворостина. Помнится, Петенька мой его двумя руками сзади за шею возьмет, как кутенка, да так, за шею, от земли и оторвет. - Матрена Павловна по-свойски подмигнула Августу и тут же спросила: - А вы небось тот самый сумасшедший гений, которого Савва при себе держал на манер европейских аристократов?
        - Отчего же сумасшедший, Матрена Павловна? - Обижаться на людей простых и глупых Август давным-давно разучился. - Смею надеяться, что до сих пор нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
        - Так уж и в твердой? А по носу вашему сизому и не скажешь. - Она коротко хохотнула, довольная своей наблюдательностью. - Да вы не обижайтесь, господин архитектор, - добавила благодушно: - Я, знаете ли, тоже наливочкой вишневой не брезгую, хоть Анатоль и не одобряет…
        На Анатоля, тонкокостного, щегольского вида мужчину с напомаженными усиками и прямым, как бритва, пробором в черных волосах, дама посмотрела с нежностью и даже некоторой страстью, из чего Август сделал вывод, что видит перед собой нынешнего супруга Матрены Павловны, того самого, о котором не пожелал вспоминать поверенный Пилипейко. Супруг Анатоль был из породы тех мужчин, которые нравятся таким вот, как Матрена Павловна - богатым, властным, давно разменявшим юность на зрелость. Моложе своей влиятельной супруги он был лет на десять и казался почти ровесником пасынка.
        Пасынок с отсутствующим видом стоял в сторонке, интереса к возникшей родственной пикировке не проявлял. Пожалуй, в нем единственном угадывались черты кутасовской породы. Он был невысок, коренаст, взгляд имел цепкий, а наметившиеся залысины в скором времени должны были превратить его почти в точную копию почившего Саввы Кутасова. Пожалуй, этот персонаж пока что казался Августу симпатичнее остальных. Если в сложившихся обстоятельствах вообще можно говорить о какой-либо симпатии.
        Меж тем Антон Сидорович, воспользовавшись тем, что Матрена Павловна отвлеклась, под гневные взгляды супруги, которая так и не сошла с лестницы и смотрела на всех присутствующих сверху вниз, тихонечко ретировался к своему креслу.
        - Ну, коль уж вы все равно приехали! - Матрена Павловна хлопнула в ладоши, и Антон Сидорович испуганно вздрогнул. - Предлагаю поужинать. Викеша, дружочек, а скажи-ка ты мне, есть ли в этом доме чего покушать? А то у меня с утра маковой росинки во рту не было.
        - Конечно! Непременно! Вот прямо сейчас же распоряжусь, чтобы накрывали на стол, - засуетился поверенный. - А вы пока не изволите ли подняться в свои покои? Я приготовил самые лучшие комнаты!
        При этих словах Коти помрачнела еще сильнее, ей-то ведь казалось, что для себя она выбрала как раз самое лучшее, но кто знает этого прохвоста! Может, специально подсунул спальни поплоше. Все это читалось на ее красивом лице. Она уже успела позабыть, что выбор делала самолично, без постороннего давления.
        - Да ты не суетись, дружочек, не суетись! - Матрена Павловна веером похлопала поверенного по плечу. - Мы сейчас отдохнем с дороги, переоденемся, а через часок спустимся. И вы, родственнички дорогие, спускайтесь! - Она бросила насмешливый взгляд на пунцовую от злости Коти. - Деньжата у меня водятся, накормлю всех, никто голодным не останется! Слышишь, Антошка? С голодухи вы тут у меня не помрете!
        - Отчего это у тебя? - тут же огрызнулась Коти. - Дом этот наш общий!
        - А жратва? - сощурившись, спросила Матрена Павловна. - Жратва тут у нас тоже общая или все-таки до моей снизойдете?
        Коти ничего не ответила, развернулась так резко, что Серж, придерживавший все это время ее за локоток, от неожиданности едва не свалился с лестницы, пошагала вверх.
        - Я приду, Матрена, - тихо сказал Антон Сидорович, выбираясь из кресла. - Спасибо за приглашение.
        - И вы, господин архитектор, приходите! - Матрена Павловна со щелчком сложила веер. - Расскажете нам, как оно тут, на острове. Вы ж, считай, один из немногих, кто выжил той ночью. Вот и расскажете…
        Не дожидаясь ответа, она направилась к лестнице. Супруг и дети ее устремились следом, а Пилипейко бросил на Августа многозначительный взгляд, напоминая об их недавнем уговоре. Августу же было не до того, по каменной плите пола прямо у него на глазах змеилась и разрасталась трещина, так Черная Химера выражала свое нетерпение.

* * *
        К обеду Август успел переодеться, сменить несвежую, с застарелыми пятнами рубаху на некогда элегантный сюртук, даже шейный платок повязал, посмотрел на свое отражение в озерной воде, поморщился. Старик, как есть старик. Только какого-то рожна молодящийся.
        За огромным, рассчитанным на большую семью столом уже сидели новые обитатели замка. Матрена Павловна заняла хозяйское место в торце, по правую руку от нее уселся супруг Анатоль, по левую - Пилипейко. Натали с братцем расположились рядом с Пилипейко, из чего Август сделал вывод, что отчима своего детки недолюбливают. По случаю обеда Матрена Павловна сменила дорожный наряд на домашнее, но все равно вульгарно-роскошное платье. В ушах ее колыхались уже не бриллианты, а рубины, и рубиновая же подвеска кровавой каплей посверкивала в ложбинке между грудей. Глядя на подвеску, Август то и дело ловил себя на желании каплю эту рубиновую стереть. А Матрена Павловна внимание его, по всей видимости, расценила по-своему, глянула насмешливо, мол, знаю я вас, старых сатиров, понимаю, что, несмотря на немочь, охочи вы до сладкого. Да только сладость эта не про вашу честь, смотреть можете, а трогать - ни-ни! Для этого имеется законный супруг Анатоль - молодой, горячий, любящий.
        Анатоль сидел истуканом, улыбался преглупой улыбкой, поглаживал унизанную перстнями руку женушки да изредка бросал озабоченные взгляды на поверенного. Пилипейко же заметно нервничал, то и дело вскакивал с места, раздавал распоряжения слугам, сверялся с какими-то своими записями. Натали Кутасова, одетая куда строже своей маменьки, в тщательно скрываемом волнении поглядывала на двери. Братец ее рассматривал собственные сложенные поверх крахмальной салфетки руки, вид у него был сосредоточенно-задумчивый, когда пробили настенные часы, он вздрогнул и скомкал салфетку.
        - Ну-с, семеро одного не ждут! - сказала Матрена Павловна зычным баском и велела: - Викеша, дружочек, распорядись, чтобы подавали. Все, кто есть хотел, уже собрались, а кто…
        Договорить ей не дали, распахнулась дверь и в столовую стремительным шагом вошла Коти Кутасова в сопровождении супруга и сыночка. На ней было дорогое муаровое платье, но наметанный глаз Августа заприметил следы перелицовки. Кажется, дела у мадам Коти шли совсем плохо, коль уж не хватило денег на новый наряд. Она же тем временем замерла в позе совершенно театральной, окинула презрительным взором присутствующих, мгновенно оценила диспозицию и решительно утвердилась напротив Матрены Павловны. По всему видать, уступать сопернице она не собиралась ни пяди. Серж, в отличие от маменьки одетый во все новое и по последней столичной моде, со скучающим видом уселся по ее правую руку, а Антон Сидорович, отдуваясь и обмахиваясь носовым платком, - по левую. Стул под ним жалобно заскрипел, но выдержал.
        - Ну что у нас тут? - спросила Коти таким тоном, словно хозяйкой званого обеда была она, а не Матрена Павловна. - Велите же наконец подавать!
        Пилипейко скорчил страдальческую мину и преданно посмотрел на свою хозяйку. Та снисходительно усмехнулась и вопреки этикету пристроила салфетку не на коленях, а поверх декольте.
        - Пусть подают, Викеша, - сказала благодушно. - У нас тут голодные родственники…
        За столом повисла неловкая пауза, которую, впрочем, почти тут же нарушил капризный голос Коти:
        - Да вот и тебе, Матрена, не лишним было бы поголодать, нынче в Европе этакие-то телеса не в моде.
        - А давно ли ты была в Европе, Катюша? - медовым голосом поинтересовалась мадам Кутасова. - Слыхала я, что положение ваше нынче настолько неприглядное, что вы дальше своего захудалого поместья не выезжали этак годков уже пять. Самое время тебе вспомнить былое ремесло. Или старовата ты уже для сцены?
        - Тоша, - прошипела Коти и пнула локтем в бок придремавшего супруга, - Тоша, что она себе позволяет?
        - А что хочу, то и позволяю. - Матрена Павловна поправила рубиновую серьгу. - Знаешь ли, в отличие от некоторых я многое могу себе позволить и не побираюсь. Сынок-то твой как, остепенился уже? Все из родительских карманов выскреб или осталось еще кое-что на черный день? Слыхала, он тот еще мот, весь в маменьку.
        - Да как же так можно, тетушка? - Серж сделал попытку встать из-за стола, но так и остался на месте, успокаивающе погладил маменьку по руке.
        - Матушка… - прошептала едва слышно Натали и, глянув на кузена, залилась краской смущения. Смущение это не осталось незамеченным Пилипейко, он нервно сдернул с носа очки и принялся полировать стекла салфеткой.
        - Что - матушка? - Все так же благодушно поинтересовалась Матрена Павловна. - Что я плохого-то спросила? Вот брат твой, - она с нежностью глянула на сына, - печалей мне никаких не доставлял, не кутил, не лоботрясничал. Такому семейное дело доверить не страшно, а тут что? Да и было бы что доверять. Прогуляли, профукали наследство-то! На Европы да на побрякушки растратили, а тепереча что? Чего приперлись в Чернокаменск? За какой такой нуждой?
        - А вот за этой! - Коти медленно встала, уперлась ладонями в столешницу, поскребла ногтями по скатерти, и от звука этого к горлу Августа подкатила тошнота. - Что, небось думала под сурдинку и остров, и поместье к рукам прибрать! Думала, семнадцать лет остров этот никому не нужен был, так и сейчас на него покупатель не сыщется? Думала, умнее всех тут? Так не умнее! - Она взмахнула рукой, и бокал, который слуга уже успел до краев наполнить шампанским, едва не упал на пол. Его с неожиданной для такого грузного человека ловкостью подхватил Антон Сидорович, аккуратно отодвинул подальше от края, сказал едва слышно: - Котенька…
        Ответить ему Котенька не успела, заговорил молчавший все это время Анатоль.
        - Дорогая, кажется, у нас еще гости. - Голос его звучал по-восточному бархатисто и томно, и взор свой волоокий он перевел с супруги на распахнутое по случаю жары окно.
        За окном Августу почудилось какое-то движение, словно бы черная тень промелькнула. Неужто снова албасты шалит? А Пилипейко уже суетливо выбирался из-за стола, делая какие-то знаки заглянувшему в столовую лакею.
        - Кого там еще принесла нелегкая? - недовольным тоном поинтересовалась Матрена Павловна и велела: - Викеша, ты разберись, дружочек. Нам тут посторонние не нужны.
        Пилипейко кивнул, двинулся к выходу из комнаты, но исполнить поручение хозяйки так и не успел. Дверь в столовую снова распахнулась, являя взорам присутствующих новое действующее лицо. Вернее, не лицо вовсе…
        Вошедшая в столовую незнакомка была высока и стройна. Отчего-то Августу показалось, что эта девичья изящность самая что ни на есть натуральная, не такая, как у Коти Кутасовой. Вот только в смоляных волосах гостьи, уложенных в высокую, замысловатую прическу, было достаточно седины, чтобы понять - молодость ее осталась позади. Точнее определить возраст дамы помогло бы лицо, вот только лица-то как раз и не было. Вместо него была расшитая золотом черная шелковая маска, в прорезях которой яркими сапфирами поблескивали удивительной синевы глаза. Одета незнакомка оказалась в дорожное платье, на первый взгляд скромное, но определенно дорогое, и в платье этом выглядела весьма элегантно. Куда элегантнее Коти и Матрены Павловны, вместе взятых. Вот только маска…
        - Это что еще за маскарад? - нарушил тишину язвительный голос Коти. - Господин Пилипейко, - обратилась она к поверенному, - неужто вы решили развлечь нас таким примитивным представлением?!
        - В маскарадах и представлениях, Катька, ты у нас одна знаешь толк, - не преминула куснуть родственницу Матрена Павловна. Сама же она на незнакомку смотрела с внимательным прищуром, словно взвешивала на невидимых весах, прикидывала, чего ждать от этакой-то неожиданной встречи. - Милочка, а в самом деле, вы кто такая будете? - спросила вкрадчиво.
        Ответить гостья не успела, в комнату шагнул сухопарый мужчина неопределенного возраста. Выглядел он совершенно непримечательно, почти так же безлико, как и его спутница. Если бы Августа заставили отвернуться, а потом попросили описать лицо мужчины, он бы, пожалуй, и не сумел, таким незапоминающимся оно было.
        - Господа, - голос у незнакомца был тихий, с легким акцентом, - позвольте представить вам баронессу Агату Дмитриевну фон Дорф.
        - Какую еще баронессу? - совершенно по-кошачьи фыркнула Коти, и левый глаз ее нервно дернулся. - Где баронесса?
        - Прямо перед вами, - прошелестело из-под маски. Агата фон Дорф говорила еще тише, чем ее спутник. Но при этом в голосе ее доставало металла, который почувствовал каждый из присутствующих. Во всяком случае, Август точно почувствовал.
        - Значит, баронесса… - Матрена Павловна колыхнулась телесами и возложенной поверх бюста салфеткой промокнула выступившую на носу капельку пота. - Решились, значит, покинуть родовое гнездо. Или где там у вас, у австрияков, принято жить?
        - Вам ли не знать, Матрена Павловна, что родовое гнездо мое здесь? - В голосе баронессы послышалась усмешка.
        - Где это - здесь? - тут же ринулась в бой Коти.
        - Здесь. - Баронесса сделала неопределенный жест рукой. Хочешь, подразумевай под родовым гнездом замок, хочешь - остров, а хочешь - так и всю Россию-матушку.
        - И что это вас вдруг спустя столько лет на родину-то потянуло? - поинтересовалась Матрена Павловна. По тому, как тревожно заколыхались ее подбородки, Август сделал вывод, что в баронессе фон Дорф она видит соперницу, куда более опасную, чем Коти.
        - Ностальгия. - Баронесса улыбнулась. - Если не возражаете, я присяду. Долгая дорога…
        Вот только дожидаться разрешения Агата Дмитриевна не стала, плавной походкой подошла к столу и уселась рядом с Августом, не преминув окинуть его внимательным взглядом. Отчего-то Августу показалось, что она его знает. То есть не знает, но справки навела. Или справки навел вот этот невзрачный человек, который верным псом проследовал за хозяйкой? Кто он, кстати, такой? Уж не тот ли господин Шульц, которому удалось так ловко уладить дела со злотниковским наследством? Надо полагать, он и есть. Вон как Пилипейко занервничал.
        - Да чего уж там, - хмыкнула Матрена Павловна. - Одним нахлебником больше, одним меньше. Не знаю, как у вас, у австрияков, принято, а мы, русские, народ хлебосольный. Всех приютим и всех накормим. Правда, Катька?
        Коти ничего не ответила, лишь крепко вцепилась в салфетку да гневно зыркнула на супруга, который благоразумно предпочел не вмешиваться.
        - Я рада. - На уколы и язвительность Матрены Павловны баронесса отреагировала царственным кивком. - Тогда уж, будьте так любезны, распорядитесь, чтобы принесли воды. Очень хочется пить с дороги.
        Как заметил Август, присутствующие, их имена и регалии, ее совершенно не интересовали. Все же сам он, как человек воспитанный, предпочел представиться и даже к затянутой в атласную перчатку ручке баронессы приложился в галантном поцелуе, на что та ответила ему благосклонной улыбкой.
        - Я наслышана о вас, мастер Берг, - сказала едва слышно. - А теперь вот наконец-то довелось увидеть ваши дивные творения своими собственными глазами.
        Прежний Август непременно бы распустил павлиний хвост, прикинулся скромным гением, но нынешний Август лишь сдержанно поблагодарил, а самому себе напомнил, что испытывать симпатий к загадочной баронессе не должен, потому как она одна из этих… наследников.
        Подали обед. Несмотря на придирки и капризно поджатые губы Коти, он был весьма недурственный. Определенно, у поверенного Пилипейко тоже имелись свои таланты. Хозяйский быт он умел обустраивать с максимальным комфортом. И шампанское тоже было хорошее. Наверное. Сказать по правде, Август уже и забыл, какое на вкус хорошее шампанское, все больше обходился самогоном. А сейчас, чтобы поддержать реноме чудаковатого пьянчужки, пил много и почти с удовольствием. Его не смущали ни насмешливые взгляды Матрены Павловны, ни брезгливые Коти, ни вежливо-равнодушные баронессы. Компанию Бергу составил Антон Сидорович. После нескольких бокалов тот расслабился и повеселел. Даже начал вяло и не слишком умело отбиваться от нападок своей дражайшей супруги. Анатоль шампанскому предпочел красное вино, Всеволод Кутасов потягивал коньячок, Серж не брезговал ни шампанским, ни вином, ни коньяком, а Пилипейко с господином Шульцем пили исключительно воду. Они не перекинулись за столом даже парой слов, но отчего-то сразу становилось ясно, что в этот самый момент между ними идет незримый бой.
        Бой, только вполне зримый, шел и между их хозяйками.
        - А вот помнится, - заговорила вдруг Матрена Павловна, - попали мы с Анатолем на венецианский карнавал. Презанятное, скажу я вам, зрелище! - Она посмотрела на Коти, продолжила: - Катька, ты ж сильна была во всяких там финтифлюшках, не расскажешь, что это за мода такая нынче в Европе? Отчего это титулованные особы в масках ходят, что твои Коломбины?
        Коти хотела было обидеться, да вовремя смекнула, что соперница предлагает ей временное перемирие.
        - А наверное оттого, Матрена, что не каждой из титулованных дам довелось красавицей уродиться. - Она кокетливо заправила за ухо прядку. - Вот и приходится… ухищряться.
        Августу думалось, что господин Шульц бросится на защиту своей хозяйки, но тот остался совершенно безучастным к происходящему за столом. Привык? Получил четкие указания? А вот привыкла ли сама баронесса к этакой-то беспардонности?
        Судя по всему, привыкла. Уголки изящно очерченных губ чуть дернулись, да и только.
        - У меня есть некоторые обстоятельства, - сказала она с холодной вежливостью. - Очень чувствительная кожа, если вам будет угодно.
        - Настолько чувствительная, что эту дурацкую маску нельзя снять даже в доме? - подал голос молчавший до этого Серж. Похоже, язык ему развязала гремучая смесь из вина, шампанского и коньяка.
        - Увы, - баронесса дернула точеным плечиком, - но я уже привыкла. Вы тоже привыкнете. Знаете, в масках есть свое очарование. - Она улыбнулась совершенно искренне, но посмотрела не на Сержа, а на Августа. - Вы согласны со мной, мастер Берг?
        Он видел в масках произведение искусства, загадку с тревожной горчинкой, но очарование…
        - Какое ж очарование может быть в обезличенности? - спросил он и осушил свой бокал.
        - Отчего же в обезличенности? - усмехнулся Всеволод Кутасов и посмотрел на свои широкие ладони. - Маска - это ведь самая настоящая личина и есть. Менять их, кстати, очень удобно.
        - Не могу с вами не согласиться, - кивнула ему баронесса, - и личин у меня таких будет поболе, чем у иных дам украшений.
        - Не терпится увидеть. - Серж по примеру Августа тяпнул шампанского, и глаза его загорелись шальным блеском.
        - Еще увидите, - пообещала баронесса. - Я собираюсь задержаться в этом гостеприимном доме.
        Она отложила салфетку, встала из-за стола, сказала, обращаясь к Августу:
        - Мастер Берг, не покажете ли вы нам с господином Шульцем замок и остров? Я была бы вам очень признательна.
        - Если вы беспокоитесь о своих комнатах, - самым любезным тоном сказал Пилипейко, - так они уже подготовлены.
        И ковер персидский, надо думать, уже отмыт от злотниковской крови. А если не отмыт, так пятно козеткой прикрыто… Августу вдруг сделалось тошно. Захотелось вернуться на маяк, в компанию албасты и рябой кошки. Обе они нынче казались ему приятнее и честнее собравшихся в замке людей.
        - Благодарю за заботу, - от любезности поверенного баронесса отмахнулась с невероятным изяществом, - но я все же уповаю на помощь мастера Берга. - И она протянула Августу руку.
        Пришлось выбираться из-за стола, на ходу дожевывая буженину и запивая ее первым, что подвернулось под руку, кажется, вином.
        - С чего желаете начать осмотр? - поинтересовался он.
        - А хорошая ведь идея! - Матрена Павловна хлопнула ладонями по столу, сверкнули на солнце каменья в перстнях. - Мастер Берг, голубчик вы наш, покажите-ка нам и дом, и остров! И расскажите! Слыхала я, что вы большой мастак по части историй. Викеша меня так стращал, так стращал. Жуть!
        - Если вам будет угодно. - Август хотел изобразить шутовской поклон, но пошатнулся. Нарочно, чтобы думали, что он уже изрядно пьян, чтобы не воспринимали всерьез. Или наоборот, восприняли. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Вот он сейчас и расскажет. Вдруг да удастся отпугнуть глупых людишек, отвести беду от Стражевого Камня.
        То, что надежды эти тщетные, он понимал с отчетливой ясностью, но все равно продолжал надеяться. Так уж он был устроен. А албасты куда-то пропала, не пришла поглядеть на самозванцев. Не интересно? Или день слишком яркий для нежити? Вот дождется ночи и тогда уж явится.
        Осмотр начали с кабинета Злотникова. А вдруг да не навели там порядок, вдруг остались те страшные следы! Кровь на обоях и потолке - чем не аргумент, чем не подтверждение правдивости его слов! Да только зря надеялся, Пилипейко сделал все, что собирался, и нынешний кабинет ничем не напоминал о трагической смерти, в нем приключившейся. Разве что следы от когтей на подлокотниках злотниковского кресла остались. Но кого ж напугает такая мелочь? А обои поклеили новые, стол перетянули, ковер окровавленный убрали. Благодать!
        - Не здесь ли Сергей преставился? - спросила Матрена Павловна, обходя стол по кругу и усаживаясь в кресло.
        - Не преставился, а помер смертью весьма мучительной, - поправил ее Август. - Волколак оторвал ему голову.
        Испуганно ахнула Натали, и Пилипейко посмотрел на нее с тревогой. За Натали Кутасову он переживал, пожалуй, поболе, чем за ее маменьку.
        - Помнится, той ночью мы нашли его обезглавленное тело вот в этом самом кресле, - продолжил Август.
        В отличие от дочки Матрена Павловна оказалась дамой не из пугливых, на лице ее не дрогнул ни единый мускул.
        - А оторванная голова его лежала на столе… - Вот же железная баба! Ничем ее не пронять.
        - Вы что-то говорили про волколака… - Баронесса фон Дорф отошла к окну, скрестила на груди руки. - В Германии тоже есть легенды о вервольфах.
        - Да какой там вервольф?! Какой волколак?! - вмешался в разговор Пилипейко. - Любит господин архитектор туману напустить. Обычный волк. Ну, может, не совсем обычный - людоед.
        - Вы много видели волков, способных одним ударом лапы оторвать человеку голову? - усмехнулся Август.
        - А вы? - спросила баронесса. - Вы его видели, мастер Берг?
        - Волколака?
        - Вервольфа.
        - Издалека. - Рассказывать, кем оказался тот самый веровольф, Август не стал. - Огромный был волчара. Вырезал почти всех на острове, немногим удалось спастись.
        - Но вам удалось. - Серж усмехался гаденько, явно намекая на то, что Берг струсил и где-нибудь отсиделся.
        - Повезло. - Август пожал плечами. - Злотникову вот не повезло, супруге его не повезло, а меня, видать, бог миловал.
        - Так Машку разве зверь загрыз? - бесцеремонно поинтересовалась Матрена Павловна и встала-таки из-за стола.
        - Мари Кутасова покончила жизнь самоубийством. Примерещилось ей, бедняжке, что-то. На этом острове людям многое мерещится. Вот она и не выдержала. Господин Злотников тогда велел говорить всем, что с супругой его случился несчастный случай, опасался за репутацию, но мы-то тут все свои, считай, родственники…
        - Кто родственник, а кто не пришей кобыле хвост, - заметила Матрена Павловна и перевела многозначительный взгляд с Коти на баронессу.
        Коти возмущенно поджала губы, а баронесса, кажется, даже не заметила нападки.
        - И что же с ним стало? - вдруг спросил Всеволод Кутасов.
        - С кем? - не сразу понял Август.
        - С волком. Поймали зверя? Пристрелили?
        - Насколько мне известно, нет. Но после той страшной ночи зверь исчез. Может, ушел. А может, затаился, дожидаясь новых жертв.
        - Глупости говорите! - Серж глянул на него с презрением. - Волки столько не живут.
        - Так то обычные волки, а мы с вами сейчас говорим о волколаке, о нежити.
        - Вам бы книжки писать, Август Адамович, - сказала Матрена Павловна и погрозила пальчиком. - Уж больно ловко у вас это получается. Ну-с, давайте по остальным комнатам пройдемся, а то мы этак и до вечера не управимся.
        Прошлись, осмотрели все: от подвала до чердака. Впрочем, ни на чердак, ни в подвал Август честную компанию не повел. Зато показал побережье острова, заброшенную конюшню и лес, который за прошедшие годы стал еще выше, еще гуще.
        - Непорядок, бесхозяйственность, - сетовала Матрена Павловна, осматривая имеющиеся на острове постройки. - Это ж столько лет поместье без присмотру! - Она глянула на Антона Сидоровича и с укором добавила: - Антошка, а ведь я хотела твою долю выкупить.
        В ответ Антон Сидорович лишь беспомощно пожал плечами. Вместо него заговорила Коти:
        - Ишь, что удумала - долю выкупить! А цену, цену ты какую за поместье предложила?! Это ж слезы, а не цена! Грабеж среди белого дня!
        - Помолчи! - осадила ее Матрена Павловна. - Цену не тебе, а Антошке предлагали, но, уверена, это он по твоему наущению отказался. Ты ж, как про наследство услыхала, так и воспылала любовью неземной. Столько лет не пылала, а тут вдруг. С чего бы это? А ты, деверь мой дорогой, если бы поменьше ее слушался, так, глядишь, и не ходил бы сейчас в рваных портках да с протянутой рукой, скопил бы кое-что на старость.
        Антон Сидорович посмотрел на нее с укором, хотел было что-то сказать, но вместо этого досадливо махнул рукой.
        - А кое-кто так и вовсе из Европ своих не явился. - Матрена Павловна переключила внимание на баронессу.
        - Отчего же никто не явился? - усмехнулась та. - Вот господин Шульц приехал, урегулировал все наилучшим образом.
        - Урегулировать-то урегулировал, да только вашу долю продавать отказался.
        - Так это мое право, уважаемая Матрена Павловна. На том этапе своей жизни в деньгах я не нуждалась.
        - Не похоже, что и сейчас нуждаетесь, - завистливо ввернула Коти.
        - В деньгах не нуждалась, но нуждалась в сохранении воспоминаний о Машеньке. - Баронесса не обратила никакого внимания на этот выпад. У нее вообще хорошо выходило игнорировать злых и глупых людишек. Августу бы у нее поучиться. - После смерти племянницы у меня не осталось никого, а это место… оно хранит память.
        - Что ж вы не приезжали-то сюда столько лет за памятью? - Матрена Павловна уперла кулаки в бока. Выглядела она при этом весьма воинственно. - Что ж нынче-то вам так память понадобилась?
        Вопрос этот баронесса фон Дорф проигнорировала, сказала с холодной вежливостью:
        - Все-таки дорога была не из легких. Пожалуй, я вас оставлю, господа. Мастер Берг, - она улыбнулась Августу, - благодарю за экскурсию, буду рада и впредь видеть вас в этом гостеприимном доме.
        Дожидаться ответа не стала, развернулась и под руку с господином Шульцем направилась к замку.
        - Ишь, фифа… - только и сказала Матрена Павловна. - Баронесса выискалась. Знаем мы таких баронесс.
        Август устал. В самом деле устал за этот долгий день. Он ведь старик, ему позволено уставать.
        - С вашего позволения я тоже… пойду. Утомился я, - сказал и покачнулся для пущей убедительности.
        - Завтра приходите, - не попросила, а велела Матрена Павловна. - Персонаж вы, я смотрю, занятный, а на острове этом, чует мое сердце, скука нас ждет смертная.
        Смертная… Это она правильное слово подобрала. Вот только скука ли?
        Албасты и кошка его уже ждали. Сидели на лавке бок о бок, зыркали глазищами.
        - Все в сборе? - спросила албасты, поглаживая кошку.
        - Кажись. - Август упал на лежак, даже ботинки снимать не стал. - Не дом, а змеюшник.
        - Как семнадцать лет назад?
        - Может, еще и похуже будет. Измельчали людишки. - Он потянулся до хруста в костях, закинул руки за голову, продолжил задумчиво: - И никак в толк не возьму, зачем явились. Да все стразу. Даже баронесса из Вены пожаловала.
        - Деньги. - Албасты почесала кошку за ухом. - У людей всегда одна-единственная причина для того, чтобы начать друг другу глотки рвать. Деньги их на остров привели.
        - Еще любовь. - Август закрыл глаза. - Из-за любви тоже глотки рвут. - Перед внутренним взором встало растерзанное тело Злотникова. - Особливо из-за безответной любви. Вот только те, кто в замке, про настоящую любовь знать не знают. Пожалуй, ты права - деньги. А чего сама-то не заглянула, не посмотрела?
        - Посмотрю. С острова они быстро не уплывут. - Албасты перестала гладить кошку, принялась расчесывать волосы костяным гребнем. В комнатушке сразу же сделалось холоднее. А на острых зубьях гребня Августу почудились капли крови. То ли волчьей, то ли человечьей…
        Что она сделала тогда для Дмитрия? Помогла или судьбу будущую искалечила? Августу хотелось думать, что помогла: и Дмитрию, и Софье. Хорошая ведь получилась пара, правильная! Как у них с Евдокией когда-то…
        Снова заныло сердце, и он приказал себе не вспоминать ни Евдокию, ни Софью. Вот только не вышло ничего.
        Про Илькину смерть Софье пришлось сказать. Ради этого Август даже выбрался с острова, собственнолично явился в Пермь. Не напишешь такое в письме и письмом не погасишь горе. А Софья горевала: не кричала, не выла в голос, просто в ответ на слова Августа протестующе замотала головой, а потом враз обмякла. Дмитрий едва успел ее на руки подхватить, чтобы не расшиблась. И когда в себя пришла, тоже не поверила, отказывалась слушать, отказывалась слышать, себя во всем винила. Август тоже себя винил. Виноват он был больше всех остальных, такой камень на сердце носил, что иного бы этот камень раздавил, а он ничего, свыкся. Вот только к Софье и Дмитрию больше не приезжал и им являться на остров строго-настрого запретил. Сказал, что из-за албасты, а как там на самом деле, пусть останется на его совести…
        Наверное, тягостные эти мысли незаметно перетекли в не менее тягостный сон, потому что, когда Август в следующий раз открыл глаза, в узкое оконце заглядывало уже не закатное солнце, а бледная луна. Кошка лежала у него на груди - вот тебе и камень на сердце! - а албасты ушла. Ну, ушла и ушла. Устал он. Так устал, что даже кошку, зверюгу рябую, спихивать не стал, снова закрыл глаза…

* * *
        Вагон уютно покачивало, под мерный перестук колес спать бы да спать, вот только Анне, урожденной графине Шумилиной, было не до сна. В висках в такт вагонным колесам бился пульс, и с каждым биением усиливалась головная боль, которая еще утром казалась незначительной, а теперь вот грозилась вылиться в настоящую мигрень. Не помог даже сладкий до тошноты чай, который принес ей на ночь Миша. Ничего не помогало, и причиной тому было принятое ею решение. Но назад дороги нет. Доведись ей вдруг прожить последние месяцы заново, она поступила бы точно так же - отказалась бы от всего, что у нее было, чтобы узнать наконец правду.
        А было у нее все, что только душа могла пожелать. Пусть Анна и осталась сиротой, но детство ее было счастливым благодаря тете Насте и дяде Вите. Они ее любили, оберегали, не лгали.
        Про настоящих своих родителей Анна узнала, когда ей исполнилось семь лет. Тогда тетя Настя многого не рассказала, лишь обняла крепко-крепко и сказала, что родителей больше нет, что они на небе и им там хорошо. Анна тогда, помнится, очень обиделась, что родителям может быть хорошо без нее. Прошли годы, прежде чем она узнала всю правду: про отца и каторгу, про маму и ее деда.
        У самой Анны тоже был дед. Высокий седовласый старик в косматой волчьей шапке приезжал к ним в поместье раз в год. У него было странное имя - Кайсы. И улыбался он Анне тоже странной, тревожной какой-то улыбкой. Гладил по волосам, всматривался в лицо, качал задумчиво головой и улыбался. А потом, одарив внучку удивительными подарками - вырезанными из кости фигурками, бусиками из разноцветных камешков, невесомой собольей шубкой, - всякий раз повторял:
        - Растет моя девочка, настоящей красавицей растет.
        Про красавицу это дед Кайсы говорил, чтобы Анну не расстраивать, потому что красивой она никогда не была. Худая не в меру, мосластая, скуластая, с глазами раскосыми, какого-то невыразительного серого цвета, с волосами рыже-пегими, хоть тетя Настя и называла их русыми. Вот мама, которую Анна видела только на пожелтевших от времени, бережно хранимых в семейном альбоме карандашных рисунках, была настоящей красавицей, и тетя Настя была красавицей, а Аня - так, недоразумение сплошное, сразу видно, что выродок и приблудыш.
        Про то, что она недоразумение, выродок и приблудыш, Анна подслушала совершенно нечаянно и даже не сразу догадалась, что речь идет о ней. Говорили соседки, Валентина Петровна и Надежда Ивановна. Они были немолоды, степенны и чопорны, улыбались Анне сахарными, неискренними улыбками. В глаза улыбались, а за глаза говорили такие гадости. Анна уже была достаточно взрослой, поняла все правильно, но вот нахлынувшая вдруг обида не позволила сдержаться, привела в слезах к тете Насте. Та выслушала молча, погладила по волосам, накормила вкуснейшим вишневым пирогом и сказала, что не стоит обращать внимания на глупых и злых людей. С тех пор Валентина Петровна и Надежда Ивановна больше не появлялись в их доме, тетя Настя умела быть жесткой. А Венька, первейший Анин друг и защитник, украдкой от Ксюши перемазал соседские ворота куриным пометом, даже не убоялся, что дядька Трофим, его отчим и Ксюшин муж, непременно выпорет, как узнает об этакой проказе. Дядька Трофим узнал, но не выпорол, наоборот, дал Веньке медовый пряник, потрепал по вихрастой голове, а потом пообещал:
        - Еще раз такое сотворишь, шкуру спущу.
        Только получилось совсем нестрашно. Дядька Трофим хоть и выглядел большим и грозным, но на самом деле был добрым, Веньку любил, как родного. И Ксюшу любил, и Петрушу, младшего своего сына. Он даже Анну любил, хотя Анну-то уж точно ему любить было незачем, у него и без того забот хватало. Вместе с дядей Витей на стройке нового моста он пропадал днями и ночами, а когда в городе появлялся дед Кайсы, уходил с ним в лес на охоту. Однажды они даже взяли с собой Веньку и Феденьку, а Анну не взяли, сказали, что мала еще. И это оказалось особенно обидно, потому что Венька был почти на пять лет младше, а двоюродный братец Феденька так и вовсе на шесть. На Феденьку Анна не сердилась, как можно сердиться на братца, хоть и двоюродного, но по сути родного. А вот Венька после той охоты загордился так, что пришлось отвесить ему подзатыльник, чтобы в чувства привести. Они не разговаривали потом почти две недели, на большее не хватило - помирились. Как же не помириться, если Венька ей тоже почти как брат!
        Сейчас Анна оглядывалась на свое детство и понимала, что было оно у нее светлое и радостное. И люди ее окружали по большей части светлые: любили, берегли, защищали. С дядей Витей, тетей Настей и дедом Кайсы она могла поговорить о чем угодно, на любой вопрос получить ответ. Почти на любой вопрос… Анне исполнилось семнадцать, когда она начала понимать, что кое о чем и приемные родители, и дед, и дядька Трофим, и даже Ксюша, у которой она никогда ни в чем не знала отказа, молчат. И касается это Чернокаменска, города, в котором она родилась, города, где познакомились и полюбили друг друга мама и папа. Стоило Анне только завести разговор о Чернокаменске и острове с необычным названием Стражевой Камень, как тетя Настя бледнела, а дядя Витя темнел лицом. Дед Кайсы так и вовсе отворачивался и уходил, словно Анна была ему чужой. Сначала этакие странности ее удивляли, потом обижали, а затем заставили задуматься, отчего же любящие ее люди отказываются даже разговаривать об этом загадочном городе. Анна наводила справки, несколько дней провела в городской библиотеке, чтобы узнать о Чернокаменске хоть
что-нибудь.
        Узнать удалось немного. Похоже, исторического интереса город не представлял, а упоминался лишь в связи с добычей угля, руды, драгоценных камней да охотничьим промыслом. Только однажды Анна увидела коротенькую заметку об обосновавшемся в Чернокаменске известном архитекторе. Архитектора этого звали Августом Бергом, и имя его, сладкое, как липовый мед, отчего-то казалось Анне смутно знакомым. Таким же, смутно знакомым и одновременно тревожным, казался ей изображенный на пожелтевшей от времени фотокарточке замок. Замок возвышался над островом, остроконечной башней нависал над темной водой. И каменные горгульи, одновременно жуткие и притягательные, всматривались в свои отражения. А еще была башня-маяк, нарисованная углем в альбоме для набросков, который некогда принадлежал маме Анны. Башня тоже казалась Анне смутно знакомой, иногда она ей даже снилась. Как снилась ей и женщина удивительной красоты с волосами цвета серебра и такими же серебряными глазами. Во снах женщина улыбалась, гладила Анну по голове, напевала что-то ласковое на незнакомом языке. И только проснувшись, Анна понимала, что эта
удивительная женщина - Айви, ее мама. Во снах мама выглядела не так, как на карандашных набросках, во снах она умела превращаться в маленькую ласточку, и Анне тоже так хотелось. И крошечная серебряная ласточка, прощальный подарок родителей, казалась ей не просто украшением, а чем-то куда более значимым.
        В ее снах была и еще одна женщина, тоже молодая, тоже удивительно красивая, с белыми волосами, которые она расчесывала костяным гребнем, а потом заплетала в толстую косу. Черными как ночь глазами незнакомка смотрела на Анну очень внимательно, а заплетенная коса точно живая извивалась у ее ног. Анне хотелось потрогать кончик косы, расчесать собственные волосы удивительным гребнем, но всякий раз, когда она пыталась попросить у незнакомки гребень, та исчезала. Иногда растворялась в густом тумане, иногда растекалась серебристой водой, словно ее и не было.
        Про эту женщину Анна однажды попыталась поговорить с тетей Настей, подумала, что, возможно, красавица с гребнем может быть частью детских воспоминаний, как мама. Но в ответ тетя Настя лишь покачала головой, обняла крепко-крепко и сказала, что сон - это всего лишь сон, и нет нужды принимать его близко к сердцу. Вот только в голосе ее Анне послышалась тревога. Чего она тревожилась? За кого боялась? Или правильнее будет спросить - кого?
        А однажды Анне приснился мастер Берг, тот самый, про которого она читала в заметке. Немолодой уже мужчина с редкими сальными кудрями сидел под цветущей яблоней и держал на коленях котенка. Котенок неказистый, головастый, с трехцветной свалявшейся шерстью тоже казался Анне знакомым, как и дремавший у ног мужчины огромный дог. Впрочем, дога она знала, это был Теодор, ее любимый пес, проживший очень долгую по собачьими меркам жизнь и умерший на руках у дяди Вити. Во сне Теодор был еще молодой и сильный, завидев Анну, он улыбнулся ей своей особенной собачьей улыбкой. А мужчина не улыбался, и на Анну, и на котенка в своих руках он смотрел с одинаковой недоуменной растерянностью, словно не знал, что с ними делать.
        Из этого сна Анна вынырнула с твердой уверенностью, что сном его можно считать лишь отчасти, что в большей степени это старые воспоминания, погребенные под ворохом более новых, более ярких, менее опасных… Почему те воспоминания опасны, она не знала, но иррациональной этой уверенности даже не удивлялась, как не удивлялась и внезапно возникшему желанию докопаться до истины. Во что бы то ни стало!
        Первым делом Анна написала письмо Августу Бергу. Это было полное неловкости и детских глупостей письмо, отправленное в неведомый Чернокаменск в наивной надежде, что оно непременно найдет того, кому адресовано.
        Не нашло. Или нашло, но показалось знаменитому мастеру настолько незначительным, что он даже не счел нужным на него ответить. А может, Август Берг уже умер. Даже в снах-воспоминаниях он выглядел старым, замученным жизнью. А сколько лет прошло? Куда как больше десятка.
        На сей раз с расспросами Анна пошла не к тете Насте, а к Ксюше. Сидя однажды на кухне, где Ксюша была единоличной хозяйкой, запивая пирожок с капустой сладким чаем, спросила:
        - Ксюша, а ты помнишь Августа? У него еще была трехцветная кошка.
        И ведь ничего-то особенного не спросила, только Ксюша вдруг выронила половник, посмотрела испуганно. И по взгляду этому сразу стало ясно - она не просто помнит, она очень хорошо его знает. И значит, Анна тоже знает, вернее, знала, когда была маленькой. Знала, а потом вдруг забыла все напрочь.
        - О ком это ты, деточка? - К слову сказать, в руки себя Ксюша взяла очень быстро, подхватила с пола нож, отерла полотенцем. - О каком таком Августе? Не знаю никакого Августа…
        Врала. Так же как тетя Настя и все остальные. Любили, баловали, защищали, но отчего-то врали о ее прошлом. Странно. А там, где странно, там и страшно интересно, и разобраться с этой странностью нужно непременно. Вот только как разобраться, когда ты в Петербурге, а Чернокаменск так далеко, что и представить сложно? Да и ты, ко всему прочему, все еще считаешься особой юной и беспомощной.
        Вот такой, юной и беспомощной, Анна оставалась еще довольно долго. Непростительно долго оберегали ее и от бед, и от самой жизни. А потом в один не слишком прекрасный день она услышала брошенное ей в спину презрительное - перестарок. Перестарок! И ведь было ей лишь слегка за двадцать, и самой себе Анна виделась той самой юной особой, пусть вовсе не беспомощной, как думалось родным, но уж точно не перестарком! И как-то вдруг оказалось, что все ее подруги давно замужем, а многие из них уже и детишками успели обзавестись, а она вот… все никак не решится даже на такую малость, как путешествие в далекий Чернокаменск.
        А город ее не отпускал. Как и черная башня, он являлся во снах едва ли не каждую ночь, манил, шептал что-то неразборчивое. Или это был не шепот, а плеск волн огромного лесного озера? Или всего лишь крики ласточек, парящих высоко в небе?
        Снилась Анне и женщина с белыми волосами. Она сидела на большом камне, и коса ее плавала в воде, извиваясь по-змеиному. И там же, в воде, на самом дне озера, Анне чудился кто-то огромный и страшный, уснувший куда более глубоким сном, чем видящая сон девушка, но все равно наблюдающий: и со дна, и из своего сна… В чудище было что-то змеиное, но чешуйчатый бок его покрылся илом, порос ракушками, притворяясь чем-то заурядным, не стоящим Аниного внимания. Вот только шепот… Ее звал не город и не озеро, ее звало вот это страшное, не живое и не мертвое нечто, затаившееся в черной пещере.
        Из таких снов Анна вырывалась с отчаянным криком, выпутывалась из влажных от пота простыней, подбегала к окну, чтобы убедиться, что ее мир не изменился, что неведомое чудище не утащило ее на озерное дно. Такие сны особенно пугали тетю Настю, может быть, даже сильнее, чем саму Анну, и поэтому Анна перестала о них рассказывать. Да, иногда ей снятся кошмары, но ничего ужасного - кошмары как кошмары. Ничего особенного, ничего из ряда вон!
        Она и себя саму долгое время пыталась убедить, что в этих снах нет ничего особенного. Она ведь умная, образованная, она ведь даже посещает физико-математическое отделение высших Бестужевских курсов, а это кое-что да значит! Помнится, Ксюша все недоумевала, зачем барышне из высшего общества этакое совершенно мужское образование, какой в нем прок? А дядя Витя Анины чаяния неожиданно одобрил, помогал с теми дисциплинами, что давались ей не слишком легко, и гордился ее успехами, как своими собственными. Дядя Витя говорил, что непременно наступят те времена, когда даже в самых наисложнейших науках женщина окажется на передовой рядом с мужчинами. А Ксюша в ответ лишь вздыхала и замечала, что девице не надобно на передовую, девице надобно замуж, и на Анну поглядывала едва ли не с жалостью, так хотелось выдать подопечную замуж, чтобы непременно за хорошего человека, такого вот, как дядя Витя, или на худой конец как Семен Зайцев, сын дяди-Витиного товарища.
        Семена Анна знала с детства и в качестве кавалера никогда не рассматривала, уж больно незначительным и неинтересным он ей казался. И достоинств особых она в нем не находила, ни ума, ни благородства, ни смелости. А за посредственность замуж не хотелось. Уж лучше на передовую. Глядишь, там, на передовой, ей повстречается тот самый, кто будет во всем похож на дядю Витю.

* * *
        «Тот самый» повстречался ей не на передовой, а в читальном зале общественной библиотеки. Это случилось вскоре после того, как Анна узнала, что она перестарок, и почти сразу же после одного из особо ярких, особо запоминающихся кошмаров. Теперь, когда за плечами ее был какой-никакой жизненный опыт и не самое плохое образование, Анна все-таки решила окончательно разобраться с собственным загадочным прошлым и вечерами напролет пропадала в библиотечных архивах, искала даже незначительные упоминания о Чернокаменске и Августе Берге. Хоть о чем-нибудь! И молодого человека, недорого, но опрятно одетого, из-за своих изысканий заметила отнюдь не сразу. Не было ей тогда дела до незнакомцев. А вот молодой человек Анну заметил и, похоже, выделил, потому что как-то так само собой получилось, что они сначала начали здороваться при встрече, а потом и заговорили.
        Его звали Михаилом Евсеевичем, но от официального «Евсеевича» они очень быстро перешли к доверительному «Миша». И доверительность эта оказалась уютной и прекрасной. Не было в Аниной жизни мужчины, с которым она могла бы разговаривать на равных, которого бы не удивляло ее пристрастие к наукам совершенно не дамским. Дядя Витя не в счет. Дядя Витя особенный.
        Миша тоже был совершенно особенный: скромный, временами застенчивый, но одновременно настойчивый, он умел слушать, задавал вопросы, отвечая на которые, Анна чувствовала себя не просто умной, но и значимой. А еще Миша был очень симпатичным. Красота его оказалась неброской, она пряталась за стеклами очков, и чтобы разглядеть ее и оценить по достоинству, требовалось время.
        Время у них было. Оказалось, Миша не просто увлекается историей, а изучает ее глубоко и серьезно, как настоящий ученый. Он и был ученым, пока еще малоизвестным в силу молодого возраста, но очень талантливым. Про то, что он особенный, Анна поняла едва ли не в первую минуту знакомства. Чувствовалось в нем какое-то скромное благородство и то, что в дамских романах принято называть сдерживаемой страстью. Сдерживаемая страсть - это когда не напоказ, это когда хватает одного-единственного взгляда, чтобы сбилось дыхание и замерло сердце. От таких вот взглядов сердце Анны иногда сбоило, и кровь приливала к щекам неловким румянцем, а Миша, казалось, ничегошеньки не замечал. Или замечал, но не придавал значения. Люди науки - они ведь немного не от мира сего. Во всяком случае, Анне так думалось.
        Про свои изыскания она рассказала Мише на втором месяце знакомства, и как-то так получилось, что он взялся ей помогать. Надо сказать, что помощник из него получился очень хороший. Было у него то, чего недоставало Анне - опыт, знания и необходимые знакомства. Первым делом Миша навел справки об Августе Берге. Оказалось, что, несмотря на давнее отшельничество Берга, в архитектурном сообществе столицы его помнят и чтят, хоть и считают изрядным чудаком. Оказалось, что свой след он оставил не только в Петербурге и Чернокаменске, но и в Перми. Вот о пермском периоде его жизни информации оказалось как раз больше всего. Мише удалось даже раздобыть старый архитектурный альманах с фотографиями спроектированных Августом Бергом зданий. Среди прочих снимков там нашлись снимки башен. Одна из них, водонапорная, была кряжистой и массивной, поражала воображение этакой средневековой грубой монументальностью. Даже не верилось, что построили ее не для украшения города, а всего лишь для снабжения водой Чернокаменского железоделательного завода. Вторая, часовая, белоснежная, словно сделанная из кружева, тянулась к небу,
упиралась остроконечной верхушкой в самые облака.
        - Там еще есть фигуры. - Миша ласково погладил снимок. - Бронзовые фигуры дамы, рыцаря и дракона. Говорят, если завести специальный механизм, эти персонажи приходят в движение и появляются в окнах смотровой площадки.
        Дама, рыцарь и дракон… Должно быть, это очень красиво и загадочно. Должно быть, создавший их человек - личность незаурядная. Жив ли мастер Берг?
        Пожалуй, этот вопрос интересовал Анну больше всего. И Миша ответил на него утвердительно. Для этого ему пришлось связаться со своим бывшим однокурсником в Екатеринбурге, а тому с кем-то в Перми. Вот так, по цепочке, до Анны и доходили бесценные сведения. Теперь благодаря Мише она точно знала, что лесное озеро с островом - это не плод ее детских фантазий, что и озеро, и остров, и даже маяк с замком существуют на самом деле.
        Было и еще кое-что, то, о чем Миша долго не хотел ей рассказывать, но потом все-таки рассказал. Этот рассказ больше походил на страшную сказку. Впрочем, Миша, опасаясь напугать Анну, и преподнес его как сказку, местный чернокаменский фольклор. По рассказам местных жителей, в озере жило чудовище! И дань в виде человеческих жизней оно собирало исправно. Его никто не видел, но Анна знала, чудовище это древнее, покрытое почерневшей чешуей и поросшее ракушками. Точно такое, как в ее снах.
        - Аннушка, не надо принимать все это так близко к сердцу! - Миша заглядывал ей в лицо, улыбался чуть встревоженно. - Уверяю тебя, в каждой деревне имеется такое озеро и чудовище. А еще непременно найдется клад, который оно сторожит.
        Клад… А ведь про клад Анна тоже слышала! Давно, в детстве, которое отчего-то почти забыла. Про клад разговаривали дядя Витя и дед Кайсы. Вернее, не про клад, а про сундук, полный золота и самоцветов. Тогда Анна не знала, что такое самоцветы, а золото казалось ей на удивление скучным металлом. Гораздо больше ее заинтересовала картинка, которую дед Кайсы называл картой. Сохранилась ли карта до этих дней? Захотелось проверить, чтобы убедиться в достоверности воспоминаний.
        Свой кабинет дядя Витя никогда не запирал на ключ, не было в их доме тех, от кого стоило бы таиться - все свои. Где лежит ключ от ящика его стола, Анна знала. Не представляла она лишь того, какое у нее возникнет гаденькое чувство, когда она этот ключ возьмет, что почувствует себя настоящей воровкой. Может быть, и остановилась бы, передумала, если бы не сны, если бы не с каждым днем становящееся все сильнее свербящее чувство в голове. Словно бы кто-то смотрит тебе в затылок, словно бы мысли твои читает. И нашептывает что-то непонятное, но очень настойчивое. От этого не отвернешься и про совесть забудешь, потому что страшно, по-настоящему страшно. А еще интересно и до правды хочется докопаться. Пусть и таким путем.
        А карта нашлась. Она лежала в лакированной деревянной шкатулке на самом дне ящика. Точно такая же, какой запомнила ее Анна. Пожелтевший от времени, но все еще прочный кусок бумаги. Сделанный тушью рисунок оказался слегка потерт на сгибах, но все равно отчетливо различим. Но был ли этот рисунок картой? Анна не знала. Знать мог Миша. И она решилась на еще один проступок.
        Миша изучал карту очень долго и внимательно, то снимал, то снова надевал очки, задумчиво ерошил волосы, а потом сказал:
        - Аннушка, это не карта. По крайней мере, не топографическая карта. Это какая-то схема, причем неполная. Вот видишь, - он провел указательным пальцем по аккуратно обрезанному краю, - здесь должно быть продолжение.
        - И крестик, - сказала она с невеселой усмешкой.
        - Какой крестик? - Миша поднял на девушку удивленный взгляд.
        - На всех пиратских картах должен быть крестик, указывающий на место, где зарыт клад.
        - Аннушка, это не пиратская карта. - Иногда Миша казался ей слишком уж серьезным. Вот как сейчас.
        - Но это ведь карта?
        - Определенно.
        - А карта чего? - Анне уже было по-настоящему интересно, что же такое она нашла. Ведь очевидно, что это что-то важное, если дядя Витя хранит листок под замком.
        - Не представляю. - В глазах Миши светилась уже знакомая Анне жажда познаний. - Но мне бы очень хотелось понять! - Он с нежностью погладил карту. - Это ведь история! Понимаешь?
        Она понимала. Возможно, она понимала даже больше, чем Миша, просто пока не все вспомнила, но загадочная карта могла стать тем самым ключиком, который отопрет потайную дверцу с детскими воспоминаниями.
        - Я ее перерисую, - сказала она твердо.
        - Давай лучше я. В такого рода вещах важна точность и соблюдение масштаба.
        Чтобы соблюсти масштаб, они решили не перерисовать, а скопировать, со всей возможной тщательностью перенесли карту на кальку.
        - Может быть, у твоего дяди есть вторая часть? - спросил Миша, возвращая Анне карту.
        - Вряд ли. - Она покачала головой. Если у кого-то и была вторая часть, то у деда Кайсы. Но дед Кайсы как ветер, никогда не знаешь, когда он прилетит и когда улетит обратно.
        Анна так и сказала, еще и руками взмахнула, изображая ветер. Калька с переведенной на нее картой едва не слетела со стола. Миша накрыл ее ладонью, а потом и вовсе сложил вчетверо и спрятал в карман. Подумав немного, он спросил:
        - А как ты догадалась про карту? Откуда вообще узнала о ее существовании?
        Миша был другом, нет, он был больше, чем другом, и тем вечером в библиотеке Анна рассказала ему все: и о своих детских воспоминаниях, и о своих снах, и о своих страхах. Ведь должна же была она хоть кому-то рассказать! Кому-то, кто не станет ее успокаивать и уговаривать не думать о всяких глупостях. Кому-то, кто поверит этим рассказам.
        Миша поверил. Он, чужой человек, вчерашний незнакомец, понимал ее лучше родных людей. Это было немного обидно и одновременно чудесно. Так же чудесно, как их самый первый, такой робкий и такой страстный поцелуй. Миша поцеловал ее, когда по уже заведенной традиции проводил до дома. Движения его были порывистыми и неловкими, а очки едва не свалились на мостовую. Наверное, таким и должен быть первый поцелуй, Анне не с чем было сравнивать. Да и не хотелось ей сравнивать! Сердце переполняло удивительное, доселе неведомое ей чувство, словно бы тело сделалось невесомым и звонким как колокольчик. Этот звон даже на какое-то время заглушил зуд, поселившийся в ее голове.
        А ночью Анне приснился кошмар…
        На озерном дне было неспокойно. Остовы затонувших лодок качало невидимое подводное течение. Оно же поднимало со дна древние кости, крутило их в водоворотах, а потом выплевывало кое-как собранные уродливые тела. Тела эти были одновременно мертвыми и живыми. Черепа с редкими космами волос, черные глазницы, желтые зубы, скалящиеся в безумной улыбке. И монотонное, словно звук кастаньет, пощелкивание костей. Мертвецы, выходящие из водяных воронок, медленно, но верно брали Анну в плотное кольцо. Их неловкие движения были нечеловеческими, еще более нечеловеческими, чем они сами.
        Захотелось бежать и кричать во весь голос, но стоило только открыть рот, как в него хлынула ледяная, пахнущая металлом вода. И бежать не получилось, ноги оплели черно-зеленые водоросли. Ей оставалось только одно - умереть. Наверное, в смерти было ее единственное избавление. Но и умереть в этом жутком мире не получалось. Вода лилась уже сквозь Анну, и водоросли прорастали сквозь… А из недр черной пещеры за ее несмертью и нежизнью наблюдал кто-то настолько же страшный, насколько и древний. Пока только наблюдал, но что случится, если ей не удастся выбраться?..
        Страх подстегнул, придал сил. С тихим стоном лопались струны водорослей, просыпались на озерное дно старые кости, а из легких вырывалась уже не вода, а отчаянный крик.
        Анна проснулась мокрая от пота и слез, замахала руками, пытаясь высвободиться из страшных объятий сна. Наверное, кричала она лишь в кошмаре, потому что в комнату ее никто не зашел, не попытался успокоить, не предложил теплого молока. Только полная луна равнодушно заглядывала в окошко да расстилала у ног Анны серебристую дорожку.
        За молоком Анна спустилась на кухню сама. Согрела большую чашку, а потом еще очень долго грела о ее пузатые глиняные бока озябшие ладони. Решение пришло, когда на дне чашки осталось всего несколько капель. Чтобы не сойти с ума, нужно во всем разобраться. А чтобы во всем разобраться, придется отправиться в Чернокаменск.

* * *
        Анна никогда не обманывала своих родных, но после той ночи решилась на обман.
        Они бы ее не отпустили. Стоило только сообщить о своем намерении ехать в Чернокаменск, и ее бы не отпустили. Нашлась бы тысяча причин, несомненно, уважительных, очень аргументированных. Или здесь, в Петербурге, случилось бы что-то такое, что заставило бы Анну сначала задержаться, а потом передумать и вовсе остаться. Они, ее родные, поступили бы так не со зла, а из-за любви, из-за желания защитить. Но от чего ее нужно защищать? Или от кого? Уж не от тех ли страшных воспоминаний, которые почти исчезли, а теперь вот пробирались в ее сны и грозились окончательно отнять покой? И все-таки ради успокоения бунтовавшей совести Анна предприняла еще одну попытку. На сей раз заговорила она с дядей Витей.
        Весна в этом году выдалась ранняя. Пользуясь неожиданно подаренным теплом, уже ставшее традиционным для них двоих субботнее чаепитие перенесли из дома в сад, под цветущую яблоню. От малейшего порыва ветра яблоневый цвет сыпался на застеленный скатертью стол, падал в чашки, но ни Анне, ни дяде Вите это не мешало. Нервничала только Ксюша, то и дело пыталась смахнуть со стола лепестки. Ксюша любила, чтобы во всем был порядок, и от любви этой частенько страдал Венька, который порядок не понимал, а в глубине души так и вовсе презирал, считал глупой дамской блажью.
        - От же, окаянный! - ворчала Ксюша и поднимала круглое румяное лицо к синему небу. - Дует и дует!
        - Ксюша, все замечательно. - Дядя Витя привык к этому ее ворчанию точно так же, как привык и Венька. - Ты иди, отдохни. Анютка у нас барышня взрослая, образованная, за порядком на столе как-нибудь присмотрит.
        Анна закивала, соглашаясь. Лепестки было жалко, даже в чае они ей нисколько не мешали. Ксюша ушла не сразу, обвела стол придирчивым взглядом, таким же взглядом посмотрела на Анну, словно бы решая, можно ли доверить ей столь сложное дело, но все-таки смирилась, покачала головой, поправила льняную салфетку и ушла в дом.
        - Красота! - Дядя Витя улыбнулся, а потом, чуть поморщившись, потер ногу.
        - Болит? - спросила Анна.
        Нога его была некогда сильно поломана. Так рассказывали тетя Настя и Ксюша, а Ксюша со вздохом добавляла, что с этаким переломом всякое могло случиться, но бог миловал, да добрые люди помогли. Под «всяким» имелось в виду что-то очень страшное, может быть, даже смерть. Но о том, при каких обстоятельствах это несчастье с дядей Витей приключилось, никто не рассказывал. Приключилось и приключилось. Шрам на ноге остался жуткий, но зажили кости хорошо, дядя Витя даже почти не хромал. Лишь изредка, чаще всего ранней весной, старая травма давала о себе знать.
        - Пустое, Анютка, просто иногда ноет. - Ложкой он размешивал плавающие в чашке яблоневые лепестки, вид у него был рассеянный. Анне показалось, что из-за воспоминаний.
        - Ты сломал ногу в Чернокаменске? - спросила она.
        Дядя Витя отложил ложку, кивнул в ответ.
        - А как?
        - Попал под завал.
        - Под завал? - Благодаря своим тайным изысканиям Анна знала, что в окрестностях Чернокаменска много угольных шахт. Но что делать дяде Вите в шахте?
        - Там есть одно место - особенное. Остров посреди озера. - Он говорил медленно, словно решая, а стоит ли ей вообще что-нибудь рассказывать.
        Анна затаила дыхание. Про остров посреди озера она уже знала. Она даже знала, что дядя Витя занимался пуском маяка. Того самого, который спроектировал и построил загадочный Август Берг. Вот почему дядя оказался в Чернокаменске. Его пригласил известный на весь Урал промышленник Сергей Злотников. Про Злотникова Анне обещался рассказать Миша, а пока знала она лишь то, что личностью тот был одиозной, что денег и амбиций у него имелось в избытке, и результатом этих амбиций стал маяк и похожий на средневековый замок дом, построенный на острове посреди Стражевого озера.
        - Под этим островом есть пещеры наподобие тех, что я показывал вам с мальчишками на Черном море. Помнишь?
        Те пещеры Анна помнила очень хорошо. Как и маяк на берегу моря. Маяк был нарядный, белокаменный, с аккуратным, похожим на игрушечный, домиком смотрителя. Его стены вкусно пахли солью, нагревались на южном солнце и до самого раннего утра хранили тепло, рядом с ним было уютно и спокойно. Их семья приезжала на побережье почти каждый год. Сначала с дядей Витей, которого на маяке любили и всегда ждали, а потом все больше с тетей Настей, Ксюшей, Федей, Венькой и Петрушей. Обитатели маяка, люди, славные во всех отношениях, полюбили и их тоже, каждый год приглашали в гости, ждали и радовались их приезду.
        А пещеры были удивительные! Помнится, тетя Настя не хотела отпускать их исследовать, говорила, что это не детские забавы. Тетя даже поспорила из-за этого с дядей Витей, но не сильно - по-настоящему они не спорили никогда, - а так… слегка. Победил дядя Витя, и на следующий день они большой и шумной компанией оказались в настоящей пещере. Тогда Анна впервые увидела сталактиты, а Венька попытался даже обить у одного из них кончик. Разумеется, у него ничего не вышло, но подзатыльник от Ксюши, которая всю дорогу крестилась и охала, он все равно схлопотал.
        Та давняя экскурсия показалась Анне увлекательной и совсем нестрашной, про то, что в пещере можно попасть под завал, она даже и не думала. Не оттого ли, что дядя Витя никогда не повел бы их в по-настоящему опасное место?
        - Те пещеры, что под островом, совсем другие. - Он подул на и без того уже остывший чай, сделал большой глоток. - Там небезопасно.
        - Но ты все равно туда спустился.
        - Спустился. - Он искоса глянул на Анну, а потом улыбнулся совершенно по-мальчишески, сказал: - Я ж был молодой, глупый, сунулся и вот… - Он похлопал себя по ноге. - Думал тогда, все, конец мне пришел, уже и смирился. Если бы не Федор, твой отец, не сидел бы я сейчас перед тобой. Он меня спас, рискуя собственной жизнью, вытащил из той пещеры, на лодке отвез в город. Это я тебе, Анютка, сейчас рассказываю не затем, чтобы ты знала, каким я был дураком по молодости, - дядя Витя снова улыбнулся, - а затем, чтобы понимала, каким удивительным человеком являлся твой отец. Я горжусь тем, что он называл меня своим другом, что доверил мне свою сестру.
        А ведь дядя Витя и в самом деле гордился и про Аниного папу говорил с большим уважением, несмотря ни на что, несмотря даже на тот проступок, на то страшное клеймо…
        Про то, что граф Федор Шумилин - государственный преступник и беглый каторжник, Анне рассказала тетя Настя. Давно рассказала, наверное, сразу после того неприятного инцидента с соседками. Видно, решила, что о вещах таких мучительных и страшных узнавать лучше не от чужих людей, а от самых близких и любящих. Тогда, в далеком детстве, Анну пощадили, рассказали далеко не обо всем, опустили самые мучительные подробности. Их она выяснила уже сама, когда стала взрослой, разузнала все, что смогла, о прошлом своего отца, графа Федора Шумилина. Или далеко не все? Чем больше Анна углублялась в изучение истории своей семьи, тем крепче становилось убеждение, что настоящая жизнь у ее отца началась уже в Чернокаменске, где он повстречал свою будущую жену, где подружился с дядей Витей и где отец с мамой погибли…
        Про то, как ушли из жизни ее родители, Анна узнала от деда Кайсы.
        - Они ушли, - сказал он строго. - Ушли туда, где им сейчас хорошо.
        - На небо?
        - Может, и на небо. Главное, они сейчас вместе.
        Тогда такой ответ удовлетворил девочку, но чем старше становилась Анна, тем больше вопросов у нее появлялось. Ушли - это не ответ. Как ушли? Почему ушли? Вот на эти-то вопросы ответить ей так никто и не смог. Дядя Витя попытался, но получилось у него не слишком хорошо.
        - Понимаешь, Анютка, - он всегда называл ее вот так ласково, - есть вещи, которые простому человеку не дано понять.
        Она хотела возразить, что давно уже выросла, и ей можно сказать правду, какой бы горькой эта правда ни была. Ее не нужно оберегать, потому что неведение для нее куда болезненнее даже самой горькой правды. Не сказала, заглянула в глаза дяди Вити и не нашла правильных слов, как-то сразу поняла, что ему от этого разговора едва ли не больнее, чем ей.
        - Они умерли? - спросила шепотом.
        - Они ушли.
        - Разве это не одно и то же? - К боли прибавилась злость.
        - Не всегда, Анютка. - Дядя Витя больше не смотрел ей в глаза. - Не всегда…
        - А их могилы? - Если есть смерть, должно быть и ее вещественное доказательство, должно остаться место, на которое она когда-нибудь, рано или поздно, сможет принести цветы.
        - Могил нет.
        Больше дядя Витя ничего не сказал, а Анна, уже совсем взрослая, растерявшая детские иллюзии, пришла к выводу, что ее родители утонули в Стражевом озере. Они утонули, и их так и не нашли…
        - Я хотела бы поехать в Чернокаменск.
        Чай в ее чашке уже давно остыл, а яблоневые лепестки, точно затонувшие кораблики, опустились на дно.
        - Тебе нельзя, - сказал дядя Витя неожиданно резко, а потом добавил уже совершенно другим, ласковым, тоном: - Анютка, это плохое место для такой, как ты.
        - Почему? - Может быть, сейчас, во время доверительной беседы, он скажет ей правду, развеет все ее сомнения.
        - Почти пять лет ты жила в Чернокаменске, сначала со своей мамой, потом, после ее смерти, со своей прабабушкой. Ты не можешь этого помнить, но в те годы ты болела так сильно, что тебя пришлось увезти из города. Наверное, тебе не подходил тамошний климат, или было еще что-то… - он замолчал, подбирая правильные слова, - необычное.
        Необычное… Да все ее прошлое было необычным! Настолько необычным, что о нем даже боялись говорить правду. Ведь дядя Витя сейчас ей врал, а врать у него никогда не получалось.
        - Как бы то ни было, чтобы сохранить тебе жизнь, нам пришлось уехать.
        А сейчас он говорил правду. Из Чернокаменска они с тетей Настей уехали из-за нее и ради нее, вот только была ли тому причиной загадочная болезнь, которая совершенно бесследно исчезла в суровом климате Петербурга? Анна вообще не могла припомнить, чтобы болела чем-то серьезнее обычной простуды. Даже Венька и тот болел чаще.
        - Анютка, - дядя Витя погладил ее по волосам, заправил за ухо выбившуюся из прически прядь, как делал с раннего детства, - я понимаю, что тебе хочется разобраться, хочется побывать на своей родине, но не надо. Поверь, там нет ничего, что заслуживало бы твоего внимания. Там никого не осталось.
        Ей хотелось возразить, что там остался Август Берг, человек, с которым - она была в этом уверена! - дядя Витя до сих пор поддерживал связь. И только там могли найтись ответы на ее многочисленные вопросы. Но Анна ничего не сказала, лишь накрыла широкую дяди-Витину ладонь своей ладошкой. Она ведь любила своих близких ничуть не меньше, чем любили ее они, и не хотела причинять им боль. Но и отказываться от принятого решения она тоже не собиралась.
        Решение было простым. Ей придется соврать, чтобы осуществить задуманное, но, возможно, ложь во благо не так страшна. Тем более что обстоятельства складывались наилучшим для Анны образом. Этим летом поездка к Черному морю откладывалась. У дяди Вити был проект в Адмиралтействе, который требовалось закончить до осени. Федя решил непременно стать офицером и готовился к поступлению в Кадетский корпус. Разумеется, ни тетя Настя, ни Ксюша не могли оставить такое важное событие без внимания. А Анна была совершенно свободна, и свободой этой решила воспользоваться по собственному усмотрению: поехать на Черное море.
        Ее решение неожиданно напугало тетю Настю. Выяснилось вдруг, что Анна, несмотря на совершеннолетие, еще слишком юна для дальних поездок. Пришлось напомнить, что сама тетя Настя была едва ли не моложе ее, когда впервые отправилась к бабушке в Чернокаменск. От встречного аргумента, что путешествовала она не в одиночку, а под присмотром Трофима, Анна отмахнулась, как от несущественного. Времена нынче другие, просвещенные, да и дорога на курорт совершенно безопасна, если не сказать, комфортна. Анне очень хотелось добавить, что у нее тоже будет спутник, но здравый смысл удержал ее от этого опрометчивого заявления. Конечно, Миша во всех отношениях чудесный и особенный, и Аниным родным бы он непременно понравился, но знакомить его с ними накануне отъезда очень неблагоразумно. У тети Насти да и дяди Вити наверняка возникли бы тысячи вопросов к ее новому другу. Или уже не просто другу, а сердечному другу? А Венька тот и вовсе мог бы устроить Мише какое-нибудь преглупое испытание на вшивость. С Веньки бы сталось. Да и реакции Трофима Анна сильно опасалась. Помнится, никого из ее малочисленных приятелей
Трофим не жаловал, а кое-кому так и вовсе грозился пообрывать уши. Поэтому Анна решила, что познакомить Мишу с семьей можно и после возвращения. Так всем будет спокойнее.
        Всей семьей ее и провожали. Даже вечно занятой дядя Витя сумел вырваться с работы, даже Федя отложил свои учебники, чтобы проститься со старшей сестрицей. Трофим с Венькой тоже пришли, выглядели они строго и грозно, окидывали подозрительными взглядами всех проходящих мимо Анны молодых людей. Что уж говорить про тетю Настю и Ксюшу? Ксюша едва сдерживала слезы, словно провожала Анну не на курорт, а на войну, а тетя Настя улыбалась и бодрилась изо всех сил, но про напутствия не забывала, наверное, в пятый раз проверила, на месте ли багаж и не забыла ли Анна деньги и документы. Потом, когда посадочная суета наконец закончилась, они все дружно махали вслед отходящему от перрона поезду, а Ксюша, кажется, все-таки расплакалась. Никогда Анна так остро не чувствовала себя лгуньей и предательницей.
        Она вышла из вагона на ближайшей станции. Там ее уже ждал Миша. Вот и все, мосты сожжены, Рубикон пройден…

* * *
        Обратно в Петербург возвращались на скрипучей, готовой вот-вот развалиться пролетке. Извозчик, хитроглазый, вислоусый мужичок, клялся и божился, что его Ласточка домчит их в лучшем виде. Ласточка, пегая лошадка, молодость которой закончилась, наверное, еще до рождения Анны, лишь горестно вздыхала и мотала хвостом, отгоняя гнус. Шла она неспешной трусцой и на крики хозяина не обращала никакого внимания. Зато у Анны от этих воплей очень быстро разболелась голова. А еще комары. С наступлением сумерек комары не давали покоя не только несчастной Ласточке, но и людям. Сорванная Мишей ветка черемухи совсем не помогала, места комариных укусов зудели, и с каждой минутой Анна чувствовала себя все несчастнее. Но ни роптать, ни жаловаться она не собиралась. Впереди ее, возможно, ждали куда более серьезные испытания, чем какие-то там комары. А Миша и без того переживал. Он то и дело поглядывал то на Анну, то на часы, из чего она сделала вывод, что времени у них в обрез. Миша никак не рассчитывал, что Ласточка окажется такой… неспешной. А еще никто из них не мог представить, что на середине пути случится
непредвиденное…
        Сначала Анна услышала громкий хруст, а потом пролетка опасно накренилась и просела. Ласточка вздохнула, кажется, с облегчением и встала как вкопанная. Закричал, забранился извозчик, спрыгнул с козел, принялся осматривать колесо.
        - Все, приехали! - сказал и в сердцах бросил себе под ноги шапку. - Ось сломалась!
        - Так чини! - Миша снова посмотрел на часы, успокаивающе обнял Анну за плечи. - Все будет хорошо, - сказал он уверенно. Вот только в том, что уверенность его имеет под собой почву, Анна очень сильно сомневалась, потому что понимала, поломанную ось так просто не починишь.
        - Сколько у нас осталось? - спросила, спрыгивая на землю следом за извозчиком и отмахиваясь веткой от ненавистных комаров.
        - До отправления поезда успеем, - успокоил Миша и добавил: - Я надеюсь. Эй, любезный! - Он похлопал склонившегося над колесом извозчика по плечу: - Как быстро ты починишь свою колымагу?
        - А скоренько! Вот сейчас прямо возьмусь чинить, барин!
        - Как? - Анна, стояла, упершись кулаками в бока, разглядывала повреждение, которое, на ее скромный взгляд, починить в походных условиях не представлялось никакой возможности.
        - А с божьей помощью, барышня! - Мужичок зыркнул на нее с явным неодобрением. - С божьей помощью!
        Где-то высоко в небе громыхнуло. Флегматичная Ласточка обреченно мотнула головой и потянулась губами к Аниной ладони. Извлеченный из корзинки Ксюшин пирожок пришелся лошадке по вкусу. Съев угощение, она снова вздохнула и устало прикрыла глаза. На возню людей она не обращала никакого внимания, вынужденная передышка ее весьма устраивала. А вот Анна переживала все сильнее. Заминка в пути означала только одно: они рискуют опоздать на поезд и ждать следующий им придется, возможно, не один день. Последовав примеру Ласточки, она тоже съела пирожок. Ксюша любила повторять, что на голодный желудок решения всегда принимаются поспешные и неправильные. Вот только и на сытый желудок ничего хорошего не придумывалось. А небо тем временем затягивало тучами, неминуемо приближалась гроза.
        - А сколько тут до ближайшей деревни? - Анна тронула извозчика за рукав.
        Тот посмотрел на нее рассеянным взглядом, а потом ответил, но не ей, а Мише:
        - Версты четыре будет.
        - Может быть, пешком? - спросила она с надеждой. - А там найдем новый экипаж.
        Извозчик обиженно засопел, а Миша многозначительно посмотрел на багаж. Не то чтобы у Анны с собой была целая пропасть вещей, в дорогу она взяла лишь самое необходимое, но этого «самого необходимого» вдруг оказалось неожиданно много.
        Снова громыхнуло, на сей раз близко. Так близко, что Ласточка испуганно шарахнулась в сторону и чуть не сшибла Анну с ног.
        - Осторожно! - Миша бросился к ней на помощь, попытался оттащить подальше от пролетки, в то время как извозчик обхватил лошадку за морду, зашептал что-то ласковое, успокаивающее.
        - Все хорошо… - Ей была приятна забота Миши, но для объятий не время и не место. Гроза вот-вот начнется.
        Гроза началась почти тут же. Первая капля дождя ударила Анну по носу, вторая, третья и бессчетная сыпанули на землю, прибивая дорожную пыль, вмиг превращая ее в грязное месиво. В одночасье стало темно, мокро и холодно. Старая липа, под которой они спрятались, от грозы не спасала. В ее ветвях стонал и буйствовал ветер, срывая и швыряя в людей мокрые листья и обломки веток. Привязанная к соседнему дереву лошадка металась и жалобно ржала. В наступившей вокруг темноте Анна могла видеть лишь ее беспокойный силуэт да бесполезную пролетку. Мужичок одновременно ругался и крестился, порывался выбежать из укрытия к лошадке, но ливень и ветер всякий раз загоняли его обратно. Дорожный костюм Анны почти мгновенно промок и вместо того, чтобы дарить тепло, теперь крал его остатки. От холода застучали зубы. Объятия Миши тоже не помогали. Наверное, оттого, что и сам он вымок до нитки. Он стоял молча, не пытаясь ни утешить, ни успокоить. Да и что ее утешать, когда совершенно очевидно, что затея их потерпела фиаско, на поезд уже не успеть! Лишь сердце его ухало громко, зло стучало о ребра. И этот отчаянный и
одновременно беспомощный стук передавался Анне, вышибал из глаз злые слезы. Плакать можно было смело. Из-за грозы и ливня никто и не догадается, что она, графиня Шумилина, беспомощная плакса, не способная ничего сделать самостоятельно.
        А гроза не собиралась стихать, наоборот, дождь и мгла, кажется, только усиливались. Наверное, из-за этой круговерти они не сразу заметили приближающийся экипаж. Просто с новой силой заржала и заметалась Ласточка, а потом к ее голосу присоединились еще два, более громких, и из пелены дождя вырвалась пара лошадей. Охнул извозчик и, тут же позабыв про страх, бросился спасать свою Ласточку, оказавшуюся на пути у черных как ночь, рослых жеребцов. Непонятно, кто оказался проворнее: он или правивший парой человек, но жеребцы встали как вкопанные, а грязь из-под их копыт окатила Анну и Мишу с ног до головы.
        Воспитанные барышни не ругаются, это Анна усвоила с детства, но на сей раз не выдержала. Слова, за которые хулигана Веньку Ксюша непременно отходила бы мокрым полотенцем, вырвались сами собой. Получилось витиевато и неожиданно громко. Наверное, из-за того, что в этот самый момент грозовые раскаты так некстати стихли.
        Дверца экипажа тем временем приоткрылась, но тот, кто ее открыл, выходить под дождь не спешил, как не спешил он и уезжать. Анна кожей чувствовала, как ее изучают и разглядывают. Своей бедной, перепачканной в грязи кожей чувствовала! И злилась так, как не злилась даже тогда, когда поняла, что на поезд им с Мишей уже не успеть. Наверное, из-за злости и зрение ее, и слух обострились почти до животных пределов. А иначе, чем объяснить, что даже пелена дождя не помешала ей разглядеть руку в черной перчатке, которая сделала кучеру знак трогаться. Трогаться и оставить их грязных и беспомощных! Злость же сунула Анне в руку весьма увесистый булыжник и скорректировала траекторию его полета таким образом, чтобы булыжник достиг-таки цели.
        Экипаж, уже тронувшийся было с места, снова остановился, вороные жеребцы в нетерпении забили копытами, но подчинились. А дверца вновь распахнулась, выпуская под колючие струи дождя темную тень. Тень была такой же стремительной и такой же нетерпеливой, как и жеребцы, перед Анной она возникла в мгновение ока.
        - Ну, кому тут руки поотрывать? - спросила тень почти ласково голосом одновременно бархатным и стальным.
        Мужичок-извозчик испуганно спрятался за ствол липы, а Миша вздохнул и шагнул вперед, прикрывая Анну своим телом от незнакомца.
        - Прошу прощения. - Его голос звучал решительно и дрожал лишь самую малость, да и то не от страха, а от холода. - Случилось недоразумение…
        - Недоразумение?..
        Незнакомцу ненастье, кажется, нисколько не мешало. Он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Капли дождя скатывались по его лицу, очерчивая высокие, почти азиатские скулы, пытались смягчить излишне жесткую линию подбородка, по жилистой шее стекали за ворот белой сорочки.
        - Мы ехали на вокзал… наш поезд отбывает через три часа. Экипаж сломался… А тут еще эта гроза… - Миша говорил и пытался задвинуть Анну уже не просто себе за спину, но и вовсе за дерево.
        - И в связи с этим прискорбным обстоятельством вы решили сломать и мой экипаж тоже? - В голосе незнакомца звучала угроза, которую он даже не пытался скрывать. - Вы швырнули камень. Ладно, экипаж, но вы могли попасть в одну из лошадей.
        - Я попала именно туда, куда целилась! - Анна отмахнулась от рук Миши, мокрым рукавом отерла с лица грязь. Красоткой ей, конечно, после этого не стать, но и замарашкой выглядеть не хочется.
        - Ты?.. - А он удивился, совершенно по-детски приподнял брови. Брови его казались особенно черными на фоне неожиданно светлых, почти белых волос. - Это сделала ты? - Теперь в голосе его слышалось едва ли не восхищение.
        - Попрошу вас! Не «ты», а «вы»! - Миша сжал ее руку так крепко, что стало больно. - Вы разговариваете с дамой! - В отличие от незнакомца, чтобы его расслышали, Мише приходилось кричать. Так уж получалось.
        - Никогда раньше не слыхал, чтобы дамы изъяснялись так витиевато и многозначительно.
        - Это оттого, что ваш экипаж окатил нас грязью. - Анна едва удержалась от желания еще раз запустить в незнакомца камнем. На сей раз не в экипаж, а именно в него. Если бы получилось попасть в лоб, было бы просто замечательно!
        - Говорите, вы опаздываете на поезд? - Пошлое любопытство вместо извинений! А что еще можно ожидать от человека, готового бросить ближнего в беде?!
        - Уже и не надеемся, - за нее ответил Миша и руку сжал покрепче. А куда уж крепче, если и так больно? Руку Анна освободила и еще раз провела ладонью по лицу, пытаясь стереть грязь.
        - В таком случае считайте, что вам повезло. Нам по пути.
        Больше незнакомец не сказал ни слова, широким шагом направился к их пролетке, принялся отвязывать багаж. Миша, бросивший на Анну встревоженный взгляд, взялся ему помогать. Она же осталась стоять под проливным дождем, подставив горящее от злости лицо под холодные струи.
        - Барышня, а что вы там стоите? - послышалось с козел. - Полезайте внутрь, а то еще простынете чего доброго. - Этот голос был сиплый, с трещинками.
        - Так разрешения не получили-с… - проворчала она сердито. - Боюсь карету вашу грязью запачкать.
        - Да бросьте вы глупости говорить! - Тот, кто сидел на козлах, явно усмехался. - Клим Андреевич, конечно, горячая голова, но чтобы даму в беде оставить, так ни-ни…
        - Только что едва не оставил. Или вы забыли?
        - А кто ж знал, что вы в беде? Стоите себе с мужем под деревцем, отдыхаете.
        - Миша мне не… - Договорить Анна не успела, даже удивиться не успела, что оправдывается перед незнакомым мужиком.
        - Не муж, вы хотели сказать… - Тот, кого кучер назвал Климом Андреевичем и горячей головой, вырос словно из-под земли. В руках он держал Анины чемоданы. - А что ж вы, барышня, путешествуете с посторонним мужчиной? Вы же, как я понял, особа совершенно особенная. Может быть, даже дворянских кровей, а тут такой моветон…
        - Не ваше дело, с кем и как я путешествую!
        На мгновение ей показалось, что горячая голова Клим Андреевич швырнет ее чемоданы прямо в грязь, заберется в экипаж и бросит их с Мишей на произвол судьбы, таким мрачным у него сделалось лицо. Но ничего страшного не случилось, наоборот, он улыбнулся этакой залихватской, бандитской какой-то ухмылкой и распахнул дверцу экипажа:
        - Я закончу с багажом, а вы со своим… - он сделал многозначительную паузу, - спутником пока устраивайтесь поудобнее.
        Устроиться поудобнее не получилось. Только снаружи экипаж казался большим, но внутри было тесно и сумрачно. Анна плюхнулась на обитую красным бархатом скамью и не без злорадства подумала, что бархат впитает влагу и сохнуть потом будет очень долго. Она и сама наверняка сохнуть будет очень долго. Одежда промокла насквозь, вода с нее стекала резвыми ручейками, и в мгновение ока на полу образовалась грязная лужица. Отворилась дверца, впуская внутрь Мишу, такого же растрепанного, грязного и несчастного.
        - Повезло! - сказал он, пожалуй, излишне радостно и заглянул Анне в глаза. - Глядишь, еще и успеем.
        Ответить Анна не успела, потому что дверца снова распахнулась. Их обидчик - или теперь уже спаситель? - уселся на скамью напротив, шумно, совершенно по-лошадиному вздохнул, а потом заорал во все горло:
        - Митрич, трогай!
        Жеребцы рванули с места так стремительно и так неожиданно, что Анну швырнуло вперед. Она бы непременно расшиблась, но, похоже, Клим Андреевич поднаторел в ловле падающих девиц. Хватка у него была крепкая и совершенно неделикатная. Прежде чем утвердиться на Аниной талии, широкая ладонь его сначала скользнула по ее груди и, кажется, даже задержалась там на долю секунды. Или ей всего лишь показалось, от неожиданности?
        - Для дамочки, швыряющейся булыжниками, вы на удивление неловки. - Шею опалило горячее, с легким амбре недавно выпитого вина дыхание.
        И ничего ей не показалось! Воспользовавшись ее беспомощностью, этот негодяй посмел ее лапать. Как дворовую девку… Нет, хуже! Не всякая дворовая девка позволила бы такое. Ей бы тоже не позволять, но Миша… Что-то подсказывало Анне, что в случае конфликта, победителем из схватки Мише не выйти. Он интеллигентный, умнейший человек, в этом его сила и его слабость. Совладать с этаким… хамом он не сможет. Только поэтому, вместо того чтобы отвесить негодяю пощечину, Анна ограничилась лишь весьма ощутимым тычком под ребра. Локти у нее были крепкие и острые, не всякие ребра выдержат встречу с ними. Ребра Клима Андреевича выдержали, более того, он не издал ни единого звука, но объятия - слава тебе господи! - разжал. Благодаря грозе в экипаже царил полумрак, и Анна могла надеяться, что ее унижение останется незамеченным. По крайней мере Мишей.
        - Зато вы излишне ловки, как я посмотрю! - Придерживаясь за дверцу, Анна вернулась на свое место, крепко сжала протянутую Мишей руку.
        - Во всей этой суматохе я не представился. - В голосе незнакомца слышалось веселье пополам с издевкой. - Клим Андреевич Туманов. Для друзей можно просто Клим.
        - Михаил Евсеевич Подольский. - Миша выпустил Анину ладонь, чтобы пожать протянутую руку.
        - А как зовут барышню? - Клим Туманов состроил улыбку в равной степени светскую и похабную. Наверняка улыбка эта имела ошеломительный успех у дам полусвета, потому что дамы света на такое не позарятся.
        Захотелось вдруг уязвить, ударить словом так же больно, как до этого локтем.
        - Графиня Анна Федоровна Шумилина. - Получилось строго и церемонно, если бы еще зубы не стучали от холода, вышло бы и вовсе замечательно. А руку Туманову она не протянула. Много чести.
        - Надо же, настоящая графиня! - сказал тот с восхищением, и она так и не поняла, было ли это искренним или наигранным. - Хорошо, что я не проехал мимо. А то как бы я потом себя чувствовал, если бы узнал, что мог спасти, но так и не спас саму графиню Шумилину!
        Все-таки он издевался. И это было так же оскорбительно, как и его недавние поползновения. Щеки Анны полыхнули огнем, и кулаки она сжала с такой силой, что ногти больно впились в кожу.
        - И куда же миледи держит путь, позвольте поинтересоваться?
        - Не ваше дело, - проворчала она и отвернулась к окну, чтобы не видеть это отвратительное, нахально усмехающееся лицо.
        Рядом вздохнул Миша, успокаивающе погладил Анну по руке. Он понимал и ее раздражение, и ее беспомощную злость. В данный момент оба они зависели от своего случайного спутника. Наверное, нет, даже наверняка у Анны был выбор! Можно было оскорбиться, потребовать, чтобы Туманов остановил экипаж, и гордо выйти в грозу. Это было бы правильно и в какой-то мере даже романтично, но до крайности непрактично. Оскорбиться и выйти в грозу означало опоздать на поезд и пусть на время, но отказаться от своих планов. А отказываться от своих планов Анна не собиралась, потому как понимала, что любое промедление может пошатнуть ее решимость, которая уже и без того начала давать трещину. Оказывается, с ударопрочностью у нее беда. Кто бы мог подумать! А еще это гадкое чувство, словно бы путешествуя наедине с мужчиной, она совершает нечто постыдное. Словно бы на дворе не начало двадцатого века, а дремучее Средневековье. Вот и спутник им попался из Средневековья, не обучен ни манерам, ни такту.
        А гроза, кажется, затихала. Громовые раскаты становились все глуше, уползала темная туча, в прорехах ее уже проглядывало лиловое закатное небо. Дождь все еще барабанил в окно, но становился все тише, терял прежнюю свою настырность. Еще бы согреться…
        Анне было холодно. Не помогали ни злость, ни смущение. Вообще ничего не спасало от этого промозглого, в самые кости вгрызающегося холода. Помог Клим Туманов. Кто бы мог ожидать от него проявления участия?
        - А миледи, как я посмотрю, холодно.
        - Вы поразительно наблюдательны! - Лужа под ногами сделалась огромных размеров. Остановиться бы, переодеться. Вот только где? Да и есть ли у них время?
        - Вам следует переодеться. - Не дожидаясь ответа, Клим Туманов распахнул дверцу, свистнул совершенно по-разбойничьи, велел: - Митрич, останови!
        Экипаж остановился так же стремительно, как до этого тронулся в путь, но Анна уже была готова, одной рукой вцепилась в рукав Миши, второй в дверную ручку. Маневр ее не остался незамеченным, Клим Туманов понимающе усмехнулся, а потом сказал светским тоном:
        - Михаил Евсеевич, я смотрю, погода налаживается! А не прогуляться ли нам с вами вон к тому леску, пока графиня не переоденется?
        - Конечно… Разумеется… Анна Федоровна, мы скоро. - Миша посмотрел на Анну смущенно, словно бы в том, что она промокла с головы до пят, была исключительно его вина. На душе потеплело. Пока только на душе, но появилась надежда.
        - Можете не спешить. К поезду вы успеете. - Туманов вышел из экипажа, и, воспользовавшись возможностью, Миша ее поцеловал. Губы его были холодными. Такими же холодными, как и пальцы, которыми он коснулся Аниной шеи. Тоже замерз.
        - Все будет хорошо, - шепнул он ей на ухо и снова поцеловал.
        - Ваш багаж! - Голос Туманова заставил их вздрогнуть и отшатнуться друг от друга.
        - Вас не учили стучаться? - Анна зачем-то принялась поправлять ворот костюма.
        - В двери собственного экипажа? - Удивление его могло бы показаться вполне искренним, если бы в следующий же момент он не спросил: - А вас не учили, что истинной леди неприлично вести себя подобным образом?
        Анна почувствовала, как напрягся Миша, как сжались и разжались его кулаки. В голове мелькнула шальная мысль: «А пусть бы эти двое подрались! Пусть бы Миша заступился за нее, набил Туманову морду!» Но в ту же секунду она взяла себя в руки, успокаивающе улыбнулась готовому броситься в бой Мише, сказала с максимально возможным в данной щекотливой ситуации достоинством:
        - Господа, оставьте меня одну. Мне нужно пять минут, не больше. И без стука, попрошу, не заходить.
        Они подчинились, молча выбрались из экипажа, отошли в сторонку и, как успела заметить Анна, ни мордобоя, ни светской беседы между ними не намечалось. Вот и хорошо.
        В сухое Анна переодевалась так быстро, как только могла, потому что боялась не уложиться в отпущенные пять минут. Уложилась! Даже время еще осталось. Мокрую одежду, которая, по всей видимости, была безнадежно испорчена, она сунула обратно в чемодан, кое-как пригладила влажные, спутавшиеся волосы и распахнула дверцу экипажа:
        - Господа, я готова! - Хотела сказать громко, но голос неожиданно подвел, получилось что-то сиплое и невразумительное.
        - Умение быстро одеться - в некоторых обстоятельствах невероятно полезное качество. - Клим Туманов продолжал усмехаться, да и сказанное им прозвучало весьма двусмысленно, но Анна предпочла сделать вид, что не расслышала. Сколько им там осталось терпеть друг друга? Час, а то и меньше? Потерпят! Она-то уж точно вытерпит.
        - Позвольте! - Туманов набросил Анне на плечи невесть откуда взявшееся у него в руках пальто, тяжелое, пахнущее влажной шерстью, но теплое. В таком пальто не страшно садиться на мокрую скамью экипажа. В таком пальто ей вообще нечего было бояться, потому что вдруг оказалось, что, несмотря на сухую одежду, ей все еще холодно. Очень холодно.
        Благодарить Анна не стала, лишь молча кивнула в ответ, вернулась в экипаж. Следом забрался Миша, Туманов уселся последним, и лошади тут же рванули с места.
        - Надеюсь, теперь вы чувствуете себя комфортнее, миледи? - Это его «миледи» звучало совершенно издевательски, намекало на то, что, несмотря на титул, ведет себя Анна совсем не как леди. Но плевать! Она потерпит!
        - Вполне. Благодарю.
        Вот только согреться все равно не получалось. Казалось, недавний ливень выстудил ее до костей, и кости тоже выстудил. Иначе отчего зубы до сих пор выбивают барабанную дробь?
        - Возьмите. - На сей раз он протянул ей носовой платок, с виду чистый.
        - Зачем?
        - Ваше лицо… - Он снова усмехался. - Скажем так, ваше лицо далеко от совершенства.
        Кто бы говорил! Впрочем, нет, зачем себе-то врать? Клим Туманов был красив чертовской во всех смыслах красотой. И синими глазами, и пепельного цвета волосами, и высокими скулами, и решительным подбородком. Вот только не было в этой красоте самого главного - души. Веяло от нее холодом едва ли не большим, чем тот, что вгрызался сейчас Анне в кости.
        - У вас грязь на щеках и подбородке. Нам-то с Михаилом Евсеевичем все равно, а вот обыватели могут и не понять. Ну так что, возьмете? Или если хотите, я могу сам…
        - Не хочу! - Анна взяла, почти вырвала платок, принялась тереть сначала щеки, потом подбородок, а затем и лоб, на всякий случай. - Сама как-нибудь. Михаил, посмотрите, теперь все ли в порядке?
        Миша посмотрел, даже щеки коснулся, а потом забрал носовой платок из дрожащих Аниных пальцев, вытер остатки грязи. А ведь мог бы и раньше, чтобы она не сидела тут чумазым пугалом. Или не разглядел? Конечно, не разглядел! В экипаже темно, да и близорукость у него.
        - Вот теперь ты настоящая красавица, - сказал он, возвращая платок Туманову.
        - Ну, скажем, красавицей вам, Анна Федоровна, никогда не стать, - от грязного платка Туманов отказался небрежным взмахом руки, - но на нормальную женщину вы уже начинаете походить.
        Может быть, стоит наплевать на поезд и на планы? Может быть, нужно ударить этого самонадеянного негодяя? Да не пощечину ему отвесить, а врезать кулаком в глаз от души, так, как учили ее Венька и дядька Трофим. Учили втайне от Ксюши и тети Насти, потому как те бы ни за что не одобрили подобные забавы. А дядька Трофим забавой свои уроки не считал, он полагал, что девица, пусть бы даже и голубых кровей, должна уметь за себя постоять. А то мало ли что может случиться… Что именно может случиться с девицей голубых кровей, он никогда не говорил, но сейчас Анна, кажется, начинала понимать, что именно. С девицей голубых кровей может случиться страшное - встреча с темной стороной жизни в лице Клима Туманова.
        Ударила бы! Непременно ударила, если бы не Миша. Иногда Анне казалось, что в сложившейся ситуации именно он чувствует себя неловко и отвратительно. У него ведь совершенно особенная, тонкая душевная организация. И он не приучен к подобному хамскому обращению. Сама она тоже не приучена, но, случись что, постоять за себя сумеет. Наверное…
        - Вы не правы, Клим Андреевич! - сказал Миша одновременно возмущенно и страстно. - Анна Федоровна очень красива.
        - Это в вас сейчас кто-то другой говорит. - От Мишиных возражений Клим Туманов отмахнулся так же, как до этого от грязного носового платка. - Возможно, ваша неопытность. А я на своем веку красавиц повидал немало, так что могу судить…
        - Не можете! - вспылил Миша и даже попытался встать со скамьи, но стукнулся макушкой о потолок. - Ничего-то вы, сударь, не понимаете!
        - Миша, успокойся. - Анна сжала его холодную ладонь, а потом поцеловала в щеку. Назло сидящему напротив негодяю. - Господин Туманов не плохой человек, он просто дурно воспитан.
        - А вы неблагодарны, миледи. - Он нисколько не обиделся, наоборот, кажется, развеселился. - Я уже начинаю жалеть, что пришел к вам на помощь. Мне бы стоило высадить вас прямо сейчас же, но, боюсь, я все-таки не так дурно воспитан, как вам думается. Я не бросаю женщин в беде.
        - Совсем недавно едва не бросили.
        - Едва не считается. К тому же я подумал, что вы обычная деревенская девка, не нуждающаяся в моей помощи.
        Вот она и согрелась! Оказывается, злость греет не хуже шерстяного пальто. Но и пальто отдавать Анна не станет, мало радости в том, чтобы сидеть остаток пути на мокрой лавке. Она просто перестанет разговаривать с этим человеком. Разговаривать ее точно никто не заставит!
        Он и не попытался, усмехнулся только многозначительно, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, а потом и вовсе уснул. И проспал до самого вокзала, а проснувшись, лишь холодно кивнул в ответ на неловкие попытки Миши поблагодарить за помощь. И от собственного пальто отказался.
        - Оставьте себе, миледи, - сказал этаким снисходительным тоном. - Я не люблю, когда от моих вещей пахнет дамскими духами.
        Да не пользовалась она никакими духами! Если только душистым мылом, да и то так давно, что уже успела об этом позабыть.
        Ни оскорбиться, ни отреагировать должным образом на этакое хамство Анна не успела, ее опередил Миша. Он ударил Туманова резко, без предупреждения, попал кулаком в челюсть, а потом прошептал срывающимся голосом:
        - Сударь, я терпел ваши выходки слишком долго, но вы перешли последнюю черту. Немедленно извинитесь перед дамой!
        Наверное, впервые за весь этот долгий и нелегкий день Анна испугалась, но не за себя, а за Мишу. Теперь уже она схватила его за руку, пытаясь оттащить от Туманова, увести прочь. А Туманов, кажется, ничего подобного не ожидал. Затянутой в перчатку рукой он коснулся разбитой в кровь губы, с недоумением посмотрел на Мишу, а потом неожиданно сказал:
        - Вы совершенно правы, Михаил Евсеевич.
        - Извинитесь! - Миша рвался в бой, удержать его было все тяжелее. - Немедленно!
        - Миледи, - Туманов перевел взгляд на Анну, - прошу прощения! - Он даже поклонился, вот только поклон вышел неискренний, шутовской.
        Она ничего не ответила, просто не нашлась что сказать стоящему напротив мужчине, поэтому обратилась к Мише:
        - Нам пора. Поезд, наверное, уже подали.
        Пальто, ставшее вдруг в десять раз тяжелее, воняющее уже не мокрой шерстью, а псиной, Анна оставлять себе, разумеется, не стала. Но и выбросить добротную вещь у нее не поднялась рука. Пальто пришлось почти впору стоящему у входа на перрон нищему. Пусть хоть кто-нибудь порадуется такому подарку…

* * *
        Миша злился, Анна видела, как ходят под его кожей желваки, как вздулась вена на виске, видела и не узнавала в этом разъяренном мужчине своего тихого, интеллигентного Мишу. Он за нее заступился, не побоялся ударить Туманова, унизил публично. А такие, как Туманов, публичные унижения не прощают. Анне казалось, что они вообще ничего не прощают. И в том, что он отступился и даже попросил прощения, ей виделось настоящее чудо. Кроме того, она испытывала облегчение от того, что не случился скандал. Не хотелось ей быть причиной скандала, как не хотелось, чтобы из-за нее пострадал Миша. И все-таки как хорошо, что, несмотря на свою интеллигентность, он оказался вот таким отчаянно-решительным, что не побоялся вступиться за ее честь! Кто бы еще вступился? Дядя Витя, Трофим и Венька вступились бы непременно, но нет их больше в ее жизни, она сама так решила. А Миша есть, и теперь он единственный ее защитник, и только что доказал, что выбор она сделала правильный.
        На поезд они не опоздали, но в вагон входили едва ли не последними. Миша проводил Анну в ее купе, помог пристроить еще влажные после недавней грозы чемоданы, спросил участливо:
        - Аннушка, ты как?
        - Я хорошо, можно сказать, замечательно! - Без тумановского пальто ей снова стало холодно, даже познабливать начало. Или все это из-за нервов? Из-за того, что реальность, от которой родные всеми силами пытались ее защитить, только что совершенно бесцеремонно ворвалась в ее жизнь?
        - Мерзнешь? - Миша присел рядом, обнял за плечи, прижал к себе. Его пиджак был мокрым и холодным. Анна с запоздалым смущением подумала, что в отличие от нее ему так и не довелось переодеться в сухое.
        - А ты? - Она потерлась носом о его подбородок.
        - Это мелочи! - Миша провел ладонью по ее волосам, а потом сказал: - Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили чаю. Ты голодна?
        Есть Анна не хотела, а вот от горячего чаю не отказалась бы. И от шерстяного пледа. И от книги. И от уюта своей комнаты…
        Стоп! Из всего, о чем ей нынче мечтается, получить она может лишь горячий чай, а остальное - призраки прошлого. Прошлое это, несомненно, заслуживает того, чтобы его помнить и беречь в воспоминаниях, но и от будущего она отворачиваться не станет.
        - Чаю! - сказала Анна решительно. - Сладкого чаю и пирожков. И приходи ко мне на чай, как только переоденешься в сухое!
        Чай подали, когда поезд уже тронулся в путь. За окном в стремительно сгущающихся сумерках проплывал готовящийся ко сну город. Зажглись лампы, и в до блеска отполированном стекле Анна видела свое несчастное отражение. Чтобы не расплакаться и не расстроить Мишу еще сильнее, она взялась за испеченные Ксюшей пирожки. Обычно пирожки, так же как и теплое молоко, помогали ей вернуть душевное равновесие. Но не в этот раз, увы. Чаепитие у них получилось не самым веселым, каждый думал о своем. Да и принесенный чай оказался слишком сладким, таким сладким, что Анну замутило. Видя, в каком она состоянии, Миша не стал задерживаться надолго, пожелал спокойной ночи и почти сразу же ушел к себе, а Анна, которая до этого, казалось, была готова свалиться от усталости, еще очень долго не могла уснуть.
        Заснула она уже под утро. Наверное, поэтому, когда в дверь ее купе деликатно постучались, почувствовала себя совершенной развалиной. За ночь головная боль так и не прошла, наоборот - она, кажется, даже усилилась. В висках ухало, во рту пересохло, в горле першило, хотелось чаю. Много-много горячего чаю. Но раскисать себе Анна не позволила, сообщила Мише, что через четверть часа будет полностью готова и принялась приводить себя в порядок. Сказать по правде, привести себя в порядок она должна была еще накануне, вот только вчера сил на такие мелочи у нее не хватило. Не хватало их и сейчас, пришлось призывать в помощницы силу воли, вставать, переодеваться в свежее платье, вычесывать остатки грязи из непослушных волос, сооружать из них какую-никакую прическу, умываться. То, что получилось в результате, Анну не то чтобы порадовало, но удовлетворило. Теперь никто не посмел бы назвать ее деревенской девкой. Впрочем, тот, кто однажды посмел, остался в Петербурге, и вспоминать о нем нет никакой нужды.
        Ее появление Миша встретил восхищенным взглядом. Он умел восхищаться Анной вот так молча, без лишних слов и глупых комплиментов. Только ради одного этого ей хотелось выглядеть настоящей леди.
        Завтракать отправились в вагон-ресторан. Так же, как и вечером, аппетита не было. Ее бы воля, они бы ограничились Ксюшиными пирожками и поданным в купе чаем, но Миша ведь мужчина, ему нужен полноценный завтрак. В вагоне-ресторане было малолюдно, наверное, не все пассажиры еще проснулись. Оно и хорошо, не хотелось Анне оказаться в толпе, уединение ее вполне устраивало. Вот только уединения не получилось, они едва успели сделать заказ, как за соседний столик присел Клим Туманов.
        Появление его оказалось неожиданностью не только для Анны, но и для Миши. Неприятной неожиданностью, надо сказать. А сам Клим, казалось, не испытывал неловкости, по-свойски кивнул Мише, поклонился Анне.
        - Мое почтение, миледи, - сказал со светской улыбкой и словно невзначай коснулся своей разбитой губы. - Рад видеть, Михаил Евсеевич. Как погляжу, вы тоже ранние пташки.
        - Что вы тут делаете, Клим Андреевич? - В отличие от Туманова, Миша даже не старался быть любезным. В голосе его звучало удивление пополам с раздражением.
        - Знаете ли, решил последовать вашему примеру, отправиться в путешествие. - Туманов говорил и одновременно изучал меню. - Подумал вдруг, что жизнь моя скучна и неинтересна. Что именно из-за скуки люди совершают самые большие глупости. К тому же, - он поднял взгляд на Анну, - компания подобралась неплохая. Кстати, миледи, сегодня вы выглядите не в пример лучше, чем вчера. Этот чахоточный румянец вам очень к лицу.
        Ей бы вилкой в него запустить, а она вместо этого испуганно провела рукой по горячей щеке.
        - Что-то у меня вдруг пропал аппетит. - Не станет она выслушивать такие сомнительные комплименты. - Миша, ты меня проводишь?
        Смотрела она только на Мишу, на его насупленные брови и сжатые кулаки. Надо держаться, ради него держаться. Не хватало еще скандала…
        - Конечно. - Миша встал следом, протянул ей руку.
        - Очень плохо, Анна Федоровна. - Теперь Туманов смотрел на нее снизу вверх, но все равно казалось, что сверху вниз. И как у него только так получалось? - Хороший аппетит - показатель не только физического, но и душевного здоровья женщины. Глупо морить себя голодом лишь из-за того, что кто-то из присутствующих здесь вам неприятен.
        - Не кто-то, а вы, Клим Андреевич. - Анна оперлась на руку Миши. - Ваше общество мне крайне неприятно. И сдается, с путешествием вы погорячились. Сидели бы в столице, там таким, как вы, самое место.
        - Каким таким? - Он выжидающе приподнял одну бровь.
        - Напыщенным и самодовольным идиотам.
        Тетя Настя бы ее за такие слова не похвалила, а вот Венька бы точно одобрил. Еще бы и присоветовал врезать Туманову в глаз. Или в кадык, в кадык больнее. Венька ж не знает, что словом тоже можно врезать не хуже, чем кулаком.
        - Миледи, а вы, однако, занятная штучка. - Вместо того чтобы оскорбиться, Туманов неожиданно расхохотался. - Берегитесь, Михаил Евсеевич, с такой норовистой девицей не всякий управится.
        Все-таки надо было кулаком в кадык, но далеко, не дотянуться. А до стакана с водой дотянуться можно вполне. Анна и дотянулась, а потом с наслаждением наблюдала, как по изумленному лицу Туманова стекают холодные капли. А вот следующий раз непременно кулаком… Сейчас главное, пока этот мерзавец в себя не пришел, увести Мишу. От греха подальше.
        Миша упрямился, не хотел уходить, но и действий никаких не предпринимал. Туманов тоже не предпринимал, вытер салфеткой лицо, посмотрел на Анну этаким растерянно-задумчивым взглядом, а потом улыбнулся. Все-таки надо было кулаком в кадык…
        Ей сделалось плохо ближе к вечеру. То есть и днем-то было не особо хорошо, но физическое нездоровье Анна списывала на приключившееся утром треволнение. Вернувшись в свое купе, она попросила Мишу принести чаю, выпила целый стакан. От Ксюшиных пирожков отказалась. Наверное, сказывалась минувшая бессонная ночь, хотелось если не уснуть, то хотя бы просто прилечь. Да и что еще делать во время долгой дороги?
        Но прежде чем остаться в купе одной, Анна потребовала, чтобы Миша дал слово, что не станет связываться с Тумановым, что даже смотреть в его сторону не будет. Миша пообещал. Наверное, он пообещал бы ей что угодно, лишь бы успокоить, такой уж он был человек.
        Сон навалился косматой шубой, от шубы пахло так же, как от пальто Туманова, - мокрой шерстью. Запах этот щекотал ноздри, длинные шерстинки забивались в горло, мешали дышать. Но проснуться, чтобы сбросить шубу с плеч, не было сил. Сил хватало только на то, чтобы открыть глаза, сделать большой глоток остывшего чаю, глянуть в окно, за которым пейзажи менялись точно в калейдоскопе, и снова уснуть.
        Пару раз приходил Миша, нужно было вставать, открывать ему дверь. Вставать совсем не хотелось, но это ведь Миша! И Анна врала, что чувствует себя прекрасно, а от обеда отказывается только лишь потому, что не желает видеть наглую рожу Туманова. Обед принесли в купе, и Миша лично следил за тем, чтобы она все съела. Съесть все не получилось, большая часть так и осталась на тарелке. А от ужина Анна и вовсе отказалась. К ночи стало совершенно ясно, что сонливость и слабость ее не из-за усталости, а из-за жара. Прогулка под дождем вылилась-таки в простуду. Раньше никогда не выливалась, а теперь - пожалуйста! В горле уже не просто першило, казалось, его сдавило железным ошейником так сильно, что тяжело было не только глотать, но и дышать. Озноб сделался и вовсе невыносимым. От него не спасали ни два шерстяных пледа, ни наброшенная поверх пуховая шаль.
        Все бы хорошо - подумаешь, какая-то там простуда! - но сильнее, чем за собственное здоровье, Анна волновалась из-за Миши. Миша переживал, то пытался напоить ее горячим чаем, то растирал озябшие ладони, то трогал ее лоб. Руки его были приятно прохладные, и прикосновения эти ненадолго приносили облегчение, унимали разыгравшуюся к ночи головную боль.
        Ночь Миша провел в ее купе, уходить к себе решительно отказался, а настаивать у Анны не было сил. Может, и хорошо, что она не одна, что кто-то присмотрит за ней до утра? К утру она планировала окончательно поправиться, но планам сбыться не довелось. Новый день не принес облегчения, наоборот, сделалось только хуже. Анна уже с трудом понимала, где реальность, а где сон. Ей снилась парящая высоко в небе ласточка, от ласточкиных крыльев веяло спасительной прохладой, а со стороны лесного озера долетали брызги холодной воды. Над ней склонялась женщина с белыми волосами и черными, как ночь, глазами. От женщины тоже веяло холодом, но другим, могильным. Что-то ласковое говорил Миша, гладил по волосам и щекам. Мише Анна улыбалась, чтобы не расстраивать еще сильнее, понимала, что подвела, увлекла в авантюру, а сама взяла и заболела. Был еще мужчина, немолодой, импозантный с потертым кожаным саквояжем. Мужчина представился, но Анна тут же забыла, как его зовут, помнила она лишь, что это доктор и отказываться от его помощи не следует. Доктора если и причиняют боль, то лишь во благо. Впрочем, больно не было.
Было муторно и туманно, то жарко, то холодно. А потом еще и горько от какой-то микстуры, которой Миша поил ее с ложечки, как маленькую. После микстуры становилось легче, жар спадал. Ненадолго, но все же. Реальность обретала плоть, а бредовые видения отходили в сторону. В такие моменты Анне становилось особенно неловко за свою беспомощность. Она решительно отказывалась от помощи, прогоняла Мишу, а сама мелкими шажочками, по стеночке, направлялась в туалетную комнату, чтобы умыться и хоть как-то привести себя в порядок. Из зеркала на нее смотрела незнакомка с растрепанной прической, ввалившимися глазами и лихорадочным румянцем. Казалось невероятным, что за какие-то сутки из-за болезни с нормальным человеком могут произойти такие неприятные метаморфозы. Умывание холодной водой не помогало и не бодрило, но чудовищ из сновидений отгоняло чуть дальше. А злости хватало на то, чтобы расчесать и заплести в тугую косу волосы. С косой меньше волокиты, да и опрятнее как-то.
        …Туманов, еще одно чудовище, на сей раз из плоти и крови, стоял у окна, всматривался в темноту. Сначала в темноту, а потом в Анну.
        - Ошиблись вагоном? - Сил и злости еще хватало на то, чтобы разговаривать. Надо будет попросить у любезного доктора еще немного микстуры.
        - Я слыхал, миледи занемогла. - Равнодушный взгляд Туманова задержался на ее лице.
        - Не дождетесь.
        - Вижу, что занемогла. Выглядите вы, Анна Федоровна, не ахти. Но неужели вы думаете, что я такое чудовище, что стану радоваться чужим страданиям?
        - А какое вы чудовище?
        - Я чудовище совсем иного плана. - Он улыбнулся, подался вперед и дотронулся до лба Анны.
        - Уберите руки! - Все-таки сил у нее маловато, хотелось ударить под дых, как учил Венька, но получилось лишь оттолкнуть. Да и то не сильно. Зато сама едва не упала.
        - У вас жар, - сказал Туманов равнодушно и сунул руку в карман пиджака. - Я бы посоветовал вам вернуться в постель. Михаил Евсеевич, наверное, уже извелся. Кстати, если бы я был на его месте, то не отпустил бы вас одну в такое долгое путешествие.
        - Вы не на его месте и никогда на его месте не будете. - Туманова Анна обходила, прижавшись спиной к окну, чтобы разминуться в узком проходе, чтобы даже краешком юбки не коснуться этого негодяя. Получалось плохо, но она старалась.
        - Помилуйте, я и не претендую! - Туманов, казалось, занял собой все пространство вагона и уступать дорогу не спешил. - Вы, Анна Федоровна, не в моем вкусе. Мне нравятся девицы помоложе и полегкомысленнее.
        Влепить бы пощечину - аж, рука зачесалась! - но за что? За то, что он считает ее не слишком молодой или не слишком глупой?..
        - Дайте мне пройти.
        - Да пожалуйста! - Туманов отступил, и в одночасье места в вагоне стало предостаточно. - Скорейшего выздоровления, миледи!
        Весь путь до своего купе Анна чувствовала его взгляд. Приходилось идти уверенно, не по стеночке. Получилось. Силы покинули ее уже после того, как закрылась дверь купе. Анна рухнула на скамью, с головой укрылась пледами и с облегчением закрыла глаза. Лучше уж призраки из кошмаров, чем Туманов…
        На конечную станцию прибыли на рассвете. Ночь Анна провела в полусне-полубреду, микстура доброго доктора уже не помогала. Было больно не только глотать и дышать, но и смотреть на свет. А от гудка паровоза ее бедная голова едва не раскололась.
        - Аннушка, нам пора. - Миша, оказывается, уже собрал и свои, и ее вещи. - Как ты себя чувствуешь?
        - Хорошо, даже замечательно! - Улыбка не получилась, а болезненная гримаса напугала Мишу еще сильнее. - Обыкновенная простуда, ты же видишь!
        В доказательство того, что простуда самая обыкновенная, Анна решительно встала, покачнулась, но на ногах удержалась. Без двух шерстяных пледов сделалось совсем холодно, пуховая шаль, которую Миша тут же накинул ей на плечи, не спасала. Ничего, главное, что они приехали. Еще немного, и Анна окажется в Чернокаменске, а там уже можно будет подумать и о здоровье. Оставленную доктором склянку с микстурой она осушила до дна одним решительным глотком. Скоро мучения закончатся.
        Как же она ошибалась! Мучения, оказывается, только начинались. Вокзал встретил их сыростью и туманом, который скрадывал звуки и прятал людей. Наверное, следовало идти искать экипаж и извозчика. Но где же его искать? И есть ли они вообще на этом краю земли?
        - Аннушка ты меня подожди. - Миша усадил ее на скамью. - Только никуда не уходи, я скоро.
        Да куда же она уйдет, если и сидеть-то едва получается? Лучше бы вообще лечь. Вместо ответа она просто кивнула, поплотнее укуталась в покрывшуюся бисеринками тумана шаль, прикрыла глаза. Наверное, Анна задремала, потому что ей снова приснился кошмар. Это был Туманов. Он сидел перед ней на корточках, как уличный мальчишка, и накручивал на палец уголок ее шали. Вид у него был задумчивый.
        - Изыди, - сказала она кошмару и потянула шаль на себя.
        - Желание дамы для меня закон, пусть бы даже желание это и весьма опрометчивое. Миледи, вы уверены, что не нуждаетесь в моей помощи?
        - Господи милосердный… Исчезните же наконец…
        Он исчез, растворился в тумане, словно его и не было. Туманов растворился в тумане - как забавно и бессмысленно звучит! Но голос его Анна еще какое-то время слышала. Его голос и голос Миши. Лучше бы ей приснился Миша.
        Он не приснился, он пришел и забрал ее из кошмара.
        - Аннушка, просыпайся. - На плечо легла тяжелая ладонь. - Я нашел извозчика.
        Вот как хорошо все устроилось, стоило только глаза прикрыть, как Миша решил все ее проблемы. Ну, почти все, еще бы согреться…
        Миша нашел извозчика. Извозчик сидел в телеге, обычной крестьянской телеге с ворохом сена на дне. На Анну он поглядывал с удивлением, словно бы не ожидал увидеть этакое чудо. Анна тоже не ожидала, что добираться до Чернокаменска придется вот так…
        - Прости, но ничего более подходящего не нашлось. - Миша виновато развел руками. - Это ненадолго. Правда ведь, любезный? - обернулся он к извозчику.
        Тот не отвечал довольно долго, с задумчивым видом жевал соломинку, а потом коротко кивнул. Анна вздохнула с облегчением. Если ненадолго, то она как-нибудь потерпит, к тому же и туман уже рассеивается.
        Забраться в телегу без помощи Миши Анна не сумела, а забравшись, испытала острое желание с головой зарыться в сено. Вдруг да получится согреться! Пока Миша грузил их багаж, Анна пыталась обустроиться и хоть как-то примириться с действительностью. Получалось плохо. Дно телеги было твердым и неудобным, сено оказалось сырым и колким, а в довершение всех мучений зарядил дождь. Не давешний злой ливень, а нудная и безысходная морось. Ничего, Анна ведь уже решила, что все вытерпит. Тем более что и терпеть придется недолго. Извозчик ведь сказал, что Чернокаменск близко, жаль только, не уточнил, насколько близко.
        Все-таки Анна оказалась слабой, потому что ждать обещанного становилось все тяжелее и тяжелее. Вместе с дождем пришел холод, и тело постепенно делалось чужим, непослушным. Объятия Миши не помогали, как не помогала и старая дерюга, которую любезно предложил ей извозчик. Но дерюга все же лучше, чем ничего. Вот бы еще ее не пытались у Анны отнять…
        А кто-то пытался, пытался нагло и бесцеремонно отобрать у нее последнюю защиту.
        - Миша, не надо… Холодно.
        - Вынужден вас разочаровать, миледи. Это снова я. - Голос был таким же колким, как сено, и таким же холодным, как дождь. А руки, которые обхватили Анну за плечи и под коленки, оказались горячие.
        Отбиваться она не стала, сил больше не оставалось, а тут какое-никакое тепло. И то, что Туманов ее куда-то несет, а Миша что-то говорит ему злым, срывающимся голосом, уже почти ничего не значит. Удержаться бы в сознании.
        Удержалась, потому как смогла увидеть, что несут ее в экипаж, изрядно потрепанный, но с виду довольно крепкий. А самое главное, внутри было сухо и никакого ненавистного сена.
        - Для девицы благородных кровей весите вы изрядно. - На скамью ее приткнули кое-как, но тут же укутали во что-то теплое и мягкое. - А пальто мое нищему вы зря отдали, не пришлось бы мне сейчас ради вас перетряхивать свой гардероб посреди дороги. Кстати, у вас сено в волосах.
        Сено в волосах, холод в костях, пустота в голове - подумаешь…
        - …Да кто вам сказал, что близко? - сейчас Туманов обращался не к Анне, а к кому-то другому. - Вот этот прохиндей сказал? Так тут вам не столица, тут расстояния совсем другие! Здесь «близко» может означать «к ночи доберемся».
        Что-то забубнил извозчик, заглушая голос Миши.
        - А ее, больную, зачем по такой погоде повезли? Или вам нравится полумертвых девиц в телеге катать?!
        Полумертвая девица - это, по всей видимости, она и есть. Ну и пусть, лишь бы согреться.
        Наверное, Анна сказала это вслух, потому что Туманов тут же заявил:
        - Сейчас согреетесь, миледи. Пейте!
        В руку ей сунули фляжку.
        - Что здесь?
        - Лимонад. Пейте же!
        Лимонад оказался коньяком, но Анна почему-то совсем не удивилась. Чего еще можно ожидать от Туманова? Зато почти сразу же стало хорошо. Коньяк сначала ухнул в желудок, а потом тут же выплеснулся в сосуды и смешался с кровью, сначала согревая, а следом и убаюкивая.
        Миша сел рядом, и Анна положила голову ему на плечо. Вот теперь и вовсе хорошо. Вот теперь можно и до ночи ехать… Еще бы не видеть и не слышать Туманова, но в сложившихся обстоятельствах это, наверное, непозволительная роскошь…

* * *
        Дождь стих лишь на подъезде к Чернокаменску. Если бы Клим верил в приметы, то посчитал бы это добрым знаком, но в приметы он не верил, а потому лишь удовлетворенно усмехнулся, когда робкий лучик солнца коснулся бледного лба Анны Шумилиной. Всю дорогу она проспала. Климу хотелось думать, что это сон, а не беспамятство. Возня с больной барышней казалась ему занятием весьма утомительным. Да и не его это дело, а Михаила Подольского. Клим и без того уже проявил несвойственную ему филантропию. Можно сказать, дважды.
        В город они въехали в обед и сразу же с головой окунулись в его по-провинциальному неспешную, размеренную жизнь. Хмурые мужики, румяные бабы, вездесущая ребятня, куры, гуси, поросята - одним словом, скука смертная. Был даже момент, когда Клим пожалел о своем решении, благо длился он недолго. Не привык он предаваться унынию, не в его это было характере. А вот Подольский к концу пути, наоборот, повеселел, взбодрился. Наверное, обрадовался, что можно наконец переложить заботы о захворавшей графине на чужие плечи. У пробегавшего мимо мальчишки Клим узнал, где тут в городе приличная гостиница. Гостиница, кстати, оказалась дыра дырой, но расстраиваться из-за этого Туманов не стал. Сказать по правде, он вообще не намерен был в ней долго оставаться. Расплатившись за номер, умывшись и переодевшись, он снова отправился в город.
        После недавнего дождя припекало и парило. Клим снял пиджак, закатал рукава рубашки, прошелся по единственной главной улице Чернокаменска. Можно было нанять извозчика, но хотелось прогуляться, приглядеться и к городу, и к людям, его населяющим, подумать о том, что предстоит сделать. Вот только не думалось, хотелось действий, и немедленных, чтобы прошло наконец это выматывающее, похожее на зуд чувство неудовлетворенности, чтобы вдохнуть полной грудью без опаски задохнуться. А поступает он правильно! И множество удивительных совпадений лучшее тому подтверждение. Возможно, это и не совпадения вовсе, а судьба. Кто знает?
        К Стражевому озеру от города вело несколько дорог, мальчишка-проводник выбрал самую короткую, сначала через распаханное, пахнущее влажной землей поле, потом через сосновый лес. Лес был древний, высокий, закрывал густыми лапами небо, дарил прохладу, которой после обеда явно стало недоставать. Вообще, Клим заметил, что погода на подступах к Чернокаменску изменилась, здесь было теплее, чем в Перми. Может, оттого, что в Перми они оказались ранним утром?
        О том, что озеро уже близко, Клим понял по шелесту волн. Потом ветерок донес и запахи, какие бывают лишь вблизи пресных водоемов. Сердце вдруг заныло, захотелось не на озеро, а на море. Чтобы соль на губах и ветер в лицо…
        В затылке кольнуло, и ветер обдал волной жара, смрадом горящего мазута, едва не сшиб с ног. Чтобы не упасть, пришлось остановиться, прижаться спиной к стволу дерева, закрыть глаза, пережидая, когда отступит и прорвавшийся из воспоминаний ветер, и тошнота. Под правой лопаткой привычно уже заныло, именно боль привела Клима в чувство. Так уже бывало раньше, он уже почти привык.
        К озеру он вышел твердой, уверенной походкой, остановился на лесной опушке, чтобы в деталях рассмотреть открывшуюся картину. Озеро огромное, в ожерелье из черных валунов. А вода в нем, несмотря на солнечную погоду, не голубая, а с серебряным или свинцовым отливом. Красиво. Даже без острова с черной башней маяка и черной же громадой замка озеро хорошо дикой, неприступной красотой. А от замка и башни и вовсе захватывает дух, просыпается в душе совершенно мальчишеское восхищение и еще какое-то муторное, непонятное чувство, словно бы он, Клим Туманов, здесь чужак, словно бы не на своем месте.
        Ничего! Покорится и озеро, и остров. Он привык добиваться всего, чего хотел. Если требовалось, зубами вырывал у судьбы желаемое. Радовался трофеям? А пожалуй, что и нет. Но то были иные трофеи, нынешний с ними не шел ни в какое сравнение. Возможно, теперь даже удастся избавиться от того свербящего чувства, которое преследовало его с детства, делало не таким, как все. Возможно, у чувства этого было какое-то особенное название, но Клим называл его скукой. Ему было скучно, жизнь если и вспыхивала яркими красками, то очень ненадолго, словно издеваясь над его, Клима, желаниями. А он с упорством, достойным лучшего применения, пер напролом. Иногда обходил препятствия, но чаще крушил их ради коротких мгновений красочного озарения.
        На берегу, словно гигантские дохлые рыбины, лежали лодки. Клим насчитал пять штук. Лодочника поблизости он не заметил, поэтому выбрал самую добротную, столкнул в воду, запрыгнул внутрь, пристроил весла в уключинах. Он с детства любил воду и нисколько не боялся утонуть, даже мысли такой не допускал. А сейчас, посреди тихого лесного озера, его вдруг с головой накрыла темная волна страха. Словно бы лодку его подхватил кто-то невидимый, закружил в водовороте. И ведь в самом деле закружил. Чтобы противиться этому невидимому течению, пришлось грести изо всех сил, сцепить зубы и грести, не поддаваясь панике. Да и с чего бы ему паниковать?! Бывал он и в куда более опасных передрягах.
        Водяная воронка исчезла так же внезапно, как появилась, Клим еще греб какое-то время по инерции, а потом отпустил весла, огляделся. Вокруг было тихо и спокойно, даже плеск волн едва слышался. Может, почудилось? Может, накатило так же, как там, в лесу? Ведь накатывало иногда, почему бы и не сейчас? Он замер, вглядываясь в свое отражение в воде, стараясь дышать медленно и глубоко, как когда-то учил доктор. Наверное, из-за этой сосредоточенности не сразу заметил, как похожие на волосы водоросли оплетают весло, тянут вниз, под воду. А когда заметил, было уже поздно, весло исчезло, и водоросли вместе с ним. Несмотря на полуденный солнцепек, вдруг сделалось холодно, а всматриваться в воду расхотелось. Клим покрепче ухватился за оставшееся весло, направил лодку к острову. Оборачиваться он не стал, оттого и не заметил, как снова всплывают на поверхность озера белые водоросли, как заплетаются в длинные косы…
        Вблизи башня маяка выглядела еще более внушительной, чем издалека. И неприступной. Впрочем, неприступность ее легко проверить. Тяжелую дубовую дверь Клим толкнул без стука, и она поддалась. После яркого солнца внутри царил полумрак, пришлось зажмуриться, чтобы к нему привыкнуть. Пахло затхлостью, свежеструганым деревом, сеном, самогоном и еще бог весть чем. Не так должно пахнуть на настоящем маяке, уж Климу ли не знать. Но человек, построивший и облюбовавший эту удивительную башню, по всей видимости, живет по своим собственным законам. Клим открыл глаза.
        - Эй, есть здесь кто живой? - Получилось громко и раскатисто, наверное, из-за живущего в башне эха.
        Ответом ему стало мяуканье. В полумраке зажглись два желтых огня, а потом на свет выступила трехцветная кошка. Вот и нашлась хозяйка. Клим погладил кошку по голове - или это она позволила себя погладить, с кошками никогда не знаешь наперед, - осмотрелся. Внутри маяк казался заброшенным, о том, что в нем все-таки кто-то живет, говорила лишь кипа чертежей и набросков, немытая посуда да неубранная постель. Рассмотреть все детально Клим не успел, распахнулась дверь, кошка тут же юркнула под лежак, раздраженно зашипела. На пороге стоял немолодой грузный мужчина, с редкими кудрями вокруг обширной лысины. Он опирался на посох и дышал тяжело, словно бы только что пробежал марафон. На Клима хозяин смотрел настороженно и неприветливо.
        - Кто такой? - спросил вместо приветствия. - Если вам нужен господин Пилипейко, так он в замке.
        - Август Адамович Берг? - Не таким Клим его себе представлял, да какая уж теперь разница?
        - С кем имею честь? - Человек всматривался в него очень внимательно, но при этом не щурился по-стариковски. Да и привыкать к темноте ему, кажется, было не нужно. Видел он не хуже кошки, которая по-прежнему пряталась под лежаком.
        - Я Клим. Клим Туманов.
        Август Берг тяжело вздохнул, плюхнулся на табурет и принялся стаскивать башмаки.
        - Принесла нелегкая, - сказал мрачно. - Зачем явился?
        - А уж как я рад вас видеть, дядюшка!
        Примерно такой встречи Клим и ожидал, был наслышан от бабки о чудачествах ее непутевого братца. Наверное, поэтому не удивился и не обиделся. Да и с чего обижаться на старого отшельника, давным-давно похоронившего себя в этой глуши? Собственно, в их роду все были с этакой чудинкой, если не сказать хуже. Но погружаться в воспоминания не хотелось. Не сейчас.
        - Я не рад. - Дядюшка - или все-таки следует называть его дедом? - снял наконец ботинки, пошевелил пальцами на ногах, снова вздохнул.
        - Я так и подумал. - Не дожидаясь приглашения, Клим уселся на единственный свободный табурет. Кошка тут же выбралась из своего укрытия, запрыгнула к нему на колени.
        - Не удивился, значит? Это хорошо, потому как разводить родственные церемонии мне недосуг.
        - Ваша сестра умерла больше года назад. Вы об этом знали?
        - Мы не были с ней особо близки. - Август Берг пожал плечами, почесал живот. - Умерла - земля ей пухом. Ты-то зачем явился?
        - Да так, решил навестить по-родственному. - Клим погладил кошку, и она благосклонно мурлыкнула. - Получается, дядюшка, вы единственный мой родственник.
        - Навестил? - В дядюшкином взгляде не ощущалось и капли душевности. Да и смотрел он не на Клима, а куда-то поверх его головы. Захотелось обернуться, но Клим не стал, только набросил на плечи пиджак, в башне было прохладно. - А теперь уезжай! Что тебе тут делать? Видишь, живу я небогато, помочь тебе ничем не смогу. По-родственному, - добавил язвительно.
        - Так мне ваша помощь и не нужна. Наоборот, я думал, что сам смогу быть вам чем-нибудь полезен.
        - Сможешь, - дядюшка кивнул. - Очень мне будет приятно, если ты уберешься и с острова, и из города, и из моей жизни. Знаешь ли, племянничек, я привык к уединению и привычки свои ломать не намерен. Даже ради последнего оставшегося в живых родственника. Я тебя знать не знаю, ведать не ведаю. Может, ты и вовсе не тот, за кого себя выдаешь?
        - Показать документы? - усмехнулся Клим. Старик его одновременно и раздражал, и интриговал. Занимательный, оказывается, у него родственник.
        - Погоди. - Дядюшка с кряхтением встал, подошел так близко, что Клим отчетливо почувствовал исходящее от него амбре. - Неожиданно мягкие и деликатные пальцы пробежались по его лбу, скулам, подбородку, исследуя, убеждаясь. - Не нужны документы, узнаю породу.
        - А я вот не узнаю. Я вообще о вашем существовании узнал не так давно.
        - Говоришь, я твой единственный родственник? - Дядюшка хотел было погладить кошку, но передумал, вернулся на свое место. - А родители как же?
        - Умерли, я еще ребенком был. Бабка меня вырастила.
        Вспоминать детство не хотелось, не было в нем ничего особенного - сплошная лишенная красок муть. Подумалось вдруг, что ведь и в самом деле зря он явился к этому чужому не по крови, а по сути человеку. Но уж коль пришел, то просто так не уйдет, с намеченного пути не свернет.
        А в затылке вдруг засвербело и холодно сделалось невыносимо. В затылке холодно, а внутри жарко. Захотелось воды, хоть какой, но лучше бы ледяной. Клим потянулся за стоящим на краю стола ковшиком.
        - Не смей! Не тронь! - Дядюшка с внезапной резвостью вскочил на ноги, а Клим от неожиданности едва не столкнул ковшик на пол.
        - Воды жалко? - спросил он с невеселой усмешкой и руку от ковшика убрал.
        - Вода несвежая. - Дядюшка снова смотрел не на племянника, а поверх его головы. Клим не выдержал, обернулся.
        Никого позади него не оказалось. Да и кого он рассчитывал увидеть?
        - Пойдем-ка, парень, я тебя провожу. - Август Берг дотронулся до плеча Клима и тут же отдернул руку, словно обжегся. - Все, что хотел, я тебе сказал. Помочь я тебе не могу, в твоей помощи не нуждаюсь. Так что, сам понимаешь, не получится у нас с тобой ничего. Не тот я человек, ты уж извини.
        Он говорил и одновременно обувался, а потом поманил к двери, и Климу не осталось ничего иного, как подчиниться. Он спустил кошку на пол, на прощание почесал за ухом. Кошка оказалась душой куда более родственной, чем ее хозяин. Стоит ли такому удивляться?
        Снаружи ярко светило солнце, но небо казалось тускло-серым, словно бы выцветшим. Оживляли его и, наверное, украшали лишь парящие высоко-высоко ласточки. Что-то всколыхнулось в душе, какое-то воспоминание, но тут же исчезло, напуганное сварливым голосом Августа Берга.
        - И в Чернокаменске задерживаться я бы тебе не советовал. Дыра, а не город. Ни развлечений, ни общества. Как я погляжу, ты привык к обществу.
        Клим ко всякому привык: и к обществу, и к одиночеству. Одиночество ему нравилось даже больше. Вот и нашлось хоть одно сходство с дядюшкой. Да толку.
        В свою башню мастер Берг возвращаться не спешил, молча шагал следом, верно, хотел лично убедиться, что Клим уберется с острова восвояси. Берг окликнул гостя уже на берегу.
        - Стой, - сказал очень тихо, так, что Клим едва расслышал. - Не нужно тебе здесь оставаться, парень. Плохое это место.
        - Это вы мне по-родственному сейчас говорите?
        - По-человечески. Я тебе не враг, просто…
        Он замолчал и в это мгновение показался Климу старым и беспомощным. А еще говорит, что не нуждается в помощи. Впрочем, из Клима помощник еще тот. Бабка всегда считала его негодящим, недостойным ни любви, ни даже малой толики внимания. Может, оттого ему и захотелось повстречаться с единственным своим родственником? Повстречался. Убедился, что зря. Не приняты в их роду теплые отношения. Так оно и лучше. Когда бабка умерла, Клим почти ничего не почувствовал. А напился скорее от облегчения, чем от горя. Хотя кто знает?..
        - Так и я вам не враг, дядюшка, - сказал Клим вежливо. - Счастливо оставаться.

* * *
        Албасты стояла в углу, приманивала кончиком косы кошку.
        - Ну что, старик? - спросила с усмешкой. - Случилось то, на что не надеялся?
        - Не тронь его. Слышишь меня? - Август устало опустился на табурет, рукавом стер выступившую на лбу испарину, отхлебнул воды из ковшика. - Он всего лишь глупый мальчишка.
        - Не мальчишка. - Албасты покачала головой. - Не ждал, что явится?
        - Надеялся, что не явится. - Вода жажду не утолила, захотелось выпить чего-нибудь покрепче. Где-то оставалась бутыль самогона…
        - От нас это не зависит.
        - А от кого зависит? - Самогона хотелось, а вот искать его не было никаких сил.
        - Сам знаешь от кого.
        - И что я могу с этим поделать?
        - Ничего, старик. Тебе только кажется, что это в твоей воле.
        - Скажи еще, что предупреждала.
        - Я предупреждала. И жена твоя тоже предупреждала, но ты все по-своему решил. На кого же сейчас пенять? - Албасты вдруг очутилась совсем рядом, дохнула холодом и тленом, заглянула в самую душу.
        - Не на кого пенять, - сказал Август устало. - Но мальчишку я тебе не дам, так и знай.
        - Мальчишка твой из тех, кто и без меня жизнь свою поломать может. - Албасты вздохнула совершенно по-бабьи, а потом добавила: - Не бойся, старик, я не стану его убивать.
        - Ты уж постарайся.
        - Тут, на острове, убийц и без меня хватает. Чуешь, пахнет кровушкой? - Точеные ноздри албасты раздулись, втягивая воздух. - Старая кровушка, давняя, но и новая скоро прольется. Мне хватит…
        - Не хочу знать. - Август замотал головой. Он и в самом деле не хотел ни знать, ни слышать, ни видеть, но понимал, что не получится. То, от чего он прятался все эти годы, снова вернулось. Или вот-вот вернется…
        - Она вернулась, - заговорила вдруг албасты совершенно иным, ласковым голосом.
        - Кто?
        - Моя девочка. Я ее чую. - Албасты улыбнулась. Лучше бы не улыбалась, не красила ее улыбка.
        - Анюта?.. - Час от часу не легче! Сначала глупый мальчишка, теперь вот девочка. И что с ними теперь делать?
        - Нет у меня других девочек, старик. Тебе ли не знать.
        - Вот то-то и странно, что я не знаю! - Август все-таки вытащил припрятанный самогон, отхлебнул прямо из бутылки. - Мы ведь с Виктором обо всем договорились. Он обещал, что удержит ее, не пустит в Чернокаменск.
        - От судьбы не убежишь. Пришло время.
        - Она с кем приехала? С Виктором, с Кайсы? Почему они меня не предупредили, что едут?
        - Не предупредили, потому что не приехали. Их я не чую. Ее чую, а их нет.
        - Час от часу не легче! - Август в сердцах хлопнул ладонью по столу. - Это что же получается, я теперь нянькой должен стать?!
        Албасты его не слушала, она прислушивалась к чему-то иному, неразличимому человеческим ухом, а потом и вовсе исчезла. Август только моргнул, а ее и след простыл, осталась только кошка…
        А к вечеру явился Пилипейко, Август к этому времени уже успел оприходовать весь самогон, но ни покоя, ни хоть мало-мальского удовлетворения не ощутил.
        - Пьете, мастер Берг? - Пилипейко смотрел на него брезгливо.
        - Так уже все выпил, господин поверенный. - Август развел руками.
        - Плохо, очень плохо. Матрена Павловна желает видеть вас за ужином. Так что советую приложить максимум усилий, чтобы привести себя в надлежащий вид.
        Он ушел, не дожидаясь ответа, был уверен, что Берг не откажется ни от дармовой еды, ни уж тем более от дармовой выпивки. Август и не отказался.
        …А замок, потревоженный людьми, очнулся окончательно, появление Августа Берга он встретил едва ощутимым удовлетворенным урчанием. Так же, как албасты, ждал приближающегося кровавого пиршества?..
        - А вот и наш гений! - Зычный голос Матрены Павловны отвлек от нелегких раздумий. Сама она на крейсерской скорости двигалась вперед, раскинув руки, словно бы для объятий. Не обняла, остановилась, окинула внимательным взглядом, сказала с легким укором: - Скверно выглядите, Август Адамович, не к лицу вашим сединам этакое безобразие. - И головой покачала.
        - Уж какой есть, Матрена Павловна. Простите старика! К вам, голубушка, по первому зову! - Август поклонился, хотел было к ручке приложиться, но Кутасова отмахнулась от него веером, проговорила ворчливо:
        - Оно-то, конечно, гениям многое дозволено, но в моем доме вы уж постарайтесь…
        - А почему это в твоем доме?! - спросила откуда ни возьмись появившаяся Коти. На Августа она даже не глянула, а вот сыночек ее посмотрел ровно с тем же презрением, что давеча Пилипейко. - Что это за самоуправство такое?!
        - Ох, боже ж ты мой! - Матрена Павловна вздохнула, колыхнулась всем своим немалым телом, а потом сказала: - Катька, перестань кривляться! Ты же не на подмостках, здесь общество приличное. А ты, малец, - она ткнула закрытым веером в грудь Сержу, - глазюками-то на меня не зыркай, привыкай к правде. Маменька твоя глупа, ума ее только на то и хватило, чтобы Антошку захомутать. Или ты его не умом, Катька?..
        - Фу, какая мерзость! - На щеках Коти полыхнул злой румянец. - Серж, не слушай ее! Закрой уши!
        - Зря вы так, тетушка, - сказал Серж ласково.
        - Да какая я тебе тетушка? - усмехнулась Матрена Павловна. - Ежели б ты был Антошкин сын, я бы еще подумала, племянник ты мне али нет. А тут и думать нечего! - Она вздохнула. - Эх, полный дом приблудышей и приживалок!
        Дожидаться реакции не стала, развернулась на каблуках, как бывалый драгун, и пошагала в сторону гостиной. Август направился следом, но краем глаза успел заметить, как сжались и тут же разжались кулаки Сержа.
        В гостиной царило оживление, из-за неплотно прикрытой двери доносились звуки музыки. Август невольно поморщился, ибо тот, кто терзал клавесин, был таким же бесталанным, как некогда пани Вершинская.
        За клавесином сидела юная Натали. Рядом стоял Пилипейко, услужливо переворачивал ноты. Антон Сидорович привычно дремал в кресле, а Всеволод Кутасов с сосредоточенным видом склонился над шахматной доской. Судя по всему, играл он сам с собой, и игра эта не доставляла ему никакого удовольствия. Баронесса фон Дорф о чем-то вполголоса беседовала с господином Шульцем. Наряд ее был элегантен, так же как и шелковая маска. Лишь она одна отреагировала на появление Августа приветственным кивком, и ему вдруг захотелось узнать, какую тайну скрывает маска. Но это потом, а пока грех отказываться от шампанского. Он уже сделал знак лакею, когда в гостиной появилось новое действующее лицо.
        Гость был одет скромно, но аккуратно, выглядел молодо, но молодость свою старался замаскировать очками в солидной оправе. Чувствовалось, что в светском обществе ему неловко и неловкость эту он всеми силами пытался скрыть.
        - Миша! - Всеволод Кутасов отодвинул шахматную доску, шагнул навстречу молодому человеку, заключил в крепкие объятия. - Как же хорошо, что ты явился!
        - Тебе, Сева, еще попробуй отказать. - Гость улыбнулся с явным облегчением.
        - Господа! Попрошу минуту внимания! - Всеволод уже тащил молодого человека в центр гостиной. - Хочу представить вам своего старинного институтского товарища Михаила Евсеевича Подольского! Мама, помнишь, я тебе про него рассказывал?
        По слегка изумленному лицу Матрены Павловны было видно, что ничего такого она не помнит, но неожиданного гостя она приняла с улыбкой куда более радушной, чем та, которой встречала дальних родственников. Все ж таки сыночка своего она любила и в знак особого своего расположения по-матерински обняла Михаила Евсеевича, разве что не расцеловала в обе щеки.
        Этот вечер можно было бы назвать по-семейному будничным и банальным, если бы не витающее в воздухе едва ощутимое напряжение. И Матрена Павловна, и Коти, и даже баронесса нет-нет да и бросали взгляды в сторону двери, словно бы ожидали следующего гостя. По крайней мере, Августу так казалось, а интуиция его еще ни разу не подводила. Не подвела она его и на этот раз. Гость появился, будь он неладен…
        Мальчишка был хорош особой, с чертовщинкой, красотой - самоуверенной и бесшабашной. Такая красота нравится и юным барышням, и зрелым матронам. Добавьте к ней дорогой, скроенный по фигуре костюм, почти военную выправку, нагловато-уверенный взгляд, и получится этакий баловень судьбы. Август заскрежетал зубами, готовый своими собственными руками баловня придушить. Ведь было же ему велено уезжать! Не послушался. Мало того, снова явился на остров, в замок пришел, в самое осиное гнездо…
        Не получилось придушить, к племянничку уже спешил поверенный Пилипейко. Вид у него был озадаченный, как у сторожевого пса, который не знал, как правильно поступить: куснуть ли чужака побольнее или приветственно завилять хвостом.
        - Господин Туманов? - спросил он, останавливаясь в двух метрах от мальчишки и по-гусиному вытягивая шею.
        - Он самый. Добрый вечер господа и дамы! - Мальчишка поклонился всем и сразу. - Разрешите представиться, Клим Андреевич Туманов. Надеюсь, я не заставил себя долго ждать? - поинтересовался он тоном таким любезным, что дамы, все как одна, расплылись в благосклонных улыбках.
        Август не ошибся, щенок умел понравиться и юным девицам, и зрелым дамам. Матрене Павловне он точно понравился, потому как и его она заключила в свои хлебосольные объятия, сказала с кокетливой усмешкой:
        - Так вот вы какой, оказывается! Признаться, я ожидала увидеть кого-то не столь… - она щелкнула веером, - юного. Но, скажу я вам, так даже интереснее. Ну что же мы стоим тут?! Господа, прошу к столу!
        Оказаться за столом рядом с мальчишкой у Августа не вышло, Матрена Павловна посадила Клима по левую руку, на место, которое раньше занимал поверенный, и Викентию Ивановичу это очень не понравилось. Но еще больше ему не понравился тот факт, что по знаку маменьки свободный стул рядом с мальчишкой заняла Натали. Сам же Август уселся напротив. Не получится поговорить со щенком по душам, так хоть понаблюдает, что да как. Никак он не мог взять в толк, что же происходит на самом деле, отчего все семейство Кутасовых, начиная Матреной Павловной и заканчивая Коти, охватило престранное волнение. Даже баронесса фон Дорф выглядела заинтересованной. Впрочем, многое ли можно понять по лицу, почти полностью закрытому маской? Оставалось гадать по глазам, глаза никогда не лгут. Ну, почти никогда.
        Вот, к примеру, Михаил, отчество Август благополучно запамятовал, на мальчишку поглядывал с явной неприязнью, складывалось ощущение, что они были знакомы раньше. Всеволод, впрочем, как и Антон Сидорович, к гостю особого интереса не проявил. Антона Сидоровича куда больше занимала еда и выпивка. Анатоль, восседающий справа от супруги, выглядел озабоченным, но природу этой озабоченности Август пока не понимал. Мужа Кутасова в равной мере мог волновать и слишком туго повязанный шейный платок, и появление в поле зрения Матрены Павловны потенциально нового фаворита. Он то нервно теребил салфетку, то любовно оглаживал идеально подстриженные усики.
        Серж держался независимо и даже вальяжно, словно бы званый ужин был устроен в его честь. Наверное, сказывалось влияние маменьки, считавшей свое единственное чадо уникальным и с младенчества привившей ему это в равной мере ошибочное и нелепое убеждение.
        Лицо господина Шульца прочтению не поддавалось. Августу даже начало казаться, что он так же, как и его хозяйка, носит маску.
        Натали Кутасова на гостя, кажется, не обращала никакого внимания, как благовоспитанная барышня, не поднимала взгляда от тарелки. Впрочем, все-таки иногда поднимала, но смотрела при этом все больше на Сержа.
        А мальчишка… мальчишка, стервец, чувствовал себя совершенно свободно. Общество его нисколько не смущало, как не смущало и пристальное внимание к собственной персоне. Так все же, что он делает на Стражевом Камне? Нет, что он делает в замке?! Спросить бы напрямую, да теперь, видать, поздно. Раньше надо было спрашивать, без свидетелей. А сейчас только и остается, что ждать, каким боком оно развернется… Хорошо хоть, что мальчишка не бросился к нему на шею с криками - здравствуйте, дорогой дядюшка! Надо предупредить, чтобы и впредь молчал, незачем остальным об этом знать. И без того сердце чуяло - быть беде. Неспроста это все. Ох, неспроста! Может, Матрена Павловна удумала мальчишку женить на Натали, оттого и обхаживает? Жених он завидный, особенно если знать, какое наследство осталось ему после смерти бабки. Узнала? С Матрены Павловны станется, баба она неглупая и хваткая. Опять же, прохвост Пилипейко у нее в услужении, он-то своим долгом считает не только хозяйке служить, но и знать все наперед. Разнюхал?
        Вот тут Августа брали большие сомнения. Не стал бы поверенный своими собственными руками копать себе яму. Видно же, что юную Натали он любит со всей доступной его лживой натуре искренностью. Или верность хозяйке сильнее собственных интересов?
        Действительность же, увы, оказалась куда неожиданнее и неприятнее. Августу такое даже в дурном сне присниться не могло, хотя он знал толк в дурных снах, а бесконечных кошмаров почти перестал бояться.
        - Так это вы тот самый загадочный покупатель? - Ни к чему не обязывающую светскую болтовню неожиданно прервала Коти.
        Голос ее вибрировал то ли от волнения, то ли от вечного недовольства судьбой, но на мальчишку она смотрела с улыбкой отвратительно кокетливой. Эх, дурак Антон Сидорович, оттаскал бы разок супругу за косы, глядишь, и норов бы ее улучшился, а то совсем стыд потеряла… Впрочем, не о том сейчас надо думать. Обдумать нужно услышанное. И как можно скорее обдумать.
        - Ну отчего же загадочный? - Мальчишка ухмыльнулся и голову склонил этак шутливо-покаянно. - Я ни от кого не прятался.
        - Вы-то, Клим Петрович, может, и не прятались, а вот вас от нас прятали. - Коти вперила полный ненависти взгляд в Матрену Павловну, добавила с вызовом: - Что, Матрена, думала за нашими спинами все обстряпать, думала под сурдинку поместье со всеми потрохами продать и со мной не делиться?!
        - Почему же только с вами, госпожа Кутасова? - Голос Шульца звучал тихо, а смотрел он не на Коти, а на свою хозяйку. - Хотел бы вам напомнить, что баронесса тоже полновластная наследница и долю свою в этом наследстве имеет.
        - Забудешь тут! - Коти зло ткнула локтем в бок задремавшего было супруга. Тот встрепенулся, закивал головой, соглашаясь со всеми сразу. - Налетели, как воронье! Глаз да глаз за вами всеми нужен! Но мир не без добрых людей! Есть еще на свете справедливость!
        - Катька, да уймись ты, - сказала Матрена Павловна благодушно. - Ведешь себя как базарная торговка. Право слово, даже неловко за тебя перед Климом Андреевичем. Видите, господин Туманов, - она ласково улыбнулась мальчишке, и на пухлых щеках ее обозначились уютные ямочки, - не получился у меня сюрприз.
        - Какой такой сюрприз, тетушка? - опередил Коти Серж.
        - Да я тебе не тетушка. Сколько ж можно повторять? - отмахнулась она и тут же желчно добавила: - Ты бы, Катька, научила отпрыска, как надобно вести себя в приличном обществе. Что ж он встревает в беседы взрослых людей?
        - Не сметь! - вскинулась Коти. - Не сметь оскорблять моего сына!
        - А о каком сюрпризе идет речь? - спросил Шульц, и Август мысленно с ним согласился. Ему тоже было интересно. Вот только чуяло сердце, сюрприз окажется не из приятных.
        - Да теперь уже и не выйдет ничего. - Матрена Павловна вздохнула так горестно и так искренне, что Август почти поверил в чистоту ее помыслов. - Мы же этот дом растреклятый, - она постучала указательным пальцем по столешнице, - сколько лет все никак не продадим! Нет промеж нас согласия, понимаешь ли! А тут такой случай представился - покупатель нашелся! - Она по-свойски подмигнула мальчишке. - Грех было не воспользоваться. Я бы поместье продала, а деньги бы поделила. По-честному, - добавила многозначительно.
        - Знаем мы твое «по-честному», - снова вскинулась Коти. - Загребла бы себе все, а нам бы пару костей кинула. А может, и костей бы пожалела.
        - Ты, Катька, поговори, так господин Туманов послушает-послушает да и откажется от покупки. Потому что с одной разумной женщиной дела вести куда приятнее, чем с одной разумной и двумя… - Речь свою Матрена Павловна не закончила, но и без того стало ясно, на что намекает.
        Румянец на щеках Коти сменила смертельная бледность, а баронесса лишь насмешливо дернула плечом да успокаивающе положила руку на ладонь Шульца.
        А щенок, значит, покупатель! Ему остров со всеми потрохами понадобился! Зачем?! С какого такого перепугу?! Да он в столице про остров и знать не должен был. Жил бы себе не тужил, развлекался, проматывал бабкины деньги, но не совался…
        На племянничка Август посмотрел с плохо скрываемой яростью. И тот взгляд поймал и едва заметно пожал плечами. Мол, сами виноваты, дядюшка, хотел я вам все рассказать, да вы не позволили. А теперь уж чего? Теперь узнавайте все от чужих людей.
        Негодник!
        От бессильной злости Август скрипнул зубами и до дна осушил бокал с шампанским.
        - Так удался сюрприз? - спросил молчавший все это время Анатоль и поправил узел шейного платка. Уж лучше бы вовсе развязал, чем так мучиться.
        - А ты как думаешь, лапушка?
        Матрена Павловна посмотрела на него одновременно раздраженно и снисходительно. Август подумал, что женское сердце - загадка, что может оно любить даже вот такого, как Анатоль, красивого, но безмозглого. Или не любовь это вовсе, а всего лишь очередное вложение предприимчивой Матрены Кутасовой? За молодого и красивого любовника общество непременно осудит, а ежели это не любовник, а муж, то какой спрос?
        - Я думаю, любовь моя, что замок этот продать нужно непременно, а на вырученные от продажи деньги следует отправиться в путешествие по Европе. Потому что тут скука и тоска смертная… - сказал Анатоль и воздел очи к потолку.
        - Да уж, скука и тоска… - Всеволод с брезгливостью посмотрел на отчима, а потом с легким сыновьим укором на маменьку. Маменька, видимо, к таким взглядам была давно привычная, поэтому даже отмахиваться от сыновьего укора не стала. Вместо этого потрепала Анатоля по щеке, сказала ласково: - Будет тебе, лапушка, Европа. Вот управлюсь тут и поедем.
        - Не спешите. - Коти уже успела взять себя в руки. - Не доверяю я тебе, Матрена, так что управляться вместе будем. Если сойдемся в цене с господином Тумановым. - Она снова улыбнулась мальчишке, и тот улыбнулся в ответ.
        - Хорошо кое-кто устроился! - Матрена вперила тяжелый взгляд в Коти. - Я им покупателя на блюдечке, а они еще и нос воротят.
        - Никто нос не воротит, - впервые за этот вечер заговорила баронесса. - Нам просто хотелось бы знать условия сделки.
        - Будут вам условия. Но сперва мне бы тоже хотелось кое-что узнать. Как это вы проведали про мою затею?
        - Из письма доброжелателя. - Кончиками пальцев Коти коснулась лифа платья, словно бы там, в самом сокровенном месте, и сейчас хранилось письмо. - Слава богу, есть и в твоем окружении неравнодушные люди.
        А Коти, выходит, не так глупа, как кажется. Зерно сомнения в душу невестки ей заронить удалось. Матрена Павловна перевела вопросительный взгляд на баронессу фон Дорф, и та молча кивнула, подтверждая слова Коти.
        - Доброжелатель, надо думать, имя свое не указал? - Матрена Павловна делалась все мрачнее и мрачнее.
        - Пожелал остаться анонимным. Да и какая разница! Главное, что мы здесь, и господину Туманову дело теперь придется иметь с нами всеми.
        - А ты, Катька, с каких пор научилась дела вести? - усмехнулась Матрена Павловна. - Помолчала бы, не мешала. Я за вас за всех стараться буду.
        - Не надо за всех стараться, мадам Кутасова, - сказал Шульц, и Пилипейко посмотрел на него с нескрываемой злостью. - Я дела вести умею, уж поверьте. Поэтому от лица баронессы намерен лично участвовать в сделке.
        Он перевел взгляд с Матрены Павловны на мальчишку. Тот кивнул в ответ. По лицу его было не понять, как он относится к сложившейся ситуации, готов ли иметь дело со всей этой ордой или предпочтет отказаться от своей затеи.
        - А, позвольте полюбопытствовать, господин Туманов, - спросил Август, разливая шампанское по бокалам, - зачем вам нужна эта затея с островом? Вы ведь, насколько я могу судить, человек столичный, к жизни в этакой глуши непривычный.
        - Я ко всякому привычный, Август Адамович. - Хорошо хоть дядюшкой не назвал, стервец. - А что касается замка, так с детства была у меня мечта поселиться в таком вот точно месте, чтобы и остров, и замок на нем.
        - Престранная, я вам скажу, мечта. - Август осушил свой бокал. - Вы, верно, не знаете историю этого острова…
        - Мастер Берг, - Матрена Павловна не позволила ему договорить, посмотрела так, что сразу стало ясно, стоит Августу продолжить, и маяка ему не видать как своих ушей, - думаю, Климу Андреевичу малоинтересны всякие легенды да глупые россказни.
        - Отчего же! - возразил мальчишка с обаятельнейшей ухмылкой. - Мне все интересно: и россказни, и уж тем более легенды.
        - Ну, тогда вас, пожалуй, не напугает история о том, что хозяина этого дома загрыз оборотень, - прошелестел в повисшей над столом тишине голос баронессы фон Дорф, - а супруга его сбросилась с башни и разбилась насмерть.
        - Чушь! - воскликнула Коти, пожалуй, излишне громко. - Не было никакого оборотня! Антоша, скажи им!
        - Оборотня не было, это антинаучно, - кивнул Антон Сидорович.
        - Но кто-то же оторвал Сергею Злотникову голову, - возразила баронесса.
        - Это был обыкновенный волк. Ну, может быть, не совсем обыкновенный, а бешеный. Тем летом он держал в страхе всю округу, от когтей и зубов его пострадало много крестьян и старателей. Говорят, он заходил прямо в город.
        - И заплывал на остров. Странный какой-то волк.
        - А что тут странного? - Всеволод вдруг заинтересовался беседой. - Волки ведь неплохо плавают.
        - Странно то, - вместо баронессы заговорил Шульц, - что бешенство подразумевает водобоязнь. А тут бешеному зверю пришлось переплыть целое озеро.
        - Я смотрю, вы весьма информированы о тех трагических событиях, - не утерпел, вскинулся Пилипейко. - Словно бы лично принимали участие.
        - Вы еще скажите, что я был тем самым оборотнем. - Шульц растянул губы в саркастической усмешке.
        - Оборотней не существует, - снова повторил Антон Сидорович и придвинул к себе штоф с водкой.
        - Но при этом мы только что выяснили, что бешеное животное ни за что не вошло бы в воду, - сказал Всеволод и, словно бы ища поддержки своим словам, обернулся к Михаилу. - Так кто же в таком случае убил Сергея Злотникова?
        За столом повисла неловкая пауза и все разом посмотрели на Августа.
        - Мастер Берг, вы ведь были очевидцем и одним из тех немногих, кто выжил. - Баронесса говорила только вот в такой тишине, когда слабый голос ее можно было расслышать. - Так кого вы видели?
        Он видел зверя. Он видел, как человек превратился в зверя и как зверь перекинулся обратно в человека. Но рассказывать об этом… Или взять да и открыть правду?! Они ведь все равно считают его ненормальным. А мальчишка, глядишь, испугается. Вот только испугается ли?
        Клим смотрел на Августа Берга очень внимательно, во взгляде его не было и тени насмешки. Неужто поверил россказням про оборотня? А если поверил, то уберется ли с острова?
        Не уберется! Сколько раз Август видел такой вот настырный взгляд. Все они думали, что он всего лишь старый чудак, а они, молодые и смелые, справятся с чем угодно. С кем угодно. Они ведь не понимали, даже подумать не могли, с чем им доведется столкнуться. Клим тоже не понимал, но судьба-злодейка все равно привела его на Стражевой Камень.
        Судьба или чья-то злая воля? Сделалось вдруг жарко и душно, а выпитое за ужином шампанское подкатило обратно к горлу. Август зажал рот салфеткой, чтобы хоть как-то сдержать эту мутную, зловонную волну.
        - Что это с вами, мастер Берг? - участливо поинтересовалась Матрена Павловна и подвинула поближе к Августу стакан с водой.
        - Неужто воспоминания настолько страшные? - усмехнулся Всеволод Кутасов. - В полицейских сводках случившееся на острове семнадцать лет назад происшествие выглядит даже скучно. Но остров и озеро занимательные, с этим я соглашусь. Сколько в общей сложности смертей здесь произошло?
        - Да кто же считал, Всеволод Петрович? - Август пришел в себя, воздух наконец мог беспрепятственно проникать в легкие. - А что касается той ночи, так я помню все крайне смутно. Каюсь, был пьян. Может, оттого и в живых остался, что не попался зверю на глаза.
        Он виновато развел руками. Интересно, поверили? В то, что он напился, поверить было легко, а вот в то, что ничего не видел - это уже вряд ли. Вот Клим не верит. Заинтересовался той давней историей, аж глаза загорелись. Эх, старый дурак, лучше бы молчал. Такому, как этот, мальчишке скука - наипервейший враг. Понял бы, что на острове скучно, уехал бы сам, и уговаривать не пришлось бы. А теперь уж что…
        - Теперь я понимаю, отчего на замок столько лет не нашлось покупателей. Матрена Павловна, предлагаю пересмотреть условия нашей сделки.
        А мальчишка-то не дурак, с деловой хваткой. Ишь, как все развернул!
        - Если мы и станем пересматривать условия сделки, - опередила Кутасову Коти, - то лишь в сторону повышения цены. - Ведь правда же? - Она вопросительно посмотрела на баронессу фон Дорф, ища в той союзницу.
        Баронесса даже бровью не повела, а вот Матрена Павловна из своего благодушного состояния вышла. Августу все никак не удавалось понять, разозлило ее предложение мальчишки или вмешательство Коти. Вполне вероятно, что и первое, и второе. Но в руки она себя взяла быстро, сказала с любезной улыбкой:
        - Клим Андреевич, голубчик, давайте не будем спешить. Посмотрите, какой чудесный вечер! Зачем же омрачать его деловыми разговорами? Позже! О делах мы с вами поговорим позже.
        Это «мы с вами» было весьма красноречиво, давало понять, что из всех сидящих за столом только у Матрены Павловны есть настоящий вес и переговоры следует вести только с ней одной.
        - Как вам будет угодно. Я никуда не спешу. - Мальчишка улыбнулся всем дамам сразу, а потом совершенно неожиданно обратился к приятелю Всеволода Кутасова.
        - Как вы себя чувствуете, Михаил Евсеевич? Не знал, что мы снова с вами встретимся.
        - Да уж, тесен мир, - проговорил Михаил едва слышно.
        - Да вы никак знакомы с Мишей? - удивился Всеволод Кутасов.
        - Познакомились в дороге. - Туманов расслабленно откинулся на спинку стула. - Я оказал Михаилу Евсеевичу кое-какую услугу, а потом неожиданно оказалось, что нам по пути. С нами путешествовала дама, - он глянул на Михаила многозначительно, - но ей сейчас нездоровится. Долгие поездки утомляют юных барышень даже сильнее, чем внимание кавалеров. Я ведь прав, господин Подольский?
        - Вам виднее, господин Туманов. - В голосе Михаила не было радости, да и на Клима он посматривал без особой симпатии. Это вы у нас покоритель дамских сердец, а я так… скромный ученый.
        - Но прекрасная дама существует! - вмешался в эту словесную дуэль Всеволод. - Господа, вы умеете интриговать! Отчего же нам до сих пор не представили эту прекрасную незнакомку?
        - Как сказал господин Туманов, ей нездоровится. - На Клима Михаил посмотрел мрачно, исподлобья и тут же добавил с виноватой улыбкой: - Сева, мне бы не хотелось сейчас…
        Он так и не договорил - в комнату вошел слуга, в руках у него был поднос с запеченным поросенком. Август по себе знал, когда дело касалось вкусной еды, разговоры о дамах всегда отходили на второй план. Так уж устроены мужчины. Но все же странно, что…
        Мысль свою Август забыл, как только столкнулся со стылым взглядом албасты. Она стояла в темноте за окном, длинные когти ее скребли стекло. Звук этот мерзкий он скорее ощутил костями, чем почувствовал. А остальные, кажется, не почувствовали ничего. Кроме мальчишки. От недавней его расслабленности не осталось и следа, Клим обернулся, но к тому времени албасты уже и след простыл.
        Зачем приходила? Посмотреть?.. Попугать?..

* * *
        Климу не нравился ни замок, ни царящая в нем атмосфера. Возможно, причиной тому его обитатели. Не нужно было быть прорицателем, чтобы понять, что люди эти ненавидят друг друга всем сердцем. И далеко не всегда ненависть эта открытая, куда страшнее чувства, скрывающиеся за вежливыми улыбками и лживыми словами. Снова подумалось, что затея его глупа и лишена здравого смысла, но мысль эту он тут же прогнал. На самом деле Климу было интересно так, как не было интересно уже давным-давно. Казалось, еще чуть-чуть, и в мир его снова вернутся краски. Надо только сильно захотеть.
        Он хотел. Видит бог, он очень этого хотел. И зайти был готов так далеко, как это только получится. Его не напугают глупые россказни про волка-людоеда, и трагедия, произошедшая в стенах замка много лет назад, это не его трагедия. Еще чего не хватало! Но разобраться в случившемся тогда и происходящем сейчас он попробует. Надо же как-то коротать время в этом унылом городишке! А еще придется что-то решить с жильем, оставаться в гостинице у него не было никакого желания.
        С новым жильем все решилось самым наилучшим образом. Матрена Павловна - а только с ней одной Клим намеревался вести в дальнейшем дела - предложила ему остановиться в пустующей кутасовской усадьбе, той самой, что спроектировал и построил дядюшка. Клим это любезное предложение принял с благодарностью, и Матрена Павловна пообещала, что уже к завтрашнему полудню дом будет готов. А вот дядюшка не обрадовался. Впрочем, ничто, связанное с Климом, его не радовало. Да и стоило ли удивляться, принимая во внимание историю их семейки? Климу очень хотелось думать, что сам он не такой, но опасения в обратном нет-нет да и накатывали. А вместе с ними частенько приходил жирный запах гари, окружающий мир становился еще мрачнее, чтобы через мгновение вспыхнуть невыносимо яркими красками. Краски эти не радовали и не приносили надежды, потому что были предвестниками мигрени. Иногда Климу везло, и приступ жесточайшей головной боли сваливал его с ног всего на пару часов, но бывало, что мигрень не отпускала сутками, и из приступа он выходил измученным и обессиленным. Те немногие врачи, к которым Туманов обращался, в один
голос говорили о смене обстановки и целебном воздухе.
        Ну что же, вот он сменил обстановку, а воздух здесь и в самом деле целебный, почти курорт. Да только что-то не чувствуется облегчения, наоборот - на сердце словно камень. Он-то и раньше был - камень, а теперь вот стал в несколько раз тяжелее. Ладно, с этим Клим как-нибудь разберется, камень на сердце ничем не хуже камня за пазухой. А у присутствующих за ужином, у всех без исключения, за пазухой имеется по камню. Вон один только дядюшка чего стоит, смотрит хмуро, с досадой, родственника в Климе не признал, да и признавать не желает. А иначе давно бы представил остальным как своего внучатого племянника. Раз не представил, так и навязываться не нужно. У Клима иных дел полно. У кого-то из сидящих за столом камень за пазухой будет куда как побольше, чем у остальных. Может быть, получится вычислить этого «кого-то» еще до того, как тот сам решится открыть карты.
        А тихий вечер в кругу семьи медленно и неуклонно скатился в скучную банальность. Или склочную банальность? Клим еще не успел изучить всех участников драмы, но распределение ролей уже запомнил и даже выстроил в уме иерархическую лестницу. Пока на самой вершине этой лестницы балансировала Матрена Павловна. Ступенькой ниже стояла баронесса фон Дорф, но Клима не покидало ощущение, что позицию свою баронесса может сменить в любой момент по собственному желанию. Катерина Кутасова, которую супруг ласково называл Коти, а Матрена Павловна по-свойски Катькой, одной рукой цеплялась за подол роскошного платья баронессы, а второй стаскивала башмак с ноги Матрены Павловны. Действия ее были нахрапистыми и неуклюжими. Так не ровен час и свалиться можно. Дети, мужья и поверенные стояли особняком и лестницу штурмовать не собирались. На первый взгляд, а как там на самом деле, время покажет.
        И совсем уж особняком держался Август Берг. Вот кто знал и об острове, и о людях, его населявших, больше остальных. Вот у кого были самые веские основания, чтобы начать эту странную игру.
        Не рад видеть племянника? Злится? А отчего же злится?
        Из-за стола перебрались в гостиную, дочка Матрены Павловны, весьма аппетитная барышня, тут же заняла место у клавесина. Пальцы ее были неловки, а игра ужасна настолько, что Клим не на шутку испугался, что этакие дикие звуки могут спровоцировать у него головную боль. Потому, сославшись на усталость с дороги, распрощался с хозяевами и гостями замка. Снаружи царила тишина и приятная прохлада. Звезды казались большими и близкими, а желтый диск луны цеплялся боком за острый шпиль маяка. Клим вздохнул полной грудью, постоял немного, любуясь ночным небом, и пошагал к пристани.
        До противоположного берега он добрался без приключений. Пару раз казалось, что за ним наблюдают, хотелось обернуться, но Клим не стал. В лесу, отделяющем озеро от города, ощущение это исчезло, и он помимо воли вздохнул с облегчением. Оставшийся путь до гостиницы Клим преодолел быстро, но подумалось, что лошадь бы ему не помешала.
        Город уже давно спал. Как во всех провинциальных городах, люди здесь рано вставали, но и ложились тоже рано, улицы и центральная площадь пустели до утра, чтобы очнуться с первыми рассветными лучами. Гостиница спала. Свеча горела лишь в одном из окон первого этажа, и Клим, подобно глупому мотыльку, устремился на свет этой свечи. Захотелось вдруг увидеть того несчастного, кого этой летней ночью заграбастала в свои объятия бессонница.
        Не несчастный - несчастная да еще ко всему прочему одинокая… Графиня Шумилина сидела за письменным столом. Несмотря на жару, на плечи ее была накинута пуховая шаль, а плечи эти то и дело вздрагивали от тяжелого кашля. Все ж таки больная девица, пусть бы даже и графиня - это сплошная морока. Клим даже попытался понять Подольского. Тащить за собой на остров существо унылое, беспрестанно кашляющее да еще и со скверным характером - занятие неблагодарное. Куда как разумнее оставить ее в гостинице до окончательного выздоровления.
        А графиня тем временем словно почувствовав, что за ней наблюдают, кашлять перестала, поплотнее закуталась в шаль, встала из-за стола. Встала, чтобы тут же покачнуться и упасть. Упала она с совершенно неблагородным стуком и окончательно пропала из поля зрения. Теперь Клим мог видеть лишь кончик ее косы. Туманов немного подождал в надежде, что барышня придет в себя и его помощь не потребуется, но не судьба. Барышня лежала на полу между столом и кроватью и не подавала признаков жизни. Ох уж эти благородные девицы! Клим вздохнул и, подтянувшись на руках, улегся грудью на подоконник. Благо по случаю жары окно было открыто, и вышибать стекло не пришлось. Мысль, что можно просто разбудить коридорного, в тот момент Клима не посетила, да и путь через окно казался самым коротким.
        В комнате было душно, куда душнее, чем снаружи, Клим тут же покрылся испариной. Слабого света свечи недоставало, чтобы рассмотреть все в деталях, но недвижимое тело обнаружилось сразу.
        - Анна Федоровна, вам плохо или вы просто так прилегли? - спросил он на всякий случай и, не дожидаясь ответа, положил ладонь на лоб барышни.
        Лоб был горячий, а дыхание частым и неглубоким. Дыхание не понравилось Климу особенно. Впрочем, в сложившейся ситуации не было ничего, что могло бы ему понравиться. Даже изящные щиколотки, выглядывающие из-под платья, не возбудили его интереса. Интересовало Клима сейчас лишь две вещи: имеется ли в этом чертовом городе доктор и когда наконец соизволит явиться блудный жених. Сам он с девицами благородного происхождения дела если и имел, то лишь амурного свойства. Отношения те были взаимно приятными и совсем неутомительными, в отличие от нынешних, которые и отношениями-то назвать можно было лишь с большой натяжкой. Что можно делать с беспамятной девицей? Особенно принимая во внимание тот факт, что девица - чужая невеста, можно сказать, без пяти минут чужая жена.
        Пришлось действовать по обстоятельствам, поднимать девицу с пола. Жар, от нее исходящий, Клим почувствовал даже сквозь ее и свою одежду. Длинная, туго заплетенная коса, соскользнула с ее плеча, коснулась кончиком пола и, перекладывая Анну на кровать, Туманов не к месту подумал, что пол может быть не слишком чистым. Косу Клим аккуратно пристроил на подушке рядом с хозяйкой, а кончик так и вовсе отряхнул от невидимой в темноте пыли. Вот только, что делать дальше, он не знал, а потому похлопал девицу по щекам, сначала осторожно, а потом довольно сильно. Наверное, из обмороков прекрасных дам нужно выводить каким-то иным, более изящным способом, но тут уж не до жиру.
        - Эй, Анна Федоровна, очнитесь, - сказал он раздраженным шепотом и затаил дыхание в надежде на чудо.
        Увы, чуда не произошло, прекрасная дама приходить в себя не желала. Кокетничала? Дамам ведь свойственно кокетство. Чтобы убедиться окончательно, Клим потянулся за стоящей на столе свечой. Взгляд зацепился за сложенный пополам листок бумаги. Изображенное на нем Клим сначала принял за рисунок, а потом решил, что это все же не рисунок, а какая-то схема. Часть схемы, если быть точнее. Но схемы и рисунки интересовали его сейчас меньше всего, горящую свечу он поднес к лицу Анны. В неровном свете лицо это было иным, незнакомым: запавшие глаза, заострившиеся скулы, тени от ресниц на полщеки, ложбинка между ключицами и яркой искрой серебряная ласточка на витой цепочке. Стало совершенно ясно, что пощечины не помогут и не спасут, что действовать нужно быстро, потому что все это - не легкая простуда, которая пройдет сама собой, и уж точно не дамское кокетство. Ни одна дама не хотела бы, чтобы посторонний мужчина видел ее такой некрасивой и беспомощной. Вот только так уж вышло, что решать проблему придется ему, постороннему мужчине, потому что непосторонний променял вечер с невестой на вечер с другом. Клим его
даже в чем-то понимал, мало радости возиться с больной дамочкой, когда светское общество Чернокаменска распахнуло тебе свои радушные объятия. Он бы и сам сейчас предпочел вернуться в замок. Там, по крайней мере, не так душно, а на озере так и вовсе прохладно.
        Наверное, от воспоминаний о прохладе в комнате вдруг похолодало. Пламя свечи заплясало, словно на сквозняке, и вместе с ним заплясали на стене тени, складываясь в женский силуэт. Призрачная женщина тянула к Климу тонкие руки с прозрачными серпами когтей, а над головой ее, точно змея, извивалась длинная коса. Извивалась, сплеталась в призрачную же удавку.
        Стало холодно. Только теперь не снаружи, а внутри. Сердце, до этого бойкое и горячее, в одночасье превратилось в кусок льда, и кровь в жилах застыла, замерзла, как вода в реке. Ему бы обернуться, одним лишь взмахом свечи развеять морок, но где взять силы, когда внутри такой холод, когда даже губы онемели? Сейчас бы притулиться плечом к теплому печному боку, как когда-то в детстве. Да нет печи! Печи нет, а Анна есть, с кожей сухой и горячей…
        Стылые, теряющие чувствительность пальцы сжали узкие девичьи запястья, и тепло, убивающее одну, вдруг сделалось теплом, спасающим другого, полыхнуло, обожгло до боли, до едва сдерживаемого крика, а потом потекло по жилам, растапливая кровь, ломая ледяной панцирь. У этой жаркой волны был запах озерной воды и плавящегося металла, она была яркой, как радуга, и Клим с отстраненным равнодушием подумал, что от надвигающегося приступа мигрени никуда не деться, если удастся остаться в живых, если призрачная удавка, зависшая прямо над его головой, не захлестнется на его шее с совсем не призрачной силой.
        А та, которая спасала его собственным теплом, но до которой в этот самый момент Климу не было никакого дела, вдруг открыла глаза. Ее глаза были цвета серебра, и смотрела она не на него, а на кого-то, стоящего за его спиной. Клим шкурой чуял, что в комнате они не одни, что позади него кто-то есть, кто-то страшный и смертельно опасный, сжимающий в когтистой лапе тонкую нить его судьбы, в любой момент готовый нить эту оборвать. К страху вдруг присоединилась злость. С ним часто такое случалось, страх в его жизни не задерживался надолго именно из-за этой ослепительной, из ничего возникающей ярости.
        Бояться неизвестности, какой-то твари, прячущейся в темноте?! Нет, это не про него!
        Клим обернулся так стремительно, что свеча в его руке едва не погасла. Не погасла, пламя ее вздрогнуло, присело, почти слившись с фитилем, а потом вспыхнуло с новой силой, освещая пустую комнату. За его спиной не было никого. Сейчас не было, но к распахнутому окну вели мокрые следы босых ног. Женских ног…
        А холод исчез, отпустил и кости, и мышцы, и мысли, которые до этого момента были вялыми, словно чужими. Клим полной грудью вдохнул сладкий ночной воздух, помотал головой, прогоняя морок. Ведь и в самом деле морок, вот и следов уже никаких нет. Да и были ли?
        - Анна Федоровна, вы это видели?..
        Она должна была видеть, пожалуй, только она одна и видела ту, что стояла за его спиной. Вот только графиня не ответила. Глаза ее, еще недавно яркие, с серебряным блеском, были закрыты, а на лбу выступили бисеринки пота. Дыхание, до этого частое и сбивчивое, сейчас, казалось, выровнялось, но являлось ли это хорошим признаком? Слишком уж спокойной, слишком уж неживой она казалась. И холодной… Раньше до кожи ее было не дотронуться, а теперь… Клим провел пальцем по тонкой шее, задержался, проверяя, есть ли пульс. Пульс был. Кажется… Пришлось прижаться ухом к груди, затаиться, прислушиваясь, из тысячи ночных звуков-шорохов вычленяя один-единственный, самый важный.
        Тук-тук… Тук-тук…
        Живая! Живая, хоть и похожа на покойницу. Но как долго живой останется без помощи врача? Из Клима помощник аховый, не по этой он части. А время уходит, с каждым тук-тук надежды становится все меньше.
        Некогда было Климу раздумывать, да и не думал он особо, когда подхватывал девчонку на руки - называть ее графиней в нынешних обстоятельствах не поворачивался язык, - когда ногой едва не вышиб дверь номера, до смерти напугав спящего за конторкой коридорного, когда орал во все горло, требуя и извозчика, и адрес ближайшего врача. Наверное, выглядел он достаточно грозным или достаточно безумным, потому что в кратчайшие сроки получил адрес. Доктор жил поблизости, в нескольких шагах от гостиницы, не понадобился извозчик. Окончательно проснувшийся коридорный растолкал спящего в чулане мальчишку, велел показать барину дорогу и торопливо, с изрядной долей опаски распахнул перед Климом дверь.
        На улице Клима отпустило. Морок спал окончательно, в голове просветлело, и с просветлением этим пришло осознание, что, возможно, он только что спас графине Шумилиной жизнь, но точно испортил репутацию. А репутация для девицы благородного происхождения порой важнее жизни. Глупость, конечно, несусветная, но девицы вообще существа странные, вещам совершенно второстепенным склонные придавать излишнее значение. Подумаешь, весь город к утру будет знать, что в комнате ее ночевал мужчина! Ведь скажут же, что ночевал, а иначе как он там очутился! Подумаешь, мужчина этот не муж и даже не жених! Подумаешь, жениха в это время не было в гостинице! Красота…
        На громкий стук Клима дверь открылась почти без промедления. Наверное, доктор, немолодой мужчина в наспех наброшенном поверх пижамы красном бархатном халате, был привычен к таким вот ночным визитам. Гостя он выслушал молча и так же молча поманил за собой.
        Кабинет был небольшой, из мебели в нем имелась лишь кушетка, шкаф с разными медицинскими склянками да письменный стол.
        - Сюда кладите, - велел доктор, указывая на кушетку. - Вы муж? Пуговицы на платье пока расстегните, а я сейчас. Руки пойду вымою.
        Пуговицы на платье… Конец репутации, теперь уж точно конец. Но доктор велел. Как его ослушаться? С пуговицами Клим справился быстро, благо опыт имел в этом деле немалый, но вот не к месту приключившейся вдруг неловкости никак не ожидал. Наверное, из-за испорченной репутации. Раньше порочить дамскую честь ему не доводилось, дамы раздевались и отдавались совершенно добровольно, находясь при этом в сознании. Но доктор велел…
        На то, что скрывалось под платьем и под нижней сорочкой, Клим старался не смотреть. Ну, может, глянул одним глазком из чистого любопытства, а справившись с заданием, деликатно отошел к окну. Благо доктор вернулся быстро, придвинул к кушетке стул, вытащил из кармана халата стетоскоп, склонился над Анной, начал осмотр. А Климу вдруг подумалось, что доктору ее нужно было показать раньше, многим раньше. Что еще в поезде во время их короткой пикировки Шумилина ему не понравилась. Что уже тогда глаза ее блестели не только от праведного гнева, но и от нарастающего жара. И ведь можно было не ехать в Чернокаменск, остаться в Перми, найти хорошего доктора, дождаться выздоровления. Клим бы так и сделал, но тогда он был никем, случайным попутчиком. Да он и сейчас никто, человек, который скомпрометировал благородную девицу. Клим сделал глубокий вдох, прижался лбом к прохладному стеклу. За окном уже брезжил рассвет, и темнота больше не была непроглядной.
        - Все, - сказал за его спиной доктор, и это «все» Клима неожиданно напугало. Что - все? Насколько плохо это «все»?
        Спросить он не успел, доктор заговорил сам:
        - Случай сложный, я бы даже сказал, казуистический. У супруги вашей есть все признаки двустороннего воспаления легких. Влажные хрипы, приглушенный перкуссионный звук… Да-с… Это на начало осмотра, но сейчас… - Доктор сдернул с переносицы очки, с изумлением посмотрел на Клима. - Ситуация выправляется прямо на глазах, погодите, я еще раз… - Он снова вытащил из кармана стетоскоп, Клим благоразумно отвернулся.
        - Нету хрипов! Вы представляете, только что были, а теперь нету! Чистейшее везикулярное дыхание! Сердцебиение тоже в норме! Голубчик, ваша супруга - самый настоящий медицинский феномен.
        - Она мне не супруга. - Надо было бы сказать раньше, еще до того, как доктор велел подготовить пациентку к осмотру, но кто ж ему дал… - Знакомая. Случайная…
        - Случайная?.. - Доктор снова нацепил очки, посмотрел на Клима поверх стекол, а потом пробормотал: - Ничего, во имя спасения жизни… - И тут же добавил: - Странное у меня чувство, юноша. Сдается мне, что я ее раньше встречал…
        - Это невозможно, графиня Шумилина родом из Санкт-Петербурга.
        - Графиня Шумилина?.. - Доктор озадаченно крякнул, снял и снова нацепил очки, поскреб кончик носа, а потом сказал: - Вот оно, значит, как… Значит, врала молва… - И тут же добавил: - Вы ошибаетесь, юноша, графиня Анна Федоровна Шумилина родом из этих мест. Я лично присутствовал при ее рождении, можно даже сказать, принимал непосредственное участие в ее появлении на свет. Она ведь в самом деле похожа на мать, только цвет волос… Да-с, волосы у нее отцовские. И ласточка. Как я мог забыть этакую удивительную вещицу?! Кстати, это многое объясняет…
        - Что объясняет? - Сам Клим не понимал ровным счетом ничего. Уже одно то, что доктор знал полное имя девчонки, казалось чудом, что уж говорить о фактах из ее биографии. Родом из этих мест?..
        - Объясняет поразительные метаморфозы, с ней происходящие. - Доктор укрыл Анну простыней, не забыв заботливо подоткнуть край под ее босые ноги. - Ее матушка, да и дед были удивительными людьми. В общечеловеческом и научном смыслах этого слова. Даже не в научном, а антинаучном. Знаете ли, прожив всю жизнь в Чернокаменске, я из прожженного прагматика и материалиста превратился в человека, допускающего существование чуда. Сам не единожды становился свидетелем таких вот чудес. И скажу я вам…
        Договорить он не успел, дверь с громким стуком распахнулась, и в кабинет ворвался Михаил Подольский.
        - Где она? - Голос его дрожал, как дрожали руки и губы. Климу хотелось верить, что из-за страха за любимую женщину, но он знал правду. Причиной этой дрожи была злость.
        - Молодой человек, позвольте полюбопытствовать, вы кто такой? - Доктор встал между ним и кушеткой.
        - Я ее жених! - Подольский оттолкнул врача, упал на колени перед Анной, спросил срывающимся шепотом: - Что с ней? Она… жива?
        - Жива. И если вы позволите мне сделать свою работу, в ближайшее время будет в полнейшем здравии.
        Наверное, Клим все-таки ошибся в своем предположении, потому что Подольский вздохнул с явным облегчением, поднялся с колен, сказал шепотом:
        - Простите, доктор, я вам очень признателен.
        Тут взгляд его остановился на стоящем у окна Климе, и тонкие аристократические пальцы сжались в кулаки.
        - Ты!..
        Он бы мог увернуться от удара, но не стал. У Подольского было право. Наверное… А удар пришелся по касательной, даже боли почти не причинил.
        - Как ты посмел?! Что ты с ней сделал?!
        Клим хотел сказать, что сделал то, что должен был сделать сам Подольский, но не успел.
        - Ты потому ушел так рано, чтобы прокрасться к ней в номер?.. Чтобы с ней за моей спиной?..
        Климу нужно было поблагодарить доктора и уйти восвояси, потому что свое дело он сделал и остальное его не касалось. И уж точно ему не нужно было бить Подольского. Но так уж вышло, ярость, его давняя подружка, не позволила. Удар получился сильный, беспощадный, противник крякнул и сложился вдвое. И только после этого Клим поблагодарил доктора, оставил на письменном столе деньги за осмотр и вышел из кабинета. На душе было муторно, словно бы его только что окунули в чан с помоями. Или не его, а оставшуюся лежать на кушетке девчонку, графиню Шумилину, в непорочность и порядочность которой не верил даже ее собственный жених?
        Мир сделался невыносимо ярким уже на подступах к гостинице, а в номере Клима накрыла удушающая волна головной боли. На кровать он рухнул как был, не раздеваясь, сжал виски руками, сцепил зубы, чтобы не завыть от отчаянной беспомощности.

* * *
        Анна проснулась в незнакомой комнате. Комната была маленькой, даже меньше ее гостиничного номера. В ней витал тревожный медицинский запах. Запах - это первое, что Анна почувствовала, перед тем как окончательно прийти в себя. Ей снился очень странный сон. Странный и страшный. Впрочем, страшных снов она давно перестала бояться. Ей снилась старуха с черными как ночь глазами и заплетенными в длинную косу седыми волосами. Старуха улыбалась острозубой улыбкой, а коса ее, словно живая, тянулась к шее Туманова. Да, Туманову тоже нашлось место в кошмаре Анны. Он стоял на коленях и держал ее за руку. Ладони его были ледяными, но холод, от них исходящий, Анне нравился, он гасил ее собственный жар, забирал боль. И наверное, все-таки забрал, потому что сейчас, очнувшись в незнакомой комнате, она не чувствовала ничего, кроме легкой слабости.
        Слабость оказалась не такой уж легкой, стоило только попытаться сесть, как голова, а вместе с ней и комната закружились. Анна бы упала, если бы ее не подхватили, не уложили бережно обратно в постель.
        - Миша?.. - Одного лишь прикосновения хватило, чтобы понять, что кошмар рассеялся, как утренний туман, что теперь она в безопасности.
        - Ложись, Анна, ты еще очень слаба.
        Его голос звучал тихо и как-то по-официальному сухо, да и руки свои он убрал, стоило только Анне коснуться затылком подушки. И на лице его, измученном и осунувшемся, было странное выражение не то страдания, не то скорби, не то и вовсе брезгливости.
        - Миша, что происходит? - Ей не хотелось, чтобы он убирал руки, чтобы оставлял ее наедине с этим странным, мерзким каким-то чувством вины. - Где я? Что я тут делаю?
        Прежде чем ответить, он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, сдернул с переносицы очки, протер, снова надел, а потом сказал срывающимся шепотом:
        - Анна, зачем ты так?
        С тех пор как они перешли на «ты», Миша ни разу не называл ее Анной, только ласково Аннушкой. Что же изменилось за ночь? Что вообще случилось ночью? Она помнила жар, многократно усиленный духотой и зноем, помнила, как сначала разболелась, а потом закружилась голова, как она решила, что нужно выпить воды, и потянулась за стаканом. А дальше не помнила ничего, кроме приснившегося кошмара и спасительной прохлады, исходящей от рук Туманова. Но ведь было еще что-то, ведь каким-то образом она оказалась в этой незнакомой, пахнущей лекарствами комнате. Ей стало дурно, и Миша привез ее к врачу? Тогда почему он смотрит с такой горечью? Почему задает такие странные вопросы?
        - Миша, я не понимаю… Что происходит? - Все-таки она села, и на сей раз Миша даже не попытался ей помочь. - Где я?
        - Ты у доктора. Тебе стало плохо во время… - Он замолчал, губы его побелели, а пальцы сжались в кулаки. Анна затаила дыхание. То, что случилось что-то непоправимое, она не поняла, а скорее почувствовала. - Во время свидания с Тумановым… - сказал Миша и резко встал, отошел к окну, заложив руки за спину.
        - Какого свидания?.. - Глупость какая несусветная! Да, у нее было свидание с Тумановым, но в кошмаре, а не наяву. Или все-таки наяву?..
        - Это я виноват. - Миша говорил, не оборачиваясь, даже не глядя в ее сторону, голос его был незнакомым, механическим. - Я не должен был оставлять тебя одну, но этот ужин… Ты понимаешь?
        Анна понимала, помнила их вчерашний разговор. Миша тогда как раз вернулся из аптеки с жаропонижающей микстурой для нее. Он выглядел радостным и возбужденным, рассказал, что встретил старинного приятеля Всеволода Кутасова, что приятель этот волей судеб тоже оказался в Чернокаменске и теперь настаивает на встрече. Кроме того, что он замечательный человек, семья его имеет немалый вес на Урале и его поддержка может прийтись им весьма кстати. Надо лишь принять приглашение на ужин. Вот только у Анны совсем не осталось сил на светские визиты. Тогда происходящее с ней казалось обычной простудой, усугубленной усталостью, ей бы просто отдохнуть, отлежаться, чтобы окончательно прийти в себя, но приглашение на ужин уже было получено, а Мишины глаза горели азартным огнем. Было совершенно ясно, что неожиданной встрече с другом он очень рад, что приглашением этим весьма дорожит и переживает, что из-за болезни Анны придется отказать. Тогда она настояла, почти силой отправила Мишу на званый вечер, собственноручно повязала ему галстук. Не получались у Миши аккуратные узлы. Анна была тверда в своем решении остаться
дома, убеждала его, что ничего плохого в его отсутствие с ней не случится, убеждала, что знает, как отлично провести время без него. Она бы что угодно придумала, только бы он не чувствовал себя виноватым, и выходит, сказала что-то не то, что-то неправильное. И не только сказала, но и сделала, коль уж оказалась не в гостиничном номере, а в кабинете незнакомого доктора, коль уж Миша говорит о каком-то свидании.
        - Я не должен был оставлять тебя одну. - Он так и не обернулся. Анна смотрела на его окаменевшие плечи, и ей хотелось обхватить его руками, прижаться щекой к его спине. - Ты чистая, неопытная, а он… Он известный повеса. У него такая репутация. Я должен был догадаться…
        - Миша, о чем ты говоришь? - Все-таки она и обняла, и прижалась, а он так и не обернулся, остался стоять каменной статуей. - Миша, я не понимаю…
        - Анна, перестань, пожалуйста. - Легкое движение плечами - и вот уже ее руки повисли беспомощными плетьми, потеряв опору. - Мне рассказали… Вас видели… и в гостинице, и здесь, у доктора.
        - Что видели? Ну, скажи же мне! - Стоять рядом с неподвижной статуей было тяжело и больно. Анна и не догадывалась, что без опоры может быть так больно. А еще от непонимания происходящего, словно бы из ее жизни вырезали целый большой кусок, и кусок этот был полон мерзких и унизительных подробностей.
        - Туманов тоже был на ужине. Представляешь, какое совпадение? - В голосе Миши слышалась горечь. - Он ушел раньше всех, помнится, сослался на усталость. Анна! - Все-таки Миша обернулся и даже сам сжал руками ее плечи, сильно сжал, почти до боли. - Анна, он ушел к тебе! И не говори, что это неправда, мне и без того больно! Он был в твоем номере ночью, был с тобой… И когда тебе вдруг сделалось дурно, он на руках вынес тебя из гостиницы. Мне сказали, твоя одежда была в беспорядке… Я не поверил… пока сам не увидел. - Взгляд его, мутный от злости и отчаяния, соскользнул с лица Анны вниз, на расстегнутые пуговицы платья, на бесстыдно выглядывающую нижнюю сорочку. - Это сделал не доктор, это сделал Туманов…
        Если бы Миша не держал ее в этот момент, Анна бы, наверное, упала. И вовсе не из-за слабости, а из-за отчаянного стыда. Миша ей никогда не врал, их отношения с самого начала строились на честности и взаимном уважении. Не врал он ей и сейчас, но вот уважал ли?.. И самое страшное, что из событий минувшей ночи она не помнила ровным счетом ничего. Только кошмар, который запросто мог оказаться реальностью. Туманов… Наглец, повеса и ловелас… Мог ли он явиться ночью в ее номер? Мог. С такого станется. Вопрос в другом - могла ли она добровольно его впустить?
        А Миша молчал. Он смотрел на нее с отчаянной мольбой во взгляде и молчал. Эту мучительную паузу нарушил вошедший в комнату пожилой мужчина.
        - Ну-с, смотрю, пациентка моя уже пришла в себя! - Голос его был громкий и бодрый, а улыбка участливая. Наверное, это оттого, что он еще не знает, как низко пала его пациентка. - Анна Федоровна, голубушка, давайте-ка я вас осмотрю!
        Миша разжал пальцы и даже отступил на шаг, словно бы не желая иметь с Анной ничего общего, снова отвернулся к окну.
        - А вы, юноша, погуляйте пока в саду, - все тем же бодрым голосом велел доктор и тут же сказал, обращаясь непосредственно к Анне: - Позвольте представиться, меня зовут Лаврентий Семенович Палий, я здешний эскулап.
        Миша вышел из кабинета без лишних слов, на Анну даже не глянул. А Лаврентий Семенович приступил к осмотру, который закончил словами:
        - Ну-с, голубушка, вынужден считать вас медицинским феноменом. Еще ночью мне было совершенно очевидно, что у вас тяжелейшая форма пневмонии, и вот утром вы абсолютно здоровы. Чудеса!
        Она и сама чувствовала себя здоровой, несмотря на слабость и стыд. Не ощущалось жара и боли, легкие не раздирал кашель, единственные муки, которые она испытывала, были муками совести, но вряд ли у доброго доктора найдется от них лекарство. Анне осталось лишь поблагодарить его и предложить деньги.
        - Не нужно. - Лаврентий Семенович покачал головой. - Молодой человек уже все оплатил. - Он поймал растерянный взгляд Анны и добавил: - Не этот, другой молодой человек. Тот, который принес вас ко мне посреди ночи.
        Значит, не кошмарный сон, а реальность. Клим Туманов в свойственной ему бесцеремонной манере ворвался в ее жизнь и жизнь эту сломал. Кажется…
        - Он был весьма озабочен вашим состоянием. - Доктор слова подбирал осторожно и так же, как до этого Миша, избегал смотреть на Анну. - Наверное, поэтому не подумал, что меня можно было вызвать в гостиницу. Это позволило бы избежать… - Он не договорил, смущенно замолчал.
        - Я все поняла. Спасибо вам, Лаврентий Семенович. - Анна решительно встала. В нынешнем положении ей только и оставалось быть решительной. Своей вины в случившемся она не видела, но чувство стыда никуда не делось.
        Миша не ушел, ждал ее на скамейке перед домом доктора. Анна молча присела рядом. Им нужно было поговорить, объясниться, но с чего начать разговор, она не знала. Да и не хотела она сейчас никаких разговоров. Она хотела домой, к тете Насте и дяде Вите, к Феде, Трофиму, Ксюше и шалопаю Веньке, к вещам привычным и понятным. Но дом был далеко, а Миша вот он - только руку протяни. И Анна протянула, положила свою ладонь поверх его ладони и затаилась в ожидании того, что может последовать.
        - Пойдем домой, - сказал Миша устало. - Ночь выдалась тяжелой.
        Он не стал говорить, что все понимает, что прощает ее, но это его «пойдем домой» говорило о многом. Быть может, еще не все потеряно, вдруг у них еще получится наладить то, что едва не разрушил Клим Туманов.
        Что легко не будет, Анна поняла, стоило лишь войти в гостиницу. Поняла по многозначительным взглядам, перешептываниям за спиной, по потемневшему лицу Миши. Город, в который она так рвалась, уже составил о ней свое мнение.
        Миша держался до последнего, проводил Анну в ее комнату, но заходить не стал, коротко кивнул и вышел, не сказав больше ни слова.

* * *
        В ее дверь постучались ближе к вечеру, стук этот Анна узнала бы из тысячи других. Миша! Пришел! Когда Анна открывала засов, руки ее дрожали, а сердце трепыхалось где-то в горле.
        - Добрый вечер, - сказал Миша и, переступив порог ее комнаты, добавил: - Собирайся, мы переезжаем. Тебе больше нельзя здесь оставаться.
        Да, ей нельзя оставаться там, где каждый считает ее порочной женщиной, а Мишу слабохарактерным глупцом. Им обоим нужно уехать. Ведь обоим?..
        - Куда мы поедем? - спросила она, присаживаясь к столу, за которым провела весь этот бесконечный день.
        - В усадьбу Кутасовых. Сейчас она пустует, но Сева уверял, что за день ее привели в порядок. Он сказал, что не допустит, чтобы его друг жил в третьеразрядной гостинице, когда в нашем распоряжении может быть огромный дом.
        - Он… знает? Про меня? - получилось глупо и жалко, словно бы Анна и в самом деле поступила скверно и недостойно. Увидеть бы Туманова, посмотреть ему в глаза.
        - Это маленький город, Анна, - Миша расстегнул и снова застегнул пуговицу на рубашке, - здесь все обо всем знают, но Сева человек прогрессивных взглядов и не обращает внимания на глупые сплетни.
        - Значит, ты понимаешь, что это глупые сплетни? - Ей было важно услышать ответ. Так важно, что на мгновение она даже позабыла про терзающее ее чувство стыда.
        - Собирай вещи, Анна. - Миша улыбнулся, улыбка получилась вымученной. - И не бойся, я тебя не оставлю.
        Я тебя не оставлю. И ни слова о том, что он думает на самом деле, верит ли ей, любит ли так, как прежде…
        - Я буду готова через пять минут.
        - Экипаж уже ждет.
        Вот и весь разговор. Миша вышел, а Анне осталось ровно пять минут на то, чтобы взять себя в руки, собрать волю в кулак. Из гостиницы она вышла с гордо поднятой головой, она даже нашла в себе силы улыбнуться сбежавшейся словно на представление прислуге. Она справится. Никто не обещал, что будет легко.
        К усадьбе Кутасовых вела одичавшая, но все еще очень красивая липовая аллея, на мгновение залюбовавшись, Анна даже забыла о своих душевных терзаниях и сжала руку Миши. Свою руку он не убрал, но и не улыбнулся в ответ.
        Дом к их появлению и в самом деле привели в порядок, по крайней мере, то крыло, в котором им предстояло жить, но едва уловимый запах сырости, наспех вымытые окна и пыльные бархатные портьеры красноречиво говорили о том, что усадьба пустует уже несколько лет.
        - Приберемся, барыня. - Клавдия, рослая, пышнотелая женщина, улыбалась Анне простоватой улыбкой, мяла в красных, натруженных руках передник. - Мы с Василием, мужем моим, все эти годы приглядывали за домом, чтобы все в лучшем виде, если вдруг гости. Но усадьба большая, тяжко двоим-то, так что не обессудьте, завтра же все приберем, обустроим. А пока извольте ужинать, я еще при покойном Савве Сидоровиче на кухне работала, он покушать любил.
        Есть Анне не хотелось, ей хотелось тишины и уединения, но и от Клавдии, явно соскучившейся по общению, просто так не отмахнешься. Поэтому от ужина она отказалась, но попросила показать ей ее комнату и сам дом, в глубине души надеясь, что Миша составит ей компанию, но Миша отказался, сразу же ушел к себе.
        Ее комната располагалась на втором этаже, была она светлой и уютной, с выходом на балкон, с которого открывался удивительный вид на парк и часовую башню.
        - Августа Берга работа. - Клавдия поймала взгляд Анны. - Наблажил в свое время, понастроил башен. На Стражевом озере так целый маяк. Вы были на озере, барыня?
        - Нет. - Анна вдохнула сладкий, наполненный ароматом зацветающих лип воздух.
        - И не надо, нечего вам там делать.
        - А в башню можно подняться? - Ей и в самом деле хотелось в башню. Там должен быть часовой механизм, а ко всякого рода механизмам Анна питала несвойственную девицам слабость. Тетя Настя говорила, что это у нее от отца.
        - Не знаю. - По лицу было видно, что идея эта Клавдии не по душе. - Башня давно заперта. А что вам там смотреть? Статуи эти страшенные? Я один раз увидела, так потом три ночи уснуть не могла. Придумают же люди такое!
        - Какие такие статуи, Клавдия?
        - Механические. Когда башенные часы еще работали, статуи начинали кружиться под бой часов, с земли их было видно. Дама и кавалер еще ничего, красивые, а чудище - без страху не глянешь. - Клавдия перекрестилась.
        - А что с механизмом? - спросила Анна.
        - Сломался, кажись. Давно уже. Саввы Сидоровича дочка, тоже покойница, башню велела заколотить и ключ выбросить. Не нравилась ей башня.
        - И что же, нет запасных ключей?
        - Отчего же нет? Где-то есть. Если хотите, скажу Василию, чтобы поискал.
        - Хочу.
        Не было раньше в жизни Анны таких уж особенных душевных терзаний, жизнь ее была спокойной и радостной, но когда случались неприятности, она спасалась от хандры в мастерской, посреди механизмов и инструментов. Мастерская у дяди Вити была знатная, и Анну пускали туда с самого детства, хоть тетя Настя и переживала за ее безопасность. А сейчас вот неприятность случилась посерьезнее, и душевные терзания отнюдь не детские, самое время занять работой голову и руки, привести мысли в порядок.
        - Завтра. Сегодня уже поздно, в башне темно, упаси господь, поранитесь или упадете. - Клавдия снова перекрестилась и тут же торопливо добавила: - Хорошо, что вы приехали. Дому плохо без людей, уж мы с Василием стараемся, но что можно сделать-то в четыре руки? Силы остаются только на дом, а парк, сами видите, дичает. Раньше-то красота была, а теперь без настоящего хозяина… - Она обреченно махнула рукой.
        - А где сейчас Август Берг? - спросила Анна, любуясь башней. - Жив еще?
        - Жив! Что с ним станется-то?! На острове он отшельничает, на маяке. Как Евдокию, жену его, убили, так на остров и перебрался. Говорят, пьет беспробудно.
        Пьет беспробудно. Это плохо. Что же можно узнать у пьяницы? Да и захочет ли он с ней вообще разговаривать? Неправильно как-то началось ее расследование - с унижения и публичного скандала. Хотела все разузнать тихо, незаметно. Не получилось незаметно. Похоже, весь город уже знает и кто она, и откуда, и главное, и про ночь вчерашнюю… И во всем виноват негодяй Туманов.
        От воспоминаний о Туманове к щекам прилил жар, словно бы вернулась недавняя болезнь. Подумалось, что ни сама Анна, ни уж тем более Миша не заслужили такого. Но они справятся. Если два человека любят друг друга, то никакие сплетни, никакие наговоры их не разлучат. Им просто надо поговорить. Знать бы еще, как начать такой неловкий, такой унизительный для нее разговор. Поверит ли ей Миша? Захочет ли вообще выслушать? Ведь моральное падение ее очевидно, даже свидетели имеются. Вот только свидетели чего? Того, что Туманов выходил ночью из ее комнаты? Того, что одежда ее была в красноречивом беспорядке?.. Что она может сказать Мише в свое оправдание? Какие аргументы привести? Нет, сначала нужно поговорить с Тумановым. Как там называл его Миша - повесой и ловеласом? От мыслей о Туманове стыд и растерянность сменились злостью. Потом! Она решит все проблемы потом, на сегодня с нее довольно и неприятных воспоминаний, и неприятных разговоров.
        Проходя мимо комнаты Миши, Анна замедлила шаг, затаилась, борясь с желанием постучать в дверь. Не постучала, понимала, что визиту ее он будет не рад, что ему тоже нужно время, чтобы прийти в себя. Он обещал ее не бросать. Быть может, в сложившихся обстоятельствах этого довольно? Быть может, только уже одному этому обещанию нужно радоваться всем сердцем? Да только не получалось радоваться. Зато нареветься вдоволь, до рези в глазах и першения в горле, получилось. Ведь можно же поплакать, пока ее никто не видит?
        Она так и уснула - в слезах, уткнувшись заплаканным лицом в подушку, а проснулась от громкого птичьего пения и прокравшейся в открытое окно рассветной свежести. Недавние печали никуда не уши, но с наступлением нового дня притупились. Так, глядишь, и вовсе забудутся. Анна усмехнулась собственным наивным мыслям, обманывать саму себя она не любила. Все самое тяжелое еще впереди, но она уже готова. Наверное…
        В парке было хорошо, умиротворяющую тишину нарушали лишь птичьи голоса. Ошметки ночного тумана настырно цеплялись за ветки давно не стриженных кустов, стелились по земле. Из-за тумана Анне казалось, что она бредет по колено в дыму, только дым этот вкусно пах липовым цветом и свежескошенной травой. Дорожка змеилась между заброшенных, почти сровнявшихся с землей цветочных клумб, огибала двухэтажный флигель, уводила Анну прочь от дома, к часовой башне. В тумане башня казалась невесомой, словно бы парящей над землей. На белом фоне ее ажурных стен провалы окон смотровой площадки казались непроглядно черными, но Анна знала, где-то там, наверху, в сумраке скрываются механические фигуры дамы, кавалера и чудища. Больше всего ей хотелось увидеть чудище и, подчиняясь внезапному порыву, она попыталась открыть тяжелую дубовую дверь. Напрасно, дверь была заперта. Тогда Анна запрокинула голову, приложила ко лбу ладонь в совершенно детской попытке увидеть хоть что-нибудь.
        - Любуетесь, миледи? - послышался за спиной знакомый и уже ненавистный голос.
        Анна обернулась, все еще надеясь, что ей почудилось, что Туманова здесь нет и быть не может. Не почудилось. Он стоял позади нее - веселый, довольный жизнью. На вихрах его, не то пепельных, не то и вовсе седых, осели капельки тумана, а белая рубаха была расстегнута на груди едва ли не до самого пояса.
        - Не ожидал вас здесь увидеть.
        А уж как она не ожидала! Наверное, оттого и замешкалась с пощечиной. В наступившей вдруг тишине звук пощечины получился неожиданно звонким, а на гладко выбритой тумановской щеке остался красный отпечаток ее ладони. Он даже не шелохнулся, не попытался отступить или удержать ее руку, лишь удивленно приподнял бровь.
        - За что? - спросил насмешливо.
        - Вы знаете, за что!
        - Не знаю, но, надеюсь, вы мне сейчас расскажете.
        Он издевался. Опорочил ее честное имя и продолжает издеваться. Но самое ужасное, что она не знает, что сказать, с чего начать этот унизительный разговор. А Туманов не спешил помогать, смотрел на Анну снизу вверх, задумчиво потирал след от пощечины.
        - Для дамы у вас тяжелая рука, - сказал наконец. - Вам говорили?
        - А у вас нет ни чести, ни совести, - хотелось кричать, но Анна заставила себя говорить спокойно.
        - И что заставило вас сделать подобный вывод, миледи? - Он мотнул головой, и капли тумана сорвались с его влажных волос. - Кстати, вижу, вы в полном здравии. А позвольте спросить, где ваш жених? Отчего снова оставил вас одну?
        Все-таки он издевался. И бил метко, по самому больному. Анне тоже захотелось ударить, снова.
        - Даже не думайте. - Голос Туманова сделался вкрадчивым. - У меня нет обыкновения бить женщин, но по неосторожности я могу сделать вам больно.
        - Вы уже сделали мне больно! - Вот она и сказала. Нет, не просто сказала - выкрикнула прямо в наглую тумановскую рожу. - Вы, Клим Андреевич, подонок и негодяй, каких поискать!
        - А вы искали? Или подонки и негодяи находят вас сами, миледи?
        Она не удержалась, замахнулась, но на сей раз Туманов не позволил ей ударить, сжал запястье точно в тисках, сказал ласково:
        - Я же предупреждал.
        - Пустите! Пустите, а не то…
        - Что? - Он смотрел насмешливо, лицо его было очень близко, так близко, что Анна могла видеть крошечный шрам на подбородке и еще один, побольше, над бровью, и темные круги под глазами, словно бы от бессонной ночи. - Что вы сделаете, миледи? Закричите? Позовете своего жениха? Как я успел заметить, его не бывает рядом в тот момент, когда вы в нем больше всего нуждаетесь.
        - Зато рядом оказываетесь вы! Отпустите же! - Анна дернулась, пытаясь высвободиться.
        - Вы о позавчерашней ночи? - Туманов улыбнулся, улыбка получилась недобрая, звериный оскал, а не улыбка.
        - Как вы оказались в моей комнате? - Отступать было некуда, она должна знать.
        - Влез через окно. Вам стало плохо, вы упали, а я оказался тому невольным свидетелем.
        - Вы следили за мной?..
        - Я проходил мимо, возвращался к себе.
        - Так и нужно было пройти мимо!
        - Нужно было. - Он кивнул, и капелька росы с его волос упала Анне на щеку. Отчего-то она показалась ей не холодной, а обжигающе горячей. - Возможно, в этом случае вы сохранили бы честное имя, но не уверен, что сохранили бы жизнь. Когда я принес вас к доктору, вы выглядели не просто больной, а смертельно больной. Кстати, доктор подтвердил мои опасения, но, как я посмотрю, вы необычайно живучи, от недавней хвори не осталось и следа.
        Вот она и узнала правду. Стало ли ей легче от этой правды? Хотелось бы думать, что да, но зачем себя обманывать? Пусть Туманов и оказался не таким мерзавцем, как виделось, но положение дел это не меняло. Если бы он только поговорил с Мишей, по-мужски поговорил. Если бы только объяснил, что произошло на самом деле… Но он не станет, не из тех он людей. А Анна не станет просить. Ни за что!
        - Отпустите, - сказала она уже совершенно спокойным тоном. - Вы делаете мне больно.
        Да, он сделал ей больно тогда и делал больно сейчас.
        - Простите, миледи. - Туманов разжал пальцы, отступил на шаг и склонился в шутовском поклоне. - Я больше не буду. Разрешите откланяться?
        Она ничего не ответила, спрятала онемевшие вдруг ладони за спиной, вздернула подбородок.
        - Кстати, о репутации… - Он не спешил уходить, нарочно медлил. - Так ли уж она важна - репутация?
        - Вам виднее, - сказала Анна и направилась прочь от Туманова.
        Прогулка, которая начиналась так приятно, была испорчена, но, возможно, за завтраком удастся поговорить с Мишей.
        Увы, планам не было суждено исполниться. Миша ждал ее на крыльце, вид у него был сосредоточенный.
        - У нас гости, - сказал он после короткого, непривычно холодного приветствия. - Пожалуйста, будь готова к завтраку.
        Что значило это «будь готова», Анна не знала, а спрашивать, кого Миша ждет к завтраку, не стала, лишь молча кивнула, ушла к себе.
        Клавдия постучалась в дверь ее комнаты через полчаса.
        - Барыня, кушать подано. Ждут только вас одну, - сказала приглушенным шепотом. - Вы готовы?
        Нет, она не была готова, как не была готова и к тому, что в гостиной снова увидит Туманова. Он сидел за столом рядом с незнакомым Анне молодым мужчиной. Завидев Анну, оба они встали, незнакомец в отличие от Туманова улыбнулся вполне приветливо.
        - Анна, позволь представить тебе моего старинного друга и нашего гостеприимного хозяина Всеволода Петровича Кутасова, - сказал Миша.
        Всеволод Кутасов, продолжая улыбаться, выбрался из-за стола, галантно поцеловал протянутую руку, глянул испытующе. Знает о ее позоре? По всему видать, что знает, но воспитание не позволяет даже намекнуть об этом знании. Как бы то ни было, но руку свою Анна убрала, наверное, излишне поспешно.
        - А это, Сева, графиня Анна Федоровна Шумилина. - Вот так просто - графиня Шумилина, без лишних уточнений…
        - Безмерно рад. Наслышан о ваших добродетелях, милая Анна Федоровна! - Вполне вероятно, что ничего дурного Всеволод Кутасов сказать не хотел, но получилось весьма двусмысленно, и Анна с ужасом почувствовала, что краснеет.
        - Как вам утренний променад, Анна Федоровна? Удивительной красоты здесь природа! Не правда ли? - Туманов лучился благодушием. Захотелось запустить в него фарфоровым молочником. Если бы не Всеволод, Анна так бы и сделала. Но вместо этого она лишь холодно улыбнулась и села на свободное место между Мишей и Тумановым.
        На ее счастье, в столовую вошла Клавдия с подносом в руках, и мужчины переключились с обсуждения ее добродетелей на еду. Завтрак прошел в атмосфере, которую посторонний человек назвал бы дружеской, но Анна знала правду. Ей было тяжело и мучительно стыдно. Мише неловко перед Всеволодом Кутасовым. Всеволод Кутасов изо всех сил старался поддержать светскую беседу, но получалось у него не слишком хорошо. И лишь Клим Туманов выглядел расслабленным и довольным происходящим. Мерзавец… Но самым худшим оказался не завтрак, самым худшим оказалось последовавшее за ним приглашение на ужин.
        - Ну что ж, господа и милая дама, - Кутасов улыбнулся Анне, - приглашаю вас сегодня в замок на тихий семейный ужин.
        - Тихий семейный ужин? - Туманов был увлечен тем, что сворачивал в трубочку льняную салфетку. - Приглашение, от которого у меня, бедного сироты, нет сил отказаться. Анна Федоровна, мы ведь придем?
        - Нет! - Слово сорвалось с губ до того, как Анна успела обдумать свой отказ. - Прошу меня простить, Всеволод Петрович, но мне что-то нездоровится.
        - Мы придем, - неожиданно твердо сказал Миша и взял Анну под руку, впервые за последние два дня. - Сева, спасибо за приглашение.
        Сразу же после завтрака Миша вызвался проводить Кутасова, а Анна направилась к выходу из столовой.
        - Это правда? - послышалось ей вслед.
        - Что? - Анна замерла у двери.
        - Вам все еще нездоровится, миледи?
        - Не ваше дело.
        - Ну отчего же? Мы ведь теперь с вами в некотором смысле соседи. Матушка Всеволода Петровича была так любезна, что пригласила меня пожить в усадьбе. А между соседями и отношения должны быть добрососедскими.
        - Идите вы к черту, - сказала Анна тихо, но так, что Туманов ее услышал.
        Ответом ей стал смех. Туманов веселился, Туманова забавляло чужое горе. Впрочем, нет никакого горя, есть лишь временное затруднение. И даже навязанный ей ужин, возможно, придется весьма кстати. Знакомство с Августом Бергом получится естественным и не вызовет ни у кого подозрений.

* * *
        Всеволод Кутасов или его маменька оказались настолько любезны, что прислали в усадьбу экипаж, чтобы гости дорогие не ломали голову, как добраться до острова. Как успел заметить Клим, семейство Кутасовых очень быстро обжилось в Чернокаменске, обросло полезными знакомствами и связями. Наверное, в этом была особенность провинциального города, в котором все мало-мальски значимые люди стараются держаться вместе. Его в этот тесный круг приняли - все-таки деньги решают многое, - а вот положение Подольского и Анны Шумилиной оставалось до конца неясным. Всю дорогу до острова они молчали. Впрочем, Климу и не нужны были разговоры, на этот ужин он возлагал особенные надежды. Из-за приступа мигрени он и так потерял целый день, поэтому сегодня вечером надеялся наверстать упущенное.
        А Всеволод Кутасов сильно покривил душой, когда говорил о тихом семейном ужине. Помимо собственно семьи на острове оказался еще и весь цвет Чернокаменска под предводительством городского головы с супругой и дочерьми. В ожидании ужина гости разбрелись по дому, на лицах их читалось жадное любопытство пополам с чем-то весьма похожим на страх. Наверное, вспомнились давние байки про волка-людоеда и прочие местные ужасы. Клим не боялся ни волка, ни ужасов, интересовал его один конкретный человек, но вот беда - кто этот человек, он пока не знал.
        Мастер Берг занял привычное место в кресле, поближе к буфету с выпивкой. Вид у него был рассеянный и сонный, но Клим не обольщался на этот счет, дядюшка, по всему видать, был тот еще жук. Догадки подтвердились в ту же секунду, взгляд, до этого хмельной и отсутствующий, вдруг сделался напряженным, и все дядюшкино тело враз подобралось, толстые пальцы сжали подлокотник кресла и побелели в костяшках. Но смотрел Берг не на Клима, смотрел он на кого-то другого. Клим обернулся. Позади него, чуть в стороне от основной толпы гостей стояла Анна Шумилина. В платье скромном, но, безусловно, дорогом, сшитом по последней моде, с уложенными в высокую прическу волосами выглядела она почти красавицей. Красавицей, покинутой своим кавалером. Подольский снова куда-то исчез, словно бы стеснялся самого факта их знакомства. Сама же графиня, несмотря на прямую спину и независимо вздернутый подбородок, казалась несчастной. Девчонка она и есть девчонка, даром что графиня. Но именно эта девчонка чем-то привлекла внимание старого пропойцы, заставила его даже привстать из кресла. Климу показалось, что вот прямо сейчас
дядюшка решает, подойти ли ему к гостье или сбежать с ужина. Любопытно, весьма любопытно…
        А Клима тем временем уже увидела Матрена Павловна, небрежно отмахнувшись от свиты, она направилась прямиком к нему, но, не дойдя всего нескольких шагов, остановилась перед Анной Шумилиной.
        - А вы, надо думать, та, которая называет себя графиней Шумилиной! Любопытно! До крайности любопытно! - сказала она громко, так, чтобы все присутствующие услышали. - Милочка, признаться, не ожидала, что после всего случившегося вы почтете своим вниманием и этот остров, и этот город.
        В гостиной повисла тишина, тревожная и одновременно жадная, взгляды гостей устремились на Анну. Девчонка, надо признать, держалась молодцом, разве что побледнела сильнее обычного. Вот что значит голубая кровь. Может, в пансионах для благородных девиц специально обучают такой вот невозмутимости? А городок-то прогнил насквозь, еще хуже, чем столица. В столице бы оступившуюся юную барышню не стали линчевать вот так прилюдно. И женишка не видно, не спешит на помощь опороченной невесте.
        За спиной Матрены Павловны тем временем зашушукались, несколько разряженных куриц из местных даже захихикали, прикрывая рты веерами. Похоже, репутацию графине Клим таки изрядно подпортил, весь Чернокаменск обсуждал произошедшее в гостинице. И ведь полнейшая же банальность, но не докажешь…
        - Помнится, та некрасивая и весьма прискорбная история… - Матрена Павловна покачала головой, вроде бы даже сочувственно, - широко обсуждалась не только в Чернокаменске, но и в Перми. Шутка ли - покушение на самого государя! И ведь не безграмотный мужик, а дворянин, столп общества…
        Матрена Кутасова говорила, а Анна бледнела все сильнее и сильнее. Климу даже показалось, что она вот-вот лишится чувств. Слова Кутасовой оставались для него пока полной загадкой, но было очевидно, что речь идет о делах давно минувших, никаким боком не касающихся того, что случилось в гостинице.
        - А матушку вашу я не осуждаю, - Матрена Павловна вздохнула, - молоденькая, глупенькая, немая к тому же, ничего-то в жизни не видавшая, кроме озера да острова. В самую пору влюбиться в того, кто взглянет без отвращения, пусть бы и беглого каторжника. Тем паче, говорили, граф Шумилин был весьма хорош собой. А вы, милочка, в кого пошли? Может, в папеньку? У Айны-то внешность была… - она прищелкнула пальцами, - на любителя.
        - Айви! - В наступившей тишине голос Анны Шумилиной вибрировал от волнения. - Мою маму звали Айви. И да, я их дочь! - А подбородок вздернула еще выше, очами сверкнула. Ну точно, амазонка-воительница.
        - Ну, дочь али не дочь, это еще нужно… - Матрена Павловна не договорила, многозначительно замолчала, а потом улыбнулась снисходительно. - Да и ладно! Мы тут все люди цивилизованные, понимаем, что дети за грехи родителей отвечать не должны. Слыхали? - Она обернулась, обвела присутствующих требовательным взглядом. - Графиня Анна Федоровна Шумилина - моя гостья. А вы, голубушка, - унизанная перстнями рука потрепала Анну по щеке, - чувствуйте себя как дома. Ведь когда-то этот чудесный остров и был вашим домом, до того прискорбного дня, как ваш сумасшедший прадед не совершил то страшное убийство.
        Гости за ее спиной снова зашумели, зашушукались, а Климу подумалось, что про историю Стражевого Камня он знает слишком мало. Еще подумалось, что Матрена Павловна та еще мегера и следует держать с ней ухо востро.
        А монолог Кутасовой тем временем прервали довольно бесцеремонно. И не кто-то там, а дядюшка. Никто и не заметил, как старый сыч выбрался из укрытия, даже Клим. А он вышел, остановился перед Анной, поклонился церемонно и так же церемонно сказал:
        - Я знавал и ваших родителей, и вашего прадеда, Анна Федоровна. Чудеснейшие были люди! Чудеснейшие! А то, что людишки нынче про них говорят, так это глупые слухи. - Он обернулся к Кутасовой, улыбнулся обезоруживающей, плутовской улыбкой: - Милейшая Матрена Павловна, негоже даме, достоинствам коей нет счету, повторять чужие глупости.
        На мгновение Климу показалось, что Кутасова огреет дядюшку веером, но на его защиту неожиданно встал Всеволод, сказал примиряюще:
        - Ваша правда, мастер Берг! Матушка, не для того мы тут собрались, чтобы поминать прошлое, не стоит омрачать этот чудесный вечер печальными воспоминаниями! Давайте-ка лучше пройдем в столовую, стол уже накрыт!
        Если Матрена Павловна кому-то и не могла отказать, так это своим детям. На Всеволода она посмотрела с мягкой укоризной, а дядюшке погрозила пальчиком, мол, не зарывайся, старый плут, не зарывайся! Тот покаянно пожал плечами, бросил быстрый взгляд на Анну Шумилину и шаркающей, стариковской походкой побрел в столовую.
        В столовой Матрена Павловна привычно заняла место во главе стола, Коти Кутасова так же привычно утвердилась напротив, уперлась острыми локтями в столешницу, на главную свою соперницу посмотрела с вызовом. Клим хотел было пристроиться рядом с дядюшкой, за ужином расспросить того о делах давно минувших дней, но на соседний стул с тихим вздохом присела Натали Кутасова. По удовлетворенному взгляду Матрены Павловны стало очевидно, что действует девица по маменькиному наущению, но вот добровольно ли - большой вопрос. Как успел заметить Клим, симпатии Натали были отданы аполлоноподобному Сержу. Впрочем, заметил это не только он, Пилипейко тут же помрачнел лицом и сжал в кулаке салфетку.
        А дядюшке досталось место напротив Клима, рядом с баронессой и господином Шульцем. На баронессе нынче была маска из серебряной парчи, оставляющая открытой лишь нижнюю часть лица. По выражению синих глаз было не понять, о чем она думает и как относится к происходящему.
        Анне досталось место между Подольским и Климом. Климу показалось, что соседству этому она не рада, как и всему происходящему. От пережитого унижения - а это явно было унижение - она уже немного отошла, но лицо ее оставалось напряженным, из чего Туманов сделал вывод, что графиня Шумилина, дочь государственного преступника и местной юродивой, не собирается расслабляться ни на секунду. Она слегка пригубила шампанское и почти не притронулась к еде, на Подольского, увлеченного беседой с Всеволодом, поглядывала с плохо скрываемым отчаянием, на Клима - и вовсе с отвращением.
        Остальная публика, что хозяева замка, что их гости, не скрывали своего любопытства. Ситуация, в которой оказалась Анна Шумилина, виделась им как минимум пикантной. Куда пикантнее событий давно минувших дней. Вот сидит опороченная, потерявшая честь девица, по правую руку от нее - жених-рогонесец, по левую - коварный соблазнитель. Ни стыда у нынешних девиц, ни совести! Сразу видна порченая кровь! И ведь хватило наглости явиться в приличное общество!
        Клим был уверен, что так думает большинство гостей. Думать-то думали, но попасть в опалу ко всесильной Матрене Павловне опасались, поэтому благоразумно помалкивали. Но были за столом и те, кому позлить Матрену Павловну и подлить масла в огонь казалось за счастье. Коти Кутасова с первого вечера знакомства рвалась в бой, но, кажется, только теперь случился ее звездный час.
        - Анна Федоровна, - сказала она излишне громко, нарочно, чтобы привлечь внимание сидящих за столом. - А как ваше самочувствие?
        - Спасибо, все хорошо. - Девчонка отложила вилку, наверное, затем, чтобы не было видно, как дрожат ее пальцы.
        - Слава богу! - Коти театральным жестом прижала ладонь к сердцу, и Климу подумалось, что актрисой она была весьма посредственной. - А то мы здесь, на острове, так переживали, так переживали! Жених ваш, - она бросила быстрый взгляд на Подольского, - потерял покой и аппетит.
        - Оно того не стоило. - Анна улыбнулась вежливо-холодной улыбкой. Таким улыбкам ее, наверное, тоже научили в пансионе для благородных девиц. - Вы зря переживали.
        - Ну как же зря? Как же зря! - Коти всплеснула руками. - Вот я слышала, что жизни вашей угрожала великая опасность, что не окажись той ночью в вашей комнате Клима Андреевича, могло случиться страшное. Но господин Туманов, как верный рыцарь, спас прекрасную даму! Подхватил на руки ее бездыханное и, говорят, совершенно обнаженное тело, отнес к доктору…
        Коти Кутасова многозначительно замолчала, и над столом повисла тяжелая тишина. В тишине этой Клим слышал собственное дыхание. А девчонка не выдержала, все-таки не научили ее держать удар в пансионе для благородных девиц. Она порывисто встала, так, что столовые приборы со звоном упали на пол, наверное, приготовилась с позором бежать с острова. А то и вовсе топиться. С юной опороченной барышни станется…
        Клим вздохнул, тоже встал, но не порывисто, а неспешно, крепко сжал ледяную ладонь Анны Шумилиной, а потом и вовсе приобнял за плечи. В иной ситуации она бы непременно вырвалась да еще и пощечин надавала, но сейчас, видно, растерялась. Да и смотрела она не на Клима, а на Подольского. Рассчитывала найти в нем поддержку? Какая беспечная наивность…
        - Мадам Кутасова, - голос Клима звучал мягко и ласково. Эта мягкость обманула Коти, заставила ее расплыться в кокетливой улыбке. Улыбка эта сделала ее некогда красивое лицо безобразным, и Клим поморщился, - вы дама, и поэтому я прощаю вам вашу глупость. - Улыбка Коти поблекла. - Но я настаиваю на том, чтобы вы извинились перед Анной Федоровной за те грязные инсинуации, которые себе позволили.
        Плечи девчонки напряглись, но вырваться она не пыталась, и взгляд с Подольского перевела на него, Клима. Во взгляде этом не было благодарности - одно лишь недоуменное непонимание.
        - Позвольте, Клим Андреевич! - В защиту маменьки выступил Серж. - Отчего же моя матушка должна извиняться? - Он даже попытался встать из-за стола, но Коти испуганно вцепилась в рукав его пиджака, заставляя оставаться на месте. А дремавший все это время Антон Сидорович встрепенулся, посмотрел непонимающе сначала на супругу, потом на пасынка.
        - Ваша матушка должна извиниться за клевету, - ответил Клим как можно вежливее.
        - А в чем, по вашему мнению, заключается клевета? - Кивком головы, непримиримым и щегольским одновременно, Серж отбросил со лба прядь волос. - Уж не в том ли, что графиня Шумилина, будучи помолвлена с другим, пустила вас посреди ночи в свою спальню?
        Царящая за столом тишина, будто переполненный гноем нарыв, прорвалась шепотком и нервными смешками, все взгляды были устремлены на Анну. Да, похоже, представление, которое затеяла Коти Кутасова, удалось.
        - Спокойно, миледи, - сказал Клим одними губами, но та, которой предназначались эти слова, их услышала. Успокоилась ли? Это вряд ли, но он хотя бы попытался.
        - А вот вам, Серж, я морду все-таки набью, - сказал Клим ласково. - Вы уж не обессудьте. Но оскорблять свою невесту я никому не позволю.
        Ему казалось, что он и без того обнимает не женщину, а каменную статую, но после этих слов статуя еще и заледенела. Это ничего, главное, чтобы молчала.
        - Вашу невесту?! - В голосе Матрены Павловны слышалось искреннее изумление. - Но позвольте, Клим Петрович, мы думали, что Анна Федоровна невеста господина Подольского!
        - Это досадное заблуждение. Я до сих пор не могу взять в толк, отчего случилась этакая путаница. Да, мы приехали в Чернокаменск втроем, господин Подольский был нашим попутчиком, мы познакомились в пути и в некотором смысле сблизились. Но предположить, что его и Анну связывают романтические отношения… - Он воздел глаза к потолку. По тому, как разом вздохнули присутствующие за столом дамы, артистом он оказался куда лучшим, чем Коти Кутасова. Нужно было срочно закрепить достигнутый успех, пока графиня не пришла в себя и не кинулась опровергать его историю. - Но я тоже виноват. - Он осторожно поцеловал самые кончики ее холодных пальцев. - Дела превыше всего. Понимаете? - Он обвел гостей вопросительным взглядом, и те согласно закивали. - Анна была нездорова, мне не стоило оставлять ее одну ни на минуту, а я вместо этого отбыл на остров.
        - Но Михаил Евсеевич… - Матрена Павловна перевела взгляд на Подольского.
        - Михаил Евсеевич был так любезен, что проявил ко мне и моей невесте дружеское участие, в мое отсутствие помог ей перебраться в поместье. Каюсь, в том, что его приняли за жениха Анны, есть и моя вина. Мне следовало уделять больше внимания своей суженой.
        Был ли Подольский любезен, что он чувствовал на самом деле, Клим не знал. Но одно он знал точно, Михаил Подольский мелочен и труслив настолько, что не вступился за собственную женщину, когда ее начали травить глупые людишки. Так стоит ли жалеть, что она в одночасье стала чужой невестой?
        - И этим чудесным вечером я хочу все исправить. - Теперь будет не лишней драматическая пауза, а запястье новообретенной суженой следует сжать покрепче, чтобы, не дай бог, не сбежала. - Анна… Анна Федоровна, я прошу вас стать моей женой!
        Бриллиант в колечке был небольшой и заурядный, но ничего лучшего в единственной на весь Чернокаменск ювелирной лавке Клим не нашел. Главное, чтобы с размером угадал.
        За столом случилось оживление, послышались аплодисменты, словно бы он и в самом деле принимал участие в театральной постановке. Осталось только воспользоваться этим оживлением.
        Пальцы Анны побелели от напряжения, да и колечко с бриллиантом явно пришлось ей не по вкусу. Это могло все испортить. Пришлось импровизировать:
        - Успокойтесь, миледи! - шепнул он ей на ухо. - Я не собираюсь на вас жениться. Я всего лишь спасаю ваше доброе имя. Или вы хотите сегодня же вечером с позором покинуть Чернокаменск?
        О том, что у девчонки в городе есть свой собственный интерес, Клим скорее догадывался, чем знал наверняка, но слова его достигли цели. Побелевшие пальцы разжались, позволяя ему надеть колечко, а на губах Анны заиграла почти натуральная, почти искренняя улыбка.
        А аплодисменты тем временем становились все громче, все неистовее. Гостям понравилось представление. Жаль только, что не всем. Подольский потемнел лицом, очочки его профессорские запотели от негодования. Было время все изменить, назвать Клима негодяем и прохвостом, вернуть себе суженую, но… было и ушло. Подольский так и остался недвижим, лишь льняную салфетку сжал посильнее. Ну и кто после этого негодяй?
        Матрена Павловна тоже казалась потрясенной, смотрела то на Анну, то на Клима, то на Подольского. Во взгляде ее читалась досада. Зато Натали повеселела и на Клима поглядывала теперь по-иному - радостно и одобрительно. По всему выходило, что маменькины матримониальные планы ее весьма тяготили.
        Всеволод Кутасов улыбался изумленно и, пожалуй, растерянно. Климу подумалось, что от старинного товарища о графине Шумилиной он знал поболе остальных и этакий поворот его весьма озадачил.
        Был еще один человек, которого Климово признание и вовсе ошарашило. Дядюшка, старый плут, отбросил в сторону личину безобидного пьянчужки, лицо его сделалось едва ли не каменным, но смотрел он при этом не на счастливых обрученных, а куда-то поверх головы Клима. Во взгляде его было нечто такое, от чего сердце Клима замедлило бег, и кровь в жилах сделалась вдруг опасно вязкой. Потянуло холодом, как тогда, в номере графини. Захотелось обернуться, отмахнуться от чего-то неведомого, вполне возможно, что и невидимого, но он не стал, вместо этого заговорщицки подмигнул дядюшке. А тот скривился, словно бы от зубной боли, и принялся выбираться из-за стола.
        - Все это, конечно, весьма эффектно, - сказал он незнакомым, сиплым каким-то голосом. Его неискренняя улыбка казалась нарисованной на морщинистом лице, - но кое-чего не хватает.
        К Климу он подходил по-крабьи, бочком, будто бы опасался за собственную шкуру. Или боялся упасть от выпитого вина. Но не дошел, остановился напротив Анны, сказал уже совсем иным, ласковым тоном:
        - Деточка, я знавал ваших родителей. Очень жаль, что в столь светлый день их нет рядом с вами, но я готов… - Он всхлипнул, а потом так же театрально и так же бездарно, как до этого Коти, прижал к груди ладонь. - Я готов заменить… и поддержать… - Он больше не всхлипывал, но икал громко и отвратительно, так, что ни у кого из сидящих за столом не осталось сомнений, что перед ними горький пьянчужка, вдруг возомнивший себя благодетелем. - Дайте-ка вашу руку, деточка!
        Деточке не хотелось. Деточка уже отдала руку - да и сердце до кучи! - негодяю и прохвосту, а тут еще один… чудак. Но и другого выхода у нее не оставалось, разыгрываемая пьеса ни в коем случае не должна была скатиться в фарс.
        - Вот… - На раскрытую ладонь Анны легло кольцо, простенькое, ничем не примечательное, но Климу вспомнилось, что кольцо это он видел на толстом дядюшкином пальце. - Подарите, деточка, своему… жениху. - Дядюшка снова икнул. - В знак крепости ваших чувств… А то он вам - бриллианты, а вы ему - лишь руку и сердце… Непорядок…
        Она послушалась, словно завороженная потянулась к кольцу, посмотрела на Клима взглядом одновременно беспомощным и решительным, и в глазах ее Климу на мгновение почудились серебряные искры, такие яркие, что он поневоле зажмурился. А когда открыл глаза, кольцо уже было на его безымянном пальце. Село как влитое, приласкало разгоряченную кожу освежающей прохладой, а холод, Клима окружающий, прогнало.

* * *
        Сорвался с крючка шельмец! Как есть сорвался! Выпутался из расставленных сетей! Матрена Павловна тяжко вздохнула, одним махом опрокинула в себя стопку вишневой наливки. Сердце заныло, сбилось с ритма, а потом снова заухало ровно и размеренно.
        Тяжко. Кто бы знал, как тяжко женщине замужней, но в вопросах бизнеса совершенно одинокой, этим самым бизнесом заниматься! Особенно нынче, когда кризис - чтоб его! Когда давние партнеры отказываются от сделок, ищут иных поставщиков. Сева, любимый сынок, говорит, что виной тому устаревшее производство, что нужна модернизация, да не абы какая, а тотальная. А где же набраться денег на эту модернизацию? К банкирам идти с поклоном? Так знала Матрена Павловна этих хапуг, понимала, сколько придется потом отдать своих кровных. Хорошо еще, если модернизация пойдет производству на пользу, но даже в этом случае окупятся затраты далеко не сразу, годы уйдут, чтобы встать на ноги, утвердиться на прежнем месте. А деловые партнеры ждать не станут, уже сейчас смотрят в сторону англичан и немцев. Там, видите ли, чугун дешевле и качественнее. Замкнутый круг, ей-богу… Так все хорошо было, а тут на тебе! Нет, деньжат-то у нее поболе, чем у Тошки Кутасова будет, есть чем пыль в глаза пустить, но от прежних капиталов хорошо, если четверть осталась. И всего за каких-то пять лет…
        Но видать, не до конца отвернулась от Матрены Павловны фортуна, подкинула в тяжкую годину покупателя на поместье. Столько лет замок этот чертов стоял, никому не нужный, а тут нате - нашелся дурачок. Да не просто дурачок, а с деньгами. Матрена Павловна справки-то навела, все, что могла, выяснила о мальчишке. Выяснить получилось не так чтобы много: молод, собой хорош, лих без меры, деньгами сорит, и денег тех у него в достатке. А деньги - это самое главное по нынешним-то тяжким временам. Денежка к денежке, под рачительное Матрены Павловны управление - глядишь, и получится модернизация. Наташенька вон уже совсем заневестилась, а чем Туманов не жених? Чай, поможет финансово любимой тещеньке, чай, не откажет.
        Матрена Павловна уже все распланировала, с Наташкой беседу провела, в идее своей утвердилась окончательно, а тут такой удар: у Туманова, оказывается, уже имеется невеста, вот эта самая, государственного преступника, каторжанина дочка. Как так вышло? Отчего Викеша не доложил? Отчего все думали, что девица - Мишки Подольского невеста? Не оттого ли, что Туманов, негодяй этакий, жениться на ней удумал вот только что? Была полюбовницей, станет женой…
        Ничего, как удумал, так и раздумает. Время еще есть. Матрена Павловна тоже что-нибудь придумает. На то она и мать, чтобы интересы родного чадушки блюсти. Ну и свои собственные, коль уж получится. Молодых рассорить - дело пустяковое. Небось мальчишка о темном прошлом своей невестушки знает далеко не все. Вот и узнает! Надо только Викеше сказать, чтобы расстарался.
        От мыслей этих на душе полегчало. Не привыкла Матрена Павловна отступать. Но и идти напролом тоже не любила, потому что считала себя женщиной разумной. Вторая стопка вишневой наливочки окончательно утвердила ее в правильности принятого решения, а ласковая улыбка Анатоля так и вовсе вернула прежнюю радость бытия. Анатоля Матрена Павловна любила. Не так сильно, конечно, как деток, но уж точно посильнее Петруши-покойника. С муженьком у нее не вышло ни любви, ни сладу. Слабохарактерный был, в делах мягкий, что пуховая перина. Точно как Антошка Кутасов. Одна порода! Савва тот иной был, хваткий и злой, вот за него бы Матрене Павловне замуж выйти, глядишь, и жив бы остался. Уж она бы присмотрела. Но теперь уж что? Теперь не о покойниках думать надо, а о живых. Вот об Анатоле, о голосе его ласковом да губах сахарных. Надо же, до степенных лет дожила, а не знала, что с мужиком может быть так хорошо, так сладко. А что ума молодому мужу боженька пожалел, так это ничего. У Матрены Павловны ума на двоих хватит.
        Несчастье случилось, когда ужин закончился и гости перебрались из столовой в гостиную, разбрелись по замку, точно овцы. Заголосила баба, громко, надрывно, как по покойнику. Тогда-то Матрена Павловна еще не знала, что и впрямь по покойнику. На голос пошла, просто чтобы бабу шальную приструнить. Небось одна из служанок крысу увидала и разверещалась.
        Не крысу…
        Шульц, поверенный баронессы, лежал распростертый на дорожке аккурат перед пристанью. И чего поперся посеред ночи?! Служанка, не ошиблась Матрена Павловна в своих предположениях, голосила и заламывала руки, но не рядом с поверенным, а в сторонке, словно бы боялась подойти ближе. Она, может, и боялась, а вот баронесса фон Дорф не убоялась, шагнула решительно, замерла над телом, руку в шелковой перчатке к горлу прижала. Вот тогда-то Матрена Павловна и поняла, что случилось неладное. Оттолкнула Анатоля, решительным шагом направилась к баронессе. В конце концов, она всему здесь хозяйка, должна знать, что случилось.
        Случилась смерть. Нет, не смерть даже, а смертоубийство - страшное, жестокое, бесчеловечное. Именно что бесчеловечное! Не мог человек сотворить такое…
        Шульц лежал в луже собственной крови, местами кровь эта уже начала подпекаться. Матрена Павловна не сразу заметила, как замарала в ней туфли. Теперь придется выбросить. Или попробовать отмыть? Хорошие ведь туфли, удобные, специально по ноге шитые. Но мысли о туфлях занимали ее недолго, ровно до тех пор, пока она не увидела лицо несчастного, вернее, то, что от лица осталось… А не осталось там, считай, ничего. Словно бы невидимый мясник лицо это одним махом от кости отодрал. Или не мясник… И не одним махом… И не только лицо… Вот и грудина вся разворочена. Черный камзол и рубаха на пузе располосованы, кишки наружу. А над кишками уже и мухи вьются, даром что ночь на дворе. Почуяли падаль… К горлу подкатила тошнота, но от тошноты этой Матрена Павловна отмахнулась так же, как отмахнулась от неловких попыток Анатоля оттащить ее от тела.
        - Заткнись немедля! - рявкнула она и на служанку, глупую бабу, глянула так, что та тут же замолкла, отошла как можно дальше от растерзанного тела.
        А баронесса, наоборот, покойника не убоялась, приблизилась вплотную, совсем не опасаясь запачкать роскошное платье чужой кровью. Рукой в перчатке коснулась обезображенного лица. Спина ее оставалась прямой, и звука ни единого она не издала, стало быть, нервишки у баронессы крепкие. Не ошиблась в ней Матрена Павловна.
        Тем временем подтянулся народ, откуда-то принесли факелы, зажгли, освещая место преступления. В том, что это преступление и есть, Матрена Павловна не сомневалась ни на минуту. Вот только кто посмел? В ее доме!
        Тишина, наступившая после того, как она прогнала служанку, продлилась недолго. Снова заголосили, заверещали. На сей раз горланила супружница городского головы, прижимала ко рту батистовый платочек и пальцем тыкала куда-то в темноту.
        - Посвети-ка! - велела Матрена Павловна одному из мужиков с факелом.
        В неровном оранжевом свете звериные следы казались черными, да только все прекрасно понимали, что не черные они, а красные. А еще огромные - не то собачьи, не то волчьи. Но каких же размеров должна быть тварь, этакие следы оставившая, этакое зверство сотворившая?!
        - …Волколак… - встревоженный шепоток пронесся над толпой, набираясь сил, становясь все громче, превращаясь почти в крик: - Вернулся нечистый…
        Заверещали девки, заголосили бабы, мужики принялись тревожно оглядываться. Все, кто выбежал из дома, помимо воли, словно напуганные животные, сбились в кучу. Откуда ни возьмись, появились вилы, ножи и прочие бесполезные против зверя игрушки. А Матрена Павловна вспомнила про Наташеньку, но, увидев дочь, тут же успокоилась, велела Викеше:
        - Уведи и в комнате запри.
        А тот и рад стараться. На радостях даже о волке-людоеде позабыл. Надо бы присмотреть, уж больно рвение его подозрительно. Не про его честь девка. Напомнить, что ли, чтобы не зарывался? Другим разом. Сейчас иных проблем хватает. Так, глядишь, и сделка сорвется. Испугается мальчишка, передумает остров покупать.
        Не испугался. Стоял в толпе смирнехонько, смотрел внимательно, невесту к груди прижимал, а та все пыталась вывернуться, шею тянула, чтобы посмотреть, чтобы увидеть. Не робкого десятка, значит, девица. Ну ничего, это пока.
        А архитектор из толпы, наоборот, выбрался, семенящим шагом подошел к баронессе, сказал что-то едва слышное. Та кивнула в ответ, оперлась на протянутую руку, вздернула подбородок. Маска в свете факелов блеснула зловеще, кроваво-красным. Не проста баронесса. Ох не проста. Да и архитектор не прост. Тело несчастного Шульца он рассматривал с медицинской тщательностью, не побрезговал даже до развороченной грудины дотронуться. А потом с кряхтением встал, глядя себе под ноги, направился к дому. Матрена Павловна не сразу поняла, что идет он не просто так, а по волчьему следу.
        След оборвался у задней двери… Это что же получается? Зверь с острова не сбег, а в доме спрятался? А там Наташенька… Сердце замерло, закаменело. Едва не сбив архитектора, Матрена Павловна бросилась к двери.
        - Зря волнуетесь, - бросил тот ей вдогонку и заставил остановиться. - Ежели оборотень и в замке, то не в зверином, а в человечьем обличье. Вот поглядите! - Невесть откуда взявшейся керосиновой лампой он осветил порог, на котором звериные следы обрывались, будто бы зверь этот испарился.
        - Нет, - Матрена Павловна мотнула головой, способность рассуждать здраво возвращалась к ней медленно, но верно. - Коль вы настаиваете на том, что это… оборотень, - последнее слово она не сказала, а выплюнула, - тогда в доме должны иметься человечьи следы.
        - Имелись. - Носком старого башмака Август Берг поддел перепачканную в крови тряпку, валявшуюся у самой двери. - Да только он их стер вот этим.
        - Кто? - Раздался за их спинами голос Коти. Бодрый, надо сказать, голос, лишь самую малость встревоженный. - Кто стер?
        - Тот, кто сначала в волчьем обличье растерзал господина Шульца, а потом уже в человечьем вернулся в дом.
        - Глупости говорите! - громко, с вызовом сказал Серж. - Запугать нас всех пытаетесь этими своими байками про оборотня!
        - Я? - Берг посмотрел на мальчишку удивленно и снисходительно одновременно. - Помилуйте, молодой человек, бояться вам стоит не меня, а его.
        - Оборотня? - Гонора в голосе Сержа поубавилось. Видно, вспомнил, что на пристани лежит бездыханное истерзанное тело, и на глупый розыгрыш это никак не тянет.
        - Я думаю, стоит вызвать полицию.
        Голос Туманова был спокоен. Невесту свою он больше за руку не хватал, она стояла смирно, смотрела не на него, а на Берга. Матрена Павловна тоже посмотрела. А что, может, и есть в словах Сержа резон, может, хочет старый хрыч всех запугать? Да только не похоже. В людях Матрена Павловна разбираться умела, видела, что архитектор поражен до глубины души. Но не напуган, нет. Скорее уж озадачен. Значит, не он. Да и зачем ему? Какой у него во всем этот интерес? А интерес на самом деле имелся если не у всех, то у многих - у наследничков. Надо только разобраться, в чем этот интерес выражается. О своем-то Матрена Павловна знала все досконально, но чужая душа - потемки. Думать нужно, приглядываться.

* * *
        В башню Август вернулся под утро. К тому времени в замке уже угомонились, тело несчастного Шульца забрали в город, гости уплыли, хозяева разбрелись по своим комнатам. Из гостей Августа волновали лишь двое: Анна и мальчишка. К себе он отправился сразу после того, как убедился, что они уплыли с острова.
        В башне было тихо и темно, пахло сыростью. Август устало опустился на лежак. Раздеваться не стал, сложил руки на коленях, принялся ждать. Та, которую он ждал, явилась почти сразу. Тонкий силуэт выткался из темноты, зазмеились по полу белые косы, и холод пробрал до самых костей. Раньше-то он холод так не чувствовал. Может, привык, а может, кольцо, Тайбеком подаренное, защищало. А сейчас уж что… Нет кольца, зато есть она - албасты. И девицей молодой оборачиваться не стала, явилась такой, какой была на самом деле, старухой с глазами-колодцами. Не к добру. Ну да Август не боится. Устал он бояться. Сказать по правде, он и жить-то давным-давно устал.
        - Не боишься, старик. - Вздернулась вверх губа, обнажая бескровные десны и острые зубы. Албасты его знала не хуже, чем он сам себя знал.
        - Убьешь? - Теперь, когда не стало у него защитного кольца, рассчитывать больше не на что.
        - Не знаю. - Белые косы взмыли в воздух, зависли аккурат над Августа головой. - Старый ты дурак.
        - Уж какой есть.
        Под лежаком зашуршало, и на колени к Августу запрыгнула рябая кошка, заурчала громко, спину выгнула дугой. А смотрела-то не на него, хозяина своего непутевого, смотрела на подружку - албасты. Защищала? Острые кошачьи когти впились в кожу, Август поморщился, но кошку сталкивать не стал, осторожно погладил по свалявшейся шерсти.
        - Защищает. - Кончик косы дернулся перед самым кошачьим носом, едва не задел Августа, но он руку убирать не стал. От неминуемого не убежишь. - Я бы не стала этакого хозяина защищать.
        А вот он стал, кольцо-оберег отдал почти незнакомому мальчишке и умереть теперь сможет со спокойным сердцем. Сделал все, что в его силах. Не в чем будет Евдокии его упрекнуть.
        - Глупый старик. - Коса убралась восвояси, а старуха вдруг перекинулась юной девой, такой, что глаз не отвести.
        - Не убивай его.
        - Уже пыталась. - Дева улыбнулась, обнажая все те же смертельно острые зубы. - Не вышло.
        - Кольцо…
        - Еще до кольца. Коснулась я его, старик. Тебе ли не знать, что от моих прикосновений бывает.
        Не ответил, лишь молча кивнул.
        - Думала, заберу тепло, а там и до души доберусь, а не вышло. Девочка… - Албасты снова улыбнулась, но на сей раз другой, почти человеческой улыбкой. - Она ему помогла, поделилась теплом. Как такое вышло, ума не приложу, только им обоим легче стало.
        Откуда же ей понять, нежити болотной, что у людей так бывает, что делят они иногда не только тепло, но и судьбу.
        - Не тронь, - только и смог повторить.
        - Не стану. И тебя не трону.
        Легче не сделалось, смерти Август не боялся, но холод отступил, и кошка, почуяв, что буря миновала, спрыгнула с коленей, на прощание больно царапнув.
        - Ты видела? - Он говорил, не глядя на албасты, рассматривал собственные морщинистые руки. Без кольца как-то сразу навалилась усталость, та самая, что годами копилась тяжким грузом. Прожитые годы напомнили о себе болью в суставах и дрожью в пальцах.
        - Видела. - Албасты присела к столу, костяным гребнем принялась расчесывать волосы.
        - Я своими собственными руками ее похоронил.
        И даже место запомнил, где тело пани Вершинской закопал. А другого оборотня на острове не было…
        - Был. - Албасты хмыкнула, мысли его она давно научилась читать. - Или ты так памятью слаб стал, что забыл?
        - Это не он! Скажи, что не он…
        Верить в такое не хотелось. Да и неправда это! Темнит албасты.
        - Не скажу. - Она пожала плечами. - Скучно мне, старик. Одно только и есть развлечение, что за людьми подглядывать. Или не людьми… - добавила многозначительно.
        Значит, не скажет. Будет развлекаться. А то, глядишь, и сама присоединится к кровавому пиру. Август тяжко вздохнул, потер уставшие глаза. Захотелось выпить. Где-то у него самогон был припрятан…
        - Гляди, играми своими ей не навреди. Люди - существа хрупкие. Тебе ли не знать.
        - Кровь чую. - Точеные ноздри хищно раздулись. - Много крови. Хорошо, будет и мне радость.
        - Не трогала б ты их, - попросил Берг, уже заранее зная, каким будет ответ.
        - Не буду. Они сами все сделают. Веришь? - И взгляд свой черный вперила в Августа. Снова стало холодно, и от холода этого вдруг занялось сердце.
        - Верю. - Человеческую натуру Август знал хорошо, понимал, что иная человеческая душа почернее будет, чем душа албасты. Или у албасты нет души?
        - Есть, старик. - Она усмехнулась. - Если бы не было, разве б я сейчас с тобой разговаривала. - Длинный язык жадно облизнул алые губы, Августа замутило.
        - Устал я, - сказал правду, как есть.
        - Так уплывай с острова. Тебя я отпущу.
        - А остальных отпустишь?
        - Я бы, может, и отпустила, а вот дом… - Седые космы сами собой заплетались в косу. - Тебе ли не знать, старик, кто заточен в этом месте.
        Знал. Разве ж о таком забудешь? Но надежда есть, что тот, кто заточен, так в заточении и останется, не отравит своей ненавистью этот многострадальный остров.
        - Уже отравил. И остров, и озеро, и дом твой. Молись, старик, чтобы не нашлось дурака, способного его из заточения вызволить. Молчи, никому не рассказывай про пещеру. - Голос албасты сделался глухим, словно грозовые раскаты.
        - Не стану.
        И под пытками бы не стал. Албасты это знает. Не оттого ли он до сих пор еще жив?
        - Я ей обещала, что тебя не трону.
        - Евдокии?.. - Мог бы догадаться, старый дурень.
        - Ей. - Албасты кивнула. - Умеет она обещания вырывать.
        - Умела… К ней хочу.
        - Успеется еще, старик.
        - А ну как не дождется? - На албасты он посмотрел с мучительной надеждой.
        - Дождется, - сказала и исчезла, растворилась в рассветной мгле, забрала с собой и холод, и запах сырости, оставила лучик надежды…

* * *
        Мертвеца Анна не испугалась. Наверное, события этого странного вечера притупили все чувства, а иначе чем объяснить эту холодную отстраненность, словно бы происходящее ее не касается, словно бы она не собственную жизнь проживает, а читает книгу. История в книге вырисовывается жуткая и загадочная - с оборотнем. Так сказал мастер Берг, о том говорили огромные кровавые следы и ужас, поселившийся в глазах островных жителей. А еще разговоры: тревожный шепоток мужиков, истеричные вздохи баб. Оборотень вернулся на Стражевой Камень…
        А Туманов уже тащил Анну к дому, туда, где мастер Берг изучал перепачканный в крови пол, где исчезали волчьи следы. Люди испуганно галдели, говорили все разом. Туманов толпу слушал молча, лишь однажды сказал, что следует вызвать полицию. Не поверил в оборотня? Странно, если бы поверил. Слишком уж холоден, слишком уж расчетлив. Венчальное колечко впилось острой бриллиантовой гранью в кожу, и Анна едва удержалась, чтобы колечко не снять. Снимет, вот доберутся они до усадьбы, и снимет к чертовой матери! А потом к чертовой матери отправит и Туманова с этой его дичайшей затеей.
        И с Мишей надо поговорить, спросить, отчего он позволил такому случиться. Но Анна точно знала, что не станет. Он в своем праве, он никогда ей ничего не обещал. Это она, наивная, навыдумывала себе разного, позволила глупым девичьим мечтам взять верх над здравым смыслом. Все, теперь здравому смыслу следует вернуться на прежнее место, погулял и хватит. Только отчего же так щемит сердце, словно бы от сердца этого по живому оторвали кусок?.. И станет ли легче, если Миша с ней заговорит? Вот он смотрит на нее, улыбается потерянно, то и дело поправляет на переносице очки, а это признак величайшего волнения. Анне ли не знать. Вдруг заговорит, вдруг попытается объяснить. Может быть, еще не поздно все исправить?..
        - Уже поздно. - Туманов словно мысли ее читал. Или отвечал не на ее невысказанный вопрос, а себе самому. - Нам пора, Анна Федоровна. - И руку сжал еще крепче. Хотя куда уж крепче, и без того синяки останутся. - Позвольте, я отвезу вас в усадьбу.
        Она бы с превеликим удовольствием не позволила, но в насмешливом взгляде Туманова прочла приговор своей строптивости. Если не отвезет он, то придется добираться самой. Наверное, можно было попросить Мишу, по старой дружбе… Но Миша исчез. А сама она даже дорогу до усадьбы не найдет.
        - Уж будьте так любезны, Клим Андреевич, - сказала она тоном, от которого могло заледенеть Стражевое озеро.
        Озеро бы заледенело, а вот Туманову хоть бы хны, лишь плечами пожал и совсем уж бесцеремонно потащил Анну к одной из лодок. Лодок этих, надо сказать, осталось совсем мало, гости спешили покинуть остров. Анна их не осуждала, она и сама чувствовала себя не слишком уверенно и не могла до конца понять, чего в ней сейчас больше: злости или страха.
        Оказалось, что все-таки злости, потому что стоило лишь им с Тумановым отплыть на достаточное расстояние от пристани, как злость эта выплеснулась наружу.
        - Что вы себе позволяете? - спросила Анна, мысленно вспоминая те приемы, которым учили ее дядька Трофим и Венька.
        Прежде чем ответить, Туманов снял пиджак, набросил ей на плечи.
        - Холодно, - сказал, не извиняясь, а лишь констатируя факт. - А что касается нашей помолвки, так силой под венец вас никто не тащит. Я вам даже больше скажу, не нужны вы мне ни в качестве невесты, ни уж тем более в качестве жены.
        Он говорил и рассеянно крутил на безымянном пальце невзрачное кольцо, которое почти силком всучил ему Август Берг, тоже, наверное, размышлял, стоит ли от кольца избавиться прямо сейчас или лучше подождать.
        - Не снимайте, - попросила Анна неожиданно даже для самой себя, и озеро одобрительно качнуло лодку. - Мастер Берг необычный человек, и подарки у него необычные.
        Клим Туманов посмотрел сначала на кольцо, потом на Анну и усмехнулся странной, кривоватой усмешкой, а потом проговорил:
        - Ну тогда уж и вы не снимайте. Мой-то подарок совершенно обычный, но уж какой есть.
        - Не нужно было…
        - Кольцо дарить? Бриллиант маловат, не достоин графини Шумилиной?
        - Не нужно было устраивать этот балаган. Я бы справилась.
        - Не справились бы, - сказал он жестко. - Может быть, в Петербурге на такую вольность, как связь незамужней девицы с мужчиной, и закрыли бы глаза, но в провинции публика иная. Не глаза бы закрыли, а все двери. Вы хотите, чтобы перед вами закрылись все двери Чернокаменска?
        Что-то подсказывало Анне, что и теперь эти двери не поспешат открыться, но правоту слов Туманова она была вынуждена признать. Признавать-то признала, но промолчала, отвернулась, чтобы не видеть его насмешливого взгляда.
        - А с женихом своим вы уж как-нибудь разберетесь. Потом, когда все это закончится. - Нет, не собирался он щадить ее чувства, не преминул сделать больно. - Или вы в Чернокаменске надолго?
        - Не ваше дело, - сказала она резко, почти выкрикнула, и серебристая озерная вода заворчала одобрительно, заплескалась в борта лодки. На мгновение показалось, что в воде она видит женское лицо, черноглазое, беловолосое. Показалось - всего лишь ее собственное отражение, искаженное лунным светом до неузнаваемости. А Туманов напрягся, в весла вцепился так, что под тонкой сорочкой забугрились мышцы. Слова ее его обидели или испугался чего-то? Лучше бы, конечно, испугался. Было приятно знать, что его можно напугать, что обыкновенные человеческие слабости ему не чужды.
        Он заговорил не сразу, после долгого и весьма утомительного молчания.
        - Ваша правда, не мое это дело. Признаться, у меня и своих дел хватает. Но если уж обстоятельства так сложились, предлагаю сделку. Мы с вами будем играть отведенные роли, пока каждый из нас не достигнет своей цели, а потом разойдемся. Вы ведь не станете меня убеждать, что явились в Чернокаменск лишь затем, чтобы осмотреть здешние красоты? У вас в городе есть какое-то дело.
        - Как и у вас, господин Туманов.
        - Бросьте этот официоз, Анна. Коль уж мы с вами помолвлены, - он снова усмехнулся, - называйте меня Климом. Так вы принимаете мое предложение? - спросил и руку протянул.
        Протянутую руку Анна пожала после недолгих колебаний. Сделка так сделка! О том, какую роль в этой сделке будет играть Миша, она старалась не думать. Как старалась она не думать и о том, что именно Мише следовало находиться на месте Клима Туманова, именно его слово успокоило бы все ее тревоги. Но Миши рядом не было, а Туманов предлагал сделку. На первый взгляд не самую плохую. Как его невеста, она получала доступ в замок и на остров. Да и мастер Берг к Туманову отчего-то благоволил, коль уж подарил свое кольцо. Может, благоволение его распространится и на Анну? В конце концов, он публично признался, что знал ее родителей, назвал их людьми достойными. Это ли не добрый знак? А Миша… Анна закусила губу, чтобы не расплакаться на глазах у Туманова. С Мишей они объяснятся. Когда-нибудь…

* * *
        А графиня-то оказалась крепким орешком, истерик не закатывала, в обморок не падала. Наоборот, по сторонам смотрела с недамским любопытством, а еще внимательно прислушивалась к разговорам об оборотне. Сам-то Клим ни в какого оборотня не верил, но ситуация на острове складывалась более чем странная. И истерзанный труп, и кровавые волчьи следы он видел своими собственными глазами.
        На самом деле волк-людоед? Или же ловкая мистификация? Климу хотелось думать, что второе, но что делать с трупом господина Шульца? Если есть труп, то получается уже не мистификация, а убийство. А если волк, то куда подевался? Уж точно не в доме спрятался. Хотя дядюшка отчего-то уверен в обратном. Но дядюшка - тот еще чудак. Это Клим понял с первых минут знакомства. То из города гнал, а то подарок вручил…
        Подарок, скромное серебряное кольцо, Климу, не привыкшему привязываться к вещам, отчего-то страшно нравился. Было ощущение, что с кольцом этим они родные, что сделано оно специально под него и для него. А пожалуй, подарок он оставит себе. На память. И с дядюшкой было бы не лишним снова поговорить. Что-то ведь знает старый прохвост. Знает, но не рассказывает. И про суженую следует разузнать побольше, про прошлое ее и про родственников.
        Суженая заговорила, лишь когда они остались одни, набросилась коршуном. Климу даже показалось, что хотела ударить. Любопытная барышня, что тут скажешь. С одной стороны - светская львица, а с другой - уличная девчонка. Такая точно скучать не даст. Хорошо это или плохо, Клим не знал, но одно он знал точно - рядом с Анной Шумилиной он чувствовал себя иначе. Это не было любовное томление или иное какое глупое чувство, но в ее присутствии определенно что-то менялось. Выцветший мир, к которому Клим давным-давно привык, расцветал красками, звуками и запахами. Такое с ним случалось и раньше, тусклый мир вспыхивал разноцветьем, но лишь затем, чтобы тут же обрушиться на бедную Климову голову невыносимой болью. Не было в том разноцветье никакой радости - одно лишь покорное ожидание неизбежного.
        Так случилось и во время их первой с Анной встречи. Гроза, гром, ветер и дождь стеной, а она яркая, словно светящаяся. Даром что мокрая насквозь и перепачканная в грязи по самую макушку. Клим тогда испугался, а еще и разозлился. Очень уж некстати оказалась бы мигрень. Если она вообще может быть кстати. Но ничего не случилось. Мир рядом с Анной оставался опасно ярким, но боль приходить не спешила. И это было странно и одновременно удивительно. От яркости бытия Клим давно отвык. Да что отвык - считай и не знал, как это! Иногда, когда становилось совсем уж невмоготу, чтобы вернуть жизни краски, он совершал опрометчивые поступки, лез в самое пекло, рисковал жизнью. Помогало ненадолго. В попытке достичь невозможного жизнь его делалась похожей на пьяный угар. Когда наступало отрезвление, голова тоже болела, но не до зубовного скрежета, а как у обычных людей. Этой боли Клим был даже рад, она делала его всего лишь обыкновенным, не заставляла с беспомощным стоном падать на колени, сжимать виски руками.
        Вот и сейчас от Анны шел мягкий свет, а лунная дорожка на свинцово-серой озерной глади отливала десятками оттенков. Удивительно. Едва ли не удивительнее того, что творится на острове. Хорошо, что они договорились, подписали пакт о ненападении. Но с другой стороны, за новообретенной невестой теперь придется приглядывать, и сердце чует - хлопот с ней не оберешься, тяжела будет его доля. Одни только эти романтические страдания по утраченной любви чего стоят! Она ведь страдает, в толпе все время искала глазами Подольского. Отпусти ее Клим в тот момент от себя, непременно ринулась бы к бывшему кавалеру - унижаться… Оттого он и не отпустил, держал крепко, может быть, даже излишне крепко, зато наверняка.
        А про оборотня Анна у него спрашивать не стала. Этакое несвойственное дамам нелюбопытство Клим посчитал дурным знаком. Значит, будет разбираться во всем сама, ринется в бой. Разумеется, без него. Узнать бы, что привело ее в Чернокаменск. Тогда контролировать ситуацию стало бы проще. Но ведь не расскажет. Ну да ладно! Как он и сказал, у него своих дел полно!
        До поместья добрались без приключений, хотя Клим и был начеку. Оборотень там был или просто волк, но оружие сейчас оказалось бы нелишним. Утром надо обязательно заняться этим вопросом, купить ружье. Анну он проводил до самой комнаты, но возвращаться к себе не спешил. Спать не хотелось, а поразмышлять было над чем.
        Чужое присутствие Клим скорее почувствовал, чем увидел, но не удивился. Появления Подольского он ждал, потому и не растерялся, заступил дорогу крадущейся тени.
        - Куда собрались, Михаил Евсеевич? - спросил ласковым шепотом. - Уж не к моей ли невесте?
        Тень замерла, гневно сверкнули в темноте стекла очков.
        - Как ты посмел? - Подольский так же, как и он сам, говорил шепотом. Не говорил даже, а шипел.
        - Посмел. - Клим пожал плечами. - Что ж мне было делать? Честь прекрасной дамы по моей вине оказалась под ударом, а законный жених не спешил за даму заступаться. Пришлось… импровизировать.
        - Да я тебе за такую импровизацию… - Подольский сделал шаг вперед, но шаг этот был какой-то неуверенный.
        Клим остался на месте, сунул руки в карманы брюк. Если бы Подольский хоть сейчас попытался поступить как настоящий мужчина, Клим бы, пожалуй, попробовал его понять. Речь не об уважении, но хотя бы о понимании чужой сути. Но увы… На него никто не бросился с кулаками, не попытался прорваться к Анне, чтобы попросить прощения, объясниться. Подольский отступил.
        - Ты пожалеешь, - донеслось из темноты, словно бы сама эта темнота обрела плоть.
        - Надеюсь, ты уже жалеешь?
        Ему никто не ответил. Клим снова пожал плечами, запрокинул голову, вглядываясь в темные окна комнаты на втором этаже. Графиня Анна Шумилина спала. Или делала вид, что спит. С женщинами ничего нельзя знать наверняка.
        Утро следующего дня выдалось пасмурным, накрапывал мелкий дождик. К завтраку не вышли ни Анна, ни Подольский. На вопросы Клима Клавдия лишь развела руками.
        - Михаил Евсеевич велели завтрак в комнату подать, а Анна Федоровна сказала, что не голодна.
        В голосе Клавдии слышалось осуждение. Было очевидно, что хороший аппетит она считает едва ли не одной из самых важных дамских добродетелей.
        - А вот я голоден как зверь! - Клим широко улыбнулся.
        От его совершенно невинных слов Клавдия ойкнула и торопливо перекрестилась.
        - Что случилось? - спросил он как можно участливее.
        - А то вы, Клим Андреевич, не знаете, что случилось?! Вы ж этой ночью на острове были! - Чувствовалось, что Клавдии хочется поговорить, узнать кровавые подробности минувшей ночи. - Волколак… - сказала она и снова перекрестилась. - Вернулся…
        - Откуда вернулся? - спросил Клим с ленивой насмешливостью, специально раззадоривая Клавдию. - Какой такой волколак?
        - Обыкновенный! - сказала Клавдия с вызовом и обмахнулась полотенцем. - Вы-то, Клим Андреевич, не из местных, вы ту давнюю историю про волколака не знаете.
        - А ты расскажи, - попросил Клим.
        Клавдия рассказала, дважды просить не пришлось. И про волколака, и про кровавую ночь, унесшую жизни тогдашних хозяев острова, и много еще чего.
        - А кто тогда жив остался, тот, почитай, сразу же с острова и уплыл. Вот только…
        Договорить Клавдия не успела, в столовую, ломая шапку в широких ладонях, заглянул Василь, ее муж.
        - Я это… - Он кивнул Климу, покрепче сжал шапку.
        - Ну чего тебе, Василь? - За неуклюжего мужа Клавдии, видать, было неловко, оттого и в дом она его старалась без лишней надобности не пускать.
        - Тута барышня спрашивает про ключи… - Василь смотрел в пол, но уходить не спешил.
        - Про какие ключи?
        - От башни. Говорит, ты обещалась ключи ей дать. Так давать?
        Прежде чем ответить, Клавдия кинула на Клима полный страданий взгляд.
        - От какой башни? - спросил он.
        - Так от часовой, барин, - махнул рукой Василь, и с рукава его рубахи на пол просыпались скошенные травинки. Видно, до этого он управлялся в парке. - Говорит, посмотреть охота… - По тону его было понятно, что бабе в часовой башне делать нечего, но кто ж его станет слушать, тут Клавдия всему голова. - А башня на ключ закрыта. Как архитектор с нее едва не свалился, с тех пор, почитай, и стоит под замком. Часы небось поломаны давно, а ей механизм посмотреть…
        - Механизм, - голос Клавдии вдруг смягчился. - Так это ж ее папенька тот механизм налаживал. Оттого, видно, и тянет ее в башню. Дай ключи, Василь, но наперво сам в башню поднимись, посмотри, чтобы там все в порядке было, чтобы ступени целые. А то не приведи господь… Иди уж! - Она махнула полотенцем на мужа и следом перекрестила.
        Василь вздохнул, аккуратно прикрыл за собой дверь, а Клим спросил:
        - Про какого отца ты, Клавдия, тут говорила?
        - А вы ж, Клим Петрович, ту давнюю историю тоже не знаете… Я вот все думала, кого это Анна Федоровна мне напоминает, а сегодня утречком на рынок за сметанкой свежей поехала, а там кум мой, Ефим Сергеевич. Он, горячая голова, устроился к новым хозяевам на остров работать, а там такое! - Клавдия выпучила глаза, сказала шепотом: - Оказывается, они оба в Чернокаменск явились.
        - Кто они?
        - Дочка Айви и Федора-каторжанина и оборотень. Такая история… Такая грустная, я вам доложу, история. Пирожков к чаю не желаете? Вкусные пирожки, с капусточкой и зайчатиной.
        - Желаю. Желаю пирожков и грустную историю.
        А история и в самом деле оказалась грустной, если не сказать, трагичной, приправленной, как это принято в Чернокаменске, изрядным флером таинственности.
        - …И с тех пор ни Айви, ни ребеночка ейного никто не видел. - Увлекшись рассказом, Клавдия присела к столу, подперла румяную щеку кулаком. - Полиция-то Акима Петровича в этаком злодеянии подозревала, но все в городе знали, что виноват Злотников. Это он, ирод, и мать, и дитя, ни в чем не повинное, в озере утопил, Стражевой Камень кровью залил. Тогда-то все думали, что не выжила девочка, а оказывается, жива-живехонька! Что это, как не чудо?
        - Чудо и есть, - Клим согласно покивал. Про пирожки он и думать забыл, слушал Клавдию очень внимательно.
        - А Злотникова господь покарал. Оборотень ему голову отгрыз! Ну да вы об том знаете, барин.
        Клим снова покивал. О том он знал и даже видел кресло со следами волчьих когтей. Или не когтей?.. С этим еще предстояло разобраться.
        А Клавдия тем временем придвинулась поближе, на Клима смотрела с этакой хитрецой.
        - Что? - спросил он, уже заранее зная, о чем она хочет спросить.
        - Так кум мой, Ефим Сергеевич… - Клавдия зарделась, что маков цвет, - он же на острове работает…
        - Ты говорила уже, Клавдия.
        Она кивнула, а потом решилась:
        - Сказал, что вы сделали Анне Федоровне предложение.
        - Сделал. - Пирожки с зайчатиной были все же повкуснее капустных. Клим взял еще один. - И Анна Федоровна мое предложение приняла.
        Если Клавдия и хотела что-то еще сказать, то передумала, лишь вздохнула да придвинула поближе к Климу поднос с пирожками.
        Он уже заканчивал пить чай, когда тишину нарушил мелодичный перезвон. Клавдия вздрогнула, прижала ладонь к груди.
        - Что это? - спросил Клим, вставая из-за стола.
        - Часы. - В голосе Клавдии было изумление. - Башенные часы. Ишь, сто лет не работали, а тут заработали! И кто это их?..
        Клим знал, кто, но поверить в такое было сложно. Сначала следовало бы проверить.
        У часовой башни он оказался через несколько минут, тяжелая дубовая дверь была гостеприимно распахнута, но прежде чем войти внутрь, Клим запрокинул голову, посмотрел вверх. Первой он увидел даму. В позе испуганной и одновременно страстной она проплывала в смотровом окне, утреннее солнце золотило ее острое бронзовое плечико. Рыцарь был грозен и полон чувства собственного достоинства. Меч в его руке казался почти настоящим. Дожидаться появления чудовища Клим не стал, под громкий перезвон взлетел вверх по лестнице.
        Анна стояла в самом центре вращающейся деревянной площадки. Рядом с бронзовыми фигурами ее собственная казалась миниатюрной, почти кукольной. Особенно по сравнению с чудовищем, похожим не то на дракона, не то на гигантского змея. Чешуя на его теле была тусклой, словно покрытой коростой, и лишь глаза отсвечивали желтым, отчего чудовище казалось живым, едва ли не живее замершей в неподвижности Анны.
        Шумилина выглядела странно. Руки и даже лицо ее были перемазаны в чем-то черном. Масляные пятна виднелись даже на юбке.
        - Доброе утро, миледи. - Клим не без опаски шагнул на движущуюся площадку. Здесь, высоко над землей, дул сильный ветер.
        - Оказывается, он до сих пор работает! - Анна улыбнулась, провела ладонью по щеке, оставляя еще один грязный след.
        - Кто? - Для сохранения равновесия Клим предпочел бы за что-нибудь держаться. Ближе всех была голова чудовища, но он ухватился за талию дамы.
        - Механизм. Клавдия говорила, что он давно сломан, а он не сломан. Я кое-что подтянула, смазала шестерни и - полюбуйтесь!
        Анна раскинула в стороны руки, и Клим едва поборол желание схватить ее за шиворот, чтобы удержать от падения. Смотровые окна на площадке были низкими, едва доходили девушке до пояса, а она еще и руками размахивает. Но не схватил. Понял, что с нее станется начать отбиваться и тогда уж точно расшибется. А на кой ему покалеченная невеста? Невеста ему в принципе не нужна, но если уж выбирать из двух зол, то лучше уж целую и невредимую. И только лишь после этих разумных опасений в голову его пришла иная мысль.
        - Что значит, смазала шестерни?
        - А то и значит! Пойдемте, я вам покажу!
        Дожидаться его Анна не стала, поманила за собой.
        Часовой механизм был неожиданно большим и с виду грозным, но отчего-то Анна Федоровна, урожденная графиня Шумилина, смотрелась в его железных недрах совершенно органично.
        - Красота какая! - сказала она с восторгом. С этаким восторгом юным барышням следует разглядывать ювелирные украшения, но никак не скучные шестерни. - Конечно, тут есть еще над чем поработать, но самое главное - часы живы!
        Прозвучало это так, словно Анна и в самом деле считала часовую башню живым существом. Чему их там вообще учат в этих пансионах для благородных девиц?..

* * *
        Матрене Павловне немоглось. Не спасали ни ласки Анатоля, ни принятая с самого утра вишневая наливочка. Больно уж некстати помер этот Шульц. Не то чтобы ей было жаль проходимца, но планам смерть его могла стать большой помехой. Начнется сейчас эта волокита с расследованием, а с куплей-продажей дома так, наоборот, заминка. А может, это даже и хорошо, что заминка? Чем дольше Туманов пробудет на острове, тем больше шансов свести его с Наташенькой. А от полюбовницы его она избавится с легкостью. Чай, и не от таких избавлялась.
        От мыслей этих здравых и рассудительных Матрену Павловну отпустило, и к завтраку она вышла бодрой и полной сил. Оказалось, силы и крепкий аппетит вернулись не только к ней одной. За столом не было лишь баронессы, но оно и понятно: осталась без верного пса, одна-одинешенька. Как теперь-то дела вести? Может, и вовсе с острова уберется? Что ни говори, а присутствие ее в замке Матрену Павловну весьма раздражало.
        А вот остальные, что домочадцы, что родственнички приблудные - все на месте. Коти вон сидит, точит когти о скатерть, нервический свой темперамент демонстрирует. Антошка вот ничего не демонстрирует, знай себе жрет да пьет. С самого утра зенки заливает. Свела же судьба с бесхребетником. Серж, тот еще негодник, сидит прямехонько, словно аршин проглотил, вилочкой с ножичком поигрывает этак многозначительно. И так же многозначительно пялится на Наташку. А она, дуреха, придвинулась поближе, улыбается мечтательно. О чем мечтает? А ведомо, о чем! Помнит Матрена Павловна себя в ее годы, помнит, о чем мечталось. Ежели б то, о чем мечталось, сбылось, сбежала бы с лихим уланом, позабыв и про родителей, и про девичью честь. Вот как тумановская потаскуха. Но уберег боженька. Или то папенькин ремень был? Не важно, главное, что глупостей ей тогда наделать не позволили. Вот и она не позволит.
        На дочку Матрена Павловна глянула так, что та мигом побледнела, но от Сержа не отодвинулась. Ладно, с этим потом можно разобраться. Невелика беда.
        И архитектор тут как тут! Не находит, видать, в себе сил отказаться от дармового угощения и выпивки. С самого утра выглядит так, словно всю ночь пил. А может, и пил. Кто ж его знает! Этому тоже следует дать понять, кто здесь всему хозяин. Уж больно вольно он вчера себя вел. Еще и глупости эти нес про оборотня. Может, и вовсе прогнать, отказать от дома? Мысль казалась разумной, но после недолгих размышлений Матрена Павловна от нее отказалась. Пусть уж лучше так, под присмотром. Пусть все они под присмотром, в кулаке у нее. Матрена Павловна посмотрела на свои унизанные перстнями пальцы, вздохнула. Добрая половина из перстней была подделкой. Самоцветы в них знакомый ювелир уже два года как заменил на дешевые стекляшки. Кризис, будь он неладен…
        - Доброе утро, мама!
        Кто появлению Матрены Павловны и обрадовался, так это Севочка. Вот уж кто ее никогда не подводил и не расстраивал. В нее характером пошел, не в папашку своего непутевого. Хотя злые языки поговаривают, что Всеволод похож на Савву Кутасова. Брешут! Уж ей ли не знать, от кого дите народилось!
        - Какое ж оно доброе? - Коти поморщилась, плечиками повела, словно бы озябла. - После вчерашней-то ночи! Как жить-то теперь в этом ужасном месте?
        - Так ты, Катька, и не живи, - сказала Матрена Павловна ласково. - Съезжай в Чернокаменск, тебя силой никто тут не держит.
        Эх, ее бы воля, давно бы разобралась с родственничками. Но нельзя, повязаны они крепко-накрепко. Хоть и не хочется это признавать.
        - Не дождешься!
        Катька скрутила кукиш и сделалась похожей на злобную старуху. А она ведь боится. Все они, те, кто знает, боятся. С радостью бы уплыли с этого чертова острова, но обстоятельства таковы, что нужно за остров держаться зубами. По крайней мере, до тех пор, пока Туманов его не купит. А там уж как раньше, каждый сам по себе. Своего-то Матрена Павловна не упустит, пусть не надеются.
        - Надо дом быстрее продавать. - Надо же, Антошка, оказывается, не только жрет и пьет, но еще и о деле думает. - Пока господин Туманов не передумал.
        - Этот не передумает, - подал голос архитектор.
        - С чего такая уверенность, Август Адамович? - с интересом спросил Сева. К старику он питал не только любопытство, но и некоторую долю симпатии. Матрене Павловне это не нравилось. Следует с мальчиком поговорить. Наедине.
        - Я эту породу знаю. Им чем страшнее, тем интереснее. А тут такое… происшествие.
        - Так, может, нужно, чтобы оборотень еще кого-нибудь загрыз? - В воцарившейся за столом тишине голос Анатоля прозвучал неожиданно громко. - Для улучшения продаж…
        Фыркнула Коти, едва заметно поморщился Викеша, испуганно всхлипнула Наташенька, а Антошка так и вовсе поперхнулся вином. И только лишь Сержу, похоже, идея пришлась по душе, на Анатоля он посмотрел с интересом. А Матрене Павловне захотелось огреть муженька чем-нибудь тяжелым. Все ж таки глупость его ее порой утомляла.
        - Кстати, о происшествии… - Викеша пришел в себя первым. - Кое-кто из прислуги уже попросил расчет, а те, кто остался, потребовали прибавки к жалованью. - Он вопросительно посмотрел на Матрену Павловну.
        - Так прибавь, - вздохнула она. Сплошные траты в последнее время! - Но немного, только лишь, чтобы не разбежались.
        Викеша молча кивнул, что ни говори, а Матрену Павловну он понимал без лишних слов. Надежный человечек, проверенный.
        - Замок осмотрели? - словно бы невзначай поинтересовался архитектор.
        - Опять вы о своем, Август Адамович! Зверь то был! Самый обыкновенный зверь! И не нужно нам снова рассказывать эти байки про оборотня! - Опять разнылось сердце. Что-то частенько в последнее время…
        - Обыкновенный? - А Катька, паршивка, вдруг решила поддержать Берга. - Да даже если и обыкновенный, так от того ведь не менее опасный! И мы тут… - она всхлипнула, - все беззащитные.
        - Съезжай! - оборвала ее причитания Матрена Павловна. - А если решишь остаться, так и визги свои прекрати. И без того тошно. - Сказала и не выдержала, потерла грудь, усмиряя разболевшееся сердце.
        - Август Адамович, а у меня к вам дело есть. - Сева, умница, снова пришел на помощь, увел разговор от опасной темы. - Задумал я тут кое-что, нужен ваш дельный совет. Не подниметесь ли после завтрака в мою комнату, не взглянете ли на чертежи?
        Когда речь зашла о чертежах, Берг оживился, про оборотня и думать забыл. А дом все ж таки надо осмотреть. Не верила Матрена Павловна, что зверь может прятаться в доме, но и на самотек все пускать была не намерена. И остров надо бы исследовать. Пущай Викеша охотников позовет, чтобы все здесь прочесали, под каждый камень заглянули. А у нее есть еще неотложное дело.
        - Анатоль, голубчик, - на мужа своего Матрена Павловна поглядела с нежностью. - Помнится, ты говорил, что учился каллиграфии…

* * *
        Идей у Всеволода Кутасова было много. Некоторые из них казались Августу пустыми прожектами, а некоторые заслуживали внимания. Да и что скрывать, давненько ему не предлагали работы. Истосковалась-то душа по делу.
        За бумагами и чертежами они просидели едва ли не до вечера. Август и не заметил, как время прошло, да и о собственных планах за всей этой суетой почти позабыл. Поэтому из дома, который не хотел его отпускать, подставлял подножки порогов, обиженно подрагивал каменными стенами, почти выбежал.
        …Место он помнил, даром, что семнадцать лет прошло. Искать не пришлось. Про место это один он только и знал, не желал, чтобы остальные помнили то, что он запомнил. Тогда-то еще надеялся забыть, но не вышло.
        От безымянной могилы, считай, ничего и не осталось - только лишь почти сровнявшийся с землей холмик, с черным камнем вместо надгробья. Камень Август спихнул почти без усилий. Все ж таки остались в стариковском теле силы, дарованные Тайбековым кольцом. И могилу разрыл быстро, помедлил лишь в самом конце, когда рука коснулась грязного, наполовину сгнившего савана. Нет, он не испугался того, что предстояло увидеть. Он боялся, что не увидит…
        Под саваном проступали кости черепа. Не волчьего - человеческого, маленького, словно детского. Так пани Вершинская крупными формами никогда не отличалась, разве только в зверином обличье. Про те формы вспоминать не хотелось, как и про смрадное дыхание, вырывающееся из волчьей пасти. Или это не из пасти, а из разрытой могилы? Август вдохнул, выдохнул и сдернул саван.
        И ничего-то, окромя костей, не осталось от той, что держала в ужасе весь Чернокаменск. Ни человечьего в ней не осталось, ни звериного. Лежит себе, зыркает пустыми провалами глазниц, скалится крепкими, неожиданно крупными зубами, издевается.
        Август стер с лица пот, уселся на землю рядом с могилой.
        - Значит, не ты, - сказал не то с досадой, не то с облегчением. - А кто ж тогда?
        Ответ знает албасты. Но она не скажет. Скучно ей, нежити, хочется крови и зрелищ. А вот Августу уже ничего не хочется. Где бы сил взять, чтобы могилу снова засыпать?
        Нашлись силы. Стоило только вспомнить все то зло, что чинила лежащая перед ним женщина. Или не женщина - такая же нечисть, что и албасты, только еще страшнее?
        К башне он возвращался уже в сумерках и то, что в доме его кто-то побывал, скорее почувствовал, чем увидел. Вроде бы и замок на двери не тронут, и вещи в том же точно беспорядке, в котором Август их оставил, но душа криком кричит - в башне был чужой!
        Кто был? Зачем приходил? Что искал?
        - Почуял? - Албасты шагнула, словно из стены. А может, из стены и есть. Вон косы ее меж камней застряли, натянулись канатами.
        - Ты видела, кто это был?
        Ничего не ответила, лишь плечами пожала. Значит, видела, но не скажет. Будет наблюдать, как на Стражевом Камне все рушится, а потом, глядишь, и присоединится к кровавому пиру.
        - Что он искал?
        Искать-то в башне можно было разное. Почитай, все вещи для Августа имели ценность. Но будут ли они интересны незваному гостю? Сердце ухнуло и затаилось, а в ушах, наоборот, послышался набатный звон. Только не это…
        Замок на люке, ведущем в подпол, казался неповрежденным, но доверия ему у Августа не было. Люк на себя он дернул с такой силой, что едва не сорвал с петель, и лишь оказавшись в темноте подпола, вздохнул с облегчением.
        Здесь царил привычный беспорядок, валялся строительный мусор: обломки досок, осколки кирпичей и камни, призванные маскировать вход в подземную пещеру. Вход этот был не тронут, замурован крепко-накрепко. От сердца отлегло. Вернее, сердце наконец дало о себе знать.
        Тук-тук…
        Тук-тук…
        И тук этот эхом по костям…
        Да по каменной кладке…
        Тук-тук…
        Вот только его ли это сердце бьется?..
        Август, уже давно разучившийся бояться, вдруг испугался не на шутку, до постыдной рези в кишках, до взмокших ладоней. Сколько лет прошло, а то, что заточено под башней, не живое, но и не мертвое, все еще напоминает о своем существовании. Ядом черной ненависти отравляет все вокруг.
        - Поднимайся наверх, старик!
        В люк скользнула коса, принялась слепо извиваться в воздухе. Того и гляди заденет. А и пусть бы…
        Не задела. Албасты ждала его наверху. Не молодая дева, а древняя старуха. И во взгляде ее черных глаз Августу почудился страх. Может ли нежить бояться? Может, если знает, что ее ждет, когда тот, кто заточен, выберется на волю.
        Албасты качнула головой, провела когтями по стене, высекая из камней искру, а из Августовой груди судорожный стон, и исчезла, оставляя после себя на полу лишь пахнущую тиной лужицу. Берг устало вздохнул, опустился на лежак. Сил не осталось даже на то, чтобы налить себе самогона. И про оборотня он так ничего и не узнал…

* * *
        Письмо от анонима принесла Клавдия.
        - Кажись, это вам, Клим Андреевич.
        - Кажись? - Клим оторвался от бумаг, с которыми работал, посмотрел удивленно.
        - На пороге нашла. - Клавдия поднесла конверт к глазам, подслеповато сощурилась. - Там ваше имя написано. Где ж это видано, письма под ноги швырять?! - сказала неодобрительно и положила конверт на стол перед Климом. Уходить же не спешила, любопытствовала. Хорошо хоть, что ее любопытства не хватило на то, чтобы конверт вскрыть.
        - Спасибо, Клавдия. - Клим улыбнулся многозначительно.
        Клавдия все поняла правильно, попятилась, аккуратно прикрыла за собой дверь.
        Письмо оказалось занятным. Некто, пожелавший остаться неизвестным, сообщал господину Туманову о пикантных подробностях из жизни его будущей супруги. Подробностей было много, все они оказались гнусными и для Анны крайне оскорбительными. Настоящий интерес представляло лишь утверждение, что девица, с которой господин Туманов собирается связать свою судьбу, на самом деле никакая не графиня Шумилина. Из сообщения анонима следовало, что настоящая Анна Шумилина погибла еще в младенчестве, и тому в Чернокаменске имеется множество свидетелей, а женщина, которая называется ее именем - коварная аферистка, охотящаяся за чужими капиталами, и женщину эту следует гнать поганой метлой, а еще лучше сдать в полицию. В доказательство своей правоты аноним вложил в конверт пожелтевшую от времени газетную вырезку, в которой сухим казенным языком сообщалось о страшном преступлении, случившемся двадцать лет назад на Стражевом Камне. Там сообщалось, что от рук сошедшего с ума старика погибла молодая женщина, его внучка, и новорожденная девочка - дочь убитой и Федора Шумилина, государственного преступника, осужденного на
пожизненную каторгу. Вот так, ни много ни мало…
        Клим отложил письмо, краем глаза успев заметить движение за окном. Движение заметил, а вот наблюдавшего за ним человека разглядеть не успел - лишь качнулись задетые чьей-то рукой кусты сирени. Аноним желал убедиться, что донос его получен и прочитан? Выходит, что так.
        Клим заложил руки за голову, до хруста в позвоночнике потянулся. Значит, кому-то очень хочется представить Анну Шумилину в дурном свете. Настолько дурном, что у любого нормального жениха непременно должны возникнуть разумные сомнения. Вот только аноним не учел, что Клим не совсем нормальный, да и не жених вовсе. А все потому, что аноним, кем бы он ни был, не мог знать об их с Анной договоренности. И о том, что на Климовы капиталы его суженая не претендует. По крайней мере, пока дело не дошло до законного брака. А оно не дойдет, в этом у Клима не было никаких сомнений. Но подметное письмецо все-таки любопытное. Кто же это так о нем заботится, что даже не поленился найти газету многолетней давности?
        Оставался еще один вопрос: на самом ли деле его суженая та, за кого себя выдает? Выжила ли дочка Айви и Федора Шумилина? И кто в таком случае ее воспитал, кто дал образование? Да не обычное - вышивка, поэзия и прочая дамская дребедень, - а образование вполне практичное, в каком-то смысле даже мужское. Вот он, Клим, по образованию военный инженер-механик, но с часовым механизмом если бы и разобрался, то далеко не сразу. А может, и вовсе бы не разобрался. Так он мужчина, а она барышня… Спросить, что ли, напрямую - откуда у нее такие познания? А захочет ли отвечать? Все-таки они друг другу совершенно чужие люди. Или сначала письмецо показать, а потом поинтересоваться. Вроде как между прочим.
        Был и другой выход. Отчего-то Клим почти не сомневался, что правду знает дядюшка. Ведь признал же он в Анне дочку графа Шумилина. А с другой стороны, откуда дядюшке знать, как эта дочка должна выглядеть? С пьяных глаз взял да и разглядел фамильное сходство? Или тут что-то иное? Что-то, что пока недоступно Климову пониманию? Сказать по правде, его пониманию пока еще многое недоступно. Но ничего, он упрямый…
        …О том, что бабка преставилась, Клим узнал, будучи в военном госпитале во Владивостоке. Жизни его тогда ничто уже не угрожало, раны на спине худо-бедно заживали, да и контузия оказалась легкой, но приехать на похороны он никак не мог и в тот момент, признаться, даже обрадовался и ранам своим, и контузии. Ранение было его оправданием. Хотя ни перед кем Клим оправдываться не собирался.
        Бабку свою Клим не любил. Нет, начать нужно с другого. Начать нужно с того, что бабка его, своего единственного внука, никогда не любила. Была она старухой странной, нелюдимой, со скверным характером, от которого страдали и слуги, и маленький Клим. За малейшую провинность его секли розгами, бывало, на сутки запирали в комнате, бывало, морили голодом. Розги и голод Клим переносил стоически, а вот запертые двери не выносил. Наверное, в бабкином поместье до сих пор сохранились двери со следами от его ногтей.
        Сначала Клим старался быть хорошим, коль уж жизнь распорядилась так, что из родни у него одна только бабка, но очень быстро понял, что старания его ничего не значат, что каким бы хорошим он ни был, бабка его никогда не полюбит и не примет. Бабка любила лишь одного человека, да и то, наверное, только оттого, что человек этот был мертв. Свою маму Клим не помнил, часами всматривался в портрет женщины, которая была бабке дочкой, а ему мамой, пытался нащупать в душе то хрупкое чувство, которое сделало бы его хоть немного счастливее. Может быть, если бы мама была жива… Но мама умерла, оставила его одного с бабкой, а бабка его ненавидела. Она и слуг набирала таких же, как сама - хмурых и лютых, не считавших зазорным лишний раз пнуть бестолкового мальчишку, который вечно путался под ногами. Пинать пинали, но по-настоящему не били никогда, бабка оставляла эту привилегию за собой. Перед тем как взяться за розги, она доставала кисет с табаком, делала понюшку, чихала долго и с упоением, а потом говорила:
        - Иди сюда, ублюдок.
        Тогда Клим еще не понимал значения этого слова, лишь чувствовал, что это что-то обидное, а когда осознал, возненавидел бабку еще больше. За розги, за запертую, исполосованную детскими ногтями дверь, а больше всего за холодное равнодушие.
        Светлые дни в его жизни случались лишь один раз в год. Дни эти Клим привык считать днями рождения. К ним в доме готовились заранее. За две недели Клима переставали пороть, чтобы сошли синяки и следы от розог, кормили так, что с непривычки начинал болеть живот, наряжали в новую, до ужаса неудобную одежду. Бабка заходила в его комнату, садилась в кресло, смотрела долгим, тяжелым взглядом, потом говорила всегда одно и то же:
        - Если он спросит, говори, что всем доволен.
        Он - это тот человек, который раз в год превращал унылую жизнь маленького Клима в праздник. Человек приходил на рассвете, в комнату Клима заходил без стука, так же, как до этого бабка, садился в кресло. Вот только взгляд его был иным, пусть долгим, пусть тоже довольно тяжелым, но от этого взгляда не хотелось спрятаться под кровать.
        - Как дела, мальчик?
        Человек всегда спрашивал одно и то же. И Клим отвечал привычное:
        - Спасибо, господин. У меня все хорошо.
        Верил ли ему человек? Наверное, сначала, пока Клим был еще совсем маленький, верил. Он трепал Клима по голове, оставлял конфеты и подарки, которые Клим тут же прятал в тайнике и берег как зеницу ока, а потом запирался в кабинете с бабкой.
        О чем они там разговаривали, Клим не знал. Однажды пытался подслушать, но был пойман Никифором, старшим слугой, и с позором выдворен из дома. После ухода человека бабка какое-то время переставала обращать на Клима внимание. И это были самые чудесные периоды его жизни. Они стали бы еще чудеснее, если бы не головные боли, страшные, выматывающие, лишающие человеческой сути. Голова болела столько, сколько Клим себя помнил. И окружающий мир был серым столько же, сколько он себя помнил. Он расцветал радугой лишь перед приступом, и оттого радугу Клим ненавидел. Однажды после особо тяжелого приступа, который уложил мальчика в постель на целую неделю, бабка пригласила врача. Тогда-то Клим и узнал, что его болезнь называется мигренью. Вот только помочь врач ему так и не смог. И все последующие доктора тоже…
        Его жизнь бежала по раз и навсегда заданному маршруту, значимыми вехами на котором были лишь визиты человека. Клим уже начал думать, что так станет продолжаться всегда, но в один из дней рождения все изменилось.
        - Как дела, мальчик? - привычно спросил человек.
        - Спасибо, господин. У меня все хорошо, - так же привычно ответил Клим.
        На этом разговор их должен был окончиться, но не на сей раз.
        - Собирайся, - сказал человек и встал со стула. - Мы уезжаем.
        - Я готов! - Он не стал даже спрашивать, куда они уезжают. Он онемел от свалившегося на него счастья.
        Человек ничего не ответил, лишь посмотрел на Клима пристально, а потом погладил по голове. В этот момент Климу захотелось, чтобы человек этот был его отцом. Ведь был же у него отец!
        А бабка разозлилась. Впервые за все время она повысила на гостя голос. От сиплого ее крика не спасала даже запертая дверь, и Клим с ужасом подумал, что гость уступит, передумает.
        Не уступил, не передумал. Из отчего дома Клим вышел в том, в чем был, даже подарки из тайника забрать не успел. Не беда, человек только что сделал ему куда более значимый подарок.
        Это и в самом деле был подарок - билет в новую жизнь. Клим стал одним из самых молодых студентов Николаевской инженерной академии. Академия и заменила ему семью. Оказалось, у него есть способности к точным наукам. Оказалось, он толковый, смекалистый и на диво выносливый. Очень быстро Клим стал одним из лучших. И неудивительно - ему хотелось быть лучшим, после стольких лет серой, словно опутанной паутиной жизни он нашел свое место и свое признание!
        В дом бабки он вернулся лишь однажды, да и то лишь затем, чтобы забрать из тайника подарки. Он был еще молод, почти мальчишка, он все еще верил в чудеса. Наверное, оттого попытался поговорить…
        Она не стала. С тоской посмотрела на по-прежнему стоящие в углу ее комнаты розги, но ударить больше не решилась. Мальчик вырос…

* * *
        Анне казалось, что о душевных терзаниях она знает все. Увы, лишь казалось. От того, что они с Тумановым заключили перемирие, легче не стало. Умом она все понимала, даже кое в чем соглашалась, но сердцем… Видно, не зря говорят - сердцу не прикажешь. А когда сердце это влюблено?..
        Миша ее избегал, с самого раннего утра ушел из поместья. Анна знала, специально спросила у Клавдии. Заглушить боль помогла часовая башня и осознание того, что вот этот удивительный механизм вместе с мастером Бергом запускал ее папа. Работа Анну всегда успокаивала, особенно такая увлекательная. Успокоила и на сей раз. А когда на башне очнулись до этого много лет спавшие куранты и ожили механические фигуры, стало почти хорошо. А еще ей польстило удивление Туманова. Уж чего он не ожидал от графини Шумилиной, так это таких вот познаний. И в глазах его было не только удивление, но и… восхищение? Или показалось? С Тумановым ничего нельзя было знать наверняка. Кстати, к обеду он тоже не явился. Клавдия сказала - отправился в город. Ну и пусть, ей и одной хорошо!
        Оказалось, не хорошо. Оказалось, с одиночеством вернулась и тоска о том, что так и не сказано, о том, что так и не случилось. Ей ли не знать, какой Миша ранимый, как тяжело ему даются чувства. А тут не простое чувство, тут обида пополам с оскорблением. Публичным оскорблением. И она, Анна, стала невольной тому виновницей, причинила боль. Значит, и исправить все должна она одна, а для этого нужно поговорить с Мишей.
        Появление его Анна не пропустила, потому что весь вечер сидела у окна, ждала. Он шел по дорожке усталым шагом, с опущенными плечами, с полей его шляпы стекали капли дождя. Дождь, зарядивший с самого утра, к вечеру усилился.
        Из своей комнаты Анна выбежала бегом, даже шаль на плечи не накинула. Ей казалось особенно важным поговорить с Мишей прямо сейчас: объясниться, попытаться все исправить. Ведь что-то еще они в силах исправить! Туманов может сказать всем там, на острове, что пошутил. Он такой… все поверят, что он способен на такие глупые шутки. О том, что скажут о ней самой, Анна старалась не думать. Сейчас главное, что думает о ней Миша.
        - …Миша! - В спешке она поскользнулась и едва не упала.
        Он подхватил, удержал от падения. И это показалось добрым знаком.
        - Миша. - Она хотела погладить его по мокрой от дождя щеке, но он отстранился. И руки убрал. Оставшись без поддержки, Анна снова едва не упала, на ногах устояла чудом. Или силой воли. Ведь осталось у нее еще немного силы воли. - Миша, нам нужно поговорить.
        Голос дрожал, как ни старалась Анна, чтобы он звучал решительно. Наверное, это от дождя и от холода.
        - О чем же мне нужно говорить с чужой невестой, Анна Федоровна? - Он смотрел на нее сверху вниз, взгляд его был таким же стылым, как и треплющий волосы Анны ветер.
        О чем? Им о многом нужно было поговорить. О том, что случилось страшное недоразумение, которое любящим людям не может стать помехой. И она уже начала говорить, но Миша ее перебил неожиданно резко:
        - Или мне следует обращаться к вам иначе? Может так статься, что вы вовсе не Анна Федоровна Шумилина?
        Она не понимала, стояла под проливным дождем, как утопающий за соломинку, хваталась за рукав Мишиного пиджака, а он все пытался стряхнуть ее руки.
        - А кто же я? - Вопрос был такой же дикий, как и тот, что задал ей Миша. - Кто я, по-твоему?
        - Дочь графа Шумилина погибла много лет назад, утонула в Стражевом озере. - Голос Миши был хриплым, в нем словно бы слышался механический скрежет шестерней. - Ты слышишь меня, Анна, та девочка погибла! Непростительная небрежность с моей стороны, не узнать правды, не проверить… - Все-таки ему удалось разжать онемевшие пальцы Анны. - Я узнал для тебя все, кроме самого главного, я не узнал, кто ты есть на самом деле! А сегодня мне открыли глаза.
        - Кто?.. - Не о том нужно было спрашивать, спрашивать следовало о том, как подлая ложь может так изменить отношения между любящими людьми?
        - Нашлись желающие. - Миша раздраженно дернул плечами, и холодная вода с полей его шляпы полилась Анне в лицо, смешиваясь с горячими слезами. Выходит, она плакала. - Да в том и нет никакого секрета. Оказывается, в Чернокаменске до сих пор помнят ту историю с погибшей девочкой. И теперь я спрашиваю тебя, Анна, кто ты на самом деле?
        Она отступила на шаг, злым движением стерла с лица и дождевые капли, и слезы, сказала громко, чтобы на сей раз он ее точно расслышал:
        - Я никто, Миша! Для тебя я никто!
        Он шагнул было следом, и на мгновение, на долю секунды, во взгляде его Анне почудились боль и сомнение, а потом вдруг спросил:
        - А твой новый жених знает, что ты никто?
        - …Жених знает, можете не сомневаться. - Из темноты и дождя выступила высокая фигура, встала рядом с Анной. - Пойдем в дом, дорогая. Ты можешь простудиться. - И ее холодную руку сжала его горячая ладонь. Сжала крепко, совсем не ласково, но Анна отчего-то вдруг успокоилась. Даже зубы ее перестали выбивать барабанную дробь. - А вас, господин Подольский, я бы попросил держаться подальше от моей невесты. Для вашего же блага… - Голос Туманова упал до угрожающего шепота.
        - И вам не интересно? - Миша сделал шаг назад, то ли уступая дорогу, то ли нащупывая пути отступления. - Не интересно, кому вы предложили руку и сердце? Она вам рассказала?
        - Если потребуется, я все узнаю сам. - Туманов сильнее сжал запястье Анны, будто боялся, что она убежит. Анна и убежала бы. И от него, и от Миши, и от самой себя, если уж на то пошло. Но не позволили… - А теперь с дороги!
        Он шел быстрым, широким шагом, плечами рассекая пелену дождя и словно на буксире волоча Анну за собой.
        - Довольно! - Она вырвалась уже перед входной дверью.
        - Довольно? - Туманов посмотрел на нее сверху вниз почти тем же взглядом, каким до этого смотрел Миша, но больше не стал ничего спрашивать, лишь толкнул перед Анной дверь. - Прошу, миледи!
        Путаясь в подоле насквозь мокрого платья, она взбежала вверх по лестнице, захлопнула за собой дверь, прижалась к ней спиной. Поплакать бы, но слезы вдруг закончились. А на место боли пришла злость. Она графиня Анна Федоровна Шумилина! И отныне она сама по себе! Порыв ветра вдруг распахнул плохо закрытое окно, сыпанул к ногам Анны горсть холодного дождя, а в темноте за окном ей почудилась призрачная женская фигура. Конечно, почудилась. Такая вот у нее чудная жизнь!
        В дверь тихо постучали, и сердце дрогнуло. Который из них? Подольский или Туманов?
        Оказалось, ни тот ни другой. На пороге стояла Клавдия. Она куталась в цветастую шаль и на насквозь мокрую Анну смотрела с жалостью. Видела ее недавнее унижение? Ну и пусть!
        - Пойдемте чай пить! - сказала Клавдия и улыбнулась. - Я чаю липового заварила и блинчиков испекла! И мед у меня есть.
        - А теплое молоко есть? - Теплое молоко - вот лучшее средство от хандры. А к молоку можно и блинчики с медом.
        - А как же! Есть молоко! - Клавдия кивнула. - Вы, Анна Федоровна, пока переодевайтесь в сухое, а я молочко согрею и вам принесу.
        - Не надо приносить, я спущусь на кухню. - Не хотелось ей этим вечером оставаться одной. Пусть уж лучше на кухне с Клавдией.
        Когда за Клавдией закрылась дверь, Анна переоделась, еще влажные волосы заплела в косу, накинула на плечи любимую шаль. Из своей комнаты она вышла с высоко поднятой головой, словно бы кому-то было до нее дело…
        На широком кухонном столе ее уже ждала большая кружка молока и тарелка с блинами. В фарфоровой масленке таял кусок масла. Рядом стояла розетка с медом. Жизнь определенно налаживалась.
        Есть в одиночестве не хотелось, и Клавдия без лишних слов разделила с Анной ужин. Она ела неспешно, намазывала сложенный «конвертиком» блин маслом, а сверху поливала медом и довольно щурилась, откусывая кусочек. И без того румяные щеки ее делались еще ярче. Когда блинов на тарелке почти не осталось, она посмотрела на Анну заговорщицки и сказала:
        - А не хотите наливочки? Чудесная у меня есть наливочка! Для сугреву и успокоения нервов.
        Согреться Анна уже давно согрелась, а нервы…
        - А пожалуй, и хочу! - сказала и рукой махнула этак ухарски. - Исключительно для успокоения нервов!
        Наливочка оказалась сладкой и на первый взгляд совсем нехмельной. Только на первый взгляд. После третьей рюмки Анна поняла, что жизнь и в самом деле налаживается, что нет в ее нынешнем положении ничего особо постыдного, такого, с чем она бы не смогла справиться. Она так и сказала Клавдии:
        - Я со всем разберусь.
        - А чего тут разбираться? - Клавдия подперла румяную щеку кулаком, смотрела на Анну по-матерински ласково. - Девке плохо, когда у нее ни одного ухажера. Вот это, я вам скажу, беда. А когда их аж два, так радоваться нужно.
        - Уже ни одного. - Удивительно, но факт этот Анну больше не волновал. - Я теперь сама по себе!
        - Глупости говорите, барыня! - Клавдия кулачок от щеки убрала и погрозила Анне пальцем: - Ладно, Мишка Подольский - кавалер сомнительный, я б такого родной дочке не пожелала, но вот господин Туманов! - Она принялась загибать пальцы. - Интересный, обходительный, самостоятельный, при деньгах. И видно, что об вас печется, все время спрашивает, где Анна Федоровна, да куда Анна Федоровна пошла. Колечко вон какое красивое вам подарил. Сразу видно, что у человека сурьезные намерения.
        Анна невесело усмехнулась. С рассуждениями Клавдии она была не согласна, но спорить не хотелось, уж больно вечер получился славный. Вот только что-то из сказанного за столом ее то ли насторожило, то ли просто удивило, но коварная наливка не позволяла понять, что же это было. Зато наливка придала решительности:
        - Скажи-ка мне, Клавдия, а правда, что в городе меня считают самозванкой? - спросила Анна шепотом.
        Прежде чем ответить, Клавдия разгладила скатерть, передвинула с места на место масленку, а потом сказала:
        - Считают.
        Сердце екнуло. Не ожидала Анна такого поворота. Даже не подозревала, что может с таким столкнуться.
        - Считают те, кто вашу матушку в глаза не видел. - Клавдия оставила в покое и скатерть, и масленку. - А кто Айви знал, у того сомнений нет, что вы ее дочка.
        - Разве я на нее похожа? - Сколько Анна ни смотрела на портрет мамы, сходства с собой не находила. Мама была красавицей, а она сама родилась с внешностью самой заурядной.
        - Похожи, - сказала Клавдия уверенно. - Конечно, не волосами и не цветом глаз. Я таких глаз, как у Айви, вообще ни у кого не видела, но фамильное сходство имеется, в том ни у одного разумного человека сомнений быть не должно. Вам бы Августа Берга порасспрашивать. Тот с родителями вашими был очень близок, особливо с отцом. Говорят, он уже подтвердил, что вы, еще младенчиком будучи, каким-то чудом выжили, спаслись от ирода Злотникова.
        Не знала Анна эту часть своей биографии, не рассказывали ей об этом ни тетя Настя, ни дядя Витя. И про то, что Злотников пытался в младенчестве утопить ее в озере, тоже не знала. За что?
        Наверное, вопрос этот она задала вслух, потому что Клавдия ответила:
        - А кто ж его знает? Зверем он был, еще страшнее того волколака, который его самого загрыз. Скольких людей он с Сироткой, подельником своим, загубил! И не пересчитать. Ванюшу, братца моего младшего, застрелили ни за что ни про что. У, ненавижу! - Пухлое лицо Клавдии вдруг сделалось каменным, черты заострились, утратили привычную мягкость. - Но есть бог на свете, каждому воздастся по делам его. Вот и Злотникову воздалось. Перевел боженька весь его гнилой род. Машка Кутасова, женушка его, самоубилась, с замковой башни сбросившись. Расшиблась об камни.
        - Какой башни? - не поняла Анна.
        - Дык той, что с нечестью крылатой на крыше. Тьфу, срамота одна! - Клавдия сплюнула и тут же перекрестилась.
        - Так ведь нет там камней, башня прямо над водой нависает.
        - Я же говорю, боженька покарал. Когда Машка Кутасова с башни в озеро сиганула, вода отошла. Сродственница моя в те времена в замке кухаркой работала, все в подробностях мне рассказала. А потом-то вода снова вернулась.
        Это казалось странным. Озеро ведь не море, не должно быть в нем приливов и отливов. Наверное, просто мелкое дно под башней с горгульями, вот жена Злотникова и расшиблась насмерть. А остальное уже люди додумали. Как с оборотнем. Про оборотня надо бы тоже порасспросить. Очень любопытно, что же это было на самом деле.
        - И весь род его под корень… - Клавдия разлила остатки наливки по стопкам. - С Машкой-то у них детей не было, но мальчонку Злотников от другой какой-то бабы прижил. И даже признал законным наследником. Видно, так сильно ему наследника этого хотелось, что молвы не побоялся, байстрюка в дом привел. Привести-то привел, а любить не любил. Да и мальчонка, говорят, дикий был, что тот волчонок.
        - И что же с ним стало после смерти Злотникова?
        - Говорю же, весь род под корень. - Клавдия одним махом осушила стопку. Анна к своей не притронулась. - После той резни на острове мальчонку евоной мамке назад отдали. Кому ж он такой нужен? А потом, я слыхала, приключился пожар. Сгорели и мальчонка, и мамка его.
        Несмотря на наливку и жар, идущий от печи, вдруг сделалось зябко.
        - Мальчик-то в чем виноват? - спросила Анна шепотом.
        - Кровь, чай, не водица, - сказала Клавдия неожиданно резко. - Сова не ро`дит сокола! - а потом, словно бы опомнившись, торопливо добавила: - Заболтала я вас, Анна Федоровна! Ночь уже на дворе, шли бы вы спать, голубушка! А господину Туманову я про вас всю правду, как есть, рассказала, чтобы не верил злым языкам, чтобы не сомневался даже.
        - Спасибо, Клавдия. - Вот только не нужна господину Туманову правда. А что нужно, Анна пока еще не поняла. - Спокойной ночи!
        Когда Анна выходила из кухни, ей послышался звук удаляющихся шагов, и входная дверь, кажется, хлопнула. Или это не дверь, а еще одно окно распахнул ветер?
        Как бы то ни было, несмотря на волнения минувшего дня, спала Анна крепко. Так крепко, что не почувствовала чужого присутствия в своей комнате.
        Молодая женщина расчесывала костяным гребнем белые волосы и едва слышно пела колыбельную. В глазах женщины была нежность пополам с нечеловеческим голодом…

* * *
        Утро следующего дня выдалось солнечным и звонким. Щебетали птицы, ветка старой липы деликатно постукивала в закрытое окно. Анна проснулась с головной болью - давала о себе знать наливочка Клавдии, - но с решительным настроем. Никому больше она не позволит себя унижать! Ни перед кем не станет оправдываться! Не за тем она приехала в Чернокаменск. А то, что и сама она толком не знает, зачем приехала, так это только ее проблемы. Остальным о них знать не нужно!
        К завтраку она спустилась все в том же решительном настроении, одетая со всей возможной тщательностью, с видом совершенно независимым. За столом уже сидел Туманов, место Миши пустовало, столовые приборы оставались не тронуты.
        - Господин Подольский отбыл по делам, - сказал Туманов вместо приветствия.
        В ответ Анна лишь пожала плечами, уселась напротив.
        - Прекрасно выглядите, миледи! Душевная смута идет вам на пользу.
        - Нет никакой душевной смуты! Не выдумывайте, Туманов!
        - Клим. Мы ведь договорились, что перейдем к общению более доверительному.
        - Хорошо. - Анна придвинула к себе тарелку. - Вы невыносимы… Клим.
        - Не смею вас разочаровывать, миледи. - Он усмехнулся этак снисходительно, и Анне подумалось, что расставание с таким женишком станет для нее сплошным удовольствием. - И в подтверждение своих намерений хотел бы предупредить - не планируйте ничего на вечер. Мы приглашены на ужин.
        Спрашивать, кто их пригласил, Анна не стала. И без того все понятно. Туманова тянет на остров так же, как и ее саму. Хоть в этом они похожи.
        День прошел на удивление быстро. Туманов исчез вслед за Мишей, а Анна отправилась на разведку в город. Город показался ей самым обыкновенным, ничем не примечательным, не вызывающим ни воспоминаний, ни ассоциаций. Она попыталась найти дом, в котором жила в детстве, но не вышло. Может, забыла, как он выглядел на самом деле, а может, дома того больше и не было.
        Отправляясь на прогулку по Чернокаменску, Анна боялась, что станет привлекать к себе излишнее внимание, поэтому оделась как можно скромнее и неприметнее. Но опасения ее оказались беспочвенными, горожанам не было никакого дела до богатой бездельницы, слоняющейся по городу в самый разгар дня.
        К обеду ни Миша, ни Туманов не явились, и Анна решила поесть в кухне в обществе Клавдии, а заодно и расспросить ту об оборотне. Рассказ получился долгим, больше похожим на сказку, но было видно, что каждому своему слову Клавдия верила. Как верила она и в оборотня, много лет назад державшего в страхе всю округу. Она не могла сказать наверняка, куда делся тогдашний оборотень и откуда взялся нынешний. Был ли это один и тот же зверь или напасть следовало считать новой, но в одном была уверена.
        - Вам следует быть осторожной, голубушка. Та тварь между мужиками и бабами различий не делала. После заката без оружия нынче выходить опасно. А на вашем месте, так я бы и вовсе дома сидела. Дома-то спокойнее всего.
        - Не могу, мы с Климом Андреевичем приглашены в замок на ужин.
        - Вот же лишенько! - Клавдия перекрестилась. - У них там человека зверь на клочки порвал, а они все ужинают! Тогда хоть держитесь рядом с женихом. Он, по всему видно, человек бывалый.
        Она все говорила и говорила, все нахваливала Туманова, а Анна пыталась вспомнить, что же вчера в разговоре с Клавдией показалось ей странным. Так и не вспомнила.
        Туманов явился за ней в семь вечера, деликатно постучался в дверь, сказал:
        - Миледи, я жду вас внизу через четверть часа!
        Внизу вместе с Тумановым ее ждала еще и пара оседланных жеребцов. Один из них стоял под дамским седлом.
        - Надеюсь, вы умеете ездить верхом, миледи? - Туманов держал жеребцов под уздцы, и те недовольно мотали мордами, но стояли смирно. На плече Туманова висело ружье. Права Клавдия, похоже, в женихи ей достался человек бывалый.
        - Умею. - Не дожидаясь помощи, Анна вскочила в седло. Надо сказать, не без удовольствия вскочила. Лошадей, как и конные прогулки, она обожала. - Зачем вам ружье, Туманов?
        - Как зачем? - Он удивленно вскинул черные брови. - Чтобы защищать вас от всякой нечисти.
        - Глупые у вас шутки. Человек погиб при ужасных обстоятельствах. - Анна погладила жеребца по холке.
        - Вот вы и ответили на мой вопрос. Человек погиб при ужасных обстоятельствах. Чтобы мы с вами избежали его печальной участи, мне и нужно ружье.
        Анна хотела было съязвить, спросить, умеет ли Туманов ружьем этим пользоваться, но не стала. И так ведь видно, что умеет. Вместо этого она тронула жеребца с места, дожидаться Туманова не стала. Но он не отстал, нагнал почти сразу же.
        - Как быть с лошадьми? - спросила она, не глядя на своего спутника. - Вы хотите оставить их у озера без присмотра?
        - Почему без присмотра? - удивился Туманов. - Я нанял человека для этих целей.
        - Это безответственно!
        - Отчего же?
        - В округе рыщет… - Она не договорила, замолчала.
        - Кто рыщет? Оборотень? Анна вы же образованная барышня! Как вы можете верить в такую ерунду?!
        - Не оборотень! - Она посмотрела на него со злостью. - Конечно, я не верю в оборотней! Но ведь кто-то же напал на господина Шульца! Что, если это был зверь?
        - Если это и был зверь, то на двух ногах.
        - Мы видели следы!
        Он не ответил, лишь пожал плечами и пришпорил коня.
        Они были уже на подъезде к озеру, когда услышали громкие мужские голоса и женский визг. Анна вздрогнула от неожиданности, посмотрела на Туманова.
        - Что там? - спросила шепотом.
        - Оставайтесь здесь. Я скоро.
        Оставайтесь здесь! Нашел дурочку! Вслед за Тумановым Анна пустила своего жеребца в галоп. Скачка их длилась недолго. Лес закончился быстро. Вековые сосны немыми исполинами замерли у границы черных каменных валунов. Возле одного из таких валунов и толпилась кучка людей. А Туманов уже спешился, на Анну посмотрел с неудовольствием.
        - Я же велел ждать!
        - Велели? - Вот и пришел ее черед изумляться. Кто он такой, чтобы командовать?
        Он вздохнул, сказал примирительно:
        - В таком случае хоть тут останьтесь, не ходите. - И не дожидаясь ответа, направился к кучке людей.
        Анна решительно пошагала следом. Можно подумать, после увиденного вчера ее еще что-нибудь может напугать!
        Оказалось, может. Мертвый мужчина лежал на берегу, прислонившись спиной к валуну, босые ноги его ласкала озерная вода, и от вида этих ног Анне стало дурно. Ей доводилось видеть освежеванных зверей. Дед Кайсы не считал зрелище это великим страхом для маленькой, но смелой девочки. Но видеть освежеванных людей ей не доводилось. Как и запекшейся на черных камнях крови…
        К стыду своему, Анна не смогла сдержать испуганный вскрик, и Туманов, не оборачиваясь, рукой задвинул ее себе за спину, не сказал даже, а приказал:
        - Не смотри!
        Поздно… Она уже видела, и от увиденного к горлу стремительно поднимался колючий ком тошноты. Анна едва успела отбежать в сторону, перед тем как ее вырвало. Руки и ноги дрожали, а на лбу выступил холодный пот. И со зрением что-то случилось, окружающий мир виделся ей словно бы через пелену дыма.
        - Вот возьми. - Из пелены этой появилась рука с носовым платком. - У меня есть коньяк. Хочешь?
        Вместо ответа она кивнула, вытерла платком губы, приняла уже знакомую флягу, сделала глоток.
        Коньяк у Туманова был целительный, сначала опалил внутренности, а потом почти сразу же вернул способность мыслить ясно.
        - Он… мертв?
        Глупый вопрос. Разве кто-то может выжить после такого?
        - Мертв. И похоже, давно. Кровь запеклась.
        К горлу снова подкатил ком, Анна замотала головой, не позволяя организму раскисать.
        - Что с ним случилось? Кто это?
        - Не знаю. Опознавать тело придется по вещам, но пока никто не решился его трогать. Ждут полицию.
        - Это… зверь?
        - Не хотел бы я повстречать зверя, способного на такое. - А ружье свое Туманов с плеча снял и по сторонам смотрел сторожко, хоть сам же и сказал, что убийство произошло давно.
        - Все так, как на острове? - Анне не хотелось приближаться к телу, но знать подробности она должна.
        - Так да не так. - Туманов казался задумчивым. - Пойдем! - Он протянул ей руку. - Тут и без нас справятся.
        Оставшиеся без седоков лошади нервничали. Наверное, чуяли запах крови. Или чуяли что-то иное? Кого-то иного? Туманов помог Анне забраться в седло, но теперь всю дорогу держался рядом, не оставлял без присмотра. У вытащенных на сушу лодок их ждал мужик разбойничьего вида и с ружьем на плече. Он кивнул Туманову, принял поводья.
        - Митрофан, видал, что там на берегу? - спросил Туманов.
        Мужик молча кивнул.
        - Что это могло быть? - не удержалась Анна.
        - Нечисть… - сказал Митрофан и сплюнул себе под ноги. - Нечисти на озере развелось, барышня. - Он улыбнулся улыбкой, больше похожей на оскал, и Анне подумалось, что такому никакая нечисть не страшна. - Да ты, барин, не боись, за лошадками я пригляжу. Ежели к ночи с острова не вернетесь, заберу их к себе в стойло, а на рассвете снова сюда пригоню.
        Будто поняв, что речь о них, один из жеребцов ткнулся мужику в раскрытую ладонь, ласково зашлепал губами, и Анна поняла, что это его лошади, он им хозяин и в обиду их никому не даст.
        - Уважаемый, - она шагнула к Митрофану, который рылся в кармане штанов в поисках угощения для лошади, - а нечисть - это, по-вашему, оборотень?
        Он посмотрел на нее удивленно, как на неразумное дитя, а потом сказал:
        - Нечисть - это то, что там, на берегу, лежит. Да вы не бойтесь, - он снова оскалил крепкие желтые зубы, - главное, по ночам по округе не шастайте, и все будет добро. А за лошадками я пригляжу.
        Сказал и, не дожидаясь новых расспросов, ушел.
        До острова плыли в тишине. Туманов заговорил, лишь когда лодка ткнулась носом в доски причала:
        - Больше от меня ни на шаг, - сказал так, что сразу стало ясно - он не шутит. - Поняла?
        Анна ничего не ответила, лишь кивнула. Сейчас, после увиденного на берегу, от бравады ее не осталось и следа.
        - Вот и хорошо. - Он выбрался из лодки, протянул руку, добавил привычным насмешливым тоном: - Прошу вас, миледи!
        О том, что на берегу случилось несчастье, в замке уже знали. Происшествие это как раз горячо обсуждалось, когда они с Тумановым вошли в гостиную.
        - Вы это видели, Клим Андреевич?! - Коти Кутасова совершенно по-театральному заламывала руки. Излишне напудренное лицо ее выражало одновременно страх и острое любопытство. - Говорят, это отвратительно! - Она перевела взгляд на Анну, сказала уже совсем другим, снисходительным тоном: - Милочка, как вы это выдержали? Я бы непременно упала в обморок. У меня слишком тонкая душевная организация.
        - Ой, Катька, молчала бы ты о своей душевной организации! - В комнате не было душно, но мадам Кутасова обмахивалась веером. - У тебя не нервы, а морские канаты. Да и Анна Федоровна, как я погляжу, не робкого десятка.
        Вот только смотрела она при этом не на Анну, а на Туманова. Очень пристально смотрела. Ждала реакции?
        И он отреагировал, по-хозяйски обнял Анну за плечи. От неожиданности она чуть не позабыла об их договоренности и едва удержалась от того, чтобы не пнуть женишка локтем. Может, и пнула бы, если бы взглядом не встретилась с Мишей…
        Он сидел напротив Всеволода Кутасова, разделял их столик с шахматной доской. До появления Анны они, наверное, играли в шахматы. Сердце вздрогнуло и замерло, но лишь на мгновение. Пальцы Туманова крепко сжали ее плечо, причиняя боль и одновременно выводя из оцепенения. Миша приветственно кивнул, Анна улыбнулась одними лишь уголками губ. А Туманов Мишу проигнорировал. Взгляд его был устремлен в дальний угол гостиной, где у окна стояла баронесса фон Дорф. На сей раз она оделась во все черное, и даже шелковая маска ее была черной, как безлунная ночь, а затянутые в черные перчатки пальцы рассеянно барабанили по подоконнику. В людях, собравшихся в гостиной, не чувствовалось единения, но даже в этой атмосфере всеобщей отчужденности баронесса выделялась какой-то особенной равнодушной отстраненностью, словно бы ее тяготило навязанное общество, но избавиться от него у нее пока не было никакой возможности.
        - Примите мои соболезнования, Агата Дмитриевна. - Клим, минуя Матрену Павловну, подошел к баронессе, коснулся губами затянутой в перчатку руки.
        - Благодарю. - Голос ее был тихим, с хрипотцой, которая свойственна бывалым курильщикам. Но отчего-то Анна была уверена, что баронесса фон Дорф не курит.
        - Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
        Он и в самом деле хотел помочь или всего лишь следовал этикету? Анна не знала, а баронесса улыбнулась, покачала головой.
        - Того, кто помогал мне во всем и всегда, больше нет. - Синие глаза в прорезях маски оставались сухими, но в хриплом голосе драматизма и чувств было куда больше, чем в голосе Коти Кутасовой. - Но если потребуется, я к вам непременно обращусь, мой мальчик. - Рука, затянутая в перчатку, ласково коснулась вихров Туманова. - У вас волосы старика, - сказала она так тихо, что расслышали ее только Туманов и Анна.
        - Это у меня с рождения. - Он улыбнулся так, словно бы ему было неловко. - Иногда мне даже кажется, что я родился уже стариком.
        Шутил он или говорил правду, Анна не сумела понять, но баронесса посмотрела на него очень внимательно, словно бы пыталась увидеть что-то, скрытое от посторонних глаз.
        - Хотела спросить, - сказала она и посмотрела в сгущающиеся за окном сумерки, - вы ведь видели того несчастного на берегу?
        Обращалась она исключительно к Туманову, на Анну не обращала никакого внимания. Пора бы привыкнуть, что для обитателей этого дома она - никто, пустое место. Да вот что-то не получается привыкнуть.
        - Мы видели. - Туманов взял Анну за руку, словно почуял, что она хочет сбежать.
        - И что вы видели? - В голосе баронессы прорезались странные, хищные какие-то нотки. - С тем человеком поступили так же, как с господином Шульцем? На него напал зверь?
        - Я не знаю ни одного зверя, способного сотворить подобное. - Туманов покачал головой, а руку Анны сжал еще крепче.
        - И что это был за человек? - спросил юноша с волосами цвета спелой пшеницы и с выражением пресыщенности на красивом лице. - Его опознали?
        - Боюсь, что нет.
        - Уже опознали!
        В гостиную широким шагом вошел поверенный Матрены Павловны. Анна все никак не могла привыкнуть, что при столь тщедушном телосложении человек может разговаривать таким густым басом. Поверенный замер, заложив правую руку за борт давно вышедшего из моды сюртука.
        - Говори уже, Викеша! Не томи! - велела Матрена Павловна. - Кто это?
        - Некто Гордей Терехин, рабочий с железоделательного завода. Три дня как находился в бегах.
        - Отчего же в бегах? - спросил Август Берг, и Анна только сейчас заметила, что он тоже здесь. Он сидел, развалясь, в глубоком кресле и выглядел уже изрядно выпившим.
        - По пьяной лавочке забил до смерти свою беременную жену, а как протрезвел и понял, что натворил, так дом поджег и сбежал. Да только, как видно, недалеко сбежал. Об том, что с ним сделали, в обществе милых дам я даже рассказывать не стану. Уж насколько у меня крепкие нервы, а и то, признаюсь, почувствовал некоторую неловкость. - Он приосанился, бросил быстрый взгляд на Натали. Только та, вместо того чтобы с замиранием сердца слушать его страшный рассказ, не сводила влюбленных глаз с красавца блондина. И влюбленность эта явно пришлась не по душе ни поверенному, ни его хозяйке.
        - И что там сталось с этим преступником? - спросила Матрена Павловна раздраженно.
        - Освежевали его, - сказал поверенный с иезуитской кротостью. - С живого шкуру сняли.
        Сдавленно ахнула Натали, схватилась за сердце Коти Кутасова, на сей раз вполне правдоподобно изображая испуг, пошатнулась баронесса фон Дорф, уперлась ладонью в оконное стекло. И лишь мадам Кутасова осталась невозмутима, как гранитная глыба.
        - Ясно, чьих это рук дело, - сказала она равнодушно и обмахнулась веером. - Это сродственнички убитой женщины до него добрались. Отомстили.
        - Таким страшным образом? - спросил мастер Берг.
        - А что?! Люди тут суровые, на охоту, считай, с младенчества ходят, и с младенчества же с ножом управляться умеют.
        - Тут не только люди суровые, тут и само место суровое, - пробормотал мастер Берг и потянулся за бутылкой шампанского.
        - Полно вам, Август Адамович, про место страсти рассказывать! Вот я, к примеру, спала этой ночью просто замечательно. Потому как в глупости всякие про волколаков и прочую нечисть не верю, - усмехнулась Матрена Павловна и тут же строго добавила: - Не налегали бы вы на шампанское, голубчик, а то с пьяных глаз-то еще и не такое почудится.
        Мастер Берг виновато улыбнулся, но бутылку с шампанским на место не поставил.
        За ужином разговоры велись неспешные, степенные, но всякий раз как-то незаметно они скатывались к недавним ужасным происшествиям. Люди хоть и храбрились, но все равно испытывали страх. А Анна, помимо страха, ощущала еще неловкость. Было очевидно, что присутствие ее на острове терпят исключительно из-за Клима Туманова. И стоит только ей потерять его поддержку, как двери замка перед ней тут же захлопнутся навсегда. Наверное, поэтому, когда Матрена Павловна увела Туманова в свой кабинет для деловой беседы, Анна почувствовала себя совсем уж неловко, самозванкой, обманом пробравшейся на званый ужин.
        И никто не спешил сгладить эту неловкость. Миша делал вид, что Анну не замечает, беседовал с Антоном Сидоровичем Кутасовым и поверенным. Всеволод Кутасов вполголоса о чем-то спорил с Анатолем, молодым мужем Матрены Павловны. Баронесса думала о чем-то своем. Натали переглядывалась с Сержем, а Коти каждым сказанным словом пыталась Анну если не поставить на место, то хотя бы задеть. Неизвестно, насколько хватило бы ее терпения, если бы не мастер Берг. Он выбрался из своего кресла, шаркающей походкой подошел к Анне.
        - Вижу, милая барышня заскучала! - сказал шутливо и тут же принялся рыться в кармане пиджака, бормоча себе под нос: - Где же это?.. Ведь были же при мне…
        Наконец на свет божий появилась связка ключей, которая тут же со звоном упала на пол. Анна подняла ключи, на мастера Берга посмотрела недоуменно.
        - Не желаете ли прогуляться по замку? - спросил тот. - В ознакомительных, так сказать, целях? Рассказчик из меня никудышный, но зато мне есть что вам показать.
        Конечно, она хотела! Она прогулялась бы хоть на край света, лишь бы подальше от этих людей! Но надеждам ее не суждено было сбыться…
        - Август Адамович, - к ним подошел Всеволод Кутасов, виновато улыбнулся Анне, взял мастера Берга под руку, - а помните, мы с вами давеча не договорили? У меня появилась идея! Надо признать, она безумная, но мне бы хотелось услышать ваше мнение.
        - Что касается безумных идей, то здесь вашему покорному слуге нет равных. Ну что у вас там? Показывайте!
        Об Анне мастер Берг, похоже, тут же позабыл, как и о данном ей обещании. Может, так даже лучше. Анна взвесила в руке связку ключей, украдкой сунула ее в карман. Замок ведь можно осмотреть и самостоятельно. А начать следует с башни с горгульями. Уж очень странную историю рассказала о ней Клавдия.
        Незаметно, стараясь не привлекать чужого внимания, Анна вышла из гостиной, а потом и из дома. Хотелось верить, что на связке мастера Берга найдется ключ и от двери, открывающей башню.
        Ключ нашелся, даже долго искать не пришлось. А на улице тем временем смеркалось. Еще не темнота, но уже сумерки, с каждой минутой становящиеся все гуще, все лиловее. И значит, если Анна хочет успеть разглядеть хоть что-нибудь, нужно спешить.
        Ключ в замке проворачивался с трудом, было видно, что в башню давно никто не поднимался. Тем интереснее! Вот только внутри оказалось гораздо темнее, чем снаружи. Узкие окна, похожие на бойницы, почти не пропускали свет. Но ей ведь много и не надо. Подняться по винтовой лестнице под крышу с горгульями, посмотреть…
        Каменные ступени глушили шаги, собственная тень кралась за Анной по шершавой стене, то вытягиваясь до гигантских размеров, то скрючиваясь по-старушечьи. Захотелось остановиться, вернуться назад, чтобы в следующий раз подняться по лестнице уже в сопровождении мастера Берга. Но интуиция подсказывала, что следующего раза может и не случиться, что Матрена Павловна, которая считает себя хозяйкой замка, может не позволить. Просто так, из вредности характера. А значит, надо идти сейчас. И страшного ничего нет, Анна ведь не в подземелье спускается. Доберется до верхнего яруса, посмотрит вниз, на озеро, и вернется.
        На верхнем ярусе обнаружилась шестиугольная комната с узкими окнами на каждой из стен. В центре комнаты стоял стол со склянками и ретортами. Склянками же был заполнен массивный шкаф. Ни книг, ни иных каких-то бумаг Анна не нашла. Да и не слишком хотелось искать: комната, больше похожая на средневековую лабораторию, была покрыта пылью и, что страшнее всего, затянута паутиной. Анна чихнула. Захотелось свежего воздуха, хоть глоточек.
        Деревянные рамы набухли от влаги, окно поддалось с трудом. Створки его распахнулись с тихим стоном, впуская внутрь прохладный воздух и розовый свет уже окунувшегося в воду закатного солнца. С высоты птичьего полета картина открывалась завораживающая и величественная. Анна не смогла бы с ходу сказать, что величественнее: рукотворный замок или нерукотворное озеро. А каменные горгульи не смотрели ни на озеро, ни на замок. Они смотрели на ту, что посмела потревожить их покой. Во взглядах их было ленивое неодобрение, перепончатые упыриные крылья нервно подрагивали на ветру. Горгульи сидели стаей на широком парапете, и Анне вдруг подумалось, что если встать на парапет, то и замок, и озеро будут видны как на ладони. Горгульи заворчали одобрительно, закивали уродливыми головами, приглашая ее присоединиться к стае. Горгульи обещали научить ее летать, планировать над островом, раскинув крылья. Нужно лишь дождаться темноты. В темноте наступает их время. Они звали, обещали и нашептывали, и когда Анна пришла в себя, одной ногой она уже стояла на парапете…
        Отрезвление пришло почти мгновенно, словно бы кто-то плеснул ей в лицо холодной воды. Отшатнулись испуганно горгульи, из настоящих, почти живых, снова превратились в каменных истуканов. Анна сделала глубокий вдох, мотнула головой, прогоняя морок. Сейчас она закроет окно и вернется в замок.
        Шорох за спиной она услышала, когда пыталась закрыть окно, но обернуться не успела - на затылок обрушилось что-то тяжелое, и розовое закатное небо вдруг закружилось волчком, наливаясь багрянцем, вспорхнули с парапета потревоженные горгульи, и Анна вспорхнула вместе с ними, но полетела не вверх, в небо, а вниз, в свинцовую воду…
        …Не права оказалась Клавдия - озеро под башней было глубокое. Оно приняло Анну в свои холодные объятия, запеленало в водоросли, точно младенца, потянуло вниз, на дно. Анна пыталась отбиться от этой смертельной ласки, махала руками, но в воде все движения были медленными и неловкими. И плавать она не умела… не научили… не научилась…
        И дышать под водой не научилась. А дышать хотелось до боли, до пожара в груди…
        В темноте, ее окутывающей, вдруг призывно вспыхнули желтые огни, освещая и меняя до неузнаваемости подводный мир. Мир этот больше не казался Анне стылым и страшным. В нем можно было остаться навсегда. Нужно лишь сделать вдох, позволить озерной воде заменить воздух, которого и так почти не осталось. И Анна сдалась, поверила желтым огням и невысказанным обещаниям - вдохнула пахнущую серебром воду, оставила тщетные попытки вырваться из плена черных водорослей…
        Страшно не было, по-прежнему было больно, наполненные водой легкие все еще горели огнем. А из темноты к Анне уже тянулись другие водоросли - только не черные, а белые. Они сплетались в длинные косы, захлестывались вокруг талии и запястий, натягивались, словно струны, тащили вверх, к небу…
        Странные какие водоросли…
        Все вокруг странное…
        Не надо удивляться, надо довериться желтым огням… Не сопротивляться, не бороться… Оттолкнуть чужие руки, мешающие остаться на дне, успокоиться… упокоиться…
        Наверное, у нее получилось, потому что желтые огни мигнули и погасли. А вместе с ними погас и мир. Стало почти хорошо…
        …До тех пор пока погасший мир не решил вернуться. Он вспыхивал яркими огнями - на сей раз не желтыми, а кроваво-красными. Он больно сдавливал грудь, вышибая из легких кашель пополам с озерной водой. Он бил по щекам и звал Анну злым голосом…
        - …Ну давай же! Дыши!
        Дышать не получалось… Ничего у нее не получалось… Вернуться бы назад, на озерное дно - в тишину…
        Не позволили. Мир кувыркнулся, и Анна кувыркнулась вместе с ним. Прижалась щекой к чему-то холодному и твердому. Захлебываясь водой и кашлем, сделала вдох.
        - Вот и хорошо! Вот и умница!
        Мир больше не делал ей больно, не сжимал в тисках, а обнимал бережно и нежно. И щека ее теперь прижималась не к холодному и шершавому, а к горячему и мягкому.
        - А теперь открой глаза, - уговаривал мир осипшим голосом.
        Анна подчинилась.
        У мира было лицо Туманова, едва различимое в темноте, одновременно радостное и злое.
        - Ты как? - спросил Туманов и зачем-то погладил ее по голове, как маленькую.
        - Не знаю. - Анна и в самом деле еще не знала, как она. Болело в затылке, и дышать по-прежнему было тяжело, а с каждым приступом кашля к горлу словно подкатывал скользкий ком из водорослей.
        - Ты дура, да? - Туманов злился, но продолжал гладить Анну по волосам. Кого успокаивал: ее или себя?
        - Я тонула?
        - Ты утонула… Четверть часа под водой… Понимаешь?
        - Так не бывает. - Наверное, он что-то напутал. Конечно, напутал.
        - …Пустите же меня! - Из темноты, теперь уже по-ночному густой, не вышел, а вывалился мастер Берг, рухнул на колени рядом с Тумановым. - Жива!.. - облегченно выдохнул, обдав Анну винными парами. - Как же так?.. - Спрашивал он не Анну, не Туманова, а самого себя. - Как же мы недоглядели?..
        - Недоглядели, дядюшка, - сказал Туманов злым шепотом и еще крепче прижал Анну к себе. Был он мокрый с головы до пят. И дощатая пристань под Анной тоже была мокрая.
        - Холодно. - Холодно стало только теперь, а раньше, наоборот, было горячо.
        - Сейчас. - Туманов, не разжимая объятий, подхватил ее на руки, покачнулся, но устоял на ногах.
        - Ее надо в дом. - Мастер Берг суетился, махал руками и больше мешал, чем помогал.
        - Я сама. У меня есть ноги…
        - Ноги есть, а мозгов нету. - Туманов больше не злился. Наверное, устал злиться. Он шел широким шагом мимо собравшихся на пристани людей.
        Здесь были все, начиная с хозяев и заканчивая слугами. Они стояли молчаливой толпой, наблюдали, не вмешивались.
        - Нам нужны полотенца и сухая одежда, - сказал Туманов. - Матрена Павловна, можно этой ночью воспользоваться вашим гостеприимством?
        - Глупости спрашиваете, голубчик. Разумеется, можно!
        - Тогда, прошу вас, распорядитесь приготовить нам с Анной Федоровной комнату.
        - Одну на двоих? - послышался из темноты полный презрительного укора голос Коти Кутасовой.
        - Одну на двоих! - отрезал Туманов, пресекая и возражения Анны, и дальнейшие пересуды.
        Впрочем, Анна и не собиралась возражать, пока Туманов нес ее вверх по лестнице, она вспомнила. Кто-то пытался ее убить…

* * *
        - …Меня хотели убить. - Голос девчонки был слаб и оттого звучал так тихо, что расслышать ее смог только Клим.
        - Я бы сам тебя убил, - сказал он зло и ногой распахнул дверь одной из гостевых комнат на втором этаже.
        - Ты меня спас. Да?
        Она не верила. Сомневалась даже после того, как он четверть часа вылавливал ее в черной озерной воде, а потом еще почти столько же пытался привести в чувство. Или, вернее сказать, пытался оживить? Ведь было мгновение, когда Клим подумал, что опоздал, что она мертва и помочь ей уже ничем нельзя. Подумал и испугался до дрожи в коленях, до белых сполохов перед глазами. А потом разозлился до такой степени, что яростью своей вернул эту дуреху почти с того света. А вот сейчас она смотрит на него глазами цвета расплавленного серебра и говорит, что кто-то пытался ее убить.
        - Потом. - Уже не ногой, а плечом он захлопнул дверь прямо перед носом у дядюшки, поставил Анну на ноги у стены. Для надежности, чтобы не расшиблась, если вздумает упасть. А потом велел: - Раздевайся!
        - Как?.. - Она клацала зубами, но за ворот мокрого платья держалась обеими руками, словно бы Клим был таким гадом, что мог сорвать его силой.
        Он-то, конечно, мог, но не стал. Вместо этого подошел к кровати, сдернул с нее сначала покрывало, а следом и одеяло, протянул Анне.
        - Сначала снимай одежду, а потом заворачивайся вот в это.
        - Выйди!
        - Я отвернусь. - И не дожидаясь возражений, отвернулся лицом к двери. А дверь для надежности запер на засов. - Переодевайся.
        Слава богу, она не стала спорить. После того что случилось, не осталось у него сил на споры. Клим посмотрел на свои дрожащие руки, одна из ладоней была выпачкана в крови. Чья это кровь? Ладони Клим вытер о рубашку, сунул под мышки. Ему бы и самому следовало переодеться. Вон уже лужа натекла на полу. Но оставлять Анну было страшно. Особенно после того, что она сказала на лестнице.
        - Все. Можешь оборачиваться.
        Она сидела на кровати, по самые уши завернутая в одеяло. Вид у нее был несчастный и неприглядный. Клим подошел, осторожно, стараясь не спугнуть и не причинить боли, провел рукой по ее голове. Не получилось. И спугнул, и больно сделал. Анна отшатнулась, а потом зашипела от боли, а на ладони Клима остался кровавый след.
        - Покажи!
        Чтобы избавиться от него, ей пришлось бы выпутаться из кокона одеяла, а она не смела или не хотела покидать свое убежище. Она настороженно замерла, зажмурилась.
        На ее затылке под мокрыми волосами была рана и значительных размеров шишка. Ударилась сама, когда падала с башни? Ударил кто-то другой?
        В дверь тихо постучали. Анна натянула одеяло до самого подбородка, а Клим отодвинул засов. На пороге стояла горничная со стопкой одежды.
        - Сухая одежа, - сказала она, изо всех сил стараясь заглянуть Климу за спину. - Матрена Павловна распорядилась. А мокрую мне отдайте. Я просушу.
        - Отдадим.
        - Барин что-то еще желает?
        - Больше ничего. Передай Матрене Павловне нашу благодарность.
        Клим забрал одежду и почти силой вытолкал горничную из комнаты. Из принесенной стопки выбрал то, что могло сгодиться только мужчине, прихватил полотенце. Все остальное положил на кровать рядом с Анной, сказал:
        - Переодевайся. Я не смотрю.
        И принялся стаскивать с себя мокрую сорочку.
        - Я тоже не смотрю, - послышалось за спиной, и по язвительному тону Клим понял, что самое страшное позади. Графиня Шумилина оправилась от удара.
        Брюки и рубашка пришлись Климу впору. Наверное, одежду позаимствовали у Анатоля. Анне же повезло меньше. Платье, ей доставшееся, было велико и в груди, и в талии. Не новое, а изрядно ношенное. Хорошо хоть чистое. И сама Анна в нем выглядела в большей степени кухаркой, чем графиней. Да уж, не расщедрилась Матрена Павловна, платье позаимствовала не иначе как у одной из служанок.
        - Выглядишь прекрасно, многим лучше, чем в первую нашу встречу, - соврал Клим, протягивая Анне еще одно сухое полотенце. Волос у нее было поболе, чем у него. Значит, и полотенец ей нужно поболе.
        - Спасибо. - Полотенце она взяла, намотала на голову на манер чалмы, посмотрела беспомощно и одновременно сердито, спросила: - Что еще, Клим Андреевич?
        - Выпить хочу. Коньяку. А ты?
        - Молока. Горячего.
        - Молока горячего? - Он не стал спрашивать, серьезно она это или нет. Вместо этого сказал: - Я спущусь вниз, а ты запрись. Никому, кроме меня, не открывай. Ясно?
        - Почему? - А вот сейчас она испугалась по-настоящему.
        - Потому что кто-то пытался тебя убить, - сказал Клим и, не дожидаясь возражений, вышел из комнаты. Однако же уходить не спешил, сначала прислушался к легким шагам за дверью и щелчку засова. Заперлась. Вот и молодец!
        Замок казался вымершим. Все его обитатели разбрелись по своим норам. Клим прошел прямиком на кухню - благо там все еще хлопотала кухарка, - попросил кружку теплого молока и чего-нибудь поесть. Кухарка оказалась молчаливой, но проворной. Через пару минут Клим уже поднимался по лестнице с полным подносом еды и прихваченной из буфета бутылкой коньяка. В дверь он постучался деликатно, чтобы не напугать.
        Не напугал. Анна открыла без лишних вопросов. Вообще без вопросов, черт возьми!
        - Я же велел тебе никому не открывать! - Он сгрузил поднос на туалетный столик.
        - Но ведь это же ты.
        - А как ты узнала, что это я?
        - По шагам. - Сказала и плечиком дернула раздраженно. Оправилась. Определенно оправилась.
        - Следующий раз спрашивай, кто там!
        - Следующего раза не будет.
        Теперь уже он пожал плечами, поднос с едой переставил со стола на середину кровати, сказал примирительно:
        - Ладно, давай есть, Анюта.
        Она глянула на него как-то странно, искоса, но, слава богу, спорить не стала, придвинула к себе поднос.
        Оказалось, что оба они голодны. Словно бы и не было ужина. Впрочем, за ужином Анна почти не ела. Стеснялась? Нервничала? Обитатели замка ее явно не привечали, но разве же это повод для того, чтобы морить себя голодом? Вот Климу испортить аппетит могла разве что мигрень.
        - Ну рассказывай, - велел он, когда на подносе не осталось ничего, кроме початой бутылки коньяка и пустой посуды.
        - О чем? - Она снова окаменела, как тогда, когда он выловил ее из озера.
        - О том, что ты делала в башне, и кто пытался тебя убить.
        Про башню все оказалось просто - обычное дамское любопытство. Или не обычное? С этим еще предстояло разобраться. А вот все остальное…
        - Я не видела того, кто это сделал, - сказала Анна, стаскивая с головы чалму из полотенца. - Я смотрела в окно, когда кто-то столкнул меня вниз.
        - Сначала этот кто-то тебя ударил, чтобы наверняка. Дай-ка я посмотрю, как твоя рана.
        Сопротивляться она не стала, отложила полотенце, а Клим замер с протянутой рукой. С волосами Анны случилось что-то необычное. В невыразительные пегие пряди теперь вплетались нити удивительного серебристо-белого цвета. Но Клим был готов поклясться, что это не седина.
        - Что? - спросила она, увидев его замешательство.
        - У тебя что-то с волосами.
        Она уже и сама увидела, намотала на палец влажный локон, сказала растерянно:
        - Говорят, у моей мамы были такие же волосы.
        - Теперь и у тебя. - Волосы, изменившие цвет, были наименьшей из их проблем. - Дай я взгляну на твою рану.
        С раной все было в порядке. Кровь запеклась, а шишка, кажется, даже уменьшилась в размерах.
        - А как ты… - Анна замолчала, терпеливо дожидаясь, когда он уберет руки от ее головы. - Как ты понял, что я в беде?
        Как он понял? Да никак он не понял! Вернулся из кабинета Матрены Павловны - разговор оказался пустым, ничего не значащим - и увидел, что Анны нет в гостиной. Собственно, в гостиной не было никого, кроме Натали и Сержа. Остальные разбрелись по замку. Вот только Анна была не из тех, кто поступил бы так опрометчиво. Он ведь велел держаться рядом! Велел, а сам ушел…
        Тревога сначала была неявной, скорее раздражение, чем тревога. Но с каждой секундой она усиливалась. Разом вспомнился и несчастный Шульц, и увиденное на берегу тело. Клим выбежал из дома, направился к озеру, рассудив, что внутри опасности меньше, чем снаружи.
        Уже вечерело. Закатное солнце окрасило воды озера в багрово-красный цвет. Картинка получалась одновременно красивой и жуткой. Как и стая горгулий, примостившихся на парапете восточной башни. Казалось, горгульи готовились взлететь в небо. И одна из них взлетела. Вернее, попыталась взлететь, но вместо этого сорвалась вниз. Клим не сразу понял, что это не каменная горгулья, а человек из плоти и крови. Как не сразу он понял, что это не просто человек, а Анна. А когда понял, озеро уже сомкнуло над ней свои темные воды, не оставляя в качестве ориентира даже расходящихся кругов.
        Остальное Клим помнил плохо. Кажется, он успел сбросить ботинки перед тем, как нырнуть с пристани. Пристань от башни отделяло приличное расстояние. Куда следует плыть, он понимал весьма приблизительно. Лишь одно он понимал ясно: если не вытащить Анну из воды прямо сейчас, потом будет уже поздно…
        А озеро словно издевалось. Вода его была темной не только на поверхности, в глубине она казалась непроглядной. Если бы он хотя бы знал, где дно! Если бы знал, где искать! Но Клим ничего не знал и ничего не видел. Он метался, а вода, пахнущая металлом, вдруг приобрела соленый вкус, в ноздри шибанул смрад горящего мазута…
        …«Ослябя» горел. Они уже знали, что броненосец не спасти. Они хотели спасти команду. Тех, кого еще можно было спасти… Того же хотели и на «Буйном»… На «Буйном» еще не знали, что меньше чем через сутки и сам он пойдет на дно. И на «Бравом» тоже ничего не знали. Они пытались уцелеть под обстрелом японских крейсеров и спасти от гибели товарищей с «Осляби». Инженер-механик Клим Андреевич Туманов хотел этого больше всего на свете. Тогда ему казалось, если им удастся спасти экипаж «Осляби», то и бой этот, бессмысленный и жестокий, еще можно будет выиграть.
        Их ведь было много, кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, они не могли проиграть японцам. Клим даже мысли такой не допускал. Оттого и за борт, в кипящие, словно в котле, волны спрыгнул в числе первых - спасать своих, тех, кого еще можно было спасти. Раненых, оглушенных, потрясенных происходящим. Среди них были матерые морские волки, а были и мальчишки, такие же, как Клим. Он пытался спасти и тех, и других. Нырял в ледяной воде, тянул, греб изо всех сил, помогал удержаться на поверхности, передавал тем, кто дожидался в шлюпках. Он старался не слышать ни взрывов, ни предсмертных криков. Но не получалось, никак не выходило оглохнуть.
        Клима звали со шлюпки, кричали, что нужно уходить, а он не мог. Не мог бросить всех этих незнакомых, но все равно своих людей.
        - Туманов!.. - голос был слабый, едва различимый из-за грохота взрывов.
        Этого Клим знал. Быков, младший судовой механик, такой же молодой, как и он сам, такой же необстрелянный, но в отличие от Клима раненый, последним усилием удерживающий непослушное тело на поверхности.
        - Держись! - Его собственный крик потонул в чудовищном реве, и небо обрушилось сверху огненным дождем, от которого не спастись даже в воде.
        Последнее, что видел Клим перед тем, как потерять сознание, было лицо младшего судового механика Быкова…
        …Он очнулся на борту «Бравого». Товарищи спасли, вытащили оглушенного, беспамятного из полыхающей, смердящей мазутом водяной воронки. Клима вытащили, а Быкова нет…
        Он не запомнил, как «Бравый» прорывался к Владивостоку. Не знал, что на миноносце закончилось топливо, не знал ни отчаяния, ни надежды на помощь своих. Он метался в беспамятстве, привязанный к койке, а когда приходил в себя, видел лишь одно-единственное лицо младшего судового механика Быкова, человека, которого ему так и не удалось спасти…
        А «Бравый» прорвался. Один из немногих вышел из Цусимского сражения если не невредимым, то хотя бы относительно целым, с экипажем, заплатившим за спасение малой кровью - жизнью девяти человек…
        Владивосток запомнился Климу солеными ветрами и сыростью. А еще болью в обожженной спине и голове. Во Владивостоке его настигло известие о смерти бабки. Там же пришло осознание, что на флот он больше не вернется. Может быть, на суше, во снах к нему перестанет приходить младший судовой механик Быков, исчезнет навязчивый запах гари.
        Наверное, Быков его простил, потому что в одном из снов попрощался, подмигнул этак весело, велел не поминать лихом и ушел. А запах гари остался с Климом предвестником мигрени, напоминанием о проигранном бое…
        …И этот новый бой, уже за другую жизнь, снова грозился стать проигрышным. Слишком глубокое, слишком темное озеро. Слишком много времени прошло…
        Клима толкнули в спину. Он был готов поклясться, что толкнули, но когда обернулся, сзади не было никого и ничего - лишь едва различимый луч света. Клим, набрав полные легкие воздуха, нырнул вслед за ним, словно за путеводной нитью.
        Она не лежала на дне - дна они так и не достигли, - она парила в толще воды, и от тела ее шел мягкий серебристый свет. Нет, не от тела, а от медальона в форме ласточки. Клима снова толкнули. На сей раз нетерпеливо и зло. Краем глаза он заметил в воде что-то белое, извивающееся по-змеиному, но оборачиваться не стал. Кто бы там ни был за спиной, он привел к Анне. Остальное не важно. По крайней мере, не сейчас…
        Вытащить Анну из воды оказалось делом нелегким. Она не помогала. Климу даже показалось, что она сопротивляется, хочет остаться на дне. Но он был сильнее и злее, он победил. Поднял на поверхность, точно пойманную рыбу выбросил на пристань. На пристани уже собрались люди, но Климу не было до них дела. Его волновала лишь Анна. Довольно с него утопленников, которых он не сумел спасти! Анна Шумилина не пополнит ряды мертвецов! Он не позволит!
        За жизнь ее он бился, как тогда, на Цусиме, и на сей раз не собирался сдаваться.
        Победил. Вырвал, зубами выгрыз у смерти еще одну душу. А значит, его собственной душе должно стать хоть немного легче.
        Стало. Стоило лишь Анне зайтись кашлем, стоило только озерной воде выплеснуться из ее легких на доски пристани, как черная ночь озарилась ярким светом. Будто бы мириады светлячков решили заглянуть на Стражевой Камень. И пусть бы даже после этого чуда начался приступ, не беда. Главное, что Клим победил.
        Не случилось приступа. Приступ злости не в счет. Все эти люди… они не помогали. Они стояли на пристани и глазели. Разве что дядюшка пытался что-то сделать, но больше мешал. Забрать бы Анну, уплыть с острова, разобраться со всем в городе, неторопливо, без суеты. Но куда ей в город, она и на ногах-то едва держится. Значит, придется остаться.
        - Думай, - сказал Клим, морщась словно от боли.
        - О чем думать? - спросила Анна, все еще разглядывая свои изменившие цвет волосы.
        - О том, кому на этом острове ты успела перейти дорогу.
        - Я?! - Изумление ее было неподдельным.
        - Если бы дорогу перешел я, то это меня попытались бы убить. - Сейчас Клим лукавил. Пожалуй, недоброжелателей у него в замке было побольше, чем у Анны. Да только и убить его окажется посложнее.
        - Я никому не желала зла. Да я ведь до недавнего времени и не знала здесь никого.
        - Ты не знала, а вот тебя знали. Или твоих родителей. Ведь зачем-то же ты приехала в Чернокаменск. Зачем ты приехала? - Он спросил, глядя на Анну в упор, по-учительски строго.
        Но она не поддалась, дернула плечом, отвернулась к окну. Не доверяет? Ну и правильно делает. Он, Клим, тоже никому не доверяет. Даже дядюшке, хотя дядюшка видится ему наименьшим злом. Но Анне Шумилиной все равно придется ему довериться. Если, конечно, она рассчитывает на его помощь. Клим еще не решил, станет ли он ей помогать - недоставало информации.
        - Анюта, - сказал он как умел ласково, - я тебя спас.
        - И я тебе за это очень благодарна.
        - Я сейчас не о том. Я о том, что на данный момент только меня одного ты можешь исключить из списка подозреваемых.
        - Да нет никакого списка подозреваемых! - Она вскинулась, словно Клим сказал что-то оскорбительное. - Я в самом деле не знаю, кто меня столкнул с башни и за что.
        - Думай. - Сдаваться Клим не собирался. - Ты в Чернокаменске не первый день. Добраться до тебя можно было раньше, но убить тебя решили лишь сейчас. Это значит, что за последние сутки что-то изменилось кардинальным образом. Ты что-то сказала? Ты что-то услышала? Что, Анна!
        - Ничего! - Она начинала злиться. Это хорошо, злость лучше беспомощного страха. Если бы она еще и доверилась… - Я не помню ничего такого… этакого. Я не понимаю, за что мне можно желать смерти.
        - Хорошо. - Давить на нее сейчас не имело смысла. Даже если и вспомнит что-нибудь, то не скажет. Исключительно из-за природного упрямства. - У нас у всех был тяжелый день, давай спать.
        Ей хватило ума не капризничать и не падать в обморок из-за того, что придется делить комнату с незнакомым мужчиной, пусть бы даже мужчина этот и числился ее женихом. Понимала, видно, что после недавних событий печься нужно не о девичьей чести, а о девичьей жизни. Она лишь сказала деловито:
        - Ты будешь спать в кресле.
        - Очень щедро с вашей стороны, миледи. - Клим усмехнулся, многозначительно посмотрел на более чем широкую кровать.
        - В кресле, - повторила она уже не так уверенно. Пожалела бедного странника? Странник ведь еще и спаситель. - Можешь взять себе подушку и плед. Чтобы было удобнее.
        Спорить Клим не стал, без лишних слов перебрался в кресло. Спать он не собирался, уж больно нерасполагающие ко сну происходили в замке события. Да и за Анной не мешало бы присмотреть.
        А она уснула неожиданно быстро. Устала? Разумеется, устала. Кто бы не устал, вернувшись живым с того света? Только отвернулась лицом к стене да одеяло натянула до самой макушки, так, что Климу видны были лишь разметавшиеся по подушке серебряные пряди. Все ж таки не зря он приехал в Чернокаменск, не подвела интуиция. Дела здесь творятся странные. Если не сказать страшные…

* * *
        Анна проснулась так же резко, как уснула - вынырнула из сна, словно из проруби, даже вкус воды во рту почувствовала. Она села рывком, схватилась за горло, словно боясь, что воздуха может не хватить, и лишь после этого открыла глаза. Хорошо хоть не закричала, как в детстве.
        Очень хотелось, чтобы события минувшей ночи оказались всего лишь дурным сном. Вот бы было чудесно! Но нет - незачем себя обманывать. Вот Туманов развалился в кресле, спит, вытянув длинные ноги, скрестив на груди руки. Во сне он выглядит вполне безобидным, даже милым, но Анна-то знает правду. Туманов не милый и уж точно не безобидный. Наверное, ей очень повезло, что он на ее стороне. Если, конечно, он на ее стороне, потому что такие, как Клим Туманов, чаще всего сами по себе, жизнь ведут странную, обычным людям непонятную.
        Что там про него говорили? Повеса, кутила, дамский угодник, разгильдяй?.. Анна была готова поверить почти во все, если бы прошлым вечером не увидела его спину…
        Да, она обманула, когда Туманов переодевался, не стала отворачиваться. Вернее, отвернулась, но лишь когда он, не особо заботясь о ее чувствах, принялся стаскивать мокрые брюки. Но спину его она разглядеть успела. И спина эта была вся в шрамах. Шрамы такие бывают после ранений. Где разгильдяй и повеса мог получить ранение, да еще такое серьезное? Куда занесла его беспутная жизнь? И была ли его жизнь такой уж беспутной?
        О том, что Клим Туманов спас ее от верной смерти, Анна помнила четко и помнить собиралась до конца своих дней. Никто даже не попытался, а он, чужой, насмешливый человек, бросился за ней в озеро. И спас. А потом задавал вопросы о том, кого она подозревает, кто мог желать ей смерти. Настойчиво расспрашивал, словно бы для него это было так же важно, как и для самой Анны. А она и в самом деле не понимала. Не успела заметить того - или ту? - кто столкнул ее с башни. Не могла понять за что.
        Будь она девушкой серьезной и здравомыслящей, собрала бы вещи и уехала в Петербург к родным. Или на Черное море к друзьям. Но она не была здравомыслящей, теперь докопаться до правды ей хотелось еще сильнее.
        Тихонько, чтобы не разбудить Туманова, Анна выбралась из постели, на цыпочках подошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение. Одна-единственная ночь изменила ее почти до неузнаваемости. Волосы приобрели странный оттенок, словно бы золотые нити переплели с серебряными. Красиво ли это было, Анна не знала. Как не знала она, как расценивать тот факт, что ее глаза теперь не просто серые, а серые с серебряной искрой. Пожалуй, сейчас она в самом деле стала похожа на свою маму, но причину таких перемен понять не могла. Все, что случилось с ней прошлым вечером, очень странно…
        - …Несколько неожиданные метаморфозы. Правда?
        От голоса Туманова она вздрогнула, отшатнулась от зеркала.
        Он стоял в шаге от нее и улыбался привычной своей ехидной ухмылкой.
        - Надо признать, что вода Стражевого озера обладает некоторыми чудесными свойствами.
        - Туманов, прекратите подкрадываться!
        - Мы же, помнится, перешли на «ты». - Он разглядывал ее настойчиво и бесцеремонно. Минувшей ночью он был куда тактичнее. - А купание в озере определенно пошло тебе на пользу. Ты стала такой… - Он прищелкнул пальцами, подбирая верное слово, - такой яркой. И это не метафора.
        - Сочту за комплимент.
        Анна только сейчас вспомнила, что платье на ней с чужого, даже не барского плеча. И в платье этом она выглядит как кухарка. Не эти ли метаморфозы имеет в виду Туманов?
        - Это и есть комплимент.
        Кстати, сам Туманов выглядел не многим лучше - взъерошенный, с синими кругами под глазами. Плохо спалось в кресле?
        - Ну, ты подумала?
        - О чем?
        - О том, кто мог желать тебе смерти?
        Какое очаровательное начало дня! Вместо пожелания доброго утра - расспросы о несостоявшемся убийстве.
        Ответить Анна не успела, в приоткрытое окно их комнаты ворвались звуки, с добрым утром никак не вяжущиеся. Туманов ее опередил, в два шага оказался у окна, широкой своей спиной загородил весь обзор.
        - Что там? - спросила Анна, стараясь из-за спины этой выглянуть.
        - Оставайся в комнате, - велел Туманов таким тоном, что она тут же возразила.
        - Я с тобой, - сказала решительно и так же решительно взяла Туманова за руку. Чтобы не сбежал.
        Он посмотрел на нее рассеянно, а потом сказал:
        - Ладно, может, так даже лучше. Только держись рядом.
        - Хорошо, - сказала Анна и руку убрала.
        Оказывается, проснулись они с первыми петухами. Если, конечно, на острове вообще водились петухи. Воздух был еще по-ночному свежим и влажным, туман стелился под ногами, укутывал остров грязно-серой кисеей. Клим шел быстро, Анне приходилось почти бежать. Они шли на звук. Звук этот был странный - не то вой, не то клекот, от которого в жилах стыла кровь.
        Остановился Туманов внезапно, привычным уже жестом задвинул Анну за свою спину, и она так же привычно не послушалась, встала рядом. В первое мгновение она не увидела ничего, кроме движущихся в тумане теней, а потом словно кто-то сдернул полупрозрачный полог, обнажая происходящее во всей его жуткой натуралистичности. Сначала Анна увидела Матрену Павловну, но узнала ее не сразу. Простоволосая, в накинутом поверх ночной сорочки парчовом халате, она не была похожа на себя прежнюю, степенную. И вела себя не так, как прежде. С тихим воем, перемежаемым ругательствами, Матрена Павловна Кутасова бросалась на молчаливого рыжеволосого верзилу. Верзила стоял, по-обезьяньи свесив вдоль туловища длинные руки, и даже не пытался уворачиваться от сыплющихся на него тычков и затрещин. Рубаха его была в бурых пятнах, от одного вида которых Анну замутило.
        А позади верзилы на черных камнях, вытянувшись в струнку, лежал Анатоль. Мертвый Анатоль. В том, что он мертв, не было никакого сомнения, не может человек жить с перерезанным горлом.
        - Убийца! Ирод! - Матрена Павловна давно уже сорвала голос и сейчас не кричала, а клекотала по-птичьи. - Анатоля, мальчика моего, убил… Ты погоди… погоди у меня! Я с тобой разберусь…
        Она бесновалась, сыпала угрозами и оскорблениями, но к своему мертвому мужу не приближалась. Боялась? Не верила, что он мертв? А когда Туманов попытался оттащить ее от верзилы, зашлась сиплым визгом, замотала головой.
        - Матрена Павловна, уймитесь! - Туманов держал ее крепко, уводил подальше от безучастного верзилы и неподвижного тела.
        - Я наливочки… после вчерашнего-то наливочки выпила… - женщина говорила и икала одновременно, - чтобы от нервов… И уснула как мертвая. Утром проснулась, а его нет… Никогда Анатоль так рано не вставал, до обеда любил в постельке понежиться… - Она всхлипнула, вытерла рукавом халата раскрасневшееся лицо. - Никогда не вставал, и вдруг нет его. Я вышла. Сначала из комнаты, потом из дома, а тут этот! - На верзилу она кинулась коршуном. Туманов едва успел ее удержать. - Стоит - мычит! А сам в крови весь! Уби-и-и-л!!!
        Матрена Павловна бесновалась, а на крик ее из тумана выходили все новые и новые лица. Первым появился управляющий. Одет он был так, словно спать не ложился вовсе. Или встал еще засветло. Не говоря ни слова, он верным псом бросился к хозяйке, оттеснив Туманова в сторону. На мертвого Анатоля посмотрел едва ли не равнодушно. По крайней мере, Анне так показалось. Следом на берег выбежал Всеволод, так же, как и поверенный, бросился к Матрене Павловне.
        А верзила продолжал стоять истуканом, не пытался ни сбежать, ни напасть. Взгляд его был бессмысленным, по бороде стекала струйка слюны.
        - Что здесь происходит? - Антон Сидорович Кутасов зябко ежился, необъятный живот его колыхался при каждом шаге, полы заношенного домашнего халата развевались на ветру. Наверное, ему хотелось выглядеть мужественно, но выглядел он жалко.
        - Надо звать полицейских. - Его пасынок тоже в домашнем халате, но новом и явно дорогом, жестом одновременно элегантным и неуместным пригладил волосы, на тело Анатоля глянул с брезгливостью. - А тетушке следует уйти в дом. Все это как-то… слишком отвратительно.
        Дальше все завертелось, как в калейдоскопе. Воющую Матрену Павловну увели в дом, верзилу связали, заперли в сарае, тело Анатоля заботливо накрыли простыней, одного из слуг послали в город. А через несколько часов почти все обитатели замка собрались в столовой, но не за тем, чтобы позавтракать, а чтобы обсудить это ужасное происшествие. К столу не вышла лишь Матрена Павловна и оставшаяся присматривать за ней Натали. Про то, что минувшим вечером Анна едва не погибла, благополучно забыли. И она была этому факту очень рада. Как и собственному просушенному и отутюженному платью.
        - Ужас… - Коти Кутасова заламывала руки и в душевном волнении металась по столовой из стороны в сторону. - Пригрели гадюку на своей груди! Откуда он вообще взялся, этот юродивый?
        - Григорий всегда здесь жил, еще с момента закладки замка. - Мастер Берг, который явился как раз к завтраку, смотрел не на Коти, а на Анну, очень пристально смотрел, почти до неприличия пристально. - И не верится мне, что это он. Григорий хоть и безумный, но не буйный.
        - А кто же тогда? Это ведь его с окровавленными руками нашли. Я сам видел! - подал голос поверенный Пилипейко. Выглядел он до крайности озабоченным. - И ножик полиция обнаружила. Вот вы, Клим Андреевич, тоже видели этот ножик. - На Туманова он посмотрел едва ли не с надеждой.
        - Видел ножик. - Туманов кивнул. На самом деле кухонный нож с широким лезвием он не просто видел, а весьма пристально рассматривал. Как и тело бедного Анатоля.
        - Вот! - Пилипейко поднял вверх указательный палец. - Вот и выходит, что это он. Вошел в дом, украл на кухне нож и того… - Он весьма красноречивым жестом чиркнул себе по шее.
        - Зачем ему это? - вдруг спросила баронесса. Спросила не у поверенного, а отчего-то у Анны. Словно бы она могла знать ответ.
        - А вот не понравились мы ему! - Пилипейко не собирался сдаваться. - Стоял годами дом без хозяев, а тут мы…
        Договорить он не успел, хлопнула дверь, в столовую вошел Миша. Вид у него был встревоженный, очки сползли на кончик носа, волосы растрепались. Анна едва подавила совершенно дикое желание очки поправить, а волосы пригладить. Зачем ей? Кто она для Миши? Никто! Они ведь уже все решили.
        С присутствующими Миша поздоровался кивком, на мгновение задержал удивленный взгляд на Анне, а потом пожал руку Всеволоду, сказал приглушенным голосом:
        - Сева, я прибыл, как только узнал о случившемся. Какое несчастье! Как Матрена Павловна?
        - Мама держится. С ней сейчас Натали и доктор. Я пригласил доктора, решил, что так будет лучше.
        Поверенный Пилипейко закивал, соглашаясь.
        - А меня вот волнует один вопрос, - заговорил Серж. - С чего бы это Анатоль в этакую-то рань оказался на берегу? Помнится, он и к завтраку далеко не каждый день выходил.
        - Его выманили, - предположил Антон Сидорович.
        - Кто?! - Коти Кутасова презрительно скривилась. - Этот юродивый?! Выманить Анатоля из теплого гнездышка могло только одно…
        - Попрошу без грязных инсинуаций! - тут же вскинулся поверенный Пилипейко. - Попрошу уважать скорбь Матрены Павловны.
        - Какие все трепетные! - Коти пожала плечами, уселась к столу, сказала уже другим, рассудительным тоном: - Одно хорошо: негодяя арестовали. Нам нечего больше бояться.
        - Ой ли… - шепотом сказал мастер Берг, но его все равно все расслышали.
        - Что вы имеете в виду, Август Адамович? - спросил Туманов.
        - А то и имею в виду, Клим Андреевич, о чем предупреждал все эти дни. На острове опасно. И вам всем стоило бы проявить благоразумие и съехать. - Смотрел он при этом на Анну, словно бы это именно ей стоило проявить благоразумие.
        - Ловко, однако! - фыркнула Коти. - Уж больно вы печетесь о нашем благополучии! А не вы ли науськали на бедного Анатоля этого несчастного?
        - Зачем мне? - Мастер Берг улыбнулся почти так же безумно, как юродивый Гришка. - Нет у меня в этом никакого интереса.
        - А у нас есть! - сказала Коти, как отрезала. - И если кто-то, - она обвела присутствующих пристальным взглядом, - хочет всех нас тут напугать, тот пусть даже не надеется! Я никуда с острова не уеду и своего никому не отдам! Кстати, милочка, - она вдруг уставилась на Анну, - не хотите ли рассказать, что это вчера на вас нашло? Нам тут, знаете ли, своих забот хватает, чтобы еще посторонними заниматься.
        - Мадам Кутасова, я бы вас попросил… - Миша решительным жестом поправил очки.
        - Я бы тоже. - Туманов жестом столь же решительным, сколь и собственническим обнял Анну за плечи. - Моя невеста вчера пережила ужасное потрясение. Она поднялась на башню, чтобы полюбоваться островом с высоты птичьего полета, и у нее закружилась голова. - На Анну он посмотрел с мягким укором, давая понять остальным, как лично он относится к этакому самовольству. И ни слова о том, что вниз Анну кто-то столкнул. - Остальное вы знаете. Мне пришлось вспомнить уроки плавания. - Он обаятельно улыбнулся, словно и не случилось вчера ничего особенного. - Но Анна Федоровна усвоила урок: в незнакомом месте лучше не разгуливать в одиночку. По крайней мере, до тех пор, пока мы не заключим сделку.
        Он говорил, а Анна думала только лишь о том, что Миша пытался за нее заступиться, а Туманов ему не позволил, перебил, не дал договорить. Тумановская рука на ее плече словно налилась свинцом, и серебряное кольцо его она чувствовала даже через ткань платья.
        - Клим Андреевич, - руку она не убрала, не решилась, но под столом каблуком пребольно наступила на ногу Туманова, - мне что-то нездоровится после вчерашнего, я бы хотела вернуться в город.
        - Как скажете, любовь моя! - Руку он убрал, но лишь затем, чтобы покрепче ухватить Анну за запястье. - У меня есть кое-какие дела в городе.

* * *
        Ночь у Августа выдалась бессонной. После того, что приключилось с Анной, он никак не мог прийти в себя. Он виноват! Расслабился, поверил, что Желтоглазый уже никому не сможет причинить вреда, что Анне на острове ничто не угрожает.
        Ошибся! Не только людей ей стоило бояться, но и того, кто мертвым сном спит на озерном дне, его ослабевшего, но все равно ощутимого зова. Позвал? Поманил девочку? Заворожил серебряным блеском змеиной чешуи? Он мог, уж Августу это известно доподлинно.
        И они с мальчишкой хороши! Оставили девочку одну без присмотра. А оно вот как вышло… Едва не вышло.
        Под водой она пробыла долго, так долго, что иная бы никогда не выжила. Но Анна была особенной, и кровь в ее жилах текла тоже особенная. Да что там кровь! Вон проявилось все, что скрыто было, и в волосах, и во взгляде. Была обыкновенной девчушкой, а как вернулась с озерного дна - или из Нижнего Мира? - так и стала копией Айви. Проснулась серебряная кровь. Вот только к добру ли?
        Ночью явилась албасты, садиться не стала, грязными клочьями тумана металась в башне, бесновалась так, что даже кошка, ее любимица, не решилась выбраться из-под лежака.
        - Ничего ведь не случилось, - сказал Август, когда голова закружилась от этакого мельтешения. - Мальчик ее спас.
        - Спас бы, если бы не я… - Она замерла, зависла прямо перед ним, только белые косы метались из стороны в сторону. Того и гляди - заденут. - Я ему дорогу указала, старик.
        - Ты дорогу указала, а он спас. - Не было у Берга сил спорить. Подумать бы, как дальше жить, как детей уберечь.
        - Спас… - Албасты растянула губы, обнажая бескровные десны. - Не пришлось бы спасать, если бы… - Она не договорила, мазнула Августа по щеке краем платья-савана, растворилась в темноте.
        Он вздохнул, плеснул себе самогону в надежде если не на забвение, то хотя бы на успокоение. Не пришло ни забвение, ни успокоение.
        А утром до маяка долетела еще одна страшная весть - Анатоль убит. Убит не оборотнем, не албасты, а человеком, предположительно юродивым Гришкой. Вот только быть такого не может! Гришку Август знал, в минулые-то годы, до встречи с Желтоглазым, разбойником тот был отпетым, но те времена прошли. Нынешний Григорий и мухи не обидит, не то что человека. Защемило сердце. Эх, не зря терзала его тревога! Вот оно как все получается, смерть гуляет по Стражевому Камню, перекидывается то зверем, то человеком - веселится.
        Август пытался переубедить остальных, объяснить, что Григорий на убийство неспособный. Не поверили. Очень уж удобно считать юродивого убийцей. Поверил только мальчишка, подошел к Августу украдкой, сказал этак вежливо:
        - Это ведь не дурачок Анатоля убил, дядюшка. Дурачок у нас левша, я специально посмотрел. А характер раны на шее у Анатоля таков, что сделать ее мог только лишь правша. Подошел сзади, захватил за голову и слева-направо чик-чик…
        Он рассказывал об этом так уверенно и так отстраненно, что Августу на мгновение даже сделалось не по себе. А вдруг это он, Клим? Что он знает о мальчишке? О том, каким он рос и каким вырос. Кем вырос…
        Нет! Мысль эту Август отмел и головой замотал, чтобы не вернулась. Мальчишка не такой, никто Анну спасти не попытался, только он один в воду прыгнул не раздумывая. Он хороший человек, а что резок и насмешлив, так это из-за молодости. Это пройдет.
        - И зачем ты мне все это рассказываешь? - спросил Берг и дрожащие руки спрятал в карманы сюртука.
        - Затем, чтобы вы на острове этом были поаккуратнее. Мне за вами двоими одновременно присматривать не с руки.
        Ишь ты! А он, оказывается, присматривает, защищает его, старого дурака, и Анну.
        - А ты не присматривай, - посоветовал Август вполне искренне.
        - Не могу. - Мальчишка усмехнулся. - Вы теперь вроде как моя единственная родня: невеста и дядюшка.
        - И оба фальшивые…
        - Ну уж какие есть, таких и буду защищать. Вы берегите себя, дядюшка. Уж больно пакостное место - этот остров.
        - А раз пакостное, так и уезжай! Зачем тебе замок покупать, оставаться на Стражевом Камне?
        - А вам зачем оставаться? - вопросом на вопрос ответил мальчишка и, не дожидаясь ответа, ушел.

* * *
        - Все, уплываем! - сказал Туманов Анне после разговора с мастером Бергом. И она вздохнула с облегчением. Как бы ни манил ее остров нераскрытыми тайнами, что бы ни обещал, а чувствовала она себя на нем… странно. Одновременно хотелось и сбежать, и остаться. Пожалуй, уплыть на время, дать себе передышку - это самое верное решение.
        Митрофан, как и обещал, ждал их на том берегу. Оседланные лошади мирно щипали травку.
        - Извини, задержались, - сказал Туманов, помогая Анне сесть в седло.
        - Да я уже понял. - Митрофан флегматично пожал плечами. - Опять на острове убийство. Только это не Гришка. Гришка на такое не способный.
        - А кто тогда? - спросила Анна.
        - Да кто угодно. Место такое… - На Анну он смотрел в упор. Пора бы привыкнуть к таким вот взглядам. - А вы, барышня, и в самом деле родом из этих мест. Выходит, не брехала Клавдия, что дочка Айви в городе объявилась. Вчера мне в такое не шибко-то верилось, а нынче и сомнений никаких. - Он перевел взгляд на Туманова, - сказал задумчиво: - Чудные дела творятся. - И тут же спросил уже другим, деловитым тоном: - Вечером приходить? На остров еще поплывете?
        - Я тебя сам найду, дело у меня к тебе есть, - пообещал Туманов и вскочил в седло.
        До поместья домчались быстро. Убедившись, что в седле Анна держится уверенно, Туманов не сдерживал своего жеребца. Анна не отставала. На душе было неспокойно. Мысли в голове роились всякие, одна неприятнее другой. Ей бы побыть одной, разобраться со всем, да не получилось. Как только они спешились у крыльца усадьбы, Туманов сказал:
        - Я тебя провожу.
        - Не нужно, я знаю дорогу. - Все еще было обидно, что он не позволил Мише проявить себя, заступиться за нее по-настоящему.
        - Нужно поговорить, - сказал и руку сжал повыше локтя крепко, словно в тисках.
        - О чем?
        - Давай для начала поднимемся в твою комнату.
        Говорил Клим таким тоном, что сразу становилось ясно - спорить бесполезно. Да и зачем спорить, если ей и самой интересно, что Туманов хочет с ней обсудить? Небось станет настаивать, чтобы она сидела в усадьбе безвылазно и на остров не совалась. И зря. Командовать собой Анна не позволит никому, ни настоящему жениху, ни уж тем более мнимому.
        Но Туманов заговорил о другом.
        - В ту ночь в гостинице, когда тебе стало плохо, я заметил на твоем столе какую-то карту. Что это за карта? Могу ли я на нее взглянуть?
        Она не стала спрашивать, зачем ему, молча достала карту, положила на стол.
        - Это копия. Оригинал хранится в моей семье. И я понятия не имею, что на ней изображено.
        Карту Туманов рассматривал очень долго и очень внимательно, а потом сказал:
        - Сдается мне, она неполная. Должна быть еще одна часть.
        - Нам тоже так показалось.
        - Нам? - Он поднял на Анну насмешливый взгляд, и тут же вернулись все былые обиды.
        - Нам с Мишей! - сказала она с вызовом. - Он помогал мне, пока ты…
        - Пока я не вмешался и все не испортил? - Туманов улыбался коронной своей кривоватой ухмылкой, а смотрел так, что Анне сделалось не по себе.
        - Пока Миша не ушел, - сказала она твердо.
        Было желание свалить всю вину на Туманова, - что уж скрывать! - но дядя Витя учил ее быть честной и перед людьми, и перед самой собой. Правда заключалась в том, что в тяжелое для Анны время Миша, родной и любимый, ушел, а Клим Туманов, чужой и насмешливый, остался.
        И он, кажется, принял эту правду с благодарностью, вздохнул едва ли не с облегчением, а потом спросил:
        - Вы приехали в Чернокаменск из-за этой карты?
        - Нет. - Анна покачала головой. - Это трудно объяснить, я многого не помню из своего детства, но я всегда твердо знала, что мне сюда нужно.
        Туманов кивнул, соглашаясь и принимая ее такой неубедительный ответ.
        - Я многого не помнила и не знала, а Миша взялся мне помогать. У него связи, он раздобыл сведения…
        - О Чернокаменске?
        - Да. А еще об острове и мастере Берге. Мне было очень важно знать, что он еще жив.
        - Почему?
        - Не понимаю, - она растерянно пожала плечами.
        - А карта?
        - А карту я нашла, когда пыталась раздобыть хоть какую-то информацию. Она была спрятана в письменном столе моего дяди, и Миша сделал предположение, что карта эта важна. А я, - Анна усмехнулась, - решила, что с ее помощью можно отыскать клад.
        - Сначала нужно получить вторую часть, - сказал Туманов таким серьезным тоном, что сразу стало ясно - идею с кладом он бредовой не считает. - Я слышал, в здешних краях еще не так давно мыли золото, и алмазные прииски тут имеются. Почему ты не спросила у своего дяди прямо, что это за карта?
        - Потому что мне было стыдно! Я ведь рылась в его вещах!
        И этот довод Туманов принял, согласно кивнул, поскреб отросшую щетину. Щетина в отличие от пепельных волос была иссиня-черной.
        - К тому же мне не нужен клад, я приехала в Чернокаменск не за этим. Я приехала, чтобы получить ответы.
        - Все мы приехали за ответами, - пробормотал Туманов и тут же спросил: - Ты не будешь возражать, если я возьму на время карту?
        Она не стала возражать. Зачем ей чужие головоломки, да ко всему прочему неполные?
        - Мне нужно уехать, хочу кое-что выяснить. - Он встал, сунул карту в карман. - Вечером вернусь. А ты пока отдыхай. Я скажу Клавдии, чтобы принесла тебе горячего молока. И пожалуйста, ничего не предпринимай, из дома не выходи.
        Вот и началось: ничего не предпринимай, из дома не выходи…
        - Конечно! - сказала Анна и улыбнулась как можно искренне. - И молока очень хочется.
        Обещание свое она сдержала. По крайней мере, ту его часть, которая касалась горячего молока. Выпила и съела все, что принесла Клавдия, выслушала ахи и охи по поводу случившегося на острове и по поводу своих изменивших цвет волос, а потом не удержалась, спросила, вернулся ли в усадьбу Миша. Оказалось, вернулся, но вскоре, как и Туманов, уехал по делам. Ничего, у нее тоже дела найдутся.
        …Митрофан ждал ее у крыльца. Анна как-то сразу поняла, что ждет он именно ее. Вернее, не ждет, а караулит. Выглядел он расслабленным, но на Анну смотрел внимательно и насмешливо.
        - Прогуляться решили? - спросил, переламывая в толстых пальцах хворостину. - Так я провожу. Меня Клим Андреевич очень просил за вами приглядеть. Время нынче, сами видите, какое неспокойное.
        Значит, Клим Андреевич очень просил.
        Анна развернулась на каблуках и, не говоря ни слова, вернулась в свою комнату. С Климом Андреевичем они еще побеседуют. И беседа эта ему очень не понравится.

* * *
        К Анатолю Матрену Павловну не подпустили, увели в дом едва ли не силой. И она теперь терзалась, что смалодушничала, не настояла на своем, не попрощалась с любимым мужем. В голове было тяжко, на душе муторно. От успокоительной микстуры, которую выписал ей доктор, хотелось то смеяться, то выть в голос, но Матрена Павловна держалась. Хватит, уже навылась, чужих повеселила, своих напугала. Вон Наташенька сама не своя, за руку держит, отойти боится, а по глазам видно, что тяжко ей при маменьке-то.
        Матрена Павловна вздохнула, силой заставила себя встать с кровати, которую еще ночью делила с ненаглядным своим Анатолем, велела дочери:
        - Наташа, ты иди. Не бойся, все со мной будет хорошо.
        Будет. Непременно будет. Вот сейчас наливочки вишневой выпьет, и отпустит, разожмутся тиски, дышать станет легче.
        - Вели наливки мне принести. И не смотри на меня так. Мала ты еще мать судить. Иди же!
        Ушла быстро, дважды просить не пришлось. И в поспешности этой Матрене Павловне почудилось немалое облегчение. Пусть ее. Ведь ребенок еще, даром что выглядит зрелой женщиной. Замуж ей нужно, за мужчину приличного, основательного, при деньгах. Такого, как Туманов. Но это потом, сейчас о себе нужно подумать. О том, как жить дальше без Анатоля.
        Матрена Павловна отпила наливки прямо из поданного графина. Пила жадными глотками, пытаясь утолить не жажду, но душевную муку. Ничего, она справится. Как-нибудь, помаленечку… Только на кровать не смотреть, не вспоминать, как хорошо было с Анатолем. Ночь пережить, перетерпеть, а днем-то попроще будет. Днем дел полон рот, только успевай решать. Особенно теперь, когда эти… родственнички кровь почуяли, слабость ее увидели. Только и ждут, что Матрена Кутасова оступится, отпустит вожжи, даст слабину. Не дождутся! Не на ту напали!
        Графин с наливкой она отодвинула не без колебаний. Велик был соблазн выпить все до дна и забыться хотя бы на время, но искушение она преодолела, кликнула горничную, велела отправить Туманову приглашение на поминальный ужин. Скорбь скорбью, а дело делом, все нужно держать под контролем, чтобы мальчишка не сорвался с крючка, не передумал покупать поместье. Дела-то пока застопорились, Туманов не спешит подписывать бумаги. Но подпишет, в людях Матрена Павловна разбиралась, этот, коль уж решил, от своего не отступит. Только бы никто не отговорил. Девице этой, невесте тумановской, замок явно не по душе. Если она та, за кого себя выдает, то остров она должна ненавидеть люто. Здесь, говорят, мамку ее Злотников убил и ее саму убить пытался. И вообще, народу на острове полегло - тьма. Гнилое место, темное. Сама Матрена Павловна от него избавиться пыталась который год, да не находилось глупца. А теперь вот нашелся, и отпускать его нельзя ни в коем случае.
        К ужину Кутасова собиралась со всей возможной тщательностью, платье выбрала подходящее случаю - черное бархатное. Кто ж думал, что пригодится… Из украшений на шею повесила колье с рубинами. Рубины эти были настоящими, все не поднималась рука заменить на стекляшки. А придется, если сделка не выгорит…
        В столовой ее уже ждали, собрались за накрытым столом гости дорогие, слетелись стервятники на запах крови. И Туманов с девкой своей прибыл. Это хорошо, значит, не потерял еще интерес к покупке дома. Матрена Павловна переступила порог, и навстречу ей тут же бросился Викеша, подхватил под руку, будто немощную. От поверенного она отмахнулась с отвращением, решительной поступью прошла к месту во главе стола, взглянула на пустующий стул Анатоля, но горя своего ничем не выдала. А эти, за столом, тут же сунулись с соболезнованиями и неискренним участием. Даже Коти, мерзавка, что-то проквакала про большую потерю. А на морде-то размалеванной - никакой скорби, ехидство одно. Радуется Матрены Павловны горю. Рано радуется!
        Соболезнования Матрена Павловна выслушала со сдержанным достоинством, поблагодарила всех скопом, а потом взяла со стола стопку водки, сказала:
        - Ну, выпьем за Анатоля моего. Чтобы земля ему пухом…
        Выпили молча, не чокаясь, до дна. Только Наташа водку лишь слегка пригубила. Хорошая девочка, воспитанная. Лишь в детях нынче и осталась отрада. Остальные-то - воронье. Пьют, едят, улыбаются друг другу, а у самих - у каждого из них! - по цельному булыжнику за пазухой. Только на мгновение отвернись - налетят, порвут. А тумановская девка-то изменилась, словно подменили ее прошлой ночью. Волосы цвета стали дивного, будто серебряная кудель, и в глазах, до этого невыразительных серых - серебряные искры. И хотелось бы думать, что не шумилинской она породы, что самозванка, но теперь уж не выйдет. Любой скажет, что в девке этой кровь течет не простая, а ведьмовская. Оттого, видать, вчера и в озере не утонула. Викеша сказывал, долго за ней Туманов нырял. Нормальная баба бы давно окочурилась, а ведьме все нипочем. Расцвела, похорошела! Даже Севочка на нее поглядывает этак с интересом.
        Нельзя! Нужно запретить, чтобы даже в голову не брал. Не его она поля ягода, дочка каторжанина и юродивой. Но графиня… И по всему видать, при деньгах. Платьишко на ней дорогое, одна ткань стоит столько, сколько, к примеру, Катьке на свой гардероб за год не потратить. За чьи денежки платье куплено? За шумилинские али за тумановские? Эх, мало времени, а то б связаться со знающими людьми в столице, выяснить, что за душой у этой графини. А вдруг и в самом деле девка богатая? Тогда бы, глядишь, и сгодилась Севочке в невесты. За хорошее-то приданое на то, что отец ее был государственным преступником, можно глаза и закрыть. А там видно будет. Придется Севе женушка по сердцу, пускай себе живет, а нет, так случится еще какой несчастный случай. По ней же видно, что девка бедовая, вчера вон с башни свалилась. Еще разок свалится, глядишь, и станет Севочка богатым вдовцом.
        Мысли эти Матрену Павловну успокаивали. Была она мастерицей строить всякие планы. Жаль только время поджимает, а то б она непременно что-нибудь придумала. Но письмецо в Петербург написать будет нелишним. Мало ли как оно все обернется.
        Она размышляла о будущем и пила. Хотелось наливочки, чтобы сладенькая да тягучая, а пить приходилось водку. Но и водка с душевной тоской справлялась хорошо, уже и на пустой стул Матрена Павловна смотрела почти спокойно.
        Хорош был Анатоль, ничего не скажешь. Пригожий да ласковый. Но, положа руку на сердце, и хлопот с ним было немало. Нет, по бабам не бегал, этого бы Матрена Павловна ему ни за что не спустила, но денежки ее тратил без оглядки. Много тратил. То карточные долги, то прожекты какие-то глупые. Поначалу-то все это казалось мелочью. До тех пор пока не пришлось фамильные драгоценности на стекляшки менять. Рука сама потянулась к рубиновой сережке. Подумалось вдруг с неожиданной злостью, что за всю их семейную жизнь не подарил ей любимый муж ни булавки. Сам-то подарки принимал с радостью, а вот чтобы в ответ…
        …А разговор за столом тем временем принял престранный оборот. Кто-то вспомнил Злотникова с Машкой Кутасовой, жизнь их беспутную и смерть страшную. Будто бы можно сравнивать их ничтожные жизни и жизнь Анатоля! Заговорили про злой рок, что довлеет над всеми обитателями острова. С подачи Берга заговорили. Это ему, старому сатиру, все неймется, все хочется побольше страху напустить. И вовсе уж не к месту вспомнили злотниковского бастарда. Дескать, даже дите неразумное судьба-злодейка стороной не обошла, не пощадила.
        - Глупости - эта ваша судьба! - Коти, которая к водочке прикладывалась с не меньшим рвением, чем Матрена Павловна, томно обмахнулась салфеткой. - И выродков всяких жалеть - дело неблагодарное. Помер да и помер! Говорят, и сам Злотников мальчонку-то не особо жаловал.
        - Но ведь признал… - Баронесса фон Дорф за столом разговаривала редко, а после смерти своего поверенного так и вовсе большей частью молчала. А теперь вот оживилась. Словно может оживиться этакое чучело! Спросить бы, зачем ей маски, что она под ними прячет? Так ведь не расскажет. А маски она уже давно носит, еще с тех времен, как злотниковское наследство делили. Может, проказа какая? Хорошо, что держится особняком, лобызаться и ручкаться не лезет. Не хватало им еще заразы в доме.
        - Признал, скажете тоже! - Катька на баронессу посмотрела снисходительно и ручкой на нее махнула. - Машка его родить не могла, вот и пришлось признавать байстрюков законными детьми… Но есть справедливость в этом мире, наследство перешло не лишь бы кому, а настоящим наследникам. Хотя, - Катька обвела присутствующих пьяным шальным взглядом, - настоящих-то наследничков тут раз, два и обчелся!
        - Это ты небось настоящая? Много говоришь, Катерина, - сказала Матрена Павловна ласково и на Катьку посмотрела так, что, несмотря на хмель, та отшатнулась, замолчала.
        Вот и правильно. Пусть лучше молчит. И так с пьяных глаз сболтнула лишнего. И с Антошкой надо поговорить, чтобы поприжал супружницу. Антошка может. Это только с виду он тюлень ленивый, но Матрена Павловна знает, каким он может стать, если понадобится. Очень удобная у него личина, почти такая же, как у баронессы. У всех у них тут личины. У всех свои тайны. Наташка вон с Катькиным сынком все шушукается, глаз с него не сводит. Влюбилась, дуреха. Того не понимает, что он такой же гнилой, как и мамашка его. Зарится на чужие деньги, не видит в Наташке человека, видит одни лишь ее, Матрены Павловны, капиталы. Эх, зря она девку с собой в Чернокаменск взяла, надо было, как и советовал Сева, оставить в поместье. А теперь вот смотри за дурехой в оба глаза, чтобы чего не случилось.
        Расходились по своим комнатам уже за полночь. Матрена Павловна немногочисленных гостей с острова не отпустила. Пусть уж в замке, под присмотром. Распорядилась, только чтобы Туманову с девкой его комнаты выделили разные. Потому как не место в ее доме блуду! Она не позволит! А еще велела служанке Наташку на ночь на ключ запереть, а ключ ей принести. Тоже от греха подальше. Да и ей так спокойнее будет.
        В комнате своей Матрена Павловна не удержалась - всплакнула над опустевшей постелью, выпила рюмку наливочки и уснула мертвецким сном. Оттого и не слышала того ужаса, что творился ночью в замке. Очнулась она не тогда, когда в дверь ее комнаты колотили кулаками, а лишь после того, как дверь эту вышибли. Вскочила, не понимая, что происходит, где она и где Анатоль, чувствуя противный кислый вкус во рту да жутчайшую головную боль.
        - Мама, слава богу, с вами все в порядке! - На пороге стоял Севочка, выглядел он напуганным. За спиной его маячил Мишка Подольский, лупал глазенками, крутил ученой своей башкой.
        А с Матреной Павловной далеко не все было в порядке. Ей бы снова в постельку, а перед этим в уборную. И чтобы не слышать ничего, ни в чем не разбираться. Но домочадцы уже привыкли, что разбираться со всем ей одной, и поэтому Матрена Павловна села в кровати, накинула на плечи халат, спросила строго:
        - Что еще, Сева?!
        - Там Коти… - Сева пригладил рукой взъерошенные волосы, обернулся к своему дружку, словно ища у него поддержки. - Она мертва.
        Не сказать, что известие это Матрену Павловну сильно опечалило, Катьку она никогда не любила. Наоборот, видела в ней, в болтливости и кичливости ее угрозу всему, что считала для себя важным.
        - Как? - Пришлось спросить, чтобы не выглядеть в глазах сына совсем уж гадиной.
        А дом, разбуженный так же грубо и бесцеремонно, как и Матрена Павловна, уже наполнялся топотом бегущих ног и гулом людских голосов.
        - Пойдемте! - Сева взял ее под руку, потянул к выходу. - Вы должны это видеть!
        По коридору они шли быстрым шагом, словно боялись не успеть, и лишь у комнаты Коти замедлили шаг. Здесь у распахнутой настежь двери толпились, кажется, все обитатели замка. Толпились, а войти внутрь не решались. Вот только Матрена Павловна была не из пугливых, порог она переступила решительно и на пороге же этом замерла…
        …Крови оказалось много. Она была везде. Из-за крови Матрена Павловна не сразу разглядела лежащее поперек широкой кровати тело. А когда разглядела, то в теле этом не сразу признала Катьку. Ночная сорочка ее из белой сделалась красной, задралась, оголяя худые жилистые ноги. По ногам этим, как и по рукам, стекали багряные струйки.
        На Матрену Павловну и на тех, кто все-таки решился войти в спальню, Коти смотрела стеклянным взглядом, на лице ее, некогда красивом, а сейчас безобразном, была печать неподдельного ужаса. И следы… Матрена Павловна только сейчас увидела на стене следы волчьих лап. Словно бы огромный волк встал на задние лапы и уперся в стену передними. Вот и зарубки от когтей. Точно такие же, как остались на кресле в кабинете. Сердце ухнуло, кувыркнулось, и Матрена Павловна прижала к груди ладонь.
        - Что это? - спросила, обводя присутствующих растерянным взглядом. - Антон, что это?!
        Антон Кутасов истуканом стоял у дальней от кровати стены, губы его шевелились, словно бы он шептал молитву. Вот только Матрена Павловна знала, что от такого, как Антошка, бог давно уже отвернулся. Впрочем, как и любимая жена. Видно же, что не было у них с Коти ладу, если спальни разные. Вот у них с Анатолем… Сердце снова заныло, но уже по-другому, не от страха, а от тоски.
        - Она кричала, - заговорил Мишка Подольский. Мы с Севой еще не спали, играли в гостиной в шахматы, когда услышали крик.
        - Визг, - поправил Сева. - Жуткий визг, словно бы рвут кого-то на части.
        Ее и рвали… Когтями, клыками, чем-то острым. Хорошо, что Наташка под замком, хорошо, что не видит всего этого ужаса.
        - Мы бросились сюда, на второй этаж, - продолжил Сева. - А тут уже были Антон Сидорович с Сержем.
        А мальчишка ведь в спальню так и не вошел, остался в коридоре. Испугался?
        - Она так кричала, - очнулся от ступора Антон. - Кричала, звала на помощь, а мы не могли открыть дверь.
        - Почему?
        - Потому что дверь была заперта изнутри. Нам пришлось выломать замок, чтобы попасть в комнату. Она кричала… Она так кричала… Молила о пощаде… - Антон всхлипнул, закрыл лицо руками. Пожалуй, Катька была единственным человеком, которого он любил. Он даже себя так не любил, как свою беспутную жену.
        - И кто же на нее напал? - На следы волчьих лап Матрена Павловна старалась не смотреть.
        - В том-то и дело, - сказал Сева озадаченно, - когда мы выломали дверь, в комнате никого не было. Только она…
        - То есть как не было? Испарился он, что ли? - Стараясь не замараться в крови, Матрена Павловна подошла к окну.
        - Окно заперто, я уже проверил, - послышался голос Туманова. Явился. И девку с собой притащил. А девке-то страшно, но не уходит, не хочет страх свой показывать.
        - Дверь заперта, окно заперто, госпожа Кутасова мертва, а убийцы и след простыл.
        - И как такое может быть, Клим Андреевич?
        - Она так кричала, - повторил Антошка, - словно призрака увидела. Я расслышал, как она сказала, этого не может быть…
        - И о пощаде просила, - подтвердил Подольский.
        - У кого? У зверя? У призрака? - поинтересовалась Матрена Павловна не без ехидства. - И скажет мне уже кто-нибудь наконец, куда он подевался из запертой комнаты?!
        Из запертой комнаты… А Наташенька в своей спальне одна, тоже заперта… В глазах потемнело, в коридор Матрена Павловна выходила, ничего перед собой не видя, едва ли не на ощупь. Так же, на ощупь, брела по коридору, столкнулась с кем-то в черном, с черным же лицом. Баронесса шла на запах крови, и маску надела соответствующую, с крючковатым, точно у стервятника, носом. Но Матрене Павловне было не до того. Только бы с Наташенькой все оказалось хорошо.
        Дверь дочкиной комнаты была распахнута настежь, изнутри доносились голоса: встревоженный Наташин и успокаивающий Викешин. От сердца отлегло, и зрение сразу же вернулось. Жива деточка!
        Они сидели на разобранной кровати. Наташа напуганная, растрепанная со сна, в сползшей с одного плеча ночной сорочке, и Викеша, одетый в привычную свою тройку, причесанный, даже политый одеколоном. Он держал Наташу за руку и на оголившееся плечо глядел с вожделением.
        - Что ты тут делаешь?! - спросила Матрена Павловна грозно. Этакого непотребства она не допустит. Чтобы какой-то там управляющий…
        - Маменька! - Наташа обрадованно встрепенулась, руку свою из лапы Викеши выдернула, обняла Матрену Павловну. - Маменька, какой кошмар! Я проснулась от криков, а дверь заперта! Я так испугалась. Хорошо, что Викентий Иванович пришел, помог мне… Маменька, там снова убийство?..
        Голос ее дрожал, и сама она дрожала как осиновый лист, а Викеша, подлая душа, не спешил уходить, все пялил свои наглые зенки.
        - Вон пошел, - прошипела Матрена Павловна. - Мы с тобой потом поговорим.
        - Сейчас, уважаемая Матрена Павловна. - Викешин густой бас упал до вкрадчивого шепота. - Мне просто необходимо с вами словечком перемолвиться. - Он подошел почти вплотную, посмотрел каким-то особенным, незнакомым взглядом, и Матрена Павловна неожиданно для самой себя уступила.
        - Хорошо, - сказала устало. - Пойдем в мой кабинет. - И тут же кликнула галопом несущуюся по коридору горничную, велела: - Останься с Натальей Петровной! Да запритесь изнутри, пока я не вернусь!
        Расположились в кабинете. Превозмогая отвращение, Матрена Павловна уселась в помеченное волчьими когтями кресло, велела:
        - Налей-ка мне чего-нибудь, Викеша.
        Послушался, плеснул в чарку наливочки, поставил на столе перед Матреной Павловной, сам же уселся напротив. Невиданная наглость. Раньше-то без позволения и двинуться не смел.
        - О чем поговорить хотел? - Она одним махом выпила наливку, утерла губы. - Давай говори. Видишь, что в доме творится?
        - Вижу. - Голос Викешин был ласковый и вкрадчивый. - Я об том и хотел поговорить. Опасно в замке. Для вас, для Всеволода, для… Натали. Вы вот ее запереть велели, а она испугалась, в одиночестве-то оставшись. Нельзя ей в одиночестве, без надежного плеча.
        - И где ж плечо это взять? - спросила Матрена Павловна так же вкрадчиво. А Викеша порывисто встал, обошел стол, уставился сверху вниз, проговорил срывающимся голосом:
        - Матрена Павловна, вы меня много лет знаете, и все это время я служил вам верой и правдой. Как пес.
        - Чего хочешь, Викеша? Говори уж.
        - Я прошу руки вашей дочери, - сказал, как выдохнул, и замер в ожидании ответа.
        А Матрена Павловна вместо ответа расхохоталась. Хохотала долго, до слез, а отсмеявшись, заговорила:
        - Как пес, говоришь? Так вот теперь сам посуди, разве ж могу я единственную доченьку за пса замуж отдать? О чем ты баешь, Викентий Иванович? Ты напился, что ли?
        Отступил, лицом потемнел, нахмурился даже. Раньше-то она не видела, чтобы поверенный хмурился, не позволял он себе этакой вольности.
        - Зря вы так, Матрена Павловна. - А улыбаться не перестал. Вот только улыбка у него престранная, недобрая. - Я ведь к вам со всем сердцем. И Наталью Петровну я люблю больше жизни. Все сделаю для ее счастья. А если вы о деньгах, так не беспокойтесь. Капиталец у меня имеется. Приличный капиталец. Я же человек рачительный и чуйка у меня есть коммерческая. Там, где иные теряли, я наживался.
        Капиталец, значицца. А ведь может статься, что и есть капиталец. Викеша всю жизнь в одном и том же костюме, живет при ней на всем готовом, денег она ему никогда не жалела, потому как ценила. Да если еще и вложился удачно, как рассказывает… Матрена Павловна потянулась за наливкой, плеснула в рюмку сама, выпила, прогоняя дурные мысли. Викеша и Наташенька - мезальянс просто вопиющий!
        - А про возраст забыл? - спросила по-матерински терпеливо. - Тебе уже шестой десяток пошел, а Наташка - девочка еще.
        - Так и Анатоль, царствие ему небесное, моложе вас был значительно, а любви вашей это нисколько не мешало.
        Ударил, шельмец! По самому больному ударил.
        - Не зарывайся, - прошипела Матрена Павловна и из кресла попыталась встать. Но не вышло, Викеша, негодяй, уперся ладонями в подлокотник, подался вперед, вынуждая ее остаться на месте. - Что ты себе позволяешь? - А в глазах его блеклых от былого подобострастия нет и следа. Пригрела змею на груди…
        - Да ничего особенного, прошу только того, что и так моим будет. - Улыбается, смотрит с жалостью. - Вы ведь разумная женщина, Матрена Павловна. Вы ведь понимаете, что лучше меня о Наташеньке никто не позаботится.
        - Не любит она тебя.
        - Так и не беда. Стерпится - слюбится. Вы скажете свое слово материнское, она не ослушается.
        - А если не скажу? Отойди! Не маячь!
        Отступил, но далеко от стола не отошел, чтобы Матрена Павловна слышала его громкий шепот:
        - А если не скажете, тогда придется мне заговорить.
        Вот оно… Думала, надежный Викеша человек, свой. А оказался гадом, каких поискать. Шантажировать ее удумал. И ведь знает, чем шантажировать.
        - Да о чем-же говорить собрался? - Сердце заныло, и Матрена Павловна едва сдержалась, чтобы не застонать. В то дело Викешу она не посвящала, без него управилась. Не хотела, чтобы кто из посторонних знал. А он, выходит, все равно пронюхал. Или брешет? Слышал звон, да не знает, где он?
        - О том, каким путем вам наследство досталось, уважаемая Матрена Павловна. Я все знаю, и доказательства у меня имеются.
        Мерзавец! Рука сама потянулась к графину с наливкой. От графина Викеша увернулся, хрусталь разбился о стену. По новым обоям наливка растеклась кровавым пятном. Совсем как в спальне у Коти…
        - А если я стану вашим родственником, - Викеша смахнул с манжеты рубиновую каплю, - то секреты ваши хранить буду, как свои. Можете не сомневаться.
        Она не сомневалась. Доверялась ему в самом главном, а оно вот как получилось. И выхода нет… Не такого жениха она желала единственной дочери, но, по всему видать, придется смириться.
        - И еще… Имеется письмецо с подробнейшим описанием некоего злодеяния, коему я был свидетелем. На тот случай, если со мной вдруг случится что-то непоправимое. Верный человечек передаст это письмецо кому следует.
        Врет про подметное письмо? Ох, не врет! А значит, у нее нет выхода, связаны у нее руки, только и остается, что пойти на сделку…
        - Хорошо, - сказала Матрена Павловна с тяжким вздохом.
        - Хорошо, - согласился Викеша и руку ее облобызал, насилу вырвала. - Наташеньке вы о решении своем сами расскажите. Да уж постарайтесь, чтобы она с разумностью этого решения согласилась. Вы ведь умеете.
        - Постараюсь.
        - Кстати, со свадьбой, думаю, тянуть не станем. Видел я в Чернокаменске прелестную церквушку…
        - Анатоль еще не в земле! - Она не выдержала, сорвалась на визг.
        - Так ведь не завтра, Матрена Павловна! Вот схороним Анатоля, и через недельку-другую повенчаемся с Наташенькой.
        - Зачем так поспешно-то?
        - А зачем тянуть? Вижу я, как этот щеголь, - Викеша поморщился, - смотрит на мою невесту. И не нравится мне это. Страшно не нравится. - Он отошел к окну, сказал не оборачиваясь: - А о помолвке можем за ужином объявить.
        - В доме убийство! - Может, хоть так удастся его образумить, оттянуть неизбежное?
        - Вот и я об том, любезная Матрена Павловна! В доме убийство за убийством, небезопасно здесь оставаться юной барышне без присмотра. Или, если пожелаете, я ее в Пермь отвезу. - Сказал, а сам губы свои тонкие облизнул этак похотливо. Матрену Павловну аж скрутило от такой-то мерзости.
        - Здесь будешь присматривать! - И она присмотрит. За всеми сразу. - А теперь уходи! Хочу одна побыть.
        Ушел, не сказав ни слова, только улыбнулся победно. Пригрела гада на груди…

* * *
        - От меня ни на шаг, - сказал Туманов, выталкивая Анну из спальни Коти Кутасовой. - Ясно?
        Можно подумать, ей сейчас охота по замку гулять! Но отвечать Анна не стала, лишь дернула плечом. Страшная картина до сих пор стояла перед глазами. И тело Коти, и кровавые звериные следы… А прислуга уже шепталась - волколак, опять волколак! После увиденного впору поверить и в волколака, и в призрака. Кто бы это ни был, кто бы ни напал на Коти, куда он подевался?
        Туманов, похоже, думал о том же, потому что спальню Коти осмотрел очень внимательно, даже в платяной шкаф заглянул. Выглядел Клим озадаченным, словно решал головоломку. Всеволод с Мишей тоже казались потрясенными, а Серж просто взял и ушел к себе. Словно бы за закрытой дверью осталась лежать не его родная мать, а чужая женщина. У двери остался Антон Кутасов, опустился прямо на пол, спиной притулился к стене, сжал виски руками. Анна хотела было ему помочь, увести прочь, но Туманов не позволил, потащил по коридору к своей комнате, втолкнул и дверь запер, а потом снова повторил:
        - Не отходи от меня. Видишь, что тут творится? - Это он припомнил ее недавнюю попытку сбежать из усадьбы. Нажаловался Митрофан… - Или уезжай. - Сказал и в глаза посмотрел таким взглядом, что захотелось отвернуться. - И с острова, и из города уезжай. Пожалуй, так будет лучше всего.
        Вместо ответа Анна покачала головой. Никуда она не уедет, теперь, когда она каким-то образом стала частью всего этого…
        Туманов все понял, вздохнул раздраженно и уселся, почти рухнул, на аккуратно заправленную кровать. Не ложился спать этой ночью? Не ложился - ее сторожил. Сделалось вдруг стыдно за эту свою строптивость, а Туманова, наоборот, стало жалко. Выглядел он уставшим, даже морщинки в уголках глаз появились. И бледность его, кажется, сделалась еще сильнее. Хотя, куда уж сильнее?
        - Как думаешь, это в самом деле был волк? - Анна присела рядом. Про то, что Коти и Шульца убил не просто волк, а оборотень, она даже думать не хотела. Глупость какая!
        - Не знаю, - сказал Туманов и так же, как до этого Антон Кутасов, сжал виски. Захотелось его успокоить, пригладить растрепавшиеся мальчишеские вихры. - Раны странные… - Он разговаривал не с ней, а сам с собой. - От тех порезов, что на ней, крови много, но она бы от них не умерла.
        - А от чего она умерла? - Не хотела Анна этого знать, но все равно спросила.
        - Крови было много, но только одна-единственная рана была смертельной. На шее.
        - Как у Анатоля?
        - Нет, тут словно другая рука.
        - Или не рука…
        Он посмотрел на Анну насмешливо и так же насмешливо сказал:
        - Миледи, я не верю в оборотней.
        - А во что ты веришь?
        - В людское вероломство. - Сказал и отвернулся. Анне вдруг подумалось, что с людским вероломством Туманову приходилось сталкиваться не раз. Возможно, вот эти едва различимые под щетиной шрамы и рубцы на спине являются тому доказательством.
        - Зачем ты здесь? - спросила она и не удержалась, провела ладонью по вихрам. А Туманов вдруг перехватил ее руку, почти силой прижал к своей макушке, сказал требовательно: - Еще. Пожалуйста…
        - Что? - Она не понимала, чего он хочет. Даже испугалась этой его порывистости.
        - Погладь еще, - попросил и челюсти сжал так, что аж желваки заходили.
        И она послушалась. Гладила сначала осторожно, самыми кончиками пальцев, а потом, когда увидела, что Туманов закрыл глаза, осмелела, запустила в пепельные вихры всю ладонь. Его волосы были жесткие, что проволока, а под подушечками пальцев угадывались все новые и новые, невидимые взглядом шрамы. Что же с ним было? Что привело его на Стражевой Камень?
        - Ты ищешь свое прошлое, - Туманов заговорил, не открывая глаз, и Анна вздрогнула от неожиданности, но руку не убрала. - А я ищу своего отца.
        - Здесь, на острове?
        - На острове есть человек, который знает, как его найти.
        - И кто этот человек?
        - Я пока еще не выяснил, кто он. Но выясню. Мне пообещали ответы, если я приеду в Чернокаменск.
        - Незнакомец пообещал? - Отчего-то подумалось, что незнакомцем этим может быть мастер Берг. Он на острове самый странный. Из тех, кто остался в живых…
        - Погладь еще. - Все-таки он открыл глаза. Лучше бы не открывал, Анне так было проще. - У меня голова болит. Болела… А ты помогаешь. - В голосе его слышалось удивление, словно бы раньше не было в мире ничего, что могло бы убрать его боль, а теперь вот нашлось. Она, Анна, нашлась… - Я не помню своих родителей. Маму видел только на фотокарточке, а про отца не знаю ничего. Меня воспитывала бабка. - Он поморщился. - Ну как воспитывала - растила. Растила, а про родителей ничего не рассказывала, и не сказать, чтобы особо любила. Но был человек, который относился ко мне хорошо, приезжал редко, раз в год, привозил подарки…
        - Ты думаешь, этот человек - твой отец?
        - Я не знаю, что думать. Спасибо, мне уже лучше. - Сказал и ладонь Анны накрыл своей, тяжелой и горячей. - Но узнаю обязательно. А теперь, если ты не возражаешь, я бы немного поспал. Всю ночь без сна.
        - Мне остаться? - спросила о том, о чем приличная барышня спрашивать не должна. Но ему ведь снова может понадобиться ее помощь. Руку вон до сих пор не отпускает.
        А Туманов вдруг усмехнулся и сказал:
        - Миледи, при иных обстоятельствах я бы не преминул воспользоваться вашим более чем щедрым предложением, но сейчас я слишком устал для этого…
        Сначала вспыхнули уши, следом щеки, а потом Анна сама не заметила, как рука, до этого ласково разбиравшая на пряди тумановские кудри, сжалась в кулак, кудри эти выдирая… Туманов от боли не взвыл, а зарычал.
        - Сволочь вы, Туманов, - сказала она и вытерла руку о подол платья. - Невоспитанная сволочь.
        Из комнаты его она вышла, громко хлопнув дверью. Прижала ладони к пылающим щекам, успокаиваясь, даже глаза закрыла, чтобы не видеть ничего. А когда открыла, перед ней стоял Миша. Давно он так стоит? Анна не знала, да и знать не хотела.
        - Что вам угодно, Михаил Евсеевич? - спросила тем же точно тоном, которым до этого сообщила Туманову, что он сволочь.
        - С тобой… с вами все в порядке, Анна Федоровна? - Миша был без очков и выглядел иначе, старше и серьезнее. - Вы собираетесь в усадьбу? Если да, я бы мог вас…
        - Нет, - она покачала головой и спрятала руки за спину. - Я останусь на острове, пока все не решится.
        Он не стал спрашивать, что должно решиться, лишь улыбнулся в ответ и стал прежним неуклюжим Мишей.
        - Аннушка, если вдруг тебе понадобится… - Он сглотнул, нервно дернулся кадык на худой шее, - если он тебя обижает…
        - Миша, он меня не обижает. - Захотелось разреветься, прямо здесь, посреди коридора. - И… спасибо тебе.
        - Я тоже останусь на острове. Севе нужна поддержка. Столько всего навалилось… Аннушка, - рассеянным жестом он поправил на переносице несуществующие очки, - я должен тебе признаться…
        Не успел… Совершенно неделикатно распахнулась дверь тумановской комнаты, и из-за двери этой послышалось:
        - Миледи, а с кем это вы там разговариваете?
        Миша отшатнулся, словно испугался, что вот прямо сейчас Туманов выйдет в коридор.
        - С призраком! - сказала Анна зло и решительно пошагала прочь и от Миши с его нерешительностью, и от Туманова с его чудовищной бестактностью.
        К завтраку Анна не вышла, а вот к обеду ее пригласили. Не горничная, а поверенный Пилипейко. Выглядел он непривычно, неподобающе случаю радостно, а в петлице его заношенного сюртука торчал чахлый цветок.
        - Слуги сбежали, - сообщил он доверительно. - Кое-как уговорил остаться кухарку, пообещал платить вдвое больше прежнего. Но уже сообщил городскому голове о нашем затруднительном положении, тот обещал поспособствовать, прислать людишек. Как же такому дому да без слуг, а? - Он посмотрел на Анну так, словно только она одна знала ответ на этот вопрос.
        Анна сочла за лучшее промолчать, лишь неопределенно пожала плечами.
        В столовую она спустилась в числе первых. За столом были лишь Антон Кутасов и Серж. Сидели, не глядя друг на друга, не разговаривая. Перед Кутасовым стоял наполовину пустой графин с водкой. Было очевидно, что пьет он уже давно, с ночи. Серж косился на отчима с брезгливостью, нервно поигрывал столовым ножом. У окна стояла баронесса, при появлении Анны она едва заметно кивнула и тут же отвернулась. Анна рассеянно заметила, что платье на баронессе не привычно черное, а пурпурно-красное, расшитое золотыми розами. Розами же были расшиты шелковая маска и высокие, до самых локтей, перчатки.
        Не успела Анна занять свое место, как в столовую вошли мастер Берг с Тумановым. Ей показалось, что всего за секунду до этого они о чем-то жарко спорили, а потом дружно замолчали. Туманов уселся рядом с Анной, мастер Берг - напротив, сказал с тяжелым вздохом:
        - Ужасная была ночь. Ужасная…
        - Умолкни… - заговорил вдруг Антон Кутасов, не отрывая взгляда от графина с водкой. - Вы все умолкните! - И уши ладонями зажал, словно бы и в самом деле слышал голоса.
        Мастер Берг виновато улыбнулся, бросил на баронессу быстрый взгляд, словно в поисках поддержки. Но та смотрела в окно, и только длинные пальцы ее нервно барабанили по подоконнику.
        В столовую вошли Миша и Всеволод Кутасов, поздоровались, присели к столу. Почти сразу же явился Пилипейко, обвел присутствующих внимательным взглядом, словно по головам пересчитал, и остался стоять у двери, будто что-то выжидая.
        Последними явились Матрена Павловна и Натали. Матрена Павловна держала дочь за руку, как маленькую девочку. Анне показалось, что еще совсем недавно Натали плакала. Вот и сейчас она сжимала в руке носовой платок. На кинувшегося ей навстречу поверенного девушка посмотрела со страхом и отвращением, а потом бросила полный отчаяния взгляд на Сержа. Но Серж был погружен в собственные мрачные мысли и взгляда этого не заметил.
        - Ну-с, все в сборе… - заметила Матрена Павловна и, глянув на Кутасова, сказала: - Тошка, хватит водку жрать. Не у тебя одного горе!
        - Ты права, Матрена. - Кутасов поднял на нее мутный взгляд. - В этом доме горе уже у двоих.
        - У троих, - прошелестел голос баронессы. - Горе у троих. Вы забыли про господина Шульца.
        - Скажете тоже - потеря! - отмахнулась Матрена Павловна, а Натали украдкой вытерла слезы. - Я мужа потеряла, Тошка - жену. А у вас что за горе? Делопроизводитель?!
        - Господин Шульц - лишь одна из моих потерь. - Баронесса присела к столу, поправила выбившуюся из прически прядь волос. - И уверяю вас, моя скорбь куда сильнее вашей. - Она говорила спокойно, словно письмо читала.
        - Господа! Прошу минуточку внимания! - Пилипейко встал за спиной Натали, вилкой постучал по бокалу, и Матрена Павловна глянула на него с неожиданной ненавистью. Странно… - В этой жизни есть место не только скорби, но и радости. И я спешу поделиться с вами своей радостью. - Он неожиданно хозяйским жестом взял за руку Натали, и девочка испуганно вздрогнула, посмотрела сначала на мать, потом на Сержа. - Сегодня утром я сделал предложение Наталье Петровне, и она его приняла! - Губы Пилипейко коснулись в поцелуе пальчиков Натали, и на лице ее появилось мученическое выражение. А безучастный до этого Серж вдруг выронил нож, и тот с громким звоном брякнулся о тарелку.
        Ошарашенным выглядел и Всеволод Кутасов, он с недоумением посмотрел на Пилипейко, а потом перевел требовательный взгляд на мать.
        - Это розыгрыш? - спросил растерянно.
        - Никак нет, Всеволод Петрович. - Пилипейко уселся рядом с Натали, руку ее он так и не выпустил. - Ваша матушка благословила наш союз, и очень скоро его благословят на небесах.
        Громко, совершенно по-детски, всхлипнула Натали, выдернула ладонь из лап жениха и выбежала из-за стола.
        - Мама, я не понимаю… - начал было Всеволод.
        - Довольно! - Матрена Павловна стукнула кулаком по столу. - Викеша говорит правду, он попросил у меня руки Наташеньки, и я дала ему свое согласие.
        - Ему?! - Не церемонясь, Всеволод ткнул пальцем в грудь Пилипейко. - Ты отдаешь жизнь своей дочери этому прощелыге?!
        - Я бы попросил! - Напуганным Пилипейко не был, наверное, предвидел, что его ждет, и приготовился. - Сева, очень скоро мы с вами станем родственниками…
        - Да ни за что! Мама, вы с ума сошли?!
        - Все решено, - произнесла Матрена Павловна таким тоном, что готовый спорить Всеволод вдруг замолчал, опустился на свой стул. - Лучшей партии, чем Викентий Иванович, Наташеньке не найти. Я в людях разбираюсь!
        За столом повисло тягостное, неловкое какое-то молчание. Да и что ловкого в том, чтобы на поминках объявить о помолвке?..
        - Удивительное дело, - заговорил молчавший до этого Антон Сидорович. - Удивительное, я вам скажу место! У одних жен забирает, а другим дает.
        Анне показалось, что сейчас он закричит, примется крушить все вокруг, а он расплакался.
        Встала из-за стола Матрена Павловна, подошла к нему, обняла за вздрагивающие от рыданий плечи, сказала ласково:
        - Полноте, Антоша. Возьми себя в руки.
        - Это все нам наказание! За грехи наши расплата… - Антон Сидорович говорил глухо, как в бочку, и грузное тело его колыхалось. - Как тебе спится, Матрена? Не сейчас, когда мужа схоронила. Как тебе спится все эти годы?!
        - Нормально мне спится! А ты соберись! Не мели чепухи! - Матрена Павловна впилась пальцами в плечи деверя, встряхнула с неожиданной силой. - Замолчи!
        И он послушался, замолчал, покорно принял полную стопку, опрокинул, не закусывая, спрятал лицо в широких ладонях. Эти двое говорили о чем-то, только им одним понятном и известном. В их общем прошлом был какой-то грех, и вот сейчас пришло наказание. По крайней мере, так считал Антон Сидорович. Было еще кое-что, был человек, который, казалось, понимал, о чем они говорят. Мастер Берг слушал очень внимательно, и лицо его мрачнело с каждым сказанным словом, а неожиданно изящные для его грузной комплекции пальцы с такой силой сдавили бокал, что тот не выдержал и треснул. На белоснежную скатерть выплеснулось красное вино, кровавые капли брызнули на рукава сорочки.
        - Ой, - сказал мастер Берг с преглупой и совершенно неискренней улыбкой, - какая досада…
        Порезанную ладонь он обернул салфеткой, второй салфеткой накрыл пятно на скатерти. Но случившийся с архитектором конфуз, кроме Анны, заметили, пожалуй, только Туманов и баронесса. Туманов смотрел на пораненную руку, а баронесса - в глаза мастера Берга. Изящные пальцы ее сжались в кулак с такой силой, что Анне показалось, что костяшки пальцев сейчас порвут тонкий шелк перчатки. Определенно, у каждого на этом острове была своя собственная история и своя собственная тайна. Лишь у Анны не было никакой тайны, она просто пыталась найти себя.

* * *
        Тяжкий, ох тяжкий выдался у Матрены Павловны день! В одночасье потеряла и любимого мужа, и единственную доченьку. Как Наташенька плакала! Как умоляла не ломать ей жизнь, на колени перед Матреной Павловной падала. А она только и могла, что гладить дочку по голове да повторять как заведенная:
        - Не реви, Наташка, это все ради твоего блага.
        И вот ведь ирония какая! Все и делалось ради блага, ради Севочки и тогда еще неродившейся Наташи. Грех какой она на себя взяла ради деток своих! Чтобы жизнь у них была богатая да сладкая. А вышло что? Где та сладкая жизнь? Вот дочка любимая на коленях стоит, просит не выдавать ее замуж за старика. А поделать ничего нельзя. Сама себя Матрена Павловна поймала в силки. И не вырваться из этих силков никак. Может, и врет Викеша про подметное письмо, да проверять боязно. Первое, что захотелось, гадину эту пришибить, к ногтю прижать. А ну как существует и письмецо, и доказательства?..
        Нет, сама-то Матрена Павловна руки в крови не замарала, но с принятым решением согласилась, даже деньгами Катьке с Антошкой помогла. Остальное-то они сделали, но денежки ее. И молчаливое попустительство тоже ее. И план, если уж на то пошло. А Викеша, негодяй, все узнал. И как у него получилось-то?
        А Наташка после объявления о помолвке заперлась в своей комнате. В этом страшном месте только и остается, что запираться. Вот и она сейчас запрется и отдохнет маленько. Но передохнуть Матрене Павловне не дали, пришел Сева. Его тоже пришлось убеждать, где криком, где лаской. Севе Викеша никогда особо не нравился, но материнское слово для мальчика все еще свой вес имело. А чтобы успокоить и сына, и собственную совесть, Матрена Павловна пообещала, что как только Туманов замок купит, вырученные деньги она отдаст на модернизацию завода. Поверил ли? Может, и поверил, но посмотрел как-то уж больно странно.
        Оставалось еще кое-что, что откладывать в долгий ящик нельзя. Нужно переговорить с Антошкой. Уговаривать, увещевать, запугать, если потребуется. Хотя чем его теперь, после Катькиной смерти, запугивать? Неужто придется по-другому? Ох, как же не хочется…
        Не пришлось по-другому. Все само решилось.
        От ненавистного Викеши Матрена Павловна узнала, что Антошка не к себе ушел, а заперся в Катькиной спальне, которую, кажись, от Катькиной крови так и не отмыли. Некому было отмывать. Старая прислуга сбежала, а новая на остров не спешила.
        Из-за запертой двери доносился приглушенный Антошкин голос. С кем это он там? Матрена Павловна замерла, даже ухом к двери прильнула, чтобы было лучше слышно.
        Кается?.. Прощение просит?.. Вот только у кого?..
        Может, допился уже до чертиков, с мертвой Катькой гутарит? В доме этом проклятом только и остается, что напиваться.
        Вот заплакал… Тоненько так, жалобно, как малое дитя. Про деток думать не нужно. Если только про своих, про Наташеньку и Севочку. Что ей до чужих детей? А раньше-то Тошка никогда не плакал, ходил этаким увальнем, размазней прикидывался, а ради Катьки своей на многое пойти мог. Вот Матрена Павловна ради деток, а он ради жены…
        А за дверью вдруг послышался грохот, а потом приглушенный не то сип, не то хрип. И стук этакий дробный.
        Тук-тук…
        Тук-тук…
        Стало дурно, к горлу подкатила тошнота со вкусом вишневой наливки, и Матрена Павловна завыла в голос.
        Прибежали. Сева с дружком своим неразлучным, Туманов с девкой да Викеша один-одинешенек. Дверь вышибли.
        Антошка висел в петле на двери платяного шкафа, забитого Катькиным барахлом. Об дверь эту и стучали недавно в агонии его каблуки.
        Тук-тук…
        Тук-тук…
        А лицо хоть и синее, с вывалившимся языком, а все равно счастливое. Кого он там увидел на пороге смерти? Может, и правда Катьку свою беспутную?
        - Сам повесился, - донесся до Матрены Павловны голос Викеши. - Никаких в том нет сомнений. Не вынес…
        Антошка не вынес, а как ей-то вынести? Еще неделю назад жизнь такой легкой казалась, а сейчас вона что - кругом покойники!
        - Разговаривал он с кем-то перед смертью, - сказала и грудь там, где сердце, потерла. - Каялся. Перед кем каялся-то? - Она осмотрела комнату. Пусто, вот как после Катькиной смерти было пусто, так и сейчас. Ни единой живой души.
        - Мама, может, вам почудилось? - спросил Сева этак вкрадчиво. - Может, доктора позвать?
        - Не надо доктора! Хорошо со мной все! - Матрена Павловна разозлилась, и сразу как-то легче стало.
        Повесился Антошка, да и ладно. Мертвец, чай, лишнего не сболтнет. А ей только того и нужно, чтобы молчали все. Еще бы Викешу заткнуть…
        - Мы, Матрена Павловна, пожалуй, ночевать в замке не останемся, вернемся в усадьбу. - Туманов смотрел не на удавившегося Антошку, а на девку свою. Внимательно так смотрел. А она стояла бледная, напуганная, глазами серебряными зыркала, кулаки сжимала.
        - Вы, Клим Андреевич, дом-то покупать не передумали? - спросила Матрена Павловна, мечтая лишь о том, чтобы все они сгинули с глаз долой, оставили ее наконец одну. Устала. Сил больше никаких нет…
        - Не передумал.
        Ответил Туманов не сразу, и сердце замерло. Дураком надо быть, чтобы после такого на замок зариться, жену в нем селить, детишек. Не надо про детишек… не к ночи… А Туманов, по всему видать, не дурак, какой-то свой интерес в этом деле имеет. Может, так же, как и многие, верит, что Злотников нашел-таки тот клад, что батя его где-то на острове спрятал. Нашел да и перепрятал по новой. Петруша, муж ее покойный, первый муж, тоже в байки эти верил. Рассказывал Матрене Павловне про алмазный прииск, который Злотникову от купца Водовозова достался. Алмазов, говорят, на том прииске нашли немало. Да и знали все, что водятся у Злотникова деньжата. Немалые, надо сказать, деньжата. А иначе на какие такие шиши он бы по Европам катался да замки строил? Матрене Павловне тоже хотелось верить в клад, да только женщиной она была склада сугубо практического, воздушных замков, как иные, не строила. Может, оттого и не особо опечалилась, когда узнала, что наследство после Злотникова осталось не такое большое, как ожидалось. Нет, если бы все только ей одной, так еще ладно, но делиться пришлось. Сначала только с Антошкой и
тогдашней его полюбовницей Коти, а потом, когда то дело, о котором вспоминать не хочется, было сделано, делиться пришлось еще и с баронессой.
        Ее никто не ждал. Не думал даже никто, что приедет. Она и не приехала. Шульца вместо себя прислала. Ушлый оказался человечек, урвал-таки для хозяйки кусок наследства. Наверное, можно было бы оспорить. Кто она такая вообще, эта баронесса фон Дорф? Седьмая вода на киселе. Но Матрена Павловна спорить не стала, отпустила с миром. Была, конечно, мыслишка решить все по-своему, чтобы наследников осталось лишь двое, но Антошка неожиданно заартачился. А Катька, тогда еще не жена, а полюбовница, давить на него побоялась. Катьке и те деньги, что Антошке достались, казались капиталом небывалым. Оттого, наверное, и отступилась. Уж точно не из жалости. Жалость Катьке никогда ведома не была. Помнит Матрена Павловна, как она злорадствовала, когда узнала, что баронесса в свое время была красавицей, каких поискать, а потом в одночасье сделалась уродиной. Не терпела Катька рядом с собой других красавиц.
        Та история была темная, приключилась еще при Злотникове. Они с Машкой тогда у тетушки ее в Вене гостили. Долго гостили. Год, а то и два. А потом в один день, говорят, собрались и съехали. И в тот же день баронесса из Вены куда-то исчезла, а через полгода вернулась уже в маске и маску эту больше никогда на людях не снимала. И перчатки тоже. А еще платья стала носить с высоким воротом и разговаривать шепотом… Заболела небось какой-нибудь стыдной болезнью навроде сифилиса, вот и прячется теперь от всего мира. И от доли своей отказываться не собирается, даже после смерти управляющего. Гадина австрийская…
        А Туманов уже уводил свою девку прочь. Не уводил даже, а почти силой тащил по коридору. Эх, такая хорошая с Наташенькой партия могла бы быть, но теперь уж что…

* * *
        В смерти Антона Кутасова не было ничего жуткого. Это если сравнивать с прочими, случившимися на острове смертями. Но именно она заставила Клима по-настоящему задуматься не только о собственном расследовании, но и о безопасности Анны.
        Ни у кого не получится приручить этот страшный дом. Он живет своей особенной жизнью, собирает кровавые жертвы, и Климу очень не хочется, чтобы следующей жертвой стала Анна Шумилина. Да, он старается всегда быть рядом, не спускать глаз, но замок коварен, так же, как и обитающие в нем люди. Или не стоит себя обманывать и винить во всем бездушные стены? Они лишь декорации для разыгрывающейся на острове драмы.
        Как бы то ни было, но Анне на острове не место. Особенно сейчас, когда смерть за смертью… Он разберется во всем сам, а она пусть остается в безопасности. Даже если увозить с острова ее придется силой.
        Всю дорогу до усадьбы Анна молчала, озиралась тревожно по сторонам, а когда из кустов навстречу им вышел Митрофан, испуганно вздрогнула, но визжать, как девчонка, не стала. Молодец. С Митрофаном Клим обмолвился парой слов, сунул деньги, велел явиться в усадьбу завтра поутру. Пусть в его отсутствие за Анной присмотрит надежный человек. Так Климу будет спокойнее.
        В усадьбе они оказались уже в темноте, и Анна сразу же поднялась к себе. Даже спокойной ночи не пожелала. Она злилась, и Клим знал причину ее злости. Он поступил некрасиво, сказал не просто глупость, а пошлость. Ведь на самом деле совсем другое хотел сказать, хотел, чтобы Анна осталась с ним до самого утра, чтобы гладила его по волосам, как маленького. Это для начала… Но испугался, позорно испугался самого себя, своих собственных желаний. А еще того, что рядом с Анной все менялось и в окружающем мире, и в нем самом. Он, не привыкший ни к ярким краскам, ни к ярким ароматам, терялся, когда на него обрушивался весь этот шквал, ослеплял, сшибал с ног. И в их первую встречу именно шквал неожиданного, до этого неведомого, оглушил его, сделал беспомощным, а оттого злым.
        Гремела гроза, и из-за ливня не видно было ни зги. Сказать по правде, он даже экипаж их не заметил, он спешил на вокзал, потому что боялся передумать, боялся, что где-то по пути вернется здравый смысл и придется дать самому себе правдивый ответ на вопрос - а что же он надеется найти в Чернокаменске? И стоит ли вообще искать? Стоит ли тратить так неожиданно свалившееся на него наследство на авантюру с покупкой замка?
        Они с бабкой никогда не жили богато, не голодали, но не более того. По крайней мере, Климу так казалось. Когда он был ребенком, потребность в любви была в нем куда сильнее, чем потребность в деньгах. А когда он ушел из родительского дома, то и вовсе перестал думать о бабкином капитале.
        Оказалось, зря. Оказалось, капитал имелся. Неожиданно большой капитал. Можно сказать, огромный! И все это так же неожиданно досталось Климу. Обрушилось на него, когда он, раненый, едва не потерявший себя, вернулся с флота. Деньги, драгоценности, облигации… Бабка оставила единственному внуку все, не оставила она лишь прощального письма. Так и ушла в иной мир с пугающим чувством нелюбви.
        Клим не особо печалился. Нелюбовь так нелюбовь. Он уже не маленький мальчик, которого можно выпороть розгами за малейшую провинность. Он вырос, нашел себя в этом мире. Почти нашел…
        С самого раннего детства Клима преследовало ощущение, что он неправильный, что судьба обделила его способностью чувствовать, сопереживать, бояться наконец! Он не боялся ничего и никогда, не понимал, как вообще можно бояться. Он не привязывался ни к кому. Не знал, как можно привязаться. А вкус жизни он чувствовал, лишь когда жизнь эта оказывалась на волоске. Вкус этот был дымный, с медным привкусом крови, багряный, но Климу он все равно казался упоительным, и даже неминуемо приходящая следом мигрень не была такой уж большой платой за право почувствовать себя живым.
        Были еще карточные игры, выпивка, случайные романы, авантюры, но сравниться с риском они не могли, если и дарили удовлетворение, то крайне скоротечное, оканчивающееся тяжелым похмельным дурманом. Не помогало бабкино наследство. Скорее уж вредило, медленно, но верно загоняло Клима в тупик безделья и лицемерия.
        А потом он получил то письмо, и жизнь изменилась. Пришло решение, пусть спонтанное, но на тот момент казавшееся Климу единственно верным, имеющим хоть какой-то смысл. Об этом он и думал, о смысле, когда графиня Анна Шумилина, перепачканная грязью от макушки до носков, швырнула камень в его экипаж.
        …От нее шло сияние. Не багровый тревожный отсвет, а мягкое серебряное свечение. И все, что оказывалось рядом, наливалось цветом и красками. Даже в серой грозовой мути! Климу стало любопытно и, пожалуй, самую малость боязно, что этакое разноцветье непременно закончится жесточайшим приступом. Здравый смысл нашептывал - уезжай, беги куда глаза глядят. Но вот беда, глаза глядели только на Анну Шумилину, грязную, злую, высокомерную, святящуюся.
        Уже в экипаже он понял, какую роковую допустил ошибку, потому что к краскам присоединились запахи. Никогда раньше обоняние его не было таким острым. Да что там! Можно сказать, раньше у него напрочь отсутствовало обоняние. Жирный смрад гари - не в счет. А теперь вот обоняние появилось. Клим не боялся смерти, ранений и боли, но по-настоящему испугался, когда почуял тонкий аромат, исходящий от мокрых волос Анны. От нее пахло необычно. Может быть, так пахнут луговые цветы или трава после дождя. А может, это всего лишь духи. Клим по-настоящему и не знал, как пахнут цветы, трава и духи. Но что-то внутри сначала сжалось, напуганное такой мелочью, а потом потянулось к источнику аромата. И Клим потянулся следом, чтобы сохранить в памяти. С мокрых волос Анны аромат соскользнул на его пальто, сплелся с шерстяными нитями, затаился. Наверное, пальто бы потом пахло еще очень долго, возвращало бы Клима в тот удивительный момент, когда жизнь казалась настоящей, но он испугался, что не выдержит, что воспоминания о прекрасном разрушат будущее, и, испугавшись, снова разозлился. То ли на себя, то ли на Анну. Как бы
то ни было, а от пальто он отказался и кроме всего прочего сказал какую-то обидную глупость. Вот точно такую же, как сейчас… Анна всего лишь хотела ему помочь, а он испугался и, испугавшись… разозлился. Но что сделано, то сделано, а злость можно попытаться направить в нужное русло. Есть у него один нерешенный вопрос.
        Из усадьбы Клим выехал, лишь когда убедился, что Митрофан на месте, сидит, притулившись спиной к яблоне, крепкими желтыми зубами грызет неспелое яблоко. Анна не спустилась даже к завтраку. Обиделась…
        Дядюшку Клим нашел на маяке. Да и где ж ему еще быть? Первой Клима встретила трехцветная кошка, заурчала утробно, выгнула дугой спину, напрашиваясь на ласку.
        - …Я был прав. - Дядюшка тяжелой поступью спускался по лестнице.
        - В чем?
        - В том, что тебе и Анне не место на острове.
        - А зачем же, в таком случае, вы отправили мне то письмо? - Вот он и спросил прямо. Чего уж ходить вокруг да около, когда тут такое творится?
        - Какое письмо? - Выражение дядюшкиного лица и в самом деле казалось удивленным. Играет или недоумевает искренне?
        Как бы то ни было, а Август Берг был единственным человеком на острове, которому Клим мог довериться. Может, пришло время поговорить начистоту?
        - Значит, это не вы пригласили меня в Чернокаменск?
        - Я?! - Он спустился, уселся на нижней ступеньке, бросил быстрый взгляд на Климово кольцо. И кольцо отозвалось, нагрелось, словно бы узнало прежнего своего хозяина. - Я всегда считал, да и теперь считаю, что тебе не место на Стражевом Камне.
        - Темное место. Я помню, дядюшка.
        - Значит, кто-то все равно позвал, собрал под одной крышей… - Он замолчал, а потом вдруг спросил: - Что пообещал? Тот человек, что он тебе пообещал?
        - Пообещал рассказать о моем отце.
        - Рассказал? Впрочем, если ты пришел ко мне, то не рассказал.
        - Вы его знали, моего отца? - В этот момент Клим снова чувствовал себя маленьким мальчиком. Чувство было неприятным, потому что граничило с беспомощностью.
        - Нет. - Дядюшка ответил не раздумывая. - Сказать по правде, я и бабку твою плохо знал. Считай, вся жизнь моя прошла здесь, на острове.
        - Тогда почему вы разочаровались, когда увидели меня? - спросил Клим.
        - Не разочаровался. - Дядюшка покачал головой. - Я испугался и разозлился. Потому как из всей родни ты у меня остался один-единственный. Пусть и седьмая вода на киселе, но уж как есть.
        - Спасибо. - Клим усмехнулся.
        - Не приучен я врать, мальчик. - Сказал и вздохнул. А в глазах его выцветших Клим увидел такую смертную тоску, что сразу стало ясно - на сей раз не врет.
        - Тогда расскажите.
        - Что?
        - Все, что знаете.
        - Я многое знаю, но тебе от этих знаний толку чуть. Мне вот другое интересно. Кто из них прислал тебе то письмо? Ежели здраво рассуждать, от твоего присутствия в замке одни лишь хлопоты.
        - Кому?
        - Всем. Всем им. До единого.
        - Я замок купить хочу. Или вы забыли, дядюшка? Я хочу купить, а они хотят продать. Все до единого.
        - И их с каждым днем становится все меньше и меньше. - Дядюшка встал, подошел к книжному шкафу, достал бутыль с чем-то белесо-мутным, спросил: - Выпьешь со мной?
        - Воздержусь.
        - Вот и правильно. Нечего тебе. А мне уже не навредит. - Он сделал большой глоток. - Сказать по правде, есть лишь один человек, который может желать им всем смерти.
        - И кто же это? - Сердце забилось сильнее, в висках запульсировала кровь.
        - Не важно! - Дядюшка махнул рукой. - Дело в том, что человек этот ничего не делал. Просто не мог сделать.
        - Откуда вам знать?
        - Знаю. Я многое знаю.
        - Знаете и все равно молчите.
        - Отчего же молчу? Говорю. Криком, считай, кричу, чтобы ехали вы все отсюда от беды.
        - От оборотня?
        - Оборотень мертв.
        Интересный у них получался разговор…
        - То есть вы по-прежнему утверждаете, что оборотень существовал?!
        - Я видел его своими собственными глазами. - Дядюшка кивнул. - И я твердо знаю, что тот оборотень мертв. Его убили… Что смотришь, мальчик? - Он усмехнулся. - Понимаю, в наш просвещенный век верить в оборотней - это моветон. А ты вот мне скажи, отчего у Анны всего за одну ночь и глаза, и волосы цвет сменили?
        Клим не знал. Но вопрос и в самом деле был более чем занимательный.
        - Озеро ее позвало. Вот и проснулась серебряная кровь.
        - Не озеро. Анну с башни кто-то столкнул.
        - Столкнул, говоришь? - Пожалуй, впервые за весь их странный разговор дядюшка оживился. - Она видела, кто это сделал?
        - Нет.
        - Ничего не понимаю. - Дядюшка сделал еще один глоток, помотал головой. - По закону ничего на острове ей больше не принадлежит. Все отошло злотниковской да кутасовской своре.
        - В любом случае понимаете вы больше нашего. - Мелькнула вдруг шальная мысль довериться, пойти до конца. - И остров знаете, как никто другой. Я видел карту, - сказал Клим после небольшой паузы. - Точнее, не карту, а кусок карты. Мне показалось, что это схема каких-то подземных переходов и пещер. Здесь, под островом, есть пещеры?
        - Где ты видел эту карту? - Вопрос дядюшка проигнорировал, но, очевидно, заинтересовался, даже бутыль с самогоном отставил.
        - У Анны. Она привезла с собой в Чернокаменск копию.
        - Зачем?
        - Затем, что у нее, как и у меня, тоже накопилось много вопросов, и с помощью этой карты она хотела найти ответы.
        Дядюшка ничего не ответил. Дядюшка с совершенно юношеской стремительностью вскочил на ноги, закружил по комнате, забормотал что-то себе под нос. Он застыл перед книжным шкафом, а потом принялся выкладывать книги прямо на грязный стол. Окончательно сошел с ума? Или что-то искал?
        Скорее уж потерял, судя по выражению его лица.
        - Плохо, очень плохо, - только и сказал. - Этого не должно было случиться.
        - Чего не должно было случиться?
        - Мы специально поделили карту. Я и Виктор, дядя Анны. Недостающую часть каждый из нас может нарисовать с закрытыми глазами, но для постороннего человека без второй половины это всего лишь бесполезный клочок бумаги.
        Глупо было спрашивать, что это за карта, поэтому Клим спросил о другом:
        - Надо думать, свою часть вы потеряли?
        - У меня ее украли. Совсем недавно. Я заметил, что в маяке кто-то был, но не подумал… А она не предупредила, захотела поиграться. Она любит играться…
        - Кто?
        - Не важно. Тебе не нужно этого знать! Важно, что он может найти пещеру… и тайник… и зеркала… И тогда конец… Теперь уж точно конец… Мы, наивные глупцы, думали, что он мертв, что все закончилось, а он не мертв. Ослаб смертельно, это да, но не мертв. Лежит себе, нашептывает…
        Бедный старик… Клим смотрел на дядюшку с жалостью. Сначала оборотень, а теперь вот загадочный некто, который только кажется мертвым. Но пропавшая часть карты - это не сказка, это реальность и какая-никакая зацепка.
        - Вот кто их всех собрал! Вот кто приманил. Они-то думают, что сами, а на самом деле это зов. Тут мыслишку шальную кинул, там сон удивительный показал, здесь подтолкнул чутка. А человечек-то полагает, что все сам, что мысли это его личные. Где Анна?! - Дядюшка вдруг замер, вперил в Клима совершенно безумный взгляд.
        - В Чернокаменске, в усадьбе. Я оставил с ней надежного человека.
        - Надежного ли?
        - Уж какого нашел.
        - Она ему нужна. Кровь ее серебряная нужна и сила. В зеркала те никто, кроме нее, не посмотрит, сразу разума можно лишиться. Я вот однажды посмотрел…
        …И разума лишился. Какой-то его части лишился точно.
        Дядюшка замолчал, уставился на что-то позади Клима. Смотрел долго и внимательно, словно бы прислушивался к чему-то. А Климову спину сковало смертельным холодом. Кажется, даже волосы заледенели и теперь звенели тонко, как сосульки. Обернуться бы, но страшно. И это ему, который ничегошеньки в жизни никогда не боялся…
        - А без зеркал свет не зажечь, путь не указать. - Дядюшка заговорил медленно, словно в трансе. - Тот раз у него не вышло, и мы успокоились, думали, все, победили Желтоглазого, а он, вишь, шепчет… Он и Анюту позвал. Дотянулся, значит, дождался, когда девочка в полную силу войдет, а потом поманил и на дно уволок, чтобы Нижний Мир ей открылся. Чтобы проснулась серебряная кровь, а вместе с ней и сила. Ему ее сила сейчас ой как нужна, когда своей-то собственной почти не осталось.
        - Кому? - разговаривать с сумасшедшим - только время терять. Но Клим отчего-то не уходил, слушал очень внимательно. Не оттого ли, что разговор шел об Анне?
        - Желтоглазому. Ты недавно тут, пожил бы подольше, многое бы о здешних чудищах узнал. Желтоглазый самый страшный. И девочка ему нужна. Раньше он их никогда не убивал… родная кровь, серебряная, но сейчас не пожалеет. Заглянуть в те зеркала Анна сумеет, но вот выстоит ли, когда сквозь нее свет пойдет? Кем станет, если выживет? С маяком-то ему было бы сподручнее, но я фонарь разобрал, линзу утопил в реке. Хотел сначала в озере, но испугался, что из озера он может и достать. Знаешь, мальчик, он ведь и мне в свое время нашептывал, картинки, чертежи показывал, хотел, чтобы я маяк для него построил, вот эту башню змеиную! А я всегда слабый был, сделал все, что было велено. Почти все сделал. В самый последний момент только прозрел, сумел исправить. - Дядюшка подался вперед, впился в Клима тяжелым взглядом. - Небось думаешь, старик совсем с ума сошел? Не сошел! И хотел бы, чтобы отпустило, да не выходит. Крест мой такой. - Он порывисто встал, направился к выходу из маяка, бросил на ходу: - Пойдем, по пути поговорим!
        Клим выдохнул, стряхнул с плеч и холод, и морок, обернулся. За спиной не было никого, только тени отчего-то казались гуще.
        - Куда пойдем? - спросил, выдыхая облачко пара.
        - В усадьбу. Удостоверимся, что с девочкой все хорошо. Как думаешь, кто карту украл? - Дядюшка шел широким, совсем не стариковским шагом, на Клима не смотрел. - Кто из них?
        Клим не знал наверняка, но догадывался. И от догадки этой заныло в затылке.
        …Митрофан смотрел прямо перед собой мертвым, удивленным взглядом и надкусанное яблочко по-прежнему сжимал в ладони. Рубаха его на груди и животе окрасилась красным, но рана была выше - поперек горла. Видел Клим уже такую рану… На второй этаж он не взбежал, а взлетел, вышиб плечом дверь Анютиной комнаты, уперся лбом в косяк, зарычал по-звериному. Не врал дядюшка про опасность. Может, про желтоглазое чудище и врал, а про опасность правду сказал.
        - Не успели… - Дядюшка вошел в комнату, огляделся внимательно, все подмечая, а потом сказал: - Она сама дверь открыла… впустила.
        - Кого?! - Говорить спокойно не получалось, получалось только орать на этого сумасшедшего старика. - Кто ее забрал?! Куда?!
        На крик, запыхавшись, прибежала Клавдия. Руки ее были в муке. Слава богу, жива! А раз жива, значит, не видела ничего. Не оставили бы такого свидетеля.
        - Клим Андреевич, да что же вы… - Она замерла, боязливо заглянула в комнату.
        - Где Анна Федоровна? Видела ты ее?
        - Да как же не видела? Видела! В обед она на кухню ко мне заглядывала. Вы ж уехали куда-то, оставили ее одну. - В голосе Клавдии послышалось неодобрение.
        Оставил. Что ж спорить?..
        - Кто-нибудь в дом приходил? - спросил Клим.
        - Никто. - Клавдия покачала головой. - Раньше-то этот… захаживал, но как вы тогда за Анну Петровну перед ним заступились, так и перестал. Видно, на острове ночует. А что случилось-то?
        - Ты о ком сейчас, Клавдия? Кто захаживал? - Терпение заканчивалось, хотелось бежать, крушить все на своем пути.
        - Так Мишка Подольский, - сказала Клавдия и каким-то брезгливым жестом вытерла руки о передник. - Сделался этаким щеголем, с господами якшается, да только гнилая кровь. Гнилая! Сова не родит сокола! Вот что я вам скажу. Не мог у ирода Сиротки нормальный сынок родиться, никак не мог!
        - У Сиротки?.. - спросил молчавший все это время дядюшка. - Михаил Подольский - сын Сиротки?!
        - Алена Подольская, Мишкина мамашка, в свое время красивой была. - Клавдия поморщилась. - Красивой и беспутной. Сначала-то к ней многие из банды захаживали, а потом Сиротка их отвадил, сделал Алену своей полюбовницей. И как она только могла с таким-то зверем… - Клавдия перекрестилась. - Ну да бог ей судья. Как Мишка родился, Сиротка его признал, но на Алене не женился. Так, захаживал по мужской своей надобности, да чтобы на мальца посмотреть. Деньжат подкидывал. Наверное, много деньжат было-то, потому как, когда Сиротка сгинул, Алена продолжала жить припеваючи и Мишку на ноги поставила. Видите, какой стал - ученый! Думал, очочки нацепил, никто и не поймет, кто он есть, а глаза под очочками-то стылые, Сироткины глаза. А вы, Август Адамович, неужто не признали? Он ведь на батьку своего похож.
        - Не признал… - Дядюшка беспомощным жестом потер глаза, сказал едва слышно: - Теперь понятно…
        - Что вам понятно? - снова заорал Клим. - Вот мне, к примеру, ничего не понятно! Кто такой этот Сиротка? Где Анна?
        - Пойдем! - сказал дядюшка и потянул Клима за рукав. - Может, еще не поздно…

* * *
        Туманов снова ушел. Приставил к Анне Митрофана и ушел. Было обидно почти до слез, что с ней вот так, как с бесправным каким-то существом. Хорошо хоть на замок не запер. Впрочем, с замком Анна бы справилась. В числе прочих ее умений был и такой навык, дед Кайсы научил. А еще нож подарил с удивительной красоты костяной рукоятью. На рукояти этой были вырезаны ласточки с инкрустированными серебром крыльями и при определенном освещении казалось, что птицы живые. С ножом Анна никогда не расставалась, нравился он ей. А тут, в Чернокаменске, из красивой вещицы он запросто мог превратиться в вещицу весьма полезную, может быть, даже жизненно необходимую. Если так уж хочется Митрофану за ней присматривать, что ж - пусть присматривает, но оставаться в усадьбе Анна не собиралась. Да, в замке страшно. Убийства, самоубийства… Атмосфера гнетущая, как на погосте. Так она в замок и не пойдет. Пришла пора по душам поговорить с мастером Бергом, узнать правду о своем прошлом. Ведь что-то необычное в ее прошлом определенно было, неспроста ведь в Чернокаменске ее многие годы считали мертвой. Вот пусть Август Берг и
расскажет. Сколько же можно скрывать правду?!
        По коридору Анна кралась на цыпочках, не хотела потревожить занятую стряпней Клавдию, проскользнула мимо кухни, вышла на крыльцо. Митрофан сидел в сторонке, так, чтобы не маячить и не особо привлекать постороннее внимание, но позицию выбрал удачную, незамеченной мимо не пройдешь. Да Анна и не собиралась прятаться, все равно ведь не отстанет! А у Митрофана - лошади. Лошадь бы ей очень пригодилась, потому что пешком от усадьбы до Стражевого озера идти и идти.
        На зов ее Митрофан не откликнулся. В первое мгновение Анне показалось, что он спит, а потом она увидела кровавый след поперек его горла…
        Закричать ей не дали, грубо схватили сзади, ударили по голове… Стало сначала очень больно, а потом сразу темно, и голос Миши сказал ласково:
        - Вот и хорошо, вот и в дом заходить не пришлось…
        …В себя Анна пришла в темноте, но это была какая-то иная темнота, с рыжими бликами. Болела голова, и она не сразу поняла, что блики эти - отсветы зажженной свечи. Свеча стояла на каменном полу в метре от Анны. Неровное пламя ее то тянулось вверх, то припадало, почти сливаясь с фитилем. Слышался слабый треск, а от запаха плавящегося воска к горлу подкатывала тошнота. Анна попробовала дотянуться до шеи, но не смогла - руки ее были связаны за спиной. И с осознанием того, что она в ловушке, вернулись воспоминания. Мертвый Митрофан… удар… голос Миши…
        Воспоминания были страшными, верить им не хотелось, но не верить не получалось. Ее оглушили, а потом похитили. Кто оглушил? Зачем похитили? Где она? Вопросов много, но один-единственный волновал Анну больше всего.
        Нож, подарок деда Кайсы, по-прежнему лежал в кармане платья. Анну не обыскали, и это хорошо. Связанными руками дотянуться до ножа получилось с большим трудом, но получилось. Прохладное лезвие ласково царапнуло ладонь, скользнуло в рукав. Если не поддаваться панике и не думать о том, что ее ждет, возможно, удастся перерезать веревки. А там…
        Не переставая аккуратно орудовать лезвием ножа, Анна осмотрелась. Света от свечи было мало, но его хватало на то, чтобы понять - заперли ее в какой-то маленькой комнате, без мебели, без окон. Не комната - а каменный мешок. И судя по едва слышному звуку воды, каменный мешок этот находится где-то под землей. В подвале усадьбы? Или в подземелье замка? Вода не только слышна, водой пахнет, сыростью пропитаны пол и стены, а с невидимого в темноте потолка за шиворот капает.
        Дверь заперта, Анна первым делом ее проверила. Заперта снаружи на засов. Никаких замков, которые можно было бы взломать, а за дверью шаги…
        Она едва успела спрятать нож в рукав. Не хватило самой малости, чтобы перерезать путы.
        Лязгнул засов, заскрипели давно не смазываемые петли, Анна затаила дыхание. Она знала, кто переступит порог, но верить все равно не хотела.
        Миша был без очков, без привычного своего на все пуговицы застегнутого пиджака. Рукава рубашки он завернул до локтей, и именно эта деталь делала его разительно непохожим на себя прежнего - аккуратного и педантичного. А еще улыбка. Не робкая и смущенная, а хищная. Подумалось вдруг, что не может человек в одночасье так измениться, что это не Миша. Но зачем же себя обманывать, когда вон у него и рукоять ножа выглядывает из-за голенища сапога! Не того ли ножа, которым Митрофана?..
        - Очнулись, Анна Федоровна? - Он и говорил иначе, уверенно, насмешливо даже. - Это хорошо, потому что времени у нас с вами мало.
        - На что мало? - В горле першило, и собственный голос звучал глухо. - Что ты делаешь, Миша? Зачем?..
        - Я устраиваю свою судьбу, Анна Федоровна. Только и всего. Не всем же повезло родиться графиней, иным приходится самим крутиться. - Не сводя взгляда с Анны, он приоткрыл пошире дверь, позвал: - Сева, заходи. Она очнулась. Я же говорил, живучая она, что кошка!
        Вошел Всеволод Кутасов, с совершенно неуместной в сложившихся обстоятельствах вежливостью поклонился Анне.
        - Как себя чувствуете, Анна Федоровна? - спросил голосом вполне светским.
        - После того, как вы ударили меня по голове, Всеволод Петрович?
        Главное, нож не уронить, чтобы эти не нашли. На дедов подарок теперь единственная ее надежда.
        - Это не я, это Миша. Я женщин не бью. Моя б воля, Анна Федоровна, я бы обошелся без всего этого, - он развел руками, - драматизма. Но не получается. Без вас ничего у нас не получается.
        - Что же у вас должно получиться, Всеволод Петрович? - Разговаривать, задавать вопросы, тянуть время. Больше ей ничего не остается. Пока…
        - А давайте я расскажу! - Миша улыбнулся Всеволоду, подмигнул Анне, и ей вдруг подумалось, что любить такого человека совершенно невозможно, что она, наверное, ослепла или и вовсе сошла с ума, когда позволила себе полюбить его. - Моя неверная невеста имеет право знать, что ее ждет. Впрочем, я еще и сам до конца не знаю. Тем интереснее! - Он хлопнул себя ладонями по бедрам ухарским, бандитским каким-то жестом, а потом сказал совершенно серьезным тоном: - Мы ищем клад, дорогая Аннушка. И вы нам в наших поисках должны помочь.
        - Карта?.. Миша, ты в самом деле веришь, что с помощью той карты можно найти клад?
        - Я не верю, я знаю. Кстати, предвосхищая следующий ваш вопрос, да, мы нашли вторую часть. Она была у архитектора. Старик даже не озаботился тем, чтобы спрятать ее как следует.
        Значит, с самого первого дня Анна думала верно, Август Берг поддерживал связь с дядей Витей и об острове знал куда больше, чем рассказывал. Не подвела интуиция. Интуиция подвела в другом, в самом главном… Та встреча в библиотеке была неслучайной.
        - Ты в самом деле думала, что я воспылал страстью? - Миша словно мысли ее читал. - Ах, Аннушка, Аннушка, как можно быть одновременно такой умной и такой наивной?! Признаться, вариант с женитьбой я тоже рассматривал. Думаю, наследство за тобой дали бы немалое, но клад - это совсем другое! Это другой уровень!
        - Да какой же клад?! - Думать про библиотеку не хотелось, как и смотреть на Мишу. Нож бы не уронить. Пальцы затекли.
        - Она ведь и в самом деле ничего не знает. - Миша обернулся к Всеволоду. - Я же тебе говорил. Расскажем графине сказочку?
        Прежде чем ответить, Всеволод взглянул на нагрудные часы, а потом кивнул, соглашаясь.
        - Значит, слушай, Аннушка, сказочку!
        С раннего детства Мишка знал, что он особенный. Нет, батя ему об этом не говорил. Батя вообще мало говорил, бывало, и поколачивал, если приходил к ним с мамкой в дурном расположении духа. Сначала мамку бил, потом Мишке подзатыльник отвешивал, а уже потом, успокоившись, стряхнув с себя лютую злобу, как собаки стряхивают блох, начинал говорить.
        Разговаривал он большей частью с мамкой, но Мишке слушать не запрещал, иногда даже поглядывал этак одобрительно. Мамка утверждала, что это оттого, что Мишка на папку сильно похож, а кровь - не водица. Что это значило, Мишка не понимал, но кровь на отцовской одежде видел частенько. Мамка ее отстирывала, а когда не получалось, оттирала мелким песком, за которым гоняла Мишку на речку. Бывало так, что одежу отстирать не выходило, и тогда отец снова злился и снова бил, но уже только мамку. Говорил, что за нерадивость. Нрав у него был лютый, боялись его все в округе. А узнав, что Мишка - Сироткин сын, начинали бояться и его. Это оказалось неожиданно приятно, вот только друзей все никак завести не получалось. Ну да Мишка быстро привык к одиночеству. А когда отец говорил, слушал очень внимательно, запоминал каждое сказанное слово.
        Рассказывал отец все больше про разбои да грабежи, но бывали моменты, когда речь заводил про клад, припрятанный еще в старые времена одним из золотодобытчиков. Фамилия у золотодобытчика была известная, звали его Злотниковым, как отцовского хозяина. Хозяин, наверное, отцу про клад и разболтал по пьяной лавочке, а дальше уж тот сам начал искать, у людей выведывать, когда по-доброму, но большей частью пытками. Да только правды про клад никто не знал. Так его отец и не нашел, сгинул раньше, но одно имя назвать успел. Кайсы, охотник из местных, из марийцев. Человек опасный, подолгу на одном месте никогда не задерживающийся. Имя Мишка запомнил, как запомнил он все рассказанное отцом про клад.
        Прошли годы. Отца уже не то что бояться, но и вспоминать перестали, и только повзрослевший Михаил помнил все. Мамку считали беспутной, может, она такой и была, но единственного сына на ноги поставить сумела, денег на образование дала. Наверное, имелся где-то оставленный отцом тайник. Михаил никогда об этом не спрашивал, по сравнению со спрятанными на Стражевом Камне несметными сокровищами, материны запасы казались ему сущими пустяками.
        А полученное образование, как и острый ум, пригодились. Михаилу удалось заполучить в товарищи Севку Кутасова. Был тот маменькиным сынком, и маменька же за него все решала и про то, чего самому Севке хочется, даже не слушала. А хотелось ему свободы, хотелось сорваться с короткого финансового поводка, заняться своим собственным делом, потому что видел, что под материным управлением - по старинке, по накатанной - производство разваливается. Потому что знал, что производству этому очень скоро потребуется реконструкция и немалые деньги, которых нет.
        На том они и сошлись - на злой, остервенелой жажде денег. Про клад Михаил приятелю рассказал после того, как в один из редких своих визитов в Чернокаменск увидел охотника-марийца в косматой волчьей шапке. Был это тот самый Кайсы, о котором говорил когда-то отец. О Кайсы и о тех, с кем он встречался, Михаил узнал все, что мог. Узнал бы и больше, если бы не оказался стеснен в средствах. Кайсы в Чернокаменске оставался ненадолго, а потом куда-то исчезал. Проследить бы куда…
        Всеволод ему поверил. И денег на соглядатаев дал. И не попрекнул ни разу потраченными средствами, потому как траты эти оправдались очень быстро. Кайсы нашелся в Петербурге, в доме инженера Серова. Того самого, что много лет назад запускал на Стражевом Камне маяк. Одного из тех, кого мамка винила в исчезновении отца. Женат Серов был на Анастасии Шумилиной. Фамилию эту в Чернокаменске знал каждый, как и трагически-романтическую историю, с ней связанную. В истории той были замешаны многие, в том числе и девочка Анюта, дочь графа Шумилина и Айви. Девочку все считали погибшей, да вот чудо - у инженера Серова, преспокойно и сытно живущего в столице, имелась взрослая племянница по имени Анна. К ней-то, к своей внучке, и наведывался Кайсы. А кому, как не единственной кровиночке, он мог передать свою тайну?
        В том, что тайна имелась, Михаил не сомневался, как не сомневался он и в том, что тайну эту у Кайсы не получится выведать ни хитростью, ни силой. Больно уж крепким, больно уж матерым был старик.
        Оставалась внучка, девица на выданье, ничего особенного собой не представляющая. Легкая жертва… Вопрос о том, чьей жертвой станет графиня Шумилина, решили быстро. У Всеволода фамилия была слишком уж известная на Урале, а Михаил никто, так, молодой, но талантливый ученый. Романтические девицы на выданье на таких весьма падкие.
        У Михаила все получилось. Даже стараться особо не пришлось. Очень скоро Анна уже делилась с ним самым сокровенным, даже карту показала. Ту самую карту, которая могла привести их к кладу! Да вот незадача - карта была неполной, не хватало второй части. А Анна рвалась в Чернокаменск, интересно ей, понимаешь ли, разобраться в своем прошлом! Михаилу тоже было интересно. Ох как интересно! Шкурой чувствовал - рядом несметные богатства, и девчонка его к ним непременно приведет. Оттого и стал помогать Анне в ее авантюре, а Всеволоду письмецо написал. Жди, мол, дорогой товарищ! Еду в Чернокаменск с невестой!
        Все у Михаила было хорошо, все складывалось самым наилучшим образом. До тех пор пока на дороге им с Анной не повстречался Туманов! Вот кого он возненавидел с самой первой секунды! Вот чье горло мечтал перерезать! Но терпел, прикидывался этаким простаком-неумехой, у которого невесту увести - раз плюнуть.
        А если начистоту, то и не думал Михаил, что Анну кто-то может у него забрать! Привязалась девчонка, прикипела к нему. По глазам было видно, что влюбилась. Прикажи он, пошла бы за ним в огонь и воду. Сам виноват, не устоял перед соблазном проверить свою власть, чувством вины привязать к себе невесту еще сильнее. Как когда-то батя привязал мамку. А сколько раз удерживался от желания ударить - со всей силы, наотмашь! Мамка часто повторяла, кровавую юшку утирая: «Бьет, значит, любит». Да что-то подсказывало, что одно дело руку поднять на деревенскую бабу, и совсем другое - на графиню. Может, потом, когда деваться ей от него будет некуда. И руку можно будет поднимать, и подол задирать, когда вздумается. Подол задрать тоже хотелось, чего греха таить. Анна пусть и не пышна формами, но чувствовалось в ней что-то этакое, породистое. А породистую лошадку обуздать - это же одно удовольствие!
        Не вышло с удовольствием, опередил Туманов. Убрать бы. Перо под ребро или по горлу - и нет проблем. Но Всеволод запретил. Сначала должна была состояться сделка по продаже дома, а уж потом все остальное. Всеволод хоть и верил в клад, но и малое богатство упускать не хотел. Михаил его понимал, оттого и терпел. До поры до времени. До тех пор как на острове все не пошло наперекосяк…
        Вторую часть карты Михаил нашел без проблем. Обыскал маяк, пока старик был в замке, и нашел. И появилось у него великое искушение наказать неверную невесту. Да так наказать, чтобы никто ее больше не нашел. Отчего-то думалось не про любимый, давно уже прикормленный чужой кровью нож, а про воду - свинцовую, озерную. Концы в воду, и никто не найдет! Даже хлыщ Туманов. И только один Михаил будет знать, где она, что от нее осталось.
        Это были яркие, острые мысли, избавиться от которых не получалось даже во сне. Михаилу снилось, как он топит Анну в озере, снились ее полные ужаса глаза и раззявленный в безмолвном крике рот. И случай подходящий подвернулся почти сразу! Девку за какой-то надобностью понесло на башню, к распахнутому настежь окну. Двигаться Михаил умел быстро и бесшумно. Был соблазн показать ей истинную свою суть, но внутренний голос настойчиво нашептывал - не надо, просто столкни, остальное сделает вода! Он и столкнул, в последний момент только не сдержался, ударил по голове, а потом целое мгновение любовался, как девка камнем летит вниз.
        Но и тут Туманов помешал, спас, вытащил из озера! В тот момент Михаил подумал, что Туманова непременно убьет, может быть, даже еще до завершения сделки. Но убить пришлось другого - дурачка Анатоля. Хотя дурачком муженек Матрены Павловны был лишь с виду, а на деле же оказался еще тем пронырой. Видел, оказывается, гаденыш, как Михаил столкнул графиню с башни, и взялся шантажировать, требовать денег. А если у Михаила нет, так пускай ему дружок Севочка поможет.
        Михаил с требованиями Анатоля согласился, пообещал принести денег на рассвете, договорился о месте встречи. И пришел, вот только не с деньгами, а с ножом. Анатоль даже не понял, как все вышло, захрипел, схватился за горло и повалился навзничь. Всеволод будет доволен, ему отчим никогда не нравился, а Михаилу хоть какое-то развлечение.
        И подозреваемый нашелся! Юродивый Гришка на тело наткнулся, в кровище перепачкался. Очень ловко все вышло! Вот только беспокоили Михаила иные происходящие в замке убийства, те, к которым он лично отношения не имел. В разговоры про оборотня он не верил, хоть своими собственными глазами видел кровавые волчьи следы. Думалось, что это архитектор чудит, что сошел с ума старый хрыч и таким вот способом хочет отвадить от острова посторонних. Ну ничего, у каждого своя забава! А ему, Михаилу, просто нужно быть осторожнее. Глядишь, получится все наилучшим образом обстряпать и на мифического зверя собственные злодеяния списать. Так даже интереснее. Жив был бы отец, гордился бы сынком.
        Обо всем этом Михаил думал недолго, потому что иных дел у них с Всеволодом было еще очень много. Карта оказалась не простой, а содержала схему подземных переходов и подземных же пещер, расположенных под островом. Кто бы мог подумать!
        Вход в подземелье нашелся в сарае, был он завален всяким хламом, но не слишком старательно, вероятно, не так давно входом этим пользовались. Неужто еще кто-то ищет спрятанное золотишко?
        По подземелью, по сырым, гулким переходам, они с Всеволодом бродили не один день, но так ничего и не нашли. Уверенность в том, что клад спрятан где-то здесь, крепла с каждым часом, но где именно?! А Всеволод нервничал, не нравилось ему подземелье, все чудилось что-то, мерещилось. Сказать по правде, Михаилу и самому не нравилось. Жуткое место, так и кажется, что за спиной твоей прячется какая-то тварь, а обернешься - и нет никого! А еще сны! В снах своих Михаил тоже бродил по подземелью, но бродил осмысленно, словно бы знал, куда следует идти. Был он не один, по сочащимся озерной водой каменным стенам следом за ним ползла, змеилась длинная тень, а голос в голове нашептывал:
        - Найди зеркала, приведи Анну, и я покажу, где сокровища. Увидишь такое, о чем и не мечтал. Только сделай, что велю.
        От снов этих Михаил сначала пытался отмахиваться, но они не отступали, даже днем, стоило только глаза закрыть, перед внутренним взором вспыхивала, змеилась серебряная тень, а голос в голове все шипел и шипел…
        Михаил уже смирился и с голосом, и с видениями, даже к зеркалам, что висели в замке, начал присматриваться, да только зеркала то были самые обыкновенные, а он чуял - нужны особенные. Вот только где же их взять?
        - Старик знает… - прошуршало в голове. - Старик покажет.
        Не покажет старик! Этот старик даром что выглядит чудаком, а стержень имеет точно такой же, как и мариец Кайсы. И смерти не боится. Никакой! Может даже так статься, что смерть он примет как избавление. Тогда как же его заставить?
        Решение пришло само, безо всяких нашептываний. Видно же, что старику Анна небезразлична, что печется он о ее судьбе, хоть и виду старается не подавать. Многое его связывало и с ее родителями, и с ее дедом. Вот и вторая половина карты оказалась у него. Значит, и нужно-то всего лишь похитить Анну, а потом пригрозить расправой. Глядишь, и не устоит старик, пожалеет девчонку.
        Если бы Туманов Анну с острова не увез, решить задачу стало бы легче, но он увез, даже охранника приставил. Так себе охранника, надо сказать. Пока Всеволод ему зубы заговаривал, Михаил сзади подкрался и чик по горлу. А остальное уже совсем легко вышло. И вот она, Анна! Стоит, к стене спиной прижалась, смотрит со страхом, но одновременно и с вызовом. А глазищи в темноте светятся, что у кошки, только не желтым, а серебряным. Ох, непростая это девка, особенная! И сны его тоже особенные. Уж не выбрал ли тот, о ком в Чернокаменске до сих пор страшные сказки рассказывают, его своим помощником? Не шанс ли это для Михаила стать еще опаснее, еще страшнее своего отца? Да и какая разница, кому служить, если плату обещают более чем щедрую?

* * *
        У Августа не было никакого плана. Был лишь ядовитый страх да предчувствие, что сегодня все закончится. Чем закончится, он старался не думать, просто молился, испрашивал для себя силы, чтобы выстоять в этой, дай бог, последней битве. Девочке угрожала смертельная опасность. По его, Августа, вине. Не уберег, не сдержал данное Феде обещание.
        Еще и мальчишка… Не мальчишка уже, а взрослый мужчина, но за него Август тоже чувствовал себя ответственным. Только они двое у него сейчас и остались. И все принятые решения лишь его. Вот только времени мало, чтобы рассказать, объяснить. Пусть не все, но самое главное. Только бы мальчишка не перебивал, только бы слушал…
        Клим не перебивал, слушал очень внимательно. И с каждым сказанным словом его и без того бледное лицо бледнело все сильнее.
        - …И сейчас эта тварь снова рвется в наш мир. Для этого ему нужна Анна, кровь ее серебряная нужна и сила. Веришь?
        Ничего не ответил, но кивнул. Хорошо хоть так.
        - Подольский думает, что по той карте можно клад найти. Можно, клад тоже имеется. Но не клад главное, а тайник с чешуей. С теми самыми зеркалами. Смотреть в них простому человеку смертельно опасно. Ты, - он глянул на Клима, а потом перевел взгляд на Тайбеков перстень, наверное, сможешь. Но лишь один раз. А потом все… конец.
        - Из-за кольца?
        - Из-за кольца.
        - А Анна?
        - А Анна продержится дольше, пока кровь ее серебряная не закипит…
        Мотнул вихрастой головой, со свистом втянул в себя воздух. Хороший мальчик - злой, но злость эта правильная. Такая Августу сейчас как раз и нужна.
        Они зашли в маячную башню, дверь запирать Берг не стал, лишь прикрыл. Если он все правильно понял, незваные гости долго ждать себя не заставят. А албасты уже тут, выступила из темноты за спиной Клима. Тот поежился, почувствовал нежить.
        - Не оборачивайся, - сказал Август мальчишке. - Не надо тебе ее видеть.
        - Кого?
        Не послушался, обернулся. А потом отшатнулся, но не закричал. Крепкий мальчик, зря Август за него боялся. Или не зря?..
        - Она тебе не тронет.
        По крайней мере, не сейчас, пока девочка ее в опасности, а Клим может помочь. Да и кольцо Тайбека на нем…
        - Не трону. - Из старухи албасты перекинулась девицей. Пожалела мальчишку? Или просто забавлялась? Впрочем, ей сейчас тоже не до забав.
        А Клим не стал спрашивать, кто она такая. Просто молчал и смотрел.
        - Виделись мы с тобой. - Белая коса потянулась было к Климу, но отдернулась. - Не один раз. Помнишь?
        Он помнил. Может, оттого не испугался так сильно, как мог бы.
        - Ты помогла мне найти Анну. Там, в озере, - заговорил, а голос сиплый, словно простуженный.
        - Помогла. - От мальчишки албасты отвернулась, сказала, обращаясь к Августу: - Они заперли ее под башней. Мне туда дороги нет.
        Дороги нет. Значит, до сих пор сильно заклятье Шварца, не пускает нежить в восточную башню. И Желтоглазый о том знает. Знает, что албасты им ничем помочь не сможет, придется самим…
        - Идет. - Белая коса потянулась к прикрытой двери, обвила ручку. - Шаги слышу. За тобой идет, старик. Зеркала им потребовались.
        - Я уже понял. - Август кивнул. - Девочку хотят обменять на зеркала. Обменяю.
        Она покачала головой.
        - Все равно не отпустят. Она нужна ему, старик. Ты же понимаешь.
        - Понимаю, но иначе не могу.
        - Хорошо. - Албасты кивнула. - Иди с ними, а мы следом. Сказала и кончиком косы поманила Клима за собой, вверх по лестнице.
        Пошел. Ни возражать, ни спрашивать не стал. Вот и хорошо.
        А за ним и в самом деле пришли. Михаил Подольский, Сиротки сын, проскользнул в незапертую дверь, наставил на Августа ружье:
        - Вы пойдете со мной, господин Берг.
        И Август пошел. Без лишних разговоров, как телок на заклание.
        В подземелье вошли через сарай, дальше двинулись темными переходами. Август впереди, Сироткин сын следом, тыча в спину ружейным дулом. Зеркала, завернутые в холстину и для надежности спрятанные в кожаную сумку, лежали в тайнике. Да и где же им еще быть?
        - Бери! - Август протянул Сироткиному сыну сумку. Глядишь, полюбопытствует да развернет холстину, заглянет в зеркало.
        Не заглянул, только усмехнулся кривенько:
        - Знаю я, старик, все твои хитрости. Давай неси!
        Даже в руки сумку взять побоялся. Это хорошо, значит, у Августа и у Анечки есть еще время.
        Она сидела на голом полу. Выглядела не напуганной, но злой. На Берга посмотрела виновато. Глупая хорошая девочка, ей бы за себя бояться, а не за него, старика. Тут же стоял Всеволод Кутасов. Вот, значит, кто у Мишки подельник. Стоило бы догадаться. Они же все время неразлучные были. Неспроста, выходит.
        - Что в сумке? - спросил Всеволод и вежливо улыбнулся Августу. Говнюк. Такой же точно, как его матушка. Гнилая порода, протухшая.
        - Посмотрите сами, коль уж вам так интересно. - Август тоже улыбнулся. И неожиданно для него Сироткин сын возражать не стал. Вот тебе и дружба…
        Сумку Всеволод взял с некоторой опаской, заглянул внутрь, вытащил завернутую в холстину чешую, развернул, посмотрел в зеркальную ее глубину. А Михаил, тот, наоборот, отвернулся, но ружье из рук не выпустил. Дуло его по-прежнему было направлено пленнику в живот, но Августа это волновало мало.
        Сначала ничего не происходило. А потом выражение любопытства на лице Всеволода сменилось недоумением и удивлением, зеркало он поднес к самым глазам, которые с каждым мгновением делались все тусклее и тусклее, пока свет разума не погас в них окончательно. Серебряное зеркало со звоном упало на каменный пол, а Всеволод Кутасов так и остался стоять истуканом. На лице его блуждала блаженная улыбка, а по подбородку стекала ниточка слюны. Он хихикал тоненьким, почти детским голоском и суетливыми движениями обирал с одежды что-то видимое только ему одному.
        - Сева, - позвал Михаил, - Сева, с тобой все в порядке?
        В ответ Всеволод зашелся истеричным смехом и принялся вырывать волосы из своей и без того скудной шевелюры.
        - Значит, правда все, - сказал Сироткин сын удовлетворенно и велел Августу: - Спрячь зеркало, старик!
        Ах, какой же был соблазн посмотреть в зеркало и стать наконец-то таким же счастливым, как Всеволод Кутасов! Но Август устоял. Есть у него еще дела в этом мире. Нужно крепиться. Он подобрал с земли холстину, не глядя, набросил на серебряную чешую, и лишь после этого сунул обратно в сумку.
        - Значит, не обманул хозяин. - Сироткин сын улыбался.
        - Еще обманет, - пообещал Берг и бросил быстрый взгляд на Анну. Девочка держалась молодцом. Вот только надолго ли хватит ее смелости?
        - Не пугай, - усмехнулся Сироткин сын и, носком ботинка подтолкнув сумку к Анне, велел: - Теперь ты! Сейчас достанешь зеркала, расставишь по кругу, сама встанешь в центр. А надумаешь дурить, я его пристрелю. - Ствол ружья снова ткнулся Августу в живот.
        - У меня связаны руки. Ты забыл, Миша?
        - И в самом деле забыл. - Бочком, не спуская глаз с Августа, Сироткин сын подошел к Анне, велел: - Развернись!
        Она развернулась, но как-то не так, как он ожидал: слишком стремительно, слишком отчаянно. И руки ее оказались не связанными, а свободными, в правой блеснул нож.
        Острое лезвие воткнулось Сироткиному сыну в плечо, тот взвыл от боли, ударил девочку прикладом ружья, слава богу, не в полную силу. Она пошатнулась, но на ногах удержалась.
        - Анюта, беги! - закричал Август и всем своим немалым весом навалился на гаденыша сзади, прижал руки, не позволяя пустить в ход ружье.
        Она не решалась, она все еще пыталась спасти и себя, и его. Глупый славный ребенок, не понимает, что его уже давно не спасти.
        - Беги! - заорал Август что есть мочи и добавил: - И ничего не бойся!
        Она послушалась, сорвалась с места, едва не налетела на безучастного к происходящему Всеволода и бросилась по темным ходам подземелья. Пусть уж лучше так. Там, в темноте, ей сейчас безопаснее, чем здесь. А ему бы продержаться, выстоять против молодого и злого. Ничего, есть еще и у него силы, остались кое-какие заемные, серебром подаренные.
        Они боролись долго. Берг держал крепко, не позволял Сироткиному сыну поднять ружье, нажать на курок. У него получалось, он так увлекся этой борьбой, что не сразу почувствовал, как острое жало ножа по самую рукоять вошло под ребра. В глазах потемнело, ноги предательски подкосились, но врага своего Август держал крепко и на каменный пол упал вместе с ним, подминая под себя, давая Анюте еще несколько драгоценных мгновений форы…

* * *
        Дом опустел, точно вымер. Разбежались слуги, гости, что крысы, попрятались по своим норам. Матрене Павловне было тошно. Так тошно, что не спасала вишневая наливка, совсем не спасала. Уплыл с острова Туманов со своей девкой. Куда-то подевался Севочка с дружком Подольским. Прятался по закоулкам от гнева Матрены Павловны Викеша. Исчез Серж, наверное, съехал. Тепереча, когда нет в живых его любезной маменьки и нелюбезного отчима, на наследство паршивцу рассчитывать нечего. Как, однако, хорошо все устроилось! Вот уже из наследников остались лишь они с баронессой. А там, глядишь, еще какой несчастный случай - лестницы-то в замке крутые! - и не станет у Матрены Павловны никаких соперников, ни с кем не придется делиться. Вот как бы Наташеньке все правильно объяснить? Как бы уговорить кровиночку?
        Дочка заперлась в своей комнате и не желала открывать дверь. Даже разговаривать с родной матерью не хотела! Сначала Матрена Павловна злилась, а потом, когда на смену злости пришло привычное ее здравомыслие, разволновалась не на шутку, закричала в голос, заколотила кулаками в дверь. На шум прибежал лишь Викеша, глянул на запертую дверь, все понял правильно, даже лицом побледнел. Неужто тоже испугался за Наташеньку?
        Ломиком Викеша орудовал плохо, силенок не хватало. Оттого и провозились они с ним долго, а когда дверь наконец открыли, оказалось, что в комнате никого нет. Сначала у Матрены Павловны чуть сердце не остановилось со страху. А ну как с любимой доченькой случилось то же, что и с Катькой! Но нет, везде порядок, туфелек Наташиных нет, и платье ее любимое, самое нарядное исчезло. Сбежала! От родной матери сбежала, негодница!
        И Викеша все понял, кинулся по коридору к спальне Сержа, заколотил в двери. Да только Матрена Павловна уже знала правду: сбежала Наташка не одна, а с этим ублюдочным, пошла супротив материнской воли!
        - Что же это, Матрена Павловна? - спросил Викеша таким голосом, каким раньше никогда с ней не разговаривал. - Куда подевалась Наталья Петровна?
        - Сбегла, - сказала она устало и, придерживаясь за стены, побрела прочь. Кажется, в столовой еще оставалась наливочка.
        - Как это сбегла?! - Викеша не отставал, семенил следом. - Значит, надо немедленно погоню снарядить, найти ее.
        - Тебе надо, ты и снаряжай, а меня оставь в покое!
        Накатила вдруг злость, и сразу как-то полегчало, отлегло от сердца. Может, и не сбежала Наташка. А если и сбежала, то образумится и домой вернется. Она же еще дите неразумное, она без мамки раньше и шагу ступить не умела. Все они, ее дети, были беспомощными, точно щенки. Куда им без нее?! Где-то на первом этаже хлопнула входная дверь, и они с Викешей наперегонки бросились вниз.
        Они держались за руки, и на руках этих были кольца. Обручальные кольца! Дешевые, на дорогие-то у ублюдка небось денег не нашлось. Денег не хватило, зато ума хватило понять, что один-единственный у него теперь шанс остаться на плаву - стать ее, Матрены Павловны, зятем. И стал! Добился своего, вон как смотрит победно! Глазищами своими наглыми зыркает. Тепереча станет величать ее уже не тетушкой, а матушкой… От мыслей этих Матрену Павловну аж передернуло, померкла вся радость от того, что дочка нашлась живой и невредимой.
        - Маменька, - сказала Наташка и носом шмыгнула совсем по-детски, - ты только не злись, не кричи на нас с Сереженькой! Мы любим друг друга и жизни друг без друга не мыслим! - Она бросила полный торжества взгляд на опешившего Викешу и добавила многозначительно: - Я теперь ему отдана, и душой, и телом. Вот!
        И душой, и телом! Дура несмышленая! Да когда та любовь случиться-то успела? Ясное дело, что Сереженьке нужно! Не душа Наташкина и даже не тело, а наследство!
        - Опротестовать! Отменить венчание! Кто вообще посмел без вашего благословения? - Густой Викешин бас сорвался на визг. - Матрена Павловна, сделайте же что-нибудь! Примите меры! Вы же знаете, я на все пойду, чтобы добиться своего. - Визг упал до шепота. - Вспомните наш разговор, если вдруг забыли. Я ведь не шутил тогда. И сейчас не шучу. Я все расскажу, все узнают о вашем…
        - Замолчи! - закричала Матрена Павловна так, что Наташка испуганно вздрогнула, прижалась к своему Сереженьке. - Вон пошли все! Видеть вас не хочу! Ишь, один пугать меня удумал, вторая замуж за кобеля безродного выскочила! Потаскуха! Рассказать хочешь, Викеша, дружочек мой ненаглядный?! А и расскажи, удерживать тебя не стану!
        С тихим скрипом, больше похожим на стон, распахнулась входная дверь, впуская в дом Всеволода. Слава богу, хоть с этим все в порядке! Но одного лишь взгляда хватило, чтобы понять - не в порядке, ох не в порядке! С сыночком ее любимым приключилось что-то страшное. А иначе с чего бы ему улыбаться этакой безумной улыбкой, с чего бы размазывать по грязному лицу слюни и сопли?..
        - Севочка… - К сыночку своему Матрена Павловна подходила осторожно, словно к дикому животному, не решалась даже дотронуться, всматривалась в пустые, бессмысленные глаза и не видела в них ничего, кроме своего испуганного отражения. - Да что же с тобой, Севочка?..

* * *
        Анна бежала так быстро, как только могла, как позволяла царящая в подземелье темнота. Она не видела ни зги, не привыкали глаза. Приходилось двигаться на ощупь, вытянув перед собой руки, то и дело натыкаясь на влажные стены, в кровь обрывая ногти. Где-то далеко слышались звуки борьбы, и Анна чувствовала себя предательницей. Нельзя так! Не по-человечески это!
        Она замерла, развернулась решительно. Надо вернуться, помочь господину Бергу хоть чем-нибудь. Вот только куда вернуться? Тьма кругом, и не слышно больше ничего, кроме журчания воды. Заблудилась, потерялась в этом бесконечном подземелье…
        Нахлынула паника, расцветила темноту кровавыми сполохами, зазвенела в ушах набатным звоном. Анна зажмурилась, замотала головой, отгоняя и сполохи, и ужас. Нельзя поддаваться, нужно успокоиться, собраться с силами и мыслями. Если есть вход, должен быть и выход. Где-нибудь…
        Она почти успокоилась, когда гулкое эхо принесло звуки шагов. Кто-то шел по подземелью. Миша?..
        Анна прижалась спиной к стене, покрепче перехватила рукоять ножа. Она не дастся, не позволит превратить себя в беспомощную куклу. Если потребуется, будет биться…
        Подземный коридор осветился тусклым светом, к Анне потянулась длинная, уродливая тень. Спина взмокла, костяная рукоять заскользила в ладони. Еще чуть-чуть… Если напасть сейчас, из засады, возможно, получится победить, выстоять в этом неравном бою.
        А звук шагов тем временем не становился громче, но и не удалялся. Казалось, тот, кто крался по подземелью, не хотел привлекать к себе внимание, таился. Анна тоже затаилась, прислушиваясь. Она не станет жертвой, она нападет сама!
        И напала. Бросилась из темноты на врага, доверяя больше слуху, чем зрению, уповая только на внезапность и собственное везение. Не вышло. Тот, кто шел по коридору, оказался проворнее и сильнее, перехватил руку с ножом, сдавил сильно, до боли, прижал Анну к стене, не давая возможности не то что закричать, а и вдохнуть полной грудью.
        - Тихо, - послышался над ухом громкий шепот. - Тихо, Анюта, все хорошо.
        От голоса этого захотелось расплакаться, а вырываться из железных объятий, наоборот, расхотелось.
        - Клим…
        - Наконец-то по имени, - сказал он насмешливо и одновременно ласково и так же ласково забрал у Анны нож. - Пусть побудет пока у меня.
        Их снова окружала темнота. Жалкий огарок свечи, который нес Туманов, упал и погас.
        - С тобой все хорошо? - В темноте этой холодные пальцы Туманова скользили по лицу Анны, стирали соленые слезы. Она и не заметила, что плачет.
        - Хорошо. Клим, там мастер Берг. Он помог мне сбежать, но сам… Клим, мне кажется, с ним беда.
        Сделалось вдруг невыносимо холодно, так холодно, что кожа, кажется, покрылась кристаллами инея. Нервы? Это все от страха? И Туманов холодный, ледяной просто, а ведь раньше руки его были горячими. Анна помнила. И темнота вокруг изменилась, словно бы кто-то подсветил старые стены синим, не указывая, но обозначая им путь. Кто это сделал?
        - Не бойся, - сказал Туманов и коснулся губами ее виска. Губы тоже были холодные, как у покойника, но поцелуй неожиданно успокоил. Или не поцелуй, а слова? - Мы найдем его, Анюта. Я со всем разберусь.
        Он так и сказал - я со всем разберусь. Так говорил тете Насте дядя Витя, когда хотел успокоить или подбодрить. И это были не пустые слова. Не говорят пустые слова таким тоном…
        - Клим, - Анна накрыла его ладонь своей, - ты не знаешь. У него ружье, он очень опасен.
        - Я знаю. Я все знаю, Анюта. Ты, главное, не бойся.
        - Чего?
        - Ничего не бойся. Тут всякое может привидеться. - Он говорил странные вещи, но напугать Анну его слова не могли. Не сейчас, когда Клим рядом.
        - Я не боюсь.
        - Вот и хорошо. Тогда пошли. Я вперед, ты за мной. - Клим шагнул в темноту, но руку Анны не отпустил, словно боялся потерять. - Там были зеркала? - спросил вдруг.
        Откуда ему знать про зеркала? Что вообще он знает?
        - Были.
        - Ты не смотрела в них, Анюта? - Руку ее он сжал так крепко, что сделалось больно. - Не смотрела?!
        - Нет. Всеволод Кутасов посмотрел… Клим, он посмотрел и изменился. Мне кажется, он сошел с ума.
        - Кутасов с Подольским заодно? - Хватку свою он ослабил, наверное, почувствовал, что Анне больно.
        - Был заодно, до тех пор…
        - Пока не заглянул в зеркало, - закончил за нее Клим.
        - Да. И мне показалось, что… Миша, - произносить это имя было тяжело, - показалось, что он знал, что случится, но Всеволода не остановил.
        - Знал. - В темноте Анна скорее почувствовала, чем увидела, как Клим кивнул. - Ему нужна ты.
        - Зачем? - Она ничего не понимала. С ней и вокруг нее творилось что-то странное.
        - Это долго объяснять. - Клим шел вперед и тащил Анну за собой. - Запомни только одно, что бы ни случилось, ты не должна смотреть в те зеркала. Ты поняла меня, Анюта? Не смотри в зеркала! - Голос его был требовательный и настойчивый. Уж он-то точно знал больше, чем она. - Обещай мне.
        - Обещаю. - Нет смысла вести споры сейчас, когда мастер Берг в беде. Но потом она заставит Туманова рассказать ей все.
        А Туманов тем временем ускорял шаг, словно бы видел то, что не видела Анна. Он не натыкался на стены, не расшибался об острые камни, он шел быстро и уверенно, словно знал, куда именно следует идти, как будто кто-то разматывал перед ним волшебный путеводный клубочек. Мысль была странной, дикой даже, но Анна всмотрелась в темноту перед Тумановым. Был клубочек! Белый, словно из волос сплетенный, светящийся слабым синеватым светом, он катился по каменному полу, указывая путь. Нет, не по полу - над полом. Клубочек из волос скользил по воздуху…
        - Что это? - спросила она шепотом, пытаясь клубочек поймать.
        - Не трогай! - Туманов дернул ее на себя. Сильно дернул, грубо даже. - Не трогай… это.
        - Куда он… оно нас ведет?
        - Не знаю. - Прозвучало растерянно. Никогда раньше Анна не видела Туманова растерянным.
        А подземелье тем временем менялось, узкий коридор расширился, а потом и вовсе превратился в пещеру с озером в центре. И свет здесь был иной, не мертвенно-голубоватый, а серебристый. Шел он снизу - от воды, и сверху - с неба. Высоко над головой Анна увидела пролом, в который заглядывала почти полная луна. Надо же, уже вечер.
        - Ему нужен доступ к воде, - сказал Клим и сам же подошел к краю подземного озера.
        - Кому? - Анна шагнула следом. Поверхность озера была гладкой, как зеркало, но не отражалось в ней ровным счетом ничего. Странно…
        А клубочек куда-то исчез, словно его и не было.
        - Тому, кого мастер Берг называет Желтоглазым. Анюта, это долгая история, я расскажу тебе ее потом. Или мастер Берг сам расскажет.
        - …Ну, это уж как получится! - От этого голоса Анна вздрогнула, а Туманов даже не шелохнулся, словно бы знал, что Подольский непременно явится.
        Явился. И не один - с мастером Бергом… Подольский держал его под руку, как заботливый племянник, но заботы в том не было никакой. Мастер Берг был ранен, по белой рубахе его расплывалось кровавое пятно, капли крови падали на каменный пол пещеры, а лицо, еще недавно румяное, покрывала смертельная бледность. На ногах он держался чудом, пожалуй, исключительно благодаря поддержке Подольского, на Анну с Климом смотрел виновато.
        - Простите, дети, - сказал устало.
        - Рано просишь прощения, старик! - Подольский усмехнулся и ткнул мастера Берга кулаком в раненый бок. Август Берг застонал, сложился пополам, но упасть ему не позволили. - Видишь, Аннушка, что ты наделала? - спросил Михаил ласково. - Хорошему человеку плохо из-за тебя. Но ты еще можешь все исправить. - Он сдернул с плеча сумку, швырнул к ногам Анны. - Тебе и сделать-то нужно самую малость - расставь зеркала по кругу, сама стань в центр.
        - Не надо, девочка. - Голос Августа Берга звучал слабо, едва слышно. - Не слушай его.
        - А господин Туманов тебе поможет. Я смотрю, ему нравится тебе помогать. - Подольский уже не улыбался, а скалился совсем по-звериному. - Вот и поможет. А не поможет, так я прямо у вас на глазах закончу то, что начал, - в руке Подольского блеснул нож, - прирежу вашего ненаглядного мастера Берга. Да ты не бойся, Аннушка! Говорят, ты особенная, тебе от тех зеркал ничего не будет, а человеку жизнь никчемную сохранишь.
        Врал! Анна сердцем чувствовала, что врет. Никто из них живым из этой пещеры не выйдет, потому что у Подольского не только нож, но еще и ружье. А ее собственный нож забрал Туманов. Забрал и сейчас разглядывает как небывалую диковину, вертит в руках, хмурится. Нашел время!
        - Хорошо! - сказала Анна и шагнула вперед, к самому краю подземного озера. - Я сделаю то, что ты просишь…

* * *
        - …Хорошо! - сказала глупая добрая девочка и потянулась к сумке с зеркалами. А мальчишка так и остался стоять истуканом, не попытался ей помешать.
        - Не надо. - Август из последних сил старался, чтобы голос его звучал громко. - Анюта, я уже не жилец. Не с такой раной…
        Рана была смертельной. Зачем себя обманывать? В сознании Август оставался лишь благодаря заемной силе серебра. Да только силы той было немного… Продержаться бы.
        - Не слушай его, Аннушка! Он-то, может, и не жилец, а вот женишок твой новоиспеченный за просто так сейчас рискует. - Сироткин сын издевался и чуял свою власть, гаденыш. - Помрет старик, и я возьмусь за господина Туманова. Он же ружьишко прихватить забыл, а я вот не забыл. И стреляю метко, можешь не сомневаться. Так что выбирать тебе, Аннушка, не приходится. Не одного, так другого убью. А то и обоих разом.
        - Если убьешь, я и пальцем не пошевелю! - сказала девочка зло и сумку расстегнула. - А сам ты не боишься?
        - Так я в зеркала смотреть не стану. - Сироткин сын снова ткнул Августа в бок, и тот не удержался от стона. - Делай, что велю!
        Голос его эхом разнесся по пещере, отразился от каменных стен, вода в озере пошла рябью, вздулась пузырем. Плохо. Очень плохо… И мальчишка у этого гаденыша на прицеле… Где же албасты? Куда подевалась?
        Затылка коснулась ледяная ладонь, почти ласково взъерошила редкие волосы.
        Тут она, родимая. Просто невидимая до поры до времени! Эх, никогда Август так появлению нежити не радовался, как сейчас! Только бы девочка не испугалась…
        - А вот и я, старик, - прошелестело за спиной.
        Напрягся мальчишка, схватил Анюту за руку, потянул прочь от сумки с зеркалами, прижал к себе. Значит, албасты не просто явилась, а проявилась. Вот и косы ее зазмеились по полу, обвили ноги Подольского. А у Августа только и хватило сил, чтобы крикнуть:
        - Клим, пусть она не смотрит!
        Он все понял правильно, догадался, от чего Август хочет девочку защитить. Она, глупая, пыталась вырваться, но Клим держал крепко, лицом почти впечатал себе в грудь. Чтобы не видела…
        А сам смотрел, глаз не сводил с длинных когтей и острых зубов албасты. Смотрел не мигая, как маленький мальчик, столкнувшийся с самым первым, самым страшным в своей юной жизни злом.
        Сироткин сын кричал, молил о пощаде, плакал даже, а Августу думалось, что уши-то девочке не заткнули, слышит она все это и еще очень долго потом будет продолжать слышать. Но уж лучше это, чем зеркала… Она сильная, справится как-нибудь…
        Она сильная, а он слабый. Как только отпустил его Сироткин сын, так и отказали ноги. Кувыркнулась пещера. И Август вместе с ней. Может быть, даже чувств лишился от боли и слабости, потому что, когда смог глаза открыть, Сироткиного сына уже не было. И следа не осталось. Только белые косы албасты сделались красными. Она расчесывала их костяным гребнем и разве что не урчала от удовольствия, как сытая кошка.
        Хорошо, что девочка не видит… Девочка стоит неподвижно, из объятий Клима вырываться больше не пытается. А у Клима взгляд такой… Нет, не напуганный - уж кому, как не Бергу, знать, что мальчик этот страха не ведает! - а по-детски растерянный. И ножик у него в руке тот, что Кайсы Анютке подарил. Кайсы тогда два ножа сделал… Да что сейчас об этом думать? Настала пора прощаться. Дождался наконец.
        - За тобой пришли, старик. - Албасты заплела волосы в косу, стряхнула с когтей кровавые капли. - Видишь?
        Он видел и глазам своим не верил! Евдокия подошла к нему легкой поступью, присела рядом, ласково провела рукой по волосам, и прикосновения ее он почувствовал, поймал тонкое запястье, прижался губами.
        - Дунечка, ты пришла…
        - Пришла. - Она улыбалась, и свет, от нее исходящий, гасил боль.
        - И мне с тобой можно? - Он не верил своему счастью, не верил, что заслужил-таки прощение. Ведь заслужил же?
        - Можно, Август. - Евдокия провела ладонью по его влажной от слез щеке. - Я за тобой пришла.
        - Я готов. - На ноги он встал с прежней юношеской легкостью и нисколько этому не удивился. Ведь с ним теперь его Дуня.
        - Погоди. Еще одно дело не сделано. - Она обернулась, взглянула по-матерински ласково на Клима с Анной. Они тоже смотрели. Они ее видели! - Нельзя вот так уйти, Август. Долг у тебя перед ними. Я-то тебя давно простила, но ошибку свою ты должен исправить.
        - Я ведь хотел как лучше, Дуня.
        …Он и сделал то, что считал лучшим. Наверное, впервые в жизни не согласился с любимой женой, предпочел беду не замечать, а спрятать от посторонних глаз. Спрятал. На долгие годы спрятал. И албасты ему в том помогла. А Дуня разозлилась. Или разочаровалась? Не важно! Важно, что она от него тогда снова ушла. А теперь вот простила, вернулась.
        - Я понимаю, Август. - Она кивнула. - Ты хотел как лучше, а теперь нужно сделать как правильно. Он ведь себя потерял, Август. Он имеет право знать. Давай все исправим перед тем, как уйти.
        Он хотел исправить. Теперь, когда с ним Евдокия, он был готов горы свернуть.
        Не потребовалось, Евдокия все сделала сама…

* * *
        …Женщина была красива, даже строгие черные одежды не могли скрыть ее красоты, даже неожиданное осознание, что она не живая. Не живая, но и не мертвая - просто нездешняя. Не такая, как албасты, - другая.
        - Помнишь меня, мальчик? - Она стояла напротив Клима, улыбалась ласково.
        Он не помнил, но всем сердцем хотел вспомнить эту удивительную женщину. Как он вообще мог ее забыть?! Руку кольнуло, слишком крепко Клим сжал Анютин нож. Красивый нож, с инкрустированной серебром рукоятью. У Клима был такой же. Подарок того, кого он считал своим отцом. Только рукоять его ножа украшали не острокрылые ласточки, а стремительные соколы…
        - Давай я тебе помогу. - Женщина протянула к нему руки. - Можно?
        Клим кивнул.
        - Будет больно, но ты потерпи.
        Боли он не боялся, не такая уж и большая цена за право узнать правду.
        Висков коснулись призрачные пальцы, погладили нежно, а потом надавили, впиваясь в кожу, вдавливая кости в мозг. Клим закричал…
        …Илька кричал, вырывался из рук мужика в косматой шапке, кусался и брыкался. А к синему небу поднимался столб черного дыма. Горел их с мамкой дом, а мужик в косматой шапке не пускал, держал крепко, еще и рот зажимал.
        …Это было первое ночное в Илькиной жизни! Дед Назар сдержал слово, уговорил мамку отпустить Ильку с ним, пообещал присматривать. Илька тоже пообещал. Мамке - что будет вести себя хорошо и во всем слушаться деда Назара, а закадычному дружку Васятке, что сразу, как только вернется из ночного, расскажет, как оно там было. А может, даже получится уговорить деда Назара в следующий раз взять с собой и Васятку. Чем черт не шутит!
        Кто ж знал, что той страшной ночью черт и в самом деле пошутит, пустит огненный цветок под крышу Илькиного дома, уничтожит все-все…
        Дом забрал с собой мамку. А вместе с ней и Васятку. Васятка прибежал с первыми петухами, так не терпелось ему услышать рассказ про Илькины ночные приключения. Не дождался рассказа, вместо этого встретил страшную смерть…
        Илька бежал к дому. К мамке своей бежал, когда дорогу ему заступил мужик в волчьей шапке. Перехватил, скрутил, как барашка, поволок в лес, прочь от деревни. Он что-то говорил по дороге, но Илька ничегошеньки не слышал, оглох от страха и собственного крика. А еще от правды, которую мужик от него не скрывал. Мамки больше нет. Ее убили злые люди. Хотели убить и Ильку, но перепутали с Васяткой. Вот такая страшная правда, и что с ней делать, мальчик не знал. Было бы лучше умереть, чем вот так…
        В лесу их ждал мастер Берг. Или не ждал, потому что, увидев Ильку, замотал головой, замычал что-то непонятное, а потом схватил в охапку, прижал к груди. От него кисло пахло потом и горько самогоном, он плакал и гладил ребенка по голове. А Илька не плакал, он хотел умереть. Или сначала убить тех, кто отнял у него мамку, а потом уже умереть.
        Разговаривать он перестал в тот самый день, как Кайсы и мастер Берг увезли его из деревни. И оказавшись на острове, на маяке, он тоже не проронил ни слова. Нет, все ж таки он кричал и плакал, но не днем, а ночами, когда вместе с темнотой приходили кошмары, вспыхивали пожарищем, шибали в нос горелым смрадом. В кошмарах вместе с Илькой кричала мама, звала на помощь, тянула руки. Он просыпался с криком, в холодном поту, вместо мамы пытался обнять Евдокию, но обнять ее никак не получалось. А она говорила что-то успокаивающее, уговаривала, а потом за закрытыми дверями о чем-то долго спорила с мастером Бергом.
        Кто победил в том споре, стало ясно очень скоро. Мастер Берг присел рядом с Илькой, сказал, не глядя в его сторону:
        - Тебе больно, мальчик, я знаю.
        Илька ничего не ответил. Да и что тут скажешь, когда и в самом деле больно?..
        - А хочешь, я тебе помогу?
        Ничего он не хотел. Ненавидел всех вокруг, и Кайсы с его косматой шапкой, и мастера Берга. Даже Евдокию ненавидел.
        - Помогу, - ответил мастер Берг самому себе и с тяжким вздохом протянул Ильке руку. - Пойдем. Ты только не бойся ничего. Все у нас с тобой хорошо будет.
        Илька знал, что хорошо уже никогда не будет, но спорить не стал.
        По острову шли под покровом ночи, спустились в подземную пещеру с круглым озером. Вода в озере светилась, но Ильке было неинтересно. Он остановился на краю озера, рядом стала Евдокия, посмотрела на мастера Берга, покачала головой укоризненно, сказала:
        - Август, нужно узнать, кто это сделал. Разобраться. Они ведь могут догадаться, опять за мальчиком прийти.
        - Устал я, Дуня. Не хочу ни с чем разбираться. А Ильку они не найдут, я позабочусь. Сейчас нам с тобой о другом думать нужно, о том, чтобы он не мучился, не вспоминал…
        - Дурное ты задумал. - Евдокия нахмурилась. - Ничего ты этим не исправишь.
        - Исправлю. Зачем ему такие воспоминания, Дуня? Что хорошего он в своей жизни видел? Отца - злодея? Смерть матери? Албасты?..
        - Я здесь, старик.
        Из темноты пещеры вышла ведьма, та самая… Илька мертвой хваткой вцепился в руку мастера Берга. Он все еще боялся, хоть и думал, что бояться больше не может.
        - Ты хорошо все обдумал? - Ведьма зыркнула на Ильку черными глазюками и перекинулась в молодую красивую девку. Да только девка эта тоже была страшной… - Он все забудет, даже собственное имя, бояться перестанет, жить начнет по новой, но какая это будет жизнь, ни ты, ни я не знаем. За все нужно платить, с воспоминаниями он кое-что потеряет.
        - Что? - спросил мастер Берг и Ильку обнял.
        - Не знаю. - Ведьма пожала плечами. - Краски жизни потеряет, сам ее вкус. Если страха перед смертью не будет, то и вкуса к жизни тоже. Понимаешь ты это, старик?
        - Август, не надо! - Евдокия заступила ведьме дорогу, и та усмехнулась:
        - Не тебе решать. Он сейчас один за мальчика в ответе. А ты видишь, какой из него защитник. Он и себя-то защитить не может. Так ты решил, старик?
        - Решил! - На Ильку мастер Берг посмотрел виновато, сказал осипшим вдруг голосом: - Ты только не бойся, Илька. Она тебя не обидит, она тебе поможет.
        Наверное, можно было попробовать отказаться. Или и вовсе сбежать. Но мальчик понимал - бежать некуда. Никому он в этом мире не нужен. Вот, оказывается, даже мастеру Бергу не нужен. А Евдокия мертвая и помочь не в силах.
        - Могу, Илька. Я сделаю так, чтобы ты не боялся. - Евдокия подошла, взяла Ильку за руку. И прикосновение ее он почувствовал. - Ее не боялся. - На ведьму она посмотрела с жалостью. Разве можно ведьм жалеть?
        А Ильке и в самом деле стало легче, разжались тиски, сжимавшие горло. И бояться ведьмы он перестал. Почти…
        Ведьма коснулась его ледяными пальцами, заглянула в лицо, и в глазах ее черных Илька потерялся, закружился в мутном водовороте, закричал, отбиваясь от воспоминаний, имен и образов, от собственного имени отбиваясь…
        - …Что с ним? - Голос был незнакомый, сиплый. - Что с его кожей и волосами, албасты?
        - Краски жизни, старик. Я же тебе говорила. И плата мне за работу. Видишь, он теперь даже на себя не похож, не то что на отца. Никто не узнает, никто не догадается. Открой глаза, мальчик, я чувствую, ты нас слышишь.
        Он открыл, осмотрелся растерянно. Узкая комната, на колодец похожая, жесткая кровать, пятнистая кошка урчит, ластится. Рядом толстый старик с лысиной и женщина, лица которой не разглядеть из-за темноты.
        - Очнулся? - Старик вздохнул с облегчением и тут же спросил: - Как тебя зовут, мальчик?
        Он не знал, не мог вспомнить. Но страха от того, что у него нет имени, не испытывал. Нет и нет…
        - Тебя зовут Клим. Клим Туманов. А это Кайсы. - Из темноты выступил человек в косматой волчьей шапке, в пальцах человек вертел ножик. - Кайсы отвезет тебя к твоей бабушке в Санкт-Петербург. Тебе там будет хорошо, я позабочусь…
        Он позаботился. Как умел. Вот только о заботе Берг знал немного. Как и о своей сестре…
        - …Вспомнил? - Голос Евдокии разогнал ошметки боли.
        - Кто убил мою маму?
        - Илька… - В глазах мастера Берга была боль. - Прости меня, мальчик.
        - Называйте меня Климом, дядюшка. Мне так привычнее.
        - Я хотел как лучше, боялся, что не смогу за тобой присматривать, боялся, что рано или поздно они узнают, что ты остался жив.
        - Кто - они?
        - Они! - Мастер Берг поднял вверх указательный палец. - Те, кто в замке. Кто-то из них…
        - Ты был единственным наследником своего отца, - заговорила Евдокия.
        - У меня нет отца. Я сирота.
        - Так и есть, - она кивнула, - но наследство должно было достаться тебе, а не им. И кто-то из них решился на убийство. У него не вышло, Август с Кайсы тебя увезли…
        Кайсы. Вот кто навещал его каждый год, вот кто присматривал и дарил подарки. Не его отец, а дед Анны.
        Анна стояла рядом, держала Клима за руку. Он только сейчас это заметил и руку свою убрал. Нельзя. Теперь уже точно нельзя. Он сын человека, который убил ее родителей… Вот такая горькая ирония. Сейчас ей больно и обидно, потому что Анна еще ничего не понимает, но что она почувствует, когда узнает правду? Поэтому лучше так, лучше быстро, по живому, пока не так больно…
        Но ведь больно… И болит не голова, болит в груди, словно прут раскаленный в сердце воткнули.
        - Я думал, она будет тебя любить. - Мастер Берг говорил все тише и тише, кончались силы. - Дочку свою единственную она тогда как раз потеряла. Доверилась девочка не тому мужчине. Знаете, как это бывает, когда первая любовь?..
        Клим знал. Первая любовь - это, оказывается, раскаленный прут в сердце. Больно это.
        - Жениха под венец вести пришлось едва ли не силой, потому как сроки поджимали, да и платье подвенечное тоже. Вот только счастья та свадьба никому не принесла. Жених, нет, теперь уже законный супруг, сбежал еще до родов, а роды были тяжелые. Ребеночек родился слабый, долго не прожил, преставился. А девочка от горя умом тронулась, не верила, что дитя нету у нее. Шесть лет моя сестра с ней промучилась, пока однажды в петле не нашла. - Мастер Берг дышал тяжело, со свистом, говорил торопливо, наверное, боялся не успеть. - А тут с тобой такая история… Вот я и подумал, что она тебя примет, любить будет, как родного…
        - Не любила. - Память о своей мертвой дочери любила, а Клима - нет. И нелюбовь эту не скрывала. Только о причинах не говорила.
        - Прости, - повторил мастер Берг как заклинание. - Я не думал, что оно так. Сначала-то хотел Софью с Дмитрием попросить, чтобы тебя к себе забрали. Они бы не отказали, они тебя любили. Но потом мы с Кайсы решили, что это опасно, что если прознают те нелюди, что ты жив остался, первым делом к ним наведаются. Денег у меня много было. Скопил за жизнь, да и клад этот, будь он неладен. Вот мы с Кайсы и решили, часть того клада - Анютке, а часть - тебе. Сестру я не обижал, денег давал много. Она мне письма иногда писала, мол, все хорошо у тебя, растешь. Кайсы тебя навещал, чтобы удостовериться. Кто думал, что тебе там плохо? Ты ж не жаловался никогда.
        Не жаловался. Потому что не помнил, что по-другому может быть, с любовью и лаской.
        - Ты уже подрос, когда Кайсы недоброе заподозрил и тебя у нее забрал.
        - Спасибо. - Вот, пожалуй, за это Клим в самом деле был благодарен. За то, что забрали у старухи, показали настоящую жизнь.
        - А когда она умерла, мы с Кайсы наследство тебе организовали. То самое, про которое ты знать не знал. Решили, что ты взрослый уже, сумеешь распорядиться.
        - Я и распорядился. Видите, дядюшка, - Клим усмехнулся, - сюда приехал.
        - Приехал. - Мастер Берг кивнул. - Ты приехал, а я испугался, что за мои грехи тебе расплачиваться придется.
        - Не за ваши…
        - Про то ты даже думать не смей, Илька! - сказал он зло и отчаянно. - Ты ни за кого не ответчик! У тебя душа светлая, не такая, как у него! Не думай даже!
        И зашелся тяжелым кашлем, марая кровью ворот своей рубахи. Евдокия подошла, обняла за плечи, на Клима посмотрела одновременно строго и с жалостью. «Он умирает, - читалось в ее взгляде, - неужели ты, мальчик, хочешь, чтобы ушел он вот так, непрощенным?»
        Клим не хотел. Если и была в нем злость, то вся вышла, уступила место тревоге за вот этого человека, который любил его, как мог, и защищал, как умел.
        К покачнувшемуся мастеру Бергу они шагнули одновременно с Анной, Клим успел подхватить его за плечи, не дал упасть на каменный пол. Вот только слов нужных никак не находилось.
        Не понадобились слова. Дядюшка все понял правильно, улыбнулся совершенно счастливой улыбкой, обнял их с Анной, сказал:
        - Вот и все, теперь мне пора. И не плачьте по мне, детки. Мне хорошо. Мне уже хорошо. Об одном бога молю, чтобы вы в этой жизни не потерялись. И друг друга не потеряли.
        Он так и умер, с улыбкой на губах, у них с Анной на руках. Или не умер, а ушел? Туда, где все это время дожидалась его Евдокия. И она ушла вместе с ним. Погладила на прощание Анну по мокрой от слез щеке, взъерошила Климу волосы и исчезла.
        Осталась албасты. Она смотрела на Анну внимательно, с прищуром.
        - Не бойся меня, девочка, - сказала и тянущуюся к Анне косу перекинула через плечо.
        - Я не боюсь. - Клим вздрогнул, когда его руки одновременно робко и требовательно коснулись пальцы Анны, но руку убрать сил в себе не нашел. Пусть так, пусть ворованное, заемное, но все равно счастье. Все исчезнет потом, когда она узнает, кто он такой, чей он сын, а пока нужно дорожить, наслаждаться каждым мгновением. Кто бы мог подумать, что вот так все получится… Что ничего у них не выйдет…
        - Ты на нее похожа - на свою мать. - Сама же албасты сейчас, как никогда, напоминала обыкновенную девушку, возраст ее выдавали лишь глаза.
        - Вы ее знали? - Анна крепко сжала ладонь Клима.
        - Я всех их знала, своих девочек. Моя кровь… - Албасты замолчала, наклонила голову, словно прислушиваясь, а потом сказала: - Уходите! Возвращайтесь в дом. Дорогу я вам покажу. - И провела гребнем по косе, выдирая из нее клок волос. Через мгновение под ноги им с Анной упал белый клубок, заскользил над землей, указывая путь. - Идите, - повторила албасты и исчезла, распалась на клочья тьмы.

* * *
        Стемнело как-то внезапно. Кажется, только утро было, а вот тебе уже вечер, и гнойно-желтого цвета луна припадает к земле, чтобы заглянуть в окно замка, увидеть, что же там происходит.
        А в замке - беда, крушение всех надежд и всех планов. Вот сидит на диване доченька Наташенька, держит за руку Сержа, в глаза ему заглядывает таким взглядом, что аж тошно. Глупая девчонка, ничегошеньки ни в жизни, ни в людях не понимает! Променяла родную мать на этого прощелыгу… А Серж улыбается, на Матрену Павловну поглядывает этак победно, а на мечущегося по комнате Викешу так и вовсе не смотрит. Викеша кричит, руки заламывает совершенно по-бабьи, грозится наказать всех и сразу, но ее, Матрену Павловну, в первую очередь. Грозится рассказать… Но мысли ее сейчас не об том, а об сыночке Севочке, вот об этом незнакомом человеке, который смотрит перед собой пустым взглядом, пускает слюни, кулаки то сжимает, то разжимает. Как же так вышло? Кто ударил по самому больному, отнял у нее все: и мужа любимого, и детей?
        Защемило сердце, и Матрена Павловна, уже не таясь, потерла грудь. Надо бы доктору показаться, но это потом, когда решится все. Вот продаст она проклятый дом, заберет детей и уедет. Севочку тоже нужно врачам показать, может, лечится это. Не тут, так за границей. А с Наташкой она поговорит, попытается вразумить, показать, что за гнилой человек ей в мужья достался. Глядишь, и получится, глядишь, и наладится жизнь.
        - Вам это с рук не сойдет, Матрена Павловна! - Викеша все ярился, брызгал слюной, руками размахивал. - Я еще и баронессе все как есть расскажу. То-то она удивится.
        - И что она мне сделает? - спросила Матрена Павловна устало. А ведь и правда, чего бояться? Баронесса на острове одна, без помощника своего. А остров страшный, люди здесь мрут как мухи…
        - Что я вам сделаю? - В комнату баронесса фон Дорф вошла совершенно бесшумно, появилась как тать, встала напротив Матрены Павловны, сказала тихо: - Я многое могу. Вы не сомневайтесь.
        Играет. Ничего она не может. И не сделает ничего.
        Заскулил Севочка, тоненько, по-щенячьи. Был бы хвост, и хвостом бы замотал. Горе-то какое…
        - И многое знаю. - Баронесса обвела присутствующих долгим взглядом, и от взгляда ее остановилось сердце. А что, если и вправду знает? - Я все думала, как вас наказать, Матрена Павловна, за ваше злодеяние. Все не находила подходящей кары.
        - Да за что же?! - вскинулась, очнулась от своих любовных грез Наташка. - Как вы смеете маменьку мою в чем-то обвинять?
        - Я смею. - Баронесса посмотрела в окно, качнула головой в ответ каким-то своим мыслям, сказала едва слышно: - Недолго осталось.
        И в самом деле недолго. Через мгновение в гостиную вошел Туманов со своей девкой, обвел присутствующих мутным, тяжелым взглядом, сказал сипло:
        - Добрый вечер.
        Ему никто не ответил, лишь баронесса кивнула, а потом продолжила, словно только его одного и ждала:
        - Хорошо, что вы пришли, Илья Сергеевич. Не хотелось бы начинать без вас.
        Илья Сергеевич?.. Быть такого не может… Матрена Павловна подалась вперед, всматриваясь, вспоминая. И как же она раньше не замечала этакое сходство? Злотников смуглявый был да чернявый, а этот вона какой, словно бы мукой припорошенный, но ведь похож! Да только все равно быть такого не может! Она встряхнула головой, прогоняя и страх, и дурные мысли. Мальчишка мертв, сгорел на пожаре.
        - Приятно, что хоть кто-то меня узнал, баронесса. - Мальчишка криво усмехнулся, склонился в шутовском поклоне. - Только прошу вас, называйте меня Климом, мне так привычнее.
        - Я понимаю. - Баронесса тоже кивнула. - Как скажете, Клим. Я смотрю, вы не удивились. В отличие от Матрены Павловны и господина Пилипейко. Давно правду узнали?
        - Только что.
        - Хорошо. В таком случае мне будет проще вести свой рассказ. Но сначала…
        …Сначала баронесса стащила перчатки и только потом сняла маску. Матрена Павловна со свистом втянула в себя воздух, Наташка вскрикнула, а Викеша испуганно отшатнулся.
        Лицо ее было безобразно. Половина лица… Белесые рубцы стягивали угол глаза и верхнюю губу, бороздили щеку, спускались вниз, на шею. Тонкие кисти тоже были исполосованы шрамами. До кости…
        - Не пугайтесь, - сказала она с улыбкой, и улыбка эта обезобразила ее еще сильнее. - К этому можно привыкнуть. - Я вот привыкла…
        …Никогда ей к этому не привыкнуть, к собственному отражению в зеркале, к непроходящей душевной боли. Только и остается, что вспоминать и мечтать о мести. Долгие годы мечтать.
        Он влюбился в нее с первого взгляда. Красавец, миллионер, муж единственной племянницы. Она противилась этому больному, звериному какому-то чувству как могла, а потом уступила, наплевала и на племянницу, и на мораль, сдалась на милость победителя. Ах, как он ухаживал, какие красивые слова говорил! Вот только жениться не обещал, но Агате и не нужны были эти обещания, от Сергея Злотникова ей было нужно другое - воспоминание, которое навсегда останется с ней, когда он уедет. А он уедет, в этом не было никаких сомнений. В далекой России, о которой сама она не вспоминала уже много лет, у него был собственный остров, и на острове этом он строил замок. Настоящий, как на средневековых гравюрах. Сергей даже наброски Агате показывал, хвалился своим будущим замком, мыслями был там, на острове.
        А в доме Агаты тем временем появилась пани Вершинская, девица скучная, ничем не примечательная, но, по словам Сергея, весьма полезная. Он нашел ее в Варшаве, как и иных престранных личностей, что составляли его свиту. По-настоящему Агату заинтересовал лишь майстер Шварц, известный в узких кругах алхимик. Был он мрачен и неприветлив, носил черные одежды и испещренный непонятными символами серебряный медальон, на Агату смотрел с несвойственным мужчине равнодушием. А девица Вершинская казалась самой заурядной. В Сергея она была влюблена, Мари презирала, а Агату ненавидела. Чуяла в ней соперницу? Да какие ж они соперницы: Агата - красивая, богатая, яркая, как бабочка, и эта унылая девка из вымирающего шляхетского рода, прислуга! Впрочем, сама пани Вершинская прислугой себя не считала, повсюду таскалась за ними с Сергеем. И на деловые встречи, и в оперу. Компаньонка, делоуправительница…
        В роскошной венской опере на фоне блистательной Агаты она выглядела особенно жалко. И ничтожность свою чувствовала, на любовницу хозяина бросала полные ненависти взгляды, от сдержанных комплиментов господина Шульца презрительно отмахивалась. Герман Шульц был в большей мере другом, чем управляющим, знал все тайны Агаты, включая и амурные, никогда не осуждал, всегда поддерживал. Сергея Герман не любил, считал человеком недостойным. Говорил он об этом прямо, не таясь, как старый друг. Но Агата знала правду, как всякая женщина, чувствовала, что отношение к ней Германа давно уже вышло за границы дружеские. Он любил ее так же, как пани Вершинская любила Сергея Злотникова. Вот только любовь его была сдержанной и благородной, от нее не веяло смрадом несбывшихся надежд.
        Тем вечером в опере Сергей познакомил ее с дядюшкой Мари по отцовской линии. Антон Петрович Кутасов показался Агате скучным и неинтересным. Во время их короткого разговора он то и дело бросал взгляды в сторону соседней ложи, в которой Агата разглядела барышню весьма яркой наружности, но напрочь лишенную аристократизма. Поскольку спутницу свою Антон Кутасов представить не решился, Агата сделала вывод, что она скорее всего не законная жена, а любовница. На Агату девица поглядывала с жадным, совершенно провинциальным любопытством, и по многозначительной усмешке было ясно, что о них с Сержем она наслышана и знает об их отношениях куда больше несчастной Мари. Ну да и бог с ней! У каждого свое счастье.
        А вечер тем временем перетек в ночь, подсветился полной луной и разноцветными фонариками, развешенными для красоты на деревьях в парке. Агата любила и свой парк, и эти вот фонарики, возвращавшие ее в детство. На ночную прогулку она вышла в одиночку. Хотелось поразмышлять в тишине и уединении. Случилось то, чего она так страстно желала, чего не смогла получить в законном браке. У нее будет ребенок! Сомнений в том нет никаких, надо лишь решить, стоит ли рассказывать о беременности Сергею…
        Погруженная в раздумья, Агата не сразу заметила черную тень, ступившую на парковую аллею. И когда тень с тихим рычанием набросилась на нее и принялась рвать в клочья, не сразу почувствовала боль. У тени были яркие, по-человечески разумные глаза, огромные когти и клыки, с которых на лицо Агаты падала кровавая пена. Волк… Волк-людоед, о злодеяниях которого уже не первую неделю шептались на улицах Вены…
        Агата пыталась кричать, но острый коготь зверя прочертил кровавую полосу на ее горле, и крик захлебнулся, перешел в беспомощное сипение. Когда волчьи челюсти сомкнулись на ее щеке, вырывая кусок плоти, Агата думала лишь о том, чтобы уберечь своего еще нерожденного ребенка, закрывала руками не лицо, а живот…
        Зверя спугнули. Или зверь ушел сам, насладившись вкусом ее крови и ее боли? Агата этого не знала, она потеряла сознание. А когда пришла в себя, парк с фонариками исчез, луну реальную заменила луна, вышитая золотом на балдахине ее кровати. Рядом сидел верный Герман, смотрел с тревогой и надеждой. А Сергей не пришел ни той ночью, ни следующей. Не хотел видеть ее обезображенного лица? Не желал ничего слышать о ребенке?
        Вместо Сергея явился майстер Шварц, и Герман безропотно пропустил его, чужого человека, в ее покои.
        - Агата Дмитриевна, не отворачивайтесь, поговорите с ним, - сказал он с мольбой.
        Что она могла рассказать алхимику? Что он хотел у нее узнать?
        Узнать он хотел о звере и в вопросах своих был настойчив и даже жесток, но измученная болью Агата неожиданно ему доверилась, даже позволила себя осмотреть. Первым делом майстер Шварц изучил ее раны, вторым зачем-то осмотрел зубы, а потом долго и пристально всматривался в глаза. Что искал?
        Наверное, Агата спросила об этом вслух, потому что алхимик ответил. Голос его звучал так, словно разговаривал он сам с собой.
        - Любопытно. - Он снял с шеи свой медальон и совершенно бесцеремонно прижал серебряный диск ко лбу Агаты. Ей бы прогнать этого зарвавшегося шарлатана прочь, вот только сил не было. А от диска исходил приятный холод, и боль, не отпускавшая ее ни на секунду, вдруг отступила, подарила спасительную передышку. - Раньше он никого не оставлял в живых.
        - Кто?
        - Вервольф. На вас напал вервольф, баронесса. Понимаю, в это сложно поверить, но так оно и есть.
        Агата поверила. Не оттого ли, что помнила страшный, по-человечьи разумный волчий взгляд? Настоящий страх пришел позже, когда алхимик отнял от ее лба свой медальон. Не за себя страх - за своего нерожденного ребенка.
        - Вы не обернетесь, баронесса. Не волнуйтесь об этом. - Майстер Шварц понимающе улыбнулся. - Все это сказки. Оборотничество передается не с укусом, а по роду. Но выживших после нападения вервольфа я до сих пор не видел ни разу, хотя по следу его иду уже не первый месяц.
        - Найдите его, майстер Шварц, - попросила Агата, устало закрывая глаза. - И убейте.
        - Обещаю, - сказал алхимик очень серьезно. - А вы, баронесса, держитесь. Коль уж довелось выжить…
        Он ушел не прощаясь, а с уходом его вернулась боль.
        Сергей Злотников заглянул к Агате через неделю, и она не удержалась, рассказала ему о ребенке, своим новым шипящим голосом сообщила, что он станет отцом. Наверное, хотела хоть чем-то уязвить своего теперь уже бывшего любовника, думала разозлить решением оставить ребенка. Он не разозлился, посмотрел с интересом, сказал:
        - Забрюхатела, значит? Машка не смогла, а ты сумела. Ну что ж, если родится пацан, признаю, заберу себе. Ты не обессудь, но только его - не тебя.
        И этого человека она любила… Или не любила, а использовала, как и он ее?
        - А если родится девочка? - спросила шепотом, уже заранее зная, что ни сына, ни дочь этому человеку не отдаст. Есть у нее и силы, и деньги бороться за своего ребенка.
        - Девку можешь оставить себе. - Сказал, как отрезал.
        Родился мальчик. Славный, черноволосый, темноглазый, с ямочкой на подбородке. Единственная любовь и единственная отрада. С появлением на свет сына Агата почти смирилась с собственной судьбой. У нее есть самое главное - ее мальчик, а страшные шрамы можно спрятать за маску. Маски уже готовы, разложены на комоде заботливыми руками горничной. Алые, розовые, изумрудные - яркие, как крылья экзотических бабочек, загадочные, как Агата, баронесса фон Дорф.
        Сергей Злотников явился за день до их с Мари отъезда на родину. Агата была готова, у колыбели ее сына дежурила не только нянька, но и Герман.
        - Значит, пацан. - На сына Злотников посмотрел без интереса, на руки брать не стал. Хорошо, потому что, если бы попробовал, Агата бы не позволила. И верный Герман тоже.
        - Мне нужно ехать. - Злотников перевел взгляд на маски, поморщился. - За сыном я потом пришлю человека.
        - Нет. - Даже нынешний ее шипящий голос был полон силы, и силу эту бывший любовник почувствовал, усмехнулся удивленно.
        - А что так, Агата Дмитриевна? Пацану отец нужен, мужская рука. Чему его баба может научить?
        - Нет, - повторила она, а Герман многозначительно положил руку на рукоять кинжала, встал между Злотниковым и колыбелью.
        - Так, значит? - Тот отступил на шаг, а потом сказал: - Ладно, пусть пока с тобой остается. Но отдать мне мальца тебе все равно придется. Я своих детей не бросаю. Хоть бы даже и ублюдков. Обещал признать и признаю. Мое слово - кремень. А тебе, Агата Дмитриевна, лучше бы не становиться у меня на пути, растопчу.
        - Нет, это вам, господин Злотников, не стоит угрожать моей хозяйке. - Кинжал из ножен Герман достал, ловко крутнул в пальцах, словно бы между прочим. Только не между прочим, Агате ли не знать, как Герман управляется с оружием.
        Злотников снова отступил, погрозил пальцем уже с порога:
        - Ты подумай, Агата. Хорошенько подумай. И не зли меня. Денег у меня поболе твоего будет, и юристы позубастее.
        Сказал и вышел.
        За ним следом явилась Мари. Прозрела несчастная или добрые люди подсказали, Агата не знала, да ей было и не интересно, все мысли отныне занимал один-единственный человек. Кажется, был некрасивый скандал с истериками и угрозами, она не запомнила. Но почему-то запомнился прощальный визит пани Вершинской. Пани Вершинская посмотрела на Агату с этаким презрительным прищуром, и взгляд ее отчего-то вернул баронессу в ту страшную ночь, одним лишь взмахом волчьей лапы поделившую ее жизнь на две части.
        - Каково оно? - спросила пани Вершинская вместо прощания. - Каково оно - быть уродиной?
        Агата не ответила, отвернулась к стене.
        Быть уродиной было не так и страшно. Она быстро привыкла и к маскам, и к любопытным взглядам. Вот только к собственному отражению привыкнуть никак не получалось. Может, просто времени прошло слишком мало?
        Время Агата теперь отслеживала лишь по тому, как рос Марк, ее маленький мальчик. А рос он крепким и удивительно красивым. Материнских черт в его лице становилось с каждым днем все больше и больше. И Агата почти поверила, что все у них с сыном наладится, что рожден ее мальчик под счастливой звездой.
        Как же жестоко она ошибалась!
        Тот сентябрьский день выдался удивительно теплым и погожим, для прогулки по городскому парку лучшего дня и не придумаешь. Они гуляли вдвоем: Агата и маленький Марк. Ее сыну нравились яркие маски, и Агата надела бирюзовую, расшитую золотыми птичками. В парке было многолюдно. Людей Агата не боялась, но сторонилась, потому и гуляла с уснувшим в коляске сыном по тихим аллеям, вдали от толпы. Одна из аллей вывела ее к пруду. Здесь было тихо и свежо, здесь можно было посидеть на скамейке, пока Марк спит.
        На нее напали сзади, прижали к лицу что-то мокрое, едко пахнущее. Теряя сознание, Агата видела коляску, медленно катящуюся к кромке воды…
        …Она пришла в себя от боли в голове. Еще не очнувшись окончательно, бросилась к пруду, в надежде догнать, удержать коляску. Вот только было уже слишком поздно, на поверхности пруда плавало лишь детское одеяльце…
        Агату достали из воды случайные прохожие. Она отбивалась, пыталась вырваться из чужих рук, все искала своего сына.
        Тело Марка обнаружил Герман. Голый по пояс, не обращая внимания на холод и беспомощно толпящихся на берегу людей, он обшаривал дно пруда, пока не нашел… Агата этого уже не помнила, она потеряла сознание…
        Беспамятство ее длилось, кажется, целую вечность. Оно помогло Агате пережить похороны сына, накинуло на мир плотную серую кисею бесчувствия, позволило выжить. Хоть и не было в нынешней ее жизни никакого смысла.
        Ей что-то говорили про помрачение сознания и роковое стечение обстоятельств, уговаривали не винить себя в том, что не спасла, позволила утонуть своему единственному ребенку. Агата молчала. Первое время она даже не вспоминала о нападении, о дурно пахнущей тряпице у своего лица. Она почти поверила в злой рок и в то, что стала убийцей поневоле. Она виновата и готова понести наказание. Хотелось умереть, но смерть - это слишком просто, она будет жить в муках. Так правильно и справедливо.
        Из граничащего с помешательством умопомрачения ее вывел Герман, вывел жестко - пощечиной.
        Агата пришла в себя в собственном кабинете. Она сидела за столом, Герман стоял напротив, упершись ладонями в столешницу, смотрел на нее с жалостью.
        - Простите, - сказал с болью в голосе, - но у меня не было иного способа до вас достучаться.
        - Я тебя прощаю. - Агата закрыла глаза, уже готовая вернуться в свой сумрачный мир.
        Ей не позволили.
        - …Я исполнил свое обещание, убил вервольфа, - услышала она тихий, почти позабытый голос и открыла глаза. Майстер Шварц стоял рядом с Германом. Выглядел он старым и смертельно уставшим.
        - Кто? - только и спросила Агата.
        - Пани Вершинская.
        Отчего-то баронесса не удивилась. Не оттого ли, что собственное прошлое ее больше не интересовало. Ее вообще ничто не интересовало.
        - Старый враг мертв, - сказал майстер Шварц, - но у вас появился новый враг, баронесса. - Вы потеряли ребенка и вините в этом себя. Трагический несчастный случай…
        - Замолчите!
        - А я считаю, что это было убийство. Вашего сына убили и заставили вас считать себя его убийцей. - Голос майстера Шварца становился все громче, рвал спасительную серую пелену. - Слушайте меня, баронесса. Пока просто слушайте.
        Услышанное тогда дошло до нее не сразу, но когда Агата наконец осознала, что произошло, у нее появился смысл жить…
        - …Мой мальчик был наследником. - Баронесса смотрела на Злотниковского выродка, разговаривала только с ним одним. - Одним из двух.
        - И наследники погибли почти одновременно. - Выродок кивнул. - Несчастные случаи. Очень удобно.
        - Особенно для тех, кому досталось состояние после их смерти. - А вот сейчас эта гадина перевела взгляд на Матрену Павловну. - Герман… Господин Шульц провел собственное расследование, узнал все, что только можно. В тот день, когда погиб мой мальчик, в Вене были Антон Кутасов со своей любовницей.
        Были. Матрене ли Павловне этого не знать! Сама им денежки на ту поездку отсчитывала. Со старшим-то байстрюком все прошло гладко, и возиться особо не пришлось. Антошка только и сделал, что подпер входную дверь да керосину под крышу плеснул перед тем, как дом поджечь. Плохо только, что не остался до конца, не убедился, что дело сделано. А оно вот как все обернулось… Во второй-то раз Матрена Павловна, как чувствовала, специально настояла, чтобы в Вену вместе с Антошкой поехала Катька. Эта своего точно не упустит, доведет дело до конца.
        И довела. Антошке только и осталось, что тряпицу с эфиром к лицу баронессы прижать. Остальное сделала Катька, собственноручно коляску с младенцем к воде толкнула. Помнится, Матрена Павловна тогда еще подумала, что все они теперь в этом деле замарались, что никто никого не предаст теперь. А еще подумала, что на ее собственных руках невинной крови нету. Она ж тогда как раз Наташеньку под сердцем носила, ей не до убийств было. А деньги давала - это да, да только кто же докажет? Нету теперь ни Катьки, ни Антошки. А с Викешей она как-нибудь разберется…
        - Вы такую дичь сейчас говорите! - Наташенькин голос звенел от праведного гнева. - Вы сейчас что же, маменьку мою в убийствах обвиняете?
        - Обвиняю. - Баронесса кивнула.
        Злотниковский выродок слушал рассказ баронессы очень внимательно, а девку свою крепко за руку держал, словно боялся, что та сбежит. Так ведь и сбежит, как только правду про него узнает. А узнает скоро. Уж Матрена Павловна постарается.
        - Чего смотришь?! - сказала она и пальцем в сторону девки ткнула. - Ты хоть что-нибудь сейчас понимаешь? Ты понимаешь, что женишок твой - родной сын того самого человека, что родителей твоих со свету сжил?! Понимаешь?
        Поняла. И руку убрала, как будто бы обожглась. А злотниковский выродок поморщился, словно бы ему под дых дали, и побледнел еще сильнее. Вот так хорошо, не одной Матрене Павловне страдать, пусть уж и эти за компанию.
        - Мне много времени понадобилось, чтобы решиться. - Баронесса тоже все поняла, покачала головой неодобрительно. Да что Матрене Павловне ее неодобрение, когда вся жизнь вот прямо сейчас под откос летит? - И средств много. Сгодилось наследство… - Замолчала, кулаки сжала, а когда снова заговорила, голос ее змеиный вроде как даже громче стал: - То, что старший сын Сергея Злотникова жив, господин Шульц узнал быстро, просто съездил в ту деревню, расспросил людей. Погиб другой мальчик… - Она снова замолчала. - Гораздо больше времени у нас ушло на то, чтобы вас, Клим, отыскать. Мастер Берг спрятал вас очень хорошо. Вам повезло больше, чем моему сыну.
        - То письмо написали мне вы? - Мальчишка не спрашивал, он утверждал.
        - Я. - Баронесса кивнула. - Пришло время осуществить задуманное, собрать всех на острове. Но собрала их здесь не я и не вы, Клим, собрала их всех жадность. У каждого из них закончились деньги, а тут нашелся покупатель. И все та же жадность на острове их удерживала, когда начались убийства.
        - Катьку с Антошкой ты убила? - спросила Матрена Павловна, потирая грудь.
        - Антон Кутасов повесился сам. Он единственный из вас всех не выдержал мук совести. - Теперь баронесса смотрела на Севочку, внимательно так, вроде как с жалостью. - А что касается остальных, так все они стали жертвами собственной алчности и подлости. Мужа вашего убил господин Подольский, а ваш любимый сын ему в этом помогал. Анатоль вымогал у Всеволода деньги. За что и поплатился. А вы не знали, что родные давно вас обманывают и из-под опеки вашей страстно стремятся вырваться? - Она улыбнулась, и от улыбки этой у Матрены Павловны похолодело все внутри. А еще от сказанного. Севочка убил Анатоля?.. Быть такого не может!
        - Они же пытались убить Анну Федоровну, столкнув ее с башни в озеро. - Баронесса перевела взгляд на тумановскую девку. Та стояла ни живая ни мертвая, но слушала очень внимательно. - Причины этого бесчеловечного поступка мне не известны и, учитывая тот факт, что господин Подольский исчез, а сын ваш пребывает в состоянии крайне прискорбном, правды мы, возможно, никогда не узнаем. Но факт остается фактом: вы воспитали негодяя и убийцу. Кстати, дочь ваша отдала свою руку и сердце человеку недостойному, интересующемуся исключительно размером вашего кошелька. Вот только не знал он, что кошелек давно прохудился. - Теперь баронесса смотрела на Сержа, и под ее тяжелым взглядом тот выпустил Наташкину руку, отодвинулся подальше. Негодяй! - Нет у вашей юной супруги за душой никакого приданого. Можете мне поверить. А не верите, так спросите у господина Пилипейко. Кому как не ему знать правду о состоянии дел.
        Викеша, подлец, тут же закивал, присел рядом с Наташкой, заговорил вкрадчиво:
        - Истинная правда, Наталья Петровна! Нету у вашей маменьки за душой ни гроша, все супруг ее покойный прогулял да братец ваш вложил неудачно. Но вы об том не печальтесь, у меня имеются сбережения. Со мной вы ни в чем отказу знать не будете. Видите, щеголь этот не любит вас совсем! - Он ткнул пальцем в Сержа, который бочком продвигался к выходу из комнаты. - Сбежать удумал! А я вот он, рядышком, Наталья Петровна! - Наташкину безвольную руку он сжал в своей потной ручонке и жадно облобызал. - Доверьтесь мне, Натали!
        Хлопнула дверь за сбегающим из дома и с острова Сержем, вздрогнула Наташа, закрыла лицо руками.
        - Доверьтесь, - усмехнулась баронесса. - Отчего же не довериться негодяю и жулику, многие годы обворовывавшего вашу семью?
        Забыв о сердечной боли и Наташкиных страданиях, Матрена Павловна подалась вперед. Как это обворовывал?..
        - А вот так, - сказала баронесса. - Чего же вы хотели, Матрена Павловна, окружив себя людьми недостойными? - Голос ее упал до едва различимого шепота: - Чего же вы хотели после того, что совершили?
        Подумалось вдруг, что Викеша для Наташки не самая плохая партия, коль уж деньжата у него и в самом деле водятся. А что негодяй, так главное, что Наташку любит. Он один только в союзниках и остался. И союзника этого сейчас главное не упустить.
        Тоненько завыла Наташка, попыталась вырваться из объятий Викеши. Не понимает, дуреха, что он один нынче их спаситель.
        - А остальные смерти? - спросил злотниковский выродок. Наташкино горе ему было неинтересно.
        - А вы, Клим, разве не знаете? - Только ему одному баронесса улыбалась искренне. - Мастер Берг ведь с первого дня пытался всех вас предупредить, объяснить, что место это темное. - Она рассеянно провела рукой по своему изуродованному лицу.
        - Неужто и в самом деле оборотень? - спросила Матрена Павловна со злым любопытством. - А личико твое кто разукрасил? Тоже оборотень или очередной полюбовник? - Захотелось ударить, да побольнее. Не все ж ей одной страдать. - Ах, я и забыла, полюбовника твоего тоже зверь загрыз. Такое вот прискорбное происшествие.
        Эх, лучше бы Матрена Павловна ничего не говорила, лучше бы держала язык за зубами. Потому как посмотрела на нее баронесса таким взглядом, что сердце, до этого ноющее от боли, сейчас онемело от страха.
        - Я все думала, как вас наказать, - заговорила баронесса шипящим своим голосом. - Сами-то вы никого не убивали, но ваши руки тоже по локоть в крови.
        Не докажет! Если Викеша будет молчать, ничего-то эта гадина не докажет!
        - А теперь вижу, вы сами себя наказали. - Баронесса посмотрела сначала на безучастного ко всему Севочку, потом на тихо поскуливающую Наташку. - Счастье материнское - в счастье ее детей. Счастливы ваши дети, Матрена Павловна?
        - Не твое дело!
        - Не мое. - Она согласно кивнула, нацепила маску. - Уже не мое. Клим, я надеюсь, вы не станете мстить этой недостойной женщине. Поверьте, кара настигнет ее и без нашего участия.
        Злотниковский выродок смотрел не на Матрену Павловну и не на баронессу, а на свою невесту. Теперь уже наверняка бывшую, потому как после того, что она про него узнала, свадьбе уж точно не бывать. Не одной Наташеньке страдать, пусть и эта пострадает.
        - И я думаю, теперь, когда вы знаете правду, надобность в покупке замка отпала. - Вслед за маской баронесса натянула перчатки. - Темное место… кровавое. Надеюсь, дань свою оно с людей уже взяло.

* * *
        Мастера Берга отпевали в усадьбе. Людей, желающих проводить его в последний путь, пришло неожиданно много. Стояли мрачные, хмурые мужики, ломали в натруженных руках шапки. Всхлипывали бабы, утирали слезы уголками черных платков. Дядюшке бы больше понравились платки яркие, расписанные цветами, но уж какие есть.
        Клим, занявшийся устройством похорон, с Анной почти не общался. Некогда было, да и страшно. Что она скажет, когда им выдастся возможность поговорить с глазу на глаз, каким взглядом посмотрит? Думать об этом Клим не хотел, оттого и занимал себя тысячей важных и неотложных дел.
        В день похорон в Чернокаменске появился Кайсы. Молча подошел к Климу, многозначительно посмотрел на серебряное кольцо, заглянул в глаза долгим взглядом, спросил:
        - Вспомнил?
        - Вспомнил. - Взгляд Кайсы он выдержал, а вот к по-медвежьи крепким объятиям оказался не готов.
        - Прости нас, парень. Не придумали мы с Августом ничего лучшего, чем жизнь тебе сломать.
        - Не надо. Не за что вам у меня прощения просить.
        О случившемся Клим думал много, бессонными ночами только и делал, что перебирал воспоминания, которые отняла у него албасты, а Евдокия вернула. И с каждым заново пережитым воспоминанием понимал, что нет в нем ни обиды, ни злости. Мастер Берг и Кайсы спасали его как могли. А ведь могли и не спасать. Знали ведь, чей он сын…
        - Значит, зла не держишь? Это хорошо. - Кайсы кивнул, и неизменная его косматая шапка качнулась из стороны в сторону. - Девочка моя с тобой?
        И что на это ответить? Вроде бы с ним, а вроде бы и сама по себе…
        - В усадьбе. - Вот и врать не пришлось.
        - Вот же как оно получилось: и тебя спасали, и ее, а все одно не уберегли. От судьбы, видать, не уйдешь.
        От судьбы не уйдешь и от себя не уйдешь. От душевной боли не спрячешься. Как же легко ему жилось без воспоминаний и без глупых человеческих страхов! Как же тяжело жить сейчас, когда незнакомые до этого чувства разрывают на части, мешают мыслить здраво…
        - А у меня для тебя сюрприз. - Кайсы неожиданно улыбнулся, ткнул Клима в плечо. - Давай-ка выйдем на улицу, парень.
        …Ее Клим узнал сразу, хоть и увидел со спины. За эти годы не изменилась она нисколечко, не утратила девичьей хрупкости, только в густых волосах, кажется, появились серебряные нити. Или это просто игра света?
        Она тоже его узнала. Обернулась, прижала ладони к груди, словно бы испугалась увиденного, а потом на лице ее появилась растерянная улыбка.
        - Илька?.. - сказала Софья шепотом. - Илька! - закричала уже в голос и, не таясь, не обращая ни на кого внимания, подбежала, заключила его в объятия, как когда-то давным-давно в детстве. - Илька, ты живой…
        Так они и стояли обнявшись. Она - хрупкая, нисколько не постаревшая, макушкой не достающая ему даже до плеча. И он - застывший, затаившийся, не понимающий, что же делать с этим неожиданным, по-детски ярким счастьем.
        - Дима! - Не выпуская Клима из своих объятий, Софья уже махала рукой статному, широкоплечему мужчине, о чем-то разговаривающему с Кайсы. - Рудазов, да иди же сюда!
        Дмитрий Рудазов подошел к ним решительным шагом, крепко пожал протянутую руку, а потом так же крепко обнял. Сказал лишь одно:
        - Живой.
        - Живой, - согласился с ним Клим. - Так уж получилось.
        Так уж получилось… В одночасье у него, неприкаянного, никому не нужного, появилась семья, что эти люди не просто не забыли о его существовании, а искренне рады его воскрешению из мертвых. Им еще о многом предстояло поговорить, очень много друг другу рассказать, но то, что Клим больше никогда не останется один, было ясно как божий день. И от мысли этой на душе становилось тепло. Тепло это постепенно растапливало и скорбь, и боль.
        А к ним уже подходили чужие, незнакомые Климу люди. Мужчина, чуть прихрамывающий при ходьбе, элегантная, чем-то неуловимо похожая на Анну женщина, мальчишка в кадетской форме. Вторая женщина, румяная, пышнотелая, держала под руку бородатого мужика вида совершенно разбойничьего. За спинами их маячил долговязый хитроглазый парень в съехавшем набекрень картузе. Все они смотрели на Клима. Во взглядах их было лишь доброжелательное любопытство, а ему отчего-то хотелось сбежать. Не оттого ли, что Клим с первого взгляда понял, что это за люди, чьи они родственники?
        Не сбежал, остался стоять рядом с Дмитрием Рудазовым и Софьей. И когда Кайсы представил его вновь прибывшим, когда пожимал протянутые руки, не дрогнул, хоть и осознавал: они тоже знают, кто он, чей он сын.
        После приветствий заговорили все сразу. И в голосах их Климу слышалась одновременно и скорбь по ушедшему мастеру Бергу, и радость от возможности собраться всем вместе. Скорбь была светлой, словно бы эти люди знали, что Августу сейчас хорошо, а радость искренней, кристально прозрачной. И его, Клима, как-то совершенно незаметно втянули в этот узкий, практически семейный круг, а он все ждал, когда же они поймут, какую чудовищную ошибку совершают, когда спросят, куда же подевалась Анна, а он не будет знать, что им ответить.
        Тем временем высоко в небе, над головами собравшихся в усадьбе людей поплыла звонкая мелодия. Чья-то легкая рука разбудила механизм часовой башни, дала возможность рыцарю, прекрасной даме и дракону тоже проститься со своим создателем. Климу подумалось, что мастеру Бергу должно было понравиться такое прощание, что теперь он может уйти с Евдокией совершенно спокойно, зная, что память о нем сохранится на долгие годы.
        Присутствие Анны Клим почувствовал по тому, каким ярким, каким сочным вдруг сделался окружающий мир, по болезненно щемящему чувству где-то в груди и замершему дыханию. Пришла. Запустила механизм на часовой башне и спустилась на землю, встала рядом, сжала его руку. Сжала крепко и требовательно, так, что сразу же сделалось ясно - это не просто так, это серьезно и, если ему повезет, навсегда. И в глазах цвета серебра он увидел подтверждение своим робким надеждам. От судьбы не уйдешь - говорили ему и Август Берг, и Кайсы. Значит, правду говорили - от судьбы не уйдешь. Да и зачем уходить, когда вот она - судьба! Стоит рядом, держит за руку, смотрит одновременно строго и ласково, и от взгляда ее в душе поднимается теплая волна осознания, что все в его жизни не зря, не просто так, что и он, оказывается, кому-то нужен.
        - Нужен, - сказала Анна шепотом и руку сжала покрепче. - Мне очень нужен.

* * *
        За похоронами архитектора Агата наблюдала со стороны, могла бы уехать сразу, но старик ей нравился. Пожалуй, он единственный из обитателей острова вызывал в ее сердце теплые чувства. Клим и Анна не в счет, их в свою жестокую игру Агата втягивать никогда не собиралась.
        Экипаж, запряженный двойкой вороных жеребцов, остановился как вкопанный, стоило только Агате шагнуть на дорогу. Приглашающе распахнулась дверца.
        - Мы закончили здесь? - спросил Герман, подавая ей руку.
        - Да, мы закончили. - Агата улыбнулась своему верному другу. - Теперь можно ехать.
        …О том, что случилось семнадцать лет назад на Стражевом Камне, рассказал им с Германом майстер Шварц. Он же нарисовал план замка, дал схему тех подземных переходов, которые знал сам. Подготовил к тому, с чем им предстояло столкнуться. Уже тогда Агата твердо решила: придет время, она явится на Стражевой Камень. И когда это случится, врагам ее не поздоровится.
        План свой Агата вынашивала долго, осуществила его лишь спустя годы. Это был сложный, по-иезуитски хитрый и жестокий план. И сама кровавая история острова должна была ей в этом помочь. Но для того чтобы участники ее игры поверили и испугались, верный Герман должен был умереть от лап оборотня…
        Тот лихой человек погиб в поножовщине в одном из кабаков Чернокаменска. На остров его украдкой привез Герман. Он же переодел тело в свою одежду, заточенными стальными крюками, похожими на огромные когти, нанес те страшные раны, обезобразившие несчастного до неузнаваемости. Он же оставил кровавые волчьи следы на пороге замка.
        Игра началась.
        Ее враги не поверили в оборотня. Если и испугались, то недостаточно сильно, чтобы отказаться от сделки и денег, уплыть с острова. Если бы кто-нибудь из них тогда решил уйти, Агата бы его отпустила, но они сами сделали свой выбор. Их жадность сделала выбор за них. И жадность же толкала их на преступление. Так же, как семнадцать лет назад.
        Подольский, не понравившийся Агате с первого взгляда, попытался убить Анну Шумилину. То, как он крался вслед за девушкой, видел прятавшийся в подземелье Герман. Видел и даже пытался помочь, но Клим Туманов его опередил, не раздумывая бросился в озеро. Тогда-то Агата и поняла, что приняла правильное решение. Этот храбрый мальчик, по вине бездушных негодяев лишенный семьи и нормальной жизни, заслуживает того, чтобы узнать правду. Единственное, чего она его лишит, это права отомстить. Право это Агата оставила себе.
        Свидетелем совершенного Подольским преступления, оказывается, стал не один лишь Герман. Анатоль, альфонс, мошенник и кутила, в этом чудовищном злодеянии увидел для себя шанс, которым не преминул воспользоваться. А Подольский не преминул воспользоваться ножом…
        Тем утром Матрена Кутасова узнала о смерти любимого мужа, но все еще не ведала, что единственный сын ее связался с жестоким и хладнокровным убийцей.
        О том, что Всеволод с Подольским что-то ищут в подвалах замка, рассказал Агате Герман. Он же предположил, что в подземелье может быть спрятан клад. Клад баронессу не интересовал - только месть. Но было и еще кое-что. Вернее, кое-кто…
        Она явилась в комнату Агаты темной безлунной ночью, соткалась из полуночных теней, перекинула через плечо длинную белую косу. Старуха, которая всего через мгновение превратилась в юную девушку, но так и не сделалась похожей на живого человека. Агата не испугалась, от майстера Шварца она уже знала о существовании албасты, ей лишь оставалось дождаться визита. В том, что албасты захочет ее навестить, она не сомневалась. Такие существа умеют чуять не только пролитую кровь, но и чужую ярость. Ярости в Агате было так много, что впору поделиться ей с нежитью. Или умереть от острых белесых когтей. Но для начала хотелось бы попробовать договориться…
        - Вижу, не боишься. - Кончиком косы албасты подцепила лежащую на туалетном столике маску, столкнула на пол. Агате вдруг некстати подумалось, что неизвестно, кто из них двоих сейчас выглядит страшнее. Мысль эта вызвала нервный смешок, белая коса дернулась, готовой к атаке гадюкой зависла над головой баронессы.
        - Не боюсь. - Агата не шелохнулась, смело посмотрела в черные бездонные глаза. - Я уже ничего не боюсь.
        - Знаю. - Албасты, кажется, видела ее насквозь. Или чувствовала? Неважно, главное, что она передумала ее убивать. - Не смей трогать девочку. - Сказала и костяным гребнем принялась расчесывать волосы. - Это моя девочка.
        - Не буду. - Агата подняла с пола упавшую маску, повертела в руках, но надевать не стала. - У меня счеты к другим людям. Или нелюдям, - добавила с горькой усмешкой.
        - Волчица мертва, но я вижу ее след на твоем лице. - Длинный коготь едва не коснулся щеки Агаты. - А то, что ты собираешься устроить здесь, мне кажется… забавным.
        В предстоящих смертях не было ничего забавного, но Агата промолчала.
        - Я тебе помогу. - Албасты спрятала гребень в складках своего похожего на саван платья. - Они поверят в зверя.
        - Того несчастного, что нашли на берегу озера, убила ты?
        - Несчастного? - Албасты усмехнулась. - Мерзавца, до смерти забившего свою беременную жену, ты называешь несчастным? Не разочаровывай меня, женщина, не заставляй пожалеть о принятом решении.
        - Не буду, - пообещала Агата, а потом спросила: - Зачем ты мне помогаешь?
        - От скуки. В этом доме стало слишком скучно, - ответила ей темнота.
        Коти Кутасова, женщина, которую Агата ненавидела так сильно, что при взгляде на нее останавливалось дыхание, умирала долго и мучительно. Агата явилась к ней в комнату глубокой ночью почти так же, как албасты, только воспользовалась не темнотой, а потайной дверцей в неработающем камине. Спасибо алхимику. Явилась с теми самыми стальными крючьями. И без маски…
        Коти кричала, молила о прощении, каялась, но Агата видела перед собой не человека, перед внутренним взором ее было плавающее на поверхности пруда детское одеяльце. Именно это видение помогло ей нанести самый последний, самый решающий удар - уже не крючьями, а кинжалом Германа. Верный Герман хотел все сделать сам, чтобы она не замарала в чужой ядовитой крови ни руки, ни душу, но Агата не позволила.
        Вот только легче не стало, не разжались сжимавшие грудь тиски, не спала с глаз кровавая пелена. А она так надеялась… Из комнаты Коти Герман увел ее силой буквально за мгновение до того, как распахнулась, с силой ударившись о стену, дубовая дверь.
        Антон Кутасов принял смерть с благодарностью. Он молил о прощении, но не молил о пощаде, раскаяние его было искренним, и Агата позволила ему самому сделать последний шаг, накинуть петлю на шею.
        В живых оставался последний, третий враг. Вот только смерти первых двух не просто лишили Агату сил, а отрезвили. Иногда жизнь может стать страшнее смерти. Матрену Кутасову ждала именно такая жизнь. Будущее ее Агата увидела в черных зрачках албасты, когда та заглянула в ее комнату то ли, чтобы проститься, то ли, чтобы удостовериться, что жажда Агаты удовлетворена. На мгновение, на долю секунды, зрачки эти сделались зеркальными, и на дне этих зеркал баронесса увидела старую, обшарпанную комнату…
        …Викеша, негодяй, обманул! Матрена Павловна думала, что Наташеньку он любит, что женится на ней и к ногам ее бросит все свои наворованные богатства. Не тут-то было!
        Стоило лишь Матрене Павловне с детками уехать из Чернокаменска, вернуться в поместье, как со всех сторон, что воронье, налетели кредиторы. Драгоценностей, тех, что еще остались, не хватило, чтобы погасить долги, дом оказался заложен-перезаложен Севочкой, производство издохло. А замок на проклятом острове после всего, что там случилось, никогошеньки больше не интересовал. Вся надежда была на Викешу, вот только и она не оправдалась.
        Жениться на Наташеньке мерзавец отказался, вместо этого предложил содержание. И ведь пришлось согласиться. Не идти же ей с детками по миру! Наташенька плакала, криком кричала, умоляла Матрену Павловну ее пощадить, не понимала глупая, что выбора у них нынче другого нет. Покричала да и смирилась, поверила материнским уговорам, что все у них еще наладится, что и с Викешей можно жить.
        А жить с ним было тяжко. Кто ж знал, что он окажется этаким скупердяем? Что поселит их не в доме, а на съемной квартире, от одного только вида которой у Наташеньки снова приключится истерика. Что станет попрекать каждой съеденной крошкой, на несчастного Севочку будет обзываться всякими дурными словами, а Наташеньку так и вовсе станет поколачивать.
        Сначала-то бил осторожненько, чтобы следов не оставалось, а потом разошелся, почувствовал свою над ними власть, рукоприкладствовать стал, уже не таясь. А что им оставалось, кроме как терпеть?
        Так Матрена Павловна уговаривала себя и бедную свою девочку. А потом, когда стало совсем невмоготу, уже почти было решилась уйти - пусть бы даже и на паперть! - да не вышло. Викеша, скотина, подошел близко-близко, дохнул в лицо вонючим чесночным духом и сказал:
        - Хотите сбежать, Матрена Павловна? Так я вас с юродивым вашим не держу! Скатертью дорога! Но дочка ваша останется со мной. А если ослушается, так хочу вам напомнить про некое письмецо, вашей рукой написанное. Помните письмецо, Матрена Павловна? То, в котором вы велели Антону Кутасову младенчика австрийского ни в коем случае в живых не оставлять? Вы это письмецо тогда в камин швырнули, решили, наверное, этакие откровения бумаге не доверять, да вот только слишком быстро из кабинета вышли. Не успело письмецо сгореть, я его из огня достал и сохранил до лучших времен.
        - Негодяй! - Она схватила Викешу за мышиный его пиджачок, тряхнула со всей силы, в надежде дух вытрясти.
        Вывернулся, ударил кулаком в нос, пустил кровавую юшку.
        - Вон пошли, - сказал ласково. - Надоели вы мне здесь, прихлебатели. Сил моих…
        А договорить не успел, удивленно уставился на торчащее из своего живота острие ножа. Матрена Павловна тоже уставилась, сначала на нож, потом на стоящего позади Викеши Севочку. Севочка вытер окровавленные руки о рубаху, улыбнулся ей радостно, как в далеком детстве…
        То письмо проклятое Матрена Павловна искала с остервенением, всю квартиру перевернула вверх дном. Да только не дурак был ирод Викеша, чтобы такой важный документ без пригляда оставить. Так и не нашла…
        Севочку в тот же день забрала полиция, а вскорости его определили в дом для душевнобольных. Матрене Павловне казалось, что так оно для всех лучше, да только сердце материнское не обманешь. Сердце болело, кровью обливалось и из-за безумного сына, и из-за несчастной, чести лишенной дочери. А еще сердце испуганно вздрагивало всякий раз, когда в дверь стучали. Каждый день Матрена Павловна ждала, что найдется письмецо, Викешей припрятанное, что за нею придут. И жить со всей этой болью и всеми этими страхами было тяжко, почти невыносимо, да только все равно приходилось жить…
        notes
        Примечания
        1
        Предупрежден - значит вооружен. (лат.).