Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Кунин Владимир / Интеркыся : " №01 Интеркыся Дорога К Звездам " - читать онлайн

Сохранить .
ВЛАДИМИР КУНИН
        ИНТЕРКЫСЯ. ДОРОГА К ЗВЕЗДАМ
        ИНТЕРКЫСЯ - 01
        
        Аннотация
        
        `Кошачьи детективы`, `кошачьи романы ужасов`, `кошачьи триллеры`... А вот как насчет `кошачьего авантюрного романа`? Перед вами - увлекательные приключения питерского кота Мартына, философа и умника, гедониста и казановы. Приключения опасные - исмешные, весьма озорные - и захватывающие дух. Криминальные истории, в которые поневоле втягивается Мартын, всегда запутанны и таинственны. Найти в этих клубках нить истины и вправду способен только кот! Потому что - не кошки ли испокон веку любили играть с клубками?
        
        
        Счастлив, кто падает вниз головой,
        Мир для него хоть на миг, а иной.
        В. Ходасеви
        
        Только я пристроился сзади к этой кошечке, только прихватил ее за нежный пушистый загривочек, только почувствовал, как ее потрясающий рыжий хвостик напружинился и стрункой вытянулся вверх и чуть вбок в ответном желании, открывая мне, как сказал бы мой Человек Шура Плоткин - «врата блаженства»... А Шура знает, что говорит, он - литератор. И когда к нам приходят разные его бабешки, он сначала читает им свои сочинения, а потом начинает их раздевать, бормоча разные вот такие слова, вроде - «врата блаженства», «жаркий оазис любви», «испепеляющее желание» и так далее. Причем ни в одном его сочинении, которые он этим дурочкам читает, я никогда не слышу этих слов. Шура, как я, - абсолютно беспородный, но ума у него хватает, чтобы в своих статьях и рассказах такие роскошные выражения не употреблять. Тем более я же слышу, с какими интонациями он эти пышные слова произносит! Будто бы внутренне хихикает... Он иногда пытается и со мной так разговаривать, не такими словами, а такими интонациями. И, не скрою, я этого очень не люблю. В таких случаях я просто отворачиваюсь от Шуры и сажусь к нему спиной. И тогда
Шура начинает извиняться передо мной и подлизываться. Должен отметить - совершенно искренне. И я его прощаю.
        Ну так, значит, только я собрался трахнуть эту кошечку, эту прелестную рыжую киску или, как выражается иногда мой Шура, влезая на свою очередную гостью, - «вонзиться в ее пылающий рай», как вдруг совершенно неожиданно чтото большое, жесткое, сетчатое, очень больно стукнув меня по кончику хвоста, накрыло нас обоих, и прежде чем я успел сообразить, что же произошло, я услышал мерзейший голос этой сволочи Пилипенко:
        - Пиздец коту!!! Васька, затягивай сачок поскорей, а то этот прохиндей опять вырвется!.. Он уже от нас раз пять смыливался! Это котяра того самого жида, который в газеты пишет.
        Ну надо же, гад, подонок, в какой момент подловил!.. Прав был Шура, когда говорил мне: «Ах, Мартын, не доведут нас с тобой яйца до добра...»
        - Затягивай сачок, кому говорю! - орет Пилипенко, и подлец Васька затягивает сачок тугонатуго. И мы с моей рыжей лапочкой оказываемся тесно спеленутые сетью. Естественно, тут уже не до «врат блаженства» и «жаркого оазиса».
        - Все, бля, - говорит Пилипенко. - Теперь он мой!
        - Кто? - спрашивает Васька.
        Васька с первого раза ни во что не врубается. Редкостный болван! Откуда эту дубину стоеросовую Пилипенко себе в помощники выискал? Ваську напарить - проще простого. Он - не Пилипенко. Тот хоть и гад, хоть и сволочь и живодер, но далеко не дурак.
        - Кто твойто? - переспрашивает Васька.
        - А они обеи! И еврей, и его котяра. Они у меня теперь вона где, - и Пилипенко хлопает себя по карману. - Захочет свою животную взад получить? Наше вам пожалуйста. Пришлите полсотни баксов - и кот ваш. Я его все едино еще раз отловлю. Не хочете платить - я вашего котика в лучшем виде в НИИ физиологии представлю. Нехай этот ваш ёбарьтеррорист науке послужит. Его там распотрошат на составные части, и он еще своим трупом миру пользу принесет. Конечно, капусты будет меньше, гроши одни - счас на науку ни хрена не дают, но, как говорится, с худой овцы...
        - Был бы он породистый, можно было бы яво на шапку пустить, - говорит Васька. - Гля, какой здоровущий!..
        - А хули толку, что здоровущий? - отвечает ему Пилипенко. - У его вся шкура спорчена, морда исполосована, уши рваные. Весь, куда ни глянь, везде в шрамах. Его даже овчарки боятся! Будешь пересаживать из сетки в «воронок», рукавицы надень. И поглядывай. С им только зазевайся - враз в глотку вцепится!
        И несмотря на унизительность моего сиюсекундного положения, несмотря на, честно говоря, заползающий в душу холодок обреченности, чему немало способствовали истошные вопли этой рыжей идиотки, прижатой ко мне безжалостными пилипенковскими узами, я не без гордости вспомнил, как два месяца тому назад, когда Пилипенко накрыл меня своим гнусным сачком почти в аналогичной ситуации, я прокусил ему ухо и разодрал левую руку чуть ли не до кости. Чем, не скрою, и спасся...
        Он был просто вынужден отшвырнуть меня и броситься к своей машине, к этому своему отвратительному «воронку» за аптечкой. При этом он изрыгал из себя такой чудовищный мат, которого я не слышал даже от своего Шуры Плоткина, когда тот схватил триппер на одной, как он говорил, «оччччень порядочной замужней женщине»...
        - Так что ты с ним поосторожней, - говорит Пилипенко про меня.
        - Ладно!.. Учи ученого, - отмахивается Васька. - А с этой рыжей чё делать? Хозяев не знаем, для лаборатории вроде мелковата. Они просили крупняк подбирать...
        - Ничё!.. Пока пихай ее в общую клетку. Приедем на место и выпустим на хер. Нехай блядюшка теперь там погуляет. Я на ее, как на живца, уже шешнадцатого кота беру!..
        Вот это да!!! О Господи!.. Боже ж ты мой, скольких же невинных, влекомых лишь нормальным здоровым половым инстинктом, эта рыжая стерва, эта предательница, эта гнусная тварь привела к мучениям на лабораторных столах Института физиологии?! Из скольких же бедолаг Пилипенко и Васька сотворили свои уродливые шапки для Калининского рынка?.. Кошмар!..
        Первым моим желанием было немедленно перекусить ей глотку. Но мы были спеленуты одной сетью, и я не мог пошевелиться. И от полной невозможности мгновенно произвести справедливый акт отмщения и заслуженного наказания я вдруг впал в такую апатию, такое безразличие к своей дальнейшей судьбе, что от охватившего меня бессилия захотелось просто тихо заплакать...
        Поэтому, когда Васька принес нас к «воронку» - старому, раздолбанному «Москвичу» с фургончиком, открыл заднюю дверцу и выгрузил нас из сачка в стоящую внутри фургона клетку - я даже не рыпнулся, а эта рыжая провокаторша, эта тварь, продолжала орать, как умалишенная.
        - Гля, какой смирный!.. - удивился Васька и опустил вниз заслонку клетки. - А ты говорил...
        - Смирный - еще не покоренный, - ответил ему Пилипенко и сел за руль. - Этот еврейский котяра себе так на уме, что не знаешь, чего от него ждать. Жаль только, что у его жида вошь в кармане да блоха на аркане, а то б я с него за этого кота и сто баксов слупил бы. Садись, Васька, не мудохайся! А то ктонибудь из хозяев этих шмакодявок объявится и нам опять морду набьют...
        Васька заторопился, захлопнул дверь фургона, и во внезапно наступившей темноте я отчетливо увидел, что впопыхах он забыл защелкнуть металлическую задвижку на опущенной заслонке кошачьей клетки. Так что при желании и некотором усилии заслонку можно было бы приподнять лапой... Апатии у меня как не бывало!
        Пилипенко завел мотор, и мы поехали.
        Я огляделся. В нашем кошачьем отделении (в фургончике была еще одна клетка - для собак) сидели и понуро лежали штук пятнадцать малознакомых мне Котов и Кошек. Но, судя по тому, как многие, увидев меня, подобрали под себя хвосты и прижали уши, меня тут знали.
        И только один Кот не прижал уши к голове. Тощий, обшарпанный, с клочковатой свалявшейся шерстью, со слезящимися глазами и обрубленным хвостом - типичный представитель безымяннобездомного подвальнопомоёчного сословия без малейшего страха подошел ко мне и сел рядом, глядя на меня с преданностью и надеждой.
        Когдато на пустыре за нашим домом я отбил этого несчастного бродягу от двух крупных домашних Котов, изрядно попортив им шкуры и наглые сытые морды.
        На следующий день после этого побоища Шура выпустил меня прошвырнуться на свежем воздухе и совершить свои естественные отправления. Дома я этого не делал никогда, даже в самые лютые морозные зимние дни. Таким образом, мой Человек Шура Плоткин был начисто избавлен от необходимости заготавливать для меня песок и нюхать едкую вонь кошачьей мочи и кала.
        Наш дом стоит в новом районе, в глубине квартала, и я с детства выторговал себе право в любое время уходить из квартиры и возвращаться в нее только тогда, когда мне этого захочется.
        Короче, когда я на следующий день выполз из нашей парадной и с наслаждением потянулся - до хруста, до стона, - и новое прохладное утро стало вливаться во все мое тело, от влажного носа, устремленного в синее весеннее небо, до кончика хвоста, туго вытянутого к горизонту, я вдруг увидел вчерашнего КотаБродягу, сидящего неподалеку от моего дома. Между его тощих и грязных лап лежала здоровенная мертвая крыса.
        Бродяга приветливо дернул обрубком хвоста и переместился сантиметров на двадцать левее задушенной им крысы, предлагая ее мне в подарок.
        Я подошел. Как положено, мы обнюхались, а потом я ему битый час втолковывал, что вообщето я крыс не ем, что жратвы у меня и дома навалом, но подарок его я ценю и очень ему благодарен.
        В подтверждение искренности своих чувств я на его глазах отнес крысу за дом, выкопал там ямку и зарыл ее туда, делая вид, что какнибудь обязательно вернусь за ней, и вот уж тогдато мы и устроим пир горой!.. А пока, если он хочет шмат нормальной сырой рыбы под названием «хек мороженый», я могу смотаться домой и принести ему. Тем более что она уже оттаяла.
        Но то ли этот несчастный Кот не знал, что такое рыба, то ли никак не мог взять в толк, как это возможно «не есть крыс?!», но он деликатно (что, кстати, гораздо чаще встречается у простых дворовых особей, чем у породистых и домашних) отказался от моего предложения, кудато сбегал и привёл мне совершенно незнакомую, очень миловидную грязнобелую кошечку, которую я тут же и трахнул за его здоровье.
        Вот этотто Кот и сидел сейчас рядом со мной. Сидел и смотрел на меня. Только одинединственный раз он покосился на незащелкнутую задвижку от заслонки, давая мне возможность понять, что и он тоже заметил Васькину оплошность. Я клянусь, что мы с ним не произнесли ни звука!
        Но в громких рыданиях рыжей потаскушки, в истерике этой рыжей бляди, в жалобном мяуканье пацана Котенка, в нервной, хриплой зевоте старухи Кошки, в неумолчном лае идиота Фоксика из соседней собачьей клетки, в трагическом вое до смерти перепуганного Шпица, в робком гавканье моего знакомого по пустырю - огромного и глупого, но очень доброго Пса, в котором было намешано с десяток пород и кровей, я УСЛЫШАЛ немой вопрос КотаБродяги:
        - Что делать будем?
        - А черт его знает! - говорю я, даже НЕ ОТКРЫВАЯ рта. - Ну, предположим, мы поднимем заслонку, а потом? Фургонто снаружи закрыт...
        - Слушай, Мартын, - говорит Бродяга. - Безвыходных положений не бывает. Это тебе говорю я, у которого никогда не было Своего Человека. Конечно, ты за Шурой Плоткиным - как за каменной стеной...
        Я действительно много раз рассказывал Бродяге о Шуре и однажды даже познакомил их.
        - Да при чем тут Шура?! - разозлился я.
        - При том, что ты, даже не сознавая этого, надеешься, что тебя выручит твой Шура. А мне надеяться не на кого. Только на себя. Ну и на тебя, конечно. А ты даже пошевелить мозгами не хочешь...
        Слышать это было дико обидно!.. Тем более что на Шуру я и не рассчитывал. Вопервых, потому, что не он меня, а в основном я его всю жизнь выручал из разных неблагоприятных ситуаций, а вовторых, Шуры просто физически не было в СанктПетербурге. Он еще позавчера уехал в Москву, повез свою рукопись в издательство. Специально для ухода за мной - кормежка, выпустить меня, впустить, дать попить, включить мне телевизор - Шура оставил в нашей квартире очередную прихехешку, которая начала свою бурную деятельность в нашем доме с того, что сожрала моего замечательного хека и сутки обзванивала всех своих хахалей, как внутрироссийского, так и заграничного розлива. Трепалась она по полчаса с каждым, и я в панике представлял себе, какой кошмарный счет придет нам с Шурой в конце месяца за эти переговоры! Поэтому сегодня, уходя из дому, я перегрыз телефонный шнур и таким образом спас Шуру Плоткина от необходимости пойти по миру, ведя меня на поводке. Шура вернется домой - я ему покажу место, где перегрыз провод, и Шура все сделает. В отличие от других наших знакомых литераторов руки у Шуры вставлены нужным
концом.
        Втретьих, даже если бы Шура был в городе, он все равно никогда не смог бы выкупить меня у Пилипенко. У моего Плоткина долларов отродясь не было.
        Но Бродяге я ничего этого не сказал. А только спросил:
        - Как ты думаешь, куда нас везут?
        - Чего мне думать, я точно знаю - на Васильевский остров, в лабораторию Института физиологии. Я уже один раз там был. Еле выдрался. Пришлось со второго этажа прыгать...
        Я с уважением посмотрел на КотаБродягу.
        - Думай, Мартын, думай, - сказал он мне. - У меня лично с голодухи башка не варит...
        ... И я придумал!!! Единственное, о чем я попросил Бродягу, - это максимально точно предупредить меня, когда до остановки у дверей лаборатории Института физиологии останется ровно три минуты.
        В нас, Кошачьих, есть ЭТО. Я не знаю, как ЭТО объяснить. Наверное, потому, что сам не понимаю, как возникает в нас ЭТОТ процесс предвидения, ощущение оставшегося времени, полной ориентации в темноте или закрытом помещении, точное чувство расстояния...
        Естественно - необходимы однадве вводных. Ну, например: почему я попросил именно Бродягу предсказать мне подъезд к лаборатории точно за три минуты? Не смог бы сам? Смог бы! Но не настолько точно, как Бродяга. Коты и Кошки, ни разу не ездившие этой дорогой, могли ошибиться - плюсминус минута. Мне же была нужна абсолютная точность. А для этого был необходим Бродяга. То есть Кот, который уже один раз ехал этой дорогой...
        Пример из собственной практики: мы с Шурой живем в девятиэтажном сорокапятиквартирном доме с одной парадной лестницей и одним лифтом.
        Основная интенсивность движения нашего лифта, когда он, как сумасшедший, мотается между этажами - это период с четырех до семи часов вечера. То есть когда Люди возвращаются с работы. Это три часа непрерывного гудения огромной электрической машины, рокотание толстенных стальных тросов, поднимающих и опускающих лифт, скрип и постоянное повизгивание могучих блочных колес с желобками, через которые и ползут эти тросы... Я както шлялся на чердак и видел это чудовищное сооружение.
        И ко всем этим звукам - еще три часа безостановочного хлопанья железных дверей шахты лифта, щелканье деревянных створок кабины, звуки включения и выключения разных реле... И вся эта какофония с совершенно непредсказуемой периодичностью!
        И клянусь вам, я все эти три часа могу продрыхнуть в СВОЕМ кресле, не прислушиваясь и не настораживаясь. Но в какойто, мне и самому неясный, момент чтото меня будит, и я, лежа в кресле с еще закрытыми глазами, точно ощущаю, что к дому подходит МОЙ Шура. С этой секунды я знаю все, что должно произойти дальше! Мне даже кажется, что я это вижу сквозь стены!..
        Сейчас, для зрительности, я выстрою и свое, и Шурино поведение в стиле «параллельного монтажа». Это я в свое время так от Шуры нахватался. Он когдато, как сам говорил, «лудил» парочку сценариев для киностудии научнопопулярных фильмов и несколько месяцев подряд выражался исключительно покинематографически...
        Итак:
        Вот Шура подходит к нашей парадной...
        В это время я, еще лежа, приоткрываю один глаз...
        Вот Шура набирает «секретный» код замка входной двери... А код не набирается. Тогда Шура говорит свое извечное: «Ну, елкипалки!.. Неужели снова сломали?!» - и толкает дверь ногой. Дверь распахивается, зияя выломанным кодовым устройством...
        Тут я открываю второй глаз...
        Шура входит в парадную, морщит свой длинный нос, внюхивается (хотя чем он там может внюхаться?! Люди в этом совершенно беспомощны) и бормочет: «Опять всю лестницу обоссали, засранцы!..» Это он про мальчишек из соседних домов и заблудших пьянчуг...
        Тут я приподнимаю задницу, потягиваюсь и вижу... Да, да!.. ВИЖУ, как...
        ... Шура нажимает кнопку вызова лифта!!!
        И пока лифт к нему опускается, я мягко спрыгиваю со СВОЕГО кресла и потягиваюсь еще раз. Времени у меня навалом...
        Шура входит в темную кабину лифта со словами: «Ничтожества! Разложенцы!.. Дремучая сволочь! Страна вырожденцев и уродов!.. Опять лампочку выкрутили!!!»
        Мнето все равно было бы - в темноте ехать или при свете, а Шуре, бедному, приходилось...
        ...искать пульт с этажными кнопками, на ощупь отсчитывать восьмую и так в темноте, чертыхаясь и матерясь, подниматься до нашего этажа...
        За это время я медленно... ну очень медленно!.. иду через вторую комнату в коридор, слышу, как останавливается лифт, ВИЖУ...
        ...как выходит из него Шура и вытаскивает ключи из кармана...
        Я слышу, как он отпирает первую железную дверь, слышу, как он вставляет ключ во вторую - деревянную, и...
        ...я скромненько сажусь у двери и поднимаю нос кверху...
        Тутто и входит Шура! И говорит:
        - Мартын! Сонная твоя морда!.. Хоть бы пожрать чегонибудь приготовил, раздолбай толстожопый...
        А я ему... Вот чего не умею - так это мяукать. А я ему в ответ так протяжно, басом:
        - Аааааа!.. Аааааа!..
        И он берет меня тут же на руки, чего я никогда никому не позволяю делать. Зарывается своим длинным носом в мою шкуру и шепчет:
        - Мартышка... Единственный мой!..
        И за шесть лет жизни с Шурой Плоткиным я не ошибся ни разу!
        Откуда в нас эта странная, таинственная, почти мистическая способность?! Может быть, потому, что в наших кошачьих носах находится девятнадцать миллионов нервных окончаний, а у Человека всего пять?.. А может быть, потому, что Коты и Кошки слышат на две октавы выше, чем Человек?.. Я лично понятия не имею, что все это такое, но если у нас «девятнадцать», а у них всего «пять» - значит, мы почти в четыре раза лучше? Правильно? Так ведь? Уже не говоря о том, что в темноте Люди просто жалкие создания, в то время как для нас темнота - хоть бы хны!
        Нужно быть справедливым - все эти сведения я почерпнул от того же Шуры Плоткина, который одно время очень серьезно занимался нашими Личностями и перечитал по этому поводу уйму прекрасных книг. Кстати, он же мне сообщил, что древние египтяне почитали Котов и Кошек как Божественных Созданий, украшали их драгоценностями, и ни один Человек не имел права причинить Кошачьему существу ни беспокойства, ни тем более страданий...
        Вот было Время! Вот были Люди!.. Не то что эти постсоветские подонки - Пилипенко и его вонючий Васька...
        
* * *
        
        - Боюсь, всех нам не выручить, - сказал я Бродяге, когда поделился с ним планом предстоящей операции.
        - Спасение утопающего есть дело лап самого утопающего, - безжалостно ответил Бродяга.
        И я подумал, что в чемто Бродяга прав. Действительно, всем помочь практически невозможно. Но...
        За шесть с половиной лет моей достаточно бурной жизни я перетрахал такое количество Кошек, которое обычному рядовому домашнему Коту и во сне не приснится! Я никогда не шел на поводу у сочиненной Людьми весьма распространенной и унизительной теорийки, будто «брачным» месяцем у Котов и Кошек считается только март. А все остальные одиннадцать месяцев в году они, дескать, даже и не помышляют о совокуплении. Какойто собачий бред Людейимпотентов, подсказанный им пухлыми и пушистыми Котамикастратами!
        Да я все триста шестьдесят пять дней в году, просыпаясь каждое утро, только и думаю - когото я сегодня оприходую? Что мне сегодня за Киска попадется между лап?.. А не смотаться ли мне в соседний квартал, в парк при спортивном комплексе «Зенит»? Говорят, там недавно появилась одна такая сиамская лапочка, которая никому не дает, да еще и огрызается, как стерва...
        И я иду в этот их спортивный парк, нахожу там эту недотрогу и через семь секунд трахаю ее на глазах у всех наших изумленных Котовпижонов, а потом эта сиамская дурочка бегает за мной все лето как умалишенная.
        Так что все эти теории про «брачный период» и про «март месяц» ни хрена не стоят! У меня «март» - с января по декабрь включительно. Мне лично всегда хочется. Я, как говорит Мой Шура, «завсегда об этом думаю». Он, кстати, тоже...
        Ну и, конечно, время от времени то одна, то другая Кошечка, с уже отвисшим брюхом, вдруг начинает с неуклюжим кокетством валиться на спину и так печальновыразительно поглядывать на меня. Но я беременных принципиально не трогаю. Не дай Бог, еще повредишь им там чегонибудь...
        Так что сколько Котят посеяно мной во чревах невероятного количества Кошек, - я и понятия не имею. Конечно, прав Бродяга, всем помочь невозможно...
        И к большинству Кошек, которых я употреблял когдато, честно говоря, у меня отношения никакого - спасибо и привет! Но когда на нашем пустыре я вдруг вижу какогонибудь скачущего Котенканесмышленыша, я почти бессознательно тянусь заглянуть ему в мордочку - а вдруг это мой? А вдруг он произошел от меня?! Вот ведь чудото какое!
        В такие моменты мне всегда хочется накормить его, защитить от Собак, от Котовидиотов, от больших и злобных Крыс, от всего на свете...
        Одного такого бесприютного я даже както привел к нам домой. На что Шура Плоткин торжественно сказал:
        - Ах, Мартын, дорогой мой друг! Хоть ты и половой бандит и сексуальный маньяк, хоть ты и разбойник и ёбарь без зазрения совести, но сердце у тебя мягкое, интеллигентное, я бы сказал... Существо, ощущающее комплекс вины за содеянное, - уже благородное существо!
        И подарил этого замухрышку одной своей московской знакомой. Както он там теперь в Москве поживает? Вырос небось, засранец...
        
* * *
        
        Вот почему я показал Бродяге на забившегося в угол клетки насмерть перепуганного Котенка и решительно заявил:
        - Но этого пацана мы всетаки вытащим! Сколько у нас времени?
        - До сигнала или до приезда? - деловито спросил Бродяга.
        - До сигнала.
        - Около пяти минут.
        - Порядок. Подгони пацана поближе к дверце клетки, а я пока дотрахаю эту рыжую падлу! Не пропадать же добру...
        Я прыгнул сзади на верещавшую рыжую Кошку, жестко прихватил ее зубами за загривок, примял к полу клетки задними лапами и на глазах полутора десятков обреченных Котов и Кошек и нескольких Собачек я стал драть ее как Сидорову козу!
        Теперь рыжая только хрипела, прижатая к полу. На долю секунды я вдруг увидел ухмыляющегося Бродягу, потрясенную старуху Кошку, насмерть перепуганного Котенка с отвалившейся от удивления челюстью и...
        ...в момент пика моих трудов, в пароксизме страсти я еще сильней сжал зубы у нее на затылке и услышал, как она тихонько взвизгнула подо мной...
        Когда я кончил и как ни в чем не бывало слез с нее - она так и не смогла встать на лапы. Со всклокоченной шерстью, с безумными глазами, негромко постанывая, она, словно раздавленная, поползла на брюхе в угол клетки. На мгновение сердце мое кувыркнулось от жалости, но я тут же вспомнил про пятнадцать замученных Котов, погибших изза нее в лаборатории института, и моя слабость уступила место гадливому презрению. Я должен был быть у нее шестнадцатым...
        Неожиданно мы почувствовали, что наш автомобиль стал притормаживать.
        Я тут же подскочил к дверце клетки и вопросительно посмотрел на Бродягу. Неужели мы уже подъехали к институту, к этому Кошачьему лобному месту?! Неужто Бродягу так подвела знаменитая Наша интуиция? А может быть, от постоянного многолетнего недоедания он утратил ощущение Времени, Предвидения и все те качества, которые ставят нас в недосягаемое интеллектуальное превосходство над всеми остальными живыми существами?!
        Бродягам сам недоумевал...
        Автомобиль еще катился по инерции, когда раздался негромкий, исполненный злобы голос Пилипенко:
        - Вот сссука!.. Чего этомуто козлу от нас надо?!
        - Чего, чего!.. А то ты не знаешь - «чего»? - ответил Васька.
        Но тут наш «Москвич» окончательно остановился, и ктото сипло проговорил:
        - Здравия желаю, граждане. Паапрашу документики!
        Я почувствовал новый букет запахов, ворвавшихся в наш тюремный мир, - и запах устоявшегося, многодневного водочного перегара; и кислые запахи маленьких, но сильных аккумуляторов для переносных радиостанций; ни с чем не сравнимый запах оружия, пропотевшей кожаной амуниции; и слабенький запашок мятной жевательной резинки, наивно призванной заглушить все остальные запахи.
        Нет, это не институт, слава Богу!.. Это милиционер. Или бандит. Что, впрочем, с моей точки зрения, одно и то же, - человек с оружием. У меня отлегло от сердца - значит, время еще есть.
        - Здравия желаем, товарищ начальник! Научноисследовательский институт приветствует нашу доблестную милицию, - одновременно пропели Васька и Пилипенко такими сладкими, липкими голосами, как если бы вдруг заговорило растаявшее мороженое.
        - Документы попрошу, - повторил милиционер.
        - Пожалуйста... - Голос Пилипенко совсем упал. - Какие проблемыто?
        - Счас посмотрим, - сказал милиционер. - Не будет проблем - создадим. Все в наших руках. Тээкс... Пилипенко Иван Афанасьевич?.. Вот и ладушки, Иван Афанасьевич, пришлите двадцатничек от греха подальше и поезжайте с Богом.
        - Какой двадцатничек?.. - растерялся Пилипенко.
        - Зелененький, - пояснил милиционер.
        - За чтооо?.. - простонал Пилипенко,
        - Дымление двигателя, прогар глушителя, левый «стоп» не работает, коррозия по низу дверей и крыльев, машина грязная, номера ржавые, правое наружное зеркало отсутствует... Еще нужно?
        - Нет... - выдохнул Пилипенко. - Может, рублями возьмете?
        - Ты чего? Мне при исполнении взятку предлагаешь, что ли?
        - А доллары - не взятка?! - Слышно было, что Пилипенко разозлился.
        - А доллары - это доллары.
        - Товарищ начальник... - заныл Пилипенко. - Мы бедные научные сотрудники, мы сейчас работаем над одной диссертацией...
        - Ты, «научный сотрудник»! Ты мне мозги не пудри и лапшу на уши не вешай, - тихо сказал милиционер. - Я вот сейчас открою двери твоего фургона, и вся твоя «диссертация» враз с мяуканьем и лаем по городу разбежится. А я тебя еще и прав лишу, и техпаспорт отберу, мудила. Черт с тобой, гони червонец и вали отсюда на хуй, «диссертант» ёбаный...
        - Нет вопросов! - бодро ответил Пилипенко, чемто пошелестел и, наверное, отдал милиционеру десять долларов.
        Милиционер удовлетворенно крякнул и интеллигентно сказал:
        - Получите ваши документы, и к следующему разу прошу привести ваше транспортное средство в порядок, товарищ водитель.
        Тут Пилипенко ничего не ответил, и мы снова поехали.
        - Вот где надо сейчас работать, - завистливо вздохнул Васька. - А мы эту срань болотную сачком ловим...
        - Погоди, погоди, Васька... - Пилипенко даже зубами скрипнул. - Будет и на нашей улице праздник. Сейчас время революционное! «Кто был ничем, тот станет всем...» Есть у меня одна мыслишка!.. А уж тогда не на этом говне, а на белом «мерседесе» ездить будем!.. Этот же ментяра, который сейчас с нас ни за что ни про что десять долларов слупил, на мотоцикле, бля, с сиреной и мигалками, бля, будет ехать и дорожку нам расчищать!..
        Бродяга услышал это и презрительно ухмыльнулся.
        А я подумал - все может быть... Сейчас как раз время для таких, как Пилипенко. Наглых, напористых, неглупых, не отягощенных интеллектом, а поэтому и не стесняющих себя в выборе средств для достижения цели.
        Мы много раз болтали об этом с Моим Шурой. Особенно когда он гдето выпьет, придет домой и начнет передо мной извиняться, что, дескать, он мне даже приличной рыбы не может купить, что его доходов только на этот «хек мороженый» и хватает... Ну и всякие такие дурацкие излияния.
        А потом - несколько многословный, но уже почти трезвый анализ всего происходящего сегодня в нашей стране. И кто в это прекрасно вписывается, а кто - вроде нас с Шурой Плоткиным - никак не может вписаться, да никогда и не впишется, хоть за бугор уезжай!..
        Один раз, когда от него уж очень сильно пахло алкоголем (чего я, к слову сказать, не перевариваю!), он даже заплакал, когда мы снова заговорили об этом...
        Помню, я так разнервничался! Мне его так жалко стало!.. И несмотря на то что от него буквально разило водкой, я принес ему остатки моего сырого хека и лизнул его в щеку. А он еще сильнее заплакал, лег на пол, прижал меня к себе и заснул.
        Он тогда так храпел!.. Как я вынес все это в течение нескольких часов - уму непостижимо!
        Я только попытаюсь вылезти изпод его руки, а он приоткроет глаза и в слезы: «Мартынчик... Родимый! Ты то хоть не бросай меня!..» Ну что? Мог я уйти?..
        Под утро я всетаки сумел выползти изпод Шуры. Писать захотел - удержу нет!
        Обычно, когда со мной такое происходит дома, а Шура еще спит, я поступаю очень просто: сажусь на Шурину подушку точненько перед его физиономией, и начинаю, не мигая, неотрывно смотреть на его закрытые глаза. Не проходит и тридцати - сорока секунд, как Шура просыпается и говорит хриплым ото сна голосом:
        - Что, обоссался, гипнотизер хренов?
        Я молча спрыгиваю на пол и иду к дверям. Шлепая босыми ногами, Шура бредет за мной в чем мать родила и выпускает меня на лестницу. Дальше - дело техники. Я сбегаю на первый этаж и начинаю орать дурным голосом:
        - Aaaaaa! Aaaaaa!
        Обязательно ктото из жильцов первого этажа выйдет, откроет мне дверь парадной и со словами: «А, это ты, Мартинчик? Ну выходи, выходи...» - выпустит меня на улицу.
        Почемуто соседи называют меня на иностранный манер - Мартин. Наверное, считают, что у такого человека, как Мой Шура Плоткин - литератора и журналиста, Кота с обычным плебейским именем Мартын быть не может...
        В нашем доме меня знают все. Особенно после того, как я набил морду огромной овчарке наших нижних соседей. Она теперь ко мне то и дело подлизывается, но я и ухом не веду в ее сторону.
        Но в тот раз, когда Шура надрался до положения риз, мой гипноз так и не достиг цели. Не скрою, я запаниковал! Напрудить в квартире - я такого себе даже Котенком в детстве не позволял. Елееле выцарапал на себя дверь в Шурин туалет, вспрыгнул на горшок и сделал свои дела. Помню, потом встал на задние лапы и, опираясь одной передней о сливной бачок, второй лапой нажал на рычаг и спустил за собой воду...
        
* * *
        
        - Внимание, Мартын! Осталось ровно три минуты! - услышал я команду моего кореша Бродяги.
        Я быстро вонзил когти правой передней лапы в деревянную опускающуюся заслонку на передней стенке клетки, что было сил потянул ее вверх, и когда между полом клетки и заслонкой образовалась щель, я тут же поддел заслонку второй, левой лапой.
        - Помогай, браток! - крикнул я Бродяге.
        Тот мгновенно просунул в щель и свою лапу. Вдвоем - в три лапы (одной Бродяга держал Котенка) - мы приподняли тяжеленную заслонку настолько, что могли просунуть туда свои головы.
        Теперь заслонка лежала на наших плечах и шеях, всей своей тяжестью придавливая нас к полу клетки.
        - Вылезаем одновременно, - приказал я Бродяге. - А то заслонка тяжелая - одному не удержать.
        - А с этим недоноском что делать? - спросил Бродяга.
        - Выталкивай его первым! Внимание... Раз, два, взяли!..
        И мы втроем выскользнули из клетки. Заслонка со стуком опустилась за нашими хвостами. Точнее, за моим хвостом и хвостом Котенка. Бродяга лишился хвоста еще года три тому, назад при весьма смутных обстоятельствах - то ли был пойман в мясном отделе нашего гастронома, когда хотел спереть кусок мяса, то ли еще чтото...
        Вовсяком случае, сам он об этом не рассказывал, я не расспрашивал, а на то, что болтали об этом всякие Коты и Кошки нашего квартала, мне было совершенно наплевать.
        Теперь мы - Котенок, Бродяга и я - были вне клетки. Но это составляло лишь пятую часть нашей операции. И ликовать по этому поводу было бы более чем преждевременно.
        Между Кошачьей и Собачьей клетками и внутренними стенками фургона было достаточно места даже для взрослого Кота, а уж Котенок мог чувствовать себя там совершенно свободно. Но где гарантия, что этот малолетка стремглав выскочит из фургона, когда Васька или Пилипенко распахнут снаружи дверцы? Где гарантия того, что Котенок от страха не забьется в угол фургона и будет там трястись, пока ктонибудь из этих сволочей не сгребет его за шкирку и не сунет в мешок?..
        - Как только Васька откроет «воронок» - выталкивай этого дурачка и сам рви когти, - тихо сказал я Бродяге.
        - А ты? - встревожился Бродяга.
        - За меня не дрейфь. Сейчас я устрою маленький концертик - как отвлекающий маневр, а ты с пацаном будь на старте! Я этих пилипенков в гробу и в белых тапочках видал!..
        Это не мое. Это - Шурино. Это он так иногда выражается, когда хочет высказать свое презрение к кому нибудь или чемунибудь.
        Я обошел сзади Собачью клетку, просунул туда лапу, на всю длину выпустил когти и с размаху хорошенько тяпнул по заднице идиота Фоксика. Тот завизжал, забился в истерике и немедленно укусил моего приятеля - огромного беспородного доброго Пса.
        Как выяснилось, доброта тоже имеет границы, которые переступать нельзя: Песгромадина, не разобрав в чем дело, тут же опрокинул Шпица и схватил его за глотку...
        На свое несчастье, Пес вывалил свою хвостяру между прутьями клетки, и (да простит меня мой друг Пес - это нужно было для дела) я мгновенно прокусил его хвост своими клыками!..
        Что тут началось!!!
        Пес спрыгнул со Шпица и тут же прихватил какогото Дворнягу!..
        Шпиц бросился на Фоксика!..
        Дворняга вырвал клок из бока Шпица!..
        Вой, лай, рычание, визг, мяуканье, шипение!.. В нашей Кошачьей клетке Коты и Кошки на нервной почве сплелись в клубок, из которого летели клочья шерсти!.. Трещал штакетник, ходуном ходили клетки!..
        - Что там еще такое?! - раздался голос Пилипенко.
        - Видать, чуют - куда едут, - рассмеялся Васька. - Ладно, счас разберемся...
        И в это время Бродяга сказал:
        - Приехали!
        Наш «воронок» остановился. На всякий случай, чтобы скандал не затухал и чтобы поддержать панику в необходимом градусе, я просунул лапу в Собачью клетку и рванул когтями по чьейто собачьей спине. Этот «ктото» укусил моего приятеля Пса за заднюю ногу. Пес шарахнулся и выломал переднюю стенку клетки как раз в тот момент, когда Васька и Пилипенко распахнули фургон...
        Одновременно с этим произошла уйма событий: выломав стенку, огромный Пес выпал на Пилипенко и щелкнул своей мощной челюстью прямо перед его носом!..
        ... Бродяга вышвырнул Котенка на улицу, а сам, словно привидение, растворился в воздухе!..
        ...в образовавшийся пролом Собачьей клетки ринулись обезумевшие от страха и злости все Собаки!..
        ...идиот Фоксик оказался не таким уж идиотом и мертвой хваткой повис на Ваське!..
        ...белый ухоженный Шпиц очень симпатично тяпнул Пилипенко за ногу...
        - Закрывай фургон!!! Фургон закрывай, мать твою в душу, в гроб, всех вас ети!.. - закричал Пилипенко.
        Пытаясь стряхнуть с себя Фоксика, Васька захлопнул одну половину дверей фургона и выхватил откудато лопату... Тут и Пилипенко очухался, ногой сшиб Фоксика с Васьки и бросился закрывать вторую половинку дверей...
        Когда между створками дверей фургона оставалось не больше десяти сантиметров, я с жутким шипением и воплем вылетел оттуда и всеми четырьмя лапами с максимально выпущенными когтями вцепился в голову Пилипенко.
        Пилипенко упал навзничь и, пытаясь содрать меня со своей головы, закричал так, что к нам стал сбегаться народ.
        - Сейчас, сейчас, Афанасьич... - метался вокруг нас Васька. - Сейчас я его лопатой!..
        Я увидел занесенную над собой лопату и подумал, что я и так уже слишком задержался в компании этих мерзавцев. Пора и честь знать.
        Васька замахнулся, я прокусил Пилипенко ноздрю и бросился в сторону. За моей спиной раздался глухой удар и такой дикий визг Пилипенко, что наше Кошачье преимущество в две октавы показалось мне просто ничтожным. Пилипенко сумел завизжать на ТРИ октавы выше, чем любая наша Кошкаистеричка!..
        Все остальное произошло помимо моего сознания - в сотые доли секунды, выпрыгивая изпод опускавшейся на меня лопаты, я взлетел на гору какихто ящиков, оттуда молниеносно сиганул еще выше - на крышу мрачной двухэтажной пристройки, а уже на крыще, в условиях относительной безопасности, я вновь обрел способность четко осознавать происходящее и видеть все вокруг.
        Без ложной скромности должен признаться, что мне - автору всего этого «хипеша» и «халоймеса», как сказал бы Шура Плоткин, - вид сверху очень и очень понравился! «Картина маслом!» - добавил бы Шура, увидев...
        ...визжащего и катающегося по земле Пилипенко с разбитой головой и прокушенной ноздрей...
        ...разбегающуюся во все стороны разномастную Собачню...
        ...стремглав улепетывающего Котенка...
        ...и толпящихся вокруг Пилипенко растерянных Людей.
        Вот только Бродяги не было видно нигде. Но за него я не очень волновался. Бродяга - Кот самостоятельный, стопроцентно уличный, а это очень неплохая закваска! Ему рассчитывать действительно не на кого, он сам о себе позаботится...
        Пока я тщеславно любовался на творение лап и мозгов своих, я и не заметил, как из слухового чердачного окна - с одной стороны и по горе ящиков - с другой стороны на крышу влезли двое в замызганных серых халатах и стали меня окружать. Причем у одного в руках был точно такой же сачок, как и у Пилипенко!..
        Запах от них шел - слов не подобрать! Меня буквально затрясло от ужаса!.. Я не знаю, как я это понял - но это был запах СМЕРТИ. Так пахли Убийцы. Мои Убийцы...
        Я быстро огляделся по сторонам - положение практически безвыходное. Внизу - Люди, Васька с лопатой, уже запертые ворота, высокий каменный забор...
        Забор... Забор!!! Ах, как он далеко стоит от крыши!.. Ох, не допрыгнуть мне!.. Ох, не допрыгнуть... А может, попробовать?.. Господи! Дай мне силы... И если останусь жив, клянусь тебе...
        - Он, кажись, на забор целится, - сказал один Убийца другому. - Перекрой ему там кислород.
        - Да куды он денется? - ухмыльнулся второй Убийца. - До забора ему в жисть не допрыгнуть...
        А тут еще все Люди, стоявшие внизу вокруг Пилипенко, этот болван Васька, да и сам сволочь Пилипенко стали орать на весь двор: «Хватайте его!.. Заходите сбоку! Не упустите! Прекрасный экземпляр!!!»
        И тут я вдруг решил - или я погибну сейчас, или докажу им всем, что я действительно ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР! Ято знаю себе истинную цену! Кто Вы - и кто Я?! Разве нас можно сравнивать? Вы же себе только кажетесь, а Я настоящий... Вы, в массе своей, очень мелковаты и неприглядны. За крайне редким исключением. В то время как Я...
        Ну кто из Вас смог бы в одну ночь трахнуть четырех Кошек, да еще и не по одному разу?! Кто из Вас смог бы начистить рыло немецкой овчарке, превосходящей Вас в росте и весе раз в десять?! Кто из Вас может прыгнуть вверх вшестеро выше самого себя?.. Да я сквозь стены вижу! Я сотни тысяч запахов чувствую! Я в темноте - как рыба в воде!!! Я сто раз на день умываюсь и привожу себя в порядок, а Вас, грязнуль паршивых, не заставить ноги вымыть на ночь!..
        Я Шуру Плоткина, когда он запил после развода с женой и чуть совсем не деградировал, к жизни вернул! Я его Человеком сделал! Сочинять заставил!.. Вы его статьи и рассказы читаете - ахаете, руками всплескиваете, засранцы, а потом, только потому, что он вроде меня - непородистый, то есть «нерусский», - «Жидом» или «Евреем» называете. А он в тысячу раз умнее Вас всех, которые сейчас стоят там внизу, валяются на земле и лазают за мной по крышам! Бляди Вы все! Вы еще не знаете, что такое ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР! Смотрите, болваны!..
        И я ПРЫГНУЛ!
        Я никогда в жизни не прыгай так далеко! На какоето мгновение мне почудилось, будто я парю в воздухе, будто бы какаято таинственная и неведомая сила несет меня в пространстве и мягко опускает сверху на высокий институтский забор...
        Но я реалист. Я не оченьто верю во всякие там мистические сверхъестественные явления. Поэтому я лишний раз утвердился в уважении к самому себе и к собственной теории - все силы мы черпаем в ЛЮБВИ и НЕНАВИСТИ.
        Я ненавижу Предателей и Провокаторов, Пилипенко и Ваську, этих Убийц в серых гнусных халатах, пахнущих смертью...
        Я люблю Своего Шуру Плоткина, Свой Дом, разных Кошек, приятелей Котов и хорошую жратву!.. Вот почему я смог прыгнуть так далеко, как не прыгал, наверное, еще ни один Кот в мире!
        Даже мои враги там, внизу, ахнули!..
        Верх институтского забора был широким и плоским. Через равные промежутки в него были забетонированы метровые железные штыри, торчащие в серое петербургское небо, а между штырями в три ряда была натянута ржавая колючая проволока. Судя по этим признакам, я подозреваю, что институт занимался не только мирной физиологией.
        Я подлез под нижний ряд колючей проволоки и даже нахально присел на задние лапы - вроде бы я отсюда никуда уходить не собираюсь. Меня только кончик хвоста выдавал. Он нервно и непроизвольно метался из стороны в сторону, и я ничего не мог с ним поделать.
        На мое счастье, из какогото переулка на нашу улицу вывернул громадный грузовик с длиннющим синим очень высоким фургоном и, набирая скорость, помчался мимо ворот института.
        Прыжок с забора на проносившийся мимо меня брезентовый фургон был уже просто детским лепетом и ни в какое сравнение с предыдущим рекордным прыжком идти не мог.
        Как говорится, за этот прыжок я и не ждал аплодисментов. Это был крайне средненький, рядовой прыжочек, доступный любому маломальски уважающему себя Коту.
        Но мог ли я представить себе, что этот, прямо скажем, немудрящий прыжок на очень долгоедолгое время будет моим последним прыжком на этой Земле?..
        Мог ли я, прыгая с забора на огромный дальнорейсовый грузовик, вообразить, что, быть может, навсегда расстаюсь со Своим Шурой Плоткиным, с Нашим Домом, с этим мрачноватым, обезображенным хлипкими разноцветными ларьками, но таким прекрасным городом, в котором я родился и вырос, в котором почувствовал себя Бойцом и Личностью и без которого никогда не мыслил своего и Шуриного существования...
        
* * *
        
        Помню, в последнюю секунду, когда все осознали, что ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР уезжает в неизвестном направлении на громадном фургоне дальнорейсового грузовика, этот кретинВаська не нашел ничего лучшего, как поднять обломок кирпича и метнуть его в мою сторону.
        Кирпич перелетел через фургон. На противоположной стороне улицы раздался звон разбитого стекла, и я еще успел увидеть, как осыпается витрина какогото магазина, как срабатывает магазинная охранная сигнализация - тревожные короткие и очень мощные звонки с одновременным миганием желтых ламп на фасаде. Уже издалека я услышал резкие милицейские свистки, живо представил себе, что должно произойти дальше, и подумал: «Так тебе и надо, дубина!..»
        В отличие от маленького металлического фургончика на пилипенковском «Москвиче» эта громадина была сотворена из крепкого синего брезента, укрепленного на каркасе. К борту площадки брезент был пришит здоровенными стежками из тонкого стального троса. Эти стежки шли не только по низу фургона, но и по его торцовым стенкам.
        Свесив голову вниз, я увидел, что по вертикальному шву тросик затянут не очень сильно и там нет такого плотного прилегания одной стороны брезента к другой.
        И я стал спускаться вниз по отвесной стенке фургона, отчаянно цепляясь когтями всех четырех лап. После того, что я только что пережил и совершил, - сорваться под колеса мчащегося грузовика было бы просто глупо!
        Без какого бы то ни было бесшабашного героизма и безоглядной решительности, достаточно осторожно и расчетливо, с той необходимой долей естественной боязни, которая зачастую сохраняет нам жизнь, я всетаки добрался до «моего стежка», просунул туда голову и передние лапы и через секунду был уже внутри фургона.
        Здесь было тепло и сухо. От передней стенки фургона до задней было по меньшей мере метров пятнадцать, а в ширину - метра три. Хотя тут я могу и ошибиться. В измерении расстояний я, честно говоря, не силен. Все мои познания в этой области ограничены нашей с Шурой квартирой. У нас я точно знаю, сколько метров в одной комнате, сколько метров в другой. Шура об этом говорил при мне много раз - я и запомнил.
        Ну а высота фургона совершенно точно соответствовала высоте потолков нашей квартиры - два метра пятьдесят сантиметров. Это я уже знал досконально. Три года тому назад, когда Шура был в состоянии еще чтото купить, он приобрел книжные стеллажи у одной семьи, уезжавшей в Израиль. И когда Шура перевез эти стеллажи к нам, выяснилось, что они в высоту два метра семьдесят пять сантиметров. А у нас потолок всего - два пятьдесят!
        Целую неделю Шура сам укорачивал эти стеллажи под наш размер и под нескончаемые матюги и перманентные восклицания:
        - Свободы им, видишь ли, мало!.. На «землю предков» потянуло! Да у вас все предки из Жмеринки! Ну как же можно было так ничего не понять в собственной стране, где прожита вся жизнь? Поразительно! Да у нас «свободы» сейчас - хоть жопой ешь! Что хочешь - то и говоришь, что хочешь - то и пишешь!.. В кого хочешь - в того и стреляешь!!! Нет в мире сейчас более свободного государства, чем наше... Ни законов, ни обязательств, ни уголовного кодекса, ни хрена! Живи и радуйся!.. Какого черта уезжать? Здесь ты можешь стать «новым русским», «новым евреем», «новым узбеком» или «новым чеченцем», что, в сущности, одно и то же, и поехать отдыхать на Канарские острова... А уезжать совсем - полнейший идиотизм!..
        Поэтому я очень хорошо усвоил, что такое высота в два метра пятьдесят сантиметров, как пахнет столярный клей, чем воняют лаки и какой запах имеет фанера.
        Так вот, утверждаю безошибочно - весь фургон был забит фанерой. На первый взгляд это были просто огромные квадратные кипы, упакованные в толстый непрозрачный полиэтилен, а сверху еще и перетянутые крестнакрест стальными лентами. И всетаки это была фанера. Со времени переделки тех стеллажей я ее запах запомнил навсегда.
        Когда же я осмотрелся и слегка освоился в этом фургоне, то сквозь довольно мерзкий запах полиэтилена, металла, брезента и подавляющего запаха фанеры я почувствовал присутствие еще одного запаха, почти неуловимого, странного, кажется, когдато встречавшегося, таинственно манящего, навевающего неясные мысли и желания.
        В этом запахе было чтото сладострастно запретное... А что - я никак не мог взять в толк. Не скрою, у меня даже немножко «крыша поехала», как говорит Шура Плоткин. В некотором ошалении я забегал по фанерным кипам в поисках источника этого дивного запаха. Черт побери, откуда я его знаю?! Что это?! Когда это было? Где?..
        Через десять минут мои поиски увенчались успехом! Одна из кип, стоявших у левого борта фургона почти у самой передней стенки, источала такую концентрацию этого запаха, что я чуть не потерял сознание!
        Однако здоровое начало во мне возобладало, в обморок я не хлопнулся, а, наоборот (до сих пор не могу понять почему?!), вдруг с неожиданной яростью стал рвать когтями полиэтилен этой кипы... Что со мной происходило - понятия не имею! Помню только - слепая злоба, безотчетное желание в клочья разодрать эту кипу фанеры и добраться до ЭТОГО, которое пахнет ЭТИМ, а потом...
        ...а потом в меня стало тихо вливаться какоето успокоение...
        ЭТОТ запах стал улетучиваться, исчезать, в тело мое просочилась блаженная усталость, в голову вползло какоето сладостное безразличие.
        Слабенькие, еле ощутимые остатки ТОГО запаха заставили меня прилечь, и в моей тяжелой отуманенной голове стали громоздиться неясные обрывки видений, голоса...
        Будто бы вернулся я на пять лет назад и увидел своего Шуру Плоткина...
        ...его молоденькую приятельницу тех лет - актрису детского театра...
        Они о чемто спорили, и Шура беззвучно кричал на свою подругу, а она рыдала и тоже кричала на него...
        Все это я только видел. Слов было не разобрать, все звуки дробились на маленькие отдельные кусочки, а потом...
        ...я увидел, как Шура вырвал у нее из рук какойто небольшой пакетик, бросил его на пол и стал топтать ногами...
        Изпод его башмаков взлетело облако белого порошка...
        ТАК ВОТ ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА ЗАПАХ!!!
        Это был запах того порошка, который Шура Плоткин отобрал тогда у своей подружки и растоптал на моих глазах!..
        Я отчетливо вспомнил, как мне тогда стало худо, когда я самую малость, ну буквально чутьчуть, понюхал этот порошок! Молодой был еще, глупый, совал нос чертте куда... Помню, как меня рвало, как я убежал из дому и не возвращался к Шуре двое суток.
        С тех пор я больше никогда не видел в нашем доме эту маленькую актрису из детского театра...
        Исчезли кудато кипы фанеры... Фургон перестало бросать на рытвинах и выбоинах...
        Тихо и плавно я поплыл над своим родным пустырем, над нашим домом и, совершенно не удивляясь ничему, сверху увидел СЕБЯ и ШУРУ. Мы с Шурой чинно гуляли. Шура мне чтото рассказывал, видимо, интересное, потому что я все время поднимал голову, чтобы заглянуть ему в лицо...
        Увидел я и своего приятеля, бесхвостого КотаБродягу, который вел на двух поводках Пилипенко и Ваську. И Васька, и Пилипенко, оба на четвереньках, грызлись между собой и тянули в разные стороны так, что Бродяга еле справлялся с ними обоими...
        Я увидел, как за мной и Шурой на брюхе ползла та самая рыжая Кошка, которую я всетаки дотрахал тогда в клетке. Она жалобно стонала и умоляла о прощении, и я понимал, что в конце концов она не так уж виновата... Что, независимо от ее желания, эти два мерзопакостных существа - Пилипенко и Васька - использовали ее в своих гнусных целях. Это сейчас, в моих странных видениях, они не опасны и тупо рвутся со своих поводков, а раньше, в той жизни, встреча с ними не обещала ничего хорошего...
        Видел я сверху, как Фоксик, Шпиц и Большой Пес мирно выгуливают своих «Хозяев» по нашему пустырю.
        Мы с Шурой смотрели на них и ужасно веселились - мыто знали, что «Хозяева» считают, будто это ОНИ выгуливают Шпица, Пса и Фоксика!..
        И потом вдруг, откуда ни возьмись, раздалось какоето страшное рычание, словно в ярость пришли сто тысяч Больших Псов, чтото ужасное в своей невидимости гремело и лязгало, завыл и налетел холодный порывистый ветер, и я сверху увидел...
        ...как нас с Шурой разбросало в разные стороны...
        ...и Шура рвется ко мне, пытается преодолеть злобный, уже ледяной, ветер, протягивает ко мне руки и...
        Я вижу, вижу, вижу!.. Я не слышу, я только вижу, как Шура кричит:
        - Мартын!!! Мартышка!.. Мартынчик, не улетай!.. Не бросай меня, Мартын...
        Я тоже рвусь к нему, но ноги мои вдруг становятся мягкими, я теряю силы, теряю сознание, а порывы ветра с воем и ревом закручивают меня, и последнее, что я вижу - маленькиймаленький Шура Плоткин кубарем катится по нашему огромному загаженному пустырю, не в силах совладать с ураганом, разносящим нас в разные стороны...
        
* * *
        
        И вдруг - неожиданно явственно и отчетливо:
        - Здрасссьте, ЖопаНовыйГод, приходи на елку! Тыто откуда здесь взялась, Кыся?!
        Я открываю глаза. Задняя стенка фургона расстегнута и распахнута настежь, внутри гуляет холодный ветер, чтото ровно гудит внизу, весь большой грузовик слегка трясется мелкой, но спокойной дрожью, и я чувствую, что гдето совсем рядом очень много воды...
        В фургоне надо мной навис здоровенный мужик в джинсе. Раза в два больше Шуры. От него вкусно пахнет разной хорошей едой с небольшой примесью запаха алкоголя.
        Алкоголь я ему тут же прощаю. Ссориться с первых же секунд знакомства мне не очень хочется, ибо меня сейчас после сна и моих кошмаров раздирает целый букет совершенно иных желаний: жрать хочу «как семеро волков»! Шурино выражение... Хочу писать и гадить так, что просто удержу нет! И очень хочется понять - где я, на каком я свете, скоро ли я могу вернуться домой к Шуре и почему, кроме фанеры, в этом фургоне пахнет еще и этим самым... Ну, как его?.. Ну, Щура еще сколько раз потом называл этот белый порошок!.. Господи, да что же это со мной?! Хотя чего тут удивляться? Денек у меня выдался, прямо скажем, не из легких... И я, наверное, еще и этой дряни нанюхался. Иначе чего бы это меня так в сон сморило? Тут даже собственное имя не мудрено забыть... А, вспомнил! Этот белый порошок назывался кокаин!.. Однако при чем тут фанера?
        К черту! Сначала - немедленно пописать и покакать!
        Продемонстрировать свой хороший характер никогда не вредно, и поэтому я быстренько, на всякий случай, потерся головой о здоровенную лапу этого мужика и выпрыгнул из фургона...
        - Эй, ты куда, Кысяа?! - заорал мне мужик в джинсе.
        Но я, не обращая на него внимания, помчался прочь от его гостеприимного, но странного грузовика. То, что это был ЕГО грузовик, у меня не возникло и тени сомнения. Уж слишком похозяйски он чувствовал себя в этом фургоне.
        Тем более я должен был сделать свои дела как можно дальше от этого мужика и его громадного автомобиля. Ведь за последние несколько часов этот автомобиль в какойто степени чутьчуть стал и моим. А как говорил Шура Плоткин: «Там, где живут, там не гадят...»
        Боже мой!.. Где же мне облегчиться?! Это же просто черт знает что!!!
        Огромное, чудовищное, необозримое помещение величиной с наш пустырь, с металлическим полом и уходящим черт знает в какую высь железным потолком было заставлено сотнями автомобилей, рядами стоящих вплотную, один за другим. Каждый автомобиль, будь это дальнорейсовыи грузовик с длиннющим фургоном, автобус или обычный легковой автомобиль, был притянут к полу цепями и толстыми брезентовыми ремнями. И все это тряслось мелкой дрожью, а за стенками четко прослушивался ритмичный плеск воды...
        Я помчался вдоль этого железного пустыря подо всеми машинами в поисках маломальски пристойного места для немедленного отправления своих естественных нужд, не обнаружил такого и на последних усилиях воли поскакал поперек этого мрачного автоприюта,..
        И... О счастье!!! У самой стенки, где плеск воды слышался наиболее отчетливо и близко, я увидел на стене большой красный щит с различными противопожарными штуками, скатанный в аккуратное кольцо брезентовый шланг с медной штуковиной на конце, а внизу, под щитом, спасительный ящик с песком, из которого торчали вмятые туда окурки сигарет!
        Ласточкой я влетел на этот ящик, лихорадочно очистил себе место от окурков, быстренько докопался до слоя абсолютно чистого песка и...
        ... Клянусь, через пятнадцать секунд жизнь приобрела совершенно иной оттенок!
        А еще через полминуты, уже зарывая все, мной исторгнутое, я подумал, что зачастую, квалифицируя понятие «Счастье» в нашей жизни, мы невероятно ограничиваем список составляющих. Пятьшесть пунктов типа - Сытость, Благосостояние, Взаимная любовь, Победа (если она не очень кровава...), ощущение Дома, Восторг соития... И все.
        И совершенно не учитываем десятки будничных, но поразительно важных элементов, дополняющих это понятие.
        Ну, например: прекращение боли. Я помню, как дико болела у меня задняя левая лапа, когда я подрался со взрослым Ротвейлером!.. Я, правда, успел располосовать ему всю харю, но он прихватил меня так, что я уже слышал пение наших Кошачьих Ангелов на небе!.. Хорошо еще, что Шура зонтом отбил меня у этой сволочи...
        Тоже были заморочки, не приведи Господь! Шура принес меня домой, сам промыл мне рану и страдал, помоему, больше меня. Пока ему не пришло в голову дать мне обезболивающую таблетку. Он растер ее в порошок, перемешал с несколькими каплями валерьянки, затем выколупал косточку из консервированной оливки и нафаршировал оливку этой массой. А я, хотите - верьте, хотите - нет, но я обожаю оливки и маслины! Я буквально трясусь, когда их вижу... Короче, я проглотил эту чудодейственную оливку и через полчаса был абсолютно СЧАСТЛИВ!
        Боли как не бывало, от валерьянки - кайф и расслабуха, а в довершение всего Шура тут же скормил мне полбанки оливок и сочинил в мою честь веселые стихи о моей героической победе над Ротвейлером!
        А разве не Счастье, что я всетаки наткнулся на этот ящик с противопожарным песком?! Что не посрамил чести нормального и самостоятельного Кота, выросшего в интеллигентном окружении!
        Разве не Счастье, что мне сегодня удалось уберечь Котенка, помочь спастись Бродяге, дать возможность разбежаться Собакам да и, чего скромничать, самому довольно эффектно избежать соприкосновения с Наукой в том виде, в котором мне это предлагали сделать Пилипенко и Васька!..
        Нет, Счастье - это очень многогранная штука! И если вот, например, мне сейчас еще удастся раздобыть пожрать...
        И я отпрарился на поиски «своего» грузовика.
        Еще издалека я услышал голос своего нового знакомого:
        - Кыся!.. Кыся!.. Кыся!.. Кыся!..
        Честно говоря, я никогда ни на какие «кискис» не откликаюсь. Это безликое «кискис» мне до лампочки. Тот, кто меня знает, может назвать меня по имени, а я уже решу сам - имеет мне смысл подходить к этому Человеку или нет. Незнакомые мне Люди, которые вдруг начинают мне «кискать», всегда вызывают у меня подозрение. Не то что я когото боюсь. Нет. Я знаю, что я всегда сумею за себя постоять или вовремя смыться, но просто неохота ввязываться в лишние неприятности.
        Так что, если мы не знакомы, вы можете «кискать» до упоения. Я и головы не поверну.
        Но на это неумелое «Кыся! Кыся!..» хозяина того грузовика я побежал без малейшего опасения. Чтото в нем мне было симпатично. Даже то, как он монотонно и беспомощно кричал это своё безграмотное «Кыся! Кыся!..». Уже на бегу я успел даже подумать, что он вполне может не знать о кокаине в его фургоне! Сравните - девятнадцать миллионов нервных окончаний в моем носу и всего пять миллионов в его. Запросто ктото мог мужика подставить...
        А может, я и ошибался. Несмотря на всю мою жесткость характера и бойцовские качества, счастливо воспитанные во мне улицей, нашим пустырем, чердаками и подвалами, постоянной борьбой за выживание, за обладание, за первенство - мне, как и любому существу, выросшему всетаки в интеллектуальной среде, была свойственна некоторая идеализация симпатичных нам персонажей и событий.
        Шура както заметил, что революция семнадцатого и события девяностых в очень большой степени обязаны этому интеллигентскому заблуждению.
        Я, правда, ни черта не понял, что Шура хотел этим сказать, но по привычке поверил ему на слово.
        Когда я подбежал к «своему» грузовику, то увидел, что дверцы кабины распахнуты, а рядом стоят двухметровый хозяин моего грузовика и низкорослый, квадратненький и совершенно лысый мужичишко. Несмотря на то что оба они были абсолютно разними людьми, сходство между ними было тем не менее поразительным! То ли джинсовыми курточками, то ли разноцветными тренировочными штанами (мечта Шуры Плоткина), то ли возрастом - сорок, сорок пять, то ли обветренностью лиц и, конечно, руками! Вот руки у них были полностью одинаковые. Чисто вымытые, с грубыми потрескавшимися ногтями, с неистребимо въевшимися следами масел, грязи, металла. В застарелых шрамах и ссадинах. Сильные пальцы в безвкусных золотых перстнях, широкие запястья перепоясаны браслетами дорогих красивых часов. Изпод расстёгнутых воротников клетчатых рубах поблескивают золотые цепи толщиной с хороший поводок для крупной Собаки.
        Но самое главное - они пахли совершенно одинаково! Бензином, соляркой, перегоревшими маслами и хорошим коньяком. Нет, конечно, личные запахи, я бы сказал - индивидуальные, у них тоже были достаточно выражены. Но запах их профессии - водителей тяжелых дальнорейсовых грузовиков - был един...
        - Слава те, Господи! Пришла Кыся хренова!.. - сказал «мой» двухметровый. - Я, понимаешь, открываю шаланду, а она лежит себе на пакете и дрыхнет без задних ног! Все проспала - и таможню, и паспортный контроль, и отплытие...
        - Ох и кот! Ну здоровый, стервец!.. - восхитился Лысый.
        - Да, кошечка - будьтенате, - сказал «мой». - А может, она того?.. С «икрой»? Как говорится, «кыся в положении», а?.
        - Ты чё?! Повылазило у тебя, что ли! - возмутился Лысый, - «Кошечка», «в положении», «кыся»... У тебя глаза есть? Какая это тебе «кыся»?! Это же форменный кот! Глянь, у твоей «кыси» - яйца как у жеребца! Нашел себе «кысю»...
        - Точно! Ну надо же!!! -поразился «мой» и вытащил изпрд сиденья бутылку. - Надо за его здоровье шлепнуть. Ну и за тех, кто в море, само собой...
        Из кабины грузовика жратвой тянет - просто голова кругом идет! И тогда я предъявил своим новым знакомым один из своих любимых аттракционов. Есть у меня несколько трюков в запасе, которыми я иногда пользуюсь, чтобы расположить к себе окружающих. Один из них - Неожиданный Прыжок Вверх Из Положения Сидя. Это я делаю так, что даже Большие Собаки от удивления приседают на задние лапы. А про Людей и говорить нечего...
        Привалился я так (с понтом) ласково к ноге «моего» мужика, присел скромненько на хвост, даже муркнул чегото, мужик и растаял. Только нагнулся, хотел в умилении погладить меня (чего я, кстати, не перевариваю!), я кааак со всех четырех лап сигану вверх - прямо с железного пола в кабину на водительское сиденье! А это метра два с лишним в высоту...
        Они оба так и ахнули! Бросились тушенку открывать, котлетки куриные домашние распаковывать, колбаска такая, колбаска сякая, «мой» литровый пакет молока откудато приволок... Гуляй, Мартын, во все завертки!
        Разные имена, клички мне придумывают, потрогать норовят...
        Ну, я особенно морду не стал воротить. Я, слава Богу, тоже не пальцем деланный, как говорит мой Шура Плоткин. Тоже знаю, где, как говорится, лизнуть, а где и тявкнуть.
        Выпили они за меня вдвоем две бутылки коньяка, закусывали вместе со мной - что я, то и они. Из их трепотни я понял, что мы плывем по Балтийскому морю в Германию. А уже оттуда - кто куда. Мы с «моим» вроде бы потом через всю страну в какуюто Баварию поедем. А тот, который во мне Кота признал, Лысый, вместе с нами только до Нюрнберга...
        Тут подошло время их ужина. Они все прибрали, оставили мне на полу кабины молока в плошке, приспустили стекла для свежего воздуха и заперли меня. Чтобы я никому, из команды теплохода на глаза не попался.
        А то начнутся расспросы - чей Кот, что за Кот?! Откуда? Почему на него документов нет? Куда смотрел санэпидемконтроль? Вечно с этими бывшими «совтрансавтовскими» водилами всякие заморочки! Они теперь на частные фирмы молотят, валюты у них немерено, так они совсем оборзели - своих Котов за границу отдыхать возят! И пошлопоехало...
        Так что ты, КысяБарсикМурзик, уж лучше в кабине посиди, не отсвечивай. Дрыхнуть можешь, где хочешь: хоть здесь на сиденьях, хоть в подвесную коечку забирайся. Вот тут, за занавеской... Ну а уж если я какую бабу там наверху заклею и в машину приведу - не обессудь, извиниподвинься, я тебя с коечки обратно на сиденье ссажу... А то в каюте мы из экономии по двое, и многие бляди, особенно иностранные, при постороннем не желают, суки. Приходится в кабины своих грузовиков водить. А я тебя потом, МурзикБарсикКыся, ночью в сумке на палубу вынесу и море покажу... Так что ты, Кыся, не боись - одиночество тебе не грозит. И ушли. Вообщето они еще чтото говорили, и на какуюто долю секунды мне вдруг показалось, что от низкого крепыша с лысиной, который во мне Кота признал (видать, с пережору причудилось), - что от него идет слабенький такой запашок кокаина. От его куртки и штанов. Да нет... Не может быть. Скорее всего - причудилось...
        
* * *
        
        Меня от обжорства (полагаю, на нервной почве - денекто был ойойой!) так раздуло, что я и впрямь стал похож на беременного. Лежу на сиденье, отдышаться не могу. Мысли всякие лезут...
        Шура Плоткин из головы не выходит. Ну, вернется Шура из Москвы, эта дуреха, которую он оставил за мной присматривать, скажет ему, что меня уже несколько дней нет дома, что телефон не работает. Хорошо, если у него приняли в Москве рукопись... А если не приняли? И меня дома нет. И телефон не работает. Что тогда? Ну, трахнет он разок для порядка эту любительницу кошачьего хека и телефонных разговоров, даст денег на таксярник и отправит восвояси. И сядет меня, ждать. И еще пару дней будет спокоен. Я его приучил к этому. Я иногда дня тричетыре гуляю, и Шура не нервничает. Он про меня все знает и не волнуется. Жру я во время таких загулов обычно в шашлычной нашего районного торгового центра - меня там знают как облупленного. По помойкам я не лазаю, крыс не ловлю. Меня от одного их запаха тошнит...
        Но однажды дохлая крыса сослужила мне прекрасную службу! Я был в трехдневном загуле, почти ничего не жрал, трахался, как сумасшедший, и пару раз подрался - со своими Котами сцепился и с какойто посторонней Собакой. Да так, что потом пришлось в котельной торгового центра чуть не сутки отлеживаться! Не идти же домой в таком виде. С Шурой же худо будет ...
        И мой приятель, бесхвостый Бродяга, снова принес мне дохлую крысу подкрепиться. Все надеялся приучить меня к ним. А на втором этаже торгового центра шашлычная. И из нее пахнет - обалдеть можно!..
        Я, когда немного оклемался, взял эту дохлую крысу, поднялся с ней в шашлычную со стороны кухни, аккуратненько просунулся в какойто их предбанник, положил крысу перед собой и сел.
        Бежит мимо молодая девка в черном клеенчатом переднике чуть не на голое тело, тащит гору грязной посуды. Увидела дохлую крысу, как заорет на всю шашлычную! Кухня сбежалась на крик, кладовая, разделочная, посудомойка... Даже шефповар Сурен Гургенович. Даже два бандита, которые охраняли эту шашлычную, и те прибежали с пистолетами в руках. Картинка маслом!
        Все столпились вокруг меня и дохлой крысы, ахают, руками машут, а я сижу себе так невзрачненько, головку опустил, умываюсь, усы лапой разглаживаю, дескать: «Что вы... Какие пустяки. Не извольте беспокоиться - я для вас всех крыс в мире переловлю»...
        Сурен Гургенович так задумчиво говорит:
        - Значить, у нас появились крысы... Значить, может приехать санэпидемстанция... Значить, все посыпют ядохимикатами, а нас закроют... Или возьмут с нас столько долларов, что мы потом кровью кашлять будем.
        У нас теперь все почемуто на доллары...
        - Значить, этого нельзя допустить, - говорит Сурен Гургенович. - Каждый сам понимает. Значить, нам нужен этот Кот!!! Крысу выбросить, Кота накормить! В нем наше спасение. Вот что это значить!!!
        С тех пор я изредка приношу в эту шашлычную дохлую крысу имени моего друга Бродяги и тем самым подтверждаю свою беззаветную службу Сурену Гургеновичу, его шашлычной и всем остальным жуликам, которые здесь работают. Даже Бродягу сюда приводил кормить. А прошлой зимой у меня был длительный, почти двухнедельный роман с одной Кошечкой - она сейчас эмигрировала по еврейской линии, - так мы туда вдвоем жрать ходили. И все это воспринимали как должное. А крыс в этой шашлычной отродясь не было! Это я их туда носил.
        Господи, как мысли скачут... Бедный Шура! Три, от силы четыре дня он будет спокоен, а уже на четвертый он помчится искать меня по всему району!.. Он же просто с ума сойдет от горя... Работать не сможет... Он мне уже раз сто говорил, выпуская меня на улицу:
        - Мартышка, вот ты уходишь, а ведь я без тебя ничего не могу сочинить. А если я не смогу сочинять - мы останемся без заработка. Ты еще пожрешь в своей шашлычной, а я куда денусь без денег? Я могу умереть с голоду. Так что ты уж, пожалуйста, сильно не задерживайся - одна драка, две Кошки и все! Договорились? Помни, что ты моя Муза, Мартын...
        Боже мой, что же делать?! Ведь если я правильно понял из разговора этих «водил», как они сами себя называют, именно мы, с «моим» джинсовым, будем три дня плыть до Киля, два дня пилить до Мюнхена, там разгрузимся у какогото Сименса и, возможно, отдадимся этому Сименсу во фрахт. То есть станем работать на Сименса, потому что мы, русские, для Сименса гораздо дешевле, чем их собственные немецкие водилы. Тогда мы задержимся в Германии еще недели на тричетыре... Потом снова загрузимся у Сименса в Мюнхене и вернемся в Киль. Там въедем на наш теплоход и поплывем домой. Это еще почти трое суток. Короче, дома меня не будет, значит, около месяца? Или того больше... Мама родная!.. Что же это с Шуройто будет?!
        Я чуть не расплакался... Я представил себе исхудавшего, небритого Шуру Плоткина, одиноко лежащего на своей широченной тахте. Он ее почемуто «станком» называет... Невидящими глазами Шура смотрит в потолок и шепчет слабымслабым голосом:
        - Мартынчик, где ты?.. Мартышка, единственный мой... На кого ты меня покинул?..
        В квартире срач, грязная посуда со ссохшимися объедками горой громоздится в кухонной раковине. Пишущая машинка покрыта толстым слоем пыли, а клавиатура затянута паутиной... Телефон не работает... Отопление и свет выключены за неуплату по счетам... Один раз у нас уже было такое.
        А с тахты несется тихое:
        - Где ты, Мартын? Я не могу жить без тебя... Я погибаю, Кыся! КЫСЯ!!! КЫСЯ!..
        
* * *
        
        ...Что такое?! Что за «КЫСЯ»?..
        Я в сонном оцепенении открываю глаза.
        - Кыся... Барсик! А у нас гости!.. Ишь, заспался... Нука, познакомься с тетей. Тетю зовут... Слушай, как тебя зовут? Кыся спрашивает... Да, Кыся? Она понашему ни хрена не тянет! Я с ней исключительно понемецки. Ви дайне наме, майне либер медхен?
        Оказывается, Шура мне приснился. И квартира наша, и кухня - все было во сне...
        А сейчас по кабине гуляет свежий воздух, одна дверь распахнута, и мой временный приятель Водила - изрядно уже пьяненький, в костюмчике, галстучке и рубашечке, подсаживает в кабину, не поверите, совершенно ЧЕРНУЮ девицу!!!
        Вот это да!.. Вот таких у нас с Шурой еще не было!
        - Я тебя спрашиваю, ви дайне форнаме, бля?.. - упрямо повторяет Водила. - Извини, забыл.
        - Айм но эндостайн, - говорит черная и повисает на Водиле.
        - Ногуто выше поднять можешь? - спрашивает у нее Водила и сам своей рукой задирает ей ногу на высокую подножку кабины грузовика.
        Потом берет ее за пышный зад и легко впихивает девицу прямо в кабину. Она начинает хохотать посвоему и падает прямо на меня. Я еле успеваю изпод нее выскользнуть. Водила тоже влезает в кабину и захлопывает за собой дверь. Черная девушка тут же с хохотом начинает расстегивать ему ширинку брюк.
        - Да погоди ты, торопыга... - стыдливо поглядывая на меня, бормочет Водила. - Дай хоть окна занавешу... Не ровен час увидит кто... Неудобно же! Ну, вартен, вартен, кому говорю...
        Водила задергивает занавески на боковых окнах кабины, опускает плотную шторку на лобовом стекле и включает верхний плафон. Мягкий свет растекается по кабине. Теперь мы трое отделены от всего остального мира.
        - Вот, познакомьтесь... Дарф их форштелен... - медленно и громко говорит Водила и показывает на меня пальцем. - Дас ист майне Кыся... Просекла? В смысле - ферштеен?.. Кыся!.. А ты кто?
        И Водила потыкал пальцем в грудь этой черненькой. Та поняла это посвоему и тут же сбросила с себя маечку типа лифчика, юбочку, величиной с носовой платок, и какието кукольные трусики.
        - Да нет. Не то. Хотя и это сгодится, - сокрушенно сказал Водила. - Повторяю... Дас ист майне Кысяаа! Кыся, ебть, сколько раз говорить?! А ты? Ви хайст ист ду?!
        Он снова ткнул пальцем в плечо черненькой. Та вдруг догадалась, о чем он ее спрашивает, и снова звонко расхохоталась:
        - Сузи! Сузи!..
        - Точно, Сузи... - несколько растерянно повторил Водила. - Ты же еще в баре говорила... Сузи. Вот теперь - порядок! А это мой Кыся...
        Но Сузи не обратила на меня никакого внимания, воскликнула не понашему «Ах!..» и двумя руками сама вытащила из штанов Водилы его...
        Ну, ладно, ладно... Не буду! Я же знаю, что у Людей это почемуто считается неприличным, постыдным. Хотя что тут неприличного - убей Бог, не пойму. Одна из частей тела и все. Вы же носа своего не стесняетесь? Или, к примеру, руки, уха... Дикость какаято!
        Тем более что Сузи вытащила из штанов Водилы ТАКОЕ, что, как говорит Шура Плоткин - «ни в сказке сказать, ни пером описать»! ТАКОГО не стесняться надо, а гордиться ИМ!..
        Уж на что мой Шура был силен по ЭТОЙ линии, но при всей моей любви к нему я должен быть объективным: то, что сейчас держала в своих черненьких руках с розовыми ладошками Сузи, - ЭТО превосходило ШУРИНО намного. ЭТО, я вам скажу, было - НЕЧТО!!!
        Сузи увидела, ЧТО она вытащила, и обмерла!.. А потом как заорет на весь наш огромный автомобиль:
        - Ооооо!..
        Наклонилась над НИМ... Хорошо, хорошо! Сказал же - не буду.
        Водила глаза прикрыл, стонет, хрипит, шепчет мне по;русски:
        - Смотри, Барсик... Это надо же?! Негритяночка.,. Угнетенная, можно сказать, раса, а что вытворяет!.. И как?! Потряс!.. Ой, бля, «Хижина дяди Тома»!.. Ну все, счас кончу!..
        Посмотрел я немного на это все - чувствую, сам начинаю заводиться. Да пошли вы, думаю, к чертям собачьим! Вам хорошо, а мне где искать Кошку посреди Балтийского моря?!
        Подлез под боковую занавеску, встал на задние лапы, вцепился передними за край слегка приспущенного стекла, подтянулся, пролез в щель и выпрыгнул из кабины.
        Послушал, как чтото гудит под теплым железным полом, как Водила из кабины уже чуть не в голос вопит:
        - Ну, Сузи!!! Ну, ебть!.. Ну, все!.. Ах, ты ж моя кыся!..
        Видать, меня стеснялся, пока я был в кабине...
        Этот Водила мне определенно нравился. Жаль только, что он с кокаином связался. Шура мне еще тогда, когда был случай с той маленькой актрисой детского театра, говорил, что это очень опасная штука! Как валерьянка для Котов, только намного страшнее.
        А может, мой Водила действительно и сам не знает, что у него среди тяжеленной фанеры в «шаланде» спрятано! Интересно, могу я ему чемнибудь помочь?..
        Не сейчас, конечно. Судя по тому, ЧТО я видел, сейчас он и сам прекрасно со всем справится. Потом, когда мы с ним один на один останемся. Время вроде еще есть - они сами говорили, что до Киля нам еще топать двое суток...
        Да! И еще одно... Почему от того квадратненького Лысого, который при первом знакомстве во мне сразу же Кота признал, тоже шел запашок этого... Как его?! Тьфу, черт... кокаина! Вполне вероятно, что и Лысого надо предупредить.
        От моего Водилы кокаином не пахло - тут я голову кладу На плаху. Значит, он к нему не прикасался. Следовательно, ктото другой к нему в фургон это погрузил. А от того квадратненького слабенько, но тянуло кокаинским порошком. Почему?
        Да нипочему! Залез в фургон груз проверить, передвинуть чтонибудь, а там гдето тоже засунуты пакетики с кокаином. Он там повозился, гдето нечаянно коснулся лапой... рукой то есть, - вот тебе и запах!
        Но он, к несчастью, Человек. Так сказать, существо, я не утверждаю - низшей ступени, а так себе - средненькой... Ну, чуть выше. И он этот запах абсолютно не чувствует. Ну не дано ему!Обделила его Природаматушка, как говорил Щура Плоткин.
        А я Кот. Я - существо Высшего порядка. И мне доступно то, о чем Человек даже понятия не имеет. Поэтому мой долг чести - попытаться уберечь этих двух Водил, (моего и того - Лысого) от возможных неприятностей! Я очень хорошо помню, как Шура говорил, что кокаин во всем мире преследуется...
        И я решил прошвырнуться между машинами, найти грузовик Лысого и малость его пообследовать.
        
* * *
        
        Как обычно МЫ ищем то, чего никогда и в глаза не видели? Я не собираюсь утверждать, что у Котов все построено на некой таинственно фантастической интуиции, ниспосланной им Высшими силами.
        Конечно, нужна хотя бы маленькая, буквально микроскопическая зацепка. Ну, например. Любой неодушевленный предмет обязательно несет отпечатки запахов Людей, соприкасавшихся с этим предметом.
        Значит, нужно постараться припомнить характерные запахи Водил и выделить из них запахи, присущие только тому квадратненькому Лысому.
        Дальше, как говорит Шура, дело техники. Бережно сохраняя в памяти запахи одного Лысого, уже ничего не стоит обнаружить любой предмет, с которым этот Лысый когдалибо контактировал.
        Естественно, я слегка упрощаю процесс. Но делаю я это совершенно сознательно, чтобы излишне не унижать Людей, читающих эти строки. Не заставлять Людей вторгаться в области, чуждые их пониманию.
        Нужно признаться, что мы, Коты, сами не всегда ясно понимаем происходящее с нами. Объяснить, откуда я знаю, лежа в кресле в запертой квартире, что в эту секунду мой Шура Плоткин подходит к нашему дому, я не могу при всем желании. И Шура не может!
        А уж если чегото не может Шура Плоткин - значит, все Человечество просто еще не доросло до понимания этих явлений.
        Через пятнадцать минут шатания неторопливым прогулочным шагом под десятками гигантских автомобилей, больших и маленьких автобусов и доброй сотни легковых машин самых разных марок я обнаружил грузовик Лысого.
        Как это произошло - объяснить сложно. Запахи Лысого были крайне невыразительными, если не считать очень слабенького запаха кокаина, которого на его грузовике, как оказалось, вообще не присутствовало. Но мне ОЧЕНЬ нужно было найти грузовик Лысого! И в какойто момент я вдруг почувствовал, как нечто необъяснимое ведет меня в направлении, которое я уже сам не контролирую...
        Что это было? Зов?.. Интуиция?.. Предвидение? Что это была за сила, точно приведшая меня к грузовику Лысого?! Говорю честно: понятия не имею!
        Шесть лет тому назад, когда я был еще совсем Котенком, мой Шура Плоткин разошелся со своей женой. (Кстати, я совершенно забыл, как она выглядит!..) При разделе имущества я оказался в одной компании с телевизором, холодильником, стиральной машиной, посудой, постельным бельем и мягкой мебелью у жены.
        Щуре достались только книги, которые, слава Богу, его жена не читала, и старая раздолбанная пишущая машинка «Москва», на которой Шурина жена, к счастью, не умела печатать.
        Со всем отвоеванным хозяйством и мной бывшая жена Шуры переехала на другой конец города - на Обводный канал, угол Лиговки, и счастливо зажила там с одним поразительно глупым Человеком.
        На второй день я ушел от них к Шуре.
        Так вот, я до сих пор не имею понятия, каким образом я прошел тогда через весь Ленинград, шел почти неделю, добрался наконец до проспекта Науки, нашел Шурин дом, нашел его квартиру и в изнеможении сел под его дверью...
        
* * *
        
        Короче, отыскал я грузовик Лысого, пролез в него таким же способом, что и в грузовик моего Водилы, и стал обследовать содержимое фургона самым тщательным образом.
        Как я уже говорил - никакого присутствия кокаина. Запаха алкоголя - сколько угодно. Кокаина - ни в малейшей степени. Фургон Лысого чуть ли не доверху был забит сотнями картонных коробок с водочными бутылками. По всей вероятности, при погрузке пара бутылок разбилась, упаковки промокли, и сейчас в фургоне стоял хорошо знакомый мне запах «Столичной» водки.'
        Причем должен отметить, что при всем моем неприятии алкоголя этот запах был на несколько порядков благороднее и лучше, чем запах «Столичной», которую Шура покупает в петербургских ларьках и магазинах.
        Помимо алкогольных запахов, я обнаружил, повторяю, очень невыразительные запахи Лысого, чьито еще (вероятно, грузчиков...) и запах незнакомых мне денег вперемежку с запахами сотен неизвестных Людей, когдалибо державших эти деньги в своих руках...
        Запах этот шел от одной из верхних коробок, и не успел я сообразить из какой, как вдруг услышал негромкие шаги и уже в следующую секунду увидел, как Лысый отстегивает заднюю брезентовую полсть фургона.
        Откинув ее в сторону, Лысый осторожно огляделся по сторонам, убедился, что его никто не видит, и очень ловко вскочил в фургон, плотно задернув за собой заднюю брезентовую полсть.
        Я подумал, что мне лучше и безопаснее всего не информировать Лысого о своем присутствии в его фургоне и не бросаться к нему навстречу с радостным мурлыканьем. Я затаился между коробками, сохраняя превосходную возможность обзора. И побега.
        Лысый вытащил из кармана куртки маленький фонарь (вот оно, несовершенство Человеческих возможностей! Мне, например, фонарь в темноте - как рыбе зонтик...) и полез наверх под самый брезентовый потолок, откуда, как мне казалось, и идет запах незнакомых мне денег.
        И действительно. Лысый нащупал одну из верхних коробок, перевернул ее, отклеил со дна коробки первый слой картона и вынул оттуда две нетолстые пачки зеленых денег. Я присмотрелся - доллары.
        Вот доллары я даже очень хорошо знал, Один Шурин Знакомый еще по армии, а потом и по университету, быстро разбогател. Как говорил Щура - «на первой клубнике и ранних помидорах». Помню, как этот Знакомый несколько раз приезжал к нам с зернистой икрой, которую я не ем, и с французским шампанским, которого не пьет Шура...
        Этот тип был шумным, наглым и хвастливым, и я видел, что Шуре он неприятен. Когда он уходил от нас, Шура всегда чтото вяло мямлил мне об «армейском братстве», о «студенческой дружбе», еще чтото очень маловразумительное, во что Шура, помоему, уже давно и сам не верил.
        Потом Знакомый решил свалить в Америку. Купил документы, будто бы он еврей и жутко страдает от антисемитизма - что было абсолютно беззастенчивым враньем: достаточно было посмотреть на его рязанскую харю, - и получил из легковерной Америки вызов, как он теперь выражался, «на всю мишпуху».
        Бывшему генералу КГБ, ныне Президенту огромного банка, он загаал свою роскошную Комаровскую дачу, бывшему второму секретарю горкома партии, ныне Генеральному директору совместного российскошведскогерманского предприятия, он продал квартиру на Невском, а «Волгу» - какомуто рыночному боссу. И в ожидании визы поселился у когото за городом. Сто тысяч долларов он сумел переправить, как он говорил, «за бугор», а остаток в тридцать пять тысяч привез к нам и передал их на хранение Шуре Плоткину, заявив, что такую сумму он может доверить только Моему Шуре. Ибо все остальные его друзья - жулики и прохвосты!
        - Я не государства боюсь, не ментов, - сказал он тогда Шуре. - На сегодняшнее государство я болт положил, а ментов покупаю, как хочу. Я боюсь обыкновенного пошлого рэкета. Они за пять долларов кому угодно глотку перережут. А тут - тридцать пять тысяч!..
        - Мда... - сказал тогда Шура и посмотрел на меня.
        - Представляешь, Шурик, как они будут из меня эти доллары вытряхивать?! Раскаленным утюгом по спине, иголки под ногти, за ноги подвешивать...
        - А ты хочешь, чтобы это все досталось мне, да? - рассмеялся тогда Шура. - И утюг, и иголки, и за ноги...
        - Шурка! Ну не сходи с ума!.. Ну что ты сравниваешь? Кто ты, и кто я?! У меня же на всех рынках места откуплены - на Кузнечном, на Сытном, на Некрасовском, на Торжковском, на Калининском... Что же ты думаешь - Люди не понимают, сколько это стоит и что за этим стоит?! А у тебя, Шурик, извини, конечно, эти бабки никто искать не станет. Кто тебя будет принимать всерьез?
        - Мартын! - тут же ответил ему Шура.
        - Верно. Разве что Мартын. А за мной охота идет, как за соболем!
        - Ладно, «соболь», - сказал ему тогда Шура, и я увидел, что ему все это жутко не нравится! - Оставляй свои деньги и вали к ебене матери. Мне работать надо. Заберешь, когда захочешюВсе. Чао!
        Причем весь этот разговор происходил именно в то время, когда, у нас с Шурой денег даже на хек не было, а задолженность за газ, воду, электричество, телефон и квартиру «превысила всякие допустимые пределы», как нам заявили на собрании нашего жилищного кооператива.
        Тридцать пять тысяч этого тошнотворного Типа у нас месяца два пролежали. Так что у меня было достаточно времени насмотреться на доллары...
        
* * *
        
        ... Даже без нижнего куска картона коробка с водкой казалась нетронутой - как на фабрике запаковали. Никаких нарушений! Просто к низу коробки был прилеплен еще один кусок фальшивого дна, а между настоящим и фальшивым лежали доллары.
        Лысый лег на спину прямо на верхние коробки, расстегнул джинсы, словно собирался раздеться и лечь спать. Оказалось, что к внутренней стороне пояса джинсов у Лысого был пристрочен длинный мешочек с застежкойлипучкой, величиной как раз с формат долларовой бумажки.
        Лысый аккуратно сложил деньги в одну пачку, спрятал их в этот внутренний «карман», снова надел на себя джинсы, затянул ремень и стал слезать вниз. Я поглядел - ну нипочем не скажешь, что у него на животе доллары спрятаны! Ай да Лысый...
        Я дождался, когда он выберется из фургона, когда зашнурует брезентовые полсти, когда затихнут его удаляющиеся шаги, когда закроется за ним водонепроницаемая тяжеленная дверь автомобильного трюма, и только тогда вылез на свет Божий.
        Естественно, я поспешил к своему грузовику - авось Водила уже закончил упражнения с этой Сузи и я наконец смогу обратить его внимание на нежелательное присутствие кокаина в нашем фургоне.
        Был бы Шура на месте Водилы - проблем вообще не было бы. У нас с Шурой прочная многолетняя телепатическая связь. Я его понимаю с полуслова, он меня - с малейшего движения кончика моего хвоста. Вот это контакт!
        Кстати, об этом много писал английский доктор биологии Ричард Шелдрейс, книжку которого мне Шура както читал. Вокруг теории доктора Шелдрейса до сих пор идут разные идиотские споры - возможна такая связь или нет? И Шура, помню, даже собирался написать статью в защиту теории этого доктора. Но ему в редакции сказали:
        - Да вы что, Плоткин! О котах!.. В те дни, когда вся страна...
        Короче, статьи Шура так и не написал.
        А вот как мы теперь с Водилой дотолкуемся - я совершенно не представлял себе. Но то, что я это обязан сделать, - тут у меня не было никаких сомнений!
        Подбегаю к нашему грузовику - не тутто было! Из кабины несутся такие крики Сузи, такое рычание Водилы, так откровенно торчит голая черненькая ножка нашей гостьи из бокового окна кабины, а вся кабина так мягко и ритмично покачивается из стороны в сторону, что я решил отложить наш разговор до утра и поспешил прочь, потому что снова стал заводиться со страшной силой!
        Ах, рыженькую бы мне ту сейчас!.. С пушистым хвостиком!!! Я бы ее, стервочку!.. Ой, батюшки, что же делать?! Так приспичило - спасу нет!!!
        Бегу, бегу под машинами подальше от нашего грузовика и вдруг слышу - ктото неподалеку тоненько поскуливает!..
        Нука, нука... Кто это там и на что жалуется? Встал как вкопанный. Прислушался. Скулеж идет явно из какойто легковой машины. Покрутил башкой, пошевелил ушами - точно! Вон из того серебристого «мерседеса»!
        То, что это был «мерседес» - я даю хвост на отруб! Это я в грузовых автомобилях ни черта не смыслю, а в легковых - будьтенате... Шура всю жизнь так хотел иметь свою машину, что даже меня всем маркам легковушек выучил!
        Прыгнул я на капот серебряного «мерседеса», гляжу, на заднем сиденье лежит крохотная Собачонка - впятеро уменьшенная копия ДоберманаПинчера. Лежит, мордочку вверх задрала и поскуливает от тоски и одиночества. Причем явная Сучка...
        Увидела меня через стекло, испугалась, вскочила на свои тоненькие ножки и затявкала со страху. А затявкалато - ну просто помереть со смеху! Стекла у «мерседеса» все закрыты. Чем же она дышит там, бедняга, думаю?
        Вспрыгнул с капота на крышу машины, смотрю, а там такой люк в крыше открыт. Для Кота или Кошки такой люк - самое милое дело.
        Один прыжок без напряга -и гуляй, не хочу... А Собачонка, да еще такая плюгавенькая, ни в жисть не допрыгнет. Вот хозяева ее без боязни и оставили. Наверное, чтобы не платить за нее в СобачьеКошачьей гостинице. Водилы, когда пили за мое здоровье говорили, что на каждом таком теплоходе есть гостиница для путешествующих Котов и Псов. И стоит - будь здоров! Исключительно в СКВ...
        Бедная Собачонка трясется от страха, тявкает какимто детским голосом, ножки у нее дрожат, попкой забилась в угол... Еще бы! Я же раза в два больше ее и тяжелее раза в три. Ну, как мой Водила против той черненькой Сузи.
        А нука, подумал я, чем черт не шутит, когда Бог спит! Какого рожна я должен придерживаться какихто расовых предрассудков?! Водила же не придерживается - вон как негритяночку охаживает! .
        Шура мой, помню, однажды китаянку заклеил. Правда, на вторую ночь выяснилось, что она чистокровная киргизка с ИссыкКуля, но ее дядя по матери - уйгур. Помесь казаха с китайцем. И живет за Талгарским перевалом. А это уже Китай.
        Короче, она плела такую несусветную чушь, что Шура в полном восторге купил ей на наши последние деньги билет на поезд и отправил ее в Киргизию...
        Вот и я решил разрушить все межвидовые границы к чертовой матери! Тем более что эта малышка была достаточно элегантна и симпатична даже по строгим Кошачьим меркам.
        Я спрыгнул вниз на заднее сиденье, вытащил ее лапой из угла, обнюхал, как положено, а она вдруг - шмяк на спину, лапы в стороны, и как задышит, как задышит!..
        А у меня в ушах еще вопли черненькой Суэи, рык моего Водилы, запахи совершенно определенные, эти... Ну, как их? Половые! Голова кругом идет!
        И, что самое поразительное, чувствую - Собачонкато сама хочет! Ну надо же!.. Наверное, такое ни одному биологу, ни одному доктору КошачьеСобачьих наук и во сне не приснится!
        Уж и не помню, как я ее перевернул, прижал всем своим весом к «мерседесовским» подушкам, ласково так, легонько прихватил зубами за шкирку и....
        Как и было обещано - в подробности не вдаюсь Одно могу сказать: это было так здорово, что и не высказать!!! Ласковая оказалась - очень многим нашим Кошкам поучиться.
        Мы потом валялись у нее в машине -она рассказывала мне, что я, дескать, у нее первый.. Хозяева ей ЭТО не разрешают. Боятся, что ЭТО может ее испортить, а она очень дорого стоит. А ей ЭТО очень даже необходимо, потому что время идет, возраст поджимает, она становится нервной, слезливой, вспыльчивой. Аппетит пропадает. Спит плохо. Но уж если спит, то урывками, и сны всю дорогу исключительно про ЭТО. Она три раза уже видела ЭТО у Людей, два раза у Собак и один раз у Кроликов. И с тех пор только об ЭТОМ и думает... Так что если я не очень устал, то не смог бы я сделать ЭТО еще один раз?..
        - Об чем речь!.. - говорю я словами Шуры Плоткина. - Какие проблемы?! Желание дамы - закон для джентльмена!
        И ещё пару раз ЭТО сделал.
        
* * *
        
        ... Лежим, отдыхаем. Я смотрю, между передними сиденьями изпод коврика выглядывает краешек чегото желтоблестящего.
        - Слушай, Дженни, - говорю я.
        Ее, оказалось, Дженни зовут...
        - Слушай, Дженни, - говорю. - А чего это там под сиденьем валяется? Воон блестит, видишь?
        - А это Его зажигалка, - говорит Дженни. - Между прочим, золотая. Тяжелая, кошмар! Я пробовала ее вытащить оттуда, но мне это оказалось не по силам. Да я и не очень старалась,.. Он изза этой зажигалки устроил такой хамский скандал в вашей «Астории», что двух горничных, которые убирали наши апартаменты, уволили по подозрению в воровстве, а дежурную по этажу перевели в горничные. Выглядело это отвратительно! Он орал, брызгал слюной, писал какието письма, доносы, приходила ваша полиция... Моя Хозяйка, его жена, умоляла Его прекратить эти чудовищные сцены, так он и на нее накричал!.. При всех... Причем, я не преувеличиваю, таких зажигалок он может покупать тысячу штук в день... При его состоянии, при всех его гешефтах, при всех его домах в Германии, в Швейцарии, в Италии - так себя вести?! Причем я сама видела, как он выронил ее из кармана и она завалилась за сиденье. А уж потом проскользнула под коврик...
        Честно говоря, из всей ее великосветской болтовни я понял одно: ее Хозяин - богатый мудак и жлоб, выронил зажигалку, а потом когото обвинил в воровстве вместо того, чтобы поискать ее в собственном автомобиле. И эта зажигалка сейчас лежит у меня перед глазами, а Хозяин Дженни, успев наплевать в душу сразу же многим людям, считает эту зажигалку безвозвратно утерянной.
        Все остальное - «Астория», «горничные», «апартаменты», «гешефты» - мне было до фонаря. Я ничего этого не знал, и мне на это было решительно наплевать.
        Что главное в этой истории - существует зажигалка, которая считается утерянной. Все!
        - Есть идея! - сказал я Дженни. - Давай подарим эту зажигалку одному моему знакомому Хорошему Человеку. Это будет своеобразной местью твоему Плохому Человеку.
        - Прелестная идея! - воскликнула Дженни и лизнула меня в нос. - Но как ты ее достанешь? Она ужасно тяжелая!..
        - Детка... - Я снисходительно посмотрел, на Дженни. - О чем ты говоришь! Не смеши меня, малыш.
        
* * *
        
        - Кысяа!.. Барсик!.. Мурзик!.. Кысяааа!... - еще издалека услышал я.
        Черт подери! Как мне втолковать Водиле, что я не Барсик, не Мурзик и уж тем более не КЫСЯ!
        Я бежал, зажав в зубах тяжелую золотую зажигалку, а Водила, стараясь смягчить свой хриплый голос ласковыми бабьими интонациями, монотонно и тупо орал на весь корабельноавтомобильный трюм:
        - Кысяааа!!!
        Костюма на нем не было. Рубашки и галстука тоже. В одних трусах и резиновых сапогах по колено Водила мыл в кабине пол, споласкивал тряпку в ведре, оттирал педали, руль и ступеньки.
        По запаху я сразу понял, что произошло. Мне было только неясно - с кем. Во всяком случае, черненькой Сузи в кабине уже не было.
        - Кыся!.. - расплылся Водила в доброй и хмельной улыбке.
        И, словно отвечая на мой вопрос, сокрушенно сказал:
        - Вот видишь, что бывает, когда девушка мешает «Московскую» с кампари, кампари с пивом, пиво с сухоньким, а сухонькое опять с водкой... И не закусывает. А ты чего там в зубах держишь? Мышку поймал? Ах ты ж моя Кыся! Ай да молодец! Охотник. Ну, покажи мне мышку, покажи...
        И тут я не удержался от небольшого, но весьма эффектного спектакля: я просто разжал зубы, и зажигалка с нежным звоном упала на металлический пол трюма.
        Водила наклонился, поднял зажигалку, ошеломленно осмотрел ее со всех.сторон. Потом взвесил ее на руке, добыл из нее огонь, защелкнул и тихо сказал почти трезвым голосом:
        - Ни хера себе!.. Это где же ты слямзил, Кыся ты чертов? Она ж с чистого золота, бандитская твоя рожа! Ну, Кыся, ты даешь....
        
* * *
        
        ... Минут через двадцать, когда Водила очухался от нашего с Дженни подарка, умылся и переоделся, я попытался зазвать его в фургон, чтобы показать ему пакет с фанерой, который прямотаки благоухал длительным заключением!..
        Как я обычно делаю, когда хочу, чтобы Человек пошел за мной туда, куда мне это нужно? Естественно, это ни в коей мере не относится к Шуре Плоткину. Тут мне достаточно одного взгляда на Шуру. Как, впрочем, и ему. Он только посмотрит на меня - я уже знаю, чего он хочет.
        Но когда мне нужно позвать за собой постороннего Человека - например, лифт не работает, а мне нужно подняться к себе на восьмой этаж и нажать кнопку звонка, чтобы Шура открыл мне дверь, - я делаю все очень просто и доступно для Человеческого понимания.
        Щура называет таких Людей моими Клиентами.
        Итак: дождавшись перед входом в дом такого Клиента, я начинаю негромко кричать «Ааааа!..», иду туда, куда нужно мне, и оглядываюсь на этого Клиента. Он останавливается, и я останавливаюсь. Ору громче, оглядываюсь на него, опять начинаю идти. Клиент за мной. Снова останавливается. Я ору еще громче! И стараюсь заглянуть ему в глаза. Клиент, конечно, ни черта не понимает и растерянно спрашивает:
        - Ты чего, кошечка?..
        Тогда я напрягаю всю свою волю и мысленно говорю ему: «Кретин! Иди за мной, тетеря! Делай то, что МНЕ нужно! Слышишь, ты?! Недоумок! Вперед!!!»
        Тут Клиенту начинает казаться, будто он такой умный и проницательный, что вдруг стал понимать даже «бессловесную тварь». И говорит счастливым голосом:
        - Ах, ты хочешь, чтобы я поднялся (или «поднялась») за тобой и нажал кнопку звонка твоей квартиры?
        Вот тут наступает самый ответственный момент! Тут самое время изобразить прилив бесконечной благодарности и любви ко всему роду Человеческому!.. Тут, как это тебе ни противно, необходимо мурлыкнуть, задрать хвост трубой и слегка потереться о ногу Клиента.
        После чего ты можешь брать Клиента, как говорится, голыми лапами, не выпуская когтей! Спокойно иди на свой этаж и будь уверен, что Клиент идет за тобой.
        У своей двери ты должен снова сесть и уже без мурлыканья (тут техника отработана идеально!), на своем обычном «Ааааа!» еще раз терануться головой о Клиента и снова пристально заглянуть ему в глаза. Это срабатывает как поощрение. И я ручаюсь, что Клиент расколется!
        Он нажмет кнопку звонка, подождет, пока Шура откроет дверь, и обязательно произнесет сладким голосом до омерзения ходульную фразу:
        - Извините, пожалуйста, это ваша кошечка?
        - Конечно, конечно, - отвечает в таких случаях Шура. - Очень вам признателен. Проходи, Мартын...
        - Какая хорошая кошечка! - обычно говорит Клиент. - Сама гулять ходит, такая ласковая, такая умная...
        «Зато ты - полный идиот! Не мог сразу понять, что мне нужно, жлоб с деревянной мордой!» - думаю я про Клиента и, не скрою, в ту же секунду забываю, как он выглядит.
        - Спасибо, спасибо большое! - говорит вежливый Шура и закрывает дверь перед носом Клиента.
        
* * *
        
        С Водилой у меня этот номер ну абсолютно не прошел! Он уже направился было за мной к торцовой открывающейся стороне фургона, посмотрел на мои отчаянные попытки зазвать его внутрь фургона и недовольно сказал:
        - Ну ты нахал, Кыся! На кой тебе хрен фургон? Чего ты там забыл? Тебе в кабине места мало? Я, конечно, тебе очень благодарен за эту зажигалочку, но правила есть правила: в фургон больше ни шагу. Там груз, я за него головой отвечаю. Отправитель мне доверяет, получатель меня ждет. А ты уже одну пачку когтями подрапал. Что ж ты думаешь, я не видел? А это нарушение целостности упаковки. Могут быть неприятности, Кыся...
        «О дубина!.. - подумал я. - У тебя могут быть такие неприятности с этой ПОДРАПАННОЙ, как ты выражаешься, пачкой, что тебе небо с овчинку покажется! Ах, Шуру бы нам сюда! Он бы тебя носом в эту пачку сунул да Уголовный кодекс тебе вслух, как мне когдато, почитал! Так ты бы меня еще под хвост целовал, что я тебя предупредил. Если, конечно, этот кокаин не твоих рук дело!..»
        - Идемка, Кыся, в каюту заглянем. Может, мой сокамерник уже освободился от своей лахудры, так хоть на палубу сходим вместе. Я тебе море покажу, - сказал мне Водила. - А потом, в ночной бар. Холодного пивка попьем. Айда?
        Он вытащил из кабины небольшую дорожную сумку, посадил меня туда и перекинул сумку через плечо.
        - Ты пока там не высовывайся. Мы сейчас с тобой как партизаны - околицами да огородами, чтоб нас никто из обслуги не засек. Понял?
        «Чего ж тут не понять? - думаю. - Это ты, дундук здоровый, никак меня понять не хочешь. А ято тебя понимаю прекрасно!»
        И я наклонился в сумке так, чтобы он мог застегнуть молнию над моей головой. Слышу, говорит негромко:
        - Ох и умница же ты у меня, Кыся! У тебя ж голова - Совет министров! Хотя чего я вас равняю?! Им до тебя еще маком какать, и то не дотянутся! Поехали?
        Мы и поехали. Сижу себе в застегнутой сумке и думаю: «Действительно, чего меня сравнивать с какимто „Советом министров“? Кто они и кто Я? Я - КОТ! Я происхожу от Тигров и Ягуаров, от Пантер и Леопардов, от Гепардов и Рысей наконец... Во мне же потрясающая наследственность!..
        А что такое «Совет министров»? Люди. И предок у них был одинединственный - Обезьяна...
        Как иногда говорил Шура Плоткину многие из них даже не закончили процесс переходной формации. Или застряли посередине: вроде бы уже не Обезьяна, но пока еще и не Человек...
        Как меня только не называли! И «ловкий», и «смелый», и «сильный»... Только «красивый» никто никогда не говорил. Но я и не претендую. Вид у меня действительно хамоватый: уши рваные, загривок торчком, через всю морду шрам, брыли здоровущие...
        Так вот, на комплименты посторонних я чихать хотел.
        Теперь вернемся к Водиле. Он меня, похвалил, и я на это клюнул! Значит, он для меня становится не таким уж «посторонним»?..
        - Эй, Кыся! Заснул? - услышал я голос Водилы, и молния над моей головой расстегнулась.
        Нус, и где же ваше море?
        Ах, это пока еще каюта... Ну и каюта! У нас с Шурой дома сортир больше. Окна нет, туалета нет, душа нет. Словно щель, узенький шкафчик, игрушечный столик - максимум на одну бутылку и два бутерброда, духота и две койки - одна над другой.
        На нижней койке, в одних джинсах, без туфель и рубашки лежит и старательно изображает спящего... Кто бы вы думали?! Лысый! Оказывается, они с моим Водилой в одной каюте плывут.
        - Вот, Кыся, видишь, как мы живем? - тихо говорит мне Водила. - Самая что ни есть дешевка. Помыться, поссать или еще чего - беги в конец коридора... Дышать нечем. Наши хозяева миллионами ворочают, а на нас экономят, бля. Все никак от совковости не отскребутся! Нет чтоб водилам приличные условия создать - ну не с окошком, хоть с иллюминатором... И чтоб параша под боком и душ какойникакой. Мы ж месяцами на них горбатимся, день и ночь изза руля не вылезаем, тыщи и тыщи километров, а они...
        Тут Лысый заворочался, глазами хлопает, жмурится, будто спросонок - ну чистый фальшак! А мой лопух - все за чистую монету:
        - Проснулся? Извини, это мы тебя с Кысей, наверное, разбудили. Ну чего, была у тебя та, светленькая? Которая в шортах выплясывала?
        - А куда она денется? - говорит Лысый и ужасно ненатурально потягивается. - Только ушла.
        - Это с той самой поры, как я негритяночку в машину повел, ты и из каюты не выходил?! - поразился мой Водила.
        - А ты что думал! - отвечает Лысый и садится на койку.
        - Ох, силен! - заржал мой. - Ну ты даешь!.. Айда с нами на палубу. Кысе море покажем. А потом в ночной бар - пивка холодненького для оттяжки.
        Тут этот сукин сын Лысый притворно зевает и говорит:
        - Что ты, что ты... У меня и денегто таких нет. Гроши какието остались. На них не то что пива, воды сырой не купишь... Я же в вашей системе недавно.
        Я чуть не обалдел от такого вранья! Все - ложь. От первого и до последнего слова! Он и джинсы свои вонючие не снимал потому, что у него там долларов жуткое количество... И никакой «светленькой в шортах» в его каюте не было! И сам он в это время в трюме шастал и по своему фургону лазал - доллары заныканные доставал!.. Я же все это собственными глазами видел! И вообще - сволочь он, этот Лысый. Ему только Пилипенко под стать... А может, Лысый еще хуже?..
        А мой Водила... Ну слов нет! Вот уж права была наша дворничиха Варвара, когда говорила, что «простота - хуже воровства». Мой поверил во все, что ему Лысый наплел, да еще и страшно застеснялся, что Лысый может подумать, будто он зовет его в бар на халяву.
        - Да Бог с тобой... Ты что?.. Какие деньги?! Это же я тебя приглашаю... Об чем речь? Обижаешь.
        - Тогдато что, - говорит Лысый и начинает одеваться. Вот тут от его одежды снова пахнуло кокаинчиком. Ох, не к добру это! Ох, не к добру...
        
* * *
        
        Ну, море как море: Ничего особенного.
        Темно, сыро, холодно. Ужасно много воды вокруг, и шумит она так, что Водиле и Лысому приходится даже кричать, чтобы расслышать друг друга.
        Мы на самом носу Нашего корабля. Это мне объяснил Водила.
        Водила и Лысый сидят на скамейке, курят. Уже ночь, на палубе никого нет, и Водила выпустил меня из сумки. Я примостился у его ног - от них хоть какоето тепло идет.
        Сижу, смотрю вперед, в далекую темноту и сырость, и чудится мне, будто я поздним вечером холодной, дождливой осенью сижу вместе с Моим Шурой Плоткиным на подоконнике настежь распахнутого окна нашей квартиры на восьмом этаже и смотрю в черноту хмурого ночного неба поверх обшарпанных крыш старых пятиэтажных домиков...
        В оранжевом свечении оконных квадратов высоких домов крыши пятиэтажек покачиваются и дрожат, и я, словно завороженный, никак не могу отвести глаз от этого покачивания. А Шура гладит меня по спине и так негромконегромко спрашивает не своим голосом:
        - Нравится тебе море, КЫСЯ?..
        Тьфу, пропади ты пропадом!.. Тут же в черноту холодного ночного неба взлетели и там исчезли - и Мой Шура, и наш дом, и наша квартира, и настежь распахнутое окно...
        Дрожащие крыши пятиэтажек оказались небольшими волнами, косо бегущими нам наперерез, а оранжевоабажурный свет из окон высоких домов превратился в свет нашего корабля.
        И я сижу между теплых ног Водилы посередине черт знает какого количества тревожной черной холодной воды, на носу огромного корабля, очень похожего на гигантский двенадцатиэтажный десятиподъездный дом, который только недавно выстроили напротив нашего с Шурой дома. Увижу ли я его когданибудь?..
        - Что молчишь, Кыся? Как тебе море?.. - И большая, жесткая, шершавая ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.
        Вот тут я совсем расклеился! Мне вдруг захотелось стать совсемсовсем маленьким Котенком и ткнуться носом в родной, пахнущий молоком и мамой сосок, ощутить тепло и податливую ласковость ее большого тела, подлезть под ее переднюю лапу, закрыть глаза и сладко заснуть, зная, что в эту секунду я защищен от всего на свете... Поразительно! Я же никогда в жизни ее не вспоминал!.. Я даже не знаю, как она выглядела... Что со мной?!
        И, уже не отдавая себе отчета в своих действиях, абсолютно рефлекторно, я сделал то, чего никогда не ожидал от самого себя - я лизнул руку Водилы!
        - Ах ты ж моя Кыся... - растроганно Щепнул Водила и сказал Лысому: - Айда в ночной бар! По соточке пропустим, пивком переложим, Кысю покормим...
        
* * *
        
        Я же в ночном баре никогда в жизни не был. Я про ночной бар один только раз от Шуры Плоткина слышал.
        Помню, вернулся раз Шура под утро домой - трезвый, злой, раздраженный! Так ему там не понравилось... Все, помню, матерился - цены сумасшедшие, выпивку подают какимито наперстками; бармены в Запад играют, так сказать, пытаются создать атмосферу «изячной заграничной жизни», пожрать нечего; сегодняшнее «деловое» жлобье в красных пиджачках с блядями гуляют под большое декольте - прикуривают от стодолларовых бумажек; тут же их бандиты в кожаных курточках и дватри перепуганных иностранца в потертых джинсиках. И Мой Шура Плоткин, которого один из этих иностранцев и пригласил. Как журналист - журналиста.... Так что о ночном баре у меня были самые неважненькие представления. Потому что Шура зря ничего хаять не станет.
        А тут, когда Водила принес меня в ночной бар, поставил сумку на диванчик рядом с собой и расстегнул у меня над головой молнию, я слегка высунулся, огляделся и офонарел! Красиво - слов нет!!! Почти так же, как в шашлычной у Сурена Гургеновича. Только в тысячу раз красивее!..
        Мда... Тут Сурен Гургенович проигрывал со страшной силой! И в ассортименте напитков, и в интерьере, и вообще...
        Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких аппетитных запахов, как в нашей шашлычной, здесь, конечно, не было. Запахи в ночном корабельном баре, прямо скажем, были не фонтан. Слегка алкоголем, чутьчуть пивом, елееле какимито бутербродиками, жареными орешками и...
        ...клянусь, сильно попахивало нашим братом - Котом!.. Вот это да!
        Я сразу подумал, что ктото из посетителей бара с собой тоже Кота принес. Огляделся кругом - ни души. Только Лысый, мой Водила и Я. И все. А тянет котовым запахом прямо изза стойки, за которой пожилой мужик в голубой жилетке и голубой «бабочке» моет стаканы и рюмки. Увидел он моего Водилу и говорит:
        - Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?
        - Ладно тебе... - неожиданно застенчиво прервал его мой Водила. - Ты нам по полторашечке беленькой сделай и пивка холодненького. И орешков на загрыз. О’кей?
        - Ноу проблем! «Фишер» будешь?
        - У тебя «Фишер» есть?! - удивился Водила.
        - Для своих держу, - подмигнул мужик в голубой жилетке. - Покурите, сейчас принесу.
        - Что за «Фишер»? - удивился Лысый.
        - Пиво такое. Лучше «Карлсберга», лучше «Туборга», лучше любого... Очень редко им его поставляют. И мало.
        - Я смотрю, тебя тут все знают, - позавидовал Лысый.
        - Не, не все. Новенькие - те и в упор не видят. А кто давно, плавает - те конечно. Я ж только в «Совтрансавто» двадцать лет отышачил. И который год уже на фирму вкалываю. Считай, минимум раз в месяц я со своей лайбой плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю...
        Тут Бармен принес Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики с запеченным сыром.
        Шура их просто обожал! Сам запекал в нашей духовке, всех угощал и ужасно хвастался этими сухариками. На меня прямо домом нашим пахнуло!..
        - Не заложишь? - спросил Водила у Бармена и приоткрыл сумку над моей головой. - Гляди, какую я животную везу. У тебя пожрать для него ничего не найдется?
        Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:
        - Сколько на твоих?
        - Пять минут четвертого.
        - Все! - решительно произнес Бармен. - Имеем право.
        Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над нашим столом и своей стойкой. Сразу стало, даже уютнее...
        Потом он пошел за стойку, снял с бутербродов разную всячину и все это сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, а в плошку налил до краев сливок из красивого картонного пакета. Все это притащил к нашему столу и сказал:
        - Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь... - И снова пошел за стойку бара.
        Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот чей это запах почуял я с самого начала!
        Кот висел на руках Бармена без какихлибо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мертв...
        - Твоего как зовут? - спросил Бармен.
        - Кыся... Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает... Я его Кысей зову.
        - А моего - Рудольф. - Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мной и сказал нам: - Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь побратски...
        Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил понашему:
        - Ты давай лопай... Меня уже тошнит смотреть на все это. Не стесняйся. Как тебя?.. Кыся, что ли?..
        - Мартын меня зовут, - ответил я и понял, что драка не состоится.
        Бармен принес для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.
        - А водочки? - спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.
        - Не пьет он, не пьет, - усмехнулся Водила.
        - А может, стопарик всетаки врежешь? -настаивал Лысый.
        - Ежели я при своей профессии будуеще и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, - рассудительно ответил Бармен. - А у меня в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..
        Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:
        - Он на своем здоровье прямо чокнулся. Ни жены, ни детей... Раз в месяц девку какуюнибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает - и все. Таблетки глотает, витамины жрет. Когда в Стокгольм на «Ильиче» ходили, все какието порошки шведские покупал для долголетия. Еще года два назад говорил мне: «Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю - и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он пофранцузски запросто...) маленький кабачок, домик, и заживем мы с тобой, как белые люди»... Сегодня у него, помоему, за третий миллион пошло, а он все не сваливает. Конечно, где мы еще столько заработаем? Только на нашей русской территории. То - недолив, то - пересортица, то - неучтенка, то - списание... А на «ченче» сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки - он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу - франками... И все по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это еще при том, что мы всем поголовно «отмазки» платим - и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьет на халяву!
        - Ты извини меня, Рудик, - говорю. - Я в этом - ни ухом, ни рылом. Мой вроде писателя был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про чтото похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал... Ты бы поел чегонибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.
        - Ладно, - говорит Рудольф. - Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
        - Чего?! - не понял я. - Какой хрящик?
        - Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
        - Нет.
        - Господи... Что же ты тогда знаешь? - удивился Рудик.
        - Хек знаю мороженый. Зато когда оттает...
        Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам, он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.
        - Чего тебе датьто? - спрашиваю.
        - Вон тот хрящик, - говорит Рудольф. - Он у тебя под носом лежит. Запомни - осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров какие бабки делаем... Есть еще, правда, севрюга, но нам ее в этот рейс почемуто не завезли.
        Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу! Осетрины, сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывет свой разговор.
        - Куда идете, чего везете? - спрашивает Бармен.
        - Я водочку «Столичную» в Нюрнберг везу, - говорит Лысый.
        - А я фанеру в Мюнхен к Сименсу, - отвечает мой Водила. - Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев. - И Водила кивнул на Лысого.
        При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелкомелко забил по полу! Рудольф даже испугался.
        - Ты чего?! - говорит. - Успокойся.
        - Заткнись... - шиплю ему. - Не мешай слушать!
        Мой Водила и говорит Бармену:
        - Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами - полтора метра на полтора - и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать... Да, кстати!.. - Мой Водила повернулся к Лысому. - Я все хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал... Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?
        - Откуда мне знать? Может, излишки распродают... Тебето что? - ответил Лысый, и я четко почувствовал, что он снова врет! Чтото он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какуюто подлянку почуял. Видать, есть еще у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин. На то мы и Коты...
        - С таможней заморочек не было? - спросил Бармен. - А то они сейчас лютуют пострашному! Все жить хотят, да не на что...
        - Меня даже не досматривали - столько лет каждая собака знает, - сказал мой Водила и спросил у Лысого: - А тебя вроде пошерстили малость, да?
        - А, пустяки... - отмахнулся Лысый - Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам - чистенький.
        «Если не считать полный карман долларов и запах кокаина...» - подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.
        - Ну и слава Богу! - сказал Бармен. - А то после того как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще больше наших!
        И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами. Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.
        -Тебе не кажется, что этот мудак, - и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, - во чтото сильно вмазан? Уж больно он дергается...
        - Мгу, - говорю. - Еще как кажется!
        А сам смотрю на ноги моего Водилы - дернутся они тоже или нет? Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвертого размера. Это я так на глаз определил. Потому что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дергаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место...
        Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала... Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями... И снова меня погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают стоять...
        Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не засыпая, говорит мне:
        - Помоему, Твой даже понятия не имеет, о чем идет разговор...
        - Да нет, - говорю. - Понятието он имеет - знаешь сколько лет он Водилой работает? А вот то, что Он сам лично ни в чем таком не участвует - я готов всем святым для себя поклясться!
        Причем с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно убежден. Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..
        - А что для тебя «святое»? - сквозь сытую дремоту поинтересовался Рудольф.
        - Как бы тебе это объяснить... - Надо сказать, что я так не люблю об этом говорить, что даже не понимаю, как можно задавать такие бестактные вопросы! - Двух примеров достаточно?
        - Вполне, - говорит толстый Рудик.
        - Пожалуйста: чтоб мне век Моего Шуру Плоткина не увидеть и чтобы мне больше в жизни ни одной Кошки не трахнуть!!!
        - Тоже мне - «святое»!.. - презрительно усмехнулся этот жирный кабан Рудик. - Не будет какогото там Шуры, будет ктото другой. Никакой разницы. Плевать на них на всех с верхней палубы. А насчет Кошек... Я вот уже около трех лет плаваю - ни одной Кошки, не видел. Да они мне уже и не нужны... Подумаешь, невидаль - Кошки!..
        Боже мой! И это говорит Кот, имеющий доступ к таким харчам!
        .. - Так ты, может быть вообще кастрат? - испугался я.
        - Да нет... Пожалуйста. - Рудольф перевалился на спину и предъявил мне небольшие, но достаточно явственные признаки несомненного Котовства.
        Это поразило меня еще больше. Вот такого я никогда ни в ком не мог понять! Я просто обалдел:
        - И тебе никогда, никогда не хочется ЭТОГО?!
        - Когда начинал плавать - чегото в голову лезло, а теперь я даже об ЭТОМ и не думаю. Иногда чтото ЭТАКОЕ приснится, я глаза открою - съем кусочек вестфальской ветчины, или чутьчуть страсбургского паштета, или севрюжки немного, попью сливочек и снова спокойно засыпаю.
        - Господи!!! Рудольф! Как же это можно так?! Ни привязанностей, ни наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!
        - Прекрасная жизнь, Мартын. И если ты этого не понимаешь, мне тебя очень и очень жаль.
        А мне чегото вдруг стало жаль его - толстого, ленивого, обожравшегося, пушистого Кота Рудольфа... И его Бармена, которому пятьдесят два, а сердце у него как у двадцатилетнего. Только он им - этим сердцем - совершенно не пользуется. Во всем себе и своему сердцу отказывает. Не то что Мой Шура Плоткин. Или вот Водила...
        Тут как раз слышу, Водила говорит Лысому и Бармену:
        - Все. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам, да?
        - Погодите, я вам только пепельницу сменю, - говорит Бармен. Унес пепельницу с окурками, принес чистую и с упреком заметил моему Водиле: - А ты все куришь и куришь! Ну зачем ты куришь?!
        - Курить хочется, - незатейливо отвечает Водила.
        - Ты не заметил, что вся «крутизна», вся «фирма», все сильно упакованные - уже никто не курит. Как я, например.
        - Почему? - простодушно спросил Водила.
        - А потому, что люди, которые живут хорошо, хотят прожить еще дольше, - назидательно проговорил Бармен и, слышу, тут же воскликнул изменившимся голосом: - Ёмоё!.. Это откуда же у тебя такая зажигалка?! Это же настоящий золотой «Картье»!.. Ей же цены нет!
        - Ну, парень, ты даешь!.. - ахнул Лысый.
        Я чуть не зашелся от гордости! Водила снова опустил руку под стол, гладит меня и говорит:
        - Это мне сегодня мой Кыся откудато приволок. Я после той черненькой прибираюсь в машине, а Кыся мне в зубах эту зажигалку волокет... Видать, ктото обронил. Завтра утром хочу через корабельную информацию по всему судну объявить - дескать, кто потерял такуюто и такуюто зажигалочку...
        - Что, совсем дурак?! - сдавленным голосом спросил Лысый.
        - Почему? - удивился Водила. - Человек, может, ищет, с ног сбился...
        - Послушайся доброго совета, - тихо сказал Бармен. - Спрячь эту зажигалку и не вздумай ничего объявлять по судну. Человек, который мог потерять ТАКУЮ зажигалку, может купить себе еще с десяток ТАКИХ зажигалок! Ей цена - минимум три тысячи баксов...
        То есть Бармен чуть ли не слово в слово повторил то, что сказала Дженни! Только Дженни, чисто подамски, в сто раз преувеличила возможности бывшего хозяина этой зажигалки.
        - Ладно вам, - сказал Водила. - Утро вечера мудренее. Посчитайка, браток, сколько с нас...
        - Нисколько, - прервал его Бармен. - Имею право угостить старого знакомого и его друга?
        - Ну, спасибо тебе, - просто сказал Водила. - Ежели что нужно из Мюнхена - не стесняйся. Привезу в лучшем виде. Айда, Кыся, в сумку. Прощайся с Рудольфом.
        Но попрощаться с Рудиком мне так и не удалось. Он уже минут десять как дрых без задних ног.
        Поэтому я в последнюю секунду подцепил лапой здоровенный кусок этой самой... ну как ее?., осетрины и захватил его с собой в сумку. Гостинец для Дженни...
        
* * *
        
        Остаток ночи я провел в серебристом «мерседесе» с Дженни, которая клялась мне в любви и в подтверждение искренности своих клятв ублажала меня столь изощренно, что я было сильно засомневался в ее утверждении, будто с ней это происходит впервые и я у нее самый что ни есть - Первый...
        Но вот уж на это мне было совершенно наплевать. Важно, что с ней мне неожиданно было очень и очень неплохо...
        Осетрину, которую я приволок для Дженни, пришлось сожрать самому. Оказалось, что ей всякие такие натуральные штуки есть категорически запрещено; Кормят ее обычно разными там «ГефлюгельКрекс», или «Кляйне Либлингскнохен», или, на худой конец, «Крафтфолле Фольнарунг». И строго по часам! Что все это значило - я так и не смог понять. Хотя Дженни искренне пыталась мне объяснить преимущества той еды перед тем, что обычно жру я. Она перечисляла количество витаминов, лекарственных добавок, сухих овощей и еще черт знает чего, о чем я вообще слышал впервые...
        Я же с печалью думал, что эта маленькая утонченная бедняжка, объездившая весь мир, так никогда и не пробовала нашего российского хека, замороженного, наверное, еще во времена ледникового периода, и не менее искренне сожалел по поводу ее столь примитивных представлений «О вкусной и здоровой пище». Это у нас о Шурой Плоткиным тикая книга есть. Шура очень дорожит ею. Он всегда говорит, что эта книга - образец полиграфического и идеологического искусства сталинского периода. Что это за период, я не знаю, но полагаю, что он слегка позже ледникового.
        - Вполне вероятно, что завтра Твой Мудак снова станет обладателем своей собственной зажигалки, - сказал я Дженни.
        И рассказал ей все, что заявил по этому поводу мой Водила. Назвал даже стоимость зажигалки - три тысячи долларов.
        - Очень жаль... - вздохнула Дженни. - Мне так хотелось, чтобы наш Хам был хоть чемто наказан! Зажигалка эта действительно от «Картье»: Он ее при мне покупал. Но стоила она не три тысячи долларов, а семь тысяч марок. Что в переводе на доллары по курсу того времени - четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть долларов с мелочью. А сегодня доллар упал, и поэтому теперь зажигалка стоит еще дороже - тысяч пять с половиной долларов...
        У меня глаза на лоб полезли! Не от дороговизны этой дерьмовой зажигалки, а от того, как свободно Дженни оперировала всеми этими понятиями. Курсы, цены, валюты... Фантастика!
        - Елкипалки!.. - поразился я. - Откуда ты все это знаешь?!
        - Мартынчик, родной мой... Ну, подумай сам, в нашем доме говорят только о деньгах. Кроме биржевых ведомостей и сводок курсов валют - никто ничего не читает. Деньги, налоги, проценты... Проценты, деньги, налоги!.. Как скрыть деньги от налогов, как выторговать большие проценты, как обмануть партнеров. И все. А у меня есть уши. И я круглосуточно варюсь в этом котле. Чего же ты удивляешься, что я так хорошо в этом понимаю?
        
* * *
        
        Под утро, когда я, пресыщенный и опустошенный этой маленькой Мессалиной из серебристого «мерседеса», благодарно облизанный ею от хвоста до кончиков моих усов, снова оказался в кабине cвоего грузовика, - я, прежде чем сомкнуть глаза в тяжелом и заслуженном сне, всетаки решил подвести некоторые итоги увиденному и услышанному.
        - Пора, Мартынчик, подбивать бабки и постараться понять, с чем мы остались и на что еще можем рассчитывать, - как обычно говорил Шура Плоткин после очередного скандала в редакции или внеочередного недельного загула с какойнибудь девахой, заскочившей к нам в гости «буквально на две минутки». И добавлял: - Начинаем мыслить логически...
        Мне иногда хотелось посоветовать Шуре начинать мыслить логически прежде, чем он совершит какойто шаг, после которого нам волейневолей с грустью приходилось «подбивать бабки».
        Но как это сделать, я не знал, да и сам задумывался над этим только после произошедшего. Ибо одним из Шуриных качеств, которые меня роднили с ним и безумно в нем нравились, была непредсказуемость, очень часто осложнявшая наше существование.
        Может быть, я был чуточку порасчетливее и похитрее. Но это во мне уже было, конечно, от моих предков - Тигров, Пантер, Леопардов, Ягуаров там разных... От Рысей, на худой конец.
        Храни меня Господь утверждать, что Шура не обладал качествами моих предков только потому, что произошел от Обезьяны!
        В Шуре никакими Обезьянами и не пахло! И вовсе не потому, что в России Шура был беспородным евреем. Я знал десятки его знакомых - и евреев, и русских, от которых так и разило «обезьянством»! Особенно этот запах усилился в Людях за последние пятьшесть лет.
        Итак, во имя незабвенного Шуры Плоткина мыслим логически:
        ...о кокаине, спрятанном в одной из огромных пачек фанеры в нашем грузовике, мой Водила не имеет ни малейшего представления!
        Почему? Пожалуйста! Ноги Водилы под столом ночного бара во время разговора о таможенных собачонках, натасканных на наркотики, в немецких морских портах. Так вот, ноги моего Водилы были в это время абсолютно спокойны! Даже толстый обжора Рудольф не преминул это заметить. Это раз.
        Второе. Если продолжать мыслить логически...
        Золотая зажигалка, которую мы с Дженни преподнесли моему Водиле. Готовность моего честного кретина Водилы вернуть зажигалку стоимостью в приличный автомобиль (хрупкая и несбыточная мечта Моего Шуры!) этому хаму, Хозяину Дженни, который даже не оценит благородства души и порядочности нашего дурачка Водилы, а только лишний раз подумает, что все русские - непроходимые идиоты! Потому что он на месте этого болвана русского хрен бы вернул такую зажигалку кому бы то ни было! Даже самому Бундесканцлеру.
        Это мне так Дженни сказала. А мне она врать не станет...
        Втретьих же, я вообще безо всяких доказательств беру на себя смелость утверждать, что в деле с кокаином Водила невинен как грудной младенец. Тут я кладу хвост на плаху!
        Я совершенно не собираюсь его идеализировать! Наверняка во всем остальном Водила - и хитрован, и добытчик, и шустрила, и еще чертте что... Недаром он без сучка и задоринки столько лет отработал в одной из самых воровских организаций нашего бывшего государства - в «Совтрансавто»! И по сей день продолжает там вертетькрутить, только под другой вывеской.
        Мой Шура Плоткин както писал статью о «Совтрансавто», даже в рейсы с ними ходил - порассказал мне...
        Но к кокаину Водила не имеет никакого отношения. И тут, извините, логика - побоку! Тут в дело вступают наши КотовоКошачьи интуитивноинстинктивные силы, в анализ которых мне не очень хотелось бы вдаваться. Это надо ЧУВСТВОВАТЬ. Объяснить это невозможно, тем более логически...
        Это что касается моего Водилы. Теперь - о Лысом. Вернемся к ногам под столом.
        Бармен начинает молоть про спецсобачек по наркотикам, и ноги Лысого моментально и недвусмысленно реагируют на эту информацию самым что ни есть нервным образом. Прямотаки - истерически. Это раз!
        Второе. Что это за доллары, вынутые Лысым изпод фальшивого дна одной из коробок с водкой? За что? От кого? Тем более что Лысый сказал моему Водиле, что денег у него нет.
        Третье. Зачем он соврал моему, что от него только что ушла девка и из каюты он не отлучался? Лишь потому, чтобы мой Водила не узнал, что Лысый в это время был в трюме?
        Четвертое. И помоему, самое главное! В машине Лысого нет кокаина - это точно. Откуда же на самом Лысом этот запах? Значит, он участвовал в погрузке кокаина в наш грузовик? Так?!
        И вообще, с каких это дел винноводочная фирма вдруг закупает у другой фирмы моего Водилу, проверенного таможнями чуть ли не всех европейских государств, с его громадным автофургоном, загружает его на СВОЕЙ территории почемуто фанерой, и одна из таких пачек - полтора метра на полтора, толщиной в полметра - чуть не сводит меня с ума!.. Сначала приведя меня в безотчетную ярость, а потом повергая чуть ли не в смертельный сон!..
        Хорошо, что я уже сталкивался с запахом кокаина и Шура рассказал мне - что это такое. А был бы на моем месте обычный домашний Котполудурок или Котяра типа Рудольфа, который ни о чем, кроме жратвы, и думать не может? Что тогда было бы?!
        Вот уж точно, как выражался этот гад Пилипенко, пришел бы «пиздец Коту»!
        Короче, этой мутноватой винноводочной конторе для переправки кокаина за границу нужен был опытный АВТОРИТЕТНЫЙ Водила, которого все таможни давно уже знают в лицо. Который двадцать с лишним лет катается тудасюда и ни в чем предосудительном никогда замечен не был. Вот они и перекупили моего Водилу у его фирмы - дескать, машин у нас не хватает, не уступите ли нам своего на месячишко вместе с тягачом и фургоном? А мы вам хорошо заплатим...
        Прав был Шура - у нас сейчас самая свободная страна в мире! Сейчас у нас можно купить все - дом, самолет, автомобиль, человека. Хотите - целиком, хотите - частями: не целый дом, а только второй этаж с верандой. Или автомобиль - не целиком, а только двигатель с колесами... Так же и с Человеком. Не нужен вам весь Человек? Берите только его печень... Или почку. Или, если хотите, сердце. Товар абсолютно свежий! Вы только платите...
        Итак, Лысый завязан в это дело по уши. Он только и ждет, чтобы мой Водила прошел немецкую таможню со своим грузом. А уж потом он (или ОНИ?..) попытается перегрузить ту пачку с «фанерой» из нашей машины в свою. Или еще в чьюнибудь.
        Если же таможня и ее вонючие собачки обнаружат кокаин в нашей машине, моему Водиле придется очень и очень кисло! Зато Лысый и его винноводочнококаиновая фирма в стороне. Убыток наверняка серьезный, зато голова на плечах.
        Теперь что могу сделать я? Ну, этих спецсобачек я целиком беру на себя. В гробу и в белых тапочках видал я этих шмакодявок! От меня доги шарахались. А дальше?..
        Судя по тому, как строго Водила предупредил меня, чтобы я не околачивался в фургоне, ибо там груз, за который он привык отвечать головой, так просто Он эту пачку «фанеры» с кокаином не отдаст никому. Значит...
        Картинка вырисовывалась довольно смутная. Явно не хватало нескольких важных звеньев, чтобы попытаться просчитать всю ситуацию целиком... Кстати! А почему это все наши российские дальнорейсовые Водилы едут только туда и обратно, а моего Водилу запродали какомуто Сименсу на целый месяц?..
        В этой детали было чтото особо настораживающее, и для того, чтобы мне легче размышлялось, я вяло вспрыгнул с пассажирского сиденья на подвесную койку Водилы и прилег там за занавеской на аккуратно, по армейски, застеленную постель.
        Шура когдато часто вспоминал о своей службе в армии.
        Тээкс... Значит... О чем это я?.. Что же я хотел сказать про Шуру?.. Или про постель?.. Нет... Про Водилу!..
        Ох, черт, как я устал! Хоть бы один миг вот так полежать спокойно с прикрытыми глазами и ни о чем не думать...
        Но как только я закрываю глаза, так сразу же передо мной...
        ...возникает пустынная широкая солнечная дорога.
        И мы мчимся по этой дороге навстречу слепящему солнцу, а за рулем нашего грузовика сидит мой родной Шура Плоткин и с искаженным от напряжения и горя лицом кричит мне:
        - Мартын! Мартынчик!.. Ну сделай же чтонибудь! Ты разве не видишь, что он умирает?! Мартышка, миленький - помоги ему скорей! Я не могу остановиться!..
        Я в ужасе оглядываюсь и на пассажирском сиденье вижу нашего Водилу, Глаза у него закрыты. Белое лицо залито кровью. Из пробитого виска пульсируют и мелкими брызгами лопаются кровавые пузыри...
        - Мартын, сволочь!!! - со слезами кричит Шура. - Сделай же чтонибудь!.. Он же погибает! Я не могу отпустить руль!.. Смотри, кто за нами гонится?!
        Я бросаю взгляд в боковое зеркало и вижу, что нас настигает грузовик Лысого! А рядом с Лысым сидит... Бармен с Рудольфом на руках! Господи! Онито тут при чем?!
        У Водилы из уголка рта стекает тоненькая струйка крови, капает на его джинсовую куртку.
        Шура гонит машину вперед, к блистающему солнечному диску, и кричит мне сквозь рев мотора:
        - Если он сейчас умрет - его же целый месяц никто даже искать не будет!!! Все будут думать, что он где то там работает на Сименса... Они его специально туда продали, чтобы иметь время замести следы!.. Это ты можешь понять?! Как же тебе это в голову не пришло, Мартын?!
        Ах вот оно что... Действительно, как же я это сам не дотумкал?.. Как хорошо, что Шура рядом... Но что же со мнойто происходит? Почему я в полном оцепенении сижу между Шурой и умирающим Водилой и не могу пошевелить ни лапой, ни хвостом?!
        И тут на моих глазах Водила перестает дышать.
        - Ну что, дождался, бездарность?! - в отчаянии кричит мне Шура и плачет, плачет... - Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался - море показывал, в ночной бар водил!.. Он же тебя называл Кысей... А ты!.. Дерьмо ты, Мартын, а не КЫСЯ!!!
        
* * *
        
        - Кыся... А Кыся!.. Нука открой глазки. Ишь заспался. Кушать пора.
        Я открываю глаза. Передо мной - чистое, розовое, свежевыбритое улыбающееся лицо моего Водилы, пахнущего хорошим дешевым одеколоном. У Шуры Плоткина - точно такой же.
        Значит, мне это все приснилось?! Значит, Водила - жив!.. Вот счастьето!..
        И тут я вдруг неожиданно для самого себя делаю то, чего никогда не делал с детства, с ушедших в далекое прошлое неразумных Котенкиных времен: я вспрыгиваю на широкое плечо Водилы и, ужасно неумело пытаясь мурлыкать, закрываю глаза от нежной радости и начинаю тереться мордой о наодеколоненную физиономию Водилы! Хотя, если честно признаться, запаха одеколона не выношу.
        - Ну надо же, какая ласковая тварь! - удивляется Водила. - А поглядеть и не скажешь... Нака вот покушай, Кыся. Слезай, слезай с меня. Оголодал небось? И с тетей познакомься, Дианой зовут. А это мой Кыся!..
        Гляжу я на эту Диану и глазам своим не верю! Никакая это не Диана, а самая обыкновенная Манька поблядушка - судомойка из шашлычной Сурена Гургеновича! Я ее даже однажды со своим Шурой Плоткиным познакомил, и Шура ее трое суток драл как Сидорову козу! У нее в шашлычной отгулы были, так она с нашей тахты семьдесят два часа не слезала...
        Потом она кудато исчезла, и в шашлычной стали поговаривать, что Манька стала теперь «сильно крутая» - в «загранку» на корабле ходит, дело имеет только с иностранцами и только за твердую валюту. Даже финские марки уже не берет!
        - Ты давай кушай. Кушай! Я тебе тут в мисочке всего нанес, - говорит мне Водила и поворачивается к этой МанькеДиане: - Здоровый у меня Кыся? Гляди, какой богатырь!..
        - Видала я и поздоровей, - отвечает ему Манька. - У меня в прошлом годе был один знакомый еврейчиккорреспондент, так у него кот был в два раза больше!..
        Врет, мерзавка, без зазрения совести! Я уже который год в одном и том же весе. Жаль, Шура ее не слышит...
        - Только звали этого кота очень грубо - Потап, что ли?.. Или нет - Михей, кажись... Счас уж и не помню. И этот еврейчик с ним как с человеком разговаривал... Все у нас в шашлычной ошивался. Крыс ловил - бесподобно!
        - Кто? Еврейчик?! - удивился Водила.
        - Да нет! Кот его - Михей...
        «Мартын, идиотка!» - хотелось мне ее поправить, но, понимая всю бесполезность моих усилий, я просто спрыгнул на пол кабины и заглянул в миску. Чего там только не было! Да здравствует Водила!
        - А ты, Дианочка, быстренько залезай в коечку, сблочивай там все с себя, а уж потом и я туда. А то двоим там не разобраться. Узковато, - говорит Водила и отработанно начинает задергивать занавесками окна кабины.
        - А ты чего обещал? - спрашивает МанькаДиана.
        - А чего я обещал? - переспрашивает ее Водила.
        - А десять долларов?
        - Ох, батюшки... Я и забыл. Прости, ради Господа. Тебе сейчас или потом?
        - Конечно, счас! Я теперь только вперед беру. Хватит! Меня уже сколько раз так напаривали. И все ваша шоферня «Совтрансавтовская»!..
        - Нет проблем, Дианочка! О чем ты говоришь?! Вот пожалуйста... - И Водила вытащил из заднего кармана бумажник.
        Мы както с Шурой по телевизору смотрели выступление одного фокусника. У него всякие предметы в руках исчезали. Потрясающий был фокусник. Так вот у этой Маньки десять долларов исчезли в руке втрое быстрее!
        Посбрасывали они одежду на сиденья, Манька ловко и привычно сиганула наверх - в подвесную шоферскую койку. Водила влез за ней следом. Стали они там дышать и устраиваться.
        Вдруг слышу, Манька так испуганно охнула и возмутилась:
        - Ой, мамочка!.. Это что же за оглобля такая?! Да если бы я знала, я бы ни в жисть не согласилась!..
        - Ничего, Дианочка... - шепчет мой Водила. - Я тебе еще пятерочку наброшу за вредность... Ну, с Богом!..
        Подвесная коечка скрипнула, и Манька кааак заорет, каак завоет, кааак заверещит!.. У меня даже кусок ветчины в глотке застрял. Хорошо, рядом плошка с молоком стояла. Я хоть запить успел. А то так и подавиться недолго.
        Нет, что ни говори, а вчерашняя черненькая - Сузи, та покрепче была! Главное, что Сузи это делала с удовольствием. Как Дженни... А Маньке теперь - не до удовольствия. Не то что прежде, когда ее вся шашлычная трахала - и сотрудники, и посетители. Теперь Манька - деловая. Бизнесмен. Теперь Манька деньги зарабатывает. Крутая - дальше некуда...
        Покряхтела она там наверху, поохала фальшивым голосом и вдруг так деловито, как в очереди за огурцами, говорит моему Водиле:
        - Ты давай закругляйся поскорей, а то у меня перерыв кончается.
        И если от всхлипов вчерашней Сузи я даже сам завелся на это дело, то тут мне стало так тошно, так противно, что я бросил свою замечательную жратву и выпрыгнул из кабины к чертовой матери на железный пол автомобильного трюма. Тьфу!.. Пропади она пропадом эта МанькаДиана...
        Ну нельзя!.. Нельзя, как говорил Шура, «разлагать гармонию алгеброй». Я понятия не имею, что это такое, но Шура обычно говорил эту фразу в очень схожих ситуациях. И я был с ним совершенно согласен - нельзя!..
        Смотался я к пожарному ящику с песком, сделал все свои естественные дела, зарыл поглубже и побрел под машинами. И чувствую - ноги меня сами несут к серебристому «мерседесу». Причем без какого бы то ни было желания трахаться. Просто поболтать... А то и с Водилой, и со всеми остальными у меня, как бы сказать, «игра в одни ворота». Я их всех понимаю, а они меня - нет. А тут, с Дженни, вариант обоюдный. Она меня понимает, я ее понимаю, болтай, пока язык не отсохнет! Можно было бы, конечно, потрепаться и с Рудольфом, я этот ночной бар нашел бы запросто, но Водила так просил «не отсвечивать», что подвести его под неприятности с администрацией судна, с моей стороны, - было бы просто непростительным грехом. Я и попер напрямик к «мерседесу»...
        Иду, а в башке у меня вдруг начинает крутиться этакая логическая спираль: «мерседес» - Дженни - золотая зажигалка - мой Водила - его желание объявить по корабельному радио - дескать, «кто потерял такуюто и такуюто зажигалочку?» - возврат зажигалки этому хаму - хозяину Дженни...
        Нет! Этого я не мог допустить! Пока мой ВодилаМудила, со своей исконнопосконной, - чисто российской совестливостью, еще не добрался до радиорубки, я должен коечто предпринять. Тем более что для этого сейчас самый подходящий момент!
        Я развернулся и галопом помчался к своему грузовику. Вскарабкался в кабину через приспущенное боковое стекло как раз в тот момент, когда мой Водила под истошный вой МанькиДианы заканчивал свои половые упражнения.
        Зажигалку я увидел сразу же. Она валялась на полу кабины, выпав из кармана джинсов моего Водилы, впопыхах брошенных на сиденье. Там же, на полу, валялись рассыпанные сигареты и какаято медная денежная мелочь.
        Я прихватил зажигалку зубами, снова выполз из ходуном ходившей кабины, но уже не спрыгнул вниз, а, наоборот, вскарабкался на крышу кабины. А уже оттуда пробраться в запретный фургон было для меня делом плевым...
        Внутри фургона, в кромешной темноте, стараясь не вдыхать запахи, идущие от «той» пачки фанеры, я проскакал по остальным упаковкам к самому заднему борту. Там я обнаружил провонявшую соляркой и перегоревшим машинным маслом грязную коробку с ветошью и зарыл туда золотую зажигалочку от самого «Картье», стоимостью в пять с половиной тысяч долларов. А это не хвост собачий! Это - пятьсот пятьдесят Манькиных шоферовдальнорейсовиков!..
        Если считать каждого по червонцу. Потому что, кроме моего Водилы, вряд ли найдется еще ктото, кто станет добровольно доплачивать к Манькиной таксе пять долларов за нестандартность собственных размеров...
        А мой Водила пусть пока думает, что он потерял зажигалку. Зато, когда через месяц мы будем возвращаться в Петербург к Шуре Плоткину, я преподнесу эту зажигалку своему Водиле «в самом лучшем виде», как сказал бы Шура.
        Вылез я из фургона и уже с легким сердцем побежал к «мерседесу» - рассказать все Дженни. Однако серебристый «мерседес» сухо и неприветливо встретил меня наглухо поднятыми стеклами дверей и намертво задраенным верхним люком.
        Дженни в машине и след простыл.
        
* * *
        
        Мне ничего не оставалось делать, как вернуться к своему грузовику.
        МанькиДианы не было. Видимо, у нее кончился перерыв в судомойке и она умчалась готовить посуду к обеду шестисот пассажиров.
        Водила ползал по кабине, поднимал на полу коврики, заглядывал под сиденья. Увидел меня и огорченно сказал:
        - Вот, Кыся... Зажигалочкато твоя - тютю! Видать, мало ей, сучке, пятнадцати долларов показалось, этой Диане задроченной, так она еще и зажигалочку нашу скоммуниздила...
        Неожиданно мне стало вдруг очень жалко эту дуреху Маньку. Мало того, что она все еще радуется десяти долларам, в то время когда валютные потаскухи уже давно перешли на стодолларовую оплату, а гостиничные проститутки - Шура както говорил - меньше чем за полтораста и разговаривать не начинают; так ее, беднягу, еще и в воровстве, которого она не совершала, обвинили...
        Не дай Бог, думаю, сейчас мой Водила пойдет в ресторанную судомойку, разыщет МанькуДиану и начнет права качать!.. Кто там будет разбираться - брала, не брала?! Вышибут с хлебного места в два счета. Как тех теток из «Астории»...
        А так как интрига с зажигалкой от начала до конца - моих лап дело, то я просто обязан встать на защиту Маньки!
        Но как?! Единственный способ - это попытаться немедленно установить с Водилой хотя бы намек на телепатическую связь «по доктору Ричарду Шелдрейсу», Правда, в своей теории английский биолог считал, что Начало Установления Контакта обязательно должно идти от Человека, как от существа более высокоорганизованного в своем развитии. Как в моем случае с Шурой Плоткиным.
        С Водилой же, при всей моей симпатии к нему, об этом не могло быть и речи. Здесь, конечно, я должен был взять на себя основную нагрузку по Установке Контакта и осторожно, бережно относясь к психике моего реципиентаВодилы, попытаться подключить его к своему собственному мышлению.
        Я впрыгнул в кабину, уселся напротив Водилы, уставился ему в глаза, собрался с силами, сосредоточился чуть ли не до обморочного состояния и отчетливо мысленно произнес:
        «ВОДИЛА! СЕЙЧАС ИЛИ НИКОГДА - СМОТРИ НА МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО... СТАРАЙСЯ МЕНЯ ПОНЯТЬ. ИНАЧЕ МНЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ ТРУДНО ПОМОЧЬ ТЕБЕ ВО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ. ВНИМАТЕЛЬНО СЛУШАЙ И СМОТРИ НА МЕНЯ!.. ОНА НЕ БРАЛА ТВОЕЙ ЗАЖИГАЛКИ. НЕ БРАЛА... ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ? ОНА ТВОЕЙ ЗАЖИГАЛКИ НЕ БРАЛА!».
        Несколько секунд Водила неотрывно и обалдело смотрел мне в глаза. И я видел, что в его голове сейчас происходит какойто чудовищно напряженный процесс. Мне показалось, что я даже слышу, как он у него там происходит...
        А потом Водила вдруг облегченно выдохнул, будто ему неожиданно открылось то, что было сокрыто от него за семью замками.
        И... О Боже! Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить...
        Водила улыбнулся и сказал мне слегка виновато:
        - А может, она тут и ни при чем... Да, Кыся? Может, я сам эту зажигалку гдето обронил. А то так очень даже легко возвести на человека напраслину. Ладно, черт с ней, с этой зажигалкой. Да, Кыся? Ты на меня не сердишься, что я ее потерял?..
        Наконецто!!! У меня - как гора с плеч.
        И тут наваливается такая расслабуха, что хоть ложись и помирай. Я вдруг почувствовал себя таким вымотанным, таким опустошенным - сердце частит, перебои, лапы дрожат, хвост висит тряпкой... Нет сил ничего даже одобряющего муркнуть моему Водиле. Хотя в таких случаях поощрение должно последовать незамедлительно. Чего Шура никогда не забывал делать!
        Надо заметить, что и Водила выглядел не лучше. Он буквально на глазах постарел. Резко обозначились морщины, глаза запали, рот безвольно открыт, дыхание неровное, огромные лапищи мелко трясутся. Вид, прямо скажем, довольно жалкий.
        Что ни говори, а Первый Телепатический Контакт - дико тяжелая штука. Как для одной стороны, так и для другой. Тем не менее я был безмерно счастлив: впервые Водила понял меня так, как этого хотел я.
        Хорошо, что Первый Контакт с Водилой мне удалось установить на примере достаточно примитивной ситуации. Если бы я ему сразу попытался внушить все знания, которыми я сейчас обладаю - кокаин в фанере, доллары и вранье Лысого, его участие в погрузке кокаина в машину Водилы, мои подозрения, почему Водилу продали вмерте с машиной на целый месяц к этому Сименсу, и так далее, - мы просто оба сдохли бы от перенапряжения!..
        Теперь я должен беречь, холить и лелеять эту тоненькую ниточку связи. Не перегружать ее излишней и усложненной информацией. Ждать, когда эта ниточка укрепится новыми волокнами и превратится в некое подобие постоянной двусторонней связи.
        Естественно, что такого соития душ, вкусов и пристрастий, такого единого понимания Людей и Событий, какое было у нас с Шурой Плоткиным, когда двадцать четыре часа в сутки у нас мог идти ДИАЛОГ НА РАВНЫХ, тут мне, конечно, не добиться. Да это, наверное, и не нужно. Ибо такое, как с Шурой, бывает только однажды в жизни, и любая попытка вторично воссоздать нечто подобное всегда обречена на неудачу.
        Я повторяю: Водила мне крайне симпатичен! Я обнаружил в нем качества чрезвычайно нам с Шурой близкие: прекрасную половую мощь, незатухающие сексуальные желания, какуюто трогательную застенчивость и подлинную широту нормально воспитанного русского Человека.
        Однако при всем при этом уже своей Котовой интуицией я понимал, что Водила - жесткий, решительный и достаточно мужественный господин...
        Но Шура есть Шура, и мне не хотелось бы даже никого с ним сравнивать.
        Лишь бы у нас с Водилой хватило времени на укрепление той ниточки, которую мне с таким трудом только что удалось создать. Чтото мне подсказывало, что времени у нас с ним всетаки маловато.
        Поэтому я попытался слегка и очень осторожно потянуть за эту ниточку. Я снова заглянул Водиле в глаза, тронул, его лапой и мысленно спросил: «Как ты думаешь, Водила, нам еще долго плыть по морю?»
        И ниточка не оборвалась! Водила погладил меня по голове и рассмеялся:
        - Все, Кыся! Сегодня все блядки побоку. Вечерком сходим в бар - я пивка шлепну, ты попрощаешься с Рудольфом, а завтра в шесть тридцать утра швартуемся в Киле. Так что, Кыся, приготовься к дальней дороге. Ночевать будем только в Нюрнберге. Нам, груженым, это весь день топать. Зато послезавтра проснемся, позавтракаем - и по холодку в Мюнхен. Это всего полтораста верст. Два часа - и мы тама! Весь день впереди...
        Он ни словом не вспомнил ни про таможню, ни про спецсобачек. Так был уверен в себе.
        Завтра, если нам удастся доехать до этого Нюрнберга, я ему по дороге коечто втолкую. Отвлекающих факторов, в виде черненьких и беленьких поблядушек, не будет. Водила сосредоточится только на своем грузовике и на мне, и я думаю, что успею предупредить его о том, ЧТО он везет, кроме фанеры.
        
* * *
        
        Последний день в этом огромном плавучем автостойбище я провел достаточно тоскливо. Водила принес мне после своего обеда опять какоето гигантское количество жратвы и абсолютно свежие сливки. Жрать совершенно не хотелось. Я все никак не мог отойти от утреннего эксперимента. Чтобы не показаться неблагодарным, я все таки чегото там пожевал, а в основном прихлебывал сливки. Все думал, как бы мне, не очень сильно нагружая мозг Водилы, осторожно спросить, есть ли у него в Петербурге семья, дети... Ну, чтонибудь примитивное. Не потому, что мне это было так уж интересно, а просто хотелось проверить - не развязался ли тот самый телепатический узелок, который связывал нас уже несколько часов.
        Я еще только придумывал упрощенную форму вопроса, как Водила почесал мне за ухом и сам сказал:
        - Ничего, Кыся, придем обратно в Питер, тебе не придется в машине кушать. Квартира большая, места много. Жена у меня баба добрая, хорошая. Малость на Боге тронулась, так оно и понятно. Как Настюху родила, так все хворает и хворает, и никто ничего сделать не может... Чегото у нее там с головой. Куда только мы не совались, кому только не башляли - и валюткой, и деревянными. И презентики всякие возил. Ни хрена! Поневоле в Бога уйдешь. Зато Настя - не смотри, что ей всего одиннадцать лет, - такая башковитая девка! Умрешь... На музыку ходит, поанглийски чешет обалденно! Я ее счас в частную школу определил... Конечно, отслюнил кому положено, а то - хрен прорвешься. Сам посуди, все учителя не ниже доктора наук! Русский язык этим малявкам профессор с университета преподает, арифметику - членкорреспондент Академии наук... Каждый жить хочет. А что им там в этом университете или Академии плотют - одни слезы. Я тебе, Кыся, между нами, скажу... Я этого даже жене не говорю. Я в эту школу каждый месяц столько баксов отстегиваю, что сказать страшно! Но девка того стоит. Вот познакомишься - поймешь меня...
        Потрясающе способный мужик этот Водила! Обязательно надо их будет с Шурой Плоткиным свести... Я даже подумал - а не начать ли мне прямо сейчас передачу серьезной информации? Но Водила погладил меня, запер кабину и ушел, оставив стекла дверей приспущенными.
        После его ухода я сбегал в пожарный ящик с песком и на обратном пути снова заглянул к «мерседесу». Дженни не было... Я вернулся в свой грузовик, впрыгнул в подвесную койку, предательски сохранявшую все запахи Сузи, МанькиДианы и Водилы, и задрых там самым пошлым образом - начисто исключив из башки все тревожное ожидание наворота событий...
        Под вечер я продрал глаза, снова смотался к пожарному ящику - сливок перепил, что ли?.. Опять сделал круг к легковым машинам, убедился в том, что Дженни так и не появлялась, и на всякий случай прошвырнулся мимо грузовика Лысого...
        Какието Люди уже таскали из кают в свои машины багаж, наверное, чтобы завтра рано поутру не возиться с тяжестями; время от времени по трюму шлялась корабельная обслуга в грязноголубых комбинезонах, и я, от греха подальше, никем не замеченный, вернулся в свою подвесную койку. И окунулся в воспоминания о прошлой жизни с Шурой Плоткиным.
        Водила пришел за мной лишь после одиннадцати. Я сам прыгнул в сумку, и на этот раз Водила не застегнул молнию у меня над головой.
        - Ты, Кыся, так аккуратненько поглядывай по сторонам... Тебе это может быть интересным. Последний вечер - они нам могут только соли на хвост насыпать, - усмехнулся Водила, неожиданно закончив фразу любимой пословицей Шуры Плоткина:
        Сначала мы долго ждали лифта, который метался между этажами и никак не хотел опускаться до нашего автомобильного уровня. Потом в лифт набилась туча народу, празднично и нарядно разодетого, и Водиле даже пришлось приподнять мою сумку у себя над головой, чтобы меня не притиснули в давке.
        Затем мы поднялись этажа на четыре, а может быть, даже на шесть, прошли по широкому коридору и немного постояли в боковом проходе огромного роскошного салона (я такие только по телевизору видел!), где шел концерт. Уйма Людей сидели за столиками, чтото пили и смотрели, как один наш Тип, ростом с моего Водилу, но в белом костюме с белыми шелковыми лацканами, в белых лакированных туфлях, с физиономией полного идиота, безумно довольного самим собой, - очень красиво пел басом.
        - Фарца - каких свет не видел! - тихо сказал мне про него Водила. - Но голос... Отпад!
        После Типа в, белом танцевали шесть девушек в сверкающих платьицах. Одной из шести была наша МанькаДиана!..
        - Видал? - шепнул мне Водила. - Многостаночница!.. И в судомойке вламывает, и шоферню обслуживает, и пляшет - зашибись! Во, молодец девка... Не, счас только так и надо! Иначе - пропадешь. Вон те, две крайние - настоящие балетные, я их в прошлый рейс обеих поимел, так наша Дианочка - ну ничуть нe хуже!.. Скажи, Кыся?..
        И я почувствовал, что, несмотря на Манькину коечную неумелость, моему Водиле она всетаки, как сказал бы Шура Плоткин, «классовосоциально» ближе, чем эти профессиональные балерины. Хотя Водила их тоже «поимел», по его выражению.
        На этом концерт кончился, и мы с Водилой пошли в наш ночной бар.
        Народу в баре - масса! Как на антисемитском митинге у Казанского собора.
        Мы с Шурой случайно оказались там. Он возил меня к ветеринарному врачу после одной драки, когда четыре посторонних Кота хотели оккупировать наш пустырь. Естественно, я их разметал и троим изрядно начистил рыло. А четвертого, самого гнусного, который располосовал мне всю морду и прокусил заднюю лапу, я, честно говоря, придушил насовсем. Но Шура, слава Богу, об этом так и не узнал. Он категорически против подобного радикализма!... Как мы тогда с этого митинга живыми ушли - ума не приложу.
        Держа меня на руках - еще не отошедшего от наркоза, с только что зашитой мордой и перевязанной задней лапой, - Мой Шура тут же рванулся к микрофону, чтобы заявить свою ненависть и презрение ко всем фашиствующим антисемитам, к любому национализму и ко всем собравшимся на этот митинг в частности.
        Что тут началось!.. Почему нас там не прикончили - одному Богу известно.. Даже меня раз сто «жидом» обозвали!
        Ладно, черт с ними. Не о них речь. Так вот, в этом баре пьяных было не меньше, чем на том митинге. Все столики заняты, ни одной свободной высокой табуретки у стойки бара... Шум, гам, музыка, крики!
        В одном углу - разборки на разных языках с одинаковыми жлобскими интонациями; в другом - баварцы поют хором, стучат кружками с пивом по столам, в третьем - счастливо визжит наша черненькая Сузи, как говорит Шура Плоткин, «в жопу пьяная»; из четвертого угла - истерический заливистый собачий лай...
        Мамочка родная!.. Да ведь это Дженни! Учуяла меня, лапочка, и надрывается....
        Я голову из сумки высунул, она как увидела меня, так и совсем зашлась. Рвется с рук своей Хозяйки ко мне, та ей чтото тихо выговаривает, а напротив них сидит Человек с удивительно несимпатичным лицом, видимо, ее Хозяин и так злобно говорит, видимо, жене, понемецки:
        - Отнеси немедленно эту тварь в машину. Сама можешь не возвращаться.
        Права была Дженни - Хам с большой буквы. Жена его встала, глаза полные слез, поцеловала Дженни в головку и унесла ее из бара.
        Бармен как увидел нас, так сразу же мигнул двум здоровым молодым парням и глазами показал на крайний табурет у стойки. Там восседал уже хорошо поддавший финн с бутылкой «Московской» в одной руке и со стаканом - в другой.
        Парни неторопливо подошли к финну, вежливо взяли его под руки, приподняли, сняли с табурета и вынесли из бара вместе с бутылкой водки и стаканом.
        - Садись! Будь гостем, - сказал моему Водиле Бармен и показал на освободившийся табурет. - Сейчас я тебе хорошего пивка организую. Давай своего... Я его заодно к Рудольфу определю. Там для них всего навалом.
        Водила передал сумку Бармену, и тот занес меня в закулисную часть бара - небольшую комнатку за занавеской, служившую Бармену, как я понял, и комнатой отдыха, и кладовкой. Два стула, маленький столик, наполовину занятый небольшим элегантным компьютером (несбыточная мечта Шуры Плоткина...), самые разные коробки, коробки, коробки с самыми разными бутылками, бутылками, бутылками... Два больших холодильника, внутренний телефон без диска и кнопок и неширокая кушетка с двумя чистенькими подушками - одна на другой. На верхней подушке - вмертвую дрыхнущий толстый, пушистый Рудольф.
        Бармен поставил сумку со мной на кушетку и сказал мне:
        - Буди, буди этого дармоеда. Он с утра глаз не открывал. Рудольф! Подъем! У тебя гости...
        Из холодильника Бармен достал бутылку пива «Фишер», вылил ее в полулитровый высокий стакан и покинул нас.
        Я слышал, как там, уже за занавеской, Бармен со смешком сказал моему Водиле:
        - А вот и для вас пивко, сударь.
        - Спасибо, браток, - ответил ему Водила. Бармен тут же стал разговаривать с кемто поанглийски, а Рудольф приоткрыл один глаз, уставился на меня и пробормотал:
        - Не сплю я, не сплю... Вылезай из своей дурацкой еумки. Там под столом жратвы навалом.
        Я вылез из сумки. Рудольф открыл и второй глаз, попытался перевернуть себя на спину, чтобы потянуться, но неловко брякнулся с подушки на кушетку. Некоторое время Рудольф неподвижно лежал, будто упал он не с подушек на кушетку, а с самой верхотуры Адмиралтейского шпиля на асфальт и разбился в лепешку.
        Я даже малость перетрусил. Подхожу к нему и говорю понашему:
        - Ты чего, Рудик? Тебе плохо, что ли?
        - Почему? Мне лично хорошо, - отвечает Рудик. - Это тебе плохо.
        - Ни хрена мне не плохо, - говорю. - Я тоже почти весь день спал.
        - Ты спал, а я нет. Моему это только казалось. И поэтому я говорю, что тебе плохо.
        Своей безапелляционностью, своим тупым упрямством этот жирный Рудольф вдруг начал меня дико раздражать. Так и захотелось дать ему по морде!
        - Ну почему, почему мне должно быть плохо?! Что ты мелешь?!
        - Потому, что теперь я знаю то, чего не знаешь ты. Жрать будешь?
        - Нет. У тебя попить ничего не найдется?
        - Вон - сливки.
        - Я уже от этих сливок три раза гадить бегал. Обычная вода есть?
        - Сейчас будет, - лениво сказал Рудольф и достаточно грациозно спрыгнул с кушетки на пол.
        Под столом стояли три миски. Одна - полная всякой вкуснятины, вторая - со сливками, третья - пустая. Рудольф уселся точно напротив пустой миски, повернул голову к занавеске, отделяющей комнатенку от закулисной части стойки бара, и вдруг неожиданно громко завопил противным до омерзения голосом:
        - Мяаааа!!!
        - Тихо ты! - испугался я. - Услышат - скандал будет.
        - Быстрей прибежит, - спокойно сказал Рудик. - Мяааа!..
        Бармен влетел в комнатку, увидел, что Рудольф сидит перед пустой миской, и тут же наполнил эту миску чистой свежей водой. И снова умчался за занавеску.
        - Ну, как я его надрочил? - тщеславно спросил Рудик и добавил: - Ты пей, пей!..
        - У тебя с ним такой серьезный Внутренний Контакт? - с уважением спросил я и принялся лакать воду.
        - Боже меня упаси! Когдато он пытался установить Контакт между нами, но я это сразу же пресек. На кой мне хрен, чтобы он все про меня понимал? Пошел он...
        - Как же ты добиваешься, чтобы он верно реагировал на то, что ты хочешь?
        - Самым элементарным способом - я выработал в нем тричетыре условных рефлекса, а больше мне от него ни черта не нужно.
        Вот гадостьто! Какой отвратительный расчетливый цинизм и ничем не прикрытое потребительство. Ну не сволочь ли?! И это при такой обеспеченности!.. - подумал я и раздраженно спросил:
        - Неужели в тебе нет к нему и капли благодарности? Я смотрю, он же на тебя не надышится, Рудик...
        - Плевал я на него. Он это все обязан делать.
        - За что?! - Я чуть не завопил от возмущения и почувствовал, что еще минута, и я разделаю этого жирного, пушистого, наглого Рудольфа, как Бог черепаху! Просто разберу его на составные части!.. - За что?! За то, что ты жрешь, пьешь, спишь и серешь за его счет! За то, что ты сутками жопу от его кушетки не отрываешь? За то, что он по первому твоему вонючему «Мяааа!» бежит выяснять - что тебе нужно? За то, что он тебя за границу возит, в то время, когда миллионы Котов и мечтать об этом не могут?.. За что он все это тебе обязан, блядь ты толсторожая?!
        У меня сама собой поднялась шерсть на загривке, прижались уши, мелко забарабанил хвост и непроизвольно обнажились клыки. Но Рудольф, надо отдать ему должное, не испугался. Напротив, очень спокойно, я бы даже сказал, благодушно переспросил меня:
        - За что? - Он сел на свою пухлую задницу, поскреб лапой за ухом и сказал, глядя мне прямо в глаза: - А за то, что он меня искалечил.
        Я внимательно осмотрел Рудольфа с головы до кончика хвоста и не отметил в его фигуре ни одного изъяна, кроме нормального обжорского ожирения.
        - Чего ты треплешься? Где он тебя искалечил? - рявкнул я на него.
        - Не «где», а «как», - невозмутимо поправил меня Рудольф. - Он искалечил меня не физически, а нравственно.
        - Чтооо?!
        - Нравственно, - повторил Рудольф. - В течение четырех лет я был единственным поверенным и свидетелем его подлостей, его воровства, его жульничества, предательств, обманов... Но я понимал - он живет в той среде, в тех условиях, где иначе не выжить. Это одна из граней его профессии. Так сказать, сегодняшняя норма нашей жизни. И вот это «мое понимание» постепенно стало приводить меня к мысли, что ни в подлости, ни в воровстве, ни в предательстве нет ничего особенного. Все остальные, кто этого не делает, - нищие, слабоумные существа, не имеющие права на существование. То есть постепенно я стал оправдывать все его мерзости, с легкостью находя им естественное и логическое обоснование...
        Мамочки! Я слушал и только диву давался... Кто бы мог подумать, что этот сонный, разожравшийся Котяра, который ради куска осетрины или какогото там сраного заграничного паштета напрочь забыл о счастье Обладания Кошкой, о вкусе Победы над другим Котом, живущий без любви и без привязанностей - вдруг начнет говорить такое! Да еще таким языком... Я просто обалдел!
        - Ты меня слушаешь? - спросил он.
        - Да, да... Конечно, - ошарашенно пробормотал я.
        - Я стал мыслить его убеждениями, его принципами, - продолжал Рудольф. - Нет, я не повторял все то, что делал он, - для этого я слишком изолирован от реальной жизни, но в том, что он совершал, я уже не видел ничего дурного. И это было самое ужасное! Гдето в глубине сознания я ощущал, что нравственно я падаю все ниже и ниже...
        - Но осетрина, паштет, сливки... Да? - не удержался я.
        - Да. В значительной степени, - честно признался Рудольф. - Но, повторяю, с некоторых пор я начал ощущать некое уродство и своего, и Его бытия...
        - А хули толку? - снова прервал я его и с нежностью вспомнил своего приятеля - бездомного и бесхвостого КотаБродягу. - Ты чтонибудь сделал, чтобы помешать Ему и самому не стать окончательным говнюком?
        - Сейчас сделаю, - ответил Рудольф. - И не смей больше меня перебивать! А то твой... Как его?
        - Водила?
        - Да. А то твой Водила сейчас допьет пиво и унесет тебя в этой идиотской сумке. И ты ни черта не успеешь узнать. Заткнись. Понял?
        Вот тут мне показалось, что сейчас я услышу то, чего мне так не хватало! И я покорно сказал Рудольфу:
        - Понял, понял... Все! Молчу, - и действительно заткнулся.
        - После вчерашнего нашего разговора я много думал... - смущенно проговорил Рудольф. - Не насчет Кошек... Тут, я полагаю, нужно поставить крест уже навсегда.
        - Ну что ты, Рудик... - фальшиво вставил я.
        - Заткнись. Я много думал про твою клятву. Когда ты говорил про своего Шуру Плотникова...
        - Плоткина, - поправил я его.
        - Не важно, - сказал он. - Я подумал - хватит! Пора расставить точки над i.
        - Это чего такое? - спросил я.
        - В смысле - пора назвать вещи своими именами. Помнишь, когда ты спросил меня - не плохо ли мне, я сказал, что мнето хорошо, а вот тебе плохо.
        - Да.
        - Так вот. Слушай. Сегодня утром, когда бар был еще закрыт и Мой готовил вчерашнюю выручку к сдаче в бухгалтерию, раздался стук в дверь...
        И Рудик рассказал абсолютно леденящую душу историю. Я постараюсь кратко пересказать ее чуточку по своему, потому что Рудик все время прерывал основной сюжет длинными и красочными отступлениями, в которых было все: плач о проданной за кусок ветчины чести и свободе, стенания о загубленных в этой плавучей коробке годах, куча ФИЛОСОФСКИХ СЕНТЕНЦИЙ (так выражался Рудольф - я тут ни при чем...) о нравственном падении общества и самого Рудика, о поголовной искалеченности душ и так далее ...
        Нетрудно представить, как Рудик замусорил этим свой рассказ, если за это время мой Водила, слава Богу и на здоровье, не торопясь, успел высосать четыре бутылки «Фишера». Итак.
        ... Когда раздался стук в дверь бара, Бармен запер рассортированную валюту в стенной сейфик, завесил его большим календарем Балтийского морского пароходства и вышел из комнатки. В дверь бара постучали еще раз. Рудик клянется, что стук повторился с определенно заданной ритмичностью. Не спрашивая «Кто там?», Бармен приоткрыл дверь и впустил в бар... Лысого!
        Как утверждает Рудик, Лысого бил нервный колотун. Бармен запер дверь на ключ и спросил его:
        - Ты чего дергаешься, как свинья на веревке?
        - Пойдем в твою каптерку, - дрожащим голосом сказал Лысый, Но Бармен откупорил банку «Туборга» и пододвинул ее Лысому.
        - Пей. И стой здесь. Ты зашел опохмелиться после вчерашнего. Это часто бывает. Я пожалел тебя и нарушил инструкцию - впустил тебя в неположенное время. Невелика беда. А в каптерке - это уже «сговор». Мало ли кто из наших захочет заглянуть ко мне на такую же опохмелку? Бабки нашел?
        - Да, где вы сказали. Но там две пачки по пять штук.
        - Правильно. Так и должно быть. Одна тебе, вторая - твоему подельнику. Ему сейчас денежка ой как нужна! У него все, что нашустрит, - на лекарства для его бабы уходит, на гимназию для дочки... Так что ему лишних пять штук совсем не помешают.
        - А если он не согласится? - спросил Лысый.
        Тогдато и произошло то, что привело Рудика к решению начать новую жизнь.
        Бармен внимательно посмотрел на Лысого через стойку бара, натянул на правую руку резиновую перчатку для мытья посуды, вынул изпод стойки небольшой пистолет с длинным глушителем (мы с Шурой такие пистолеты раз сто видели по телевизору!), второй рукой сгреб Лысого за отвороты куртки, а пистолет сунул ему под нос. И сказал негромко, но отчетливо:
        - Так вот, если он не согласится перегрузить ту пачку из своего фургона в микроавтобус «тойота» с мюнхенскими номерами «МСН 7426», который пойдет за вами от самого Киля, ты вот из этой «дуры» отправишь его гулять по небу. А вторые пять косых заберешь себе. Как за сверхурочные. Понял? - и отпустил Лысого, сунув ему пистолет за пазуху.
        Лысый чуть не заплакал:
        - Да вы что?! Я на такое не подписывался!..
        Бармен стянул резиновую перчатку с руки и доходчиво объяснил Лысому, что если он этого не сделает, то тогда ему на помощь придет водитель микроавтобуса «тойота». Он профессионал высокого класса, и Бармен думает, что ему будет достаточно трехчетырех секунд, чтобы отправить на тот свет и моего Водилу, и Лысого одновременно. Так что пусть Лысый сам решает - стать бедным и мертвым или остаться живым и богатым...
        А еще Бармен открытым текстом сказал, что это его последнее дело - он собирается на покой и рисковать провалом операции не имеет никакого права. В этом деле завязаны такие люди, что Лысый может умереть от испуга, если Бармен назовет хоть одну фамилию! Хотя в средствах массовой информации встречает эти имена чуть ли не каждый день. Вот такие пироги, добавил Бармен.
        Тем более что это он запродал моего Водилу на ту винноводочную фирму. Он рассчитал всю операцию. Он придумал способ транспортировки - взять пачку десятимиллиметровой фанеры в пятьдесят листов и в сорока шести вырезать круг диаметром в один метр. И образовавшееся пространство забить пачками кокаина, прикрыв сверху и снизу двумя листами фанеры с каждой стороны. А уже потом запечатать эту пачку - полтора метра на полтора - в плотный полиэтилен.
        Это он на всякий случай купил ту смену русской таможни, которая отправляла судно в этот рейс. Это его немецкие партнеры постараются всеми силами смягчить внимание германской таможни, несмотря на все новые веяния... Это его последнее дело, и он должен выиграть его любой ценой!
        - Судя по тому, как Мой был откровенен, я понял, что Лысому никогда не остаться живым и богатым, - мудро заметил Рудик. - Как только его функции закончатся - он сразу же станет бедным и мертвым.
        Ну вот я и получил недостающие звенья в этой цепи... Я только с Барменом пролопушил. Но наверное, он был слишком умный для меня.
        Я внимательно слушал толстого Рудольфа, а внутри, гдето между ушей, все время билась одна и та же мыслишка, почемуто раньше не возникавшая: какого черта я с самого начала посчитал, что обязан ехать с Водилой на целый месяц в Германию, к какомуто там Сименсу? Почему мне не пришло в голову слинять с этого грузовика сразу же по приходе корабля в Киль и спокойненько остаться на судне, точно зная, что через три дня я снова вернусь в Петербург, улягусь в собственное кресло и буду безмятежно подремывать, ожидая возвращения Шуры из редакции...
        Естественно, это не ускользнуло от Рудольфа. Вероятно, слишком сильно меня захватила эта запоздалая идейка.
        - Послушай, Мартын, - задумчиво сказал Рудик, старательно отводя глаза в сторону. - А почему бы тебе не остаться на судне? Ведь через трое суток мы снова будем в Питере, и ты вернешься к своему Шуре. А, Мартын? Ну почему МЫ должны участвовать в ИХ делах?!
        - О чем он еще говорил? - спросил я.
        - Кто?
        - Твой.
        - А... Еще он сказал, что все это должно произойти там, где вы остановитесь на ночлег. Да, и еще он сказал Лысому, что тот может спокойно ликвидировать Твоего Водилу. В России его никто искать не станет минимум месяц. Все будут думать, что он в Германии работает на Сименса. А потом будет пущен слух, что он вообще остался за бугром. Пусть, дескать, ищут...
        «Значит, это произойдет в Нюрнберге...» - подумал я.
        - Оставайся, Мартын. Не глупи, - настойчиво повторил Рудик. - Вернемся домой, на Васильевский, я с тобой вместе с судна уйду. Проживу какнибудь...
        Значит, это произойдет в Нюрнберге. И он там будет совершенно один...
        Я вспомнил свой недавний сон: окровавленного Водилу, плачущего Шуру за рулем грузовика... Его крик: «....бездарность!.. Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался, море показывал! Он же тебя называл „Кысей“... А ты?! Дерьмо ты, а не Кыся!..»
        - Спасибо тебе, Рудик, - сказал я. - У меня просто даже нет слов, как я тебе благодарен!.. Ты прости меня, что я нашипел на тебя поначалу... Ни хрена ты не искалеченный. Ты даже очень, очень нравственный! Я правильно сказал это слово?..
        - Правильно, - грустно подтвердил Рудик. - Ты всетаки поедешь с ним?
        - Постарайся меня понять, Рудик.
        И я подумал, что в этой ситуации Мой Шура Плоткин очень хорошо бы меня понял.
        
* * *
        
        Ночь я провел с Дженни в ее «мерседесе». Оказалось, что накануне, когда ее Хозяйка спустилась в автомобильный трюм покормить «Свою Любимую Собачку», «Свою Маленькую Дорогую Девочку», Дженни на радостях, - тут я должен как можно точнее процитировать Дженни: «... НА РАДОСТЯХ ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО ШКВАЛА, КОТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЕ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО В ЕЕ ЖИЗНИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО МИГА...» - при виде Хозяйки закатила такую восторженную истерику, что Хозяйка всполошилась и помчалась с ней к дежурному ветеринару при корабельном КошачьеСобачьем интернате.
        У ветеринара Дженни продолжала безумствовать. За пятьдесят немецких марок бравый российский доктор мгновенно поставил диагноз - «Нервное перевозбуждение». А еще за двадцать марок дал для Дженни успокоительное драже, которое следовало примешивать в ее пищу. И посоветовал не оставлять Дженни одну в машине. За что Хозяйка дала доктору еще пять марок.
        Дженни отнесли в каютулюкс с огромными окнами, гостиной, спальней и телевизором, и кормили уже там.
        С перетраху «Маленькая Дорогая Девочка» жрала, как дворовый цепной Полкан, и аккуратнейшим образом выплевывала успокоительные таблетки. «Любимая Собачка» и не собиралась успокаиваться!
        Она визжала, носилась по каюте, кувыркалась на хозяйских кроватях и один раз даже прыгнула с письменного стола на диван, прямо на голову дремлющего после обеда Хозяина. За что получила от него увесистый шлепок и такой взрыв ругани, который, наверное, был одинаково хорошо слышен и в Петербурге, и в Гамбурге...
        Но Дженни, познавшая счастье секса и половой раскованности, в долгу не осталась - она юркнула в приоткрытую дверцу платяного шкафа и мгновенно написала в вечерние туфли Хозяина, чего никогда бы раньше не сделала. А потом продолжала визжать, лаять, скакать и кувыркаться как ни в чем не бывало...
        Бедная добрая Хозяйка ломала голову - что происходит с ее «Обожаемой Маленькой Девочкой» и как уберечь ее от гнева главы семьи, которому фокусы Дженни так осточертели, что он пообещал выкинуть Дженни за борт.
        - Ну что?.. Что ты хочешь? - пугливым шепотом спрашивала Хозяйка, прижимая Дженни к груди и покрывая ее шелковистое маленькое тельце искренними материнскими поцелуями.
        А Дженни ничего не хотелось, кроме русского Кота Мартына!
        В ответ она лизала Хозяйку в нос, губы, щеки и пыталась втолковать ей, что ничего слаще и прекраснее, чем то, что у нее было с Котом Мартыном, быть не может! И если бы Хозяйка хоть одинединственный раз попробовала бы сделать ЭТО не с тем Хамом, который сейчас лежит на диване, накрыв голову подушкой, а с настоящим Специалистом ЭТОГО дела, вроде ее Кота Мартына, она бы поняла состояние Дженни!..
        Поэтому она просто требует, чтобы ее немедленно отнесли в автомобильный трюм, в «мерседес», который теперь Дженни воспринимает не только как средство передвижения, но в первую очередь как «ЛОЖЕ ПОЗНАНИЯ СЛАДОСТИ ГРЕХА И ПЕРВОЙ ЛЮБВИ». Естественно, это тоже цитата из Дженни. Мне б такое и в голову не пришло.
        Истерика Дженни достигла апогея тогда, когда она увидела меня в ночном баре и когда этот немецкий жлоб - ее Хозяин - приказал отнести Дженни в машину. Чего Дженни, собственно говоря, и добивалась.
        Сейчас она лежала рядом со мной на заднем сиденье «мерседеса» - притихшая, ласковая, счастливая, умиротворенная и чуточку встревоженная моим состоянием.
        Я ни о чем ей не рассказал, но, оказывается, у Карликовых Пинчеров женского пола очень развита интуиция. Почти как у нас! Надо отдать должное и ее деликатности - она не задала мне ни одного вопроса. Напротив, чтобы хоть немного снять с меня напряжение, она болтала сама, не очень заботясь о том, внимательно я ее слушаю или нет.
        - Запомни, Мартынчик... Мы живем в Грюнвальде. Это и Мюнхен, и не Мюнхен... Эхо такая окраина для очень богатых людей. Там у всех свои собственные дома. Наш дом ты найдешь запросто - у нас самая безвкусная ограда, самые отвратительные завитушечные ворота, а у входа - самые большие стеклянные матовые шары и самые мерзкие цементные скульптуры львов, величиной и выражением морд очень смахивающих на бульдоговдебилов. Все это - и ворота, и ограда, и львы - выкрашено непотребной золотой краской и является предметом гордости и тщеславия моего Хозяина. Во всем, что не касается денег, он - клинический идиот...
        Дженни щебетала, а я слушал ее вполуха и все время думал, что мой Водила просто обязан согласиться на перегрузку той пачки фанеры из своего фургона туда, куда они скажут. Не задирать хвост и не показывать зубы, а немедленно согласиться и, может быть, для понта, даже взять их пять тысяч долларов.
        Тут, как говорил Шура Плоткин, «мы сразу ухлопываем трех зайцев»: мы избавляемся от кокаина в нашей машине. Это раз. Нам гарантировано, что Лысый не выстрелит. Два. А втретьих...
        Вот втретьих - хреново дело. Втретьих, нет никакой уверенности в том, что, когда кокаин будет перегружен в «тойоту», этот Профессионал не прикончит и Лысого, и моего Водилу. Бармен же говорил, что он это здорово умеет делать.
        «Думай, Мартын, думай!..» - как совсем недавно требовал от меня мой бесхвостый друг КотБродяга в пилипенковском фургончике КошачьеСобачьей смерти. «Безвыходных положений не бывает!!!» - утверждал Бродяга, а он знал, что говорил. Ему, кроме как на меня, надеяться было не на кого.
        Господи! Боже мой! Если Ты есть на свете, услышь меня... Помоги Водиле хорошенько меня понять! Я Тебя больше ни о чем не прошу. Тогда со всем остальным мы и сами справимся. Ты только помоги Водиле... Ты же Един для всех - и для Котов, и для Собак, и для Людей. В конце концов ты даже обязан это сделать!.. А я непременно чтонибудь придумаю - слово Тебе даю... Клянусь Тебе, Господи, - за одного себя я никогда не стал бы ничего просить...
        
* * *
        
        Через полтора часа доселе безжизненный гигантский железный трюм с сотнями автомобилей перестал трястись мелкой дрожью, стихли звуки ритмично плещущейся воды за стенами нашего судна, но зато трюм наполнился корабельными людьми в синих комбинезонах, владельцами легковых машин - с детьми, женами и сумками, водителями дальнорейсовых грузовиков, как мне сказал Водила, из всех европейских стран. Тут были немцы, итальянцы, французы, испанцы, голландцы и какието скандинавы. Что это такое - я так и не понял, а Водила не объяснил: был занят подготовкой документов для немецкой таможни и паспортного контроля. Но это я только про «скандинавов» не понял. Всех остальныхто я знал по рассказам Шуры и по телевизионным передачам, которые мы с Моим Плоткиным обычно смотрим по вечерам, свободным от Шуриных сексуальнополовых и литературных упражнений.
        Еще недавно безмолвный трюм заполнился гулом голосов, матюгами синих комбинезонов, лязганьем падающих отстегнутых цепей, которые удерживали автомобили на качающемся железном полу трюма, хлопаньем дверей и багажников машин, рычанием двигателей...
        - Гляди, Кыся, вперед, - сказал мне Водила. - Сейчас аппарель опустится. По первому разу картинка - зашибись!
        Мы сидели в кабине нашего грузовика. Водила - на своем месте, за рулем, я - на своем, пассажирском. Я посмотрел вперед, куда указывал мне Водила, и вдруг увидел, как перед нами, между высоченным потолком и огромной стеной трюма, неожиданно появилась узкая голубая полоска чистого неба. Полоска стала медленно, но неуклонно расширяться, все больше и больше заливая мрачноватый железный трюм утренним солнечным светом.
        Передняя стенка опускалась все ниже и ниже, и поток свежего прохладного воздуха хлынул в провонявший железом трюм, принеся десятки новых прекрасных запахов незнакомого моря и неведомой земли.
        Одновременно заработали двигатели всех машин. Когда же огромная стенка трюма опустилась совсем и стала широким мостом между причалом и судном, из нашей высокой кабины нам с Водилой стало хорошо видно, как первыми из трюма стали выезжать легковые автомобили. Один, другой, третий...
        Неожиданно в этом потоке я увидел знакомый мне серебристый «мерседес», увидел Дженни, стоявшую на своих тоненьких ножках за спинкой заднего сиденья. Передними лапками она опиралась о стекло. Я видел, как она трагически разевает ротик, скребет по стеклу передними лапками и все смотрит и смотрит назад, в глубину трюма, в поисках нашей большой машины, в неистовом и отчаянном желании на прощание встретиться со мной хотя бы глазами.
        Мне даже почудилось, что сквозь грохот сотен автомобильных моторов я слышу, как она тявкает и плачет своим детским голоском!.. Я и не заметил, что тоже встал на задние лапы, тоже уперся передними в ветровое стекло, а потом стал махать ей одной лапой, чтобы она увидела - где я. Но «мерседес» быстро выехал из трюма и растворился в потоке разноцветных автомобилей с номерами всех стран Европы...
        - Ты чего, Кыся?! - удивился Водила. - Увидел когонибудь?
        Отвечать на этот вопрос мне совсем не хотелось, да и задан он был просто так, из праздного любопытства. Тем более что в следующие секунды Водила был уже вовсю занят своим прямым делом. Поток легковых машин быстро иссякал, и к выезду потихоньку стали продвигаться большие грузовики с фургонами и автобусы. Тронулись с места и мы.
        - Ты, Кыся, не светился бы здесь. Шел бы в коечку и лежал бы там, - посоветовал мне Водила. - Нас скорей всего проверять не будут, но... Чем черт не шутит! Санитарный контроль пристанет, как банный лист к жопе, - что за кот, на каком основании ввозите в страну кота?.. Немцы такие формалисты! Умрешь...
        Он уже протянул было руку, чтобы пересадить меня наверх, за занавеску, но я опередил его и вспрыгнул туда сам.
        Водила даже поперхнулся:
        - Ну ты, Кыся, даешь!.. Вот расскажи кому - ведь ни в жисть не поверят...
        Через таможню двигались строго по определенным линиям: легковые машины - по одной полосе, грузовые - по другой. Легковые даже не останавливали. Выдергивали из общего потока одну из двадцати, отгоняли ее в сторонку и начинали шерстить.
        Как выразился Водила - «брали на стук». То есть по поступившему заранее доносу. Или - информации, если угодно.
        Зато грузовые - особенно русские, чешские, польские, болгарские, - те, которые приплыли в Германию из России, досматривали очень строго. Загоняли на длиннющую яму рядом с основным проездом и подвергали самому тщательному обыску и снизу, и сверху, и изнутри.
        - «Дурь» ищут, - спокойно сказал Водила и показал мне на немецких таможенников с маленькими собачками на руках.
        Такие плюгавенькие, лохматые собачонки, жутко похожие на одного Шуриного знакомого японского журналиста. Этих собачонок запускали в фургон, прямо на ввозимый груз, и они там носились, как сумасшедшие, обнюхивая каждый пакет, каждую коробку, каждый уголок...
        Но Водиле вдруг показалось, что я могу не понять, что такое «дурь», и он простодушно пояснил мне:
        - «Дурь» - значит, «наркота». Понаучному - наркотик. Люди его нюхают, жрут, ширяются... В смысле, укол себе делают. И чумеют!.. Хотя от такой жизни, как сегодня, и без «дури» крыша едет. Я не про себя. Я про стариков там разных, которые, кто, конечно, дожил, медали свои по праздникам нацепят и орут: «Уряа! За Родину! За Сталина!» А назавтра с голоду подыхают, потому как им Родина пенсию за полгода забывает выплатить...
        Я смотрел Водиле в затылок и думал - странно... Вот взять Моего Шуру Плоткина и Водилу. Ну абсолютно же разные породы! Причем один из них - чистый полуеврей... Это Шура. У него мать была украинкой. А второй - Водила - совершенно русский. И Мой Шура Плоткин знает столько, что Водиле и во сне не приснится.
        Хотя надо сказать, что Водила, как про таких людей говорит Шура, тоже не пальцем деланный! Про жизнь Водила, наверное, даже побольше Шуры понимает. Только с другой стороны...
        Мда... К чему же это я? Совсем из головы выскочило... Аа! Вспомнил!
        Так вот, казалось бы, их только одно объединяет - оба всегда и во всех ситуациях хотят бабу. Но это не показатель похожести. Я тоже постоянно хочу трахаться, но я же статей не пишу и грузовиком не управляю! И потом, я - Кот, а они - нет. Хотя мы все трое очень сильно склонны к ЭТОМУ самому делу. Ну, в смысле... Сами понимаете! Так вот, повторяю: Шура и Водила ни в чем не похожи друг на друга. А мыслят (я имею в виду сегодняшний день, стариков ветеранов и вообще...) ну стопроцентно одинаково! Я это от Шуры десятки раз слышал, только еще с большей злобой, чем у Водилы.
        Он даже в «Час пик» писал об этом. А потом мы нашли в нашем почтовом ящике письмо. Шура даже мне его прочитал. Такое коротенькоекоротенькое. Всего несколько слов: «Жидовская морда! Убирайся в свой ёбаный Израиль, а то яйца вырежем и на фонаре повесим». И подпись - «Доброжелатель».
        Я и не заметил, как автомобиль Лысого оказался перед самым нашим носом. То ли это была случайность, то ли немцы нас так рассортировали - грузовики двигались по четырем полосам, и таможня осматривала сразу четыре машины.
        Я видел, как Лысый направил свой грузовик на длинную яму, в которой уже сидели два немца в зеленых комбинезонах с длинными фонарями в руках. Грузовик остановился над ними. Лысый суетливо выскочил из кабины, расшнуровал заднюю стенку фургона и снова метнулся к кабине. Влез и тут же выскочил обратно уже с документами в руках.
        - Чего дергается, чего суетится? - недовольно пробормотал Водила и сказал мне: - Ты, Кыся, давай лежи тут. Я сейчас... Только документы на груз предъявлю и паспорт покажу. Лежи, плюй в потолок.
        Водила обстоятельно сложил все свои бумаги в красивую кожаную папку (Шура всё мечтал купить себе такую, да денег не было...), опустил противосолнечный козырек, куда было вмонтировано небольшое зеркало, причесался и открыл дверцу кабины. Уже спрыгивая на землю, крикнул одному пожилому немцу в форме таможенника:
        - Гутен морген, герр Вебер!
        - Гутен морген, майне либер фройнд, - ответил ему тот. - Ви гейтс?
        - Аллес гут! - ответил Водила.
        Они пожали друг другу руки, и немец спросил Водилу порусски:
        - Героина, амфетамина, метадона, перветина, кокаина - много привез?
        Я видел, как Лысый втянул голову в плечи. Мне даже показалось, что я почувствовал, как у Лысого на пару секунд остановилось сердце...
        - Не, не много, - ухмыльнулся Водила. - Тонн двадцать, нихт меер.
        - Зер гут, - почти серьезно сказал немец. - Теперь я всем буду говорить, что у меня есть старый знакомый - русский миллиардер!
        Водила ушел в помещение таможни, а Вебер дал знак двум молодым таможенникам с лохматыми собачками в руках. Молодые пустили Собачек в фургон Лысого, и эти маленькие засранки деловито и молча, что меня, честно говоря, очень удивило, стали шнырять по всему фургону, принюхиваясь чуть ли не к каждой коробке с водкой.
        Мой Водила уже вышел из помещения, пряча на ходу документы и паспорт в свою красивую кожаную папку.
        Собачонки помотались по фургону и так же молча прибежали обратно. Но когда Вебер показал Лысому, что тот может зашнуровывать заднюю полсть фургона, Собачки вдруг страшно окрысились на Лысого. Они прямо таки зашлись от злости и облаяли Лысого с ног до головы!..
        - Вот дурочки, - усмехнулся Водила.
        - Нервы, возраст... - сказал пожилой Вебер. - Бедные маленькие хунды на этой работе сами стали наркоманами. Ошибка...
        «Ой нет, братцы! Никакой ошибки. И не дурочки они, и возраст тут ни при чем. Служат они будьтенате! На совесть... Но уж если я почувствовал, что от него попахивает кокаином, то этим япошкам сам Бог велел облаять Лысого!..»
        Вебер подписал Лысому какуюто бумажку, шлепнул в нее штамп и махнул рукой - поезжай, мол. Еле переставляя ноги от страха, Лысый полез в кабину.
        Следующая очередь на досмотр была наша. Я понял, что настала пора действовать и мне. Будут они нас досматривать или не будут, как на это рассчитывал Бармен и, собственно, изза чего и затеял всю эту подлянку с моим Водилой, - на всякий случай я должен принять СВОИ меры!
        Воспользовавшись тем, что Водила еще разговаривал с Вебером, я, никем не замеченный, быстро вылез на крышу кабины и уже совершенно отработанным путем проник внутрь фургона.
        В нос мне сразу ударил тонкий запах кокаина. Голова закружилась, дышать стало трудно, и мгновенно потянуло в сон... Видно, в приливе той, самой первой, психопатической и безотчетно яростной реакции на этот запах я, наверное, здорово разодрал плотный полиэтилен, в который была запаяна эта пачка «фанеры»! От такой концентрации запаха этой дряни те Собачки, смахивающие на Шуриного японца, должны просто сойти с ума!
        Только бы мне не заснуть от этой гадости, как тогда...
        Я проскакал по верхним пачкам поближе к задней части фуры - как называет Водила этот фургон, - где, хоть не намного, кокаиновый запах был слабее.
        Я прильнул носом к щели и стал ждать дальнейшего хода событий...
        ... Я слышал, как съехал с досмотровой ямы грузовик Лысого... Слышал, как мой Водила влез в нашу кабину. Как захлопнул дверцу. Как завел двигатель...
        А потом я услышал, как он внезапно выключил двигатель и завопил на весь морской кильский порт:
        - Кыся! Кыся!!! Кыскыскыс!.. Кысяааа!..
        Я слышал, как он выскочил из кабины, как стал бегать вокруг своего грузовика... Я даже представил себе, как он - здоровенный мужик, чуть ли не двухметрового роста, на карачках ползает под машиной, заглядывая под колеса!..
        Слышно было, как он рванулся назад, туда, где выстроились другие грузовики, ждущие своей таможенной проверки. На бегу он продолжал, истошно и тупо «кыскать», пока, наверное, его не перехватил испугавшийся пожилой Вебер и взволнованно спросил его на двух языках:
        - Вас ист лос?! Вас ист пассирт?! Что такое? Что случилось?!
        И я отчетливо услышал, как Водила отчаянно, почемуто тонким голосом, прокричал:
        - Да кот у меня сбежал!.. Такой кот!!! Елочки точеные, бля! Он, наверное, ваших собак испугался... Что же делать?! Мужики, вы кота не видели?! Майне капе нихт гезеен?.. У него еще ухо рваное... Кыся! Кысяа!.. Как же я без него?! Кысяааа!!!
        Сердце у меня разрывалось от жалости. В голосе Водилы было столько неподдельного страдания, что я чуть было не откликнулся.
        Но я сдержал себя. Я сдержал себя ВО ИМЯ ВЫСШЕГО СМЫСЛА, как сказал бы Шура Плоткин.
        Мои тщетные попытки установить немедленно с Водилой наш контакт не увенчались и малейшим успехом. Хотя я напрягался как только мог, чуть ли не до обморока.
        «Успокойся, Водила! Немедленно возьми себя в руки!!! Я здесь, не паникуй!.. Успокойся сейчас же и садись за руль! Я рядом и никуда от тебя не денусь! Так надо. Ты слышишь? Так надо, черт бы тебя побрал!!!» - внушал я ему.
        А сзади уже сигналили на разные голоса десятки грузовиков. Они вытянулись за нами в длиннющую вереницу и были страшно раздражены такой длительной задержкой. Какойто кретин даже включил тревожную аварийную сирену!
        Я слышал, как на эту сирену из помещения таможни выскочили несколько полицейских с Овчаркой. То, что это были полицейские, я сразу понял пo запаху оружия. А Овчарка у меня будто перед глазами предстала - так она пахла Овчаркой!
        Но Вебер стал всех успокаивать и объяснять, что один русский водитель потерял свою любимую кошечку, и, кажется, даже помог моему вконец расклеившемуся Водиле подняться в кабину, откуда убитый горем еще пару раз сипло и слабо выкрикнул:
        - Кыся, а Кыся!.. Ты где?..
        - Не надо всех задерживать, - мягко проговорил Вебер. - Поедешь обратно, я приготовлю тебе очень хорошего дойтче каца. Маленького. Киндеркаца. Бэби. Окей? Лос! Лос!..
        Водила снова завел мотор и въехал на досмотровую яму. Остановился над ней, выключил двигатель, и я услышал, как Вебер сказал парням в яме:
        - Отдыхайте. Мы эту машину знаем. - А Водиле добавил уже порусски: - Покажи фургон. У нас сейчас новый очень строгий приказ. А ты наделал столько шума, что даже полиция прибежала. Видишь?
        - Кайн проблем... - горестно прошептал Водила, и я услышал, как он принялся расшнуровывать заднюю стенку фуры.
        
* * *
        
        А теперь я попытаюсь продолжить рассказ об этом аттракционе словами моего Водилы. Так, как он мне потом, по дороге, раз десять рассказывал:
        -... Тут Вебер говорит: «Открывай фургон». Да Бога ради, говорю, пожалуйста... Нет проблем! И начинаю расшнуровывать эту мудянку на фуре. А в башке одна мысль - где мой Кыся? Запугали, думаю, суки, моего Кысю своими сраными собачками!.. И даже в голову не беру, что меня на этой границе так знают, что уже лет пять не досматривают. Ни смена Вебера, ни Рихтера, ни того, третьего,.. Забыл фамилию. А тут... В голове только - где Кыся?! На хипеш, мать их ети, полиция выскочила. С автоматами, овчарками!.. Эти два молодых гондона по наркотикам приготовили своих лохматых наркоманок... Сзади наши мудаки сигналят! Некогда им, видишь ли... А я ни об чем не думаю - исключительно про Кысю... Руки трясутся, никак не могу задник расшнуровать. Там такой тросик стальной идет, видел? Тут Вебер взялся мне помогать. Мужик - зашибись! Когда~то он из своей ГэДээР на надувной лодке в ФээРГэ дрыснул да так в Киле и остался...
        Ну, распатронили мы с ним в четыре руки задник фуры, отдергиваем полы брезента в стороны, а там!..
        Ёмоё и сбоку бантик!!! Ну надо же?!
        Сидит моя родная Кыся на верхнем пакете фанеры и умывается, бля, умница!!! Да так спокойненько, что я просто охуел!.. А эти раздолбаи со своими маленькими зассыхами - специалистками по дури - стоят как обосравшиеся. Собачонки визжат от злости, а в фургон лезть боятся! Полицейская Овчарка лает, аж заходится, а все вокруг - и таможня, и полиция, и водилы разные - все ржут, как умалишенные!.. Что тут было, бля!!!
        
* * *
        
        Дальше шел уже такой восторженный мат, что смысл рассказа буквально тонул в ругательствах. Тем более что ничего нового Водила так и не мог сказать. Всё повторял одно и то же - как он увидел меня в фургоне и от счастья «охуел». Что означало - «обрадовался».
        Поэтому рассказ продолжу я. Всё, что касается самого Водилы, - всё так оно и было. Всё же, что касается меня, - Водила, конечно, изрядно напутал.
        
* * *
        
        ... Когда они с Вебером распахнули заднюю стенку фургона, я действительно сидел на пакете с фанерой и умывался.
        Но вовсе не потому, что всем стоящим вокруг я хотел показать, какой я чистоплотный. И уж вовсе не так «спокойненько», как это показалось моему Водиле и так умилило его.
        Спокойствия не было и в помине. Внутри у меня все дребезжало от дикого нервного перенапряжения. И умываться я взялся только для того, чтобы скрыть это напряжение и продемонстрировать наглую уверенность в своем абсолютном праве - плевать на всех таможенных Собак в мире!
        Вероятно, это в какойто степени их и ошарашило, но в основном они зашлись в истерике, когда на них пахнуло из фургона таким плотным кокаиновым духом, что они обе от злости чуть сознание не потеряли!.. Подозреваю, что и Овчарка почуяла этот запах. Но, судя по ее растерянной морде, она только не знала, что это такое. Когда же молодые таможенники - руководители этих маленьких наркоищеек - всетаки попытались их запустить ко мне в фургон, мне ничего не оставалось делать, как сказать этим лохматым малявкам понашему, поживотному:
        - Только суньтесь. Я из вас такие фрикадельки наделаю, что вы маму родную забудете.
        Одна Собачонка, я видел, жутко перетрусила, хотя и продолжала визжать как резаная. А вторая собралась с духом и кричит мне:
        - Убирайся оттуда, идиот! Там такая концентрация кокаина, что ты через пять минут сдохнешь, самоубийца!
        - Не твое Собачье дело, - говорю. - Что русскому здорово, то немцу - смерть.
        Помню, Шура Плоткин так сказал по поводу какойто там их пьянки с иностранными журналистами, и мне это страшно понравилось! Всё ждал, когда и я смогу ввернуть в разговор это выраженьице...
        Тут обе Собачонки так развопились, что хоть уши затыкай! Но в фургон - ни лапой. Наоборот, шарахаются от меня, как черт от ладдна.
        На подмогу этим обгадившимся микросыщикам стал ко мне рваться Полицейский Овчар. Да так настырно, что его еле на Поводке удерживают. Причем видно невооруженным глазом - морда глупая, связываться ему со мной ну смерть как неохота, но служба!.. Вот он и рвется - верность присяге показывает. Жратву свою полицейскую отрабатывает.
        Я, как обычно в таких случаях, несколько раз хвостом постучал по пакету с фанерой, уши плотненько прижал к голове, верхнюю губу, приподнял, предъявил ему свои клыки, коготочки выпустил на показуху и говорю;
        - А ты, говно, молчи, тебя не спрашивают. Кто ты такой, засранец?
        Этот Овчар чуть от злости не перекинулся! Рвется к нашей машине - удержу нет!.. Поводок натянул так, что ошейник ему в глотку врезался. И хрипит мне полузадушенно:
        - Я сотрудник немецкой полиции! Я чистокровная Немецкая Овчарка! Да я тебя в куски!.. В клочья!.. Коммунист!!!
        - Лучше к моей машине не приближайся, болван, - говорю я ему. - Сейчас у меня как раз время второго завтрака, а на второй завтрак я обычно ем только Чистокровных Овчарок. Так что смотри сам, жлобяра полицейская...
        А вокруг хохот стоит - гомерический! Никто ж из Людей не понимает, о чем мы. Все видят только одно - три Собаки своим лаем прямо на дерьмо исходят, а Кот преспокойненько сидит себе в фургоне и в ус не дует. И всё. Вот Люди и хохочут.
        Вебер слезы вытер и говорит своим Собачьим помощникам и полицейским:
        - Уберите собак. Кончайте этот цирк. Я уже почти оглох.
        И сам начинает помогать моему Водиле обратно зашнуровывать задник нашей фуры. Я еще пару секунд выждал, убедился, что теперь больше никто не станет проверять наш груз, и в последнее мгновение выпрыгнул из фургона прямо на широкое плечо своего Водилы.
        От неожиданности Полицейский Овчар попятился, закрутился и чуть сам себя не задушил собственным поводком. А обе НаркоСобачки так перепугались, что одна из них со страху даже описалась!
        - Я кому сказал - уберите собак, - строго повторил Вебер.
        Мы разрешались с этим пожилым симпатягой и поехали.
        
* * *
        
        Я таких чистеньких, ухоженных, гладких, ровных и удобных дорог еще в жизни своей не видел! Хотя мы с Шурой поездили не так уж мало. Один раз его приятель, театральный драматург, возил нас на своей «Волге» к себе на дачу в УстьНарву, и мы целую неделю там у него жили.
        Шура писал заказной очерк о славном творческом пути драматурга (он, кстати, уже три года как живет в Америке и работает в журнале «Еврейская жизнь»), а я только и занимался тем, что трахал драматургову Кошку, Кошку соседа драматурга - одного известного композитора, и всех остальных дачных Кошек, которые узнали от первых двух, что в УстьНарву на несколько дней прибыл ОДИН КОТ из Ленинграда и делает ЭТО по высшему классу.
        Конечно, не обошлось без парочки драк с местными Котами, но это нисколько не умалило нашего с Шурой удовольствия от поездки. Кошек я там перепробовал - немерено! Помню, я тогда так вымотался в этой чертовой УстьНарве...
        Несколько раз мы с Шурой на автобусе ездили за город - в Разлив, Репино, Комарове. Мой Плоткин считал, что я тоже должен дышать свежим воздухом и хоть изредка бывать на природе, а не только драться на нашем пыльном и грязном пустыре и трахаться по чердакам и подвалам.
        Так что я очень неплохо знаю наши автомобильные дороги. И, как в этом ни горько признаться, даже самые лучшие наши трассы, специально вылизанные для проезда иностранцев и Людей, держащих в руках власть, - не идут ни в какое сравнение с обычными немецкими автобанами, как назвал эти дороги Водила.
        - Как тебе автобанчик, Кыся? - гордо спросил меня Водила так, будто он - хозяин этого автобана и автобан - его любимое детище.
        Вообщето, если вдуматься, наверное, так оно и есть.
        В ответ я только потерся носом о его плечо, благо мне было удобно это сделать - я сидел высоко, на спинке пассажирского сиденья, чтобы видеть мчащуюся нам навстречу дорогу. Кроме того, я хорошо помнил слова Рудольфа о том, что от самого Киля за нами пойдет микроавтобус «тойота» с мюнхенскими номерами «МСН...», цифры я не запомнил, так как все равно не умею их читать. Поведет «тойоту» тот самый Профи, который здорово умеет убивать Людей. О чем мне рассказал Рудик со слов Бармена.
        Вот я и взгромоздился на спинку пассажирского кресла, чтобы в боковом зеркале видеть, когда к нам пристроится эта «тойота».
        - Ну, Кыся, ты дал в порту стружки!.. - вдруг расхохотался Водила и стал в который раз пересказывать мне все, что я знал гораздо лучше его.
        Признаться честно, я не слушал Водилу. Я следил за идущим перед нами грузовиком Лысого и поглядывал в правое выносное зеркало, величиной с Большую Советскую Энциклопедию, в надежде вовремя увидеть ту самую жутковатую «тойоту»...
        Была еще и вторая причина, почему я был так невнимателен к рассказу Водилы. Я все думал: какого черта российские Люди так уснащают свои устные (а Шура говорил, что сейчас и письменные) рассказы таким количеством ругательств, что иногда на слуху остается один мат, в котором исчезают и сюжет, и идея повествования? А многие общественные или политические деятели даже с трибун матерятся. Чтобы быть, так сказать, «ближе к Народу».
        Естественно, это не мои Котовые умозаключения. Я так прекрасно нахватался от Шуры Плоткина, что иногда его мысли и соображения на тот или иной счет автоматически начинаю считать своими. Не потому, что тщеславно хочу присвоить его идею, а только потому, что я с ним совершенно согласен.
        Кстати, по поводу того же мата. Несмотря на всю свою интеллигентность, Шура пользуется матом достаточно часто и свободно. Хотя у него прекрасный словарный запас и без этого. Но я заметил, что в так называемой интеллектуальной среде мат считается неким шиком! Дескать, вот какая у меня речевая палитра. Могу так, а могу и эдак!.....
        Но у большинства Шуриных приятелей и приятельниц по университету, по редакции, по Союзу журналистов мат звучит и выглядит в их речи достаточно нелепо. Ну, например, как если бы женщина к вечернему платью, пахнущему дорогими французскими духами, напялила бы вонючие солдатские кирзовые сапоги!
        Я привел этот пример не потому, что у нас есть французские духи, а потому, что у нас есть такие сапоги. Они валяются в кладовке, как Шурино воспоминание о службе в армии.
        Другое дело - Шура Плоткин. У него матерные выражения всегда остроумны и составляют ироничную основу почти любой фразы. Или точно выражают всю степень его неудовольствия и раздражения по поводу того или иного явления. У Шуры мат столь органичен, так прекрасно вплетается в слова с глубоким и тонким смыслом, что иногда даже не замечаешь, был в этой Шуриной фразе мат или нет!..
        Но Шура - человек талантливый. А это дано не каждому.
        И потом... Это же совершенно алогично - считать оскорбительными ругательствами самые замечательные действия, дарованные природой любому живому существу! Действия, доставляющие ни с чем не сравнимое, величайшее наслаждение! Продолжение рода, наконец!..
        Как же можно из ЭТОГО делать грязную ругань, да еще и пользоваться ею, в большинстве случаев, категорически не по делу?.. Вот с чем я не согласен. И мой Шура прекрасно об этом знает.
        У Водилы же, при всех моих к нему симпатиях, словарный запас, конечно же, меньше, чем у Шуры. Поэтому мат ему иногда просто необходим. Тут я его понимаю. И если я изредка берусь пересказывать события его словами, то лишь потому, что мне необходимо наиболее точно передать ЕГО впечатления от происходящего. Безусловно, с соответствующей корректировкой текста Водилы. Не из ханжества, как вы понимаете. Из элементарной чистоплотности, свойственной всему КотовоКошачьему племени - от саблезубых Тигров древности до сегодняшнего бездомного КотаБродяги.
        -...мы, понимаешь, с Вебером расшнуровываем задник у фуры, а там, бляхамуха, сидит моя золотая Кыся и умывается, бля!
        «Черт подери! Да заткнись ты!.. Неужели ты, дубина стоеросовая, не понимаешь, что я не так уж просто залез в фургон?!» - с изрядной долей раздражения подумал я.
        - Слушай, Кыся... Кстати!.. - вдруг насторожился Водила. - А какого хера ты вообще туда полез?
        Ну, все... Услышал Господь мои молитвы. Мы - в Контакте! Теперь осторожненько, небольшими щадящими порциями, мне нужно поведать Водиле обо всем, что мне известно. И выработать совместный план действий... Только очень осторожно! Иначе переизбыток информации, идущей от меня как от более сильной Личности, может Водиле только повредить. Заклинит, и все тут!.. Мне об этом Шура читал в книге доктора Шелдрейса..
        - Уж не подложили ли мне чегонибудь такое в фуру, когда загружали мою тачку этой ё....й фанерой? - подозрительно прищурился Водила. - В той ликероводочной шараге, мать их...
        Нет! Водила - определенно талантлив!.. Мне с ним просто очень повезло.
        Я вообще из везучих Котов. Правда, я стараюсь не сильно обременять Судьбу и для своего «везения» многое делаю собственными лапами. Как, например, с Шурой...
        Ведь Шуру Плоткина таким, каков он сейчас есть, практически создал Я! Надо было посмотреть, что получил я шесть лет тому назад, будучи еще совсем Котенком, в лице Шуры Плоткина! Это был какойто кошмар: молодой пьющий еврейнеудачник, нигде не работающий изза уже сложившейся репутации и принадлежности к знаменитому «пятому пункту».
        - Да, пишет очень неплохо, но... Вы же сами понимаете, - говорили про Шуру.
        Ко всему прочему Шура был женат на хорошенькой злобной сучке, которой в свое время нужно было всеми правдами и неправдами после университета остаться в Ленинграде, а не возвращаться в свою Вологду. История примитивнейшая и банальная, но от этого не менее горькая...
        Счастье, что тогда они не обзавелись детьми и в их доме появился Я!
        
* * *
        
        - Во, гляди, Кыся, как они тут ездят, бля! - неодобрительно покачал головой Водила. - Мы ж с тобой на нашей «вольве» неслабо идем - сто двадцать в час, а они, суки, на своих легковых «мерсах», «бээмвухах» и «поршах» - нас как стоячих делают! По сто восемьдесят, по двести чешут, придурки немецкие!.. Единственная страна, Кыся, где скорость не ограничена, мать их. Вот они друг перед другом и выдрючиваются. А потом удивляются - откуда у них на автобанах такие аварии, машин по сорок за раз - в хлам!..
        Я с досадой отметил, что Водила, как сказал бы Шура Плоткин, явно «сорвался с крючка». То есть неожиданно оборвал нить Контакта со мной и переключил свое внимание на чисто внешние, привычные ему раздражители. Но тут же я честно признался себе, что виноват в этом сам. Уж слишком не вовремя я стал вспоминать Шуру, себя и то время, когда мы были молоды... Слишком отвлекся.
        «Водила! - мысленно сказал я и напрягся так, что у меня даже между ушами заломило. - Постарайся сосредоточиться и понять все, что я тебе скажу. Пожалуйста, вспомни опять про свою фанеру. Я тебя очень, очень прошу, Водила!!!».
        - И знаешь, Кыся, что мне еще не нравится? - тут же, почти без паузы, проговорил Водила. - То, что меня пытались на наркоту проверить. Меня! Которого здесь столько лет знают как облупленного. И собачки эти чуть на говно не изошли... Ну их еще можно понять - им службу служить, а тут мой Кыся им кислород перекрывает! А если они не только на тебя лаяли, а, Кыся?..
        Я поощрительно положил ему на плечо лапу и даже муркнул. Но Водила ласково отодвинул меня и сказал:
        - Отсунься маленько, Кыся. Я закурю. На хера тебе дымом дышать? Эх, жаль, я твою зажигалочку посеял...
        Я испугался, что Контакт снова прервется, и опять напрягся до головной боли: «У тебя в фуре - минимум сто килограммов кокаина! Его погрузил в твою фуру Лысый. Осторожней с ним! Он вооружен. Он - трус и от испуга может начать стрелять...»
        Стоп, стоп, Мартын!.. Слишком много информации! Что я делаю?! Постепенно, постепенно...
        - А не загрузили ли меня чемнибудь этаким в той шараге? - Водила приспустил боковое стекло, закурил и уточнил: - Кроме фанеры... А, Кыся? Если пошурупить мозгами - в любую пачку фанеры можно килограмм сто кокаина спрятать. Вырезал в листах круг диаметром с метр, снизу и сверху по паре целых листов прихреначил, а в середку хоть слона запихивай! Дескать, водитель на этой машине проверенный, его трясти не станут. А если и стопорнут - все тут ни при чем. Водилу - за жопу и в конверт. И пусть доказывает, что он не верблюд!
        Признаюсь, я был ошеломлен. Не в обиду Шуре Плоткину сказано - теперь я никогда не поручился бы за то, что Шура понял бы меня лучше, чем Водила!..
        - Конечно, - продолжал размышлять Водила, - товар они потеряют... А это минимум по сотне баксов за грамм! То есть - сто тысяч зеленых за кило... А за сто кило?! Охренеть можно!
        «Ты молодец, Водила! Ты умница! - похвалил я его. - Но ты, как мудак, пропустил мимо ушей то, что я сказал тебе про Лысого!..»
        На что Водила мгновенно отреагировал:
        - И знаешь что, Кыся? Если они мне действительно какуюнибудь срань в фуру подбросили - слово даю, что вон тот, - Водила показал на идущий впереди фургон Лысого, - наверняка в этом деле хвост замочил!
        Мне так понравилось это выражение - «замочил хвост»! Потрясающе! Нужно запомнить. Очень может пригодиться...
        - Уж больно он шустрил при погрузке, - вспомнил Водила. - Я еще тогда подумал - чего он так суетится? И потом... Помнишь, Кыся, когда ночью Бармен вдруг про наркотики заговорил. Не, ты ни хрена тогда, наверное, не слышал - вы там с Рудольфом под столом по буфету гуляли. А я видел, как мой этот лысый сокамерник занервничал!..
        «Да видел я все, Водила! - мысленно завопил я. - Во всем этом деле самый страшный человек - Бармен!!! Это он тебя подсунул той фирме, он тебя запродал Сименсу на месяц!.. Он велел Лысому пристрелить тебя, если ты не согласишься на их условия!.. Он дал Лысому пистолет с глушителем! Видел по телевизору такие?! Когда я сказал тебе, что Лысый вооружен, ты почемуто не обратил на это внимания. Думай, Водила, думай!..»
        От волнений я даже не заметил, что дословно повторил фразу КотаБродяги, сказанную им мне тогда - в пилипенковском фургончике.
        - Вот я и думаю, - почти впрямую ответил мне Водила, - что за этим стоит ктото очень крутой. Который и меня хорошо знает, и бабок у него - хоть жопой ешь. Чтобы и за «дурь» отстегнуть, и вокруг всех купить. Ну и не без своих людей здесь, конечно. В Германии. А может, и еще где. И из рук они свой товар так просто не выпустят. Если все и вправду так, кто же дирижирует всей этой филармонией?.. А, Кыся?
        «БАРМЕН!!!» - От злости я чуть не укусил Водилу за ухо!
        - Неужто Бармен?! - вдруг спросил Водила и потрясенно посмотрел мне в глаза.
        Чего делать на скорости сто двадцать километров в час, конечно, не следовало. Наша огромная машина непроизвольно вильнула из крайнего правого ряда в средний, и обгонявший нас голландский автобус от ужаса истерически засигналил и замигал всеми своими фарами...
        Водила тут же вывернул руль вправо, вернулся в свой ряд и, глядя теперь только вперед, жестко повторил уже даже без намека на вопросительную интонацию:
        - БАРМЕН...
        И физиономия Водилы застыла с неподвижным, жутковатым и беспощадным выражением лица рабочего из скульптуры «Булыжник - оружие пролетариата». Я когдато про такие скульптуры видел целую передачу по телевизору...
        
* * *
        
        На подъезде к Ганноверу мой Водила знал уже все!
        Последние полчаса, видимо, на нервной почве, а попросту говоря, на обоюдном вздрюче, наш телепатический Контакт, по доктору Шелдрейсу, превратился в быстрый диалог двоих, понимающих друг друга не только «с полуслова», но и «с полувзгляда».
        Так мы с Водилой в жилу настроились на одну волну! О чем этот симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог в своей Англии. Он и не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских - Я и Водила - настолько расширят границы его теории.
        - На чем этот убивец должен за нами ехать? - спрашивал Водила и внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.
        «Микроавтобус „тойота“ с мюнхенскими номерами - „МСН“...»
        - Поихнему это «МЦеХа». А цифры запомнил?
        «Нет. С цифрами у меня с детства заморочки...»
        - Ну ты даешь, Кыся... Цифры же - самое главное! Что еще говорил Бармен?
        «Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой».
        - Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет отправить?
        «Или Лысый, или тот - из „тойоты“. Но тогда и Лысого с тобой вместе».
        - Ага... А они хуху не хохо? Бляди!
        «Как только они перегрузят кокаин - ты им больше не нужен...»
        - Я им уже не нужен, Кыся. Перевез «дурь» через границу - и ладушки... Когда в деле корячатся такие бешеные бабки и торчат такие крупные фигуры, как говорил Бармен, - кто же меня в живых оставит? Так что ты, Кыся, если что начнется - не высовывайся. Я и сам справлюсь...
        «Дурак ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не закладывали! Учти, те оба с оружием...»
        - Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся, - прорвемся. И еще шороху наделаем. И на ночевку в Нюрнберге пусть они не рассчитывают. Сейчас в Ганновере пообедаем с тобой, заправимся под завязку и почешем мимо Нюрнберга с песнями аж до Мюнхена. По дороге они с нами ни хрена не сделают. А там поглядим...
        «Сколько мы уже от Киля проехали?» - спросил я.
        - Километров двести пятьдесят. А что?
        «А до Мюнхена еще далеко?»
        - Примерно шестьсот с небольшим. Тебето это зачем?
        «Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут...»
        - Не смеши меня, Кыся. Когда я работал на внутрисоюзных рейсах - я по полторы тыщи верст без сменщика и без отдыха шуровал по нашим советским колдоёбинам и выёбинам. И на чем?! На стошестидесятисильной «шкоде» с рефрижератором!.. А у нас с тобой почти четыре сотни лошадей вот под этим шведским капотом. И дорожка - лабораторная... Об чем ты, Кыся! Как говорят в Одессе - мне с вас смешно.
        «Ты тогда был моложе...»
        - Зато сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит! - И Водила пошел на обгон грузовика Лысого. Я вообщето ни хрена не понимаю в вождении автомобиля, но, помоему, Водила это делал мастерски!
        Ах, как я в эту секунду пожалел, что с нами нет Шуры Плоткина! Вопервых, потому, что ВТРОЕМ мы наверняка бы нашли выход из создавшегося положения. А вовторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас - мчащегося по роскошному германскому автобану в замечательном огромном шведском грузовике, запросто и на равных болтающего с Водилой этого грузовика, который вполне мог бы стать Шуриным приятелем...
        Но еще больше я пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку под Ганновером!
        Он же никогда не видел таких автозаправочных станций... Где, кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы купить себе всё, что взбрело бы ему в голову - от немецкой бутылки водки с милым названием «Ельцин», и американской шапочки с большим козырьком и надписью «Я люблю НьюЙорк» - до автомобильного аккумулятора и шин любого размера.
        Здесь же Шура мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без запахов мочи и кала; принять горячий душ; пообедать в очень красивом ресторане или (как мы с Водилой и Лысым) в столовой самообслуживания с невероятно аппетитной жратвой; тут же Шура мог бы снять уютную комнатку с ванной в мотеле и переночевать под телевизор с двадцатью шестью программами из Германии, Австрии, Америки, Англии, Франции, Италии и даже Турции, как сказал мне Водила.
        Вот что увидел я, и чего никогда, к сожалению, не видел Мой Шура Плоткин. Подозреваю, что и я все это увидел изза экстремальности ситуации.
        Как говорится - не было бы Счастья, да несчастье помогло: приехав на эту заправку, Водила не оставил меня в кабине, а посадил в сумку, ремень перекинул через плечо и потащил меня по всему этому сказочному придорожному раю, приговаривая тихо:
        - А хер их знает, может, они захотят взорвать нашу машину?.. Сейчас это очень даже модно. Мало ли что им в башку встрянет... Так что давайка, Кыся, порознь не гулять. Куда я, туда и ты. О’кей? С этой минуты мы оба на военном положении - только вместе! Приказ понял?
        Я чегото муркнул ему в ответ, и Водила добавил:
        - А кроме всего, это тебе и поглядеть полезно. Такого у нас в России, к сожалению, еще лет сто не увидишь. А в Германии - на каждом шагу. Это их сильная сторона...
        То, что такие автозаправочные станции не просто «сильная», а ОЧЕНЬ сильная сторона немцев, я убедился, когда при входе в столовую вдруг увидел две пластмассовые миски на низких подставках. В одной миске были навалены аккуратненькие кубики тушеного мяса с какойто пахучей подливкой, а в другой - чистая, свежая вода.
        Сверху, над мисками, было написано - «ХундеБар», что понашему, оказывается, -«Собачий Бар»! Так мне перевел Водила и объяснил, что проезжающие мимо Собаки могут тут бесплатно перекусить и утолить жажду.
        - Лопай, Кыся. Халява, - сказал мне Водила и поставил сумку со мной прямо у мисок.
        Не вылезая из сумки, я немного попил воды, а мясо есть не стал изза подливы. Хека у них в этом «ХундеБаре», конечно, не было. Их халява о нашем хеке даже представления не имела...
        Но несмотря на подливу, несмотря на то, что само название «ХундеБар» для меня звучало несколько оскорбительно: можно было вспомнить не только о Собаках, но и о Котах, разъезжающих по германским дорогам, - сама идея создания такой кормушки показалась мне просто превосходной!
        Лысый в Германии был всего второй раз, языка не знал ни словечка и поэтому не отставал от нас ни на шаг. А может, быть, и не только поэтому. Может, ему хотелось найти наиболее подходящий момент, чтобы поговорить с Водилой насчет кокаина, предложить ему те пять тысяч долларов и договориться насчет возможности перегрузки той «фанеры» в «тойоту», которой, кстати, почемуто все не было и не было...
        Я чувствовал, что Лысый в глубине души молится своему Господу Богу, чтобы мой Водила согласился на все его предложения и взял бы пять тысяч долларов. Чтобы Лысому не пришлось хвататься за пистолет с глушителем.
        На голове у Лысого красовался зеленый военный берет десантника, снизу обшитый тоненькой полоской коричневой кожи. Полностью закрывал лысину. Джинсовая куртка распахнута - и всему миру была предъявлена бьющая по глазам яркокрасная рубашка с выпущенным на куртку воротником. Я уж, грешным делом, подумал, что Лысый специально надел такую рубаху, чтобы тот Тип из «тойоты» с мюнхенскими номерами мог его сразу узнать.
        К слову сказать, я обнюхал Лысого со всех сторон и оружейного запаха не обнаружил. Наверное, на время пересечения границы Лысый заныкал пистолет в одну из коробок с водкой в своем фургоне.
        По логическому развитию событий, случай напрямую поговорить с моим Водилой представился Лысому в столовой самообслуживания, где мы втроем обедали.
        Я на секунду отвлекусь от всей этой сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в своей жизни раньше не пробовал и узнал о его изумительном существовании только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.
        Интересно, ел ли когданибудь Мой Шура Плоткин «татарский бифштекс»?! Не знаю, не знаю... А вот я - ел! Я его ел в центре самой богатой страны в Европе, как сказал мне мой Водила. А еще он сказал, когда принес мне «татарский бифштекс»:
        - Я, Кыся, поглядел у «ХундеБара» - ты тушенку с подливой не очень уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдет? Мне лично она жутко нравится.
        И показывает мне тарелку, на которой лежит такой довольно крупной лепешкой одуряюще пахнущий сырой мясной фарш! А вокруг него - кучка мелко нарезанного лука, горка порубленных в крошево соленых огурчиков и штук десять моих любимых оливок без косточек!
        - Етиттвоюмать! - удивился Лысый. - Ну ты даешь, парень!.. Так ты обе эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!
        - Нет. Одну - себе, а что?
        - Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел...
        - Ну и что?
        - Как «что»?! Это же почти по девять долларов!..
        - А и хер с ним, - сказал Водила. - Лично мне - Кот дороже.
        Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потерся. А Водила... Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает, а иногда - мудак мудаком!.. Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю свое нетерпение скорей пожрать, и говорит:
        - Не торопись, Кыся, не торопись. Я вот только эти приправки себе ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь...
        И сгребает с моей тарелки в свою - лук, соленые огурчики и оливки. Вот когда он дошел до оливок - тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки к нему на колени, мгновенно подцепил когтями пару оливок и быстренько отправил их себе в рот!
        За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, «продать план родного завода». Шура считал, что такой гастрономический изыск - подтверждение моей яркой индивидуальности.
        С тех пор как Шура случайно обнаружил мою необъяснимую страсть к этому далеко не кошачьему продукту, он мне с каждого гонорара, с каждого аванса, с любой халтурки покупал банку консервированных оливок и первое время даже устраивал маленькие представления для своих друзей. Он брал самую большую оливку в зубы, опускался на ковер, становился на карачки и, оскалившись, тянулся ко мне. Я подходил и осторожно зубами вынимал изо рта Шуры эту оливку под шумные аплодисменты присутствующих.
        Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы все равно частенько исполняли этот, как говорил Шура, «смертельный номер». Просто так. Друг для друга.
        Иногда, глядя на то, как я лопаю оливки или маслины, Шура вспоминал какуюто «чеховскую Кошку», которая жрала с голодухи огурцы. Долгое время я думал, что «чеховская Кошка» - название неизвестной мне кошачьей породы. Вроде «сиамской Кошки» или «сибирской». Но потом узнал от Шуры, что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура его очень любил и уважал. А вот как сам Чехов относился к моему Плоткину - об этом никогда разговора не было...
        ... Короче, жрал я этот потрясающий «татарский бифштекс», свежайший сырой мясной фарш, закусывал своими любимыми оливками, чем привел в немалое удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени заглядывал ко мне под стол и говорил:
        - Ну и котяра... Вот это да!..
        - Кыся - что надо. Можно сказать - друг, товарищ и брат. А башковитый!.. Он про тебя счас такое понимает, что если бы ты, к примеру, узнал - сразу бы выпал в осадок, - вдруг сказал Водила.
        Я с перепугу даже есть перестал. Ну что за трепло?! Кто его за язык тянет раньше времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым заговорит о деле...
        Но Лысый, слава Богу, не принял всерьез последнюю фразу Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:
        - Слушай... Я все хотел с тобой об одном деле поговорить.
        Ох, елкипалки! Неужели я действую и на Лысого?! Потряс!!! Как же это обратить в нашу с Водилой пользу?..
        А мой Водила, засранец такой, не просек ответственности момента - заткнуться и слушать - и говорит Лысому:
        - Ты еврей или русский?
        Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:
        - Да ты чё?! Белены объелся?! Нашел, бля, еврея!.. Да я русак чистейших кровей! Да я этих жидов!.. Ты чё? В своем уме?!
        - Ну все, все... Извини, браток, - говорит мой Водила. - Просто ты счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по христианскому обычаю. Вот я и подумал - уж не еврей ли ты? Им то, как раз по ихней вере, положено за столом сидеть в такой шапочке - кипа называется...
        Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнес:
        - Ты тоже, знаешь, говори, да не заговаривайся. Я, может, стесняюсь здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.
        - Госссподи!.. - виновато вздохнул Водила. - Да носи ты хоть шапкуушанку, хоть с голой жопой ходи - кто тебе тут чего скажет? Не, правда, извини меня, корешок... Не хотел обидеть. Тем более что я лично евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай я лучше тебе частушку хорошую спою, чтобы ты на меня зла не держал...
        И Водила тихонько запел:
        Кудри вьются, кудри вьются,
        Кудри вьются у блядей...
        Ах, почему они не вьются
        У порядочных людей?..
        Неожиданно чейто молодой и приятный голос так же негромко продолжил:
        Потому что у блядей
        Деньги есть для бигудей,
        А у порядочных людей
        Все уходит на блядей!..
        Я сидел под столом со своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрепанных джинсах и кроссовках на липучках, ни черта больше не видел. А сердце у меня уже тревожно кувыркнулось, дыхание перехватило, и последняя оливка встала поперек горла. Еле проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло кисло оружейным металлическим запахом!
        - Здорово, мужики! - услышал я и на всякий случай вспрыгнул на один из двух свободных стульев у нашего столика.
        Мало ли... Чем черт не шутит? Может, и я пригожусь.
        У нашего стола стоял худенький, невысокий и почеловечески очень симпатичный паренек лет девятнадцатидвадцати. В руках он держал пластмассовый поднос с тарелками, стаканом апельсинового сока и большой кружкой кофе. Он открыто и обаятельно улыбался моему Водиле и Лысому, а увидев меня, удивленно поднял брови, рассмеялся и сказал:
        - Вот так Котик!.. Прямо громила с большой дороги! А я слышу - порусски говорят, да еще и частушки поют. Что же такое, думаю? Это ж у нас тут не каждый день... Я и решил подойти. Ничего? Не помешаю?
        - Присаживайся, браток, - приветливо сказал ему мой Водила.
        
* * *
        
        Звали его Алик. Наш - ленинградец. Или - петербуржец? Теперь с этими новостарыми названиями вечная путаница.
        Алик успел захватить и последний год Афганистана, и в Карабахе повоевал. Сначала на одной стороне, потом - на другой. Там стали платить больше. И не в рублях, а в долларах. Сейчас живет в Мюнхене, со старенькой еврейской мамой. Он у нее - поздний ребенок. Отец был эстонец. Умер уже давно. Сам Алик говорит и понемецки, и поанглийски. Поанглийски - хуже. А эстонский - совсем забыл. И лет ему, оказалось, двадцать девять. Хотя больше чем на двадцать он никак не выглядел!.. .
        - Помню, в кино «детям до шестнадцати» билет не продают, сигареты не отпускают, ну, а насчет выпивки - полный атас!.. По любому поводу приходилось паспорт предъявлять, - смеялся Алик.
        - Это все уже древняя история, - сказал Водила. - Сейчас наши «цветы жизни» и куревом, и водкой, и порнухой, и наркотой - чуть не с детсада начинают задвигаться. Малолетние проституточки - от восьми до двенадцати лет, смех сказать, - у Дворца пионеров - угол Фонтанки и Невского, кучкуются. Или в Гостином дворе промышляют... Вот такто, Алик. Приезжай, не пожалеешь. Давно в Союзе не был?
        - В России, - поправил Лысый Водилу.
        - Один хер. Сколько лет, как ты уже дрыснул оттуда? Если я тебя правильно понял, - сказал Водила и в упор посмотрел на Алика.
        - Приятно иметь дело с понятливым человеком! - весело рассмеялся Алик. - Вот уж пятый год здесь кручусь. А в Питер ехать, честно скажу, неохота. Говорят, у вас там беспредел, бандитизм...
        - Устарелые сведения, сынок, - сказал Водила. - Раньше - да, было. Захочешь дельце организовать, к тебе тут же бандюги с пушками, гранатами: «Плати бабки!» А ты еще ни копья не заработал. Они тебя и за ноги подвесят, и раскаленным утюгом по причинному месту, а то и вовсе в твоей же ванне тебя и утопят... А счас все культурненько. У тебя юрист и бухгалтер, и у них - юрист и бухгалтер. Да еще покруче твоих. В конце каждого месяца - пожалте документацию... Хочешь иметь «крышу» - чтобы тебя больше никто не трогал, - десять процентиков с чистого дохода! Bce побожески. Так что не боись, Алик! Посети нашу колыбель уже четырех революций. А то с этими немцами - тоска одна...
        - Не в немцах дело, мужики. Я ведь в основном с нашими, с русскими работаю. Всю дорогу в разъездах... То в Америку лечу на один день, то на тричетыре часа в Италию, то в Швейцарию. Последнее время очень много приходится в Испанию ездить. А недавно даже в Австралию летал на сутки!..
        - И это все за свой счет?! В Австралию, в Америку?.. - ошарашенно спросил Лысый.
        - Что ты, что ты! Нет, конечно. Все переезды за счет заказчика, - успокоил Лысого добродушный Алик.
        - Что же это за работа такая?! - не мог уняться Лысый.
        - Чисто юридическая, - симпатично улыбнулся Алик.
        Мы с Водилой видели, что от зависти и жадности Лысый даже багровыми пятнами покрылся:
        - И сколько же тебе плотют за эту работу?..
        - Ты даешь, паря, - сказал мой Водила Лысому. - Кто же теперь такие вопросы задает?
        - Нет, почему же? - мило возразил Алик. - Я свою работу люблю, делать ее стараюсь толково, и платят мне очень неплохо. Хотя и каждый раз поразному. Тут учитывается, и дальность расстояния, и сложность исполнения, и, как всегда, сжатые сроки... Словом, любое такое задание слегка попахивает нашей родной совковой штурмовщинкой. Но главное, конечно, - Клиент! Кто он, что он, сколько стоит? И само собой, срывы там, ошибки - абсолютно исключены. Иначе я могу вылететь с этой работы так далеко, что лучше об этом даже не думать... А платят вполне прилично - хватает и на хлеб с маслом, и на кусок очень хорошей ветчины.
        Водила снял меня со стула и посадил к себе на колени. Положил свою огромную лапищу мне на загривок, и я тут же услышал его вопрос:
        «Ты все понял, Кыся?»
        «Еще бы! Я это понял, как только он допел твою дурацкую песенку, - ответил я. - От него же просто несет пистолетом! Неужели ты не чувствуешь на нем запаха оружия?!»
        «Нет, - сказал Водила. - Зато я чувствую все остальное».
        «Пожалуйста, спроси его, куда и на чем он едет. Нам нужно исключить какиелибо сомнения».
        - А сейчас куда, Алик? - тут же спросил Водила.
        - В Мюнхен.
        - На чем?
        Алик повернулся к окну, показал пальцем на стоянку легковых автомобилей и сказал:
        - А вооон моя «тойота»... Белый микроавтобусик видишь? Номера -, «эМЦеХа семьдесят четыре - двадцать шесть». Это и есть мой катафалк!.. - И Алик весело и внимательно посмотрел на Лысого.
        У Лысого самым натуральным образом отвалилась нижняя челюсть. Таким растерянным я его еще ни разу не видел...
        - Все, ребятишки, - решительно сказал мой Водила и встал со стула, - Кончили травить. Еще пилить чертте сколько. А перед дорожкой надо и Кысю выгулять, и самому вдумчиво отлить. Еще и в лавочку заскочить... Занимай свое место, Кыся!
        Я впрыгнул в сумку, и мы вышли из столовой. У «ХундеБара» пританцовывал какойто пуделек. Почуяв меня, он стал тревожно оглядываться по сторонам и даже чегото вякать. Однако как только мы вышли на свежий воздух, пуделек тут же вернулся к миске с той отвратительной подливкой и тушеным мясом.
        Было отчетливо видно, что Лысый все еще не может прийти в себя. Никак он не ожидал, что «исполнителем», профессиональным убийцей может оказаться этот невысокий, худенький мальчик с беленькими вьющимися волосиками. Такой улыбчивый, смешливый и умненький. Ни дать ни взять - десятиклассник, отличник и комсомолец из недавнего советского прошлого...
        - Что, земляки, в Мюнхен вместе пойдем? - весело спросил Алик.
        - Дак... Вот как напарник скажет... - Лысый совсем смешался.
        - А чего!.. - беспечно сказал Водила. - Ежели вы нас с Кысей подождете - найн проблем. Нет вопросов. Айда, Кыся, вон к тем кустикам.
        У кустов Водила вытряхнул меня из сумки, сел на скамейку у мусорного бака и закурил сигаретку. Рядом присели Лысый и Алик.
        - Давай, Кыся, не задерживайся! - крикнул мне Водила. - Я лучше потом остановлюсь и еще раз тебя выпущу!..
        Я юркнул в кусты, быстренько сделал все, что требовалось, зарыл, забросал все свежим песочком, отряхнул лапы, подмылся и только собрался было вылезать на свет Божий, как вдруг увидел поверх кустов пожилую даму в больших темных очках, которая говорила пофранцузски:
        - Лола, дорогая... Ну, сделай пипи!.. Мамочка умоляет тебя, Лола!.. Писпис, писпис... Ну, пожалуйста, Лола!..
        Затем я услышал шорох, и прямо на меня выползло какоето ну совершенно небесное создание!.. Это была Кошка такой неземной красоты, какой я в жизни еще не встречал...
        На ее пушистой шейке красовался очаровательный голубенький бантик, и Кошечка была на поводке. Но не с ошейником, а с такой системой ремешочков, очень похожей на парашютную подвесную систему. Я както смотрел по телевизору соревнования парашютистов на точность приземления и отметил для себя, что особо драгоценные породы Кошек и маленьких Собачек, типа Дженни, непременно одевают вот в такие сбруйки. У этой красотки Лолы поводок крепился именно так.
        Второй конец поводка этой фантастической Кошечки уходил через кусты наверх - в руки Хозяйки, которая буквально не закрывала рта:
        - Лолочка, детка! Ну, не стесняйся, сделай пипи...Умоляю! Ты же всю машину уже загадила, стерва!!! Там же дышать невозможно!.. Лола, пупсик, ну, пожалуйста!..
        Красотка Лола увидела меня, и глаза ее мгновенно зажглись совершенно бесовскиблядским светом! Изображая внезапно нахлынувшее на нее сумасшедшее желание, она разинула рот, сладострастно облизнулась и, прикрывая глаза в любовном томлении, мордой потянулась ко мне...
        От такой откровенной прямолинейности я несколько опешил. За свою долгую, бурную и не всегда разборчивую сексуальную жизнь я впервые столкнулся с таким четким исключением из какихлибо КошачьеПоловых правил - ложного «сопротивления», фальшивого «нежелания», притворной «боязни» забеременеть и тому подобного, - что так свойственно нашим российским Кошкам...
        - Ты что же это, гадишь в машине? - строго спросил я ее, чтобы скрыть свое замешательство.
        - Ненавижу автомобили! Это моя форма протеста... - прошептала она и тут же недвусмысленно стала задирать хвост вверх и чуть вбок, подворачивая под меня свой задик. - Ну!.. У тебя есть другие предложения?
        - О черт!.. - на секунду растерялся я.
        Оставляя свой задранный хвост у самого моего носа, Лола изогнулась так, что сумела повернуть свою наглую, сытую, холеную рожицу дорогой потаскухи ко мне и спросить, глядя мне прямо в глаза:
        - А может быть, ты - кастрат?..
        - Вот я тебе сейчас покажу, какой я кастрат, шалава французская! - рявкнул я и показал этой Лоле все, на что я был способен.
        Выяснилось, что на нервной почве я был способен на многое. Достаточно сказать, что я затрахал эту красотку с бантиком так, что в руках ее Хозяйки, которая совершенно не понимала, что там в кустах происходит с ее Лолочкой, чуть не лопнул поводок! А он мне, кстати, изрядно мешал. Если бы не поводок, я бы ей вообще «показал небо в алмазах»! Я не очень представляю себе, что это такое, но в сходных ситуациях так всегда говорил Шура Плоткин. А Шура, как известно, знает толк в таких штуках...
        Я первым выдрался из этих кустов, подбежал к скамейке, где сидели Водила, Лысый и Алик, и сам впрыгнул в сумку.
        - Ай да Кыся!.. Ай да умница... - ласково сказал Водила и очень трогательно погладил меня своей шершавой огромной лапой.
        Уже из сумки я видел, как Хозяйка вытащила Лолу за поводок изпод кустов к мусорному баку. Но, Боже мой, в каком виде?! Бывший бантик, теперь мокрая, измочаленная моими зубами, драная грязноголубая ленточка неопрятно свисала до самой земли, роскошная белая шубка свалялась и была вся забита какимто пересохшим мусором, у сбруйки поводка лопнул один из ремешочков, сбруйка перекосилась, съехала Лоле на морду, и она, лежа на спине, пыталась содрать ее с себя всеми четырьмя лапами. Поэтому из кустов Лолу удалось вытащить только волоком. Хозяйка была в ужасе!..
        Но мне на это было уже наплевать. Уж слишком эта французская говнюшка была целенаправленна! Слишком механистична. Вот уж точно - «ни любви, ни тоски, ни жалости...», как говорил Шура. И потом, это гнусное свойство, которое я ненавижу и в Кошках, и в Котах в равной степени. Когда во время ЭТОГО думают только о себе, только о своих ощущениях. Будто партнер для них - всего лишь бездушная трахательная машина.
        Ну, хорошо - я ЭТО всегда могу. А попадись ей другой Кот? Да у него от такого хамского напора и наплевательского отношения вообще на эту Лолу не встал бы никогда! Несмотря на ее внешнюю привлекательность.
        Поэтому сейчас, с легким сердцем и пустыми яйцами, я с удовольствием покачивался в сумке, которую нес на своем широком плече мой Водила, и все дальше и дальше удалялся от тех кустов, откуда слышался голос Лолиной Хозяйки:
        - Так ты сделала наконец это свое «пипи» или нет, я тебя спрашиваю, лахудра?!
        
* * *
        
        Туалеты находились рядом с прозрачным магазином, сквозь широкие стекла которого просматривалась почти вся стоянка грузовиков и заправочные колонки под уютными навесами.
        Водила снял с плеча сумку и протянул ее Алику и Лысому:
        - Подержите Кысю, ребята. Я схожу отолью и заскочу в лавочку - чегонибудь попить в дорожку прихвачу. А ты, Кыся, слушай все, что дяди будут говорить, - потом мне доложишь.
        Алик и Лысый рассмеялись, но как только Водила скрылся в туалете, Алик тут же засунул руку ко мне в сумку, тщательно обшарил ее и с улыбкой сказал Лысому:
        - Киса - кисой, а диктофончик тоже мог оказаться в сумочке. Ты уже разговаривал с ним?
        - Да вы что?! Когда? Вы бы видели, что у нас в порту было!
        - Я видел, - спокойно сказал Алик. - Вы этого кота должны под хвост целовать, идиоты. То есть не вы идиоты, а те, кто придумал такой способ транспортировки. Инструмент от Бармена получил?
        - Какой инструмент?..
        - Который пифпаф делает.
        - А... Да, получил.
        - Я так и думал. Вот и засунь его себе в задницу. Или выброси к чертям собачьим. Один кретин дал, второй кретин взял. Когда же вы наконец все поймете, что тут вам не Россияматушка - с пистолетами разгуливать. Здесь полиция не шутит и в лапу не берет.
        - А если он не захочет?.. Как же...
        - Никак. Все, что надо будет, я сам сделаю.
        В это время мой Водила вышел из туалета.
        - Сейчас, мужики! Секунду. Только в лавку заскочу еще... - И распахнул перед собой стеклянную дверь магазина. Прямо из сумки я видел через широкие окна, как Водила стал набирать разные продукты в маленькую корзиночку, которую он взял у входа.
        - Бармен сказал, что пакет нужно перегрузить к вам в машину во время ночевки в Нюрнберге, - почтительно произнес Лысый и показал на Водилу.
        - А он и не собирается ночевать в Нюрнберге, - усмехнулся Алик, а у меня мороз пошел по коже. - Ты не видел, сколько он солярки заправил в оба бака? А я видел. И сейчас, смотри, он запасается питьем и едой до самого Мюнхена. С одной стороны, это неплохо - чем дольше товар будет у него в машине, тем меньше риска...
        Ну надо же! Как этот молоденький сукин сын все просекает?!
        Вот уж действительно Профессионал.
        А еще я чувствовал, как Алик смотрит на Лысого и холодно прикидывает, когда удобнее всего будет переселить Лысого с этого света на другой - до перегрузки или сразу же после? Ибо теперь нужды в Лысом уже почти не было. Все, что мог, он уже сделал - обеспечил погрузку товара в машину моего Водилы, проследил за отправкой, а вот самое важное - поговорить с Водилой, попытаться его купить, дать возможность «фирме» всегда иметь под руками такого Водилу - мужика крепкого и авторитетного и, судя по всему, к сожалению, очень неглупого, - Лысый так и не смог сделать. То ли перетрусил, то ли упустил подходящий момент для такого разговора, а может быть, и решил сэкономить для себя те пять тысяч зеленых, которые предназначались моему Водиле...
        Теперь этот глуповатый и алчный лысый человек представлял собой очень опасное свидетельское звено в этой и без того бездарной цепочке. А это звено нужно было еще на корабле отсечь самым безжалостным образом! Там это сделать было так удобно...
        Все это дерьмо теперь должен своими руками разгребать Алик - человек тонкий, интеллигентный и глубоко порядочный в своем деле. За достаточно серьезный куш, однако не избавляющий от целого ряда омерзительных ощущений, не говоря уже о прямом риске.
        - Сколько весит этот пакет с фанерой?
        Ответ Лысого сразу же продлил ему жизнь почти до Мюнхена:
        - Сто семьдесят килограммчиков. Полтора метра на полтора. Сам грузил...
        Алик понял, что одному ему такой пакет не перегрузить, а Водила вряд ли будет ему помощником, и милостиво сказал Лысому:
        -Ладно. Поживем - увидим. Тормознем его у самого Мюнхена.
        
* * *
        
        - Не боись, Кыся. Уж какуюнибудь козу мы им обязательно заделаем! - успокоил меня Водила, когда на подъезде к Касселю я закончил рассказ о том, что говорил и про что думал наш новый знакомый Алик.
        Наверное, Водиле показалось, что такого слабого заверения для меня явно недостаточно, и он добавил в своей обычной манере:
        - И на хитрую жопу есть хуй с винтом, Кыся...
        Водила это добавил с такой святой убежденностью, что, несмотря на тревожность ситуации и нависшую над нами опасность, я тут же живо представил себе, как может выглядеть «хитрая жопа» и «хуй с винтом»!
        Это показалось мне таким смешным, что я расхохотался посвоему и от хохота свалился со спинки пассажирского кресла прямо на сиденье. Глядя на то, как я валяюсь на спине и от смеха дрыгаю всеми четырьмя лапами, Водила тоже развеселился. И даже спел, как говорит Шура, «ни к селу ни к городу»;
        Ах, не гляди, тетя, в окошко,
        Твоя щучья голова,
        Твоя дочка согрешила -
        Мне на праздничек дала!
        Мы еще немножко с Водилой похихикали -каждый посвоему, а потом я посчитал необходимым не давать ему так уж расслабляться.
        Мне почемуто все время казалось, что Водила явно недооценивает опасность ситуации. То ли потому, что он с такими штуками никогда не сталкивался, то ли потому, что ощущал себя вот таким большим, сильным, мощносексуальным самцом, а это всегда несколько обманчиво гипертрофирует уверенность в самом себе. Со мной тоже иногда происходит такое. Естественно, в моих собственных масштабах.
        Но в отличие даже от очень умных и чутких Людей я обладаю даром предвидения, неким мистическим КотовоКошачьим необъяснимым свойством почти точно предсказывать ближайшее будущее. Я уже об этом как то говорил...
        Я снова вспрыгнул на спинку пассажирского сиденья, чтобы лучше видеть дорогу и все вокруг. Умылся, привел себя в порядок и достаточно решительно и волево сказал Водиле:
        «Все, Водила. Все! Закончили хиханьки и хаханьки. Вернемся к козе».
        - Какой еще «козе»?! - удивился Водила.
        «Которую ты обещал заделать Лысому и Алику».
        - А... Это только так говорится - «заделать козу». Тут надо будет соображать по ходу...
        «Нет. Мы должны все продумать заранее. Может случиться так, что у тебя не будет времени соображать по ходу».
        - А что ты предлагаешь, Кыся?
        «Полное смирение! Никакого героизма. Они оба вооружены, а...» - закончить мысль мне.не удалось, потому что Водила прервал меня и закончил за меня ее сам:
        -...а против лома нет приема, да, Кыся? Это ты хочешь сказать?
        Ураураура! Да здравствует гениальный доктор Ричард Шелдрейс! Да здравствуют Люди, решившие перевести и издать эту книгу у нас в России! Шура говорил, что сегодня это равносильно подвигу или самоубийству. Он имел в виду именно такие книги.
        И конечно же, да здравствует Мой Шура Плоткин, который от одиночества (Я - не в счет. Я - Кот. Я говорю о Человеческом одиночестве) насобачился читать мне вслух разные умные книжки!
        А чуть ли не ежедневные половые упражнения с разными девицами или Кошками, как выяснилось, от одиночества не спасают. Это я и по себе знаю,
        - Ты про кого это, Кыся? - осторожно спросил меня Водила.
        «Да так... Ты не знаешь. Про одного своего друга».
        - Давай, Кыся, не отвлекаться, - сказал мне Водила, и я услышал в его голосе легкие нотки ревности. - Значит, ты считаешь, что я должен взять у них пять штук зеленых, на все согласиться и помочь им перегрузить пакет? А они мне сразу же после этого засандалят пулю в лоб! Да?
        «Нет, не сразу», - подумал я...
        ... И вдруг сначала не очень отчетливо, а потом все яснее и яснее УВИДЕЛ, как это произойдет! Вот ОНО - наше, КошачьеКотовое! Я же говорил!.. Это внезапное озарение БУДУЩЕГО. Как? Что? Откуда?.. В голове не укладывается... Но ЭТО же ЕСТЬ!!!
        - А если я не захочу остановиться? - донесся голос Водилы.
        «Ты будешь вынужден это сделать», - с сожалением заметил я...
        
* * *
        
        - Кыся, а Кыся!.. - услышал я голос Водилы. - Нука очнись, родимый. Ты чего это замер, как памятник Ленину? Гляди, чего я тебе купил на той заправке!..
        Впереди нас попрежнему катился грузовик Лысого, и в правом большом боковом зеркале я видел бегущую за нами «тойоту» Алика.
        - Кыся... У тебя совесть есть? Я тебе кыскаю, кыскаю и так, и эдак, а ты - ноль внимания, - обиделся Водила.
        Я спохватился и потерся мордой о Водилино ухо и виновато промурчал: «Прости, Водила... Задумался. Извини меня, пожалуйста...»
        -Тото же! - обрадовался Водила. - Я говорю, глянь, чего я тебе на дорожку в той лавке припас!..
        И Водила выкладывает на мое сиденье коротенькую колбаску, величиной с нормальную сардельку, в прозрачной упаковке, сквозь которую видно, что это никакая не колбаска, а самый настоящий сырой фарш! Такой же, как тот, который я лопал в столовой на Ганноверской заправке. Только там это называлось «татарский бифштекс».
        Я спрыгнул со спинки кресла вниз на сиденье, обнюхал эту колбаску, и несмотря на то что она была с обоих концов запакована металлическими скобками, я всетаки почувствовал, что к фаршу там явно примешан и сырой лук, с которым у меня с детства натянутые отношения.
        Мне очень не хотелось огорчать Водилу, и я промолчал. Но Водила тут же сказал:
        - Я посмотрел там в столовке, как ты этот фарш трескаешь, так сразу сообразил - надо моему Кысе эту хреновину на дорожку купить. «Цвибельнвурст» называется. Там лучок, приправки всякие. Я его лично - жутко обожаю! Но ты не стесняйся, если тебе с луком не по вкусу, -найн проблем! Я и ветчинкой отоварился. Так что - выбирай. И молока я тебе пакет купил. Честно скажу - пожиже. Всего полтора процента жирности. А то... По себе знаю, я как тут в Германии нормального молока попью, потом дрищу как умалишенный! Извини за выражение - сутки с горшка не слезаю. Непривычные наши русские желудки к нормальному молоку - нам, как всегда, подавай разбавленное, бля...
        Спустя часа полтора стало быстро темнеть. Встречные машины уже почти все шли с зажженными фарами. Мы тоже включили «ближний свет», как сказал мне Водила.
        Теперь, когда за окнами стала опускаться на землю темносерая мгла, в нашей кабине, достаточно симпатичной и при дневном освещении, от мягкой зеленой подсветки приборов стало удивительно уютно и благостно.
        На какоето мгновение вдруг показалось, что нет в мире никакого кокаина, пистолетов с глушителями, Барменов, Лысых и разных профессиональных Аликов...
        - Нет, Кыся, нам главное, чтоб нас никто до Мюнхена не тормознул! - упрямо сказал Водила, напрочь разрушив мои сладкие иллюзии, навеянные мягким светом приборного щитка - Не станут же они пулять в центре большого города?! Тамто мы уж какнибудь отмахнемся. Мне бы товарища «Калашникова». Я бы им, блядям, показал светлое будущее! Ладно, хер с ними пока... Давайка перекусим лучше.
        Очень ловко, не снижая скорости и не снимая левую руку с руля, одной правой рукой и зубами Водила разорвал целлофановый пакет с ветчиной, «колбаску» с фаршем, открыл коробочку с сыром и вытащил булочки. Все это он разложил на бумажном полотенце прямо на моем сиденье, для себя открыл большущую бутылку кокаколы. Мне же Водила ухитрился налить молока в неизвестно откуда появившуюся квадратную пластмассовую коробочку.
        - Ты не брезгуй этой посудкой, - сказал мне Водила - Она изпод мороженого, чистая. Я ее специально для тебя в лавке попросил. Так что прошу к столу, Кыся!..
        
* * *
        
        А через два с половиной часа произошло то, что я уже один раз ВИДЕЛ.
        Когда до Мюнхена оставалось километров десять и в лиловочерном небе уже светилось гигантское розовое зарево большого вечернего города, я увидел, как белый микроавтобус «тойота» выехал из правого ряда в средний, мгновенно поравнялся с нами, а затем...
        Вымотанный дальней дорогой, Водила смотрел только вперед. Я же, чтобы лучше видеть, что произойдет дальше, перелез со спинки своего кресла на спинку кресла Водилы и привалился боком к его затылку. Мало ли куда еще захочет выстрелить этот страшненький Алик?.. А так я хоть смогу успеть наклонить голову Водилы пониже...
        Водила рассмеялся, сказал мне хриплым от усталости голосом:
        - Точно, Кыся... Давай помассируй мне шею, а то затекла, черт бы ее побрал! Старею, Кыся. Мать ее за ногу - судьбу шоферскую...
        Затем я увидел, как автоматически опустилось правое стекло кабины «тойоты» и оттуда высунулась худенькая рука Алика с большим пистолетом и навинченным длинным глушителем из американских телевизионных сериалов.
        Мало того, я увидел лицо Алика... Левой рукой он держал руль, поглядывал на дорогу, бежавшую нам навстречу со скоростью сто двадцать километров в час, и старался перегнуться от руля в нашу сторону так, чтобы точно попасть из пистолета нам в левое переднее колесо.
        В какойто миг он увидел меня, стоящего на задних лапах, в ужасе прилипшего к стеклу, и тут произошло то, чего не было в том моём ВИДЕНИИ! Алик усмехнулся, подмигнул мне весело и выстрелил...
        Выстрела я не слышал. Я только почувствовал, как резко вильнула наша машина в сторону, услышал, как под нашей кабиной чтото тревожно зашлепало, и Водила хрипло выматерился такими словами, каких я не мог бы услышать ни в каком моем самом фантастическом видении!..
        «Ах, ебть!.. Передний скат спустил, бля, сука!!! Мать их...» - были самымисамыми приличными. Просто для детей дошкольного возраста. Остальные слова были чудовищным и бессмысленным нагромождением омерзительно грязного мата, призванного выразить всего лишь два вида нормальных человеческих ощущений - злости и удивления.
        Под нескончаемые матюги Водила стал притормаживать и, когда в свете наших фар появилась табличка «Р - 200 м», хрипло выдохнул:
        - Слава те, Господи!.. Есть хоть куда съехать......
        Все было как в моем видении - параллельная автобану «Зона отдыха», скрытая плотным высоким кустарником и деревьями, слабый свет трех фонарей, врытые в землю деревянные столы и скамейки, мусорные баки и... И то, чего я не мог бы вообразить себе даже в самом ярком своем озарении - чистенький, весёлый домик с двумя дверцами, на одной из которых красовался маленький силуэтик женской фигурки, на второй - мужской.
        Но Водила мой был сейчас так раздражен, что обрушился даже на это достижение немецкой дорожной цивилизации:
        - Сральник они умудрились поставить, а нормально осветить площадку - кишка тонка, ети их в глотку мать! Все экономят, суки! А у меня, бля, скат спустил...
        «Он не спустил, - сказал я Водиле. - Это Алик прострелил тебе колесо, чтобы ты остановился...»
        - Тааак... Тогда приплыли мы с тобой, Кыся, - потерянно проговорил Водила и остановил машину под слабым светом двух фонарей. - Что делатьто будем?..
        В боковом зеркале я видел, как сзади к нам уже подъезжала «тойота» Алика. Я понял, что нельзя терять ни секунды:
        «Соглашайся на все! Нужно выиграть время... Чтото должно произойти! Я чувствую - нам чтото поможет!!!»
        Я врал самым беспардонным образом! Ничего я не чувствовал! Никакой помощи ниоткуда не ждал... Но мне так нужно было сейчас хоть както взбодрить Водилу!.. Я же видел, как неожиданно этот большой, сильный и решительный Человек вдруг растерялся и утратил над собой контроль. Он даже внешне обмяк - будто из него воздух выпустили...
        «Не нервничай! Умоляю - возьми себя в руки. У тебя есть какоенибудь оружие?» Я даже взмок от напряжения, чего с Котами никогда не бывает.
        Водиладостал изза спинки своего кресла метровый кусок электрического кабеля толщиной с бывшую краковскую колбасу.
        - Вот... От хулиганья держу. Когда ночью из гаража возвращаюсь.
        «Отлично!!! Прекрасно!.. - фальшиво возликовал я только для того, чтобы поддержать в Водиле боевой дух сопротивления. - Засунь свой кабель под куртку. Держи его наготове...»
        Спереди на нас надвигался задним ходом грузовик Лысого. Нас попросту запирали со всех сторон!
        - Ты ж смотри, чего делают... - в отчаянии проговорил Водила.
        «Водила! Послушай, что ты обычно делаешь, когда у тебя спускает колесо?» - быстро спросил я.
        - Ставлю запасное...
        «Замечательно! Начинай немедленно ставить запасное, будто ничего не произошло. Ни слова о том, что ты знаешь, КАК спустило это колесо. На всякий случай не выключай мотор. Ты сможешь им объяснить, почему ты его не выключаешь?»
        - Смогу.
        «Очень хорошо!.. Я попытаюсь тебя подстраховать, как смогу. Помни, Водила, я все время с тобой! Начинаем! Пошел, Водила!..»
        Водила засунул кусок электрического кабеля под куртку, застегнулся, открыл дверь кабины, тяжело спрыгнул на землю и несколько раз присел, разминая затекшие ноги.
        Я тут же вскарабкался на крышу кабины и уселся как ни в чем не бывало. Единственное, что могло бы выдать мае волнение, это внезапно напавшая на меня нервная зевота. Но такое понять могли бы только Коты, Кошки и Шура Плоткин.
        Кстати, по любимому выражению того же Шуры Плоткина, - «дальше все шло уже, как в посредственном кино».
        ... Лысый выскочил из кабины - правая рука в кармане куртки. Он явно не последовал совету Алика - засунуть пистолет Бармена себе в задницу, достал его из заначки и теперь, в кармане, сжимал его рукоять потной и скользкой от страха ладонью.
        - Ну ты даешь! Ты чего в Нюрнберге на ночевку не встал?! Я тебе что, двужильный?! - начал он тут же орать на моего Водилу. - Куда тебя, бля, понесло?..
        - Вольному - воля, спасенному - рай, - неожиданно очень спокойно проговорил мой Водила и стал натягивать брезентовые рукавицы. - Устал - остановись, отдохни. Хочешь спать - залезай в койку и дави ухо. Чего ты за мной поперся? Ты чё, в детском саду, что ли?
        Водила надел рукавицы и стал доставать разные инструменты, вытаскивать запасное колесо.
        Тут наконец вылез из своей «тойоты» и Алик. Внимательно огляделся и, не подходя близко, улыбаясь, спросил Водилу:
        - Чего бы тебе двигатель не заглушить?
        - Аккумулятор - говно. Банка замыкает - идет саморазряд... Заглушу - потом ни в жисть не завести. Пускай пока на генераторе помолотит, - легко ответил Водила, не прекращая чтото доставать, чтото отвинчивать...
        В голосе его не было даже намека на растерянность, на испуг. Человек делал свое привычное дело и был абсолютно уверен в благополучном его исходе.
        Ай да Водила! Как мгновенно сумел перестроиться...
        Я так и знал, что он очень сильный Человек! Поэтому он имеет полное право и на минутную растерянность, и на естественное чувство страха, и на целый ряд слабостей, совершенно нормальных для всех нас! Ибо ни о чем не думают и ничего не боятся -одни идиоты. У нас в Питере среди уличных Котов, десятками погибающих под колесами автомобилей, таких кретинов - величайшее множество!
        Но тут в руке у Алика внезапно появился уже знакомый мне большой автоматический пистолет с глушителем, и Алик ласково, но твердо сказал:
        - Внимание, детки! Не двигаться! Или, как говорят наши друзья немцы: «Кайне бевегунг!» А то эта штучка, которая у меня в руке, очень быстро стреляет. А теперь, детки, начнем передачу «В гостях у сказки». Ты, жлоб с деревянной мордой...
        Алик навел пистолет на Лысого.
        - Я тебе что сказал болван? Чтобы ты даже не притрагивался к оружию. А ты?.. Вот теперь осторожно и аккуратненько возьми там у себя в кармане свой пистолетик за ствол двумя пальцами... За ствол, а не за рукоятку! Только двумя пальцами - большим и указательным. Понял, дубина? И по моей команде будешь тихохонько вытаскивать его из кармана. И даже не мечтай, что ты сможешь выстрелить раньше меня. Ясно?
        - Да... - в ужасе выдохнул Лысый.
        - Тогда прекрасно, - улыбнулся Алик и подмигнул моему Водиле. - Вот видишь, какой он у нас понятливый?
        Водила молчал, со спокойным интересом переводя взгляд то на Лысого, то на Алика. Но я чувствовал, что в его голове сейчас творится черт знает что!..
        Я перепрыгнул с крыши кабины на фургон и будто ни в чем не бывало неторопливо прошел по нему к задней части фуры - поближе к Алику. Когда Алик со своим пистолетам оказался почти подо мной, я уселся и стал (с понтом) умываться. А сам весь напружинился, приготовившись к прыжку. Кто его знает, а вдруг он начнет целиться в моего Водилу?
        - Так ты все понял? - переспросил Алик и двумя руками поднял пистолет до уровня лба Лысого. - За ствол двумя пальцами... А теперь вынимай эту бяку, детка. И не трясись. Вынимай, вынимай!..
        Лысый медленно вытащил свой пистолет из кармана куртки так, как ему приказал Алик - за ствол и только двумя пальцами.
        - Умничка, - похвалил его Алик, продолжая держать Лысого на мушке. - А теперь сделай два шага назад, подними крышечку мусорного бака и брось туда эту гадость. Вот так... Молодец! И отойди от бака к чертовой матери.
        Алик перевел ствол пистолета в сторону моего Водилы, а я, в свою очередь, присел на задние лапы и свесил голову вниз с фургона, чтобы в одно мгновение влететь когтями всех четырех лап в физиономию Алика...
        Есть у нас, у Котов, такой специальный приемчик. В обычных драках он практически никогда не применяется. Им пользуются только тогда, когда бой идет уже не на жизнь, а на смерть: ты прыгаешь на противника, выставив вперед все четыре лапы с выпущенными на всю длину когтями. Передними лапами вцепляешься во что угодно - в голову, в грудь, в глотку противника. И вплотную притягиваешь его к себе. А когтями задних лап, несколькими мощными ударами разрываешь врага до внутренностей!..
        Это, как говорится, Последний Шанс у нас - у Тигров, у Пантер, у Леопардов. Короче, у всех Котово Кошачьих!
        - А ты, не торопясь, расшнуровывай фуру, - сказал Алик моему Водиле. - Там одна пачечка у тебя в накладной не числится.
        - Что еще за «пачечка»? - чуть напряженно спросил Водила.
        - Много будешь знать - не успеешь состариться. Не станешь задавать глупые вопросы - получишь пять штук зеленых и предложение на дальнейшее сотрудничество. Каждый рейс - на тех же условиях. Так я говорю? - посмотрел Алик на Лысого.
        - Так, так!.. - В испуге Лысый мелко закивал головой и вытащил из кармана джинсов пачечку в пять тысяч долларов.
        - Устраивает? - спросил Алик у Водилы.
        «Соглашайся, Водила!!! - мысленно завопил я всеми своими мозговыми извилинами; - Тяни время!.. Чтото должно произойти! Миленький, Водила, подожми хвост, не показывай зубы, соглашайся на все! Сам же говорил - против лома нет приема... А „козу“ мы им потом все равно обязательно заделаем!.. Соглашайся!!!»
        «Не гони картину, Кыся... - ответил мне, по доктору Шелдрейсу, мой Водила. - Чем быстрее сдамся - тем меньше мне будет веры!»
        Водила недоверчиво посмотрел на доллары, спросил у Алика:
        - Где гарантия, что это не фальшак?
        Не опуская пистолет, Алик симпатично и весело рассмеялся:
        - Вот это уже деловой разговор! Тут ты прав - когда имеешь дело с вашими сегодняшними россиянами - гарантий никаких. Но если в этой пачке хоть одна бумажка окажется липовой, я тебе сам заменю ее на любую валюту. Естественно, по курсу на день обмена.
        - Ну, смотри. Ты сказал!., - И Водила стал расшнуровывать задний клапан фургона.,
        Но в эту секунду я - первый, с крыши фургона, а мгновением позже и все трое внизу - Алик, Лысый и Водила - увидели, как в «Зону отдыха» прямо с автобана неторопливо стали вкатываться две ослепительные фары «дальнего света», а выше фар режущим, тревожным посверкиванием крутились два синих проблесковых полицейских фонаря.
        Алик моментально засунул пистолет под брючный ремень, запахнул куртку и тихо сказал Водиле:
        - Ставь запаску... Разговаривать буду я. Кто пикнет - покойник.
        С телепатическим криком: «Вот видишь, Водила! Я же говорил, что чтото должно произойти!!!» - я промчался по всей крыше фургона, перепрыгнул на кабину нашего грузовика и уселся как раз над своим Водилой, который уже позвякивал инструментами у простреленного переднего колеса.
        Неожиданно на боку надвигающейся на нас полицейской машины - выше фар, но ниже синих проблесковых фонарей - вспыхнул мощный прожектор и залил белым слепящим светом всю «Зону отдыха», наши три машины, Алика, Лысого, Водилу и меня...
        Полиция подъехала совсем близко, поразглядывала нас, выключила прожектор, поменяла «дальний» свет на «ближний» (про это мне уже Водила все объяснял) и заглушила свой двигатель.
        Теперь, когда их сильный свет не бил по глазам, сразу стало видно, что полиция приехала на зеленобежевом автобусике, чуть побольше Аликовой «тойоты».
        Их было четверо - трое совсем еще мальчишки, лет двадцати - двадцати трех, а четвертый - возраста моего Водилы. Он держал в руке длинный собачий поводок и с трудом вытаскивал из машины сонную, упирающуюся овчарку, которой все было до лампочки. Ей хотелось спать, и она не собиралась вылезать из теплой машины, пока ее художественный руководитель не догадался показать ей на меня, сидящего на крыше кабины, и сказать ей:
        - Гляди, Рэкс! Кошка, кошка!..
        Тут Рэкс проявил ко мне некоторый слабый интерес и для порядку пару раз на меня гавкнул.
        - Заткнись! - сказал я ей понашему, поЖивотному.
        Овчарка тут же заткнулась, села и, склонив голову набок, стала удивленно меня разглядывать...
        Тут я вынужден коечто объяснить. Обычно, когда Собака склоняет голову набок и якобы внимательно смотрит и слушает, - Люди приходят в такой умилительный восторг, что готовы ей лапы целовать! Людям всегда кажется, что склоненная набок голова Собаки - это признак ее мудрого и доброго внимания. На самом деле все категорически наоборот! Это первый признак Собачьего идиотизма. Если «Собачка склоняет головку набок» - значит, она ни хрена не понимает и находится в состоянии полной и беспросветной дебильной растерянности! Не верите? Почитайте Конрада Лоренца - «Человек находит друга». Превосходная книжка!.. Когда мы с Шурой Плоткиным читали в этой книге про «склоненную набок собачью головку» (вернее, когда Шура мне это читал), мы так хохотали, так веселились, так полюбили эту книгу, что долгое время она была у нас просто настольной, как и книга доктора Ричарда Шелдрейса.
        Шура потом признался, что, прочитав Конрада Лоренца, он стал с гораздо меньшим почтением относиться к Собакам и с неизмеримо большим - к Котам.
        - Добрый вечер, - понемецки сказал один из молодых полицейских и спросил моего Водилу: - Почему мотор не выключен?
        - Батарея - капут, - ответил Водила, не прекращая работы.
        - А с колесом что? - спросил другой.
        - На гвоздь напоролся, - беспечно проговорил Алик и сочувственно рассмеялся. - Наверное, только русский грузовик может найти гвоздь на немецком автобане!..
        - Нет, почему же? - возразил третий. - Это случается довольно часто. Странно только, что лопнуло переднее колесо. Обычно переднее колесо поднимает гвоздь, а пропарывается уже заднее.
        - Рихтиг, - сказал мой Водила, дескать, «правильно».
        - Говорите понемецки? - спросил Водилу руководитель Рэкса.
        - Айн бисхен. Немного, Майн фройнд гуте дойче шпрахен. - И Водила кивнул на Алика: - Поговори с ними, Алик, поихнему.
        Я заметил, что Водила ускорил темп работы, и понял, что он хочет поставить запасное колесо именно в присутствии полиции. Чтобы, когда полиция уедет, наша машина была бы уже на ходу. Что он придумал, я не мог разобрать - в голове у Водилы была какаято лихорадочная каша. Но я понял единственное: мы обязаны быть на колесах!
        Лысый стоял в паническом перепуге, словно дерьма в рот набрал.
        - Приготовьте, пожалуйста, ваши бумаги, - сказал молоденький полицейский.
        Он именно так и сказал - «пожалуйста» и «бумаги». А не «Пааапрашу документики!», как у нас. Я совершенно не собираюсь идеализировать немецкую полицию, и это будет отчетливо видно из дальнейшего, но вот это «пожалуйста» мне у них очень понравилось.
        - Возьми у меня в верхнем кармане куртки, - сказал Водила Лысому. - Рукавицы худые, руки все равно грязные...
        И пока Лысый предъявлял свои документы, пока доставал документы моего Водилы, а совершенно не теряющий присутствия духа Алик весело показывал свои «бумаги» и непрерывно болтал с полицейскими о том, как он встретил своих бывших земляков в Ганновере, как взялся помочь им с немецким, если возникнут в дороге какиенибудь затруднения, - я напрямую сказал этому задроченному Рэксу:
        - Рэкс! Не рычи и не скалься. Хоть на минуту забудь о вековом антагонизме! Не смотри на меня сейчас как на КОТА! Считай, что в эту секунду я для тебя всего лишь источник очень важной служебной информации!..
        - Пошел ты знаешь куда... - ответил мне этот хам. - Тоже мне - «источник информации»! Шайзе...
        Но я решил, что вытерплю все! И постарался сказать самым мирным тоном:
        - Рэкс, дорогой!.. Да подавись ты своей Собачьей фанаберией! Будь проще. У нас в машине сто килограммов кокаина. Понял, немецкое твое рыло?! А этот худенький Алик - убийца! Как говорят в России - исполнитель! Как только вы уедете - он сразу же застрелит моего и вон того - Лысого. Тоже, кстати, бандюга. Неужели ты сам не чувствуешь, как от этого Алика разит оружием?!
        - У моих у всех тоже оружие. Я не могу принюхиваться к каждому встречному и поперечному. Будет приказ - понюхаю.
        - Ты милицейская Собака или нет?! - заорал я на Рэкса.
        - Нет. Я - Собака полицейская.
        - Один черт! А раз ты полицейская Собака, ты обязан...
        - Без приказа я не имею права.
        - Идиот безмозглый! Чиновничья твоя морда!.. Какой тебе еще нужен приказ?! Вот - ты, а вот - преступник!.. Хватай его!
        - А где приказ? - тупо спросил Рэкс и, конечно же, «склонил головку набок». - Существуют определенные инструкции...
        - Рэкс, браток!.. Плюнь ты на инструкции! Ты же представитель такой страны, с такими дорогами, с такими «ХундеБарами»!..
        Я уже не знал, как еще польстить этому тупице!
        - Хоть раз в жизни прояви инициативу, дубина! Тебя же будут потом на руках носить! На всех углах расхваливать...
        - Я никому и никогда не позволяю носить себя на руках, - с достоинством ответил Рэкс. - И хвалить меня тоже не надо. Мне достаточно, чтобы меня не ругали и не уволили.
        Я думал, что я сейчас лопну от бессилия, и злости! Я спустился с крыши по открытой двери в кабину, а уже оттуда спрыгнул на землю и сел прямо напротив Рэкса, чем несколько ошарашил и его, и всех вокруг.
        - Я обращаюсь к тебе как Животное к Животному! - прямо сказал я Рэксу. - Ты наконец это можешь понять, кретин ты зацикленный?!
        - Если ты будешь оскорблять меня при исполнении служебных обязанностей, я задам тебе трепку, - строго сказал Рэкс.
        - И останешься минимум без одного глаза, - пообещал я ему. - За это я тебе отвечаю. Да еще и морду располосую так, что тебя никто не узнает. А кому в полиции нужна одноглазая Собака? Вот тутто тебя точно вышибут пинком под хвост с государственной службы. Тем более что свои прямые служебные обязанности ты исполнять отказываешься. Шлемазл!..
        Это всегда так Шура Плоткин говорил, когда сталкивался с какимнибудь абсолютно умственно отсталым типом. Причем, насколько я понял, Шура и сам не знал, что такое «шлемазл». Однажды он сказал мне, что это было любимое ругательство его бабушки. И оно ему еще в детстве очень понравилось. Понравилось, как звучит.
        «Шлемазл... - с разными интонациями повторял Шура. - Шлемазл!.. Нет, в этом чтото есть... Ты слышишь, Мартынчик? Шлемазл - и этим все сказано!..»
        Одним глазом я следил за этим вонючим Рэксом, чтобы он меня сдуру не цапнул, а вторым поглядывал на Водилу и видел, что наш грузовик уже прочно стоит на новом колесе, простреленное валяется рядом, а Водила убирает инструмент в железный ящик с ручками. Я решил сделать последнюю попытку.
        - Послушай, шлемазл! - сказал я этому Рэксу. - У тебя хоть с твоим Шефом есть Контакт?
        - Какой еще «контакт»?
        - Телепатический, - терпеливо объяснил я.
        - А что это такое?
        - Ну, он тебя понимает?
        - Нам достаточно того, что я Его понимаю. Он приказывает, я делаю. А больше нам ничего не положено.
        - Но ты можешь рассказать Ему все, что я тебе говорил? - продолжал допытываться я.
        - Стану я Ему забивать голову всякими Кошачьими бреднями!
        Вот тут я унизился до того, что не вмазал ему по рылу за такую в высшей степени оскорбительную фразу, а покорно попросил еще раз:
        - Может быть, ему это не покажется такими уж бреднями. Попробуй, Рэксик, а?..
        - Какой я тебе еще «Рэксик»?! Ты как разговариваешь с полицией?! - вдруг зарычал этот болван и рванулся ко мне.
        Я с ходу врезал ему пару раз по харе когтями и мгновенно очутился на крыше кабины.
        - Эй, Кыся! Ты чего собачку обижаешь? - крикнул мне Водила.
        Впервые в жизни мне дико захотелось выругаться страшным Человеческим матом! И чем грязнее - тем лучше... Мне захотелось выплеснуть на голову этой тупой полицейской Псине поток всех возможных и невозможных людских матерных Слов в самых чудовищных и тошнотворных комбинациях, которые я когдалибо слышал у нас в России!
        Но матюги так и застряли у меня в глотке, потому что полицейские сказали всем «Гуте райзе!» - чтото вроде «Счастливого пути!», втащили своего озверевшего болвана Рэкса в машину и уехали. А мы с Водилой остались нос к носу с Лысым и Аликом.
        Вот когда я понял, что нам с Водилой надеяться не на кого! Если мы не спасем себя сами, нас никто не спасет. Тем более что в руке у Алика снова появился его большой пистолет...
        Неожиданно в моей голове вдруг возник негромкий голос Водилы: «Не психуй, Кыся. Не дергайся. Как нибудь выгребемся. Ты там сверху приглядывай за Аликом. Вдруг он стрелять захочет...»
        Вслух же Водила сказал:
        - Ну что, будем перегружать вашу пачку?
        - Вот это молодец! - восхитился Алик. - А я уж думал, что мне тебя придется снова уговаривать.
        И Алик выразительно помахал пистолетом.
        - Пять штук на дороге не валяются. А если потом еще с каждого рейса так же... Как говорит мой Кыся - чего мне хвост задирать и зубы скалить? - ухмыльнулся Водила.
        - Ах, у тебя еще и Кот говорящий?! Ну, ты грандиозный мужик!
        Алик был удивительно артистичен! Он все время во чтото играл. В «милую мальчишескую беспечность» и «хорошее настроение» с дорожной полицией, в «восхищение» моим Водилой, в «простоту» и «рубахупарня», в «располагающую открытость». Играл широко, легко, без пережима, целиком отдаваясь только что сочиненному образу...
        Однако с Лысым он был строг и неумолим. Но это тоже была своего рода игра - этакий маленький спектакль в расчете на трусливого и неумного зрителя.
        Иногда он терял над собой контроль - всего лишь на секунду, и глаза его становились жесткими, слишком явно оценивающими каждое чужое движение, каждое слово, каждую интонацию. И я видел, что выстрелить он был готов в любое мгновение.
        Ах, если бы он мог сам перегрузить эту дурацкую «фанерную» пачку с кокаином в сто семьдесят кило весом в свою «тойоту»! Он бы просто немедля, по выражению Бармена, «отправил бы гулять по небу» и Лысого, и моего Водилу. В таком деле лишние люди никому не нужны. Это мне еще по дороге Водила объяснил...
        Я мотался по крыше кабины и по верху фургона, стараясь все время находиться над Аликом и его страшненьким пистолетом. Волейневолей я пытался настроиться на ЕГО волну, чтобы попробовать хоть както предупредить грядущие события. Мысленно я призывал на помощь все наше КошачьеКотовое НЕОБЪЯСНИМОЕ - то, что дает нам возможность непонятным образом ПРЕДВИДЕТЬ СЛУЧАЙ.....
        В чистом виде я этого так и не смог сделать - он был слишком сильной.личностью для меня! Но внезапно я понял, что зато установил с Аликом какойто странный, необычный, Односторонний Контакт по принципу «я тебя вижу, а ты меня - нет». То есть я для него оставался закрыт, а он для меня - будто голенький...
        Я увидел, что он страшно нервничает! Не потому что, как только кокаин будет перегружен в его машину, ему придется отправить на тот свет двух человек. Это дело привычное. Это, в конце концов, его профессия, А вот то, что обычная, паршивенькая дорожная полиция совершенно случайно заехала в эту идиотскую «Зону отдыха» и внесла в свой компьютер данные документов моего Водилы, Лысого, а вместе с ними и Алика, - вот это может грозить осложнениями. Естественно, после того как найдут трупы этих русских...
        Теперь такое стало в Германии столь привычным, что перестало быть сенсацией. Ну, мюнхенский «Абендцайтунг» напечатает фотографии застреленных и выдаст крупный бездарный заголовок - «Кремль протягивает щупальца к Баварии!» Русскоязычная берлинская газетка «ЕвропаЦентр» опубликует небольшую заметочку, подчеркнув, что у них в Берлине еще не то бывает!.. Наверняка откликнется многостраничный и тоже русский лосанджелесский альманах «Панорама» - у них здесь есть свой корреспондент. И все!..
        Алик же завтра утром сдаст товар кому надо, получит гонорар за доставку и устранение двух свидетелей, заберет свою маму и укатит с ней в Италию, в ЛидодиЕзоло, где на пятнадцати километрах пляжной косы умудрилось расположиться пятьсот отелей любого калибра! Пойдика найди там Алика. Тем более что они с мамой покатят туда совсем не с теми документами, которые зарегистрировал компьютер дорожной полиции. И уж конечно, не на этой машине...
        Он покажет маме Венецию -туда всего полчаса езды по хорошей дороге, покатает маму на гондоле по всем вонючим венецианским каналам, и гондольеры в одесских соломенных канотье с яркими лентами на тульях будут говорить маме «синьора» и вежливо помогать ей сесть в гондолу и выйти из нее. Алик повезет маму на три знаменитых островка в Венецианском заливе - Бурано, Мурано и Торчелло. И вместе с ней будет восхищаться виртуозностью потрясающих стеклодувов, шататься по узеньким островным улочкам шириной всего в два - два с половиной метра.
        Неделю тому назад на Мурано, именно на такой улочке, Алик застрелил какогото иркутского не то градоправителя, не то банкира... Кто? Что?.. Этим Алик никогда не интересуется. Он получает заказ, аванс, один час летит из Мюнхена в Венецию, полчаса на катере до Мурано, еще полчаса на острове, а затем обратно.
        Утром, после завтрака с мамой, вылетел, к обеду уже вернулся домой. Мама очень не любит, когда Алик опаздывает к обеду...
        А доллары «на дороге не валяются», как сказал этот здоровый русский шоферюга из Питера.
        Вот его почемуто Алику жалко... То ли потому, что он с котом ездит, то ли еще почему. Но жалость для Алика - непозволительная роскошь, и он тут же отметает от себя это непривычное для него ощущение.
        Всетаки есть достаточно серьезная опасность, что Алика могут вычислить. Особенно если это дело не спустят на тормозах и за расследование возьмется КРИПО - криминальная полиция. Там ребятишки сидят серьезные...
        Нуда Бог не выдаст, свинья не съест. Овчинка стоила выделки - тут надо быть справедливым. Русские паренькиисполнители, или, как их теперь стало модным называть - «киллеры», всего за три тысячи баксов из России аж в Америку летают. Плюс, конечно, оплаченная дорога туда и обратно. И какието жалкие суточные...
        Алик же за дело с кокаином и этими двумя жлобамиводителями только аванс получил пятьдесят тысяч! Не долларов, а немецких марок, но тоже не слабо. Особенно если учесть, что завтра при расчете он получит еще столько же.
        Многих слов в мыслях Алика я не понял.
        Но я понял главное - как бы Алик ни старался казатьея спокойным и веселым малым с пистолетом в руках, он был взвинчен до предела! И поэтому невероятно опасен.
        А вовторых, что бы Алик в эти минуты ни болтал Лысому и моему Водиле о «дальнейшем сотрудничестве», он уже бесповоротно приговорил их к смерти. Прямо здесь, в десяти километрах от Мюнхена. В этой слабоосвешенной придорожной «Зоне отдыха»...
        Пока же Алик весело подбадривал Водилу и Лысого, которые кряхтя впихивали в Аликову «тойоту» ту самую кокаиновую пачку «фанеры» в продранном мной полиэтилене. .
        Наконец все было закончено - пачка удобно расположилась за задними сиденьями. Водила и Лысый вылезли из микроавтобуса, и Лысый аккуратно прикрыл задние двери «тойоты».
        Повернулся к Алику и гордо, как человек, хорошо выполнивший порученную ему работу, улыбнулся и сказал:
        - Порядок, Алик!
        Вот тутто и раздался первый выстрел. Он оказался совсем не страшным. Мне вообще почудилось, что кто то рядом присвистнул и сломал небольшую сухую ветку.
        Но у Лысого тут же остановились глаза, удивленно открылся рот, а над правой бровью внезапно возникла темнокрасная точка величиной с пижамную пуговицу.
        Дальнейшее происходило словно во сне. Плавно и почти беззвучно...
        С присвистом «сломалась еще одна сухая ветка», и из шеи уже мертвого Лысого пульсирующими толчками стала выплескиваться темная густая кровь, а сам он начал падать лицом вниз прямо на асфальтовую дорожку «Зоны отдыха»... .
        Чтото яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать изпод куртки свое «оружие» - метровый кусок электрического кабеля, мой Водила бросился вперед на Алика!
        Раздался третий выстрел - уже по Водиле.... Но мой прыжок на Алика опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому, слава Богу, выстрел оказался не совсем точным.
        Я летел с крыши нашего фургона в физиономию Алика, выставив вперед все свои четыре лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли в кожу его головы и, разрывая ее, проскользили по лобной кости, вспарывая правый висок и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской ненависти я запустил когти как можно глубже, передними лапами повис на лице Алика, а задними изо всех сил ударил его по горлу! Один раз, второй, третий!!!
        Я слышал его дикий крик, ощущал вкус и запах его крови, рядом со мной палил его пистолет, а я бил, бил, бил задними ногами, разрывая ему подбородок, рот, шею!..
        Он пытался сорвать меня со своего лица, задушить, но я совершенно не чувствовал боли и даже сумел прокусить ему в нескольких местах руку...
        Когда же ему всетаки удалось оторвать меня от себя и отбросить в сторону, я прыгнул на него снова. И снова в тот же момент, когда он, залитый кровью, с исполосованным лицом и разорванным горлом, сумел еще раз выстрелить в моего Водилу. И Водила упал...
        Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил, но глаза его были залиты кровью, он надрывно кашлял, выхаркивал чернокрасные сгустки и поэтому, как говорил Щура Плоткин, «об попасть в меня - не могло быть и речи».
        Вообщето теперь, задним числом, я отчетливо понимаю, чтоэтот худенький, похожий на старшеклассникаотличника со славным комсомольским послужным списком, полуэстонскийполуеврейский паренек был человеком несомненно мужественным...
        Я хорошо помню, как он деловито вытер рукавом текущую на глаза кровь, двумя руками сжал рукоять большого автоматического пистолета и навел его в поднимающегося и тоже залитого кровью Водилу.
        С третьим прыжком я опоздал... Опоздал ровно настолько же, насколько опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!
        Но... О счастье!.. Пистолет Алика всего лишь звонко щелкнул - выстрела не последовало!» Наверное, что то там в пистолете кончилось, и он просто перестал стрелять. А может быть, Господь Бог наконец увидел сверху творящуюся внизу несправедливость...
        Алик отбросил меня в сторону, зашвырнул в кусты пистолет и, кашляя кровью, рванулся к своей «тойоте». Его шатало из стороны в сторону, он плохо держался на ногах и почти ничего не видел, но всетаки сумел сесть за руль, завел мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу...
        В паническом ужасе я съежился до размеров месячного Котенка!
        Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутанулся с боку на бок и мгновенно оказался под собственным грузовиком.
        Раздался жуткий удар - «тойота» с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного фургона (все автотехнические подробности у меня, конечно же, от Водилы...), и отвратительный звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом звонко рассыпающихся вдребезги разбитых стекол микроавтобуса Алика.
        Искореженная «тойота» взревела двигателем, со скрежетом выдралась из нашего грузовика задним ходом, а потом рванула вперед - к выезду на автобан.
        Я бросился к своему Водиле.
        Скрючившись, поджав колени к самому подбородку и держась руками за живот, Водила лежал на боку под фургоном и тяжело дышал, зажмурив глаза.
        Первым выстрелом у него было всего лишь разорвано ухо, а не прострелена голова, как у Лысого, и теперь оттуда обильно текла кровь на лицо, шею, затекала за воротник рубахи... Я стал быстро зализывать ему эту рану, а он открыл глаза и сказал мне негромко:
        - Не старайся, Кыся... Там - ерунда. У меня в животе пуля.
        Он приподнялся на четвереньки и, как младенец, еще не умеющий ходить, на карачках выполз изпод фургона, зажимая живот одной рукой... Увидел белую спину и огни уходящей «тойоты» и сказал:
        - Не боись, Кыся... Счас мы этому шустрику козу всетаки заделаем! Нука, лезь в машину...
        Я вскочил в кабину, а вот как туда залез Водила - уму непостижимо! Но он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..
        Когда мы резко рванулись за почти скрывшимися задними фонарями «тойоты», распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув сначала грузовик Лысого, а потом и его самого, головой лежащего в луже собственной крови, выскочили на автобан под звуки своей тревожной сирены с такой скоростью, что все машины, шедшие по направлению к Мюнхену, стали притормаживать, чтобы пропустить нас. Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да еще в темноте!.. Да еще среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да еще шныряя из ряда в ряд под возмущенные и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..
        - Ах, уйдет, сука!.. - прерывающимся хриплым голосом бормотал Водила и напряженно вглядывался вперед, где то и дело мелькала «спина» Аликовой «тойоты». - Ах, уйдет, гад... И выживет! И пойдет опять эта «дурь», эта наркота сраная по всему свету... И люди будут дохнуть от нее, и дети будут ее пробовать... В той Настюхиной школе - дочки моей, где все за доллары - и пирожки с капустой, и академики, - наркота по всем классам гуляет!.. В старших - колются, в младших - нюхают... Вот скажи, Кыся, как уберечь ребенка?!
        Водила застонал, прижимая одну руку к животу, а второй быстро вертя руль то в одну, то в другую сторону. Но неожиданно оборвал стон и обрадованно прохрипел:
        - Гляди, Кыся!.. Ремонт дороги!!! Слава те, Господи! Хер он у меня теперь уйдет, сучонок падлючий!..
        Я увидел, как впереди засверкали желтыми лампочками огромные стрелки, указывающие на резкое сужение автобана, а впереди нас стало плавно, замедляться движение машин по всем четырем полосам, вливаясь всего лишь в две полосы, свободные от ограждения.
        Водила опять включил сирену и, чуть ли не распихивая сужающийся поток машин, почти вплотную сумел приблизиться к «тойоте» Алика.
        Вот теперь Алику уже некуда было деваться. С боков он был зажат десятками машин, а впереди него еле двигался гигантский серебристый рефрижератор из Голландии!..
        - В койку, Кыся! - совершенно чужим голосом крикнул мне Водила. - Прижмись там к задней стенке! Счас он у нас нанюхается кокаину!!!
        Я тут же прыгнул в подвесную койку и с ужасом увидел, что, в то время как все машины вокруг уже снижали скорость до минимума, мой Водила вжал педаль газа в пол кабины и с сумасшедшей скоростью помчался на белый микроавтобус «тойота», так хорошо различаемый теперь на фоне широченной задней стенки серебристого фургона голландского рефрижератора.
        На мгновение мне показалось, что все это происходит в какомто кошмарном сне, и стоит мне сделать усилие, как я проснусь и окажусь в нашей симпатичной петербургской квартирке, в своем собственном кресле, и сквозь легкий, почти прозрачный сон буду слышать, как на кухне, позвякивая вилками и рюмками, Водила и Шура пьют водку, чемто закусывают и негромко, чтобы не разбудить меня, про меня же рассказывают друг другу разные истории - каждый из своей жизни со мной...
        Удар был какойто невероятной, чудовищной силы!!!
        Словно гигантский снаряд, наш грузовик вонзился в почти стоящую Аликову «тойоту» и влепил ее в заднюю стенку голландского рефрижератора так, что голландец, весом в добрых полсотни тонн, умудрился прыгнуть вперед метров на десять!..
        Я вместе с подушкой и одеялом вылетел из подвесной койки прямо за спинку пассажирского сиденья. Что, по всей вероятности, меня и спасло...
        Потому что Водила молча, не произнеся ни одного ругательства, ни одного слова, глядя вперед остекленевшими неживыми глазами на омертвевшем лице, резко рванул наш грузовик назад, отъехал немного и снова помчался вперед на то, что оставалось от «тойоты» Алика...
        Второго удара я почти не услышал. Меня сразу же бросило головой на какуюто железную конструкцию под креслом, и я отключился.
        
* * *
        
        Очнулся я оттого, что меня ктото облизывал.
        Я попытался открыть глаза, но это удалось мне только наполовину. Правый глаз почти не открывался. Какаято узенькая щелочка, а не глаз!.. Распух так, что справа я, наверное, был похож как две капли воды на ту киргизку Шуры Плоткина, которая выдавала себя за китаянку. Дядя у нее еще был уйгуром и жил за Талгарским перевалом...
        О Господи, о чем это я?! Совсем сбрендил... Где я? Кто меня лижет?..
        Неожиданно я понял, что валяюсь между двух толстенных Собачьих лап, тут же почуял Овчарочий запах и услышал виноватый голос этого полицейского дурака Рэкса:
        - Прости меня, браток... Прости, если можешь. Ты был тогда так прав! Так прав... Если бы я тогда поверил тебе! Это все наша глупейшая служебнонациональная ограниченность - приказы, запреты, инструкции!.. И потом, на этой работе так черствеешь... Майн готт! Если бы я тебе тогда поверил, Кыся!..
        - Откуда ты знаешь, как меня зовут? - слабым голосом спросил я, даже не вспомнив свое настоящее имя.
        Я попытался приподняться. Голова у меня раскалывалась, ноги не держали. Рэкс мягко взял меня зубами за шкирку и помог встать на ноги. Он еще пару раз лизнул мой распухший правый глаз и ответил:
        - Так тебя Твой называл. Только и твердил: «Кыся... Кыся!..» Я и подумал, что Кыся - это ты.
        - Где он? - Я моментально пришел в себя.
        Рэкс поначалу замялся, а потом скорбно произнес:
        - Знаешь, Кыся, у нас в Германии не принято скрывать чтолибо от близких... Думаю, что он уже умер.
        - Где он?! - заорал я и впервые оглянулся вокруг себя.
        Огромный участок автобана и прилегающей к нему обочины был оцеплен белокрасной пластмассовой лентой и освещен десятками автомобильных фар и какимито специальными фонарями.
        В воздухе стоял плотный кокаиновый запах.
        У голландского рефрижератора была разбита вся задняя стенка так, что виднелись все потроха до передней стены фургона.
        Наш «вольво» уже оттащили назад. Кабины практически не было. Крыша встала дыбом, обтекатель валялся на проезжей части. Передние колеса сместились кудато под центр нашего тягача...
        Я бросился к сплюснутой кабине, но Водилы там, слава Богу, не было!.. И тут между ни в чем не повинным голландским страдальцем и нашим грузовиком я увидел то, что еще совсем недавно было симпатичным микроавтобусом «тойота» с живым двадцатидевятилетним Человеком за рулем - неглупым и смелым, жестоким и страшным, с таким привычным и детским именем - Алик, который за свою короткую жизнь успел повоевать в Афганистане и Карабахе, вывезти свою маму в эмиграцию и продолжать здесь «свою собственную войну» - за свою и мамину сытую жизнь, продолжая убивать, убивать и убивать. Потому что ничему другому его не успели научить...
        Когда я увидел, что от него осталось, - меня вырвало. Так это было страшно и отвратительно.
        Запах бензина и крови, машинного масла и кала, обгоревшего человеческого мяса и кокаина вывернул меня наизнанку! Затяжной и мучительный приступ рвоты сотрясал мое тело, а в голове билась одна только мысль - Водила не может умереть! Водила жив... Рэкс явно чтото путает! Я же ЧУВСТВУЮ ВОДИЛУ ЖИВЫМ! Мне кажется, что я даже СЛЫШУ ЕГО!..
        Две машины, вроде нашей «скорой помощи», только выше и больше, с распахнутыми задними дверями, находились в центре оцепления, и молодые парни - не в белых халатах, как у нас, а в оранжевых комбинезонах со сверкающими серебряными полосами на рукавах - делали свою докторскую работу...
        Откашливаясь и отхаркиваясь, я помчался к тем паренькам в оранжевых комбинезонах. И увидел своего Водилу...
        Он неподвижно лежал на носилках с закрытыми глазами, был совершенно белого цвета, если не считать почерневших следов засохшей крови из простреленного уха и вспухшего, посиневшего лба.
        На рот Водилы была наложена какаято штука с трубками и проводами. Трубки шли к прозрачному насосу, а провода к приборам. Один паренек следил за насосом и приборами, второй держал на весу прозрачный мешочек, откуда по другой трубке в руку Водилы капала жидкость.
        Третий парень в оранжевом комбинезоне слушал Водилино сердце, а четвертый разговаривал по телефону без шнура, но с маленькой антенной. И комуто кудато говорил:
        - Давайте геликоптер! (Оказалось, что это вертолет, который я тысячи раз видел по телевизору.) Прострелена брюшная полость - возможно внутреннее кровотечение. Правда, пуля прошла по касательной... Под курткой был кусок толстого электрического кабеля. Да... Наверное, он изменил направление входа пули. Хуже другое - ушиб лобных долей головного мозга и... Скорее всего перелом верхнего грудного отдела позвоночника. Рефлексы отсутствуют... Ктонибудь из вашего персонала знает русский язык? На всякий случай... Да? Отлично! Ждем ваш геликоптер!..
        Я почти ни черта не понял из того, что говорил этот молоденький оранжевый доктор. Не потому, что он говорил понемецки, - мне лично на это наплевать. Повторяю в который раз - у нас, у животных, языкового барьера не существует. Просто я ни хрена не смыслю в медицине на любом языке! Я знаю одно - раз болит, значит, нужно как можно терпеливее и тщательнее зализать это место.
        А вот в том, что Водила ЖИВ, теперь для меня не было никаких сомнений. Несмотря на то что он выглядел мертвее мертвого!
        Ну, вопервых, мертвому вертолет вызывать не стали бы. А «отсутствие рефлексов» - еще далеко не конец! Про рефлексы я знал от Шуры Плоткина. И про условные, и про безусловные. Я не очень хорошо помню, а чем там дело, но, к сожалению, точно знаю, что когда рефлексов нет - хуже быть не может. Хотя, повторяю, это еще совсем не конец!
        А потом, я же сам СЛЫШУ, что Водила ЖИВ! Он только не в силах подать мне внятный сигнал. Еще бы! Вон как он лбом треснулся... Я же ЧУВСТВУЮ, как он даже чтото хочет сказать мне и не может выговорить, бедненький.
        Я прошмыгнул под проводами и трубками и стал быстро зализывать большую синюю опухоль на лбу Водилы.
        - Откуда кошка?! - вдруг заорал один из оранжевых, а второй схватил меня за загривок и отбросил в сторону. В этот же момент Рэкс кинулся на моего обидчика с таким рычанием, что если этот тип и обмочился от страху, то мы этого не видели только потому, что комбинезон был из плотной ткани.
        Хорошо еще, что шеф Рэкса успел оттащить его в сторонку и, кивнув на лежащего Водилу, сказал:
        - Это его кот. Он с ним ездил. Не отгоняйте его...
        - Да вы с ума сошли!.. - возмутился оранжевый с телефоном без шнура.
        В это мгновение я увидел, как у Водилы дрогнули пальцы на левой руке, и снова бросился зализывать ему лоб.
        - Не отгоняйте кота. Пусть он пока будет с ним, - настойчиво повторил полицейский водитель Рэкса. - Этот русский должен остаться живым. Трупов у нас и без него хватает...
        
* * *
        
        В вертолет меня брать не хотели. Пока отчаявшиеся уже было оранжевые доктора не заметили одного странного явления: как только меня оттаскивали от Водилы, сразу же у него начинало падать давление крови! Что бы они ни делали, как бы ни хлопотали - давление падает, и все тут! Вотвот кончится мой Водила...
        Но как только пальцы Водилы, казалось бы, безжизненные, касались моей спины, головы, уха, хвоста, лапы, - не важно чего, - так сразу же давление Водилы приходило в норму безо всяких врачебных и лекарственных усилий...
        Старший из оранжевой врачебной группы во всеуслышание заявил, что если бы он не наблюдал этого феноменального явления собственными глазами, а только услышал от когонибудь, то посчитал бы подобный рассказ беззастенчивой ложью или бредом душевнобольного. Но так как времени на жизнь пациента (то есть моего Водилы) уже почти не осталось, он, как врач, не имеет права пренебрегать даже таким фантастическим явлением!
        Раз прикосновение к коту стабилизирует давление и пока достаточно успешно удерживает пациента на этом свете, хотя по всем показателям ему уже полчаса как полагается быть совсем на другом, - пусть будет кот! Каким бы идиотизмом это ни казалось со стороны.
        Это случайное наблюдение на ближайшее время решило мою судьбу. Думаю, что судьбу моего Водилы тоже.
        Я был втиснут под носилочный ремень вплотную к Водиле так, чтобы пальцы его левой руки постоянно касались моего тела. Вместе с кучей проводов и трубок нас погрузили в вертолет, а там уже, внутри, подключили к какимто новым аппаратам и новым проводам.
        Кроме летчика, нас было еще шестеро в вертолете: два врача, Водила, я и два совершенно бесполезных человека - сотрудник криминальной полиции и медицинская сестра нейрохирургического отделения той больницы, куда мы летели. Ей было лет тридцать с хвостиком, и звали ее Таня Кох. Так, во всяком случае, она отрекомендовалась старшему наземной оранжевой группы, когда прилетела вместе с вертолетными врачами.
        Наверное, на своем месте, в больнице; она была необходима и полезна. Но сюда она прилетела как человек, знающий русский язык, то есть чтобы переводить то, что авось да и скажет Водила, когда очнется...
        Примерно для того же с нами в вертолет уселся и полицейский в штатском. На случай, чтобы, если Водила придет в себя, попытаться задать ему несколько вопросов и выслушать перевод этой Тани.
        Но так как Водила и не собирался приходить в себя, мало того, он даже и жить не собирался, то и Таня, и полицейский были в вертолете абсолютно лишними. Впрочем, они никому не мешали. Мнето тем более...
        Я лежал под левой рукой Водилы, прислушивался к его остающейся жизни и чувствовал, как медленно, но неумолимо тает и без того небольшой запас отпущенного ему времени быть с нами.
        Его явное угасание почемуто представлялось мне как тоненькая струйка чистой, прозрачной жидкости, вытекающей из трещины большого и тоже прозрачного сосуда, в котором осталось так мало этой живительной влаги, что сосуд вотвот совсем опустеет и Водила навсегда уйдет в то самое НИКУДА, где так явственно и пугающе сейчас исчезает тоненькая струйка его жизни.
        Но когда в сосуде оставалось всего чутьчуть, буквально на донышке, струйка неожиданно прекратила свое ужасное, неотвратимое течение в НИКУДА...
        И я услышал тихий, прерывающийся, еле внятный голос Водилы.
        Он ничего не сказал вслух. Он даже почти не дышал.
        Его голос прозвучал в моем мозгу, в моей голове, во всем моем существе. В таком состоянии это было высшее проявление Контакта!
        «МНЕ, НАВЕРНОЕ, ПРИДЕТСЯ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ, КЫСЯ...» - с трудом проговорил Водила.
        - Нет, нет, Водила... Тебя обязательно вылечат! Мне Шура Плоткик рассказывал, что в Германии сейчас лечат совершенно все! - Я попытался придать этой фразе максимум искренности и убедительности.
        «НЕ ПЕРЕБИВАЙ МЕНЯ... НЕ МЕШАЙ, - прошелестел Водила. - Я СЛАБЕЮ, МНЕ ТРУДНО ГОВОРИТЬ. ЗАПОМНИ - РАКОВА, ПЯТНАДЦАТЬ... МЕЖДУ ПАССАЖЕМ И МУЗКОМЕДИЕЙ... ВТОРОЙ ДВОР, НАПРАВО... ТРЕТИЙ ЭТАЖ... ТЫ БЫВАЛ В ТОМ РАЙОНЕ?..»
        - Нет, но я спрошу у местных Котов и Кошек. Мне покажут... Я найду, Водила! Я обязательно найду!.. Какой номер квартиры?
        «СКАЖИ СВОЕМУ КОРЕШУ - ШУРЕ... ПУСТЬ ЗА НАСТЮХОЙ МОЕЙ ПРИГЛЯДИТ...»
        - Какой номер квартиры, Водила?! Ты не сказал номер...
        Но тут из сосуда вдруг снова стала вытекать струйка, да так быстро, что оба врача страшно перепугались. Запищал какойто маленький телевизор с темным экранчиком, по которому вместо волнистых зеленых линий побежали прямые, чем и произвели переполох в нашем вертолете...
        Что там делали с Водилой - понятия не имею. Я знал одно - Я ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬ ЕГО ОТТУДА! И если эти два доктора хоть чемто сумеют мне помочь - я буду им безмерно благодарен.
        Чего я только не делал! Я кусал руку Водилы, лизал его угаснувшее запястье, стараясь сделать свой язык как можно суше и шершавее, чтобы Водила острее чувствовал то, что я делаю...
        Я звал его ОТТУДА! Я умолял его не УХОДИТЬ!.. Не БРОСАТЬ меня... Я молился Богу, я орал Водиле страшные, несправедливые и обидные слова про то, что нельзя никому поручать своих детей! Что все надо делать самому... Что есть еще больная жена, которая без него умрет от голода и горя!.. Что за Настю некому будет платить в ту школу, где академики преподают арифметику!.. А кончиться все может тем, что, оставшись без отца и матери, его двенадцатилетняя Настя окажется там, на Фонтанке, у Дворца пионеров, среди маленьких недорогих проституточек, про которых он сам рассказывал в Ганновере!
        - Ты этого хочешь, Водила?! - в исступлении кричал я.
        Я находился в состоянии совершеннейшей истерики и не понимал, что уже далеко перешагнул заграницы обычного Телепатического Контакта и дальше начинается уже чтото Потустороннее!..
        Но когда я наконец снова ощутил под своим языком редкий и слабый, еле слышный пульс на Водилином запястье, - силы меня покинули, и я самым натуральным Человеческим образом расплакался.
        И откудато издалека услышал беззвучный голос Водилы:
        «Я ПОСТАРАЮСЬ, КЫСЯ... НЕ НЕРВНИЧАЙ. УСПОКОЙСЯ, ПРОШУ ТЕБЯ, КЫСЯ...».
        
* * *
        
        Ох, как не прав был Алик, когда думал, что история с парочкой русских трупов в «Зоне отдыха» автобана номер девять привлечет внимание немцев не более чем на сутки!
        Алик даже мысли не допускал, что эти два трупа ворвутся в насыщенную уголовнокриминальную хронику прессы и телевидения Германии, окруженные густым стокилограммовым облаком кокаина, развеянного над автобаном всего в десяти километрах от Мюнхена... А это резко повысило интерес к истории с брошенными русскими грузовиками и парочкой покойников.
        Алик и с трупами дал маху. Ну разве думал Алик, что одним из этих трупов окажется он сам?!
        Я все говорю про убитых - «труп», «покойник». Так, как их назвал бы Шура Плоткин. А ведь это более чем неточно!
        Ну, Лысый - черт с ним... Труп, он и есть труп. А вот то, что осталось там, на автобане, от Алика - ни «покойником», ни «трупом» не назовешь. Так... Некие кровавые ошметки, спрессованные с кусками искореженного металла, без какихлибо малейших признаков человеческого тела и автомобиля.
        Недаром я от одного взгляда на эту картинку блевал чуть не до обморока!..
        И вообще Алик сильно ошибался, когда думал, что немцы могут это дело «спустить на тормозах». Дескать, потому, что сегодня в Германии разборки русских мафиози стали привычным явлением.
        Газеты - не только «Абендцайтунг», как думал Алик, но и «Тагесцайтунг», и «Бильд», и даже уж на что солидная газета «Зюддойчецайтунг» - изо дня в день печатали репортажи о том, как проходит следствие, как полиция топчется на одном месте, давали фотографии Алика, Лысого и моего Водилы с их документов, фотографии с места происшествия, изображения раздолбанного голландского рефрижератора, нашего разбитого «вольво», фото уцелевших пачек с кокаином...
        Вплоть до результатов химических анализов этого кокаина, которые давали довольно четкое представление о его родословной и месте возникновения.
        Телевидение - чуть не все немецкие программы - тоже вовсю упражнялось в показе пережеванной груды железа с остатками того, что было Аликом, крупных планов мертвого Лысого с двумя черными дырками - над бровью и под подбородком на шее. Показывали и моего Водилу - неподвижного, с закрытыми глазами, опутанного проводами и трубками, лежащего в какомто специальном отделении клиники, куда никого якобы не пускают.
        И конечно, как в американских фильмах (мы с Шурой такое раз сто уже видели!), с удовольствием показывали полицейский пост у дверей в это спецотделение. Будто мой Водила может сейчас встать со своей спецкоечки и убежать в неизвестном направлении. Или в один прекрасный момент оживут Лысый и Алик, ворвутся в клинику и еще раз попытаются ухлопать моего Водилу!..
        Но самыми ужасными были интервью с мамой Алика...
        Скромно и модно одетая, с худенькой девичьей фигуркой, растерянная пожилая женщина на плохом немецком языке пыталась уверить мир, что все произошедшее - трагическая ошибка, что ее мальчик никогда в своей жизни никого не обидел! А то, что он воевал в Афганистане и Карабахе, - так другого выхода у него в Советском Союзе не было. Поэтому они с сыном и эмигрировали...
        А ей безжалостно показывали пистолет с отпечатками пальцев Алика, ей предъявляли неопровержимые доказательства, что ее мальчик был холодным и страшным убийцей, что деньги, которые она считала результатом его внезапно открывшегося коммерческого таланта на ниве экспортимпорт, были его гонорарами за «исполнительское мастерство», за десятки смертей почти во всех странах мира.
        Его искали оченьочень давно, но насколько он был жесток, настолько же и умен, и поэтому даже Интерпол до сих пор не мог его вычислить. И если бы не этот кокаин...
        Она не хотела ни во что верить. Она умоляла оставить ее в покое, наедине с ЕЕ горем, а ей совали под нос различное, самое современное оружие Алика, его и ее документы с их фотографиями, но с совершенно другими фамилиями, которых у Алика в разных тайниках нашли великое множество.
        Каждое интервью было для нее пыткой. Но ни полиция, ни самые дотошные телевизионные зубры не смогли сломить в ней святую убежденность в непогрешимости своего прелестного, доброго и, удивительного Алика - лучшего сына, о котором могла бы мечтать любая мать и которого Господь так несправедливо не уберег в этой ужасной автомобильной катастрофе!
        И несмотря на то что я про Алика знал почти всю правду, его маму мне было безмерно жаль...
        Газеты мне читала и показывала Таня Кох. А телевизор я и сам смотрел. Вместе с ней.
        Дело в том, что я уже вторую неделю живу у Тани.
        «Живу» - это громко сказано. В ее квартире я бываю всего несколько часов в сутки. Иногда чтото ем, что то пью, а в основном я шатаюсь вокруг клиники по огромному больничному парку. Таня живет совсем рядом. Ее дом стоит на соседней с больницей улице, квартира на первом этаже, и я могу смываться из нее, когда захочу. Таня специально оставляет чуть приоткрытым окно в кухне, и войти в квартиру и выйти из нее - для меня плевое дело.
        Изредка я ночую у нее. И тогда Таня рассказывает мне про АлмаАту, где она родилась и выросла и где живет очень много бывших немцев Поволжья, которых сослали сюда еще во время Второй мировой войны...
        Рассказывает Таня и о своих недавно умерших родителях, так и не дождавшихся разрешения на выезд в Германию всей семьей. Счастье, что они Таню с детства немецкому языку выучили. Дома заставляли говорить только понемецки, для ежедневной практики.
        От Тани я узнал о замечательном казахском нейрохирурге Вадиме Евгеньевиче Левинсоне. Таня училась у него в медицинском институте, а потом много лет работала его ассистенткой.
        Вадим Евгеньевич был блядун, пьяница и превосходный гитарист, а из всех видов индивидуального транспорта предпочитал мотоцикл «Ява», на котором и носился по всей АлмаАте и ее окрестностям. А еще Вадим Евгеньевич пел под гитару мужественные песни Высоцкого и Визбора и, как поняла Таня впоследствии, всю жизнь тосковал по настоящему «мужчинству». Отсюда и гитара, и Визбор, и мотоцикл, и пьянки, и бляди... Хотя ему вполне было достаточно быть тем, кем он был на самом деле - блистательным нейрохирургом! Но этого Вадим Евгеньевич не понимал...
        На втором курсе института, когда Тане было девятнадцать лет, Вадим Евгеньевич увез ее в Медео, в маленькую гостиничку при знаменитом высокогорном катке, и там, без пышных клятв и заверений, без вранья и обещаний, легко и весело, под гитарку с шампанским, лишил Таню невинности. И несмотря на то что Вадим Евгеньевич даже и не помышлял разводиться с женой и бросать сыновей, Таня никогда об этом не пожалела.
        С тех пор в ее жизни было достаточно много мужчин - и моложе Вадима Евгеньевича, и красивее, и, чего уж греха таить, сексапильнее и мощнее, но к Вадиму Евгеньевичу она и по сей день сохранила такую благодарную нежность, которой не удостоился ни один мужик, когдалибо переспавший с Таней.
        В Германии Таня появилась два с половиной года тому назад и получила все, что положено получить немке, приехавшей на свою историческую родину. Единственное, на что Баварское правительство не обратило ни малейшего внимания - это на ее диплом с отличием. Правда, на основании этого же русского врачебного диплома и документа об окончании ординатуры по кафедре нейрохирургии правительство Баварии предоставило ей бесплатную возможность год проучиться на курсах немецких медицинских сестер и поступить на работу в одну из клиник Мюнхена почти по специальности - в отделение нейрохирургии. Где и лежал теперь мой Водила...
        Я рассказываю про Таню Кох так подробно потому, что она - третий Одинокий Человек в моей жизни. А Одинокому Человеку всегда необходимо перед кемто выговориться. Поэтому мы, Коты, Одиноким просто необходимы! Зачастую Одинокого Человека переполняет то, чего другому Человеку не всегда скажешь. А Коту можно...
        Тут наблюдается забавное раздвоение в сознании Людей: они убеждены, что Кот их не понимает, но тем не менее поверяют ему все свои «боли, беды и обиды» (выражение Шуры Плоткина) как единственному живому существу, находящемуся в непосредственной близости.
        Кроме всего, Люди уверены, что даже их постыдные признания и откровения, не всегда отдающие благородством и чистоплотностью, никогда и никому Котом пересказаны не будут. И в этом они абсолютно правы. Ну а в том, что Коты чегото не понимают - Люди издавна и глубоко заблуждаются. ;
        Естественно, я не имею в виду таких Людей, как Шура или Водила. Когда между Человеком и Котом существует Двусторонний Контакт - никаким заблуждениям решительно нет места!
        Но с Таней Кох, устанавливать Двустороннюю Телепатическую Связь мне не хотелось. Она, как говорит в таких случаях Шура Плоткин, «сожгла за собой все мосты». Она приехала сюда навсегда. А я обязательно должен буду вернуться в Россию. И разрывать уже установившийся Контакт насильственным образом - одинаково травматично и для Кота, и для Человека...
        Так что давай, Мартын, будем благодарны Тане за временный приют и доброе отношение, и не нужно ей лишних зарубок на сердце, ощущения лишних потерь. Ей и так не больното весело живется на этой своей исторической родине.
        Пусть Таня пребывает в уверенности, что я ни хрена не понимаю всего того, про что она мне рассказывает. А какието проявления моей сообразительности она с легкостью спишет на счет обычных «животных инстинктов», про которые ей талдычили, наверное, и в школе, и в институте. Ейбогу, так будет для нее лучше. Особенно когда я укачу из Германии.
        А пока я каждый день по многу раз обхожу огромные больничные корпуса с вертолетной площадкой на крыше, мотаюсь по большой автомобильной стоянке сотни на две машин и сижу под дверями служебного подъезда клиники, куда обычно входит и откуда выходит Таня Кох.
        Многие служащие больницы меня уже знают, и знают, что я - КОТ РУССКОГО ГАНГСТЕРА, КОТОРЫЙ ЛЕЖИТ В БЛОКЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ ОТДЕЛЕНИЯ НЕЙРОХИРУРГИИ... Вот такто!
        Однако несмотря на то что я Кот гангстера, многие меня подкармливают. Особенно младший медицинский персонал. То колбаски притащут, то ветчинки подкинут, то приволокут кусок вполне приличной рыбки - вареной или жареной. Это, конечно, не оттаявший сырой хек имени Моего Шуры Плоткина, но тоже вполне съедобная рыбка. Вроде той, которой меня угощал Рудик на корабле.
        Просто так гуляющих и, упаси Господь, бродячих Котов, Кошек и Собачонок - я здесь не видел. Пока. Запахи их чувствую, но вот так, нос к носу, еще ни разу не сталкивался. Пару раз наблюдал Собак на поводках. Один раз видел в окне второго этажа довольно спесивого Кота, который скользнул по мне недобрым глазом и отвернулся.
        Но так как мой мир ограничен всего лишь двумя прибольничными улочками, парком и автомобильной стоянкой - говорить о том, что в Германии вообще нет такого понятия, как бродяжничество бесхозных Собак и Кошек, - аналогичного нашему, российскому, - я бы не рискнул.
        Поэтому, пока Таня на работе, я гуляю сам по себе, и встреться сейчас мне ктонибудь из моих немецких коллег - я был бы только раздосадован. Потому что, гуляя, я все время очень и очень занят. Я колдую, колдую, колдую...
        Я постоянно, на очень сильном, выматывающем волевом напряжении посылаю свои целебные сигналы Водиле. И не просто - в белый свет, как в копеечку, - а с совершенно точным адресом: я знаю этаж, где лежит Водида, знаю комнату, в которой он лежит, знаю даже конкретное расположение кровати и приборов в этой комнате.
        Я даже знаком с тремя полицейскими, которые каждые восемь часов сменяют друг друга у дверей моего Водилы.
        Мало того, я уже три раза и сам был в этой комнате, куда всем посторонним входить было строжайше запрещено! Когда Таня оставалась в клинике на суточное дежурство, она выходила ночью за мной к служебному подъезду, запихивала меня в какойто непрозрачный пластмассовый мешок и приносила к Водиле на полчаса, на пятнадцать минут, а один раз я там пробыл даже часа два.
        С грустью должен заметить, что, как мне показалось, Водиле стало гораздо хуже, чем тогда, на автобане, когда он пытался меня успокаивать и просил меня не нервничать. Во всяком случае, ни одна моя попытка установить с ним хоть какойнибудь Контактишко не увенчалась успехом. Даже тогда, когда я был совсем рядом.
        Таня пыталась мне объяснить происходящее с Водилой, но подозреваю, что эти объяснения были бы даже для Шуры Плоткина невероятно сложными, а для меня - тем более. Я знал одно - Водиле плохо...
        И тем не менее - «...не оставляйте стараний, маэстро...», как когдато пел Шура. Я все время пытался связаться с Водилой, пробудить в нем хотя бы искорку сознания. Таня Кох сказала, что, если бы Водила сейчас очнулся, врачи могли бы предпринять дальнейшие усилия. А пока нужно ждать и ждать...
        Вот я и пыжился до полного опустошения - все пытался законтачить с Водилой. И так пробовал, и этак. Даже поведал ему тайну золотой зажигалки. Так мне хотелось его хоть чемто растормошить.
        Я в подробностях рассказал ему, как эта зажигалка выпала у него из кармана, когда он трахал мою старую знакомую судомойку МанькуДиану. Рассказал, как спрятал эту зажигалку в фургоне, в картонной коробке с ветошью, чтобы вернуть ее Водиле уже в СанктПетербурге, как только он потеряет возможность найти ее законного владельца. Тем более что владелец оказался таким говнюком, что ему впору от свечки прикуривать, а не от зажигалочки «Картье»!
        Я даже рассказал ему, как за пять минут до того, как прилетел вертолет, я выцарапал эту зажигалку из фургона, замотал в грязную тряпку и закопал под километровым столбиком у автобана. Да еще и догадался попросить полицейского Рэкса пописать на этот столбик. Так сказать, «пометить территорию». И как только Водила очухается и выйдет из этой больницы, мы вместе поедем туда, откопаем ее и...
        Но Водила никак не отреагировал на мой рассказ. Я не услышал ни одного, даже самого слабенького, ответного сигнальчика. А уж ято старался рассказать ему эту баечку весело, непринужденно, как некое очень забавное приключение. Коегде заведомо пережал, переиграл - лишь бы пробудить хоть малейший интерес у Водилы к этой истории. Но тщетно...
        
* * *
        
        Называла меня Таня просто - «Кот».
        Еще в самый первый день знакомства, после того как вертолет опустил нас на специальную плоскую крышу больницы и больничные врачи категорически воспрепятствовали моему присутствию в клинике, Таня забрала меня к себе домой и сказала:
        - Послушай, Кот... Я не знаю, как тебя зовут в действительности. Придумывать тебе какоенибудь пошловатенькое кошачье имечко типа БарсикМурзик мне, честно говоря, неохота. Но по всем статьям ты - Кот! Будучи бабой с опытом, подозреваю, что ты - настоящий Котяра. Может быть, даже из разряда сексуал террористов. Ибо внешние данные говорят о многом, а они у тебя более чем явственны и нестандартны. Как, кстати, и у твоего русского приятеля. Думаю, что по женской части вы оба - два сапога пара. Так что я тебя буду называть просто - Кот. Абгемахт? В смысле - договорились?
        С тех пор каждый разговор со мной она начинает со слов: «Послушай, Кот...»
        - Послушай, Кот, - сказала мне Таня както вечером на исходе второй недели. - Тут в «Штерне» - журнальчик есть такой - я прочитала любопытную заметочку. Ссылаются они на эФКаУ. На Федеральное Криминальное Управление. А эта контора тебе - не хухрымухры. Так вот, они вспоминают, что когда в июле девяносто четвертого года в мюнхенском аэропорту был задержан какойто наш российский туз, чуть ли не замминистра, с небольшим грузом высокотоксичного оружейного плутония, они уже тогда располагали сведениями, что эта порция плутония - жалкий лепет по сравнению с теми килограммами, которые сейчас спрятаны русскими гдето в Берлине. Их вполне достаточно для хорошенькой атомной бомбочки! Слушай, Кот, что они пишут...
        Таня взяла в руки журнал, открыла нужную страницу, и я увидел в статье, которую она мне собиралась читать, строки, подчеркнутые ее рукой. То, что это была ее рука - тут можете мне поверить на слово. Тут мы, Коты, никогда не ошибаемся!
        - Я тебе буду читать сразу порусски. Хорошо? - сказала Таня. «Мне без разницы. Можешь и понемецки», - подумал я, но не сделал даже крошечного усилия, чтобы моя мысль дошла до ее сознания.
        Она отличная тетка! Как сказал бы Водила - «своя в доску». И выглядит, по Человеческим параметрам, - будьтенате! Но раз я решил - никакого Контакта - так оно и будет. На кой хрен нам потом, когда мы расстанемся, разные душевные заморочки? Мало у нас, у каждого, своих болячек?!
        - Где это, где это?.. - бормотала Таня, водя пальцем по строчкам. - А!.. Вот! Послушай, Кот, что пишет «Штерн» со ссылкой на эФКаУ: «Как стало известно из проверенных источников, недавняя неудавшаяся попытка ввоза в Германию более полутонны кокаина, закончившаяся кровавой трагедией на автобане у Мюнхена, - тоже дело рук русской мафии, стоящей в непосредственной близости к правительственным кругам России».
        «Какие еще полтонны?! - возмутился я и даже подпрыгнул на месте. - Там же чуть больше ста килограммов было!!! А полтонны - это пятьсот кило!..»
        Когда Шура пытался научить меня цифрам, это было единственное, что я запомнил.
        Наверное, я слишком сильно проэмоционировал и невольно воздействовал на сознание Тани. Потому что она слегка оторопело посмотрела на меня, будто услышала мой голос. А потом, не веря себе самой, потрясла головой - будто отгоняла от себя это невероятное наваждение с говорящим Котом, и расхохоталась. Но тем не менее сказала, не понимая, что отвечает мне на мой всплеск:
        - Да не было, не было там никаких пятисот килограммов! Я же сама слышала, полиция на автобане говорила о ста килограммах! Ну, «Штерн»! Ну, «Штерн»!.. Не приврать не может. Да! И еще... Но это я уже подтверждаю. Послушай, Кот: «В ближайшие дни будет произведена серьезная нейрохирургическая операция единственному оставшемуся в живых русскому участнику кокаиновой трагедии. Врачи надеются, что после операции к нему вернется сознание и он сможет приоткрыть завесу над тайной, покрывающей эту преступную историю...» Вот так, мой дорогой Кот! Пока, правда, идут какието переговоры с Минздравом России, но уже с завтрашнего дня мы начинаем готовить твоего приятеля к операции. Оперировать будет сам профессор фон Дейн. Отличный доктор! Такое впечатление, что его выучил мой казахский Левинсон...
        
* * *
        
        Но уже на следующий день выяснилось, что в Мюнхене никакой операции Водиле делать не будут.
        Около трех часов дня, когда большая часть врачей покидает больницу, оставляя ее на дежурных коллег и младший медицинский персонал, я шатался по служебной автостоянке вокруг роскошного «ягуара» профессора фон Дейна в надежде увидеть его самого и посмотреть, как выглядит Человек, который должен вернуть Водилу к жизни.
        Его «ягуар» я уже знал. Неделю назад Таня показала мне машину профессора и заметила:
        - Ничего себе автомобильчик у нашего шефа! Под сотню тысяч марок тянет. Если бы Боженька был справедлив, то мой нейрохирургический казах Вадик Левинсон вообще должен был бы на полумиллионном «роллсройсе» по Парижу ездить. А он на мотоцикле по АлмаАте гоняет...
        Помоему, этот казах с такой странной фамилией был единственным Человеком, которого Таня Кох вспоминала из своей прошлой жизни. Как я Шуру Плоткина.
        Не успел я прошляться под машинами и получаса, как к «ягуару» подходят высокий, стройный седой человек лет сорока пяти и какойто низенький, полный господинчик с огромными усищами. Оба в пальто и с папками.
        И я вспоминаю точно, что высокого и стройного я уже пару раз видел у служебного входа, а низенького, полного - никогда.
        Высокий открывает «ягуар», снимает пальто, бросает его на заднее сиденье и туда же кладет кожаную деловую папку. Значит - это профессор фон Дейн. А я и не знал...
        Низенький, полный, с усищами, открывает стоящий рядом «опельомега», делает абсолютно то же самое и говорит фон Дейну, продолжая, видимо, давно начатый разговор:
        - У него же райзеферзихирунг! Эта идиотская нищенская медицинская страховка! Все русские покупают для своих сотрудников, едущих за границу, только такие страховки!.. А один день пребывания этого русского бандита в нашей клинике стоит больше тысячи двухсот марок! Не считая вашей операции...
        - Я мог бы отказаться от гонорара за эту операцию... - говорит профессор фон Дейн.
        - Вы что, один ее собираетесь делать?! - вскипел усатый. - А ваши ассистенты, анестезиологи, операционные сестры, техники - они все тоже откажутся от денег, лишь бы вы смогли прооперировать этого русского?! Я не говорю уже о чудовищной стоимости медикаментов, перевязочного материала, амортизации аппаратуры, стоимости энергии... А последующие расходы? После операции?..
        - Но, черт побери, существует же, кроме примитивных денежных расчетов, в которых мы буквально все утопаем, еще и какаято этическая норма взаимоотношений - «Врач и Больной»?! - разозлился фон Дейн.
        - О Боже... - Усатый даже всплеснул руками. - Но если русские не хотят за него платить и требуют немедленно отправить этого гангстера в Петербург - какого черта вы упираетесь?! Они хотят его сами оперировать - Бог им в помощь... Что вамто?
        - Мы ликвидировали его ранение брюшной полости, елееле привели его к состоянию, когда можно начинать нейрохирургию, а теперь... Это преступно и возмутительно! - рявкнул профессор.
        - Успокойтесь, Фолькмар. Теперь вы уже не несете за него никакой ответственности, - сказал усатый.
        - Да разве в этом дело! - горько произнес фон Дейн. - Бог мой, Бог мой... Несчастная страна, несчастный народ, несчастный этот русский шофер. Как он все это выдержит? Он же даже слова сказать не может...
        Посчитав, что разговор с профессором закончен, усатый толстяк с трудом втиснулся в свой «опель», завел мотор, захлопнул дверь, но с места не тронулся. Плавно опустилось стекло водительской двери, и толстяк негромко и печально сказал фон Дейну:
        - А может быть, его именно поэтому и забирают у нас так срочно. Может быть, комуто там, в России, очень не хочется, чтобы этот шофер после вашей операции стал говорить какието слова. Вы об этом подумали?
        И толстяк, не попрощавшись, уехал. А через полминуты уехал и профессор фон Дейн.
        Я сознательно не прерывал рассказа о разговоре профессора фон Дейна с усатым толстяком описанием того, что творилось со мной во время этого разговора. Я затаился под чьимто «чероки», в двух метрах от профессорского «ягуара», и поэтому сумел не пропустить ни слова.
        В том, что меня ни за что не возьмут в тот спецсамолет, который прилетит за Водилой, у меня не возникало никаких сомнений. Но на себя мне было уже наплевать. Я твердо знал, что когданибудь я все равно доберусь до Петербурга! Тут, как говорил Шура Плоткин, «и к гадалке не ходи».
        Но что будет с Водилой?! А если он в самолете очнется и станет меня искать - а меня там нет... Он, больной, переломанный и измученный бедняга, гдето летит по воздуху, а я, здоровый и невредимый Котяра, в это время гуляю по Мюнхену! Ничего себе ситуация!
        Одного Человека, с которым, мы были так необходимы друг другу, я уже потерял. Теперь я теряю Второго...
        
* * *
        
        В последнюю ночь Водилы на немецкой земле около него дежурила Таня Кох. Ко второму часу после полуночи больница угомонилась, и Таня, в белых широких полотняных штанах и такой же белой рубахе навыпуск, вышла за мной к служебному входу, катя перед собой маленький столик на колесах. На столике стоял большой никелированный бак с крышкой.
        - Послушай, Кот, - тихо сказала мне Таня. - Я больше не могу ночью шляться по клинике с авоськой, будто я только что бегала в лавочку. Ты уж, пожалуйста, не обессудь и полезай в стерилизатор, а я тебя прикрою крышечкой. Это мне полицейский подсказал...
        Я тут же прыгнул в бак, Таня накрыла меня крышкой, и мы поехали.
        Профессор фон Дейн оказался прав - Водила выглядел гораздо лучше, чем в прошлые дни. Почти сошел чудовищный отек со лба, остался лишь громадный синяк с желтизной по краям. И дышал Водила лучше - ровнее и глубже. И если бы не провода и трубки, которыми он был опутан, казалось, что Водила просто спит глубоким спокойным сном после тяжелого трудового дня. Таня наглухо закрыла дверь и подложила меня Водиле под руку, прошептав:
        - Черт бы тебя побрал, Кот, какой ты тяжелый!.. Полежи так. Может быть, он хоть тебя почувствует.
        На мгновение мне пригрезилось, что, коснувшись моего загривка, пальцы Водилы слегка шевельнулись. Но потом я понял, что ошибся. Тогда я изо всех сил сам стал вызывать Водилу на связь. Чтобы усилить свой сигнал, я лизал его руку и даже чуточку покусывал концы его пальцев. Реакции - ноль!
        Тогда я перестал суетиться и дергаться, расслабился под теплой, тяжелой, но безжизненной ручищей Водилы, немного передохнул и осторожно, не спеша, начал тихотихо вызывать его снова.
        Я напомнил ему наиболее яркие картинки последних дней - наше первое знакомство, когда на корабле он расшнуровал заднюю стенку своего фургона, увидел меня и сказал: «Здравствуй, ЖопаНовыйГод, приходи на елку!..»
        Я вспомнил про веселую, смешливую и очень умелую черненькую Сузи, про десятидолларовую деловитую неумеху МанькуДиану, про его любимое пиво «Фишер» и даже повторил еще раз историю золотой зажигалки...
        Потом я перешел к воспоминаниям, которые, как мне казалось, тоже достаточно четко запечатлелись в его сознании - таможня в Кильском морском порту, мое явление антинаркотическим собачкам, ганноверскую автозаправку и «татарский бифштекс»...
        Я лишь про Алика старался не говорить, чтобы не нервировать Водилу, если тот хоть краем уха слышит меня. И про Лысого не вспоминал. И про Бармена - ни слова.
        А Таня Кох не отрываясь смотрела в маленький телевизор с круглым темным экраном, по которому бежали зеленые волнистые линии, и время от времени отрицательно скорбно покачивала головой.
        Мы даже и не заметили, как за окном уже вовсю рассвело, и пришли в себя лишь тогда, когда ктото попытался открыть дверь.
        Таня быстренько набросила на меня полотенце и впустила, наверное, дежурного врача. Потому что стала разговаривать с ним помедицински. После чего, я слышал, врач ушел,
        - Давай, Кот, прощайся со своим приятелем, - сказала мне Таня. - Я сейчас попытаюсь тебя вынести отсюда. А то потом у меня на это просто времени не будет.
        «Водила, миленький!.. - запричитал я без малейшей надежды. - Не бойся, я обязательно найду тебя в Петербурге!.. Я тебя познакомлю с Шурой Плоткиным. Вы просто обязаны держаться друг за друга! Таких, как вы, оченьочень мало, и поодиночке вас могут запросто истребить!.. Господи, Боженька! Сделай Божескую милость, чтобы Водила хоть одно мое словечко услышал...»
        И то ли я в отчаянии себе нафантазировал, то ли чтото действительно сдвинулось с места, но мне вдруг причудилось, что я услышал тихий шелест - «Кысяаа...».
        Но в этот момент Таня посадила меня в стерилизатор, закрыла крышкой и вместе со столиком выкатила из палаты.
        
* * *
        
        Уже в девять часов утра я сидел на крыше профессорского «ягуара» и с невыразимой тоской смотрел вверх - в чистое синее осеннее небо, куда большой желтый вертолет уносил моего Водилу...
        Я вспомнил, как долго мы плыли из России в Германию, сколько мы еще ехали своими колесами, и несмотря на то, что желтый вертолет был достаточно большим и шумным, в душу мою стали закрадываться тревожные сомнения - а долетит ли он от Мюнхена до Петербурга?..
        Рядом со мной стояла заплаканная Таня Кох. И мне, и Тане было так тошно, мы обабыли настроены на такую паршивую Единую Волну, что я плюнул на все свои высокоморальные преграды, собетвеннолапно воздвигнутые перед самим собой, что, не заботясь о последствиях, открытым текстом МЫСЛЕННО спросил Таню:
        «Он что, на этой желтой штуке так до самой России и полетит?»
        - Что ты, Кот!.. - автоматически ответила мне Таня, не заметив ничего странного. - На вертолете - только до аэропорта. А там его перенесут в наш русский самолет.
        Таня и по сей день говорит про все русское - «наш», «наше», «наши».
        «Слава Богу! - сказал я. - А то я уж боялся...»
        Но тут вдруг Таня посмотрела на меня безумными глазами:
        - Эй!.. Эй, послушай, Кот!.. Ты мне действительно чтото сказал, или мне это показалось?!
        Не отрывая глаз от вертолета, уменьшающегося в небесной синеве, я спокойно ответил:
        «Нет, Таня, тебе не показалось».
        И в эту секунду вертолета в небе не стало. Еще слышался отдаленный шум его мотора, а потом и он исчез.
        «Тебе не показалось, Таня, - повторил я и посмотрел ей в глаза. - Мне не хотелось бы тебе сейчас что либо объяснять - нет настроения. Найди книгу английского биолога доктора Ричарда Шелдрейса и прочти ее внимательно. Ты все поймешь... Или Конрада Лоренца - „Человек находит друга“».
        - Какое счастье! - воскликнула Таня, но из глаз ее снова полились слезы. - Значит, я нашла в тебе друга? Да, Кот?.. И мы будем с тобой вечерами трепаться о том о сем!.. Ты будешь провожать меня на работу, встречать меня, да?..
        «Нет, Танечка, - с грустью, но честно сказал я. - Я должен вернуться домой в Петербург. У меня есть два Человека, которые могут там без меня погибнуть...»
        - Я тоже могу здесь погибнуть без тебя, - прошептала Таня.
        «Нет. Ты только со мной можешь погибнуть. Вспомни, сколько одиноких женщин так и остались одинокими до глубокой старости лишь потому, что когдато, спасаясь от одиночества, завели себе Кота или Кошку, на худой конец - маленькую Собачку. Все свое несостоявшееся материнство, всю свою нерастраченную нежность, невостребованную доброту они сконцентрировали на этом маленьком домашнем Животном (кстати, не всегда благодарном и искреннем!) и тем самым погубили себя. В заботе о „Кошечке“ у них проходила вся их жизнь, а иллюзия присутствия „живого существа“ в доме заменяла им нормальное, здоровое общение с Мужиками. Подменяло понятие Настоящей Любви. Любви, от которой Женщины расцветают в любом возрасте, от которой рождаются Дети, по праву требующие всего того, что одинокие женщины так неразумно растрачивают на своих Котов и Кошек... Я же видел, Таня, как на тебя смотрят Мужчины! Да тебе стоит только пальцем шевельнуть... Ты же очень красива и сексуальна. Поверь, мы все трое - те два Мужика, к которым я должен вернуться в Петербург, и я, - мы в этом деле очень хорошо понимаем! И еще одно, Танечка: ты
приехала сюда - чтобы остаться. Я - для того, чтобы вернуться. Прощай».
        Меня уже самого подташнивало от бездарной назидательности своего тона, от дурацкого менторства, звучащего в каждой моей фразе, но у меня не было сил выбирать выражения - сердце мое разрывалось от жалости к этой умной и действительно прекрасной бабе, которая своим вниманием могла бы оказать честь любому хорошему мужику - от Водилы до Шуры Плоткина.
        Я потерся носом о ее заплаканное лицо, спрыгнул с «ягуара» и пошел через всю больничную автостоянку прямо на улицу.
        - Послушай, Кот!.. -жалобно закричала мне вслед Таня. Но я не остановился и даже не оглянулся. Я знал - стоит мне задержаться хоть на полсекунды или слегка повернуть голову в ее сторону, мне будет очень трудно уйти от нее вторично...
        
* * *
        
        Итак: вот уже полтора месяца я - мюнхенский КБОМЖ.
        Как говорится - Кот Без Определенного Места Жительства.
        Когдато Шура Плоткин писал статью о наших петербургских бомжах для «Часа пик», мотался по притонам, свалкам, чердакам, подвалам, заброшенным канализационным люкам, пил водку с этими несчастными полуЛюдьми, разговоры с ними разговаривал. А потом, провонявший черт знает чем, приходил домой, ложился в горячую ванну, отмокал и рассказывал мне разные жуткие истории про этих бедных типов, каждый раз приговаривая:
        - Нет! Это возможно только у нас! Вот на Западе...
        И дальше шли, как я сейчас понимаю, не очень квалифицированные упражнения на тему: «На Западе этого не может быть - потому что не может быть никогда».
        Ах, Шура, Шура... Милый, ироничный, умный, талантливый Шура. Даже он не сумел избежать нашей вечной российской идеализации Запада. Но я не из тех Котов, которые, ущучив Человека на ошибке, начинают кидать в него камни. Отнюдь. Я же понимаю, чем вызваны подобные заблуждения. Среднему россиянину сегодня живется у себя дома так фигово, что автоматически срабатывает некий защитный механизм и Человек начинает думать, будто гдето есть такая «земля обетованная» - называется Запад, где наших российских уродств днем с огнем не сыщешь. Ну просто сплошной парадиз, черт побери!
        Отсюда, я думаю, и добрая половина ошибок в той повальной эмиграции, которой теперь славится Россия на весь мир.
        Так вот, находясь в здравом уме и трезвой памяти, я, Кот Мартын, русский, неженатый, родившийся в Ленинграде, проживающий в СанктПетербурге, в настоящее время случайно пребывающий в столице Баварии городе Мюнхене Без Определенного Места Жительства, имеющий относительно постоянную базу в Английском парке под Хинезишетурм (Китайская башня), с полной ответственностью за свои слова свидетельствую: не знаю, где как, а здесь, в Мюнхене, этих самых западных бомжей столько, что, как выражался мой Водила, «хоть жопой ешь»! То есть - «очень много». Дословный перевод с руссководительского.
        Увидеть бомжей можно повсюду, особенно ночью, когда они дрыхнут под какимнибудь навесом прямо на земле, подложив под себя несколько слоев картона от упаковочных коробок. Как правило, рядом стоит недопитая бутылка с вином или пивом, и тут же лежит огромный грязный лохматый Пес, зачастую очень даже породистый. Хотя здесь, в Германии, я заметил, наличие «породы» не обязательно. Впоследствии я наблюдал в баснословно дорогих автомобилях таких «Самосерек», которых у нас в России можно встретить, наверное, только в деревнях Псковской области, куда мы ездили както с Шурой на дачу к одному редактору.
        Ночью немецкий бомж укрыт с головой лоскутным ватным одеялом или храпит в спальном мешке, а его Псина валяется рядом.
        Потом днем я несколько раз встречал этих Псов и их опухших Хозяев за «работой». Хозяин сидел с бутылкой пива в руке, на его груди висела картонка с разными, наверное, жалостливыми словами, рядом спал его клочкастый Пес, а в пластмассовую мисочку прохожие изредка бросали монетки - на Пса! Бомжу никто ничего не подавал, а вот «бедненькому Песику, несчастной Собачке» хотели помочь многие...
        Поэтому бомж с Собакой - человек состоятельный и уверенный в завтрашнем дне, а бомж без Собаки - деградант и люмпен, как выражается Шура Плоткин.
        Вечерами бомжи со своими Псамидобытчиками, как правило, кучковались в трех местах Мюнхена - в конце Леопольдштрассе на Мюнхенерфрайхайт, у Зендлингертор на ГерцогВильгельмштрассе и, конечно же, у Хауптбанхофа - у Главного железнодорожного вокзала! То есть в местах, густопосещаемых туристами и разным приезжим людом.
        В этих трех местах бомжи собираются чуть ли не со всего города, и пока их Собаки мирно спят вповалку, бомжи дуют винище, накачиваются пивом, выясняют отношения, ссорятся, дерутся и любят друг друга: Мужчины - Женщин, Женщины - Женщин, Мужчины - Мужчин...
        Короче, такая Человеческая помойка, что я в поисках пристанища для самого себя выбрал всетаки Английский парк, куда бомжи почемуто не заходили.
        Рассказом о баварских бомжах я вовсе не хочу обидеть прекрасный город Мюнхен! И в подтверждение моих симпатий к городу, заполненному таким количеством колбас и сосисок, которое не может пригрезиться даже Рэю Брэдбери - любимому фантасту Шуры Плоткина, - так же ответственно заявляю, что бродячих, бездомных, бесхозных Кошек, Котов и Собак здесь нет и в помине! А это - достижение цивилизации, достойное всяческого уважения.
        Заблудших - видел, сочувствовал, но помочь ничем не мог. Ибо пока еще плоховато знаю город, и название улицы, сообщаемое растерянным немецким Котом или потерявшейся Кощкой, мне ничего не говорило. Сами же они, в общей своей массе, не имеют понятия, где находится их дом, даже тогда, когда они всего лишь перешли на другую сторону улицы. Полагаю, что это в них чисто национальное. Уж больно часто я сталкивался с подобным явлением.
        Заблудившихся Кошек зачастую удавалось трахнуть. В этом деле они достаточно раскованны, но тоскливы. Почти всегда неясно - получает она физическое удовольствие или всего лишь моральное от добротного исполнения своих дамских обязанностей.
        С Котами же говорить было практически не о чем. Мои предложения вместе перекусить (причем я ориентировался только на свои запасы!) вызывали в них довольно кислую реакцию. Вопервых, местные Коты воспитаны на Кошачьих консервах типа «Ваша Киска купила бы „Вискас“!». У нас теперь полРоссии этим дерьмом завалено. Поэтому они вежливо воротили нос от куска нормального мяса, отменной косточки или грудинки, или шматка курицы, которые я чуть ли не ежедневно стяжал в «Биргартене» - такой пивной ресторан около моей Хинезишетурм, где прописался старым ленинградским способом. Притащил им дохлую крысу, которую, к сожалению, пришлось ловить самому, и был обласкан и накормлен.
        Дня три я им таскал одну и ту же крысу, каждый раз выдавая ее за «свежака», но в конце концов она протухла и завоняла так, что я сам не мог к ней близко подойти! Пришлось отлавливать другую...
        И пока не наступили холода и «Биргартен» работал во всю ивановскую, я был сыт и мои запасы позволяли мне пригласить на ужин хоть пять заблудившихся Котов. Но, повторяю, они ничего моего есть не хотели. Первую причину я уже называл, а вторая, как я сообразил позже, заключалась в том, что, приняв мое приглашение, местный Кот считал себя обязанным сделать мне ответное приглашение. А ему этого страсть как не хотелось! Он бы и рад был поболтать с иностранным Котом (это ято - иностранец!..), похвастать своей квартирой, обстановкой, «песочницей», куда он гадит, и все его испражнения под воздействием передовой германской химической технологии мгновенно превращаются в белосерые, ничем не пахнущие, каменные комочки...
        - Как?! У вас в России этого нет?! - пугался такой Кот, когда я, не веря, что это возможно, просил медленно повторить мне про комочки еще раз. - Как же вы живете без этого?!
        Но приглашать к себе не торопился. Ибо такой прием требовал расходов.
        Мои вопросы - не знает ли уважаемый местный Кот когонибудь, кто в ближайшее время едет в Россию? Или, может быть, Хозяин уважаемого Кота както связан с Людьми, ездящими в Россию - сейчас это очень взаиморазвито, - я мог бы с таким же успехом задавать своей деревянной Хинезишетурм, под которой нашел себе приют и крышу.
        Ни хрена эти Коты не знали, ничем не интересовались, никаких Контактов со своими Людьми не имели, считая, что главное предназначение Людей, - кормить и холить своего Кота, возить его в отпуск в Италию, Испанию и на Канарские острова и работать не покладая рук для того, чтобы Коту было мягко спать и сладко есть это свое консервированное дерьмо с витаминами...
        
* * *
        
        Встречались мне и наши Коты и Кошки. Из случайных знакомств с ними и ни к чему не обязывающей болтовни я разделил их на три категории.
        В первую категорию, которой я безумно позавидовал, входила Кошка одного нашего российского вице консула - веселая, деловая и неглупая москвичка Нюся, которая про Мюнхен знала все: где можно пожрать на халяву, как пройти в нужное место кратчайшим путем через служебные двери и проходные дворы, какому Коту имеет смысл ДАТЬ, а какому и нет.
        Но вот тут всплывал одинединственный, но весьма существенный недостаток этой Нюси. Знать - она знала, но удержаться и не ДАТЬ кому угодно она была не в силах! Тем не менее, а может быть, и поэтому с ней было необременительно, легко и спокойно.
        Вторым был Кот (имя вылетело из головы), про которого Нюся сказала, что он принадлежит Человеку, являющемуся «правой рукой» Генерального консула. В какойто момент мне показалось, что эти два знакомства для меня - прямой путь в Петербург к Шуре и Водиле. И я закатил им приемчик, как говорит Шура Плоткин, «под большое декольте». Во всяком случае, пока я трахал Нюсю, она обещала мне безграничную помощь и покровительство своего Хозяина,
        Кот же «правой руки» Генерального консула оказался довольно мерзким типом, хотя и выглядел крайне авантажно - красивый, ухоженный, с признаками породы и какогото странного, специфического воспитания. Он все время делал вид, что ему известно чтото такое, чего другим знать не положено. Ко всему прочему, он постоянно взывал к честности, честности и честности, хотя Нюся клятвенно уверяла меня, что большего ворюги, чем этот Кот, не знали ни Германия, ни Россия!
        Однажды, когда он уж слишком настойчиво призывал меня к честности и расспрашивал о том, как я здесь оказался, а всем своим видом давал понять, что не верит ни одному моему слову, я разозлился и начистил ему его холеное рыло.
        Больше он не приходил. Но к сожалению, перестала приходить и веселая вицеконсульская Нюся. Видимо, эта сволочь Кот капнул на нее кому надо, и Нюсю перестали выпускать из дому.
        А. позавидовал я им только потому, что и этот Котдипломат, и эта вицеНюся совершенно точно знали, что пройдет какоето определенное время и они обязательно вернутся в Россию. Чего в отличие от меня дико боялись и не хотели!..
        Ко второй категории я отнес Котовэмигрантов из Киева. Их было великое множество. Они прибыли сюда под флагом «Киев и Мюнхен - городапобратимы!».
        Кому пришло в голову когдато «побратать» Мюнхен и Киев - ума не приложу. Все равно что насильно женить меня на овце и ждать от меня и супруги ежегодного приплода котоягнят. Бред какойто! Рассказать Шуре - обхохочется.
        Тем не менее все киевские евреи, а также украинцы и русские, загодя прикупившие липовые еврейские документы и пожелавшие сначала послать Советскую власть, а потом и «ридну Украину» ко всем чертям, оказались в Мюнхене по так называемой еврейской линии.
        Обо всем этом я узнал от единственного пристойного и интеллигентного Котакиевлянина, принадлежащего одному симпатяге инженеру по автомобилям. В Мюнхене инженер спокойненько работал обычным автомехаником, а вечерами вел со своим Котом разные беседы.
        Никогда не сталкиваясь с книгой доктора Шелдрейса, они оба своим умом дошли до Телепатического Контакта. Не в полной мере, но достаточной для доброй, поверхностной трепотни, они овладели этим искусством и пребывали теперь в тихих радостях и заботах друг о друге.
        Этот же Кот говорил мне, что под Мюнхеном, километрах в сорока, живет еще одна чрезвычайно милая пара киевских художников - муж и жена. Они както приезжали к этому инженеру чинить свой автомобиль и познакомились. Ни Кота, ни Кошки у них, кажется, нет. Поэтому сведения о них крайне скудны. О них даже не сплетничают. А для киевскомюнхенского круга это явление поразительное и из ряда вон выходящее.
        Все же остальные, с кем меня сводила судьба, были на редкость одинаковы в своем наступательном провинциализме, необязательности, всезнайстве и постоянных потугах сообщать всему миру - кем они были раньше, до приезда в Мюнхен.
        Процент вранья в этих рассказах был удручающе высок, и если Кот заявлял, что в Киеве у него была четырехкомнатная квартира с потолками в три шестьдесят, а ЕГО Нёма или Петя, или Жорик, или Арон был «Главным инженером», «Ведущим конструктором», «Главным врачом Четвертого управления» или «Выдающимся музыковедом» - это в лучшем случае означало, что все они имели в Киеве аж двухкомнатную в блочном доме с потолками в два сорок пять!
        И Нёма никогда не был «Главным инженером», а занимал довольно скромную должность техника. Жора служил не «Ведущим конструктором», а просто чертежником. А «Главный врач Четвертого правительственного управления» Петя полжизни оттрубил терапевтом в районной поликлинике, напрочь растеряв в ней все знания, полученные еще в институте. Но вот «Выдающийся музыковед» Арон был действительно хорошим настройщиком и очень неплохо зарабатывал. В Киеве у него был даже раздельный санузел!
        Когда я, в слепой надежде найти хоть какуюнибудь возможность вернуться в Россию, спрашивал у каждого из них - не знают ли они Человека, собирающегося в Петербург, они все в один голос предлагали мне ехать в Киев, С удовольствием вспоминая, сколь прекрасен этот город, как хорошо было в нем жить, где их знала «каждая Собака»!
        Поэтому мне были совершенно неясны побудительные причины их переезда в Мюнхен.
        Киевские Кошки были поразительно суетливы и постоянно пребывали в состоянии полного восхищения собственными персонами. Отожравшись на добротных немецких продуктах, они действительно стали неплохо выглядеть! Морды у них разгладились, шерсть лоснилась от сытости, и единственное, что можно было бы поставить им в упрек, - это чрезмерное употребление сладостей и излишне раннюю полноту, которую я ошибочно принимал за позднюю беременность. А так как я обычно беременных Кошек не трогаю (я както уже говорил об этом...), то, как шутила одна моя знакомая киевская Кошка по имени Циля, я несколько раз «пролетал, как фанера над Парижем»...
        Это у них такая острота. Если перевести ее с южнорусскоеврейского хохмачества на нормальный московсколенинградский язык, это будет означать, что я «ошибался и проходил мимо того, чем мог бы воспользоваться».
        Кстати, о Циле. Циля была единственной изящной Кошкойкиевлянкой, сумевшей сохранить вполне приличную фигурку. Как и все ее приятельницы, она была в восторге от самой себя и постоянно рассказывала всем о своих победах над немецкими Котами, не забывая намекнуть, что, дескать, владеет такой техникой секса, перед которой не устоять даже молодому Тигру. Дескать, она его затрахает в первые же три минуты. Был бы рядом Тигр - она бы всем показала, как это делается!..
        Я не испугался Цилиных обещаний и угроз и тут же влез на нее, чтобы немедленно испытать на себе всю мощь неведомой мне доселе «техники секса», способной свести Тигра в могилу.
        ... Знал ведь, давно уже знал, что ни одной Кошке нельзя верить на слово. Но такого разочарования не испытывал уже лет сто! Как сказал бы Мой Шура Плоткин: «Об технике секса там не могло быть и речи!»
        Обычная, раздражающая любительская суетня, фальшивое разевание пасти, якобы страстное закатывание глаз, взвизгивания не тогда, когда нужно, и полное неумение чувствовать партнера по траху!
        От злости я чуть загривок этой Циле не прокусил. Меня удержало только то, что я вовремя вспомнил миротворческую присказку Шуры, которую он говорил каждый раз, когда сталкивался с проявлением любительщины в чем угодно.
        - Знаешь, Мартын, - говорил в таких случаях Шура, - в американских салунах Дикого Запада всегда висела табличка: «Не стреляйте в пианиста. Он лучше не умеет».
        Что, впрочем, не помешало мне остаться с Цилей в приятельских отношениях.
        
* * *
        
        И наконец, третья категория - Староэмигрантские Коты и Кошки, выросшие и воспитанные в семьях, смылившихся из Совка массу лет тому назад.
        Наверное, и среди них есть уйма замечательных, добрых и мудрых Котов и Кошек! Мой небольшой опыт общения со староэмигрантским Кошачьим сословием не позволяет мне судить обо всех Котах, взращенных в таких семьях.
        Думаю, мне просто не повезло. Те немногие, которых я случайно узнал, произвели на меня более чем странное впечатление. Часть из них принадлежала бывшим сотрудникам радиостанции «Свобода», уволенным при переезде радиостанции в Прагу. Несмотря на то, что конгресс Соединенных Штатов Америки достаточно щедро выплатил им выходные пособия, исчислявшиеся доброй сотней тысяч марок, а то и больше, - оставшиеся не у дел в Мюнхене все равно чувствовали себя униженными и оскорбленными. Чуть ли не выброшенными на улицу...
        Хотя при том, что они заработали за эти годы, ведя идеологическую войну с Россией с очень безопасного расстояния, да плюс бабки, полученные ими при увольнении, им была обеспечена спокойная жизнь до самой глубокой старости.
        Все это я узнал от их же Котов и Кошек, которые тоже были хороши посвоему. При встречах они приветливо мурлыкали и облизывали друг друга, а после расставания один из них непременно рассказывал мне гадости про ушедшего. Или наоборот: сначала гадости, затем появлялся тот, о ком эти гадости говорились, а уже потом, сразу, без какоголибо перехода, - облизывание и мурлыканье с тем, кого только что поливали жидким дерьмом!..
        Описывая такое трогательное сообщество, Мой Шура Плоткин непременно процитировал бы одного уже умершего поэта, которого очень любил.
        - Террариум единомышленников - наверняка сказал бы Шура.
        А Водила, помню, както про такую же компаху выразился попроще, сохранив абсолютно тот же смысл:
        - Ну чистый гадюшник, бля!
        Но что бы эти Коты и Кошки ни говорили друг про друга, всетакиэто было Сообщество! Объединяли их относительная разность положения, примерно одинаковый высокий жизненный уровень и общая давность пребывания за границей своей родины, которой они, видите ли, стеснялись и между собой зачастую разговаривали на плохом английском языке.
        И конечно же, все вместе не переваривали представителей последней волны эмиграции. Глядя на недавно приехавших в Мюнхен Котов и Кошек, которые поначалу на каждом шагу делали привычные советские глупости и попадали впросак, изза элементарного незнания Запада, - Староэмигрантские Коты, наверное, вспоминали свое собственное ничтожество в те годы, когда они сами впервые появились на этой заграничной земле.
        Стоило хоть немного споткнуться Новоэмигрантскому Коту, как Старый эмигрант презрительно цедил сквозь усы:
        - Ах, как это все у вас порусски!
        Тем самым давая понять, что уж онто никакого отношения к этой ужасной стране не имеет.
        - Уж если вы всетаки оказались на Западе, - назидательно говорил такой Кот, - переехали, так сказать, в Свободный мир, так извольте...
        Дальше следовал поток бездарных нравоучений, примитивных сентенций, банальнейших благоглупостей и невероятное количество примеров из «богатого» жизненного опыта самого КотаСтароэмигранта.
        Вся эта местечковая словесная шелуха перемежалась английскими и немецкими словами, что должно было показать - сколь «западен» стал Староэмигрантский Кот, если он даже позабыл многие русские слова и их значение помнит только на двух других языках!
        Правда, со мной они так разговаривать не рисковали. Они прекрасно знали, что я тут временно и вотвот укачу в Россию, а вовторых, явно чувствовали, что я в секунду могу набить морду и оборвать хвост любому из них.
        Мне лично было наплевать, кто сколько тут живет. Но однажды, когда у меня в гостях под Хинезишетурм собралась компашка и тех, и других, и Староэмигрантские Коты начали хамить Котам вновь прибывшим, я не выдержал и сказал:
        - Даже и не знаю, кому из вас больше гордиться? Тем, кто смылился из Союза кучу лет тому назад и все последующие годы жил под теплой крышей сытно и спокойно, или тем, кто все эти годы - один хуже другого - продолжал жить в Совке, лазал по отравленным помойкам в поисках пищи, спасался в подвалах и на чердаках от непогоды и разных шапочных дел мастеров, вместе со своими Людьми переживал антисемитские митинги, а кое кто и бесславные кровавые войны на собственной земле...
        Тут Староэмигрантские Коты забыли про осторожность и стали наперебой чтото мне орать. Но я только чутьчуть прижал уши, слегка приподнял верхнюю губу и совсем немного показал клыки. Правда, я еще выпустил когти передних лап и легонько постучал кончиком хвоста по земле.
        Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все они быстренько стали собираться по домам, не забывая на прощание сказать, что «прекрасно провели вечер»...
        
* * *
        
        Наступила самая настоящая осень. «Биргартен», пивной ресторан на свежем воздухе, свернул свою деятельность, сложил скамейки и столы в штабеля; кухни, а их было предостаточно, закрылись; а весь биргартеновский Люд перешел в рядом стоящее помещение - в так называемый гастштет под вывеской «У Хинезишетурм». Куда мне заходить было воспрещено.
        Теперь, лежа на пятом, нещадно продуваемом ярусе своей дурацкой Китайской башни, я уже не просыпался от стоящих вокруг одуряющих запахов жарящихся свиных ног, грудинок, потрясающих ребер, кур, от перезвякивания «массов» - литровых пивных кружек, и от непрерывного бурчания десятков кранов, безостановочно наполняющих эти «массы» темным пивом, светлым, мутным - «вайсбир», и «радлером» - истинно баварским напитком - смесью светлого пива со специальным лимонадом...
        Теперь я просыпался от ночной сырости и голода, с одной лишь мыслью - где бы согреться и пожрать.
        Уже не играл под Китайской башней военный оркестр свои марши, но слышался стук молотков, визжание электропил, и вокруг моей башни шла какаято неторопливая суетня. Возводились десятки временных ларьков и ларечков, вроде наших, которыми забит весь Питер. Как объяснил мне один весьма приличный Песик, - он здесь каждое утро выгуливал своего не очень здорового Человека, которому было предписано почаще бывать на свежем воздухе, - эти ларьки готовились к Рождеству Христову. А вот что такое Рождество - Песик и сам не очень хорошо знал. Говорил только, что в это время по всему городу в таких ларечках продают много ярких, не очень нужных маленьких вещичек и уйму горячего вина - прямо на улицах!
        Кстати, если уж говорить о здешних Собаках, то ко всем неоспоримым достоинствам Мюнхена я бы приплюсовал то обстоятельство, что мюнхенские Собаки (а по Английскому парку их гуляет великое множество!) в отличие от наших петербургских удивительно приветливы к Людям, к Собакам любых пород и очень спокойно, я бы даже сказал - с достаточной долей уважения относятся к существованию Котов и Кошек.
        Наши же засранцы сначала должны обязательно облаять ни в чем не повинного незнакомого Человека, затем непременно перегрызться между собой, а потом сделать все возможное, чтобы попытаться загнать какогонибудь, несчастного Кота на дерево или в подвал. А убедившись в невозможности достать его оттуда, еще час тупо рваться с поводка и оглашать окрестности своим идиотским осипшим голосом.
        Скорее всего и здесь есть такие же Псыкретины, которые не переваривают другие породы животных. Считающие себя, как говорил Шура Плоткин, «стержнем и основой нации». Но если у нас в Советском Союзе это явление десятки лет трогательно поощрялось и тщательно культивировалось, как рассказывал мне тот же Плоткин, то здесь таких Псов совсем немного, и они, при любом проявлении нетерпимости к другим видам Животных, достаточно строго наказываются.
        - Это уже наша сегодняшняя политика, - сказал мне тот Песиксимпатяга, с которым я познакомился в Английском парке.
        А еще этот Песик, сто раз извинившись передо мной, чтобы не оскорбить мое национальное достоинство, сказал, что вся эта зараза идет от Собак Германской Демократической Республики. Потому что до воссоединения с Федеративной Германская Демократическая была очень близка по строю и по духу Советскому Союзу.
        Ни в коем случае не оправдывая этого уродливого явления, я попытался объяснить милому, интеллигентному Песику, что в нашей стране все это происходит не от хорошей жизни. Что сегодня в России всеобщее озверение стало буквально повальным бедствием и распространилось почти на все слои общества - не только Собачьего, но и Человеческого! Мало того, как ни грустно мне в этом признаваться, но сегодня этой язвой заражена и очень большая часть Кошачьего сословия... А все оттого, что жить стало невмоготу и каждый ищет виноватого не в себе, а в комто другом.
        - Вот такие пирожки, уважаемый герр Песик, - сказал я.
        - Я с вами совершенно согласен, майне либер герр...
        - Мартын, - подсказал я. - Или можно просто - Кыся...
        - Я с вами совершенно согласен, майне либер герр МартинКиса, - не очень разобрался в наших русских именах этот Песик и, посмотрев на переминающегося с ноги на ногу своего Человека, смущенно добавил: - Но, к моему великому сожалению, сейчас я вынужден извиниться и прервать наш удивительно интересный разговор. Как видите, мой Человек уже просится в туалет, а длительное воздержание в его возрасте... Сами понимаете. Кроме всего, ему необходимо еще принять коекакие лекарства, и я в меру своих сил стараюсь, чтобы он это делал вовремя.
        Мы любезно распрощались, и я, дрожа от холода, помчался на промысел.
        Еще когда стояли теплые дни и вовсю работал «Биргартен», а мои запасы жратвы превышали самые смелые предположения, я както прогуливался по берегу узенького ответвления мюнхенской реки Изар, протекающего через весь Английский парк. И неожиданно на поверхности воды увидел спинки довольно толстеньких и крупных рыб, стремившихся плыть только против течения. А так как течение в этой узкой парковой речушке было очень сильным, то глупые рыбы почти стояли на месте.
        Как объяснила мне тогда вицеконсульская Нюся, эта рыба называется «форель» и Людям ловить ее запрещено. Нюся сама слышала, как ее хозяин рассказывал жене, что для того, чтобы получить разрешение на ловлю рыбы, нужно сначала пройти специальные платные курсы, затем за приличненькую сумму сдать экзамен, а потом за семьдесят пять марок купить разрешениелицензию. И только после этого тебе позволят поймать несколько рыбешек в специально отведенном месте под бдительным оком еще более специального рыбного контролера.
        Но самое забавное в такой рыбной ловле, что, поймав эту рыбу, полюбовавшись на нее, ты обязан выпустить ее обратно в реку!
        - Какойто спортивный онанизм! - помню, возмущалась тогда Нюся. - Представляешь, это все равно что если бы мы с тобой сидели друг против друга и сами себя удовлетворяли, вместо того чтобы немедленно слиться в едином экстазе!!!
        Нюся обожала разные роскошные формулировки и объяснения своему блядству.
        - Да, - сказал я. - Действительно!
        И чтобы никому в голову не пришло бы заподозрить нас в онанизме, мы тут же, как сумасшедшие, слились с ней в этом, как его... Экстазе!..
        Но тогда было еще тепло, работал «Биргартен», еды было навалом и разговор с Нюсей о рыбе носил чисто теоретическипознавательный характер.
        Теперь холодно, «Биргартен» закрыт. Ни жрачки, ни Нюси, ни хрена этого нет, а лопать хочется безумно. И я помчался к нашей парковой речушке сломя голову, как только вспомнил о рыбе. Авось повезет?..
        
* * *
        
        Свою первую в жизни форель я подцепил лапой и вышвырнул из воды метров на пять от края берега.
        Я с трудом удерживался на скользком холодном камне посредине ледяной злобной речушки, стоя чуть ли не по брюхо в воде. Конечно, мне следовало отловить еще парочку рыбин - на вечер и на завтрашнее утро, но, во первых, я так окоченел, что меня просто трясло от холода и нервного перевозбуждения, знакомого, наверное, любому охотнику. А вовторых, мне элементарно хотелось как можно быстрее пожрать.
        Поэтому я не стал ловить рыбу про запас, а перескочил с камня на берег, отряхнулся и бросился на прыгающую по земле форель.
        Это была красивая, крупная и сильная рыбина. Оказалось, что у нее только спинка темная, а к брюшку и нижним плавникам она светлела до нежнопалевого цвета и по бокам была вся покрыта коричневыми пятнышками, которые ей очень шли.
        Она скакала и уворачивалась от меня, пока я не догадался намертво прижать её к земле передними лапами и быстро прокусить ей загривок у самой головы.
        Вот откуда я знал, что для того, чтобы рыба перестала трепыхаться - нужно прокусить ей загривок именно в этом месте?! Наш родной мороженый хек был всегда без головы и поэтому не пытался трепыхаться. Уж сколько я его за всю свою жизнь сожрал, а ведь до сих пор понятия не имею, как он выглядит в лицо!.. И живой рыбы я отродясь не видел.
        Инстинкты, инстинкты, господа. Великая штука - инстинкты!
        Ну что я могу сказать про форель? Пусть никто не упрекнет меня в предательстве Родины или в низкопоклонничестве перед Западом - я всего лишь честно оцениваю свои ощущения на тот момент, когда я жрал эту форель.
        Так вот, не скрою - ихняя свежая, только что выловленная форель намного лучше нашего древнезамороженного хека.
        Подозреваю, что гдето в пределах даже сильно сократившихся сегодня границ нашей, все равно огромной страны наверняка плавает форель не хуже немецкой. Но для кого она плавает, спрашивается?!
        Нам с Шурой, как представителям интеллигентной прослойки среднерусского народонаселения, доступен только «Хек мороженый безголовый». Да и то - не всегда...
        Размышляя таким образом, я доедал эту божественную рыбину уже лежа.
        С голодухи я слопал ее почти всю. Мой живот вздулся, как футбольный мяч, ноги меня не держали, и в тяжелой, сытой сонливости я прилег, лениво дожевывая хвост форели...
        Мог ли я подумать, что именно с этого момента начнется новая глава моей жизни?!
        Мог ли я хоть на секунду представить себе, что впервые отведанная восхитительная форель в корне изменит все мое мюнхенскопарковое существование одинокого КБОМЖа?!
        Напоминаю: КБОМЖ - Кот Без Определенного Места Жительства.
        - Да ни в жисть! - как сказал бы Водила. - Ну нипочем, бля!
        
* * *
        
        Каждый раз я влипаю в различные передряги, когда, забыв обо всем на свете, самозабвенно предаюсь какимнибудь своим животным страстишкам!
        Если быть честным до конца, так я ведь не падал с ног от голода. Мог бы и не трескать всю эту рыбину целиком и сохранить рассудок и врожденную осторожность. Уж раз даны тебе инстинкты, так пользуйся же ими, дубина! Так нет... Непременно нужно было обожраться форелью до такого свинского состояния, чтобы даже не почувствовать, как тебя накрывают сачком!
        Быстро, профессионально и бережно (не то что эти наши злобные хамы - Пилипенко и Васька...) я был блистательно отловлен двумя замечательными жуликами, специалистами по фальшивым КошачьеСобачьим породам и не менее фальшивым, но превосходно сделанным родословным для этих липовых «аристократов», - тридцатилетним немцем Эрихом Шрёдером и его компаньоном, сорокалетним итальянцем Руджеро Манфреди.
        А может, мне и не следовало бы так уж корить себя за обжорство и потерю бдительности. Может, наоборот, поблагодарить судьбу в лице этой прекрасной форели...
        Интересно, можно так сказать: «в лице форели» или нет? Надо будет потом при случае у Шуры спросить.
        Естественно, что имена, фамилии, возраст и профессию этих двух жучил - Шрёдера и Манфреди - я узнал значительно позже того, как они меня прихватили в состоянии полубессознательной обжираловки.
        Помню, что меня совершенно поразила первая фраза Манфреди, которую он прокричал Шрёдеру по немецки, но с откровенным итальянским акцентом. Примерно так, как киевские Коты и Кошки разговаривают порусски.
        - РУССКИЙ КОТ, Эрих!!! Считай, что мы наткнулись на золотую жилу!.. Более РУССКОГО Кота мы не сумели бы поймать даже в России!.. -завопил Манфреди.
        Батюшки! Да откуда же они узнали, что я РУССКИЙ?! Может, ктото из Котовэмигрантов настучал?..
        От удивления и сытости я остолбенел и даже не рыпнулся, когда они осторожно, бережно, я бы даже сказал - нежно стали пересаживать меня из сачка в клетку. Интересно всетаки, откуда же они узнали, кто я?..
        Но уже следующая фраза Шрёдера прояснила мне многое:
        - Кто бы этот Кот ни был - хоть малаец, хоть китаец, хоть баварец, мы его сделаем РУССКИМ! Закажем ему потрясающие русские документы, и богатенькие любители домашней экзотики будут драться за право купить у нас этого Кота! А мы только цену будем набавлять... Ты вспомни, как у нас чуть с руками не оторвали, того тупорылого щеночка, крашенного в полоску, которого мы продали за детеныша гиены?! Вспомни, какой был ажиотаж!..
        - Правильно! Но то была Швейцария, Женева, и тот болван из Организации Объединенных Наций, который купил этого щенка, на следующий день улетал к себе в Норвегию. Мы ничем не рисковали... А тут...
        - А тут нужно работать на наших привычных немецких стереотипах, - прервал его Шрёдер. - Раз большой и страшный, раз дикий - значит, РУССКИЙ! А РУССКИЙ - это уже экзотика! Как крокодил, живущий в ванной комнате, или друг семьи - трехметровый тигровый питон в спальне. Сейчас это жутко модно!
        - Гениально! - воскликнул Руджеро Манфреди. - Мы должны дать понять покупателю, что именно за этим Котом стоит гигантская страшная страна - вечные снега, Сибирь, тайга, мафия, белые медведи и миллионы немецких могил времен Второй мировой войны... И вот среди этих могил по жуткой русской земле ходит такой дикий Кот, способный разорвать в клочья белого медведя!..
        - Точно! - подхватил Шрёдер. - Таким образом мы резко вздергиваем цену на этого якобы РУССКОГО Кота, а вовторых, снова повышаем интерес Германии к России, сильно упавший после ухода Горби на пенсию. И черт его знает, может быть, на плечах этого Кота мы с тобой еще и войдем в большую политику!.. А большая политика - это всегда большие возможности. А большие возможности - это всегда...
        - Большие деньги! - закончил Манфреди.
        Тэкс... Мало было мне уголовщины с наркотиками, со стрельбой и трупами, не говоря уже о незаконном, безвизовом пересечении границы, так теперь меня хотят втянуть еще и в политические разборки! Вот тут у меня от удивления и неожиданности просто отвалилась челюсть...
        - Осторожней, Руджеро! - тревожно крикнул Шрёдер. - Смотри, какие у него клыки!.. Это же саблезубый тигр, а не Кот... Ты только посмотри на его клыки.
        Руджеро Манфреди плотно закрыл за мной дверцу просторной клетки и молитвенно простонал:
        - Я не могу смотреть на его клыки, когда я вижу его яйца!.. Яйца производителя! Могучего и неутомимого сексуала!.. Может быть, не продавать его, оставить себе и начать потом торговать его котятами?
        - Слишком рискованно. Даже при таких роскошных данных он может оказаться импотентом. Мало ли мы знаем примеров... - усмехнулся Шрёдер и поднял клетку со мной. - О Боже... Какой тяжелый, швайне хунд!
        У немцев «швайне хунд», то есть «свинячья Собака», считается жутким ругательством. Это мне еще Котыкиевляне говорили.
        - Что ты хочешь этим сказать? - недобро спросил Манфреди.
        - То, что Кот тяжелый.
        - Нет, когда ты говорил про импотентов с роскошными данными?
        - Я имел в виду Кота!
        - А еще?!
        - Д еще, что он тяжелый, черт бы тебя побрал!.. А тяжелый он потому, что в два раза больше любого нашего кота! Достаточно?!
        - Тото же! - уже спокойно сказал Манфреди. - У нас в Италии за такие шутки стреляют.
        - Ну все, все! - примирительно проговорил Шрёдер и накинул на клетку клетчатый платок, чтобы меня не было видно. - Идем...
        И я почувствовал, что мы кудато пошли. Сквозь клетчатый платок не было видно ни черта, и мне ничего не оставалось делать, как улечься на бок и слушать Шрёдера и Манфреди. То ли от количества сожранной форели, то ли от необъяснимого предвидения, но я не испытывал ни малейшего волнения, ни испуга, ничего такого, что могло бы меня вывести из равновесия. Кажется, что я даже был немножко рад тому, что со мной случилось...
        - Да, конечно, Кот роскошный! И вес, и размеры... - восхищенно проговорил Манфреди таким тоном, будто мой большой вес и мои нестандартные размеры - дело его рук и предмет его личной гордости.
        - И тем не менее, чтобы сделать из него настоящего ДИКОГО РУССКОГО КОТА - ГРОЗУ СИБИРСКОЙ ТАЙГИ, нам придётся над ним еще немало поработать, - кряхтя, сказал Шрёдер. - Кстати, неплохое название для новой породы - «Гроза Сибири»...
        - Отличное название! - подхватил Манфреди. - Точно! Из него нужно делать подлинного ВАЛЬДВИЛЪДКАТЦЕ!..
        Это у них так понемецки называется дикий лесной Кот. Я об этом узнал еще от вицеконсульской Нюси. В секунды восторженного оргазма она кричала мне: «Ты - мой Бог! Ты - Вальдвильдкатце!!! Я умираю!..»
        Правда, потом я случайно узнал, что в эти мгновения Нюся кричит такое любому Коту, которому она была не в силах отказать.. Но это отнюдь не умаляло ее достоинств, а лишь делало ее еще более привлекательной. С Нюсей даже самый плюгавый Кот чувствовал себя половым гигантом!
        Тэкс... Значит, они хотят из меня сделать, вопервых, «настоящего русского», а вовторых, к тому же - «дикого»... Забавно! Интересно, как они представляют себе «настоящего дикого русского Кота»? С рогом на лбу и с серпом и молотом на груди? Или еще какнибудь позатейливее? Ну, прохиндеи...
        И тут, слышу, Шрёдер спрашивает у Манфреди:
        - У тебя сохранились координаты того старика, который делал нам документы на «русскую гончую»?
        - Конечно. Я только не уверен - сохранился ли сам старик.
        - А что с ним могло случиться?
        - Эрих, просчитай ситуацию хотя бы на ход вперед! Если этот старик в сорок пятом году в Потсдаме убежал из Красной Армии в чине старшего лейтенанта, то сколько ему может быть сейчас лет?
        - Семьдесят пять... Восемьдесят.
        - Согласись, что это превосходный возраст для тихого перехода в другой мир. Мы уже год о нем ничего не слышали. Вариант номер два: старик жив и здоров, но сидит в тюрьме. Может быть?
        - С чего бы это? - удивился Шрёдер.
        - Да, правда! - развеселился Манфреди. - С чего бы это?! Старик всего пятьдесят лет занимался мошенничеством и только лишь шесть раз сидел во всех тюрьмах Европы! За что бы это его сажать в седьмой раз?!
        - Верно... - задумчиво согласился Шрёдер. - А какие он тогда сделал документы на русскую гончую! Экстракласс!.. Жаль, что она сдохла по Дороге в ЛосАнджелес у этого американского актера... Ты не помнишь, как его звали?
        - Нет, Эрих. Я помню только то, что ее смерть - на твоей совести. Это ты все время орал, что у русской гончей должен быть втянутый живот, и колол ей витамины вместо того, чтобы дать кастрюлю нормального супа. А этот голливудский дурачок даже понятия не имел, какой живот бывает у настоящей русской гончей!..
        Тут я почувствовал, что мы остановились, и Шрёдер опустил мою клетку на землю. А потом я услышал такие обиженные интонации в его голосе, что чуть было не стал его жалеть...
        - Руджеро, Руджеро!.. - простонал Шрёдер. - Ты просто сукин сын после этого! Будто ты не знаешь, что когда начинаешь формировать «русскую гончую» из обыкновенной длинной и тощей дворняги с вытянутой мордой и таким чудовищным врожденным пороком позвоночника, что ее спина становится круглой, как у настоящей «русской гончей», - так можно ожидать чего угодно! Я лично думаю, что она скончалась от радостного удивления, когда узнала, что отныне будет жить не в мюнхенском БергамЛайме, а в лосанджелесском БеверлиХиллз...
        - Господи! Какое счастье, что мы завязали с собаками и перешли только на кошек! - воскликнул Манфреди, и я услышал, как он стал открывать автомобиль. - Насколько они экономичнее собак, насколько тише, насколько удобнее в транспортировке...
        Я почувствовал, как Шрёдер наклонился к клетке и снял с нее тряпку. Холодное желтое солнце ударило меня по глазам. От неожиданности и пережора я икнул и увидел, что автомобиль Шрёдера и Манфреди (куда там этой сволочи Пилипенко и придурку Ваське с их обосранным «Москвичом»!) стоит в узенькой прелестной улочке, совсем рядом с совершенно незнакомым мне входом в Английский парк. Я знал, что парк очень большой, но даже и не подозревал - насколько он велик. Я был свято убежден, что за это время мы дошли до другого конца города.
        - Тем более что цены на собак сейчас во всем мире падают, а на котов и кошек - растут, - заметил практичный Шрёдер.
        - По тем же причинам. По чисто экономическим соображениям, - сказал Манфреди и поднял мою клетку, чтобы поставить ее в автомобиль. - О, черт его побери!!! Какой он действительно тяжелый! Кошмар. Бедные кошки!.. Так повезем, или пусть поспит?
        - Пусть на всякий случай поспит. На кой черт нам нужно, чтобы он запоминал дорогу!..
        - А в привидения ты еще не веришь?! - расхохотался Манфреди и достал изпод сиденья небольшой кованый портфельчик.
        - Нет, Руджеро. До этого я еще не дошел, - серьезно ответил ему Шрёдер. - Ho чем больше мы с тобой занимаемся кошками, тем чаще я начинаю задумываться над некоторой жутковатой фантасмагоричностью этих созданий. Мне иногда кажется, что мы у них - как на ладони. Вот посмотри на этого, например... Какой у него осмысленный взгляд, как он следит за твоими руками!..
        - Ты кончишь в психиатрической клинике, - рассмеялся Манфреди. - Коты чрезвычайно любопытны, и то, что он следит за моими руками - в этом нет ничего удивительного.
        Плевал я на люболытство! Еще бы мне не следить за руками этого Руджеро Манфреди! Я и не пытался этого скрывать...
        С возрастающей тревогой я смотрел, как Руджеро Манфреди вынимал из портфельчика аккуратно уложенный одноразовый шприц, ампулу с прозрачной жидкостью, ватку и небольшую пластмассовую бутылочку с кнопкой на горлышке.
        А то я не знал, что это такое! Когда в прошлом году у меня заболел Шура Плоткин воспалением легких, то к нам приходила молоденькая участковая врачиха и сама трижды в день делала Шуре какието уколы. И трижды в день я видел шприцы, иглы, ампулы, ватки...
        Врачиха была прехорошенькой и лечила Шуру, как для себя. И не ошиблась в своих надеждах. Шура выздоровел и потом недели две день и ночь благодарил эту докторишку так, что мне иногда от их стонов и воплей хотелось с балкона выпрыгнуть. Так они меня достали своими благодарностями друг другу: Шура - докторишке за то, что она его вылечила, а докторишка - Шуре за то, что тот выздоровел...
        Поэтому я очень хорошо знаю, что такое шприц и ампула!
        И если эти два жулика собираются сделать мне укол и усыпить меня - я им сейчас покажу, что такое действительно НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ КОТ, который всю свою жизнь - от рождения и до смерти - только и делает, что борется за свое существование!
        Пусть они только ко мне приблизятся, пусть только попробуют вытащить меня из клетки!!! От них во все стороны клочья полетят!.. Уж если я профессионального убийцу Алика, с его длинным почти бесшумным пистолетом, не испугался, то...
        Но ни Руджеро Манфреди, ни Эрих Шрёдер даже и не пытались открыть клетку. Установив ее на заднем сиденье автомобиля, Манфреди вынул из того же портфельчика небольшую кривую ручку, вставил ее в какоето отверстие, кажется, у толстого дна клетки - мне, находившемуся непосредственно внутри клетки, это отверстие видно не было. Я мог о нем только догадываться.
        А потом Манфреди стал медленно поворачивать эту ручку вокруг своей оси. Вначале я вообще не заметил ничего особенного, кроме скрипа под полом клетки. А потом вдруг сообразил, что на меня неумолимо надвигается боковая стенка всей клетки!
        К моему ужасу, клетка становилась все уже и уже и наконец стала настолько узкой, что я просто не мог в ней пошевелиться!
        - Не бойся, котик, не бойся, - приговаривал Эрих Шрёдер. - Это обычная клеткафиксатор. Мы тебе ничего плохого не сделаем.
        Подонок! Как будто до этого он мне делал только хорошее!
        Этот гад Манфреди крутанул еще полоборота ручкой, и теперь меня стиснуло между стенками так, что я чуть не лишился сознания! Манфреди отбил кончик у стеклянной ампулы, набрал оттуда в шприц жидкость и сказал Шрёдеру:
        - Кот зафиксирован. Ты будешь колоть?
        - Коли, коли сам. Он на меня так смотрит... - отмахнулся от него Шрёдер и ласково сказал мне: - Не пугайся, котик. Сейчас ты у нас поспишь, отдохнешь...
        - А представь себе, что кот тебе вдруг отвечает: «А пошли бы вы, герр Шрёдер, ко всем чертям!» - разоржался Манфреди.
        - Наверное, однажды так и произойдет, - ответил Шрёдер.
        Тут я ощутил легкий укол в задницу и почувствовал, как, высвобождая меня, стала отъезжать стенка клетки. Я попытался встряхнуться, но ноги меня не держали, и я рухнул на пол клетки.
        Последнее, что я услышал, был смех Манфреди:
        - Эрих, не затягивай с визитом к психиатру...
        ...а потом вдруг, откуда ни возьмись, я вижу Шуру Плоткина в нашей ленинградскопетербургской квартире!..
        Шура мотается по захламленным и неубранным комнатам, бросает какието тряпки в чемодан, валяющийся на полу, и раздраженно говорит мне так, будто не видел меня всего часа три:
        - Ну где ты пропадаешь, Мартын? Я с величайшим трудом выбиваю в Союзе журналистов путевки на Черное море, а ты и ухом не ведешь! Я пытаюсь оформить документы на тебя тоже, а мне говорят: «Предъявите кота». Я им говорю: «Он вотвот явится...» А они мне: «Вот когда явится, тогда и будем оформлять!» А ты шляешься черт знает где!..
        - Шура! Шурик!.. - в отчаянии кричу я и вдруг понимаю, что кричу НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ГОЛОСОМ!!! - Мы никуда не можем уехать! Ни ты, ни я!.. Я обещал Водиле, что ты присмотришь за его маленькой дочкой Настей! Шура, мы не можем его бросить в таком состоянии... Мы должны их немедленно разыскать!
        Шура продолжает метаться, собирает вещи и спрашивает меня:
        - Ты свое кресло будешь брать с собой на море?
        - Плевал я на кресло! Плевал я на море!.. - кричу я в ответ. - Я вообще никуда не поеду!.. Что с тобой, Шурочка? Что происходит?!
        Шура неожиданно спокойно садится в мое кресло и говорит:
        - Ты хочешь правды? Пожалуйста. Я отвык от тебя, Мартын. И ты сделал для этого все! Своими собственными лапами.
        - Что ты говоришь, Шурик?! - заплакал я. - Это невероятно...
        - Вероятно. И прости меня, Мартын... Я должен сказать тебе все. Случилось так... Короче, теперь у меня есть другая Кошка. Извини, Мартын, но я хотел быть честным до конца.
        И тут я вижу, как на спинку кресла, в котором он сидит, откудато вспрыгивает та самая рыжая Киска, которая работала на этих страшных КошкоСобаколовов - Пилипенко и Ваську. На которой погорел и я!..
        - Ты с ума сошел, Шура! - в панике кричу я. - Эта рыжая блядь - примитивнейшая завлекуха! Известная пилипенковская «подсадная утка»! Она заложит тебя в три секунды!.. На нее, как на живца, Пилипенко и Васька отлавливают лучших Котов, а потом умерщвляют их в Институте физиологии или делают из них шапки!.. Ты хочешь стать шапкой, Шура?! Так эта потаскуха тебе в два счета поможет!
        - Мартын! - строго прерывает меня Шура. - Не смей говорить о ней в таком тоне. Ты в первую очередь делаешь мне больно. Я этого не заслужил.
        -А я - заслужил?! - ору я своим жутким Человеческим голосом. - А Водила - заслужил? Его маленькая Настя - тоже заслужила?
        Тогда Шура встает из кресла и снова начинает собирать вещи. И эта рыжая стерва, не прекращая мурлыкать и тереться о Шурины ноги, помогает ему укладывать чемодан!..
        - Что ты так волнуешься за своего Водилу и его Настю? - усмехается Шура. - Они сейчас в соседней комнате, и ты можешь немедленно убедиться, что с ними все в порядке.
        Я, как умалишенный, мчусь в соседнюю комнату и вижу исхудавшего, маленького Водилу, завернутого в детское одеяльце. Рядом детский стеклянный рожок с соской.
        Водила лежит на пустом книжном стеллаже рядом с письменным столом. На столе Шурина пишущая машинка без ленты. Все покрыто толстым слоем пыли. На верхней полке стеллажа сушатся пеленки...
        Вокруг стола в танце извивается полуголая здоровенная деваха лет двадцати пяти. Выглядит она так, будто только что выпрыгнула из порнушного журнала.
        - Боже мой!.. - в ужасе я бросаюсь к Водиле. - Водила, родненький... Что происходит? Объясни мне - я ничего не понимаю...
        - А... Это ты, Кыся?.. А я уж думал, что и не свидимся... Хорошо, что ты вернулся, - тихо шепчет Водила.
        - А это кто? - спрашиваю я и показываю на порнодевицу.
        - Так это же моя Настенька!.. Неужто не узнал? А все говорят, что она на меня похожа. Настенька, познакомься... Это мой корешок - Кыся. Я тебе про него рассказывал...
        Я совершенно поЧеловечески протягиваю ей лапу и слышу, как говорю стандартную фразу, которая у Людей в пятидесяти случаях из ста не соответствует истине:
        - Очень приятно.
        Она ложится на тахту, тоже протягивает мне руку, но не пожимает мне лапу, а сразу берет меня за ЭТО САМОЕ между моими задними лапами, а второй рукой затаскивает меня на себя!..
        Я с трудом вырываюсь от нее, подползаю к Водиле и шепчу:
        - Но ты же говорил, что она маленькая!
        - А она подросла, - тихо отвечает мне Водила. - Времято идет, Кыся. И, как говорится, диктует нам свои законы.
        От ярости я подпрыгиваю чуть не до потолка и воплю в истерике:
        - Нет! Нет!.. Нет!!! Я не хочу этих законов!!! Я хочу жить по своим законам - они у меня одни на все времена!..
        - Ну, бля, ты даешь, Кыся... - в своей обычной манере огорченно шепчет обессиленный и маленький Водила.
        Я понимаю, что за время моего отсутствия в моей стране чтото должно было измениться, но я был так свято уверен, что ни меня, ни круг моей любви и моих привязанностей эти изменения никогда не коснутся, что теперь находился в состоянии полной раздавленности. Я был буквально «по стенке размазан», как сказал бы тот, бывший Мой Шура Плоткин...
        И хотя в какомто затылочном участочке моего мозга билась мыслишка, что все происходящее сейчас всего лишь сон, кошмар, наркотический бред, - состояние мое было ужасным. Я оказался никому не нужен, и это меня сломило...
        Я тихо вышел на балкон, мысленно попрощался со всеми и выпрыгнул с восьмого этажа.
        Но почемуто не ощутил стремительности падения, не испытал страха перед ударом об землю, а мягко и медленно поплыл по воздуху, зависая между этажами, заглядывая в освещенные окна моих соседей по дому...
        Я посмотрел в них и увидел, что опускаюсь в знакомый район нашего родного мусоросборника, где, задрав нос кверху, внимательно следил за моим полетом мой старый бесхвостый друг - КотБродяга и укоризненно говорил мне уже понашему, поЖивотному:
        - Елкипалки, Мартын, сколько можно ждать? Я специально на час раньше отпросился со службы, а тебя все нет и нет! Давай, Мартын, не дури. Лети быстрее.
        Я плавно опускаюсь рядом с Бродягой и молча кладу ему голову на плечо. В глотке у меня стоит комок слез, и я слова не могу произнести - ни поЖивотному, ни поЧеловечески...
        Потом мы сидим в нашем старом, но чудодейственно преображенном подвале - мягкий свет, чистота, тепло, уютно. На стенках фотографии Бродяги, чучела крысиных голов - свидетельства Бродягиной охотничьей доблести. На вешалке - странный черный жилет, типа зимней собачьей попонки с застежками на «липучках».
        - Что это? - спрашиваю я Бродягу.
        - Моя рабочая спецодежда - пуленепробиваемый бронежилет.
        - Господи!.. Тебето зачем?
        - Я же говорил, что теперь служу. Охраняю одну совместную фирму - сутки через трое. Ты кушай, Мартын, кушай!.. Вот хек, вот форель, вот прекрасная суповая кость... Я так ждал тебя.
        - Откуда это все у тебя?
        - Как откуда? Платятто в эСКаВе... А за эСКаВе, Мартынчик, сейчас у нас можно все купить - даже Слона в маринаде!
        Мы с Бродягой года два назад мотались на Петроградскую сторону в зоопарк - насмотрелись там! Поэтому я очень даже отчетливо представил себе Слона в маринаде и впервые за весь сон улыбнулся. Бродяга ужасно обрадовался!
        - Давай, Мартын, по три капли валерьянки за встречу! - говорит Бродяга и достает с полки небольшой пузырек. - Настоящая, дореформенная! По случаю мне достали. Один, в прошлом кагэбэшный, Кот - ты его не знаешь, - сейчас вместе со мной в охране работает. Так он все свои бывшие связи сохранил и даже усилил! Чего хочешь достать может!..
        Но в это мгновение с грохотом распахивается дверь, и в подвал влетает Шура Плоткин - босиком, в старых латаных джинсах и голый по пояс. А на груди у него большая синяя наколка - «КЫСЯ»!
        - Мартынчик!.. - кричит Шура и заливается слезами. - Мартышка, любимый мой! Дружочек мой единственный!..
        Рыдания ему мешают говорить связно, и он падает на пол, ползет ко мне, протягивает руки и плачет горючими слезами.
        - Мартынчик... - всхлипывает Шура. - Ну не раздолбай ли ты?! Ну как же тебе могло ТАКОЕ ПРИСНИТЬСЯ? Может, ты перекушал на сон грядущий? Может, нанюхался, какойто гадости? Да как же тебе ЭТО в голову пришло? Разве можно позволять себе даже краем глаза ВИДЕТЬ ТАКИЕ СНЫ? Я же тут погибаю без тебя, Мартышка... А тебя все нет и нет. Где ты, Мартынчик? Где ты?..
        И Шура, словно слепой, начинает шарить вокруг руками, пытаясь меня найти...
        В открытую дверь подвала неожиданно врывается страшный ветер, подхватывает меня, Шуру, Бродягу, срывает со стен чучела крысиных голов, фотографии, все ломает, крушит о корявые бетонные стены подвала, и я вижу, как Бродягу в его пуленепробиваемом бронежилете (когда он его успел напялить?..) с дикой силой бросает о стену!.. Бродяга замертво падает на пол и разбивается какимито уродливыми глиняными осколками...
        Ослепший и окровавленный Шура еще пытается сопротивляться, но сила этого тайфуна так велика, что бедного Шуру впечатывает в бетонную стену и он застывает в ней - плоский, распластанный, с мученической гримасой на совершенно непохожем на себя лице...
        Я както умудряюсь преодолеть силу этого невероятного ветра, подлетаю к Шуре, обламывая когти, пытаюсь выцарапать его из стены, но страшный вихрь с воем подхватывает меня, отрывает от Шуры и выносит из подвала в холодную черноту звездного неба...
        И я лечу, лечу, лечу, и все время вверх, а рядом со мной, оказывается, летит Таня Кох и спокойно говорит мне понемецки;
        - Послушай, Кот... Может быть, тебе всетаки лучше вернуться ко мне? Проснись, проснись, Кот! А то очень трудно разговаривать со спящим Котом...
        
* * *
        
        И я просыпаюсь...
        Никакой Тани Кох. Никакой клетки.
        Уйма незнакомых запахов. Слегка кружится голова...
        Дико хочется пить!..
        Первое, что я вижу, - склонившийся ко мне сильно улучшенный вариант физиономии Эриха Шрёдера в образе женщины.
        Она ставит передо мной миску с водой и говорит:
        - Пей. После этих дурацких транквилизаторов всегда ужасно хочется пить. По себе знаю.
        Я с трудом встаю на слабые еще ноги. С жадностью начинаю лакать воду. Пытаюсь припомнить детали своего сна...
        - Вот и прекрасно, - говорит женщина, похожая на Эриха Шрёдера. - Давай знакомиться. Я - Хельга Щрёдер. Я сестра вон того жулика - Эриха Шрёдера и подруга его бизнеспартнера - синьора Руджеро Манфреди. Вон они сидят за столом и, как обычно, пьют пиво без меня.
        - Не надо!.. Не надо прикидываться бедной овечкой! - кричит Манфреди изза стола. - Тебя приглашали пить пиво вместе с нами, но ты предпочла Кота!..
        - Не обращай внимания, Руджеро, - лениво говорит Эрих. - Это - Хельга. Ты ее знаешь не хуже меня. Это ее стиль.
        - Пей, пей, Кот. Не слушай их, - улыбается мне Хельга. - Я старше Эриха на три года и моложе Руджеро на семь лет. Зато я умнее их обоих, вместе взятых, примерно раз в десять.
        Тут Хельга хочет погладить меня, но я инстинктивно прижимаю уши к голове, поворачиваюсь к ней вполоборота, на всякий случай разеваю рот и делаю это свое отработанное.«Кххха!.», чем обычно предупреждаю, что не терплю чужих поглаживаний.
        - Осторожней!.. - кричит ей Эрих, и они вместе с Руджеро бросаются к Хельге «на помощь».
        И вот тут я исполняю свой коронный номер, который обычно использую в двух диаметрально противоположных случаях - или тогда, когда я хочу понравиться окружающим, или тогда, когда хочу их слегка пугнуть и таким образом поставить на место. Я уже както говорил об этом трюке - Неожиданный Прыжок Вверх из непредсказуемого положения Сидя или Лежа. Овчарки в обморок падают, а про Людей и говорить нечего...
        Вы хотели иметь НАСТОЯЩЕГО ДИКОГО РУССКОГО КОТА? Пожалуйста! Как говорится, извольте получить.
        Без малейшей подготовки, со всех четырех лап сразу, я взвиваюсь на двухметровую высоту и оказываюсь на верхотуре старинного резного шкафа.
        Манфреди и Шрёдер - потрясены, что и требовалось. Несчастная Хельга не на шутку испугана. Ее мне становится даже немножко жаль. Не переборщил ли я?
        - Боже, какой громадный... Я таких еще никогда не видела, - бормочет бедная Хельга и, пытаясь скрыть свой испуг, спрашивает у Эриха и Руджеро: - Ребята! Где вы сперли этого Кота? Не в Олимпияспортхалле? Там сейчас как раз проходит чемпионат мира по бодибилдингу в тяжелом весе... Он, случайно, не из состава участников?
        
* * *
        
        У нас на границе Мюнхена свой собственный дом в Оттобрунне. После крушения Берлинской стены родители Хельги и Эриха за гроши купили в Германской, бывшей демократической, республике прекрасный и просторный дом под Эрфуртом, а домишко в Оттобрунне оставили своим детям.
        Домик был, прямо скажем, не бог весть что. Его построил дед Хельги и Эриха сразу же после войны, и тогда этот дом олицетворял верх обеспеченности и благополучия!
        Но сегодня, в сравнении с толпами новых роскошных и безумно дорогих домов, домишко Шрёдеров выглядел жалкой конурой. Да здравствует добрая память о дедушке, который догадался воздвигнуть вокруг дома и добротного садового участка такую высоченную и толщенную ограду из невероятно плотных растений, пахнущих мягкой хвоей, что со стороны улицы и боковых соседей жалкость домика Шрёдеров была никому не видна. Да и все происходящее около дома и на его участке было хорошо сокрыто от посторонних глаз. Для не всегда праведных занятий Эриха Шрёдера и Руджеро Манфреди - это было очень, и очень важно. Ибо при всепоглощающей любви немцев к порядку любое доносительство о «непорядке» считалось проявлением доблести, честности и гражданственности.
        Дом естественным образом делился на две половины, одну из которых занимала Хельга, а вторую - Эрих. Так как Руджеро Манфреди ночью спал с Хельгой, а днем работал с Эрихом, то получалось так, что Руджеро волейневолей круглые сутки занимал целиком весь дом. Всех троих это вполне устраивало, а мне было ровным счетом на это наплевать.
        Я ждал своего часа. Безотчетно и, по всей вероятности, безосновательно я слепо верил в то, что наступит день, когда я вернусь в Петербург, разыщу Водилу и снова обрету СВОИ ДОМ и СВОЕГО Шуру Плоткина! Просто нужно запастись терпением. А как только представится малейшая возможность войти в Контакт с Человеком, достойным доверия, - уж я его на эту поездочку уговорю в лучшем виде!..
        Тем более что сейчас вокруг меня идет невероятная суетня: разыскан знаменитый старый русский мошенник - специалист по липовым документам, бланкам, штемпелям, печатям и изготовлению бумаг любой эпохи. Он, к счастью, не умер, слава Богу - на свободе, а не в тюрьме, и недавно даже женился на какойто эмигранткемолодухе шестидесяти шести лет, которой, как уверяет старик, никто больше шестидесяти не дает!..
        Уже вторую неделю старик корпит над изготовлением моей фантастической родословной, которая, оказывается, берет начало со времен исторической любви личного Боевого Кота русского царя Петра Первого к любимой Кошке короля Швеции - Карла Двенадцатого!
        Руджеро колет мне витамины и, помоему, какието стимуляторы, потому что мне теперь снова постоянно хочется трахаться. Так как я сам чувствую, как здоровею от этих уколов, то разрешаю Руджеро делать мне инъекции без всякой клеткификсатора.
        Хельга ежедневно расчесывает меня и раз в три дня моет специальным составом, от которого шерсть блестит, как полированная. Эрих точно проследил, что я жру с большим удовольствием, и теперь кормит меня только этим, не пытаясь даже впихнуть в меня то, что лопают все остальные наши Коты и Кошки - всякие разные «Вискас», «Китикэт», «Пурина», «КэтШоу», «Феликс» или «Имас»...
        Уже несколько дней весь дом от келлера (подвала) до чердака, включая всю прилегающую к дому территорию, чуть ли не круглосуточно оглашается нескончаемыми спорами - оперировать меня или нет?
        Существует четыре мнения. Честный Эрих считает, что продавать меня нужно в добротном отреставрированном виде - то есть с зашитым ухом, которое было разорвано три года назад в Петербурге, в драке с одним кретином Ротвейлером. А шерсть перед продажей можно на шов начесать. Хельга это делает обычно превосходно. Никто ничего и не заметит...
        Руджеро Манфреди день и ночь вопит о необходимости прооперировать мне другое ухо и сделать его точно таким же, как и разорванное. Тогда два разорванных уха у одного кота можно будет выдавать за специфический признак породы ДИКОГО КОТА, что резко поднимет ко мне интерес и цену при продаже!
        Хельга категорически возражает против какойлибо операции и требует, чтобы Меня оставили в покое. Она считает, что шрам на морде и одно разорванное ухо - превосходный показатель несомненных бойцовских качеств и мужественности кота, ведущего свой двухсотлетний род от боевого окружения русского царя и скандинавской фаворитки короля Швеции...
        Четвертое мнение - мое. Оно полностью совпадает с мнением Хельги и поэтому не требует повторения.
        Как только Шрёдеры и Манфреди убедились в том, что я пока не собираюсь никуда смыливаться, мне предоставили ту степень свободы, которая меня вполне устраивала.
        Участок при доме был достаточно велик, и в хорошую погоду сюда, на свежий воздух, выносились из подвала клетки с разной отловленной и ворованной живностью, предназначенной для перепродажи. Тут были и Кошки, и Кролики, и даже одна клетка с молоденькой Лисичкой, на которую никак не находился покупатель, и она целыми днями тоненько и тоскливо лаяла, словно обиженная собачонка...
        Кошек мыли специальными шампунями, расчесывали, делали им антивирусные и противолишайные прививки, иногда, для дела, подкрашивали. Тут Хельга достигла такого уровня мастерства, что ни одним даже очень сведущим кошатникам такой подкрас ни разу не был замечен!
        Иногда Кошек выпускали из клеток на редкое теперь солнышко, и они, ошарашенные внезапной свободой, томно ползали по траве на брюхе и с перепугу передвигались медленнее черепахи.
        Вот тут наступал мой звезднополовой час!
        Не торопясь, вдумчиво и сосредоточенно, я перетрахивал в один присест четыре, пять элитных, высшего, так называемого шоукласса Кошек - от британских ориенталов и шотландских вислоухих до голубых длинношерстных Персианок, под восторженные крики Хельги:
        - Руджеро!.. Руджеро!!! Я умоляю тебя, иди скорее сюда!.. Посмотри, посмотри, КАК ЭТО НУЖНО ДЕЛАТЬ!
        Обычно Руджеро Манфреди вылетал из дому с криком:
        - ШайзеКарамбо!.. Он нам всех кошек перепортит!.. - и рвался ко мне.
        Но Хельга перехватывала его за шиворот и ласково предупреждала:
        - Если ты хоть немножечко помешаешь ему, я тебе тут же оторву яйца! Смотри, смотри, как это делает настоящий мужик!!!
        Под защитой Хельга я спокойненько дотрахивал последнюю Кошку, отваливался от нее и, уже приводя себя в порядок, видел, как Руджеро и Хельга чуть ли бегом скрывались в доме на половине, принадлежащей Хельге.
        Ровно через пятнадцать секунд оттуда начинали доноситься нежные немецкие подвывания Хельги и страстноитальянское рычание Манфреди...
        Тогда из своей половины дома в сад выходил Эрих с откупоренной пивной бутылкой, садился напротив меня прямо на траву, и пока я умывался и прилизывался, Эрих прихлебывал пиво из горлышка бутылки и укоризненно говорил мне:
        - Ну что ты делаешь?.. Ты знаешь, сколько стоят такие кошки? От трех до пяти тысяч марок. А попадешь на лоха - еще больше можно взять. Ты же, мерзавец начиняешь их своими, черт знает какими, генами, не имеющими никакого отношения к их редчайшим породам... А кроме всего, ты этой демонстративной порнографией срываешь с работы и Хельгу, и Руджеро. Слышишь, что они там вытворяют, насмотревшись на тебя? И это в двенадцать часов дня! А каждый час их работы стоит достаточно дорого... Тем более что нам нужно менять в доме всю систему отопления. За полвека все сгнило к чертовой матери!.. Крышу нужно перекрывать... А сколько стоят ваши кошачьи медикаменты, ты думал! За вас страховку не платит. Все из нашего собственного кармана. Можешь ты это понять или нет?!
        Разговор со мной он почти всегда заканчивал этой фразой. И я, естественно, каждый раз молчал и даже не думал ему отвечать.
        Но однажды, когда мне его действительно стало очень жалко и он в очередной раз спросил меня: «Можешь ты это понять или нет?!»
        Я ответил: «Могу».
        Причем ответил так, чтобы он понял, что Я ЕМУ ОТВЕТИЛ. Уж слишком хорошо в эту секунду Эрих был настроен на мою Волну. Ненароком, слишком вплотную приблизился к КОНТАКТУ! Вот я и не удержался...
        Что с ним стало! Он захлебнулся, поперхнулся, закашлялся и, выпучив на меня потрясенные глаза, хрипло спросил:
        - Что ты сказал?!
        Но тут же вскочил на ноги, попятился от меня, выронил бутылку и закричал благим матом на весь Оттобрунн:
        - Хельгаааа!!! Руджеро!.. Хельгааа!!!
        
* * *
        
        Два визита к психиатру ничего не дали...
        Напичканный успокоительными лекарствами в количестве, способном повергнуть трех бегемотов в летаргический сон (ничего себе словечко я откопал?!), Эрих Шрёдер сутками шаркал заплетающимися ногами по дому и саду с остановившейся физиономией и замедленной речью.
        Когда он сталкивался со мной, он на несколько секунд столбенел, а потом искательно пытался заглянуть мне в глаза, в поисках хотя бы одного ответа на сотни мучающих его вопросов.
        Я всеми своими печенками ощущал, что психически Эрих был раскрыт для Контакта на все сто процентов. Мне стоило только шевельнуть кончиком хвоста, и он сразу же заговорил бы со мной на МОЕМ языке! Мне даже чудилось, что я зрительно вижу его обнаженный мозг, отчаянно рвущийся к общению со мной. Я понимал, что помимо сильного волевого излучения, исходящего от меня (это не похвальба, а элементарная констатация собственных ощущений...), Эрих был достаточно неплохо подготовлен к возможному Телепатическому Контакту всеми Животными, с которыми он общался за время недолгой учебы в ветеринарном институте - его выперли с третьего курса, - и всей последующей жуликоватой деятельности в компании с Руджеро Манфреди.
        Вполне вероятно, что, попадись Эриху в руки книга доктора Ричарда Шелдрейса, он нашел бы в ней ответы на все вопросы, раздирающие сегодня его бедный, как выяснилось, не очень подготовленный мозг. Мало того, прочти он Конрада Лоренца, он и сам бы мог войти в Контакт с любым неглупым Котом или хотя бы мало мальски мыслящей Кошкой...
        Но Эрих, как и Руджеро, никогда ничего нового по своей «специальности» не читал. Только объявления в газетах, отчет о Кошачьих выставках и разные великосветские сплетни о Котах и Кошках Великих мира сего.
        Хотя в то же время Эрих иногда выуживает откудато сведения, под которыми я и сам подписался бы всеми четырьмя лапами.
        Недавно, кажется, в «Шпигеле», он вычитал, что у знаменитого модельера и самого дорогого законодателя мод Джорджио Армани живет шесть Котов и Кошек. Любимого Кота Армани зовут Аннибал. Так вот, этот Джорджио говорит: «Я люблю Кошек больше, чем Cобак, так как они имеют качества, которые я очень ценю в женщинах - элегантность, независимость и характер...».
        Помоему, прекрасно сказано! Вот тут я полностьк согласен с Армани.
        Ну а по поводу уже давно известного мне знаменитого изречения великого Леонардо да Винчи - «Даже самая маленькая Кошка - чудесное произведение», остается только развести лапами! Вот когда действительно хочется верить печатному слову!!!
        И несмотря на то что у этого Леонардо чегото не получилось с крыльями для Человека, - это мне Шура рассказывал, - про Кошек старик сказал гениально!..
        Конечно, я мог бы пойти навстречу Эриху Шрёдеру и установить с ним Телепатический Контакт, взяв с него слово не трепаться об этом вслух. Чтобы еще Хельга и Руджеро не стали привязываться ко мне с разной никчемушной болтовней.
        Но тут против Контакта с Эрихом во мне неожиданно восстало обычно несвойственное мне чувство скаредности. Этакой осторожной и расчетливой бережливости, о существовании которой в себе я и не подозревал. Неужели на меня так быстро и мощно подействовал Запад? Ну надо же!..
        Я вдруг подумал: а на кой черт мне растрачивать свою нервную энергию на этого Эриха?! Пройдет неделядругая, и он сам прекрасно оклемается. И перестанет заглядывать мне в глаза, ища в них подтверждения, что он не сошел с ума, а Кот действительно говорящий. Ну, дескать, извините, но вот такой странный Кот...
        Ведь любой Телепатический Контакт - с Человеком ли, с Животным ли другого вида - поначалу, когда Связи начинает только устанавливаться, требует невероятных нервных затрат, дикого напряжения всех сил. До полного опустошения! Это уже потом, когда мы оба на одной Волне, становится легче. Вспомним Водилу... Сколько сил и нервов стоило сберечь эту Связь... Но там на карту были поставлены Жизнь и Честь! Ради этого стойло, как говорит Шура, «ломать копья».
        Хотя Честь сберечь не удалось - немецкая пресса и полиция все равно объявили Водилу «единственным оставшимся в живых гангстером...», ну а Жизнь...
        Если его не прооперируют как следует в Петербурге, так на кой ляд нужна такая Жизнь? С вечными трубками и проводами... А если его всетаки вернут из растительного существования к нормальному, так его и российское законодательство упечет.
        Кто там теперь докажет его невиновность? Бармен со своим ожиревшим Рудольфом?.. Так Бармен постарается утопить Водилу еще глубже, только бы самому выскрестись из дела. А Рудику замажут рот куском вестфальской ветчины или страсбургским паштетом - он и не мявкнет.
        Помочь Водиле мог бы только я. Не знаю КАК, но я единственный свидетель его невиновности с этим проклятущим кокаином.
        Однако я здесь! А мне нужно быть там - в Ленинграде. В нынешнем, черт подери, СанктПетербурге. Уж тамто я чтонибудь придумаю, чтобы вызволить Водилу. Там, в конце концов, есть Шура Плоткин! А у Шуры голова - дай Бог всем такую.
        Вот когда я Контактирую с Шурой, я не то что напрягаюсь, я отдыхаю, словно на курорте! Час трепотни с Шурой Плоткиным заряжает меня такой потрясающей энергией, что я могу сто Котов разметать и десять Кошек оттрахать!..
        Так на кой леший мне тратить свои душевные и психофизические силы на Эриха Шрёдера? Как говорит наша ленинградская старуха дворничиха Варвара, «на всех не напасешьси»...
        Лучше я сберегу свою энергию на того Человека, который меня купит у Эриха и Руджеро. Потому что еще неизвестно, какой идиот захочет иметь в доме «ДИКОГО РУССКОГО КОТА - ГРОЗУ СИБИРИ»! Тем более что Руджеро и Эрих собираются заломить за меня, как за Леопарда.
        А уж если всетаки меня купят - вот тогда мне понадобится с моим новым Хозяином такой могучий Контактище, который потребует от меня всех сил без остатка!
        Ибо я пойду на любые унижения, лишь бы заставить его совершить вместе со мной путешествие в Санкт Петербург. А там посмотрим...
        ... Размышляя таким образом, я вылез из своей просторной клетки и пошел прошвырнуться по нашему подвалу. Клетку мою уже несколько дней не запирали. Поняли, что гадить я буду только понашему, по российскому - исключительно на воле, на свежем воздухе. Как обычно говорит Шура: «Иди, Мартын, пройдись до ветру»... Эти фольклоризмы у нас с Шурой от нашей дворничихи Варвары.
        Была глубокая ночь. Я шел мимо клеток со спящими Кошками и Кроликами, и голова моя буквально распухала от всех этих мыслей о Шуре, о Водиле, о Петербурге...
        И вдруг я понял, что в ночной тишине, в слабеньком Кроличьем похрустывании и редких, но тяжелых, вздохах сонных Кошек мне недостает еще одного привычного звука - негромкого плачущего тявканья Лисички. Ночью она наиболее усердно поплакивала, а днем отсыпалась, стерва. Нет чтобы наоборот.
        Я подошел к ее клетке и увидел большую дыру в полу, наспех замаскированную сеном и наполовину прикрытую миской с водой. Лисицы и след простыл!
        Умудриться прогрызть в полу клетки такую дырищу - это достойно уважения. Вот это зубы! Не дай Бог они тебе в глотку вцепятся. А с виду такая стройненькая, рыжая, хорошенькая, изящная. И мордочка всю дорогу грустная...
        Я еще дня три тому назад смотрел на нее и думал, а не попробовать ли мне ее трахнуть? Была же Дженни - карликовый пинчер. Так пусть будет еще и Лисичка. В этом отношении я абсолютный интернационалист!
        Но теперь, когда я увидел дырку в полу клетки, прогрызенную зубами этой рыжей плаксы, я не на шутку перетрусил. С такой свяжись... Хорошо еще, если только без хвоста останешься.
        Я обежал весь подвал - Лисички не было. Принюхался - и точно! Лисица воспользовалась моим выходом - через гараж. А там в воротах Руджеро специально для меня внизу такое окошечко вырезал. Хочешь - входи, хочешь - выходи. С территории сада все равно никуда не смылишься. Там такая плотная и толстая ограда из хвойного кустарника - ни за что не продерешься наружу. И ворота сверху специально загнуты внутрь - в сторону сада. При одном взгляде на эти ворота мечты о побеге можно отложить до лучших времен.
        Вылез я из гаража в сад и тихонько пошел вдоль стеночки дома. Слышу, в углу сада какаято ритмическая возня - раздватри, пауза... Раздватри, пауза...
        Я туда. Подползаю на полусогнутых, каждую веточку, каждую травинку сначала передней лапой пошевелю, чтобы не треснула, не наделала шума, и дальше чапаю таким манером. На звук ползу. На «раздватри» ползу, а на «паузу» - замираю.
        Подползаю и вижу, как эта рыжая курва подкоп под ограду делает! Да так ловко, что уже успела до половины своего туловища углубиться в землю. И торчат из этой норы лишь ее задние лапы, попка и хвост. А сама она с головой и передними лапами в норе. И роет там, и роет! Только земля изпод брюха летит - раздватри, пауза... И снова.
        Я как увидел эту позу - задние лапы расставлены, попка вверх торчит, все, что нужно для ЭТОГО дела открыто, и запах от нее такой странный, непривычный, но жутко завлекушный. Чистая порнуха!
        Тут мне эту Лисицу так захотелось! Морда у нее в норе, передние лапы - там же, что она мне может сделать? Ни хрена! Я и потяжелее буду, и поздоровее. А морда ее с этими жуткими зубками в норе, как в наморднике. Как говорил Водила, «кто не рискует, тот не пьет шампанского»....
        Приподнялся я, встал на задние лапы, навалился на нее, передними лапами обхватил всю наружную заднюю часть ее фигуры, отодвинул в сторону ее хвост и...
        Это, я вам скажу, было нечто!!!
        Картинка маслом - полЛисицы в норе, полЛисицы снаружи. В аду. Я вовсю трахаю ту половину, которая торчит снаружи, а из норы уже никакая земля не летит, а только слышен негромкий скулеж, но уже не с плачущими, а явно с восторженными интонациями. С таким сексуальным захлебом и подвыванием, что я благодаря ШрёдеровскоМанфредиевским стимуляторам и ежедневным инъекциям поливитаминов действительно начинаю себя чувствовать ДИКИМ КОТОМ - ГРОЗОЙ СИБИРИ, ОТТОБРУННА И ВСЕЙ БАВАРИИ, черт меня побери!
        Трахаю ее, а сам думаю: как только кончу, надо будет рвать когти и уносить ноги раньше, чем она свою морду из норы высунет. Она же дикая, дура! Загрызет же к чертям Собачьим!..
        Но не вышло мое дело... Все ЭТО завершилось так бурно, что я свалился, у самой норы и лапой пошевелить не могу. Честно признаюсь: жду самого худшего. Ни сопротивляться, ни бороться за жизнь сил нету...
        А Лисица этак задом, задом выбирается из своего футляра - морда в земле, передние лапы грязнущие, рот раскрыт, язык наружу. И разглядывает меня, лежащего и обессиленного, и мне бы впору зажмуриться, попрощаться с жизнью и ждать скорого конца, а я вдруг чувствую - она облизывает меня! И тявкает так весело, так забавно... И катается по земле абсолютно как Кошка... Я прибалдел! Вот это да...
        Ну я тоже лизнул ее раза дватри. Это мне еще Шура, помню, баечку рассказывал про вежливость. Вроде бы английские короли утверждали, что ничего, дескать, нам не стоит так дешево и ничего не ценится нами так дорого, как вежливость.
        И точно! Она меня в ответ как давай лизать, чуть ли не взасос! Ну я так поднапрягся, собрал остатки сил и говорю ей понашему, поЖивотному:
        - Ты что, давно на просушке?
        Вижу, она на меня так смотрит и не понимает, о чем это я. Ну, я ей снова, в более доступной форме:
        - Я говорю: с тобой ЭТОГО давно не делали?
        А она мне и отвечает:
        - Со мной ЭТОГО вообще никто никогда не делал. Я даже и не знала, что ЭТО так прекрасно!.. Давай еще разок, а?
        - Погоди, - говорю. - Дай хоть отдохнуть немного.
        - Зачем? - спрашивает она так наивно, что я даже рот раскрываю от удивления.
        - Ну как тебе сказать... - мямлю я. - Мне, понимаешь, нужно немного передохнуть, чтобы ЭТО сделать тебе еще лучше.
        - ЭТО ты и так прекрасно делаешь! -убежденно говорит Лисица. -. И «лучше» ЭТО делать не надо, а то я совсем с ума сойду...
        И улыбается во все свои страшненькие зубки, И спрашивает:
        - Мне что, опять с головой в дырку лезть? Ты мне советуй, подсказывай, а то ведь я с ЭТИМ впервые сталкиваюсь.
        Я вспомнил дыру в полу клетки, поглядел на ее клыкастую мордашку и на всякий случай говорю:
        - Да, знаешь, пока лучше, как и в прошлый раз - передними лапами и мордой туда, а все остальное пусть будет снаружи.
        - Нет вопросов, любимый, - с готовностью отвечает Лисица и тут же на полтуловища сигает в свою нору.
        Я как увидел снова ее задранную вверх попку, расставленные, дрожащие от нетерпения рыжие задние лапы, ее роскошный хвост - уже отведенный в сторону, так в меня, откуда ни возьмись, стало вливаться такое неукротимое желание, что я в одно мгновение взлетел на эти оставшиеся снаружи полЛисицы и...
        И, как частенько когото цитировал Шура Плоткин, - «процесс пошел»!..
        Ну, потом, сами понимаете, разные там облизывания, взвизгивания, мурлыканья. Всякие там шутливые покусывания, от которых у меня, честно говоря, кровь стыла в жилах. Заверения в вечной любви, клятвы...
        А под утро, после ее бессчетного ныряния мордой в нору, - совершенно конкретное предложение, поразившее меня своей прямотой: она, Лисица, прорывает эту нору под оградой насквозь к дороге, и мы уходим с ней вдвоем в лес и начинаем жить там вместе в счастье и дикости.
        И где бы мы потом ни поселились, она, Лисица, помимо подземного дома со множеством помещений и несколькими выходами на свет Божий, обязательно выроет рядом еще и вот такую короткую, всего на пол - Лисьей длины, «слепую» нору - раз уж я только ТАК хочу ЭТО с ней ДЕЛАТЬ. И это у нас будет называться «Тупик любви»...
        Но вот тут я был вынужден мягко и решительно отказаться от столь заманчивого предложения.
        - Почему? - искренне удивилась Лисица. - А мне мама когдато говорила, что из всех домашних животных Коты - самые независимые и вольнолюбивые ребята!
        - Такто оно так, - согласился я. - Но на мне лежит ответственность за жизнь двух очень хороших Людей, которым я просто обязан помочь! А для этого мне нужно как можно быстрее постараться попасть в Россию. В Петербург...
        - А что это такое? - простодушно спросила Лисица. И я, зацикленный совковостью мудак, позабыв о всякой ироничности, которую мы обычно напяливаем на себя, когда речь заходит о чемто серьезном и возвышенном, сам стесняясь своего ответа, но не находящий никаких других слов, сказал Лисице:
        - Родина...
        А потом, устыдившись облезлой помпезности этого затертого и исшарканного слова, добавил:
        - Место, где я родился и вырос. Моя бедная и несчастная родина, которую я очень люблю.
        
* * *
        
        Отоспаться после этой фантастической ночи мне так и не удалось. Уже часам к девяти я был разбужен криками, шумом автомобильного мотора, проклятиями и двумя незнакомыми мне голосами.
        Выяснилось, что пока я дрых без задних лап, моя жутковатая рыжая хахальница всетаки прорыла ход под оградой и навсегда покинула дом Шрёдеров, унося в своем сердце пламенную любовь ко мне, а в зубах - самого большого и толстого Кролика, у которого с вечера забыли запереть клетку.
        Я понимал, что после ТАКОЙ ночи Лисица обязана была бы подкрепить свои силы, но Кролика было все равно очень жалко...
        Два чужих голоса принадлежали знаменитому русскому старику мошеннику - специалисту по изготовлению любых документов, и его новой жене - симпатичной толстухе, бывшей в свое время секретарем партийной организации отдела народного образования города Кимры. Что за город, понятия не имею!..
        В разговоре она все время старалась напомнить обо всем этом, чтобы ее не приняли на ранг ниже, чем, как ей казалось, она того заслуживает.
        Бойко переводя эту чушь на немецкий язык для Хельги, Руджеро и Эриха, старик тоже не мог сдержать тщеславногорделивых ноток в голосе. Ему льстило столь высокое бывшее положение его новой супруги, и он этого даже не пытался скрывать.
        Несмотря на холодный день, старик был разодет в национальный баварский костюм, который ему очень шел: короткие кожаный штанишки, высокие шерстяные чулки грубой вязки, толстые тяжелые башмаки, расшитая рубаха с тесемочкой бантиком вместо галстука, какаято жилеткарасписуха и легкомысленная зеленая шляпчонка с короткими полями и веселым султанчиком.
        То ли европейские тюрьмы закалили старика, то ли он с рождения был такой двужильный, но маленький, худенький, голенастый, он был удивительно деятелен, подвижен и безумно хотел казаться моложе своих верных семидесяти пяти лет. Что ему, несомненно, и удавалось!
        Так же задорно и щеголевато выглядел его старенький «фольксваген». На таких древних «фольксах» даже у нас в России уже стесняются ездить. А этот сверкал, изнутри был обвешан разными куколками и обезьянками, а снаружи обклеен яркими гербами других стран. Наверное, это были страны, в тюрьмах которых когдато сидел старик. А так чего бы это ему их клеить, подумал я...
        Старик увидел меня, подетски всплеснул руками и воскликнул:
        - Какой прекрасный экземпляр!.. Какой экземпляр!
        И, весело разглядывая меня выцветшими от старости голубыми глазками, вдруг неожиданно добавил по русски:
        - Ну и Кыся!.. Ай да Кыся!..
        Тут я жутко зауважал этого нелепого, суетливого старого живчика в шляпке с султанчиком!
        Хельга вчера как раз много о нем рассказывала...
        Ведь больше пятидесяти лет человек не был в России. Онемечился вплоть до баварского костюмчика, который сидел на нем в десять раз лучше, чем на многих настоящих баварцах. Я их в «Биргартене» Английского парка навидался!..
        За полжизни отсидок старик изучил пять иностранных языков в тюремных камерах чуть ли не всей Европы. Понемецки говорил, как доктор филологии Мюнхенского университета!.. И ходил старик не в немецкую кирху грехи свои замаливать, а в православную русскую церковь. И жены были все русские! И своей последней женой - толстухой из города Кимры (ктонибудь помнит, где это?..) - гордился самым трогательным образом. Ее молодостью, в сравнении с его возрастом, ее прошлой секретарской деятельностью в родной когдато коммунистической партии, от которой он и улепетнул на Запад еще полстолетия тому назад...
        И за эти полвека не растерял русский язык. Не поднимал глазки к небу, вроде наших Котовэмигрантов, не спрашивал фальшивым голоском: «Как это называется порусски?..» А наоборот, назвал меня, как говорил Шура Плоткин, «самым что ни есть исконнопосконным» российским словом - «КЫСЯ». Не «КИСА», а именно «КЫСЯ», сознательно сделав в этом слове фонетическую ошибку!
        Очень мне это в старике понравилось!
        - Сейчас сделаем три фото, - сказал старик. - Два, как в уголовной карточке - в профиль и анфас, для русских документов, и еще одно фото - для рекламы. Тут нужно, чтобы ваша Кыся выглядела посвирепее; с прижатыми ушами, раскрытой пастью, клыки - напоказ... Ну и так далее.
        Он рысцой смотался к своей машине и приволок оттуда фотоаппарат. Я такой в жизни не видел. У нас с Шурой в Петербурге был совершенно другой.
        Старик подошел ко мне совсем близко, нацелился на меня аппаратом и нажал кнопку. Послышалось легкое жужжание, и прямо на меня стал выползать бумажный квадратик.
        - Раз! - сказал старик, перехватил квадратик, передал его Хельге и спросил у Эриха: - Кто из вас с ним наиболее близко контактирует?
        Эрих растерянно посмотрел на меня, попытался открыть было рот, но его опередил Руджеро Манфреди:
        - В основном, конечно, фрау Шрёдер. А что?
        - Фрау Шрёдер, не могли бы вы попросить вашего котика сесть? - спросил старик. - А я бы его снял в профиль...
        «Надо же все так усложнить?!» - подумал я и тут же сел, повернувшись к старику в профиль.
        Мало меня Шура фотографировал!.. А то я не знаю, как себя вести перед камерой!
        Эрих Шрёдер разволновался и стал заглядывать всем в глаза, словно хотел сказать: «А я вам что говорил?!»
        Хельга и Руджеро испуганно переглянулись.
        - Грандиозный кот! - порусски пробормотал старик и сделал снимок моего профиля.
        Из аппарата снова полез темный бумажный квадрат. Я присмотрелся к первому квадрату в руке у Хельги и увидел очень хорошую цветную фотографию собственной морды.
        Вот это аппаратик! Нам бы с Шурой такой... Чтобы не мудохаться с проявкой пленки, увеличителем, сушкой - словом, со всем тем, с чем обычно возится Шура, устраивая дикий бардак в ванной и кухне. Можно, конечно, отдавать пленку в лабораторию, но, как говорит Мой Плоткин, «тут никаких штанов не хватит...».
        - Ну а теперь главный снимок - для рекламы! - торжественно сказал старик. - Фрау Шрёдер, вы не могли бы попросить вашего Кысю оскалиться? Причем пострашнее.
        - Как вы это себе представляете? - рассмеялась Хельга. - Я должна ему промяукать чтото оскорбительное? Или промурлыкать какуюнибудь гадость, чтобы он вышел из себя?..
        - Надо в него просто ткнуть палкой! - тупо предложил Руджеро Манфреди.
        «Еще чего! Только попробуй, болван итальянский!..» - подумал я и показал Манфреди, что может с ним произойти, если он ткнет в меня палкой.
        Причем я не сделал ничего особенного. Я только раскрыл пасть, сказал это свое «Кхххааа!!!», дал возможность этому идиоту взглянуть на мои клыки и припал к земле, словно собирался прыгнуть и вцепиться ему в глотку.
        Манфреди в испуге отпрянул. Старик же страшно обрадовался и завопил на весь сад:
        - Вот! Вот именно так!.. Ах, если бы можно было это повторить еще разок... И в мою сторону!..
        «Господи!.. Деловто!» - внутренне усмехнулся я и повернулся к старику.
        Для этого старика я был готов сыграть даже Крокодила! Мы както с Шурой смотрели по телевизору передачу об этих жутких тварях, и мне показалось, что ничего страшнее и отвратительнее в Животном мире не существует...
        Как только я увидел, что старик принял стартовую позицию и направил аппарат прямо на меня, я резко встал на задние лапы, передние поднял врастопырку над головой, что было силы раззявил пасть и скорчил такую страшную рожу, что встреть меня в такой позе и с таким выражением морды тот же самый Крокодил, он бы от страху обгадился!
        - Осторожней!.. - тревожно крикнула старику Хельга.
        Но старый жулик не испугался. Он все про меня понял! Он подмигнул мне и стал делать снимок за снимком, восторженно приговаривая:
        - Не волнуйтесь! Это гениальный кот!.. Он мне специально позирует!!!
        К счастью, старик успел сделать три снимка, потому что уже в следующее мгновение все внимание переключилось на Эриха Шрёдера.
        Выдрючиваясь перед старым мошенником, я краем глаза видел, что Эрих напряженно следит за мной с отвалившейся нижней челюстью и остекленевшим глазом. Я только упустил момент, когда он начал терять сознание и падать плашмя на землю...
        
* * *
        
        Ночью я сидел у него в комнате, прямо на его одеяле, в полуметре от его растерянной и поцарапанной физиономии, и успокаивал его как мог!
        - Эрих, дорогой... Плюнь на всех врачейпсихиатров. Не ходи больше к ним, - говорил я ему как можно мягче. - Психически ты совершенно здоров!..
        - Тогда каким же образом мы с тобой разговариваем? - шептал Эрих. - Или мне это снится?..
        - Мы не разговариваем с тобой, Эрих. Ты просто понимаешь, что бы я хотел тебе сказать. Это и называется - Телепатический Контакт, - терпеливо пытался я ему объяснить.
        Я не мог оставаться верным своему решению - ни с кем не вступать в Контакт и накапливать психическую энергию для Человека, который купит меня. Чтобы впоследствии уговорить его на поездку в Россию...
        Но когда Эрих упал в обморок, только потому что не мог найти объяснения происходящему, я не имел права молчать и заниматься расчетливой экономией собственных сил.
        Контакт с ним я установил за считанные минуты - так он был подготовлен ко всем «чудесам», так был нервно взвинчен, так раскрыт навстречу любому объяснению - сошел он с ума или нет?!
        Или этот огромный Кот с рваным ухом, со шрамом через всю морду, с яйцами, как у призового жеребца - выражение Шуры Плоткина, - действительно все сечет с полуслова, и в присутствии этого Кота становится совершенно неясно, кого тут нужно считать «меньшим братом» - этого Кота или, к примеру, Руджеро Манфреди?..
        - Эрих, - сказал я, - все происходит изза твоей, прости меня, элементарной неграмотности. Ну как же можно было, занимаясь подобным ремеслом, не почитать Конрада Лоренца - грандиозного специалиста по Котам и Собакам?! Как можно было не заглянуть в восхитительную книжку английского биолога доктора Ричарда Шелдрейса?! Ты вообще чтонибудь по своей професии читаешь? Ну хотя бы на сон грядущий?..
        - Да, читаю... - слабо сопротивлялся Эрих. - В прошлом году Хельга читала нам куски из книги Чарльза Платта - «Как стать счастливым котом». И еще вторую книжку... Забыл фамилию... Называется «Кот без дураков»! Мы очень смеялись...
        - О Господи!.. - Я почувствовал, что начинаю выходить из себя. - Эти книжки ты мог бы и не читать. Я прекрасно помню статью в «Литературке»... Это у нас в России газета такая...
        - Ты что, действительно из России?! - поразился Эрих.
        - Да. Но сейчас не в этом дело. Так вот, один мой друг иногда читает мне вслух, эту «Литературную газету». Там и была статья: об этих двух книжках. Кстати, второго автора звали... Дай Бог память!.. Терри Претчер! И как мы поняли из этой статьи, книжки очень милые, смешные, но абсолютно ПРИДУМАННЫЕ! А я тебе пытаюсь толковать о серьезных, научных исследованиях в области Телепатического Контакта между Животным и Человеком...
        - Значит, ты считаешь, что я здоров? - с надеждой спросил меня Эрих. - И мне не кажется, что ты все понимаешь?..
        - Ты - здоров, и я - все понимаю, - ответил я. - Иногда даже больше, чем мне хотелось бы.
        - И у тебя есть имя?
        - Да. Меня зовут Мартын.
        - Наверное, МАРТИН?.. - поправил меня Эрих.
        - Нет. Mapтын! Это нормальное русские имя. Но ты можешь называть меня просто Кыся. .
        - А в документах как записать?
        - Пиши «МартынКыся». Или наоборот... Все равно. У вас же есть двойные имена - ХаннаЛори, Мария Луиза, ОттоВильгельм...
        - Да, да, конечно!.. - благодарно прошептал Эрих. - Я вот, например, ЭрихГотфрид...
        - Ну вот видишь!
        - Значит, ты считаешь, что я психически здоров? - переспросил меня Эрих. - Ты в этом уверен?..
        - Естественно!
        - Боже мой... Как я тебе признателен!.. У меня просто нет слов... - В глазах у Эриха блеснули благодарные слезы, и он двумя руками осторожно пожал мне правую переднюю лапу.
        Надо сказать, что я тоже не вынес благостности этой сцены, не удержался и лизнул его в щеку. Чтото я стал излишне сентиментален!
        - Не знаю, как ты отнесешься к моему предложению, - робко и растроганно произнес Эрих и приподнялся на подушках. - Но я хотел бы выпить с тобой по рюмочке...
        Тэкс... «Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю...» Начинаются эти Человеческие заморочки! Мало я их насмотрелся на нашей кухне в Ленинграде, когда Шура после развода с женой пил вмертвую с кем ни попадя! Неужто и здесь я влипаю в ту же историю?
        Да нет, пожалуй... Что ни говори, а Шура Плоткин был настоящий РУССКИЙ человек! И «русскости» в Шуре было больше, чем в разных там Пилипенках, которые обзывают Шуру жидом и евреем. Помню, что бы Шура ни начинал делать - пить ли, сочинять ли, трахаться ли, - так все без меры! Как пел его любимый Розенбаум, «...гулять - так гулять, стрелять - так стрелять!».
        А Эрих всетаки - немец. Существо, как я посмотрел, более дисциплинированное во всем. Начиная от трат и кончая половухой. Нету в нем той российской ШуроПлоткинской широты и безудержности, которая когото, наверное, пугает, а для меня - чревычайно притягательна!
        Я вот уже две недели здесь, в Оттобрунне, а ведь Эрих всего одинединственный раз кудато смылился вечерком на пару часов, а когда вернулся - от него ЭТИМ самым ТРАХАТЕЛЬНЫМ ДЕЛОМ пахло.
        Да разве б мой Шура вынес такое длительное воздержание?! Да ни в жисть, как сказал бы Водила. Да и сам бы Водила тоже...
        Так что вряд ли ЭрихГотфрид Шрёдер с одной рюмки запьет на неделю. Тут, наверное, я могу быть абсолютно спокоен.
        - Ну что ж, - сказал я ему, - если у тебя есть немножко валерьянки...
        
* * *
        
        Не скажу, что этой ночью мы с Эрихом так уж сильно надрались, но утром, когда Хельга растолкала и вытащила нас обоих изпод одного одеяла, наши головы - и у меня, и у Эриха - были очень даже бобо!
        Как обычно в таких случаях философски замечает Шура Плоткин: «Чем лучше с вечера, тем хуже утром...»
        А с вечера было действительно симпатично. Эрих принес для себя начатую бутылку дешевого виски, лед и минеральную воду. Для меня - пузырек валерьянки, а на закуску целое блюдце сырого мясного фарша, уже размороженного и приготовленного Хельгой на завтра для обеденных котлет.
        Кончилось тем, что, выкушав полбутылки виски под одну минеральную воду, Эрих посреди ночи дико захотел жрать! Что меня лишний раз убедило, что алкоголизм ему не грозит.
        Тогда я решил научить Эриха делать настоящий «татарский бифштекс», о котором он даже понятия не имел!.. Хотя чего тут удивительного? Я, например, всю жизнь прожил в Ленинграде и СанктПетербурге и тоже ни разу не был в Эрмитаже.
        Короче, в половине четвертого утра я послал Эриха на кухню за солью, соевым соусом, одним сырым куриным яйцом, половинкой соленого огурчика и четвертушкой луковки. Сардинки, которая была очень даже хороша в «татарским бифштексе», как говорил Водила, в доме не оказалось, но зато Эрих притащил в постель весь остальной фарш, предназначенный для завтрашних котлет.
        К пяти часам утра мы этот фарш и прикончили. Эрих - с приправами, а я - без. Эрих - с остатками виски, но уже без минеральной воды, а я докушал валерьянку из пузырька.
        И чего, спрашивается, завелись?..
        Я понимаю, иногда после длительного нервного или физического напряга расслабуха просто необходима! Что Котам, что Людям. Тут никакой разницы.
        Но неплохо бы начинать расслабляться, когда дело, на которое ушли все силы, уже завершено. Удачно или неудачно - не Имеет значения. Важна строгая поэтапность: Напряженка, Дело, Релаксуха! Вот тут - «гуляй, Вася...». Кто тебе чего скажет?
        Мы же с Эрихом наподдавались малость преждевременно. В пике нашего обоюдного напряжения. Практически даже не приступив к основному делу - поиску клиента для «SIBIERISCHEWILDKATZE, потомка древнейшего рода, полученного от скрещения „Сторожевой Кошки шведского короля Карла Двенадцатого и Боевого Кота Государя Всея Руси Петра Великого“, как было написано псевдославянским шрифтом на „старинной“ бумаге, кстати, собственноручно изготовленной старым русским жуликом в баварском костюмчике.
        Честно говоря, я даже не представлял себе, на кого рассчитана вся эта «липа». Неужели никто не обратит внимания, что в документе почти трехсотлетней давности вклеены совершенно современные цветные фотографии, сделанные, как мне ночью объяснил Эрих, фотоаппаратом «Полароид»?..
        А может быть, я чегото не понял? Или чегото не знал? Вполне вероятно, что раз царь Петр был «Великим», он запросто мог быть и первооткрывателем русской цветной фотографии.
        Однако наша ночная поддача с Эрихом имела и свои положительные стороны. Не говоря уже об очевидном - возвращении Эриху полной уверенности в психической полноценности, - мы с ним успели этой ночью договориться и еще кое о чем..
        Ну, вопервых, я взял с него слово держать язык за зубами! Ни Хельга, ни Руджеро Манфреди о нашем с Эрихом Контакте знать не должны. Если же между ними возникнут какието споры в отношении решения моей судьбы, я всегда буду рядом и мысленно смогу помочь Эриху сделать так, как это нужно ему и мне.
        А мне, как известно, было необходимо лишь одно - как можно быстрее попасть в Петербург. Для этого был нужен состоятельный, независимый и решительный Клиент, со склонностью к перемене мест, любовью к разным женщинам, грехам и непредсказуемым поступкам. Эрих заявил, что в ОДНОМ НЕМЦЕ такого созвездия черт характера нам никогда не найти! Пара таких черточек сидит буквально в каждом, но девяносто девять процентов сами успешно подавляют в себе эти черты, а если и проявляют их изредка, то лишь по пьянке или во время отпуска вне родной Германии.
        Тут нужен очень, очень, очень богатый...
        Эрих долго не мог найти подходящего слова, а такого определения, как «распиздяй», которым зачастую пользуется Шура Плоткин, в немецком языке отродясь не было.
        Поэтому Эрих сказал: «...очень, очень богатый несерьезный свободный человек». Желательно с родовыми аристократическими корнями. Тогда ему сам черт не брат! Ибо в Германии это жутко ценится.
        Но у него, у ЭрихаГотфрида Шрёдера, на таких людей «выхода» нет. У него, конечно, есть парочка интеллигентных знакомых, которые время от времени совершают разные необдуманные поступки, но это совсем не то, что мне нужно.
        Люди, о которых говорил я, - это совершенно другой слой общества! Это - небожители, и рядовой немец никогда с ними не соприкасается.
        - А вероятность случая равна - ноль, ноль, ноль черт знает какой доли процента... - заплетающимся языком с трудом выговорил Эрих. - Тут ты, Мартин, должен сам понять»...
        
* * *
        
        После нашей разгульной ночи в доме Шрёдеров стали происходить коекакие изменения. Внешне не очень заметные, но достаточно ощутимые внутренне.
        Наиболее ярким внешним нарушением привычного домашнего уклада было мое переселение из подвальной клетки в гостиную и комнату Эриха.
        Сам Эрих, обретя во мне союзника и партнера, неожиданно почувствовал себя Хозяином дома и Главой предприятия.
        Он недвусмысленно дал это понять Хельге и Руджеро Манфреди, самым естественным образом проложив между собой и ними некий барьер, четко разделяющий их положения.
        Растерянные и потрясенные таким крутым поворотом, Хельга и Руджеро нашли единственно верный выход из создавшейся ситуации - они еще теснее сплотили свои ряды и сблизились настолько, что их женитьба, откладывавшаяся уже несколько лет по целому ряду социальноэкономических причин, стала вполне осязаемым ближайшим будущим.
        Трахаться они стали не только днем, насмотревшись на мою «предпродажную подготовку» их Кошек, но и ночью, когда я уже к этому не имел никакого отношения. Что лишний раз говорило об их возросшей близости и неотвратимости ремонта не только отопительной системы, но и всего ветхого дома. Ибо слышимость была фантастической!
        Кстати, именно эта слышимость, помноженная на вновь обретенную уверенность в себе, плюс моя всесторонняя поддержка и возможность поделиться со мной всем тем, что должно быть сокрыто от глаз и ушей Людских, подвигнули ЭрихаГотфрида Шрёдера - доброго и скромного жулика Кошколова с незаконченным высшим ветеринарным образованием - на целый ряд житейских открытий.
        Вопервых, Эрих понял, что трахаться минимум пять раз в неделю гораздо лучше, чем максимум один раз в две недели.
        Вовторых, я привел ему на память любимую цитату Шуры Плоткина из Публия Сира, одного жутко древнеримского поэта: «Где нет разнообразия - нет и удовольствия».
        Эриху это так понравилось, что, кроме своей постоянной дамы сердца, дочки владельца магазина подержанных автомобилей «хонда», он тут же завел себе кельнершу из «Виннервальда» - это такая куриная закусочная, и кассиршу из оттобрунновского плавательного бассейна «Халленбад».
        К открытиям чисто экономического характера вконец расковавшийся Эрих пришел уже своим умом. Путем простейших логических сопоставлений и при некоторой помощи теории какогото очень пожилого немца, в которой все время повторялось заворожившее Эриха словосочетание: «товар - деньги. - товар».
        Поэтому все ворованные Кошки, лишенные возможности бороться за призовые места и титулы на Кошачьих выставках в силу того, что там, на выставках, запросто могут столкнуться нос к носу со своими бывшими владельцами, должны быть немедленно распроданы по сниженным для скорости ценам!
        Согласно теории того старого чудака «товар - деньги - товар», средства, вырученные от продажи этих Кошек, нужно немедленно бросить на нашего уважаемого «Вальдвильдкатце» (это значит - на меня!), которого ОН РЕШИЛ назвать старинным русским именем - МАРТЫН. Не Мартин, а именно Мартын.
        Дать объявления в газетах, напечатать рекламные листовки и через специальное бюро распространить их по всему городу. Непременно поместить сообщение о Мартыне в еженедельник «Курц унд Фундиг», при помощи которого можно не только продать Кота, но даже приобрести подержанного Слона в приличном состоянии!..
        И конечно же, всенепременнейше засадить мощнейшую рекламу по мюнхенскому телевизионному каналу «БайернБильд»! С фотографией «дикого» Мартына, с его легендарной родословной, за изготовление которой старый русский мошенник уже получил двести марок!..
        И тогда он, ЭрихГотфрид Шрёдер, гарантирует своим уважаемым компаньонам - сестре Хельгё Шрёдер и почти родственнику, ближайшему другу Руджеро Манфреди такие дивиденды, которые смогут покрыть не только ремонт отопительной системы дома, но и позволят усилить межкомнатные перегородки. Ибо еженощные завывания Хельги и рычания Руджеро теперь очень мешают ему, Эриху Шрёдеру, размышлять об укреплении и дальнейшем процветании их общего предприятия.
        Не скрою, к одному из предложений Эриха я довольно серьезно приложил собственную лапу. Это я подсказал Эриху смену Кошачьего парка как одну из статей быстрого дохода - продать срочно этих и натырить других.
        Однако теперь я могу признаться, что, предлагая Эриху эту комбинацию, я преследовал еще и личные, как сказал бы Шура Плоткин, шкурнические цели. За последние три недели мне так надоело трахать одних и тех же Кошек, что, когда Эрих нашел моему предложению и экономическое обоснование, я был ему чрезвычайно признателен.
        
* * *
        
        Поразительная страна! Есть деньги - никаких заморочек. Платите и обрящете.
        Через два дня моя морда красовалась чуть ли не на всех углах Мюнхена, а листовки с моими «дикими позитурами» и номерами телефона и факса герра Э. Шрёдера торчали из всех домашних почтовых ящиков трех самых богатых районов Города - Богенхаузена, Харлахинга и, конечно же, Грюнвальда! Ау, Дженни, где ты там?..
        Текстик, сопровождавший плакатики и листовки, был, по выражению. Шуры Плоткина, «я тебе дам!». Автором текста был Руджеро Манфреди. Редактировала текст Хельга.
        - Это текст для идиотов! - возмущалась Хельга.
        - Правильно, - соглашался с ней Руджеро. - Любая реклама рассчитана на идиотов.
        - Но мы же хотим, чтобы Мартина (Хельга не выговаривала нашу букву «Ы»...) купил богатый человек!..
        - А ты считаешь, что в вашей стране нет богатых идиотов?! Помоему, у вас их гораздо больше, чем бедных!
        - Ну да! Конечно!.. - взвивалась Хельга. - У вас же в Италии каждый крикливый итальянец, от мойщика окон до вашего проворовавшегося президента, по меньшей мере - Спиноза!
        Ни я, ни Руджеро Манфреди и понятия не имели, кто такой Спиноза, но мне было наплевать, а Руджеро обиделся за всю нацию:
        - Ты не имеешь права оскорблять народ, давший миру автомобиль «феррари» и Папу Римского!!!
        - Это все, что ты знаешь про свою Италию?! - презрительно расхохоталась Хельга. - Так вот, Папу Римского вам экспортировали поляки, а в разработке «феррари» принимали участие в основном наши немецкие евреи, бежавшие от нацизма! Слышишь, ты, неуч?!
        - Эрих!!! Я убью ее!.. - орал благим матом Руджеро Манфреди и осторожно бился головой об стенку,
        На стук выходил Эрихи спокойно говорил Хельге и Руджеро:
        - Мне абсолютно все равно, что вы сделаете друг с другом, но текст должен быть у меня на столе через тридцать минут. Я уезжаю в редакции газет и на телевидение.
        В такие минуты я смотрел на Эриха с умилением и гордостью. Как Пигмалион на Галатею. Помню, Шура при мне рассказывал одной девице эту сказочку, и она мне жутко понравилась! Сказочка. Девица как раз оказалась полная дура! Ни хрена не поняла...
        ... Еще через день мы все четверо - Хельга, Эрих, Руджеро и я - уселись вечером в гостиной у телевизора и гдето, как говорил Шура Плоткин, когда хотел подчеркнуть дальность расстояния, «у Муньки в заднице», на двадцать девятом канале нашли рекламную программу «БайернБильд».
        Через минуту, сразу же после объявления о продаже автомобиля «Ауди100» выпуска тысяча девятьсот семьдесят второго года («ви нойе!» - дескать, «как новый!», всего за восемьсот пятьдесят марок, однако - «ферхандлунгбазис», как говорится, цена ориентировочная, можно и торговаться), на экране появилась новая рубрика - «АнтикТиере». В слове «Тиере» - ударение на букву «и». То есть «Антикварные животные».
        Эрих горделивб улыбнулся, и все трое замерли, с уважением посмотрев на меня.
        А затем на экране телевизора возникла цветная фотография какогото кошмарного Котапсихопата, стоящего на задних лапах, нелепо растопырив над головой передние, с одним торчащим рваным ухом, второе прижато к башке, с раззявленной поидиотски пастью и искаженной мордой злобного дебила. Это и был Я!!!
        Голос диктора нес какуюто несусветную бредятину про диких сибирских хищных Котов, которых отлавливают в зауральской тайге с ужасной опасностью для жизни отважных Котоловов, с невероятным трудом приручают их и делают, в таежных сибирских домах СТОРОЖЕВЫМИ КОТАМИ вместо самых больших и свирепых Собак, которые этим Котам и в подметки не годятся!
        Потом, слава Богу, фотография уменьшилась вполовину, освободив место для творения рук старого симпатяги - русского мошенника.
        На экране возник «мой» документ на собственноручно изготовленной стариком «древней» бумаге, и пошел неслабый текстик из этого документа - и про шведского короля Карла, и про Петра Первого...
        Внизу справа на экране светились номера нашего телефона и факса в Оттобрунне и, уж совсем по российски, всего два слова: «Цена договорная».
        После меня на экране телевизора ктото пытался толкнуть гигантского попугая двухсот лет от роду, говорящего на семи языках, но Эрих был вынужден выключить телевизор, так как вдруг зазвонил телефон. Эрих взял трубку и стал с кемто тихо разговаривать, поглядывая на меня. Не скрою, у меня сердце екнуло...
        Счастливый автор чудовищного телетекста Руджеро Манфреди, в полном восторге от самого себя, размахивал руками и кричал мне и Хельге:
        - Ну, что я говорил?! А если бы я занимался литературой с детства?! Гениальный текст! Фантастика!.. Вот вам и первый результат!..
        И Манфреди потыкал пальцем в сторону Эриха, который уже комуто диктовал наш адрес.
        - Помоему, реклама омерзительная, - горько сказала Хельга и попыталась меня погладить.
        Но я увернулся. От странного и смутного предчувствия я так разнервничался, что чуть было не цапнул за ногу этого восхищенного собой дурака Руджеро! Тем более что мне, как и Хельге, реклама показалась отвратительной.
        - Нет, нет, - сказал Эрих в трубку. - Сейчас уже слишком поздно. Зверь уже отдыхает. А вот завтра, начиная с десяти часов...
        Но Эриха явно перебили, потому что он замолчал, будто наткнулся на стену, и мы с Хельгой и Руджеро увидели, как у Эриха округлились глаза, приоткрылся рот, и он елееле выдавил из себя:
        - Да... Да, конечно. Пожалуйста...
        Трясущейся рукой перепуганный Эрих протянул мне телефонную трубку и потрясенно прошептал:
        - Мартын... Тебя к телефону.
        
* * *
        
        Я так и знал! Я так и знал!.. Ну кто может в Мюнхене позвать меня к телефону?!
        На мгновение в башке мелькнула шальная мысль - мой Плоткин откудато все узнал, прилетел за мной в Германию, тут его сведения пополнились полицейскими и газетчиками, а теперь он еще и мою фотографию увидел по телевизору... И вот, наконец!..
        Но, как бы ни была заманчива и прекрасна эта мысль, правде нужно смотреть в глаза: у моего Шуры никогда не будет таких сумасшедших денег на билет Петербург - Мюнхен и обратно. И он никогда ничего и ни от кого не узнает, пока я сам не доберусь до Петербурга и не расскажу ему всю эту историю...
        Значит, кто это может быть?.. Правильно! Это может быть только Таня Кох!
        А вот это мне уже совершенно ни к чему. Я от нее и тогдато елееле ушел, - так она мне пришлась по сердцу. И если теперь я дам слабинку и расклеюсь, мне уже никогда не видать Петербурга, Водилу, Шуру Плоткина... Я тоже не каменный! Черт меня дернул войти тогда с ней в Контакт!.. Теперь вот расхлебывай то, что сам заварил!..
        Телефонная трубка лежала на журнальном столике, и я ВИДЕЛ, как там, на другом конце провода, в хорошо знакомой мне маленькой однокомнатной квартирке, называющейся здесь почемуто «апартаменты», сидит в домашнем халатике Таня и, всхлипывая, кричит мне в трубку:
        - Кот, родной мой!.. Не бойся, я приеду за тобой завтра!.. Я тебя выкуплю у этих людей! Я освобожу тебя... Я как раз получила «вайнахтсгельд» четыреста марок! Это такие праздничные деньги к зарплате перед Рождеством... Так что я теперь богатенький Буратино! Не волнуйся, Кот, я завтра буду у тебя! Я тебя обязательно выкуплю. Мне без тебя так плохо... Скажи мне чтонибудь, Кот...
        Я почувствовал, что еще дветри секунды, и я разревусь навзрыд - так мне стало жалко ее, жалко себя, Водилу, Шуру, КотаБродягу, недоучившегося Эриха, его милую и умную сестру Хельгу, доброго, глуповатого Руджеро Манфреди, русского старика мошенника, и по сей день постоянно рискующего свободой. Мне даже его новую жену стало жалко - потому что самые яркие страницы ее жизни приходились на тот период, когда она была секретарем партийной организации отдела народного образования города Кимры...
        Но я взял себя в лапы, пристально посмотрел Эриху в глаза и мысленно попросил его: «ЭРИХ, ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕДАЙ ФРАУ КОХ, ЧТО Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НО СЕЙЧАС РАЗГОВАРИВАТЬ С НЕЙ НЕ В СИЛАХ. А ЗАВТРА Я ОХОТНО С НЕЙ ПОВИДАЮСЬ...»
        Эрих взял трубку, дождался паузы в Таниных всхлипах и сказал мягко и вежливо:
        - Дорогая фрау Кох, он просил извиниться и передать вам, что сейчас он не может с вами поговорить. Но охотно повидается с вами завтра.
        Полагая, что это шутка Эриха, у меня за спиной в голос заржал Руджеро. Но я мгновенно повернулся к нему и показал ему свои клыки так, что он тут же заткнулся. А Хельга вдобавок дала ему еще и подзатыльник.
        - Спокойной ночи, фрау Кох, - - так же мягко попрощался с Таней Эрих. - Мы ждем вас завтра с утра. Нет, нет, не волнуйтесь. До вас мы его никому не отдадим. Спокойной ночи... .
        
* * *
        
        Всетаки телевидение - великая сила! Как Человечество когдато обходилось без ТВ - ума не приложу.
        Весь последующий вечер наш телефон трещал не умолкая. Если бы он был железным, он раскалился бы до малинового цвета. Но он был белый, пластмассовый, хрупкий, и совершенно непонятно, за счет каких скрытых сил он в этот вечер выдержал по меньшей мере тысячи полторы идиотских вопросов! Таких, например, как...
        -... Не ест ли этот «Руссишезибириенвальдвильдкатце» маленьких детей?..
        Я должен на секунду прервать перечень вопросов и коечто объяснить. Дело в том, что в немецком языке встречаются слова почти метровой длины и килограммов пяти весом. Причем все они состоят из различных коротких слов, соединенных между собой, но вместе обозначающих один и тот же предмет или явление. По русски мы бы сказали: «Кот живет вместе с Шурой Плоткиным в Петербурге в двухкомнатной квартире». По немецки это прозвучало бы так: «Петербургскоживущийдвухкомнатноквартирныйсовместносшуроплоткиновыйкот». Простенько и со вкусом - в одно слово! А как экономично!
        Поэтому сразу поясню: «Руссишезибириенвальдвильдкатце» - это «Русский Сибирский Лесной Дикий Кот». Во как!
        Итак, вернемся к вопросам лиц, заинтересованных в приобретении «Руссише... и так далее... катце» в личную собственность.
        -... Обязателен ли металлический намордник и ошейник с острыми шипами внутри при прогулке с этим «Руссишекатцем»?..
        -... Возможно ли скрестить этого русского «курцхааркатцен» (короткошерстного Кота) с «лангхаархунде» (длинношерстной Собакой) молодой сучкой Колли, с тем чтобы получить от них потомство, способное выполнять и сторожевые функции, и экономические - шерсть, очес, мохер...
        Одна одинокая дама, мать двух дочерей -тринадцати и пятнадцати лет - очень волновалась, не станет ли этот русский Кот проявлять сексуальную заинтересованность к ее девочкам?..
        А другая дама, наоборот, хотела бы иметь в доме такого Русского дикаря, чтобы он, помимо всех своих Котовых обязанностей, еще бы три раза в неделю удовлетворял ее эротические потребности! Еще до недавнего времени у нее для этой цели был один молодой югославский массажист, но сейчас в Югославии стало потише, и он вернулся к себе на родину. А она от своей соседки слышала, что Коты это делают очень квалифицированно...
        От обилия непрерывных звонов, от нескончаемых ответов на гигантское количество кретинских вопросов Эрих и Хельга от усталости были буквально без чувств. Поэтому на вопрос «Сумею ли я еще три раза в неделю трахать Хозяйку дома?» отвечал полный сил Руджеро Манфреди. Первый час его не подпускали к телефону, чтобы он по запарке чегонибудь не сморозил.
        Но тут трубку поднял Руджеро, внимательно выслушал даму и спросил, сколько ей лет. Та честно ответила, что возраст ее, к сожалению, уже даже не бальзаковский. На что Руджеро мгновенно отреагировал резким скачком моей изначальной цены вверх, заверив даму, что этот русский Кот «гиперсексуален» и неутомим, как паровая машина Джеймса Уатта!
        Что в общемто было недалеко от истины... Но от подобной перспективы меня чуть не вытошнило. Эрих это понял и заставил Руджеро прекратить с этой дамой какойлибо дальнейший разговор.
        
* * *
        
        Вечер закончился тем, что Эрих переключил телефон на автоответчик и мы разошлись спать. Как стало понятно из всего произошедшего за последние три часа, день завтра предстоял нелегкий...
        От вздрюченности и нервотрепки последних дней, а особенно сегодняшнего вечера, Танин голос в трубке, ожидание ее завтрашнего визита да еще постоянные мысли о Шуре, о Водиле, о Петербурге не давали мне уснуть, сколько я ни ворочался на своей подстилке.
        Я пошел на кухню, попил холодной воды из своей миски и решил прошвырнуться по дому.
        Можно было бы, конечно, почти убрав звук, посмотреть телевизор в гостиной. Я наловчился пользоваться телевизионным ручным пультом и мог включать и выключать телевизор совершенно самостоятельно. Мало того, я мог усилить и уменьшить звук, запросто переключать программы... Главное было повернуть нужным концом к экрану лежащий на столе пульт. А там только нажимай кнопки! Их всегото раздва и обчелся... Препростейшая штука! Любая дура Собака может освоить этот нехитрый процесс. А про нас, Котов, и говорить не приходится.
        Но телевизор смотреть не хотелось. И вдруг я понял, что ноги сами меня несут к комнате Эриха. Какого черта?! В конце концов, я тоже ОДИНОКОЕ СУЩЕСТВО, и мне тоже необходимо нормальное обычное общение. А то все только дела, дела, дела! Противно просто.
        Изпод двери комнаты Эриха, слава Богу, пробивалась узенькая полоска света. Тоже, видать, не до сна...
        Я тихонько приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
        Мало ли?.. А вдруг у него ктонибудь из его трех девиц? Последние дни они здесь частенько пасутся.
        Но ЭрихГотфрид Шрёдер мирно лежал один под своей пуховой периной, под которой задохнуться можно, и читал книжку!.. Вот это да! Вот это уже прогресс.
        Я негромко мявнул. Не «мяукнул» - этого я просто не умею, - именно «мявнул». Эрих отложил книжку, устало потер непривычные к чтению глаза и сказал негромко:
        - Заходи, МартынКыся... Я рад тебе... Еще с вечера хотел поговорить с тобой, но увидел, какой ты взволнованный и усталый, и решил перенести разговор на утро. Руджеро не забыл сделать тебе укол с витаминами?
        - Нет, не забыл, - ответил я. - А что ты читаешь?
        - Конрада Лоренца, - гордо и скромно ответил Эрих. - «Человек находит друга».
        - Батюшки!, - сказал я. - Где же ты взял?
        - В нашей Оттобрунновской библиотеке.
        - Ну и как?
        - Потрясающе! Выпить хочешь?
        «Ууу!.. Вот это уже наше - российское!» - подумал я и сказал:
        - Нет. Не хочу, У меня завтра день трудный. А чего это тебе вдруг выпивать приспичило?
        - Мне казалось, что так будет легче разговаривать...
        - Ничего, со мной можешь разговаривать и без выпивки, - сказал я и вспрыгнул к нему на перину. - Ну, что еще случилось?
        - Видишь ли... - Эрих аккуратненько вложил красивую кожаную закладку в книгу, закрыл ее и отложил на прикроватную тумбочку. - С тех пор как мы начали эту операцию - твои фото, изготовление документов, газеты, телевидение, меня все время не покидает мысль - не делаем ли мы все вместе какуюто ошибку? Ну, истратили мы на все это порядка восьмисот марок. Продать тебя можно тысяч за пять. Не меньше. Это я понял по количеству сегодняшних звонков. Остается - четыре двести. Минус витамины, стимуляторы, кормежку я не считаю. Еще марок двести... Чистого заработка - четыре тысячи. На замену отопительной системы все равно не хватит. Там счетик будет тысяч на семь...
        От могучего храпа Руджеро Манфреди, Спящего с Хельгой через две комнаты отсюда, над головой у Эриха задребезжало неплотно укрепленное стекло в раме с большой фотографией мамы и папы Шрёдер.
        - Да еще стенки надо обесшумливать, черепицу на крыше менять, - добавил я.
        - Конечно! - подхватил Эрих. - Ты же сам видишь - дом в отвратительном состоянии. В него надо вкладывать тысяч пятнадцать - минимум! Вот я и подумал... Прости, пожалуйста.
        Эрих бережно отодвинул меня в сторону, свесился с кровати, открыл тумбочку и вытащил оттуда бутылку виски. Достал широкий квадратный стакан, налил себе четверть стакана, залпом выпил и все сложил обратно в тумбочку. И закрыл дверцу. И закурил сигарету. И сказал:
        - Вот я и подумал: а на кой черт все это нам нужно?! Почему мы должны продавать тебя, если этих денег все равно ни на что не хватает? А на те восемьсот марок, которые мы уже потратили, наплевать и забыть. Тем более что у меня есть к тебе совершенно деловое предложение... Прости, пожалуйста!
        Он снова попытался отодвинуть меня в сторону, чтобы достать из тумбочки виски, но я решительно положил лапу на его руку и немножечко придавил когтями. Самую малость.
        - Сначала предложение, - сказал я. - А потом уже все остальное. И без меня. Мне от одного запаха твоего виски худо становится.
        - Нет проблем! - легко согласился со мной Эрих. - Предложение такое: ты остаешься жить с нами - как наш партнер по бизнесу!
        - Ты в своем уме? - спросил я.
        - Более чем. Я уже почти все просчитал. Вопервых, ты будешь нести рекламные функции. Дом, в котором запросто живет настоящий Дикий Сибирский Русский Таежный Кот, - уже любопытен! Резко увеличивается клиентура, резко повышается интерес к тому, что же продается в этом доме! А продаются здесь замечательные Кошечки шоукласса! Вовторых, ты будешь обязан...
        Я убрал когти и снял свою лапу с руки Эриха:
        - Можешь не продолжать и пить свое вонючее виски. Я принимаю любое предложение, только связанное с возвращением в Петербург. Помоему, я тебе достаточно толково объяснил ситуацию в прошлый раз. Повторить?
        - Нет, не нужно... - упавшим голосом проговорил Эрих.
        - Я крайне сожалею, что ты не можешь получить за меня больше денег... Но я здесь уже достаточно времени и успел заметить, что у вас тут халявы ждать не приходится.
        - Как ты сказал? - не понял меня Эрих.
        - Это не я сказал. Это мой приятель Водила так говорил. В смысле, что заработать у вас в Германии не так уж легко. И даже те четыре тысячи, которые останутся у тебя после покрытия всех расходов; - это тоже большие деньги за такого дворнягу, как я! Потому что я никогда не был ни Диким, ни Сибирским, а тайгу я только по телевизору видел. Единственное, что вы про меня не соврали, - это то, что я Русский. Поэтому я и рвусь туда, к своему пустырю, к своему дому, к своим приятелямКотам, к своим близким - Шуре Плоткину и Водиле... Ты, Эрих, не обижайся. Я им там гораздо больше нужен, чем вам здесь...
        - Шайзе!.. - вздохнул Эрих и снова доехал бутылку из тумбочки. - Ни чертато ты не понял, Кыся. Я ж про бизнес так... Чтобы не говорить вслух всего, что надо бы...
        Он не стал наливать виски в стакан, а просто выпил из горлышка. Утерся рукавом пижамы и сказал:
        - С тех пор как ты появился в нашем доме... Вон и Хельга с Руджеро уже помолвку назначили, родителям в Эрфурт звонили. А ведь до тебя просто так лет пять жили... Я стал себя поновому чувствовать... Вот я о чем. А про бизнес я просто так, чтобы тебя хоть чемто заинтересовать.
        Он еще отхлебнул из бутылки и сказал мне негромко:
        - Ладно, иди спать. Завтра у тебя будет еще тяжелый разговор с фрау Кох...
        
* * *
        
        Сна не было ни в одном глазу. То ли я передергался так за последнее время, то ли Руджеро мне стимуляторов передозировал...
        В какомто непонятном, взвешенном состоянии я продолжал шататься по ночному дому, пока не очутился в подвале, где стояли клетки с нашими Кошками и Крольчихой.
        На Кошек, честно говоря, и смотреть не хотелось. После того как я за последние три недели перетрахал их всех по множеству раз, они для меня были уже не вожделенные особы для сладостнополовых упражнений, а обычные, я бы сказал, «боевые подруги». Соседки по казарме. Не больше.
        Поэтому мимо клеток с Кошками я прошлепал более чем равнодушно, несмотря на их призывные потягивания и очень выразительные мурлыканья.
        А вот у клетки с Крольчихой я почемуто остановился...
        Кролик, которого уволокла моя Лисица, помоему, сутками не слезал с этой Крольчихи! Они только и делали, что напропалую трахались и чтото жевали, чтото жевали и трахались!..
        Теперь, потеряв своего Кролика, Крольчиха только жевала. Трахаться ей пока было не с кем. И тогда я вдруг от тоски подумал: «А почему бы и не Крольчиха?..»
        Пораженные Кошки широко открытыми от удивления глазами смотрели из всех своих шести клеток за тем, как я открываю клетку Крольчихи, вхожу туда, ставлю безропотную, но жующую Крольчиху так, как это нужно мне, и...
        Так вот, нужно мне это было, «как рыбе - зонтик», сказал бы Шура Плоткин, а Водила бы добавил: «И на хрена Козе баян?..» Я же не Котеноконанист, я же взрослый, умудренный огромным половым опытом Кот - в самом прямом смысле этого слова. Я же точно знаю, что ЭТИМ я доставляю наслаждение не только себе, но и партнерше по ЭТОМУ ДЕЛУ - будь то любая Кошка, или собачка Дженни, или та же Лисица, черт подери!
        Но с Крольчихой я, по выражению киевской Кошки Цили, «пролетел, как фанера над Парижем»!..
        Да, конечно, у нас с покойным Кроликом совершенно разная частота фрикций (это слово я от Шуры знаю...), Кролик ЭТО делает, как известно, раз в сто быстрее. Но я никогда не подозревал, что скорость движений вперед и назад во время ЭТОГО будет иметь такое решающее значение...
        Она ведь, эта длинноухая тупица, даже не обернулась, даже не посмотрела, кто это ее трахает! Она же, кретинка короткохвостая, даже ЖЕВАТЬ НЕ ПЕРЕСТАЛА В ЭТО ВРЕМЯ - так я ей был безразличен!
        Ну что может быть оскорбительнее?! Тут меня любой Мужик поймет! Эдак на нервной почве недолго и импотентом стать... Не боюсь повториться - прав был Шура, когда говорил: «Не доведут нас с тобой яйца до добра, Мартын!»
        И точно. Я ведь, когда открывал Крольчихину клетку, не просто хотел ее трахнуть. Я хотел хоть немножко приподнять свое настроение, слегка повысить общий тонус своего организма. А потом отоспаться как следует и встретить завтрашний день бодрым, полным сил и обостренного внимания. Мало ли КТО меня захочет купить? А может быть, ОН мне не подойдет! Тут надо тоже держать ушки на макушке...
        Оттрахал бы побыстрому парочку Кошек, и все было бы нормально. А то Крольчиху ему подавай! Растленный тип... Тьфу! Будто по морде надавали... Нет, честно, за шесть лет моей сознательной сексуальнополовой жизни, клянусь, такое - впервые!
        Проклиная себя последними словами, я доплелся до гостиной и, раздавленный стыдом и униженностью, рухнул на свою подстилку...
        
* * *
        
        С восьми утра начался дикий телефонный трезвон!
        Первым позвонил полицейский овчар Рэкс - тот, который сначала нахамил мне на автобане, а потом, после тех жутких разборок со стрельбой и трупами, так искренне извинялся передо мной, да еще и облаял одного из врачей, пытавшегося наорать на меня.
        То есть, естественно, позвонил не сам Рэкс, а его Хозяин - полицейский водитель Рэкса. Тот, пожилой - он еще упросил тогда врачей не отгонять меня от бесчувственного Водилы, за что я и ему, и Рэксу по сей день благодарен.
        Правда, я печенками чувствовал, что этот звонок - дело лап Рэкса! Это явно он настоял на том, чтобы позвонить по телефону, объявленному на телепрограмме «БайернБильд». И это тоже прекрасно! Значит, наконецто у них с тем пожилым полицаем образовался Контакт по доктору Шелдрейсу...
        Не скрою, полицейский звонок сильно напугал Эриха и Руджеро. Разговаривая с полицией, они все время передавали трубку друг другу и говорили такими медовыми интонациями, что каждый звук их голоса хотелось запить холодной водой.
        В своей бурной деятельности они не слишком тщательно соблюдали коекакие положения германского законодательства, а посему, у них были все основания опасаться звонков из полиции.
        Но Хозяин Рэкса почувствовал явный перепуг, идущий с нашего конца провода, и поспешил заверить «уважаемых герров», что его звонок совершенно частный, что он просто был когдато знаком с этим Котом. Правда, он не знал, что этот Кот, ко всем его достоинствам, еще и Дикий, и Таежный, и Сибирский! Он знал, что это Кот одного покойного русского гангстера, который восстал против своей же русской наркомафии и погиб, уничтожая одного из самых страшных наемных убийц в Европе. И вообще, когда было бы удобно навестить этого замечательного Кота? Его песик Рэкс - тоже сотрудник полиции - вместе с ним смотрел телевизор и также очень хотел бы повидать этого Кота.
        Эрих и Руджеро еще больше перепугались, но марципановопряничными голосами заверили герра полицейского и его сотрудника Рэкса, что они могут приехать в любое удобное для них время. Адрес...
        - Адрес не нужен, спасибо, - любезно прервал их пожилой полицейский. - Ваш адрес у нас уже есть.
        Руджеро и Эрих тут окончательно перетрусили и пугливо разглядывали меня, пока мы с Хельгой готовились к приему посетителей и потенциальных покупателей.
        Начала Хельга с того, что выкупала меня в теплой душистой воде с какимто роскошным особоКошачьим противоблошным шампунем, протерла меня огромным махровым полотенцем и высушила электрическим феном с поразительно теплой и ласковой струей воздуха. Я под этим феном разомлел и стал даже подремывать. Но тут Хельга взялась меня расчесывать пятью типами разных щеток и гребешков. Для лап - один тип, для живота - другой, для спины - третий... Короче, как говорил Водила, красиво жить не запретишь!..
        Она даже хотела чуточку подстричь мне когти специальной для этого машинкой. Оказывается, в Германии это входит в обязательный перечень условий по уходу за Котами и Кошками!
        Но уж тут я воспротивился самым решительным образом. Я дал понять Хельге, что мои когти - не для красоты, а для устрашения и боя! Иногда не на жизнь, а на смерть. И поэтому позвольте мне иметь те когти, которые я считаю для себя необходимыми...
        И Хельга меня отлично поняла.
        Только мы закончили туалет, раздался звонок из вертолетной службы «скорой помощи». Вообщето здесь эта служба называется совсем иначе, но суть - та же. Звонили «оранжевые» ребята доктора, с которыми я тогда летел на вертолете с автобана в больницу. Они тоже узнали меня по вчерашней телевизионной передаче, а один из них, живущий в Харлахинге, притащил на службу даже листовку с моей фотомордой.
        Они долго спорили, тот это Кот или не тот, и решили позвонить. Дело в том, что если это тот Кот, который был у них в спасательном вертолете после катастрофы на автобане, то тогда именно этот Кот обладает мощной и пока неразгаданной способностью помогать существовать на этом свете любому живому существу, к которому Он хорошо относится. Проверить это можно простейшим способом: если у когонибудь из членов семьи нынешних владельцев этого Кота резко повышенное или так же резко пониженное кровяное артериальное давление, нужно положить на этого Кота руку, и давление, каким бы оно ни было, стабилизируется.
        - Пожалуйста, проверьте это, не кладя трубку телефона и не занимая линию. Мы подождем, - сказали оранжевые доктора.
        Руджеро тут же измерил давление у Хелыи, сильно взволнованной всеми этими звонками, и получил неутешительный результат - сто шестьдесят пять на сто пять! О чем и сообщил докторам по телефону.
        - Сколько лет вашей жене?
        - Тридцать три, - ответил Руджеро.
        - Очень хорошо! Пусть положит левую руку на этого Кота. Манжету тонометра с руки не снимайте! Да! Самое главное!.. Кот к ней хорошо относится?
        - Настолько, что я даже начинаю ревновать! - рассмеялся Руджеро.
        Доктора тоже посмеялись и сказали:
        - Прекрасно! Тогда - руку на Кота...
        Хельга положила на меня свою теплую руку и осторожно спросила:
        - Ты действительно ко мне хорошо относишься?
        И я, дурак, чуть не ответил «Да...». Но вовремя сдержался. И просто МЫСЛЕННО пожелал ей спокойствия и, пока не поздно, ребенка.
        - Сколько секунд рука вашей жены лежит на спине Кота? - спросили оранжевые вертолетчики.
        - Секунд пять - семь...
        - Измеряйте!
        Руджеро накачал воздух в манжетку, отвернул какойто винтик, посмотрел на круглый прибор со стрелкой и завопил:
        - Сто двадцать пять на восемьдесят!!!
        Я мгновенно подскочил к Эриху и, делая вид, что трусь о его ногу, неслышно сказал ему:
        - Пусть Руджеро спросит: не бывают ли у них командировки в Россию? Конкретно - в СанктПетербург...
        Эрих тут же повторил мой вопрос Руджеро. Тот задал его докторам. Доктора посовещались и ответили:
        - Нет, это исключено.
        - Тогда пошли их подальше! - посоветовал я Эриху, а тот не замедлил передать это Руджеро.
        Но Руджеро Манфреди вежливо распрощался с врачами, обещая обсудить их предложение на семейном совете.
        Не успел он положить телефонную трубку, как раздался звонок из Генерального консульства России в Мюнхене.
        Я чуть было не сказал: «звонила Нюся...» Нет, конечно!
        Звонил наш русский вицеконсул - Хозяин той самой московскодипломатической Кошки Нюси.
        Точно так же, как в случае со звонком из полиции, я понял, что без участия Нюси этот телефонный разговор никогда бы не состоялся. Неужто и Нюся сумела преодолеть барьер, разделяющий наши Миры?! Тогда остается только воскликнуть: «Люди и Животные всех стран, соединяйтесь!»
        Значит, все, что я пытался втолковать Нюське о Телепатических Контактах между Людьми и Животными, легло на благодатную почву. Слава Богу! Хотя особенно тут удивляться нечему. Кошки всегда были умнее Котов (в общей своей массе...), они тоньше чувствовали, легче и артистичнее лгали и были всегда более восприимчивы к связям Животное - Человек - Животное.
        Не мудрено, что Нюся - умница, хитрюга и прохиндейка - всетаки сумела наладить прочную Телепатическую связь со своим Хозяином - вицеконсулом Генерального консульства России. Результатом чего и явился его звонок к нам в Оттобрунн!
        Как только я услышал, КТО к нам звонит, так сразу же взял этот разговор в свои лапы. В то же время меня не покидало ощущение, что вицеконсул тоже разговаривает не слишком самостоятельно. Не с голоса своей Кошки Нюси, но, во всяком случае, под очень сильным Нюськиным влиянием.
        Понял я это потому, что на мой вопрос, заданный Эрихом вицеконсулу, не смог бы Российский консулат взять на себя заботу и материальную ответственность по отправке этого уникального русского Кота, гражданина России, по, месту его постоянного проживания в СанктПетербурге, Нюськин вицеконсул ответил с откровенностью, совершенно несвойственной дипломатам любых стран:
        - О чем вы говорите, герр Шрёдер!.. Откуда у нас деньги на перевозки Котов?! У нас, русских дипломатов, даже медицинских страховок нет! Случись чтонибудь со мной, с женой, не дай Бог, с детьми, - мы же сдохнем или по миру пойдем! У нас же месячная заработная плата здесь - самая низкая среди всех дипломатических представительств других государств.
        Тут я впрямую услышал чисто Нюсины интонации.
        - Наше Министерство иностранных дел удавится, если мы попробуем отправить этого Кота за наш счет! Да и нас отсюда попрут вслед за этим Котом как миленьких!..
        - Но этот Кот - подданный России! - демагогически воскликнул я голосом Эриха, а Эрих уже от себя добавил: - В конце концов, господин вицеконсул, такой Кот - достояние государства!
        На что вицеконсул горько сказал - то ли с подачи Нюси, то ли сам по себе:
        - Сегодня, уважаемый герр Шрёдер, в России так все неясно и смутно, что думать о своих подданных, живущих за рубежом, просто ни у кого нет ни сил, ни желания...
        - Жаль, - жестко сказал ЭрихГотфрид Шрёдер без малейшего моего участия. - И вас жаль, и ваших подданных.,
        - Погодите, погодите!.. - разволновалась Нюся голосом русского вицеконсула. - А если мы сделаем так? Вы отдаете мне этого Кота за какуюто небольшую разумную сумму, он переезжает к нам в дом - у нас вполне приличная двухкомнатная квартирка в Нимфенбурге. Нас в ней всего четверо - жена, я и двое детишек... Ну, еще кошечка Нюся. Надеюсь, они подружатся... А когда подойдет срок нашего возврата в Москву, мы его, конечно, заберем с coбой. А там я через когонибудь из друзей отправлю его в Петербург, по тому адресу, который вы назовете... Идет?
        - А когда кончается срок вашего пребывания в Германии? - самостоятельно спросил Эрих.
        - Скоро, - с грустью и тоже без Нюсиной подсказки проговорил вицеконсул. - Через год и три месяца.
        - К сожалению, я вынужден вам отказать, - опятьтаки сам сказал Эрих. - Нашему Коту нужно попасть в Петербург в ближайшее время. Наш Кот столько ждать не может.
        Так заканчивать разговор с Нюсей и ее вицеконсулом было бы свинством. И я, устами Эриха Шрёдера, добавил:
        - Но если этот Кот у нас еще немного задержится, то милости просим к нам в гости с детьми, и вашей Кошечкой Нюсей. Запишите, пожалуйста, адрес...
        И Эрих продиктовал наш адрес русскому вицеконсулу и его Нюсе.
        Когда Эрих положил телефонную трубку, Хельга соскользнула с дивана на ковер, улеглась на живот, взяла меня за передние лапы, притянула к себе и звонко поцеловала в нос. И заявила:
        - Если следующий звонок последует от английской королевы Елизаветы или, на худой конец, от принца Чарльза и к телефону попросят нашего Котика, я уже ничему не удивлюсь!..
        Я был бы совсем не против, чтобы Хельга поцеловала меня еще раз - тут я очень хорошо понимаю Руджеро Манфреди, но в это мгновение я вдруг почувствовал, как к дому на автомобиле подъезжает Таня Кох!
        Не УСЛЫШАЛ, а именно ПОЧУВСТВОВАЛ. Как в Петербурге, лежа в кресле, я чувствовал, когда Шура входит в лифт, когда нажимает кнопку нашего этажа, когда роется в карманах в поисках ключей от квартиры...
        Это то, о чем я уже както говорил - НЕОБЪЯСНИМОЕ, присущее только нам, Котам. ОНО в нас совршенствуется и обостряется под воздействием взаимной ЛЮБВИ.
        Я вырвался от Хельги и помчался в сад к калитке.
        Сел у калитки, сижу. Жду. Слышу - подкатывает автомобиль. Ни хрена не видно. Калитка - одно название. На самом деле - глухая высокая дверь с улицы в сад. Чтобы никто не любопытствовал.
        Остановилась машина, слышу - открылись двери и...
        Сразу же Танин запах! У меня вдруг дыхание перехватило, сердце как застучит!..
        Тут, слышу, мужской голос понемецки спрашивает:
        - Вы не перепутали адрес, Таня?
        - Нет, нет, что вы! - отвечает Таня и, наверное, нажимает на кнопку звонка, потому что в доме заблямкали колокольчики. Это у Шрёдеров такой звонок пижонский.
        Вижу, Эрих идет открывать калитку. А я сижу и думаю: «Откуда я знаю этот мужской голос?..»
        Калитка распахивается, и здрасьтепожалуйста, как говорил Водила, стоят «ягуар» профессора фон Дейна, сам Профессор и Таня Кох.
        - Герр Шрёдер? - спрашивает Таня у Эриха, не замечая меня.
        - Фрау Кох? - улыбается Эрих.
        - Да. - Таня нервно крутит головой, смотрит через плечо Эриха, сразу же хочет отыскать меня взглядом.
        Потом спохватывается и представляет Эриху профессора:
        - Мой шеф, профессор фон Дейн.
        - Здравствуйте, проходите, пожалуйста, - говорит Эрих и пропускает Таню и профессора вперед, закрывая за ними дверь.
        А Таня все ищет и ищет меня глазами. Вот тутто я и совершаю свой коронный номер! С места, со всех четырех моих лап, я взвиваюсь вверх, выше Таниной головы, и сверху, будто с неба, с облака, мягко опускаюсь к ней на плечо!
        «Мягко опускаюсь» - это мягко сказано... Весу во мне всетаки - огого, и поэтому Таня от неожиданности оступается и вынуждена ухватиться одной рукой за профессора фон Дейна, а другой - за Эриха.
        А на меня неожиданно накатывает такая волна нежности, что я, не помня себя от радости, начинаю тереться мордой о Танину щеку, шею нос и урчу, урчу, урчу до хрипоты, до стона!..
        И Таня, дурочка, плачет чуть не в голос, путает русские слова с немецкими, обнимает меня, гладит, зарывается лицом в мою шерсть и все чтото шепчет мне и шепчет на двух языках...
        
* * *
        
        Спустя некоторое время, когда страсти улеглись, когда все волнения были отодвинуты в сторону...
        Секунду! Я должен коечто пояснить. Когда я говорю, что «волнения были отодвинуты в сторону...», это совершенно не значит, что они исчезли насовсем. Волновались все без исключения.
        Таня оттого, что, наконецто встретив меня, была напрочь лишена возможности купить «Дикого, Таежного, Русского, Сторожевого»... Как там еще? Забыл... Короче, «Кота...». Я строгонастрого запретил ей это делать! Я повторил ей то, что уже однажды сказал, уходя от нее: «Ты приехала сюда, чтобы остаться здесь, я - для того, чтобы уехать!» И добавил: «Да и не с твоими деньгами лезть в подобную авантюру. Лучше попытайся сейчас помочь мне с Клиентом. Мои условия ты знаешь лучше всех - Петербург! Может быть, у твоего профессора есть ктонибудь из постоянно путешествующих приятелей? Я смотрю, он к тебе очень даже неровно дышит...»
        Хельга была тоже взволнована. Она явно приревновала меня к Тане, и все ее волнения были продиктованы именно этим состоянием. Изза чего она почти не обращала внимания на своего Руджеро, который пытался строить свои итальянские глазки Тане Кох. Не потому, что Хельга этого не видела, а лишь оттого, что в это время Хельге гораздо важнее был я!., Да простит меня Руджеро Манфреди.
        Недоучившийся Зверячий доктор ЭрихГотфрид Шрёдер был искренне взволнован присутствием в своем доме одного из известнейших светил германской медицины - знаменитого профессора Фолькмара фон Дейна, о котором Эрик был наслышан со студенческих времен...
        Руджеро Манфреди раздирал целый комплекс совершенно разных волнений. Он, несомненно, ощущал некую таинственную связь между мной и Таней, а также между Эрихом и мной и никак не мог понять, в чем она заключена!.. Кроме всего, он волновался, не видит ли Хельга того, что ему очень понравилась фрау Кох? На профессора фон Дейна ему было бы совсем наплевать, он о нем и слыхом не слыхивал, если бы Руджеро не видел, что статный, спортивный, судя по «ягуару», наверняка состоятельный профессор оказывает Тане Кох знаки внимания, далеко выходящие за пределы рядовых отношений шефа и подчиненного.
        Но в основном Руджеро волновался изза неясности, которая заслоняла от него все, - просить за меня пять тысяч марок или семь? И если семь, то до какого предела снижать цену при возможной торговле, чтобы не прогадать самому и не потерять покупателя?
        Профессор фон Дейн был одновременно и счастлив, и взволнован. Взволнован нескромными волоокими взглядами этого смазливого и потертого итальянца на Таню и счастлив тем, что Таня не обращала на эти взгляды ни малейшего внимания! А еще он волновался - согласится ли наконец Таня Кох сегодня поужинать с ним в одном очаровательном испанском ресторанчике в Швабинге? Она уже столько раз отказывалась от подобных предложений без какихлибо видимых причин...
        Я тоже был взволнован. Так же, как Руджеро, совершенно различными обстоятельствами.
        От того, что снова вижу Таню...
        От того, что в случае моей покупки кемнибудь и последующего естественного переезда черт знает куда из моей жизни уйдут и Хельга, и Эрих, и Руджеро, к которым я ничего, кроме благодарности и дружбы, не испытывал.
        А это оченьочень важно в наше сегодняшнее жестокое время - время «Пилипенков и Васек» разных мастей и сословий нашего российского розлива...
        Да и Германия - самая сытая, сама богатенькая, как говорил Водила, - только изза бугра раем кажется. То и дело, особенно в бывшей «демократической», вспыхивает погромная ненависть к «посторонним», «не немцам», и это каждый раз честно показывают по телевизору. И я - посторонний Германии Кот, случайно оказавшийся здесь, - вижу на экране полыхающие общежития иностранцев, убежавших сюда, в Германию, в поисках спасения от своих домашних пилипенков, вижу обгоревшие трупы детей и женщин...
        Вот почему я так благодарен, этому дому в Оттобрунне.
        А еще я был взволнован тем, что не знал, как относиться к тому, что профессор фон Дейн, вне всякого сомнения, со страшной, прекрасной и запоздалой силой влюбленности ну просто в открытую клеит нашу фрау Таню Кох!
        Как вы понимаете, в этой ситуации меня волновала только судьба Тани...
        
* * *
        
        ... Так вот, когда я говорил «волнения были отодвинуты в сторону...», я имел в виду то, что они в каждом из нас остались, просто разговор принял общее деловое направление.
        Мы сидели в гостиной, обставленной стандартным немецким способом: низкий стол с кафельной столешницей, с одной стороны стола - диван на троих, с другой - диванчик для двух человек, а с третьей стороны - кресло. Все в одном цвете, в одном стиле.
        С четвертой стороны обычно ни черта не ставят. Чтобы не заслонять ничем и никем стоящий в дальнем углу гостиной телевизор.
        Почему я упомянул о немецком стандарте? Хельга регулярно получает на халяву каталоги торговых домов «Отто», «Неккерманн», «Квелле», «Бадер», рассчитанные, прямо скажем, на небогатых людей. А в этих каталогах все! И шмотки, и игрушки, и причиндалы для Котов и Кошек, о которых я даже никогда не слышал, и люстры, и мебель.
        Когда почтальон приносит новый каталог, мы с Хельгой садимся и внимательно его разглядываем. Так вот, наша мебель в нашей гостиной стоит именно так, как она стоит во всех каталогах без исключения...
        Таня, Хельга и я сидели на большом диване. Таня слева, я в середине, Хельга справа от меня.
        Напротив нас, на двухместном диванчике, словно школьники за партой, уместились Эрих и Руджеро.
        В кресло во главе стола был, конечно же, усажен профессор фон Дейн.
        На столике были кофе и фантастической, невиданной (мной) красоты пирожные, которые мы с Хельгой купили в соседнем «ПЛЮСе». Это был мой первый и единственный «выход в свет» из нашего дома.
        «ПЛЮС» оказался недорогим продуктовым магазинчиком. Название его состояло из первых букв четырех слов. Вроде «СССР». Или «КПСС». Или «ЛДПР». Хельга расшифровала мне этот «ПЛЮС», и получилось «Прима Лебен унд Шпарен». Что в переводе на русский означает - «Прекрасно жить и экономить».
        Я сразу же представил себе реакцию Шуры Плоткина на это названьице. Шура наверняка сказал бы: «Матьперемать, так и разэтак! Как можно „ЭКОНОМЯ - ПРЕКРАСНО ЖИТЬ“?. Что за херня собачья!»
        Тем не менее пирожные были превосходные. Нежирные, в меру сладкие, с минимумом теста и очень красиво придуманные. Нет, что ни говори, а пирожные - одна из многих сильных сторон Германии!
        Итак - Таня, как покупатель, отпала сразу же. Я ещё заранее потихому объяснил Эриху - почему, а он уже в своей интерпретации постарался втолковать это Хельге и Руджеро.
        Оставался профессор фон Дейн. Сочтя его основным возможным покупателем, Эрих и Руджеро, перечислив все мои достоинства, наперебой стали рассказывать ему о телефонных звонках из полиции, из вертолетной службы «скорой помощи», из российского консульства. Дескать, чуть ли не весь Мюнхен хочет иметь этого Кота!.. Но у Кота, видите ли, герр профессор, ностальгия по родине, и если бы будущий владелец этого уникального животного просто так, путешествуя по миру, смог бы свозить Кота хоть на недельку в Петербург, то в лице этого Кота он приобрел бы такого верного друга и защитника, что под опекой этого Дикого, Русского, Таежного и так далее Кота владелец мог бы дожить до глубокой и счастливой старости!..
        Для ироничной Хельги, интеллигентной Тани и, несомненно, умного и честного профессора (я же отлично помню его разговор с усатым толстяком на автомобильной стоянке у больницы, когда решалась судьба моего Водилы!..) - все эти ЭрихоРуджерские рекламные заклинания и завлекухипеснопения звучали наивно и уж очень отдавали провинциальным базаром!
        Таня и Хельга впервые сочувственно и понимающе переглянулись надо мной, и Хельга начала было демонстративно подкашливать, выразительно глядя на брата Эриха и друга Руджеро, давая понять им, чтобы они заткнулись. Но профессор сам мягко прервал этот предпродажный дуэт.
        - Дорогие друзья, - негромко сказал он, - я чуточку знаком с этим Котом. Несколько раз я видел его у нащей клиники и знал, чей это Кот. Многое о нем мне уже рассказала фрау Кох... - И профессор нежно и благодарно погладил Танину руку. - К моему искреннему огорчению, я не могу приобрести этого действительно замечательного Кота. В своем доме, я живу совершенно один. Фрау Шмидт - моя экономка - приезжает ко мне ежедневно на дватри часа, привозит продукты, чтото готовит, чтото убирает. За те двадцать лет, которые она у меня работает, я видел ее считанные разы. С восьми утра и минимум до восьми вечера - я в клинике. И это может подтвердить, мой ассистент - фрау Кох...
        Батюшки!!! Я чуть не свалился с дивана... Таня уже ассистент профессора?! Вот это да!..
        Я ткнулся носом в ее локоть и мысленно спросил: «Они наконец признали твой диплом?!» Она мне тут же так же ответила: «Молитвами фон Дейна. Но если бы ты знал, сколько крови это стоило!..»
        - Почти ежедневно я оперирую, стоя у операционного стола по нескольку часов без секундного перерыва. Нейрохирургия... - продолжал профессор и повернулся к Эриху: - Вам, коллега, это должно быть хорошо известно.
        Эрих покраснел и польщенно мелкомелко закивал головой - дескать, как же, как же!..
        - Я почти не бываю дома, - добавил профессор и вдруг неожиданно рассмеялся; - Может быть, поэтому десять лет тому назад моя жена затосковала, забрала нашего сына и уехала с ним в Калифорнию, к человеку, у которого оказалось гораздо больше свободного времени. А теперь представьте себе, я приобретаю живое существо, рассчитывая на его дружбу, и не могу с ним общаться! Что происходит с этим мудрым и прекрасным Котом? Он впадает в черную меланхолию и укатывает куданибудь в Австралию, предположим... Но я его очень хорошо понимаю. На его месте я бы сделал то же самое. Могу я попросить еще чашечку кофе?
        Короче говоря, богатый, респектабельный и известный профессор тепло, мило и элегантно объяснил, почему не собирается меня покупать. Роскошная фальшивка с именами короля Карла Двенадцатого и царя Петра Первого, якобы являющихся крестными отцами всего «моего» рода, тоже не произвела должного впечатления.
        Но в то же время я неотрывно и внимательно следил за профессором фон Дейном и ЧУВСТВОВАЛ, что это еще далеко не конец разговора!..
        Почти три месяца тому назад профессор Фолькмар фон Дейн проиграл какимто смутным силам России ЗДОРОВЬЕ, а может быть, и ЖИЗНЬ СВОЕГО ПАЦИЕНТА - моего Водилы.
        Ктото там, в Петербурге или Москве, по неясным, но дурно пахнущим причинам не дал профессору фон Дейну прооперировать Водилу и постираться целиком вернуть его к СОЗНАТЕЛЬНОЙ жизни. Ктото посчитал это для себя опасным...
        Профессор же, как и любой хороший и удачливый целитель, окруженный аурой внимательного почтения и венками легенд, причисляющих его чуть ли не к лику святых, был натурой безусловно артистичной. Причем несомненно талантливо артистичной! И второй раз уйти со сцены под звук собственных шагов он не имел права...
        Ни Хельга, ни Руджеро с Эрихом, ни даже я, вокруг которого вертелась вся эта свистопляска, для него сейчас не имели ни малейшего значения.
        В «зрительном зале» Фолькмара фон Дейна сидел одинединственный зритель - Таня Кох. И для нее он был готов сделать все, что угодно!
        После того как Хельга налила в чашку фон Дейна еще кофе, тот откинулся в кресла и, задумчиво помешивая ложечкой сахар в чашке, негромко соврал:
        - Вот что пришло мне сейчас в голову...
        То, что это (?) пришло ему в голову гораздо раньше - я хвост кладу на плаху!...
        - Неподалеку от моего дома, на самой окраине Грюнвальда, - продолжал профессор, и я увидел, как вытянулись рожи у Эриха и Руджеро, а Хельга иронически подняла брови. Грюнвальд - самый что ни есть миллионерский район Мюнхена! - живет один мой старинный приятель и в некотором роде пациент... Несмотря на ощутимую разницу в возрасте - он старше меня лет на двадцать, - нам никогда не бывает скучно друг с другом. В те редкие часы, когда я бываю свободен. Онто свободен круглосуточно, Он человек одинокий с очень серьезными средствами и может содержать целый штат прислуги - и шофера, и садовника, и кухарку, и еще когото... Друзей у него, кроме меня, практически нет. Он человек резкий, эксцентричный, высоко и разносторонне образованный, и общение с ним, прямо скажем, несколько затруднительно для посторонних. Так как у него уже многолетние и, с моей точки зрения, почти непоправимые возрастные проблемы со здоровьем - без угрозы жизни, но достаточно неприятные, - то у меня с ним отношения налажены, Хотя его проблемы не совсем в моей компетенции... Так вот, он с наслаждением мотается по всему свету, а совсем
недавно говорил мне, что безумно хочет посетить Россию в период стыка времен распада и возрождения!.. Я знаю, что он не переваривает собак. А вот как он относится к Котам, я не имею понятия. Может быть, попробуем ему позвоиить?
        Наш диван (Таня, Хельга и я), в отличие от двухместного диванчика с Эрихом и Руджеро, прекрасно понял, что это был монолог только для одного зрителя - для фрауТани Кох.
        Эрих и Руджеро выслушали весь монолог профессора с трепетным волнением, приняли все за звонкую монету, в масштабе один к одному, и были совершенно очарованы готовностью профессора «помочь немецкоитальянской фирме Шрёдер и Манфреди в ее коммерческих проблемах».
        - Я могу воспользоваться вашим телефоном? - спросил профессор.
        Эрих и Руджеро в четыре руки молниеносно подали профессору телефон и снова замерли на своем двухместном диванчике.
        - Этот телефон рассчитан на «громкую связь»? - спросил фон Дейн, разглядывая аппарат.
        - Да, герр профессор. Нужно нажать вот здесь... - И Эрих показал на корпусе аппарата нужную кнопку.
        - Я не хочу делать секрета из разговора с моим приятелем. Еще меньше мне хотелось бы потом вспоминать, что он мне ответил, и пересказывать вам это своими словами, - продолжая спектакль, сказал профессор. - Поэтому я сейчас нажму кнопочку, и вы будете все сами слышать. Все, что ответит мой старый друг на наше предложение...
        Мы все замерли. В том числе и я. Согласитесь, что оставаться в позе стороннего, ироничного и бесстрастного наблюдателя в то время, когда решается твоя судьба, сложно до чертиков!
        Профессор набрал номер телефона и нажал ту специальную кнопочку. Секунда, другая, третья, и наша гостиная огласилась длинными гудками, которые обычно слышит лишь тот, кто прижимает трубку к уху. Вот что такое, оказывается, «громкая связь»!..
        Затем последовал щелчок, и негромкий, хрипловатый голос на весь наш дом произнес:
        - Фон Тифенбах!
        Профессор оглядел всех нас победным взглядом, будто его соединили с самим Господом Богом, а я вдруг заметил, что не только у Эриха и Руджеро, но и у мудрой и насмешливой Хельги округлились глаза и вытянулась физиономия.
        - Здравствуйте, Фридрих, - сказал профессор. - Это фон Дейн.
        - Фолькмар! Рад, что вы мне позвонили! - рассмеялся хрипловатый голос в нашей гостиной. - Приезжайте ко Мне.
        - Что случилось?! - не на шутку испугался профессор. - Вам плохо?
        - Нет, пока мне как раз хорошо. Но чтобы было еще лучше - я выписал через фирму Терезы Орловских двух молоденьких филиппинок, которые, говорят, делают чудеса!
        - Фридрих, простите меня, но я оперирующий хирург и не верю ни в какие филиппинские чудеса, - очень серьезно сказал фон Дейн. - Ради Бога, не доверяйтесь этим филиппинкам! И вообще, что это за лечебная фирма?! Как вы сказали - Тереза?.. А дальше?
        - Вы святой человек, Фолькмар. Тереза Орловских - глава самой крупной в Европе фирмы по производству порнографических фильмов, эротических журналов и аксессории! И эти филиппинки - не хирурги, а, судя по цене, какието фантастические проститутки, которые из любого старого, дряблого члена, способного лишь на слабенькое мочеиспускание, делают Вандомскую колонну!..
        Таня рассмеялась, Хелыа растерянно посмотрела по сторонам, Руджеро оживился, а Эрих помрачнел.
        Фон Дейн испуганно глянул на Таню и Хельгу и поспешил изменить русло беседы:
        - Секунду, Фридрих... Дело в том, что я сейчас не один и не из дома. И звоню по совершенно иному, не менее забавному поводу. Как вы относитесь к Котам?
        - Отвратительно! - заорал этот Фридрих на весь наш бедный дом, так ждущий замены отопительной системы в подвале и черепицы на крыше. - Вторые сутки все, кому не лень, пытаются мне сообщить про какого то русского невиданного кота! Кухарка видела его в одной из программ нашего кретинского телевидения, мой шофер читал объявление о его продаже в этом желтом листке - «Абендцайтунге», а какойто идиот наплевал на приклеенное к почтовому ящику запрещение опускать туда какуюнибудь рекламу и всетаки запихнул мне листовку с изображением этого омерзительного чудовища!..
        Я знал, что, прямо скажем, не блещу красотой. Если я внешне и отличаюсь от остальных Котов, то только шрамом через всю морду, рваным ухом, ростом и весом. Я имею в виду чисто внешние данные. На фотографиях, сделанных старым жуликом, я выгляжу не бог весть как. Типографии только ухудшили фотографии. На этот счет у меня не было никаких заблуждений. Внешняя привлекательность - не будем кривить душой - не самая сильная моя сторона...
        Но слышать о себе «ОМЕРЗИТЕЛЬНОЕ ЧУДОВИЩЕ» из уст Человека, никогда не встречавшегося со мной, никогда не видевшего меня воочию, - было ужасно обидно и неприятно!
        Так бы и вцепился в его жирную задницу! Или в ляжку!.. Или по его пухлому пузу всеми когтями сразу!.. Надо же, сволочь какая! Я для него, видите ли, «омерзительное чудовище!»...
        Да я... Да вы все, со своими шоферами и кухарками, одного моего Водилы не стоите! Не говоря уже о Шуре Плоткине!!! Бездарности!.. Буржуины проклятые! Устроить бы вам, гадам, наш семнадцатый год, чтобы вы потом лет семьдесят кровью харкали и сами себя истребляли!.. Мне Мой Шура Плоткин порассказал про то времечко...
        Почемуто я представил себе этого Фридриха фон... - толстым, трясущимся, задыхающимся от жира, в окружении целой своры холуев отвратительно и неопрятно обгладывающим огромную кость, с жадным хрипом отрывая от нее куски жил и мяса.
        Понимал ведь, что я все это себе нафантазировал, насмотревшись в свое время по нашему совковому телевидению разных детских мультяшек про «МистераТвистера» и «МальчишаКибальчиша»! Но избавиться от ощущения незаслуженной обиды не мог никак...
        Женским тонким чутьем... Ах, это прелестное качество! Хельга и Таня поняли мое состояние и одновременно ласково погладили меня - Таня слева, Хельга - справа. А Таня еще и сказала, мысленно:
        - Смири гордыню, Кот. Фон Тифенбах - далеко не худший вариант: Со своими тараканами, но... Сам увидишь.
        Эрих тоже очень за меня обиделся. И уже на СВОЕЙ ВОЛНЕ, совершенно отличной от Таниной, неслышно сказал мне:
        - Спокойно, Кыся! Это обойдется ему в лишнюю пару тысяч марок...
        Руджеро, обозванный «идиотом» (это он обеспечивал рекламными листовками районы Харлахинга и Грюнвальда), совсем осатанел и уже собирался было вскочить и чтото заявить, как Хельга рывком за джинсы вернула его на диванчик и негромко прошептала:
        - Заткнись!
        Профессор фон Дейн ощутил напряженку, повисшую над остывшим кофе и остатками пирожных, и быстро проговорил в трубку:
        - Послушайте меня внимательно, Фридрих! Я звоню сейчас из дома, в котором живут люди, продающие этого кота. Мало того, этот кот сидит сейчас рядом со мной между двумя очаровательными женщинами. Одна - мой друг и ассистент, вторая - существо очень близкое этому коту. Я знаю про этого кота значительно больше, чем может сказать о нем любая реклама. Пока я сообщу вам всего лишь одну подробность. Помните, я рассказывал вам о том, как русские власти не дали мне прооперировать одного русского гангстера из международной наркомафии?
        - Помню. И отлично помню весь этот скандал по газетам и телевидению... - хрипло ответил этот Фридрих.
        - Так вот, этот кот принадлежал именно этому умирающему гангстеру. Этот кот участвовал в схватке на автобане, а потом, неясно каким способом, сохранял жизнь своему Хозяину тогда, когда тот уже раз пятнадцать должен был побывать на том сеете! Вот что это за кот, - жестко сказал профессор, и я услышал в его голосе те металлические интонации, с которыми он разговаривал тогда на больничной автомобильной стоянке. - Вы меня слышите, Фридрих?! - через паузу раздраженно спросил профессор.
        - Слышу.
        - Так какого черта вымолчите?! - разозлился фон Дейн.
        - Я не молчу. Я думаю.
        - О чем?! О филиппинских проститутках?: - заорал фон Дейн.
        - Нет, - совершенно спокойно ответил хриплый голос. - Я думаю, что мне взять с собой: чековую книжку или наличные? И есть ли в доме достаточная сумма?.. Ладно. Это уже мои проблемы. Фолькмар, пожалуйста, будьте любезны, извинитесь за меня перед котом и дамами и продиктуйте мне адрес вашего кота.
        Профессор фон Дейн облегченно вздохнул и стал диктовать наш адрес.
        - Еду, - коротко сказал Фридрих фон Тифенбах.
        
* * *
        
        «Еду» - это он сказал месяц тому назад. Теперь, спустя четыре недели, я могу очень четко оценить и осмыслить все произошедшие тогда события.
        ... Через двадцать минут после того телефонного разговора к нашему дому в Оттобрунне подкатил громоздкий, старообразный, не идущий ни в какое сравнение с роскошным профессорским «ягуаром» белый автомобиль под названием «роллсройс».
        То, что он называется «роллсройс», и то, что он стоит дороже фон Дейновского «ягуара» раз в пять - в шесть, я узнал значительно позже. Но если мне тогда на это было плевать, то теперь, когда я чуть ли не ежедневно езжу на этом баснословно дорогом рыдване - плевать и подавно...
        Когдато мы с Шурой мечтали хотя бы о «Запорожце», но Шурины заработки все никак не могли угнаться за несущейся рысью инфляцией. Шура мне раз сто объяснял, что это такое, но я так ни черта и не понял. Сообразил только тогда, когда он перешел на наш нормальный, домашний язык.
        - Система поставила весь российский народ и нас с тобой, Мартын, в том числе, раком, - сказал тогда Шура. - И употребила... Или, если хочешь, оттрахала всех нас по первое число, как хотела!
        - Наплевать, - ответил я ему тогда. - Нам с тобой и без автомобиля не так уж плохо.
        - Верно, Мартышка... - помню, улыбнулся Шура. - Но с автомобилем нам было бы еще лучше.
        И ласково почесал меня за ухом. Люди почемуто считают, что нам, Котам, это доставляет неописуемое наслаждение! Ничего похожего. Почесать себя за ухом я могу и сам. И сделаю это гораздо лучшее. Но Шуре я прощал это заблуждение. Как, впрочем, и многое другое.
        Теперь, когда я в автомобилях разбираюсь лучше любого российского Кота, - здесь их (не Котов, а автомобилей) такое количество, что порой, бывает, по часу торчишь в пробках на Миттлерерринге, или на Леопольдштрассе, на Эффнерплац, на Принцрегентенштрассе, - я все равно считаю, что нет лучше автомобиля, чем огромный грузовой «вольво» с длиннющим прицепом, с широкой кабиной, в которой могли бы поместиться и Шура Плоткин, и я, и, конечно же, Водила за рулем!
        Но это, так сказать, мое личное, и я свои вкусы никому не навязываю. Вам нравится ездить на «роллсройсах» - нет проблем. Будьте любезны!...
        ... После этого своего «Еду...» Фридрих фон Тифенбах еще попросил встретить его на улице у дома, так как он едет один, без шофера, а сам страдает топографическим идиотизмом и может заблудиться в ста метрах от собственного дома.
        Вот мы все и выкатили на улицу. Я, честно говоря, упирался и не хотел ни в какую! С какой стати?! Он меня будет обзывать, а я его, видите ли, встречать должен...
        Но тут за меня взялись Таня и Эрих, каждый на своей волне, и я сломался. В конце концов, пока этот блядский Фридрих был для меня единственной призрачной возможностью попасть в Петербург и почти реальной вероятностью заработать на ремонт дома Эриху, Хельге и Руджеро. А их я «заложить» не мог.
        Я вспрыгнул на стойку ворот двухметровой высоты и уселся там наверху, демонстрируя, как мне казалось, полное пренебрежение к Человеку, которого все - даже Хельга!.. - ждали с таким трепетом и почтением. Кроме Тани Кох, к слову сказать.
        До того как выйти из дому, только и разговоров было, что фон Тифенбах - знаменитый старейший германский род, потомки королей, принцев, баронов и еще черт знает кого!..
        И что этот самый Фридрих, страдающий, как сказал профессор фон Дейн, «некоторыми возрастными необратимыми недомоганиями», обладает какимито несметными сокровищами и неисчислимым наследственным состоянием.
        Что такое «несметные сокровища» и «наследственное состояние» - я ни хрена не понял. Наверное, тоже чтото вроде старческих заморочек: там болит, здесь болит, погадил - цвет не тот, пописал - струя кривая...
        А вот что значат «необратимые возрастные недомогания» - я просек сразу же! Если понашему, попростому, так это - ПИПИСЬКА У НЕГО НЕ СТОИТ! Трахаться ему нечем.
        Кстати, это и с Котами случается. Какоенибудь нервное потрясение или опятьтаки возраст... Жалкое зрелище. И смех, и грех.
        А этому жирному борову - так и надо! Не будет обзывать незнакомых Котов «омерзительными чудовищами». И все его последующие извинения - мне до фонаря. До лампочки, как говорил Водила.
        
* * *
        
        Короче, подваливает этот белый катафалк с ангелом на капоте к нашему дому, останавливается впритык к профессорскому «ягуару», и изза руля выскакивает...
        Я не оговорился. Именно «выскакивает» этаким козликом - худенький седенький мальчик среднего роста. Старая короткая потертая кожаная куртка на белом меху, красная клетчатая байковая рубаха, сильно поношенные белесые джинсы, пижонски заправленные в коротенькие ковбойские остроносые сапожки. Только без шпор.
        Так, думаю. Всетаки захватил Он своего шофера! Не понадеялся на собственную сообразительность, тупица толстая. Сейчас из задней двери и Сам вылезать будет, аристократ херов...
        А оттуда никто не вылезает. Мало того, этот худенький пожилой мальчик в джинсиках хлопает профессора по спине, галантно целует руку сначала Тане, потом - Хельге (хотя Хельга както говорила, что у немцев это не принято!) и пo очереди представляется Эриху и Руджеро:
        - Фон Тифенбах... Фон Тифенбах!
        Елкимоталки! Неужели это и есть тот самый фон Тифенбах, о котором, по рассказам профессора фон Дейна, чуть ли не вся Германия судачит?!
        Гляжу со своей верхотуры - и глазам своим не верю! А где же «МистерТвистер», мать его за ногу?! Я и раньше подозревал, что коечто лишнее я себе от злости нафантазировал, но чтобы до такой степени... Полный отпад!
        И шестидесяти пяти ему никогда не дашь. Максимум - пятьдесят. Ну, пятьдесят с хвостиком...
        Мда... Как выражалась киевская Кошка Циля, «тут я пролетел, как фанера над Парижем»!
        А этот фон Тифенбах размахивает рекламной Листовкой с моим действительно ужасным изображением и спрашивает всех так весело:
        - Нус, и где же этот ваш «Дикий, Сибирский, Русский, Таежный, Сторожевой» - он же гангстер, он же Крестный отец наркомафии?
        Таня Кох берет его за руку, подводит к воротному столбу, на котором сижу я, показывает на меня пальцем и говорит ему:
        - Знакомьтесь. - А мне мысленно добавляет: - Умоляю, веди себя пристойно!
        А меня уже и умолять не надо. Смотрим мы с этим фон Тифенбахом друг на друга, и я вдруг неожиданно понимаю, что вижу перед собой безумно ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА!
        ЧЕТВЕРТОГО ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА В МОЕЙ ЖИЗНИ, поразительно раскрытого и готового к КОНТАКТУ с самым глубоким проникновением в дознание реципиента. Или «преципиента»?.. Эти слова из книги доктора Шелдрейса я всегда путаю!
        Короче. Я такого еще не встречал!..
        И пусть никогда не обидятся на меня три близких мне Человека, с разной степенью привязанности, но с одинаковым градусом ОДИНОЧЕСТВА - Шура Плоткин, Водила, Таня Кох...
        Для того чтобы «приручить» каждого из них, для того чтобы открыть перед ними замечательные возможности Телепатического Контакта со мной - мне пришлось немало потрудиться.
        Это была прекрасная, благодарная, но всетаки очень тяжелая работа.
        А тут, в этом стареньком пареньке в джинсиках, я неожиданно открыл мгновенную готовность к безграничному КОНТАКТУ! Как Человек с Человеком, как Животное с Животным, - если, конечно, они не заражены видовой или расовой ненавистью.
        В этой потертой кожаной курточке, в этих стираныхперестираных джинсах и нелепых ковбойских полусапожках я увидел не старческое желание казаться моложе своих лет, а сопротивление чемуто - некий вызов, протест. Словно он постоянно ведет какуюто небольшую, но очень ВАЖНУЮ ДЛЯ НЕГО войну за право быть таким, каким он хочет быть, а не таким, каким его хотят видеть!..
        Мне это в нем так понравилось, что я без малейшей подготовки, на ВОЛНЕ, недоступной для Тани и Эриха, сказал этому Тифенбаху:
        - Слушайте! Я вас представлял себе совершенно другим!
        - Вы разочарованы? - моментально входя в Контакт, спросил он.
        - Нет, нет, что вы!.. Наоборот! - искренне заверил его я и мягко спрыгнул со столба на крышу его «роллсройса».
        Надо было видеть, как он подетски обрадовался! У него даже глаза увлажнились... Ои с трудом отвел от меня взгляд и повернулся ко всем стоящим вокруг.
        - Ну как же можно было его так невыгодно фотографировать?! - Фон Тифенбах огорченно потряс рекламной листовкой с моим идиотским оскалом. - Посмотрите внимательней - ведь этот кот поразительно и мужественно красив! Как удивительно идет ему его рваное ухо, как украшает его этот шрам через всю физиономию и как много говорит о его бойцовских качествах... Да такому шраму позавидует любой буршдуэлянт!
        Вот такого я о себе никогда не слышал!,. Остается только узнать, что такое «буршдуэлянт», и будем считать, что до Петербурга мы с Фридрихом фон Тифенбахом обрели друг друга.
        И в ту же секунду я осознал, каким безжалостным цинизмом пронизана моя последняя фраза!
        Но что!.. Что я мог поделать?! Там Шура Плоткин, а с ним - вся моя жизнь!.. Там беспомощный, оклеветанный и неподвижный Водила... Там, в конце концов, мой единственный и верный друг - бесхвостый КотБродяга!
        Там перед Моим Собственным Домом - Мой, Собственный Пустырь, населенный Моими Собственными Приятелями и Врагами - Кошками, Котами, Собаками...
        Словно прося прощения за будущее предательство, я перепрыгнул с крыши «роллсройса» на его теплый капот и уселся рядом с Фридрихом фон Тифенбахом, который продолжал вещать:
        - И потом, фотография же совершенно не передает его потрясающие размеры! Вы бы для сравнения хоть какуюнибудь кошку посадили бы рядом...
        - Рядом с ним кошек лучше не сажать, - пробормотал Руджеро.
        - Ах, даже так?! - воскликнул фон Тифенбах и уставился на меня с таким нескрываемым завистливым любопытством, что я даже почувствовал себя неловко за свои круглогодичные неограниченные сексуальнополовые возможности, далеко выходящие за рамки пресловутых «мартовских» нормативов.
        
* * *
        
        Куплен я был самым роскошным образом! За столом - с остатками пирожных, свежим кофе и какимто фантастическим шампанским, которое оказалось у фон Тифенбаха в его «роллсройсе».
        Он вручил Эриху конверт с десятью тысячемарковыми бумажками и сказал, что в доме, к сожалению, не было больше денег, а в его банке - обеденный перерыв. Было всего десять тысяч, и ему пришлось взять у кухарки тысячу из продуктовых денег. Но он посчитал, что лучше ему заплатить герру Шрёдеру «кэш», то есть - наличными. Ибо если он, фон Тифенбах, выпишет герру Шрёдеру чек даже на большую сумму, то Шрёдеру придется уплатить государству пятьдесят процентов налога! В итоге в руках уважаемого герра Шрёдера останется значительно меньше десяти тысяч марок...
        Он, фон Тифенбах, отлично понимает, что за такого Кота десять тысяч - цена, прямо скажем, невысокая. Поэтому он хотел бы чтонибудь сделать для всей столь симпатичной ему семьи Шрёдеров. При этом он так посмотрел на Хельгу, что Руджеро чуть не прокусил ему сонную артерию.
        Ошалевший от такой неожиданно большой суммы и от непосредственного присутствия в его доме самого Фридриха фон Тифенбаха, Эрих пролепетал, что он очень благодарен герру фон Тифенбаху, но больше им ничего не нужно. К этим десяти тысячам они с сестрой и компаньоном постараются за зиму приработать ещё немного и тогда смогут весной начать ремонт дома - сменить отопительную систему и перестелить черепицу на крыше.
        Когда фон Тифенбах это услышал, он буквально просиял!
        Он метнулся в прихожую, выхватил из своей старенькой меховой курточки небольшую телефонную трубку без шнура и вернулся за стол.
        - С тех пор как появились вот эти спутниковые сотовые телефоны - не могу запомнить ни одного номера наизусть! - рассмеялся он. - Я сразу же их кодирую в память телефона и запоминаю всего одну цифру. Для старых маразматиков вроде меня - неоценимая штука! Сейчас мы позвоним одному моему знакомому - он владелец крупнейшей в Германии строительной фирмы, и если мы его разыщем, я попробую вам всетаки чемнибудь помочь...
        Фон Тифенбах нажал кнопку в своей маленькой: трубочке, подождал соединения и сказал:
        - Говорит фон Тифенбах. Пригласите к телефону герра Крюгера, не откажите в любезности. Ах, он в Гамбурге?.. Превосходно! В таком случае разыщите его и скажите, что с ним хочет говорить Фридрих фон Тифенбах. Я подожду у телефона...
        Он разлил всем шампанское и спросил профессора фон Дейна:
        - Как вы посмотрите, Фолькмар, если я выпью еще немного шампанского?
        - Я - положительно, - ответил профессор. - А вот как посмотрит на это полиция...
        - Честно говоря, Фолькмар, в Мюнхене полиция меня вообще не останавливает. По всей вероятности, они знают все мои автомобили, а кроме всего - у меня очень дисциплинированный шофер! А вот однажды, лет двадцать тому назад, когда я сам сидел за рулем, во Франкфурте... Прошу прощения, я потом доскажу эту забавную историю... Алло! Гюнтер? Здравствуйте, Гюнтер. Это фон Тифенбах. У меня к вам маленькое поручение...
        Фон Тифенбах порылся в карманах джинсов и вытащил скомканный листок бумаги с адресом дома Шрёдеров и рекламную листовку с моей рожей и номерами телефона и факса в Оттобрунне.
        - Какого черта вы торчите в Гамбурге? Ах, вы проводите совет директоров!.. Достойное и уважаемое занятие. Записывайте, Гюнтер.
        Фон Тифенбах продиктовал в Гамбург адрес и телефон Шрёдеров и сказал:
        - Пожалуйста, Гюнтер, завтра пришлите своих экспертов по этому адресу, предварительно согласовав с хозяевами дома удобное для них время. Составьте проект и калькуляцию реконструкции всей отопительной системы, замены крыши и... Всего, что найдут необходимым ваши специалисты. И сразу же начинайте работы. Все счета - мне. И пожалуйста, извинитесь за меня перед всеми своими директорами... Вернетесь в Мюнхен - приходите ко мне ужинать. Я вас коекому представлю. Чууус!..
        Таня посмотрела на меня, усмехнулась и вдруг произнесла любимую поговорку Водилы:
        - Здравствуй, ЖопаНовыйГод, приходи на елку!
        Фридрих фон Тифенбах услышал русскую речь и моментально повернулся к нам:
        - Что вы сказали?
        Таня рассмеялась и понемецки пояснила фон Тифенбаху:
        - Это шутливо перефразированная русская пословица - «Здравствуй, Дедушка Мороз, приходи на елку!». Так у нас в России дети приглашают СантаКлауса на рождественские праздники. А тот приносит им мешок с подарками. Вроде вас, Фридрих.
        Черт меня побери! Я даже и не подозревал, что Таня знакома с ним настолько, что может называть его просто «Фридрих». Кажется, его другприятель профессор фон Дейн прочно занял место, когдато принадлежавшее тому нейрохирургическому казаху со странноватой фамилией - Левинсон...
        Фон Тифенбах внимательно выслушал Танино вольное толкование пословицы и, недобро ухмыльнувшись, жестко произнес:
        - Вы ошибаетесь, Таня. Мне далеко не всем детям хочется делать подарки к Рождеству.
        
* * *
        
        Тогда, в тот последний день в оттобрунновском доме Шрёдеров я буквально кончиком хвоста ощущал, как Фридриху фон Тифенбаху не терпится послать всех, включая мою дорогую подругу Таню Кох, к чертям собачьим и наконец остаться со мной вдвоем!
        Уже тогда, когда при знакомстве мы обменялись с ним всего однойдвумя ничего не значащими фразами, я сумел по достоинству оценить его подлинно интеллигентную сдержанность.
        Узнав, что мы можем с ним КОНТАКТИРОВАТЬ, он не впал в мистический восторг, как Таня Кох; не устроил паническую истерику, как Эрих Шрёдер, - Фридрих фон Тифенбах воспринял КОНТАКТ как подарок судьбы, хвастать которым перед посторонними людьми было бы элементарно неприлично.
        Он внимательно и терпеливо выслушал все наставления Хельги по «содержанию Кота в доме», коечто даже записал и попросил разрешения изредка звонить, если у него возникнут коекакие вопросы. И мы стали прощаться.
        Эриху и Руджеро я, при всех своих иногда возникавших претензиях, был всетаки безмерно признателен и поэтому разрешил им слегка потискать меня и потереться носами о мою морду. А плачущую Хельгу, к которой у меня не было никаких претензий, даже несколько раз лизнул в щеку, успев перехватить ревнивый взгляд Тани Кох.
        - Вы тоже в Грюнвальд, Фолькмар? - спросил фон Тифенбах уже у машины.
        - Нет, Фридрих, - ответил профессор. - Мы с фрау Кох должны обязательно быть в клинике. У нас вчера был тяжелый операционный день, и сегодня мне нужно посмотреть парочку наших больных.
        - Не занимайте вечер, - сказал фон Тифенбах. и раскрыл передо мной дверцу своего «роллсройса». - И не отпускайте фрау Кох. Вполне вероятно, что у меня возникнет одно забавное предложение на вечер. Где вас искать?
        - Клиника, автомобиль, дом... Все три мои номера есть в вашей волшебной трубочке.
        Профессор помахал мне рукой, а с Таней мы просто расцеловались. Я даже успел шепнуть ей на ухо:
        - У тебя так все серьезно с фон Дейном?
        - А черт его знаете. - ответила она. - Пока вроде да. Ты наворожил, что ли?
        - Нет. Этого я не умею. Тут я абсолютно ни при чем, -сказал я и запрыгнул на кожаное переднее сиденье «роллсройса».
        Интересно, можно от Мюнхена до СанктПетербурга доехать на «роллсройсе» без парохода? Просто по суше...
        
* * *
        
        - Я могу обращаться к вам на ты? - спросил меня фон Тифенбах, как только мы отъехали от шрёдеровских ворот.
        - Да, конечно! - сказал я. - Только на ты. А мне как быть?
        - То есть?.. - не понял он.
        - Ну как я должен к вам обращаться?
        - Ну если я тебе говорю «ты», то как ты должен обращаться ко мне? Естественно, тоже на ты и по имени. «Фридрих» - и все! Да, кстати... В этом умилительно фальшивом документе, который мне передал синьор Манфреди, стоят два твоих имени - «Мартин» и «Киса». А на самом деле?
        - Это единственные два слова правды, напечатанные в этой бумаге. И то с ошибками. Не «Мартин» и «Киса», а «МартЫн» и «КЫся».
        - МартЫиин... - с трудом попробовал выговорить Фридрих и тут же отказался от дальнейших усилий. - Нет! Это мне просто не по возрасту. А нельзя ли мне называть тебя Мартин?
        - Нет, - решительно сказал я. - Тогда попробуй - «КЫся»... Это такое простонародное имя. И пожалуйста, смотри на дорогу. Мы сейчас чуть не врезались в стоящий автобус...
        - Ах, прости меня, ради Бога! Как ты сказал? Повтори еще раз.
        - КЫся.
        - КЫися... Так?
        - Ну, почти так, - пожалел я его. - Попробуй еще раз. Без «И».
        - Кыся... Кыся... Кыся!..
        - Гениально! - сказал я. - А теперь не делай паузу между «Кы» и «ся». Попробуй сказать слитно - Кыся...
        - КЫСЯ! - превосходно выговорил Фридрих фон Тифенбах.
        - Блеск! - восхитился я. - В качестве комплимента могу сообщить тебе, что даже в России трудно найти образованного и интеллигентного Человека, который с легкостью произносил бы русские слова или названия на полуграмотном общенародном диалекте. Матерными ругательствами все овладели в совершенстве, а вот подлинное просторечие - не дается!
        - Как у нас в Баварии! - подхватил Фридрих.
        - Возможно. Я не так много сталкивался с баварцами.
        - А вообще, откуда ты так знаешь языки?!
        - Я их не знаю, - признался я.
        - То есть как это?! - поразился фон Тифенбах. - А как же мы с тобой разговариваем?! Я же не говорю порусски!..
        - Телепатия, - сказал я. - Мы с Тобой случайно и счастливо оказались настроенными на одну ВОЛНУ. Отсюда и телепатический КОНТАКТ. Большинство Людей и Животных об этом понятия не имеют!..
        Вот тутто я ему и поведал о теории английского доктора биологии Ричарда Шелдрейса, о замечательном ученом Конраде Лоренце и взял с него слово завтра же достать эти книги и прочитать их самым внимательным образом. Попутно, конечно, рассказал о Шуре Плоткине...
        И почти до самого Грюнвальда мы занимались тем, что Фридрих говорил мне чтонибудь поанглийски, а я ему толково отвечал посвоему. Потом он вдруг начинал говорить на французском языке, на итальянском, испанском - мне это было все до фени! Я чесал ему в ответ понашему, пошелдрейсовски, и он был в таком восторге, что мы несколько раз чуть не влипли в серьезные аварии...
        Когда мы с Фридрихом фон Тифенбахом въехали на его «роллсройсе» в Грюнвальд, медленно пропетляли по узеньким, вылизанным проездам между замечательными, оченьочень разными одноэтажными и двухэтажными домиками, домами и домищами за высокими заборами из плотного кустарника, а потом, уже гдето совсем на окраине Грюнвальда, у самого леса, остановились у таких высоких ворот и такого забора, что за ними даже дома не было видно, и Фридрих достал маленький пультик дистанционного управления, вроде телевизионного (который я так ловко освоил у Шрёдеров), направил на ворота и нажал кнопку, а ворота стали перед нами автоматически открываться, - вот когда я вспомнил все фильмы «из изящной жизни»!..
        Я не собираюсь захлебываться от нищенского восторга и обильного завистливого слюнотечения и описывать состояние среднерусского Кота, выросшего, как ему казалось, в достаточно благополучных условиях и внезапно осознавшего всю мизерность своего прошлого существования и самых смелых представлений о счастье из нашей постоянной и веселой игры с Шурой Плоткиным, которая называлась «Что бы ты сделал, если бы у тебя был миллион?»...
        Когда за нами почти бесшумно, даже без применения дистанционного пульта, сами по себе закрылись ворота и в глубине огромного, попросту необозримого сада я увидел широкий, приземистый, распластанный на невысоком холме дом, я понял - вот только что, буквально пять секунд тому назад, я въехал на «роллсройсе» в совершенно ДРУГУЮ ЖИЗНЬ...
        Не доезжая метров пятидесяти до дома, Фридрих остановил машину и сказал мне:
        - В моем доме постоянно работают несколько человек, с которыми тебе волейневолей придется общаться. Это герр Франц Мозер - мой шофер и в некотором роде секретарь. Милый, недалекий, но очень исполнительный человек. Бывший чемпион Европы по авторалли. Кухарка - фрау Ингрид Розенмайер. Поразительной доброты зануда и консерватор. Отсюда - несколько раздражающее однообразие пищи. Хотя и превосходно приготовленной... Герр Эгон Лемке - садовник и замечательный специалист по устранению всех мелких технических неполадок в доме. И польская девушка Барбара Ковальска. В просторечии - Бася. Она следит за чистотой в доме...
        Фридрих невесело усмехнулся и добавил:
        - Иногда, за отдельную плату, она выполняет некоторые мои стариковские прихоти. Делает она все это достаточно старательно и умело, но... Но это уже отдельный разговор. Так вот, у меня к тебе просьба - пожалуйста, не вступай с ними ни в какие Телепатические Контакты. Я им плачу настолько больше, чем они могли бы получить в любом другом месте, что я вправе хотеть от них полного незнания того, НА ЧТО ТЫ СПОСОБЕН. И ради Бога, не посвящай фрау Кох в подробности моего быта. Насколько я понял, с ней у тебя Контакт налажен уже давно. Да?
        Ну и молодчик! Такая проницательность сделала бы честь любому Коту. Тото он так лихо, без малейшей запинки пошел на КОНТАКТ! Ай да Фридрих... В шестьдесят пять лет так с ходу врубиться в ситуацию! Нет, он мне определенно очень и очень нравится...
        - Да, - подтвердил я. - Но абсолютно на другой волне. Все будет в порядке, Фридрих. У нас в России на этот счет есть два выражения: «Там, где живут - не гадят» и «Своих не закладывают».
        - Первое выражение я понял. А что такое - «не закладывают»?
        - «Не закладывают» - значит, «не предают». Для нас с Шурой всю жизнь это было принципиальной позицией.
        - Превосходная позиция! - с уважением проговорил Фридрих. - Поехали знакомиться?
        - Поехали, - сказал я.
        
* * *
        
        Дом... Я, пожалуй, даже в кино таких домов не видел! Такой красивый внутри, такой просторный, такой уютный и удобный - без малейшего выпендрежа и очень в то же время элегантный. Книг - больше, чем у нас с Шурой Плоткиным, раза в три.
        А уж у нас с Шурой все стенки от пола до потолка в стеллажах с книгами! И в каждом свободном простенке - книги, книги, книги... Правда, у нас потолки не очень высокие.
        Мы с Шурой однажды были у одного жутко богатого мужика в его собственном доме в Репино. Шура был с ним знаком давнымдавно. Они еще студентами вместе на практике в «Ленинградской правде» месяца три ошивались. А потом этот мужик, не будь дурак, ушел в какойто сначала нелегальный бизнес, а потом в открытый. Времена поменялись. Мы с Шурой все только играли в «Если бы у тебя был миллион...», а этот мужик эти самые миллионы пек, как блины! И, как говорил Шура, не в рублях, а в долларах.
        И у этого мужика была какаято особая Кошка, вывезенная из Египта. Наступила весна - Кошке приспичило. Она уже все персидские ковры в доме на заднице изъездила, орет - житья нету, а приведут ей Кота - не дает, и все! Ну не сволочь ли?! Отшила она Котов семьвосемь, а сама вопит, дорогие ковры пачкает, мебель красного дерева и карельской березы исцарапала, шелковую французскую обивку в клочья измочалила...
        Этот мужик моего Шуру случайно гдето встретил, пожаловался. «Я бы, говорит, эту Кошку выбросил на хер, но боюсь - жена на меня так наедет, что меня потом по чертежам не соберут...» Шура ему и говорит: «Есть у меня Кот Мартын, он любую Кошку в три минуты „развязывает“. А мужик отвечает: „Куда там! Знаешь, какие ухари за мою брались?! Всем отсечь дала...“ А Шура был поддавший. И говорит этому мужику: „Спорим на сто баксов, что мой Мартын твою „египтянку“ за раз оприходует? А мужик говорит: «Спорим“. Он же не знал, что у моего Плоткина отродясь ста баксов не было...
        Шура наутро проспался, рассказывает мне об этом споре, кается, просит прощения.
        - Да ладно тебе убиваться, - говорю. - Не боись!
        Звонит этот мужик. Присылает за нами машину с охраной - два таких бычка в кожаных курточках. Оружием от них за версту разит. Едем в Репино по Приморскому шоссе. Бычки всю дорогу молчат, словно говна в рот набрали. А может, служба у них такая...
        Приехали. Стоит в лесу домина в три этажа за каменным забором, и просто лопается от денег! Уж на что я ни хрена в этом не понимаю, а вижу, что все тут шелковое, плюшевое и золотое. И мебель вся старинная, но разная. По запахам - толькотолько отреставрированная. Богатство невиданное прет из каждого уголка. На столиках журналы иностранные, бутылки с яркими наклейками. А книжки - ни одной! Зачем ему был университет, думаю?.. И все пропахло этой Кошкой. Ну все, стерва, изгадила. В самом прямом смысле этого слова.
        Приводят ее. Вот, говорят, знакомьтесь - египетская Миу. Бешеных бабок, говорят, стоила!.. Но я вам скажу - ничего особенного. Рядовой вариантик. Только уши гораздо больше, чем у наших. И вся пышет злобой.
        Короче, прихватил я ее за шкирятник, придавил ее египетскую морду к персидскому ковру и оттрахал за милую душу по самое некуда!.. Она, правда, лезла потом лизаться и всякое такое, но мне уже это все было «до фени», как обычно говорит Шура Плоткин.
        Мужик с Шурой на радостях треснули по нескольку рюмашек чегото заграничного, получили мы сотню долларов, и нас уже без охраны, только с одним шофером, повезли домой в Петербург. Мы с Шурой потом так смеялись!..
        Так вот, я вам скажу - тот трехэтажный домина нашего русского миллионера, упиханный хрусталем, старинной мебелью, картинами в золотых рамах, обоссанными персидскими коврами, воняющий Кошачьим дерьмом, - тот дом и в подметки не годился удивительному дому Фридриха фон Тифенбаха!..
        
* * *
        
        Подкатили мы к дому, но в гараж заезжать не стали. Остановились у самой веранды.
        Тут нас, ну точно как в одном кино, все выскочили встречать! И шоферсекретарь, и садовник - за все про все, и кухаркаконсерватор, и польская девушка для домашней чистоты и половых упражнений.
        - Вылезай, Кыся, - прекрасно произнося мое имя, говорит фон Тифенбах. - Сейчас я тебе всех представлю.
        - Да не надо, Фридрих, - говорю. - Не трудись. Я и сам допер - кто есть кто.
        Но тут Фридрих очень твердо говорит:
        - Я тоже, вроде вас с Шурой, проповедую некоторые принципы. Я спокойно могу наплевать в физиономию равного себе или стоящего выше. В чем меня постоянно и упрекает так называемая элита. Я для них - некий «enfant terrible» - позор высокородной фамилии. Однако в отношении людей, стоящих ниже или по какимлибо причинам зависящим от меня, я обязан соблюдать все правила приличия. Поэтому, Кыся, будь любезен вылезти из машины и принять участие в маленькой торжественной церемонии.
        - Нет проблем, - сказал я и выпрыгнул из машины. Фридрих остался у дверцы «роллсройса», стоит, улыбается. Я вспрыгнул на капот, уселся, грею хвост и задницу, разглядываю стоящих передо мной.
        - Боже! - восклицает кухарка. - Это же он!!! Тот котик из телевизора!..
        - Точно!.. Это я о нем читал в «Абендцайтунге»... - удивился шоферсекретарь.
        - Дорогие друзья! - гордо и торжественно произносит фон Тифенбах. - Я хочу представить вам нового обитателя этого дома - русского кота с удивительной биографией. Имя его - КЫСЯ. Я знаю, что для нас, немцев, это достаточно сложнопроизносимое имя. Однако я надеюсь, что со временем вы научитесь называть его правильно. А теперь, с вашего разрешения, я представлю вас коту Кысе. Фрау Ингрид Розенмайер - шеф кухни и страж здоровья наших желудков...
        Фрау Розенмайер, тетка лет сорока пяти, совершенно серьезно сделала передо мной книксен и поклонилась мне. Я чуть не поклонился ей в ответ, да вовремя спохватился. А про книксен я от Шуры слышал. Он одной нашей девке показывал, а я был рядом...
        - Фрау Барбара Ковальска, - слегка иронично представил мне Фридрих молоденькую и жутко фигуристую польку. - Надеюсь, она не очень огорчится, когда узнает, что за тобой ничего не надо будет убирать! Как у меня записано... - Фон Тифенбах вынул из кармана куртки блокнот и заглянул в него: - Кыся все свои дела совершает только на свежем воздухе. Даже в петербургские морозы! Фрау Ковальска сегодня же сочинит для Кыси хорошую временную постель, а завтра мы поедем в одну из лучших фирм КошачьеСобачьей атрибутики и закажем там все, что нужно. Самого высшего качества.
        Посмотрел я на эту гиперсексапильную (по Человеческим параметрам) польку и вдруг увидел, как она мне нахально, поблядски подмигнула. А вслух сказала:
        - Ничего!.. Мы с ним оба славяне - договоримся. Да, Кыся?..
        Надо отдать этой Баське должное: «Кыся» она произнесла безошибочно. Очень симпатичная девка! Была бы она Кошкой, я бы ее... Тьфу, черт!.. Что за бредятина в голову лезет?!
        Фон Тифенбах вдруг удивленно посмотрел на меня и даже головой помотал, будто хотел стряхнуть с себя какоето наваждение.
        Неужели он понял, что я подумал о Баське?! Вот это да... Мамочки родные! Тут надо держать ушки на макушке. Такой восприимчивости я еще никогда не встречал. Это доступно только Коту, и только с очень высокоразвитой нервной организацией!
        А может быть, Фридрих фон Тифенбах в ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ был Котом? Шура же говорил, что существует такая теория - любое Живое Существо когдато, до своего рождения, уже имело ПРОШЛУЮ ЖИЗНЬ, в которой оно было совсем другим Живым Существом. Но время от времени во ВТОРОЙ ЖИЗНИ этого Существа проявляются признаки его ПЕРВОЙ ЖИЗНИ..
        К счастью, Фридрих не поверил в то, что ему померещилось, и продолжил представление:
        - Герр Эгон Лемке - человек с золотыми руками, Кыся! Именно он сделает для тебя маленькие окошечки внизу всех выходных дверей, включая гаражные ворота, чтобы ты мог входить в дом и выходить из дому тогда, когда это будет тебе необходимо.
        - Сегодня же и займусь, - улыбнулся мне этот Лемке, и я, не скрою, сразу же почувствовал к нему тепло и расположение. На что Фридрих, черт его побери, мгновенно отреагировал.
        - Убежден, что вы подружитесь, - сказал он слегка тревожно, будто чувствовал, что насильно вторгается в чьето сознание.
        Но взял себя в руки и широким жестом указал на хорошо одетого человека лет пятидесяти:
        - Ну и repp Франц Мозер - мой секретарь, шофер, мой добрый поверенный и спутник во всех поездках. За редким исключением, вроде моего сегодняшнего выезда. Герр Мозер очень не любит, когда я сам сажусь за руль. Он служит в этом доме уже двадцать лет...
        - Двадцать один год, - уточнил негромко герр Мозер.
        - Прошу прощения! - улыбнулся Фридрих. - Двадцать один год, и считает себя целиком ответственным за мою жизнь и мое благополучие.
        А вот тут...
        Тут я был вынужден изо всех сил сдержать себя, чтобы не напугать Фридриха!..
        Ибо, глядя на Франца Мозера, я всей своей Котовой сущностью, всем Богом данным мне ощущением ПРЕДВИДЕНИЯ и четким восприятием БУДУЩЕГО увидел перед собой улыбающегося, с мягкими и добрыми, слегка стертыми округлыми чертами лица, страшного Человека - неукротимо жаждущего смерти Фридриха фон Тифенбаха!..
        Но Фридрих всетаки чтото почувствовал, вдруг занервничал и МЫСЛЕННО спросил меня:
        «Что с тобой, Кыся? Тебе плохо?..»
        «Неважненько, - ответил я как можно спокойнее. - Наверное, не нужно мне было есть то пирожное с кремом...»
        «Ах, толькото? - успокоился Фридрих. - А мне уже черт знает что померещилось».
        И сказал всем вслух:
        - Итак, дипломатические церемонии закончены. Все остальное - в ходе совместного существования. А сейчас - Бася делает Кысе славянскую постель, герр Лемке - маленькие окошечки в дверях для свободного перемещения Кыси в пространстве...
        - Маленькими не обойдешься, - рассмеялся Лемке. - Вон какой здоровый Котяра! Я таких не встречал.
        - Я тоже, - сказал Фридрих. - Фрау Розенмайер занимается обедом, а вы, Франц, идете за мной и Кысей в кабинет. Машину в гараж поставите позже.
        И мы все пошли в дом. Каждый, куда ему было велено.
        В кабинете, от величины которого у меня просто крыша поехала, Фридрих негромко приказал Мозеру:
        - Свяжитесь с представителем фирмы Терезы Орловских и перенесите приезд тех двух филиппинок на следующую неделю. Это раз. Затем созвонитесь с администрацией «Тантриса» и от моего имени закажите на сегодняшний вечер стол для шести персон.
        - На который час? - спросил Мозер.
        - Часов на восемь, - ответил Фридрих.
        Фридрих еще отдавал какието распоряжения по дому, но я уже ни во что не врубался, а только смотрел на доброе, расплывчатое лицо Франца Мозера и видел перед собой убийцу Фридриха фон Тифенбаха!..
        А за Францем Мозером... Но мне это уже наверняка причудилось на нервной почве!.. Стояла чьято неразличимая тень - то ли Человека, то ли Явления, то ли - сгустка еще не произошедших событий...
        О, черт подери!.. Да что же это?! Ну как же Фридрих - такой умный, с такой потрясающей Контактной способностью - ничего не чувствует? Неужели двадцать один год ежедневного общения с Мозером напрочь притупили в нем все инстинкты самосохранения?.. И он по привычке скользит по поверхности сознания своего «шоферского секретаря», не давая себе труда заглянуть туда хотя бы немного поглубже...
        Ведь почувствовал же Фридрих, когда я на мгновение нечаянно представил себе эту польскую Баську Кошкой, которую я мог бы... А это куда более тонкий и сложный процесс, чем проникновение в сознание Человека, с которым общаешься двадцать один год. Вот ведь поразительное несоответствие - чем дольше общаешься, тем меньше чувствуешь! Я всегда считал наоборот...
        Но что это за тень позади Мозера?..
        Нет, братцы, пока я таким путем попаду в Петербург, я определенно свихнусь в этом чудесном доме.
        По старой домашней привычке я впрыгнул в кресло, покрутился там, перепрыгнул на подоконник, а затем снова вернулся в кресло.
        - Ты что, нервничаешь? - спросил меня Фридрих, когда Мозер, записав все поручения, вышел из кабинета.
        Я промолчал. Улегся в кресле и даже слегка прикрыл глаза, - дескать, «ни хрена я не нервничаю, думаю, как бы подремать...»
        - Кстати! - тут же откликнулся на мое вранье Фридрих. - Где бы ты хотел спать?
        Я моментально насторожился:
        - А где обычно спишь ты?
        - В своей спальне, на втором этаже. Рядом с ванной. Ты там еще не был?
        - Нет.
        - Пойдем покажу.
        - Не нужно. Потом. Просто скажи Басе, чтобы она постелила мне там же, - сказал я и подумал: «На всякий случай...»
        - У меня в спальне? - удивился Фридрих.
        Он даже обрадовался этому, а я подумал - вот ведь странная штука наша жизнь: сколько бы ни было вокруг тебя живых существ - Собак, Кошек, Котов, но если нет настоящей привязанности, я не говорю уже о любви, ты - ОДИНОК!
        Я подраскинул умишком и сообразил, что если я соглашусь спать в его комнате и если, не дай Бог, чтото начнет происходить, я могу не успеть... Что «происходить» и чего «не успеть», я себе пока еще не представлял.
        - Нет, - сказал я. - Спать я буду по другую сторону двери.
        Не желая объяснять истинных причин моего отказа спать с ним в его спальне, я прибавил, не солгав ни слова:
        - Мы так всегда в Петербурге жили. Плоткин - в одной комнате, а я в другой - у его дверей.
        Фридрих весело рассмеялся. Я даже и не думал, что в таком возрасте можно хохотать так самозабвенно!
        - Потрясающая идея пришла мне в голову! - еле выговорил Фридрих. - Как только в моей постели окажется ктото из дам и я, как обычно, к сожалению, буду вынужден признать себя несостоятельным, я же всегда смогу призвать тебя на помощь! А, Кыся? Помоему, замечательная идея!
        Я вежливо похихикал в ответ, а сам подумал: «Господи! Как говорится, „сохрани и помилуй!..“ Как было бы прекрасно, если бы моя помощь понадобилась только в этом случае!..»
        Для того чтобы скрыть свое смятение, я сделал вид, что разглядываю висящую на стене небольшую картинку, кстати, действительно оказавшуюся мне знакомой.
        - Нравится? - продолжая улыбаться, спросил меня Фридрих.
        - Очень! - искренне сказал я. - Это Матисс...
        Фридрих покачнулся и чуть не рухнул на пол!
        Он ухватился за спинку высокого кожаного кресла, стоявшего у письменного стола, и неловко упал в него, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в подлокотники кресла.
        - Что ты сказал?! - прошептал он, и я испугался, что его сейчас хватит кондрашка.
        Вот таких резких перепадов настроения у пожилых - что Котов, что Людей - я очень боюсь. Это просто невероятно опасно...
        - Я сказал, что это картина Матисса. Был такой французский художник... - попытался я его успокоить.
        - Ято это знаю!.. - негромко и почемуто очень тонким голосом прокричал фон Тифенбах. - А вот откуда это знаешь ТЫ?!
        Наверное, с того момента, как я чтото понял про Франца Мозера, я тоже находился на таком нервном вздрюче, что как только посмотрел на эту картинку, так в башке у меня открылась какаято створка, и в памяти неожиданно всплыли и картинка, и имя художника. У Шуры Плоткина было ужасно много очень красивых цветных альбомов, и мы с ним иногда рассматривали в них любимые Шурины картинки...
        Я поспешил объяснить это Фридриху, и он понемногу стал приходить в себя...
        - Это подлинник, - слабым голосом проговорил он, и я почувствовал, что он очень гордится этим словом.
        Я понятия не имел, что такое «подлинник», но переспрашивать не стал. «Подлинник» и «подлинник»... Подумаешь, невидаль! У нас с Шурой таких подлинников в альбомах было несколько сотен...
        Почему я спустя месяц после моего вселения в дом Фридриха фон Тифенбаха так подробно рассказываю о первом... вернее, о первых днях своего пребывания в Грюнвальде?
        Наверное, потому, что новизна увиденного, еще не притуплённая привычной будничностью, всегда требует некого выплеска на аудиторию. Начинаешь чувствовать свою исключительность. Вспомните время, когда поездка нашего Человека за границу была явлением редкостным и выдающимся. Этот же Человек, нашедший в себе силы вернуться домой, рта же не закрывал минимум в течение трех месяцев, рассказывая о своем пребывании ТАМ! От него же деваться было некуда!..
        А некоторые не умолкали до глубокой старости и самым естественным образом уходили в мир иной со словами: «...помню, когда мы в шестьдесят девятом году были в Варшаве...» И привет.
        Ну а вовторых, потому что все мои последующие открытия и ожидание грядущих событий, а также обретение некой прямой информации захватили меня целиком и круглосуточно заставляли быть в таком нервном напряжении, что я вокруг себя практически ничего, кроме этого - грядущего, не видел и не слышал.
        Признаюсь как на духу: я даже про Шуру Плоткина, даже про Водилу стал меньше думать... Тут я неверно выразился. Не меньше - реже. Но с той же тоской, с тем же беспокойством.
        
* * *
        
        Вечером Фридрих переоделся в какойто невзрачный костюмчик со свитерком, сверху натянул старую спортивную куртку весьма и весьма поношенного вида, сказал, что он эту куртку носит уже восемь лет и не представляет себе жизни зимой без этой куртки.
        Я вспомнил, как Шура истово отпаривал брюки, как тщательно завязывал галстук, как бережно доставал из шкафа свой единственный «выходной» пиджак в клеточку, когда собирался, по его выражению, «в люди». Эти сборы всегда носили характер маленького торжественного и веселого ритуала.
        Поэтому я спросил у Фридриха фон Тифенбаха - уверен ли он, что это та самая одежда, в которой нужно ходить вечерами по ресторанам? На что он легко ответил - эта одежда ему максимально удобна, а на так называемое светскиобщественное мнение ему наплевать. Он не собирается уподобляться мужу своей дочери - Гельмуту Хартманну, который зимой ходит в норковой шубе мехом наружу, чтобы все видели, как он богат!
        - Более пошлого зрелища, чем мужик в норковой шубе, придумать нельзя, - сказал Фридрих. - Увидишь - обхохочешься! Но если ты настаиваешь, я могу надеть чтонибудь другое...
        - Нет, нет! - поспешил ответить я. - Мне лично ты во всем этом очень нравишься. И куртка тебе удивительно идет...
        Потом со второго этажа мы спустились на лифте (!) в широченный гараж, где, кроме «роллсройса», стояли еще две машины - американский джип «грандчероки» и черный «Мерседес500». Хорошо, что Шура когдато выучил меня всем маркам автомобилей!..
        За рулем «роллсройса» нас уже ждал герр Мозер.
        Дом профессора фон Дейна действительно оказался совсем рядом. Очень красивая, прекрасно одетая Таня и профессор, в строгом черном пальто и «бабочке» вместо галстука, уже ждали нас на улице.
        Профессорский дом я увидел только из машины. В отличие от забора фон Тифенбаха профессорский заборчик был чисто символической оградой, а небольшой участок перед домом ярко освещен.
        Дом был, прямо скажем, не слабый. Раз в десять лучше дома Шредеров, но зато на несколько порядков пожиже тифенбаховского!
        Затянутый на зиму голубым прорезиненным брезентом бассейнчик, конечно, не шел ни в какое сравнение с фантастическим бассейном фон Тифенбаха. Я сегодня бегал пару раз гадить в сад (мне герр Лемке любезно показал, где это лучше всего делать...) и видел этот бассейн. Подогретая вода парит в морозном воздухе, и вплывать в этот бассейн можно прямо из домашнего бассейна, величиной со всю нашу с Шурой петербургскую квартиру. В саду же бассейн такой, что в нем можно спокойно проводить олимпийские соревнования по плаванию!
        Когда Таня и профессор сели к нам в машину, Фридрих воскликнул:
        - Таня, вы просто ослепительны! Интересно, Фолькмар понимает, какая женщина согласилась считать его своим другом?
        - Я еще не в полной мере осознал это, но уже беспредельно счастлив, - сказал профессор.
        - Прелестный ответ, - улыбнулся фон Тифенбах. - Да! Я позволил себе пригласить на ужин еще и свою дочь с ее мужем. Надеюсь, вы не против? Тем более что Таня до сих пор с ними не знакома. Они приедут прямо в «Тантрис». Им очень полезно изредка общаться с интеллигентными людьми.
        Одно немаловажное и случайное наблюдение! При упоминании о дочери Фридриха и ее мужа затылок герра Франца Мозера сказал мне гораздо больше, чем если бы я сейчас смотрел ему в глаза.
        Глядя в затылок Мозера, уверенно ведущего машину, я вдруг почувствовал странную, неясную, недобрую связь между Мозером и мужем дочери Фридриха, которого я никогда в глаза не видел...
        - Фолькмар, вы еще не были с Таней в «Тантрисе»? - спросил Фридрих фон Тифенбах.
        - Нет, туда мы еще не добрались...
        - Какое счастье! Значит, для Тани и Кыси я буду первооткрывателем этого роскошномещанского чуда света, этого парадиза нуворишей, заезжих голливудских гастролеров и членов королевских фамилий карликовых государств третьего сорта. Во всем мире ресторанов «Тантрис», кажется, всего четыре... Не помните, Фолькмар?
        - Помоему, пять.
        - Небольшая разница. Так вот, эти рестораны сами выращивают для себя продукты, скот, сами добывают в морях рыбу, лангустов, сами возделывают поля... Все для себя делают сами! Поэтому цены у них невообразимые, порции - микроскопические, а тарелки такие огромные, что каждая из них могла бы служить взлетнопосадочной площадкой для среднего вертолета. Так что, Таня и Кыся, приготовьтесь к ресторанному аттракциону. Это такой «Диснейленд» для богатых взрослых идиотов. Но вкусный «Диснейленд»... Франц!
        - Слушаю вас, repp фон Тифенбах, - откликнулся Мозер.
        - Вы предупредили администрацию «Тантриса», что, если в зале будет хоть один репортер, я подам на них в суд?
        - Предупредил.
        - Превосходно, - сказал Фридрих и добавил, обращаясь к Тане и фон Дейну: - А то стало противно выходить из дому! Мне абсолютно все равно, что обо мне напишут в очередной раз и как я буду выглядеть на фотографии, напечатанной, предположим, в «Бильде». Но сегодня со мной вы, Таня, и вы, Фолькмар, и мне совсем не хотелось бы, чтобы эти жалкие людишки трепали ваши имена в своих косноязычных репортажах.
        - Не думайте об этом, Фридрих, - очень серьезно сказала Таня. - Мое знакомство с вами, как и ваша дружба с Фолькмаром, делает нам честь, которой мы рады гордиться.
        Фон Тифенбах всплеснул руками и спросил меня:
        - Кыся! В России все женщины такие, как Таня?
        Я предусмотрительно промолчал. Фон Тифенбах благодарно поцеловал Тане руку, и на этой благостной ноте мы подъехали к «Тантрису»...
        В ресторане я не был никогда в жизни. Наша шашлычная на проспекте Науки с ее хозяином и шефповаром Суреном Гургеновичем, где я частенько промышлял жратву для себя и для случайных приятельницКошек, конечно, ни в какое сравнение с таким рестораном идти не могла! Как бы там Сурен Гургенович ни тужился...
        Один подъезд к «Тантрису» чего стоил! В маленьком дохлом закутке, рядом с широченной и прекрасной Леопольдштрассе - главной улицей Швабинга, одного из самых престижных районов Мюнхена, - стояло специально выстроенное здание ресторана «Тантрис» со своей автомобильной стоянкой.
        Въезд на стоянку и вход в «Тантрис» были «украшены» группой огромных, величиной в человеческий рост, уродливых цементных чудовищ с крыльями.
        Спустя несколько дней, когда мы с Фридрихом вспоминали этот поход в «Тантрис», Фридрих объяснил мне, что это сильно уменьшенные и очень плохо исполненные копии с парижских химер и пифий, стоящих на соборе Парижской Богоматери. И даже показал фотографии этих отвратительных штук в одной большой книге про Францию.
        ... То ли полная смена обстановки, то ли неожиданный и резкий переход в другой жизненный ранг, то ли мое неподтвержденное и подозрительное Открытие Франца Мозера и Явление неясной Тени за его спиной, причудившееся мне сегодня в кабинете фон Тифенбаха, то ли все, вместе взятое, помноженное на дикую нервную усталость от напряженно прожитого дня, но к «Тантрису» я уже подъехал в таком взвинченном состоянии, что задние лапы мелко дрожали, уши невольно прижимались к затылку, по спине волнами пробегал холодок, а клыки обнажались сами собой...
        А тут еще эти мерзкие и страшные чудища с крыльями! .
        В тот момент, когда мы все вышли из машины, изза этих жутких французских крылатых гадов навстречу нам выскакивает какойто тип и сдавленным голосом вопит:
        - Фон Тифенбах!..
        Краем глаза я вижу, как этот тип двумя руками поднимает на уровень своего лица какоето оружие, чтото сверкает молнией, и я, ослепленный вспышкой и яростью, наугад взвиваюсь навстречу выстрелу, как тогда на автобане - на Алика и его бесшумный пистолет!..
        Я лечу вперед всеми четырьмя лапами, с когтями, выпущенными на всю длину, с одной мыслью в воспаленном мозгу: «Не промахнуться!.. И сразу задними лапами - по горлу!.. По горлу!!!»
        Но уже в воздухе я натыкаюсь на чтото металлическостекляннопластмассовое, успеваю передней левой лапой располосовать этому типу шею, а правой намертво вцепляюсь в его одежду...
        Эта хреновина, пахнущая не оружием, а чемто вроде этого, падает на камни, и я одновременно слышу звук разбивающегося стекла, хруст пластмассы, панический визг этого типа и Танин истошный крик порусски:
        - Кыся!!! Отпусти этого идиота!.. Кыся, родненький, не трогай его!..
        А у меня в глазах - автобан, Водила с пулей в животе, залитый кровью Алик и его пистолет с глушителем, из которого продолжают сверкать смертоносные вспышки...
        Я чувствую, как Таня двумя руками отрывает меня от этого визжащего болвана, и в ту же секунду понимаю, что принял вспышку фотоаппарата за выстрел из пистолета с глушителем...
        Сады меня покидают, и я безвольно повисаю в Таниных руках, как мокрая тряпка.
        С разных сторон одна за другой следуют еще несколько таких вспышек, но я уже ни на что не реагирую. Даже на то, что фон Тифенбах забирает меня у Тани, гладит меня, прижимает к себе, успокаивает.
        А в это время разражается скандал с репортерами, профессор фон Дейн грозится вызвать полицию, а Фридрих еще ласковее прижимает меня к себе и тихо шепчет мне на ухо:
        - Успокойся, Кыся... К сожалению, я уже привык к таким сценам. Просто меня еще никто никогда не защищал. Ты - первый... Это из области - «Своих не закладывают», да, Кыся?
        - А черт его знает, из какой это области!.. - Я все никак не могу прийти в себя.
        
* * *
        
        Потом мы вчетвером сидели в роскошном зале ресторана «Тантрис» и ждали дочь Фридриха и ее мужа. Они опаздывали.
        Скандал у входа в ресторан был замят. Фоторепортеры принесли герру Фридриху фон Тифенбаху свои извинения, а фон Тифенбах - свои соболезнования по поводу ранения одного из них и гибели его фотоаппарата. Пострадавший прикладывал к шее носовой платок и с совершенно базарноторгашескими интонациями твердил, что погибшая камера была почти новая и что он теперь будет без нее делать, он понятия не имеет...
        Правда, когда Фридрих из жалости выписал ему чек на три тысячи марок, тот схватил этот чек так, что стало сразу ясно: его камера стоила раза в два меньше.
        За столом я сидел вместе со всеми - на высоком детском стуле. Таким образом, я по грудь возвышался над скатертью и мог бы есть прямо из тарелки. Если бы там хоть чтонибудь было!
        Изза соседних столиков на меня сначала поглядывали с недоуменным раздражением, а потом узнали Фридриха и между собой стали тихо говорить про него и про всех нас гадости. Тексты были такие, за которые морду бьют!
        Счастье, что никто из моих спутников этого не слышал. Это мог услышать только я, но затевать драку со всем рестораном было просто элементарно глупо.
        - Что вы хотите?! Это же выживший из ума сам Фридрих фон Тифенбах, - говорили за одним столом.
        - Посмотрите, во что он одет! Это при егото миллионах! - говорили за другим столом. - Жалкий фигляр...
        - Пусть это прозвучит кощунственно, но сегодняшние потомки наших древних германских аристократических родов - вырожденцы! Достаточно посмотреть на этого старого плейбоя - фон Тифенбаха! - злобствовали за третьим столом.
        - Слушайте! Но ведь это же тот самый русский кот, которого еще вчера рекламировали газеты и телевидение!..
        Во время всех предыдущих перешептываний я сидел на своем стуле как изваяние - не шевельнув ни ухом, ни кончиком хвоста. Но последняя фраза Человека, говорившего обо мне, автоматически повернула меня в его сторону. Еще Шура говорил, что испытание славой и популярностью - самое тяжкое испытание...
        Я повернулся, чтобы рассмотреть Человека, узнавшего меня, а увидел входящих в зал «Тантриса»...
        ... ХОЗЯИНА И ХОЗЯЙКУ ДЖЕННИ - ОЧАРОВАТЕЛЬНОЙ СОБАЧКИ, КАРЛИКОВОГО ПИНЧЕРА, С КОТОРОЙ Я, ПОСЛАВ К ЧЕРТЯМ ВСЕ УТВЕРЖДЕНИЯ УЧЕНЫХ О НЕВЕРОЯТНОСТИ СМЕШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ РАЗНЫХ ВИДОВ, НЕЗАБЫВАЕМО НЕЖНО ПЕРЕСПАЛ В ЕЕ СЕРЕБРИСТОМ «МЕРСЕДЕСЕ», В ТРЮМЕ РУССКОГО КОРАБЛЯ, КОГДА МЫ ВМЕСТЕ ПЛЫЛИ ИЗ РОССИИ В ГЕРМАНИЮ!!!
        Я тут же вспомнил ночной корабельный бар, злую рожу Хозяина Дженни, заплаканное лицо Хозяйки и тоненький, захлебывающийся лай Дженни...
        Мне даже сейчас показалось, что я слышу этот лай.
        Фридрих тоже увидел входящих в зал и сказал Тане и фон Дейну:
        - А вот и Моника с Гельмутом! Не помню случая, чтобы они не опоздали.
        «Во, бля!.. - как говорил Водила, когда случалось чтото неожиданное. И в большинстве случаев потрясенно добавлял: - Ну, ёбть!!!»
        Так, оказывается, Хозяйка Дженни - дочь Фридриха фон Тифенбаха? А ее муж, этот жлобяра, у которого мы с Дженни золотую зажигалочку «Картье» скоммуниздили, - зять Фридриха?!
        Мне снова послышался голосок Дженни. Не хватает еще, чтобы у меня на нервной почве начались слуховые галлюцинации!.. Мало того, я даже почувствовал ЕЕ запах! Мамочки родные... Что творится на белом свете! Ну и ресторанчик!..
        - Познакомьтесь, пожалуйста, - говорит Фридрих, и наши все встают изза стола. Один я продолжаю сидеть в полном охренении, потому что все сильнее и сильнее начинаю чувствовать запах Дженни! - Моя дочь - Моника фон ТифенбахХартманн и мой зять - Гельмут Хартманн. С Фолькмаром вы знакомы уже тысячу лет, а это его приятельница и ассистент, очень симпатичный мне человек - доктор Таня Кох, - улыбается Фридрих.
        Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не покидает ощущение присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:
        - А это мой друг - Кыся. И пригласил я вас, чтобы мы могли сегодня отпраздновать его появление в моем доме!
        Моника и Гельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул, сказал:
        - Я много раз бывал в «Тантрисе» и сидел за одним столом и с английскими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о министрах и членах нашего бундестага...
        «Но никогда сам не платил по счету!» - МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон Тифенбах.
        - Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все сюда собрались, - весело проговорил Гельмут и слегка брезгливо переспросил: - Как, вы сказали, ее зовут, Фридрих?
        - ЕГО зовут Кыся, - жестко произнес фон Тифенбах. - Или, если вам угодно, - Мартын.
        От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнес мое настоящее имя.
        И тут происходит самое потрясающее событие всего вечера!
        Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой модной сумки Моники фон ТифенбахХартманн раздается уже не кажущийся мне, а самый настоящий, истерическиторжествующий лай Дженни, в котором я слышу:
        - Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да выпустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..
        Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни, как Моника сама открывает свою необъятную сумку, и оттуда, буквально птичкой, прямо на стол выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и какимто розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток, моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в море всего лишь двре суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке...
        Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком «Спасите собачку!!!» бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какойто мудак уже порывается звонить в полицию!
        Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятия, и на глазах всего «Тантриса», прямо на столе мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан, женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку, а Моника в растерянности шепчет:
        - Боже... Что она наделала в моей сумке!..
        Гельмут пытается извиняться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять - не повредит ли это ему в дальнейшем? От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенноошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих - нормальные, я бы даже нахально сказал, наши Люди, - ржут как сумасшедшие!
        - Прости меня, папочка, - чуть не плачет Моника. - Она с утра была так возбуждена... Так не хотела оставаться дома...
        - Значит, она чтото предчувствовала, - смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.
        - Да, да!.. - кричит мне понашему, поЖивотному, Дженни. - Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня чтото должно произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в «Тантрис», я места себе не находила!.. Мартынчик! Я так счастлива...
        Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу - сменить скатерть и приборы.
        - Я прошу простить нас, Фридрих, - кисло улыбаясь, говорит Гельмут. - Честно говоря, когда я согласился взять Дженни с собой, я рассчитывал оставить ее в вашей машине под присмотром вашего шофера...
        - Но, ты знаешь, папа, Дженни почемуто совершенно его не выносит!.. - удивленно сказала Моника фон ТифенбахХартманн.
        - Еще бы! - понашему сказала мне Дженни. - Я тебе потом коечто порасскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье мое, давай смотаемся лучше под стол? А то я чувствую себя, как на выставке...
        - Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце концов, Фридрих пригласил сюда всех ради меня... - ответил я ей.
        - Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим - главное, чтобы папа Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится, - сказала Дженни.
        На секунду мне показалось, что Фридрих всевсе понимает, о чем мы говорим с Дженни! Он так точно ухмыльнулся ее последним словам, что мне даже не по себе стало.
        - Ребята! - сказал он нам. - А почему бы вам не побыть вдвоем, раз уж вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а я прикажу подать вам туда все, что вы пожелаете.
        О, черт возьми! Неужели ему доступна и наша - Животная Волна?! Ведь это совершенно иной способ общения! Ничего себе!.. Такого я еще не встречал ни у Котов, ни у Людей.
        В довершение всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние греховные мысли о Баське Ковальской - «если бы та была Кошкой...», внимательно посмотрел ему в глаза и сказал пошелдрейсовски:
        - Помоему, ты перешагиваешь грани возможного.
        На что он мне МЫСЛЕННО, четко и внятно ответил:
        - Ты мне льстишь, Кыся. Но слышать это приятно.
        
* * *
        
        Скатерть была длинная, почти до пола, и как только мы с Дженни оказались под столом среди пяти пар ног, Дженни тут же тяжело и часто задышала, брякнулась на пол и предложила немедленно трахнуться!
        К моему удивлению, она проявила такую, я бы сказал, агрессивную настойчивость, что мне ничего не оставалось делать, как поставить Дженни в максимально удобное для меня положение и незамедлительно приступить к сексуальнополовым действиям.
        ... Потом мы изпод скатерти видели еще ноги пяти или шести кельнеров, суетившихся вокруг нашего стола, слышали обрывки незначительных разговоров и за весь вечер были потревожены всего два раза.
        Первый - когда Фридрих нагнулся к нам и спросил, что мы будем есть, и я заказал себе любимый теперь мной «татарский бифштекс», но без приправ. И один из кельнеров еще минут десять пытался выяснить, из какого мяса мне его приготовить.
        А бедная Дженни получила сверху от Моники заранее принесенную горсточку какогото сухого дерьма с витаминами, которое хоть и называлось невероятно пышно - «Фолькорнфлокен мит Гемюзе унд Фляйги», - но в рот его взять было невозможно.
        Поэтому, несмотря на строжайшие запреты есть чтолибо, кроме этого «Фолькорн...» и так далее, Дженни с аппетитом волкодава стрескала половину моего сырого фарша потрясающей свежести и вкусноты, сказав, что только со мной она познает счастье как в любви, так и во всем остальном...
        Во второй раз Фридрих заглянул под скатерть и предложил мне посмотреть, как подают здесь вино.
        - Вылезай, не пожалеешь, - пообещал он мне.
        Я позвал Дженни с собой. Но она, точно повторив мои словечки, услышанные от меня еще на корабле, заявила, что все эти «понты» и «примочки» она видела уже раз сто. Это занятие и зрелище для идиотов вроде ее Хозяина - Гельмута Хартманна. Лучше она, Дженни, пока немного передохнет, а вот когда я снова вернусь под стол после того спектакля, который я увижу там наверху, она мне такое расскажет, что у меня шерсть встанет дыбом!..
        Я вылез изпод стола как раз в тот момент, когда Специальный Винный кельнер, даже одетый иначе, чем остальные кельнеры, в белых нитяных перчатках, показывал фон Тифенбаху бутылку, завернутую в крахмальную салфетку с монограммой «Тантриса», но так, чтобы этикетка была видна.
        - Нет, нет! - отказался Фридрих. - Истинный знаток - герр Хартманн. А мне, пожалуйста, потом - доппельводку.
        Винный кельнер почтительно поднес бутылку Гельмуту. Тот с преувеличенным вниманием прочитал наклейку, ну очень важно кивнул головой, и этот Спецкельнер открыл бутылку своим Спецштопором и подал Гельмуту пробку. Гельмут понюхал пробку, поднял глаза к потолку и понюхал еще раз, чтобы ничто не отвлекало его от истинной оценки того, что он нюхает. И снова кивнул головой.
        Тогда Винный кельнер налил в бокал, который привез на столике вместе с вином, самую что ни есть малость этого вина и стал разглядывать его на свет.
        Фридрих фон Тифенбах и Таня Кох сдерживались из последних сил, чтобы не расхохотаться в голос. Профессор упрямо смотрел в стол, не поднимая глаз ни на Хартманна, ни на Спецкельнера.
        Но на этом спектакль не кончился! Спецкельнер глубоко вдохнул и, стоя у нашего стола, задумчиво, исполненный, как цитировал когото Шура Плоткин, «титанического самоуважения», сделал крохотный глоток из бокала. Но не проглотил, а както пожевывая губами, втер это вино в полость всего своего рта.
        От этого зрелища меня чуть не вытошнило!.. А Хартманн смотрел на Спецкельнера так, словно ждал, что тот сейчас упадет замертво.
        Но этот храбрец выстоял, поднял глазки к небу, помедлил, убедился в том, что вино не отравленное, и налил такую же лилипутскую порцию в бокал Хартманна.
        Хартманн проделал то же самое. Только сидя. И наконец изрек:
        - Да!
        И Спецкельнер, в своих белых нитяных перчатках, стал разливать это вино по бокалам, стоящим на нашем столе.
        Фридрих фон Тифенбах весело посмотрел на меня и МЫСЛЕННО произнес:
        - Я не помню случая, чтобы Гельмут хоть когданибудь сказал: «Нет!» И потребовал бы другое вино. Несмотря на все его состояние - дома, явные и тайные банковские счета здесь, в Швейцарии, в Люксембурге, несмотря на удачливые миллионные махинации с налогами, - он раб! Он по сей день боится метрдотелей и кельнеров дорогих ресторанов, и независимо от своей врожденной хамской жестокости - тоже, кстати, признак раба, - он заискивающе разговаривает с шоферами такси, подделываясь под их, как он считает, «простонародный» сленг. А это уже неистребимая рабская психология. Какое счастье, что у Моники нет от него детей! Я был бы вынужден любить своих внуков, зачатых пошлым, наглым и трусливым рабом, и с ужасом ждать, когда в них проявится отцовская наследственность...
        Он погладил меня по загривку и спросил, будто извинился:
        - Не очень сложно для тебя?
        - Нет, - ответил я ему. - Когдато мы с Шурой о чемто подобном уже говорили. Конечно, без «банковских счетов» и «миллионных налогов», на совершенно других заморочках, но суть была та же. А в России у нас этих примеров - на каждом шагу!..
        - Я бы хотел познакомиться с твоим Шурой...
        Тут у меня даже сердце ёкнуло! Но Фридрих, слава Господу, ничего не заметил и сказал:
        - Ладно... Отправляйся к Дженни. Она - единственное пристойное существо в той семье. - Он рассмеялся и спросил: - Кстати, Кыся, а возможен роман, предположим, между Котом и Собачкой?
        - Возможен, - коротко ответил я и спрыгнул под стоя.
        Уж больно мне не терпелось услышать рассказ Дженни. Однако как только я оказался под столом, отдохнувшая и нажравшаяся моего фарша Дженни тут же стала быстро дышать и валиться на спину. Кто ее научил этим Человеческим глупостям?..
        Но я легонько прихватил ее зубами за шкирку, поставил на ноги, встряхнул пару раз как следует и сказал, что ни о каком сексе речи быть не может, пока я не услышу то, от чего у меня должна «шерсть встать дыбом», как она мне сама обещала!..
        
* * *
        
        От первой половины ее рассказа - не встала у меня шерсть дыбом.
        То ли я уже интуитивно был подготовлен к чемуто подобному, то ли за последнее время попривык к Человеческим подлостям. Как выражается Шура Плоткин - «адаптировался». Начиная еще с того момента, когда в Петербурге эти сволочи Пилbпенко и Васька впервые отловили меня сеткой, чтобы продать на смерть в Институт физиологии... И до последнего, жуткого, кровавого ночного боя на мюнхенском автобане!
        Нет! Тут я не прав...
        Последней Человеческой подлостью в МОЕЙ жизни было требование какихто русских властей не оперировать моего Водилу в Германии, а срочно отправить его подыхать в Петербург. Дескать, денег у них нет платить немцам за операцию Водилы. А сгонять специальный самолет из Петербурга в Мюнхен и обратно - на это у них, у подонков, деньги нашлись! Только бы мой Водила не успел рта раскрыть.
        История же, рассказанная моей подругой Дженни под столом одного из самых дорогих ресторанов мира - «Тантриса», поражала своей банальностью, как сказал бы умный Шура Плоткин. Правда, от этого она не становилась менее подлой и опасной. Тем более что почти все участники этого сюжетца или сидели за столом, под которым Дженни все это мне рассказывала, или находились неподалеку.
        Я не оговорился, сказав «почти все участники». Одного из персонажей назревающих событий не было ни здесь, ни поблизости.
        По всей вероятности, как предположила Дженни, этот «персонаж» или валяется сейчас у себя на кушетке в своей однокомнатной квартирке в БергамЛайме - есть такой хреновенький райончик Мюнхена. Мы туда зачем то ездили с Хельгой Шрёдер. Он напоминает район старой Выборгской стороны в Петербурге - от «Крестов» до затруханного довоенного мрачного кинотеатра «Гигант»,.
        Или же скорее всего этот «персонаж» сейчас находится в Зальцбурге, в Австрии. Это всего сто двадцать километров от Мюнхена, и там у этого «персонажа» есть постоянный хахаль - молоденький торговец овощами и фруктами на Ратушной площади.
        Так вот, этот «персонаж» - Амалия Мозер, двадцатидвухлетняя дочь нашего шофера Франца Мозера, еще год тому назад заодно на всякий случай спуталась с мужем Моники фон ТифенбахХартманн - Гельмутом Хартманном и, как она теперь утверждает, от него забеременела. Врет, мерзавка, без зазрения совести!..
        И вот тут Дженни поклялась чем угодно, что если Амалия и беременна, то не иначе как от того юного австрийского овощника, а не от Гельмута! Но зальцбургские мама и папа фруктового хахаля даже слышать не хотят об этой мюнхенской шлюхе. Поэтому в смысле австрийского замужества Амалии ни хрена не светит.
        Вот она и наплела Гельмуту, что беременна от него! Но это, дескать, все - фуфло и панама... От Гельмута даже травка не вырастет! Если бы он был способен к деторождению, то у Фридриха фон Тифенбаха были бы уже десятилетние внуки. И Дженни это очень хорошо знает, потому что вместе с Моникой была уже сто раз у всяких «фрауенартцев» - женских докторов и гинекологов, и те в один голос утверждают, что у нее - Моники фон ТифенбахХартманн - все в абсолютном порядке. А дело в ее муже, в этом слабаке - Гельмуте. А тот сам идти к врачу не хочет и орет на бедную Монику, что во всем виновата она! Особенно он стал на нее наезжать после того, как эта сикуха Амалия, дочка Франца Мозера, сказала, что она от него забеременела...
        От всех этих семейных сплетен у меня голова пошла кругом! Я уже почти ни черта не понимал - кто может забеременеть, кто - нет, а от кого трава не растет, и поэтому не выдержал и рявкнул на Дженни:
        - Не отвлекайся, дуреха! Не замусоривай рассказ никчемными дурацкими подробностями. Ближе к цели!..
        - Это не дурацкие подробности, а необходимые детали сюжета! - огрызнулась на меня Дженни с видом оскорбленного критикой автора. - Заткнись и слушай!!!
        Причем, надо отметить, огрызнулась так, что я даже почувствовал к ней уважение как к бескомпромиссному бойцу.
        - Все, все!.. - Я тут же сдал позиции. - Слушаю в оба уха!
        А еще через минуту рассказа Дженни у меня действительно оба уха вытянулись, как у осла, а рот сам по себе раскрылся от удивления по самое некуда!.. Но это было удивление, смешанное с уважением к самому себе. Не подвела меня моя КотовоКошачья интуиция, не обмануло меня мое НЕОБЪЯСНИМОЕ ПРЕДВИДЕНИЕ, когда мне почудилось, что Франц Мозер жаждет смерти Фридриха фон Тифенбаха!
        Оказывается, Мозер пригрозил Хартманну, что раздует такой скандал, что Гельмут вообще лишится всего - домов в Швейцарии и Италии, ибо один по сей день официально принадлежит фон Тифенбаху, а второй в качестве свадебного подарка был преподнесен Фридрихом своей дочери Монике.
        Грюнвальдский же дом Хартманнов наверняка отойдет «Хипобанку», давшему на его строительство достаточно жесткий и, до сих пор не выплаченный кредит. Ну а то, что партнеры Хартманна по бизнесу немедленно постараются, от него избавиться - тут нет никаких сомнений! Вопервых, им надо будет сохранить в чистоте имя своих фирм, объединенных в концерн мирового значения, а вовторых, пока Гельмут Хартманн был зятем Фридриха фон Тифенбаха, это придавало сугубо коммерческому предприятию в кругах высшего эшелона власти необходимый вес и иллюзию стабильности, несмотря на достаточно одиозное звучание имени самого Фридриха фон Тифенбаха...
        Я почувствовал, что еще мгновение - и моя голова развалится на тысячи маленьких кусочков!
        - Заткнись!!! - заорал я на Дженни что было силы. - Умоляю, замолчи немедленно!.. А то я тебе сейчас так наподдам - своих не узнаешь!..
        Тут же приподнялась скатерть, и к нам под стол заглянули встревоженные Фридрих, Таня и... Моника!
        - Вы ссоритесь? - спокойно спросил меня Фридрих.
        - Нет, нет, - быстро ответил я. - Не волнуйся!
        А Дженни, умница, конспиратор маленький, демонстративно лизнула меня в нос - дескать, «Аллес ин орднунг!». Все в порядке, понашему.
        Таня и Моника облегченно улыбнулись, а Фридрих внимательно посмотрел мне в глаза. Однако они тут же оставили нас снова вдвоем.
        - Продолжай, - сказал я Дженни. - И давай самую суть. Не отвлекайся, малыш, ради Бога!
        - Ну вот... Я и говорю, как только Гельмут перестанет быть мужем Моники фон Тифенбах - он сразу перестанет быть комунибудь нужен. И он это сам отлично понимает...
        - Короче, - прошипел я.
        - Господи, Мартынчик... Да что же это с тобой?
        - Еще короче!
        - Пожалуйста! Франц Мозер и Гельмут Хартманн сговорились взорвать Фридриха фон Тифенбаха.
        - Чтооо?! - Мне показалось, что я ослышался.
        - Они сговорились взорвать Фридриха, - повторила Дженни. - Старик обожает новогодние фейерверки, и у него в гараже огромные запасы всяких ракет, хлопушек, петард... Мозер сам привозил ему эти штуки из магазина. Так что все подумают, что Фридрих собственноручно взорвал себя от неосторожного обращения с этими новогодними радостями идиотов!
        - Тэкс, - сказал я. - И как же это они собираются сделать?
        - А очень просто, - легко ответила Дженни, словно речь шла о предстоящей прогулке. - Наш засранец еще в Петербурге очень скрытно контактировал со своими русскими партнерами по бизнесу и был в дико нервном состоянии изза отправки какогото груза в Германию. Именно тогда он и устроил этот хай в «Астории» по поводу той зажигалки от «Картье». Помнишь, я тебе еще на корабле рассказывала?..
        - Помню, помню, давай дальше!
        - У этих же своих русских партнеров он приобрел большую деревянную куклуматрешку, которую у нас в Германии называют почемуто «Бабушка»... Причем эта «Бабушка» была с лицом вашего президента. Так вот, внутри этой куклы - жуткой силы взрывающееся вещество с малюсеньким радиоприемником. И отдельно от куклы он получил небольшой пультик, вроде радиотелефона. Это и есть дистанционное взрывное устройство с радиусом действия свыше пяти километров!.. Я сама слышала, когда его инструктировали русские.
        - Значит, если мы с тобой здесь, в «Тантрисе», нажмем кнопочку, то в Английском парке может взлететь на воздух Китайская башня?
        - Запросто! - сказала Дженни.
        - Но зачем, зачем все это?! Не проще ли ему развестись с Моникой и жениться на этой курве - дбчке Мозера?! Почему нужно обязательно убивать Фридриха?! - в отчаянии простонал я.
        - Ну, Мартынчик... Ну как же ты не понимаешь? - поразилась Дженни и посмотрела на меня, как на дефективного. - А наследство? Все эти картины, разные безделухи, которые Фридрих покупает на всех аукционах мира за какието сумасшедшие деньги! А его родовой замок на Ригзее под Мурнау, прямо на берегу озера?! В котором он, кстати, сделал бесплатный музей для всех желающих, чего даже я понять не могу!.. Он там и служащих всех оплачивает, и замок, построенный восемьсот лет тому назад, выглядит у него как новенький... Да, в конце концов, ваш дом в Грюнвальде, где ты сейчас живешь, это же все тоже входит в наследство. А все вместе - это десятки и сотни миллионов марок!..
        - Но при смерти Фридриха это все будет передано Монике! - тихонько взъярился я, чтобы не пугать всех сидящих над нами.
        - А Моника умрет от разрыва сердца на похоронах Фридриха, - спокойно сказала Дженни. - У них уже все продумано и подготовлено. И выглядеть это должно совершенно оправданно - дочь не перенесла смерти отца. И все наследство получит Гельмут!
        Я почувствовал, что эту фразу Дженни повторила с чужого голоса, и тут же спросил ее, слегка обнажив клыки от злости:
        - От кого ты это слышала? Откуда ты все это знаешь?!
        - С тех пор как у Гельмута сорвался последний бизнес с русскими - кажется, по дороге из Петербурга в Мюнхен пропал ужасно ценный груз, за доставку которого практически нес ответственность наш Гельмут, - у Франца Мозера и Гельмута только и разговоров про то, как заполучить все наследство Фридриха и Моники. А совсем недавно они написали завещания друг для друга.
        - Кто? - не понял я. - Гельмут и Мозер?
        - Мартынчик! Ну при чем тут Мозер?! Гельмут написал завещание в пользу Моники, а Моника подписала завещание в пользу Гельмута. У нас так всегда делается...
        - И конечно, это была идея Гельмута? - спросил я.
        - Конечно! - подтвердила Дженни. - И насколько я поняла - все, что останется от Фридриха и Моники, будет разделено на две равные части - Гельмуту и Мозеру с дочкой. Как бы то ни было, но они все станут невероятно богаты!..
        Я так и присел на хвост!
        Ах, не зря я сегодня утром в кабинете у Фридриха почувствовал... Или ощутил?,. Или увидел?.. Пожалуй, и ОЩУТИЛ, и УВИДЕЛ, и ПОЧУВСТВОВАЛ чьюто ТЕНЬ за спиной Франца Мозера! Ах, не зря мне почудилась ЭТА ТЕНЬ!..
        И вдруг будто молния пронзила мне мозг!
        Вот когда у меня встала шерсть на загривке и вовсю забарабанил кончик хвоста по полу!..
        «Стоп! Стоп!.. Стоп!!!» - сказал я сам себе и срывающимся от волненияголосом стал умолять Дженни:
        - Солнышко мое!.. Деточка любимая... Девочка моя ненаглядная! Ради всего святого, Дженни, пупсинька, вспомни, пожалуйста, когда твой Хартманн, узнал о том, что тот груз, за который он должен был нести ответственность, исчез?
        - Ну, Мартынчик... Это было так давно! Очень мне нужно помнить про дела этого паршивца и хама!.. -капризно и легковесно отмахнулась Дженни.
        Наверное, уважающему себя Коту такие штуки делать непозволительно. Но у меня просто не было другого выхода! Я моментально придавил Дженни к полу двумя лапами, не скрою, изрядно выпустив когти, навалился на нее и прошипел в самое ее Собачье ухо:
        - Если ты, сучка Грюнвальдская, не вспомнишь то, о чем я тебя спрашиваю, то я в одну секунду перекушу твою тощенькую шейку, и первым трупом во всей вашей фамильной истории окажешься ты! Ясно тебе, дура?!
        Дженни испугалась, заплакала. Жалко ее было - сердце разрывалось! Но, повторяю, у меня не было другого выхода.
        И снова приподнялась скатерть, и к нам заглянул Фридрих. Всетаки интуиция у него развита безукоризненно! Любой Кот может позавидовать.
        Я тут же сделал вид, будто трахаю Дженни. А что мне оставалось делать? Тем более поза уже почти соответствовала...
        Фридрих удивленно и уважительно сделал брови «домиком», пробормотал почемуто пофранцузски «Миль пардон...», опустил скатерть и вернулся наверх - в круг родных, друзей и врага.
        - Ну?! - Я наложил свои клыки на шею Дженни. О, черт меня побери... Что же я делаю? Ну а если она действительно не помнит? Не губить же девку понапрасну? Да еще такую симпатягу!..
        - Сейчас... Сейчас!.. Я, кажется, вспомнила... - всхлипывая, провякала полузадушенная Дженни. - Мы приплыли из Петербурга в Киль... Потом целый день ехали в Мюнхен. А о пропаже груза он узнал на следующий день, рано утром...
        Теперь у меня не было никаких сомнений - Гельмут Хартманн, хозяин карликового пинчера дамского пола Дженни, муж Моники фон ТифенбахХартманн и зять САМОГО Фридриха фон Тифснбаха, был одним из главных «заказчиков» по переправке ста килограммов «нашего» кокаина из Петербурга в Мюнхен, а там - бог весть еще куда... Это он, Гельмут Хартманн, - один из тех, у кого руки по локоть в крови моего Водилы! Это на его совести должна лежать смерть нашего русского дурака шоферюги Лысого, ради нескольких тысяч вонючих долларов ввязавшегося в гнусную, убийственную авантюру!..
        Это он виновен в том, что милая, худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза от Афганистана и Абхазии, от Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика - холодного и профессионального убийцу - именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле...
        
* * *
        
        Я облизывал с ног до головы испуганную, рыдающую Дженни, просил у нее прощения - дескать, все от нервов, все от нашего российского дурацкого неумения разрешать конфликтные ситуации путем мирных переговоров... Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна мысль - не справиться мне одному со всей этой, хреновиной на ихней территории! Происходило бы это у нас на пустыре или вообще в Питере - другое дело. Атут, наверное, придется подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда, Рэкса!..
        - Что же ты молчала до сих пор... милая? - как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово «кретинка» на слово «милая». - Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды... А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!
        - Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. - восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.
        Но, поняв, что у меня сейчас нет никакого желания «слиться с ней в едином экстазе», как когдато говорил Шура, перешла на совершенно деловой тон:
        - Боже мой, Мартынчик! Ну подумай сам: кому я могу все это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня всетаки водили на случку, - так ему бесполезно чтолибо вообще говорить...
        - Какому еще «болвану»? - удивленно спросил я.
        - К такому же, как я, карликовому пинчеру - Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше, чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же - истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает...
        Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни еще чтото такое болтала, но я уже слушал вполуха.
        В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха...
        ...как уберечь Монику?..
        ...как связаться с полицейским Рэксом?..
        ...как, в конце концов, мягко выражаясь, нейтрализовать Хартманна и Мозера?..
        - Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? - спросил я у Дженни.
        - Что?.. - переспросила Дженни.
        - Я спросил: любишь ли ты Монику? - разозлился я.
        - Очень! - искренне воскликнула Дженни. - А Гельмута - видеть не могу!!!
        Ох уж эти мне высокородноэкзальтированные особы! Проще надо быть, милые дамы, проще...
        - Прекрасно, - сказал я. - А как ты относишься к Фридриху фон Тифенбаху?
        - С грандиозным уважением!
        - Узнай, где Гельмут хранит матрешку и пультик к ней, которые он привез из России. И упаси тебя Боже к ним притрагиваться! Поняла?
        Дженни закивала своей изящной головкой. Ну как я мог пригрозить ей, что перекушу ее тоненькую прелестную шейку?! Господи, ну не сволочь ли я после этого?! Тьфу! Сам себе противен...
        - Дженни, лапочка! И не затягивай, умоляю тебя...
        - А как мне это тебе сообщить?
        - Через пару дней я найду тебя сам.
        - Аллес кляр! - сказала Дженни, что понашему, порусски, означало «Все ясно!».
        
* * *
        
        На обратном пути от «Тантриса» в Грюнвальд я мысленно попросил Фридриха приказать Мозеру не обгонять машину Моники и Гельмута. Мне хотелось увидеть их дом и запомнить к нему дорогу. Я же обещал Дженни, что наведаюсь к ним в ближайшее время...
        ... А потом, уже к ночи, когда мы с Фридрихом остались во всем доме только вдвоем, мы поднялись на лифте к спальне, у дверей которой стояла миска с чистой водой и было постелено сложенное в несколько раз клетчатое мягкое одеяло.
        - Это для тебя, как ты и просил, - сказал мне Фридрих. - А теперь я хотел бы тебя коечему научить. Идем.
        Мы прошли в спальню. Над прикроватным столиком с очками Фридриха, маленьким радиоприемником с часами, таблетками, книгой и бутылкой минеральной воды в стену был вмонтирован небольшой пульт с тремя кнопками величиной с пиджачные пуговицы.
        Две кнопки, красная и голубая, были расположены в ряд и чуть выше третьей кнопки - желтой. Под желтой кнопкой в кружочке с кофейное блюдечко было высверлено штук сто маленьких дырочек - словно небольшое ситечко.
        - Эта прелестная женщина, фрау Шрёдер, с гордостью говорила, что ты превосходно пользуешься дистанционным пультом управления телевизора. Сам включаешь, сам выключаешь, сам меняешь программы. Это верно?
        - Да, - ответил я. - Верно и удивительно несложно.
        - Превосходно! В таком случае мои объяснения будут предельно лаконичны. Красная кнопка - включение специальной системы полицейской охраны всего дома, сада, прилегающих служб, ограды, ворот и так далее... Вплоть до каждого окна в отдельности.
        Фридрих нажал красную кнопку, и она вдруг засветилась изнутри мягким слабым розовым светом.
        - Вот теперь мы с тобой под охраной специального отдела нашей грюнвальдской полиции. И пока мы с тобой не нажмем вот эту голубую кнопку, к нам сюда никто не сможет проникнуть. Ну уж если ухитрится все таки, его здесь уже будут ждать очень решительные ребята из этого специального отдела. Я надеюсь, что именно таким способом сумею сберечь и знакомого тебе Матисса, и Пикассо, и Дюрера, и Сезанна, и еще многих и многих... И ряд работ Эгона Шиеле - я его очень люблю! Прелестный был немецкий художник начала века. Я тебе его потом обязательно покажу. Поразительно современен! Да мало ли что хотелось бы уберечь от грязных, вороватых рук... Мы с тобой смотаемся какнибудь в наш фамильный замок на Ригзее. Я там устроил небольшой музейчик для местных жителей и туристов и изредка пополняю его за счет своей домашней коллекции...
        - А что это за желтая кнопка? - спросил я.
        - А эта кнопка - дань моей старческой трусости, - грустно сказал Фридрих. - Именно тебе я и хотел поручить эту желтую кнопку. Мне шестьдесят пять, и я прожил бурную и прекрасную жизнь! По сей день меня не покинуло ни одно желание молодого человека. К несчастью, мне уже недостает сил для исполнения этих желаний, и это меня безумно огорчает и старит еще больше!.. Знаешь, когда я почувствовал себя стариком? Когда три года назад особая летная комиссия отобрала у меня пилотское свидетельство, посчитав, что я и так на два года превысил свой возрастной летный ценз. И я был вынужден продать свой самолет...
        - Ага!.. - подхватил я, лишний раз поражаясь своей догадливости. - И этой желтой кнопкой ты теперь вызываешь наемный самолет, как такси? Да?..
        Я тут же понял, что «обгадился - по самое некуда!..», как говорил Водила. А ведь Фридрих не рассмеялся надо мной, не заржал, как это сделал бы Руджеро Манфреди, не ухмыльнулся, как Шура, не огорчился моей ошибке, как огорчились бы Таня Кох или Хельга. Вот что значит действительно воспитанный и высокообразованный Человек! Я же видел, каких трудов ему стоило сдержать улыбку, но он этого себе не позволил ни на миллионную долю секунды!..
        - Нет, Кыся, - спокойно и мягко сказал мне Фридрих. - Наемный самолет я вызываю обычно по телефону. А эта желтая кнопка - для моментального вызова «Нотартца».
        Это поихнему - «скорая помощь».
        - А вот эти маленькие дырочки - переговорное устройство, - добавил Фридрих. - Как только мы нажмем желтую кнопку, нас тут же спросят: «Что с вами, герр фон Тифенбах?» Если я буду в состоянии ответить, они приедут минуты через четыре. Если я уже не смогу ответить, они примчатся сюда через две минуты. Не больше. К сожалению, последнее время я стал почемуто больше нервничать... Ночами, когда я остаюсь совсем один, в голову начинает лезть черт знает что - какаято неясная тревога, мне становится трудно дышать... И в сердце вползает страх смерти!.. Страх, разрушающий разум, логику мышления, трезвость оценок... Я начинаю лихорадочно вспоминать всех, кто умер, не дожив до моего возраста, тупо подсчитываю, на сколько лет я пережил того или иного своего приятеля, и это, я чувствую, действительно приближает меня к смерти... Вот я и боюсь, что не успею нажать эту желтую кнопку. Пожалуйста, Кыся, если ты вдруг увидишь, что мне плохо... очень плохо, - нажми эту желтую кнопку и отключи полицейскую сигнализацию.
        Значит, он тоже в какойто степени обладает Нашим даром ПРЕДВИДЕНИЯ!.. А то откуда бы эти ночные нервные всплески, ужас надвигающейся смерти?.. Он недостаточно отчетливо понимает то, что ПРЕДВИДИТ, но на то он и Человек, а не Кот. Но зато какой Человек!
        - Не беспокойся, Фридрих, - максимально спокойно сказал я. - Все сделаю вовремя. Тут, как говорят в России, «муха не пролетит»! А если ты почувствуешь себя неважненько (я сознательно употребил такое легкомысленное словечко - для успокоения Фридриха...) в гостиной или в кабинете, или в бильярдной, или в келлере?
        - Эта кнопка продублирована во всех комнатах, ванных и туалетах, - смущенно улыбнулся Фридрих. - Я тебе потом все покажу. Да, кстати, ты не голоден? После «Тантриса» это совершенно нормальное явление.
        - Нет, спасибо, - ответил я вежливо. - Как раз «Тантрисом» я абсолютно сыт.
        И улегся на свою клетчатую постель, зазывно пахнущую польской сексапилочкой Баськой Ковальской. Фридрих присел передо мной на корточки, осторожно погладил меня за рваным ухом и тихо сказал:
        - Ты даже не представляешь себе, Кыся, как я тебе благодарен за сегодняшний вечер... А теперь я пойду приму душ. Не возражаешь?
        - Нет, - муркнул я ему в ответ и с жалостью проследил, с каким трудом он разогнулся и выпрямил ноги.
        Фридрих ушел в ванную, а я лежал и думал, что сыт не только «Тантрисом», но и всей рухнувшей на меня сегодня информацией - и той, которую я сам ПРОЧУВСТВОВАЛ, и той, которую слышал от Дженни, да, пожалуй, и той, которую только что мне грустно поведал Фридрих...
        Как же мне связаться с Рэксом?! Неужели он не догадается внушить своему Человеку, что меня следовало бы навестить? Догадался же он позвонить Шрёдерам!.. После той чудовищной ночи на автобане, ейбогу, я вправе рассчитывать хоти бы на небольшое внимание немецкой полиции...
        Теперь самое главное - не упустить момент вероятного взрыва! Точнее, момент попытки убийства Фридриха. Естественно, что Фридриху я даже слова про это не вымолвил! Хватит того, что он сам чтото ощущает и пребывает в достаточно нервном состоянии. Не хватает еще мне подливать масла в огонь...
        Как его оставишь в таком состоянии, рядом с этими суками? Мало мне было своей российской преступности, - я теперь, кажется, и в немецкую вляпываюсь...
        Ладно, разберемся. Значит, эти гады хотят взорвать Фридриха в то время, когда он в Рождественскую ночь станет запускать в небо эти огненные штуки...
        Стоп! Стоп!.. Стоп!!! В какую ночь - в Рождественскую или Новогоднюю?! Вот где нельзя завалить ухо! Ведь еще Таня Кох говорила, что между Рождественской ночью и Новогодней - вроде бы целая неделя... Вот, елкипалки, где можно пролететь, «как фанера над Парижем»!..
        Как бы не вышло, что я буду готовиться к взрыву в Новогоднюю ночь, а он раздастся в нашем доме на неделю раньше - в Рождественскую.
        Завтра же выяснить, сколько суток осталось до Новогодней ночи, а сколько до Рождественской! Господи, да у нас в Петербурге ни одному Коту в голову не придет даже думать, которая из этих ночей раньше и чем они вообще отличаются друг от друга!.. А здесь вот - приходится. И не просто так, из пресловутого Кошачьего любопытства, а ради спасения Человеческой жизни и самого себя - я же буду рядом с Фридрихом в момент взрыва. Да хотя бы ради того, чтобы Моника фон ТифенбахХартманн не умерла от «разрыва сердца» на могиле своего отца...
        Честно говоря, после всего того, что я сегодня услышал под столом «Тантриса» от Дженни, - я совершенно не против взрыва. Только взрыв этот должен произойти чуточку раньше, чем Фридрих запустит свою первую ракету в ночное праздничное небо. И совсем, в другом месте. Ну совершенно не там, где рассчитывают это сделать Гельмут Хартманн и Франц Мозер...
        
* * *
        
        Уже на следующий день произошло маленькое событие, которое утвердило меня в правильности моего решения...
        Но сначала - об обстановке в доме.
        Во всех многочисленных выходах в сад, внизу дверей и гаражных ворот уже были аккуратно вырезаны небольшие квадратные проходы, сквозь которые я мог покидать дом и возвращаться в него, когда мне вздумается. Сверху этих проходиков герр Лемке предусмотрительно прикрепил заслонки из плотных листов резины, против никчемушных сквозняков. Мне же было достаточно слегка надавить головой или лапой на нижний край заслонки, и она любезно отгибалась, пропуская меня туда, куда мне нужно
        Каждый служащий дома фон Тифенбаха имеет свой автомобиль. Не очень новый, не очень дорогой, но собственный. И когда служащие ездят на них по Фридриховым делам, то Фридрих оплачивает им и бензин, и какуюто «амортизацию». Что это такое - понятия не имею.
        Так вот, фрау Ингрид Розенмайер, кухарка, уже с раннего утра успела смотаться в ближайшую лавочку и накупила мне разных ихних немецких и английских Кошачьих жратв...
        Можно так сказать - «жратв»? Или нужно говорить «жратвы»?.. Ладно, наплевать... Купила она «Катценменю алле зортен» - то есть «Кошачье меню всех сортов» и «Кэтс динер» - «Кошачий обед». И еще «Мультивитаминпасте» фирмы «Гимперт». И бутылку той же фирмы под названием «Тринкмильх». Что значит - «Питьевое молоко». Кретины, а какое еще может быть?.. Кстати, вполне приличное! Это был единственный продукт из купленных, который мне хоть както подходил. На все остальное я, к огорчению фрау Розенмайер, даже смотреть не мог.
        Слава Богу, к завтраку в это время в столовую спустился Фридрих и предложил мне на выбор пару венских сосисок или половину свежей форели. Здесь эта рыбка в большой чести! Я сожрал и то и другое и выхлестал целую бутылку этого «гимпертовского» молока для Котов.
        Фрау Розенмайер увидела, сколько я сожрал только за один завтрак, запаниковала и заперлась в кухне с карандашом, бумагой и электронным калькулятором. У Шуры Плоткина - точно такой же... А через час сложнейших расчетов она представила Фридриху новую повышенную смету на питание, которую Фридрих не глядя утвердил.
        Герр Лемке поинтересовался у меня - хороши ли размеры проходов в дом и из дома, и я в благодарность теранулся своим рваным ухом о брючину его комбинезона.
        Баська, стерва, совершенно бесцеремонно опрокинула меня на ковер в гостиной, где орудовала огромным пылесосом, и стала гладить меня по животу, все больше и больше опуская свою блудливую ручищу в промежность моих задних лап, прямо ТУДА!.. Да еще при этом, нахалюга, пришептывала:
        - Ах, мне бы такого хлопака!.. Ну и яйки!.. Как у хорошего мужика... Зобачь, маш бабо пляцек!..
        Я от нее еле вырвался. Лапы дрожат, хвост - трубой, ТАМ - все звенит! Поставь пять Кошек в ряд - ни одной мало не будет!
        А что такое «маш бабо пляцек», я только потом сообразил. Это вроде нашего «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».
        Уже в саду, когда мы с Фридрихом выходили пройтись по Грюнвальду, встретили мы и Франца Мозера. Они перебросились с Фридрихом двумятремя ничего не значащими словами, и Мозер решил меня погладить. Но я непроизвольно прижал уши к затылку, слегка приподнял шерсть на загривке и совсем немножко показал ему свои клыки.
        Мозер в испуге отдернул руку. И в то же мгновение я ПОЧУВСТВОВАЛ, что он ПОЧУВСТВОВАЛ во мне ВРАГА!
        Я отчетливо понимаю всю полуграмотность и нелепость построения последней фразы. Наплевать! Стиль мне потом Шура выправит, когда я доберусь до Петербурга. А пока - пусть будет так. Так хоть и неграмотно, но максимально точно.
        Перед выходом из дома, в прихожей величиной с гостиную Шрёдеров, из высокой ажурнолитой круглой бронзовой корзины, в которой торчали зонты и трости, Фридрих вытащил одну трость с желтой костяной ручкой и сказал мне:
        - Я хочу показать тебе наш Грюнвальдский лес. К несчастью, он излишне цивилизован - водопровод, дорожки, туалеты, указатели, но все же это - лес. И превосходный! У меня там уйма знакомых деревьев, которые состарились со мной...
        И тогда я подумал, что Человек, способный искренне сказать такую фразу, достоин счастливой и нескончаемой жизни! И мой долг Котагражданина...
        Не хочу впадать в излишнюю патетику, но Я буду не Я, если этим тварям - Хартманну и Мозеру - не заделаю такую козу, как выражался Водила, что чертям тошно станет.
        Когда мы вышли за калитку, Фридрих меня сразу же предупредил:
        - Кыся, не откажи в любезности, пожалуйста, иди рядом со мной. Не убегай далеко. Здесь очень многие выгуливают своих собак и...
        - Не боись, Фридрих! - прервал я его в нашей с Шурой российской манере. - Всех ваших Собак я видел в гробу и в белых тапочках.
        - Как?! - не понял Фридрих. - В каких тапочках?! Повтори, пожалуйста, еще раз.
        - Ну, это только так говорится, - поспешил я его заверить. - Дескать, пусть только сунутся!..
        - Прелестно, - сказал Фридрих. - Я ценю твою храбрость, но все же попрошу тебя держаться рядом со мной.
        Причем это было сказано тоном, противоречить которому просто не имело смысла.
        И я пошел рядом с Фридрихом, поражаясь такому отточенному сочетанию интеллигентной вежливости с непреклонной волей Человека, привыкшего к неукоснительному исполнению своих распоряжений.
        Разные мелкие приключения начались сразу же, как только мы направились к лесу.
        Откуда ни возьмись, перед нами вдруг возникла очень пожилая и очень высокая дама с аккуратно уложенными букольками седых волос. Дама была завернута в красное клетчатое одеяло - точно такое же, как и то, на котором я спал сегодняшней ночью. В одной руке дама держала длиннющую коричневую сигарету, вставленную в полуметровый мундштук, а в другой руке - туго натянутый поводок, уходящий кудато в траву.
        Поначалу я подумал: там, в траве, пасется или писает Собачка этой дамы. А еще лучше бы - Кошка... Повел носом, принюхался - ни хрена подобного. Ни Собакой, ни Кошкой и не пахло. А пахло какимто неведомым мне зверем. Причем запах был с явным оттенком опасности...
        Дама вежливо поздоровалась с Фридрихом, тот поклонился ей, и в это время на звук голоса дамы из травы вынырнуло НЕЧТО! - чтото коричневое, узкое, длинное, очень хвостатое, стелющееся по самой земле и с такими злобными зубками на маленькой мордочке, что у меня мороз пошел по спине! Мало того, ОНО лишь увидело нас, как тут же бесстрашно рванулось ко мне, сверкая клыками и яростными глазками!
        Не скрою, от неожиданности я шарахнулся метра на полтора вверх и минимум метра на два в сторону! Но дама привычно оттащила от нас свою зверюгу, извинилась и пошла. А эта узкая Меховая Гадина все оглядывалась на меня, словно сожалела, что ей не дали мной перекусить...
        - Что это?.. Кто это?.. - в растерянности спросил я у Фридриха.
        - Это баронесса Штраль со своей ручной норкой, - ответил Фридрих. - Не обращай внимания. Ей уже за восемьдесят, она вегетарианка и один из самых активных членов партии «зеленых». Сейчас это очень модно, вот она и завела себе живую норку... Ты испугался?
        - Очень уж неожиданно, - промямлил я. - Такого я еще никогда не видел...
        Я хотел было еще чтото сказать Фридриху, но в этот момент неподалеку от нас остановился «фольксвагенпассат» и изза руля вылез немолодой человек со странно знакомым лицом. Он неторопливо обошел свою машину, открыл пассажирскую дверь, и оттуда с громким лаем выскочила огромная овчарка и помчалась мне навстречу!..
        Тутто и произошло то событие, с которого я начал свой рассказ о следующем дне после посещения «Тантриса».
        Вот когда я наконец понял подлинный смысл слова «аристократ»!
        Не «аристократ» - владелец роскошных домов в Мюнхене, Италии и Швейцарии...
        Не «аристократ» - родовой наследник разных там озерных замков и многомиллионного состояния, которое позволяет ему мотаться по всем аукционам мира - по какимто там «Сотби» или «Кристи», как говорил профессор фон Дейн, и, не считая бабок, покупать все, что ему там приглянется...
        Нет, это был истинный АРИСТОКРАТ ДУХА - боец и заступник, не ведающий ни преград, ни страха! Как Шура Плоткин... Как Водила!
        Но мне Фридрих фон Тифенбах показался еще более героическим - потому что в отличие от Шуры и Водилы он был маленьким, щуплым, нездоровым, и за его худенькими плечами было шестьдесят пять лет навыхлест прожитой жизни!..
        Когда Фридрих увидел, как на меня мчится огромная овчарка, он, ни на секунду не задумавшись, заслонил меня своим телом, поднял над головой трость и бросился вперед - на овчарку, превосходящую его и в росте, и в весе по меньшей мере в два раза.
        - Прочь!!! -. грозно закричал Фридрих и замахнулся тростью на огромную овчарку.
        Но эта овчарка была, видать, так тренирована, что совершенно не обратила ни малейшего внимания на замечательного и решительного Фридриха фон Тифенбаха, грудью вставшего на мою защиту. В гигантском прыжке она просто взвилась в воздух и с ходу перепрыгнула через моего Фридриха с его задранной вверх тростью!
        Это было такое кино!.. Такое кино!.. Обалдеть!!!
        По воздуху летит громадная овчарка...
        ...маленький Фридрих, как курица, спасающая своего цыпленка, заслоняет меня телом и пытается поразить тростью летящую по небу Собаку...
        ...а от «фольксвагенапассата» к нам троим прытью несется немолодой полный человек со знакомым лицом и вопит на весь Грюнвальд:
        - Кыся! Кыся!.. Ты что, не узнал?! Это же Рэкс! Это же Рэкс!..
        
* * *
        
        Потом мы все четверо гуляли по Грюнвальдскому лесу.
        Мы с Рэксом впереди, Фридрих с Клаусом (так звали полицейского хозяина Рэкса) - чуть сзади.
        Рэкс рассказал мне, что после первого звонка к Шрёдерам на следующий день Клаус позвонил им вторично. Но не с утра, лишь вечером, после работы. Наверное, тогда, когда мы с Дженни ужинали в «Тантрисе».
        Как я понял из описаний Рэкса, к телефону подошел Руджеро и с презрительной гордостью лакея сообщил, что «интересующий вас Кот уже приобретен ни больше ни меньше, как самим герром Фридрихом фон Тифенбахом»! И добавил, павлин несчастный, что адресов и телефонов своих постоянных клиентов фирма «Шрёдер и Манфреди» никогда никому не дает. И с чисто итальянским хамством повесил трубку.
        Но Клаус только посмеялся и через свою полицейскую службу в три секунды узнал наши грюнвальдские координаты. Однако решил не звонить, а просто подъехать в Грюнвальд на следующий день. Им с Рэксом дали отгул за два лишних ночных выезда на задержание трех албанцев, пытавшихся ограбить «Шпаркассу» - это вроде нашего «Сбербанка», и на усмирение не в меру разбушевавшихся нескольких бритоголовых сопливых неонацистов в районе Рамерсдорфа у общежития югославских и турецких беженцев.
        Вот они с Клаусом й решили повидать меня в свой редкий выходной день. Ну а если не удастся, - потому что про фон Тифенбаха всегда говорят черт знает что, - просто погулять вот по этому Грюнвальдскому лесу. Подышать свежим воздухом...
        Но, на счастье, Рэкс первым увидел меня из машины и, как он заявил, чуть ли не сам остановил «фольксваген»!
        Тут он, помоему, на радостях малость приврал, но я был так рад его видеть, что не обратил на это никакого внимания.
        - Знаешь, Кыся... Мне все время чудилось, что ты зовешь меня! Особенно сегодня ночью. Поэтому я и настоял на этой поездке... - удивленно проговорил Рэкс.
        - Рэксик! Корешок ты мой немецкий!.. Если бы ты только знал, как ты был прав! Я мечтал о встрече с тобой...
        И я рассказал Рэксу все.
        Я рассказал Рэксу все - вплоть до мельчайших подробностей своего разговора с Дженни вчера под столом, вплоть до моих собственных ОЩУЩЕНИЙ и недобрых ПРЕДВИДЕНИЙ.
        Я только одного не сказал Рэксу - то, что я трахал Дженни. И тогда, на пароходе, и вчера вечером, под столом в «Тантрисе». Я совершенно не знал, как он к этому отнесется и нет ли в Германии какогонибудь специального закона, запрещающего Котам трахать небольших Собачек даже тогда, когда Собачки этого хотят сами. А Рэкс хоть теперь вроде и другприятель, а всётаки - Полицейский. Так что насчет разных там отношений с Дженни пока надо помалкивать в тряпочку. «Знакомая Собачка» - и все!
        Рэкс очень внимательно меня слушал, ни разу не перебил, только все время понемножку писал то на пенек, то на кустик, то на дерево - отмечал территорию. Чтобы грюнвальдские Собаки не оченьто задирали хвост. А когда я закончил, Рэкс в очередной раз задрал заднюю лапу на какойто куст и так серьезносерьезно говорит:
        - Информация, Кыся, грандиозная! Теперь нужно подумать, как со всем этим справиться. С тех пор как с твоей легкой лапы у меня появился ДВУСТОРОННИЙ КОНТАКТ с Клаусом, работать стало неизмеримо легче! Но иногда в нем происходят какието психологические срывы, он перестает меня понимать так, как нужно, и начинает пороть отсебятину. Изза этого, несмотря на его очень серьезный опыт работы в полиции, мы нетнет, да и попадаем в дурацкое положение... Но тут я надеюсь, что мне удастся все объяснить ему с максимальной для него доступностью, и мы сегодня же вечером и займемся этим делом. Тут уж, как говорится, поставлена на карту честь всей германской полиции!..
        Не прошли мы и двадцати метров, как Рэкс снова задрал лапу, сикнул пару раз на поваленный и полусгнивший ствол сосны и так задумчиво сказал:
        - Единственное, что мне пока пришло в голову, то, что ты напрасно попросил Дженни поискать эту «Бабушкину бомбу» в доме у Хартманнов. Я думаю, что эта «Бабушка»... или, как вы, русские, говорите, «матрешка» со взрывчаткой уже давно находится в вашем доме. Наверняка Мозер ее спрятал там, где герр Тифенбах...
        - Фон Тифенбах, - поправил я Рэкса.
        - Прости, пожалуйста. Где герр фон Тифенбах хранит свою новогоднюю пиротехнику. - И будучи неуверен, что я понял это слово, пояснил: - Ну, эти свои ракеты... Фейерверк... Поищи, но...
        Тут Рэкс снова на чтото поднял заднюю лапу и дословно повторил слова, которые я вчера сказал Дженни:
        - Поищи, но упаси тебя Господь - ничего не лапай. У нас этим занимается специальный отдел. А там ребята с очень высокой квалификацией. И то время от времени происходят трагические ошибки.
        Спустя часа полтора, нагулявшись по лесу, мы все четверо оказались в чистенькой придорожной пивнушке, где моего фон Тифенбаха знали как облупленного, и хозяева пивной стояли буквально на ушах, только чтобы поймать взгляд Фридриха. Не скрою, мне это безумно понравилось! Щура наверняка обвинил бы меня в снобизме, и я был рад, что он никогда об этом не узнает...
        Кстати, выпить пива нас всех пригласил Клаус. На мгновение Фридрих почувствовал себя неловко - у него не оказалось с собой денег, но Клаус даже слышать ничего об этом не хотел и заплатил за пиво сам, из своей полицейской зарплаты.
        Мы с Рэксом, нашлявшись по лесу, набегавшись и, не скрою, наигравшись и напрыгавшись, дико устали и теперь без сил валялись у стола Клауса и Фридриха.
        Рэкс вообще нахально похрапывал, а я, положив голову на могучую Рэксову лапу, в сладкой полудреме слушал, как Клаус рассказывал Фридриху про всякую там преступность...
        Рассказал, как недавно в Мюнхен прилетал сам Бернд Шмидбауэр - координатор секретных служб при Управлении канцлера Германии, собрал всю Баварскую КРИПО - криминальную полицию и горько сетовал на растущую преступность и увеличивающееся количество террористических актов. Мне эти цифры, которые называл Клаус, ни хрена не говорили, а Фридрих только удрученно и скорбно покачивал головой. Особенно когда Клаус стал рассказывать о поджогах общежитий для беженцев, о погромных выходках новых националистов, об уличных нападениях, на иностранцев, разных там рыданиях по поводу годовщины смерти Рудольфа Гесса или празднования дня рождения Адольфа Гитлера...
        - Хотите забавную историческую справочку? - невесело усмехнулся Фридрих.
        - С удовольствием! - ответил Клаус и заказал еще по кружке пива.
        - В начале века Мюнхен, наравне с Парижем, был культурным центром Европы. - Фридрих отхлебнул свежего пива. - Со своими бредовыми теориями искусства и политики сюда съезжались неординарные личности всего света. Кыся, проснись!.. Слушай! Тебя, как русского, это тоже касается. В то время здесь работали Кандинский и братья Бурлюки, жили поэт Рильке и такой писатель, как Томас Манн... И в тринадцатом году на Шляйсхаймерштрассе, 34, поселился молодой созревающий политический экстремист - «Адольф Гитлер, художник архитектуры из Вены», как он представлялся. Но самое замечательное, что несколькими годами раньше на этой же Шляйсхаймерштрассе в доме номер 106 уже жил совершенно созревший экстремист - repp Майер. Потом он стал больше известен как Владимир Ленин. Не помню, кто из англичан сказал, что мировая трагедия заключалась в том, что и Россия, и Германия в лице Ленина и Гитлера нашли двух исключительно одаренных политических гангстеров, обладавших волей к власти, развитой до уникальной степени!..
        Почему меня, русского Кота, это должно было касаться, я так ни хрена и не понял... А вот Клаусу это показалось очень интересным.
        - Я даже не знал, что они жили на одной улице! - признался Клаус. - Согласитесь, это достаточно символично...
        - Возможно, возможно... - рассмеялся Фридрих. - Давайте вернемся в наши времена. Судя по тому, что вы мне рассказали в лесу про это Кысино дело с кокаином, я понял, что в Германии вовсю орудуют и иностранные банды. Кто же это? Откуда?.. Если это, конечно, не секрет...
        - Никакого секрета нет. Это было уже сотни раз опубликовано и нами, и американцами... Каждое пятое преступление - дело рук российской мафии. Каждое седьмое - польских бандитов. Плюс итальянцы, которые в Германии попросту «отмывают» деньги. А албанцы, а чехи, а румыны?! Не выпить ли нам по третьей кружечке, герр фон Тифенбах?
        - Вы на менято посмотрите! Я вообще не понимаю, как в меня влезли уже две кружки?! А вы еще по третьей предлагаете...
        - Но вы же баварец! - воскликнул Клаус.
        - Черт с вами!.. Давайте по третьей. Только теперь плачу я!
        - У вас нет денег. Вам нечем платить, - рассмеялся Клаус.
        - Здесь мне поверят в долг. Здесь меня знают...
        - Вас повсюду знают, - сказал Клаус. - Но платить буду я.
        Неожиданно я услышал, как прекратилось похрапывание Рэкса, и насторожился. И правильно сделал! Потому что Рэкс, не открывая глаз, мысленно спросил меня:
        - Мой - по третьей заказал?
        - Да, - ответил я.
        - Пора выводить его на свежий воздух. К тому же он еще и за рулем, засранец!
        - Да ладно тебе, - возразил я. - Пусть выпьют. Смотри, как они дружно треплются...
        - Тебето «ладно». Вы со своим вернетесь и спать ляжете, А мой еще дома наверняка бутылку «Августинера» примет и потом ничего не поймет из того, что я буду ему объяснять про ваши дела! - огрызнулся Рэкс. - Лучше бы водки выпил немного! Он от пива всегда тупеет. Это в нем - чисто баварское...
        
* * *
        
        На следующий день, ошиваясь в кухне в ожидании завтрака, я совершенно случайно из разговора Баськи Ковальской с фрау Розенмайер узнал, что до Рождества Христова осталось одиннадцать дней.
        И хотя Баська мне изрядно мешала - все время норовила залезть рукой между моих задних ног и с дурацким хохотом пощекотать меня ТАМ (пришлось даже слегка куснуть ее!), - я все же умудрился сообразить, что до ПЕРВОЙ вероятности взрыва осталось совсем немного времени. То есть у нас с Рэксовой полицией в запасе было всего десять ночей!..
        Сумел ли Рэкс рассказать все толково своему Клаусу или нет, я понятия не имел. Отнесся ли Клаус серьезно к рассказу Рэкса, - я тоже не знал.
        Тем более я категорически не был убежден, что даже если Клаус и поймет Рэкса так, как нужно, сумеет ли он это объяснить своим коллегамполицейским? Что он им скажет?.. Что ему его Собака Рэкс сообщила тото и тото, а Рэксу это сказал один его знакомый русский Кот, которого информировала другая маленькая Собачка?.. Это он им скажет?!
        Так его через пять минут его же коллеги упекут в психиатрическую лечебницу, и бедный, абсолютно нормальный Клаус выйдет из этой «психушки» на волю не раньше чем месяца через три. А за это время...
        Ну уж дудки! Как говорил мой петербургский приятель бесхвостый КотБродяга: «Сам себе не поможешь - никто тебе не поможет!»
        Сразу же после завтрака нам позвонила Моника и сказала, что позавчера в «Тантрисе» папа говорил, что они с Кысей собираются в новый роскошный СобачьеКошачий магазин в НойеПерлахе - чтото приобретать Кысе. А так как Гельмут забрал «мерседес» на целый день и вернется домой не раньше полуночи, то не могли бы папа с Кысей заехать за ней и Дженни, чтобы вместе посетить этот магазин? Говорят, что зима будет очень холодной, и Моника хочет купить для Дженни меховые чулочкисапожки на все четыре лапы и не обычную стеганую попонку, а пальтецо на настоящем меху с рукавами и капюшоном. И для того чтобы нас не задерживать, они с Дженни будут ждать нас у дома...
        Мне это было сильно на лапу - лишний раз повидать Дженни и коечто уточнить, и поэтому я попросил Фридриха согласиться на совместную поездку.
        
* * *
        
        ... Мы еще только подъезжали к дому Хартманнов, когда я увидел, что Моника безуспешно пытается отогнать какогото сексуально озабоченного кудлатого Пса, крупнее меня раза в два, который нагло лез к Дженни под хвостик своим тупым, мерзким и похотливым носом!..
        Я в машине прямо заметался от злости! Не буду скрывать, еще и от того, что мне показалось, будто Дженни не так уж активно сопротивляется половым притязаниям этого лохматого говнюка...
        Как только Мозер остановил машину у действительно чудовищно безвкусных ворот дома Хартманнов, я тут же выскочил из «роллсройса» и с ходу дважды врезал этому кудлатому раздолбаю по харе!
        От неожиданности раздолбай перекувырнулся пару раз, а затем, раздираемый неудовлетворенным желанием и жгучей обидой, с истошным лаем бросился на меня.
        Но для Собак среднего размера у меня есть специально отработанный приемчик, после которого у них вместе с их Собачьей фанаберией и злобой мгновенно исчезает желание продолжать драку.
        В тот момент, когда распаленный Пес в бешенстве бросается на вас, вы должны взвиться в воздух и уже под воздействием обычного земного притяжения (все знания по физике - от Шуры!) упасть сверху на загривок этого идиота всеми четырьмя лапами и с максимально выпущенными когтями. Можете тяпнуть его еще и клыками за холку. А можете этого и не делать. Он уже ваш. В том смысле, что от боли и ужаса ему уже не до сражений, а уж тем более не до ЭТОГО САМОГО... Сами понимаете - чего.
        Что я и сделал. Когда этот лохматый болван бросился на меня, я подпрыгнул, он, естественно, пролетел подо мной, и я оказался у него на спине. Для верности я его всетаки тяпнул клыками!..
        С жутким визгом этот сексуалтеррорист помчался вдоль забора в конец улицы с такой скоростью, словно хотел выиграть первый приз на какихнибудь Всемирных Собачьих бегах!
        Я, как жокей, проскакал на нем метров сорок, потом мне это надоело, и я спрыгнул с этого кретина. Аккуратненько привел себя в порядок и неторопливо вернулся к дому Хартманнов с чувством исполненного долга и несколько преувеличенным чувством собственного достоинства...
        Потом, по дороге в КошачьеСобачий рай, в машине, - поцелуям, тисканьям и облизываниям не было конца. Естественно, я имею в виду Монику и Дженни. Не хватает еще, чтобы меня лизал Франц Мозер!
        Фридрих, тот просто мягко и уважительно взял мою переднюю лапу в свои теплые ладони и, глядя на меня восхищенными глазами, тихо сказал:
        -Ах, Кыся, Кыся... Сколько отваги, сколько мужества!..
        - Да, герр фон Тифенбах, с таким котом нигде не страшно, - вставил свой голос сидящий за рулём Франц Мозер.
        Сегодня он был както странно одет - будто швейцар ресторана. Я таких когдато в Петербурге и по телику видел. Только у тех форма была расшита золотыми полосками по рукавам и воротнику. А у Мозера все было выдержано в строгом стиле - фуражка, брюки и чтото похожее на морской китель, только с отложным воротничком. И все темносинее!
        - Да, пожалуй, вы правы, Франц, - согласился с ним Фридрих. - А раз так, то будьте любезны, Франц, поищите какоенибудь солидное бюро путешествий и закажите, пожалуйста, нам с Кысей поездку в Петербург, Москву и обратно.
        У меня чуть сердце не остановилось! Вот оно!!! Вот ради чего я... Мне даже просить не пришлось!..
        Я даже не унизился ни разу, хотя ведь был... был готов и к унижениям, только бы!.. Ах, Боже мой!.. Да неужели?!
        От неожиданности я очень невежливо отпихнул Дженни, которая не могла прекратить своего благодарного облизывания моей морды и уже начала было даже опять так ЭРОТИЧЕСКИ ДЫШАТЬ, что на мгновением подумал: наверное, в каждой самой утонченной аристократке, гдето на дне сознания, гнездится примитивная потаскуха...
        Но тут же я напрочь забыл о Дженни и аж весь напружинился, когда услышал дальнейший разговор.
        - Папа, ты всетаки решил посетить Россию?, - спросила Моника.
        - А почему бы и нет - под защитой Кыси?.. - улыбнулся Фридрих и погладил меня. - Вы же с Гельмутом были там совсем недавно. И кажется, даже брали с собой Дженни? И вернулись живые, здоровые.
        - Но у Гельмута там были какието дела с русскими...
        - Тем более! Говорят, что сейчас иметь дела с Россией опасно. И то у вас все прошло благополучно. А мы с Кысей просто совершим экскурсию. - И тут Фридрих сказал до боли знакомое словосочетание, которое я сотни раз слышал по телевизору: - По местам его бывшей боевой славы... Мне действительно очень хотелось бы посмотреть, во что превратился этот гигантский, чудовищный монстр с огромной атомной дубиной в руках после того, как он распался на враждующие между собой куски...
        
* * *
        
        Конечно, если бы я не узнал, что мы с Фридрихом поедем в Россию, я бы так описал этот КошачьеСобачий магазин, что читающие эти строки русские Кошки и Собаки рыдали бы в три ручья от зависти и сознания того, что, оказывается, можно прожить жизнь, состариться и умереть, даже не подозревая того, что только существует для западных Котов, Кошек и Собак, да и для любой домашнеживотной хвари в этих специальных мюнхенских магазинах!!!
        «В голову не влазит!» - как говорил один знакомый мне киевский Кот последней волны эмиграции.
        Но моя голова была доверху переполнена известием о поездке в Петербург, и ничто другое в ней уже действительно не умещалось...
        Помню только, что Моника приобрела для Дженни меховую шубку с капюшоном и рукавами и новую пластмассовую косточку, пахнущую (чтоб мне провалиться!..) настоящим мясом. И чтото еще, в большом пакете, сильно витаминизированное и яркое. Что - понятия не имею.
        Заплатила Моника за все это, как мне потом объяснил Фридрих, примерно стоимость небольшого подержанного автомобиля. Но расплатилась не живыми деньгами, а карточкой, похожей на календарик. Мало того, эту карточку ей вернули обратно!
        Что бы ни предлагал мне Фридрих, я от всего отказывался самым решительным образом. Мне не нужны были ненастоящие кости, аляповатые игрушки для. Котовидиотов, особая многоярусная мебель для Кошек, обтянутая волокнистыми веревками или ковровым материалом для драпания когтями... И тому подобные всякие ихние примочки, которым я даже названий не ведал. .
        Отказывался я от всего по двум причинам. Вопервых, мне не хотелось менять образ жизни. Как говорят сегодня, терять свой менталитет и при помощи всех этих наверняка замечательных штукдрюк насильственным образом становиться этакой западной «штучкой»! Это раз. А вовторых...
        Вот вовторых - было самым болезненным.
        Моя благодарность Фридриху - границ не знала! И от этого было еще страшнее то, что я собирался совершить в Петербурге. Я же в любом случае должен буду его покинуть. Потому что существуют Шура Плоткин, Водила, КотБродяга... Я уже говорил об этом.
        Так какого же рожна я, как сволочь, буду заставлять Фридриха тратить на меня деньги в этом очень недешевом магазине, чтобы потом совершить предательство и уйти от него, как только мы пересечем границу Петербурга?!
        Единственное, на что я согласился, - это на покупку сбруйки с поводком для Котов и Кошек. Тут Фридрих достаточно жестко настоял на этой покупке.
        - Как я с тобой выйду из самолета в Петербурге? Как ты себе это представляешь? - строго спросил он. - Тащить тебя на руках у меня нет достаточных сил, поручить комунибудь нести тебя в клетке - унизит тебя как Личность. Атак ты в последний момент перед посадкой надеваешь эту системку - видишь, она вся подшита мягким материалом и не будет врезаться тебе ни в живот, ни в подмышки, - и мы с тобой нормально, как два уважаемых джентльмена, выходим на трап в твоем родном Петербурге. Так что - никаких возражений. Изволь примерить!
        Но выяснилось, что в Кошачьем отделе на меня ни одна такая сбруйка не лезла. Перемерили штук пятнадцать! Чуть ли не все служащие магазина собрались поглазеть на самого Фридриха фон Тифенбаха и на его Русского Кота. Очень многие узнали меня по телевизионному объявлению. Да здравствуют Хельга и Эрих Шрёдер и примкнувший к ним Руджеро Манфреди!..
        После получаса безуспешных примерок и восторгов по поводу моих размеров нас с Фридрихом перевели в Собачий отдел. И там обнаружили подходящую мне сбрую, а к ней был еще прикуплен и поводок с автоматически регулируемой длиной.
        Дженни была в восторге от моей популярности и старалась всем показать, что она со мной в достаточно близких отношениях. Главный Человек этого роскошного магазина сам тащил наши покупки до «роллсройса» и бормотал, что в следующий раз герру фон Тифенбаху достаточно будет только позвонить; и он сам привезет этому Котику все необходимое!..
        Уже в машине я только было собирался снова настроиться на нашу с Фридрихом Волну и спросить его, когда же мы полетим в Россию, как Франц Мозер проговорил, не отрывая глаз от дороги:
        - Что мне сказать в бюро путешествий - когда вы хотели бы улететь в Россию?
        Фридрих посмотрел на меня, на секунду задумался и ответил:
        - Наверное, в первых числах января. Дома, как и полагается, отметим Рождество... Надеюсь, Моника, вы придете с Гельмутом? Я приглашу еще фон Дейна с Таней и закажу фрау Розенмайер омаров. Хорошо?
        - Очень, папочка! Очень хорошо!.. - совершенно искренне воскликнула Моника.
        - Затем мы устроим фейерверк... - продолжил Фридрих.
        Тут я увидел, как напрягся затылок Франца Мозера. Гадина!..
        - Потом мы с Кысей на несколько дней съездим к нам в замок на озеро, к Новому году вернемся в Мюнхен, а уже числа третьего января могли бы вылететь в Петербург, - закончил свои расчеты Фридрих. - Да, Кыся?..
        Я промолчал... Как же я, здоровый жлобяра, мог позабыть про «фейерверк»?! Оглушенный известием о поездке в Россию, я совершенно упустил из виду, что ни Фридрих, ни я - грешный дурак - можем никуда и не вылететь! Разве только на тот свет...
        Я тут же перестроился на Животную Волну и спросил у Дженни:
        - Ты искала эту «Бабушкуматрешку»?
        - Искала, Мартынчик, искала!.. Все облазила. Нигде! Остатки ее запаха были в гараже, а сама она как под землю провалилась! Зато я нашла этот пультик управления взрывом. Он у Гельмута...
        - Это меня уже не колышет! - прервал я ее. - Пусть этот пульт у твоего Гельмута хоть из задницы торчит!.. Главное, ты к нему ни под каким видом не прикасайся! Важно найти матрешку!..
        Значит, Рэкс был прав... Эта штука, которая должна разорвать нас в клочья, уже в нашем доме. Осталось только в подходящий момент нажать кнопку!..
        Так когда же всетаки запускают эти фейерверочные ракеты - в рождественскую ночь или в новогоднюю?! Мне необходимо знать это абсолютно точно!
        Я совершенно не уверен, что за такой короткий срок полиция сумеет чтолибо предпринять.
        Во всех американских фильмах по телевизору я видел, что полиция с воем сирен всегда приезжает тогда, когда главный герой уже все сделал и всех победил...
        В таком случае мне остался пустячок - тоже все сделать и всех победить. А уже потом и примчится Рэкс со своей полицией. Ничего себе задачка! Ах, как мне сейчас не хватает моего корешка КотаБродяги...
        Я плюнул на все условности и спросил Фридриха напрямую:
        - Скажи, пожалуйста, а в какую ночь ты обычно запускаешь свои ракеты - в новогоднюю или в рождественскую?
        - А почему ты об этом спрашиваешь? - насторожился Фридрих.
        - Последнее время я просто побаиваюсь стрельбы, - скромненько ответил я.
        - Ааа... Я обычно устраиваю фейерверки в Рождество. Я привык к этому с детства, и мне не хотелось бы менять привычки. Иногда я это делаю и в Новый год тоже, но самое главное для меня - это всетаки Рождество!
        
* * *
        
        После обеда мы пошли с Фридрихом прошвырнуться по Грюнвальду - опробовать новый поводок и эту систему удобных лаковых ремешочков, заменяющих неприятный и жесткий ошейник.
        Первые метров двести я чувствовал себя невероятно скованным, а пртом пообвыкся, и не скажу, что ношение этой сбруйки доставляло мне удовольствие, но и не приносило невероятного желания немедленно сорвать ее с себя. Если недолго, то вполне приемлемо...
        Однако когда я нашел подходящий непроницаемогустой кустик и захотел сделать под ним свои послеобеденные Дела, я все же попросил Фридриха снять с меня эту конструкцию. Ужжжасно не люблю, когда ктонибудь видит, как я ЭТО делаю! У меня, не к столу будь сказано (выражение Водилы...), от постороннего взгляда - желудок отказывается работать!
        ... Когда я уже зарывал в землю все, что совершил, то услышал посторонний голос:
        - Добрый день, repp фон Тифенбах! - и сразу же почувствовал резкий Собачий запах.
        - Добрый день, -ответил Фридрих, и по его интонации я понял, что он не знаком с этим Человеком.
        Я тут же вылетел из кустов, готовый ко всему! Но перед моими глазами предстала вполне мирная картинка: немолодой Человек на трех поводках держал трех тихих Фокстерьеров. Один - такой крупненький, почти как я, второй - среднего роста, третий - вообще недомерок.
        Все три Фоксика попервости шарахнулись от меня, а потом стали меня разглядывать с какимто странным интересом. А один из них - средний - даже стал осторожно заходить сзади, с явным желанием понюхать меня под хвостом!..
        Видимо, желая польстить Хозяину Фоксиков, интеллигентный Фридрих вежливо сказал:
        - Какая идиллическая, трогательная картинка - папа, мама и дитя. Просто прелесть!
        - Да что вы, герр фон Тифенбах! - воскликнул Фоксиковый Хозяин. - Ах, если бы... А то ведь перед вами - три самых отъявленных гомосексуалиста! Три нормальных педика, которых водой не разольешь. Вы бы лучше придержали своего котика, а то, я смотрю, они уже им заинтересовались!
        - Боже мой, какой ужас!.. - ошарашенно пробормотал Фридрих. - Впервые слышу... Неужели и такое бывает?!
        - Бывает, бывает, - сказал я ему пошелдрейсовски. - Я в Петербурге даже у Котов такое видел. Особенно среди молодежи.: А Хозяину Фоксиков скажи, что если они ко мне полезут, я им всем троим яйца поотрываю! А заодно и их Хозяину.
        Но такое Фридрих постеснялся сказать, а просто распрощался с Хозяином педерастической семейки, и мы пошли прочь, ни разу не оглянувшись на эту странноватую компашку...
        
* * *
        
        Весь оставшийся день я был как на иголках! Мне не терпелось начать поиски этой смертоносной матрешки... Почему немцы называют ее «Бабушкой»?!
        Но к сожалению, я все время был на глазах у Фридриха, а посему решил дождаться ночи и пошуровать как следует. Чтобы сузить круг поисков, необходимо было выяснить, где Фридрих хранит свои рождественские ракеты. Как говорил Шура Плоткин, «если пораскинуть мозгами логически», то наверняка там и эта матрешка!
        - А где у тебя эти рождественские штуки, которые ты запускаешь в небо? - спросил я у Фридриха, стараясь придать своему вопросу самую невинную форму праздного любопытства.
        -В гараже, - тут же ответил Фридрих. - У задней стенки есть такой продолговатый ящик, и когда repp Мозер по моей просьбе закупает для меня эти достаточно опасные игрушки, я обычно прошу его складывать их туда. А что?
        - Ничего, - сказал я. - Давай посмотрим телевизор? Сейчас как раз «Битте, лехельн!» по восьмому каналу...
        «Бите, лехельн!» - понашему «Улыбнитесь, пожалуйста!» или «Пожалуйста, усмехнитесь!». Это такая ежедневная передача, где показывают разные сюжетики, снятые любительскими видеокамерами, а потом присланные на конкурс в эту программу.
        - Без меня, - коротко сказал Фридрих. - Эту пошлятину я не могу смотреть! Это апофеоз безвкусицы. Если хочешь, смотри. Твое дело.
        Но в эту секунду позвонил профессор фон Дейн и попросил разрешения заехать к нам на десять минут. Фридрих с радостью пригласил его.
        Фон Дейн приехал один, к сожалению, без Тани, но зато передал мне от нее привет, а Фридриху сказал:
        - Мне сегодня звонила Моника по поводу своих головных болей и заодно сказала мне, что вы собираетесь в Россию? Это так?
        - Да. Хотели бы. Недельки на две, - ответил Фридрих. - У вас есть к нам какиенибудь поручения?
        - Нет, нет! - рассмеялся фон Дейн. - Мне ничего не нужно. Рассказываю по порядку; сегодня по отделению дежурит Таня. Я недавно позвонил в клинику - узнать, как там у нас дела, и насплетничал ей про ваш российский вояж. Она тут же закричала, что нее для вас есть одна роскошная новость. Каждую неделю она ездит на Хауптбанхофф и в «Интернэшнлпресс» накупает дикое количество русских газет! Сегодня на дежурстве она наткнулась на замечательное по своей сенсационности объявление. Она тут же его перевела и факсом прислала мне домой дословный перевод. Вот он!
        И фон Дейн вынул из кармана куртки длинный лист бумаги.
        - Читаю: «Лавка жизни» предлагает «Царские таблетки» - препарат «Алисат» - лекарство номер один в мире, повышающее иммунитет, созданное по древнерусским рецептам!..»
        - Что за чушь?! - удивился Фридрих. - Вы сами когданибудь слышали про такое?
        - Впервые в жизни. Читать дальше?
        - Читайте...
        - «Изучая факты невероятной живучести и сексуальной силы знаменитого Григория Распутина, ученые узнали: великий распутник пил отвар, приготовленный по древнерусским рецептам. Это средство много раз описывалось в летописях Древней Руси как „Царское снадобье“, употреблявшееся в пишу славянскими дружинами...» Дальше, бляблябля, ерунда собачья... И наконец! «От результата испытания „Царских таблеток“ - торговая марка „Алисат“ - захватывает дух! Двухнедельный прием препарата уникально повышает потенцию!..» Слышите, Фридрих?! «Резко снижает заболеваемость, улучшает самочувствие. „Эффект омоложения“ организма на пятьдесять лет... Проконсультироваться и приобрести препарат можно...» Адреса, телефоны, факсы...
        - Напрасно, Фолькмар, вы так откровенны с Таней по поводу моих недомоганий, - огорченно заметил Фридрих.
        - Ни о каких ваших недомоганиях я с Таней говорил, - разозлился фон Дейн. - И подозревать меня в этом по меньшей мере глупо. Прошу прощения... Таня - достаточно хорошо образованный врач и отлично понимает, что Человеку после шестидесяти лет вполне могут понадобиться любые укрепляющие и поддерживающие средства!
        - Все, все, все!.. - замахал руками Фридрих. - Простите меня, Фолькмар... Простите меня, ради Бога! Я чтото раздражен последнее время, чемто взвинчен, и поэтому... Сам не знаю почему. Давайте лучше выпьем и чегонибудь перекусим! Мои все ушли, и мы могли бы устроить с вами маленький мужской ужин. Вы, Кыся и я. Моя кухарка сегодня купила в «Дальмайере» фантастический ростбиф!
        Бедный, бедный Фридрих... Он, словно старый и мудрый Кот, чувствует приближение опасности, но не понимает, что это такое. Отсюда - и раздражение, и нервы на пределе, и страх смерти... Какое счастье, что я оказался в этой ситуации рядом!
        
* * *
        
        Уже к полуночи мы с Фридрихом провожали через весь сад Фолькмара фон Дейна к его «ягуару», которой он оставил на улице, за нашими воротами. Распрощались и пошли с Фридрихом обратно в дом.
        - Ты не будешь возражать, если я еще немного пошляюсь? - осторожно спросил я у Фридриха. - Здесь днем прогуливалась одна вполне симпатичная Кошечка, и я был бы не прочь с ней познакомиться...
        - Причина абсолютно уважительная, - сказал Фридрих. - Шляйся, сколько тебе угодно. Кланяйся Кошечке!.. А я пойду спать, Чтото я сегодня себя неважно чувствую...
        Я пожелал Фридриху спокойной ночи, напомнил ему, что он должен принять на ночь полтаблетки лекарства, регулирующего давление крови, и таблетку «Бромазанила» - чтобы лучше спать. Об этом меня еще в «Тантрисе» попросила Таня - напоминать, напоминать и напоминать Фридриху об этих вещах. Потому что за своим здоровьем он не следит совершенно...
        Фридрих поблагодарил меня и ушел в дом. А я остался в саду.
        Наверное, впервые в моей долгой и путаной жизни все Кошки мира мне были сейчас до фонаря, до лампочки, как говорили Шура с Водилой. И про дневную симпатичную Кошечку я наплел Фридриху самым бесстыдным образом! Кому, как не мне, было отлично знать, что немецкие Кошки по ночам не разгуливают вроде наших, а так же, как и их добродетельные Хозяева укладываются на боковую уже к девяти часам вечера!..
        Мне просто нужно было остаться одному, чтобы спокойно и вдумчиво, без торопливости и боязни, что кто то мне может помешать, поискать бомбу в виде нашей обычной российской деревянной дурацкой матрешки, на которые даже у самых зачуханных иностранцев мода прошла. Как на балалайки. Как, впрочем, и на всех нас - русских.
        Но прежде чем начать планомерный поиск этой жуткой матрехи, я не без тщеславия подумал о том, насколько мы, Коты, созданы совершеннее, чем Люди!
        Ведь возьмись за подобный поиск любой Человек даже полицейский, он должен был бы включить освещение, пользоваться разными приборами - от миноискателя до газоанализатора (это я все по телевизору из криминальной хроники знаю...), короче, наделать столько шума, что свидетелями его «тайных» действий станет по меньшей мере добрая сотня любопытствующих зевак...
        Мне же, нормальному Коту, да еще выросшему в интеллигентной среде, ни хрена этого не нужно - освещения, ни приборов! У меня все приборы - в мои глазах, в моей голове, в моих ушах, носу, даже в кончиках моих усов!.. Уже не говоря об удивительном и таинственном КотовоКошачьем даре ПРЕДВИДЕНИЯ, умения ЧУВСТВОВАТЬ и ВИДЕТЬ через необозримые расстояния...
        Например, если эта проклятущая бомба в нашем доме, то путем тех же логических умозаключений, помноженных на наше ПРЕДВИДЕНИЕ, я просто ВИДЕЛ, где она может лежать!
        Но помчаться сразу туда и обнаружить эту дрянь я не имел права. Кто поручится, что эта матрешка не продублирована и что еще какаянибудь взрывоопасная мерзость не лежит гденибудь в ворохе грязного |белья в прачечном отделении подвала или в отопительном отсеке, где стоит фантастическая машина с автоматикой, доведенной до уровня сказки! Она сама, этажелезная тварь, повышает или понижает температуру во всем доме в зависимости от понижения или повышения температуры на улице. Мало того, она в разных комнатах поддерживает разные режимы обогрева: в библиотеке - один, в кабинете - другой, в столовой - третий, в гостиной - четвертый, в спальнях - пятый... И это лишь малая часть того, что может это подвальное чудо. Я уж не говорю, что она управляет бассейнами, сауной, уборными, ванными... Короче, что там говорить?! Фантастика!
        Вот я все эти помещения и облазил. Облазил и обыскал. Ушло на это часа полторадва.
        Слава Господу, что у этих подонков - Гельмута Хартманна и Франца Мозера - не хватило мозгов продублировать свою бомбу! А то я бы совсем запарился...
        Нашел я эту страшную Матрешку там, где и ожидал. Где невольно подсказал мне Фридрих - в гараже, у задней стенки, в деревянном ящике, под ворохом очень красиво и ярко упакованных рождественских ракет.
        Матрешка лежала в обычном полиэтиленовом пакете российского производства, с нашим родным Адмиралтейством с одной стороны и с надписью «Русский сувенир» - с другой стороны.
        Я попробовал осторожно ее приподнять за этот пакет и убедился, что при необходимости смогу перетащить ее туда, куда мне это будет нужно. Она была, конечно, тяжелее любой такой матрешки, набитой своими родственницами мал мала меньше, но все же для меня это был не рекордный вес...
        Но сейчас трогать этот «Русский сувенир» не имело ни малейшего смысла. В оставшиеся до Рождества дни Мозер может проверить, на месте ли эта матрешка с мордой президента России и взрывчаткой внутри, и если ее там не окажется, эти гады могут придумать чтонибудь другое. О чем мы и знать не будем!..
        Пусть пока полежит. А там, может быть, наконец объявится Рэкс со своей полицией и...
        Я вылез из гаража в сад и побрел по мокрым, холодным остаткам уже позимнему жухлой травы, в самый конец ограды, где герр Лемке отвел мне участочек на все мои туалетные дела.
        Ростбиф, которым мы ужинали вместе с Фридрихом и Фолькмаром фон Дейном, показался мне солоноват, с вечера я выхлебал чуть ли не целую миску воды и теперь, на сон грядущий, решил хорошенько прописаться, чтобы не вскакивать каждые полчаса ночью.
        Только я добрел до «своего» места, как вдруг почувствовал неуловимознакомый запах, явное присутствие чегото живого, и неожиданно услышал тихое, осторожное, призывное тявканье!..
        Боком, боком, на всякий случай, чтобы всегда имет возможность отпрыгнуть в сторону, я пошел на это жалобное тявканье и увидел под оградой дыру, ведущую из нашего сада прямо на дорогу. Рядом со сквозной дырой была вырыта и еще одна дыра, но «слепая», всего на полтуловища Лисицы. А между этими двумя дырками - одна для воли, другая - для наслаждения, сидела моя распрекрасная рыжая соседка по оттобрунновскому дому Шрёдеров - Лисичка и улыбалась мне всеми своими страшненькими зубками!..
        - Елкипалки! - потрясенно сказал я понашему, поЖивотному. - Тыто откуда здесь взялась, подруга?!
        - Потом, потом... - нетерпеливо проговорила Лисица. - Потом я тебе все объясню, расскажу...Все - потом!!! А сейчас... Давай!!!
        И она мгновенно нырнула мордой в «слепую» дыру, вырытую специально для того, чтобы я мог ее безбоязненно трахать.
        Мне, честно говоря, было совершенно не до ЭТИХ ДЕЛ, но когда я увидел ее задранный хвост с беленьким кончиком, широко расставленные задние лапки, нежный, белозолотистый пушок вокруг ЭТОГО САМОГО места, я не смог побороть искушения и...
        
* * *
        
        Выспаться мне, конечно, не удалось. В дом я вернулся только под утро, на дрожащих лапах, с висящим хвостом и невероятным головокружением.
        А уже через два часа почувствовал Баськину руку у себя и промежности и, еще не открывая слипающихся глаз, услышал ее голос:
        - Ой, нагулялся, видать, парень! Ой, нагулялся!.. Нука, просыпайся, кавалер чертов! Мне тут пылесосить нужно. А потом, сейчас мастера из «Телекома» приедут - какуюто Новую телефонную систему нужно проверять - по всему дому будут шастать. Вставай, Кыся, вставай!..
        ...От этих мастеров «Телекома» полицией пахло, помоему, километра за три! Хотя они все делали очень квалифицированно и ни у кого из наших домашних подозрений не вызвали...
        А я за всем этим чувствовал лапу Рэкса и руку Клауса и был одновременно и обрадован, и огорчен. Сейчас я попытаюсь объяснить мое странное состояние.
        Появление полиции в нашем доме уже само по себе создавало некую иллюзию безопасности и успокоения. И это меня радовало. Хотя, вслушиваясь в их якобы веселую якобы болтовню с Баськой, с фрау Розенмайер, с герром Лемке, я понимал, что они невероятно скованы своими ролями и попросту обыскать дом и обезвредить бомбу пока ни за что не могут. А вот упустить момент взрыва - это запросто! Что меня очень огорчало.
        А еще меня огорчало то, что даже если полиция вовремя перехватит все дело в свои руки и арестует Мозера и Хартманна, то начнется долгое следствие, всякие там суды, защитники и прочая хреновина, которую я сотни раз видел во всех телевизионных фильмах.
        С моей же, Котовой точки зрения, эти два типа, Хартманн и Мозер, заслуживали совершенно другого. Вы жаждете чьейто смерти?! Так понюхайте сами - чем это пахнет!..
        На какоето время я даже слегка пожалел, что посвятил Рэкса во все подробности. Но тут же отмел эту мысль как несостоятельную и неблагодарную. В конце концов, если бы не Рэкс со своей профессиональной полицейской выучкой, я мог бы и по сей день не найти эту матрешку.
        Теперь же я просто обязан взять дело в свои лапы и, не дожидаясь разных полицейских вывертов с обязательным соблюдением ихнего законодательства, сочинить для Мозера и Хартманна чтонибудь свое. Отвечающее моим Котовым представлениям о законах чести и справедливости!
        
* * *
        
        - Послушай, друг мой Кыся, - спустя три дня сказал мне Фридрих. - Для нашей с тобой поездки в Россию все уже готово. Мы получили подтверждение русских, и сегодня я уже звонил в банк, чтобы они перевели кому следует деньги за эту поездку - билеты на «Люфтганзу» экстраклассом, превосходный отель в Петербурге с отменным, как они утверждают, пансионом для путешествующих Котов и Собак, переводчики, автомобили с шоферами... Короче, целая программа.
        - Пансионто зачем? - недовольно спросил я. - Только деньги на ветер...
        - А вдруг я тебе ужасно надоем и ты захочешь побыть в одиночестве?
        - Ну что ты, Фридрих... - фальшиво проговорил я и подумал, что у меня нет сил сказать ему, что я не вернусь вместе с ним в Германию.
        Но увлеченный идей будущего путешествия, обычно чуткий Фридрих не уловил фальши в моей насквозь лживой фразе.
        - А почему бы и нет? Я хорошо представляю ту нагрузку, которая невольно ляжет на твои плечи. Тебе наверняка придется мне многое объяснять. То, о чем я могу постесняться спросить переводчика. Или буду заведомо знать, что он мне солжет. И ничего удивительного, если ты вдруг захочешь от меня отдохнуть...
        - Ох, Фридрих... Мы рано начали говорить об этом.
        Мне хотелось как можно скорее прекратить этот разговор. Ибо меня уже самого тошнило от собственной фальши и от того, что в Петербурге я собираюсь его предать.
        Если мы туда, конечно, попадем! Если в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря мы с Фридрихом не взлетим на воздух. Лишь бы день рождения Иисуса Христа (это мне все объяснили Баська с фрау Розенмайер...) не совпал с днем нашей смерти. Моей и Фридриха. Потому что в эту ночь я не собираюсь отходить от него ни на шаг.
        На полицию у меня уже никаких надежд не было. После посещения нашего дома теми псевдотехниками «Телекома» я больше никаких активных проявлений их деятельности не видел и не замечал...
        Разве что на наших с Фридрихом прогулках по лесу или по окраинам Грюнвальда нам то и дело стали попадаться напути два молодых паренька на велосипедах. Это в такойто холод!.. И однажды, когда они остановились около нас и один давал прикуривать другому, мне показалось, что от них попахивало оружием. А может быть, и просто велосипедами. Металл и смазка... Тут перепутать - раз плюнуть!
        А еще у нас гepp Лемке, с разрешения Фридриха, на пару недель нанял себе помощника - для работы в парнике и оранжерее. Чтобы приготовить нам какойто сюрприз к Рождеству. Помощник оказался вполне покладистым и солидным дядечкой, на которого Франц Мозер поначалу очень косился, а потом попривык и даже стал его одалживать у герра Лемке - для всякой автомобильной возни в гараже. А тот, безответная душа, даже ни разу не отказал этому гаду...
        И от Рэкса не было ни слуху ни духу. Тоже - свинья порядочная! Наболтал, натрепался,.. С Собаками вечно так - полнейшая безответственность. Как выяснилось, даже у Полицейских Собак, мать их за ногу!
        В тот вечер мы с Фридрихом валялись у телевизора с экраном примерно с наше кухонное окно в Петербурге. Фридрих на диване, я - в кресле. Это кресло както само по себе закрепилось за мной, и в него, как и в ТО КРЕСЛО - в Шуриной квартирке на Гражданке, - уже никто не садился.
        Шли последние известия по программе РТЛ, и вдруг от одного сообщения мы оба, уже совсем было задремавшие, встрепенулись как ужаленные!
        На полутораметровом экране появился какойто тип лет пятидесяти и сказал, что криминальная полиция Баварии при содействии специальных служб России вновь возвращается к расследованию «русской кокаиновой трагедии», произошедшей осенью на автобане номер девять под Мюнхеном. Как удалось выяснить, оказалось, что эта трагедия, считавшаяся делом рук только одной русской наркомафии, своими корнями уходит глубоко в почву Германии...
        - О Боже!.. - вздохнул Фридрих и с жалостью посмотрел на экран. - Слова в простоте не скажут... Нет| чтобы открыто заявить: в это дело замешаны и наши немецкие бандиты. Так нет же! «...корнями уходит глубоко в почву Германии...» Как только полицейский или любой другой чиновник доберется до поста общегосударственного уровня, так ему сразу хочется говорит образно и мыслить философски!.. А он по своему уровню - обыкновенный колбасник. И это прет из каждого его слова, черт их всех побери! Кыся, помоему, они хотят раскрутить снова то дело, в котором ты принимал самое живое участие? Тебе не кажется?..
        - Да вроде бы... - процедил я. - Бог им в помощь
        Вот оно! Проклюнулось наконец!.. И подумал, что, может быть, я напрасно качу уж такую здоровенную бочку на немецкую полицию?
        Лишь бы они, увлеченные глобальностью проблемы международной наркомафии, не позабыли об одном, казалось бы, незначительном, частном, но очень важном для нас с Фридрихом пустячке - о двух наших жизнях! А то мы можем не успеть узнать об успешном ходе их нового расследования...
        Уже перед отходом ко сну, когда Фридрих пошел принимать душ, я незаметно смотался в гараж, с невероятным трудом слегка приподнял крышку ящика с новогоднерождественскими ракетами (этот гад Мозер навалил на крышку ящика пустые коробки от какихто «роллсройсовских» деталей!..), убедился, что матрешка на месте, и успокоился. Важно, чтобы этот гадючий Франц ее никуда не перепрятал!
        На всякий случай сбоку крышки, у самой стены, я сумел зацепить за торчащую шляпку гвоздя небольшой кусок тоненькой веревочки, которую нашел на полу гаража. А второй конец так аккуратненько запихал за чуточку отколовшуюся планку на самом корпусе ящика...
        Таким образом, я освободил себя от необходимости ежедневно (вернее, еженощно) проверять, на месте ли бомба с лицом русского президента в пакете под названием «Русский сувенир». Достаточно взглянуть сбоку на ящик и увидеть, что веревочка на месте. Если же она будет выдернута изза отколовшейся планки, пиши пропало и начинай поиски бомбы заново!..
        На обратном пути я хотел было выскочить в сад - погадить на ночь. Высунул морду в свой проходик в гаражных воротах, сделанный добрыми руками герра Лемке, а там - ледяной дождь со снегом, ветер воет, холодрыга - спасу нет!
        Да еще из угла сада моя ненасытная подруга Лисичка тявкает - так жалобно, так призывно, что хоть беги к ней с дымящимся членом наперевес!..
        Ну уж нет, думаю! Я лучше утречком все свои дела сделаю. А до утра уж какнибудь перетерплю. Я лучше сразу сейчас спать пойду, чем в такую омерзительную погоду Лисицу трахать. Ейто хорошо, она почти вся в эту трахательную спецнору залезает, только хвост и задние лапы наружу, а я - давай старайся на благо ее сексуальнополовых потребностей на холодном ветру под хлещущим ледяным дождем со снегом... Дудки, думаю! Обойдется Лисичка. Может быть, какогонибудь Лиса себе подыщет...
        И пошел на свое клетчатое красное одеяло, сложенное вчетверо у дверей спальни Фридриха.
        Дверь в спальню была слегка приоткрыта, и я осторожно заглянул туда. Все ли в порядке с Фридрихом? Фридрих уже в пижаме, с мокрыми, прилизанными после душа волосами, лежал в постели и читал книгу.
        - Ты принял «Бромазанил»? - спросил я.
        Фридрих оторвал глаза от книги, посмотрел на меня поверх очков и ласково улыбнулся:
        - Да, спасибо.
        - А эти полтаблетки от давления?
        - Тоже. Заходи, поболтаем...
        - Да нет. Спасибо. Спать очень хочется. - И я убрал свою морду из дверей спальни Фридриха. Но не притворил дверь, а оставил слегка приоткрытой. На всякий случай. Мало ли что,..
        
* * *
        
        Ночью мне приснился жуткий сон!
        Зал суда...
        Мы только накануне смотрели с Фридрихом какойто фильм про судебное заседание, и я очень хорошо запомнил обстановку.
        У стены стоит, как вещественное доказательство вскрытая пачка фанеры с кокаином внутри и матрешка со взрывчаткой.
        На скамейке для подсудимых, за загородкой - Гельмут Хартманн, Бармен, живой Лысый, но с кровавой дыркой над бровью, еще не погибший Алик, незнакомые мне люди иностранного и русского вида...
        И мой окровавленный, неподвижный Водила с остановившимися глазами!
        А в зале сидим мы - Фридрих фон Тифенбах, Моника с Дженни, мой любимый Шура Плоткин, Хельга и Эрих Шрёдер, Танечка Кох с профессором фон Дейном, Руджеро Манфреди, Клаус, Рэкс, несколько знакомых уже по Мюнхену Кошек и мой дорогой питерский друг, бесхвостый КотБродяга... И я.
        И вдруг я вижу, что за нашими спинами прячутся Франц Мозер и ужасно толстая девица - его дочь. Я в растерянности - почему он не на скамье подсудимых?? Почему он в зале?..
        Судья снимает с головы свой парик с белыми завитушками, вытирает им вспотевшее лицо и стучит большим деревянным молотком по столу. Он вызывает меня как свидетеля...
        Я поднимаюсь со своего места на задние лапы, передней лапой сразу указываю на Франца Мозера и спрашиваю, почему он не на скамье подсудимых?! 
        Но в эту секунду толстая девица и Франц Мозер выхватывают автоматы и начинают всех нас расстреливать!..
        Падает Фридрих, падает фон Дейн, Таня, Шура с простреленным животом корчится на полу... Я чувствую, как в мое тело впиваются несколько пуль, слабею и угасающим сознанием вижу Рэкета и КотаБродягу, летящих через весь зал на толстую девку и Франца Мозера...
        Слабо вижу рыдающую, почемуто мокрую и очень холодную Дженни... Она старается зализать мои раны, но все время соскальзывает языком с кровоточащих дырок в моем теле - вниз, к ЭТОМУ САМОМУ МЕСТУ!..
        Я хочу сказать ей, что в такой момент это кощунственно и отвратительно, но силы меня покидают, я не могу вымолвить ни слова - ни поЖивотному, ни пошелдрейсовски, и я, понимая, что умираю, в ужасе...
        ... ПРОСЫПАЮСЬ!
        Сердце колотится так, словно вотвот разорвется на тысячи частей! Но кажется, сон продолжается... Потому что около меня лежит мокрая и холодная Дженни и чтото лепечет мне в ухо!..
        Я окончательно открываю глаза. Рядом действительно Дженни! Действительно облизывает меня ТАМ и жмется ко мне, стараясь согреться в моей шерсти... И действительно мокрая и холодная!
        - Боже мой... Откуда ты, Дженни?! - шепчу я ей, боясь, что Фридрих услышит нашу возню и проснется.
        А у Дженни зуб на зуб не попадает.
        - Мамамамартынчик!.. - говорит она. - У мемеменя жуткие новости!..
        - Что?! Что случилось?! - испугался я и лапой прикрыл дверь в спальню Фридриха. - Говори!
        - Мамамартынчик, я так бежала... Дождь, снег, очень мокро, и я пролезла под вашими воротами, а у вас в саду меня чуть не съела какаято ужжжасная Собака! Вся рыжая, а кончик хвоста белый... Я чуть не погибла!.. Так страшно... Хорошо, что ты мне показал все проходы в дом!
        Они с Моникой позавчера к нам заезжали за чемто, и я просветил Дженни насчет всех моих входов и выходов в дом и из дома.
        - И эта Рыжая Собака лает таким тоненьким голосом, а зубы у нее!!! Ты бы видел эти зубы!.. Кошмар...
        - Видел, видел! Это не Собака. Это одна моя знакомая Лисица. Что за новости? Не отвлекайся!..
        Дженни лежит у меня под лапой, жмется ко мне, трясется, бедняга, и рассказывает следующее: с вечера Гельмут посмотрел по телевизору какуюто передачу и ужасно разнервничался! А потом сказал Монике, что ему все равно нужно заехать в одно место по делам фирмы и он может выгулять заодно и Дженни. Моника была только рада! Но поехал Гельмут не выгуливать Дженни, а прямо в БергамЛайм, к своей девке - дочке Франца Мозера...
        - Она толстая? - тут же спросил я.
        - Кто? - не поняла Дженни.
        - Дочка Мозера.
        - Нет, что ты! Тоненькая, с очень хорошей фигуркой. Слушай дальше...
        Дальше было вот что: дочки Мозера в квартире не оказалось, а сидел там ее отец - Франц. Слава Богу, Гельмут взял Дженни с собой, а не оставил ее в машине! И она слышала всевсевсе!
        Незадолго до начала празднования Рождества Гельмут сделает вид, что у него не заводится его серебристый «мерседес», и позвонит фон Тифенбаху, чтобы тот прислал за ними Мозера на любой из машин Фридриха. Когда Мозер приедет за ними, он попросит Монику сесть за руль папиной машины и вместе с Дженни ехать в дом Фридриха. А они с Францем Мозером, дескать, всетаки попробуют завести их «мерседес» и подъедут двадцатью минутами позже...
        Моника забирает Дженни, садится в отцовский автомобиль и уезжает, чтобы помонь своему папочке приготовить фейерверочные ракеты к началу праздника. Они это всегда, с детства Моники, делали вместе...
        Гельмут с Францем рассчитают время, необходимое для проезда от одного дома до другого, приплюсуют еще пятнадцать минут на поцелуи и вручения рождественских подарков, а потом запрут хартманновский дом и выедут на дорогу. Там они на секунду остановятся, Гельмут вытащит свой замечательный пультик, созданный русскими умельцами, и нажмет заветную кнопочку. В гараже фон Тифенбаха раздастся мощный взрыв и сразу же унесет на тот свет и папу, и дочь фон Тифенбах! И не нужно будет травить Монику отдельно, чтобы потом имитировать разрыв сердца на могиле отца...
        Затем Гельмут с Мозером подъезжают к дому фон Тифенбаха - охиахи, полиция... И так далее. Явная экономия сил и средств. Сведение риска до минимума. Во всем виноват этот несчастный взбалмошный старик фон Тифенбах со своими идиотскими ракетами!..
        Но для того чтобы двадцать четвертого декабря «noломка» хартманновского «мерседеса» выглядела естественно, Гельмут за пару дней до Рождества заедет в тифенбаховский дом, будто посоветоваться с Мозером, и во всеуслышание пожалуется на то, что его машина стала плохо заводиться. А в мастерских перед рождественскими каникулами страшная очередь, и они могут его записать только на конец будущей недели. Да еще и сдерут кучу денег!
        Тогда звонок двадцать четвертого вечером с просьбой прислать к ним Мозера с машиной будет самым лучшим алиби, которое можно только представить...
        - Я все поняла, кроме «алиби»... - сказала Дженни. - Ты не знаешь, что это такое?
        Что такое «алиби» - я и понятия не имел, но сообразил, что настала пора действовать и мне. Другого такого случая не представится.
        
* * *
        
        Рано утром в слезах и истерике позвонила Моника - ночью пропала Дженни! С вечера Гельмут ездил с ней прогуляться, они вернулись как ни в чем не бывало, а потом Дженни исчезла...
        - Папочка!.. - плакала в телефон Моника. - Гельмут уехал по делам, я одна дома и могу тебе сказать, что жизнь с ним стала для меня невыносимой... А тут еще это трагическое исчезновение Дженни! Дженни, которая была единственной отдушиной в моей жизни...
        - Успокойся, детка, - сказал ей Фридрих, и я увидел, как у него задрожал подбородок. - Твоя отдушина сидит напротив меня, и мы все втроем завтракаем - Дженни, Кыся и я.
        Тут Моника совсем разрыдалась, но уже от счастья, и попросила Дженни к телефону. Фридрих положил трубку перед Дженни, и та, наклонив головку, выслушала за одну минуту столько ласковых слов, сколько я не слышал за шесть лет своей жизни!
        
* * *
        
        Оставшиеся несколько дней до Рождества я был постоянно занят ожиданием приезда Гельмута с жалобами на свой «мерседес».
        Только не нужно думать, что я просто так сидел и ждал, когда же приедет этот вонючий Гельмут!
        Каждую ночь я спускался в гараж и проверял сохранность своей контрольной веревочки и однажды днем, возвращаясь из сада в дом через гараж, собственными глазами увидел, как Франц Мозер, порвав зацепленную мной веревочку, поднял крышку ящика с ракетами и проверил - на месте ли русская матрешка! А потом зарыл ее поглубже, на самое дно ящика, и забросал сверху пакетами с фейерверком...
        Кроме всего прочего, в оранжерее, где стоял душный, тошнотворный запах цветов и влажной зелени, я случайно обнаружил под ящиком от рассады маленькую радиостанцию с магнитофоном и наушниками. Я такие штуки во всех полицейских фильмах видел еще в Петербурге. Причем все эти приборы были пропитаны запахами нового помощника герра Лемке и слегка отдавали запахами Рэкса и Клауса.
        Из чего я логически заключил, что наемный дядечка для работы в оранжерее и парнике - полицейский, который время от времени общается и с Клаусом, и с Рэксом.
        Это как раз было неплохо. В какойто степени успокаивало и вселяло надежду. Лишь бы они не сорвали МНЕ МОЮ ОПЕРАЦИЮ!
        В конце концов, я в германскую полицию не нанимался. Я - РУССКИЙ КОТ, волей случая посвященный в разные ихние немецкие и немецкороссийские гнусности. И я имею право действовать по своему усмотрению - так, как считаю нужным и справедливым!
        Поэтому в ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря, когда Баська Ковальска перед отъездом на каникулы в свою любимую Польшу спала в постели Фридриха и они там за дверью дышали, как две Дженни, я спустился в гараж, волоча за собой заранее украденный у фрау Розенмайер полиэтиленовый пакет фирмы «Тенгельманн».
        Я открыл крышку ящика, разгреб цветастые упаковки с ракетами и осторожно вытащил «Русский сувенир», наружу. С чудовищным трудом я перекатил эту ужасную матрешку из русского пакета в немецкий и спрятал его у самых ворот, за летними колесами от джипа «чероки».
        В «Русский сувенир» с Адмиралтейством я умудрился запихать один лыжный ботинок Фридриха и снова аккуратненько опустил пакет на дно ящика. Если не брать его в руки, нипочем не поймешь, что там ботинок, а не бомба. По форме - просто загляденье! Ну и, конечно, забросал пакет ракетами с фейерверком. Теперь, если Мозеру и Гельмуту взбредет в голову проверить, на месте ли их рождественский подарок Фридриху и Монике фон Тифенбах, они будут полностью удовлетворены.
        Не скрою, все действия, которые я совершил, для меня, Кота, были невероятно сложными! Для Человека, даже самого глупого - раз плюнуть... Я же так умудохался, что у меня потом еще часа два лапы дрожали и в ушах стоял звон. Наверное, тоже давление, повысилось, как у Фридриха, когда он перенервничает.
        Теперь я ждал Гельмута...
        
* * *
        
        Он приехал на следующий день, двадцать третьего декабря, выдал во всеуслышание версию, дескать, его автомобиль плохо заводится, и попросил герра Мозера посмотреть, что там такое...
        Когда же они с Мозером пошли наверх к Фридриху спросить, может ли герр Мозер уделить часок автомобилю герра Хартманна и оставили серебристый «мерседес» с открытыми дверцами у гаража, я спокойненько вытащил русскую бомбу в тенгельманновском пакете изпод летних колес американского джипа «чероки» и запихнул его глубоко под водительское сиденье «мерседеса» герра Хартманна. Да еще и догадался прикрыть пакет задним накладным ковриком...
        Теперь осталось только предупредить Дженни, чтобы она попыталась любым способом войти в Контакт с Моникой и, не говоря Монике ни слова правды, заставить Монику в ближайшие дни даже не подходить к серебристому «мерседесу». Что я в этот вечер и сделал. Смотался к дому Хартманнов, пролез сквозь золотые завитушки ворот в садик и совершенно нагло уже чисто Телепатически вызвал Дженни.
        Из дому ей было не выйти - у нее таких проходиков, как мне сотворил герр Лёмке, не было, и единственное, что она могла - встать на задние лапки у окна гостиной, где еще не опустили жалюзи, и притиснуться к толстому двойному стеклу своей заспанной мордочкой.
        Я хорошо помнил именно этот раздел из книги доктора Ричарда Шелдрейса - мы его с Шурой Плоткиным даже специально отрабатывали - и сделал все по науке. Сосредоточился и Телепатически четко передал Дженни свое предупреждение насчет серебристого «мерседеса»:
        К счастью, Дженни все восприняла как надо, закивала головкой и засучила лапками по стеклу. Мне показалось, что я даже услышал ее ответ - дескать, «... ВСЕ ПОНЯЛА.. НЕ ВОЛНУЙСЯ, ЛЮБИМЫЙ...». И потом - неясно и неразборчиво, типа - «ОЧЕНЬ ТЕБЯ ХОЧУ!..».
        Вот этим разделом из Шелдрейса надо будет подзаняться с Дженни в свободное время. А то она неважно рубит в Бесконтактной Телепатической Связи...
        И тем не менее я, успокоенный, потрюхал к своему дому, считая, что программа сегодняшнего вечера выполнена мной на все сто процентов. Теперь не нарваться бы на мою подругу Лисицу, и можно считать, что день прошел удачно.
        Хотя почему завершающим этапом удачного дня не трахнуть бы еще и Лисицу?..
        
* * *
        
        Ранним утром двадцать четвертого декабря repp Лемке со своим оранжерейнопарниковым помощником установили в гостиной, неподалеку от удивительно уютного камина, напротив которого я теперь наладился валяться в ленивой полудреме чуть ли не каждый день, - роскошную голубую елку и принялись ее украшать поразительно симпатичными игрушками и маленькими цветными лампочками.
        Фрау Розенмайер на кухне готовила соус для омаров. Это такие гигантские раки, каждый величиной с небольшую Кошку. Живые - жуткие, черные, отвратительные, с чудовищными безжалостными клешнями. Я их вчера первый раз в жизни увидел - у меня чуть сердце от ужаса не остановилось!.. Вареные омары - красные, вполне мирные, с очень миленьким рыбным запахом...
        Баська еще вчера села в свой десятилетний задрипанный «фордик» и укатила на нем в Польшу, получив от Фридриха рождественский подарок - тысячу марок. Баська сейчас в Польше дом строит. Ей очень нужны деньги...
        Францу Мозеру Фридрих вчера разрешил не приезжать с утра в Грюнвальд, а попросил появиться лишь на час только к шести вечера - помочь Фридриху с Моникой подготовить рождественский фейерверк. А потом сразу же уехать домой.
        В этот день всех ждут дома семьи - дети, мужья, жены, родители, точно такие же приготовления к празднику, поэтому, как только фрау Розенмайер все приготовит и разложит так, «...как это умеет делать только она!..» - она спокойно может ехать домой, не забыв забрать рождественский подарок от благодарного ей Фридриха фон Тифенбаха.
        То же касается и герра Лемке с его коллегой - только елка! И еще цветы... И все! И вот вам подарки к Рождеству!
        А на стол Фридрих фон Тифенбах при помощи двух дам - Тани Кох и Моники - все накроет сам. Это он ужасно любит делать с детства!
        Так что, майн либен дамен унд геррен, вы свободны и дай Бог вам всем счастья! Вы этого достойны.
        В предпраздничной суматохе мне забыли дать пожрать. Пришлось даже наорать на фрау Розенмайер! Правда, я это сделал так, чтобы никто, кроме нее, моего хриплого мява не слышал. Компрометировать Человека в такой день - последнее дело. Ни в какой день этого делать нельзя, а в такой - особенно.
        Уж как она расстроилась! Так сожалела о своей забывчивости, что мгновенно бросила в такую электрическую печку (называется «Микровелле») огромную замороженную форелищу. И та через три минуты была уже мягкой, в меру теплой и такой вкусной; что я простил фрау Розенмайер все на свете и даже потерся о ее ноги своей рожей. Не так чтобы очень, но...
        Как цитировал Шура когото из английских королей, «ничто не стоит так дешево и ничто не ценится так дорого, как вежливость...»
        
* * *
        
        К двенадцати часам дня мы с Фридрихом наконец, слава Богу, остались совсем одни в нашем огромном и прекрасном доме. К приему гостей было все приготовлено, и у нас оставалась еще уйма времени, чтобы привести себя в порядок и отдохнуть перед началом рождественских торжеств.
        Я подумал, что, пока не раздался телефонный звонок от Гельмута Хартманна с сообщением, что «ЕГО АВТОМОБИЛЬ ОПЯТЬ НЕ ЗАВОДИТСЯ», волноваться мне нечего и у меня есть в запасе пара часов для болтовни с Фридрихом.
        Тема сегодняшнего разговора должна была быть продолжением вчерашней прерванной темы: почему Коты и Кошки лучше Собак? И почему Собаки не любят Кошек и Котов?
        Еще вчера я пытался объяснить Фридриху, что Собаки подсознательно ощущают собственный комплекс неполноценности и дико завидуют независимым и гордым, свободным и не поддающимся дрессировке Котам и Кошкам! То есть Коты и Кошки поддаются дрессуре, но только тогда, когда, этого хотят сами.
        Я даже пытался провести аналогию с Человечеством. Те Собаки, которые ведут себя независимо и гордо, как Коты, к Котам ненависти не испытывают... То же самое и с Людьми. Независимые и гордые - интернациональны! Им не нужно цепляться за пресловутое, пошло и искусственно выдуманное, якобы расовое превосходство над другими нациями... А это судорожное цепляние за «превосходство своей расы» - от бездарности, от зажатости, отсутствия душевной широты, от постоянного ожидания пинка в зад!.. А Коты раскованны с детства. Они Любят, и их Любят. И в этой Любви они обретают Свободу!..
        Конрад Лоренц, великий Человек, написавший такую, с моей Котовой точки зрения, гениальную книгу, как «Человек находит друга», - и то ошибся, утверждая, что Коты привязаны не к Людям, а к Дому! Неверно это... Плевали Коты на все дома в мире! Коту важно, что за Человек живет в этом доме, рядом с этим Котом... Вот что важно.
        ... Только я было собрался с мыслями, чтобы продолжить этот разговор с Фридрихом, - мне были очень интересны его соображения на этот счет, - как вдруг раздался стук в дверь гостиной!..
        Мы, свято уверенные, что пребываем в доме одни, потрясенно переглянулись, и я тут же вспрыгнул на камин, оттуда на высокий резной буфет и занял максимально выгодную позицию для нападения.
        Стук повторился.
        - Да, да!.. Пожалуйста! - удивленно крикнул Фридрих.
        Дверь в гостиную отворилась, и вошел оранжерейнопарниковый помощник герра Лемке.
        - Прошу прощения, repp фон Тифенбах, - мягко улыбнулся он. - Я, комиссар криминальной полиции Гюнтер Шмеллинг.
        
* * *
        
        Что у нас потом в доме творилось - просто не описать!
        Когда комиссар Шмеллинг, без всяких там нагнетаний и запугиваний, очень спокойно поведал уважаемому герру фон Тифенбаху, что сегодня в рождественский вечер в его доме может раздаться взрыв, Фридрих очень удивился и спросил: кому это понадобилось?
        - Сейчас это уточняется, - уклончиво ответил Шмеллинг и попросил разрешения попытаться отыскать, и обезвредить взрывное устройство, заложенное в доме еще недели две или три тому назад.
        - Какого черта тогда не взорвали меня раньше? - спросил Фридрих.
        - Чтобы взрыв прозвучал в тот момент, когда вы займетесь фейерверком. Тогда это могло бы выглядеть рядовым несчастным случаем.
        Не скрою, я был просто поражен! Ведь существуют же Настоящие Собаки на свете!.. Такие, как Дженни, как Рэкс!.. Я - Кот... Со мной все понятно. Но чтобы Собаки так грандиозно сумели передать важнейшую информацию, не растеряв по дороге ни одной мельчайшей детали, - уму непостижимо! Ай да Рэксик!!! Не Пес, а Личность...
        - Делайте все, что вы считаете нужным, - сказал Фридрих. - Вам помочь?
        - Что вы, герр фбн Тифенбах! Помощников у меня более чем достаточно.
        Шмеллинг вынул из кармана телефонную трубку, нажал всего лишь одну кнопку и сказал всего лишь два слова. И обратился к Фридриху:
        - Я, с вашего разрешения, открою ворота на территорию, чтобы наши машины не скапливались у вашего дома со стороны улицы.
        - Поступайте так, как сочтете необходимым. За то время, которое вы работали в этом доме, надеюсь, вы знаете, как открыть ворота?
        - Конечно, - усмехнулся Шмеллинг.
        - Да... А откуда вы так прекрасно постигли садовооранжерейное ремесло? - спросил Фридрих. - Герр Лемке не мог на вас нарадоваться.
        - Дело в том, что лет тридцать тому назад, по студенческому обмену, я заканчивал Лесотехническую академию в Ленинграде.
        - Так вы знаете русский язык?!...
        - Естественно. Поэтому я и работаю в русском отделе КРИПО.
        И комиссар Шмеллинг пошел к входным дверям, чтобы нажать кодовые кнопки, открывающие изнутри наши ворота в сад.
        
* * *
        
        Их было шестеро и Рэкс. И приехали они не на полицейских, а на обычных частных автомобилях.
        Два паренька, которые, как я понял, охраняли нас с Фридрихом на прогулках всю последнюю неделю. Недаром я почувствовал, когда они выдрючивались вокруг нас на своих велосипедах, что от них пахло оружием!..
        Сам Шмеллинг и уголовноразыскной руководитель Рэкса - мой старый и симпатичный знакомый Клаус. Можно сказать, друг еще с тех автобановских времен, когда он единственный взял меня тогда под защиту и запретил отлучать меня от Водилы...
        И два очень серьезных мужичка из того «взрывного» отдела, о котором мне в прошлую встречу говорил Рэкс. Мужички были обвешаны кучей приборов и работали не на страх, а на совесть!
        Не было уголка в нашем огромном доме, который бы не обшарила эта бригада из шести специалистов и одного Рэкса.
        Через два с половиной часа безуспешных поисков, особенно после того как Рэкс обнаружил в гараже, в ящике для рождественских ракет, петербургскую пластиковую сумку с одним лыжным ботинком Фридриха, Людьми из КРИПО было решено, что преступники чегото испугались и решили отложить на время свою убийственную акцию.
        Тем более что мужички из «взрывного» отдела своими умненькими приборами точно определили, что бомба лежала именно в этом яшике!
        Но вот кто туда положил вместо бомбы один лыжный ботинок Фридриха фон Тифенбаха, было для всех загадкой. Только не для Рэкса!..
        Тот сразу же незаметно загнал меня в угол кабинета, подальше от Людских глаз, и спросил меня прямо в лоб:
        - Твоих лап дело?!
        Я отвел глаза в сторону и с понтом стал умываться. Дескать, о чем это вы, майн либе герр Рэксик? Впервые слышу...
        Тогда этот настырный хам опрокинул меня на спину, прижал своей огромной лапой к полу и сказал:
        - Я же говорил тебе, чтобы ты не совался не в свое дело! Мы в нашем отделе уже почти вышли на прямую - нащупали чуть ли не все связи, о которых ты даже представления не имеешь, а ты у нас изпод носа уволакиваешь кудато одно из важнейших.доказательств! Тогда на кой черт ты мне все это рассказывал?!
        Конечно, я даже лежа на спине мог надавать ему по рылу - особенно задними ногами. Но я даже не пошевелился. С точки зрения юридической - Рэкс был абсолютно прав!
        Но с МОЕЙ точки зрения - прав был Я. И если все пойдет так, как Я ЭТО задумал, то сегодня же вечером...
        Но я даже рта не раскрыл!
        Я вспомнил неподвижного, окровавленного Водилу, застреленного дурака Лысого, в клочья растерзанного Алика, рассыпанный и смешавшийся с лужами крови кокаин на ночном автобане в десяти километрах от Мюнхена...
        Я представил себе Фридриха фон Тифенбаха и его дочь Монику, да и себя самого, а может быть, и Таню Кох со своим профессором, разорванных взрывом именно в тот момент, когда мы все должны были бы весело встречать Рождество, и не оказал Рэксу ни слова.
        Только постарался изобразить на своей морде такую искренность, которую Рэкс вряд ли когданибудь видел своей жизни, и жалобно просипел под его тяжеленной лапой:
        - Рэксик, родненький... Ну о чем ты говоришь, браток? Разве бы я тебе не сказал?! Ну как ты можешь так обо мне подумать?!
        Криминальная полиция уехала, взяв с нас слово - ни с кем не разговаривать об этом, никого из окружающих не подозревать и вообще вести себя так, словно мы ничего не знаем и знать не хотим.
        Несколько ошалевшие от почти трехчасового пребывания посторонних людей в нашем доме, мы с Фридрихом наскоро перекусили. Причем Фридриху пришлось даже шлепнуть пару рюмок коньяку, чтобы немножко прийти в себя и оклематься от свалившихся на него новостей. А потом, совершенно обессиленные, мы завалились в гостиной у елки немного передохнуть перед началом приведения себя в порядок и прихода гостей. Фридрих - на свой диван, я - в свое кресло.
        Подремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:
        - Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество есть Рождество, и никто не имеет права нам его испортить!
        - Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, - сказал я ему. - Мало ли что...
        Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчетам, обязательно позвонит часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому что этот ШвайнеХунд в Человеческом образе все равно меня не поймет...
        Помоему, немцы придумали грандиозное ругательство - «швайнехунд». То есть «„свинячья собака“... Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов, очень даже выразительное! Не вставая с кресла, я разглядывал „Свой собственный документ“, изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего присутствия почти всё тюрьмы Европы. Теперь этот документ, повествующий об „исторической“ любви „моих“ предков - Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя Всея Руси Петра Великого - был заключен под стекло, в очень дорогую старинную рамочку красного дерева, окаймленную настоящим чеканным серебром,.
        Замечательная по своей наивности и наглости, моя «родовая грамота» стояла на самом видном месте нашей огромной гостиной - на камине темнокрасного мрамора, рядом с разными небольшими семейными реликвиями семьи фон Тифенбах.
        Но стояла она там как шутка. Как веселое напоминание о нашем первом дне знакомства. И мне это ужасно нравилось! Да и всем, кто к нам приходил, тоже. Даже сегодняшней полиции...
        Однако сейчас я смотрел на эту дурацкую грамоту, почти не видя ее. Мне нужно было на чемто остановить свой взгляд, и на глаза случайно попалась эта рамочка красного дерева в серебре.
        А в голове у меня все время проворачивалась МОЯ КОМБИНАЦИЯ сегодняшнего вечера. Которую я противопоставил всей Криминальной полиции Мюнхена. Только бы не сорвалось... Только бы не разрушилось!..
        Я просчитывал десятки вариантов, понимал, что срыв может произойти в любом из звеньев: может быть, испугается Мозер, или перетрусит Гельмут, или ктото из них случайно обнаружит матрешку под сиденьем серебристого «мерседеса»; или - что самое страшное - Моника неожиданно согласится подождать, пока Франц и Гельмут «починят» их автомобиль, и поедет к отцу вместе с Гельмутом. А там еще и Дженни...
        Голова у меня шла кругом, и я молился всем нашим КотовоКошачьим Богам, чтобы все шло так, как придумал Я, как это должно было бы идти, если подходить ко всему этому с мерками СПРАВЕДЛИВОСТИ.
        Очнулся я только тогда, когда случайно заметил в окне идущих уже по саду Таню Кох, Фолькмара фон Дейна и Франца Мозера. Сначала я подумал, что прослушал звонок в дверь, а потом вспомнил, что у Мозера есть свои ключи от калитки и гаража. Наверное, все трое одновременно подъехали к нашему дому, и звонка попросту не было.
        А тут, кстати, в гостиную спустился и Фридрих. Но в каком виде?!
        В смокинге (это мне когдато Шура Плоткин объяснял...), в белой «бабочке», с маленьким ярким живым цветочком на черном шелковом лацкане и в очень строгих, черных, почти без блеска, туфлях.
        - Какой ты красивый, Фридрих! - восхитился я и увидел, что Фридрих очень обрадовался моему впечатлению.
        - Тебе действительно нравится? - смущенно спросил он, словно надел смокинг впервые в жизни.
        - Очень! - с удовольствием сказал я. - Ну просто - отпад!!!
        - Что? - не понял Фридрих. - Как ты сказал?..
        На мое счастье, раздался звонок в дверь, и мне не пришлось объяснять Фридриху значение слова «отпад». Для меня всегда это почти непосильная задача - растолковывать ему то или иное наше выраженьице и переводить его на удобоваримый язык. Поэтому последнее время при Фридрихе я опасаюсь пользоваться нашим уличным жаргоном. Это я только сейчас, на нервной почве, ухо завалил...
        Вот, кстати, попробуй, объясни Фридриху, что это такое! Себе дороже...
        ... Потом все друг друга поздравляли с праздником и дарили подарки.
        Этому подонку Мозеру Фридрих вручил объемистый конверт с «Вайнахтсгельд» - рождественскими деньгами.
        Фолькмару фон Дейну - настоящий рисунок какогото Дюрера, о котором я никогда и слыхом не слыхивал...
        А Тане Кох Фридрих преподнес коробочку с такой сверкающей цацкой внутри, что, когда Таня открыла коробочку, она чуть в обморок не упала!
        Мне же Таня подарила краснозолотую жилетку с белой манишкой и таким же бантиком, как у Фридриха. Чуть поменьше.
        - Ты что, Таня?.. - тихо спросил я ее на Нашей Волне. - У тебя совсем крыша поехала?! Я же никаких жилеток не ношу...
        - Кыся, миленький... Ну, пожалуйста, надень жилеточку! - вслух запричитала Таня; - Только на сегодняшний вечер! Я так старалась... Пожалуйста, очень прошу тебя... Это сейчас ужасно модно! Все телевизионные модераторы, и мужчины, и женщины, теперь только в жилетках! Причем в самых разных... Я помогу ее тебе надеть. Ну, пожалуйста, Кот!..
        - Телевизионные модераторы, даже самые популярные и талантливые, - далеко не образец хорошего вкуса, - заметил Фридрих. - Но тебе, мой дорогой друг Кыся, эта жилетка действительно очень к лицу. Ты в ней так импозантен..
        Я и сломался. Таня была так красива, так элегантна в своем вечернем платье, а Фридрих посоветовал мне надеть жилет таким тоном, что я дал слабину и позволил напялить на себя жилетку вместе с манишкой и белым бантиком. Это было не бог весть как удобно, но почти не стесняло движений. И я смирился.
        - Я, пожалуй, пойду в гараж, приготовлю фейерверк? - спокойно спросил Франц Мозер.
        - Конечно, конечно! Я же для этого и просил вас заехать сюда на полчасика, - тут же согласился Фридрих.
        А я с замирающим сердцем ждал телефонного звонка от Гельмута Хартманна, и внутри у меня все дребезжало от нервного напряга. И в тот момент когда Мозер направился было к дверям, раздался звонок телефона.
        Откудато я точно ЗНАЛ, что это звонит Гельмут.
        Мало того, когда Фридрих взял телефонную трубку (заметьте, без «громкой связи»!..), я УСЛЫШАЛ не только то, что говорил Фридрих фон Тифенбах, но и то, что говорил ему Гельмут Хартманн с другого конца Грюнвальда!.. Вот ОНО, НАШЕ - КОТОВОЕ, НЕОБЪЯСНИМОЕ!!!
        - Фридрих, добрый вечер. У меня опять не заводится мой проклятый «мерседес», - сказал Гельмут. - Нет ли у вас герра Мозера?
        - Есть, - ответил Фридрих и жестом остановил уже уходящего Франца..
        - Фридрих, будьте любезны, попросите герра Мозера заехать за нами на одной из ваших машин. А может быть, он мне и поможет завести мой автомобиль. Он уже это несколько раз делал. Тогда вообще не будет никаких хлопот с возвращением домой ночью...
        - Хорошо, Гельмут, -коротко ответил Фридрих, отключил телефон и сказал Мозеру: - У герра Хартманна опять проблемы с его «мерседесом». Пожалуйста, Франц, возьмите машину и съездите за ними.
        - А как же фейерверк? - осторожно спросил Франц Мозер, и я почувствовал его внутреннее ликование - все шло так, как они с Хартманном и планировали!
        - Ничего страшного. Я думаю, пока фрау Кох накрывает на стол, мы с профессором сумеем сами подготовить все ракеты к запуску. А так как сегодня навалило много снега, возьмите «чероки», чтобы у вас самих не возникло никаких проблем по дороге.
        - Слушаюсь, герр фон Тифенбах! - И Мозер вышел из гостиной.
        Я тут же юркнул за ним. Лишь бы он не открывал ящик с ракетами! Лишь бы не лапал мешок «Русский сувенир»!.. Если же он это попробует сделать, я постараюсь ему какнибудь помешать. Как - я понятия не имел, но надеялся, что в экстремальный момент мне это придет в голову...
        Как я и ожидал, спустившись в гараж, Мозер тут же открыл ящик с ракетами, заглянул туда, увидел знакомый пластиковый пакет (недаром я после отъезда полиции еще полчаса корячился - снова запихивал туда пакет с лыжным ботинком!..), и чтобы не дать Мозеру прикоснуться к нему и подумать - на месте ли бомба матрешка, я неожиданно, перед самым носом Мозера, даже хлестнув его хвостом по лицу, вспрыгнул на крышу «грандчероки».
        Мозер в испуге отпрянул от ящика, прикрыл его и дрогнувшим голосом спросил меня:
        - Тоже поедешь со мной, русская сволочь?
        Но я сделал вид, что ничего не понял, и даже потерся брылями о плечо Мозера. Можете представить, чего мне это стоило!..
        И когда Мозер открыл дверцу «чероки», я первым прыгнул в кабину. Там, у Хартманнов, я хоть смогу повлиять через Дженни на Монику - если она заартачится и не захочет ехать сама на «чероки»...
        
* * *
        
        Но мне этого делать не пришлось.
        Нужно было видеть, как Моника и Дженни обрадовались, увидев меня в краснозолотой жилетке и белой манишке с беленькой «бабочкой»!
        Дженни от меня просто глаз не отрывала, а Моника тут же согласилась сесть за руль «чероки» и вместе со мной и Дженни ехать прямо к отцу. И там подождать Гельмута с его капризным «мерседесом» - герр Мозер утверждает, что починка займет всего минут двадцать, - а потом уже сесть всем вместе за праздничный стол!..
        А пока Моника поможет Тане Кох накрыть на стол, а отцу - разобраться с фейерверком. Начиная с ее далекого теперь детства, они с папой всегда готовили фейерверк вместе.
        Один я видел, как переглянулись Хартманн и Мозер! И если до какогото мгновения у меня нетнет, да и возникали сомнения, имею ли я право брать на себя Суд над этими двумя Негодяйцами, то после того как я еще перехватил их взгляды, которыми они проводили нас, у меня отпали все сомнения...
        
* * *
        
        В четыре руки Моника и Таня накрыли в столовой, благо фрау Розенмайер перед своим уходом заранее все так красиво разложила на невиданно роскошной старинной посуде (даже крахмальные салфетки скрутила башенками!), что Таня и Моника затратили на сервировку стола не больше десяти минут.
        А я ждал второго, «проверочного» звонка Хартманна...
        Дождался я его тогда, когда Дженни, дыша, как Баська Ковальска, пыталась утащить меня в одну из пустых комнат или ванную, или туалет... Ей сейчас было все равно где! Вот ведь приспичило!..
        Но мне было настолько не до нее, что даже Моника это почувствовала и прикрикнула на нее:
        - Дженни! Оставь Кысю в покое!..
        Именно в эту секунду позвонил Гельмут. Трубку взяла Моника.
        - Все в порядке! - УСЛЫШАЛ я бодрый голос Гельмута. - Мы завели «мерседес» и выезжаем к вам. Я только доброшу герра Мозера до стоянки, где он оставил свою машину. А что делаете вы?
        - Мы с Таней приготовили стол и идем с папой и Фолькмаром в гараж заниматься ракетами.
        - Превосходно! - сказал Гельмут. - Еду.
        Неожиданно для самого себя я вдруг почувствовал, что мне срочно необходимо остаться одному! Тогда я смогу сосредоточиться как следует и УВИДЕТЬ ВСЕ, ЧТО БУДЕТ ПРОИСХОДИТЬ В ДОМЕ ХАРТМАННОВ И В «МЕРСЕДЕСЕ»...
        Я рванул вниз, в большую неотапливаемую комнату при подвале, где на стеллажах хранились сотни бутылок самых различных вин, водок, виски, джинов и стояли десятки пластмассовых ящиков с минеральной водой и соками всех сортов...
        Слава Богу, Дженни даже не успела понять, куда это я смылился!
        Влетев в эту комнату, я непроизвольно, не отдавая себе отчета в собственных действиях, почемуто нырнул под нижнюю полку винного стеллажа, быстренько улегся на живот, спрятал голову между передними лапами и закрыл глаза...
        ... И УВИДЕЛ ГЕЛЬМУТА ХАРТМАННА ВМЕСТЕ С ФРАНЦЕМ МОЗЕРОМ, СИДЯЩИХ В СЕРЕБРИСТОМ «МЕРСЕДЕСЕ» НА ПУСТЫННОЙ И РАСЧИЩЕННОЙ АВТОМОБИЛЬНОЙ СТОЯНКЕ ОКОЛО УЧЕБНОГО ПОЛЯ ДЛЯ ГОЛЬФА...
        Я ничего не слышал... Ощущение было таким, будто я смотрю большой телевизор, а звук выключен. Только видел...
        ... КАК ГЕЛЬМУТ ВЫНУЛ НЕБОЛЬШОЙ ПУЛЬТ ИЗ ВНУТРЕННЕГО КАРМАНА ПАЛЬТО.
        ПОЛА ПАЛЬТО ОТКИНУЛАСЬ, И Я ЗАМЕТИЛ, ЧТО ГЕЛЬМУТ БЫЛ ТОЖЕ В СМОКИНГЕ И ТАКОЙ ЖЕ «БАБОЧКЕ», КАК У МЕНЯ, ФРИДРИХА И ФОЛЬКМАРА...
        Ах, как жаль, что я ничего не слышу!.. Как мне было бы важно сейчас узнать, что говорил Франц Мозер Гельмуту Хартманну! Я заметил, что чем сильнее я зажмуриваю глаза, чем плотнее прикрываю голову лапами, тем отчетливее ВИЖУ НА РАССТОЯНИИ!
        Вот, например, сейчас мне очень хорошо ВИДНО, как...
        ... ГЕЛЬМУТ, С ИСКАЖЕННЫМ ОТ СТРАХА ЛИЦОМ, НИКАК НЕ РЕШАЕТСЯ НАЖАТЬ КНОПКУ НА ПУЛЬТЕ... И ТОГДА ФРАНЦ НАЧИНАЕТ ЕГО СПОКОЙНО УГОВАРИВАТЬ, ЯВНО ВСЕ ПОВЫШАЯ И ПОВЫШАЯ ГОЛОС...
        Я не слышу, я ВИЖУ, как он повышает голос! Я вижу ужас на лице у Хартманна и понимаю, что он не пожалел нас в последний момент - он просто перетрусил и сейчас отказывается нажать кнопку. И тогда...
        ... ФРАНЦ МОЗЕР ВЫТАЩИЛ ИЗЗА ПАЗУХИ ПИСТОЛЕТ И СУНУЛ ЕГО ПОД ПОДБОРОДОК ГЕЛЬМУТУ ХАРТМАННУ.
        ПО ЛИЦУ ХАРТМАННА ПОТЕКЛИ СЛЕЗЫ, И ОН В ПАНИЧЕСКОМ УЖАСЕ СУДОРОЖНО ЗАКИВАЛ ГОЛОВОЙ...
        Потом... Ну точно в кино, я УВИДЕЛ...
        ... ТОЛЬКО ТРЯСУЩИЕСЯ РУКИ ГЕЛЬМУТА. ОДНА ДЕРЖАЛА НА ЛАДОНИ НЕБОЛЬШОЙ РУССКИЙ ПУЛЬТИК, А ВТОРАЯ РУКА ГЕЛЬМУТА ДРОЖАЩИМ УКАЗАТЕЛЬНЫМ ПАЛЬЦЕМ НАЖАЛА МАЛЕНЬКУЮ КРАСНУЮ КНОПКУ...
        Но взрыв... Взрыв чудовищной силы - я УСЛЫШАЛ!!! Я услышал, как задребезжали все стекла в окнах нашего дома, и УВИДЕЛ...
        ... АВТОМОБИЛЬНУЮ СТОЯНКУ УЧЕБНОГО ПОЛЯ ДЛЯ ГОЛЬФА. ОНА ВСЯ БЫЛА ОСВЕЩЕНА ГИГАНТСКИМ ФАКЕЛОМ ВЗРЫВАЮЩЕГОСЯ И ГОРЯЩЕГО «МЕРСЕДЕСА»!..
        В ЖЕЛТОБАГРОВОЕ ВЕЧЕРНЕЕ НЕБО ЛЕТЕЛИ, ОХВАЧЕННЫЕ ПЛАМЕНЕМ, КУСКИ «МЕРСЕДЕСА» И ТОГО, ЧТО ЕЩЕ ВСЕГО ЛИШЬ ОДНУ СЕКУНДУ ТОМУ НАЗАД БЫЛО ДВУМЯ ЖИВЫМИ ЛЮДЬМИ...
        ОЧЕНЬ ПЛОХИМИ ЛЮДЬМИ, НО ЖИВЫМИ. А ТЕПЕРЬ...
        А теперь звук будто бы стал сам по себе восстанавливаться, - я услышал вой полицейских сирен и отдаленный грохот рушащихся и пылающих обломков бывшего серебристого «мерседеса» с кусками бывших очень плохих Людей на расчищенную от снега автомобильную стоянку учебного поля для игры в гольф...
        
* * *
        
        В Петербург я лечу один.
        Да, да..... Я лечу один в Петербург.
        Фридрих не может оставить Монику, свою единственную дочь, в таком состоянии, в котором она пребывает все последние дни.
        Хотя и не очень счастливо складывалась их жизнь с Гельмутом, но десять лет совместной жизни бок о бок - это десять лет, и за такой короткий срок, как десять дней, зачеркнуть эти десять лет нет никакой возможности!..
        Тем более что от Моники и по сей день тщательно скрывается истинная причина взрыва.
        Сейчас Моника переехала к отцу, и, на маленьком семейнодружеском совете, куда были приглашены только самые близкие - Фолькмар фон Дейн, Таня и я, было решено вернуть «Хипобанку» дом Хартманнов и тем самым погасить долги покойного Гельмута.
        А Моника с Дженни пока поживут у Фридриха, а там будет видно.
        Теперь подробности, от которых так оберегали Монику.
        Криминальная полиция Баварии вместе с какимито русскими сыщиками докопалась и в Петербурге, и в Германии до настоящего положения дел с тем самым кокаином, на котором я въехал в Германию.
        Комиссар полиции Гюнтер Шмеллинг летал даже на пару дней в Петербург, а сюда, тоже на два дня, прилетал из Петербурга один русский милиционер - специалист по транспортировке наркотиков. Это я узнал от Рэкса.
        Узнал, что Гельмут Хартманн и Франц Мозер - оба были завязаны на это «кокаиновое дело», но со взрывом «мерседеса» и последующей гибелью главных «фигурантов» (полицейская лексика Рэкса) полиция культивировала две версии: первая - Гельмут и Франц допустили ошибку и несогласованность в обоюдных действиях и совершенно случайно взорвали сами себя. Вторая - их двоих взорвала неустановленная Личность, имеющая непосредственное отношение к делу о «Русском кокаине». Полиции неизвестна эта Личность, и версия находится в специальной разработке.
        Однако один из служащих криминальной полиции Баварии свято убежден в том, что обе первые версии не стоят и выеденного яйца, а существует совершенно определенный и всем известный Субъект, который организовал взрыв и убил Гельмута Хартманна и Франца Мозера - вопервых, в пределах «необходимой самообороны», а вовторых, исполнил акт справедливого отмщения в обход законодательства Федеративной Республики Германии.
        Но так как доказать Личность Субъекта, совершившего двойное убийство на территории Баварии, практически невозможно, ибо ни один здравомыслящий юрист никогда не поверит в возможность совершения преступления именно этим Субъектом, то спорить с двумя первыми официальными версиями полиции - смысла не имеет.
        Естественно, что этим Служащим криминальной полиции был Рэкс, а подозреваемым им Субъектом - Я!
        Но как ни умолял он меня сознаться в этом только ему, - Рэксу, как ни клялся, что из него и под пыткой не вытянут ни слова, я помалкивал, делал вид, что удивлен, обижен, оскорблен, наконец, но даже и не собирался ни в чем признаваться.
        
* * *
        
        Только один Человек знал все до мельчайших подробностей - по дням, по часам, по минутам. Это был Фридрих фон Тифенбах. От него я не стал ничего скрывать. Я рассказал ему, что даже ВИДЕЛ, КАК ЭТО произошло. И признался, что у меня ни на секунду не дрогнула лапа!
        - Знаешь, Кыся, - сказал тине фон Тифенбах, - я просто в отчаянии от скудности и несовершенства Человеческого языка, и у меня не хватает слов, чтобы выразить тебе, что я думаю по этому поводу. Мы все обязаны тебе жизнью, и я благодарю Господа Бога за то, что Он так счастливо и щедро наградил меня знакомством и дружбой с тобой.
        Мы сидели в кабинете. Фридрих у стола в большом вертящемся кожаном кресле, я - у его ног, на ковре. Как мне было ответить Фридриху на ТАКИЕ слова?
        Я вспрыгнул к нему на стол, чтото муркнул и лизнул его в щеку. А что я мог еще сделать?
        - Но вот о чем я подумал, Кыся, - продолжил Фридрих. - А не слетать ли тебе в Петербург одному? Так ли тебе нужны разные вопросы немецкой полиции? Следствието продолжается... Даже если они будут брать у тебя показания, как у обычного свидетеля.
        - Каким образом?! - удивился я.
        - Таким же, как я сейчас разговариваю с тобой. Уж если твой приятель Рэкс, по твоему же наущению, сумел установить со своим «Полицайхундефюрером» Клаусом Телепатический Контакт, то почему тебе кажется, что в нашей полиции не найдется еще один тонкий и умный Человек, который прочтет книгу доктора Шелдрейса и не воспользуется его методологическими советами? Я считаю, что сейчас - самое время для твоего отлета в Петербург. Давай позвоним твоему другу в Россию, чтобы он встретил тебя. Он владеет какимнибудь языком, кроме русского?
        - Английским. Но очень неважненько...
        - Ничего, договоримся, - спокойно сказал Фридрих. - Ты помнишь ваш петербургский номер телефона?
        - Нет, конечно, - смутился я. - У меня с цифрами вообще заморочки...
        - Что?!
        - Ну, цифр я не знаю! Вот что...
        - Ааа... Не нервничай. Ничего страшного. Давай я запишу его фамилию и полное имя. «Шура», как я понимаю, чтото домашнее?
        - Да. Его зовут Александр Плоткин.
        - Адрес не помнишь?
        - Прекрасно помню! Проспект Науки, около шашлычной девятиэтажный дом с одним входом и лифтом. Квартира на восьмом этаже. Перед домом - пустырь.
        - Понятно, - улыбнулся Фридрих. - Ничего, ничего! Сейчас все будет в порядке.
        Он позвонил в специальную международную справочную и попросил разыскать в России, в городе Санкт Петербурге на проспекте Науки номер частного телефона журналиста Александра Плоткина.
        Спустя пятнадцать секунд Фридрих уже записывал наш петербургский номер телефона. Несколько раз попытался набрать этот номер и соединиться с Шурой, но разочарованно и горестно вздохнул:
        - Никто не отвечает. Его нет дома...
        
* * *
        
        В оставшиеся до моего отлета три дня мы звонили Шуре Плоткину в самое разное время суток раз сто и ни разу не застали его дома. Я высказал предположение, что он на недельку уехал в Москву. Раньше он это делал достаточно часто...
        Несмотря на то что Шура не откликался, было решено отправить меня в СанктПетербург как можно скорее. От лишних полицейских расспросов, от последствий возможной экзальтированной болтовни Дженни с посторонними Собаками. Дженни не захочет, а заложит - только из одного желания, чтобы все знали, какую важную роль она играла во всем этом шумном деле. Ну и, конечно, не удержится и назовет мое имя!..
        Мой отлет был обставлен самым деловым и шикарным образом.
        Все ранее заготовленные документы для нашего совместного полета в Россию с Фридрихом были аннулированы. Все необходимые документы только на одного меня - получены в течение двух дней.
        Надо сказать, что здесь очень сильно сработало имя самого Фридриха фон Тифенбаха. Для обычного немца эти документы оформляли бы недели тричетыре.
        Компания «Люфтганза» получила заказ на авиационный билет Мюнхен - СанктПетербург - Мюнхен и на самое высокое обслуживание Кота фон Тифенбаха в салоне высшего класса.
        Немаловажная деталь - во всех документах я числился под фамилией Фридриха, как «МартынКыся фон Тифенбах»! И это играло существенную роль здесь, в Германии.
        Вместе со мной летели копии самых разных финансовых документов на оплату счетов:
        1. За резервацию отдельного номера в пансионе для приезжающих Котов, Кошек и Собак при самом дорогом и фешенебельном пятизвездочном отеле СанктПетербурга. Пансион с парикмахерской для Котов и Собак, маникюром, педикюром, серными ваннами, круглосуточным врачебным наблюдением и четырехразовым питанием по заказу Котаклиента. Расчеты только в свободно конвертируемой валюте.
        2. Заранее было оплачено двадцатичетырехчасовое дежурство автомобиля «Волга» - черного цвета, как нам сообщили в ответном факсе, - для персонального использования этого автомобиля МартыномКысей фон Тифенбахом в любое удобное для него время, на любые расстояния.
        3. Для поддержания постоянной и бесперебойной связи с МартыномКысей фон Тифенбахом при вышеупомянутом Клиенте всегда будет находиться радиотелефон спутниковой связи с запрограммированными номерами в Германии самого владельца данного Кота и его переводчика на русский язык - фрау Татьяны Кох. Одно нажатие необходимой кнопки, которое может осуществлять сам Клиент и любой обслуживающий Клиента персонал, включая шофера черной «Волги», в любое время суток обеспечивает немедленную связь с Мюнхеном.
        Инструкция по правилам пользования настоящим телефоном на русском языке - прилагается.
        4. Шофер автомобиля «Волга», закрепленного, за МартыномКысей фон Тифенбахом, должен по совместительству (за отдельную плату) выполнять обязанности «бодигарда», то есть телохранителя данного Клиента.
        
* * *
        
        В мюнхенский аэропорт имени ФранцаЙозефа Штрауса мы выехали тремя машинами.
        Грустный Фридрих, почти отсутствующая Моника, притихшая Дженни и до предела взвинченный, но не подающий и признака нервозности Я - в «роллсройсе». За рулем - симпатяга герр Лемке.
        Заплаканная Таня Кох и нежнососредоточенный на ней профессор Фолькмар фон Дейн - на «ягуаре».
        И Клаус с Рэксом на своем «фольксвагенепассате».
        Для быстрого разрешения всех проблем, которые могут возникнуть в случае беспрецедентного самостоятельного перелета Кота из одного государства в другое, Клаус хотел было ехать в аэропорт в своей полной служебной форме и на бежевозеленом полицейском «БМВ» с мигалками.
        Но Фридрих попросил его этого не делать, сказав, что с «Люфтганзой» у него полная договоренность по всем пунктам перелета Кота, вплоть до прикрепления к Кысе специальной стюардессы на время полета.
        Оказывается, путь в аэропорт лежал на ближайшем отрезке автобана Мюнхен - Нюрнберг, и волейневолей я вторично оказался там, где поблизости разыгрался тот самый кровавый и трагический спектакль, в котором несколько месяцев тому назад я принимал такое бурное участие...
        Волнение мое усиливалось с каждой секундой!
        Когда же мы достигли именно того места, где мы с тяжело раненным Водилой догнали на своем сорокатонном «вольво» микроавтобусик «тойота», на котором удирал от нас этот профессиональный убийца, исполосованный мной Алик, - и впечатали его в заднюю стенку огромного голландского рефрижератора так, что от его «тойоты» остались только разорванный металл вперемешку с тем, что было Аликом, - я вырвался из рук Фридриха, истерически заметался по «роллсройсу» и закричал в голос:
        - Остановитесь!!! Остановитесь, я умоляю вас!.. Да остановитесь же, черт вас всех побери!..
        Наверное, мой волевой напор был столь силен, что меня поняли одновременно все - во всех трех машинах.
        Герр Лемке даже без приказания Фридриха съехал на обочину. Следом затормозил «ягуар» профессора. И только «фольксваген» Клауса и Рэкса проехал чуть вперед и встал перед нашим «роллсройсом».
        Клаус вынул изпод сиденья синюю полицейскую мигалку и поставил ее на крышу своего совершенно «неполицейского» автомобиля. На всякий случай, как мне потом объяснил Рэкс.
        Я бросился открывать дверцу «роллсройса», но это оказалось мне не по силам. Помог мне Фридрих, и я стремглав вылетел из машины.
        Вокруг все выглядело совершенно иначе, чем тогда...
        Было раннее утро.
        А тогда была ночь...
        Сейчас все было покрыто холодным, слежавшимся снегом, а тогда была теплая немецкая осень. По существу, конец лета.
        И по автобану сейчас спокойненько бежали машины - кому куда было нужно.
        А тогда все автомобили стояли вокруг нас, рассекая темноту светом своих фар, и в этом свете лужи крови на асфальте были черными, а лица убитых и раненых - синебелыми...
        - Тебе плохо, Кыся? - спросил меня Фридрих.
        - Нет, нет!.. Постойте. Не ходите за мной!.. - ответил я.
        И я бросился на другую сторону автобана, чудом выскальзывая изпод колес мчащихся автомобилей. Я несся наперерез движению к знакомой полосе густого кустарника и редких деревьев за противоположной обочиной...
        Слышал, как Фридрих сказал всем остальным:
        - Не волнуйтесь. Он сейчас вернется.
        А Клаус негромко добавил:
        - Он узнал это место. Вся та история с кокаином произошла здесь... Помнишь, Рэкс?
        А я уже лихорадочно разгребал смерзшиеся пласты грязного снега, разбрасывал в стороны комья обледенелой земли под тем самым деревом, где в ту жуткую ночь закопал золотую зажигалку «Картье», потерянную Гельмутом Хартманном, найденную мной и Дженни. Которую мы так легкомысленно хотели подарить моему Водиле...
        Но вот изпод мерзлой земли показался кусочек тряпочной ветоши, и я возблагодарил Всевышнего, что ветошь была промаслена! Она не сгнила, не рассыпалась, не разорвалась, когда я, упираясь всеми четырьмя лапами, скользя по подтаявшему подо мной снегу, тащил ее из мерзлой земли.
        - Тебе помочь? - мысленно спросил меня Рэкс с той стороны автобана.
        - Обойдусь... - ответил я ему и вытащил этот проклятый комок ветоши.
        Раскатал его когтями и выволок из него золотую зажигалку «Картье»!
        Прихватил зажигалку зубами и, совершенно обессиленный, вернулся на обочину автобана. Дождался, когда поток машин слегка поредел, и неторопливо пересек проезжую часть.
        Подошел к Монике фон ТифенбахХартманн и положил эту зажигалку у ее ног. В конце концов, Моника тут совершенно ни при чем...
        
* * *
        
        Аэропорта я практически даже и не видел.
        Несмотря на то что все окружающие меня, даже Дженни, накануне прожужжали мне все уши, какой аэропорт в Мюнхене! И по величине, и по комфортабельности, и по инженерной мысли. Последнего я не понял, но сообразил,что это - чтото особенное!..
        Однако увидеть аэропорт мне так и не удалось, и только лишь по собственной вине.
        Я категорически отказался от поводка с системой ремешочков на фигуру и попросил, чтобы до самолета меня донесли в сумке, как это делал когдато мой дорогой Водила. В эту же сумку можно положить все документы, следующие вместе со мной, и спутниковый телефон с инструкцией, и какойнибудь жратвы на дорогу.
        Хотя Дженни уверяла меня, что в самолете обычно потрясающе вкусно кормят, и причем абсолютно «на халяву». У Дженни был большой опыт полетов...
        За свое категорическое решение не надевать поводок я поплатился самым жестоким образом. Вопервых, сидя в сумке, я так и не увидел хваленый мюнхенский аэропорт, а вовторых, Таня и Фридрих настояли на том, чтобы до СанктПетербурга я летел в рождественской краснозолотой жилетке! Они еще хотели, чтобы я надел и манишку с «бабочкой», но тут я решительно положил конец их тщеславным притязаниям и от манишки с «бабочкой» отказался наотрез.
        С пограничниками была предварительная договоренность, что я не буду проходить общий паспортный контроль, они так проверят мой бумаги и меня самого - на оружие и наркотики. Такая проверка обязательна для всех садящихся в самолет. И если с этим делом у меня будет все в порядке - Специальная стюардесса (кстати, очень красивая девушка в Специальной замечательной форме и нелепой шапочке на голове) пронесет меня в сумке через Специальный служебный проход, по Специальному выдвижному коридору прямо в самолет - на мое место в Специальном салоне первого класса для очень высокопоставленных Специальных пассажиров.
        Я вообще заметил, что словом «специальный» немцы обожают выделять любое, даже самое незначительное явление, хотя бы маломальски отличающееся от обычного. И это должно подчеркивать исключительность положения, доступного не каждому.
        
* * *
        
        Прощание было какимто расслабленным, грустным, словно ни у кого уже не осталось физических сил для достойного проявления своих чувств и эмоций. Да так, наверное, оно и было...
        Герр Лемке уважительно пожал мне лапу.
        Глядя кудато сквозь меня, Моника приложилась к моей морде сначала левой щекой, потом правой и перекрестила меня...
        «Полицайхундефюрер» Клаус приподнял меня, поднес к самому своему лицу и вдруг неожиданно прошептал мне на ухо на чистом шелдрейсовском языке:
        - Найдешь своего приятеляшофера, передай ему, что он оправдан и свободен от всяких подозрений. Это мне сказали ваши.
        - Спасибо, - ответил я ему и неловко лизнул его в нос.
        Рэкс прижался ко мне своей огромной мордой, а я обхватил его лапами за толщенную шею, и мы немного постояли так, не сказав друг другу ни слова,
        Профессор Фолькмар фон Дейн потряс мне обе мои передние лапы.
        Дженни тихонько поскуливала, пыталась лизнуть меня в морду и чегото вякала о любви, хотя я четко видел, как она положила глаз на Рэкса...
        Таня Кох открыто плакала, тискала меня и шептала, что если бы не я... И что я принес ей счастье!
        А потом я просто прыгнул на худенькое плечо Фридриха фон Тифенбаха, обхватил его голову лапами и, не помня себя от нежности и печали, стал ему чтото бормотать и бормотать понашему, поЖивотному!..
        Я знал, что он не понимает ни слова, но у меня тоже не осталось сил на Телепатию пошелдрейсовски, и поэтому я, весь в слезах, как какойнибудь маленькиймаленький Котенок, продолжал прижимать к себе Фридриха, ставшего мне таким родным и близким, как Шура Плоткин, как Водила, как все, что мне безумно дорого на этом свете...
        - Ты не вернешься, - тихо сказал Фридрих. - Я знаю. Я вижу тебя в последний раз. Мне совсем немного осталось жить. И если когданибудь...
        - Да! Да, конечно!.. - прошептал я всетаки пошелдрейсовски. - Я буду звонить тебе... И пожалуйста, не забывай: полтаблетки от давления и таблетку «Бромазанила» на ночь. Я предупредил Дженни...
        - Спасибо, - сказал Фридрих, и мы с ним просто расцеловались самым настоящим образом.
        
* * *
        
        Описывать два с половиной часа полета от Мюнхена до СанктПетербурга - вряд ли имеет смысл.
        Первую половину полета я еще както бодрствовал; то меня кормили (действительно очень вкусно!), то поили, то каждый член экипажа по очереди выходил из своей пилотской кабины - с понтом, будто бы он идет в туалет, а сам пялился на меня, числящегося по списку пассажиров как «МартынКыся фон Тифенбах» и находящегося на борту самолета под индексом VIP. Это, как мне еще вчера объяснил Фридрих, международный английский Термин - VIP. «Very Important Person». Что порусски означает - «Очень важная персона».
        Несколько раз меня напрягала красоточка стюардессочка, которой я был поручен. Она все время спрашивала, как я себя чувствую, и по моему телефону сообщала это Фридриху или Тане в Мюнхен. Причем делала она это с разрешения командира корабля, ибо в воздухе пользоваться спутниковыми телефонами строжайше запрещено. Чтобы не мешать самолетной связи с землей.
        Пару раз со мной пытались пообщаться мои соседи - сильно нетрезвый русский мужик - глава какойто профашистской политической партии в России. Он даже предлагал мне выпить с ним. И какойто министр Баварии. Когда министр узнал от стюардессы, что я из фамилии фон Тифенбахов, он тут же представился мне, но я, к сожалению, сразу же забыл его фамилию...
        Я вежливо уклонился от поглаживаний баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
        И это было даже очень хорошо. Потому что в тот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях - что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это - первое. И второе - как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса... Помню только, что както Водила обронил, что живет в районе Невского...
        А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолетном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня теплым пледом...
        
* * *
        
        ... Проснулся я оттого, что ктото осторожно тормошил меня и приговаривал понемецки:
        - Герр фон Тифенбах... Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В СанктПетербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
        Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом -телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.
        Колючий, ледяной ветер кружил поземку по летному полю, а у самого трапа нашего самолета стоял белый «Мерседес -300» с распахнутыми дверцами.
        Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнаженной головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния ее владельца, - в распахнутой дубленке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» - ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
        Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко - автор сотен трагедий семей, когдато вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвленного на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, гдето неподалеку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды...
        ИТАК - САНКТПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
        То есть -круг замкнулся.
        Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какаято...
        Что же дальшето будет?..
        Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
        - Хай ду ю ду! Вилкоменн ту СанктПетербург!.. Айм вери глэд ту си ю...
        Тут он запнулся и крикнул порусски внутрь машины:
        - Васька! Как там дальше?..
        Сидевший за рулем Васька (тоже - хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
        - Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля!. Откуда ято знаю? Ты - хозяин, ты и знать должон.
        Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
        - Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
        Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
        - Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в СанктПетербург.
        Она пошарила рукой в сумке, достала изпод меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала понемецки:
        - Фрау Кох? Все в порядке. Мы в СанктПетербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полете все, все было в порядке. Передаю телефон...
        Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
        - Герр фон Тифенбах - вас.
        Я в своей рождественской краснозолотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад...
        Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: - Ну как ты, Кыся?..
        - Нормально, - пошелдрейсовски ответил я. - Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я еще буду звонить...
        И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся...
        
* * *
        
        Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да еще и обматерил с ног до головы!
        «Будет и на нашей улице праздник!.. - сказал тогда Пилипенко Ваське. - Сейчас время революционное - кто был ничем, тот станет всем!..»
        А я еще тогда подумал - все может быть...
        И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дубленка - которые ему раньше и во сне не снились... И Васька прикинут - будьтенате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».
        Так это он - Пилипенко Иван Афанасьевич - хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга?! Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон Тифенбах перевел все суммы на мое содержание!
        - Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! - окликнул его Васька. - А не сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры - рожа вроде знакомая, а?
        У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в Институт физиологии!.. Благо тут это рядышком.
        - Ну тебя, Васька, - неуверенно проговорил Пилипенко. - Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя - похож... Ты про какого вспомнил?
        - А про того - с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...
        - Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра действительно того самого еврейчика и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном - я ни о чем вспоминать не хочу!
        - А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз?.. - ехидно спросил Васька.
        - Слушай! - строго сказал ему Пилипенко. - Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И ни за какие прынцыпы не держусь. Мне - абы гроши и харчи хороши, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь или еще как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твое место любого генералаотставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!
        И тут мы подъехали к роскошной гостинице.
        То, что гостиница была роскошной, я сразу просек по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контактов.
        Мне еще Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я все никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.
        Причем автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена - самого богатого города в Германии...
        
* * *
        
        Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и документами. Нес сам. И принес меня - черт знает куда!..
        Розовоголубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках - чтобы, не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночков, как когдато мне объясняла Дженни...
        Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек - не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазать, а внизу - мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит...
        Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида люди; в шелковых голубых и розовых халатах. Кто пофранцузски говорит, кто поанглийски, кто поиспански... Чтобы каждый Клиент в пансионе имел тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.
        Отвели мне небольшую комнатку - голубую. В одной плошке - кристально чистая водичка, в другой - не киснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, - в другом месте. Ну и конечно, постель - потрясающая! Пушистомягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.
        Ничего нашего российского! Все заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том мюнхенском КошачьеСобачьем магазине в НойеПерлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.
        И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причесанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты вперемежку с растерянноистеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.
        Однако, скажу без ложной скромности, когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки и я появился в своей рождественской краснозолотой жилетке, - все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох - оченьочень русская немка!
        Меня оформили, прочитали внимательно мое любимое меню, тут же изготовили мне «татарский бифштекс» из свежайшей телятины, и, пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными людьми (не дурак был Пилипенко - сумел подобрать кадры!..), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком «герра МартынаКыси фон Тифенбаха» в Мюнхене - фрау Кох.
        Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой - к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Щура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мертвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги...
        Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал мюнхенскую кнопку. Все ахнули!
        Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же - голос Тани:
        - Доктор Кох.
        - Это я, - сказал я ей мысленно, пошелдрейсовски.
        - Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся... Ну как ты там? Тебе не холодно?
        - Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.
        - Как?! Они тебя там даже не покормили? - возмутилась Таня.
        - Нетнет... С этим все в порядке. Просто там, у шашлычной, находится мой дом с Шурой Плоткиным.
        - Понятно. Передай трубку главному. Я все скажу. И не забывай, что между Мюнхеном и Петербургом - два часа разницы.
        - А чтоэто такое?
        - Ладно. Я тебе потом объясню. Давай ихнего шефа!
        Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня пересказала ему мою просьбу.
        - Бусделано! Бусделано!.. Сей минут!.. - только и отвечал Пилипенко. - И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему ваш передам для связи... Не беспокойтесь, водитель у нас - человек проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хехе, так сказать. Все будет в ажуре... Передаю трубочку!
        Пилипенко мизинчиком развернул ко мне телефонную трубку И сладко вымолвил:
        - Вас...
        Я приложил свое рваное ухо к трубке.
        - Кыея, - сказала мне Таня. - Телефон возьми с собой. Связь - через твоего водителя.
        - Я слышал, - сказал я.
        - Тебя тут все целуют!..
        - Я всех тоже, - сказал я и сам отключил телефон.
        На большом настольном аппарате со всякими примочками Пилипенко нажал кнопку и проговорил в микрофон грозным голосом:
        - Водителя Черной «Волги» - ко мне, сей минут!
        И точно - сей минут открылась дверь пилипенковского кабинета, и в знакомом запахе пота, оружия и «послявчерашнего» перегара вошел тот же самый милиционер из государственной автомобильной инспекции, который в прошлом году осенью остановил засранный пилипенковский фургончик, набитый нами - приговоренными к смерти, - и слупил с Пилипенко десять долларов, да еще и обозвал их с Васькой повсякому!
        Ох, умная сволочь - этот Пилипенко! Все его пророчества сбываются - настало время наконец и для Пилипенков! Еще годдва, он и в президенты баллотироваться будет...
        Милиционер вошел в гражданском, но встал по стойке «смирно», приложил руку к форменной милицейской шапкеушанке, только без кокарды, и знакомым хриплым голосом доложил:
        - Слушаю, Иван Афанасьевич!
        - Вот, Митя, твой Клиент из ФыыРГе, с самого Мюнхену. Вот евонный телефон. Гля сюда: эту кнопочку натиснешь - сразу с Мюнхеном соединяет, с ихней переводчицей. Она тебе будет говорить - куда ехать, чего клиент хочет. Мы с тобой это уже вчера прорабатывали. Понял?
        -Так точно!
        - За кажный ихний волосок, - Пилипенко снова мизинчиком показал на меня, - головой отвечаешь. Надо будет применять оружие - применяй. Отмажу по всем статьям. Ты меня знаешь!..
        - Так точно!
        - Вот ихняя сумка, ихний телефон. Ложи телефон в сумку, Клиента - туда же, и счас поезжай на Гражданку, на проспект Науки к шашлычной. Там Клиент сам сориентируется. И глаз с него не спускай, Митя! И слова всякие употреблять не вздумай! И только на вы!
        - Так точно, Иван Афанасьевич!
        - Выполняй.
        Милиционер Митя положил мой телефон в сумку и хотел было взять меня на руки, но я сам впрыгнул в сумку и уселся там.
        - Во, бля, какая животная умная!.. - не удержался Митя.
        - Я тебе что про разные слова говорил?! - заорал на него Пилипенко. - Извинись немедленно!
        - Извиняюсь, - буркнул Митя, взял сумку и вышел вместе со мной из кабинета Пилипенко.
        
* * *
        
        Черная «Волга» блистала чистотой и благоухала Митиными запахами.
        Мы ехали по зимнему Ленингра... Тьфу, черт! Мы ехали по зимнему СанктПетербургу, и внутри меня от волнения все дребезжало, и я был в таком нервном напряжении, что временами, когда мы останавливались под красным светофором, мне казалось, что я сейчас выпрыгну из машины и помчусь на всех своих четырех лапах вперед, чтобы как можно быстрее добраться до нашего с Шурой дома!..
        Наверное, мое состояние както передалось милиционеру Мите, потому что он, с величайшим трудом удерживаясь от матюгов, вдруг сказал мне вслух:
        - Ну,... прямо не знаю, что... сегодня со мной?!... Может, вчера перебрал...? А может, наоборот...?
        И тут я неожиданно понял, что если я своим нервным состоянием смог так вздрючить этого, казалось бы, толстокожего Митю, значит... Значит, мы с ним случайно настроились на ОДНУ ВОЛНУ! Вот так номер! А это значит, что...
        Ааа... Чем черт не шутит! И под очередным светофором, чтобы с Митей ничего не случилось во время движения, я пустил первый «пробный шар»: я вылез из сумки, сел на спинку переднего пассажирского сиденья, точно так же, как я обычно сидел в нашей громадной «вольво» - у правого уха Водилы, и осторожно сказал Мите пошелдрейсовски:
        - Митя...
        Митя удивленно оглянулся назад, никого не увидел и стал осматривать все машины, стоявшие рядом под светофором. Искал - кто это его позвал?..
        - Митя, - повторил я. - Не пугайся. Это я с тобой разговариваю - Кот из Мюнхена.
        - Да ты чёооо?! - в ужасе завопил Митя.
        - Точно, - мягко произнес я.
        - Ох, бляаа... - Митя открыл рот и снял руки с рулевого колеса.
        Над нами уже давно горел зеленый свет, всю Петроградскую сторону разрывал возмущенный хор автомобильных сигналов за нашей спиной, а Митя все никак не мог сдвинуться с места, пока я не сказал ему:
        - Поезжай, Митя. Потом гденибудь остановимся - я тебе все объясню.
        Остановились мы только у Торжковского рынка. Митя выключил двигатель, повернулся ко мне и спросил меня вслух:
        - А это у меня не с пережору?
        - Нет, - сказал я.
        - А то мне последнюю неделю, понимаешь, каждый вечер приходилось квасить... Вполне может крыша поехать!
        - Нетнет, - заверил я его. - Просто я умею мысленно разговаривать. Только Пилипенко об этом не говори.
        - Да вы что?! Этому козлу?! Да ни в жисть, блядь буду! Извиняюсь...
        - Можешь не извиняться. Говори как хочешь. И называй меня на ты. - Я подумал, что для Мити проще будет не «Мартын», а «Кыся», и добавил: - Меня, например, зовут Кыся...
        - А я - Митя.
        - Я знаю. А теперь, Митя, гони на проспект Науки к шашлычной! Там я тебе дом покажу. Перед домом огромный пустырь...
        
* * *
        
        Не было никакого пустыря перед нашим домом!
        Сотни полторы самодельных лавок и магазинчиков заполнили мой любимый пустырь, а между ними еще стояли Люди и с рук продавали всякую всячину - от сигарет «Мальборо» и детских колготок до меховых шуб и автомобильных колес, включая глыбы мороженой трески...
        Я и так был на нервном пределе, а тут чуть было не заплакал!
        - Вот мой дом... - тихо сказал я Мите и показал наши окна на восьмом этаже.
        - Тебя проводить? - спросил меня Митя.
        Он понял мое состояние и не задал ни одного бестактного вопроса. Он мне еще тогда, в прошлом году, понравился...
        - Нет, не нужно, - сказал я ему. - Ты только сними с меня эту жилетку. А то еще Шура не узнает меня. Да и неловко както...
        - Напрасно. Она очень тебе идет. - Митя с сожалением помог мне снять жилетку и спросил еще раз: - Сходить с тобой?
        - Подожди меня лучше здесь. Мало ли что...
        Дверь в дом была наглухо закрыта, и на ней красовалась новая кодовая установка с кнопками и номерами шифра на них.
        В это время, слава Богу, я услышал, как ктото открывает дверь изнутри. Я приготовился проскользнуть на лестницу, но дверь отворилась, и первое, что произошло, - я получил оглушительный пинок в бок и, кувыркаясь, отлетел чуть ли не под колеса черной «Волги». Вслед мне послышалось злобное:
        - Только гадят по лестницам! А потом нюхай их ссаки!..
        Боль была ужасной! Такой здоровенный мужик, оказывается, живет теперь в нашем доме...
        Но тут из «Волги» молнией вылетел Митя. Я не успел охнуть, как он ухватил этого мужика за горло, бросил его спиной о стену дома, а под нос пихнул ему неизвестно откуда взявшийся пистолет.
        - Ты что животную забижаешь, сука?! В рот тебе, в Господа, в душу, в Бога Мать ети!!! Я вот счас наделаю в тебе дырок, козел вонючий!..
        Для верности Митя еще раз шарахнул мужика головой об стенку:
        - Говори шифр, падлючий твой рот!
        - Пять... семь... один... - заикаясь от страха, выдавил из себя мужик.
        - Тото! - Митя дал мужику ногой в зад и спихнул его со ступенек подъезда. - Чтоб я тебя не видел здесь, курва!..
        Потом Митя нажал пятую, седьмую и первую кнопки на кодовом устройстве, сам открыл дверь и пошел со мной к лифту.
        - Хрен, чтобы я тебя теперь одного оставил, - сказал мне Митя, пропуская меня в кабину лифта. - Какой этаж?
        - Восьмой... - с трудом сказал я.
        Боль в боку была нестерпимой, но я ждал встречи с Шурой и готов был терпеть любые муки только ради одного первого мгновения этой встречи!..
        Мы поднялись на восьмой этаж, вышли из лифта, и я показал Мите нашу дверь. Тот порылся во внутреннем кармане куртки, достал свое милицейское удостоверение и сказал мне негромко:
        - Наверное, ксиву придется показывать. Счас все боятся всех. Никто тебе просто так не откроет.
        - Мой откроет, - сказал я. - Мой никогда никого не спрашивал «Кто там?»
        - Ты, видать, давно дома не был, - сказал Митя. - Посмотрим.
        И нажал кнопку звонка. Меня аж затрясло! Сейчас, сейчас...
        - Кто там? - спросил изза двери женский голос.
        - Милиция! - И Митя приставил свою книжечку к дверному глазку.
        Книжечку долго разглядывали - может, у Шуры гостит ктонибудь? А потом послышались звуки отпираемых замков - один, другой, третий... Батюшки! Да у нас и не было никогда столько замков...
        Я было засомневался - может, этажом ошибся? Стал внимательно разглядывать дверь. Да нет, дверь наша. Шура сам ее обивал...
        Наконец дверь осторожно и боязливо открылась. На пороге стояла молодая женщина с ребенком на руках. Это еще что такое?!
        - Вам кого?
        А я еще в машине Мите назвал Шурину фамилию.
        - Нам бы гражданина Плоткина, - сказал Митя.
        - А он тут уже не живет, - напряженным голосом сказала женщина.
        - Тааак... - проговорил Митя и вопросительно посмотрел на меня.
        Как это «не живет»?! Быть того не может! Вот же - наша вешалка, наше зеркало...
        Я тут же прошмыгнул в квартиру. Заплакал ребенок. Женщина стала его успокаивать, говорить: «А вон к нам киса пришла!.. Давай с кисой поиграем?.. Ну не плачь, не плачь...»
        Это была и наша, и не наша квартира! Остатки нашей мебели были перемешаны с незнакомыми столами, диванами... Мое любимое кресло завалено стираными пеленками и детским барахлишком. Наши книжные стеллажи стояли совершенно без наших книг; На их пустых полках громоздились нераспакованные коробки, посуда, детские игрушки...
        А книжек, наших с Шурой книжек, не было ни одной. Не было и любимых Шуриных картинок на стенах, не было большой моей фотографии, которую Шура сделал два года назад и очень гордился ею...
        И запахов наших уже почти не было. В нашей квартире пахло только чужим ребенком.
        - А где же он сейчас живет? - спросил Митя у женщины.
        - Кто? - не поняла женщина.
        - Гражданин Плоткин.
        - Ааа... А он уже месяц как в Америку уехавши. Насовсем.
        
* * *
        
        Как мы спустились к машине - не помню...
        Шли по лестнице вниз пешком - на лифте почемуто не ехали. Шли мимо знакомых соседских дверей, мимо сызмальства известных мне запахов, мимо всего того, к чему я так рвался последние несколько месяцев.
        По лестнице брел наугад - глаза полные слез, все двоится, в глотке комок застрял.
        И только одно желание в голове - умереть. Взять и перестать жить...
        А Митя идет рядом, бубнит чегото, успокаивает.
        - Не убивайся, - говорит. - Айда ко мне жить! Прокормимся. Я ж теперь на двух работах...
        Спустились на первый этаж, вышли на улицу. Я сошел со ступенек подъезда, лег в грязный снег, закрыл голову лапами и думаю: Господи, как же мне умереть? Помоги мне, Господи, не жить больше!..
        Слышу, ктото мне говорит поЖивотному:
        - Мартын, а Мартын!.. Нука подними голову. Убери лапы с морды.
        Я одну лапу убрал, открыл один глаз - мамочки родные!.. Сидит напротив меня мой ближайший кореш - бесхвостый КотБродяга. Такой сытый, гладкий, весь лоснится и так приветливо на меня смотрит.
        Тут, не буду скрывать, я просто в голос разрыдался. Нервы не выдержали!..
        Облизались мы, обнюхались, Бродяга и говорит:
        - Кончай плакать. Идем ко мне. Безвыходных положений, Мартын, как ты помнишь, на свете не бывает! Это твой Человек?
        И показывает на Митю.
        - Да, - говорю. - Знакомый. Но хороший...
        - Ты ему скажи - пусть с нами идет. Жратвы на всех хватит.
        Но Митя деликатно отказался. Сказал, что в машине подождет, радио послушает. У него, дескать, времени навалом, он специально в своей милиции двухнедельный отпуск взял на случай моего приезда. Пилипенко обещал хорошо заплатить...
        Зашли мы с Бродягой за дом со стороны мусоросборника, а там дверь в подвал открыта. Я и говорю Бродяге:
        - Это чего же тут дверь открыта? Видать, наша дворничиха Варвара ухо завалила!
        - Варвару еще в ноябре прошлого года похоронили, - печально сказал Бродяга. - С тех пор никто эту дверь и не закрывает. Мнето это на лапу. Не надо через разные дырки в подвал корячиться. А Варвару очень даже жалко. Она меня часто подкармливала, пока я на работу не поступил...
        - На какую еще работу?! - поразился я.
        - В охрану, Мартын, в охрану. Сейчас кто хорошо живет? Или тот, КОГО ОХРАНЯЮТ, или тот, КТО ОХРАНЯЕТ!
        И Бродяга рассказал мне, что сейчас он работает у Сурена Гургеновича в шашлычной по охране ее от крыс. Их там сейчас развелось - чертова уйма! Правда, сам Бродяга уже крыс не ловит, нанимает разных знакомых и незнакомых Котов за харчи, которые ему Сурен специально выделяет. Естественно, и самому Бродяге остается немало! Вот рыбка, вот колбаска, вот курочка - прямо с гриля! Только остыла... Ешь, Мартын! Не стесняйся. Молока - хоть залейся!.. С Кошками вопрос сам по себе решился. То на него, бесхвостого, никто из них смотреть не хотел, а то теперь от Кошек отбою нет! Если хочешь, можем сегодня позвать парочку - прибегут как миленькие. И устроим такой междусобойчик со сменкой в процессе, что чертям тошно станет! По случаю твоего, Мартыш, возвращения!.. А?
        - Нет, - говорю. - Спасибо. Ты мне лучше про Шуру расскажи...
        А что про Шуру рассказывать? Шура, когда из Москвы вернулся и не нашел своего Мартына, чуть с ума не сошел! Весь город объездил, всех знакомых обегал, даже к бывшей жене заглядывал.
        Людей нанимал на поиски Мартына, мальчишкам тучу денег переплатил! В газеты давал объявления - у нас сейчас за бабки что хочешь напечатают. На столбах всякие бумажки расклеивал. А на телевидении, где у него полно знакомых, объявление не взяли! Сказали, что у них на носу какието выборы, и про Кота - это не серьезно. А Шура сказал, что ему его Кот гораздо серьезнее, чем любые выборы!!! И запил...
        - Тыто это откуда знаешь?! - спросил я и поймал себя на элементарной ревности. - Тебето это откуда известно?
        И это объяснил КотБродяга - предприниматель хренов.
        Шура знал, что мы дружим, и все просил КотаБродягу помочь ему в поисках. Бродяга его понимал, Но рассказать про наше последнее приключение - побег из пилипенковского фургончика - не смог. Образования не хватило...
        От тоски Шура стал иногда приглашать Бродягу к нам домой. Кормил моим хеком и разговаривал с ним обо мне всякие разговоры. А сам пил водку.
        А потом однажды сказал, что теперь в этой стране его больше ничто не удерживает!..
        Пару месяцев оформлял документы, держал Бродягу в курсе всех своих дел. А месяц тому назад зазвал его в гости - Бродяга по этому случаю слямзил у Сурена палку твердокопченой колбасы для Шуры, пришел не с пустыми лапами, и Шура сказал, что завтра он улетает в Америку. В самый ее большой город...
        Бродяга забыл, как называется этот город, потому что в эту ночь Шура надрался так, что его потом до утра выворачивало! И Бродяге было не до названий американских городов...
        Наутро Шура уехал, оставив Бродяге свою старую визитную карточку, где трясущейся с похмелюги рукой записал название этого города в Америке.
        - Где эта карточка?! - рявкнул я.
        - Не рычи, - спокойно сказал Бродягапредприниматель. - Вот...
        И вытащил откудато замызганную Шурину карточку. Я ее сразу узнал. Они у нас на письменном столе в коробочке всегда лежали.
        На карточке было чтото накарябано Шуриным пьяным почерком. Но что, я прочитать не смог. Тут уже у меня образования не хватило...
        - И все? - спросил я.
        - Нет, - ответил Бродяга. - Он просил, если я случайно встречу тебя или ты сам откуданибудь вернешься, передать тебе на словах следующее:
        «МАРТЫН! Я ТЕБЯ БУДУ ЖДАТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ!..»
        
* * *
        
        Все! Все! Все!
        Никаких слез! Никаких рассопливаний!..
        Взять себя в лапы, успокоиться, наметить конкретный план действий и не ждать у моря погоды, а вкалывать, вкалывать, вкалывать! Пахать, не разгибаясь, пока я не совершу все, что наметил, все, что мне необходимо, все - без чего мне другой жизни простонапросто на хрен не нужно!
        Первым делом - необходимо выяснить, что там на этой Шуриной визитке накарябано?
        - Митя, посмотри, что я принес от своего кореша. Ну того, без хвоста... Это визитная карточка Моего Шуры. Он там рукой написал, где он будет жить в этой Америке. Ты можешь прочесть?
        - «НьюЙорк»... - прочитал Митя.
        - Это далеко?
        - Ууу... Бляхамуха, не то слово!
        - Дальше Мюнхена?
        - Раз в десять!
        - А как туда попадают?
        - Кто как. На самолете - часов пятнадцать - двадцать лететь, на пароходе - недели две плывут, минимум... Хрен его знает. Но если тебе нужно...
        - Очень, Митя!
        - Нет вопросов. Выясним. А как ты его найдешь в этом НьюЙорке?
        - Не знаю.
        - Там, говорят, одних жителей двенадцать миллионов!.
        - Я, Митя, в цифрах не того... Это много?
        - Как три Петербурга!
        - Ох... - только и сказал я. - Давайка, Митя, посоветуемся с Мюнхеном. Доставай мой телефончик...
        Наша черная «Волга» стояла на углу улицы имени Софьи Ковалевской и проспекта Науки, почти напротив кинотеатра «Современник». То есть мы даже не выехали из района, где мы с Шурой шатались сотни и тысячи раз. Мы всего лишь немного отъехали от моего бывшего дома и остановились на маленькое совещание.
        Митя достал мой сказочный телефон, нажал нужную кнопку, приложил телефон к своему уху, и через несколько секунд мы оба услышали голос Тани:
        - Доктор Кох. Яа, битте!
        Митя откашлялся и сказал напряженным голосом:
        - Здравия желаю! Младший лейтенант милиции Сорокин Дмитрий Павлович. Соединяю с господином Кысей!..
        И Митя приставил трубку к моему уху.
        - Какой ужас, Кыся! Что случилось?! Почему ты попал в милицию? - взволновалась Таня.
        Я быстренько успокоил ее, объяснил, кто такой Митя и как мне с ним повезло, и рассказал всю историю посещения моего опустевшего дома...
        - Немедленно возвращайся в Мюнхен! - закричала Таня. - У тебя оплаченный билет на самолет в оба конца! Здесь у тебя есть дом, и не один, и тебя здесь все любят и ждут! Пусть они сейчас же везут тебя на аэродром!..
        - Подожди, Таня! Не торопись... - прервал я ее с легким раздражением. - Ты можешь со мной говорить? Я не в больницу к тебе попал?
        - Нет, говори сколько хочешь. Мы только что с Фолькмаром вернулись из клиники. У нас была сегодня очень серьезная операция, и я боялась, что ты позвонишь именно в то время, когда я буду ассистировать Фолькмару... Когда ты вылетишь? Мы тебя встретим!..
        - Таня! Таня... Я не могу сейчас никуда вылететь... Я не знаю, смогу ли я в ближайшее время вообще попасть в Мюнхен. Мне в НьюЙорк нужно! А до этого...
        Я вспомнил своего несчастного Водилу и сказал Тане в Мюнхен:
        - А до этого у меня здесь еще куча дел!..
        Таня чуть не заплакала:
        - Кот, родненький... Чем я могу тебе помочь? Может быть, тебе дать Фолькмара?..
        - Нет, - твердо сказал я. - Соедини меня с Фридрихом.
        Мгновенно в трубке чтото тихо щелкнуло, и я услышал спокойный хрипловатый голос Фридриха фон Тифенбаха:
        - Здравствуй, мой дорогой... Я подключился, как только услышал вызов. Я так и думал, что это звонишь ты. Вот видишь, как многому я у тебя научился!.. А так как у нас с Таней телефоны скоммутированы, можешь не повторять всего того, что ты говорил ей. Я слышал. Ты убежден, что твой Шура живет в НьюЙорке?
        - Так он написал на своей визитной карточке. Здравствуй, Фридрих!.. Прости меня, пожалуйста, у меня здесь совсем голова кругом пошла...
        - Я слышу. Не нервничай. Я не могу немедленно позвонить в Вашингтон одному своему приятелюконгрессмену - сейчас в Америке еще очень раннее утро, и он скорее всего еще спит. А ночью - нашей, мюнхенской ночью - я позвоню ему и посоветуюсь с ним по всем твоим проблемам. О’кей?
        - О’кей... - тихо сказал я. - А это удобно?
        - Что? - не понял Фридрих.
        - Звонить конгрессмену...
        - Удобно. Мы с ним когдато вместе кончали университет в Гарварде. Делай, пожалуйста, свои дела спокойно и без лишней экзальтации. Тебе еще нужно найти своего больного приятеляшофера.
        - Да, - сказал я.
        Сердце мое разрывалось между Мюнхеном и Петербургом.
        - Вот и ищи. А завтра в это же время, пожалуйста, позвони мне и Тане. Хорошо?
        - Хорошо... - еле выговорил я, и слезы сами потекли у меня из глаз.
        Ну что я за слабак стал?! Так бы сам себе и набил морду!..
        - Бис морген, Фридрих, - сказал я. - До завтра, Танечка,
        И сам нажал кнопку отключения. Митя спрятал телефон в сумку, осторожно погладил меня по голове.
        - Я слышал, они с тобой вроде не понашему разговаривали? - уважительно спросил он.
        - Понемецки, - ответил я.
        - Ну ты даешь!.. - В голосе Мити я услышал интонации Водилы. - А еще покакому можешь?
        - Повсякому.
        - И поанглийски?!
        - И поанглийски.
        - Тогдато что?! - радостно воскликнул Митя. - Тогда тебе прямо туда и надо! Хули здесьто делать, пропади оно все пропадом! Мог бы я, как ты, повсякому - хер бы меня кто тут увидел! Куда едем, командир?
        - Давай, Митя, сейчас на Невский. Там гдето один мой друг живет...
        
* * *
        
        По дороге я коротко рассказал Мите про моего Водилу., признался в том, что не знаю ни его имени, ни фамилии, ни точного адреса, но оченьочень его люблю! И что мне обязательно нужно сообщить ему, что он целиком и полностью оправдан в том кокаиновом деле. А если наши продолжают еще здесь катить на него бочку, то я позвоню в Мюнхен одному Человеку, с которым мы только что разговаривали, моему старшему другу, - он свяжется с самим Полицейским министром Баварии, а тот, в свою очередь, с нашими органами, и еще посмотрим, кто от этого всего выиграет... Как бы коекому из наших русских по шапке не надавали!
        - Ох, Кыся! - весело рассмеялся Митя, - Знаешь, кто ты? Ты - Котидеалист. Я тебе так скажу: наши сейчас никого в мире не боятся. На нас управа: одна - доллар! И так - снизу доверху... Ладно. Задержишься здесь на месячишко - все сам поймешь. Как мы твово дружкато искать будем? Ты об этом подумал?
        Я смутился. Точного плана поисков Водилы у меня еще не было. Честно говоря, я надеялся на случайность. Дескать, Митя посидит в машине, подождет меня, а я часок покручусь там по дворам, поговорю с Котами и Кошками. И так дня за тричетыре, может, и найду своего Водилу...
        Когда я, запинаясь от сознания идиотизма такого плана, предложил этот вариант поиска Водилы, Митя посмотрел на меня с нескрываемым презрением.
        - Чокнутый, что ли? - сказал он. - Ты от того, что своего Шуру в Америку упустил, совсем головкой тронулся! Кто ж так ищет?! Что это за самодеятельность?! Так и за десять лет не управишься. Нет, браток, эту позицию мы с тобой малость переиграем - ты мне счас хорошо опишешь своего Водилу, сам посидишь в машине, а я со своей милицейской ксивой разыщу там ихнего участкового и покалякаю с ним посвойски. Понял?
        - Спасибо тебе, Митя, - сказал я.
        - «Спасибом» не отделаешься! - засмеялся Митя. - Будешь в Америке - пришлешь мне вызов... Не боись, шучу я так.
        
* * *
        
        Полтора часа спустя, в быстро сгущающейся темноте и поздно зажигающихся фонарях, мы с Митей подходили к дому Водилы.
        Я сидел в сумке и без жилетки, чтобы Водила мог меня сразу узнать. Сумку на плече нес Митя, а в руке держал бумажку со всеми Водилиными данными. Впервые услышанные мной фамилия и имя Водилы оказались мне настолько чуждыми и непривычными, что нет смысла их здесь даже называть. Для меня он так навсегда и останется Водилой - дай Бог ему здоровья!..
        От Мити попахивало водкой, луком и котлетами. Это он дома у участкового уполномоченного милиционера за компанию принял.
        Участкового он нашел с большим трудом. Ходил, по дворам, спрашивал, пока не наткнулся на какуюто разбитную бабешку, которая сразу же сказала:
        - А, Витька наш? Так он уж поди лыка не вяжет. Счас сколько?
        - Шесть, - ответил Митя.
        - Точняк! - хохотнула бабешка. - Он к шести уже второй пузырь приканчивает. Вона его лестница! Второй этаж, направо - первая дверь.
        Но это был злостный поклеп на участкового Витьку, как сказал мне Митя. Витька толькотолько начал было первый «пузырь», как тут к нему явился Митя, и Витька был трезв как стеклышко.
        Митя представился, показал удостоверение и описал моего Водилу. Витька сразу же сказал, что такого очень даже хорошо знает, но дать о нем сведения категорически отказывается, пока коллега Митя с ним не примет по стакану.
        Пришлось принять. После чего Витька выразил сильное сомнение, что Митя сможет поговорить с Водилой. Потому что Водила в настоящий момент не Человек, а Растение...
        Он так и сказал - РАСТЕНИЕ. Не разговаривает, ничего не понимает, движения - ноль, полный паралич. Дочка двенадцатилетняя его с кровати на коляску пересаживает и обратно. Однако под себя он не ходит. Дочка както научилась понимать, когда ему судно подставить, когда «утку» подать. В доме чисто. Жена - на ладан дышит...
        А недавно пришла бумага из следственного Управления Министеретва внутренних дел, что Водила во всем оправдан - истинные виновники дела номер такогото установлены, и Министерство внутренних дел приносит Водиле свои извинения.
        - Ему эти извинения - как собаке пятая нога, - сказал участковый Витька и налил по второму стакану. - Или как рыбе зонтик. Его лечить надо, а не извиняться перед ним! А они...
        Дальше пошел такой мат, что даже Митя не понял, что хотел сказать участковый Витька. Понял только, когда тот на весь дом прокричал.
        - Кому служим, Митя?! От стыда сдохнуть!..
        Вот тут Митя отказался пить второй стакан, поблагодарил за все сведения и адрес моего Водилы и ушел, сказав, что, вопервых, он, Митя, за рулем, а вовторых, в машине его ждет один Клиент.
        - Я хотел сказать - «приятель», но побоялся, что этот Витька сразу же заорет: «Давай сюда и приятеля!..» Поэтому я и сказал - «Клиент». Не обижаешься? - спросил Митя.
        
* * *
        
        Дверь нам открыла Настя - дочь Водилы. Я ее сразу узнал по Водилиным рассказам. Когда мы по Германии с ним ехали, он все уши мне про нее прожужжал.
        Настя была в кухонном переднике, со столовой ложкой в руке.
        Митя сказал, что один старый друг хочет повидать ее папу.
        - Проходите, - сказала Настя. - Он как раз сейчас ужинает.
        Митя снял куртку и теплые ботинки в прихожей й в одних носках прошел со мной в комнату. Я сидел в сумке, и сердце у меня колотилось как сумасшедшее! Я даже задыхаться стал, а ударенный мой бок разболелся еще сильнее.
        - Здравствуйте! - бодро сказал Митя, и я выглянул из сумки.
        То ли Насте показалось, что я высунулся из сумки на это Митино «здравствуйте», то ли вообще мое появление показалось ей таким уж смешным, но, увидев меня, Настя весело расхохоталась!
        Честно говоря, я приготовился к трагической ситуации, а Настя сразу же внесла в наш визит какуюто свою легкость, свое смирение перед Судьбой, свою самоотверженность, что ли...
        Хотя то, что я увидел, у меня никакого веселья не вызвало.
        В жутком больничном кресле на колесах, не идущем ни в какое сравнение с такими же инвалидными колясками в Германии, сидел мой Водила - худой, с серым, землистым лицом, с запавшими щеками, в повисшей на нем знакомой мне клетчатой теплой рубашке и с такими бессмысленно потухшими глазами, что мне чуть худо не стало!
        На шее у Водилы был подвязан детский клеенчатый слюнявчик, прикрывающий грудь от вываливающейся изо рта каши.
        - Папочка, - негромко сказала Настя и повернула голову отца в нашу сторону. - К тебе гости пришли, проведать тебя.
        Это было страшное зрелище. Водила смотрел сквозь нас с Митей, и мне казалось, что меня уже нет в этом мире... Что сквозь меня можно смотреть, проходите, проезжать... Что я вижу и ощущаю все это откудато совсем из иных, внеземных сфер...
        И ледяной ужас стал заполнять все мое существо! Неужели меня уже нет?!
        Но я нашел в себе остатки какихто неведомых сил, о которых я даже не подозревал, стряхнул с себя кошмар оцепенения и выскочил из сумки прямо на безжизненные руки Водилы! Обхватил его передними лапами за шею и завопил истошно и исступленно - сначала, от растерянности, noЖивотному, а потом, опомнившись, по шелдрейсовски:
        - Водила!!! Водилочка!.. Это я - Кыся!.. Твой Кыся! Помнишь?! Балтийское море!.. Германия! Собачки на таможне!.. Бармен... Лысый!.. Мюнхен!!! Очнись, Водила!..
        Я лизал его щеки, нос, глаза, я кричал в его уши, я вел себя как умалишенный, а окаменевшие от неожиданности и испуга Настя и Митя стояли как вкопанные, с открытыми ртами.
        Я весь перемазался в каше, которая выпадала из безжизненного рта Водилы, но в какойто момент я вдруг почувствовал, как шевельнулись его пальцы!!!
        Я не поверил самому себе, отстранился и уставился Водиле прямо в глаза... И увидел, что глаза Водилы ОЖИВАЮТ!..
        - Водила! - закричал я еще сильнее и даже укусил его за ухо.
        А Водила...
        Ну бывают же, черт вас всех побери, замечательные чудеса на нашем паршивом белом свете!!!
        А Водила все сильнее и сильнее прижимал меня к себе оживающими руками, уже почти осмысленно разглядывал меня широко открытыми глазами, и вдруг...
        И вдруг лицо его исказила мучительная гримаса, будто от очень сильной боли!..
        Мне даже показалось, что я СЛЫШАЛ, как в его голове чтото тихотихо щелкнуло, а по спине (но это уже видели и Настя, и Митя!..) прошла судорога с едва слышным хрустом.
        Неожиданно Водила сам себе вытер рот и, превозмогая какието таинственнее внутренние тормоза, сипло, скрипучим голосом, как очень долго молчавший Человек, запинаясь, раздельно проговорил:
        - У... Кыся...
        Лицо его стало постепенно разглаживаться, словно боль начала затихать, и он, уже куда более уверенно, снова проскрипел:
        - Кыся пришел... Родной... мой... Кыся!.. Где мы, Кыся?!
        Я смотрел в оживающие глаза Водилы и МЫСЛЕННО, молясь Господу Богу, Ричарду Шелдрейсу и Конраду Лоренцу, умолял его:
        ВСТАНЬ, ВОДИЛА!.. ВСТАНЬ!!! ТЫ УЖЕ ШЕВЕЛИШЬ РУКАМИ, ТЫ ДАЖЕ ДЕРЖИШЬ МЕНЯ - А Я ВЕДЬ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ... ТЫ УЖЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ!.. ТЕБЕ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ВСТАТЬ... ВСТАНЬ, ВОДИЛА! УМОЛЯЮ ТЕБЯ!
        Завороженно глядя мне в глаза, Водила глубоко вдохнул и с хорошо слышным хрустом во всем своем отощавшем, попрежнему очень большом теле, с невероятным трудом приподнялся из своей инвалидной коляски и ВСТАЛ НА НОГИ, держа меня на руках!..
        - Мамочка! Мамочка!.. - закричала Настя. - Папа заговорил!.. Папа заговорил и сам встал на ноги!
        А я упал в обморок. Так и повис на руках у Водилы.
        
* * *
        
        Кто бы мог подумать, что от очень сильного нервного перенапряжения Коты могут упасть в обморок?!
        А вот, оказывается, могут.
        
* * *
        
        Ночевал я всетаки в своем пятизвездочном КотовоСобачьем пансионе господина Пилипенко И. А.
        Когда меня откачали и я пришел в себя, Митя - мой верный шофер и телохранитель - настоял на том, чтобы я не оставался ночевать в Водилином доме, а немедленно ехал бы в Пилипенковский пансион.
        Там, дескать, круглосуточно дежурят врачиветеринары - не ниже доцентов и докторов наук, и он, Митя, не имеет права оставить меня сейчас без врачебного присмотра после всех тех нервных стрессов, которые свалились на мою голову в первый же день пребывания в Петербурге. На этом он настаивает и как Друг, и как Человек, отвечающий за каждый мой волосок своей собственной головой.
        Тем более что на дворе уже почти ночь, а завтра у Кыси, как он понимает, очень и очень нелегкий день...
        Мы вернулись в Пилипенковский пансион. Митя зарегистрировал наше возвращение и немедленно потребовал врача для «господина Кыси фон Тифенбаха».
        Тут же появился доктор в шуршащем крахмальном халате с очень изящной повозочкой, которую он катил перед собой, держа за длинную ручку.
        Меня положили в эту повозочку и покатили в медицинскую часть пансиона. Везли меня через общий КотовоКошачий салон (у Собак был свой салон, - во избежание всяких недоразумений...), где с десяток Котов и Кошек смотрели по большому телевизору американские мультяшки из серии «Том и Джерри».
        Когда меня провозили мимо них, многие проводили меня совершенно равнодушным взглядом, а одна Кошка - из породы персидских длинношерстных - бросила на меня такой взгляд, что я уж подумал, а не отменить ли мне визит к доктору?..
        Во врачебном кабинете Митя с тревогой пересказал доктору весь мой сегодняшний день - от удара ботинком того идиота мне в бок до моей потери сознания на руках у Водилы.
        Доктор встревожился, осмотрел меня, с радостью сообщил, что ребра мои целы, хотя имеет место сильный ушиб, а потом стал выслушивать мое сердце. Он извинился, что не может воспользоваться новым японским кардиографом для Собак и Котов, ибо господин Пилипенко купил эту установку для своих клиентов и забыл попросить у фирмы инструкцию для нее хотя бы на английском языке. Не говоря уже о русском! Японцы же прислали описание прибора только лишь ихними иероглифами, и тут доктор развел руками...
        Однако он считает, что все, что со мной произошло, в порядке вещей. Перелет, нервы, усталость, смена климата... Доктор привел еще с десяток причин, от которых я мог бы свободно окочуриться, но всего лишь потерял сознание. Ибо, как сказал доктор ветеринарных наук, профессор и лауреат Государственной премии, «у господина Кыси фон Тифенбаха» - поразительный запас жизненных сил, которых хватило бы не на одного Кота, но и еще на несколько Человек!
        - Вот это точно! - с удовольствием подтвердил Митя и подмигнул мне.
        Все же доктор дал мне очень вкусную успокоительную пилюлю и посоветовал выспаться.
        Митя проводил меня в мою голубую комнатку и распрощался со мной, сказав, что приедет за мной часам к восьми утра. И чтобы я наметил дальнейший план действий. А он, со своей стороны, узнает, как Коты попадают в Америку...
        Не успела закрыться за Митей дверь, как в мою комнатку тихо вползла та самая Длинношерстная Персианка - узнать, как я себя чувствую.
        Отрекомендовалась она как личная Кошка нового губернатора острова Борнео, который хочет организовать в СанктПетербурге свое представительство. При этом она все время ерзала задом и недвусмысленно задирала и отворачивала вбок свой роскошный пушистый хвост.
        А у меня, надо признаться, слипались глаза и жутко хотелось только спать и спать... Тут меня, наверное, еще и эта докторская пилюля доконала.
        Короче, к великому неудовольствию этой губернаторихи, трахнул я ее крайне некачественно и единожды. После чего уже вообще ни хрена не помню - ни как она уходила, ни как я засыпал...
        Я будто провалился в какуюто черную яму и продрых до тех пор, пока не стал лопаться мой мочевой пузырь. А это начало происходить уже тогда, когда свежевыбритый Митя стоял на пороге моей комнаты и говорил мне:
        - Кончай ночевать, господинтоварищ Кыся! Подъем!.. «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...» Мать его за ногу... Вставай, вставай, Кыся!
        На завтрак всем Котам и Кошкам давали разные специальные заграничные витаминизированные концентраты, от одного вида которых мне становилось худо еще в Германии. Но так как в пансионе были только «иностранцы», то они лопали это за милую душу.
        Я же быстренько смотался к Мите и сказал ему, чтобы он попросил для меня кусок нормального оттаявшего хека, по которому я тосковал уже несколько месяцев.
        Пилипенко подозрительно посмотрел на Митю и спросил:
        - Тыто откуда знаешь, что Они хека хотят?
        - С Мюнхеном согласовано, - не моргнув глазом ответил Митя.
        - Где ж я им оттаявшего хека сейчас достану? - задумался Пилипенко. - Интересно, а свежую осетрину Они жрать будут?..
        - Будут! - уверенно сказал Митя - Только сырую.
        И я получил замечательный шмат сырой осетрины.
        После завтрака, как только мы с Митей оказались в нашей черной «Волге» вдвоем, я сразу признался ему, что никакого плана действий выработать не успел - с вечера меня сломала докторская таблетка, но вот утренняя осетрина навела на одну забавную мысль...
        - Погоди, - прервал меня Митя. - Потом выскажешься. А счас послушай, чего я разнюхал. Я тут по утрянке одному знакомому мужику из транспортного отдела милиции позвонил. Он наш аэропорт обслуживает. Так он сказал, что Коты без сопровождающих лиц ни за какие бабки на борт самолета не допускаются! Или Кот летит с Хозяином, и тогда его нужно оформлять честь по чести - прививки разные, хуемое с бандурой, и тогда - пожалуйста. Нет Хозяина - сосите лапу. Ищите другой вид транспорта... Правда, есть еще один способ попасть в Америку - морем. Но в порту у меня никого знакомых нет и посоветоваться не с кем...
        - Зато у меня есть! - сказал я Мите. - Если он, конечно, сейчас не в плавании, а на берегу.
        Когда я говорил, что осетрина навела меня на одну мысль, я имел в виду Барменского Кота - толстого, ленивого, вальяжного Рудольфа с того теплохода, на котором мы с Водилой плыли тогда в Германию.
        У меня Рудольф все время ассоциировался то со страсбургским паштетом, то с куском осетрины... Хотя под конец пути я обнаружил в нем массу других достоинств. Он мне тогда так помог своей информацией!..
        - Давай, Митя, в порт, - сказал я. - Поищем одного моего приятеля. Не найдем - созвонимся с Мюнхеном, чегонибудь да придумаем.
        Я вспомнил бесхвостого КотаБродягу и сказал его любимую фразочку:
        - Безвыходных положений, Митя, на свете не бывает!
        - Уважаю, - сказал Митя, и мы поехали в порт.
        
* * *
        
        В порту у причала не было ни одного русского судна. Стоял какойто пароход, но Митя сказал, что это «чухонец». Так у нас в Питере называют финнов.
        - Наверное, Рудик в море, - расстроился я. - Плывет, наверное, сейчас, толстожопый, и страсбургский паштет треекает со своим подонком Барменом!..
        Митя почувствовал мое состояние и так успокоительно говорит:
        - Что, на твоем Рудике свет клином сошелся? Вопервых, я могу коечего совершенно официально узнать, а вовторых, сам оглянись, пошуруй глазками - нет ли какого другого местного Кота или Кошки? Их порасспрашивай...
        И я оглянулся вокруг. И точно! Смотрю, так деловито и безбоязненно какаято жутко грязная, тощая и клочкастая Кошка чешет! Явно - местная, портовая. Но уж такая замызганная!.. Прямо какаято АнтиКошка! Я б такую даже на необитаемом острове не стал бы...
        Ну как можно так не следить за собой?! Поразительно! Тем более в таком месте, как пассажирский порт СанктПетербурга. Морские ворота России, можно сказать! Вот по такой Кошкегрязнуле любой вшивый иностранец будет судить обо всей нашей стране...
        Но я превозмог свою брезгливость, догнал ее, а она, дура, сразу спину выгнула, уши прижала и свои грязные клыки мне показывает! Будто я собираюсь ее насиловать...
        - Ладно тебе, - говорю. - Не скалься. Ты местная?
        - А что? - говорит, но уши не поднимает и спину не выпрямляет.
        - Ты здесь такого кота - Рудольфа - не знаешь? Толстый такой, пушистый... В Германию со своим Барменом плавает. Может, встречала?
        - Может, и встречала, - говорит эта портовая курва. - А тебе зачем?
        - Друг я его, - говорю, - повидать хотел, покалякать...
        Она посмотрела на меня так подозрительно и спрашивает:
        - Ты - Кыся, что ли?
        - Кыся... - говорю.
        А сам думаю: «Ни хрена себе, как я популярен?! Ну, в Мюнхене - оно понятно: телевидение, газеты, фамилия фон Тифенбах... А здесьто, в Питере, с каких дел?!»
        - Иди за мной, - говорит эта грязнуха.
        Привела она меня в какойто теплый подвал - там поверху толщенные трубы шли. От них все тепло и было. И повела меня в самый конец подвала, к грязному маленькому окошечку.
        Чувствую - Котом пахнет! И Котятами. И пылью. И еще чемто...
        Пригляделся, в тусклом свете крохотного окошка действительно Кот сидит. Худющий - прямо скелет один с хвостом и усами! От недоедания - шерсть без блеска, но лапы жилистые, мускулистые.
        А вокруг него четверо тощеньких Котят играют, напрыгивают на него, за облезлый хвост его таскают.
        Меня Кот не видит, я в полоску света не попадаю, но и не чувствует, вот что странно!
        - Достала чтонибудь? - спрашивает Кот Кошку.
        - Нет, - говорит Кошка. - Любкабуфетчица на склад поехала товар получать, буфет закрыла. Потом, попозже, сбегаю еще разок....
        - Оххохо... - горестно так вздыхает Кот и с жалостью оглядывает Котят.
        А вокруг - нищета беспросветная! Подвал моего бесхвостого кореша КотаБродяги по сравнению с этим подвалом - просто Дворец роскоши и изобилия!
        Я жду в полутьме. Что тут скажешь?.. И вдруг эта грязнуха Кошка говорит:
        - Рудольф! А к тебе твой друг явился, не запылился. Кыся твой разлюбезный...
        Гляжу - батюшки, да ведь этот скелет с хвостом и ушами и впрямь - Рудольф!..
        - Рудик... - говорю я растерянно. - Это я - Кыся.
        
* * *
        
        ... На третий день после того, как мы с Водилой съехали с корабля в Киле, и после того, что с нами случилось по дороге в Мюнхен, когда пароходу оставалось всего несколько часов ходу до СанктПетербурга, ночью в закрывшийся уже бар вошли двое бычков - один русский и один немец и сказали Бармену, что «товар» погиб под Мюнхеном. Поэтому Бармену тоже нечего делать на этом свете, и на глазах ошалевшего от ужаса Рудольфа в упор расстреляли Бармена из своих длинных и тихих пистолетов.
        Заперли бар изнутри и взломали все, что можно было взломать. Искали деньги и какието бумаги. Бумаги нашли и тут же их сожгли. А деньги - только двухсуточную выручку бара. И все.
        Так и не купил Бармен домик на юге Франции. Лежат теперь его три миллиона долларов гдето без малейшего движения и пользы...
        - Жадность фраера сгубила! - желчно вставила Кошка.
        Наутро, уже в петербургском порту, был страшный шухер! Народу понаехало - из бывшего КаГэБэ, из милиции!.. Ходят по бару, прилипают подошвами к полузастывшим кровавым лужам, фотографируют, записывают, всех допрашивают, обыскивают...
        Перепуг на судне - ужаснейший! Все же контрабанду везут - и командный состав, и рядовые матросики... А ну как найдут и с корабля спишут?! Как жить тогда?..
        Рудольф не стал дожидаться, пока и его за жопу возьмут, и смылился с судна. Но так как города не знал (практически уже сколько лет на берег не сходил!..), то так и остался жить в порту.
        Хорошо вот Кошка Маня взяла его к себе... Теперь вот Котята у них. Живут, перебиваются. Маня жратву достает, Рудик Котят воспитывает...
        - Погоди, Рудик! - сказал я ему. - Я сейчас вернусь...
        Пулей промчался по подвалу на выход, рванул за рекордное время к нашей черной «Волге», говорю Мите:
        - У тебя деньги есть?
        - Есть, - говорит Митя. -Сколько тебе?
        - Мнето они на кой?! - говорю. - Ты смотайся в лавочку, купи сосисок, рыбки какойнибудь и молока побольше. А потом скажешь Пилипенко, что на меня истратил. Он тебе эти деньги отдаст. Так в контракте оговорено...
        - В гробу я видал этого Пилипенко! Жди! - Митя сел за руль, завел машину и рванул с места.
        Вернулся минут через десять с огромным пластиковым пакетом. Выскочил из «Волги», спрашивает:
        - Куда нести?
        - За мной, - говорю. - Сейчас я тебя с одним Котом познакомлю. Я с ним вместе из России в Германию плыл...
        Маня увидела, что принес Митя, и даже заплакала! Давай кормить Котят сосисками и молоком, сама стала приводить себя в порядок, умываться взялась, прилизываться.
        Митя ей помогает с Котятами управиться, мы с Рудиком беседуем. Рассказал я ему вкратце свою историю и говорю:
        - Теперь мне в Америку надо, Рудик. В город НьюЙорк.
        - Задачка, - говорит Рудик. - От нас из пассажирского порта в Америку никто не ходит. Только из торгового - за зерном. Но условия там, конечно, не такие. Попроще.
        - Черт с ними, с условиями, - говорю. - Как туда попасть?
        - Я ж и говорю - задачка. Торговый порт - это у черта на куличках! Через весь город...
        - Ничего, - говорю. - У нас с Митей машина есть.
        Раньше бы точно не удержался, сказал бы - черная «Волга»! А теперь, наездившись на «вольво», «опеле», на «роллсройсе», «мерседесе» и «чероки», даже и не заикнулся. Сказал просто - «машина», и все.
        - Тогдато - запросто! - говорит Рудик. - То есть, конечно, не запросто, там еще нужно одного типа отловить и уговорить. От него в том торговом порту очень многое зависит. Он и судно может хорошее подобрать, и капитана приличного, и команду - не хамскую.
        И рассказал мне Рудольф, что в торговом порту есть один Кот - без имени, который все и всех знает, крутит свои дела, как хочет, но в лапу берет со страшной силой, а без этого даже усом не шевельнет.
        А так как он, страшное дело, как упакован и избалован, то с чем к нему соваться - Рудольф понятия не имеет. На что он клюнет -неизвестно...
        Тут Кошка Маня возьми да и подскажи:
        - Я помню, ему ктото теплую попонку на зиму из Норвегии привез, так он из этой попонки до августа месяца не вылезал. Уже вся пропотевшая была, вонючая, а он все в ней выпендривался. Пижон, каких свет не видывал!.. И взяточник.
        Как только Маня это сказала, так я сразу понял - я уже одной лапой в Америке!
        - Поехали! - говорю. - Все поехали! Котят берите тоже. Мы вас обратно привезем в лучшем виде, а Котятам проехаться в автомобиле - одно удовольствие. Не возражаешь, Митя?
        - Ноу проблем, ребята! - отвечает Митя. - Вперед!!!
        
* * *
        
        Этот жлобяра, этот взяточник из торгового порта, Котяра без имени - с меня ростом, за счет ожирения, раза в полтора тяжелее, - как только увидел своим воровским глазом мою рождественскую краснозолотую жилеточку, так и выпал в осадок!
        Он от нее глаз не мог отвести! Он за нее готов был весь торговый порт отдать, только бы заиметь ее в собственное пользование!
        Он даже хотел ее сразу же на себя напялить, но тут Рудольф с Маней очень решительно ему воспрепятствовали:
        - Кыся - на борту судна, идущего в НьюЙорк, ты - получаешь жилетку. А сейчас лапы прочь!
        И пока Митя в машине играл с Котятами, мы обо всем договорились с этим жучилой.
        Выяснилось, что времени у нас не так уж много.
        Ровно через два часа один наш грузовой пароход под свеженьким названием - «Академик Абрам Ф. Иоффе» (раньше он назывался «Заветы Ильича»...), уже загруженный карельским лесом, отчаливает в Америку, именно в НьюЙорк, в чем этот Котяражулябия клялся чем угодно.
        И капитан там - изумительный, и команда - двадцать семь Божьих ангелов, а кок - Человек с большой буквы!..
        И если уважаемый господин Кыся согласен отдать свою краснозолотую жилетку, то он господину Кысе устроит отплытие в Америку в ближайшие тридцать минут...
        Все переговоры с Котом торгового порта происходили у нас в машине, что, не скрою, тоже сыграло свою положительную роль и произвело должное впечатление на этого жулика. Всем своим видом он показывал, как приятно иметь дело с серьезными и солидными Котами, даже если их просто зовут «Кыся». Ах, если бы он знал, что я теперь еще некоторым образом и «...фон Тифенбах»!..
        Так как времени до отплытия оставалось совсем мало, а судно стояло гдето на дальнем причале, я попросил Митю немедленно соединить меня с Мюнхеном.
        Рудик и Маня с трудом утихомирили всех своих Котят, чтобы они не мешали «телефонному разговору дяди Кыси с заграницей», и Митя нажал мюнхенскую кнопку.
        При всей своей решительности и здоровом цинизме, взращенном в Мите службой в Государственной автомобильной инспекции, при телефонном соединении с другим государством Митя вдруг начинал чувствовать повышенную ответственность за свою страну, и это придавало его голосу оттенки благородного волнения. Вот и сейчас...
        - Доктор Кох? Здравия желаю! Младший лейтенант Сорокин Дмитрий Павлович! С вами тут господин Кыся поговорить хотят...
        - Здравствуйте, Димочка! - услышал я Танин голос в трубке. - А мы уж тут ждемждем вашего звонка. Дайте ему трубочку, пожалуйста!
        - Говори! - сказал Митя и подсунул трубку мне под ухо.
        - Танечка!.. Это я. Можешь подключить к разговору Фридриха?
        - Я уже подключен, - услышал я Фридриха фон Тифенбаха.
        - У меня новости... - сказал я упавшим голосом, совершенно не представляя себе, как я им сообщу о своем отъезде в Америку.
        - У нас тоже, - сказал Фридрих. - Выслушай их, пожалуйста. Как я полагаю, тебе потом будет легче сообщить нам свои новости. Мы разыскали твоего Александра Плоткина в НьюЙорке через конгресс Соединенных Штатов. Помог мой вашингтонский приятель.
        - Ой... - сказал я, уж и не помню покакому.
        - Мы также выяснили, что из Петербурга пассажирские суда в Америку не ходят. А на самолеты, вылетающие за пределы России, Котов без сопровождающих их Людей почемуто не сажают. Может быть, ваши власти боятся, что Кот может угнать самолет в другую сторону? Так он и так вроде бы летит «ИЗ», а не «В»... Не знаю. Мы поняли только одно - тебе, наверное, придется плыть грузовым Пароходом. Завтра у меня назначены телефонные переговоры с какимто очень важным господином из Балтийского морского пароходства, и я надеюсь...
        - Не нужно, Фридрих! - прервал я его. - Через полтора часа я уже уплываю именно на таком пароходе.
        - Ах, Кыся! Я знал, что ты - гениальный Кот! Но то, что ты еще и такой администратор...
        - Это не я, - честно признался я Фридриху. - Тут очень помогли мои друзья и один новый знакомый Кот из Торгового порта.
        - Как называется судно? - тут же деловито спросила Таня.
        - Как называется судно? - переспросил я у Кота Торгового порта noЖивотному, от волнения напрочь забыв название своего парохода.
        - «Академик Абрам Ф. Иоффе»... - почтительным шепотом подсказал мне этот жулик.
        - Судно называется «Академик Абрам Ф. Иоффе»! - повторил я уже в трубку пошелдрейсовски.
        - Записываю... - сказал Фридрих. - Странное, правда, название для российского флота, но... Времена меняются, и мы надеемся, что к лучшему. Итак, Кыся, слушай меня внимательно! Мы сейчас же снова свяжемся с твоим Плоткиным, и он будет встречать тебя в ньюйоркском грузовом порту. В регистровом отделе компании Ллойда я постараюсь точно выяснить сроки вашего прибытия в Штаты, чтобы твой Шура не бегал в порт каждый день. Так что плыви спокойно. И я позволю себе дать один небольшой совет - помоги своему Шуре, поддержи его. Первый годполтора эмиграция - очень трудная штука. Важно, чтобы ктото был все время рядом. Ты меня понял?
        - Я тебя очень люблю, Фридрих, - сказал я. - Я вас всех очень, очень люблю!
        
* * *
        
        Мой телефонный разговор с Мюнхеном прямо из машины окончательно добил Кота торгового порта...
        Когда же после долгого пути к нужному причалу, потом проскока на судно по трапу при помощи разных отвлекающих маневров мимо вахтенного и пограничника, после поиска наиболее укромного и теплого местечка в машинном отделении, куда, как сказал Кот торгового порта, «даже таможня не заглядывает!», я был спрятан глубоко за пазухой этого «Академика...», и Кот торгового порта получил мою рождественскую краснозолотую жилетку из моих собственных лап, он мне выдал последние инструкции:
        - Полсуток - не высовываться! Почувствовал под собой открытое море, сразу же вылезай и иди представляться капитану. И постарайся ему понравиться. Как - это уже твое дело. Ну а дальше, как говорится, счастливого плавания... Чао!
        - Погоди, - спросил я его на прощание, - а почему ты сам сидишь на берегу, а не плаваешь на этих судах по всему свету? При твоих знакомствах, связях, возможностях...
        - А на хрена мне это?! - усмехнулся этот Кот, пытаясь напялить на себя мою жилетку. - Вопервых, я с детства боюсь воды, а вовторых, зачем мне плавать, когда ко мне все само плывет? Как видишь, за такой жилеткой мне совсем не обязательно было плыть в Германию...
        А еще через полчаса я из своего теплого закутка услышал отрывистые команды, веселый мат, смех, разные технические крики и резко усилившийся грохот корабельных двигателей.
        Затем, сквозь все эти звуки - еле слышный плеск воды за бортом, ктото, кажется, чтото запел, и я понял, что мы отошли от причала.
        Я лихорадочно стал вспоминать - все ли я сделал в Петербурге, обо всем ли сказал Мите - младшему лейтенанту милиции Дмитрию Павловичу Сорокину, по совместительству - водителю черной «Волги» и телохранителю высокопоставленных Котов дальнего зарубежья?..
        То, что Митя выполнит все мои просьбы в лучшем виде, сомнений не было. Важно - не забыл ли я сам поручить ему чтото важное, вот в чем дело! Потому что прощание происходило в какойто торопливой сумятице дел и чувств, при постороннем Коте торгового порта, и я вполне мог чтолибо упустить из виду!..
        Первое! Спутниковый телефон я оставил Мите. Вдруг нужны будут какиенибудь лекарства для Водилы? Митя позвонит в Мюнхен, и Таня все лекарства пришлет с «Люфтганзой»...
        Второе. О Рудольфе и его семействе Митя сам обещал позаботиться. Я втихаря предложил было Рудику: давай, мол, вместе в Америку! А он показал глазами на Котят, на Маню и только лапами развел...
        Третье. Моему бесхвостому корешу КотуБродяге передать привет! Ему помогать не надо. Очень самостоятельный Кот, тонко чувствующий и момент, и ситуацию...
        Четвертое. Спустя месяц позвонить в Мюнхен, узнать у Тани наш ньюйоркский адрес и прислать все сведения, чтобы мы с Шурой могли бы выслать Мите приглашение в Америку. Хоть он и шутил, но, помоему, шутил совершенно серьезно.
        Кажется, все... Вроде бы ничего не забыл.
        А вот уже и двигатели работают це так громко, и вода за бортом слышнее, и в моем закутке под ремонтным верстаком на дне инструментального ящика тепло и уютно, и спать хочется - сил нет! Видать, умудохался я за эти два петербургских дня, передергался.
        Я улегся на бок, прижал лапой свое рваное ухо и на секунду прикрыл глаза...
        ... И сразу же увидел своего любимого Шуру Плоткина! Шура стоял на сверкающем желтом берегу и смотрел в синюю океанскую даль, из которой я должен был приплыть к нему...
        А вокруг него сидели штук пятнадцать потрясающих, соблазнительных и невероятно сексапильных АМЕРИКАНСКИХ КОШЕК!..
        И все они, вместе с Шурой, ждали меня!
        
* * *
        
        На следующее утро я, никем не замеченный, аккуратненько покинул свой инструментальный ящик, проскочил через все машинное отделение, быстренько отыскал противопожарный ящик с песком и сделал все свои, сами понимаете какие, дела. Они из меня буквально рвались наружу!
        Я тщательно все закопал передними лапами поглубже, притоптал задними и отметил про себя, что ничего лучшего, чем наш обычный русский противопожарный песочек, для Кошачьих дел Человечество не придумало.
        На иностранных судах я не плавал и поэтому не имею понятия, чем они там тушат свои пожары. Но, повторяю, когда за бортом плещет вода и этим своим звуком дико провоцирует и усиливает твое желание немедленно опорожнить себя, - дороже ящика с песком ничего и вообразить нельзя!
        Поэтому, что бы там ни говорили, будто во времена Советской власти все было плохо и неправильно, я, Кот Мартын, в просторечии - Кыся, от имени всего нашего Вида совершенно искренне восклицаю:
        - Да здравствуют наши советские пожарники - самые мудрые пожарники во всем мире!!!
        Потом я привел себя в максимальный порядок - умылся, прилизался, пригладился и придал своей исполосованной хамской роже относительно интеллигентное выражение. Насчет своей внешности у меня никогда никаких заблуждений не было. Чего Бог не дал - того не дал. Зато Он вознаградил меня целым рядом других замечательных качеств. Ими я и беру.
        И вот с этим слегка фальшивым выражением на собственной харе я и отправился представляться Капитану.
        Вычислить Капитана было плевое дело.
        Дело в том, что ночью мой сладкий сон в ящике был прерван тем, что КТОТО спустился в машинное отделение и, перекрывая шум двигателей, начальственно гаркнул:
        - Привет, маслопупы!
        Как я потом выяснил, «маслопупы» или «мотыли» были узаконенными кличками для машинных команд на всех судах российского флота. Ну, вроде как я - «Кыся»...
        - Привет, маслопупы! - прокричал этот неведомый мне тип, и я сразу же почуял, как в густой и теплый воздух машинного отделения, наполненного запахами перегоревших масел, раскаленного металла, пропотевших человеческих тел и старых кроссовок, незримыми нитями стали неожиданно вплетаться запахи «Данхилла» - сигарет, которые курил мой дорогой мюнхенский друг Фридрих фон Тифенбах; запах хорошего одеколона, напоминающий одеколон профессора фон Дейна; и чемто неуловимо женским... Так всегда пахло от Шуры Плоткина, когда он возвращался домой от какойнибудь барышни. Или когда какаянибудь барышня уходила от нас, оставляя мне измочаленного Шуру, пропахшего ее запахом.
        - Алексею Ивановичу - пламенный с кисточкой!
        - Привет, Кэп!..
        - Салют, Мастер! - услышал я из своего ящика под верстаком.
        - Как дела, дед? - спросил Алексей ИвановичКэпМастер.
        - Нормально, капитан, - ответил чейто дед, и я понял, что АлексейИвановичКэпМастер и есть тот самый Капитан, которому я обязан представиться и постараться понравиться с первой же секунды нашего знакомства.
        А то, что Дед - это просто кличка старшего механика тридцати лет от роду, это я понял только на следующий день.
        Но сейчас выскакивать из своего инструментального ящика и начинать раскланиваться перед Капитаном, и выдрючиваться, стараясь изо всех сил понравиться ему, на глазах у всей машинной команды, было бы по меньшей мере идиотизмом. А ну, как ему захочется при подчиненных проявить свою безраздельную власть в открытом море, и он прикажет вышвырнуть меня с судна к едренефене?! Или я ему со своим рылом вообще не покажусь?.. Я ведь, как говорится, НА ЛЮБИТЕЛЯ. Что тогда?..
        Ну уж херушки, как сказал бы мой замечательный кореш Водила. Знакомиться будем с глазу на глаз. Это всегда слегка уравнивает шансы. Выгоднее и безопаснее. Я рисковать не имею права. Мне в НьюЙорк нужно попасть - кровь из носу. Тут я не только о себе должен думать - там Шура меня ждет. А это вам не хвост собачий...
        Я постарался запомнить все запахи Капитана, свернулся калачиком и снова задремал.
        А уже утром я сделал все то, с чего начал свой рассказ.
        Когда я говорил, что отыскать Капитана АлексеяИвановичаКэпМастера было для меня плевым делом, я ничуть не преувеличивал. В моем активе были все его характерные запахи, профессиональное использование которых было дано мне от рождения. Как абсолютное зрение в кромешной темноте. И как уйма других потрясающих КотовоКошачьих качеств, так выгодно отличающих нас от всех остальных живых существ.
        Основная трудность была для меня - преодоление многочисленных корабельных дверей: высоченные металлические пороги, автоматически защелкивающиеся замки и невероятной тяжести железные двери, которые так просто лапой не откроешь.
        Поэтому у каждой двери приходилось подолгу ждать, пока комунибудь из команды не понадобится пройти именно в эту дверь, и нужно было успеть незаметно юркнуть вслед этому типу.
        И чертова уйма лестниц! Так как я начал свое путешествие по судну снизу - из машинного отделения, то пока я по следу капитанских запахов добрался до верхнего коридора, все эти двери w лестницы меня просто вымотали. Не физически. Нервно.
        Тут еще на мою беду, когда мне казалось, что я уже почти достиг цели, КапитанскоМастерские запахи стали неожиданно раздваиваться! Часть из них влекла меня к центральной двери этого коридора, откуда раздавались голоса и команды, а вторая часть уводила вниз к другой, коротенькой, лесенке, вправо от этих центральных дверей.
        Должен признаться, что на мгновение я растерялся. Однако, на мое счастье, снизу вдруг примчался какойто мужик в сапогах, комбинезоне и вязаной шапочке и постучал в эту дверь.
        Дверь отворилась, и оттуда высунулся молоденький паренек в свитере и огромной фуражке.
        - Чиф, Мастер на мостике? - спросила вязаная шапочка у огромной фуражки.
        - Чего ему тут делать? - ответила фуражка шапочке. - Он на мостике всю ночь проторчал. Имеет право человек отдохнуть после вахты?!
        И я понял, что Капитана за этими дверями нет.
        Тип в сапогах, комбинезоне и шапочке ссыпался вниз по большой лестнице, а я прямиком направился к маленькой, короткой.
        Спустившись на несколько ступенек вниз, я увидел Дверь с красивой золотой табличкой, на которой чтото было написано. Концентрация капитанских запахов в этом тупичке была максимально сильной.
        Но самое замечательное, что еле уловимый элемент женских запахов, который я с трудом различил ночью, лежа в инструментальном ящике под ремонтным верстаком машинного отделения, здесь ощущался столь явственно, что я даже слегка обалдел!...
        Кроме того, изза двери я услышал хриплое мужское дыхание и очень ритмичные слабенькие женские повизгивания, не оставляющие никаких сомнений в действиях, совершаемых за этой дверью.
        Ручаюсь, что никто из Людей даже шороха не услышал бы изза такой двери. А я услышал!
        И вдруг сам так завелся, что в башку мне полезли десятки Кошек, которых я когдалибо трахал!.. Не говоря уже о моей верной немецкой подружке - карликовой пинчерихе Дженни, которую вопреки всей зоологической науке о несмешении Видов я хотел в любое время дня и ночи!
        Я даже вспомнил оттобрунновскую Лисичку, которую я «оприходовал» со смертельным риском для собственной жизни.
        Ах, Кошечку бы мне какуюнибудь сейчас сюда! Любую! Даже самую завалященькую!.. Я бы ей показал «небо в алмазах», как говорил Шура Плоткин, совершенно не имея в виду ни небо, ни алмазы.
        Но как изредка замечал умнейший и интеллигентнейший Фридрих фон Тифенбах, «все в жизни имеет свое логическое завершение».
        Кончил хрипло дышать и Капитан АлексейИвановичКэпМастер. Всхрапнул коротко, будто жеребец, и кончил. В последний раз тихонько взвизгнула обладательница женских запахов.
        А потом я услышал негромкий разговор в Капитанской каюте.
        Это мог услышать только Я! Никто из Людей, даже вплотную приложивший ухо к этой двери, никогда не услышал бы ни единого слова.
        Мне же казалось, что я даже вижу, как Женщина моется в душе, а Капитан АлекеейИвановичКэпМастер закуривает свой «Данхилл» и натягивает на себя голубой адидасовский тренировочный костюм. Я только лиц не мог разглядеть...
        - А в городе ни разу не позвонил... - огорченно проговорила Женщина.
        - В городе у меня семья, - спокойно сказал ей Капитан. - Дочьневеста, сынпридурок и жена.
        - А я как же?..
        - Ты кто по судовой роли?
        - Буфетчица.
        - Так какие проблемы?
        - Бедная я, бедная... - горько сказала Женщина.
        - Ты бедная?! - презрительно переспросил Капитан. - Я в Питере с женой всего десять дней, а с тобой в море - четыре месяца. Потом неделю дома, и на полгода с тобой в рейс. И так уже третий год. Так кто из вас беднее - ты или моя жена?
        Женщина промолчала.
        - И кстати! Еще одного таракана увижу в каюткомпании - спишу с судна к чертовой матери. Ясно?
        - Да... Мне идти?
        - Иди.
        Дважды повернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, и из Капитанской каюты вышла молодая Женщина с припухшими глазами. Стараясь не задеть хвостом ее ноги, я незаметно проскочил в каюту.
        Тут же на всякий случай я спрятался за выступом какогото шкафчика, и получилось, что я совершенно инстинктивно прошмыгнул именно туда, где меня не было видно; но сам я обрел превосходную позицию для обзора и наблюдения.
        Оказалось, что Капитанская каюта состоит из двух просторных комнат. Первая, куда я влетел без спросу, была кабинетом - с письменным столом и компьютером, кожаным диваном и двумя креслами. Над диваном висела в раме под стеклом большая красочная фотография низкого, длинного парохода, уставленного железнодорожными контейнерами. Как потом выяснилось, этот пароход и был тем самым «Академиком Абрамом Ф. Иоффе», на котором я сейчас имел честь присутствовать...
        Напротив же дивана, в углу под невысоким потолком, в какойто хитрой металлической раме висел большой телевизор.
        Из кабинета была видна вторая комната - спальня. Широкая Капитанская кровать несла на себе все следы только что завершившегося, как говорил мой любезный друг Водила, «сладкого греха». Кстати, почему ЭТО у Людей называется «грехом», понятия не имею. «Сладкий» - еще куда ни шло, а вот грехто тут при чем?..
        Я прекрасно слышал, как в спальне Капитан наливал себе виски «Джек Дэниельс». Именно это виски чуть ли не каждый вечер понемногу допивал в Мюнхене Фридрих фон Тифенбах, и запах «Джека Дэниельса» врезался мне в память, полагаю, до смерти.
        Но вот когда Капитан АлексейИвановичКэпМастер, которого я за истекшие сутки только слышал, но так ни разу и не увидел, вышел наконец из спальни, я чуть умом не тронулся!..
        СО СТАКАНОМ ВИСКИ В РУКЕ ИЗ СПАЛЬНИ В КАБИНЕТ ВОШЕЛ Я!
        Я - в Человеческом обличье, в голубом адидасовском тренировочном костюме, которого у меня отродясь не было, и в мягких белых тапочках без задников, которые я, естественно, никогда не ношу.
        Уже не говоря о том, что я не пью виски. Тем более «Джек Дэниельс».
        И тем не менее сходство наше было поразительным! Я бы даже сказал - ПОТРЯСАЮЩИМ! От усов до разорванного левого уха. Те же самые шрамы на мордах - один, пересекающий чуть ли не всю голову до левого глаза, второй - разрубающий правую бровь, нос и верхнюю губу. Все было МОЕ!.. Справедливости ради следует заметить, что и ЕГО - ТОЖЕ!
        То есть хотите - верьте, хотите - нет, но я увидел СИЛЬНО УВЕЛИЧЕННУЮ И ОЧЕЛОВЕЧЕННУЮ СОБСТВЕННУЮ КОПИЮ!!!
        Та же мощная короткая шея, та же широченная грудь, набитые мышцами ноги и руки, сила которых угадывалась даже под просторными складками голубого тренировочного костюма.
        Та же мягкость походки, та же вкрадчивость и осторожность в движениях. Уже в том, как он почти беззвучно повернул ключ и запер дверь своей каюты, я просто узнал свою повадку! Будто в зеркало глядел. Только хвоста не было...
        Итак, свершилось невероятное! Передо мной стоял сильный, коренастый ЧЕЛОВЕКОКОТ, или, если хотите, KOTOЧЕЛОВЕК, как две капли воды похожий на меня. Или я на него?!
        Такой же жесткий, решительный, расчетливобесстрашный, неуемный сластолюбец, с обостренным ощущением ответственности за все, что ему дорого и близко - от ЖИВЫХ СУЩЕСТВ, которых он должен защитить, и до ДЕЛА, которое он обязан выполнить.
        И плевать мне на так называемую пресловутую скромность в оценках самого себя, но в этом ЧЕЛОВЕКОКОТЕ или KOTOЧЕЛОВЕКЕ, как и во мне, во всей нашей внешней некрасивости (я имею в виду, как говорил Мой Шура Плоткин, «замшелые параметры этого значения») за грубыми наружными формами угадывалось такое внутреннее ОБАЯНИЕ, что не заметить этого было бы просто непростительно!
        Да, с подобным невероятным явлением я столкнулся впервые.
        И если бы ОН в эту секунду заговорил со мной понашему, ПОЖИВОТНОМУ, я этому ничуть бы не удивился.
        Глядя на него изза своего укрытия, наблюдая за тем, как он садится в вертящееся кресло у письменного стола, как прихлебывает виски из стакана и просматривает деловые бумаги, я понял, что с ним, с этим ОЧЕЛОВЕЧЕННЫМ моим ДВОЙНИКОМ, я просто не имею никакого права играть в разные пошлые игры и выкидывать всяческие трюки, пытаясь понравиться ЕМУ даже ради достижения своей Главной цели - оказаться в НьюЙорке и встретиться наконец с Шурой Плоткиным. Как бы благородно эта цель ни выглядела.
        Тут разговор должен быть на равных, и действовать необходимо только Напрямую.
        Я вышел изза шкафчика, неслышно пересек кабинет и мягко вспрыгнул к нему на письменный стол.
        От неожиданности он на мгновение отпрянул, что и я бы сделал на его месте. Однако он тут же взял себя в руки, взболтнул лед в стакане и сделал небольшой глоток «Джека Дэниельса», молча глядя на меня.
        Я выбрал свободное местечко на его рабочем столе и сел, уставившись ему прямо в глаза. Ну, ейбогу, словно собственное отражение разглядывал!..
        Не знаю, просек ли он нашу поразительную похожесть, узрел ли он во мне САМОГО СЕБЯ так, как это увидел я, но, глядя на него, можно было дать хвост на отруб, что вздрючился он нервно не меньше меня. Но держался при этом - великолепно! Как я.
        Уже в следующее мгновение он совершил то, что наверняка совершил бы и я. Он оставил стакан с виски на столе, подошел к небольшому холодильнику и открыл дверцу. Достал оттуда несколько листиков нарезанной колбасы, паштет, сложил все это на тарелку, принес к столу и поставил передо мной. Затем вернулся к холодильнику, вытащил из него открытую банку сгущенного молока и вопросительно посмотрел на меня.
        - Сгущенку лучше слегка разбавить водой, - сказал я ему пошелдрейсовски.
        - Холодной или горячей? - через малюсенькую, почти незаметную, паузу спросил он.
        Я понял, что эта крохотная пауза была необходима ему для окончательного осмысления происходившего ЧУДА
        - Не очень холодной, - попросил его я.
        
* * *
        
        В отличие от моего первого случайного плавания по маршруту Россия - Германия, где я, прямо скажем, был всего лишь пассажиромнелегалом, тайно состоящим при Водиле и его грузовике, сегодняшнее мое пребывание на «Академике Абраме Ф. Иоффе» носило совершенно иной характер.
        Тогда я перемещался по воде в плавучих условиях небольшого западного города - с почти тысячей грузовых и легковых автомобилей, с магазинами, ресторанами, концертными залами, кафе и ночными барами. С казино, проститутками и бандитами всех мастей и национальностей. Плюс человек семьсот нормальных пассажиров и триста пятьдесят человек команды!
        Я даже название этого плавучего чудовища не помнил. Водила мне както говорил, но оно у меня из головы выскочило...
        Другое дело - «Академик Абрам Ф. Иоффе».
        Команда - семнадцать человек. Пассажиров - один. Это я.
        Никаких автомобилей, ресторанов. Небольшая каюткомпания с телевизором и видиком. Она же - столовая, она же - комната отдыха.
        Только не воображайте, что мы такие уж маленькие. Ничего подобного! Длина - как от нашего Петербургского дома до шашлычной Сурена Гургеновича. Шура говорил - там метров сто пятьдесят.
        Загрузка у нас не полная. Пятьсот сорокафутовых контейнеров. С чем бы сравнить?.. Ну, как полтысячи Водилиных фургонов без колес. Кстати, все цифры со слов Капитана. Я в них - ни ухом, ни рылом. Вот эту жуткую тяжесть и волочет на себе наш глубокоуважаемый «Академик Абрам...» Ну, как его? «... Ф. Иоффе».
        А над всем этим, как говорят в море, «Царь и Бог, и Воинский начальник» - КАПИТАН АЛЕКСЕЙИВАНОВИЧКЭПМАСТЕР. Или, как некоторые еще называют его за глаза - ПАПА.
        По поводу того, как мы будем называть друг друга, мы договорились с самого начала, - как только я прикончил колбасу, паштет и разбавленную сгущенку.
        Ему очень понравилось мое имя Мартын. Он сказал, что это прекрасное мужское имя и он будет меня звать только - Мартын. Никаких «Кысь»! Кыся - это чтото неопределенное, сказал он. Не то кот, не то кошка. И годится «Кыся» разве что для какихнибудь сугубо домашних Мусек, Пусек, Мурзиков и Барсиков, а не для такого самостоятельного кота, как я.
        Я ему тоже сказал, что если он не возражает, то я буду называть его - «Мастер». Ибо «Капитан» - слишком официально, я у него не служу, а всего лишь пользуюсь его гостеприимством; «Алексей Иванович» - тяжеловесно и утомительно; «Кэп» - излишне фамильярно, а «Папа», извините, звучит просто пошловато. Поэтому я считаю, что «Мастер» - в самый раз.
        - Отлично. Мне «Мастер» тоже больше нравится. А вот откуда это у тебя такие отметины? - Он осторожно коснулся шрама, идущего через всю мою морду.
        - От разных драк с Котами и Собаками, - ответил я. - А у вас?
        - Один тоже от драки. Но очень давно. Еще когда я был курсантом мореходки. А второй - чистая случайность...
        И рассказал, как несколько лет тому назад один болван вызвался буксировать его «Волгу» и тянул не плавно, как положено, а рывками. Стальной трос, конечно, лопнул, размолотил лобовое стекло «Волги» и чуть не снес полголовы Мастеру, сидевшему за рулем своей машины.
        - С тех пор я больше всего на свете боюсь неквалифицированных идиотов, - сказал Мастер. - Буксируют ли они автомобили или пытаются руководить государством...
        
* * *
        
        За обедом в каюткомпании Мастер отрекомендовал меня команде, свободной от вахты. Остальным - после обеда, по ходу осмотра судна. Знакомил с каждым. Сначала представлял меня, затем своего подчиненного. Называл его имя и должность. И кличку.
        Так, например, я узнал, что палубная команда матросов называется «рогачи» или «рогали», что радиста зовут Маркони, а старшего помощника капитана - Чиф. Боцман - Дракон, про Деда - старшего механика и его «маслопупов» я уже рассказывал. А вот матросатокаря, в хозяйстве которого, как выяснилось, я провел всю первую ночь, звали просто и незатейливо - Точило.
        Матросуплотнику по прозвищу Колобаха было приказано соорудить для меня туалет - специальный ящик с песком, а матросуприборщику с кличкой Кандей (от морского названия помойного ведра - «кандейка») было поручено ежедневно менять в этом ящике песок.
        На капитанском мостике я был познакомлен со вторым и третьим помощниками Капитана. Там же, на мостике, мне был отведен специальный наблюдательный пункт - на главном компьютере. Оттуда я мог свободно смотреть вперед - в тревожную серую, грязнобелопенную воду, которой не было ни конца, ни краю...
        Одна немаловажная деталь. Еще у себя в каюте Мастер взял с меня слово ни с кем на судне не вступать в Телепатический Контакт. Рейс ему предстоит тяжелый - их, слава Богу, зафрахтовала одна западная фирма, и они будут вламывать еще месяцев пять без захода в Питер. Домой вернутся не раньше лета. А это очень тяжелая психическая нагрузка. Если же я еще выступлю со своим Телепатическим Контактом - у половины экипажа наверняка поедет крыша. А в таком рейсе каждый на вес золота. Не говоря о валютных расходах на лечение и транспортировку из собственного кармана. Потому что они теперь, после развала российского торгового флота, исключительно на самоокупаемости. Сами на Западе ищут - кому запродаться, сами заключают контракты - зачастую грабительские, где потерпевшей стороной все равно будет русское судно, меняют российский флаг на какойнибудь либерийский, и - вперед!..
        Но хоть есть работа! Хотя бы есть на что жить...
        А если капитан не только приличный судоводитель, но еще и толково шевелит мозгами, и обладает четкой деловой хваткой - тогда можно вывернуться из любого положения.
        Например: не попадать в идиотские ситуации, как попали две трети российских грузовых и торговых судов, арестованных во всех иностранных портах мировой акватории за неуплату долгов. И помощи им ждать неоткуда. Нашему правительству на них насрать со Спасской башни...
        Я честно признался Мастеру, что почти ни хрена из всего этого не понял, за исключением того, что наш флот сегодня в полном говне, и пообещал ни с кем из членов экипажа в Контакт не вступать.
        А потом вспомнил, что по совершенно иным причинам, но об этом же меня просили уже несколько человек. И тот оттобрунновский добрый жуликкошколов, ветеринарнедоучка Эрих Шрёдер, и мой сердечный друг из Грюнвальда Фридрих фон Тифенбах. И даже Водила, помню, сказал мне при подъезде к Мюнхену:
        - Ты, Кыся, со своими талантами сильно на людяхто не высовывайся. А то вмиг хвост оборвут. Счас народ знаешь какой пошел?..
        И только Шура Плоткин никогда меня ни о чем подобном не просил.
        Наоборот, в какомнибудь очередном интеллигентнопьяненьком кухонном споре, отчаявшись в чемто убедить своего собеседника, кричал мне на весь дом:
        - Мартын! Мартышка!.. Сукин кот, мать твою за ногу! Что ты сидишь и ухом не ведешь?! Ты что, не сльшшшь, какую херню он несет? Тыто хоть скажи ему!..
        И иногда, когда я был согласен с Шурой, я говорил.
        Если, конечно, мне удавалось достучаться до хмельного рассудка Шуриного оппонента.
        
* * *
        
        Почти весь вечер и часть ночи я проторчал с Мастером на вахте, На капитанском мостике.
        Мастеру и штурманам буфетчица Люся пару раз приносила на мостик крепчайший чай и бутерброды. А мне вдруг неожиданно притащила... Что бы вы подумали?! Несколько увесистых кусков настоящего, сырого, размороженного хека, о котором я так мечтал последние несколько месяцев!..
        Я птичкой слетел с главного компьютера, благодарно потерся о Люсины ноги, ласково коснулся ее хвостом и уже в который раз убедился, что женщины гораздо более тонко организованы, чем мужики.
        Естественно, я не имею в виду Шуру Плоткина, Водилу, Фридриха фон Тифенбаха... Или того же Мастера. Тот просто вылитый Кот! Эти ребята, с моей точки зрения, - уникальны.
        Стал я наворачивать этот хек, попутно размышляя о благодарности всем представительницам женского пола - от Кошек, Собачек, Лисичек и Женщин, которые в моей жизни сыграли хоть небольшую, но положительную роль. Как говорил Водила: «От половухи до бытовухи.»
        Однако на втором куске хека я слегка застопорился. Второй кусок както уже не лез в глотку. И я понял, что со мной произошло то, что обычно происходит со всеми, кто однажды во чтото влюбился, это чтото оставивило в его душе неизгладимый след, а потом было утеряно. И долгие месяцы, а может быть, и годы ты только и жил надеждой на то, что это чтото тебе встретится снова...
        И наконец - встреча! Казалось бы - ура!..
        Но тут с грустью выясняется, что это ЧТОТО совершенно не стоило тех радужных и трепетных воспоминаний, которые преследовали тебя все это время.
        Особенно после того, как ты уже попробовал и форель, и угря, и севрюгу, и свежего лосося.
        Господи... Да, не дай Бог, чтобы такое перешло в область ЖИВОТНОЧЕЛОВЕЧЕСКИХ отношений!..
        Вот я сейчас плыву через моря и океаны к Шуре в Америку, стремлюсь к нему всей душой и телом, а вдруг с ним там произойдет в отношении меня все то, что со мной произошло в отношении хека?! Да я же умру с горя...
        В полном смятении и тоске я снова вспрыгнул на главный компьютер и застыл, глядя в ночную, мокрую, недобрую даль.
        Пребывал я в таком состоянии достаточно долго, и разные печальные мысли о несовершенстве мира лезли в мою голову. Пока я не услышал, как второй помощник спросил моего Мастера:
        - Алексей Иванович, а это ничего, что ваш котяра сидит на главном компьютере?
        - А ты боишься, что Мартын своими яйцами может на него както воздействовать и компьютер начнет выдавать погрешность за погрешностью? - рассмеялся Мастер.
        - Я не о компьютере пекусь - что с ним станет? Я тревожусь за яйца Мартына, - сказал второй помощник.
        У меня сразу торчком встали уши и мелкомелко забил кончик хвоста.
        - Точно! - подхватил молоденький Штурман. - Я вчера перед выездом в порт хотел напоследок еще разок натянуть благоверную, пока детеныш спит... И ни тпру, ни ну, ни кукареку!.. Висит, бедняжка, орелик мой, головку свесил, глядит на «полшестого» и делает вид, что его ничего не касается. Моя давай блажить: «Тебе сколько раз говорить, чтобы ты возле микроволновой печки не садился? Вот ты и облучился!..»
        - Так твой орелик и не расправил крылья? Не взорлил? Не спел свою боевую песню? - поинтересовался Мастер.
        - Взорлил... Но если честно - то не высоко. И спел, прямо скажем, не громко... - признался Штурман. - Вот теперь и гадай - то ли я ночью перетрудился, то ли действительно виновата эта гребаная «Микровелле»?..
        - А в главном компьютере излучение раз в десять сильнее, чем в твоей микроволновке, - заметил второй помощник. - Так что, Кэп, сами смотрите со своим Мартыном...
        - Через пару суток дошлепаем до Англии, в Абердине пришвартуемся и посмотрим. Там в порту кошек - видимоневидимо. Выпустим Мартына на причал и проверим - такое ли сильное излучение у нашего главного компьютера?.. - сказал Мастер.
        «А не пошли бы вы со своим излучением подальше? Береженого Бог бережет», - подумал я и немедленно перепрыгнул с компьютера на какуюто ровную плоскость, рядом с которой был расположен большой наклонный пульт управления со множеством разноцветных рычажков и кнопок.
        - Очень самостоятельный котяра! - восхитился второй помощник. - Словно понял, чем рискует...
        - А вдруг действительно понял? - улыбнулся Мастер.
        - Кэп! А в ЛохНесское чудовище вы не верите?
        - Верю.
        - А в летающие тарелки?..
        - Тоже. Следи за курсом внимательней.
        - Есть следить за курсом! А если вы его в Абердине на причал выпустите, а он возьмет и убежит? Что тогда?
        - Не убежит, - твердо сказал Мастер. - Ему в НьюЙорк нужно.
        - Ну выдаете, Алексей Иванович!..
        
* * *
        
        Теперь захода в Абердин, почти на самый север Великобритании, все ждали с нездоровым нетерпением.
        По словам Мастера и из болтовни на капитанском мостике я понял, что в Абердине «Академик Абрам Ф. Иоффе» должен был оставить англичанам около двадцати контейнеров, а у англичан забрать какойто груз для канадского порта СентДжонс в районе острова Ньюфаундленд.
        У себя в каюте, когда мы оставались только вдвоем, Мастер мне даже по карте пытался показать, - как и куда мы плывем и в какие порты будем заходить.
        Правда, от Абердина до СентДжонса через Атлантику нужно было еще чухать чуть ли не неделю, зато от Ньюфаундленда до НьюЙорка - вообще пара пустых!.. Двое с половиной суток, и мы, как говорится, тама! И...
        - Здравствуй, Шурочка! Здравствуй, дорогой мой Плоткин, новоиспеченный Американец! Как же я по тебе соскучился!.. Сколько же мне нужно тебе рассказ зать, Шурик.
        Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!
        В Абердине же, помимо сдачи одного груза и приемки другого, Мастер и его помощники собирались еще проверить меня на английских кошках. Так ли влияет излучение главного компьютера на сексуальную мощь живого организма?
        Не скрою, я слегка нервничал.
        Несмотря на то что на этом «Академике Абраме...» я уже успел и отдохнуть, и отожраться в спокойной и доброжелательной обстановке, несмотря на то что ощущение «последней финишной прямой» наполняло мою душу миром и благостью, ночной рассказ молоденького Штурмана о страшноватом треугольнике -он, его жена и микроволновая печь - заставлял меня беспокоиться за собственные возможности в сфере Большого Секса.
        Хотя если бы я логически сопоставил все двадцать четыре года, которые плавает мой Мастер и каждый день общается то с радаром, то с главным компьютером, то еще с какимнибудь излучателем, с тем, как чуть ли не каждую ночь, а порой и пару раз в день буфетчица Люся захлебывается в тоненьких взвизгах в капитанской постели - я на все эти излучатели должен был бы, извините за выражение, хвост положить! И не нервничать... Тем более что трахаться хотелось - ну просто ужасно!
        Поэтому, когда до Абердина оставалось всего несколько часов хода и я лежал в низком кожаном кресле капитанского кабинета, а изза закрытой двери спальни доносились тоненькое взвизгивание Люси и половой рык Мастера, мне показалось, что по Северному морю мы тащимся невероятно медленно. И тогда я.подумал, что неплохо было бы хоть немного увеличить скорость и пораньше подойти к Абердииу. Где, как утверждал Мастер, кошек - видимоневидимо!
        Клянусь, я только ПОДУМАЛ!
        Как вдругуслышал, что машина нашего «... Ф. 434 Иоффе» заработала мощнее и громче, а поглядев в иллюминатор, увидел, что мы стали двигаться намного быстрее.
        В ту же секунду резко оборвался ритмичный скрип капитанской кровати, испуганно затихла Люся и я почти увидел сквозь стену, как Мастер своей мускулистой мохнатой лапой схватил трубку телефона внутренней связи и рявкнул жутковатым голосом:
        - В чем дело?! Почему ход увеличили? Старшего механика на связь! Дед!.. Что за самодеятельность?! Ты про расход топлива думаешь? Про расчетное время прихода в порт помнишь?! Кто ПРИКАЗАЛ? Я ПРИКАЗАЛ??? То есть как это - ТЫ ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО Я ПРИКАЗАЛ УВЕЛИЧИТЬ ХОД?! Ты в своем уме?!
        Я понимал, понимал, что в чемто я тут виноват... Неужели только в том, что ИЗЛИШНЕ СИЛЬНО захотел как можно быстрее трахнуть неведомую мне английскую кошку? Боже мой, я чтото явно нарушил! А может быть, ОТКРЫЛ?! Может быть, я в себе самом чтото такое ОТКРЫЛ, что поставит меня в один ряд с такими светилами науки, как Ричард Шелдрейс, как Конрад Лоренц!..
        А Мастер уже натягивал свой тренировочный костюм, напяливал кроссовки, чтобы немедленно взлететь, на мостик и всыпать вахтенному штурману, а потом вниз - в машинное отделение, поглядеть на старшего механика, который не СЛЫШИТ приказы капитана, а ЧУВСТВУЕТ ИХ!.. И это все устроил я.
        Разъяренный Мастер распахнул дверь спальни и натолкнулся в моем лице на четкую картину «Осознание своей вины Котом», так прекрасно описанную Конрадом Лоренцом в его замечательной книге «Человек находит друга», - уши прижаты к затылку, хвост непроизвольно прячется между задними лапами Кота, сознающего свою вину...
        Только глянув на меня, Мастер замер на месте, словно наткнулся на стену. Несколько секунд, которые он смотрел, не мигая, в мои глаза, показались мне вечностью. Сейчас я должен признать, что это были, не самые приятные секунды в моей жизни.
        Всетаки КОТ есть КОТ! Теперьто я свято убежден, что в своей прошлой жизни Мастер был абсолютным КОТОМ!..
        Он намного раньше меня сообразил, ЧТО произошло, прикрыл дверь спальни, чтобы не делать Люсю свидетельницей нашей первой размолвки, и негромко спросил меня:
        - Твоих лап дело?
        Я отвел глаза в сторону и промолчал.
        - Мартын! Я тебя как Кота спрашиваю - твоих лап дело?
        - Я только ПОДУМАЛ, что неплохо бы... - замямлил я.
        Но Мастер меня оборвал решительно и жестко:
        - Так вот, заруби у себя на носу: в море, на этом судне, прежде, чем ПОДУМАТЬ, ты должен спросить у меня разрешения. Понял?
        - Есть - спросить у вас разрешения, - ответил я ему так, как ему отвечали на судне все.
        
* * *
        
        Ну что мне сказать об английских портовых Кошках?
        Кошки как Кошки. Ничего особенного. Как говорил Шура - не фонтан... Прямо скажем - не наши Кошки.
        Это я не в упрек, а ради четкого разграничения национальных особенностей. Не более того.
        Наши российские Кошки к половому акту относятся взволнованно и трепетно - как к восхождению на Голгофу. Как к некоему акту самопожертвования.
        А в глазах трахающего их Кота они больше всего на свете боятся потерять уважение, которого они, по их мнению, несомненно заслуживают. Вопрос «А ты меня потом уважать будешь?» я в своей жизни слышал чуть ли не от каждой русской Кошки.
        Шура был убежден, что такое преувеличенное отношение к собственной Личности возникло в Кошках под влиянием очень давнего и достаточно сомнительного утверждения, что «Отныне любая кухарка сможет управлять государством!..».
        Естественно, я не имею в виду разных Кошекпотаскух, которых у нас развелось за последнее время немерено!
        Не похожи английские Кошки и на немецких - сытых, равнодушных, туповатых исполнительниц природного Кошачьего долга, относящихся к трахательному процессу как к обременительной обязанности вроде уплаты налогов.
        Платить - не хочется, а не платить - опасно. Какое уж тут удовольствие?..
        Боюсь судить обо всех французских Кошках по той аристократической поблядушке в бантиках, которую я поимел в кустах на бензозаправочной станции при германском автобане А7 Гамбург - Мюнхен. Ибо если все французские Кошки хотя бы слегка похожи на эту избалованную и распущенную тварь, то мне остается только пожалеть Францию - страну мечты Моего Шуры Плоткина.
        Длинношерстную Персиянку - личную Кошку губернатора острова Борнео, которая, честно признаться, трахнула меня сама в петербургском КошачьеСобачьем отеле господина Пилипенко, я просто не помню. Помню только, что от усталости и какойто докторской успокоительной таблетки я был крайне половонекачественен и дико хотел спать! Так что тут степени сравнения у меня - никакой.
        Английские же Кошки...
        Я опятьтаки должен заметить, что говорю лишь об абердинеких, провинциальных, портовых Кошках и вовсе не переношу свои оценки на все Кошачье сословие Соединенного Королевства Великобритании. Так вот, абердинские портовые Кошки были деловиты, решительны и очень точно знали, чего они хотят. А хотели они, как мне показалось, только меня! Еще когда я спускался по трапу...
        
* * *
        
        Стоп! Я чуточку переувлекся сравнительным анализом национальных Кошачьих особенностей и повел себя явно несправедливо в отношении «Академика Абрама Ф. Иоффе» и его Мастера. Не сказать о них хотя бы несколько слов, в ситуации подхода к берегу Англии, было бы непростительным хамством.
        За два часа до прихода в Абердин я был негласно для всех и торжественна для нас двоих - меня и Мастера - прощен за ВОЛЬНОДУМСТВО, так неожиданно нарушившее строжайшие правила морского судоходства, и получил разрешение присутствовать на капитанском мостике во время подхода к берегу Англии.
        Вот когда я увидел нашего Мастера во всем профессиональном блеске! Как он подводил судно к причалу, как швартовал своего «Академика Абрама..», на каком прекрасном английском языке разговаривал с берегом, и как никто пикнуть не смел на мостике, когда Мастер негромким голосом отдавал приказания своим, а в ответ только и слышалось: «Есть!», «Есть!», «Есть!..» И тут уже никаких хиханек и хаханек, никакой посторонней болтовни...
        Ято чувствовал, каких нервных затрат, какого внутреннего напряжения стоит Мастеру этот негромкий голос, это абсолютное внешнее спокойствие и демонстрация беспредельной уверенности в точности своих решений, приказов и действий!
        Но он был НАСТОЯЩИМ КОТОМ! Внутренний напряг Мастера автоматически передался мне и выразился в том, что меня вдруг одолела нервная зевота и, как обычно, стал мелко подрагивать кончик хвоста.
        Мастер заметил это и сказал мне МЫСЛЕННО, пошелдрейсовски:
        - Не дергайся, Мартын. Возьми себя в лапы. Все будет о’кей!
        
* * *
        
        Все и было - «о’кей». Через полчаса наш «Академик Абрам Ф. Иоффе» стоял у причала абердинского порта. Огромные подъемные краны перегружали контейнеры с судна на твердую английскую землю. Две трети команды под водительством ДраконаБоцмана и второго помощника занимались разгрузкой, а Мастер в теплой меховой куртке с капюшоном стоял на палубе, покуривал свой «Данхилл» и поанглийски болтал со знакомым представителем порта.
        Я же в это время уже спускался по трапу, собираясь без промедления окунуться в пучину плотских наслаждений. Еще при швартовке я увидел на причале штук двадцать Котов и Кошек, смотревших на меня снизу вверх. Причем Коты смотрели хмуро, заранее ощущая во мне соперника, а Кошки - с откровенным призывным вожделением.
        Когда я уже миновал половину трапа, Мастер поанглийски извинился перед представителем абердинского порта и крикнул мне порусски:
        - Не дрейфь, Мартын! В главном компьютере излучения не больше, чем в обычном телевизоре... Не посрами чести русского флота!
        Затем вытащил из кармана «уокитоки» и сказал кудато внутрь судна:
        - Третьего помощника ко мне!
        Я еще не успел ступить на твердую английскую землю, как тот молоденький Штурманец, он же Третий помощник, у которого были какието заморочки с женой и «Микровелле», появился рядом с Мастером. Мастер показал ему на меня и назидательно сказал:
        - Смотри в оба. Это чтобы ты потом не клеветал на микроволновые печи.
        К сожалению, мне пришлось начать с того, что я был вынужден намахать по харе одному особо настырному Котуангличанину, и пугнуть еще парочку рисковых ребятКотов, которым на секунду показалось, что они могут воспрепятствовать моему неукротимому желанию, как говорил Шура, «слиться в едином экстазе» с двумятремя англичаночками. И начать вон с той рыженькой... Последнее время меня очень тянет на рыжих Кошек!
        Одним словом - «Моряк сошел на берег...».
        Я знаю (об этом мне еще Шура Плоткин не раз говорил), что существует целая армия Читателей, которая с наслаждением грязно матерится, предается разнузданному разврату, пьянству, наркомании, однако как только встречает описание куда более скромных действий в литературе, так они моментально становятся святее Папы Римского (убей Бог, кто это - понятия не имею!) и обрушивают на головы Авторов и Издательств тучи гневных писем с требованиями истребить эти книги, Авторов сжечь и развеять их прах по ветру, дабы остальным было неповадно...
        Итак, во избежание возможных эксцессов ограничимся сухим и беспристрастным отчетом. Так, как это можно было бы записать в вахтенном журнале того же «Академика Абрама Ф. Иоффе»:
        1. За время десятичасовой стоянки в английском порту Абердин выгружен 21 (двадцать один) 40футовый контейнер и принято на борт судна 7 (семь) 40футовых контейнеров для порта СентДжонс (Канада).
        2. За это же время Кот Мартын, приписанный к судну «Академик Абрам Ф. Иоффе», произвёл 1 (одну) крупную драку и 2 (две) мелких драки с 5 (пятью) Котами английского порта Абердин.
        3. За время стоянки в порту КОТОМ МАРТЫНОМ употреблены в половом отношении 6 (шесть) Кошек - подданных Великобритании. 2 (две) Кошки по 3 (три) раза, 1 (одна) Кошка - 2 (два) раза и 3 (три) Кошки по 1 (одному) разу.
        4. К отходу судна из английского порта Абердин для дальнейшего следования Кот Мартын был собственноручно перенесен Капитаном судна «Академик Абрам Ф. Иоффе» на борт вышеназванного судна и для восстановления утраченных сил был передан на судовой камбуз под наблюдение Буфетчицы и Повара.
        Надеюсь, что такая форма записи устроит кого угодно...
        
* * *
        
        За то время, которое я проторчал на капитанском мостике - с Мастером или без Мастера с его Помощникамиштурманами, - я так часто заглядывал в мореходные карты, так часто слышал, что у нас осталось позади, где мы идем в настоящий момент и какие «цоресы» (Шурина поговорочка!!.) нас ждут впереди, что уже к выходу из Абердина я мог бы самостоятельно, не очень подробно, но и без особой путаницы, объяснить все происходящее в эту секунду с нашим дорогим «Академиком Абрамом...».
        Ну, например: как только мы вышли из Абердина, мы достаточно долго пересекали залив МориФерт в самом его широком месте и четко перли к Оркнейским островам в пролив ПентлендФерт, который находится как раз между этими островами и самойсамой северной оконечностью Англии.
        Нужно сказать, что весь командный состав во главе с Мастером все это время торчал на мостике и очень даже держал «ушки на макушке» изза какихто жутких приливных течений в этом сволочном проливе!
        Только когда мы наконецто вышли в открытый океан, все вздохнули с облегчением, и народ на мостике както сам собой рассосался, оставляя только вахтенного штурмана, старшего помощника и когото из матросов.
        С команды тоже спала нервная напряженка, судовая жизнь вошла в почти спокойную будничноморскую колею, и вот тогдато по «Академику Абраму Ф. Иоффе», от носа до кормы, проникая во все закоулки огромного контейнеровоза, вихрем понеслись легенды и сказки о моем пребывании в порту Абердин!
        Так как мой английский сексзагул наблюдал почти весь командный состав «Академика Абрама...» и большая часть палубной команды, то следующие пять с половиной суток., которые мы шли через холодную и бескрайнюю Атлантику к берегам Канады, я был героем судна и ежесекундно купался в лучах собственной половой славы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
        Машинная команда - механики и мотористы, короче, «маслопупы», не имевшие возможности наблюдать за моими береговыми подвигами, были вынуждены довольствоваться самой что ни есть недобросовестной информацией, которую они получали от «рогачей» - палубной команды.
        По словам этих врунов и фантазеров, число «оприходованных» мной английских Кошек в их рассказах доходило до семидесяти - семидесяти пяти! А число убитых мной и сброшенных в море абердинских Котов варьировалось гдето от двадцатипяти до пятидесяти...
        От этого беззастенчивого вранья и несусветного бреда даже у меня вяли уши. Так и подмывало гаркнуть по шелдрейсовски:
        - А ну кончайте трепаться, врунишки нахальные!
        Тем более что большинство команды было подетски внушаемо.
        Но я помнил слово, данное мной Мастеру в первый день нашего знакомства - ни с кем на судне в Контакт не вступать. И молчал.
        Самое же забавное, что Мартыном меня называли только на капитанском мостике. Лишь потому, что так называл меня Мастер. Все же остальные называли меня просто - Кыся. Даже буфетчица Люся, прибирая капитанскую каюту в отсутствие Мастера, иногда шептала мне:
        - Господи, Кыся... Что же мне делать? Я же так его люблю! А он... Ну, что делать, Кыся?.. Что делать?
        А что я мог ей ответить?! Что вообще можно сказать женщине в такой ситуации?
        Зато Мастер после того случая, когда я лишь одним своим ЖЕЛАНИЕМ КОШКИ, одной лишь настойчивой МЫСЛИШКОЙ сумел ускорить ход нашего «Академика Абрама...», Мастер наш, суровый и немногословный Котяра, буквально рта не закрывал. Естественно, когда мы оставались с глазу на глаз...
        Более любопытного Кота я в жизни не встречал! Ему было интересно все - и про Конрада Лоренца, и про Ричарда Шелдрейса, и про Шуру Плоткина, и про мои, не всегда объяснимые, действия и ощущения.
        Мастер с удивлением сопоставлял собственные чувства и поступки, оказывается, тоже не всегда соответствующие здравому смыслу, с тем, что я рассказывал о себе, и каждый раз (Я ЭТО ЯСНО ВИДЕЛ!) был потрясен сходством наших душ и характеров...
        Однако вовсе не нужно думать, что Мастер только и делал, что потрясался и всплескивал руками. Ничего подобного! Мастер обнаружил такое блистательное знание истории Котов и Кошек, что это мне приходилось ахать и всплескивать лапами от восхищения!
        От восхищения, к которому примешивалось искреннее чувство стыда за себя и моего Шуру Плоткина - за то, что мы, выучив наизусть и Конрада Лоренца, и Ричарда Шелдрейса, ни разу не удосужились открыть книгу своего, русского, замечательнейшего мужика - Игоря Акимушкина.
        А вот у Мастера эта книга была настольной.
        - Вот слушай, слушай, Мартын! - возбужденно говорил Мастер, раскрывая книгу Акимушкина. - Слушай, что он пишет: «... Уже в шестнадцатом веке до нашей эры, в долине Среднего и Нижнего Нила...» Это река такая в Африке, «...и Нижнего Нила домашняя кошка стала очень популярным и любимым животным». И еще! «Особая, прямотаки райская судьба ожидала кошку в Египте: жрецы произвели ее в ранг священных животных!..»
        - Что такое «жрецы»? - спросил я.
        - Как бы тебе объяснить?.. - Мастер даже слегка растерялся. - Что такое «идеология» ты знаешь?
        - Нет.
        - Хорошо. Ближайший пример: совсем недавно на всех наших судах была должность Первого помощника Капитана по политической части. Не моряк, не судоводитель, - Коммунист. Знаешь, что это?
        - Шура мне както объяснял, но я забыл...
        - Быстро вы все, ребята, забываете!.. Ну да авось вам еще напомнят, не дай Бог... Короче, этот Первый помощник следил за тем, чтобы все считали, что у НАС все очень хорошо, а у НИХ - все ужасно плохо. У НАС - блеск и сияющие дали, а у НИХ - тьматьмущая и безысходный тупик! А если кто в этом сомневается, то Первый помощник потом на берегу доложит КОМУ СЛЕДУЕТ и КУДА СЛЕДУЕТ, и хер этот сомневающийся потом выйдет в море!
        - Это и есть - «Жрец»? - удивился я.
        - Конечно! И Замполиты, и Жрецы - создатели легенд: «Мы - Лучшие в мире!», «Кошки - священные животные!..» Теперь понял?
        - Почти. Читайте дальше...
        - «Суровые законы Древнего Египта без пощады карали всех, кто причинил вред кошке. За ее убийство назначалась смертная казнь. При пожаре из горящего дома первым делом спасали кошек, а только потом имущество...»
        - Разумно, - заметил я. - Разумно и справедливо. А то одному моему петербургскому приятелю Коту какойто подонок отрубил хвост!.. Не было на эту сволочь законов Древнего Египта! Вы знаете, Мастер, мне очень нравится эта книга. Но у меня есть одна претензия к Автору...
        - Какая? - поинтересовался Мастер.
        - Он все время пишет - «Кошки», «Кошки». В то время как Кошка... Как бы это поделикатнее?.. В то время как Кошка - существо хотя и Воспроизводящего, но всетаки Вспомогательного типа. КОТ же при этом - Особа Основополагающая. И не заметить этого...
        - Ах, Мартын, гордыня тебя погубит!.. - рассмеялся Мастер, но тут же серьезно сказал: - Мне тоже это поначалу не очень понравилось. Но потом я понял, что словом «кошка» Автор объединяет весь, так сказать, Вид. Смотри, что пишет он дальше...
        Мастер нашел нужную строку и с удовольствием прочитал:
        - «В конце четвертого века римский писатель Палладиус впервые ввел в употребление слово „катгус“ вместо старого латинского наименования кошки „фелис“. Полагают, что от „каттуса“ ведут начало и английское „кэт“, и немецкое „катер“, и русское - „кот“. Как видишь, Автор вовремя вспомнил, что Кот есть Кот, как ты справедливо заметил - Особа Основополагающая!
        И, клянусь всем для меня святым, Мастер с нескрываемым Котовым достоинством легко и аккуратно разгладил свои франтоватые усики!..
        Он отложил книгу в сторону и, глядя сквозь меня, словно всматриваясь в тысячелетние дали древности, негромко продолжил:
        - И знаешь, Мартын, ведь в Вавилоне домашние Коты появились лишь во втором тысячелетии до нашей эры. Отсюда они попали в Индию, позднее - в Китай, на Крит, в Грецию... Мы там, кстати, в прошлом году неделю на ремонте стояли. Цены там на Котов были безумные!.. Не в прошлом году, а до нашей эры. Иметь Кота тогда считалось там роскошью. Человек, в доме которого жил Кот, заведомо оценивался как личность незаурядная!..
        Я вдруг понял, почему Мастер перестал мне читать книгу этого Акимушкина, а взялся пересказывать ее своими словами. У Акимушкина, наверное, было повсюду написано это безликое объединяющее слово - «Кошка», и ни разу не было упомянуто слово «Кот». Мастер решил, что в вольном пересказе он имеет право на вольную редактуру. Называя акимушкинских «Кошек» «Котами», он таким образом щадил мое слегка уязвленное самолюбие и примирял меня с Автором.
        Это было очень трогательно с его стороны и ничуть не нарушало моего интереса ко всему, о чем он рассказывал.
        А рассказывал он поразительные вещи! Я узнал, что с началом христианства Коты и Кошки из «Божественных созданий» превратились в «Темные силы», в «исчадие ада», в «пособников» колдунов и ведьм и подвергались жесточайшему и идиотскому истреблению.
        По всей католической Европе, во все христианские праздники живьем сжигали и закапывали Котов в землю, жарили их на железных прутьях!.. А во Фландрии, в городе Иперн, Котов сбрасывали с высокой башни!.. Этот дикий обычай был введен жестоким кретином графом Болдуином Фландрским и просуществовал, благодаря этому идиоту, этому подонку и мерзавцу, начиная с десятого века, еще сотни лет... До самого Ренессанса продолжалось массовое истребление Котов, нелепые судилища над ними и жесточайшие расправы.
        Мне чуть дурно не стало от всех этих подробностей. Я припомнил коекакие не очень трезвые рассказы Шуры и прервал Мастера:
        - Мне мой Плоткин както не раз говорил, что с Людьми было тоже нечто подобное...
        - В сравнении с недавним российским прошлым средневековая трагедия Котов и Кошек была, как говорят твои друзьянемцы - «киндершпиль». Детские игры, - жестко усмехнулся Мастер. - Если в средние века Коты погибали сотнями тысяч, то только за последние восемьдесят лет Россия сожрала более пятидесяти миллионов своих собственных Человеков, перемалывая их в бездарных войнах, лагерях и тюрьмах...
        - Господи!.. Что же делать? - прошептал я, впадая в глубочайшее уныние. - И вам, и нам?..
        - Наверное, ждать Возрождения. Или попытаться создать Ренессанс собственными руками и лапами. Кстати, пара забавных примеров из эпохи Возрождения: Кольбер, французский политик времен Людовика Четырнадцатого, садясь за работу, окружал себя Котами. И тогда Кольбер обретал душевное равновесие и покой... Кардинал Ришелье просто обожал Кошек. И Котов, разумеется... А прошлый век? Скульпторы, художники, поэты, пораженные грацией, красотой и пластичностью Котового племени, чуть с ума не сошли! Швейцарец Готфрид Минд - «Кошачий Рафаэль» - всю жизнь рисовал только Котов. Француз Теофил Штайнлайн выпустил роскошный альбом рисунков под названием «Кот»... Последователи нового «кошачьего» культа собирались в Париже на Монмартре, в кафе «Черный кот»... Ну и так далее.
        - Потрясающе... - пробормотал я.
        И подумал: как мы любим счастливые финалы!..
        - А в странах, где господствовал ислам, Коты и Кошки пользовались буквально королевским почетом, - сказал Мастер. - В отличие от Собак, которых ислам считал «презренными».
        Мне показалось, что «Ислам» - это имя Человека, руководителя какихто нескольких стран. И мне понравилась его мысль о «презренных» Собаках. Я и брякнул:
        - И этот Ислам совершенно прав!
        Мастер закурил свой «Данхилл» и брезгливо произнес:
        - Проявление нетерпимости к другому Виду - это очень неинтеллигентно, Мартын. Гдето на уровне антисемитизма. Так что подумай над этим. А я пойду осмотрю судно. Ты со мной?
        - Нет, - сгорая от стыда и проклиная себя за поспешную похвалу Исламу, сказал я. - Я полежу, подумаю...
        - Это иногда полезно, - саркастически ухмыльнулся Мастер и вышел из каюты.
        
* * *
        
        Через пару часов в каюту вернулся Мастер, проглядел какието записи, сделал в них ряд пометок и поманил меня пальцем к себе. Я вспрыгнул к нему на рабочий стол и сел рядом со стопкой судовых документов, тихо и скромно поджав хвост.
        Вообщето на рабочий стол Мастера вспрыгивать было нежелательно. Я получал на это разрешение только лишь в минуты особого к себе расположения.
        - Осознал?
        -Да... - тихо ответил я.
        - Тогда - лапу!
        Я подал ему свою правую лапу. Он уважительно и осторожно ее пожал, а я в благодарность за прощение потерся своим рваным ухом о его синий якорек, наколотый, как он рассказывал, давнымдавно - еще на первом курсе мореходного училища.
        
* * *
        
        По сравнению с подходами к канадскому острову Ньюфаундленд проход по английскому проливу ПентлендФерт с его опасными приливными течениями смахивал на воскресную прогулку по Летнему саду.
        Шура както пару лет тому назад возил меня туда осенним теплым днем, тыкал носом в скопище грязносерых скульптур, которых там до хрена и больше, и очень обижался, когда я не проявлял к ним никакого интереса. Чего бы Шура там про них ни рассказывал.
        Мне вообще Летний сад совсем не понравился. Куча детей - все они обязательно хотят тебя схватить, потискать, дернуть за хвост. Защититься практически невозможно. Не будешь же ты отбиваться от них когтями или клыками - дети же!
        Уйма маленьких Собачонок (больших в Летний сад, слава Богу, не пускают...), которые, увидев обычного, нормального Кота вроде меня, прямотаки обсираются от злости и страха!
        В небольшом пруду, давно не чищенном и заросшем зеленой ряской, плавают преисполненные спесивой важности Лебеди. Один взгляд на них, и ты понимаешь, что перед тобой скопище длинношеих идиотов, которые только по недоразумению могут считаться царственными птицами. Так назвал их Шура. Странно, что Шура - существо ироничное и наблюдательное, не увидел, с какой тупой и холуйской поспешностью эта так называемая Царственная птица подгребает к берегу, когда какойнибудь тип протянет ей крохотный кусочек засохшей хлебной корочки!.. Царственная птица с абсолютно лакейской сущностью, да еще с постоянно изогнутой вопросительным знаком длиннющей шеей - ничего более нелепого, помоему, природа не создавала...
        Единственное, что меня в какойто степени примирило с Летним садом, - это памятник одному толстому Старику в окружении кучи Животных!
        Шура жутко обрадовался, что хоть чтото меня заинтересовало в Летнем саду, и стал водить меня вокруг памятника и рассказывать про этого Старика всякие истории. Как он писал про Животных, а Люди все принимали на свой счет. Какой он был неряха, обжора, и какой он был все равно грандиозный Старик, хотя и служил всего лишь библиотекарем!..
        Шура даже почитал мне стихи этого Старика - про Кота и Повара, где Повар выглядит абсолютным дебилом, а Кот - откровенным наглецом. А потом Шура рассказал мне, что одновременно с этим российским Стариком во Франции жил точно такой же чудак. Тоже писал про Животных, имея в виду Людей. И вот, дескать, по сей день никто не может точно сказать - кто у кого чего слямзил! Наш русский Старик у Француза, или Француз «кинул» нашего Старика...
        Тем не менее они оба считаются классиками.
        
* * *
        
        Тьфу, черт меня подери! Прошу прощения. Разболтался не по делу...
        Потянуло на НОСТАЛЬГИЮ. Причем ведь отчетливо понимаю, что это НОСТАЛЬГИЯ уже не по Летнему саду, не по его аллеям, наполненным визгом карманных Собачек и криками бабушек и дедушек: «Деточка, оставь Кысю в покое!..» Даже не по тому памятнику толстому Старику с Животными.
        Когда в Этом Городе нет моего Шуры, нету Нашего Дома, а в памяти остались только пустырь и щемящие воспоминания о былом - это и НОСТАЛЬГИЕЙ не назовешь. Просто самая обычная и очень болезненная ТОСКА ПО ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, которая уже, наверное, никогда не повторится.
        А вот в какую ЖИЗНЬ я теперь плыву - понятия не имею.
        Наверное, в ЖИЗНЬ Моего Шуры Плоткина. Потому что иной ЖИЗНИ я себе совершенно не представляю...
        
* * *
        
        Итак, начнем все сначала.
        С обстановки на нашем «Академике Абраме...», в которой мы подходили к канадскому порту СентДжонс, и вообще об условиях плавания в районе острова с чисто Собачьим названием - Ньюфаундленд.
        Шура говорил, что есть такая порода огромных Собак. Я, правда, ни одной Собаки больше Дога не видел, но Шура сказал, что Дог рядом с Ньюфаундлендом просто Шавка.
        Я представил себе Собаку величиной с «Запорожец» и подумал: не встречал я Ньюфаундленда, и не надо! Еще неизвестно - смог бы я с ним справиться, если бы дело, предположим, дошло до драки?
        И вот теперь, по словам Мастера, часов через двенадцать, четырнадцать - остров с таким удивительным Собачьим названием.
        А еще Мастер сказал мне (остальные, наверное, про это уже знали), что плавание в районе острова Ньюфаундленд считается опасным изза частых туманов и айсбергов - таких плавающих ледяных гор. И эти айсберги могут быть в сто раз больше любого самого большого парохода.
        Пока Мастер называл мне всякие цифры и числа - я ни хрена не мог сообразить: чего на поверхности, чего под водой, что такое «в сто раз больше» или «в десять раз меньше»... А как только Мастер все это нарисовал мне на бумаге - я в одно мгновение врубился. Врубился и чегото ужасно разнервничался!..
        К тому же Мастер рассказал мне, что многомного лет тому назад здесь затонул «Титаник», гигантский пассажирский пароход. Самый большой в мире - по тем временам. Напоролся на подводную часть айсберга... Столько Людей погибло!.. А спустя пятнадцать лет здесь же, в тумане, столкнулись и тоже погибли два пассажирских судна - «Андреа Дориа» и «Стокгольм». Людей потонуло - чудовищное количество...
        Но разнервничался я не изза этого. Хотя сами по себе события, поведанные мне Мастером, более чем печальные.
        Трясет меня всего - будто перед бедой какой, а объяснить сам себе ни черта не могу. Вот так возникла вдруг внутри меня напряженка, и все! Ни жрать не могу, ни общаться ни с кем, кроме Мастера, и вообще - места себе не нахожу...
        Даже Люсе не дал себя погладить. Увернулся и побежал на корму, где у меня был мой песочный гальюн принайтовлен.
        А природа поливает нашего «Академика Абрама...» ледяным дождем со снегом!.. Вернулся с кормы на капитанский мостик мокрый, промерзший, все никак места себе не могу найти. Мастер сразу просек, что со мной творится чтото неладное. Ну, Кот есть Кот! Против очевидности не попрешь. Это я про Мастера...
        Стоит, на меня не смотрит, следит за показаниями радара, а сам, незаметно для других, спрашивает меня на чистейшем шелдрейсовском:
        - Ты чего дергаешься, Мартын? Не ешь, мечешься тудасюда, нервничаешь... Тебя укачало, что ли?
        Надо сказать, что последние сутки нас даже очень валяло. Еще и туман к тому же. Это только сейчас дождик со снегом пошел, видимость хоть немного, но улучшилась.
        - Нет, - отвечаю я ему. - Со мной все в порядке, Мастер. Вы на меня не отвлекайтесь, пожалуйста. Можно мне посидеть на главном компьютере?
        С тех пор как мы с Мастером еще в Абердине выяснили, что излучение главного компьютера только усиливает потенцию у Котов, а отнюдь не подавляет ее, я последнее время на всякий случай как можно чаще старался посиживать на нем. Неизвестно, какие Кошки тебя ждут в Америке...
        А так как я уже научился на все спрашивать разрешения у Мастера, то без его согласия позволял себе только лишь на корму бегать, в собственный гальюн. Но каждый раз докладывал - где был.
        - Садись, садись, Мартын! Погрей задницу, просуши хвост, - вслух сказал мне Мастер.
        На мостике уже привыкли к тому, что Мастер частенько со мной разговаривает вслух и я почти всегда как то странно верно реагирую на его слова.
        Сами понимаете, «странно верно» - для непосвященных. Для Мастера мои реакции совершенно нормальны и ожидаемы. У нас с ним - диалог на равных. Только я - младше, а он - старше.
        Я тут же вспрыгнул на главный компьютер, сразу же ощутил тепло под хвостом и промерзшими лапами и постарался устроиться на нем как можно уютнее и спокойнее. Как всегда.
        Ни хрена из этой затеи не получилось! Нервный колошмат неизвестного происхождения бил меня изнутри, кончик хвоста непроизвольно выстукивал бешеную дробь, и сама собой топорщилась шерсть на загривке. От ощущения надвигающейся неотвратимой беды уши мои сами прижались к затылку, и я мгновенно слетел с главного компьютера в невероятном психическом вздрюче, граничащем с потерей сознания...
        - Что происходит, Мартын?! - в полный голос нервно крикнул Мастер, наверное, тоже почуяв чтото неладное.
        И тогда я в ответ, изо всех своих шелдрейсовских сил, заорал благим матом:
        - Стоп!!! Стоп!.. Лево руля!!!
        Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил...
        ... А П0ТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..
        Я плыл в серозеленой мерзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего «Академика Абрама...», и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собой все пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета...
        Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ, как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего ничего не подозревающего, несчастного «Академика Абрама...» чистую, холодную гладь Атлантического океана!..
        Я вижу, что через несколько минут наш «Академик Абрам Ф. Иоффе» врежется в эту синюю безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами, бедными «маслопупами» и «рогачами», совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом... Не станет на этом свете Колобахи и Точила... Утонут Шеф и Люся... Уйдет из жизни такой потрясающий образец КотоЧеловека, как Капитан этого судна - МАСТЕР!..
        «Остановите машину!!! - кричу я изпод воды. - Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе... Мастер! Вы меня слышите?!» - отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть както затормозить его гибельный ход...
        Но мои задние лапы не находят твердой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..
        «Мааастер!!!» - истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться...
        Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлебываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется темносерый стальной борт нашего «Академика Абрама Ф. Иоффе», которому осталось всего несколько минут жизни...
        Я опускаюсь все ниже и ниже - туда, где вода теряет свою полупрозрачную зеленость и становится черной и очень страшной. Смертельный холод сковывает мои движения, заползает в каждую клеточку моего тела, и последнее, что я вижу перед тем, как навсегда опуститься в эту жуткую пучину, - днище нашего судна, проплывающее надо мной. И выкрашено оно почемуто в оранжевокрасный цвет...
        Сознание мое меркнет, но мне все еще чудится, будто я слышу приглушенный толщей океанской ледяной воды далекий голос Мастера - Капитана моего бывшего «Академика Абрама Ф. Иоффе»:
        - Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!
        И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и не видимым на поверхности океана айсбергом!..
        
* * *
        
        ... На чем, как говорится, разрешите откланяться...
        КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..
        
* * *
        
        Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что «Академик Абрам...» избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моем остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса.
        - Кыся!.. Родимый... Ну что там с тобой такое, бля?! У меня от мыслей о тебе - прям башка лопается! Чем помочьто, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись... - кричал с другой стороны земного шара Водила.
        - Кот! Миленький Кот!.. - плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. - Я чувствую - тебе сейчас очень плохо...
        - Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. - понемецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. - Я сейчас же свяжусь с канадским правительством! Вы ведь, как я понимаю, гдето совсем рядом, да? Как только все образуется - я сразу же прилечу к вам в Штаты...
        - Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты чё там, а, Кысь?! Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу... Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..
        Я еще совсем немножко подождал умирать - все ждал, что вотвот возникнет голос моего Шуры Плоткина...
        Но не дождался и с тревогой подумал:
        БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?..
        Еще повременил самую малость и умер...
        
* * *
        
        - Смотрите, смотрите, задние лапы дергаются...
        - И хвост!.. Глядите, хвост шевелится...
        - Алексей Иванович! СентДжонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже все наготове...
        - На кой хер нам теперь их помощь! Онито откуда знают? Имто откуда известно?!
        - Маркони говорит - по распоряжению правительства Канады.
        - Пусть поблагодарит их и вежливо пошлет в жопу. Даже если бы чтонибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.
        - Мастер! Мартын глаза открыл!!!
        - Вот это другое дело!..
        Я отчетливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе...
        У самого моего носа вижу маленький синий якорек, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца - я сейчас совсем рядом с ним.
        Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорожденного, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:
        - Ах, Мартын, Мартын... Дорогой мой другтоварищ и брат... Героическая ты личность! Если бы не ты - нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.
        И, переходя на шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:
        - Это ты дал «Мейдэй» в Канаду?
        - Что?..
        - Ты попросил помощи у берега?
        - Нет... Это один мой старый друг из Германии.
        Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключенным сознанием спрашиваю Мастера:
        - А у «Академика Абрама...» днище и подводная часть - какого цвета?
        - Красного, - отвечает Мастер и тут же уточняет: - Оранжевокрасного. Почему ты об этом спрашиваешь?
        - Значит, все, правильно, - говорю я уже сквозь сон. - Значит, я там был...
        Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами «Данхилл», одеколоном «Гаммой» и буфетчицей Люсей, и засыпаю...
        
* * *
        
        Проснулся я в капитанской каюте, в «своем» низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в СентДжонсе.
        Дверь была, на мое счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна - в свой собственный гальюн.
        Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать полКанады...
        Слава Богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за «бугром» все стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящика и даже успел отметить, что песок в нем совершенно свежий, и...
        Я вовремя все исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А вовторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на СентДжонскую твердую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какойнибудь местной канадской Кошкой, а может быть, и не с одной... И к этому моменту я, как говорится, ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ.
        Воспоминания об абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.
        Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.
        Наш «Академик Абрам...» стоял у специального контейнерного причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам тудасюда катались самые обычные железнодорожные платформы.
        Подъемные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.
        Итак, я - в Канаде!..
        Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, в Абердине или еще гденибудь...
        Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже «настенная живопись» граффити, про которую мне много объяснял еще Шура Плоткин в Петербурге, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы - мохнатые, отвратительные и совершенно не сексуальные, те же, иногда очень забавные и небесталанные, сочетания цветов и фигур.
        И глядя сейчас на длиннющую стену пакгауза, всю размалеванную этими цветными пульверизаторами, я подумал, что Мир повсюду одинаков...
        ... Уже пробегая через все судно, здороваясь со всеми встречными и поперечными, я почувствовал слабый запашок «Джека Дэниельса». Когда же я подлетел к капитанской каюте, запах виски усилился до состояния, когда уже хочется закусить! Шурина хохмочка.
        Дверь была плотно прикрыта, но я мявкнул своим хриплым и достаточно хамским голосом, и Мастер тут же открыл. Впуская меня в каюту, усмехнулся и сказал:
        - Мог бы и не вопить под дверью. Я и так чувствую, когда ты подходишь.
        «Елкипалки, как я мог забыть, что он - вылитый Котяра!» - подумал я и увидел в каюте высокого пожилого мужика в теплой меховой куртке с капюшоном.
        Мастер и этот мужик держали в руках по широкому квадратному стакану с «Джеком Дэниельсом», а на столе для гостей между ними стояла тарелка с маленькими бутербродиками, которые умеет делать только Люся.
        - Мой друг Мартын, - поанглийски представил меня Мастер мужику в куртке.
        - Привет, Мартин, - тоже поанглийски сказал мне мужик и приподнял стакан с виски в мою честь.
        - А это мой старый друг, представитель сентджонского порта мистер Чивер, - сказал Мастер. - Извини, Мартын, он понашему - ни слова. Я буду говорить поанглийски. Потом тебе переведу...
        - Можете говорить хоть покитайски, - спокойненько поведал я Мастеру. - Мне это, как говорят, без разницы. У меня языковых барьеров и преград не существует.
        - Ох, Мартын! Ты для меня непрочитанная книга. Что ни день, то новая страница. Ну, будь здоров!
        Мастер прикоснулся краем стакана к моему носу и предложил Чиверу за меня выпить.
        Чивер тоже чокнулся с моим носом. Они выпили. А я от этого запаха виски так захотел жрать, что ничуть не удивился, когда через минуту в каюту вошла Люся с МОЕЙ плошкой, полной прекрасной жратвы!
        - Алексей Иванович, можно Мартынчика здесь покормить? А то у нас там на камбузе аврал... Ну, в смысле - приборка.
        Неожиданно Мастер ответил Люсе таким тоном и таким голосом, которого я у него ни разу не слышал! Я даже и не подозревал, что Мастер способен на такие интонации!..
        - Конечно, Люсенька, конечно, лапочка... - И, обняв Люсю за плечи, сказал Чиверу поанглийски: - А это Люся. Женщина, к которой я очень нежно отношусь и очень высоко ценю ее отношение ко мне.
        Люся потрясение посмотрела на Мастера. Наверное, она тоже никогда не слышала от Мастера таких слов и таких интонаций.
        Чивер встал и поклонился Люсе.
        - Посиди с нами, - попросил ее Мастер. - Я тебе твоего любимого кампари со льдом сделаю...
        - Что вы, что вы, Алексей Иванович!.. - застеснялась Люся. - У нас там с Шефом еще столько работы... Спасибо, спасибо большое!
        И я понял, что сейчас Люся благодарит Мастера не за приглашение посидеть с ним и Чивером, а совсем совсем за другое.
        Может быть, действительно время от времени людям необходимо ощутить близкую возможность Небытия, хоть одним глазом заглянуть в ту Черную Пучину, из которой не бывает возврата, - для того чтобы потом хоть чуточку изменить отношение к оставшейся тебе Жизни?...
        - Кушай, Мартынчик, кушай, - погладила меня Люся и вышла из каюты.
        Я не стал выдрючиваться и кочевряжиться перед посторонним Человеком и тут же набросился на жратву, краем уха прислушиваясь к тому, о чем говорили Чивер и Мастер.
        - Так у вас действительно ничего не произошло на подходе? - спросил Чивер, прихлебывая из стакана.
        - Ничего, - твердо ответил Мастер.
        - А у нас тут - прямо цирк «Барнума и Бейли»! Из Монреаля, из Оттавы звонят - тревога!!! Русский «Академик Абрам Ф. Иоффе» сейчас врежется в утопленный айсберг!.. Поднять все спасательные службы! Для работы в открытом океане военные пригнали специальные вертолеты... Все гадают - что могло произойти?! Только два варианта - или отказал эхолот, или - извините, Мастер, - капитан полный болван. Запросили регистр Ллойда - кто капитан на «Академике Иоффе»? Называют вашу фамилию, Мастер. Все немного успокоились - вас знают. Но информациято поступила из Германии!.. А вы молчите...
        - Какаято дурацкая ошибка, - смеется Мастер. - Будьте здоровы, мистер Чивер!
        Раздается стук в дверь каюты. Мастер неторопливо допивает свой «Джек Дэниельс» и открывает дверь. На пороге стоит второй помощник с полиэтиленовым пакетом в руке.
        - Разрешите войти, Алексей Иванович?
        - Входи, входи. - Мастер переходит на русский язык. - Чего вы там чухались?! Он мне уже все мозги проеб - что произошло да как произошло? Полчаса отбиваюсь, как лев...
        - Да матрешки эти сраные кудато задевались. Искали всем скопом.
        - Что вы там ему приготовили?
        - Как обычно - пузырь «Московской», две хохломские ложки и эту гребаную матрешку.
        Мастер берет у второго помощника полиэтиленовый пакет и спрашивает сквозь зубы:
        - Ничего оригинальнее не придумали? Опять ложкиматрешки?!
        - Традиция... - разводит руками второй помощник, - Разрешите идти?
        - Иди. И чтоб к отходу все было в порядке! Нашли, в чем дело?
        - Нашли. Там наши спецы сейчас на мостике как раз колдуют.
        - Глаза бы мои вас не видели, колдуны херовы! Иди.
        Мастер с улыбкой протягивает пакет Чиверу:
        - Маленький русский презент в благодарность за сотрудничество.
        Чивер берет пакет, заглядывает в него и говорит Мастеру:
        - Уйду на пенсию - открою лавку русских деревянных ложек и матрешек. И умру богатым человеком. Спасибо, Мастер.
        Мастер накидывает теплую куртку на плечи, и мы идем провожать мистера Чивера к трапу. Уже прощаясь, мистер Чивер смотрит на меня и говорит Мастеру:
        - Котика своего на берег не отпускайте. Тут у нас крысы величиной с поросенка. Сотни тысяч!.. Вчера на моих глазах двух собак разорвали. Штук пятьдесят сразу накидываются и...
        Мне на мгновение становится худо. Я и такто не перевариваю этих тварей, а тут - величиной с поросенка!..
        Итак, как говорила мюнхенская Кошка Циля - в СентДжонсе я пролетел, как фанера над Парижем. А Водила в таких случаях успокоительно бормотал: «Ничего... Еще не вечер». И был прав. Впереди - НьюЙорк. Тоже, говорят, в смысле Кошек - не последний город в мире...
        
* * *
        
        Оказалось, что у большого острова с Собачьим названием Ньюфаундленд есть собственный небольшой полуостров, называющийся Авалон.
        И вот на этомто Авалоне и находится порт СентДжонс с этими жуткими поросячьими Крысами, изза которых я проторчал на судне все десять часов нашей стоянки в СентДжонсе!
        А место в Атлантическом океане, где на подходе к СентДжонсу с нами произошел тот самый случай с подводным айсбергомубийцей, называется уже не «океан», а район Большой Ньюфаундлендской банки.
        Это мне Мастер все показал на карте, когда мы наконец остались с ним в каюте с глазу на глаз.
        - Я не буду тебе полоскать мозги, Мартын, всякими техническими подробностями - они тебе совершенно не нужны. Скажу только, что один очень важный электронный прибор, который должен определять глубину под
        судном и предупреждать о возможных подводных препятствиях, - отказал. И если бы не ты...
        - Как это «отказал»? - не понял я.
        - А черт его знает как! Электроника... А в электронике, как говорится, существует всего два вида неисправностей - отсутствие контакта, когда он необходим, или наличие контакта, когда он совершенно не нужен. Так вот, повторяю, если бы не ты...
        - Нет, нет, Мастер! - запротестовал я. - Если бы не вы...
        - Мартын! Не превращай нормальные мужские посиделки в слюнтяйское заседание Общества взаимного восхищения. Нам с тобой это ни к чему.
        - Хорошо, - согласился я. - Ответьте мне только на один вопрос: почему вы не сказали мистеру Чиверу, что произошло с нами в действительности?
        - Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ... ЧеПэ - это...
        - Чрезвычайное происшествие, - подсказал я ему.
        - Черт тебя побери, Мартын! Откуда ты это знаешь?
        - Не помню. Ктото объяснял. Не то Шура, не то Водила. Продолжайте, Мастер. Я хочу до конца понять ситуацию.
        Мастер закурил свой «Данхилл», ладонью отогнал от меня дым и начал все сначала:
        - Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ, по вине Капитана или нет (это уже никого не колышет), всегда вызывает подозрение. А стоит ли в дальнейшем иметь с ним дело? И контракт с тобой не продлевают. А заключают его с другим российским судном, по тем же демпинговым ценам.
        - Как?.. - не понял я. - По каким ценам?
        - По демпинговым. Значит - по мизеру. По самым низким ценам. По которым ни одно уважающее себя иностранное судно работать не будет. А мы, русские, будем! Потому что у нас нет другого выхода. У всех родители, жены, дети, всем есть надо, за квартиры платить. Жить... Жить надо! А нет контракта - сколько людей без копейки останется? Сколько из них сопьется, повесится, сколько пойдет по миру, а сколько в бандиты?! Так могу я рассказать мистеру Чиверу, что у меня на борту изношенная говенная техника вчерашнего дня и что если бы не Кот Мартын, то все мы давно лежали бы на холодном дне ихней Большой Ньюфаундлендской банки?..
        - Мда... - промямлил я.
        - А вот теперь к тебе вопрос, Мартын. Можешь мне объяснить, как ты почувствовал заранее, что нам грозит опасность?
        - Нет. Ничего я объяснить не могу, - признался я.
        - Ну, хорошо... А почему ты закричал мне тогда «Стоп! Стоп... Лево руля...»? Я ведь, если честно, только продублировал ТВОЮ команду. Почему ты завопил?
        - Не знаю.
        - И потом ты кричал мне: «Остановите машину... Сворачивайте! Сворачивайте скорее!!!» И жутко матерился.
        - Ну да?! - удивился я.
        - Еще как! Хорошо, что, кроме меня, никто не слышал... Но, знаешь, ты кричал - будто издалека. Хотя лежал у меня на плече, намертво вцепившись в меня когтями. Смотри!
        Мастер стянул свитер и задрал майку. На груди и на плече были видны глубокие царапины с черными точками запекшейся крови - характерные для Котовых когтей. Ничего себе!..
        - Ох, Мастер... - виновато вздохнул я. - Просто и не знаю, что сказать... Простите меня, ради Господа!..
        - Ладно тебе. - Мастер оделся. - Не в этом дело. Ты мне скажи, как ЭТО: ты рядом, а слышу я тебя вроде бы чертте откуда?
        - Мастер... - жалобно заныл я. - Пожалуйста, не спрашивайте меня про ТАКОЕ. Я же сам ни фига в ЭТОМ не смыслю. Я только ЧУВСТВУЮ, и все! Вы же не можете сказать, почему вы, Капитан с огромным судоводительским опытом, вдруг исполняете команды какогото приблудного Котадворняги, случайно попавшего на ваше судно?!
        - Может быть, потому, что я тоже ПОЧУВСТВОВАЛ опасность? В какойто момент мне даже показалось, что я УВИДЕЛ ее...
        Ну точно! Чтоб мне век Кошки не видать!.. КОТ есть КОТ!!!
        - Если бы не крикнул ты, Мартын, то через мгновение наверняка крикнул бы я. Ты мне веришь?
        - Абсолютно! - горячо заверил его я. - Так каким образом вы ЭТО почувствовали? А уж тем более УВИДЕЛИ?
        Мастер подумал, помолчал, закурил новую сигарету и только тогда ответил:
        - Понятия не имею... Интуиция, что ли? Результат накопленного опыта?
        - Вот видите?! - возмутился я. - Вы сами ни хрена не можете объяснить, а от меня еще чтото требуете! Почему нужно все объяснять и разжевывать?! Или ЭТО тебе дано, или - нет! Нам с вами - дано!.. И точка.
        - Слушай, Мартын, - сказал Мастер. - У меня есть предложение, которое должно поразить тебя новизной. В аптечке есть немного валерьянки. В баре - еще пара бутылок «Джека Дэниельса». Сейчас я все это достану - валерьянку для тебя, а для себя виски, и мы с тобой преломим по рюмашу. Совсем понемногу. А то мне уже скоро идти на мостик...
        Я вспомнил, как в Германии, в Оттобрунне под Мюнхеном, мы надрались ночью с добрым и глуповатым ветеринаромнедоучкой Эрихом Шрёдером, закусывая сырым мясным фаршем, который был приготовлен его сестрой для завтрашних котлет.
        Вспомнил, как на следующее утро мне было плохо - как тошнило, как раскалывалась голова, как не хотелось ни одной Кошки, - и вежливо отклонил предложение Мастера.
        Но для того чтобы не огорчать его, попросил перенести идею поддачи на приход в НьюЙорк и сделать это ВТРОЕМ - вместе со встречающим меня Шурой Плоткиным, о котором я успел уже многое рассказать Мастеру.
        Тем более что до НьюЙорка теперь оставалось всего двое с половиной суток...
        
* * *
        
        ... Но через двое с половиной суток не было выпивки втроем, не было слез умиления, всхлипываний, заглядывания в глаза, облизываний. Не было щемящесладкого узнавания после долгой и тягостной разлуки.
        Не мчались мы с Шурой навстречу друг к другу с воплями «Мартышкааа!..», «Шурииик!..», не оглядывали с головы до ног - он меня, а я его, с одинаковыми туповаторадостными вскриками: «Ах, как ты похудел!..» Или: «Боже... Ну, совершенно не изменился...», «Ну как ты?!», «Нет, а тыто как?..»
        Ничего этого не было.
        И не зарывались мы носами - он мне в подмышку, а я ему под подбородок, не бормотали разные нежные бессвязные глупости... Так, чтобы никто вокруг не услышал. Потому что эти слова должны были быть только наши, наши и ничьи больше!
        Не было ничего этого.
        И НьюЙорка никакого не было.
        Был самый обычный торговогрузовой морской порт - как в Петербурге, как в Киле, как в Абердине, как в СентДжонсе...
        Только этот порт был в НьюДжерси. И грязнее, чем все остальные. И очень... Ну просто очень большой! А так - все то же самое, что и там, - те же причалы, та же техника, те же запахи.
        Та же убийственная похожесть: в этом порту, как и во всех остальных, НЕ БЫЛО ШУРЫ ПЛОТКИНА.
        
* * *
        
        НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО МОЕГО ШУРЫ ни на одном причале ньюйоркского порта!!!
        - ШУРА!!! ШУРААА!!! ШУРА ПЛОТКИН!.. ГДЕ ТЫ?! ГДЕ ТЫ?!
        Господи! Боже мой!.. Мамочки родные!!! Что же делать?! Что же с НИМ такое произошло?! Господи, спаси ЕГО и помилуй...
        Я снова оказался примерно в том состоянии, в каком я был тогда в Петербурге, когда мы с милиционером Митей увидели в НАШЕЙ с Шурой квартире чужих Людей и узнали, что сам Шура уехал в Америку.
        Но тогда мне хотелось только одного - умереть. А сейчас - найти Шуру! Найти во что бы то ни стало!.. Любой ценой!!!
        
* * *
        
        ... Куда я только не бегал, где меня только не носило, в какие дырки я только не заглядывал, кого только не встречал на своем суматошном и горьком пути?! А ведь ЗНАЛ, ЗНАЛ, ЗНАЛ уже, что ЕГО вообще НЕТУ в порту - иначе он бы откликнулся...
        Я чудом уйму раз не попал под колеса грузовиков, автопогрузчиков, чуть не был раздавлен на рельсах портального крана, в последнее мгновение выпорхнул изпод опускающегося контейнера величиной с трамвай... Меня чуть не убило дикой струей воды из пожарного монитора, которым куча болванов тушила загоревшиеся тюки с хлопком!
        Среди всего этого бедлама, этого портового кошмара, сопровождаемого какофонией жутчайших звуков, я метался как ошпаренный в поисках своего Шуры Плоткина и не находил его, не находил его, НЕ НАХОДИЛ...
        А в моем воспаленном мозгу все время звучал шелдрейсовский голос Мастера:
        «Вернись, Мартын! Возвращайся на судно. Я жду тебя. Сейчас мы вызовем твоего Шуру по громкой связи. Я уже обо всем договорился с нашим русским представителем и диспетчерами порта. Возвращайся на судно, Мартын. Мы все ждем тебя...»
        И словно в подтверждение слов Мастера с нескольких причалов, перекрывая шум и лязг крановых блоков, визг и скрежет тросов, рык автомобильных двигателей, лающие короткие взрывные взвой сирен маленьких суденышек с белокрасными полосатыми флагами на корме, - могучие динамики, при помощи которых можно было бы запросто докричаться до Петербурга, до Мюнхена, до самого Господа Бога, стали спокойно и внятно вещать поанглийски и порусски на весь белый свет:
        - МИСТЕР АЛЕКСАНДР ПЛОТКИН! ВАС ЖДУТ НА ЧЕТВЕРТОМ КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ НА СУДНЕ «АКАДЕМИК АБРАМ ИОФФЕ». МИСТЕР ПЛОТКИН, ПОЖАЛУЙСТА, СЛЕДУЙТЕ К ЧЕТВЕРТОМУ КОНТЕЙНЕРНОМУ ПРИЧАЛУ. ВАС ЖДУТ НА РОССИЙСКОМ СУДНЕ «АКАДЕМИК ИОФФЕ»! ЕСЛИ ВЫ ПО КАКИМНИБУДЬ ПРИЧИНАМ НЕ СМОЖЕТЕ ПРИЙТИ НА СУДНО САМИ, ОБРАТИТЕСЬ К ЛЮБОМУ СЛУЖАЩЕМУ ПОРТА - ПРЕДСТАВИТЕЛЬ «МОРФЛОТА» РОССИИ И КАПИТАН СУДНА ТУТ ЖЕ ПРИЕДУТ ЗА ВАМИ В ТО МЕСТО, ГДЕ ВЫ БУДЕТЕ НАХОДИТЬСЯ. ПОВТОРЯЕМ...
        Снова в моей помутившейся башке прозвучал голос Мастера:
        «Ты слышал, Мартын? Возвращайся на судно. Будем ждать вместе. Или хотя бы откликнись...»
        Но я не мог вернуться на судно! Я не мог откликнуться Мастеру!.. Я был уже НАСТРОЕН НА ШУРИНУ ВОЛНУ и дико боялся утерять ту нить Контакта, которой уже так давно не имел возможности пользоваться. А отсутствие практики в поддержании шелдрейсовского Контакта - губительно! Я и такто уже выбивался из последних сил, чтобы сохранить в себе эту способность - связи с Моим Шурой... Связи, которая не находила своего подтверждения!..
        Да мало ли что могло случиться с Шурой?! А вдруг он упал от недоедания или еще от чегонибудь?.. Упал, ударился головой и лежит сейчас в луже собственной крови, и ни черта не слышит - ни русского, ни английского, ни шелдрейсовского?!
        Нет, нет... Его нету в порту! ОН бы МНЕ ответил в любом состоянии. Он может не отозваться на призывы всех громкоговорителей мира; он - гордый, независимый и талантливый - может плюнуть в морду любому хамучиновнику; может разорвать многолетнюю дружбу с Человеком, свершившим, с его точки зрения, всего один, пусть даже небольшой, но предательский поступок; он запросто может ввязаться в любую драку с тремя бычками, каждый из которых будет сильнее его в несколько раз... Он будет избит до полусмерти, но он никогда не будет обвинен в трусости и унижен! И я за шесть лет жизни с ним видел это много раз. А главное, ЕМУ известно, что ОН значит для МЕНЯ! Поэтому я точно знаю: если бы ОН был сейчас в порту - МНЕ ОН БЫ ОТВЕТИЛ...
        
* * *
        
        На доли секунды причудилось странное и страшное видение - зеленыезеленые Люди...
        Все в них было зеленым - туловища, ноги, лица, руки... Но руки были еще и в крови...
        ...и стоят они вокруг высокого узкого зеленого стола, покрытого зеленой скатертью... Или покрывалом?
        ...и там ктото лежит... Кто это?.. Я не вижу лица... Оно закрыто... Только трубки, трубки - мягкие, извивающиеся, а по ним чтото течет, идет, движется кудато...
        ... И много приборов вокруг... Как на капитанском мостике.
        А сверху - яркийяркий свет!.. Он ослепляет меня... Я перестаю чтолибо различать... ЭТО ТЫ, ШУРИК?..
        
* * *
        
        Мой мозг заполняется настойчивым голосом Мастера:
        «Я жду тебя, Мартын... Возвращайся на судно... Мы завтра же поедем с тобой в Совете... Тьфу, ети их мать! В русскую миссию - мы найдем твоего Шуру!.. Обязательно найдем. Только вернись!.. Ты помнишь, где мы стоим? Четвертый контейнерный... А завтра разыщем твоего Плоткина, и... Я тебя очень прошу, вернись, Кыся...»
        Меня так встревожили и поразили интонации Мастера, что чуть глотку не перехватило... Совсем слабак стал! Я проглотил подступивший к горлу комок и огляделся.
        Конечно, я находился уже черт знает на каком расстоянии от нашего четвертого причала! В своих метаниях по порту, в истерических поисках Шуры я не замечал ни направления, ни расстояний, ни времени...
        Только сейчас я увидел, что повсюду уже горят фонари и прожекторы, пришвартованные суда игрушечно сверкают светом иллюминаторов, а небо стало темнофиолетовым.
        По запахам я сообразил, что нахожусь рядом с какойто портовой харчевней, около которой росли три чахлых, промерзших деревца без единого листочка.
        Вот когда я понял, что сегодня Шуру мне уже не найти. Я переключился на шелдрейсовскую волну Мастера и сказал ему:
        «Я все слышал, Мастер... Я просто не мог ответить. Мне тошно - так, что и не высказать! Полный завал... Ощущение, что я приплыл в пустоту. И я сегодня ночью хочу побыть один. Простите меня, Мастер».
        Мне подумалось, что раз я в этот момент нахожусь не на судне, то мне не нужно спрашивать у него на это разрешения. Здесь, на земле, я волен распоряжаться собой сам. Помоги мне, Господи, делать это как можно правильней!..
        «Но завтра ты придешь?» - спросил меня Мастер.
        «Завтра я обязательно приду попрощаться, - сказал я. - И поблагодарить. Для моей благодарности вам, Мастер, у меня вряд ли хватит слов, но...»
        «Мне не нужна твоя благодарность, - прервал меня Мастер. - Мне нужен ты. Приходи».
        И Мастер от меня отключился. Будто положил телефонную трубку.
        Не скрою, отключился и я. Чуть ли не в прямом смысле слова: такая усталость вдруг на меня навалилась, такое тупое оцепенение, что мне ничего не оставалось делать, как подогнуть дрожащие задние ноги и усесться на собственный хвост. Из меня будто воздух выпустили, так я вымотался - и физически, и нервно.
        А из харчевни разные съедобные запахи, и двери открываются в обе стороны - куда толкнешь. Я такие в Германии видел. И жрать абсолютно не хочется, хотя и понимаю, что подкрепиться я просто обязан, иначе вообще протяну лапы.
        Встать же на все четыре лапы и войти в харчевню начисто нету сил. Ну не оторвать задницу от холодного асфальта - и все тут!..
        В это время изза угла харчевни, прямо на меня выворачивается этакая довольно крупная грязная и лохматая Псина и с диким лаем бросается ко мне!
        Однако я успеваю заметить, что бросается Псина не с большим запасом храбрости. И поэтому с места не двигаюсь. Псина припадает к земле на передние лапы в метре от меня и гавкает, как ненормальный. А у меня, честно признаться, нет даже сил разогнуть задние лапы и встать в боевую стойку...
        Как когдато говорил Шура: «Об убежать - вообще не могло быть и речи...»
        И вот этот мудак гавкает, я сижу сиднем и отчетливо понимаю, что, если я сейчас хоть чтонибудь не предприму, этот грязный и лохматый дурак осмелеет и может здорово меня тяпнуть... Но от дикой усталости в голову мне ничего не приходит., и я вдруг совершенно неожиданно для самого себя говорю этому идиоту понашему, поЖивотному:
        - Слушай, у тебя пожрать нечего? А то я совсем без сил...
        Пес на мгновение балдеет от моей наглости, а потом очухивается и орет хамским приблатненнохрипловатым голосом на весь порт:
        - Ты сюда жрать пришел, Котяра вонючий?! Да я тебе пасть порву!!! Ты у меня счас отсюда без хвоста кувыркаться будешь!.. Это кто же тебе разрешил появиться у кормушки старика Кана?! Я два года контролирую эту точку, а тут является какойто задроченный Кот и...
        - Ну чего ты разгавкался? - говорю я вполне мирно, но чувствую, как у меня на загривке начинает вставать шерсть дыбом. - Я ваших порядков не знаю - иностранец...
        - Нашел чем хвастать! - лает этот кретин. - Ты в Америке, засранец! Здесь все иностранцы!.. Все - эмигранты! А вы едете и едете сюда к нам, сволочи!!! Вы что думаете - здесь сосиски на каждом углу валяются?! Добро бы Собаки ехали, а то, глядите, еще и Коты со всего мира поперли!.. Скоро продыху от вас не будет!..
        Тут я вспомнил, как в Мюнхене Таня Кох както цитировала одного русского писателя, живущего в Германии многомного лет. Он, по словам Тани, говорил: «Нет более страшного врага для эмигрантановичка, чем эмигрант со стажем, приехавший сюда на несколько лет раньше...»
        Вспомнил я эту цитатку и чувствую - верхняя губа сама собой поднимается, уши прижимаются к затылку, в лапы вливается невесть откуда взявшаяся мощь и упругость, и тело становится легким и сжатым в комок. Ну, как обычно у меня перед генеральной дракой.
        Но я все еще себя сдерживаю... Вернее, пытаюсь сдерживать и говорю этому шлемазлу подрагивающим от напряжения голосом, тщательно стараясь придать голосу спокойные модуляции:
        - Ты бы уж так не надрывался, Песик. А то ведь недолго и по рылу схлопотать.
        Этот дурак не врубается в то, что я говорю, принимает дрожь моего голоса за проявление испуга, смелеет и с диким криком: «Разорву падлу!..» - бросается на меня.
        Ну и, естественно, тут же получает серию ударов когтями по харе - раз, два, три, четыре!..
        От неожиданности и боли Пес переворачивается через голову и с воем, срывающимся в обиженный визг, отлетает в сторону.
        Я уже собираюсь было войти в харчевню в расчете на то, что уж там этот «боец» не посмеет продолжить драку. А я смогу, потеревшись о чьинибудь ноги, спокойненько стяжать себе чегонибудь съестного. Но не тут то было...
        На вой этого обалдуя, откуда ни возьмись, мчится такая же беспородная, разноликая и грязная «Собачья свадьба».
        Сейчас я попытаюсь объяснить, что это такое.
        Так как Собаки, за очень редким исключением, в большинстве случаев -скопище кретинов, подхалимов и тупиц, не умеющих даже нормально трахнуться, то собирается компашка, примерно шестьсемь разнокалиберных ПсовКобелей, и начинает бездарно, по многу часов бегать за ОДНОЙ грязнулей Сучкой, которая, опустив голову к земле и делая вид, что она там чегото отыскивает, неторопливо убегает от этой унылой своры Кавалеров Теоретиков.
        Кавалеры же, от Кобелькасамосерьки, величиной с пивную бутылку, до провонявшего помойками Дворняги ростом с теленка, сутки покорно бегают за Сучкой, считая за счастье, когда комунибудь из них удается понюхать у нее под хвостом!
        Я вообще удивляюсь - как это у них еще Щенки рождаются...
        Короче, «Собачья свадьба» - зрелище жалкое и комическое. Со стороны смотреть - обхохочешься!..
        Но когда на ТЕБЯ летит вот такая «Собачья свадьба», распаленная несостоявшейся сексополовухой и исконнопосконно жлобской ненавистью ко всему КотовоКошачьему роду, а впереди всех мчится на ТЕБЯ грязная Сука с отвисшими сосками от еще недавних родов и собственной Сучьей злобой задает тон остальным своим ухажерамдилетантам - тут, извините, не до смеху. Не до хохоту.
        Сами понимаете, что когда вся эта сексуально озабоченная блохатая компашка примчалась на выручку отлупленного мной Пса, я уже сидел высоковысоко на дереве. Это же счастье, что ктото эти деревья когдато сюда посадил!..
        Скопище Собакдебилов обступили мое дерево, задрали свои морды вверх и, пронзая меня злобными взглядами, подняли жуткий гвалт, неся меня по всем кочкам. Причем лаяли они нормально - noЖивотному, но с абсолютно разными акцентами: преобладал (как я уже потом понял) испанский. Были и венгерский, и польский, и болгарский, и турецкий, и еще черт знает какой!..
        Воспользовавшись суматохой и полным переключением внимания всей своры с половых проблем на меня, самый маленький Кобелексамосерька попытался втихаря совершить половой акт с коленным суставом задней левой ноги Суки. Выше он не доставал...
        Но Сука повернулась, злобно щелкнула у него над башкой зубами, и Кобелек немедленно задрал морду вверх и влил свой визгливый лай в общий хор. Сделал вид, что тоже очень, очень возмущен моим присутствием на дереве, в порту, вообще - в Америке!..
        Дверь заведения старика Кана распахнулась, и из харчевни в потоке теплого и вкусного воздуха на вечерний холод вышел маленький Мальчик лет десяти, с дивно пахнущим гамбургером в руке.
        Одет он был, как и все мальчишки его возраста в Европе - что, в Мюнхене, что в Петербурге: лишь до половины зашнурованные старые разбитые кроссовки типа ботинок, джинсы на вырост, с мотней, болтающейся чуть ли не у колен, стеганая куртка размера на три больше, чем нужно, - чтобы свободно прятать руки в рукава. Что сейчас невероятно модно у них. И конечно же, изпод куртки - подол свитера, а уже изпод свитера - низ рубашки!
        Ну и, естественно, традиционный рюкзачок за плечами.
        Все как у всех... Оказывается, во всем мире.
        Я так подробно описываю, как выглядел этот Мальчик, по двум причинам.
        Вопервых, теперь, сидя на дереве, когда мне уже ничего не угрожало, а на этих лающих внизу кретинов я мог, извините за выражение, «хвост положить», я получил возможность внимательно разглядеть маленького Человека с гамбургером. За последнее время я вообще заметил в себе какойто странный, повышенный интерес к Котятам. Невостребованное отцовство, что ли?..
        А вовторых, чтото мне подсказывало, что именно с этим Котом... Тьфу, черт!.. Именно с этим Мальчиком судьба свяжет меня надолго и прочно. Откуда это взялось - понятия не имею!.. Уж если Мастер не может толково объяснить подобные ощущения предвидения, то я и браться не буду. Или ОНО есть, или Его нет.
        Итак, Мальчик...
        Мальчик проследил за злобными взглядами всей Псиной своры, увидел меня на дереве, улыбнулся мне и приветливо помахал рукой.
        Почуяв божественный запах гамбургера, портовая компаха секснеучей и половонеобученных болванов на мгновение заткнулась и перевела жадные, попрошайнические глаза с меня на Мальчика. Вернее, на его гамбургер. У всех, как по команде, из пастей, будто из кранов, потекла слюна...
        - Идите, идите, - вполне миролюбиво сказал им Мальчик поанглийски. - Вы тут день и ночь ошиваетесь. Это не для вас. Это вон для того Котика, которого вы загнали на дерево.
        Мальчик поднял голову, снова поманил меня рукой и так же, поанглийски, обратился ко мне:
        - Не бойся. Слезай, слезай, Кыся. Я - с тобой.
        Клянусь вам чем угодно, слово «КЫСЯ» в английской фразе Мальчик произнес совершенно порусски!!!
        Как только Псы поняли, что гамбургер им не обломится, а вполне возможно, будет съеден вон тем омерзительным Котярой, который сейчас сидит на дереве, поднялся такой вой, такой лай, такое рычание, что я просто дико испугался за Мальчика!
        Я уже видел, как Сука и еще парочка Кобелей покрупнее стали простонапросто подступать к Мальчику с явно гнусными Собачьими намерениями. «Ну уж дудки!..» - подумал я, как обычно говорил и думал Водила, и стал незаметно для Псов спускаться с дерева, чтобы в нужный критический момент спрыгнуть всеми своими когтями на голову самого здоровенного и отвратительного Пса. Не оставлять же Мальчика в такой ситуации...
        Но я и тени страха не увидел на лице маленького Мальчика.
        Мальчик както очень уж нехорошо ухмыльнулся, сунул гамбургер в большой отвисший карман куртки, а оттуда выхватил черную металлическую трубку длиной и толщиной в мой хвост.
        Он резко встряхнул трубкой, и из нее выскочило еще несколько таких трубок - одна другой тоньше! В руках мальчика моментально оказался упругий стальной прут длиной уже в пять моих хвостов.
        У нас дома, в Ленинграде, у Шуры Плоткина была старая медная подзорная труба. Купил по пьяни в какой то комиссионке... Так вот, она тоже так выдвигалась, как этот стальной прут Мальчика. Из короткой становилась длинной.
        Но самый большой и грязный Пес, на которого я уже нацелился, оказался еще и самым глупым Псом. Он не понял грозящей ему опасности и рванулся к Мальчику.
        Честное благородное слово, я даже не сумел заметить, когда Мальчик взмахнул своим оружием!..
        Я только услышал хлесткий звук удара, услышал визг Болонки из пасти огромного злобного Пса, который только что лаял басом, и увидел, как тот покатился по земле, зажимая передними лапами свою окровавленную морду!..
        А еще я услышал, как маленький американский Мальчик вдруг на чистейшем русском языке прокричал, всей Собачьей своре:
        - Ну что, бляди сраные?! Суки позорные!.. Сявки парашные!.. Кто еще хочет, шестерки падлючие?! В рот вас...
        Произошло невероятное! Маленький, на вид - десятилетний Мальчик рванулся к стае Собак и стал жестоко исхлестывать стальным прутом длиной в пять моих хвостов всю злобную Собачью свору, изрыгая такие чудовищные русские слова, которых я никогда не слышал ни от пьяного Шуры, ни от разъяренного Водилы, ни от кого бы то ни было в России! А уж у нас на пустыре Мужики иногда так выражались... Но до этого Мальчика им было так же далеко, как от Европы до Америки.
        Грязный, тюремнонепристойный российский мат стоял в холодном воздухе американского морского торговогрузового порта Элизабет в НьюДжерси штата НьюЙорк!
        Чудовищная матерщина, исторгаемая слегка охрипшим от злости и напряжения нежным мальчишечьим голосом, произвела даже на меня неизгладимое шокирующее впечатление. А уж я в своей жизни наслушался всякого.
        Панический визг и лай разных Собачьих голосов слились в единый жалобный вой. «Собачья свадьба» улепетывала в разные стороны, уже не помышляя ни обо мне, ни о гамбургере, ни тем более о каких бы то ни было сексуальнополовых играх в своем смехотворном Собачьем стиле.
        - Вот такто, котик, - порусски сказал мне этот отважный Мальчик, стирая со своего страшного оружия кровь и клочья Собачьей шерсти бумажной салфеткой от гамбургера. - Не ты их, так они тебя... Здесь только разинь варежку! Вмиг схарчат и не подавятся...
        Этот маленький виртуоз российского мата и блатного жаргона вдвинул все пять трубок одну в другую, и убийственный стальной хлыст сразу же превратился в короткую невинную трубку величиной с мой хвост.
        Он сунул ее в карман куртки, а оттуда вытащил чуть примятый, надкусанный гамбургер, побратски разломил его пополам и одну половинку протянул мне.
        - Слезай, слезай!.. Ой, ты же порусски не тянешь, а я... - спохватился Мальчик и повторил уже поанглийски: - Давай, давай, спускайся... Тебе помочь?
        - Не нужно, - сказал я ему и спрыгнул с дерева. Мальчик секунду ошеломленно смотрел на меня, держа в каждой руке по половинке надкусанного гамбургера.
        Каждый из Людей, с которыми я когдалибо решал войти в шелдрейсовский Контакт - при длительной ли подготовке, как с Водилой, или при внезапном, мгновенном решении, как с Мастером, - все они начинали с того, что первое же слово, которое я ПРОИЗНОСИЛ, они или не воспринимали вообще, или им начинало казаться, что они ОСЛЫШАЛИСЬ.
        За очень редким исключением. Вроде Фридриха фон Тифенбаха. Но Фридриху уже далеко за шестьдесят, что несомненно приближает его к коекаким особенностям детского восприятия мира...
        Ребенок же... Вот, пожалуйста, - живой пример!..
        А этот ребенок, этот маленький Мальчик, судя по тому, КАК он вел себя в бою с Собаками, и по тому, ЧТО он им кричал, - прошел, как говорил Водила, «огонь, воду и медные трубы».
        Так вот, этот ребенок, этот Мальчик сразу же откликнулся на мой зов! Сразу сообразил, что я обращаюсь именно к нему. И сразу же с распахнутым сердцем потянулся ко мне. Он тут же поверил в РАЗГОВАРИВАЮЩЕГО КОТА!!!
        Обнаружив, что на свете может быть и ТАКОЕ, он пришел в неописуемый восторг. В его глазах сверкало искреннее и доверчивое детское восхищение, а рот сам по себе радостно растягивался от уха до уха.
        А я смотрел на него и был потрясен этой метаморфозой! Так говорил Фридрих фон Тифенбах... Будто бы это вовсе и не он, этот маленький Мальчик, минуту тому назад, рискуя жизнью, встал на мою защиту и отважно сражался с несколькими охреневшими от ярости Псами; будто не он только что грязно и ужасно матерился оченьочень «взрослыми» словами...
        Сейчас это был РЕБЕНОК, который не мог оторвать от меня сияющих и счастливых глаз!
        - Ты... Ты!.. ТЫ - ГОВОРЯЩИЙ КОТ?! - слегка заикаясь, спросил он.
        - Нет, Я - ДУМАЮЩИЙ, - ответил я ему. - Давай сюда свой гамбургер!..
        
* * *
        
        Мы ехали шагом,
        Мы мчались в боях
        И «Яблочко» - песню
        Держали в зубах... -
        часто бормотал Мой Шура Плоткин, бесцельно сидя за пишущей машинкой и глядя в потолок.
        Обычно это случалось на следующий день после очередной кухонной или «домжуровской» поддачи или после долгих и изнурительных проводов какойнибудь барышни, ночевавшей у нас и совершенно не желавшей утром покидать нашу квартиру.
        Ах, песенку эту
        Доныне хранит
        Трава молодая -
        Степной малахит... -
        бормотал Шура, и я каждый раз знал, что произойдет дальше. Шура должен был закинуть руки за голову, тупо посмотреть на чистый лист бумаги, заправленный в пыльную машинку, и горестно признаться:
        - Ах, МартынМартышечка... Интеллигентское распиздяйство к добру не приводит. Очеркишечкото (статейкуто, заметочкуто, рассказикто...) завтра уже в редакцию волочь. А головка - бобо, и денежек у нас в доме... сам понимаешь -тютю.
        - Только без трагедий! - говорил я самым жестким тоном. - У меня есть хек, у тебя - полпачки пельменей. Выпусти меня и садись работать. И чтобы у нас сегодня вечером никого не было! Вернусь - проверю.
        Я уходил из дому на целый день, возвращался запоздно - очерк был готов. При всех своих Человеческих слабостях Шура был сильной Личностью!
        Мы ехали шагом,
        Мы мчались в боях
        И «Яблочко» - песню
        Держали в зубах.
        Это я так часто слышал, что поневоле запомнил эти строчки.
        - А откуда ты знаешь эту песню? - спросил меня Мальчик.
        - Какую еще песню? - удивился я.
        - Ну, вот эту: «Мы ехали шагом, мы мчались в боях...»
        Я чуть не подавился остатками гамбургера!
        Ничего себе КОНТАКТИЩЕ!!! Это что же - он МОИ мысли читает?! Не Ребенок, а просто рождественский подарок мистеру Ричарду Шелдрейсу!
        - Это не песня, - назидательно сказал я. - Это стихи.
        - Песня, - уверенно возразил мне Мальчик. - Ее Никитины поют. Такие - тетка с дядькой и с гитарой. Так тихо поют, но отпадно!.. Они к нам в колонию приезжали петь.
        - В какую еще колонию? - не понял я.
        - В обыкновенную, - отрезал Мальчик. - Лезь в рюкзак!
        - Зачем?
        - Нам знаешь сколько в автобусе ехать? Потом столько же на метро. А в автобусы и метро с животными даже в клетках - и то запрещается! Так что залезай, не гордись.
        - А куда мы поедем?
        - К нам. В Квинс.
        - Но мне завтра с утра нужно опять быть в порту...
        - Мне тоже, - сказал Мальчик. - Вместе и поедем. Залезай в рюкзак. Или ты хочешь, чтобы тебя здесь портовые Собаки разорвали?
        - Нет, не хочу. Ты мне так и не объяснил, что такое «колония»...
        - Ты залезай в рюкзак, по дороге и поговорим...
        
* * *
        
        Историйка была, как сказал бы Шура - «я тебе дам!..».
        Я попробую коротко пересказать ее своими словами. Мальчик рассказывал ее часа два. Рассказывал сбивчиво и неохотно, а в одном месте, когда мы уже на Сорок второй улице пересаживались с автобуса на метро, даже немножко поплакал - незаметно для окружающих...
        Начнем с того, что с определением Человеческого возраста у меня вечные пролеты: Мальчику оказалось не десять лет, как я предполагал, а почти двенадцать. Просто он был худенький и совсем небольшого роста.
        Еще два с половиной года тому назад в Москве его звали Тимур Зайцев, и он жил с мамой на Васильевской улице, по той стороне, где Чешское посольство, но в старом доме, в однокомнатной квартире. И с ними жил еще дядя Витя Кияшко. Он был не отчимом Тимура, а сожителем Тимуровой мамы. Отца у Тимура вообще никогда не было.
        Дядя Витя охранял пункт обмена валюты на Белорусском вокзале, и у него был настоящий пистолет Макарова. В минуты особого трезвого благодушия дядя Витя разряжал пистолет и давал его Тимуру поиграть.
        А когда дядя Витя не работал, они с мамой Тимура все время выпивали. И когда делались совсем пьяными, дядя Витя начинал бить маму Тимура - почему она его не прописывает в этой квартире?! Перепадало и Тимуру. То от мамы, то от дяди Вити.
        И один раз Тимур убежал из дому к маминой сестре - тете Зине, которая жила в НароФоминске.
        Побыл там два дня, а потом тетя Зина повезла его обратно в Москву, на Васильевскую. И привезла как раз тогда, когда в квартире была уже милиция и «скорая помощь». Оказалось, что, пока дядя Витя был на своей работе, мама сама напилась и уснула. А уже.во сне захлебнулась своей же рвотой,.
        Похоронили маму на совсем новом кладбище - очень далеко от Москвы. От центра чуть ли не полдня добираться.
        И девятилетний Тимур Зайцев остался жить с дядей Витей Кияшко, которого за доллары всетаки прописали в этой квартире. Как сказал Тимур - «задним числом». Что это - я не понял.
        Стал дядя Витя приводить с Белорусского вокзала всяких женщин и делать с ними сами понимаете что. Бросят в кyxнe матрас на пол для Тимура, закроются в комнате и начинают!..
        Дядя Витя и опекунство над Тимуром на себя оформил. Тетя Зина добровольно отказалась. Своих детей двое.
        А один раз дядя Витя пришел домой уже пьяный. И без женщины. Увидел, что Тимур съел остаток супа из кастрюли, содрал с Тимура штаны - и давай хлестать его ремнем по голой попе!
        Но Тимур словечка не вымолвил - не хотел унижаться. Хотя боль была очень сильной, и крик так и рвался из глотки. А дядя Витя все хлестал и хлестал! Да сам так распалился, что стал рычать позвериному, а потом...
        
* * *
        
        Вот тут Тимур и заплакал.
        Слава Богу, мы уже вышли из автобуса. Это была конечная остановка - Центральный автобусный вокзал. И мы вышли в жуткую толчею, и никому до нас не было дела, и я краем глаза видел из рюкзака такое количество Черных Людей, какого я никогда не видел во всей Германии и России, вместе взятых!..
        Мы зашли за угол какойто китайской будки, торговавшей горячей жратвой, и Тимур там еще немножко поплакал. Потом мы спустились в ужасно грязное и мрачное метро и поехали в Квинс...
        
* * *
        
        Короче говоря, этот дядя Витя Кияшко сделал с девятилетним Тимуром то, что он делал со взрослыми женщинами. Только в попу.
        Это был ТАКОЙ КОШМАР, ТАКАЯ БОЛЬ, что тут Тимур не выдержал и закричал! Но дядя Витя зажал ему ладонью рот и сделал ЕЩЕ БОЛЬНЕЕ!
        И тогда Тимур потерял сознание.
        ... А когда очнулся - увидел храпящего во сне дядю Витю Кияшко, увидел свои окровавленные ноги, почувствовал страшную, жгучую боль сзади и с трудом натянул на себя штаны.
        Встать он не смог. Ноги подламывались, руки тряслись, каждое движение усиливало ТАМ дикую боль, тошнило, раскалывалась голова.
        Тимур на четвереньках дополз до кресла, где валялись вещи дяди Вити, вытащил из кобуры пистолет, снял с предохранителя, дрожащими руками оттянул кожух и загнал патрон в ствол.
        Вот когда пригодились игры с пистолетом дяди Вити, в минуты его благодушного настроения!..
        На коленях Тимур подполз к тахте, на которой храпел дядя Витя, и выстрелил ему прямо в лицо.
        Пистолет сам выпрыгнул из рук Тимура и с глухим стуком упал на пол. А дядя Витя дернулся и захрапел еще сильнее. В горле у него чтото заклокотало, и Тимур увидел, что у дяди Вити нету почти половины лица. Одно кровавое месиво...
        Но дядя Витя храпел так громко и так страшно, что Тимур двумя руками поднял пистолет с пола и стал стрелять в это бывшее лицо, пока дядя Витя не перестал храпеть, а в пистолете не кончились патроны.
        
* * *
        
        ... Потом была «колония». Это как тюрьма, но только на свежем воздухе. Про тюрьму Шура Плоткин когда то писал статью и одно время там часто бывал. А когда возвращался домой, хватался за голову и очень многое мне рассказывал. И лицо у него при этом было такое, будто у него болят всевсе зубы!..
        Так как Тимуру Зайцеву было только девять лет, его не судили. Отправили в колонию. Но не во всамделишную, а в Доминтернат для трудновоспитуемых детей. Это под Москвой - между Тарасовкой и Челюскинской. У бывшего поселка «Старых большевиков».
        Вообщето там было все как в настоящей тюрьме или колонии. Только охранники назывались «воспитателями». И пацанов заставляли учиться в школе. Но школа была тоже тюремного типа, а учителя почти все - суки. Кроме двухтрех, которых потом и выгнали за это.
        Среди пацанов - от восьми до четырнадцати - порядки были еще хуже, чем в тюрьме или взрослой колонии. У взрослых хоть «паханы» есть... «Авторитеты», «воры в законе». Они порядок соблюдают, и все вокруг них живут по их правилам.
        А у пацанов - беспредел! Каждый хочет быть «крутым», малолеток «опускают» -ну то есть делают с ними всякие гадости...
        Но Тимура там никто не трогал и не обижал.
        Тимур Зайцев «чалился» по «тяжелой статье» - за умышленное убийство, и пацаны его за это уважали. А старшая «крутизна» даже подкармливала и защищала, если какойнибудь «бык» из новеньких вдруг начнет возникать. Но и самому иногда приходилось отмахиваться!..
        И Тимур показал мне шрам на правой брови. Почти такой же, как у меня и у Мастера.
        А в один прекрасный день начальство вдруг забегало со взмыленной жопой, затеяло жуткую «понтяру»! Заставили пацанов весь дом выскрести, вычистить, вымыть, покрасить... Дорожки вокруг дома желтым песком посыпали, края дерном обложили... Ну, цирк!
        Повели пацанов в баню, постригли, отмыли, переодели во все чистое и новое и сказали, что завтра утром к ним приедет делегация американской полиции. И чтоб никто особо рот не раскрывал, а то американцы улетят, а вы здесь останетесь. Намек поняли?..
        Утром на территорию «Дома» вкатилось с десяток черных «Волг», и наши мудаки из МВД были все, конечно, в форме, а американцы в гражданском. Такие обыкновенные толстые высокие дядьки и тетки средних лет. Причем и белые, и черные. А наши - только белые.
        Но одна американская полицейка была моложе всех, и не белая и не черная. Просто - будто сильно загорелая. Но красивая. Фигура - отпад! Старшие пацаны глаз с нее не сводили.
        А переводчик только один. И ему никак не разорваться. Хорошо еще, что доктор Хотимский Сергей Яковлевич немного поанглийски кумекал. Он был еврей и хороший. Жил в соседнем флигельке для вольнонаемных. С женой и дочкой Машей. Ей тоже было девять лет. Сейчас они в Израиле...
        Так вот, эта молодая красивая загорелая полицейка подвела Сергей Яковлевича к Тимуру, и Сергей Яковлевич ей все про Тимура рассказал.
        Когда эта полицейка узнала, что у Тимура никого нет, она через Сергея Яковлевича спросила - не хочет ли Тимур уехать в Америку?
        А Тимуру было все по херу - хоть в Рязань, хоть в Америку. Лишь бы отсюда вырваться.
        Через того же Сергея Яковлевича полицейка рассказала Тимуру, что ее зовут Рут Истлейк, ей тридцать один год и у нее недавно умер муж. Был патрульным полицейским. Спокойненько сидел в машине и разговаривал по радио, а тут разрыв сердца. И все. Они десять лет жили и детей у них не получалось. И ей одной очень скучно. И если Тимур согласен...
        На том и расстались.
        А через месяц Рут Истлейк снова прилетела в Москву, кудато заплатила пятнадцать тысяч долларов, которые оии с мужем копили на отдельный домик, усыновила Тимура сначала на московской территории, а потом, когда прилетели в НьюЙорк, то и здесь намудохалась с разными документами. Хоть и работает в полиции. Поэтому теперь он - Тим Истлейк, а не Тимур Зайцев.
        
* * *
        
        - Сейчас я тебя с ней познакомлю, - сказал Тимур. - У тебя как с английским?
        - Нормально, - ответил я.
        - Ой, а чего это я спрашиваю?! Я же с тобой говорю... - растерянно спохватился Тимур. - Слушай, а как я с тобой говорю? Покакому?..
        - Пошелдрейсовски.
        - Это как?..
        - Потом объясню. Будешь представлять меня - скажешь, что меня зовут Мартын. Можно просто - Кыся. И что я русский.
        - Так ты еще и русский?! Ну, везуха! - радостно закричал Тимур на весь вагон порусски.
        Редкие, сонные пассажиры разом открыли глаза и повернулись к нам, услышав незнакомый язык. Но наверное, сочли Мальчика сумасшедшим, потому что он кричал это никому. Всего лишь в свой чуть приоткрытый рюкзак, который лежал у него на коленях.
        - А откуда? - спросил меня Тимур. - Не москвич?
        - Петербуржец, - ответил я из рюкзака.
        - Отпад!.. - восторженно сказал Тимур, встал и повесил рюкзак на одно плечо. - Ну, Кыся, по весу ты просто - Майк Тайсон!
        Я слегка выглянул из рюкзака. Тимур увидел, что я высунул голову наружу, и одобрительно сказал:
        - Давай, давай, крути башкой! Запоминай. Мало ли что?.. Восемьдесят вторая улица, Джексон Хайте. Квинс. Седьмая сиреневая линия. Я тебе потом план покажу...
        
* * *
        
        Когдато в Германии, с семейством Шрёдеров и Манфреди, а потом и с Фридрихом фон Тифенбахом мы часто смотрели по телевизору теннис. И я волейневолей узнал всех «звезд» - американцев Андрэ Агасси, и Пита Сампраса, и Джима Курье, и Майкла Чанга... Короче говоря, всех! Но для меня, как для русского Кота, на первом месте стоял, конечно, наш Кафельников.
        Но в Германии был теннисист, которому поклонялись все немцы. И не только немцы. Такой рыжий парень - Борис Беккер.
        Помню, все киевские Коты и Кошки, эмигрировавшие в Мюнхен по «еврейской линии», обычно до хрипоты спорили - еврей Беккер или нет? И в конце концов сходились на том, что звезда мирового тенниса Борис Беккер - несомненно еврей!
        - Вы его маму видели? Вчера показывали по «Евроспорту»... Типичная Хайка с Подола!.. Только причесана и одета во что надо...
        - А папа Бори?! Папу вы заметили? Он же вылитый Изя Майзель, который жил с нами еще в «Хаймухе»! Ну, хозяин Мурзика!.. Мурзик! Что ты молчишь, что?! Отец Беккера похож на твоего Изю?
        Мурзик, старый, толстый, обожравшийся киевский Кот, нехотя говорил:
        - Ну, есть небольшое сходство... Есть. В конце концов, все евреи похожи друг на друга. А шо такого?..
        Лично мне, как питерскому Коту, на это было абсолютно наплевать. Но Беккер действительно был одним из лучших в своем деле на всем земном шаре.
        И все немецкие газеты и телевизионные программы кричали про него что вздумается. Лишь бы имя упомянуть! Фотографии разные печатали, за которые иногда фотографу не грех было бы и рыло начистить...
        Так вот, у Бориса Беккера была жена - Бабе. С темным цветом кожи. Казалось бы, что тут особенного? Все равно как если бы я влюбился в Сиамскую Кошку. Просто другая порода. Но многие журналы и газеты сильно упражнялись по этому поводу.
        А мой Фридрих фон Тифенбах, глядя однажды на экран телевизора, где показывали Бориса с женой Бабе, тихо и горестно мне сказал:
        - Вот, Кыся, пример не только спортивного, но и гражданского мужества. Это все вранье, что мы, немцы, вытравили из себя расизм. Мы его упрятали до поры до времени поглубже. А он нетнет, да и выплеснется из нас зловонными брызгами!..
        И Фридрих прочитал мне заметку из «Бильда», где описывается попытка взорвать тоже очень симпатичную полунегритянку - телевизионную звезду Арабеллу. Только потому, что она не чистокровная немка.
        Но когда Тимур открыл своим ключом дверь квартиры и навстречу нам вышла его американская полицейская мама - в джинсиках и какойто широченной домашней кофте без воротника, - я малость прибалдел!..
        Я видел в своей жизни много красивых Женщин - и белых, и не совсем... К примеру - та же Бабе Беккер или эта телеАрабелла!.. Они поЧеловечески были очень даже красивыми и симпатичными.
        Но пусть они заранее меня простят - все они, белые и темные, ни в какое сравнение не шли с Тимуровой мамой!
        Сужу об этом не со своих Котовых позиций, а пытаюсь посмотреть на нее глазами нормального Мужика. То есть оценить Женщину по ее чисто Человеческим параметрам. Мне это иногда удается...
        Так вот, возвращаясь к своему прибалдевшему состоянию, спешу сообщить, что таких красивых Женщин со смуглой кожей я и среди абсолютно белых не видел. И честно признаюсь, тут же подумал о своем Шуре Плоткине. Вот бы ему такую...
        - Привет, ма! - прямо из двери заорал Тимур. - Не сердись, мы немножко задержались...
        - Мистер Тим Истлейк, - со сдержанной яростью тихо произнесла полицейская Мама. - Извольте немедленно посмотреть на часы!..
        
* * *
        
        Тимур уже давно дрых без задних ног в своей комнате, взяв с меня слово, что ночевать я буду только у него, а мы с Рут, абсолютно пороссийски, сидели в кухнестоловой и трепались о том о сем, пока Рут не заметила, что у меня стали слипаться глаза...
        
* * *
        
        После того как мы с Тимуром ввалились в квартиру в одиннадцатом часу вечера по ньюйоркскому времени, у нас с Рут не было Контакта всего первые десять минут. И то только лишь потому, что я сидел в рюкзаке, а Рут безостановочно крыла Тимура на чем свет стоит за то, что тот, задерживаясь в порту, не позвонил ей и не предупредил, что у него все в порядке и он скоро приедет домой.
        С моей точки зрения, ругань была абсолютно справедливой. Судя по тому, как реагировал на это Тимур, он считал так же, как я. В качестве признания своей вины Тимур даже порывался чмокнуть Рут в щеку, чего мальчишки обычно делать не любят.
        Я тихо сидел в рюкзаке, выставив наружу только один глаз и одно ухо, и ни во что не вмешивался. Хотя был целиком на стороне Рут. Уж домой позвонить мог бы, засранец!
        Наконец Рут выдохлась. Я почувствовал, что она неожиданно поняла всю бесполезность сиюсекундных педагогических упражнений, ибо голова Тимура сейчас забита чемто невероятно важным для него и ничего извне Тимур достаточно четко воспринимать не может.
        Тимур слишком был занят ее предстоящим знакомством со мной, и все гневные слова Рут, обращенные к нему, пролетали мимо него. Рут это отчетливо просекла, сама поцеловала его кудато в макушку, повернулась к огромному холодильнику величиной со средний белый автомобиль, вертикально поставленный на задний бампер, и стала вытаскивать из него всякую разноцветную жратву.
        - Ма... Только не пугайся!.. - чуточку подрагивающим от волнения голосом начал Тимур. - Я хочу познакомить тебя с Мартыном. Это говорящий Кот...
        - Поздравляю, - спокойно ответила Рут. - Завтра мы с утра смотаемся к моему психоаналитику и...
        - Мааа! - испуганно заорал Тимур. - Я клянусь тебе!.. Мартын, вылезай и скажи ей!.. А то она меня действительно завтра отведет к психиатру!
        Я быстренько прилизался, наспех привел себя в относительно пристойный, после рюкзака, вид и неожиданно для самого себя заговорил хоть и пошелдрейсовски, но до отвращения туповатоофициозно:
        - Здравствуйте, миссис Истлейк. Я настоящий русский Кот. Мартын Плоткин. Но вы можете называть меня просто Кыся.
        Наверное, на меня подействовало еще и то, что я впервые в жизни разговаривал с Женщиной, служащей в американской полиции.
        Мне жутко хотелось понравиться этой бабе, но я отчетливо понимал, что весь мой трюковой арсенал для произведения хорошего впечатления при первом знакомстве - от «задушевного» мурлыканья до идиотских прыжков вверх со всех четырех лап - способен поразить воображение только очень невзыскательных Типов. Здесь все эти штукидрюки не пройдут.
        Наверное, еще одно обстоятельство сделало меня таким зажатым - это цвет кожи Рут Истлейк.
        На расстоянии безумно легко чувствовать себя этаким широким и либеральным (Шурино выражение) интернационалистом, для которого цвет кожи или принадлежность к другой расе якобы не имеет никакого значения!
        Хреновина все это. Имеет. Еще какое значение имеет.
        Ты остаешься зажатым до тех пор, пока ИСТИННО не перестанешь замечать эту разницу - между собой и, предположим, той же Сиамской Кошкой. Или Длинношерстной Шильдпатт. Даже и не знаю, как это перевести на русский... Ну, у нее еще такая морда сплюснутая - блином. Как у монгола. У Шуры был приятель - монгол алкоголик, но жуткий деляга. Он нам откудато иногда продукты доставал по дешевке. Так вот, эта Шильдпатт - вылитый монгол! А шерсти на ней столько, что пока доберешься до нужного тебе места у нее под хвостом - пять раз вспотеешь и уже трахаться не захочешь!..
        Может, оттого, что я впервые лично столкнулся, прямо скажем, с не очень белой женщиной, я и представился ей так безлико и бездарно? Может, отсюда и вся эта скованность?..
        Правда, это дурацкое состояние у меня сразу же и прошло, как только Рут протянула мне руку и счастливо расхохоталась:
        - Фантастика! Впервые вижу Кота, который так прекрасно знаком с работами доктора Ричарда Шелдрейса!.. Я не ошиблась?
        Я так и присел на хвост! Вот это да!.. Какая грандиозная тетка... Ничего себе!.. Зажатости во мне - как не бывало!
        - Точняк! - радостно подтвердил я. - Ну конечно, это все по Шелдрейсу! Мы и разговариваем сейчас по его методе.
        - Да, уж я догадалась, - рассмеялась Рут и нежно погладила мои усы.
        Пахло от нее обворожительно! Какая женщина! Вот встретить такую Кошку - и больше ничего в жизни не нужно...
        - Но тыто откуда про все это знаешь, МартинКисья? - спросила она.
        - Не так, мама! - огорчился Тимур. - Не «МартинКисья», а МарТЫН... Или - Кыся. Попробуй еще разок, ма...
        - Окей, окей! Я денек потренируюсь и начну говорить, как Достоевский! Уж если я научилась понимать английский язык бухарских евреев, которые плодятся на моем участке как кролики, то... Но вопрос... - Рут на мгновение запнулась и с трудом, но отчетливо выговорила: - Вопрос к МарТЫНУ...
        - Супер, ма! - гордо крикнул Тимур. - Потряс!..
        Рут взяла меня за передние лапы и, глядя мне прямо в глаза, спросила:
        - Так откуда же вы, уважаемый сэр, знакомы с трудами английского ученого Ричарда Шелдрейса - автора теории о возможных Телепатических Контактах между Животными и Человеком? Тем более что он англичанин. Ты кто? Внебрачный сын Президента России или младший любимый братишка Нового Русского мафиози, который послал тебя учиться в Кембридж? Или ты кончал Оксфорд?
        - Нигде я не учился, и ничего я не кончал, - честно признался я. - Я даже не знаю, что это такое. До доктора Шелдрейса мы докопались вместе с моим Человеком - Шурой Плоткиным. На русский у нас была переведена только книжка «Человек находит друга» Конрада Лоренца...
        - Так ты и Лоренца знаешь?! - потрясенно воскликнула Рут.
        - Естественно!.. Но так как я читать не умею, мне читал вслух Мой Шура. А доктора Шелдрейса он мне переводил с английского...
        - Он говорит поанглийски? - спросил Тимур.
        - Говорит неважненько, а читает запросто.
        - А где он сейчас? - поинтересовалась Рут.
        - Не знаю, - ответил я, и меня вдруг пронзила такая печаль, что чуть слезы на глазах не выступили. - Он должен был меня встретить, но... Может быть, с ним чтонибудь случилось? Мы так ждали друг друга...
        Рут достала блокнот и карандаш:
        - У тебя адрес его есть?
        - Нет. Но его адрес есть у одного конгрессмена из Вашингтона - приятеля моего Старшего Друга из Германии Фридриха фон Тифенбаха. Может, слышали? Он старый и очень интеллигентный миллионер. Его все знают...
        - Я, к сожалению, о нем не слышала, но убеждена, что его должны все знать! - уверенно подтвердила Рут. - Потому что интеллигентных миллионеров в мире можно пересчитать по пальцам на одной руке. Фамилию конгрессмена помнишь?
        - Нет.
        - Наплевать! Не расстраивайся. Завтра по нашим полицейским каналам мы найдем тебе твоего... Как, ты сказал, его зовут?
        - Шура... То есть полное имя - Шура Плоткин.
        - Он еврей?
        - Да, а что?
        - Тогда надо искать «Шнеера Плоткина». Или «Шмуля», или «Шлему». Многие евреи, переехавшие в Штаты, сразу меняют свои имена на чисто еврейские. В общине бухарских евреев - это как правило.
        Я подумал, что мой Шура вряд ли переменит имя только изза перемены страны. Шура есть Шура, и он всегда останется самим собой. Даже в общине бухарских евреев...
        Но я тактично промолчал. Хотя, с другой стороны, моя тактичность слегка попахивала предательством. Поэтому я решил, что когда мы поближе познакомимся с Рут, я ей обязательно об этом скажу! Или, если она сама познакомится с Шурой, она и без меня поймет про него все, что нужно.
        - Тим, сынок, - молнией в ванную! Душ, пижама, и вернуться к столу. Легкая перекуска и немедленно в постель. Ясно? - распорядилась Рут.
        - О’кей, ма. Мартын, ты спишь у меня! - бросил мне Тимур и поплелся в ванную комнату.
        Было видно, что ребенок - совершенно без сил.
        - А что ты обычно ешь на ночь, мой дорогой Кыся? - спросила меня Рут.
        
* * *
        
        Спустя еще минут двадцать уже совершенно сонный Тимур, не найдя в себе сил даже допить стакан молока, чмокнул Рут, пожал мне лапу и, еле передвигая ноги, ушел к себе, повторив, что спать я обязан только у него. Мать рано утром уедет на работу, а у нас с ним еще куча совместных дел...
        Когда почти спящий Тимур уполз к себе, я спросил Рут - откуда у него столько свободного времени? Вроде бы сейчас не лето. Как же школа?..
        Рут сделала мне знак - погоди, дескать, и прислушалась к шорохам из Тимуровой комнаты. Убедившись, что он уже лег, она закрыла плотно дверь кухнистоловой и достала из своего громадного холодильника большую четырехугольную бутылку джина «Бифитер» с пожилым типом на этикетке. Тип был одет в красный костюмчик и дурацкую черную шляпу времен царя Гороха. Я не виноват - так говорил Шура, когда хотел подчеркнуть давность события. В руке этот тип держал длинную хреновину с острием на конце и кистями под острием. Не то копье, не то еще хрен знает что...
        Затем Рут разбавила джин тоником, смешала все это в стакане и приставила стакан к углублению в двери холодильника. И слегка нажала. Откудато сверху в стакан высыпались аккуратненькие шарики льда. «Во, бля, техника!» - сказал бы Водила.
        Рут чуть приоткрыла дверь и снова прислушалась. Я понял, что она не хотела бы, чтобы Тимур видел ее со стаканом джина.
        - Ты не пьешь? - спросила меня Рут и указала на «Бифитер».
        - Очень редко, - честно сказал я.
        - Я тоже. - Рут приветственно подняла стакан. - Будь!..
        Она сделала хороший глоток и только тогда ответила мне на мой вопрос о школе. Оказывается, в американских «хайскул» и «пабликскул» теперь возникают неожиданные пяти - и семидневные каникулы в самой середине учебного процесса, которые призваны якобы разгружать мозг ребенка...
        - Сейчас у него очередная пятидневная пауза... Ребенок, к сожалению, предоставлен почти целиком самому себе. Я на работе - как белка в колесе. - Рут отхлебнула из стакана и закурила сигарету. - Хорошо еще, что теперь у него появился ты и что он еще одержим идеей фикс...
        - Какой идеей? - не понял я.
        - Идея фикс - навязчивая идея. Возможно, он и сам посвятит тебя в эту историю, но пока - я тебе ничего не говорила. О’кей?
        - Могила! - пообещал я точно так же, как в этих случаях делал Водила.
        - Очень убедительно. Впервые слышу. Так вот, в свободные дни Тим через весь НьюЙорк мотается в порты НьюДжерси и в Ньюарк. Ищет какойнибудь израильский пароход. Хочет договориться с капитаном, чтобы на летние каникулы его взяли на судно юнгой. Ему обязательно нужно хоть ненадолго смотаться в Израиль...
        - Зачем?!
        Оказалось, что Тимур еще во времена своего тюремного интерната без памяти влюбился в дочь интернатского врача - Машу Хотимскую. И пользовался у нее нескрываемой взаимностью.
        Последнюю фразу Рут произнесла с откровенной гордостью!
        Сейчас Хотимские живут всей семьей в Израиле. Тимур получает от Маши письма и теперь спит и видит оказаться в Израиле хоть на пару дней. В последнем письме Маша написала, что папа все еще не встал на ноги, лишь готовится к экзаменам на врача, а пока изучает иврит в ульпане и работает кемто вроде дворника. Что дает им какуюто скидку при оплате квартиры...
        - Короче говоря, он повторяет извечный начальный путь любого эмигранта, - сказала Рут. - Так что в ближайшее время в Америку им не выбраться. Это для них очень дорого.
        Рут загасила сигарету и немножко попила джин с тоником. Лед уже почти растаял в стакане.
        - Нам тоже такое путешествие пока еще не вытянуть, - огорченно добавила Рут. - Я имею в виду - поездку в Израиль...
        
* * *
        
        ... И както так само собой получилось, что я разомлел от тепла, доверия, успокоения, от присутствия рядом грустной красивой Женщины и, не вдаваясь в подробности, рассказал Рут свою историю. Надо же мне было как то представиться...
        Я рассказал Рут Истлейк про своего Шуру Плоткина, про моего приятеля по ленинградскому пустырю - бесхвостого КотаБродягу, про бывшего Кошкодава и Собаколова - отвратительного гада Пилипенко, ставшего хозяином очень богатого пансиона для тех же Котов и Собак, которых он еще недавно отлавливал, убивал и за маленькие, ничтожные рубли продавал их шкурки на Калининском рынке. А сейчас за большие и уважаемые доллары он этих же Котов и Собак чуть ли не в жопу целует...
        Я рассказал ей про Водилу, про наркотики, про побоище на автобане Гамбург - Мюнхен, про мою жизнь в Английском парке, про семейство Шрёдеров и Манфреди, про своего любимого старого Фридриха фон Тифенбаха, про Таню Кох и профессора фон Дейна. Я даже рассказал ей про своего немецкого кореша - полицейского овчара Рэкса, про питерского младшего лейтенанта милиции Митю, про Капитана контейнеровоза «Академик Абрам Ф. Иоффе»...
        Рассказал, как Тимур спас меня от «Собачьей свадьбы»...
        Более внимательного слушателя, чем Рут Истлейк, я бы не мог себе пожелать. Я вообще заметил, что Женщины умеют слушать гораздо лучше, чем Мужчины.
        Закончив свой рассказ эпизодом с «Собачьей свадьбой», мне показалось, что теперь я представлен вполне достаточно, и с устатку взял небольшой таймаут - долопал остатки сосиски и допил молоко.
        - О’кей, - сказала Рут и сотворила себе новую порцию джина с тоником и со льдом. - А теперь послушай меня...
        
* * *
        
        ...Матерью Рут была шведская манекенщица и начинающая фотомодель из Стокгольма, а отцом - темнокожий барабанщик из крохотной нищенской джазовой группы с пышным названием «Черные звезды Гарлема». Звали его Чак Слоун.
        Инга и Чак влюбились друг в друга в первую же секунду знакомства, и Инга умудрилась отдаться Чаку несколько раньше, чем тот сообразил попросить ее об этом.
        Как только их дочери Рут исполнилось восемнадцать и она поступила на факультет журналистики университета штата НьюЙорк (Колумбийский, в Верхнем Манхэттене, оказался не по карману...), Инга и Чак Слоун справедливо решили, что теперь дочь и сама выгребется, и уехали в Швецию. В маленький городишко Якобсберг, в дом Ингиных родителей, которые вскоре и померли. Якобсберг находится в двадцати шести километрах от Стокгольма, и черный американец Чак Слоун уже много лет считается там достопримечательностью городка - гдето в одном ряду с остатками крепостной стены пятнадцатого века и галереей с копиями картин неизвестных художников, когдато населявших Скандинавию.
        Такая честь оказывается Чаку не потому, что он - единственный чернокожий в городе, а просто еще никто из молодых местных музыкантов, даже учившихся у самого Чака, не насобачился так управляться с джазовыми барабанами, как это и по сей день делает старый черный Чак Слоун!..
        - К осени мне обещают прибавку за выслугу лет, и уж тогдато мы втроем - Тим, ты и я - обязательно слетаем к моим старикам в Швецию. Как идейка? - спросила Рут.
        - Грандиозная, - ответил я и подумал: «Вчетвером бы слетать, с Шурой...»
        ... Если ты не полный дебил, то обычно нормальный человек заканчивает университет в двадцать два года. Но после этого еще и в аспирантуре учится пару лет, чтобы закрепить выбранную профессию.
        Однако между окончанием университета и поступлением в аспирантуру в жизни Рут Слоун возник здоровенный двадцатичетырехлетний белый парень - полицейский из сто двенадцатого участка в Квинсе - Фред Истлейк. И через три месяца мисс Рут Слоун стала миссис Рут Истлейк, так как даже и вообразить не могла - как это она прожила двадцать два года, не будучи женой Фреда Истлейка с самого детства?!
        Здесь, в Квинсе, была снята вот эта квартира. Здесь они с Фредом только тем и занимались, что каждую свободную минуту пытались завести потомство. Фред в своем желании стать отцом был неутомим, как паровая машина Джеймса Уатга! Фред был лучшим мужчиной в мире. В то время Рут еще никогда ни с кем не спала, кроме Фреда, и он по праву считался ее лучшим мужчиной.
        Вот только забеременеть она никак не могла. Бегали они с Фредом по врачам, перепробовали все, что возможно - вплоть до тибетской медицины, в отчаянии опустились до визита к какимто колдунам...
        А на второй год безуспешных стараний родить себе детеныша поклялись теперь жить только друг для друга. И Рут поступила в Полицейскую академию, чтобы не только дома, но и на работе быть ближе к Фреду.
        Три года тому назад полицейская машина сержанта Фреда Истлейка, уже неуправляемая, как потом сказали врачи, медленно подкатилась к отелю «Рамада Милфорд Плаза», что на Восьмой улице Манхэттена, и мягко ткнулась носом в заднюю часть огромного туристского автобуса, ждущего пассажиров.
        Когда разъяренный водитель автобуса с отборной руганью выскочил изза руля, то увидел, что автобус его, слава Богу, лишь слегка поцарапан, а за рулем полицейского автомобиля с помятым бампером и разбитой фарой сидит мертвый сержант полиции Фред Истлейк, у которого просто остановилось сердце...
        Этот старый толстый автобусник до сих пор навещает Рут, а с тех пор как она привезла из России Тимура, стал заглядывать к ним еще чаще.
        - Тим рассказал тебе, как он попал в НьюЙорк?
        - В общих чертах... - осторожно ответил я,
        - Естественно, что многих деталей он не знает! - усмехнулась Рут и снова закурила.
        ... Через полгода после смерти Фреда, по обоюдной договоренности руководства ньюйоркской полиции и Московского управления Министерства внутренних дел, была организована поездка американских полицейских в Москву с чисто ознакомительнодружескими целями. В делегацию включили и Рут Истлейк.
        Поездка в Москву вся состояла из непрекращающегося вранья. По любому поводу русские устраивали обжираловку с водкой и лгали. Лгали без устали и тоже по любому поводу: шел ли разговор об организованной преступности или борьбе с проституцией, шла ли беседа о финансовых пирамидах или заказных убийствах, говорили ли о транспортировке наркотиков в Россию и через Россию или о детских преступлениях и беспризорности...
        Посещение русского следственного изолятора - заранее подготовленный спектакль. Поездка в колонию - тщательно отрепетированное представление... Осмотр подмосковного детского тюремного учреждения, где содержатся дети, совершившие тяжелые преступления, но не подлежащие суду по возрасту, - опять вранье и показуха.
        Но все равно - это было счастье, что их туда свозили!..
        Когда Рут увидела наголо стриженного девятилетнего Тимура, одетого в негнущийся новый мышиного цвета костюмчик, который ему выдали, наверное, специально перед приездом американской делегации, она подумала, что если Господь Бог дал бы ей радость родить тогда, когда они только поженились с Фредом, - у нее был бы уже такой же мальчик. Ну, может быть, младше на год...
        Она смотрела на этого ребенка с неслыханным татарским именем - Тимур - и понимала, что пройдет еще совсем немного времени, и этот мальчик неминуемо погибнет. В глазах ребенкаубийцы Рут увидела его собственную смерть: не приживется в том мире, который его сейчас окружает, - свои уничтожат, приживется - убьют те, кто будет за ним охотиться. Вот тогдато она и подошла к Тимуру.
        ... А через месяц прилетела за ним уже без всякой делегации. Одна. В руках у нее был чек на пятнадцать тысяч долларов, куча идиотских документов, рожденных воспаленным воображением американских бюрократов, ответственных за всякие «усыновления», и два обратных билета на самолет - взрослый и детский. Провожали их три сотрудника детского отдела Управления московской милиции, сестра покойной матери Тимура, которая за триста долларов подписала полное отречение от родственных прав, и в качестве переводчика - интернатский доктор Сергей Хотимский с дочерью Машей.
        
* * *
        
        Спустя несколько месяцев Тимур затараторил поанглийски, а еще через пару недель впервые назвал Рут мамой.
        Сейчас он говорит поанглийски так, будто родился в Штатах и никогда не бывал в России. Хотя Рут и слышала, как он иногда треплется порусски в окрестных магазинчиках, где торгуют эмигранты.
        - Мне кажется, что Тим не забыл русский язык. Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы он его потерял, - неуверенно сказала Рут и спросила меня: - А как твое впечатление?
        Я вспомнил весь невероятный и чудовищный мат, который Тимур обрушил на головы «Собачьей свадьбы» в порту Элизабет, и, не покривив душой ни на йоту, успокоил Рут Истлейк:
        - Не волнуйся, Рут, он сохранил русский язык во всех его тончайших нюансах и говорит на нем превосходно!
        Про «нюансы» я ввернул сознательно. У меня всегда в запасе есть несколько слов, значение которых мне когдато объяснил мой Плоткин, и я порой жду не дождусь логической возможности ввернуть в свою фразу одно из таких словечек.
        Но только Рут собралась было восхититься моей образованностью, как я нечаянно, ну совершенно непроизвольно разинул пасть, как говорил Водила - «шире некуда!», и зевнул.
        - О Боже! - испугалась Рут и посмотрела на часы. - Четверть третьего! Я же совсем тебя заговорила... Идем, идем, мой дорогой... Я сейчас приготовлю у Тима постельку, и ты ляжешь баиньки...
        К этому времени я, честно говоря, хотел даже больше не спать, а писать. Просто стеснялся разрушить стройность рассказа Рут и терпел до последнего. Но сейчас я ей прямо сказал:
        - Знаешь, Рут... Мне бы до ветру сходить.
        - До чего?! - не поняла Рут.
        - Ну, пописать, что ли... А может, чего и посерьезней.
        - Черт подери! Как же я сразу тебе не предложила? Вот дура! Идем, я покажу тебе, где ЭТО сделать, а завтра мы с Тимом купим тебе настоящий туалетик для Котов, и Тим будет ежедневно следить за его чистотой и свежестью.
        - Погоди, Рут... А нельзя ли какнибудь сообразить, чтобы я мог ЭТО делать на улице? Я както в доме ЭТОГО никогда...
        - А как ты будешь открывать и закрывать запертые двери квартиры и подъезда, когда нас с Тимом не будет дома?
        - А окно? - спросил я.
        - Ты сошел с ума! У нас второй и достаточно высокий этаж.
        - Это уже мои проблемы. Покажи, пожалуйста, как открывается окно. Я никогда не видел таких рам.
        - Америка... - усмехнулась Рут. - Повсюду в мире окна распахиваются, а у нас - поднимаются. Смотри! Я беру за эту ручку, поднимаю раму слегка вверх... Здесь по бокам защелки. Чтобы опустить, нужно...
        - А нельзя оставить щель, чтобы я мог только просунуть голову?
        - Пожалуйста. Тем более что это окно выходит во внутренний дворик со старыми гаражами.
        - Блеск! - сказал я.
        Внешний подоконник этого старого дома был широким - на нем даже дрыхнуть было можно. К тому же рядом, буквально в двух метрах от окна, росло могучее дерево с прекрасными толстыми ветками, по которым мог бы прыгать даже Слон.
        Вот на это дерево с этогото подоконника я и сиганул на глазах у восхищенной Рут. Быстренько спустился на землю и сразу почувствовал уйму знакомых и незнакомых запахов, отчего мгновенно утратил чувство сонливости, одолевавшее меня последние полчаса.
        Пахло Котами и Кошками, пахло Крысами, старыми автомобилями... Откудато тянуло откровенной и неопрятной нищетой, витали запахи несомненной обеспеченности и хорошей еды... Нормальные запахи Большого Города.
        Как и всегда в темноте, зрение у меня автоматически обострилось, и я стал обследовать внутренний двор дома в поисках места для сами понимаете чего...
        Нашел старый, проржавевший огромный легковой автомобиль совершенно незнакомой мне марки, устроился под ним и, слава Богу, вовремя сделал все свои дела. Как и положено - зарыл, забросал комочками мерзлой земли и еще чемто, что под лапу попалось, вылез изпод автомобиля и стал приводить себя в порядок. Почистился, умылся, прилизался, размял когти и только было собрался к «своему» дереву, как вдруг увидел, что рядом со мной сидит грязнобеленькая Кошечка и в упор смотрит на меня во все свои зеленые глазки.
        То, что она была ГРЯЗНОбеленькая, я и в темноте увидел. Мало ли я встречал уличных, ничейных, бесхозных Кошек на своем жизненнополовом пути?!
        Короче, я посмотрел на нее, она не отвела своего взгляда от меня, и уже через пять секунд мы трахались как сумасшедшие!..
        Несмотря на свою неухоженность, техникой секса она владела безукоризненно! Правда, сквозь стоны наслаждения все время приговаривала и варьировала на все лады одну и ту же фразу:
        - А тебе Вагиф разрешил?.. Ты спросил у Вагифа?.. Господи, что скажет Вагиф?.. Я так боюсь, что Вагиф будет против!..
        Не скрою, мне это изрядно мешало, но я подумал: в конце концов, в Америке я трахаюсь впервые, и вполне вероятно, что у НИХ это особый национальный обычай - во время траха бормотать вот такие присказки...
        А национальные обычаи страны, в которой я сейчас нахожусь, я просто обязан соблюдать и уважать!
        Мне же не мешало перетрахать в Германии невероятное количество немецких Кошек, хотя они, несмотря на обилие эротических изданий и секстелепрограмм, почти всегда во время ТРАХПРОЦЕССА спрашивали недовольными голосами:
        - Ты скоро кончишь? Ну сколько можно?.. Спать же хочется.
        Наши, российские, боясь лишний раз забеременеть, обычно вопят:
        - Только не в меня! Только не в меня!..
        Каждое государство имеет свои сексуальнонациональные особенности. Поэтому я старался не обращать внимания на стенания моей Первой Американской Партнерши, все время повторявшей одно и то же, явно восточное имя - Вагиф.
        У меня даже мелькнула мысль - может быть, здесь так называют некое Божество, покровительствующее американским Котам и Кошкам во время их соития...
        Кончил я достаточно обильно и бурно. Сказалась невозможность сойти на берег в канадском порту Сент Джонс изза Крыс, как утверждал мистер Чивер - «величиной с поросенка».
        - И что же это за Вагиф? - лениво спросил я, снова приводя себя в порядок.
        Грязнобеленькая Кошечка, нафаршированная мной минимум семью котятами в будущем, изумленно посмотрела на меня и еле вымолвила:
        - Ты не знаешь Вагифа?!
        - Неа, - легкомысленно ответил я, уже взбираясь на дерево.
        - Ойойой... - только и сказала моя Первая Американочка.
        Когда я перепрыгнул с дерева на наш подоконник и просунул голову в кухнюстоловую, то сразу увидел Рут, стоящую у окна со встревоженным лицом. На ее плечи была наброшена короткая теплая полицейская куртка с меховым воротником.
        - Черт побери! Где тебя носило?! - обеспокоенно спросила она. - Оттуда еще такой холод... Я уже не знала, что и подумать!
        - Пока искал подходящее место, пока тосе, пятоедесятое... - уклончиво ответил я. - А чего ты разнервничалась? Что со мной, взрослым Котом, могло случиться?
        - Да что угодно! Это НьюЙорк - банды брошенных и одичавших Котов и Кошек, бродячие собаки!.. Полчища крыс, от которых вообще спасения нет! Разные маньяки, обожравшиеся наркотиками. Уж за восемь лет работы в полиции я такого насмотрелась, что... Могу тебе по секрету сказать, что я вопреки всему тому, чему меня учили в университете и в Полицейской академии, собственноручно снабдила Тима телескопической полицейской дубинкой, чтобы он хоть както мог себя защитить. Это было абсолютно непедагогично, но мне наплевать на всю педагогику мира. Мне мой ребенок дороже!..
        Рут решительно опустила окно и сбросила теплую куртку на стул:
        - Идем к Тиму. Я там тебе уже все приготовила.
        Невысокая, но широкая картонная коробка, сохранившая неясные вкусные запахи, была выстелена старым одеяльцем, сложенным по размерам коробки. Рядом стояла пластмассовая плошка с чистой водой.
        Эта коробка с одеяльцем ну точьвточь повторяла мою Старую ленинградскую коробку С одеялом, в которой я спал первые три года - все свое детство и отрочество, пока окончательно не переселился в любимое кресло Плоткина.
        Шура называл ту коробку с одеялом - «Лежбище Котика»...
        Я благодарно потерся рваным ухом о ноги Рут, попытался мурлыкнуть, но, как обычно, ничего, кроме хриплого мява, у меня не вышло. Однако моя благодарность была понята и принята, и, пожелав мне спокойной ночи, Рут затворила за собой дверь.
        Впрыгнул я в коробку, улегся, устроился там, еще какоето недолгое, наверное, время прислушивался к сонному сопению Тимура, а потом...
        ...а потом смотрю - Шура Плоткин лежит!.. На таком высоком каменном столе...
        И у него на ноге, у самой ступни, картонный номерок привязан.
        А вокруг на таких же столах лежат, кажется, Люди. Только уже прикрытые простынями. И тоже с номерками на лапах... То есть на ногах. И вроде бы все они уже мертвые...
        А Шура - живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника...
        Я оглянулся - огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах - лед, на полу - лед... Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю... Скольжу, скольжу, царапаю лед когтями, елееле продвигаюсь!..
        - Шура!.. - кричу я. - Шурочка, это я - Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай...
        А Шура мне так спокойненькоспокойненько и говорит:
        - А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползешь так доползешь, нет так нет. Какая разница?
        «Господи!.. Что он говорит?!» - думаю.
        А сам ползу по льду, когти срываются, и почемуто надо все время вверх ползти! И зацепиться не за что... И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!..
        - Ты бы накрылся чемнибудь, Шурик! - кричу я ему. - Холодно же!..
        - Мне накрываться нельзя, - отвечает Шура и поднимает подол рубахи.
        А на груди у него - от горла чуть ли не до пупа - страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когдато зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какимито толстыми веревками с большими узлами... И все это в запекшейся крови. И концы веревок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!..
        - Мамочки родные!.. - в ужасе кричу я. - Что же это?!
        А Шура так усмехается и говорит:
        - Да так... Здесь, в Америке, старичок, это плевое дело - сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно.
        Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю:
        - А это кто, Шурик?..
        - А это разные... Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенес.
        Ято в этом во всем ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может... И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало чтото предпринять! А что - понятия не имею...
        Шура, видать, просек мое смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере:
        - Не боись, Мартышка! Все будет - нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял - оказывается, можно и без сердца. В чемто даже удобнее - никого не жалко, никто тебе не нужен...
        А я все, дурак, лезу и лезу наверх по гладкому льду...
        - И Я тебе не нужен?! - шепчу я обессилснно и скатываюсь по ледяной горке кудато вниз, вниз, вниз...
        Слышу, Шура оттуда сверху усмехается и говорит мне:
        - А это как у тебя с хеком, Мартынчик. Долго не ел. Отвык. За это время попробовал рыбки. А оказалась лучше хека раз в сто! Так и с нами - сколько мы с тобой не виделись? Несколько месяцев. Я вот тоже раньше думал - как это я смогу без тебя прожить?.. А выяснилось, что могу. И очень даже неплохо.
        - Шура... Шурочка!.. Я же к тебе через весь мир добирался!.. - бормочу я и плачу, плачу, плачу...
        А Шура так вежливовежливо говорит мне:
        - Извини, старичок, но это уже твои проблемы.
        И тут я понимаю, что мне никогда не взобраться по этой ледяной горке, никогда не приблизиться к Шуре!.. Вот теперь уже просто нет сил.
        И вижу, несется на меня «Собачья свадьба» - Кобелей штук десять, и эта мерзкая Сучка впереди всех! И ни одного деревца рядом, куда можно было бы влезть, ни одного подвала, куда сигануть, спрятаться, скрыться...
        Сейчас, сейчас эта оголтелая свора разорвет меня на куски! Я уже чувствую их вонючее дыхание на своем носу и уже откудато знаю, что эту Суку зовут почемуто Котовым именем - ВАГИФ.
        .. - Шураааа!!! - кричу я истошным шелдрейсовским голосом. - Спаси меня, Щура!.. Помоги мне!.. Помоги...
        А откудато сверху раздается холодный Шурин голос:
        - Старик, я же тебе сказал - здесь каждый свои проблемы решает сам.
        - Помоги, Шурик... - беззвучно кричу я и понимаю, что это мой последний крик на этом свете...
        
* * *
        
        ... Меня явно ктото поднимает. Открываю глаза - ни хрена не сообразить. Поворачиваю голову - Тимур!
        Сидит в своей пижаме на полу и вытаскивает меня из коробки. Прижимает к себе и шепчет:
        - Мартынчик, Кысинька... Ты чего? Хочешь, я маму позову?..
        Тэкс... Значит, мне все это приснилось? Господи, ну надо же, чтобы такое причудилось! Гадость какая...
        Понимаю, что это был всего лишь сон, а на душе чегото так мерзко, так себя жалко, что и не высказать! Я наспех лизнул Тимура в щеку - ребенок всетаки - и спрашиваю его:
        - Тыто как здесь оказался? Тебе же спать нужно.
        - Я и спал, - обиженно отвечает Тимур и кладет меня обратно в коробку. - А когда ты начал кричать, я и проснулся. У тебя задние лапы так тряслись - просто ужас! А передними, ты посмотри, что ты сделал...
        Показывает на внутреннюю сторону коробки, а она вся в клочья когтями изодрана!
        - Ты так жалобно мяукал, - говорит Тимур.
        Я уже совсем пришел в себя. Только голова очень болела.
        - Ладно тебе фантазировать, - говорю. - Я только Котенком мяукал. И то всего месяца четыре. От силы - пять. А с тех пор....
        - Нет, мяукал! - настырничает Тимур. - Я же слышал! Ты спал и мяукал, а я смотрел на тебя и слушал. Может, ты во сне в детство вернулся? У меня так очень часто бывает.
        - Может быть, может быть... - говорю. - Мне теперь кажется, что может быть все. А теперь послушай совета старшего - ложиська в постель. Ночь на дворе.
        Тимур прыгнул к себе под одеяло и говорит мне оттуда:
        - Идея! Залезай ко мне в кровать. Тут как раз две подушки. Чего тебе там одному? А то ты какойто дерганый, нервный. Давай лезь ко мне.
        Я сел, почесал в затылке задней лапой и пошел спать к Тимуру.
        Хотел было я его спросить, кто такой Вагиф, или что это, а он на меня лапу... то есть руку забросил, придавил меня и сразу заснул. Я покрутился малость и тоже задрых. И больше мне до утра, слава Бoгy, ни хрена не снилось.
        
* * *
        
        - «Ребята! Когда проснетесь, обязательно позавтракайте. Оставляю вам пять долларов. Надеюсь, хватит. Закончите свои дела, сразу же заезжайте ко мне в участок. Я буду там весь день. Может быть, сумею освободиться раньше - привезу вас домой на машине. Тим! Не забудь слегка подогреть молоко Мартыну. Холодное не давай - вредно. Мама», - читал мне Тимур записку, оставленную Рут на столе в кухне.
        - Она настоящий полицейский? - спросил я Тимура уже за завтраком.
        - А ты думал! Будь здоров еще какой!.. Называется - «сотрудник по связям с общественностью».
        - А почему я не чувствую запаха оружия в доме? - удивился я.
        - Потому что оружие она оставляет на работе. В специальном сейфе. Поедем за ней - я тебе все там покажу. Я в этом участке знаешь сколько раз был?! Меня там все знают!
        Я вспомнил русских милиционеров, немецких полицейских - даже когда они были не в форме, а в обычных шмотках, от них всегда пахло оружием. И я сказал об этом Тимуру.
        - Ей не обязательно таскать с собой «пушку», - ответил Тимур. - Она уже год вкалывает специалистомпсихологом в общине бухарских евреев нашего района. А там в основном - сплетни. Разборки - редкость. И вообще... Кыся! Кончай жрать, поехали! Нам еще до НьюДжерси добираться часа два.
        
* * *
        
        Опять изза этого проклятого рюкзака и уже ненавистного мне мэра НьюЙорка Рудольфа Джулиани, запретившего перевозку домашних животных в автобусах и метро (здесь это называется - сабвей), я опять ни хрена не увидел НьюЙорка!..
        Пока шли от дома до сабвея, я уже чтото посмотрел. Даже узрел небольшой магазинчик, исторгавший поразительный букет запахов - рыбы и мяса, сладостей и, фломастеров, копченых колбас и презервативов... Это я называю только знакомые мне запахи! Но самое забавное, что вывеска на магазинчике была, кажется, написана порусски. Я хоть и не умею читать, но хорошо знаю русские буквы, которых нет в остальных языках. Так вот там, сдается мне, почти все было написано на русском. И потом я вспомнил, как Рут ночью обронила фразу, что Тим шляется в какието русские магазинчики и треплется там порусски.
        Да! Самое главное!.. Когда мы выходили из дома, до меня донеслась такая мощная концентрация КотовоКошачьих запахов, которая могла идти от одновременного скопления моих коллег и дальних родственников числом не менее пятидесяти! Причем запах этот был не случайной компашки, а устойчиво отлаженного коллектива, обитающего в районе этого дома с незапамятных времен.
        Я ведь и ночью, когда «пользовал» ту самую беленькую Кошечкугрязнульку, чувствовал этот запах. Но то ли был вымотан до предела предыдущим днем, то ли, «находясь в Кошке», перестаешь на все остальное обращать внимание, но такой Силы запаха я не ощутил. А тут - будто по носу шарахнули! Интересненько...
        Да, так вернемся к мэру НьюЙорка Рудольфу Джулиани.
        Как истинный житель НьюЙорка и Прирожденный Горожанин, Тимур повесил на мэра еще кучу всяких претензий: проезд в метро, мерзавец, повысил до полутора долларов!.. Вместе с губернатором Джорджем Патаки заставил Финансовый комитет Управления пассажирского транспорта НьюЙорка и НьюДжерси - место, куда мы сейчас направляемся и куда иначе, как через туннели под Гудзоном или по мостам, не проедешь, - поднять плату за проезд этих мостов и туннелей с шести долларов до семи! Правда, в оба конца...
        - Это еще хорошо, что мама служит в полиции! - возмущенно воскликнул Тимур вслух порусски. - Им там каждый год выдают такой специальный пропуск на машину, и она как сотрудник полиции в любое время дня и ночи может поставить машину где хочет! И бесплатно ездить через эти мосты и туннели. Сколько хочет. Пропуск этот каждый год другого цвета... В прошлом году, к примеру, был красный, в этом - зеленый...
        Но самое страшное обвинение Рудольфу Джулиани Тимур предъявил за то, что тот изза своей «вонючей демократской показухи» прошелся вместе с гомосеками и лесбиянками на традиционном городском параде!
        - С кем, с кем?.. - переспросил я, не видя ничего предосудительного в какихто традиционных парадах. - С кем, ты сказал?
        - Ну, с педрилами! - злобно прошипел Тимур. - С мужиками, которые в задницу друг друга... Понял? И с бабами, которые лижутся!..
        Какоето время, пока Тимур мне рассказывал про повышения цен в НьюЙорке на транспорт, я полагал, что он все это говорит «с чужого взрослого голоса».
        Последнее обвинение мэру НьюЙорка этот двенадцатилетний русский американец с татарским именем решительно и жестоко предъявил СВОИМ СОБСТВЕННЫМ ГОЛОСОМ. Тут он, к несчастью, обладал и страшным трагическим опытом, и неотъемлемым правом рано повзрослевшего Человека.
        - Правда, он не антисемит, как некоторые, - уже мягче сказал Тимур, будто за это коекакие грехи он прощал мэру НьюЙорка Рудольфу Джулиани.
        И, наивно представив себе, что я, прожив шесть лет бок о бок с Шурой Плоткиным, мог не знать, что такое «антисемит», Тимур добавил:
        - Тут надо быть справедливым - он не против евреев, а за...
        Мне так осточертело сидеть в этом тесном рюкзаке, что я был счастлив, когда мы вылезли из метро в Манхэттене на Сорок второй улице и какоето время ждали автобуса на НьюДжерси.
        Мой «Академик Абрам Ф. Иоффе» стоял в порту Элизабет у четвертого контейнерного причала, и хоть я понимал, что все фантастическое несбыточно, но никак не мог отогнать мысль, что Шура всетаки явился в порт, нашел Мое судно и сейчас сидит у Мастера в его каюте, и они в ожидании меня неторопливо потягивают неразбавленный «Джек Дэниельс» со льдом из широких квадратных стаканов. Эти стаканы буфетчица Люся когдато купила на свою нищенскую валютку в Марселе в подарок Мастеру...
        Навыдумывал я себе такую картинку и почти поверил в ее реальность. От этого опять задергался, занервничал, засуетился. Если вообще можно засуетиться в тесном рюкзачке с моими габаритами. Поэтому в ожидании автобуса я нахально высунул голову из рюкзака и несколько раз глубоко вдохнул несвежий, но холодный воздух Сорок второй улицы. Помню, у Шуры Плоткина еще книжка такая была про эту улицу. Называлась «Сорок вторая параллель».
        Тимур - вот чуткий чертенок!.. - мое состояние прочувствовал моментально. Даже сказал:
        - Представляешь, Кыся, мы приезжаем в порт, находим твое судно, а там... А там тебя уже ждут! А?.. Тогда мы втроем ищем тот корабль, который нужен мне, я там кое о чем договариваюсь, и мы все вместе едем за мамой в Квинс... Как идейка?
        - Отличная.
        Я решил прикинуться дурачком и, чтобы хоть немного снять напряжение ожидания, спросил, немилосердно фальшивя:
        - Что за корабль тебе нужен и о чем ты собираешься там договариваться?
        Но тут подошел наш автобус. Тимур запихнул мою голову в рюкзак, перекинул его через плечо и, бормоча пошелдрейеовски: «Потом расскажу...» - влез в автобус.
        Когда мы устроились и рюкзак со мной перекочевал со спины Тимура на его колени, он мне «туда» сказал:
        - Я тебе расскажу, но ты будешь про это молчать как рыба!
        - Лучше как Кот, - попытался я сострить.
        - Как рыба, - жестко повторил Тимур.
        - Нет вопросов!.. - пообещал я тут же.
        Я последнее время стал жутко много врать! Нет, давая сейчас обещание, я не собирался потом рассказывать историю, которую, кстати, я уже знал, каждому встречному и поперечному. Но я заметил, что искренности и открытости во мне за последние несколько месяцев жизни не в России сильно поубавилось.
        - Ну, слушай... - сказал Тимур. - Они с Фредом, который умер еще до меня, всю жизнь копили на отдельный дом. Хотели выплатить за него сразу побольше, чтобы сильно не залезать в кредитные долги банку. Там знаешь какие проценты?! Кошмар! Понял?
        - Нет.
        - Ну, не важно. Потом мама тебе объяснит; А тут Фред умер. И мама все эти деньги заплатила за меня в Москве. Все пятнадцать штук, которые они на дом копили... Представляешь?! Нашли, бляди, бизнес! Но в Москве - цветочки... На Украине торговля малолетками идет вообще как в колбасной лавке. По тридцать и даже пятьдесят тысяч долларов!.. Так что мы с мамой еще хорошо отделались. А может, они полицейского постеснялись так уж напаривать...
        Я тут же вспомнил слова Шуры, который однажды сказал, что нам, русским, никто в мире вообще не указ! Поэтому вряд ли ктонибудь у нас так уж постеснялся американскую полисменку. Просто красивая баба приглянулась...
        - А она получает лишь сорок тысяч в год! Это на руки, считай, всего двадцать пять. По две с хвостиком в месяц... Машина, квартира, жратва, шмотки... Только за квартиру - тысячу, не греши - отдай!.. А питание на двоих сколько стоит? Мне на одежду... Каждые полгода приходится новое докупать. Расту же... Ей нужно одеться? Нужно выглядеть?! Ты видал, какая она красивая? Мне каждый день на карманные расходы... И остается у нас...
        Тимур помолчал, а потом плюнул на приличия и сказал те слова, которыми он пользовался в своем подмосковном тюремном интернате. Для более точной обрисовки их финансовой ситуации эти слова показались ему наиболее выразительными:
        - И остается у нас - два ни хуя и мешок дыма!.. А мне в Израиль надо до смерти... Там меня Маша Хотимская ждет. И я ее так люблю, что у меня все сны только про нее... Смотри, Мартын, ты обещал! Чтобы никто никогда...
        - Ну, сказано же! - оборвал его я. - Давай дальше.
        - Вот... Так могу я прийти к своей матери и сказать: «Мама, дай мне шестьсот долларов на билет в Израиль и обратно»? Нет. Не могу. Эти бабки я должен сам заработать! А как?.. Я и придумал - найти израильское судно и упросить капитана взять меня летом туда и обратно юнгой. Как в «Острове сокровищ». Правда, наш школьный географ мистер Гринспен, понашему - «Гринштейн», сказал мне, что теперь юнг на корабле нет. Но я думаю, что если хорошо попросить, может быть, и возьмут? А?..
        Я мало сталкивался с Детьми и Котятами. И никогда не испытывал к ним ни умиления, ни любопытства. Так... Иногда жалко их было, но не более. Но тут я был несколько ошарашен такой смесью абсолютно противоположных черт характера в одном двенадцатилетнем Человечке! Он до копейки (или как это здесь называется?..), просчитывает бюджет своей семьи и в то же время бредит девочкой, живущей на другой стороне глобуса! Нежно гордится своей приемной матерьюполунегритянкой и хладнокровно злобен и жесток в бою с Собаками!..
        Наивный и Мудрый, Маленький и Взрослый.
        Девять лет жил страшной российской, кровавой жизнью и только три года нормальной - американскомальчишечьей. И сумел из двух таких разных Жизней вобрать в себя только лучшее.
        Если, конечно, не считать того, что в родимом матерном он может переплюнуть и Шуру Плоткина, и Водилу, вместе взятых!
        Пауза слегка затянулась, и поэтому я торопливо сказал:
        - Если хорошо попросить - обязательно возьмут!
        Я попытался сказать это с максимально выразительной уверенностью, хотя уверенности у меня не было ни на грош.
        - Мало того, - сказал я, - сейчас мы приедем в порт, найдем сначала «Академика Абрама....... Не пугайся, так мое судно называется. Я попрошу Мастера Алексея Ивановича, и он нам, то есть тебе, поможет! Он както говорил, что старые Капитаны всех стран хорошо знают друг друга. Может, у него и найдется здесь какой нибудь израильский кореш!..
        - Ну, отпад! - восхитился Тимур. - Фантастика!..
        
* * *
        
        Когда идет полоса непрухи, так кажется, что она никогда не кончится...
        НЕ БЫЛО НИКАКОГО «АКАДЕМИКА АБРАМА...» НА КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ!
        Стоял вместо него какойто турецкий пароходишко, втрое меньше моего «Академика...», а у причала, вдоль железнодорожных рельсов - штук двести наших контейнеров.
        Их я узнал и по запаху, и по виду.
        Мы с Тимуром обегали обе стороны Элизабетинского канала, куда швартуются корабли из разных стран, обследовали все прилегающие к каналу улочки, начиная с Терминалстрит.
        Мы побывали почти во всех кабачках и забегаловках Арабиастрит, Бомбейстрит, Кадисстрит, Дакарстрит, МакЛестера, на улицах Египта, Формозы... Мы даже до Измирстрит доскакали! А это уже в самом конце канала.
        Мало ли, думали мы, - может, Шура не нашел, как и мы, наше судно и сейчас сидит гденибудь в кафе и с горя водку трескает. Но Шуры не было нигде.
        Не было и «Академика Абрама Ф. Иоффе»...
        Тимур предложил смотаться на автобусе в соседний порт Ньюарк. Может быть, туда мое судно перегнали? Но чтото подсказывало мне, что судна нету и там. И я попросил Тимура зайти в какуюнибудь портовую контору - к тем же диспетчерам, о которых мне вчера еще говорил Мастер, и выяснить, где же наш «Академик Абрам...»? А заодно узнать - не пришел ли в порт какойнибудь пароход из Израиля?
        - Ну, ты голова, Мартын! - с уважением сказал Тимур.
        
* * *
        
        Совет был действительно неплохим. Он исключал нашу неквалифицированную беготню по причалам.
        В управлении портом Элизабет Тимур повел себя так настойчиво и четко, что всякие ответные хихиканья прекратились уже после второй его фразы.
        К нам вышел какойто большой начальник и сказал, что русский контейнеровоз «Академик Абрам Ф. Иоффе» был вынужден ночью уйти в Бостон, в Массачусетский залив, так как основная часть грузов была необходима в том порту, а не в этом.
        И добавил, что уже много лет знает Капитана этого судна и искренне сожалеет о том, что здесь этот Капитан потерял своего любимого Кота. Капитан даже хотел было оставить судно у причала хотя бы до утра, в надежде, что к утру Кот вернется.
        Но выяснилось, что задержка груза для Бостона обойдется судну в такую сумму, что Капитан, полностью отвечая за свой экипаж и их семьи, позволить себе этого не смог.
        Я так огорчился, так огорчился, что чуть ли не наполовину высунулся из рюкзака, встал там на задние лапы, а передние положил на плечи Тимура.
        - Тот самый Кот? - спросил начальник.
        - Да, сэр, - сказал Тимур.
        - Превосходно! - обрадовался начальник. - Я сегодня же отправлю его в Бостон. Через час один мой сотрудник едет туда по делам, а по хайвею это практически три часа пути. Он и передаст Кота на русское судно. А тебе за Кота выплачивается премия!
        Начальник достал из кармана десять долларов и протянул их Тимуру:
        - Держи. Твоя десятка.
        - Благодарю вас, сэр, - ответил Тимур, но не взял доллары. - Дело в том, что у этого Кота еще куча дел в НьюЙорке. И он просто хотел попрощаться с капитаном. Но если этот капитан еще раз приплывет в НьюЙорк...
        - Моряки говорят - «придет», а не «приплывет»! - поправил я его пошелдрейсовски.
        - То есть придет в НьюЙорк... - повторил Тимур, и я видел, как все вокруг улыбнулись, а начальник насторожился.
        Неужели он просек нашу незримую связь?
        -...то, пожалуйста, передайте ему наш номер телефона.
        Тимур продиктовал номер своего телефона и добавил:
        - Но если вас чтото не устраивает, сэр, вы можете позвонить в Квинс в сто двенадцатый полицейский участок и попросить сержанта Рут Истлейк. Это моя мама. Она вам подтвердит мои слова. Кстати, и телефон участка тоже можете передать капитану. Вдруг он еще раз приплы... придет в Штаты, а нас не окажется дома.
        - Разумно. Диктуй, сынок, - сказал начальник.
        Тимур продиктовал телефон участка. Начальник записал.
        - На всякий случай, как тебя зовут?
        - Тим Истлейк, сэр.
        Начальник опять протянул десять долларов Тимуру:
        - Твоя десятка. Ты ее честно заработал.
        - Спасибо, сэр. - Не ломаясь и без малейшего стеснения Тимур спокойно взял десять долларов и спросил: - Мы можем идти?
        - Конечно, Тим. - Начальник пожал руку Тимуру и погладил меня по голове, чего я, не скрою, ужасно не люблю.
        - Ты что, сдурел?! - прошептал я на ухо Тимуру. - А Израиль?!
        - Ох, сэр! - спохватился Тимур. - Совсем из головы выскочило... Скажите, пожалуйста, нет ли у вас в порту сейчас какогонибудь парохода из Израиля?
        - Нет, сынок. И в ближайшее время не предвидится. А тебе очень нужно?
        - Да, сэр.
        Начальник достал из бумажника свою визитную карточку (у Шуры тоже были такие. Он ими ужасно хвастал!..) и протянул ее Тимуру:
        - Позвони мне через месяц. Может быть, я сумею тебе чемнибудь помочь.
        И тут мне в голову неожиданно пришла здравая мыслишка!
        - Спроси, нельзя ли поговорить с русским капитаном по радио или телефону? - прошипел я по шелдрейсовски в ухо Тимуру.
        - Простите, сэр, - сказал Тимур. - А нельзя ли связаться с русским капитаном какимнибудь способом? Мы заплатим.
        - Не надо платить, - коротко сказал начальник. - Пошли ко мне.
        В кабинете начальника у окна, в углу стоял американский флаг. На столе, в красивой рамочке - фотография женщины и трех девочек. Кроме компьютера и обычного телефона, стоял пульт с кнопками размером с Шурину пишущую машинку.
        Начальник нажал на пульте одну кнопку и сказал в какуюто решеточку на пульте:
        - Бостон. Порт. «Академик Иоффе». Каюту капитана или мостик. Если отсутствует - старшего помощника.
        Внутри пульта чтото щелкнуло, нежно взвыло и послышалась негромкая ритмическая трескотня. Затем - пауза, короткий слабый гудочек и сразу же хрипловатый голос моего Мастера поанглийски:
        - Хелло! «Академик Иоффе». Слушаю.
        - Мастер! Элизабет приветствует тебя, - сказал начальник в решеточку и поманил нас с Тимуром к столу. - Тут с тобой хотят поговорить...
        Я моментально выпрыгнул из рюкзака и дрожащим от волнения шелдрейсовским голосом сказал в решеточку на пульте:
        - Мастер... Это я - Мартын... Кыся.
        - Кыся!!! Друг ты мой бесценный!.. Да где же ты, мать твою? Я уже не знал, что подумать... - закричал Мастер порусски.
        Краем глаза я видел, что хозяин кабинета был слегка охреневшим: он думал, что с Мастером будет говорить Тимур. Тем более что меня он НЕ СЛЫШАЛ, но чувствовал, что я чтото говорю. А тут капитан «Академика...» еще и кричит чтото порусски!
        Начальник растерянно посмотрел на Тимура, а тот в ответ только руками развел - дескать, и такое бывает, сэр...
        - Мастер, пожалуйста, говорите со мной поанглийски, а то здесь, кажется, небольшой перепуг, - сказал я. - И вообще не волнуйтесь. У меня все в порядке...
        - О’кей, о’кей!.. - Мастер перешел на английский. - Стив! Я тебе очень признателен за эту связь!.. Мне это было чрезвычайно важно...
        - Я это вчера видел, - сказал начальник. - Говорите друг с другом. Не теряйте времени.
        - Кыся! Как ты там? Что ты там? Встретил своего Шуру?
        - Нет, Мастер. Но в это дело мы уже подключили полицию Квинса. - Мне показалось, что так мой ответ будет звучать весомее.
        Тимур не выдержал и добавил в решетчатый микрофон пульта:
        - А они, наверное, свяжутся потом с Бруклином. С их полицией. Потому что...
        - Это еще кто? - удивился Мастер.
        - Это мой новый друг, Мастер. Бывший москвич. Я пока у него поживу. Пока не найдем Шуру.
        Тимур снова влез в разговор:
        - Мы вам здесь все наши телефоны оставили! Так что если в следующий раз...
        - Понял, - уже спокойным голосом прервал его Мастер. - Мартын! Кыся ты мой дорогой. Тебе тут все передают привет. И маслопупы, и рогачи, и все мои помощники. Обнимают тебя, скучают, а вот Люся тебя даже целует...
        Тут же раздался голос Люси. Наверное, она была в каюте капитана.
        - Кысичка! Лапочка моя...
        - Ну, все, все! - строго оборвал ее Мастер. - Я тебе жму лапу, Мартын. Эй, парень! Москвич! Ты смотри там... Помоги Мартыну.
        - Не волнуйтесь, сэр. Все будет о’кей.
        - Мартын! Спасибо тебе за все! Ты меня понимаешь?
        - Да. И вам, спасибо, Мастер. До свидания...
        - Стив! - крикнул Мастер из решеточки пульта. - У меня нет слов! Но я сегодня же пришлю тебе пару бутылок «Джека Дэниельса»!.. Конец связи.
        
* * *
        
        Я никогда в жизни не был в полиции.
        Те столкновения с полицией, которые происходили у меня в Германии, совершались на свежем воздухе у таможни в кильском порту, или под открытым ночным небом на автобане Гамбург - Мюнхен, или в миллионерском районе Мюнхена - Грюнвальде, под крышей нашего с Фридрихом фон Тифенбахом дома...
        Вот в милиции я бывал!
        Правда, всего один раз. Которого мне вполне хватило для исчерпывающей полноты впечатлений.
        Года четыре тому назад Шура Плоткин решил всерьез заняться моим образованием. Мы с ним уже постигли Конрада Лоренца - собственно говоря, Лоренца постигал Шура. Он тщательно изучал схемы выражений морды Котов, соответствующие их сиюсекундному настроению. А я специально для него корчил рожи, чтобы он мог отгадать, что я думаю в этот момент и что произойдет в следующее мгновение.
        Но уже доктора Ричарда Шелдрейса мы штудировали вдвоем. Тренируя друг друга, помогая друг другу и зачастую поначалу не понимая друг друга. Однако потом все наладилось. Не сразу, но наладилось.
        Следующим этапом моего образования было - постижение прекрасного. Так сказать, прикосновение к искусству во всех формах.
        Начали мы с живописи. Шура сначала показывал мне репродукцию, а потом разругивал ее, говоря, что это, дескать, образец препошлейшего социалистического реализма.
        Я тупо разглядывал картинку и ловил себя на предательской мысли, что в этой картинке мне почти все очень нравится! Я на ней всевсе понимал. А для Котов, оказывается, это самое главное.
        Когда же Шура, захлебываясь от восторга, совал мне под нос другую репродукцию и говорил, что это блистательный шедевр французского импрессионизма, вершина мирового искусства, но смотреть ее нужно издалека, ибо она написана в модной тогда манере и технике «пуантилизма», то есть из сочетания разноцветных точек, которые сливаются в единый зримый образ лишь при взгляде с достаточного расстояния, - я покорно отходил к противоположной стенке комнаты и искренне скорбел о том, что еще не дорос до понимания подлинного искусства...
        Мое тяготение к фотографии, реализму и телевидению Шура считал проявлением полного жлобства, унаследованного мной от какогото своего далекого Кошачьего предкахама.
        Подтверждением своей теории о некотором количестве хамских генов в моей крови Шура посчитал и то, что я умудрился заснуть в своем кресле во время исполнения Первого концерта Чайковского. Тем более что эту пластинку Шура поставил на проигрыватель специально для меня!..
        На этом с музыкой было покончено.
        Но и это не остановило Шуру в своем просветительском стремлении.
        Венцом Шуриных попыток сыграть в «Пигмалиона и Галатею» - когдато он пересказал мне этот незамысловатый сюжетец - был, конечно, наш культпоход в Эрмитаж.
        Накануне в Ленинград прилетел из Варшавы старый Шурин приятель - польский журналист Сташек. И остановился у нас, заявив, что они лучше пропьют с Шурой деньги, выданные ему редакцией на гостиницу, чем бросят их в «ненасытную глотку социализма»!
        Наверное, денег было не так уж много, потому что хватило их всего на трое суток беспробудной пьянки у нас на кухне, во время которой я на всякий случай взял себе три отгульных дня. И дома практически не появлялся.
        На третий день я уселся в траве напротив парадного входа нашего дома и стал ждать дальнейшего развития событий.
        И действительно, вскоре раскрылась дверь и на волю выполз очень аккуратно одетый, но опухший Шура Плоткин с прозрачными и бессмысленными глазками. В руках он держал сверток с запахом жратвы.
        - Мартышкаааа... - попытался он меня позвать, но засипел и закашлялся. - Мартынчииик!..
        Я вышел из травы. Шура увидел меня, глаза его приняли некое осмысленное выражение. Он облегченно вздохнул, сел передо мной на корточки и развернул пакет с остатками моего хека и ихней колбасы.
        - Все, все, Мартышка... - виновато забормотал Шура. - Денег - ни хуя, пьянству - бой, начинаем культурную программу... Все идем в Эрмитаж! Этот польский мудак семь раз был в Париже - и ни разу в Лувре... Пятый раз прилетает в Ленинград - и до сих пор не знает, где находится Эрмитаж!.. Хотя жутко талантливый парень! Но алкаш, сволочь, пробы ставить негде!..
        - Ты на себя посмотри, - в упор сказал я ему.
        - Да ты что?! Мартын, окстись!.. О чем ты говоришь?.. Я по сравнению с ним - новорожденный Котенок...
        
* * *
        
        Потом Сташек с Шурой долго гадали - как протащить меня в Эрмитаж. Сумки и портфели там запрещены, а я в свои тогдашние два года был уже достаточно крупным Котярой и за пазуху меня тоже не спрячешь.
        Однако еще не совсем трезвому Сташеку, от которого за версту разило перегаром, пришла в голову идея пронести меня в Эрмитаж в кофре изпод видеокамеры. Камера у Сташека была профессиональная, большая, и кофр соответственно тоже серьезных размеров.
        Было решено не жалеть редакционное имущество и прорезать в боковой стенке кофра круглую дыру для моей головы. Чтобы через эту дыру я мог легко и свободно наслаждаться наследием гениев, которому Лувр, где Сташек не был уже семь раз, и в подметки не годится!
        Так с гордостью заявил Шура, и они со Сташеком проделали уродливую дыру в прекрасном кожаном японском кофре, принадлежавшем польскому Союзу журналистов.
        За их почти непосильные труды они были вознаграждены тем, что обнаружили в кофре полбутылки польской водки «Выборовой»!
        - О, пся крев! - счастливо воскликнул Сташек. - То та ж вудечка, ктуру не допилем в самолете! Хвала пану Бугу!..
        Они тут же разлили водку по стаканам, немедленно выпили и стали заметно лучше соображать и координированно двигаться.
        Сташек закинул видеокамеру на плечо - там был такой специальный ремень. Шура, якобы его ассистент, нес кофр с дыркой, из которой я созерцал окружающий мир. И мы втроем направились в Эрмитаж...
        ... Перед входом в Эрмитаж стояла туча народу! Иностранцев заводили в боковую дверь, минуя озлобленную километровую очередь русских провинциальных туристов.
        Сташек тут же нацепил на куртку карточку в прозрачной пластмассе с одним большим словом - «Пресса» и тремя маленькими - «Польское радио и телевидение». А Шура привесил на свой пиджачишко чудом сохранившуюся с моих Котеночных времен старую табличку со словом «Жюри». Он действительно был когдато в составе жюри на конкурсе детского самодеятельного творчества Ленинградского Дворца пионеров.
        Для понта Сташек подсуетился с камерой у входа, чтобы все видели, как он «снимает», а потом нагло раздвинул плечом группу робких китайцев и с криками «Пресса!!! Польское телевидение!..» прошел сам в Эрмитаж и протащил нас с Шурой, отрекомендовав Шуру как своего ассистента.
        И все шло прекрасно. Шура обнаружил глубокие и серьезные познания, которыми щедро делился со мной и Сташеком, а у меня хватило сообразительности при переходах из зала в зал убирать свою голову из дырки кофра, чтобы меня не заметили старенькие и сонные служители в эрмитажной униформе.
        Все произошло в «Рыцарском зале». И, каюсь, по моей вине...
        Правда, надо сказать, что к этому времени счастливо найденная бутылка «Выборовой» сделала свое черное дело.
        Как помнится, она была распита перед выездом из дома, без малейшей закуски, как сказал Шура - «на посошок», и взбодрила союз польских и русских журналистов всего лишь до определенного момента.
        Уже на подходе к «Рыцарскому залу» запас бодрости иссяк, «Выборовая» всколыхнула в Шуре и Сташеке всю предыдущую трехсуточную поддачу, и, повествуя нам заплетающимся языком о достоинствах рыцарских лат четырнадцатого века Инсбрукского периода, Шура был вынужден придерживаться за фигуру этого самого рыцаря, кстати, очень небольшого роста...
        А так как он изрядно устал таскать меня, то поставил кофр на пол. Сташек в это время делал вид, что снимает, и, чтобы не упасть, старался на когонибудь облокотиться.
        - Пардон... - говорил Сташек. - Еще пардон!.. Куррррва мать!.. Екскюзе муа!.. Айм сори... Сори, блядь, говорю!..
        Но и это прошло бы, наверное, незамеченным в густой толпе, с гидами, щебечущими на разных языках. Если бы...
        Если бы я НЕ УВИДЕЛ МЫШЬ!!!
        Она вылезала из стального башмака этого рыцарянедомерка, и тут я не выдержал!..
        Сейчас понимаю - был молод, несдержан, глуп и крайне импульсивен. Сегодня мне эта мышь - тьфу! Я бы на нее и внимания не обратил. Подумаешь - дерьма палата, как говорил Шурик.
        А тогда... Ну что возьмешь с двухлетнего дурачка?
        Я пулей вылетел из своего кофра и, как идиот, бросился за этой мышью! Раздался многоголосый женский визг, началась дикая паника, суетня!.. Мышь - от меня, я - за мышью, дурак необученный...
        От неожиданности и с похмелюги Шура покачнулся, еще крепче ухватился за этого железного мудака четырнадцатого века, а тот не выдержал повисшего на нем Шуры Плоткина и рухнул, рассыпаясь на все свои инсбрукские составные части! Естественно, вместе с членом жюри конкурса детского творчества двухлетней давности Александром Плоткиным!!!
        Я жутко перепугался грохота и лязга железа и, не помня себя от ужаса, взлетел на свисающую с потолка длиннющую занавеску, впоследствии оказавшуюся уникальным рыцарским штандартомгобеленом, сотканным шестьсот лет тому назад.
        Древний гобелен затрещал, гнилье, на котором он был привязан к потолку, лопнуло, и я вместе с этой рухлядью, как потом нам объяснили, стоимостью в миллионы долларов, сверзился на пол...
        Что было!!! Зазвенели какието звонки!.. Замигали лампочки! Завыла сирена!!! Откудато набежал крепенький народ - все в штатском! Повязали Шуру и Сташека, а когда я увидел, что Шуре заламывают руки за спину, и бросился на его защиту, то и меня скрутили в одно мгновение. Очень были тренированные ребята!
        - Вот теперь - полный пиздец, - на весь «Рыцарский зал» очень отчётливо произнес представитель польской прессы Сташек. - На хер нам нужен был этот Эрмитаж?..
        
* * *
        
        Милиция мне сразу не понравилась. Еще с того момента, когда нас вывели из Эрмитажа и посадили в желтоголубой «уазик».
        Там внутри, прямо на ходу, три здоровенных милиционера сразу же отлупили и Шуру, и Сташека, да так здорово, что Шуру даже вырвало с кровью. За что его отлупили еще раз.
        В отделении милиции было грязно - на полу коридора окурки, следы плевков, мусор... И пахло, как в общественном туалете, куда мы однажды заходили с Шурой. Хлоркой и паршивыми Человеческими запахами немытых и потных тел. И повсюду пахло оружием.
        Под потолком коридора висели тусклые, грязные лампочки без абажуров. Все было выкрашено в омерзительный грязносерый цвет, а двери кабинетов - в коричневый.
        Через час за Сташеком приехали из польского консульства и увезли его вместе с продырявленным кофром и видеокамерой.
        Какойто тип в рукавицах, чтобы я его не оцарапал, подтащил меня к двери и вышвырнул на улицу - во двор какогото дома, предварительно сообщив мне начальную скорость сильным пинком сапога под хвост. Больно было и обидно - до чертиков!
        А Шуру Плоткина оставили.
        Я оказался в старопетербургском двореколодце, куда выходили «черные» лестницы отделения милиции и продуктового магазина. Пахло бензином, стухшим мясом и гнилыми овощами.
        Я решил дождаться Шуру во что бы то ни стало!
        Ждал я его довольно долго - до следующего утра.
        За это время познакомился с несколькими Крысами и двумя вполне приличными Котами, которые, как и Крысы, кормились в продуктовом магазине и поэтому были равнодушны друг к другу. Наоборот, между ними была заметна даже некая общность и, я бы не побоялся сказать, подобие дружелюбия...
        Уже под вечер один Кот кудато смотался и привел с собой парочку домашних Кошек. У одной даже бантик был на шее. Можете себе представить, что ночь мы все пятеро провели совсем недурно. К тому же второй Кот слямзил на складе магазина огромный кусок свежей трески. Как он его доволок - ума не приложу!..
        Короче, мы и перетрахались в доску, и треской этой обожрались, еще и Крысам оставили хороший шмат! И если бы так не болела задница от милицейского пинка и не мучила бы совесть, что, пока я здесь жру и справляю всякие удовольствия, тут же рядом, за толстой кирпичной стеной, в грязной милиции томится мой дорогой и любимый друг Шура Плоткин, - все было бы вообще в кайф!..
        Утром Шуру выпустили. Он вышел небритый, помятый, отлупленный и униженный. Увидел меня, вздохнул глубоко, посадил меня к себе на плечо, и мы поехали трамваем к себе домой.
        Так что в русской милиции я побывал.
        
* * *
        
        Участок же американской полиции в Квинсе произвел на меня совершенно иное впечатление. Это отнюдь не означает, что Тимур привел меня в некое подобие полицейского рая, где летают ангелы в форме и штатском с дубинками, наручниками и пистолетами, пахнущими одеколоном «Арамис».
        Нет, в полицейском участке Квинса работали нормальные Люди. И в форме, и в штатском, и пахли они нормальными Человеческими и оружейными запахами...
        Если вы заметили, я много и часто говорю о запахах. Кого это будет слегка раздражать, я прошу сразу же вспомнить, что в эту секунду вы общаетесь не с Человеком - вам подобным, а с КОТОМ, для которого запахи являются одним из важнейших признаков постижения мира и окружающей действительности.
        Итак, американский полицейский участок был совершенно не похож на ленинградское отделение милиции, куда четыре года тому назад нас с Шурой и Сташеком приволокли из Эрмитажа.
        Там был грязный заплеванный коридор и наглухо закрытые двери кабинетов, за которыми ни черта не было видно.
        Здесь все было открыто - практически никаких кабинетов. Лишь в углу большого зала с письменными столами друг против друга, за которыми работали сотрудники, большой стеклянной стенкой с поднятыми пластмассовыми жалюзи был отгорожен кабинет, наверное, начальника участка. Потому что у него в углу тоже стоял флаг Соединенных Штатов Америки. Как и у того начальника из Управления порта Элизабет в Нью Джерси.
        Думаю, что это было очень удобно: начальник мог видеть, что делают его подчиненные, а подчиненные постоянно могли наблюдать, чем занят их начальник. Конечно, пока тот не опустит жалюзи...
        На каждом столе был свой телефон, на многих столах - компьютеры. Сзади и сбоку письменных столов расставлены невысокие железные шкафы с глубокими ящиками. Там хранились разные дела, картотеки, фотографии...
        Как вы сами понимаете, всю эту информацию я получил от Тимура, который в этом участке был со всеми на дружеской ноге.
        А уже сам я заметил, что на всех письменных столах в общем зале, кроме служебных бумаг, телефонов и компьютеров, обязательно стояло еще чтото, совершенно не имеющее отношения к службе в полиции: чтото очень личное и собственное хозяина этого служебного стола. Это могла быть заводная игрушка, резиновый МиккиМаус, нестандартная настольная лампа, фотография в рамочке - чаще всего детская, маленький школьный глобусик, разрисованный фломастером, с изображенной веселой мультяшной рожицей...
        На стенах приколоты временные записи, бумажки с телефонами, памятки с кучей восклицательных знаков. Висели и объявления о розыске преступников с двумя фотографиями - в профиль и анфас. Или с рисунком. Тимур объяснил, что это называется «фоторобот».
        Напротив, на другой стене - большая карта района этого участка полиции.
        Дальний угол зала был отгорожен нормальной тюремной решеткой, за которой стояли, сидели и валялись временно задержанные в ожидании разборок.
        У некоторых столов сбоку сидели Люди, уже дождавшиеся своего часа выяснения отношений с законодательством США. Как мне объяснил Тимур, это были мелкие торговцы крэгом (наркотиками), проститутки - ценнейший источник информации, воришки невысокого ранга, взломщики автомобилей и прочая шушера.
        У одного стола сидела роскошная молодая дама невероятной красоты, вся в дорогих мехах. На ней были серебряные туфли с высоченными золотыми каблуками. Она курила длинную коричневую сигарету и очень ловко пускала в потолок синие колечки дыма.
        Я на нее так засмотрелся, что чуть не выпал из рюкзака! А когда я услышал, как с ней разговаривает пожилой толстяк в свитере, весь перепоясанный наплечной кобурой с огромным пистолетом, я вообще запаниковал. Уж слишком это было похоже на то, как когдато милиционер Митя, еще работая в ГАИ, разговаривал с Пилипенко - бывшим тогда еще рядовым жуликом по отлову Собак и Кошек.
        - Ты, мудила, мне глазки не строй, - говорил толстяк. - А то я упеку тебя на девяносто дней без всякого залога в такое место, что ты у меня там уже через две недели загнешься! Ясно?
        - Ясно, - спокойно отвечала эта красотка с золотыми каблуками. - Скажи мне, что я должна сделать, - и вся проблема.
        - А ДОЛЖНА ты мне вот по этим фотографиям опознать ХозеЛуиса Мартинеса, блядюга.
        - Если я это сделаю, я загнусь не через две недели, а гораздо раньше, - улыбнулась красотка и пустила новую серию колечек в потолок.
        - Ну, держись, говно собачье! - посоветовал ей толстяк и стал кудато названивать по телефону.
        - Ты чего уставился? - нехорошим голосом спросил меня Тимур. - Это же мужик в бабьих шмотках! Сам не видишь, что ли?
        Я, честно говоря, просто обалдел! Ну надо же... Никогда бы не подумал.
        И тут мы подошли к столу Рут Истлейк, за которым ее не было. Но то, что это был ее стол, я мог дать хвост на отруб!
        В столпотворении сотен самых разных запахов большого полицейского участка, зачастую резких, явственных, знакомых и неожиданных, сбивающих с толку и настораживающих, - нежный, «негромкий», тончайший, характерно женственный запах Рут Истлейк, в котором уже неразрывно присутствовали и запахи Тимура, я узнал сразу же!
        - Куда тебя несет? - спросил я Тимура. - Вот же мамино место, не видишь, что ли?..
        - Но ее же... Ой, а откуда ты знаешь, что это ее стол?!
        - Какнибудь объясню, - пообещал я. - Там записка. Не для нас?
        - Точно... - Тимур прочитал записку. - Она просит подождать. Скоро вернется.
        К нам подошел низенький квадратный человек. Изпод короткой кожаной куртки у него на живот свисали наручники. А еще от него разило пистолетом.
        - Привет, Тим! Мама просила тебя подождать.
        - Спасибо, Джек. Я уже прочел записку... Вылезай, Мартын. Познакомься.
        Я выпрыгнул из рюкзака прямо на стол Рут и уставился на этого Джека.
        - Мартын, это детектив Джек Пински, бывший партнер Фреда Истлейка. Наш друг. Джек, э то - Мартын. Настоящий русский Кот. Представляешь, Джек, он один, сам приплыл в НьюЙорк из России!
        - Привет, Мартин, - сказал Джек.не осилив букву «ы».
        Я вежливо вильнул хвостом, но промолчал.
        - Серьезный Котяра, - с уважением заметил Джек и оценивающе оглядел меня со всех сторон. - По версии профибокса - верный полутяж. Даже ближе к тяжу...
        Я сразу почувствовал симпатию к этому Джеку. Уж чегочего, а профессионального бокса, и именно американского, я в Германии по телику насмотрелся до одури! И что такое «тяж» или «полутяж», для меня не составляло загадки.
        - Только он не любит, когда его гладят, - неожиданно сказал Тимур Джеку.
        - Я его понимаю. Я тоже этого не люблю, - ответил Джек. - Вас покормить, ребята?
        - Спасибо, Джек. Мы подождем маму.
        - Олл райт! Тогда - привет! - И Джек пошел по своим делам.
        - Откуда ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят? - спросил я Тимура.
        - Я это в порту понял.
        Нет, я определенно везучий Котяра: пацан мне попался, сказал бы Водила, - просто зашибись! Классный пацан. Теперь бы еще разыскать Шуру...
        Но тут прибежала запыхавшаяся Рут, притиснула к себе Тимура, поцеловала меня в нос, бросила какието бумаги в стол и побежала за стеклянную загородку к своему начальнику.
        Там она ему чтото рассказала - весело, со смехом, а потом указала на нас. Начальник посмотрел в нашу сторону, помахал Тимуру, и Тимур сделал ему ручкой в ответ. После чего Рут выскочила в общий зал, перебросилась несколькими словами с Джеком Пински и побежала к нам.
        Честно говоря, направляясь в полицейский участок, я рассчитывал увидеть там Рут Истлейк в полной полицейской форме - вот как та ужасно толстожопая негритянка, которая только что остановила Рут и стала ее о чемто просить.
        Вот толстуха была в порядке! Форма, пистолет, дубинка, полицейский значок буквально лежал на ее фантастической груди, какието знаки на рукавах, небольшая рация типа «уокитоки», которыми пользовались наши «академикоабрамовцы...» во время стоянки в портах и при разгрузке контейнеров.
        А кроме всего, толстуха была обвешана еще кучей всяких полицейских предметов, которых я в жизни не видел!..
        В отношении же Рут Истлейк мои ожидания были обмануты самым симпатичным образом: она была в элегантной спортивной меховой «парке» с капюшоном, ярком джемперочке и джинсах. Через плечо болталась большая сумка на длинном ремешке.
        Однако когда она закидывала эту сумку на плечо, джемпер у нее слегка задрался, и я увидел, что на поясе джинсов у Рут был пристегнут большой металлический полицейский знак на кожаной подкладке.
        Но уже в следующее мгновение Рут одернула джемпер - и значка как не бывало!
        С трудом отвязавшись от толстухи в форме, Рут подхватила меня под мышку, скомандовала Тимуру: «Вперед!», и мы помчались на выход мимо всех столов, мимо тоже прозрачной загородки дежурного по участку со всякими пультами и мониторами, мимо бледного долговязого типа в наручниках, которого под руки вели два ну абсолютно хиповых паренька! У одного из них были даже разноцветные волосы...
        Помню, такие хипари в Мюнхене обычно кучковались на Мюнхенерфрайхайт, у Хауптбанхофа и на бульваре ГерцогВильгельмштрассе. Задвигались наркотой и пили дешевое вино с пивом.
        Оба американских хипаря почтительно поздоровались с Рут.
        - Это тоже полицейские?! - удивился я.
        - Одни из лучших, - ответила Рут. - Ребята, я отпросилась пораньше, и мне совсем не хотелось бы сейчас же мчаться домой и становиться к плите. Есть предложение. Тим! Катим в Манхэттен, показываем нашему дорогому гостю деловую и роскошную часть НьюЙорка и там лопаем в какойнибудь симпатичной и недорогой забегаловке... Я лично хотела бы японское «суши».
        - А с Кысей пустят? - резонно спросил Тимур.
        - Попробуем договориться.
        
* * *
        
        Договорились. Пустили с Кысей.
        Мало того, даже приволокли для меня специальный высокий детский стул, с откидывающимся небольшим столиком. И все это сооружение поставили вплотную к нашему столу.
        И подали потрясающую жратву! Причем для меня - бесплатно.
        Хозяин ресторанчика у Таймссквер, на углу Сорок шестой улицы и скрещения Бродвея с Седьмой авеню, пожилой японец вспомнил, как когдато Рут с Фредом несколько раз бывали у него, а потом, уже недавно, кажется, в прошлом году, миссис была здесь со своим мальчиком. И с тех пор мальчик оченьочень вырос и стал оченьочень похож на свою оченьочень красивую маму!..
        Мы все трое переглянулись, Рут поблагодарила хозяина за комплимент, после чего нам и стали метать на стол всякие японские вкусности.
        - Вот видишь? - сказал Тимур, словно продолжая давно начавшийся разговор. - Мне и в школе говорили, что я на тебя похож! А однажды в спортзале, когда мы только что вернулись с тобой из Флориды и я был такой загорелый, один говнюк даже сказал мне, что я... Ма, ты не огорчайся... Слышишь, мама? Он сказал мне, что я - «черномазый»...
        У меня даже в животе похолодело! Я перестал есть и боялся поднять глаза на Рут.
        - Ну а ты? - спокойно спросила Рут и улыбнулась странной улыбкой.
        - Отгадай!
        - Уже, - сказала Рут. - Это было в тот день, когда ты вернулся домой с рассеченной бровью и разбитым ртом. А потом не очень талантливо сочинил историю про падение с турника.
        - Откуда ты знаешь, мам?!
        - У меня такая профессия - быть твоей «мам». Ешь! В порту были?
        - Да.
        - Нашел то, что искал?
        - Не темни, мам. Я Мартыну уже все рассказал. Нет, не нашел. Но получил вот это... - И Тимур протянул Рут визитную карточку того портового начальника. - Обещал чтото придумать.
        Рут внимательно изучила визитку и уверенно сказала:
        - Видимо, сильный мужик. Обязательно созвонись с ним.
        Я свою изумительную японскую сырую рыбу прикончил в один присест. Рут и Тимур еще макали ее в какието соусы, чемто сдабривали, посыпали, и на это у них уходила масса лишнего времени. Мне же все эти приправы были «до лампочки» - рыба есть рыба, и жрать ее надо, с точки зрения нормального Кота, без всяких примесей и гарниров.
        Поэтому Рут и Тимур еще были заняты едой, а я уже умывался, прилизывался, приводил себя в порядок и думал: «Интересно, а про Шуру она чтонибудь узнала?..»
        - Да, КЫся... По Квинсу твой Шура Плоткин не числится, - тут же сказала Рут. - Мы запросили Бронкс и Бруклин. Бронкс обещал дать сведения завтра. А Бруклин - не раньше чем дня через четыре. У них там куча проблем с вашими новыми русскими евреями - одно убийство за другим, каждый вечер стрельба, все под контролем вашей мафии, и наши ребята вкалывают там день и ночь и то зашиваются. Просили чуточку подождать. Ладно?
        - Конечно, - сказал я, а сам подумал: «Надо чтото предпринимать самому. Это им кажется, что они за четыре дня покончат с русскими. Ято знаю, что наши - неистребимы!»
        Просто ни одна полиция в мире ни хрена еще сто лет не сможет поделать с нашими ребятами, пока у них перед глазами есть такой замечательный пример, как наши родные русские правители, которые ограбили свой народ и разворовали собственную страну.
        Это мне еще посредине Атлантического океана Мастер говорил. Это же в СанктПетербурге мне втолковывал Митя - младший лейтенант милиции Дмитрий Павлович Сорокин. А за месяц до моего знакомства с Митей, в Грюнвальде, самом дорогом районе баварского Мюнхена, теми же словами и совершенно то же самое объяснял мне мой старший друг Фридрих фон Тифенбах.
        Только Митя в каждую фразу вставлял минимум три слова «бля», а заканчивал эту фразу одним словом «ебть». Чего Фридрих фон Тифенбах, несмотря на свое блистательное образование, естественно, не делал по причине незнания нормального русского языка.
        Надо, надо будет самому пошуровать! Или ехать в Вашингтон к тому конгрессмену - приятелю Фридриха. До Вашингтона на автобусе всего пять часов неторопливой езды. Это мне еще Капитан АлексейИвановичКэпМастер рассказывал.
        А там уже все просто - где тут у вас конгресс? Ах, вот он! Тогда, пожалуйста, позовите мне конгрессмена... Ох, елки точеные! Как же его зовут?! Он еще учился вместе с герром Фридрихом фон Тифенбахом... Может, знаете? Как зовут?.. А черт его знает! Как же его звали, конгрессмена этого?.. Мамочки родные! Ведь Фридрих мне раз десять его имя повторял, а я... Склеротик чертов!!!
        Тимура бы к этой поездке подключить... Тем более у них какойто автобусник есть знакомый.
        - Тебе когда теперь в школу? - спросил я Тимура.
        - Уже завтра. А что?
        - Да так... - ответил я и подумал: «Ничего. Сам справлюсь».
        
* * *
        
        ... Потом Рут и Тимур показывали.мне вечерний Манхэттен.
        Я, как обычно, сидел на спинке переднего пассажирского сиденья, положив лапу на плечо Тимуру.
        В отличие от Мюнхена, да и от СанктПетербурга - все было кошмарно большим и ярким! И длинным! Улицы, дома, автомобили. Даже у Рут и Тимура автомобиль был длиной чуть ли не с прицеп Водилиной «вольвы». И назывался автомобиль семьи Истлейк - «плимут».
        Так вот, о Манхэттене... Дома там были невероятно длинными в высоту! Двигались мы там ужасающе медленно, но у нас, слава Богу, был полицейский пропуск, и мы могли останавливаться где угодно.
        В желании показать мне НьюЙорк как можно лучше Тимур и Рут постоянно сыпали всякими названиями: Пятая авеню, Рокфеллерцентр, музей Гугенхайма, Бродвей... Кстати, Бродвей - самая яркая и освещенная улица, которую я когдалибо видел в жизни. Германия удавилась бы от жадности, если бы ей предложили зажечь такое количество лампочек сразу!..
        Так вот, все эти названия - от Централпарка до Маленькой Италии и Китайского квартала, включая сюда и две чудовищные башни мирового Торгового центра, - абсолютно не задерживались у меня в голове и начисто пролетали мимо моего сознания. Все они постоянно вытеснялись из моей башки лишь одной и той же мыслью: «Вот гдето здесь, может быть, даже вон за тем поворотом, сейчас бредет Шура Плоткин... А может быть, он сидит сейчас вот в этом доме, у приятелей... Или одинодинешенек киряет сейчас вон в той невзрачной забегаловке...»
        Из болтовни Тимура и Рут я понял лишь одно - они показывали мне СВОЙ город. Мало того, они уже в который раз САМИ СЕБЕ показывали этот город! Потому что они оба преданно и недоверчиво, с горделивой нежностью и разумной настороженностью очень любили этот огромный город! И очень хотели, чтобы он понравился и мне, впервые попавшему в Америку...
        А я чувствовал себя не Котом, а Свиньей, потому что никак не мог толком врубиться в их рассказы, а постоянно думал только лишь о Шуре...
        Наверное, Рут просекла состояние моей души, так как сказала:
        - Все! Поехали домой. Переизбыток информации вреден. Завтра всем рано вставать. Кроме МарТЫна... Он может дрыхнуть сколько угодно. Да, КЫся?
        Она была несомненно талантливым Человеком - эта Рут Истлейк.
        Я потянулся к ней и благодарно потерся носом о ее правое ухо. Хотел мурлыкнуть, но ничего не вышло. Надо бы потренироваться, что ли...
        
* * *
        
        Дома, после ужина, перед тем как всем следовало уже разойтись по постелям, я попросил Рут оставить окно в кухне чуть приоткрытым - вдруг мне ночью понадобится выйти по малой нужде?..
        Это я так Рут сказал. Самто я точно знал, что выйти мне будет просто необходимо. Уж больно мне приглянулась та беленькая Кошечкагрязнулька с высоким сексуальным образованием!
        И потом я сгорал от любопытства узнать, кто такой... или что такое «Вагиф», о котором моя Первая Американочка бормотала даже во время ЭТОГО САМОГО...
        Ох, чувствую я, что подустал бороться за чистоту названий частей тела или совершаемых ими действий! Эта повсеместная идиотскиханжеская возня с «ненормативной лексикой» кого угодно в гроб загонит.
        Я уже и сам начинаю сдаваться - вместо того чтобы назвать подлинным словом один из прекраснейших природных процессов всего Живого, от соприкосновения пестиков и тычинок до воспроизводства Слонов, я вынужден писать большими буквами - ЭТОГО САМОГО, чтобы можно было догадаться, что я имею в виду.
        Помоему, это отвратительно! Скоро мои воспоминания можно будет рекомендовать для школьного чтения в самых младших классах.
        Нет, нет, я не ПРОТИВ детей. Я ЗА взрослых.
        Ночью я осторожненько выполз из комнаты Тимура и неслышно по стеночке, по стеночке пробрался в кухню. Вспрыгнул на подоконник, высунулся под приподнятую и закрепленную оконную раму в холодную черноту ньюйоркского Квинса и прислушался.
        Ночь была полна звуков, большая часть которых Человечеству не доступна. В такие моменты я лишний раз тайно убеждаюсь - насколько мы совершеннее! Это отнюдь не умаляет целый ряд достоинств Людей, несвойственных нам - Котам. Ну и в какойто степени - Кошкам...
        Конечно, конечно, не спорю, есть и среди нас, Котов, полные дебилы и тупицы, которым даже Природа была не в силах помочь. А что, среди Людей нету таких? Да полно! Особенно сейчас. Но в общей своей массе...
        Ладно. Не будем продолжать этот затянувшийся и по сути беспредметный спор. Пусть каждый останется при своем мнении. Но, как утверждал не самый последний Человек в мире - писатель и ученый Конрад Лоренц в своей книжке «Человек находит друга», - давайте и относиться друг к другу с уважением. Что я в большинстве случаев и делаю.
        И недостатки давайте друг другу прощать! Вы, господа, не умеете видеть в темноте? Ничего страшного. Зато я не умею читать. Хотя читать я могу научиться, а Вы...
        Хорошо, хорошо! Не будем. Подобных сравнительных примеров можно привести невероятное количество.
        Но главное - нужно уметь Любить. И не считать любовь Человека к тебе явлением обязательным и само собой разумеющимся.
        Живешь с любящим тебя Человеком - изволь и ты чувствовать за него ответственность! Вот что такое Любовь с большой буквы. А не всякие там облизывания и мурлыканья.
        Старею, что ли? Шесть лет... Это сколько же поЧеловечьи будет? Мы с Шурой както высчитывали - получилось года тридцать три - тридцать четыре. То есть мы с ним почти ровесники.
        Мои ленивые размышления были резко прерваны шипением сразу нескольких Кошачьих голосов и ответным достаточно дружелюбным лаем какогото не очень большого, явно бродячего С’обака.
        Я совсем вылез на внешний подоконник нашего дома, но оттуда тоже не было ни черта видно, и мне пришлось махнуть с подоконника на «наше» дерево. Там я покрутился и перепрыгнул на нижнюю толстую ветку. Сквозь ее короткие безлистные отростки я увидел внизу следующую картинку: у старого, брошенного автомобиля, под которым я справлял свою нужду прошлой ночью, а потом «пользовал» (вот что такое - внутренний редактор!) Кошечкугрязнульку, ради которой, собственно говоря, я и торчу сейчас на дереве, нервно крутился небольшой кудлатый Песик, забежавший сюда, видимо, совершенно случайно.
        Вокруг Песика по кругу, жутковатой поступью, с выгнутыми спинами и прижатыми к затылкам ушами медленно двигалась КотовоКошачья банда. Я не умею считать, но их было очень много!
        То, что банда была организована - было видно с первого взгляда. Я только не мог понять, кто из них - Главарь. Зато тут же узрел свою грязнобеленькую Кошечку, в ужасе прижавшуюся к заднему колесу автомобиля.
        - Ну, чего вы, ребята?! - дрожащим голосом лаял этот С’обак понашему, поЖивотному. - Чё я сделал то?.. Я просто так, поссать сюда забежал... Да если б я знал!.. Так разве я бы... Ну, чего вы, в натуре?..
        - «Ну, чего вы, в натуре?» - повторил чейто насмешливый Котовый голос с восточным акцентом, и круг щипящих Котов еще теснее приблизился к несчастному Песику.
        Вот тут я увидел, как из подвала неторопливо вышел гигантский Кот с мертвой Крысой в зубах. Он был больше меня раза в полтора!
        - Вагиф... - заплакал Песик. - Вагиф!.. Ну, пожалуйста!..
        Так вот что это за «Вагиф»!.. А я еще наивно пытался понять, кто Главарь этой банды... Ох и здоровый гад!.. Тото вчера эта беленькая тряслась и все время твердила: «А что скажет Вагиф?..» Теперьто я ее понимаю.
        Громила Вагиф сел в сторонке, положил перед собой дохлую Крысу и так ухмыльнулся Песику, что у меня мороз по коже пошел.
        - Вагиф!.. - уже просто зарыдал Песик. - Я больше никогда не буду сюда приходить!.. Я нечаянно.,.
        - Конечно, нечаянно, дорогой, - почти ласково ответил ему Вагиф. - Конечно, ты больше никогда не будешь сюда приходить!
        Это прозвучало как приговор. Я не успел и опомниться у себя на дереве, как вся банда с жуткими воплями бросилась на несчастного Пса. Не скрою, я даже зажмурился...
        ... Когда я открыл глаза, Коты уже расступались. Истерзанное, окровавленное тело Песика валялось посередине двора. Наверное, в какомто уголке Песьего существа теплились остатки жизни - его задние лапы еще конвульсивно дергались, и мелкомелко трясся измочаленный хвостик...
        - Вы чтонибудь до конца доделать можете?! - с характерным восточным акцентом спросил Вагиф у своей банды.
        Коты молчали, тупо глядя на умирающего Собака.
        - Учишь вас, учишь!.. - прошипел Вагиф и встал. Подошел к гибнущему Песику, наклонился над ним и мгновенно прокусил ему шею. Из прокуса брызнула вверх толстая струя крови, но Вагиф не дал ей разбрызгаться по пыльной, утоптанной земле двора. Наполняясь дикой яростью и захлебываясь от жадности, Вагиф стал пить эту кровь, пока задние собачьи лапы не замерли, а хвостик не перестал трястись.
        Я видел, что даже многие Коты и Кошки из банды Вагифа под тем или иным предлогом отворачивались, стараясь не смотреть на эту омерзительную сцену.
        Меня трясло как в лихорадке! Теперь я уже не зажмуривался, а наоборот, не мог оторвать глаз от окровавленной морды Вагифа. Я чувствовал, что меня покидают рассудок, знание Лоренца и Шслдрейса, опыт интеллигентного общения с Людьми и Животными, и во мне, внутри меня поднимается дикая, могучая и мутная волна Звериных инстинктов, напрочь стирая в моем мозгу все ограничения - все, чем я жил последние несколько лет...
        А Вагиф - сволочь, подонок, убийца - развалился посередине двора и, облизываясь, подозвал к себе двух молодых Котов из своей шайки.
        Те беспрекословно подошли. Вагиф перевернулся на спину, раздвинул свои задние лапы, и дальше стало происходить уже чтото совсем невероятное и невозможное!!!
        Один молодой Кот стал вылизывать Вагифу задницу под хвостом, а второй Кот, стараясь не мешать первому, лизал у Вагифа яйца.
        Меня чуть не вытошнило.
        Я многое видел в своей жизни и многое перепробовал сам. Но с таким гнусным зрелищем, с такой мерзостью я никогда не сталкивался. Добро бы эту огромную тварь, этого вонючего Вагифа ублажали бы пара нормальных Кошек - это я еще мог бы понять. Но то, что ЭТО делают молодые, здоровые Коты - я просто не мог поверить своим глазам!..
        Вагиф стонал от удовольствия, перекатывался с боку на бок, закатывал глаза, сладострастно таращился в черное американское небо и...
        ...в какуюто секунду вдруг неожиданно увидел на дереве меня!
        Он злобно хлестнул хвостом по земле, отбросил молодых Котов одним движением задней лапы и, глядя на меня снизу вверх, крикнул:
        - Эй, ты! На дереве!.. Марш сюда! А то у меня давно свежачка не было... Давай, давай, слезай. Хорошо вылижешь меня - оставлю жить, плохо - пеняй на себя!..
        Вот тут я вдруг понял, что этот огромный, наверное, невероятной силы самец при всех своих внушительных статях - примитивный и злобный ИМПОТЕНТ!
        Импотент, которому ничего не остается, как люто ненавидеть Кошек и унижать Котов, способных нормально трахаться...
        Мало того, даже гомосексуализм, который он так назойливо выставлял напоказ, был сотворен из злобы и зависти. Его гомосексуализм был насквозь лжив. Это была не врожденная аномалия, когда одна особа не в состоянии победить в себе влечение к субъекту своего же пола. Недуг - вечно охаиваемый, всегда преследовавшийся и только в последние годы завоевавший свое место в мире под половым Солнцем. Недаром же мэр НьюЙорка благосклонно участвовал в ИХ демонстрации!..
        В Германии, в Грюнвальде, я знал трех Фоксиковпедерастов. Милые, доброжелательные и очень сердечные ребята. Как только я однажды отказался участвовать в их сексиграх, сказав, что я совсемсовсем из другой команды, тактичные Фоксики тут же предложили мне бескорыстную дружбу, которую я с благодарностью принял.
        В конце концов, кого ты хочешь трахать - это твое личное дело. Хоть замочную скважину. Бог в помощь...
        Но лживый, искусственный гомосексуализм Вагифа был соткан из элементарного полового бессилия, мстительности и неукротимой, чисто восточной жажды власти.
        - А ты не боишься, что я увлекусь этим занятием и нечаянно оторву тебе твои дряблые, пустые яйца? - спросил я, осторожно слезая с дерева.
        Боже, что тут было!!! Коты и Кошки банды Вагифа шарахнулись в разные стороны от ужаса. Наверное, никто никогда не позволял себе так разговаривать с «самим Вагифом»!..
        Краем глаза я видел, как моя беленькая Кошечкагрязнулька в панике юркнула под автомобиль, уткнулась носом в землю и обхватила голову передними лапами, закрыв глаза и уши.
        Сам Вагиф тоже был потрясен! Он перевернулся на живот, огляделся в недоумении и встал на все четыре лапы.
        - Что ты сказал?.. - просипел он, не веря своим ушам.
        С последней, самой нижней ветки дерева я спрыгнул на землю.
        - Я сказал, что отгрызу сейчас твои вонючие, грязные яйца! - повторил я.
        Голос мой вибрировал от чудовищной злобы. Чувствовал я себя сейчас так, как тогда в Германии - на автобане Гамбург - Мюнхен, когда Алик начал стрелять в Водилу! Выбора не было. Или я, или он...
        Этот подонок был, и тяжелее меня, и клыки у него были побольше моих, да и физически он был мощнее меня. Бодибилдингом занимался, что ли, сволочь?!
        Банда очухалась и стала сжимать круг. Я понимал, что если сейчас я не совершу чтонибудь из ряда вон выходящее - буду разорван на куски.
        И тогда, не отдавая себе отчета в своих действиях, я просто сел на землю. Это было неожиданно не только для меня, но и для Вагифа, и для всех окружавших меня Котов и Кошек.
        Теперь, когда я находился в непосредственной близости от Вагифа, я смог разглядеть его подробнее. Он был огромен, грязен, перемазан кровью несчастного Песика и очень вонял!
        Вагиф еще больше выгнул спину, прижал уши к затылку и пошел мне навстречу, в остервенении хлеща себя хвостом по могучим клочкастым бокам.
        А круг становился все теснее и теснее - кольцо Котов, жаждущих моей крови, все плотнее сжималось вокруг меня. Даже если Вагифу не удастся покончить со мной одним разом, в следующее мгновение я буду растерзан дружным коллективом этих провонявших помойками, злобных, тупых, хвостатых тварей.
        «... Будто ктото мне в кабацкой драке саданул под сердце финский нож...» - вспомнил я вдруг нашу петербургскую кухню и пьяненького Шуру с гитарой...
        И в ту же секунду, когда уже совсем рядом, у самого своего носа я ощутил хриплое и нечистое дыхание этого негодля Вагифа, я.из положения сидя со всех своих четырех лап взвился над ним метра на два с лишним и сверху рухнул на спину этого могучего и грязного идиота!..
        Когтями всех четырех лап я пронзил мощное и жилистое тело своего смертельного Врага, а клыками...
        Хочу извиниться сразу за излишний натурализм этой сцены. Но я попросил бы не забывать, что всетаки я - КОТ, ЖИВОТНОЕ! И когда в сотые доли секунды решается извечный вопрос - БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ? - из меня начисто улетучиваются такие славные чувства, как Жалость и Сентиментализм. Как говорил в таких случаях Шура Плоткин: «Кончилось время благородных мушкетеров капитана де Тревиля!..»
        Я даже не осознал произошедшего. Просто услышал у себя на зубах противный и громкий хруст шейных позвонков Вагифа, ощутил вкус его крови, хлынувшей мне в рот, и под всеми четырьмя лапами с глубоко вонзенными в его тело когтями почувствовал предсмертную судорогу этого Гада!..
        Но я еще глубже запустил в него, уже мертвого, свои когти, а клыками вконец раздробил ему шею у самой головы.
        Не разжимая зубов, сдерживая рвущийся из меня Дикий Победный вой, я поднял глаза на окружавшую меня трусливую, хамскую свору и посмотрел на них так, что они попятились.
        Тогда я разомкнул пасть и, не слизывая кровь ни с морды, ни с усов, негромко сказал им всем понашему, поЖивотному:
        - Ну что, бляди? Кто следующий?!
        Я даже и не представлял себе, что могу так ОЗВЕРЕТЬ!
        
* * *
        
        И в России, и в Германии я очень любил смотреть телевизионные передачи о Животных. Особенно - в Германии! Немцы эти передачи делают просто великолепно. В отличие от всего остального кино, которое, по выражению Шуры Плоткина, да и того же Фридриха фон Тифенбаха, «в рот взять нельзя».
        Ято в этом кино, признаюсь, не очень тяну. Мне или интересно, или - не интересно. А вот эти два столь разных Человека, обладавших, с моей точки зрения, безупречным вкусом, утверждали, что художественный кинематограф немцам явно противопоказан! Ну, не дано людям, и все тут...
        В отличие от американцев, которым это ремесло вложил в руки сам Господь Бог.
        Вернемся к телевизионным фильмам о Животных. Вспоминаю, как меня всегда раздражал и приводил в бешенство один и тот же момент в охоте больших и ужасно жирных моих Собратьев и Со... («Сосестер» - можно сказать? Или так не говорят?..) из клана Тигров, Львов, Леопардов и других Котообразных, когда они подкрадывались к гигантскому стаду полосатых Зебр и, предположим, Львица набрасывалась на одну Зебру и тут же, на глазах у всего стада, убивала ее и утаскивала к чертям собачьим!
        Каждый раз, когда на экране появлялась подобная сцена, мне вдруг становилось наплевать на все мои Видовые и Родовые связи со Львицей, и я целиком становился на сторону Зебры!..
        Глядя на экран, мне всегда хотелось вопить дурным голосом: «Суки вы все трусливые!.. Чего вы смотрите, как эта падла терзает вашу подругу?! Чего вы боитесь, кретины огромные?! Да бросьтесь вы на эту паршивую Львицу хоть небольшой компашкой, она же обсерется от страха! Забейте ее своими сильными копытами! Не давайте ей нападать на вас!.. Почему вы отворачиваетесь?.. Вон даже травушку щиплете, вроде вас это не касается... Еще как касается! Вот ты, которая делает вид, что ничего не происходит, хотя в десяти метрах от тебя убивают тебе подобную, ты же, говно, будешь следующей!.. А вокруг все твои полосатые тупые бздилы будут щипать травку и отворачиваться!..»
        Я понимаю - кушать всем нужно, детенышей кормить... И каждый промышляет как может. Как говорится, Бог вам судья.
        Но когда я вижу стадо Зебр, вооруженное могучими копытами, или Антилоп с рогамикинжалами, или Буйволов, способных лбом свалить дерево, и вижу, как они трусливо бросают Своего на растерзание одной Львице, я отказываюсь их понимать!
        Я всю свою сознательную жизнь существовал по принципу «Своих не закладывают!». Мне посчастливилось общаться с Людьми и Животными, для которых этот девиз тоже не был пустым звуком: Шура Плоткин и мой друг бесхвостый КотБродяга, Водила и Таня Кох, полицейский овчар Рэкс и его подчиненный лейтенант Клаус (забыл фамилию...), профессор фон Дейн и Хельга Шрёдер, Фридрих фон Тифенбах и карликовый пинчер Дженни, милиционер Митя и Капитан АлексейИвановичКэпМастер... Да тот же Кот Рудольф и его супруга Маня! А мои новые друзья - Тим и Рут Истлейк?!
        Я все это к чему? А к тому, что я сильно ошибался, полагая, будто банда Вагифа хорошо организована. Была бы она организована - от меня остались бы только клочья. Ан нет! Никто и не рюхнулся, когда я прикончил их засранного Главаря!..
        Наоборот, они его тут же ЗАЛОЖИЛИ! Да еще как... Прямо по историческому примеру, о котором рассказывал мне Фридрих фон Тифенбах: «Король умер! Да здравствует Король!..»
        Тут же около меня оказалось несколько давно немытых, но вполне приличных Кошек с томными глазами. Их, правда, достаточно решительно и както похозяйски тут же оттерла моя Первая Американочка - беленькая Кошечкагрязнулька.
        Трусовато поджав хвосты, на полусогнутых лапах подходили по очереди разные Коты - представиться и снюхаться. Рыла у них были самые что ни на есть готовые к повиновению. Причем это были те же самые Коты, которые пятнадцать минут тому назад по приказу Вагифа скопом ни за что ни про что растерзали несчастного заблудившегося Песика. А еще минуту назад были готовы схарчить и меня!..
        Но тут, извините, Вагиф не успел скомандовать. Я ему слегка помешал...
        Конечно, это была свора беспредельщиков и банда преступников. Но организованы они были из рук вон плохо. Нельзя держать в повиновении такое количество Живых существ только на одном страхе и унижении. Наверное, у любого Главаря или Президента должен быть хотя бы небольшой элемент Любви к своему народцу. Тогда никто не будет обходить тебя - мертвого - стороной, будто и не лежишь ты сейчас в луже собственной крови. И, нечаянно наступив на эту кровь, никто не будет брезгливо отряхивать лапы и пытаться как можно скорее избавиться от «этой гадости», как пробормотал один из Котов, ублажавших Вагифа.
        Этот подоняра и у меня попытался понюхать под хвостом, но я только показал ему клыки, как он моментально на жопе отъехал к стенке старого гаража. Это произвело впечатление и на остальных.
        И снюхиваться я не хотел ни с кем из них. Меня все еще трясло от пережитого, кровь Вагифа засыхала у меня на морде, усах, под когтями, но облизываться было противно и невмоготу. Неожиданно моя Кошечкагрязнулька будто прочитала мои мысли. А может, так оно и было? Во всяком случае, она очень вовремя шепнула мне:
        - Тебе нужно водой умыться. Идем. Тут недалеко...
        - Спасибо, - тихо сказал я ей, а на всех остальных рявкнул: - Трупы убрать! Никуда не расходиться. А кто смоется...
        Я грозно оглядел эту бандитскую шоблу и на всякий случай добавил:
        - Вернусь, всех пересчитаю!
        Перебивая друг друга, Коты и Кошки хором закричали, что будут следить друг за другом и никто без спросу не уйдет. Тоже достаточно гнусно, но действенно. Однако и я - хорош! «Всех пересчитаю!..» Наврал для пущего страха. Считатьто я, сами понимаете... Надо, чтобы Тимур позанимался со мной хотя бы самой простой арифметикой. Еще бы научиться самому читать...
        Мы вышли со двора на Шестьдесят пятую. Из каждого дома на высоте моего носа торчал пожарный гидрант. Мы с Грязнулькой пробежали парочку домов и нашли подтекающий гидрант, из которого сочилась струйка воды.
        - Прокладку надо бы сменить... - сказал я, чем привел мою Грязнульку в полное восхищение.
        Что такое «прокладка» и почему ее надо «менять», я и понятия не имел. Но так всегда говорил Шура Плоткин, когда видел подтекающий водопроводный кран.
        Наверное, если бы он хоть раз в жизни «сменил» эту «прокладку», я бы знал, что это такое. Но Шура только об этом говорил. Сколько я себя помню, кран у нас подтекал всегда...
        Я с наслаждением подставил морду и передние лапы под струйку воды и вымылся начисто. После чего отряхнулся и заставил вымыться и Грязнульку.
        Мылась она крайне неумело. Мне даже пришлось ей помогать и показывать, как это делается по настоящему. Зато, когда процесс обучения и омовения был закончен, передо мной предстала такая Беленькая, такая Хорошенькая, такая Пушистая Кошечка, что я не удержался и тут же, не отходя от гидранта, как говорил Шура Плоткин, «слился с ней в едином экстазе»!
        Вернувшись во двор, мы не увидели ни бедного Песика, ни эту омерзительную груду костей, мяса и шерсти под бывшим названием «Вагиф».
        Вся КотовоКошачья стая сгрудилась между гаражом и старым автомобилем, и лишь два молодых Кота, которые еще совсем недавно ублажали своего Главаря, теперь бешено скребли задними лапами по земле и торопливо забрасывали кровавые следы, оставшиеся после совершенных событий.
        Увидев меня, они сразу приняли невероятно озабоченный вид, стремясь показать, как они старательны и горды тем, что именно им поручено такое важное и необходимое дело!
        Увидев мою подружку чистенькой, беленькой и пушистой, Кошки презрительно переглянулись и завистливо уставились на нее. Старые Коты опустили глаза, а молодые трусливо отвернулись. А моя... Ну, смех прямо!.. Как внезапно возникшая уверенность в себе преображает даже Кошкудворнягу! Моя гордо повела головкой и спокойно окинула всю эту вонючую компаху взглядом Первой Дамы Королевства.
        Мы с ней сели напротив этой немытой шоблы, и я толкнул речь.
        Я сказал этим американским курвам, что убивать можно только в случае самозащиты. Или когда твои Котята погибают с голоду. Но чтото я не вижу, сказал я им, чтобы ктонибудь здесь так уж выглядел голодным. Грязные все, вонючие, нечесаные, неприбранные - да, а рожи у всех очень даже откормленные!..
        Поэтому теперь будет так: УБИЛ - СДОХНИ сам. А я тебе в этом помогу всеми своими силами. За это - ручаюсь!
        Вокруг кучи магазинов, кафе, ресторанчиков, шашлычных, сказал я. Привести себя в порядок, умыться, покрутить мозгами и жить можно, как у Христа за пазухой!
        Это выражение я слышал от Водилы, и оно мне очень понравилось.
        - А Собаки? - спросил меня пожилой Кот. - Тут их столько... Стаями нападают. Даже на Людей!..
        - Знаю, сам сталкивался, - сказал я. - В этом случае - не жалеть ни себя, ни их!.. Но делать это надо организованно! Продуманно. Заранее обеспечивая себе пути отхода - гаражи, деревья, подвалы...
        - А там - Крысы... В сто раз больше, чем нас! - крикнул ктото.
        - Уже двух наших разорвали!.. - прогундосила старуха Кошка и сделала вид, что смахнула слезу. - Накинутся целой стаей на одного и...
        - Как вы на ту Собачку, да? - спросил я.
        Все тут же заткнулись, поджали хвосты, стали какието щепочки, камушки разглядывать у себя под ногами.
        - А с Крысами можно договориться, - сказал я, хотя никогда в своей жизни не разговаривал с Крысами.
        - Разумно, - раздался за моей спиной совсем не Кошачий голос.
        Я резко повернулся. Из полукруглого решетчатого подвального окошка в том месте, где в переплетении оконной рамы было выбито стекло, на меня смотрела большая Крыса с седой мордой. Причем Крыса была явно мужского пола. Значит, КРЫС, что ли?..
        Четверо «наших» инстинктивно рванулись было к этому Крысу, но я только хлестанул себя хвостом, прижал уши и приподнял верхнюю губу, предъявляя свои клыки на всеобщее обозрение, как все четверо будто наткнулись на невидимую стену и прилипли жопами к земле.
        - Я же сказал - ДОГОВОРИТЬСЯ, - негромко, но внятно прошипел я Котам. - ДОГОВОРИТЬСЯ! А не лезть в драку вчетвером на одного, а потом жаловаться, что их слишком много... Хватит! Хватит крови, это вы можете наконец понять?!
        - Очень разумно, - повторил у меня за спиной седой Крыс.
        Наверное, поэтому я несколько скомкал конец своей речи, потребовав от всех Котов и Кошек - без малейшего исключения и скидок на возраст, как в одну, так и в другую сторону, - завтра ночью явиться на сходняк к старому гаражу, чисто вымытыми, прилизанными и желательно с уже выкусанными блохами. И без какой бы то ни было агрессии!
        - Все! - сказал я. - Переходим на мирные рельсы... Будя, едрена вошь! Навоевались!..
        Это я в какомто кино по телику слышал.
        Мало того, я потребовал от них, чтобы каждый к завтрашнему вечеру приволок хотя бы одну толковую идейку по переустройству и, как говорят сегодня, «реформам» нашего будущего сообщества. Ибо мне думать за всех некогда, у меня своих дел по горло, сказал я, и скорее всего через несколько дней мне придется на недельку смотаться в Вашингтон, повидаться с одним конгрессменом, так что просил бы прикинуть, кто бы мог подменить меня, пока я буду находиться в правительственной командировке...
        Я не собирался вешать им лапшу на уши. Мне просто показалось, что для пользы дела так будет звучать весомее.
        Всетаки Кот, воспитанный Советской властью или, вернее, российским менталитетом (потрясающее слово!), где бы то ни было - в России ли, в Германии, в Америке, - все равно останется самим собой! Вот обязательно ему нужно подчеркнуть свою близость к начальственным кругам, без нажима упомянуть дватри популярных имени, неназойливо напомнить о своем былом величии...
        Последнее в полной мере относится к Котамэмигрантам.
        Помню, Шура всегда очень смеялся над этим. И я с ним...
        А когда сам Шура вдруг получил какуюто вшивую комсомольскую премию за крохотный сборничек рассказов - ни денег, ни хрена, кроме медальки «под золото» на красной ленточке, - так он же больше недели пил с кем ли попадя, так ему это понравилось.
        Вот тут я малость напутал: от лауреатского восторга Шура выпивал всего лишь пять дней. А уже от стыда, что «поймался на эту муху», - еще дня три пил без просыпу. И потом две недели каялся, что повел себя как последний жлоб и что он не достоин высокого звания русского интеллигента, и бормотал строчку чьихто стихов: «Быть знаменитым некрасиво...»
        Чего бормотал, понятия не имею. Если честно, так знаменитым он никогда и не был. Его все любили за совершенно другое...
        ... По всей вероятности, с этими засранцамибандитами никто никогда не разговаривал нормальным языком. Они чуть не чокнулись от картинки, которую я им нарисовал! То, что у половины этой хивры поехала крыша - тут и к гадалке не ходи...
        А моя Первая Американочкаприхехешка сидела рядом со мной да еще мордочкой ко всем остальным, словно в президиуме, и разглядывала свою же братву так, будто она видит их впервые!..
        Ято понимал, что еще до вчерашнего дня на ней, на молоденькой Грязнульке, теряли свою невинность и обучались сексуальнополовым азам десятки юных Котов, только вступающих в свой трахательновозрастной период. Никаких особых иллюзий у меня по поводу этой помытой поблядушки не было...
        И все равно было очень приятно наблюдать, как от соседства и близости со мной эта Киска (я тоже хорош - не удосужился узнать, как ее зовут!..) так задрала свой розовый носик, что даже бывалые и наглые Кошкипрофессионалки, которые всего час назад и не смотрели в ее сторону, стали мести перед ней хвостами и подлизываться!
        Сзади меня раздался негромкий голос старого седого Крыса:
        - Прошу прощения, мистер... На два слова!
        - Минутку, - сказал я ему, а КотовоКошачьей компахе рявкнул в, манере старшины, которого Шура всегда изображал при воспоминаниях о своей армейской службе: - Разойдииись!!!
        А беленькой, пушистенькой тихо сказал:
        - Ты меня прости, малыш, но я не могу пригласить тебя к себе. Я пока сам в гостях. До завтра, о’кей?..
        - Ноу проблем, май дарлинг. Байбай! - легко ответила она и покосилась на одного молодого черного Кота, который исподтишка бросал на нее выразительные взгляды.
        На мгновение я почувствовал непонятно откуда взявшийся укол ревности... Да нет! Не ревности, а уязвленного самолюбия. Я понимал, что проигрываю этому молодому дурачку всего лишь в возрасте - ему было от силы три года. Но в остальномто я его наверняка превосходил!.. А вот оказывается, что все это не так уж важно. Оказывается, важнее быть молодым...
        Но я ничего не сказал этой беленькой посикухе. Даже взглядом себя не выдал и пошел к старому седому Крысу.
        Из короткого разговора со старым Крысом выяснилось, что со мной очень хотела бы поговорить Мадам - коронованная и полновластная хозяйка огромного Крысиного клана, занимающего достаточно серьезную территорию даже по ньюйоркским масштабам. Ее владения с одной стороны простирались до самого Квинс бульвара, а с другой, противоположной, - аж до Шестьдесят четвертой «дороги». Это у них тоже - улица. Включая, естественно, и нашу Шестьдесят пятую. С боков же границы территории Мадам проходили по Девяносто девятой и Сто второй стритам. Что тоже - улицы. Только какието из них идут с севера на юг, а другие - не то авеню, не то стриты (пока не разобрался...) - с востока на запад...
        Про стороны света я теперь знаю почти все! На судне я так наблатыкался следить за компасом, что даже самостоятельно отмечал отклонения от курса на три - пять градусов.
        Я вежливо ответил старому Крысу, что еще плоховато знаю этот район и не очень ясно представляю себе величину всех владений Мадам. Однако охотно верю в их грандиозность.
        Старый Крыс заверил меня, что Мадам уже почти все знает о моем коротеньком пребывании на территории ее владений - у них превосходно поставлена разведка. Знает о бое и победе над Вагифом, слышала о моей миротворческой речи и готовности к переговорам и теперь хочет познакомиться со мной лично. И если я не возражаю, то эти переговоры сразу же и провести. Безопасность гарантируется.
        - Я чрезвычайно ценю приглашение Мадам, - ответил я. - Буду искренне рад быть представленным ей, и если мое скромное участие в будущем взаимоприемлемом Единении столь противоположных представителей Животного мира послужит на пользу этого Союза, я буду считать, что мой жизненный и нравственный долг выполнен.
        Старик Крыс чуть не выпал в осадок!
        Не скрою, я и сам едва не рухнул под тяжестью этой фразочки.
        
* * *
        
        Уже потом, лежа в своей уютной коробке с одеяльцем, слушая мерное дыхание спящего Тимура, сам я, несмотря на дикую усталость и очень поздний час, никак не мог заснуть - все вспоминал о переговорах с Мадам...
        Владения ее были поистине огромны! Старый Крыс вел меня по такому количеству подвальных переходов, по таким узким для меня лазам, где я изза своих габаритов протискивался с величайшим трудом, мы шли так долго, мы одолели такое количество старых водопроводных труб без воды, что мне показалось - не пройдет еще и трех минут нашего путешествия к резиденции Мадам, как мы вынырнем гдето уже в середине пустыря перед моим бывшим домом в СанктПетербурге! Или, на худой конец, окажемся рядом с Хинезишетурм Английского парка в Мюнхене.
        Справедливости ради должен отметить, что весь путь был удивительно чист - ни грязи, ни мусора, ни дерьма. Все было буквально вылизано. И мне это очень понравилось.
        Впереди нас бежала Группа Охраны - четыре здоровенных, молодых Крыса с такими устрашающими резцами, что при одном взгляде на них мне становилось не по себе. Точно такая же Группа замыкала наш кортеж. Тоже словечко - будь здоров, да? Это я у Фридриха слышал и все время ждал случая ввернуть его в свою фразу...
        На непросматриваемых поворотах или неожиданных спусках и подъемах дежурили Патрульные Крысы.
        В помещениях, находящихся влево и вправо от основного пути, судя только по запахам и звукам оттуда, обитало такое количество Крысов, Крыс и Крысят, что я только диву давался, как скромно они себя вели - разорвали всего двух Котов! Да выйди они хоть половинным составом на поверхность Квинса, они уничтожили бы давнымдавно всех Котов и Кошек в округе, а с тем омерзительным Вагифом сообща справились бы гораздо раньше меня.
        Меня потрясла четкая продуманность всего того, что я увидел своими глазами - от чистоплотности до строжайшей дисциплины. Я не преминул выразить свое восхищение старому Крысу, уже с трудом бегущему впереди меня.
        Он был польщен и сказал мне, что у Крыс это врожденное. Однако время от времени приходится вводить ряд коррективов в сложившиеся традиции.
        - С чем это связано? - вежливо поинтересовался я.
        - Тут масса привходящих факторов... - сказал старый Крыс. - И бурное развитие американской химической промышленности, производящей каждый год все новые и более сильные средства против нас... И стремление Людей переселиться за пределы НьюЙорка. Тут мы теряем экономическую стабильность... И загрязнение сточных вод, и попытки Людей, производящих продукты питания для самих себя, максимально насытить эти продукты различными суррогатами. Изза этого мы вынуждены как можно больше держать наших Крысят на материнском молоке. А это значит, что МатериКрысы значительную часть суток прикованы к дому. Самцы выбиваются из сил - им приходится воевать, строить, добывать пищу пристойного качества и, прошу прощения, охранять свои семьи, извините, от вас... Я уже не говорю о всяких там пошлых «крысоловках», о бетоне с толченым стеклом и прочих проявлениях Человеческого идиотизма!
        - Боже! - искренне воскликнул я, с трудом влезая в очередную бывшую водопроводную трубу. - Но об этом ктото должен постоянно думать?! Ктото должен всем этим руководить! Насколько я понял, это требует совершенно феноменальной организации...
        - Конечно. - Старый Крыс с удовольствием замедлил свой бег в ожидании, когда я протиснусь сквозь трубу. - Все возглавляет Мадам. Ну и, некоторым образом, Совет.
        Мы наконец вылезли из трубы и побежали широким подвальным переходом. Из боковых ответвлений за нами следили сотни и сотни Крысиных глаз...
        От усталости я растерял интеллектуальную манеру речи, зато вдруг приобрел непривычный для себя какойто простоватодворницкий тон.
        - А вы, извиняюсь, кем будете? - спросил я седого Крыса.
        - Я - Главный Советник Мадам, - скромно ответил мне Крыс - Когдато в молодости мы были с ней достаточно близки... Потом ее постигло несчастье - она, легкомысленное и прелестное создание, эталон Крысиного изящества и очарования, случайно попала в лапы этого гангстера Вагифа. Они с хозяином толькотолько переехали в Америку из какогото «третьего мира». Я, тогда еще молодой, полный сил Крыс, бросился на помощь, прокусил Вагифу низ живота, и он выпустил Мадам. Подоспели наши друзья - Вагиф бежал... Но чтото он успел повредить у Мадам, у нее отнялись задние лапы. С тех пор она не ходит. Я же не счел возможным бросить ее. Я остался при ней. Сначала - просто другом, потом - Советником. Теперь я - Главный Советник. Прошла молодость, прошла влюбленность, но мое восхищение Мадам во мне не иссякло, и когда вы с ней познакомитесь, то поймете меня лучше, чем ктолибо...
        - Охотно вам верю, - любезно откликнулся я.
        - Надо сказать, что Мадам провела свои детство и юность под домом одеого ученогокрысоведа и обладает еще целым рядом энциклопедических знаний...
        - Оо!.. - сказал я, постаравшись придать своему беспороднохриплому голосу интонацию максимального уважения к обширным знаниям Мадам.
        Вот с этим моим «Оо!..» мы и вошли в ЕЕ хоромы.
        Никогда в жизни я не видел такой огромной, такой чудовищно разжиревшей, жутко старой Крысы с полуметровым облезлочешуйчатым хвостом, с отвисшим седым брюхом, парализованными задними лапами и с глазами - живыми, умными, ироничными и, ейбогу, веселыми!..
        Ни унылой старости, ни ущербности я не заметил в глазах этой Мадамкалеки, Мадамразвалины. Гигантская жирная старуха Крыса была полна жизни и, судя по некоторым признакам, не лишёна тяги к «светским» удовольствиям.
        Уж слишком крутились вокруг нее два молодца Крыса, слишком был явственен запашок валерьянки, от которого многие Коты просто сходят с ума!
        - Мадам! - торжественно начал Главный Советник, старый седой Крыс. - Позвольте представить вам...
        Бедняга не успел договорить...
        - В жопу! - спокойно сказала Мадам. - В жопу все твои дипломатические штуки. Никаких официозов! Достаточно одного взгляда, и понимаешь, что имеешь дело с настоящим жестким и сильным, но, к сожалению, слишком ДОМАШНИМ Животным...
        И, клянусь, старуха оглядела меня откровенно блядским глазом!
        - Мадам, - тут же нашелся я, - Коты и Кошки - единственные в мире домашние Животные, так и оставшиеся НЕПРИРУЧЕННЫМИ. В некоторой степени это нас с вами роднит.
        - С ума можно сойти! - Мадам в восторге всплеснула достаточно изящными передними лапами. - Он еще и умный?! Откуда ты такой взялся?
        - Из СанктПетербурга, Мадам.
        - А что это?
        Вот оно! Вот она - наша российская чванливость, наше гипертрофированное самомнение, когда мы убеждены в том, что все на свете только о нас говорят и думают... Да добрая половина мира о нас и слыхом не слыхивала! Ах, как был прав Шура Плоткин, когда говорил об этом...
        - Видите ли, Мадам, - поразмыслив, ответил я. - СанктПетербург - это место, где я родился. То есть моя родина. Один из городов России...
        - А, так ты русский? Знаю. Здесь в этом квартале их полно! А что тогда такое - Россия?
        - Что же такое Россия - вряд ли я смогу вам объяснить. Думаю, что сегодня этого не знает никто. Даже в самой России.
        - Нет! - воскликнула старуха. - В лице этого Кота мы сталкиваемся с какойто новой формацией Вида! Сплав Мужества и Интеллекта - это ЧТОТО ОСОБЕННОЕ! - вдруг воскликнула старуха, и я заподозрил, что ее предки были выходцами с юга России.
        С теми же хохмочками в Мюнхене разговаривали киевские и одесские Котыэмигранты.
        Мадам лихо оглядела меня от усов до хвоста, прямо скажем, нескромным взглядом и плотоядно ухмыльнулась:
        - Если бы мы встретились с тобой в моей молодости, мы смогли бы перевернуть общепринятое представление о врожденном антагонизме Котов и Крыс. Тебе не кажется?
        - Я в этом просто уверен! - нагло соврал я для дела.
        А сам подумал: «Было у меня Кошек - немерено, Собачка была, Лисица, даже Крольчиха - тьфу, тошно вспомнить... Но - Крысу?.. Да у меня на нее ни в жисть не встанет! Даже на необитаемом острове...»
        - Нет, от него можно просто сдохнуть! - восхитилась Мадам, лишний раз утвердив меня в своем подлинно историческом происхождении. - Выпьем?
        Два молодых Крыса тут же выкатили пузырек валерьянки.
        - Благодарю вас, Мадам. Я вообщето не пью.
        Ну, неохота мне было возвратиться в комнату спящего ребенка с запахом поддачи... Хотя, не скрою, после всего случившегося - треснул бы с удовольствием!
        - А я выпью. Раньше могла чистяру, а сейчас - возраст, болячки разные... Разбавляю.
        Ее шустрилы накапали в плошечку с водой немного валерьянки. Старуха выпила, крякнула, вытерла передними лапками морду, усы и сказала мне:
        - Все знаю. И про Вагифа - чтоб ему было пусто на том свете. И про твою тронную речь... Особенно это: «Хватит крови!..» Кстати, рыбки хочешь?
        - С удовольствием.
        Шустрилы приволокли откудато кусок неизвестной свежайшей рыбы и осторожно, не приближаясь ко мне, положили ее неподалеку от Мадам. Я протянул лапу за рыбой и краем глаза увидел, как напряглась Охрана, как обнажились их резцы, как туго вытянулись хвосты.
        - Ешь! - приказала мне Мадам.
        Я аккуратненько подтянул рыбку к себе и с удовольствием стал ее жрать. Охрана расслабилась, хвосты повисли, резцы исчезли.
        - У тебя есть имя? - спросила Мадам.
        - Даже два - Мартын и Кыся.
        - Ты знаешь, у нас в Америке не любят длинных имен. И для удобства мы их сокращаем. Так делают и все прибывающие к нам. Например, все ваши русские Гринштейны сразу же становятся Гринами. Или - Файнберг... Он немедленно превращается или в Файна, или в Берга. Это - кто как хочет. А один еврей из ваших, Иван Досадный, стал теперь Ив ДеСад и утверждает, что он прямой потомок французского писателя Маркиза де Сада. Мне же нравятся оба твои имени. Я буду называть тебя «Маркыся». Идет?
        - Как скажете, Мадам.
        - Зови меня просто - Муся. Мое полное имя звучит полатыни - «Мус Децуманус». Но вот этот мудрый старик, - Мадам указала на тихо дремлющего усталого седого Крыса, своего Главного Советника, - когдато, много времени тому назад назвал меня Мусей. И ты знаешь, мне это понравилось...
        Старуха еще врезала валерьянки с водой и рассказала мне массу интересных вещей, о которых я даже не подозревал.
        Оказывается, большие серые Крысы, так называемые Пасюки (омерзительное название, правда?..), известны Людям еще с тринадцатого века! В отличие от меня старуха блестяще оперировала цифрами... Уже в начале пятнадцатого столетия епископ Аутинский отлучил Крыс от церкви, на что, естественно, Крысы положили с прибором!.. И стали шататься за Человеком по всему свету.
        Корабли развезли Крыс по прибрежным странам, а уже оттуда Крысы своим ходом чесали дальше - в глубь материка. Один ученый того времени - Паллас - целую книгу написал про то, как осенью тысяча семьсот двадцать седьмого года после землетрясения Крысы жуткими массами двинулись из прикаспийских стран в Европу. Фантастическими скопищами они переплывали Волгу у Астрахани...
        - Но это же и есть Россия!.. - тут же почемуто сказал я.
        Откуда мне это было известно, убей Бог, не помню!..
        - Да что ты?! - удивилась Мадам. - Я и понятия не имела. А дальше...
        А дальше Крысы поперли за Запад как сумасшедшие! Прошлепали на кораблях из ОстИндии в Англию, затем в Восточную Пруссию, потом в Париж пешком, а спустя пару лет приплыли в Америку.
        Об одной страничке своей родословной Мадам или не знала, или сознательно умолчала. Ручаюсь, что во время Великого Исхода Крыс на Запад ее предки явно останавливались в Одессе. И ктото там у них по женской линии таки трахнулся с местным Одесским Крысом!.. А Пруссия, Париж, Америка были уже потом.
        Это я сужу по тому, КАК она это все рассказывала -в какой манере, с какими интонациями...
        Я, в свою очередь, чтобы не показаться полным мудаком, поведал Мадам средневековую историю взлетов и падений Котов и Кошек, запросто жонглировал эпохами и именами - короче, пересказал ей все, что еще совсем недавно узнал от Мастера в открытом Атлантическом океане. Чем привел старуху в искреннее восхищение!..
        Охрана и прислужники тоже слушали меня развесив уши. Но восхищались не всем, что нравилось их Мадам, а лишь периодами истории, когда Котов и Кошек варили в кипящем масле, жарили на железных прутьях и сбрасывали с крепостных стен и башен.
        И это я просек во время переговоров о мире!.. Ну что ж, запомним - мало ли, как еще жизнь повернется.
        После чего мы с Мадам обговорили ряд пунктов о ненападении и взаимовыручке, наметили несколько совместных мероприятий и стали прощаться, очень довольные друг другом.
        - О’кей, Муся! - сказал я Мадам. - Как говорят в Германии: «Абгемахт!» В смысле - договорились!
        Глянул на недобрые рожи Охраны, на подозрительные рыла Прислужников и прочих Холуев, посмотрел в мудрые, хитрющие глаза Мадам и снова на всякий случай добавил:
        - Но если твои раздолбай только попробуют...
        - Все, все! - прервала она меня. - Как ты сказал? «Абгемахт»? Так вот - абгемахт. Договорились. И кончай залупаться!
        
* * *
        
        Проснулся в двенадцать.
        То, что двенадцать - сомнений не было. День в окнах, а на больших Тимуровых часах с Дональдом Даком на циферблате обе стрелки пиками строго смотрят вверх. А это - двенадцать. Я знаю.
        Пить хочется, жрать хочется, гадить хочется - спасу нет!
        В доме никого. Рут на работе, Тимур в школе.
        Ноги мягкие подламываются, хвост волочится по полу, самого качает - еще поспать, что ли?.. Так ведь недолго во сне и описаться! Этого еще не хватало. Не Котенок всетаки...
        Тащусь в кухню. С диким трудом вспрыгиваю на подоконник, оттуда жутко неловко и некрасиво перепрыгиваю на дерево - плюхаюсь на ветку, как мешок с говном (в любом смысле этого слова), спускаюсь на землю и лезу под старый автомобиль.
        Сижу, пытаюсь делать свои дела...
        Заглядывает какойто пожилой Кот.
        - Хай! - говорит. - Я, извиняюсь, вчера так и не понял...
        - Иди отсюда, дубина стоеросовая, - говорю. - Не видишь, я занят!
        Ушел, слава Богу, кретин несчастный. Выбрал время...
        Ох, батюшки... Что же я вчера такого сожрал, отчего меня так крепит?! Жидкости, жидкости нужно больше употреблять - супчики разные, сливочки жирненькие, сметаночку... Тогда и запоров не будет. И двигаться нужно больше - прыгать, бегать, трахаться! Чтобы организм работал на полную! И спать ложиться вовремя, а не под утро.
        Вот отыщу Шурика Плоткина, обустроимся мы в НьюЙорке, и начну я вести новый, здоровый образ жизни...
        Фффуу!.. Слава те, Господи! Сработало.
        Понимаю - натурализм, тосе, пятоедесятое... Но ведь - Жизнь. Куда от нее денешься?
        Минут десять, наверное, зарывал. Вылез изпод автомобиля - этот Кот опять ко мне:
        - У меня всего один вопросик...
        - Вот вечером его и задашь, - говорю. - Сейчас мне некогда.
        На дерево, с дерева на подоконник, а уже оттуда в кухню.
        И сразу вижу - низенькая подставочка, на ней две белые мисочки. В одной какаято замечательная жратва неведомая, во второй - нескисающее молоко. Вот как они его делают?
        А вокруг все пахнет Тимуром и Рут... Какая Женщина! И пацан, конечно, классный.
        Я давай скорей умываться, приводить себя в порядок. Тут я ни времени, ни сил не жалею. Это у меня в крови.
        А жрать хочу, как говорил Шура, - будто семеро волков!
        Пожрал я, снова умылся, почистил лапы между когтями и пошел осматривать квартиру. Я ведь нигде, кроме кухнистоловой и комнаты Тимура, и не был.
        Большая квартира. Больше нашей ленинградской раза в три. В НьюЙорке вообще все очень большое.
        Комната Рут тоже была большая - с огромной кроватью, больше, чем у Фридриха фон Тифенбаха. Наверное, после Фреда осталась. Шкафы по стенам, фигурки всякие смешные, фотографии на тумбочках и туалетном столике - здоровый простоватый парень с симпатичной физиономией в полицейской форме - скорее всего Фред Истлейк. И с Рут... И свадебные фото - Рут в белом платье, а Фред в сером фраке. И цветы, цветы, цветы... И похороны Фреда. Очень много цветов. Рут в черном, с черной шляпки на лицо свисает такая черная сеточка.
        А вот Рут в полицейской форме с Тимуром у полицейской машины. Такие машины обычно по телику показывают. Они приезжают с воем и мигалками к концу фильма, когда уже обычно все сделано и закончено.
        Из комнаты Рут есть выход прямо в ванную. Очень удобно. И там же все остальное...
        Гостиная просто необъятная! Как вся наша квартира на Гражданке. Была, была... Сам понимаю, а все никак не могу свыкнуться с мыслью., что всего лишь «была», а теперь - нету...
        Хотя, помню, кто бы ни приходил, все говорили:
        «Какая у вас с Мартыном миленькая квартирка! Только зачем так много книжек? Они же пыль собирают...» Но это в основном говорили или Шурины поблядушки, или Шурины «друзья детства».
        Вот кого я не переваривал, это Шуриных друзей детства!!!
        Им всем почемуто казалось, что они имеют на Шуру больше прав, чем остальные. И все время им хотелось вспоминать «правду» об их совместном детстве. Но не про себя, а про Шуру. А все вокруг, кто познакомился с Шурой позже, должны знать, что если для вас Шура - известный скандальный журналист и какойто там «правозащитник», то для друга детства он всего лишь «Шурка Плоткин». И кто, как не друг детства, скажет правду в глаза?!
        И говорили. Пили Шурину водку, жрали мой хек и говорили: «Нет, Шуряк, а ты помнишь, как тебя из пионеров исключали?..» Или: «Ой, ну не могу! Счас обхохочетесь!.. Шурка в четвертом классе написал любовные стихи одной дурочке, а учительница русского записочку перехватила и давай вслух всему классу разбирать Шуркины грамматические ошибки в этих стихах!.. Мы все - впокат со смеху, а Шурка наш стоит, слезки катятся, красный весь, аж малиновый...»
        Помню, я тут не выдержал, прошмыгнул под стол, отыскал вонючие потные лапы Шуриного школьного друга и обоссал! А когда он дернулся и заблажил, я его за ногу так рванул клыками, что этот мудак у нас больше никогда не появлялся. Щура мне за это потом целую банку оливок купил. Испанских.
        Гостиная у Рут и Тимура Истлейк была просто прекрасная! Очень красивая. Мебель стильная. Белая, кожаная. Телик огромаднейший. И книжек - до чертовой матери. Вот ведь что замечательно!
        У Тимура в комнате книжек тоже было до хрена. Только не в таком порядке, как у Рут. Надо будет сказать ему...
        А еще у него был компьютер, которого я сначала не заметил. Всякие радио, магнитофоны, кассеты разные. И очень много старых игрушек, которые ему уже не по возрасту. И фотография - Рут и Тимур стоят в обнимку, а вокруг дети, дети, дети и какаято совершенно сказочная обстановка! И ни одной фотографии из России. Будто России и не было в его жизни...
        Есть в квартире и еще одна небольшая комната - «гостевая». Там обычно раньше останевливались родители Рут, когда прилетали на недельку к дочери и зятю. Об этом мне еще вчера ночью Рут сама рассказала.
        Сейчас эта комната закрыта на ключ. Рут собрала там все вещи Фреда, оставшиеся после его смерти, а часть разных симпатичных мелочей, принадлежавших Фреду, Рут раздарила на память о нем его близким друзьям.
        Я подошел к этой запертой двери и принюхался. Не было никаких запахов. Я не поверил своему носу и улегся у самой нижней щели. Изпод двери не пахло ничем, словно с уходом из Жизни Фред Истлейк унес даже все свои запахи. Странно...
        Но в общем квартира мне очень понравилась!
        Большая, удобная, уютная и, что всегда для меня очень важно, - чистая. Без вылизанности, без назойливого педантизма, без показухи - просто очень аккуратная, прибранная квартира. Это как раз то, за что я всегда боролся с Шурой Плоткиным!
        Господи, Боже мой, где ты, Шурик?..
        И, словно отвечая мне на мой вопрос, в башке у меня вдруг чтото щелкнуло - будто включилось... Появился неясный шум в ушах, раздались странные писки, трески, шорохи, и мне неожиданно показалось, что я услышал слабенькийслабенький голос Шуры:
        - Мартышечка, родной мой... Я слышу тебя... Слышу!..
        - Шурииик!!! - заверещал я пошелдрейсовски. - Где ты? Я тут с ума схожу!.. Где ты, Шурик?! Только скажи - где... Я сейчас приеду!.. То есть приду... Прибегу!!! Где ты, Шура?!
        - Не знаю... - прошелестел Шура. - Прости меня...
        Но тут у меня в мозгу вдруг раздался невероятный грохот, и слабый, далекий голос Шуры потонул в железном лязге и скрежете.
        Секунду мне казалось, что от невероятного удара металл разрывается прямо у меня над головой, внутри ее, а потом все вдруг стихло, и через мертвую паузу я понял, что это всего лишь негромкий скрежет ключа, открывающего входную дверь квартиры... А может, я уже действительно того?..
        Еще Шура говорил: «Талант - это аномалия, Мартын. То есть явление ненормальное. А ты поразительно талантливый Кот! И я, кажется, тоже... Говорят - талантливый. Так что если нам с тобой не повезет - у нас прямая дорога на „Пряжку“...»
        Это у нас в Питере такая больница для чокнутых придурков.
        Дверь отворилась, и в квартиру пулей влетела Рут. Она бросила сумку в кресло, стоявшее в прихожей у зеркала, и, не снимая куртки, заметалась по всей квартире, приговаривая:
        - Салют, компаньерос! МарТЫН, привет... Отоспался? Я на секунду... За наплечной кобурой, черт бы ее побрал!
        Она ринулась в спальню, перерыла шкафы, рванулась к комоду и стала вытаскивать все ящики...
        - Ну вот куда, куда я ее засунула?! У нас через час в тире учебные инспекционные стрельбы, а я... Дура старая! «Пушка» на работе, в сейфе, а кобуру я кудато засунула еще до Нового года... А приказ строжайший - на стрельбах оружие должно доставаться из наплечной кобуры! Черти бы подрали этот Голливуд!.. Может быть, комуто и нужны эти всякие ковбойские штучки, но мнето с моими бухарскими евреями зачем это?! О дьявол!.. Опаздываю!.. Куда, куда я ее запихала?!
        - Погоди, Рут. Не мечись, - сказал я. - Чем может пахнуть эта штука?
        - Потрясающий вопрос!.. Правда, а чем может пахнуть кобура для пистолета?!
        - Пистолетом? - неуверенно переспросил я.
        - Нет, фиалками! - саркастически бросила Рут, продолжая раскидывать вещи из ящиков.
        Но я не обратил внимания на ее нервное остроумие. Я сказал:
        - Если штука, которую ты ищешь, пахнет оружием, то иди за мной. Я покажу тебе, где она лежит!
        Я потрюхал в прихожую, где стояли два низких обувных шкафчика - один для обуви Рут, второй - для обувки Тимура.
        - Помоему, эта штука здесь, - зевнул я и уселся напротив Тимурова шкафчика.
        Рут потянула на себя переднюю стенку шкафчика. Стенка откинулась, и между старыми стоптанными кроссовками Тимура и его же роликовыми коньками на пластмассовых жестких ботинках валялась эта самая кобура со всеми своими наплечными ремнями.
        - КЫся! Гений!.. Энштейн!!! Карл Маркс, Эркюль Пуаро, Эдгар Гувер и президент Кулидж, все они, вместе взятые, - дерьмо по сравнению с тобой!!!
        Рут мгновенно сбросила куртку, напялила на себя эту штуку, снова надела куртку, подхватила меня на руки, подбросила вверх, поймала и поцеловала меня в нос!
        Приятно было - до офонарения... Я поспешно лизнул ее в щеку и спросил:
        - Рут, а нам с Тимуром нельзя зайти потом за тобой в тир?
        Рут слегка отстранила меня от себя и, глядя мне прямо в глаза, очень внятно сказала:
        - Заходить туда не имеет смысла. Тим не переваривает пистолетной стрельбы. Это в нем отпечаталось очень четко. Так называемая посттравматическая идиосинкразия. Во всем остальном он совершенно нормальный ребенок. Стопроцентный двенадцатилетний американский мальчишка! Это вопервых. А вовторых, где я тебе, Кыся, найду противошумные наушники твоего размера? Не хочешь же ты оглохнуть от пальбы? Сделаем иначе: подскакивайте за мной к тиру в четыре и подождите меня в машине. У Тима есть ключи. А потом прошвырнемся, купим чегонибудь вкусненького... О’кей?
        - О’кей, Рут, - сказал я. - Конечно, о’кей.
        Рут опустила меня на пол, выскочила на лестницу, заперла меня, и... я услышал, как она снова открывает дверь квартиры.
        Но я уже знал, что сейчас она войдет и скажет: «Знаешь, в Бронксе Шура Плоткин тоже не числится...»
        Дверь распахнулась, и Рут, не заходя в квартиру, прямо с лестничной площадки сказала мне виновато:
        - Совсем забыла... Прости, пожалуйста. На наш запрос Бронкс ответил, что твой Плоткин у них не числится ни под одним именем. Но ты не унывай... Самое главное - получить справку от Бруклина. Чао!
        
* * *
        
        Примчался из школы Тим, мгновенно сотворил себе сандвич - на один кусок хлеба с маслом положил салатный лист, кусок ветчины, два куска сыра, сверху еще кусок ветчины и салатный лист, притиснул все вторым куском хлеба с маслом и стал лопать это сооружение, запивая моим молоком.
        И взялся допрашивать меня, где я был этой ночью - он, видите ли, вставал писать и не обнаружил меня, - что я делал, и почему меня невозможно было разбудить утром?..
        Я плел всякие небылицы, врал без продыху - дескать, задумался, увлекся, заблудился... Короче, чертте что наворотил! А потом попросил его не устраивать панику, если он вдруг опять не обнаружит меня ночью в коробке с одеяльцем или не сможет добудиться меня поутру. Дескать, я - взрослый Кот и сам отвечаю за свои поступки.
        Потом я отказался лезть в рюкзак, заявив, что с удовольствием пройдусь до тира пешком. И мы ушли из дому.
        От нашей Шестьдесят пятой тир находился довольно далеко - за ХорейсХардингэкспрессуэй. Я даже слегка пожалел, что тащусь на своих четырех, а не еду в рюкзаке. Не потому, что я так уж устал, а потому, что это была не прогулка, а сплошная нервотрепка. Все время мимо шмыгали какието психованные Собаки на поводках и без. И все норовили гавкнуть на тебя или того хуже - цапнуть!..
        Одному молодому ротвейлеру пришлось даже публично начистить рыло, а пожилого и полуслепого кокер спаниеля, который вел на поводке старуху в норковой шубе, я был вынужден пугнуть так, что старый засранец сослепу шарахнулся от меня и чуть не опрокинул свою Хозяйку...
        Тимур горевал, что оставил свою телескопическую дубинку дома, а я, наоборот, был рад этому, Нука попробуй вытащи такую дубинку среди бела дня на оживленной улице - неприятности гарантированы.
        А когда защищаешься собственнолапно - это всегда можно расценить как «необходимую самооборону». Это я еще с Питера от Шуры знаю.
        Машин около полицейского тира стояло великое множество. Там были и чернобелые со всякими примочками на крыше и словами на дверцах с гербом НьюЙорка. Было полно машин - снаружи частных, а внутри - целиком полицейских. Были машины и вроде нашего «плимута». Они принадлежали полицейским, которым служебный автомобиль не положен.
        Все это мне, конечно, объяснил Тимур, когда мы отыскали наш старенький «плимут». Тим своим ключом открыл его, мы залезли внутрь, и Тимур стал показывать мне, что даже в их собственной машине есть сирена, рация, телефон и полицейская мигалка на магнитной подушке. Вот она - под сиденьем валяется. Опускаешь стекло, ставишь такой фонарь на крышу, врубаешь сирену, и частная машина в секунду становится полицейским автомобилем!
        Я не могу сказать, что мне все это было жутко интересно, но я и виду не подал. Я понимал, что Тимур хвастает не машиной, а матерью - Рут Истлейк.
        Через полчаса, когда мы уже основательно продрогли, слава Богу, пришла Рут и завела мотор, от которого спустя минуту внутрь машины потекло спасительное тепло.
        Наверное, я всетаки не доспал, потому как не проявил никакого любопытства и интереса к нашей дальнейшей поездке по Квинсу.
        Я улегся на широченном заднем сиденье «плимута» и, подремывая, думал обо всякой всячине. А потом и вовсе заснул.
        Открыл глаза - стоим неподалеку от нашего дома у русского продуктового магазина на Девяносто девятой стрит. То, что магазин русский, я знаю точно. Там все порусски написано. Я хоть и не умею читать, но знаю русские буквы, которых нет в других языках.
        Жду Тимура и Рут. Вижу их сквозь стекло машины и витрину магазина. Чегото покупают там, с кемто болтают...
        А у входа в магазин стоит такой долговязый парень и пристально разглядывает сквозь витрину чегото там внутри магазина. Иногда косится на нашу машину.
        Стоит себе и хрен с ним, думаю. Может, жену ждет или старенькую маму. Хотя мог бы, раздолбай, зайти в магазин и помочь женщине...
        Тут на улицу вываливаются Рут и Тимурчик. У Рут сумка через плечо, в руках два бумажных пакета полнехоньких, у Тимура - один. Тоже огромный, бумажный. И оттуда разная зеленуха торчит - лук, цветная капуста, петрушка - все, что я не ем.
        Я смотрю, в НьюЙорке все в бумажные пакеты пихается. Никаких пластиковых сумок, как в Германии. Мужики даже пиво на улицах лакают из банок, засунутых в бумажные пакеты!..
        Гляжу, этот Долговязый у магазина уже внутрь не смотрит, а искоса наблюдает, как Рут и Тимур открывают багажник. Крышка багажника поднимается, и я перестаю их видеть.
        Значит, ситуация такая: Рут и Тимур, видимо, укладывают пакеты в багажник, Долговязый стоит через тротуар у витрины и давит косяка на моих, а я наблюдаю за этим типом, и шерсть у меня сама собой на загривке встает дыбом. И меня начинает мелко трясти от ярости и нервного напряжения. Хотя, заметьте, пока что ничего не произошло. И неизвестно - произойдет ли...
        Затем захлопывается крышка багажника, мой обзор увеличивается, я вижу, как Рут и Тимур с разных сторон идут к дверцам нашего «плимута», одновременно распахивают их и садятся в машину. Тимур успевает захлопнуть свою дверь, а Рут слегка завозилась, доставая ключ от машины...
        Долговязый оглядывается по сторонам, делает два быстрых шага к нашей машине, и дальше все происходит точно так же, как в хреновом американском телевизионном сериале. Я и в России, и в Германии пересмотрел их по телику жуткое количество!..
        Воспользовавшись открытой дверцей со стороны Рут, Долговязый сует голову в машину, своим тощим вонючим телом мешает Рут захлопнуть дверцу и, будто обнимая ее за плечи, буквально в полуметре от моего носа, приставляет ей к шее, чуть ниже затылка, узкий и длинный нож. И, улыбаясь, негромко говорит:
        - Только пикни, сучка черножопая... Сумку давай!..
        Это поразительно, но наши действия с Рут совпали до мельчайшей доли секунды!!! Только у нее они были осознанные, а у меня - инстинктивные...
        Уже на последнем его слове «...давай!» я прыгнул вперед и вверх и моментально прокусил Долговязому кисть руки, в которой был нож. Прокусил до кости - под клыками почувствовал!.. Когтями передних лап я постарался разорвать ему запястье, а задними располосовал и рукав, и руку до самого локтя...
        Нож у него выпал сразу же, как только мои клыки вошли в его пальцы, да верхними клыками я еще рванул посильнее и, наверное, чтото там у него совсем разорвал, потому что этот засранец обгадил нам своей кровищей чуть не полмашины!
        Одновременно с моим ИНСТИНКТИВНЫМ прыжком Рут произвела два ОСОЗНАННЫХ действия - она тут же сунула Долговязому в морду ствол пистолета одной рукой, а второй - пристегнула его здоровую руку к рулю «плимута» неизвестно откуда появившимся наручником...
        Это я сейчас такой умный и могу так стройно и последовательно рассказать о попытке Долговязого нас ограбить. А. в тот момент все произошло с такой скоростью, что Тимур даже испугаться не успел. То есть он, может, и испугался, но не успел этого показать. Очень, очень храбрый пацан!
        Я тут же прошмыгнул мимо ног Долговязого и вспрыгнул на теплый капот нашего «плимута», чтобы в случае чего было удобнее вцепиться ему в рожу.
        Рут тоже выскочила из машины, треснула пистолетом в спину Долговязого и поставила его в классическую позу из эпизода «Задержание преступника»: лицом к машине, руки на крышу, ноги - на ширине плеч, по возможности дальше от автомобиля.
        Классика жанра нарушалась лишь тем, что в целях безопасности левая рука Долговязого была уже пристегнута к рулю «плимута» наручниками. Долговязый так верещал, будто это мы с Рут и Тимуром совершили на него нападение! Он так орал на всю Девяносто девятую, что из бухарской аптеки, ресторана «Регистан» и русского магазина повыскакивал народ, и пока Рут по рации вызывала оперативнопатрульную группу, собравшиеся вокруг нашей машины наслушались о себе черт знает что!
        Он вопил, что истекает кровью, что умирает по вине всяких там черномазых, латинос и жидов, по вине паршивых и грязных эмигрантов, переполнивших Америку, изза которых совершенно не стало житья чистокровно белому человеку!!! А всякие вонючие цветные сучки возят в своих машинах диких хищников, чтобы специально натравливать их на стопроцентных американских налогоплательщиков!.. И что он сейчас вотвот окочурится изза вот этой черножопой проститутки!..
        Как Рут успела перехватить Тимура, ринувшегося после этих слов на Долговязого, - уму непостижимо!
        Она в последний миг отшвырнула Тимура в сторону и крикнула:
        - Назад, сынок!
        Кровь из запястья Долговязого действительно хлестала - будь здоров! Однако когда хозяйка русского магазина по просьбе Рут стала перетягивать Долговязому руку выше локтя какойто веревкой, он попытался даже лягнуть ее ногой, а уж сказал такое, что его разорвать следовало!
        Хорошо, что Рут вовремя ткнула его стволом пистолета чуть повыше его тощей жопы, в самый низ спины. Он чуть не захлебнулся от боли!
        И вот тут он стал орать и жуткими словами облаивать Президента и его правительство за то, что они пресмыкаются перед черными из боязни, что их обвинят в расизме!.. Что скоро вторым и главным языком в Америке станет испанский!.. Что на любую работу от говночиста до сенатора сначала принимают разных черномазых идиотов, а умные белые остаются за бортом! Сраная демократия и ебаный либерализм искалечили страну, перевернули мозги... Что жиды управляют Америкой от Восточного до Западного побережья, и прав был Гитлер, когда...
        Ну и так далее. Как говорят немцы - унд зо вайтер...
        После того как ему перетянули кровоточащую руку, он уже окрепшим голосом пообещал всем стоящим вокруг, что при первой возможности он всех перережет, перестреляет, а все эмигрантские лавки сожжет.
        - Заткнись, болван, - спокойно сказала ему Рут. - Я очень жалею, что не могу пристрелить тебя. Но каждое слово, произнесенное тобой, будет использовано против тебя в суде.
        С жутким воем с двух сторон Девяносто девятой подлетели две полицейские машины с мигающими хреновинами на крышах, лихо развернулись поперек улицы так, чтобы запереть наш «плимут». Все как в кино! Из машин стремительно выскочили четверо - трое в форме, один - хиповый паренек в курточке и вельветовых брючках.
        Увидев стоящего враскорячку Долговязого, а за его спиной Рут с пистолетом в руке, полицейские резко сбавили темп.
        Один достал из своей машины аптечку и ловко перебинтовал Долговязого, а второй отстегнул его от нашего руля, завел Долговязому руки за спину и замкнул наручники уже на двух руках.
        А третий - в вельветовых брючках - достал изза спинки переднего водительского сиденья нож Долговязого и, аккуратно держа нож за лезвие, чтобы не прикасаться к рукоятке, положил его в прозрачный полиэтиленовый мешочек.
        Он прижал к себе трясущегося Тимура, потом погладил меня, сидящего на теплом капоте «плимута», и спросил у Рут:
        - Все в порядке, сержант?
        - Да, - ответила Рут и спрятала свой пистолет в наплечную кобуру под куртку. - Если не считать испачканной машины.
        - О’кей, - улыбнулся ей хипарь в вельветках и сказал Долговязому: - Вот теперь, говнюк, ты у нас сядешь надолго.
        Он указал на Тимура и Рут Истлейк и добавил:
        - Этого мы тебе никогда не простим, сволочь.
        
* * *
        
        Вечером у нас были гости... О том, что они придут, я узнал из разговора Тимура и Рут. И тут же попросил их самым настойчивым образом ни словом, ни взглядом не выдать, что все мы втроем состоим в шелдрейсовском Телепатическом Контакте.
        Объяснил я это очень просто и доходчиво, а уж на правду было похоже - не отличить! Я сказал, что любое, даже незначительное, вхождение в Контакт для меня чрезвычайно утомительно, и когда я разговариваю с двумя близкими мне Людьми - это в психическом отношении проходит почти бесследно. Но когда мне приходится вступать в Контакт с Человеком мне незнакомым, напряжение мое возрастает во много раз, и у меня может вполне «поехать крыша».
        Последнего выражения Рут не поняла, и Тимур поспешил ей его объяснить, отыскав в русскоанглийском переводе еще кучу синонимов этому выражению, из которых Рут наконец уяснила, что я могу простонапросто сбрендить.
        Естественно, это было не так! Тут я малость слукавил.
        Но это была святая ложь. Честно говоря, я хотел ограничить возможность длительных посиделок с трепотней, так как отчетливо помнил, что сам вчера назначил окрестным Котам и Кошкам на сегодня ночной сходняк с собственным докладом о прошедших переговорах с Крысами и с отбором наиболее толковых предложений по переориентации и устройству нашей дальнейшей КотовоКошачьей жизни. Ну и, само собой разумеется, жутко хотелось успеть еще разок оттрахать ту беленькую, пушистенькую Потаскушку!..
        
* * *
        
        Первым пришел бывший напарник покойного Фреда - квадратненький детектив Джек Пински, с которым я познакомился вчера в полицейском участке.
        Он принес цветочки для Рут, тортик для меня и Тимура и бутылку виски для себя и всех остальных, кроме Тимура и меня.
        Джек уже знал обо всем, что сегодня произошло на Девяносто девятой у русского магазина, и тут же предложил мне пойти работать к ним в полицейский участок. У них две недели тому назад в метро «Рузвельтавеню» и «ДжексонХейтс» застрелили одного парня, и его место пока свободно.
        Я чуть было не ответил ему, но вовремя взял себя в лапы. Тем более что ничего остроумного для ответа в голову мне все равно не пришло. А так как Джек был, наверное, по природе своей не очень разговорчив, то молчать с ним было очень удобно.
        Зато, когда пришел второй гость - сосед Истлейков по лестничной площадке, старый русский, живущий в НьюЙорке уже лет двадцать пять, - мистер Могилевский, которого все почемуто называли «БОРИС» с ударением на букву «О», тут я, признаться, даже вспотел!
        Этот Борис был такой КОНТАКТНЫЙ, такой КОНТАКТНЫЙ, что удержаться от трепотни с ним мне стоило больших усилий! Тем более что он мне очень понравился.
        Он был одет в такие потрясающие шмотки, которые я не видел ни у кого из знакомых мне мужиков. Даже у мужа дочери Фридриха фон Тифенбаха - Гельмута Хартманна, которого я взорвал вместе с тем подонком Францем Мозером в Рождественскую ночь в Грюнвальде. А уж на что Гельмут Хартманн казался пижоном! Чтоб им икалось на том свете...
        С Рут и Джеком Борис говорил поанглийски, а со мной и Тимуром порусски. Что меня в нем еще подкупило - он не вставлял английские слова в русскую речь, что делает большинство эмигрантов, назойливо демонстрируя окружающим свою круглосуточную местечковую «западность».
        Тимур прошептал мне, что дяде Боре уже шестьдест семь лет, - вот никогда бы не подумал!.. - что у него в сердце вшит какойто стимулятор, чтобы еще хоть немного пожить, - ничего себе дела?! - и все свои пенсионные гроши и очень редкие заработки он тратит на модные шмотки в дни распродаж и на жутко дорогую горнолыжную экипировку, - ну, потрясный тип!.. - так как дядя Боря до сих пор мотается в горы и там сигает на лыжах наравне со своими взрослыми сыновьями. Я в Германии таких по телевизору видел - обалдеть и сдохнуть!..
        Выяснилось, что мы оба с ним - ленинградцы. Он сказал мне, что когдато жил на Васильевском острове. Я чуть не ляпнул пошелдрейсовски, что прекрасно знаю этот район... Слава Богу, что вовремя удержался! Этот Борис со своим сердечным стимулятором сразу, бы откликнулся на КОНТАКТ... Это было видно, как говорил Шура, «невооруженным глазом».
        Странная штука... За свое, прямо скажем, очень недолгое пребывание в Америке я заметил, что здесь мне легче вступать в шелдрейсовский Телепатический Контакт с кем бы то ни было - с Котами, Крысами, с Людьми.
        В России, кроме Шуры Плоткина, мне никто и нуженто не был.
        Необходимость вступать в Телепатический Контакт с посторонними Людьми у меня появилась только лишь в Германии. Когда я остался один, без Шуры.
        Но вот здесь, в НьюЙорке, я неожиданно почувствовал себя настолько раскованно, что при желании (моем, естественно!) я мог бы вступить в Телепатический Контакт с любым Человеком на улице. Если, конечно, он не полный мудак.....
        Вот что это такое? Особенности страны? Общий настрой?.. Ведь в Германии или в России мне это и в голову не приходило! Или мое постоянное нервное состояние от исчезновения Шуры усиливает мою способность к Контактированию, а как только я отыщу своего Плоткина, эта способность сразу же исчезнет? Да нет, пожалуй...
        Короче говоря, пока что Америка мне нравится больше, чем Европа. Здесь все ПРОЩЕ, все КОНТАКТНЕЕ! Скорее всего, прожив тут подольше, я обнаружу и кучу неудобств, и недостатков, но пока... Пока пусть Европа меня простит.
        И потом, я верю в Шуру. Уж если Плоткин решился на отъезд и выбрал себе Америку - значит, лучше ничего под руками не было. Поэтому и я здесь!..
        
* * *
        
        - А как получилось, что у тебя было с собой оружие? - спросил мистер Могилевский у Рут. - Ты же обычно не носишь эту штуку.
        - Я и собиралась после тира вернуться в участок, оставить там «пушку», но эти два типа ждали меня в машине и замерзли. - Рут показала на меня и Тимура. - Я когда увидела нежноголубую физиономию своего ребенка и трясущийся хвост нашего друга КЫси, то решила, что смогу оставить пистолет в участке и завтра. А сейчас нужно мчаться в лавку, оттуда домой и кормить их чемнибудь горячим...
        - Сто раз говорил - носи с собой. Мало ли что?.. Привыкнешь - перестанешь замечать. Как я, - ворчливо заметил Джек Пински и, отогнув полу пиджака, показал уютно примостившийся там большой пистолет.
        - Джек, дорогой! Я занимаюсь эмигрантскими разборками на уровне сплетен, мелких скандалов и примитивного незнания ими наших законов. Я не могу являться к ним обвешанная оружием! Им достаточно того, что я служу в полиции. Это для них и без пистолета очень сильнодействующий фактор. Достаточно вспомнить, откуда они приехали. У нас с тобой абсолютно разные задачи, пойми ты это! Я моим клиентам должна помочь здесь выжить, а ты своим - наоборот...
        ... Вечер прошел довольно симпатично. Без ложной скромности могу сообщить, что очень много и хорошо говорили обо мне - дескать, если бы не Мартын, он же Кыся, еще неизвестно, чем все это могло кончиться.
        Я трескал тортик, запивал молоком, а для Джека и мистера Могилевского делал вид, что ни хрена не понимаю, о чем идет речь.
        Потом оказалось, что мистер Могилевский, кроме большой соленой рыбины (не мог принести сырую, пижон старый, горнолыжник чертов!..), приволок в подарок Тимуру одну замечательную книгу.
        Рут с интересом повертела ее в руках, прочитала вслух:
        - Лейланд Грегори, Дэниель Батлер и Алан Рэй... «Самые глупые преступники в Америке». Издательство «РатледжХилл пресс». Ааа... Я слышала об этой книге! Эти ребята несколько месяцев интервьюировали полицию разных городов и собрали огромную коллекцию идиотизмов...
        - В прошлом году Батлер заезжал к нам, - негромко поведал Джек Пински. - Он часа два мурыжил меня, расспрашивал про всякие смешные случаи. Я думал, он собирается сочинять сценарий комедии. Я сказал ему, что людей, а особенно детей, калечат фильмы, где все преступники показаны потрясающими интеллектуалами и изощренными гениями. Все это «липа», сказал я ему. В них нет ничего романтического и незаурядного - болван на болване. Вроде вашего сегодняшнего недоноска с ножичком...
        - Абсолютно точно! Святые слова, - сказал мистер Могилевский. - Я помню, когда я еще чалился в Союзе...
        - Чтоо в Союзе?.. - переспросила Рут.
        - Сидел, - тут же охотно объяснил Тимур и с интересом спросил мистера Могилевского: - А по какой, дядя Боря?
        - Сто пятьдесят третья, часть первая и часть вторая, - тут же без запинки ответил мистер Могилевский. - Частнопредпринимательская деятельность и коммерческое посредничество. Тогда за это сидели в тюрьме, а сейчас - в Кремле и в Думе.
        И рассказал несколько смешных тюремнолагерных историй. Рассказчик он был превосходный, и все очень даже хихикали.
        Короче, как говорил раньше Шура Плоткин - «вечеринка явно удалась!». Она удалась еще и потому, что я, не будучи вовлеченным в общую болтовню, сделал одно открытие, которое вряд ли смог бы совершить, если бы трепался со всеми на равных.
        Я очень отчетливо увидел, что и сорокалетний Джек со своим пистолетом под мышкой, и почти семидесятилетний мистер Могилевский со своим стимулятором в сердце давно, трепетно, нежно и тайно влюблены в сержанта полиции Рут Истлейк!..
        На мгновение я вдруг почувствовал укол ревности. Не изза себя - не считайте меня идиотом. Изза Шуры. Мне показалось, что лучшей Женщины для него просто и пожелать невозможно. Я был почемуто свято убежден, что мой Плоткин обязательно понравится Рут. То, что Рут понравится Шуре - тут у меня вообще не было никаких сомнений! Что я, Шуру не знаю, что ли?! А то, что у него ТАКИХ ЖЕНЩИН не было - клянусь чем угодно...
        Мало того, и Ребенок уже готовый! Взрослый, умный, смелый, симпатяга... С таким Ребенком вообще - кайф. Ни с пеленками не надо мудохаться, ни в коляске его возить. Даешь ему пару долларов на весь день, и Ребенок чешет сам куда хочет...
        - Мам! Можно я завтра после школы заскочу домой, заберу Мартына, и мы поедем с ним в Манхэттен на День святого Патрика? - спросил Тимур, когда Джек Пински и мистер Могилевский распрощались с нами и ушли.
        Причем при прощании Джек похлопал Рут по спине, фальшиво демонстрируя всего лишь приятельское отношение к ней, а мистер Могилевский грустно поцеловал ей руку.
        - Эй, Тим! Не вещай мне лапшу на уши. Что значит «после школы»? Парад святого Патрика начнется в одиннадцать, приехать туда нужно минимум за полчаса, иначе вы ни черта не увидите, а школа у тебя кончается в два часа дня! Не стыкуется, мистер Истлейк.
        - Обижаете, миссис Истлейк, - в тон ей ответил Тимур. - Наш «классный» - мистер Хьюз - пообещал нам на завтра всего два урока, а потом коллективный выезд в Манхэттен. Сабвей - на халяву, за счет школы!
        - Тогда какого черта ты спрашиваешь у меня - можно ли тебе поехать? - удивилась Рут.
        - Ма!.. Но ты же для меня важнее, чем мистер Хьюз! - возмущенно закричал Тимур и даже стукнул кулаком по холодильнику.
        Несколько секунд Рут смотрела на Тимура остановившимися глазами, потом схватила его в охапку, прижала к себе и стала целовать в макушку, быстробыстро спрашивая срывающимся голосом:
        - А зеленая шляпа у тебя есть?.. А кленовый листочек, сынок? И Кысе нужно чтото зеленое!..
        - Ты же подарила мне шляпу еще в прошлом году!.. А кленовый листок сам потерялся.
        - Я сделаю... Я тебе сделаю этот листок, мальчик мой! - бормотала Рут, не отпуская Тимура. - И для Кыси чтонибудь придумаю. Ты возьми его с собой в школу... Уж два урока он какнибудь высидит... А потом вместе и поедете... А сейчас спать. Спать, ребятки! Завтра вставать рано...
        Когда мы остались с Тимуром одни в его комнате, я спросил:
        - А что это за парад святого Патрика, Тим?
        - Я тебе завтра расскажу. Спать хочется... Ложись со мной.
        - Нет. Спи, Тим, - твердо сказал я. - У меня еще куча дел во дворе.
        - У тебя там уже есть подружка?
        Мне вовсе не хотелось посвящать его в КотовоКошачьеКрысиные дела, и я посчитал вариант «подружка» самым благоразумным. Тем более что в некоторой степени так оно и было. Кошку хотелось - до безумия!
        - Да, Тим. Подружка.
        - У нас тут во дворе этих кошек ничейных - армия! Знаешь, был один месяц, когда они вдруг все взялись... Ну, это... Ну, ты сам знаешь. Трахаться. Так во дворе стоял такой вой, что наши соседи даже полицию вызывали! А что полиция может?..
        - Действительно, - смущенно подтвердил я. - Что может полиция в такой ситуации...
        Я совсем не был склонен продолжать эту тему в разговоре с двенадцатилетним Ребенком. Я понимал - в свое время Мальчик прошел такое, что и в кошмарном сне не приснится. И в своей коротенькой, поначалу не очень счастливой жизни он видел массу Человеческих мерзостей, и только последние годы живет в любви и внимании, и сам научился любить и быть внимательным...
        А еще я понимал, что его, как и любого двенадцатилетнего мальчишку, ужасно тревожит его собственная пипка, которая встает торчком при одном взгляде на полуголую девицу с обложки какогонибудь журнала. Я же хорошо помню себя Котенкомподростком!
        Один вид взрослой Кошки, один лишь ее запах приводил меня в полное половое неистовство. Мне казалось, что я готов насадить на свой членчик подросткового размера всех Кошек мира!!!
        - Знаешь... Только никому!.. - стыдливо прошептал Тимур.
        Я сделал успокаивающий жест лапой.
        - У нас в классе есть одна девчонка - я ее ненавижу! - шепотом сказал Тимур порусски и посмотрел на закрытую дверь. - Она все время трогает меня за ЭТО... И смеется. И прижимает меня к себе. А она такая здоровая, на полголовы выше меня, блядища... Ее все старшеклассники поимели!.. Говорят, наш тренер по бейсболу ее каждый день натягивает.
        - Врут, наверное... - совершенно смешался я.
        - Что ты!.. Ребята притащили в класс порнуху, так многие девчонки отказались смотреть, а она - хоть бы хны! Смотрит и приговаривает: «Вот так я пробовала, а вот так еще нет...» А знаешь, что самое страшное?
        - Нет.
        - Она мне все время снится... И в таких видах!.. А я Машу Хотимскую люблю, я тебе говорил. Получается, что я изменяю Маше? Да?..
        Ну что? Что я мог ему сказать?!
        - Не дергайся. Ни черта ты никому не изменяешь. Сны от тебя не зависят. Эта девчонка из вашего класса поедет с нами в Манхэттен?
        - Конечно....
        - Покажи мне завтра эту лахудру. Я ее быстро отучу хватать тебя за ЭТО... А теперь - спокойной ночи, Тим, - сказал я и вышел. Ах, как мне было жаль Тимура, душу которого раздирал такой клубок страстей!.. И одновременно я был рад тому, что могу считать этот разговор высшей формой мальчишечьего доверия ко мне. Такое дорогого стоит...
        Рут перед сном принимала душ, и я без проволочек смог вылезти через кухонное окно, перепрыгнуть на дерево и спуститься во двор.
        
* * *
        
        Бог мой!.. Я просто не узнал вчерашнюю грязную, хамскую, постоянно чешущуюся стаю вонючих жлобов и немытых потаскух!..
        Передо мной предстало такое чистенькое и благопристойноумильное КотовоКошачье сообщество, что заподозрить когонибудь из них в чемто предосудительном было бы если не святотатством, то, во всяком случае, непростительным и оскорбительным грехом.
        Кошкибляди, независимо от возраста, все поголовно выглядели юными и невинными! А уж добродетель из них сочилась наружу прямо из каждой дырки.
        Котыразбойники - разномастные убийцы, жулье и ворюги, подавленные собственной чистотой и прилизанностью, запуганные грядущими жизненными переменами, смущенно слонялись по двору, словно «...еще трезвые крестьяне в самом начале престольного праздника». Эту фразочку я взял из одного Шуриного очерка о деревне. Помню, она мне тогда очень понравилась...
        Котята - еще вчера дикая, жестокая банда уличного хулиганья, - насильно вымытые старшими Котами и Кошками, теперь неумело играли в слащавые, домашнеоранжерейные Котенковые игры: прятки, ловля собственного хвоста и прыжки друг через друга. При нечаянном столкновении никто из них не вопил другому со зверской рожей: «Ай фак ю, сука!..», а извинялись (!) и вежливо бормотали: «Ах, как мне, право, жаль...»
        Такой метаморфозы я не ожидал! Я как увидел все это - так и сел на задние лапы. Подвернул под себя хвост - сижу, глазам не верю...
        Нет, прав был Шура, когда говорил, что во мне есть все задатки несокрушимого ЛИДЕРА! Ну что ж... Как говорится, Бог нам в помощь.
        - Леди и джентльмены! - начал я небольшой цитаткой из одного фильма, который я еще в России видел по телевизору.
        Там главарь одного преступного концерна собрал всех своих коллег, партнеров и подельников с семьями на свой юбилей и вступительное слово начал именно с того, что сказал:
        - Леди и джентльмены!..
        Начав точно так же, я напомнил своим, что нет на свете существ более Прекрасных, более Грациозных, более Свободолюбивых, чем Коты и Кошки, за которыми уже идут остальные представители КотовоКошачьего рода - разные там Гепарды, Ягуары, Пантеры, Тигры. Поэтому я счастлив видеть уважаемых леди и джентльменов преображенными и свободными! Отныне и навсегда никто никому не обязан рабски лизать яйца и прочие места! Хочешь лизать яйца? Не можешь совладать с желанием? Вот тебе, пожалуйста, твои собственные яйца - лижи, сколько твоей душе угодно. Хоть до посинения!.. Заставить это делать когото насильно никто не имеет права, если не хочет разделить участь Вагифа...
        Дальше я сказал, что рад им доложить - вчерашняя встреча с Мадам, предводительницей крупнейшего клана Крыс нашего района, прошла в доверительной беседе, результатом которой явилось важное соглашение о взаимном ненападении и посильном партнерстве и сотрудничестве.
        - Надеюсь, - сказал я, - что представители клана Мадам сейчас слышат нас, и если ктото из них захочет внести свои поправки или предложения по заключенному договору, то безопасность гарантируется...
        - Спасибо. Если позволите, позже, - раздалось у меня за спиной.
        Я тут же повернулся и увидел в проеме полукруглого подвального окошка Главного Советника Мадам - старого седого Крыса в окружении черт знает какого количества охраны!..
        Мы раскланялись, и я повернулся к своим.
        Я напомнил им, что еще вчера просил к сегодняшнему сходняку приготовить свои соображения по перестройке.
        В рядах Наших почувствовалось легкое замешательство, и после тихих и недолгих препирательств вперед был вытолкнут пожилой Кот с бедноватой, местами вытертой шерстью, явно интеллигентного вида. В прошлом.
        - Дорогой мистер Мартин! - взволнованно сказал он, делая ударение в моем имени на букве «А» и, конечно, не имея понятия о нашей замечательной букве «Ы». - Каждый новый день приносит нам ваш новый подвиг. Вчера - эта кошмарная личность Вагиф, сегодня - бандит с ножом, напавший на миссис Истлейк!..
        «О, черт побери! Откуда онито знают про этого кретина с ножиком?!» - подумал я.
        Как я и предполагал, пожилой потертый Кот оказался далеко не дураком: он тут же прочитал мои мысли и немедленно объяснил:
        - Первую информацию о происшествии на Девяносто девятой улице мы получили от... - Кот сделал легкий полупоклон в сторону Крыс, торчавших в подвальном окошке. - От наших новых... ммм... союзников, если можно так выразиться...
        - Можно, - сказал старый седой Крыс. Потертый Кот достойно и благодарственно кивнул седому Крысу и сообщил, что вторая информация поступила от Кошки, служащей непосредственно в русском магазине, на глазах которой все и происходило.
        - И поэтому, - продолжил пожилой Кот, - сегодня мы счастливы предложить вам, мистер Мартин...
        Беленькая, пушистенькая поблядушечка уже шла ко мне, зазывно покручивая попкой с хвостиком, и я понял, что если сейчас не прерву пожилого Кота, наше первое деловое совещание превратится черт знает во что! Ибо я уже видел, как несколько Котов и Кошек собираются выступить именно в таком же хвалебноистерическом ключе: «Да здравствует наш новый Царьбатюшка - самый великий, самый смелый, самыйсамыйсамый!!!»
        - Моментик! - решительно гаркнул я. - Попрошу умерить восторги. В моих поступках, как во вчерашнем, так и в сегодняшнем, нет и малейшего намека на то, что вы так пышно называете ПОДВИГАМИ. Никаких героических поступков я не совершаю. Все вы обладаете теми же возможностями. Это нашему Виду и Роду дано свыше. И не пользоваться этим подарком природы я считаю преступлением! Попрошу перейти к делу. Насколько я понял, наиболее важной, я бы сказал, «жизненной артерией» как для нас, так и для наших коллег из клана миссис Мадам является участок Девяносто девятой улицы от Шестьдесят пятой роуд до Квинсбульвара. Пожалуйста, перечислите мне все возможные точки приложения наших сил по правой стороне улицы, если стоять хвостом к Квинсбульвару.
        Коты и Кошки, освободившись от необходимости льстить мне и подлизываться, наперебой заорали:
        - Ресторан «Регистан» открыли недавно бухарские евреи!..
        - Китайская химчистка!..
        - Корейский рыбный магазин... - всхлипнул ктото из Котов.
        - Американоеврейская аптека...
        - Кошерная лавка!..
        Надо будет у Рут спросить - что это?..
        - Гросери... Чтото типа гастронома, - пояснил пожилой Кот, почувствовав мое замешательство.
        - Банк на углу Квинсбульвара...
        Както в Грюнвальде мы были с Фридрихом в его банке - тоска смертная. Вот уж не для Котов!
        - Ну, в банке нам делать нечего, - сказал я. - Теперь, пожалуйста, - левую сторону.
        Хорошо, что Водила както обучил меня, где лево, а где - право. Оказалось, что это совершенно разные стороны!
        - Еще одна китайская прачечная...
        - Русский магазин!.. - сказал пожилой Кот.
        - Еврейская сапожная мастерская Ленина...
        Мне показалось, что я ослышался и не поверил своим ушам:
        - Чья сапожная мастерская?!
        - Ленина, Ленина! - подтвердил изза моей спины седой Крыс. - Мы там бываем. Вообщето его зовут Алик, но так как он похож на какогото «Ленина» - лысина, бородка, кепочка, то всевсе евреи и русские нашего района называют его - «Ленин».,
        - Интересненько... - пробормотал я. - Давайте дальше!
        - Бухарскую парикмахерскую забыли!..
        - Правильно! И русский карсервис. Такси...
        - А греческий ресторан?! - вожделенно простонали чуть ли не хором несколько Котов и Кошек.
        - Все? - спросил я.
        - Да, пожалуй... - неуверенно промямлил ктото.
        - К сожалению, все забыли про китайцев с их «Стесенери», - смущенно сказал пожилой Кот. - Это журналы, газеты, открытки, бумага... А так как у меня в прошлом есть достаточно большой опыт работы с печатным словом, то мне очень хотелось бы сотрудничать именно там. Я смог бы держать всех вас и наших союзников в курсе текущих событий...
        Тут у меня вообще глаза на лоб полезли! Вот она - Америка... Мало того, что на одном квартале уместились представители половины земного шара со своими заведениями, здесь еще и Коты «работают с печатным словом»!..
        - Вы что же, читать умеете, мистер?.. - спросил я.
        - Хемфри, - подсказал мне пожилой Кот. - Да, мистер Мартин. Умею.
        
* * *
        
        История старика Хемфри оказалась просто поразительной!
        Когдато Хемфри служил на углу самой знаменитой в Манхэттене Пятой авеню и не менее известной Сорок второй улицы, в огромной Публичной библиотеке НьюЙорка.
        Сказав «служил», я ничуть не преувеличил. В расцвете своей молодости Хемфри был зачислен в штат служащих ньюйоркской Публичной библиотеки в качестве ОФИЦИАЛЬНОГО МЫШЕЛОВА с окладом, покрывающим все расходы на его содержание. Он даже медицинскую страховку имел!
        Эта библиотека, по словам Хемфри, была одним из крупнейших книжных собраний, превосходящая и Батлеровскую библиотеку, и библиотеку ЛоуЛайбрериз Колумбийского университета, а также и Моргановскую библиотеку, находящуюся на Тридцать шестой Истстрит...
        Согласитесь, что не научиться читать, работая в таком месте, было бы равносильно тому, чтобы не напиться, сидя у ручья!
        Однажды компания, производящая Кошачье питание, обратилась к администрации библиотеки разрешить Коту Хемфри сняться в рекламном ролике для телевидения. Администрация ньюйоркской Публички категорически возразила! Дескать, Кот Хемфри является ШТАТНЫМ МЫШЕЛОВОМ библиотеки, а стало быть - ГОСУДАРСТВЕННЫМ СЛУЖАЩИМ. То есть входит в число тех официальных персон, которым американскими законами запрещено иметь частный бизнес или участвовать в рекламных кампаниях.
        По молодости лет Хемфри «положил хвост» на все американское законодательство и за фунт говяжьих сосисок и полтора фунта свежей сырой рыбы снялся в рекламном ролике, достоверно сыграв неподдельный интерес к продукции фирмы, один взгляд на которую у нормального Кота должен был бы вызвать неудержимую рвотную реакцию.
        В один из зимних вечеров ктото из библиотечного начальства углядел эту рекламу на экране собственного телевизора, и на следующий дене Кот Хемфри был вышвырнут на улицу без выходного пособия.
        С годами он падал все ниже и ниже и вот теперь живет в Квинсе и влачит достаточно жалкое существование опустившегося интеллигента...
        
* * *
        
        ... Но это я все узнал потом, из личного разговора со стариной Хемфри после совещания.
        Пока же я предложил нашей банде любыми способами войти в доверие ко всем Служащим и Хозяевам вышеперечисленных интернациональных заведений Девяносто девятой улицы.
        Не обкрадывать их тайно, не вымаливать жалкие подачки, являясь перед ними в затрапезном, антисанитарнонемытом виде, трусливо зыркая по сторонам вороватым глазом и ползая на полусогнутых вдоль стены, источая помоечный запах...
        ...а входить в Заведение или Жилище Человека во всем блеске своей чисто вымытой шерсти и пушистости, с весело й гордо задранным хвостом, с ласковоснисходительным взглядом, заранее прощая Человечеству все Людские слабости!..
        - Вот как нужно знакомиться, если вы хотите добиться хоть малейшего успеха в жизни! - сказал им я. - Но и этого может оказаться недостаточно. Прошло время, когда Люди просто умилялись присутствию Котика или Кошечки в своем доме. Теперь от Котиков Люди вправе потребовать ПОСТУПКОВ, которые им, Людям, покажутся полезными. Да, да! К несчастью, мир сегодня прагматичен. Ничто в жизни не дается даром!.. Вы должны доказать свою необходимость там, где собираетесь бросить якорь и начать возделывать целину!..
        Не скрою, я просто упивался собственным красноречием! Я понял, что в наше время стать Вождем - раз плюнуть: нужно просто насобачиться уверенным голосом поучать других и советовать им сделать то, чего ты сам никогда не делал и делать не собираешься. Другой вопрос - пойдут ли потом за тобой массы?.. Но на первых порах ты свой кус всегда успеешь открямзать!
        Но это я не о себе. Я как раз предложил МЕТОДИКУ ПОСТУПКА на основании своего российского опыта.
        - Вы берете дохлую Крысу... - начал было я и поперхнулся. - Пардон! Еще пардон!.. В нашем частном случае вы договариваетесь с любой союзнической Крысой, чтобы она притворилась мертвой, осторожно берете ее за шкирку - храни Господь сделать ей больно, и несете ее хозяину облюбованного вами Заведения. И молча кладете Крысу перед ним. С понтом - вроде бы вы ее поймали только что у него в кладовке или еще черт знает где... Дальше я вам гарантирую восторги Людей и мольбы о том, чтобы вы унесли Крысу. Вы с Крысой в зубах заходите за угол, прощаетесь с ней до вечера и возвращаетесь в Заведение, где вас кормят и умоляют остаться здесь навсегда! Все. Отныне эта Крыса - ваш постоянный партнер. Сработаетесь - будете вдвоем шустрить в этом доме, как вам заблагорассудится. Отныне вы - хозяева в этом доме! Но дватри раза в неделю вы со своим партнером должны повторять этот маленький спектакль, чтобы Люди понимали, что теперь они без вас и дня прожить не смогут.
        
* * *
        
        Баааальших трудов стоило уговорить Крыс принять участие в этом эксперименте!..
        Лишь после многократных обещаний, что Коты и Кошки напрочь подавят в себе всяческие опасные и вредные охотничьи инстинкты, только после, клятвенных заверений о последующем равномерном разделе добычи Крысы согласились на этот вариант.
        Разбивка Котов и Крыс по партнерским парам тоже стоила чудовищных усилий: для того чтобы обезопасить себя, Крысы требовали себе в партнеры небольших и слабосильных Кошек. В случае автоматического проявления природных Кошачьих наклонностей Крыса и сама была бы в состоянии справиться с Кошкой. Или с Котом.
        Причем Крысы на роль «трупов» подбирались из бойцовской Группы охраны. Их вес, вид и передние резцы даже у бывалых Котов вызывали чувство озноба.
        Мелковатые Коты и Кошки, отобранные Крысами себе в партнеры, вопили, что им не под силу таскать таких гигантов, и они требуют себе Крыс поменьше...
        Короче говоря, репетиции мы начали только лишь через час.
        Актерское мастерство по изображению «трупов» Крысам преподавал Первый Советник Мадам - старый седой Крыс. Он так натурально играл, что мы все - и Коты, и Крысы, один раз жутко напугались! Нам почудилось, что старый Крыс действительно умер. Но, слава Богу, оказалось что он, изображая «труп», простонапросто заигрался и заснул!..
        Я взял на себя показ этюда приноса Крысы к Хозяину, предположим, мясного магазина. Хозяина играл пожилой потертый Кот Хемфри из ньюйоркской Публичной библиотеки. Дай Господь, чтобы все Люди, торгующие мясом, были бы хоть наполовину так интеллигентны, как старина Хемфри!..
        Во время репетиции между Котами и Крысами стояла непрекращающаяся ругань, а взаимные упреки и обвинения в бездарности так и сыпались на головы как одних, так и других. И все же!..
        И все же спустя еще час мы достигли первых пристойных результатов!!!
        Впервые за сегодняшнюю ночь я смог передохнуть...
        
* * *
        
        О том» чтобы разбудить меня утром, - не могло быть и речи!
        Бедный Тимур даже совал мне под нос кусок свежайшей сырой мерлузы из корейского рыбного магазина, которую я за последние два дня полюбил на всю оставшуюся жизнь! Но тщетно...
        Голос Тимура, умолявшего меня проснуться, ибо он опаздывает в школу, я слышал словно с другой стороны земного шара. Хотя и ощущал, как Тимур в отчаянии запихивает меня в свой рюкзак, но открыть глаза так и не смог...
        Я дрых самым пошлым образом и по дороге в школу, и в школе, и поэтому ничего толкового о своем первом посещении американского учебного заведения сказать не могу.
        Помню только неясный дикий шум и гам и странные, с моей точки зрения, запахи для детского учреждения, где явственно тянуло вчерашним алкоголем, дешевой косметикой, самой разной жратвой, резиновой жвачкой всех сортов, сигаретами, какимто наркотиком, откровенным сексом и, не поверите, даже оружием!..
        Потрясенный столь НЕДЕТСКИМИ запахами, я сквозь глубочайший и вполне заслуженный сон пару раз приоткрывал глаза и слегка высовывался из рюкзака, но не увидел ничего особенного, что разительно отличало бы американскую школу от русской.
        У нас за пустырем, напротив нашего с Шурой дома в Ленинграде, была почти такая же школа, и мы с моим соседом и корешем бесхвостым КотомБродягой иногда харчились там на кухне школьной столовой. Взяли мы эту кухню старым испытанным способом - на дохлую крысу.
        В отличие от русской школы в американской были телефоныавтоматы, и девочки почти все были одеты, как мальчики. Никакой формы! Кто во что горазд...
        В классе я сумел заметить своим осоловелым, полуспящим глазом, что мистер Хьюз, классный руководитель Тимура, оказался молодым парнем в джинсах, ковбойских полусапожках с разными медными блямками и заклепками, клетчатой байковой рубахе, изпод расстегнутого воротничка которой выглядывала белая майка, и в какойто замшевой жилетке с бахромой из тоненьких полосок кожи. И сидел он в классе не на стуле за своим учительским столом, а прямо на столе, поставив свои башмаки с медными заклепками на стул! И мне сквозь сон это очень в нем даже понравилось...
        Я проснулся и хоть чуточку стал соображать только лишь в сабвее. Очухавшись, я обнаружил, что на шее у меня повязан какойто зеленый бантик, а голова Тимура украшена старой зеленой шляпой. Обе щеки Тимура были разрисованы зелеными листиками. 583
        А вокруг нас бесилась и вопила уйма пацанов и девчонок из Тимурова класса. И все они были разрисованы зеленой краской в цветочек, у всех были шапки, шляпы, косынки зеленого цвета, зеленые бантики в петлицах, а у некоторых девчонок даже волосы были зеленого оттенка! Даже мистер Хьюз, ехавший с нами, был в какомто зеленом колпачке и с зелеными очками на носу.
        А еще я заметил, что наш Тимурчик, когдато нахлебавшийся в России дерьма под самую завязку, а теперь самый храбрый, самый замечательный пацанчик, с которым я когдалибо сталкивался, - самый маленький в классе. Ну буквально все, даже самые плюгавые, были выше его на полголовы. Тото мне в порту тогда показалось, что ему лет девять, не больше!..
        Я вообщето раньше старался на Детей внимания не обращать. У Котов и Кошек с Детьми отношения обычно напряженные. А тут вот столкнулся нос к носу с таким Тимуром и думаю - найду Шуру Плоткина, перееду к нему в какойнибудь Бруклин или Бронкс, а Тимур останется в Квинсе. Вот как тут быть? Известно же, что далекие расстояния для любви и дружбы - ужасно опасная штука!..
        В это время к нам подсаживается такая смазливая деваха лет тринадцати, но уже с титьками и задницей вполне взрослого размера, облапывает нахально моего Тимурчика, хихикает и начинает шарить по нему своими лапами. И вроде бы в шутку лезет к нему в ухо своим языком!..
        Мой Тимурчик как задышит, как задышит!!! Покраснел, как Государственный флаг Советского Союза, только вместо золотого серпа и молота у него на мордочке зеленый листок нарисован.
        Отталкивает эту курву малолетнюю, бормочет: «Отстань, дура!..» А у самого голос срывается - вотвот задохнется от желания. И пипка у него (сам вижу!) ну просто на дыбы встает - сейчас его ветхие джинсики по швам разлетятся! Батюшки! Что делатьто, думаю?!
        А та наседает на Тимура, подмигивает подружкам - дескать, посмотрите, как надо пацанов заводить! И своей наглой лапой с грязью под ногтями и облупленным маникюром на них же лезет прямехонько к Тимуровой ширинке. А тот и без того уже трясется, бедняга...
        Все, думаю, пора спасать парня! На хрен ему эта несвоевременная половуха?! Придет время - пожалуйста. На здоровье. А пока...
        Высунулся я наполовину из рюкзака да как шваркну выпущенными когтями по ее наманикюренным пальцам! Она, конечно, в голос заблажила на весь вагон, а мистер Хьюз, их классный руководитель, посмотрел поверх зеленых очков на то, как она слизывает кровь со своих царапин, и так спокойненькоспокойненько говорит:
        - Ну, вот видишь, Мэгги... Я же говорил тебе, что ты не всем нравишься. А ты мне не верила.
        Ехать до Манхэттена пришлось долго, и мистер Хьюз напомнил своим ученикам, что такое День святого Патрика. Само собой, я тоже развесил уши...
        Оказалось, что это знаменитый праздник ирландской культуры весны и возрождения. Возрождения чего - я не понял... Был там такой тип - миссионер Патрик, который приволок откудато в Ирландию какоето там христианское учение - и стал самым уважаемым святым ирландского народа. Как Ленин в России. Это мне Шура еще рассказывал со своей обычной усмешечкой.
        Так вот, этот Патрик умел договариваться со Змеями и прогонял какихто Злых Духов (которых, наверное, сам и придумал...) с помощью обыкновенного зеленого листочка клевера. Этот листочек и стал символом Ирландии. И в День святого Патрика каждый житель Америки - белый, черный, желтый, любой! - как бы становится ирландцем!.. Нарисовал листок клевера на роже, напялил зеленую шляпку - и ты уже натуральный ирландец. И сегодня этот праздник в НьюЙорке отмечается уже в двести тридцать шестой раз!..
        
* * *
        
        Когда мы наконец вылезли из сабвея прямо у Рокфеллерцентра и под предводительством решительного и веселого мистера Хьюза рванули к углу Пятой авеню и Сорок шестой улицы, протиснулись сквозь тучу народа и заняли лучшие места в первом ряду у самого ограждения, по Пятой авеню уже шла замечательная процессия!
        Видно мне было изумительно: задними лапами я стоял в рюкзаке за плечами Тимурчика, а передними опирался о его плечи. Тимур комментировал мне все происходящее, а сзади нас, как самых маленьких, оберегал мистер Хьюз. Не давал нас толкать и заслонять вид на процессию...
        Шли какието гвардейцы с барабанами и тоскливыми дудками - «волынками», как сказал мистер Хьюз. Шли полицейские, катились в зеленых колясках инвалиды всех войн, девочки из школы «Дрик Тауншип Дракон» в одних купальниках размахивали лентами и делали всякие гимнастические упражнения. А перед ними, с короной на голове и в норковой шубке, вышагивала «Мисс НьюЙорк» Килин Криник!..
        С целой свитой фальшиво веселящихся солидных дядечек руководящего типа шел губернатор Патаки. В петлице его черного пальто красовался зеленый листок клевера. Неподалеку от губернатора, в одном пиджаке и зеленом галстуке, топал мэр НьюЙорка Джулиани. И губернатор, и мэр махали нам руками, посылали воздушные поцелуи всем стоявшим за ограждениями, словом, вели себя как отцы родные...
        За ними топали какието вопящие грымзы - ни одной хорошенькой! Несли плакат - «Англичане! Руки прочь от Ирландии!».
        И все вокруг было зеленым! У некоторых - даже уши...
        Ах, как мне стало жалко, что Мой Шура Плоткин не видит всего этого. Стоял бы он сейчас рядом с нами...
        Но тут же мне пришло в голову, что Шура к этому празднику отнесся бы не с таким восторгом, который испытывали мы с Тимуром. Наверняка Шура ухмыльнулся бы и, естественно, если Тимура не было бы рядом, сказал бы открытым текстом:
        - На хера попу гармонь, если есть колокола? Почему Америка должна праздновать День какогото святого из Ирландии?! Где именье - где вода, где Ромео - а где Джульетта?.. У американцев своих поводов для веселья и праздников достаточно. Есть, есть во всем этом какойто фальшак...
        Я даже услышал привычные насмешливые Шурины интонации, даже его ироничную рожу увидел, черт бы его побрал!
        И вдруг мне почудилось... И вдруг мне послышалось, как откудато издалека - ну совсем непонятно откуда - негромкий Шурин голос внутри меня проговорил с характерной его усмешечкой:
        - Ты абсолютно прав, Мартышечка... Умница ты мой ненаглядный.
        Я так заволновался, так задергался, так стал крутить башкой и оглядываться, что даже мистер Хьюз всполошился, уже не говоря о Тимуре.
        - Что с ним, Тим?! - спросил мистер Хьюз у Тимура.
        - Что с тобой? - спросил встревоженный Тимур у меня.: .
        - Все... все в порядке, - ответил я Тимуру пошелдрейсовски.
        - Говорит - «все в порядке», - перевел Тимур мистеру Хьюзу, и тот, приняв это за шутку, весело рассмеялся и погладил меня.
        Но все было совсем не «в порядке»!
        Я понимал, что крутить головой и выискивать в толпе Шуру Плоткина - полнейший бесполезняк. Это был голос СВЫШЕ, из НЕВЕДОМОГО...
        Н6 интерес к этому действительно странноватому для Америки празднику у меня вдруг иссяк и сменился на совершенно конкретную заинтересованность двумя типами, которых я неожиданно увидел совсем неподалеку от нас.
        А увидел я двух здоровенных мужиков, прекрасно одетых, с золотыми кольцами на пальцах и золотыми цепочками на могучих шеях, которые когдато, когда мы с Водилой еще плыли из России в Германию, ночью в переполненном корабельном баре по приказу Бармена освободили место у стойки для моего Водилы. Правда, им для этого пришлось снять пьяного финна с высокого круглого табурета у стойки и вынести его вместе с его бутылкой из бара к чертям собачьим. И в тот вечер мы были очень даже признательны этим парням, так верно служившим Бармену.
        Но уже потом, после Германии, когда я на несколько дней вернулся в Питер, перед самым моим отплытием в Америку, мой дружок, бывший Морской, а ныне обычный Береговой Кот Рудольф, проплававший с Барменом несколько лет по всем морям и океанам, рассказал мне, что именно эти два крепких паренька - один русский, другой немец - на глазах ошалевшего от ужаса Кота Рудольфа в упор расстреляли Бармена из длинных и тихих пистолетов...
        Тимур... Вот чуткий звереныш, стервец! Он сразу почувствовал, что я вздрючился. И спрашивает меня, как обычно спрашивают во всех американских фильмах, независимо от того, подвернул ли герой ногу или его разнесло взрывом на мелкие куски:
        - С тобой все в порядке?
        - Тимурчик, - говорю, а сам по сторонам озираюсь. Мало ли!.. Одни мы пошелдрейсовски чешем, что ли?! Береженого Бог, бережет. - Тимурчик, посмотри назад и чуточку влево. Но с понтом делай вид, что тебе все до фени... Видишь двух мужиков в золоте?
        - Мгу... - аккуратненько отвечает Тимур.
        - Так вот, это - киллеры. Убийцы. Один - русский, второй - немец...
        И в двух словах рассказываю все, что я про них знаю.
        - Спокуха! - Тимур автоматом переводит на блатной русский жаргон, но пошелдрейсовски: - Счас мы этих сук обратаем. Век свободы не видать!.
        И говорит мистеру Хьюзу поанглийски:
        - Сэр, мы не могли бы на секунду отлучиться?.
        - Конечно! - говорит мистер Хьюз. - Только не надолго.
        - Спасибо, сэр.
        И мы с Тимурчиком смыливаемся. Тимур прокладывает дорогу сквозь толпу, прилипшую к ограде, а я ни на секунду не выпускаю из виду тех двух жутких Типов. И прошу Тимура пройти мимо них как можно ближе. Что Тимурчик и делает. А я прекрасно чувствую, как от одного из них аж прямо в нос шибает пистолетом!.. Да и от второго, кажется, тоже оружием потягивает...
        Подгребаем к здоровенному полицейскому, обвешанному всеми примочками с головы до ног, и просим его отойти в сторонку. А он наклоняется к нам сразу же и говорит без запинки:
        - Туалет за углом Сорок шестой в Китайской закусочной «Панда» в глубине зала влево от стойки первая дверь направо.
        - Сэр, - негромко говорит Тимур и оглядывается по сторонам - не слушает ли его еще ктонибудь. - Я Тим Истлейк. Моя мама - сержант полиции Рут Истлейк. Сто двенадцатое отделение в Квинсе. Телефон...
        И с ходу диктует полицейскому служебный телефон Рут. И на всякий случай домашний. И говорит:
        - Это для того, чтобы вы могли меня проверить. Но дело в другом. Посмотрите, сэр... Вон туда! Видите тех двух джентльменов? Левее смотрите. Видите?..
        - Да. Это Аль Капоне и Джо Валлачи? - смеется полицейский.
        - Нет. Это убийцы. Один - русский, второй - немец. Они недавно прибыли сюда из Европы...
        - О’кей. Постойте рядом и помолчите.
        Полицейский нажал на кнопку своей рации и чтото тихо забормотал. Помолчал, послушал и снова забормотал. Мы расслышали только два его слова - «сержант Истлейк».
        Мы даже и сообразить не успели, как откудато, словно с неба, около нас появились трое высоких парней, размалеванных зелеными листиками клевера, и пожилой толстяк в зеленой шляпе и куртке с капюшоном..
        - Это ты - Тим Истлейк? - спросил Толстяк.
        - Да, сэр.
        - А кота твоего зовут Мартин?
        - Да, сэр, - ответил Тимур, не поправив Толстяка. Тот откинул полу куртки, показал нам полицейский жетон у пояса и спросил:
        - Откуда у тебя эти сведения? - И Толстяк незаметно повел подбородком в сторону тех двух Типов.
        - От одного моего русского друга, сэр.
        Толстяк посмотрел на размалеванных парней и спросил у них:
        - Ну что? Возьмем в разработку?..
        - Да надо бы, - сказал один парень.
        - А потом опять - мордой об стол!
        - Не исключено, - заметил второй.
        - Ох, боюсь, что ты нас сильно подводишь, сынок, - сказал Толстяк Тиму.
        - Но на всякий случай... - медленно проговорил третий.
        - Учтите, сэр. Они оба вооружены, - говорит Тим Толстяку.
        У всех пятерых - полицейского, трех парней и Толстяка - сразу ушки топориком!
        - Откуда это тебе известно?! - спрашивает Толстяк.
        - От него, - говорит Тимур и показывает на меня.
        - Тебя мама никогда не водила к психиатру? - спрашивает Толстяк и протягивает ко мне руку, чтобы почесать меня за ухом.
        Я кааак разину пасть на него, кааак покажу ему клыки - он сразу руку отдернул, засранец! Как он смел так разговаривать с Тимуром?! Ни хрена не петрит в науке, тупица толсторожий, а еще и хиханьки строит... Жлоб с деревянной мордой!
        - Ол райт, ол райт!.. - примирительно говорит Толстяк. - Я потом перезвоню твоей матери. Она просила тебя не задерживаться в Манхэттене и немедленно возвращаться домой. У нее чтото там для вас есть...
        В животе у меня даже ёкнуло: неужели Рут нашла Шуру?! Я так засуетился, задергался в своем рюкзаке, так разнервничался, что чуть оттуда не выпал! Толстяк удивился, спросил у Тимура:
        - Он что, понимает, о чем мы говорим?..
        - Он все понимает, сэр. Он и опознал тех Типов!
        - О чччерт!.. Идти на задержание без единого доказательства, да еще и по наводке КОТА!.. Большего идиотизма я никогда себе не позволял...
        - Вменим незаконное ношение оружия, - говорит один парень.
        - А ты убежден, что оно у них есть?! - взъярился Толстяк.
        - Но Кот же говорит!
        - Ты себя слышишь, псих?! «Кот говорит»!!! Ты в своем уме? Ладно, черт с вами - попробуем. Скорее всего уже завтра меня вышибут из полиции, и я получу вполне пристойную пенсию... А вы, Пинкертоны чертовы, марш отсюда!
        Он не позволил нам даже посмотреть, как этих типов будут задерживать. Сказал, что по телику мы можем увидеть в любом полицейском сериале типа «Хантера» подобную акцию, только намного эффектнее. И приказал здоровенному полицейскому проводить нас до сабвея.
        Мы предупредили мистера Хьюза, что уезжаем, и действительно уехали...
        
* * *
        
        Спустя еще час мы, как сумасшедшие, уже мчались по Кингсхайвей в Бруклин на нашем «плимуте».
        Коллега Рут из Бруклинского отдела полиции сержант Барри Грант, кажется, отыскал Шурины следы! Не самого Шуру - его никто не видел уже несколько дней, - а лишь дом и квартиру, где Шура мог якобы проживать...
        Сейчас сержант Барри Грант и хозяин дома, который сдавал эту квартиру (возможно...) Шуре, ждут нас в Шипсхедбей на углу Оушенавеню и авеню Зет.
        Ждут, чтобы в нашем присутствии вскрыть квартиру и...
        Тут Рут запнулась. На мгновение она растерянно посмотрела на нас с Тимуром, а потом решительно и жестко продолжила:
        - Вы оба достаточно навидались в своей жизни. А я чуть ли не ежедневно сталкиваюсь по работе вообще черт знает с чем. Поэтому я не буду с вами сюсюкать. Вполне вероятно, что мы найдем там уже полуразложившийся труп. К несчастью, одинокие молодые эмигранты в первые же дватри месяца не выдерживают груза рухнувших надежд, унизительности иждивенчества начального периода, языковой немоты... Эти фудстемпы - талоны на питание, почти полная изоляция, это крушение всей прошлой жизни... Очень, очень часто, особенно люди интеллигентные, кончают жизнь самоубийством...
        - Нет!!! - завопил я в полной панике. - Нет!.. Он ждал меня! ОН МЕНЯ ЖДАЛ!!! ОН ЖДАЛ МЕНЯ ЖИВОЙ, ОН ЖИВ И СЕЙЧАС!.. Я же его недавно слышал... Может быть, он болен... Мне кажется, что он ГДЕ ТО болен. Или кудато уехал... Далеко. Потому что его было очень плохо слышно...
        Никакого рюкзака - я просто сидел на коленях у Тимура, и мы оба были пристегнуты к сиденью одним ремнем безопасности. Но для верности Тимур сильно прижимал меня к себе руками, и я все время слышал, как стучит его сердце.
        - Мамочка! Мамуленька!.. Ну что тебе стоит?! - умолял Тимур. - Пожалуйста, поставь на крышу свою полицейскую мигалку, вруби сирену!..
        Но Рут ответила категорическим отказом:
        - Остановят за превышение скорости - покажу полицейский жетон. Не остановят - слава Богу! А ездить с мигалкой и сиреной, когда все видят, что в машине сидит вполне благополучный ребенок и Кот с мордой гангстера - элементарное свинство!.. Называется - использование служебного положения в личных целях. А ты, Мартын, немедленно прекрати истерику и возьми себя в лапы. ЕСЛИ ОН ЖИВ, мы его найдем. Это я тебе обещаю!
        А потом Рут обозвала нас с Тимурчиком двумя юными русскими форменными идиотами. Потому что мы все время Плоткина называли - «Шура», «Шура», «Шура», когда он вовсе никакой не Шура, а Александр! Она, Рут, понимает, что существуют укороченные и ласкательные имена: Роберт может называться - Бобби, а Уильям - Билли. И, слава Господи, Рут догадалась сегодня спросить у мистера Бориса Могилевского, как порусски могут еще называть Шуру. И ответ был ошеломляющим - АЛЕКСАНДР!.
        Так что мы сами, Тимурчик и я, затруднили работу по поиску единственно необходимого нам «Плоткина».
        И тут мы подъехали к этому дому...
        
* * *
        
        У входа в палисадник нас встретили трое - сержант полиции Барри Грант - высокий, тощий человек, потрясающе непохожий на полицейского, хозяин этого трехэтажного «билдинга» - старый еврей лет семидесяти пяти и его С’обак, абсолютно повторивший внешность своего Хозяина. Казалось, что старый еврей и его С’обак - близнецы с разницей в возрасте не более трех лет в пользу С’обака.
        ЕврейС’обак тут же потянулся носом ко мне, и хотя мне было не до него, я всетаки принял оборонительную стойку.
        - Не задирай хвост, сынок, - сказал мне этот удивительный С’обак понашему, поЖивотному. - Я не ссорюсь ни с Котами, ни тем более с Кошками. Будет время - объясню почему. А сейчас - к делу. Слушай,. что Мой будет говорить...
        -...очень, очень милый молодой человек... - уже говорил Хозяин Собака и Дома. - Такой культурный... Из Петрограда. Столько книжек привез!.. Я же беру с него всего триста пятьдесят долларов... Зачем ему столько книжек?..
        - Ктонибудь из вас сможет опознать по вещам интересующего вас Человека? - негромко спросил сержант Грант у Рут.
        Рут посмотрела на меня. Я ей кивнул.
        - Да, конечно, - с легкостью ответила Рут.
        - Мы хотели бы осмотреть квартиру, - сказал Грант старому еврею. - У вас есть запасные ключи?
        - Интересный вопрос. А почему у меня не должно быть запасных ключей? Идемте.
        И мы все потопали на второй этаж. С’обак на своих старческих, подагрических ногах поплелся за нами следом.
        А мне и в квартиру уже не нужно было заходить! Я уже здесь, на лестнице, почувствовал Шурины запахи!..
        Ноги у меня подкашивались от волнения и страха, я принюхивался изо всех своих сил, стараясь уловить хотя бы малейший запах самого страшного...
        Но нет. Пахло Шурой, пахло НАШИМИ книгами и фотографиями, Шуриной одеждой... Пахло, в конце концов, МНОЙ!!! Моими запахами, которые не выветрились из Шуриной жизни даже за эти несколько месяцев...
        Как только старик открыл ЭТУ квартиру, то все тончайшие оттенки запахов, которые я почувствовал еще на лестнице, обрушились на меня такой мощной волной, что я, не помня себя, словно в бреду заметался по совершенно незнакомой мне маленькой американской квартирке среди родных и близких мне НАШИХ ленинградских вещей!..
        Уйма картонных коробок с книгами стояли повсюду, почти до потолка. Какието были уже распакованы. Валялись и уже висели на стенах масса наших любимых фотографий, рисунков, карикатур на Шуру, на меня с Шурой и пара картинок масляными красками... Все это в разные времена было подарено нам с Шурой нашими знакомыми и Шуриными собутыльникамихудожниками...
        Над какимто чужим диванчиком висела самая лучшая моя фотография величиной с кухонный поднос. Года три тому назад Шура снимал меня на нашем пустыре. Истратил целую пленку, а потом мы вместе с ним отбирали лучший снимок из контрольных отпечатков, которые ему сделали в лаборатории одной газеты. Там же потом отпечатали и этот здоровенный портрет.
        - Елкипалки! - вскричал в восторге Тимур. - Это же ты, Кыся! Ты, ты, ты!.. Ну, отпад!!!
        Все тут же посмотрели на меня. ЕврейС’обак даже зашел сзади и понюхал у меня под хвостом, словно хотел убедиться, что на фотографиях изображен именно я. Но почему таким способом?...
        - Помоему, это то, что мы ищем, - сказала Рут сержанту Гранту, показывая на мои фотографии вместе с Шурой. - Мне кажется - здесь никаких сомнений!.. Это то, что нам нужно...
        И несмотря на свое собственное смятение души, граничащее с помешательством от тревоги и радости, я вдруг заметил, что Рут Истлейк - сержант американской полиции тридцати трех лет от роду, мать русского мальчика Тимура, одна из самых красивых Женщин светлошоколадного цвета, которые когдалибо встречались мне в жизни - с очень пристальным вниманием и совершенно не полицейским интересом разглядывает Шурины фотографии, висящие на стенах и валяющиеся на письменном столе рядом с НАШЕЙ пишущей машинкой...
        Надесь, что заметил это только я!.. Рут проявляла к Шуреным фото такое истинно Женское любопытство, что в моей башке неожиданно вдруг чтото сместилось, будто я перешел в некое совершенно иное состояние, словнозаглянул туда, куда, кроме меня, никто не имел права вторгаться. И тогда во всю стену рядом с моей фотографией вдруг повисло совсем уж гигантское фото! А на нем...
        ... ПУСТЫННЫЙ ЖЕЛТЫЙ ПЛЯЖ, БЕСКРАЙНИЙ ОКЕАН... И НА ТЕПЛОМ ПЕСКЕ, ОБНЯВШИСЬ, СИДИМ МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО - РУТ, ШУРА, ТИМУРЧИК И Я... А НЕПОДАЛЕКУ, В СТОРОНКЕ, СКРОМНЕНЬКО ЛЕЖИТ ТА - ПУШИСТАЯ, БЕЛЕНЬКАЯ, ИЗ КВИНСА. А ВОКРУГ НЕЕ ПРЫГАЮТ НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ КОТЯТ МОЕЙ МАСТИ, РОЖДЕННЫЕ С УЖЕ ЗАРАНЕЕ РАЗОРВАННЫМИ ЛЕВЫМИ УШКАМИ. НУ СОВСЕМ КАК У МЕНЯ!..
        ... Уже в следующую секунду эта прекрасная, фантастическая картина исчезла, и я услышал всего лишь вторую половину фразы, сказанную старым евреем - хозяином этого дома:
        - С тех пор как мистер Плоткин несколько дней тому назад уехал когото там встречать, мы его больше не видели.
        - Абсолютно точно, - подтвердил мне его С’обак поЖивотному.
        - Слушайте, Барри! - обратился старик к сержанту Гранту. - Может быть, он уехал в Вашингтон? В конгресс?..
        - Вполне может быть, - noЖивотному сказал мне его С’обак.
        - Верно, - согласился с ним сержант Грант. - Месяц тому назад мы получили запрос из Вашингтона на мистера Плоткина. Конгресс Соединенных Штатов интересовался его адресом...
        - Я таки вспомнил! - сказал старик. - Мистер Плоткин при мне звонил туда одному конгрессмену и обещал приехать, как только он встретит когото из Петрограда...
        - Из Петербурга, - поправил его Тимур. - На худой конец - из Ленинграда.
        - Для меня «худой конец» начался в Петрограде, детка. С тех пор я и живу здесь. - И старик погладил Тимура по голове.
        Я будто знал, что Вашингтона мне не миновать!.. Недаром еще на первой КотовоКошачьей сходке я упомянул об этом. Заявление слегка отдавало пижонством, но я уже тогда предчувствовал этот «вояж», как говорил Шура, когда куданибудь уезжал.
        - Мам! Оставь, пожалуйста, наши координаты мистеру... - Тимур запнулся, вопросительно посмотрел на старика.
        - Меня зовут Дэвид Блум, детка.
        - Мистеру Дэвиду Блуму, мам. Если мистер Плоткин вернется, он сможет нам позвонить и... - сказал Тимур и посмотрел на меня!
        - Умница! - сказал я ему пошелдрейсовски.
        - Обязательно, сыночек, - пообещала Рут. - Но мне кажется, этого недостаточно. Хотелось бы выстроить дополнительный план поиска мистера Плоткина, а не ждать, когда он сам объявится...
        Но все это мне было уже неинтересно. Я знал одно - впереди у меня Вашингтон, конгрессмен... Как же его звали?! Черт бы его побрал... И там искать Шуру. Или настоять на том, чтобы этим занялось правительство Америки!
        С’обак ткнул меня носом в бок и, не то поЖивотному, не то пошелдрейсовски - я так и не понял, сказал мне:
        - Тебе нужно ехать в Вашингтон.
        - Без тебя знаю!.. - огрызнулся я и тут же об этом пожалел. - Прости меня, старина. Я сейчас не в своей тарелке...
        -Он мне будет рассказывать! Или я не вижу? Идем в коридор. Пока они будут вырабатывать план поиска, я тебе расскажу, почему я не ссорюсь с Котами и Кошками... Это очень странная история, и до сих пор мне ее некому было рассказать. Наверное, скоро я умру, и никто не узнает, что такое может быть на свете...
        Мне его история была, как говорил Водила, «до лампочки». Особенно сейчас. Но после его заключительной фразы о скорой смерти я не мог отказаться ее выслушать.
        Мы вышли с этим старым С’обаком в коридор, и он сказал:
        - Я прилягу... Не возражаешь? Ноги - ни к черту!.. Старость, сынок... Ну, слушай. В молодости у меня с одной Кошкой, не будем называть имен, был такой длительный и бурный роман, что не передать словами!!! Чтоб я так жил!.. Ах, что это был за роман!.. Потом, с возрастом, он, конечно, перерос в вялотекущие приятельские отношения. Нормальная нежная дружба двух пожилых Животных... Недавно я ее похоронил. Теперь я хожу на ее могилку - в нашем палисаднике за домом моего Додика Блума - и плачу... И жду не дождусь, когда снова увижу ее уже ТАМ. Семь лет... Семь долгих лет мы были вынуждены скрывать наши отношения!
        - Почему?! - возмутился я. - Когда такое - это же прекрасно!
        Я тут же вспомнил свои достаточно откровенные отношения с мюнхенской собачкой Дженни, принадлежавшей к аристократическому роду карликовых пинчеров.
        - Потому что мир состоит из идиотов, - сказал старый С’обак. - Это моя точка зрения. Но с точки зрения большинства, любовная связь Собаки и Кошки - такой же скандал, как если бы добропорядочная еврейская девочка из набожной еврейской семьи, посещающей синагогу и чтущей Талмуд, привела бы в дом своих родителей РУССКОГО ГОЯ... Или я знаю? Все равно как если бы черный парень из Алабамы женился бы на белой потаскушке! Тебе хватит примеров?..
        - Хватит. Дальше...
        - Дальше было раньше, - вздохнул старый С’обак. - Мне с этой Кошечкой было лучше всего на свете!.. Я с ней былтаки половой гигант! Боже мой, чего мы только с ней не вытворяли?! Я потом както пробовал делать это с разными Собакамисучками... Не то. Ну таки совершеннейшее не то! А как она была хороша в оральном сексе!.. Как она ЭТО божественно исполняла! Судя по твоим боевым шрамам на морде и огромным бейцам между задними лапами, которые даже хвостом не прикроешь - ты меня должен понять. Кстати, меня зовут Арни.
        - Мартын, - представился я. - Но можно просто - Кыся...
        - Я тоже не оченьто «Арни». Вообщето меня зовут - Арон. Но... С волками жить - поволчьи выть. На американский манер я - Арни. Понял?
        Я действительно понял все, за исключением ОРАЛЬНОГО СЕКСА. При помощи логических умозаключений я решил, что это от слова «орать». То есть орать от удовольствия, что со мной довольно часто бывало. В завершающий момент я невольно разражался таким громким и хриплым мявом, что на всем нашем ленинградском пустыре ни у кого не оставалось сомнений по поводу того, чем я там сейчас занимаюсь...
        Но в то же время мне показалось, что с этим словом я чтото путаю. Надо будет потом у Рут спросить... А пока меня очень заинтересовало произношение и акцент АрниАрона.
        - О’кей, Арни! Я рад, что познакомился с тобой. Можешь на меня рассчитывать... Но у меня такое ощущение, что ты говоришь не поанглийски, а понемецки. Мнето это, как говорится, без разницы, но я както бывал в Германии и узнаю в твоей речи многие немецкие слова...
        - Шурли! Конечно!.. Я же говорю с тобой на идиш! У нас тут, в Брайтоне, очень многие говорят на нем. А идиш - это же международный еврейский жаргон...
        - Постой, постой, Арни!.. Значит, я сейчас с тобой говорил тоже на этом идиш?!
        - А как же?! - АрниАрон даже приподнялся на передние лапы.
        «Всетаки Шура был прав - Я ЖУТКО ТАЛАНТЛИВЫЙ ТИП! - подумал я про себя. - Нет, нужно немедленно ехать в Вашингтон, найти этого конгрессмена и постараться поставить там всех на уши, но найти Шуру!.. Уж если я, оказывается, могу разговаривать даже на этом идиш, то уж в ихнем Вашингтоне я тоже не дам маху!..»
        От окончательно принятого решения мне сразу стало легко и спокойно, и я не удержался и пошутил над стариком АрниАроном:
        - А ты, Арончик, считаешь, что говорить в НьюЙорке на идиш - это тоже «с волками жить - поволчьи выть»?
        - А ты думал?! Ты знаешь, что такое НьюЙорк?! Шлемазл! НьюЙорк - это двести народов и этнических групп!.. В НьюЙорке итальянцев больше, чем в Риме, ирландцев больше, чем в Дублине, негров больше, чем в Найроби, пуэрториканцев больше, чем в СанХуане! А нас больше, чем в Иерусалиме!!! Это чтобы ты знал!..
        - Кого это «нас»? - не понял я. - Животных?
        - «Нас» - это евреев! - сказал С’обак Арон, он же Арни. - А Животные это или Люди, или Собаки, или, я знаю, Коты - все это не имеет ни малейшего значения. Важно, кем ты сам себя чувствуешь. Именно этим Америка и хороша! Понял?..
        
* * *
        
        Проснулся я только ближе к Филадельфии...
        Кевин Стивенc - водитель междугороднего туристического автобуса с тридцатью шведскими туристами из Швеции и одной американской шведкой из Америки, гидомпереводчиком, - совершал свой обычный рейс по маршруту НьюЙорк - Филадельфия - Вашингтон и дальше в теплые флоридские края до Майами. А потом обратно в НьюЙорк. Срок поездки - двенадцать дней.
        - Тебе хватит? - спросил меня Тимур.
        - За глаза и за уши! - нахально ответил я. Кевин Стивенc и был тот самый пожилой толстый шоферюга, в чей автобус, когдато стоявший у отеля «Рамада Милфорд Плаза», ткнулась полицейская машина с уже мертвым сержантом Фредом Истлейком.
        Так Кевин познакомился с Рут. А потом подружился и с Тимуром.
        Вот емуто Тимур и позвонил на следующий день после посещения Шуриной сиротской квартиры в Бруклине. Позвонил с улицы, из автомата, и попросил Кевина ничего не говорить матери. Тот обещал...
        Он согласился завтра же взять меня с собой до Вашингтона, а через двенадцать дней забрать меня оттуда в НьюЙорк. Именно с того места, где он меня оставит - у конгресса ли, у Капитолия, у Белого дома... Где я сочту нужным вылезти. И чтобы находясь в Вашингтоне, я как можно точнее считал бы дни и ни хрена не напутал!
        Тимурчик ну прямо убивался, что не может поехать со мной - так ему хотелось в Вашингтон, в Музей аэронавтики!.. Но я ему сказал, что если не будет в доме меня - полбеды. Всегда можно сказать, что я загулял. А если исчезнет Тимур - мать сойдет с ума! И чтобы он даже об этом не мыслил!.. Подозреваю, что Кевин Стивенc и не взял бы Тимура без разрешения Рут.
        В тот вечер, когда мы вернулись из Брайтона, Тимурчик быстро скапустился. Принял душ, захватил с собой письмо от Маши Хотимской, которое он сегодня получил из Израиля, и отправился к себе.
        Рут, наоборот, была еще полна сил, чемто странно возбуждена и засыпала меня вопросами о Шуре Плоткине. Что он пишет, где печатался, почему не женат, есть ли у него дети, ходили ли к нам девки и, как говорят немцы, «унд зо вайтер». Понашему - «и так далее». Вплоть до того - какого он роста?..
        А хрен его знает, какого он роста?! Мне и в голову не приходило его мерить... Я сказал ей, что Шура приблизительно выше ее на полголовы. И тут же заметил, что Рут это очень понравилось!..
        - Я решила еще поискать его по больницам, - сказала она.
        Я сразу вспомнил неутомимого Шуру и его упражнения с ежедневно и еженощно меняющимися девицами и усомнился:
        - Вряд ли... Шура всегда был такой здоровый!
        - А по фотографиям не скажешь. Худенький, стройный, но здоровья я в нем особого не заметила...
        Ну, мог я объяснить Рут, что я имел в виду, когда говорил о Шурином здоровье?! Сказать, что он был здоров трахаться? Что мог любую, самую выносливую девку загонять до обморока?! Это я мог ей сказать?
        Нет, не мог. И поэтому решил кардинально изменить тему:
        - Рут, скажи мне, пожалуйста, что такое «оральный секс»? Я в Бруклине от одного еврейского С’обака услышал, а переспросить постеснялся...
        Тут Рут так захохотала, что чуть не свалилась на пол! Я думал, ей даже дурно станет - так она развеселилась!.. А потом отдышалась, вытерла слезы и сказала:
        - Ты, Мартын, постеснялся спросить С’обака, а я стесняюсь тебе это объяснять. Отыщем твоего Шуру - он тебе про это все подробно расскажет. Судя по его физиономии на всех фотографиях, которые я сегодня видела, - он в этом очень неплохо разбирается.
        Я почувствовал, что нарвался на темочку, которая не всегда годится для светской болтовни с Женщинами. Но и Рут просекла мое смущение и тут же легко перевела разговор в другую плоскость:
        - Да! С этой поездкой в Бруклин я же совсем забыла вам сказать!.. Завтра все передашь Тиму: из Манхэттена звонил детектив Алан Уэлч - ну, которому вы «сдали» тех двух русских на Пятой авеню. Оба оказались совершенно официальными представителями какойто русскоамериканской фирмы с офисом на Бродвее. Единственная зацепочка - оба были вооружены. Так что есть надежда их «раскрутить». Все! Я пошла в душ...
        
* * *
        
        Первый же Кот, с которым я столкнулся во дворе, был Хемфри - бывший сотрудник ньюйоркской Публичной библиотеки.
        Полученная от него информация в основе своей была вполне утешительной. Всего дветри драки между Котами и Крысами, к счастью, закончившиеся вполне бескровно и с обоюдным перепугом.
        Причем все споры и драки были не изза дележа добычи, чего я, не скрою, боялся, не по Видовым соображениям националистического характера, а в процессе взаимных упреков в отсутствии или недостатке «актерского мастерства и ощущения партнера»...
        То есть предметом распрей и ссор было - ИСКУССТВО! И это меня очень порадовало.
        Прошли времена, о которых мне както рассказывал Шура. Когда за малейшее отклонение от какойто там Генеральной линии в этом самом ИСКУССТВЕ могли запросто поставить к стенке и шлепнуть...
        А разные выяснения отношений, мелкие драчки и неглубокие укусы - они и по сей день имеют место быть в ИСКУССТВЕ всего мира. Так что - ничего страшного.
        Хемфри перечислил мне все магазины и рестораны, где Котов и Кошек взяли на службу. Сработалатаки наша ленинградская метода по внедрению в хлебные, я бы сказал, места. Не зазорно и Америке у нас поучиться!..
        Сам же Хемфри сейчас отирается у китайцев среди книг, газет и журналов. То есть практически устроился по профессии. Китайцы содержат ларек типа нашей бывшей русской «Союзпечати».
        Мою Беленькую и Пушистенькую взял к себе жить... Кто бы вы думали?.. Мистер Борис Могилевский!!! Не знаю, насколько он будет обрадован, когда Беленькая и Пушистенькая вьщаст мистеру Могилевскому минимум семьвосемь Котят (от меня меньше еще ни разу не было!), но это уже другой вопрос... А пока все идет как надо.
        Молодой черный Кот со своим партнером, одним бойцовским Крысом, притащили мне в подарок здоровенный шмат свежайшей сырой мерлузы. Они «работали» в корейской рыбной лавке. А вот откуда они узнали, что я обожаю именно мерлузу, - одному Богу известно.
        Но тут я сделал классный дипломатический ход. Я не стал жрать эту мерлузу, а вызвал Старого Крыса и попросил немедленной аудиенции (тоже словечко будь здоров, да?!) у Королевы Крыс нашего района - Мадам. И уже через несколько минут получил официальное приглашение пройти к Мадам самым коротким путем для особо почетных гостей.
        Я торжественно преподнес Мадам этот кусище мерлузы и толкнул небольшую речугу по поводу несравненной мудрости Мадам и ее истинно государственного мышления.
        Старуха была в восторге и от моей речи, и от мерлузы и, глядя на меня откровенно блядским глазом, пожалела, что молодость ее промелькнула так быстро...
        - Хотя чем черт не шутит! - плотоядно ухмыльнулась она и даже попыталась потрогать меня ТАМ, между задними лапами.
        Я тут же с перепугу сослался на кучу предотъездных дел - дескать, поездка в правительственные круги Вашингтона требует от меня невероятной подготовки, наплел чегото еще с три короба и поспешил откланяться...
        
* * *
        
        Утром Тимурчик нахально промотал школу и отвез меня опятьтаки в Манхэттен, но уже на Седьмую авеню рядом с Пятьдесят шестой улицей, к отелю «Веллингтон».
        Там уже стоял огромный, фантастически красивый автобус, к сожалению, обезображенный эмблемой с изображением мчащейся тощей Собаки.
        Автобус назывался - «Америка», а по его бортам, под этой скачущей дурой было написано «НьюЙорк - Майами». Это Тимурчик мне прочитал.
        Около автобуса аккуратными рядами стояли самые различные чемоданы. На тротуар их подвозили из глубины отеля на больших тележках два типа в лиловой униформе и с генеральскими фуражками на головах. Один - черный, второй - смуглый. Оба с радиотелефонами. Ну надо же! У нас в России это признак значительности, а тут швейцары и подносчики багажа с такими телефонами шастают...
        В багажное отделение автобуса чемоданы загружал какимто одному ему известным способом сам водитель этого автобуса, толстый Человек средних лет - Кевин Стивенc. Другприятель семьи Истлейк.
        Я вообще заметил, что в НьюЙорке очень много толстых Людей. Особенно среди черных Женщин и белых Мужчин.
        Кевин Стивенc так обрадовался, когда увидел нас с Тимуром, что бросил к чертям собачьим погрузку чемоданов, затащил нас в автобус и заставил нас немедленно съесть по огромному куску яблочного пирога с кленовым сиропом! Приговаривая, что если его жена миссис Дороти Стивене узнает, что Тим не доел хотя бы маленький кусочек этого пирога, который она делала специально для него, - обида будет на всю жизнь!..
        Мы смолотили пирог за милую душу, и только после этого Кевин снова пошел загружать чемоданы.
        Тут же из отеля «Веллингтон» под краснозолотой навес у главного входа стали кучковаться и шведские хозяева этих чемоданов - пожилые степенные ухоженные старушки с тщательно завитыми серебряными головками и старики в легкомысленных туристских шляпчонках, с мордами старых дровосеков и строительных рабочих.
        Я попросил Тимурчика не говорить мистеру Стивенсу о моей способности вступать в Контакт. Безумно хотелось спать, а не трепаться всю дорогу с милым, но всетаки посторонним мне Человеком. Ночь у меня была тяжелая, с визитом к Мадам, с небольшими КотоКрысными разборками, с назначением Хемфри временно исполняющим обязанности Старшего Кота на время моего отсутствия. Ну и так далее. Короче - спать хотелось дико!
        Потом Тимур поцеловал меня в мою мохнатую щеку и пожал мне лапу, а я облизал всю его физиономию, носившую след остатков кленового сиропа. И мы распрощались. Тим еще надеялся успеть к третьему уроку. Наврет чтонибудь мистеру Хьюзу или, наоборот, скажет чистейшую правду и будет прощен.
        Я забрался на последнее сиденье - Кевин сказал, что оно будет свободно, - и улегся. Рядом был вход в автобусный туалет, а неподалеку стоял здоровенный пластмассовый ящик, набитый колотым льдом. А уже во льду было напихано невероятное количество банок с пивом, кокаколой и маленьких бутылочек с минеральной водой.
        Я еще слышал, как Кевин запирал багажные отделения, как без всякой суетни рассаживались по своим местам старенькие шведы, как Кевин подошел ко мне и спросил:
        - Ну как? Устроился?
        И я, кретин, чуть не ответил ему: «Да, большое спасибо...» Но, слава Богу, вовремя спохватился и промолчал. Только хрипловато муркнул в ответ. И Кевин пошел садиться за свой руль.
        А вот когда мы уже тронулись и американская шведкагид залопотала пошведски монотонно и без продыху, я закрыл глаза и отрубился в первые же три секунды...
        
* * *
        
        ... И стал мне сниться совершенно реалистический сон - никаких кошмарных наваждений, никакой обычной фантастики. Все предельно бытово и заземленно.
        Всколыхнулись в моем спящем мозгу все запахи той Шуриной малюсенькой квартирки в Бруклине. И снова увидел я наши книги, наши вещи, наши картинки на стенках и по углам на полу, ибо стенок было меньше, чем наших любимых картинок и фотографий...
        И наша замечательная, старая и раздолбанная, но очень заслуженная пишущая машинка, которая так удивила Рут Истлейк.
        - Как?! - поразилась она. -Он до сих пор пишет на машинке?! А почему не на компьютере? Это же намного удобнее!..
        Не хотелось мне при всех объяснять Рут, что сегодня в России интеллигентный Человек, который не нашел в себе сил и способностей уйти в какойнибудь прибыльный бизнес, не в состоянии купить себе компьютер: «никаких штанов не хватит»...
        Всплыли в памяти слова Рут о фотографиях Шуры, и только сейчас, во сне, я понял, что Шура ей очень понравился!
        Вот когда я вдруг на какойто чужой, очень белой стене неожиданно увидел огромную фотографию Шуры в натуральную величину! В тяжелой, выпуклой раме, словно Шура в окне сидит. Причем фотография вся цветная, а Шура ужасно бледный - ну простотаки чернобелый!..
        И вдруг я замечаю - дышит Шурина фотография!..
        Вроде бы даже както виновато мне улыбается и пытается чтото сказать...
        - Громче, Шурик! - кричу я ему. - Здесь плохо слышно...
        Сплю ведь, а понимаю, что шум автобусного мотора, около которого я лежу в кресле последнего ряда, заглушает Шуру и меня...
        - Я за тобой еду, Шура!.. - кричу я ему. - Я тебя обязательно найду! Не боись, Шурик, я их всех там подниму на нога и поставлю на уши! (Ужасно мне нравилось это выражение!) Ты мне только скажи, что такое ОРАЛЬНЫЙ СЕКС?
        А сам вдруг замечаю, что на фотографии Шура розовеет, удивленно высовывается из рамы, опирается на нее локтями, словно в окне на подоконник, и так смущенно меня спрашивает:
        - Боже мой, Мартышка... Где ты так нахватался?..
        - Мы сегодня были в твоей квартире на Оушенавеню в Бруклине, и мне об этом говорил АрниАрон - С’обак Хозяина твоего дома.
        И замечаю, что вдруг стало очень хорошо слышно!.. Мотор, что ли, выключили? И трясти перестало...
        Шура еще больше краснеет на фотографии и так сбивчиво, неуверенно отвечает мне:
        - Видишь ли, - Мартын... Дело в том... Ну, в общем, оральный секс - это одна из форм...
        * * *
        Но тут чувствую - ктото меня за ухом чешет и голосом Кевина Стивенса говорит:
        - Филадельфия! Стоим час. Писать, какать, кушать будешь?
        Я перевернулся на спину, потянулся весь до стона, до хруста, весь врастопырку, зевнул и снова свернулся клубочком в кресле.
        Вот как проснулся в Филадельфии, так и заснул до самого Вашингтона. Так что про Филадельфию ничего путного сказать не могу. «Америка глазами Кота» не получится...
 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к