Поцелуй королевы. Кн. 1-3 Константин Кривчиков
        Молодая женщина-ученый, испанка с русскими корнями, София, получает доступ к документам, переворачивающим все сложившиеся представления об истории человечества. За Софией начинают охоту зловещие клозы - потомки загадочных хронотов. В жестокую схватку за обладание важнейшей информацией, опровергающей фундаментальные библейские мифы, вступают и тайные организации клерикалов, готовых на любое преступление.
        Постепенно София понимает, что дальнейшие исследования могут привести к непредсказуемым и пагубным последствиям. Но маховик трагических событий уже запущен. Сама София оказывается на краю гибели и, кажется, что выхода нет…
        Константин Кривчиков
        Поцелуй королевы
        "И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много".
        Евангелие от Марка
        Фантастический триллер
        Пролог. Сеговия, Королевство Кастилия, июль 1490 года от Р. Х
        Он очень устал. На обед принесли мерлана, запеченного с рисом и овощами, любимое блюдо в летнее время. Не притронулся - не лезло в горло. Съел несколько зеленых оливок с кусочком сыра, и все. Даже кружку вина не допил - почувствовал тошноту. Нет, это не старость, хотя он уже и не молод. Тяжкие труды по защите истиной веры, коим вынужден предаваться ежедневно, вот от чего истощается душа и изнемогает тело.
        Красный цвет вина напомнил кровь. Вдруг померещилось, что это кровь невинного отрока, в злодейском убийстве которого сегодня признался на допросе мерзкий еретик Гарсия, - и затошнило. Отставил кружку, вытер губы салфеткой, поморщился, наткнувшись взглядом на тот же темно-вишневый цвет. Кровь, кровь, кровь - везде кровь…
        Великий инквизитор брезгливо относился к виду крови. Любой. Человеческой ли, зверя какого… Однажды, еще в детстве, он увидел, как отец отрубает голову курице, и впечатление отложилось в памяти надолго. Обезглавленная птица, вывернувшись из руки отца, побежала прямо на шестилетнего Томаса, с любопытством наблюдавшего в сторонке за происходящим. Подбежала и свалилась у его ног, забрызгав кровью новые белые гольфы. Томас заплакал, но не от страха - подумаешь, какие-то красные капли. Стало обидно, что испорчены такие красивые, в первый раз надетые, чулки. Отец же, поняв по-своему, с усмешкой сказал:
        - Каждая тварь Божья жить хочет, даже без головы. Да вот незадача - без головы долго не протянешь. Вся гнусность человеческая и мысли злокозненные - в голове. Опасайся, Томас, не того, кто на тебя бежит - на то меч и палка есть в руках - а того, кто против тебя замышляет. Понял, сынок? А курицу мама сейчас сварит и приготовит нам вкусную паэлью.
        С этими словами отец поднял с земли мертвую птицу и ушел в дом. Томас, всхлипывая, поплелся следом. А бабушка Инес, дочь насильно крещеных евреев-конверсо, суеверно сложила втихомолку два пальца: почему умирающая птица подбежала к малышу и забрызгала его кровью? Недобрая примета, ох, не добрая.
        Много лет позже Томмазо, уже вступив в орден доминиканцев, бродил по испанским провинциям со старшим товарищем-монахом, братом Хиронимо. В небольшом селении, где-то в Арагоне, крестьяне, поймавшие конокрада, жестоко исколотили его дубинками. Потом привязали к тележному колесу и оставили на площади около церкви для общего обозрения и устрашения.
        Когда под вечер странствующие монахи наткнулись на конокрада, толпа уже выместила злобу и разбрелась по своим делам. Кудрявый черноволосый мужчина лежал на спине, весь окровавленный, и хрипло, со всхлипом, дышал. Ноги и руки у него были перебиты в нескольких местах.
        Хотя зрелище и отталкивало, долг христианина требовал проявить милосердие, и Томаззо, присев рядом, нагнулся над умирающим. Тот приоткрыл один глаз (второй заплыл багровым синяком), несколько мгновений смотрел на монаха, тяжело дыша, - на губах пузырилась кровавая пена. Потом с трудом приподнял левую, относительно целую, руку с растопыренной ладонью, словно прося о помощи. Томаззо осторожно взял протянутую ладонь конокрада - тот не сильно, но цепко, ухватился и потянул кисть монаха по направлению к своему лицу. "Чего это он хочет? - растеряно подумал Томаззо. - Поцеловать, что ли?" Между тем конокрад подтянул его кисть к самому рту и внезапно, приподняв голову, впился всеми зубами в мякоть на ребре ладони.
        Томмазо вскрикнул от боли и испуга и попытался вырвать кисть. Но не тут-то было. Умирающий сжимал челюсть с такой отчаянной страстью, как будто для него это являлось вопросом жизни и смерти. Чего хотел конокрад? Выказывал ли он тем самым ненависть к служителям католической церкви или, находясь при смерти, плохо соображал и лишь испытывал звериную злобу и презрение ко всему окружающему миру, осталось известно ему одному. Томмазо же пришлось бы совсем худо, если бы не опытный старший товарищ. Не долго думая, брат Хиронимо подскочил и со всей силы пнул ногой конокрада в висок. Тот потерял сознание и разжал зубы.
        Томаззо от неожиданности откачнулся назад и едва не свалился на землю, но его поддержал за плечо Хиронимо. Помог подняться на ноги.
        - Цыган, - заметил презрительно. - Все они нехристи, даже крещенные. Сколь волка не корми… А мы все равно помолимся за его душу, брат. Но после ужина. Пошли-ка вон в тот дом - чует мой пустой желудок, что там нас сытно угостят истинные католики. Они ведь недавно поколотили человека. Изрядно бока намяли и кости перебили - аки звери злобные. Пусть теперь сделают доброе дело и покормят божьих слуг - душа и очистится. А рука… Заживет, чай, все-таки, не бешенный волк, этот цыган. Просто в голове помутилось. А вот шрам - останется. На память. Знай, брат мой: не всякий целует протянутую руку. Есть и такие, кто кусает.
        Доминиканцы направились к дому. Темно-розовый сгусток слюны конокрада попал во время происшествия на рукав рясы Томаззо. Тот держал пораненную руку с испачканным рукавом навесу, слюна словно жгла ему кожу сквозь сукно. У забора сорвал лопух, тщательно вытер рукав и, только затем, окровавленную ладонь.
        Много позже, рассматривая рваный шрам от зубов конокрада, Томаззо неоднократно вспоминал странный случай и думал: "Прав брат Хиронимо. Сколь волка не корми… Тот, кто перед смертью отталкивает протянутую длань божьего человека, хуже грязной свиньи, ибо обрекает свою душу на мучение в гиене огненной… А есть ли вообще душа у язычников и еретиков? В Писании сказано, что эти души заблудшие. Но как быть, если не хотят они очистить себя от скверны по доброй воле?"
        Еще несколько лет он вел жизнь странствующего монаха. Все обстоятельства этого периода, начиная с того самого дня, когда Томаззо был укушен, впоследствии, по какой-то загадочной причуде, совершенно изгладились в его памяти. Но однажды он сильно простудился в окрестностях Сеговии. Больной Томаззо нашел приют в стенах монастыря Святого Креста. Там он чуть не умер. В какой-то момент состояние больного казалось столь плачевным, что Томаззо причастился. Но Бог даровал ему выздоровление. Приняв это за перст судьбы, будущий великий инквизитор остался в монастыре Святого Креста и вскоре стал его приором.
        Томаззо не сразу решил посвятить себя служению церкви, несмотря на то, что рос в религиозной семье и приходился племянником кардиналу. В семнадцать лет нервный и стеснительный юнец влюбился в дочь молочника, белокожую и пышнотелую хохотушку с румяными щеками. Тугие груди так распирали узкую кофточку, что у Томаззо, при беседе с девушкой, от плотских желаний потело в гульфике. Кровь в молодом теле играла, никакие ночные молитвы не помогали заглушить греховные мысли, и Томмазо даже завел разговор с отцом о женитьбе. Тот, с легкой ухмылкой выслушав сбивчивое обращение прыщавого отпрыска, возражать не стал, только велел подождать. В то время как раз и старшему сыну жениться приспичило, требовалось соблюсти очередность.
        Воодушевленный обещанием отца, Томаззо с удвоенной энергией принялся обхаживать соблазнительную молочницу. Какой-то особой статью или красотой будущий борец за истинную веру не отличался, зато брал терпением и настойчивостью. И счастье, вроде бы, находилось уже совсем близко - лишь руку протяни. Но судьба распорядилась по-иному. Любовные чувства мгновенно разбились вдрызг после того, как девица-хохотушка, кровь с молоком, быстренько выскочила замуж за богатого купца-маррана, новообращенного иудея.
        Кто знает - повернись судьба другим боком, может, и история всей Испании покатилась бы по другой колее, лишившись грозной и мрачной фигуры великого инквизитора? Но сложилось так, как сложилось. Мирская жизнь, едва поманив соблазнительными прелестями, тут же, в лице легкомысленной девицы, ехидно и цинично усмехнулась над грезами впечатлительного Томаззо. Гнев и разочарование оказались столь сильны, что он почти сразу же после этой истории постригся в монахи, дав обет безбрачия.
        А что касается купца, отбившего у него невесту, то много лет спустя судьба предоставила Томаззо шанс поквитаться за давнюю обиду. Впрочем, разве дело было в обиде? Ничего личного. Верная, истовая служба во славу Господа нашего - вот и все, чем руководствовался великий инквизитор, и ради чего не жалел ни себя, ни других. По крайней мере, так себе внушал сам Торквемадо.
        Кто же виноват в том, что двуличный купец-марран предался ереси и заслужил смерть на очистительном костре? Сколько их, мерзких богохульников, вероотступников и еретиков, прошло за последние годы перед глазами? Неиссякаемы козни сатаны, хитры и изворотливы, аки змеи, его приспешники.
        Господь Всемогущий, спаси и сохрани!
        Инквизитор покосился на кружку с вином - хотелось пить, но еще в большей степени хотелось немного ослабить напряжение, от которого ломило в висках и перед глазами шли круги. Подумав, дополнил кружку водой из кувшина и медленно, мелкими глотками, выпил.
        Сегодня все время, от самой утрени до полудня, он провел в подвале тюрьмы Святой палаты. Участвовал в допросе Бенито Гарсия, торговца шестью из Ла-Гуардия. Бенито происходил из семьи марранов. В июне его схватили на постоялом дворе деревни Асторга, что недалеко от Авилы, по подозрению в святотатстве.
        В руки инквизиции Гарсия, немолодой уже человек старше пятидесяти лет, угодил случайно. У одного из местных жителей, пьянствовавших в таверне, украли деньги. Заметив пропажу, он, вместе с собутыльниками, решил проверить заплечную сумку Бенито, сидевшего за соседним столом. Там крестьяне обнаружили какие-то травы и засохшую облатку[1 - Облатка - небольшая круглая лепешка из прессованного пресного теста, употребляемая для причащения по католическому обряду]. Это их изрядно разозлило вкупе с тем, что денег в сумке не нашлось. Прикосновение к освященной в церкви облатке считалось для мирянина большим святотатством, а вошедшая в раж компания почему-то решила, что облатка освящена. Значит, чужак совершает кощунство, а то и вовсе замышляет что-то недоброе против истинных христиан и церкви. К тому же по внешности и речи без труда можно было определить, что забредший в деревню старик - еврей. А это уже само по себе являлось достаточным основанием для подобных обвинений.
        Возмущенные до самой глубины католической души, выпивохи изрядно отмутузили подозрительного незнакомца, а затем, набросив ему на шею веревку, отволокли к управляющему Асторги, доктору Педро де Вильяда. Его преподобие, на днях произведенный в инквизиторы Святой палаты Авилы, отнесся к происшествию с рвением и бдительностью неофита. Выслушав невнятные и путаные объяснения Гарсии, он не "умыл руки", а, наоборот, насторожился.
        По указанию инквизитора Гарсию подвергли допросу с пристрастием, всыпав ему двести плетей. Но упрямец молчал, несмотря на увещевания святого отца. Тогда де Вильяда велел посадить Гарсию в тюрьму Авилы. Но и недельное пребывание в каземате не подвигло упертого маррана на откровенность.
        Де Вильяде не оставалось ничего другого, как перейти к крутым мерам, в строгом соответствии с директивными указаниями, составленными собственноручно великим инквизитором Томмазо Торквемадо. Из этих инструкций, в частности, следовало: если подозреваемый ни в чем не признается, значит, он не готов к покаянию, и надо допрашивать его со всей строгостью, до получения правдивого показания. Степень правдивости, естественно, определял по собственному разумению судья-инквизитор.
        К Гарсии применили одну из самых жестоких и действенных пыток - пытку водой, весьма почитаемую среди инквизиторов. Осуществлялась она следующим образом.
        Жертву помещали на коротком узком устройстве, похожем на слегка наклоненную лестницу, - голова обвиняемого должна была находиться ниже ног. Затем голову жестко закрепляли кожаным ремнем, а руки и ноги туго привязывали по бокам "лестницы". В дополнение, бедра, икры и руки стягивались петлями гарроты: завязывали веревку, под нее засовывали палку и вращали, затягивая петлю как можно туже. Врезаясь в мускулы и нервные волокна, пережимая кровеносные сосуды, веревка углублялась в тело буквально до костей, доставляя жертве страшную боль. Но это являлось лишь прелюдией к пытке.
        Рот жертвы палачи широко открывали и запихивали туда металлический конус - "bostezo". Ноздри затыкали пробками, поперек рта клали длинную льняную полоску, которую через "bostezo" заталкивали в горло давлением воды. По "toca" - так называли полоску - вода медленно текла внутрь. Когда вода просачивалась сквозь ткань, человек испытывал все муки удушья. Он старался проглотить воду, тем самым освобождая дорогу в свои легкие толике воздуха. Но воздуха попадало ровно столько, чтобы поддержать человека в сознании. Муки удушья не прекращались, ибо воду палачи постоянно подливали.
        Время от времени "toca" вытаскивали и предлагали жертве сделать признание. В случае упорства обвиняемого, экзекуторы еще на один-два оборота затягивали петли гарроты на его конечностях и продолжали пытку водой.
        Присутствовавший на допросе писарь тщательно фиксировал ход испытаний, отмечая число влитых кружек воды, которым определялась суровость пытки.
        Гарсия выдержал девять кружек, что считалось большим количеством, и свидетельствовало об особой злонамеренности обвиняемого. И усилия инквизиторов не пропали даром.
        Сначала Гарсия сознался в том, что крещение принял показушно, а на деле всегда продолжал исповедовать иудейскую веру: не соблюдал христианских обычаев, в церковь ходил лишь для вида, а сам, вместе с такими же нечестивцами, тайком поклонялся своему божеству. Но напрасно негодяй надеялся подобным образом провести искушенных судей. Его принудительные откровения лишь подтверждали и без того очевидную (для инквизиторов) греховность Гарсии, и относились к разряду обычных, рутинных преступлений против веры, коими бывалых борцов с ересью не удивишь.
        Практика учила, что ежели вероотступник и начинал под пыткой признаваться в чем-то, то в самых незначительных злодеяниях. Поэтому де Вильяда продолжил допрос, но не сразу. На ночь Гарсии дали возможность передохнуть, а заодно и одуматься, дабы к утру покаялся во всем. Но тот не внял уговорам, не захотел по-хорошему. Хотя рыдал и клялся, что рассказал все, о чем знал и что замышлял. Пытку продолжили.
        Тут марран разговорился более, назвал фамилии единоверцев-заговорщиков (пятерых марранов и шестерых иудеев) и даже признался в том, что замышляли они истреблять праведных католиков с помощью специальных ядов. Именно для этой цели предназначались травы и облатка, обнаруженные бдительными крестьянами в сумке Гарсии. Подобные умыслы, относящиеся к разряду черного колдовства, считались уже очень серьезным преступлением, достойным смертельной экзекуции. И о таких случаях следовало немедленно докладывать великому инквизитору Томаззо Торквемадо.
        Получив извещение из Авилы, тот распорядился доставить Бенито Гарсию в Сеговию. Там находился доминиканский монастырь, настоятелем которого Торквемадо оставался до конца жизни, несмотря на обязанности главы испанской инквизиции и духовника Изабеллы Кастильской. Заодно великий инквизитор велел арестовать и доставить в тюрьму Святой палаты в Сеговии десятерых сообщников Гарсии.
        Здесь Торквемадо лично занялся темными делами еретика и клятвопреступника. Подозрительный и фанатично жестокий, великий инквизитор не удовлетворился теми показаниями, который Гарсия дал в Авиле. Глубокая интуиция, "заточенная" на поиск врагов церкви, и огромный опыт в подобных мероприятиях, подсказывали Торквемадо - подлый марран утаивает самое главное преступление. Прекрасно разбираясь в человеческой психологии, Торквемадо велел повторить (вернее, по терминологии инквизиции, продолжить) для Гарсии пытку водой. И не выдержал, уже ранее психологически сломленный, старик, поведал, как на духу, такое, что даже у видавшего виды великого инквизитора пропал аппетит…
        В дверь постучали, потом громче. Торквемадо вздернул подбородок, заморгал. Неужели задремал? Нет сил, совсем нет сил, а что делать? Кто, если не он, выжжет каленым железом ересь?
        Дверь медленно приотворилась и появилась голова секретаря, брата Амадиса. Убедившись, что инквизитор смотрит на него, он негромко доложил:
        - Монсеньор, к вам посетитель, монах из Вальядолида.
        - Из Вальядолида? Простой монах?.. Чего ему надо?
        - Говорит, что из монастыря, библиотекарь.
        - Библиотекарь? - инквизитор наморщил лоб. - Нарекся как?
        - Братом Каетано… Уверяет, что очень важное дело до вашего Преосвященства. Что-то не так, монсеньор?
        - Брат Каетано, говоришь? Не знаю такого. О чем дело?
        - Не сказывает. Утверждает - токмо вам ведомо знать, как особо секретное… Так как, проводить?
        - Веди, - после непродолжительного раздумья велел Торквемадо.
        Секретарь впустил монаха и тут же испарился, аккуратно прикрыв дверь. Некоторое время два священнослужителя молчали. Инквизитор смотрел на монаха, а тот в пол. "Как старая акация, высокий, худой и скрюченный, - отметил инквизитор. - Совсем седой, на лице нос, да глаза. Что у них в монастыре, голод?"
        - Спаси и сохрани вас Господь, монсеньор Торквемадо, - сиплым голосом, наконец, произнес монах и опустился на колени у самого входа, где находился.
        - Полно, брат Каетано, - Торквемадо вылез из-за стола, неторопливо приблизился к монаху, протянул руку. - Какой я тебе монсеньор? Зови меня просто отец Томмазо.
        Каетано поцеловал руку, не поднимая глаз.
        - Встань, проходи туда, к столу.
        Указав монаху место, Торквемадо с силой распахнул тяжелую дверь в приемную комнату. Брат Амадис, сидевший в углу за широким деревянным столом, тут же вскочил, склонил голову. "Как они меня все боятся. Будто я зверь какой", - подумал великий инквизитор с недоумением.
        - Убери у меня там. И принеси кружку для брата Каетано.
        Вернулся обратно. Каетано сидел на табуретке у краешка стола, положив руки на колени, глаза уставлены в пол.
        - Как дела в монастыре?
        - Дела обстоят хорошо, благодарение Всевышнему.
        - И что же тебя привело ко мне?
        - Особое дело и великая тайна, монсеньор. Простите, отец Томаззо.
        Амадис уместил на широкий поднос почти нетронутые блюда с кушаньями, поставил перед Каетано чистую кружку, налил вина. Посмотрел на Торквемадо. Тот наклонил голову. Секретарь, неслышно ступая, медленно удалился. Каетано молчал до тех пор, пока Амадис осторожно, будто опасаясь потревожить тишину, не притворил за собой дверь.
        - Выпей вина с дороги, брат, промочи горло.
        Но Каетано не прикоснулся к кружке. Все также, не произнося ни слова, внезапно поднялся, прошел в угол, где висело распятие. Встав на колени, прошептал молитву. Запавшие глаза лихорадочно блестели.
        - Простите меня, отец Томаззо. Я совершил в своей жизни страшный грех и не один. Пришло мне время покаяться, и только вам я могу доверить свою исповедь. Дозвольте мне стоять на коленях, обращаясь к распятию, пока не закончу исповедоваться?
        Ни один мускул не дрогнул на грубом, словно вырубленном из чурбана, лице великого инквизитора.
        - Что же, пусть будет по твоему, брат. Говори. Я слушаю, а Господь слышит нас всегда.
        Исповедь длилась около двух часов. Когда Каетано закончил, пот градом лил по его лицу. Глаза еще больше ввалились и спрятались где-то под надбровными дугами. Но и Торквемадо выглядел немногим лучше. По лбу и лицу шли крупные красные пятна, рот полуоткрыт, словно инквизитору не хватает воздуха.
        В начале исповеди он сидел неподвижно, облокотившись на стол, и положив подбородок на сомкнутые ладони. Но потом встал и размеренно заходил по просторной келье, уже не присаживаясь до конца. Монах замолчал, а Торквемадо продолжал расхаживать, заложив руки за спину.
        Наконец он остановился позади Каетано и замер, вперив глаза в затылок монаху.
        - Если бы я не знал, брат Каетано, на какие изощренные злодейства способен нечистый, я бы решил, что тебя покинул рассудок… Почему ты молчал столько времени?
        - Я думал также как и вы, отец Томмазо, - сглотнув слюну, ответил после короткой паузы монах. Голос у него совсем сел. - Мне казалось, что я видел кошмарный сон. Много раз я порывался чистосердечно поведать обо всем на исповеди, но каждый раз спрашивал себя: "А поверит ли кто мне, если я сам не верю в то, что это происходило со мной? Не сочтут ли меня вредным и опасным безумцем, чье место в подвале тюрьмы?" Я ужасно боялся. Я думал, наивный глупец, что если об этом молчать, то оно забудется. Но от Всевидящего Ока ничего нельзя утаить. Теперь я понимаю, что, умалчивая, я лишь усугубил свои прегрешения. Нет мне прощения, отец Томаззо, и я готов принять любое наказание, какое вы сочтете нужным… Но, дозволительно ли мне будет спросить?
        - О чем? - без какой-либо интонации произнес инквизитор.
        - Вы сказали… вы сказали… я так понял, что вы мне поверили? Неужели… неужели это могло быть правдой? Но тогда…
        - Продолжай.
        - Тогда, если такое возможно… страшно подумать…
        Воцарилось гнетущее молчание. Каетано била мелкая дрожь. По лицу инквизитора, словно всполох далекой молнии, предвещающей ужасную грозу, пробежала зловещая гримаса.
        - Да, я думаю, что ты не лжешь, и не в кошмаре тебе все привиделось. Ибо нет предела человеческой мерзости и гнусной изощренности сатаны. Проклятый искушает человеческую душу и плоть денно и нощно. И в одном лишь спасение - в вере… То, что ты видел, брат, не должно тебя пугать. Господь с нами, а он Всемогущ и всегда защитит того, кто истинно предан ему. Но проказа зашла далеко…
        Скажу тебе, полагаю, тебе можно об этом знать - ты поймешь. Сегодня на допросе один нечестивый еретик показал о страшном колдовском обряде, который он, со своими единомышленниками, свершил над невинным дитятей, христианским мальчиком. Они вырезали у него сердце, выпустили кровь и пытались изготовить волшебный напиток, якобы дарующий бессмертие…
        Когда я об этом услышал, душа моя содрогнулась, а разум восстал. Я подумал - вот до какого гнусного, преступного безумства может довести ересь и поклонение языческим идолам! Но сейчас… Не иначе, как тебя послало Привидение. Сейчас я вижу, что речь идет об огромном и давнем заговоре. Да, именно так. Это не безумство, это… Это заговор дьявола!
        Торквемадо подошел к небольшому столу в углу кельи и, подняв двумя руками толстый фолиант, продемонстрировал его монаху:
        - Посмотри. Эту книгу два месяца назад доставили мне из Рима. Она называется "Молот ведьм". В ней описаны такие злодеяния, что разум отказывается верить в их возможность. Однако даже в этой книге нет описания истории, подобной твоей. О чем это говорит? О том, что козни дьявола не знают границ, как и его преисподняя…
        Я вижу по твоему лицу, что ты напуган. Но такова плата за познание гнусных тайн этого мира. Если Проведение направило тебя по этому пути, обратной дороги нет. Не бойся, брат Каетано. Ты теперь под защитой Священной инквизиции, - Торквемадо многозначительно закатил зрачки к потолку. - Послушай, ты нужен мне. Я знаю, что делать. Ты выступишь свидетелем на процессе, от которого содрогнется христианский мир. О, мы пошлем на святые костры все это дьявольское отродье!
        Выкрикнув последнюю фразу, инквизитор резко замолчал, тяжело дыша. В уголках губ выступила пена.
        - Где рукописи, о которых ты говорил?
        - В надежном месте, отец Томаззо. Я не рискнул их брать в дорогу и спрятал в монастыре.
        - Что же, ты поступил правильно. В таком деле нельзя доверять никому. Отныне молчи. Завтра по утру ты с охраной отправишься в монастырь, возьмешь там рукописи и доставишь их мне. А пока… Пока отдохни. Скоро вечерня. Поужинаешь, и брат Амадис укажет тебе келью для ночевки. Запомни - никому ни слова о нашем разговоре. Ступай с Богом.
        Монах перекрестился, глядя на распятье, и тяжело поднялся с колен. Не поднимая глаз, шаткой поступью направился к двери.
        - Погоди! - внезапно окрикнул Торквемадо. - Погоди. Как ты говоришь, у этих ведьм горячее тело и много крови в нечистые дни?
        - Истинно так, отец Томмазо.
        - Кровь и тело, ведьмы, - пробормотал под нос инквизитор. - Тело и кровь…
        Затем поднес близко к лицу ладонь правой руки, долго, с подозрением, рассматривал то внешнюю, то тыльную сторону, словно не веря своим глазам. Ярость на лице сменилась растерянностью, губы скривились в брезгливой усмешке.
        - Ладно… Утром возьмешь у секретаря письмо для вашего настоятеля, отца Рамиро. Я собственноручно напишу и запечатаю. Теперь ступай.
        Монах, еще медленнее, чем до этого, побрел к выходу, будто ожидая, что его снова остановят. С усилием толкнул дверь, но она распахнулась на удивление легко. Каетано пригнулся, чтобы не удариться о слишком низкую для его роста притолоку, и вышел. Торквемадо проводил его задумчивым, немигающим взглядом совы.
        Брат Каетано умер ночью в келье, спустя несколько часов после вечерней трапезы, унеся в могилу тайну, частью которой успел поделиться с отцом Томаззо. Все признаки свидетельствовали об отравлении ядом.
        В ту же ночь из резиденции великого инквизитора бесследно исчез брат Амадис.
        16 ноября 1491 года Бенито Гарсия и остальные "заговорщики" (за исключением трех, умерших под пытками) были, по решению трибунала, казнены в Авиле. Процесс, круто замешанный на религиозном фанатизме и дремучем невежестве, вошел в историю инквизиции как "дело об убиении святого дитяти из Ла-Гуардия".
        А был ли мальчик?
        Часть первая. Ящик Пандоры
        Испания. Наше время. Третий день второй фазы луны
        - А был ли мальчик? Некоторые ученые до сих пор спорят по этому поводу. Хотя все достаточно очевидно.
        Худощавый мужчина среднего возраста замолчал и посмотрел на подростка лет тринадцати-четырнадцати, сидевшего на диване.
        - А почему они спорят?
        - Понимаешь, сын. Далеко не все ученые ищут истину. Некоторые из них занимаются тем, что отстаивают старые заблуждения.
        - А ты точно знаешь, что этого, как его, "дитяти" не было?
        - Знаю. Видишь ли, в этой истории его и не могло быть. Иначе это была бы совсем другая история. Существуют сведения и факты, позволяющие утверждать, что весь процесс, организованный Торквемадо, - провокация. Но провокация настолько грандиозная, что даже сам Торквемадо не представлял ее истинных причин и масштаба.
        - Ты мне расскажешь об этом?
        Мужчина поправил на носу очки, ответил после паузы:
        - Не сейчас. Может быть, когда ты подрастешь и закончишь институт.
        - Пап, так нечестно! Почему нельзя рассказать сейчас?
        - Потому что всему свое время. Факты, о которых я тебе упомянул, настолько важны, что о них знает считанное количество людей на этой планете.
        - И ты, в их числе?
        - И я.
        - Почему?
        - Потому что я заслужил этого знания.
        - Тебе можно, а мне нельзя… Так нечестно. Тогда зачем ты мне рассказал начало истории? Получается, затем, чтобы подразнить?
        - Нет. Затем, чтобы ты понял, что в жизни есть много важных и полезных дел. Но они проходят мимо, пока ты торчишь допоздна на улице в компании всяких темных личностей.
        - Папа, это мои друзья.
        - Знаю, знаю. Но надо знать меру развлечениям. Вот будешь хорошо учиться, станешь…
        Мужчина прервал фразу, реагируя на бренчание трубки мобильника, лежащей на столе. Взял трубку, посмотрел на экранчик.
        - Извини, дружище.
        Подошел к окну и, нажав кнопку вызова, негромко проговорил:
        - Я слушаю, господин Пастор.
        - Добрый день, Пабло.
        - Добрый день.
        - Как твои дела?
        - Все в порядке.
        - Хорошо. Есть срочное поручение.
        - По регламенту или что-то случилось?
        - Да, случилось. ОНИ ПРОЯВИЛИСЬ.
        Мужчина вздрогнул. Трубка едва не выскользнула из разом вспотевшей ладони. Он много лет втайне ждал этого момента. И все же…
        - Не волнуйтесь, - голос невидимого собеседника звучал ровно. - Мы справимся. Подключены все подразделения. Но вам поручается особая миссия…
        Санкт-Петербург. Пятый день второй фазы луны
        Гомес собрался повернуть ключ зажигания, и в этот момент у дверцы со стороны водителя возник человек в форме. Слегка нагнулся и небрежно стукнул дважды костяшками пальцев по стеклу. Помощник консула глубоко вздохнул, еле слышно чертыхнулся и опустил стекло.
        - В чем дело?
        - А вы не знаете? - фуражка полицейского была лихо сдвинута на правое ухо, демонстрируя вьющийся рыжий чуб.
        - Я тороплюсь. И чего я должен знать? - Гомес напыжился. - Понимаете, я сотрудник испанского консульства…
        - А я лейтенант Егоров, госавтоинспекция. Вон, видите знак? - офицер вытянул указательный палец. - Стоянка запрещена. Да еще на тротуар въехали.
        - Какая стоянка? Почему запрещена? - "конвоир" Софии начинал нервничать. - Здесь же гостиница. Где же мне еще машину оставлять?
        - Вон там дальше есть специальная стоянка.
        - Да там занято все, не припаркуешься. И вообще, я же сказал, я работник консульства. У меня дипломатическая неприкосновенность.
        - Документы предъявите, - в голосе инспектора появились жестяные нотки, на носу отчетливо проступили веснушки. София внезапно почувствовала симпатию к незнакомому русскому полицейскому. "Рыжий. Волосы почти как у меня, только светлее. А Гомес-то вон как задергался, - мелькнула злорадная мысль. - Поспорь, поспорь еще. Рыжие, они упрямые. Разозлишь, слабо не покажется". Она еще не знала, что делать, после пережитого потрясения, но интуитивно напряглась. Появление сотрудника русской дорожной полиции, разладившего четкий ритм жесткого прессинга, устроенного Гомесом, вывело ее из ступора.
        - Учтите, я буду жаловаться, - пробурчал Гомес, доставая из нагрудного кармана знакомое Софии удостоверение. - Вот, читайте. Видите?
        Он раскрыл удостоверение и высунул его в окно.
        - Видите, что написано? Хуго Антонио Гомес, помощник генерального консула Королевства Испании.
        Офицер цепко ухватил удостоверение тремя пальцами и выдернул его из ладони Гомеса. Поднес к глазам, повертел туда-сюда.
        - Хм, Королевство… Ну, предположим. Разберемся. А номера-то у вас местные, не дипломатические.
        - Да, местные. Ну и что? Это не служебный автомобиль, взят в прокат. Понимаете?
        - Понимаю. А по-русски, где так научились разговаривать?
        - Какая вам разница?
        - А вы не грубите. Где документы на машину?
        Гомес нервно взглянул на часы, затем зыркнул в сторону Софии.
        - Послушайте, э-э…
        - Лейтенант Егоров.
        - Господин Егоров. Вот что… - консульский решил сменить тактику. - Вы сказали, что я правила нарушил? Ну, виноват, не заметил. Ладно, я заплачу. Сколько?
        Но его запоздалый маневр не достиг успеха. "Рыжий" уже завелся.
        - Скоро узнаете, - недобрым голосом пообещал полицейский. - Все узнаете. И сколько, и за что. Давайте документы на автомобиль и пройдем в нашу машину.
        Софии показалось, что Гомес заскрежетал зубами.
        - Еще раз предупреждаю, что вы срываете дипломатическое мероприятие. Мы с сеньоритой очень торопимся.
        Помощник консула мотнул головой в сторону Софии, будто призывая ее в свидетели. "Это куда МЫ торопимся? - возмущенно подумала София. - Кто это из нас торопится?"
        Собрав в кулак все самообладание, она обворожительно улыбнулась полицейскому и проговорила, непроизвольно выпячивая акцент:
        - Ничего, ничего. Мы не так торопИмся, не преувеличай, Хуго. Сеньор офицер лишь выполняй свой долг. Ведь так, сеньор офицер?
        Получив неожиданную поддержку от симпатичной спутницы задиристого испанца, "сеньор офицер" на мгновение растерялся, затем передвинул фуражку на левое ухо и с важным видом кивнул головой. София же словно очнулась от морока. У нее пока не было никакого плана действий - мысли суматошно роились в голове, тщетно пытаясь выстроиться в логическую цепочку. Но Софию едва не трясло от желания, вызываемого инстинктивным, физиологическим ощущением опасности. Желания выбраться из машины и убежать как можно дальше от помощника консула, внезапно ворвавшегося в ее жизнь с очевидно не добрыми намерениями.
        Глаза Гомеса, темно-серые, проницательные и безжалостные, гипнотизировали Софию, как удав кролика. Еще пять минут назад она безропотно и бездумно подчинялась командам Гомеса, принимая все его требования, как должное. И вдруг поняла - все, что угодно, но только не консульство. Если ее доставят туда - она пропала. Она же ничего толком не обсудила с Донато. Она не знает, что и как отвечать. Но она и врать не умеет - такая дурацкая черта характера. А значит, как только ее начнут расспрашивать, она не сможет ничего утаить. И тогда… О, Господи! Ну, подскажи же, что делать?!
        - Это даже так хорошо, что вы нас держите, сеньор офицер. Большое спасибо! - София произносила какие-то русские слова, а рука уже машинально открывала дверцу, выпуская правую ногу на тротуар. "Черт, какая узкая юбка! Зачем я ее надела? Нога не вылазит. Надо боком… Главное, улыбаться".
        - Я же забывай мобильный телефон. Только сейчас вспомянула. Вы пока говорите, а я дохожу до номера. Дорогой, не нервничАй. Сеньор офицер прав. Если ты нарушИл правила, надо платить штраф.
        "Чего это я несу? Какой "дорогой"? Ну и ладно! Важно не дать ему опомниться. Не будет же он при русском полицейском удерживать меня силком?"
        Гомес смотрел на Софию растеряно и зло, губы шевелились, не находя слов.
        - Э-э, ну…
        - Пока, дорогой. Я сейчас.
        София, наконец, задрав юбку почти до трусиков (у "рыжего" округлились глаза), выбралась из машины на тротуар, помахала Гомесу рукой, улыбнулась русскому. И не оборачиваясь, быстро, еле удерживаясь от бега, направилась к дверям гостиницы.
        Миновав холл, зашла в ресторан, пересекла зал и очутилась на открытой террасе - там, где они вчера вечером ужинали с Михаилом. Под удивленным взглядом официанта перелезла через невысокое каменное ограждение (юбку опять пришлось задрать) и очутилась во внутреннем дворе.
        Сердце колотилось о ребра. Что с ней происходит? В какую ужасную историю она вляпалась? Она, вечная отличница и лучшая ученица, пай-девочка и "синий чулок", без пяти минут ученый и доктор наук… Еще двое суток назад все складывалось, как всегда, то есть спокойно, размеренно и по ранее намеченному плану. А сейчас она вынуждена бежать и прятаться, как закоренелая преступница, да еще в чужой стране.
        София посмотрела на часы. На сколько минут полицейский задержит Гомеса, проверяя документы и выписывая штраф? Говорят, в России страшная бюрократия. Наверное, минут пять-десять у нее еще есть в запасе. Надо уйти как можно дальше от гостиницы и смешаться с толпой на Невском. А потом она позвонит Михаилу, точнее, Мише. Он так попросил себя называть. Миша единственный человек, к которому она сейчас может обратиться за помощью.
        Наверное, придется ему все рассказать. Рассказать-то можно, да поймет ли он? Расскажи кто ей - ни за что бы не поверила в такую чушь…
        Так, вот и Невский. Нет, надо для надежности перейти на ту сторону. А затем спрячусь вон в том переулке и тогда позвоню Мише. А потом уже свяжусь с Донато. Сейчас он все равно ничем не сможет помочь. Но может что-нибудь посоветовать. Он умный и сообразительный, Донато…
        При мысли о женихе София улыбнулась и тут же всхлипнула. Ах, если бы Донато находился рядом с ней… Машинально сунула руку в сумочку. Ноги тут же подкосились. София отошла к стене дома и лихорадочно перебрала содержимое сумки. Матерь Божья! Она и вправду забыла мобильник в номере! Этот Гомес так ее торопил. Когда он постучал в дверь, София стояла у окна и собиралась позвонить Донато. Она положила трубку на подоконник и пошла открывать дверь. А потом… Ну конечно, мобильник так и остался на подоконнике.
        Ужас! Ну почему ей так не везет?!
        Думай, София, думай! Так, записная книжка в сумке. Слава Богу! Паспорт и бумажник тоже на месте. Значит… Значит, надо срочно купить дешевый мобильник и местную сим-карту. Так, где салон?..
        - Миша, ты меня слышишь? Да, это София. Миша, я совсем пропащий… Чего ты смеешься, Миша?.. Не надо меня учить, я хорошо говорить по-русски… Да, я плачу… Какой белуга?.. Да, тебе смешно… Что случилось? Плохо случилось… Конечно, приезжай… Где? Сейчас посмотрю…. Угол Невский и этот, Большой Конюшня.
        Они сидели в полуподвальном ресторанчике. София сразу кинулась рассказывать о своих несчастьях, но делала это настолько невнятно и замысловато, что Михаил ничего не мог понять. К тому же от волнения София начала заикаться и разом забыла нормы русского языка, постоянно путая падежи и склонения.
        - Нет, - сказал Михаил. - Так дело не пойдет. Сиди, молчи и сосредотачивайся. А я сейчас закажу коньяку.
        София долго сомневалась в том, что это поможет, и отнекивалась, но Михаил настоял на активном лечении. "Для снятия стресса и прояснения в мозгах", - пояснил он. И действительно: после первой рюмки у Софии исчезло заикание, после второй устаканились падежи. Но связного рассказа по-прежнему не получалось. Тогда София сама решила налить третью рюмку, но тут уже воспротивился Михаил.
        - В меру - лекарство, без меры - яд, - произнес он загадочную фразу, отодвигая графинчик на свой край стола. - София, ты мне в четвертый раз рассказываешь про Гомеса и офицера дорожной полиции, а я так и не могу понять, чем этот Гомес тебя так напугал. Кстати, дорожной полиции в России нет, тут у нас не Испания. У нас эта служба называется ГАИ, а сотрудники, получается, гаишники.
        - Гаи-ишники?
        - Угу. Почти правильно. Но ты сейчас не забивай этим голову. Сдается мне, что ты мне не все рассказываешь и не с того места. Скрываешь что-то? Недоговариваешь?
        София засмущалась и отвела глаза. Они у нее были зеленые, большие, но слегка раскосые, сужающиеся к вискам.
        - А откуда я знаю, с какого места надо?
        - С самого начала.
        София задумалась. Официантка принесла кофе.
        - Да, Миша, я тебе не все говорила. Признаваюсь. Я думала, так будет лучше, если другие будут меньше знать. К тому же…
        - Ты говори.
        - Я не уверена, что ты мне поверишь. Это сильно странно.
        - Я поверю. Ты, главное, излагай с самого начала. По порядку. Иначе я не пойму в чем проблема и не смогу тебе помочь. Усекла?
        - Чего секла?
        - Ай, неважно. Ты соберись с мыслями и начинай по порядку. И перекусим заодно, тут отлично баранину готовят. Я утром толком не позавтракал, а ты вовсе голодная. Так не годится.
        София отпила из чашки кофе и, взмахнув густыми ресницами, посмотрела Михаилу в глаза. Молодому человеку почему-то стало слегка не по себе, но он ободряюще улыбнулся. София сморщила нос.
        - Хорошо, Миша. Я попробую. Тогда, наверное, надо начать с рукописи. Нет, даже не с рукописи. Ты помнишь, недавно, в конце зимы, у нас на Иберийском полуострове произошло землетрясение?
        - Да, читал в Интернете.
        - Ага. Тогда я это, по порядку…
        София. Прикосновение к тайне
        Не каждому звонят из приемной примаса испанской католической церкви, архиепископа и кардинала Толедо. А мне звонят и довольно часто. Нет, его высокопреосвященство мне не родственник, я даже с ним не знакома. Но секретарь-референт кардинала - мой дедушка по маме. После того, как умерли мои дедушка и бабушка по отцу, дедушка Бартолоум и его мама, которую я зову бабушка Химена - самые близкие мне люди. Если не считать, естественно, Донато. Но Донато не родственник, он… Мне почему-то не нравится слово "любовник". Я предпочитаю понятие "друг". Какая разница, спим мы или нет в одной постели? Друг - и все.
        И вообще, кто сказал, что нельзя спать с другом? Конечно, это разные понятия. И будьте спокойны - я их различаю. Я же, все-таки, филолог. Но "друг" - гораздо шире и значимее, чем "любовник". И Донато для меня именно друг.
        Но о Донато - потом. Тем более, зачем посвящать Мишу в такие подробности? "Друг" - самое подходящее определение. Хотя кое-какие скользкие моменты здесь возникнут, но я постараюсь их в своем рассказе обойти. Миша, в конце концов, воспитанный человек. Лишнего, надеюсь, не спросит.
        Начинать, в любом случае, надо не с Донато. Просто я все время о нем думаю. И скучаю. Ведь мы вместе собирались в Петербург, смотреть белые ночи. Но все полетело кувырком из-за этих рукописей.
        Так вот, сначала произошло землетрясение. Эпицентр находился в Португалии, но в некоторых районах Испании тоже изрядно тряхнуло. Обошлось, слава Богу, без человеческих жертв и серьезных разрушений, но…
        Спустя несколько недель я сидела в кафе со своим научным руководителем, профессором Анибалом Мартинесом, и обсуждала с ним тему будущей диссертации. Да, представьте, я учусь в аспирантуре и собираюсь в скором будущем стать доктором филологических наук. Если получится. Но все мои родственники и близкие знакомые уверены, что у меня обязательно получится. Потому что я очень упрямая. А еще - умная. Это признают даже мужчины (у женщин - свои критерии). Даже такой умный мужчина, как Мартинес.
        Но в тот момент мы с ним спорили. Дело в том, что у меня довольно редкая профессия: лингвист-текстолог, специалист по древним рукописям. А еще я повернута на криптографии. Хлебом не корми, дай чего-нибудь расшифровать или провести анализ на предмет аутентичности. А всего у меня три "фишки" или три бзика, если хотите, - манускрипты (от этого слова веет легендой и тайной, не находите?), древние языки и шифры.
        Моей первой книжкой, которую я прочитала самостоятельно, стала "Библейские истории для детей". И в ней меня больше всего поразила глава про пир вавилонского царя Валтасара, когда возникла та самая, таинственная надпись на стене "мене, текел, перес". А немного позже, уже учась в школе, я взахлеб прочла роман Жуль Верна "Жангада". Там герои разгадывали зашифрованную записку.
        Меня эта тема так увлекла, что я завела дневник, и корпела над шифрованными записями (меняя шифр каждый месяц, как завзятая Мата Хари) почти до окончания школы. И даже собиралась пойти учиться на криптографа. Но дедушка по отцу, Эстебан, меня отговорил (он тогда да еще был жив). Он сказал, что я должна закончить филологический факультет. Не только из-за моей страсти к старым книгам, но и в память об отце. Раз уж так произошло.
        Дедушка Эстебан считал (и также считал его дедушка), что филолог - самая главная профессия на Земле. Потому что человек должен в совершенстве знать язык, на котором говорили и писали его предки. А также знать хотя бы один или два языка других народов, чтобы ощущать себя частью человечества. Тем более - происхождение обязывает.
        Какое происхождение? О, это отдельная тема. Я даже не знаю, надо ли ее сейчас затрагивать. Может быть, немного попозже…
        Так, на чем я остановилась? Ага, на дедушке Бартолоуме. С ним и бабушкой Хименой я созваниваюсь часто, по несколько раз в неделю. Вернее, звонят, как правило, они. Беспокоятся. Но и я стараюсь про них не забывать.
        Вот Бартолоум мне и позвонил в тот день в марте. И позвонил как раз в довольно напряженный момент, когда мы спорили с Мартинесом по поводу темы моей будущей диссертации. Пусть Мартинес профессор, очень уважаемый ученый и мой научный руководитель, но мне разрешается с ним спорить. Я даже называю его по-простецки Анибалом, когда мы вдвоем.
        Анибал меня ценит и уважает, по его словам, с того самого момента, когда я сдавала вступительный экзамен по литературе в Комплутенсе (так называют Мадридский университет). Я тогда, отвечая на вопрос о древних литературных памятниках, начала цитировать "Эпос о Гельгамеше". Доктор Мартинес уже от этого обстоятельства, по его воспоминаниям, пришел в восторг. Но затем он вовсе впал в ступор.
        Дело в том, что цитировать-то я начала на испанском языке, а потом, для выпендрежа, перешла на аккадский. Это мертвый язык, на котором говорили и писали народы, жившие еще в древнем Междуречье: вавилоняне, ассирийцы… И даже загадочные шумеры, придумавшие колесо, гончарный круг и письменность. По крайней мере, так полагают многие историки.
        Мартинес несколько секунд слушал меня, совершенно ошарашенный, потом поднял ладонь, останавливая, и спросил:
        - Сеньорита, вы знаете аккадский язык?
        - Нет, - честно призналась я. Я вообще очень честный и правдивый человек. - Я нашла текст в Интернете и вызубрила.
        - У вас отличная память и оригинальные увлечения, - задумчиво протянул Мартинес. Я скромно промолчала.
        - А хотите выучить этот язык?
        - Хочу, - несколько опрометчиво заявила я, интуитивно догадываясь, какой именно ответ понравится экзаменатору. Разумеется, мой ответ не являлся обманом - ведь я почти никогда не вру. Разве что иногда чуть кривлю душой в целях, э-э… скажу так, разумного компромисса. Видимо, профессор уловил мою неуверенность и хитро прищурился:
        - Желание твердое?
        - Твердое, - я решила идти до конца.
        - А если мы так договоримся: я сейчас ставлю вам "отлично", а вы на первом курсе, факультативно, учите аккадский язык? По рукам, прекрасная сеньорита?
        Я неопределенно качнула головой.
        - Не расслышал, - Мартинес с ехидным выражением лица приложил к уху ладонь. - Вы сказали "да"?
        - Да, - пробурчала я.
        Так я получила на экзамене "пятерку" и познакомилась с Анибалом Мартинесом - не только умнейшим, но еще и очень порядочным и добрым человеком. Как мне казалось до совсем недавнего времени. Впрочем, я забежала вперед, и Миша опять нахмурил брови…
        Итак, сидя в кафе, где испанцы проводят, по моим наблюдениям, примерно четверть жизни, мы спорили из-за темы. Мне втемяшилось в голову, что для диссертации обязательно нужна неисследованная, а, желательно, еще и нерасшифрованная, рукопись.
        - София, - уныло уговаривал меня Анибал (мы перепирались уже около часа), - ну где ты такой материал найдешь? Все давно изучено и прочитано. Свитки Мертвого моря[2 - Свитки Мертвого моря, они же кумранские рукописи - название древних манускриптов, обнаруженных, начиная с 1947 г., на территории Израиля и Палестины: в пещерах Кумрана, а также в ряде других пещер Иудейской пустыни и в Массаде.] не то, что не каждый год - не каждый век находят. А их уже практически все расшифровали. Про клинописные таблички я даже не говорю - открытий подобного рода уже более полутора веков не происходило.
        - Ну и что? - упрямо стояла я на своем. - Кстати, считается, что какая-то часть кумранских рукописей может храниться на руках частных коллекционеров. И вообще - археологи не дремлют.
        - И что? Будешь ждать, пока они чего-нибудь найдут? А если пятьдесят лет пройдет?
        Цифра меня смутила, и я не сразу нашлась, что возразить. И тут подал музыкальный голос мой мобильник. Я, не торопясь, взяла трубку, вглядываясь в надпись на экранчике. Анибал разочарованно вздохнул, предчувствуя долгую паузу в нашей беседе: не знаю, как у русских, но у испанцев не принято коротко общаться по телефону. Не выслушать собеседника до конца, прервав его монолог, значит, прослыть безнадежным грубияном.
        - Кто там? - профессор все-таки не удержался от легкой демонстрации неудовольствия, намекая: а надо ли отвечать на звонок?
        - Из приемной кардинала, - с деловым видом заметила я и решительно нажала кнопку.
        - Я слушаю.
        - Привет, Фисташка, - раздался бодрый голос дедушки Бартолоума. Это странное прозвище я получила от него еще в раннем детстве. По утверждениям дедушки Бартолоума, получила из-за того, что постоянно норовила запрятаться ото всех куда-нибудь подальше. Создавая, тем самым, родным серьезные поводы для беспокойства. Если кто не знает, фисташки всегда растут одиночными экземплярами. Даже если и образуют рощу, то редкостойную.
        Признаюсь честно, склонность к одиночеству с возрастом у меня не пропала, а может быть, и усилилась. Это не оттого, что я плохо отношусь к людям или не люблю общаться. Но, к сожалению, общение между людьми настолько часто лишено какого-либо внятного смысла, что мой трудолюбивый мозг не выдерживает. И я прячусь. Как в детстве. Подальше и поглубже. Не открывая дверь, и не отвечая на телефонные звонки. Но это к слову.
        - Добрый день, - подчеркнуто официально ответила я.
        - Ты чего? - удивился дедушка, но быстро сообразил. - Проводишь сиесту с солидными персонами?
        - У меня сейчас важная встреча. Впрочем, минут пять, - посмотрела на часы, - могу вам уделить.
        Затем перевела взгляд на Анибала и выразительно пожала плечами. Мол, куда денешься от этих кардиналов? Не посылать же к черту?
        Разумеется, я могла и не выпендриваться, но уж больно забавно было наблюдать за реакцией профессора. Лицо его выражало смесь недоумения и озадаченности. Какой-то сопливой девчонке звонят из приемной кардинала (неужели САМ?), а она устанавливает строгий лимит времени. Впрочем, такое мое поведение не могло одновременно не льстить Мартинесу - ведь я стремилась сэкономить его время.
        - Понял, Фисташка, - отозвался дедушка, привыкший к моим закидонам. - Тогда я кратко, уложусь в пять минут, хе-хе. Ты просила сообщить, если вдруг всплывут какие-нибудь древние рукописи? Помню, был такой разговор. Так вот, в Вальядолиде есть церковь Святого Креста. Сама она постройки 16 века, но возвели ее на месте монастыря 13 века, когда-то принадлежавшего доминиканскому ордену. Потом монастырь сильно перестроили, использовав одну из стен для строительства церкви. В 19 веке, после нашествия Наполеона, монастырь вовсе снесли, там сейчас сквер. Но это для общей информации - церковь-то сохранилась… Короче, после землетрясения по этой самой, наружной, стене пошла глубокая трещина. Вызвали рабочих, они вынули часть кирпичей, чтобы потом все зацементировать. И вот, представь, в нише, внутри стены, нашли керамический кувшин для вина, заткнутый куском ткани. Впрочем, кувшин, вытаскивая кирпичи, рабочие нечаянно уронили и разбили. Выпал кожаный мешок, а там две рукописи: одна на пергаменте, другая на бумаге. Ты меня слушаешь?
        - Угу. Две рукописи. Надо полагать, старинные? - громко, в расчете на Анибала, произнесла я. Тот встрепенулся.
        - Старинные, старинные. Но работы велись со стороны сквера, да и настоятеля церкви в тот момент на месте не оказалось. В общем, находку забрали сначала чиновники из муниципалитета, а потом передали в Национальную библиотеку, в Мадрид. Я поздно об этом узнал, от настоятеля, но подключился, помня твою просьбу. Улавливаешь?.. Рукописи попали в архивный отдел, на реставрацию. А им заведует мой хороший приятель, Винкеслас его зовут. Он мне сказал, что тексты, судя по чернилам, относятся примерно к 14-15 векам. Но! Пергамент очень древний, точный возраст еще не установили, результатов анализа нет. И язык - явно не испанский. А тот текст, что на бумаге, и вовсе черте что. Ох, прости меня, Господи. Вырвалось. Винкеслас говорит, что это похоже на клинопись. Улавливаешь?
        Я улавливала. Улавливала так, что даже вспотела рука, державшая трубку.
        - Непонятно что-то, - осторожно заметила я и снова покосилась на Анибала. - А что дальше?
        - А дальше Винкеслас сказал, что они собрались обратиться в Министерство культуры, уже запрос подготовили. У них в библиотеке таких спецов нет, чтобы понять, какие там языки использованы. Точно, что не латынь, и не древнегреческий. Немного похоже на иврит, но тоже не он.
        - Тогда, может, древнееврейский?
        - Нет. Они там одному библеисту показали, который в библиотеке работал, но он не признал. Похоже, да не то… Я Винкесласа попросил запрос на пару дней придержать. Он согласился, спешки-то особой нет. Если тебе это нужно - переговори с Винкесласом, я его предупредил. Он даст глянуть на тексты. Если то, что тебе надо для диссертации - лови момент. Потом сделаешь официальную бумагу от университета. Как положено, разрешение для работы в архиве, чтобы с печатями и тому подобное. Ну как?
        - Спасибо! - я едва не поцеловала трубку, но вовремя сдержалась под пристальным взглядом Анибала. Он не в курсе моих родственных отношений - я в этих вопросах человек скрытный. Пусть и остается в неведении. - Я перезвоню потом.
        - Перезвони, перезвони, Фисташка, - снисходительно ответил дедушка. - А то бы и заехала в Толедо, не так уж и далеко. Мы соскучились.
        Вскоре я поняла, какой чудо-подарок мне преподнес дедушка Бартолоум. Правда, когда минуло еще несколько месяцев, "подарок" сначала превратился в странное недоразумение, а затем и вовсе обернулся чудовищным кошмаром. Но дедушка-то тут совсем ни при чем. Откуда он мог знать, что таится в керамическом кувшине, некогда захороненном в стене доминиканского монастыря? Однако я снова опережаю события…
        На следующий день после разговора с дедушкой, в начале двенадцатого, как только открылась библиотека, я уже сидела в кабинете заведующего архивным отделом Винкесласа Лопеза. Он оказался тихим, спокойным и очень вежливым мужчиной лет пятидесяти. Не знаю, подействовала ли на Винкесласа рекомендация моего дедушки или сыграли свою роль какие-то другие факторы, но ко мне он отнесся очень доброжелательно.
        - Вот, уважаемая София, - начал Винкеслас, - взгляни на эти фотокопии. Оригиналы, к сожалению, показать не могу, они в очень плохом состоянии. Попробуем их реставрировать, насколько возможно, а потом, скорее всего, законсервируем. Но определить бы, что это за тексты.
        - Думаю, что определим, - самоуверенно пообещала я, распираемая от любопытства и энтузиазма. У меня аж сосало под ложечкой, словно перед прыжком с моста в бурную реку. А вдруг?
        Конечно, рукописи могли оказаться банальными копиями каких-то общеизвестных текстов, например, Евангелия, выполненными в пятнадцатом веке монахами-переписчиками. Книгопечатание тогда только зарождалось, и рукописное копирование канонических текстов оставалось распространенным явлением. Но все же предварительная информация, уже полученная мною о найденных манускриптах, заставляла сердце учащенно биться. Лопез, видимо, заметил мое волнение и мягко улыбнулся.
        - Волнуешься?
        - Немного.
        - Настоящий ученый всегда должен волноваться.
        - Почему?
        - Потому что наука - это поиск нового и неизведанного. Ты словно открываешь дверь, за которой может таиться все, что угодно: благое и дурное, дорога к счастью и обрыв, за которым бездна.
        - Но это естественно для научного поиска. Так сказать, метод проб и ошибок.
        - А тебя не пугает, что за дверью может оказаться бездна?
        - А как об этом узнать, не открывая двери? - остроумно заметила я. Рассуждения Винкесласа показались мне тогда риторическими и не вполне уместными. Мне даже и в голову не приходило, что он в тот момент тоже сильно волновался. Лишь позже, когда я кое-что узнала и сопоставила…
        Несколько минут, включив настольную лампу и вооружившись мощной лупой, я изучала загадочные тексты. Винкеслас сидел в стороне и молча посматривал на меня. Наконец я отложила лупу - кое-что прояснилось.
        - Алфавит пергамента мне знаком.
        - Алфавит?
        - Дело в том, что это бессмысленный набор слов, абракадабра. А язык - арамейский. Если точнее - староарамейский.
        - Арамейский… Вот почему библеист говорил про древнееврейский.
        - Да, иврит и арамейский схожи. Одна языковая семья, семитская, процесс смешения шел еще с первого тысячелетия до нашей эры.
        - Но почему абракадабра? Ты думаешь…
        - Да, очень похоже на шифр. Для обычного набора заклинаний текст слишком велик.
        Винкеслас крепко задумался. Так, что на какое-то время забыл про меня.
        Я кашлянула.
        - А вторая рукопись, на бумаге?
        - Однозначно клинопись. Очень похоже на аккадский язык, но мне надо посмотреть словари и архивы клинописных записей.
        - Почему клинопись на бумаге?
        - Два варианта: либо кто-то таким оригинальным образом записал некую информацию, вероятно, секретную, либо это копия древнего текста, перерисовка.
        Винкеслас снова задумался.
        - А ты сможешь все это прочитать?
        - С удовольствием взялась бы за такую работу. Самое то, что я искала для диссертации.
        - Да, Бартолоум упоминал.
        - Мне приходилось иметь дело и с аккадским, и со староарамейским языками, - намекнула я.
        - Это хорошо… Но там же шифр.
        - Даже интересней. По крайней мере - для меня.
        Я рассказала про свое увлечение криптографией. Лопез внимательно выслушал, периодически кивая головой.
        - Мне надо посоветоваться, э-э… с руководством. С одной стороны, мы собирались привлечь ученых из научно-исследовательского института. Но с другой… - Винкеслас колебался, но маятник, похоже, направлялся в мою сторону. - Видишь ли, мы не заинтересованы в том, чтобы придавать эту историю огласке раньше времени. Пока не станет ясно, о чем эти тексты. А то поднимется ненужный ажиотаж, журналисты набегут… А говорить-то пока и не о чем. Понимаешь?
        Я ответила, что понимаю. Я тоже в тот момент совершенно не думала о журналистах и возможной огласке. Меня интересовала только моя диссертация и то, что у меня появился шанс включить в нее превосходный материал.
        В итоге Винкеслас договорился со своим руководством, а я заручилась согласием своего научного руководителя. Заручилась на удивление легко - профессор Мартинес, узнав, о каких материалах идет речь, не сомневался ни минуты. Более того, пообещал всяческую поддержку и попросил постоянно держать его в курсе дел. И я с одушевлением взялась за работу.
        Если бы я знала, что ждет меня впереди. Но ящик Пандоры уже был приоткрыт. И вряд ли справедливо обвинять в этом только меня. Ящик, судя по всему, открывали и раньше. Но захлопывали по каким-то причинам. Или он захлопывался сам, не даваясь в руки случайным людям. Волею судьбы мне было суждено приоткрыть его вновь.
        Ну да, конечно, если оставаться честной перед собой, я догадывалась о том, что манускрипты могут содержать какую-то тайну. Но это обстоятельство лишь разжигало мое любопытство. И забыла я поучение Ахикара - писца ассирийского царя Синахериба, которое читала во время учебы в Комплутенсе: "Если услышишь слово секретное, то пусть в душе твоей оно и умрет. Никому не открывай того секрета, дабы он не стал пылающим углем во рту твоем, не обжег языка твоего, не причинил страданий душе твоей и не заставил тебя возроптать против Бога".
        Начала я с расшифровки пергамента. Анализ, как сообщил мне позже Винкеслас, в итоге показал, что возраст кожи превышает две тысячи лет. Это означало, что ее выделали еще до Рождества Христова. А вот анализ чернил установил, что запись произвели не позднее пятнадцатого века.
        Под большим увеличением я разглядела - новый текст нанесен поверх старого текста, смытого, но не до конца. Зачем так поступил автор рукописи, знал только он. Такая практика применялась, но в более ранние времена, в целях экономии материала. Бывало, что переписчики удаляли текст (на их взгляд - малозначимый) с древних пергаментов, и использовали их повторно. Но у автора текста, который я расшифровывала, была под рукою бумага. Именно на нее нанесли клинописный текст. Исходя из аутентичности чернил - в то же время, что и на пергамент. Так что, эти манипуляции писца с пергаментом остались для меня загадкой. Но я ей особо и не заморочивалась. Содержание - вот что меня интересовало в первую очередь.
        Как и следовало ожидать, автор применил двоичный код. Других систем шифрования в то время не знали. С помощью специальных программ, задействовав несколько мощных компьютеров, которыми располагал архив Национальной библиотеки, я бы "расколола" такой шифр за несколько дней, максимум, за неделю. Но писец, словно предвидя технический прогресс, прибегнул к дополнительным ухищрениям.
        Уже потом, когда текст удалось дешифровать, стало понятно, с каким изощренным умом я столкнулась. Оригинальный текст автор составил на латыни. Но затем, используя арамейский алфавит, заменил буквы латинского алфавита буквами армейского. А так как арамейское письмо - консонантное, то есть использует лишь согласные звуки, то средневековый сочинитель применил еще и цифры. И уже этот текст зашифровал с помощью общего ключа. Получилась тройная кодировка.
        Если бы не компьютерные программы, то на расшифровку подобной головоломки могло уйти несколько лет. И то - при условии знания языков.
        Но и мне пришлось потрудиться. Еще на самом первом этапе понадобилось преобразовать всю рукопись, по буквам и знакам, в компьютерный вариант, используя специальную программу для шрифтов (сканирование здесь не годилось). Затем я составила кучу таблиц для дешифровки.
        Не буду вдаваться в подробности, но с криптографической загадкой подобной степени сложности раньше я никогда не сталкивалась. Два месяца, перебрав неисчислимое количество вариантов, я топталась на месте. Винкеслас, поначалу интересовавшийся ходом работы ежедневно, потом даже перестал меня спрашивать. Только поглядывал, как мне казалось, с укоризной, когда проходил через зал, где я работала.
        И тут мне, дитю компьютерного века, впервые пришла в голову крамольная мысль о том, что не во всем следует полагаться на искусственный интеллект - надо и собственное логическое мышление подключать. Просматривая, в Бог знает какой раз, рукопись, я задумалась над обстоятельством, которое раньше упускала из вида. Большое количество цифр, хаотично разбросанных по всему тексту - чем это вызвано? Именно тогда у меня и мелькнула идея - а вдруг автор использовал разные языки, заполняя недостающие буквы алфавита цифрами?
        Посоветовалась с Анибалом - он счел такое предположение резонным. И даже помог определиться с примерным перечнем языков, которые мог знать средневековый монах-доминиканец, живший в центральной Испании. Затем я выделила из текста несколько повторяющихся сочетаний знаков, начинающихся с прописных букв. Скорее всего, это были имена, но ранее их обработка не дала эффекта. Обложившись справочниками, составила списки всевозможных имен на языках из установленного перечня, разбила информацию по таблицам, и задала очередную работу компьютеру. Но результата это не принесло.
        Признаюсь, я понемногу начала отчаиваться, попутно проводя жесткую переоценку своих способностей. Похоже, я возомнила о себе слишком много и судьба решила поставить меня на место - то убогое место в энном ряду бестолковых девиц, подвизающихся на ниве науки. Я бы, наверное, капитулировала, да мешал стыд перед Винкесласом и Анибалом - ведь я проявила перед ними такую самонадеянность, что сдаться просто так, не добившись даже малейшего результата, я не могла. Ни за что! А еще дедушка Бартолоум - он ведь так в меня верил и рекомендовал Лопезу…
        В один из майских вечеров, когда я сидела в библиотеке у монитора и грустно размышляла о том, что очередной день закончился ничем, мне позвонил Анибал.
        - София, я вот о чем подумал. Когда мы составляли перечень языков, знаешь, возможно, упустили один аспект. Я тебе говорил, что монах мог происходить из крещеных евреев, в то время их в Испании проживало очень много, около миллиона. Пока не начался исход с подачи Изабеллы Кастильской и Торквемадо. По некоторым данным, даже в роду великого инквизитора были евреи.
        - Ну да. Но через древнееврейский алфавит я текст прогоняла. Никакого толку.
        - А ты попробуй еще и арабский алфавит. Начни с имен. Почему бы не предположить, что среди предков писца затесались крещеные мавры-мориски? Языка он мог и не знать, но отдельные слова и буквы - почему бы и нет? И книги на арабском в монастыре могли находиться.
        Я с воодушевлением поблагодарила за подсказку - хоть какая-то свежая мысль. Сама-то я явно выдохлась.
        И именно идея профессора Мартинеса в конечном счете и сработала! Применив арабский алфавит, вскоре я расшифровала одно из имен. Оно оказалось женским. Звали неизвестную женщину Летиция. Дальше все пошло, как по маслу. Слово "Летиция" оказалось общим ключом ко всему тексту. Буквально за неделю я восстановила латинский вариант рукописи и приступила к его переводу на испанский язык.
        Анибал и Винкеслас меня не торопили, но не скрывали любопытства, пусть и сдержанного.
        - Ну, хотя бы понятно - о чем текст? В общих чертах? - поинтересовался профессор через несколько дней после того, как я нашла ключ и расшифровала первые абзацы на латыни.
        - В общих чертах, кажется, да. Похоже на биографическое описание. Что-то вроде мемуаров монаха второй половины пятнадцатого века.
        - Исторические персонажи, события?
        - В том-то и дело, что нет. Скорее, житейская история.
        - Странно, - разочаровано протянул Анибал. - С чего бы это монах своим жизнеописанием занялся? Да еще зашифровал так, что даже ты, с современными программами, больше двух месяцев мучилась… А со вторым текстом как? Тем, что в форме клинописи?
        Я ответила, что второй рукописью еще не занималась, чтобы не рассеивать внимание. После этого разговора Анибал перестал звонить, заметно утратив интерес к моей работе. По крайней мере, так мне тогда подумалось. А Винкеслас, узнав, что речь идет о биографических заметках средневекового монаха, спокойно заметил:
        - Что же, переводи до конца. Там яснее станет, какую ценность представляет текст, - и добавил, словно успокаивая. - А ты на самом деле - умница. Не зря тебя дедушка нахваливал.
        - Ничего особенного, - самокритично ответила я. - Современные технологии плюс немного логики и здравого смысла.
        Я тоже была несколько разочарована, как и Анибал. Но не подавала виду. Я же выбрала путь ученого. Только дилетант может думать, что ученые с утра до вечера лишь тем и занимаются, что совершают открытия. На самом деле наука, это тяжелый и монотонный, зачастую, нудный процесс. Процесс, далеко не во всех случаях приносящий не то, что успех, а даже обычное удовлетворение. И я об этом знала заранее. Также как и то, что уныние - смертный грех. Об этом мне не уставал напоминать дедушка Бартолоум.
        Положа руку на сердце, уже та работа с рукописью, которую мне удалось выполнить, давала отличный материал для диссертации. Другое дело, что, дешифровав сложную систему кодировки, я рассчитывала, как минимум, обнаружить какие-то секреты. Пусть не слишком значимые, пусть утратившие свое значение к нашему времени, но хотя бы какие-то. И намеки на секреты, вернее, тайны, в пергаменте содержались. Но уж очень завуалированные. И в целом текст производил странное впечатление.
        За годы учебы и последующей работы на кафедре, я перечитала немало древних и средневековых манускриптов, включая литературные памятники. По форме рукопись монаха напоминала летописное изложение автобиографических событий, но вот, по сути… По сути она больше походила на средневековую новеллу, этакую готическую страшилку. Правда, без замков, склепов и черепов, но с такими жутковатыми подробностями, что… Это и сбивало с толку. С чем же я имею дело, в конце концов?
        Если это новелла, то чья? Неужели в Испании во второй половине пятнадцатого века жил неизвестный автор? Мысль невероятно заманчивая, но почему до настоящего дня о нем никто ничего не слышал? И почему литературный текст так мудрено закодировали?
        А если это документальное изложение реальных событий, то, как их объяснить? Уж больно они отдавали фантасмагорией. Конечно, люди средневековья обладали специфическим религиозным мышлением. И были способны порой на весьма изощренную и своеобразную фантазию, которую они воспринимали, как реальность. Но тогда следовало признать, что рукопись сочинил человек с явными психическими отклонениями.
        Я терялась в догадках, даже не подозревая о том, что, попавшие в мои руки тексты, не содержат ответа сами по себе, а являются лишь частью грандиозной и страшной тайны. Тайны, постижение которой способно перевернуть все представления об истории человечества. Да и о самих людях. По крайней мере - о некоторых из них.
        Закончив испанский перевод, я распечатала на принтере текст и решила показать его Анибалу. Мне требовался квалифицированный совет по поводу дальнейшей работы. Никакие особые предчувствия меня не томили. В тот момент я рассматривала ситуацию, как абстрактную теоретическую задачу, которую надо точнее сформулировать, чтобы затем внести коррективы в предварительно намеченный план.
        И вот тут-то события начали приобретать неожиданный оборот. Моя покойная бабушка Софья иногда употребляла такое русское выражение - нарастает, как снежный ком. Некоторые люди считают, что Испания - южная жаркая страна. Наверное, оттого, что туристы чаще приезжают в Испанию весной и летом. Да и рекламные ролики снимаются в это время. Турфирмам не нужно, чтобы Испания ассоциировалась со снегом (кроме горных курортов) - это же не Россия. Но на самом деле в том же Мадриде, где я живу, зимой иногда выпадает много снега. И я очень хорошо понимаю, что такое снежный ком. О, не дай Бог угодить под него. От одной мысли - холодные мурашки по коже.
        Правда, сейчас мы сидим с Мишей в каком-то ресторанчике поблизости от Невского проспекта, и мне тепло после двух рюмок коньяка. Мне кажется - я уже много рассказала и мне пора испить третью. Бабушка это называла - промочить горло. Миша смеется:
        - А у тебя язык не станет заплетаться?
        - Почему мой язык должен плестись? - обижаюсь я, высовывая язык и показывая его Мише. Видишь, какой длинный и ровный? Но Миша почему-то обращает внимание на цвет.
        - Какой розовый, - произносит он с непонятной интонацией. - Ладно, давай еще по рюмочке под горячее. Здесь отлично готовят баранину. Потом продолжишь…
        София. Время пошло
        Итак, я отнесла расшифрованный и переведенный текст профессору Мартинесу, а на следующий день взялась за клинопись. Но особенного желания трудиться над очередной головоломкой я не испытывала. Во-первых, чувствовала себя очень уставшей. У меня есть привычка - если за что-то берусь, не даю себе ни секунды передышки, пока не доведу дело до конца. Здесь мне, видимо, что-то передалось от бабушки Софьи, которая любила повторять - сделал дело, гуляй смело.
        Теперь я вспомнила, что за последние месяцы толком не отдыхала ни одного дня, и эта провокационная мысль исподволь, с самого утра, начала подтачивать мою каменную волю. А ведь вода и камень точит…
        Конечно, гулянка в мои планы пока не входила. Дело-то я выполнила лишь наполовину - это в лучшем случае. Кто его знает, с какими трудностями я столкнусь при расшифровке клинописи? Да и гулять было не с кем. Донато находился в командировке в Португалии и намеревался вернуться лишь через день.
        Донато журналист и работает корреспондентом в крупной мадридской газете. А еще он начинающий писатель и собирается сочинить роман. Уже два года собирается, но как-то все не срастается.
        Я однажды посоветовала Донато между делом написать рассказ. Ну, мол, пока на роман времени не хватает, можно и рассказом заняться. Чтобы руку набить. Но Донато на меня так обиделся, что с тех пор я ему советов не даю. Ведь он тогда мне сказал, что я ничего не понимаю в творчестве. Как будто ученый - не творческая профессия.
        Однако я не стала с ним спорить. Я вообще человек не конфликтный и предпочитаю не тратить время на бесполезные выяснения отношений. Кто-то из древних греков, возможно, Сократ, изрек, что в споре рождается истина. Мне всегда это казалось сомнительным. Люди, как правило, спорят не для того, чтобы узнать истину, а для того, чтобы доказать собственную правоту. Мне гораздо ближе и понятнее мысль Гегеля, заметившего, что "истина рождается как ересь и умирает как заблуждение". Иными словами, абсолютной истины не существует, а есть лишь бесконечный путь познания. И лично мне нравится идти по этому пути.
        Так что я предпочитаю познавать, а не спорить. Даже если кому-то хочется считать белое черным - пусть считает. Это его проблемы.
        А что касается Донато… Он полагает, что сочинять рассказики, значит, разбрасываться по пустякам. Донато хочет придумать такой сюжет, чтобы сразу создать бестселлер. Раз - и в дамки! И поэтому постоянно ищет сенсационный сюжет. Но пока не нашел и сильно из-за этого переживает. И я тоже переживаю. Потому что не сомневаюсь в его таланте. Вот только сюжета хорошего не хватает.
        Но в те дни Донато находился в Португалии, а без него устроить праздник у меня все равно бы не получилось. Ведь для праздника нужен человек, который тебя понимает. Разумеется, я могла позвонить какой-нибудь подружке и посидеть с ней в ресторане. Но тогда пришлось бы долго растолковывать ей, по какому поводу собрались пить шампанское. И это могло испортить весь эффект. К сожалению, мало кто понимает, как это интересно - изучать старинные рукописи, да еще в оригинале. В этом смысле мне не повезло с родом занятий. Занималась бы я, к примеру, модельным бизнесом, от подруг отбиваться бы приходилось. Или мне не везет с подругами?
        Так или иначе, работать не хотелось. Я сидела за столом в зале библиотеки с рассеянным видом и грезила о том, как мы вскоре полетим с Донато в Санкт-Петербург. До поездки оставалось меньше трех суток. Мы давно планировали эту поездку. Донато мечтал посмотреть знаменитый город, в котором Раскольников убил свою старуху-процентщицу. Мой друг восхищался Достоевским и не скрывал, что едет в бывшую столицу российской империи за творческим вдохновением.
        А я очень хотела увидеть романтичные белые ночи, о которых мне много раз рассказывали дедушка Эстебан и бабушка Софья. Но причины поездки романтическими и творческими факторами не исчерпывались. Я собиралась в Россию еще и для того, чтобы выполнить долг памяти. Вернее, это и являлось первопричиной и главным побудительным мотивом поездки.
        Наверное, пора сделать обещанное отступление. Ведь Миша настаивает на том, что я должна изложить все по порядку и с самого начала. И он прав. Теперь я тоже сообразила, что некоторые подробности о моей семье будут полезными и даже необходимыми для понимания всех обстоятельств моей истории. Тут все так запутано, что не разберешь, где начало клубка.
        Миша сам напросился - пусть теперь слушает. Я ведь, все-таки, женщина, хотя и умная. Откуда мне знать, что такое "по порядку"? Пусть не сердится, но рассказываю так, как умею.
        Мой папа - из детей так называемых "испанских детей", выросших в Советском Союзе. Как-то я коряво выразилась. Надеюсь, вы поняли.
        Когда в Испании началась гражданская война, моего прадедушку, учителя испанского языка и литературы, члена коммунистической партии, еще в первый день путча убили фалангисты. Убили прямо на улице около школы, где он преподавал. Фалангистов через пару дней прогнали отряды республиканцев, и старший сын прадедушки, которому было тогда шестнадцать лет, ушел воевать за республиканское правительство.
        В годы войны тысячи маленьких испанцев из семей сторонников республиканцев отправили за границу: в Советский Союз, Бельгию, Францию, страны Латинской Америки… Прабабушка не хотела отпускать младшего сына, Эстебана (моего дедушку), но старший сын ей сказал: "Если меня убьют, чем ты будешь их кормить? Да если еще победят фалангисты?" И прабабушка согласилась.
        В 1937 году около трех с половиной тысяч детей в возрасте от 5 до 14 лет с учителями и воспитателями отплыли из Испании на корабле "Гавана" во французский порт Бордо. Там они пересели на другой корабль, отправлявшийся в СССР. Эстебану тогда было двенадцать лет. Уже много лет спустя дедушка узнал, что его мать, Мария, переменив решение, приезжала за ним в Бордо, но не успела - корабль отошел от пирса у нее на глазах.
        В числе примерно тысячи испанских детей Эстебан попал в детский дом в Ленинградской области. Летом 1941 года, когда началась война с Германией, Эстебан как раз закончил школу. В армию его по возрасту тогда не взяли, но он смог устроиться на службу в пожарную охрану. Взрослых мужчин не хватало, а пожаров в городе было много. Немцы безжалостно, особенно в первый год блокады, бомбили Ленинград, используя зажигательные бомбы.
        Зимой, в феврале 1942 года, Эстебан с товарищем подобрали на улице, в сугробе, замерзающую девочку. Они отнесли ее в общежитие, отогрели. Выяснилось, что все близкие девочки к тому времени умерли от голода. Ее позже удалось вывезти по "дороге жизни" на "большую землю". Несколько лет спустя, после войны, эта девочка, уже девушка, нашла Эстебана в Ленинграде, чтобы поблагодарить. Их новая встреча растянулась почти на шестьдесят лет. Девушку звали Софьей, и, если кто еще не догадался, это была моя будущая бабушка. Она вышла замуж за моего дедушку, и у них родился сын, мой отец. Больше бабушка родить не смогла, сказались последствия голода и дистрофии.
        И дедушка Эстебан, и отец закончили факультет филологии Ленинградского университета. У дедушки на всю жизнь осталось что-то вроде комплекса: с одной стороны, он боялся, что он сам, а потом его сын, забудут испанский язык. С другой стороны, дедушка считал, что, живя в России, надо в совершенстве владеть русским языком.
        Вот и мне, словно по наследству, выпала стезя филолога. Хотя я родилась уже в Испании, и русскому языку меня учили отец и дедушка с бабушкой.
        Они переехали в Испанию в 1977 году, вскоре после смерти Франко. Здесь мой папа и женился. Сначала родился мой брат, а затем и я.
        Мои родители и брат погибли в автомобильной катастрофе. Это произошло в средине сентября, в начале учебного года. Брату тогда было восемь лет, он уже учился в школе. А я еще в школу не ходила и оставалась в гостях у бабушки с дедушкой в Сеговии. Родители и брат поехали в субботу из Мадрида в Сеговию, чтобы забрать меня домой, но на шоссе на встречную полосу внезапно выехал грузовик…
        Так я и осталась на попечении дедушки Эстебана и бабушки Софьи. Дедушка умер осенью две тысячи четвертого года, немного не дожив до восьмидесятилетия. А вскоре, в июне следующего года, умерла бабушка Софья. Умерла через неделю после того, как я защитила диплом, закончив факультет филологии Комплутенсе. Как и хотел дедушка.
        Теперь я взрослая, серьезная и самостоятельная женщина. По крайней мере, мне иногда так представляется. Но из родственников, самых близких, у меня остался лишь дедушка Бартолоум и его мама, бабушка Химена.
        Вот такая моя родословная.
        В Петербурге до сих пор живет Юрий Рогачев - дальний родственник бабушки Софьи. У русских это называется "седьмая вода на киселе". Он и его жена были самыми близкими друзьями нашей семьи, когда она находилась в Советском Союзе. А Юрий Константинович еще и помогал моим родственникам выехать в Испанию, потому что служил в то время в КГБ.
        Дедушка Эстебан и, особенно, бабушка Софья всегда скучали по России и Петербургу. Они несколько раз порывались туда съездить вместе со мной, да как-то все не получалось. А потом они начали болеть. И тогда дедушка взял с меня слово, что я обязательно побываю в России и встречусь с их друзьями. Если те к тому времени будут живы.
        Донато обрадовался, когда я завела речь об этой поездке. Он даже договорился в своей газете, что напишет потом путевые заметки о Петербурге. И именно Донато спланировал сроки поездки. Так, чтобы они совпали с его и моим отпуском. Я не возражала. Мы впервые отправлялись в отпуск вместе, и это обстоятельство волновало меня, наводя на лирические размышления. Я представляла в воображении набережную Невы, крылья разведенного моста, белую ночь… И мы с Донато, взявшись за руки, стоим у парапета набережной. Какой прекрасный момент для объяснения в любви.
        Пусть никто не думает, что я какая-то романтичная дурочка. Вовсе нет. И я безо всяких комплексов отношусь к тому, что Донато никогда не говорил мне о любви. Мужчины вообще стесняются говорить на эту тему, как объясняла мне одна продвинутая подружка. Их надо провоцировать, заставлять, а потом ловить на слове, пока не забыли. А я так не умею. Но из этого вовсе не следует, что Донато меня не любит. Он просто стесняется, и все. Ведь главное не слова, а отношения. Слова можно произнести всегда. Вот возьмет меня за руку на набережной Невы или, как там, Фонтанки, и скажет…
        Совсем размечтавшись, я залезла в Интернет и нашла виды Петербурга. Звонок дедушки Бартолоума застал меня на фоне величественного и мрачного Казанского собора. Пришлось срочно перемещаться обратно в Мадрид.
        - Привет, Фисташка. Чего не звонишь, не делишься успехами?
        Я смутилась:
        - Да какие там успехи, так… А ты откуда знаешь?
        - Слухами земля полнится. С Винкесласом разговаривал, он и сообщил, что ты первую рукопись перевела. Хоть бы похвалилась перед родней. Интересный материал?
        Я, воодушевленная тем, что появился весомый повод продлить бездельничанье, попыталась пересказать все перипетии моего титанического исследования, но дедушка меня прервал:
        - Да ты не торопись. Вечером спокойно расскажешь. И перевод с собой захвати, почитаю на досуге. Когда тебя сегодня ждать?
        Тут я "зависла". Вроде бы никакой предварительной договоренности о встрече не было. Или дедушка в такой завуалированной форме велит мне явиться пред светлые очи его и бабушки Химены? На него не похоже. Диктатором он никогда не был. Но дедушка продолжил и тем самым спас меня от большого конфуза.
        - Кстати, не забудь, в прошлый раз ты подарила шаль из ангорской шерсти. Уже вторую за три года. Не советую больше этого делать, хи-хи.
        О, Господи! Только тут я поняла, как едва не опростоволосилась. У меня есть мелкий, на мой взгляд, недостаток, приносящий мне иногда крупные неприятности. А именно - я всегда забываю про дни рождения своих близких и знакомых. Так же, как и про свой день рождения. Как-то не придаю этому существенного значения. Родился человек и родился - чего особенного?
        Но не все люди придерживаются такого же мнения. Некоторые даже обижаются, когда не поздравишь во время. А с чем? Можно подумать, что, однажды родившись, человек совершил некий выдающийся поступок, с которым его надо потом каждый год поздравлять в условный день. Да еще дарить подарки.
        Тем не менее, обычай есть обычай. И испанцы относятся к нему щепетильно. А я едва не забыла про день рождения бабушки Химены. Как хорошо, что дедушка не успел этого заметить. Он хотя и человек с чувством юмора, но, кто его знает?
        После этого разговора желание заниматься клинописными значками пропало окончательно. Во-первых, надо было идти по магазинам и искать оригинальный подарок для бабушки. Главное, не забыть, что ангорскую шаль я уже дарила дважды. Потом еще дорога до Толедо займет часа два. Там же, скорей всего, придется заночевать. Считай, и завтрашний день для работы почти пропал. А потом уже и в Петербург надо лететь. Какая уж тут клинопись?
        Я сложила материалы в ящик стола, закрыла его на ключ и направилась в кабинет Лопеза. Отчитываться перед ним я была не обязана, но предупредить, и, в какой-то мере, согласовать дальнейшую работу, следовало.
        Заведующий архивом сидел за столом, спиной к широкому окну. Кабинет выглядел маленьким и узким из-за высоких шкафов, забитых старинными фолиантами и манускриптами. Несколько таких же рукописей лежали и на столе. Насколько я знала, Винкеслас был по профессии реставратор и, заведуя архивом, сам занимался восстановлением поврежденных книг и рукописей.
        При виде меня Лопез, как обычно, приветливо улыбнулся:
        - Хорошо, что ты зашла, я как раз тоже собирался переговорить. Что ты думаешь о первой рукописи?
        Я присела на стул.
        - Довольно странный текст, больше похож на литературный.
        - Полагаешь, что это может быть чем-то вроде новеллы?.. Любопытно.
        - Странно то, что в этом тексте содержится ссылка на вторую рукопись, клинописную. Ни с чем подобным мне ранее сталкиваться не приходилось.
        Винкеслас бросил на меня короткий взгляд и отвел глаза в сторону. Без улыбки лицо уже не казалось приветливым. Более того, складывалось впечатление, что Лопез пытается скрыть озабоченность.
        - Думаешь, оба документа взаимосвязаны?
        - Я не знаю, имеет ли отношение клинопись к первому тексту. Скорее всего, она составлялась значительно раньше. В записках монаха есть на это прямые указания. Помнишь, про еврея-маррана? А вот сама рукопись явно связана с клинописью, и появилась, если исходить из содержания, как раз из-за клинописи. Но взаимосвязь, возможно, станет понятна лишь после изучения клинописи.
        - А ты имеешь… - Винкеслас тщательно и как-то неуверенно подбирал слова, - имеешь представление, о чем идет речь в клинописи? Хотя бы приблизительно?
        - Нет, - ответила я с неожиданной для себя твердостью и решительностью. Не то, чтобы я соврала. Но к тому моменту у меня уже возникли определенные предположения по поводу того, какая информация может содержаться в клинописи. И, наверное, при других обстоятельствах я бы поделилась этими предположениями с Винкесласом. Однако, что-то меня остановило. Тревожное предчувствие? Не уверена. Задним числом все мы горазды рассуждать о своей интуиции и проницательности. Вероятнее всего, мне тогда просто не хотелось затягивать разговор, выкладывая Винкесласу не ясные для меня самой догадки.
        - Значит, никаких предположений?
        Я скорчила гримасу и отрицательно помотала головой. Увы!
        - А расшифровкой займешься…
        - Уже после Петербурга.
        Винкеслас зачем-то начал перекладывать на столе бумаги, будто что-то искал. Я вежливо ждала.
        - М-да… Ну да. Наверное и действительно - спешить не стоит… Помнишь наш разговор? О том, что ученый, приступая к работе, никогда не знает, что ждет его за закрытой дверью?
        - Да.
        - Ты по-прежнему уверена в том, что дверь надо обязательно открывать?
        - Ну а, как же по-другому? - я почувствовала замешательство. Куда он клонит? - Я ведь не знаю наверняка, что за дверью. Вдруг там великое открытие, которое спасет человечество?
        - А если, наоборот, погубит?
        - Да как же можно заранее знать? - разговор на тему этической ответственности ученого начал меня раздражать. Нет, тема, сама по себе, интересная, но лучше бы ее обсудить в другой раз. Да и какое это имеет отношение ко мне?
        - А если тебе скажут, что за дверью - смерть? - Винкеслас явно не собирался соскакивать с запряженного коня.
        - Для кого?
        - Для людей. Для твоих близких.
        - Это имеет отношение к рукописям? - спросила я в лоб.
        - К рукописям? Э-э, я не это имел в виду, - Винкеслас смутился. - Откуда ж мне знать, что там? Я так, абстрактно. В общечеловеческом смысле.
        - Ну, если в общечеловеческом, - я решила взять себя в руки и заодно успокоить собеседника. Его явно что-то мучило, какой-то сложный вопрос. - Наверное, бывают ситуации, когда познание чего-либо несет гибель. Возможно, если бы я в такой ситуации получила какое-то подтверждение тому, что это опасно, пагубно, то тогда бы я подумала. Хотя…
        Я на самом деле не могла ответить однозначно. Я ведь еще никогда не сталкивалась с подобной дилеммой. Действительно, вопрос на засыпку. Идти вперед по пути познания, невзирая на очевидную опасность и непредсказуемость последствий - что это? Долг настоящего ученого или безрассудное любопытство, доставшееся нам в наследство от обезьяны?
        Винкеслас озадаченно покивал головой.
        - Да, я понимаю… Все очень не просто. Извини, что пристаю с такими вопросами… А что ты думаешь, я хотел спросить об этом монахе… Каетано, так, кажется, его звали?.. Вот, про его историю.
        - Про клозов?
        - Не совсем. Вот про то, как он влюбился в Летицию. Можно так влюбиться?
        Я недоуменно пожала плечами. Странный вопрос.
        - Ладно, это я так. К слову. Значит, о чем клинопись, ты даже не представляешь?
        Я выразительно посмотрела Винкесласу в лицо и с нажимом произнесла:
        - Нет, даже не представляю.
        - Что же, может оно и к лучшему, - негромко пробормотал Винкеслас. - Кто знает, кто знает… Грехи наши тяжкие.
        Смысл этой невнятной реплики приоткрылся мне через несколько дней, точнее, через двое суток, когда самого Винкесласа уже не было в живых. Но тогда я не обратила на бормотание заведующего архивом никакого внимания. Мы попрощались, и я поспешила в магазин, искать подарок для бабушки Химены.
        В Толедо я добралась на электричке. Машина у меня есть, но выгоняю я свой хэтчбэк Citroen со стоянки редко. С моей склонностью к рассеянной задумчивости в самых неподходящих местах много не наездишь. Угодив пару раз в аварию, к счастью, без тяжелых последствий, и разбив фару после крепкого "поцелуя" со столбиком ограждения, я пришла к выводу, что Фернандо Алонсо из меня не получится. И вообще, зачем платить муниципальные налоги, если не пользоваться общественным транспортом? Человек я тихий, кабинетный, можно сказать, прирожденный пассажир. На пассажирском месте так хорошо думается…
        Во время дня рождения бабушки ничего примечательного не случилось. Эту сакраментальную ежегодную дату Химена и Бартолоум всегда отмечают скромно, приглашая в свой небольшой дом на окраине Толедо лишь самых близких людей. Подобную скромность при проведении семейных праздников вряд ли можно отнести к традиционным свойствам испанского характера, но такие уж они люди - Бартолоум и Химена.
        Отец дедушки Бартолоума, как и дедушки Эстебана, тоже воевал на стороне республиканцев. Он погиб в 1939 году под Мадридом. Он даже не увидел своего сына, родившегося уже после его смерти. А его жена Химена, беременная на седьмом месяце, нашла приют в монастыре кармелиток. Там и родился Бартолоум.
        Все эти обстоятельства суеверная Химена восприняла, как знак Божий. Через какое-то время, когда сын немного подрос, она отдала его в приют при мужском монастыре. Сама же посвятила жизнь служению Христу, вступив в конгрегацию терезианских кармелиток-миссионерок.
        Кто-то скажет - судьба, кто-то - стечение различных факторов, в том числе и случайных. Но в результате дядя вырос в монастыре, настоятелем которого был будущий архиепископ и кардинал Толедо. Потом их дороги на какое-то время разошлись.
        Дедушка Бартолоум закончил университет, женился. Но его жена умерла при родах моей мамы. Дедушка очень сильно переживал. И в это время он встретился с бывшим настоятелем монастыря, который к тому времени стал кардиналом. И тот пригласил дедушку в помощники. С условием, что Бартолоум примет постриг и даст обет безбрачия. И дедушка Бартолоум согласился…
        Мы поужинали, выпили немного вина. Немногочисленные гости вскоре разошлись. Бабушка Химена, которой исполнилось восемьдесят девять лет, задремала в кресле, в саду под абрикосом. А мы с дедушкой сели по-родственному поболтать в беседке.
        - Ну, как тебе брат Винкеслас? Нормально общаетесь? - поинтересовался дедушка.
        - Умный мужчина и так вроде ничего. А почему "брат"?
        - А я тебе разве не рассказывал?.. Он ведь бывший клирик. Почти до сорока лет сутану носил. А потом приключилась с ним история, познакомился с молодой девушкой, работавшей продавцом. Так в нее влюбился, что согрешил. В епархии прознали о том, что он обет нарушил, хотели дело замять, а Винкесласа в другую епархию направить. Но видимо сильно его эта девица зацепила. В общем, отрекся он от сана и женился. Сын родился. Да вот несчастье - не вполне здоровый. Не то, чтобы совсем "даун", но умственно отсталый, с придурью. А дальше… Девицу эту надолго не хватило. Сбежала с каким-то молодым оболтусом, бросила и Винкесласа, и ребенка. Да, вот такие дела… Винкеслас, считай, в одиночку сына вырастил. С родителями он еще раньше разругался из-за того, что он с церковью порвал. Они у него набожные… Но после всех этих передряг он чуток вроде как головой подвинулся, снова в религию ударился. Решил, что его Господь таким образом наказал за отступничество от церкви.
        Дедушка замолчал и с прищуром посмотрел на меня.
        - Да, печальная история, - вздохнула я. История и вправду меня зацепила и даже растрогала. Некоторые странности в поведении Винкесласа становились более понятными.
        - А что же ты мне раньше не рассказал?
        - А что ты раньше не приезжала к нам? Не по телефону же о таком болтать… Ну ладно, это так, между нами. Докладывай об успехах, дон академик.
        Я начала рассказывать о своей героической работе по расшифровке загадочной рукописи. Не подумайте, что я люблю хвастать. Скорее наоборот. Я частенько комплексую по поводу собственных способностей и из-за этого скрытничаю, особенно, когда результат моего труда еще окончательно не ясен. Однако, как и всякая слабая женщина, я периодически испытываю потребность с кем-то поделиться и посоветоваться. Все-таки два с лишним месяца пахала, как вол.
        Разумеется, я обсуждала ход работы с тем же Анибалом. Но профессор Мартинес, при всем к нему уважении, был слишком конкретным и даже скучным человеком, занудой. Донато же предпочитал, чтобы слушали его, а не он. К тому же Донато уже вторую неделю торчал в Португалии. Поэтому Бартолоум, умный, любознательный и заинтересованный собеседник, приспел как нельзя кстати. И я с энтузиазмом вывалила на него ворох подробностей.
        Дедушка долго и мужественно терпел мой словопад, но, видимо, я все-таки перебрала со специфическими деталями и техническими нюансами. В какой-то момент он засмеялся, поднял вверх обе руки и шутливо взмолился:
        - Фисташка, помилосердствуй. Я уже понял, какую хитроумную загадку тебе удалось раскусить, и какого напряжения сил это потребовало. Но я всего лишь простой смертный, не посвященный в тонкости криптографии… Ты мне, наконец, о содержании пергамента расскажи. Стоила игра свеч?
        - Для диссертации-то точно пригодится. А что касается ценности текста - сам посуди. Представь, живет себе в монастыре в конце пятнадцатого века некий монах. Говоря по современному, заведует библиотекой. И тут зовет его к себе настоятель монастыря…
        Я начала пересказывать рукопись, поглядывая на дедушку. Я знаю, что пересказ историй - не самое сильное мое место, когда я делаю это не дословно, а произвольно. Хотя подруги меня почти всегда понимают без проблем. А вот мужчины часто высказывают недовольство. Даже странно. Еще со школы преподаватели говорили, оценивая мои письменные работы, что у меня системное мышление. Получается, что с логикой у меня все в порядке. И память вроде отличная. Но лишь в том случае, когда я анализирую и пишу. А вот когда начинаю пересказывать… Артист разговорного жанра из меня бы точно не вышел.
        Вот и дедушка вскоре стал меня перебивать, задавая уточняющие вопросы. Видимо, для того, чтобы я не уходила далеко в сторону. Еще бабушка Софья мне замечала, что я "растекаюсь мыслию по древу". Именно так, не "мыслью", а "мыслию". Это из одной древней русской летописи выражение. Поэтично, хотя и непонятно. Как мысль может течь по дереву?
        Я долго над этим ломала голову. А так как я весьма упрямая особа, то позже, уже учась в Комплутенсе, нашла в библиотеке целое исследование, посвященное той рукописи. Сейчас вспомнила, "Слово о полку Игоря" называется. И в этом исследовании я обнаружила версию о том, что, возможно, при переводе текста со старославянского была допущена ошибка. "Мысь" по-старославянски - белка. И, соответственно, по дереву растекалась белка, а не мысль. И все встало на свои места. И все равно осталось очень поэтичным. Даже нет - стало еще поэтичнее.
        С грехом пополам и при активной поддержке дедушки я все-таки почти добралась до конца истории. Дедушка, кстати, в какой-то момент успокоился и даже перебивать меня перестал. Я же наоборот заволновалась - неужели и этот рассказ показался ему скучным? Но он слушал внимательно и сосредоточено. Это я по лицу видела. Только выражение лица было немного странным: растерянным и озадаченным. Но обсудить реакцию дедушки мы не успели. Проснулась бабушка Химена и попросила увести ее в дом. Уже темнело, и по земле тянуло сыростью от близкой реки.
        Мы с дедушкой помогли Химене подняться на второй этаж, в спальню, и спустились в гостиную.
        - А ты мне перевод привезла? - спросил дедушка.
        - Привезла, в сумке лежит.
        - Неси, мне надо обязательно прочитать. А то я не все уловил.
        Это он так деликатно намекнул на сумбурность моего пересказа.
        - А интересно?
        - Интересно, - задумчиво ответил дедушка.
        Я вышла в прихожую, где в гардеробе висела моя сумка. Мобильник заиграл в тот момент, когда я доставала из сумки папку с текстом перевода. Я ухватила трубку и нажала кнопку, не посмотрев на номер.
        - Ты почему телефон не берешь? - раздался сердитый голос Донато.
        - Ой! - я обрадовалась и растерялась одновременно. Донато! Как же я соскучилась! - Ой, Донато?
        - А кто же еще? Ты чего ойкаешь, палец дверью прищемила? Почему "трубу" не берешь, спрашиваю? Уже в четвертый раз звоню.
        - Ой. В сумке оставила.
        - Как всегда. Видимо, не хочешь со мной встречаться.
        - Да что ты, Донато…
        - Ладно, ладно, не оправдывайся, - голос моего строгого друга внезапно подобрел. - Как ты думаешь, откуда я звоню?
        - Из Лиссабона?
        - Молодец, географию знаешь. Я из аэропорта звоню, врубаешься? Уже регистрацию прошел.
        - Куда?
        - …Ха-ха-ха, - после демонстративной паузы отозвался Донато. - Ты чего, пьяная? Куда я могу лететь? В Мадрид, естественно. Готовься к встрече… Ты чего молчишь?
        - Я в Толедо, - произнесла я голосом кающейся грешницы. - У бабушки Химены сегодня день рождения. Я у них заночевать собиралась.
        Донато несколько секунд молчал. Я представила, как он сидит в аэропорту на скамейке и по его щекам, покрытым "трехдневной щетиной", упрямо ходят желваки.
        - Ну и что? Заночуешь в следующий раз. Срочно дуй на вокзал и через два часа будешь дома. Даже бутылку вина успеешь купить. А то у тебя вечно шаром покати. И сыру не забудь. До встречи, дорогая.
        Я открыла рот, но Донато уже выключил трубку. Это немного походило на принуждение, даже шантаж, но… Но я не могла на него обижаться. Ведь он меня любит. И очень сильно соскучился. Разве я тоже не соскучилась?
        Я взяла файловую папку с текстом и вернулась в гостиную. Я не умею ни врать, ни скрывать эмоции. Дедушка взглянул мне в лицо и спросил с обычной для него иронией:
        - Что-то совсем смертельное приключилось или совместимое с жизнью?
        - Совместимое. Но мне надо сегодня вернуться в Мадрид.
        Дедушка еле слышно вздохнул:
        - Надо так надо. Еще не так поздно. Только с бабушкой попрощайся.
        Я поднялась наверх. Бабушка Химена лежала в постели и читала библию. Посмотрев на меня поверх очков, заметила:
        - Не стала тебе говорить при гостях, но ты сильно похудела. В твоем возрасте рано сидеть на диете. Ты же знаешь Розалию? У ее дочки…
        Быстрого прощания не получилось. У испанцев не принято перебивать собеседника, особенно старшего по возрасту. Пришлось выслушать печальную историю о дочери Розалии, заболевшей анорексией, а заодно и старинный рецепт настойки для аппетита.
        Когда я спустилась в гостиную, дедушка сидел в кресле у журнального столика. Заметив меня, он положил на столик распечатку рукописи Каетано и спустил на кончик носа очки.
        - Уходишь? Такси уже подъехало. Я заказал. Успеешь к девятичасовой электричке.
        Он выглядел грустным и расстроенным. Я приняла это на свой счет.
        - Извини, так получилось. Я обязательно к вам приеду на все выходные, как вернусь из России.
        - Когда ты улетаешь?
        - Послезавтра, в субботу. В три часа дня. Заберете к себе на время попугайчика? Корм в тумбочке на кухне.
        - Не переживай. Не в первый раз, прокормим как-нибудь твою птичку. В субботу и заеду. Заодно навещу кое-кого в Мадриде.
        Дедушка проводил меня до калитки. Там мы обнялись и крепко расцеловались. Уже открыв калитку, дедушка неожиданно заметил:
        - А ведь знаешь… Я эту историю, ну, про Каетано, уже раньше слышал.
        Я застыла у ограды.
        - Ты иди-иди, а то на десятичасовую электричку опоздаешь. Вернешься - обсудим эту тему.
        Я, конечно же, не успела вовремя. Когда подъехала на такси к дому, у моего подъезда уже прогуливался Донато. Впрочем, он не стал меня ругать, лишь многозначительно хмыкнул. Тем более, что я сразу полезла целоваться. Я почему-то чувствовала себя виноватой. Донато умеет так посмотреть, что сразу хочется написать явку с повинной. Ему бы в инквизиции работать. Или дело во мне?
        Мы посидели, выпили немного вина. Мы всегда встречаемся у меня. Донато до сих пор живет с родителями. Говорит, что ему так удобнее. Удобнее и удобнее. Ему виднее. Может и я бы жила с родителями, если бы они были живы. Кто знает? Я ведь их почти не помню. Лишь отрывистые фрагменты, засевшие в детской памяти. Помню мамину улыбку. А еще - как папа щекотал мне шею усами…
        Мне не терпелось поделиться с Донато своими научными изысканиями, но он слушал вполуха, многозначительно поглядывая на мои коленки. Коленки у меня и вправду красивые, но почему мужчины такие тупые? Неужели трудно усвоить простую истину: когда общаешься с женщиной, ее надо слушать, а не разглядывать, словно товар в витрине?..
        Потом мы пили чай и мне, наконец-то, удалось завладеть вниманием дорогого друга. Но при этом он все время зевал, хотя и прикрываясь ладошкой. Что меня, в конце концов, не столько разозлило, сколько раззадорило. Я, можно сказать, почти открытие совершила, а он… Внезапно мне пришла в голову неплохая мысль о том, как заинтриговать Донато.
        - Понимаешь, когда я переводила рукопись, у меня в какой-то момент возникло ощущение, что это средневековая новелла. Разумеется, о литературном уровне говорить не приходится. Это ведь всего лишь монах, а не Умберто Эко. Понимаешь?
        Донато вопросительно наклонил голову.
        - То есть, хочу сказать, изложено так себе. Но сюжет…
        - А что там с сюжетом? - друг слегка оживился. Поставил на стол чашку с недопитым чаем. - Я не очень внимательно слушал, извини. Устал малость. Каетано этот, Летиция, отец, сестра… Любовный треугольник, хотя и не без перчика. Может, я упустил чего?
        Я попробовала пересказать снова, акцентируя внимание на самых важных, на мой взгляд, аспектах. Наблюдая за реакцией Донато, я пришла к прискорбному выводу о том, что до этого он меня, скорее всего, вовсе не слушал, а спал с открытыми глазами. Но своевременное упоминание Умберто Эко и кодового слова "сюжет" преобразили Донато, буквально, вернув его к активной жизни.
        Когда я повторно довела рассказ до конца, он даже расстроился.
        - И все? А дальше? А с великим инквизитором монах встретился?
        - Ну откуда же мне знать? Я ведь тебе не роман пересказываю, а записки монаха. Заметь - автобиографические. Считай - документальные.
        - Сдается мне, что для документа там слишком много приврано.
        - Ну, так на то ты и писатель, чтобы разобраться, где - правда, а где - ложь. Вот представь, что настоящему писателю попадает в руки подобный материал. Что он с ним сделает?
        При упоминании о "настоящем писателе" Донато надулся, как индюк, и сдвинул брови. Не давая ему возможности прицепиться к моей обидной оговорке, я шустро собрала со стола посуду и ушла на кухню.
        Когда я вернулась назад минут через десять, помыв посуду, мой друг по прежнему сидел в кресле.
        - Знаешь, София, - произнес он на удивление миролюбиво и даже заискивающе. - Я вот тут подумал. А ты, может, и права. В этой истории что-то есть, хм… Интригу можно закрутить. А кто еще про нее знает?
        - Мартинес, естественно. Я ему два дня назад перевод отдала, - я загнула мизинец. - Винкеслас тоже в курсе. Ну, Лопез, заведующий архивом, я тебе про него говорила. И дедушка Бартолоум.
        - Так… Бартолоум, предположим, отпадает. Он не опасен.
        - В каком смысле? - насторожилась я. - Чем тебе мой дедушка мешает?
        - Дедушка-то как раз не мешает, - снисходя к моей наивности, пояснил Донато. - Ему это ни к чему, сюжет красть или продавать. Профессор твой, предположим, тоже на это не пойдет. Хотя, кто его знает… Ты это, пока больше никому не рассказывай.
        - Да мне вроде больше и некому.
        - Вот и не рассказывай. Хороший сюжет в наши дни такая редкость. А текст у тебя есть?
        - Нет, все в компьютере.
        - Ты вот что, - Донато многозначительно поднял вверх указательный палец. - Сходи завтра в библиотеку и скопируй все на флэшку. И оригиналы с фотокопий тоже.
        - Оригиналы-то тебе зачем?
        - Затем. Пригодятся. Редактору покажу, чтобы знал, что это не фуфло, и не высосано из пальца. Есть у меня один редактор знакомый, вернее, знакомая, дальняя родственница по матери. Завтра с утра в газету смотаюсь, отчитаюсь по командировке, а потом в издательство заскочу переговорить. Куй железо пока горячо… Ну что?
        Донато снова смотрел на мои ноги, еле прикрытые полой короткого халатика, но как-то неуверенно. Я демонстративно зевнула - сеанс обольщения в мои планы не входил. Только сейчас я почувствовала, что чертовски устала. Бабушка Софья говорила - устала, как бобик. Смешно. День, начинавшийся вяло и скучно, оказался в итоге весьма насыщенным.
        - Ложимся спать? - завершил мысль Донато. - Ложимся. А то мне завтра рано вставать.
        На следующий день я позволила себе поспать чуток подольше, уже чувствуя себя в отпуске. Когда ушел Донато, я даже не заметила. Не исключено, что я провалялась бы в постели до полудня, но меня разбудил звонок Анибала по мобильнику.
        - Привет. Ты где, в библиотеке?
        Я начала что-то мямлить, но профессор меня перебил.
        - Прочитал я твой перевод. Надо переговорить. Ты ведь завтра уже улетаешь?.. Давай сегодня часа в четыре встретимся.
        Едва успела принять душ, как позвонил Донато.
        - Ты чего, еще дома?.. Ну ты и даешь. А я уже в издательство еду. Не забудь, о чем я тебя просил… Ты чего, не проснулась еще? Материалы скопируй…
        - А, ты про рукописи?
        - Ага, забывчивая моя. Про рукописи. А вечерком давай посидим в ресторане, часиков в шесть-семь… Ты меня слышишь?
        - Угу.
        - Вот тебе и "угу". Дуй в библиотеку. Созвонимся позже.
        Я поняла, что пора шустрить. Быстренько выпила чашку кофе и отправилась в библиотеку. С Винкесласом мне почему-то встречаться не хотелось. Но его и не было - ушел на обед домой.
        Я включила компьютер, ввела пароль, и скопировала материалы на флэшку. Все материалы, включая отсканированные фотокопии рукописей, как просил Донато.
        Уже сидя у монитора и копируя файлы, я вдруг сообразила, что поступаю не совсем порядочно. Я вспомнила, что Винкеслас просил меня никому не показывать копии рукописей, пока не будет завершена вся работа по их дешифровке. Заведующий архивом боялся преждевременной огласки и шумихи в прессе.
        Взяв флэшку в руки, я задумалась. Стало как-то неприятно, словно я собиралась совершить кражу. Донато ведь намеревался показать тексты издателю. Как я вчера не обратила на это внимание? Но теперь я уже пообещала Донато. Он наверняка обидится и рассердится. И это перед самой поездкой в Петербург, с которой я связывала столько планов и надежд. Что же делать?
        Нет, копии надо в любом случае забрать. А с Донато… Что-нибудь придумаю. Может быть, до отлета в Петербург ему эти копии и не понадобятся. Я положила флэшку в сумочку и направилась на встречу с Анибалом.
        Профессор Мартинес с самого начала повел себя нервно. Конечно, я опоздала на полчаса, но по испанским понятиям это совсем ничего. Мелочь, не заслуживающая внимания. К тому же я женщина. Более того, я извинилась. Но Анибал продолжал нервничать. И такое поведение всегда исключительно вежливого и сдержанного профессора меня очень удивило.
        Идя на встречу, я думала, что мы подведем промежуточные итоги и обсудим дальнейший план работы. Предварительно обсудим, чтобы вернуться к теме после поездки в Петербург. Но Анибал повел разговор о другом.
        Сейчас, после всего, что произошло, я понимаю, что интересовало Анибала в тот момент. Он хотел узнать о том, как я поняла содержание расшифрованного текста, и какие у меня есть предположения по поводу клинописи. Клинопись его интересовала даже больше, чем записки монаха.
        Мартинес долго и нудно расспрашивал меня, варьируя одни и те же вопросы, как будто не верил, что я говорю правду. А правда заключалась в том, что я не имела ни малейшего представления о содержании клинописи. Если не считать намека, сделанного монахом в своем тексте.
        - Ты имеешь в виду упоминание про Синай?
        - Да.
        - А о чем конкретно может идти речь?
        - Не знаю. Я вообще не уверена, что в этих текстах надо искать достоверные и конкретные обоснования. Рукопись больше похожа на выдумку. Или кошмарные видения не очень здорового человека.
        - Между прочим, монах тоже сомневался в достоверности происходящего, - с нажимом произнес Анибал.
        - Ничего удивительного - расщепленное сознание. Даже очень больные люди иногда испытывают просветление. Это если исходить из того, что мы имеем дело не с выдумкой, а, например, с контаминацией. Судя по описаниям, у монаха в юности наблюдался эффект амнезии. Я не исключаю, что тут может потребоваться консультация психиатра.
        - Интересная мысль. Хотя этот аспект уже выходит за рамки темы диссертации… Так ты полагаешь, что монах фантазировал или страдал шизофренией?
        Мы беседовали, попивая кофе, часа два. Анибал постепенно успокоился. Зато нервничать стала я. Ведь мы договорились о встрече с Донато.
        Я решила не напоминать о себе, но Донато позвонил сам. Мне пришлось извиниться перед Анибалом и отойти от столика. Разговор с Донато для ушей профессора не предназначался. Я это уже не просто интуитивно чувствовала, а понимала, придя к кое-каким выводам.
        - Ну как, - сразу поинтересовался Донато. - Сделала копии?
        - Сделала, - призналась я.
        - Вот и отлично. Слушай, планы немного меняются. Редактор сильно заинтересовалась, я даже не ожидал. Мы снова встречаемся с ней в семь. Вот было бы здорово показать ей тексты. Можешь подвезти флэшку?
        - Не могу, - твердо сказала я. - У меня важный разговор с Мартинесом.
        - Да пошли его подальше. У меня разговор важнее.
        - Ты предлагаешь мне послать научного руководителя? Может, ты еще за меня диссертацию напишешь?
        - Не преувеличивай. Никуда он не денется. Скажи, что у тебя срочные дела перед отлетом в Петербург.
        - Он не поверит. И вообще - почему все твои дела важные, а мои нет? У тебя с этой редакторшей, что, близкие отношения?
        Я сознательно упиралась, изображая женщину, которой попала шлея под хвост. А что еще было делать? Не могла я допустить, чтобы Донато показал фотокопии текстов своей редакторше. Вдруг та еще кому разболтает? У женщин это запросто. Не все же умеют хранить секреты, как я. Как я потом буду смотреть в глаза Винкесласу? Он может вовсе отстранить меня от работы. И диссертация снова вернется в зачаточное состояние. Ну нет уж…
        В итоге мы поругались с Донато. Пусть и не очень сильно. Он поехал на встречу с редакторшой "ковать железо" (вот же, приспичило в самый неподходящий момент), а я вернулась к Анибалу.
        Мы поговорили еще немного, но разговор явно шел по кругу. Я поддерживала его лишь из вежливости, заученно отвечая на разные формулировки одних и тех же вопросов по второму и третьему разу.
        И вот тут-то Анибал и спросил. Спросил неожиданно, резко повернув разговор:
        - А сколько у тебя всего копий материалов?
        - Одна, - машинально ответила я. Впрочем, не знаю, как бы я ответила, если бы вопрос Анибала не застал меня врасплох. Может быть - так же. Ведь врать-то я не умею. К тому же тема копий Анибала вовсе не касалась. Не делать и, главное, никому не показывать копии, меня просил Винкеслас. Вряд ли Анибал мог об этом знать. Хотя…
        - Неужели возьмешь с собой в Санкт-Петербург? - как бы с шутливой интонацией спросил Анибал. Но взгляд выдавал напряжение. - И будешь расшифровывать клинопись белыми ночами?
        - Вот уж нет. За кого ты меня принимаешь? За несчастного трудоголика? - я подхватила шутливый тон. - Ночами я буду гулять по городу.
        - А на чем у тебя материалы? На диске?
        - На флэшке.
        - Зря. На диске надежней.
        Я промолчала. Сдались ему эти копии.
        Анибал помялся.
        - Может мне оставишь? Я бы посмотрел, пока ты отдыхаешь.
        Вот это было уже совсем странно. С чего бы это?
        И я соврала, вопреки своим принципам. Так, на всякий случай.
        - У меня флэшка дома. Да и кому она нужна? Чего в этих рукописях секретного?
        Анибал мазнул по моему лицу глазами и скосил их в сторону.
        - Ладно, дома так дома. Ничего особенного. Мне и некогда сейчас этим заниматься. А ты - отдыхай. Вернешься - возьмемся за работу. Тебя подвезти?
        - Нет, спасибо. Сама доберусь.
        Мы вежливо, почти тепло попрощались. Я думала, на пару недель. А оказалось - всего на несколько часов.
        Мартинес сел в машину и уехал, а я поплелась по тротуару. Звонить Донато я не могла - вдруг он еще общается со своей редакторшей и попросит меня срочно приехать с флэшкой? И домой возвращаться настроения не было. Я расстроилась. И от того что поссорилась с Донато. И от всей этой ситуации с копиями. И беседа с Анибалом оставила неприятный осадок. Таким возбужденным и подозрительным я профессора еще никогда не видела.
        - София, Господи! - я вздрогнула и обернулась. - Дорогая, как давно мы не встречались!
        Распахнув руки для объятий, на меня надвигалась школьная подруга Тереза.
        Вскоре мы сидели в ресторане, пили вино и вспоминали замечательные школьные годы. А Донато все не звонил. И это было уже совсем нехорошо, потому что приближалась ночь, и разговоры с редактором не могли так долго продолжаться. К тому же, с женщиной… Нет, я вовсе не ревновала. Но, в конце концов… В то же время я не могла сама позвонить Донато. Потому что мне стало казаться, что я и так слишком ему потакаю.
        Я рассказала о Донато подруге. И Тереза сказала - не звони. Все мужики - ишаки. Навроде того, на котором ездил Санчо Пансо. А ты не знаешь себе цену.
        И я с ней согласилась. А потом мы напились…
        - Стоп, - говорит Миша. - Пока мне почти все понятно. Хотя рассказываешь ты как-то странно…
        - Это, в каком смысле?
        - В каком?.. Ладно, это сейчас не важно. Потом поясню… Так вот. Более-менее мне понятно. Кроме двух вещей. Во-первых, зачем к тебе приходил господин из консульства, и почему ты от него сбежала.
        - Подожди немножко. До этого я еще наберусь.
        - Хм… Не "наберусь", а доберусь.
        - Ага, доберусь. Ты же сам просил по порядку.
        - Порядок - это хорошо и правильно. Только вот нельзя ли покороче?
        - Можно. Но тогда будет не по порядку.
        Миша озадаченно чешет нос.
        - Кстати, раз уж ты меня перебил. Давай еще по рюмачке.
        - Чего? Ты хотела сказать "по рюмашке"? Твое глубинное знание русского языка меня просто поражает… Ладно. Только я не буду больше. Мне еще машину вести. А ты закусывай лучше. Баранина - самое то. А то получится, как с Терезой.
        - Знаешь что? Нечего ко мне цепляться. Я вообще не пью. Почти. Только когда нервничаю.
        - Ну-ну… Грызани-ка вот это ребрышко. И валяй дальше.
        - Чего валяй?
        - Рассказывай дальше. Филолог.
        София. Снежный ком
        …Проснулась я от настойчивого звонка городского телефона. Приоткрыв глаза, разглядела большой циферблат настенных часов. Половина десятого? Это рано или поздно? Ох, что с моей головой? Где она?
        Звонок не прекращался. Такую настойчивость и нахальство мог проявлять только один человек - Донато. А ведь вчера мы так и не встретились.
        Я нашарила на тумбочке трубку и приложила ее к уху.
        - Алле?
        - Здравствуй, дорогая! Как дела? - да, это был Донато. Голос звучал радостно и одновременно виновато. - Извини, что так вчера получилось. Просидели с редактором, а потом не рискнул тебя беспокоить. Ты не сердишься?
        Донато извиняется? Приятная неожиданность. После вчерашней ссоры я боялась нервных разборок, а тут такой сюрприз.
        - Нет, милый, - произнесла я со всей доступной мне нежностью.
        - Вот и славно. Что-то у тебя голос странный. Ты не простыла? Надеюсь, чемодан уже собран? Жди, я скоро приеду.
        Донато тараторил, не давая мне вставить ни слова. И ладно. Вот и славно. О чем было говорить? О том, чем он занимался допоздна с редактором? Чтобы снова поссориться? Впрочем, я тоже хороша. Даже не помню, когда и как возвратилась домой…
        Я откинулась на подушку. Надо вставать. Но, как не хочется. Подремать бы еще чуток. Во сколько же я вчера легла?
        Какое-то время я валялась на кровати, борясь со сном. Потом, не открывая глаз, нащупала на тумбочке пульт и включила телевизор. Сделала звук погромче. При включенном телевизоре уснуть сложнее. Может, как-то взбодрюсь. Ведь скоро подъедет Донато. И вообще, мы же сегодня летим в Петербург. Проснись, София!
        Я полуприсела на кровати, подложив подушку под спину. Протерла глаза. По телевизору шли десятичасовые новости. Какой-то политик подал в отставку с поста какого-то министра. Никогда не интересовалась политикой. У них свои тараканьи бега, а у нас жизнь. Кто это сказал? Не Тереза ли вчера?
        Начался следующий сюжет. Национальная библиотека? Я прищурилась, увидев на экране знакомое здание, в котором пропадала последние месяцы. Еще прибавила звук.
        - …Несчастье произошло вчера вечером. По неустановленной пока причине доктор Винкеслас Лопез выпал из окна своего кабинета, расположенного на третьем этаже здания. При падении тело угодило на решетку чугунной ограды. По мнению врачей смерть наступила почти мгновенно. Как сообщили нам в администрации библиотеки, доктор Лопез возглавил архивный отдел около восьми лет назад. Он не был женат, но у него остался сын…
        Я моргала глазами, пытаясь угнаться за смыслом доносящихся с экрана фраз. Винкеслас погиб? Что за чушь? Нет, почему чушь? Если об этом говорят в новостях… Но, почему это случилось?
        В прихожей раздался звонок. Я вздрогнула, но не оторвала глаз от экрана. Однако там перешли к новостям экономики. Черт! Наверное, надо кого-то найти, выяснить подробности. Но у кого? К тому же сегодня суббота. И мне надо через, э-э, уже через три часа проходить регистрацию на рейс в Петербург. Как все не вовремя! Что не вовремя? Дурочка, смерть всегда приходит не вовремя. И все несчастья случаются не вовремя. Таков закон жизни.
        В дверь снова позвонили. Резко, отрывисто, требовательно. Донато уже приехал? Так быстро? Или я так долго валялась в постели?
        Я спустила ноги с кровати. Сколько же мы вечера выпили? И кто предложил взять виски? Это все Тереза. Она и в школе… Вчерашнее помнилось смутно. Не надо валить на Терезу. Сама виновата. Но это потом. Сначала надо открыть дверь.
        Я настолько не испытывала сомнений в том, что за входной дверью мог находиться лишь Донато, что распахнула ее, не заглядывая в дверной глазок. Но там стоял профессор Мартинес.
        Несколько секунд мы пялились друг на друга. Я - в недоумении и растерянности, а Анибал… Никогда бы не подумала, что у достопочтимого профессора может быть такой похотливый взгляд.
        Только тут до меня дошло, что одета я, как бы поточнее выразиться… Наверное вчера, спьяну, я все-таки ждала прихода Донато и вырядилась э-э, в такую ночную, э-э, одежду… В общем, правильнее сказать, что в тот момент я была не одета, а раздета. При этом раздета так сексуально… В общем, когда данное обстоятельство добралось до моего заспанного мозга, я громко взвизгнула и пулей бросилась в ванную комнату.
        Там я минут пять полоскала лицо холодной водой, попутно пытаясь сообразить, зачем Мартинес пожаловал ко мне домой. Мы с ним знакомы уже около десяти лет, и всегда общались только в университете и кафе. Более того, я никогда не давала профессору свой адрес. В некоторых вопросах я весьма щепетильна. Да и зачем?
        Однако соображалка совсем не работала. Мысли отсутствовали напрочь, разбежавшись по углам моей несчастной головы, словно тараканы, напуганные внезапно включенным светом.
        Я накинула халатик и вернулась в прихожую. Входная дверь была закрыта, а Мартинес стоял на пороге гостиной, прислонившись спиной к дверному косяку.
        - Прошу извинить меня, София, за мое внезапное появление…
        Анибал сделал умышленную паузу, но я промолчала. Не из-за того, что как-то рассердилась или хотела продемонстрировать свое негодование. Просто ничего не приходило на ум. Я совсем не умею пить. И теперь пожинала последствия вчерашних излишеств.
        - Видишь ли, София, меня привели к тебе чрезвычайные обстоятельства.
        Я вяло вытянула правую руку вперед, указывая на кресло в гостиной. Анибал понял руководящий жест, но проходить дальше и садиться не стал. Лишь слегка переместился внутрь гостиной, освобождая мне проход. Я же доплелась до журнального столика и плюхнулась в кресло.
        - С твоего позволения я не стану вдаваться в подробности. И было бы лучше, если бы ты тоже не стала их от меня требовать.
        Мартинес всегда выражался витиевато, но сегодня он превосходил самого себя. Или я это так в тот момент воспринимала?
        - Чего еще случилось, Анибал? - спросила я голосом измученной на дыбе грешницы. Почему-то вспомнилась старинная гравюра. Обнаженная женщина с распущенными волосами лежит на деревянном помосте, с раскинутыми руками и ногами. Они веревками притянуты к двум барабанам. Рядом за столом сидят несколько инквизиторов в сутанах и балахонах. Интересно, что эти священные мужи испытывали во время процедуры пытки? Садистское удовлетворение, похоть? А потом, истерзав женское тело, чинно отправлялись к вечерне на молитву? Господи, о чем я думаю?!
        - Еще? А что случилось, София? - Анибал насторожился.
        - Как что? Я только что видела в программе - Винкеслас погиб.
        - А, ты уже знаешь, - профессор покосился на телевизор. Новости закончились, шла реклама. Громкий и противный голос за моей спиной расхваливал уникальные прокладки. "Надо бы убрать звук или вообще выключить", - мелькнула мысль. Но вставать не хотелось.
        - Тем лучше. Не придется долго объяснять. Ты сама видишь, что происходит.
        А что я вижу? Я вижу, что творится черте что! Винкеслас выпал из окна, а тут еще этот Анибал шарится по чужим квартирам. Кто ему дал мой адрес?
        - София, скажи мне, где флэшка? Флэшка с материалами?
        - Ну, предположим, у меня, - ответила я после паузы. - А при чем тут флэшка? Анибал, ты можешь мне внятно пояснить: в чем дело?
        Мартинес сделал пару шагов по направлению ко мне и остановился. Я заметила, что на его лбу выступил пот.
        - Послушай меня, София. Поверь, так надо. Я твой старший товарищ и учитель. Но есть вещи, которые я не могу тебе объяснить. Они - тайна. Такая тайна, о которой тебе лучше не знать. Просто послушайся моего совета.
        До меня начало что-то доходить.
        - Это связано с рукописями?
        - Да.
        - Подожди. Ты хочешь сказать, что в записках монаха - правда?
        - Не совсем так, но… В общем, кое-что имеет под собой достоверную основу… Послушай, отдай мне флэшку. Не выпытывай у меня подробностей. Поверь, всем будет лучше, если ты избавишься от материалов.
        - Не понимаю, - шестеренки в моей голове помаленьку начинали крутиться. - Не понимаю, почему этой флэшке придается такое значение? Ведь там - всего лишь копии копий. Их, при желании, можно размножить бесчисленное количество.
        - Думаю, что уже нельзя, - Анибал зачем-то взглянул на часы.
        - Почему? Файлы есть в библиотечном компьютере. Кроме того, еще есть фотокопии. В конце концов - оригиналы…
        Я осеклась. Шестеренка со скрипом сделала еще один оборот. Анибал молчал, с любопытством наблюдая за моими мыслительными потугами. В его глазах читалось: ну, дурочка, дошло, наконец?
        - Ты хочешь сказать… Смерть Винкесласа… Бог мой, оригиналы уничтожены?!
        - Надеюсь, что так… София, в последний раз спрашиваю, где флэшка?
        Мне вдруг стало все равно. Да идут они все к черту со своими манускриптами и тайнами! И диссертация пусть идет к черту! Если из-за этого гибнут люди. Надо быстрей лететь в Петербург и забыть, хоть ненадолго, об этом кошмаре.
        - В сумке.
        - Где сумка?
        - Там, - я махнула рукой в сторону прихожки. - Не помню. Наверное, на вешалке висит.
        Мартинес вышел в прихожую и через десяток секунд вернулся с моей дамской сумкой в руках.
        - Она?
        Я кивнула головой. Анибал засунул руку в сумку и какое-то время шарил там. Потом с раздражением подошел к журнальному столику и вывалил содержимое на столешницу.
        - Как она выглядит?
        - Обычная. Серая, кажется.
        - Нет тут ничего. Посмотри сама.
        Я встала с кресла и наклонилась над столиком. Так, тюбик губной помады, носовой платок, еще одна губная помада, ключи от машины… А это от чего ключи? Ладно, не до этого. Еще одна губная помада, светло-розовая (а я ее потеряла). Маникюрные ножницы, чья-то визитная карточка, кошелек, зеркальце… Еще одно зеркальце, с ручкой (для чего я таскаю два зеркальца?). Записная книжка, еще одна визитка, пилочка для ногтей…
        - Ну? Где? - Мартинес нервничал и злился, даже не пытаясь этого скрывать.
        - Не знаю… Я клала ее в сумку.
        Я и вправду не могла понять, куда делась флэшка. В библиотеке я положила ее в сумку. Я точно это помнила. Больше класть было некуда. У юбки карманов нет, и блузка без карманов. Не в бюстгальтер же засовывать. Да и не ношу я летом бюстгальтеров. Грудь у меня небольшая, второй размер, чего прятать?
        - Сядь на место! - внезапно выкрикнул Анибал. Я подняла голову. Ученый, доктор наук, уважаемый профессор, лощеный метросексуал - все куда-то исчезло в одночасье. Передо мной стоял разъяренный пятидесятилетний мужчина с всклокоченными волосами, запавшими, сверкающими лихорадочным блеском, глазами, и мокрым от пота лицом. А еще он направлял прямо мне в грудь ствол черного пистолета.
        Я приоткрыла рот, а затем почему-то вскинула вверх руки, как это делают в кино мирные граждане, захваченные террористами.
        - Садись! Хватит мне дурить голову. Ты не понимаешь, во что вляпалась. Говори, где флэшка!
        Анибал обогнул столик и приблизился ко мне почти вплотную. Я почувствовала кисло-горький запах его пота - настолько явственно почувствовала, что защипало в носу. И от этого разозлилась.
        - Что, убьешь меня? Или будешь пытать?
        Анибал несколько секунд молчал. Потом засунул пистолет в кобуру под мышкой. Все это походило на дурной сон. Профессор Мартинес с кобурой под мышкой, словно гангстер или крутой детектив? Кто же он такой?
        - Это не шутки, София. Если понадобится - буду и пытать. Если ты что-то задумала, учти. На кону здесь такая ставка, что тебя прихлопнут, как мошку. Скажи, где флэшка?
        - Я, правда, не знаю.
        - Почему не знаешь? Что значит - не знаешь?
        - Она была в сумке! И больше я ничего не знаю.
        Анибал снова взглянул на часы.
        - Что же. Видит, Бог, я тебя предупреждал. Встань!
        Я послушно поднялась с кресла.
        - Вытяни руки. Нет, вот так…
        Я послушно выполнила приказание. Мартинес начал связывать руки каким-то шнуром, вытянув его из кармана пиджака. Судя по всему, профессор хорошо подготовился к общению со мной.
        - А теперь согни руки в локтях, и прижми ладони ко лбу.
        Я подчинилась. Внезапно забубнил мобильник. Нет, не мой. Звук исходил от Анибала. Видимо, мобильник лежал у него во внутреннем кармане пиджака. Но Мартинес не стал отвлекаться, продолжая затягивать путы. Я, на всякий случай, ойкнула.
        - Больно? Извини. Но придется потерпеть.
        - Анибал, не будь садистом. Ой, ну больно же, - я застонала.
        - Ладно, не ной. Сама виновата. Сейчас ослаблю. Так терпимо?
        - Больно. Зачем ты меня связываешь?
        - Так надо. Раз признаваться не хочешь.
        Перемотав руки шнуром в районе запястий, Мартинес подтянул их к моему лбу. Затем обмотал шнур вокруг шеи, сделав петлю, и затянул узлом на запястьях. Теперь я не могла отвести, связанные в запястьях, руки от головы, потому что шнур тут же врезался в горло. Вот тебе и доктор филологии! В каком-то приключенческом кино я видела, как подобным образом связывали пленников…
        Закончив процедуру, Мартинес небрежно толкнул меня в кресло. Я упала туда, как ватная кукла. Полы короткого халатика распахнулись, открывая взору разгоряченного Анибала миниатюрные трусики из красного шелка. "И зачем, пьяная дурочка, вчера вырядилась, как для эротического шоу?" - мелькнула бестолковая мысль. Я пошевелила бедрами, пытаясь как-то прикрыть срам, но добилась лишь обратного эффекта - полы разошлись еще больше по сторонам. Только тут я сообразила, что мои судорожные телодвижения могут выглядеть двусмысленно, и в растерянности замерла, как кролик перед удавом.
        Анибал, в свою очередь, уставился мне прямо между ног, прерывисто дыша. Ситуация становилась совсем неприличной и одновременно, со стороны, могла показаться даже комичной. Но смеяться-то мне уж точно не хотелось.
        Анибал между тем оторвался от созерцания моих бедер и вытащил из кармана зажигалку. "Он же не курит", - возникла на этот раз куда более рациональная и уместная мысль. "Зачем ему зажигалка? Господи! Он что, собирается меня прижигать?!"
        И в этот момент (подозреваю, что со страха) я вспомнила, где могла посеять флэшку. По крайней мере, версия выглядела очень правдоподобной.
        Из ресторана я возвращалась на такси. Молодой таксист всю дорогу заигрывал со мной. Так. Кажется, одна из визиток, валявшихся в моей сумке, его. Да, точно, он дал мне визитку. Но это сейчас не важно. Важно другое. Я сидела на заднем сиденье. Меня туда запихнула Тереза. Когда мы приехали, я долго не могла найти в сумке кошелек и… Ну да, со психу я вывалила содержимое сумки на сиденье. Вот где я могла посеять эту чертову флэшку! Наверное, она упала на пол машины.
        Мартинес в задумчивости щелкал колесиком зажигалки, то ли устрашая меня, то ли не в силах принять решение.
        - Анибал, - пискляво выдавила я. С голосом что-то произошло. - Анибал, это, послушай…
        Я не успела закончить фразу - снова подал сигнал мобильник Анибала. На этот раз Мартинес засунул руку во внутренний карман и достал трубку.
        - Не отвечай. Положи телефон обратно. И не оборачивайся. Иначе - стреляю без предупреждения, - раздался размеренный голос Донато. Мой друг стоял в проеме дверей, сосредоточенный и сжатый, как пружина. Когда он появился - я не услышала и не заметила. Впрочем, шумел телевизор, а входная дверь могла быть не закрыта на замок Анибалом.
        Так или иначе, но объявился Донато как никогда своевременно. Только вот, никакого пистолета у него не было.
        Анибал внимательно смотрел на меня, периодически скашивая глаза, словно надеясь разглядеть, что происходит за его спиной. Я внушительно кивнула головой.
        - Делай, что сказано. Он не шутит.
        Донато, между тем, медленно двинулся к Анибалу, сокращая дистанцию.
        Анибал, тоже медленно, поднес правую руку к левому борту пиджака и опустил мобильник во внутренний карман. При этом он продолжал неотрывно глядеть мне в глаза, будто пытаясь меня загипнотизировать.
        Все-таки, я очень медленно соображаю. Я наблюдала за перемещениями правой руки Анибала и не могла понять, что мне делать. А Мартинес смотрел на меня, и в его лице что-то менялось.
        Я поздно поняла свою ошибку. Если бы Донато на самом деле имел пистолет, я должна была предупредить Донато о том, что Анибал вооружен. Я ни в коем случае не должна была допустить, чтобы Мартинес, находясь спиной к Донато, засунул руку под пиджак. Ведь там у него в кобуре находился пистолет.
        Но я растерялась. Я боялась своим выкриком спугнуть Анибала, пока Донато не подойдет к нему вплотную. А из этого вытекало, что Донато не имел оружия.
        Простая логическая цепочка. И профессор Мартинес сложил ее, как и положено доктору наук. И все-таки я его опередила.
        - У него пистолет! - прохрипела я.
        Ладонь Анибала нырнула под мышку.
        Донато бросился к нему.
        Я соскочила с кресла.
        Мартинес находился от меня на расстоянии шага. Я видела, будто в рапидной съемке, как локоть его правой руки пошел в обратную сторону. И в ту секунду, когда ладонь Анибала, сжимающая рукоятку пистолета, выскользнула из-под пиджака, я слегка присела и со всей дури врезала профессору коленкой в низ живота. А коленки у меня очень даже ничего, впечатляющие. Девушка я хотя и стройная, но упитанная.
        Я, конечно же, не садистка. Но любая испанская женщина с юных лет знает, где находятся у мужчины самые нежные и хрупкие места. Достаточно пару раз посмотреть футбольный матч и заметить, как бережно эти рыцари без страха и упрека укрывают свое мужское достоинство. Хотя я полагаю, что главное достоинство мужчин должно находиться где-нибудь повыше. Если и не в головах, то хотя бы повыше желудка. Но разве этих павианов переубедить?
        А у меня не оставалось выбора. При этом я даже не думала в тот момент о том, что причиню Анибалу какую-то особенную боль. Предполагала, что, возможно, станет немного больно - не зря же они так в "стенке" суетятся… Я всего лишь хотела помешать ему выстрелить, как-то сбив с толку и лишив равновесия. Но мой удар оказался настолько точным и болезненным, что Мартинес дико вскрикнул и, выронив пистолет, инстинктивно схватился обеими руками за пах.
        Однако это еще не гарантировало победы. Заваливаясь на спину, Анибал попал под ноги Донато. Тот запнулся, потерял равновесие и, падая, ударился головой о столешницу.
        Когда дым краткосрочного сражения рассеялся, моему взору предстала следующая картина. Донато лежал около журнального столика, не подавая признаков жизни, а Анибал катался по полу, скуля, как побитый пес. Я хотела тут же броситься на помощь Донато, но тут же сообразила, что у меня связаны руки. Мартинес между тем потихоньку приходил в себя после болевого шока.
        Мой взгляд заметался по комнате. Что же делать? У кресла валялся пистолет, и я подбежала к нему. Я не могла разогнуть руки из-за того, что шнур стягивал шею. Но благодаря моей интуитивной хитрости и "милосердию" Анибала, ослабившего узел, я могла немного двигать руками и, главное, шевелить ладонями.
        Я быстро встала на колени, нагнула голову к самому полу и ухватила пистолет правой рукой. Потом, оставаясь на корточках, развернулась к двери.
        В таком положение пистолет располагался прямо у моего лба, на высоте полуметра от пола. Я могла немного шевелить ладонью и стволом, варьируя угол выстрела.
        Анибал перестал стонать и сел на пол. Он находился от меня примерно в четырех шагах.
        - Не дури, София. Давай разойдемся по-хорошему.
        - Что значит "по-хорошему"?
        - Пойми, я не желал тебе зла.
        - И именно поэтому собирался поджарить меня зажигалкой?
        Я пыталась говорить твердо, но внутри у меня все тряслось. Еще минуту назад я видела глаза Анибала, готового стрелять в меня и Донато. У меня не оставалось сомнений - этот человек, которого я много лет считала учителем и другом, мог меня убить. А перед этим, возможно, мог пытать. А теперь он старается заговорить мне зубы.
        - Ты не так меня поняла. Тебе грозит смертельная опасность. Я - твой друг.
        - Заткнись, - сказала я, презрев этикет. - И не дергайся.
        - Что ты собираешься делать?
        - Не знаю. Но что-нибудь придумаю.
        Я действительно не представляла, что делать. Позвонить я не могла. Встать и выйти на лестничную площадку, чтобы позвать соседей - тоже. Стоило мне начать подниматься, как Анибал набросился бы на меня и отобрал пистолет.
        - Отпусти меня. Давай я уйду. Раз уж так получилось.
        - Не вставай! - предупредила я. Если бы Анибал встал, то легко бы выбрался из зоны выстрела. Ведь мне было очень неудобно разворачивать пистолет вслед за двигающейся мишенью.
        В это время у столика пошевелился и застонал Донато. Я и Анибал одновременно взглянули на него. Я - с надеждой, Анибал - с тревогой. Если бы Донато очухался, для Мартинеса все было бы кончено. И он это прекрасно понимал.
        - Я встаю и ухожу. Не стреляй. Я просто уйду.
        - Сиди на месте!
        Я выкрикнула это с грозным выражением лица, но на самом деле душевные силы оставляли меня. Одно дело - расшифровывать манускрипты, другое - держать на прицеле своего научного руководителя. Я почувствовала, что вот-вот, и у меня начнется истерика.
        В кармане у Мартинеса в очередной раз негромко забубнил телефон. Кто же это ему постоянно названивает? Профессор в нерешительности взглянул на меня. И тут Донато снова застонал, приоткрыл глаза и повел головой.
        Анибал оперся рукой на пол.
        - Не смей!
        Но Мартинес уже принял решение. И страшно просчитался. Ведь я тоже приняла решение. А я - очень упрямый человек. Особенно, когда меня разозлят.
        Я зажмурила глаза и нажала на курок. Я не слышала, вскрикнул ли Анибал (как раз в это время по телевизору опять запустили рекламу). Но услышала, как свалилось кулем на пол его массивное тело…
        Донато пришел в себя и развязал мне руки. А потом я наложила ему повязку на разбитую голову. Попутно рассказала о сумасшедшем поведении Мартинеса.
        Что касается Мартинеса, то он лежал неподвижно посреди комнаты. Пуля вошла ему прямо в солнечное сплетение (с умным видом констатировал Донато), и Анибал умер. Я не могу сказать, умер ли он сразу или жил еще какое-то время. И что бы было, если бы я тут же вызвала скорую помощь. Но я не могла этого сделать. Потому что у меня сразу началась истерика. А пока Донато отпаивал меня валерьянкой, все было кончено. Для профессора Мартинеса.
        А потом мы сидели с Донато на кухне, глотали кофе и пытались разобраться в произошедшем. Но никаких толковых версий в голову не приходило. Кроме одной. Случилось что-то страшное и непонятное. И это непонятное грозило еще более страшными последствиями.
        - Пора звонить в полицию, - сказала я обреченно. - Что бы там не происходило, нужно вызывать полицию. Ты найдешь мне адвоката?
        - Подожди, - возразил Донато. - Дай еще подумать.
        - А чего думать? Надо вызывать полицию и рассказывать все, как есть. Они разберутся.
        - В чем? Ты полагаешь, они поверят в то, что уважаемый профессор пришел домой к своей ученице, чтобы, угрожая пистолетом, забрать у нее флэшку с копиями непонятных рукописей? Скорее в полиции решат, что случилась банальная разборка внутри любовного треугольника.
        - Это как?
        - Да так. Два любовника, одна на двоих любовница, один любовник застукал другого. В результате мордобой и пиф-паф. Можно, кстати, сослаться на состояние аффекта. Тогда дадут не так много.
        - Это сколько?
        - Откуда я знаю? Может лет шесть. Но может и восемь.
        - Но это же неправда. Какая любовница?
        - Зато срок меньше. А будешь добиваться правды - получишь на всю катушку. И мне тоже впаяют - за соучастие.
        Я снова заплакала. Представила себя в полосатой робе среди других заключенных - и заплакала. Неужели пожизненное дадут?
        - Да не реви ты. Не будем мы вызывать никакую полицию.
        - Это почему? - Я ничего не понимала. - А труп? И вообще…
        - А что вообще? - Донато вел себя на удивление мужественно и решительно. Что, честно говоря, было ему не совсем свойственно. Недаром говорят - некоторые люди раскрываются в чрезвычайных ситуациях. Похоже, мой Донато был именно из таких парней. Мне даже стало стыдно за то, что я его недооценивала.
        - Ты пойми, тут особый случай. С одной стороны - ты совсем не виновата. С другой - история тухлая. Как тебе объяснить полиции, за что или почему ты убила уважаемого человека? Срок дадут, как пить дать. И что же тебе - идти в тюрьму?
        Нет, в тюрьму мне не хотелось. И вдруг я вспомнила про дедушку Бартолоума. Вот кто мне поможет! Уж он-то мне поверит. Надо ему срочно позвонить.
        - Не торопись, - осадил Донато. - Что толку из того, что тебе поверит Бартолоум? От тюрьмы это тебя не спасет. В конце концов, он не кардинал, и только референт. Кроме того, я тут подумал…
        - О чем?
        - Странная вся эта история. Вот скажи - кто, кроме меня, знал про содержание рукописей?
        - Понятно кто. Анибал, Винкеслас и…
        - И?
        - И дедушка.
        - Вот то-то и оно, что дедушка.
        Я чуть не потеряла дар речи от возмущения.
        - Ты чего? Ты думаешь - дедушка как-то к этому причастен?
        - Не горячись. Но Винкеслас убит и отпадает. Так что, круг подозреваемых очень узок. Я не советую тебе сейчас Бартолоуму звонить. Он может все испортить.
        - А чего портить? - вопросила я с сарказмом. - Разве что, еще кого убить.
        Донато приблизился к окну и посмотрел на улицу.
        - Полиции не видать, значит, соседи ничего не слышали.
        - Если те соседи, что через стенку, так им на все наплевать. Они сами такие разборки устраивают, как напьются, что даже беруши не помогают. А те, что напротив, на выходные за город уезжают еще с пятницы.
        - Это хорошо, - пробормотал Донато, продолжая что-то выглядывать на улице. - У тебя машина на ходу?
        - Да, внизу в гараже.
        - Отлично. А то я ведь без машины. Думал, что сразу от тебя в аэропорт поедем.
        - А зачем тебе моя машина? - я еще не понимала замысла Донато.
        - Вот что, - заявил он решительно. - Слушай, что мы сделаем. Я позвоню сейчас друзьям, есть у меня кое-кто из крутых парней. Передадим им ключи, а сами улетим в Петербург. Они тут без нас все потом зачистят.
        - Что значит - зачистят?
        - Ну труп вывезут, уберутся. Это называется "зачистить".
        - А полиция?
        - Да забудь ты про полицию! Или все-таки собралась в тюрьму?
        Я сидела, понурив голову. Предложение Донато мне не очень нравилось. Какое-то оно было… криминальное, что ли. И нечестное. С другой стороны - разве честно сажать в тюрьму меня?
        - А когда твои друзья смогут приехать?
        - Ну, наверное, к вечеру. Или завтра. А что? Труп за это время не протухнет.
        Как-то спокойно он говорил про мертвого Анибала. Будто подобное было для него не впервой. Хотя сам даже в армии не служил.
        - Не в этом дело. Ко мне дедушка собирался заехать. Попугайчика к себе забрать.
        - Когда?
        - Точно не знаю. Но сегодня.
        Донато негромко выругался. Конечно, он волновался и нервничал. Но раньше Донато при мне никогда такого не позволял. Неужели он изменил ко мне отношение? Но почему тогда так беспокоится обо мне? Какой сегодня сумасшедший день. Словно судьба с цепи сорвалась.
        - Что же, тогда поступим по-иному. Трупом я займусь сам и немедленно. Ты мне тоже поможешь, потом одна поедешь в аэропорт. А я вывезу труп за город и спрячу где-нибудь. Если успею - полетим вместе. Если нет - лети одна. Тебе лучше на какое-то время убраться из Испании, пока будут искать Мартинеса. А я потом прилечу, позже.
        - Хорошо, - сказала я. Я решила во всем слушаться Донато. Тем более, он вел себя так решительно.
        - Кстати, - Донато, наконец, отошел от окна. - Совсем забыл. Флэшка, я надеюсь, цела? Отдай ее мне, я спрячу в надежное место.
        - А флэшки нет, - призналась я упавшим голосом. - Потерялась.
        - Это как? - Донато от неожиданности присел на стул. От лица отлила кровь. - Это как? Как это могло случиться?!
        Последнюю фразу он едва не проорал. Уткнув глаза в пол, я доложила о вчерашней гулянке с Терезой и последующей поездке в такси.
        Донато велел принести визитку таксиста.
        - Звони немедленно. Чего хочешь делай, но срочно найди флэшку, пока она окончательно не затерялась. Иначе… - и тут Донато добавил фразу, которой я в тот момент не придала значения. - Иначе все пропало.
        В этот момент я проявила слабохарактерность. Кое-что начинало доходить до меня и, буду честной, это "кое-что" начало подтачивать некоторые мои фундаментальные принципы.
        - Донато, милый, - неуверенно пробормотала я. - А, может, Бог с ней, с этой флэшкой? Если из-за нее столько неприятностей? Потерялась - и ладно.
        - Что значит "Бог с ней"? - мой любимый проговорил это тихо, но с такой зловещей интонацией, что у меня мурашки побежали по коже. - Ты что - уже на попятную решила? Это после всего того, что натворила? А кто мне байки рассказывал про мужество ученого, готового идти на костер за свои убеждения?
        - Так то - убеждения, а тут флэшка какая-то, - заюлила я.
        Но Донато был беспощаден, как средневековый инквизитор. Он так взглянул на меня, так… что я тут же позвонила таксисту. Тот оказался дома, хотя и спал после ночной смены. Тем не менее пьяную рыжеволосую девицу с круглыми коленками, он, к моему скромному удовлетворению, вспомнил сразу, и с ходу рассыпался в двусмысленных комплиментах. Поняв, что "девица" звонит совсем по другому поводу, таксист сразу поскучнел и даже заворчал: мол, не даю ему выспаться. Но я уже вцепилась в беднягу мертвой хваткой.
        Договорились, что я подъеду к таксисту домой, и мы вместе осмотрим машину - она стояла у него во дворе. А потом он отвезет меня в аэропорт. Зато по возращении мы с ним обязательно встретимся и устроим романтический ужин при свечах.
        Пока я уламывала сексуально озабоченного таксиста, сидя на кухне, Донато разговаривал с кем-то по телефону, закрывшись в спальне.
        Потом я спешно собирала чемодан, а Донато начал уборку в гостиной.
        - Как ты один с ним справишься? - я осторожно показала пальцем на мертвое тело Анибала.
        - Справлюсь. Я договорился, мне помогут. Может, и в аэропорт успею.
        - А если… Вдруг Бартолоум приедет раньше времени? Что тогда?
        - Не переживай. Все будет в порядке, - он мягко улыбнулась, но в серых глазах читались напряжение и тревога. - Ты, главное, флэшку найди.
        - А если не найду?
        - Даже не думай, - лицо Донато снова стало злым. - Ты должна ее найти.
        Мне повезло. Хотя, с учетом всех событий, теперь я не уверена, что это можно назвать везением. Так или иначе - флэшка обнаружилась. Она действительно, как я и предполагала, валялась в машине таксиста на коврике около заднего сиденья. Любвеобильный парень довез меня до аэропорта, постоянно норовя положить руку на мое колено. Если бы он знал, на что оно способно! Я вежливо отбивалась, не давая руке таксиста распоясываться, и думала совсем о другом.
        Сердце то затихало, то начинало колотиться о ребра. Господи, пару часов назад я совершила убийство! Убила хорошо знакомого и даже, в каком-то смысле, близкого мне человека. Судьба сделала неожиданный и ужасный по своим последствиям поворот. И самое неприятное - я толком не представляла, что ждет меня за этим поворотом.
        Я прошла регистрацию на рейс в Санкт-Петербург и села на скамейку в зале вылета. Я молила про себя Бога, чтобы Донато справился со своей кошмарной "зачисткой" и успел на рейс. Но тут Бог отвернулся от меня и, наверное, за дело. Донато не успел. Правда, он позвонил, когда уже объявили посадку и сказал, что все в порядке.
        Так и сказал: "Все в порядке. Лети и ни о чем не переживай. А я прилечу через несколько дней". И спросил:
        - Флэшку нашла?
        - Нашла, - ответила я. Далась им всем эта чертова флэшка!
        - Храни, как зеницу ока, - строгим голосом предупредил Донато. - Это очень важно.
        А потом добавил:
        - И, вот еще что. Без особой необходимости мне не звони.
        - Это почему?
        - Да так, на всякий случай. В общем, так надо. А если уж позвонишь, то лишнего не болтай. Мало ли что…
        "Прямо, как в шпионском триллере", - подумала я. И непроизвольно с подозрением огляделась по сторонам. Как мало надо человеку, чтобы впасть в паранойю.
        В аэропорту Санкт-Петербурга меня встретил Миша Рогачев, внук Юрия Константиновича, о котором я уже упоминала. Он отвез меня в гостиницу.
        Было поздно, да и я чертовски устала. Как бобик. Но когда Миша предложил поужинать в ресторане на террасе, я внезапно согласилась. Даже не знаю почему. Может быть из-за того, что хотелось поскорей забыть о кошмаре в Мадриде, вытеснив воспоминания новыми впечатлениями от петербургской белой ночи?
        Мне и правда удалось немного успокоиться за приятной и легкомысленной беседой с Мишей, который с первой минуты знакомства произвел на меня впечатление умного и веселого парня. И очень симпатичного. Когда я увидела в аэропорту высокого светловолосого мужчину с цветами в руках, подумала - типичный славянин. Ждет, наверное, свою славянскую жену или девушку. Как приятно улыбается… Когда поняла, что "славянин" улыбается мне, растерялась. Какое-то странное чувство возникло, будто… Впрочем, какое это имеет значение? Я иногда думаю совсем не о том, о чем надо… Если бы Миша еще поменьше подшучивал над моим русским языком и не придирался к пустяковым ошибкам. Меня это задевало. Слегка, но задевало. Я же, все-таки, филолог…
        Мы даже немного погуляли по городу, и я почти совсем успокоилась. На Невском проспекте недавние страсти казались далекими и нереальными.
        Но наступило утро и реальность напомнила о себе громким и требовательным стуком в дверь гостиничного номера.
        К тому времени я уже встала, успела принять в душ и намеревалась спуститься вниз, чтобы перекусить. А перед этим я решила позвонить Донато. Несмотря на то, что он просил не звонить без крайней необходимости. Но ведь должна же я рассказать ему о том, как устроилась в чужой стране? Да и труп Мартинеса упорно стоял перед глазами. Хотя про труп спрашивать по телефону все равно нельзя - это я понимала… Набрала номер, но мой друг не отзывался. Я стояла у окна, смотрела на улицу и слушала долгие гудки: пип-пип-пип…
        Было воскресение. Вчера мы договорились с Мишей, что сегодня он отвезет меня за город к Юрию Константиновичу и его супруге, Мишиной бабушке. Если бы мы прилетели с Донато то, наверное, отложили бы встречу с друзьями моей семьи на самый конец. Но Донато оставался в Испании, и я подумала: наверное, в одиночестве мне будет скучно и даже тоскливо. Я вообще человек не очень общительный и отчасти даже робкий. На улице знакомств не завожу. Вот Тереза тут сразу бы со всеми перезнакомилась… А тут еще эта история с рукописями и уже двумя смертями. Она не шла, да и не могла уйти из моей головы, несмотря на все красоты замечательного города на Неве. Питера - как научил меня говорить Миша, чтобы я не спотыкалась на сложных сочетаниях согласных.
        Вот я и решила: чем коротать время одной, лучше совершить визит вежливости и съездить вместе с Мишей к Рогачевым. К старикам - как выразился Миша. Но появился Хуго Гомес и едва не поменял мои планы самым кардинальным образом.
        Он представился сотрудником Генерального консульства Испании, точнее, помощником консула, показал удостоверение и заявил, что у него есть важный разговор. Моя душа сразу ушла в пятки. Она и так-то болталась где-то явно ниже полагающегося ей места, а тут… Гомес почти все время улыбался, но его темно-серые глаза смотрели так пронзительно, просвечивая мое нутро до самых печенок, что я инстинктивно сжалась.
        - Хороший у вас номер. Двухкомнатный?.. Вы ведь вчера прилетели в Санкт-Петербург?
        Гомес держался подчеркнуто вежливо и официально.
        - У вас сохранился билет на рейс?
        - Да.
        Я вела себя послушно и даже подобострастно. Наверное, именно так, как и должны себя вести виновные в чем-то люди. Но в тот момент подобные психологические нюансы не приходили мне в голову. Я элементарно струсила и перепугалась.
        - Вы вылетели из Мадрида в пятнадцать ноль-ноль?.. А в аэропорт во сколько приехали?
        Гомес вел форменный допрос. Я же покорно отвечала, загипнотизированная пронзительным взглядом и магнетической энергией, исходившей от всей его фигуры - массивной, коренастой и неотвратимой, как мощный тяжелый грузовик. Спроси он тогда: убила ли я Мартинеса, я бы призналась тут же. Но он не спросил.
        - Извините, София, но вы должны проехать со мной в консульство.
        - А… зачем? - просипела я. Что-то часто у меня в последнее время стал пропадать голос.
        - Я не могу сейчас вам все объяснить, но к нам поступил срочный запрос из Мадрида. Там, э-э, кое-что произошло.
        "Экстрадиция!" - мелькнуло в голове жуткое слово. "Все! Конец! Полиция нашла труп Анибала. И Донато, видимо, уже арестован. Вот отчего не отвечает его телефон".
        Оглушенная и растерянная, я и не пыталась протестовать. Переоделась в спальне, машинально вытащив из чемодана почему-то самую короткую и узкую юбку, которую берегла для прогулок с Донато. Он любил, когда я наряжалась в откровенную одежду, и другие мужики пялились на меня. А я это ненавижу! Но Донато лишь посмеивался, говоря, что настоящая женщина должна наводить мужчин на мысли о разврате, а не о Великом посте. Я же одеваюсь так, что иногда напоминаю засохшую облатку.
        Подобные заявления, если подумать, граничили с хамством, но я терпела. Может, из-за любви? Не знаю, я вообще не особо интересуюсь мужчинами. И до знакомства с Донато у меня ни с кем не было серьезных отношений. Но я консультировалась с опытными подругами, и они сказали, что все мужики ведут себя примерно одинаково. И думают. И даже смотрят всегда в одну сторону, известно, какую. Надо просто не обращать внимания на их глупости. Это даже хорошо, что они такие тупые. Благодаря этому, умным женщинам легко ими управлять. Но у меня как-то не получается управлять Донато. Наверное, я не такая уж и умная.
        А зачем я надела тогда именно эту юбку и прозрачную блузку, я не знаю. Говорю же - машинально. В прострации.
        Когда я вышла из спальни, в лице Гомеса что-то дрогнуло и изменилось. И он сразу предложил называть его Хуго. Мол, дела делами, но мы же земляки. В том смысле, что испанцы. Зачем излишний официоз? Но мне было все равно: Хуго, сеньор Гомес или даже дон Педро, живущий в Бразилии, где много диких обезьян. Бабушка Софья очень любила этот русский фильм про тетушку, которая здравствует, и часто смотрела его по видику. А я никогда не понимала, чего смешного в том, что человека зовут "дон Педро"? Странное у русских чувство юмора. Хотя я тоже отчасти русская. И порой намекаю на это знакомым, когда речь заходит о космосе или балете.
        А потом мы вышли с Хуго Гомесом на улицу и сели в машину, которую он умудрился припарковать на тротуаре у самого входа. Но едва Гомес собрался включить зажигание, как появился полицейский. Вернее, этот, как его…
        Санкт-Петербург. Пятый день второй фазы луны
        - …Гаишник, - подсказал Михаил.
        - Ну да. И он сказал, что Гомес нарушил правила. А тот начал спорить. А мне что-то стукнуло в голову, и я сказала - не спорь. А этот, гаи-ишник, даже стал радостным, и сказал Гомесу, что тот должен зайти к ним в машину. А я сказала, что мне надо вернуться в номер, потому что я забыла телефон. А потом я убежала.
        - Быстро бежала?
        - Нет. Наверное, нет. А почему ты об этом спросил?
        - Юбка у тебя шибко узкая.
        Лицо у Михаила было серьезным и даже печальным. Но кончики губ заметно подрагивали.
        - Смеешься? - с сарказмом спросила София. - Над кем смеешься? Над собой смеешься?
        - Ух, ты! - у Михаила вытянулось лицо. - Даже это знаешь?
        - А ты что думал? Я хорошо знаю русскую литературу. Может быть, даже лучше тебя.
        - Ладно, не хвались, идучи на рать.
        - Чего?
        - Проехали. Все рассказала?
        - Вроде все… А ты - все понял?
        - Не до конца… Ты как-то странно рассказывала, с паузами. Я уж тебя старался не перебивать, чтобы не сбилась. Говоришь, потом задумываешься о чем-то своем, затем продолжаешь. Но такое ощущение, что думаешь одно, а мне говоришь о другом. Или по-другому, будто редактируешь себя на ходу… Ладно. Суть я, кажется, уловил…
        Вляпалась ты крепко - это понятно. Убийство человека - это, дорогая София, более, чем серьезно. Если его раскроют - ты получишь срок на полную катушку. В смысле - максимальный.
        - Ты думаешь, мы зря не сообщили в полицию?
        - А ты знаешь, кто я по профессии?
        - Нет.
        - Адвокат. И, как юрист, скажу тебе, что если есть хоть какие-то смягчающие обстоятельства, надо идти на сотрудничество с правоохранительными органами. Не убегать, не прятаться и, тем более, не прятать трупы. Спрятать труп - расписаться в злом умысле.
        - Но Донато… Донато мне сказывал… Я подумала, что он прав.
        - Ну, Донато, это, конечно… - протянул Михаил с неопределенной интонацией. - Донато, это голова. Твой приятель прав в одном - уж больно странные обстоятельства всему этому сопутствуют. И мотивы убийства, действительно, было бы очень трудно объяснить. Потому что непонятны мотивы, как его, профессора. Чего он так взбесился? Но из этого не вытекает, что в полиции тебя поставили бы к стенке. Там тоже люди, а не звери.
        - А что значит - поставить к стенке?
        - Это я образно. Расстрелять, значит. Тебе это при любом раскладе не грозит. В Испании ведь смертная казнь отменена.
        - Миша! Я буду сердита, - София нахмурила брови. - Почему у тебя такой черный юмор?
        - Извини, София. В России у всех черный юмор. Страна такая, юморная. Знаешь, как шутили в блокадном Ленинграде? Сегодня хлеба не будет - пилораму разбомбили… Не поняла? Дедушка Эстебан не рассказывал?.. Жалел, значит.
        Когда Михаил упомянул о дедушке, София внезапно вспомнила о Бартолоуме. "А я ведь ему так и не позвонила. Волнуется, наверное. Звонит мне на мобильник. А я его оставила в номере. Неужели Донато прав, и дедушка тоже как-то замешан в этой истории?"
        - А зачем приходил Гомес? Как ты думаешь, Миша, полиция узнала про убийство Анибала?
        - Во-во, Анибал. Почти Ганнибал. Только вместо Рима - со слабой женщиной связался… Не могу чего-либо утверждать. Узнать-то они могли, но так, как Гомес, в подобных случаях не действуют. Если испанская сторона подозревает тебя в убийстве, они должны обратиться в местные правоохранительные органы. А то, что делал Гомес, самодеятельность какая-то. Объяснить можно только одним - в консульстве не хотят огласки, а информация поступила по спецканалам. А это означает, что официальных объявлений тебе пока не предъявлено. Но хорошего все равно мало… Вот что мы сейчас сделаем. Теперь я тебя просто обязан отвести к старикам.
        - Почему?
        - А ты забыла, где работал мой дед?
        София приоткрыла рот и хлопнула себя по лбу ладошкой.
        - В Ка-ге-бе?
        - Вот именно. Только не говори так деду, а то он подумает, что ты над ним издеваешься. Правильно произносится - Ка-гэ-бэ, филолог.
        - Миша, прекрати обзывать меня филологом! - София вспылила.
        - Все, все, прости. Больше не буду. Просто, ты вчера так хвасталась знанием русского языка…
        - Если бы ты знал испанский, как я русский, ты бы имел право…
        - Ладно-ладно, не обижайся. Это я так, любя… в смысле… фигурально, короче…
        Михаил споткнулся и замолчал. Неловкую паузу прервала София:
        - Ты говорил, они живут под городом? Дача, так называется?
        - Не совсем. Когда-то это было садоводческое хозяйство. Раньше такое называли "мичуринские сады", по имени одного известного русского агронома. Но теперь это уже натуральный поселок, домов понастроили… А находится он, да, недалеко от города. Ну, относительно. Сама увидишь… Чего у нас тут?
        Михаил приподнял графинчик с коньяком.
        - Допей на дорожку, как у нас говорят. И поедем… Девушка, нам счет, пожалуйста…
        Перед уходом из ресторана София заскочила "на минутку" в туалетную комнату, навести макияж. Обратно она появилась с ярко накрашенными губами и в громадных черных очках. Михаил повел носом, кашлянул в кулак, но ехидничать не стал.
        Пройдя по улице, они сели, в припаркованный неподалеку, автомобиль Михаила - темно-синий BMW.
        - Большая машина, - деловито заметила София, ерзая на переднем сиденье. С опозданием она заметила, что, вне зависимости от позы, ее длинные ноги выглядят слишком вызывающе. Ужасно короткая мини-юбка, которую она так неосмотрительно надела утром, не оставляла никаких возможностей для маневра.
        - Ты чего? - недоуменно спросил Михаил.
        - Да тесно тут, - пробормотала София и открыла дверцу. - Я лучше назад пересяду.
        - Тесно? - брови Михаила удивленно поползли вверх. Глаза же, невольно, остановились на ногах Софии. - Ну да, хм… Так давай, я сиденье отодвину.
        - Мне сзади удобней будет. Наверное, - колебалась София.
        - Сиди здесь. А то мне оглядываться придется, - последняя фраза показалась Софии двусмысленной, но Михаил тут же уточнил. - Так слушать лучше, когда собеседник рядом сидит. Расскажешь мне по дороге самое главное.
        - Чего? О чем ты, Миша? - София настолько опешила, что захлопнула дверцу. - Я тебе…
        Повернув руку, взглянула на часы.
        - О, Господи, уже первый час?! Я два часа тебе говорила. И по порядку, как ты просил. У меня язык уже, как это, замозолился.
        - Намозолился. Вот так, у вас, женщин, бывает. Сообщила много, а главное… Нет, кое-какую полезную информацию я получил. Но тебе не кажется, что пора растолковать мне про рукопись эту самую? Чего там твой средневековый монах сочинил? А то ходишь вокруг да около. Что там за секреты? Ведь из-за нее весь сыр-бор.
        - А разве я не сказала?
        - Нет, дорогая София, кроме невнятных намеков я ничего не услышал. Я уж не хотел тебя лишний раз перебивать в ресторане, чтобы ты не нервничала. Но теперь можешь выкладывать - спокойно, отдельно и по порядку, не упуская ни малейшей детали. Ехать больше часа. Управишься?
        - Опять по порядку говаривать? - хитро скосив глаза, спросила София. Положив сумку на колени и, тем самым, прикрыв немного бедра, она почувствовала себя уютней.
        - Обязательно. И по возможности - без лирических отступлений, - подтвердил Михаил, выруливая на Московский проспект.
        - Болен я и ощущаю себя глубоким старцем, хотя и не достиг покуда тех преклонных лет, когда плоть сама гласит человеку… Так пойдет? - София усмехнулась.
        - Погоди, это что?
        - Память у меня хорошая, вот что. Стопроцентную точность не гарантирую, но могу перевести по порядку и очень близко к испанскому тексту. Если не перебивать, и не торопить. Тогда я собьюсь. Я сокращать на ходу не умею.
        Михаил кинул на Софию озадаченный взгляд.
        - Ты хочешь сказать… Ты можешь перевести эту рукопись по памяти, с испанского на русский?
        - Ага.
        - И давно такое с тобой? В смысле - с памятью?
        - С детства, - София помрачнела. - После того, как родители погибли. У меня сначала провал в памяти наступил, вроде амнезии. Так?.. Ничего не помнила и никого не узнавала. А потом наоборот - все подряд стала поминать, как компьютер (Михаил моргнул, но удержался от реплики). Врачи сказали, такое редкое, но бывает. От шока что-то в мозгу пере… переменялось. Но я сама порой не поминаю, что запомнила. Бывает, что в голове само всплывает. А могу и номер собственного телефон забыть.
        - Вот ты какая, - тихо пробормотал Михаил.
        - Что ты сказал?
        - Я сказал, что ты феноменальная женщина. И вообще… Ты прости, что я над тобой подшучиваю. Дурацкие манеры. А ты… Ну, в общем…
        Лицо Софии отчего-то порозовело. Она опустила глаза.
        - Я вовсе не сержусь. Я не обидная… Так сказывать?
        - Сказывай. Я весь внимание.
        - Это как?
        - Выражение такое. Вроде фразеологизма. Означает, что я готов тебя очень внимательно слушать.
        - Хорошо, - София откинула голову назад, прикрыла глаза, сосредотачиваясь. - Я сказываю.
        Записки доминиканца
        На все воля Божья и Божий Промысел. Приуготовляясь правдиво и откровенно изложить дивные и ужасные события, коим стал свидетелем в незрелые и давние лета юности, возношу молитву Владыке Небесному, дабы не оставил он меня своей помощью и защитой.
        Болен я и ощущаю себя глубоким старцем, хотя и не достиг покуда тех преклонных лет, когда плоть сама гласит человеку: пора на вечный покой. В теле моем еще не иссякли жизненные силы, но душа одряхлела под гнетом неизбывной печали, что лежит на ней тяжким, воистину, могильным камнем уже три десятка лет. Печаль сия есть следствие жуткой и греховной тайны, к коей мне пришлось прикоснуться. И ужас, испытываемый мной, пред сей тайной, таков, что не в силах я был до сих пор ее никому раскрыть. Ибо душа моя трепещет и содрогается, как пред Геенной огненной, лишь при одном мимолетном воспоминании о тех страшных днях. Скорее всего, слабый и ничтожный человек, тварь Божья, не сподобился бы я на признание вплоть до самой последней исповеди пред смертной кончиной. Если бы не внезапное и ошеломительное обстоятельство, произошедшее несколько недель назад.
        А началось все с того, что настоятель монастыря, приор Рамиро, позвал меня в свои покои вскоре после дневной трапезы. Когда я вошел в келью, приор сидел за столом и рассматривал пергаментный свиток.
        - Закрой дверь, брат Каетано, проходи и садись, - сказал настоятель. - Я поручаю тебе дело обычное и привычное для тебя, но требующее особого внимания и секретности.
        Я направился к стене, где располагалась длинная дубовая скамейка, но настоятель указал пальцем на табуретку около стола.
        - Опричь тебя не должно о моем поручении ведать никому, пока ты доподлинно не прознаешь, какой смысл содержит сия книга.
        - Что за книга, отец Рамиро?
        - Сию рукопись передал мне идальго Сальвадоре де ла Вега, духовником коего я состоял, - приор посмотрел в потолок и перевел взгляд на меня. - Несколько лет назад он купил в Вальядолиде по низкой цене дом, принадлежавший ранее одному купцу-маррану. Сей крещеный еврей, притворяясь невинной овечкой, не соблюдал наши святые обряды и пытался сеять гнусную ересь среди таких же неблагонадежных соплеменников. Но преступные деяния не укрылись от зорких глаз его преосвященства, монсеньора Торквемадо. Еретика приговорили к смерти и сожгли. Все его имущество конфисковали, а дом выставили на продажу…
        Когда сеньор Сальвадоре приобрел дом, то велел слугам перекопать двор. Дело обычное. Среди народа ходят слухи о том, что евреи часто прячут неправедно нажитые богатства в разных укромных местечках. Нечестивцы надеются избежать конфискации в случае, ежели святая инквизиция изобличит их в греховных намерениях. Вот идальго по совету жены и решил проверить, не припрятал ли чего на черный денек предыдущий хозяин дома. Перерыв двор вдоль и поперек, слуги выкопали глиняный горшок, в коем лежал свиток, завернутый в кусок льняной ткани. Ни денег, ни драгоценностей сеньор Сальвадоре, к своему глубокому разочарованию, не нашел.
        Настоятель в задумчивости помолчал и продолжил:
        - Хотя, кто знает. Может и нашел. На все воля Божья… На предсмертной исповеди благородный идальго рассказал мне о рукописи. Он полагал, что, уж коли, нечестивый марран-еретик так тщательно прятал пергамент, то тот представляет большую ценность. Однако не понимал, какую, ибо не мог прочесть текста. Посещала идальго мысль, что в рукописи могут содержаться указания на места, где закопаны сокровища, но… Показывал знающим людям, но и они никогда не встречали такого письма: сие не латынь, и не древнегреческий, и даже не древнееврейский, как можно было бы предположить.
        Настоятель многозначительно посмотрел на меня:
        - Незадолго перед смертью, когда сеньор Сальвадоре уже тяжко болел, его посетило видение. Снизошел к нему Дух в чудесном голубом одеянии и поведал, что книгу надо передать тому, кто сможет распознать начертанные в ней знаки, ибо она несет важную весть. Идальго спросил у меня, есть ли в монастыре люди, способные на подобный труд? Я, конечно, сказал, что есть… Сеньор Сальвадоре упокоился сегодня ночью в надежде, что сотворил доброе дело, передав ценный свиток нашему братству.
        Приор осенил себя крестным знамением, сложил руки перед грудью и забормотал молитву. Я последовал его примеру.
        - …Аминь. Так что ты думаешь, брат Каетано?
        - А ты пробовал читать рукопись, отец Рамиро?
        - Я лишь глянул. Ты знаешь, я понимаю латынь и немного древнегреческий. Текст не очень хорошо сохранился, чернила местами выцвели. Надпись в самом начале я не разобрал, хотя начертание букв показалось мне знакомым. А дальше вообще идут какие-то значки, коих я никогда не видел.
        Настоятель изобразил приглашающий жест рукой. Я поднялся с табуретки и, обойдя стол, встал рядом с отцом Рамиро.
        Свиток был развернут полностью: высота его составляла около одного пье[3 - Пье - старинная испанская мера длины, примерно 28 см.], ширина - примерно три пье. Основной текст предваряла небольшая надпись на арамейском языке, выполненная крупными буквами. Я нагнулся над столом, пытаясь разобрать буквы, но выходила абракадабра. Остальной текст представлял из себя набор различных значков. Я знал, что такие значки называются "клинопись". В монастырской библиотеке ничего подобного не хранилось, но брат Назарио рассказывал мне, что клинописью раньше пользовались древние народы, жившие в Азии. Значки они наносили на глиняные таблички.
        Брат Назарио, знавший, казалось, почти все, что возможно знать смертному, даже рисовал мне на песке некоторые значки. Он видел их во время паломничества в Палестину. Но и он ничего никогда не говорил о пергаментах, выполненных клинописью. Сие было странно, очень странно.
        - Так что ты думаешь, Каетано? - с нетерпением повторил вопрос приор. Я коротко объяснил, как мог.
        - Арамейский язык и клинопись? - задумчиво произнес настоятель. - Про арамейский я слышал, а вот клинопись… А когда ими пользовались?
        - На арамейском говорили и писали, кажется, еще в первые лета после Рождества Христова. И раньше. А клинописью пользовались давно, совсем давно.
        - А что написано на арамейском языке?
        - Не могу пока понять. Сие или заклинание, навроде абракадабры, или зашифрованная надпись.
        Приор выбрался из-за стола и подошел к окну. Несмотря на средину июня, створка, застекленная матовым стеклом, была закрыта, чтобы не запускать горячий воздух - такая сильная жара стояла в те дни. Поэтому в келье, укрытой толстыми стенами, царила прохлада, в то время как монастырский двор изнемогал под лучами полуденного солнца. Настоятель открыл створку и, наклонившись, посмотрел вниз, словно беспокоясь - не стоит ли кто под окном. Воспользовавшись моментом, в келью тут же залетела здоровенная муха и закружилась, издавая утробное жужжание. Отец Рамиро, с насупленным видом, закрутил вслед мухе головой - его явно что-то беспокоило.
        Я прошел в угол кельи, к умывальнику, где висело холщовое полотенце и, сняв его с крючка, собрался выгнать муху. Но настоятель, разгадав мое намерение, протестующее поднял ладонь:
        - Не трогай ее - все подчинено воле Божьей.
        Он сделал шаг в сторону от окна и муха, словно принимая приглашение, неторопливо вылетела наружу. Приор захлопнул створку и вернулся на свое кресло у стола. На лице его блуждала загадочная улыбка.
        - Веришь ли ты в Провиденье, брат Каетано?
        Я не удивился вопросу. Настоятель отличался набожностью и суеверностью даже в сравнении с другими монахами и часто задавал подобные риторические вопросы. Он будто искал в них опору своим мыслям и поступкам. Вот и сейчас Рамиро не дал мне ответить, удовлетворившись моим сосредоточенным видом.
        - Видение, посетившее сеньора Сальвадоре перед кончиной, может оказаться пророческим. На смертном одре человек прозревает. Ты должен приложить все усилия, дабы прочитать зашифрованную надпись на армейском. А остальной текст… Для начала его надо аккуратно переписать, точнее, перерисовать значки. Пока чернила окончательно не стерлись. А потом… Потом видно будет.
        Я забрал свиток, но отнес его не в библиотеку, а в свою келью. Не знаю почему, но меня томило тревожное предчувствие. Вдруг попавший в мои руки пергамент не случайная загадка, а нечто более важное? Может быть, самое важное в моей жизни. То, самое главное, ради чего Всевышний посылает нас на сей свет.
        И я не мог никому доверить разгадку. Потому притащил в келью небольшой столик, разложил на нем свиток и приступил к расшифровке, просиживая над текстом почти сутки напролет. Через две недели я подобрал ключ к шифру, он оказался не таким уж и сложным, и прочел абзац, вынесенный в начало. И невообразимый ужас охватил меня.
        Текст гласил: "Знающий не узнает, помнящий не вспомнит. Только посвященному откроется путь туда, откуда начинается вечность. Назови три имени, положивших начало, и произнеси три слова, отворяющих вход: Анхиль, Шамхун, Иштар…"
        Дрожь пробежала по моим членам, когда я подумал о сокровенном смысле разгаданных мною слов. Я уже однажды слышал их и при таких обстоятельствах, что сомнений не оставалось - мне был ниспослан знак.
        Много лет я пытался все забыть и стереть из памяти. Более того, я внушал себе и почти внушил успокоительную мысль. Мысль о том, что события, свидетелем коих мне выпало стать в молодые годы, столь таинственны и ужасны, что, может, и не было их вовсе. А был чудовищный морок, подобный ночному кошмару, помутивший разум.
        Но теперь мне поступило знамение. Нет ничего в нашей жизни случайного, и все рано или поздно находит подтверждение и объяснение, преодолев обусловленный круг. Я же, испугавшись и умолчав, совершил в юности страшное прегрешение. Но Создатель, промысливающий все, ведает о моем прегрешении и оставляет надежду на искупление.
        Лишь получив несомненный знак, осмелился я на сей труд, дабы доверить память пергаменту. Но осмелился при сем, трепеща и волнуясь. И сегодня, в лето 1490 от Р.Х., начиная запись, вынужден я прибегнуть к хитроумному старинному шифру, коему обучил меня покойный брат Назарио. Мудрый и добросердечный мой наставник, брат Назарио, часто повторял: "Знание не есмь добро или зло. Оно дается нам по наущению Всевышнего, ведающему про все и над всеми. То, что открывается человеку, должно им быть познано и изведано. Ибо на все есть Божий Промысел".
        Полагая случившееся обстоятельство с рукописью маррана явным свидетельством Божьего наущения, не вправе я более хранить страшную тайну лишь в своей голове. Да и память моя ослабевает, упуская подробности, о значимости коих не мне судить. Но то, что я изложу, не каждому дано будет прочесть и понять, а токмо посвященному. И мне остается лишь уповать на то, что сего человека направит на верный путь рука Творца, а не его извечного противника и обвинителя, имя коего я не могу и не смею начертать на сем пергаменте.
        Вот моя история, изложенная прямо и откровенно лишь о доподлинно виденном и слышанном, без укрывания, поелику есмь она исповедь души, обращенная к Всеведующему и Всемогущему. Да простит Он грехи мои. Аминь.
        Родился я в местности Сеговия, в небольшом селении по прозванию Аревало. Отец мой, Диего Ривера, был обычным крестьянином, сумевшим впоследствии разбогатеть благодаря трудолюбию и упорству, а также удачной женитьбе на моей матери, происходившей из купеческого рода крещеных мавров-морисков. Мать моя, очень грамотная женщина, умела писать на кастильском и мавританском языке. К тому времени, когда я родился (седьмым и последним ребенком в семье), мой отец владел трактиром и постоялым двором на крупном участке земли.
        Не буду подробно описывать годы детства и юности, дабы не отвлекаться от основной канвы повествования. Замечу лишь, что родители меня баловали, как последыша. Я закончил школу при монастыре, выказав высокие способности ко всем наукам, особенно к языкам. Кастильский и мавританский, благодаря матери, я знал в совершенстве, а монахи обучили меня латыни и древнегреческому языку. Моя матушка стала заводить с отцом разговоры - не направить ли меня учиться в университет в Толедо? Уж очень она мечтала о том, чтобы я стал благородным ученым сеньором. Отец относился к этим разговорам насторожено, однако потихоньку и он начинал поддаваться тщеславным уговорам матери.
        И тут нашу семью постигло огромное несчастье. Во время эпидемии оспы, накрывшей черным крылом Кастилию и соседние провинции, умерла матушка и мой старший брат. А так как всего нас, братьев, было лишь двое, то я остался единственным наследником. О дальнейшей учебе пришлось забыть, я начал помогать отцу, работая в трактире вместе с сестрой Габриэлой - остальные к тому времени повыходили замуж. Благо, отец мог дать за каждой дочерью хорошее приданное.
        Отец сильно горевал после внезапной смерти супруги и даже не помышлял о новой женитьбе. Хотя был еще достаточно крепким мужчиной, немногим старше пятидесяти лет. Да и управительница в нашем большом хозяйстве не помешала бы. Но все изменилось, когда в селении появились старик Игнасио со своей внучкой, прекрасной лицом и изящной телом, Летицией. Они пришли откуда-то с юга, от границ с Гранадой, где тогда правили мавры, и часто происходили жестокие, кровавые стычки.
        В трактире на втором этаже, в жилой части здания, располагалось несколько комнат, предназначенные для купцов и прочих путников, останавливавшихся на нашем постоялом дворе. Игнасио попросил отца сдать ему и внучке комнату на несколько дней, пока они передохнут после долгой и трудной дороги.
        Направлялись они, по словам Игнасио, в Астурию, откуда он был родом и где жил в молодые годы, пока не нанялся моряком на корабль. А дальше очутился в Малаге, затем в Севилье… Обо всем этом Игнасио рассказывал отцу вечером за кружкой вина, а я прислушивался, прибираясь в трактире, и не сводя глаз с Летиции - уж больно она была хороша, гостья с юга. Высокая, стройная, с темно-рыжими кудрями и продолговатыми зелеными глазами, Летиция сразу покорила мое юное и неискушенное в любовных испытаниях сердце.
        Одного я тогда не заметил, ослепленный ее красотой - что и отец не сводит с девушки глаз. А Игнасио ему подливал и подливал вина, и платил, доставая из толстого кошелька серебряные монеты. Денег, судя по всему, у старика в кошельке хранилось много.
        В ту ночь мне не спалось. Лицо Летиции с длинным и продолговатым, необычным для испанок разрезом глаз, не шло у меня из головы. Я еще тогда не знал, шестнадцатилетний юнец, что так начинается любовная горячка.
        Заснул я поздно и настолько крепко, что даже проспал петухов. Разбудили меня яркие солнечные лучи. Вскочив и торопливо одевшись, я спустился вниз, опасаясь получить нахлобучку от отца: я обязан был каждое утро растапливать печь на кухне и носить воду из колодца, чтобы хватало на весь день. Еще спускаясь по лестнице, я услышал удивительно мелодичный, низкий женский голос, напевавший песню на мавританском языке, и невольно вздрогнул - такую же песню иногда пела моя покойная матушка. На кухне сестра и Летиция раскатывали тесто.
        - Ну и спать же ты, братец! - заметила Габриэла. - А мы без тебя печь растопили. Иди быстрей за водой, а то отец уже спрашивал, где Каетано-бездельник, и не пора его стянуть за ноги с постели.
        Девушки засмеялись. Я же покраснел от смущения, схватил в углу ведра и поспешил к колодцу.
        Еще никогда в жизни я не носил воду так споро, едва ли не бегом. Но не потому, что боялся гнева отца. Мне хотелось как можно быстрей попасть на кухню, чтобы видеть Летицию. Но мне не повезло. Едва я закончил таскать воду, как появился отец и послал меня в лавку за пряностями и солью. А когда я вернулся, отец сказал, что пора почистить коровник, пока он не превратился в Авгиевы конюшни. А в трактире он сегодня сам управится.
        Только вечером, за поздним ужином, я сумел опять увидеть Летицию, да и то лишь мельком. Она с сестрой прибиралась на кухне, почти не выходя в зал. Зато я подслушал часть разговора отца и Игнасио, которые, как и накануне, неторопливо попивали вино, сидя за соседним столом.
        - Какая шустрая и сообразительная у тебя внучка, - сказал отец. - Все в руках так и спорится. Мне даже неловко - она весь день нам помогала, лучше любой работницы. Вон, большой котел с утра почистила.
        - Это я ей велел, чтобы твоей дочке подсобила. Не гоже в ее возрасте без дела сидеть. Пусть готовится к семейной жизни, чтобы муж потом не ругался, что белоручка досталась, - Игнасио, заметив, что отец опорожнил кружку, снова наполнил ее из кувшина. - А у тебя, ты не обижайся, хозяйство запущено и настоящей женской руки нет. Что котел давно не чищен, я вчера приметил, когда на кухню заглянул. У дочери-то, наверно, все женихи на уме? Я тут сегодня видел одного паренька на гнедой кобыле. Часа два у двора вертелся, твоя к нему несколько раз выбегала, шушукались о чем-то.
        - Это сын мельника. Действительно, ухаживает за Габриэлой. Эх, не хочу я последнюю дочь из дома отпускать. Но если сын мельника сватов зашлет, как отказать? Лучше мужа в нашем селении и не придумаешь. Наверное, придется вскоре и кухарку нанимать, и служанку. Да, тяжело без жены.
        - Это так. Мужчина без жены, что жеребец без конюха. Вон, смотрю, пуговица у тебя на кармане оторвалась. Дочка-то за всем не углядит. До отца ли ей?
        Отец вздохнул. Мужчины замолчали, думая каждый о своем.
        - А вы когда дальше собираетесь?
        - Не решил пока. Нога у меня что-то разболелась в колене, охромел. Ты не против будешь, если мы на недельку задержимся?
        - Да что вы?! - отец не скрыл радости. - Живите, сколько понадобится. Я даже того, если Летиция помогать в трактире будет… Могу цену снизить за комнату.
        Игнасио не ответил. У меня же учащено забилось сердце. Неужели Летиция останется у нас еще на несколько дней? Мне очень, очень этого хотелось, пусть я еще и не понимал в тот момент до конца своих чувств.
        - А может… - отец помялся. Взялся за кувшин и подлил в кружку Игнасио. - Давай и я тебя угощу. Пусть этот кувшин за мой счет будет. Может, Летиция в служанки ко мне пойдет? Успеете вы в Астурию. Да и кто вас там ждет, после сорока-то лет? Оставайтесь у нас. Цирюльник наш новый дом построил, а старый, на окраине, собирается продавать. Можно сторговаться, дорого не возьмет. Он его в последние годы и не ремонтировал вовсе. Но жить можно. Оставайтесь здесь, места тут благодатные, спокойные.
        - А ты Летицию в служанки возьмешь, - утвердительно произнес старик.
        - Ага.
        - Нет, - Игнасио помотал головой. - Внучка теперь у меня одна. Не такой я ей участи хочу, чтобы по чужим людям в услужении ходить.
        Отец почесал кадык. С кухни донесся грудной смех Летиции.
        - А ты чего сидишь, ученый муж? - отец сердито посмотрел на меня. - Поел, так иди ворота закрой, стемнело уже. И лошадям овса подсыпь на ночь.
        Я вышел во двор и не слышал последующего разговора. Но Игнасио и отец еще долго пили вино и о чем-то негромко переговаривались, даже когда все остальные отправились спать.
        На следующий день, увидев, что Летиция начала мыть полы на втором этаже, я поинтересовался у сестры:
        - А чего это она старается?
        - А тебе отец не говорил? Он ее служанкой нанял.
        Видимо, на моем лице отразилось замешательство, и Габриэла спросила:
        - А ты чего? Недоволен?
        О, я был очень доволен, но, пытаясь скрыть обуревавшие меня чувства, пожал плечами:
        - Не знаю. Мы, вроде, и без нее справлялись.
        - Справлялись, да не очень, - сестра хитро улыбнулась. - Знаешь, Каетано, наверное, я замуж выйду.
        - Да ну?!
        - Да. Отец с мельником сегодня утром разговаривал. Скоро сватов зашлют. Понял?
        - Он же вроде говорил, что тебе еще рано?
        - Говорил. А теперь другое говорит. Говорит, если молодые друг друга любят, то зачем им мешать?
        И она счастливо засмеялась.
        Так и случилось. Уже через два месяца Габриэла и сын мельника сыграли свадьбу. Меня удивило то, что отец сам торопил это событие, хотя еще недавно и слышать не хотел о том, чтобы выдать дочку замуж. Но особо я над данными обстоятельствами не задумывался. Все мои мысли заняла Летиция.
        Еще до свадьбы Габриэлы, Игнасио, с активной помощью отца, купил старый домик цирюльника на окраине Аревало и поселился там вместе с внучкой. Правда, Летиция большую часть времени проводила в трактире, и часто оставалась ночевать в комнате для гостей. Отец объяснял это тем, что работать ей приходится с раннего утра и до позднего вечера, а идти по ночам на окраину опасно.
        - Я бы мог ее и провожать, - как-то в разговоре однажды вырвалось у меня.
        - А кто тебя просит? - рассердился отец. - Она что тебе, спать мешает?
        - Да нет, я просто так, - промямлил я, смутившись. И было отчего. К тому времени я уже понял, что влюблен в Летицию. Влюблен страстно, но, судя по всему, без особой надежды. Девушка приветливо относилась ко мне, всегда улыбалась, охотно разговаривала. А иногда я ловил на себе ее внимательный, изучающий взгляд, который она, впрочем, сразу отводила в сторону. И в то же время, как я заметил, Летиция старалась не оставаться со мной наедине, словно чего-то побаиваясь.
        Однако после того как Игнасио поселился отдельно, а моя сестра погрузилась в предсвадебные хлопоты, нам волей неволей приходилось иногда находиться в трактире вдвоем с Летицией, когда отец уезжал куда-то по делам. В такие часы Летиция заметно веселела, будто стряхивала с плеч неведомый груз. Мне даже начало казаться, что изменение ее настроения связано со мной, что (о, Боже, неужели это так?!), может быть, я ей нравлюсь.
        Однажды, когда она мыла в лохани посуду, я, подойдя сзади, залюбовался ее обнаженными руками, покрытыми легким пушком. Внезапно Летиция обернулась с шаловливой улыбкой и посмотрела мне прямо в глаза. Я задохнулся от вожделения и едва удержался, чтобы не поцеловать ее в пухлые приоткрытые губы. И мне почудилось тогда, что в раскосых глазах Летиции мелькнуло разочарование.
        Но тут все мои надежды были в одночасье развеяны самым жестоким и роковым образом.
        Ночью мне не спалось от духоты, и я решил спуститься вниз, чтобы попить и набрать в кружку воды. Когда я осторожно, стараясь не наступать на скрипящие половицы, крался по коридору, неожиданно распахнулась дверь комнаты, где спала Летиция, и оттуда вышел отец. Мы столкнулись едва ли ни нос к носу, и оба на мгновенье опешили.
        Отец оправился от растерянности первым. Он приложил палец ко рту, другой рукой взял меня за локоть и отвел обратно в мою комнату. Закрыв дверь, внимательно посмотрел на меня и сказал:
        - Что же, Каетано, это рано или поздно должно было произойти. Пора тебе все узнать.
        Я молчал, не в силах осмыслить случившееся.
        - Я и Летиция уже несколько недель живем как муж и жена, - продолжил отец. - Ты должен меня понять - я еще не старый мужчина, и мне нужна женщина. Мы обо всем договорились с Игнасио. Сочетаться браком с Летицией сейчас было бы преждевременно, ведь еще и полугода не минуло со дня смерти моей супруги и твоей матери. Упокой Господь ее невинную душу. Мы решили, что сначала выдадим замуж твою сестру, а уже после Нового года, как положено, повенчаемся с Летицией.
        После этих слов я впал в еще большее оцепенение, приоткрыв в изумлении рот. Отец понял это по своему и торопливо добавил:
        - Очевидно, ты хочешь сказать, что Летиция совершает большой грех, разделяя ложе с мужчиной без благословления священника? Но все не так. Дело в том, что Летиция, несмотря на свой весьма юный возраст, уже не девица, а вдова. Ее молодого мужа, воевавшего в ополчении, убили весной мавры. Игнасио мне все рассказал, и мы решили, что не будет большого греха, если вдовец и вдова разделят на время ложе, не спросив разрешения у церкви. Тем более, что Летиция меня любит, о чем поклялась перед иконой Святой Девы Марии. А в храм мы еще успеем сходить… С тобой все в порядке? Ты весь дрожишь и вспотел. Уж не болен ли?
        - Нет, все нормально, отец, - с трудом пробормотал я. - Просто, очень жарко. Я хотел сходить за водой и… И немного испугался, увидев тебя.
        - Какой ты пугливый. Это все науки, которыми тебя напичкали монахи. Всегда говорил твоей матери: мужчина должен работать и драться, а не сидеть за книжками. Теперь ты видишь, что это я, а не черт? - он негромко засмеялся, а у меня почему-то мурашки по телу забегали. - Ступай, попей воды и спокойно ложись спать. Кстати, пора и тебе о невесте задуматься. У цирюльника средняя дочь на выданье, зад, что у тельной коровы. Я обратил внимание в церкви на проповеди, когда она передо мной на скамейку садилась. А ты разве не заметил? И куда только смотришь? Славная будет жена с такой задницей, детей кучу нарожает. Сыграем и тебе через годик осенью свадьбу, ведь Летиции одной по хозяйству трудно будет управляться… Иди-иди, попей водицы. А то аж побледнел от жары.
        На следующий день я не разговаривал с Летицией и даже не смотрел в ее сторону. Не то, чтобы не хотел (ее прекрасное лицо, обрамленное темно-рыжими кудряшками, манило и завораживало меня подобно тому, как золотая монета манит своим чудным блеском еврея-ростовщика), - не мог. То, что я узнал ночью, настолько ошеломило меня, что я боялся взглянуть в сторону Летиции. Так, наверное, Персей боялся посмотреть на горгону Медузу, чтобы не окаменеть.
        Нет, я, конечно, не думал, что Летиция - чудовище. Но мне казалось противоестественным то, что юная девушка, в которую я был влюблен и строил в связи с этим волнующие планы, на деле уже не одну ночь делила ложе с моим отцом. Делила словно жена, как моя покойная мать всего несколько месяцев назад. А ведь еще накануне я мог Летицию поцеловать в ее призывно распахнутые губы.
        От подобных мыслей кровь бросалась мне в голову, и темнело в глазах до такой степени, что я слеп. Летиция тоже как будто что-то чувствовала и молчала, ни разу за утро не обратившись ко мне.
        После обеда отец и сестра уехали к мельнику, обсуждать вопросы по свадьбе. Уже стемнело, а они все не возвращались. Видимо, отца крепко угостил будущий сват - оба любили выпить. В трактире никого не было, и мы очутились вдвоем на кухне. Я присел на корточки около печи, где сохли поленья, чтобы настрогать лучин на вечер. Летиция подошла и остановилась за моей спиной так близко, что я слышал ее прерывистое дыхание. Руки у меня задрожали от волнения, в глазах потемнело, и я чиркнул ножом по большому пальцу. Сразу выступила кровь, я непроизвольно вскрикнул и поднес палец к губам. В тот же миг Летиция опустилась рядом со мной. Затем властно потянула меня за пораненную руку, нагнулась над ней и впилась в порез губами. Клянусь Господом, я ощутил, как она всасывает мою кровь!
        Внезапно она оторвала рот и подняла голову, облизывая окровавленные губы кончиком языка. Я оцепенел от непередаваемого чувства ужаса и восторга. Летиция несколько секунд смотрела мне в глаза, а затем, обхватив мое лицо руками, притянула его к своему лицу. Наши губы соединились в страстном поцелуе с привкусом крови, и через несколько мгновений сознание покинуло меня.
        Когда я очнулся, то увидел, что лежу на своей кровати. В окно, не закрытое ставней, тянуло вечерней прохладой. В углу, над плошкой с водой, потрескивала лучина. Меня слегка подташнивало, как будто перед этим я выпил слишком много молодого вина. Я не без труда встал и приблизился к окну. Голова кружилась, и ноги подрагивали, словно я стоял на дне лодки, плывущей по бурной реке.
        Высунувшись по пояс в окно, я посмотрел на небо. Еще было не поздно, первые звездочки только зажигались по краям небесного свода, но над горизонтом уже висела полная луна. Я пытался сообразить. В ту ночь, когда я увидел отца, выходящего из комнаты Летиции, был четвертый или пятый день второй четверти луны. Если сегодня полнолуние, это означает, что минуло трое или четверо суток. Я ничего не помнил, кроме… кроме… При воспоминании о кровавом поцелуе Летиции, голова моя так закружилась, что я схватился за подоконник, лишь бы не упасть. Осторожно вернулся к кровати, но, приседая, снова покачнулся и задел рукой кружку с водой, стоявшую на табурете. Кружка с глухим стуком упала на пол.
        Я сидел на кровати, пытаясь понять, что же со мной приключилось. Может, все это сон? Где-то в глубине сознания шевельнулась заманчивая мысль - может, и то, что я узнал про отца с Летицией, тоже сон? Я просто заснул и увидел мучительный и глупый кошмар? Почему бы и нет? Мысль мне понравилась, но обдумать ее до конца я не успел. Заскрипели лестничные ступеньки - по тяжелым шагам я понял, что наверх поднимается отец.
        Я лег на кровать, укрылся простыней, и застыл в ожидании, понимая, что сейчас что-то должно проясниться. Половицы заскрипели уже в коридоре, и в проеме открытой двери остановился отец. Я приподнял руку в слабом приветственном жесте, но промолчал, не желая торопить события.
        - Слава те Господи! Пришел в себя? - на лице отца появилась неуверенная улыбка. - Узнаешь меня, Каетано? Я твой отец.
        - Узнаю, - просипел я, с трудом владея собственным голосом. Да и мысли в слова собирались неохотно, словно бараны, разбредшиеся по зеленой лужайке. - А что случилось, отец?
        - А ты ничего не помнишь? Вот напасть, напугал ты меня. После того, как умерли твоя мать и брат, после этого несчастья, я так боюсь… - голос отца пресекся, и он продолжил после паузы. - Два дня ты был сам не свой, странный какой-то. Говорил, будто сильно болит голова. А сегодня днем внезапно упал и забился, словно в падучей. А потом вовсе сознание покинуло тебя. Я так испугался…
        Я внимательно слушал отца, пытаясь разобраться в событиях. Отец говорит, что я потерял сознание сегодня днем? Ладно. Но, что было перед этим? Почему я ничего не помню с того самого вечера?
        Внезапно меня осенила простая мысль. Я приподнял левую руку и посмотрел на большой палец - на нем алел совсем свежий, едва затянувшийся рубец. Значит, мне не приснилось, как я порезал палец, а потом целовался с Летицией? Я едва не застонал от отчаянья.
        - … Пришлось съездить за цирюльником. Он пустил тебе кровь, но это не помогло. Ты метался в бреду. Цирюльник велел поить тебя водой и обтирать полотенцем, смоченным в растворе винного уксуса. Я уже собрался завтра идти в церковь, чтобы заказать молитву, так ты был плох еще час назад. Как ты себя сейчас чувствуешь?
        - Не очень. Голова кружится.
        - Ты лежи, не вставай. Цирюльник сказал, что тебе нужен покой. Возможно, ты перегрелся на солнце. Ты ведь почти весь день работал на дворе… Но теперь, я уверен, ты поправишься. Жаль, что не сможешь завтра побывать на венчании сестры. Не переносить же свадьбу, верно? Я закрою трактир на весь день, а за тобой присмотрит Летиция.
        При этом имени меня едва не пробила дрожь, а кровь прилила к лицу. Но отец ничего не заметил и ушел успокоенный. Вскоре появилась сестра. Она сидела на кровати и радостно тараторила о предстоящей свадьбе, я же невпопад улыбался и думал только о ней, о своей рыжеволосой искусительнице Летиции с зелеными, как изумруды, глазами.
        - Ты меня почти не слушаешь, - обиженно заметила Габриэла. - И вправду совсем больной. Ладно, я пойду, нам с отцом завтра рано вставать. А я уже следующую ночь… я уже буду спать в другом месте. Приезжай к нам в гости на мельницу, как поправишься.
        Она чмокнула меня в щеку, перекрестила и ушла. Я вновь остался один. Мне страстно хотелось увидеть Летицию, несмотря на странные и даже пугающие воспоминания. Желание томило мои воспаленные мозги и возбужденную плоть столь сильно, что я собрался сходить в комнату девушки, хотя и чувствовал сильную слабость. Но благоразумие удержало меня на самом пороге: Летиция сейчас могла находиться вместе с отцом. Я представил ее молодое и упругое тело в волосатых руках отца и почувствовал бешенство и бессилие.
        Так я промаялся почти до рассвета, то проваливаясь в короткий сон, то просыпаясь. Мне постоянно мерещилась обнаженная Летиция, в таком греховном виде и с такими подробностями, которые я не мог, не должен был знать. Она извивалась всем телом, сидя у меня на бедрах, и я отчетливо различал в лунном свете маленькую, но выпуклую, темно-коричневую родинку немного ниже соска левой груди.
        "Но я же никогда не видел ее обнаженной?" - приходила одновременно пугающая и возбуждающая мысль. Я вскакивал на кровати и морок рассеивался. Но стоило мне прилечь, как развратные видения, подобно голодным псам, накидывались на меня вновь и вновь, терзая греховными желаниями. Только под утро я провалился, словно в бездонный колодец, в тяжелый черный сон без сновидений. А когда открыл глаза, на моей кровати сидела Летиция.
        Увидев, что я приоткрыл глаза, Летиция слабо улыбнулась и провела ладошкой по моему лбу, убирая мокрые от пота волосы.
        - Лежи спокойно, Каетано. Все хорошо, это я, твоя Летиция.
        - Летиция, - хрипло прошептал я. - Я не понимаю… Это опять сон?
        - Нет, это не сон, - она негромко рассмеялась своим низким волнующим голосом, отчего у меня свело низ живота. - Подожди немного, глупыш, я все объясню.
        Она встала с кровати и резким движением сняла с себя платье. Под ним ничего не было. Увидев прекрасное обнаженное тело в свете, падающих из окна, солнечных лучей, я в суеверном ужасе закрыл глаза. Фигура обнаженной Летиции с распущенными волосами пробудила во мне воспоминания о грешницах в аду, которых я видел на церковных фресках. А еще в моей голове крутилось загадочное и страшное слово, услышанное где-то раньше. Возможно, в монастыре от монахов. И слово было - суккуб[4 - Суккуб (суккубус) - в средневековых легендах демоница (или демон в женском обличье), посещающая ночью молодых мужчин и вызывающая у них сладострастные сны.].
        Но девушка уже лежала рядом со мной, прижимаясь всем телом и обнимая меня за плечи. Руки у нее были на удивление теплыми, почти горячими. Я почувствовал на груди отрывистые поцелуи, похожие на слабые укусы, потом ее язык побежал по шее и добежал до моих губ, раздвигая их. Кончики наших языков встретились, и я ввергнул свое, истомленное мучительной страстью, сознание в пучину сладостного безумия…
        Потом Летиция заговорила:
        - Если бы ты, знал, Каетано, как я тебя люблю. И если бы я знала заранее, что ты разожжешь в моем сердце такую любовь… Когда мы добрались до Аревало, у нас почти не оставалось денег. Игнасио сказал, что если мы что-то не придумаем, то придется побираться. Когда мы зашли в селение, то попросили воды у хозяйки одного из домов. Хозяйка оказалась на редкость разговорчивой. Игнасио поинтересовался, где можно остановиться на ночлег, и болтливая женщина не только указала ваш трактир, но и сообщила много разных подробностей. В том числе и о том, что владелец трактира потерял недавно жену и теперь вдовствует. "Богатый вдовец, - заметил Игнасио, когда мы отошли от дома. - Это интересно. Улыбайся ему почаще, Летиция. Может, он снизит плату за ночлег". Тогда я даже не представляла, что задумал мой дед.
        - Но, подожди, - остановил я рассказ Летиции. - Мне показалось, что у вас много денег. Когда Игнасио доставал кошелек, он едва не лопался от серебряных монет.
        - Как ты наивен, Каетано, - вздохнула Летиция. - Какие монеты? Их оставалось всего несколько штук, а в кошелек, чтобы выглядел полным, Игнасио наложил бобов… Когда я тебя увидела в первый раз во дворе, то подумала: вот какой красивый юноша. Но он из богатой семьи, зачем ему нужна бедная девушка, да еще успевшая побывать замужем? К тому же ты производил впечатление высокомерного и нелюдимого человека. Зато твой отец сразу же положил на меня глаз, так и вился вокруг. И уже на второй день они договорились с Игнасио. А ты к тому времени и двух слов мне не сказал. Разве я могла надеяться на твою благосклонность?
        - Но, я не понимаю. Отец сказал, что ты его любишь… - я искал противоречия и ложь в словах Летиции, испытывая к ней смешанное чувство любви и ненависти. Мне хотелось поймать ее на лжи, чтобы убедить себя в том, что она развратная потаскуха. Наверное, таким способом я искал оправдание в собственных глазах и повод разорвать отношения. Я еще не понимал, что безумно влюблен в Летицию, и избавиться от ее чар мне уже не суждено.
        - И по поводу денег. Если у вас их не было, как Игнасио ухитрился купить домик цирюльника?
        - Разве я могла полюбить твоего отца? Он старый, седой и толстый. Но какой у меня оставался выбор? Идти в служанки? Твой отец совсем потерял голову от страсти ко мне и предложил Игнасио выгодную сделку. Стыдно тебе признаваться, но отец купил меня у Игнасио. В обмен на старый дом цирюльника… Все случилось так быстро, они ударили по рукам, а я… Тогда мне показалось, что так будет лучше для всех… Но потом я стала замечать, как ты смотришь на меня, как подрагивает твой голос, когда ты разговариваешь со мной… Девушке не надо много времени для того, чтобы понять, как к ней относится мужчина. Я все поняла, но слишком поздно. И, самое главное, я поняла, что ты тоже мне очень нравишься. Я пыталась скрывать свои чувства и от тебя, и от отца, но однажды я не выдержала… Меня так тянуло к тебе.
        Летиция попробовала погладить мое плечо, но я в гневе оттолкнул ее руку и сел на кровати, повернувшись спиной. Внутри у меня все клокотало от возмущения.
        - Как ты могла?! - в отчаянье выкрикнул я. - Что ты наделала?! Гадина, тварь, продажная шлюха!
        Развернулся и ударил Летицию по щеке. Голова ее мотнулась по подушке, разметывая рыжие кудри. В эти секунды я был способен убить Летицию. Я смотрел на ее длинную белую шею, на которой пульсировала тонкая жилка, и в голове вертелась навязчивая мысль: надо покончить с этим мороком. Это не женщина, обычная земная женщина не может быть такой красивой и желанной. Это демоница. НАДО ЕЕ УБИТЬ. Надо ее убить, и все закончится.
        Но мои жадные глаза скользнули ниже, от шеи - к бесстыдно торчащим, упругим грудям с высокими темно-розовыми сосками. Они прерывисто вздымались в такт неровному дыханию девушки, и я отчетливо разглядел коричневую родинку немного ниже соска левой груди. Мутная волна сумасшедшего желания захлестнула мое сознание, и я набросился на Летицию, словно похотливый зверь, чтобы насладиться ее обнаженной, дышащей бесстыдным грехом и безудержной страстью, плотью…
        А после мы снова оба лежали без сил, и Летиция тихо шептала, едва не задевая губами мое ухо:
        - Мой любимый, мой любимый мальчик Каетано. Мой любимый, как я тебя люблю, как безумно я тебя люблю…
        Этот низкий воркующий голос до сих пор звучит в моей памяти, как бы я не изнурял себя нескончаемыми молитвами в течение десятилетий, проведенных в монастыре:
        - Мой любимый мальчик Каетано…
        Так минуло несколько месяцев. Это было странное и мучительное для меня время. С Летицией мы виделись каждый день, но урывками, и оба изо всех сил скрывали свои чувства от отца. Я ощущал, что начинаю потихоньку ненавидеть его, и это меня пугало. Чтобы не сорваться, я старался с ним меньше разговаривать. Но отца, похоже, устраивали такие отношения. Возможно, он чувствовал вину передо мной из-за того, что так быстро забыл мать, найдя молодую любовницу. Поэтому и не хотел лишних разговоров. К тому же, отец был сильно увлечен Летицией и почти ни на шаг не отходил от нее. Я же убирался и присматривал за коровами и лошадьми, заготавливал на зиму дрова, ездил за продуктами для трактира… И понимал с каждым днем все больше, что этот Гордиев узел надо как-то разрубить.
        Однажды в разговоре я предложил Летиции сбежать из дома, улучив подходящий момент, но она уговорила меня подождать:
        - У тебя совсем нет денег. Если ты украдешь деньги у отца, то нас будут разыскивать, как грабителей. А если мы уйдем без денег, то нам придется нищенствовать.
        - Я наймусь в батраки и заработаю нам на жизнь, - возразил я.
        Летиция отрицательно покачала головой:
        - Я знаю, что такое нищая жизнь и не хочу быть женой батрака.
        - Зато я знаю, что ты хочешь быть женой богатого трактирщика, - язвительно заметил я. - После Рождества отец собирается жениться на тебе. Мне невыносимо думать об этом. Иногда мне хочется убить вас обоих. А потом себя.
        - Не злись, Каетано. Грех так думать. Мы обязательно найдем какой-то выход.
        - Какой? Ты мне уже столько времени это обещаешь.
        - Подожди. Еще совсем чуть-чуть и все наладится.
        Она опять меня уговорила, но я чувствовал, что терпение мое иссякает.
        И тут последовали, одно за другим, загадочные и страшные события, приведшие к чудовищной развязке. И начало этой роковой цепочки положило нападение на отца. А оно, в свою очередь, было вызвано, как я понял уже позднее, еще одним чрезвычайным обстоятельством.
        Однажды, когда я прибирался в стойлах у лошадей, а отец куда-то уехал, Летиция прибежала в конюшню. По ее лицу я понял, что она чем-то сильно взволнована.
        - Каетано, у меня неприятная новость.
        Я отставил в сторону лопату, которой убирал навоз, и застыл в напряженном ожидании. Я постоянно нервничал с того времени, как завязались наши отношения с Летицией, ожидая чего-то плохого. Ведь в том, чем мы занимались, было нечто порочное и даже кощунственное. Воспитанный в религиозной семье и проведший несколько лет в монастырской школе, я не мог не испытывать по этому поводу угрызений совести. Мне казалось, что Бог наблюдает за мной и рано или поздно накажет меня за прегрешения. И, тем не менее, сообщение Летиции застало меня врасплох.
        - Я беременна.
        На мгновение я потерял дар речи, а потом промямлил:
        - И что теперь? Отец знает?
        - Нет, я еще ему не говорила. Но, сам понимаешь, долго это скрывать невозможно. У меня и так уже округлился живот, и отец начал подшучивать, что я разленилась и растолстела. Я и сама думала, что просто поправляюсь. Но два дня назад и сегодня… В общем, я поняла, что у меня будет ребенок.
        - И что теперь? - повторил я, находясь в полной растерянности.
        - Пока не знаю. Дождемся, что скажет отец.
        Признаюсь честно, я рассчитывал на то, что отец предпочтет самый простой и удобный путь - найдет знахарку, чтобы она удалила плод. Ведь беременность Летиции сильно осложняла ситуацию. Отцу надо было думать о том, как скрыть беременность незамужней служанки от окружающих, а я… А я боялся, что забеременев, Летиция не захочет бежать со мной. Так я рассуждал и прикидывал. Но отец решил по-другому.
        Возможно, ему льстило, что от него может родить молодая жена. Возможно, он рассчитывал, что это будет еще один наследник, взамен моего умершего брата. А, возможно, как верующего человека, его тяготила двусмысленность ситуации, и он хотел скорее все упорядочить. Так или иначе, узнав про беременность Летиции, он изменил свои планы и решил по-быстрому повенчаться с ней, не дожидаясь окончания траура по матери. Отец даже собрался сходить к священнику, чтобы утрясти кое-какие щекотливые вопросы.
        Я находился в отчаянии. Ведь если они повенчаются - все мои планы рухнут. И отношения с Летицией придется навсегда прервать. А я этого не мог допустить ни в коем случае. Даже в мыслях. Но что делать? Я не знал. Однако за меня обстоятельствами распорядились другие люди. И судьба.
        Через неделю или две после известия о беременности Летиции отец отправился на мельницу - навестить Габриэлу и заодно обсудить со свекром хозяйственные дела о покупке партии муки для трактира. Когда отец возвращался назад поздно вечером и изрядно выпивши, на него напали разбойники. Отца ударили дубиной по голове, он упал с лошади и потерял сознание.
        Возможно, его бы убили совсем, но разбойников спугнули купцы, ехавшие с охраной на ярмарку в Сеговию. Купцы подобрали отца и довезли его до дома. Слава Всевышнему, голова у отца осталась цела, но на затылке вскочила огромная шишка. Кроме того, при падении с лошади он вывихнул ногу. Ногу вправил на следующее утро коновал-костоправ, но отцу пришлось несколько дней провести в постели. И после этого нога продолжала сильно болеть, так, что отец еле ходил, опираясь на сучковатую палку из тиса. Одно радовало - пока отец лежал в постели, Летиция каждую ночь пробиралась ко мне в комнату, где мы, хотя и с опаской, предавались любовным утехам.
        Прослышав о беде, к нам заехал Игнасио. Проведя какое-то время в спальне отца, он затем уединился с Летицией. Меня это разозлило, так как я считал Игнасио сводником и негодяем, продавшем Летицию отцу за старый дом. Беседовал Игнасио с Летицией очень долго, затем вышел от нее с озабоченным лицом, сел на лошадь и ускакал. Я сразу же потребовал от Летиции отчет об их разговоре, но она нахмурилась и довольно грубо ответила мне, что они вели речь о родственных делах, которые меня не касаются. Я вспылил и в бешенстве вышел во двор, даже не накинув плаща, несмотря на то, что шел снег.
        Я стоял на невысоком крылечке, не ощущая холода. Я чувствовал себя человеком, попавшем в трясину. Вроде руки-ноги на месте и силы есть, но выбраться невозможно, лишь утопаешь все глубже. Но сзади хлопнула дверь, и мою шею обвили горячие руки Летиции.
        - Ты меня совсем не любишь, Каетано., - заговорила она сбивчиво и сердито. - Ты только злишься. Если бы ты представлял, как я расстроена тем, что случилось. Я уже была готова убежать с тобой. Но теперь мы не можем бросить отца, ведь, правда? Пусть у него хотя бы заживет нога, чтобы он мог нормально ходить. Не злись.
        Я молчал, сердито дыша через нос. А руки Летиции, между тем, забрались ко мне за пазуху.
        - Я соскучилась по тебе. Пойдем быстрей на сеновал, пока отец спит. Я так тебя хочу…
        Она тяжело задышала, покусывая мочку моего уха в паузах между горячим шепотом, и я безропотно пошел с ней на сеновал. Летиция одурманивала мое сознание, как напиток из белладонны, и я сам с радостью пил этот дурман, не в силах удержаться от искушения.
        Отче наш Всемогущий, спаси и сохрани!
        А через три или четыре дня убили Игнасио.
        Кто-то залез к нему ночью в дом и перерезал горло. Но перед этим Игнасио прижигали огнем. Наверное, разбойники думали, что у одинокого старика есть спрятанные деньги: в доме все было перерыто сверху донизу.
        Тело могло бы долго лежать не обнаруженным, но внезапно сильно забеспокоилась Летиция, словно почувствовав беду. Весь день она не находила себе места, а под вечер к нам приехал на телеге мельник с двумя сыновьями, привез муку. Летиция попросила их на обратном пути навестить Игнасио. Они и обнаружили труп.
        На следующий день покойника по быстрому отпели и похоронили. Близких у него никого не было, кроме Летиции, могилу помогли выкопать сыновья мельника. Летиция, я видел, очень сильно переживала и нервничала, но, что удивительно, совсем не плакала. Лишь лицо почернело, и глаза ввалились и заблестели нездоровым блеском, как у больного лихорадкой.
        Когда стемнело, я помог подняться на второй этаж отцу, уложил его на кровать, пожелал спокойной ночи и отправился к себе. Отец в тот вечер выпил много вина, поминая Игнасио и, как мне показалось, уснул, едва голова коснулась подушки. Чуть позже поднялась наверх и Летиция. Я прислушивался к ее шагам - мне очень хотелось, чтобы она зашла ко мне. Я даже специально оставил свою дверь открытой. Момент был самый подходящий - пьяный отец обычно крепко спал до самого утра.
        Но мои надежды не оправдались - Летиция сразу же закрылась в своей комнате, находившейся напротив лестницы. Я с трудом удержался от того, чтобы не прокрасться к любовнице: плотское желание боролось во мне с пониманием - Летиции сегодня не до меня. Не знаю, насколько она любила Игнасио, но, так или иначе, ужасная и мучительная смерть близкого человека не могла ее не расстроить.
        Тем не менее, я продолжал лежать на кровати с открытыми глазами, вовсе не пытаясь заснуть. Страсть хитроумно придумывала причины для того, чтобы пойти к Летиции: вдруг она сейчас плачет, лежа в темноте? Я сяду рядом с ней и успокою ее. Только успокою, ведь ей так грустно и одиноко. Такие и подобные мысли крутились у меня в голове, исподволь разжигая желание.
        И вдруг тихонечко скрипнула дверь. По направлению звука я догадался, что это Летиция, потому что комната отца располагалась в другом конце коридора, за моей комнатой. Меня аж бросило в пот, и я присел на кровати: ага, Летиция все-таки придет ко мне! Но шаги направились не по коридору, а вниз по лестнице: Летиция зачем-то решила спуститься в трактир.
        Я сидел на кровати, поставив ноги на пол, и раздумывал, что предпринять. То ли дождаться возвращения Летиции (вдруг она решит зайти ко мне?), то ли прекратить маяться чепухой и попробовать заснуть. И тут я снова различил скрип.
        Сомнения не было - так могла скрипеть только входная дверь. Летиция собралась глубокой ночью на улицу? Это показалось мне слишком странным и вполне достаточным для того, чтобы дать выход накопившейся энергии. Я соскочил с кровати и торопливо направился вниз.
        Не скажу, что в тот момент у меня в голове присутствовали какие-то умные мысли. Я, скорее, думал о том, как затащу сейчас Летицию на сеновал. Поэтому, на всякий случай, накинул на себя короткий бараний кожух, висевший у дверей, и осторожно выглянул во двор.
        Я вел себя в тот момент, как легкомысленный подросток. Меня сжигало любопытство, подогреваемой плотским желанием - вот и все. Мне представлялось, как я подкрадываюсь к Летиции, стоящей во дворе, мы начинаем целоваться на морозе, а потом бежим на сеновал. Но произошло совсем другое.
        Едва я, приоткрыв дверь, высунул голову на улицу, как раздался стук падающей щеколды, хорошо слышный в ночной морозной тишине. Кто-то выходил из калитки около ворот. Или наоборот, кто-то заходил? Неужели Летиция с кем-то встречается тайком?
        Эти предположения моментально пронеслись в голове, пока я вглядывался в ночную темноту. Впрочем, было не так уж и темно. Ночь стояла лунная и относительно безоблачная, и во дворе я никого не заметил. Времени на размышления не оставалось, тем более, что я начинал беспокоиться.
        Пробежав через двор к калитке, я открыл ее и выглянул за ограду. В шагах пятидесяти, по правую руку, я заметил Летицию. Она быстро удалялась, держа в правой руке какой-то продолговатый предмет, похожий на лопату. Я немедленно двинулся вслед за девушкой, держась ближе к ограде и стараясь оставаться незамеченным. Но Летиция и не оглядывалась. Похоже, что она очень спешила.
        Через какое-то время я понял, что мы идем по направлению к церкви, находящейся на самой окраине селения. Дойдя до церкви, Летиция свернула налево, пересекая дорогу, и пошла вдоль каменной церковной ограды. "Неужели она идет на кладбище?" - пронзила меня пугающая мысль.
        К собственному ужасу, я не ошибся. Через несколько минут мы очутились на кладбище, у свежей могилы Игнасио. Я сам помогал ее сегодня днем рыть сыновьям мельника.
        Несмотря на мороз, я вспотел от волнения и страха. Чем дольше длилось мое знакомство с Летицией, тем больше я убеждался в том, что эту девушку окружала какая-то тайна. Я не знал, что мне предстоит увидеть в ближайшее время, но сами обстоятельства происходящего свидетельствовали о какой-то жуткой загадке. Какой именно? Неужели здесь, на кладбище, холодной зимней ночью, мне суждено узнать разгадку? Я спрятался за густыми кустами орешника и стал наблюдать, скрестив, на всякий случай, указательный и средний палец на левой руке.
        Летиция, между тем, подошла к могиле и начала ее раскапывать. Она действительно принесла с собой лопату. Железо звенело о смерзшуюся землю. Но слабый мороз прихватил ее за несколько часов, минувших после похорон, лишь снаружи, и Летиция раскидала могильный холм довольно быстро. Я не мог не отметить, что работала она с удивительной энергией, без малейшего передыха. Мне и в голову не приходило, что в ее стройном, но хрупком теле, таится столько силы.
        Вскоре Летиция скинула мешавшую ей душегрейку из бараньей шкуры, оказавшись в шерстяном вязаном свитере. Но я, вынужденный, в отличие от Летиции, стоять на месте, скрываясь за кустами, сильно мерз. Ведь под коротким кожухом у меня находились лишь холщовые штаны и рубаха. Холод пробирался снизу до самого нутра, и через полчаса мои зубы заклацали громче и сильнее, чем лопата Летиции.
        "А зачем мне дальше мерзнуть? - подумал я. - Все равно Летиции не отпереться, я все видел своими глазами. Чего она может из могилы выкапывать? Не золото же там зарыто? Мы же вместе хоронили Игнасио. Правда, она могла что-то незаметно засунуть в гроб. Но зачем?"
        Я уже собрался выйти из-за орешника, чтобы начистоту поговорить с Летицией, как вдруг меня осенила ужасная догадка. Как же я сразу об этом не подумал?! Летиция хотела совершить какой-то обряд! И, конечно же, не христианский. Какой же благоверный католик будет раскапывать ночью свежую могилу?
        Я тут же вспомнил о том, что Игнасио с Летицией пришли с юга, где жили мавры, что Летиция хорошо говорила на мавританском языке, да и внешне она отличалась от обычных испанских женщин, живших в округе. Одни раскосые, завораживающие душу, глаза, чего стоят. Неужели она языческая ведьма?
        Невзирая на мороз, я почувствовал, как меня прошиб холодный пот. Нет, такого не могло быть. Она же крестилась, читала молитвы, называла вслух имя Господа… Подумав о Всевышнем, я забормотал охранительную молитву, которой меня еще в детстве научила матушка.
        "Нет, - решил я. - Будь что будет, но я должен немедленно поговорить с Летицией, пока не замерз окончательно. Какой же я католик, если испугался обычной язычницы, пусть и обуянной бесом? Господь со мной, и сила Его во мне". С этими словами я вышел из-за кустов, осеняя Летицию крестным знамением.
        Она к тому времени уже углубилась в могилу и не сразу заметила меня. Но когда я подошел совсем близко, Летиция обернулась и замерла, как статуя. Лопата выпала у нее из рук. Так мы стояли в нескольких шагах, уставившись друг на друга.
        - Каетано? - первой нарушила молчание Летиция, словно не узнавая меня. - Каетано… Зачем ты здесь?
        - Ты спрашиваешь у меня, зачем я здесь? Это я должен спросить, что ты делаешь здесь ночью, раскапывая могилу своего деда?
        - Зачем ты пошел за мной, Каетано? - Летиция говорила странным утробным голосом, почти басом. - Уходи отсюда, прошу тебя.
        - Нет, я никуда не уйду, пока ты мне все не расскажешь. Признайся честно, Летиция, ты… ты… ведьма?
        Летиция ничего не ответила, только подняла голову и посмотрела куда-то мне за спину. Я полуобернулся: между могил к нам медленно приближался отец, опираясь на свой костыль. "О, Боже праведный! - воскликнул я про себя. - Что же это такое творится?"
        Отец, между тем, приблизился почти вплотную к могиле Игнасио и остановился, тяжело дыша, между мной и Летицией. На лице его читались гнев и изумление.
        - Да, любое непотребство я ожидал увидеть, но только не такое. Не схожу ли я с ума?
        - Отец, - начал было я, решив изложить наскоро придуманную версию, но он протестующее поднял руку с костылем.
        - Не смей ничего говорить, Каетано, пока я не закончу… Как же я был слеп и глух! Мне и в голову не могло придти, что мой сын способен на такое, на такое… Вечером того дня, когда к нам заезжал Игнасио, я ненадолго заснул. А когда проснулся, то захотел попить воды. Но кружка была пуста, и я позвал Летицию, но она не откликнулась. После этого я позвал тебя, Каетано, но и ты не отозвался. Тогда я решил спуститься за водой сам, хотя нога и сильно болела… Попив воды, я подумал, а куда это на ночь глядя девались мой сын и моя невенчанная жена? Никаких дурных мыслей у меня тогда в голове не было, так, забеспокоился немного… Во дворе я никого не увидел и решил дохромать до конюшни, заодно глянуть, сыты ли кони. Ведь ты, Каетано, всегда был немного ленив. Проходя мимо сеновала, я услышал какие-то голоса, и подошел поближе. Лучше бы я этого не делал!
        Отец со злостью стукнул костылем о землю.
        - Подойдя к сеновалу, я услышал такие вскрики и стоны, что и похотливые кошки не издают. И это были вы: мой сын и женщина, которую я собирался назвать женой… В бешенстве я сначала хотел убить вас обоих. Но потом подумал: как я оправдаю это убийство? Кто мне поверит, что я убил невенчанную жену, которая прелюбодействовала с моим сыном? Меня самого казнят в воскресный день на площади, как нечестивого преступника. И я решил подождать…
        Каждую следующую ночь я не спал и слышал, как вы прокрадываетесь друг к другу, чтобы предаваться разврату и похоти. Я сжимал в руке нож и молился, дабы Господь удержал меня от жестокой мести. И Господь удерживал меня несколько ночей…
        Наконец, я придумал, что делать. Я решил, что в следующую ночь, когда вы займетесь развратом, я выгоню вас со двора голыми на мороз, и будь что будет. Или замерзайте, или стучитесь в дома добрым людям и рассказывайте им, что делаете ночью в таком виде на улице. Так я решил отомстить, чтобы не брать на душу тяжкого греха убийства. Но в тот день нашли труп Игнасио и ночью вы не прелюбодействовали. А сегодня…
        Сегодня я услышал, как ты, Каетано, вышел во двор, и спустился за тобой следом. Я подумал, что вы опять заберетесь на сеновал, чтобы там предаваться утехам, не сдерживая похоти. Но ты отправился на улицу. А я направился за тобой следом. И вот, что я вижу?
        Отец повел рукой.
        - Кто мне это объяснит?! Что это за бесовщина? Что вы творите? Зачем раскапываете могилу? Молчите?!
        Я молчал. А что я мог сказать? Я и сам ничего не понимал. А уж объяснить что-либо отцу… Я посмотрел на Летицию. Она стояла на том же месте и только поводила растрепанной головой. Глаза ее поблескивали в свете луны, как у волчицы, желто-зелеными огоньками.
        - Я пойду сейчас и разбужу священника, пусть он станет свидетелем ваших богопротивных деяний, - с отвращением произнес отец. - Я не знаю, что вы вытворяете. Надеюсь, с этим разберется святая инквизиция… Чертова ведьма! Чего пялишься на меня своими бельмами? Ненавижу тебя, потаскуха!
        С этими словами отец внезапно сделал шаг вперед и ударил Летицию по голове костылем. Она покачнулась, но не упала, а, отчаянно взвизгнув, бросилась на отца и впилась ему зубами в ладонь. Вскрикнув от неожиданности, отец выпустил костыль. Затем схватил освободившейся рукой Летицию за шею и опрокинул в наполовину раскопанную могилу. Через несколько мгновений отец подмял Летицию под себя и начал душить.
        Не знаю, что со мной произошло дальше. До этого я находился в ступоре. Но когда Летиция захрипела, я сорвался с места, схватил что-то с земли, первое, попавшееся под руку, и с размаху ударил отца по спине. Затем ударил еще и еще раз. Я наносил удары в каком-то безумном бешенстве, пока не свалился с ног, полностью обессилев.
        Придя в себя, я привстал на колени и лишь тут увидел, что натворил.
        Спина и шея отца была вся искромсана лопатой. Он лежал поверх Летиции, не шевелясь, и не издавая ни звука. Я взял тело за плечи, приподнял и перевернул вверх лицом на краю могилы. Отец был мертв.
        Почти ничего не соображая, я оттащил его тело по земле к орешнику и вернулся к могиле. Наклонившись над Летицией, я увидел, что она находится в беспамятстве, но дышит. Я поднял ее на руки и понес домой.
        Когда я добрался до дома, то силы оставили меня. Я даже не смог подняться на второй этаж. Положил Летицию на полу у камина, лег рядом и то ли заснул, то ли потерял сознание.
        Очнулся я от стона Летиции. Камин почти прогорел, и по полу тянуло холодом. Я принес из кухни дров, подбросил в камин, затем намочил водой полотенце и склонился над Летицией. Лоб у нее был разбит, очевидно, ударом костыля. Несмотря на глубокую ссадину и грязь, лицо любимой показалось мне прекрасным. Я осторожно обтер кровь и, не выдержав искушения, поцеловал Летицию в губы. Она вздрогнула, снова застонала и открыла глаза.
        Несколько секунд Летиция смотрела на меня ничего не выражающим взглядом, затем ее веки снова закрылись. Я начал негромко читать молитвы. Так минуло, может быть, полчаса или час.
        Вдруг я услышал, как кто-то звонит в колокольчик у ворот. Я сделал шаг к двери, но нехорошее предчувствие остановило меня.
        Кто бы это мог быть? Свет сквозь ставни не пробивается, значит, еще очень рано. Неужели кто-то нашел на кладбище труп отца и пришел к нам? Но кого понесет в такое время на кладбище?
        Я поднялся на второй этаж в комнату отца, выходившую окном на улицу, и осторожно отодвинул ставень изнутри. Я не ошибся, было еще очень рано. Но, судя по положению месяца, висевшего над самым горизонтом, вот-вот должно было начать светать. Я еще отодвинул ставень.
        Около калитки стояло двое монахов, я видел их головы в черных капюшонах. Этих бродячих монахов-францисканцев я встретил вчера утром в лавке, когда покупал черное сукно для гроба Игнасио. Они очень внимательно посмотрели тогда на меня, но ничего не сказали. Чего им теперь надо? Ночью даже монахи спят. Или молятся. Но не шастают по улице.
        Монахи снова позвонили в колокольчик.
        Если они попросятся на постой, нельзя отказывать святым людям. Но внизу, в зале трактира, лежит Летиция. Нет, гости мне сейчас ни к чему.
        И что-то еще настораживало меня. Я старался вспомнить: закрывал ли я калитку на запор, когда вернулся? На руках я держал Летицию. Вряд ли я мог закрыть запор, не опустив девушку на землю. Если калитка открыта, монахи могли и сами войти. Хотя не обязательно. Они же не знают, есть или нет у нас во дворе злые псы.
        Так или иначе, я ничего толком не помнил.
        Наклонив голову и прищурив глаза, я попытался разглядеть положение щеколды, и в это время услышал какой-то скрип внизу, почти прямо под окном. Я опасливо вытянул шею, заглядывая за край подоконника, и замер от ужаса. Сердце мое застучало у самого горла, норовя выскочить из груди.
        На крыльце, у входной двери, переминался с ноги на ногу Игнасио. Его долговязую и худую фигуру трудно было не узнать. К тому же, Игнасио обладал, пока не умер, конусообразной лысой головой. И именно эта примечательная лысина сейчас торчала внизу, перед моим ошалелым взором.
        Мне показалось, что я схожу с ума. Даже по сравнению с тем, что я уже видел сегодня ночью, оживший Игнасио выпадал за всякие пределы понимания. Я перекрестился и тихонечко направился вниз, стараясь не скрипеть половицами, как будто меня могли услышать во дворе. Внизу, в зале трактира, висела в углу икона Святой Екатерины, покровительницы и заступницы нашего селения. Мне оставалось уповать лишь на ее помощь и поддержку. Но когда я спустился вниз, то услышал слабый шепот Летиции:
        - Каетано, подойди ко мне.
        Я подошел и присел рядом с ней на полу.
        - Возьми меня за руку. Спасибо. Кто там?
        - Где?
        - У дома.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я чувствую. Там… там Игнасио, верно?
        - Да, там Игнасио и еще монахи.
        - Двое францисканцев?
        - Да. Но откуда…
        - Подожди, - Летиция легонько сжала мне пальцы. - Не открывай им. Тебя убьют. Но монахи сейчас уйдут, потому что светает. И Игнасио спрячется. Ему нельзя находиться на солнечном свете. Помоги мне сесть и принеси воды.
        Я усадил Летицию на скамейку около стены и принес ковш с водой. Она пила жадно, едва не захлебываясь. Потом тяжело вздохнула:
        - Что со мной было? Меня пытался убить твой отец?
        - Да, он едва тебя не задушил.
        - А что с ним?
        - …Я убил его. И оставил на кладбище… Видишь, Летиция, что я натворил из-за тебя? Скоро труп найдут и тогда меня повесят.
        Летиция долго молчала, потом заплакала. Я ничего не говорил. Наконец она немного успокоилась.
        - Я никогда не верила в любовь. Я думала, что люди все врут и выдумывают. Но теперь я вижу, как ты меня любишь.
        - А ты меня любишь?
        - Не знаю. Узнаю через несколько дней. Ведь я - не человек.
        - Что?! Что ты хочешь сказать?.. Я не понимаю. Ты - не человек?
        - Нет.
        - Что за ерунда? Ты не человек? Тогда кто? Ведьма?
        - Хуже, Каетано. Я - клоз.
        И тогда Летиция рассказала мне все. Все, что знала сама.
        Летиция рассказала, что она и Игнасио были клозами - загадочными, вечноживыми существами, сознанием которых управляет моледа. Моледа - так ее называла Летиция. Все, что я понял из рассказа Летиции, это то, что моледа питается кровью и может перемещаться из одного тела в другое.
        Клозы всегда стараются держаться группами по несколько человек, чтобы помогать друг другу. Так и Игнасио с Летицией, и еще несколько клозов жили в одной деревне. На их селение, на границе с Гранадой, напали мавры: часть жителей убили, остальных угнали в плен. Игнасио и Летиции чудом удалось бежать. Игнасио был стар и болен, ему требовалось новое тело. Они брели от селения к селению и подыскивали подходящий вариант. Когда они попали в наш трактир, то решили - пора остановиться. У Игнасио отнималась нога, да и деньги заканчивались.
        Первоначальный план Игнасио, по словам Летиции, состоял в том, чтобы переселить свою моледу в тело молодого сына хозяина трактира, то есть - в мое. А потом, управляя моим сознанием, женить меня на Летиции. Но действия отца, внезапно возжелавшего красивую молодку, застали Игнасио врасплох. Он подумал - если отец влюбился в Летицию, то уже не даст сыну на ней жениться. И клозы решили - пусть Летиция сначала станет любовницей отца. Улучив момент, они убьют отца, чтобы я, Каетано, вступил в наследство. А потом уже Игнасио захватит мое тело, и клозы спокойно заживут, хозяйничая в трактире.
        Но планы спутала наша любовь, а также другие случайные и непредвиденные обстоятельства. До поры до времени Летиция вынужденно слушалась Игнасио, иначе он бы мог убить и меня, и отца. Кроме того, Летиция никогда раньше не влюблялась в смертного человека (в этом месте повествования девушка вздохнула так глубоко, что у меня дрогнуло сердце) и даже не представляла, до какой степени может потерять от любви голову.
        Между тем, Игнасио подкараулил отца, когда тот пьяным возвращался с мельницы домой, оглушил его ударом по голове дубиной и собрался прирезать. В округе подумали бы, что отца убили разбойники. Но тут неожиданно появились купцы и спугнули Игнасио, не дав ему завершить начатое злодейство.
        Убийство отца пришлось отложить на некоторое время, чтобы не вызывать подозрения. А затем случилось и вовсе неожиданное. Пока Игнасио строил свои козни, на него самого напали грабители, проникнув ночью в дом. Очевидно, они предполагали, что у Игнасио много денег, раз он купил большой дом. Грабители убили старика.
        Но клоза, вернее, его моледу, можно воскресить, если в течение нескольких дней смешать его кровь с кровью другого клоза. В этом случае одна моледа оживит другую, подпитав ее своей энергией. Это должна была сделать Летиция. И вот она пошла ночью на кладбище, чтобы раскопать Игнасио.
        Так Летиция рассказывала, а я слушал ее в изумленном молчании. Но тут не выдержал:
        - Э-э, подожди. Если ты боялась Игнасио и любила меня, зачем надо было его раскапывать и оживлять?
        - Ты не понимаешь, Каетано. Эта тяга - сильнее человеческих чувств. Разумом клозов управляют моледы. В приступе гнева один клоз может даже убить другого. Но моледа мертвого клоза будет звать на помощь другие моледы, находящиеся поблизости. И моледа клоза-убийцы сделает все, чтобы спасти моледу убитого клоза. Настолько сильно это чувство… Так меня звала на помощь моледа Игнасио, и я ничего не могла с собой поделать. Я не хотела идти на кладбище, но ноги сами несли… Более того, в таком состоянии я готова была убить любого, кто собирался мне помешать. Даже тебя. Мы, клозы, пленники желаний молед… Но Игнасио помогли без меня. Пока я лежала в беспамятстве его, очевидно, оживили монахи. Их моледы услышали зов моледы Игнасио и пришли на помощь.
        - Ты хочешь сказать, что эти монахи - тоже клозы?
        - Да, среди францисканцев много клозов. Это очень удобно - под видом бродячих монахов ходить от селения к селению, находить других клозов, подыскивать подходящие для переселения тела. Ведь монаха приютят в любом дому. Но я уверена, что один из этих монахов - женщина, выдающая себя за мужчину. Клозы обычно так и поступают, ходят парами.
        - Но зачем? Неужели… неужели для того, чтобы предаваться похоти?
        - И для этого, в том числе. Но это не главное. Только кровь клоза-женщины может оживить мертвого клоза. Поэтому они и бродят от селения к селению, но в мужском обличии. На нищего монаха мало кто руку подымет, разве уже совсем безбожный разбойник. А вот женщинам так ходить опасно - уж больно много лихих людей шастает по дорогам.
        Я попытался вспомнить монахов, с которыми столкнулся в лавке. Действительно, один из них был невысокого роста, щуплый и востроносый, с мальчишечьим лицом. Неужели Летиция говорит правду? И откуда она все знает, будто видит сквозь стены? Но сумасшедшие, говорят, тоже иногда бывают очень проницательны. Я продолжил расспросы Летиции, пытаясь поймать ее на противоречии:
        - А что теперь произойдет с Игнасио?
        - Он будет искать тело для переселения, иначе его моледа погибнет окончательно. Он пришел с монахами сюда, чтобы захватить твое тело. Но сейчас уже восходит солнце, и он спрячется до заката. Может быть, даже у вас в конюшне или на сеновале. Воскрешенная моледа очень слаба и не выносит солнечных лучей.
        - А как вообще, ну… Эта ваша моледа, как ее… Ты говоришь, она питается кровью. А как она переселяется в другого человека?
        - Через кровь. Нужно сделать разрез или, в крайнем случае, можно укусить.
        В это мгновение у меня в голове, словно вспышка молнии, мелькнуло воспоминание: мой порезанный палец, Летиция наклоняется над ним и целует - страстно и хищно… Перед глазами с бешеной скоростью завращались черные круги, и я наверняка бы упал, если бы не сидел на скамейке. Откинувшись спиной к стене дома, я медленно сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Тому, что так надо поступать в минуты сильного волнения, меня научила матушка.
        - Ты бредишь, - произнес со всей доступной мне твердостью. - Хотя и складно. Но ты сходишь с ума. Или уже сошла. Я буду за тебя молиться. Но и ты должна обратиться к Богу. Может, он смиловистится над тобой и надо мной.
        - Ты мне не веришь?
        - Как истинный католик может поверить в такое? Чтобы душа и разум одного человека переселялись в другого?.. Хотя, если ты говоришь, что вы не люди… Я совсем запутался. Я же вижу - ты человек из такой же плоти, как и я. Отец ударил тебя и разбил голову. Ты едва не умерла, когда он тебя душил. Как так?.. А если вы не люди, то кто и откуда взялись?
        - Это долго рассказывать. Каждый клоз хранит в памяти историю о том, что мы прилетели с неба.
        - С неба? Но люди не могут летать… А бессмертными кто вас сделал? Это под силу только Всевышнему.
        - Не знаю. Где-то на юге, в горах, называемых синайскими, спрятано то, что может сделать человека бессмертным, создает моледу. И там же захоронены наши прародители, которых звали хроноты. Но мы утратили знание об этом месте.
        Я взял ковш и вышел на кухню. Набрав из бочки воды, плеснул себе в лицо. Нет, я не спал. Сжав кулак, с силой ударил по краю бочки и едва не вскрикнул от боли. "Я не сплю и чувствую боль", - подумал, тряся ушибленной рукой. Оставался еще один, самый надежный способ - сунуть руку в камин. Но я решил оставить подобное испытание на самый крайний случай.
        Вернулся в зал. Летиция сидела на скамейке, откинувшись спиной на стену.
        - Ах, Каетано… Бедный мой Каетано. Я знаю, как тебе трудно поверить во все это. Но ты же сам видел ожившего Игнасио. Разве не так?
        - Наверное, я тоже сошел с ума. Вместе с тобой. Мне остается лишь молиться и уповать на волю Всевышнего.
        Внезапно от курятника раздался резкий петушиный крик. Мы оба вздрогнули. Я невольно перекрестился и посмотрел на Летицию. Ее губы скривила горькая усмешка.
        - Слышишь, Каетано, Всевышний подает тебе знак. Пойми его правильно… Подумай вот о чем. Сегодня или завтра труп отца найдут, и тебя обвинят в убийстве.
        - Пусть будет так. На все воля Божья. Я совершил смертный грех и должен понести кару.
        - Это не ты совершил грех. Это я тебя ввергла в пучину греха, едва не погубив твою душу… Но я и спасу ее. Ведь у меня души все равно нет.
        - Не говори так. У каждого человека есть душа.
        - Я не человек.
        - Ты - человек, - я подошел к Летиции и взял ее за руку. - Ты самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел. И я тебя люблю. Пусть я безумен, мне теперь все равно.
        Какое-то время мы оба молчали. В камине негромко потрескивали дрова. Я держал свою любимую за руку и невольно, в который раз, удивлялся тому, какая она горячая.
        - Хорошо, - заговорила Летиция. - Если ты меня любишь, ты должен сделать то, что я скажу. Поклянись.
        - Но…
        - Никаких "но"! Клянись памятью своей матери.
        В ее голосе прозвучало такое отчаянье, что я уступил:
        - Клянусь.
        - Тогда слушай. Сейчас ты потеплее оденешься и немедленно уйдешь в монастырь. Иначе тебя схватят. Не стражники, так клозы. Какой в округе есть ближайший монастырь?
        - Я учился в школе монастыря Святого Лаврентия. Это совсем неподалеку.
        - Какому ордену принадлежит монастырь?
        - Францисканцев.
        - К ним тебе нельзя. К тому же, там тебя знают. А тебе лучше исчезнуть или, хотя бы, на время затаиться, пока стихнет шум.
        - В Вальядолиде есть монастырь Святого Креста. На лошади туда можно добраться за пару дней. Этот монастырь принадлежит доминиканцам.
        - Это очень хорошо. Доминиканцы враждуют с францисканцами, и там клозы тебя не достанут.
        - Но… А ты?
        - Не спрашивай. Мы должны расстаться с тобой навсегда, иначе мы погибнем оба. И не смей мне возражать. Я допустила ошибку, влюбившись в тебя, и я за нее заплачу. Если хочешь мне помочь - молись в монастыре за мою душу. Раз уж ты считаешь, что она у меня есть… И еще. Если вдруг тебя найдут и спросят об отце, говори, что ничего не знаешь. Говори, что ты давно собирался уйти в монастырь, и вчера это сделал… А теперь - пора, Каетано. Ты должен выбраться из селения, пока люди еще сидят по домам.
        Мы вышли во двор. Уже рассвело. Ночью выпал легкий снежок, припорошивший землю. Я разглядел отчетливые крупные следы человека, уходящие к сеновалу. Летиция перехватила мой растерянный взгляд и мрачно усмехнулась.
        Мы вместе дошли до конюшни, где я по-быстрому запряг коня.
        Проводив меня до калитки, Летиция нежно, как сестра, поцеловала меня в лоб.
        - Вот еще что, Каетано. Запомни эти слова: Анхиль, Шамхун, Иштар…
        - Зачем? Что это такое?
        - На всякий случай. Это пароль, который используют клозы. Если когда-нибудь услышишь эти слова - сам поймешь, что делать.
        - А другие приметы? Существуют ли такие, с помощью которых можно распознать клозов?
        - Не так много. Ты говорил, что у меня всегда горячие тело и руки? Это правда. У всех клозов тело горячей, чем у обычных людей, но, особенно, перед полнолунием. Мы и холод не так чувствуем. И еще, у женщин… ну, в те дни, когда у нас идет месячная кровь. У женщин-клозов крови больше, чем у обычных женщин. Вот так. Так что, опасайся людей с горячими руками. Особенно женщин.
        Возможно, Летиция так пошутила? Но мне было не до шуток.
        - Я больше не притронусь ни к одной женщине. Клянусь тебе, никогда!
        Наверное, в моих словах, против воли, прозвучали испуг и злость. Летиция отшатнулась, по бледному, как снег, лицу прошла судорога. Но я уже жалел о сказанном.
        - Ты не так поняла, Летиция. Я… я всегда буду любить только тебя.
        Она молча кивнула головой. Провела ладонью по шее лошади:
        - Все. Тебе пора.
        - Я тебя еще увижу?
        - Нет. Твоей Летиции больше нет. Считай, что это случилось в другой жизни. Но… молись за меня, Каетано. Кто знает, может, Господь и услышит твои молитвы.
        Я сел на лошадь и, прежде чем тронуть удила, взглянул в прекрасное лицо, обрамленное темно-рыжими кудрями. Больше я его никогда не видел, но память моя навсегда сохранила черные, изогнутые луком, брови, зеленые, словно изумруды, глаза и, полуоткрытые в немом призыве, алые, как ягоды дикой малины, губы.
        Я скакал, почти не останавливаясь, лишь переночевал у добрых людей в небольшом селении, и к вечеру следующего дня достиг ворот монастыря Святого Креста. Меня провели к приору. Я протянул ему кошель с золотыми монетами, который нашел в комнате отца и сказал, что хочу поступить в монастырь послушником. Приор ни о чем меня не расспрашивал, только взглянул пронзительно из-под кустистых бровей и спросил:
        - Истинно ли веруешь, сын мой?
        - Верую, святой отец, - ответил я, опускаясь на колени.
        - Так пребывай же в истиной вере во веки веков. Аминь.
        Вскоре я стал помощником брата Назарио, библиотекаря, коему приглянулся своею грамотностью и знаниями языков. А примерно через год в монастыре остановился на постой бродячий монах и рассказал о загадочных делах, сотворившихся в местечке Аревало. О том, как к священнику явилась утром некая девица по прозванию Летиция и сообщила о смерти своего любовника, владельца постоялого двора. Девица призналась, что ночью жестоко убила несчастного мужчину в пылу ссоры, а труп спрятала на кладбище, находясь в помутнении рассудка. Преступницу взяли под стражу и долго держали в тюрьме Аревало, пока не казнили.
        В то же время, там же, в Аревало, произошло еще одно жуткое и необъяснимое событие. Поздним вечером сельчане встретили на улице недавно убиенного и похороненного на кладбище старика Игнасио, деда той самой Летиции. Старика схватили и посадили на цепь в подвале дома управителя Аревало. На следующий день Игнасио намеревались отвезти в палату Святой инквизиции в Сеговии - уж больно подозрительные и богопротивные обстоятельства сопутствовали его невероятному воскрешению. Да и верно - не может обычный человек, аки только по бесовскому наущению, выбраться из заколоченного гвоздями гроба и засыпанной могилы.
        Прослышав о происшествии, к управителю явились двое бродячих монахов-францисканцев, оказавшихся в те дни в Аревало. Они попросили разрешить им провести ночь в подвале вместе со стариком - дабы, в непрерывном бдении, изгонять молитвами из ожившего мертвеца нечистую силу. А то, что она там обитала, сомневаться не приходилось. Напуганный управитель с благодарностью согласился принять содействие Божьих людей, восхищаясь их смелостью и бескорыстием. Устроив монахам сытную трапезу с мясом, сыром и вином, управитель вручил францисканцам ключ от подвала, благоразумно предпочтя держаться на расстоянии от ожившего трупа - явного порождения Сатаны. Монахи велели никому до утра не спускаться в подвал, кроме мальчика-сироты, находившегося в услужении у хозяина дома. Мальчик должен был в течение ночи менять прогоревшие свечи.
        Утром монахи вышли из подвала и объявили, что старик отдал Богу душу, перед смертью покаявшись в грехах и исповедовавшись. Францисканцы вели себя как настоящие святые люди. Не желая ничем утруждать управителя, они самостоятельно, взяв в помощь лишь мальчика-слугу, отвезли труп Игнасио на кладбище. Там монахи захоронили тело в ту же яму, откуда оно, двумя днями ранее, каким-то образом выбралось при помощи дьявола.
        - Чего токмо не творится на сем свете, - заметил Назарио, пересказывая мне, услышанные от монаха, новости. - Ты что так побледнел, брат Каетано? Бывает и похлеще. Про мертвецов, выходящих из могил и пьющих кровь невинных людей, мне еще бабушка сказывала. Но как бы не мутил воду нечистый, на все воля Господа и его Божественный промысел.
        - А какой казни предали злодейку-девицу? - сдерживая дрожь в голосе, как бы невзначай поинтересовался я.
        - Закопали живьем в землю, - вздохнув, ответил Назарио, человек не только высокого ума, но и добрейшей души.
        Так минуло три десятка лет. И все эти годы скрывал я свою страшную тайну, не доверяясь даже исповеди. Но ничего не утаишь от Всевидящего. Ведь только с его ведома мог попасть мне в руки древний пергамент с начертанными зловещими словами, от коих содрогнулась душа моя: "Знающий не узнает, помнящий не вспомнит. Только посвященному откроется путь туда, откуда начинается вечность. Назови три имени, положивших начало, и произнеси три слова, отворяющих вход: Анхиль, Шамхун, Иштар. И ты найдешь то, что ищешь, в горах Синая. Имя нам - легион…"
        Не признался я приору Рамиро, что смог прочесть сей зашифрованный текст. И не признаюсь. Не под силу ему ни познать сокровенный смысл рукописи, ни, даже, прикоснуться к нему. Но есть единственный человек, которому я доверюсь и откроюсь.
        Пергамент древний с загадочными клинописными знаками переписал я уже ранее набело на бумагу. Постичь его смысл я не могу, лишь догадываюсь, что он может содержать тайну о клозах. Может быть, скрывается за сими письменами секрет, о коем говорила мне Летиция: о том, как получить бессмертие. И идти за ним надо куда-то в горы Синая, где захоронены нелюди по прозванию хроноты. Но мне не под силу расшифровать древние знаки. Пусть займется сим трудом кто-то другой, на кого укажет перст Божий.
        А я заканчиваю свою рукопись. Спрячу все в надежном месте и отправлюсь в Сеговию к председателю Святой палаты, монсеньору Торквемадо, с покаянным признанием. Пусть судит меня великий инквизитор за мои богопротивные поступки и смертные грехи и пусть решает, как поступить со страшной тайной, приоткрывшейся мне по промыслу Всевышнего. Душа же моя, истомленная неизбывным покаянием и одряхлевшая от груза непомерных грехов, жаждет искупления и покоя.
        Записано в день 10 июля в лето 1490 от Р.Х.
        Окрестности Санкт-Петербурга. Пятый день второй фазы луны
        - Аминь, - закончила София. И зачем-то добавила. - Точка.
        Под конец рассказа она, все-таки, начала немного сбиваться. Ее укачало и стало клонить в сон, но София мужественно довела записки монаха до финала, прикрывая зевки ладошкой.
        Михаил молчал. Так же, как и всю дорогу. Лишь пару раз задал уточняющие вопросы.
        - Вот, из-за этой рукописи весь сыр-бор загорелся. Так русские говорят?
        - Почти правильно. Только разгорелся. Ты молодец. Хорошо рассказала.
        - Понятливо?
        - Угу.
        - А я ничего не понимаю! - с отчаяньем выговорила София и, уже не скрывая, сладко зевнула.
        - Еще бы… Ты не переживай. Во всем разберемся, вместе с дедом. Дед у меня в таких делах дока. Дока - это значит специалист. Да и связи кое-какие остались. В смысле - друзья, знакомые… Чего молчишь?
        Михаил покосился на соседнее сиденье. София спала, наклонив голову на правое плечо и сложив руки на животе. Словно реагируя на мужской взгляд, девушка пошевелила во сне ногами, и сумка свалилась с коленей вниз, упав около сиденья. Какое-то время Михаил ехал, бросая в сторону молодой соседки отрывистые взгляды. Затем, чертыхнувшись про себя, свернул на обочину и остановился. Обернувшись назад, снял с боковой вешалки легкий летний плащ и аккуратно укрыл им ноги Софии.
        "Вот так-то оно лучше, - подумал с иронией. - Надо оставаться джентльменом. А то и в аварию угодить недолго. И вообще - на чужой каравай рот не разевай…"
        …София проснулась в машине и не сразу поняла, где находится. Потянувшись, разминая тело, заметила на бедрах плащ. Несколько секунд смотрела на него в недоумении, пока не поняла в чем дело. "Это что же, меня Миша накрыл? Представляю, как я выглядела, - почувствовала, как к лицу приливает кровь. - Чертова юбка. Это все Донато с его бзиками о сексуальной раскрепощенности… Интересно, а что не понравилось Мише?.. Или он такой стеснительный? Никогда бы не подумала. Скорее, воспитанный".
        Аккуратно свернув плащ, поместила его на заднее сиденье. Огляделась. Автомобиль стоял во дворе: сзади, метрах в двух-трех, железные ворота; спереди, метрах в четырех, дом из красного кирпича. На всю ширину фронтона просторная деревянная веранда, увитая зеленым кустарником. "Почти как у дяди Бартолоума, только дом и двор маленький. Видимо, мы уже у Рогачевых. Только почему меня оставили в машине? Неужели так крепко спала после коньяка и баранины? Что они подумают? А что они должны думать?.. Интересно, я во сне храплю? Донато ничего не говорил. Господи, о чем я думаю?.. Миша, Донато…"
        Нашарила в ногах, около сиденья, сумку, положила ее на колени…
        - Ну, если вкратце, вот такая история. Странноватая, я бы сказал. Что ты думаешь, деда? - Михаил вопросительно взглянул на Юрия Константиновича. Они сидели втроем на небольшой кухне: внук, дедушка и бабушка, Ирина Сергеевна.
        - Так ты из-за этого решил Софию не будить? Чтобы с нами сначала посоветоваться?
        - Ну не только… Жалко ее. Понятно, что наволновалась и набегалась. Вы же видели, как она спала, словно отключилась от всего… Но согласись, деда, лучше было кое-что без нее обсудить? А?
        - "А" и "б" сидели на трубе. Ты сам-то чего думаешь? Где выводы и заключение, господин юрист? - Юрий Константинович лукаво прищурил правый глаз, но голос выдавал напряжение.
        - Да нет у меня особых выводов.
        - Тогда чего испугался?
        - Я не испугался, а озадачился. Мы же ее впервые видим. Ну, вы знали немного ее отца, дедушку с бабушкой. А она кто? Появляется вроде нормальная женщина, молодая, симпатичная…
        - А мне она что-то не глянулась, - заметила Ирина Сергеевна. - Долговязая и вообще…
        - Бабуль, ну чего ты заметить могла в машине? Да она еще эти дурацкие черные очки нацепила.
        - Значит, ты утверждаешь, что София симпатичная? - с задумчивым выражением лица спросил Юрий Константинович.
        - Деда, не прикалывайся… Вот проснется - и сами все увидите. Нормальная, говорю. Правда, она мне еще вчера показалась немного напуганной и рассеянной. Как бы не в себе - тело здесь, а голова в другом месте. А уж сегодня, когда всего нарассказывала… Человека убила, а из-за чего - непонятно. Потом этот консульский, который ее, якобы, чуть ли не арестовал. А история с рукописью - вообще…
        - Чего вообще?
        - Ну, бред же.
        - Что именно?
        - Да все. И то, что в Мадриде у них случилось. И сама рукопись - бред. Если, конечно, не сказка.
        - Подожди. Что ты вокруг да около ходишь? - Юрий Константинович нахмурился. - Ты считаешь, у Софии с головой не в порядке?
        - Да не знаю я… Она сама говорила, что у нее в детстве травма была. Ну, психическая. Просто, вы не удивляйтесь, если она себя странно поведет. А так-то она… хорошая.
        Какое-то время все трое молчали. Михаил сосредоточенно смотрел в стол, передвигая по нему пустое блюдце. Юрий Константинович бросил быстрый взгляд в сторону жены. Та еле заметно пожала плечами, вздохнула. Потом слегка кивнула головой. Дед перевел взгляд на Михаила:
        - Да нас-то, внучок, удивить трудно. Ты уж сам постарайся поменьше удивляться.
        - Это ты о чем? Не понял.
        - Ох, Миша, даже не знаю… Может быть, мне следовало тебе об этом раньше рассказать… Да кто же предполагал, что так все сойдется? Я, честно говоря, давно уже о подобном и не слышал ничего… Вот мы с бабушкой твоей в свое время и решили - зачем страшилки без нужды еще кому-то рассказывать, мозги забивать? Поэтому и родители твои ничего не знают, и ты… пока не знаешь. Но, видимо, действительно на все воля Божья. И время всему тайному стать явным.
        - Да о чем ты, дед?!
        Михаил в эмоциональном порыве с силой пристукнул блюдцем по столешнице. А оно - хрясь! - и раскололось на три части.
        - Извините, - Михаил смутился.
        - Ты бы потише выражал свои чувства, а то София проснется, - Юрий Константинович выглядел расстроенным и виноватым. - Хотя все равно пора будить. Нет смысла эту беседу без нее продолжать.
        - Ничего, Мишенька, оно с трещинкой было, - Ирина Сергеевна засуетилась, быстро сложила осколки блюдца в кучку около себя. - Старый сервиз. Из него почти ничего и не сохранилось. Помнишь, Юра, это мне на юбилей дарили?
        - Бабуль, ну извини, честное слово. День сегодня такой суматошный. Каким-то дураком себя чувствую. Получается, докоцал я твой сервиз.
        - Я же сказала - ничего страшного. И вообще - посуда бьется к счастью.
        - Это тогда, когда она сама бьется, - к старшему Рогачеву вернулся иронический тон. - Тогда - это знак судьбы. Впрочем, мы и без Мишкиного хулиганства, кажется, уже получили такой знак. Так что, бей посуду, не бей…
        Сквозь открытое окно кухни, выходящее на веранду, донесся негромкий стук захлопываемой дверцы автомобиля. Ирина Сергеевна непроизвольно вздрогнула и, замерев на какое-то мгновение, перекрестилась. Юрий Константинович, сидевший спиной к окну, повернул голову и посмотрел во двор.
        - Ну вот, и будить не надо. Проснулась сама, наша испанская гостья… Значит так, Миха. О делах пока ни слова. Просто предупреди Софию, что я в курсе ее приключений, и мы что-нибудь обязательно придумаем. Пусть зря не нервничает. Ситуация такова, что спешить и дергаться нет резона… В общем, знакомь нас, пообедаем, чем Бог послал, а потом уже все обговорим. Как следует - с чувством, толком и расстановкой.
        …Юрий Константинович повертел в руках пустую чашку, словно раздумывая, не налить ли еще чаю, и со вздохом поставил на стол. В последние минуты беседа за столом совсем разладилась. София и Михаил постоянно поглядывали на старика в ожидании обещанного разговора "с толком" и заметно нервничали, особенно София. Даже настойка на рябине не сняла напряжения. София после трех "рюмашек" загрустила, а Михаил, наоборот, не в меру оживился и засуетился. После пары его не очень удачных шуток Юрий Константинович принял авторитарное решение свернуть застолье и попросил Ирину Сергеевну принести чаю. Та расстроилась - закуски к приезду важной гостьи готовились загодя и, что называется, на убой, но что тут поделать… Не такой, как ожидалось, получилась долгожданная встреча с внучкой старых друзей.
        - Я приберусь потихоньку, а вы сидите, беседуйте, - Ирина Сергеевна встала из-за стола.
        - Я буду помогать, бабушка, - встрепенулась София. "Бабушка" - так сразу же, при знакомстве, велела себя называть Ирина Сергеевна. Когда Михаил во дворе, представляя родных, сказал: "А это моя бабушка, Ирина Сергеевна", та поджала губы и неожиданно для внука решительно заявила: "У русских имя-отчество - для чужих. А для Софии я бабушка. Согласна?" София растеряно кивнула головой. "Вот и хорошо. А теперь иди - целоваться будем".
        - Ты сиди, София, - Юрий Константинович поднял указательный палец. - Делов не много, без тебя управятся. Ирина Сергеевна в курсе всех событий, а вот тебе и Михаилу надо слушать внимательно. Без предыстории тут не обойдешься… С вашего позволения, пересяду-ка я в свое любимое кресло, а то поясница побаливает.
        Он медленно поднялся, подошел к плетеному креслу, стоявшему в углу веранды… Задумчиво посмотрел на Софию:
        - Надеюсь, уважаемая испанская гостья, что незнание реалий советской действительности не помешает понять в моем рассказе самое главное. Впрочем, я постараюсь быть доходчивым, а ты спрашивай, если что, не стесняйся.
        София повернулась на стуле боком, махнула ладошкой, отгоняя муху:
        - Я весь во внимании.
        Михаил едва не прыснул со смеху, но, увидев сдвинутые брови деда, сдержался и промолчал.
        - Тогда слушайте. Честно говоря, молодые люди, не шибко-то охота мне обо всем этом вспоминать, но, куда деваться?.. Так вот. Началась эта история осенью 1987 года. Работал я тогда начальником отдела в областном управлении КГБ по Ленинградской области… Где-то в ноябре поступило к нам в контору сообщение от внештатного сотрудника, заместителя главного редактора научно-популярного журнала "Наука и производство". Стукач докладывал о том, что литературный редактор этого журнала, некто Виталий Сизоненко, начал писать антисоветскую повесть, настоящий пасквиль на руководителей партии и правительства. Повесть, якобы, фантастическая, но на самом деле махровая клевета на советскую власть. Этот самый Сизоненко пришел к нашему сексоту за советом, а тот, естественно, немедленно доложил куда надо.
        - Подождите, пожалуйста. Сексот и стукач - я запуталась. Стукач, это тот, кто докладывает? - уточнила Софья. - Я правильно поняла? Моя бабушка иногда употребляла это слово.
        - Почти правильно, - заметил Михаил. - Но вернее будет - доносчик. Разницу улавливаешь?
        - Чего я должна ловить? - удивилась Софья. - Сколько раз я тебя просила, Миша, разговаривать понятливо?
        - Не препирайтесь, молодые люди, - вмешался Юрий Константинович. - Да, сексот и стукач - одно и то же. Михаил имел в виду, что к "стукачу" лучше подходит синоним "доносчик", а не "докладчик". Но тут я виноват, извините. Постараюсь дальше объясняться без специфических терминов… Так вот, поступил ко мне этот самый донос с резолюцией начальника управления "Проверить и доложить". Указание есть - надо выполнять. Но история уже изначально показалась мне тухлой. Вся страна, притом с самых высоких трибун, талдычит о гласности и перестройке, а тут донос на антисоветскую повесть. Это в то время, когда в газетах и журналах такое пишут, что уши заворачиваются.
        На этих словах София задумчиво сложила губы трубочкой, но промолчала. А Юрий Константинович продолжал свой рассказ.
        - Решил я поручить проверку молодому сотруднику, лейтенанту Максимову. Он к нам недавно после юрфака попал, по протекции. Папаша у него важной шишкой был в горкоме КПСС, секретарем по идеологии. Парень молодой, начитанный, правда, скользкий какой-то… Вот я и подумал - пусть займется этой кляузой, опыта наберется. А я посмотрю, что за тип.
        Максимов взялся за дело рьяно и, где-то через неделю, принес мне отчет. Читаю заключение и глазам своим не верю: наш молодой да ранний, оказывается, нашел в действиях Сизоненко состав преступления аж по двум статьям УК РСФСР. По ст. 70 ("Антисоветская агитация и пропаганда") и ст. 190-1 ("Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй и др."). Эге, думаю, ничего себе. Вот тебе и ненаучная фантастика. Надо с ней поближе познакомиться. Сначала-то я не хотел читать: чего голову забивать всякой ерундой? Но тут уж поневоле пришлось. Взял приложенный к отчету текст, а там всего-то несколько листков на машинке. Прочитал.
        Повесть о хронотах, Или "Живее всех живых"
        Он лег очень поздно, но проснулся рано. Не спалось.
        Надев войлочные тапки, подошел к окну, приволакивая ноги. От чугунной батареи несло теплом. Его тело, тело южного человека, любило тепло. Он опустил над батареей ладони и пошевелил толстыми, как сосиски, пальцами.
        Окно спальни выходило во внутренний дворик особняка. По периметру прохаживался охранник в длиннополой шинели и хромовых сапогах. Остановился, подпрыгнул несколько раз на месте, согреваясь. Постучал ногой об ногу. Человек у окна невольно поморщился. Первый день весны, а под утро морозит, как зимой. Но, ничего, скоро станет жарко…
        Вчера долго сидели со старшим братом, обсуждали важные вопросы. Смертельно важные.
        Брат сильно постарел и сдал, болел в последнее время. Ладно бы там сердце или еще что, а то ведь с головой непорядок творится. Положение опасное, почти крайнее, надо делать операцию, а он артачится. Но так ведь и власть потерять недолго.
        Понять-то можно, чего он боится и кого опасается. Про Влаха они оба помнили хорошо - как тут забудешь? Но ведь и тянуть дальше нельзя, можно всего лишиться.
        Вчера он с ним разговаривал в последний раз. Сам для себя так определил - в последний. Если брат откажется, значит, надо действовать по-другому. Оттягивать дальше нельзя. Кто знает, чего у брата на уме? Да еще с его паранойей. Недаром он на врачей окрысился. Не верит им и оттого бесится.
        Брат не захотел проводить трансформацию. В очередной раз. И он принял меры. Перешел Рубикон. Так, кажется? Интересная у них история…
        А теперь остается только ждать. "Сработало ли? Если химик подвел с ядом - собственными руками задавлю…"
        …Когда-то их было трое. Три брата-олигарха, три самых богатых жителя Планеты, обладавших почти непомерной властью. Одно они не могли взять под свой контроль - время. Время шло, а они старели. Неумолимо приближалась смерть, и никак нельзя ее было отвратить, несмотря на все достижения медицины.
        Тогда братья решили любой ценой обрести бессмертие, чтобы навсегда сохранить богатство и власть. Братьев звали Влах, Иоф и Лавр. Они нашли талантливого ученого, щедро оплатили расходы на исследования. Через несколько лет ученый изобрел моледу - молекулярный диск, с помощью которого можно "копировать" личность человека, перенося память и сознание в другое тело.
        Олигархи переселились в тела своих детей, став хронотами, а ученого убили. Но об истории узнали журналисты. Против братьев возбудили уголовное преследование. Спасаясь от тюрьмы, они улетели на космическом корабле на другую планету, где жили отсталые "братья по разуму"…
        Звонок. Он не напрягся - другая линия. За многие годы он научился различать подобные нюансы на подсознательном уровне. Не торопясь, подошел к столу.
        - Слушаю… Ладно. Нычэго нэ дэлай… Я сказал - нычэго. Дурак!
        Бросил трубку. "Нашел время - из штанов вылазит, чтобы выслужиться, шакал. А мне эти врачи еще пригодятся. Дай Бог, уже сегодня. Или завтра. Лишь бы химик не подвел".
        Вернулся к окну. Было уже совсем светло, но серо. Из подъезда вышло трое охранников - смена караула. Подумал вяло: "Если все пройдет, как задумано, надо охрану усилить. Береженого Бог бережет… Подремать, что ли, еще? Так рано никто не хватится. Только ближе к полдню".
        Приблизился к столу, налил в стакан из небольшого графинчика виноградного сока. Сделал несколько крупных глотков.
        Лег на тахту и закрыл веки. Но воспоминания теснились, прогоняя сон и оберегая сознание хозяина от забытья, словно верные псы.
        …Летели долго. Так долго, что за это время умерло несколько членов экипажа. Но братья-хроноты выжили, переселив свои моледы в тела самых молодых астронавтов.
        И, наконец, они приземлились на новую планету. Как братья выяснили позднее, посадка состоялась на территории Северной Африки. Прилет космического корабля жители планета Земля не заметили - разгоралась Первая мировая война.
        Сначала братья перебрались в Европу, где на какое-то время осели в нейтральной Швейцарии. Но там они привлекли внимание полиции. Заметая следы, братья срочно переместились в первые подходящие тела, присмотрев их в пивном ресторанчике. Благо, деньги на то, чтобы закупить необходимое медицинское оборудование и оплатить работу медсестры, имелись. Олигархи благоразумно захватили с собой в полет бруски золота (оно им в дальнейшем еще не раз пригодилось). По стечению обстоятельств, новые тела принадлежали революционерам-эмигрантам, а тело, куда вселился Влах, их лидеру.
        А дальше: революционеры совершили переворот и захватили власть в своей стране… И вот Влах - почти не ограниченный властитель огромной державы, а его братья - рядом с ним. Но потом на Влаха состоялось покушение, он начал болеть, требовалась очередная пересадка моледы.
        И тут младшим братьям пришла в голову коварная мысль - навсегда избавиться от старшего. Зачем лишний конкурент, когда речь идет об управлении, в перспективе, всем миром? Как раз в то время умы братьев захватила теория перманентной революции.
        Накачивая Влаха лекарствами, Иоф и Лавр постепенно отстранили его от власти, а затем и вовсе "помогли" умереть, больному и беспомощному.
        А дальше… О, много еще чего затем было: внутрипартийная свора, коллективизация, "большой террор"… Но все это лишь фон борьбы, которую братья вели против всего мира и, втайне, крайне осторожно, друг против друга…
        Воспоминания снова прервал телефонный звонок - на этот раз особого телефона, подключенного к отдельной линии. Он ждал именно этого звонка, с Ближней дачи, и все равно вздрогнул. Вдруг возьмет сейчас трубку, а на другом конце провода - "хозяин"? Но от сердца тут же отлегло - докладывал начальник охраны.
        Он молча выслушал сообщение взволнованного подчиненного, довольно улыбаясь. Но ответил грубо и строго:
        - Ну и зачэм ты, дурак, мэна побэспокоыл? Говорыш, уже полдэн, а он до сых пор не выходыл? Значит, спыт ещо. Понал? Спыт.
        Медленно, почти бережно, опустил трубку на рычаг. "Не подвел химик. Жаль, хороший специалист, но придется "зачистить". На всякий случай. Не болтают только мертвые".
        Пора готовить место в Мавзолее - уже для Иофа. Пусть пока полежит рядом с Влахом - два чучела, грезившие о бессмертии. Теперь единственный на этой планете небожитель, единственное бессмертное существо, владеющее великой тайной - ОН.
        Машинально надел пенсне, лежавшее на столе. Повернул голову, вскинув подбородок. Хорошая поза для фотографов: орлиный профиль мудрого правителя, устремленного в будущее.
        Он почти достиг своей цели. Осталось провести последнюю комбинацию. И он ее проведет. Ведь решают все кадры. В том числе и в медицинских вопросах, требующих особой деликатности.
        А потом он так заметет следы, что и комар носа не подточит. Страна будет рыдать, навсегда прощаясь с очередным Вождем, и никому даже в голову не взбредет… Как там этот писака сочинил после смерти Влаха?
        Негромко произнес: "И тэпэрь жывэе всэх жывых".
        Тогда они с Иофом так и не поняли: догадывался о чем-то писака или просто в поэтическом озарении ляпнул? Но от греха подальше "зачистили". Сейчас даже смешно: чего испугались? Зря сгубили мужика, рифмоплетить умел. Надо бы ему при случае памятник поставить.
        …Всего через несколько месяцев, спускаясь по ступенькам подвала, он неожиданно вспомнил лицо своего сына. Сына, телом которого когда-то завладел. Как тот радостно смеялся, маленький, и протягивал ручки, когда отец подходил к кроватке… Он остановился и даже зажмурился, пытаясь удержать в памяти расплывающиеся черты, но его грубо подтолкнули в спину. Еще успел подумать: "Зачем? Почему я вспоминаю об этом именно сейчас? Разве это так важно?.."
        Но пуля, выпущенная из нагана одним из генералов, сопровождавших высокопоставленного узника, уже входила тому в основание черепа.
        Дача Рогачевых (продолжение)
        …Юрий Константинович сосредоточено наморщил лоб:
        - Сочинение гражданина Сизоненко мне, конечно, не понравилось. Текста у меня не сохранилось. Не думал тогда, что может понадобиться в будущем. Но, собственно, ничего особенно примечательного там не содержалось… Явно не дописано. Никакая не повесть, а, скорее, план и наброски. В литературе-то я кое-чего понимаю, приходилось общаться с разными диссидентами. И антисоветчиной отдает за версту. Вроде и закамуфлировано, но уж фиговый листочек больно маленький. Клевета на вождей пролетариата очевидная. Хотя и глупая клевета, даже смешная. Уж не знаю, насколько здесь годится термин "фантастика"…
        Вызываю Максимова и говорю: "Ладно, статью 190-1 я еще как-то принимаю. Но зачем пропаганду и агитацию инкриминировать, ведь по этой статье даже в мирное время до семи лет могут дать? Может, вообще воспитательной беседой ограничиться? Он еще и не сочинил ничего толком. Я справку посмотрел: мужик совсем молодой, сын маленький. Испортим ему жизнь".
        А Максимов улыбается кривенько и отвечает: "Вам, товарищ подполковник, конечно, виднее. Но я собственное видение проблемы изложил и менять точку зрения не собираюсь. С субчиком этим я беседовал, вины своей он не осознает. Говорит, что художественный вымысел здесь частичный. А остальное - достоверные факты. Якобы видения ему такие были, и он этим видениям склонен доверять больше, чем передовицам в газете "Правда". Так и сказал. Но это еще не все, товарищ подполковник".
        Достает Максимов из папочки листок бумаги и протягивает мне: "Вот, взгляните". - "Что это?" - спрашиваю. "Донесение агента по кличке "Шнур", - отвечает. - Я привлек его к оперативной разработке "объекта". Сизоненко любит по воскресеньям, после бани, заходить в пивнушку, что на углу Марата. Так вот, Шнур докладывает, что Сизоненко ведет в пивной всякие антисоветские разговоры среди посетителей, заявляя при этом, что товарищи Ленин и Сталин - инопланетяне".
        Тут Максимов голос понизил, смотрит на потолок многозначительно и добавляет: "И не только они. Тут все записано". - "А ты не думал, - говорю, - товарищ лейтенант, что этот Сизоненко просто свихнулся? Ну, раскинь мозгами, какие, к черту, инопланетяне?" - "Вы, товарищ подполковник, иносказаний не понимаете. Вся эта фантастическая чепуха лишь прикрытие, чтобы оклеветать наш советский строй. Слишком много этот Сизоненко знает". И смотрит мимо меня на стену, где портрет Дзержинского висит. А глазки бесцветные, будто стеклянные пуговки.
        В общем, дал я тогда слабину, да. Подумал: чего мне этого Сизоненко защищать? Еще неприятности получу. Максимов - гаденький тип, мог и по начальству настучать. В смысле, доложить, что я антисоветчиков прикрываю. И папаше своему, секретарю по идеологии, мог нажаловаться. А у того связи большие… Написал я на отчете "Не возражаю" и передал по инстанции…
        Через какое-то время завели на Сизоненко уголовное дело. Занимался им следователь, я особо не интересовался. Но до суда дело не дошло. Весной восемьдесят восьмого угодил наш сочинитель в психиатрическую лечебницу… Не знал и до сих пор не знаю точной причины. Циркуляр ли такой сверху поступил, чтобы в психушку парня закрыть без суда и следствия, или на самом деле он уже тогда свихнулся. Не знаю. Не до того мне в тот период было. Такие дела завертелись в стране, что голова у всех кругом пошла, не только у меня… И минуло так три года, да.
        Юрий Константинович, покряхтывая, поднялся из кресла. Неторопливо, разминая ноги, подошел к перилам веранды… Потом развернулся лицом к слушателям.
        - Не утомил я вас своей болтовней?
        - Нет, нет, - Софья тоже поднялась. Забавно подпрыгнула на месте, затем с хрустом вытянула руки вперед, выворачивая кисти. Переставила стул спинкой вперед и села, облокотившись на нее руками. - Мне очень любопытно. Вам может показать странным…
        - Показаться, - поправил Михаил.
        - …Спасибо. Пока-зать-ся странным, но то, что вы сказываете, немного напоминает обстановку в Испании во времена Франко. Я читала и родственники сказывали. Но, я пока не очень понимаю, как история этого человека…
        - Сизоненко.
        - Да, Сизо-нен-ко. Как эта история имеет отношение к нам? Хотя в его повести упоминается тот же странный термин, что и в рукописи монаха.
        - Ну-ка, ну-ка? Какой именно?
        - Моледа.
        Юрий Константинович кивнул головой:
        - Верно. Упоминается. Потерпите еще чуть-чуть. Мы уже приблизились к главному… В начале лета девяносто первого года меня вызвал начальник управления, генерал Чупракин. Спрашивает: "Помнишь дело Сизоненко?"
        Я не сразу сообразил о ком речь, и Чупракин пояснил: "Ну, в журнале работал, антисоветскую повесть пытался сочинить. Потом его в психбольницу направили". - "Ну, да, - протянул я. - Теперь вспоминаю. Что-то там про инопланетян. А чего, вылечили его?" - "Нет, все лечится. Но вот какая ситуация. Получили мы анонимку следующего содержания. Мол, этот Сизоненко опять начал что-то сочинять. Да не просто так, а вроде как с одобрения самого главврача. Целый роман накатал". И смотрит на меня - мол, догадайся сам.
        А чего не догадаться? Намек понятен. "Товарищ генерал, - говорю. - Неужели нам снова этим заниматься? Сейчас в журналах такое печатают, что Сизоненко и не снилось. Сплошная демократия и гласность, а тут какая-то анонимка. Да и эти статьи, по которым он привлекался, не работают уже несколько лет".
        Чупракин насупился. Строго произнес: "Ты, Юрий Константинович, мне демагогию не разводи. Это у политиков демократия и гласность, а у нас - служба. Сегодня демократия, а завтра… дисциплина - мать порядка. И статьи сразу заработают. Кроме того…" Он помялся. Мне даже показалось - оглянулся по сторонам. И говорит негромко: "Скажу тебе по секрету - сей писака у нас на особом контроле. Только не спрашивай - почему. Тебе знать не положено. Да и я - не сказать, чтобы много знаю. Короче, поручи кому-нибудь из отдела. Пусть в больницу съездит, она в Гатчинском районе находится, и разузнает, что к чему. Может, главврач либерал какой, хочет с помощью этого придурошного пасквиль на руководителей нашего государства сочинить и издать. Сам знаешь, при чьей поддержке".
        Вышел я из кабинета не то, чтобы сильно озадаченным… Но какое-то нехорошее предчувствие возникло. Только тут я понял, что сидит у меня заноза в душе. Не надо было тогда на этого парня дело заводить. Не заслуживал он такой судьбы. А я руку приложил, да. Приложил.
        Юрий Константинович замолчал. Ощущалось, что он волнуется, и воспоминания о событиях двадцатилетней давности даются ветерану госбезопасности нелегко.
        - В общем, решил я сам съездить в больницу, разобраться во всем и, по возможности, поставить в этой истории точку. Если получится…
        - А этот ваш, с нехорошими глазами, он еще работал? - неожиданно спросила София. "Смышленая и наблюдательная, - уже не в первый раз за короткий период отметил про себя Юрий Константинович. - И с головой, похоже, все в порядке. Зря Мишка на нее бочку катил. Она и ему фору даст по сообразительности". А вслух отозвался:
        - Максимов? Нет, уже не работал. С ним следующее приключилось. Отца его, секретаря горкома КПСС, в 1989 году на пенсию отправили, во время горбачевской чистки партийных рядов. А еще через год Максимов погорел… ну попался, скажем так, на одной паршивой истории. Он курировал, по линии госбезопасности, валютных проституток, которые обслуживали иностранцев. Ну и, начал их "крышевать", по-простому - брать с них деньги. И натурой не брезговал. Да еще с бандитами контакты завел. Кто-то из проституток его сдал милиции. Те за это дело ухватились: для милиции кагебиста прищучить, в смысле, компромат на него завести - милое дело. В общем, уволили Максимова из органов, чуть не посадили. Но он не пропал. Чуть позже кооператив организовал… Такой вот, идеологически стойкий товарищ оказался… Так, на чем я остановился?
        - Ты собрался в психушку, - подсказал Михаил.
        - Да, верно… Значит, на следующий день на служебной машине приехал я в лечебницу. Находилась она на территории Ленинградской области, неподалеку от Гатчины. Нашел главврача. Маленький и пузатенький, но шустрый, как футбольный мяч. Звали его Василий Иванович, да.
        Так и так, говорю, мол, находится у вас на лечение некий Виталий Сизоненко. Меня интересует вся информация, связанная с этим товарищем. Вижу, что психиатр удивился и вроде как даже растерялся. "А зачем он вам понадобился? - спрашивает. - Он у нас уже три года безвылазно. Только жена с сыном иногда навещают". - "Зачем он нам понадобился, это наше дело, - объясняю вежливо. - А вы рассказывайте о нем все, что знаете". - "А чего рассказывать-то? Историю болезни?" - удивляется врач. "Давайте с этого начнем", - соглашаюсь сразу, но с намеком. Мол, одним этим разговор не ограничится. "Хорошо", - отвечает Василий Иванович. И вытаскивает из ящика стола папку.
        Эге, смекаю, а анамнез-то он под рукой держит. Видимо, частенько с Сизоненко общается. Но молчу, жду. "Странноватый он, вообще-то, больной, - начинает психиатр. - С одной стороны: диагноз достаточно четко ставится: шизофрения и параноидальный бред. Это если не вдаваться в медицинские подробности. Явное раздвоение личности, плюс мания преследования". - "А в чем раздвоение выражается?" - "Видите ли, ему кажется, что в нем живет сознание разных людей. Точнее, не сознание, а воспоминания. То ему мерещится, будто он был вождем первобытных людей, то - римским легионером, то - монахом, то…"
        Тут врач споткнулся и замялся: "Да, чего там перечислять? Всего не упомнишь. В анамнезе записано. Можете взглянуть, если мой почерк разберете". - "Взгляну, но попозже, - отвечаю. - А странность в чем?" - "Странность в том, что это не типичное поведение. Обычно шизофреники склонны себя идентифицировать с какими-то конкретными персонами, часто - историческими личностями, вроде Наполеона. Слышали, наверное?" - "Или вроде Ленина", - замечаю как бы вскользь. "Ну да, - соглашается психиатр, но без энтузиазма. А сам в стол смотрит. - И такое бывает…"
        Я жду. Не тороплю. "Так вот, - продолжает Василий Иванович. - У Сизоненко же никаких Наполеонов. В голове целый клубок воспоминаний: совершенно разные люди из разных эпох. Некоторые моменты он очень хорошо помнит, подробно и точно описывает, например, обстановку у папы Пия III. А это, между прочим, эпоха Возрождения". - "А откуда вы знаете, что он точно описывает?" - интересуюсь. "Так специально с одним историком консультировался… Воспоминания подобные Виталия постоянно мучают. Но он никого из себя не изображает, как это другие сумасшедшие делают. Просто помнит всякую всячину. Понимаете, в чем разница?"
        Зырк на меня - и снова глаза в стол. Тоже выжидает, чтобы лишнего не ляпнуть. Но я-то свою линию уже наметил. Опыт у меня к тому времени большой был, чего скрывать.
        В чем, к слову, заключается мастерство вести подобные расспросы? В том, чтобы, используя всю известную информацию и мельчайшие проговорки собеседника, заставить его самого, логическим путем, прийти к нужному ответу. Не задавая прямого вопроса. Так, что человек даже не догадается о том, что вас изначально интересовала эта тема.
        - Это как? - с любопытством спросила София.
        - Достаточно просто. Требуется лишь хорошая память, внимательность и определенная техника. Предположим, мне надо узнать возраст женщины окольным путем. Так, чтобы она даже не заподозрила, что я об этом ее выпытываю. Самая простая схема - навести разговор на нужное общеизвестное событие. Вот мы с тобой, София, как с иностранкой, вполне могли завести разговор о распаде Советского Союза, конце "холодной войны" и тому подобном. И я тебя, этак небрежно, спрашиваю: "Ты же помнишь, как разрушали Берлинскую стену?" Отвечай быстро.
        - Ой, - София растерялась. - Берлинскую стену?
        - Ну да. В Германии. Это было в девяностом году. Неужели не помнишь?
        - Кажется, видела по телевизору хронику. Но я тогда…
        - Что? Заканчивай фразу.
        - Я тогда была совсем маленькой, - София улыбнулась. - Я проговорилась?
        - Именно. Я уже получил определенное представление о твоем возрасте. И при желании могу это выяснить вплоть до конкретной даты, используя лишь наводящие вопросы и косвенную информацию. При этом у тебя будет полная иллюзия, что ты сама обо всем рассказала. Речь идет, естественно, о ситуации, когда собеседник вынужден отвечать на определенные вопросы, создавая хотя бы видимость правдивости… Психиатр наш, Василий Иванович, находился именно в такой ситуации.
        Вот я и подтолкнул его в необходимом направлении: "Вы еще что-то про манию преследования говорили", - напоминаю. "А-а, да, мания… Боится Сизоненко все время, что его убьют". - "Кто?" - "Да эти самые…"
        Чувствую, что психиатр опять замялся. Думаю, надо проявить определенную осведомленность. Удивляюсь: "Неужели инопланетяне? Помнится, у него в повести инопланетяне действовали. Хроны, кажется?" - "Хроноты", - слегка задумавшись, поправил меня Василий Иванович. "Вот-вот. А за что его убить-то хотят?" Врач пожал плечами: "Видимо, за то, что слишком много знает. Как ему кажется".
        Я насторожился. Слишком много знает? Что-то вертелось у меня в голове, но я не мог зацепиться. Много знает? Чего он может знать, псих несчастный? "А в остальном - нормальный человек", - негромко добавил психиатр. "Так уж и нормальный?" - быстро спрашиваю. - "Ну, почти нормальный. И совсем не буйный. Я бы его давно выписал, к семье". - "А чего же мешает?"
        Жует Василий Иванович губы, взгляды на меня бросает. И молчит. "Да вы не стесняйтесь, - подбадриваю. - Я же не Малюта Скуратов. Да и вообще - не во времена Ивана Грозного живем".
        Психиатр вздыхает: "Нет смысла его отпускать. Быстро обратно вернется. Ляпнет где-нибудь, что-нибудь на улице - и готово. Уж больно у него эти воспоминания навязчивы, как бред. Всем рассказать хочет, фиксирует постоянно". - "Фиксирует?" - вроде как удивленно спрашиваю. А про себя думаю: "Вот и вышли на нужную тему, уважаемый Василий Иванович, никого не засвечивая".
        И уже с нажимом повторяю: "Фиксирует? Каким образом?" Приоткрывает наш эскулап рот, словно испугавшись. Физиономия, как прокисшее молоко. Потом признается уныло: "Записывает. Я разрешил". - "Зачем?" - "Уж больно интересно… Понимаете, я докторскую диссертацию готовлю. А тут такой случай, неоднозначный. В каком-то роде - уникальный".
        Так вот оно в чем дело, соображаю. Картина начинает проясняться. "Где записи?" - спрашиваю.
        Выбирается Василий Иванович нехотя из-за стола, подходит к шкафу: "Вам все доставать?" - "А что, много?" Психиатр на мгновение замялся, потом говорит: "Две папки".
        Привстает на цыпочки, извлекает с верхней полки толстенную папку с тесемками. Я аж присвистнул непроизвольно: "А почерк-то хоть разборчивый?" - "Не-а, - отвечает. Чувствую, что со злорадством. - Как курица лапой. Да еще карандашом". - "А почему карандашом?" - "Опасно им шариковые ручки доверять. Психи, все же".
        Я задумался. Врач возвращается к столу. Опершись на него, запрыгивает в кресло. Смотрит на меня и произносит осторожненько: "Если вы почитать хотите, то я могу вам машинописный вариант предложить". - "А есть?" - спрашиваю наивно. - "Для вас - есть, - говорит. - Мне машинистка кусками перепечатывает, для работы над диссертацией". - "Кусками?" - "Да там нет смысла все читать, замучаетесь. Он все подряд записывает, все мысли, которые в голове. Тоже вроде мании… Я куски отмечаю, а машинистка перепечатывает. Медленно, но иначе еще бы медленней выходило". - "И много обработали?" - "Около двух папок… Почти все, то есть. Так как? Берите машинопись. А рукопись - пусть у меня полежит. Мне для диссертации может понадобиться, чтобы идентичность подтвердить. Годится?" - "Не совсем, - говорю с лицемерным сочувствием. - Я вас понимаю, но должен изъять все. На время".
        Вижу - побледнел Василий Иванович. На лысине аж пот выступил. "Это как же так?.. Вот как… У меня ж целый раздел в диссертации…"
        Мне стало его жалко, говорю: "Вы не расстраивайтесь раньше времени. Может, там ничего криминального и нет. Я же понимаю, что диссертация. Сам когда-то кандидатскую защищал". - "Да ну? Это, по каким же наукам? - спрашивает. А сам, вижу, злится, губы покусывает. - Если не секрет". - "Не секрет. По филологическим… Как кандидат кандидату обещаю. Почитаю - и верну. Если не все - то часть. Бред нам не нужен. А вы же по бреду, в основном, специализируетесь?" - "А вы?" - огрызается психиатр.
        Тут мне смешно стало. "Да будет вам, - говорю. - У каждого своя служба".
        Запихиваю папки себе в портфель. Врач смотрит, будто я у него родных детей отнимаю. "Эх, - думаю. - Ну что за работа у меня? Этот хоть людей лечит, пусть, в основном, и без пользы. А я? Действительно, бредом занимаюсь. Зато на службе Родине. Такие пироги. И куда деваться?"
        Василий Иванович вдруг ни с того, ни с чего заулыбался. Суетиться начал. "Может, чайку на дорожку? У нас тут повариха вкусные булочки печет. Для медперсонала. Пальчики оближете".
        "Ишь ты, шустрый какой, - думаю. - Чаи с тобой распивать - не рановато ли? Думаешь, уболтать меня, чтобы рукопись оставил? Вот завербую по полной программе, тогда угостишь чаем". А вслух отвечаю: "Спасибо за приглашение, да некогда мне. Времени мало. В следующий раз. Мне вот бы, что еще. Надо на больного взглянуть". - "На Сизоненко?.. Это без проблем. У них сейчас время прогулки. Выйдем на улицу, они там во дворе почти все, кому можно. На солнышке греются".
        Открываю дверь кабинета, чтобы выйти в коридор, и едва не сталкиваюсь лоб в лоб со здоровенным детиной в голубом халате. На носу у него такие круглые никелированные очки, знаете, "а ля Ганди"? В общем, видок, как у натурального убийцы-маньяка из детективного ужастика. Я аж вздрогнул. "Чего тебе, Петрухин?" - спрашивает Василий Иванович. "Извините, я хотел узнать, - отвечает громила, а голос писклявый, девчачий. - Четвертую палату на прогулку выводить?" - "Я же объяснял Марии Викторовне: четвертую отдельно после ужина, на полчасика". - "Извините, я не знал".
        И шустренько так - шмыг куда-то. И исчез. "Кто это?" - интересуюсь. "Старший санитар", - отвечает Василий Иванович. Но с такой интонацией, будто я очень глупый вопрос задал. Или странный. "Да уж, - думаю. - С такими санитарами и у здорового человека психика поедет".
        Вышли на улицу, и врач показал мне невысокого худого мужчину с изнеможенным лицом. Тот стоял около чахлой березы и тоскливо смотрел на небо. А небо ясное, без единого облачка. Почему-то в память врезалось. "Вот ваш "писатель", Виталий Сизоненко. Будете общаться?" - спрашивает психиатр. Прикинул я, а дело уже к вечеру. Надо, думаю, сначала сочинение почитать. Никуда этот писака не денется. "Нет, - говорю. - Может быть, в следующий раз".
        Дошли до ворот. Тут Василий Иванович берет меня за локоть осторожно: "А можно спросить?" - "Пожалуйста". - "Вам ведь на меня настучали?"
        Я, конечно, сделал удивленное лицо, но с опозданием. Вопрос застал врасплох. Врач оказался проницательнее и хитрее, чем я предполагал. "С чего вы выдумали?" - удивляюсь. "Я ведь все-таки психиатр, а не терапевт общего профиля, - усмехается Василий Иванович. - Я даже догадываюсь, кто донес… Во-первых, могла машинистка. Все просит ей доплату сделать, ругается, что работы много, а тут я еще рукопись психа заставил перепечатывать… Я бы и не прочь ей доплачивать, да где ж деньги взять? У нас же не хозрасчет. Медперсонал копейки получает. Вот… А еще Петрухин мог стукнуть". - "Ему-то зачем?" - "Уж больно любопытный. Я даже подумал…" - "Чего подумали?"
        Смотрит Василий Иванович на меня хитренько, щурится: "Да так, ничего особенного". - "Не берите в голову, - советую. - На всех доносят. Считайте, что я к вам по собственной инициативе приезжал".
        Покосился он выразительно на мой портфель, спрашивает: "Когда еще в гости ждать?" - "Не знаю. Вот почитаю сочинения вашего романиста и решу. Может, и лично с ним переговорю".
        Но поговорить с Сизоненко мне так и не удалось. События приняли неожиданный поворот. Так, кажется, пишут в романах?
        Юрий Константинович замолчал. Подошел к столу, налил в кружку из чайника воды.
        - Наконец-то, - с подковыркой, после паузы, отозвался Михаил. - Добрались до поворота. А я думал - уже финиш.
        - Сразу видно, Миша, что ты не ученый человек, - София посмотрела с неодобрением. - Детали и обстоятельства играют важную роль в изучении процесса или явления. Они создают полную картину. Я правильно размысливаю, Юрий Константинович?
        - Правильно, София, - девушка нравилась старику все больше. - Не обращайте внимания на Мишку. Он всегда был торопыгой.
        - Торопыга, от слова "торопиться". Поясняю специально для уважаемых филологов и ученых человеков, - Михаил не выдержал серьезного тона и засмеялся. - Деда, я готов слушать тебя хоть до утра, но я пока не улавливаю сути. Да и темнеет уже. Может, в дом зайдем?
        - Подожди чуток. Сейчас зайдем. Я уже заканчиваю… Вот что дальше случилось. Дело происходило в пятницу. Вернулся я на работу. Папки с рукописью положил в сейф. А машинописный текст захватил с собой. Думаю, прочитаю за выходные на даче. Не терпелось мне от этого камня на душе избавиться. Или от горы с плеч. Не знаю, как лучше выразиться. В общем, беспокоила меня эта история. И угнетала.
        - Камень с души и гора с плеч? - София оставалась в своем репертуаре. - Это посло-вИ-цы?
        - Нет, София, это не пословицы. Это фразеологизмы, устойчивые выражения. Так вот, машинописный текст я отвез на дачу и здесь, - Юрий Константинович махнул рукой, - прочитал за выходные. Ничего криминального, антисоветского в этом тексте не содержалось. Утверждаю со всей ответственностью. Он на самом деле походил на фантастический роман. С одной стороны я обрадовался - не хотелось мне, чтобы Сизоненко продолжал по нашему ведомству числиться. С другой стороны - отпечатано было не все. Для полной очистки совести мне предстояло просмотреть, хотя бы выборочно, рукопись. Особого желания к этому занятию я не испытывал. Думаю: позвоню в понедельник Василию Ивановичу. Он весь текст читал. Поговорю с ним откровенно - если что подозрительное в рукописи есть, пусть признается, чтобы я зря время не тратил…
        Приезжаю в понедельник на работу, звоню в больницу. Трубку берет медсестра. "Не могу я вам позвать Василия Ивановича, - говорит. - Убили его". Вот так.
        София приоткрыла рот. Михаил наклонил голову и застыл. Рассеянное выражение сползло с лица молодого человека, сменившись озадаченным недоумением. Такого "поворота" он явно не ожидал. Юрий Константинович усмехнулся про себя: "Ах, молодежь! Дети фаст-культуры. Без трупов, погонь и стрелялок для них кино не кино, история не история. Ладно, будет вам еще все по полной программе". И продолжил:
        - Подробностей медсестра мне сообщать не стала. Мол, милиция запретила. Я тут же связываюсь с начальником райотдела. Выясняю детали. А они следующие. В субботу утром в палате обнаружили труп Сизоненко. Виталий был задушен… Далее медсестра позвонила домой Василию Ивановичу, ну, чтобы начальство в известность поставить. А жена говорит, что он дома не ночевал. Но с вечера предупредил о том, что на работе задержится. Уже ночью жена ему пыталась в кабинет дозвониться, но трубку никто не брал. Супруга решила, что он пьяный уснул. С нашим психиатром такое, оказывается, случалось: любил он медицинского спиртику, дармового, за воротник заложить. В смысле - тяпнуть… Ну, выпить, выпить. Особенно на выходные, когда руководство не беспокоит. И засыпал иногда после этого на диванчике в своем кабинете, да.
        Переговорив с женой, медсестра пошла в кабинет к главврачу. А там на ключ закрыто. Сбегали на проходную за ключом. Открыли. И нашли Василия Ивановича. Только мертвого, а не пьяного. В кабинете полный разгром, все бумаги на полу разбросаны. Похоже, искали что-то… Тут уже персонал милицию вызвал. Тогда и выяснилось, что пропал с дежурства санитар Олег Петрухин. Поздно вечером его накануне видели в последний раз и все. А у психиатра на груди свежие ожоги обнаружили от сигареты. Как будто кто пытал его перед смертью…
        Чего еще там было такого значимого? Да, в тот же день, в субботу, то есть, но вечером, убили во дворе собственного домика секретаря-машинистку этой больницы. Ту самую, которая Василию Ивановичу рукопись перепечатывала.
        Итого, меньше чем за сутки, три убийства в небольшом поселке.
        Как только я это от милиции узнал, сразу смекнул, что каша крутая заваривается. Очень походило на грубую и поспешную зачистку свидетелей. Я тут же к генералу Чупракину, доложил все. Тот, замечу, опешил. Аж посерел. Говорит мне: "Иди к себе в кабинет и жди, пока позову. А мне тут… посоветоваться надо срочно".
        Минут через двадцать вызывает меня обратно: "Где рукопись?" - "У меня в сейфе". - "Читал?" - и глазами сверлит.
        А я уже понял, конечно, что вся эта жуткая история закручена вокруг Сизоненко и какой-то информации, которой, он, возможно, владел. И, возможно, что-то успел изложить в своей рукописи. Все подобные соображения у меня в голове с утра уже провернулись. И пришел я к выводу, что в этой истории лучше других будет тому, кто будет меньше всех знать. Или делать вид, что меньше всех знает. "Виноват, товарищ генерал, - отвечаю. - Не успел. В пятницу уже поздно было, а в выходные на дачу ездил, шашлыки, банька… Не сообразил, что так срочно. Сейчас же прочитаю". - "Не надо! - говорит Чупракин и вроде как даже с испугом. - Не читал, и не надо. Запакуй в пакет, поставь в "секретке" печать и ко мне. А потом езжай в больницу, собери всю оперативную информацию, какую сможешь, и к утру подготовь мне подробный отчет".
        Вот так и получилось, что рукопись я отдал и даже заглядывать туда не стал, от греха подальше. А вот машинописный текст остался у меня. Не из любопытства я его оставил. И не из каких-то высоких побуждений. Не хочу врать. Из страха я ничего не стал о нем Чупракину говорить. Испугался. Потому что понял, что прикоснулся к чему-то очень страшному и зловещему.
        Юрий Константинович устало вздохнул и замолчал.
        - А что дальше было? - спросила после паузы София.
        - Потом расскажу. Поздно уже, прав Миша. Кроме того, думаю, что лучше вам сначала прочитать текст Сизоненко. Самое время.
        - Но вы же сказали, что ничего особенного там не нашли.
        - Это мне тогда так показалось. Потому что я тогда очень мало знал. Вы сейчас знаете гораздо больше, и есть с чем сопоставить. Прочтете - и вам многое станет ясно. И мы сможем поговорить об остальном. А сейчас - читайте. Гарантирую - более подходящего чтива на ночь не придумаешь.
        - Чтобы крепко уснуть? - пошутил Михаил.
        - Чтобы не заснуть до утра, - без тени улыбки ответил отставной полковник КГБ.
        - А я и так не засну, - заметила София. - Наверное. Выспалась. И очень любопытно.
        - Нет, я спать завалюсь, - с сожалением заявил Михаил. - Что-то меня в сон начало клонить. Чувствую, только до подушки доберусь - и свалюсь. Так что, ты читай, София, а я завтра с утра уже… Деда, а что ты думаешь по поводу ситуации с Софией? Зачем к ней этот тип из консульства приходил? Могут ее по обвинению в убийстве разыскивать?
        София помрачнела, тоскливо взглянула на Юрия Константиновича. Тот ответил не сразу.
        - Теоретически все может быть. Но сейчас лучше выждать. В одном ты, Миша, точно прав. По официальным каналам испанцы так быстро действовать не могли. Если профессора Мартинеса убили в субботу, вряд ли уже в воскресение утром сотрудник генконсульства мог об этом знать. Не такая уж великая фигура, этот профессор… Кстати, София, ты после отлета из Испании с кем-то из своих связывалась? С тем же Донато?
        София отрицательно помотала головой:
        - С Донато я пыталась поговорить, но телефон не отвечает. Правда, он велел без крайней необходимости ему не звонить.
        - Почему?
        - Не знаю. Может, боится, что наши разговоры подслушают?
        - Подслушать разговор с мобильного телефона не так просто. Для этого надо сильно постараться. Впрочем… Ладно, не будем паниковать раньше времени. А Софию мы в обиду не дадим. Мы своих не сдаем. Ведь так, внучка?
        София попыталась что-то сказать, но только сглотнула комок в горле. Потом молча кивнула. Глаза у нее подозрительно блестели.
        Часть вторая. Люди и твари (роман Сизоненко)
        За Дьявола Тебя молю, Господь! И он - Твое созданье. Я Дьявола за то люблю, что вижу в нем - мое страданье.
        Борясь и мучаясь, он сеть свою заботливо сплетает… И не могу я не жалеть того, кто, как и я, - страдает.
        Когда восстанет наша плоть в Твоем суде, для воздаянья, о, отпусти ему, Господь, его безумство - за страданье.
        З. Гиппиус, "Божья тварь"
        Замысел
        …Я не знаю, как называется эта Планета. Или не помню. Что в моем положении одно и то же. Поэтому я буду называть ее просто Планета - с прописной буквы.
        У меня не многое сохранилось в памяти о том, какой она была, моя родная Планета. Закрою сейчас глаза и попытаюсь, попытаюсь, попытаюсь… Много света, пластика и стекла. Невысокие пальмы и аккуратно постриженные кусты. Натуральные или искусственные? Не помню… И почти всегда светло. Но это ровный белый цвет, свет светильников.
        Видел ли я солнце? Мне кажется, что видел. Один или два раза. И это ощущение связано с хрустящим под ногами песком, желтым цветом, жарой и тем, что здесь, на Земле, называется ветер. Под Куполом ветра нет, там воздух, воздух, воздух… Я как-то очутился в винном погребе, вернее, подвале - уж очень громадным он выглядел, этакий широченный коридор. В Массандре, в Крыму, нас, отдыхающих санатория, водили на экскурсию в винодельческое хозяйство. И там, в прохладном подвале, воздух показался мне очень знакомым. Не температурой (в подвале было прохладно, даже холодно после + 30 на улице), а состоянием: сухой воздух, словно процеженный, процеженный, процеженный… Да, дистиллированным, вот, пожалуй, каким он ощущался…
        У меня не получится изложить всю историю связно. Я это понимаю уже сейчас, априори, написав всего несколько строк. Даже они дались с большим трудом. Почему?
        Потому что во мне борются два противоположных начала. Первое принадлежит очевидцу, пытающемуся восстановить цепь событий и обстоятельств в их документально-хроникальной точности и достоверности… достоверности, достоверности… Но помнит очевидец слишком мало.
        Второе начало представляет сочинитель-фантазер, полагающий, что художественное воображение способно восполнить недостаток эмпирического опыта. Но второму никогда не удастся вырваться из цепких рук первого, караулящего его, словно конвоир заключенного. И оба они обречены на неудачу.
        Очевидец хочет рассказать правду, в которую никто не поверит по причине ее невероятности. Фантазер хочет сочинить невероятную историю, в которую люди должны поверить благодаря силе его и своего воображения Но для этого надо забыть о правде и о том, что нас окружает. Иными словами, надо забыть о реальности…. Реальность. Какое жесткое, безжалостное слово. Словно нож мясника, которым он кромсает свою жертву. А иногда, у плохого мясника, нож еще бывает и тупым…
        Нет. То, что я пытаюсь рассказать, далеко от сказки. Ведь в основе сказки всегда лежит мечта. Но в этой истории нет места мечте. И мое расколотое сознание не в силах преодолеть эту пропасть, пропасть, пропасть…
        …Его затошнило. Он подошел к маленькому холодильнику, встроенному в стену огромного кабинета, достал лед и налил воды. Попытался положить кубик льда в стакан, но лед выскочил из щипчиков и упал на пол. Яхаве вздрогнул. Он выучил их уже наизусть - симптомы рака головного мозга. Выучил за год, минувший с того дня, когда личный врач с испуганным и кислым выражением лица принес листок с результатами анализов.
        Яхаве тогда не испугался. Скорее, разозлился. Черт знает что такое! Наука бурно развивается, туристы с Планеты скоро полетят в соседние галактики, изобретены уникальные виды топлива, искусственно выращиваются почти все виды продуктов питания, включая мясо… Да и в медицине прогресс очевидный: средний возраст жизни превысил восемьдесят лет, а тем, у кого есть большие деньги, раньше ста и беспокоиться нечего. Яхаве недавно исполнилось девяносто, но он даже не думал о том, что его может караулить смерть. Его, одного из самых богатых людей Планеты? Что за чушь?!
        Пятнадцать лет назад ему пересадили поджелудочную железу, а совсем недавно поменяли почки - на искусственные, с гарантией тридцать лет. Конечно, такие операции стоят целого состояния, и по карману лишь очень богатым людям, но для Яхаве это не проблема. С его-то миллиардами?
        Он ощущал себя превосходно, не задумываясь о возрасте. А чего задумываться, если все работает, как часы? Мог бы и сердце пересадить, но зачем раньше времени его трогать, если врачи не советуют?
        И только несколько заболеваний пока не поддавались контролю врачей Планеты. Среди них - рак мозга. Одно из самых слабых звеньев современной медицины, "ахиллесова пята". Казалось бы, Яхаве подстраховался и против этой опасности. Анализы и обследования проводил по графику, каждые три месяца. И вдруг…
        Яхаве смотрел на белое лицо Рефекта, его трясущиеся губы, и с трудом сдерживал желание размозжить тупую башку сраного лекаря клюшкой для гольфа.
        - Какого черта… я плачу тебе… такую зарплату? - от бешенства перехватывало горло.
        Рефект молчал и только в испуге разевал рот.
        - Как это… могло случиться?.. Ты же говорил - это… практически исключено… при регулярных обследованиях? Вероятность - меньше одной… одной десятой процента.
        - Мистер Яхаве, это рак мозга, - наконец выдавил из себя перетрусивший "лекарь". - Это непредсказуемо. Наука до сих пор не разобралась, почему возникает опухоль.
        Олигарх приблизился к огромному аквариуму в центре кабинета, подышал через нос, почти ничего не видя от злости. В глазах расплывались черно-белые пятна. Двухцветный лабео подплыл к стеклу, пошевелил усиками и, вильнув огненно-красным хвостом, направился по своим делам в глубь аквариума. "Безмозглая тварь. И мой мозг может стать таким же, как у этой рыбешки - бесполезной студенистой массой. Хотя, какой у нее мозг? Одни рефлексы. Надо сосредоточиться. Как не вовремя! Только что сцепился с Хоупсом из-за Лендвича - самый лакомый кусок в космической отрасли. А тут в моих мозгах начнут ковыряться всякие любопытные врачишки".
        - Ладно. Чего там теперь? Вырезать придется? Руки у меня немели - из-за этого? А ты говорил - остеохондроз. Сколько времени лечение займет? - произнес уже спокойно, но не оборачиваясь. Знал - увидит снова эту бледную рожу, бешенства не сдержать.
        - …О сроках пока говорить рано, - осторожно, после паузы ответил Рефект. - Но, лечение будет… Опухоль, скорее всего, неоперабельна. Находится в стволе мозга.
        - Что?! Что значит - неоперабельна? - все-таки не сдержался. Обернулся. Глаза налились кровью. И тут же почувствовал тупую боль в затылочной части. Стараясь не подавать вида, медленно прошел к столу и опустился в кресло. Рефект не спускал глаз с лица олигарха.
        - Вам нельзя нервничать. Постарайтесь понять, - врач заговорил вкрадчиво и успокаивающе, как с ребенком. - Такое может случиться с каждым. Но это пока первая стадия. Применим консервативное лечение: химию, облучение. Через несколько месяцев и следа не останется.
        - Это мне что же, несколько месяцев ваши процедуры терпеть?
        - Ну, это же не каждый день. Режим, конечно, придется поменять. Особенно в начале. Пока результаты не появятся.
        - А если не появятся?
        Рефект отвел взгляд. Сказал через паузу с деланным оптимизмом:
        - Подобные случаи сейчас излечиваются быстро в процентах девяноста. Ну, может быть, восьмидесяти. Даже если осложнение - люди еще долго живут.
        - Долго, это сколько? - со всей желчью не выговорил, а выплюнул Яхаве.
        Рефект помялся:
        - Вы же знаете, я врач общего профиля. Специалисты лучше объяснят. Лет пять точно можно протянуть, - поняв, что брякнул не то, быстро поправился. - Это в тяжелом случае. А так и десять живут, пятнадцать… Да и исследования ведутся постоянно. Вот-вот могут найти способ лечения. Я немедленно соберу информацию о последних новинках в этой области.
        Яхаве старался дышать размеренно. "Давление-то как скакнуло. Вот тебе и здоровое сердце". Выговорил негромко, но так, будто кувалду опускал при каждом слове:
        - Ты уж собери… Я ведь своей смерти ждать не буду… Сначала собственными руками тебя в землю зарою и бетоном залью… Иди! Завтра в десять мне доложишь. И только попробуй мне опять мямлить, как сегодня. Кретин!
        "Уже и так вечер. Как я успею до утра?", - недовольно подумал Рефект, но промолчал. Рубашка, насквозь мокрая от пота, неприятно липла к спине. Спорить сейчас с боссом - все равно, что плевать против ветра: все обратно вернется. Надо дать Яхаве время остыть - пусть олигарх-небожитель свыкнется с мыслью о том, что он тоже смертен.
        В восемь часов вечера Рефект подъехал к центральной городской клинической больнице. Здесь работал ведущим хирургом его приятель еще по учебе в университете, доктор нейрофизиологии, Никос.
        Выйдя из кабинета Яхаве, Рефект уже примерно представлял, что делать. Он был не просто личным врачом Яхаве и его семьи, а уже на протяжении полутора десятка лет возглавлял медицинский центр, входивший в состав гигантской империи олигарха. Центр, объединявший сеть региональных клиник, полностью обеспечивал медицинскими услугами сотни тысяч людей. Все они работали в компаниях, принадлежавших семье Яхаве.
        Спустившись вниз огромного здания на лифте, Рефект за десять минут добрался на мини-каре до своего офиса, располагавшегося в левом крыле небоскреба. Там он вызвал двух помощников. Одному поручил подготовить план дополнительного обследования Яхаве, а второго посадил за сбор информации, касающейся последних научных разработок в области лечения опухолей головного мозга. А затем позвонил Никосу.
        Никос имел репутацию замечательного хирурга, проведшего сотни успешных операций на головном мозге. И Рефект здраво рассудил, что никто лучше университетского приятеля не проконсультирует его в столь щекотливой ситуации, да еще в условиях жесткого лимита времени. Но Рефект даже не предполагал, насколько судьбоносным окажется его выбор.
        …Поднимаясь по лестнице на второй этаж клиники, где находился кабинет Никоса, Рефект пытался вспомнить, когда же они последний раз виделись? Получалось, чуть ли не пять лет назад. И по трагическому поводу - скоропостижно и при странных обстоятельствах скончалась жена хирурга. Рефект не рискнул выяснять подробности у приятеля - тот явно не горел желанием общаться по душам. Да и в целом производил впечатление человека, едва контролирующего свое поведение. Впрочем, не удивительно. Ведь месяца за три до смерти жены умерла после тяжелой и длительной болезни Евона, единственная дочь Никоса.
        От тех двух (и последних) встреч во время похорон у Рефекта осталось очень тягостное ощущение: с Никосом они тогда почти и не разговаривали. Рефект приносил соболезнования, Никос их сухо и рассеянно принимал, словно не узнавая университетского товарища. А потом…
        Как-то разошлись совсем пути-дороги. Хотя через три года повод встретиться появился. Но опять, как назло, такой повод, что хуже не придумаешь. Скончался младший брат Никоса - известный, но очень уж чудаковатый ученый. Микробиолог и химик, Юрон в молодости подавал блестящие надежды, занимаясь исследованиями в области генной инженерии, но затем ушел в тень. Тем не менее, в научных кругах о нем помнили, сразу после смерти в Сети появилось несколько сообщений. Рефект хотел сначала позвонить Никосу, даже машинально взялся за трубку… и не стал. Если после смерти жены ни разу не встретились, может, и не нужны Никосу соболезнования университетского дружка? Так подумал Рефект. И не позвонил. А еще… Рефект не хотел себе в этом признаваться, но какой-то страх в тот момент возник в сознании. Его старый знакомый как будто попал в черный водоворот судьбы, и Рефект суеверно предпочел держаться подальше.
        Но сейчас ситуация изменилась - деваться некуда. С Яхаве шутки плохи. А Никос лучшая кандидатура в хирурги, если вдруг понадобится операция. Да и рак мозга для него тема самая что ни на есть знакомая - не один десяток опухолей удалил.
        На предложение о срочной встрече Никос отозвался без охоты: сказал, что очень занят и предложил пообщаться дня через два. Рефекту волей-неволей пришлось сообщить по телефону некоторые подробности. И тут поведение Никоса неожиданно изменилось.
        - Рак мозга, говоришь? У Яхаве? Н-да…
        - Ну, вот, ты же понимаешь, - чувствуя, что приятель колеблется, усилил давление Рефект. - Большой человек - на сотню миллиардов тянет. Стал бы я тебя по пустякам беспокоить. И если что, если удастся помочь… Сам понимаешь, он на все готов. Если хочешь, я тебя официально в группу врачей-консультантов включу. Гонорар будет таким, что ты за год в своей клинике не получишь.
        Про гонорар Рефект упомянул с испуга, на всякий случай. Никоса деньги никогда особо не интересовали. Даже во времена относительно бедной юности. Но кто ж его знает? Люди с возрастом меняются. И ход, похоже, оправдался.
        - Гонорар, говоришь? На все готов? - хирург как-то странно хмыкнул. - Ладно, приезжай.
        Когда Рефект зашел в кабинет, Никос сидел за небольшим столом у монитора. Свет от настольной лампы вырывал из мрака худое, морщинистое лицо с мешками под глазами. Рефект невольно поразился - он предполагал, что приятель постарел, но не настолько же. Хирург выглядел даже старше Яхаве - а ведь моложе почти на тридцать лет.
        - Давай, - не отвечая на приветствие, Никос протянул раскрытую ладонь. - Мне действительно некогда.
        Рефект догадался без уточнения, быстро достал из портфеля диск со снимками и листки с результатами обследования Яхаве.
        Хирург долго рассматривал снимки на мониторе, увеличивал, менял ракурсы. Рефект молчал. Никос и в молодости отличался вспыльчивостью. Сейчас же, судя по внешнему виду и поведению, находился далеко не в оптимальном состоянии и не в самом радужном настроении. Лучше помолчать и не лезть раньше времени с расспросами - рассудил Рефект.
        Наконец, Никос снял очки и помассировал переносицу. Потом откинулся на спинку стула.
        - Тяжелая опухоль. Мелкая, но тяжелая. Оперировать, думаю, нельзя, слишком глубоко, - и замолчал.
        - А химия? - неуверенно спросил Рефект.
        - Пятьдесят на пятьдесят. Задавить удастся, но вот надолго ли?
        - Подожди, - растеряно запротестовал Рефект. - Малюсенькая ведь опухоль. Мы ее, считай, на самом корню выявили.
        - Ну и что? Это рак. Дней через десять посмотрим анализы, какая динамика. Но что-то мне подсказывает - случай тяжелый.
        - А лучевая?
        - Приспичит, придется все попробовать. Но это же мозг. И глубоко сидит, под самым гипоталамусом, так что… Можно такой побочный эффект получить, что только хуже выйдет.
        Рефект вытер вспотевший лоб.
        - Вот те на…
        Он представил завтрашний разговор с Яхаве. "Нет, об этом ему рассказывать нельзя. Сейчас я для него и так главный враг - считает, я проворонил опухоль. Во-первых, уволит сразу. Во-вторых…" О "во-вторых" даже не хотелось думать.
        - Значит, по твоей части тут ничего, операция исключена… - Рефект помолчал, потом тяжело, со всхлипом вздохнул. - Пойду, наверное. Завтра надо Яхаве что-то докладывать.
        - Врать будешь? - насмешливо спросил Никос.
        - Ну… А ты что предлагаешь?
        - Это ты мне, если я не путаю, огромный гонорар предлагал.
        - Ну? Так это, - Рефект не понимал, чего хочет приятель. - Если ты о деньгах… Так я могу тебя подключить. Но, с таким прогнозом… Этот гонорар тебе может боком выйти.
        - А ты за меня не бойся… Мне терять нечего. Только одно условие - я завтра сам с ним поговорю, без посторонних. Согласен?
        Рефект озадаченно почесал затылок…
        - А я слышал немного о вас. Вы лет двадцать назад мою двоюродную тетушку оперировали. Успешно.
        Они сидели в кабинете Яхаве, величиной с хоккейный корт. Никос чувствовал себя неуютно и про себя злился. На Планете уже давно не хватало места для жизни. Почти для всех обитателей Планеты существовали строгие санитарные нормы, превышать которые разрешалось лишь в исключительных случаях. Так, на простого рабочего первой категории полагалось двенадцать квадратных метров жилой площади. На одного. На каждого члена семьи добавлялось еще шесть метров. А тут кабинет метров триста. Можно представить, какая у него квартира. Но на типов, подобных Яхаве, никакие нормы не распространялись. Он входил в пятерку самых богатых и могущественных людей на Планете.
        - Рефект сказал, что вы будете докладывать вместо него, - Яхаве усмехнулся. - Есть у меня предчувствие, что это не к добру. Я попал в переплет?
        Врач прокашлялся:
        - У вас тяжелое заболевание. И непредсказуемое. Лечение может дать хороший эффект. Настолько хороший, что вы забудете о раке навсегда. В смысле - до смерти, которая, конечно, наступит рано или поздно, но по другой причине… Правда, вероятность такого результата не очень велика. Процентов десять-пятнадцать. И примерно процентов тридцать за то, что лечение только на время купирует развитие опухоли, и вам удастся прожить года два или три. Остальное - в этом диапазоне.
        - Диапазон, это от двух-трех лет до смерти "естественным путем"?.. Что же, альтернатива понятна. По тому, как трясся вчера Рефект, я уже догадался, что для меня настали веселые времена. Почему же он сам об этом не сообщил? Не знал, что он так труслив.
        - Об этом Рефект, действительно, собирался сообщить сам. Я имею в виду альтернативу, которую вы упомянули. Но это, строго говоря, и не альтернатива вовсе. А вероятность.
        Никос замолчал. Он вовсе не пытался держать театральную паузу, как могло показаться стороннему наблюдателю, присутствуй он при разговоре. Врач нервничал. Нервничал же потому, что сомневался. А сомневался из-за того что представлял, какой ящик Пандоры собирается открыть для этого холеного миллиардера, сидящего напротив него за старинным дубовым столом. У Никоса по-прежнему не было уверенности, что он поступает правильно. Но он не знал, как поступить по-иному. И с каждой секундой приближался миг окончательного выбора.
        - А у вас - есть альтернатива? Так? - Яхаве тоже держал паузу, словно опытный игрок в покер. - Попробую догадаться. Рефект сказал, что в последние годы вы какие-то эксперименты проводили, вместе с покойным братом. Неужели вы хотите предложить мне… чудесное излечение?
        - Нет.
        - Тогда что? - В голосе Яхаве прозвучало раздражение. Врач олигарху не нравился. Небритый и помятый какой-то. Зато в очках. Неужели денег на операцию по коррекции зрения нет? Скорее, создает видимость великого ученого. Изображает из себя фокусника с тузом пик в рукаве… Зря он пошел на поводу у Рефекта. Все-таки, растерялся, дал слабину. Да еще ночь плохо спал. Никогда не думал, что мысли о смерти способны настолько испортить настроение и лишить самообладания.
        Никос провел рукой по волосам, снял и тут же надел обратно очки. И вдруг быстро произнес скороговоркой, будто спохватившись:
        - Я хочу предложить вам бессмертие… Точнее, не хочу, а предлагаю.
        Сначала Яхаве почудилось, что он ослышался. Потом его рука потянулась к кнопке звонка, чтобы вызвать из приемной придурка-Рефекта. Совсем сбрендил, притащил к нему какого-то сумасшедшего приятеля. Но рука замерла над столом…
        Яхаве был прирожденным дельцом в черт знает каком колене, с молоком матери всосавшим формулу "товар-деньги-товар". Прагматик и циник, он не верил ни в какие "эликсиры жизни". Но ему стало любопытно: а сколько запросит за свой "товар" этот чудак? Надо же знать, какие ныне цены на рынке.
        - И сколько стоит ВАШЕ бессмертие?
        - Ваше, - не замечая иронии, поправил олигарха Никос. - О моем бессмертии речь не идет. А стоит оно ровно столько, сколько стоит жизнь моей дочери.
        …Пора составить план романа. Я целый час сижу, черкаю всякие каракули и не могу сообразить, о чем собирался писать дальше. Похоже, лекарство, которое начали мне колоть неделю назад, как-то воздействует на память. Сегодня ночью я вдруг понял, что у меня "стерся" еще один огромный кусок. Такой интересный и важный период - зарождение земледелия. А ведь еще полгода назад я это помнил совершенно точно. Когда рассказывал сыну во время свидания, все будто стояло у меня перед глазами. Каменные мотыги, раби рыхлят ими землю на берегу широкой реки… Сын тогда еще поразился, сказал: "Папа, ты будто это сам видел"… Сын, сын, сын… Надо составить план. Хотя бы краткий…
        …Яхаве вертел в руке старый черепаховый нож для разрезания бумаги. Ручка ножа была инкрустирована мелкими изумрудами. Он переходил по наследству, как талисман, по мужской линии. Когда нож появился в семье, никто не помнил. Его, совершенно точно, держал в руках прадед Яхаве.
        Будучи еще совсем маленьким, Яхаве заходил вместе с отцом в кабинет главы семьи, располагавшийся тогда в другом здании. Взрослым требовалось что-то срочно обсудить, и они посадили ребенка в кресло, чтобы не мешал. А прадед, высокий седой старик с толстым носом, взял со стола и протянул Яхаве этот самый костяной нож - поиграться. Он показался мальчику огромным, и впечатление глубоко врезалось в память…
        А ведь возможно, подумал Яхаве, что ножом пользовался по прямому назначению еще дед прадеда - в легендарные времена, когда люди читали книги, напечатанные на бумаге.
        Яхаве вдруг представил, что на его месте сидит прапрапрадед. Это сколько же ему сейчас было бы? Сто пятьдесят? Или сто восемьдесят? У него засосало внизу живота. Как летит время! А с другой стороны… Яхаве покосился на монитор, стоявший на углу стола, и экран, словно повинуясь безмолвному сигналу могущественного хозяина, зажегся и расплылся бледно-серым цветком.
        - Мистер Яхаве, - секретарша смотрела прямо в камеру, как дрессированная собачка, - через десять минут совещание по Лендвичу. Вы будете уточнять список приглашенных?
        Олигарх положил нож на стол, на специальную подставку. Нажал кнопку микрофона:
        - Отмените совещание. Когда у меня следующее окно?
        - В какой день?
        - Сегодня.
        - Сегодня? - лицо секретарши слегка вытянулось. - Сегодня только после двадцати тридцати.
        - Хорошо. Назначьте на это время. И принесите две кружки чаю.
        Яхаве отключил микрофон и кинул взгляд на Никоса.
        - Рассказывайте.
        Тот с каким-то обреченным видом качнул головой:
        - Подробно или коротко?
        - Подробно.
        - Но… это займет много времени.
        - Вы же слышали - я отменил совещание, - на этот раз олигарх скрыл раздражение. Он умел раскусывать человеческую натуру в считанные минуты. Никос пока не поддавался точной классификации, но чутье подсказывало Яхаве - этот странноватый врач-ученый может оказаться полезным. Надо лишь к нему приглядеться, чтобы понять всю подноготную. "Научись читать человека, как бухгалтерскую книгу, - наставлял когда-то Яхаве отец. - Дебет с кредитом должен сходиться по нолям. Поймешь человека - будешь им управлять. А непонятный человек непредсказуем, как бешеная собака. Никогда заранее не угадаешь, когда она на тебя набросится".
        Зашла помощница секретаря с двумя прозрачными, из толстого стекла, кружками чая на подносе. Никос сразу же взял кружку, сделал несколько торопливых глотков, словно у него пересохло в горле. Отставил кружку, прокашлялся.
        - Пять лет назад я потерял, за несколько месяцев, жену и дочь, - голос врача еле заметно подрагивал. - Есть такое наследственное заболевание - атаксия Эмерха. Вызывается мутацией гена. Этот дефектный ген, как правило, не проявляет себя в течение нескольких поколений, но в определенный момент срабатывает, приводя к неизлечимому заболеванию. Такой ген был у моей жены Элоиз. А жертвой оказалась наша дочь, Евона. Симптомы мутирования начали проявляться вскоре после того, как Евоне исполнилось девятнадцать лет. У нее как раз развивался роман с одним молодым талантливым журналистом, по имени Перик. Наши семьи готовились к помолвке. И тут проявились первые признаки заболевания…
        При подобной форме атаксии на начальном этапе происходит дегенерация проводящих систем спинного мозга и периферических нервных волокон. Человек шатается при ходьбе, часто, вроде бы беспричинно, падает. Возникает тремор туловища и конечностей, как будто человек сильно замерз… В общем, примерно через месяц, после появления первых симптомов, я понял, что здесь что-то не так. Евона легла в клинику, провели исследования. И вскоре врачи поставили ужасный диагноз… Я забыл сказать - болезнь не излечивается. По мере эскалации заболевания поражаются сосуды головного мозга, сердце, почки, атрофируется зрительный нерв… Пациент, при эффективном лечении и благоприятном стечении обстоятельств, может прожить лет десять-пятнадцать, но… Но как инвалид, у которого постепенно отказывают ноги, руки, различные органы…
        Помолвку, конечно, пришлось отменить. Перик какое-то время поддерживал отношение с дочерью, но надолго его не хватило. Молодого парня можно было понять. Я сам переговорил с ним и посоветовал разорвать отношения с Евоной, чтобы не создавать у нее лишних иллюзий. Мне казалось, что так будет лучше для них обоих. Но, возможно, я ошибался… На Евону резкий разрыв с женихом произвел страшный психологический удар. Она, буквально, потеряла интерес к жизни. Я до сих пор корю себя. Возможно, если бы мне удалось уговорить Перика, чтобы он продолжал общаться с Евоной… Тогда она прожила бы на несколько лет дольше. Более того… Впрочем, об этом - позже.
        Никос снова отхлебнул чаю, несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями.
        - А почему вы решили, что патологический ген передала дочери Элоиз? - внезапно спросил Яхаве.
        - Как почему?.. Это установил мой брат Юрон. Он проводил исследования. Я как раз собирался об этом сказать… А зачем вы спросили об Элоиз? Это совсем не важно.
        - Я сам определюсь с тем, что важно, а что не важно, - негромко, но жестко заметил Яхаве. - Вы продолжайте.
        - Хорошо. Так вот… Когда о заболевании дочери узнал Юрон, то он сразу же предложил свою помощь. Юрон был очень талантлив, даже, теперь я в этом уверен, гениален. Но вздорность его характера превосходила его талант. Он ни с кем не мог ужиться, постоянно со всеми ссорился… Коллеги его ненавидели за склочность и заносчивость, одновременно завидуя его способностям. Он так и не женился. И не удивительно - при его-то закидонах. Когда заболела Евона, Юрона, незадолго до этого, выперли из очередного научно-исследовательского проекта. Просто выгнали за то, что он обвинил научного руководителя в краже своей идеи. Они, в этом проекте, как раз искали вакцину против рака мозга.
        Никос исподлобья покосился на Яхаве, но олигарх сосредоточенно смотрел на поверхность стола.
        - Юрону удалось получить очень интересные результаты. Но после того, как он разругался с руководителем, тот заявил, что идея Юрона - полный бред, а результаты исследований он фальсифицировал. Для того чтобы выбить отдельный грант под собственный проект. И Юрона уволили.
        И вот брат пришел ко мне. Он находился в шоке. Нет, не из-за того, что остался без работы - к таким поворотам судьбы он давно привык. Юрон страшно расстроился от известия о болезни Евоны. Я думаю, что она была единственным живым существом на Планете, которое брат любил. Я даже удивлялся…
        - А вас? - перебил Яхаве.
        - …Меня? - от неожиданности Никос вздрогнул. - Что "меня"?
        - Вас Юрон любил?
        - …Не думаю. Юрона ничего не интересовало, кроме его научных идей. И только к Евоне он относился как-то особенно, с нежностью…
        Яхаве снова смотрел в стол - на специальную панель с информацией. Многое из того, что сейчас ему рассказывал хирург, он уже знал. Более того, он знал и то, о чем Никос даже не догадывался.
        Вчера, как только ушел напуганный Рефект, Яхаве вызвал начальника службы безопасности Цебира и поручил ему взять действия Рефекта под неусыпный контроль. Олигарх и так-то никому и никогда не доверял, но события последних дней заставили его удвоить меры безопасности.
        Яхаве вел жестокую схватку за контрольный пакет акций космической корпорации Лендвич с магнатом Хоупсом - своим главным конкурентом не только в бизнесе, но и в борьбе за политическую власть на Планете. Схватка за Лендвич выводила противостояние на новый, поистине вселенский, уровень. Перенаселенная Планета задыхалась от избытка людей и отходов их жизнедеятельности. Кардинально решить проблему могла только активная колонизация космоса. И тот, кто получал неограниченный контроль над космической отраслью, делал шаг почти к абсолютной власти.
        Недавно, под давлением Яхаве, Хоупса и еще нескольких олигархов Верховный Сенат принял поправку к антимонопольному законодательству. Поправка разрешала продажу в частные руки контрольного пакета акций космической корпорации, ранее принадлежавшего государству. Решение принималось "в интересах государства и народа" - так заявили сенаторы. Каждый из олигархов, естественно, рассчитывал, что лакомый кусок достанется именно ему. А в такой борьбе все средства хороши.
        Ажиотаж подогрело сенсационное открытие астрономов - в соседней галактике, после долгих лет безуспешных поисков, была обнаружена планета, по условиям жизни идеально подходящая для колонизации. Для более тщательного изучения к планете направили разведочный корабль-робот, началась подготовка космического десанта. В этих условиях владелец Лендвича получал шанс стать де-факто хозяином новой планеты.
        И тут эта внезапная и ошеломительная новость о раковой опухоли. Рефект, разумеется, не мог подобного подстроить. Яхаве понимал, что его болезнь - чудовищное стечение обстоятельств, не более. Но оно ставило олигарха в очень уязвимое положение: его организм (самое катастрофическое - мозг!) оказывался под дополнительным контролем врачей. И это в момент, когда Хоупс готов предпринять любые меры для устранения Яхаве и захвата Лендвича.
        Именно поэтому, едва выйдя из кабинета Яхаве, Рефект попал под тщательное наблюдение. Через пять минут после того, как он позвонил Никосу и договорился о встрече, олигарх уже знал об этом разговоре. Он тут же велел собрать всю информацию о хирурге и его окружении. А когда Яхаве получил аудиозапись разговора между Никосом и Рефектом в клинике, он немедленно велел проверить хирурга по коду "А". Это означало сбор максимально возможного объема информации, включая всевозможные слухи и даже анекдоты о дальних предках "объекта".
        В восемь часов утра Яхаве уже сидел у себя в кабинете и изучал материал, собранный его ищейками. Там он наткнулся на факты, которые наверняка ошеломили бы Никоса, расскажи ему о них Яхаве. В частности, олигарх узнал, что покойная жена Никоса Элоиз с раннего детства дружила с обоими братьями, так как приходилась им троюродной сестрой. В семнадцать лет она закрутила интрижки одновременно с Никосом и Юроном. Но если наивному Никосу девица лишь строила глазки, то с Юроном она на полную катушку занималась сексом.
        Затем любовники очень сильно поссорились - естественно, по инициативе малахольного Юрона, научного гения. Разозленная Элоиз отомстила по-женски - она немедленно легла в постель со старшим братом, а затем скоропалительно вышла за него замуж. Юрон, впрочем, отнесся к этому индифферентно - Элоиз перестала его интересовать. Но совсем по-другому он отреагировал на появление на свет маленькой Евоны - ведь, родившаяся семимесячной (по официальной версии), малышка приходилась Юрону дочерью.
        Так что, к тому времени, когда Никос перешагнул порог кабинета Яхаве, тот знал об обстоятельствах жизни хирурга даже больше, чем сам Никос. Но то, что знал Яхаве, не давало ответа на главную загадку, интересующую олигарха: что нужно Никосу от него, и каким образом хирург может Яхаве помочь?
        Яхаве слушал Никоса, сопоставлял его рассказ с имеющейся информацией, проверяя, не врет ли хирург, и терпеливо ждал, когда тот дойдет до самого важного.
        - …Юрон попросил меня, чтобы я помог ему оборудовать лабораторию. Он говорил, что знает, как спасти Евону, но ему необходимо время. Я, конечно же, согласился и сделал все, что мог.
        Никос в очередной раз отхлебнул из кружки, и Яхаве с неудовольствием заметил, что хирург, видимо, с похмелья. С этим вопросом следовало разобраться раз и навсегда. Не хватало еще иметь дело с алкоголиком.
        - Вы что, пили вчера?
        Никос побагровел. Потом нехотя выдавил:
        - Да… Выпил… Я пять лет не пил. После смерти жены… Вчера… Вчера не сдержался. Разнервничался.
        Взглянул на Яхаве. Тот внимательно смотрел на Никоса, поставив локоть на стол и опершись подбородком на полусогнутую ладонь.
        - Я понял. Можете дальше не пояснять… Так что там, с Юроном?
        - Юрон занимался исследованиями. Я не очень вникал в суть. Просто надеялся, что у него что-то получится. А сам продолжал традиционное лечение. Предпринимал все меры, чтобы затормозить течение болезни. Но все двигалось по худшему варианту. У Евоны развились сахарный диабет, дистрофия миокарда.
        Так минуло пять или шесть лет - мучительных и безысходных для всей нашей небольшой семьи… С братом мы редко виделись. Он заходил только тогда, когда у него кончались деньги. И по его лицу я сразу понимал, что ничего обнадеживающего он мне сообщить не может. Но тут… Я вернулся домой поздно вечером, Юрон ждал меня. У него блестели глаза. Как у сумасшедшего. Пожалуй, тогда я впервые подумал о том, что Юрон нездоров. Я имею в виду душевное здоровье, вы понимаете…
        Брат сказал, что ему нужны обезьяны, для опытов. Впервые за эти годы я не выдержал. Я заявил ему, что он впустую тратит мои средства. Что обезьяны стоят бешеных денег, а от его исследований нет и не будет никакого толку. Что лучше бы он нашел работу и занялся чем-то полезным.
        Юрон выслушал меня молча. Потом загадочно улыбнулся и произнес: "Я не рассказывал тебе подробностей о своих исследованиях, чтобы тебя не пугать. Если бы я рассказал о том, чем я занимаюсь, ты бы счел меня ненормальным. Но теперь я могу тебе кое-что объяснить, потому что мне удалось получить первые результаты". И он заставил меня поехать к нему в лабораторию, хотя я валился с ног от усталости.
        Здесь я, с вашего разрешения, опущу некоторые детали. Это слишком сложно, даже для специалиста…
        Как я уже говорил, когда-то брат участвовал в проекте по разработке вакцины против рака мозга. Экспериментируя на мышах, он обнаружил неожиданный побочный эффект. Привив молодую мышь вакциной, созданной на основе крови старой мыши, больной раком, Юрон заметил, что молодая мышь начала себя вести по-другому. Так, как будто вместе с капелькой крови старой мыши она получила в наследство ее опыт.
        Юрон провел еще несколько экспериментов, эффект повторялся. Тогда он рассказал об этом руководителю проекта. Результаты были интересные, но выходили за рамки плана финансируемых научных работ. Руководитель предложил подготовить материалы, чтобы выделить их в отдельное направление. Но с условием, что это будет их совместный проект. Короче, он хотел, чтобы Юрон поделился с ним приоритетом научного открытия. Брат наотрез отказался, они вдрызг разругались. В результате Юрона выгнали из проекта, а полученные им результаты объявили фальсификацией и бредом сумасшедшего.
        Именно этот эффект, который Юрон назвал "эффект клона", он и продолжил исследовать, когда я помог ему оборудовать лабораторию. Но брат не врал, когда говорил мне, что хочет спасти Евону. Он действительно мечтал ее спасти, но понимал задачу по-своему… Как вы думаете, каким способом человек может получить бессмертие?
        Вопрос застал Яхаве врасплох, несмотря на всю его подготовку. Олигарх поднял брови, приоткрыл рот, собираясь что-то произнести и… задумался на целую минуту. Хирург молча ждал.
        - …Попробую рассуждать логически. Человек - это биологическая система. Он умирает тогда, когда в системе что-то изнашивается до состояния, несовместимого с функционированием системы. Чтобы продлить ее существование, надо заменять изношенные детали. Собственно, в этом направлении медицина и идет, насколько я понимаю.
        - И что нас ждет в конце пути? - Никос загадочно улыбался.
        - В конце? Хм… Если опять же быть последовательным, то когда-нибудь будет изобретено полностью искусственное тело. Так?
        - Предположим. И что? Разве это решит проблему бессмертия? Ведь никакой материал не может быть вечен. Рано или поздно все приходит в негодность.
        Яхаве согласно кивнул головой, но промолчал, передавая инициативу Никосу. И тот продолжил.
        - То есть, как вы понимаете, в конечном итоге - это тупиковый путь, не позволяющий добиться абсолютного результата. К тому же, невероятно сложный, как технологически, так и технически. Ведь тело человека приходится постоянно латать, соединяя всякие сосуды, сухожилия, нервные окончания. И, кроме того, есть то, что практически не подлежит замене - мозг. Вы сами с этим столкнулись, заболев…
        Существуют, разумеется, и другие способы продлить жизнь. Уже много лет ученые пытаются разгадать секрет "гена старения", остановить, так называемое, репликативное старение клеток. Кое-какие результаты достигнуты. Но клетка при любом раскладе не может существовать вечно, постоянно обновляясь. Тем более, в такой сложной структуре, как человеческий организм. Человек - это, все же, не амеба и не инфузория-туфелька. Так что, и здесь, даже в отдаленной перспективе, достижение абсолютного результата невозможно.
        - А разве возможен абсолютный результат?
        - Возможен. Если понять и допустить, что человек - это не тело, а сознание. Иными словами - мозг, если сильно упростить. А тело, это так, вроде одежды.
        - Вы хотите сказать, что секрет бессмертия в сохранении мозга?
        - Нет. Это тоже тупик. Мозг еще сложнее сохранить, чем тело, тем более, заменить на что-то искусственное. Секрет и выход не в этом. Выход в том, чтобы научиться копировать сознание, которое хранится в клетках мозга.
        - Постойте, - попросил Яхаве. - Дайте подумать. Если представить, что наше сознание - это что-то вроде компьютерной памяти, которую можно скопировать и перенести на новый компьютер…
        - Именно так, - с торжеством произнес Никос. - Это похоже на компьютерный вирус. Сначала вирус запускается на ваш компьютер. Его задача - полностью скопировать всю информацию: от программного обеспечения до личных файлов. Затем вирус внедряется в другой компьютер. Там он замещает старую начинку жесткого диска и оперативной памяти своей информацией. То есть, компьютер вроде бы тот же самый, но программное обеспечение и прочая память - из другого компьютера. Применительно к человеку это означает, что в тело одного человека вселяется память и сознание другого человека. Внешне человек остается тем же самым, но внутреннее его содержание полностью меняется, он превращается в хронота - клона "оригинала".
        - Ваш брат изобрел такой вирус? - недоверчиво спросил Яхаве.
        - Не совсем так. Он изобрел что-то вроде миниатюрного чипа. Чип вживляется в мозг и сканирует всю информацию. Ведь что такое мозг? В основе - это нейроны и нервные волокна, способные передавать гигантский объем информации и энергетических импульсов. Если потом пересадить чип в другой мозг, то можно по обратным каналам связи перекачать информацию туда. Именно такого эффекта Юрон добивался, экспериментируя с мышами и крысами. И добился. Теперь требовалось повторить эксперименты на обезьянах… Этой работой мы занялись с ним вместе. Я оперировал обезьян, вживляя и пересаживая чипы, а всю остальную технологию разрабатывал Юрон.
        Примерно через год нам удалось создать обезьяну-хронота, то есть клона. Но не физического, конечно, - внешне это была совсем другая обезьяна - а копию, в которой жило сознание обезьяны-оригинала… Мы вкалывали, как проклятые. Юрон не выходил из лаборатории, а я ехал туда, как только заканчивал работу в клинике. Спать приходилось по нескольку часов в сутки. И все равно - мы опоздали.
        - Почему вы не обратились за помощью?
        - К кому? К научному сообществу? - Никос нервно усмехнулся. - Вы представляете, какой шум и грызня началась бы вокруг подобного открытия? А юридические аспекты? Ведь требуется проведение опытов на людях. Наш Сенат утрясал бы эти вопросы десятилетиями. А нас интересовала лишь одна проблема: как скопировать сознание Евоны и пересадить его в другое тело. Возможно, нам удалось бы что-то придумать, будь у нас лет пять в запасе. Но у Евоны возникли признаки деменеции.
        - А это что такое?
        - Говоря по-простому - слабоумие. Мы испугались, что в мозгу Евоны наступят патологические изменения, и операция по пересадке сознания потеряет смысл. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что остается лишь одни шанс. И тот-то - мизерный. Но, все-таки, шанс.
        Врач покрутил в руках пустую кружку.
        - А не найдется ли у вас, мистер Яхаве, чего-нибудь покрепче?
        Яхаве снова облокотился на стол, теперь уже на оба локтя, сцепив ладони. Лицо его выражало недоумение и брезгливость.
        - Не смотрите на меня так, - Никос пытался хорохориться, но рука, державшая пустую кружку, мелко дрожала. - Не думаю, что вам когда-нибудь приходилось убивать собственного ребенка в целях спасения его жизни… Уверяю вас, что эта выпивка - в последний раз. Надеюсь, что в ближайшее время мне будет не до выпивки.
        - Возьмите в холодильнике. Вон там, в углу.
        Пока Никос похмелялся, Яхаве бегал глазами по информационной панели на столе, выделяя цветом куски текста. Врач вернулся и сел на стул. Глаза Никоса оживленно блестели.
        - Я сейчас выпил за ваше здоровье.
        Олигарх не отреагировал на плоскую шутку.
        - Ладно, мистер Яхаве, не сердитесь, я перехожу к главному. Мы с Юроном решили сделать следующее: вживить чип в мозг Евоны, а затем умертвить ее… Вы наверняка слышали о криогенной заморозке? Многие ваши э-э… коллеги с большими деньгами прибегают к такому способу сохранить свое бренное тело. Чтобы потом "воскреснуть" в отдаленном будущем.
        - Я пока этим не интересовался, - сухо процедил Яхаве.
        - Тогда я вам коротко поясню технологию. Как только констатируется смерть пациента, ему в вены вводится специальное вещество, гепарин, который не дает крови сворачиваться. Так стимулируется кровоток в теле, притом что сердечная активность остается нулевой. Одновременно включается аппарат для искусственной вентиляции легких. При таких условиях мозг не умирает. То есть, хотя человек и мертв по медицинским документам, с биологической точки зрения он вполне жив. Затем тело помещается в специальную капсулу, где кровь из него выкачивается и заменяется специальным консервирующим раствором…
        Далее есть выбор: либо делать полную криоконсервацию, то есть заморозку всего тела, либо нейроконсервацию, при которой сохраняется только мозг пациента. В случае с Евоной нам пришлось выбрать консервацию мозга, вернее, головы. Полная консервация очень дорога, да и не имела смысла в нашем положении. Так что, сейчас голова моей дочери, вместе с вживленным в мозг чипом, хранится в специальной капсуле в резервуаре с жидким азотом.
        - А почему вы оставили чип там?
        - Мы не знали, как его сохранить, если извлечь из мозга. На самом деле, это очень сложное устройство, не столько механическое, сколько биологическое. Можно сказать, живое. Мы решили законсервировать чип вместе с мозгом. До той поры, пока не отработаем надежно процедуру вживления чипа в мозг другого человека.
        - Как вы умертвили дочь?.. Впрочем, мне без разницы. А ваша жена знала обо всем?
        - Нет. Она думала, что Евона просто умерла. Мы не стали ее посвящать в подробности. Зачем обнадеживать раньше времени?.. Но я опять ошибся. Элоиз не пережила смерти дочери. Она и так постоянно себя винила - ведь дефектный ген передался Евоне через нее. И спустя три месяца Элоиз покончила с собой.
        - А вы с братом продолжили работу?
        - Да, мы продолжали эксперименты с обезьянами, отрабатывая методику.
        - А потом брат тоже умер?
        - Да, он практически довел себя до смерти. Почти не спал, очень мало ел и постепенно терял рассудок. Наверное, ему можно было как-то помочь, если бы я направил его в психиатрическую клинику. Но я… не думал об этом. Меня интересовал только конечный результат. Ведь если бы Юрона начали лечить, исследования бы остановились. Я не великий специалист в химии и молекулярной биологии. В основном выдумывал и изобретал брат, а я лишь помогал ему вести исследования.
        Никос замолчал. На лбу выступили капельки пота. В кабинете всегда поддерживалась одинаковая температура - двадцать восемь градусов. Будучи гипотоником, Яхаве любил тепло. Остальным приходилось терпеть.
        - Почему вы обратились ко мне?
        - Потому что у меня не оставалось иного выхода. Видите ли, я перенес два инфаркта. После второго мне сделали операцию на сердце… Я не очень боюсь смерти, но меня гложет мысль о том, что я в той или иной степени стал виновником смерти трех самых близких мне людей. Элоиз и Юрона уже не воскресить. Единственной компенсацией страданий моих близких и утешением для моей души может стать только воскрешение Евоны. Умирая, Юрон просил меня об одном - чтобы я не отступил и довел эксперимент до конца. И я должен это сделать - иначе умру убийцей собственной дочери…
        Я понимал, что одному мне не справиться с такой задачей - тут ведь нужны не только сверхусилия, но и сверхвозможности… Честно говоря, я уже собирался обратиться с предложением к Хоупсу, но колебался. И тут мне позвонил Рефект. Все решилось само собой.
        При имени ненавистного конкурента Яхаве передернуло.
        Черт возьми! Вот это номер! Невероятное открытие могло попасть в руки Хоупсу. Получается, не возникни у него, Яхаве, в мозгу эта проклятая опухоль, Рефект не обратился бы к Никосу. И тот, в надежде воскресить свою дочь, пришел бы со своим открытием к злейшему врагу Яхаве. Действительно, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Выходит, ему в каком-то смысле повезло, что шутница-судьба, наслав на него смертельное заболевание, тем самым подарила шанс обрести бессмертие.
        Олигарх теперь не сомневался, что Никос говорит правду. Такого не придумаешь. Да и какой смысл так изощрено врать?
        "Осталось довести дело до конца", - подумал Яхаве. Но прежде требуется уточнить кое-какие вопросы.
        - А почему вы не законсервировали голову Юрона? Разве он не хотел обрести бессмертие?
        - Нет. Он сказал, что уже слишком поздно. Он ведь понимал, когда наступали минуты просветления, что сходит с ума, и очень мучался от этого. Его сознание находилось в полуразрушенном состоянии.
        - Понятно… Что потребуется от меня? Разумеется, если я захочу вам помочь.
        - Условия для экспериментов, прежде всего. Помещение, оборудование, медикаменты, квалифицированный и надежный персонал. И… люди.
        - Вы хотели сказать - тела для экспериментов? Мне кажется, лучше их называть "телами".
        - Возможно, вы правы, мистер Яхаве. Только… они должны быть живыми.
        - Можете не уточнять. Я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Это все?
        - На первом этапе - да. Когда я отработаю пересадку на… на "телах", мне понадобится подходящая девушка… э-э, подходящее "тело" для пересадки чипа из мозга Евоны. Если все пройдет удачно - вы будете второй на очереди.
        - Это логично, - со странной интонацией произнес Яхаве. - Все, о чем вы просите, будет обеспечено в течение трех дней. Я полагаю, что вам надо, под каким-нибудь благовидным предлогом, оставить работу в клинике, чтобы сосредоточиться только на нашем проекте.
        - Да, я так и поступлю. Для начала я возьму отпуск по состоянию здоровья… Я пойду?
        - Да, пожалуй. Только составьте мне список всего необходимого. Вас сейчас проведут в отдельный кабинет. И - ни слова Рефекту. Надеюсь, вы понимаете, что о настоящей цели экспериментов должны знать только мы двое? Пусть Рефект думает, что вы работаете над лекарством против рака.
        - Конечно, я понял.
        Хирург поднялся с кресла и сделал несколько неуверенных шагов по направлению к двери.
        - Впрочем, подождите, мистер Никос, - голос Яхаве звучал вкрадчиво. - Совсем забыл. Вы же ничего не рассказали мне о моледе.
        Нога Никоса, занесенная для очередного шага, повисла в воздухе.
        - Что вы сказали?
        - Я сказал - моледа. Вроде бы не ошибся.
        - …Но, откуда вы знаете… об этом?
        - Садитесь, Никос, садитесь. И пусть этот случай послужит вам уроком на будущее. Не вздумайте в дальнейшем от меня что-нибудь скрывать. Ведь мы теперь - партнеры. До самой смерти. Или бессмертия?
        Никос покосился на Яхаве. Лицо того не выражало никаких эмоций. И лишь глаза, презрительно сощуренные, смотрели мимо хирурга. Смотрели на аквариум, где плавали разноцветные рыбки.
        …Яхаве безучастно наблюдал за тем, как кубик льда, выпавший из щипчиков, медленно тает на теплом, с подогревом, полу. Неужели еще один симптом появился? Руки вроде не дрожат. А вот тошнота, особенно по утрам, и головные боли - факт, не оставляющий оснований для двойных толкований. Тем более - для пустой надежды. Болезнь прогрессирует.
        Никос не ошибся, давая прогноз. Опухоль оказалась маленькой, но вредной. Химиотерапия помогла купировать разрастание опухоли, но рассасывания не произошло. Рефект и нанятый им профессор, светило в области противораковой медицины, настаивали на проведении лучевой терапии. Но Яхаве оттягивал, опасаясь, что при этом могут быть повреждены области мозга, отвечающие за память и подсознание. Ему и без того казалось, что он стал забывчивым и рассеянным. Никос тоже советовал ограничить внешнее воздействие на мозг. А затем он и вовсе полностью взял процедуру лечения Яхаве под свой контроль, не позволяя Рефекту вмешиваться.
        Олигарх не возражал. После того, как Рефект проворонил возникновение опухоли, Яхаве ему больше не доверял. Он и Никосу, конечно, не доверял. Но с хирургом олигарха связывали общая тайна и единая грандиозная цель.
        Несмотря на все проблемы со здоровьем, Яхаве не ослаблял деловую хватку. Ему таки удалось заполучить контрольный пакет акций Лендвича, невзирая на ожесточенное сопротивление Хоупса и дружественных ему олигархов. Завладев космической корпорацией, Яхаве тут же объявил о начале подготовке экспедиции на Радую - такое наименование ученые дали планете в соседней галактике, почти идеально подходящей для полной колонизации. Заявление Яхаве вызвало на Планете бурю восторга: люди связывали с Радуей возможность скорого переселения с изрядно загаженной родной планеты. Планеты, где приходилось жить под Куполом, спасаясь от песчаных бурь, ураганов и солнечного излучения. Солнце старело и эпизодически, в периоды возмущения, атаковало Планету смертельно опасными лучами.
        - Экспедиция, разумеется, относится к категории повышенного риска. Мы еще никогда так далеко не летали. Но экологическая ситуация на Планете критическая и оттягивать нельзя, - заявил Яхаве на слушаниях в Сенате. - Поэтому я принял решение - экспедицию возглавит мой внук Адамат. Он молод, у него отличное здоровье. Кому еще, как не таким молодым и сильным парням, выступать в роли первопроходцев? Конечно, скажу прямо, шансы на благополучный исход экспедиции не так уж велики, но… Наша семья возьмет личный риск ради будущего всех жителей Планеты.
        Сенаторы встали с мест, аплодируя от восторга. Они даже не догадывались о глубине и коварстве замысла Яхаве. А он строил грандиозные планы. Пусть сейчас здоровье ни к черту, но Яхаве не покидало ощущение - жизнь только начинается. Лишь бы Никос не подкачал.
        Сегодня - исключительно важный день. Никос проводит операцию по пересадке чипа Евоны. Больше года хирург экспериментировал с "телами" - их поставляла в лабораторию из тюрьмы служба безопасности. Начальник центральной тюрьмы - старый должник Яхаве. Лет пятнадцать назад сын начальника тюрьмы, тогда еще капитана караульной службы, изнасиловал молоденькую девчонку, школьницу. Ему грозили каторжные работы в рудниках на одной из колонизируемых планет. Но на счастье насильника родители школьницы трудились в фирме, принадлежащей Яхаве. Тюремщик пришел за содействием к брату, телохранителю олигарха. Брат-телохранитель попросил Яхаве - и тот помог. Родители забрали заявление из полиции, оболтус женился на изнасилованной девчонке, а Яхаве еще и продвинул тюремщика по службе. Не за просто так, конечно, - в обмен на будущие услуги.
        Из тюрьмы Никосу привозили приговоренных к смерти, а таких на Планете насчитывалось много. С преступниками здесь не церемонились: или смертная казнь или каторга в космосе - лишнего народу и так столько, что плюнуть некуда.
        За несколько месяцев Никос отработал технологию вживления и пересадки чипа до автоматизма. И с моледой, разумеется, экспериментировал. Но про моледу отдельный разговор… Удалось выявить определенные закономерности. Пациент (донор памяти, как обтекаемо выражался Никос), которому вживляли чип, после пересадки чипа в новое "тело" резко, в течение нескольких месяцев, впадал в слабоумие, у него начинали отмирать клетки мозга. Видимо, сканирование памяти и сознания, проводимое чипом, нарушало какие-то связи внутри мозга. "Это можно отдаленно сравнить с эффектом направленного воздействия электромагнитного излучения на электроприборы, - объяснил Никос олигарху. - После вживления чипа мозг отключается, потом снова начинает функционировать, но со сбоями. А после пересадки чипа в мозгу "донора" запускаются необратимые дегенеративные процессы".
        - Это что же получается? - задумчиво протянул Яхаве. - После того, как вы пересадите чип от меня в другое "тело", я превращусь в клинического идиота?
        - Ну не совсем сразу… И не вы. А то, что было вами. Но это, может, и к лучшему.
        - Почему??
        - Видите ли, а вы не задумывались над коллизией, которая возникает в случае появления двойника? Ведь "оригинал" и копия, хронот, сохраняют идентичность только очень короткое время. Стоит хроноту открыть глаза после операции, как он начнет собственное существование, отличное от "оригинала". Попробуем сравнить с сиамскими близнецами, имеющими одну голову с общим мозгом. Эти близнецы по сознанию абсолютно идентичны. Но представьте, что у каждого появляется своя голова со своим мозгом. Память останется общей (до момента разделения), но сознание начнет изменяться сразу же, как только близнецы обретут автономию…
        Как поведут себя эти близнецы? Они могут подружиться - у них много общего. Но могут и, с достаточно высокой долей вероятности, стать антагонистами. Ведь общие воспоминания вовсе не обязательно делают людей друзьями. То же самое произойдет с "оригиналом" и хронотом-копией. Вы понимаете меня, мистер Яхаве?
        - Да, да. О таком повороте событий я не думал… И все-таки, этот вариант меня не устраивает. Вдруг после пересадки чипа от меня к хроноту возникнет какой-то сбой? Вы что-то говорили про клиническую смерть… э-э…
        - Репациента. Я называю их репациентами для своих помощников, чтобы не задавали лишних вопросов. Репациент, это человек, переживший клиническую смерть. Но это не совсем точное описание того, что происходит с "телом". Правильнее говорить об "эффекте клинической смерти". Видите ли, в момент пересадки сознания, когда оно "подключается" к новому мозгу-носителю, жизнедеятельность организма замирает на несколько секунд. Словно компьютер завис. А наши пациенты потом рассказывают о странных воспоминаниях, как будто они летят в какой-то трубе…
        - Какая еще труба? Меня не это волнует. Вдруг новое "тело", репациент этот ваш, отключится навсегда? А "оригинал" уже будет обречен.
        - Вы и так обречены, - неосторожно заметил Никос и осекся под свинцовым взглядом олигарха. - Я хотел сказать…
        - Я понял, что вы хотели сказать. Не торопитесь меня хоронить.
        - Но, я вовсе…
        - Не надо оправдываться. Короче, вариант с чипом меня не устраивает. Я хочу, чтобы вы сначала запустили моледу.
        - Хорошо, мистер Яхаве. Но ее действие пока отрабатывается. Придется подождать.
        - Я подожду. Ведь год-другой у меня в запасе еще есть, не правда ли?..
        Этот разговор состоялся около трех месяцев назад. Можно сказать, что все шло по плану, но спустя месяц Никос потерял сознание прямо в лаборатории. Его срочно доставили в кардиологическое отделение, где привели в чувство. Диагноз оказался неутешительным - инсульт.
        Яхаве немедленно навестил хирурга в палате.
        - Вот такие дела, - Никос криво улыбнулся. - Рассчитывал, что у меня есть больше времени.
        - Вы сможете оперировать?
        Хирург поднял вверх обе руки, пошевелил пальцами.
        - Пока шевелятся нормально. Но в следующий раз может и парализовать.
        Никоса подняли на ноги за три недели, хотя обычно на лечение и реабилитацию в подобных случаях уходит несколько месяцев. Яхаве сомневался - стоит ли форсировать события? У него даже возникла мысль о том, чтобы Никос обучил технологии работы с чипом и моледой другого хирурга. Но сам же и отверг эту опасную идею. Хирургов подходящей квалификации на всю Планету насчитывалось не больше трех-четырех. Процесс обучения занял бы немало времени - работа требовалась филигранная. А каждый лишний день увеличивал риск утечки информации. Не говоря уже о том, что сама попытка привлечь к проекту человека со стороны ставила под удар всю систему секретности и безопасности.
        Нет, не годится - подумал Яхаве. Сначала надо получить результат, который даст гарантию качества. А потом уже посмотрим.
        Никому нельзя доверять, никому. Тот же Никос попытался утаить информацию о моледе, изобретенной им вместе с Юроном. Зачем? Никос тогда, при первой беседе, сослался на то, что технология еще не отработана, и он не хотел об этом рассказывать Яхаве раньше времени. Но олигарх в подобное объяснение не поверил. Для себя он решил, что хитроумный врач или рассчитывал набить цену, или (почему бы и нет?) вовсе задумал скрыть изобретение, чтобы продать его позже тому же Хоупсу.
        Дурачок. Думает, что может обвести Яхаве вокруг пальца. Как бы не так. В тот вечер, когда Рефект беседовал в клинике с Никосом, агенты олигарха уже обшаривали квартиру хирурга и "потрошили" память его домашнего компьютера, в поисках любой, хоть чем-то примечательной, информации. А когда Никос вернулся поздно вечером домой, агенты тут же переместились в его рабочий кабинет и продолжили поиски. Всю ночь аналитики службы безопасности "просеивали" собранную информацию, готовя справку для Яхаве. В справке, которую олигарх прочитал рано утром, упоминался и некий загадочный молекулярный биологический диск (моледа). Формулу и чертежи моледы агенты обнаружили в одном из файлов рабочего компьютера Никоса.
        Так что, Яхаве знал достаточно для того, чтобы держать Никоса под полным контролем. Но лишь хирург был в состоянии применить на практике гениальное изобретение, дававшее олигарху самую невероятную власть, которую только можно представить - власть над временем. И делиться этой властью Яхаве ни с кем не собирался. Но для начала ее надо заполучить. Поэтому беспокоился олигарх о здоровье Никоса едва ли не больше, чем о собственном. Яхаве предложил пройти хирургу полный курс реабилитации, но тот отказался.
        - Нет мне смысла валяться в больнице, - сказал Никос. - И ждать больше нет смысла. Первое "тело" живет с пересаженным сознанием уже почти год. Никаких сбоев и отклонений нет. Так можно и десять лет ожидать, но где гарантия, что сбой не произойдет на одиннадцатый год? От случайностей не упасешься. Я буду пересаживать чип Евоне. Пока еще в состоянии оперировать.
        - А что с моледой?
        - Экспериментальная модель работает десять месяцев. Решайте сами. Я же сказал - после Евоны наступит ваша очередь.
        - А ваша? - небрежно спросил Яхаве. До этого они не затрагивали вопроса о пересадке сознания Никоса. Тот сам ничего не говорил, а олигарх не торопил события. Теоретически он даже не возражал против того, чтобы "подарить" хирургу бессмертие. Мало ли какие осложнения могут возникнуть с чипом или моледой? - технология-то только отрабатывается.
        - Моя? Нет, увольте мистер Яхаве. Эта перспектива не для меня.
        - Почему? Разве вы не хотите жить вечно?
        - А зачем?
        Простой вопрос поставил олигарха в тупик. Он-то понимал, зачем нужна вечная жизнь! А если Никос думает иначе - это его проблемы. Главное - пусть обеспечит бессмертие ему, Яхаве. А уж потом можно будет подумать о том, как подыскать хирургу замену. Кстати, Никос говорил, что его дочь закончила медицинский колледж и смогла, пока позволяло здоровье, проучиться в университете три курса. Надо иметь в виду это обстоятельство.
        Моледа, моледа, моледа… Да, пожалуй, пора отдельно записать принцип ее действия. Пока снова не забыл. Это очень важно. Иначе все будет непонятно. Пусть в романе это выглядит как справка, которую Никос приготовил для Яхаве. Олигарх же ничего не смыслит в биологии, поэтому для него требуется доходчивое и упрощенное изложение…
        Воспоминания то всплывают в сознании, то снова исчезают, словно гигантские приведения. Эх, наговорить бы все на магнитофон. Но кто же тебе его предоставит, господин шизофреник? Хорошо, что Василий Иванович разрешил делать записи, дав бумагу и карандаш. Докторскую диссертации готовит, ишь ты… Говорит, что мой случай очень интересный: влияние тревожно-параноидного синдрома на творческую сублимацию… сублимацию, сублимацию…
        Итак, молекулярный биологический диск или моледа, как окрестил ее Юрон. Сумасшедший Юрон, гениальный ученый и изобретатель, так и непонятый современниками. Может, и ты гений? Ладно, не стоит отвлекаться… Черт! Зачем я записываю все свои мысли? Чтобы ничего не забыть? Это и вправду похоже на манию. А ты что думал? У нас в СССР зря в психушку не сажают. Черт, черт, черт! Пиши о моледе, придурок, пока не забыл.
        Моледа, моледа, моледа… Первый уровень клонирования - это чип. Требует сложной операции по пересадке от "оригинала" к клону-хроноту. Моледа-матрица - приставка к чипу. Создавалась, как резервный упрощенный вариант для копирования сознания.
        Копию сознания "оригинала", а также и хронота, можно создать, пересадив чип из мозга в мозг или транспортировав моледу-матку (в этом случае создается бихрон). "Матку" производит моледа-матрица. Маленькая такая, миниатюрная, меньше любой клетки. Считывает информацию с чипа в виде кода. Кроме того, моледа-матрица несет свой оригинальный код, коды регенерации и трансформации. Живет в крови, оттуда же получает и аккумулирует энергию, как батарейка. Макроэргические соединения и прочее. Можно сказать, питается кровью. Что такое кровь? Химический реактор… Не надо об этом, ближе к сути.
        Моледа-матрица может производить неограниченное количество копий… Кто это придумал, Юрон или Никос?.. Какая тебе разница? Не отвлекайся… Чуть не упустил. Конструируется моледа на основе клеток крови. Собственно, Юрон с этого и начинал, когда создавал вакцину против рака…
        Так, давай дальше, по порядку. Моледа-матрица скачивает информацию и размножает в крови носителя ("оригинала" или хронота) "маток". Процедура пересадки моледы-матки гораздо проще, чем чипа, и напоминает процедуру сдачи крови на анализ. У "оригинала" (или хронота), носящего чип и моледу-матрицу, забирается небольшое количество крови. Буквально, несколько капель. Затем эта кровь вводится репациенту. При взаимодействии с клетками крови нового "тела" моледа-матка, получив энергетический импульс, регенерируется, попадает с кровотоком в мозг репациента и там "сцепляется" с нейронами. Сознание "оригинала" (или хронота) "перекачивается" в новое хранилище, создавая бихрона.
        В отличие от ситуации при пересадке чипа, при транспортации моледы-матки с сознанием "оригинала" (или хронота) ничего не происходит. Эта операция гораздо безопаснее, чем пересадка чипа. Поэтому Яхаве и хотел, чтобы Никос сначала сконструировал и регенерировал у него в мозгу моледу-матрицу, производящую "матки" для клонирования. "Матку", по замыслу Яхаве, следовало пересадить в "тело", создав бихрона. А уже потом, убедившись, что клон создан, Яхаве собирался пойти на пересадку чипа. Чип по конструкции гораздо надежнее, срок жизни моледы-матки неизвестен. Бихрон, носитель моледы-матки, подвержен риску гибели из-за ее распада…
        Так или иначе, для того, чтобы запустить механизм клонирования, нужно первоначально имплантировать в мозг "оригинала" чип, чип, чип…
        Все, засыпаю. Продолжу завтра.
        …Яхаве положил в стакан воды другой кубик льда (на этот раз рука не дрогнула) и вернулся к столу. Набрал на клавиатуре комбинацию цифр. На мониторе сменялись картинки: кабинет Никоса - пусто; коридор - пусто, если не считать одинокого охранника, сидящего на стуле; операционная - Никос у операционного стола, копошится над головой "тела". Яхаве покосился на огромную панель электронных часов в углу кабинета - операция шла четвертый час. Когда же они закончат?
        Принципиальное решение о пересадке чипа из головы Евоны Никос принял две недели назад. Этому предшествовало важное событие. В подопытном "теле" заключенного по имени Креп, повторился "эффект матрицы", ранее отмечавшийся на обезьянах. Это был очень важный результат, показывающий путь эволюции моледы. Никос постоянно напоминал Яхаве, что моледа - биологическое существо, способное к эволюции. Поведение такого существа нельзя заранее спрогнозировать - можно лишь отследить опытным путем.
        В чем заключался "эффект матрицы", впервые полученный еще в опытах на мышах, проведенных Юроном? После пересадки моледы-матки мышь-бихрон жила примерно два месяца, а потом умирала от резкой интоксикации организма. Сначала Юрон думал, что проблема в конструкции моледы - допущен какой-то дефект. Но, поэкспериментировав в течение года, Юрон понял, что дефекта нет. Исследуя кровь мышей, он обнаружил, что после двух месяцев пребывания в теле бихрона, моледа-матка резко активизируется и начинает производить в огромном количестве что-то вроде зародышей. Примерно по такому же принципу, как моледа-матрица производит молед-маток в теле "оригинала" или хронота. Через сутки зародыши распадаются, приводя к смертельной интоксикации организма.
        Юрон предположил, что зародышей надо как-то вывести из организма животного, чтобы оно не погибало. Но как? "Выловить" тысячи зародышей из крови невозможно, если только не сделать полное переливание крови. Юрон попробовал смешать в пробирке кровь обычной мыши с кровью мыши-бихрона, но ничего не вышло - зародыши сразу распадались в смешанной крови. И тут помог случай.
        Юрон на время подсадил мышь-бихрона, моледа которой находилась в фазе производства зародышей, в клетку к обычной мыши. И поразился агрессивным поведением мыши-бихрона - она буквально набросилась на соседку и начала ее кусать, как будто хотела ее крови.
        Тогда Юрон усыпил мышей, сделал у обеих надрез на туловищах и прижал к друг другу, смешав их кровь. Исследовав ту и другую мышь на следующий день, Юрон нашел в крови обычной мыши полноценную моледу-матку, очевидно, трансформировавшуюся из зародыша. Что касается мыши-бихрона, то оказалось, что все зародыши из ее крови исчезли без следа, а сама она благополучно прожила еще около полугода, продолжая носить в себе моледу-матку.
        Позже этот эффект подтвердился и на обезьянах. Только период инкубации, после которого моледа-матка начинала производить зародышей, длился у обезьян-бихронов около восьми месяцев.
        - Это что же значит? - спросил Яхаве, когда Никос растолковал ему подробности и специфику функционирования моледы. - Бихроны способны сами себя воспроизводить без вмешательства со стороны?
        - Получается, что так. На этой стадии ни хирургической операции, ни, даже, переливания крови не требуется. Моледа-матка начинает клонировать саму себя. В период активации моледы бихрону достаточно, к примеру, уколоть свой палец, чтобы выступила кровь, и точно также уколоть палец нового "тела", чтобы инфицировать его (смешав кровь) зародышем "матки".
        - А можно и просто укусить до крови, например, в губы, - задумчиво произнес олигарх. - Этак и вправду клонов-бихронов может расплодиться невиданное количество.
        - Все зависит только от вас. Будучи хронотом, вы сами можете решать - создавать себе бихрона или нет. В ситуации, когда нет возможности для хирургической операции, это может стать единственным способом сохранить сознание "оригинала"… Кроме того, похоже, что моледа-матка может воспроизвести "матку" только один раз.
        - Становится бесплодной?
        - Не совсем так. Мы с Юроном около трех лет наблюдали за поведением двух бывших обезьян-бихронов, уже прошедших через период инкубации и производства зародышей. Зародышей "маток" их моледы больше не производили. Таких бывших бихронов мы с Юроном назвали "клозами". "Клозы", в отличие от "бихронов", носят в мозгу обычную моледу, не способную к воспроизводству.
        Так вот, одна из обезьян-клозов тяжело заболела. Опасаясь, что она умрет, мы купили еще одну обезьяну, чтобы поэкспериментировать с образцами крови. Этих двух обезьян (больного клоза и новую) поместили в одну клетку. Клоз был совсем плох: почти не ел, мало передвигался. И вдруг ночью Юрон, а спал он прямо в лаборатории, проснулся от дикого визга. Брат подбежал к клетке и увидел жутковатую картину: полумертвая обезьяна-клоз гоняла вторую обезьяну по клетке и постоянно пыталась ее укусить. При этом сама она тоже была в крови. Внезапно обе обезьяны успокоились и разбрелись по углам, зализывая раны. Юрон вывел новую обезьяну из клетки, опасаясь за ее здоровье - она была изрядно покусана. Но уже днем эта обезьяна чувствовала себя превосходно - раны почти затянулись. Юрон тщательно ее обследовал и выяснил, что она стала носителем моледы.
        - Выходит, обезьяна-клоз все-таки произвела еще одну "матку"?
        - В том-то и дело, что нет! Ее моледа целиком переселилась в новую здоровую обезьяну, как будто поменяла квартиру! Обследуя клоза, вернее, бывшего клоза, поскольку эта больная обезьяна перестала быть носителем моледы, я обнаружил, что ее ладони прокушены до крови в нескольких местах.
        - Неужели она сама их прокусила, чтобы затем смешать кровь с кровью второй обезьяны? - Яхаве недоверчиво посмотрел на хирурга.
        - Сама. Ее вел инстинкт самосохранения. Вернее, не ее, а ее сознание, которым управляла моледа. Моледа поняла, что находится в теле, которое умирает. И она предприняла меры, чтобы "перебежать" в тело здоровой обезьяны через кровь.
        - Моледа реагирует на кровь другого носителя?
        - Да. Но не всегда, а тогда, когда ей грозит опасность погибнуть в больном теле. И не в любой день. А в период активности, который у обезьян длится примерно семь дней с периодичностью раз в месяц.
        - А у людей?
        - Пока точно не установлено. Процесс изучается.
        - Так. Это очень любопытно, - олигарх задумался, пытаясь поймать ускользающую мысль. - Да, вот о чем я хотел спросить. Вот бывший клоз, из тела которого перебежала моледа… Предположим, в силу каких-то обстоятельств, моледа захочет вернуться в старое тело. Это возможно?
        - Нет. Невозможно. Вы, кстати, затронули важную тему. Исследования мышей и обезьян показали, что в организме бывшего носителя моледы вырабатываются антитела. Мы назвали таких бывших носителей "сваргами". Если моледа попытается проникнуть в кровь сварга, то антитела ее блокируют и моледа погибнет. Впрочем, толком этот процесс пока не исследован. Не до этого… Поэтому возможны варианты. Кроме того, моледа, видимо, способна к саморазвитию.
        - Что же это вы такое со своим братом изобрели? - в голосе Яхаве прозвучали одновременно восхищение и испуг.
        - Я еще и сам не знаю, - недоуменно ответил Никос. - Время покажет. Мы не можем ускорить процесс - моледа живет по своим эволюционным принципам, которые заложил Юрон. И только он мог их изменить. Для того, чтобы разобраться в основах, надо быть очень хорошим и очень талантливым специалистом. Почти таким, как Юрон. Мне решение подобной задачи не по плечу… Несомненно одно - моледа, это человек в человеке. Хотя, строго говоря, вряд ли можно назвать моледу человеком. Я бы даже существом ее не назвал. Но она - существует.
        И вот эксперимент с перемещением моледы-матки впервые провели на человеке. Моледа-матка в теле бихрона Крепа вступила в фазу активности на триста пятьдесят третий день после того, как ее пересадили из тела хронота по имени Варас - первого человека, которому пересадили чип от "оригинала". Никос пригласил Яхаве в лабораторию. Они сели за столом перед двумя большими мониторами.
        - Смотрите, - объяснил Никос, - в операционной находятся два "тела". Первое "тело", обычный человек, заключенный. Рядом с ним лежит Креп. Креп - бихрон Вараса, первого человеческого хронота. Варасу пересадили чип из мозга Идира (он уже умер), и подключили к чипу моледу-матрицу. После того, как она начала клонировать "маток", "матку" подсадили в кровь Крепа. Примерно через одиннадцать с половиной месяцев у этой "матки" завершился инкубационный период и она активизировалась, начав производство "зародышей". Сейчас мы попробуем смешать кровь Крепа и нового "тела" (его зовут Урох) и посмотрим, что получится.
        - Если ваши предположения верны, "зародыш" попадет в кровь Уроха и там преобразуется в моледу-матку, превратив Уроха в еще одного бихрона?
        - Совершенно верно.
        - А что произойдет с Крепом?
        - Посмотрим. Я надеюсь, что неожиданностей не случится, и Креп из бихрона превратится в клоза. То есть, в носителя обычной моледы, не способной к воспроизводству, но способной переселяться в другие "тела" в случае опасности. Как это произошло с больной обезьяной. Помните?
        Никос дал в микрофон команду, и его ассистент приблизился к операционному столу.
        - Они в сознании? - поинтересовался Яхаве.
        - Нет. На всякий случай сделали полный наркоз.
        Ассистент взял скальпель и нанес неглубокий, но длинный надрез на внутренней стороне локтевого сустава левой руки Крепа. Затем повторил эту же процедуру с правой рукой Уроха. Посмотрел в камеру.
        - Давай, - велел Никос. Ассистент поднял левую руку Крепа, перевернул ее надрезом вниз и опустил на руку Уроха, совмещая надрезы.
        - Посмотрите, - хирург показал пальцем на соседний монитор. - Видите, кровь смешалась.
        - А где "зародыши"? - Яхаве прищурил глаза.
        - Так вы их не обнаружите. Они уже внутри клеток. Сейчас посмотрим снимок.
        Никос переключил изображение:
        - Вон, видите, голубенькая точка?
        - Это "зародыш"?
        - Да.
        - Он такой величины?
        - Нет. Здесь увеличение в десять тысяч раз, - пояснил Никос и сказал в микрофон. - Готово. Забинтуй им руки. Крепа в палату, а Уроха в капсулу, под наблюдение.
        - И все? - с разочарованием протянул Яхаве.
        - Все, - с легким самодовольствием подтвердил Никос. - В течение нескольких часов, а, может, и раньше, "зародыш" должен преобразоваться в "матку", блокировать сознание Уроха и взять его под управление…
        Яхаве задумчиво покачал головой.
        - Объясните мне еще раз. Чем хронот отличается от бихрона, а бихрон от клоза?
        - Это достаточно просто понять и запомнить, - Никос снисходительно улыбнулся. - Хронот является носителем моледы-матрицы, которая производит в его крови неограниченное количество молед-маток. Поэтому хронот практически в любое время может создать бихрона: достаточно от хронота небольшое количество крови впрыснуть в кровь нового "тела".
        Бихрон является носителем моледы-матки. Моледа-матка воспроизводит себя лишь один раз, после завершения периода инкубации. У человека этот период длится примерно одиннадцать месяцев. Произведя моледу-матку (которую необходимо пересадить в новое "тело" - иначе бихрон погибнет), бихрон превращается в носителя обыкновенной моледы, то есть, в клоза.
        А клоз уже ничего не производит. Но клоз, точнее, его моледа, способна перемещаться в другие "тела". Например, в случае болезни "носителя"… Мистер Яхаве, я готов оперировать Евону. Ждать дальше для меня рискованно. Как с кандидатурами на пересадку?
        Олигарх сделал глубокий вздох, затем медленно выпустил воздух. Провел языком по губам.
        - Завтра получите список.
        Из-за кандидатур на "тело" для Евоны между Яхаве и Никосом возник серьезный спор. Никос не хотел брать "тело" из тюрьмы. Ему претило, что сознание его замечательной дочери окажется в теле какой-то грабительницы, а то и убийцы. Но Яхаве категорически отказался подыскивать подходящих девушек за пределами тюрьмы. Проблемы с полицией могли поставить под удар все задуманное. А задумал олигарх очень многое.
        - Обойдетесь заключенными. Вам более двухсот кандидаток подобрали: молодые, симпатичные, здоровые. Чего вам еще надо? - только выбирайте.
        - Я рассчитывал на вашу помощь, - угрюмо произнес хирург.
        - Я и так помогаю. Но не будем же мы хватать девушек прямо на улице? Какая вам разница - преступница или нет? Начинка у нее все равно другая будет.
        - А вдруг криминальное сознание нового носителя как-то себя проявит? - продолжал упрямиться Никос.
        - Но пока же не проявляло?
        - Слишком короткий срок проводятся исследования, чтобы утверждать что-то наверняка. Тем более, что все испытуемые - криминальные элементы. Где тут разберешься…
        - Отложите операцию.
        Хирург отрицательно покачал головой.
        - Тогда нечего спорить. Берите то, что предлагают. Не понравится - потом еще пересадите, в новое тело.
        Никос был вынужден уступить и начал изучать предложенные кандидатуры заключенных. Предварительно отобрал трех кандидаток: искал таких, которые внешне походили на покойную дочь. Девушек привезли в лабораторию. Выполнив полное обследование "тел", Никос остановил выбор на двадцатисемилетней Лили. Яхаве, ознакомившись с досье, удивился:
        - Однако. Грабительница со стажем, а потом еще убила напарника-любовника. Приговорена к пожизненным каторжным работам. Хорошо хоть, что не детоубийца. Неужели лучше никого не нашлось?
        Никос смутился:
        - Да, девица еще та. Но уж больно похожа на Евону: и на лицо, и телосложением. И здоровье превосходное.
        - Да я не возражаю. Вам виднее.
        И вот сегодня, в десять часов утра, в лабораторию Никоса привезли из криохранилища контейнер с замороженной головой Евоны, и хирург приступил к операции по пересадке чипа. М-да, пятый час оперирует…
        Яхаве переговорил с секретаршей, посмотрел на часы. "А ведь нервничаю", - отметил про себя. Судьба Евоны его не волновала. Но после этой операции начинался особый отчет для него самого. Если все пройдет успешно, если даже из отрезанной и, по сути, мертвой головы удастся пересадить чип, и сознание убитой девушки вернется к жизни - это будет лучшим подтверждением того, что сумасшедший Юрон действительно подобрал ключ к великой тайне бессмертия. И он, Яхаве, сделает все, чтобы единолично владеть этой тайной. Но сначала он должен сам переступить границу, отделяющую простых смертных от небожителей.
        Яхаве снова вывел на монитор изображение операционной. Кажется, во время. Никос отходит от операционного стола, стаскивая на ходу перчатки. Потом снимает маску: на лице опустошенность и… еле заметная улыбка.
        Реинкарнация
        …Евона открыла глаза. Поморгала и снова опустила веки. Знакомый запах лекарств. Она свыклась с ним за долгие годы болезни. Когда же это все закончится? Она так устала от постоянных процедур, от собственной беспомощности, от боли, от осознания обреченности. Несколько раз она заводила окольный разговор с отцом. Наконец, однажды прямо спросила: "Папа, может, мне лучше умереть?"
        Отец изменился в лице:
        - Евона, я понимаю, как тебе плохо. Но ты должна верить в свои силы. Я и Юрон делаем все, чтобы тебе помочь… Терпи, дочка, надо терпеть.
        И она терпит. Но уже нет мочи. Полгода, как отказали почки и с того времени она уже не вставала с постели, подключенная к стационарному аппарату. Да и ноги почти парализованы… Она снова открыла глаза. Помещение не походило на комнату, где она провела последние полгода. Там было широкое окно, а здесь одни стены. Странно… Наверное, она спала и ее перевезли в другое место. Но зачем? Отец ничего не говорил. Странно… И вообще, какое-то непонятное ощущение.
        … Ассистент буквально влетел в кабинет Никоса. Глаза выпучены:
        - Она… она очнулась!
        - Когда?! - хирург вскочил со стула.
        - Минут пять… или десять.
        - Почему сразу не сообщили?!
        - Сестра отвлеклась, выходила… - ассистент начал оправдываться, но Никос уже выбегал в коридор.
        … Хирург сидел около кровати и держал дочь за руку.
        - Папа, я не понимаю, что случилось. Кто я? Мне снился какой-то кошмар, будто я сижу в тюремной камере. Это было так реально…
        Никос осторожно, двумя пальцами, помассировал кисть девушки.
        - Ты себя нормально чувствуешь?
        - Да, но я не понимаю… У меня хорошо сгибаются ноги. Я даже хотела встать, но испугалась. Я подумала, что сплю. Папа, что со мной? Вы с Юроном изобрели лекарство?
        - Да, Евона, изобрели. Главное, не волнуйся. Сейчас для тебя главное - не волноваться. А я все объясню. Потихоньку объясню. Все.
        - Папа, а где мама?
        - Мама?.. Ее сейчас нет, дочка. Она… приболела.
        Никос поднес ладонь Евоны к губам, поцеловал. "Как странно, - подумал. - Я целую руку совсем чужой женщины, какой-то уголовницы Лили. Но я не ощущаю разницы. Важно, что я чувствую - это моя дочь. Хотя от нее совсем ничего не осталось, кроме миниатюрного чипа, который можно различить лишь при огромном увеличении. Да и чип, строго говоря, не часть Евоны. От нее осталось только сознание. А тело… Что тело? А помню ли я тело Евоны? Более шести лет прошло после ее смерти… Вот лицо помню. Бледное, скорее, даже, серое, покрытое розовыми шелушащимися пятнами. На этом умирающем лице жили одни глаза - огромные темно-зеленые глаза. Они жили и умоляли о помощи. А я боялся смотреть в эти глаза, чтобы не разрыдаться от разрывающей сердце жалости… А теперь? Я вижу лицо чужой женщины. Чужое лицо. Но разве в этом дело? Главное, что это лицо молодой и здоровой женщины. И почему-то мне кажется, что у нее глаза Евоны. Да, именно из-за глаз я и остановил выбор на кандидатуре Лили. Как только увидел ее глаза… И у нее крепкое и молодое тело. Какая мускулистая рука, как у гимнастки. Да, у этой Лили была нелегкая жизнь…"
        Никос взглянул в лицо дочери. Та смотрела на свою обнаженную до плеча руку. Из глаз медленно выкатывались слезинки.
        - Папа, я… Это сон? Папа, мне страшно…
        - Евона, доченька, дорогая. Не бойся. Все хорошо. Ничего не бойся - сейчас я тебе все объясню. Но сначала тебе надо выпить лекарства и поспать.
        …Прошло около месяца. Этот период стал очень сложным и насыщенным для Никоса и Евоны. Как не старался Никос дозировать информацию, но ему не оставалось выхода: обстоятельства требовали, чтобы дочь узнала обо всем практически сразу. Больше всего Никос боялся того, что психика Евоны не выдержит нагрузки. Но к его немалому удивлению, дочь справилась с ситуацией более чем успешно. Даже известие о смерти матери и дяди Юрона не вызвало у Евоны особой реакции.
        Как рассудил Никос, решающую роль сыграли два фактора. Во-первых, дочь очень долго, почти семь лет, болела. К концу ТОЙ, прошлой жизни, она была до предела измотана болью, бесконечными лечебными процедурами и почти смирилась со смертью. Поэтому внезапное возвращение к новой жизни Евона восприняла как чудо, по сравнению с которым остальное отступало на второй план. А затем…
        Конечно, произошедшее с ней Евону ошеломило. Но только в первые часы. Как только она смогла рационально осмыслить случившееся и поверить, что все происходит не во сне, а в реальности, так тут же стала себя вести подобно ребенку, получившего увлекательную игрушку. А в такой момент ребенку нет дела ни до чего.
        В течение нескольких дней Евона не выпускала из рук небольшое зеркало, специально принесенное Никосом. Девушка изучала свое новое лицо, тело едва ли не по сантиметру. Врач с нетерпением и тревогой ожидал, что будет дальше, стараясь без особого повода не беспокоить дочь и не задавать лишних вопросов. Он опасался нарушить складывающийся эмоциональный фон и вызвать вредную непрогнозируемую реакцию. Никос даже запретил заходить в палату, без крайней необходимости, другим врачам и медсестрам, сам приносил лекарства и пищу.
        На четвертый день после операции, ближе к вечеру, хирург прикатил в палату, на специальном столике, ужин. При виде отца Евона, лежавшая на кровати с задумчивым выражением лица, слабо улыбнулась.
        - Папа, почему ты не спрашиваешь меня, каково мне в этом, - она замялась, подбирая слово, - в этой… в этой оболочке?
        - Я думаю, что тебе надо привыкнуть, - скрывая волнение, произнес хирург. - Извини, если что-то не так. Я не знал… я пытался найти…
        - Не переживай, папа. Ты молодец. Понимаешь, я почти не помню своего тела. Особенно того времени, когда оно было молодым и красивым. Так что… Разве я могу предъявлять претензии?.. Расскажи мне подробнее о том, кто эта Лили? Так ведь, кажется, ее звали?
        Они проговорили до поздней ночи… А на следующий день Никоса вызвал к себе в кабинет Яхаве.
        - Насколько я понимаю, дела идут неплохо? - спросил олигарх. - Ваша дочь уже потихоньку ходит, а вы молчите?
        - Вы же и так в курсе всего, - подавив раздражение, ответил Никос. Он знал, что весь лечебный блок, включая палату Евоны, нашпигован видеозаписывающей аппаратурой. Яхаве, конечно, имеет на это право, но зачем придуряться и задавать риторические вопросы?
        - Получается, привыкла к новому телу?
        - К телу привыкла. Даже быстрее, чем я ожидал.
        - А сознание? Вы рассказывайте, рассказывайте, - поторопил Яхаве. - Мне очень интересно и важно все знать. До малейших деталей. Евона все помнит о своей прошлой жизни, нет сбоев?
        - Практически все до того момента, пока находилась в сознании.
        - Отлично! Вы настоящий волшебник, Никос! И брату вашему надо отдать должное… А сознание "тела"? Как оно себя ведет? Евона долго расспрашивала вас о Лили. Ей что-то мешает?
        - У нее нет глубоких воспоминаний о жизни Лили, но есть то, что можно назвать оперативной памятью. Она имеет, в самых общих чертах, представление о том, кто такая Лили, помнит ее соседок по камере и вообще последние дни, проведенные в тюрьме.
        - Чем это можно объяснить?
        - Как я предполагаю, моледа, перекачивая в мозг нового "тела" сознание хронота, блокирует подсознание предыдущего носителя, чтобы не создавать эффекта расщепленной личности. Но какие-то поверхностные, самые свежие воспоминания при этом сохраняются. Если подумать, то это даже хорошо.
        - Почему?
        - Это помогает хроноту освоиться в новом теле и в новой ситуации. Представьте, что при перемещении в новое тело хронот вообще не владеет никакой информацией, ничего не знает о жизни предыдущего э-э… хозяина. Согласитесь, что это не очень удобно, особенно при определенных обстоятельствах. Конечно, для Евоны, наверное, было бы лучше, если бы она ничего не помнила о Лили. Но стирать сознание выборочно - очень рискованно. Да и не умею я этого делать. Ведь происходящие, при пересадке, с памятью и сознанием процессы никто глубоко не изучал. Мы с Юроном просто не имели времени на это.
        Яхаве какое-то время молчал, только слегка подергивался правый край рта. За последние месяцы он порядочно сдал. Похудел, от активной противораковой терапии начали выпадать волосы. До этого, несмотря на солидный возраст, олигарх обладал густой шевелюрой.
        - А вы уверены, Никос, что подсознание именно блокируется, а не загоняется внутрь, глубже?
        - В этой части я не в чем не уверен. Кроме того, по сути нет разницы: блокируется или загоняется в глубину. Так или иначе, долговременная память предыдущего хозяина, скорее всего, сохраняется. А чтобы разобраться наверняка нужны многолетние опыты и наблюдения. Так что…
        Никос сделал многозначительную паузу. Яхаве ничего не говорил, только крутил в руках черепаховый нож. Наконец врач не выдержал тишины: пространство огромного кабинета олигарха давило на Никоса, поневоле заставляя суетиться и нервничать:
        - А вы… Вы планируете пересадку?
        - Разумеется. Это вопрос решенный… Как в целом самочувствие вашей дочери?
        - Нормальное. Вчера она уже потихоньку ходила, с моей помощью. Впрочем, вы, наверное, видели на записи…
        - Скоро ей станет скучно в палате. Наверняка Евону уже сейчас распирает от желания что-то делать, двигаться. Ведь она очень долго была ограничена в движении. Перед тем… В общем, перед смертью.
        - Вы правы.
        - Так вот. Советую привлечь ее к работе, пусть помогает вам в лаборатории. У нее ведь остались знания по медицине и кое какие навыки?
        Никос кивнул головой.
        - Вот пусть и восстанавливает. Хотя бы на уровне медсестры. Евона - единственный человек, которому мы можем полностью довериться…
        - А вы… уже подобрали себе "тело"?
        - Полагаю, что да. Но об этом мы поговорим позднее.
        - Только предупредите меня заранее. Необходимо провести все исследования с "телом" кандидата.
        - Не беспокойтесь, - Яхаве усмехнулся. - С этим проблем не возникнет.
        Через две недели после пересадки чипа Евона уже вовсю перемещалась по территории блока, помогая отцу в его экспериментах с обезьянами и "телами". Как и предсказывал Яхаве, энергия у молодой женщины, воскресшей из небытия, била ключом. Она бралась за любую работу и с удовольствием участвовала в опытах отца. Первым делом Никос обучил ее относительно простой процедуре смешивания крови, необходимой для перемещения моледы в новое тело.
        - Запомни общую схему, - объяснял Никос. - Моледа-матрица, соединившись с чипом, примерно через сутки начинает вырабатывать моледы-матки. После этого в любой момент достаточно забрать у хронота несколько капель крови и каким-то образом перелить в "тело". Или просто смешать кровь хронота и будущего бихрона. Точно также бихрон создает нового бихрона.
        - А сколько времени уходит на то, чтобы новый носитель моледы превратился в бихрона? - прищурив один глаз, спросила Евона.
        - После того, как кровь хронота попадает, смешавшись с кровью нового носителя, в "тело" носителя - всего несколько минут.
        Евона задумалась. И вдруг спросила:
        - Папа, а сколько еще я буду торчать в этом блоке?
        - Э-э, надо подождать, - хирург растерялся. - Ты еще нуждаешься в медицинском наблюдении. Мало ли что? Выйдешь на улицу и случится что-нибудь. Сознание, например, потеряешь.
        - Но мне хочется прогуляться. Хотя бы просто так, по тротуару.
        - Я понимаю, но… - протянул Никос. - Впрочем, я попробую переговорить с Яхаве.
        Выслушав Никоса, олигарх поморщился:
        - Прыткая у вас дочь. Еще несколько недель назад хранилась в криогенной камере, а уже прогулки подавай. Пусть потерпит. Вот, проведете мне операцию, тогда…
        При упоминании о криогенной камере Никос невольно поежился, бросив на Яхаве косой взгляд.
        - А когда…
        - Скоро. Совсем скоро. Я зайду к вам завтра в лабораторию. Тогда и решим.
        - Но, мистер Яхаве. Может, вы хотя бы разрешите Евоне ночевать дома, в нашей квартире? Она плохо спит, говорит, что больничная палата действует на нее угнетающе. Понимаете, я сильно беспокоюсь за психику Евоны. Ведь еще ни одному живому существу не приходилось переживать подобное. Я надеюсь, что домашняя обстановка, в которой Евона выросла, подействует на нее благоприятно, снимет нервное напряжение.
        Яхаве задумался.
        - Ладно. Если речь идет о психике… Евона нам нужна здоровой. Пусть ночует дома, под вашу ответственность. И никаких прогулок по городу.
        На следующий день после этого разговора с олигархом Никос пришел в свой кабинет и стал просматривать ночные видеозаписи. Запись всего, что происходило в помещениях, где находились подопытные обезьяны и люди, велась круглосуточно. Поставив на ускоренную перемотку сразу несколько файлов и выведя их на монитор, хирург бегло проглядывал картинки на экране, как вдруг… Остановил записи, отмотал одну из них назад. Так, что этот Креп опять вытворяет?
        Около недели назад в палату к бихрону Крепу подсадили новое "тело" - очередного "смертника", доставленного из тюрьмы. Несколько суток они нормально соседствовали, общались, а тут… Никос просматривал запись. Новый заключенный лежит на кровати, спит. Креп же не спит, ворочается. Вот встает, подходит к заключенному, наклоняется над ним… Никос вывел картинку на весь экран. Сомнения не оставалось: Креп укусил заключенного в шею. Тот вздрогнул, потом присел на кровати и снова медленно свалился набок, словно потеряв сознание. Странно…
        Дверь кабинета без стука отворилась, и на пороге появился Яхаве. Увидев олигарха, врач попытался встать, но Яхаве протестующе махнул рукой: сиди, мол. Подошел к столу, посмотрел на экран.
        - Что это вы тут изучаете? Кажется, это Креп? Я не ошибся?
        - Да, это Креп. Вы правы. Вот просматриваю записи за ночь.
        - Это что же, вы так все записи просматриваете?
        - А куда деваться? - Никос развел руками. - Помощникам доверять нельзя. Вы же понимаете, у них доступ к информации очень ограничен. Начнут задавать ненужные вопросы. Да и напутать могут в сложной ситуации. Приходится самому все контролировать.
        Яхаве почесал лоб:
        - И сколько вы все это храните?
        - Когда как.
        Олигарх задумался. Снова почесал лоб. Кожа у него на лбу и щеках шелушилась, как после загара. Только не загорелый был Яхаве, а наоборот - совсем бледный.
        - Знаете, о чем я вас попрошу? Вы особо эти записи не накапливайте. Понятно, конечно, что научные исследования, но и лишние свидетельства нам ни к чему… А чем это Креп занимается, зачем он его кусает?
        - Вот, буду разбираться, - растеряно пояснил Никос.
        - Ладно. Потом мне доложите. Я, собственно, не за этим. Уж не знаю, обрадую ли я вас или наоборот… В общем, я готов к операции.
        Яхаве отошел от стола и сел в кресло. Никос, скрывая волнение, поправил на переносице очки.
        - Что же, я думаю, это правильное решение. Опухоль, к сожалению, прогрессирует. А… что с "телом"? Вы нашли подходящего кандидата?
        - Давно нашел, - олигарх, еле заметно, усмехнулся.
        - И кто это? - Никос почувствовал, что потеет. Он, конечно, знал, что рано или поздно ему придется вживлять Яхаве чип. И все равно занервничал. Хирург понимал, что после этой операции, когда олигарх обретет клона, начнется новый отсчет времени. И последствия - малопредсказуемы. Он взял со стола кружку с холодным чаем, сделал жадный глоток
        - Кто? Азаз, - буднично произнес Яхаве.
        - Что?? - врач поперхнулся, закашлялся. Ему показалось, что он ослышался. - Простите, не расслышал.
        - Клонировать сознание будем Азазу. Моему сыну.
        - Но…
        - А что "но"? Ему всего шестьдесят с небольшим, хорошее здоровье. И он - мой прямой наследник. Так что, после моей смерти, вернее, смерти моего тела, не возникнет никаких проблем с передачей наследственных прав.
        - Я не это имел в виду, мистер Яхаве. Ваш сын, это же… самостоятельная личность. Я его видел несколько раз: симпатичный, умный. У него своя семья. Заменив его сознание на свое…
        - Хотите сказать, что я убью сына? Это все лирика. Любите вы, ученые, разводить демагогию. Азаз - мое генетическое продолжение. Он точно также продолжал бы мое дело, как я продолжаю дело своих предков. Какая разница, чье сознание будет у него в голове, его или мое? Мое - даже лучше, если говорить о бизнесе. Этот вопрос не обсуждается.
        Некоторое время оба мужчины молчали. Никос осмысливал услышанное, а Яхаве ждал его реакции, барабаня пальцами по столу. Видимо, олигарх хотел расставить все точки над "и".
        - Но, все-таки… - врач сглотнул слюну. - Хотя…
        - Ну?
        - Если все взвесить… все обстоятельства. Возможно, вы правы.
        - Не возможно, а прав. Готовьтесь к операции.
        И Яхаве вышел из кабинета, подводя под дискуссией черту.
        Олигарх давно все продумал и тщательно рассчитал. Благо, времени было предостаточно. План был следующий. Сначала Никос вживляет ему чип и транспортирует в кровь моледу-матрицу. Затем, когда "матрица" начнет производить "матки", моледа-матка пересаживается в тело Азаза, и он становится бихроном, копией Яхаве. А уже после этого чип с моледой пересаживаются в мозг Адамата, внука Яхаве.
        Расскажи Яхаве сейчас обо всей этой комбинации Никосу, тот бы удивился: "Зачем Яхаве два клона? Тем более, что и сам он, после операции, еще будет некоторое время жить". Но олигарх знал, что делает. Он и не собирался оставаться на Планете одновременно в двух телах сразу. Яхаве-Адамату предназначалась своя, важнейшая миссия - возглавить космическую экспедицию на Радую и осуществить ее колонизацию. Понимая всю важность миссии, Яхаве не мог ее доверить никому, даже собственному внуку. А пока Яхаве-Адамат будет колонизировать Радую, Яхаве-Азаз останется контролировать ситуацию на Планете, продолжая необъявленную войну с Хоупсом и другими олигархами.
        Таков был дьявольский замысел Яхаве, известный ему одному. И он поэтапно приступил к его реализации, максимально скрывая истинные намерения. Только хирурга Яхаве вынужденно посвящал в некоторые аспекты. И именно по этой причине Никос был обречен.
        Через несколько дней, накануне операции, Яхаве вызвал врача к себе:
        - Должен вас предупредить, Никос. Я дал жесткие и однозначные инструкции начальнику службы безопасности Цебиру. Если во время операции со мной произойдет что-либо… хм, нежелательное, вы будете уничтожены. А ваша дочь вернется в тюрьму. Ведь юридически она остается Лили… Так что, все в ваших руках. Я знаю, что собственная жизнь вам почти безразлична. Но если вы не хотите, чтобы Евона провела остаток жизни на рудниках какой-нибудь отдаленной планеты, уж постарайтесь… Как вы понимаете - с моей стороны ничего личного. Всего лишь страховка.
        Хирург побледнел. На щеках заходили желваки. Он сглотнул слюну, затем выдавил осипшим голосом:
        - Я понимаю, господин Яхаве. Разумеется - ничего личного. Когда вы планируете лечь на операцию?
        - Скажем, числа двадцать седьмого или двадцать восьмого. Для всех будет объявлено, что мы проводим операцию по удалению опухоли головного мозга. Как скоро вы сможете запустить моледу-матрицу?
        - Практически на следующий день после вживления чипа. Как только вы придете в себя после операции и станет видно общее состояние.
        - Хорошо. А выработку молед-маток моледа-матрица начнет…
        - Примерно через сутки.
        - Очень хорошо. Тридцатого числа Азаз должен лечь на плановое ежеквартальное обследование. Вы поместите его в мою палату. По моей просьбе: мол, рядом с сыном мне будет веселей. И произведете пересадку Азазу моледы-матки от моей моледы-матрицы. Детали уточним позже, после того, как вы вживите мне чип. Вам все понятно?
        - Да.
        - Надеюсь. Вот еще что… - олигарх посмотрел на панель в столе. - Что там у вас тогда случилось с Крепом? Помните, пару недель назад он укусил другого подопытного? Вы обещали мне доложить? Разобрались?
        Врач, уже собравшийся уходить, сел обратно на стул. История с Крепом, действительно, заслуживала особого внимания, потому что демонстрировала еще одну особенность поведения моледы. Когда Никос спросил Крепа - зачем он укусил соседа, тот объяснил, что внезапно испытал сильное желание и не смог сдержаться. Тут-то и выяснилось, что подобное желание Креп периодически испытывал и раньше, да вот только кусать было некого. А здесь появился сосед. Ну и, не сдержался…
        Никос провел тщательное исследование покусанного и обнаружил у него в крови моледу-матку. Поведение жертвы не оставляло сомнения - мужчина стал клозом Крепа. Это было очень странно: ведь смешения крови Крепа и крови его соседа не происходило. Как же моледа Крепа могла проникнуть в кровь нового подопытного?
        А через пять дней произошло еще одно неожиданное событие. К покусанному мужчине вернулось его сознание, а моледа исчезла из крови, словно растворилась.
        - У меня есть предположение, - закончил рассказ Никос, - что в определенные периоды активности моледа может передаваться не только через кровь, но и через слюну бихрона или клоза. Но эффект в подобном случае носит кратковременный характер. Через какое-то время моледа распадается в крови нового носителя, назовем его "клоз-эрзац", и к нему возвращается "родное" сознание.
        Яхаве долго молчал.
        - Я уже ничему не удивляюсь. Знать бы, что эта моледа выкинет в следующий раз…
        - Вы боитесь? - после паузы неуверенно спросил хирург.
        - Честно? - Яхаве усмехнулся. - Если я чего и боюсь, то только смерти. В отличие от вас. Вернее, даже не боюсь, а просто не хочу умирать. После вашего открытия меня не покидает ощущение, что моя жизнь только начинается. Так что, непредсказуемость моледы мне даже нравится. Попробую ее обуздать.
        Операция прошла успешно. Никос вживил Яхаве чип, подсадил моледу-матрицу, а затем наступила очередь Азаза. И уже трое суток в палате Яхаве, на соседней с ним койке, лежало новое существо - Яхаве-Азаз. Теперь Яхаве было с кем советоваться. Тем более, что чувствовал он себя после операции неплохо. И это невзирая на то, что раковое заболевание уже перешло в третью стадию.
        Никос проведал олигарха на следующий день после того, как был создан бихрон в теле Азаза. Яхаве находился в палате один: Яхаве-Азаз работал в его кабинете. Империя олигарха требовала постоянного наблюдения и управления, и из кабинета осуществлять эти функции было гораздо удобнее.
        Врач присел на стул около кровати, пощупал у Яхаве пульс, осмотрел роговицу… Вид олигарха ему не очень понравился. Но сказал он иное:
        - Что же, для вашего возраста и состояния здоровья все даже очень неплохо. А каково самочувствие?
        - Не сказать, что ощущения очень приятные. Помогите, я приподнимусь. Да, вот так, - Никос переложил подушку, и Яхаве полуприсел на кровати. - Между нами, пока Азаза нет. Самое печальное, что создав клона, я не почувствовал себя бессмертным. Ведь он, это он, а я, это я. Какое-то в этом содержится противоречие.
        - Я вас предупреждал о таких последствиях. Проблему можно решить лишь одним способом: при пересадке чипа и моледы-матрицы надо сразу умерщвлять предыдущего носителя сознания, то есть того, кто является оригиналом по отношению к клону. По крайней мере, не стоит затягивать процесс совместного существования. Иначе дуализма не избежать. С другой стороны, пока вы в единственном числе, всегда существует риск внезапной смерти. Наличие хронота или бихрона - единственная гарантия. Так же, как дети - единственная гарантия того, что от человека хотя бы что-то сохранится. Хотя бы - на генетическом уровне.
        - А что происходит с моледой, когда умирает носитель? Она тоже умирает?
        - По логике вещей она должна умирать по мере распада крови, потому что питается энергией крови. Но специально таких экспериментов пока никто не проводил. Для этого надо убить бихрона или клоза, того же Крепа, и посмотреть, что из этого выйдет.
        - Так убейте.
        Врач замялся.
        - Жалко как-то… Я не в том смысле. Просто Креп очень ценный экземпляр с точки зрения всего эксперимента.
        - Так убейте кого-нибудь другого. Обезьяну хотя бы. Мне надо знать, что произойдет с моледой в этом случае.
        - Еще указания будут? - спросил Никос после паузы.
        - Сегодня - пока нет.
        Убедившись, что пересадка сознания осуществлена без всяких нежелательных последствий, оба Яхаве, старый и молодой, решили, что могут посвятить Никоса в следующую часть плана. Совещание провели в палате, где по прежнему продолжал находиться Яхаве.
        - Скоро, меньше, через месяц, стартует экспедиция на Радую, - сказал Яхаве хирургу, когда тот пришел в палату. - К тому времени вы должны пересадить мой чип Адамату.
        В лице Никоса что-то дрогнуло, но он промолчал. Хирург выглядел подавленным.
        - Не делайте вида, как будто кого-то хороните, - с раздражением продолжил Яхаве. - Ваша совесть чиста. И вообще - ничего страшного не происходит.
        Олигарх покосился на Яхаве-Азаза, сидящего на соседней кровати, и цинично заметил:
        - Вон же, ничего особенного с ним не случилось. Всего лишь стал моим клоном.
        Яхаве-Азаз молча улыбнулся.
        - Мне поздно думать о совести, - мрачно ответил Никос. - Делайте, что хотите со своими детьми и внуками. Вы вправе поступать так, как сочтете нужным.
        Хирург негромко вздохнул, кинул на Яхаве опасливый взгляд и продолжил.
        - Мистер Яхаве, тут одно недоразумение вышло…
        - Какое еще недоразумение? Ну, не тяните.
        Продолжая бросать на обоих Яхаве короткие взгляды, Никос неохотно признался:
        - Вчера вечером Евона гуляла около дома. Я помню, конечно, что вы запрещали такие прогулки, но мы подумали…
        - Ну!
        - Мы подумали, что это безопасно… Извините, что так случилось. В общем, мимо шел какой-то мужчина и окликнул Евону, как Лили. Евона, разумеется, сказала, что он обознался, и тут же ушла в дом. Хотя мужчина пытался увязаться за ней, но подошел охранник. В общем…
        Первым отреагировал Яхаве-Азаз, вскочив с кровати:
        - Черт возьми, Никос! Я же вас предупреждал! Какого черта?!
        Никос молчал, понурив голову. На лбу у него выступили крупные капли пота.
        - Подожди, не шуми, - продолжая лежать на кровати, Яхаве вяло поднял руку. - Чего-то подобного можно было ожидать. Я тут не до конца продумал. А вы, Никос, поступили безответственно.
        - И что теперь? - сердито спросил Яхаве-Азаз. Он явно разозлился.
        - Пусть Евона пока сидит дома. На улицу - ни ногой. Поняли?
        Хирург с готовностью мотнул подбородком.
        - А вообще… Надо подумать о том, чтобы подыскать для Евоны новое тело. Понимаете?
        Никос опешил. Приоткрыл рот, словно собираясь что-то возразить, но лишь выдохнул воздух.
        - Ладно. Не переживайте, - лицо Яхаве демонстрировало дружелюбие, а голос звучал едва ли не ласково. - Все утрясется.
        Когда Никос покинул палату, закрыв за собой дверь, олигархи переглянулись.
        - Я всегда знал, что Никос - слабое звено, - Яхаве задумчиво смотрел в потолок. - Но пока он нам еще нужен. Надо ускорить операцию по пересадке чипа Адамату. Подай-ка мне стакан воды. Что-то меня подташнивает.
        - Может, зря мы отключили прослушку в квартире Никоса? - Яхаве-Азаз подошел к холодильнику, достал оттуда пластиковый пакет с минеральной водой.
        - Нет, иначе нельзя. Мало ли о чем будут болтать Никос и Евона? Материалы наблюдения попадают в службу безопасности, без этого не обойдешься. А я не хочу, чтобы Цебир знал лишнее. Он и так в последнее время стал много вопросов задавать.
        У Яхаве действительно были поводы для беспокойства и опасений. Он понимал, что шила в мешке не утаишь и, рано или поздно, какая-нибудь информация об открытии Юрона-Никоса все равно просочится наружу. В проекте задействовано слишком много людей: и подопытные, и медики, и обслуживающий персонал. Да еще сотрудники службы безопасности. А ведь доверять никому нельзя.
        Ищейки Хоупса постоянно крутятся вокруг, готовые подкупить и переманить кого угодно. Цебир на днях докладывал, что Хоупс активизировался. Возможно, пронюхал что-то. Встречался с еще одним олигархом, Радли, контролирующим транспортные перевозки. Радли тоже мечтал захватить контроль над Лендвичем, да только Яхаве всех опередил. Если бы Радли с Хоупсом раньше объединили усилия, то Лендвич достался бы им. Но тогда они не смогли договориться о доле, каждый тянул одеяло на себя. Зато теперь, мечтая о реванше, нашли общий язык. Нельзя им уступать, никак нельзя - загрызут.
        Быстрей бы закончить пересадку Адамату, и отправить его на Радую. Потом можно будет вздохнуть поспокойнее. И разобраться с Никосом.
        У Яхаве давно вертелась в голове одна идея. Смелая, надо сказать. Понятно, что хирург в надежные компаньоны не годился. Слишком сентиментален и любит играть в благородство, паршивый интеллектуал. Да еще пьяница… Не говоря уже о том, что долго он все равно не протянет. Вот Яхаве и прикинул: а что, если сделать еще одного своего клона-бихрона в теле какого-нибудь молодого и талантливого врача? А этот клон уже перенял бы у Никоса технологию пересадки чипа и моледы. Тогда бы все оставалось под контролем у Яхаве и его бихрона.
        Заманчиво, очень заманчиво. Хотя и рискованно создавать много бихронов, в этом Никос прав. Но как иначе? Кому еще доверять, как не самому себе?
        Евона плакала. Во второй раз за полтора месяца после того, как Никос вернул ее в жизни. Но тогда она плакала от радости, а сейчас…
        - Папа, я что? Теперь всю жизнь должна сидеть в четырех стенах?
        - Успокойся, Евона, тебе нельзя волноваться. Но, Яхаве, пожалуй, прав. Тебе лучше какое-то время не выходить из дома.
        - А мы теперь все время обязаны слушаться этого Яхаве? Мы что, его рабы?
        - Тише, дочка, не надо так говорить, - врач с опаской оглядел комнату. - Мистер Яхаве нам очень помог. И он прав. В теле Лили тебя могут опознать… Знаешь, Яхаве предложил: может, тебе лучше поменять "тело"?
        Евона возмущенно вскинула голову:
        - Еще чего! Это же не платье, в конце концов. И вообще - мне нравится в этом теле. Я к нему привыкла и даже… Мне даже кажется, что оно всегда у меня было. А старое тело было хуже. Вот.
        - Хорошо, хорошо. Я не говорю, что надо обязательно менять тело. Но надо подождать, потерпеть. Поедешь завтра со мной в лабораторию? Мне нужна твоя помощь.
        - Не хочу. Утром видно будет. А сейчас у меня голова болит.
        Поняв намек, Никос ушел в спальню. А Евона, полежав некоторое время на диване, включила телевизор. Пощелкала пультом, перебирая каналы. Какая-то певичка… спортивный матч… снова концерт… так, дурацкий фильм, а тут что? Авария воздухолета? Ну к черту эти трупы!
        Евона уже собралась переключиться на следующий канал, как вдруг задержалась взглядом на лице репортера. В голове словно сработала фотовспышка… Неужели Перик? Это же сколько лет я его не видела? А он совсем не постарел. Только возмужал… И все те же маленькие усики стрелочками.
        Сердце учащенно забилось, кровь прилила к щекам…
        Через две недели после операции по вживлению чипа Яхаве, Никос провел следующую операцию. На этот раз он пересадил чип и моледу-матрицу из мозга олигарха в мозг его внука Адамата. Тем самым Никос создал полноценного хронота Яхаве, способного к множественному клонированию своего сознания с помощью моледы-матрицы.
        Яхаве был доволен, хотя и понимал, что теперь, после повторной операции, жить ему осталось считанные недели. Но он прекрасно осознавал на что шел, и все давно обдумал. Да, он вскоре умрет. И что? Король умер, да здравствует король!
        Яхаве не сомневался в том, что обеспечил себе бессмертие и выполнил почти все главные пункты своего грандиозного плана. Осталось отправить экспедицию на Радую, которую возглавит Яхаве-Адамат. Мозги деда, а тело внука. Замечательно! А Яхаве-Азаз, остающийся на планете, продолжит реализацию другой части плана. Хватит валандаться с этой псевдодемократией. Теперь у него есть рычаг, с помощью которого можно захватить единоличную власть над всей Планетой. Кто такие все эти хоупсы, радли, президенты, сенаторы по сравнению с ним, Бессмертным Яхаве? Человеческий материал, не более. А взяв под контроль Планету, можно подумать и о следующем этапе. О, даже мечтать страшно! Но почему бы и нет? Ведь первые шаги сделаны.
        Грезы олигарха прервал вызов по первой, красной линии. Линия безопасности, сообщение от Цебира. Яхаве нажал клавишу, на экране тут же возник начальник службы безопасности:
        - Мистер Яхаве, включите девятнадцатый канал. Мне кажется, это важно.
        Олигарх переключился. На девятнадцатом телевизионном канале "Голубой глаз" шла передача из цикла "расследование". Яхаве непроизвольно вздрогнул, увидев на мониторе две фотографии. Рядом фото Лили и Евоны. Голос за кадром:
        - Смотрите внимательно. Женщины похожи, не так ли? И все же - это не одно и то же лицо. Слева вы видите фотографию Евоны Парубо, дочери выдающегося хирурга Никоса Парубо, умершей, по официальным данным, более шести лет назад. А справа - фото грабительницы и убийцы Лили Ланж, приговоренной к двадцати годам каторжных работ.
        Фотографии женщин сменились мрачным видеорядом тюремных корпусов. Мужской голос за кадром продолжил:
        - Опять же, по официальным данным, Лили Ланж находится сейчас в Центральной тюрьме, в ожидании отправки на одну из планет Астероидного пояса. Но так ли это? Нам удалось найти свидетеля, который дал сенсационные показания.
        Смена видеоряда. На экране - высокий, коротко остриженный парень лет тридцати. Коричневая футболка-безрукавка, мускулистые руки покрыты татуировками.
        - Я ее увидел, говорю, Лили, эй! А она идет, даже не оборачивается. Тоже мне, бикса. Я тогда догнал и взял ее за руку, говорю, мол, ты чо, старых корешей не признаешь? А она руку вырывает и начинает мне втирать, что, мол, я ошибся. А сама, ну вылитая Лили, зуб даю.
        - А откуда вы ее знаете?
        - Ты это, того, лишних вопросов не задавай. Знаю. По одному делу вместе чалились.
        - Так вы уверены, что видели именно Лили Ланж?
        - Уверен. Чо я, втирать буду? Правда, я ее давно не встречал. Но торец тот же самый. Чо я, слепой?
        В кадре, на фоне обшарпанного жилого здания, появился репортер. Кожаная куртка, смазливая физиономия с тонкими черными усиками. Заговорил, глядя в камеру:
        - Мы снова у дома, где живет хирург Никос Парубо, и когда-то жила его покойная дочь Евона. Это тот самый дом, около которого была опознана Лили Ланж. А теперь - внимание! Сенсационная запись. Сейчас вы увидите Лили Ланж, но не торопитесь делать выводы.
        На экране - скамейка в парке. На заднике - несколько небольших деревьев, лужайка. Кадр темный, размытый и пляшущий. Очевидно, съемка производилась скрытой камерой. На скамейке сидит женщина, похожая на Лили. Мужской голос спрашивает:
        - Я правильно понял? Ты утверждаешь, что ты не Лили?
        - Нет.
        - Повтори еще раз, кто ты. Я не верю.
        - Я понимаю, - женщина грустно смотрит перед собой. Потом поворачивает голову в сторону собеседника, заискивающе улыбается. - Но ты должен мне поверить. Я - Евона.
        - Евона Парубо?
        - Да. Евона Парубо.
        На экране снова возникает репортер с усиками. На этот раз - на фоне величественного здания офиса Яхаве. Репортер загадочно улыбается.
        - Итак, я повторяю фразу, которую произнес в начале этого репортажа. Похоже, что все дороги ведут к мистеру Яхаве. О чем идет речь? О великом научном открытии или великом преступлении? Или о том и другом вместе? Не будем торопиться с выводами. Продолжение нашего расследования смотрите завтра, в это же время.
        По экрану поплыли титры. Изнемогающий от плотского желания женский голос замяукал: "Смотрите канал "Голубой глаз". Только у нас самые свежие новости и самые невероятные сенсации. Для канала "Голубой глаз" нет стен и крыш. Мы проникаем всюду и видим все! Смотрите "Голубой глаз"!"
        Началась реклама. Яхаве нажал клавишу:
        - Цебир, запись всей передачи есть?
        - Все готово. Первая линия, папка "Архив", файл "Евона".
        - Хорошо. Срочно найдите и доставьте мне Никоса и Евону. Да, вот еще что. Выясните, кто финансирует девятнадцатый канал.
        - Уже выяснил, мистер Яхаве. Финансирует Хоупс.
        Когда в кабинет зашли Никос и Евона, Яхаве, не вдаваясь в подробности, вывел картинку на большой монитор. Сказал лаконично:
        - Смотрите.
        Долго смотрели молча. Но где-то на средине передачи Евона заплакала.
        - Какая он скотина. Я думала, я наделась…
        - Кто он? - спросил Яхаве.
        - Это Перик, - отозвался вместо дочери хирург. - Он был когда-то помолвлен с Евоной. Я вам рассказывал.
        - Зачем ты с ним встретилась, Евона? - пока шла передача, Яхаве стоял у аквариума и демонстративно рассматривал рыбок. Он был взбешен, но не показывал вида. - Неужели надеялась восстановить отношения? Как это глупо.
        Евона молчала, периодически смахивая ладошкой слезы со щек. Никос сидел нахохлившись, лицо его выражало смирение и покорность судьбе. Когда передача закончилась, Яхаве, стоя, все также, у аквариума, жестко произнес:
        - Евона, я жду объяснений. Ты что, этому своему Перику, все разболтала про эксперимент?
        Евона сглотнула слюну, шмыгнула носом.
        - Не все. Но многое. Я хотела, чтобы он мне поверил. Я надеялась…
        - Что именно он знает? Он знает, что твое сознание пересажено в тело Лили?
        - Знает.
        - Он знает, где находится лаборатория?
        - Знает.
        - Отлично! - с сарказмом выкрикнул Яхаве, не сдержавшись. - Просто превосходно. Нас всех можно отдавать под суд.
        Олигарх подошел к столу, вызвал Цебира.
        - Уведите ее. И не спускайтесь с этой идиотки глаз.
        Когда Яхаве и Никос остались вдвоем, олигарх несколько минут молча ходил по кабинету, думал. Наконец, вернулся к столу.
        - Ваше мнение, Никос. Если срочно пересадить чип от Евоны-Лили какой-нибудь женщине? Например, любой медсестре? Тогда мы можем отправить Лили обратно в тюрьму и ее предъявят журналистам. И все сразу заткнутся.
        - Это теоретически возможно. Но потребуется время на операцию.
        - Сколько это займет?
        - Часа четыре. Или даже пять с учетом подготовки.
        - Нет, это слишком много. - Яхаве взглянул на часы. - Мы не можем рисковать. По моим данным Хоупс сейчас добивается у Генерального прокурора ордера на обыск лаборатории. К сожалению, я не могу этому воспрепятствовать. Хоупс и Радли застали меня врасплох. Если нас застукают во время операции по пересадке чипа - все пропало. Нам не отвертеться.
        - Что же делать? - Никос испуганно вытер вспотевший лоб.
        Олигарх думал секунд тридцать, вращая в ладонях черепаховый нож.
        - Есть только один способ. Надо немедленно отправить Евону в тюрьму, пока туда не приехала следственная бригада. Начальник тюрьмы потянет время, если что. Потом он предъявит всем желающим Евону, то есть, тьфу, Лили, и весь скандал лопнет, как мыльный пузырь.
        - Но, к-как же т-так, - от сильного волнения Никос начал заикаться. - Евона, к-как она сможет н-находиться т-там? Т-там же т-тюрьма, п-преступники.
        - Прекратите паниковать! - грубо оборвал Яхаве. - Она сама виновата во всем. За каким чертом она разболтала все этому, ну, как его?
        - П-перику.
        - П-перику, - передразнил олигарх. - Я ему еще засуну перо в задницу. Но сейчас не до него. Поймите, у нас нет выбора. Или мы вывозим Евону в тюрьму и предъявляем ее под видом Лили, либо… Либо, через час-другой, ее арестуют и отправят в тюрьму в наручниках. И тогда все раскроется. Вас, кстати, тоже арестуют, как соучастника преступления. Вы этого хотите?
        Никос молчал.
        - Если успеть Евону отправить в тюрьму сейчас, то все удастся замять. А потом, когда все стихнет, мы вытащим ее из тюрьмы. Я вам обещаю. Кстати, есть еще один вариант. Можно убить Евону и уничтожить труп. Так же, как мы это сейчас делаем с другими заключенными в лаборатории. Это запросто. И никаких следов. Пусть потом ищут, если хотят, хоть Лили, хоть Евону. Устраивает вас такой вариант?
        Врач обреченно молчал.
        Евону отвезли в тюрьму под видом Лили. Скандал, как и рассчитывал Яхаве, удалось погасить. Более того, удалось не выпустить в эфир вторую часть программы Перика - у репортера не осталось никаких серьезных доказательств, кроме интервью с Лили-Евоной. Но оно в условиях, когда Лили находилась в тюрьме, выглядело журналистской фальсификацией.
        Яхаве немедленно подал в суд, заставив сделать то же самое и Никоса. Ведь в первой части программы, вышедший в эфир, были опорочены их честные имена. Завязалась судебная тяжба юридических тяжеловесов - за каналом "Голубой глаз" стояли Хоупс и Радли с их миллиардами, превосходящими капиталы Яхаве. Так или иначе джина уже выпустили из бутылки. Утечка информации произошла, и Яхаве понимал - рано или поздно Хоупс все разнюхает до конца.
        Между тем, на Евону в тюрьме оказывали сильное психологическое давление, чтобы выяснить правду. К ней привели родителей Лили - для опознания дочери. Евоне удалось с честью преодолеть испытание, хотя врачи-психиатры, присутствовавшие при встрече, отметили у заключенной Лили Ланж некоторые провалы в памяти. Особенно связанные с детством. Но в целом родители Лили признали - это их дочь.
        Пытаясь докопаться до истины, Хоупс пошел на подлый ход. По его наущению Лили-Евону подселили в так называемую пресс-хату, где сидели отмороженные уголовницы. Они должны были жестоко избивать женщину, чтобы добиться от нее признания. Но в экстремальной ситуации Евона продемонстрировала, что не зря находится в теле Лили - крутой бандитки с десятилетним стажем разбойных нападений. Вспомнив навыки, она устроила троим сокамерницам такую разборку, что едва не забила их всех насмерть.
        Тогда к Лили-Евоне заслали Перика. Безрезультатно. Наученная горьким опытом, Евона не поддалась на провокации бывшего жениха. Она твердила, что никогда не видела этого мужчину, а потом и вовсе послала Перика куда подальше. С точки зрения отчаянной преступницы Лили поступок выглядел вполне естественно.
        Медицинское обследование тоже ничего не выявило. Специально созданной группе ученых удалось обнаружить в мозгу обследуемой некое микроскопическое инородное тело. Но что это такое? К единому мнению по этому поводу ученые так и не пришли.
        Тогда Хоупс прибегнул к крайней мере. По его настоянию, Лили-Евону, вместе с группой особо опасных преступников, стали готовить к отправке на рудники планеты Жост.
        Узнав об этом, Никос впал в панику.
        - Я посмотрел информацию о Жосте, - сказал он Яхаве. - Окраина Галактики, климат хлеще, чем на северном полюсе, атмосфера ни к черту. Евона там погибнет.
        - Не хороните дочь раньше времени, - возразил Яхаве. - Это всего лишь игра со стороны Хоупса. Он рассчитывает на то, что с испугу Евона заговорит. Но она - крепкая девчонка.
        - Пусть даже и игра, но вам не кажется, что она становится чересчур жестокой? - стоял на своем хирург. - Психика Евоны может не выдержать нажима. А вы - не выполняете обещания.
        - Это чего я вам обещал? - возмутился олигарх.
        - Вызволить Евону.
        - Она сама во всем виновата. Пусть терпит.
        Они крепко поругались. Пожалуй, так крепко - впервые за все время сотрудничества. Когда Никос вышел из кабинета олигарха, его трясло от возмущения. В последние дни хирург снова начал пить, пытаясь снять нервное напряжение, накопившееся за год с лишним тяжелой работы. Ему казалось, что он совершил невероятное, вернув дочь из небытия. И теперь все самое сложное позади А тут такой удар. Никоса мучили тяжелые предчувствия.
        Яхаве тоже сильно нервничал. До запуска на Радую космического корабля оставалось несколько дней. История с Евоной-Лили случилась очень некстати. Никос его беспокоил - неуравновешенный хирург мог сорваться в любой момент. Но убирать его было рано - ведь он еще не передал ученику технологию создания чипа и моледы.
        Но еще больше опасений внушала сама Евона. Она действительно могла дрогнуть под угрозой отправки на Жост и разговориться перед Хоупсом. Риск утечки секретной информации возрос до максимума. Яхаве понимал - надо что-то предпринимать. Но что конкретно? И тогда неожиданное предложение внес Яхаве-Адамат.
        - А что, если я заберу Евону с собой в экспедицию? - сказал он Яхаве-старшему. - И концы в воду. Вернее, в космос. Она симпатичная и молодая, будет с кем развлечься во время полета. И, главное, имеет хорошие медицинские навыки, обучена процедуре пересадки моледы-матки.
        Яхаве задумался.
        - Побег Лили из тюрьмы вызовет сильный шум. Все решат, что дыма без огня не бывает, и этот репортеришка в чем-то прав.
        - А разве, если она развяжет язык - шума будет меньше? К тому же, шумиху можно снизить, если совместить побег со стартом экспедиции. Это отвлечет все внимание.
        - …Пожалуй, ты прав. Это идея.
        Тюремщик завел Евону в небольшую комнату и сразу вышел. За столом сидел Яхаве-Адамат.
        - Присаживайся, Евона. Мне ведь нет смысла представляться? Мы виделись, хотя и мельком.
        Евона присела на край стула. Настороженно посмотрела на неожиданного гостя.
        - А я уже начала думать, что вы про меня забыли.
        - Извини. Мы не можем про тебя забыть. Но приходится соблюдать осторожность. Как у тебя дела? Впрочем, дурацкий вопрос, понимаю… У нас очень мало времени. В тюрьме у всех есть стукачи, в том числе и у Хоупса. Поэтому перехожу к сути. Завтра утром стартует экспедиции на Радую. Мы можем организовать тебе побег и включить в состав экспедиции вместо одной из медсестер. Такой человек как ты, мне очень пригодится в космосе. Ну а ты навсегда расстанешься с этой чертовой Планетой. Можно сказать, начнешь новую жизнь.
        Евона широко раскрыла глаза.
        - Но… я не хочу никуда лететь. Мы так не договаривались.
        - Ты все равно скоро полетишь. Только уже не на Радую, а, как каторжанка, на какую-нибудь зачуханную планету с повышенным уровнем радиации. Тот же Жост, например. Где вскоре загнешься на рудниках.
        - Но отец обещал мне помочь.
        - Отец? - Яхаве-Адамат на секунду задумался. - Что же он до сих пор не помог?.. Не хотел говорить, но раз уж ты об этом сама начала… Дело гораздо хуже, чем ты представляешь. Понимаешь, Евона, твой отец практически отказался от тебя. Он решил сделать еще одного клона.
        - Что за чушь вы несете?! - крылья носа женщины раздулись от ярости. - Какой клон, если чип вмонтирован мне в мозг. Вот сюда!
        Евона решительно ткнула себе указательным пальцем в висок.
        - Плохо ты знаешь своего отца. Дело в том, что, делая тебе операцию, Никос создал дубликат чипа с копией твоего сознания. И, поверь мне, он уже подыскивает подходящее "тело" для новой операции. А ты для него - отработанный материал.
        - Вы врете! - выкрикнула Евона с отчаяньем.
        - Да тише ты - охрану напугаешь. Можешь мне не верить, - Яхаве-Адамат выразительно пожал плечами. - Но за последствия я не ручаюсь. Я сделал свое предложение. Если ты говоришь "да", то сегодня ночью тебя вывезут из тюрьмы и доставят на космодром. А если "нет"…
        Посмотрел на часы.
        - На раздумье ровно одна минута. Мне надо уходить, - и мягко добавил. - Пойми, ты здесь никому не нужна. В том числе и своему дорогому Перику, который тебя просто использовал. Использовал, чтобы отхватить хороший гонорар за сенсационный материал. Ты - фантом. В лучшем случае. А в худшем - чудовище. Франкенштейн женского пола, созданный сумасшедшим ученым. На этой планете у тебя нет шансов. Так как? Время вышло.
        Глаза Лили-Евоны сузились. Лицо окаменело. Она медленно и выразительно произнесла почти по слогам:
        - Я согласна.
        Старт межгалактической экспедиции на Радую прошел успешно. А на его борту Планету покинула и многострадальная Евона. Как и предполагал Яхаве-Адамат, побег Лили-Евоны не вызвал на Планете особого ажиотажа. Все затмил долгожданный старт космической экспедиции. К тому же, история Евоны и Лили, на которой пытался сделать деньги Перик, не получив продолжения, скоро выветрилась из голов жителей Планеты. Мало ли у них было других забот?
        Но по Яхаве нанесли удар с другой стороны.
        Узнав о том, что Евона отправилась в долгосрочную экспедицию, Никос пришел в отчаянье и закатил олигарху очередной скандал.
        - Вы специально отослали мою дочь, чтобы она вам не мешала, - заявил хирург Яхаве в тот же день, когда состоялся запуск космического корабля. - Вы даже не дали мне с ней попрощаться.
        - Как вы не понимаете? Все пришлось делать в обстановке строжайшей секретности. За вами постоянно, после той чертовой телепередачи, наблюдают ищейки Хоупса. Организуй мы вам встречу с Евоной - неизвестно, как бы все сложилось в итоге. И вообще - перестаньте ныть. Ваша дочь жива и здорова. Разве не об этом вы в конечном счете мечтали?
        - Я мечтал умереть на руках у дочери, - пробурчал Никос.
        - Светлые у вас мечты, - съехидничал олигарх. - Лучше займитесь делом. Вам надо обучить всем технологиям другого хирурга. Кстати, может, хватит вам о смерти рассуждать? Обучите хирурга, он сделает вам операцию. И живите еще хоть тысячу лет. Тогда у вас почти наверняка будет шанс увидеться с Евоной и…
        Яхаве внезапно замолчал, лицо исказила гримаса. Налил из стакана воды, запил таблетку из упаковки, лежащей на подносе.
        - Вам плохо? - безучастно поинтересовался Никос.
        - Да уж точно, что не хорошо. Сколько мне осталось, как думаете?
        - Ну с раком-то вы можете еще полгода протянуть на терапии, а то и год. Но у вас вот-вот должен начаться распад мозговой ткани, вызванный деинплантацией чипа. Если исходить из опытов на обезьянах, то сроку вам: месяц, не больше.
        - Ладно, это все лирика. Так что вы скажете?
        - По поводу чего?
        - По поводу собственного бессмертия.
        - Не знаю, - хирург ответил после длинной паузы. - Я устал. И ничего не хочу.
        - Если устали - отдохните. Видок-то у вас паршивенький. Наверное, еще хуже, чем у меня. А вам нельзя перенапрягаться. Еще одного инсульта вам не вынести… Езжайте домой. Отоспитесь. Обдумайте все на досуге день, два. Да хоть целую неделю. Только не пейте. А то я смотрю… Обещаете?
        Никос тяжело вздохнул.
        - Ладно, пить не буду.
        Обещания не пить Никос, разумеется, не сдержал. Да и кто он такой, в конце концов, этот Яхаве? Никос чувствовал себя обманутым. Последние лет двенадцать своей жизни он посвятил практически одной цели - спасению дочери. Сначала он пытался ее вылечить, потом - вернуть к жизни. И вот, что же получается? Вроде бы он добился своей цели. Но какой ценой? Евона отправилась в далекое и сложное путешествие и ему, Никосу, уже никогда ее больше не увидеть. А вокруг - никого. Ни одного близкого человека.
        Яхаве соблазняет его перспективой бессмертия. А для чего? Если в перспективе - полное одиночество… А еще Никос не верил Яхаве. Зачем олигарху лишние бессмертные? Хирург ему требуется лишь для того, чтобы вживить, в случае крайней необходимости, чип. Стоит Никосу передать технологию другому хирургу - и он превратится для Яхаве в ненужного и даже опасного свидетеля. Так что, все эти разговоры о бессмертии - пустой треп. Яхаве нельзя доверять ни на йоту.
        Что же делать? Никос не знал, что предпринять. В такой ситуации оставалось только напиться.
        Хирург зашел в магазин, расположенный в торце его дома, купил несколько бутылок крепкой выпивки. И тут, выйдя на улицу, почти нос к носу столкнулся с Рефектом. Яхаве удивился, едва не опешил. А Рефект…
        С бывшим однокурсником Рефект виделся очень редко и почти не общался. Лаборатория Никоса была строго изолирована, и доступ туда имел лишь ограниченный круг лиц. Список утверждал лично Яхаве. А он не доверял Рефекту. Поэтому тот имел о деятельности Никоса очень смутное представление. Официально Никос занимался поиском лекарства от рака, а также отвечал за лечение Яхаве. На первых порах Рефекта это вполне устраивало. Он понимал, чем чреваты промахи в процессе лечения могущественного олигарха, и с удовольствием переложил ответственность на Никоса.
        Однако затем ситуация изменилась. Потеряв доступ к "телу" Яхаве, Рефект, тем самым, значительно утратил и свое влияние в корпорации, превратившись во второразрядного менеджера. Амбициозного руководителя медицинского центра это сильно задевало. Кроме того, Рефекта очень интересовало: чем же таким особо секретным занимается Никос? Но получить информацию из лаборатории было невозможно. Никос же разговаривать на эту тему отказался вовсе, сославшись на строгий запрет Яхаве.
        И только посмотрев скандальную передачу Перика о Лили-Евоне Рефект понял, как он был прав в своих подозрениях. Чтобы сделать выводы, ему, как опытному врачу, вполне хватило той информации, которую Перик успел выдать в эфир. Черт возьми! - подумал Рефект. Никос совершил невероятное открытие, настолько невероятное, что скрывает его ото всех с помощью олигарха.
        С этой минуты Рефект потерял покой, без конца перебирая и прикидывая варианты, как бы проникнуть в тайну Никоса и Яхаве. И вот - встреча у магазина.
        - Гостей ждешь? - небрежно заметил Рефект, кинув взгляд на объемный пластиковый пакет Никоса. Тот мотнул головой, сердито посопел.
        - Какие там гости? Не до них.
        - А что случилось? - спросил Рефект с искренним любопытством.
        Никос махнул рукой и ничего не ответил.
        - А я вот мимо ехал, увидел твой дом, - осторожно заговорил Рефект. - И что-то мне в голову стукнуло. Дай, думаю, возьму бутылку и загляну к старому приятелю. Столько лет по душам не общались. А я вижу, ты уже сам все купил. И много. Впрочем, если я не вовремя….
        Никос переминался с ноги на ногу.
        - Ладно, раз у тебя свои планы… Поеду я домой.
        Произнеся это, Рефект задумчиво посмотрел на небо. Потом почесал голову.
        - Подожди, - неуверенно протянул Никос. - Ты что, серьезно хотел со мной выпить?
        - А почему бы и нет? Я-то всегда готов со старым приятелем посидеть. Это ты у нас… совсем неприступный стал.
        - Неприступный? - повторил хирург. - Разве дело в этом? Ну что же, пошли, посидим. Коли не шутишь.
        Никос пил, едва закусывая, и быстро пьянел. Рефект же наоборот - потихоньку отхлебывал из своего стакана и постоянно подливал старому приятелю. Через какое-то время хирург стал жаловаться на жизнь, потом начал ругать Яхаве. Но ничего внятно не объяснял, ходил вокруг да около. Наконец, Рефект, выбрав момент, задал почти прямой вопрос:
        - Никос, ты прости, что затрагиваю такую тему. Смотрел я эту программу по телевизору, про Евону, еще Лили какую-то… Бред сплошной. С какого бодуна журналисты такого навыдумывали?
        Никос вскинул подбородок, близоруко прищурил припухшие глаза.
        - Бред, говоришь? Бред… - хирург икнул. - А почему ты так решил?
        - Ну… разве такое может быть правдой? Сознание умершего человека вселить в тело живого? Ты что, шутишь?
        - Тебе кажется, что это шутка?.. Нет, приятель, это не шутка, - Никос криво помахал перед носом Рефекта указательным пальцем. - Это гораздо хуже. Это - гениальное открытие. И правда… Ты думаешь, Яхаве просто так приблизил меня к себе, создал такую лабораторию?
        - Ну-у… он же хотел излечиться от неоперабельного рака. Это понятно.
        - Неоперабельного? - Никос пьяно засмеялся. - Яхаве можно было вылечить. При желании. Но я его провел. Понимаешь?.. Я обвел вокруг пальца хитрожопого Яхаве, властителя Планеты. Я заставил его поверить в то, что он скоро сдохнет. Сдохнет, если не профинансирует мои исследования. Вот так!
        И тут Никоса понесло. Ничего не скрывая, заплетающимся языком, он вывалил Рефекту всю историю, начиная с болезни Евоны. Тот сидел ошарашенный. Не мог поверить. Действительно не мог. Даже несмотря на имевшиеся подозрения и догадки, правда казалась слишком невероятной.
        Когда Никос закончил несвязный рассказ и налил очередную порцию выпивки, Рефект осторожно, но настойчиво, прикрыл стакан собутыльника ладонью.
        - Подожди, Никос, выпьем чуть позже. Прости, но я не верю. У тебя есть какие-нибудь доказательства?
        - Доказательства? - хирург задумался.
        - Ну, например, хотя бы видеозаписи Евоны?
        - Нет, этого у меня нет. Цебир на днях все изъял. Яхаве велел. Но… А ты меня не продашь?
        - Да что ты! Я же, только чтобы убедиться.
        - Ладно. Черт с ним! У меня есть доказательство похлеще.
        Никос встал и, пошатываясь, вышел из гостиной. Вскоре он вернулся с маленьким диском в руке.
        - Вот. Ставь и смотри.
        - Что здесь?
        - Запись операции Яхаве. Ты увидишь, как ему имплантируют чип. А потом увидишь, как от Яхаве к Азазу подсаживают моледу-матку.
        Никос отдал Рефекту диск, сел на диван и через минуту уже храпел, откинув голову на спинку дивана. А Рефект начал просматривать запись.
        На диске оказалось записано очень много ценного материала. Не только эпизоды операций, проведенных Никосом, но и фрагменты разговоров между Яхаве и Яхаве-Азазом, которые те вели в палате.
        Стремление Яхаве к тотальному контролю сыграло с ним злую шутку. Ведь система круглосуточного видеонаблюдения в лаборатории была устроена так, что все материалы выводились на пульт в кабинете Никоса. Теперь Рефект имел на руках неопровержимое доказательство, подтверждающее то, что Яхаве завладел открытием невероятной важности. Более того, использовал это открытие в корыстных целях, как преступник.
        Рефект попытался растолкать Никоса, но тот спал, словно убитый. Стояла глубокая ночь. Рефект положил диск в карман и вышел на улицу. Охрана на входе в дом выпустила Рефекта беспрепятственно - его отлично знали и считали человеком, приближенным к Яхаве. Отойдя от дома Никоса, Рефект достал из кармана телефон и набрал номер помощника Хоупса. Это было отнюдь не спонтанным действием. Уже больше месяца руководитель медицинского центра корпорации Яхаве тайно сотрудничал с Хоупсом. Сотрудничал вынужденно - Хоупс сделал такое предложение, от которого Рефект не смог отказаться.
        Случилось так, что младшая дочь Рефекта связалась с дурной компанией и подсела на иглу. С наркоманами на Планете обходились жестоко: операция на мозг, а затем трудовые лагеря. На всю оставшуюся жизнь. Ищейки Хоупса собрали компромат про дочь Рефекта и доложили шефу. Хоупс, давно мечтавший найти источник информации в близком окружении Яхаве, велел немедленно взять врача в оборот. Дилемма не предусматривала возможностей для маневра: или дочь Рефекта сдают в полицию со всеми вытекающими для нее последствиями, или тот начинает работать на Хоупса.
        Рефект колебался недолго. Не только из-за дочери. Он сильно боялся Яхаве и внутренне был готов к смене хозяина. Да только подходящего момента не подворачивалось.
        Хоупс сформулировал конкретную задачу: любой ценой выведать о разработках Никоса по переселению сознания. Поэтому встреча Рефекта с Никосом, на самом деле, имела совсем не случайный характер. Рефект уже несколько недель искал подходящий момент - и нашел!
        Яхаве чувствовал себя отвратительно. Ночью его несколько раз вырвало. Лекарство помогали плохо. Олигарх понимал, что смерть приближается. Он бы, наверное, мог избавить себя от мучений, приняв яд. Все основное и самое сложное из намеченного - выполнено. Сознание клонировано сразу в двух наследников: Азаза и Адамата. Экспедиция на Радую стартовала. Всем остальным мог спокойно заняться Яхаве-Азаз. Но… Яхаве никак не мог решиться на последний шаг. Свойственная этому человеку неистребимая тяга к жизни и власти вступала в противоречие с им же самим смоделированной и реализованной ситуацией. Он не хотел умирать и отдавать власть. Возник тот самый дуализм, о котором предупреждал Никос. Яхаве создал копию сознания, но его сознание, то, что сидело внутри него, не чувствовало себя бессмертным и продолжало изо всех сил цепляться за жизнь.
        Несмотря на мерзкое состояние, Яхаве, как обычно, в восемь часов утра уже находился в своем кабинете. Он словно боялся, что его место самовольно займет Яхаве-Азаз. И не беспочвенно боялся. Точно так же, как Яхаве не хотел выпускать власть из рук, его дублер мечтал поскорей взять всю полноту власти в свои руки. Лишь до поры до времени молчал, не желая ссориться с "оригиналом". Однако отбытие Адамата на Радую переводило отношения в новую плоскость. Яхаве это тоже понимал. И готовился к тяжелому, но единственно возможному, для себя решению. Но тут события приняли неожиданный оборот.
        Забыв о том, что сам вчера велел Никосу отдохнуть, олигарх собрался провести совещание в узком кругу: при участии хирурга и Яхаве-Азаза. Попытался вызвать Никоса по видеосвязи, но его кабинет не отвечал. Тут Яхаве вспомнил о вчерашнем разговоре и позвонил Никосу домой. Но тот снова не отозвался. Занервничав (Яхаве не любил непредвиденных задержек), олигарх подключил к поискам Цебира.
        Через пятнадцать минут ситуация прояснилась. Охранники обнаружили Никоса в его квартире. Мертвым.
        Узнав ошеломительную новость от Цебира, Яхаве на несколько секунд потерял дар речи.
        - Это как? Убили?
        - Вроде нет. Внешних следов повреждений не обнаружено. Тело лежит на диване.
        - Немедленно доставьте в лабораторию. Пусть проведут вскрытие.
        - Кому поручить? - уточнил Цебир.
        Яхаве задумался.
        - Пусть займется лично Рефект.
        Еще через десять минут Цебир доложил, что Рефект исчез. Но получена другая информация. Рефект вчера вечером находился у Никоса в гостях. Ушел поздно ночью.
        - Найдите Рефекта любой ценой, - велел Яхаве. Он к тому времени сидел в кабинете уже вдвоем с Яхаве-Азазом. - Хоть из-под земли достаньте.
        Посмотрел на Яхаве-Азаза. Тот многозначительно кивнул:
        - Думаешь, Рефект что-то затеял?
        Яхаве не успел ответить. На экране появилось растерянное лицо секретаря.
        - Простите, мистер Яхаве. На линии мистер Хоупс. Говорит, что есть очень срочный разговор. Соединять?
        Хоупс не стал ходить вокруг да около. Коротко рассказал обо всем, что узнал от Рефекта. Предложил Яхаве: открытием Юрона и Никоса будем распоряжаться совместно. Создадим Совет из избранных олигархов. Кандидатуры уточним.
        - А если я не соглашусь? - задал Яхаве риторический вопрос. Ответ он знал заранее, но положение обязывало.
        - Если не согласишься, я немедленно поставлю в известность Президента и руководство Сената. После этого, Яхаве, задний ход давать будет поздно. Тебя просто уничтожат. Нельзя быть избранным среди избранных.
        - Я могу подумать?
        - Можешь. Ровно сутки.
        - Но…
        - Яхаве, уж я-то знаю, насколько ты опасен. Так что времени я тебе даю ровно столько, чтобы ты успел подумать, но не успел ничего предпринять. Ровно через двадцать четыре часа ты обеспечиваешь мне встречу с Никосом и передаешь копию всей документацию на чип и моледу. После этого мы будем разговаривать как партнеры. И учти - эти сутки ты будешь находиться под неусыпным наблюдением. Если вздумаешь обмануть - я начну действовать без предупреждения.
        - Хорошо, - Яхаве криво усмехнулся. - Сутки, так сутки.
        - Да, чуть не забыл. Не вздумай устранять Никоса. У тебя все равно не получится в одиночку воспользоваться его открытием. Даже не надейся.
        - Я сам знаю, на что мне надеяться. Встретимся через сутки.
        Яхаве отключил видеофон и взглянул на Яхаве-Азаза. Тот поймал его взгляд.
        - Что будем делать?
        "Будем", - невольно отметил про себя Яхаве. Олигарх никак не мог привыкнуть к тому, что теперь он не один принимает решения. Рядом постоянно находится двойник, претендующий на абсолютно все, что до недавнего времени принадлежало одному Яхаве.
        - А ты что думаешь?
        - Надо как-то договариваться. Выбирать меньшее из зол.
        - Что ты имеешь ввиду? - Яхаве напрягся.
        - Они знают достаточно, чтобы понять ценность открытия. И если мы откажемся сотрудничать - нас уничтожат. Хоупс не шутит, на кону слишком много. А нам не под силу воевать против всей Планеты.
        Яхаве не ответил. Нервно нажал клавишу на пульте:
        - Цебир, ну что там? Выяснили, что произошло с Никосом?
        - Еще не все анализы готовы, мистер Яхаве. Но предварительный диагноз - кровоизлияние в мозг. Похоже, смерть ненасильственная.
        - Ладно. Доложишь, когда будет готово заключение. И еще, Цебир. Чтобы ни одна душа не знала о смерти Никоса. Лично проконтролируй. Изолируйте всех, кто имел доступ к информации.
        - На какой срок изолировать?
        - Срок? На сутки. Выполняйте.
        Яхаве медленно откинулся на спинку кресла. Перевел взгляд на Яхаве-Азаза.
        - Так ты предлагаешь договариваться с Хоупсом и Радли? Они не поверят, что Никос умер сам. Подумают, мы убили.
        - Надо им объяснить. В конце концов они не идиоты. Главное, что все расчеты и материалы у нас есть. Никос смог освоить технологию - и другие смогут. Так что, можем торговаться. Это единственный выход.
        - Ты полагаешь?.. Устал я что-то. Ты займись делами. А я пойду, прилягу. Хорошо?
        - Иди, - с готовностью согласился Яхаве-Азаз. Глаза его довольно блеснули. - Я все проконтролирую.
        Яхаве сидел в небольшой, по-спартански обставленной, комнате. В центре - узкий длинный стол с огромным количеством различных кнопок и клавиатур. Напротив, на стене - несколько десятков мониторов. Это был резервный центр управления, расположенный в бронированном бункере, в подвальном этаже небоскреба.
        Сверхсекретный бункер, доступ в который имел лишь Яхаве, соорудил еще его дед лет семьдесят назад. Тогда, во время сильнейшего финансового и политического кризиса, разгорелась ожесточенная схватка между олигархами за раздел сфер влияния на Планете. Дед Хоупса, жадный и жестокий до безумия Брен, был готов на все, чтобы не делиться территорией и доходами. Вплоть до того, чтобы развязать войну на уничтожение.
        Брен имел значительный перевес в вооруженных силах, но дед Яхаве пошел на отчаянный шаг. Когда угроза военного столкновения стала реальной, он, договорившись с дружественными ему военными, спрятал в одной из заброшенных шахт, рядом с городом, ядерную бомбу. Бомба имела дистанционное управление. Дед Яхаве предупредил Брена - если что, я успею из бункера взорвать бомбу. Пусть сам долго не протяну, но заряда хватит на то, чтобы Планета погрузилась в ядерную зиму.
        Угроза подействовала. Правда ненадолго. Но пока Брен размышлял, дед Яхаве сумел договориться с его сыном, отцом Хоупса. Тот мечтал сам возглавить финансовую империю отца и вовсе не хотел смертельной войны. Брена устранили, и на Планете воцарился мир, основанный на паритете сил. Но бункер остался. Как и бомба, о точном местонахождении которой знал только Яхаве.
        Вот сюда, в бункер, и спустился Яхаве после того, как покинул свой кабинет. Спустился, сел за стол и погрузился в раздумья. Со стороны можно было подумать, что старый олигарх спит: глаза прикрыты, мышцы ничего не выражающего лица расслаблены. Но на самом деле Яхаве не спал, а дремал, дожидаясь одному ему известного момента. И этот момент наступил через несколько часов, когда в открытую дверь комнаты вошел Яхаве-Азаз.
        - Вот ты где, - произнес он, остановившись в метре от стола. - А я тебя искал в спальне.
        - Как ты догадался, что я здесь? - Яхаве приоткрыл глаза, слегка зевнул.
        - Догадался. Мы же с тобой очень похожи.
        - Зачем ты меня искал?
        - Чтобы сказать тебе - я уже обо всем договорился с Хоупсом.
        - Ты все решил за меня?
        - Я все решил сам и за себя, - с раздражением возразил Яхаве-Азаз. - Послушай, Яхаве, надо смотреть на вещи реально. Ты обречен. Понимаю, это не легко принять, но это так. Твоя жизнь завершена. Уйди и не мешай мне. Ты должен смириться с тем, что твое сознание продолжит жить без тебя.
        - И все-таки, как ты догадался о том, что я буду здесь? Ты следил за мной, ведь так?
        - Ну, не совсем так… - Яхаве-Азаз замялся. - Понимаешь, мне пришло в голову, что ты захочешь поступить именно так. Придти сюда и взорвать все к чертям. Ты же очень упрям. И ненавидишь Хоупса. Впрочем, как и я. Но я, в отличие от тебя, хочу и должен жить.
        - Значит, ты договорился с Хоупсом за моей спиной, - пробормотал Яхаве. - А ведь это предательство.
        Старик зашевелился в кресле.
        - Тихо! - прикрикнул Яхаве-Азаз. В его руке неожиданно появился маленький пистолет. - Не двигайся!
        - Ты меня убьешь?
        - А что мне еще остается делать? Давай начистоту. Да, ты мой прародитель. Во многих смыслах. Но ведь я для того и создан, чтобы заменить тебя. Ты уже практически мертв. Но я не стал бы трогать тебя, если бы не твоя дурацкая идея взорвать ядерную бомбу. Хочешь быстрее сдохнуть - подыхай. Но без меня. А я тебе помогу.
        Яхаве-Азаз поднял руку с пистолетом. И в это время за его спиной неслышно возник Цебир. Мгновение - и в затылок Яхаве-Азаза уперся ствол револьвера.
        - Не вздумай стрелять, Азаз. Тут же вышибу тебе мозги.
        - Цебир, ты же не дурак, - после паузы спокойно ответил Яхаве-Азаз. - Ты понимаешь, что этот маньяк задумал взорвать Планету? Вместе со всеми нами, включая тебя?
        - Понимаю, - ответил Цебир. - А что ты предлагаешь?
        - Я предлагаю кончить его. Пустить ему пулю в лоб.
        - А дальше что?
        - А дальше мы договоримся с Хоупсом и заживем в полное удовольствие. Я обещаю тебе… обещаю треть акций в своем бизнесе.
        - И все?
        - А разве мало?.. А-а, ты, видимо, имеешь в виду бессмертие? Справедливая постановка вопроса. Что же, и эту проблему можно решить. Так и быть, подсадим тебе чип. Договорились?
        Цебир негромко засмеялся.
        - Дурак ты, Азаз. Так ничего и не понял?
        По лицу Яхаве-Азаза мелькнула тень. Он попытался что-то сказать, но Яхаве-Цебир не дал ему этого сделать, нажав на спусковой крючок. Импульс лучевого револьвера пробил голову Яхаве-Азаза насквозь, и он упал лицом вниз, разбрызгивая по столу кусочки мозга и капли крови.
        Какое-то время оба, оставшихся в живых, Яхаве смотрели друг на друга. Потом Яхаве-Цебир засунул револьвер в кобуру под мышку и сел на свободный стул, напротив старшего Яхаве.
        - Ты здорово рисковал. Азаз мог тебя пристрелить.
        - А иначе, как бы я убедился в его предательстве? - серое, покрытое багровыми, шелушащимися пятнами, лицо умирающего старика ничего не выражало. Ничего, кроме беспредельной усталости.
        - Ладно. Все хорошо, что хорошо кончается. А все-таки, как мы будем решать проблему Хоупса? Так или иначе придется как-то договариваться.
        - Я никогда не договариваюсь с врагами, - монотонно проговорил Яхаве. Его левая рука незаметно скользнула к панели управления, указательный палец застыл над красной кнопкой.
        - Но, подожди, - с недоумением произнес Яхаве-Цебир. - Иначе не получится. Мы должны договориться.
        - Я создал тебя не для того, чтобы ты учил меня, как поступать, - голос Яхаве звучал словно заупокойная молитва. - Прав был Никос: нельзя давать бихронам волю. Они тут же начинаю мнить себя Создателем.
        - Зачем ты так? - визави напрягся. - Я - такой же, как ты, твой близнец.
        - Оставим эту лирику.
        - Хорошо. Речь действительно не об этом. Ты обещал, что найдешь мирный способ договориться с Хоупсом. А вся эта история с бомбой лишь для того, чтобы попугать Азаза и заставить его проявить истинные намерения.
        - И ты мне поверил? Ты, который считает, что является мной? - бледные губы Яхаве раздвинулись в зловещей улыбке.
        - Но, не взорвешь же ты на самом деле бомбу? Ведь мы все тогда погибнем. В чем тогда смысл?
        - Я долго думал над этим все последние дни, - медленно проговорил Яхаве. - И понял. Каждый человек является личностью лишь тогда, когда он един и неповторим. Бессмертие - прерогатива Бога. А Бог не может быть одним из многих. Пусть даже - одним из немногих. Все эти клоны - так, рабочий материал. Я создал свое продолжение, и это продолжение - Адамат. Он прилетит на Радую и заложит там основы новой, великой цивилизации. А я - должен умереть. И ты - должен умереть. И вся эта долбанная Планета, загаженная, прозябающими на ней, говнюками, должна провалиться в тартарары. Я так решил. И так будет.
        Старик посмотрел на свою левую руку. Яхаве-Цебир проследил взгляд, и в его глазах отразился смертельный ужас. Через мгновение правая рука Яхаве-Цебира метнулась к кобуре. Но было поздно. Палец Яхаве уже вдавливал красную кнопку в панель управления. Цепь замкнулась.
        Внедрение
        …Наверное, я пока пропущу описание полета. Вернусь позже, сейчас не до этого. Что происходило в полете - не так важно. Надо пока зафиксировать самые ключевые моменты, моменты, моменты… Тем более, что я не все помню. Самое главное описать то, как хроноты появились на Радуе, как расселились. Надо успеть, здесь таится тайна тайн. Такая тайна, что человечество вздрогнет, когда узнает. Если, конечно, поверит мне. И если я успею это рассказать до конца… Самочувствие у меня в последние дни неплохое. Я упросил Василия Ивановича снизить дозу лекарств, и он согласился. Подействовало то, что я пожаловался на провалы в памяти. Похоже, его серьезно заинтересовало мое сочинение. Но меня беспокоят дурные предчувствия. Этот старший санитар Олег - у него такие жестокие, равнодушные глаза. Прямо мороз по коже, коже, коже… Не буду об этом. Кому интересны мои личные переживания? Я шизофреник, согласно официальному диагнозу. И этим все сказано. Надо продолжать начатую работу. Это теперь единственный смысл моей жизни…
        Что происходило в полете? Полет длился около тридцати лет. На корабле, в экипаже, была женщина-врач по имени Сара. Улучив подходящий момент, Евона ввела свою кровь Саре, превратив ее в своего бихрона. Потом Евона и Сара сделали бихрона Адамату из тела командира корабля, Сифара. Клон понадобился для того, чтобы лучше контролировать ситуацию в полете. Связь с Планетой оборвалась всего через несколько дней после старта, поэтому астронавтам приходилось рассчитывать лишь на свои силы.
        Про то, как ведет себя моледа, Евона и Адамат узнавали постепенно в течение полета. Так они на собственном опыте, вернее, на опыте бихронов Сары и Сифара, получили и проверили эффект "матки", первоначально изученный еще Юроном, а затем и Никосом. Они убедились, что примерно через одиннадцать месяцев, пройдя инкубационный период, "матка" производит зародышей. Первой симптомы почувствовала Сара. У нее резко повысилась температура тела и кровяное давление, возросла тревожность и возбудимость. Зная со слов Никоса, что подобное состояние может привести к смерти носителя-бихрона, Евона и Сара приняли меры. Они инфицировали кровью Сары, содержащей "зародыши", очередную женщину из экипажа, создав еще одного бихрона. Потом эту же процедуру пришлось проделать и с Сифаром.
        Так как полет длился тридцать лет, а в экипаже первоначально находилось двадцать восемь человек (вместе с Евоной и Адаматом), то за несколько лет до окончания полета все его члены превратились в клозов. За исключением, естественно, Евоны и Адамата, которые оставались хронотами - носителями чипов и молед-матриц.
        Клозы уже не производили "зародышей", но периодически, примерно раз в месяц, впадали в состояние повышенной возбудимости, проявляя желание переместиться в новое "тело". Но Адамат и Евона категорически запретили клозам подобные действия - ведь "тел" могло не хватить для пересадки новых зародышей от "маток".
        В итоге так и случилось. Последних двух бихронов пришлось умертвить после того, как их моледы-матки завершили цикл инкубации. Ведь новых "тел" для этих бихронов на корабле не было, и они все равно погибли бы. Адамат и Евона опасались, что обреченные бихроны начнут вести себя агрессивно и непредсказуемо в период распада зародышей, грозящий им смертью. Потому и предпочли избавиться от клонов, не доводя дело до непредвиденных последствий.
        Так, в общем-то без особых приключений, хроноты и их клоны-клозы долетели до Радуи. Перейдя на круговую орбиту и изучив обстановку, космические путешественники пришли к выводу, что по основным параметрам Радуя является почти идеальной средой обитания. Она сильно походила на их родную Планету, но никаких населенных пунктов и каких-либо значимых следов жизнедеятельности аборигенов из космоса обнаружить не удалось.
        Хотя на корабле еще оставалось в значительном количестве специальное питание, но все равно требовалось, в первую очередь, найти источники воды и пищи на новой планете. Снарядили небольшую экспедиции во главе с Сифаром и отправили ее в разведку на "челноке". Приземлившись на берегу речки, астронавты на следующий день наткнулись на небольшую группу дикарей. Одного дикаря и одну дикарку захватили в плен, а остальных уничтожили - аборигены проявили высокую степень агрессивности и едва не поранили пришельцев копьями. Пленника исследовали в лаборатории на корабле. По биологическим параметрам дикарь оказался практически идентичен жителям Планеты, но уровень его развития был крайне низок во всех отношениях, за исключением физического.
        Адамат, Сифар, Евона и Сара собрались на совещание в узком кругу. Было понятно, что они очутились на очень отсталой планете.
        - Есть два варианта - сказал Адамат. - Первый - проводим тщательную разведку и пробуем вернуться назад. Второй вариант - остаемся здесь навсегда.
        - Каковы шансы вернуться, и что нас ждет там? - лаконично сформулировала Евона.
        - Шансы вернуться достаточно велики, процентов семьдесят-восемьдесят. Но если хватит топлива и пищи. Любое непредвиденное обстоятельство, отклонение от маршрута - и мы зависнем в космосе без еды. А связи нет. Может, она появится, когда мы приблизимся поближе к Планете, но гарантий никто не даст. Кроме того, в любом случае, вернутся не все. Я самый старый из вас - мне почти семьдесят. Не думаю, что я выдержу еще тридцать лет полета. Но, даже самой молодой, Евоне, уже пятьдесят восемь. Поэтому, долетят не все. А если долетят… Не знаю, что нас ждет. Я могу только предполагать, что после нашего отлета на Планете произошли какие-то непредвиденные события. Что случилось конкретно - об этом остается лишь гадать.
        - А если останемся здесь? - спросила Сара.
        - Тогда есть надежда сохранить жизнь. Планета обитаема, параметры обитания - подходящие. Иными словами, мы сможем основать колонию и вести обычную жизнь, хотя, конечно, весьма отсталую. А если выяснится, что моледа способна переселиться в тело дикаря, в этом случае мы будем существовать в "телах" аборигенов и эволюционировать вместе с ними. Когда развитие техники достигнет необходимого уровня, те из нас, кто выживет, смогут повторить процесс воспроизводства молед-матриц. Ведь все материалы и документы у нас с собой. Надо только спрятать их в очень надежном месте.
        - И сколько же времени займет подобная "эволюция"? - раздраженно спросил Сифар.
        - Если судить по сегодняшнему состоянию развития аборигенов, то мы на Планете в свое время преодолели этот путь где-то тысяч за двадцать лет, - спокойно произнес Адамат.
        - Вот это да, - ошарашено вымолвила Сара.
        - Но здесь есть шанс ускорить процесс на несколько тысячелетий. Может быть, даже в два или три раза. Ведь наше сознание будет находиться в головах дикарей. Попробуем подтолкнуть эволюцию, используя наши знания.
        - Ты полагаешь, что это поможет? - Евона с сомнением посмотрела на Адамата.
        - На первом этапе - обязательно поможет. Получится настоящий скачок. Потом, конечно, процесс пойдет медленнее. Ведь память избирательна, и люди склонны к забывчивости. Кроме того, еще неизвестно, как на протяжении многих поколений поведет себя моледа… Но об этом пока рано судить. Прежде необходимо провести эксперименты с дикарями.
        Эксперименты прошли успешно. Правда, никто из клозов не захотел с риском для жизни перебираться в волосатые и не очень привлекательные (на взгляд жителей Планеты) тела аборигенов. Хотя физически они выглядели очень развито - настоящие атлеты под два метра ростом.
        Тогда Адамат и Евона решили создать двух бихронов, перелив свою кровь в вены дикаря и дикарки. Убедившись, что клоны в полном порядке, Адамат, посоветовавшись с Евоной, созвал общее собрание.
        - Нам нет смысла оставаться дальше на орбите. Надо обживаться на Радуе, привыкать к новым реалиям. В том числе - учиться строить жилища и добывать пищу, потому что наши космические продукты рано или поздно закончатся. Да и возить дикарей для экспериментов с планеты на корабль очень неудобно. И места для новых людей здесь нет. Предлагаю произвести посадку.
        - Я согласен, - неожиданно поддержал Сифар, любивший спорить с Адаматом, и со скрытым неудовольствием воспринимавший лидерство "старшего" клона-хронота. Но сейчас Сифара борьба за пальму первенства не интересовала. Во время разведывательных экспедиций на Радую он подхватил какой-то вирус, похожий на лихорадку. Состояние Сифара день ото дня ухудшалось, несмотря на меры по лечению. Его "тело", принадлежавшее когда-то командиру корабля, было ненамного моложе родного "тела" Адамата и, видимо, исчерпывало свой ресурс. Поэтому Сифар первым из клозов задумал перебраться в "тело" аборигена, придя к рациональному выводу: в обстановке естественной природной среды так будет проще адаптироваться к реалиям новой планеты.
        - Адамат прав, - продолжил Сифар. - Теперь, когда мы видим, что пересадка молед в тела дикарей возможна, вопрос о возвращении на Планету отпадает окончательно. Мы лишь тратим дополнительные ресурсы, оставаясь на орбите.
        Остальные клозы согласились с предложениями Адамата и Сифара, сочтя их разумными. Да и возразить по существу никто не мог.
        Корабль посадили на высоком каменистом берегу широкой протоки, уходящей на север и образующей там, вместе с другими протоками и озерами, дельту большой реки. А на восток, на несколько десятков километров, тянулась невысокая гряда, постепенно переходящая в пустыню.
        Адамат не случайно выбрал это место. Здесь, буквально под ногой, находился в избытке разнообразный строительный камень, в частности, песчаник и известняк, из которого космическим переселенцам предстояло построить себе жилища. Вдоль берега густо росли акации, подходящие и для стройки, и для изготовления примитивных орудий труда, и для топлива.
        Но не все клозы горели желанием заниматься физическим трудом, да еще осваивать почти первобытные технологии производства. Даром что - при помощи лазерного резака.
        - Зачем нам вообще строить хижины? - в сердцах сказал один из клозов по имени Каник. - Мы можем много лет спокойно жить в корабле. Такой металл даже за тысячу лет не сгниет.
        Адамат удивился про себя: "Как можно быть таким глупцом? Ведь все мужчины экспедиции копии одного сознания, сознания Яхаве. Правда, этот Каник стал клоном около двадцати лет назад, но неужели он так поглупел за эти годы? Или все-таки влияют старая ("родная") "начинка", характер и привычки носителя? Никос только начал эксперименты над людьми, так и не изучив толком все побочные эффекты воздействия моледы на мозг. Что-то нас еще ждет впереди?" А вслух произнес:
        - Рассчитываешь просидеть здесь, как в норе, пока цивилизация сама собой разовьется и создаст тебе все блага? А ты только "тела" аборигенов будешь менять? А пищу тебе кто будет добывать? Наши консервы закончатся. Вон, бери пример с Явала, он сегодня в первый раз рыбу поймал.
        - Ему хорошо, он уже дикарем заделался. Только воняет сильно, - с иронией и, одновременно, со скрытой завистью процедил Каник.
        - Не смей так рассуждать! - Адамат едва не выругался. - Скажи спасибо, что тебя никто не слышит, особенно Азаз. Ты что, хочешь, чтобы мы все передрались?
        Каник насупился, но промолчал. Связываться с Явалом, новым клозом-дикарем, ему не хотелось.
        Сифар первым из клозов, сразу после приземления, транспортировал свою моледу в пойманного поблизости аборигена, опасаясь, что его собственное "тело" скоропалительно умрет от неизвестного недугам. Сам по себе процесс трансформации сознания дикаря прошел нормально. Но в целом операция привела к неожиданным последствиям.
        Ранее, при создании бихронов и клозов, происходило лишь перемещение зародыша, с последующим воспроизводством, в новом "теле", моледы. Никто не задумывался над тем, что получится, когда моледа покинет "тело" навсегда. Случай с Сифаром стал первым. И произошло следующее.
        Когда моледа переместилась из тела Сифара в тело дикаря, во время самой процедуры Сифар потерял сознание. Присутствовавшие при этом Адамат, Евона и Сара даже решили поначалу, что он сейчас умрет. Артериальное давление у Сифара резко упало, кожа похолодела, пульс почти перестал прощупываться. "Похоже на летаргический сон", - заметила Евона. В таком состоянии Сифар находился около суток. А затем очнулся. И едва не сошел с ума.
        Выяснилось, что моледа, покинув тело, тем самым освободила из-под контроля сознание бывшего хозяина тела, то есть Сифара, командира корабля. Он почти ничего не помнил из того, что случилось за те тридцать лет, пока его мозгом управляло сознание Яхаве. В мозгу Сифара сохранились лишь какие-то разрозненные воспоминания, которые Сифар ощущал, как сновиденья. Адамат и Евона изложили ему наскоро придуманную версию: будто бы Сифар подхватил на Радуе непонятную инфекцию, в результате чего едва не потерял полностью память. Сифар отказывался верить.
        - Это бред. Тридцать лет прошло, а я ничего не помню?
        Его вывели из корабля наружу. При виде первозданной природы Сифар едва снова не потерял сознание от ярких впечатлений и ощущений: на Планете почти вся природа давно была уничтожена, люди жили под специальным Куполом и дышали кондиционированным воздухом. Несколько часов Сифар бродил вокруг корабля, что-то бормоча под нос. Он явно находился не в себе. А потом у Сифара начался приступ лихорадки, и Евона отвела его в карантинный блок, где несчастный провел в полубреду несколько дней.
        Что касается Явала (так Адамат-Яхаве решил назвать дикаря, в чье тело переместили моледу из тела Сифара), то поначалу он чувствовал себя в новой "шкуре" не очень уютно, особенно, когда смотрелся в зеркало на корабле. Но освоился быстро. У "перемещения" имелось очень важное преимущество - получив новое сознание, "тело" сохраняло все старые, ранее полученные, навыки. Сознанию "пришельца-клоза" надо было только научиться этим новым "телом" управлять, не только контролируя сознание предыдущего хозяина, но и одновременно давая ему определенную свободу. Свободу на уровне ранее приобретенных инстинктов, привычек и навыков.
        Вскоре выяснилось, что дикарь, в которого моледа переселилась из Сифара, умеет превосходно изготавливать всевозможные рыболовецкие снасти и ловить рыбу. А еще он с удовольствием употреблял в пищу различную мелкую живность, в изобилии шнырявшую по берегу, вроде жуков и тараканов. Точно также себя вели и бихроны-дикари. Те самые, которых Адамат и Евона создали по своему подобию еще на околоземной орбите, во время первых экспериментов по транспортировке моледы в тела дикарей.
        Однажды, уже после посадки корабля на Радую, Адамат и его дикарь-бихрон, названный Азазом, стояли и разговаривали возле дерева. Неожиданно Азаз схватил с ветки жирную гусеницу и ловко закинул ее в рот. Адамата чуть не вытошнило.
        - Ты чего? - с удивлением спросил Азаз, после того, как, не тратя время на разжевывание, проглотил добычу.
        Адамат поднял указательный палец и, оправившись от шока, выдавил:
        - Ты… сейчас… гусеницу съел.
        Лицо Азаза вытянулось. Он осторожно приложил ладонь ко рту, пытаясь обнаружить следы трапезы, но на губах ничего не осталось.
        - Шутишь?
        - Да нет же, какие шутки! Схватил и тут же проглотил.
        - Я не заметил, - растерянно проговорил Азаз. - Правда, не заметил. Как-то само собой получилось. Машинально.
        Но склонностью к экзотической пище особенности клонов-дикарей не ограничивались. И Азаз, и Лили (дикарка, бихрон Евоны), и Явал не хотели умываться и чистить зубы. Нет, своим клонированным сознанием они понимали, что гигиену надо соблюдать. Но никакой потребности в исполнении данных процедур не испытывали.
        - У них нет ощущения грязи, - поняла Евона после долгого разговора с Лили. - Сознанием, через зрение, они видят, что, например, рука грязная, но тактильно, через ощущения, не воспринимают это, как какое-то неудобство. И на запахи совсем по-другому реагируют. Ты знаешь, Адамат, нам трудно будет жить вместе.
        - Я уже думал об этом. Нам нужно что-то предпринять, найти и выработать общую для всех модель поведения. Иначе начнется хаос.
        Адамат пытался держаться бодро, но обмануть Евону даже не пытался. Она не только была очень умна и проницательна, но и прекрасно изучила все нюансы характера Адамата за тридцать лет почти непрерывного общения. Тем более, что все мужчины в экспедиции к концу полета превратились в клонов сознания одного и того же человека - Яхаве, и вели себя во многом одинаково. Вот и сейчас Евона чувствовала, что Адамат растерян. Но в то же время она знала, что он никогда не сдастся и не отступит перед препятствием - слишком много хронот Яхаве поставил на карту.
        - Ты уже знаешь, что делать?
        - Пока еще нет. Но я обязательно придумаю.
        Именно после этого разговора с Евоной Адамат принял решение о посадке на Радую. Многократно побывав во всяких переделках, он понимал, что неразрешенная дилемма создает опасные иллюзии и ослабляет волю. Пока у членов экспедиции теплилась надежда вернуться на Планету, они сомневались и колебались. Совершив посадку, они отрезали себе путь к отступлению и могли теперь двигаться лишь вперед.
        Но сам вектор движения еще только предстояло определить. Ситуация, в которой оказались колонисты, напоминала задачу со многими неизвестными. И это неизвестное постоянно множилось в силу того, что никто не представлял до конца механизм функционирования моледы. Случай с Сифаром, к которому вдруг вернулось "родное" сознание, поставил Адамата в тупик. Он догадывался, что совершил какой-то промах, но еще не понимал, в чем этот промах заключался.
        - Может, лучше Сифара убить? - спросил он у Евоны. - Я боюсь, как бы он чего не натворил. Мы ведь тут вокруг все свои, а он - чужой.
        Евона замялась:
        - Я бы подождала. Нет, мне не жалко… Но хотелось бы его толком обследовать, изучить все последствия. Нам этот опыт наверняка пригодится. Ведь тела остальных членов экспедиции тоже изнашиваются, и со временем потребуется проводить новые трансформации.
        - Ладно, - согласился Адамат. - Изучить действительно не мешает. Но надо быть внимательными и осторожными.
        Евона зашла в карантинный отсек, где находился Сифар. При виде медсестры он сел на койке, опустив ноги на пол, но ничего не сказал. Только угрюмо смотрел в сторону.
        - Здравствуй, Сифар. Как ты себя чувствуешь?
        Сифар зябко повел плечами, ответил после длинной паузы:
        - Лихорадит немного.
        - На улице очень тепло. Может, тебе немного погулять на свежем воздухе? Тут совсем рядом есть финиковая роща. Представляешь? Натуральная финиковая роща. Я такое лишь в старом кино видела.
        Сифар внимательно рассматривал свою ладонь.
        - Ты не хочешь со мной разговаривать?
        - А кто ты такая? - все с тем же угрюмым видом, не глядя на Евону, хрипло спросил Сифар.
        - Я? - Евона растерялась. - Ты забыл, кто я? Мы же тебе рассказывали…
        - Нет, я не забыл. Я хочу понять, что случилось с моей памятью.
        - Ты заболел. Такое иногда бывает при осложнениях - отказывают некоторые отделы мозга. К тому же, ты уже не молод…
        - Хочешь сказать, что я склеротик? Взял и забыл почти тридцать лет своей жизни? Но тогда почему эта болезнь затронула не только меня?
        - Что ты имеешь в виду?
        - Я разговаривал с Сарой. Очень странно. Ты рассуждаешь почти так же, как она. Она тоже предлагала мне сходить в финиковую рощу.
        Евона снисходительно улыбнулась:
        - Чего в этом удивительного? Эта роща на всех произвела впечатление. Ведь на Планете давно все вырубили, только на цифрографиях и увидишь.
        - Вот-вот. И Сара говорила про кино и цифрографии. Но при этом она ничего не помнит про то, что когда-то была моей любовницей.
        - Что?!
        - Ты не знала? Наша связь длилась несколько лет, когда мы летали вместе на Аратекс. Мы даже собирались пожениться после возвращения, но как раз на Аратексе, в баре, познакомились с Каником. Он летал сменным механиком на "грузовике", подхватил какую-то гадость и угодил на Аратексе в карантин. И не знал, как оттуда выбраться. Я его взял в экипаж. А он потом отбил у меня Сару… Но дело не в этом. Я не понимаю, почему Сара все забыла. Она не помнит и то, как с Каником познакомилась в баре. Тебе все это не кажется странным?
        Евона снова улыбнулась, но улыбка больше походила на гримасу. Она пыталась скрыть растерянность. Умный, опытный и наблюдательный Сифар, один из лучших астронавтов Планеты, обратил внимание на закономерность в поведении клонов, которую успел заметить еще Никос. Когда моледа, попав в новое "тело", брала под контроль сознание носителя, она блокировала всю долгосрочную память. Тем самым, как полагал Никос, моледа предотвращала "смешение" сознания, способное свести клона с ума. Она подключала к сознанию клона (хронота, бихрона или клоза) лишь оперативную память нового носителя. Информации, содержащейся там, вполне хватало для того, чтобы клон мог сойти за другого человека, не вызывая подозрения. Хотя бы на первых порах, пока не освоится в новом теле и в непривычной обстановке.
        Именно поэтому Сара, бихрон Евоны, ничего не помнила о событиях, которые происходили с ней значительно раньше. Очевидно, лет за пять, а то и больше, до "пересадки" сознания.
        - Знаешь, Сифар, это действительно странно. Хорошо, что ты мне об этом сказал. Возможно, это какая-то инфекция. А что ты еще заметил?
        Евона присела на кровать к Сифару, демонстрируя доброжелательность и доверие. Но тот смотрел с подозрением.
        - Кто ты такая?
        - Но, ты же знаешь, я Евона.
        - Я помню, что тебя зовут Евона. Тебя включили, как медицинскую сестру, в состав экспедиции экстренно, перед самым полетом. Я знаю хотя бы немного про всех членов экспедиции, кроме тебя.
        - Ты хочешь, чтобы я о себе рассказала?
        - Нет, - односложно ответил Сифар после паузы. Он снова смотрел в сторону.
        - Я поговорю с Сарой. Не исключено, что это просто недоразумение. Столько лет прошло. Человек может что-то забыть, правда? Ведь ты же забыл?
        Сифар не ответил на вопрос, но неожиданно задал свой:
        - А что это за дикари ходят вокруг корабля?
        - Дикари?
        - Ну да. Когда меня выводили погулять, я видел, там стояли и разговаривали два дикаря. Почти голые. Как первобытные люди.
        - Это и есть первобытные люди. Это жители Радуи… Мы пытаемся наладить с ними контакты.
        - Первобытные люди? Почему они тогда так хорошо говорят на нашем языке?
        - Говорят?
        - Да-да! А ты думала - чирикают как птицы?
        Сифар разозлился. Евона лихорадочно соображала, что ответить.
        - Только не говори, что мне показалось. Я даже расслышал - один другого назвал Азазом.
        - Сифар, ты меня совсем сбил с толку. Мне сейчас надо идти, - Евона так и не придумала, как отбиться от неудобных вопросов бывалого астронавта. - Самое главное - не нервничай. Тебя нельзя волноваться. Выпей вот эту таблетку. Я зайду попозже и мы поговорим. Хорошо?
        Она встала с кровати, принесла Сифару стакан воды и протянула таблетку. Но тот отвел руку.
        - Я не хочу пить лекарства. Я хочу выйти на улицу.
        - Может, сейчас не стоит? Ты не очень хорошо выглядишь.
        - Ты же сама предлагала мне прогуляться до финиковой рощи.
        - Да, я предлагала… Но, наверное, тебе все-таки рано выходить и общаться с другими членами экипажа. Мы подозреваем, что у тебя опасное инфекционное заболевание.
        - Я не буду общаться. Я только погуляю около корабля. Или вы хотите меня совсем изолировать? В конце концов, я - командир экипажа.
        Евона примирительно вздохнула:
        - Это не я запрещаю. Так распорядился Адамат, а он начальник экспедиции… Не будем ссориться. Давай я спрошу у Адамата разрешения, и ты погуляешь?
        - Ладно. Я подожду. Но недолго.
        Явал, Азаз и Лили сооружали хижину. Первые среди членов экспедиции клоны- дикари вели себя обособленно. Так получалось само собой. Хотя остальные колонисты и понимали, что в телах клонов-дикарей находится сознание цивилизованных людей, но уж очень отличились те по внешнему виду, да и привычкам. Но построить себе хижину троица дикарей решила не только из-за желания сильнее обособиться. Им просто не нравилось жить в космическом корабле - в духоте и тесноте. Спросив разрешение у Адамата, они приступили к возведению хижины, заложив, тем самым, первое жилище в будущем поселке колонистов.
        Обязанности по строительству клоны-дикари распределили, как и положено, в зависимости от тяжести работ. Мужчины нарезали лазерным резаком каменные блоки и таскали их к зарослям акации, а Лили, бихрон Евоны, готовила ветви для перекрытия. Вокруг Лили ошивался Каник, развлекая ее разговорами.
        Сам Каник никакого желание трудиться, невзирая на внушения Адамата, не испытывал. Но его привлекала Лили: рослая, мускулистая и… почти обнаженная - наготу молодой дикарки прикрывала лишь узкая набедренная повязка. Бедра и ягодицы у Лили были столь мощные и выпуклые, что в гардеробе на космическом корабле даже не нашлось подходящих по размеру трусиков. Тело женщины дышало такой первозданной сексуальной энергией, что на нее засматривались многие мужчины из экспедиции. Но проявлять открыто свои сексуальные инстинкты колонисты стеснялись: почти все они имели жен или любовниц среди женской части экипажа. В отличие от Каника, который давно разорвал отношения с Сарой и последние годы холостяковал, снимая сексуальное напряжение с помощью мастурбации.
        Лили его очень привлекала. Ну, просто очень… Каник так и вился вокруг молодой женщины, заливаясь соловьем. Но та слушала его россказни и скользкие комплименты вполуха. Канику было больше шестидесяти лет, и рассматривать его в качестве любовника Лили даже не приходило в голову. Тем более, что у нее сразу сложились теплые отношения с Явалом, клозом Сифара, мощным черноволосым красавцем. Каник, впрочем, об этом не знал.
        Улучив момент, когда Лили наклонилась, бесстыдно обнажив свои тылы во всей их природной прелести, Каник игриво шлепнул женщину по ягодице и произнес:
        - Лили, ну и булочки у тебя. Я просто слюнки пускаю.
        Лили распрямилась, вытерла ладонью пот со лба и сердито проговорила, не "удостаивая" ухажера взглядом:
        - Лучше бы делом занялся, чем слюни пускать. Почти все работают, кто-то рыбачить учится, а тебе лишь бы языком чесать.
        - Не только языком. У меня и другой орган имеется для чесания, - похабно сострил Каник.
        - Вот именно, что орган. Этим твоим органом только пыль мести, - Лили, наконец, обернулась, собираясь, судя по ехидной усмешке, добавить что-то нелицеприятное в адрес Каника. Но внезапно замолчала. Каник же, довольный тем, что все-таки привлек внимание дикой красотки, расплылся в слащавой улыбке.
        - Зря ты так. Попробуй сначала. Так ублажу, что мало не покажется. Отойдем в сторонку, вон там хорошие кустики. Чего тебе горбиться на этой стройке, такой шикарной женщине? Пусть эти "негры", Явал с Азазом, сами строят. У них дури девать некуда.
        Каник захихикал и тут же осекся, почувствовав на плече тяжелую руку.
        - "Негры", говоришь? - Явал, тяжело дыша, навис над субтильным Каником каменной глыбой. - Валил бы ты отсюда, Каник, пока я тебя самого под кустики не отвел.
        "Ухажер" сердито засопел. Сделав шаг в сторону, стряхнул руку с плеча. Сказал задиристо:
        - Ты мне не указывай. В дикаря вселился, думаешь, сильным стал?
        - Думаю. А что, непохоже?
        - Ты бы лучше жопу научился вытирать после того, как ср… сходишь, - огрызнулся Каник. - А то воняет от тебя за сто метров.
        Явал несколько секунд молчал, а потом отвесил Канику оплеуху. Отвесил слегка, почти небрежно, но и этого хватило хилому старику, чтобы кубарем покатиться по земле. Перекувыркнувшись, Каник сел на задницу и, злобно скаля зубы, стал осматривать ушибленную при падении руку. Глаза его блестели от ярости.
        - Не трогай ты его, Явал, - заметил, подошедший с тяжелым блоком песчаника, Азаз. Опустил камень на землю, и тут же присел на него, тяжело отдуваясь. - Еще прибьешь ненароком.
        Явал и Лили присели рядом на корточки.
        - Есть хочется, - сказала Лили. - Может, я схожу к кораблю, чего-нибудь принесу?
        - Ну ее к черту, эту космическую химию! - недовольно возразил Явал. Он еще не остыл после перепалки с Каником. - Лучше я рыбу поймаю, запечем в костре.
        - Хорошо, - согласился Азаз. - А я пока еще блоки потаскаю.
        Евона зашла в каюту к Адамату в тот момент, когда тот сидел в кресле и рассматривал на мониторе фотокарты Радуи, сделанные при облете планеты на "челноке".
        - Любуешься красотами?
        - Да, посмотреть есть на что. Не то, что наша загаженная "старушка". Прикидываю, где могут находиться наиболее заселенные зоны.
        Адамат оторвал взгляд от экрана и перевел глаза на хмурое лицо Евоны:
        - Что-то случилось?
        Евона пересказала разговор с Сифаром. Адамат почесал лоб:
        - Полагаешь, он о чем-то догадывается?
        - Я бы оценила его состояние как пограничное. С одной стороны он что-то подозревает, с другой - вряд ли в состоянии представить то, что с ним произошло в реальности. Уж слишком это невероятно. Поэтому у Сифара возможно развитие психоза. Внешне-то он выглядит нормальным, но в таком состоянии легко и с катушек съехать, если слишком циклиться и докапываться до сути. А Сифар именно этим и занимается.
        - Да-а, задача… Получается, что при транспортации сознания бихрон или клоз получает доступ только к части памяти носителя. А события более отдаленные, хранящиеся в долговременной памяти, остаются для нового "хозяина" тела недоступными. Это надо обязательно учесть. Ты была права. Изучение поведения Сифара может дать полезную информацию… И все-таки, что с ним делать? Он - чужой среди нас и потенциально опасен. Полагаю…
        Адамат не успел закончить фразы. Решительно распахнув дверь, в каюту влетела взволнованная Лили. Глубоко дыша, остановилась у проема:
        - Там… там Явала убили.
        - Что?! - Адамат и Евона отреагировали с секундной задержкой, но почти в унисон.
        - Явала убили… на берегу ручья… он там рыбу… ловил.
        - Кто убил, ты знаешь? - Адамат вскочил со стула.
        Лили отрицательно замотала кучерявой головой:
        - Нет, точно не знаю. Но думаю, что Каник убил, камнем в висок. Там на песке следы от ботинок.
        - Ну и что? Может, просто рядом стоял. Зачем Канику убивать Явала?
        Лили начала объяснять про то, как Каник к ней приставал, а тут подошел Явал и ка-ак даст…
        - Ладно, - нетерпеливо оборвал Адамат. - По пути расскажешь. Пошли.
        Когда Адамат и Евона, ведомые Лили, очутились на месте трагедии, там уже собрались почти все колонисты. Они обменивались репликами и беспокойно вертели головами. Мертвый Явал лежал на песке, почти у самой воды, лицом вниз. На его левом виске багровела окровавленная ссадина. Неподалеку валялось орудие убийства - крупный продолговатый галечник треугольной формы. Лили встала около Адамата, зашептала, наклонившись к уху:
        - Посмотри, удар нанесен слева со спины, когда Явал сидел на корточках. А Каник - левша.
        Адамат огляделся по сторонам. Каник находился тут же, но стоял несколько в стороне от остальных переселенцев. Лицо его ничего не выражало, кроме ленивого любопытства.
        - Что же это такое происходит, Адамат?! - выкрикнул кто-то из толпы. - Кто убил Явала? Так любого из нас могут убить.
        - Тихо, - Адамат поднял руку с растопыренной ладонью. - Тихо, без паники. Мы на чужой планете - всякое может быть. Я предлагал выставлять посты, но вы не захотели. Думали, здесь курорт?
        - Что с телом будем делать? - спросила Сара.
        - Надо отнести на корабль и положить в багажный отсек. Сегодня уже поздно, скоро солнце зайдет. А завтра… завтра похороним. Как положено.
        Адамат медленно приблизился к стоящему возле густых зарослей терновника Канику.
        - Каник, где ты находился последние полчаса?
        - А чего? - клоз недовольно вскинул подбородок. - Ну, предположим, с Лили разговаривал.
        - Не ври, - возмутилась женщина. - Ты давно ушел. Сразу после того, как тебя Явал стукнул.
        - Ну и ушел, и что из того? Я того, на берегу сидел.
        - Здесь?
        - Нет, там, - Каник махнул рукой в сторону.
        - А Явала видел? - Адамат методично продолжал допрос, не обращая внимания на дерганье Каника.
        - Нет, не видел. А чего я его, сторожить обязан? Что он мне, родной брат?
        Адамат помолчал.
        - Как сказать. Все мы здесь - почти братья.
        - Даже если он мне и брат, то я ему не сторож.
        Адамат нашел взглядом Евону и Азаза, кивнул им:
        - Пойдемте на корабль, там поговорим. И ты с нами.
        Адамат не сильно, но цепко, ухватил за локоть Каника и потянул за собой.
        - А чего я-то? Чего ты ко мне пристал?
        - Пошли-пошли. Там разберемся.
        Когда Евона, замыкая процессию, поднималась по трапу на корабль, ее негромко окликнул Сифар:
        - Евона, а что там случилось? Я слышал, кого-то убили?
        Та от неожиданности замерла, оглянулась.
        - А ты что здесь делаешь?
        - Гуляю.
        - Но тебе нельзя. Я же просила тебя не выходить на улицу.
        - Ты обещала переговорить с Адаматом, а я сказал, что подожду. Но недолго. Я тоже хочу дышать свежим воздухом. А тебя не было. И я вышел погулять.
        - Погулял?
        - Погулял. Так что там случилось? Убийство?
        - Ну, вроде того, - неохотно призналась Евона.
        - А кто убил?
        - Пока не знаю.
        - Дикаря убил Каник.
        - С чего ты взял? Я же говорю - пока не знаю.
        - А я и не спрашиваю. Я сам знаю - убил Каник.
        Евона приоткрыла рот.
        - Откуда ты знаешь?
        - Видел. Я как раз подошел к кустам на берегу, ну, по своим делам, и увидел.
        Евона спустилась со ступенек на землю и вплотную приблизилась к Сифару:
        - Ты ничего не путаешь?
        - Нет. Что я, Каника не узнаю?
        Евона несколько секунд молчала.
        - Ладно, только ты никому не рассказывай раньше времени. Договорились?
        - Хорошо.
        - А теперь возвращайся в карантинный блок. Уже поздно и похолодало. А ты болен.
        - Не убивал я никого, - раздраженно произнес Каник. - Ну, поссорился я с Явалом. Так это же он меня ударил, а не я его.
        - Слышали уже, - Адамат побарабанил пальцами по столу. - Ты его и не мог в ответ ударить, силенок маловато. Поэтому выждал момент, подкрался сзади и стукнул камнем в висок. Там следы ботинок на песке остались.
        - Ну и что? У нас тут у всех одинаковые ботинки. Только дикари босиком ходят.
        В каюту зашла Евона. Быстро пробежала взглядом по насупленным лицам мужчин.
        - Адамат, выйдем. Есть срочный разговор.
        Адамат посмотрел на Азаза.
        - Хорошо. Ты тут присмотри пока за ним.
        В коридоре Евона быстро передала Адамату содержание разговора с Сифаром. На лице руководителя экспедиции заиграли желваки.
        - Я так и знал, что он убил. Лили тоже так считает.
        - Что будем делать?
        - Вообще - надо бы его убить. Мы не должны прощать подобных поступков в нашей колонии. Иначе начнется анархия. Но мы не можем в узком кругу принимать подобных решений. Надо, чтобы решение приняло общее собрание колонистов.
        - Когда?
        - Сегодня уже очень поздно. Завтра надо похоронить Явала. Может, потом и соберемся. А пока надо посадить Каника под арест в карантинный блок.
        - Но там - Сифар, - заметила Евона.
        - Верно. А я и забыл. Из головы выскочило. Да, вместе их нельзя держать. Сифар, получается, - главный свидетель.
        - Может, пусть Сифар в своей каюте переночует?
        - Ты полагаешь, ему можно доверять?
        - А что за ночь случится? Конечно, с головой у него не совсем в порядке. Но я дам ему снотворное.
        Адамат проснулся от того что кто-то теребил его за плечо. Открыл глаза. На краешке кровати сидела Евона. При свете ночника ее взволнованное лицо выглядело загадочно-зловещим. Хронот непроизвольно вздрогнул:
        - Ты чего?
        - Совсем сон не идет. Такое сильное беспокойство, будто зовет кто. И жажда замучила. Два стакана воды выпила, а внутри все горит.
        - Может, съела вчера чего-нибудь? Вы тут всякие ягоды жуете, как дети маленькие. А я предупреждал - это может быть опасно.
        - Нет, не в этом дело. Я зов чувствую. Такой, будто он мне в горло вцепился.
        - Кто он?
        - Явал.
        - Черт! - Адамат сел на кровати. - Явал? Может, просто кошмар приснился? Перенервничала вчера…
        - Нет, мне кажется, что это не так просто. Отец мне говорил, что поведение молед после смерти носителя не изучено. Ведь моледа - это особое биологическое существо, при этом крайне активное. Вдруг и моледа Явала того…
        - Чего?
        - Ну, того, не умерла.
        Адамат взял с прикроватной тумбочки кружку с водой, сделал несколько глотков.
        - Дай мне, - попросила Евона, - внутри жжет, словно стручок перца съела.
        - Идем в багажный отсек, - решительно заявил Адамат. - Посмотрим на Явала.
        Выйдя из каюты, они едва не столкнулись с Сарой. Та двигалась, как сомнамбула: с полуприкрытыми глазами, держась рукой за стену коридора. Адамат взял женщину за локоть и остановил ее.
        - Сара, что с тобой?
        Та несколько мгновений недоуменно смотрела на Адамата, моргая глазами.
        - А? Что?
        Адамат положил руку Саре на плечо, крепко сжал его пальцами, встряхнул. Голова Сары мотнулась туда-сюда, как у куклы.
        - Очнись! Ты куда идешь?
        Женщина, наконец, пришла в себя, взгляд стал осмысленным.
        - Вы что здесь делаете?
        - Мы идем в багажный отсек. А ты куда собралась среди ночи?
        - Я? А-а, - Сара потрясла головой. - Мне сон приснился. Будто меня это… Явал зовет.
        Евона и Адамат молча переглянулись.
        Когда они втроем зашли в отсек, тело Явала лежало на полу на расстеленной простыне. Руки вытянуты вдоль тела, голова слегка наклонена набок, глаза закрыты.
        - Вроде, как клали, так и лежит, - неуверенно произнес Адамат. Хотел что-то добавить, но покосился на Евону и осекся. Ее лицо искажала зловещая гримаса: рот полуоткрыт, между оскаленных зубов змейкой извивается язык. Что-то похожее происходило и с Сарой. Адамат невольно попятился, но остановился.
        - Евона, что с вами происходит? Ты чего-то хочешь?
        Евона глубоко задышала, будто ее тошнило, проговорила хриплым и низким голосом:
        - Я хочу… его крови… и саму… всю распирает. Словно кровь… наружу… рвется.
        Адамат, сложив руки на груди, несколько секунд стоял в задумчивости. Потом, приняв решение, подошел к телу Явала и встал на колени. Снял с пояса походный нож и решительным движением сделал надрез на шее трупа. Обнажилось багровое мясо.
        - Иди ко мне. Я думаю, что моледа Явала зачем-то просит твоей крови. Или крови Сары, - Адамат сделал жест в сторону Евоны. Та подошла и присела рядом. Сара наблюдала за происходящим с жадным любопытством. Зубы ее клацали словно от холода, но по обезображенному плотоядным оскалом лицу струился пот.
        Адамат взял Евону за руку и слегка надрезал кожу на тыльной стороне в районе запястья. Струйкой потекла кровь. Евона тихо застонала, но в ее голосе звучала не боль, а сладострастие. Она вытянула пораненную руку и приложила запястье к разрезу на шее Явала.
        Так прошло какое-то время: секунд пятнадцать или двадцать. Вдруг тело Явала вздрогнуло и напряглось. Затем оно выгнулось дугой, и Явал забился, как в падучей. Припадок длился около минуты и закончился также резко, как и начался. Потом Явал сделал несколько прерывистых вздохов и открыл глаза. Взгляд его недоуменно забегал по лицам присутствующих.
        - Э-э, чего это вы так смотрите? Где я?
        Он попытался присесть, но тут же со стоном откинулся назад. Голова ударилась бы об пол, если бы Адамат не подхватил ее ладонью.
        - Подожди, не делай резких движений.
        - Что со мной? Я не понимаю…
        - Похоже, что ты вернулся с того света.
        Адамат коротко пересказал Явалу последние события. Сара и Евона молчали. После того как бихрон ожил, обе женщины сразу успокоились и расслабились. Евона о чем-то думала, периодически облизывая ранку за запястье, чтобы остановить кровь.
        - Я не понимаю, - с недоумением повторил Явал. - Так я что, без сознания находился? Или, как это, в состоянии клинической смерти?
        - Да нет, Явал, - подала голос Сара. - Мы с Евоной тебя осмотрели и даже кардиограмму сняли.
        - И чего?
        - Да того, что ты был мертв. Мертвее камня, которым тебя огрели.
        - Какие предположения будут? - спросил Адамат и покосился на Евону. Та облизала окровавленные губы.
        - Явал был мертв по всем медицинским показателям. У него даже кровь не текла из раны.
        На этих словах взгляды Адамата, Сары и Евоны машинально переместились на шею Явала. Разрез, произведенный несколько минут назад Адаматом, оставался таким же бескровным, лишь багровела тонкая полоска мяса.
        - Да, дела-а, - протянул Адамат. Снова посмотрел на Евону: мол, продолжай.
        - Я предполагаю, что мы имеем дело с неким эффектом моледы. Когда тело носителя, то есть, Явала, погибло, моледа это почувствовала. Ведь она, как говорил мне отец, питается биохимической энергией крови. Когда жизнедеятельность в теле Явала прекратилась, моледа, возможно, перешла на автономный режим питания.
        - Ты думаешь, что у нее есть что-то вроде батарейки? - недоверчиво спросил Адамат.
        - Батарейка не батарейка, но какой-то внутренний источник питания. Ведь все биологические существа могут некоторое время жить без подпитки извне. Тот же человек несколько недель протянет без пищи, если вода будет. Почему бы не представить, что моледа тоже может какое-то время обходиться за счет внутренних ресурсов?
        - Логично, - согласился Адамат. - Следовательно, поняв, что тело носителя умерло и питаться дальше нечем, моледа подняла тревогу, так? То есть, начала звать на помощь себе подобных?
        - Именно так, - подтвердила Евона. - Она подала сигнал другим моледам, и они ее услышали. Вот почему мы забеспокоились, даже не понимая, в чем дело.
        - Но почему беспокойство почувствовали только ты и Сара? Я спал совершенно нормально и ничего не ощущал.
        Евона задумалась.
        - Возможно, для оживления требуется именно женская моледа?
        - Предположим. Это идея. Но почему зов не услышали другие женщины-клозы на корабле?
        Евона пожала плечами.
        - Постойте, кажется, у меня есть версия, - включилась в разговор Сара. - Багажный отсек находится в конце коридора, рядом с медицинским блоком. А ближайшие к блоку каюты - моя и Евоны. То есть, мы находились ближе всех и поэтому первыми почувствовали тревогу.
        - Что же, за рабочую версию это можно принять, - Адамат почесал затылок. - А дальше что получилось? Так. Кровь Евоны попала в разрез на шее Явала и тот ожил. Верно? Выходит, энергия "живой" свежей крови как-то подпитала моледу Явала. Но насколько хватит этой подпитки? Ведь кровь в его теле по-прежнему не циркулирует.
        - Если рассуждать логически, возможно, требуется пересадить моледу в новое "тело"? - Евона внимательно посмотрела на Явала. - Как ты себя чувствуешь?
        - Вообще-то паршивенько. - Явал сидел на полу, прислонившись спиной к стене. - Почти никаких ощущений, вроде как со стороны за всем наблюдаю. И еще - душно как-то. Воздуха не хватает.
        - А давайте попробуем выйти на улицу, на свежий воздух, - предложил Адамат. - Заодно проведаем Лили и Азаза в их хижине.
        Они вчетвером вышли из корабля и медленно направились вдоль берега в сторону небольшой рощи. На ее опушке, метрах в трехстах от корабля, размещалась недостроенная хижина. Около нее горел костер, у которого сидела Лили. Азаз спал поблизости под низким навесом из веток акации. Где-то неподалеку выли шакалы.
        Увидев ночных гостей, Лили вскочила с вытаращенными глазами. Адамат поднял руку:
        - Тихо, без паники и лишних вопросов. Я чую - вы уху варили? Налей и нам немножко. Сейчас все расскажу, успокойся.
        …Каник не спал. Лежа на кровати в карантинной палате при включенном ночнике, он перебирал в памяти события минувшего дня.
        А с утра все так хорошо начиналось. Погода отличная, солнышко, птички поют… И тут Лили с ее тугой попкой… Каник вспомнил растопыренные ягодицы ядреной дикарки и непроизвольно сглотнул слюну. Нет, Лили тут ни в чем не виновата. Он бы ее уболтал. Если бы не этот двухметровый идиот Явал. Переселился в дикаря и распустил рук. Сила есть - ума не надо.
        И что же в итоге получается? Его, Каника, уважаемого астронавта, теперь держат под арестом, как опасного преступника. А дальше что?
        Внезапно Канику показалось, что он слышит негромкий звук открываемой двери. Звук доносился из соседнего помещения, где находился кабинет врача. Затем послышались осторожные шаги. Кто бы это мог быть? Неужели Евона или Сара пришли его навестить среди ночи? Но тут шаги приблизились, и в проеме открытой двери, ведущей из кабинета в палату, появилась лысая голова Сифара.
        - Не спишь?
        Каник сел на кровати, спустив ноги на пол.
        - Уснешь тут. А ты чего приперся?
        - Поговорить надо.
        Сифар сел на соседнюю койку.
        - О чем?
        - О том, что нам делать.
        - ?..
        - Я знаю, что нас обоих хотят убить.
        Каник ответил не сразу. Какое-то время подозрительно смотрел на Сифара. Он был предупрежден Адаматом о том, что к Сифару вернулась прежняя память. Сифар теперь не клоз, а снова человек. Это значит - чужой для остальных членов экспедиции. Но что ему надо?
        - Ничего не знаю. Может, тебя и хотят убить. Но я ничего не знаю об этом. А за что меня убивать?
        - За то, что ты убил Явала. Адамат не потерпит убийства в общине. Сегодня днем тебя казнят, чтобы другим неповадно было. Я подслушал, как в коридоре Адамат разговаривал с Евоной.
        Каник возмущенно вскочил с кровати:
        - Я никого не убивал! И меня - не за что казнить.
        - Тише, не кричи. Разбудишь кого-нибудь. Я ведь не судья - передо мной оправдываться не надо. Дело не в словах, а в фактах. Ты ведь был тогда на берегу? Чего молчишь?
        - Ну, предположим, был.
        - Так предположим или был?
        - Ну был.
        - И камень в руки брал?
        Каник помолчал.
        - Ну брал, да. Хотел я им Явала огреть. А потом Явал обернулся…
        - И чего?
        - Да ничего. Сказал я ему пару ласковых, что прибью когда-нибудь. И ушел.
        - Так и ушел? Ну-ну… Ушел или убежал?
        - Какая разница? Нужен он мне…
        - Правильно, теперь уже без разницы. Потому что тебе конец. На камне твои отпечатки остались.
        - А откуда они знают, что мои? У меня отпечатков никто не снимал.
        - На корабле вся аппаратура есть. И отпечатки всех членов экспедиции есть. Их еще до полета у всех сняли. Впрочем, ты можешь и не помнить об этом.
        - Почему?
        - Потому что, как я успел заметить, тут у многих с памятью проблемы. Однако, это сейчас не важно. Важно, что тебя уже сегодня казнят. Потому что все уверены - Явала убил ты.
        Каник какое-то время сидел неподвижно. Потом подошел к двери и закрыл ее. Вернулся к своей кровати.
        - Что ты предлагаешь, умник?
        - У меня есть план. Но прежде ты должен мне рассказать обо всем, что здесь происходит. От меня многое скрывают. Расскажи. Я все равно скоро умру, я чувствую. Но я хочу знать правду. Ну? Договорились?
        …Они сидели у костра почти до самого утра. Адамату не хотелось возвращаться на корабль. Там было тесно и затхло. Кроме того, корабль напоминал о том, что они - путешественники. А это было не так - путешествие закончилось. Радуя - теперь их дом на многие тысячелетия. И надо привыкать к новым реалиям. Чем скорее, тем лучше. Хотя бы для того, чтобы выжить в беспощадном первобытном мире.
        Обо всем этом Адамат сказал товарищам ночью у костра. А потом начало светать.
        - Сегодня утром решим вопрос с Каником. Чего тянуть? Надо наводить в колонии порядок, пока все не передрались. Ты, точно, не помнишь, кто тебя ударил? - Адамат посмотрел на Явала.
        - Нет. Лишь какая-то тень мелькнула. И все…
        Явал выглядел очень плохо. Живой мертвец - точнее не определишь. Всего за сутки он резко похудел, казалось, что кожа висит прямо на костях. А с рассветом, как только выглянули первые лучи солнца, по телу Явала пошли красные пятна, похожие на гангрену. По совету Евоны Явал перебрался под навес - там он чувствовал себя лучше.
        - Да, плохи твои дела, - Адамат покачал головой. - Надо срочно искать новое "тело".
        - Мы с Азазом пойдем на поиски, - решительно заявила Лили. - Прямо сейчас.
        - Может, отдохнете сначала? Почти всю ночь не спали.
        - Нет. Надо сейчас идти. Ближайшее племя дикарей - километрах в двадцати. Если поторопиться - к ночи приведем "тело". Вдруг ему хуже станет? - Лили кивнула головой в сторону Явала.
        - Может, "челнок" возьмете? Чтобы пешком не идти?
        - Нет. От "челнока" дикари разбегаются круче, чем от тигра. Потом ищи их по лесу…
        - Ладно, - согласился Адамат. - Наверное, ты права. Идите. А мы с Евоной тогда вернемся на корабль. Ты, Сара, посиди пока здесь с Явалом. Позже тебя сменят. И веток еще наломай, чтобы тень гуще была. Плохо ему на солнце.
        Они разошлись в разных направлениях. Азаз и Лили, в поисках племени аборигенов, двинулись вдоль берега к дельте, а Евона с Адаматом зашагали к кораблю.
        - Ты решил, что с Каником делать?
        - Придется убить, - твердо сказал Адамат. - Око за око и зуб за зуб. Только так. В нашей ситуации по-иному нельзя.
        Они уже находились в нескольких метрах от трапа, когда входной люк корабля неожиданно распахнулся, и оттуда показался Сифар. Несколько секунд Сифар и Адамат смотрели друг другу в глаза. Потом рука каждого, почти синхронно, рванулась к кобуре на поясе. Только Сифар действовал левой рукой - он был левша. Еще через мгновение каждый из мужчин держал в руках лучевой бластер.
        - Что это значит, Сифар? Зачем ты целишься в меня? - Адамат сохранял спокойствие, несмотря на экстремальность ситуации.
        - А ты зачем в меня целишься?
        - Я могу и не целиться, если ты уберешь "пушку".
        - Что-то мне не хочется рисковать.
        - И мне не хочется.
        Евона решила вмешаться в мужские разборки:
        - Я не понимаю в чем дело, Сифар. Что случилось?
        - Что случилось? Это вы спрашиваете, господа клозы? Или хроноты, как вас там?
        - О чем ты говоришь?
        - Не надо придуряться. Каник мне все рассказал.
        - Каник?
        - Да-да, Каник. Ваш собрат по моледе. Так, кажется? Каник вас заложил. А куда ему было деваться? Ведь вы его собирались убить, а я ему предложил помощь и дружбу.
        - Зачем тебе дружба убийцы? - Евона старалась говорить медленно и ласково, как с тяжело больным человеком.
        - А он и не убийца вовсе, - Сифар негромко рассмеялся. - Явала убил я.
        - Ты?? Зачем?
        - Затем, чтобы подставить Каника, а затем перетянуть его на свою сторону.
        - Где Каник? - спросил Адамат. У него возникло тревожное предчувствие.
        - Я его убил. После того, как он помог мне прикончить остальных клозов. Жаль, что вас не оказалось в корабле. Мы бы и вас прирезали. Теперь уже, видимо, не получится.
        Евона и Адамат переглянулись.
        - Послушай, Сифар, давай поговорим спокойно, как умные люди, - голос Адамата звучал вкрадчиво. - Мы еще можем договориться.
        - Мы? Не смешите. Вы меня все равно убьете. Мне не выжить на Радуе в одиночку. С одной стороны дикари, с другой - вы.
        - Но разве мы не такие же люди, как и ты?
        - Вы? - Сифар брезгливо усмехнулся. - Вы не люди. Вы - твари.
        - Ладно, оставим пока этот терминологический спор. Что ты собираешься делать?
        - Вообще-то я собирался убить вас. Но раз не удалось застать вас врасплох… Подыхайте сами. Надеюсь, что так вскоре и случится. А я возвращаюсь на Планету.
        - Но это глупо! - воскликнул Адамат. - У тебя не хватит топлива.
        - И что? Я все равно долго не проживу. Зато умру в космосе, как настоящий астронавт.
        - Подожди…
        - Иди к черту! - Сифар отступил на шаг и захлопнул люк.
        Евона в растерянности смотрела на Адамата.
        - Он улетит?
        - Нет. Я закодировал пульт управления. Если кто-то попытается дать команду "на старт", не введя пароль, компьютерная программа запустит через подлокотник смертельный разряд тока.
        - Значит, он погибнет… И тогда мы сможем попасть внутрь корабля?
        - Нет. К сожалению, не сможем. Нам нечем вскрыть обшивку. А дверь Сифар наверняка заблокировал изнутри. Так что, теперь это уже не корабль, а братская могила. Если хочешь - склеп, в который нет входа.
        Они вернулись к хижине, где оставались Сара и Явал.
        - Что же мы теперь будем делать? - с испугом спросила Сара, когда узнала о ночной трагедии, разыгравшейся в чреве корабля. - У нас же там все: оружие, продукты, одежда…
        - Ну, не все уж так плохо, - возразил Адамат. - Несколько бластеров у нас с собой. Кроме того, тут, недалеко в пещере, мы с Евоной сделали небольшой склад. Так, на всякий случай. Там боеприпасы, продуктовые концентраты… На первое время хватит. А одежду - все равно надо учиться ее шить из шкур. Мы должны походить на аборигенов. Тем более, что Явал, Лили и Азаз и так уже переселились в тела дикарей. Скоро и ты, Сара, это сделаешь. Так тебе легче будет адаптироваться.
        - А мы? - Евона грустно смотрела на Адамата.
        - А мы не можем. Ведь мы с тобой хроноты, носители чипа и моледы-матрицы. А моледа-матрица - не перемещается. Зато мы можем создавать бихронов.
        - Ты уже знаешь, что делать дальше? - полуутвердительно спросила Евона.
        - Знаю. А даже если бы и не знал, все равно бы сказал, что знаю. Потому что нельзя впадать в отчаянье и терять голову… Пока надо дождаться Лили и Азаза. Они приведут "тело" для Явала. А дальше… Слушайте, что будет дальше. Нас сейчас шестеро. Из них бихроны: Лили, Явал и Азаз. Меньше чем через год их моледы произведут моледы-матки и создадут еще трех бихронов. Мы же с тобой, Евона, можем создавать бихронов сколько угодно. Были бы свободные "тела". Вот мы и будем стараться, пока не умрем… На первых порах мы должны держаться вместе, чтобы помогать друг другу. Потом нам придется разбиться на две группы. А в дальнейшем - и на три. Так безопаснее. Потому что одну группу можно вырезать подчистую. А мы должны размножаться, несмотря ни на что. Наша задача - дожить до того времени, когда эта цивилизация станет способной производить высокоточные технологические операции. Тогда мы сможем вновь воспроизвести чип и моледу. И наша цивилизация, я подчеркиваю, НАША, получит новый импульс к развитию.
        - Но как мы сможем повторить открытие Юрона? Ведь документы остались внутри корабля? - Сара пыталась контролировать эмоции, но опущенные уголки губ выдавали растерянность и уныние.
        - Не совсем так. Мы с Евоной сделали несколько копий на разных носителях, даже на бумаге, и спрятали в пещере в специальной колбе. А колба - в контейнере с жидким азотом. Вот эту колбу мы должны хранить, как зеницу ока. Там не только данные о моледе и чипе. Там еще и образцы нашей крови: моей и Евоны… Так что, на данный момент, наша основная задача - жить и выживать… Конечно, кто-то из нас будет гибнуть безвозвратно. Но если мы будем действовать правильно, то рано или поздно обретем настоящее бессмертие… Я верю - население Радуи дойдет в своем развитии до такого уровня, что мы сможем регенерировать моледу. И даже создать новую. Когда придет срок, наши потомки, то есть, клозы, извлекут капсулу и регенерируют наши моледы. Иначе мы все рано или поздно погибнем: у нас будет на Радуе слишком много врагов… А еще мы должны навсегда сохранить память о том, кто наши прародители. Это Яхаве и Евона. Помнить о предках очень важно, потому что история рода объединяет и помогает выживать в экстремальных ситуациях… Но память человека - избирательна. Возможно, что и наша память начнет давать сбои. Поэтому мы
должны создать сказание о нашем происхождении и передавать его от поколения к поколению. И тогда мы добьемся главного - бессмертия и власти над миром.
        Адамат замолчал, обуреваемый сложными чувствами. Он сам не ожидал от себя такой эмоциональности. Сознание Яхаве обретало черты, до этого неведомые ему. Его (сознание) ждала впереди невероятно увлекательная жизнь. Жизнь, длиной в тысячелетия…
        Меня смертельно выматывает эта рукопись. А я ведь еще только подбираюсь к очень значимым моментам, моментам, моментам… Может, зря я пытаюсь все это изложить в форме романа? Чертов графоман… Тоже мне, Айзик Айзимов. Надо писать короче, конспективно. И вообще пора сделать краткие записи до самого конца. А затем уже заниматься литературными изысками.
        Так, попробую. Что там происходило дальше?
        Клозы начали размножаться. На первом этапе они захватывали новые "тела" аборигенов и приводили их к кораблю, где со временем вырос небольшой поселок. Там хроноты Евона и Адамат создавали бихронов. Но вскоре переселенцы столкнулись с существенной проблемой. Аборигены жили небольшими группками в несколько десятков человек, а в целом плотность населения Радуи была очень низкой. В поисках новых "тел" клозам приходилось перемещаться на несколько сот километров туда и обратно. Перемещаться через леса и лесостепи, где обитало большое количество диких зверей. В результате неоднократно гибли и пленные дикари, и сами клозы.
        Сделаю существенное примечание. "Оживить" можно лишь относительно целое тело клоза. К примеру, клоз, растерзанный диким животным, "воскрешению" не подлежит. Если оторвана голова или выпущены кишки - такой случай, выражаясь суконным языком военных, можно сразу списывать на безвозмездные потери.
        Адамат принял решение перенести основную стоянку колонистов-клозов на триста километров севернее, почти к берегу моря. Во время этого перехода патриарха клозов укусила ядовитая змея и он умер - моледа-матрица не подлежала воскрешению. В то время Адамату было в районе семидесяти лет.
        Почувствовав, что умирает, Адамат позвал к себе Евону. Патриарх лежал в шалаше на тигровой шкуре. Левая его нога, куда укусила змея, опухла и раздулась. Тело тоже начало синеть. Евона взяла умирающего за руку.
        - Не надо меня жалеть. Я изначально знал, на что шел.
        - Ты доволен?
        - Не буду врать - не совсем. Хотелось бы, чтобы мое сознание и дальше продолжало существовать. Но, раз уж так получилось… Все равно, я прожил интересную жизнь. И оставил после себя настоящих наследников, носителей моего "я", которые продолжат мое дело.
        - Но они - не ты. Это иллюзия, а не бессмертие.
        - Не надо, Евона, - Адамат сглотнул слюну. - Не пытайся меня разочаровать… Мне и так… плохо… Все хотел тебя спросить: а ты, ты довольна тем, что так случилось?
        - Что именно?
        - То, что отец подарил тебе бессмертие?
        - Это не совсем так. Никос не собирался делать меня бессмертной. Мы разговаривали с отцом об этом. Он лишь хотел вернуть меня к жизни. Чтобы умереть у меня на руках. Но не вышло… А я - я не знаю. Я никогда не мечтала о бессмертии. И я не жалею о том, что мою моледу-матрицу невозможно пересадить. Человек должен быть смертен. Иначе он перестает быть человеком.
        По лицу Адамата прошла судорога. Его рука сжала пальцы Евоны, словно пытаясь уцепиться за ускользающую жизнь.
        - Береги контейнер… Он должен стать священным для племени клозов… Храни единство… иначе… все… зря…
        Патриарх клозов захрипел. Лицо исказила жуткая гримаса смерти…
        Переходя от одной стоянки к другой клозам удалось поработить некоторое количество дикарей, которых они использовали, как рабов. Но толку эти рабы приносили мало. На охоту их отпускать было нельзя, потому что они сбегали. Именно тогда клозы стали приучать дикарей к примитивному земледелию, чтобы создавать какой-то излишек продуктов.
        После смерти Адамата власть в племенах клозов формально перешла к Евоне, исполнявшей при Адамате роль жрицы. Но Евона тоже была уже стара и почти все время болела. Тогда среди клозов произошел первый раскол.
        Азаз и Лили не хотели признавать власть Евоны, считая, что она должна отстраниться от власти и сосредоточиться лишь на воспроизводстве бихронов. Но сторону Евоны занял Явал, недовольный тем, что Лили (его бывшая пассия) сблизилась с Азазом. Явала и Евону поддержала Сара, входившая в число старейшин. Азаз и Лили потребовали, чтобы им передали контейнер с колбами, считавшийся у клозов священным символом власти. Евона и Явал отказались.
        Произошло кровавое столкновение, во время которого несколько клозов погибло. Сторонники Евоны и Явала в результате победили. Азаз и Лили, в сопровождении верных им клозов, откочевали на восток.
        Но победа Евоны оказалась пирровой. Во время боя Евону ранили стрелой, и вскоре жрица клозов скончалась в возрасте семидесяти трех лет. Так прекратил свое существование последний хронот, способный производить бихронов в неограниченном количестве. К тому времени бихронов и клозов насчитывалось около шестисот человек. Какое-то время их количество продолжало расти. Но затем темпы естественного прироста начали замедляться.
        Основной причиной стало изменение в функционировании моледы-матки. Бихроны и клозы заметили, что срок инкубационного периода матки постепенно увеличивается. Сначала он возрос до года, потом до тринадцати месяцев, потом до четырнадцати… А это уменьшало шансы бихрона на воспроизводство. Бихроны стали выделяться в отдельную касту, превращаясь в своего рода маток в пчелином улье. Они требовали особенно бережного отношения и охраны в период инкубационного периода. Ведь гибель каждого бихрона означала прерывание цепочки размножения. При этом особо ценными считались бихроны-женщины, да и клозы-женщины тоже. Потому что лишь женские моледы обладали способностью к регенерации погибших носителей.
        Подтвердилась на практике и еще одна особенность, замеченная ранее Никосом, во время экспериментов с мышами и обезьянами. После того, как тело клоза покидала моледа, бывший клоз превращался в сварга - носителя антитела, невосприимчивого к воздействию моледы. Но антитела образовывались не только в крови бывших клозов-сваргов. Они передавались и по наследству их детям. Те тоже становились сваргами, сужая ореол обитания для бихронов и клозов. Данное обстоятельство способствовало активному перемещению и расселению носителей моледы. Ведь они постоянно нуждались в новых и "чистых" "телах".
        Стремясь улучшить условия для своего специфического существования, клозы создали первые рабовладельческие объединения племен - прообразы будущих государств.
        Минуло несколько тысячелетий…
        Третья часть. Между трех огней
        Санкт-Петербург. Шестой день второй фазы луны
        Человек с бесцветными холодными глазами, похожими на стеклянные пуговицы, откинулся на спинку кресла. Губы скривила легкая усмешка.
        - Судя по кислому выражению вашей физиономии, господин Гомес, птичка упорхнула, не оставив адреса?
        Сидящий визави крепкий черноволосый мужчина среднего возраста раздраженно пробурчал:
        - Послушайте, Максимов, не изображайте из себя экстрасенса. Моя физиономия вас не касается. Займемся лучше делом.
        - А вы полагаете, что я бездельничаю? Читать человека по лицу, как книгу, не развлечение, а очень полезный и нужный навык. К вашему сведению. Когда-то, в школе КГБ, нас изрядно натаскивали по предмету, называемому физиогномика. И не зря. Мне достаточно было взглянуть на фотографию вашей девицы, чтобы понять - с ней надо держать ухо востро. У нас, русских, о таких говорят: в тихом омуте черти водятся. На вид, вроде тихоня, кабинетная мышка, а попробуй этой мышке прищемить хвост - укусит так, что мало не покажется… Впрочем, я вас предупреждал. И людей своих предлагал в помощь. Вы сами отказались.
        - Я бы и без ваших людей справился спокойно. Чистая случайность, что гаишник подошел.
        - Да нет, Гомес, это не случайность, - Максимов снова еле заметно усмехнулся. - Не знаете вы наших реалий. Сунули бы ему сразу рублей пятьсот, он бы и отвял. А вы права качать вздумали… Вот и влипли. Консул-то хоть не в курсе? А то накроется ваша дипломатическая карьера.
        - Консул - не ваше дело. Закроем эту тему. Меня интересует София. Куда она могла спрятаться и у кого? Как срочно вы можете это выяснить?
        - За срочность - двойной тариф.
        - Мы всегда вам платим аккуратно. Можете не беспокоиться.
        - А я и не беспокоюсь. Я уточняю. Что касается срока получения информации, то… Постараюсь к вечеру.
        - А раньше нельзя?
        - Как сложится. Человек предполагает, а Бог… Как, напомните, ее зовут?
        - София Алва Родригес, - с готовность подсказал Гомес, барабаня пальцами по подлокотнику кресла.
        - Так. Давайте прикинем. Мы знаем, где она остановилась. Но из гостиницы она сбежала и, судя по всему, вряд ли туда в ближайшее время сунется. Напугали вы ее, видно, изрядно… Вот, сами подумайте, как и где ее искать? Численность населения Санкт-Петербурга с окрестностями более пяти миллионов человек.
        - Не набивайте себе цену. Я и так в курсе, что это непросто.
        - Непросто, не то слово… Номер ее мобильного телефона знаете?
        - Нет, - с досадой признался Гомес.
        - Что же в Испании по своим каналам не пробили?.. Мы бы попробовали ее запеленговать.
        - Боюсь, у вас бы не вышло. Кажется, она оставила мобильный в гостиничном номере.
        - Ладно, гостиницу мы проверим. Может, и там чего нашарим. Сейчас же дам команду…
        Максимов ломал перед Гомесом комедию. Он давно знал, где находится София, но вел свою игру.
        Помощник генерального консула Испании Хуго Гомес представлял в России тайную организацию радикальных католиков "Карающий меч". С радикатами Максимов впервые столкнулся в конце восьмидесятых годов. Тогда он еще служил в КГБ. Радикаты из "Карающего меча" вышли на молодого сотрудника спецслужб через клозов, за которыми они следили. Клозы же обратились к Максимову за помощью в тот момент, когда тот вел дело Сизоненко - они нуждались в информации.
        Типичный образчик "золотой молодежи" из числа детей советской элиты, так называемой, партноменклатуры, Максимов ценил превыше всего собственный комфорт и материальное благополучие. А для достижения этого требовались финансовые средства. И Максимов, не маясь угрызениями совести, доставал деньги из всех возможных источников.
        Когда клозы попросили Максимова поделиться информацией по делу Сизоненко (естественно, за приличную сумму вознаграждения), он согласился без особых раздумий. Тем более что надо было отдавать крупный карточный долг. Конечно, он тогда не знал, что имеет дело с какими-то таинственными клозами. Просто - хорошие люди попросили об одолжении. Чего не помочь к взаимному удовлетворению?
        Но за клозами следили радикаты. Пронюхав, что молодой сотрудник КГБ приторговывает служебной информацией, радикаты взяли его в оборот. Мол, не с теми связался, можешь и за решетку угодить. Максимов струхнул и согласился работать на радикатов. Но, опять же, не задаром. Задаром он ничего не делал. Разве что удовлетворял естественные потребности.
        Впрочем, в КГБ карьера у Максимова все равно не заладилась. В поисках денежных мест он связался с бандитами, "крышевавшими" гостиничных проституток. Но "бикс" курировали и "блюстители порядка" из милиции. Возник конфликт интересов, жертвой которого, в качестве "козла отпущения", стал Максимов. На него собрали компромат обозленные милиционеры и, если бы не отцовские связи, история могла закончиться судом и принудительной поездкой не в столь отдаленные места. В итоге Максимов выкрутился, избежав крупных неприятностей, но из органов пришлось уйти. Репутация была замарана навсегда.
        После этого печального случая Максимову не оставалось ничего другого, как заняться полукриминальным бизнесом. Отсутствие моральных убеждений оказалось очень кстати, и начинающий "бизнесмен" шустро пошел в гору. Тем более - времена завертелись самые, что ни на есть, подходящие. Ветры перемен дули в нужном направлении, именно туда, куда Максимов интуитивно стремился с юношеских лет. Верный древнему постулату о том, что деньги не пахнут, Максимов греб их, как мог. Но и, наученный горьким опытом, теперь не забывал об осторожности. Потому и выжил в беспощадные девяностые, став к их концу преуспевающим и вполне респектабельным деловым человеком. Владел казино, несколькими автосервисами, охранным агентством и даже банком. Но основной свой доход, через посредников, получал от проституции, рэкета и рейдерских захватов. И радикатам, по старой памяти, иногда оказывал услуги деликатного свойства. За деньги, естественно.
        Когда Гомес, представитель радикатов, попросил Максимова установить местонахождение испанской туристки Софии Родригес, тот взялся за работу, не раздумывая. Во-первых, платили радикаты всегда аккуратно. Во-вторых, платили много. Отсюда Максимов давно сделал вывод, что мелкими делами эти ребята не занимаются.
        Поэтому, быстро вычислив гостиницу, где остановилась испанская туристка, и, сообщив информацию Гомесу, Максимов из дела не выключился. Не выключился, потому что почувствовал возможность крупно заработать. Он не знал, зачем конкретно София нужна радикатам. Но поручил своим людям на всякий случай за ней последить.
        После того, как София сбежала утром от Гомеса, Максимов понял - ситуация дает ему возможность сорвать двойной куш. С одной стороны, он знал - Гомес снова придет к нему за помощью. А это означало, что будет кому продать информацию. Но Максимов не был бы Максимовым, если бы не попытался выжать из ситуации максимальную прибыль. В голове у него созрел простой, но эффективный план…
        - Так, все-таки, - с нажимом произнес Гомес, - нельзя ли получить информацию раньше? Видите ли, эта девушка нам нужна срочно. Нас могут опередить.
        - Да? У вас есть конкуренты? Могли бы и предупредить меня.
        - Это не так важно… Для вас. Ваше дело - добыть сведения.
        - Не скажите. В подобных условиях наш риск возрастает.
        - Я же сказал - мы заплатим.
        - Не нервничайте. Просто я бы мог выделить своих людей вам в помощь. Разумеется, за отдельную плату. Когда в дело вступают сильные конкуренты…
        - Мы сами справимся.
        - Вы уверены?
        Максимов снял с подставки черепаховый нож для разрезания бумаги, показал его Гомесу:
        - Этот нож когда-то принадлежал моему покойному отцу. А ему от матери досталось, бабуси моей. Ценная вещь, антиквариат, - видите, инкрустация на ручке? Но дело не в этом… Если посмотреть - нож достаточно прочный. Он разрежет не только бумагу, но и, например, батон хлеба. Более того, если изловчиться, им можно зарезать человека. Но прочность любого предмета имеет пределы. Я, например, - Максимов взял нож в обе руки и слегка согнул, - могу без особого труда переломить его надвое.
        - К чему вы мне это рассказываете?
        - К тому, что надо уметь рассчитывать свои силы. У нас, у русских, говорят: сила солому ломит. Вы уверены, что ваших сил хватит, чтобы справиться с ситуацией? И вы не сломаетесь, как этот нож?
        - Уверен. Не навязывайте мне ваших услуг. Так, когда будет информация?
        - Я же сказал, что мы постараемся уложиться в кратчайшие сроки. Будьте на связи. Непосредственный контакт с вами будет поддерживать мой помощник, Сергей. А у меня сегодня еще дела в Смольном. Выход на улицу сами найдете?
        - Не заблужусь, - буркнул Гомес.
        Как только испанец покинул кабинет, Максимов тут же вызвал помощника.
        - Сергей, девчонка под контролем?
        - Так точно.
        - Все там же?
        - Да. На даче у Рогачева.
        - Кто пасет?
        - Моня со Стеклом. И пара быков на подхвате.
        Максимов поморщился:
        - Думаешь, справятся?
        - А чего? Дело-то простое.
        - Простое, да не совсем. Надо бы тебя самого послать. Да уже времени нет… Ладно. Слушай сюда. Вот это - контакты Гомеса. Позвонишь ему и сообщишь информацию о местонахождении девчонки. Но только после того как…
        Тот же день. Дом Рогачевых
        Софию разбудила надоедливая муха. Сначала она просто жужжала, пробиваясь к сознанию девушки сквозь завесу отрывистых и невнятных сновидений. Они навалились на Софию почти сразу, как только она заснула под утро, осилив до конца рукопись Сизоненко. Последние страницы девушка дочитывала, мужественно борясь со сном и еле различая серые буквы сквозь слипающиеся ресницы. Но все же дочитала - история хронотов, описанная сумасшедшим писателем, сразу захватила пытливый ум молодого ученого.
        Как только речь в романе зашла о клозах, София поняла смысл фразы Юрия Константиновича "Прочтете - и вам многое станет ясно". Клозы! Об этих загадочных существах упоминалось и в рукописи монаха Каетано. Правда особых сопоставлений София сделать не смогла, да и не успела. Маловато было фактов для обобщения, и сон сморил. Сон тягучий, липкий - и вязкий, словно болотная трясина. Сквозь него София слышала, как кто-то заходил несколько раз в комнату, но не могла разорвать тенета морока. Потом начала жужжать муха. Жужжала, жужжала и, вконец обнаглев, стала садиться на лицо. И разбудила-таки, мерзавка…
        София не сразу вспомнила, где находится. Спустив ноги на пол, какое-то время дремала, выпутываясь из паутины сна. Так ее с детства приучила бабушка Софья. "Если хочешь побыстрей прогнать сон, - говорила бабушка, - не лежи колодой, а ворочайся, дрыгайся, как лягушка. И присаживайся, как получится, не валяйся. Сон, он какой? Лежащих ласкает, сидящих обнимает, к стоящим - прислоняется, а от идущих - бежит".
        Только протерев глаза, София до конца вспомнила события последних суток. В первое мгновение она расстроилась. Но уныние длилось недолго. За окном щебетали птицы, теплый солнечный луч, проникая сквозь щель в занавеске, легко трогал обнаженное плечо… В маленькой, но уютной комнатке со старым шкафом в углу, девушка чувствовала себя спокойно, словно в детстве. Она повела глазами и увидела на спинке стула цветастый сарафан.
        Несколько секунд соображала, потом к щекам прилила кровь. София точно помнила: вчера, когда раздевалась, сложила на стул юбку и блузку. Никакого сарафана на спинке тогда не висело. Значит… Значит, его кто-то повесил утром. А кто? Наверняка Ирина Сергеевна. Насмотрелась на ее короткую юбку, вернее, не юбку, а… хм…
        Едва София успела это подумать, как за стеной по коридору прошуршали негромкие шаги, и дверь начала медленно приоткрываться. Девушка лишь успела машинально прикрыть обнаженные бедра одеялом, как в проеме появилась седая голова Ирины Сергеевны. Их глаза встретились.
        - Проснулась? Вот и хорошо. А то мы тебя разбудить боялись.
        Старушка протиснулась бочком в полуоткрытую дверь и встала у порога.
        - Доброе утро, соня.
        - Доброе утро, - смущенно произнесла София. - А…
        - Ага. Ты про сарафан? Это дочери нашей. Рост-то у вас одинаковый, только она чуток потолще будет. Носила тут, когда в гости приезжала, да и оставила. Недолго носила, еще почти как новый. А твоя одежка - уж больно куцая, только на пляж ходить. Вся женская секретность наружу.
        - Спасибо, бабушка. Я сама хотела… что-нибудь попросить. Одежда в гостинице осталась.
        - Ладно. Вот и походишь в сарафане. Тут выпендриваться не перед кем. Зато хоть задницу прикроешь от мужиков. Ты вставай, одевайся-умывайся, и пошли завтракать. А то уже обедать скоро.
        - А где Миша?
        - Миша роман дочитывает на веранде. Утром, как проснулся, у тебя из комнаты текст забрал и сидит теперь, читает. Говорит, чтобы в курсе быть. А дед мой в саду копается. Осенью новую яблоню посадил, теперь с ней возится все время, как с ребенком.
        …Уплетая на кухне блины с малиновым вареньем, София осторожно поинтересовалась:
        - Бабушка, а где ваши дети? Я у Миши не спросила.
        - Дети? Их у нас двое. Сын в Мурманске, военный моряк. А Ольга, мать Мишки, за границей с мужем живут. Еще в девяностых уехали. А мы Мишку им не отдали, по заграницам таскаться. С нами вырос.
        - Меня тоже дедушка с бабушкой вырастили. Получается, мы с Мишей родные души.
        - Не родные, а родственные.
        - А в чем разнИца?
        - Разница? Родные, это когда кровь одна, родственники общие. А родственные… - Ирина Сергеевна прищурилась, оценивающе оглядела Софию. - А родственные, значит близкие или похожие. Ты и впрямь чем-то на молодую Ольгу походишь. И сарафан тебе идет. Только она блондинка, а ты - рыжая, как чума.
        - Почему чума?
        - Не знаю. В народе так принято считать, что все рыжие - чумовые. Ну, шальные. Не знаешь, чего от них ждать.
        Когда София, позавтракав, вышла на веранду, там уже сидели Михаил и Рогачев-старший. Увидев молодую испанку, мужчины прервали разговор и почти синхронно улыбнулись.
        - Выспалась? - спросил благодушно Юрий Константинович. Михаил посматривал искоса: вроде, как и с интересом, но ненавязчивым. Видали, мол, и не таких.
        - Я из-за этого романа. Решила не спать, пока не дочитаю.
        - Дочитала?
        - Да.
        - Ну и правильно. Будет о чем поговорить.
        София по-кавалерийски оседлала свой вчерашний стул. В длиннополом, ниже колен, сарафане, она чувствовала себя гораздо комфортнее.
        - Вы вчера не досказали всю эту историю, про Сизоненко…
        - Доскажу. Но позволь, сначала, пару вопросов. Вот что ты думаешь? Есть связь между твоей рукописью и этим незаконченным романом?
        - Думаю, что есть. Только еще до конца непонятно, какая.
        - А точнее? - Юрий Константинович выжидательно прищурил один глаз. "Словно преподаватель на экзамене, - отметила про себя София. - Проверяет мою сообразительность".
        - В рукописи Каетано поминаются клозы. И то, что они якобы прилетели с неба. А в романе тоже действуют клозы, прилетевшие на другую планету. Правда, речь идет о какой-то Радуе. Вы думаете, что Радуя и Земля - одно и то же?
        - Не будем спешить с выводами. Но мыслим мы с тобой в одном направлении, - Рогачев многозначительно поднял указательный палец.
        - А я? - ревниво вмешался Михаил. - Мое мнение вас не интересует?
        - Почему же? Твое мнение очень важно, - очень серьезно произнес Юрий Константинович. - Просто, я полагаю, что ты согласен с нами.
        - Не совсем. Во-первых, мне в целом непонятно, откуда Сизоненко могла прийти в голову идея этого романа про хронотов и клозов. Если Каетано хотя бы ссылается на Летицию, пусть и мифическую, то этот-то с какого бодуна все выдумал?
        - Чего? - заинтересовалась София. - Бодун, это от слова бодать?
        Юрий Константинович засмеялся:
        - Почти в точку. Только к испанской корриде это никакого отношения не имеет. Человек с бодуна бодается сам с собой. Вернее, со своим здоровьем, после того, как слишком много выпьет алкогольных напитков. Выпьет, а наутро у него бодун начинается.
        - Тогда я знаю, что это такое, - чистосердечно призналась испанская гостья. - У меня два дня назад был такой бодун. Один.
        - Сочувствую, - съехидничал Михаил. - Кто бы сомневался? Могла бы и двоих сразу пригласить.
        София приоткрыла рот, но старший Рогачев не дал ей продолжить полемику.
        - Ладно, с бодуном разобрались. Вернемся к нашим баранам. Продолжай, Миха. Ты сказал: во-первых. А во-вторых?
        - А во-вторых, почему бы не предположить, что Сизоненко всего лишь тиражировал чужую выдумку? Вот София, например, нашла же рукопись монаха? И даже Донато предложила в качестве сюжета.
        При упоминании о Донато София слегка покраснела. Но Михаил этого не заметил.
        - Может, и Сизоненко нашел чего-нибудь, а потом решил творчески переработать?
        - Твои рассуждения имеют логическую основу, - согласился Юрий Константинович. - Но они, учти, строятся на ограниченном объеме информации. Та информация, которой владею я, позволяет утверждать, что Сизоненко опирался на вполне достоверные данные. К сожалению.
        - Почему, "к сожалению"? - не поняла София.
        - Да потому что ничего хорошего во всей этой истории нет. В нашем народе по таким поводам говорят: чем дальше в лес, тем толще партизаны. Скоро сами сообразите. Кстати, я тут с утра кое-что выяснил. Некий Хуго Гомес действительно числится в штате консульства Испании. Так что, охота на Софию идет. Знать бы, кто именно на нее охотится и, главное, с какими целями?.. Но ладно, об этом позже. На чем я вчера остановился?
        - У тебя начальство забрало рукопись Сизоненко, - напомнил Михаил. - Ну, после того как произошли все эти убийства в психушке.
        - Верно, да. И после убийств генерал Чупракин велел мне съездить в больницу, чтобы приготовить подробный отчет. Приказано - сделано. Я в тот же день после обеда и поехал… Для формального отчета мне было достаточно того, что к тому времени накопала милиция. Но для себя я тоже кое-что решил выяснить. Фигуры главврача и машинистки меня не интересовали. Я понимал, что они стали случайными свидетелями и обладателями важной информации. Загадочный санитар Петрухин находился вне моей компетенции. Его поисками занималась милиция. Меня интересовал Сизоненко. От него все исходило…
        Так вот. Поспрашивал я в больнице медперсонал, выяснил кое-какие подробности. Оказывается, к Сизоненко часто приходил священник, некто отец Григорий. Служил этот священник в одной из церквей в райцентре, в Гатчине. Он, вообще-то, не с одним Сизоненко общался, с другими больными тоже. Но старшая медсестра мне сказала, что с писателем они часто уединялись. И вроде как раньше они были знакомы, отец Григорий и Сизоненко. Больше медсестра ничего не знала.
        Никто другой, помимо священника, Сизоненко не навещал. Кроме жены и сына. Но их я пока решил не трогать. В семью лезть мне не хотелось. Да и казалось мне, что ничего особенного, за исключением каких-нибудь бытовых подробностей, жена знать не могла. Тем более, ребенок. А вот священника я на заметку взял. Но сразу с ним не встретился, другие дела отвлекли.
        Лишь где-то через неделю или две собрался я в Гатчину. Поехал в воскресенье, как по личным делам, чтобы даже вопросов не возникало, что я историей Сизоненко по службе занимаюсь. Было это восемнадцатого августа девяносто первого года. В аккурат накануне августовского путча, прикидываете?
        Юрий Константинович внимательно посмотрел на Софию. Та задумчиво почесала нос:
        - Август девяносто первого года? Путч? Я немножко припомнила. Тогда дедушка с бабушкой это очень сильно обсуждали. Там что-то с вашим Горбачевым случилось, да? Приключение.
        - Ну да, где-то так, приключение, - с легкой иронией согласился ветеран КГБ. - Приключение с моим Горбачевым, да… Попытка государственного переворота это была, София. Консерваторы хотели отрешить Горбачева от власти. В общем, очень серьезная заварушка в стране тогда произошла. Но началась она на следующий день, в понедельник. А в воскресенье я сел на электричку ("москвич" собственный у меня в то время был на ремонте) и приехал в Гатчину. Дошел пешочком от вокзала до церкви, Собор Покрова Пресвятой Богородицы называется. Считай, на окраине города. Нашел там священника. И сели мы с ним на скамеечке поговорить.
        Отнесся ко мне отец Григорий очень настороженно. Я это сразу уловил, то, как он напрягся и замкнулся. Как только узнал, что я из КГБ и интересуюсь Сизоненко. На вопросы отвечал односложно, коротко. Мол, никаких особых дел с больным Сизоненко не имел. Так, христианский долг выполнял. Беседовал иногда, как и с другими пациентами больницы. А то, что Сизоненко немного больше внимания уделял, так это потому, что раньше знакомы были. В школе вместе учились. Но потом долго не виделись и не дружили. Случайно, можно сказать, узнал, что школьный приятель в дурдом попал. И стал навещать. Вот и весь сказ.
        Решил я уже было, что наш разговор - пустой номер, да. Ничего дельного мне священник не сообщит. Даже если что и знает. Не хочет идти на контакт, куда деваться. Демократия. И тут он меня осторожно спрашивает. А что, мол, вы этим интересуетесь? Убили ведь Виталика. И не только его. Расследование милиция ведет. А вы с какой стороны? Неужели смерть Сизоненко к государственной безопасности отношение имеет? И смотрит на меня выжидающе. А глаза… Глаза умные и грустные. Я бы сказал - понимающие. Никакой иронии или, там, придури.
        И возникло у меня, в тот момент, к отцу Григорию некое доверие. Нутром чувствую - что-то он скрывает. Но на официальном уровне ничего не скажет. Надо как-то его на откровенность вытянуть. И говорю ему: "Как на духу признаюсь - нехорошо у меня на душе. Конечно, никаким врагом Сизоненко государству не являлся. И безопасности государства не угрожал. Но к тому, что Виталий в психушку попал, - я причастен. Вот и пытаюсь понять (не по службе, а по совести), за что мужика убили?"
        Посмотрел на меня священник проникновенно и отвечает: "Ежели вас совесть мучает, то я понимаю. Покайтесь. Бог простит, если человек искренне раскаивается. А вот добавить вам по поводу Виталия ничего не могу. Не знаю ничего".
        Ну, думаю, чего время терять? "Ладно, - говорю. - Не знаете, так не знаете. Не буду вас больше задерживать". Встаю с лавочки и протягиваю ладонь для прощания.
        "Помочь я вам ничем не могу, - говорит священник и держит мою ладонь, не отпускает. - Но вот совет дам, с вашего разрешения. Будьте осторожны. Нечистое это дело. И Богу не угодное. Поэтому остерегитесь". - "И все?" - спрашиваю. - "И все".
        Попрощались мы. И пошел я на станцию. Но не напрямую, вдоль дороги, а через небольшой лесок, по пешеходной тропинке. Чтобы свежим воздухом подышать. Там еще речка рядышком небольшая течет. Иду себе тихонечко, и вдруг слышу, что вроде кто за мной поспешает. Остановился, обернулся. Какой-то мужик машет рукой. И уже на подходе мне говорит, запыхавшись: "Извините, я от отца Григория. Он велел вас догнать".
        "Ну, - думаю, - неужели священник решился все-таки что-то рассказать?". Обрадовался даже. Мужик меж тем ко мне приблизился и показывает рукой, мол, пошли обратно. Я шаг сделал вперед и спиной к этому мужику очутился. Еще успел подумать: "Вроде лицо знакомое. Где же я его мог видеть?" И тут же "бац!" - чувствую удар по голове. И валюсь на землю. Все. Провал. Да.
        Очнулся на диване. Старый, такой, кожаный диван с валиками. Комната какая-то незнакомая, лампочка горит. Видимо, время позднее уже. И парень неизвестный за столом сидит, телевизор смотрит. Когда я застонал и шевелиться начал, парень ко мне подошел, наклонился и говорит: "Вы лежите, не вставайте. Вас по черепушке сильно огрели. Кастетом. Сейчас я отца Григория позову". Вышел и вскоре приводит священника.
        Сел отец Григорий на стул около дивана, рядом со мной. А я потихоньку соображаю, хотя голова раскалывается, и вообще состояние поганое. Как будто во время тяжелой простуды: температурит и озноб бьет. Вспоминаю: мужик, тюкнувший меня по башке, сказал, что он от священника. Получается - они одна шайка? Или что-то тут не так?
        Спрашиваю: "Где я?" - "У меня дома. Это недалеко от храма". - "А как я сюда попал?" - "Мои помощники принесли, служки", - отвечает отец Григорий. - "А кто меня ударил?" - "Подозреваю, что клоз. Хотел ваше тело захватить".
        И начинает мне священник объяснять, как дело было. Мол, когда мы разговаривали с ним на скамейке, невдалеке крутился какой-то подозрительный тип. Священник сначала подумал, что это мой сослуживец, вроде как для контроля. И когда я ушел, послал за мной проследить, на всякий случай, двух своих помощников, из числа храмовых служек. Они и увидели, что тот подозрительный мужик ко мне подходить не стал, а пошел в отдалении. Когда я в лесок зашел, мужик стал меня догонять. Служки за ним… В общем, когда он меня кастетом по башке огрел, то достал из кармана нож, чтобы кровь пустить. Но не успел. Парни на него набросились и, что называется, отметелили гада. Потом меня принесли в домик священника.
        Рассказал мне это отец Григорий и спрашивает: "Вы, конечно, мне не верите?" - "Не то, чтобы совсем не верю, но что-то вы явно привираете, - отвечаю. - Какой еще клоз? Зачем ему на меня нападать понадобилось?" - "А вы не знаете, кто такие клозы? Будет вам придуряться. Вы же читали рукопись Сизоненко?" - "Ну, читал. Но это же бред сивой кобылы. Фантастика какая-то". - "Фантастика, говорите? Встать сможете?"
        Помог он мне приподняться. Голова кружится, шатаюсь, но передвигаться шажком вроде могу. "Конечно, вам еще надо полежать пару деньков, - говорит священник. - Но придется сейчас кое-что посмотреть, уж потерпите. Иначе вы мне все равно не поверите, и разговора откровенного у нас не получится".
        Спустились мы втроем, вместе с парнем, который при мне дежурил, в подвал. А там, в небольшом загончике, за решеткой, сидит тот самый мужик, который на меня напал. Весь избитый, места живого нет. И даже вроде как ожоги по телу. И паленым мясом воняет. "Это что же? - спрашиваю у священника. - Вы его чего, пытали?"
        Перекрестился отец Григорий и говорит: "Я сам его не трогал, прости Господи. Сан не позволяет. А мои ребята - да. Постарались. Но вы его не жалейте. С этими тварями по иному нельзя. Они нормального языка не понимают".
        Подходит священник к решетке и говорит: "Ну-ка, Вергун, расскажи товарищу подполковнику всю правду. Кто ты такой, и что замышлял сделать". Мужик молчит, только глазами посверкивает, словно волк. "Не хочешь говорить? Может, опять огоньку захотел? Так мы это мигом. Игорь, дай-ка факел".
        Вздрогнул мужик, в угол забился, затрясся. "Не надо факела. Так скажу… Я Сергей Вергун, старший лейтенант КГБ в отставке. Служил в городском управлении". - "А почему в отставке?" - "Уволен из органов две недели назад". - "Понятно. А что сейчас замышлял?" - "Замышлял напасть на товарища Рогачева и инфицировать его моледой. Чтобы завладеть его телом". - "А зачем тебе его тело? Ты кто?" - "Я клоз. А тело мне понадобилось, чтобы замаскироваться. За мной следили".
        Смотрит на меня отец Григорий и спрашивает: "Ну, как? Впечатляет?"
        Тут у меня голова закружилась до такой степени, что я чуть не упал. Игорь, помощник священника, меня вовремя под руку подхватил. Не могу понять: наяву я эту фантасмагорию вижу или кошмар такой правдоподобный. Хотя - хрен редьки не слаще. "Ладно, - говорит священник, - для первого раза вам хватит. Сотрясение у вас тяжелое. Сейчас я вам лекарства дам, и поспите еще. А потом уже продолжим разговор".
        Вернулись мы в комнату, выпил я какого-то лекарства и заснул крепко. Уж шибко мне плохо было: ни сил, ни воли. Проснулся уже на следующий день, при солнечном свете. В комнате никого. Присел на диване, чувствую, вроде полегче стало. Стал вспоминать вчерашнее.
        На сон, вроде, не похоже. Комната та же самая. Со столом и телевизором. Не может быть, чтобы сон до таких деталей повторялся. Вот, думаю, влип. Что же это за чертовщина? Вспоминаю дальше. Подвал с решеткой, будто в исторических фильмах про средневековье. Клоз какой-то из бывших сотрудников КГБ. Мой коллега, можно сказать.
        И тут я понял, почему тогда, в лесочке, мне лицо показалось знакомым. Действительно, видел я его как-то на совещании, мужика этого. В буфете за одним столом кефир пили. И не разговаривали толком, так, парой слов перекинулись. Получается, это реальный человек? Неужели он правду вчера говорил? Как же в этом разобраться?
        Тут слышу - дверь входная хлопнула. И через минуту заходит отец Григорий. Посмотрел на меня: "День добрый. Вижу, легче вам стало?"
        Я ему отвечаю: "Кому добрый, кому не очень. Кстати, какой вообще сегодня день?" - "Вторник". Я чуть с дивана не свалился. Вот те на! - думаю. Мне же на службу надо. Меня же там уже наверняка хватились. Хорошо еще, что жена в отпуске, на море по горящей путевке уехала. А то бы она точно с ума сошла. "Так, - говорю. - Вы чего меня тут держите? Почему в больницу не отвезли? И вообще, мне телефон нужен, в "контору" позвонить".
        Отец Григорий меня успокаивает: "Подождите. Успеете на службу. Вы знаете, что в Москве творится?" И начинает мне рассказывать про путч. У меня снова мозги набекрень. Сразу все клозы на второй план отошли. Священник включил телевизор, а там как раз пресс-конференцию показывают с гекечепистами. Ну, с теми, кто этот путч возглавил.
        "Понимаете, что происходит? - спрашивает отец Григорий. - Сейчас не до вас. Сейчас все сидят и ждут, чем заварушка закончится. Оно может и к лучшему, что вы здесь очутились. А то бы вляпались во что-нибудь… Это с одной стороны. А с другой стороны, вы понимаете, что на вас охота идет? Кому-то вы сильно мешаете. Тем, кто отношение ко всей этой истории имеет и пытается контролировать происходящее. Тем, кто Сизоненко в психушку упрятал, а потом следил за ним. И они, эти товарищи, в вашей "конторе" работают, как тот же Вергун работал… Я думаю, что у вас в КГБ сейчас борьба идет. Борьба между нормальными людьми и клозами. И вы в эпицентре этой борьбы оказались. Случайно, конечно. Но тем и опаснее это для вас".
        "Подождите, - говорю. - Не напрягайте меня с этими клозами. Тут страна рушится. А вы - клозы. Ведь это же чушь. Неужели вы в это верите?"
        Смотрит на меня отец Григорий грустно-грустно и спрашивает: "Да как же мне не верить, если эти клозы по моей судьбе прошлись, как ножом по горлу? Хотите начистоту?" "Да, - говорю, - хочу". - "Тогда слушайте. А попутно я вас чайком попотчую с ватрушками. Мне тут прихожанки постоянно всякую снедь приносят. А вы почти двое суток ничего не ели. Пора подкрепиться. Пойдемте на кухню".
        На кухне отец Григорий налил мне чаю, поставил на стол плетеную тарелку со свежей выпечкой. Потом перекрестился и начал свой рассказ.
        Отец Григорий. Судьба наперекос
        Судьба у меня, вроде, простая, если видеть только внешнюю канву, в суть не вникая. Дед мой, Федор Григорьевич, потомственный священнослужитель. В средине тридцатых годов репрессировали его, как врага народа. Получил срок пятнадцать лет, который отбывал в Дальлаге, в Хабаровском крае. А отца моего, Кузьму, вместе с матерью сослали в Сибирь, в Нарым. Место известное в определенных кругах. Там еще декабристы ссылку отбывали. А почти сто лет спустя, в 1912 году, туда и Иосиф Джугашвили попал, будущий вождь народов тов. Сталин. Правда, всего на полтора месяца попал. Сбежал вскоре. При проклятом царизме бегать было еще можно.
        Отец же мой со своей матушкой в этом Нарыме одиннадцать лет провели. Только в сорок девятом удалось перебраться в Томск, когда отец в пединститут смог поступить. Федор Григорьевич приехал к семье с Дальнего Востока в пятьдесят четвертом году, уже после смерти Сталина. Несмотря на круги ада сталинских лагерей, дед мой в вере не пошатнулся, Богу не изменил. И сына Кузьму стал потихоньку просвещать. Даже несколько раз сходили они вместе на службу в Троицкий собор, хотя отец и таился. Он к тому времени уже институт закончил, на работу в школу устроился. Но тянуло его к церкви и к Богу - может, гены сказывались, да и матушка набожной была. Воспитывала сына отнюдь не в духе марксизма-ленинизма.
        Дед прожил вместе с семьей всего три года. Сильно болел и умер в итоге от туберкулеза. А перед смертью Федора Григорьевича, уж так получилось, отец пообещал ему, что станет священнослужителем. Тут еще совпало, что настоятель Троицкой церкви оказался старым знакомым деда, вместе когда-то учились в Петербургской духовной семинарии. Отец поделился с настоятелем своими планами, тот одобрил и благословил. Даже написал записку проректору семинарии, выражаясь по-старому - составил протекцию.
        Отработав три года в поселковой школе под Томском, отец, взяв отпуск, летом пятьдесят шестого года приехал в Петербург. Там остановился у дальних родственников. Уже собрался с запиской настоятеля идти в семинарию. А у родственников - молодая дочь на выданье. В общем - завертелось у них. Родители этой девушки, моей будущей матери, партийные были, отговорили отца. Мол, такие дела, двадцатый съезд КПСС, а ты в семинарию собрался. Мы дочь за церковника не отдадим. В общем, дрогнул отец и выбрал молодую жену, а не служение Богу. А потом переживал всю жизнь, что не выполнил обещание, данное умирающему.
        Я родился в пятьдесят седьмом, школу закончил, соответственно, в семьдесят пятом. Историю эту семейную, про обещание отца, я знал, но особо над ней не задумывался. У стариков своя жизнь, у молодых своя. Поступил в университет на истфак, закончил. Там была военная кафедра, вышел я после учебы уже младшим лейтенантом. В армию мог не идти. Но тут судьба моя сделала первый важный зигзаг.
        Еще со школы был у меня хороший приятель. И дружили мы вместе с одной девушкой, по имени Наташа. Дружили-дружили, а потом вроде как и влюбились. Наташа же к нам обоим ровно относилась. У женщин так случается. С одним кокетничает, с другим, а выбора не делает. Все прикидывает, кому предпочтение отдать.
        Так вот. Приятель учился в другом ВУЗе, где военной кафедры не было. И предстояло ему, согласно закону о воинской обязанности, отслужить два года офицером. На проводах он мне сказал, что, вот, мол, я служить, а теперь Наташа тебе достанется. Повезло тебе, короче. Были мы тогда оба крепко выпивши, и сгоряча я заявил, что таким подарком судьбы не воспользуюсь. Все должно решиться в честной конкуренции.
        Пошел прямо на следующий день в военкомат и написал заявление. Вот так. Что тут скажешь? Дурак молодой. Но понял я свою ошибку гораздо позже.
        К тому времени уже шли боевые действия в Афганистане. По закону подлости я туда и угодил. В отличие от приятеля, которому подфартило служить в Подмосковье. До Питера - рукой подать. И до Наташи - тоже.
        А меня в Афгане, уже на втором году службы, тяжело ранило в бедро. Едва ногу не оттяпали. Почти год провел в госпитале в Ташкенте. Наташа даже ко мне прилетала навестить. Один раз. А потом вышла замуж за приятеля. Вот так.
        Во мне же, когда я узнал про это предательство, будто сломалось что-то. Не знаю, что бы со мной дальше произошло… Возникали у меня даже мысли о самоубийстве. Помню, сижу как-то на подоконнике в палате, на третьем этаже. Все ребята на улице гуляют, погода прелесть, весна… А у меня зимняя тоска на сердце. Гляжу вниз и думаю: сигануть бы сейчас щучкой. Чтобы череп об асфальт разлетелся в дребезги… И вдруг заходит в палату медсестра, Гузель. Местная она была, узбечка. Смотрит на меня… Не знаю, может по глазам догадалась о чем-то. Но подошла ко мне, взяла мою руку в свою маленькую ладошку и говорит:
        - Зачем грустишь, Гриша? Молодой, красивый - живи да радуйся. Девушек люби.
        А ладонь у нее теплая, почти горячая. И такое ощущение, словно она мне импульс посылает. Вырвалось у меня:
        - Я бы полюбил, да меня не любят. Инвалид, нога почти не разгибается. Кому такой нужен?
        - Зачем так говоришь? Нельзя гневить Бога - ему все нужны, только верить надо. А нога что? Ерунда, еще танцевать будешь.
        - А ты будешь со мной танцевать?
        Она покраснела, глаза потупила и отвечает тихонько:
        - С тобой - буду.
        Обнял я ее и прижал к себе. А она не сопротивляется, только дышит тяжело… Как-то у нас так спонтанно получилось. Вроде и не общались до этого особенно. Впрочем, это я, мыслями своими занятый, ее не замечал. А Гузель-то меня, оказывается, давно приметила и полюбила. По крайней мере, так она мне потом говорила. А я… даже не знаю. Но девушка она была хорошая. Красивая и ласковая. До сих пор ее тело помню: худенькое и горячее, как дверца у разогретой духовки. И вовремя так Гузель в жизнь мою вошла, когда я почти уже к смерти приготовился… В общем, прямо там, в Ташкенте, я и женился. Специально, чтобы в Питер уже с женой вернуться. И всем приятелям, кому мог, об этом сообщил. Чтобы до Наташки дошли новости. Вот так. Получился у меня очередной зигзаг судьбы. Но не окончательный.
        Еще в Ташкенте запала мне в голову мысль уйти в монастырь. До того еще, как у меня с Гузелью завертелось. Два варианта рассматривал: или покончить с собой, или в монастырь податься. Если бы не Гузель… И подумал я, что неспроста ко мне тогда Гузель в палату вошла. Был в этом какой-то знак Божий. А раз так… Монастырь, предположим, после свадьбы отпал. Но есть же и другой вариант.
        Вернувшись в Петербург, посоветовался с отцом. Он меня отговаривать не стал. Наоборот. Сказал мне так:
        - Знаешь, наверное, это у нас на роду написано. У меня силы воли не хватило. А ты все равно к этому пришел. И ступай по этой дороге, раз Бог зовет.
        В общем, поступил я учиться в семинарию. Гузель не возражала. Она вообще послушная была. Моя восточная женщина.
        Нога у меня, к слову, почти совсем выправилась. Хромота немного осталась, но танцевать смог. Как и Гузель предсказывала. И жили мы с ней душа в душу. Дочку она мне родила вскоре. Стал я думать уже, что выбрался на свою столбовую дорогу. Но не тут-то было.
        Однажды во время отпуска мы с Гузелью поехали на машине в Вологодскую область. Там в деревне, почти на границе с Ленинградской областью, жила моя бабушка по матери. Давно собирались съездить. И вот что знаменательно. Хотели мы с собой дочку взять, ей тогда два годика едва стукнуло. Но как раз накануне она простудилась и затемпературила. И решили мы ее оставить у моих родителей. А дальше вот как получилось.
        Погостили мы у бабушки в деревне несколько дней и отправились обратно. Отправились уже под вечер. Я рассчитывал по проселочной, через лесок, до города часа за два добраться. А в городе мой дядька жил, брат матери. Я ему пообещал, что на обратной дороге заскочу на денек. Вот так. И все бы прошло нормально. Да случилось несчастье.
        Дорога, значит, вела через лес. Ехал я не то чтобы очень быстро - по проселочной особо и не разгонишься - но газовал. Выпил малость самогона на проводах, вот кровь и бурлила. Деревня, сам понимаешь. Трудно отказать, когда каждому хочется с гостем из Петербурга чокнуться. И выпил-то совсем немного. Грамм, может, сто или чуть больше. А в голову ударило… Может еще из-за этого… Короче, выскочил на дорогу кабан из-за деревьев. Почти под самые колеса бросился. Я, с испуга, по тормозам нажал и в сторону вильнул. А там береза старая, ядреная… Ремнями, конечно, пристегнуты не были. Я как-то ничего - за руль держался и сгруппироваться успел. Отделался ушибами. А Гузель дремала на переднем сиденье. Ее грудью кинуло на приборную панель, да еще головой об стекло. Приехали…
        Я сгоряча и не сразу понял, что случилось. Уже когда Гузель из машины вынес, вижу, что дело плохо. Голова разбита и дышит еле-еле: с хрипом и кровью. Уже потом выяснилось - ей сломанное ребро легкое пробило. И "жигуль" не заводится, весь передок в гармошку. Что с него возьмешь? - консервы.
        До шоссе - километров тридцать. И до деревни почти столько же. На машине - минут за тридцать-сорок можно добраться, а пешком… Попутки ждать бесполезно - уже вечер, проселок лесной, да еще воскресенье. А я специально через лес поехал, чтобы срезать. Кто ж думал…
        Голова кругом идет. Даже бегом, а бегун-то из меня не очень с хромой ногой, не меньше четырех-пяти часов потрачу. Нести жену на руках - до утра не дойду. Да и нести ее в таком состоянии нельзя. Получается, надо Гузель в лесу оставлять одну? Сижу и плачу. Стараюсь сдержаться, и не могу. Растерялся.
        И тогда жена мне говорит:
        - Вот что, Гриша. Времени у нас очень мало. Я, наверное, умру. Поэтому слушай внимательно и не перебивай. Чтобы я ни говорила… Я в здравом уме, не сумасшедшая. Поэтому слушай…
        Вот тогда она мне и рассказала. Такое, что я окончательно дар речи потерял. Рассказала про то, что она клоз. Такое особое существо, у которого в голове сидит моледа. Она этим клозом и управляет.
        В подробности тогда Гузель не вдавалась. Времени не было. Да и какие подробности? У меня и без того мозги набекрень съехали. Гузель меня о самом главном просила, чтобы я после смерти ее воскресил. И рассказала, как это сделать.
        Мол, оживить ее можно с помощью крови такой же женщины-клоза. Где ее найти - Гузель не знает. Знает только в Петербурге одного мужчину-клоза, который может нужную женщину найти. Гузель мне телефон этого мужчины продиктовала, я записал машинально, как в полусне. А еще кодовые слова назвала, пароль, то есть, чтобы этот клоз меня признал за своего.
        - Гриша, ты все понял? - хрипит Гузель, а на губах пена кровавая пузырится.
        - Гузель, но это же сказка какая-то.
        Говорю так ей, а сам думаю: "Бредит уже. Видно, дело плохо".
        - Нет, не сказка, а быль, - отвечает. - А уж верить мне или нет - решай сам… От тебя теперь мое спасение зависит… Я тебя люблю и хочу, чтобы ты меня любил по-прежнему… И знал правду… Возьми меня за руку…
        Я взял ее ладошку. Она теплая у нее, почти горячая, а меня озноб бьет. Это ощущение даже страхом не назовешь. Скорее, жуть какая-то… Вечерний лес, от земли сыростью тянет, а на твоих руках окровавленная женщина умирает… жена…
        - Поклянись мне, - говорит Гузель, - что спасешь меня… Моледа во мне будет жива дня три-четыре… Максимум - пять… Верь мне, я тоже человек… И я тебя люблю… только тебя… И дочку - очень хочется увидеть… А теперь - иди в деревню…
        Посадил я Гузель в машину на заднее сиденье и похромал в деревню. Пришел туда уже за полночь. Разбудил председателя сельсовета, он мне контору открыл, чтобы в город позвонить, в больницу… Телефон-то в деревне только в сельсовете был, да еще на почте. Потом завели мы грузовик и поехали в лес. Когда доехали, Гузель еще жива была, но уже без сознания… Уложили мы ее в кузов и потихонечку к шоссе тронулись, навстречу "скорой помощи". По дороге Гузель и умерла. Можно сказать, у меня на руках.
        Про разговор наш предсмертный я, конечно, помнил. Хотя сказать, что поверил я тогда в слова Гузель, - нет, не могу. Я ведь, все-таки, искренне в Бога верую, а тут чертовщина настоящая. Казалось мне тогда, что такое несовместимо… И в то же время я Гузели пообещал выполнить ее просьбу. Пообещал, потому что видел - умирает она. Нельзя умирающему отказывать, не по-божески это…
        Поэтому я торопился. Но пока все формальности-бумажки, потом дорога… В общем, привез я тело в Питер уже на третьи сутки после смерти. Утром. Тело без холодильника, лето, сам понимаешь. Запах пошел… Встретили меня мои родители, и даже родители Гузели успели из Ташкента прилететь - я им срочную телеграмму сразу дал из Сазоново. Так тот городок назывался. Даже не город, а поселок городского типа.
        И решили в тот же день под вечер хоронить. В квартиру такой гроб на ночь все равно не поставишь. Вот так… Помнил я про просьбу Гузели, помнил… Но не лежала у меня душа ко всей этой мистике. А представить, что моя красавица-жена из гроба восстанет заживо - это уже вообще в моей голове не укладывалось.
        И присутствовала еще одна причина. В Сазоново, при вскрытии, выяснилось, что Гузель была беременна. На седьмой примерно неделе плод находился… Вот и подумал я: должно все по-христиански пройти. Умер человек - значит, так тому и быть. Значит, так судьба и Бог распорядились. И не гоже этот Промысел Божий человеку исправлять. Даже если гипотетически представить, что слова Гузели о клозах - правда. Хотя я, конечно, в эти слова не верил. Уж больно они на бред походили. Да и удобнее было мне так считать, что бред…
        Но ночью я уснуть не смог. Мучило меня то, что я ведь поклялся Гузели. И получается, что слово не сдержал… Вспоминал я всю свою жизнь и выходило, что как-то она у меня постоянно вбок норовила свернуть. И не понимал я, что же я неправильно делаю. Может, тогда я ошибку допустил, когда в армию пошел служить? Из-за этого и Наталью потерял. А, с другой стороны, если Наталья в итоге приятеля выбрала, значит, и не любила она меня по-настоящему…
        А, может, ошибся, что на Гузели женился? Так разве плохо мне с ней было? Разве не любил я ее? Но если любил, почему же не дал ей шанса? Испугался? Кого или чего? Бога? А разве Богу не все подвластно, и про все ведомо? И если существуют какие-то клозы, то ведь с Божьего ведома они существуют. Так чего я засомневался?..
        Так я промаялся всю ночь. Совсем уж странные мысли начали в голову лезть. Например, что все несчастья мои - из-за отца. Из-за того, что он слово не сдержал, данное умирающему отцу. Прогневил Бога, а оно потом на потомках отразилось. Через колено… От таких мыслей мне совсем муторно стало.
        И решил наутро позвонить по номеру телефона, который мне Гузель назвала. Для очистки совести. Чтобы уже все точки над "и" расставить в этом вопросе… Звоню. Трубку берет мужчина. Голос мне показался знакомым, но голову я тогда ломать не стал. Представляюсь, говорю кодовые слова, как Гузель научила. Мужчина сразу занервничал, лишь только понял суть дела. А еще больше занервничал, когда узнал, что Гузель похоронили уже. Чуть не заорал в трубку на меня… В общем, договорились мы с ним встретиться прямо на кладбище, у ворот, через пару часов.
        Подхожу. Издалека вижу невысокого худощавого мужчину. Аж притоптывает на месте от нетерпения, на часы поглядывает. В синей рубашке и газета "Известия" в руках, как договаривались. Подхожу еще ближе - и (батюшки мои!) узнаю своего приятеля Виталия Сизоненко. Да-да, того самого. Моего бывшего товарища, который на Наташке женился. Тут я понял, почему мне голос знакомым показался. Да, любит судьба пошутить… Хотя, если разобраться, разве это шутки? Это такой Божественный Промысел, какой человек, своим куцым взглядом, охватить и не в состоянии. Только со временем начинаешь прозревать и кое-что сопоставлять. Если остается у тебя на это время…
        - Ну, здравствуй, Виталий, - говорю вроде спокойно. А самого изнутри колотит всего.
        - Здравствуйте, - отвечает. - Вы, Григорий?
        И смотрит, как ни в чем не бывало. Как будто не он у меня девушку увел, пока я в госпитале валялся.
        - Чего ты, - говорю, - придуряешься? Это когда мы с тобой, друг ситцевый, на "вы" были? Да ты не бойся, я про Наташку вспоминать не буду. Дела минувших лет, что было, то сгинуло.
        Виталий напрягся немного, подобрался.
        - Подожди… Так ты тот Григорий, который за моей женой ухаживал?
        - А какой же еще? Всего пять лет прошло, а ты уже все забыл? Или я так сильно изменился?
        Перекидываюсь с ним фразами, а про себя удивляюсь: то ли дурочку Виталий валяет, то ли память у него совсем прохудилась? Это я потом понял, что у клозов особенность такая. Они, когда в новое тело вселяются со своей моледой, лишь к оперативной краткосрочной памяти подключаются. А остальное, всякие там давние события, они не помнят и уже по ходу просекают, общаясь с окружающими. А из этого можно сделать вывод, что моледа присосалась к Витале примерно в то время, когда он в армии служил. Поэтому он про нашу дружбу вообще ничего не помнил, только немного со слов Наташки что-то знал. Но об этом я уже много позже сообразил.
        - Ну не без этого, изменился, - бормочет Виталий. - Хотя и не очень сильно. Но мы ведь не для воспоминаний встретились?
        - Точно, не для воспоминаний, - отвечаю. - Мемуары нам пока сочинять рано. Говори, что ты с Гузелью собираешься делать.
        - А ты ее спасать собираешься?
        - Предположим, собираюсь.
        - А почему "предположим"?
        - А потому что не верю я во все эти сказки про воскрешение.
        - Если не веришь, тогда зачем позвонил?
        - Потому что Гузели обещал.
        Виталий смотрит на меня зло, ноздри раздувает:
        - Так что ты тогда от меня хочешь?
        - Расскажи мне подробней о вас. Кто вы такие, клозы?
        - Ты много хочешь знать. А людям про нас вообще знать не положено. Тебе Гузель рассказала, потому что выхода у нее не оставалось. Поэтому не задавай лишних вопросов. Лучше показывай могилу, пока не поздно. Нас, клозов, и так мало осталось. А женщин - вообще единицы. Надо Гузель спасать.
        - А почему женщина мало?
        - Потому что против нас война идет уже несколько столетий. Долгое время про нас люди ничего толком не знали. Так, всякие байки сочиняли, вроде историй о вампирах и вурдалаках. А в средние века информация как-то просочилась. И начали на нас охотиться, особенно на женщин… Во времена Торквемадо эти гонения начались, великого инквизитора. Слышал про такого муд…?
        - Слышал, - говорю. - Личность известная. Для кого муд…, а для кого и борец за истинную веру.
        - Ага, борец х…, - отвечает Виталий, а у самого губы аж побелели от ярости. - Ты что, не знаешь, сколько невинных людей уничтожили во время охоты на ведьм? А все Торквемадо затеял с приспешниками. Вот во время этой "охоты" очень много женщин-клозов и погибло. У инквизиции для этой цели специальные карательные отряды существовали, из отмороженных католиков. Знаешь, как женщин-клозов выявляли?
        - ?
        - Сажали подозреваемых в ледяную воду и держали несколько минут до посинения. Потом вытаскивали и щупали тело. Если казалось, что тело слишком теплое, все - эту женщину зачисляли в клозы. Со всеми вытекающими последствиями. Даже младенцев не жалели. А ты представь, если малыша подержать несколько минут в ледяной воде? Что с ним после этого станет? В девяти случаев из десяти простынет и помрет… Вот так с нами боролись. А еще одна волна во время Второй Мировой войны прокатилась, когда Гитлер начал евреев и славян уничтожать.
        - А что, среди них много клозов было?
        - Да нет, конечно. Скорее, наоборот. Какая нам разница, в чьих телах жить: еврейском или японском? Просто у Гитлера такой бзик был. На самом деле, так уж сложилось, мы, в основном, на территории Европы обитали. Цивилизация, все-таки, привычная среда… А еще Гитлер считал, что большевиками управляют клозы, и они власть в Советском Союзе захватили. Тут он, кстати, правильно считал… Да, много он вреда принес. Едва большевиков не свалил. Поздно мы к нему подобрались.
        - В каком смысле?
        - В прямом. Только в сорок третьем удалось в его тело внедриться. С помощью Евы Браун. Сначала в нее моледа попала, а потом уже и Гитлера охомутать удалось. Советская разведка постаралась.
        - А почему тогда немцы продолжали евреев и славян уничтожать до самого конца войны?
        - Да потому что Гитлер со свои долбаным Геббельсом все напутал. На самом деле среди евреев и славян больше всего сваргов. Ну, тех, у кого иммунитет есть против моледы. Так что нам, в общем-то, на руку было, что их уничтожают. Сварги нам не нужны, только кровь портят. Если моледа по ошибке в тело сварга попала, то все, кранты ей… Короче, это дело серьезное, геополитика. Жаль лишь, что погибли моледы, которые в Гитлере и Браун сидели. Кто-то из ближайшего окружения их убрал, а тела сжег, чтобы моледы не воскресли… И вообще нас мало осталось, после войны. Особенно женщин…
        - А ты откуда все знаешь? В частности, про войну? - я активно изображал заинтересованность, пытаясь выжать из Виталия максимум информации. - Сам участвовал?
        - Нет. Про дела в Европе мне один из наших рассказывал. Я еще в конце пятнадцатого века в Америку слинял, из Испании. Когда там клозов сильно прижали, при Торквемадо. Потом попал в экспедицию Франсиско Писарро. Порезвились мы тогда с конкистадорами в Перу. До сих пор кошмары снятся… Затем на долгий период в Чили осел, пока Пиночет путч не устроил. Я тогда в теле одно видного коммуниста находился. Удалось сбежать. Так и попал в СССР… Разболтался я с тобой. Ты покажешь мне могилу Гузели или нет?
        - Подожди.
        То, что рассказывал Виталик, казалось мне бредом шизофреника. Вроде бы логично и связно, но на самом деле за гранью разумного. Впрочем, весь исторический экскурс имел сейчас для меня второстепенное значение.
        - Скажи мне, Виталий. Как вы собираетесь Гузель воскрешать?
        - Ну, это не так сложно. Покажешь мне, где она лежит. Ночью я приду… с женщиной одной. Раскопаем могилу, вскроем гроб… Жаль, что ты сразу не сообщил, до похорон. Тогда бы проще простого было. А теперь копать придется. Но ничего, справимся. Лишь бы моледа жива была. Еще вопросы будут?
        - Будут. Ну, предположим, она воскреснет… Нет, я не представляю. Понимаешь, у нее уже тело разлагаться начинало, запах шел. Оно что - регенерируется? Станет, как новое?
        - Нет, конечно. Тело уже пропало. Это временное воскрешение. Старое тело необходимо воскресить на короткий период, как контейнер для моледы. И нужно будет срочно новое тело искать. Лучше, если этой же ночью… А то потом днем ей прятаться придется. Такое тело при солнечных лучах быстро разлагается.
        - Так, значит… Гузели уже не будет?
        Виталий внимательно посмотрел на меня. Мне даже показалось - с долей сочувствия. Или с насмешкой?
        - Нет. Твоей Гузели уже не будет. Она умерла. Глупые вы, люди. Разве дело в теле? Это всего лишь оболочка. Зато сохранится сознание Гузели. Она будет помнить тебя… А тело… Можешь даже сам найти подходящее.
        - Это как?
        - Да просто. Склей сегодня на улице какую-нибудь смазливую девицу, отведи домой. Потом подсыпь снотворное, чтобы она отключилась. А мы ночью привезем Гузель, она переселится… А потом можешь жениться на этой девице, если хочешь. И живите себе дальше, наслаждайтесь.
        Я представил, как ко мне в квартиру ночью заходит Гузель, выбравшаяся из могилы. Живой, вернее, оживший труп… Мне стало дурно, словно я выпил стакан навозной жижи.
        - Ты чего? - недовольно спросил Виталий. - Позеленел весь, как прокисший кефир. Поплохело, что ли?.. Слушай, мне некогда. Показывай могилу. Мне еще кучу дел до ночи надо провернуть. Думаешь, это так просто - покойников по ночам на кладбище выкапывать?.. Да ты не переживай. Мы без тебя справимся. А насчет нового тела подумай. Можно ведь любую телку подобрать, если постараться. И по росту, и по фигуре, и по рожице. Гузель, я думаю, возражать не будет, если ты какую-нибудь красотку найдешь.
        И подмигивает. Глаза у него были какие-то мутные. Словно стоялая вода на болоте. А изнутри, из глубины зрачков, желтые огоньки мерцали. Я уже позже, у других клозов, подобный взгляд встречал. Но только у мужчин. У женщин почему-то наоборот глаза очень ясные. Правда, я кроме Гузели других женщин-клозов и не видел толком. Разве что… Но это неважно.
        Смотрю я в эти мутные глаза, больше на бельма похожие… Нет, думаю, это уже точно чертовщина. И искушает меня сам Дьявол. Вот в чем истинная проверка-то заключается. Смотрит за мной Всевышний и думает: поддамся я на дьявольский искус ради плотских желаний или устою?
        - Нет, - говорю. - Не нужны мне твои "телки" и прочие девицы. И новая жена не нужна. Моя жена умерла, царствие ей небесное. А ты - проваливай, чудо-юдо, клоз маринованный. Пока я тебе по шее не накостылял.
        Теперь уже Виталий позеленел. Так, чувствую, обозлился, что зубы заклацали.
        - Ты чего мне битый час мозги компостировал? - шипит аки змея подколодная. - Ты думаешь, я с тобой шутки шучу? Нет, брат, раз уж ты в это дело влез, так просто не отмажешься.
        - А что ты мне сделаешь? Укусишь, что ли?
        Виталий зубами поскрипел и говорит, уже спокойней:
        - Слушай, давай разойдемся по хорошему. Не нужна тебе Гузель - черт с тобой. Зато она нам нужна. Скажи, где могила и можешь быть свободным. Забудь про нас, а мы про тебя забудем. Договорились?
        - Нет, не договорились. Думаешь, я разрешу тебе, дьявольскому отродью, тело своей жены из могилы выкапывать? Чтобы ты потом свои колдовские обряды справлял?
        - Бросай религиозную агитацию разводить, - Виталий презрительно скривился. - Не на службе, чай. Это твое последнее слово?
        - Последнее.
        - Ну что ж… Вольному волю.
        Он стоял и пялился на меня своими бельмами. Хотелось мне ему врезать от всей души, но я сдержался. Все-таки, незадолго до этого я уже принял сан. Негоже было руки марать… Плюнул я ему под ноги, поворотился и пошел.
        Отошел немного, а потом остановился. Скорее, машинально. Оглянулся - Виталия не видать. Думаю, куда он делся? Тут вроде дорожка одна - что к автобусной остановке, что к стоянке автомобильной. Может, на кладбище пошел? Зачем? И здесь мне одна мысль в голову закралась. Очевидная, в общем-то, мысль.
        Возвращаюсь я обратно и захожу на территорию кладбища. Метрах в пятидесяти - здание, где кладбищенские службы сидят. Контора, короче. Спрятался за толстым деревом и жду… Через некоторое время выходит из этого здания Виталий с каким-то мужиком в рабочей одежде, и направляются они по аллее вдоль могил. Соображаю: мужик, видимо, работает здесь (может - могилы копает) и пошел Виталию могилу Гузели показывать. Найти-то могилу не сложно, раз человека только вчера вечером похоронили.
        Ах, ты, думаю, сволочь! Решил-таки до моей Гузели докопаться, чертов клоз.
        Что же делать? Прикидываю: время до ночи еще есть. Что я могу предпринять? В милицию обращаться? Отпадает. Кто в такой бред поверит?
        И тут вспомнил я про одного своего знакомого, Игоря. Он в Афгане у меня во взводе служил, срочник. После службы Игорь в ресторан устроился работать грузчиком. И по совместительству вышибалой подрабатывал. Здоровый парень. Мозгов, правда, маловато, зато надежный, как "КАМАЗ" на бездорожье.
        Добрался я до города, позвонил по телефону-автомату. Оказалось, что у Игоря выходной. Тот обрадовался однополчанину, позвал меня в гости. Пока я до него доехал, время уже часов шесть вечера было. Прихожу, а Игорь со своим дружком, Колькой его звали, за бутылкой сидят. Пришлось и мне им компанию составить.
        За выпивкой изложил я мужикам свою проблему. Они, конечно, мне не поверили. Смеются: ты, часом, не свихнулся? Я говорю - сам не верю. Но факт, что могилу моей жены сегодня ночью будут раскапывать. А я этого допустить не могу. Ставлю пол-литра сейчас за моральную и физическую поддержку. А если тревога окажется ложной, то завтра еще "литруху" проставлю.
        - Ладно, - говорит Игорь. - Не вопрос. Поймаем твоих сатанистов-клозистов. Идем. Бутылку по дороге купишь, на кладбище и раздавим. А у меня все равно скоро супружница с работы придет, не даст спокойно посидеть.
        - Подожди, - говорю. - Это не все. Нам еще машина понадобится в оба конца.
        - Не проблема, - бодро ответсвует Игорь. - Вон Колян и повезет на своей.
        - Как на своей? Он же пьяный. Вдруг милиция остановит?
        - Во-первых, не пьяный, а выпимши. А, во-вторых, он сам милиционер. Ну-ка, Коля, покажи товарищу.
        Тут Коля достает из кармана рубашки удостоверение и показывает. Действительно, старший сержант патрульно-постовой службы. Вот так.
        Поехали мы на кладбище. Машину оставили на обочине. Перемахнули через забор, дошли до могилы Гузели и спрятались неподалеку в кустиках. Уже и стемнело совсем. Выпили еще по полстакана для храбрости и ждем.
        Честно говоря, не очень-то я был уверен в том, что кто-то придет. Сомневался. Но и допустить саму возможность того, что мою покойную жену из могилы вытащат, я не мог. Ни за что. И… где-то через полчаса, луна уже вовсю сияла, появились эти граждане. Клозы, то есть. Виталий, и с ним молодая женщина. Ну, или относительно молодая - при лунном свете особенно и не разглядишь. Да у нее еще курточка была с капюшоном. Оба с лопатами. Подошли к могиле и начали раскапывать.
        Я мужикам шепчу:
        - Подкрадываемся между оградок и берем упырей.
        - Живьем? - шепчет в ответ Игорь. - Или, как душманов, валить сразу?
        - Ты чего, - шепчу, - охренел? В тюрьму посадят. Только живьем. Ты хватай девку, а мы с Коляном парня возьмем.
        Так я спланировал, да только план удался наполовину. Виталия мы вдвоем с Колькой скрутили. А вот женщина ловкая оказалась. Когда ее Игорь попытался ухватить, она исхитрилась ему ладонь до крови прокусить. Словно лисица бешенная. И убежала. А Игорю плохо стало. Едва сознание не потерял.
        Мы Виталию руки связали, в рот кляп. Игоря под руки и к ограде. Еле-еле перебрались на ту сторону, сели в машину и поехали к Николаю в гараж.
        Игоря по дороге вырвало, и вроде чуть лучше ему стало. Но все равно состояние такое, будто крепко отравился. Думаю - надо Виталия колоть, как на исповеди. Черт знает, прости Господи, на что эти клозы способны? Вдруг сбежавшая девка Игорю какой-нибудь яд впрыснула через свой поганый рот?
        Загнали машину в гараж, прижали Виталия к стенке и устроили ему допрос с пристрастием. Я допрашивал, а Колян бил. Ну, если честно, я тоже пару раз врезал, не сдержался.
        Виталик не долго запирался. Хлипким оказался. После десятка зуботычин начал "давать показания". Пояснил, что сейчас вторая фаза лунного цикла идет. Полнолуние, то есть. В такие периоды клозы особенно активны и могут инфицировать людей даже через свою слюну. При этом женщины-клозы могут инфицировать любого, хоть мужчину, хоть женщину. В подобном случае создается эрзац-клоз. Эффект клонирования носит кратковременный характер и исчезает, как только заканчивается полнолуние. Эрзац-моледа распадается в крови нового носителя, и к нему возвращается "родное" сознание.
        - Так что же, выходит, Игорь эрзац-клозом стал? - спрашиваю.
        - Не похоже, - успокаивает нас избитый Виталий. - Клоз бы уже давно на вас набросился. А Игорю просто плохо. Такое бывает, когда организм отторгает моледу. Видимо, ваш Игорь - сварг. Носитель антитела.
        - А откуда сварги берутся?
        - Любой человек, в чьем теле побывала моледа, приобретает иммунитет и становится сваргом. И все его потомки рождаются сваргами, потому что антитела передаются при зачатии, через генетический код. Таким способом человеческий организм борется против вмешательства в его деятельность посторонних существ. То есть - молед. Наверное, кто-то из предков Игоря был инфицирован моледой и приобрел иммунитет. Правда, со временем иммунитет может ослабевать. Но организм Игоря, похоже, справился с атакой.
        Виталий говорил правду. Пока мы его допрашивали, Игорь уже оклемался. По такому поводу мы допили водку и отправились по домам. Ребятам надо было с утра на работу, а я просто устал, как собака. Что касается Виталия, то мы его спустили в погреб, который был сделан в гараже Николая, и закрыли погреб люком.
        И в тот же день Виталий сбежал. Вернее, не Виталий, а клоз, обитавший в его теле. Вот так.
        Утром Коля зашел в гараж, чтобы на машине уехать на службу. Услышав, что в гараже кто-то находится, клоз начал кричать из погреба, чтобы ему дали воды попить. Коля, по неопытности, протянул клозу кружку с водой. Он думал, что связанный клоз ему не опасен. Но явно недооценил опасности, а также изворотливости этих тварей. Клоз вцепился зубами в протянутую руку и прокусил ее до крови. Очевидно, перед этим клоз прокусил себе губу. Таким образом, кровь клоза смешалась с кровью Коли, и моледа мгновенно переместилась из тела Виталия в новое тело.
        Затем клоз уже в теле Коли вышел из гаража, закрыл его на замок и скрылся. Впрочем, клоз понимал, что Николая начнут искать. Поэтому он в тот же день нашел новое тело и переместился в него, заметая следы. А Коля очнулся поздно вечером в парке на скамейке. Видимо, там, где его тело покинула моледа.
        Что происходило с ним в течение дня, Колян не помнил. Последнее воспоминание - укус в руку. Придя в себя, он добрался до дома и позвонил Игорю. Вдвоем они отправились в гараж и обнаружили там Виталия. Тот находился в полубессознательном состоянии. Ведь моледа управляла его телом и сознанием примерно пять лет.
        Тогда ребята позвали меня. Немного пообщавшись с Виталием, я понял, что он уже не клоз. Как понял? Да достаточно просто. Виталий узнал меня. Он не помнил событий последних лет, даже то, что женился на Наташке. Но зато сразу узнал меня, вспомнил проводы в армию и наш спор по поводу того, кому достанется благосклонность Наташи.
        Я, как мог, попытался ему растолковать все, что с ним произошло. Он не мог поверить. Смешно, но больше всего его удивило мое сообщение о том, что он женат на Наташе. Тогда я отвел Виталия домой, к Наталье. Та уже собиралась обращаться в милицию - ведь Виталий пропадал почти двое суток. Увидев избитого мужа в моем сопровождении, Наташа решила, что мы случайно встретились, и я Виталия побил. Из ревности, так сказать.
        Теперь мне пришлось уже все рассказывать Наталье. Но она упорно не хотела верить, считая, что это глупый розыгрыш с нашей стороны. И в какой-то степени ее можно понять. Какие я мог привести доказательства, кроме слов? Ведь клозы не оставляют материальных следов своего пребывания в человеке. Только искореженную память и расколотое сознание.
        Наш разговор закончился тем, что мы поругались. Я ушел, оставив Виталия и Наталью выяснять отношения вдвоем.
        А дальше… Мы долго не встречались. Я не хотел лезть в чужую семью, да и воспоминания нас связывали не очень приятные. Виталий тоже не звонил. Позвонила Наташа. Но уже тогда, когда Виталия засунули в психушку. Тогда мы возобновили отношения с Наташей, а потом и с Виталием. Я пытался как-то ему помочь, но время было упущено безвозвратно.
        Из больницы я его вытащить не мог. Кроме того, у него действительно начались нелады с психикой. Пребывание моледы в его мозгу не прошло даром для Виталия. Его сознание расщепилось… А тут еще обстановка дурдома с соответствующей клиентурой.
        Следует признать, что некая маниакальность в рассуждениях Виталия присутствовала. Например, ему втемяшилось в голову, что персонажи романа Яхаве, Адамат и Евона (вернее, их прототипы, которых он, якобы, лично знал) есть никто иные, как прообразы библейских Яхве, Адама и Евы. Мне это показалось притянутым за уши и именно, что литературным, из категории художественного вымысла. Или домысла, как вам угодно. Впрочем, достоверность фантазий и воспоминаний Виталия - отдельный разговор…
        Самое главное, что ему никто не верил. Ни на йоту. Кроме меня. Даже Наташа, как мне представляется, не могла до конца поверить в случившееся. Она просто смирилась с тем, что ее муж сумасшедший. С некоторыми женщинами так бывает. Они слишком рационально и практично смотрят на вещи. И не могут, как поется в одной популярной песне, взлететь над суетой… Виталий же был фантазером и романтиком. Это его и сгубило. Его замысел написать роман о хронотах, по-своему героический поступок. И утопический. Ведь оценить подобный замысел мало кто способен. Разве что я, и еще несколько человек. В том числе и те, кто принял решение "убрать" Сизоненко.
        Вот так, уважаемый Юрий Константинович. Убедил я вас в чем-нибудь?
        Тот же день. Дом Рогачевых и окрестности
        Юрий Константинович замолчал и ожидающе посмотрел на слушателей. Те сидели с задумчивыми и сосредоточенными лицами.
        - Да, дедуля, - наконец протянул Михаил. - Такие дела, оказывается, вокруг нас творятся. Вот уж воистину: "Есть многое на свете, друг Гораций…" Что же ты столько лет молчал? Мне даже обидно.
        - Нечего обижаться. Как там Каетано писал: "Нет ничего в нашей жизни случайного, и…"
        - "…и все рано или поздно находит подтверждение и объяснение, преодолев обусловленный круг", - продолжила София.
        - Умница. Именно так, - с удовольствием подтвердил Юрий Константинович. - Ибо на все есть Божий Промысел. А еще, Миха, в Библии сказано: "Всему свое время и время каждой вещи под небом". Чьи слова?
        - Екклесиаста, - после небольшой вежливой паузы ответила София. Михаил скромно промолчал.
        - Кстати, про Каетано. Я теперь, кажИтся, поняла, после вашего рассказа, одно место в его рукописи. Поминается, он описывал то, как поранил руку, а Летиция поцеловала его прямо в ранку? Каетано даже почувствовал, как она кровь всасывает.
        - Ну, - оживился Михаил. - Я на это место тоже внимание обратил. Каетано потом сознание потерял, и несколько дней у него из памяти выпало.
        - Вот-вот. Я полагаю, что тогда эрзац-моледа Летиции захватила его сознание. Каетано еще поминал, что это в период полнолуния случилось.
        - Верно. Похоже, что лунный цикл как-то влияет на деятельность моледы. А ты, деда, что думаешь?
        - Я думаю, что так оно и есть. Тем более что я имел возможность проверить данное обстоятельство на собственной шкуре. Видите?
        Рогачев-старший задрал рукав футболки и показал шрам на левом предплечье.
        - Я это много раз видел, - сказал Михаил. - И даже спрашивал. А ты отвечал, что это - бандитская пуля.
        - Ну, шутил, да. Теперь могу признаться. Не пуля это, а шрам от ножа клоза.
        - Ух, ты! Скажете? - София в нетерпении даже привстала со стула.
        - Конечно, расскажу. Ведь я еще не закончил… Когда отец Григорий изложил мне свою историю, я понял, что действительно имею дело с паранормальным явлением. Ладно, сумасшедший Сизоненко с его фантастическим романом… Но тут-то - живые свидетели. Что же, и отца Григория в психи записывать? А свидетельства Вергуна, которые я собственными ушами слышал?
        "Что будем делать, Юрий Константинович? - спрашивает, между тем, священник. - Теперь вам понятно, в какую историю вы влипли, оберегая государственную безопасность?" - "Да, - отвечаю. - То, что влип, сомнения не вызывает. Голова до сих пор раскалывается". - "Ничего. Голова пройдет. Благодарите Бога за то, что сами в бихрона не превратились. Если бы мои ребята секунд на тридцать замешкались - сидели бы вы сейчас в подвале вместо Вергуна". - "Кстати, а кто эти ребята?" - "Помощники мои. Один из них - Игорь. Да, тот самый. Он после той истории на кладбище к Богу пришел. Теперь здесь, при храме, сторожем работает и помогает мне. Незаменимый человек. Особенно в таких щекотливых ситуациях, какая с вами приключилась".
        Да, подумал я. Ситуация действительно щекотливая. По всем инструкциям я должен был еще вчера немедленно обо всем доложить начальству. Тем более что нападение на меня совершил бывший сотрудник КГБ. А я тут сижу и чаи распиваю со служителем культа…
        Стоп. "А Вергун этот, - спрашиваю. - По-прежнему в вашем подвале сидит? Вы его хоть кормите? И вообще - это ведь незаконно. По поводу клозов все еще бабушка надвое сказала, а вы устроили рядом с церковью пыточную камеру. Словно Малюта Скуратов".
        "Ну по поводу Малюты вы, предположим, загнули, - обиделся священник. - Что нам еще с ним делать - к прокурору вести?" - "А хотя бы и к прокурору. Если он меня по голове огрел - это уголовное дело. Притом чистое. Есть и пострадавший, и свидетели. Суд, я уверен, разберется и вынесет приговор по справедливости. А держать человека в подвале… Нет, это в никакие рамки не лезет. Получается, без суда и следствия. А сами еще Сталиным возмущались".
        Священник смотрит на меня с укоризной, как будто я глупость несусветную сморозил. "Эх, Юрий Константинович. Медленно же вы соображаете после удара. Какой прокурор, какой суд? Для этих клозов никакой законности не существует, поймите вы это. Невинный человек в тюрьме очутится (тот, чьим телом завладели), а моледа в другое тело перебежит. Они же как угри скользкие, эти твари… А что касается Вергуна, так нет его больше. Помер".
        Тут я чуть блином не подавился: "Как помер? Сам помер? Да вы его прибили, небось?" Отец Григорий головой качает: "Нет. Святой Богородицей клянусь. Не убивали мы его. Я же вам сказал - вы бихроном могли стать. Поняли?" - "Нет, не понял".
        Отец Григорий аж крякнул от досады: "А вы вспомните. У Сизоненко в рукописи эти процедуры описаны. Вергун не простым клозом был, а бихроном. То есть носителем моледы-матки. Только у них за многие тысячелетия срок инкубации очень сильно увеличился. Если в самом начале он составлял одиннадцать месяцев, то сейчас длится более ста лет. Вот Вергун как раз и дозрел. Вернее, моледа, которую он носил. Поэтому он ваше тело и приметил, чтобы моледу-матку вам подселить… Во-первых, он бы, таким образом, снова в КГБ внедрился через вас, как клона. Во-вторых, завладев вашим сознанием, он одновременно убрал бы вас, как опасного свидетеля, который лишку знает. Да еще продолжает копаться в деле Сизоненко… В-третьих, он бы в вашем лице получил надежного напарника и помощника. Только не вышло у Вергуна ничего. Вот так… А когда у бихрона период инкубации завершается, ему любой ценой нужно моледу-матку транспортировать в чужое тело. Иначе он умрет от интоксикации. Вергун и умер сегодня утром. Ох и мучился… Я ему предлагал покаяться перед смертью, да разве этих тварей словом Господа проймешь?"
        Священник замолчал. И я сижу, молчу. Смотрим друг на друга.
        Юрий Константинович приподнялся со своего любимого кресла-качалки и прошелся по веранде, разминая ноги. София задумчиво пошевелила губами, словно собираясь что-то сказать, но Юрий Константинович ее опередил, продолжив рассказ:
        - Собственно, моя история подходит к концу. Остался заключительный эпизод. Я еще сутки провел дома у отца Григория, и только потом явился на службу. Путч к тому времени подавили, власть перешла к Ельцину и прочим псевдо-либералам. В "конторе" у нас начался развал и раздрай, да еще чистку рядов новое руководство КГБ затеяло. Я под нее тоже угодил. Мое отсутствие на работе во время путча сочли дезертирством, несмотря на то, что я принес больничный лист. Но начальство не поверило. Решило, что я, мол, специально устранился от ответственности, чтобы демократов не поддерживать. И это невзирая на то, что врачи обнаружили у меня сотрясение мозга второй степени тяжести, да…
        Одна хорошая новость за это время поступила: под Гатчиной поймали санитара Олега Петрухина, который в трех убийствах подозревался. Мне об этом начальник районного УГРО (отдела уголовного розыска) сообщил. Правда, по его словам, Петрухин пошел в полный отказ, брать убийства на себя отказался наотрез. И вообще начал под психа косить… "Но ничего, - пообещал мне начальник УГРО. - Мы этого урода все равно расколем. Запоет соловьем, как миленький".
        А примерно недели через три после этого происшествия в Гатчине случилось еще одно важное событие. Событие, окончательно подтвердившее для меня, что клозы - отнюдь не миф, и не плод больного воображения Сизоненко.
        Дело было во второй половине сентября, но день выдался очень жарким, как в июле. А я как раз в тот день уволился из "конторы". Забрал документы, вышел на улицу и иду тихонечко пешочком. В голове пустота, на душе опустошение. Торопиться некуда… Захотелось пить. Подошел к "автомату" - тогда еще такие "автоматы" на улицах стояли: бросаешь три копейки и пьешь газированную воду.
        Так вот, налил я себе стакан и стою у "автомата", пью потихоньку. Кайфую, как молодежь выражается. Останавливается рядом со мной мужчина. Вид очень непрезентабельный: небритый, лицо опухшее, рубашка задрипанная, мятая… Бич не бич, но видно, что человек опустившийся. Я, грешным делом, подумал, что он у меня собирается мелочь на опохмелку стрельнуть. А "бич" вдруг произносит негромко: "И спросил его: как тебе имя?"
        Мама родная! - соображаю. Это же клозовский пароль!
        Я на секунду обомлел. Уж больно все внезапно произошло. Хотя ждал я, что клозы могут появиться. Мы эту вероятность еще с отцом Григорием обсудили. Что не отстанут от меня так просто клозы… И все равно на мгновение я растерялся. Уж больно видок у товарища был некондиционный. Помню, у меня еще мысль в голове мелькнула: "Что он, другого "тела" подыскать не мог?"
        Отвечаю после паузы, отняв стакан от губ: "Легион имя мне". Пароль этот, клозовский, мне отец Григорий сообщил на всякий случай. А ему жена покойная, Гузель, назвала, чтобы он мог с Виталием связаться.
        "Бич" (а я уже не сомневался, что это клоз) на меня зыркнул недовольно и продолжает: "Анхиль, Шамхун, Иштар". Я воду допил, стакан вернул на место, губы обтер и отвечаю: "Энлиль, Уту, Инанна".
        Что, что-то не так, София?
        Юрий Константинович прервал воспоминания и посмотрел на Софию. Та сидела с поднятым вверх указательным пальцем.
        - Ой, нет. Это я так, задумалась. Чтобы не забыть. Вы сказывайте.
        - Подожди, деда, - вклинился Михаил. - А мне непонятно. Что же эти клозы - никогда пароль не меняли? Глупо как-то…
        - Да нет, Миха, совсем не глупо. Ты пойми: клозы, это тебе не какие-нибудь Штирлиц и профессор Плейшнер с их "славянскими шкафами". Это существа, которых исторические обстоятельства разбросали по всей Земле. Они вынуждены постоянно скрываться и перемещаться, меняя оболочки. Узнать клоза по внешности практически невозможно. Вот они и ввели еще с древних времен единый пароль, по которому хоть как-то могут друг друга опознать.
        - Это верно, - задумчиво подтвердила София. - Пароль очень древний.
        - Ну вот, - довольно произнес Юрий Константинович. - София соврать не даст. Так вот, продолжу. Клоз берет меня за локоть и говорит: "Пошли, отойдем в сторонку". Встали мы у стены дома, за углом. "Ты чего с ответом тянул? - выговаривает мне клоз. - Я уже думал - пролет, хотел тикать". - "А ты, - отвечаю, - еще бы в дерьме вымазался для полной маскировки. Я чуть водой не подавился, когда тебя увидел. Подумал: бичара какой-то, сейчас начнет на опохмелку просить. Как тебя в таком виде еще в отделение не забрали?" - "Да уж, попал я. А куда деваться?.. У тебя деньги есть?" - "Есть". - "Пошли в какую-нибудь кафешку. Покорми меня. А то я уже недели две на подножном корму, бутылки собираю".
        Зашли мы в кафе, сели за столик. "Закажи пожрать побольше, - говорит клоз, - и того, выпить". - "А выпить-то зачем?". - "Не могу без этого, понимаешь? Угодил в тело какого-то алкаша. Пока не выпью - сам не свой". - "Это как же тебя угораздило?"
        К столику подошел официант. На "бича" покосился, но промолчал, принял у меня заказ. "Хлеб, салатик и водочку побыстрей, - говорю. - Душа горит. За скорость накину". - "Ладно, - отвечает официант. - Сделаю".
        А я про себя соображаю: "Это хорошо, что клоз - алкаш. Надо его подпоить потихоньку, чтобы язык развязал. Он, судя по всему, меня за своего принимает. Только вот как он на меня вышел? Надо уточнить".
        Спрашиваю его: "Кстати, как тебя называть? Меня - Юра". - "Да знаю я, что Юра. Меня Олегом зови, по старой памяти".
        Тут у меня в мозгу что-то щелкнуло. Олег! Также старшего санитара Петрухина звали. Уж не в его ли теле мой клоз обитал раньше? "Понятно, - говорю. - Олег, значит. Так как же ты, Олежа, в такое зачуханное "тело" угодил?" - "А ты думаешь, у меня выбор оставался? После того, как ты ушел, ну, Рогачева вылавливать, я три дня в нашей хибаре сидел. Не высовывался, тебя ждал. Ты почему не вернулся?" - "Да понимаешь, - сочиняю на ходу. - Я когда на Рогачева напал - не рассчитал малость. Так его по башке звезданул, что он в больницу угодил. В смысле, уже не он, а я. Пока оклемался… Потом начал тебя искать, а тебя уже след простыл. Тут еще заварушка с путчем, со службы не отпускали, дежурства сплошные. А ты куда делся? Давай, рассказывай".
        Официант принес холодную закуску и графинчик с водкой. Олег, не дожидаясь меня, торопливо разлил по рюмкам. Руки у него заметно тряслись. "Давай, за нашу долгожданную встречу".
        Мы выпили. Олег начал жадно закусывать, почти не пережевывая пищу. "А чего тут рассказывать? Говорю же: два дня в хибаре сидел, тебя ждал. Еда кончилась, а тебя все нет. Думаю, может вообще спалился? Решил выйти на улицу, пошарить по дачам. Чтобы жратвы какой-нибудь найти… Залез в одну избушку, да, видать, соседи заметили. Хотя уже поздно было, темно. Вызвали они милицейский патруль. Я огородами деру. А менты за мной. Да еще с собакой… Все, думаю, крышка. Заметут и впаяют расстрел за три убийства… Выскакиваю в какой-то проулок, а там пьяный мужичек у забора сидит, кемарит. Вот я его и оприходовал по-быстрому через вену, переселился… Петрухина менты догнали и повязали, а меня не тронули. Только я оклемался и собрался в хибару свою вернуться, как какая-то баба пьяная появилась, и ну на меня орать… Оказалось, сожительница этого самого мужичка, в которого я вселился. Повела к себе домой. А они там самогон гонят… В общем, гужевали почти неделю. Я понимаю, что надо остановиться, а не могу. Совсем силу воли потерял… Еле-еле протрезвел. Думаю, надо срочно другое "тело" искать. А цикл-то закончился, не
переселишься. Такие дела, ексель-моксель… Давай по второй".
        Мы снова выпили. "Ну а дальше что? - спрашиваю. - Как ты меня нашел?" - "Да ничего особенного. Добрался до Питера. Тут на рынке познакомился с одной лахудрой. У нее хата в районе "Веселого поселка". Так, комната в коммуналке. Вот я у нее и пристроился… А потом стал на Литейный ездить, к "конторе" вашей. Засек тебя. Несколько дней "пас", проверял, нет ли "хвоста" за тобой. Когда увидел, что слежки нет, решил подойти. Думаю, если на пароль откликнется, значит, все в порядке. А нет - так прикинусь чайником… Ладно, хорошо то, что хорошо кончается. Вселился ты, значит, в Рогачева? Теперь ты мне поможешь. А то я замучился в этом алкаше. Денег нет, на работу не устроишься. Бутылки с лахудрой собираем и сдаем… Наливай под горячее. Твои-то дела как?"
        Я налил. Олегу полную, себе поменьше. Картина прояснялась по ходу разговора. Видимо клозы Вергун и Петрухин были знакомы и какое-то время жили вместе. Вергун скрывался от КГБ, а Петрухина разыскивала милиция за тройное убийство. Потом Вергун, дождавшись начала полнолуния, решил вселить в мое тело моледу-матку. Петрухин его ждал в условленном месте, да не дождался.
        Я долго и тщательно закусывал, продумывая линию поведения. "Мои дела? Да не очень. Выперли меня из "конторы". Якобы - демократов не поддержал".
        Олег выругался. "Это все Бакатин с либералами. Чистят старую гвардию. Всех клозов повымели. Эх, то ли дело при Сталине было…"
        Олег резко опьянел. Его понесло, ударился в воспоминания. По его словам, во время октябрьского переворота клозам удалось проникнуть в тела лидеров большевиков. Они долго находились при власти и в ближайшем окружении. Проблемы начались после смерти Сталина. Берии, тоже клозу, не удалось перехватить власть. Его опередил Хрущев, возглавлявший антиклозовскую группировку. Олег в тот период был личным шофером Берии, ему с трудом удалось спастись… В шестьдесят четвертом году клозам удалось вернуться к власти вместе с Брежневым. Наступило время благоденствия. А после смерти Брежнева начались качели. Андропов, судя по всему, не был клозом. А вот Черненко - да.
        По поводу Горбачева Олег толком ничего не знал. К тому времени он выпал из обоймы. Внутри клозов тоже были группировки, и они враждовали между собой за власть. В конце восьмидесятых Олегу поручили внедриться в психлечебницу, чтобы контролировать действия Сизоненко. Тот мог вспомнить какую-то важную информацию…
        Олег внезапно перегнулся через стол и взял меня за руку с часами. "Сколько уже время? - пробормотал, заплетающимся языком. Я машинально отодвинул руку, взглянул на циферблат: "Двенадцатый час". - "Ого! Мне нужно добыть новое "тело". Желательно - приличного человека. Мечтаю принять горячую ванну. - "Какое тебе сейчас "тело"? Ты чуть тепленький. Как бы нас милиция не повязала. Давай, до завтра отложим". - "Ладно, - согласился Олег. - Ты прав. Тогда довези меня до дома. К моей лахудре. А завтра - встретимся и все решим. Только денег на опохмелку оставь".
        Мы вышли на улицу, и я поймал частника. Всю дорогу Олег дремал на заднем сиденье и молчал. Приехали в район нынешней станции "Метро Большевиков". Там Олег велел остановиться. Вылезли из машины. Олег показал пальцем: "Вон там мой дом, за речкой. Через мостик перейдем - и рукой подать. Третий этаж. Но с лахудрой я тебя знакомить не буду. Она у меня темпераментная. За бутылку любому отдастся…" Он пьяно икнул и захихикал.
        Мы побрели по какой-то тропке вдоль речки. Шел уже второй час ночи. Небо затягивали тяжелые тучи. Лишь иногда в просветах появлялся желтоватый диск луны. "А ведь полнолуние, - сообразил я. - Вторая четверть лунного цикла. Фаза активности у клозов". Хотя я и не из трусливых, но в тот момент мне стало не по себе. Мало ли что у этого вурдалака на уме?
        Олег шел, пошатываясь, тяжело опирался мне на плечо. Я, для надежности, обхватывал его за пояс. Хотя и сам не очень уверенно держал равновесие: пытаясь подпоить Олега, я тоже изрядно наклюкался.
        Мы приблизились к небольшому деревянному мостику. Внезапно Олег споткнулся. Я попытался его удержать, но ноги наши заплелись, и мы покатились кубарем вниз, под мостик.
        Когда мы свалились вниз, Олег очутился сверху надо мной. В это мгновение из-за туч снова появилась луна, и я успел заметить, как в руке Олега блеснуло лезвие ножа. Секунда - и я почувствовал резкую боль в левом предплечье.
        Клоз, надо признаться, застал меня врасплох. Наверное, он мог меня тогда убить. Но вместо смертельного удара Олег быстро полоснул себя по запястью. Этого промедления мне хватило, чтобы перехватить его руку с ножом - подготовка по самбо у меня оставалась на хорошем уровне. В молодые годы я не зря носил звание кандидата в мастера и чемпиона Ленинграда. Позже, уже после схватки, я сообразил, что Олег не хотел меня убивать. Клоз всего лишь собирался переселить в меня свою моледу. Но в тот момент мне было не до логических рассуждений.
        Мы завозились у самой воды. Все-таки, я был сильнее, лучше подготовлен, да и трезвее. После нескольких секунд ожесточенной борьбы мне удалось подмять Олега под себя. Завернув его правую руку за спину, я удобно устроился сверху и прохрипел: "Ты чего, гад?! Лежи тихо, а то удавлю". - "Сдаюсь", - прохрипел в ответ Олег.
        "Убить меня хотел? Зачем?" - я продолжал играть роль, но Олег тут же расставил точки над "и": "Затем, что ты не клоз. Я тебя раскусил". - "Как?" - "Уж больно много вопросов задаешь. К тому же глупых. И руки у тебя холодные. Да и глаза… А убивать я тебя не хотел. Хотел "тело" забрать". - "Хрен тебе, а не "тело" мое. А что там по поводу глаз?" - "В темноте, если приглядеться, у клозов в глубине глаз багровые точки мерцают".
        Мы оба тяжело дышали. "Чего теперь? - спросил Олег. - Убьешь меня? Зачем тебе грех на душу брать? Отпусти. Гадом буду - я про тебя больше не вспомню. Только отпусти".
        Я раздумывал. Я действительно не знал, как поступить. Если бы у меня под рукой находилась машина, я бы отвез клоза в Гатчину к отцу Григорию. Там бы мы придумали, что с ним делать. Но машины не было, зато шел второй час ночи. Мы валялись на берегу речки почти на окраине Ленинграда, все измазанные в грязи. И я чувствовал, как из раны на моем предплечье струйкой стекает кровь.
        Внезапно в ночной тишине раздались невнятные голоса: к нам приближалась какая-то запоздалая компания. Следовало принимать решение - и немедленно. Олег попытался что-то выкрикнуть, и я, скорее машинально, чем осознанно, вдавил его голову в речную грязь. Он попытался вырваться, но я навалился на него всей тяжестью - ведь голоса приближались…
        Юрий Константинович глубоко вздохнул и замолчал.
        - Вот так я убил человека… Так что ты, София, не одинока в своем прегрешении. Иногда судьба не оставляет выбора… Впрочем, я никому не судья. А меня уж, видно, Бог осудит. И рассудит - в споре с моей совестью. Что скажете, молодежь?
        "Молодежь" озадаченно молчала.
        - Мне хотелось бы передумать, - наконец отозвалась София. - Я так много узнала за такой малый период.
        - Я, пожалуй, соглашусь с Софией, - Михаил сплел пальцы рук, завел ладони за затылок и с хрустом потянулся. - Надо все в голове уложить. Подумать в тишине и спокойствии.
        Юрий Константинович посмотрел на часы, неопределенно хмыкнул.
        - А вы сходите на озеро, прогуляйтесь. У нас тут, София, озеро рядом красивое. Там даже пляж есть. Можно искупаться перед обедом. Жарко сегодня.
        - Искупаться? - оживился Михаил. - Это неплохая идея. Я "за". София, ты плавать умеешь?
        - Плавать я умею, но не буду, - серьезно ответила София. - У меня купальника нет. А на озеро можно сходить. У воды легче дышится и думается.
        - Вот и славно, - проговорил Юрий Константинович. Выглядел он уставшим и опустошенным. - А я тут тоже пока подумаю. Под яблонями, как Ньютон. И созвонюсь с кое-кем.
        София и Михаил сидели на песчаном берегу озера почти у самой воды. Они мало разговаривали, обмениваясь лишь малозначимыми репликами. Очутившись вдвоем, на этот раз они почему-то чувствовали взаимное смущение. От прежней полушутливой легкости в их отношениях не осталось и следа.
        Когда они пришли на озеро, Михаил разделся и пошел плавать. София осталась на берегу. Накупавшись, Михаил вылез из воды и присел в нескольких метрах от Софии. Несколько секунд сидел на песке, обсыхая на жарком солнце. София с задумчивым лицом что-то чертила на песке тонким прутиком. Обсохнув, Михаил оделся и подсел поближе.
        - О чем думаешь? О клозах?
        София вздохнула, но ничего не ответила.
        - Скучаешь? В Испанию хочешь?
        София пожала плечами:
        - Не знаю. Как-то все запуталось. Но ты, Миша, не подумай. У вас здесь хорошо. И твой старик, старики, как ты говоришь, очень хороший люди. Они очень напоминают моих дедушку и бабушку.
        София замолчала… Михаил вежливо ждал. Но пауза затягивалась.
        - А что это у тебя за значки?
        - Это аккадский язык. Один из самых древних языков, известных ученым. Его еще называют ассиро-вавилонским, потому что на нем говорили аккадцы, вавилоняне и ассирийцы. Особенность этого языка в том, что корень слова состоит только из согласных звуков. А всего в нем двадцать согласных и только четыре гласных звука. Для письменной фиксации применялась словесно-слоговая клинопись. Ее аккадцы заимствовали у шумеров…
        - Ты знаешь этот язык??
        - Знаю, - скромно ответила София. - Так, почти случайно… Здесь я написала "Анхиль, Шамхун, Иштар". Помнишь пароль клозов?
        - Помню, что там какие-то непонятные слова были.
        - Это для непосвященных непонятно. На самом деле это наименования древних божеств, аккадская версия шумерских богов. Шумеры их называли Энлиль (владыка воздуха), Уту (солнечный бог) и Инанна (богиня войны и плодородия).
        - Шумеры, это те, кто письменность изобрели?
        - Возможно, не только письменность, но и колесо, а также гончарный круг. Но главное, Миша, не в этом. Шумеры создали, возможно, первую "цивилизацию" на Земле. Более поздние цивилизации, жившие рядом, много заимели у шумеров. В том числе и мифологию.
        - Прости… Заимели?
        - Да. А чего?
        - Может, заимствовали?
        - Да? Наверное. Спасибо… Очень похоже, что между фантазиями Сизоненко, записками Каетано и теми событиями, о которых говаривал твой дедушка, есть связь. Вот, подумай… В древних аккадских текстах о богине Иштар (соответствует шумерской Инанне) сказывается о том, как она хочет попасть в "страну без возврата".
        - На тот свет?
        - Ну, можно и так сказать, если сильно упростить. Так вот, Иштар перед воротами этой "страны" грозится в случае, если ее не впустят, "выпустить мертвецов, поедающих живых", и тогда "более живых умножатся мертвые". Тебе это ничего не поминает?
        - Напоминает, - на мгновение задумавшись, отозвался Михаил, - Похоже на истории с воскрешениями клозов. Особенно если учесть, что эти твари лихо умеют кусаться. Но еще больше это напоминает различные страшилки про вурдалаков и упырей.
        - У-у, у нас в Испании много таких сказок. Но можно и другие примеры привести. Те же верования о переселении душ. Например, канадские эскимосы верят в то, что душа умершего вселяется в кого-то из его потомков, обычно во внука или внучку. Поэтому родители никогда не наказывают детей из уважения к своим умершим родителям. Однако душа предка остается в ребенке лишь до тех пор, пока его собственная душа не окрепнет. Затем душа родственника покидает тело, и дальнейшая ее судьба неизвестна. Любопытно, правда?
        - Ты полагаешь, что в подобных верованиях содержатся отголоски обычаев, существовавших в древности у клозов?
        - Да. Представь, что моледа вселилась в тело какого-то богача или человека, обладающего властью. Но тело стареет. Самый удобный способ сохранить деньги и власть - переместиться в "тело" наследника.
        - Вселиться в того, кто получает деньги или власть по наследству?
        - Или по завещанию.
        - Короче говоря, по закону. Хм… Интересная версия, с точки зрения истории права, - Михаил улыбнулся. - Так можно договориться до того, что клозы наследственное право и выдумали. А еще им было очень выгодно паразитировать в сознании нотариусов. Полный доступ к информации о том, кто, что и кому завещал. Да-а… Ты думаешь…
        Внезапно в кустах на берегу раздался негромкий треск. Михаил невольно вздрогнул и обернулся. В десятке шагов от них стояли трое крепких парней…
        Гомес опустил руку с мобильником и тупо уставился на приборную доску автомобиля. "Вот те на! Это что же за напасть такая?" Ситуация принимала катастрофический оборот. Хотя он, вроде, все верно делал. Или - почти все… Неужели прав этот сволочной Максимов, и он не рассчитал свои силы? А ведь первоначально, когда от руководства радикатов поступило указание взять под контроль Софию Родригес, задача выглядела достаточно простой…
        Единственное - требовалось не привлекать внимания. Поэтому Гомес отправился на задержание один. И все шло хорошо до определенного момента. Перепуганная девчонка сразу "поплыла" и без возражения согласилась проехать с Гомесом до консульства. Якобы. Но все испортил этот придирчивый русский гаишник. Тупой и жадный рыжий ублюдок, которого даже тысяча рублей не "убедила". Небось, думал, раз Гомес испанец, то тут же начнет разбрасываться евро? А у него, между прочим, тоже подотчет. Хотя, если бы он сразу не пожадничал…
        С этого момента все пошло наперекосяк - так, кажется, русские выражаются? Гомес представил разговор с Председателем, и у него засосало под ложечкой. Да, похоже, что надежда перебраться из России в головной офис тает, как апрельский снег. А ведь восемь лет уже в этой полудикой холодной стране, где вино презрительно называют квасом, а количество выпитой водки измеряют поллитрами… Б-р-р… Если он упустит девчонку, такого прокола ему не простят. Более того, могут понизить в должности, или сослать куда-нибудь в Эфиопию. А он еще мечтал, в случае, если не получится вернуться в Испанию, стать главой евразийского филиала…
        Полтора часа назад на связь вышел Сергей, помощник Максимова. Сообщил координаты местонахождения Софии. В подтверждение достоверности информации скинул по Интернету фото: София стоит на улице с каким-то белобрысым парнем. Гомес, взяв двух подручных, немедленно выехал по указанному адресу. Предстояло на месте оценить ситуацию и решить, каким образом захватить Софию. В том, что оставался лишь силовой метод, сомневаться не приходилось. Вряд ли напуганная София захочет теперь добровольно иметь дело с Гомесом. И прием с консульством во второй раз уже не прокатит. Тем более что Гомес действовал без ведома консула.
        Чего она тогда так испугалась? Неужели Председатель прав в своих подозрениях, и Родригес причастна к исчезновению Анибала Мартинеса? Или даже к убийству? А вроде тихая, по внешнему виду и не скажешь. Да и сам Мартинес характеризовал ее как скромную и послушную. Разве что, чересчур упрямую. Упрямую, хм… Так или иначе, но профессор пропал в субботу и больше не появлялся. С того самого времени, как Председатель направил его провести переговоры с Софией Родригес.
        Анибал заявил, что прекрасно знает свою ученицу и найдет способ ее уговорить. Интеллектуал чертов, пижон! Завалил дело и сам испарился куда-то. А теперь другим расхлебывай кашу… А в России - не в Испании. В Испании эту Родригес давно можно было бы прижать к стенке. А здесь приходится соблюдать осторожность. Да еще рассчитывать на помощь всяких проходимцев, вроде Максимова. Но этим тупарям из головного офиса разве объяснишь, как здесь трудно работать? Тут даже представления о сиесте нет. И все продукты сплошь подделаны, что вино, что кофе, что сыр…
        Гомес сглотнул слюну. Как раз собирался обедать, когда позвонил Сергей и сообщил о том, где находится София. Пришлось все бросать и немедленно выезжать в пригородный поселок. София скрывалась в доме некоего Рогачева, пенсионера. Якобы друга семьи Родригес. Он и оформлял ей гостевую визу. Эта Россия даже в Шенген не входит. О чем говорить? Дернуло же Гомеса в свое время учить русский язык. А все родители-социалисты…
        Добравшись до поселка и проехав мимо дома Рогачева, Гомес высадил одного из помощников на ближайшем перекрестке. Сам же, со вторым подручным, развернулся, и, проехав в обратную сторону, встал на обочине в паре кварталов. Предстояло наблюдать, караулить и, возможно, куковать до глубокой ночи. Гомес решил, что если Родригес никуда не уедет, ночью придется проникать в дом. Операция, конечно, не из простых, но с парочкой пенсионеров они как-нибудь справятся. Правда, кроме пенсионеров в доме еще их внук… Ладно, разберемся. Все-таки не зря проходили специальную подготовку. Как говорят в России: не первый год замужем. Странные у них поговорки - одно слово, азиаты.
        И тут этот звонок. Незнакомый голос вкрадчиво спросил:
        - Это господин Гомес?
        - Да.
        - Я слышал, вы сильно интересуетесь Софией Родригес?
        У Гомеса перехватило дыхание.
        - Вы слышите меня? Не молчите.
        - Х-ка… Кто вы такой?
        - Это не важно. Важно, что мы все знаем про вас, сеньор Гомес… Так вам нужна Родригес?
        - Не понимаю, о чем вы говорите.
        - Все вы прекрасно понимаете. Не валяете дурачка. Так вот, София у нас. Если хотите ее заполучить - готовьтесь раскошелиться на круглую сумму. Ждите звонка ровно через час.
        Звонивший отключил трубку.
        …Хуго Гомес сидел на переднем пассажирском сиденье и ошеломленно смотрел на приборную доску. Сверху она была заляпана жирными пятнами. Его помощник, водитель Санчес, обожал жирную еду вроде чизбургеров и гамбургеров. Но особенно любил сало с чесноком. Санчес происходил из семьи обрусевших испанцев, когда-то осевших на Украине. Гомес почувствовал легкую тошноту. Ему показалось, что по салону автомобиля расплывается запах чеснока. Хотя этого не могло быть - все окна в жару открыты, и автомобиль давно бы проветрился. Даже если Санчес и лопал с утра в салоне бутерброд с салом… Гемес такого не понимал: как можно есть, да еще и с удовольствием, чистый свиной жир? Ну и кухня у этих славян…
        "Надо куда-нибудь заехать перекусить. А то язву заработаю. Жарко, а есть все равно хочется, - подумал Гомес. - Сейчас бы холодного хереса с паэльей… Размечтался… Сначала придется связаться с Председателем. Вымогатели, захватившие Софию - натуральное ЧП. Но почему, почему мне так не везет?"
        У Санчеса загудел мобильник. Он лениво приложил трубку к уху, послушал.
        - Хуго, Жозе докладывает. Какой-то парень зашел в калитку Рогачевых. Высокий, светловолосый. Шел, покачиваясь, будто пьяный. Жозе спрашивает, что делать?
        Гомес ответил не сразу.
        - Что делать? Ничего. Пусть пока наблюдает. А мы сейчас поедем куда-нибудь, перекусим. Я там, у въезда, кафе видел.
        - А объект?
        - Никуда не денется. Жозе пока присмотрит. Но, похоже, что объекта там уже нет.
        Михаил сидел в кресле на веранде, приложив к затылку мокрое полотенце. Рядом хлопотала взволнованная Ирина Сергеевна.
        - Может, все-таки, скорую вызвать?
        - Да не надо, бабуля, я уже почти оклемался.
        - Как же они, ироды, смеют? По голове человека дубинкой бить? Юра, ты бы в милицию позвонил.
        Рогачев-старший отрицательно покачал головой.
        - Пустое дело. Только внимание привлекать. Мы не можем "засвечивать" Софию. Не исключено, что она уже в розыске. И те, кто напал, прекрасно это понимают. Потому и действовали так нагло…
        - Ты думаешь, они из тех, кто Софию ищет? - Ирина Сергеевна всплеснула руками. - Господи, Боже ж ты мой! Чего же они от девчонки не отстанут? А вдруг это насильники какие-то? Хулиганье местное?
        - Нет. Хулиганье себя по-другому ведет. Говоришь, Миха, их трое было?
        - Угу. Здоровые все лоси.
        - Трезвые?
        - Трезвые. Пьяных сразу видно. А эти - спокойные и даже вежливые. Разве что - напряженные. Говорят: "Сидеть тихо. Руки на затылок и не рыпаться".
        - А ты, все-таки, рыпнулся?
        - Деда, а ты бы при девушке тоже руки на затылок сделал?
        Юрий Константинович помолчал.
        - Чего еще успел заметить?
        - Ну, приметы кое-какие. Потом, один другого как-то странно назвал, "стеклом", вроде.
        - Стеклом? Может, Стеклов?
        - Мне показалось, что именно "стекло". Я когда одному в зубы дал, второй крикнул еще одному: "Стекло, держи девчонку".
        - Что же, может и "стекло". Похоже на кличку.
        - Деда, что же делать-то будем? Получается, прошляпил я Софию?
        - Ты себя не кори. Это я, старый дурак, опасности недоучел. Они, видимо, все контакты Софии подняли, через таможенную службу пробили. Да, информация у них поставлена. Или кто-то работает на них из местных… Ладно, придется подключать тяжелую артиллерию.
        Тот же день. Санкт-Петербург и окрестности
        Машина притормозила и остановилась.
        - Давай, открывай, - произнес грубый мужской голос. Через несколько секунд машина тронулась, проехала несколько десятков метров и снова остановилась.
        София сидела на неудобном жестком сиденье. Судя по всему, ее везли в каком-то фургоне. Руки у девушки были связаны за спиной, на голову похитители сразу же, еще у озера, надели плотную шерстяную шапочку. Она закрывала лицо по самый нос. Рот заклеен скотчем. София дышала через нос, стараясь делать это равномерно. Главное - взять себя в руки и успокоиться.
        Первый шок после внезапного нападения уже прошел. Она понимала - если бы неизвестные похитители хотели ее убить, значит, убили бы там же, на озере. А если куда-то везут - значит, она им нужна. Поэтому паниковать рано. "Со мной ничего не случится, - убеждала себя София. - Если со мной так возятся, то я чего-нибудь стою. Надо торговаться и ждать помощи. Рогачевы меня не бросят. Лишь бы с Мишей все было в порядке. Как они его ударили, сволочи! Настоящие фашисты. А он очень храбрый, Миша…"
        - Приехали, мадам. Станция Березай, кому надо - вылезай, - раздался все тот же грубый голос. А потом кто-то жестко взял ее за руку…
        - Сколько-сколько просят? - переспросил Максимов.
        - Миллион.
        - Рублей?
        Гомес скривился (издевается он, что ли?):
        - Евро. Кому нужны ваши рубли?
        "Еще хорохорится, испашка хренов", - отметил Максимов, а вслух ехидно парировал:
        - Тем хуже для вас. В рублях обошлось бы значительно дешевле. "Лимон" евро - это круто. Неужели девица столько стоит?
        Гомес ожесточенно замотал головой:
        - Нет, конечно. Совершенно дурацкая цена. Я бы за нее и ста тысяч не дал.
        - А если убьют?
        Гомес промолчал. Они снова сидели в кабинете у Максимова.
        - Вы хотя бы примерно представляете, кто это может быть?
        Испанец отрицательно качнул головой.
        - Конкуренты? Вы сегодня утром говорили, что есть какие-то конкуренты. Они могли?
        - Не знаю. Похитить-то они могли. А вот зачем потом нам выкупить предлагать? София им самим нужна.
        - Да, ошарашили вы меня, - Максимов с деланной озабоченностью почесал "трехдневную щетину". - Не ожидал. Вроде все координаты вам сообщили. Мои люди так и подумали, что это уже вы сработали. Я еще удивился: думаю, шустро Гомес дело провернул. А оказалось, что не вы.
        - Не понял? - брови Гомеса удивленно поползли вверх. - Ваши люди, что, видели момент похищения?
        - Ну да. Я им на всякий случай велел наблюдение не снимать, пока вы не появитесь. Вот они и пасли девчонку, когда она с парнем этим на пляж пошла. А там их и зацапали. Вернее, девчонку зацапали, а парень рыпаться начал. Его по башке огрели. Ребята мне доложили, что, мол, так и так. Я и подумал, что это уже вы сработали. А оно вон как… Вы-то опоздали, оказывается. Не везет, так не везет, - последнюю фразу Максимов произнес с таким лицемерным сочувствием, что лицо Гомеса непроизвольно передернулось.
        - Так что же вы молчите, э-э… - испанец заволновался. - Э-э, если видели… Они видели, куда Софию повезли? И кто?
        - Во-первых, я не молчу. Я же не знаю, что вас интересует. Вы же все скрываете, таитесь от нас. Тайны мадридского двора изображаете…
        - Какого еще двора?
        - Это так, фигура речи. Таитесь от нас, говорю. Как будто мы враги, а не партнеры… А что касается Софии… Кто похитил - мы, конечно, не знаем. Люди какие-то, похожие на бандитов. А вот куда повезли - да, видели. Проследили. На всякий случай. Ребята у меня опытные, сообразительные…
        - Значит, у вас есть адрес?
        - Есть, - Максимов с отсутствующим видом уставился в окно.
        - Только не говорите, что это будет дорого стоить.
        - Почему же не говорить? Скажу. Это действительно будет дорого стоить.
        - Сколько?
        Максимов покусал зубами нижнюю губу, словно пробуя ее на прочность.
        - Пятьсот тысяч евро нас устроит.
        - Да вы что? - Гомес покраснел от возмущения.
        - А что? Ровно половина от суммы, которую просят похитители.
        - Но это же грабеж!
        - Выбирайте выражение, сеньор Гомес. Я бы мог на вас обидеться. Но я понимаю ваше состояние… Ладно, ради наших партнерских отношений. Триста тысяч евро и ни копейкой меньше. Я тоже очень рискую. Тем более что всю операцию я беру на себя.
        - На себя?
        - Ну не вам же это поручать. Опять все провалите. Русские бандиты - это вам не какая-нибудь сицилийская мафия. Уж лучше мы сами. Как говорят в России - сделаем все под ключ. И доставим вам девчонку на блюдечке с голубой каемочкой.
        Гомес вынул из нагрудного кармана платок и вытер со лба пот.
        - И как вы планируете провести операцию?
        - Дайте сообразить. Когда вам снова будут звонить эти граждане?
        Гомес взглянул на часы:
        - Примерно через двадцать минут.
        - Хорошо. Сделаем так. Попробуйте с ними поторговаться для вида. Может, и скинут еще. Потом договаривайтесь о встрече. Часиков на десять вечера. Где-нибудь на выезде у города назначайте… Скажите, что деньги переведете на указанный счет, как только увидите Софию. На иные условия не соглашайтесь.
        - А если они не согласятся?
        - Согласятся, - уверенно заявил Максимов. Тут же поправился. - Разумеется, твердой гарантии дать нельзя… Но я думаю, что они согласятся. Все хотят получить деньги побыстрее. А ваше требование увидеть перед этим Софию абсолютно оправдано и логично. Вдруг они ее убьют, получив выкуп, и концы в воду? Стойте на своем и все.
        - Но если они согласятся… Я не готов пока перевести деньги. Эти вопросы надо согласовывать.
        - А кто сказал, что деньги надо переводить? Вы чего, совсем соображать перестали? Деньги вы потом переведете. Нам… Итак. Наша задача - выманить похитителей и убедиться, что Софию вывезли на встречу с вами. Как только мы увидим, что Софию повезли, мы этих субчиков перехватим по дороге. Это уже дело техники.
        Гомес помолчал.
        - А вы уверены, что София не погибнет при освобождении?
        - Не волнуйтесь. Мои люди знают свою работу. Я же сказал - доставим в целости и сохранности. На блюдечке. Так что… Переговорите с этими кадрами, уточните время и место встречи. Потом езжайте, спокойно поужинайте и ждите информации от меня… Сергей, зайди. Проводишь сеньора Гомеса до машины.
        Софию продержали в какой-то комнате несколько часов. Шапочку с головы так и не сняли. Лишь рот от скотча освободили, предупредив, чтобы не вздумала кричать.
        Из-за стен доносился невнятный шум, подъезжали и отъезжали автомобили. И пахло тоже автомобилями: бензином, машинным маслом… "Где-то в гаражном кооперативе держат, - прикидывала София, - или в авторемонтной мастерской". Она уже почти не нервничала, решив положиться на судьбу. Удивляло лишь то, что ею никто не интересовался. Зачем тогда похищали? Или ее пока прячут? Кто и от кого?
        А потом ей снова залепили рот, посадили в машину на заднее сиденье и куда-то повезли. Судя по высоте днища, на этот раз это была крупная машина, вроде "джипа": София зацепилась ногой за подножку, когда залазила. В салоне приятно пахло кожей, и София по дороге даже немного задремала на мягком, уютном сиденье.
        Затем машина резко затормозила. Так, что девушку кинуло вперед. Она едва не ударилась грудью о спинку переднего сиденья, но успела упереться ногами. Кто-то из сопровождающих громко выругался. И почти тут же раздался окрик:
        - Сидеть, суки! Будем стрелять! Я кому сказал…
        Затем раздалось несколько автоматных очередей. Еще через несколько секунд открылась задняя дверца, и мужской голос озабоченно спросил:
        - София, с вами все в порядке?
        София замычала и замотала головой. Чья-то рука резко сорвала скотч с лица. София невольно вскрикнула от боли.
        - Тихо, тихо, - произнес голос. - Все нормально. Не волнуйтесь. Надо пересесть в другой автомобиль.
        Ее пересадили. Уже там развязали руки.
        - Пожалуйста, не снимайте пока шапочку, - попросил голос. - Вам лучше не смотреть по сторонам.
        - Кто вы такие? - хрипло спросила София. Ей хотелось пить.
        - Не волнуйтесь, мы - ваши друзья. Но я не уполномочен отвечать на вопросы. Подождите немного - скоро вас доставят на место.
        София сняла шапочку и заморгала, пытаясь сфокусировать зрение. Она сидела на стуле в небольшом продолговатом кабинете, обставленном офисной мебелью. Справа, у окна, стоял длинный кожаный диван. По левую руку - книжный шкаф. Напротив, через стол, в массивном кожаном кресле располагался мужчина средних лет. Лицо гладко выбрито, аккуратный, слегка вытянутый на кончике, нос, уши прижаты к черепу. Короткая стрижка, глаза закрывают затемненные очки. "Какой невыразительный тип, - отметила про себя София, - похож на виртуальных шпиков из "Матрицы".
        - Извините за некоторые меры предосторожности, - мужчина слегка раздвинул губы, изображая вежливую улыбку. - Видите ли, ситуация неординарная. Надеюсь, мои люди не причинили вам особых неудобств?
        - Нет, все нормально, - неуверенно ответила София. - Можно воды?
        - Без вопросов. Вам простой или минеральной?
        - Лучше минеральной, - попросила София, чувствуя, как запершило в горле.
        - Сергей, принеси из приемной "Нарзана".
        Молодой парень, сидевший на диване, вскочил и вышел из кабинета.
        - Так вот вы какая, София, - неопределенно протянул мужчина в кресле. - Хотелось на вас взглянуть. Должен заметить, что вы пользуетесь определенной популярностью. Знаете, кто вас похитил?
        София пожала плечами.
        - Даже не догадываетесь?
        - Я вообще ничего не понимаю. Где я?
        - Можете не беспокоиться. Как говорят в некоторых фильмах, вы находились у "плохих парней". Но "хорошие парни", то есть, мы, выручили вас. По просьбе других хороших парней.
        - Рогачевых? - с надеждой спросила София.
        - Рогачевых? Не слышал о таких. Нет, София, речь идет о других людях.
        - Каких других? Я не знаю никого "других". И вообще - мне непОнятно… Мне непОнятно, что происходит. Кто вы такой?
        - Не волнуйтесь, София, - мужчина снова изобразил улыбку. - Я человек, который решает проблемы. Судя по всему, у вас проблем много. Если бы вы были со мной откровенны, возможно, я бы смог вам помочь.
        - Я не понимаю, о чем вы говорите. Все есть какой-то недоразумение.
        "Упрямая девчушка, - подумал Максимов. - Под дурочку косит. Было бы недоразумение, Гомес бы из-за тебя кипятком не писал. Любопытно было бы узнать, зачем она понадобилась радикатам. С другой стороны - не хочет говорить, и не надо. Может, оно и к лучшему. Меньше знаешь, крепче спишь. Зачем влезать в эти испанские разборки? Я на ней и так бабла неплохо срубил. Все прошло, как по нотам. Инсценировочку разыграли, как в Большом драматическом. Единственный прокол - эти идиоты, Моня со Стеклом, огрели по башке внука Рогачева. Как бы старик не взбесился… Впрочем, он давно на пенсии. Да и следы мы замели чисто".
        - Вы кого-то убили? - неожиданно спросила София.
        - Чего?
        - Я слышала автоматные очереди. Прямо над ухом.
        - А, вы про это… Да, пришлось немного пострелять. Но это же ради вас…
        Максимов взял в руку со стола черепаховый нож, сделал им жест, как будто фехтует на рапирах.
        - Иногда приходится прибегать к оружию, чтобы защитить интересы честных людей.
        - Откуда у вас эта… штука? - прищурив глаза, София смотрела на нож.
        - Вы про нож? Можно сказать, семейная реликвия. Красивая вещь, не правда ли? Смотрите, как изумруды играют?.. Так, значит, вы ничего не знаете, и ни о чем не догадываетесь?
        - Я ничего не знаю, - София опустила голову. - Я простой испанский турист. Мои друзья - русские люди Рогачевы. Я могу их видеть?
        - Нет, уважаемая София. Был бы рад вам помочь, да не могу, - слащаво отозвался Максимов. - Но я о вас позабочусь. Так как вы - гражданка Испании, то вам лучше всего обратиться в свое консульство.
        - Комо эста устэ, София? - негромко, но отчетливо, донеслось от дверей. София вздрогнула и повернула голову. У входа в кабинет стоял Гомес.
        - Вот и хорошо, - словно не замечая нервной реакции Софии, меланхолично заметил Максимов. - Вот и товарищ из консульства подъехал. Сергей, ты пока посиди с сеньоритой в приемной. А мы тут кое-какие документы оформим.
        Как только София в сопровождении Сергея вышла из кабинета, Максимов откинулся на спинку кресла и самодовольно улыбнулся.
        - Как видите, Гомес, мы работаем чисто. Надеюсь, что эта девица больше никому не доставит хлопот? Постарайтесь ее больше не упускать. Лишние свидетели мне не нужны.
        - Можете не беспокоиться. София теперь исчезнет навсегда, - Гомес приблизился к столу. - Что вы сделали с похитителями?
        - Убрали, чтобы не оставлять свидетелей. Это мои проблемы. Ваша проблема - рассчитаться за выполненную работу.
        - А вы уверены, что за такую работу я должен рассчитываться?
        - Что за вопрос, Гомес? - Максимов напрягся. - Чем вы недовольны?
        - Я недоволен тем, что ты подлец и скотина, - резко отбросив вежливость, Гомес сел на стул и уставился на Максимова. Лицо его скривила злая усмешка. - Похоже, ты принял меня за дурака? Когда похитили Софию, я сразу понял, что тут что-то неладно. А уж когда ты предложил свои услуги по освобождению, мне и вовсе стало все ясно… Вот здесь, под столешницей, я поставил "жучок". Мы слышали все твои переговоры за последние четыре часа. Так что, отпираться нет смысла… Только не вздумай дергаться. Держи руки на подлокотниках.
        В руке Гомеса появился револьвер.
        - Сейчас мы вместе выйдем из офиса. Учти, в приемной ждут мои помощники, Санчес и Жосе. Они тоже вооружены и шуток не понимают. Мы заберем девицу и уедем. И, надеюсь, что наши пути больше никогда не пересекутся. А теперь вставай и пошли.
        Гомес приподнялся со стула и показал стволом револьвера: "давай". В это время в приемной раздался шум. Испанец замер на полусогнутых ногах. Через мгновение дверь с треском распахнулась, и в кабинет заскочили двое спецназовцев в бронежилетах и с автоматами.
        - Стоять и не двигаться! - выкрикнул один из них. - Руки за голову, мать вашу!
        София плакала на плече Юрия Константиновича. Тот гладил ее свободной рукой по темно-рыжей макушке и приговаривал:
        - Успокойся, дочка, успокойся. Все позади. Успокойся.
        Чуть в стороне, с виноватым выражением лица, стоял Михаил. Голова его была перебинтована, как у комиссара Щорса в некогда популярной песне. Ирина Сергеевна постаралась от души.
        - Извините, - сказал София, судорожно всхлипнув. - Я так это… пугалась сильно. Я так пугалась…. Особенно, когда это, и вообще… люди с автоматами… я думала, это новый бандит… один раз - бандит… второй раз - бандит… третий раз - бандит…
        - Все-все, бандиты закончились. Это уже наша полиция. Немного на бандитов смахивают, но уж такая у нас страна.
        София отняла лицо от плеча старика, увидела Михаила, и ахнула:
        - Миша, ты живой? Что у тебя с головой? Тебя так бил бандит?
        - Да все у меня в порядке, - поморщился Михаил. - Это бабушка переусердствовала. Накрутила чалму. Ты-то как? Мы за тебя жутко переживали.
        - Я ничего, - София снова шмыгнула носом. - Я совсем мало пугалась. Только временами. Как вы меня нашли?
        Она смотрела на Михаила, но тот кивнул головой в сторону Юрия Константиновича.
        - Это дедушка все. Он расскажет.
        - Отойдем, сядем в машину, чтобы людям не мешать, - Юрий Константинович махнул рукой в направлении чугунных ворот. - Тут сейчас "зачистка" идет.
        - Чего чистка? - заинтересовалась София.
        - Иди, там все растолкую.
        Они вышли за ограду и залезли в BMW Михаила, припаркованный поодаль. В машине старший Рогачев ловко запустил два пальца в карман сарафана Софии и извлек оттуда небольшой предмет, похожий на английскую булавку.
        - Видишь? Эта штучка называется "маячок". С его помощью, через спутник и компьютер, можно отследить местонахождение любого объекта. Я тебе его специально в сарафан засунул. Так, на всякий случай… Когда на вас напали, и Мишка с озера вернулся, я сразу обратился за помощью. Есть у меня хороший знакомый, полковник Углов. Завзятый рыбак, как и я. Он раньше в Гатчинском РОВД служил, начальником УГРО. Как раз убийства в психиатрической больнице расследовал. Сейчас он замначальника городского управления работает, занимается организованной преступностью…
        По маячку мы быстро установили, что тебя отвезли в один из автосервисов на окраине Питера. Пробили и выяснили, что сервис принадлежит "авторитетному" бизнесмену, по фамилии Максимов. Между прочим, это тот самый Максимов, который когда-то делом Сизоненко занимался. Мой бывший подчиненный, помнишь?.. А потом скурвился, ох, в смысле - испортился. С бандитами связался, да…
        Попутно по базе данных пробили одного гражданина по кличке "Стекло" - ее Миша на озере услышал. Оказалось, что этот Стекло, по фамилии Стеклин, в "бригаде" Мони числится. Есть такой бандит, работающий на Максимова. То есть, все следы вывели на Максимова… Углов даже обрадовался, когда узнал, что в этом деле Максимов замешан. Они за ним уже давно наблюдают. Максимов в ряде заказных убийств подозревается и в торговле наркотиками. Это кроме других грязных делишек. Да только улик на него маловато… А тут подозрение в похищении человека. Есть все основания для ареста и капитального шмона. Ну, обыска… Пока мы все выясняли, да прикидывали, бандиты тебя из автосервиса вывезли. А потом прямиком в офис Максимова доставили.
        - Меня чуть не стреляли по дороге, - заметила София с обидой.
        - Да, было дело. Мы тогда тоже занервничали, Углов уже хотел операцию начинать. Да оказалось, что это все подстава, инсценировка. Люди Максимова устроили. Зачем? - пока не знаю. Для вида постреляли в воздух холостыми.
        - Сволочи! - смачно произнесла София. И, подумав, с энтузиазмом добавила: - Суки позорные.
        Рогачевы незаметно переглянулись.
        - Да, плохие люди, - согласился Юрий Константинович, решив на этот раз не фокусировать внимания на познаниях Софии в русском языке. - В общем, когда тебя в офис привезли, Углов решил начинать операцию. Теперь их всех повязали, включая Гомеса. Гомес, возможно, выкрутится, но так просто ему не отделаться. В любом случае - из страны его вышлют. А все остальное уже от хода следствия будет зависеть… Ты уж, София, потерпи еще немного. Сейчас с тебя показания возьмут. А потом я тебя с Михой отвезу в новое место. Наш-то дом теперь засвечен. А охота на тебя, похоже, еще не закончена.
        - А куда вы нас отвезете?
        - К отцу Григорию, в Гатчину. Я с ним уже договорился. У него там домик свой на окраине, недалеко от храма. Живет один. Место там тихое. Пересидите с Мишкой несколько дней.
        - Я чувствую себя неудобной, - после паузы сказала София. - Ведь Мише надо на работу и…
        - Ничего, - торопливо перебил Михаил. - Я уже в адвокатской конторе договорился. Кроме того - у меня больничный.
        - Это из-за меня тебя больничным сделали, - София смотрела в пол, потупив голову. - Вам только хлопоты. Может, я лучше сдамся?
        - Кому? - сердито спросил Юрий Константинович. - С испанскими властями торопиться не будем. Да и не похоже пока, что они тебя разыскивают. По крайней мере - по официальным каналам. А нашим властям ты, строго говоря, не нужна. Ты для них словно чирей на одном месте. И хорошо, что не нужна. У нас в народе говорят: чем дальше от власти, тем ближе к Богу. Самое лучшее в твоей ситуации - не высовывать носа. Особенно такого любознательного, как твой.
        - Но, Юрий Константинович, я не уверена… - София порывисто вздохнула и подняла голову. - Точнее, я думаю, что нельзя все время прятаться. Как этот, страус в песок.
        - Правильно. Страус - птица глупая. А ты у нас человек ученый. Скоро диссертацию защитишь. Но тебе самой надо решить, чего ты добиваешься. Охота на тебя, это понятно, началась из-за информации. Такой информации, что не дает покоя многим людям. А ты получила к ней доступ. Вот и подумай, на досуге, как поступить в подобной ситуации. Пока есть время.
        Дом отца Григория. Седьмой день второй фазы луны
        Пока Михаил спал на веранде, София тщательно осмотрела домик отца Григория изнутри. Так, на всякий случай, - надо же чем-то заняться. Все помещение, за исключением веранды, состояло из двух небольших комнаток, кухни и прихожей. В спальне священника София обнаружила узкую железную кровать с железной сеткой. Такого устройства для сна молодая испанка никогда раньше не видела. Она присела на матрас и осторожно покачалась, словно проказливый ребенок, пользующийся недосмотром взрослых. Кровать еле слышно поскрипывала. Теперь девушка догадалась о том, что за странные звуки она слышала ночью, когда засыпала в соседней комнате. Эту комнату, гордо названную хозяином "гостиная", отделяла от спальни тонкая деревянная перегородка.
        Они приехали к отцу Григорию поздно ночью. Священник оказался крепким мужчиной среднего роста. При ходьбе он еле заметно прихрамывал на правую ногу. На улице, при тусклом свете фонаря, висевшего у ворот, хозяин дома показался Софии глубоким стариком. Она плохо разглядела лицо, но волосы и длинная округлая борода были абсолютно седыми, вызывая отдаленную аллюзию со старцами-схимниками. Однако на кухне, когда они сели пить чай, София поняла, что ошиблась. У священника оказался чистый, почти без морщин, лоб и такие же молодые, немного выпуклые, глаза. И даже густые седые брови уже не вводили в заблуждение. Когда Юрий Константинович и отец Григорий сели рядом за стол, Софии стало ясно, что Рогачев заметно старше. "Лет пятьдесят с небольшим, - сообразила девушка, исподтишка разглядывая священника. - А то, что седой… Понятно, отчего".
        Толком ночью они почти ни о чем не разговаривали. Пообщались немного за чаем - и все. Софью и Михаила клонило в сон. А Юрий Константинович, к тому же, торопился домой.
        - Поздно ведь, скоро уже солнце взойдет, - заметил хозяин. - Может, переночуешь все же?
        - Нет, - отказался Рогачев. - Ирина без меня все равно не уснет. Нервничает сильно.
        Он допил чай и уехал.
        - И нам спать пора, - сказал отец Григорий. - Вы намучались, а мне рано вставать. Тебе, Миша, я на веранде постелю, на раскладушке. А София, как знатная гостья, будет спать в гостиной. Хорошо, сеньорита?
        - Угу, - согласилась София. Глаза у нее слипались.
        - Вот и ладно, отсыпайтесь без меня. Кушать захотите - на кухне найдете, чем подкрепиться.
        София уснула почти сразу, едва добравшись до подушки. Она спала крепко, без сновидений, пока не услышала крик петуха…
        Сон Софии
        Петухи будили Летицию каждое утро. Птичник располагался всего в десятке метров от башни, в подвале которой она уже сидела несколько месяцев. В тюрьму Аревало, устроенную в замке, девушку доставили вскоре после того, как она добровольно призналась в убийстве хозяина трактира, Диего Риверы, у которого находилась в услужении.
        Настоятель местной церкви завтракал, когда Летиция пришла к нему домой. Выслушав сбивчивое признание девушки, кюре накинул на себя полушубок и вдвоем с Летицией отправился на кладбище. С утра начался обильный снегопад, и они шли медленно, местами проваливаясь в снег по щиколотку и глубже.
        На кладбище Летиция подвела священнослужителя к зарослям орешника. Снег успел завалить все следы и только на месте, где лежал труп, образовался небольшой сугроб.
        - Подождите немного, святой отец, - попросила Летиция.
        Она присела над сугробом и разгребла ладонями снег в районе головы. Когда кюре увидел мертвое лицо Диего Риверы с обледеневшей бородой, то невольно ахнул и перекрестился.
        - Как же он очутился на кладбище? - спросил священник, приходя в себя.
        Летиция пояснила, что убийство она совершила в конюшне вчера вечером: подкралась сзади к Диего, когда тот насыпал в ведро овса для лошади, и ударила несколько раз лопатой. Затем, испугавшись, решила тайком захоронить труп. Дождавшись ночи, взвалила его на лошадь и отвезла на кладбище. Там она хотела выкопать яму, но поняла, что ей не удастся раздолбить замерзшую землю. Оставив труп в кустах, Летиция вернулась домой. Всю ночь она провела в молитвах, а под утро ей снизошло ведение. Явилась перед ней святая Дева Мария и велела покаяться в совершенном грехе. После этого, промолившись до рассвета, Летиция решила придти к священнику и во всем признаться.
        - Свят, свят, свят, - пробормотал кюре, притоптывая на снегу. - Господь Всемогущий, спаси и сохрани. Как же ты, неразумная, сподобилась на тяжкий грех убийства?
        Плача, Летиция рассказала, что долго терпела насилие и унижение от развратного хозяина. Предел наступил, когда она забеременела. Она хотела родить, но Диего потребовал сделать аборт. Ее душа, душа истиной христианки, сказала Летиция, не могла смириться с подобным требованием. Убить не рожденного ребенка, все равно, что убить ангела. Как можно? Но Диего, опасаясь обвинений в прелюбодеянии, и слышать не хотел о том, чтобы сохранить ребенка. Он набросился на Летицию, избил ее и едва не задушил. "Вот, - девушка показала священнику синяки на шее. - Он душил меня, пока я не начала терять сознание". Оставив Летицию лежать на полу, Диего заявил, что силой заставит ее сделать аборт. Тогда-то, впав в отчаяние, она схватила лопату и набросилась на мучителя.
        - Надо же, - в изумлении произнес священник, покачивая головой. - А я-то всегда считал Диего Риверу порядочным католиком… Что же, надо сходить за помощью. Раз уж так случилось, отслужим молебен и похороним несчастного. А тебя, Летиция, я вручу в руки правосудия. Молись, заблудшая овечка, что тебе еще остается делать?
        В тот же день Летицию отвезли в замок Аревало, построенный в начале XIV века в нескольких километрах от селения. Несмотря на то, что в этом замке прошло детство будущей королевы Изабеллы Кастильской, с недавних пор по решению Изабеллы замок стал государственной тюрьмой. Летицию посадили в подвал, где содержалось еще несколько женщин, и забыли на некоторое время.
        На следующий день, ближе к полудню, Летицию привели в допросную комнату. Войдя во внутрь, девушка невольно поежилась. В одной, правой от входа, части комнаты стояло два стола: за маленьким, в правом углу, располагался писец. Второй стол предназначался для судьи-алькада. Перед этим столом размещалась невысокая скамейка, на которую усаживали арестованных. В левом углу угрюмо потрескивал дровами, сложенный из грубого камня, камин.
        А вот другая половина помещения была отведена под пыточную. Основное место занимала громоздкая дыба. На ней подозреваемых не только растягивали, но и пороли кнутом. Вдоль стены находилось еще несколько приспособлений, составлявших пыточный арсенал средневекового судопроизводства: специальное кресло с шипами, носившее устрашающее название "ведьмино кресло"; деревянная пирамида с конусом наверху, предназначенная для "пытки бдением", во время которой жертву сажали на конус анусом или влагалищем, а затем медленно опускали; "испанский сапог" для сдавливания голени. На верстаке, завершая, пугающую воображение, картину, лежали специальные железные тиски для сжимания пальцев. В спертом воздухе явственно ощущался запах грязи, пота и засохшей крови.
        Когда Летиция осмотрелась, у нее от страха едва не подогнулись ноги. Писарь наблюдал за девушкой с ленивым любопытством. Наконец он сделал небрежный жест рукой, приказывая сесть на скамейку, перед судейским столом. Самого алькада не было. Летиция примостилась на скамейке и попыталась сосредоточиться, готовясь к худшему. Будучи клозом, она много чего перевидала за тысячелетия существования в разные телах, но не могла сейчас избавиться от страха. Ведь она чувствовала боль, как любой обычный человек, и боялась ее.
        Однако другого выхода у Летиции, в настоящий момент, не оставалось. Она сознательно призналась в преступлении и спровоцировала собственный арест для того, чтобы снять подозрения с Каетано. Тут негромко заскрипела дверь, и появился алькад.
        Судья оказался пузатым старичком, добродушным на вид. Летиция вспомнила, что видела его пару раз в трактире в компании с богатыми купцами. Алькад много пил и все время норовил ухватить Летицию за ягодицы, когда она прислуживала гостям за столом. Сейчас алькад строго хмурил брови, изображая важную персону, но Летиция, к удивлению и облегчению, не почувствовала со стороны судьи особой агрессии. Внимательно и даже придирчиво оглядев девушку с ног до головы, тот негромко причмокнул и приступил к допросу. Больше всего алькада интересовали обстоятельства отношений между Летицией и Диего Риверой, а также причины преступления.
        Летиция рассказала заранее продуманную версию. Рыдая и заламывая руки, она заявила, что стала жертвой беспрестанных домогательств со стороны хозяина трактира. Она долго отказывала сластолюбцу, который, не успев схоронить жену, тут же полез под юбку молоденькой служанки. Но однажды, подкараулив Летицию в коровнике, Ривера набросился на слабую девушку и взял ее силой. После он стал постоянно насиловать ее, угрожая, что иначе лишит ее места.
        - Мне некуда было идти, и некому жаловаться, - плача, рассказывала Летиция. Признаться деду Игнасио она боялась, ибо он был человеком очень строгих нравов. Кроме того, Игнасио дружил с Риверой, и ни за что бы не поверил, что тот способен на такой гнусный поступок. Он скорее бы решил, что Летиция сама соблазнила достопочтимого Диего Риверу, чем поверил словам внучки.
        - Но это ведь не так? - хитро прищурившись, поинтересовался алькад. - Ты никого не соблазняла?
        - Как можно? - возмутилась Летиция. - Я - честная и непорочная девушка. Я даже и думать не думала, что существуют такие любовные утехи, которыми меня принудил заниматься сеньор Ривера.
        - Утехи, говоришь? - протянул алькад и провел кончиком языка по губам. - Утехи… Кстати, по поводу твоего дяди. Ты знаешь, что его вчера поймали на улице?
        - Как?? - Летиция изобразила полное изумление. - Что вы такое говорите, сеньор алькад? Мой дядя умер и был похоронен два дня назад.
        - В том-то и дело, что был… А нынче вылез из могилы, аки мертвец оживший. Что скажешь?
        - Да что ж я скажу-то? - Летиция перекрестилась. - Клянусь Святой Девой Марией, я ничего не знаю. Вчера вечером я уже здесь в подвале сидела.
        Судья задумался.
        - Это верно… А ты раньше за Игнасио ничего не замечала? Ну, что-нибудь этакого…
        - Да чего же за ним замечать? Обычный человек, как все. Правда…
        - Ну-ну, - оживился алькад.
        - Была у него одна странность. Иногда он очень крепко засыпал. Так, что разбудить было невозможно. И спал долго, по двое суток. Как мертвый спал, истинный крест.
        - Как мертвый, говоришь? Интересно.
        Алькад посмотрел на писца:
        - Записал? Про мертвый сон?
        Тот мотнул головой.
        - Интересно… Впрочем, этим делом должна была заняться святая инквизиция. Да не успела. Твой дядя нынешней ночью снова умер. На глазах у монахов-францисканцев. Они его и захоронили обратно… Чудны дела твои, Господи. И хорошо, что он снова умер. А не то, пришлось бы тебе за дядю ответ держать перед инквизиторами.
        Алькад многозначительно посмотрел мимо плеча Летиции на дыбу.
        - Может, и впрямь, передать тебя в Святую палату? Пусть снимут с тебя допрос по всей строгости.
        Летиция побледнела, сложив руки на груди, умоляюще посмотрела на судью:
        - В чем же я перед Святой палатой провинилась? Никогда я против Господа нашего, Иисуса Христа, ничего дурного не замышляла. Клянусь, как на исповеди… В чем виновна, так в убийстве Диего Риверы, а больше ни в чем. Судите меня, сеньор алькад, по справедливости. Всецело доверяюсь вашей милости.
        Алькад с напыщенным видом помолчал. В который раз пристально оглядел, словно ощупал, Летицию, задержав масленый взгляд на ее высокой груди.
        - Так, говоришь, принуждал тебя Диего к прелюбодеянию неоднократно?
        - Постоянно принуждал, истинный крест, - с готовностью подтвердила Летиция. - А в ту ночь, ну, когда я его… бил и душил меня. Вот, посмотрите, какие синяки.
        Летиция показала пальцем на шею, потом расстегнула пуговки на сорочке и приоткрыла грудь почти до сосков.
        - И лоб разбил - вы сами видите. И раньше бил. Принуждал всякие непотребные вещи вытворять… Стыдно признаться, ваша милость.
        - Ну-ка, ну-ка, это важно. Я все должен знать, - заинтересовался алькад, плотоядно потирая руки. - Расскажи подробней, к чему он тебя принуждал.
        Летиция побагровела до кончиков волос:
        - Но мне неудобно о таком рассказывать. Это столь постыдные вещи…
        - Для расследования не существует вещей, о которых можно умалчивать. Моя задача - выяснить все обстоятельства в их полноте. Иначе я не могу вынести справедливого решения. А будешь запираться - применю допрос с пристрастием.
        Алькад бросил выразительный взгляд на дыбу и нахмурил брови.
        - Но, сеньор алькад… - Летиция смущенно покосилась в сторону писца, увлеченно скрипящего гусиным пером по бумаге.
        - Впрочем, я понимаю твою стыдливость… - судья сделал паузу и тоже посмотрел на писца. Тот оторвал взгляд от бумаги и вопросительно уставился на алькада. В наступившей тишине громко щелкнуло в камине горящее полено.
        Алькад сделал повелительный жест рукой.
        - Сходи-ка на обед, братец. Можешь не торопиться. А я пока побеседую по душам с заблудшей овечкой.
        Дождавшись, когда писец покинул комнату, Алькад вылез из-за стола и подошел к Летиции. Несколько секунд внимательно рассматривал девушку, облизывая губы, затем, как бы невзначай, положил ей на обнаженное предплечье потную руку:
        - Я могу поверить в то, что ты - добрая девушка, и применила насилие к своему хозяину, пытаясь защититься от унижения и побоев. Но ты должна быть откровенной и послушной передо мной… Жаль, что нет свидетелей, на которых ты могла бы сослаться в свою защиту… А что сын Риверы, Каетано? Может быть, он бы смог подтвердить твои слова?
        - Каетано ничего не знает, - торопливо произнесла Летиция. - Это очень набожный юноша, который все свободное время уделял молитвам. А за несколько дней до того, как все произошло, он покинул дом, сказав, что решил посвятить себя служению Богу.
        - Что это значит? - алькад приподнял брови.
        - Отправился в монастырь.
        - В какой именно?
        - Я не знаю, ваша милость. Наверное, он сказал об этом отцу.
        - Жаль, жаль, - пробормотал алькад, тяжело дыша и прижимаясь к боку Летиции гульфиком. Рука его, как бы между делом, уже забралась в разрез платья и тискала грудь девушки. - Мне придется доверять лишь твоим показаниям. А как удостовериться?.. Вот, вижу, что есть синяки… Говоришь, Ривера принуждал тебя к различным развратным утехам? Покажи, как это происходило. Мне необходимо занести все в протокол.
        - Я готова показать, сеньор, если вы настаиваете, - хрипло прошептала Летиция, изображая слабое сопротивление. - Но угодно ли это Богу?
        - Не беспокойся. Все процедуры, которые я исполняю, установлены королевским эдиктом с благословления церкви. Идем к дыбе…
        - К дыбе? - испуганно спросила Летиция. - Но за что, ваша милость? Я и так во всем готова честно признаться.
        - Не бойся, дурочка, - судья усмехнулся. - Я ж тебя пытать не собираюсь. Там удобнее…
        Так Летиция уже на первом допросе убедилась в том, что за личиной благодушия и благости алькада скрывалась низменная и похотливая сущность развратного самца. Обстоятельства убийства Риверы судью в дальнейшем интересовали мало. Тем более что свидетелей произошедшего действительно не было, и все оставалось на усмотрение алькада. А вот что его привлекало, так это молодое тело Летиции, которым он хотел пользоваться как можно дольше. Почти каждый день алькад вызывал девушку на допрос, а та применяла все свои немалые женские чары и навыки, чтобы ублажить плоть похотливого старика.
        Отдаваясь алькаду и изображая из себя невинную простушку, Летиция всеми силами старалась снять подозрения с Каетано. И это ей удалось. Но вот спасти свою жизнь Летиция не могла, потому что изначально не имела для этого шансов. Она понимала, что в отсутствие свидетелей защиты ее все равно казнят. Это было лишь вопросом времени.
        Летиция страстно хотела лишь одного - успеть родить до казни. Она боялась, что алькад, по мере развития беременности, утратит свой "естественный" интерес и завершит следствие, послав ее на смерть. Но, к счастью для Летиции, судья оказался извращенцем, получавшим удовольствия от сексуального насилия над беременной женщиной, послушно исполняющей его развратные фантазии. Так минуло почти полгода. И наступил день, когда Летиция почувствовала - срок приближается.
        Незадолго перед этим ход событий подтолкнул и сам алькад. Как-то вечерком, отпустив писца, судья заставил Летицию встать на корточки и вволю удовлетворил свою плоть. Затем, отдуваясь и пристегивая к штанам гульфик, произнес виноватым голосом:
        - Я вчера из Толедо вернулся. Верховный алькад недовольство выказал, что твое дело долго рассматривается. Потребовал, чтобы я принял решение. Понимаешь?
        Летиция подняла глаза, но судья смотрел в сторону.
        - Управитель Аревало тоже недавно интересовался. Почему, мол, убийцу достопочтимого Диего Риверы до сих пор не приговорили к примерному наказанию? Народ в селении возмущается. Мол, если все пришлые девицы будут безнаказанно убивать порядочных людей… Свидетелей защиты у тебя нет…
        - Я понимаю, - ответила Летиция, оправляя подол. - Я давно готова к своей участи. У меня лишь одна просьба, ваша милость. Дозвольте мне разродиться до казни, чтобы оставить после себя ребенка. Я чувствую, что совсем немного осталось. Разве невинный младенец, которого я ношу в своем чреве, виновен в моем прегрешении? Разве он заслуживает казни вместе со мной?
        Алькад с недовольным видом почесал клочковатую бороденку:
        - Даже не знаю. Я и так к тебе был чересчур великодушен.
        - Я понимаю это, сеньор, и премного вам благодарна. Я смогу дополнительно отблагодарить вас. Только помогите мне еще…
        …Летиция проснулась от петушиного крика и, не открывая глаз, долго лежала на соломе, прислушиваясь к жизни, шевелившейся внутри ее тела. Рядом стонала воровка, пойманная накануне на краже вещей из дома купца. По мнению алькада у воровки был сообщник, и вчера вечером ее жестоко избили кнутом, требуя назвать имя. Почти всю ночь она пролежала в беспамятстве и лишь к утру начала приходить в себя.
        Летиция осторожно, стараясь не совершать резких движений, поднялась, подошла к стонущей женщине и протянула ей кружку с водой. Та сделала несколько глотков и что-то пробормотала по-цыгански. Летиция знала цыганский язык, как и много других языков, на которых разговаривало население Испании, но промолчала. Поддерживать разговор не хотелось. Отошла в свой угол и присела на солому, вытянув ноги.
        Она ждала гостя. Вернее, гостью. Алькад пообещал, что вызовет эту женщину на допрос, как свидетеля. А потом устроит ей свидание с Летицией. Алькаду, разумеется, нельзя было доверять. Но Летиция знала, как поймать его на крючок. Ей ли, познавшей тысячелетия, не раскусить этого жалкого сластолюбца?
        Она сделает все, как надо. Раз уж судьба распорядилась так, что она влюбилась в смертного человека и соблазнила его, она исполнит свой долг перед ним. Перед ним - милым славным мальчиком Каетано…
        Дом отца Григория (продолжение)
        …Услышав сквозь сон петушиный крик, София подумала, что еще очень рано. Поворочалась на кровати и, натянув простыню на голову, решила снова заснуть, чтобы доглядеть сон. Она по опыту знала, что если сразу заснуть, то сон может вернуться. А ей хотелось его доглядеть: сон хотя и был страшноватый, но затягивал в подсознание тягучей, парализующей волю, неотвратимостью. Такое же ощущение она испытывала в детстве перед закрытой дверью в подвал дедушкиного дома. Страшно, но и любопытно так, что мочи нет. И хочется открыть дверь, интуитивно догадываясь, что бояться, в общем-то, нечего… Еще тогда, будучи совсем маленькой, София начала понимать, что страх идет не извне, а таится внутри человека. Страха не существует, пока мы его не выдумаем…
        София полежала какое-то время под простыней, даже вспотела, но безрезультатно. Сон не хотел возвращаться, словно петушиный крик обрезал все нити, связывавшие ночные видения и реальность. И уже почти все исчезло из памяти, кроме отрывистых размытых картинок: каменные стены и низкие потолки, горящие свечи, приглушенные всхлипы и стоны; и еще оставалось неясное чувство тревоги и стыда, как будто она занималась во сне чем-то недозволенным и даже мерзким, о чем нельзя вспоминать…
        София решила посмотреть на часы и с усилием разлепила ресницы. И удивилась. Шел первый час дня. "Какой же петух в половине первого? - подумала. - Разве что, если уж совсем сумасшедший. Или мне приснилось, что кричит петух?"
        Чтобы окончательно прогнать из памяти навязчивые ощущения, она встала и прошла в ванную комнату. Там долго брызгалась у раковины, обмывая вспотевшее тело пригоршнями холодной воды, пока не наступило чувство свежести и бодрости. Потом начала осматривать дом.
        …Покачиваясь на поскрипывающей кровати в спальне отца Григория, София разглядела в полумраке (окно было задернуто занавеской) на стене две черно-белые фотографии в рамочках. Спрыгнув с кровати, подошла поближе. На первой фотографии она увидела молодую темноволосую женщину с продолговатыми миндалевидными глазами. Женщина сидела вполоборота, видимо, где-то в фотостудии, выпрямив узкую спину. Светлая кофточка с узким разрезом не скрывала выпуклую грудь. На лице с высокими скулами - осторожная, как будто испуганная, улыбка. "Красивая, - отметила София. - Неужели это Гузель?". София еще ближе подошла к стене, вглядываясь в загадочное лицо восточной красавицы. "Вот он - клоз. Существо, управляемое таинственной моледой. Существо или человек? Как все запутано. И по лицу ни о чем не возможно догадаться. Бедный отец Григорий. Наверное, он ее сильно любил. Каково такое пережить?"
        На втором снимке фотограф запечатлел девочку лет семи-восьми. Маленькая, худенькая, ладони послушно сложены на коленках. Продолговатые печальные глаза с густыми ресницами и такая же, как у матери, немного испуганная улыбка…
        Внезапно София услышала чье-то тяжелое дыхание. Замирая от страха, скосила глаза вбок. И тут же, сквозь щель в занавеске, увидела темный блестящий квадратик любопытного собачьего носа. От сердца сразу отлегло, но ноги по-прежнему не желали слушаться. София вспомнила, как перед сном отец Григорий предупредил - ночью во двор не выходить, он выпустил из загона злую-презлую собаку.
        "Что же он, не загнал ее утром? - сердито подумала София. - А если бы я сейчас во двор вышла? Это ж какого она роста, если голову в окно засовывает?"
        Словно услышав мысли девушки, собака довольно миролюбиво взвизгнула и снова тяжело задышала, высунув из пасти толстый язык. Тут София сообразила, что, возможно, пес привык таким образом обращаться к своему хозяину, который спал в этой комнате. Все еще на не очень твердых ногах София подошла к окну и, раздвинув шторки, рассмотрела, что с этой стороны дома устроен собачий загон. На расстоянии примерно метра от стены дома, от угла до угла, шел проволочный забор, отгораживающий загон от садового участка. На участке росло несколько плодовых деревьев, а в углу, прямо напротив окна, зеленели молодыми ягодами кусты малины.
        - Вв-ав, - напомнил о себе пес басистым голосом, но не громко, а, скорее, деликатно. И завилял длинным тяжелым хвостом. Пес стоял на задних лапах, положив передние на подоконник. При ближайшем рассмотрении он оказался не таким уж гигантом, но мускулистым, с мощной грудью.
        "Овчарка, наверное", - подумала София. А вслух сказала:
        - Тише, собака. Наверное, кушать хочешь?
        - У-у, в-вав, - подтвердило воспитанное животное.
        - Сейчас, посмотрю чего-нибудь.
        София вышла на кухню. В холодильнике она обнаружила кастрюлю с супом, а в ней кость с кусочками мяса. Подумав, София вытащила кость, слегка обстругала мясо ножом, и отнесла мосол собаке, которая приняла угощение со сдержанным энтузиазмом.
        Услышав довольное урчание, София почувствовала, что тоже проголодалась. Проведя тщательный осмотр кухни, она нашла там яйца, помидоры и лук и поджарила яичницу. Это было одно из немногих блюд, которая София умела готовить почти в совершенстве.
        На веранду София не выходила, чтобы ненароком не разбудить Михаила. После нервных и суматошных последних дней, когда события, обстоятельства и люди мелькали в калейдоскопическом сумбуре, ей хотелось как можно дольше побыть одной. Или, хотя бы, наедине с собой. Увидев на полке шкафа в гостиной несколько чистых тетрадок в клеточку, София взяла одну их них и села за стол. Ее пытливый ум требовал как-то сгруппировать и систематизировать впечатления, полученные за последнее время. Она написала на листочке, в колонку через интервал: Бартолоум, Винкеслас, Мартинес, Донато. Обвела надписи в кружочек. Затем в сторонке вывела "София" и взяла свое имя в квадратик. Подумав, написала ниже Рогачевы, Миша, отец Григорий…
        К тому времени, когда встал Михаил, София уже исписала треть тетрадки. Она пыталась разобраться: и в том, что происходит, и в том, что делать дальше. Из головы не шла фраза Юрия Константиновича: "Тебе самой надо решить, чего ты хочешь". А чего она хочет?
        Она мечтала о карьере ученого. А какой же ученый без открытия? И когда она начала работу с рукописями то, конечно же, надеялась, в глубине души, обнаружить что-то новое, неисследованное. Разумеется, ее увлекал и сам процесс, но итог-то, итог ведь тоже важен. Даже землекоп не просто так перебрасывает землю с места на место, а роет траншею или яму, стараясь достичь конкретной цели. Чего же тогда говорить об ученом? Он всегда стремится сказать свое слово, первым прикоснувшись к неведомому.
        И вот, кажется, она наткнулась на что-то подобное… Явно наткнулась. Иначе бы вокруг не разгорелся такой сыр-бор, как выражалась бабушка Софья. Маленькая София не понимала, как может загореться сыр вместе с бором, пока бабушка не объяснила. Мол, есть такая пословица: загорелся сырой бор из-за одной сосенки. То есть, в общем-то, из-за пустяка произошло большое несчастье.
        Но сейчас она столкнулась не с пустяком. Из-за пустяков людей не пытают и не убивают. Но где или в чем таится главная загадка? Анибал просил отдать флэшку с рукописями. Вернее, с копиями рукописей. Он ничего не говорил про перевод рукописи Каетано, который София сделала. Это обстоятельство Анибала, похоже, совсем не волновало. Но он сказал, что София должна отдать материалы. Что ей нужно избавиться от них. Кажется, так… Да, именно так и сказал: "Всем будет лучше, если ты избавишься от материалов". Какие выводы из этого можно сделать?
        Во-первых, тех людей, которые стоят за Анибалом и, возможно, Гомесом, мало беспокоят знания Софии. Почему? Видимо потому что в рукописи Каетано нет особой тайны. Да, там упоминается о загадочных клозах. Ну и что? Без оригинала вся эта история выеденного яйца не стоит. Да даже и с оригиналом. Максимум, на что она тянет, так это на новеллу эпохи Возрождения. Иными словами, никакого доказательства существования клозов в сочинении Каетано нет.
        Все зло, приведшее уже к двум убийствам, таится во второй, еще не расшифрованной, рукописи. В записках монаха содержится лишь слабый намек на ее содержание. Как там, у Каетано? "Только посвященному откроется путь туда, откуда начинается вечность… И ты найдешь то, что ищешь, в горах Синая…" Что же там такое может быть? Интересно? Да. Еще как.
        "Если бы я смотрела приключенческое кино, то сказала бы, что дух захватывает от одной мысли о страшной тайне, - подумала София. - Но это в кино. А сейчас все происходит с тобой. Ты можешь попытаться разгадать загадку. Но вдруг, как говорил Винкеслас, открыв дверь, ты увидишь, что за нею - бездна? И дверь уже не закрыть… И что тогда? Ты к этому стремилась?.. Но как же тогда долг ученого? Разве ученый не обязан идти до конца, отринув сомнения?..
        И Донато почти не звонит, говорит, что это - опасно, могут вычислить. У меня новый номер мобильного телефона. Значит, следят за Донато, и только потому, что он связан со мной? Неужели я так кому-то опасна? Или нужна?.. Быстрей бы приезжал Донато, он бы посоветовал… Посоветовал что?.. Ну, не знаю. Он должен. Хотя он всегда интересовался только собой… Нет, я не справедлива. Он заботился обо мне. И в последний день, в субботу, он вел себя так решительно. Даже грубо. Странно… А вот Михаил… Зачем я их сравниваю? Совершенно ни к чему их сравнивать. Что за глупости?.. Я даже не знаю, женат ли он? Вряд ли… А если "да"?.. О чем я думаю? Опять отвлеклась…"
        Появившись в гостиной, заспанный Михаил сладко зевнул, а потом благодушно поинтересовался:
        - У нас кто сегодня на кухне дежурит? Я или ты?
        - Сходи и узнаешь, - буркнула София, не отрываясь от тетрадки.
        Михаил немного постоял у дверного проема, потом молча ушел на кухню. Вскоре оттуда донеслось отрывистое постукивание ложки о днище сковородки. София непроизвольно улыбнулась. Тут же попыталась снова сосредоточиться, но деловой настрой был потерян. Она отложила в сторону ручку и вздохнула. "Наверное, я не очень вежливо с ним говорила. Разве он в чем-то виноват? Хотя мог и пораньше встать. Я же все же гостья…"
        Тут же возразила сама себе: "Не капризничай. Ты сама всем доставила хлопоты. Тебе помогают, как могут. Наверное, дело в том, что они - чужие люди. Хотя порой и кажется… Тот же Миша. Он добрый и заботливый. Но его же нельзя сравнить с Донато, правда? С Донато можно говорить обо всем… Правда, он почти никогда не слушает, а лишь делает вид. И все равно - он мой друг. А Миша, может, вовсе притворяется. Из вежливости. И вообще - зачем его сравнивать с Донато? Что за глупости? Вот приедет Донато, и все станет на свои места…"
        Помаявшись в раздумьях несколько минут, София вышла на кухню. Михаил сидел за столом, спиной к двери, и подтирал кусочком хлеба остатки яичницы. Уши у него смешно шевелились. На коротко остриженном затылке бугрилась внушительная шишка.
        - Ты зачем повязку снял? - София хотела спросить строго, но голос у нее предательски дрогнул.
        - Она сама соскочила, пока спал, - отозвался Михаил, не оборачиваясь. - Ты не переживай, заживет, как на собаке.
        - Тут, кстати, собака совсем большой, - София не знала, как продолжить разговор, чувствуя нарастающую неловкость.
        - Она большая, но не злая. Только напугать может, - Михаил, наконец, обернулся и вдруг улыбнулся. - Ты чего в дверях стоишь, как чужая? Давай, вместе чай попьем. Я только что заварил. Справишься? Кружки вон там, в тумбочке.
        - Я знаю, - почему-то обрадовавшись, сообщила София. - Сиди, я налью. Тебе сколько сахару?
        - А ты, сколько себе кладешь?
        - Я сладкий люблю.
        - Да? - Михаил хмыкнул. - Сразу видно.
        София порозовела, услышав, как ей показалось, двусмысленность, и уже собралась по привычке вступить в полемику, но… в последний момент промолчала. Не то было настроение, не боевое.
        Когда девушка села напротив, поставив на стол кружки, Михаил внимательно посмотрел ей в лицо. София с независимым видом поморгала глазами, поерзала на стуле, затем, не выдержав, спросила:
        - Ты зачем так смотришь?
        - Хочу с тобой поговорить, - внушительно начал Михаил, но голос его внезапно сел. Он отхлебнул чая и замолчал.
        - Говори, - зачем-то шепотом сказала София.
        Михаил приподнял левую ладонь, повертел ее, внимательно разглядывая, а затем "Раз!" и положил на ладонь Софии.
        - Я вот что хотел сказать, на всякий случай. Чтобы ты не думала… ты симпатичная и вообще… Честно скажу, ты очень мне нравишься. Как женщина. Но это не важно.
        - Почему? - вырвалось у Софии. Тут же испугана подумала: "О чем это я? А он о чем?"
        - Я хочу, чтобы ты знала. Просто так, - сбивчиво продолжил Михаил, кусая губы. - Я твой друг. Настоящий.
        - Друг? - совсем тихо повторила София. И почувствовала, что краснеет. Ну, почему она родилась рыжей? Брюнеты, говорят, совсем не краснеют.
        Ладонь Михаила продолжала лежать на ладони Софии. Пауза затягивалась. София глубоко вздохнула и выдохнула обратно. "Чего же я молчу? А вдруг он меня сейчас поцелует? - вынырнула на поверхность сознания морально неустойчивая мысль и сейчас же спряталась, словно испуганная мышь в норку. - Наверное, я должна что-то ответить? Друг - это больше, чем любовник. Ой! Это я подумала или вслух сказала?"
        Во дворе негромко хлопнула калитка.
        - Я, наверное, все-таки, совсем плохо говорить по-русски, - быстро произнесла София. - Иногда.
        Михаил сидел с растерянным видом.
        - Ты настоящий товарищ, Миша. Ты мне почти… почти, как брат, - София неуверенно улыбнулась и, снова понизив голос, смущенно добавила: - Я тебя поняла. Но мы еще будем говорить, да? Мне показалось, что кто-то пришел…
        Пока Миша общался с отцом Григорием на дворе, София быстро помыла посуду и вскипятила воду в электрочайнике. Ей хотелось чем-то заняться, чтобы прогнать из головы ненужные мысли. Мысли, сбивающие с толку и вносящие сумятицу. В это время в кармане сарафана забренчал мобильник…
        Потом они сидели на веранде и пили чай с теплыми булочками, которые священник купил по дороге, в кондитерской. Разговор сначала шел на отвлеченные темы, и поддерживали его в основном отец Григорий и Михаил. София заметно нервничала и пыталась отмалчиваться, несмотря на попытки хозяина дома расшевелить ее.
        - Я с Юрием Константиновичем недавно созванивался, - сказал священник. - Похоже, что Гомесу удастся выйти сухим из воды. Максимов на допросе показал, что Гомеса он вызвал, как представителя консульства, когда узнал, что София - испанка. Якобы хотел передать ее с рук на руки, как гражданку иностранного государства. Дальнейшее будет зависеть от того, удастся ли следствию доказать, что Максимов причастен к похищению Софии. Если "да", то тогда, возможно, Максимов и разговорится. Если "нет", то этот помощник консула нам еще может нервы попортить… Одно радует. Судя по реакции консула, он услышал о Софии Родригес впервые. А это значит, что в Испании ее пока не разыскивают. Да и Гомес, получается, действовал автономно.
        - Знать бы, кто за Гомесом стоит, - задумчиво произнес Михаил. - А ты, София, что думаешь?
        - Не знаю, - девушка покачала головой. - Но есть один факт, который, как это сказать? Который меня не радУет. Уже убито два человека из числа тех, кто знал про рукописи.
        - Ну, предположим, Мартинеса-то ты сама ухлопала, - неосмотрительно заметил Михаил и тут же осекся под укоризненным взглядом священника. - Я хотел сказать… ну, в общем, что не надо сильно бояться. Вовсе не факт, что тебя хотят убить.
        - Я все поняла, Миша, - София поджала губы. - Я понятливая. Я помню, что я - убийца. Я это всегда буду поминать.
        Она опустила голову и прикрыла глаза рукой. Михаил демонстративно стукнул себя кулаком по лбу и с мольбой взглянул на отца Григория.
        - Это правильно и нормально, что ты переживаешь, София, - медленно, с участием произнес священник. - Человек должен осознавать то, что он совершил. Но не надо впадать в отчаянье и уныние, это тоже тяжкий грех. Надо стремиться к добру и творить добрые дела. Невзирая ни на что.
        - Вы говорите почти как мой дедушка Бартолоум. А разве Бог может простить убийство человека? - София отняла ладонь от лица и вопросительно посмотрела отцу Григорию в глаза. Тот грустно усмехнулся.
        - Ты меня спрашиваешь? У вас, католиков, даже римский папа прощает, индульгенции выписывает. Чего уж о Боге говорить? Шучу… И у нас, православных, священник может грехи отпустить. Но я, может быть, неправильную вещь скажу, как священнослужитель. Дело не в чьем-то прощении, суть - в покаянии. Грех - не долг. Долг вернул - и забыл. Грех же всегда с человеком, как горб. Не для того, чтобы человек себя униженным чувствовал, а для того, чтобы в гордыню не впадал… На Высшем суде всем воздастся по заслугам. Человек же, пока жив, должен стремиться поступать по совести. А там уж, как говорят в народе, Бог простит. Нет человека, который бы сам был без греха - так в Писании сказано.
        Священник помолчал, раздумывая. "Дергается, девчонка. Настроение, как на качелях. Десять минут назад хмурилась, пять минут назад улыбалась, а сейчас уже плакать готова. Попала, как кур в ощип. Да еще у Мишки язык без костей, впереди мыслей бежит… Чего-то прилип Мишка к этой испанке. Не втюрился ли часом? Не ко времени это… Она и так на взводе. То сама человека застрелила, то ее чуть не убили. Еще хорошо держится… Ты вспомни, как сам первого душмана застрелил? Там и душман-то был - пацан с гранатометом. А ты трое суток спать не мог. Что тогда тебе комроты сказал? Мог бы сказать - не распускай сопли. Мочи их всех, как зверей. А он рассказал, как при зачистке кишлака случайно женщину застрелил. Пальнул на движение, не думая, а та по двору перебегала… И как вы потом? - спросил ты. А никак - ответил комроты. Помню - и воюю. Главное, человеком оставаться всегда. А человек так устроен, что чувствует и переживает. И не забывает. В отличие от скотины… Не молчи. Они от тебя слова ждут правильного".
        - Я вот, тоже грешный человек, - отец Григорий кашлянул. - Было дело - даже хотел сан с себя сложить. А потом подумал - мне ли решать? Раз Бог тебя призвал - неси службу до конца. Коли веруешь. А вот если веру потерял - это уже совсем другое дело.
        Михаил покосился на священника, потом перевел взгляд на Софию. Та сидела с задумчивым лицом, сложив ладони в замок и прижав их к подбородку.
        - Отец Григорий, а почему вы хотели сан сложить? Я не слышал про это. Вы нам можете рассказать?
        - А надо?
        Священник отвечал Михаилу, но обращал вопрос Софии. Та, почувствовав взгляд, встрепенулась.
        - Сказывайте, - произнесла тихо.
        - Ну, что же… От Бога все равно ничего не утаишь. За язык меня никто не тянул. Хотя… На такой вопрос даже на исповеди трудно правду сказать. Я и не говорил. Кроме Юрия никто правды и не знает… Ладно, раз пошел такой разговор, молодые люди. Да и обстоятельства… Может и лучше будет, если вы про это узнаете. По-честному… Большой грех я тогда на душу взял. Ох, большой.
        - Это опять из-за клозов? - София подобралась на стуле. Глаза ее сосредоточено прищурились.
        - Из-за них, проклятых… После смерти Гузели как-то один к одному стало у меня накапливаться. Не знаю, как даже это правильно назвать. Словом, будто я что-то неправильно делаю… Вы ведь, видимо, в курсе, что у меня раньше любимая девушка была, Наталья? На ней потом Сизоненко Виталий женился?.. Так вот. После того, как Виталия в психушку посадили, стал я потихоньку с Наташей по-новой общаться. Сначала-то все общение вроде бы лишь из-за Витальки шло. Я и не думал тогда, что у меня к Наталье что-то сохранилось. А потом начал чувствовать - тянет меня к ней. Верно в народе говорят - старая любовь не ржавеет… И, что самое постыдное, Наташка сама от меня на дистанции держалась. Поводов особых не подавала. Ну, разве где улыбнется или бедром качнет - куда женщине без этого? Но, по большому счету, я сам к ней полез. Бес обуял - одно слово.
        Однажды очутились мы вдвоем у нее в квартире и… Словно затмение на меня какое нашло. Попытался я Наташу обнять и поцеловать. Да она не далась, вывернулась. "Ты чего, - говорит, - Гриша? Не надо. Да и грех. Виталий в больнице, а ты… Ты симпатичный и добрый, но я не могу так".
        Застыдился я тогда. Извинился и ушел. Шагаю по улице, костерю себя последними словами… А у самого из памяти не идет, какое у нее тело - упругое, да горячее… Вот же, думаю, как бес в человеке крепко сидит. Ты его гонишь, а он так и норовит извернуться, да с другого бока зайти. Мне бы голову молитвами занять, а не телом горячим… И вдруг меня как будто кипятком ошпарило. Так, что я даже замер на месте. Стоп, думаю. Горячее тело… И стукнула мне в голову такая простая мысль, что поразился я, как же раньше о таком не подумал? А вдруг женщина, с которой Виталий, будучи клозом, приходил на кладбище, никто иная, как Наташа? Тогда ведь ночь была, темно. Никто той бабы, которая Игоря укусила, толком не разглядел.
        Гоню я от себя эту страшную мысль, но куда там. Засела она в мозгу, словно кол осиновый. Вот так… И стал я исподволь Наталью проверять. При разговоре то один вопрос будто невзначай задам, то другой. Наши старые встречи вспоминаю, товарищей еще школьных. И чувствую, что как только такой разговор заходит, о наших прежних годах, Наталья сразу его сворачивает. Не помнит ничего, отвечает - невпопад, имена наших старых друзей - путает. Я специально несколько раз имена переврал, а она промолчала, будто так и надо. В общем, так меня замучили эти подозрения, что спать перестал… И решился я на откровенный разговор. Хотя и не знал, как толком подступиться.
        Как-то раз навестили мы могилу Виталия на кладбище. Это уже после его гибели случилось. Дело было зимой, темнеет рано. Идем мы потихоньку по улице, к электричке, и тут я ее торможу. Дозрел, что называется. "Стой, - говорю, - Наташа, надо поговорить". Стягиваю у нее с одной руки перчатку, беру ее ладонь. Чувствую - ладонь горячая, как лепешка из духовки. Ага! - думаю. На улице минус десять, а тебя разжарило?
        Наталья на меня косится: "Что с тобой?" А я смотрю ей в глаза и чудится мне, будто у нее в глубине желтые огоньки мерцают. Я ведь специально еще время выбрал, период полнолуния, чтобы наверняка. У клозов в этот период самый пик активности. "Со мной-то, - говорю, - ничего. Со мной все в порядке. А вот почему у тебя такие руки горячие? И глаза поблескивают?.. Скажи мне, подруга, когда же ты клозом-то стала?"
        Она молчит. Потом отвечает: "Ты что, Гриша? С ума сошел? Как Виталий?" - "Нет, - говорю, - пока еще не сошел. А вот тебя я насквозь вижу. Отвечай честно - ты клоз?"
        Она опять молчит. До-о-олго молчит. Затем спрашивает: "Хочешь узнать, клоз я или нет?" - "Хочу!" - "А ты догадайся!". И вдруг целует меня в губы: крепко-крепко. Так, что я ошалел. Потом вырывает у меня руку и отскакивает чуть ли не на метр. Стоит и смотрит глазищами своими, мерцающими. А в меня словно зверь вселился, который добычу чует. "Стой! - кричу. - Иди ко мне!" И к ней бросаюсь. А она от меня разворачивается и через дорогу. И поскользнулась. Гололед был. А там - самосвал. Прямо на нее.
        Священник замолчал. Переставил, не поднимая глаз, с места на место пустую чашку.
        - А вы хоть поняли, ну… - Михаил, разрывая неловкое молчание, повел в воздухе рукой.
        - Клоз она или не клоз? - священник указательным пальцем потер в уголке глаза, будто убирая соринку. - Да кто ж его знает? У мертвого не спросишь. Правда, на следующий день уже, стал я зубы чистить. И чувствую - ссадина у меня на нижней губе. На слизистой. Вроде ранки.
        - Если бы она была клозом, то могла вас инфицировать эрзац-моледой. Я правильно понимаю?
        - Правильно. А если я не инфицировался, значит, она клозом не была. Или я - сварг, и моледа на меня не действует. Или я сам губу прикусил в запале. Я ведь после гибели Наташи несколько часов словно в полусне находился… Вот такие пироги. Так до сих пор и не знаю - прав я тогда был или бес меня попутал…
        Вот и решил я, что надо сложить сан. Что недостоин я людям слово Божье нести. Посоветовался с Юрием Константиновичем, больше и не с кем было. А он мне сказал, так, по-простецки. Мол, уйдешь ты из храма, а кто твое место займет? Подумал об этом? Ты уже все искушения прошел, никаким сатаной тебя не испугаешь. Не зря ведь в народе говорят, что за одного битого двух небитых дают… Вот так и остался я, грешник, других грешников на путь истинный наставлять.
        А ты, София, не изводи себя из-за этого Анибала раньше времени. Сдается мне, недобрый он был человек. Только таился до поры до времени.
        София покачала головой. То ли соглашаясь со священником, то ли в такт своим мыслям.
        - Мне иногда кажется, что это совсем плохой сон. Все эти дни. Как это по-русски? Кошмара?
        - Да, есть у нас такое слово. Только без "а" на конце. Просто "кошмар".
        - Просто "кошмар", - повторила София. - Даже слово неприятное. Словно змея шипит. Так хочется - заснуть и проснуться, будто все приснилось… Я мыслила - этот вот Виталий. Какой он бедный был. Он, наверное, совсем не понимал, где, что. Где правда, а где этот, кошмар.
        Снова повисла пауза.
        - А у меня тут по ходу дурацкий вопрос возник, отец Григорий. Можно сказать, технический, - бодро произнес Михаил. - Как эти товарищи умудряются так ловко кусаться? У них что, после переселения моледы клыки вырастают?
        - Нет. Не вырастают, - священник покачал головой. - Я этот вопрос выяснял у Виталия. Он ведь помнил… кое-что. Так вот, клозы специальную коронку на зуб надевают. Когда на "охоту" выходят.
        - Вот оно как. Я тоже по поводу Виталия еще спросить хотел, - Михаил, казалось, обрадовался возможности перевести разговор в новое русло. - Вот прочитали мы с Софией его записки. Раньше я бы просто решил, что это фантастика или бред. А теперь получается, что он какую-то правду знал. Вы сказали, что он кое-что помнил. А почему подобное произошло? Ведь другие не помнят ничего.
        - Ну, однозначно я ответить не могу. Лишь предположить… Видимо, произошел некий сбой в моледе. Ведь моледа является носителем огромного массива памяти. Просто гигантского. Видимо, когда она находилась в мозгу Виталия, что-то в этой моледе заклинило, и она скачала часть своей долговременной памяти в мозг Виталия. Вот так. И он начал вспоминать.
        - Вспоминать или фантазировать? Вы ведь с ним много общались, отец Григорий. Он действительно был душевнобольным? Или?
        - Или-или? Третьего не дано? Узнаю логику юриста. Тут сложнее, Миша. Являлся ли Виталий душевнобольным? Вопрос на засыпку, - отец Григорий провел рукой по густым седым волосам, хмыкнул. - Все зависит от критериев. Есть такое древнеримское высказывание: insanus omnis furere credit caeteros…
        - Сумасшедший считает, что все остальные - сумасшедшие, - тут же перевела София.
        - Хм… Ну да, верно. По критериям психиатра Василия Ивановича, ставившего диагноз, Сизоненко сумасшедшим являлся. Но откуда берутся подобные критерии? Подумайте сами. Критерии вырабатывает экспертное сообщество. А оно - часть всего общества. Иными словами, опирается на стандартные представления о "правильном" и "неправильном", сложившиеся в этом обществе… Навтыкало общество правила-колышки, натянуло на них, критерии, словно колючую проволоку, и получился загон. Живешь внутри загона, соответствуешь правилам - значит, отвечаешь установленным стандартам… А на поверку может оказаться, что в этом загоне как раз и расположен форменный дурдом. А нормальный мир - снаружи, за колышками.
        Впрочем, на эту тему можно долго рассуждать… Что касается душевного здоровья Виталия, я бы сказал так. Виталий знал и ощущал то, что выходило за рамки понимания людей, ставивших ему диагноз. И поэтому для них он являлся психом… Хотя, умные врачи понимают, насколько порой условны бывают эти критерии. Тот же Василий Иванович, помню, как-то в разговоре со мной пошутил: степень сумасшествия пациента зависит от степени сумасшествия врача. Профессиональный цинизм, так сказать.
        - А вот лично для вас? Насколько Сизоненко был болен? - София зажмурила один глаз, словно целилась из пистолета в мишень. - Его запискам можно доверять?
        - Относительно.
        - Как? Я заплуталась.
        - Чего? За-плу… - не понял священник.
        - София, для краткости, объединила два слова, - быстро вмешался Михаил. - "Заблудилась" и "запуталась".
        - А-а, запуталась…Ты же ученый, София, помни о диалектике. Лично я не думаю, что Виталий был сумасшедшим. Но фантазией он обладал буйной. Что называется, без тормозов. Стремясь придать своим воспоминаниям логическую стройность и непротиворечивость, он вполне мог что-то домыслить. Ведь его воспоминаниям тысячи, если не десятки тысяч лет. К тому же они фрагментарны… Представьте, что наши воспоминания, это некие потоки, сдерживаемые в отведенном русле плотинами. Моледа разрушила в мозгу Виталия эти плотины, и все воспоминания хлынули одним бурным потоком. Бедный Виталий пытался этим потоком как-то управлять, но…
        - Если бы знать верно, что он помнил, а что домыслил, - София в задумчивости поводила чайной ложечкой внутри пустой кружки, будто размешивала сахар.
        - По моим представлениям о мироздании, - заявил Михаил, - я скорее готов поверить в само существование хронотов, чем их в космическое путешествие.
        - А ты до сих пор сомневаешься в том, что хроноты существуют? - София усмехнулась. По ходу беседы она оживилась, к ней вернулась непосредственность.
        - Да. Пока собственными глазами не увижу - не поверю.
        Произнеся эту фразу, Михаил обвел собеседников задиристым взглядом.
        - Ох, Миша, не буди лихо, пока оно тихо, - почти под нос пробормотал отец Григорий. София внимательно посмотрела на священника и инстинктивно поежилась.
        - Миша, а чем тебе не нравится версия космического путешествия? Ведь это так обычно.
        - Обычно? Пока еще лишь для фантастических романов. Ну, перелет с одной планеты на другую, предположим, реален. Даже в другую галактику - чем черт не шутит. Но вероятность встретить в космосе абсолютно идентичных братьев по разуму равна нулю.
        - Не равна нулю, а стремится к нулю, - поправила София. - Это не одно и тоже. Вселенная бесконечна, и в ней допустимы любые комбинации вариантов.
        - Это математически. А на практике, в реальной жизни, это одно и тоже. Что ноль, что ноль целых и какая-нибудь одна миллионная. Не верю я в то, что хроноты были инопланетянами.
        - То есть, Сизоненко все выдумал? Но тогда откуда взялись хроноты?
        - Не знаю, - Михаил помолчал. - Может, их и вообще не было. И нет. Черт его знает!
        - Не чертыхайся всуе, - отец Григорий поморщился. - Но в чем-то ты, возможно, и прав. То, что жители Планеты, о которой писал Сизоненко, нашли в космосе братьев не только по разуму, но и по телу, мне тоже представляется сомнительным.
        - Но тогда откуда взялись хроноты? - нетерпеливо повторила вопрос София.
        - Мне приходила в голову одна ненаучно-фантастическая теория, снимающая многие противоречия. Но это… всего лишь предположение. Меня гораздо больше интересует сегодняшний день и та составляющая в сочинении Сизоненко, которую можно считать реально существующей. Как бы Михаил не сомневался в ее существовании.
        Из прихожей на веранду, через открытую дверь, донеслись негромкие аккорды токкаты Баха.
        - Это у ворот, звонок, - пояснил священник и повернул голову в сторону улицы. - К нам кто-то пожаловал.
        - Я совсем забыла сказать, - сбивчиво проговорила София, водя указательным пальцем по столу. Уши у нее порозовели. - Не помянула. Я, наверное, знаю, кто приехал…
        Восьмой день второй фазы луны. Дом отца Григория
        - Значит, убита одним ударом?
        - Одним. При этом, в общем-то, не смертельным, если оказать своевременную помощь. Но кровопотеря при таком ранении большая, поэтому надо торопиться. Получается, не успели.
        - Как ты думаешь, сколько времени она еще жила после ранения?
        - Ориентировочно: от получаса до часа.
        - Ты уверен?
        - Я же не экстрасенс, товарищ полковник, - эксперт развел руками. - Вскрытие покажет.
        - Это все?
        - Ну, вот еще, обратите внимание. На левой руке, на внутренней стороне локтевого сустава, порез. Похоже, девушка пыталась закрыться рукой…
        - Да, похоже… Хорошо. В общих чертах понятно. Работайте дальше.
        Полковник Углов посмотрел на Рогачева:
        - Юрий Константинович, давай-ка отойдем в сторонку.
        Они вышли из дома во двор и присели под навесом на деревянной скамейке около забора. Углов закурил сигарету, помолчал. Было раннее утро. Солнце, едва присевшее к ночи за горизонт, уже снова выкатывалось на востоке на край неба, слизывая теплыми лучами капли росы с травы и листьев.
        - А денек-то какой опять намечается? Живи - не хочу, - мечтательно проговорил Углов, глядя на присыпанную крупным песком дорожку. Там уже заступила на новую трудовую вахту дружная бригада муравьев, деловито пихая хлебную крошку. - Хорошо, наверное, на пенсии, а?
        - Хорошо в молодости, когда о пенсии даже не думаешь. Степан Александрович, ты не стесняйся. Говори прямо, если что не так. Мы с тобой почти четверть века знакомы, - Рогачев сморщился, помассировал ладонью затылок. - Черт, вторую ночь толком не сплю. Дай-ка и мне сигаретку. Отравлюсь тоже.
        - Ты ж давно бросил.
        - Это для жены… А в мужской компании иногда можно. Тем более… Так что тебя беспокоит?
        - Хорошо. Давай напрямую, Юрий Константинович, - полковник, перестав пускать дым колечками, опустил руку с сигаретой. - Когда ты меня попросил заняться похищением Родригес, не поднимая лишнего шума, я пошел тебе навстречу. Хотя она гражданка Испании, и мы обязаны были, прежде всего, поставить в известность министерство иностранных дел… Но, ладно, это дело уже запущено и пошло по инстанциям. Там все подтверждается по поводу похищения, хотя с мотивами еще разбираться и разбираться. Всю правду бандюганы все равно не скажут, но факт похищения можно считать доказанным. Главное, что ты мне помог Максимова взять и прищучить. Теперь мы будем эту гниду трясти до посинения по всем его гнилым делам. Не за одно, так за другое я ему срок намотаю… Но вот сейчас уже не похищение, а убийство. За цветочками пошли ягодки. Юрий Константинович, я же не дурак. Тут что-то явно нечисто. И ты от меня скрываешь какие-то важные подробности. Так дальше нельзя…
        - Согласен. Ситуация выходит из под контроля, - Рогачев в сердцах бросил недокуренную сигарету на землю. Затем, крякнув, нагнулся и поднял окурок. Оглядевшись, отправил его в жестяную банку, приколоченную к деревянной стойке навеса. - Только ты зря обижаешься - за дурака я тебя не держу. Тут в другом загвоздка. Не хотел тебе голову ненужными подробностями забивать.
        - Ты же знаешь, что в наших делах ненужных подробностей не бывает. Разве не так?
        - Так. Только подробности уж больно… невероятные. Даже не уверен, поверишь ли ты мне.
        - Тебе я всегда поверю. Ты излагай.
        - Хорошо. Тогда я очень кратко, самую суть. Ты должен помнить: в конце восьмидесятых - начале девяностых занимался я, по линии своей "конторы", одним писателем-неудачником, по фамилии Сизоненко. Кончилось тем, что его убили в психушке. А заодно главврача и секретаря-машинистку зарезали.
        - Ну, еще бы мне не помнить. Убийцу мы тогда взяли. Сам его допрашивал. Скользкий и странный тип. Маньяк не маньяк, но что-то навроде того. Санитар Петрушин, так, кажется, его звали?
        - Петрухин. Так вот…
        Когда Рогачев закончил рассказ, Углов долго молчал. Потом полез за очередной сигаретой, но, обнаружив, что пачка пуста, задумчиво пробормотал:
        - Надо же, опять в норму не уложился.
        Юрий Константинович не выдержал:
        - Ты не тяни. Если думаешь, что я на старости лет свихнулся, так и скажи.
        Углов неожиданно засмеялся. Но не весело, а с сарказмом.
        - Сказать и отмахнуться от проблемы - проще простого. Да только непродуктивно. Это все равно, что отмахиваться от комара в комнате. Он, улучив момент, все равно тебя укусит. Да еще во сне, когда ты толком и не почувствуешь… Есть многое в нашей жизни, чего мы не понимаем в силу того, что не хотим понимать. Потому что боимся перейти черту…
        Было у меня в практике одно дело, в средине девяностых. Убили ювелира. Драгоценности у него забрали, коллекцию картин… Мы довольно скоро взяли убийцу, он оказался племянником ювелира. Все улики против этого племянника: и отпечатки пальцев, и свидетели. А он - в отказ. И ссылается на провал в памяти. Мол, амнезия, за последние несколько месяцев ничего не помню. Но врачи при экспертизе не нашли каких-то серьезных отклонений или дефектов… Дали ему, кажется, в итоге, пятнадцать лет.
        - Ну, такое часто бывает, когда преступники изображают потерю памяти. Можно сказать, классика жанра.
        - Бывать-то бывает. Да уж больно тупо он себя вел, хотя совсем не дурак. Все улики против него, стопроцентные доказательства, а он в полном отказе так и остался. И на суде все отрицал. Если бы признался, раскаялся, мог бы лет восемь получить, по минимуму… И человек-то вроде приличный. Хороший стоматолог, характеристики с места работы превосходные. Зарабатывал очень неплохо. Зачем ему надо было дядю убивать и грабить? Да еще так глупо, почти не маскируясь?.. Я про этот случай как-то своему деду выложил за рюмкой чая, он тогда еще жив был. Ты, наверное, знаешь, дед у меня в войну в НКВД служил. Так вот, он тогда вспомнил и рассказал мне чем-то похожую историю.
        В Ленинграде, во время блокады, произошла серия убийств коллекционеров-антикваров. Бандиты забирали очень большие ценности. Преступлений было совершено пять или шесть. Все очень схожие по почерку. Но, что любопытно, под серию это не подходило. Каждое убийство раскрывалось. И каждый раз задерживали женщину. То есть, пять или шесть преступлений, и пять или шесть преступниц. Каждый раз преступница-одиночка. Награбленного - нет. Куда-то спрятано. Все арестованные шли в отказ. И (обрати внимание!) отказывались признаваться в содеянном, ссылаясь на провалы в памяти. Хотя улики были на лицо во всех случаях.
        Одну разбойницу взяли фактически с поличным. Соседка увидела, как из квартиры, где жил антиквар, выходит какая-то незнакомая женщина. Соседка попыталась ее задержать - та в бега. Соседка выскочила на улицу и увидела двух парней из пожарной охраны. Окликнула их - они побежали за преступницей. Догнали ее через пару кварталов… Там была одна странная деталь. Когда эту женщину догнали, то она уже не скрывалась. Сидела на тротуаре рядом с замерзающей девочкой. Вроде даже как помощь пыталась ей оказать. Странно, да? И у нее тоже потом оказался провал в памяти…
        Тогда, как дед рассказывал, выдвинули версию, что все эти женщины входили в состав одной банды. Видимо, был у них какой-то организатор и руководитель… Но его так и не нашли. Никто из подозреваемых ни в чем не признался. Так всех и расстреляли… Что скажешь, Юрий Константинович?
        Рогачев хмыкнул, с прищуром посмотрел на Углова:
        - Истории, конечно, любопытные. Поведение подозреваемых похоже на поведение людей, чьи тела покинули клозы. Вернее, моледы. Если бы я подобное преступление расследовал, мне бы такая версия в голову пришла. Но ты-то как сообразил увязать эти случаи с моей историей? Неужели вот так сразу вспомнил и сообразил? И мне поверил?
        - Нет. Так бы сразу я не увязал - не Шерлок Холмс, чай, и не Штирлиц. Но, во-первых, был же еще этот санитар-убийца, Петрухин. У него тоже провал в памяти случился, притом натуральный. По крайне мере, если врачам верить. Под суд его отдать мы так и не смогли, несмотря на железные улики, - экспертиза подтвердила невменяемость…
        Во-вторых, я тебе еще не все рассказал, не все детали. Там, в деле ювелира, была еще одна особенность. Когда нашего стоматолога-убийцу посадили, через несколько месяцев некий парень попытался сбыть украденную драгоценность. Он ее принес в скупку, а нам заведующий сообщил по ориентировке. Парня арестовали. Дома у него нашли еще несколько драгоценностей из коллекции убитого ювелира… Парень ни в чем не признавался. Но на память при этом (обрати внимание) не жаловался. Просто отказывался давать показания.
        А потом произошло следующее. Этот парень подрался в КПЗ с сокамерником. Так, мелким воришкой. Вроде бы дело обычное, кого удивишь дракой между сокамерниками? Необычными оказались обстоятельства драки. Наш парень не просто подрался, а набросился на сокамерника и покусал того до крови. При этом набросился ночью, когда тот спал. И уже после этого у парня случился провал в памяти…
        - А что произошло с покусанным?
        - Покусанным? Получил свой срок. Кажется, год ему дали. И как бы не условно - у него первая ходка была… Вот, когда я деду всю эту историю рассказал, не только про провалы в памяти, но и про укусы, дед и вспомнил про серию преступлений в блокадном Ленинграде. Почему? Да потому что там присутствовал схожий момент.
        Одна из арестованных женщин-разбойниц, убившая коллекционера, первоначально на провалы в памяти не жаловалась. Та самая женщина, которую задержали пожарные около замерзающей девочки. Просто отмалчивалась, ничего не говорила. Но потом она, спустя какое-то время, улучив момент, набросилась на женщину-конвоира и искусала ее до крови. А уже затем у этой преступницы случился провал в памяти. Вот, исходя из этого…
        - Стоп-стоп, подожди, попробую разобраться, - Рогачев остановил Углова, подняв ладонь. - Ты хочешь сказать, что убийства в Ленинграде совершала женщина-клоз? Сначала она вселялась в подходящую женщину, которая имела непосредственный доступ к коллекционеру. Потом убивала коллекционера, грабила его. Награбленное куда-то прятала. После этого перемещалась в другое "тело". А женщина, телом которой моледа пользовалась ранее, попадала в руки милиции, как преступница. Так?
        - Именно так.
        - А в случае с тем клозом, который покусал женщину-конвоира, моледа не успела замести следы, перебежав в новое "тело"?
        - Верно. Убив коллекционера, женщина-клоз не смогла поменять "тело" из-за бдительной соседки. Времени не хватило. Возможно, она хотела переместиться в тело замерзающей девочки, которую встретила на улице, но не успела. Или побоялась, что девочка слаба и может умереть от истощения. Тут подбежали пожарники. Женщину-клоза арестовали и посадили. Выбрав подходящий момент, она переместилась в "тело" конвоира. Все логично и связно. Если допустить, что моледы существуют в действительности.
        - Я-то, грешным делом, в этом уже не сомневаюсь, - Рогачев подозрительно покосился на собеседника. - Да-да, не сомневаюсь. Думай, что хочешь. Дело ведь не только в моем личном опыте. Есть и много косвенных доказательств: в виде обрядов, легенд…
        - Например, истории про вампиров?
        - Это самое очевидное… Вот, к примеру, возьмем обычай клясться на крови, или обычай "кровного братства". Если подумать, то это очень удобный и легитимный способ переместиться в другое тело. Или обряды захоронения. В Древнем Египте и Месопотамии, да и не только, как ты знаешь, существовал специфический обряд мумификации трупов. Перед этим длительное время труп не хоронили, с ним проводили различные процедуры. Если ты, например, египетский фараон-клоз и опасаешься внезапной смерти, обычай "выдерживать" труп перед захоронением дает возможность твоим единомышленникам произвести "воскрешение" моледы… И наоборот. Те же христианские обычаи хоронить покойного, а перед этим устраивать около него ночные посиделки, затрудняют доступ к телу.
        - Ты намекаешь на то, что это антиклозовский обычай?
        - Ну да. Люди ведь не дураки, накапливают опыт, наблюдения… Они с древних времен подозревали существование каких-то зловещих сил и пытались обезопаситься. В меру своих представлений и возможностей, естественно. Возьмем обычай сжигать тело умершего. В этом случае "воскрешение" любого вурдалака невозможно по определению…
        - Что ж, резон в подобных рассуждениях есть.
        - Так, значит, ты мне веришь, Степан Александрович?
        Углов кашлянул в кулак. Выдержал паузу.
        - Отвечу так, Юрий Константинович. Честно, как на духу. В существование всех этих клозов-вампиров мне поверить трудно. Пока не пощупаю собственными руками - буду сомневаться. Но за версию то, что ты мне рассказал, приму. За неофициальную, естественно, версию. По крайне мере, мне это поможет увязать некоторые концы. А для того, чтобы расследовать убийство, мы сделаем следующее. Я сейчас опрошу всех свидетелей. Неофициально. А потом уже посмотрим, чего заносить в протокол. Кстати, ты мне понадобишься. Ты испанский еще не забыл?
        - Нет, конечно.
        - Вот и отлично. Поможешь мне опросить Донато. А с Михаилом и отцом Григорием я переговорю самостоятельно.
        Версия отца Григория
        - О существовании Софии Родригес я узнал от Юрия Рогачева. Мы с ним старые знакомые. Но вы, собственно, в курсе. Юрий мне позвонил и рассказал о Софии, о том, что ее преследуют. Попросил, чтобы я приютил ее на несколько дней вместе с Мишкой, пока ситуация прояснится.
        Я, конечно, согласился. Тем более что эта история была связана с клозами. А у меня к этим гадам особый счет. Вот так, собственно.
        Приехали они поздно, уже глубокой ночью. Усталые, измученные. Мишку еще в тот день и по башке огрели. Мы чаю попили, и я их спать уложил. Их, это Софью и Михаила. Юрий Константинович домой вернулся, из-за Ирины Сергеевны. Не хотел ее одну до утра оставлять.
        Мишке я на крытой веранде постелил, а Софию положил на диван в гостиной. Домик-то у меня небольшой, всего две комнаты. Мне больше и не надо. Дочь с мужем в городе живет. В Петербурге, в смысле… Утром я ушел в школу, надо было мне занятия провести…
        - Извините, Григорий Кузьмич, какие занятия? Сейчас каникулы.
        - У нас здесь в школе летний лагерь организован для детей. Для тех, кто на лето в городе остается. Я для этих детей уроки закона Божьего веду… Так вот, вернулся я уже во второй половине дня. София и Мишка дома находились. Мы пополдничали, потом сидели, общались…
        - О чем?
        - Да так, на разные темы. Ничего особенного… А потом появился Донато с Лаурой.
        - Во сколько они появились?
        - Ну, точно я не засекал. Наверное, около семи вечера.
        - Что вы знаете об этих людях?
        - О Донато и Лауре?.. Весьма мало. О Донато София рассказывала. О том, что это ее друг.
        - Друг?
        - Она так его называла. А уж в подробности я не вникал.
        - Каким образом Донато вас нашел?
        - Как я понял, ему София позвонила. Еще когда они находились у Рогачевых. Адрес ему дала. Когда Донато с Лаурой прилетели из Испании, они сразу взяли машину и поехали в поселок к Рогачевым. Но к ним заходить не стали.
        - Почему?
        - Донато показалось, что за домом Рогачевых кто-то следит. Он вроде там какую-то подозрительную машину заметил. Поэтому он не стал у дома Рогачевых останавливаться, проехал мимо. Чтобы внимания не привлекать. Из машины позвонил Софии. Ну, та ему и сообщила новые координаты. Где искать. Вот они к нам и подъехали, Донато и Лаура.
        - А что вам известно о Лауре?
        - Почти ничего. Донато ее представил, как свою троюродную сестру. Он взял ее с собой, как переводчицу, потому что она немного говорит по-русски. Симпатичная молодая женщина, разбитная, даже…
        - Вы говорите, Григорий Кузьмич, не стесняйтесь.
        - Она мне показалась чересчур развязной. Сразу Мишке начала "куры строить".
        - Что вы имеете в виду?
        - Ну, заигрывать как бы. Все липла к нему. Впрочем, дело молодое. Сейчас молодежь себя по-другому ведет. Не хочу ворчать.
        - А еще какие-то нюансы заметили? В разговоре, манере поведения.
        - Нюансы? Нюансы… Мне показалось, что Миша расстроился, когда Донато появился.
        - А София?
        - София… скованно себя вела. Вроде бы и обрадовалась, но одновременно и засмущалась. Донато все ее норовил в сторонку отвести, а она мялась… И еще мне показалось, что она была не очень довольна Лаурой. Как-то напряглась, когда ее увидела. Удивилась, что ли…
        - Так… Значит, они приехали около семи часов вечера… И чем вы дальше занимались?
        - А дальше что-то вроде вечеринки началось. Донато предложил отметить их приезд и встречу. Он с собой несколько бутылок испанского вина привез. Хорошее вино.
        - Вы пили?
        - Попробовал. Но немного. Я долго с ними не сидел, что-то в сон поклонило. Я ведь предыдущую ночь мало спал. И встал рано. Вот и ушел спать: думаю, чего молодежи мешать?
        - А остальные чем занимались?
        - Да ничем особенным. Разговаривали, выпивали…
        - Все?
        - Вы знаете, нет. Миша не пил. Отказался.
        - Почему?
        - Не знаю. Сказал, что настроения нет.
        - Так… Если вы ушли спать, получается, остальные легли уже после вас?
        - Да. Мы только определились, кто, где спать ляжет. Решили, что парни будут спать на веранде, на полу. А девушки лягут в гостиной на диване. Он раскладывается…
        - Кто этот вариант предложил? Вы?
        - Кто предложил? Нет, не я. Кажется, Донато. Так других вариантов и не было. Тесно у меня и помещений мало. Вот так… Переговорили, и я спать пошел. Чувствую - глаза просто слипаются.
        - И?
        - Уснул сразу. Даже толком не помню, как до кровати дошел. А потом меня уже под утро Миша растолкал. Когда уже все случилось.
        - То есть, вы ничего не слышали? Шума, криков?
        - Нет. Ничего не слышал. Спал крепко.
        - А собака? У вас же есть хорошая овчарка. Она была спущена с цепи?
        - В том-то и дело, что нет. Сидела в загоне.
        - Почему?
        - Кто-то попросил из молодежи. Ну, чтобы можно было гулять по двору ночью.
        - А кто именно просил?
        - …Не помню. Может быть, София… Нет, не уверен. Не помню.
        Версия Михаила
        - Григорий Кузьмич показал, что вернулся домой лишь во второй половине дня. Все это время вы и София находились в доме?
        - Да. Мы долго спали. У меня сильно болела голова. Вы знаете, огрели меня позавчера. Сначала я долго не мог уснуть… Встал поздно.
        - А кто встал раньше, вы или София?
        - Кажется, София.
        - И чем вы занимались?
        - Да можно сказать, что и ничем. Разговаривали.
        - Конкретно помните?
        - Не особенно… Обычный треп.
        - А потом?
        - А потом пришел отец Григорий. Мы пили чай. Так, ничего существенного.
        - Понятно. А потом появились Донато и Лаура?
        - Да.
        - На время не обратили внимания?
        - Нет. Ближе к вечеру было.
        - А потом? Вы рассказывайте, для меня важны подробности.
        - А какие подробности? Ничего особенного. Донато предложил отметить его приезд. Отметили. Вот и все.
        - Все?.. Как София к приезду Донато отнеслась?
        - Хорошо отнеслась. А как еще? Он же ее любовник.
        - Любовник?
        - Ну да.
        - А вы откуда знаете?
        - Ну-у, не помню. Кажется, София рассказывала.
        - Вы уверены?
        - Да.
        - Ладно. А вы как отнеслись к появлению Донато?
        - Нормально.
        - Не расстроились?
        - А чего мне расстраиваться?
        - Хорошо, Михаил. Пусть будет так. Как София отреагировала на появление Лауры?
        - Нормально.
        - Никакой особой реакции?
        - Нет. А чего реагировать?
        - Могла удивиться, например.
        - Нет. Я ничего не заметил.
        - А ваша реакция?
        - Чего?
        - По отношению к Лауре.
        - …Обычная.
        - Хорошо. Спрошу прямо. Девушка вам понравилась?
        - ?.. Девушка, как девушка.
        - А вот вы, Михаил, ей понравились.
        - Да? С чего вы взяли?
        - Григорий Кузьмич показал, что вы тепло и даже близко общались.
        - Ну, не знаю. Отец Григорий вообще с нами мало сидел. Быстро ушел спать.
        - А вы до скольких сидели?
        - Точно не помню. Сейчас же ночи светлые. Но, наверное, уже после полуночи легли.
        - Где?
        - Мы с Донато на веранде. Девчонки - в гостиной на диване.
        - Дальше что?
        - Дальше мы спали.
        - ?
        - А потом услышали крики. И проснулись.
        - Кто первым проснулся: вы или Донато?
        - Я точно не помню…
        Версия Донато
        - Донато, зачем вы взяли с собой в Россию Лауру?
        - Я не говорю по-русски. Когда я узнал, что у Софии возникли проблемы в России, я понял, что мне на первых порах может понадобиться переводчик. Пока я не найду Софию. Ведь София сообщила мне, что вынуждена скрываться. Я решил, что Лаура будет самый подходящий вариант. Она заканчивала филфак и знает три языка. Кроме испанского, имею в виду.
        - А чем занимается Лаура?
        - Работает редактором в крупном издательстве.
        - Какие между вами отношения?
        - Мы - хорошие знакомые. Лаура моя троюродная сестра.
        - Она так сразу согласилась вам помочь?
        - Ну, не сразу… Но когда Лаура узнала, что София оказалась в сложной ситуации и ей нужна помощь, она согласилась. Кроме того, расходы по поездке я взял на себя.
        - У вас много денег?
        - Не так много. Но ради Софии, вы понимаете…
        - Пока нет. Какие у вас отношения с Софией Родригес?
        - А это важно?
        - Извините, Донато, но вопросы здесь задаю я… Мы, разумеется, можем пригласить консула, адвоката…
        - Нет-нет, это пока ни к чему. Я отвечу. Я и София любовники.
        - Хорошо. Расскажите мне подробней о том, что произошло ночью.
        - После того, как мы легли спать?
        - Да.
        - Мы спали какое-то время. Потом проснулись от криков.
        - Чьих?
        - Женских.
        - Точнее можете сказать?
        - Кажется, что кричали обе: и Лаура, и София. А вообще… Спросонья же. Мы с Михаилом вскочили и бросились в гостиную.
        - Кого вы там застали?
        - Никого. В смысле, девушки были там. А больше - никого. Но кто-то бежал от дома. Я подбежал к окну и увидел, как какой-то мужчина перепрыгивает через забор. Но я уже рассказывал.
        - Да, я знаю. Девушки что-то успели сказать?
        - Почти ничего…
        Дом отца Григория (продолжение)
        Они сидели втроем на кухне за закрытой дверью: полковник Углов, Юрий Рогачев и отец Григорий. Углов помассировал виски, устало произнес:
        - Попробуем восстановить картину преступления. Картина, замечу, очень смутная. Донато и Михаил проснулись от женских криков глубокой ночью. Точное время они назвать не могут, ориентировочно - начало четвертого. Григорий Кузьмич ничего не слышал.
        Священник виновато пожал плечами:
        - Ничего. Спал, как убитый.
        - Ладно. Это странно, потому что вы спали в соседней комнате, за деревянной перегородкой. А парни - на веранде, за капитальной стеной. Но пока это опустим… Когда парни забежали в комнату, то застали следующую картину. На полу, в луже крови, корчится Лаура. Со слов Донато, успела она сказать следующее. Проснулась от того, что почувствовала присутствие постороннего. Открыв глаза, увидела, как какой-то мужчина наклонился над Софией. Она вскрикнула и попыталась встать с дивана. Тогда мужчина ударил ее ножом, оттолкнул и выскочил в окно. На подоконнике есть пара следов от мужских ботинок. Эти же следы есть и во дворе, около забора.
        Что касается Софии, то, когда Михаил и Донато забежали в комнату, София сидела на диване. В тот момент она еще находилась в сознании. Судя по полученным описаниям, никаких внешних повреждений у нее не было. Тем не менее, выглядела она очень плохо. Все, что она успела сказать: "На нас напали". После этого потеряла сознание.
        - Я видел ее уже без сознания, - уточнил священник. - Когда парни меня разбудили, и я зашел в комнату, то София уже лежала без движения.
        - Да, я понял. Потом вы позвонили Юрию Константиновичу. Вы посовещались и решили так: что Рогачев связывается со мной, а вы, Григорий Кузьмич, вызываете "скорую".
        - Да, я решил, что это необходимо. Лаура буквально истекала кровью. Да и состояние Софии мне показалось тяжелым. Дышала она тяжело, с хрипом, и пульс еле прощупывался.
        - "Скорую" ведь вызвали вы?
        - Да.
        - А почему ребята это сразу не сделали? Ну, предположим, Донато не говорит по-русски. А Михаил?
        - Михаил сказал, что он растерялся. Ведь в таком случае надо сразу вызывать милицию. Он боялся, что местные милиционеры начнут допрашивать, а что говорить? В общем, он боялся огласки. Поэтому он сначала растолкал меня. Я позвонил Юре, а он уже связался с вами. И уже потом я позвонил в больницу… Вроде и времени прошло немного, минут десять. Но к тому времени Лаура уже умерла, - отец Григорий покачал головой. - Как-то так вышло… Вы полагаете, ее можно было спасти?
        - На счет десяти минут не ручаюсь. Но… - Углов сморщил лицо, как от зубной боли. - Ладно. Пока не будем об этом. Понятно, что Лаура умерла от ножевого ранения и последующей потери крови. А вот с Софией что происходило?
        - Вообще было похоже, будто она чем-то отравилась. Я даже сначала подумал - не от грибов ли это? Я их вчера угощал маринованными опятами. Это походило на симптомы тяжелого отравления.
        - Но ведь дело не в грибах?
        - Нет, разумеется, ели все.
        - А в чем может быть причина?
        - У меня только одно объяснение - сильнейший шок. Возможно, от испуга. Но я же не медик.
        - Это верно… Судя по тому, что София до сих пор в реанимации, медики тоже не могут разобраться. М-да… Получается, у нас нет ни одного очевидца преступления.
        - Какова основная версия? - нервно спросил Рогачев. Он часто посматривал на часы.
        - Моя версия следующая. Кто-то выследил Софию или просто как-то узнал, что она находится в доме отца Григория. Выждав момент, преступник проник через открытое окно в гостиную. Там он попытался убить девушку. Но в последний момент вмешалась Лаура. Когда этот "кто-то" набросился на Лауру, та закричала. София проснулась и, в испуге, тоже начала кричать. Похоже, что Лауру убивали у нее на глазах. Эти крики услышали парни и прибежали в гостиную. Убийца выскочил через окно и убежал.
        - Ты думаешь, что убить хотели Софию?
        - Да, Юрий Константинович. Но это версия. Не исключено, что целью преступника являлась и Лаура. Но тогда я ничего не понимаю. Зачем надо было ее убивать? Лауру могли спокойно убить еще в Испании. Зачем надо было ждать, пока она прилетит в Россию? Кому мог помешать редактор мадридского издательства?
        - Что ж, это наиболее вероятная версия, - согласился Рогачев. - Когда начался крик, преступник просто дал деру. И Софию не стал трогать. Решил - собственная шкура дороже. Задержись он буквально секунд на пять, и могли подоспеть ребята. Логично… Каковы дальнейшие планы?
        - Скоро подъедет следователь из областного управления, - Углов посмотрел на часы. - Он уже запишет все под протокол. Я ему свои записи тоже передам. Но о клозах там, разумеется, не будет ни слова.
        - Ты меня отпустишь? Я хочу в больницу к Софии.
        - Езжай. Ты тут вообще сбоку припека. Побудь рядом с девушкой. Вдруг она придет в себя?
        Рогачев двинулся к двери, но остановился.
        - Со мной Донато просился. Тоже сильно парень переживает. Лица нет.
        - Нет, ему нельзя. Он основной свидетель, вместе с Михаилом. А ты - езжай и держи меня в курсе. Кстати, может Ирину Сергеевну подключить?
        - Я ей уже позвонил. Она подъедет в больницу на такси.
        Следственная группа завершила работу к полудню. Углов оставался до конца, контролируя ситуацию. Потом попрощался со священником во дворе.
        - Может, пообедаем? - предложил тот. - Окрошку сооружу.
        - Окрошка, это хорошо, - полковник вздохнул. - Но меня и так уже генерал заждался. Надо с консульством разбираться. А вы бы поспали. Вид у вас, как у мертвеца. Извините.
        - Ладно, чего там, - отец Григорий махнул рукой. - Голова раскалывается, будто вчера литр водки выпил. А на самом деле вино едва пригубил. Ну пусть пару фужеров. Чертовщина какая-то творится. Надо бы молебен отслужить. За упокой Лауры и во здравие Софии.
        - Я бы на вашем месте все-таки поспал, Григорий Кузьмич. С молебном успеете. Ситуация напряженная. Силы еще могут понадобиться. А пока - до свидания.
        - С Богом!
        - Спасибо за благословление, но… вы ничего не хотите добавить?..
        Священник втянул носом воздух, потеребил бороду.
        - Даже не знаю, стоит ли об этом говорить… Но я уже давно, как пуганый заяц, привык вместо одной две петли делать…
        Отец Григорий вышел за ворота и долго там стоял уже после того, как машина полковника скрылась за поворотом. Потом, не торопясь, прихрамывая, вернулся во двор. Закрыл на запор калитку. Донато и Михаил стояли на крыльце.
        - Отец Григорий, что полковник сказал? Мы свободны?
        - Смотря от чего. Если сил некуда девать, можете мне картошку прополоть, - священник усмехнулся кончиками губ. - Тебя, Михаил, если что, вызовут повесткой. А Донато завтра надо будет в Петербург возвращаться. Ему обязательно надо встретиться с консулом. Углов сказал, что Донато придется давать показания в присутствии адвоката и официального переводчика. Как бы ему перевести это все?
        - Пока никак. Надо деда дождаться. Я по-испански не шпрехаю. Может, съездим вместе в больницу?
        - Не сейчас, - священник медленно приблизился к крыльцу, устало посмотрел на парней. - Дайте вздремнуть часок-другой, с ног валюсь. Давно себя так плохо не чувствовал. А в больнице нам пока все равно делать нечего. София в коме, и к ней никого не пускают. Будут новости - Юрий позвонит.
        - Я надеюсь, что ее охраняют? - и голос, и лицо Михаила выражали озабоченность.
        - Охраняют. И очень надежно. Полковник позаботился. Жаль, что только снаружи охраняют.
        Михаил приоткрыл рот, озадаченно поморгал, но ничего не сказал. Донато стоял рядом и настороженно прислушивался к диалогу на чужом языке.
        Тот же день. Гатчина и окрестности
        "Святые каменщики" и другие
        Пабло Руис Гонсалес, заместитель Верховного Пастора по странам Восточной Европы, прикрыв глаза, дремал на заднем сидении "Форда". Скромный серенький "фокус", примостившийся на обочине рядом с автозаправочной станцией, находился здесь уже около часа, не привлекая внимания. Пабло Руис ждал важного звонка, подтверждающего информацию, полученную по оперативным каналам. Он почти не сомневался в том, что подтверждение поступит, и все-таки сильно нервничал: уж больно неординарной выглядела ситуация.
        Входя в тайное общество "Святой камень" около тридцати лет и достигнув в нем высокого поста, Руис, тем не менее, впервые руководил операцией по поимке клоза. Ситуацию осложняло то, что действовать приходилось без юридического прикрытия, полагаясь лишь на точный расчет и мастерство группы захвата. Россия оставалась одной из немногих стран цивилизованного мира, где организация "Святой камень" не пользовалась поддержкой со стороны госструктур. Такие уж сложились исторические предпосылки.
        Первое секретное объединение клерикалов для борьбы с клозами возникло в начале шестнадцатого века, во времена правления папы Юлия II. Предшествовали этому следующие обстоятельства.
        Во второй половине пятнадцатого века в Испании распространились слухи о таинственных вампирах-вурдалаках, пьющих кровь людей и захватывающих их души. Причинами слухов стали два фактора. Первый - то, что к тому времени в Испании обитало много клозов. Некоторые их действия, связанные, в частности, с процедурой реинкарнации моледы при воскрешении погибших клозов, были подмечены отдельными пытливыми людьми и породили массу легенд.
        Примерно в это же время произошло очень редкое событие, имевшее чрезвычайно далекие и важные последствия. Один из клозов, по воле судьбы очутившийся в теле набожного монаха, неожиданно проникся христианской религией и раскаялся в своем греховном прошлом. Почему подобное случилось? Можно лишь предположить, что, каким-то образом, мощное, фанатично сконцентрированное, сознание монаха преодолело блок, установленный моледой, и перетянуло сознание клоза на свою сторону. Такое с бихронами и клозами происходит крайне редко. Но происходит.
        Тяжело заболев, умирая, раскаявшийся клоз о многом поведал одному из священников в Вальядолиде. Считая свое существование безнравственным и греховным, клоз хотел умереть, избежав реинкарнации сознания в другом теле. И он опасался, что после его физической смерти моледа, ведомая неистребимым инстинктом жизни, призовет на помощь другие моледы и воскреснет. Поэтому клоз-отступник упросил священника выполнить с его телом особенную процедуру, мягко говоря, отличающуюся от обычного христианского обряда захоронения. А именно: клоз попросил положить его тело в могилу без гроба и забить прямо в сердце длинный и толстый осиновый кол. А потом засыпать землей. Таким способом клоз надеялся защититься от попыток других клозов воскресить его.
        Священник выполнил просьбу умирающего. Но призвал на помощь пару надежных прихожан, взяв с них клятву хранить молчание. Однако клятва действовала недолго. Через какое-то время прихожане, не выдержав бремени ужасной тайны, развязали языки. И жуткая история пошла гулять от селения к селению, обретая все новые, леденящие душу, подробности. Вскоре о случившемся узнали и клозы. Стремясь пресечь распространение нежелательной для них информации, клозы нашли священника и сначала убили его, а затем и двух несчастных прихожан. Таким образом, непосредственных свидетелей клозы уничтожили. Но слухи уже разлетелись по всему Пиренейскому полуострову, добравшись впоследствии и до Франции.
        Кроме того, священник (звали его отец Мигель) успел составить записку, где подробно описал все откровения раскаявшегося клоза. Эта записка, поблуждав достаточно долго по различным церковным инстанциям, попала в руки Торквемадо. Тот попробовал провести расследование, но все свидетели к тому времени уже были мертвы. Великий инквизитор, сомневаясь в правдивости донесения отца Мигеля, больше походившего на кошмарный сон сумасшедшего, на какой-то период забыл о случившемся. Но не забыли клозы. Ведь слухи, таящие для клозов опасность разоблачения, продолжали множиться, будоража народ.
        И тогда клозы задумали грандиозную провокацию. Подобраться непосредственно к Торквемадо клозы не могли - он еще в молодые годы стал сваргом, после укуса клоза. Несколько лет клоз обитал в теле будущего великого инквизитора, но однажды Торквемадо сильно простыл и тяжело заболел. Опасаясь, что "носитель" умрет, моледа покинула тело Торквемадо, превратив его в сварга. Таким образом, возможности завладеть повторно сознанием главного испанского инквизитора клозы не имели. Но они пошли по другому пути, норовя убить двух зайцев.
        Зная о патологической ненависти Торквемадо к иудеям, клозы решили перевести стрелки на еврейскую общину Испании, очень большую, богатую и влиятельную. Тем самым клозы отводили подозрения от себя, одновременно, чужими руками, избавляясь от евреев. Ведь среди тех, в силу исторических обстоятельств, было очень много сваргов.
        Дьявольская задумка клозов состояла в следующем. Для начала они нашли подходящую кандидатуру - небогатого торговца шерстью Бенито Гарсию из окрестностей селения Ла-Гуардия. Будучи крещеным евреем-марраном, Гарсия продолжал втайне исповедовать иудаизм, собрав вокруг себя кружок последователей. Ситуация идеально подходила для фальсификации заговора. И клозы приступили к выполнению задуманной провокации.
        На первом этапе они внедрили моледу в сознание Гарсии. Затем тот "подставился", попав в руки управляющего селением Асторга, доктора Педро де Вильяда. Место действия клозы выбрали не случайно. Де Вильяда, по совместительству исполнявший обязанности инквизитора, к тому времени тоже находился под контролем моледы.
        Реализуя заранее разработанный план, де Вильяда "добился" от Гарсии нужных показаний, а затем передал "дело" в руки Торквемадо. Гарсия давал показания таким образом, чтобы они, совпадая в какой-то части, со слухами о зловещих вампирах-вурдалаках, одновременно содержали готовую версию, выгодную клозам. Версия же заключалась в том, что кровь честных христиан, включая младенцев, пьют никто иные, как мерзкие иудеи-христопродавцы и марраны-еретики. Пьют с целью получить бессмертие и захватить власть над миром.
        Замысел клозов в целом удался. Торквемадо легко повелся на провокацию и поверил "показаниям", дававшим "правдоподобную" трактовку донесению отца Мигеля. Тут "лыком в строку" подверсталась и история брата Каетано, которого клозы немедленно отравили, как нежелательного и опасного свидетеля. В итоге великий инквизитор организовал и провел процесс против Бенито Гарсии и его "сообщников", послуживший дополнительным и весомым основанием для разорения и уничтожения еврейской диаспоры в Испании.
        Произошел лишь один незначительный сбой. После того как моледа, выполнив свою функцию, покинула, истерзанное пытками, тело Гарсии, освободив и его сознание, упрямый старик отказался от прежних показаний. Благодаря его упорству, из окончательных протоколов следствия исчезли упоминания о том, что заговорщики пьют кровь христиан, желая обрести бессмертие. Остались лишь "признания" в ритуальном убийстве мальчика, так называемого "святого дитяти из Ла-Гуардия" - в чем-чем, а в "заплечных делах" инквизиторы были большими мастерами и "кое-что" из Гарсии все-таки выбили. О том, как звали мальчика и его родителей, протоколы, по какой-то необъяснимой небрежности, умолчали.
        Таким образом, первую более-менее внятную информацию о существовании клозов собрал Торквемадо. Незадолго перед смертью великий инквизитор направил секретные материалы папе Александру VI. В своей записке Торквемадо ссылался на донесение отца Мигеля, рассказ монаха Каетано, а также на показания группы заговорщиков из Ла-Гуардия, преданных казни за тяжкие преступления. Правда, добросовестно упоминая про клозов, Торквемадо в итоге все сводил к проискам ненавистных для него иудеев. Но имя дьявола, все-таки, прозвучало. А, согласно старинному поверью, стоит упомянуть дьявола, как он тут же и появится.
        Папа Александр VI, известный в миру как Родриго Борджиа, прославился на всю просвещенную Европу сексуальной распущенностью и коварством. Будучи здравомыслящим и расчетливым пройдохой, Александр VI не заблуждался по поводу того, каким образом инквизиция выбивает признания из своих жертв. А посему и относился к подобного рода "откровениям" с большим подозрением. Не доверял высший католический иерарх и самому Торквемадо. Не доверял, ибо знал, что испанский инквизитор происходит из семьи крещеных евреев. А кому неизвестно, что неофиты зачастую стремятся казаться святее самого папы римского? Про патологическую ненависть Торквемадо к иудеям в Римской курии были наслышаны и даже пытались периодически остудить его пыл, считая рвение инквизитора чрезмерным.
        Поэтому историю про таинственных клозов, кусающих до крови, чтобы завладеть христианскими душами, папа воспринял скептически. Тем более что непосредственно в протоколах допросов "заговорщиков из Ла-Гуардия" никакого упоминания про клозов не содержалось. И Александр VI (не без оснований) решил, что в деле "святого дитяти" Торквемадо пошел на поводу своей иудеефобии, пристегнув к нему, для весомости, сообщения брата Каетано и отца Мигеля. А чего там видел на самом деле умерший монах, и о чем слышал убитый священник? - поди, проверь. Знамо дело, что евреи - христопродавцы, но кровь сосать - это уж слишком. Совсем Торквемадо перед кончиной из ума выжил…
        В итоге, увлеченный борьбой за личную власть, Борджиа не придал донесению великого инквизитора особого значения, положив его "под сукно" в своей папской канцелярии. И смертельно промахнулся. Несчастный Гарсия действительно не имел никакого отношения к клозам. Но вот священник отец Мигель и монах Каетано отнюдь не врали, и, в целом, у обладавшего звериным чутьем Торквемадо, имелись причины упоминать о таинственных злодеях. Зараза на тот момент проникла уже очень глубоко.
        В августе 1503 года Александр VI умер после того, как выпил отравленного вина. Смерть папы стала результатом заговора кардиналов-клозов. Благодаря их действиям, на конклаве, собравшемся после внезапной смерти Александра VI, новым папой неожиданно стал Пий III, единственный в истории папа-клоз. Но продержаться на вершине католической церкви кровопийцам удалось недолго. Спустя три недели после избрания, Пия III убили кардиналы, входившие в антиклозовскую группировку. Их лидер, кардинал Джулиано делла Ровере, знакомый с донесением Торквемадо, и придавший ему куда большее значение, чем Александр VI, вскоре взошел на папский престол под именем Юлия II.
        Перед тем, как влить в горло Пию III кружку отравленного вина, его жестоко пытали кардиналы-антиклозисты. Информация, полученная в ходе допроса, вкупе с материалами, собранными Торквемадо, стала первым документальным обоснованием, подтверждающим существование бихронов и клозов. Опираясь на эти данные, Юлий II создал глубоко законспирированную организацию-орден "Карающий меч".
        Главными задачами "карающих мечников" являлись охрана высших церковных иерархов католической церкви от проникновения клозов, и уничтожение клозов в случае обнаружения. Долгое время членов организации, в которую отбирались фанатично верующие католики, отличала ненависть к клозам и непримиримость к представителям других конфессий. Доктрина "мечников" состояла в том, что клозы - это исчадие ада, обуянные бесом твари, скрывающие за личинами людей свою истинную сущность. Они посланы на Землю дьяволом, дабы погубить души истинных христиан. Отсюда вывод: клозы и все с ними связанное, должно быть уничтожено, как абсолютное зло.
        И "мечники" уничтожали, в прямом и переносном смысле, огнем и мечом всех, кто попадал под подозрение. В период охоты на ведьм радикально настроенные католики из ордена "Карающий меч", действуя под прикрытием инквизиции, убили тысячи людей. Фанатиков мало волновало то обстоятельство, что среди жертв большинство было невиновно. "Мечники" исходили из ложного постулата о том, что все люди, в чьих телах побывали клозы, а также их наследники, являются носителями бесовского сознания. Поэтому вырезали порой целые семьи, включая маленьких детей. На одного убитого клоза приходилось десять-пятнадцать невинных человек, в том числе, сваргов. Хотя именно сварги, обладая иммунитетом к моледе, объективно препятствовали размножению и перемещению клозов по планете.
        Подобная агрессивная политика со временем начала вызывать возражение среди менее радикальных членов организации. "Либералы" считали, что безжалостное истребление клозов и их потомков противоречит христианским догматам. Ведь клоз не был таковым от рождения: моледа завладевала телом человека, превращая его в клоза, а, затем, покидала, возвращая человеку его сущность. Поэтому убийство клоза, с этой точки зрения, являлось и убийством невинного человека, чьим телом и разумом временно управляла моледа.
        В отличие от радикалов, "либералы" также считали, что сварги не прокаженные, а, наоборот, люди, прошедшие искушение дьяволом и готовые к противостоянию с ним. Либеральные мечники требовали прекратить гонение на сваргов. Но радикалы стояли на своем.
        Еще одной причиной принципиальных разногласий стало отношение к представителям других конфессий. "Либералы" настаивали на том, что клозы являются врагами всего просвещенного человечества, поэтому в борьбе с ними надо опираться на представителей всех религий. Радикалы же считали, что искоренение клозов есть священная миссия истинно верующих во Христа. А к таковым относятся лишь католики.
        Все эти разногласия привели к тому, что в конце восемнадцатого века в организации произошел раскол. Радикальные католики, исключив из рядов оппортунистов, остались на ортодоксальных позициях. А их оппоненты в 1795 году, на тайном съезде в Париже, образовали общество "Святой камень".
        С тех пор эти две организации не только боролись с клозами, но и противодействовали друг другу. Радикальные католики из "Карающего меча" долгое время оставались под тайным покровительством римского папы. Но в шестидесятых годах двадцатого века, когда руководство католической церкви стало смещаться на позиции экуменизма, радикаты ушли в автономное плавание. Они не только прервали контакты с иерархами католической церкви, но и сблизились с экстремистскими террористическими организациями. Дошло до того, что в 1981 году радикаты приняли участие в подготовке покушения на папу Иоанна Павла II, считая его клозом.
        Винкеслас Лопез, заведующий архивным отделом национальной библиотеки Испании, был агентом "каменщиков". Он стал членом организации "Святой камень" после того, как его бросила жена. Оставшись с больным сыном, страдающим слабоумием и расстройством психики, Винкеслас фанатично ударился в религию. Несчастный библиотекарь считал, что Бог наказал его за прегрешения. В этот период он и сошелся с "каменщиками", сообщившими Винкесласу ошеломительную новость - его сбежавшая жена была клозом. После такого известия тот окончательно уверился в том, что ужасно прогневил Бога.
        Винкеслас стал информатором "каменщиков", веря, что подобным образом получит отпущение грехов. Когда София расшифровала первую рукопись, Винкеслас немедленно доложил об этом по инстанции. "Каменщики" больше всего опасались того, что информация станет доступной клозам. По данным их разведки клозы активизировались и, возможно, каким-то образом пронюхали о рукописях. Никоим образом нельзя было допустить, чтобы рукописи попали в руки клозов.
        Ситуацию осложняло то, что как раз в этот момент наступила вторая фаза луны: период, когда для клозов почти не существовало проблем с проникновением в другие тела. Им даже не требовалось проводить полную транспортацию моледы со сменой тела - достаточно было использовать эрзац-моледу. Опасаясь утечки важной и взрывоопасной информации руководство "каменщиков" пошло на крайние меры. Оно велело Винкесласу уничтожить все библиотечные файлы, запустив в систему вирус, а оригиналы рукописей вынести из хранилища и спрятать дома. Винкеслас так и поступил.
        "Каменщики" не учли одного. Того, что об исследованиях Софии узнали и "карающие мечники" - через профессора Мартинеса, который давно входил в их организацию.
        Днем в пятницу Лопез принес рукописи домой и положил на стеллаж у себя в мастерской. Его сын Рауль, помогавший отцу проводить реставрационные работы, поинтересовался:
        - Что это за манускрипты, папа? Будем их восстанавливать?
        - Нет, сынок, - покачал головой Винкеслас. - Пусть пока полежат. Возможно, их придется уничтожить.
        Рауль в удивлении заморгал глазами:
        - Они плохие?
        - Рукописи, сами по себе, не могут быть плохими, - пояснил Винкеслас. Он сильно нервничал, но с душевнобольным сыном старался разговаривать спокойно. Тот был очень впечатлительным и обидчивым. - Понимаешь, Рауль, все дело в том, что там написано. Бывает, напишут такое, что об этом лучше никому не знать. И тогда такие рукописи сжигают.
        - А что здесь написано такого?
        - Я и сам толком не знаю… В одной рукописи рассказывается о странных людях, которые живут вечно.
        - Совсем-совсем вечно? Никогда не умирают?
        - Иногда умирают. Но их можно воскресить… Возможно, во второй рукописи содержится секрет того, как можно воскрешать. По крайней мере, некоторые люди так считают.
        - А откуда ты знаешь, что там про это написано? Ты сам читал?
        - Нет, сам бы я не смог. Там написано такими буквами, которых я не знаю. Зато есть одна умная девушка, София Родригес, которая смогла прочитать… Но ты не забивай этим себе голову. Лучше ступай, разогрей мясо. Поедим, и я поеду на работу.
        Пообедав с сыном, Лопез вернулся в библиотеку. Вечером он специально задержался для того, чтобы в спокойной обстановке ликвидировать все необходимые файлы и копии документов. В это время ему позвонил представитель "каменщиков" и поинтересовался, где находятся рукописи. Винкеслас ответил, что унес их домой.
        - Когда вы будете дома? - спросил "каменщик".
        - Примерно через час.
        - Хорошо. Я подъеду к вам и заберу рукописи.
        Внезапно в дверь кабинета постучали.
        - Подождите несколько секунд, - попросил Винкеслас. - Ко мне кто-то пришел.
        Положив трубку телефона на стол, он приблизился к двери кабинета и приоткрыл ее. За дверью стояло двое мужчин.
        - Кто вы?
        - Нам надо с вами переговорить, сеньор Лопез.
        - Но уже поздно. Библиотека закрыта для посетителей.
        - Мы знаем распорядок работы библиотеки. Но мы из министерства культуры, - один из мужчин вежливо улыбнулся. - У нас очень важный разговор, не терпящий отлагательств.
        - Подождите здесь, - произнес озадаченный Винкеслас.
        Вернувшись к столу, он взял трубку:
        - У меня тут неожиданные гости из министерства культуры. Возможно, я задержусь. Не знаю, чего хотят эти чиновники.
        - Но я не могу ждать неизвестно сколько времени, - занервничал собеседник. - Я получил указание забрать рукописи как можно скорее. Руководство считает, что существует серьезная опасность утечки информации.
        - Вот что, - подумав, предложил Винкеслас. - Вы можете взять рукописи у моего сына. Он знает, где они лежат.
        - А где?
        - В мастерской на стеллаже.
        - Так и поступим. Если что, я вам перезвоню… Да, вот еще что. К вам скоро должны подойти наши сотрудники. Принято решение установить за вами наблюдение. Не удивляйтесь и не пугайтесь если, например, заметите, что за вами следят.
        - Зачем? Я не понимаю…
        - На всякий случай. Есть основание полагать, что клозы могут пойти на любые шаги. Вы для них сейчас очень лакомый объект. Необходимо принять дополнительные меры безопасности… Кстати, эти чиновники из министерства, вы знакомы?
        - Нет. Но один из них показал удостоверение.
        - Вы его внимательно изучили?
        - Нет. Но…
        - Попросите, чтобы они еще раз показали документы. Запишите, на всякий случай, данные. Если заметите что-то подозрительное - немедленно вызывайте охрану. Но паниковать раньше времени не стоит. Возможно, это ложная тревога. Да и наши люди будут уже минут через десять-пятнадцать.
        Винкеслас опустил трубку на подставку. Вынул из ящика стола салфетку, промокнул вспотевший лоб. Потом крикнул:
        - Войдите.
        Мужчины зашли в кабинет и закрыли дверь. Один из них остался у входа, другой, высокий и черноглазый, приблизился к столу.
        - Извините, - скрывая волнение, попросил Винкеслас. - Вы не могли бы еще раз показать удостоверения? Видите ли, в последнее время… в общем…
        - Я понимаю, сеньор Лопез, - "черноглазый" раздвинул губы, изображая улыбку. - Никаких вопросов.
        Он лениво засунул руку за борт пиджака и тут же вытащил ее обратно, держа в ладони пистолет.
        - Сеньор Лопез, не будем зря терять времени. Мы не из министерства культуры. Нас интересуют материалы, над которыми работала София Родригес. И, пожалуйста, не прикасайтесь руками к столу. Мы в курсе того, где у вас расположена сигнализация.
        Винкеслас замер на стуле, от лица медленно отлила кровь.
        - Кто вы такие?
        - Вам так важно знать?
        - Да.
        - К сожалению, мы не можем вам этого сообщить. Но, поверьте, для вас будет лучше, если вы беспрекословно выполните все наши требования.
        Винкеслас несколько секунд молчал, уставившись в поверхность стола. Наконец осторожно поднял глаза и, глядя в бок, с усилием произнес:
        - Вы… вы клозы?
        "Черноглазый" поморщился:
        - Не надо демонстрировать свои познания в такой э-э… деликатной сфере. Право, не надо. Отдайте необходимые нам материалы, и мы уйдем, не причинив вам вреда.
        - …
        - Сеньор Лопез, проявите благоразумие. Где рукописи?
        - Их нет, - тяжело дыша, ответил Винкеслас.
        - Что значит "нет"?.. Извольте пояснить. И очень вас прошу - не совершайте глупости. Поверьте, мы найдем способ заставить вас говорить.
        Внезапно библиотекарь резко отодвинул стул и подскочил к открытому окну.
        - Не заставите. Если вы приблизитесь ко мне, я выпрыгну.
        "Черноглазый" на секунду опешил. По прямой их разделяло меньше трех метров, но мешал стол. Глядя прямо на Винкесласа, "черноглазый" сделал пару шажков вперед и вкрадчиво проговорил:
        - Здесь довольно высоко. Вы разобьетесь, сеньор Лопез, а зачем? Из-за каких-то старых бумажек? А у вас больной сын.
        Затем он снова попытался шагнуть к окну. Уловив движение, Винкеслас резво вскочил на подоконник и выкрикнул:
        - Вы, мерзкие исчадия ада! Вам не удастся второй раз провести меня и получить мою душу. Еще шаг, и я прыгаю.
        Некоторое время "черноглазый" в раздумье стоял на месте, не сводя с Винкесласа напряженного взгляда. Затем, приняв решение, рванулся к окну, вытягивая вперед руку. Но не успел. Лопез, издав громкий крик, бросился вниз.
        "Черноглазый" осторожно высунул голову и посмотрел в окно.
        - Черт! На решетку угодил. Там кто-то идет. Надо сматываться, пока охрана не зашевелилась.
        По стечению обстоятельств Винкеслас выбросился из окна на глазах двух членов общества "Святой камень", посланных на его защиту. Они подбежали к умирающему, и тот успел прошептать:
        - Клозы… они хотели…
        Винкеслас захрипел.
        - Они узнали, где рукописи? - спросил один из "каменщиков".
        - Нет… я не сказал… этим… тварям…
        Изо рта умирающего хлынула кровь.
        Вокруг быстро собиралась толпа любопытствующих прохожих. "Каменщики" хотели незаметно уйти, но к ним уже спешили охранники библиотеки, увидевшие происходящее из окна. "Каменщикам" пришлось задержаться, чтобы дать показания полиции.
        Примерно через полчаса после описываемых событий в двери старинного дома, где, на окраине Мадрида, жил Винкеслас, позвонил высокий импозантный мужчина лет пятидесяти. Ему открыл взволнованный Рауль.
        - Здравствуй, Рауль. Я друг твоего отца, - незнакомец зашел в холл.
        - Чего вам надо? - отрывисто спросил юноша. - Я очень спешу.
        - Сегодня твой отец принес из музея два свитка. Он сказал, чтобы ты отдал их мне.
        Рауль недоуменно посмотрел на мужчину. Глаза его лихорадочно блестели.
        - Свитки? Ах, да… Но… что вы собираетесь с ними делать?
        - Разве отец тебя не предупредил? Мы недавно разговаривали с ним. Мне надо срочно забрать рукописи. Они лежат в мастерской на стеллаже. Ведь так?.. Что с тобой, Рауль?
        - Отец… я не могу, - юноша внезапно всхлипнул, из глаз потекли слезы. - Я… не могу… он погиб. Мне только что… звонили из полиции. Я еду туда.
        Ошеломленный мужчина непроизвольно почесал голову. "Вот те на! Посетители из министерства культуры? Как же!"
        - Ты знаешь, как он погиб?
        - Нет.
        Взгляд "друга отца" пробежался по холлу, остановился на камине, в котором потрескивали дрова.
        - Послушай, Рауль, я все понимаю. Но мне надо немедленно уничтожить свитки, которые сегодня принес отец. Дай их мне, и я сожгу их в камине. А потом я отвезу тебя на машине в музей.
        - Вы… сожжете их? - задумчиво спросил Рауль. Его наивно распахнутые глаза внезапно прищурились. - Но вы говорили…
        - Ситуация изменилась. Неси быстрей.
        - Хорошо… Сейчас принесу.
        Через минуту рукописи полетели в огонь камина. Но сжег их не "каменщик", а профессор Мартинес, получивший указание и соответствующую наводку от своего руководства. Произошло следующее. Как только радикаты узнали о предполагаемом содержании рукописей, они приняли решение об их полном уничтожении. Как и "каменщики", "мечники" очень опасались, что информация попадет в руки клозов. Но еще больше радикаты-ортодоксы боялись того, что о древних манускриптах узнает широкая общественность. Для них это явилось бы настоящей катастрофой.
        Существование клозов официально игнорировалось католической церковью, ибо не вписывалось в ее доктрину. Более того - подрывало ее фундаментальные догматы. Поэтому радикаты всегда придерживались одного принципа: при обнаружении должны быть бесследно уничтожены как клозы, так и любая информация о них.
        Чтобы держать ситуацию под контролем, радикаты установили прослушивающее устройство в кабинете Лопеза и на его служебный телефон. Узнав, что кто-то из "каменщиков" собирается забрать рукописи из дома Винкесласа, радикаты сыграли на опережение. Подкараулив "каменщика" около дома библиотекаря, радикаты убили конкурента. Затем в дом вошел Мартинес и, обманув, без особого труда, доверчивого Рауля, сжег рукописи в камине.
        Не получив, в установленное время, сообщения от своего сотрудника, "каменщики" направили людей в дом Лопеза. Но попали они туда лишь поздно вечером, когда вернулся Рауль. Тот, не скрывая, рассказал то, что знал. Даже нашел в камине обгоревший кусок пергамента.
        "Каменщики" поняли - информация о рукописях просочилась наружу, и кто-то пытается уничтожить все следы. Этими "кто-то" могли быть только радикаты, потому что клозы не стали бы сжигать манускрипты. Их интересовала информация, содержащаяся там. А радикаты, наоборот, без разбора уничтожали все, что свидетельствовало о существовании клозов.
        Просчитав варианты, "каменщики" немедленно взяли под наблюдение квартиру Софии Родригес. Они видели, как в субботу утром в дом сначала зашел Анибал Мартинес, а, немного позже, вслед за ним последовал Донато. Затем София уехала в аэропорт. И только спустя несколько часов дом покинул Донато. Но не пешком, а на автомобиле Софии…
        Зазвонил мобильник, лежавший на сиденье рядом с Пабло Руисом. Тот быстро взял трубку, взглянул на экранчик:
        - Да… Вы уверены?.. Хорошо. Действуем по плану "А".
        …Юрий Рогачев спустился по ступенькам крыльца и медленно побрел по дорожке, вдоль здания больницы. Он только что переговорил с врачом о состоянии Софии. Данные не обнадеживали. У Софии диагностировали кому второй степени. При этом ситуация, после того как девушку доставили в больницу, не улучшилась, а ухудшилась. Если утром София еще реагировала на голос, открывая глаза, то к тому времени, когда Юрий Константинович приехал в больницу, она уже перестала воспринимать внешние раздражители.
        - Утром она даже произнесла несколько слов, - уточнил врач. - Правда, нечленораздельно.
        - Может быть, она говорила по-испански? - спросил Рогачев.
        Врач пожал плечам:
        - На русский мало походило, это точно. Но даже если она и говорила по-испански, то речь у нее уже была нарушена.
        Причины, из-за которых София впала в коматозное состояние, врач назвать затруднился. Похожее состояние бывает при сильной передозировке лекарствами или наркотиками, пояснил он, но анализ крови ничего не выявил.
        - Могло такое произойти в результате шока?
        - Кома в результате шока бывает, да. Но что могло послужить причиной шока? - врач, наклонив голову, вопросительно взглянул на Рогачева. - Сильная боль? Но вследствие чего? У нее нет ни внешних, ни внутренних повреждений.
        - А если страх? - предположил Рогачев. - Вернее, очень сильный, резкий испуг.
        - Испуг? М-м… - врач задумался. - Теоретически, если в результате внезапного испуга случилось резкое нарушение кровоснабжения, например, кратковременно остановилось сердце… Хм, теоретически… В практике я такого не встречал. У девушки что-то с головным мозгом, как будто кто-то заблокировал большинство функций. Но вот этиология подобного состояния не ясна.
        - И чем это грозит?
        Врач замялся.
        - А вы кто ей будете?
        - Близкий родственник.
        - Насколько близкий?
        - Ну, двоюродный дедушка.
        - Двоюродный? Хм… А родители?
        - Умерли.
        - Вот как? Простите, не знал…
        - Я же у вас не официальную справку прошу, - не выдержал Юрий Константинович. - По-человечески можно сказать, что ей грозит? И что можно предпринять?
        - Да мы предпринимаем. Знать бы, от чего лечить.
        Эскулап развел руками и поднял глаза кверху - к давно не ремонтированному, облупившемуся потолку. Потом осторожно спросил:
        - А почему ее охраняют?
        - По просьбе испанского правительства, - весомо произнес Рогачев.
        - Э? Даже так? Она что, э-э…
        - Угу. Очень важная персона. Кандидат на Нобелевскую премию.
        Врач недоверчиво прищурил один глаз:
        - Шутите?
        - Это вы у консула спросите, когда он приедет.
        Врач снова покосился на потолок.
        - М-да… А на вид - такая молодая… Может, ее в Питер перевезти от греха подальше? - спохватившись, что сказал не то, тут же поправился. - В смысле, для надежности. Если она такая важная персона.
        - А что, ее сейчас можно транспортировать?
        - Все можно, если осторожно. Состояние пока стабильное, только специальный реанимобиль потребуется. Если у вас есть такая возможность - лучше бы ее, все-таки, в центр отправить. Тем более…
        - Что?
        - У нее даже полиса нет. Отца Григория тут все хорошо знают, а так бы…
        - Я понял. Деньги мы найдем.
        Рогачев достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытряхнул все купюры.
        - Тут пара тысяч, так, за первые хлопоты. Я позвоню, сегодня еще подвезут.
        Врач, смотря поверх плеча Рогачева, ловким движением изъял деньги из ладони Юрия Константиновича и быстро спрятал их в карман халата.
        - Так вы это, ага? В Питер бы ее, пока консул не приехал… У нас и аппаратура старая…
        Рогачев приблизился к углу здания и остановился. Только сейчас ему пришло в голову, что он до сих пор не поставил в известность никого из родственников Софии. Собственно, а кого ставить? Фактически сирота. Донато не в счет. Есть дед Бартолоум, о котором упоминала София. И которому она сама не хотела звонить. А почему? Потому что заподозрила, что тот имеет отношение к происшествию с рукописями. Сама заподозрила или Донато подсказал? Донато… Еще одна загадка…
        "Что же делать? - Юрий Константинович задумчиво посмотрел на небо, будто ждал оттуда совета. - Если разобраться, мы, Рогачевы, никакого отношения к Софии не имеем. Надо бы, по-хорошему, сообщить консулу обо всем и… А что "и"? И, что значит, "по-хорошему"? Девчонку и так едва не убили, потом похитили неизвестно для чего… А сейчас она вообще в беспомощном состоянии. Кто же ей поможет, кроме нас?.."
        - Извините. Вы - Юрий Рогачев? - раздумья прервал низкий мужской голос с еле заметным акцентом. Рогачев обернулся через плечо - в нескольких метрах за его спиной стоял крупный темноволосый мужчина лет сорока. Несмотря на жару, незнакомец был одет в строгий темно-синий костюм. "А тихо он подкрался. Или это я так глубоко задумался? Старею".
        - Да, я Рогачев. С кем имею честь?
        - Очень хорошо. У нас к вам срочный и важный разговор. Разрешите представиться, - мужчина сделал шаг вперед и осторожно протянул руку. - Пабло Руис, вице-президент "Всемирного конгресса церквей".
        Продолжение следует
        notes
        Примечания
        1
        Облатка - небольшая круглая лепешка из прессованного пресного теста, употребляемая для причащения по католическому обряду
        2
        Свитки Мертвого моря, они же кумранские рукописи - название древних манускриптов, обнаруженных, начиная с 1947 г., на территории Израиля и Палестины: в пещерах Кумрана, а также в ряде других пещер Иудейской пустыни и в Массаде.
        3
        Пье - старинная испанская мера длины, примерно 28 см.
        4
        Суккуб (суккубус) - в средневековых легендах демоница (или демон в женском обличье), посещающая ночью молодых мужчин и вызывающая у них сладострастные сны.