Сохранить .
Кроманьонец Валерий Владимирович Красников
        Он прожил долгую жизнь и, умирая, честно ответил на вопрос правнучки. Озвучил просьбу Богу, в которого не очень-то и верил. Получил шанс прожить новую жизнь, сохранив память и опыт. Случилось всё так, как он хотел. Даже новое тело получил возраста правнучки. Только как ему выжить, если соплеменники не умеют делать из глины посуду, не знают о луке и вся их жизнь - это битва с постоянным чувством голода? Он возродился в эпохе, когда люди только совершали первые шаги в земледелии и скотоводстве. Смогут ли знания и опыт прошлой жизни помочь ему в невероятно тяжёлых для выживания условиях?..
        Валерий Красников
        Кроманьонец
        Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.
        Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.
        Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
        Серия «Наши там» выпускается с 2010 года
        
        Пролог
        - Дед, а ты правда умирать собрался?
        - Да, солнышко.
        Смешная она, моя правнучка. Восемь лет. Какой прекрасный возраст! Смотрит с любопытством, и разговор о моей неизбежной кончине её не пугает. Зачем я с ней говорю? Люблю ли я её, так как любил когда-то внучек? Тлеет что-то в сердце. Не горит…
        - А тебе не страшно?
        - В этой жизни хорошо было, а с Аллахом ещё лучше будет!
        - Это с Богом?
        - С Ним, внучка…
        - А почему ты сказал «с Аллахом»?
        - У Бога много имён, и все они прекрасны…
        В самом деле, почему? Наверное, по-настоящему в Бога начинаешь верить, когда стоишь на пороге смерти. А Коран когда-то сын принёс. Вот рядом на тумбочке у кровати томик и лежит. Читаю…
        - А ты точно умрёшь?
        - Точнее не бывает…
        Так хочется посмеяться. От души, как раньше. Нет сил…
        - Я не хочу, чтобы ты умирал!
        Недовольно смотрит, но не плачет. Глупый ребёнок, она ничего не понимает. Не знает, как болят спина и ноги, как ломит в костях и нет сил, чтобы рассказать кому-нибудь об этом…
        - А ты об этом не думай.
        - Дед, а чего ты у Бога просишь?
        Хороший вопрос! Спасибо, что надоумила. Чего бы попросить напоследок? Хотел бы я быть таким, как ты, молодым. Ребёнком? Да хоть бы и так! Но если можно было бы загадать два желания, то очень хотел бы я, чтобы со мной остались и память о прожитых годах, и опыт.
        - Дед, ты спишь, что ли?
        - Сплю, солнышко. Устал я. Иди к маме…
        Часть первая
        ДЕТСТВО
        МЕЗОЛИТ (15 -5 ТЫС. ЛЕТ ДО Н. Э.)
        Европа
        ГЛАВА 1
        Голова не болела давно. Лет так с сорока восьми. А раньше мигрень мучила часто. Повезло однажды узнать о гинкго билоба - реликтовом растении, единственном сохранившемся представителе класса гинкговые. Товарищ вырастил его на участке и подарил пакет с высушенными листьями. Я стал их добавлять в чай. Вот с тех пор и забыл о головной боли. Так почему вдруг снова разболелась? (А сейчас она раскалывается, будто вчера получил сотрясение мозга, или я вернулся в прошлое?)
        Открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Точно не в постели. Хотя совсем недавно разговаривал с правнучкой!
        Пахнет гарью и чем-то кислым. Темно, вверху небольшое отверстие, но снаружи, наверное, вечереет.
        Пытаюсь приподняться, в глазах темнеет, и начинает тошнить…
        Господи, ну зачем меня так трясти?!
        Какая-то девчонка прижимает меня к груди, подвывая, раскачивается, а мне от этого не очень хорошо.
        Пытаюсь оттолкнуть её и вижу у себя узкие кисти с маленькими пальчиками!
        Не может быть! Неужели правда, что есть жизнь ближняя и последняя?! А ближних сколько? Что я там Ирочке о своих желаниях говорил?..
        Всё ещё чувствую себя скверно, но голова болит уже не так сильно, и в глазах не темнеет от напряжения.
        Понимаю, что мои желания сбылись. Сейчас я ребёнок и помню, что звали меня Игорем Андреевичем и было мне девяносто четыре. А что оказался в месте, мягко говоря, неприятном, так это всё одно лучше, чем доживать последние дни, лёжа на ортопедическом матрасе.
        Наверное, мои усилия утихомирить качку замечены. Девчонка перестала скулить. Держит меня за плечи и внимательно смотрит. На первый взгляд ей чуть больше двадцати, но грудь большая с крупными коричневыми сосками, на правом выступила капелька молока… Глаза тёмные, брови густые. Нос прямой, крупный, губы полные, а лицо вытянутое. Волосы вроде русые, завязанные в узел на макушке и блестят. В её глазах вижу радость, сменяющуюся укором. Слышу приятный, но с хрипотцой голос:
        - Лол?, не бегать, не бегать! - Грозит указательным пальцем и прижимает меня к груди.
        Да уж, содержательно…
        Снаружи доносится мужской голос:
        - Таш?! Таша!
        Девушка насторожилась, бережно опустила меня на шкуру и выскользнула из чума. Так я решил назвать своё теперешнее жилище. Его пол устилают шкуры с жёстким ворсом. В центре очаг, выложенный из песчаника. В нём тлеют угли. Вверху у отверстия дымохода собраны и перевязаны ремнями концы длинных жердин, составляющих каркас жилища. Снаружи вся эта конструкция, должно быть, покрыта берестой и шкурами животных. На уровне пола, наверное, присыпана песком. Щелей внизу не видно, да и не дует. Места вокруг много. Чум высокий, навскидку - метров пять, а в диаметре - где-то десять - двенадцать.
        Через два дня я уже знал, что случилось с мальцом, тело которого стало моим.
        Родился он в племени Рыб. Два рода последние семь лет становятся зимовать на обширной песчаной дюне у реки. Дюну навеяло посреди заливного луга, который раскинулся перед хвойным лесом. Внизу по течению реки за гранитными валунами и заболоченной затокой зеленеет лиственный лес. На тех камнях прямо в бурлящую воду жители племени ходили справлять нужду. Вот там малой, переживший восьмую зиму, и нарушил правило - не бегать, поскользнулся и, упав, приложился головой о выступ.
        Правила - это что-то! В прошлой жизни рассказал бы кто, никогда не поверил бы: бегать нельзя никому, потому что можно споткнуться, упасть и сломать ногу или руку. Такой ребёнок или взрослый становился тут же обузой роду. Поэтому всё нужно делать степенно, с расчётом.
        У племени есть свой шаман, умеющий разговаривать с духами. Он самый старый житель посёлка. Зовут его Ахой-Медведь и ему аж тридцать две зимы! (Зиму племени пережить не просто, поэтому тут считают зимы, но мне пока удобнее исчислять время годами.) Живёт в полуземлянке метрах в ста от посёлка, один. Выглядит действительно как старик: седые космы на голове, усы и борода.
        Помочь шаман, понятное дело, ничем не смог. Успокоил Таша, мою мать, что духи заберут Лоло легко и быстро, мол, мальчик не будет мучиться.
        Отец у меня, конечно, есть, но кто из двух взрослых мужчин нашего рода Выдры, даже мать не знает. Наверное…
        Главу моего рода зовут Лим-Камень. Ему двадцать шесть. Для меня пока все они на одно лицо. Этот светловолосый.
        Второго мужчину рода называют Лютом-Деревом. Он на четыре года младше главы. И волосы у него тёмные.
        Живём вместе, точнее, ночуем в чуме: мужчины, четыре женщины рода и я с братом и сестрой. Моему брату всего годик, а сестре - уже десять. Почти взрослая. Правда, она дочь другой женщины, пришлой Саш?. (Ударение, если имя заканчивается на «о» или «а», соплеменники ставили на последний слог.) Её принял в род ещё мой дед женой для себя. Родилась она в другом племени охотников. Те как-то забрели в наши края ну и поменялись женщинами. Хоть и дикари, но в этом вопросе понимание имеют. Знают о пользе новой крови. Саша из женщин самая старшая. До двадцати девяти лет обычно здесь женщины не доживают. Болеют и мрут как мухи. Слабые организмы у местных от запредельных физических нагрузок и плохого питания. Замечаю, что всё время испытываю чувство голода.
        Второй род племени Рыб зовётся Белки, он больше. Их жилище стоит неподалёку, метрах в двадцати от нашего дома. В нём живут трое мужчин, пять женщин и шестеро детей. Глава рода - Той-Копьё.
        Всего в племени шесть мужчин, это с шаманом, и девять женщин. Детей в возрасте от года до одиннадцати - девять. Годовалых малышей - по одному на род. У моей матери и Тиб?-Травы.
        Где я оказался? Пытался ответить себе на этот вопрос сразу же, как сообразил, что попал в чужое тело. Но наверняка правильно и сейчас не смогу. Может, десять тысяч лет до рождения Иешуа, а может, и раньше, поскольку луков у мужчин племени я не видел. А из прошлой жизни помню, что люди стали использовать лук четырнадцать тысяч лет назад.
        Живут тут просто. Ничего не планируют, да и цель всего одна - добыть еду.
        Я оказался в теле мальчика-дикаря весной. Его глазами смотрел на воду реки, то прозрачную, то свинцово-серую в тех местах, где высокие облака бросали тень. На песчаной дюне уже не было снега, лишь с севера у её подножия спрятались несколько невзрачных недотаявших островков. Воздух пах свежестью и ещё чем-то невыразимым, солнце ощутимо пригревало, на южном склоне нашего бугра уже зеленела трава и появились полевые цветы. Таким я увидел свой новый мир.
        Мужчины весь день рыбачат. Бьют гарпунами с костяными наконечниками крупную рыбу в затоках. Обычно к вечеру приносят две-три. Их добыча похожа на форель. Пока еда есть. Но зимой, судя по состоянию тела Лоло, её было мало.
        Когда меня первый раз накормили подкопчённой на костре рыбой, я удивился, что ем с удовольствием, захлёбываясь слюной. В прошлой жизни представить себе питание одной только рыбой без гарнира или хотя бы хлеба вряд ли смог бы.
        Таша дала полизать белый камень. Лизнул. Почувствовал горечь, а спустя мгновение восторг: соль! Мать дала лизнуть соль. А это значит, что можно и рыбу, и мясо хранить дольше! Сколько же всего нужно ещё выяснить! Во мне проснулся исследователь. Я по-мальчишески размечтался о перспективах освоения этого мира. С моими-то знаниями и опытом прошлой жизни думалось о хорошем, и силы появились свернуть горы. А всего-то рыбки отведал. Хе-хе…
        Пока мужчины промышляли на рыбалке, женщины племени из шкур копытных шили одежду, чинили короба и корзины. Где они добывали лозу, я тогда не знал.
        Дети находились рядом с мамашами. Те, что постарше, а это моя сестра, Тол? из рода Белок и её брат, помогали взрослым, а мы, мелюзга, были предоставлены сами себе. Семилетняя девочка, зеленоглазка, ни на шаг от меня не отходит. Её зовут Лил?. А мой сверстник Тош? пока держится в стороне. Ему объяснили, что я ещё болен.
        В племени почти не разговаривают. Слышу время от времени команды вроде «принеси», «нельзя», «ешь» и просьбы - обычно от детей - «дай».
        Язык? Для меня русский. Может, это как-то связано с переносом…
        Правда, ещё несколько дней я чувствовал себя плохо, поэтому тогда ни с кем не общался. В туалет сходить и то тяжело самому: одолевала слабость в ногах и кружилась голова. Радовался одному - ведь даже с этим недомоганием ощущал себя гораздо лучше, чем стариком в прошлой жизни.
        Прошла неделя. Мне уже лучше. Гораздо…
        Женщины пошли вдоль реки вверх по течению за камнем. Так они называют кремень. В километрах трёх от стоянки начинается галечник. Там они уже всё выбрали. Искать собираются выше. Детей взяли с собой. Даже годовалых. Нацепили на шею короба. Таша и Тиба несут в них малышей.
        Двадцатичетырёхлетняя Тис?-Огонь из рода Белок ещё тащит копьё с кремнёвым наконечником. Хоть и мал я, но с завистью на неё поглядываю. Без оружия чувствую себя неуютно. Хотя до сих пор ничего такого, чтобы опасаться за жизнь, не происходило. Чувство угрозы скорее протянулось из моего прошлого-будущего. Моя прежняя жизнь научила всегда быть начеку. Как-нибудь расскажу о себе, ведь есть о чём рассказать.
        На днях увидел, что Лим оббивает кремень. Подумал: «Нож, наверное, делает». Подошёл, смотрю. Он не обращает на меня внимания. Приставляет к будущей режущей кромке костяное долото и бьёт по нему обычной галькой. От кремня отщипывались крошки-чешуйки. Вот их я и хотел взять себе, чтобы позже сделать другой нож, по-своему: ведь если эти осколки вклеить в деревянное или костяное основание, то выйдет неплохое изделие. Им можно будет прекрасно резать всё, что угодно! Только потянулся за ними, получил по рукам. Было обидно.
        А сейчас бреду за мамашей. Под ногами путается Лило. Тошо по-прежнему один на льдине. Это мне из прошлой жизни тюремный жаргон вспомнился. Пришлось отсидеть в восемьдесят шестом по швейке. Тогда цеховиков косяками принимали - и за решётку. Грустное было время, впрочем, весёлого в моей жизни вообще было не так уж много…
        Один на льдине - буквально: вор-одиночка. Это Тошо подходит. Вчера украл рыбий хвост и заточил, то бишь съел в сторонке. Тут дети сами еду не берут. Ждут, пока взрослые дадут что-нибудь.
        Иду и под ноги поглядываю. С каждым новым кустом или кочкой, на которые приходилось отвлекать внимание, живая вереница картин, чувств и запахов прежней жизни таяла. Но потом полностью погрузился в изучение всего, что находится под ногами, с какой-то несвойственной мне былому страстью пытаясь обнаружить среди серой гальки кремень. Когда увидел чёрный камень, сердце от восторга едва не выпрыгнуло. Уже успел заметить, что моё поведение и отчасти чувства изменились.
        Поднял, посмотрел на просвет. Стекловидный, полупрозрачный - точно обсидиан! Почему так обрадовался? Во-первых, обсидиан для наконечника стрелы или ножа намного лучше, чем кремень, а во-вторых, я понял, что нахожусь где-то в Венгрии - только там в Европе находили его. Прекрасная страна, окружённая горами. А главное, в горах есть медь и свинец!
        Геологией, конечно, займусь, если выживу. А чтобы выжить, этот размером с кулак взрослого мужчины камень сейчас самое настоящее сокровище!
        Показал его Лило. Она повертела камень в руках, понюхала и отдала. Спустя какое-то время притащила почти такой же, но немного меньше! Не удержался, расцеловал девочку. Ей понравилось моё внимание, стала обнимать меня и гладить по голове.
        Нашу возню заметили взрослые. Подошла Таша. Забрала у нас камни и выбросила. Хорошо, что не далеко. Забыв о правиле, я побежал. Схватил один, потом и второй. Очень хотелось сказать ей что-нибудь нелестное о её умственных способностях…
        Таша смотрит с укором и говорит:
        - Не бегать! Брось! - Опять грозит пальцем.
        - Не брошу! - Голос звенит, во мне разгорается ярость.
        Мать отвечает изумлённым взглядом. А потом как ни в чём не бывало уходит искать кремень. Остальным тёткам пофиг.
        Когда у них в корзинах уже лежало по три-четыре камня, женщины повернули к дому. Теперь я уже больше смотрел по сторонам. На глаза попадались одуванчики, лопухи, подорожник и крапива. И всю дорогу назад я вспоминал их лекарственные свойства.
        Вернулись на закате. Опять поели рыбы и легли спать.
        Проснулись с первыми лучами солнца. Мужчины собрались в лес за мясом. Из их реплик и жестов я понял, что охота будет необычной - не такой, как я её себе представляю. Вчера рыбаки видели, как медведь задрал лося. Как там на самом деле было, кто его знает? Может, лось раненый был или ещё телёнок, но сегодня они решили забрать у мишки то, что он не успел сожрать. Бог в помощь! Лишь бы у них получилось.
        А у меня своих планов много. И первым пунктом стоит - найти глину и сделать какую-нибудь посуду. У соплеменников вообще никакой посуды нет. Ещё не додумались. А без горшка мне ни клей не сварить, ни травки какой-нибудь заварить.
        Найти глину казалось простым делом. В принципе она везде есть. И на лугу, и в болоте, и в реке вполне могла оказаться. Только копать чем?
        Из прошлой жизни помню, что не всякая глина подходит для гончарного дела. Слепить миску из любой можно, а вот обжиг выдержит не вся. Проверялась глина с помощью уксуса. Если плеснуть немного и поверхность зашипит, значит, такая глина содержит много кальция и обязательно треснет при обжиге. Тут, понятное дело, придётся экспериментировать. Может, песочка добавить…
        Подхожу к матери, она на камне вымоченные ивовые прутья галькой бьёт. Дёргаю за юбку. Оборачивается.
        - Таша, мне нужно пойти, - показываю рукой направление вниз по течению.
        - Нет! - Хмурится.
        - Нужно!
        Встаёт и идёт к чуму. Возвращается с копьём. Вручает его мне и говорит:
        - Иди.
        Беру, сдерживаюсь, чтобы не охнуть от неожиданной тяжести в руках, и отвечаю:
        - Спасибо.
        В её глазах снова изумление…
        За мной засобиралась и Лило.
        - Нет, - говорю ей.
        Послушалась! Спокойно вернулась к женщинам.
        Её брат, тот, что один на льдине, стоит, раздумывает. И таки увязался за мной. И что характерно, никто из мамаш его не остановил.
        Идём молча. Копьё, зараза, тяжёлое! Но вещь, судя по всему, статусная. Поэтому и волоку сам.
        Речка разлилась, кругом вода, местами ещё ледяная. Осматриваюсь и ничего подходящего пока не вижу. Нет никаких признаков глины в старых, оплывших кротовинах. А просто так копать землю совсем не хочется.
        Через некоторое время вышли к оврагу. Трудно представить, что такую расщелину вымыли ручьи. Но дело они полезное сделали. Там я и обнаружил глину.
        Глина бывает белой, серой и красной. Ещё жирной и постной. Эта была красная, и мне она показалась жирной.
        Поднялся повыше от ручья и сколол небольшой пласт. Вручил малому. Тот, не артачась, взял. Потом нарыл и себе кусочек. Потащили добычу домой.
        Солёный пот капает с ресниц и попадает на губы, сердце вот-вот выскочит из груди, ноги будто прилипают к земле - слабое мне досталось тело. Облизываю губы, кусаю язык, но стараюсь не сбавлять темп. Поглядываю на Тошо: малой пыхтит, губы сжал в тонкую линию, но ножками перебирает шустро. Добрались до стойбища быстро.
        Мамки хоть и заметили возвращение блудных сыновей, но невозмутимо продолжают лупить ивняк. Я же вижу, что они повеселели, и тут же слышу их смех. О чём пошутили, не расслышал.
        Глину бросил размокать в воду у подножия дюны. А пока решил помочь старшим. Выбрал гальку по руке и присоединился к Таша. Тут же был обласкан взглядами.
        Ещё до заката вернулись добытчики. Притащили ногу и немного рёбер. Я был прав, лось тот телёнком оказался.
        По поводу удачной охоты взрослые сложили костёр у чума. Пировали оба рода вместе. Пока лосятина жарилась, Той-Копьё стал рассказывать, как у медведя добычу стырить удалось. Ну, как рассказывать, в основном - показывать. От этой пантомимы стало мне и смешно и грустно. Наверное, они все тут телепаты. Иначе как объяснить их восторг?
        Мясо стали есть почти сырым. Меня такая еда не удовлетворяла. А после еды взрослые устроили сексуальную вакханалию. При детях-то! Тьфу…
        Утром мужчины куда-то ушли, а женщины снесли на солнышко размочаленный ивняк и принялись щипать из него волокна. То, что они верёвки собрались вить, я понял ещё вчера.
        Проверил мокнущую глину. После ночи в воде она стала мягкой и лепится хорошо. Хотел попросить Таша сплести маленькую корзинку, чтобы обмазать её глиной, а после сушки обжечь. Посмотрел на скудные запасы подготовленного материала и решил, что попробую просто вылепить руками.
        Перетащил глину на камни и начал её месить, добавляя время от времени речной песок.
        Лило и Тошо тут как тут. Работаю и разговор с ними веду. Беседа у нас особая: я обо всём подробно рассказываю, мол, глину готовлю, потом горшок слеплю, высушу на солнце и обожгу в печи, а они внимательно слушают. То, что печи у меня пока нет, и вряд ли они знают, что это такое, их не смущает. Слушают и внимают.
        Глина стала лепиться, как пластилин. Хорошо!
        Вылепил круглую болванку и стал палкой выбирать лишнее. Когда изделие стало походить на горшок, оставил работу и пошёл к Таша клянчить скребок, которым обычно пользовались для снятия мездры со шкуры животных. Она принесла сумку и высыпала содержимое передо мной. Сразу увидел то, что лучше всего подошло бы для реализации моей задумки, - длинную и немного изогнутую пластину кремня.
        - Я это возьму, - сказал и тут же схватил скребок.
        Уже понял, что в этом социуме нужно проявлять решимость во всём, и тогда получишь желаемое.
        - Бери. - Таша, загадочно улыбаясь, убрала скребки и проколки назад в сумку и отнесла в чум.
        Я какое-то время тщательно, понемногу, используя кремнёвую пластинку, срезал глину с внутренних стенок будущей посудины. Оценил - вроде неплохо получилось, даже красиво. Отдельно вылепил венчик и ручки. Когда примазал их к горшку, получилось что-то похожее на казанок с двумя ручками по бокам. Его я оставил там же, на камнях, чтобы глина просохла на весеннем солнышке.
        Любуюсь. Со стороны горшок смотрится очень даже хорошо! Лило и Тошо, судя по их восторженным взглядам, полностью разделяют моё мнение.
        Пришло время подумать, как буду обжигать первенца. Решил, что и на открытом огне обожгу, и в «печи» запеку.
        Неподалёку от чума в основном руками и немного палкой выкопал ямку сантиметров на семьдесят в глубину и столько же в ширину. Песок копался легко, но всё ещё содержал частички льда, отчего пальцы покраснели и покрылись мелкими порезами. Впрочем, ни я, ни Лило с Тошо, которые помогали мне с желанием и улыбками, внимания на это неудобство не обратили.
        Закончив эту работу, я взял копьё, корзину и, поманив моих помощников, направился к оврагу. По дороге снова говорил с ними:
        - Посмотрите, как красиво вокруг! Небо синее, а облака на нём - как комья снега. Река шумит, птицы поют, и трава шелестит. Слышите?
        Что они на самом деле понимали из моего разговора, я не знал. Лило после моего вопроса залилась смехом, а Тошо спрятал за пятернёй робкую улыбку.
        Наковыряв из стенки оврага глины, сложил куски в корзину и вручил её помощникам. Сказал им, чтобы шли домой. Объяснил, что это всё нужно положить в воду. Оба закивали.
        Когда дети скрылись за валунами, я отправился к лиственному лесу. Он оказался гораздо дальше, чем мне виделся. Пришлось вернуться.
        Порадовался, обнаружив глину замоченной, и удивился, когда услышал, что дети, устроившиеся неподалёку, о чём-то говорили…
        Увидев меня, Лило подбежала и обняла. Не помню уж, когда переживал такие приятные эмоции.
        Горшок немного подсох, и я потащил его в укромное место, так как к вечеру у камней соберутся люди, и мне подумалось: «Как бы не разбили…» И тут до меня донеслись крики женщин племени.
        Что у них могло случиться? Обычно женщины работали тихо. Пристроив казанок между опор чума, побежал к ним.
        Вижу, Саша лежит на спине и орёт. Прижимает колено к груди. А остальные бестолково скачут вокруг и кричат:
        - Ахой! Ахой!
        Поначалу подумалось, что они расстраиваются - ахают. Потом вспомнил, что так шамана зовут. «Ну, сходил бы кто-нибудь, позвал бы его», - думаю, а сам присаживаюсь у ног Саша и пытаюсь рассмотреть, что у неё с коленом стряслось.
        Заметив меня, женщина перестала кричать и сама показала распухший и покрасневший сустав. Наверное, полдня за работой просидела на корточках вот он и воспалился.
        Вспомнив, что лопух снимает воспаление суставов, нарушая правило, бегу в чум. Хватаю копьё и так быстро, как умею, бегу на маленький холмик, возвышающийся почти на опушке леса, к зарослям лопуха. За мной припустилась и Таша. Думал, мамаша ругаться будет. Нет. Помогла выкопать корень. А я и листьев прихватил. Позабылось, что именно может помочь в таком случае.
        Назад вернулись тоже бегом.
        Хватаю гальку и перетираю корень с листьями на валуне. Таша мягко касается плеча, забирает у меня гальку и сама размочаливает корневище.
        Пока мы готовили лекарство, приходил шаман. Только взглянул на ногу Саша и тут же ушёл. Девушки расселись вокруг приболевшей и рыдают.
        Подошли мы с мамашей. Она в обеих ладошках несла кашицу из корневища и листьев, а я - большой лист. Намазали тётке больное колено тем, что приготовили, обернули листом и зафиксировали волокнами ивняка.
        Я говорю:
        - Саша, иди в чум. Нужно поспать.
        Она поднимается и ковыляет к жилищу. Без каких-нибудь вопросов!
        Тётки реагируют нормально. А я вот задумываюсь: почему их поведение так поменялось?
        Утром узнал, что Саша чувствует себя лучше. Женщины снова накопали корней и нарвали листьев лопуха, приготовили смесь и сменили больной компресс.
        Справедливо полагаю, что теперь свободы реализовывать свои желания прибавится.
        Так и оказалось.
        Беру копьё, подзываю Лило и Тошо, вместе отправляемся к лесу. Ожидаю от мамаш окрика. Но тихо. Так и дошли до опушки. Правда, нас с дюны женщины всё ещё должны видеть.
        Бродим, собираем ветки. Сколько могут унести в руках дети? Немного. Вернулись. Оставив поклажу у ямы, выкопанной вчера, снова пошли.
        Ходили раза три. Когда мне показалось, что натаскали веток достаточно для обжига, прямо в яме сложил костёр. Принёс из чума угли в горшке. Поджёг ветки. Сидим втроём у костра, я запекаю бока первенца. Лило и Тошо время от времени подкидывают ветки в огонь.
        На небе ни облачка. Солнце припекает, а тут ещё жар от костра. Не думал, что моё желание выкупаться приведёт женщин и детей к такой панике.
        Отставил в сторону казанок и побежал к воде. Почти сразу нырнул. Водичка бодрила, конечно, но как приятно, как хорошо мне стало!
        Выныриваю, а на берегу и женщины, и дети кричат, руками машут. Таша и Лило в слезах. Выбегаю из воды, чтобы их утешить, получаю затрещину вначале от мамы, а потом и от крохи Лило.
        Настроение утешать их сразу же улетучилось. Иду к костру, присаживаюсь, беру казанок и продолжаю обжиг.
        Ну хоть бы кто поинтересовался, что я в реке делал? Снова тихо, и снова все при деле. Отходчивый народ в нашем племени и нелюбопытный…
        Когда костёр догорел и ветки закончились, я разгрёб угли к краям ямы, поставил в средину казанок. Поглядывая на женщин, снял с чума кусок шкуры и накрыл им яму. Сверху песочком закидал. Всё хорошо, всем всё равно.
        Пока изделие запекается, решил дамочкам помочь. Хоть и тяжела для детских пальцев работа, но старался до вечера.
        На закате, когда небо стало багрово-дымным, похожим на вспышку выстрела, пришли мужчины и принесли рыбу. Женщины, бросив работу, побежали встречать рыбаков. А Тиба-Трава собрала ивовое волокно и унесла в чум Белок. Размочаленных прутиков осталось совсем немного.
        Я откопал шкуру и, подцепив палкой за ручку, вынул казанок из ямы. Пока он остывал, всю рыбу уже запекли. Ну, ничего, удивлю всех завтра. Главное, звон от керамических стенок приятный…

* * *
        Просыпаюсь от крепких объятий Саша.
        «Не души меня своей любовью», - думаю и пытаюсь вырваться.
        Как оказалось, краснота и опухоль на её колене к утру почти пропали. До полудня женщины то и дело бросали работу и прибегали потискать меня. А мы с Лило и Тошо, между прочим, очень важным делом занимались - лепили посуду!
        Пришёл шаман. Он встал метрах в трёх от каменной гряды, где мы обустроили гончарную мастерскую, и стал наблюдать за нашей работой. К его присутствию я уже успел привыкнуть и, когда услышал: «Лоло, подойди», вздрогнул от неожиданности.
        Проявлять строптивость в этом случае счёл неуместным. Подхожу и говорю:
        - Слушаю тебя, Ахой-Медведь.
        Он теребил длинную, доходящую до впалого живота бороду и молчал. Я терпеливо ждал, пока самый старший в племени решит что-нибудь. Наконец он строго посмотрел на меня и заговорил:
        - Скажи, Лоло…
        Наверняка он знает, чего от меня хочет, а то, что вопрос ему сформулировать трудно, для меня уже стало очевидным.
        - Я отвечу тебе, Ахой. Что мне сказать?
        Мне почудилось, будто слышу, как у него мозги скрипят.
        - С тобой говорят духи?
        Что ему ответить? Нет - не скажешь, ибо вопросов потом ещё больше будет. Попробую согласиться.
        - Да, Ахой. Они говорят со мной.
        Шаман кивнул и отправился восвояси. Я так и не понял тогда, обрадовался он или, напротив, огорчился.
        К возвращению охотников мы израсходовали весь запас глины и успели ещё столько же принести. Четыре чашки и две тарелки сохли на камнях чуть дальше того места, которое облюбовали соплеменники.
        Вернулись мужчины чуть позже, чем обычно. Той загарпунил двухметрового сома, и притащить к стойбищу его, наверное, было не просто.
        Я, конечно, обрадовался, что сегодня смогу испытать в деле казанок.
        Пока взрослые потрошили рыбину, я развёл в яме костерок, принёс в казанке воду и поставил его на огонь.
        На мою просьбу порезать небольшую рыбку Таша отмахнулась. Это сделала Саша. Она пошла со мной к огоньку и смотрела, как варится рыба. Ну а варилась она недолго. Едва её глаза побелели, как я приготовленными рогульками вынул казанок из огня. Он не треснул!
        Наколов палочкой кусочек, выложил его на лопуховый лист. Предложил Саша попробовать.
        Взяв в руки лист с рыбой, она подула на неё и немного откусила от угощения. С диким визгом, ещё прихрамывая, нарушив главное правило, побежала к чуму. Удивился не только я. Все тут же побросали свои дела. А Саша стала тыкать лист то Тиса, то Таша, то Тука. Наконец Той прекратил это представление, забрав у Саша рыбу и, особо не раздумывая, отправил её в рот. Прожевав и выплюнув кости, он зацокал языком и вынес вердикт:
        - Хорошо. Дай ещё!
        Мы варили рыбу до ночи. Пока луну не затянуло тучками.
        ГЛАВА 2
        Открываю глаза и понимаю: что-то произошло - в чуме никого нет! Почему никто меня не разбудил и где соплеменники?
        Отверстие дымохода открыто, столб солнечного света наполнен пылинками. В очаге потрескивает сосновое полено.
        «Кто-то же его туда положил?» - Сердце успокаивается.
        Выхожу наружу и вижу соплеменников, ожидающих меня(!), и в этом нет никаких сомнений: Той-Копьё и Лим-Камень сидят на земле метрах в пяти лицом к чуму; сразу за ними - остальные мужчины племени, чуть дальше за спиной охотников - женщины и дети.
        Взгляды у соплеменников обычные, без тревоги и ожидания, не осуждающие и без надежды или любопытства. Только у Таша и Лило, пристроившейся у её ног, - с обожанием.
        Той берёт в руки казанок и поднимается. За ним встает Лим. У него в руках мои камни. Молча проходят мимо и направляются к лесу.
        «Ну, если ушли с моими вещами, то мне нужно идти за ними», - приходит мысль. Так и делаю.
        Подходим к жилищу шамана. Они оставляют у входа вещи и так же, не говоря ни слова, уходят к стойбищу.
        Понимаю, что с Ахоем что-то случилось и меня назначили новым шаманом. Пока не знаю, радоваться или огорчаться. В первый раз вижу его жилище. Устройство лишь по принципу сооружения похоже на чумы. Но если те можно разобрать и перенести на другое место, то навес над выкопанной в холмике ямой размером где-то два на три метра - вряд ли. По краям ямы строители этого жилища вбили в землю метровые колышки и между ними пропустили тонкие ветки лещины. Слева холм понижается, поэтому правая стена получилась чуть выше и деревянная крыша, покрытая камышом, имеет небольшой наклон. Дымоход сделан просто: сломали часть перекрытия и положили у отверстия два поленца, чтобы крышка, сплетённая из ивняка, не закрывала его наглухо. Тут же лежит кусок гранита. Наверное, для того, чтобы придавливать крышку на случай ветреной погоды.
        Внутри всё обустроено, как и в чуме соплеменников. В очаге ещё краснеют угли. Пол устлан шкурами. У стены стоят копьё, острога и лежит какой-то свёрток.
        Разворачиваю выдубленную шкурку и при виде рубила, скребков, проколок и шовного материала из сухожилий животных, провощённых и свёрнутых в аккуратные колечки, радуюсь. На фигурки животных, вылепленных из глины, смотрю с улыбкой: «Кто-то же додумался их вылепить, а сделать горшок - увы, нет».
        Чуть позже обнаружил склад из кремнёвых окатышей, костей и рогов животных, выдубленных шкурок с мехом и просто кожаных кусочков, кусков соли и воска(!).
        Кусок чистого воска размером с голову ребёнка обрадовал больше всего. Применить настоящий воск можно и в быту, и в медицинских целях. В прошлой жизни такого не найдёшь. Пасечники в вощину обычно добавляют парафин.
        Вытащил из жилища все вещи наружу. Вынес подальше объедки в виде рыбьих костей, ореховой шелухи и прочего мусора. Как смог, выбил и вытрусил пыль из шкур.
        Решил сходить к реке вымыть казанок и потом забрать вчерашние поделки. Поднимаюсь на дюну - а в стойбище никого нет. У подножия же мокнет куча глины…
        Пока я заселялся, время текло незаметно. И появились грустные мысли о старике-шамане. Ведь я и сам вроде ещё в душе старик. Вот жил он на отшибе в одиночестве. К кому ходил со своим горем, кому бросался на шею от радости?
        Когда за землянкой я обнаружил навес, уже вечерело. Под ним были аккуратно уложены ветки и колоды. Вознамерился какую-то часть из запасов хвороста занести в дом. Когда разбирал, заметил ещё один свёрток. В старую с проплешинами шкуру были обёрнуты древки для копий и заготовки поменьше. Разбирая всё это добро у искрящего очага, услышал голос Таша:
        - Лоло!
        Выхожу к ней. Мать стоит метрах в пяти и ближе, чувствую, не подойдёт. Наверное, суеверия какие-то. Едва увидела меня, положила на землю рыбину и убежала.
        Смотрю ей вслед и замечаю на небе звёзды, хотя вокруг ещё не темно. Полагаю, ещё пару часов сумерки продержатся.
        Поскрёб рыбу кремнёвой пластинкой, выпотрошил. Руки в крови, да и рыбу помыть не мешало бы. Пошёл к речке. На всякий случай стойбище обхожу стороной.
        Вышел на бережок к камням и вижу на них горшки, тарелки…
        «Когда? Как? Кто показал?!» - засуетились в голове мысли.
        А тут и гадать не о чем. Лило и Тошо всё видели и даже сами пробовали лепить. Вопрос в другом: как столь неразговорчивые соплеменники смогли расспросить детей, всё для себя уяснить и повторить то, что увидели первый раз вчера?
        Вспоминаю, с какой лёгкостью женщины приняли сбор лопуха и компресс для Саша, и понимаю, что удивляться тут нечему. Достаточно показать, если сочтут полезным - повторят.
        «Старый дурак! Даже обезьяны учатся друг у друга - обезьянничают. А ты в людях усомнился», - улыбаюсь. Приятно не только чувствовать, но и быть молодым!
        Положил рыбку на бережок и медленно вхожу в воду. Холодная! Но телу Лоло привычно. Вспоминаю, как когда-то в двадцатиградусную морскую заходил, поёживаясь, задерживая дыхание, а тут просто иду и с удовольствием ныряю. Лёг на спину, смотрю в серое небо. Слова благодарности Всевышнему вырвались сами:
        - Спасибо, Господи!
        Всё как в прошлой жизни: вроде уже и в сон клонило, а впустишь мысли - и всё, сна ни в одном глазу.
        Снова подумалось о шамане. Куда он пропал? Узнал, что я, в отличие от него, действительно слышу духов, и ушёл умирать в лес? Скорее всего, так.
        Я подбросил в очаг хворост и взял небольшую, сантиметров тридцать, ветку. Обратил на неё внимание, когда разбирал наследство Ахоя. Структура дерева показалась не такой, как у других заготовок. Концы рубилом тёсанные, но не размочаленные, как на других деревяшках. Попробовал острой пластинкой обозначить рукоять будущего ножа. Дерево оказалось твёрдым.
        Сижу, скоблю, пытаюсь вырезать подобие гарды, срезая лишнее дерево с рукояти, и думы думаю.
        Хорошо, что теперь сам живу. Работать смогу без лишних глаз. С другой стороны, уже привык к зеленоглазке, Тошо, и женщин племени как-то не хватает. Странно. По-стариковски днями мог ни с кем не общаться, а тут перспектива одиночества угнетает.
        Ахоя звали, когда в племени что-то случалось. Интересно, как часто он приходил сам? Наверняка мог в любое время, если хотел…
        Сделаю нож, займусь луком. А надо ли? Смогу ли я натянуть такой лук, чтобы стрела, выпущенная из него, раздробила птице кости или пробила шкуру животного?
        Не-е, не о том думаю!
        За всё прожитое в новом мире время пока не узнал, на что способно тело Лоло. Было тяжело нести копьё и пару килограммов глины. В любом случае тренироваться начну. Подберу древко по росту, стану учиться метать.
        Не мешало бы вначале сделать атлатль[1 - А т л а т л ь - копьеметалка в Мексике.]А под него уже и древко подбирать.
        Допустим, есть у меня и дротик, и атлатль, но что, голым в лес пойду охотиться? Конечно, пока особых неудобств от рассекания голышом не чувствую, но ветки, иголки, да и насекомые скоро появятся… А если укусит кто? Нет, сначала нужно позаботиться об одежде, и не такой, как у соплеменников. Шкура, обёрнутая вокруг талии, у мужчин ещё накидка, прикрывающая грудь и спину, кожаный шнурок на поясе, чтобы «пончо» не вращалось на шее. Кутюрье нервно курят в сторонке от гениальности идеи.
        Обуви не видел, но наверняка что-то у них есть. Зимой всё-таки холодно…
        Чувствую, глаза закрываются. Отложил скребок и деревяшку, лёг на шкуры.
        Легко отжался сто раз! С улыбкой вспомнил, как учил отжиматься десятилетнего внука. Парень от напряжения даже пукнул, а нормально и раза не отжался. Что Серёжу вспоминать, сам в лучшие годы больше пятидесяти не мог.
        От приседаний тоже не устал. Попробовал бой с тенью. Тут облом получился. Голова знает, как надо, а тело пока не может. А если потанцевать?
        С танцами было чуть лучше. Тело гибкое, пластичное. Как-нибудь нужно попробовать с Тошо побороться. Наверняка у соплеменников существует какое-то соперничество для определения статуса среди мужчин.
        Вышел на воздух, чтобы продолжить строгать основу ножа при дневном свете, и невольно взглянул на посёлок. Надо же! Народ у моей ямы толпится. Соплеменники посуду обжигают. Интересно, когда готовить в ней начнут, треснет или нет? Если с другой стороны посмотреть, всё равно польза будет: вода под рукой всегда пригодится.
        Движимый любопытством, положил скребок и заготовку на землю и пошёл к стойбищу. Навстречу выбежала Лило. Тоже хотел сорваться к ней, но удержал себя. Не по статусу говорящему с духами нарушать правила. Хе-хе…
        - Лило, не бегать! - тут же закричала Тиба, и девочка остановилась, не добежав совсем чуть-чуть. В глазах стоят слёзы, вот-вот заплачет.
        Обнимаю малышку и говорю:
        - Пойдём посмотрим, как у них получается.
        - Хорошо делают, - ответила она.
        - Кто научил?
        - Ты.
        Вот, значит, как!
        Получается у соплеменников действительно неплохо, скорее - хорошо. Хотя некоторые поделки выделялись кособокостью, у других стенки были в два пальца, но увидел я и шедевры получше моего казанка. Кто-то из племени оказался явно не обделён талантом скульптора.
        Пока я разглядывал горшки и «тазики», народ сбился в кучу, и, судя по их взглядам, я должен сейчас что-то сделать. Раз должен, произведу на дикарей впечатление!
        Стучу ногтем по пузатым стенкам горшка, прислушиваюсь. Река шумит и лес, ничего не слышу. Беру горшок в руки, поднимаю к уху и после щелчка пальцами слышу глухой звон. Интуитивно чувствую, что этот горшок может треснуть.
        Пока проверял посуду, соплеменники взирали на мои манипуляции, пребывая в состоянии мистической экзальтации.
        Когда я разделил изделия, отставив в сторону те, что, по моему мнению, не удались, Той, прихватив из разных партий небольшие мисочки, направился к реке. Остальные сели на землю, заметно эмоций не выражая.
        Предсказуемо вожак Белок поставил оба глечика на огонь. Когда вода в них довольно сноровисто закипела, он, используя палки, вытащил посудины из огня. Народ заулыбался. Мужчины стали лупить друг друга в грудь и по плечам, женщины обниматься и тискать детей.
        И всё-таки одна мисочка треснула. Тол?, мужчина из рода Белок, виновато смотрел на вожака, видимо, это была его работа, но Той лишь махнул рукой и засмеялся. Напрягшиеся было лица соплеменников тут же расцвели улыбками.
        Горшки, что вылепила моя сестра Миши и Тин? из Белок, оказались лучшими. И та и другая получили прозвище Глина.
        За строганием основы ножа пролетела неделя или дней десять… Взялся считать. Получилось вспомнить - девять дней. Подумалось о необходимости вести календарь.
        Распорядок дня уже сложился. Просыпался я чуть позже соплеменников, но и засыпал, когда глаза сами закрывались. Утром делал зарядку, приучал тело к боевым навыкам из прошлой жизни, метал в холм, как копьё, палку с обожжённым и заострённым концом. Потом шёл в посёлок, перекидывался парой фраз с Таша, обстоятельно общался с Лило и Тошо. Ребята с каждым разом говорили всё лучше и лучше. В смысле уже вместо «хорошо» по любому поводу применяли и другие слова, вроде «красиво», «нравится». Взрослые так по-прежнему не говорят. Потом возвращался к себе и принимался за работу.
        Надоело только ужинать. В смысле - принимать пищу один раз в день. Вечером снова приходил в посёлок к родовому чуму за рыбой и старался растянуть порцию ещё на завтрак и обед.
        Завёл-таки палочку-календарь. На первое время обойдусь зарубками, позже что-нибудь другое придумаю.
        Ножу не хватает режущей кромки. Есть лишь процарапанный паз миллиметра три в глубину. Осталось отколоть полоски от куска обсидиана или микролиты и вклеить.
        Оббивать камень не хочу. Обсидиан - почти стекло. И кремень, конечно, может глаз повредить…
        Знаю другой способ. Острой кремнёвой пластиной, стараясь сделать метки одним движением, процарапал на куске обсидиана полоски. Нагрел камень в огне, быстро вынул и щетинкой, вырванной из кабаньей шкуры и смоченной в воде, провёл по крайней метке. И он треснул! Отколовшаяся от основы пластинка не годилась ни для наконечника дротика, ни для ножа, но ей по идее можно резать всё, что угодно.
        Решил проверить, не откладывая в долгий ящик. Достал несколько кусочков кожи. Разметил по деревянной заготовке контуры ножен. Прорисовал угольком линии разреза и приступил к испытаниям.
        Получилось не идеально, но всё-таки нарезал. Наделал костяной проколкой по краям дырочки и, пропустив в каждую провощённое сухожилие, связал части будущих ножен между собой. Хотел обрезать концы, но передумал. Бахрома по краям смотрелась красиво. Прожёг два больших отверстия вверху. Тлеющей палочкой ещё больше увеличил их диаметр, чтобы кожаный шнурок влез наверняка. Буду ножны на шее носить, как Маугли.
        Потом из сосновой ветки выстрогал заготовку, похожую на нож, но чуть больше, и забил её в основную заготовку. Обстучал галькой края, потянув кожу, и отложил. Приобретёт форму - попробую нагреть над огнём. Точно не был уверен, но рассчитывал, что кожа должна затвердеть.
        Вторая отколовшаяся от камня пластина получилась идеальной для моей задумки. Смотрел на овальную, сантиметров десять в длину, пластинку и видел наконечник своего первого дротика. Тут же забыв о ноже, полез на крышу за гранитным камнем. На нём галькой обстучал края стекловидной пластины. Результат не понравился.
        Пришлось разжечь неподалёку от землянки костерок. Пока прогорали ветки, сбегал в лесок и срезал ветку лещины. Расщепив её кончик, вставил туда заготовку наконечника. Притащил к костру миску с водой и какое-то время набирался решимости продолжить эксперимент с нагреванием обсидиана.
        Когда я провёл по кромке нагретой пластины мокрой ворсинкой и отколол от неё несколько чешуек, то сплясал у костра настоящий шаманский танец. Восстановив дыхание, попробовал добиться такого же эффекта снова. Скол получился чуть больше, но и режущая кромка стала острее. Промучился часа два, но в итоге получил наконечник с идеальной режущей кромкой сантиметра на четыре от кончика. Осталось как-то сделать из нижней части черенок - и наконечник-мечта готов.
        Рискнул сделать кремнём косые метки в нижней части заготовки, чуть-чуть, где-то на сантиметр, не доводя царапины до основания. В итоге после нагрева идеального скола не получилось, но я и не испортил. С обеих сторон отвалились кусочки, напоминающие лунные серпики. Для ножа они не годились, а наконечник получился что надо!
        Чуть позже, правда, расстроился. Понял, что с наконечником для дротика переусердствовал. Уж больно он стал походить на наконечник стрелы. Теперь, случись воткнуть его в кого-нибудь, возможно, чтобы его извлечь, придётся вырезать. Расстраивался не долго. Решил, что ещё сделаю, и не один.
        Пока сидел у костра и любовался на своё творение, пришла новая мысль: «А не расщепить ли мне первую пластинку вдоль? Может, что-то путное для ножа выйдет?»
        Стал делать и понял, что мне повезло в самом начале выбрать правильное направление меток. Пластина кололась не так, как камень. Она крошилась. Вместо одной получалось две-три с изгибом. С помощью обивания галькой и нагрева удалось подобрать части для режущей кромки ножа.
        За этим занятием прошёл весь день.
        С утра начал ругать себя. Вспомнил, что рыбий клей лучше всего варить из плавательных пузырей. А тот, что варят из костей, шкуры и голов, больше подходит в качестве лака, пропитки.
        Посидел, погоревал, взял гарпун и пошёл искать рыбаков. Прошёл километра три, размышляя, сколько же рыбы надо набить, чтобы сварить хоть немного клея? И вдруг, словно удар грома, вспышка молнии, пришло озарение! Бегу назад с одной мыслью: «Только бы какой-нибудь зверь не утащил копыто лося…»
        Пока бежал, подумалось, что и сосновую смолу можно попробовать. Тут же отказался от этой идеи, предположив, что она лучше подойдёт для крепления наконечников стрел.
        Кости, а главное, та, что с копытом, лежали там, куда их выбросили соплеменники, - в мусорной яме, выкопанной на краю дюны. Ни запах, ни мухи не отбили у меня желание захабарить столь нужный ингредиент. Хорошо, что поблизости никого из соплеменников не было. Интересно, какие мысли возникли бы, увидь они меня с костяной ногой? Пугать народ в мои планы пока не входило.
        Добрался до своего жилища никем не замеченным. Подкинул в очаг поленьев и поставил на огонь казанок, бросил в воду отбитое камнем копыто. То, что немного с костью, даже хорошо. Теоретически для получения клея и кости варят. Помня, что до кипения варево доводить не стоит, часто снимал посудину с углей. Умаялся до испарины на лбу. Иногда опаздывал, варево закипало. Чертыхался и надеялся, что клей всё равно получится.
        Отколол ещё одну пластинку обсидиана. Проверенным методом заострил режущую кромку, не меняя формы наконечника. Срезал с палки-металки обугленный кончик. Не хотелось менять древко. Рука привыкла уже к этому. Желание закончить нож и приладить наконечник на дротик прогоняло сон.
        Я чуть было не попробовал на авось использовать клей. С улыбкой вспомнил прочитанное в Коране: «В дела спешащего вмешивается дьявол» - и решил варить клей ещё.
        Всё чаще приходится подливать воду, но процесс идёт!
        Перед тем как уснуть, я слил густую жёлтую массу в самую маленькую посудину, из тех, что мы налепили с детворой в первые дни, что-то вроде чашек. Вот эта поделка и пригодилась.
        А едва проснулся, побежал посмотреть, что в итоге получилось. Клей затвердел. Я немного поковырял его костяной иглой - крошится. Хорошо это или плохо, пока не знаю. Разбил посудину, от формованного куска отколол чуть меньше половины. Положил в миску и залил водой. Оставшуюся часть припрятал в землянке.
        Пока клей проходил проверку, решил заняться гардеробом. Разложил у входа в жилище шкуры и куски кожи, прикинуть, что подходит для моих отнюдь не выдающихся габаритов, чтобы реализовать задумку. Взял уголёк и приступил к разметке выкройки.
        Для начала отмерил палочкой длину своего тела от плеча до пупка и обломил лишнее, чтобы не путаться. Такую же линейку сделал по ширине груди, оставив немного больше для того, чтобы нарезанная по этим меркам кожа могла сшиться и не жать. Вырезал кожаный прямоугольник. Повертел его в руках так и сяк, прикинул и сделал полукруглый вырез с одной стороны, чтобы будущий нагрудник не натирал шею. Для спины размер увеличил, но ненамного. Потом отрезал две широкие полоски для лямок, по задумке - соединительные для нагрудника и спины. Походил, поразмыслил, нарезал ещё две полоски, чтобы скрепить обе части «доспеха» в районе талии.
        Наверное, я утомляю подробностями? Но тогда для меня всё это было важным вопросом выживания. Я был гол! Буквально, а не фигурально, и беззащитен. И если мальчугану Лоло, сохрани он свой разум, было бы на это плевать, то мне - дедушке из двадцать первого века - нет!
        Поэтому работал я усердно. Отверстия в коже делал основательные, чтобы легко вставлялся любой шовный материал от сухожилий и верёвки до кожаных ремешков. На первое время собрал с помощью сухожилий, благо от Ахоя «ниток» самой разной длины досталось много. Надел через голову, затянул немного на талии. Удобно. «Лишь бы не натирал, когда двигаться в нём начну», - подумалось.
        Тут же захотел приладить наплечники. Честно говоря, в этом доспехе не планировал каждый день ходить. Делал от страха столкнуться когда-нибудь с хищником или недружелюбным человеком.
        Решил и сделал. Всё, конечно, с точки зрения человека двадцать первого века, выглядело криво. Как говорили в будущем, «сделано левой ногой», но мне нравилось. Любуюсь своим творением и посмеиваюсь, представляя себя голозадым и босоногим, но в суперпупердоспехе!
        «Ничего, что-нибудь придумаю…» - Едва мысленно обнадёжился, как пришла идея вырезать из самой толстой кожи пояс.
        Отрезал полоску шириной сантиметров семь, обернул чуть ниже талии и лишнее обрезал. Проколол с краёв по две дырочки. Подобрал из запасов два ремешка и вставил в отверстия. Опоясался, завязав вначале верхние ремни, затем - нижние. Снял пояс и приступил к нарезке так называемых передника и задника, а к ним ещё две полоски, чтобы закрепить подвижные элементы юбки чуть ниже бёдер. Получилось в итоге просто замечательно: и поддувает, и защищает.
        Хотел ещё наручи смастерить, но и сил уже не было, и пальцы болели. Прилёг на шкуры и задумался о том, как обувь делать буду. Казалось простым вариантом - взять такой кусок кожи, чтобы ступня полностью помещалась на нём и оставались края, которые, если сделать подходящие отверстия, можно было бы зашнуровать вокруг стопы и щиколотки.
        Для более сложного варианта времени потребуется гораздо больше, но главное - нужна кожа, которой осталось совсем немного. Терзало меня подозрение, что соль, воск и кожа выменяны (у кого?) Ахоем на что-нибудь другое. У соплеменников кожи и воска не видел, а зализанная соль у Таша - почти лакомство.
        Ещё можно вырезать из кожи что-то вроде стельки, приклеить одну к другой, если клей получится, прошить навощённым сухожилием, прихватывая подготовленные элементы верха. Что-то в итоге да выйдет…
        Неустанно массируя натруженные пальцы, пошёл посмотреть на клей. Водичка хоть и окрасилась, но кусочек в ней не растворился, а немного разбух. А это здорово! Если верить моей памяти - такой клей не боится сырости.
        Оставил в плошке немного воды, чтобы она едва покрыла затвердевшую массу, и поставил посудину на угли. Принёс к костру подготовленные микролиты, основу ножа, древко для дротика и наконечник. Нарезал разных палочек-намазок и уселся ждать, когда приготовится клей.
        Когда комок расплавился и превратился в однородную массу, миску с углей снимать не стал. Помнилось, что работать можно только с горячим. Замазал этим клеем паз на деревянной основе ножа и одну за другой вставил пластинки обсидиана. Отложил в сторонку просыхать.
        На расщеплённый конец древка будущего дротика обильно намазал клейкую массу, вставил обсидиановый наконечник и стал с усилием наматывать сухожилия. Когда решил, что намотал достаточно, сверху ещё обмазал клеем.
        Нож получился скорее оружием. Кожу, шкуры или деревяшки намного удобнее резать острой как бритва обсидиановой пластиной. Не мудрствуя, так же как крепил наконечник на древко дротика, приладил несколько пластин к деревянным ручкам. Получились удобные ножички для хозяйственных нужд.
        Футляр для своего большого ножа, как и планировал, нагрел над пламенем, потом вынул из него палку. Нож в такие ножны вошёл свободно, что было хорошо для режущей кромки, но очень плохо для ношения. Пришлось наклеить на крестовину полоски кожи, намотать сверху сухожилия и ещё раз обмазать клеем. Когда всё просохло, лезвие в чехле болталось свободно, а крестовина садилась в футляр плотно.
        Если своим оружием я был доволен, то чуни получились так себе. Обуваться в них решил, когда в лес соберусь. Ходить в такой обуви жарко, и мочить её не стоит: шкура выделана плохо, может загрубеть, да и запах будет от меховых карпеток ещё тот. Определился, что мастерить пока ничего не буду. Лучше с племенем больше времени проводить стану. Пожалел, что всё делал сам. Всё равно придётся обучать приобретённым навыкам соплеменников.
        Как в воду смотрел!
        Прошли сутки, как я подарил Таша и Лило свои поделки - обсидиановые ножички с деревянными рукоятками. Просыпаюсь от крика. Слышу голос Тоя:
        - Лоло! Лоло!
        Выбираюсь из землянки - а он, как и все, близко не стал подходить. Стоит и окатыши обсидиана в руках держит.
        - Покажи, - говорит.
        Мне понятно, чего он хочет. Ножички мои ему понравились.
        ГЛАВА 3
        Вода отходит. Уже кое-где по лужку можно и посуху пройти. Но всё же для демонстрации новинок и обучения выбрали тот холмик, где заросли лопуха. Так сказать, на нейтральной территории. И от моей землянки, и от стойбища - место равноудалённое.
        Как я показывать буду, смотреть захотели все мужчины племени. Значит, рыбу бить сегодня они не будут. А чем же тогда племя сегодня голод утолит? На мой вопрос о перспективах рыбалки Той ответил просто:
        - Рыбы много.
        Уже и я телепатом становлюсь! По жестам и интонации понимаю: «Не переживай, рыбы будет много!»
        Едва продемонстрировал соплеменникам, как трескается обсидиан, распадаясь на острые, как хирургический скальпель, пластины, Той вскочил и, призывая народ идти за собой, направился к стойбищу.
        Там нас ждали женщины и дети. Вожак Белок вытащил из чума рода свёрток. Бросил его у входа. Женщины принялись его разворачивать. По мере раскатывания вынимали палочки и листики, застрявшие в крупных ячейках.
        «То ли бреденёк, то ли сеть», - решаю.
        Тина-Глина принесла верёвку и сноровисто начала чинить порванные участки.
        К полудню всё племя, взяв сети, короба и корзины, двинулось вниз по течению. Мужчины несли только копья, а Той прихватил ещё и топорик. Я, понятное дело, не мог пропустить столь яркое по меркам однообразных будней событие. Отправился с ними.
        Перешли вброд заболоченную балку и направились от реки к лесу. Прошли километров пять-шесть. Идём между берёзок и осин. Лёгкий ветерок принёс свежесть и запах болота. Вскоре вышли к озерцу, заросшему камышом и осокой.
        Той быстро обкорнал поваленную берёзку, оставив только трёхметровую середину. Я заметил, что её ствол облеплен трутовиком. Стал озираться в поисках чаги. Вспомнилась история из прошлой жизни.
        Чага - полезный для человека гриб. Мощнейший биостимулятор. Ещё в девятнадцатом веке фармацевты пытались понять, что именно в нём полезно. Крестьяне, экономя деньги на чае, заваривали рыжеватую сердцевину гриба и пили. Никто в таких деревнях не заболевал онкологическими заболеваниями. Это всё, что я знал о чаге, когда поехал с друзьями на рыбалку.
        Все тогда уже в возрасте были и переживали о здоровье. Увидел я поваленные берёзки, обросшие трутовиком, как позже выяснил - ложным, и давай собирать. Феликс смотрел на мои потуги, смотрел, вдруг спрашивает: что это я делаю? Я тут же выложил всё, что знал, и об онкологической профилактике упомянул.
        - Мне тоже нужна онкологическая профилактика, - пробормотал товарищ и начал осматривать стволы засохших берёз.
        Смотрю, и он собирать начал. Вдвоём веселее. Насбивали по большому пакету грибов. Обмениваемся впечатлениями, что пахнут они как съедобные, и даже рыжую сердцевину в них нашли. Я подробно рассказываю, что именно её нужно нарезать кубиками и высушить. Потом, конечно, выяснилось, что мы фигнёй занимались. Зато посмеялись от души.
        Сейчас я знал, что искать. Пока мужчины давили брёвнышком прибрежные заросли, медленно продвигаясь к чистой воде, посматриваю на берёзки, ищу взглядом чёрные наросты. Знаю, что обязательно найду. Заражённое спорами дерево обычно через двадцать - тридцать лет погибает. То тут, то там в роще у берега озерца стоят сухие стволы, а на земле их ещё больше.
        Взял топор Тоя, небольшую корзину и углубился в рощу. Сразу нашёл два дерева с чагой. На одном чёрные наросты расположились высоко, а на втором - в самый раз, чтобы попробовать стесать их.
        Топорик так себе, обычный: отретушированный кремешок сантиметров двенадцать, примотанный к палке. Но я и таким управился. Снова посмотрел по сторонам и заприметил ещё оно дерево…
        Так увлёкся, что, когда услышал крики, а звали меня, удивился: не замечал раньше за собой отсутствие контроля. Откликаюсь и возвращаюсь на берег. Вижу в метрах пятидесяти ещё одну проложенную «просеку».
        Той недоволен. Ведь я топор забрал! Оказывается, нужны палки для бредня. Пожимаю плечами, показываю на корзину и говорю:
        - Польза. Не болеть!
        Ну, и руками размахиваю для пущей важности.
        Кивает в ответ, берёт топор и уходит в рощу. Соплеменники тут же сбиваются у корзины. Берут чагу, нюхают, кое-кто даже в рот суёт.
        «Ничего, научу народ варить чай».
        Вернулся вожак, принёс две полутораметровые жердины. Он и Тина примотали их по краям волокуши и стали заводить её в «просеку». Толо, самый высокий человек в племени, взялся за капюшон бредня и пошёл за ними.
        Проваливаясь по колено в ил, они вышли на чистую воду и завернули снасть ко второму проходу. Толо загружает сеть, опустившись по шею в воду.
        Соплеменники полезли в заросли камыша, топая и крича. Я, с интересом ожидая результата такой рыбалки, направился к месту, где они вытащат волок из воды. Предполагал что угодно, но количество рыбы и раков, застрявших в верёвочных ячейках, меня поразило. Крупные караси закупорили сеть, и в западню попало и много мелюзги с ладошку. Интересно, что они с таким роскошным уловом делать будут?
        А рыбачки очистили волок, тут же его подлатали и снова полезли в воду. Рыбачили, пока не заполнили все корзины и короба.
        Женщины потрошили крупных карасей, выбирая икру, а я кружил рядом, собирая в миску плавательные пузыри. Дети нанизывали мелкую рыбёшку на прутики, а мужчины в это время что-то сооружали над ямой, где недавно обжигали гончарные изделия.
        Они воткнули заострённым концом четыре подготовленные палки с множеством обрезанных на сантиметр-два от ствола веточек. На эти «рогульки» по периметру положили перегородки из лещины. Развели огонь. Когда костёр прогорел, разложили прутики с рыбой на перекладины и стали кидать в костёр свежие ветки ивы. Тут же пошёл густой белый дым.
        «Была бы соль! Засолить бы на пару часиков и только потом закоптить рыбу. Тогда хранить её можно долго», - мысленно сокрушался я, наблюдая, как бока рыбёшек начинают менять цвет.
        Близился вечер, гасли яростные краски неба, загустела озёрная гладь, потемнела. Нагруженные уловом, мы медленно побрели к стойбищу. Там до темноты объедались раками, икрой и карасями, а с утра пришлось снова показывать, как из куска обсидиана получаю острые пластины. На этот раз мужчины радовались как дети. Потом принёс клей, объяснил, как сумел, что сварил я его из копыта той ноги лося, которого они отобрали у медведя. Эта новость их расстроила. И не было уже радости, когда первые пластинки приладили с помощью моего клея на деревянные рукоятки. Пришлось успокаивать, что, мол, из рыбы клей тоже сварить можно. И вообще, в чём проблема? Пойдём в лес, убьём лося, и будет всем счастье!
        Той просит:
        - Покажи…
        Секунду я находился в мечтательном ступоре, решил отомстить ему и отвечаю:
        - Покажу.
        Понимаю, вопрос «когда?» не услышу. Нет у них таких вопросов, как нет и понятий - вчера и завтра.
        - Покажи, - снова говорит, хмуря брови.
        Развожу руками и повторяю с нажимом:
        - Покажу!
        Кивает в ответ…
        «Обещать - не значит жениться».
        Тут афоризмы мне вряд ли помогут. Строгаю копьеметалку и размышляю о своём обещании. Охота на копытных - дело серьёзное! Надеюсь, местная живность непуганая, подпустит охотника на дистанцию меткого броска.
        А до этого сходил в елово-сосновый лес. Нашёл кривую палку. Увидел в ней копьеметалку и подобрал. Ещё немного - и закончу работу. Получилась удобная ручка, чуть выше небольшое утолщение и изогнутый конец. Если держаться за рукоять, то окончание располагается почти параллельно предплечью, немного загибаясь вверх. Сейчас выровняю ложе и выковыряю на самом кончике стопорную ямку.
        Кстати, в лесу опробовал чуни. Ходить в них понравилось. Бродил недолго, но видел огромное стадо косуль, голов так на пятьдесят, может, и больше, лисицу и беременную волчицу. Напугала она меня до смерти, хотя спокойно протрусила мимо и скрылась в овражке. Но я-то заметил её не сразу!
        Еды теперь в племени много. Отъедаюсь. И дары озера ещё не приелись. Соль у соплеменников для посола всё же нашлась. Крупных карасей разрезали вдоль хребта и, пересыпав солью, уложили в короба.
        Пытался выяснить у Таша, где они берут соль. Показывает направление - вверх по течению и растопыренные пальцы обеих рук. Смотрю на неё и ничего понять не могу. Сбегала в чум, принесла кремень. Гладит по голове, заглядывает в глаза.
        - Лоло… - И рукой вдаль по реке машет.
        - Таша, там? - Повторяю её движение.
        Думает недолго.
        - Там.
        Достаёт из сумки, она у неё почти всё время на плече болтается, свой «леденец» и кладёт перед собой на землю. Рядом кремень. И снова суёт мне растопыренные пальцы под нос.
        Беру соль и говорю ей:
        - Соль. - Потом камень обзываю: - Кремень.
        Она повторяет:
        - Соль, кремень.
        - Соль менять на кремень… - Перед тем как произношу «кремень», показываю десять пальцев: - Так? - Киваю на всякий случай.
        Сообразительная у меня мамаша. Недолго зависает.
        - Так, - отвечает.
        Прячет соль в сумку, идёт к чуму, чтобы отнести кремень, слышу, повторяет: «Менять, менять».
        «Больше с народом общаться нужно», - чешу затылок.
        Мужчины теперь не рыбачат. С утра уходят обсидиан искать, а по вечерам, пока солнце не сядет, расщепляют его на пластины. Наверное, менять будут на соль и другой дефицит.
        Вместо раздумий о рогах и копытах мне тоже не мешало бы озаботиться личными запасами.
        «Меркантильный… Чего я вообще переживаю? Ведь тут коммунизм строить не нужно. Он есть!»
        Испытания атлатля меня порадовали.
        В будущем энтузиасты делали копьеметалки самых разнообразных конструкций. Дротики для стабилизации оснащались оперением. Могу ошибаться, но память зафиксировала прочитанную когда-то информацию о рекорде броска с помощью атлатля на двести тридцать метров. Я запустил дротик метров на пятьдесят! И снова танцевал шаманский танец, потому что, когда рукой кидал, если целился, получалось метров на пятнадцать и, когда бросок направлял в небо, максимум на двадцать пять.
        «А что, если попробовать самому поохотиться?» - Мысль вызвала прилив энтузиазма.
        Прежде чем отправиться в лес, подумал о маскировке и решил сделать травяную юбку - обнаружил на опушке целые заросли какой-то мягкой высокой травы - и, может, что-нибудь на голову.
        По моей просьбе Таша выделила метра полтора верёвки. Я нарезал ножом травы. Конечно, управился бы и руками, но без ножа потратил бы на это дело уйму времени. Навязал метёлок так, что над узелком остались колечки. Обмерял верёвкой талию, завязал, не сильно затягивая. Обрезал лишний кусок. Таким же способом сделал замеры и для головы. Нанизал на верёвки пучки травы и приоделся. Пока не знаю, как смотрюсь со стороны, но чувство удовлетворения испытываю. Обул чуни и пошёл в лес.
        Стараюсь во время ходьбы шуметь поменьше. Замечаю по характерным шарикам на земле, что косули в основном держатся у зарослей лещины или в густом ельнике. Там, где я видел стадо несколько дней назад, их теперь точно какое-то время не будет. Объели всё, что могли.
        Застучал дятел, и лес сразу наполнился и другими звуками. Слышу крики ворона, стрекотание сорок, от рёва медведя бросило в пот. Прислушиваюсь. Вроде далеко косолапый…
        Поглядывая на солнышко, прохожу дальше. Набрёл на густые заросли и там увидел небольшое стадо косуль. Они объедали молодые побеги лещины, и мне показалось, что смогу подойти ближе, не потревожив их. Только показалось…
        Я и не думал готовиться к броску, лишь крался, а животные уже насторожились и медленно пошли от меня вглубь зарослей. Бежать и кидать дротик наудачу счёл неразумным. Развернулся и пошёл к землянке, обдумывая новую идею. Появились мысли, что и как нужно показать будущим охотникам. От охватившего меня нетерпения побежал.
        Прихватив из наследства Ахоя фигурки животных, вылепленных из глины, пошёл к мужчинам на облюбованный ими холмик. Увидел, что они сейчас там что-то мастерят.
        Мой внешний вид привёл мужскую часть населения в неописуемый восторг. Той стал выкрикивать имена женщин, и вскоре почти всё племя собралось у мастерской. Зеленоглазка тут же полезла обниматься. Слышу, шепчет на ушко:
        - Ты красивый…
        От её слов краснею вопреки прожитым в будущем годам. Смеюсь, чтобы нормализовать взбушевавшийся вдруг гормональный фон, отмечая речевой прогресс Лило. И ей смешно…

* * *
        То ли я и правда был неотразим, то ли травяную юбку и венок соплеменники сочли удобными, но к вечеру уже все щеголяли в обновках. Не знаю, одному ли мне показалось, что женщины стали выглядеть сексуальнее? Было трудно контролировать желание и не бросать случайные взгляды на места, что раньше надёжно закрывали шкуры. Таша, заметив, куда направлен мой взгляд, а смотрел я на присевшую у костра Тиба, лишь взъерошила волосы на затылке и рассмеялась.
        План охоты удалось показать мужчинам только утром следующего дня. Они сами пришли к землянке, и, когда я вышел на зов Тоя, тут же снова услышал:
        - Покажи!
        Собрав всё необходимое, отправился с ними к мастерской. Указываю на большой кусок песчаника, который Лим-Камень использовал как табурет, и обзываю его лесом. Рукой указываю на виднеющиеся сосны. Ставлю на камень фигурки животных. Поглядываю на охотников.
        Им интересно.
        Подталкивая, отвожу их всех за камень и изображаю скрытность. Раза с пятого одной и той же сцены моего спектакля они стали осмысленно повторять то, что я им показывал.
        Потом я прыгал и кричал, после - развернул фигурки на камне, будто напуганные животные убегают от загонщиков, а сам присел перед камнем, изготовившись для броска.
        Заметив атлатль в моих руках, Толо всё испортил. Пришлось дать всем его рассмотреть.
        Наконец всё более-менее получилось. Вначале охотники крались, потом стали прыгать и кричать, Той развернул ко мне фигурки, и я метнул дротик.
        И снова в их глазах восторг и изумление. Бросали по очереди раз по двадцать, а меня жаба давила - как бы с наконечником чего не случилось. Как наигрались, пошли в лес. Я отвёл их к тем зарослям, где вчера видел пасущихся косуль. Они и сегодня оказались там. Метров за сто жестами я показал соплеменникам, что нужно обойти кустарник. Той кивнул, и загонщики ушли.
        Мне удалось приблизиться к животным метров на сорок, пока они не стали уходить. Затаившись за разлапистой елью, я замер. Ожидал не долго. Только услышал крики, сразу увидел выбегающих из зарослей лещины косуль. Сердце тут же заколотилось, и, как водится, я лишь сейчас пожалел, что не сделал ещё два или три дротика.
        Пробежав метров двадцать, животные остановились. Поскольку загонщики приближались, косули пошли на меня. Крупная самка медленно брела мимо, то и дело оглядываясь. До неё всего метров восемь. Забыв об атлатле, кидаю дротик рукой. Время для меня будто остановилось. Вижу, как чёрное жало пробивает шкуру, проходит под позвоночником. Отчаянный прыжок раненого животного и падение на живот, конвульсии и стекленеющие глаза.
        Когда охотники, крича от радости, подбежали к трофею, я всё ещё стоял у ели.
        ГЛАВА 4
        Две недели - срок, конечно, небольшой. Но две недели ничегонеделания, если сравнить с жизнью, где каждый день был голодным в трудах и заботах, наверное, долгий. Вспомнилась история, случившаяся со мной там, в будущем, когда я ждал важного для меня решения от следователя. Он был моим товарищем, обещал помочь сыну. Тогда неприятная история вышла, но не о ней мои воспоминания.
        Прошла неделя, вторая, а вестей от товарища всё нет. И каждый день я ждал звонка. Наконец он позвонил.
        - Привет, прости, что заставил тебя ждать. - А голос в трубке такой спокойный, ленивый.
        - Да ничего. Думал, ты уже не позвонишь.
        Услышав в моём голосе упрёк, а сказано было тем ещё тоном, он объяснил так:
        - Ты понимаешь, для тебя дни проходят. - И очень медленно он стал перечислять дни недели: - Понедельник, вторник, среда. А для меня - понедельник, понедельник, - сказал он почти скороговоркой…
        Время, оказывается, течёт по-разному. Для меня и те, в будущем, и эти дни, в теле Лоло, тянулись долго, но, слава богу, не были ожиданием чего-то неприятного, и этой особенности восприятия на этот раз я был рад.
        Единственной обязанностью - устраивать шоу у камня с фигурками животных для охотников племени - я не тяготился. Без этого аттракциона парни не верили в успех. Я понял, что шаманить - моя судьба. Дело всей жизни всерьёз и надолго. Хе-хе.
        Маясь бездельем, исключительно чтобы развлечься, я сделал к доспехам наручи и простенький шлем, сшитый из двух полос кожи крест-накрест. Поскольку уже без сомнений я именовал сделанный комплект доспехом, то с удовольствием занялся изготовлением меча, прототипом для которого взял ацтекский макуахутл. То было страшное оружие. Деревянный обоюдоострый меч с режущей кромкой из обсидиановых вкладышей. Воины, ягуары и орлы - рыцарство ацтеков таким оружием с лёгкостью перерубали врагам конечности. Меч наносил рваные раны, о которых в будущем скажут - несовместимые с жизнью.
        Сделал и отложил к доспехам. Так, на всякий случай.
        Пришло время угостить соплеменников чаем с чагой. Чаепитие я представил как ритуал, священное действо. А в процессе этой церемонии важен ещё и разговор, общение. На чём я настаивал, увещевая соплеменников. Очень быстро такие чаепития стали ежевечерними.
        В один из вечеров зашёл разговор о плохих людях. Вспомнила о них Саша. Ну, плохие, злые - люди такие, о чём новом я могу услышать? Они везде есть. Когда понял, что раньше племя жило у озера с тёплой водой, в котором и зимой можно было согреться, я стал внимательно слушать. Подумалось, что то озеро питают геотермальные источники.
        Саша сожалела о тех славных временах и напомнила всем, что злые люди убили шестерых мужчин и одиннадцать женщин. Она просто напомнила, но я думаю, все поняли и то, о чём она не сказала: «Сейчас живём хорошо, может, лучше, чем тогда у Тёплого озера, а вдруг злые люди придут снова?»
        Соплеменники приуныли. У костра стало тихо. Я молча поднялся и побежал к землянке. Вернулся к костру в доспехах и с макуахутлом в руках.
        В тишине в отблесках костра я бил и рубил тени врагов. Прыгал и падал, приседал и делал выпады, танцевал, медленно рассекая мечом воздух. Когда закончил, ожидал привычной реакции - покажи, ощупываний и восхищения. На лицах детей восторг читался, а взрослые, все без исключения, сидели с каменными лицами. Наверное, мой танец напомнил им те времена, когда половина племени осталась на берегах Тёплого озера, а выжившие бежали, пока не нашли приют на этой дюне.
        Подзываю Тошо и прошу его принести копьё. Товарищ, не раздумывая, отправляется к чуму. Приносит.
        Я стучу себе кулаком в грудь и приказываю:
        - Бей!
        Когда он, вцепившись в древко, полный решимости ударить, нацелил кремнёвый наконечник прямо мне в грудь, стало страшно. Подумалось, что он всего лишь восьмилетний ребёнок и ударить сильно не сможет! Тут же вспомнился внучатый племянник из будущего - младшенький Костенька. Он, семилетний, подрался с одиннадцатилетним Андреем. Тогда большой семьёй выехали на пикник и дети что-то не поделили. Пока разняли, Костик крепко Андрея побить успел…
        Тошо ударил. У костра закричали женщины, мужчины вскочили на ноги. Я понял, что зря всё это затеял, но кожаный нагрудник остался цел. От удара Тошо я всего лишь отступил на шаг.
        Вот тут и началось вполне предсказуемое поведение. Интерес, ощупывание, обнимашки и похлопывания…
        Через три дня поутру слышу шум в стойбище. Пробираюсь сквозь заросли поднявшейся с мой рост травы, иду к дюне. Там вижу Тоя в доспехах - точной копии моих, с макуахутлом в руке, от удивления падаю на пятую точку.
        Той ходил важно, покрикивал на соплеменников, раздавая указания, а они разбирали чумы, сносили в одно место тюки, корзины и короба. Я и сам чуть было не побежал одеваться и вооружаться. Всякие мысли в голову успели прийти. Но вскоре выяснил, что расплодившиеся комары, высокая трава и палящее солнце - знаки того, что племени пора переехать в лес. Новым пристанищем стала полянка неподалёку от того места, где я впервые увидел стадо косуль.
        Я как раз положил на землю очередной тюк из шкур и уже собрался вернуться на дюну за новой поклажей, как услышал рычание зверя. Голодная поджарая, с отвисшими молочными железами волчица неслась на меня. Понимая, что уже ничего не успею сделать, закрываю глаза и думаю: «В этой жизни хорошо было, а с Аллахом ещё лучше…»
        Повторил пару раз молитву - и всё ещё жив оказываюсь. Открываю глаза и вижу Тоя, горделиво, как античный герой, поставившего ногу на голову поверженного зверя. Он стряхнул с меча кровь. Воздев его к небу, закричал так, что сам Тарзан позавидовал бы.
        Герой, конечно. А мне уже хорошо от понимания того, что ещё немного поживу на этом свете. Тою досталась слава, а мне - почёт и уважение соплеменников. За то, что жив, и за «изобретение» доспехов и меча. Кто-то обнимал, а кто-то хлопал по плечу.
        Через пару часов все вещи племени перетащили на новое место. Пока соплеменники ставили чумы, копали палками яму для кострища, я решил нести в массы доброе и светлое - найти место для клозета, чтобы потом предложить вырыть небольшую яму и там. Спустился в овражек, который начинался метрах в двадцати от новой стоянки. Навстречу из-под корней старой сосны, поскуливая, выкатился серый комочек. Беру щенка в руки и прижимаю к груди. Понимаю, что сегодня не только повезло избежать смерти, но именно из-за этой угрозы ещё найти то, о чём пока не мечтал.
        «Огородами», чтобы не попасться на глаза соплеменникам, бегу к землянке. Пока бежал, сообразил, что надо было проверить - вдруг в логове ещё волчата остались. Мой волчонок оказался девочкой. Всю дорогу тыкался мокрым носом в шею. Особо не раздумывая, решил назвать Муськой. Оставил её в землянке, вознаградив за терпение куском мяса. Может, и рано ей ещё такое есть, но инстинкт подскажет. Мясо-то варёное.
        Прихватив корзинку, отправился назад, к логову. Там нашёл ещё двух волчат. Один забился под корни и рычал. Второй отнёсся к моему визиту с безразличием. Спокойно дался в руки и был посажен в корзину.
        Стою у сосны и думаю: как с третьим быть? Не хочется, чтобы он меня покусал. Пока размышлял, «злобный волк», виновато помахивая хвостом, вылез сам. Посадил в корзину и его.
        Всё так же скрытно пробрался к своему жилищу. Представив, что эта троица начнёт гадить на мои шкуры, задумался, где поместить зверьё. Освободил под навесом для дров немного места и положил туда кусок шкуры. Выпустил из корзины волчат.
        Муська мясо съела и встретила меня, пытаясь допрыгнуть повыше. Наверное, чтобы зализать до смерти. Почесал её за ухом, погладил брюхо, дал немного покусать пальцы. Отрезал кусочек мяса для волчат и пошёл к ним. Муська выскочила следом, но сразу у неё это не получилось. Умиляясь, смотрел, как она пытается выпрыгнуть из ямы на выход.
        - Молодец! - хвалю щенка, когда, выбравшись наружу, он стал атаковать мои чуни.
        Положил перед волчатами мясо, засобирался к чумам, чтобы всё-таки найти то, что на самом деле хотел. Стал искать Муську и вижу серую красавицу, присевшую неподалёку, чтобы отлить. «Хорошо, если это не случайность…» Уж очень мне хотелось, чтобы щенок жил в землянке. Решил, пусть сама выбирает - то ли с братьями под навесом ютиться, то ли со мной.
        О волчатах соплеменники пока не знают. Табу на приближение к жилищу шамана нерушимо. И это мне сейчас помогает сохранить тайну. Народ в племени зверей уважает и боится. Наверное, что-то генетическое срабатывает. Ещё не знаю, как они отнесутся к щенкам.
        Муська живёт в землянке. Иногда мне кажется, что она понимает абсолютно всё - и речь, и моё настроение. Кобельки тупые. Не то чтобы я имел весомые аргументы так утверждать, достаточно просто посмотреть им в глаза, чтобы понять это.
        По опыту прошлой жизни пришёл к выводу, что животные могут быть яркими индивидуальностями и посредственностями, артистами и даже незаурядными личностями. А уж характерами они точно отличались друг от друга.
        Хорошо, пока по большей мере волчата сидят под навесом.
        Той всё время ходит в доспехах и с макуахутлом. Ничего не делает. Решил, что охраняет племя от плохих людей. Народ относится к бездельнику с уважением. Благо рыбы и мяса достаточно. Подумываю, не сплести ли из ивовых прутьев щит. Можно ещё тренировочные мечи сделать и подкинуть Тою идею о соревнованиях. Чего только от безделья в голову не придёт…
        Были мысли смастерить боевое копьё ацтеков - тепустопилли. Полностью деревянное и тоже с вкладышами из обсидиана на наконечнике. Крепились они не очень хорошо, и, если оставались в теле после удара, обычно раненый человек умирал.
        От этой идеи отказался почти сразу. Случись появиться плохим людям, лук помог бы лучше. И охотиться с ним, конечно, удобнее. Обсидиановых наконечников для стрел я уже сделал десятка три, а о луке только думал. Смущали меня два момента: смогу ли натянуть его и как подготовить дерево, сделать заготовки для плеч?
        Знаю, что подойдёт почти любое дерево, даже сосна. Вот только не всякая древесина будет потом «стрелять». Если взглянуть на поперечный срез дерева, то можно рассмотреть тёмную древесину, состоящую из омертвевших и затвердевших клеток. Она служит твёрдым скелетом растения. По её порам из земли к кроне поднимаются вода и питательные минеральные вещества. Древесину опоясывает более светлый слой дерева - луб. Он состоит из живых клеток с тонкой, неодеревеневшей оболочкой, по нему вниз спускается сок. Между корой и лубом находится тонкий слой камбия - образовательной ткани, которая обеспечивает рост луба.
        Весной образуется ранняя древесина, она более светлая и содержит много пор. Тёмная поздняя древесина намного плотнее, поэтому именно она представляет наибольшую ценность как материал для лука. Соотношение ранней и поздней древесины всецело зависит от условий роста. Выбирая материал для лука, нужно внимательно смотреть на срез. Лучше подойдёт более тёмный. Идеальный вариант - это толстые тёмные кольца с тоненькими светлыми прослойками.
        Эх, а ведь в прошлой жизни, в будущем, мне приходилось мастерить луки. Однажды увлёкся. И хоть били они гораздо хуже фабричных изделий, но эстетика классического деревянного лука ручной работы никого не оставляла равнодушным.
        «Это сколько же сосен нужно спилить, чтобы найти правильное дерево?!» - сокрушался я. То ли дело пойти на сушку у лесопилки и выбрать всё, что душа пожелает!
        «Спилить. - А ведь мысль верная! - Не попробовать ли мне смастерить пилу?!»
        Эта идея меня воодушевила действовать немедленно. Обратился к Лиму-Камню. Попросил его показать всё, что осталось после работы с кремнём. Он выставил целую корзину не пригодившихся ему отщипов и сказал:
        - Бери.
        Сам дотащить её к жилищу не смог. Сел перебирать кремешки у чума Выдр. Отложил около пятидесяти, в сантиметр-полтора шириной основания, острых кусочков приблизительно одинаковой толщины.
        Не поленился сходить в лиственный лес. Принёс оттуда несколько толстых берёзовых и осиновых веток. Начал строгать дощечки.
        Дней через десять наконец получилось так, как я себе представлял. Две одинаковые дощечки плотно прилегали друг к другу. Без сучков и со сведённой нижней кромкой по принципу двухсторонней заточки ножа.
        Вставил между ними подобранные куски кремня, залил клеем и слой за слоем стянул дощечки ниткой из сухожилий. Пила получилась сантиметров сорок. Ещё не знаю, как она покажет себя в работе, но надеюсь, молодую сосенку должна осилить не сломавшись. Осталось набраться терпения и дать клею хорошо застыть.
        Когда нашёл подходящее дерево и приступил к работе, практически сразу понял - нужна помощь кого-нибудь из мужчин племени. Пила ложилась в руку, в основном прижимаясь большим пальцем к согнутому указательному. Ни сил, ни нужной жёсткости мои пальцы тогда обеспечить не могли. Вспомнил, что Лют из нашего рода имел второе имя - Дерево. Вот к нему и обратился за помощью.
        Моими глазами он выглядел молодым с короткой курчавой бородкой. Над алыми губами вились тонкие волоски усов. Серые глаза всегда смотрели со странным выражением задумчивости. Он часто дёргал себя за нос или подёргивал бородку. Роста невысокого, как почти все соплеменники.
        Лют не только с лёгкостью спилил пятнадцатисантиметровый ствол, но и разделил его на чурки сантиметров по пятьдесят. Правда, пилу не отдал. Вцепился в неё, как ребёнок, и предъявил очень весомый аргумент:
        - Нужно!
        Чурки я, как смог, обкорнал топором до состояния корявых брусков и часа по два в день срезал обсидиановыми пластинами лишнее дерево. В итоге получил несколько брусочков древесины с сердцевиной в центре. Половина пошла в костёр - при строгании в них обнаружились сучки.
        Заготовки подвесил сушиться на элементы каркаса полуземлянки, чтобы Муська не испортила - она любила грызть ветки. Если не треснут, осенью приступлю к изготовлению лука.
        Ежедневные встречи с Лило и Тошо, прогулки по лесу вблизи стойбища позволили мне немного побыть ребёнком - я о своей душе говорю. Почувствовать мир, как они, и время от времени подурачиться. С ними я почти не испытывал неудобства в общении. Словарный запас детей за четыре месяца общения со мной существенно увеличился. А они, общаясь с взрослыми, привносили в жизнь соплеменников новые понятия.
        Во время одной такой прогулки я обратил внимание на жёлто-коричневые шляпки, едва заметные под хвойным пологом. Вырвав гриб из земли, опознал в нём маслёнок. Сбегали в стойбище за лукошками и стали собирать. Дети восприняли сбор грибов как очередную игру. Я же сделал вывод, что соплеменники грибы в пищу не употребляют. Когда наполнили лукошки, я попросил друзей помочь донести их к своему жилищу. О табу дети помнили, но любопытство взяло верх. А там нас встретила уже немного подросшая Муська. Щенок, сморщив верхнюю губу, зарычал. Побросав лукошки, Лило и Тошо побежали прочь от страшного зверя. А Муська тут же завиляла хвостом и бросилась ко мне «целоваться».
        Первой остановилась Лило, за ней Тошо. Увидев меня играющим с волчонком, они робко приблизились. Я почёсывал волчице живот, и она сделала вид, что не замечает гостей. Ребята, осмелев, подошли к нам. Минут через пять толкались друг с другом, чтобы погладить моего зверя. Я эту возню между ними прекратил привычным для них окриком:
        - Нельзя! - и поманил за собой пальцем.
        Показал пару щенков. Тут же мысленно смирился, что их придётся отдать в хорошие руки - Лило и Тошо. И решил, что к стойбищу провожу их. Как бы чего плохого не вышло.
        Всё обошлось. А Той меня удивил, сказав, что такое время от времени уже случалось. Дети разных детёнышей приносили. Потом махнул рукой и добавил:
        - Всё равно вырастут и убегут…
        ГЛАВА 5
        По моему календарю наступила осень, но в природе пока перемен не замечаю. Разве что грибов стало больше. Когда первый раз насобирал с друзьями, думал, попробую немного с мясом сварить что-то вроде супа, остальное высушу, если варево придётся по вкусу. Получилось вкусно!
        Сходил к соплеменникам и показал. Теперь собирают и сушат, но только маслята. Я в прошлой жизни ходить за грибами любил, но так и не научился уверенно различать всякие рядовки, зеленушки, моховики… Поэтому на правах шамана на все остальные виды наложил табу.
        Работы у соплеменников много. Племя небольшое, а животный мир вокруг богатый. Охотники - добычливые. Для шкур места в чумах уже не хватает. И пахнет в стойбище не очень приятно. Хоть и скоблят их, но дубить как следует не умеют. Чем-то натирают, потом смывают. Такой мягкости, как у некоторых кусочков, что мне попадались, у соплеменников не получается. Все в племени ждут времени, а оно, как я понимаю, вот-вот настанет, чтобы пойти на встречу с другими людьми, живущими выше по реке, и поменять кремень и шкуры на кожу, соль и вощину.
        Когда узнал об этом от зеленоглазки и она похвасталась, что в этот раз уйдёт с родом туда, я решил расспросить об этом походе у Тоя. Вожаку уже надоело патрулировать от чума к чуму, и он вернулся к привычным для мужчин племени делам - рыбалке и охоте. Ближе к вечеру я подошёл к Тою, увидев его сидящим у костра на бревне. Время от времени Лют притаскивал в стойбище спиленные брёвна. Моя пила давно развалилась, но он сделал другую, потом ещё и ещё. Последняя из тех, что я видел, даже имела ручку.
        Той сидел уперев локоть в ногу, поддерживая голову ладонью. Густые волосы собраны в хвост, широкий лоб покрыт горизонтальными морщинами. Борода с проседью полностью закрывала грудь, и его голова казалась большой именно из-за обильной растительности. Вождь заметил меня, и в его усталых глазах промелькнул интерес.
        - Показывай!
        - Я хочу спросить. - Присаживаюсь на корточки и грею ладони над костерком.
        - А-а-а… - Кажется, он потерял интерес, но мне всё равно.
        - Кто пойдёт к другим?
        - Все Белки.
        - Я пойду?
        - Пойдёшь.
        - Что понесём?
        Он выпрямил спину и, будто делая одолжение, перечислил всё то, о чём я и сам догадывался.
        - Камень и шкуры. Ещё чёрный камень. - Видимо вспомнив, что последний нашёл я, расслабился и даже улыбнулся.
        - Чёрный камень нести нельзя! - говорю я и вижу, как серые глаза вожака темнеют.
        Он засопел, и будь я Тошо, то получил бы затрещину.
        - Показывай!
        Для взрослых говорить просто привычно. Любой из детей уже попросил бы рассказать. Но я и показать могу, да хоть на пальцах!
        - Шкуры ты поменяешь на кожу. За одну, - показываю указательный палец, - отдашь десять! - тычу ему растопыренные пятерни. - А если понесёшь топоры и копья, ножи из чёрного камня, то получишь за один, за каждый - десять, а может, и больше других нужных вещей! - Говорю медленно, речь сопровождаю жестами, смотрю ему в глаза.
        Тонкие губы Тоя вытягиваются в улыбку, а в глазах заплясали весёлые огоньки.
        - Хорошо! - решает вождь, поднимается и кричит: - Ли-и-им!
        Полирую кусочком шкуры рукоять будущего лука. Лежащая рядом Муська подняла голову и навострила уши. Смотрю, гости пожаловали. Слезаю с пригорка, иду навстречу Лило и Тошо. Те тоже со щенками. Волчата подросли. Уже чуть выше колен. Что-то взрослое, волчье появилось в их движениях. Не было бы у меня своего щенка, пожалуй, уже не рискнул бы погладить таких зверюг.
        Лило, как обычно, при встрече обняла, а Тошо, смешно морща курносый, усыпанный веснушками нос, поинтересовался:
        - Что делаешь?
        - Потом покажу. Сейчас не знаю, как объяснить. Рассказывай новости.
        Тошо мой отказ принял равнодушно и тут же сообщил:
        - Завтра уходим!
        - Как - завтра?!
        Тошо пожимает плечами, а Лило, подпрыгивая на месте, затараторила:
        - Представляешь, завтра мы увидим новые места, новых людей…
        - Других увидим не завтра, - перебил её Тошо. Задумался, подбирая подходящее слово: - Потом увидим. - И, смутившись, схватил рукоять и стал тащить её из моих рук.
        Посмотреть поделку всё же я ему дал.
        Дети, как обычно, поиграть пришли, а я всё думаю, что не готов идти завтра в поход. Полагаю, нужно подготовиться, но, что именно сделать, пока не знаю. Всё казалось, что это случится не завтра.
        Лило толкает в плечо, выводя меня из задумчивости, и заявляет:
        - Бусики хочу. Скажешь Тою?
        Взрослые соплеменники чем-то украшали себя. Я стал обращать на это внимание, когда вожак повесил на шею клыки убитой им волчицы. Какие-то камни вроде куриного глаза, только не галька, а похожие на речной сердолик и агат. Как-то раньше в голову не приходило попробовать сделать самому что-нибудь из примитивных украшений. Уже и рот раскрыл, чтобы пообещать Лило, мол, сам тебе бусики сделаю, но, представив, сколько времени потрачу на эту забаву, лишь кивнул.
        Лило на радостях снова полезла обниматься. А мне в голову дурацкие мысли лезут: «Почему никогда не видел, чтобы она Тошо обнимала?»
        Заснул глубокой ночью, а с рассветом Лило уже звала, чтобы я шёл в стойбище.
        Зато «рюкзак» успел сделать. Вырезал из шкуры прямоугольный кусок. Нарезал по краям дырок и зашнуровал верёвкой. Получился мешок. Если в него положить что-то тяжёлое, то, скорее всего, от какой-нибудь дырки он и порвётся. Но запасные чуни, завёрнутые в шкуру наконечники и кое-какие инструменты нести в нём можно. Пришил лямки и - вуаля!
        Положил в мешок ещё горшочек с чагой, пару чашек, взял дротик и пошёл к соплеменникам. Муська, понятное дело, увязалась за мной.
        Вижу Тоя в доспехах и с мечом в руке. В груди растёт досада: «Вот павлин! На войну собрался?! Ему покрасоваться, а конкуренты - поставщики стратегического сырья - увидят готовое изделие и…»
        Подхожу к Тою и обращаюсь:
        - Вождь…
        Он отмахивается, кричит на Тиба:
        - Оставь ребёнка!
        Та упёрлась. Ни в какую не хочет оставить кроху с Таша. Получает подзатыльник и, всхлипывая, идёт к провожающим Белок Выдрам.
        Той замечает на мне рюкзак и снова за своё:
        - Покажи!
        - Покажу. Послушай меня!
        Кивает:
        - Говори!
        - Не иди к чужим в доспехах.
        Опять хмурится и сопит. Чувствую, отгребу.
        - Нельзя им показывать! - кричу и топаю ногой.
        - Нельзя… - Вдруг он соглашается и спокойно уходит к чуму.
        Вокруг - тюки со шкурами и наполненные корзины. Внизу - камни и изделия из них, сверху - вяленая рыба. Всё по-умному сделано. И тюки, и корзины связаны толстой верёвкой, чтобы по паре нести через плечо.
        Как только Той переоделся в шкуры, Белки пошли. Вождь, как водится, первый. Я иду замыкающим колонны, но недолго. Толо решил идти последним.
        Шли молча, сберегая дыхание. И только безразличный ко всему лес озвучивал наше движение вскрикиванием соек и сорок.
        Когда я почувствовал тяжесть поклажи, лес становился всё более сырым и тёмным. Сухой соснячок сменился дубовой рощей, а вскоре и ольховник замигал еле шевелящимися на ветру густыми ржавыми листьями.
        Солнце наконец пробило облачную муть, и стало жарко. А вождь и не думал останавливаться. Мог бы ведь! Хотя бы для того, чтобы дать отдохнуть детям. Даже трусившая рядом Муська вывалила язык и время от времени поглядывала на меня с укором.
        Часто мы пересекали уютные поляны, поросшие высокой, не по-осеннему сочной зелёной травой. «Вот здесь, здесь отличное место для привала!» - звучала в голове мысль, а мы продолжали идти.
        Просветы среди деревьев становились всё ярче, и вскоре мы вышли на лужок. По нему пробирались почти вслепую среди высокого ковыля и дербенника с уже поникшими розовыми цветами, пока вдруг не вышли к обрыву. Внизу поблёскивала речушка, вся в тугих, будто масляных разводах струй. По ней плыли седые узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зелёные заросли ивняка.
        Той остановился, мы за ним. Но спустя мгновение, отвернув от кручи, он возобновил движение, а я, споткнувшись, едва не толкнул Тиса. Заметил на её спине грязные дорожки пота, услышал прерывистое дыхание.
        За лугом вновь начался сосняк. И мы опять остановились. Я с трудом поборол желание привалиться спиной к сосенке. Увидел идущего ко мне Тоя и раскрасневшуюся мордашку Лило, крадущуюся за ним. Вождь навис надо мной как скала и строго, с намёком спросил:
        - Разве тебе духи ещё не советовали остановиться?
        «Они мне уже пару часов кричат об этом!» - хотел сказать ему, но вместо этого, приосанившись, ответил:
        - Когда духи посоветуют, я скажу…
        И снова Белки колонной, едва переставляя ноги под грузом тюков и корзин, пошли звериными тропами и меж холмами, поросшими то высокими соснами, то величественными елями. Правда, недолго. Сам еле ноги переставлял. Едва увидел полянку, закричал:
        - Стой!
        Упал на пахнущую грибами хвойную подстилку и про себя выругался: «Шаман-баран! Как же я упустил такой важный момент?!»
        Пообещал себе впредь на всякий случай высказывать соплеменникам своё мнение по любому поводу. Правда, тут же снова накосячил.
        В какой-то момент мне показалось, что отдыхаем долго. Слишком долго. Успели и перекусить, а кое-кто и вздремнуть. Муська дрыхла лёжа на спине, смешно по дёргивая лапами. Я поднялся, чтобы спросить, а не пора ли нам идти, как тут же встали с хвойной подстилки и соплеменники. Той, не говоря ни слова, двинулся дальше, мы за ним. Я шёл, коря себя за неосмотрительность.
        «Понятное дело, коль духи посоветовали остановиться, то все ждали их позволения снова выступить в путь. Вот только вождь не нуждался ни в чьих советах, когда Белки выходили из стойбища! Надо бы впредь не упускать возможности ссылаться на шёпот предков…»
        Тёмный еловый лес затих. Глубокое безмолвие царило вокруг. Чёрные зловещие деревья клонились друг к другу в надвигающихся сумерках. Чувствую, пора озвучить совет духов. Снова кричу:
        - Стой!
        Довольные соплеменники, тут же сбросив поклажу, засуетились, как потревоженные муравьи. Мужчины рубили большие еловые лапы, женщины собирали хворост и стаскивали материал для костра к Тою. Вождь присел на корточки, достал мешочек и что-то высыпал из него на землю. Я услышал стук и увидел сверкнувшую в сумерках искорку. Тут же под его руками появился огонёк, и вскоре над сложенным костром взвилось пламя.
        «Трут и кремень!» - улыбаюсь от мысли, что впервые вижу, как соплеменник разжёг костёр. Ведь в стойбище всегда были тлеющие угли…
        Через два дня мы вышли на равнину, упирающуюся в горизонт. Идти по низкой припавшей траве стало легче. Соплеменники оживились, зазвучали их голоса и смех. Я так устал, что не пытался вслушаться, о чём они говорят, и понял, что мы близки к цели, когда Белки сами остановились и опустили поклажу на землю.
        Чёрная холодная река несла ивовые листья. Зябко подрагивали кусты, опустившие в воду тонкие ветви. Посвистывал ветер, гоня над головой тёмные, местами окрашенные закатом тучи. От ледяной воды свело зубы. Я старался пить маленькими глотками, вспоминая, как в прошлой жизни учила меня мать.
        Немного отдохнув, пошли снова, пока на речной протоке под обрывистым берегом не увидели дымящиеся костры.
        Навстречу нам вышли люди. Их одежда была сшита из меха и мягкой дублёной кожи. Продрогший, я впервые в этой жизни испытал острое чувство зависти и страстное желание обзавестись такой же одеждой.
        ГЛАВА 6
        Чужаки не понравились мне сразу. То, что на Белок они смотрели свысока и с презрением, так, как белые колонизаторы на дикарей, я ещё мог понять, хотя мог и ошибаться, неверно истолковав взгляды. Но не предложить уставшим путникам кров или не разделить с ними хотя бы тепло костров… Всё вместе, что я успел почувствовать и увидеть, стало для меня первым откровением в новой жизни: люди всегда такими были! Неприветливыми, скорее враждебными к чужакам, высокомерными и тщеславными.
        Мы разожгли свои костры, устелили вокруг них еловые ветки и улеглись на них, накрывшись шкурами. От накопленной за время пути усталости спали крепко, как говорили в моём будущем - без задних ног, но я проснулся от холода ещё до рассвета. Подкинув в костёр хвороста, снова прилёг и опять провалился в глубокий, без сновидений сон.
        С утра прямо на берегу чужаки выложили на землю свои товары. Куски соли в больших плетёных коробах, головки тёмного воска в корзинах и совсем немного пластин лосиной кожи. Выдубленных мягких шкур с пушистым мехом, к огромному сожалению, я не увидел.
        Той прохаживался вдоль товара с дурацкой улыбкой и почёсывал волосатый живот.
        Белки принесли на берег нашу поклажу.
        Чужаки удивились, увидев так много шкур, что-то оживлённо стали обсуждать, и их, вероятно, предводитель - важный, почти на голову возвышающийся над соплеменниками мужчина с первой сединой в окладистой бороде - подошёл к Тою.
        Я стоял чуть в стороне от толпящихся людей и не слышал, о чём они говорили. Всё раздумывал, как заполучить хотя бы один комплект меховой одежды, и сокрушался, что такое желание возникло только у меня, расстраивался от мысли, что на обмен этого товара, возможно, какой-нибудь шаман наложил табу. Ведь я предложил Тою не нести сюда обсидиан!
        Тем временем между вождями шёл нешуточный торг. Они стали кричать и размахивать руками. Заинтересовавшись происходящим, я подошёл ближе.
        Оказывается, чужак решил нас ограбить, предлагая Тою за тюк - а в нём было двадцать - двадцать пять шкурок косуль - небольшую пластину кожи. Наверное, Тою не стоило начинать торг именно с неё, но я его понимал: доспехи ему понравились. А сколько ещё можно сделать полезных вещей, знал только я один, но моего интереса к особо не востребованной одноплеменниками коже ещё в стойбище хватило…
        Я подошёл к ним и громко заявил:
        - Духи сказали мне, что Той отдаст десять, - показываю чужаку растопыренные пятерни, - за одну!
        Сжимаю руку в кулак и выпрямляю указательный палец. Потом направляю его на стопку кожаных пластин. Задрав нос, не торопясь отхожу в сторону.
        Той разводит руками, мол, видишь, как оно! Чужак таращит карие выпученные глазищи, потирает ладонью щёку и пытается что-то ответить, но пока только открывает рот. Наконец я услышал его голос, тонкий, почти бабский, визгливый:
        - Той, почему мальчик сказал, когда мужчины говорят?
        Мне показалось, он специально спросил так коряво. Вчера между собой они непринуждённо изъяснялись речью, наполненной большим смыслом, чем у моих соплеменников.
        - Он слышит духов. Они ему говорят.
        Чужаку, по всей вероятности, крыть было нечем. Он отдал кожу, как духи велели. Но поглядывать на меня стал так, что даже Муська припадала к моим ногам и шерсть на её загривке вздыбливалась.
        Когда Той положил перед ним шкуру и стал выкладывать на неё изделия из обсидиана, подошли и другие чужаки. Но особого интереса в их взглядах я не заметил. Такое равнодушие длилось до тех пор, пока Той одним движением руки не порезал кусочек шкуры, заранее подготовленный для этой цели.
        Чужаки оживились, стали брать то пластины с деревянными рукоятками, то наконечники дротиков. Один из них, невысокий коренастый крепыш, попробовал проверить подушечкой пальца нож на остроту и тут же, порезавшись до крови, завизжал. И наши и чужаки засмеялись. Торг пошёл веселее и, судя по довольному выражению лица вожака Белок, успешно.
        Сумерки заползли к реке и забрали воду, съели постепенно, начиная снизу, стебли камыша и осоки, поглотили корявые чёрные притопленные кусты и вывороченные корневища с протянутыми кверху острыми крючковатыми ветками, подрезали ольховник, оставив лишь голые прутья-вершинки. В этой полутьме ярко горели костры и пахло жареным мясом. Я грелся у огня и смотрел на круглое лицо вождя чужаков. Оно густо заросло кудлатой бородой, и нечёсаные пепельные космы скрывали лоб.
        Наверное, духи нашептали познакомиться именно с ним, а он, к удивлению, и сам, как оказалось, был не против пообщаться. Назвался Ни?ром. Услышав моё имя, усмехнулся и предложил посидеть у костра. К огоньку я присел не сразу. Достав из мешка горшок с чагой, высыпал сухие рыжие щепки на кусочек шкуры. Сходил к реке и, наполнив посудину водой, вернулся.
        Выгреб из огня немного углей и поставил на них горшок. Ниер смотрел с любопытством, не более. Интерес в его маленьких, под припухшими веками глазах вспыхнул, когда вода стала закипать. Бросив в неё немного чаги, я достал и чашки.
        - Что это? - спросил он.
        Я, полагая, что вопрос относится к вареву, ответил:
        - Лекарство. Чтобы не болеть и быть сильным!
        Он рассмеялся:
        - Наша шаманка могла бы многому тебя научить, мальчик. Я хочу знать, кто это сделал?
        - Я сделал.
        - Духи подсказали?
        Ехидная улыбка обнажила его белоснежные, но кривые зубы.
        - Они.
        - Пусть так. Что ты за это, - он ткнул пальцем в горшок, - и за это, - показал на чашки, - хочешь?
        Конечно, я ликовал! Поэтому ответил сразу, без раздумий:
        - Одежду, как у тебя!
        - Получишь! - также не раздумывая ответил он.
        Ниер забрал из моих рук чашку и стал её разглядывать. Потом позвал соплеменника - просто выкрикнул в темноту его имя. Мне послышалось, будто прозвучало - Онай. Хотя «о», брошенное с придыханием, могло оказаться и «хо». Хонай - тоже для имени подойдёт.
        К костру вскоре подошёл тот, что порезал палец. Ниер не попросил, скорее приказал Хонаю принести для меня одежду. Тот кивнул и растворился в темноте. Я пока вытащил из хвороста палку и, разломив её пополам, снял горшочек с углей.
        Ниер, налюбовавшись чашкой, спросил:
        - Зачем тебе зверь?
        Муська пристроилась у моих ног, но время от времени вскакивала. Сейчас она тоже стояла, глядя вслед ушедшему.
        - Нашёл в лесу. Привык к ней.
        Глажу волчицу и не могу скрыть, что мне это нравится.
        - Это баловство. Вырастет - в лес уйдёт. Вот зиму назад Ноттой убил свинью, а поросят Хотта забрала и выкормила. Польза была…
        «Всё-таки - „хо“! Имя женщины прозвучало намного чётче».
        Хотел спросить, чем кормили поросят, но тут же решил, что не хочу говорить об этом. Вот если бы он научил соплеменников шкуры выделывать… Но знаю, что не научит. Молчу…
        Коснулся горшка. Уже не горячий. И немудрено, воздух холодный, градусов двенадцать, а может, и меньше.
        Плеснул в чашку отвар, передал Ниеру. Он принимает угощение и отдаёт мне пустую. Наливаю и себе.
        Выпили по второй, третьей…
        Пьём не спеша. Ниер даже снизошёл до похвалы:
        - Приятно пить горячую воду. А зимой…
        Насколько приятно ему выпить чай зимой, он так и не сказал. О чём-то задумался.
        Вернулся Хонай и что-то прошептал Ниеру в ухо.
        - Есть для тебя одежда! Пойдём, под крышей наденешь.
        Я, понятное дело, с готовностью поднялся. Обрадовался! Дурак старый…
        Волчица бежала всю ночь, натыкаясь в темноте на препятствия и преграды, которые замедляли её бег, но не сбивали желания двигаться дальше. И днём ей не стало легче. Река вошла в лес, и бежать пришлось, часто обходя густые заросли. Она теряла из виду людей, сидящих на странном дереве, плывшем по воде.
        Осторожно ступая, она вышла из-за деревьев на большую поляну. Несколько минут стояла там, слушая и принюхиваясь. До её слуха доносились глухие голоса мужчин, пронзительные женские и даже тонкий, жалобный плач ребёнка. Она смотрела на высокие, обтянутые шкурами чумы, пламя костров и дым, медленно поднимающийся в спокойном воздухе. Её ноздри улавливали множество знакомых запахов. Но она не стала спешить и улеглась на траву.
        Прошёл час, прошёл другой, в её глазах светилась тоска. Она дрожала от охватившего её желания подойти ближе к кострам и найти единственного небезразличного ей человека.
        Волчица помнила своих братьев, запах и вкус молока матери - источник тепла и пищи. Но человек, случайно появившийся в её жизни, стал чем-то большим, и воспоминания о нём почти заслонили воспоминания о первых месяцах жизни.
        Она не умела мыслить, как люди, но всё, что хотела, было ясным и определённым: найти человека и быть рядом!
        Тот восторг и трепет, которые она чувствовала к нему, были сродни восторгу и трепету, которые ощущают дети к родителям.
        От чувства одиночества, вдруг охватившего волчицу, ей захотелось сесть и завыть. Громко и протяжно…
        «Какой же я дурак!» - первое, о чём подумал, открыв глаза.
        …Одежда оказалась не новой, но вроде чистой и не сильно заношенной. К тому же комплектов обнаружилось два! Ниер пояснил, что один, кожа которого выглядела и тоньше, и мягче, надевается мехом к телу, а другой - сверху, мехом наружу. Артачиться я не стал. С удовольствием натянул штаны, чуни, которые ни в какое сравнение не идут с моими обмотками, и кухлянку. Похожие в будущем носили эскимосы.
        Согрелся сразу, и даже стало жарко. Как говорят, пар костей не ломит, а мы, в кругу друзей в моём прошлом-будущем, шутили: «Отмороженных вокруг много, а ошпаренных пока не видел!»
        Настроение моё заметно улучшилось! И тут же стало немного грустно, когда я представил лица соплеменников, когда они увидят меня в одежде чужаков. Может, Тою удастся договориться с Ниером об обмене? Табу ведь нет! В моём будущем были, кажется, фьючерсы? Лоси - так называли себя чужаки - отдадут нам одежду сейчас, а мы им потом подгоним, например, горшки! А если вдруг сами додумаются слепить, то можно предложить пилы. С этой мыслью я собрался выйти из чума, как вижу, Ниер сует мне какой-то пучок травы.
        - Ты меня угощал, и я тебя угощаю.
        Беру, засовываю в рот и жую. Поначалу чувствую вкус обычной высушенной травы, потом будто язык онемел и рот сразу же наполнился слюной. Хотел сплюнуть, но, заметив пристальный взгляд вожака лосей, проглотил. Сразу же стало хорошо…
        Связанные кожаными ремнями руки затекли, пробую пошевелить ногами, констатирую, что они тоже связаны. В чуме я один. Снаружи ночь. Лоси не спят, шумно там. Празднуют, наверное. Слышу за «стенкой», будто кто-то роет землю. Прислушиваюсь. Точно роет. И когда грязная, вся в земле морда Муськи стала тыкаться в лицо, на глаза навернулись слёзы.
        Переворачиваюсь на живот и пытаюсь растянуть ремни на руках. Волчица помогает. Вцепилась зубками в ремешки и мотает туда-сюда головой. Ремни ослабли, и я смог высвободить руки. Больше времени ушло, чтобы распутать узлы на ногах.
        Через прорытый Муськой лаз выбрались наружу. Небо хмурое, ни звёзд, ни луны не видно. Вспоминаю, будто приходил уже в себя, когда по реке плыл в лодке (!). Но всё было словно во сне: то ли со мной, то ли привиделось. От травки Ноера меня посещали всякие глюки. И будущее виделось, и события из этой жизни.
        Ползти, красться не вижу смысла. Одет я так же, как и похитители, а заметит кто ползущего человека - наверняка насторожится. Говорю про себя: «Ничто и ничего не случится со мной без воли на то Всевышнего» - и спокойно иду на журчание воды.
        В темноте чуть было в воду не вошёл. Споткнулся вовремя о корягу. Присел, ощупываю влажное дерево. «Что-то на корягу не очень похоже. Точно, лодка!»
        Переваливаюсь через борт внутрь. Муська тоже впрыгивает. Руки шарят вокруг, нахожу вроде весло. Отталкиваю им лодку от берега. Медленно, но она движется по скользкому берегу. Опустил в воду пальцы, чувствую течение. Решаю, что поплыву по нему, раз путь наш лежал сюда против него. Представляю маршрут, пройденный Белками, надеясь, что топографическим дебилизмом не страдаю. Но оказалось, сделать это сложно, ведь Той срезал дорогу по лесам и лугам. Буду держаться левого берега. Авось доплыву.

* * *
        Переливающийся стеклянный звук долетел откуда-то сверху, словно загомонили сотни жалостливых невнятных голосов. Открываю глаза и вижу высоко в небе клин летящих гусей.
        «Всё-таки заснул…»
        Обычная по меркам будущего двухметровая или около того долблёнка здесь была результатом огромных усилий. Наверное, прежде, чем свести нос и корму каменными топорами, выжигалась сердцевина древесного ствола. Я рассмотрел на внутренней стороне стенок и немного на носу лодки чёрные разводы. Течение усадило лодку на галечный аллювий, остановив её в полутора метрах от берега в стоячей воде.
        Гуси улетели, и вокруг стало тихо. Даже смолкли обычно хозяйничающие в лесу сойки и синицы, и слышен только шелест воды, который, едва только привыкнет ухо, воспринимается как самая глубокая тишина.
        Тёмный еловый лес стоял, нахмурившись, по обоим берегам реки. И небольшой галечный пляж, пожалуй, был единственным местом, по которому я могу попасть на берег, не рискуя потерять лодку.
        Склонившись за невысокий борт, зачерпнул ладонью воду и попил. Тут же почувствовал голод. Идей, как решить эту проблему, пока не было. Хотя я и опасался погони, но, ещё ночью поразмыслив, пришёл к выводу, что спешить Лоси не станут. Скорее решат, что ни я, ни запасы керамики в стойбище Белок никуда от них не денутся. Наверняка ещё расспросили обо всём недалёкого Тоя.
        Разувшись и сняв штаны, я полез в воду. Вспомнил вопрос какого-то философа. Он спрашивал то ли аудиторию, то ли оппонента: «Что нежнее, глаза или ноги?» Вопрос был отнюдь не риторическим, ибо за ним, следовал другой: «Почему же тогда глаза не боятся холода, а ноги мы стараемся согреть?»
        В моём случае философ оказался не прав. Например, мой рот ощущал холод воды, а ноги она лишь приятно холодила. Шучу, конечно, философы всегда правы…
        Развернул лодку к берегу и вытолкнул нос на сушу. Волчица выскочила на берег. Ещё не выходя из воды, среди серой гальки я заприметил жёлтый камень. Неподалеку второй… Сердце забилось радостнее. Ведь кремень - это огонь!
        Быстро собрал десяток камней и, бросив их в лодку, натянул штаны и чуни. Побродил по ельнику, притащил на пляж сухой травы и веток. Потом полез в густые заросли прибрежного тростника, чтобы нарвать метёлок, и увидел пустое птичье гнездо. Мне показалось, оно лучше подойдёт в качестве трута. Прижимать к камню его, несомненно, удобнее, чем пушистые тростниковые метёлки.
        Выбрав пару камней по руке, я присел у сложенного костерка. К камню в левой руке большим пальцем придавил птичье гнездо, а тем, что зажал в правой, стал наносить удары. Одна из искр попала на трут, и тот стал тлеть. Отбросив в сторону кремни, я стал раздувать пламя и, как только гнездо вспыхнуло, поджёг траву и собранный хворост.
        Муська зря время тоже не теряла. Похоже, уже нашла что-то съедобное. Я видел её спину и слышал, как она работает челюстями, разгрызая кого-то. Из интереса подошёл посмотреть. Волчица поймала огромную лягушку. Удивился: знал, что вроде зимуют они на дне.
        Разделся и снова полез в воду. Добрёл к обрывистому берегу и стал шарить под ним в поисках нор. В первой же нащупал вялую рыбку. Оказалось, поймал голавля! Небольшой, граммов на четыреста, он затрепыхался, едва оказался снаружи.
        Поджарив рыбку, я согрелся и утолил голод. Потом опять побрёл в реку. Поймав ещё четырёх рыбёшек, запёк их на углях и, укутав в сухую траву, перенёс в лодку.
        Свистнул Муське и полез в долблёнку.
        Местами течение ускорялось, а кое-где почти не ощущалось. Стараясь не замечать появившихся от гребли водянок и стоически терпя боль в ладонях, я грёб из последних сил. Уже давно снял кухлянку, но пот всё равно заливал глаза.
        Мне казалось, что вот-вот за поворотом увижу пологие галечные берега, а за ними и знакомую дюнку, но, свернув, снова и снова то натыкался на остров, выплывающий из тумана, то оказывался на просторах разлившейся вдруг реки, когда далёкий берег темнел полоской леса под пронзительно синим, без единого облачка небом.
        ГЛАВА 7
        Прошла ещё одна бессонная ночь…
        К рассвету туман исчез, подгоняемый холодом, а подбитые набирающим силу ветром листья посыпались с ив. Всходило солнце. Большое, красное, оно легло на лес, казавшийся отсюда, с реки, густым и заманчивым.
        Грести сил уже не было, только править, обходя плавни и мели.
        Какая-то беспокойная, жгучая тревога терзала меня, как прилипчивый слепень, донимающий в жаркий летний день. Только упустишь его из виду - и сразу чувствуешь боль.
        «Лоси приплывут. - Почему-то сомнений на этот счёт я не имел. - Они не станут убивать моих соплеменников. Наверное. Будут хитрить, высматривать, давить мнимым, но только для меня, превосходством или принуждать? А если я всё-таки доплыву и расскажу, как они со мной поступили, не появится ли у Тоя желание обагрить человеческой кровью макуахутл, испытать на прочность доспехи?»
        За тревожными мыслями пришли воспоминания из прошлой жизни. Вдруг они стали яркими, живыми, будто я снова оказался в полесских лесах сорок первого.
        …Нас всё глубже в лес загоняли егери. Начались топкие места. Голые чахлые осинки стали и вовсе низкорослыми, появились мохнатые высокие кочки, украшенные красными глазками созревшей клюквы, и чёрные зловещие окна стоячей воды.
        Патронов нет, только винтовки с пристёгнутыми штыками.
        Двое «загонщиков» с похожими на короны остролепестковыми эдельвейсами на рукавах курток вышли из-за деревьев. Они не оглядывались по сторонам, шли спокойно, будто на прогулке.
        Как было тогда зябко и тоскливо сидеть в болоте среди сизой сумеречной хмари, среди неизвестности!
        - Да, прижали нас. Ну, ничего, - успокоил старшина мудрым старческим шепотком. - Ты как, малой, ещё не обосрался?
        - Пока нет, товарищ старшина, - механически отвечаю, а сам крепко сжимаю винтовку и не отвожу глаз от егерей.
        - Мы в своём краю, а они в чужом, нам легче. Родная земля - это, брат, не просто слова, живого она греет, а мёртвому пухом стелется. Делай, Игорёк, как я.
        Он встал и пошёл навстречу немцам. Правая рука опущена, винтовку держит за ствол у самого штыка. Приклад хлюпает по грязи - чвак-чвак… Левую поднял вверх.
        Поднимаюсь и я, догоняю старшину, идём вместе.
        В лесу потрескивали короткие автоматные очереди. Безумолчно верещали, пролетая над головой и спасаясь от автоматного треска, сороки и сойки. Неожиданно выскочил из-за кустов заяц, шмыгнул у самых ног егерей. Те оживились, один засвистел и пустил длинную очередь. Впрочем, пули прошли выше, срезав верхушки скрученных, словно древесным ревматизмом, осинок. В стрелявшего немца старшина и ударил. Бил снизу в отчаянном прыжке, чтобы не только достать, но и насадить на штык, как букашку. Развернувшись, прикрылся трупом от уже наведённого автоматного ствола.
        - Бе-е-ей! - закричал он из последних сил.
        И я ударил. В бок, тоже снизу. Гранёный штык пробил печень, задел почку и вышел из егерской спины. Немец упал как подкошенный.
        На всю жизнь я запомнил вдруг заострившийся нос, ставшие впалыми щёки и сжатые в тонкую полоску губы. Тогда я первый раз в жизни увидел лицо смерти. Не в глаза ей заглянул, в глаза смерти потом пришлось смотреть много раз, а увидел именно её лицо, когда достаточно только бросить взгляд, чтобы понять - человек умер…
        Сердце бешено колотилось, а течение несло лодочку мимо кривых прутьев ольховника за пожелтевшей осокой, а над ними возвышались плотные кроны сосен.
        «Зачем я сделал ацтекский меч? А позже, когда Саша рассказала о плохих людях, я решил научить соплеменников убивать?! Как неосмотрительно…»
        И тут я понял, что если чужаки и приплывут, то приложу все усилия, чтобы наши племена не враждовали…
        Столь изнурительное путешествие окончилось внезапно. Я уже перестал искать полными надежды взглядами знакомые места. Почти не грёб и находился в полной апатии, когда заметил, что с берега мне кто-то машет. Вот и не верь после этого в магию материнских сердец! Моё внимание пыталась привлечь Таша.
        Правлю к берегу. Она зашла в воду и, схватившись за нос лодки, вытащила её на песок.
        - Лоло - мужчина, Лоло рыбу привёл… - шепчет она, а я вижу текущие по щекам слёзы.
        «Рыбу?» Я выбираюсь из лодки и прежде, чем попал в крепкие объятия, действительно замечаю, что на носу едва-едва просматриваются рыбьи рот, глаз и жабры.
        Пока шли к стойбищу, Таша сбивчиво поведала о вернувшихся Белках. Я понял, что вернулись они чуть раньше, чем я приплыл. Ненамного - на час-два. И что все они решили, будто я остался с чужаками по своей воле. Выговаривали Таша, что много свободы мне давала и что мать плохая. Вот она и убежала к реке. Случилось встретить меня…
        Как ни хотелось мне осмотреть землянку, не наведались ли, часом, в моё отсутствие туда звери, но разговор с соплеменниками откладывать не стоило. Оголодавшая в путешествии Муська, наверное, была другого мнения. Остановилась на опушке, смотрела на холмик с навесом - наше жалкое пристанище - и не хотела идти к чумам. Догнала нас, когда я уже почувствовал запах дыма.
        - Таша, принеси поесть, - попросил я мать, едва мы вышли к жилищам соплеменников. - И волку чего-нибудь не забудь! - кричу вслед.
        Небольшая полянка вмиг заполнилась народом. Лило повисла на шее и зарыдала, почти как взрослая, в голос. Соплеменники стояли молча, кто-то смотрел с удивлением, а кто-то с вопросом.
        Тиба оттащила от меня Лило, и я, прошмыгнув мимо взрослых, прошёл к костру, уселся на брёвнышко и заявил:
        - Я не оставался с чужаками. Ниер, их вождь, дал мне траву пожевать, после чего я проснулся связанным уже в их стойбище.
        Пронзительная тишина до звона в ушах, как после удара, когда слёзы наполняют глаза, воцарилась от моих слов. Соплеменники молчали. И я не знал, пока не понимал, о чём они думают.
        Таша принесла поджаренного мяса и горсть лесных орехов. Муське кинула приличный кусок на кости. Волчица схватила его на лету и убежала за чумы.
        В прошлой жизни услышал как-то, что приём пищи, когда голоден, занятие интимное. Сейчас понимаю почему. В животе бурлит, рот полон слюны, а кусок под взглядами соплеменников в рот не лезет.
        А тут ещё Той, потрясая макуахутлом, заревел:
        - Убьём их всех!
        Что характерно, энтузиазма на лицах от такого призыва я не увидел.
        Лим предложил альтернативу:
        - Надо договориться.
        Женщины тут же стали определять и свою позицию, все вместе и очень громко.
        Пользуясь моментом, пока у них ко мне пропал интерес, пытаюсь поскорее схарчить в моём случае завтрак, обед и ужин.
        Закусывая орешками, стал прислушиваться, какие ещё возникли варианты в процессе столь бурной дискуссии.
        Понял одно: женщины за то, чтобы немедленно начать собирать манатки и валить, пока мужчины не нашли себе на всякие места приключений. Особенно аргументированной выглядела речь Саша. Её слушали, почти не перебивая. Она напомнила, скольких племя потеряло у Тёплого озера.
        Наслаждаясь чувством сытости, я смотрел на них, как на своих детей там, в будущем. Они тоже вместо того, чтобы вначале подумать, начинали кричать.
        Знаю, это пройдёт.
        Первой подошла Таша и села рядом. За ней к нам присоединились Лило и Тошо, потом Саша. Лим, Лют, Локша, все Выдры следующими.
        Той, Толо и Тис, похоже, не отказались от мысли повоевать, а женщины-Белки уже не галдели, поглядывали в нашу сторону.
        Когда снова стало тихо, я спросил, обращаясь к Тою, но так, чтобы каждый задумался над ответом:
        - Той, если ты их убьёшь, где потом будешь брать соль, воск и кожу?
        - А у кого они возьмут камень и много шкур? - вопросом на вопрос не задумываясь ответил он.
        - Так, может, и не надо никого убивать?
        Я усилием воли сохранил серьёзность, когда многие с одним и тем же задумчивым выражением лица негромко и почти одновременно произнесли:
        - Может, и не надо…
        - Но готовыми ко всему нам быть нужно.
        Слушают.
        - Чужаки приплывут на своих «рыбах», бросят их на берегу и пойдут по натоптанной тропе к нашему стойбищу. Женщины и дети пусть спрячутся неподалёку. А когда появится возможность, заберут Рыб и уведут вниз по реке. Мужчины встретят чужаков у чумов. А там видно будет, сможем ли мы с ними, как сказал Лим, договориться или придётся всех их убить, как предложил Той.
        Я старался говорить медленно, но уверенности, что такую длинную мысль соплеменники поймут, у меня не было.
        Судя по просветлившимся лицам, они поняли! Выглядели довольными и Той, и Лим.
        Полагая, что мой план принят, я предложил организовать наблюдение за берегом выше по течению, чтобы о приближении чужаков мы могли узнать заранее.
        Моё «коварство» привело соплеменников в восторг. Они кричали, как индейцы-гуроны перед боем или как кайфующие от скачки на верблюдах берберы.
        Тут же соплеменники решили заесть пережитый стресс. Воспользоваться воцарившейся суетой и сразу уйти мне не удалось. Каждый хотел пощупать мою новую одежду, пришлось даже снять обе кухлянки…
        Вечер продолжился новым приступом всеобщего ликования, когда Таша рассказала, что я приплыл на лодке. Все тут же побежали на неё смотреть. Я же достал из костра горящую палку и пошёл к своему жилищу.
        Шёл не спеша, Муська трусила рядом. Вдруг волчица вся подобралась и, порыкивая, метнулась к землянке. Я, ещё не понимая, что могло вызвать у неё такую реакцию, побежал за ней.
        Слышу из землянки визг, потом хрип. Захожу, темно. Палка почти не даёт света. Суетливо разжигаю огонь и только после вижу дохлого барсука, а рядом торжествующую Муську. Конечно, она просто сидела, но как смотрела! Похвалил её.
        Огляделся, и сразу стало понятно, что воришка явился в мой дом полакомиться грибами. Пришлось вытаскивать шкуры наружу и наводить в жилище порядок. Таскаю туда-сюда барахло, а сам думаю: «Эх, Муська! Мне бы поспать, а теперь работы на полночи…»
        Барсук - это не только ценный мех, а ещё еда для волчицы, а главное - барсучий жир! Зверькам через месяц пора в спячку. Этот хоть и молодым был, но сразу видно - жирок нагулять успел.
        Вспомнилось, как в будущем я попал на охоту именно на барсука. Обычно такой трофей не стреляют: либо собаками травят, либо капканы ставят. А сколько радости было у товарища, когда удалось зверя добыть! Он всю дорогу домой рассказывал мне о выгодах охоты на барсука и как правильно обращаться с трофеем, чтобы он принёс пользу. Важно как можно быстрее снять шкуру, срезать подкожный и внутренний жир и топить его только на водяной бане, чтобы не разрушить полезные вещества вроде омега-кислот и витаминов.
        Помню, что барсучий жир - отменное лекарство для лечения кашля, пневмонии, туберкулёза лёгких, язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Можно применять наружно при ожогах, укусах насекомых, при ранениях и обморожениях. Ну как не сделать?!
        Когда я разлил жир по самым маленьким чашкам, из первых, что лепили с Лило и Тошо, задумался, как закупорить, чтобы кислород не окислял снадобье. Точно не уверен, но помнилось, будто доступ воздуха желательно для конечного продукта ограничить. Строгать крышку, а потом попытаться запечатать воском, показалось долгим.
        «Попробую что-нибудь вылепить! Завтра…»
        Перед сном вспомнил о рюкзаке, оставшемся у Лосей, и вещах в нём. Решив, что лодка стоит утраченного, сразу же заснул.
        Глава 8
        С утра небо затянули серые облака и заморосил скучный дождик. Воздух пропитался влагой. Повсеместная сырость ощущалась и в полуземлянке. Я подбросил в очаг хвороста и стал натирать воском кожу доспехов.
        Пришла волчица. Стряхнула с себя воду и улеглась у входа. Положив голову на лапы, смотрела, как я работаю, недолго - задремала.
        Снимать одежду Лосей не хотелось, но до заморозков решил её поберечь. Сказать, что мёрзну, не могу, больше мысли холодят. Хотя босым решил не ходить. В памяти прочно укоренились стереотипы из прошлой жизни о том, что ноги нужно держать в тепле. Закончив с доспехами, стал мастерить чуни. Сделал как у лосей - поддёвка, мехом внутрь, но такие же обмотки, как и раньше.
        Надев чуни и доспехи, пошёл в стойбище. Там увидел только детей и Таша с Тиба. Женщины не только присматривали за своими малышами, но и делали в стойбище всякую работу: чинили сети, короба и корзины, шили примитивную одежду, скоблили шкуры, вили верёвки и делали из сухожилий нитки.
        Для изготовления шовного материала подходят не все сухожилия, а только те, что тянутся, словно ленты, вдоль позвоночного столба. Длина и ширина их меняется в зависимости от размеров животного. У лося эти сухожилия имеют около метра в длину, пять-шесть сантиметров в ширину и полсантиметра в толщину. У косули они значительно короче - сантиметров двадцать.
        Их нужно высушить, а затем они легко расщепляются на нитки. Соплеменники растягивают вымытые сухожилия на палке и сушат у костра или приставив к стене чума. Весной ниток в племени не хватало. А сейчас, благодаря ежедневной охоте, собрался запас.
        Женщины пытались пошить штаны, вроде тех, что я выменял у чужаков. Куски раскроенных шкур лежали вокруг них, а они сосредоточенно работали проколками и костяными иглами.
        Увидев меня, Таша отложила шитьё, поднялась и стала тискать. Недолго.
        На очаге лежала запечённая в глине рыба. Мать, указав на неё пальцем, сказала:
        - Поешь.
        Я разломил глиняный «пирожок», несколько капелек жира из него протекли на шкуры. Был бы голоден, как вчера, наверное, не обратил бы внимания, а сейчас положил угощение обратно на камни очага и вынул из ножен нож. Обломив кончик ветки из кучи, наваленной у чума, заточил его и, опустившись перед очагом на колени, наколол палочкой белую сочную мякоть, отправил кусочек в рот.
        Таша, покачивая головой, затянула старую песню:
        - Лоло, Лоло…
        Который раз она так реагирует на мои причуды, а я до сих пор понять не могу - то ли радуется, то ли осуждает…
        Слышу смех Тиба и её звонкий голос:
        - Духи сказали Лоло сделать так!
        Теперь хохочут обе…
        Позавтракав, я решил сходить к реке набрать немного глины, изрядный запас которой там поддерживали соплеменники.
        Сестра, как всегда, что-то лепила на берегу. Накрывшись шкурой, колдовала над очередным замесом. Рядом стояло несколько готовых горшков.
        Подул резкий ветер. В сером небе заходили чёрные, но пока далёкие тучи.
        - Лило, будет сильный дождь!
        Сестрёнка выбралась из-под шкуры. В одной только юбке, босая, она хотела обнять меня, но, бросив взгляд на свои вымазанные в глине по локти руки, остановилась. Я невольно обратил внимание на её ещё не развившиеся груди и сморщенные, затвердевшие от холода коричневые соски. Вспомнилось, как в прошлой жизни, будучи ещё совсем молодым, обсуждал с друзьями - а правда ли, что если у женщины ареолы вокруг сосков розоватые, то такая женщина скорее чувственная, нежели страстная, а если такие, как я наблюдаю сейчас у моей сестры, то держись: неизвестно, кто кого первым домогаться начнёт…
        Вот ведь как - телом пока не мужчина, в душе старик, давно потерявший интерес к женщинам, а мысли о них приходят в голову не в первый раз.
        - Давай помогу, - предлагаю.
        Она кивает и идёт к реке вымыть руки.
        Скатав комок глины, положил его на ладонь левой руки, а в правую взял горшок. Слышу голос сестры:
        - Лило, Лило…
        И эта туда же!
        Она подставила обе руки, соединив локти. Теперь понимаю, отчего столько укоризны в её голосе. Ставлю ей на предплечья посуду. Медленно идём к стойбищу.
        Там до меня нет никому дела. Все чем-то заняты. Вернулся в землянку. Чудом не наступил на Муську. Пожалуй, впервые она не увязалась за мной. Положив на пол глину, немного посидел у очага, отогревая руки, и снова пошёл к реке, чтобы помочь сестре донести оставшиеся на берегу изделия. Наверное, она успела это сделать раньше без моей помощи - горшков у реки я не увидел.
        Не обращая внимания на первые крупные капли, я смотрел на приближающуюся к берегу лодку.
        Тина правила уверенно, энергично подгребая против течения, вела долблёнку к берегу под углом. Я зашёл в воду и, ухватив лодку за нос, стал тянуть её из воды. Вдвоём с рыбачкой мы почти полностью вытащили её на песок.
        Огромную щуку, лежащую на дне, я заметил не сразу. По большей мере, когда тащил лодку, следил, чтобы не отдавить себе ноги. Увидел рыбину, когда Тина стала её вытаскивать.
        Ветер заметно усилился, и припустил ливень. Вода в реке забулькала и запузырилась. Косые струи дождя под порывами ветра превращались у поверхности в водяную пыль.
        Тина, положив гарпун в лодку, жестами показала, чтобы я помог ей нести речного монстра, и я ухватил его хвост. Пока добрели до леса, вымокли, будто только что вышли из воды. Постепенно косые струи дождя выпрямились и ровно забарабанили по земле. Затем капли стали всё реже и реже. Когда мы подошли к стойбищу, дождь прекратился, запахло прелыми листьями и травой.
        Народу в стойбище прибавилось. Наверное, с началом ливня они бросили свои дела и вернулись. Не увидел я только мужчин.
        «Неужели сегодня ушли без утреннего камлания? Придут вымокшие и злые. Теперь точно без шаманских штучек к важным делам не приступят. А жаль…»
        Ко мне подбежал Тошо и с гордостью доложил, что смотрел за рекой. И если чужаки решились плыть, то плохая погода обязательно заставит их вернуться. Я похвалил его и постарался переключить внимание на улов Тины. Это удалось сделать без труда. Рыбачка уже начала рассказ-пантомиму о том, как она плыла, как стала у камышей в начале затоки и как ждала. Когда речь пошла о плывущей щуке, Тина упала на землю и притворилась речным хищником. Соплеменники в восторге! Смотрят и слушают, затаив дыхание, и взрослые, и дети. А добытчица, вернувшись в свою ипостась, уже била рыбу гарпуном!
        Не знаю, как долго длился бы ещё её бенефис, но очень кстати, развеяв мои тревоги, явились охотники. Они тащили на палке привязанную за ноги тушу оленя. Знатный трофей и первый! Несли вчетвером, Толо шёл позади.
        Я прикинул, что рогач весит не меньше двухсот килограммов, а может, и больше. Вот это настоящая добыча, не косуля, от которой откинь потроха, голову и копыта, и племя досыта не накормишь. Чувствую, вопреки погоде, сегодня будет пир.
        Только присел к распалённому костру, как появилась Муська. Порезвившись с братьями у стойбища, вместе с ними убежала в овраг. Наверное, волки решили наведаться в своё бывшее логово. Бегали они не долго. Как только охотники сняли шкуру и приступили к разделке туши, волчата уже кружили рядом, рассчитывая на подачки.
        До вечера ещё далеко, вспомнил, что есть у меня незаконченное дело. Пошёл в землянку лепить крышки, чтобы наконец закупорить барсучий жир.
        Вылепив крышечки, я не стал их сушить. Накрыл сверху горшочки и немного придавил, чтобы твёрдое горлышко вошло в мягкую глину. Выкопал небольшую ямку у стены и поставил закрытые ёмкости с барсучьим жиром туда.
        Ещё перед путешествием к чужакам я сделал все части лука. Не спешил склеивать, подравнивал и полировал. Побаивался, что где-нибудь может пойти трещинка, если дерево плохо просохло. Теперь же, растопив клей, приклеил к рукояти плечи и, обмотав верёвкой, промазал клеем и сверху. Вставив в плетёную стену палочки, положил на них лук и отправился к соплеменникам на праздник живота.
        Увидел всё племя вместе. Они сидели у большого костра и жарили кусочки оленьей печени и сердца, кое-кто предпочёл утолить голод рыбой. Неподалёку стоял короб, наполненный свежим мясом, и корзина с кусочками рыбы. За спиной соплеменников горели ещё пять или шесть костров. Такой способ создать микроклимат раньше, по крайней мере при мне, не использовался.
        Я сел с Таша и с удовольствием присоединился к готовке. Для себя выбрал первым блюдом печень.
        Разговор завёл Той:
        - Сегодня не приплыли… - По интонации не пой мёшь, то ли констатирует, то ли сокрушается по этому поводу.
        Сразу тему вожака развил Лим:
        - Хорошо, что не приплыли, нас мало…
        Кто-то закивал, кто-то повторил:
        - Хорошо…
        - Завтра могут приплыть, - не унимался Той.
        - Дожди пошли, не приплывут, - возразил Толо.
        - А если приплывут и побьют?
        Вот уж не ожидал я услышать такой вопрос от вождя. Чувствую, пора вмешаться. Народ как-то загрустил, плечи женщин поникли, а дети стали жаться поближе к матерям.
        Встаю и громко, протягивая слова, будто в трансе, вещаю:
        - Духи услышали тебя, храбрый Той! - Тут можно было бы и закончить. «К нам едет ревизор» - финал той сцены, если сравнивать с атмосферой, воцарившейся у костра, жалок. Переборщил ли я с драматическими нотками? Возможно. Торжественно продолжаю: - Они сказали мне, как вы, мужчины племени Рыб, сможете победить много плохих людей!
        - Показывай! - заревел Той.
        Закрыв лицо руками, я упал на колени, содрогаясь в беззвучном приступе смеха. Хорошо, соплеменники сочли такое поведение нормальным. Наверное, Ахой и не такое вытворял, пытаясь им заморочить голову.
        Успокоившись, как ни в чём не бывало, встаю и требую:
        - Принесите пустую корзину и копьё с камнем на конце. - Специально уточнил, что наконечник дол жен быть кремнёвый.
        Тина быстрой тенью метнулась к чуму Белок и принесла. Прошу освободить место на бревне. Толо, Тиса и Тиба встают и отходят за него. Я переворачиваю корзину на бок, оставляю на земле. Беру олений окорок и пристраиваю его на бревне. Вручаю Тою копьё.
        - Ударь сюда! - показываю на мясо.
        Той бьёт и пробивает окорок, оставляя глубокую вмятину в бревне под ним. Положив оленину назад в короб, снова командую:
        - А теперь ударь в корзину!
        Он бьёт и тут же под смех соплеменников пытается стряхнуть её с наконечника. Удар раздвинул прутья, но наконечник вошёл не глубоко. Помогаю снять корзину с копья и всем демонстрирую результат.
        - Духи сказали, что женщины сплетут воинам щиты! - Руками показываю, что щиты должны быть прямоугольными. - Между ними они положат шкуру, и тут, тут и тут, - указываю, будто на края, где нужно скрепить половинки будущего щита, - они свяжут верёвками, а здесь, - пытаюсь обозначить центр, где можно сплести ручку или сделать её верёвочной, - мужчины будут держать его.
        Что не смог объяснить, соплеменники, видевшие всё, сами додумали. Конечно, завтра придётся ещё показывать, но сегодня они снова повеселели и, похватав брошенные «вертела», с энтузиазмом стали совать их в огонь, улыбаясь.
        В тумане меж деревьев двигался дым, неясные зыбкие тени плясали от языков пламени. Чуть слышно поскрипывали сосны, и сочно, свежо падали на землю редкие капли.
        Обильный ужин подошёл к концу, и я понял, что племя вот-вот разойдётся по чумам. А как хорошо сидим! Не знаю, что на меня нашло, но я поднялся с бревна и во весь голос, а у Лоло он был сильным и звонким, затянул «Подмосковные вечера». В тексте заменил всего два слова: сад на лес и лето на осень.
        Первой опомнилась Лило:
        - Лоло, а что такое «подмосковные вечера»?
        Я, воздев руки к небу, отвечаю:
        - Духи сказали, что всё там зовётся Москвой! А мы пируем вечером рядом с ней…
        Сказанное произвело на соплеменников большее впечатление, чем песня. Были попытки особо одарённых повторить то, что они смогли запомнить, но эти потуги тут же заглушал громкий смех большинства. Снова и снова кто-то затягивал невпопад один из куплетов, и снова был слышен смех.
        Мне вспомнились послевоенные годы, как мы радовались мирной жизни и верили, что теперь всё будет хорошо. Как в шестидесятых сидели у костра и пели под гитару песни. Стало вдруг грустно. На глаза навернулись слёзы. Эмоции Лоло для меня оказались чем-то новым. Перенос как-то изменил меня, я стал по-другому не только чувствовать, но и мыслить.
        Ах да! Всем людям свойственно эмоциональное мышление. Поэтому и совет верен, что утро вечера мудренее…
        Глава 9
        Меня разбудил крик сойки. За ним короткой очередью простучал по стволу дятел. В землянке было сумрачно и сыро. Тлеющие угли в очаге уже не грели камни. Взяв палку, отгрёб мерцающие огоньками головешки к краю и плеснул из горшочка в очаг воду. «Давно пора освободить его от золы».
        Вышел на воздух.
        Рассвет выдался по-настоящему осенним - зябким, осторожным. Сырость была густая, вязкая, как кисель. Полосы тумана плавали между чёрными кустами, а небо обозначилось синевой. День обещал быть солнечным.
        Взял под навесом за землянкой старую шкуру и прихватил палок потолще, чтобы наверняка нагреть очаг. Вернувшись, расстелил шкуру у камней, стал выбирать ладонями золу, шипя и щёлкая языком, иногда обжигаясь случайно попавшимся горячим угольком…
        Когда лёгкое пламя затрепетало в очаге, пошёл к реке. Умылся. Полюбовавшись на пару лосей, вышедших за чуть проступающую зубчатую кромку леса на том берегу, набрал в казанок воды и неспешно побрёл по рыхлому песку и мокрой траве к жилищу.
        Из леса донеслись крики. Мужской, будто Той орёт, а женских много, как встревоженные сороки стрекочут. Чувства голода не испытывал, но любопытство подтолкнуло узнать, что случилось у соплеменников.
        Мог бы и сам догадаться: еды вдоволь, а вчерашняя демонстрация щита с утра вовлекла в процесс производства всё племя. Той бурно выражал недовольство опытными образцами плетёнок от женского конструкторского бюро. И зря. Как по мне, поняли они всё правильно. Плетённые из ивовой лозы заготовки сантиметров семьдесят в ширину и чуть больше метра в высоту полностью соответствовали техническому заданию от духов. Разве что получились не прямоугольными, а овальными. По этому поводу Той и возмущался.
        Моё появление оказалось как нельзя кстати. Тиса, едва увидев меня, тут же пошла навстречу, прихватив с собой изделия. Я приложил шкуру к одной из заготовок, накрыл сверху второй, посмотрел и так и эдак, предложил попробовать не связывать их верёвкой, а вплести по краю и в середине лозу так, чтобы шкура при носке не сбивалась вниз. Тиба-Трава не случайно получила такое прозвище, справилась очень быстро. Я только и успел поздороваться с соплеменниками, получить порцию обнимашек от Лило и Таша и начать жевать кусок мяса, что вручила мне мать, как эта работа мастерицей была закончена.
        Я попросил Тиба, чтобы она попробовала сплести два жгутика. И даже Тоя привлёк, определив толщину будущей рукояти в два пальца вождя. Можно было и верёвками обойтись или ремнями из кожи, но мне показалось, щит будет удобнее для ношения именно с рукоятками из лозы. Получив их, я показал, как вижу их на щите, чтобы в одну петлю на его краю полностью входило предплечье, а пальцы держались за вторую. Когда Тиба поняла, чего я хочу, тут же услышал от неё:
        - Лоло, Лоло… - И головой покачала, как Таша.
        Достала из сумочки белемнит с острым кончиком, его в будущем называют ещё «чёртов палец», и расширила им отверстие сантиметрах в пятидесяти от верхней кромки будущего щита. Надрезала кожу и так же развела волокна лозы на другой половинке. Стала вставлять туда длинные прутики. Когда они там хорошо сели, проделала отверстие сантиметров на двадцать пять ниже предыдущего и один за другим пропустила в него концы. Заведя под основу первой ручки предплечье, проверила, как получилось. Я кивнул, мол, сойдёт, ещё не понимая, что она собирается делать дальше.
        Тиба взяла длинный прутик и костяную проколку. С её помощью затолкала кончик и так в плотно забитое отверстие и стала делать оплётку вокруг прутиков, составляющих основу рукояти. Закончив, забила кончик в центр второго жгутика. Концы лозы, торчащие снаружи, всё так же используя белемнит для расширения ячеек, вплела по поверхности звёздочкой. Получилось отлично. Я с трудом дождался, пока она закончит вторую рукоять, - уж очень хотелось подержать щит.
        Для меня, конечно, он получился великоват, но главное, сидел на руке хорошо. Что будет, если прутики усохнут, тогда в голову не пришло. Не увидел я такой угрозы для этого изделия. Да и когда это ещё произойдет?! Такая мелочь на фоне общего успеха не смогла бы омрачить мою радость. Иногда лучше решать проблемы по мере их возникновения.
        Этот первый щит вручил Тою. Тот подержал его немного, а потом приставил к дереву. Хорошо, я вовремя заметил вождя уже с копьём в руках. Успел остановить. Попытался объяснить, что на руке щит пробить труднее. Той упёрся - хочет проверить. Пришлось рискнуть, ну и схитрить немножко. Надел на руку щит и говорю ему:
        - Бей!
        Просить второй раз не пришлось. Бил он, правда, неумело, с большим замахом и сильно наклонился перед ударом вперёд. Я принял удар, слегка отведя левую кромку щита к плечу, одновременно отступая на полшага вправо. Копьё соскользнуло, оставив лишь небольшие царапины на лозе.
        Вряд ли кто разгадал мою хитрость, но восторг выразили все и очень бурно: криками, прыжками с поднятыми руками, похлопыванием по ногам.
        «Всё равно придётся показывать им и как правильно держать щит, и как принимать удары…» - подумалось, но это казалось тогда чем-то второстепенным, неважным.
        Мысль научить мужчин сражаться со щитом вызвала мгновенные воспоминания из будущего.
        Когда началась война, я служил срочную на границе в Беларуси. Оставалось служить ещё чуть больше года… Из нашего отряда только мы со старшиной и выжили. Тогда одиннадцать дивизий попали в окружение.
        К концу января сорок второго вышли к своим аж под Смоленском. Прошли больше четырёхсот километров по территории, захваченной оккупантами. Тогда я понял, что старшина не прост. Будь я один, давно в земле лежал бы.
        Радость оттого, что выжил и выбрался из окружения, длилась не долго. Для особистов как раз наступили не лучшие времена. Шли разговоры о ликвидации ГУГБ НКВД СССР, вот и начали они звереть.
        Вспомнил, как лежал избитый в каком-то сарае и удивлялся: «Почему они мне не верят?!»
        Когда за мной пришли и под конвоем куда-то повели, подумалось, что на расстрел. Конвойные подвели к эмке. Открылась дверь, в машине увидел старшину. Гладко выбритого, в новой шинели, он улыбался и махал рукой, садись, мол.
        Приехали на аэродром. Сели в новенький «дуглас» и полетели в Москву. Там я получил Красную Звезду и был зачислен в разведшколу.
        В сорок третьем младшим лейтенантом вылетел на первое задание. К концу войны - уже майор и вся грудь в орденах.
        Навыков диверсанта тело Лоло пока не имеет, но в голове все мои знания сохранились. Показать соплеменникам, наверное, много чего смогу. А надо ли?..
        Солнце светило ярко, но не грело. Хотя ветерок дул едва, но день был холодным. Сидеть у костра, наблюдая за работой женщин, не хотелось. Я повесил на плечо сумку, подарок Таша, взял топорик и пошёл к березовой роще.
        Сыпались дождём последние листья, и стало уже заметно, как поредел осенний холодный лес. Теперь хорошо стали видны уродливые, похожие на потёки дёгтя наросты на берёзовых стволах. Насобирав чаги, я стал обходить озерцо в поисках птичьих перьев.
        Брал все, что попадались. Утиные, гусиные, чёрное перо, наверное, с воронова крыла, и даже несколько штук из оперения цапли поднял.
        Почему встревожился, трудно сказать. Услышал странный звук. Даже сухая валежина под ногой хрустнет по-особому, хлестнёт кого-нибудь по лицу пружинистая ветка - и этот звук для леса уже чужой. А тут ещё сойки протрещали тревогу и заскакали, перекрикиваясь, по веткам сороки.
        Я упал за корягу и вжался в землю. Прошла минута, вторая, и на опушку березняка к озерцу вышли люди. Мужчины, женщины с детьми, нагруженные тюками и коробами, с длинными шестами в руках, кое-кто тащил волокуши.
        «Какое-то племя кочует к югу, - подумалось и тут же пронзительно: - Где Муська?!»
        Волчицы не видел уж минут пятнадцать - двадцать. Появись она сейчас - и чужаки могут меня заметить. Они, похоже, решили остановиться здесь, у воды. Уже сбросили на землю поклажу, и кое-кто из них налегке скрылся в роще.
        Племя большое. Сосчитать всех не вышло, но человек сорок взрослых точно есть. Встали на отдых или сочли это место подходящим для зимовки, кто знает? Поскольку к шестам до сих пор никто из них не подошёл, может, и дальше пойдут. Но наверняка у реки станут. Вода уже холодная, а о переправах поблизости я не знаю.
        Такое соседство нашему племени во вред. Той уже говорил, что пора вернуться на дюну. А там стойбище заметным станет, да и охотники пришельцев наверняка рано или поздно наведаются и в наш сосняк.
        «Уйти бы сейчас незамеченным…»
        Медленно отползаю. За холмиком перевожу дух. Юркнул в прибрежные заросли и, пригибаясь, пробежал через лужок, нырнул в низкорослый ольховник. Там затаился.
        Слышу совсем рядом шорох. Сердце чуть из груди не выскочило. Вижу, волчица зря времени не теряла. Тащит молодого гуся. Бока и лапы в грязи, где она его поймала? На озере птиц точно уже не было. Уж я заметил бы. Шепнул ей:
        - Ну что, охотница, побежали?
        Гулко билось сердце, а я бежал и бежал. Ноги и руки безостановочно работали, лёгкие со свистом и хрипом вбирали воздух, а голова заполнена только одним видением, только одной картиной, которая назойливо повторяется, как в испорченной грампластинке: много чужаков, суетящихся на берегу озера.
        Бросив у землянки сумку и топор, обессиленный, плетусь к стойбищу, тащу за шею гуся. Для Муськи такой забег - лёгкая разминка. Прыгает вокруг, покусывает птицу за крыло.
        Соплеменники дембелюют, то есть ничего не делают, чему на этот раз я рад. Таша забирает у меня гуся, поднимает над собой и кричит:
        - Лоло мужчина!
        Все смеются.
        Я пытаюсь начать рассказ о том, что видел у озера чужаков, но лишь издаю хрип. Той первым заметил необычность в моём поведении. Взял за руку, подвёл к костру и усадил на бревно.
        - Показывай! - говорит.
        - Видел у озера много чужих. Большое племя! - Едва произнёс, как тут же закашлялся.
        Думал, увижу тревогу в глазах вожака, озабоченность. А Той, услышав такую весть, стал глупо улыбаться. Завизжала Саша, соплеменники возбуждённо загомонили. Спустя пару минут толпой почти все взрослые отправились к озеру.
        Вскоре выяснилось, что то племя - родичи Саша. Об этом мне поведала Таша. Будто ждали их прихода ещё раньше и переживали, не случилось ли с ними чего-нибудь плохого.
        Встреча с племенем Зубров - охотниками за парнокопытными мохнатыми быками - подтолкнула меня не затягивать с приведением лука в рабочее состояние. А вдруг встретится враждебное племя? Лично я вряд ли смогу помочь мужчинам, размахивая перед врагами дротиком и ножом.
        Вечерело, но я отправился к зарослям ивняка у реки. Срезая только ровные мясистые прутики, из которых, по моему мнению, получатся неплохие стрелы, вспомнил о щитах. Мысль была мимолётной, случайной. Касалась она больше формы сплетённых из ивовой лозы половинок и процесса крепления ручки. Каким образом в моём сознании овальный щит ассоциировался с лыжами, объяснить трудно, может, ожидание первой в этом мире зимы, но именно такая ассоциация подтолкнула нарезать ещё и тонких прутиков, чтобы попробовать сплести снегоступы.
        Всходил месяц. Он выкатился ещё по светлому небу над рекой, над округлыми ивовыми кущами, над похолодевшей, окутанной туманом землёй. И тут же вода словно остановилась, накрывшись фольгой. Подул ветер, и сорванные длинные листочки с ив упали в реку и поплыли, разрушая иллюзию момента.
        Глава 10
        Племя охотников, родичей Саша, ушло вниз по реке всего на два перехода. Как оказалось, уже месяц оно кочует за огромным стадом быков. Той сказал, что, как только выпадет первый снег, будет Большая охота и пойдут все мужчины.
        За рекой больше никто не наблюдал. Скорее всего, непогода помешала Лосям снарядить погоню или они вообще не собирались делать это. Но лично я всё ещё тревожился. Уж больно мерзким, скользким человечком показался мне их предводитель.
        Вчера первый раз пострелял из своего лука. Хотя и делал его плечи тонкими, но натянуть тетиву до щеки не смог. Правда, и в половину натяжения стрела по прямой линии пролетела метров тридцать хорошо, резко.
        И сегодня решил похвастаться луком. Но в стойбище идти не пришлось. Мужчины сами пришли к землянке с копьями и щитами. Тренироваться решили, а меня вроде как тренером назначили. Стал им показывать всё, что знаю. Вначале - как правильно держать щит, не прижимая к себе. Зачем? Долго пришлось объяснять, поскольку понять, что щит можно чем-ни будь пробить и если держать его вплотную, то и тело получит повреждение, они не могли. Ну да: щит-то защищать должен!
        Как я только не объяснял… Но самым весомым оказался аргумент, что может попасться очень сильный противник. А силу соплеменники уважали.
        Потом пошло легче. Поняли, что «в лоб» удар принимать тоже плохо. Но если в момент удара щитом «поиграть», то можно не только хорошо защититься, но и противника подловить, вывести из равновесия.
        Непросто оказалось объяснить, что лучше всего им стоять вместе, прикрывая щитом не только себя, но и товарища. Аргумент, что Лосей ожидали много, а в племени мужчин мало, не помог. А вот народную мудрость из будущего, когда одна палочка легко ломается, а пучок - никак, они поняли!
        Когда же показал Тою, с какой лёгкостью макуахутл рубит древка копий, и стратегия обрисовалась: Той атакует, а Толо, Тин, Лим и Лют обороняются или атакуют вместе. Как получится, случись сражаться, бой покажет. Главное, мужчины довольны и вроде бы кое-что хорошо уяснили.
        Они уже собирались уйти к стойбищу, но я попросил остаться. Сказал, что хочу ещё показать. Заинтересовались…
        Вынес лук и пару стрел. В их глазах читаю абсолютное равнодушие. Стреляю…
        Той пожимает плечами и говорит:
        - Играй сам, - и покровительственно похлопывает меня по плечу.
        Другие мужчины улыбаются с таким умилением, что захотелось сказать им что-нибудь эдакое…
        Остаток дня тренировался стрелять и, если какая-нибудь стрела летела плохо, полировал древко, правил оперение.
        Наступили сумерки, и пошёл снег, первый снег года. Он был крупным, мокрым, тяжёлым и вмиг облепил деревья и кусты. Налетел порывом, усыпал землю, и сразу высветлило вокруг, и чётко обозначились чёрные кочки холмов, пни и поваленные деревья.
        Для меня это утро стало поздним. Заснул за полночь, мастерил колчан. Лёгкий морозец не дал подтаять первому снегу. В мутном воздухе мухами кружились редкие снежинки.
        Натянув поддёвку Лосей, взял колчан с десятком стрел и лук, зашёл в стойбище, чтобы чем-нибудь позавтракать.
        Охотники с утра ушли в лес. Обычно они ходили по опушке вдоль реки. Я, перекусывая у костра, планировал отправиться в глубь леса, туда, где чаще встречались ельники.
        - Что это? - спросил Тошо, указывая пальцем на лук.
        - Помнишь, ты держал в руках это? - указываю на рукоять.
        Он кивнул.
        - Я обещал тебе показать позже. Смотри!
        Достал из колчана стрелу и, наложив на лук древко, натянул тетиву. Потом, немного ослабив, отпустил. Стрела улетела метров на десять и зарылась в снег.
        Тошо залился от восторга смехом. Стал прыгать вокруг меня и просить:
        - Дай, дай мне!
        Минут через пять, когда дети и женщины во что бы то ни стало решили тоже пострелять, я стал сожалеть о своей слабости к детям.
        - Нет! - твёрдо ответил им всем. - Возьмите копьё и играйте!
        - Лило, Лило… - завела старую шарманку Таша. - Оружием не играют. - Грозит пальцем.
        - Лук - тоже оружие!
        Смеется Таша, смеются женщины и дети, но больше не просят дать им лук пострелять.
        Скармливаю остаток полусырого мяса Муське и спешу поскорее уйти в лес. Посмеиваюсь над собой: соплеменникам всё-таки удалось вывести меня из себя.
        Иду по заснеженному лесу, как когда-то, точнее, в будущем ходил, стараюсь ступать мягко на носок или на пятку, избегая валежника, пригибаясь под ветками. Недовольно поглядываю на волчицу, нарезающую вокруг меня круги.
        Простор между сосен постепенно стал заполняться подлеском. Пару раз волчица поднимала из снега тетеревов. От мысли опробовать лук на такой цели отказался сразу. Но запланировал себе сделать стрелы с тупыми наконечниками, чтобы поохотиться на птицу. Ведь острый наконечник предназначен для разрезания шкуры и кровеносных сосудов, он подходит только для охоты на копытных или для войны. Для дичи нужен такой наконечник, чтобы сломать кости крыла и оглушить.
        Стали попадаться овражки, заросшие дубами, и на холмах одинокие ели, одетые в роскошные зелёные шубы с белыми воротниками из снега. В сравнении с ними сосенки выглядели мёрзнущими сиротками. Суетливо хлопали крыльями, перелетая с ветки на ветку, синицы и клесты.
        Я подошёл к краю глубокой балки, с зарослями ивы на дне, услышал звон ручейка и разглядел на снегу отпечатки следов вокруг. На снегу, выпавшем накануне, отчётливо виднелись оленьи следы, чуть поменьше оставил кабан, а по склонам вились цепочкой заячьи.
        Охотничий азарт захватил меня целиком. Взяв в левую руку лук, я наложил стрелу и, придерживая её указательным пальцем, был готов выстрелить в любой подходящий момент.
        Одинокая самка оленя вышла из ивняка. Она медленно шла вдоль зарослей, изредка останавливалась и грызла нежные веточки ив. Я провожал её взглядом, пока она не скрылась в ельнике за оврагом. Идти за ней по следам было бы неверным решением. Обычно, набив брюхо, олень делает крюк и ложится так, чтобы видеть тропу, по которой он шёл. Если по ней пойдёт охотник, животное припадёт к земле и будет лежать неподвижно, пока тот не пройдёт мимо. Потом потихоньку встанет и убежит.
        Главное правило на охоте в лесу: не идти по следам зверя. Нужно свернуть в сторону и искать холмики или заросли, словом, удобное местечко, где животное могло бы лечь отдохнуть.
        Я двинулся в обход оврага, пробираясь между деревьями. За оврагом они росли так близко одно к другому, что я видел не дальше, чем на десять шагов вперёд. Войдя в ельник, я стал пробираться шаг за шагом и всё же умудрился задеть плечом ветку ели, и снег посыпался тяжёлыми хлопьями. Тут же увидел, как шагах в двадцати поднялось облако снежной пыли. Волчица бросилась в погоню, но что она сможет сделать, даже если и догонит оленя?
        «Не беда! Зверья здесь водится много, а до ночи ещё далеко», - подумал я и пошёл дальше.
        На краю небольшой полянки шагах в пятидесяти от меня большой лось-самец объедал веточки какого-то кустика. Видеть меня он не мог. Нас разделяла стена молоденьких ёлочек, за которыми я и затаился, приготовившись к стрельбе.
        Мимо совершенно беззвучно пронеслась Муська. Слова проклятий едва не сорвались с языка. Но, видимо, сохатый решил, что молодая волчица не опасна. Он, конечно, перестал объедать веточки, но и не убежал. Повернулся к охотнице и пару раз ударил копытами в землю перед собой.
        Муська кружила вокруг, заставив лося двигаться, чтобы не потерять возможности нанести удар передними ногами.
        Я шаг за шагом подходил всё ближе и ближе, пока не решил, что пора стрелять. Мне удалось натянуть тетиву к уголку рта. Тогда я даже этого не заметил. Стрела рассекла воздух и вонзилась в бок лося. Он перепрыгнул через волчицу и скрылся в ельнике. Муська побежала за ним.
        Наложив вторую стрелу, я медленно пошёл вдоль цепочки волчьих следов. Стрелять второй раз не пришлось. Вскоре я наткнулся на издыхающего лося. Он лежал, уткнувшись рогами в землю. Стрела торчала под лопаткой, войдя в тело рогача почти по оперение. Волчица бегала вокруг, покусывая трофей то за ногу, то за живот.
        Радовался ли я тогда? Восторг был скоротечен, подобно оргазму после секса в общественном месте. Когда тут же осматриваешься, пытаясь понять, а были ли нежелательные свидетели? Испортил себе праздник души одной только мыслью: «Как я сам его потащу?»
        Понятно, что никак.
        Взяв морду волчицы в ладони, заглянул в лукавые глазёнки и несколько раз произнёс: «Охраняй!» Так, на всякий случай. Но, пробежав к стойбищу большую часть пути, рядом её так и не увидел. Муська осталась охранять нашу добычу.
        Едва заметив дым от костра, закричал:
        - Я убил лося!
        В ответ зазвучали детские голоса:
        - Лоло убил! Лоло убил!
        Навстречу мне бежали женщины и дети.
        Обратный путь к ельнику мне показался очень долгим. Всё-таки зря женщины позволили детям пойти с нами.
        * * *
        Всю дорогу я переживал, опасался обнаружить у трофея хищников-мародёров и волновался о волчице. Хоть и доросла она до размеров взрослого волка, но всё ещё оставалась щенком. Возможно, на этот раз просто повезло, но лось лежал там, где я его оставил. Рядом сидела Муська.
        Женщины ходили кругами вокруг сохатого, причитая, какой я молодец! Теперь их «Лоло» звучало для моих ушей приятно.
        Тащить тушу самца было тяжело. Он весил пятьсот или шестьсот килограммов. Постоянно цепляющиеся за крупные ветки и лежащие на земле деревья ветвистые рога задерживали нас не меньше, чем необходимость обходить холмы и ямы.
        К стойбищу подошли уже в сумерках. Навстречу нам вышли встревоженные мужчины. Они вернулись недавно и как раз обсуждали, идти ли по нашим следам или предпринять что-нибудь другое. Недоумевали, что побудило женщин и детей убежать в лес.
        Кстати, сегодня им ничего не удалось добыть. Понятное дело: за подлеском не спрятаться, скрытно стадо не обойти. На снегу всё не белое становится заметнее.
        Ещё веселей мне стало, когда Той понял, что лося я завалил из «игрушки». Ну, хоть как-нибудь смутился бы! А ему что с гуся вода, снова слышу:
        - Показывай!
        А что я вчера пытался сделать?
        На этот раз пир начался необычно. Вначале мы пили лосиную кровь. Что было для соплеменников в этом сакрального, я так и не понял, но «разливать» пришлось мне, как шаману.
        Дальше пошло всё по плану. Вот только, раскрасив лица, соплеменники не спешили смывать кровь. Понятное дело, и я решил не выделяться.
        Дело шло к моему сольному выступлению. Уже не раз я ловил взгляды женщин и догадывался, чего они хотят. Все сыты, вокруг темень. Вроде пора на боковую, но никто до сих пор не поднялся и не ушёл от костра.
        - Зубры зовут нас на Большую охоту, - как бы между прочим сказал Той.
        Женщины закивали, и снова ловлю направленные в мою сторону их вопросительные взгляды.
        Своими шаманскими обязанностями, по правде сказать, я пренебрегал. Не потому, что не хотел делать то, чего от меня ждали соплеменники, просто не знал, что именно я должен делать. Вот и сейчас они, наверное, ждали, что я как-то начну шаманить.
        Поднимаюсь, хлопаю раз, другой. Иду вокруг за их спинами, ритмично похлопывая ладонями. Поднимаю Таша, Лило. Веду их за собой и снова хлопаю. Делаю знаки соплеменникам, мол, присоединяйтесь.
        Вспомнилось, как однажды в моём прошлом-будущем сын пригласил меня на рыбалку. И всё было бы как обычно, но на реке неподалёку от нашего лагеря отдыхали реконструкторы. Кто-то из этой братии предпочитает погружение в мир Толкиена, их называют толкиенисты, другим нравится почувствовать себя викингами, а эти реконструировали древний обряд эвенков - икэнипкэ. Это сложный обряд, представляющий собой восьмидневный хоровод, в котором имитировались, во-первых, погоня всех присутствующих вместе с шаманом и его духами за воображаемым оленем, «убиение» его и «приобщения» к его мясу; во-вторых, весь годовой цикл жизни охотника; в-третьих, движение вниз по шаманской реке, для чего, уже не припомню.
        Водить хоровод вокруг костра по поводу предстоящей охоты мне показалось хорошей идеей. Когда народ понял, чего хочет шаман, дело пошло на лад и началась дискотека! Вначале мы ходили вокруг костра и хлопали, потом я стал имитировать бросок дротика, и все стали повторять это движение за мной, потом разыгравшаяся фантазия подкидывала мне всё новые и новые образы-движения, и хоровод становился всё красочнее и разнообразнее. Одних хлопков стало не хватать. Я затянул какую-то белиберду, сам удивляясь, что делаю это:
        - Хозяин леса, Хозяин реки, Хозяин земли, сюда приходи, здесь сядь, мы мяса тебе дадим!..
        Соплеменникам понравилось. И вскоре движение мужчин, женщин и детей вокруг костра стало сопровождаться заученным призывом.
        В какой-то момент я взял кусок мяса и, отбежав от костра метров на двадцать, бросил его в лес. На обратном пути заметил, что волки как-то странно себя ведут: жмутся к Муське, а она пристально смотрит вроде бы на меня. А потом замерли и соплеменники. Обернувшись, увидел убегающего длинными скачками в лес волчару.
        - Хозяин леса услышал! Он приходил! - закричал Той.
        Соплеменники, конечно, радуются, а мне не по себе: волк был огромным. Такой вместо угощения мог бы и меня в лес утащить.
        Наверное, ночной визит хищника к стойбищу обеспокоил не только меня. Я проснулся, услышав шум и голоса. Племя переходило из леса на дюнку.
        Снег сыпался небрежно и неспешно на плечи, на голову, залетал в нос и глаза. Лёгкий морозец пощипывал за щёки, и, наблюдая за бредущими, согнувшимися от тяжести поклажи людьми, я испытывал лёгкую грусть, мимолётную печаль о чём-то безвозвратно потерянном…
        Глава 11
        ^Л^одочка спокойно плыла по течению. Надо мной висело голубое небо. Слепило солнце. Мир был чист, красив и праздничен. Серебрились, сверкали покрытые корочкой льда и мелким снегом прибрежные ивы. Вдали на холмах величественно стоял лес.
        Лют правил долблёнкой, а я наслаждался пейзажами. Мы везли Зубрам посуду и изделия из кремня и обсидиана. Остальные мужчины племени пошли пешком налегке.
        Очень скоро радость солнечного утра сменилась глухой тоскливой тревогой: по обоим берегам, куда ни кинь взгляд, раскинулась снежная целина с чернеющими шишками кротовин и одинокими чахлыми деревцами, ютившимися у оврагов. Казалось, на многие километры вокруг не осталось ничего живого.
        Во второй половине дня небо затянулось, понеслась позёмка, и я совсем приуныл, размышляя о предстоящей ночёвке без костра. В этих краях даже берега стояли голыми.
        Зря я переживал. Мы остановились на ночлег у небольшого островка, заросшего тальником и вербой. Весь берег был расчерчен заячьими следами. Муська заволновалась, почуяв зверьков ещё до того, как мы причалили.
        Волчицу я хотел оставить в стойбище. Когда выталкивал её из долблёнки, она скулила и рычала, кусала мои чуни. На берегу её пробовала удержать Лило, потом Таша, но каждый раз она вырывалась и бежала за мной к воде. Я как-то сразу сдался. Понял, что ничего с этой затеей не выйдет. И решил: пусть плывёт со мной.
        Едва причалили, как она выпрыгнула из лодки и исчезла в зарослях. Мы всего-то успели развести костёр и соорудить рядом шалашик, как вернулась добытчица. Она притащила зайца и, положив его передо мной на землю, тут же юркнула под навес. Там улеглась и задремала.
        К середине второго дня нашего путешествия я увидел зубров. Огромное стадо в несколько сотен голов двигалось по заснеженной долине к холмам, поросшим лесом. Странно, но это зрелище если и восхитило меня, то только мыслями о грандиозности предстоящей охоты. Наверное, потому, что животные шли далеко и рассмотреть их как следует не получилось.
        А спустя несколько часов мы увидели дымы и десяток чумов, приютившихся на небольшом холме длинным узким языком, входящим в воду. К нему мы и пристали. Только там можно было вытащить лодку на сушу. Берег реки в этих местах, увитый корнями ольхи и ивы, возвышался над водой на метр.
        Встречали нас без суеты. К лодке подошли трое мужчин и две женщины. Потёрлись по очереди щека о щёку с Лютом, не обратив на меня и волчицу никакого внимания, занялись разгрузкой.
        Чуть позже в стойбище Зубров народ словно пробудился. Началась какая-то беготня от чума к чуму, стали слышны голоса. Оказалось, наши горшки произвели должное впечатление на соплеменников Саша. Они гораздо больше понравились им, чем изделия из обсидиана.
        К вечеру подошли мужчины нашего племени. Местный шаман будто только их и ждал. Глухо зазвучал барабан. Я представил, что любой другой шаман на моём месте испытал бы иррациональное чувство зависти: а как же, с «бубном» камлается совсем по-другому! Но мне было всего лишь любопытно, хотелось посмотреть, как тот барабан сделан.
        Народ потянулся за стойбище. Там у большого костра стоял тотем племени - несколько жердин, увенчанных черепом зубра и обернутых шкурами. Вот вокруг него и начались пляски народов Севера.
        Потом каждый мужчина кидал в тотем копьё или дротик, воображая, что метит в зубра. Промазать было трудно, попадали все, но каждый раз очень радовались. Кричали «Йо-хо!» и потрясали над головой своим оружием.
        Подошла моя очередь. Я натянул лук и спустил тетиву. «Вжик!» - и стрела исчезла. Наверное, пробила шкуру и упала внутри сооружения. Вокруг стало очень тихо. Только костёр потрескивал.
        Шаман подошёл к тотему и просунул в дырочку, пробитую стрелой, палец. Когда понял, что тот хорошо входит и выходит, посмотрел на соплеменников и тихо воскликнул:
        - Йо-хо!..
        - Йо-хо! - тут же заорали охотники, и мой лук пошёл по рукам.
        Шаман-Зубр ещё тот заклинатель! Мужичонка - метр в кепке, как в будущем говорят о недомерках, бородёнка куцая, глазки маленькие, брови белёсые, редкие. На голове болтается смешной кожаный колпак. Ну, писаный шут! Смотрел на меня приветливо, улыбался, показывая крепкие крупные зубы.
        Лук вернулся ко мне неповреждённым. Народ уважение к оружию имел.
        Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, я, пользуясь массовым весельем в ожидании плотного ужина и, может, ещё какой-нибудь развлекухи от местного шамана-клоуна, направился к чумам.
        Как назло, Муська куда-то убежала. Именно сейчас я предпочёл бы видеть её рядом. Дюжина подростков встречали меня на краю стойбища, и выражение их лиц не предвещало для меня ничего хорошего.
        Высокий мальчик с рыжими локонами, торчащими из-под мехового колпака, вышел навстречу и спросил:
        - Кто ты? И почему мы - с женщинами, а ты в ночь перед Большой охотой празднуешь вместе с мужчинами?
        - Спроси у них, - спокойно ответил я, думая, что, по крайней мере, дети за тысячи лет не изменились.
        - Я у тебя спрашиваю!
        Похоже, парень таким образом просит «закурить». А потом с криком «Мне не нравится твоя шляпа!» полезет в драку. Хотя мне его колпак действительно не понравился. Сам носить такой я не стал бы.
        - Я шаман племени Рыб и охотник.
        Девушки из компании подростков-Зубров захихикали, что, наверное, подзадорило их предводителя.
        - Ты жалкий хорёк, а не охотник!
        «Ох уж эти дети…»
        Вспомнился анекдот, как Илья Муромец кричал и обзывал всякими словами чудище лесное у его логова. Устал Илюша ругаться и ушёл, так и не дождавшись ответа. А чудище сидит под землёй и шепчет: «Пусть чудище, пусть зелёное и мерзкое. Зато живое!»
        «Хе-хе…»
        - Я тебя услышал, - отвечаю серьёзно, сопровождая сказанное кивком, и спокойно прохожу мимо к ближайшему костру.
        Парень растерялся. Может, он что-нибудь ещё придумал бы, как досадить или оскорбить меня, но появилась волчица. Полагаю, они знали, что прирученный зверь станет защищать хозяина, поэтому и ушли.
        Едва я подошёл к костру, как самая старшая девушка из компании задиры догнала меня. Симпатичная, белокурая и голубоглазая, с небольшим прямым носиком и чувственными губками, она отличалась от женщин моего племени. Я смотрел на неё не отводя глаз не потому, что она мне понравилась, просто успел привыкнуть, как выглядят мои соплеменницы, и, возможно, очаровался ею. Ну и посмотреть было на что…
        Став рядом, она спросила:
        - У такого взрослого охотника, как ты, наверняка уже была женщина?
        Вижу, что компания подростков вернулась и остановилась метрах в пяти от костра. Делают вид, что разглядывают звёзды, и я невольно озаряюсь улыбкой: «А ведь ребята куда более изобретательны, чем молодёжь нашего племени! А как говорят, мыслят! Что бы я ни ответил, всё равно совру…»
        Красавице показалось, что я недостаточно смущён и унижен, она обняла меня, потершись щекой о щёку. А я ответил поцелуем.
        Как давно это было в последний раз! А когда поцелуй мне казался таким сладким, уж точно не упомню.
        Был момент, когда руки девушки напряглись, а может, мне только показалось. Для меня поцелуй длился вечность, но когда это чудесное мгновение закончилось, девушка, не говоря ни слова, убежала.
        - Что он сделал? - спросил кто-то из её компании, и тут же, забыв обо мне, они побежали за ней.
        Всё хорошо, что хорошо кончается. Я потрепал Муську за ухо и собрался найти соплеменников, чтобы узнать, где будем ночевать. Но мои испытания на этом ещё не окончились. Местный шаман решил поделиться со мной опытом.
        - Ты правильно поступил, что не полез в драку, - услышал я за спиной скрипучий голос.
        Обернувшись, увидел коллегу по охмурению соплеменников. Кивнул ему.
        - Ахой, слышал я, не успел передать тебе свои знания, - то ли спросил, то ли утверждал он. - Пойдём со мной.
        Шаман направился за чумы, и мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Шли мы недолго. Как и моё жилище, его шатёр стоял в стороне от стойбища.
        Внутри его дом показался мне уютным. Было чисто, чувствовался порядок, приятно пахли травки, развешанные на жердинах. Мы уселись на шкуры у очага, и шаман начал читать свою лекцию:
        - Люди живут потому, что все дыры в них могут закрываться с помощью духа. - Такое начало меня, конечно, вдохновило. Я понятия не имел, как он закончит свой рассказ, если так начал. - Всё вокруг живёт, пока что-нибудь его не продырявит. Злые духи могут проникнуть в тело человека, и ты, как шаман, в первую очередь должен определить, найти место, через которое злой дух вошёл в человека. Такое место может быть красным или синим, иногда чёрным. Когда найдёшь его, сделай маленькую дырочку в том месте, чтобы хорошие духи могли изгнать из тела плохих. Убери мхом или травой всё, что плохие духи ели и оставили после себя. Потом попроси защитников, чтобы они помогли больному.
        В общем, коллега в чём-то был прав. По крайней мере, я понял, что дикое заблуждение, отражённое в учении об отверстиях, не помешало шаманам этого племени правильно подойти к методам лечения. Он вроде бы не собирался продолжать, и я позволил себе задать вопрос:
        - А если человек слаб, у него всё болит, и он горячий, а места, через которое вошёл дух, не видно, что делать?
        - Ты способный ученик! Я таких вопросов не задавал… - Шаман задумался, наверное, расстроился, что сам таким способным не был, но спустя какое-то время продолжил: - Значит, духи вошли в тело через рот или нос. Если человеку давать много пить, то вскоре всё плохое начнёт из него выходить, главное, ты хорошо проси духов о помощи.
        Он показал свою коллекцию трав, рассказывая, что и как применяет. Я слушал внимательно, но быстро утомился. Какое-то время держался бодро мыслью, что любой этнограф из будущего много отдал бы за возможность так посидеть и послушать. Но где этнографы, а где я?..
        Спросил коллегу, что он думает о звёздах на небе.
        - Это дыры в теле нашего мира. Мир, как зубр, скачет в своём стаде, живёт. А злые духи летают вокруг, как и тут…
        Он поднялся, сорвал пучок засушенных листиков и бросил в огонь. Дымок запах чем-то очень знакомым…
        Минут через пятнадцать мы уже по очереди стучали в барабан, и нам было очень весело. А потом мне захотелось есть и пить, но шаман ничего не предлагал. Он сунул свой барабан под одну из шкур, наваленных ворохом у каркасной жердины, и там же завалился на пол, как изрядно выпивший человек. Мне почему-то с грустью подумалось: «Всё, кончился такой замечательный вечер…»
        А шаман Зубров стал напевать какую-то песню на понятном одному ему «птичьем» языке, и я очень быстро уснул.
        Всё утро и добрую половину дня мы шли вверх по течению, то удаляясь от реки, то приближаясь к ней. На Большую охоту отправилось всё племя Зубра. Женщины и дети под руководством шамана вскоре станут загонщиками.
        Охотники остались на узкой полоске заснеженной целины между крутым берегом и холмами, поросшими лесом. Шаман повёл загонщиков дальше.
        Некоторые охотники-Зубры укрылись в кустарнике и за деревьями, а те, кого я ещё мог видеть, примерялись к броску, раскручивая над головой ремни с грузами-камнями на концах. В будущем такой метательный снаряд называли боло. Мне было любопытно увидеть результат применения этого приспособления. Думаю, совсем скоро это случится. Уже задрожала под ногами земля. А значит, огромное стадо зубров побежало. Охота началась.
        Оставаться на холме мне не хотелось. Отсюда до целины, по которой должны пробежать мимо охотников животные, было далеко - метров пятьдесят. Но я заметил у подножия холма глубокий овраг. Когда спустился к нему, мне показалось, что он рукотворный - древняя яма-ловушка. Её края заплыли и заросли терновником. Склоны всё ещё оставались почти вертикальными. Наверное, такую яму могли вырыть во времена охотников за мамонтами. Хотя кто может знать наверняка, когда эти мохнатые слоны вымерли на самом деле?
        Я устроился на небольшом пятачке размытой земли на краю ямы за большим кустом. Муська улеглась рядом. Волчица дрожала и поджимала хвост. Её пове дение меня удивило, но ненадолго: стук копыт приближался очень быстро и вскоре заглушил крики охотников, перекликающихся на холме.
        Теперь я знаю, что нет ничего страшнее свиста пуль над головой и бега стада зубров, катящегося лавиной. Мохнатые лобастые бестии, налетев на яму, расступились, а затем снова сомкнулись, охватив меня тесным кольцом. Сливаясь в сплошную массу, мелькали косматые головы и острые рога. Я вжимался в землю и помыслить не мог стрелять в них.
        Вдруг ситуация резко изменилась. Стадо почти остановилось. Наверное, причиной затора стал узкий выход на равнину за холмами.
        В яму упал телёнок, а его мать, упираясь копытами в землю, едва не последовала за ним. До неё от моей засады было не больше семи метров. Я натянул тетиву и пустил стрелу. Только после третьей она, вначале рухнув на колени, завалилась на бок. Зубры побежали снова, и спустя минут пять я смог увидеть около двадцати забитых охотниками животных. Они лежали ближе к холмам, а над ними, потрясая копьями, ликовали люди.
        Пошатываясь от вдруг навалившейся усталости, я пошёл к ним. Жалобно замычал телёнок. Мне стало жаль его. Вернувшись, уже наложил стрелу, но подумалось, что такой шанс приручить животное упускать глупо. Решил остаться здесь и дождаться соплеменников.
        Глава 12
        - Лоло, друг мой, ты же не откажешь в маленькой просьбе старику Яххе?
        Шаман Зубров попросил меня отдать ему тёлочку, угодившую в яму. «Как будет хорошо вырастить её, чтобы приманивать бычков!» - мечтал он.
        И возразить ему я не мог. Яххе привёл аргумент, что, мол, несколько дней она должна посидеть в яме голодной. Привыкнуть к человеку, кормиться из его рук… А наши решили не возвращаться в стойбище Зубров, тащить добычу отсюда намного ближе.
        - Конечно, не откажу, но что ты, Яххе, предложишь взамен?
        - Племя отдаст одного из добытых бычков.
        - Нас шестеро, один поведёт назад лодку, а я ещё мал. Смогут ли мужчины твоего племени помочь нам?
        Оказалось, наличие настоящего шамана в племени, преемственность накопленного опыта дали свои положительные результаты. Яххе прекрасно считал до двенадцати, а когда чего-нибудь было больше, он добавлял к двенадцати необходимое число. То есть шаман Зубров легко оперировал цифрами в диапазоне двенадцать раз по двенадцать - до ста сорока четырёх. А больше вокруг особо и сосчитывать нечего, разве что звёзды… И количество месяцев в году, соответственно, он тоже знал и даже называл их мне. Сейчас шёл одиннадцатый месяц года - месяц, когда падают последние листья.
        - Поможет кто-нибудь, не переживай, - ответил он и медленно заковылял к охотникам, обдирающим добычу.
        К сожалению, моим соплеменникам не удалось убить ни одного из сотен скакавших мимо зубров. Эх! Была бы хоть у кого-нибудь из них копьеметалка…
        Моя придумка им, конечно, понравилась, но в лесу они охотились скрытно, где не всегда можно было хорошо замахнуться, использовать копьеметалку мешали ветки, ведь в засаде они сидели, как правило, в каких-нибудь кустах. Поэтому с собой каждый взял по паре дротиков, копьё и топор, а столь нужное для такой охоты приспособление они оставили в стойбище.
        Местные бросали в ноги скачущим животным свои боло. Удачный бросок опутывал конечности, зубры падали, и их потом чем-нибудь добивали, когда появлялась такая возможность. Ведь подойти близко к идущему лавиной стаду не каждый осмелится.
        Я думаю, что Той даже и не пытался убить зубра. Сидел на холме и трясся от страха. Я и сам, скорее всего, поступил бы так же. Но мне «повезло» сглупить. До сих пор с содроганием вспоминаю мохнатые морды и острые рога вокруг себя и ужас, сковавший меня, когда они проносились совсем рядом.
        Не убей я корову, наверное, без мяса нас Зубры не оставили бы, обязательно подкинули бы что-нибудь на дорожку. А с учётом выменянного телёнка наша добыча удвоилась.
        Соплеменники, узнав о моём успехе, обрадовались. Долго ещё от выражения ими радости болели мои спина и плечи. А закончив ликовать, они побежали к лесу, чтобы нарубить там подходящих для переноски мяса жердин.
        Местные сняли с убитого зубра шкуру. Привязали к ней толстые и длинные палки. Получилось что-то вроде носилок. Вынули из туши желудок и внутренние органы, отрубили голову, вырезали горб, отделили ноги и рёбра от позвоночника и всё это положили сверху на подготовленную для переноски шкуру.
        Желудок, конечно, они выбросили, но не поленились повозиться с кишками. Оказывается, женщины-Зубры набивали их замороженным мясом, предварительно мелко его настрогав. Потом готовили на огне.
        Жаль, что никто из них не додумался попробовать сделать колбасу. Наверное, специй не хватало. Но я думаю, если замороженное мясо настрогать и подержать в рассоле, а только потом набить им кишку и подвесить, скажем, где-нибудь в чуме, то храниться такое изделие будет долго.
        Вечер и весь следующий день люди племени Зубров готовили добычу к переноске. И, переночевав, утром мы пошли к своему стойбищу, а они - к себе.
        Яххе выполнил своё обещание: вторые носилки несли мужчины из его племени. Когда и как шаман успел охмурить нашего вожака, не знаю, но Той пообещал ему обучить охотников-Зубров лепить горшки. Мог бы и посоветоваться, прежде чем давать обещание. Хоть я не против, пусть учатся. Ведь Зубры, по всем понятиям, дружественное племя, не то что Лоси…
        Зима прошла, пролетела, да так, что и вспомнить нечего. Она была сытой и тёплой…
        С ликующим пронзительным криком стаями и в одиночку летели, парили, носились над моей головой птицы. Даже если бы я не вёл свой календарь, то, подставив лицо под солнечные лучи, услышав пернатое многоголосье, не засомневался бы, что пришла весна.
        Она радовала не только ощущением полноты жизни. Наверное, для племени Рыб прошедшая зима была первой, когда соплеменники не страдали от голода и болезней. Мясо добытых на Большой охоте Зубров замёрзло, и им племя питалось около трёх месяцев. Скорее от безделья показанный мной способ ловли животных простой ловушкой, когда на тропе ставится ременная петля, стал развлечением. Даже дети время от времени приносили в стойбище зайцев. Мужчинам же удавалось иногда добыть косулю и кабана.
        Лют смастерил несколько луков. И охотники регулярно практиковались в стрельбе.
        Сестра, обучая лепке мужчин-Зубров, стала рисовать на кувшинах точки и чёрточки. Орнамент, на мой взгляд, выглядел простым, но соплеменникам такое творчество пришлось по душе.
        Лим в совершенстве освоил технику работы с обсидианом, и его изделия по-настоящему выглядели красивыми. Не то что мои поделки.
        Женщины племени научились шить штаны, и теперь все Рыбы носили их. Но из-за плохой выделки кожи они, намокая, после просушки становились жёсткими и, бывало, лопались на коленях и ягодицах, но, во всяком случае, сберегали соплеменникам здоровье, люди не переохлаждались. Даже Саша, страдающая воспалением суставов, не жаловалась на недомогание.
        Тиба и Тиса сплели отличные снегоступы. И если раньше после обильных снегопадов для соплеменников было практически невозможно не только добыть какую-нибудь еду, но и пополнить запас валежника, то теперь даже дети составляли взрослым компанию в лесных походах.
        Я бездельничал. Бродил по берегу реки. Она так и не замёрзла. Зима была мягкой. Чаще температура держалась около нуля. Лишь пару раз, по моим ощущениям, приходили десятиградусные морозы, но им не хватало времени, чтобы сковать реку льдом.
        Облазил все галечники в округе. Собирал речной сердолик и обсидиан. Однажды, вспомнив о своём невысказанном обещании Лило, попробовал сделать для неё бусики.
        Любой человек из будущего посмеялся бы над моими успехами в обработке камней, но соплеменникам понравились и бусы, и амулеты.
        Найденные камни я раскалывал. Потом подбирал кусочки подходящего размера и старался убрать всё лишнее, шлифуя их на плите твёрдого песчаника. Её я обнаружил среди камней очага. Труднее всего было научиться делать отверстия в самоцветах.
        Лим помог мне сделать несколько каменных и костяных свёрл. Я закрепил их на деревянных палочках и с помощью маленького лука, когда тетива, намотанная на древко сверла, обеспечивает ему большую скорость вращения, приступил к экспериментам.
        Едва приобрёл в этом деле сноровку, сверление стало самым простым делом, намного больше времени уходило на финишную полировку изделий кусками кожи.
        Сидя на камнях у реки, я вспоминал события первой для меня в этом мире зимы. Наверное, глубоко задумался, так как не сразу увидел лодки, стремительно приближающиеся к берегу. Сердце бешено заколотилось, голос пропал, а ноги словно окаменели. К счастью, такое состояние длилось секунды. Собравшись, я закричал:
        - Враги у стойбища!
        Заметив, что из чума вышла Таша, побежал к землянке вооружиться.
        Я видел всего две лодки, но следом могли идти и другие, а в стойбище находились дети и мамаши с двухлетками.
        «Только бы успели убежать в лес», - думалось мне, пока надевал доспехи.
        Повесив на себя колчан со стрелами, я взял лук и выскочил из землянки. Присел на колено, приготовился стрелять.
        Волчица сидела у входа и поглядывала на меня с интересом. Наверное, решила, что будем играть. Я как-то сразу успокоился. Если бы в стойбище происходило что-нибудь плохое, она не оставалась бы такой равнодушной.
        Всё же я шёл, не снимая с лука стрелу, в любой момент ожидая появления врагов. Обойдя дюну, вышел к реке справа от стойбища. Увидел на берегу лодки и чужаков, мирно беседующих с Таша. Моя сестра, Лило и Тошо тоже были там.
        Засунув стрелу в колчан, я подошёл к ним.
        Четыре женщины и всего двое мужчин выглядели измученными и обречёнными. Оказалось, они единственные выжившие из племени Лося. Когда на их стойбище напало какое-то другое племя, эти шестеро обдирали лыко на одном из островков. Рубили молодые деревца ракиты и вяза и остались там на ночь, чтобы поутру содрать с них кору.
        Заметили чужаков, когда возвращались в стойбище. Поняв, что на берегу их ждёт смерть, развернулись и поплыли вниз по реке. Какое-то время полуголые дикари, размахивая дубинами и копьями, преследовали их по берегу. Ближе к ночи решили пристать, но снова увидели чужаков. Так они и плыли без остановок, пока не увидели наше стойбище.
        Тиба принесла им рыбу и немного мяса, а я вернулся на камни, чтобы подумать, как же нам жить дальше.
        Враги могли появиться в любую минуту. Но если предположить, что добыча их была велика и желудки полны, то день-два у нас, может, и есть.
        «Неужели придётся бежать?»
        Как обидно в преддверии близкой уже настоящей весны, когда краски вокруг ещё пригашены, но уже появились на лужке первые жёлтые и белые цветочки, повешены шторы из высоких кисейных облаков и когда вдруг ненадолго умолкнут птицы, в этот редкий, неповторимый час тишина шепчет: поразмысли, не спеши. И всё очарование дикой, просыпающейся от сна природы омрачается липким, крадущимся по ногам к сердцу страхом.
        На теоретических занятиях в разведывательной школе нас, курсантов, всегда клонило в сон. Пока однажды в класс не вошёл очень странный преподаватель. Увидев его, мы как-то сразу развеселились.
        Шаркающей походкой он подошёл к столу, снял ватник и остался в стареньком узкоплечем грубосуконном пиджаке. Седые сосульки, свисающие с головы, причесал кусочком старой гребёнки, выуженной из необъятных карманов, пригладил бороду и объявил нам, что прочтёт курс о травах лечебных и смертельных.
        - Ну, какие травы?! Мы же диверсанты! - загомонили курсанты.
        Кто-то рассмеялся.
        - Это, конечно, не шутейное занятие. Очень даже… - сказал старик и так посмотрел на нас, что класс замер, погрузившись в могильную тишину…
        А старик тот оказался прав…
        Почти год назад, гуляя у стойбища, я наткнулся на заросли веха ядовитого. Его ещё называют водяной болиголов, мутник, свиная вошь. Растение ядовито всё, но особенно его корневище ранней весной.
        В детстве там, в будущем, встречал его не раз, но белые шарики цветов меня не привлекали, хотя говорят, что пахнет он сельдереем, а корневище приятно на вкус. Кому-то напоминает брюкву или редьку, а кому-то морковь.
        Для диверсий это растение подходит замечательно. Яды, содержащиеся в нём, не разрушаются ни при воздействии высокой температуры, ни при длительном хранении.
        Помню, разволновался, что кто-нибудь из соплеменников вдруг сорвёт, выкопает и съест. Но вскоре понял, что они не очень-то жалуют растительную пищу. И что Тиба-Трава не травница, а мастерица сплести что-нибудь, а Ахой не настоящим шаманом был…
        Со временем та тревога прошла и волнения позабылись. Но сейчас вовремя вспомнил я о своих беспричинных страхах. Предложил соплеменникам взять ножи и корзины и немедля отправиться со мной накопать корней, чтобы отравить ими чужаков.
        Как хорошо иметь хоть какой-то авторитет! Наши гости вначале отнеслись к моему предложению с насмешкой, но едва услышали от Таша, что не мальчик сейчас говорил, а духи, подчинились и подошли к делу серьёзно, попросив и для себя ножи и корзину.
        Я отвёл их на место, где видел зонтики веха. Мы стали выкапывать корни. Они действительно приятно пахли, и я предупредил гостей и соплеменников, что пробовать на вкус их нельзя.
        К вечеру в стойбище вернулись мужчины, приволокли кабанчика, попавшего в петлю. А вскоре приплыли и женщины, бившие гарпунами нерестящуюся в затоке рыбу. Их добычу мы запекли с кореньями веха. Оставили у очага и корзину с накопанным. Пусть дикари решат, что корешки - тоже еда. Забрали всё ценное из чумов и ушли в лес.
        Соорудив для женщин и детей шалаши, мужчины взяли луки, копья и щиты и пошли к опушке наблюдать за брошенным стойбищем.
        Я присоединился к ним позже: всё раздумывал, как быть с волчицей. Не побежит ли она к стойбищу, почуяв чужаков? Смотрел на неё и в какой-то момент понял, что, скорее всего, она, напротив, останется рядом.
        Только под утро зазвучали где-то у реки пронзительные птичьи крики. Явно, чужаки уже близко. А вскоре мы услышали дикий вой и увидели, как на дюну поднимаются, размахивая оружием, пришельцы. А через некоторое время раздались их стоны, вскрики, и один из них шатающейся походкой пошёл в сторону леса, на опушке которого мы затаились, но, не дойдя, упал…
        Той вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул. Мы не спеша пошли к стойбищу. Вожак, поигрывая макуахутлом, шёл первым и, поравнявшись с лежащим в позе эмбриона чужаком, несколько раз ударил мечом по нему.
        Пришельцы съели отравленное угощение и корешки. Их тела лежали на песке по всему стойбищу и в чумах. Я не увидел ни одной женщины или ребёнка.
        Соплеменники, словно делая обычную работу, пробивали копьями бесчувственные тела, я же просто смотрел, пока не обнаружил короб, принесённый чужаками, заполненный отрубленными конечностями убитых ими людей. Моё сердце сжалось от ужаса, точно в ледяном кулаке. И я хладнокровно стал помогать соплеменникам добивать испускающих дух, корчащихся в муках с пеной у рта дикарей.
        Впереди Рыб ожидали поиски нового места для стоянки, обустройство и налаживание там быта, притирание к новым людям. А я понимал, что моё детство в теле Лоло было лишь необходимой ступенью, своеобразным предисловием к этому кровавому и ужасающему событию в жизни племени.
        Часть вторая
        ЮНОСТЬ Глава 13
        Почти семь лет прошло с тех пор, как бродячее племя дикарей, существовавших разбоем, разорило стойбище Лося и вторглось на земли Рыб.
        Мы были предупреждены семьёй, сумевшей избежать печальной участи соплеменников. Сейчас они зовутся родом Лосей, только нашего племени.
        Убив тогда восемнадцать мужчин, мы оттащили их тела подальше от стойбища, и соплеменники стали разбирать чумы.
        Когда я привёл женщин и детей, всем племенем стали решать, куда пойдём. Той предложил пойти на земли Лосей, но Лим возразил, сказав, что там мы вряд ли найдём кремень и обсидиан.
        Моё предложение кочевать вниз по реке имело другой аргумент. Размышлял я просто: река текла на юг, а там теплее.
        Поскольку у нас было три лодки и плыть на них против течения было непросто, все согласились искать новое место южнее. Лют, плававший к стойбищу Зубров, вознамерился занять то место, где стояли они, и я решил не спорить, хоть эта идея не пришлась мне по душе.
        Нагрузив в лодки всё, что было бы тяжело нести, соплеменники пошли берегом, а я, Лют, Тина и Норх из Лосей поплыли. Первую остановку сделали там, где заканчивались лесистые холмы и начиналась покрытая лугами равнина. Пока взрослые суетились, подготавливаясь к ночлегу, я прогулялся к лесу и наткнулся на балку с пологим спуском. На её дне били ручьи, и сама балка, изгибаясь, уходила к реке.
        В будущем вплоть до девятнадцатого века люди предпочитали селиться на склонах именно в таких местах. Скрытность, защита от ветров, близость воды и леса, место, где можно, не вырубая лес, распахать поле. И хотя последнее пока было невероятным, но всё остальное казалось мне привлекательным. Всё равно на протяжении семи лет Рыбы кочевали на два километра в лес и обратно. Племя маленькое, зверей в лесу много, а рыбы в реке - ещё больше!
        Запомнилось мне из того, что читал перед смертью там, в прошлой жизни, что «в дела спешащего вмешивается дьявол», вот и не стал на ночь глядя ничего говорить попутчикам.
        А утром, проснувшись первым, стал будить их, чтобы сообщить о советах духов. Мне показалось, что все, кроме Лима, даже обрадовались.
        Дождались соплеменников. Поскольку и они к духам относились с уважением, вместе пошли к балке выбирать место.
        Правда, духи и тут помогли советом. Я выбрал такое место, где выход на равнину почти не имел наклона, а к лесу, напротив, был крутым. Потомки, конечно, осудили бы мой выбор, но они больше опасались людей и предпочли бы быстро скрыться в лесу, а я - зверей.
        За все годы, что здесь стоит посёлок, никто не пожалел о вложенном в его строительство труде. Пришлось за много километров таскать камни для очагов, копать землянки, хотя дубовый лес и имел свои привлекательные особенности, но найти подходящее дерево для шестов было непросто. И за ивовыми ветками приходилось плавать.
        Охота с луками доказала свою эффективность, хоть по-прежнему соплеменники предпочитали её загонный вид. Я же обычно охотился с Муськой.
        Волчата Тошо и Лило, как и прогнозировал Той, сбежали. Какое-то время они ещё приходили, но зимой, наверное, их новая стая ушла далеко от посёлка, и их визиты прекратились.
        Осенью били водоплавающую птицу. Тогда же, по совету духов, соплеменники выкопали яму под будущий ледник.
        Рыба ловилась почти всегда.
        По первой весне семья Лосей собралась в экспедицию за солью. Обстоятельно расспросив их о маршруте, пришёл к выводу, что стоим мы на Дунае, а пойдут они к Тисе. За ней будто есть много солончаков.
        Вернулись они в посёлок к концу лета и притащили килограммов двадцать пять соли. Это был их последний поход. Вскоре у племени появился ледник, и рыбу солить перестали. Иногда соплеменники коптили и рыбу, и мясо, но больше для пищевого разнообразия, в угоду желудку.
        Люди из рода Лося очень быстро стали своими. Норх и Брех оказались искусными охотниками-сле допытами. Они умели делать из ремней и тяжёлых деревянных колод ловушки на хищников. Женщины - Тиби, Нея, Ох? и Тах? - в совершенстве владели искусством своего племени - выделкой кож. В дубовых рощах на окрестных холмах они нашли все необходимые для этой работы ингредиенты. Теперь все в племени зимой щеголяли в удобной и тёплой одежде, а летом - в кожаных юбках и мокасинах. Для дождливой или ветреной погоды мастерицы делали плащи, как меховые, так и из тонкой мягкой кожи.
        Были в жизни посёлка и печальные дни.
        Саша однажды подвело больное колено, и она, пытаясь загарпунить рыбу, свалилась с лодки и утонула.
        Два года назад Таша, будучи на шестом или седьмом месяце беременности, пожаловалась мне, что ребёнок перестал толкаться. Помню, как от этой новости чуть было не остановилось и моё сердце. Как помочь ей, я не представлял. Мой товарищ из будущего, вернувшись из Анголы, рассказывал, что ему пришлось оперировать местную женщину, проходившую с мёртвым младенцем в утробе три месяца. Он говорил о невероятных способностях её организма, прославляя Творца. Я понимал, что, даже если произойдёт чудо и Таша проживёт хотя бы месяц, мне всё равно придётся попытаться извлечь плод.
        Я готовился сделать это. Морально и практически. Собрал стебли дикого мака. Думал, что смогу усыпить Таша, во всяком случае, рассчитывал на это. Поговорил с соплеменниками, объяснил, что произошло и чем это угрожает Таша. Мы не успели. Внезапно у неё поднялась температура, она стала бредить и через два дня умерла.
        Мне её очень не хватает. Не могу понять, отчего становится так тоскливо, когда вспоминаю о ней.
        Я не испытывал к Лило какой-то бесплотной любви, о которой в будущем писали, когда вели речь о рыцарских обетах - «в честь почтеннейшей донны», и не страдал от той, что называли страстью, чувственностью.
        Моё прошлое-будущее держало чувства в узде, сковывало цепями глупых предрассудков сердце. «А разве любовь - слабость? - спрашивал я себя. - Разве стоит мне её стыдиться? Разве нельзя предположить, что и в моём прошлом случалось пятидесятилетнему мужчине влюбиться в девчонку? На самом деле глубоко и страстно полюбить девчонку, которая годится ему в дочери?»
        Я твердил себе, что юн телом, как и Лило, но мой старческий ум обрушивал все мои желания в кювет, где до сих пор лежали разбитым автомобилем все мои комплексы, приобретённые в прошлом-будущем.
        Что чувствовало моё сердце, когда я смотрел на неё, плескающуюся у берега, или когда она льнула ко мне на лесной поляне? Наверное, просто нежность…
        Конечно, я врал сам себе. Наверняка мне хотелось выглядеть в её глазах рыцарем без страха и упрёка, её бескорыстным защитником - так напыщенно, хотя и не прямо, а какими-то задворками сознания думал я тогда о себе и о ней.
        Однажды в жаркий летний день около года назад я купался в реке, туда же пришла и Тиби. Немного поплескавшись на мелководье, она вышла на бережок, заросший травой, прилегла и стала наблюдать за мной. Опоясываться юбкой она, похоже, не собиралась.
        Тем летом мне шёл пятнадцатый год, и бушующие гормоны уже не раз напоминали, что тело Лоло взрослеет. Конечно, в той ситуации можно было поступить как-то иначе, но я поспешил выйти на берег, пока влечение к противоположному полу не пробудило во мне желание.
        Пряча глаза, я быстро пошёл к брошенной неподалеку одежде. А так вышло, что девушка устроилась как раз перед моими лежащими на траве юбкой из тонкой кроличьей кожи и мокасинами. Она поймала мою руку, и я был вынужден остановиться перед ней. Её лицо раскраснелось. Отпустив меня, она опёрлась на руки и раздвинула ноги. Я невольно взглянул на открывшиеся для моего взора гениталии, покрытые курчавыми волосками, раскрывшийся бутон половых губ и уже не мог отвести взгляд. Заметил, что, обычно розовые у других женщин, её лепестки страсти были с тёмными пятнышками. От этого зрелища у меня заиграла кровь, и то, чего я так хотел избежать, случилось.
        Ротик её был приоткрыт, кончик языка высовывался между блестящими белыми зубками, прищуренные глаза, казалось, искали какого-то знака. В это время мой «знак» как раз устремился к небесам, и её губы изогнулись в лукавой улыбке, язык облизал их, а голубые глаза, расширившись, наполнились торжествующим светом. А когда Тиби заговорила, голос её зазвучал необычно, словно доносившееся издалека эхо:
        - Лоло, постой. Поговори со мной.
        В ушах послышался звон, на глаза навернулись слёзы. Я напоминал себе, что женщин там, в будущем, любил не раз и что я душой - старый дед, а не юнец. Но почему-то всё это не помогло мне справиться с вдруг появившейся нервической, нетерпеливой дрожью.
        - Тиби… - Я хотел сказать, что совсем не прочь заняться с ней любовью, но голос мой сорвался.
        Я уставился вниз, на собственный член, зажатый в её руке. И мне показалось, что вынести тот восторг, что ощутило моё тело, я больше не смогу, но в следующий момент на меня обрушилось и вовсе небывалое наслаждение.
        «Как же хорошо снова быть молодым!»
        Мне не было стыдно, я жалел только о том, что всё так быстро кончилось. Прилёг рядом и растянулся на спине. Тиби подняла длинную стройную ногу и села поверх меня. Я опять ощутил касание её прохладной руки и почувствовал желание. Когда я оказался внутри её, окружённый, согретый и увлажнённый ею, а потом ещё и мягко массируемый, едва Тиби начала двигать своё тело вверх и вниз в медленном ритме, небывалое наслаждение снова стало расползаться по всему телу…
        Совсем по-другому у нас случилось с Лило, то есть не случилось.
        Пару месяцев назад, когда мы, как обычно, бродили по лесной опушке неподалёку от посёлка, Лило, согрев меня своими объятиями, просто сняла юбку и стала передо мной на четвереньки. Опустила голову и ждала, что я сделаю то, что обычно, не стесняясь детей, делали мужчины с женщинами племени. Я не смог. Не захотел. Во мне не разгорелась страсть. Вместо желания я испытывал какое-то отвращение. Не к ней, конечно, к себе, той части меня, что оправдывала, подталкивала принять всё происходящее как неизбежность, как данность.
        И даже её слёзы, громкий плач, а потом визгливая истерика не изменили моего решения. Обиженная, она избегала меня несколько дней, но вскоре наши отношения вернулись в прежнее русло…
        А сегодня, когда мне понадобились кусочки обсидиана для изготовления стрел, запас которых я регулярно пополнял, я отправился к племенному складу, где хранились посуда и прочее полезное, что не использовалось в данный момент соплеменниками. Плетёная заслонка почему-то лежала на земле у входа, а из полуземлянки доносились сипение и слабое постанывание.
        Мне это показалось странным. Никаких догадок не было, просто недоумение: «Что там происходит?»
        Я подкрался к входу и заглянул внутрь. В сумраке, расчерченном полосками солнечного света, проникающими через плетёные стенки надстройки над вырытой в земле ямой, увидел белый двигающийся зад Тошо, пыхтящего над хрупкой фигуркой Лило.
        Оставшись не замеченным ими, я вернулся в своё логово. Покормил заматеревшую волчицу, поиграл с её щенками и, прихватив лук со стрелами, пошёл в раскинувшуюся на высоких холмах у нового посёлка Рыб дубраву.
        Хотя с Тиби мы и были близки бесчисленное количество раз, она не стала для меня больше чем партнёром только в одном деле. После смерти Таша в моей жизни оставался единственный родной и любимый человек - Лило.
        Я понимал, что можно, а может, и нужно отнестись к тому, что увидел, с равнодушием. Ведь соплеменникам была чужда любовь только к одному мужчине или женщине. Конечно, они выбирали себе пару, руководствуясь сиюминутным чувством, симпатией, но я ни разу не был свидетелем ссор между соплеменниками из-за ревности…
        Изогнутое чашей звёздное небо переливалось, мерцало, и сквозь слёзы мне казалось, что оно течёт, как река.
        В прошлой жизни, помнится, мне было лет девять, когда я сказал себе: «Мужчины не плачут», - и с тех пор так и было…
        В разведывательной школе нас учили не только управлять своими эмоциями, но и техникам манипуляции. Психология и психиатрия, пожалуй, были моими любимыми дисциплинами. И сейчас я обнаружил у себя классические признаки депрессии. Ещё бы, стал бы адекватный человек сидеть под дубом полдня, до ночи?
        Но мне нужно было побыть именно в таком состоянии, чтобы ответить себе: зачем мне такая жизнь? Понять, что у меня нет никаких планов. И что привязанность к Лило - всего лишь иллюзия, с усердием питаемая мной, чтобы ощущать смысл такого существования…
        Услышав шорох, будто кто-то погладил листву мягким веником, я встал, наложил стрелу на тетиву и прижался спиной к дереву. С тревогой вглядывался в темноту, пока не увидел свою волчицу.
        Она подошла, толкнула массивной головой в пах и, когда я присел, предприняла попытку облизать лицо. На душе как-то сразу стало легче. Я принял решение: побуду с племенем, пока её щенки не подрастут, а потом уйду, или к морю, или в горы. И вместе с Муськой возьму с собой молодую сучку с рыжей шерстью. Назову её Пальмой.
        Глава 14
        ^О^тступала с росой и туманом ночь, уже светлело над степью, но плоские неподвижные облака ещё таили в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо трепетали листья, вздрагивали лопухи с жемчужно блестевшей росой в зелёных чашках.
        Я услышал, как заплакал ребёнок. Долгие четыре года соплеменники спрашивали меня, что нужно сделать, чтобы женщины смогли наконец родить? И я старался показать им, что прошу духов о помощи. На самом деле они слишком много работали. Я так думаю. Прошли трудные времена, работы стало меньше, еды больше, и за последние три года племя пополнилось четырьмя малышами. Вроде как радость. Но и забот стало больше.
        Послышались голоса, мужские, женские, и вскоре у поселкового костра засуетились соплеменники. Кто-то из них подбросил веток в тлеющие угли, и над камнями, выложенными вокруг кострища, затрепетало пламя. Едва солнечный свет отогнал от костра тени, мужчины друг за другом по натоптанной тропе пошли на охоту.
        Кто-то из них, увидев меня, сидящего на холме, махнул рукой, но, не дождавшись ответа, побежал за остальными, наверное уже привыкшими к вечно нахмуренному шаману.
        После ухода охотников Тиба и Тина поспешили к реке. Обычно по утрам они проверяют ловушки, расставленные на мелководье.
        Когда мы пришли на это место и стали обживаться, соплеменники разрывались между желанием поскорее наладить быт и необходимостью добывать еду. Мне пришлось вспомнить что-нибудь полезное из будущего. Вспомнилось, как в детстве ловили карася в самодельные морды. Ловушка простая, называли её по-всякому - морда, нероть или верша - сплетённый из ивовых прутьев круглый, продолговатый кувшин или бочонок. Внутри широкого отверстия вплетается горло в виде воронки, для того чтобы рыба могла свободно входить в ловушку, но выйти уже было нельзя. Сам я её не делал. Жил в нашей деревеньке дедок - мастер на все руки. Вот он и одаривал детишек своими поделками. А мы ему когда рыбы притаскивали, когда помогали в огороде справиться.
        Тиба сплела ловушку быстро, и первое время такой способ ловли существенно помог соплеменникам не отвлекаться от работ по обустройству посёлка. А потом как-то само собой вышло, что ловушек ставили всё больше и больше.
        Иногда, чаще весной и летом, в них заплывали угри. Когда метровый экземпляр оказался пойманным в первый раз, женщины подумали, что попалась змея, и, бросив вершу на берегу, испуганные, прибежали за помощью в посёлок. А позже, распробовав нежное мясо и заучив название рыбы, они стали называть такую ловлю не иначе как ходить за угрем. Хотя по большей части улов составляли мелкие рыбёшки.
        «Тина, пойдём на реку угря ловить» - обычно так приглашала на рыбалку подругу Тиба.
        Солнце светило всё ярче, ещё не палило, но уже согревало, исчезла утренняя роса, и от земли поднимались пряные и горькие запахи трав.
        Которую ночь мне не спалось, встречал рассветы и размышлял: почему я не могу жить так, как соплеменники, и быть счастливым и беззаботным? Лило и Тошо всё так же сторонился. Понимал, что поступаю плохо. Наверное, обижал их своей отстранённостью. Но что сказать им, как объяснить своё поведение, не знал.
        Вспомнил слова мудрого человека, услышанные как-то в прошлой жизни, когда мы все крепко перессорились на охоте. Стояли тогда на номерах. Как обычно, я стал спиной к сосенке и замер. Давно уже уяснил: сольёшься с лесом - и зверь, потревоженный загонщиками, осторожно, не спеша выйдет на выстрел. Морозы тогда были колючие. Градусов за двадцать, а я всё стоял, замерев. Метрах в пяти лениво проскакал заяц. Провожаю взглядом, боюсь пошевелиться - охота ведь коллективная шла. Ждал кабана, козу, на худой конец. Хотя в том лесу и олень мог быть.
        Слышу: метрах в двадцати чуть правее кусты зашумели. Медленно поднимаю ружьё. Наперекор моде не изменил егерскому - пятьдесят восьмому Ижевского завода. Легка она была и надёжна - горизонталочка шестнадцатого калибра. Многие тогда меняли свои старые ружья на только появившиеся в продаже вертикалки. Лукавлю, конечно, в пятьдесят восьмом и я повёлся на новинку. Целюсь на шорох, жду, пока увижу зверя. Сплюнул от досады, услышав смачное покашливание.
        Оказалось, товарищи пригласили на охоту какого-то полковника, а он в охоте полный профан. В этом загоне так ничего и не взяли. Крайние номера видели кабанов, уходящих в поле. Может, и не в новичке было дело, но, когда без первой крови дёрнули по сто граммов, я раздухарился. Возмущался, мол, мозгов у него нет! А Федя, целый генерал, вдруг плеснул себе ещё пятьдесят и без особого предисловия сказал:
        - Что ни говори, а здорово сотворён мир, с отделкой исключительной, до крапинки на какой-нибудь букашке или цветке. А вот человек в недоделке остался. Главное, так сказать, сотворение, цель жизни - и с недоделкой, словно кто помешал. А недоделка-то знаешь где, Игорёша? В мозгах!
        Плеснул и я себе в рюмку из нержавейки.
        - Так точно, товарищ генерал, в мозгах, - подтвердил, выпив и ожидая продолжения, ещё более интересного.
        - Да хрен с ним, с полковником этим. Гоняй тараканов в своей голове. В его башке точно не получится.
        Каждое утро тогда только этим и занимался - гонял тараканов, но если за долгую жизнь в будущем так и не научился по некоторым вопросам находить компромиссы, то в этой, когда молодое сердце ещё остро чувствует и щемит в груди от досады, подавно.
        Сбросив с плеч плащ, поднялся, потянулся и заметил в степи тёмное пятно, будто кто-то плохо положил на полотно краски. Мазнул завершающим штрихом не из той палитры. Сердце от восторга забилось быстрее: зубры идут! А за ними вскоре появится и племя!
        Настроение пошло в гору. Смутную тревогу - а жив ли ещё старик Яххе? - тут же отогнал. «Не буди лихо…»
        Зашелестели дубы, будто соглашаясь.
        Племя Зубров появилось спустя неделю. Они пришли с запада. До сих пор не понимаю, как им удаётся идти за стадом лесами и в удалении на день пути. Может, шаман что-то неведомое мне знает?
        Свои чумы Зубры поставили, как и год назад, у балки, но ближе к реке. Пока мои соплеменники обнимались и тёрлись щеками со знакомыми, я заметил среди Зубров много новых лиц. И одежда их имела отличия. Зубры, как и мы, раньше носили меховые юбки и накидки-пончо. От Лосей у нас появились штаны, кухлянки и мокасины, и Зубры тоже со временем сменили свои одежды. А незнакомцы, встреченные среди них, ходили в набедренных повязках из шкур, были обуты в сандалии, кожаные ремни от подошвы охватывали щиколотки и вились по икрам почти до колен. Их тела покрывали красные татуировки - волнами, галочками, чёрточками и точками они украшали не только спину, грудь и руки, но и лица.
        Чтобы удовлетворить любопытство, а появление чужаков среди Зубров меня ещё и встревожило, я поспешил найти Яххе. Впрочем, сделать это было не трудно. Сразу пошёл к одинокому чуму, стоящему метрах в пятидесяти от стойбища, почти у реки.
        Старика там не оказалось. Сел на крутом бережку и стал смотреть на реку. Мутная вода кружила, с хлюпаньем и журчанием вскипала в воронках, несла охапки водорослей и прелых веток. Крупная бабочка с сине-красными крыльями порхала над кувшинками. Какая-то рыба ударила хвостом, и цветастый летун оказался в воде. Сверкнула на солнце серебристая чешуя - и остались только круги.
        - Лоло, Лоло…
        «Яххе опять подкрался незаметно! И не потому, что умеет, а момент правильный выбрал. И что это значит?..»
        Слышу его голос, а чувство, будто Таша укоряет.
        - Яххе? - Оборачиваюсь и вижу шамана.
        С ним парень моих лет, чёрные волосы собраны на макушке в хвост, лоб высокий, серые глаза смотрят с любопытством. Сразу видно - парень не глуп.
        - Не смотри на воду, духи душу заберут.
        Знаю, что ничего со мной от этого не случится, но от голоса Яххе мурашки по спине побежали. Решил возразить ему:
        - Нет, не думаю, что это может произойти.
        Мне показалось, что старик улыбнулся, и тут же он совершил невероятный прыжок, нет, полёт и беззвучно исчез, погрузившись в воду как раз там, где на моих глазах разыгралась маленькая трагедия. Что-то толкнуло меня в живот, и я упал на спину.
        - Дархе явил тебе свою связь с духом воды, - услышал я приятный баритон. Наверное, голос принадлежал юноше, который пришёл с шаманом.
        «И что, чёрт возьми, значит „дархе“?» - Первый раз в этой жизни слышу совсем непонятное слово!
        В голове шумит, но мысли ясные. С трудом поднимаюсь.
        - Кто ты?
        Парень стоит всё там же. Расслабленный, руки опущены, улыбается, обнажив белоснежную полоску зубов.
        - Аль, ученик дархе Яххе.
        - Почему ты называешь его дархе?
        - Ты сам видел!
        - Я видел, что старик в воду сиганул, - говорю, а сам понимаю, что каким бы невероятным ни был прыжок, но, похоже, шаман утонул!
        - Дархе - водяной шаман. Духи воды говорят с ним, он говорит с ними…
        Беседа у нас странная. Но дед был - и сплыл. Это факт.
        - Значит, он не утонул?
        - Нет, конечно. Пойдём.
        Аль медленно пошёл вниз по реке, пристально вглядываясь в воду. Я за ним и, что характерно, тоже смотрю в воду, наверное, всё ещё рассчитывая увидеть там утопленника.
        Прошли мы в полном молчании метров двести. Аль вдруг остановился и вытянул руку, указывая направление.
        Чертовщина какая-то! Мгновение назад я ничего не видел. Только гранитные валуны. Когда и как на одном из них появился Яххе, не понимаю. Но он сидел там и даже помахал нам рукой, а потом снова совершил свой невероятный прыжок в воду и исчез.
        Гипноз? Может быть. Только кто из них гипнотизёр? Я с подозрением уставился на юнца.
        «Нет, не может быть. Точно не он!»
        - Я смогу сегодня встретиться со старым шаманом? - спросил, стараясь выглядеть равнодушным.
        - Конечно. Он будет рад встретиться с тобой вечером, когда на небе покажутся сияющие дырочки.
        - Ты хотел сказать звёзды?
        - Это ты сказал. Называй их как хочешь.
        «Ладно. Разберёмся. Надо бы расспросить его о чужаках».
        Я сел на траву и жестом пригласил парня последовать моему примеру. Он не стал артачиться, сел напротив.
        - Аль, ты давно Яххе знаешь?
        - Сколько дышу.
        - А научился, как он, прыгать в воду?
        - Этому нельзя научиться. Дух избирает тебя или ты его. Не важно.
        «Вот, гадёныш, смотрит, как на убогого!»
        - Ты избрал уже своего духа?
        - Да.
        Чувствую, подробности расспрашивать не стоит. Уж больно у него лицо окаменело после последнего вопроса.
        - Аль, я видел в стойбище чужаков. Кто они?
        - Они оттуда, - указал он рукой на юг. - Мы встретились с ними, когда начали лить тёплые дожди, и они сочли для себя это хорошим знаком, чтобы остаться. Солнце сожгло их траву, и они ушли на поиски нового дома. Теперь ходят с нами, ищут подходящее место.
        «Если сегодня я не сойду с ума, будет славно. Вначале старик - прыгун в воду, теперь любители травы и путешествий. Вечерком Яххе своей травки в очаг подкинет - и всё разрешится само по себе. Хе-хе…»
        - Ну и как вы уживаетесь с ними?
        - Плохо. Другие они, не такие, как мы.
        «Да уж. Тебя, паря, в партизаны определить надо. Если поймают, точно много не разболтаешь…»
        - Охотитесь вместе?
        - Они плохие охотники.
        - А чем они занимаются?
        - Сам увидишь. Мне нужно идти. - Не говоря больше ни слова, он встал и пошёл к стойбищу.
        Пытаясь разобраться, всё ли со мной в порядке, посидел у реки. Определившись, что таки да, поскольку не обнаружил никакого постгипнотического состояния, пошёл за пареньком, чтобы самому посмотреть поближе на быт чужаков.
        Глава 15
        Чумы чужаков стояли ровными рядами, образуя прямоугольник размером с футбольное поле из моего будущего, и немного в стороне от стойбища Зубров. Внутри пространства, ограниченного жилищами, я увидел собравшихся вместе татуированных мужчин. Это сборище со стороны выглядело именно как собрание. Высокий, хорошо сложенный, на вид нестарый дикарь что-то выговаривал соплеменникам. При этом он много жестикулировал, и его речь мне показалась излишне эмоциональной.
        Я затаился у одного из чумов Зубров, стоящего ближе к лагерю пришлых, но толком так и не разобрал, о чём говорил чужак. Когда он закончил, его соплеменники разбежались по жилищам и вскоре снова собрались вместе, но уже с оружием в руках - длинными луками, копьями и топорами. У некоторых на плече я заметил большие кожаные сумки. Простота их луков меня удивила. Ведь Зубры за годы, прошедшие с нашей первой встречи, серьёзно развили мою идею. Луки, сделанные ими, били куда лучше моего. Очень быстро они сообразили делать плечи оружия из рогов зубра. У пришельцев же луки выглядели обычными палками, а длинные стрелы, торчащие над головой из колчанов за спинами чужаков, и вовсе показались мне не подходящими для охоты.
        Почти строем, колонной по два человека, они пошли в степь. Я не спеша за ними. Но когда они, увидев мою волчицу, выходящую из балки, остановились и кое-кто из них натянул лук, я передумал преследовать их. Хорошо, Муська тут же нырнула назад, в овраг. Мне эти ребята сразу не понравились, а теперь и подавно. Где их женщины и дети? И как их Зубры терпят рядом? Чужаков я сосчитал. Чёртова дюжина. Не так уж и много, если вспомнить, скольких мы упокоили на дюне и что у Зубров не меньше двадцати молодых и сильных охотников.
        Запахло дымом и подгоревшим мясом. Это женщины в стойбище Зубров жарили его. И делали они это по-своему. Кидали в костёр длинные камни, а когда они раскалялись, клали на них нарезанные кусочки.
        Когда я следил за чужаками, заметил, что старик Охур, расположившись неподалёку от женщин, наблюдал за мной. Вот его я и решил расспросить о них. Он полулежал на старой шкуре, протёртой до дыр - наверное, давно использовал её как подстилку, - и прятался от солнца в тени растянутой на шестах шкуры лося. Чем ближе я подходил, тем сильнее становился запах от неё. Но старика он не смущал, как и десяток детишек, кидающих камни в сложенный из палочек домик прямо за растяжкой.
        - Много еды и спокойного сна, - традиционно приветствую старика.
        - И тебе того же, Лоло. Не знал, что тебе нравится подглядывать за мужчинами, - хихикает старик и тут же заходится кашлем.
        Подколол он меня, улыбаюсь. Пытаюсь придумать что-нибудь подходящее, не для оправдания конечно.
        - Есть у меня для тебя снадобье, поможет хорошо смеяться.
        Охур смотрит уже серьёзно.
        - Давай.
        - Принесу. Расскажи мне о чужаках.
        Он потёр слезящиеся от дыма глаза, посмотрел вдаль, словно воспоминания даются ему с трудом, сел, согнув спину, положил сухие ладони на тощие колени.
        «А он ведь настоящий старик! Интересно, сколько ему? Пятьдесят, шестьдесят?..» - промелькнула мысль.
        - Слушай. Я давно не хожу с охотниками, а в тот день вода лилась сильно. Сижу в чуме, кости у огня грею. Слышу, охотники вернулись. Рано вернулись. Вышел встретить и увидел чужаков. Они выгнали наших женщин из чумов и заняли их. Не всех, конечно, но многим пришлось дожидаться охотников у родичей. Когда они наконец вернулись, вождь чужаков поговорил с Тоххе. И с тех пор они кочуют с нами, живут в наших чумах и едят наше мясо.
        - А где Яххе тогда был?
        - Тут и был. Он смотрит, смотрит и ничего не говорит. Может, Тоххе что-нибудь и говорил? Я не знаю.
        - А женщины, дети с чужаками были?
        - Были. Много. Остались там, - махнул Охур, указывая на степь. - Нашли что-то, остались собирать.
        - Спасибо, сейчас снадобье принесу, - пообещал я старику и в раздумьях отправился к стойбищу Рыб.
        «Странно, конечно, что Зубры терпят самоуправство пришлых. Знать бы, о чём договорились Тоххе и их вождь…»
        Навстречу выбежала Муська, за ней - выводок уже подросших щенков. И все они прыгали вокруг меня, соревнуясь между собой за порцию ласки. Потрепав за холку Пальму, погладил серые спины волчат. Заметив под ногами палку, подобрал и отбросил в сторону. Щенки, повизгивая и кусая друг друга, бросились за ней.
        «Тоххе увидит щенков, опять выпрашивать станет. Только почему-то волки долго у Зубров не живут, а плащи из волчьих шкур почти все охотники носят…»
        Тропа пошла под уклон. Из низины засквозило холодком и болотной гнильцой. Если бы и не запах протухших рыбьих потрохов, то прохлада в такой жаркий день обрадовала бы, и, возможно, это место подошло бы для раздумий.
        «Нужно серьёзно поговорить с Тоем. Что-то разленились наши женщины…»
        И мусорная яма имеется метрах в ста от стойбища, но почему-то именно рыбьи потроха наши женщины носить туда не хотят. Вначале оставляли, чтобы бросать в верши, в качестве приманки, а потом и вовсе без повода.
        Я пообещал старику барсучий жир. Сделанное по случаю снадобье не раз помогало и мне, и соплеменникам справляться с недугами. Время от времени в ловушки лосей попадали и барсуки. Так что несколько посудин с их жиром у меня имелось. Вспомнил, как не хотели соплеменники глотать его, и мстительно ухмыльнулся: «Будешь знать, как смеяться над Лоло!» - и хохотнул, представив Охура, пробующего на вкус моё снадобье.
        Вечерело. Солнце медленно садилось за зубцами далёкого леса, узкой полосой лежащего в бескрайних степных просторах. Среди спокойных серых облаков, растянувшихся цепью по ещё голубому небу, расцветали румяные сполохи. Вскоре облака потемнели, местами до черноты, а небо над ними стало красным.
        Я, наблюдая за небесными метаморфозами, подумывал, что пора навестить Яххе, и тут увидел Аля. Парень спускался по тропе, точнее, перемещался в моём направлении. Он то спокойно двигался, лениво переставляя ноги, то без каких-нибудь для стороннего наблюдателя причин вдруг почему-то замирал на месте, потом падал на живот, поднимался и снова двигался, то отпрыгивая в сторону, то вращаясь вокруг себя, высоко подняв руки. Он не танцевал, его движения, резкие и непредсказуемые, меня встревожили, и я почувствовал лёгкое раздражение. Наконец Аль-каракатица, так мне захотелось его обозвать, добрался к моему жилищу и как ни в чём не бывало сообщил:
        - Яххе ждёт тебя.
        - Я готов. Сам уже собирался, но увидел тебя. - Улыбаюсь и, не в силах сдержаться, спрашиваю: - Ты всегда так ходишь?
        - Иногда, когда хочу обмануть злых духов, - без смущения ответил Аль.
        Мы вместе не торопясь пошли к стойбищу Зубров. Охотники их и Рыб уже вернулись с добычей. Сегодня не повезло кабанам. Три ободранные туши лежали на шкурах, и вокруг них суетился народ из обоих племён. Тошо и Лило, увидев меня, подошли. Я остановился, подняв руку в приветствии.
        - Лоло, завтра все пойдут ловить рыбу. Мы наконец закончили плести большую сеть. Сделали всё, как ты показывал! Ты пойдёшь?
        Глаза Лило сияли. И девушка, я каким-то образом чувствовал это, излучала душевное тепло и радость. Мне стало грустно. Стараясь скрыть эмоции, я кивнул:
        - Конечно, пойду! - Улыбнулся и, погладив её плечо, быстро пошёл за Алем, который уже скрылся за чумами.
        Я действительно рассказывал соплеменникам, что духи показали мне большую сеть, которой можно в узком месте перекрыть реку. И поплавки им описал, и грузы из камней, благо сверлить их в племени научились. Ведь раньше для этой цели искали крупную гальку с отверстиями природного происхождения. Соплеменники слушали, кивали, но не спешили начать работу.
        Вспоминаю: весной они завалили ивовыми прутьями весь ручей в балке. Тогда подумал, что запасы верёвки подошли к концу. Мысленно одобрил такую предусмотрительность. Хотя торговать излишками не с кем, но, как говорили в будущем, запас карман не тянет. Теперь понимаю, неспроста они это затеяли. Немного корю себя за самоустранение от племенных дел. Наверное, и сеть эту они сделали, скорее чтобы угодить мне.
        В чуме Яххе царил полумрак. В очаге лишь иногда вспыхивали маленькие язычки пламени. И стоял запах разнотравья, уже забытый, приятный. Входя, я немного поёжился, вспоминая утренние события. Так и не решил за весь день, свидетелем чего я был: мастерского гипноза или действительно какой-нибудь шаманской чертовщины.
        Шаман сидел у очага, глаза его сверкали в полутьме, что ещё сильнее напугало меня. В будущем ничего не страшился, а чудное и непонятное сегодня заставляло от каждого услышанного шороха испытывать волну иррационального страха - в животе что-то сжималось, сердце обрывалось с мурашками по спине и щекоткой в затылке.
        - Что ты видел у реки? - спросил Яххе, будто мы и не расставались.
        - Тебя с Алем. Как ты прыгал в воду…
        - А ты уверен, что видел именно меня?
        Мне как-то сразу совсем поплохело, я опустился на корточки перед ним, стараясь ровно дышать, чтобы унять заколотившееся сердце.
        - Тебя видел, - говорю не слишком уверенно, но видел-то я действительно его!
        - Аль там был. - Он замолчал. Может, на самом деле спросил?
        - Был, - отвечаю на всякий случай.
        - Спроси у него, где он тогда оставил меня?
        Спрашивать не пришлось, Аль из-за моей спины зашептал:
        - Я оставил Яххе спящим под дубом на лесной поляне. И побежал сразу искать тебя. Об этом он попросил прежде, чем уснуть.
        - Ну, ты же был там, у реки, что ты сам видел?!
        - Тебя видел, очень напуганным дархе. - Аль негромко рассмеялся.
        Я хотел разобраться во всём и был уже готов приступить к подробному допросу несносного мальчишки, как Яххе примирительно заявил:
        - Не волнуйся, сегодня ночью ты сам попробуешь…
        Я очень хотел спросить, что именно мне предстоит испытать, но слова застряли в горле, будто кто-то набил его ватой. Яххе дал мне хлебнуть из горшочка, как я думал, воды, но питьё оказалось травяным отваром. Мне сразу стало легче, и в голове прояснилось.
        Шаман снова заговорил:
        - Понимаешь, лишь один из моих родичей когда-то мог говорить с духами наяву. Он мог слышать их всегда. Многие до него и после слушают и видят, когда спят. И в отличие от охотников, Говорящие с духа ми живут, когда спят, и могут из своего сна приходить к тем, кто бодрствует. Когда мы спим, всё возможно! Я, например, погружаюсь в воду, и она несёт меня, куда пожелаю, Аль летает, а что ты сможешь, вскоре сам узнаешь.
        От паники, овладевающей мной, задрожали вначале руки, а потом и всё тело. «Наверное, отвар был особый», - подумалось, и я тут же погрузился в странное состояние оцепенения. Мыслить я мог, но не хотел. Тела почти не чувствовал, смотрел, как Яххе поднялся и куда-то ушёл. По-детски радовался, когда вдруг в поле зрения попадал Аль, подкидывавший в очаг хворост. Пламя взвивалось, и мне было приятно смотреть на него, ни о чём не думая. Было хорошо, пока Яххе не стал совать мне в рот костяной мундштук трубки.
        - Дыши! - потребовал он, а я почувствовал пробуждение уже забытого страха.
        Собрав остатки воли, всё же втянул в себя воздух. Рот онемел, но задышалось легко, и тело обрело подвижность.
        - Ещё! - На этот раз я услышал из-за спины голос Аля.
        Я затягивался из трубки, но не чувствовал дыма, попробовал выпустить его и тоже ничего не увидел. Попытался сделать это ещё и ещё. Наконец кто-то из них забрал трубку, и в поле моего зрения появилась маленькая ладошка с серым шариком на ней.
        - Съешь! - услышал я голос. Яххе или Алья, разобрать уже был не в состоянии.
        Взяв с ладони комок то ли трав, то ли чего-то намешанного в мел, положил в рот. Ничего не почувствовал. Совсем…
        Мне показалось, я уронил его. Став на колени, начал перебирать шерстинки на шкуре перед собой. Яххе справа что-то зашептал, и Аль слева шептал тоже. Мне показалось интересным узнать, о чём они мне говорят. И я начал прислушиваться, забыв о потере.
        - Ты можешь всё! - услышал я будто голос шамана.
        - Ни о чём не думай! - доносился шепоток Аля.
        Мне казалось, их слова разделяют мою голову на две половинки. Потом я будто услышал о своих ушах.
        - Смотри, какие у него большие уши! - сказал кто-то из них.
        - А лапы какие!..
        Мне казалось, я лежу на траве и смотрю на облака. Будучи чётко очерченными на фоне неба, они вдруг стали видеться мне расплывчатыми белыми пятнами на смутном голубом фоне. С моим зрением происходило что-то странное. Белые и голубые разводы сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее начали вращаться, словно кто-то принялся ворошить небо венчиком, взбивая сливки. Я закрыл глаза и почувствовал свои уши. Я мог шевелить ими!
        Порывом ветра оторвался от собратьев жёлтый лист и понёсся над землёй. Какая-то часть меня устремилась за ним, а спустя мгновение я осознал себя бегущим по лесу. Волчьи ноги, словно крылья, несли меня, едва касаясь земли. Море запахов пощипывало ноздри: прелый грибной и листьев, терпкий коры, вкусно запахло из оврага кабанчиком, непривычное многозвучие ночного леса шумело в ушах. Я слышал, как заворочалась мышь под старым пнём, встряхнулась высоко на ветке сова, далёкий хруст веток и комариный писк в зарослях чистотела.
        Бежать без цели, не выбирая направления, было приятно. Мыслей почти не было, но, едва я вспомнил о чужаках, внутри появилось странное чувство-знание. Используя его в качестве путеводной нити, я мчался, не разбирая ничего вокруг, пока не оказался на опушке. В степи горели костры. В отблесках яркого пламени я увидел лежащих прямо на земле людей.
        Крался к ним, припадая брюхом к земле. Едва заметив татуировку на ноге одного из них, изменил направление. Забившись в высокую траву, стал следить за ними. Розовый вьюнок оплетал мясистый стебель какого-то растения. Вьюнок должен горчить, а вот травка мне показалось привлекательной.
        Я жевал траву и чувствовал знакомый из будущего вкус. Что-то укололо в нёбо, вдруг запершило в горле. Нагнув к земле голову, я попытался выдавить, «откашлять» то, что беспокоило, мешалось в пасти.
        У костра поднялся человек, он выхватил из огня горящую палку и высоко поднял её над головой. Жгучая ярость проснулась во мне, и я выпрыгнул из травы ему навстречу…
        Глава 16
        Дежавю… Я снова лежу в чуме с головной болью, накрытый шкурами, меня бьёт озноб, и чувствую холодную испарину на лбу. В отверстие дымохода сочится лунный свет, видно только тёмное небо.
        Вспоминаю своё приключение. Всё очень ясно, в красках и запахах, только припомнить не могу, что случилось потом, после того как я прыгнул на державшего горящую ветку человека.
        Зашуршала занавеска входа, улавливаю мягкие шаги. Вижу Яххе. Шаман присел рядом и ударил костяшками пальцев по моему лбу. Было больно, увидел в глазах искорки и испытал острое чувство обиды.
        - Лоло, Лоло, - слышу голос Таша, и сердце обрывается. - Тебе рано ещё учиться. Нет в тебе разума и твёрдости, - резюмирует уже Яххе.
        - Я…
        - Молчи! Пусть дух волка покинет тебя.
        Вопросов к старику, конечно, много, но возражать ему, по крайней мере сейчас, не могу, нет сил. Пью какую-то отраву, что он сунул мне, и засыпаю.
        Шаманские эксперименты стоили мне трёх дней постельного режима. Я пропустил два важных события. Соплеменники и Зубры за день наловили столько рыбы, что до сих пор возятся с ней. Дух копчёности, запах дыма и рыбьих потрохов можно почувствовать далеко за пределами стойбища.
        Вернулись из степи чужаки. Вместе со своими женщинами и детьми. У края той балки, на склонах которой стоит наш посёлок, они ножами подрезали землю и снимали дерн. Таскали на шкурах его ближе к реке, за стойбище Зубров, и складывали в большие кучи. Рядом с ними лежат приличные вязанки длинных жердин из лещины.
        Яххе куда-то пропал. Полдня найти его не могу, Аль же на мои вопросы отвечать не хочет. Похоже, и вообще общаться. О чём ни спрошу, слышу в ответ сопение, пытаюсь поймать взгляд - парень смотрит в землю.
        Что бы ни случилось той ночью, но шаманы меня не сдали. Все вокруг приветливы, улыбаются и продолжают радоваться улову.
        К вечеру чужаки освоили где-то гектар. Бросили подрезку и столпились у куч дёрна. Вкопали или вонзили глубоко в землю шесты, расположив их кругом. Мужчины сели друг другу на плечи, и сразу несколько их пар, схватив кончики шестов, сошлись в центре. Связав верхушки кожаными ремнями, всем племенем стали закладывать просветы между шестами дёрном. Через пару часов работы получился приличный земляной домик, только пока без крыши. Но я уже дога дался, что разложенные на берегу осока и камыш - дело их рук. Крышу крыть будут именно этим материалом.
        Закончив работу, чужаки вернулись к чумам. Я походил вокруг новостроя, посмотрел и решил, что они всё здорово придумали. После первого же дождя громадные куски дёрна срастутся, скрепятся корнями, и стены обретут прочность. Хотя я бы на их месте вначале сделал плетёную стену. А дёрном обкладывал бы её снаружи.
        Со стороны чумов чужаков стали слышны крики, потом зашумели и Зубры. Тёмной толпой в сумерках всё население стойбища пошло к чернеющему среди травы и цветов пятну. Пропустить какое-то новое событие мне не хотелось, и я припустил за ними, едва не споткнувшись о волчицу и её выводок. Какое-то чутьё подсказало, что сейчас со стаей не стоит появляться перед чужаками, и решил посмотреть на всё происходящее с любимого места на холме.
        На очищенном от травы участке загорелись десятки костров, люди почему-то шумно радовались этому. Когда костры прогорели, их разбросали по земле. Несколько раз я мысленно называл ту, теперь уже выжженную, площадку полем, но тогда я ещё и подумать не мог, насколько был прав.
        Ночи становились всё холоднее, и я, спустившись в свою берлогу, разжёг в очаге огонь. Щенки задремали, и Муська прикрыла глаза. Вышел на воздух, постоял немного у входа, прикрыл его плетёной заслонкой и пошёл к стойбищу Зубров, где продолжался праздник.
        Там горели костры. Столько людей вместе я в этом мире ещё не видел. Они ели и громко общались, повсюду слышался смех. Я пристроился у костра, где пировали Белки. Увидев меня, подошла Тиба и стала кормить копчёной рыбой. Всё шло к тому, что ночь я проведу не один. Настроение потихоньку шло в гору, я расслабился и орал вместе со всеми просто так.
        - Хэй! Йо-хо! - Стоило закричать кому-нибудь, и тут же ото всех костров отвечали десятки голосов:
        - Йо-хо! Хэй!
        В какой-то момент шум утих. Из-за чумов вышли обнажённые молодые девы с венками на голове и охапками травы в руках. Их бронзовые тела блестели в свете костров, и хотя они были из племени чужаков, но татуировок на них я не увидел.
        Зазвучал барабан. Не Яххе. Тот глухо бухал, а этот - звонко. Девушки, пританцовывая, двигались от костра к костру и раздавали из охапки прутики Зубрам, своим соплеменникам и Рыбам. Когда они подошли к нашему костру, я почувствовал слабость в коленях. Пришлось опереться на руку Тиби. На голове юных дев были надеты венки из розовых вьюнков и колосков. Мне тут же вспомнилось, как я волком лежал среди них и даже попробовал один на вкус.
        Одна из девушек вручила мне колосок. Маленькие зёрнышки соцветия были не больше спичечной головки, рыжие усики, напротив, очень длинными. Я залюбовался большими тёмными глазами красавицы, то поглядывающей на меня с интересом, то прячущей взгляд под пушистыми ресницами. Когда она ушла, я механически отломил зёрнышко и, очистив его от плевел, сунул в рот. Несомненно, я держал в руках колосок пшеницы. Вкус был похожим.
        Не знаю, чем больше я был потрясён. Пониманием, что события ночи, проведённой в волчьей шкуре, оказались реальностью, перспективами когда-нибудь отведать лепёшку или красотой юной девушки. Ещё меня тревожило, чем всё-таки окончился мой прыжок на чужака. Но недолго.
        Ночевал я действительно не один, и Тиби помогла на время избавить мою голову от тревожных мыслей.
        * * *
        Из леса, с полян тянуло грибной сыростью. Шелестом дубов, затлевшими кое-где желтизной листьями уже разжигала свои холодные костры осень. Всё чаще моросили холодные дожди, по утрам и вечерами ползли в степь клочья тумана.
        Зубры откочевали за стадом. Чужаки освободили от травы и выжгли огромное поле - гектаров на десять-пятнадцать, огородили его плетнём. Работали они от зари до первых звёзд.
        Метрах в ста от реки они отстроили посёлок. Под жёлтыми крышами стоят аккуратные домики «хоббитов», такое название для них я придумал. По моим представлениям, именно такие и строили для себя представители мифического народца. А рядом чужаки вырыли глубокие ямы и обмазали их стены глиной. Наверное, чтобы хранить там зерно…
        Отношения с соседями у меня не задались. Не нравились им мои волки. Хоть и отдал я Тоххе серых волчат, но Муськи и Пальмы за глаза хватило, чтобы почувствовать неприязнь почти от всех из племени земледельцев. Называли они себя просто Люди. Их речь была понятной, но отличалась от нашей певучестью. Говорили они медленно, иногда растягивая некоторые слова, те, где после согласной шло «е». «Не-ебо, ре-ека, ле-ес…»
        Я как-то спросил у Тоя, что он думает о соседстве с Людьми? Вожак ответил:
        - Других женщин получим, своих отдадим, поможем мы, и нам помогать будут. Санг обещал, что их трава накормит и Рыб, будет от неё польза. Хорошо…
        Оспорить его мнение, конечно, трудно. Но он, наверное, не замечал, что чужаки общались с соплеменниками только тогда, когда им что-нибудь было нужно. Жили сами по себе. А как по мне, то относились к нам с высокомерием. Только с Утаре-Голубкой, девушкой, что подарила мне колосок, я общался душевно. Голубкой назвал её я. В будущем я прожил в Таджикистане пять лет и понимал язык. Услышал её имя, и в голове всплыло - кабутаре, то есть - голубка на таджикском. А имя вождя чужаков один в один переводилось - камень. Далеко Таджикистан от Венгрии, может, случайно совпало…
        Дня через два после праздника первого поля я вечером спустился к реке. Увидел её сидящей на бережку. Возможна ли любовь с первого взгляда? Не знаю, но сердце тогда забилось, и, с чего разговор начать, я не знал. Присел рядом и молчал. Услышал тихое:
        - Я Утаре…
        Я так же тихо ответил:
        - Лоло…
        Она положила свою ладонь на мою кисть.
        - Ты славный и смелый. С волками дружишь. Научишь меня?
        Я кивнул, не веря, что всё так хорошо складывается. Спросил о татуировке на её запястье - там по кругу шёл ряд красных уголков.
        - Мне пятнадцать. И каждый урожай отмечен здесь, - указала она пальчиком на уголки.
        - А ваши мужчины? Они покрыты знаками по всему телу, что это значит?
        - Любое событие остаётся с ними на всю жизнь. Чем их больше, тем лучше…
        От Утаре я узнал, что в ту ночь, когда я «обернулся» волком, в степи, где племя собирало урожай дикой пшеницы, на Дарахта под утро напало что-то странное. Он не смог объяснить, описать то, что видел, но такие следы на груди и руках обычно оставляли голодные волки, время от времени нападавшие на одиноких путников в тех краях, откуда пришли её соплеменники.
        Так я получил ответ на вопрос, задать который не сумел Яххе: был ли я волком на самом деле, или мне всё привиделось? Теперь понятен гнев шамана и его нежелание продолжать обучение.
        Попрощалась осень с деньками бабьего лета, тёплыми, томящими пряно-горьким жарком осушенных трав, и вдруг поникла ненастьем. Захлестало с беспросветно хмурого неба. Из леса, как из бочки, запахло квасным духом преющей листвы.
        Встречи с Утаре прекратились. Чужаки почти всё время проводили под крышами своих домиков. И я коротал дождливые дни у очага, мастеря новый лук. Давно хотел сделать такой же или даже лучше, чем у Зубров.
        Первый снег выпал ночью. А утром над заснеженной степью и лесами раскрылись глубины студёной синевы. Той засобирался к Зубрам на Большую охоту. Я тоже ждал первого снега, хотел отправиться с ним. Снова пережить незабываемые эмоции, когда бурным потоком стадо зубров проносится мимо, азарт и ликование, понятные только охотникам. Но, узнав, что Люди, все мужчины племени, тоже пойдут, решил остаться.
        Работая в сумраке землянки, я мечтал об Утаре, видел её образ, жил чувствами к ней. Не тосковал и не безумствовал, благодарил жизнь: она подарила мне нечто божественное, и я не мешал творившемуся в душе. Мужчину от мальчишки отличает присутствие ума, прежде всего, и сдержанность. Я терпеливо ждал, зная, чего именно жду, и верил: время придёт…
        Той мой отказ принял спокойно.
        - Духам виднее, - пробормотал он, прежде чем попрощался.
        Проводив охотников, я взобрался на облюбованный холмик и стал наблюдать за посёлком Людей. Женщины ходили к реке, суетились у племенного костра, но рассмотреть издалека среди них Утаре мне не удалось.
        Прихватив новый лук и колчан со стрелами, я отправился побродить по лесу. Волчицы на этот раз не увязались следом. Хоть и редко такое случалось, но бывало. Ушёл далеко. Вышел к молоденьким соснам. Сюда ещё не доходил. Прошёл метров десять, как под ёлкой в черничнике что-то забилось и загремело…
        Тетерев!
        Вслушиваясь в удалявшийся шум тяжёлых крыльев, я не переставал идти, поглядывая на деревья. В эту минуту стая тетеревов выпорхнула из кустов, мимо которых я проходил. Птицы опустились на ветки ближайших сосен и елей. Я остановился в нескольких метрах от одного из тетеревов, который, казалось, не обратил внимания на моё приближение. Не отводя от него глаз, нащупал стрелу с зарубкой на древке у оперения - так я метил стрелы с тупыми наконечниками, приладил её к тетиве, прицелился и выстрелил. «Вжик!» - стрела попала в цель, и птица свалилась на землю. Я не бросился тут же её поднимать. Искал других. Их оперение сливалось со стволами деревьев, но вскоре я заметил ещё парочку сидящих чуть повыше на другой ветке. Выстрелил - и снова попал! Хотя попасть в цель метров с десяти для меня уже давно не было сложным, но радости от удачного выстрела это обстоятельство не убавило. Подобрав стрелы и птиц, отправился назад, чтобы вернуться, пока солнце не село.
        Добрёл к закату, в лесу уже было сумеречно. Услышал голоса и затаился, присев у старого дуба. Оказалось, женщины Людей бродят по опушке, собирают валежник. Я не хотел их напугать, поэтому продолжал двигаться скрытно. Может, судьба так распорядилась, но ближе других ко мне оказалась Утаре. На девушке были надеты длинное меховое платье и высокие чуни. Она собрала уже целую кучу веток, и я полагал, что вот-вот любимая уйдёт с ними в посёлок.
        - Утаре, - тихо позвал я, и она услышала.
        Обернулась, посмотрела, но не увидела. Я махнул рукой, и девушка, заметив движение, медленно пошла навстречу.
        Её черные глаза блестели из-за ресниц. Поднявшись на носки и положив руки на мои плечи, она прошептала:
        - Лоло, я так хотела увидеть тебя…
        Всё засверкало вокруг, всё стало красивым, весь мир пел и кружился вокруг нас. И это от Утаре случилось такое чудо - она со мной, трепетная, тёплая. Дышал её красотой, пьянился её близостью, губами перед собой и тихим шёпотом:
        - Люблю…
        Глава 17
        Десять счастливых дней, наполненных встречами с Утаре, пролетели быстро.
        Вернулись охотники. Притащили трёх коров. Шумно стало у балки и у реки. Если в степи снег уже не таял, то у посёлка земледельцев скользкая земля липла к ногам, и Люди барахтались в тёмной жиже, среди остатков желтеющей травы, увязая в сырой чавкающей земле.
        Мне хотелось быть там, среди них и делать с ними обычные дела: отнести в ледник кусок мяса, кинуть на грязевое месиво веток, просто посидеть у костра, послушать рассказы участников охоты. Но с волчицами появиться в посёлке я не мог, как и объяснить им, что идти за мной нельзя.
        «А может, всё-таки пойти? Прямо к их вождю. Поговорить по-мужски, разобраться, чем я лично ему и племени не угодил. Волки мои - это ведь только предлог…»
        Мысль замириться с чужаками мне понравилась. Вышел из «берлоги» и едва не столкнулся с Утаре. Сразу заметил, что её лицо припухло от слёз и что пришла она с каким-то тюком. Разволновался…
        - Возьми. - Она протянула мне свою поклажу.
        Забрал у неё тюк, и моя любимая, проскользнув мимо змейкой, вошла в землянку. «Дела…» - иду за ней.
        Вижу её сидящей у очага, в глазах плещется тоска, Пальму гладит, скорее чтобы самой успокоиться.
        - Расскажешь сейчас или потом? - Стараюсь придать голосу мягкость, а у самого мысли в чехарду играют: «Что могло случиться? Прогнали или сама ушла? Возможно ли это? Кто обидел и как?..»
        - Сейчас. - Она глубоко вздохнула, смахнула со щеки слезинку. - Когда вернулись мужчины, мне стало грустно, что рядом не вижу тебя. Слёзы потекли сами, и я осталась в доме. Пришёл Пар, он уже давно на меня смотрит, и стал ругаться. Кто-то, должно быть, рассказал ему, что мы гуляли. Когда он схватил меня за волосы, я стала кричать. Мать и сестра услышали, пришли и заступились, потом позвали Бохирад, нашу знающую. Она сказала, что я должна уйти к тебе и больше не появляться среди Людей.
        Утаре, обхватив голову руками, снова заплакала.
        - Не плачь, любимая! Разве плохо, что теперь мы будем вместе?!
        - Хорошо! - отвечает и снова всхлипывает.
        Обнимаю её, целую влажные от слёз щёки.
        - Правда хорошо?
        - Хорошо, но только Пар тебя не простит. Чувствую, будет беда. - И снова руки на голове, ерошит пальцами волосы и поскуливает…
        «Знала бы ты, что только здравомыслие удерживает меня от желания пойти прямо сейчас и сломать шею щенку. Попасть в этот мир - беда! А какой-то хлопчик Пар и его родня - это так, мелочи жизни…»
        Небо не обрушилось на наши головы, и река не остановилась. Соплеменники ласково, радушно приняли Утаре. Надарили подарков: хорошей одежды, чтобы зимой не мёрзла, а летом не упаривалась, нитки, костяные иголки и проколки, чтобы всегда можно было её починить. Не забывали и приглашать её, когда сами собирались, чтобы поработать или пообщаться. Прошла всего неделя, и душа моей Голубки отогрелась, забылись её недавние страхи. Я тоже воодушевился и загорелся реализовать старую задумку, появились и силы, и энергия для созидания.
        Многие годы у моего логова лежал гранитный валун. Идея поставить над ним небольшой чум, нагревать камень огнём и париться возникла давно. Даже как-то десяток дубовых веников навязал и подвесил на стены в землянке. Какие-то моменты, вроде отсутствия воды, земляного пола, останавливали меня. Увидел зернохранилища у земледельцев, и мысли сразу же появились правильные. Утаре каждый день проводила с женщинами, запасы еды у племени имелись в избытке, и я решил попробовать.
        Вырыл у валуна яму литров на сто, обмазал глиной. Поставил сверху небольшой чум и стал жечь валежник. Когда глина просохла, накрыл шкурой и придавил её крупной галькой, чтобы поменьше грязи попадало внутрь. Собрал по округе десяток гранитных булыжников и у валуна выложил очаг. Когда шёл дождь или падал снег, чум разбирал, шкуру с ёмкости убирал. Пока бочка наполнялась, лепил из глины кирпичики и обжигал их. Выкладывал ими сток и пол будущей баньки. Пилил чурки, делал запас, полагая, что валежником камни как следует не нагреть. Наконец наступил день, когда я накрыл шесты шкурами и зажёг в очаге огонь. Поначалу даже расстроился. Вроде и тепло в баньке, но не настолько, чтобы сбросить одежду. Сжёг в итоге приличную кучу дров, но большой валун всё-таки разогрел. А когда закрыл отверстие дымохода, так от жары и вовсе в пот бросило. Заскочил в землянку, стал сбрасывать чуни, кухлянку и снимать штаны, и тут Утаре вошла. Смотрит и не понимает, что я удумал. Потом, наверное, решив, что её мужчина захотел любви, сама стала раздеваться. Я, понятное дело, помог. Затем схватил горшок, веник под мышку, взял за
руку Утаре и потащил её к выходу. Тут у моей жены глаза совсем округлились, но она безропотно последовала за мной.
        Попарились тогда славно. Утаре поначалу смотрела на меня с жалостью, а когда я брызнул немного воды на горячие камни и от них пошёл пар, даже пискнула от испуга. Но уже минут через десять начала понимать, что сидеть в тёплом, наполненном горячим паром чуме приятно, а когда я дубовый веничек нагрел и стал легонько охаживать им её, совсем расслабилась.
        Не знаю, что именно она рассказала женщинам на следующий день, но попробовать новую придумку Лоло захотело всё племя. Чему я был рад. Особенно когда без всякого принуждения народ и чурки начал пилить, и воду в «бочку» таскать. Пообещал себе, что к следующей зиме построю большую баню с печкой, чтобы топилась она снаружи. Думаю, теперь соплеменники обязательно согласятся помочь.
        …Птицы прилетели рано, и сразу, будто испугавшись их криков, ушла и нудная погода, когда с неба сыпал не то дождь, не то снег, что-то мокрое, мелкое, не поймёшь.
        В балке с ручьями образовалось озеро, и туда прилетела стая лебедей. Они носились над моими соплеменниками, смотревшими на птиц, словно происходило какое-то чудо. А те садились на воду, шумно плескались, далеко разгоняя кипучие круги пены, и снова взлетали. Потом лебеди вытянулись в цепочку и полетели, все разом взмахивая крыльями, дальше, на север.
        А на следующий день всё племя Людей вышло в поле. Мотыжками из рогов и лопаток животных они начали рыхлить ещё влажную землю. Той повёл всех Рыб им на помощь. Пошли и мы с Утаре. Думали, всё позабылось и её соплеменники в такой важный день будут рады любой помощи. Ведь взрыхлить поле нужно успеть, пока земля мягкая.
        И вроде поначалу всё складывалось неплохо. Мать Утаре отдала ей свой инструмент и на меня поглядывала благодушно, как вдруг Пар, ударив мотыжкой по земле, решительно направился к нам. Я, понятное дело, весь напрягся и, когда парнишка протянул руки к моей женщине, оказался перед ним. Видимо, он решил, что справится со мной, схватил за руки и попытался повалить. Как же тогда мне хотелось сломать ему что-нибудь! Но я всего лишь сделал подсечку, и парень упал. Я отступил, всё ещё прикрывая от него Утаре. Он поднялся и, не помня себя, бросился на меня. Его лицо, искажённое гневом, сделалось страшным. Безумные глаза сверкали, ноздри раздулись, как у бычка, тонкие губы растянулись в оскале, и он, как зверь, зарычал. Ждать, чем закончится его бросок, я не стал. Впечатал в озлобленное лицо двоечку. Парень тут же свалился у моих ног.
        Вроде все видели, что произошло, но с поля прогнали именно нас с Утаре. На шум прибежали мои волки, а знающая Людей Бохирад вдруг заголосила, стала грозить всякими карами. И то, что мои возмущённые соплеменники тут же ушли за нами, настроение мне не подняло. Всё перепуталось, перехлестнулось, теперь разобраться, кто прав, а кто виноват, станет ещё труднее. Ведь и раньше ко мне приходили мысли уговорить Тоя перебраться в другое место. Как жаль, что тогда я не сделал этого…
        С приходом весны оба племени стали в основном питаться пошедшей на нерест рыбой. Я же почти каждый день ходил на лесное болотце, бил гнездящихся там гусей и уток. Выходил поздно, когда солнышко уже пригревало, и возвращался обычно к закату. В тот день удалось подстрелить парочку гусей. Птицы попались крупные, тащить их было неудобно. В одной руке нёс лук, в другой держал за лапы трофеи. Неподалёку от опушки дубняка, который раскинулся над балкой у посёлка Рыб, сел отдохнуть. Волчицы, воткнув носы в землю, покружили рядом и убежали. Я, прислонившись к дереву, закрыл глаза и наслаждался сладкими весенними запахами, слушал ласковый шелест дубовых крон. Мог бы и задремать, но будто резиновый мячик, легонько брошенный, попал в живот, что-то толкнуло меня в солнечное сплетение, и я открыл глаза: метрах в пятнадцати от меня стоял Пар, натягивая тетиву.
        Стрела летела медленно, и я понял, что она пролетит мимо. То ли стрелком он был никудышным, то ли злость на меня помешала парню выстрелить точно. Время всё так же текло медленно. Пар развернулся и побежал к овражку. Передо мной, словно паря над землёй, пробежали волчицы. Когда их хвосты скрылись за кустами, мир снова ожил, где-то совсем рядом закаркал ворон, и я услышал доносящиеся из оврага хрип и бульканье. Сердце сдавило от нехорошего предчувствия, безмолвного знания - случилось что-то непоправимое. Спустившись в овражек, заросший осинами, я не удивился, увидев лежащего с разорванным горлом Пара. Волчицы кружили вокруг него, поджимая хвосты, и пытались заглянуть в мои глаза.
        Тогда промелькнула мысль просто оставить тело здесь или спрятать его и никому не рассказывать о происшедшем. Не делать так, подобно требованию свыше, обрушилось на меня. Ноги будто вросли в землю, дышать стало трудно. Но как только я принял решение пойти в посёлок и обо всём рассказать Тою, почувствовал, что снова могу дышать, словно вынырнул из воды, когда воздуха в лёгких почти не осталось, и жадно, с шумом втянул в себя воздух.
        Вернулся и, подобрав птиц и стрелу, побрёл к посёлку. Все мужчины племени, собравшись у костра, строгали древки стрел, ладили оперение и крепили наконечники. Можно сказать, мне повезло. Позвал я и женщин, чинивших неподалёку сеть. Рассказав соплеменникам всё как было, спросил:
        - Что мне теперь делать?
        Лучше бы не спрашивал. Пока рассказывал, видел на их лицах всякое: женщины встревожились, дети слушали с восхищением, да и Тошо вроде внимал, как они. Той нахмурился сразу, за ним и Лим приуныл. А когда я задал вопрос, у всех без исключения лица вытянулись, глаза широко раскрылись от растерянности и удивления.
        - Ты с духами говоришь, не мы! - нашёлся с ответом Той.
        - Что, по-вашему, мне теперь делать?
        - Идти нужно к Людям. Говорить… - ответил вожак.
        Пошли в посёлок земледельцев всем племенем. Только Утаре осталась с волчицами в посёлке Рыб.
        Навстречу нам вышли мужчины Людей во главе с Сангом. Все они держали в руках копья. Мы, увидев в их руках оружие, остановились. Чужаки тоже не стали приближаться. К нам подошёл Санг и спросил:
        - Той, зачем ты напугал наших женщин?
        Вожак Рыб протянул ему стрелу и ответил:
        - Твой охотник хотел смерти нашего шамана. Мы пришли, чтобы ты узнал…
        Санг стрелу взял, внимательно осмотрел и кивнул:
        - Наша стрела. А где сам Пар сейчас? Что вы хотите?
        - Он с духами. А хотим мы, чтобы вражды между Рыбами и Людьми не было.
        Ни один мускул не дрогнул на лице вождя Людей. Он пошёл к своим, так ничего и не ответив Тою.
        Мне показалось, что они сейчас набросятся на нас, и я был готов сражаться с ними, проклиная себя за неосмотрительность. Но всё случилось по-другому, совсем не так, как я себе представлял.
        Оказывается, в этом племени важные вопросы решали женщины. Санг ушёл, чтобы позвать их.
        Вскоре оба племени снова стояли друг против друга. Вперёд вышла Бохирад и громко прокричала:
        - Верните нам Пара!
        Какое-то время ушло, чтобы притащить его труп. Увидев его, женщины Людей заголосили, стали рвать на себе волосы и раздирать ногтями лица. Бохирад, растрепав на голове рыжие космы, совсем ополоумела. Потребовала, чтобы мои соплеменники убили волков, а потом отдали и меня на суд Людей.
        До этого Рыбы стояли молча, только хмурились. Услышав требование старшей Людей, загомонили. Нет, они не обсуждали её требование, мои соплеменники сочли его неприемлемым. Той вышел вперёд и, подбоченясь, заявил:
        - Волки защищали того, кто о них заботится. Пар хотел убить Лоло! Не станем их убивать!
        Отдать меня на суд в чужое племя Рыбы и вовсе не представляли возможным.
        Наверное, Бохирад раньше никто не отказывал. Щёки широкого круглого лица пошли пятнами, глаза превратились в щёлки, но глупой она не была, сообразила, что ещё можно потребовать от Рыб в такой ситуации.
        - Пусть он уйдёт! Тогда мы забудем…
        Кто знает, чем бы всё это закончилось. Но в тот момент Той обернулся и посмотрел на меня, а я кивнул ему, мол, соглашайся.
        - Хорошо, - ответил наш вожак…
        Глава 18
        ^Н^а рассвете, когда было ещё мглисто, а в соседнем лесу грозно откликалось эхо уханья филинов, я и Утаре, нагруженные тюками, пошли к реке. Холодом веяло от болота, но, подумывая о предстоящем путешествии под палящим солнцем, я старался дышать глубже, запомнить запахи места, ставшего за эти годы родным. Вроде ещё с вечера простились с соплеменниками, но, будто карауля нас всю ночь, они, услышав шаги, вышли из своих чумов, чтобы проводить.
        У реки было ещё свежее, зябко от росы, берег покрывал молочно-серый туман. В нём вербы и ивы казались большими и тёмными, стояли, будто на горе. Я закрыл глаза, опустил голову и шёл, угадывая дорогу по шагам Утаре. Короткие, яркие воспоминания о временах, прожитых здесь, вспыхивали и угасали. Остановился, открыл глаза. Обнял по очереди мужчин, женщин и детей. Приложил палец к губам, когда Лило что-то начала шептать, и сказал им:
        - Я ещё вернусь! А сейчас уходите…
        Они побрели к стойбищу, и мне подумалось, что соплеменникам сейчас тяжелее, чем мне. Положил свои тюки в лодку, потом забрал вещи у любимой. Столкнул долблёнку в воду и помог Утаре пробраться к носу. Когда волчицы устроились на тюках, залез на корму сам. Оттолкнулся веслом от берега и стал править к середине реки.
        Куда плыть, решил ещё вчера. Если я оказался на территории Венгрии, то наш посёлок стоял где-то в центре страны будущего, может, чуть ближе к её северной части. Рыбы пришли с запада. Где-то там раскинулось озеро Балатон, а ещё западнее - Хевиз, которое соплеменники называли Тёплым. Это самое большое в Европе термальное озеро. Даже зимой температура в нём не опускалась ниже двадцати четырёх градусов. В будущем там построили много курортов и лечебниц, и мне довелось побывать в этом сказочном месте. К этим озёрам можно доплыть, если свернуть направо в первый приток, который должен вскоре оказаться на нашем пути, а дальше по другой реке, название которой я забыл, мы сможем доплыть к Восточным Альпам, где с древности был известен меднорудный промысел, пришедший в упадок к первому веку до новой эры. Если древние смогли там добывать медь, почему бы и мне не попытаться найти её? Так я рассуждал, когда определялся с маршрутом путешествия. Если этот вопрос рассматривать с точки зрения будущего, то там, в современной Венгрии, действующие медные рудники известны мне в Прикарпатье. Увы, чтобы добраться туда,
пришлось бы сотню километров пройти пешком.
        Соплеменники согласились отдать нам самую большую лодку. Я был благодарен им, но понимал, что нагрузить много вещей в неё всё равно не получится. Узкая, сантиметров семьдесят шириной и в длину около трёх метров, она никак не походила на корабль для длительных путешествий. Поэтому «список» вещей, которые я собирался взять в дорогу, составлял тщательно. Решил, в первую очередь нужно брать то, на изготовление чего обычно тратилось уйма времени: одежду, инструменты и оружие. Из посуды взяли всего пару горшков. И то один из них я наполнил кусочками воска, второй - мелкими наконечниками для стрел и пластинами из обсидиана. Разбирая вещи, наткнулся на приданое Утаре. Тюк с тех пор, как она вошла в моё жилище, так и лежал, перевязанный кожаным ремешком. Может, в этом мне повезло. Увесистый мешок был замотан в одежду любимой. Развязал горловину и увидел маленькие пшеничные зёрнышки. Было там килограммов пять. Кто-то решил бы, что это мало, но я был счастлив.
        Плыли мы не быстро, любуясь жёлтыми и белыми кувшинками, тальником на берегу и ивовыми рощами, обходили камышовые островки и пробирались мимо зарослей осоки там, где быстрина била из глубины, ворошила листья и тягуче тянула под чёрную воду стебли речных цветов.
        Солнце палило нещадно. На небе ни облачка. Мы сняли одежду, и дрожь от ветерка радостью разбудила всё тело. Время от времени я смачивал лицо и оплёскивал водой грудь и плечи.
        Сухо трещали стрекозы, гудели шмели в траве под ольховыми кустами. Сверкающим роем кружились на воде паучки вокруг склонённых течением тростинок. Я смотрел на задремавшую Утаре, и в душе просыпалась радость: «Всё позади. Жалеть не о чем!» Чувство свободы освежало, как освежает дождь, дурманило, манило ожиданием чего-то нового, ещё не изведанного.
        Остановки наши были недолгими, только чтобы размяться. Вот и вход в приток показался, весь заросший камышом. Вошли в него, и мне пришлось взяться за весло. Устал, увы, быстрее, чем ожидал. Пристал у размытых, обнажившихся из-под глинистого берега корней вяза. По воде сумрачной рябью рассеивался ветер. Река в этот предвечерний час притихла среди потемневших кустов, чуть розовела от неба, а на повороте, вдали, казалось, текла из заката.
        Лодку я закрепил между корнями, и, поскальзываясь на мокрой глине, мы выбрались на крутой бережок. Стали готовиться к ночлегу. Собрали костёр и разожгли огонь. Бросили рядом тюки, постелили шкуру. Перекусили тем, что соплеменники собрали в дорогу. Осмотрев содержимое корзины, решил, что дня на три нам хватит.
        Закатывался и меркнул последним всплеском долгий день. Рогатый месяц вынырнул из сумрака. Завтрашний день обещал быть ясным. Мы улеглись на шкуру и накрылись плащами. Я сразу уснул.
        Утаре молчала два дня и на ласку отвечала неохотно, а на третий, наверное придя в своих размышлениях к какому-то компромиссу, защебетала. Говорила, как ей нравится плыть со мной по реке и что вовсе не плохо попробовать начать новую жизнь. Мы, по её мнению, будем первыми, у кого это получится вдвоём. Мол, она долго размышляла и решила, что обязательно получится!
        Слушая её болтовню, я успокоился. Полагал, она переживает разлуку с близкими из её племени. А оказалось, всё это время она боролась со страхами.
        «Жизнь прожил, а женщин так и не научился понимать. Эх…»
        Вскоре изливать душу любимой надоело, и она стала задавать вопросы: куда мы плывём и что я собираюсь делать? Хотел бы я ей ответить, но сам знал только, что хочу добраться до гор, а доберёмся ли вообще туда, был не уверен. Показать ей сейчас, что сомнения и меня терзают, счёл глупым. Сказал, чтобы не волновалась, посмотрела на мир вокруг, хоть раз в жизни не думая о том, что обязательно нужно что-то делать, выжить в нём. Задумалась. Ненадолго.
        - Лоло, как можно так? Не думать?
        - Посмотри на кувшинки. Нет у них шкур, и шить они не умеют, а одеты в красивые одежды, радуют глаза. А птицы! Нет у них рук, но живут они в домах, почти как люди, и всегда сыты, щебечут, поют. А всё потому, что тот, кто создал всё, что ты видишь вокруг, позаботился и о своих творениях. Понимаешь?
        - Понимаю.
        Снова задумалась. Ненадолго…
        Луга и берёзовые рощи остались позади. Бескрайняя степь, поросшая разнотравьем, раскинулась по обоим берегам. Белые валуны громоздились вокруг, некоторые из них возвышались над берегом выше человеческого роста. Я, поглядывая на них и вдаль, уже стал сожалеть, что не сходил поохотиться в какой-нибудь лесок. Проплывая мимо группы таких камней, заметил над ними роение пчёл. Перестал грести, а когда лодку немного отнесло по течению, стал править к берегу и причалил метрах в двадцати от странных камней.
        К счастью, небо затянуло тучками, и солнце не палило так безжалостно, как с утра. Отправив Утаре по берегу собрать хоть что-нибудь для костра, я натянул штаны и чуни, надел кухлянку и шапку, вымазал руки и лицо грязью и отправился посмотреть, что там над камнями делают пчёлы. Напевая известную в будущем песенку, что я тучка, а не медведь, осторожно крался к камням. Едва увидел среди них белые пирамидки сот, наполненные тёмным мёдом, не став искушать судьбу, вернулся к лодке.
        Утаре пришла ни с чем. Я же, сбросив с себя одежду, с помощью своего чудо-ножа стал косить ковыль. Не спрашивая, зачем я это делаю, любимая стала помогать мне. Спустившись к воде, нарезал ещё камыша и осоки. Сложил траву перед камнями с подветренной стороны и поджёг её. Бросил в пламя и охапки свежих растений. Пока костерки дымили, снова надел на себя зимнюю одежду и, ещё раз вымазавшись в грязи, пошёл к камням. Пчёлы там всё ещё летали. Но над сота ми их было немного. Достав нож, я срезал несколько пирамидок прямо с ползающими по ним насекомыми и, чертыхаясь - кто-то из них смог-таки ужалить за руки и в щёку, - побежал к реке. Мне показалось, ограбленные пчёлы отстали от меня. Положив добычу на траву, я снял шапку и почувствовал, как холодеют ноги. Вся она была усыпана умирающими насекомыми. Пчелы ползали по ней, а за ними тянулись и вырванные жала. Ту же картину я увидел и на штанах и кухлянке. Можно сказать, повезло, что в лицо получил только один укус. И от него щека распухла так, что заплыл правый глаз. Отыскал чашку с барсучьим жиром. Как-то наступил на пчелу, и вроде тогда мазь быстро сняла
отёк.
        Мёд оказался на вкус просто божественным нектаром. Мы жевали соты и сплёвывали воск на листья лопуха. Утаре, увидев моё опухшее лицо, очень испугалась, но вскоре, слизывая с пальцев тягучий мёд, добродушно посмеивалась, глядя на меня. И я отвечал ей тем же, щуря от боли в опухшей щеке глаз.
        Задерживаться у камней не стали, поплыли дальше. Уж очень мне не хотелось проводить ночь без огня. К счастью, вскоре на горизонте показалась тёмная полоска леса. Но доплыли мы к нему, когда стемнело. Лес оказался сосновым. Устроившись на опушке, улег лись спать.
        Утром нас разбудили волчицы, решившие забраться к нам под плащи. Полежав, пока вокруг не развиднелось, я встал. Опухоль со щеки заметно спала, но место укуса стало сильно чесаться. Я решил поохотиться и натянул на лук тетиву. Утаре захотела составить мне компанию.
        Совсем недалеко от опушки мы вышли к ягоднику. То там, то тут виднелись заросли малины и черники. Ягоды были ещё незрелые, но в кустарнике паслась огромная стая тетеревов. Без особых усилий мы подстрелили десяток птиц. Накормили волчиц и, содрав с крупного петуха вместе с перьями шкуру, зажарили на углях тушку.
        Загрузив лодку, снова отправились в путь.
        Какое-то время плыли мимо сосен, затенявших реку от солнца, вскоре зелёных великанов потеснили заросли ольхи, а за ними снова увидели луга и лиственный лес вдали, на опушку которого вышли люди. Их было трое. Мне показалось, что нас они тоже заметили, и я помахал им рукой. Тут же они скрылись в лесу, и меня такое поведение чужаков обеспокоило.
        До заката мы видели их ещё два раза. Опасаясь, что намерения у них могли оказаться враждебными, я причалил к противоположному берегу. Кусты ивы, конечно, не так хороши для ночёвки, как лес, но сухостоя и валежника мы обнаружили там с избытком, чтобы ночью не замёрзнуть.
        Рассчитывая на волчиц, их чутьё, легли спать, не тревожась о внезапном нападении, но копьё и топор из лодки достал, положил рядом. Долблёнку мы припрятали в кустах неподалёку от места ночёвки.
        Может, мне показалось, но ночью на том берегу я слышал шаги. И волки поднимали свои лобастые головы, смотрели туда. С утра решил проверить. Действительно, прямо напротив нашего костра трава была примята. Неизвестность порождает страх. Я не боялся чужаков, но беспокоился об Утаре. Мы снова поплыли, на всякий случай держа луки с натянутыми тетивами.
        Волчицы дремали, я грёб, а когда уставал, весло забирала Утаре. Как оказалось, с этой работой она была знакома. Чужаков мы больше не видели, а вскоре выплыли на большую воду.
        «Неужели уже пришли к Балатону?» - удивился я, хотя, скорее, обрадовался. По моим прикидкам, полпути осталось позади. Голубая, кристально чистая вода, в которой на глубине можно было разглядеть резвящуюся форель, манила. Дно озера было песчаным. Водная гладь тянулась до горизонта, а видимые берега были крутыми и высокими, поросшими лесом.
        Попытался вспомнить, как в будущем называли реку, которую нам предстояло ещё найти, - то ли Зала, то ли Драва, и именно по ней мы, как я думаю, дойдём до Альп. Плыть через озеро к другому берегу я не рискнул. По моим прикидкам, до него было километров восемь, может, десять. Свернул налево и стал править вдоль берега, поглядывая, куда можно причалить.
        Плыли часа два, солнце уже спряталось за лесом на другом берегу, но было ещё светло. Вода в озере позеленела, и всё чаще стали встречаться заросли камыша. Я правил совсем рядом с ними, надеясь обнаружить проход к берегу. Наконец камыш закончился, и я увидел базальтовые скалы на берегу, а между ними - удобный проход к лесу. Там мы и вытащили лодку на берег.
        Утаре пошла за хворостом, а я стал выгружать наши вещи. Прошло около получаса, а любимой всё нет. Вроде и волчицы спокойно себя ведут…
        - Утаре! - заорал я.
        В ответ тишина, только рыба плеснула неподалёку.
        Схватив колчан и лук, едва сдержав себя, чтобы не побежать, пока не разберусь, что на самом деле произошло, устремился в лес.
        Глава 19
        ^З^а скалами росли величественные ели, земля под ними была усыпана мелкими иголками и шишками, какая-то тонкая трава пробилась через этот покров, стелясь сверху. Попадались небольшие сухие веточки. Вряд ли Утаре стала бы их подбирать.
        Осмотревшись, пошёл прямо от базальтовых исполинов. Метров через пятьдесят появились сосны и одинокие берёзки. Поглядывая на волчиц, кружащих вокруг, я шёл дальше, пока не набрёл на небольшую полянку. Там увидел несколько крупных сухих веток, лежащих вместе. Должно быть, их притащила сюда любимая.
        Под ногами хрустели сухие иголки, и я, стараясь двигаться как можно тише, вглядывался в землю, пытаясь в надвигающихся сумерках увидеть хоть какие-нибудь следы. Мне показалось, что слева потянуло запахом дыма, пота и ещё чем-то странным, неприятным. Свернув туда, вскоре обнаружил разворошенный покров, местами там оголилась песчаная почва, на росшей кустом мушмуле заметил недавно обломанную веточку. Сердце забилось сильнее. Выдернув из колчана стрелу, приладил её к тетиве и пошёл быстрее, прерывисто вдыхая носом, пытаясь ещё раз уловить запах человека.
        Следы на земле стали попадаться всё чаще и чаще. То кто-то за ветку зацепился, и она, отодвинув покров хвои, обнажила песчаную полоску, то неловко ногой упёрся, оставив в мягком грунте характерное углуб ление. Следы привели меня к зарослям непролазных кустов.
        Стена замшелого терновника тянулась далеко. Прошёл вначале к воде, метров двадцать. Ничего, никаких следов не обнаружил. Вернулся и, всматриваясь в поросшие зелёно-голубым мхом веточки, медленно стал двигаться вдоль кустов. Наконец у едва заметного прохода увидел на колючих ветках клочки бурой шерсти. Присел пониже, там веток было меньше, и полез по тропке через кусты. Вынырнул из них прямо к овражку у сосны-исполина. Её вековые корни под комлем обнажились, и было очевидно, что, спускаясь в балку, за них держались похитители Утаре: чёрная дорожка следов змейкой шла вниз от дерева, будто кто-то скользил и разворошил хвою.
        Спустился по следам и побежал по хорошо различимой тропе. Вдруг запахи чужаков усилились, и метрах в ста от меня захлопали крыльями кем-то потревоженные пташки. Едва заметив смутные фигуры людей, поднимающихся из оврага, я замер, услышав, как гулко стучит в груди сердце. Они тоже остановились, наверное увидев волчиц. Те, обогнав меня, не издавая ни звука, уже неслись к чужакам. Душераздирающий крик, визг, вопль, полный боли и отчаяния, заставил меня побежать за ними. Что происходило на склоне, я уже в сгустившихся сумерках разобрать не мог. Обратил внимание на силуэт человека, карабкающегося из оврага наверх, где было пока чуть светлее. Почти не целясь, выстрелил в него из лука. Чужак выпрямился, взмахнул руками, словно пытаясь поймать равновесие, и упал на спину, покатившись к рычащему тёмному пятну на фоне мрачных деревьев. Стоны оттуда уже стихли.
        Поднимался я уже не спеша. Увидел, что кто-то извивается на земле, словно гусеница в муравейнике, и понемногу сползает вниз. Не сомневался, что это связанная по рукам и ногам Утаре пытается отползти подальше от трупов чужаков. Волчицы, поскуливая, сопровождали её спуск. Тонкое деревце попалось на её пути, и скольжение Утаре остановилось. Я был уже рядом.
        Распутал узлы кожаного ремешка на её ногах, потом на руках, закрученных за спину. Освободившись от пут, любимая сама вынула изо рта кляп и тут же на четвереньках полезла к чужакам, извергая проклятия, о существовании которых в этом мире я узнал впервые. Самым невинным из них было что-то вроде «Будете заниматься сексом с козами».
        «Неужели такая мерзость и им известна?! Земледельцам?..» - подумал.
        Утаре пинала чужаков, пока я не остановил её, обняв сзади за плечи. Повернувшись ко мне, она заплакала. Всхлипывала недолго. Стоило мне сказать, что скоро совсем стемнеет и пора вернуться, тут же успокоилась.
        Проверить вещи чужаков и осмотреться вокруг я решил завтра. Всё равно сейчас ничего разглядеть не получится. По пути к лодке Утаре рассказала, как всё произошло. Я оказался прав в своих предположениях. Не обнаружив валежника в ельнике, она дошла к соснам и стала собирать там сухие ветки. Услышала в лесу плач ребёнка и, ясное дело, пошла на него. Должно быть, кто-то из чужаков обладал талантом в совершенстве имитировать разные звуки.
        Я спросил её:
        - Тебе было страшно?
        - Я знала, что ты придёшь за мной, - призналась она, схватившись обеими руками за мой локоть.
        Проснулся я рано, было ещё темно. Низкие облака проносились над головой, то и дело затемняя луну. Спал плохо: с вечера над озером поднялся ветер, вода шумела, и скрипел лес. Под меховым плащом и с Утаре под боком было тепло, выбираться, чтобы подбросить в огонь деревяшки или перебраться за скалы, не хотелось, хотя мысли такие время от времени появлялись.
        Разбудив любимую, мы погрузили в лодку вещи, спрятали её в зарослях тростника и пошли смотреть на вчерашних похитителей. Пока дошли до оврага, где я догнал чужаков, начался рассвет. Верхушки сосен заголубились, потом покраснели, внизу, под кронами деревьев, стало быстро светлеть.
        Спустившись в овраг, я попросил Утаре остаться там, объяснив, что не стоит ей смотреть на то, что осталось от чужаков. Сам тогда ещё не понимал, насколько оказался прав. Зрелище растерзанных волками пришельцев впечатлило даже меня. Наверное, ещё местные хищники ночью постарались обезобразить их тела. Моя стрела попала одному из них в спину и вышла из груди. Его тело за ночь почти не пострадало, только глаза.
        Одеты чужаки были так, как и мои соплеменники, когда я впервые увидел их. В сумках похитителей я нашёл кремнёвые ножи, скребки, проколки и высушенные сухожилия. Неподалёку от места бойни валялось копьё. С поясов дикарей я снял два топора. Оттащив трупы подальше от тропы, позвал Утаре.
        Прихватив трофеи, мы пошли дальше. Мне захотелось найти их лагерь. Тропа вывела нас к берегу озера. Там мы увидели шалаш, сооружённый из еловых веток, кострище и корзину, наполненную камнями. Содержимое корзины меня впечатлило, чего только там не было! Я высыпал всё на песок и стал перебирать друзы и единичные кристаллы кварца, куски геленита и зеленоватые камни, как мне показалось - руды с высоким содержанием меди.
        Ирония судьбы - мы убили первых рудокопов той эпохи. Похоже, они собирали всё, что отличалось от повседневно встречаемого в обычной жизни. В корзине я обнаружил множество образцов пород, определить которые не мог, хоть в своё время, в будущем, на курсах повышения квалификации по линии разведки изучал минералогию. Я знал, что Восточные Альпы богаты бокситами, медными и свинцовыми рудами, но сомневался, что содержимое корзины чужаков происходило оттуда. По моим прикидкам, до гор было не меньше ста километров. Лодки мы не нашли, и, как они смогли дотащить оттуда эти минералы, я не представлял.
        Озеро возникло миллионы лет назад, когда вода заполнила котловину тектонического происхождения. Базальтовые столбы на берегах и холмы, поросшие лесом, имели вулканическое происхождение. Я размышлял, что осесть здесь и поискать минералы было бы неплохо.
        Увы, очень скоро пришлось снова поменять планы.
        Вернувшись к лодке, мы увидели метрах в пятидесяти от берега проплывающую долблёнку. В ней двух человек. Спустя пару часов - ещё одну, большую, и в ней - пятерых. Такое движение на воде не способствовало упрочению желания остаться здесь. Ещё помнился рассказ Саша о плохих людях…
        Решив, что поплывём дальше вечером, сходили в лес поохотиться. Подстрелили четырёх тетеревов и там же, поделившись с волчицами, поели их. Ни косуль, ни кабанов, ни других желанных целей, даже их следов нам не повстречалось, что только упрочило мои опасения о присутствии многочисленных соседей у озера.
        На закате мы сели в лодку и, держа луки с натянутыми тетивами, поплыли искать реку, впадающую в озеро. Когда вокруг стало совсем темно, нам пришлось причалить и заночевать. И весь следующий день мы плыли и даже успели порадоваться, решив, что вошли в реку, но к вечеру снова увидели перед собой большую воду и встали на ночёвку.
        А поутру, только погрузившись в долблёнку, увидели лосей, вышедших на водопой. Утаре предложила поохотиться. Я, радуясь, что, скорее всего, тут чужаков не встретим, раз рогачи непуганые, пообещал, что сделаем это чуть позже. Тревожился по другому поводу: мы всё время плыли на юг, как бы удаляясь от гор. Развернув лодку, направился к противоположному берегу. Как оказалось, не напрасно. Мы снова порадовались, что наконец нашли реку, и так же пережили разочарование, увидев озёрные просторы. Я успокоил Утаре, объяснив, что худшее для нас - возвращаться, держась западного берега. Убедил смотреть по сторонам и радоваться возможности видеть новые земли, новый мир.
        Став на привал с полудня, мы славно поохотились, добыв пару косуль. Особенно радовалась Утаре: она лично подстрелила рогатого самца. Потом я жарил и коптил мясо, Утаре до глубокой ночи вычищала на шкурах мездру.
        На следующий день, поплыв на северо-запад, мы наконец уже без всяких сомнений попали в русло мелководной речушки. Она текла по заболоченной равнине точно на север - ночью я нашёл в небе Полярную звезду.
        Берега речки заросли осокой и тростником. Я всё ждал, что вот-вот встретится поворот на запад, но это случилось только через два дня. Спустя ещё два мы увидели вдали вершины гор, но плыть стало трудно: порой вода между зарослями прибрежной растительности текла ручьём шириной не больше метра. Заприметив на берегу высокую дюну, а метрах в двухстах от неё лесную опушку, я принял решение обосноваться здесь. А к горам сходить когда-нибудь позже.
        Кто обрадовался по-настоящему, так это Утаре. Едва мы разгрузили лодку, она тут же ближе к лесу стала подрезать дёрн. Мне пришлось отправиться в рощу искать лещину и заготавливать жерди для перекрытий. Потом резать тростник и осоку, таскать вместе с любимой к дюне кирпичики дёрна.
        Глаза боятся - руки делают! Мы построили дом за три дня. Ещё неделя ушла на всякие мелочи: внимательно изучив устройство весла, сделал по его подобию лопату, песок копался легко; выровнял в доме пол, подготовил ямы для ледника и для всякого мусора. Мы охотились, искали по округе и приносили на дюну камни. Вскоре внутри дома выложили очаг. Нарезали ивовых прутьев и замочили их в отрытом озерце, небольшом, где-то метр на два. Приятно удивился, когда обнаружил там рыбу. Выловил десятка полтора карасиков. Немного усовершенствовал ловушку, сузив проход в озерцо.
        …Прошёл месяц.
        Проснулся я как-то, а бесконечных дел вроде и нет. Хотя о чём я? С чего бы начать? Глину нужно найти и сделать посуду, нажечь угля, размолотить трофейную руду и попробовать хоть что-нибудь из неё выплавить. Утаре со шкурами всё время возится и хочет верёвок ещё наплести…
        Лучше иметь плохой план, чем никакого! Я отправился на поиски глины. У реки искать сразу не стал. Болото там. Пошёл к опушке и вдоль неё направился в сторону гор. Увидел входящую в лес балку с крутыми склонами, спустился в неё. Спугнул стадо кабанчиков. Был бы один, то скорее они меня спугнули бы, а так волчицы порезвились, вдвоём задавили подсвинка килограммов на восемьдесят. Уже не зря сходил!
        Обычно, когда начинает везти, то везёт во всём. Корни дуба обрушили с края оврага землю, обнажив пласты глины. Работа была нудной и тяжёлой. Набирал полную корзину и тащил её на дюну. Делал это, пока не собралась у реки приличная куча. Глина была хуже той, что копалась у стойбища Рыб. Песка в неё почти не добавлял, но звенели изделия из неё хорошо, и их стенки попробовал делать тоньше, горшочки не трескались. Стало быть, жирная глина совсем не означает - лучшая!
        Пока возился с глиной, Утаре смотрела ласково, время от времени бросая свои дела, чтобы обнять меня. Но когда я стал жечь уголь, моя милая разве что пальцем у виска не крутила. Неделю провозился, занимаясь только этим.
        Вначале вырыл яму сантиметров семьдесят в глубину, утрамбовал дно и стенки. Натаскал из леса толстых веток, часть наломал, что-то пришлось рубить. По мере того, как дрова в яме загорались, подкладывал новые, заполнив её до верха, накрыл кирпичиками дёрна и притоптал. Вырыл вторую яму и всё повторил. Из трёх ям удалось вынуть пять корзин угля. Высыпал у стены дома, накрыл на всякий случай шкурой. Потом задумался: как руду дробить буду?
        Вспомнил, что неподалёку от дюны видел серые верхушки камней - скальной породы. Там и устроился. Клал кусочки минералов на эти камни и лупил по ним другим камнем, поменьше. Что-то удалось раскрошить, а те, что прочными оказались, больше не пытался дробить. Обрадовался, когда заметил в крошках блеск меди и свинца.
        Вспоминается, как сидел на закате у костра и придумывал способы плавки руды. Именно придумывал. Не может человек знать всё! Знал байку о том, как древний человек, работая с камнем, бил по нему, а он никак не хотел раскалываться, плющился в лепёшку. Мол, так древний человек познакомился с металлами.
        Наверное, речь шла о самородках золота или меди. А в то, что в обычном костре они смогли расплавиться, мне вообще мало верилось. Разве что свинец. Виделась мне плавка просто: вырыть ямку, положить слой угля, потом раздробленной руды, сверху ещё присыпать углем и поджечь. По логике, в итоге должен был получить какой-нибудь слиток. Что с ним потом делать? Ковать? Лупить по нему каменным молотом? Нет, кузнец из меня пока никакой! Вот интересно, как древние кузнецы щипцы, например, в первый раз делали? Выплавили?
        Так ничего тогда не придумав, решил попробовать получить хоть какой-нибудь слиток и изучить его.
        Пока рыл яму, обдумывал, как можно расплавленный металл, хоть свинец, залить в форму. Надумал, что без тигелька не обойтись. Попытка не пытка! Выбрал горшочек с более-менее однородными по толщине стенками, насыпал в него руду. Потом понял, что реально туплю, вернулся к первоначальному варианту. Вот получу какой-нибудь слиток - и плавку в тигельке опробую!
        Горшочек, правда, мне всё равно пригодился. Отмерил с его помощью две меры дроблёной породы на закладку в яму. Поджёг. Ходил, кружил вокруг, пока угли горели и тлели. Еле дождался. Пока содержимое ямы остывало, ничем другим заставить себя заняться так и не смог. Достал из ямы серую лепешку, всю в кратерах, как лунная поверхность. Оббил на камне всякую труху, и местами слиточек заблестел жёлтеньким. Не чистая медь получилась, а какой-то сплав, что в любом случае лучше, чем ничего!
        Работая с тем материалом, который удалось выплавить из руды, я пришёл к выводу, что в ней было высокое содержание цинка. Отсюда и цвет металла вышел не красный, а жёлтый. Когда получил результат от первой плавки, расплавил ту лепёшку в глиняном тигельке. Горшочек таки лопнул, но дно его осталось целым, и расплавленный металл остался там. В итоге я получил металлическую болванку граммов на пятьдесят. Потом бил по ней камнем, растягивая, пока не сделал проволоку миллиметра три в диаметре. Её порубил на кусочки сантиметров по семь - восемь. Расплющил одну сторону и просверлил в ней костяным сверлом отверстие, другую заточил, потирая о камень. Получилось сделать то, что задумывал.
        Мои иголки Утаре понравились. Точнее, получив семь металлических иголок, она была в восторге!
        Всего из трофейной руды удалось выплавить граммов четыреста металла. Что из него отлить, долго не думал. Топор, нож и серп - ещё сомневался, хватит ли на все изделия латуни.
        Вылепил из воска модель небольшого, сантиметров пятнадцать в длину, топорика, в будущем такие называли кельтами. Они имели втулку, которая насаживалась на изогнутое вверху топорище. Были мысли отлить просто пластину и крепить её, как и каменные топоры, но захотелось сделать топор понадёжнее. Потом обмазал формочку глиной и внизу проковырял отверстие до воска. Медленно обжигая её на огне, по мере плавления воска сливал его в плошку. Когда весь воск вытек, обжёг готовую форму в углях. Не поленился ещё вылепить глиняную платформу и, пока она не засохла, притопил в неё формочку кельта литником вверх.
        В сделанный на днях тигелёк из огнеупорной глины положил граммов двести - двести пятьдесят латуни, а относительно высокой огнеупорности от своих изделий к тому времени я добился. Вспомнил вначале мудрёное слово - шамот. А потом и сделал. Натолок уже обожжённой глины и добавил в свежую. Вроде таким простым путём в будущем добивались огнеупорности. У меня, по крайней мере, получилось. Все изделия разливались из одного тигля. Расплавив в нём металл, с помощью деревянного ухвата вынул из углей и залил латунь в форму. Её позже, когда металл остыл, пришлось разбить. Литник перерубил не у самого основания, оставил немного. Этот кусочек расплющил и высверлил в нём отверстие, чтобы привязывать за него лезвие к топорищу, если кельтик и слетит с ручки после неудачного удара, то не потеряется.
        На нож и серп воск не изводил. В глиняных кирпичиках вырезал углубления, чтобы в итоге получить необходимые формы пластин, и залил в них расплавленный металл. Застывшие заготовки расковал на камне, заточил и посадил на деревянные ручки. Пусть мои первые изделия и выглядели уродцами, но функционально во всём превосходили свои каменные аналоги.
        Глава 20
        ^Е^два забрезжив, рассвет возвестил о начале нового «сладкого» дня. Уже дней десять мы совершаем многокилометровые марши по окрестным лесам в поисках ягодников. Каких только вкусностей не находили! Клюква и брусника, голубика и ежевика, малина и черника, земляника, казалось, попадались везде. Но каждый день мы уходили всё дальше и дальше от дюны, чтобы найти новое место, где ягод было бы больше.
        Здесь особенно мне полюбилась голубика. Там, в будущем, с голубикой я познакомился ещё в детстве. Мне не было и шести, когда мои две старших сестры с подругами, прихватив меня, пошли в лес собирать её. Сам сбор я плохо помню. Только что все набрали полные вёдра, а я объелся голубикой и меня тошнило. Может, этот детский опыт отбил у меня тогда вкус к этой ягоде. Мог съесть в охотку горсть, но сразу с куста. А в этой жизни мягкий, без приторной сладости вкус пришёлся по нраву.
        В научных статьях я читал, что голубика имеет массу полезных свойств. В ней много витаминов, она является лекарственным средством. Например, препятствует образованию раковых клеток, поскольку содержит большое количество высокоактивных антиоксидантов. Ягоды и сок голубики - диетический продукт, усиливающий обмен веществ и действие сахаропонижающих препаратов. Укрепляют стенки кровеносных сосудов, нормализуют работу органов пищеварения и сердца. При регулярном употреблении ягоды снимают напряжение глаз и способствуют восстановлению зрения.
        Может, этого всего не знали мои земляки из будущего в пору моего детства и юности, но использовали эту ягоду в двух видах: сушёную и в виде вина, потому что начинает она бродить без всяких дрожжей. Собранные дары леса мы тоже сушили, и какую-то часть я, засыпав в кувшины, оставил бродить. Захотелось сделать винцо ягодное и здесь. Под это дело налепил сосудов с узким горлом. Кривые получились, зато смог горлышко плотно забить сухой травой. А потом нарезал деревянные пробки. Резал так, чтобы они входили в горлышко свободно, а с помощью обмотанной вокруг них травы затычки садились уже плотно.
        Ягодная лихорадка случилась сама по себе. Не то чтобы в этом мире я их не ел. Лакомился, конечно. Просто в краю Белок и на новом месте ягодники были небольшие, а далеко в лес никто не ходил, жизнь в основном проходила у реки. А тут, обнаружив такое разнообразие, да ещё в огромном количестве, задумался, что с ними можно сделать. Если клюква и брусника до поздней осени достоят, то все остальные ягоды скоро отойдут. Вот вместе с воспоминаниями из прошлой жизни и пришло решение сушить их и вино делать.
        Собирались как обычно. Положили в корзины немного мяса, две литровые или около того «фляги» - глиняные бутыли, закупоренные деревянными пробками. Я подпоясался широким поясом, засунул за него топорик-первенец с лезвием из латуни, прихватил колчан со стрелами, лук и был готов снова отправиться в лес за ягодами. Утаре лук тоже взяла. Стреляла она из него уже не хуже меня. Сама считала, что лучше. Стала так думать после одного происшествия. Однажды волчицы выгнали на дюну стадо куланов, очень похожих на ослов, и пока я смотрел на них, любимая, схватив лук, подстрелила трёх скакунов.
        Решили, что идём в последний раз. Утаре настаивала, чтобы я уже в этом году сделал хранилища для зерна. Вроде мышь в доме увидела. Пришлось мешок с пшеницей подвесить под крышу. А мне до холодов ещё хотелось баньку соорудить, да с печкой, а не с очагом. Осенью свободного времени не будет…
        Луг за дюной, там, где росла трава-щучка, синел цветами васильков. Белыми пятнами у зарослей вейника цвёл тысячелистник. Кое-где трава поднялась выше пояса, и поутру можно было выкупаться в росе. Тропку в низкорослой щучке мы натоптали, но всё равно я шёл первым, стараясь не промочить ноги. Выйдя к опушке, остановились, чтобы стряхнуть с мокасин и штанов росу. Намокшие от беготни по зарослям вейника волчицы отряхнулись, и вдруг Муська, припав к земле и подобрав под себя задние лапы, вытянулась в струнку. Мне её поведение показалось странным. Я смотрел на луг, сверкающий в лучах восходящего солнца, на тёмную полоску далеких гор и ничего, так заинтересовавшего волчицу, не видел.
        Пока мы натягивали штаны и обувались, Муська не шевелилась, и Пальма, усевшись чуть позади матери, тоже вглядывалась в даль.
        - Как думаешь, что с ними? - спросил я Утаре, показывая на волчиц.
        - Не знаю, но думаю, нужно быть настороже, - ответила любимая и стала натягивать тетиву на лук.
        Хмыкнув, и я решил на всякий случай приготовить оружие к стрельбе. «Вдруг в высокой траве кто-то подкрадывается к нам?!» - подумалось, и я тут же улыбнулся: будь так, наши волки уже были бы возле невидимых врагов.
        Наверное, какое-то облачко закрыло солнышко, трава на лугах перестала сверкать, мне удалось рассмотреть вдалеке фигурки людей, бредущих вдоль реки. Показалось, взрослых человек пять и два десятка детей с ними.
        - Ты видишь?
        Утаре ответила не сразу. Приложив ладонь козырьком к глазам, она вглядывалась в даль.
        - Люди! Люди идут! - закричала она, указывая луком в сторону реки.
        Какое-то время я размышлял о её соплеменниках, назвавшихся Людьми, потом сообразил, что, наверное, привыкнув к тому, что род и племя тут как-то называются, неправильно истолковал её ответ.
        - Рано или поздно, но они дойдут к нашему дому. Нужно возвращаться…
        - Мы поплывем им навстречу, - предложила Утаре.
        «Ну, хоть ноги не намочим», - кивнул я, и мы вернулись на дюну.
        Утаре тоже решила, что чужаки идут с детьми. Как и я, она переживала, что наши волки могут напугать их. Я предложил из полоски кожи сделать для волчиц ошейники и привязать к ним верёвку. Любимая пожала плечами, посмотрела на меня, будто я только что пошутил, но всё же взялась за эту работу.
        Наблюдая за ней, я вспомнил, как когда-то делал себе доспехи. Но у Утаре были иголки. Она нагрела кончик одной и прожгла по краям будущих ошейников несколько дырочек. Вставив туда кожаные ремешки, вручила изделия мне. Надев их на волчиц, мы сели в лодку и поплыли навстречу чужакам. Пока я грёб, Утаре пропустила под ошейники полутораметровые верёвки. Привязывать их она не стала.
        В какой-то мере чужакам повезло, что мы поплыли на лодке и позаботились о контроле над волчицами. Дети с ними действительно были, но не так много, как нам показалось с опушки. Чужаки гнали перед собой небольшое стадо коз. Когда я увидел этих животных вместе с людьми, моё сердце едва из груди не выскочило от переживаемого восторга.
        Увидев нас плывущими по реке, чужаки засуетились. Согнали стадо и стали перед ним. Три женщины взяли своих детей на руки, а двое мужчин с копьями в руках стали чуть впереди них.
        Подплыв ближе, я разглядел мальчишек, держащих в руках копья. Было им лет по двенадцать. Направив лодку к берегу, мы причалили метрах в тридцати от чужаков. Конечно, волчицы попытались сойти на берег первыми, но я, предусмотрев это, сделав последний сильный гребок, положил весло на дно долблёнки и ухватился за верёвки почти у ошейников.
        На берег сошла Утаре, прихватив колчан и лук. Хотя вряд ли ей кто-нибудь из скотоводов мог чем-нибудь угрожать. То, что они сами напуганы, было заметно.
        Любимая говорила с ними недолго, вернулась к лодке и спросила:
        - Лоло, этим людям нужен дом. Я пригласила их поселиться с нами. Что ты думаешь?
        От жены-тихони я такого не ожидал. Но сам на её месте поступил бы так же.
        - Пусть живут, - пробурчал в ответ, чтобы показать ей - вначале советоваться нужно! И в душе посмеялся над выбранным образом.
        Утаре бегом вернулась к чужакам, показав им направление к дюне, обнялась с женщинами. Пошла к лодке, но, словно вспомнив о чём-то важном, остановилась и оглянулась. Потом замахала мне, мол, плыви сам, я с ними пойду. Так мне показалось.
        Волчицы хоть и сидели в долблёнке, навострив уши, но вроде не выглядели взволнованными. Я рискнул отпустить верёвки и оттолкнулся веслом от высокого бережка. Тут же пришлось схватиться за ошейник Пальмы, рванувшей из лодки.
        Плыть к дюне было легко. Сильное течение несло долблёнку так быстро, что править к берегу я начал метров за сто от нашего дома. Серая и рыжая бестии, едва оказавшись там, рванули вдоль реки к чужакам. Я обречённо побрёл за ними, уже представляя разорванное волками стадо. Зато как обрадовался, когда увидел, что козы чужаков целы, а недавно трясущиеся от страха юноши ведут Муську и Пальму на «поводках». Как им это удалось, я так и не выяснил. Не до таких мелочей было: строили пастухам дом, загон для коз, пришлось и на охоту сходить…
        Утаре в тот же вечер рассказала всё, что узнала о чужаках. Они жили в предгорьях небольшой семьёй. Пасли коз, иногда охотились. С теми, кого мы встретили, раньше делили крышу над головой ещё двое мужчин и одна женщина. Пока, как я понял, пара горных львов не повадилась изводить стадо. Мужчины семьи какое-то время терпели или просто не знали, что делать, но, выследив кошек, обнаружили их логово. Двое мужчин и старшая женщина пошли туда, чтобы убить хищников. Все погибли.
        Слушая Утаре, я только и мог, что удивляться полному отсутствию логики в действиях этих людей. Мёртвыми своих соплеменников они не видели. Те ушли к логову и не вернулись. Через три дня, собрав кое-какие вещи, так, в безвестности, наши гости погнали стадо подальше от логова львов и беды, что пришла к ним.
        Чем бы я ни занимался, помогая пришлым обустраиваться, всё время думал об их соплеменниках. Прошла неделя, и я, поговорив с Утаре и получив не только её согласие, но и одобрение, отправился к горам. В проводники и попутчиком пригласил Тур? - одного из мальчиков-пастухов.
        Глава 21
        ^Н^аступил тот час, когда зной уже спадает, но до заката ещё далеко.
        Близ речушки, текущей где-то там, за зарослями тростника, мы устроили привал. Давно я так не уставал. Верёвка натёрла плечи. Корзины оставили на груди и спине ссадины. Туро, сбросив тюк из плащей на траву, улёгся в зарослях донника, рассчитывая, наверное, укрыться там от палящих лучей светила.
        Раздевшись, я полез через стену тростника, намереваясь во что бы то ни стало добраться до воды. Проваливаясь порой до колен в ил, брёл метров двадцать, пока с наслаждением не окунулся в холодную воду.
        Поглядывая на горы, уже вполне различимые, отсюда похожие на большие холмы, поросшие лесом, и облака, плывущие высоко над ними, засомневался, что мне удастся там разыскать медь. Отправляясь к стойбищу пастухов, наряду с желанием посмотреть, как они жили, думал об этом.
        Речка совсем обмелела. Местами вода не поднималась выше пояса, в самом глубоком месте я погружался по шею. Почувствовав под ногой камень, нырнул и достал его. Ещё не смыв с него грязь, увидел, что мне попался кремень.
        По моим следам к воде вышли волчицы. Они жадно лакали воду, поглядывая на меня, а я ходил по руслу, загребая ногами ил, рассчитывая ещё наткнуться на кремень. Минут за пятнадцать обнаружил два камня. Выбрался из воды и пошёл по своим следам к берегу. Бросил у ног дремлющего Туро находки.
        - Смотри, что я нашёл!
        Парень сел, равнодушно посмотрел на камни и улыбнулся:
        - Много найдёшь…
        Мой попутчик оказался ещё тем молчуном. Пока не устал, я дорогой всё пытался разговорить его. Интересовался, как они жили, откуда такое большое стадо? Туро отвечал, только если ответ предполагал «да» или «нет», на все остальные вопросы отмалчивался. Взял именно его с собой, потому что парень нравился волчицам, и мне казалось, что он любознательный. Ходил по дюне, высматривал всё, дёргал Утаре за руку и расспрашивал о том о сём. Так я решил, наблюдая за ними.
        Бросив камни в корзину, оделся и, взгромоздив на плечо поклажу, сказал:
        - Ну, пойдём, поищем…
        Туро молча поднял свой тюк и зашагал к горам.
        «Может, я его чем обидел?»
        Догнав парня, спрашиваю:
        - Сколько камней я нашёл?
        Смотрит на меня с укором, потом показывает три пальца левой руки.
        Тут же я ему и рассказал, как хорошо и полезно знать счёт и уметь не только показать, но и сказать, сколько чего вокруг. Парень заинтересовался.
        Когда речка осталась позади, а впереди, куда ни кинь взгляд, раскинулись почти лишённые трав просторы, Туро уже мог сосчитать до десяти. И похоже, лёд между нами растопился.
        - Ты говорил, что нужных мне камней где-то здесь много. Далеко?
        - Тут камни, - ответил мальчик и, бросив тюк, стал пальцами выковыривать из поросшей мхом земли на первый взгляд кусок известняка.
        Хотел помочь ему, но он справился сам. Отдал мне окатыш размером со свою голову. На вид обычный камень, но в белой рубашке, как и раньше мне казалось - известковой. Бросил его под ноги, поставил рядом корзины, положил на землю чехол с оружием. Выковырял камень поменьше и постучал одним по другому. Белая корка отвалилась, обнажив чёрную стекловидную поверхность. То, что это кремень, уже сомнений не было, и всё же он отличался от того, что я находил на галечниках Дуная. Те камни были жёлто-коричневыми.
        Кремня вокруг действительно было много. Вся земля, поросшая невысокими цветами вроде ромашек, только очень маленькими, и разноцветными мхами, пестрила шляпками окатышей. Думаю, геологи из будущего удивились бы, встретив такую аномалию.
        Наверное, раньше здесь высились меловые горы. Потом их накрыл ледник. А когда случилось потепление, ледник стал двигаться, разрушил горы и превратил пласты кремния в эти окатыши.
        Конечно, я не был уверен в верности гипотезы, но поделился мыслями с Туро. Ещё пару часов он от меня ни на шаг не отходил. Слушал истории о великом оледенении, мамонтах, бродящих когда-то, может, и в этих местах, шерстистых носорогах…
        Заканчивался ещё один день нашего путешествия. Всего одна ночь - и мы подойдём к горам, уже близким, высоким, подпирающим тёмное небо. Всё подвластно времени, и даже солнце не в силах остановиться, бордовым пятном оно клонилось за острые, уже различимые пики, а накануне долго не смиряло свой жар, и воздух, накалённый от зноя, заваривал на горизонте грозу фиолетовым маревом. Подул ветер. Закачались чахлые ели, чудом укоренившиеся в камнях. Заприметив овражек и десяток деревьев на его краю, я решил остановиться на ночёвку там.
        Темнело. Первым делом разжёг костерок. Едва загорелись сухие ветки, как в недрах беременной дождём тучи, неумолимо двигающейся под порывами ветра к нам, разветвилась молния - мигнул её ослепляющий след. Туро зайцем вылетел из овражка и спрятался под елью. С гулом грозы разлился пряный запах полыни и хвои.
        - Туро, руби деревья! - закричал я, но парень, похоже, больше всего на свете боялся стихийных бедствий и не отозвался.
        Пришлось самому заняться этим. Поглядывая на свернувшегося калачиком под деревом мальца и волчиц, устроившихся рядом с ним, срубил два деревца. Очистив от веток стволы, потащил их к костру. Одну из палок перерубил пополам и, заточив, вогнал колья в землю в метрах полутора друг от друга. На второй вырубил пазы, так, чтобы в них сели верхушки кольев, и положил её сверху перекладиной. Поглядывая на хмурое небо, срубил ещё три небольшие ели и отделил ветки от ствола только с одной стороны. Пристроил деревья на перекладину верхушками к земле. Едва соорудил из еловых веток подстилку под навесом, как сверху упали первые крупные дождевые капли.
        Перетащив в укрытие вещи, срубил ближайшую ель и бросил её в костёр. Взметнулось ввысь пламя, затрещали, защёлкали, попискивая зелёные иголки. Юркнув под навес, я распаковал меховые плащи и улёгся на ароматные, пахнущие хвоей ветки. С неба полилась вода, как сквозь решето забрызгало по крыше и по земле. От костра поднялся столб белого дыма. Совсем рядом сверкнула молния, и тут же над головой загремело. Хотел позвать Туро, но раз парень сам до сих пор не пришёл, то теперь и подавно останется ночевать в своём укрытии. Дождь поливал как из ведра. Хоть и капало сверху и костёр едва дымил, не давая тепла, уснул я быстро.
        Проснулся от какого-то шума. У навеса потрескивал костерок, и Туро резвился неподалёку с волчицами. Солнце уже грело, земля в овражке парила. Вынув из корзины два куска мяса, свистнул волчицам. Муська тут как тут, словно собачонка, крутит хвостом и сама вертится, заглядывает в глаза. Получив свой кусок, сразу убежала с ним подальше. Пальма устроилась перекусить у навеса.
        Подошёл Туро, стоит, смотрит, нахмурив брови.
        - Как спал? - спрашиваю, представив себе его ночёвку под елью, улыбаюсь.
        - Холодно было…
        - Боишься грозы?
        - Грозы? - Он посмотрел на меня с удивлением. - То духи злятся! Прятаться нужно!
        - Неправильно, Туро! Гроза формируется в облаке. Облако состоит из воды и льда. Крупные частицы в облаке несут отрицательный заряд, а мелкие, лёгкие, - положительный. Хоть ты ничего и не понял, по глазам вижу, - мальчик действительно смотрел на меня, будто змею увидел, - но запомнить должен, что во время грозы нельзя прятаться от дождя под одинокими деревьями или оставаться в чистом поле, плавать в реке. Это без всякого злого умысла духов может привести к попаданию в тебя молнии, и тогда ты точно узнаешь, где и как живут духи.
        Наблюдая за подвижной мимикой парнишки, я рассмеялся. Он вроде и верил мне, но при этом продолжал сомневаться. Выставив перед собой вторую корзину с припасами для нас, я предложил ему перекусить, а сам пошёл в глубь овражка отлить. Журчу, поглядываю по сторонам. Тут, метрах в пятнадцати от костра, стены оврага выветрились, оголив скальную породу. Мой взгляд, скользя по осыпи, задержался на рыжем, местами словно в зелёном мхе камешке. Не спешить и закончить то, чем я занимался, в тот момент было трудно. Я был уверен, что нашёл самородок меди. Почти как в детстве, когда, например, в первый раз увидел жука. Я просто знал, что лежащее на спине и шевелящее лапками насекомое - жук!
        Размером с кулак, местами с острыми отростками камень я потёр о серую скалу и увидел характерный для меди блеск. Полез по осыпи выше, разгребая камешки ногой. Так увлёкся поисками, что не заметил Туро. Парню, наверное, надоело за мной наблюдать, и он спросил:
        - Лоло, я давно поел, ты сам будешь или пойдём?
        - Буду, буду. Ещё немного потерпи, и пойдём, - пробормотал я в ответ, остервенело вороша ногами острые камни.
        - Что ты делаешь?
        - Медь ищу.
        - Медь? Что это?
        Вздохнув, я спустился к нему и показал самородок.
        - Пойдём быстрее, может, найдём родичей, - заканючил Туро. Я хотел ему объяснить, насколько для меня важна эта находка, но паренёк смог меня удивить снова: - Лоло, пойдём. Я дам тебе много таких камней!
        - Много - это сколько? Больше десяти? - поинтересовался я, всё ещё не веря в удачу.
        - Больше. Пойдём?
        Перекусывал я на ходу, попутно расспрашивая Туро, как у него оказалось так много самородков меди. Он ответил, что камни ему понравились. Они были тяжелее обычных, и ему нравилось их бросать, а потом он заметил, что те камни стали блестеть на солнце, и решил собирать их. Правда, и огорчить меня он сумел, поведав, что находил их не часто.
        Под синим небом, как на зелёном острове, расстилались снега. Только у подножия горы я смог рассмотреть такую привычную красоту из прошлой жизни. Какая-то неведомая магия издали эти горы являла холмами, но стоило подойти ближе, и крутые, поросшие лесом подъёмы впечатлили открывшимися просторами, а когда я оказался на склоне среди высоких елей, увидел голые вершины горных пиков, будто выросшие из снега.
        Часа четыре мы шли в гору, и я уже собирался скомандовать остановку на привал, как почувствовал запах дыма. Наверное, и Туро учуял костёр. Сорвавшись с места с криком «Мама!», он побежал, петляя между елями. А я просто брёл, не меняя направления, и надеялся, что дойду к месту по запаху.
        Так оно и случилось. Подъём становился всё более пологим, и, как только рельеф выровнялся, я вышел на полянку. Волчицы, на удивление, жались к ногам, даже когда я увидел Туро, обнимающегося с женщиной, и двух мужчин метра под два ростом, стоящих рядом с ними. Домишки, обмазанные саманом, и пару козлят под навесом за изгородью я разглядел потом. Уж очень меня тогда потрясли выдающиеся габариты «воскресших» пастухов.
        Тот, что носил длинную чёрную бороду, сузив маленькие глазки, схватился за копьё, прислонённое к мазанке. Согнулся, выставив его перед собой, сделал шаг навстречу. Я едва успел схватить волчиц за ошейники. Верёвка соскользнула с плеча, и корзины упали на землю. Второй, курносый, с бородёнкой покороче, подобрал дубину и положил её на могучее плечо.
        Было и у меня желание отпустить волчиц и выдернуть из колчана лук. Тетиву на него натянул, как только мы вошли в лес. Но свой страх я пока контролировал, да и надеялся, что Туро наконец этим бугаям что-нибудь скажет.
        - Ур?! Это Лоло! Я с ним пришёл! - прокричал парнишка, будто услышав мои мысли.
        Здоровяк выпрямился и поднял наконечник копья к небу. Курносый улыбнулся, показав белые зубы, и зарядил бородачу по спине ладонью. Женщина, положив на его плечи ладони, спряталась за широкой спиной мужчины.
        - Не бойтесь! Волки чувствуют страх! - решил я на всякий случай предупредить чужаков.
        Волчицы всё ещё волновались, прижимали уши, и их хвосты дрожали, шерсть на загривках стояла дыбом.
        - Уро, Тун, мама, не бойтесь! Волки у Лоло - как наши козы! - Схватив за руку женщину, мальчишка потащил её ко мне.
        Мужчины нехотя пошли за ними. Туро, отпустив руку матери, подбежал и стал гладить волчиц. Я рискнул отпустить их. Хвала Всевышнему, они не набросились на соплеменников мальчика. Муська улеглась в метрах двадцати от костра, а Пальма стала бегать по поляне, обнюхивая землю. Потом, когда Уро, насадив освежёванную тушу козы на кол, пристроил её над углями, она успокоилась и легла у моих ног.
        Пока мясо жарилось, мы говорили о женщинах и стаде племени. Я заверил Уро, что всё хорошо и его соплеменники устроены и ни в чём не нуждаются. Пригласив великана переселиться на дюну у реки, я, не дожидаясь ответа, поинтересовался, получилось ли у него убить львов.
        Он удивился, но, встретившись взглядом с глазами Туро, понял, что вопрос я задал не по глупости. Мальчонка хоть и молчал, но всем своим видом давал понять, что и он заинтересован в ответе.
        - Кто смог бы убить пару львов, да ещё и с приплодом? Мы жгли костры у их логова. Львы ушли и утащили котят. Потом они вернулись, и мы опять выкуривали их.
        Я ожидал встречных вопросов, если не ко мне, то к Туро уж точно! Нет. Узнав, что соплеменники живы и стадо в сохранности, ни Уро, ни Тун, ни Тан? - мать Туро - никаких вопросов не задали. И мне показалось, идея переселиться на равнину хоть и оставила их равнодушными, но и протеста не вызвала.
        После ужина я поинтересовался, как им так быстро удалось раздобыть козлят. Ответил Тун. Оказалось, коз на крутых горных тропах много. Места нужно знать. А поймать козлят - дело привычное. Пообещал как-нибудь показать.
        На закате лесная тень выползла и на полянку. Едва на небе появилась луна, как пастухи засобирались спать. Позвали и меня. Зашёл в их дом и решил, что терпеть всю ночь застоявшийся скотный запах не смогу. Хлопнув устраивающего ко сну Туро по плечу, напомнил ему об обещании подарить много самородков. Мальчишка, поманив меня за собой, вышел на воздух. Показал пальцем на кучу камней у стены и тут же вернулся в дом.
        Я сложил все камни в корзину и устроился у костра. Прежде чем сон сморил меня, ещё долго перебирал самородки, мечтая и споря с самим собой, как много полезных вещей смогу теперь сделать! И что стоит попытаться изготовить в первую очередь…
        Глава 22
        ^З^алитая туманом река вьётся среди тёмных кустов. За лугами распаляется заря. Облака в высоте уже горели, но солнца пока не было видно. Я смотрел, как над краем горизонта чётко прорезался багрово-красный шар и стал медленно выкатываться, окрашивая в рубиновый цвет ряды скошенной травы. Как стекала роса в изумрудно-матовой зелени, полыхали малиновые клеверы, белые ромашки и донники в золотистых серёжках. На отстроенный пару дней назад сенник, который вот-вот начнёт заполняться, чтобы наши козы пережили зиму. Вспоминал, как непросто мне всё это далось.
        Уро согласился переселиться на равнину. Я не уговаривал. Он сам так решил. Поначалу всё было просто замечательно. Добрались до дюны без приключений. Здоровякам так понравился мой топор, что, когда они узнали, для чего я несу полную корзину «ненужных» камней, взялись сами её тащить. И несколько головок кремня по дороге я с молчаливого согласия вожака туда же пристроил. Вот только не успела ещё утихнуть радость соплеменников от встречи, как верзила принялся командовать. Ладно бы только своими, но он и мне, и Утаре нашёл чем заняться! Пастух решил построить новый дом и сарай для коз, а нам предложил, мягко выражаясь, пасти стадо…
        Ночь была звёздной, а утро выдалось хмурым, роса долго стояла на траве, и начинало сильно парить, ветерок почти не чувствовался. «Быть грозе», - думал я. Когда Уро начал диктаторствовать, по небу плыли кучевые облака, похожие на холмы, - сверкать будет долго! Вот если бы облака столбами стояли, то отгремело бы быстро. Вспомнив Туро, боящегося грома, подумал, что яблоко от яблони недалеко падает. Подбоченясь, заявил верзиле:
        - Уро, не зли духов!
        Вожак пастухов обернулся, посмотрел на меня, потом на остановившихся соплеменников - они собрались все вместе пойти в лес, взъерошил густые космы.
        - Ты чего? - спросил он так, на всякий случай, а по блеску ставших злыми глазёнок я понял, что сейчас меня будут бить.
        - Духи привели твой род в это место. Так?
        Шагающий ко мне Уро остановился.
        - Так.
        - Но ведь я приютил твоих женщин, детей и коз. А потом, слушая духов, пошёл и нашёл тебя, Туна и Тано. Так?
        - Так, - согласился он и будто перестал злиться.
        - Сейчас духи говорят мне, что тебе нужно построить дом.
        Его лицо просветлилось.
        - Особенный. Для травы, которую зимой будут есть козы. А мне они велят сделать из «ненужных» камней орудия, чтобы срезать траву.
        Наблюдая за ним, я понял, что коз пасти нам с Утаре всё-таки придётся. Но искренне верил, что недолго. Покрасневший как рак вожак рявкнул:
        - Я сказал!
        Он махнул рукой, указывая на животных и, резко развернувшись, пошёл к лесу. Соплеменники, не выражая эмоций, потопали за ним. Только Туро как-то странно на меня посмотрел. Догнав Уро, он хотел что-то сказать ему, но в последний момент, наверное, передумал, оглянулся, потом, словно сбрасывая наваждение, мотнул головой и пошёл со всеми дальше.
        - Лоло, зачем ты притащил их сюда?
        Крыть было нечем. Конечно, Утаре по-своему права. Жили не тужили. Вначале отгребли забот полный рот, а теперь и вовсе сталось, будто не наш это дом и не хозяева мы в нём…
        - Всё будет хорошо. Сегодня нам не придётся пасти животных, а что будет завтра, посмотрим.
        - Как не придётся? - удивилась любимая.
        - Скоро начнётся ливень. В небесах засверкает и загремит…
        - Правда?..
        - Конечно, милая. Беги, прячь в дом наши шкуры, а я пока привяжу коз, чтобы со страху они не разбежались.
        Утаре кивнула и побежала снимать с растяжек шкуры. Я, нарубив кольев, обходил животных. Вспомнив, как в деревнях бабульки оставляли своих коз на лугах, привязанных верёвкой за колышки, решил и этих устроить таким же образом. В присутствии волчиц козы вели себя смирно и даже сами жались к ногам, косясь на хищниц. С этой работой справился за час или около того. Потом сходил к реке, искупался, а тут забарабанили по воде первые крупные капли. Услышав далёкие раскаты, я мстительно улыбнулся.
        И долго ещё на реке булькало, всхлипывало, крапало и вздрагивало на траве. Голубые полосы дождя туманились в небе, над лугами и лесом разжигались огненные разводы. А гремело как!..
        Гроза ушла ночью. На небе стали появляться звёзды, ветер уносил серые клочья облаков на восток. От земли запахло сыростью.
        Как я и предполагал, пока лил дождь и в небе громыхало, пастухи тряслись от ужаса в лесу. На дюну они вернулись только с рассветом. Правда, до этого мне пришлось за них сделать ещё одну работёнку. Две козы с вечера блеяли. Их жалобный стон пробивался через шум ненастья и земляные стены нашего дома. Прихватив горшки, пошёл их доить.
        Ох и вкусным оказалось молочко! Пастухи выдаивали своих животных в кожаные бурдюки. Сшить кожи, чтобы мешок не протекал, в моём понимании - мастерский шедевр, искусство. Наверное, и они так считали. Бурдюков имелось у них всего два. Понятное дело, что кожаные мешки никогда не мылись. День молоко собиралось в один, а во втором вчерашнее успевало скиснуть. Вот этот кисляк они и пили!.. Я не смог.
        Хорошо лежать на шкуре у тихой реки, слушать птичий пересвист, смотреть на колосистую траву и прихлёбывать свежее молочко… А ещё приятнее было смотреть уныло бредущих по высокой мокрой траве пастухов во главе со злобным верзилой. Конечно, я им сочувствовал. Провести ночь в сыром лесу разве что врагам пожелаешь, но ведь все слышали моё пророчество! Говорил для всех: «Духи будут злиться…» И что? Назовите меня очковым медведем, но на душе было радостно. А раз хорошо на душе, то и красота! И мокрый лужок, и облачное небо, и пастухи…
        Уро всё испортил. Смиренно подошёл и спросил:
        - Как построить дом для травы?
        Пришлось объяснять. Эх…
        В прошлой-будущей жизни, когда я обозвал очковым медведем одного мутного коммерсанта, шагу не ступающего, чтобы не обмануть, все, кто его знали, сразу же поняли, что именно я имел в виду…
        В 1991-м инфляция сожгла все мои сбережения. По старинке что-то хранилось на сберегательной книжке, что-то - в облигациях. По меркам 1980-х - много. А тогда всё закружилось, перемены в жизни происходили так быстро, что я ни черта не понимал. Да и годы уже сковывали, утратил я былую остроту ума. Семья была большой, и по привычке заботился обо всех я. Всем несладко жилось.
        Помню, сижу в кресле, держусь за голову и размышляю: «Начинал зарабатывать не зарплату, а серьёзные деньги, когда за это легко можно было угодить за решётку. Без опыта, капитала и связей. А сейчас и опыт есть, и связи…» Стал обзванивать старых знакомых. В том числе набрал Витьку, который работал директором на заводе «Продтоваров». Поговорили о том о сём. Дал ему понять, что тема нужна, чтобы денег поднять. Через неделю он перезвонил. Сказал, что есть для меня квота на сто тонн смеси для блинчиков. Платить нужно безналом и лично Витюше откатить наличными столько же. К вечеру, побывав на городских рынках и гастрономах, понял, что процентов шестьсот на этой муке поднять можно. А на следующий день пошёл к Андрюше-коммерсанту. Договорились обо всём. Безнал ушёл, оставалось съездить на завод и привезти оттуда товар. Это я сделал. Поти рая в предвкушении заработка руки, поехал на встречу с коммерсом.
        Тогда ещё деловые люди не прятались друг от друга по офисным норам и загородным особнякам. В уютном ресторанчике к обеденному времени собирались знакомые компании, чтобы поделиться новостями, провернуть какую-нибудь сделку. Я поздоровался с «бизнесменами», сел за столик. Андрюха тут же убежал в туалет и сидел там минут двадцать. Тоха, общий знакомый, по этому поводу пошутил, что, мол, жлобы и с дерьмом расстаются долго и неохотно. Когда мой партнёр вернулся, я сразу не стал говорить о деньгах. Выпили по сто граммов, закусили. Я как бы невзначай заметил, что работа сделана, пора бы и рассчитаться. На что Андрюха ответил:
        - Я деньги дал, и наликом, заметь, немало! Продай теперь всё и забери свою долю.
        Народ за столом стал улыбаться, а шутник Тоха, не выдержав, по этому поводу нашёлся с комментарием:
        - Ты, Андрюха, как медведь в малине…
        Он хотел сказать что-то ещё, но я не выдержал и от досады поддакнул Тохе:
        - Да, да, медведь… очковый…
        Смеялись за столом долго, и сам Андрюха - до слёз. Муку ту продать мне всё-таки пришлось. Очень деньги нужны были. А прозвище то потом ко многим прилипало. Время, наверное, такое было, когда всё дерьмо из человека напоказ лезло.
        Стремительно летело время. Отлил ливнями июль, и холодными ночами и зябкими рассветами проносились тёплые августовские деньки. Когда гремело в небе, Уро, как ребёнок, прибегал ко мне с одним и тем же вопросом: «Почему духи злятся?» Я утешал его, объясняя, что им теперь нужно время, как некоторым людям, чтобы успокоиться. В августе гроз не было, и вожак пастухов немного повеселел.
        Пока на окраине дюны, её южном склоне, ставили каркас сенника, я работал вместе с пастухами. Но когда пришло время делать из лещины плетёные стены и резать тростник для крыши, занялся более важным делом. Пришло время отлить серпы, чтобы жать траву, сушить сено. А для начала нужно было нажечь угля.
        Как-то само по себе получилось, что в помощники мне подрядился Туро. Вместе рубили небольшие деревца, таскали их к дюне и пережигали в ямах. Потом занялись изготовлением форм и плавкой самородков. Пока мужчины строили сенник, мы выплавили из самородков заготовки и отковали пять серпов. Когда пастухи попробовали ими жать траву, сразу же позабылись и горести, и печали. Хоть и слушались они меня теперь, но не только работали, но, казалось, и жили не «из-под палки». После первого «сенокоса» все поняли, что сенник не будет пустовать и стадо переживёт зиму. Обычно они оставляли на зиму одну дойную козу, пуская под нож всё поголовье.
        До осени мы с Туро сделали десяток топориков и пять мотыжек, количество проколок и игл уже не упомню. Делали проволоку из остатков меди. Жаль, конечно, что медные изделия во всём уступали моим первым. Я надеялся, что когда-нибудь найду руду с высоким содержанием примесей цинка. Ведь удалось это похитителям Утаре! Кстати, она эти месяцы стала для племени добытчицей. Каждый день охотилась с луком.
        В ближайшие планы я наметил сплавать к камням, где роились пчёлы. Из остатков воска уже ничего не лепилось. Та масса, что многократно выплавлялась из форм, начала крошиться.
        Когда накрыли сенник тростником, от вида гигантского, по меркам этого мира, сооружения в душе расцветала гордость, что смогли построить шестисоткубометровое хранилище!
        Мне осталось сделать деревянные грабли, чтобы собрать с луга «накошенную» траву. Заготовки мы с Туро уже настрогали, а скрепить их я решил с помощью медных гвоздиков, хотя поначалу думал обойтись только клеем.
        Второй день расковываю медь в проволоку и любуюсь сенником. Получив от меня в подарок медные топорики, мужчины-пастухи ушли в горы искать медь. Я попросил их подбирать любые необычные камни.
        Солнце взошло и уже ласково грело, высоко повиснув в прозрачной синеве. Подошла Тано. Услышав тяжёлые шаги, я оторвался от работы и посмотрел на мать Туро. Черноволосая, кареглазая, её можно было назвать симпатичной, если бы не выступающие вперёд зубы. Когда Тано была серьёзной, в её глазах стояла грусть, но сжатые губы и узкие скулы ошибочно формировали мнение, что она зла. А когда женщина смеялась, то и вовсе смотреть на неё было неприятно, до мурашек по спине.
        - Лоло, посуда твоя нужна… - Голос же у Тано звучал звонко и был приятен для ушей.
        Мои горшки пастухи оценили. Жаль только, что никто из них так и не попробовал вылепить что-нибудь самостоятельно.
        - Я слышу тебя, Тано. Сейчас принесу.
        Несколько мисок я мог им отдать, но одной заботой стало больше. Пока тепло, не мешало бы пополнить запасы посуды…
        Глава 23
        ^О^днажды в будущем поехали мы чуть ли не всем гарнизоном помогать колхозникам в уборке урожая. Тогда, в средине 1960-х, осенью, а бывало и зимой, приходили на предприятия и в организации разнарядки на овощные базы, в народе прозвали такую работу - «кагаты», производное от слова «кагат» - куча овощей в хранилище. А когда по весне поднималась зелёная травка, овощные базы как-то скисали и пропадали совсем. Но им на смену шли уже более обременительные командировки в подшефный колхоз. Пока шла пахота или сев яровых, колхозники справлялись сами. Однако с середины июня, когда в лугах начинался покос кормовых трав, и до октября - уборки позднего картофеля, других корнеплодов и капусты, и страну лихорадило от колхозных разнарядок. Если инженеров не хватало, а пролетариев трогать нельзя было никак, на помощь селу бросали армию…
        Колона «икарусов» допилила по просёлку к полям. Солдаты и взводные выгрузились, а командному составу председатель решила устроить экскурсию по окрестностям села. Как заведено, к местной речке с рыбалкой и ухой. Рука у колхозного руководителя Дарьи была сухая, горячая, рукопожатие крепкое, как и сама девица. В автобусе она выпила с нами по стаканчику, и не просто так.
        - За победу! За жизнь трудовую, мирную, сладкую! - провозгласила она.
        Смело выпила, прижалась губами к руке, так заглушая жгучую горечь в горле, и лукаво стрельнула большими бедовыми глазищами да прямо в меня. Огонь баба: высокая, с подлитой полнотою в груди и бёдрах, ногами длинными, стройными. Когда вышла из автобуса, то к воде направилась с игривой быстринкой в походке. Ну и поглядывали мы на неё время от времени.
        Только устроились на берегу, как услышали громкий голос дамочки:
        - А это, товарищи, хрен!
        Мы начали ржать, а она не понимает с чего, манит нас и продолжает кричать:
        - Который с большими листьями по центру! - Под ноги себе пальцем тычет.
        А мы уже лежим. Смеяться нет сил.
        …Вот и я тащу пару горшков на просушку, место ищу подальше от посёлка и натыкаюсь на заросли дикого хрена. И сразу захотелось мне крикнуть: «А это, товарищи, хрен!»
        Как раньше эти заросли не заметил? Может, потому, что всё в цветах было? Широкие длинные листья хрена с другими никак не спутаешь. Обрадовался, конечно. Хрен - природный лекарь. Его можно есть сырым и делать компрессы, перетерев в кашицу. Точно помню, что богат корень на витамины, а компрессы показаны при зубной и головной боли, радикулите, для заживления ран. А главное! Если мясо или рыбу пересыпать измельчёнными корнями хрена, то они долго сохранят свежесть. В общем, решил копать.
        Поставил горшки там же. Пока перенёс налепленную с утра посуду, алый закат окрасил небо над рекой. Достал нож и начал обкапывать корень. Вначале разрыхлял землю у корня, потом выгребал её руками. Поглядывал на грязные пальцы и неровно обрезанные ногти и кручинился. Сколько лет прошло, а всё никак не привыкну. Хоть и следил за руками: тёр ежедневно песком, наносил жир, острыми палочками вычищал грязь, а всё равно выглядели они ужасно.
        Солнце село, взошла луна, я обрубил то, что сумел выкопать, - корешок сантиметров семьдесят в длину - и потащил к дюне. Представил хренчик под сметанкой и чуть слюной не захлебнулся.
        А смогу ли я сделать сметану из козьего молока? Помнилось почему-то, будто без сепаратора сделать это сложно. Да ещё какие-то отличия существуют между козьим и коровьим молоком. Потом подумал, что молока мне понадобится литров пять, а то и больше, и отложил эту идею на потом. Нельзя у пастухов привычную еду отнимать. Ведь сметана собирается со скисшего молока…
        Замечу, что товарищи-скотоводы с удовольствием халявничали, но сами коммунистического сознания не имели, и это обстоятельство меня очень огорчало. Когда вернулись мужчины, они таки притащили корзину всяких камней. Обнаружил в ней три самородка меди и нужную руду. Правда, немного. Начал расспрашивать Уро, где он нашёл этот камень. Показал ему на кусок породы, уж очень похожий на те, из которых удалось выплавить мои латунные изделия. Вожак сказал, что место помнит. Я на радостях принёс «бутыль» вина. Сам ещё не пробовал. Ну, и как водится, на троих, с Утаре, мы её распили. Хорошо пошло! И пить было приятно, и в голову мне дало сразу. А утром проснулся от крика:
        - Лоло!
        Отодвинув плетёную заслонку, Уро откинул с входа шкуру и ввалился в наш дом. Я тру глаза, на волчиц поглядываю. Начинаю злиться и их спокойствию, и на Уро, шарящему взглядом по жилищу.
        - Потерял что-нибудь? - спрашиваю козопаса, а сам чувствую, очень хочу сделать с ним что-нибудь плохое.
        - Пить хочу!
        Утаре проснулась, села и тоже ничего не понимает. Не сошёл ли верзила с ума? Я ему спокойно говорю:
        - Так к реке тебе надо, а мы поспим ещё…
        - Нет. Дай, что вчера пили!
        Ах вот оно что! Бутылки с вином я прикопал у стен. И не потому, что переживал, будто кто без спроса возьмёт. Такое мне даже в голову не приходило. Вино прохладу любит, поэтому и зарыл. Понял, что Уро желает, и как-то сразу успокоился.
        - Вина, значит, хочешь? - пробормотал и стал натягивать мокасины.
        Уро, не увидев в доме бутылей, кивнул. А я сделал вид, что не заметил. Обулся, нацепил пояс с топориком и ножом и вышел на воздух. Вожак пастухов - за мной, как я и рассчитывал. Ещё и лапу свою к моему плечу протянул, но я увернулся. На пороге с луком в руках появилась Утаре. Едва успел дать ей знак, чтобы не вмешивалась. Решил проверить, на что здоровяк способен, осмелится ли на рукоприкладство?
        Стал напротив него и спокойно сказал:
        - Вина не дам. В дом мой без спроса больше не заходи.
        Сработало! Уро, на удивление, не впал в ярость, напротив, смутился. Поглядывая на меня, бочком отошёл, потом побежал к стаду.
        Я не знал, радоваться или огорчаться. Его женщины и за детьми успевали смотреть, и за козами, за несколько дней натаскали на дюну гору глины, в тот же день на реке тростник резали. Знал, они саман месить будут и дом обмазывать, чтобы зимой тепло в нём было. Ещё в их горном посёлке обратил внимание на стены жилищ и решил, что утеплю так и наш дом.
        В этом мире работали все! Да и как же по-другому можно было выжить?! Я орудия труда и охоты делал, горшки лепил, обжигал, вынимал из ловушки рыбу, охотился с Утаре, любимая ещё и скорняжничала, горцы строили жилища и хозяйственные постройки, ухаживали за своими животными, носили из леса хворост, и только Уро, отгоняя стадо метров на триста от посёлка, ложился на травку отдыхать. Ничего делать больше не хотел. Как быть с этим бездельником? Не привык я консервировать проблемы, а решение всё не приходило, не мог придумать, как заставить великана трудиться на благо общины.
        И вспомнились мне слова Хемингуэя: «Говорят, счастье скучно, но это потому, что скучные люди нередко бывают очень счастливы, а люди интересные и умные умудряются отравлять существование и себе, и всем вокруг…» Не возьмусь утверждать, что процитировал дословно, но смысл передал точно. И стало мне тогда смешно от того, что раздумываю, как бы мне порушить счастье безмятежно счастливого Уро.
        Близилась осень. У реки в болотах тревожно крякали утки. Сочились парным молоком рассветы, высоко в ясном небе стояли облака и, как лёгкие тени, смутно отражались в росе. Днём жары хватало лишь на полдень, как слепнем, жалило августовское солнце, а к вечеру с ветерком холодило с сырого луга, и от лесной опушки тянуло свежестью.
        Поглядывая на женщин, заканчивающих обмазывать саманом мой дом, испытывал к ним почти братскую или как к дальним родственникам любовь. Но повод отметить это дело и сблизиться с пастухами был хорошим. Готовился к этому событию заранее - как только увидел, что, закончив утеплять своё жилище, женщины принялись таскать глину и к нашему дому. Задумал тогда устроить грандиозные посиделки у костра с едой и выпивкой. Поговорить о жизни, планах…
        Начал, как водится, с изготовления племенного «котла». Хоть и не было такого ещё ни у кого на планете, но мне тут первым быть не привыкать. Заготовил огнеупорную глиняную смесь, обмазал ею стенки корзины и поставил изделие в огонь. Пока лоза выгорала, сходил в лес, подыскал прочную осиновую ветку под ухват. Ручки на горшке я делать не стал, слепил особый широкий венчик, чтобы под него хорошо рогульки заходили. Достав из углей горшок литров на десять - двенадцать, обмазал глиной образовавшиеся на венчике полости. Снова запёк его в огне. На следующий день проверил, как вышло, вскипятил в нём воду. Утаре, увидев, какое огромное чудо я сотворил, радовалась, как ребёнок, а ещё больше, когда показал ей, как приятно обливаться тёплой водичкой.
        Когда ночь начала мутнеть и рассвет чуть мжил над горизонтом, мы пошли через выкошенный луг к темнеющему лесу. Наведались к ягоднику и настреляли полтора десятка тетеревов. Принесли добычу в посёлок и, подвесив тушки под крышу, отправились за клюквой. В овражках у реки ягоды ещё не поспели, но сока для маринада в них было уже достаточно.
        После полудня, ободрав тетеревиные тушки, я порубил их на кусочки, положил в «котёл» и засыпал ягодами. Размешал палкой и клюкву, и мясо, придавил смесь сверху тяжёлым кремнём. Утаре осталась в посёлке чистить и резать на кусочки хрен. Как делать и зачем, я ей объяснил, а сам опять в лес пошёл, деревце срубить, чтобы костерок наш племенной долго горел.
        Курился дым, вливаясь в высоте в сумрачную завесу, поглотившую красный диск солнца, но ещё не потерявшую багряные закатные полосы на почерневших облаках. Потрескивали в костерке свежие поленца, рядом Туро орудовал моим топориком, рубил ствол сосенки.
        С женщинами пастухов я за всё время так близко и не сошёлся. Даже по именам не всех знал. Утаре пообещала устроить, чтобы они своим мужчинам в тот вечер ничего не готовили и пришли к большому костру за посёлком. Мол, Лоло с духами при всех говорить будет.
        Туро первым прибежал и сразу же выпросил топорик. За ним, только костёр разгорелся, пришла Ат?, самая младшая из горянок. Стала у костра, поглядывает на меня украдкой. Придерживает на плечах козью шкуру, теребит пальчиком лёгкие, нежные завитки чёрных волос. Смотрит серьёзно, а по всему видать, что ласковая. Лицо ясное, открытое, лоб хочет нахмурить, а он не хмурится. Я тоже поглядывал на неё, пока мы не встретились глазами. Улыбнулась. Тогда я решился заговорить:
        - Ата, поможешь мне?
        - Помогу!
        «И голос у неё приятный! Как бы Утаре не пришлось ревновать… Интересно, как у неё в племени заведено?»
        Потом старался не думать ничего лишнего, но тогда Ата мне понравилась.
        - Пойдём к дому, принесём мясо.
        Она с готовностью кивнула, и мы пошли. Навстречу нам выскочили волчицы. Ата погладила Пальму, потрепала за уши Муську. Горцам что козы, что волки - не то что моим соплеменникам, которые волков сторонились.
        Вошли в дом. Увидев Утаре, Ата почему-то заволновалась, забеспокоилась, но, может, мне это только показалось. Любимая улыбнулась гостье, а я, чтобы не смущать её, взялся за горлышко «казана».
        - Несём?
        Она ловко схватилась за широкий венчик, и лишь мы вышли за порог, как глаза её снова засияли. Увидев у костра Уро и Туро, девушка сразу скисла. Пропала из глаз улыбка, и лоб нахмурился.
        Мужчины тут же стали ощупывать горшок и нюхать содержимое. Поглядывали на меня с уважением.
        - Пить будем? - спросил Уро.
        - Сегодня будем, - пообещал я, и глаза верзилы засияли от предвкушения чудесного вечера.
        Впрочем, и Туро повеселел.
        Темнело быстро. Варево в горшке булькало, распространяя аппетитные ароматы. Утаре пристроила на краю костра маленькие горшки и заваривала в них чагу, время от времени угощая чайком женщин. Мне не хватало разговоров, а сам я пока заговорить не решался. Все думал: «Не время ещё…»
        Поймал ласковый взгляд Ата, поманил её рукой. Она с радостью поднялась с травы и подошла к костру. Вручил ей палку и попросил всё время мешать в горшке варево. Сам пошёл за вином.
        Когда вернулся, поймал жадный взгляд Уро, подмигнул ему и, поставив бутылки, поспешил долить в варево воды, оно уже почти не булькало. Вожак уже стоял рядом с чашкой в руке. Ата помешивала, почему бы нам не выпить? Вынул пробку и плеснул верзиле в чашку ароматной жидкости. И тут он не облажался: кивнул Туро, дождался, пока и наши чашки наполнятся. Хотел тут же выпить, но я его остановил, придержав за руку.
        - Мы выпьем сейчас это вино, но не просто так, а по поводу, - многозначительно посмотрел я на них. Убедившись, что и женщины нас слушают, продолжил: - Сегодня я буду говорить о том, что рассказали мне духи. Мы будем есть и пить, чтобы потом сделать вместе много полезного, нужного.
        То ли мужчинам очень хотелось снова попробовать вкусный и дурманящий напиток, то ли им понравилась моя речь, но оба дружно закивали, и мы осушили чаши. Я отдал бутылку Утаре, и она стала наливать по чуть-чуть женщинам. Схватив рогульку-ухват, я вынул из огня парующий горшок.
        По меркам будущего, блюдо приготовилось так себе. Не хватало в нём приправ и соли, но память не помешала мне получить удовольствие от изысканной в этом мире еды, и горцы уплетали варево с удовольствием. Птичьи кости стали мягкими, а рассыпчатое мясо - сладким, с кислинкой.
        Мы выпили ещё, и Утаре снова налила вина женщинам. После третьей я почувствовал, что пришло время говорить. Народ дошёл до нужной кондиции.
        По выражению лица Уро, он уже готовил речь, и хорошо, что лёгкий дурман в голове, наверное, мешал ему выразить мысли вслух. Женщины шептались, время от времени слышался их смех. Чтобы завладеть вниманием пастухов, я запел проверенный временем хит - «Подмосковные вечера». И голос мой звучал уже по-другому, но не хуже, чем когда-то. Когда я замолчал, вокруг стало так тихо, что пиликанье сверчка зазвучало оглушительно и стали слышны шелест далёкого леса и шум реки.
        Я говорил долго. О том, что скоро придёт зима и женщинам нужно научиться шить хорошую одежду, что нужно выкопать яму под ледник, чтобы хранить там рыбу и мясо. О ягодах и кореньях, которые тоже нужно успеть собрать или выкопать, чтобы потом готовить вкусную еду, такую как сегодня. Поведал им о своих видениях, будто духи мне показали огромные стада коз, что когда-нибудь у нас будет так много молока, что даже если всё племя станет пить его, то всё равно выпить всё не получится. И рассказал о выжженном неподалёку от посёлка поле, что есть у нас особые семена, и если вместе посадим их, то придёт время, когда охотиться станем ради удовольствия. Еды у племени всегда будет много!
        Посидели тогда хорошо, и мои прожекты пришлись пастухам по душе.
        С утра Утаре показала женщинам нашу зимнюю одежду, а Уро сам пришёл, спросил, когда за камнями пойдём…
        Глава 24
        Мы были голодные и усталые. Я сплёвывал на серые камни чёрную слюну, мечтал о глотке воды, терпел ставший невыносимым жар от угольных и плавильных ям. Мерцали дни, один за другим проносились то облаками над вершинами гор, то моросящими дождями. Хотя в сырости работалось легче…
        Усталость меньше всего вдохновляет на то, чтобы тут же что-то предпринять, скорее призывает оставить всё как есть. Но с нами всё происходило не так. Чем сильнее мы уставали, тем яростнее брались за дело: двенадцать серых, покрытых шлаками и кратерами выплавленных из руды латунных лепёшек подогревали не только мой энтузиазм. Уро и Тун тоже не жаловались, хотя и пришлось им поначалу тяжелее, чем мне…
        То утро было поздним. Когда, проснувшись, я вышел из дома, уже провалились слои облаков, небо тронулось голубой акварелью с лимонными отсветами солнца. А Уро уже ждал меня. Как долго, не знаю, спал я крепко и проснулся сам. Вышел, взглянул на небо и только потом увидел сидящего на корточках неподалёку от входа верзилу. Заметив мой взгляд, он спросил:
        - Лоло, когда за камнями пойдём?
        Его голос звучал тихо и смиренно. Он спрашивал, как ребёнок, захотевший вдруг сходить в кинотеатр, зная, что мама или папа ему этого не обещали. И хотя на ближайшие дни у меня были другие планы, услышав вопрос от того, кто ещё вчера смущал меня, кого я в глубине души побаивался, я их поменял.
        - Сегодня уйдём. Ты согласен?
        Пастух поднялся и кивнул. Не говоря больше ни слова, он побежал к своему дому.
        Мои сборы были недолгими. Я поговорил с Утаре, объяснил ей, что в горах пробуду долго, насколько - сам не представлял: много руды не принести, лучше выплавить бронзу там. Подозвал Туро, попросил поиграть с волчицами (лучше им здесь остаться). Он, конечно, расстроился, узнав, что со мной не пойдёт, но и ему я смог объяснить - охранять женщин и стадо не менее важно и почётно. Взяв топор, нож, колчан и пару корзин, в одну из которых сложил наконечники, каменный топорик, верёвку, пару небольших кремней и немного еды, накинул на плечи плащ и пошёл к дому пастухов.
        Ждал не долго. Уро и Тун не обременили мозги размышлениями, что взять с собой в дорогу. Вышли ко мне с оружием - копьями в руках, топорами на поясах и с тюками за спиной. Посоветовал им прихватить и корзины.
        Шли быстро и молча. К вечеру остановились у воды. Вокруг темнели силуэты низких берёзок, шумел камыш, а водичка в озерце показалась вкусной и очень холодной. Распалили костерок, уселись рядом на шкурах. Быстро расправившись с моими припасами, завели разговор. Вначале Уро задал вопрос:
        - Лоло, сделаешь мне большой нож? - Руками отмерил сантиметров двадцать - двадцать пять.
        - Сделаю, - пообещал я, намереваясь тут же уснуть.
        - А мне? - поспешил спросить, чтобы не остаться без ножа, Туро.
        - И тебе сделаю. Вы пошли со мной, только чтобы ножи получить? - спросил так, на всякий случай, из вредности.
        Признаю, вопрос скорее был старческим ворчанием. Но они снова смогли меня удивить, заявив, что, мол, ничего подобного! Оказалось, что я знаю, что делать, а они - нет. Поэтому всё племя решило делать, как говорю я. Беседа на эту тему мне показалась перспективной. Не потому, что тешила самолюбие, повод появился узнать пастухов поближе: чем живут, о чём мечтают. С этого вопроса я и начал нашу беседу:
        - Уро, если найдём правильные камни, я тебе сделаю нож. Ответь мне: кроме ножа, что ты ещё хотел бы, о чём, может, мечтал? Понимаешь?
        Он кивнул, но с ответом не спешил. Я терпеливо ждал. Спать расхотелось. Прошло минут пять, или больше, когда Уро, расправив могучие плечи, заговорил:
        - Нож нужен. Еда нужна, женщины… Работать не хочу! От работы все мы быстро уходим к предкам…
        Тун, соглашаясь, энергично закивал, а я, не в силах сдержать смех, расхохотался: ведь ничего не изменилось! В смысле - не изменится ни завтра, ни потом, в будущем. Там кто-то остроумно заметил: «От работы кони дохнут…»
        Пастухи от моего смеха сникли. Действительно, чего смешного в желании хорошо жить? Есть, пить и «кексом» заниматься. Моя милая в будущем, когда кровь ещё бурлила, так деликатно интересовалась: «Игорёша, а сегодня кекс будет? Ты планируешь?»
        «Кекса» в этой жизни хватало…
        Но что ответить им, как? Чтобы прониклись они предназначением: Человек - звучит гордо! Иначе вроде нет смысла в жизни, в судьбе, будто заключающихся в том, чтобы находить и сохранять гармонию между всем ужасом человеческого бытия и чудом того, что мы называем - быть Человеком!
        - Не обижайтесь на меня. - Я старался говорить душевно, искренне. - Как думаете, зачем я, имея такую, как вы хотите, жизнь, всё бросил и ушёл, чтобы найти вас? Зачем, не имея своих коз, помогал заготовить для ваших корм на зиму? Почему сейчас я здесь, а не в своём доме с Утаре?..
        Говорили мы долго. Робкие ответы на мои вопросы, поначалу граничащие с абсурдом (тебе надо?), всё же в чём-то оказывались верны. Так постепенно, выяснив, а мне зачем, пришли к пониманию важных правил: работа даёт больше благ, возможностей и удовольствия; работать для благополучия племени почётно и приятно; кто не работает - тот не ест!
        Так прозвучали первые строки правил от Лоло. И Уро, и Тун приняли их. Чуть позже - их соплеменники и даже дети.
        * * *
        У подножия гор мы свернули на север. Шли ещё полдня, пока Уро не привёл нас к ущелью. Я сразу заметил гигантские осыпи. Мой проводник, едва мы подошли к ним, остановился и заявил, что правильные камни он нашёл тут.
        Конечно! Наверное, именно здесь будут находиться шахты, истощившиеся в эпоху Древнего Рима. Я подобрал серый, с жёлтыми и зелёными вкраплениями камешек размером с фасоль и возрадовался: можно пробовать плавить, не дробя руду!
        Осталось решить, где остановиться, разбить лагерь. Ближе к руднику или лесу? Рассуждал я просто: четыре корзины руды в одну большую плавильную яму, выкопать которую здесь проблематично, а нажечь угля придётся намного больше, чем мне уже приходилось. Следовательно, лагерем станем ближе к лесу и воде. Поделился мыслями с мужчинами. Тун заявил, что знает подходящее место. Пошли за ним. Когда отмахали от рудника километров пять, мне стало грустно. Впрочем, ходку в день здоровяки должны осилить, а значит, ничего страшного не случилось.
        В тот день успели соорудить шалаш из еловых веток и расставить петли на тропах. Легли спать голодными.
        С утра, туманного и зябкого, добили и вытащили из петли молодого оленя. Настроение у всех было приподнятое, пока не начали рыть ямы. Земля копалась сантиметров на семьдесят, потом стали попадаться камни, а после метра обнажились скалы. Спустились метров на двести. С горем пополам выкопали полутораметровую яму.
        Около двух недель копали, собирали дерево, рубили и жгли. Очень хотелось приступить к плавке, да и морально я устал. Мне приходилось работать не больше, чем пастухам, но всё время на одном месте.
        Наконец мужчины, получив наставление собирать самые маленькие камни, ушли к руднику. Я, отдохнув у родника, стал спускаться по течению и подстрелил косулю. К возвращению рудокопов поджарил печень и сердце. Мясо и кости порубил на куски и сложил в первую выкопанную нами яму. Накрыл шкурой и присыпал землёй.
        Первая плавка удалась. Я держал в руках блинчик бронзы (латуни) сантиметров пятнадцать в диаметре и около сантиметра высотой. Богатая руда, хороший рудник! Жаль, дробить камень не было ни возможности, ни сил. Думал, когда сможем подготавливать руду, результат плавки станет ещё лучше.
        Количество лепёшек увеличивалось, а с ним пастухи овладевали счётом. Особенно радовались одиннадцатой и двенадцатой. В их понимании знать числительные, превышающие количество пальцев на руках, это как для человека из будущего защитить диссертацию. Я хотел домой, к Утаре, но, похоже, дикая мысль, будто мои товарищи готовы работать ещё, чтобы выучить «тринадцать» и «четырнадцать», оказалась не шуткой. Они каждое утро уходили к руднику, и я восславил Всевышнего, когда сразу на двух корзинах оторвались ручки. К тому времени количество лепёшек достигло шестнадцати, а по весу - килограмма три-четыре. Топорик мой весил не больше ста граммов, а нож и того меньше. Представив, сколько всего полезного можно из добытой бронзы сделать, я от всей души благодарил Создателя. Подумал тогда, что весной отправлюсь назад, к соплеменникам. Уговорю их переселиться на новое место, а у Людей выменяю мотыжки, топоры, ножи и иглы на зерно. Много зерна… И мне смешно: научил пастухов считать, а сам стал мыслить уж очень абстрактно.
        Протяжный воющий стон, угрюмый, хриплый на низах Пальмы и последний, тонкий, высокий Муськи. Волчица умерла у меня на руках. Она сумела дождаться своего хозяина. Лицо Утаре стало серым, как зола, я заплакал не от боли, что огненным шаром сжигала сердце, а от обиды, за которую не смогу отомстить.
        Наш поход в горы длился около двух месяцев. Жизнь в посёлке шла своим чередом. Утаре охотилась, время от времени озадачивая женщин-пастухов работой. Они выкопали яму под ледник, построили для коз пристройку к своему дому.
        За две недели до нашего возвращения, особо не таясь, к стойбищу подошли чужаки. Их было пятеро. Они хотели увести коз. Туро решил, что сможет прогнать пришельцев сам, и попытался это сделать. Когда он, оглушённый ударом палки, упал, волчицы набросились на его обидчика. Любимая подстрелила ещё одного. Перед тем как убежать, кто-то из пришельцев бросил в Муську копьё и ранил её в живот. Утаре шла по их следам три дня, пока не вышла к берегу огромного озера. Наверное, по нему нам пришлось однажды плыть. Следы беглецов там оборвались…
        Пока нас не было, Туро - хвала Всевышнему, он не пострадал - уходил с Пальмой в лес, чтобы чужаки не смогли больше внезапно появиться. Хорошо, сам догадался. Я понимал: следить за лесом теперь придётся все время…
        Глава 25
        Та осень выдалась ласковой, спокойной, с ночными дождями и ясными днями. Посмотришь, бывало, в небо: облака плывут, чуть-чуть трогаются, солнышко далёкое, мутное уже не греет, но редкие порывы ветерка ещё обдают теплом.
        Женщины-пастухи увлеклись собирательством даров природы. А как не увлечься, если в осинниках тьма грибов с оранжевыми шляпками, а по березнякам - с бордовыми, опята на пнях в дубравах хороводами, по оврагам в ельниках брусника бусами несобранная?.. Зайдёшь в заросли лещины, чуть загляделся - тяжело стукнуло в лоб. Схватился, а ветка с орехами качается грузная…
        Каждое дело - лишь следствие, всегда имеющее причину. Люди, конечно, об этом обычно не задумываются, но появились у пастухов горшки и тарелки, а с ними и возможность варить или хранить в посуде что-нибудь из еды, что стало тем камешком, от сдвига которого в горах случаются камнепады. Женщины научились готовить мясо с хреном, брусникой, орехами и грибами. Смело экспериментировали, увидев в растущих вокруг травах, кустах источники еды. Они откопали и принесли в посёлок корни дикой моркови, чтобы мне показать…
        С женщинами-горянками отношения складывались по-особому: как только Уро перестал претендовать на безусловное лидерство, они стали поглядывать на меня иначе. Тано, мать Туро, и та глазёнками сверкала при встрече. Молодые всегда втроем, вместе держались, и Ата по их решению стала той, кому прочие доверили искушать меня. Наедине со мной она робела, млела, когда наши руки случайно касались, а при подругах становилась дерзкой или делала вид, что такая. Однажды заявила:
        - Лоло, хороший козлик всё стадо покрывает!
        Им было смешно, впрочем, и я улыбнулся, хотя и промолчал. Тогда поймал себя на мысли, что любовь к Утаре не даёт мне желать по-настоящему кого-нибудь ещё: вроде и кровь бурлит, и приятно вдруг прикоснуться, но, если становится слишком жарко, сбегаю. Женщины понимают, наверное, почему, и смеются по-доброму…
        Ата принесла морковь, чтобы получить моё одобрение - можно копать или нет? С моей стороны никаких табу не последовало. Просто, когда первый раз за грибами собрались, как повелось перед важным делом племенного масштаба, после фееричной дегустации всем посёлком тушённого с грибочками мяса лесной козочки я разрешил собирать только те, что сам знал, нагнав страху, описывая последствия употребления в пищу ядовитых, вроде поганок. Если в сосняке Рыбам я разрешал собирать только маслята, то тут - все трубчатые грибы. Помнилось мне, будто они не бывают ядовитыми…
        Мужчины, когда появлялось свободное время, ходили в лес за деревом. Я решил, что по снегу шастать туда незачем, предложил позаботиться о запасах, пока ноги лёгкие - не вязнут и не скользят. Ещё сумели натаскать под дюнку кучу глины. Весной обязательно понадобится, а долбить мёрзлую по оврагам будет непросто.
        По моему календарю пора бы и снегу выпасть, а лёгкий морозец разве что ночью крался по земле, оставляя по утрам на поникшей траве иней. Уже несколько раз стадо куланов появлялось в пределах видимости. Они, конечно, не зубры, но заполнить ледник мясом скакунов было бы неплохо. Вот только льда там никогда ещё не лежало…
        Налил в миску воды, оставил у реки на ночь. С утра первым делом побежал посмотреть, замерзла ли вода в ней. Увы, не замёрзла. Думал вылепить из глины формы, залить их водой и получить к утру генераторы холода для ледника. Оказалось, не судьба…
        Подумал, что, раз уж решил с глиной возиться, наделаю пока кирпичей для печки. Увлёкся так, что неделя пролетела, как день. Работал бы ещё, но с низкого белёсого неба повалило лохматым снегом, быстро выбелив всё вокруг и далёкую лесную опушку. Позвал Ата с подругами и мальчиков, Туро и Тухо. Стал снег катать, будто для снежной бабы. Им это занятие понравилось. Быстро загрузили в ледник с десяток снежных шаров и настоящую бабу вылепили. Поставили между домами. Уро, услышав смех, выполз из дома, походил вокруг «скульптуры», воодушевился так, что бросил с оружием ковыряться и на пару с Туном свою бабу лепить начал. Настоящую! Всем в тот день было весело…
        Санта-Клаус скачет в небе на восьми оленях в упряжке. Дед наряжен в красную шубу и штаны с белыми опушками, как его борода. Он весь лихой, с покрасневшим носом и безумными глазами, и олени тоже… Безумны!
        Нет, нет, я пока не сошёл с ума. Из прошлой жизни, там, в будущем, знаю от английских учёных, что народы Севера, оленеводы, чтобы выжить, ходили за стадами оленей и наблюдали. Однажды, обнаружив оленей, пожирающих мухоморы, и увидев, что даже моча от такого животного востребована другими оленями, какой-нибудь мудрый чукча решил вкусить и сам оленье лакомство. Говорят, тот оленевод и стал первым Сантой, улетевшим с оленями в небеса. А бело-красный наряд на небесном возничем символизирует чудесный гриб мухомор.
        Ночь стояла ясная и морозная, когда мы с Утаре тайком ушли из посёлка, взяв с собой только корзины, наполненные мухоморами. Эти грибочки я насобирал, когда увидел бредущее по степи стадо скакунов. Надеялся, от долгого хранения они своих свойств не утратили. Такая секретность объяснялась просто - ничто не должно обрушить мой племенной авторитет. А в успешном исходе задуманного предприятия я был не уверен. Вначале мы крались, чтобы не разбудить пастухов, потом - чтобы не спугнуть большое стадо куланов. Рассыпав неподалёку от отдыхающих животных грибы, вернулись, чтобы немного поспать. А с первыми лучами солнца, взяв луки, пошли к скакунам.
        Наше угощение пришлось им по вкусу. А главное, отведав грибов, куланы, увидев нас, не побежали. Мне стало как-то не по себе от мысли, что нам предстоит расстреливать из луков одурманенных мухоморами животных, но Утаре была далека от моральных издержек вселенца из будущего. Она стала стрелять, едва определила, что расстояние до целей позволяет не промахнуться. Пришлось и мне, правда без азарта, расстрелять десяток стрел. Стадо отошло, но ненамного. Те животные, что успели отведать грибов, никак не реагировали ни на нас, ни на смерть собратьев. Заметив одурманенную самку с детёнышем, я прекратил стрелять и остановил Утаре, пришлось придержать её за руку, она не услышала, хотя я и кричал: «Хватит!»
        Меньше чем за пять минут мы смогли убить восемнадцать осликов. Это где-то около двух тонн уже подготовленного к хранению мяса. Для того чтобы зимой кормить десяток взрослых людей, достаточно. Секрет успешной охоты пока мы решили не предавать огласке. Отогнали стадо подальше в степь и оттащили убитых животных метров на сто от места бойни к посёлку. Только потом пошли за помощью. На всякий случай я прихватил моток верёвки.
        Пастухи, увидев добычу, обрадовались. Никто из них не удивился. Наверное, успехи Утаре по снабжению посёлка мясом стали восприниматься как само собой разумеющееся.
        Ослица стояла всё там же. Накинув на её шею верёвку, я потянул одурманенную самку на себя. В глаза кулана лучше было не смотреть. Никогда в жизни не видел таких зениц ни у людей, ни у животных. Чёрные, без зрачков, выпученные, они ничего не выражали. Разве что - безумие…
        Зимний день короткий, а вечера - долгие. Я заботился об ослице и её детёныше. Отвёл их после охоты в летний козий загон. Самка с лёгкостью могла бы его перепрыгнуть, впрочем, она и не пыталась, а телёнок не мог. Через пару дней после пленения уже брала сено из руки. Через неделю я первый раз подоил её. Тано помогала советами. Едва определил пленников в загон, как услышал от неё первый:
        - Не корми их…
        Не кормил в тот день и ночь, увидев, что ослица легла, отнёс в загон охапку сена и казанок с водой. Был у меня в припасах низкий с широким горлом литров на пять. Наверное, отходняк от грибочков у животного был тот ещё: и пила из рук, и сено взяла.
        Долгие вечера я коротал с мужчинами-пастухами. Их женщины уходили к нам в дом общаться с Утаре. Мы говорили о мире вокруг и о желаниях каждого из нас. Так вечер за вечером я старался сформировать в их голове устойчивое представление об успешной жизни по меркам того времени. Уро, Тун и мальчики с нетерпением ждали весны, чтобы отправиться в горы и добыть там как можно больше живых козлят. Мечтали о стадах, пасущихся на лугах поблизости.
        Как-то мне в голову пришла мысль состричь с коз немного шерсти и попробовать прясть её. Тогда, как обычно по вечерам, я проводил время в компании мужчин-пастухов. Мысль о пряже и шерстяных нитках, а там и одежде так захватила моё воображение, что стоило больших усилий досидеть и общаться, пока в дом не вернулись женщины. Зато с утра я состриг с мохнатых козьих животов немного шерсти. Был не уверен, но знал, будто немытую шерсть прясть проще, поэтому мыть её не стал. Вместо прялки приспособил плетёную задвижку, веретено выстрогал и налепил глиняных пряслиц-грузиков разного веса. Нитка из комка шерсти тянулась действительно легко, трудно было работать веретеном в левой руке. Утаре минут двадцать смотрела на мои потуги, потом хмыкнула и, подсев поближе, попросила дать ей попробовать. Как она разгадала, в чём у меня возникала трудность, не знаю, но она сразу, не пытаясь держаться только за кончик веретена, подвесила его через большой палец на нить, и дело пошло веселее.
        К весне мы смогли накопить приличный запас шерстяной нитки. Осталось только вспомнить, как вязать спицами или крючком, да попробовать их изготовить из дерева или кости. Только тогда пришлось столь важное дело отложить на несколько месяцев. Утаре порадовала новостью, что ждёт ребёнка. Не было никакого особенного утра или вечера, повода тоже не было. Я смотрел на журчащую в ледяных промоинах реку, когда услышал её шёпот:
        - Лоло, у нас будет ребёнок…
        Конечно, я обрадовался. Решил, что, как только сойдёт лёд с реки, поплыву назад, к соплеменникам. А поскольку планировал сделать это не с пустыми руками, ушёл с головой в плавку бронзы.
        Так кончилась моя юность.
        Часть третья
        ПО ДОРОГЕ В НЕБО
        Глава 26
        Путешествие в одиночестве всегда возвращает человека в его прошлое или, напротив, побуждает грезить о будущем. Я не грезил, из своего будущего дословно восстановил в памяти рассуждения жены: «Удивительное дело: чем насыщенней и содержательней становится моя жизнь, - говорила она, - тем чаще я обращаюсь к воспоминаниям. По идее моё настоящее „здесь и сейчас“ должно превалировать над далёким и полузабытым прошлым или, по крайней мере, конкурировать с ним. Но всё происходит наоборот. Прошлое, когда я смело зову его к себе в гости, приходит не только с печалью об ушедших годах, но и с бесценными подарками осознавания себя в настоящем…»
        Она была удивительной и совсем не похожей на Утаре. А может, я так и не понял того многого, что могло бы сроднить их? Оптимизм, например. Как мне смешно было тогда слушать рассуждения о возможностях в сорок лет ещё запросто выучить несколько языков, родить ребёнка. Я заверял, ей уже не стать балериной, а мне капитаном дальнего плавания, в пятьдесят она говорила о ярких переживаниях духовных и интеллектуальных открытий, а я думал, что она уже не сможет родить. В шестьдесят она подтолкнула меня к строительству дома, а восьмидесятилетний юбилей с её подачи я отметил прыжком с парашютом.
        Вспоминая, я размышляю: что мне дают воспоминания? Вдохновение или печаль? Силу или разрушение? Я плыву по реке в своё прошлое, к людям, ставшим для меня родными, радуюсь, ожидая встречи, и тоскую, грущу, вспоминая своё возвращение домой после окончания войны.
        Ноги сами несли с той встревоженной паровозными гудками и гулом сотен голосов станции скорее домой, в тишину лесную. Позвякивали на груди награды, а сколько было на сердце радости! Верил, что встретит меня Катюша, провожавшая когда-то в армию, но почему-то переставшая писать уже с полгода как. Думал, не доходят её письма, уж слишком быстро мы двигались на Запад.
        На полпути от колодезного сруба до дома я остановился в ольховой прохладе. Пил бы и пил, но холодной была водичка, обрадовался знакомому с детства вкусу. Намочив волосы, тронулся дальше.
        Из-за сосен показались избы, как в зелёном дожде, стояли они среди берёз и лип, в которые врывалось солнце и, рассеянное листьями, сыпалось на крыши, на траву и на плетни, обнятые разомлевшими лопухами.
        На повороте к родительскому дому у колодца мы с Катюшей и встретились. Увидел её большой выпирающий живот и сразу о недошедших письмах понял, и такое всё родное вокруг, простенькое, как проталинка, с которой раскрывается земля, чтобы зеленеть потом, и цвести, и пахнуть гречишными, липовыми и ржаными медами, вдруг совсем обесценилось злостью и стыдом…
        В километре от посёлка Рыб загнал долблёнку в прибрежные кусты и скрытно пошёл берегом, размышляя, какие чувства мне принесёт встреча с соплеменниками. Недавние воспоминания ещё сдавливали сердце, но, когда увидел на берегу копошащихся у лодки Тиба и Тина, все недавние тревоги тут же позабылись, и сердце радостно забилось. Я побежал к девушкам, хотя быстро с поклажей за плечами и в руках у меня не получилось. Зато рыбачки, увидев меня, припустили навстречу. Бросив под ноги корзины, я раскрыл соплеменницам свои объятия. Пришлось закрыть ладошкой рот Тина. От избытка чувств она стала повизгивать, а обращать на себя внимание земледельцев мне не хотелось. Над их посёлком курились дымы, и кое-кто уже проснулся: сюда доносились голоса.
        - Тише! Меня же изгнали…
        - Лоло, идем! - прошептала Тиба и, подхватив корзину, свободной рукой подтолкнула меня в спину к посёлку.
        Вторую корзину взяла Тина, и мы молча пошли. Река залила балку, и узкая тропа повела нас в метре от поверхности тёмного озера. Я шёл с опаской. Не очень-то хотелось поскользнуться и оказаться в ледяной воде. Тиба то и дело подталкивала меня, посмеиваясь над моей неуклюжестью.
        Вскоре тропа стала шире, и я увидел костёр и мужчин племени у него. Той, Лим, Лют и Тошо - наши и Норх с Брехом из Лосей. Они заметили нас и побежали навстречу. Представив, как сейчас станет шумно, я остановился и вытянул руки, рассчитывая, что они поймут. Не поняли, но Тина, поставив корзинку, метнулась к ним и остановила Тоя. За вожаком остановились и другие, судя по удивлению на их лицах, они так и не смогли понять причины в происходящем. А я был рад. Даже когда рёбра затрещали от их объятий…
        Меня накормили лепёшками. Пока я рассказывал соплеменникам о своей жизни в изгнании, показывал металлические орудия труда, Лило тут же, у костра перетёрла каменным тёрочником зёрна в муку и, замесив тесто, вылила мучную кашицу на разогретый камень. Запахло хлебом! Я уже позабыл, каким на вкус был хлеб в моей прошлой жизни, но вкус этой лепёшки мне показался совершенным. Ел бы и ел…
        Ребёнка моей детской подруги, пока та готовила для меня, держала на руках Тиба. Малыш, замотанный в заячьи шкуры, спал. Мне хотелось расспросить Лило о её жизни и ребёнке, но мужчины племени уже успели оценить бронзовые топоры и ножи и бурно выражали свой восторг. Стало немного шумно…
        Пришлось приступить к вручению подарков. Тою, Лиму и Люту я подарил топоры и ножи. Другим мужчинам - только ножи. Получив подарки, они как-то сразу притихли. Кое-кто отошёл от костра, наверное, чтобы никто не помешал радоваться…
        Наступил черёд женщин. Их радовать было приятнее. Бронзовых и медных проколок и иголок хватило на всех. И, как-то не создавая очереди, им всем удалось обнять меня.
        Потом я рассказывал, как ходил в горы и плавил бронзу. Как мог, объяснял, что такое литейная форма… Женщинам стало скучно, и они разошлись по своим делам. Мужчины, напротив, внимали, хотя мне и показалось, что на самом деле понимают немного из сказанного.
        Я достал свёрток с мотыжками, развернул и передал одну Тою:
        - Это мотыга. Надевается на палку вместо рогов животных, чтобы рыхлить землю. Как думаешь, Люди поменяют своё зерно на это изделие?
        Той вертел в пальцах мотыжку и сопел. Потом, прищурив глаз, спросил:
        - Ты поэтому вернулся? Хочешь забрать зерно и уйти?
        Я не собирался сегодня начинать этот разговор. Но подумал: «Раз уж так все благоприятно складывается, почему бы не рассказать о своих планах прямо сейчас?..» Тем более мужчины у костра умолкли. Мой ответ интересовал их всех.
        - Я вернулся, чтобы мы вместе ушли! Там, где я поселился, Рыбам будет лучше!
        - Тут у нас есть всё, только тебя не хватает… - Той задумался.
        Я молчал, и вскоре вожак снова заговорил:
        - Почему ты решил, что мы пойдём с тобой?
        По правде, Той меня удивил. Что-то изменилось в нём за год. Раньше он вряд ли задал бы такой вопрос, потому что мыслил иначе и никогда по своей инициативе не искал аргументов, пытаясь найти решение. Наверное, Тоя изменило общение с Людьми из племени земледельцев. Прошла зима, а у соплеменников есть зерно, которое они могли получить только от Людей, а те выраженным альтруизмом во времена моего шаманского прошлого удивить не могли. Определённо Тою приходилось думать чаще…
        И всё же вопрос он задал правильный. Я сам его себе задавал не раз. Поэтому ответил Тою сразу:
        - Только там я смог сделать топор, что подарил тебе, и эти мотыжки, которые, надеюсь, ты сможешь выменять у Людей на зерно. Там с нами живут козы, почти как мои волки. Они дают молоко, мясо и шкуры. Ещё там есть поле, которое я собираюсь засеять. Мы засеем вместе! Конечно, мы сможем там жить лучше и будем делать всё для этого вместе!
        Получилось у меня не так убедительно, как мыслил, представляя себе этот разговор с ним, но Тою услышанное понравилось. Естественно, после того как он согласился увести племя на новое место, возник вопрос, как унести с собой всё нажитое. Я предложил сделать новые лодки. Мужчинам идея плыть, а не идти пешком пришлась по душе. Лют тут же засобирался в лес, а с ним вызвались пойти Норх и Брех. Я не удивился: они ведь тоже неплохо умели работать с деревом. Нашлись дела и у других мужчин. У костра остался только Той. Он, указав на свёрток с мотыжками, снова удивил меня:
        - Люди спросят меня, где я это взял. Что смогу им ответить?
        Жаль, что разглагольствовать о коммерческой тайне не имело смысла, но была у меня другая отмазка, в те времена - безотказная.
        - Ты покажи им инструмент и попроси за каждую мотыгу по той мере зерна, что они отдают с женщиной, когда она уходит к мужчине. Спросят, откуда? Скажи, что духи не разрешают тебе отвечать.
        Той, наверное, пока меня не было, успел позабыть о запретах небожителей. Он посмотрел на меня с недоверием, потом улыбнулся и погрозил пальцем. Спустя мгновение его лицо омрачилось. Не иначе как он вспомнил все мои предыдущие разводы. Определённо вожак Рыб поумнел. От таких мыслей я заёрзал на брёвнышке, но обошлось.
        - Скажу… - пробурчал Той и, прихватив свёрток, направился к земледельцам.
        Я не рассчитывал, что меняться он пойдёт сегодня, но останавливать его не стал. Смотрел на широкую спину вожака, холмы, окутанные дымом - то земледельцы разводили на своём поле костры, скучное, хмурое небо, и оттого, что вернулся, переживал радость и одновременно почему-то тяжесть на сердце…
        Вечер гнал по небу чёрные как ночь тучи и подметал потемневшую от влаги равнину, спотыкался о холмы и свистел, скатываясь в балку. Косой дождь хлестал струями раскисшую землю, взъерошенный ивняк и бурлящую жёлтую воду разлившейся паводком реки. Мой вечер проходил в одиночестве, раздумьях и дремоте под убаюкивающую дробь дождя. И не беда, что вода течёт через бесчисленные дыры в крыше, а ветер дует через прохудившиеся стены - словом, обе эти стихии бесцеремонно встречаются у меня на спине. Я не в обиде на соплеменников. Нет, конечно… В моём жилище почти год никто не жил, а то, что никто не предложил мне разделить с ним место под своей крышей, так это от привычки: шаман спит сам.
        Воспользовавшись старыми запылёнными шкурами, я соорудил ближе к очагу нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от сырости. Значительно больше забот мне доставлял холод. Сквозняк не даёт нагреться воздуху. Я вспомнил, что Тою удалось договориться с земледельцами об обмене зерна на мои изделия, и новости от мастеров, будто свалили они дерево, из ствола которого сделают большую лодку. Так Лют мне сказал. Заснул и даже успел увидеть во сне, как иду под дождём по лесу. Что-то загремело над головой, и я, вздрогнув, проснулся и некоторое время бессмысленно смотрел широко открытыми глазами на тёмные гнилые шкуры у меня над головой. Снаружи по-прежнему слышался мерный шум дождя, а ветер в щелях то свистел, то утихал, будто делал вдох и выдох.
        Глаза мои закрылись и через какое-то время открылись уже от страха. Я почувствовал чьё-то присутствие, и будто что-то холодное прикоснулось к моей щеке. Сердце вздрогнуло от испуга, но хорошо, что Лило ничего не заметила. Её носик слегка покраснел, глаз под мокрыми ресницами вообще не было видно. Если раньше она и привлекала моё внимание, то вовсе не какой-то там красотой, а сейчас в этом лице было что-то страдальческое и по-детски беспомощное: и хотя Лило повзрослела, стала матерью, она почему-то напомнила мне маленькую девочку, плачущую оттого, что осталась одна, напуганную зыбкими тенями и непонятным шумом. Я обнял её за плечи. Она повалила меня на пол и устроилась под боком, положив голову на мою грудь.
        Всё так же льёт дождь, над раскисшей землёй воет ветер. Лило успокоилась, греет мой бок. Я снова засыпаю и тут же снова проснулся, едва почувствовал касание её тонких пальцев там, где никак не ожидал…
        Глава 27
        ^Э^та осина простояла годы и годы, пока в неё не ударила молния. Совпадение, случайность или так всегда случается, когда дерево загорается от разряда в тысячи вольт, я не знаю и сейчас, но та осина выгорела вдоль средины двадцатиметрового ствола. А в метре от земли огню почти удалось пережечь её полностью, поэтому Люту и его компаньонам было нетрудно свалить дерево на землю. Если бы не молния, то, как взяться за рубку и пиление того ствола, я представить не смог бы. Наверное, чтобы свалить такую осину, им пришлось бы работать месяц или два…
        Лют сделал топором отметину, разделившую дерево на две заготовки, и неспешно стал спиливать и рубить ветки, очищая ствол, а мужчины-Лоси рубили древесину по его разметке. Они работали месяц, но в итоге племя получило две лодки. В той, что побольше, позже поплыли двенадцать человек. Она рядом с другими долблёнками действительно казалась огромной. Лют, будто сомневаясь, что такую громадину заставит двигаться один человек, сделал к ней десяток вёсел. Когда поплыли всем племенем, в ту лодку сели все Лоси и из наших - рыбачки с детьми. Поначалу они гребли не дружно и плелись последними, но, когда приноровились, вырвались первыми. Шли ходко и часто останавливались, чтобы подождать нас. Ждали со смехом и шутками.
        В ту ночь, когда Лило пришла ко мне вся в слезах, я не смог ей отказать. Но уже с утра раскаивался в этом. Пошёл посмотреть на осину, что свалили «корабелы», Лило увязалась за мной. И так до отъезда: куда я - туда и она.
        - Лило, когда родился твой ребёнок? - спросил я, чтобы она вспомнила о том, что стала матерью и, может, вернулась бы к младенцу.
        Она всё поняла. Загрустила, конечно.
        - Тиба кормит. У неё тоже появился ребёнок. У меня молока мало, - объяснила она.
        Тогда я переживал ещё и о Тошо. Не знал, как парень отнесётся к тому, что Лило покинула его. Оказалось, он сам не промах: запал на мою Тиби. Ай да «бабушка»! По местным меркам она, конечно, была очень взрослой женщиной, но всё так же красива и сексуальна по меркам будущего. И Лило проливала слёзы как раз по этой причине, как выяснилось.
        Люди-земледельцы в посёлок Рыб не ходили. Той и Лим носили им иногда мясо, когда удавалось подстрелить в лесу крупного зверя. Как-то утром, встретившись с Тиба у племенного костра, расспросил:
        - Рыбы много?
        - Много…
        - Людям носишь?
        - Сами ловят…
        Часто сидел на своём любимом месте, откуда и посёлок Рыб, и домики Людей видны как на ладони, наблюдал. Действительно, с утра многие из них уходили к полю и ковыряли своими мотыгами (теперь и моими) целину, жгли на земле костры, а кое-кто, будто не замечая, что вода ледяная, лез в реку и ставил сеть.
        Тогда я и подумал, что раз Тиба умеет плести сети, то, вероятно, сможет и связать что-нибудь из тех шерстяных ниток, что мы напряли зимой с Утаре. Сходил на склад, то хранилище, где когда-то застукал Лило и Тошо, занимающихся любовью, нашёл там обрывки верёвки и длинный её моток. Дождавшись вечера, подсел к Тиба-Траве и, как мог, объяснил, чего от неё хочу. Женщина задумалась, верёвки забрала, а через два дня принесла что-то вроде циновки размером около квадратного метра. Своё изделие она принесла вечером, когда народ общался у племенного костра и женщины варили рыбу. Нея, пришлая из племени Лося, весь вечер ту циновку из рук не выпускала, а через неделю пришла к костру в длинном пончо, свитом из верёвок. Надела она его через голову, а на поясе перевязала кожаным ремешком, на котором по обычаю их рода-племени висели глиняные фигурки людей и животных - тотемы.
        Новая одежда понравилась всем. Весеннее солнышко днём уже сильно пригревало, и тело под шкурами потело и чесалось. Поутру почти все соплеменники отправились к зарослям ивы рубить ветки. Я уже успел позабыть, с каким трудом в племени делалась верёвка. Мы с Утаре стали использовать для этой цели стебли крапивы. Я даже вспомнил сказку Андерсена «Дикие лебеди», в которой Элиза плела для братьев, превращённых колдуньей в лебедей, рубашки именно из крапивы. Собрали мы ворох той травы, оборвали веточки с листиками, оставили только стебли. Их на камне деревянным валиком раскатали, и волокна стали легко отделяться друг от друга. Усилий и времени на получение сырья, чтобы свить верёвку, затратили немного, если сравнивать с необходимостью потратить неделю на вымачивание ивовых прутьев, а потом тяжёлой и нудной работой по размочаливанию их на камнях. Чем соплеменники и занимались, пока корабелы возились с лодками. Уж очень всем хотелось получить лёгкую и удобную одежду. Жаль, что крапива в балке ещё не выросла. Показал бы им тогда, как можно проще сделать верёвку…
        Мы отплывали скрытно, тёмной ночью, когда до восхода солнца ещё оставалось пара часов и яркие звёзды помигивали высоко в чёрных колодцах-разрывах на облачном небе.
        Несколько дней соплеменники, таясь от земледельцев, носили к новым долблёнкам шкуры и посуду, запа сы кремня, сети и одежду. Вечером, накануне исхода, отнесли к лодкам зерно и, уложив кожаные мешки на дно самой большой лодки, накрыли их шкурами. Потом принялись загружать в лодки другие подготовленные к погрузке вещи. Закончив, вернулись в посёлок и зажгли костры. Жарили на камнях и варили в горшках рыбу, шумели больше обычного, но недолго. Все понимали, что объяснить земледельцам решение уйти с насиженного места будет не просто, поэтому и старались в меру пошуметь, чтобы уснувшие чуть позже соседи крепче спали и никто не смог заметить уход Рыб.
        Тишина ведь разной бывает. Перед грозой, когда вдруг всё вокруг умолкает, даже ветер, и после, когда сверкает пёстрыми боками радуга и всё живое вокруг, наверное, любуется какое-то время на небесное чудо в безмолвии. Мы шли тихо, не мешая миру вокруг шуметь: реке, ивам, ветру и филину. Но когда мы уже рассаживались по лодкам, на небо выкатилась луна, и все тут же обратили внимание на юношу из племени Людей. Он стоял рядом с моей сестрёнкой и намеревался занять место в одной из долблёнок. Вот тогда и стало тихо по-настоящему. Тревожная тишина оглушила меня. Я слышал стук своего сердца и дыхание. Рука потянулась к топорику, висевшему на поясе. Взволнованно заметались вокруг тени. Я отступил на пару шагов. Может, не я один тогда хотел избавиться от Муша, так звали того паренька, но сестрёнка, предчувствуя беду и воспользовавшись моим замешательством, беззвучно бросилась ему на шею, обняла, прикрыв собой. Я вспомнил Утаре и улыбнулся, подавляя последствия адреналиновой атаки, полез в лодку.
        * * *
        Мысли, что скоро увижу Утаре, согревали меня холодной ночью и зябким утром. Слушая, как плещется за низким бортом вода, хлюпанье вёсел, я ненадолго проваливался в сон, просыпаясь от звуков, и спустя несколько минут дремал снова. Вдруг в воздухе, пахнущем водой и весной, потянуло тревогой. Вёсла перестали бить по воде, и женские голоса умолкли, я слышал лишь трескотню оляпки. В будущем эту белогрудую птичку называли водяным воробьём. И спать захотелось ещё сильнее, но почему-то сердце замерло, на какое-то время стало трудно дышать, я открыл глаза и понял - что-то случилось. Той, приложив козырьком ладонь ко лбу, что-то высматривал на левом берегу, а неудавшийся заяц Муш теребил пальцами древко копья.
        Привстав на коленях, я попытался рассмотреть что-нибудь за широкой спиной Тоя и чуть было не свалился в воду, когда совсем рядом, в заливчике у тихой пенившейся воды, увидел человека.
        Чужак стоял на берегу у самой кромки, широко расставив ноги, и обеими руками держал большой серый камень. Наверное, ему было тяжело. Юноша выглядел истощённым и, чтобы облегчить ношу, упирался локтями в живот, слегка отклонившись назад. Мне стало понятно, что зла нам он не желает. Даже если бы и захотел, то вряд ли смог бы бросить в нас свой снаряд. К тому же то, что мне показалось камнем, Тою определённо виделось иначе. Вожак достал из-под ног подкопчённую тушку гуся и поднял за шею над собой. Парень в ответ энергично закивал и, положив камень у ног, полез на песчаную кручу, испещрённую птичьими норами.
        Только когда Той затащил камень в долблёнку, оставив на берегу десяток гусей, я понял, что мы обзавелись солью. И тут же взбодрился, сказав, что, мол, было бы неплохо поменяться ещё раз. Увы, парня к тому времени и след простыл. Но нашего вожака это обстоятельство не смутило. Дождавшись других лодок, он стал командовать, обращаясь то к Лиму, то к Тиба. Вскоре на берегу выросла кучка из шкур, посуды и каменных орудий труда. Предложив всё это на обмен, мы причалили к другому берегу и стали ждать.
        Устроившись на мягкой клеверной подстилке, подбиравшейся почти к краю берега, я задремал и чуть было не пропустил появление чужаков. Увидел их сверкающие из-под накидок белизной зады, когда уже двое мужичков взбирались на кручу, чтобы передать третьему наши дары. Вскоре они всё утащили, и мы снова стали таращиться на тёмную воду реки.
        Прошёл час, может, чуть больше. Правда, ожидания мне хватило для того, чтобы начать внутренне посмеиваться: «Развели нас, как котят!»
        Я только собрался сказать об этом Тою, как на круче появился новый персонаж. Он был хорошо сложен, с квадратными плечами, прямой спиной, густой шапкой чёрных курчавых волос и небольшим, выпирающим из-под меховой накидки животиком. Он помахал нам рукой, и тут же его мелкие соплеменники стали бросать к воде куски соли.
        Я предпочёл бы поплыть и пообщаться с чужаками. Но никто из соплеменников, судя по их расслабленному виду, об этом не помышлял. Успокоился и я. Когда бродячие купцы ушли, мы переплыли реку, забрали соль и направились дальше вниз по течению. Я вспоминал рассказ Лосей о береге, за которым тянулась цепь высоких дюн, поросших редкой жёсткой травой и осокой, покрытой налётом соли. Наверное, встреченные нами люди зимовали там, среди болотистых солончаков? Теперь уже наверняка узнать это не получится.
        Мы добрались до нового места без приключений. И каких-либо запоминающихся событий не случилось. Разве что очень меня удивило отсутствие людей на Большом озере. Я всё гадал, как нам его проплыть, не привлекая к себе внимание рыбаков, и даже, сославшись на волю духов, заставил соплеменников вооружиться. Мы никого не повстречали, и мне жаль, что тогда меня это обстоятельство не обеспокоило.
        Глава 28
        ^П^озвольте старику пофилософствовать. Все мы наивно полагаем, что знаем о любви всё, «о ней всё сказано…». А я глубоко убеждён, что знаем ровно столько, сколько о происхождении Земли и человека. Мы только думаем, что знаем, а на самом деле лишь догадываемся, предполагаем. Если бы знали, что такое любовь, как должен поступать человек, когда ему кто-то нравится, какие должны быть вообще взаимоотношения между влюблёнными девушкой и парнем, мужчиной и женщиной, мужем и женой, если бы мы знали всё это, насколько счастливей стал бы человек! Эх…
        Плывя по реке, я думал о Лило, её переживаниях, драме и готовился к встрече с Утаре. Мне, признаюсь, было не по себе. Может, жгучий стыд душил? Нет, конечно. Я давно утратил способность переживать такие эмоции, хотя часто огорчался, что в теле Лоло гормональный коктейль как-то по-особому бушует, будоражит кровь, и порой совладать с этими гормонами было не просто.
        Я твердил себе, что хватит думать об этом! Умничал, рассуждая о том, каким человек сам себя представляет, каким его знают другие, каков он наедине с собой, каким он хотел бы быть и каков на самом деле, - последнее почти никому не ведомо…
        В ту ночь, когда Лило пришла ко мне, я услышал от неё признание в любви. «Любит…» - думал я, не испытывая от этого особой радости, напротив, ощущая перед ней неясное чувство вины, и молчал. Она вся была - ожидание. Ещё мгновение - и она станет самой счастливой на земле или этот момент отодвинется на неопределённый период, а возможно, и навсегда. А счастье - это, как ни странно, был я. Тогда мне захотелось обнять её и прижать к себе, хотелось, чтобы ей было лучше, чтобы ей было хорошо. Но ведь правда в том, что в тот момент она горевала из-за Тошо!
        Плыть оставалось совсем недолго. Я надеялся вскоре увидеть Утаре и по-прежнему сокрушался, что для Лило всё вдруг снова переменится. Я представлял, как она, затаившись зверьком, будет плакать, тихо, совершенно безмолвно. На душе было скверно оттого, что сделать ничего было нельзя. Её драма - тот камень, который она должна нести по жизни сама.
        Низкое серое небо засеяло мелким дождиком. Показался долгожданный холм у воды. Над жилищами пусто, не горят костры, не дымят очаги. Тихо вокруг, только плещутся о воду вёсла. Сердце забилось бешено и нервно. Не дожидаясь, пока долблёнка причалит к берегу, я прыгнул в ледяную воду. Добрёл по пояс в воде до суши и побежал к нашему с Утаре дому.
        Шкуры, посуда, вяленое мясо и сушёные травы исчезли, но прикопанные у стен вино и кое-какие инструменты остались нетронутыми. Значит, Утаре ушла не сама! Кто-то, может, те чужаки, что убили Муську, снова напали на посёлок? В какой-то мере тогда меня обнадёжили отсутствие крови и относительный порядок в посёлке. Сейчас же мысли сменяли одна другую самые скверные…
        Когда я вышел из жилища, соплеменники уже были на берегу. Той надевал кожаный доспех, охотники проверяли луки. Они всё сами поняли. Да и как не понять - так много жилищ, а вокруг - ни души!
        - Угли в доме давно остыли. Мы не станем спешить. Нужно устроить женщин и детей, потом пойдём искать следы.
        Той услышал, сорвался, хотя голос меня подвёл и я практически прохрипел, озвучивая свои мысли. Он кивнул, и соплеменники стали разгружать долблёнки. Я смотрел на бородатого вождя и видел его не таким, как раньше - большим и сильным. Сейчас он мне показался жалким и уставшим. И в тот день я понял, что произошло со мной: я постарел. Вот так, внезапно. Ведь быстрее всего старишься, когда остаёшься один. Мир изменился, точнее, вдруг изменился я.
        Задымили в чумах очаги, запылал на дюне племенной костёр, и мне показалось, что где-то неподалёку заблеяла коза. Я отложил кинжал и точило, вышел из жилища. Дождь закончился, но солнце по-прежнему пряталось за серыми тучами, белело за ними, словно бельмо на глазу, и совершенно не грело. Порывы холодного ветра царапали шею и грудь. Поёжившись, я направился за посёлок к горам. Едва вышел за сенник, как увидел вдали стадо - тёмное пятно на пожелтевшей земле и маленькие фигурки людей. Сердце от радости чуть из груди не выскочило. Я припустил навстречу пастухам и не сразу заметил Лима и Бреха, бегущих за мной. Нужно было остановить их сразу же, как заметил. Пастухи испугались и, бросив на землю тюки и корзины, оставив стадо без присмотра, трусливо побежали от всего-то троих мужчин! Меня они, наверное, не узнали. Я выкрикивал их имена, и, хвала Всевышнему, Туро узнал мой голос.
        Встреча с пастухами не принесла радости. Утаре среди них не оказалось. Я понял, что не увижу её, едва они побежали, испугавшись «чужаков». Уро прятался за женщинами, чтобы не отвечать на мой пронзительный взгляд. А неприязнь к нему я тогда скрыть не смог. Как мог он оставить Утаре одну?! Ко мне подошёл Туро и, взяв за руку, спросил:
        - Утаре вернулась?
        - Нет, - ответил я и, подавив гнев, разрывающий грудь, спросил: - Что случилось?
        Понятия «вчера», «позавчера» и «завтра» горцы не знали. Они говорили, когда речь шла о вчера: «было светло или темно», и «будет светло», когда подразумевали завтра. Туро поведал, как сумел, о том, что вчера ближе к вечеру Утаре вернулась в посёлок без добычи и взволнованная. Она собрала горцев и рассказала, что в лесу видела много чужаков. Собрав ценное имущество, горцы отогнали в степь стадо, а Утаре с волчицей вернулась в лес. Племя переночевало в степи, греясь теплом от животных, а увидев над посёлком дымы, решило вернуться.
        Выслушав историю Туро, я подошёл к Уро, оглядел его с ног до головы, потом с головы до ног, опять посмотрел в глаза. Он стоял, уныло спрятав голову в плечи, уставившись под ноги. Надо ли заставлять человека лгать, когда ты всё сам заведомо знаешь? Недолгое, но выразительное молчание, после которого я бросил последний уничтожающий взор на вожака горцев, подействовало. Он вдруг отважно вскинул голову и сразу стал большим, уверенным в себе и неприступным.
        - Утаре твоя женщина. Женщина вождя! Она сказала - Уро сделал… - Ноздри его трепетали, глаза метали молнии. - Уро пойдёт в лес, найдёт чужаков и всех их убьёт!
        Мне пришлось бежать за рванувшим вдруг к лесу великаном, чтобы остановить его. Потом ещё и уговаривать подготовиться к мести и пойти всем вместе.
        Резкие порывы ветра утихли, и снова захлестал весенний дождь. Уро какое-то время постоял недвижимо, как изваяние, не обращая внимания на пляшущую под ногами воду, обдающую брызгами его чуни, и крупные капли, стекающие по лицу, и посмотрел мне в глаза грустно и горько…
        Следы чужаков мы искали недолго. На поиски Утаре со мной отправились все мужчины нашего племенного союза. Туро и тот увязался. Всего нас было двенадцать, по меркам того мира - большой отряд! Сырые дорожки-бороздки на рыжей подстилке из дубовых листьев, будто кто-то шёл шаркающей походкой, ещё были отчётливо видны. Будь я один, наверняка обнаружил бы следы раньше и, наверное, смог бы представить, что происходило в лесу вчера, но то будь я один… Норх и Брех из племени Лосей обнаружили тропу чужаков и громкими криками известили об этом остальных преследователей. Собравшись вместе, мы побежали вдоль разворошенной листвы, не заботясь о скрытности. Наверняка пришельцы успели уйти далеко.
        Когда над лесом закружили сырые сумерки, мы обнаружили холодное кострище. Я закричал, чтобы все оставались там, где стояли, и, убедившись, что соплеменники меня поняли, сам стал кружить по округе, вглядываясь в землю. Вскоре на опавшей листве у дуба-великана чуть в стороне от углей увидел кровь. Она успела высохнуть, потемнеть, но всё равно мне стало ясно, что лежавший здесь человек - не жилец. Можно сказать, он истекал кровью, пока его соплеменники грелись у костра. А рядом листва тоже была примята, почти так же, как и окровавленная. Здесь тоже кто-то лежал… Я продолжил преследование.
        Сумерки сгущались, и я знал, что очень скоро лес погрузится в зловещую черноту. Мои соплеменники уже разбрелись по округе, собирая валежник, Той колдовал над кострами, пытаясь развести огонь.
        Пока перекусывали вяленой рыбкой и твёрдыми лепёшками, я поделился с соплеменниками своими догадками. Что, мол, один из чужаков истекает кровью, а Утаре, наверное, с ними. Объяснил, почему так думаю. Соплеменники молчали, работая челюстями, а потом и вовсе вповалку завалились у костров спать. Тогда мне пришла в голову мысль, что раз чужакам для ночёвки хватило одного костра, то их меньше, чем нас.
        Мне не спалось. Я ушёл в лес, в темноту настолько густую, что казалось, по ней можно плыть, разводя руками, как по реке. И не было над головой неба, потому что сквозь темень ни звёзды, ни луна не могли проклюнуться. Обычно в такую ночь хорошо спится, только не мне и не тогда…
        Прислонившись спиной к дереву, не обращая внимания на сырость, я сидел, вглядываясь в темноту, и незаметно для самого себя погрузился в сон. Спал без сновидений, пока влажный шершавый язык не прошёлся по моей щеке и подбородку. Пальма поскуливала и всё норовила забраться на колени. Я провёл ладонями по её боку - шерсть волчицы была спутанной и тяжёлой, в корках из грязи и, как я догадывался, засохшей крови. Уже у костра я смог рассмотреть десятки колотых и резаных ран на её морде, спине и боках. Хвала Всевышнему, чужаки смогли испортить волчице только шкуру. Я улёгся у одного из костров, Пальма устроилась рядом и быстро уснула, разомлев от тепла и моих поглаживаний. Сам я спал плохо, мёрзла спина, а я старался не шевелиться, чтобы не потревожить волчицу.
        Серое мрачное утро не сулило облегчения. Холод пробирал до костей, не спасал даже тёплый плащ. Я растолкал Тоя и Люта, они стали будить остальных. Собрались быстро. Затушив костры мочой, мокрыми листьями и ногами, мы отправились по едва заметным следам.
        Нам не везло, погода портилась на глазах. Сгущалась темнота. Пошёл мокрый снег, который быстро запорошил наши плащи и следы на земле. Злобный ветер тем временем становился всё сильнее, крупные хлопья снега били в лицо. Мне захотелось завыть по-волчьи от отчаяния и безысходности. В этот момент я почувствовал на своём плече руку. Брех подтягивал меня к себе и кричал:
        - Мы нашли следы!
        Наверное, раненый чужак не смог идти сам, и его товарищи срубили несколько деревьев, чтобы сделать волокуши. От пеньков осинок тянулся едва заметный след. Воодушевившись увиденным, мы побежали вдоль запорошенной снегом тропы. Вскоре и ветер почти совсем успокоился, и рассвет вдруг стал ясным и чистым. Лишь бледно-розовый туман потянулся с низин, время от времени пряча след чужаков у наших ног.
        Тропинка, которая вела нас по лесу, вдруг исчезла в густых зарослях подлеска. Солнце уже садилось за деревья, когда мы наконец выбрались из колючего кустарника и увидели бескрайние серые воды озера и чуть левее, за молодым ельником, дым от костра. Я ласково погладил рычащую волчицу. На её лапе и груди до сих пор кровоточили глубокие царапины, но, похоже, Пальму они не беспокоили. Волчица тоже хотела отомстить чужакам. Как и я…
        Сбросив на землю плащ и сумку с припасами, я вытащил из-за пояса из ножен кинжал и топорик. Той развернул шкуру и достал свой макуахутл, мужчины, Рыбы и Лоси, натянули на луки тетиву, а горцы ожидали, опираясь на копья с кремнёвыми наконечниками. Лют щёлкнул тетивой, проверяя натяжение, и, не сговариваясь, словно по сигналу, все мы пошли к ельнику.
        Я не обращал внимания на соплеменников, но сам старался двигаться предельно осторожно, крадучись. Чем дальше мы заходили в ельник, тем тише становилось вокруг, как вдруг отчётливо стали слышны треск горящего костра и тихие голоса у него. Может, нам стоило договориться о каком-то знаке к началу атаки или о том, чтобы вначале понаблюдать за чужаками, но случилось, что их голоса и стали тем самым знаком, услышав который Уро, взревев, побежал вперёд.
        Я видел перед собой спины соплеменников и подумал, что глупо бежать за ними. Резко принял вправо и направился к воде, на случай если кто из чужаков побежит к своим лодкам. А что лодки или лодка должны быть где-то на берегу, я не сомневался. И оказался прав.
        Мутная вода озера торопилась куда-то, пенилась и плескалась о крутой бережок там, где водяные заросли по какой-то причине отступили и обвалившийся берег сформировал заливчик метров на десять, врезавшийся в береговую линию. Длинная долблёнка лежала на берегу вверх днищем.
        Едва я присел на влажное дерево, чтобы перевести дух, как увидел выбегающего из-за елей чужака. На нём была накидка из шкуры, а в руках - копьё. Он появился так внезапно, что рассмотреть его толком я не сумел, но, когда бросил в него топор, смог увидеть, будто что-то вмиг приблизило его худое лицо, глаза - бледно-зелёного цвета, наполненные ужасом или отчаянием. Дикарь всё же каким-то чудесным образом успел отбить летящий в него топорик древком, но, поскользнувшись на мокрой траве, упал. Второго шанса выжить я ему не дал. Бронзовое заточенное лезвие моего кинжала легко вошло в шею, чуть вздрогнуло, передавая в кисть сопротивление шейных позвонков. Чужак пытался подняться и даже смог подтянуть под живот колени, но я ударил его массивной рукоятью кинжала в голову и бросился к топорику, упавшему куда-то в прибрежный тростник. В тот момент почему-то меня очень взволновала вероятность потерять столь ценную в этом мире вещь. Увы, одно из первых своих изделий я так и не смог найти. Мысль о судьбе Утаре мешала, да и вода была ещё очень холодной. Смирившись с утратой, я побежал в направлении по-прежнему
дымящего костра чужаков.
        Буйным пламенем полыхал огонь, распространяя сладковатый запах подгорающей плоти одного из пришлых, павшего у костра. Горела его рука, угодившая в пламя. Его соплеменники лежали тут же, а мои, почему-то столпились у могучей ели. Едва я появился, поднявшись по пологому склону от озера, все они обернулись и как-то странно стали смотреть на меня, то ли с жалостью, то ли с испугом. Что-то кольнуло в груди, потом обрушилось с пониманием утраты близкого человека. В глазах соплеменников я увидел правду и тут же смирился со смертью Утаре. Но Той не дал мне подойти ближе, выскочил из-за спин воинов и, не говоря ни слова, стал теснить назад, к костру. Я увидел, как блюет у могучих корней дерева Уро, и понял, что там, за стеной из соплеменников, находится что-то ужасное, от чего вожак хочет меня оградить. Оттолкнув его, я закричал и, не помня себя, кинулся через пламя, потом, яростно работая руками, ногами, локтя ми и головой, через заслон из соплеменников, чтобы наконец увидеть подвешенное на толстой ветке освежёванное безголовое тело. Поначалу, я даже удивился - ну, висит какая-то безногая туша. Добыли
охотники себе на обед зверя…
        Стоит ли продолжать, что я почувствовал тогда, когда понял, что пришлось пережить моей Утаре?! Именно тогда и мелькнула у меня в голове чёрной молнией мысль, эта ужасная, чудовищная, стыдная теперь мысль, о которой в нашем обществе лучше никому не рассказывать, - я захотел найти женщин этих чужаков и предать их мучительной смерти.
        Глава 29
        ^В^ другой жизни, там, в будущем, я пережил многих, с кем судьба меня сводила и разводила. Видел, как они угасали и уходили в иной мир. Обычно это происходило внезапно, и мне хватало одного взгляда для понимания - Всевышний оставил им совсем немного времени, может, три месяца, а может, полгода. Кто-то сдавался сразу, ложился в постель и ждал своего конца, кто-то изводил близких и врачей, рассчитывая на помощь. Я же нажил немало недоброжелателей, говоря им правду: «Молитесь, терпите, сражайтесь и снова молитесь!»
        И хоть сам не отличался от прочих глубокой религиозностью, но всегда, когда был счастлив, благодарил Бога, Вселенную, Небо, щедро делясь с миром своей радостью, и в беде верил, что, если сделаю всё, что смогу, Он мне поможет. А перед смертью вычитал и сумел уяснить для себя, да что там уяснить!.. Весь мой жизненный опыт свидетельствовал: «Всё хорошее, что есть у человека, - от Бога, плохое - от самого человека!» И ещё об искушении: будто дьявол нас всегда искушает, но власти над человеком он не имеет, а Всевышний властен над всем и всеми. Будь разумным и, когда увидишь, что пребываешь в искушении, молись - и справишься.
        Наверное, тогда, ослеплённый гневом из-за потери Утаре, я потерял и разум. И хотя не я предложил поплыть и найти посёлок чужаков, но не воспротивился, когда сделал это Той. Его тоже можно понять и оправдать, ведь когда-то с берегов именно этого озера Рыбы в ужасе бежали от дикарей-людоедов. Впрочем, о чём я? Все наши беды начинаются, когда мы, так или иначе, прибегаем к оправданию…
        То, что осталось от Утаре, соплеменники сожгли. Выкопав небольшую ямку, насыпали туда немного пепла и обожжённых костей, положили сверху обломки её лука (дикари сломали его) и несколько стрел. Я с отчаянием в сердце наблюдал, не принимая участия в этом ритуале, пока Той не напомнил мне, что я - Говорящий с духами. Немного подумав, ответил ему, что нужно найти большой камень и принести его сюда. Вскоре Уро, Тун, Туро и Тухо притащили пудовый гранитный валун. Потом появились Норх и Брех тоже с камнем, но чуть поменьше. Той, Лим, Лют и Тошо принесли в руках небольшие, с кулак, окатыши. Наверное, они набрели на галечник. Под одобрительные кивки соплеменников я выложил из камней для Утаре надгробие.
        Едва закончил, как из леса с пустыми руками вышел Муш. Жених моей сестрёнки выглядел смущённым. Соплеменники смотрели на него с неприязнью, и я догадался, что парень струсил. Он не сражался вместе со всеми.
        - Где твое копьё? - спросил Той нарочито спокойно, даже ласково.
        Муш, развернувшись вполоборота к лесу, указал рукой на ели и невозмутимо ответил:
        - Там. Я гнался за женщиной чужих, но вдруг на меня напала твоя волчица. - Он, словно обвиняя, нацелил на меня палец. - Я не стал её убивать, решил, что ты сам можешь сделать это, если захочешь. А ту женщину вместе мы поймаем быстрее.
        Моё сердце радостно забилось, ростки надежды тут же проросли уверенностью - Утаре жива! Ведь действительно, в какой-то момент волчица исчезла из моего поля зрения, не было её и во время короткой схватки с чужаком! И хоть я не стал присматриваться к телу, висящему на ветке, но тогда всё вдруг стало на свои места: какой смысл убивать способного самостоятельно передвигаться пленника, если раненый, скорее всего, отдал концы?! А почему соплеменники решили, что дикари умертвили именно Утаре? Может, умерший дикарь был женщиной?..
        - Утаре! - закричал я и бросился в ельник.
        Бежал и слышал за собой топот ног, а потом и голоса соплеменников, выкрикивающих имя любимой. «Я снова буду разговаривать с ней. От одного этого сердце замирает», - думалось мне, и от этой мысли душа затрепетала, а ноги вдруг стали ватными. Я больше не мог бежать и чудом не свалился сразу. Удалось прежде присесть и только потом упасть на влажную подстилку из опавшей хвои.
        Можно ли назвать счастье каким-то другим словом? Можно, оно есть, и очень простое! Тогда этим другим словом была Утаре. Придя в себя, обнаружил, что лежу там же, где и упал, но голова моя уже была на коленях любимой, пальцами она ерошила мои волосы и улыбалась. Её правый глаз заплыл синевой, но мне это не мешало любоваться ею.
        Заметив, что я открыл глаза и смотрю на неё, Утаре тут же прикрыла подбитый глаз ладошкой.
        - Я думал, что больше никогда тебя уже не увижу, а ты прячешь от меня лицо и не даёшь насмотреться, - сказал, чтобы она не смущалась.
        И тут же услышал в ответ:
        - Ты у меня хороший, ты у меня умный, ты самый красивый и сильный…
        Треснула под чьей-то ногой ветка, и я увидел смущённых нашими откровенными речами соплеменников. Все они стояли рядом, кто в метре, а кто в двух. Пришлось вставать и делать вид, что всё хорошо, что будто ничего и не было.
        Мы оттащили трупы чужаков в овражек, поохотились, добыв тощую лань, потом до ночи жарили у костров мясо. Я позволил себе коснуться весьма деликатной темы, особенно с учётом того, чем мои соплеменники были заняты у костра. Спросил, обращаясь сразу ко всем:
        - Кто первым решил, что висящий на дереве и есть Утаре?
        Ответил Той:
        - А сам ты что подумал?..
        Всем им вдруг стало смешно, даже Утаре. Отвечать что-либо Тою желание у меня пропало.
        С утра Той с Рыбами и Лосями испытали долблёнку, и вожак сообщил о своём решении свершить акт мести озёрным людям. Меня он в компанию не зачислил, мол, с Утаре всё хорошо, да и кому-то всё равно нужно вернуться в посёлок к женщинам и детям.
        В прошлой жизни, в будущем, я часто слышал, что будто месть - блюдо, которое подают холодным. И даже как-то задумывался об этом. Помнится, народная молва приписывала авторство столь туманного изречения Иосифу Виссарионовичу Сталину. Почему именно холодным? Кому подавать? Себе или кому-то ещё? В какой момент это следует делать: на закуску, на десерт или в качестве основного блюда?
        Куда лучше то же понимали итальянцы с их вендеттой. Продуманная, расчётливая, изощрённая, неотразимая, чтобы все догадывались, кто её совершил, но ничего доказать не могли. Месть - это блюдо, которое готовится для двоих: истцу - как небесная амброзия, ответчику - как кость в горло. Кроме того, есть ведь и окружающие! Кто не дурак, тот сразу смекнёт: такого повара задевать не стоит!
        Пока моё блюдо остывало, желание мстить развеивалось само по себе. Последний раз так случилось в другой жизни, когда пришлось отсидеть. Ведь были и те, кто решил, что лучше стучать, чем перестукиваться. Я знал их имена. И следак с прокурором, и судья… Но не они были по-настоящему виновны в том, что произошло тогда со мной. Персональная месть теряла опору, если посмотреть на «блюдо, которое подают холодным» с точки зрения здравого смысла - вспыльчивость и поспешность в благородном деле мщения недопустимы. Как я мог тогда всё это растолковать Тою? Разве что сослаться на волю духов? Но я промолчал. Ведь моё счастье было рядом, и для меня тогда это было главнее всего.
        Воины отплыли, а я, Утаре, горцы и Муш пошли назад к посёлку.
        Едва солнце засобиралось скрыться за деревьями, мы стали на ночёвку. Спешить было некуда, а я очень хотел расспросить Утаре, что произошло. Под голыми пока ещё дубами земля была усыпана тёмно-бурыми прошлогодними листьями. И под ними что-то шумело, ползало, таилась какая-то скрытая жизнь. Осины шептались, волновались, вздрагивая ветками, среди ореховых и ольховых кустов носились птички. Ещё вчера этот же лес казался мне мрачным и молчаливым…
        Пока горцы и Муш таскали хворост, мы с Утаре уединились у глубокого оврага. Там, над обрывом, высился дуб-великан, а под ним дымилась туманом пропасть. У могучих корней мы и расположились, чтобы пообщаться без лишних глаз. Волчица улеглась рядом, но нам она никак не могла помешать. Скорее наоборот, её присутствие напомнило, как всё было, когда мы вместе охотились или собирали грибы и ягоды. Я обнимал Утаре, а она тихо, почти шёпотом рассказывала о событиях последних дней.
        …Чужаков первой заметила Пальма. Утаре услышала визг боли, а потом увидела и саму волчицу. За ней молча гнались какие-то люди. Утаре выстрелила из лука и попала. Охотник-чужак вскрикнул и упал, его соплеменники тут же остановились, а моя любимая побежала к посёлку предупредить горцев, чтобы встретить пришлых во всеоружии.
        Вручив женщинам запасы зерна, отправили их со стадом подальше в степь. А мужчины стали готовиться встретить врагов. Близился вечер, но чужаки не только не появились, но и, судя по спокойному лесу, даже не приближались к его опушке. Тогда Утаре и предложила мужчинам на всякий случай забрать всё ценное и присоединиться к женщинам, пока она, умелая охотница, не выследит чужаков, чтобы узнать об их намерениях. Оказалось, Утаре всё же переоценила себя. События развивались совсем не так, как рассчитывала она.
        Чужаки оставались с раненым товарищем там, где она его подстрелила. Вот только Пальма, увидев обидчиков, решила поквитаться. Рыча, бросилась к чужакам. Утаре, наложив стрелу, медленно приближалась к отбивающимся от волчицы охотникам. Она не заметила кое-кого из них, притаившегося за деревом и нанёсшего ей внезапный удар. Очнулась моя любимая уже со связанными руками и ногами, когда чужаки готовились к ночёвке. А ночью пошёл дождь. Ко жаные ремни намокли, и Утаре удалось их растянуть настолько, чтобы освободиться. Так как до сих пор о намерении чужаков ей ничего не известно, с бегством она решила повременить и даже подтянула ремни на ногах. Слушала, о чём они говорили, и поняла, что этот отряд отправился на поиски женщин. Будто каждую весну мужчины их племени уплывали подальше от своего посёлка за будущими матерями.
        Утром она хотела поговорить с ними, но обнаружилось, что их товарищ ночью умер. Охотники были злы, и Утаре на время отказалась от разговоров. А когда они пришли к озеру и первым делом приступили к расчленению павшего в бою соплеменника, вести с ними разговоры желание пропало вовсе. Она ждала, пока представится возможность незаметно убежать. А когда услышала крики и шум битвы, увидела рядом волчицу и решилась на побег…
        Быстро темнело. Вдали, за деревьями, мерцал огонёк костра. Из глубины оврага тянуло влажным, пахучим холодком. Не сговариваясь, мы встали и пошли к соплеменникам. Их костёр догорал, а достаточного на всю ночь запаса хвороста рядом я не увидел. Горцы спали, а Мушу было всё равно. Он сидел у ствола небольшой осины метрах в десяти от огня и о чём-то думал.
        - Вставайте, лежебоки! - закричал я и в шутку, не сильно пнул Уро в бок.
        Тот вскочил как ошпаренный, набычился, но, увидев улыбку на моём лице, тут же остыл.
        - Ночь впереди. Идём ломать ветки! - крикнул я и личным примером поддержал призыв, обломив засохшее деревце.
        Все рассыпались по роще, ломая для костра нижние сухие сучья осин. Лес огласился треском, говором и смехом. Смеялись в основном Утаре и Муш. Любимая как-то смогла поднять парню настроение, сразу составив ему компанию.
        Я подбросил в костерок большую ветку и с умиротворением смотрел, как огонь запрыгал по трещавшим сучьям, освещая кусты и нижние ветви ближайших деревьев, между их вершинами синело тёмное звёздное небо, с костра вместе с дымом срывались искры и гасли далеко вверху.
        Мы долго сидели у огня. Под пеплом бегали огненные змейки, а я рассказывал о том, как вижу нашу жизнь «завтра». Пообещал горцам, что скоро, очень скоро, как только вернётся Той, пойти с ними в горы.
        Спали мы недолго. Проснулись от холода, едва забрезжил рассвет. Лес утонул в белом тумане, грудь теснило сыростью, тяжело было дышать. Мы пошли, рассекая туман, стараясь держаться оврага. Помнится, он должен был выйти прямо к опушке, чуть выше нашего посёлка.
        Тишина вокруг стояла мёртвая, и вдруг где-то неподалёку робко, неуверенно зазвенел жаворонок. Его трель слабо оборвалась в сыром воздухе, и опять всё смолкло, и стало ещё тише. И то ли от страха, витавшего в тумане, то ли от бодрящего холода мы побежали…
        Остановились мы только у опушки. Мокрые от пота, усталые и довольные, что скоро окажемся дома. Солнце стояло уже высоко, роса давно высохла, небо было синим и горячим, с гор слабо дул ветер, освежая разгорячённые лица. Среди ореховых и терновых кустов опушки ещё пахло влажным запахом дуба и прелых листьев, на лужке мы почувствовали томящий зной и услышали жужжание насекомых. Шли уже не спеша.
        И тут навстречу нам от посёлка побежали женщины. Я совершенно не удивился, когда увидел среди них Лило. Она бросилась мне на шею, тычась губами в нос, щёки и губы. Я искал глазами Утаре, беспокоясь, что любимой не понравится столь тёплый приём девчонки, но она уже бежала к горянкам, сдержанно толпившимся у сенника. Конечно, она соскучилась по подругам…
        Лило почувствовала мою тревогу, вспыхнула, отстранившись, и оглядела меня быстрым робким взглядом. Наверное, всё поняла и, резко развернувшись, побрела к реке. «Так будет лучше!» - подумалось, и тут же я попал в крепкие объятия Тиба и Тина, потом других женщин из Рыб. Только женщины Лосей не спешили выразить свою радость. Их волновала судьба мужчин. Тиби, дождавшись, когда соплеменницы перестали меня тискать, взяла за руку и, заглядывая в глаза, спросила:
        - Они живы?
        Я понял, что вопрос относится к мужчинам, уплывшим с Тоем, и кивнул. Из глаз женщин, уже и Рыб, тут же исчезла тревога, а у меня, напротив, вдруг заколотилось сердце в странном, смутном предчувствии беды…
        Глава 30
        ^В^ся моя жизнь там, в будущем, была полна тем, что врачи называют стрессом. До встречи с женщиной-врачом, которую звали Оленька, я искренне считал, что пережил несколько микроинфарктов. Сердце моё частенько сжималось от печали, испытывал я и странное давление в груди, когда расстраивался, переживал…
        Оленька вышла замуж за моего старого друга, когда ему стукнуло сорок пять, и как-то сразу стала вхожа в нашу семью. Помню, как праздновали семьями Первое мая, и под вечер вышли мы с Оленькой на балкон. Недавно был дождь, во влажном дворике стояла тишина, и крепко пахло душистым тополем.
        Она была необычным врачом. Много знала о человеческом теле и прекрасно ориентировалась в «фармакологических джунглях», но не раз говорила, что организм человека способен к самоизлечению, а пациент и доктор должны всего лишь создать для этого условия. Хотя она была и моложе нас лет на пятнадцать, но я всё не мог избавиться от странной робости, сковывающей в её присутствии, и желания поговорить о здоровье (собственном, конечно) или болезнях. Тогда она накрыла своей ладошкой мою руку и спросила:
        - Игорь Андреевич, ну что снова случилось? Беспокоит что-то?
        Как ей удавалось чувствовать мои тревоги?!
        - Знаешь, Оленька, подумываю сердечко проверить. - Я рефлексивно стал потирать грудь, а Оленька, сразу будто повзрослев лет на десять, строго потребовала:
        - Рассказывайте!
        - Всё время будто надышаться не могу. Как-то воздуха мне не хватает, - пожаловался я и тут же смутился.
        Оленька улыбалась.
        - С сердцем у вас, Игорь Андреевич, всё в порядке, а вот нервничать вам действительно по всяким пустякам не стоит.
        Я хотел было возмутиться: да как же так! Тяжело мне дышится! А она, всё так же улыбаясь, пояснила:
        - Сердце, Игорь Андреевич, болит быстро! Долго оно не болит…
        Третий день соплеменники заняты строительством, а я не могу им ничем помочь: давит в груди, голова кружится, чувствую странную усталость, но благодаря Оленьке из прошлой жизни знаю, что не болезнь сердца тому причина. А что? Почему мне так нехорошо? Не знаю…
        Сидел на берегу, глину для очагов замешивал, поэтому первым и увидел лодочный караван, медленно плывущий по реке. «Чужаки?!» От этой мысли я вскочил на ноги. Голова закружилась, в ушах появился шум, в коленях ощутил слабость, а перед глазами поплыли белые мухи.
        Лодок было пять, и кто-то на первой мне махал рукой. Права была Оленька - нервничать мне и в этой жизни не стоит. Я помахал в ответ и, оглянувшись и увидев Тиба, идущую с охапкой ивовых прутьев к реке, крикнул:
        - Той возвращается!
        Женщина, едва взглянув на движущийся караван, бросила поклажу и побежала к соплеменникам поделиться этой долгожданной вестью. Лодки ещё плыли, а встречать их на берегу собрались почти все жители посёлка.
        На берег вышли отправившиеся в плавание мужчины, а за ними - восемь женщин, почти каждая с ребёнком на руках, и четверо подростков. Хорошо, конечно, что Той не убил их, но зачем было забирать их с собой?! С этим вопросом я и обратился к вожаку, потянув его за руку и прервав поток самовосхваления перед женщинами-Белками. Шепнул, скорее, прошипел ему в ухо:
        - Зачем ты привёз их сюда?
        Той отстранился, поковырял в ухе пальцем, посмотрел на меня, как раньше, когда мне было восемь-девять лет, и спокойно ответил:
        - Чем больше у мужчины женщин, тем сильнее его род!
        Когда что-то в жизни начинает идти наперекосяк, кто-то умирает от жалости к себе, кто-то очертя голову совершает безумные поступки, я же решил приручить отбитых от стада куланов. Тогда я не видел себя скачущим на кобыле, но намеревался приспособить её и жеребёнка к посильному труду.
        Своё состояние я по-прежнему оценивал как стабильно плохое. С Тоем решил не выяснять отношений. Объяснять ему что-либо не было ни сил, ни желания. Вожак отправил свой «гарем» возделывать поле и, похоже, получал удовольствие от руководства. Наверное, чему-то по части земледелия он у Людей научился. Тот участок, что подготовили мы с Утаре, он увеличил раз в пять. По мере выжигания травы и корней под неусыпным взором Тоя женщины рыхлили землю мотыжками. Я надеялся, он знает, когда начинать сеять, поскольку по этому вопросу, если вдруг вожак решит обратиться ко мне, духи ничего не подскажут…
        Понаблюдав немного за их работой, я направился к козьему стаду. Спустился по влажной тропинке к реке. Вздрогнул от прерывистого крика цапли, будто там, в камышах, кто-то схватил её и придавил. Время идёт - день за днём, год за годом… Ну а я-то чем живу и зачем?! Захотелось крикнуть, чтобы разрушить тишину вокруг. Яркое весеннее солнышко спряталось, и ещё недавно розовые облака стали скучного свинцово-серого цвета. По широкой равнине среди поникшей жёлтой травы темнели осиновые кусты. Там я наткнулся на бездельничающих горцев. Уро, Тун, Туро и Тухо валялись в травке метрах в ста от пасущихся коз. Небольшой сухой пригорок действительно был замечательным местом для отдыха. Мне тоже захотелось прилечь на мягкую травку и просто смотреть на небо.
        Горцы, увидев меня, вскочили. Наверное, сами понимали, что, когда все вокруг чем-то заняты, бездельничать нехорошо, вот только самоозадачиться эти парни были не способны.
        - Ночи холодные… - сказал я, не спрашивая и не утверждая.
        - Холодные, - подтвердил Уро.
        - Сучья и ветки в лесу… - всё так же, не интонируя, намекнул я.
        В ответ он едва заметно кивнул, и горцы побрели в сторону далёкой полоски леса.
        За стадом следила Тано. Хоть у меня не получалось вести с ней длинных содержательных бесед, но к её советам я прислушивался. Горянка бродила среди коз, опираясь на длинную палку. Останавливалась время от времени, гладила животных, удаляя из шерсти репейник. Я махнул ей рукой и, не дождавшись ответа, пошёл к куланам, которые спокойно паслись среди коз. Может, они забыли меня, но, едва я приблизился к ним, кобыла навострила уши и отошла, жеребёнок за ней. Какое-то время я безуспешно ходил за ними, потом, заметив улыбку горянки, решил обратиться к ней за помощью. Спрашивать ничего не потребовалось, Тано достала из сумки на поясе какой-то корешок и протянула мне. Я взял и стал рассматривать его. Корень как корень - белёсый с ворсинками. И что мне с ним делать? Женщина, поймав мой вопросительный взгляд, сказала:
        - Покорми…
        Вытянув руку с зажатым между пальцами корешком, я медленно приблизился к кулану и едва успел спасти кисть от его зубов, цапнувших угощение. Тут же получил кулачком в лоб от Тано. Горянка, таким образом завладевшая моим вниманием, достала ещё один корешок и, положив его на ладонь, скормила кобыле, затем поманила меня пальцем.
        - Ты умираешь.
        Огорошив меня, развернулась и, как ни в чём не бывало, побрела прочь. От её слов изнутри головы что-то со звоном подступило к глазам и ушам. Хотя после всего, что я пережил там, в будущем, беспощадная и неотвратимая смерть меня не могла уже испугать. Звон из ушей вскоре исчез, и мысли снова стали кристально чистыми.
        Горянка не ушла. Она всего лишь отошла к кожаному мешку, лежащему неподалёку. Покопавшись в нём, она принесла мне теперь какой-то чёрный корешок.
        - Съешь. Будет хорошо, - пообещала она.
        Трясущимися руками я взял корешок и, не задумываясь, положил в рот. Вкус, надо сказать, мне не запомнился. Немного горечи, и во рту сразу же пересохло…
        По-прежнему было прохладно, но уже чувствовались с порывами ветра тёплые потоки воздуха, и по-прежнему медленно двигались в небе серые тучи, не угрожавшие дождём…
        После холодной ночи на рассвете потянул тёплый южный ветерок. Проснувшись, я вышел из полуземлянки на воздух. Над рекой выкатывалось яркое солнце, разгоняя предрассветную мглу над пока спящей дюной. Моё самочувствие заметно улучшилось. Ещё была в теле слабость, но душевное волнение сигнализировало, что неизвестная хворь отступила, мне хотелось тогда что-то начать делать, в общем, продолжать жить!
        За мной выползла из жилища волчица, потянулась и стала толкаться, заходя то сзади, то сбоку. Потрепав её за ухо, я стянул с себя кухлянку и, спустившись к реке, с удовольствием поплескался в бодрящей водичке. Улыбнулся, увидев Утаре, подбежал и подхватил любимую на руки.
        - Тебе стало лучше? - прошептала она.
        - Мне хорошо, - ответил я и поцеловал её в носик.
        Не знаю, что она при этом чувствовала, но всегда, когда я делал это, Утаре заливалась смехом. И тогда она не смогла сдержаться.
        Вырвавшись из моих объятий, любимая отправилась к тлеющим углям, бросила на них большую сухую ветку и скрылась в жилище горцев.
        Наша возня разбудила соплеменников. Видя их беззаботные улыбчивые лица, я вспоминал, как наш народ из будущего обычно просыпался и посмеивался: угрюмые, заспанные, уже с утра успевшие устать образы всплывали из глубин памяти, в тот момент изрядно меня веселя.
        Уро вытащил из ледника подтаявшую тушу кулана и, бросив её у костра, стал срезать с неё куски мяса и класть их на тлеющие угли. Запах подгоревшего жира пробудил во мне аппетит. Вырубив из туши ребро, я воткнул его под углом в песок, чтобы мясо запекалось от жара, а не горело. Уро, улыбаясь, выхватил из углей кусочек и, перекидывая его в ладонях, стал дуть, охлаждая. Почерневший, обуглившийся кусок внутри остался сырым, но горца это обстоятельство не смутило. Чавкая, он с удовольствием жевал полусырое мясо.
        - Уро, пойдём в горы, - попросил я.
        Поскольку рот горца был занят, великан энергично закивал. Туро, крутившийся рядом, услышав о моих планах, тут же убежал. Наверняка чтобы поделиться этой новостью с Тухо. После освобождения Утаре я обещал, что мы все вместе пойдём в горы за маленькими козлятами.
        Я предложил Люту и Лиму присоединиться к походу, обещая, как только горцы отправятся назад с пойманными козлятами, показать соплеменникам, как я выплавляю бронзу. Уговаривать мастеров не пришлось, и все мы спустя какое-то время отправились в путь. Солнце ещё не грело, но день обещал быть жарким.
        К горам мы добрались без приключений, но уже вечером мне пришлось славить Всевышнего, что остался жив.
        Узким ущельем мы вышли к едва заметной тропе, уходящей вверх пока ещё по пологим, поросшим лесом холмам. Выше вздымались заснеженные пики, их вершины прятались в облаках. Уро показал вверх, давая понять, что нам нужно идти туда. Он привёл наш отряд к реке. Сильный, бурлящий поток создавал много шума. Наши голоса исчезали в окружающем рокотании, не достигая слуха. Вода пенилась, но, вопреки моим представлениям о горных реках, весной она была прозрачна, кристально чиста, и казалось, переправиться на широком, мелком участке будет просто.
        Горцы знали, где брод. Уро уверенно вошёл в воду первым и, медленно переставляя ноги, побрёл на другой берег. Поначалу вода едва достигала его колен, но где-то посередине пути она поднялась к бёдрам великана, и он всё чаще стал использовать копьё в качестве упора, чтобы не упасть.
        Следом за ним пошли Лют и Лим. Туро и Тухо побежали вверх по течению, где из воды торчали мокрые валуны, и, прыгая по ним, быстро оказались на противоположном берегу. Такой способ переправы я отверг сразу. Не было у меня их сноровки, а упасть в бурлящий поток с камня не хотелось. Пришлось перебороть страх и идти за соплеменниками. За мной реку переходил Тун, и я надеялся, что, случись что, он меня подстрахует.
        Если первые шаги в бурлящий поток дались мне с трудом, дальше я стал чувствовать себя увереннее. Когда вода стала упруго давить на бёдра, я смело шёл вперёд. Что произошло потом, я так и не понял. Нога, мгновение назад уверенно упирающаяся в каменистое дно, вдруг потеряла точку опоры, и я целиком оказался в воде. Очень быстро соплеменники исчезли из поля зрения. Первый в этом мире прототип рюкзака на моей спине был сшит из кожи и, намокнув, не давал возможности перевернуться на грудь. Тяжёлый плащ не утащил меня на дно только благодаря скорости, с которой я двигался по воде. Копьём я пытался нащупать дно, а левой рукой не торопясь загребал к берегу. Как ни странно, о смерти не думалось, я лишь переживал о болтающемся на боку колчане: как бы не выпали лук и стрелы…
        И снова я не понял: что случилось на этот раз?! Рюкзак будто зацепился за дно, и я остановился. От неожиданности задержал дыхание и закрыл глаза, а когда открыл их, увидел над собой воду, за ней ствол могучей ели, пожелтевшие иголочки и розовое в лучах заходящего солнца небо. Выпустив копьё, я руками попытался оттолкнуть дерево от себя. Не тут-то было - ствол даже не пошевелился, и я понял, что через минуту или две умру.
        Страха не было, скорее я переживал какое-то умиротворение, что умру не от болезни. Одновременно от нелепости такой смерти где-то глубоко в душе нарастала досада. Я даже успел пофантазировать по поводу того, что случится со мной после смерти, куда я попаду на этот раз. Едва подумал об этом, как поток воды выбил меня из-под ели, словно пробку из бутылки с шампанским. Освободившись, я что есть сил стал загребать к берегу. И выбрался из воды вместе с Туном. Понял, что горец помог мне вырваться из западни. Он лишился не только копья, но и своей корзины. Я, не задумываясь, вытащил из-за пояса свой топорик (его я сумел-таки разыскать у озера) и протянул Туну. Знал бы, что здоровяк будет так радоваться, подарил бы раньше.
        Не сговариваясь, мы стали сбрасывать с себя одежду. Как-то резко я почувствовался холод, и сразу же застучали зубы. Пока отжимали всё, что могло отжаться, прибежали остальные участники нашего похода. Увидев нас, они обрадовались словно дети. Стали бегать вокруг, кричать что-то вроде «хей» и «э-ге-гей» и хлопать по спине и плечам. Никому в голову не пришло ругать или каким-нибудь другим образом выказывать недовольство. Снова я невольно сравнил этих людей с людьми из будущего. Подумалось, как в мире будущего повели бы себя в такой ситуации люди? Да я и сам наверняка устроил бы такому бедоносцу разнос. Эх…
        Месяц слабо дрожал в быстрой воде, лёгкий ветер шелестел в кронах елей и забавлялся язычками пламени костра. Я протянул руку, указывая соплеменникам на поваленное дерево, и сказал:
        - Мы могли просто перейти реку по тому дереву…
        Оглушительный смех эхом разнёсся над верхушками деревьев, подняв в ночное небо какую-то птицу… Так хорошо мне давно не было…
        Глава 31
        ^Н^очью было холодно. Камни у реки и деревья покрылись инеем. И всё же весна раскрывалась ранними рассветами и ослепительно сияющим днём солнцем. От его тепла оживало всё вокруг, и безмолвие зимы сменялось весенним шумом пробуждающейся жизни. Звенела вода, кричали птицы, а к полудню становилось слышно жужжание насекомых.
        Уро не спешил покинуть место ночёвки, хотя сам и проснулся с рассветом. Он сидел у костра и время от времени подкидывал в огонь ветки, уходил в ельник, приносил оттуда большие коряжистые сучья, но в костёр он их не бросал, складывал неподалёку.
        Когда воздух прогрелся и наши тела, перестав дрожать от сырости, расслабились, Уро решительно поднялся, и я понял, что великан наконец решил продолжить путешествие. Сам он прежде, чем выдвинуться, стал связывать верёвкой сучья и, только закинув вязанку за спину, пошёл вверх по течению по самому берегу. Мне собранного вожаком дерева не хватило. Лим и Лют тоже шли только со своей поклажей. Поглядывая вверх на голые заснеженные пики, куда нам предстояло добраться, я понимал, зачем Уро запасся топливом для костра. Решил, нужно обязательно и мне позже прихватить что-нибудь подходящее для поддержания огня. Дошёл к поваленному дереву, под которым довелось вчера побарахтаться, увидел, как бьются о ствол буранчики воды, и почувствовал слабость в ногах: каким же чудом моя голова прошла под ним?! Как я смог уцелеть?
        Я смотрел на почерневшее дерево, лежащее в воде, и не мог рассмотреть просвет между ним и рекой. Вода давила, билась о могучий ствол, но не могла опрокинуться выше, с шумом и водоворотами бурлила за ним. Вроде и недолго простоял там, но спины соплеменников уже скрылись из виду, и я поспешил за ними.
        Мы поднимались всё выше и выше, уже изнемогая от жары. Не то чтобы воздух прогрелся до духоты, он по-прежнему был свежим и прозрачным, каким бывает только в горах, но солнце жарило, как в аду, трудно дышалось, тело обильно потело и чесалось. Я давно перестал обращать внимание на пейзажи и смотрел только под ноги и почти перестал удивляться тому, как, по каким приметам Уро удаётся разглядеть тропу и уверенно вести наш отряд то по лесу, то по пологим холмам, поросшим молодой изумрудной травкой.
        Остановились мы только на закате у озерка, покрытого льдом. Деревья здесь не росли. Куда ни кинь взгляд, видны только валуны самых причудливых очертаний. Солнце уже не грело, и недвижимый холодный воздух медленно вымораживал всё вокруг. А когда подул ветерок, мне захотелось лечь на камни, свернуться калачиком и умереть. Запылал костерок, застучали о лёд топоры. Я побрёл к озеру, чтобы помочь соплеменникам и сбросить странную апатию, парализу ющую мою волю.
        Пили прямо из полыньи, и, как ни странно, мне от ледяной водички стало легче. Появилась бодрость в теле, и будто стало теплее… У костра погрызли подмёрзшее, окаменевшее сушёное мясо и, прижавшись друг к другу, уснули. А утром, едва я раскрыл глаза, вспомнились лермонтовские строки:
        Ночевала тучка золотая
        На груди утёса-великана;
        Утром в путь она умчалась рано,
        По лазури весело играя…
        И другие его:
        Уж не жду от жизни ничего я,
        И не жаль мне прошлого ничуть;
        Я ищу свободы и покоя!
        Я б хотел забыться и заснуть!
        Чувствовал я себя так скверно, будто вчера был избит и брошен без помощи. Еле поднялся, чтобы как-то размять окоченевшие мышцы. Вышел в путь уже смертельно уставшим и брёл как слепой, различая всё словно сквозь туман, не сбивался с тропы только потому, что ноги привычно ощупывали дорогу. Иначе легко можно было наступить на подвижный камень и, соскользнув с него, подвернуть ногу. Хвала Всевышнему! Мы так и не дошли до ледника. Уро остановился у стены из серых валунов. Я не сразу понял, что она была воздвигнута людьми. Вначале отдышался, перекусил и лишь потом пошёл посмотреть, чем заняты горцы.
        Я видел головы Уро и Туна за стеной. Поднялся и с удивлением обнаружил, что стена - это только часть странного сооружения вроде лабиринта, сложенного из камней до груди взрослого человека, а кое-где и выше. Лезть через те валуны не стал. Пошёл искать вход. Обнаружил его сразу: не такой уж и большой оказалась эта постройка, как с первого взгляда. У входа стояли козлы-заграждение, составленные из корявых веток, связанных верёвками. Стояли они чуть в стороне, но закрыть вход ими можно было быстро. Я попробовал приподнять их, пошатал и пришёл к выводу, что хоть сейчас можно смело использовать козлы для пиления дров. Неужто горцы намерены каким-то чудесным образом заманить в лабиринт горных коз?
        Я застал их, на мой взгляд, в пикантной ситуации. Туро и Тухо отливали под валун, почему-то брошенный в центре прямоугольного загона. Журчали они прямиком в ямку, похоже, там тот валун и лежал когда-то. Моча пенилась и не уходила в землю, скорее всего, Уро и Тун уже сумели отметиться там. Скажу без обиняков - нассали они прилично.
        И я отлил в ту ямку с Лиму и Лютом. А потом все мы спрятались на обустроенной лёжке в метрах двадцати от лабиринта. Отдыхали там часа два. Вдруг Уро, наблюдающий за окрестностями, присел и прошептал:
        - Стадо спускается…
        До сих пор для меня тот способ приманить горных коз остаётся чем-то магическим, непостижимым, но стадо голов двадцать - двадцать пять спустилось с гор на запах мочи и вошло в лабиринт. Горцы выскочили из укрытия и оттащили заграждение, перекрыв выход. Потом закричали, и я увидел прыгающих через валуны взрослых коз и козлов. Потянулся за луком, но куда там: от коз и след уже простыл! Знал бы, что так всё будет, может, и подстрелил бы рыжую бестию.
        В итоге лишь пятеро малышей угодили в ловушку. Их со связанными ногами принесли довольные собой горцы к лёжке.
        Я сходил посмотреть. Не верилось, что козы станут пить мочу. Они её не только выпили, но и края ямы успели выгрызть!.. Может, проще было взять с собой соль? Или всё-таки у соли нет такого запаха, чтобы животные учуяли её издалека? Я до сих пор не знаю…
        Думал, мы останемся здесь ещё на какое-то время, но Уро сказал, что у этого стада малыши появятся не скоро, а других коз поблизости нет. И мы в тот же день спустились к лесу и там переночевали. На следующий день горцы, проводив нас к выходам руды, втроём направились к посёлку. С нами остался Туро. Уж очень малыш хотел стать металлургом.
        Лагерем мы стали у осиновой рощи. Рядом обнаружилось и болотце. Там крякали утки, и я надеялся, что смогу обеспечить нашу компанию утиным мясом. Пусть это место было чуть дальше от того, где я с горцами выжигал уголь в прошлом году, но ель давала маленький выход, а дуб был слишком твёрдым и требовал титанических усилий при заготовке. Проверил лично - от осины был хороший выход угля!
        Выкопав пять глубоких ям, мы разделились. Я и Лют заготавливали древесину, а Туро с Лимом таскали к ямам руду. Мы не спешили, и работалось в этот раз куда приятнее. Я полагал, что в посёлке достаточно рук, чтобы и поле засеять, и на охоте успеть.
        Когда зарядили древесиной ямы и засыпали их землёй, Лют стал помогать рудокопам, а я по большей мере пропадал на болоте. Хотя и промокал часто, но в хороший день бил по десятку уток. Их на болоте было так много, что тревожащие совесть мысли о браконьерском промысле покинули меня с улыбками соплеменников, отведавших запечённую в глине дичь.
        Господи, как же хорошо никуда не спешить! Пока я сооружал плавильню, соплеменники дробили собранную руду. Нет, не в пыль, конечно, но всякие силикаты и сульфиды, наверное, оббить им удавалось. Я-то уже знал: чем меньше фракция, тем больше выход!
        Каждый день я отмечал зарубками на палочке направление ветра и выяснил, что здесь чаще дует восточный. Вот с востока я и оставил приличную щель в глиняном колпаке над ямой-плавильней и нарастил её немного глиной в форме раструба. Как изготовить кожаные мехи, я раздумывал, и мне казалось, что сделать их возможно, но руки пока так и не дошли.
        Яму я рыл на склоне и даже сделал глиняный сток, чтобы расплавленная руда не собиралась на дне в криницу, а вытекала из печи на залитую глиной площадку. Первая же плавка оказалась успешной. Всё случилось так, как я представлял. Вот только едва я сунулся к тонкому ручейку, появившемуся из стока, как почувствовал во рту привкус металла и обратил внимание на едва заметную дымку испарений над печью и застывающей бронзой. В горле запершило, и я побежал к болотцу. Соплеменники тут же столпились над площадкой, криками выражая свой восторг.
        Я полоскал рот и горло водичкой и уже с равнодушием констатировал, что давно отравлен теми ядовитыми парами. Сейчас организм отреагировал сразу, а раньше я спокойно вдыхал вредоносные испарения, не чувствуя особого дискомфорта. Вот и обнаружилась причина моего недавнего недомогания. Надеюсь, свежее молоко ещё не поздно попить с пользой. Хотя, как говорят в будущем: «Поздно пить боржоми, когда почки отказали!»
        Мы возвращались домой, нагруженные металлом. Соплеменники радостные и в предвкушении «что-нибудь смастерить», а я - опечаленный, с мыслями о скорой смерти. Но не смертью и унынием дышала природа. От земли шёл тёплый, душный, живой травяной запах, сквозь прошлогоднюю траву пробивались ярко-зелёные стрелки, в рощах наливались на деревьях почки. Весело стрекотали птички. Везде кругом всё двигалось, шуршало, и весенний воздух был полон звуками пробуждающейся молодой бодрой жизни.
        Ещё я раздумывал о том, как им сказать об угрозе. Тем, кого научил металлургии. И думы ползли одна за другой, злые и безотрадные: скажу я им, что если будут плавить руду, а из полученного металла изделия, то вскоре умрут, и что? Вряд ли не станут. А помочь чем? Тряпки на маску и той в этом мире не найдёшь. И не сказать нельзя. Вроде как сам их тогда убью, обреку на мучительную смерть, как себя.
        Тогда меня ещё сильнее охватила эта через край бившая кругом жизнь. Ведь отовсюду плыла такая масса звуков, что казалось, им было тесно в воздухе. Мы добрели до истоков реки, и кругом во влажной осоке обрывисто и загадочно квакали проснувшиеся от долгой спячки лягушки, задумчиво трещал коростель. Природа жила вольно, безудержно, с непоколебимым сознанием правоты своего существования! Жить, жить сегодня, жить полной жизнью - эту тайну раскрывала для меня природа. И среди этого таинства неудержимо рвущейся, бурлящей жизни брёл я с упорными думами о смерти…
        Глава 32
        ^Т^ой, вожак Рыб, забрёл в прибрежную осоку справить нужду и остался там. Нашли его спустя два дня с пробитым черепом. Кто его так приголубил, теперь предстояло выяснить мне.
        Тогда я не мог понять соплеменников! Мы вернулись в посёлок к вечеру, когда солнце село, но ещё было светло. Повстречали вначале горцев - Уро и Туна. Они по-своему выразили радость по поводу нашего возвращения, отбив дружескими похлопываниями плечи. По крайней мере я от их проявлений симпатии даже взбодрился до слёз в глазах. Пастухи показали нам пойманных недавно козлят, резвящихся в общем стаде, и я даже покормил своих куланов корешками, что дал мне Тун. О смерти Тоя они ничего не сказали и вели себя как обычно, просто и безмятежно.
        Женщины-горянки, увидев нас, поднялись, оторвавшись от рукоделия. Прятали улыбки, прикрывая лица ладошками, а Ата подбежала ко мне и, едва коснувшись руки, быстрыми шажками пошла к реке, будто у неё появилось срочное дело.
        Наши женщины выражали свои чувства как обычно после долгой разлуки: первой бросилась обниматься Лило, за ней Тиби и по очереди все женщины-Рыбы. Только моей любимой Утаре не было. Жена охотилась. И именно она, вернувшись в посёлок после заката, рассказала о трагической гибели Тоя. Не сразу, ко нечно.
        Я соскучился и, когда Утаре вошла в наш дом, помог ей развесить тушки гусей под крышей и снять кухлянку. Потом стал развязывать шнурок, поддерживающий штаны, но любимая не позволила мне сделать это, показав на едва заметно округлившийся живот. Она обняла меня и повалила на ложе, устланное шкурами. Устроившись под боком, Утаре положила голову на моё плечо и задремала. Я вдыхал травяной запах её волос и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить охотницу. Трещали поленья в очаге-печи, во сне поскуливала Пальма, а я думал о жизни и смерти в этом мире, в котором, увы, долго не живут; успею ли я дожить до рождения своего ребёнка?
        Отдыхала любимая недолго, а может, вообще мне только показалось, что она уснула. Вздрогнул, когда вдруг услышал её шёпот:
        - Тоя кто-то убил…
        Услышав её, я поначалу не осознал, что нашего вожа ка уже нет на этой земле, промолчал. Утаре, воспринявшая моё молчание как должное, стала рассказывать о событиях нескольких дней до моего возвращения в племя. Говорила, как и все в этом мире, экспрессивно и порой нескладно, но события, предшествующие смерти Тоя и после неё, я осмыслил так.
        После засева поля Утаре и Муш устроили в по сёлке праздник, как было заведено у Людей. Горцам праздник понравился, и женщины Тоя, обычно хмурые, стали улыбчивыми и танцевали вместе со всеми. А на следующий день вожак исчез. Никто не видел, как он ушёл из посёлка. К вечеру выяснилось, что о своих планах он никому не рассказывал. Встревоженные исчезновением предводителя, соплеменники до ночи просидели у костра, гадая, что могло произойти и куда мог пойти Той один. Решили дождаться утра.
        Утро было обычным, только без Тоя. Утаре тогда, конечно, не знала, что произошло с вожаком, но почему-то была уверена, что Той уже не вернётся. И только на следующий день с утра посёлок огласил тревожный крик Ата. Девушка обнаружила в прибрежной осоке труп вожака Рыб. Утаре сразу же поняла, что Той не сам упал и умер от того, что ударился головой о камень, который, кстати, так и не нашли. Убийца оттащил тело Тоя от того места, где время от времени появлялись соплеменники. И не одна Утаре пришла к такому выводу. Вот только что делать и как разоблачить убийцу, никто в племени не знал, но все почему-то полагались на решение Утаре.
        И она остановила Уро, вдруг решившего, что всех женщин Тоя теперь нужно убить. Она охладила его, показав соплеменникам след от волочения тела и едва заметный, одиночный дальше в заросли. Убийца был один. А значит, женщины-пленницы были невинны.
        Я обдумывал рассказ любимой и не спешил с вопросами. А когда вознамерился спросить её о судьбе женщин Тоя, где они сейчас и как они восприняли смерть своего захватчика, Утаре уже уснула.
        Холодные, цепкие и беспощадные думы о смерти снова захватили меня. Я размышлял, что Тою повезло не испытать мук угасания, вспомнил себя в будущем, когда уже не вставал, и решил, что не стоит умирать от жалости к себе. Ведь делает нам больно не болезнь, а отношение к ней. Так одновременно два слоя мыслей шли через мою голову, как, бывает, по небу идут, не мешаясь, два слоя облаков. Одни мысли - ясные и малоподвижные - говорили, как не пристало мужчине жалеть себя, другие мысли, мутные и тяжёлые, быстро шли понизу, у них не было ясных очертаний, и они шептали о мучительной боли, когда откажут отравленные печень или почки. И всё же, вспомнив, как я сам когда-то, в будущем, советовал жалеющим за меня молиться, обратился в мыслях к Всевышнему. Тогда я просто благодарил Его за эту короткую, но в молодом теле жизнь! Тут же вспомнил Таша, её с хрипотцой голос и заботливый взгляд, объятия крошки Лило, ласки Тиби и встречу с Утаре, и на сердце стало легко и радостно…
        В ту ночь вроде и спал крепко, сном глубоким и здоровым, но проснулся под утро, и, как будут говорить в будущем, сна ни в одном глазу. Бессонница выгнала меня из душного чума. Цыкнув на увязавшуюся за мной Пальму, спустился к реке. Мне тогда было о чём подумать в тишине и одиночестве, ведь теперь все соплеменники ожидали, что именно я найду убийцу вождя.
        Я всматривался в призрачную, дрожащую синеву реки, - в ней чуть заметно покачивались отражения прибрежной осоки, темнеющей на той стороне. Восковая луна, похожая на неровно обгрызенный круг сыра, иногда проглядывала между облаками. Тальник у воды, пробуждённый от зимней спячки, уже серебрился молодой кроной, но ещё жадно топырил ветви, словно старался нащупать что-то в воде, и мои мысли лениво ворочались где-то на периферии сознания, но искра озарения от этого шевеления почему-то не вспыхивала.
        И только с рассветом, когда от реки повеяло пресной свежестью, я понял, что сделаю, и пришла уверенность - всё у меня получится! Отражение луны дробилось в реке на бесчисленные осколки, извиваясь и переламываясь, будто бронзовые ножи распарывали воду, стараясь пробить её до дна. Но плеска воды не было слышно - солнышко, ещё невидимое, своей багровой аурой поглощало звуки природы. И вдруг… во влажной, плотной тишине возникла едва различимая, странная, нервная, будто подпрыгивающая, но уверенность. Невозможно было определить, где она рождалась, словно сама по себе возникла не из головы, а из воздуха по-весеннему томительной ночи, из одинокого свечения воды, в тёмно-синем колодце неба. Магия! Кто-то в будущем скажет, что магии нет, а кто-то напишет пять томов о когнитивном диссонансе и его проявлениях, значении и следствиях.
        Да, да… Магия как воздействие на человека и его принуждение вовсю будет практиковаться в особом состоянии, свойственном людям, - когнитивном диссонансе. Точнее, тот, кто хочет воздействовать, перво-наперво приложит усилия, чтобы жертва его будущих манипуляций вошла в то самое состояние когнитивного шока.
        Посёлок ещё спал, хотя уже не раз я слышал резкие детские вскрики и тихие голоса соплеменников. Постоял немного, всматриваясь в сиреневое подмигивание реки, потом неспешно, перебирая невесёлые свои думы: «А выйдет ли?..», побрёл к погасшему кострищу.
        Бросил на тлеющие угли сучковатую палку и залюбовался язычками пламени, тут же заплясавшими на чёрном дереве. Моё одиночество долго не продлилось: из чума вышла Утаре с сумой на плече и колчаном.
        - Вернись и отложи свой лук.
        В глазах любимой я прочитал удивление, может, вопрос…
        - Сегодня к вечеру я скажу, кто убил Тоя. Вы все для этого должны быть здесь и вместе. Понимаешь?
        Она кивнула, вернулась и вскоре присоединилась ко мне у костра.
        Вышел из своего жилища Лим. Потянулся и, увидев нас, подошёл. Ему я тоже почти слово в слово повторил сказанное чуть раньше Утаре. Потом Уро и мужчинам-горцам, чуть позже - Люту и женщинам-Рыбам.
        В целом неплохо всё складывалось: женщины и их дети - те, кого привёл в посёлок Той, появились последними. Когда же всё племя собралось, было так тихо, что потрескивание костра казалось громким и полусонно, плеском дышала река. Пленницы услышали от меня обещание, что укажу к вечеру убийцу, и, прижимаясь друг к другу, стояли чуть в стороне, но понять, кто из них мог совершить убийство, тогда я так и не смог. Все они выглядели напуганными и жалкими. И что в них Той нашёл? Толстые, коротконогие, с большими отвисшими грудями, мне озёрные девы не нравились. И пахло от них рыбой. Помнил из прошлой жизни, что запах рыбы от женщины несовместим с любовными утехами. Можно, конечно, если экстремал и не брезглив, но врачи не рекомендовали…
        Вздохнув, Утаре встала и скрылась в чуме. Спустя минуту вышла со шкурой косули в руках и присела у входа на замшелый валун, появившийся тут в моё отсутствие, принялась за шитьё.
        Муш увёл пленниц к лесу, после них Лют, Лим и Туро ушли за чумы, а за ними и другие соплеменники потянулись. У каждого появились какие-то дела. Спустя полчаса дюна у её подножия напомнила мне цыганский табор из кинофильмов семидесятых. Чтобы так шумно было в посёлке, не вспомню.
        Знойный степной ветер доносил запахи прогорклой полыни, опалённого солнцем ковыля и чего-то ещё, названия чему я не знал. День выдался неожиданно жарким, но я всё так же сидел у костерка и, игнорируя палящее солнце, пытался смастерить уздечку. Мысль приучить куланов к труду всё как-то не выходила из головы. А ближе к закату ко мне подошли металлурги-неофиты.
        Лют и Туро остались стоять, а Лим присел рядом и протянул мне что-то завёрнутое в полоску кожи. Светлые соломенные волосы мастера были растрёпаны, лицо покрасневшее, зеленоватые, всё ещё мальчишеские глаза источали радостный свет. Я осторожно развернул свёрток и увидел топор. Нет, настоящий шедевр! Не то что мои «кельтики». Такой красавец в будущем назовут вислообушным. Надевался он на топорище привычным для людей будущего способом и закреплялся клином. Как, каким образом этому мастеру, ранее работавшему только с камнем, удалось обогнать время на тысячи лет и придумать такую совершенную форму, я не представлял. Чудо, гений, а может, я стал тому причиной? Вспомнилось, как что-то похожее я рисовал на песке, когда за моей работой наблюдал Туро. Но форму такую делать я не стал, экономил металл, да и работа мне тогда показалась сложной.
        Своего восторга скрывать я не стал, с удовольствием колотил Лима по плечам, и все мы громко смеялись, чем заинтересовали соплеменников. Они подходили один за другим к нашей компании, смотрели, трогали и так, на всякий случай присоединялись к веселью. Не все тогда понимали, что именно сделал Лим.
        Вдруг Уро пронзительно свистнул, и десятки глаз мгновенно обратились к нему. Горец указал на лес, и я увидел возвращающихся с Мушем пленниц.
        - Садитесь тут и ждите. Когда они придут, громко зовите дух Тоя…
        Думал, придётся им разъяснять, как звать, ничего подобного - соплеменники молчали, значит, вопросов у них ко мне не было…
        - Той, Той… - выли соплеменники. Жутко выли…
        Не знаю, что чувствовали озёрные девы, но у меня после того, как внезапно заголосила, выбиваясь из общего тона высокими нотами, Тиби, мурашки по спине побежали. Взяв флягу с вином и пиалку, я вышел из чума.
        Непривычно сутулясь, как ходил обычно Той, я нёс поклажу, стараясь выглядеть старым и изнурённым, не таким, как привыкли видеть меня соплеменники. Похоже, спектакль удавался: Тиби смотрела на меня, тараща глаза, забыв, что нужно продолжать звать дух вождя, да и удивление в глазах Лило тоже почему-то мотивировало меня сыграть задуманное как можно лучше.
        Доковыляв к стоящим как на плацу подследственным, я плеснул вина в пиалку и опрокинул в рот. Потом, скаля зубы и зловеще посмеиваясь, налил снова и передал одной из женщин-пленниц. Пальцы озерянки дрожали, я почувствовал это, передавая ей пиалу, и подумал, что это хороший знак! Но всё же она выпила подношение, и, будто выдохнув, словно гора с её плеч свалилась, вернула чашу.
        Вторая, третья, мальчик лет двенадцати… Неужели ничего не получится?! Наливая очередную порцию «сыворотки правды», я зловеще зашептал:
        - Чую, чую, рядом смерть моя, ох рядом…
        Надо было раньше что-то подобное учудить. Девушка, стоящая предпоследней в шеренге пленниц, не выдержала и побежала к реке. Хоть за ней никто не погнался, но, спускаясь с дюны, она споткнулась и упала, но, преодолев на четвереньках пару метров, поднялась и снова побежала. Плюхнулась толстой, неповоротливой рыбой в воду и поплыла. Шустро поплыла. Нашим бы так…
        За рекой жёлто-зелёным океаном до самого горизонта раскинулась степь, и маленькую бегущую фигурку человека было бы не разглядеть, если не знать, куда смотреть. И по-прежнему никто у костра не пошевелился и слова не вымолвил. И пленницы стояли грустные и обречённые.
        - Останетесь с нами жить или уйдёте? - спросил я у них.
        Навстречу мне сделала шаг старшая, судя по её крупным соскам на обвисшей груди, женщина. Но голос её звучал по-молодому звонко:
        - Я Лал?! Мы просим тебя, говорящего с духами воды и неба, принять нас в свой род!
        Мне её просьба не пришлась по душе. Ну не питал я симпатии к озёрным девам! Едва сумел удержать на лице беспристрастную маску. Пришлось кивнуть, улыбнуться, ответить:
        - Принимаю Лала, женщин её рода и детей в свой род Выдры племени Рыб!
        Девы заулыбались, да и соплеменники вроде были не против моего решения. Зашумели и разбежались кто куда, оставив меня с озерянками. Только Утаре осталась сидеть на бревне у кострища.
        Я поначалу чуть сам не впал в тот самый когнитивный шок от реакции соплеменников, но вскоре они по одному или по несколько стали возвращаться к кострищу, принося с собой рыбу, мясо и мешочки с зерном. Я догадался, по какому поводу они решили закатить пир. На сердце стало легко и радостно. «Эх, придётся расстаться с запасами вина. Ничего, скоро, совсем скоро появятся в лесу и на болоте ягоды…» И мысли эти были в том, второстепенном слое почти незаметных облаков на небе. На самом деле думалось мне, скорее, что и на этот раз удалось справиться…
        Вечерело. В степи гигантским веером размахнулись жёлтые и красные облачные перья, будто там, за горизонтом, прятался огромный ярко-красный петух, помахивал в небе тускнеющим хвостом. И карминные блики на воде тоже тускнели и гасли, покрываясь налётом седого пепла. Так заканчивался тот много значивший в моей жизни день. А после выпитого вина всё стало казаться мне доступным и лёгким, и болезнь уже не страшила, и новые женщины рода стали почти родными…
        Глава 33
        ^У^чёные в будущем много напишут о зависти. В прошлой жизни я читал, будто самый завистливый зверь - волк. Да и мудрые люди там, в моём прошлом-будущем, говорили о трёх, которые грызут человеческую душу: тигре, льве и волке. Один из них - это амбиции, другой - высокомерие, а третий - это зависть.
        После череды событий, связанных со смертью Тоя, жизнь в посёлке вошла в привычное, отчасти рутинное русло. Все работали почти как при коммунизме - каждый что-то делал по способностям, а получал не меньше других. Но и зависть у каждого была своя: Лют завидовал Лиму, отливающему прекрасные топоры и ножи, ковавшему иглы и украшения для женщин племени. А те, в свою очередь, друг другу. Сколько ценного металла было переведено на безделушки из-за их зависти!.. Их зависть, хвала Всевышнему, ещё не получила в союзники коварство и подлость. На самом деле мои соплеменники просто жили, не пытаясь стереть с лица эмоции.
        Я наблюдал, как томится завистью Лют и ждёт подходящего момента, чтобы и его талант смог в полной мере раскрыться на благо племени. Признаюсь, моё ожидание не было нарочным. Я пытался вспомнить то, что толком и не знал никогда, - как устроен ткацкий станок. Осталась в памяти из прошлой жизни картинка: иду по анфиладе музейных залов, за стеклом восточные костюмы, прялки и будто ткацкие станки… Образ из двух рогулек с поперечной балочкой вспомнил и рисовал на прибрежном песке для себя не раз. И вроде всё несложным виделось: два столба, врытые в землю, от поперечной балки над ними книзу тянулись нити с грузами. А поперечные нити - уток вплетались вручную. Стояла перед глазами уже законченная картинка: с палкой, расположенной горизонтально между вертикальными рядами нитей, с помощью которой легко поднимался вверх и прижимался к основе горизонтальный ряд, ещё это примитивное устройство разделяло вертикальные нити. Я решил попробовать воплотить задумку в жизнь…
        Близился вечер. Всё кругом жило, распространяя запахи цветения. В прозрачно-сумрачном воздухе, колыхаясь и обгоняя друг друга, неслись вдали белые пушинки ив и осин - неслись без конца, словно желая заполнить своими семенами весь мир. Лёгкие порывы ветра доносили запах пшеницы и лесной сырости. Над посёлком витали ароматы жареного мяса и хлеба, слышались женские голоса и детский крик. Я решил присоединиться к соплеменникам и пошёл к племенному костру.
        Лют был уже там. Строгал, как обычно, что-то, но уже бронзовым ножом. Я присел рядом и, признаюсь, когда рассмотрел, чем именно он занят, удивился. Лют вырезал на деревянной палке, которая вполне могла превратиться в рукоять топора или мотыги, какой-то рисунок. В моей прошлой-будущей жизни сказали бы - абстрактный: чёрточки, линии, точки, зигзаги…
        - Лют, - тихо позвал я его.
        Он перестал резать и вопросительно посмотрел на меня.
        - Помнишь, как Тиба из травы плела для нас лёгкую одежду?
        - Конечно, Лоло! Ты решил проверить, не прогневил ли я духов? - рассмеялся он и закашлялся.
        «Да уж… Не всегда проблемы с памятью сопутствуют нашим последним годам в земной жизни, а вот болезни - как правило», - подумал, но ничего об этом мастеру не сказал. Когда Лют справился с удушающим приступом, я заговорил снова:
        - Представь, что сможешь сделать из дерева инструмент для Тиба, с помощью которого она сможет плести из травы шкуры.
        Как объяснить по-другому, тогда я не придумал, но телепатия или развитое воображение, присущее моим соплеменникам, снова замечательно проявили себя: Лим закивал. Я молчал, давая ему время для полноты осмысления услышанного.
        - Покажи! - Он встал, выражая готовность увидеть что-то новое и тайное.
        - Иди за мной! - ответил я, поднимаясь.
        У входа в моё жилище сказал ему подождать. Взяв из корзины моток шерстяной нитки, вышел к нему, и мы пошли к реке. Люту, конечно, не терпелось рассмотреть, что у меня в руке, но он сдерживался, хоть и толкал время от времени меня в спину, пытаясь заглянуть через плечо и увидеть, что я прижимаю к груди.
        Вода, отражавшая небо, напоминала бездонную синюю пропасть с застывшими в ней белыми кучевыми облаками, если смотреть в одну точку и не видеть берегов. У реки я замер, вглядываясь в воду, восстанавливая в мыслях образ вертикального ткацкого станка. Присев у самой воды, стал рисовать пальцем на мокром песке…
        - Это, Лют, шерстяная нить, - показал я мастеру моток и наконец передал ему клубок в руки. - Долгими холодными вечерами мы с Утаре пряли эту нить из шерсти коз, - пояснил я, ответив на невысказанный вопрос соплеменника.
        Он щупал волокна, скручивал их пальцами, попытался растянуть и, порвав, попробовал нить на вкус. Потом, будто потеряв интерес, вернул моток мне и стал разглядывать, что я нарисовал на песке.
        - Покажи! - Лют ткнул указательным пальцем в рисунок.
        Около получаса я пытался показать, как вижу процесс построения станка и его работу. Рисовал на песке наконечник для протяжки горизонтальной нити и гребень для подбивки и выравнивания полотна. Когда моё вдохновение исчерпалось и я замолчал, Лют кивнул.
        - Сделаешь? - спросил я.
        - Буду, - снова кивнул Лют и в задумчивости направился к своему жилищу.
        Я смотрел ему вслед и внутренне усмехался. «„Покажи“ и „буду“ - немногословие моих соплеменников отнюдь не означало, что дело не будет сделано! И Тиба обязательно поймёт, что к чему в том приспособлении, что сделает Лют. Но ей лучше показать уже готовое изделие», - размышлял я тогда, хоть и терзали меня сомнения. Всякие…
        Вспомнилось, как в начале нулевых в прошлом-будущем сын-бизнесмен дал разрешение установить в своём офисе кофе-автомат. Ну и назначил паренька на испытательный срок, уж и не припомню сейчас, кем именно он должен был работать у сына, типа ответственным за размен купюр на монеты. Прошёл с того момента день или два, и тот паренёк пришёл к сыну просить мелочь, мол, монеты закончились. Сын позвал секретаря, дал ей ключ от автомата, а когда та принесла банку с монетами, выяснилось, что купюр на обмен у того парня и нет. Сын, естественно, ждал, что тот вот-вот достанет кассу и отдаст в обмен на монеты. А парнишка смотрел, хлопал ресницами, не понимая, чего от него хочет босс. Мы (я и моя жена) тоже не сразу поняли, когда сын рассказывал нам эту историю, что сотрудник тот решил, будто фирма таким образом предоставила ему что-то вроде социального пакета. Не мудрствуя лукаво, он «прокофеманил» весь разменный фонд. Тогда я надеялся, что «буду», сказанное Лютом, всё же понял правильно. Хе-хе…
        Снова посмотрев на воду реки, увидел, что голубое наваждение исчезло, пропало чудесное ощущение подвешенности в центре необъятного шара: небо уже не отражалось в ставшей серой воде. Солнце скрылось за горизонтом, но ещё светило, и воздух загудел от вибрации тысяч крылышек мошкары. Захотелось скорее перебраться к весело стреляющему искрами костру, но не потому, что замёрз, а для защиты от поднявшегося с травы гнуса…
        Быстро пролетали дни, опушённые беловатым пухом, когда жаворонки с утра до вечера висели в воздухе над посёлком, мелькали разноцветные бабочки и выползали на свет божие коровки и разные букашки, жужжали шмели, когда в воде движение, на земле шум, в воздухе трепет. Погода переменилась, зарядили дожди. Правда, Люта они не остановили. Мастер творил под крышей сенника, а я, поглядывая на скудные запасы шерстяных ниток, раздумывал о новых источниках сырья для ткацкого производства. Крапива, крапива, и только она! Как-то больше ничего в голову не приходило. Думал, конечно, и о льне, и о хлопке, но сколько ни говори «халва» - во рту слаще не станет.
        «Кудель из крапивы…»
        Когда я решился попробовать, не знал, сколько «велосипедов» мне предстоит изобрести. Не стану утомлять пересказом моих изысканий, скажу лишь, что если рвать крапиву у корня, где нет листьев, и снизу вверх по стволу срывать их, зажав в ладони, то крапива не жалит, только руки красит. Настоящая, тонкая, как шёлк, кудель получилась из сердцевины. И годился для этого не весь крапивный ствол, а те части, что между почками - уплотнениями на стволе. Мои соплеменницы-озерянки, правда, освоили витьё верёвок и из других волокон, которые получались у нас в процессе экспериментов, - крапивной шкурки. Позже женщины под руководством Утаре научились и прядению кудели. Пришлось тогда отвлечь Люта от основной работы. Потребовались гребни для вычёсывания высушенных крапивных волокон. Сам я тоже не бездельничал - лепил и обжигал грузики.
        Когда Лют приступил к нанесению какого-то орнамента на дерево готового к работе станка, моё терпение лопнуло. Не по-шамански, конечно, лишать мастера творческой магии, но вначале нужно было убедиться, что у нас получится выткать полотно.
        Под недобрыми взглядами Люта мы с Тиба, которая присоединилась к нашему дружному коллективу, ещё когда мы приступили к производству сырья из крапивы для будущего станка, начали готовить станок к работе. Крепили на балку нити, подвешивали грузы. Везение? Тогда именно так я и думал, но у нас получилось. Да, полотно было грубым, плотным и несовершенным, на мой взгляд, но из него можно было пошить одежду, мешки, пояса, завернуть еду или накрыть горшок, чтобы защитить его содержимое от насекомых. Я ликовал!
        Как мало человеку надо для радости. Немного новых, а по возможности ярких впечатлений, идей, планов - и всё! Жизнь расцветает пёстрыми красками, а успех в делах приносит чувство глубокого морального удовлетворения.
        Учёные из моего будущего уже нашли этому объяснение со своей научной точки зрения - сухое, прагматичное и безжалостное для тех, кто верит в особенность Человека. Будто дело всего в парочке гормонов - дофамине и серотонине…
        Расскажу историю из моих шестидесятых двадцатого века прежде, чем продолжу о жизни Лоло.
        Наши медики тогда в секретном заведении искали новые способы манипулирования человеком. Для них человек был не яркой индивидуальностью, а винтиком в механизме развивающегося социализма. И вещество дофамин тогда им казалось чем-то чудесным: содержащееся в крови, оно именовалось гормоном, а в мозге - нейромедиатором. Ещё в пятидесятых канадские учёные обнаружили что дофамин - химическое вещество, связанное с удовольствием. А наши фармацевты пришли к выводу - удовольствие возникает от ожидания награды. Рыбаки, охотники, исследователи и мыслители получают удовольствие от своей деятельности за счёт дофамина, а чувство глубокого морального удовлетворения от конечного результата, если результат этот успешен, обеспечивает другой нейромедиатор - серотонин. Я ещё тогда знал, что эти вещества на самом деле побуждают человека работать, творить и жить. Поэтому политработники, формирующие для трудящихся достойные советского человека цели, были важны. И они знали, чем занимаются и для чего! Да уж…
        Закончив дело с ткацким станком, я придумал для себя новое занятие: озаботился приспособить Машку, так я назвал своего кулана, к общественно-полезному труду. Хе-хе…
        Приучить кобылу к уздечке оказалось просто: пока Машка хрустела однозернянкой, я натянул на мохнатую морду конструкцию из связанных между собой кожаных ремней и - вуаля! У меня тут же получилось провести кобылу по загону.
        Прежде чем надеть на шею животному шлейку из кожаных ремней, я несколько дней выгуливал её под уздцы. А когда Лют наконец разрубил ствол рухнувшей осины на несколько частей, Машка прекрасно выполняла работу в качестве тягача. С тех пор она регулярно таскала из леса брёвна, а у нашего сообщества появилась возможность строить добротные постройки для хозяйственных нужд.
        По моему календарю шла вторая половина июля, когда Муш и моя любимая засуетились: пришло время собирать урожай.
        Под щебет и пение кружащихся в выси ласточек и жаворонков соплеменники вышли в поле. Новая одежда из сотканной ткани хоть и не выглядела привлекательной, но куда лучше позволяла переносить жару и защищала от палящих солнечных лучей. Я, а позже и Лим сделали неплохие бронзовые и медные иголки, но шить одежду из сотканной ткани никто в племени не стал. Прорезали в полотне отверстие, надевали через голову, подпоясывались - и всё…
        Утаре носила ребёнка уже шесть или семь месяцев и тоже хотела выйти в поле. Насилу уговорил её остаться в посёлке, а сам, стараясь не замечать своего плохого самочувствия, которое уже практически стало постоянным, присоединился к жнецам.
        Смотрел на них, таких разных людей, но гордо в нашем будущем именуемых кроманьонцами, и душа радовалась. Да, мы кроманьонцы - современный вид сапиенсов с потрясающей способностью приспосабливаться к новым условиям выживания за счёт способности договариваться между собой.
        Приведу один пример, чтобы поняли, что конкретно имею в виду. Многие тысячи лет мы, наш вид сосуществовал с ещё одним представителем вида разумных - неандертальцами. И пусть эти современные названия видов разумных даны от мест, где археологи впервые обнаружили их скелеты, очевидно, построить цивилизацию было суждено именно кроманьонцам.
        Неандертальцы как вид на сотни тысяч лет был старше, они были сильнее любого из представителей кроманьонцев, но предпочитали жить семьями в изоляции от других представителей своего вида. В какой-то момент времени - может, всего двадцать тысяч лет назад, конкуренция за территорию охоты и собирательства с кроманьонцами привела к кровавому противостоянию между видами. В этой борьбе неандертальцы потерпели сокрушительное поражение и полностью вымерли. Семья сильных, могучих неандертальцев не смогла противостоять роду, племени или союзу племён кроманьонцев, объединившихся ради победы и выживания. Наш вид существует на этой Земле, пока не утратил способность договариваться.
        Имеется ещё одна научная теория, согласно которой неандертальцы просто выродились, а кроманьонцы старались заключать браки с как можно более удалёнными группами, потому что в пределах десяти человек брачную пару найти сложно. Но и эта теория лишь подтверждает способность нашего вида договариваться между собой.
        Мы тоже смогли договориться и объединиться ради выживания. Род Тоя и мой, Утаре и Муш из племени Людей, горцы и озёрные девы вместе трудились в поле.
        Однообразная, рутинная работа тем не менее не стала скучной: я прислушивался к голосам соплеменников, их смеху, и мне становилось хорошо, чувствовал какое-то тепло в душе, пока внезапно не закружилась голова. Сдерживая тошноту, я медленно побрёл к лесу. «Перегрелся, наверное», - мысленно уговаривал я себя. Остановился на опушке. Ветер мягко прошелестел по зелёному травяному ковру и перебежал в осины. Они зашептались, заволновались, с коротким шумом вздрагивая листьями. Ветер понёсся дальше в темнеющую чащу. И свет померк.
        Проскрежетали ржавыми голосами злодейки-сойки. Я открыл глаза. Полосы тумана плавали между чёрными кустами, небо обозначилось синевой. Было ещё сумрачно. Лес словно вымер. Мой взгляд скользил по чахлому березняку, который спускался к болоту и переходил в осиновое редколесье. Сердце заколотилось, когда на пригорке я рассмотрел небольшой песчаный бруствер, над которым торчал, как палка, дырчатый кожух немецкого пулемёта. За бруствером на пригорочке сидели солдаты в егерских куртках с изображением эдельвейсов на рукавах. Их кепи то и дело обращались друг к другу: немцы болтали.
        - Хорош мечтать, Игорёша, - услышал я шёпот. - Два егерька фрицевых…
        «Старшина?!»
        - Да. Прижали нас. Ну, ничего, - успокоил он мудрым старческим шепотком. - Ты как, малой, ещё не обосрался?
        - Пока нет, товарищ старшина, - ответил механически, а сам крепко сжимал винтовку и не мог отвести взгляд от егерей.
        - Мы в своём краю, а они в чужом, нам легче. Родная земля - это, брат, не просто слова, живого она греет, а мёртвому пухом стелется. Делай, Игорёк, как я!
        Как это могло случиться?! Мне не известно. И до сих пор на этот счёт у меня нет никаких предположений. Но тогда я снова оказался и сознанием, и телом в том ужасном эпизоде одной из уже прожитых мной жизней. Когда понял, что мой дух покинул тело Лоло и что сейчас мы со старшиной пойдём убивать беспечных фашистов, как-то сразу успокоился. Может, таким образом Творец уберёг меня от бессмысленных терзаний по поводу утраты Утаре и нашего неродившегося ребёнка, соплеменников и той, по-своему ценной для меня жизни…
        Эпилог
        Однажды нудным октябрьским вечером я прогуливался по набережной. Вечерело. В дрожащей синеве реки чуть заметно покачивались отражения домов. Курил сигарету за сигаретой и смотрел в окна, не замечая мелькающих лиц прохожих, лишь иногда отвлекаясь на протяжные сигналы проносящихся по проспекту машин. Небрежно поигрывал в кармане смартфоном и всё не решался позвонить. Так и проходил, пока совсем не стемнело. Она не пришла…
        - Расскажи о ней.
        Услышав приятный баритон, я резко обернулся и увидел высокого старика в лихо заломленном набок берете, из-под которого торчали серые непослушные пряди. Смешинки плясали в его прищуренных глазах.
        - Э-э… Мы знакомы? - промямлил я.
        - Ах, нет! Позвольте представиться. Меня зовут Игорь, просто Игорь, - протянул он руку, и я рефлексивно пожал её.
        - Андрей.
        Он прислонил к чугунной решётке парапета сложенный мольберт и поставил рядом портфель. Спросил:
        - Она не пришла?
        - Вы наблюдали за мной?
        - Да. Я работал неподалёку и не заметить ваших душевных терзаний просто не смог.
        Я коротко поведал ему свою историю о том, как влюбился, а он смог меня удивить своей. Мы прогуливались туда-сюда, от его вещей метров на двадцать и обратно, и я поначалу, когда услышал, что проживает он эту жизнь уже во второй раз, стал подумывать, как бы деликатнее распрощаться с фантазёром или, не дай бог, душевнобольным стариком. Но рассказывал он интересно, незаметно для самого себя я увлёкся его повествованием.
        С тех пор мы регулярно встречались там же, где и познакомились, - на набережной. Спустя неделю я почувствовал непреодолимое желание записать то, что услышал, а позже и вовсе стал брать на встречу с этим удивительным человеком диктофон, чтобы ничего не упустить из его истории.
        Когда он закончил, я не мог не переспросить:
        - Значит, вы проживаете свою жизнь второй раз?
        - Именно это я тебе сказал при нашей первой встрече…
        - И что? Не пробовали изменить историю?
        - Пробовал, конечно! Только тебе трудно будет представить, что невозможно человеку поверить в то, чего он ещё не видел и о чём не имеет знаний. Я смог изменить только свою личную историю. И то не существенно: избегал подонков и негодяев из прошлой жизни, не попал за решётку. Так, по мелочам…
        - А-а…
        - Ещё в этой жизни я стал художником, - произнёс он глуховатым голосом.
        notes
        Примечания
        1
        А т л а т л ь - копьеметалка в Мексике.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к