Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Кучеренко Вадим : " Врата Вечности " - читать онлайн

Сохранить .
Врата вечности Вадим Иванович Кучеренко
        Фантастический роман «Врата вечности» завершает трилогию, начатую романами «Человэльф» и «Химера». Духи природы существовали на Земле задолго до того, как появился человек. Они тайно правят планетой, порождая мировые войны и глобальные экономические кризисы, влияющие на судьбы людей. И жестоко мстят всем, кто нарушает их законы. В романе «Врата вечности» внук-бастард эльфа Фергюса, рожденный эльфийкой и человеком, уже вырос. Но могущественный Совет ХIII, возглавляемый кобольдом Джерриком, по-прежнему преследует его, желая уничтожить. Они вступают в последнюю смертельную схватку. На кону - станут ли духи природы и люди единой расой землян…Как и в предыдущих книгах, действие романа происходит во многих странах и его характеризует почти детективное развитие событий. Читатель встретится со многими уже знакомыми ему героями, но появляются и новые, не менее таинственные. Читайте новый бестселлер автора увлекательных романов «Нежить», «Замок Тамплиеров» и «Любомир и Айи» Вадима Кучеренко!
        Вадим Кучеренко
        Врата вечности
        Предисловие
        Нависшее над горой Хай-Марка небо было прозрачным, словно капля чистейшей родниковой воды, просочившейся из земных недр. Но внезапно небеса потемнели и сгустились, цветом став похожими на пески пустыни. А затем они опустились на склоны горы, окутав их желтоватым, с огненными проблесками, туманом, в котором стихли все звуки.
        Казалось, это была уже не Земля с ее привычным пейзажем, а другая планета, на которой обитало крошечное уродливое существо. Морщинистая, собранная в жесткие складки кожа карлика имела ярко-красный цвет, мочки ушей касались плеч, а нижняя губа отвисала до груди, открывая черные, но острые, как бритва, клыки. Он стоял на коленях перед подобием гигантской каменной двери, вырезанной в скале, и прижимался к ней заросшим густой шерстью ухом, словно пытаясь что-то расслышать. Но его усилия были напрасны.
        Карлика звали Джеррик, он был кобольдом и главой Совета XIII, Верховного правительственного органа мира духов природы, населяющих Землю задолго до того, как на ней появились люди. Джеррик был самым коварным и жестоким из всех духов, которые когда-либо возглавляли Совет XIII. Но сейчас, когда из его прикрытых набрякшими, морщинистыми веками глаз катились слезы, оставляя белые соляные полоски на алых щеках, он казался жалким и беспомощным.
        Поверхность скалы была шероховатой, влажной и холодной на ощупь, а высеченная в ней дверь согревала кожу Джеррика неожиданным, но явственно ощутимым теплом. Она имела форму гигантского вдавленного прямоугольника высотой два метра и шириной семь метров. В середине ее виднелось неглубокое отверстие, напоминающее замочную скважину.
        Кобольд знал, что многим из тех, кто прикасался к этой каменной двери, удалось испытать невероятные ощущения. Одни чувствовали возбуждающую, покалывающую ладони энергию, другие слышали чудесную неземную музыку, у третьих возникали фантастические видения, как будто они проникали мысленным взором в тот мир, вход в который преграждала дверь. Но он, Джеррик, ничего не ощущал, не слышал и не видел, как ни старался. А ведь он желал этого так страстно, что не пожалел бы ничего, чтобы оказаться по ту сторону этой двери. Он отдал бы за это все свои несметные богатства, по сравнению с которыми легендарные сокровища короля Мансы Мусы I могли показаться жалкой щепоткой соли, продавая которую по всему миру тот и скопил свое состояние.
        Правитель средневекового государства Мали тратил деньги на строительство мечетей, чтобы, умирая, не тревожиться о своем благополучии в будущей загробной жизни. Джеррик собирался распорядиться деньгами более рачительно. Он готов был расстаться с ними, но только ради вечной земной жизни. Кобольд верил, что за дверью, высеченной в горе Хай-Марка, которую инки, древний народ, некогда населявший Перу, называли «вратами в страну богов», он сможет обрести бессмертие. Подобно жрецу Амару Муру. А ведь тот был даже не духом природы, а всего-навсего человеком.
        Но прежде надо было открыть эти врата. А вот этого Джеррик, несмотря на все свое земное могущество и богатство, сделать не мог. Без ключа это было невозможно. А ключ был безвозвратно утерян.
        Поэтому Джеррик плакал сейчас. Так случалось каждый раз, когда он приходил к вратам в страну богов. Причиной этих слез являлся страх, и совладать с ним кобольд был не в силах.
        Одна только мысль о смерти приводила Джеррика в панический ужас. Он хотел жить вечно. И с течением времени это желание становилось только сильнее и неодолимее. Ведь каждое прожитое им мгновение неумолимо приближало его к неизбежному для всех живых существ концу - тлену, праху, небытию…
        Джеррик, мысленно отрешившись от окружающего его мира, совершенно забыл об осторожности. И когда за его спиной внезапно раздались голоса, не успел скрыться. Обычно он, когда хотел избежать встречи с людьми, как будто растворялся в сумрачной тени, которую отбрасывала гора. Но на этот раз замешкался. А когда люди вышли из-за скалы, исчезать было уже поздно.
        Их было двое, мужчина и женщина, очень юные. Одетые в почти одинаковые джинсы и просторные цветастые рубахи, они показались Джеррику похожими друг на друга, как близнецы. Только один был коротко подстрижен, а второй носил длинные черные волосы, непокорно развевающиеся по ветру. Громко разговаривая, смеясь и обмениваясь страстными поцелуями, они обращали мало внимания на окружающий мир. А потому не сразу заметили Джеррика.
        К этому времени кобольд уже успел внушить им то, что хотел. Это было не элементарное гипнотическое воздействие, известное еще жрецам Древнего Египта и применявшееся человеком на практике уже около трех тысяч лет. Это была телепатия, под которой люди понимали способность передавать мысли, образы и чувства другому существу на расстоянии, но при этом почему-то упорно и непоследовательно называли ее псевдонаучным заблуждением. Может быть, потому, что так и не овладели ею, как ни пытались, и, подобно лисице из басни Эзопа, предпочли заявить, что виноград зелен. Кобольд, как и все духи природы, имел врожденные телепатические способности, превратившиеся за миллионы лет эволюции в грозное оружие. И молодые люди увидели перед собой не безобразного карлика, а мужчину средних лет с умным и немного рассеянным взглядом. Внешне он напоминал одного из тех ученых-исследователей, которые часто посещали гору Хай-Марка, надеясь раскрыть тайну этой аномальной зоны. Он смотрел на молодых людей с легкой укоризной, словно порицая за то, что они легкомысленно оторвали его от научных изысканий, которые могли бы изменить
будущее человечества к лучшему.
        - Перестань, Фернандо! - воскликнула девушка, оттолкнув ладонью жадные губы своего спутника. - Ты же видишь, мы не одни.
        И, покраснев от смущения, она обратилась к Джеррику:
        - Buenos dias, senor! Простите нас!
        - За что? - изобразил удивление Джеррик. В тех редких случаях, когда ему доводилось общаться с людьми, он бывал чрезвычайно груб и надменен. Но когда лицо девушки приобрело красноватый оттенок, свойственный собственной коже кобольда, он неожиданно почувствовал к ней невольную симпатию.
        - Мы помешали вашим научным исследованиям, - пояснила девушка.
        Она хотела что-то добавить, но в разговор вмешался юноша.
        - Ты напрасно извиняешься, Паула, - сказал он. - В чем наша вина? Ведь мы не ожидали здесь кого-нибудь встретить. Нас уверяли, что тем, кто хочет подняться на гору Хай-Марка, нужно получить пропуск от правительства.
        - И он у вас, разумеется, есть? - жестко спросил Джеррик. Юноша, в отличие от своей спутницы, вызвал у него раздражение.
        - Ну что вы, senor! - рассмеялся Фернандо. - Ведь я не правительственный чиновник и даже не hombre de ciencia, как вы. Мы с Паулой обычные молодожены. Всего неделю назад стали мужем и женой. Это наш медовый месяц. Мы арендовали автомобиль и вот путешествуем по стране. Правда, Паула?
        Девушка стала почти пунцовой от смущения. И тем самым вернула себе расположение Джеррика, утраченное было по вине ее marido, мужа.
        - Вот как? - вежливо удивился Джеррик. - В таком случае, поздравляю вас! Но вынужден заметить, что для свадебного путешествия вы выбрали довольно странный маршрут. Гора Хай-Марка… Мне кажется, вам больше подошли бы Куско или Саксайуамане, где в день летнего солнцестояния проходит красочная церемония встречи Солнца. Инти Райми. Так, кажется, люди называют этот праздник?
        - Лично мне больше по душе День Севиче, - улыбнулся юноша. - Вы бы знали, какое пиршество устраивает моя мама в этот день! Она мелко нарезает сырую рыбу, причем совершенно разную, и маринует ее в течение пятнадцати минут в соке лайма. После чего добавляет к ней нарезанный кольцами красный лук, а иногда рокото. Знаете, такой острый перец?
        - Нет, - буркнул Джеррик. В глубине его души зарождался гнев, вызванный глупой болтовней юноши. Но кроткий взгляд Паулы пока сдерживал кобольда.
        - Но вкуснее всего сeviche de conchas negras, - продолжал, не замечая сухого тона собеседника, Фернандо. Минувшая неделя, проведенная вдали от сытных домашних обедов, которые заменили ласки молодой жены, неожиданно напомнила о себе. Он почувствовал неодолимый голод, который долгое время удавалось заглушать страстными поцелуями. И теперь часто глотал слюну, вызванную воспоминаниями о гастрономических изысках. - А особенно если подать ее с бататом, поджаренной кукурузой или маниоком. И все это запить коктейлем «Писко сур». Моя мама готовит его сама, из виноградной водки, яичного белка, лимонного сока, сахара и пряностей.
        - Лично я сейчас с преогромным удовольствием выпила бы чичу мораду, - улыбнулась Паула. - Очень освежающий напиток. Его варят из зерен кукурузы с сахаром и специями. Но, думаю, это интересно только нам, Фернандо. А senor sabio просто скучно слушать тебя. Боюсь, что мы уже надоели ему своей болтовней.
        Девушка с извиняющей улыбкой взглянула на Джеррика. Тот по привычке презрительно оттопырил нижнюю губу, слушая Фернандо. Но, заметив взгляд Паулы, опомнился и прикусил ее.
        - Тогда поговори с ним о горе Хай-Марка, - предложил юноша. - Говорят, что эта дверь - портал в другие миры. Представляешь, Паула? Ведь если ее когда-нибудь откроют, то мы сможем путешествовать по Вселенной так же легко, как сейчас по Перу…
        Джеррика пронзила дрожь, как будто его внезапно укололи острым шипом кактуса прямо в сердце. Кактусы в Перу росли везде, на улицах городов, в горах и пустынях, среди камней и даже на камнях, эти неприхотливые растения могли обходиться без воды многие месяцы. Кобольду они нравились, напоминая чем-то его самого. Но сейчас они были не при чем. Он вздрогнул от слов юноши, потому что тот затронул болезненную для него тему. Неожиданно ему захотелось быть откровенным с этими молодыми людьми. И Джеррик поддался искушению. Он слишком долго страдал в одиночестве, чтобы пренебречь возможностью поделиться с кем-то своей сокровенной печалью. К тому же у него была возможность заставить их забыть об этой встрече.
        - Что вы знаете про Амару Муру? - спросил он, обращаясь к Пауле. Юношу он демонстративно игнорировал.
        - А это кто? - с недоумением посмотрела на него девушка. - Какой-нибудь cientifico de renombre mundial? Ученый с мировым именем?
        Джеррик скривил губы, но совладал с собой и повелительным жестом пригласил своих собеседников присесть на один из больших камней, живописно разбросанных вокруг. Фернандо охотно опустился на согретый солнцем валун, Паула уютно пристроилась у него на коленях. Они были похожи на двух котят, которые только что резвились в погоне за бабочкой и вдруг замерли, увлеченные созерцанием этой же самой бабочки, опустившейся на цветок. Но эта идиллическая картина вызывала у кобольда только раздражение.
        - Хотя бы об инках вы что-нибудь слышали? - пренебрежительно спросил он.
        - О да, - радостно воскликнула Паула. - Это наши предки!
        - Только не мои, - запротестовал юноша. И с нескрываемой гордостью произнес: - Предки моего народа - это Франсиско Писарро и Диего де Альмагро!
        - А я горжусь тем, что могу назвать своими предками не испанских конкистадоров, а индейцев кечуа, - с вызовом заявила Паула. - А если это кому-то не по душе…
        - Только не мне, - засмеялся Фернандо. - Ты уж поверь, моя прелестная индианочка! И если тебе еще было мало доказательств, то сегодня ночью, обещаю…
        - Фернандо! - воскликнула, заалев лицом, девушка. - Как тебе не стыдно! Что подумает о тебе senor sabio?
        Она сделала попытку освободиться от объятий мужа, но так нерешительно, что вскоре смирилась с его сопротивлением и даже позволила ему себя поцеловать в знак примирения. После этого они снова были готовы слушать Джеррика. Они даже не заметили тонкой струйки крови, стекающей из его прокушенной нижней губы. Джеррик уже едва сдерживал свой гнев. И только невольная, необъяснимая ему самому, симпатия к девушке усмиряла его.
        - Так кто же такой этот ваш Амару… Как там его? - спросил Фернандо равнодушно, только затем, чтобы угодить жене.
        - Амару Муру был служителем храма, возведенного инками в память о том, что однажды Землю посетили боги, - сказал Джеррик. Он говорил, не сводя взгляда с каменной двери, возле которой он продолжал стоять, как будто был не в силах отдалиться от нее хотя бы на шаг. - Они оставили в памяти инков неизгладимый след, и прежде всего - своей безграничной властью над жизнью и смертью. Боги были не только сами бессмертны, но могли наделять вечной жизнью любого. Они пробыли на нашей планете недолго, и, по преданию, вернулись в свою божественную страну через врата, которые сами же прорубили в горе Хай-Марка. Через эти врата!
        Джеррик прикоснулся ладонью к каменной двери, но, как и прежде, ничего не почувствовал. Глаза его подернулись влагой.
        - Так и ушли навсегда, раздразнив бедняг инков бессмертием? - воскликнул Фернандо. - На мой взгляд, это было очень нехорошо с их стороны.
        - Инки не заслуживали бессмертия, - сухо, как засохшее дерево, проскрипел Джеррик. - Как и все люди, они были злобны, кровожадны и глупы. Но боги оставили им ключ, в надежде, что когда-нибудь, когда люди изменятся, они смогут открыть дверь и войти в страну богов. И этот ключ, имевший форму золотого диска, хранился в храме, построенном инками.
        - Пусть будет так, - не стал возражать Фернандо, чтобы не вызвать новой вспышки гнева кроткой Паулы, ласково мурлыкавшей у него на коленях. - Но не пойму, при чем здесь ваш Амару Муру.
        - Он был жрецом храма в те времена, когда испанцы совершили опустошительный набег на Перу, - ответил Джеррик.
        - Они осваивали новые земли на благо цивилизации, - внес свои коррективы упрямый потомок испанских конкистадоров.
        - А заодно убивали аборигенов и грабили их жилища, набивая свои карманы золотом, - презрительно хмыкнул Джеррик. - Испанцы не щадили никого и ничего, опустошая и сжигая даже храмы, которые они, католики, считали языческими. И тогда Амару Муру скрылся в горах Хай-Марка, захватив из храма золотой диск, который хранился здесь многие тысячи лет как священная реликвия. Это был ключ к вратам, ведущим в страну, населенную ведающими тайну бессмертия богами. Но Амару Муру предали. И когда испанские конкистадоры уже почти настигли жреца, он, спасаясь от неминуемой смерти, открыл врата и исчез в проеме каменной двери, шагнув в струящееся изнутри голубое сияние. Но перед этим жрец передал золотой диск своему ученику, Адетоканбо, о котором испанцы ничего не знали. И сказал на прощание, что он еще вернется, потому что за этой дверью обретет бессмертие…
        - Так почему же он не вернулся? - возмутился Фернандо. Кровь конкистадоров, по-видимому, вскипела в жилах их потомка. - Либо он обманщик, либо, став бессмертным, просто забыл о своем народе!
        Тому обстоятельству, что Амару Муру до сих пор не выполнил своего обещания, сам Джеррик не придавал большого значения, рассуждая, что тому, кто бессмертен, незачем спешить. Возможно, один день вечной жизни равен тысяче скоротечных земных лет. Или на то были другие причины. Во всяком случае, он, Джеррик, обретя бессмертие в стране богов, не стал бы торопиться с возвращением на родную планету. Он наслаждался бы своим бессмертием…
        Сладостные размышления кобольда прервал нежный голосок Паулы.
        - А что стало с Адетоканбо? - спросила она. - И с золотым диском? Он не достался испанцам?
        - Адетоканбо удалось скрыться, - тяжко вздохнув, произнес Джеррик. - Он сбежал от преследовавших его испанцев в Африку. Вместе с золотым диском. И там, в этой далекой стране, умер, когда пришло время. Туземцы похоронили его в дупле гигантского баобаба. Они считали самого Адетоканбо богом, который приплыл к ним из-за моря на большом корабле. И воздали ему поистине божеские почести, будь они прокляты!
        Фернандо и Паула с недоумением взглянули на кобольда. Их поразил его неожиданный злобный выкрик.
        - Однажды в саванне вспыхнул пожар. И золотой диск сгорел в дупле баобаба вместе с останками Адетоканбо, - почти прорычал Джеррик. Он пришел в ярость, как всегда, когда вспоминал об этом.
        Пожар в африканской саванне уничтожил надежду Джеррика на вечную жизнь. Если бы не это, он смог бы завладеть вожделенным ключом от врат в страну богов. Купить его, украсть, завоевать, в конце концов. Если понадобилось бы, то всю Африку бросить к своим ногам вместе с ее надменным правителем нгояма Джелани, и растоптать ее, как жалкого земляного червя…
        - А кто это видел? - с сомнением спросил Фернандо.
        Его вопрос прервал нить яростных размышлений Джеррика. Он с недоумением взглянул на юношу.
        - Я спрашиваю, кто видел, что золотой диск сгорел в дупле баобаба? - отвечая на немой вопрос кобольда, произнес Фернандо. - Останки Адетоканбо - может быть, спорить не буду, им грош цена. Но золотой диск… Да приведись мне там быть, я бы выхватил его из огня голыми руками, будь это даже адское пламя! Нам с Паулой золото очень бы пригодилось. Правда, Паула? Купили бы мы с тобой дом на морском побережье, роскошный автомобиль…
        Юноша еще продолжал говорить, но Джеррик уже не слушал его. В том, что золотой диск, бывший ключом от врат, ведущих в страну богов, сгорел в дупле баобаба, Джеррика уверил эльф Фергюс. В ту самую ночь, когда он, Джеррик, пригрозил людям, представляющим крупнейшие государства мира, всемирной катастрофой и гибелью их цивилизации. Это случилось бы, уверял их кобольд, вздумай духи природы поменять полюса Земли с севера на юг.
        Что и говорить, его замысел был грандиозен! Внезапная смена полюсов привела бы к смещению континентов, а это вызвало бы массовые землетрясения и быстрое изменение климата. Одним из последствий стало бы ослабление магнитного поля планеты, что привело бы к повышению активности Солнца. Соединив свои смертоносные усилия, Земля и Солнце в самое короткое время истребили бы весь людской род. Недаром же было сказано - natura sanat. Природа исцеляет.
        Это была поистине сумасшедшая ночь! Тогда он, Джеррик, попросту отчаянно блефовал, угрожая людям. В действительности он желал не гибели человечества, от которой ему не было бы никакого прока, а только денег. И он добился своего. Люди согласились платить ему дань, чтобы сохранить свои ничтожные жизни.
        Однако Фергюс каким-то образом узнал о замыслах главы Совета XIII. И, приняв образ главы одного из государств, эльф лично участвовал в той памятной встрече. А затем, когда все люди разошлись, вошел в комнату Джеррика, в которой тот отдыхал, и, угрожая ему разоблачением, потребовал платы за свое молчание.
        Но в ту ночь Джеррика испугало даже не то, что мир духов узнает о его тайных планах в отношении людей, которые он, поддавшись необузданной алчности, скрывал даже от Совета XIII. В гораздо больший трепет его привела трость в руках Фергюса. Кобольд знал, что в одно мгновение она могла превратиться в смертельное оружие наподобие самурайского меча, которым Фергюс когда-то так ловко отрубил голову гному Грайогэйру. Тот был послан самим Джерриком с приказом схватить эльфа и привести его на суд Совета XIII. Именно эта трость лишила в ту ночь кобольда воли к сопротивлению. Джеррик навсегда запомнил то леденящее кровь чувство реальной смертельной опасности, нависшей над ним.
        Но была еще одна причина, по которой Джеррик в ту ночь не только оставил Фергюса живым, но даже откупился от него, даровав ему остров Эйлин-Мор, откуда пошел народ эльфов. Это было известие о том, что ключ от врат вечности сгорел в африканской саванне, которое ему сообщил Фергюс. Услышав об этом, он, Джеррик, почувствовал себя опустошенным и преданным. Все остальное в этом жалком подлунном мире тогда показалось ему ничего не значащим…
        После той ночи он, Джеррик, потерял интерес к дальнейшему существованию. С мыслью о неизбежности смерти он засыпал и с нею же просыпался. Пробуждаясь ото сна в ледяной испарине, он успевал услышать трепещущий под сводами спальни пугающий его самого собственный крик ужаса. Эта мысль терзала его сильнее любой боли, которую могла бы принести самая изощренная пытка.
        Поэтому с тех пор он так часто возвращался к горе Хай-Марка, приникал к каменным вратам, вырезанным в скале неведомым всемогущим зодчим, и надолго замирал, страдая, что ему не дано обрести вечную жизнь. Для этого ему приходилось преодолевать многие тысячи километров, которые отделяли его резиденцию в центре Берлина от Северного Перу. Эти перемещения в пространстве, которые он совершал, чаще всего прибегая к телепортации, чтобы его никто не выследил, изматывали кобольда и физически, и духовно, приближая неумолимую смерть.
        Но так было, потому что до этой минуты кобольд не имел оснований не верить Фергюсу. Впервые Джеррик подумал, что эльф мог его обмануть.
        Собственно говоря, повода не верить словам Фергюса у кобольда не было и теперь. Но Джеррику было достаточно того, что в глубине его мозга зародилось сомнение, почти инстинктивное. А кобольд привык доверять своим инстинктам. Он искренне считал, что именно они позволили безродному нищему сироте с уродливой, отталкивающей внешностью, дарованной ему в довершение всех бед безжалостной природой, подняться на вершину власти, могущественнее которой на планете не было.
        - Горе тебе, Фергюс, если ты мне солгал! - скрипнул клыками, стирая их в пыль, Джеррик.
        Любому, кто осмелился бы встать между ним и вратами, ведущими к вечности, Джеррик, не задумываясь, перегрыз бы горло. Но Фергюс был признанным и могущественным предводителем древнего народа эльфов, и с этим приходилось считаться даже главе Совета XIII. Джеррик должен был изрядно постараться, чтобы взять над ним верх и получить желаемое.
        - На этот раз я буду готов к нашей встрече, Фергюс, - злобно рыкнул кобольд.
        Джерриком овладело бешенство. Он почувствовал неодолимое желание излить на кого-то кипевшую в нем злобу. Его взгляд упал на Фернандо и Паулу. Те, не дождавшись от него ответа и видя, что он о чем-то задумался, как будто забыв о их существовании, начали снова целоваться. Перед этим Фернандо, обиженный молчанием hombre de ciencia, хотел уйти, но юная жена удержала его, шепнув, что невежливо уходить, не попрощавшись. Ее приятно щекочущее ухо теплое дыхание лишило Фернандо, как это бывало уже не раз, желания возражать. И это была его последняя ошибка в их недолгой семейной жизни.
        Джеррику было не трудно полностью подчинить их разум.
        Внезапно глаза Паулы и Фернандо остекленели, словно у фарфоровых кукол, а мягкие до этого губы стали жесткими. Они поднялись и пошли, почти не сгибаясь и не размахивая руками. Их движения были скованными, как у сомнамбул, но они ни разу не оступились, поднимаясь все выше и выше, на вершину скалы. На миг они замерли на краю. Порыв ветра, растрепав длинные черные волосы девушки, подтолкнул их в спину. Из-под ног в бездну посыпались камни, увлекая их за собой…
        Джеррик старательно забросал искалеченные тела юноши и девушки камнями. Особой нужды в этом не было, но кобольд хотел быть уверенным, что их не найдут. Во всяком случае, до того часа, когда он сведет счеты с Фергюсом. И не только с ним, если тот проявит невиданное упорство…
        Или выяснится, что эльф все-таки не обманул его, Джеррика…
        Но и в том, и в другом случае ему, Джеррику, будет уже все безразлично. Он не получит ключа от врат вечности, а с ним и надежду на бессмертие.
        Но если он и будет вынужден умереть, то не один. Сначала погибнет Фергюс. А затем и все люди.
        Кобольд не забыл о своем намерении изменить магнитные полюса Земли. Он только отсрочил час, когда должна была свершиться казнь человечества. Это произойдет накануне его собственной смерти.
        Джеррик прошел по следам Фернандо и Паулы. Арендованный ими автомобиль он нашел, как и ожидал, у подножия горы. До ближайшего городка Пуно кобольд добрался за полчаса. Здесь, на окраине, Джеррик оставил автомобиль, свернув с дороги, в неприметной лощине. Он рассудил, что теперь если юношу и девушку и будут искать, то в городке, в одной из его клоак, в которых пусть изредка, но пропадают туристы, а не в тридцати пяти километрах отсюда, на склонах Хай-Марка.
        Джеррик и прежде не упускал ни одной мелочи, которая могла бы помешать задуманной им игре. И уж тем более не собирался рисковать сейчас, когда на кону стояло его бессмертие.
        Часть 1. Похищение
        ГЛАВА 1
        Джеррик созвал членов Совета XIII впервые за десять лет. В последний раз они собирались, когда погиб один из членов Совета, эльф Лахлан. Ему зверски отрубили голову, это произошло в Париже, ночью. Тогда Джеррик обвинил в его смерти Фергюса, и только на том основании, что рядом с мертвым Лахланом в Саду Тюильри был найден окровавленный самурайский меч. Духи еще не забыли, что за несколько лет до этого Фергюс таким же способом расправился с гномом Грайогэйром, поэтому они не стали оспаривать заявление кобольда, несмотря на то, что поверили в него немногие, а леший Афанасий заявил об этом напрямую. Под давлением Джеррика, который знал, что Лахлана убила его собственая жена, эльфийка Алва, но скрыл это от всех, они вынесли Фергюсу смертный приговор. Но после этого избегали появляться в небольшом, однако чрезвычайно респектабельном на вид старинном особняке, расположенном в самом центре Берлина, который служил резиденцией главы Верховного правительственного органа духов природы, как будто их терзали угрызения совести или из опасения снова стать пешками в запутанных, непонятных, но всегда кровавых играх
Джеррика. Но кобольд не протестовал, это было в его интересах. Все эти годы он правил без оглядки на членов Совета XIII, представляющих самые древние и могущественные народы мира духов природы.
        Однако в новой задуманной им интриге Джеррику было необходимо их пусть формальное, но одобрение. Поэтому кобольд после многолетнего перерыва собрал членов Совета XIII в конференц-зале, расположенном на десятом этаже ниже уровня земли его резиденции. В назначенный час духи заняли свои привычные места за большим круглым столом из черного гранита, и с плохо скрываемым нетерпением ждали, что за этим последует. Рассеянный искусственный свет, отражаясь от каменной поверхности стола, бросал темные блики на их лица.
        Некоторое время Джеррик незаметно наблюдал за ними, полуприкрыв морщинистыми веками свои маленькие цепкие глазки. Этому, и не только, он научился от своего предшественника, эльбста Роналда, которому униженно прислуживал много лет. Долгое время наблюдая за ними, кобольд хорошо изучил сильные и слабые стороны каждого из членов Совета XIII. И теперь мысленно перебирал их достоинства и недостатки.
        Самым опасным для него был леший Афанасий. Этому косматому и не чесанному, казалось, отроду обитателю лесов доверять не следовало ни при каких обстоятельствах. Он был так же непредсказуем, как и страна, в которой он жил. Его предки испокон веков воевали с окружающим их миром, постепенно и неуклонно расширяя границы своей территории. В сравнении с ними Афанасий был более миролюбив, приобрел некоторый европейский лоск и манеры, но в душе по-прежнему оставался диким и слишком независимым, что неоднократно доказывал, осмеливаясь возражать даже главе Cовета XIII, сначала эльбсту Роналду, а затем и ему, Джеррику. К тому же леший был дружен с эльфом Фергюсом, и одного этого было достаточно, чтобы опасаться его.
        Туди Вейж и пэн-хоу Янлин могли бы вызвать тревогу кобольда, если бы они не тратили так много времени и сил на тайное противостояние с тэнгу Тэтсуя, к которому они испытывали наследственное предубеждение, порожденное многовековыми распрями их предков. Их было двое против одного, но тэнгу природа наделила огромной силой, а туди и пэн-хоу были низкорослы и худосочны, и им требовалось немало мужества даже на то, чтобы не отводить своих узеньких глазок от его не менее узких, но сверкающих более ярким огнем глаз. Поэтому эти трое едва ли могли сговориться между собой, чтобы выступить против кобольда, а в одиночку каждый из них был для Джеррика не опаснее нудно жужжащего над ухом жаждущего крови комара.
        Взглянув на очокочи Бесариона, гамадриаду Дапн и юду Бильяну, кобольд только усмехнулся. Они всецело зависели от его расположения и милостей, поскольку их интересовали только те плотские утехи, которые они еще не успели испытать. Пока кобольд возглавлял Совет XIII, он мог всецело располагать этими духовно немощными созданиями.
        Оставался гном Вигман, но и от него Джеррик не ожидал подвоха. Гном был слишком алчен, а потому легко предсказуем. Все его поступки и мысли диктовались исключительно выгодой, которую он мог извлечь из окружающего мира. До той поры, пока кобольд имел власть и деньги, он мог быть уверен в лояльности гнома.
        И это был весь состав Совета XIII, который все еще называли так по вековой привычке, но который давно уже сократился до девяти членов, включая самого Джеррика. После того, как четыре члена Совета трагически погибли, причем трое, эльбст Роналд, ундина Адалинда и рарог Мичура, утонули один за другим в крошечном горном озере, кобольд не спешил вводить в него новых духов, полагая, что чем меньше советников и указчиков, тем легче править. На древнем языке духов природы это звучало так: «Quot homines, tot sententiae» - сколько голов, столько умов. Кобольд привык жить своим умом, не нуждаясь в других.
        Но, разумеется, об этом он благоразумно умалчивал. Вслух же кобольд оправдывал неполный состав Совета XIII тем, что прежде необходимо провести расследование, выяснить причины и наказать виновных в гибели самых видных представителей мира духов природы. К этому было трудно придраться, это было справедливо, с точки зрения как буквы, так и духа закона, поэтому никто не протестовал. Несомненно, все было бы иначе, заподозри кто-нибудь, что прямым или косвенным виновников смерти всех четырех членов Совета XIII был сам Джеррик…
        «Cave!», - мысленно воскликнул Джеррик, дойдя в своих размышлениях до столь опасного признания. - «Будь осторожен!». Он полагал, что «еst modus in rebus». Всему есть предел, даже откровению с самим собой. Ведь всегда есть вероятность, что кто-то попытается подслушать его внутренний голос. Поэтому кобольд предпочитал говорить на древнем языке даже мысленно. Мало кто из нынешних духов природы был способен понять его. Даже из числа членов Совета XIII. Многие из них, как попугаи, просто повторяли заученные слова и фразы, желая произвести благоприятное впечатление, и этим ограничивались.
        «Только не Фергюс», - подумал кобольд. И поднял свою когтистую лапку, требуя внимания. Он почти физически почувствовал, как его пронзили восемь пар скрывающих свои истинные мысли глаз.
        - Глубокочтимые духи! - произнес Джеррик. - Я рад видеть вас всех здесь.
        Леший Афанасий что-то буркнул в ответ, явно нелицеприятное, но кобольд сделал вид, что не заметил этого. Сейчас ему было не до мелких ссор и сведения счетов.
        - Tempora mutantur et nos mutantur in illis, - произнес Джеррик. - Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Многое изменилось с того дня, когда наш Совет тринадцати заседал в полном составе. И теперь пришло время пополнить его новыми членами. Разумеется, они не заменят в наших сердцах навсегда ушедших от нас ad patres, к праотцам, друзей. Ведь хорошо известно, что сontra vim mortis nоn est medicamen. Против силы смерти нет лекарств. Однако divinum opus sedare dolorem. Божественное дело - успокаивать боль…
        Леший Афанасий, не скрываясь, широко зевнул, показывая, что ему наскучила пустая болтовня. И Джеррик поторопился закончить свою мысль.
        - Ех consuetudine, - сказал он, - по установленному обычаю, я предлагаю ввести в Совет тринадцати двух виднейших представителей мира духов природы.
        - Incredibili dictu, - с нескрываемой иронией буркнул леший Афанасий, ни к кому не обращаясь. - Невероятно! А я-то всегда думал, что legem brеvem esse oportet, закон должен быть кратким. Разве нельзя было просто назвать их имена, без долгого предисловия?
        Гном Вигман с укоризной посмотрел на лешего.
        - Мeо voto, - начал он было. - По моему мнению…
        Но Джеррик нетерпеливо оборвал гнома жестом. Он не нуждался в заступниках.
        - Афанасий прав, - сказал кобольд. - Multum in рarvо. Многое в малом. Назову имена. Это нгояма Джелани и эльф Фергюс.
        В конференц-зале воцарилась звенящая тишина. Даже Афанасий не нашелся, что сказать. А крошечные глазки туди, пэн-хоу и тэнгу на какой-то миг стали несравненно шире от удивления.
        - Думается, мне нет нужды представлять их собравшимся, - произнес Джеррик. - Особенно эльфа Фергюса, который многие годы был членом Совета тринадцати. Nomen est omen. Имя говорит само за себя. Думаю, что несправедливость, допущенная нами по отношению к Фергюсу, должна быть исправлена.
        - Нами, - задумчиво повторила ошеломленная юда Бильяна. - Nefas. Несправедливость.
        Джеррик не стал дожидаться, когда престарелая юда выскажет какую-нибудь опасную для него мысль, которая явно бродила у нее в голове. Как говорили древние, de lingua slulta incommoda multa. Из-за глупых слов бывают большие неприятности. И он поторопился перебить Бильяну.
        - А если говорить о всемогущем духе африканских лесов Джелани, то народ нгояма, который он будет представлять в Совете тринадцати, является самым многочисленным в Африке. И только личная неприязнь, по неизвестной причине зародившаяся между нгояма Джелани и прежним главой Совета тринадцати эльбстом Роналдом, не позволила этому прославленному представителю африканского континента занять в свое время подобающее ему место в Верховном правительственного органе духов природы. Считаю, что мы должны исправить и эту нашу ошибку. Вспомним мудрое изречение, которое завещали нам наши предки. Cujusvis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare. Каждому свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке.
        Едва Джеррик смолк, как очокочи Бесарион, всегда охотнее других выражавший свою преданность кобольду, поднялся и торжественно провозгласил:
        - Magna et veritas, et praevalebit! Нет ничего превыше истины, и она восторжествует!
        Джеррик благосклонно кивнул очокочи. Увидев это, стряхнули с себя оцепенение и другие члены Совета XIII.
        - Absque omni exceptione, - произнес гном Вигман. - Без всякого сомнения, достойны.
        - Benedicite! - робко пролепетала гамадриада Дапн. - В добрый час!
        - Detur digniori, - прошепелявил пэн-хоу Янлин. - Да будет дано достойнейшему.
        Туди Вейж согласно закивал своей головкой и, как всегда, поддержал пэн-хоу, заявив:
        - Eхtrа formam. Без всяких формальностей.
        - Probatum est, - важно кивнул тэнгу Тэтсуя. - Одобрено.
        - Macte! - восторженно воскликнула юда Бильяна, пытаясь загладить свой недавний промах, о котором ей красноречиво поведал гневный взгляд кобольда. - Прекрасно!
        И только леший Афанасий на этот раз промолчал. Опустив голову, он о чем-то задумался. Но Джеррик сделал вид, что не заметил этого, тем не менее, взяв на заметку. Это была мелочь, на которую сейчас не стоило обращать внимания, но которую следовало хорошо обдумать позже.
        - Nemine contradicente. Без возражений, единогласно, - торжественно произнес он. - Pro bono publico. Ради общего блага.
        Ответом кобольду было общее молчание. Но спустя некоторое время его прервал гном Вигман.
        - Остается неясным только один вопрос, - стараясь не глядеть в глаза кобольда, произнес он.
        - И какой же? - нахмурился Джеррик.
        - Кто из членов нашего Совета известит нгояма Джелани и эльфа Фергюса об оказанной им высокой чести.
        Тишина стала еще оглушительнее. Никто из духов не забыл, что все последние экспедиции, предпринимаемые по поручению Совета XIII, оканчивались трагически. А на этот раз речь шла об эльфе Фергюсе, который предпочитал решать споры взмахом самурайского меча. И о путешествии в Африку, что казалось не менее опасным, учитывая отдаленность и дикость этого континента. Все опустили глаза, словно школьники, не выучившие урока, под строгим взглядом учителя.
        - Я подумал об этом, - заявил Джеррик. - Предлагаю к нгояме Джелани направить очокочи Бесариона и гамадриаду Дапн. А к эльфу Фергюсу - лешего Афанасия и гнома Вигмана. Есть возражения?
        Духи зашумели, одобряя выбор своего главы. За исключением названных. Но и они не протестовали, понимая, что это бессмысленно после того, как кобольд принял решение.
        - Верительные грамоты, в которых будет сказано о решении Совета тринадцати, получите завтра утром, - сказал Джеррик, обращаясь к новоявленным послам.
        - Наша задача - только вручить их? - поднял голову от гранитного стола леший Афанасий, оторвавшись от своих дум.
        - Ваша задача - выполнить свою миссию, - поправил его Джеррик. - А она заключается в том, чтобы не позднее одной луны после получения верительных грамот новые члены Совета тринадцати прибыли в Берлин, в мою резиденцию. Где бы они ни находились и чем бы ни были заняты. Я встречусь с ними лично. А после этого…
        Если бы Джеррик мог позволить себе быть откровенным, то он закончил бы фразу так: «… у нгояма и эльфа будет выбор - отдать мне золотой диск, ключ от врат вечности, или отправиться навек в темницу».
        Но это значило бы заранее объявить приговор. Многие духи знали, что двухэтажный на вид старинный особняк, в котором располагалась резиденция главы Совета XIII, уходил под землю еще на двадцать пять этажей. Но только избранным было ведомо, что пять последних этажей здания были отданы под темницу, в которую попадали неугодные главе Совета люди и духи. Те, кто оказались в одной из камер этого мрачного подземелья, уже никогда не выходили на свободу. Узники отправлялись либо на рудники, добывать золото, где они умирали очень быстро, или сразу ad patres, в мир иной.
        Поэтому Джеррик, изобразив улыбку, сказал:
        - После этого мы будем иметь возможность поприветствовать новых членов Совета тринадцати и воздать им должные почести. Если ты не возражаешь против такой повестки следующего заседания Совета, Афанасий.
        Леший кивнул, соглашаясь. Возразить на это ему было нечего. Но его насторожило выражение глаз кобольда, обещавшего воздать почести новым членам Совета XIII. В крошечных глазках читалась смертельная угроза, так странно противоречившая приторно-елейному тону Джеррика.
        Глава 2
        Африка встретила очокочи Бесариона и гамадриаду Дапн неприветливо. Все началось с самолета, на котором они прилетели. Сначала он всю дорогу проваливался в воздушные ямы, угрожая рассыпаться на отдельные куски или упасть с высоты десять тысяч километров в океан, а затем ему пришлось сделать несколько кругов над аэропортом, прежде чем диспетчер дал разрешение на посадку. Когда очокочи и гамадриада вышли на трап, их встретило ослепительное солнце и небо без единого облачка. Для местности, где всегда, по уверению метеорологов, «преимущественно облачно», а солнечный день длится свыше двенадцати часов, это было сродни природной катастрофе. Температура в тени превышала пятьдесят градусов, а влажность упала ниже сорока процентов. К тому же их никто не встречал у трапа, на что они рассчитывали. Пришлось брести под палящим солнцем в здание аэропорта, потому что самолет по непонятной причине остановился в сотне метров от терминала.
        Рассвирепев от всех этих испытаний, обрушивающихся на них одно за другим, и даже не успев сойти с трапа, очокочи Бесарион громогласно заявил:
        - Не понимаю, как такое крошечное государство могло вместить в себя столько бед!
        Он явно нарывался на скандал. В родных краях этот кавказский лесной дух, представляющий в естественном виде огромное, покрытое рыжей, цвета ржавчины, шерстью чудовище с длинными острыми когтями и топорообразным горбом, росшим из грудной клетки, был хорошо известен своим злобным характером. Он постоянно конфликтовал с охотниками и собирателями грибов и ягод, и при всяком удобном случае охотно рассекал их надвое своим горбом. Один только звук его рокочущего голоса повергал людей в неописуемый ужас.
        Но в облике человека, который ему пришлось принять, чтобы совершить это путешествие, Бесарион вынужденно стал намного терпимее и никого не порывался растерзать. Впрочем, ему не давали повода. Вежливые чернокожие стюардессы в ярко-синей униформе только мило улыбались, выслушивая его претензии. А мужчины всех цветов кожи торопливо отводили глаза в сторону и спешили отойти подальше от этого верзилы в дешевом измятом парусиновом костюме и ковбойской шляпе с огромными полями, бросающими тень на злобное лицо. Единственным оппонентом Бесариона оставалась гамадриада Дапн, которая часто призывала его к миролюбию и напоминала о порученной им миссии. Очокочи недовольно ворчал в ответ, но ненадолго смирялся и затихал.
        Республика Гамбия действительно была самой маленькой континентальной страной Африки. Наиболее густонаселенный город этого государства, Банжул, насчитывал всего шестьдесят тысяч жителей. Для страны, основным источником доходов которой являлся экспорт арахиса, строительство в двадцати семи километрах от столицы международного аэропорта с современным терминалом, который мог принимать любые самолеты, было несомненной роскошью. Во всяком случае, такого мнения придерживался Бесарион. Обессилев от долгого перелета и зноя, гамадриада Дапн только кивала в ответ, когда очокочи обращался к ней за моральной поддержкой.
        В аэропорту их поджидал иссиня-черный нгояма, намного превосходящий Бесариона и ростом, и надменностью, которая наложила отпечаток на его острое, как лезвие сабли, лицо. Представитель самого могущественного народа тропических лесов Африки внешне был похож на человека, за одним исключением - на одном из пальцев рук у него рос железный ноготь. Случалось, нгояма вонзал его в плоть человека, а затем пил вытекавшую кровь. Разумеется, для этого человек должен был дать духу веский повод.
        Впрочем, с каждым годом поводов для ярости у народа нгояма становилось все больше. Люди варварски вырубали тропические леса, превращая их в саванны, и выращивали на этих землях арахис, рис, просо и сорго для своего пропитания. Иногда отвоеванные у нгояма земли становились пастбищами для скота. И это было еще более оскорбительно для духов африканского леса.
        Но в одиночку они не могли справиться с людьми. Тех было намного больше. Люди напоминали несметную стаю саранчи, безжалостно уничтожающую весь растительный мир на своем пути. Поэтому предводитель нгояма Джелани, чье имя с языка туземцев переводилось как Могущественный, пошел на переговоры с Советом XIII, надеясь обрести союзников среди духов природы по всему миру и если даже не выиграть эту войну, то, во всяком случае, дорого продать жизнь своего народа.
        Джелани обитал в небольшом городке Basse Santa Su, построенном на окраине тропического леса километрах в трехстах от города Банжул. Там, в своем родовом поместье, он и ждал послов Совета XIII. Об этом Бесариону и Дапн в нескольких словах сообщил его посланник, встретивший их в аэропорту.
        - Меня зовут Тафари, - добавил нгояма, не сделав даже попытки изобразить дружелюбную улыбку. - Это значит Внушающий Страх. Я буду вашим проводником.
        - И палачом, если ему представится случай, - шепнул Бесарион гамдриаде. При одном только взгляде на громадного нгояма, внушающего страх одним своим видом даже в облике человека, то есть без огромного железного ногтя на пальце, очокочи притих и уже не изрыгал проклятия в адрес Гамбии и ее обитателей.
        Дапн с укоризной взглянула на очокочи, а затем с усталой улыбкой спросила у нгояма:
        - Надеюсь, мы будем добираться до Basse Santa Su не пешком?
        - Что ты, чужеземка, - искренне удивился Тафари. - На автомобиле по шоссе Юг-Банк Роуд. Если, конечно, ты не предпочтешь прокатиться на катере по реке Гамбия. Расстояние примерно одинаковое, но по шоссе быстрее. Зато на реке более красивый пейзаж. Мангровые заросли, крутые утесы…
        - Прошу, не продолжай, - остановила его Дапн. - Чем скорее мы доберемся до поместья Джелани, тем лучше. Я так устала и хочу спать, что все равно весь путь проделаю с закрытыми глазами.
        - Как скажешь, - кивнул Тафари. - Иди за мной.
        - А я? - воскликнул Бесарион, уязвленный тем, что его игнорируют, однако не решаясь выразить свой протест более резко.
        - И ты, - коротко ответил нгояма.
        Как показалось Бесариону, сказал он это очень неохотно. Но очокочи промолчал и безропотно поплелся за Тафари.
        Автомобиль ждал их на стоянке перед аэропортом. Но если привыкшая к роскоши гамадриада ждала, что это будет бентли или, по крайне мере, мерседес, то она жестоко ошиблась. Ей предстояло испытать все прелести путешествия по дорогам Африки на самом дешевом в мире внедорожнике Mobius оne, который производила некая кенийская компания. В этом автомобиле не было ни электроники, ни кондиционера, ни даже стекол в боковых дверях. Зато он имел полный привод, тридцать пять сантиметров клиренса, хорошую защиту днища и двухлитровый мотор, что в глазах аборигенов искупало отсутствие комфорта.
        Гамадриаде автомобиль показался похожим на катафалк - такой же широкий, вместительный и мрачный. Однажды, лет двести тому назад, она видела подобный в одном из греческих городков, который посетила в дни своей юности ради любопытства. Тот медленно двигался по узким кривым улочкам, немилосердно скрипя и грозя развалиться на малейшем ухабе. Но тогда в него были запряжены лошади, а этот двигался благодаря бензиновому мотору, распространяющему невыносимый для гамадриады запах. Менее утонченное, чем она, существо, выразилось бы даже мысленно намного грубее.
        - Мы поедем на этом…? - все еще не веря, спросила она.
        - Да, - кивнул Тафари. - Не беспокойся, он выдерживает до пятисот килограмм груза.
        - Это обнадеживает, - покорно вздохнула Дапн, садясь в автомобиль и думая о том, какие еще жертвы ей предстоит принести в этом путешествии в Африку.
        Тафари сел за руль, Бесарион тяжело опустился рядом, на переднее сиденье. Мотор зарычал, словно рассвирепевший бегемот, и, оставляя за собой густые клубы дыма и пыли, автомобиль тронулся, изредка подавая звучный, напоминающий пароходный гудок, сигнал и никому не уступая дорогу.
        Эта поездка стала незабываемой для гамадриады Дапн. Спустя пять или шесть часов, в конце пути, она пришла к несокрушимому убеждению, что, возможно, Mobius оne действительно был идеальным средством передвижения для местных дорог, но лично она предпочла бы телепортацию. Несмотря на то, что всегда относилась к ней с большим предубеждением. Телепортация изматывала ее до изнеможения, но Mobius оne едва не убил.
        Всю дорогу Дапн тихо и жалобно постанывала. А Бесарион угрюмо молчал. Со своей стороны Тафари тоже не докучал им разговорами и расспросами, явно наслаждаясь ездой. Когда в туманной дымке вдали показался городок Basse Santa Su, гамадриада и очокочи с облегчением вздохнули, а нгояма разочарованно хмыкнул.
        Дом, в котором на окраине городка Basse Santa Su с населением в два десятка тысяч человек и духов жил Джелани, был построен в колониальном стиле, с белыми колоннами у входа. Сразу за домом начинался тропический лес. Заслышав шум мотора, хозяин вышел на крыльцо, чтобы встретить гостей. В африканской глубинке царила патриархальная простота нравов.
        Автомобиль въехал во двор, не снижая скорости, и внезапно замер, истошно завизжав тормозами. Когда поднятая им пыль улеглась, гамадриада Дапн раскрыла глаза, крепко зажмуренные от страха, и увидела Джелани.
        Нгояма поразил ее. Это был огромного роста дух, похожий на чернокожего человека с узким длинным лицом и бритым черепом с наколотыми на нем непонятными знаками. Таинственные надписи спускались по щекам и шее нгояма и уходили дальше, под накидку желто-зеленого цвета, достигавшую его щиколоток. Огромный ноготь, росший на его указательном пальце, походил на турецкий ятаган и был в длину не менее полуметра. Джелани отличался первозданной природной красотой, давно уже исчезнувшей в цивилизованном европейском мире, в котором гамадриада жила с рождения и другого не знала, да и не хотела знать.
        - Приветствую тебя, прекрасная чужеземка! - пророкотал Джелани, обнажив в улыбке мощные белые клыки, которым мог бы позавидовать взрослый аллигатор.
        Гамадриада тоже произвела впечатление на Джелани. В бледно-зеленом платье, скрепленном на плече большим изумрудом и почти не скрывающим грудь, она выглядела такой тонкой и изящной, что могла бы поспорить этими качествами с вьющейся лианой. Глядя на Дапн, нельзя было усомниться в чистоте ее породы. Она была истинной нимфой, потомком тех дриад, которые в древнегреческой мифологии умирали вместе с деревом.
        Все это гамадриада без труда прочитала в восхищенных глазах Джелани. По ее понятиям, нгояма был дикарь. Однако она неожиданно почувствовала приятное и давно уже не испытываемое волнение. Неожиданно усталость пропала, уступив место радостному возбуждению.
        Amor non celantur, говорили древние духи природы. Любовь не скроешь. Неожиданно гамадриаде вспомнилось это высказывание. И она повторила его, словно пробуя на вкус. Было сладко, с чуть пряным привкусом. Вдруг она подумала, что нгояма мог прочитать ее мысли. И ее лицо вспыхнуло от смущения.
        - Ех ungue leonem, - произнесла она, чтобы понять, знает ли Джелани древний язык духов природы. Это было важно, если он все-таки услышал ее внутренний голос. - По когтям можно узнать льва.
        Но Джелани посмотрел на нее с легким замешательством. И гамадриада успокоилась. Ее мысли остались тайной для нгояма, она могла без смущения смотреть ему в глаза. Но почему-то это открытие одновременно и огорчило ее. Она не понимала саму себя.
        - Приветствую тебя, великий сын африканского народа, - торжественно произнесла гамадриада Дапн, вспомнив, что в эту минуту она представляет мир духов природы, олицетворяемый Советом XIII. - Прими нас в своем доме. Мы принесли тебе радостное известие.
        Но вместо того, чтобы выказать радость, как на его месте сделал бы любой искушенный в правилах хорошего тона дух природы, Джелани нахмурился. Казалось, он ожидал другого. И напыщенные слова гамадриады его разочаровали.
        Это сообразил даже очокочи Бесарион. До этого он стоял за спиной гамадриады, всеми забытый и разобиженный. Но увидев реакцию Джелани, очокочи решил, что пришло его время напомнить о себе. Ведь он такой же посол, как и гамадриада Дапн, и даже пользуется большим доверием главы Совета XIII, чем она. Об этом свидетельствует то, что верительные грамоты Джеррик доверил именно ему, а не гамадриаде.
        - Licitum sit, - сказал Бесарион, решительно выступая вперед и движением руки отодвигая гамадриаду за свою спину. - Да будет мне дозволено! Omnium consensu. С общего согласия.
        Он достал запечатанный конверт с водяными знаками Совета XIII и протянул его Джелани.
        - Здесь сказано о наших полномочиях, - внушительно произнес Бесарион. - И о цели нашего визита.
        Джелани равнодушно взял конверт и, не распечатывая его, пророкотал:
        - В наших краях принято прежде накормить и напоить гостя, пришедшего издалека, а уже потом говорить с ним о делах, которые привели его в твой дом. Не будем нарушать древних обычаев. Располагайтесь, отдохните, смойте пыль дорог со своих лиц. Через час вас пригласят на ужин. Будьте готовы к этому времени. Тафари, покажи нашим гостям их комнаты. И выполни все их просьбы.
        Джелани повернулся и ушел в дом.
        От этой встречи веяло ледяным холодом. И Бесарион понял, что их миссия будет не такой легкой, как он надеялся. Он взглянул на Дапн. Но гамадриада отвела глаза, не желая отвечать на его немой вопрос. Казалось, она была чем-то озадачена и даже смущена. Если она о чем и думала, то явно не о миссии, которая им была поручена. Но о чем, очокочи так и не понял. Да Тафари и не дал ему времени на раздумье, повелительным жестом пригласив идти за собой. Бесариону не удалось обменяться с гамадриадой ни единым словом. Спорить с нгояма он не решился, чувствуя невольный страх перед гигантом.
        Глава 3
        Когда через час, следуя все за тем же Тафари, Бесарион снова спустился на террасу дома, Джелани и гамадриада Дапн уже были там. Очокочи показалось, что они о чем-то оживленно говорили, пока были одни, но, увидев его, отчужденно смолкли, словно не желая, чтобы он принял участие в их разговоре. Он даже расслышал, что нгояма как будто произнес «…в сущности, я так одинок», но дальнейшие слова и ответ гамадриады заглушило шумное дыхание Тафари, который подошел вплотную к очокочи и заслонил ему своим телом весь мир, заодно распугав своим грозным взглядом все мысли, зародившиеся было в голове Бесариона. Но Бесарион все-таки заметил, что глаза Дапн радостно блестели, а нгояма уже не хмурился. И почувствовал радостное волнение. Перемена настроения хозяина дома предвещала счастливое завершение миссии, так неудачно начавшейся.
        - Я угощу вас своими любимыми блюдами, - произнес Джелани, обращаясь к ним обоим, однако не сводя глаз с Дапн. Она успела переодеться. Теперь на ней была надета светло-голубая туника наподобие тех, что носили женщины в Древней Греции, исторической родины гамадриады. Причем, следуя традиции, Дапн одела ее на голое тело, соблазнительные изгибы которого подчеркивала тонкая ткань. Туника прикрывала грудь и ноги гамадриады, но было заметно, что это лишь пробуждало фантазию нгояма и распаляло его воображение.
        Почти невидимые в подступившем вечернем сумраке духи расставили блюда и сосуды на низеньком столике и исчезли. Джелани жестом пригласил гостей. Стульев не было, они опустились на мягкие циновки, лежавшие на дощатом полу. Европейским гостям было непривычно, но удобно.
        - Сначала я предлагаю отведать кеджену, - сказал Джелани. - Это пряное рагу из цесарки и овощей. Приготовлено оно в запечатанном терракотовом горшке над углями.
        Какое-то время они молча ели.
        - Блюдо богов, - мягко произнесла Дапн. Ее голос походил на морскую волну, набежавшую на берег в теплую ясную погоду.
        - Достойное тебя, - прошептал Джелани, склонившись к уху гамадриады. Его голос был настолько звучен, что если он хотел сохранить свои слова в тайне от очокочи, то ему это не удалось.
        Но, возможно, Бесарион все-таки ничего не расслышал. Очокочи был так голоден, а еда оказалась настолько вкусной, что он торопливо и жадно проглатывал огромные куски, почти не жуя и не обращая внимания на происходящее вокруг. Сначала он хотел насытиться, а уже затем начать деловой разговор.
        Когда с кеджену было покончено, а благодаря аппетиту очокочи довольно быстро, они принялись за кашу из корнеплодов, щедро приправленных специями. Джелани назвал его фуфу, рассмешив этим забавным названием гамадриаду. Но каша не понравилась Бесариону. Он предпочитал мясо, и желательно сырое. Поэтому его разочаровало и последовавшее затем любимое блюдо хозяина дома - угали.
        - Настоящий угали готовят только из кукурузной муки, - пояснил Джелани, ловко скатывая шарик из пюре и делая в нем углубление, которое он затем заполнил соусом. Дапн завороженно следила за руками нгояма. Огромный ноготь ему совсем не мешал, наоборот, придавал пальцу изящный изгиб. Когда Джелани поднес шарик ей, она не взяла его, а только откусила, прикоснувшись к ладони нгояма. Остаток нгояма отправил в свой рот. После этого он продолжал кормить гамадриаду из своих рук, и она не протестовала.
        - Угали служит для нгояма источником неиссякаемой энергии, - сказал Джелани. - Вот почему мы такие большие и сильные.
        Гамадриада поощрила его улыбкой. Джелани ответил тем же.
        И только очокочи был недоволен. Он все еще не насытился, а ужин, судя по всему, уже завершался.
        Они сидели втроем на террасе дома. Солнце ненадолго задержалось над горизонтом. Заканчивался долгий африканский день. Повеяло вечерней прохладой. Тишину нарушали только рыканье зверей и гортанные вскрики птиц, доносившиеся из леса, который начинался сразу за домом.
        - Как все это прекрасно, - тихо произнесла Дапн.
        - Ты говоришь об ужине? - спросил нгояма, улыбкой давая понять, что он понимает, что имела в виду гамадриада.
        - Я говорю об этом вечере, - ответила она. - В моей жизни не было такого прекрасного вечера. И не только потому, что я никогда не бывала в Африке.
        Она помолчала, а затем почти прошептала:
        - Я бы хотела, чтобы этот вечер длился вечность.
        И через несколько мгновений добавила, еще тише:
        - Sed semel insanivimus omnes. Однажды мы все бываем безумны.
        Ласково погладив ее ладонь, Джелани неожиданно произнес:
        - Nil permanent sub sole. Ничто не вечно под солнцем. Ты бы знала, как я сожалею сейчас об этом!
        Глаза Дапн широко раскрылись, и она воскликнула:
        - Обманщик! Так ты знаешь древний язык?
        - И могу расслышать мысли, которые от меня хотят скрыть, - шепнул ей Джелани. И поцеловал ее ладонь.
        - Я была права, - с истомой вздохнула гамадриада. - Ех ungue leonem. По когтям можно узнать льва.
        Их разговор прервал громкий судорожный зевок. Это не удержался Бесарион. Его мучил голод, но еще сильнее он хотел спать, смертельно устав за день.
        Джелани щелкнул пальцами, и на террасе, словно он соткался из тьмы, возник Тафари.
        - Проводи нашего гостя в его комнату, - велел Джелани. - И пусть никто не беспокоит его. О делах мы будем разговаривать утром.
        Это был недвусмысленный приказ. Бесарион понял, что до утра он не выйдет из комнаты, и за этим будет надзирать Тафари. Но он так хотел спать, что это его не встревожило, а даже обрадовало.
        Когда Бесарион ушел с террасы, гамадриада, прикрыв глаза, нараспев произнесла:
        - Вдруг ночь, с которой не сравнится
        И мириад других ночей,
        Упала наземь, словно птица,
        Из поднебесья тусклых дней…
        Она не договорила. Джелани накрыл ее дрожащие губы своими властными, но мягкими губами. И в это мгновение, как будто только этого и дожидалось, солнце упало за горизонт, погрузив весь мир в светлую призрачную тьму…
        Бесарион провел ночь отвратительно. Кровать была жесткой, словно ее перенесли сюда из монашеской кельи. А сон тревожили непривычные и угрожающие звуки за окном, которые раздавались из вплотную подступившего к дому тропического леса, и африканская жара, не перестававшая его терзать, несмотря на то, что солнце уже не опаляло землю.
        На рассвете, очнувшись после недолгого забытья, очокочи открыл глаза и уже не смог снова их закрыть. Долго лежал, глядя в потолок, разрисованный разноцветным орнаментом, вспоминая и повторяя речь, которую он заучил, чтобы обратиться с ней к Джелани. Текст ему предусмотрительно вручил Джеррик, вместе с верительными грамотами. Когда это занятие ему наскучило, Бесарион встал, оделся и попытался выйти из комнаты. Однако дверь была заперта. А стучать в нее Бесарион не рискнул, памятуя о том, что на стук и крик может прийти Тафари. Встречаться с этим монстром в образе нгояма Бесарион не хотел. Во всяком случае, в столь раннее утро и один на один. Пришлось снова лечь в постель и терпеливо ждать, пока дверь откроют снаружи. Бесарион чувствовал себя узником. Правда, эта комната, несмотря на скудость своего убранства и мебели, мало походила на камеру, в которой очокочи мог очутиться, попади он в темницу главы Совета XIII. Эта мысль служила ему некоторым утешением. А затем он неожиданно забылся тревожным сном, в котором его преследовали какие-то неясные тени, и он не мог от них скрыться, куда бы ни бежал…
        Бесарион вздрогнул и пробудился от того, что к его плечу прикоснулся своей мощной дланью Тафари. Ощущение было такое, что на очокочи обрушился многотонный кусок скалы и почти вдавил его в ложе.
        - Вставай, - произнес нгояма. - Могущественный ждет тебя.
        Судя по солнцу, время близилось к полудню. Бесарион торопливо поднялся и последовал за Тафари. Тот шел, не оглядываясь, уверенный, что очокочи не посмеет пренебречь его не очень-то вежливым приглашением.
        Но если Бесарион рассчитывал, что на этот раз его примут в обстановке, подобающей вождю самого могущественного в Африке народа, то он опять ошибся. Его снова привели на ту же самую террасу, которую он покинул вчера после ужина. Джелани сидел в большом плетеном кресле и задумчиво смотрел на непроницаемые заросли тропического леса, обступившие дом. Изредка в кронах деревьев мелькали черные птицы-носороги. Их мощные крылья при взмахе издавали резкий свистящий звук. Порой по стволу дерева, извиваясь, проползала в поиске птичьих гнезд змея бойга. Иногда звучал протяжный вскрик леопарда, и тогда все остальные звуки смолкали. Но тишина длилась только краткий миг.
        Рядом с Джелани, в таком же плетеном кресле, расположилась Дапн. Она смотрела в ту же сторону, что и нгояма, и, казалось, прислушивалась к звукам леса, словно пыталась понять, о чем говорят его обитатели. На очокочи она не обратила никакого внимания.
        Бесарион в очередной раз обиделся. В ранге посла Совета XIII cамому себе он казался avis rаrа, редкой птицей, а, главное, очень важной, и пренебрежение, с которым его встретил Джелани, вызывало у него раздражение и желание ответить какой-нибудь грубостью. Сдерживало его только присутствие Тафари, который всюду следовал за ним безмолвной, но очень грозной тенью.
        Поэтому Бесарион не стал покорно дожидаться, пока Джелани заметит его, а принял горделивую позу и надменно произнес:
        - Джелани! Concordia parvae res crescunt, discordia maximae dilabuntur. При согласии малые дела растут, при несогласии великие дела разрушаются…
        Но Джелани прервал его речь взмахом руки.
        - Я знаю все, что ты хочешь мне сказать. Не трать понапрасну драгоценного времени. Vita brevis est. Жизнь коротка. Но ответь мне: знаешь ли ты, какое живое существо внушает ужас всем обитателям тропического леса?
        Бесарион растерянно замигал глазами. Джелани понимающе улыбнулся и сказал:
        - Возможно, ты удивишься, но это муравей.
        Бесарион недоверчиво улыбнулся.
        - Да как же так? Я могу раздавить его пяткой.
        - Одного - да, - согласился Джелани. - Но когда и где ты встречал одинокого муравья? Тебе это неведомо, но когда муравьи выходят из своего жилища в поисках пищи, от них в ужасе разбегаются даже слоны. Муравьи идут широкой цепью и поедают все, что попадается на их пути. Те, кто не успевают скрыться, гибнут. Особенно беззащитны перед ними маленькие птички и молодые животные. Но иногда муравьи залезают даже слону в хобот, и это приводит его к потере рассудка. Поверь мне, это непобедимая и самая жестокая в мире армия.
        - К чему ты рассказал мне это? - озадаченно спросил Бесарион. - Мы не собираемся вступать в войну с муравьями.
        - К тому, что как ни ужасны муравьи, но люди страшнее их, - ответил Джелани. - И я хорошо понимаю это. Как и то, что только объединившись духи природы смогут противостоять нашествию людей и собственному вымиранию. Поэтому я принял посланников Совета тринадцати. Я согласен, что мы должны объединиться, Африка со всем остальным миром. Но, признаюсь, у меня есть сомнения. Я слышал много такого о Совете тринадцати, что заставляет меня колебаться. И это lapis offensionis. Камень преткновения.
        - Ложь и клевета, - буркнул Бесарион. - Происки недоброжелателей кобольда Джеррика.
        - Auscultare disce. Учись слушать, - в глазах Джелани, словно вспышка молнии, блеснула угроза. - Я впитал эту мудрость с молоком матери. И, поверь, я умею слушать и отделять истину ото лжи.
        - Не сомневаюсь в этом, Джелани. Однако…
        - Однако я готов рискнуть, - надменно перебил его Джелани. - Ради блага своего народа. Но с одним условием.
        Бесарион насторожился, с немым вопросом в глазах взглянув на нгояма.
        - Я встречусь с главой Совета тринадцати в Берлине через одну луну только в том случае, если меня будет сопровождать гамадриада Дапн. А поскольку совершать в такое короткое время столь утомительное путешествие дважды ей будет крайне утомительно, то на все эти дни она останется моей гостьей, в Basse Santa Su, в этом доме. Dixi. Я сказал все, что хотел, и добавить к сказанному мне нечего.
        Бесарион с облегчением вздохнул. Он со страхом ожидал, что скажет Джелани, и это условие показалось ему смехотворным. Но затем очокочи с тревогой взглянул на гамадриаду - что ответит она? Захочет ли эта изнеженная нимфа провести целый месяц в африканской глуши, в которой нет ничего, кроме зноя, мух и ядовитых змей, да еще и Тафари впридачу, как будто было мало всех прочих неприятностей. Сам Бесарион не согласился бы на такое ни за какие обещанные ему в будущем блага мира.
        Но неожиданно для очокочи Дапн не возражала. Ему даже показалось, что она восприняла ультиматум Джелани с радостью, легкокрылой тенью промелькнувшей по ее лицу. Однако ручаться в этом Бесарион не стал бы. Он сомневался во всем и всегда, когда речь заходила о таких непостижимых для его разума существах, как женщины. Сам он прекрасно обходился без них, предпочитая любовному свиданию дружескую попойку.
        Когда соглашение было достигнуто, оставаться в доме Джелани Бесариону не было смысла. Да его никто и не задерживал. В сопровождении все того же Тафари и на том же запыленном Mobius оne очокочи уже через полчаса выехал в аэропорт. Он хотел успеть на самолет, который вылетал в Берлин этим вечером. Очокочи спешил навсегда проститься с Африкой, которая произвела на него самое гнетущее впечатление из всех, какие он когда-либо испытывал в своей жизни.
        Когда Бесарион, стремительно поднявшись по трапу, вошел в салон самолета, зная, что грозно молчавший всю дорогу Тафари остался в аэропорту, очокочи вздохнул с невыразимым облегчением. У него было такое чувство, словно он чудом избежал грозившей ему смертельной опасности.
        Но окончательно успокоился Бесарион только тогда, когда самолет оторвался от взлетной полосы и взмыл в африканское небо, цветом напоминавшее бледно-голубую тунику гамадриады Дапн с прорехами белых облаков.
        Глава 4
        Гном Вигман и леший Афанасий, посовещавшись, предпочли добираться до острова Эйлин-Мор на парусном судне. Оба одинаково боялись полетов в громоздких металлических гробах, как леший пренебрежительно называл самолеты и вертолеты, и, в силу своего возраста, не хотели прибегать к телепортации, изматывающей стареющих духов и физически, и духовно. После телепортации на протяжении еще нескольких дней они обычно чувствовали себя утомленными, а разговор, который им предстоял, требовал недюжинного здоровья, как иронично заметил Вигман. Гном почти инстинктивно боялся эльфа, памятуя о том, что не так давно один из его сородичей пал от руки Фергюса.
        Леший, исконный лесной житель, не любил и морских круизов. Его укачивало на волнах, иногда до тошноты. Не забыл он и о том, что еще несколько лет тому назад вблизи берегов Шотландии часто бесследно исчезали морские суда. Моряки утверждали, что виноват в этом «Летучий голландец». А однажды в битве с этим призрачным кораблем даже пошли на дно два фрегата, патрулировавшие по приказу Совета XIII местные воды. С ними погиб и адмирал Сибатор, достойнейший представитель народа млитов, любимым изречением которого было воинственное «si vis pacem, para bellum!», что означало, насколько Афанасий помнил, «хочешь мира, готовься к войне». Это была ужасная трагедия для всего мира духов природы. Правда, после этого суда вдруг перестали пропадать в морской пучине в этом районе, во всяком случае, так часто. Однако это уже не могло изменить опасливого отношения Афанасия к этим местам.
        Но выбирать уже было не из чего, и леший смирился. К острову Эйлин-Морони отправились на одном из фрегатов военно-морских сил Совета XIII, главным достоинством которого была надежность.
        На их счастье, во время всего путешествия море было спокойным, а погода ясной, что случается в районе Гибридского архипелага довольно редко. Леший не сходил с капитанского мостика фрегата, подставляя лицо ветру и глубоко вдыхая запах моря. Вигман предпочел остаться в каюте, потягивая из шарообразного бокала бесцветный коньяк «l'Hommage» столетней выдержки и перебирая кое-какие финансовые бумаги, которые он захватил с собой.
        Но когда на горизонте показались слегка размытые очертания острова Эйлин-Мор, и капитан фрегата объявил об этом, Вигман также вышел на палубу и взобрался на капитанский мостик. Это был низенький и плотный гном с длинной густой бородой, которую он в торжественных случаях заплетал в две массивные косы и украшал разноцветными драгоценными камнями. На этот раз он обошелся без украшений и сменил привычный смокинг на просторную двубортную куртку с меховой подстежкой. Вигман опасался морской влажности и сквозняков.
        Выпитый в изрядном количестве коньяк настроил гнома на лирический лад.
        - Афанасий, - произнес он, вглядываясь в морскую даль. - Мне это кажется, или этот островок действительно похож на гигантскую голую бабу? Если бы она не была каменной, то, признаюсь тебе…
        - Ты прав, - перебил его леший, поморщившись. Он не любил фривольностей. - Эльфы считают, что это их праматерь, Великая Эльфийка. Она дала начало их роду, а когда умерла, то окаменела и превратилась в остров Эйлин-Мор. Мне это однажды рассказал Фергюс, когда… Впрочем, это не важно.
        Вигман притих, как всегда, когда он слышал имя Фергюса. Но спустя какое-то время гном сказал:
        - И все-таки не понимаю я этого эльфа. При его-то деньгах жить на этом затерянном в океане скалистом клочке суши, где из развлечений только маяк, насколько я понимаю. Да и тот эльф погасил, как только перебрался на остров. Афанасий, ты его друг, ты мне можешь объяснить эту странность?
        - Фергюс не из тех, кто объясняет мотивы своих поступков, - ответил леший. - И он очень не любит, когда у него это требуют. Впрочем, ты можешь рискнуть. Скоро мы встретимся с ним.
        - Чур меня, - даже побледнел Вигман. - Я еще не сошел с ума!
        И он снова спустился в каюту, чтобы поддержать угасающий дух очередной порцией коньяка.
        Очертания острова становились все отчетливее. Заметнее всего была двадцатитрехметровая башня маяка, установленная на холме. В прежние времена в темную ночь его свет был виден всем морским судам в радиусе тридцати километров. Однако сейчас потухший маяк напоминал одинокий крест на старом заброшенном погосте. Скалистый, скудно заросший травой остров Эйлин Мор усеивали камни, скользкие от влаги и мха, такие же опасные и непредсказуемые, как и его владелец, эльф Фергюс.
        Не доходя полумили до острова, фрегат убрал паруса. Капитан приказал спустить на воду большую весельную шлюпку, в которой гном и леший добрались до причала.
        Афанасий своими все еще зоркими, несмотря на возраст, глазами издалека увидел Фергюса. Эльф стоял у дальнего конца причала, безмолвный, застывший, как каменный сфинкс и, казалось, смотрел не на подходившую к берегу шлюпку, а куда-то вдаль, туда, где море смыкалось с небом. Однако когда леший помахал ему рукой, Фергюс ответил тем же.
        Гребцы-водяные дружно затабанили веслами. Шлюпка мягко соприкоснулась с причалом. Вигман и Афанасий сошли на дощатые сходни. Гном часто и мелко семенил своими короткими ножками, чтобы поспеть за лешим.
        Внешне Фергюс походил на человека лет пятидесяти, среднего роста, красивого и поджарого, как породистая скаковая лошадь. Он смотрел на своих гостей настороженными и в то же время как будто невидящими светлыми глазами. Когда он заговаривал, то казалось, что он продолжает думать о чем-то своем, далеком от этого обыденного мира и его будничных дел.
        - Приветствую тебя, Фергюс, - сказал леший.
        Не будь гнома, они обнялись бы при встрече. Их многое связывало в прошлом. Но Фергюс всегда был сух в общении даже со старыми друзьями, а присутствие Вигмана превратило его почти в каменное изваяние, оживляли которое только глаза. Поэтому он лишь кивнул в ответ и спросил:
        - Чем обязан чести?
        - Мы прибыли к тебе с добрыми намерениями, - поспешил ответить Вигман. И многозначительно повторил последние слова: - Bonа mente!
        - Bonа mente? - произнес Фергюс, словно пробуя эти слова на вкус и глядя на гнома глазами холодными, как лед. - Люди говорят, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад.
        - Вигман действительно хочет сообщить тебе хорошую новость, - сказал Афанасий. - Во всяком случае, он в это искренне верит.
        - А ты, Афанасий? - спросил Фергюс, пытаясь заглянуть в глаза лешего. Но этого еще никому не удавалось.
        - А я хочу пить, - буркнул тот. - Просто высох от жажды. У тебя найдется стакан воды для старого друга?
        - И даже стакан пунша, - подобие улыбки тронуло губы эльфа. - Моя домоправительница Скотти варит замечательный пунш. Не откажешься?
        - Не откажусь, - ответил леший и даже облизнулся, предвкушая выпивку. - И не надейся.
        - Подождите! - взволнованно запротестовал Вигман. - Прежде позволь мне, Фергюс, вручить тебе наши верительные грамоты. В них все сказано о цели нашего визита.
        - Вручай, - коротко ответил Фергюс.
        Он взял конверт из дрожащих рук гнома, резким движением сломал печать Совета XIII. Прочитал написанное. Но его лицо осталось бесстрастным. Он небрежно засунул документ в карман, словно это была ничего не значащая бумажка.
        - Как насчет пунша, Вигман? - спросил он. - Но для этого тебе придется подняться на холм.
        - Я предпочитаю коньяк, - торопливо ответил Вигман. Одна только мысль, что ему придется подниматься на вершину высокого холма, ужаснула его. - Могу угостить тебя старым добрым «l'Hommage».
        - Пожалуй, я откажусь, - ответил Фергюс и жестом пригласил лешего следовать за собой. Они ушли. Вигман остался один на причале.
        Эльф и леший поднялись на холм по тропинке, которая плавным изгибом вела к каменной ограде, окружавшей маяк. Леший помнил, что когда-то в ограде зиял пролом, заменяющий ворота. Но теперь пролом был заделан, а войти внутрь можно было через кованую решетку, чеканный орнамент которой изображал стаю бабочек с огромными крыльями. Когда-то белая, но уже потемневшая от времени башня маяка напоминала уродливый гигантский гриб. Тишину нарушал только жалобный крик низко парящих над морем олуш, предвещающих изменение погоды. В этих местах шторм мог начаться внезапно только для тех, кто не умел понимать языка и не знал привычек морских птиц.
        За оградой леший с удивлением увидел мольберт, установленный посреди двора. За мольбертом стоял худенький старичок-домовой. В крошечной ручке он держал внушительного размера кисть и изредка наносил ею мазки на огромный холст.
        Художник был так увлечен своей работой, что даже не оглянулся, когда эльф и леший подошли к нему. Афанасий с любопытством взглянул на картину. На ней царила какофония красок, вглядевшись в которые можно было различить смутно проступающие очертания маяка.
        - У нас гость, Аластер, - сказал Фергюс. - Поприветствуй его.
        Старичок вздрогнул и обернулся. Леший увидел, что его глаза заросли большими белыми бельмами. Художник был слеп и рисовал по памяти.
        - Это наш дорогой мальчик? - спросил он. Робкая улыбка раздвинула его потрескавшиеся губы. - Альф?
        - Нет, - ответил Фергюс, и леший уловил в его голосе неожиданные нотки сожаления. - Это мой старый друг леший Афанасий.
        - А, - разочарованно протянул домовой. - Скотти будет рада.
        Он отвернулся и нанес новый мазок на холст. Окружающий мир снова перестал для него существовать.
        - Не обижайся на него, - сказал Фергюс лешему. - Он слишком стар. И, кажется, слепота повредила его разум.
        - Почему он ослеп? - спросил леший. Подобные физические увечья были редкостью среди духов природы.
        - Аластер любил работать по ночам. Однажды часа в четыре утра он проголодался, пошел на кухню и что-то съел. В темноте он не увидел, что это была отрава для крыс, - пожал плечами Фергюс. - Во всяком случае, так мне рассказала его жена, Скотти, но при этом она отводила глаза в сторону. Перед этим в последнее время у них что-то не ладилось в семейной жизни. Возможно, она не могла простить ему, что он принял равнодушно смерть ее незаконнорожденного сына. Крега раздавил свалившийся на него огромный кусок скалы.
        Фергюс помолчал, словно вспоминая события тех дней, а потом, как будто спохватившись, закончил свой рассказ.
        - Так вот, отведав крысиного яда, Аластер должен был умереть, но после длительной болезни только потерял зрение. Сам он уверяет, что для художника слепота хуже смерти. Правда, только в те редкие часы, когда разум возвращается к нему.
        - Бедняга, - сочувственно произнес Афанасий.
        - Его жена Скотти говорит то же самое, - кивнул Фергюс. - Да вот, кстати, и она сама.
        Дверь, ведущая в башню маяка, отворилась и на пороге появилась старуха в низко надвинутом на лоб чепце, из-под которого равнодушно смотрели на мир выцветшие бледно-голубые глаза. Кожа ее была иссиня-бледной от старости и казалась почти прозрачной. Увидев Фергюса и лешего, она поклонилась и сказала:
        - Меня не предупредили, что будет гость. На ужин у нас нет ничего, кроме лепешек из ячменной муки и немного сыра. Если мне дадут немного времени…
        - Ничего не надо, Скотти, - сказал Фергюс. - Только стакан твоего домашнего пунша. Ведь у нас наверняка найдутся фруктовый сок, ром, сахар и пряности. А больше для хорошего пунша ничего и не надо.
        - А вот и нет, - упрямо поджала сморщенные губки старуха. - Еще я добавляю для вкуса душистые травы и сухое красное вино. Да и ром для пунша лучше всего взять ямайский. А у нас, кажется, не осталось ни одной бутылки. Я просто поражаюсь, как можно быть слепым и одновременно безошибочно находить дорогу в мою кладовку, а в ней полку, на которой я храню бутылки с ямайским ромом.
        Последняя реплика явно предназначалась не Фергюсу, а мужу, но разрушительный снаряд не попал в цель. Аластер не слышал, что говорит его жена, увлеченный своей картиной.
        - Уверен, что ты что-нибудь придумаешь, - произнес Фергюс. - И поторопись, к вечеру начнется шторм. Поэтому наши гости должны вскоре покинуть остров, если не хотят, чтобы их яхту изрядно потрепало в море.
        Услышав этот недвусмысленный приказ, Скотти перестала ворчать и снова скрылась в башне. Фергюс обернулся к лешему и, заметив, что тот быстро отвел глаза, сухо спросил:
        - Ты остался мне другом, Афанасий? Или я вижу перед собой только посланца кобольда Джеррика?
        - Не оскорбляй меня, Фергюс, - ответил леший. - Ты слишком долго жил среди людей, я это тебе уже говорил однажды. И стал таким же подозрительным, как они.
        - Тогда скажи мне правду.
        - Что ты хочешь услышать?
        - Что ты думаешь обо всем этом? Почему Джеррик предлагает мне снова войти в Совет тринадцати?
        - Если честно, то не знаю, - тяжко вздохнул леший. - Но меня терзают сомнения. Больше мне нечего тебе сказать.
        - Спасибо тебе, Афанасий, - неожиданно улыбнулся Фергюс. - Ты сказал более чем достаточно.
        Из дома вышла Скотти. В руках она держала большой ковш, до краев наполненный темным напитком. Она передала ковш Фергюсу, тот - лешему.
        - Я бы предпочел, чтобы старуха отведала из этого сосуда первой, - сказал Афанасий, приникая губами к краю ковша.
        Но когда он поднял голову, по его лицу расплылась блаженная улыбка.
        - В жизни не пил ничего вкуснее, - признался он. - Ай да Скотти!
        Он подошел ближе к Фергюсу и прошептал ему на ухо:
        - Послушай, старина, если ты опасаешься по какой-то причине жить с ней в одном доме, то пусть она поживет у меня.
        - К сожалению, ничего не выйдет, - ответил так же тихо Фергюс. - Домовые привязываются к дому, а не к его хозяину. А я не расстанусь с островом Эйлин-Мор никогда. Он достался мне слишком дорого. И я говорю не о деньгах.
        - Тогда я буду иногда приезжать к тебе в гости, - не стал спорить леший. - Если ты не возражаешь.
        - Буду рад тебя видеть, когда бы это ни случилось.
        Они спустились к причалу, по которому уже давно нетерпеливо прохаживался Вигман. Приложившись к бутылке коньяка, предусмотрительно взятой с собой, гном обрел решимость, которой хватило, чтобы спросить у эльфа о его намерениях.
        - Я могу заверить кобольда Джеррика, что не позднее одной луны ты будешь в его резиденции в Берлине?
        - У меня слишком много дел на моем острове, чтобы тратить время на путешествие в Берлин, - ответил Фергюс. - Так и передай Джеррику.
        - Значит, ты отказываешься от предложения Джеррика? - почти с ужасом спросил Фигман. Он не мог поверить, что подобное возможно, если только дух не сошел с ума.
        - Отказываюсь, - кивнул Фергюс. - Посуди сам, Вигман. Вскоре на остров на каникулы приезжает мой внук. А в сентябре, в день весеннего равноденствия, на Эйлин-Море соберутся эльфы со всей Земли. И всю ночь, до рассвета, они будут танцами и песнями прославлять Великую Эльфийку. Так когда мне ехать в Берлин? Да и зачем? Все, что мне надо в жизни, я нахожу на этом острове. Передай Джеррику, что я не забыл, кому я обязан своим счастьем. Пусть и он не забывает. Надеюсь, он поймет меня.
        - Да, Фергюс, - покорно ответил гном. Пары коньяка уже испарились, и он снова отчаянно трусил.
        - Тогда поторопись отплыть, если ты не хочешь провести несколько дней на острове Эйлин-Мор. Скоро начнется шторм, олуши никогда не обманывают. И одной только Великой Эльфийке ведомо, когда он закончится. А если ты рискнешь выйти в шторм в открытое море, я не дам за твою жизнь и ломаного пенни.
        Перспектива задержаться на долгое время на острове Эйлин-Мор так напугала гнома, что он не проронил больше ни слова, чтобы переубедить эльфа. Уже через минуту шлюпка отошла от причала. Она так стремительно понеслась к фрегату, словно за ней гналась стая голодных акул.
        Глава 5
        Месяц пролетел стремительно, даже несмотря на то, что он удлинился почти вдвое за счет бессонных ночей. Прежде гамадриада Дапн не поверила бы, что она способна выдержать такой ритм жизни. Но сейчас она не представляла, что можно жить иначе. И произошла эта метаморфоза благодаря ее любви к Джелани.
        Она не скрывала от себя, что полюбила нгояма, и он был для нее не экзотической игрушкой, с которой можно было поиграть несколько дней - и бросить, забыть о ней, что частенько с гамадриадой случалось раньше. Любовь корнями проросла в сердце Дапн, и выкорчевать ее было невозможно. Если только удалить корни с самим сердцем.
        Тем более, что и сам Джелани не позволял, чтобы она его разлюбила. Он был без ума от гамадриады. Любовь в нем вспыхнула, как только он увидел ее. Поэтому он любил не как пресыщенный страстью сердцеед, а деятельно, превращая дни и ночи, которые они проводили, не расставаясь, в увлекательное приключение.
        Днем они путешествовали по Гамбии. Крошечная африканская страна, раскинувшаяся на берегу Атлантического океана, поражала изнеженную европейской цивилизацией гамадриаду своей дикой первобытной красотой. Особенно ей пришлась по душе деревушка Ламин, в живописных окрестностях которой проживали сотни видов птиц. Но главное, что здесь обитал священный ибис, в облике которого она находила несомненное сходство с Джелани с его огромным изящно загнутым ногтем. А то, что ибис считался в древнем Египте священной птицей и был символом Тота, бога мудрости и правосудия, только укрепило гамадриаду в ее мнении. Красота, мудрость и справедливость - все эти качества были присущи Джелани от природы, она была в этом уверена.
        - Ab incunabulis, - заявляла она тоном, не терпящим возражений. - С колыбели.
        Сначала Джелани пытался спорить, но вскоре смирился. Гамадриада была единственным существом на свете, которому он был не в силах возражать и охотно уступал в любом споре.
        Однажды они посетили насыпные курганы, лежавшие неподалеку от городка Джорджтаун. Это были древние захоронения. Большинство из них опустошили люди во время археологических раскопок. В них находили ювелирные украшения, предметы вооружения, изделия из драгоценных металлов. Однако были и такие сокровищницы, о существовании которых никто не знал. Кроме Джелани.
        - Закрой глаза и сосчитай по памяти, сколько раз этой ночью я тебя поцеловал, - сказал он, подведя ее к одному из неприметных курганов.
        И гамадриада послушно исполнила его волю.
        Она еще продолжала считать, когда услышала, что нгояма вернулся. По его дыханию она поняла, что Джелани улыбается, видя, что она так покорна его воле. И что он счастлив.
        - Открой глаза, - произнес он.
        Она открыла и увидела, что он протягивает ей массивный золотой браслет с чеканным орнаментом в виде вьющейся лианы и сидящих на ней птиц.
        - Как красиво! - восхитилась гамадриада, рассматривая орнамент.
        - Ему пятьдесят тысяч лет, - сказал Джелани, смотря на гамадриаду с не меньшим восхищением, чем она на его подарок. - Но главное в нем то, что это мощный оберег. Он защищает от злых чар. Ты будешь носить его, когда меня не будет рядом.
        - Но ведь ты будешь рядом со мной всегда? - спросила гамадриада.
        Но спросила не вслух, а только взглядом. И взглядом же нгояма ответил, что она не должна сомневаться в этом.
        А она и не сомневалась. Каждый новый день приносил ей новые доказательства любви Джелани.
        И каждую ночь она доказывала свою любовь к нему.
        Гамадриада была неистощима на выдумки, которыми она разнообразила их физическую близость. А когда она уставала, Джелани убеждал ее в том, что обладает не меньшей фантазией. И тогда она снова вспыхивала, зажженная его неистощимой любовью. И так продолжалось, пока их не настигал рассвет. С первыми лучами солнца они ненадолго засыпали, обнявшись, чтобы даже во сне чувствовать друг друга.
        А иногда они просто лежали, взявшись за руки, на спине, и смотрели на звездное небо, на мириады крошечных ярких песчинок, из которых они слагали слова и рисовали картины. И это было так же хорошо, как и страстные ласки до и после этого.
        Но на рассвете их последнего дня заснул только нгояма. Гамадриада не смогла сомкнуть глаз, из которых изредка скатывались прозрачные, как бриллианты, слезинки.
        Когда нгояма проснулся, глаза гамадриады были уже сухими, только немного покрасневшими. Но это можно было оправдать бессонной ночью.
        - Ты не спишь, - мягко укорил ее Джелани. - А где же ты возьмешь силы на сегодняшний день?
        - А на что мне ты, мой милый нгояма? - улыбнулась Дапн. - Когда я устану, ты понесешь меня на руках.
        - Если понадобится, то через всю Африку, - подтвердил Джелани. В его глазах блеснули лукавые искорки. - Но все-таки я предпочел бы, чтобы тебя несли на своей спине вилороги. Они более привычны к этому.
        - Ах, ты…! - замахнулась на него гамадриада.
        Но нгояма перехватил ее руку и поцеловал в ладонь. А затем в грудь…
        Когда они встали с ложа, солнце уже высоко поднялось над горизонтом.
        - Ничего не планируй на сегодняшний день, - сказал Джелани, когда они завтракали, сидя на террасе. - Я взял на себя этот труд.
        - И что ты мне хочешь предложить? - спросила с улыбкой Дапн. - Впрочем, я заранее на все согласна.
        Это был их последний день в Африке. Назавтра они должны были отбыть в Берлин, где Джелани ждала встреча с кобольдом Джерриком, главой Совета XIII. И гамадрида с большим удовольствием провела бы его в доме Джелани, который за минувший месяц она уже привыкла считать их общим домом. Может быть, даже просто сидя на террасе. А solis ortu usque ad occasum. От восхода солнца до заката. Ни она, ни Джелани не знают, как сложится их дальнейшая жизнь. Но этот день, что бы ни случилось потом, никто не сможет у нее отнять. Он навсегда останется в ее памяти.
        «Но пусть будет так, как хочет Джелани», - подумала Дапн.
        Они спустились с террасы дома во двор. Тафари подвел к ним двух вилорогов с самодельными седлами на спинах. Эти африканские представители самого древнего вида антилоп служили нгояма вместо лошадей. Вилороги были способны развивать скорость до девяноста километров в час на протяжении длительного времени. И уж во всяком случае, считала гамадриада, передвигаться на них было удобнее, чем на Mobius оne. С этим не спорил даже Тафари.
        Гамадриада и нгояма вскочили в седла, Джелани задорно гикнул, заглушив все лесные звуки. Вилороги побежали, постепенно увеличивая скорость. Со стороны могло показаться, что они не касаются копытами земли.
        - Capiat qui сареrе potest, - прокричала, обернувшись вполоборота гамадриада, чей вилорог на полкорпуса опережал вилорога Джелани. - Лови, кто может поймать!
        - Cave! - предостерег ее нгояма. - Будь осторожнее!
        Но гамадриада только подстегивала своего вилорога, убыстряя его бег.
        - Citius! - кричала Дапн. - Быстрее!
        Джелани начал тревожиться за нее. Обычно Дапн была более сдержанной. И это она удерживала нгояма от рискованных выходок. Но сегодня все было наоборот. Вилорогу достаточно было оступиться, чтобы эта бешеная скачка обернулась бедой для его наездницы.
        Некоторое время их преследовал одинокий гепард, но он быстро выдохся и отстал.
        Джелани ударил своего вилорога по рогам, и тот как будто взвился в воздух, сразу значительно сократив расстояние с бегущим впереди вилорогом гамадриады. Еще два удара - и нгояма настиг гамадриаду. Он протянул руку и ухватил повод скачущего рядом вилорога. Теперь они были единым целым. Постепенно вилороги сбавили шаг. И как Дапн ни подзадоривала нгояма, он не позволил ей увлечь его снова в безрассудную гонку.
        - Может быть, ты мне все-таки скажешь, куда мы направляемся? - спросила Дапн. Недавний азарт уже покинул ее, и она, не без некоторого сожаления, снова превратилась в благоразумную гамадриаду.
        - Ты слышала что-нибудь о каменных кругах Вассу и Керр Батч? - спросил ее Джелани. Она отрицательно покачала головой. - Тогда я не буду ничего рассказывать, тебе лучше увидеть все своими глазами.
        И она увидела. Многотонные V-образные мегалиты размерами до двух метров были уложены в несколько кругов разного диаметра. Было видно, что эти подобия геометрических фигур составили много веков тому назад. Дапн смутно догадывалась, что они имеют какой-то смысл, причем очень важный для Джелани, если он привел ее сюда. Но решила не гадать, а дождаться, пока нгояма расскажет ей сам.
        - Это священное место для народа нгояма, - тихо произнес Джелани, стоявший за спиной гамадриады. - Здесь на протяжении тысячелетий хоронили вождей. Так вышло, что это могилы в основном моих предков. И когда-нибудь в одной из них буду лежать и я.
        Дапн вздрогнула, словно от внезапного озноба. Представить Джелани мертвым было для нее мучительно. Не оборачиваясь, она прижалась спиной к нгояма. Тепло его тела принесло ей некоторое облегчение. Он был еще жив. И он был рядом с ней.
        - Вождей народа нгояма хоронят вместе с их женами, - после недолгого молчания сказал Джелани. - Таков наш обычай.
        Гамадриаде показалось, что сердце в ее груди перестало биться.
        Джелани опять помолчал, а потом спросил:
        - Что бы ты сказала, если бы я предложил тебе быть похороненной здесь? - И, как будто опасаясь, что она не поймет его, пояснил: - Вместе со мной. Когда придет наше время.
        Гамадриада долго не отвечала. И когда Джелани начал уже тревожиться, тихо произнесла:
        - Знаешь, я только сейчас поняла, где хотела бы обрести свой последний приют, когда умру.
        - И где же? - чувствуя, как у него перехватывает дыхание от волнения, спросил Джелани.
        - Нос loсо, - ответила гамадриада. - Здесь, в этом месте.
        ГЛАВА 6
        Джеррик с нескрываемым презрением смотрел на Вигмана, позорно провалившего такое простое задание.
        - Фергюс уверяет, что у него нет времени на поездку в Берлин, - лепетал гном, снова и снова повторяя одно и то же. - В августе он ждет в гости внука, а в сентябре…
        По мнению Джеррика, гном был просто жалок. Кобольд раскаивался, что доверился Вигману. Можно было заранее с уверенностью предположить, что он сядет в лужу, как говорят в подобных случаях люди.
        Но знал Джеррик и то, что послать к Фергюсу ему было некого. Все, кому он мог доверять, были слабыми, безвольными, ничтожными существами. И не случайно. Именно таких он, Джеррик, приблизил к себе, возглавив Совет XIII. На их жалком фоне он казался самому себе великим, мудрым и могучим правителем. И теперь ему приходилось расплачиваться за это.
        Сейчас ему позарез был нужен кто-то похожий, пусть даже отдаленно, на Филиппа Леруа…
        Вспомнив о молодом рароге, Джеррик загрустил. По-своему кобольд даже любил Филиппа. Да и как могло быть иначе, если тот не, задумываясь, выполнял любую его прихоть. А однажды по его приказу даже утопил в озере своего родного отца, рарога Мичуру.
        Подумав об этом, Джеррик с тревогой взглянул на Вигмана. Но гному явно было не до чтения мыслей обвинявшего его в трусости и чуть ли не в измене главы Совета XIII. Обливаясь холодным потом, он стоял почти навытяжку перед кобольдом, который вальяжно развалился в любимом кресле покойного эльбста Роналда. Кресло было изготовлено из красного дерева в мастерской Томаса Чиппендейла, крупнейшего мастера английского мебельного искусства восемнадцатого века. Впрочем, едва ли это имя было известно эльбсту. Просто он любил роскошь, и при жизни окружал себя ею. А Джеррик наследовал его личные покои вместе с должностью.
        На стенах этой комнаты, почти соприкасаясь рамами, висели картины великих художников разных эпох, некогда украшавшие лучшие музеи мира, но украденные и навсегда пропавшие для людей. На полу лежали бесценные средневековые европейские гобелены и восточные ковры. Инкрустированная золотом мебель была изготовлена из дерева самых ценных пород. Тяжелые парчовые занавеси на окнах заканчивались литыми золотыми кистями, каждая из которых стоила целое состояние. Но все эти предметы плохо сочетались между собой в убранстве комнаты. Рядом с массивным чиппендейловским креслом стояла изящная хрупкая софа на колесиках намного более поздней викторианской эпохи. Изготовленная из ореха, обитая атласом кремового цвета и украшенная витиеватой резьбой, она была доставлена сюда из дворца одной из прославленных английских королев.
        Впрочем, Джеррика, как и его предшественника, это мало волновало. Кобольд видел в окружающей его аляповатой роскоши только доказательство своего могущества и богатства. Облачившись в широкий, длиннополый, обшитый розовым жемчугом халат, некогда также принадлежавший эльбсту, Джеррик любил проводить время, прикидывая, за сколько он мог бы продать то или иное бесценное произведение искусства, украшавшее его покои. Особенно его радовала мысль, что они достались ему даром. При всей своей любви к роскоши кобольд был крайне скуп.
        Но в эту минуту Джеррик не пожалел бы никаких денег, чтобы приобрести достойную замену Филиппу Леруа. Мысль, что он однажды умрет, промелькнула в мозгу кобольда, как это часто бывало, совершенно неожиданно. И все принадлежащие ему земные богатства вдруг обесценились, превратившись в его глазах в прах. Не задумываясь, он отдал бы их за вечную жизнь.
        Кобольд невольно жалобно застонал, словно от боли. Его мышцы обмякли, воля ослабела. Он хотел вскочить и куда-то бежать, но не мог даже пошевелить пальцами. Он испытывал дикий ужас. «Я умру!», - билась в его голове мысль, как попавшая в западню птица…
        Но это состояние продлилось недолго. Джеррик глубоко вздохнул, приходя в себя, и, как ни в чем не бывало, спросил Вигмана:
        - Ты помнишь Филиппа Леруа?
        - Молодого рарога? - с нескрываемым удивлением произнес Вигман. - Незаконнорожденного сына Мичуры?
        - Да, - с раздражением ответил кобольд. - Ты считаешь своим долгом задавать мне глупые вопросы? Вместо того, чтобы просто ответить на мой.
        - Я его помню, - торопливо закивал головой Вигман. - Красивый мальчик. И внешне очень похож на Мичуру в молодости. Когда они стояли рядом…
        - Заткнись, - коротко буркнул Джеррик. - Лучше скажи, где он может быть теперь.
        - Если он не умер, то…, - задумался Вигман. - Вероятнее всего, в одной из камер подземной темницы посольства Эльфландии в Париже. Вот уже лет десять он сидит в ней, ожидая суда Совета тринадцати за соучастие в убийстве эльфа Лахлана. Если помнишь…
        Джеррик криво усмехнулся. Еще бы ему не помнить! Ведь это он приказал Филиппу соблазнить жену Лахлана, эльфийку Алву, и принудить ее к убийству своего мужа. И только за то, что Лахлан так необдуманно оскорбил его, Джеррика, назвав в разговоре с юдой Бильяной пигмеем. Или недоноском? В общем, что-то в этом духе. Такого Джеррик простить не мог. Тогда он, как говорят люди, убил сразу двух зайцев - свел счеты с Лахланом, а заодно обвинил в его смерти Фергюса, которого считал своим главным конкурентом в борьбе за должность главы Совета XIII после смерти эльбста Роналда. Это была хитроумно задуманная комбинация, и она ему блестяще удалась. Во многом благодаря Филиппу…
        - В темнице посольства Эльфландии? - задумчиво переспросил Джеррик.
        Эльфландия была самым крошечным в мире государством, созданным в свое время Советом XIII на острове Эйлин-Мор. Этот остров был исторической родиной эльфов. Люди знали это, однако построили на нем маяк. Совету XIII пришлось выкупить Эйлин-Мор у Великобритании, прикрывшись существующей только на бумаге Эльфландией, чтобы вернуть его эльфам и избежать войны, которую они были готовы начать с людьми за право обладания островом. Эльфа Лахлана назначили премьер-министром марионеточного государства. А Фергюс возглавил оппозицию, требующую разрушить маяк, ставший символом победы людей над духами природы. Эта история закончилась тем, что Лахлан погиб, Эльфландия по-прежнему существует только де-юре, а де-факто Фергюс стал полновластным хозяином острова, восторжествовав над всеми. И даже над ним, Джерриком.
        «Но это ему только кажется», - злобно подумал Джеррик.
        Он окончательно пришел к убеждению, что ему нужен Филипп Лерой. Не кто-то, подобный ему, а именно этот молодой рарог. Дух, переполненный ненавистью к Фергюсу, который заточил его в темницу, расположенную в здании посольства государства, которым он фактически правит. И забыл о нем.
        Такое не прощается.
        Филипп Леруа будет слепо выполнять его, Джеррика, приказы, направленные против Фергюса. И не по принуждению, а из чувства личной мести. Лучше этого ничего и быть не может. А когда необходимость в нем отпадет…
        Тогда можно будет вернуть его обратно в темницу. Снова откупившись столь малой ценой от Фергюса.
        Разумеется, если эльф будет к тому времени еще жив.
        Зловещая улыбка исказила губы кобольда. Вигман в ужасе содрогнулся, приняв ее на свой счет. Но с облегчением выдохнул, услышав:
        - Немедленно подготовь приказ на освобождение рарога Филиппа Леруа. И закажи мне билет на ближайший рейс в Париж.
        Джеррик решил лететь самолетом, чтобы сохранить силы и ясность ума. Он предвидел, что они ему понадобятся.
        Когда Вигман повернулся, чтобы уйти, кобольд окликнул его.
        - Так ты говоришь, Фергюс ждет в гости внука?
        - Да, на каникулы, - закивал Вигман. - Мальчик учится в Лондоне, в университете Royal Holloway. На последнем курсе…
        - Не знал, что у Фергюса есть внук, - задумчиво произнес Джеррик. Кривая улыбка неожиданно тронула губы кобольда. - Это хорошо. А ты, оказывается, не так бесполезен, Вигман, как мне казалось…
        Через несколько часов Джеррик подъехал на такси к небольшому двухэтажному старинному особняку на окраине Парижа. Тот выглядел заброшенным и пустым. Массивная дубовая дверь была заперта. Но эта преграда не могла остановить кобольда. Он прошел сквозь нее, словно она была соткана из тумана.
        Внутри было прохладно, пусто и тихо. Но тишина была очень чуткой. На почти неслышные шаги кобольда она отозвалась гулким эхом, которое заметалось под высокими сводами вестибюля. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж. Но Джеррик не стал подниматься, зная, что темница находится под зданием, а, следовательно, тайный вход в нее надо искать на первом этаже. И, скорее всего, под лестницей.
        Он направился к лестнице, но его остановили.
        - Ни шагу дальше, - произнес кто-то, оставаясь невидимым. - Или пожалеешь. Посольство закрыто.
        - Назовись, - потребовал Джеррик. - Или пожалеешь ты, что родился на свет.
        - Canis mortuus non mordet, - с насмешкой в голосе ответили ему. - Мертвая собака не кусается.
        - Est modus in rebus, - с достоинством произнес Джеррик. - Всему есть мера. Берегись! Это мое последнее предупреждение. Я глава Совета тринадцати кобольд Джеррик. Назови свое имя и покажись.
        И тотчас из-под лестницы вышел низкорослый широкоплечий домовой, густо заросший темно-рыжей шерстью, которая прорастала даже из его ушей. Он виновато склонил голову и сказал:
        - Прости меня, Джеррик! Меня извиняет только то, что я не ожидал тебя здесь увидеть. Меня зовут Гэйл.
        - Прощаю тебя, Гэйл, - буркнул кобольд. - Но только на этот раз. И при условии, что ты откровенно ответишь на все мои вопросы.
        - Спрашивай, - кивнул Гэйл.
        - Кто ты? И что здесь делаешь?
        - Я охраняю посольство. И одновременно надзираю за заключенными. Их всего двое, так что…
        - Меня интересует молодой рарог по имени Филипп Леруа, - нетерпеливо перебил его Джеррик. - Он здесь?
        - Да.
        - Проводи меня к нему.
        - Но…, - замялся домовой.
        - В чем дело? - гневно оттопырил нижнюю губу Джеррик.
        - Мне нужно разрешение. Иначе меня накажут.
        - Скажи мне, Гэйл, - вкрадчиво спросил Джеррик тоном, напоминающим шипение рассерженной змеи. - Кто может что-либо разрешить или запретить главе Совета тринадцати?
        - Но эльф Фергюс приказал…
        - Это неправильный ответ, Гэйл, - кривая усмешка обнажила черные клыки кобольда. - Ты меня разочаровал. Я могу приказывать Фергюсу, но Фергюс может только исполнять мои приказы. Как и ты. Если, конечно, ты не хочешь оказаться на месте заключенного, которого охраняешь.
        - Вот уж нет, - хмыкнул Гэйл. Он явно не блистал умом, но твердо заучил должностные инструкции, предписывающие, как ему поступать в том или ином случае. А потому упрямо повторил: - Но эльф Фергюс приказал…
        Джеррик вспомнил старинное изречение, гласившее, что споры погубили мир. Tradidit mundum disputationibus. Переубеждать ревностного служаку было напрасной тратой времени. И он помахал перед носом домового предусмотрительно заготовленным приказом.
        - Как видишь, Совет тринадцати предписывает освободить рарога, если я сочту это нужным.
        - Печать, подпись… Все, как полагается, - бормотал домовой, внимательно разглядывая бумагу и чуть ли не пробуя ее на зуб. - Вот это другое дело! Теперь если даже эльф Фергюс…
        - Молчи! - не сдержавшись, крикнул взбешенный Джеррик. - Я не желаю больше слышать ни единого слова о Фергюсе. Веди меня в камеру к рарогу.
        Продолжая что-то бормотать себе под нос, Гэйл открыл неприметную дверь в стене и повел кобольда длинным и темным коридором, который постепенно спускался вниз. Его едва освещали факелы, развешенные по стенам. В конце коридора Джеррик увидел две массивные железные двери с узкими зарешеченными бойницами на уровне глаз, расположенные напротив друг друга. Гэйл открыл ту, что была по правую руку, и пропустил Джеррика вперед. Кобольд вошел и увидел Филиппа.
        Рарог лежал на каменном ложе, подложив руки под голову, и спал. Или только притворялся спящим, как заподозрил Джеррик. Слишком тихо и ровно он дышал, а черты его красивого лица были спокойны и безмятежны, словно он не был узником и не провел в этой сырой затхлой камере последние десять лет.
        - Оставь нас, - приказал Джеррик надзирателю, который, шумно сопя, переминался с ноги на ногу за его спиной. - Но никуда не уходи, будь за дверью. Войдешь, как только я позову.
        Гэйл, что-то буркнув в ответ, вышел. Глухо лязгнула, закрываясь, дверь.
        - Узнаю тебя, Джеррик, - с издевкой произнес Филипп, открывая глаза. - Semper idem. Всегда одно и то же. Предусмотрительность, предусмотрительность и еще раз предусмотрительность. Только одного ты не учел.
        - И что же, мой мальчик? - спросил Джеррик. Неожиданно для себя самого он был рад видеть Филиппа. От рарога веяло надежностью и силой - качествами, которых так недоставало кобольду, и которые он тщетно искал в последнее время в окружающих его духах.
        - Что если я захочу отомстить, то едва ли увалень Гэйл поспеет на помощь, как ты ни кричи, - улыбнулся Филипп. - С твоей стороны было крайне неосмотрительно заходить одному в камеру к тому, кого ты когда-то предал. И кому уже нечего терять.
        - Кроме жизни, - не сумев скрыть легкой дрожи в голосе, напомнил Джеррик. На мгновение он почувствовал страх.
        - Vita sine libertate nihil, - перестав улыбаться, ответил Филипп. - Жизнь без свободы ничто.
        ГЛАВА 7
        Филипп поднялся с ложа, расправил свои могучие крылья и стал похож на огромную черную птицу. Тело рарога искрилось, жесткие, похожие на оперение, волосы, которыми оно было покрыто сверху донизу, сияли, будто покрытые фосфором, из полуоткрытого рта вырывались языки пламени. Он был красив и ужасен одновременно.
        Но Джеррик, невольно любуясь рарогом, уже не боялся его.
        - Неужели ты винишь в своих бедах меня, мой мальчик? - спросил он с укоризной.
        - А кого же еще? - с удивлением воззрился на него рарог. - Не этого же дурака-домового Гэйла. Он хотя бы не забывает кормить меня. И за это я могу быть ему благодарен. Причем ключевое слово в моей фразе - не забывает. А ты не только предал меня, но и забыл на долгие годы.
        Если рарог рассчитывал, что Джеррик испытает угрызения совести, то он ошибся. Кобольду было не ведомо это чувство. Он только грустно улыбнулся.
        - Вот она, черная неблагодарность! Но ты забыл, мой мальчик, кое о чем, прежде чем выносить приговор. Audiatur et altera pars. Следует выслушать и противную сторону.
        - Benedicite! - с насмешкой произнес Филипп. - В добрый час! Но только будь краток. Я не расположен слушать длинные и запутанные, а, главное, лживые объяснения. В этом отношении я похож на жителей древней Лаконии. Иначе ты рискуешь тем, что к концу твоей речи я забуду ее начало.
        - Brevis esse laboro, obscurus fiо, - сухо заметил Джеррик. - Если я стараюсь быть кратким, я становлюсь непонятным. По крайней мере, ты мог бы предложить мне присесть.
        - Если найдешь, на что, прошу, - равнодушно отозвался рарог, усаживаясь на ложе, на котором лежал до прихода Джеррика.
        Джеррик огляделся. В камере, кроме каменного ложа для сна, из мебели были еще только стол и стул, тоже из камня. Их было невозможно оторвать от пола. По их поверхности растекались лужицы. Вода капала с потолка и сочилась по стенам. Помещение, в котором содержался арестант, было сырым и холодным. Джеррик ощутил это только сейчас и зябко поежился. В камере царил сумрак. Свет проникал только через крохотную решетку в двери.
        Джеррик остался стоять. Но когда он заговорил, в его голосе не просквозило и тени обиды. Когда это было нужно, кобольд был полновластным хозяином своих эмоций.
        - Разве я заточил тебя в эту темницу? - спросил он, повышая голос. - Ответь мне, Филипп!
        - При аресте мне показали приказ, подписанный тобой, - отозвался рарог.
        - А кто тебе показал этот приказ, позволь узнать?
        - Кто? Фергюс.
        - Фергюс! - патетически воскликнул Джеррик. - Ты сам назвал это имя. Или ты думаешь, что у него не было личного мотива ненавидеть тебя? Вспомни, ведь это ты убил его любовницу.
        - Но ведь она была человеком, - недоверчиво хмыкнул рарог. - Духи не мстят друг другу за смерть человека. Это древний закон.
        - Тебе ли не знать, что Фергюс часто нарушает наши законы, - усмехнулся Джеррик. - Но прежде, чем я продолжу, подумай: если бы я захотел лишить тебя свободы, то разве в резиденции главы Совета тринадцати нет темницы, или в ней не нашлось бы камеры для тебя? Почему же ты здесь, в посольстве Эльфландии?
        Филипп промолчал. Но по глазам рарога Джеррик увидел, что он начал сомневаться в своей правоте.
        - Мой мальчик! Не знаю, поверишь ли ты мне, но знай - я, как и ты, пал жертвой Фергюса. Этот вероломный убийца ночью ворвался в мою спальню и, угрожая мне насилием, принудил подписать приказ о твоем аресте. Если бы я не подчинился, он размозжил бы мне голову своей тростью. Ты же помнишь, что случилось с гномом Грайогэйром… Что мне оставалось делать?
        - Пожертвовать мной, - произнес Филипп. Но уже без злобы. - И забыть обо мне, чтобы не мучиться угрызениями совести за свой малодушный поступок.
        - А я мучился! - со слезами в голосе ответил Джеррик. - Я страдал! Все эти годы. Поверь мне, я искал тебя, Филипп. Но откуда мне было знать, что Фергюс прячет тебя в посольстве Эльфландии? После гибели Лахлана посольство официально было закрыто и здание стояло пустым. Я даже подумать не мог, что ты здесь, в этом ужасном подземелье! О, коварный эльф! Он все продумал до мелочей. А сам сбежал на остров Эйлин-Мор, скрываясь от моего возмездия. Не мог же я начать с ним войну из-за тебя! Тогда бы он просто убил тебя, тем самым устранив сasus belli, повод к войне. Клянусь, только это сдерживало меня. Но я продолжал тебя искать, не жалея ни времени, ни денег. И вот я здесь, мой мальчик! А ты смотришь на меня с недоверием. Это разрывает мое сердце…
        Неподдельные слезы выступили на глазах Джеррика. При необходимости он мог бы давать уроки театрального мастерства самому древнеримскому императору Нерону, который считал себя великим артистом.
        Филипп молчал. Но это было уже другое молчание. Он уже поверил кобольду. Слишком много лет провел рарог в заточении и забыл, насколько искусно мог Джеррик лгать.
        Пауза затянулась. Но Джеррик выжидал, пока брошенные им в благодатную почву семена прорастут. Наконец Филипп неуверенно произнес:
        - И теперь, когда ты меня нашел… Я свободен?
        - Теперь ничто не удержит меня от мести, - уклонился от ответа Джеррик. Он не хотел рисковать, давая обещание, которое не собирался выполнять, не получив то, за чем он сюда пришел. - Скажи, а ты-то хочешь отомстить нашему общему врагу?
        - Фергюсу? - уточнил рарог. - О, да!
        - И ты не побоишься?
        - О, нет! - с ненавистью воскликнул рарог. - Не оскорбляй меня, Джеррик! В нашем роду не было трусов. Фергюс или я - один из нас скоро умрет.
        - Только не ты, мой мальчик! - патетически воскликнул Джеррик. - Ты будешь жить. Нос volo, sic jubeo. Этого я хочу, так приказываю.
        - Пусть будет по-твоему, - усмехнувшись, согласился Филипп. - Признаться, я и сам не хочу умирать. Теперь, когда я получил свободу…
        Внезапно он смолк и с тревогой посмотрел на Джеррика. Тот понял немой вопрос рарога.
        - Да, мой мальчик, ты свободен. Ты уйдешь из этой клоаки немедленно, вместе со мной. А по дороге в Берлин мы обсудим будущее Фергюса. Нас ожидают несколько прекрасных часов, Филипп. Нет ничего сладостнее, чем обдумывать план мести.
        Джеррик подошел к двери и постучал. Гэйл тотчас же отворил ее.
        - Я забираю твоего арестанта, - сказал кобольд, презрительно оттопырив нижнюю губу. - Но, если не хочешь сам оказаться в этой камере, Фергюсу пока ничего не сообщай. Когда он появится здесь и спросит, покажешь ему приказ, который я тебе вручил. Ты хорошо меня понял?
        - А то, - залепетал перепуганный домовой. - Приказ у меня есть. С печатью, подписью… Все, как положено…
        Его бормотание заглушил истошный женский вопль:
        - Джеррик!
        Кобольд вздрогнул. Прошло много лет с их последней встречи, но он сразу узнал этот голос. Он принадлежал Алве.
        А затем он увидел саму эльфийку. Вернее, ее глаза. Алва смотрела на него сквозь зарешеченное окошечко в двери соседней камеры.
        Алва, истощив свои силы в первом возгласе, уже не кричала, а хрипло и надрывно заклинала кобольда:
        - Это ты, Джеррик! Как долго ты не приходил! Спаси меня! Вытащи меня отсюда! Умоляю тебя, Джеррик! Мне так плохо здесь…
        Этот полу-бессвязный бред был ужаснее крика. Но еще страшнее были глаза Алвы. В них полыхало безумие. Они пугали Джеррика.
        - Sancta sanctorum! - хрипло произнес кобольд. - Святая святых!
        Он совсем забыл про Алву.
        Когда-то он был без ума от эльфийки. По природе своей Алва была чрезвычайно чувственна и в плотской любви умела доводить его до высот, о существовании которых кобольд раньше даже не подозревал. Они сутками не вставали с постели, забывая о времени. Когда сексуальная мощь кобольда иссякала, Алва начинала петь на французском языке и танцевать обнаженной. В юности она подвизалась артисткой кабаре в Париже и при удобном случае любила вспомнить свое прошлое. И Джеррик, глядя на ее роскошные бедра, вспыхивал снова…
        А потом он постепенно начал охладевать к эльфийке, к ее увядающим прелестям и к ее ласкам, которые отнимали у него слишком много времени и сил, не давая почти ничего взамен. По сути, Алва была глупа и скучна. И когда Джеррику представилась такая возможность, он избавился от нее, передав Филиппу, как до этого сам получил Алву в подарок от эльбста Роналда. Алва была переходящим призом, ценность которого с каждым годом падала, и весьма ощутимо. Пока, в глазах кобольда, не исчезла совсем.
        И теперь Алва была ему не нужна. Ни в память о прошлом, ни в надежде на будущее. Она могла стать только обузой.
        Поэтому кобольд ничего не ответил Алве. Как будто не слышал ее мольбы, не видел обезумевших от страданий глаз. Сделав знак Филиппу, он пошел по коридору прочь, при каждом вскрике эльфийки убыстряя шаг.
        Филипп оказался более милосерден. Выйдя из камеры в коридор, он помахал Алве рукой и сказал:
        - Прости, милашка, но так легла карта. Мой беспутный папаша всегда говорил, что самая прекрасная сверху женщина оканчивается рыбьим хвостом. Desinit in piscem mulier formosa superne. Отныне наши пути расходятся.
        Послав Алве воздушный поцелуй, Филипп ушел. Кряхтя и бурча, Гэйл закрыл дверь камеры, которую покинул рарог. И тоже скрылся в дальнем конце коридора, на прощание погрозив Алве пальцем.
        Алва, прижавшись лицом к решетке на двери камеры, еще долгое время спустя вглядывалась в сумрак коридора, словно надеясь, что из него кто-нибудь выйдет, все равно кто - живое существо или призрак. Она почти не мигала. Глаза ее воспалились и покраснели, их жгло, словно в них попал песок. Но ожидание ее оказалось напрасным.
        Сколько Алва себя помнила, ее пугало одиночество. Она провела в этой темнице много лет, но все это время поблизости находился Филипп. И вот впервые она осталась по-настоящему одна. Здесь не было даже вездесущих крыс, с которыми она могла бы поговорить.
        Осознав это, Алва начала кричать. Все громче и пронзительнее…
        Но ее никто не слышал.
        Глава 8
        Джеррик долго не мог решить, где и как ему принять нгояма Джелани - по-дружески, в своих личных покоях, или официально, в конференц-зале, где обычно проходили заседания Совета XIII. И тот, и другой вариант имели свои преимущества и недостатки. А малейший промах мог иметь роковые последствия для планов Джеррика. Джелани, его характер и привычки были для кобольда terra incognita, таинственными неизведанными землями. И сколько он ни расспрашивал Бесариона, тот не смог припомнить ничего, что помогло бы в решении этой проблемы.
        - Лучше спросить у Дапн, - отвечал очокочи, скабрезно улыбаясь. - Она, я уверен, изучила Джелани от макушки до пяток.
        Но гамадриада была далеко, в Африке. И могло так случиться, что там бы и осталась, вздумай Джелани задержать ее на время своего визита в Берлин в качестве залога, обеспечивающего его собственную безопасность. Джеррик знал, что для африканских духов такое было в порядке вещей, они не доверяли друг другу, и любой визит вежливости, даже на свадьбу или похороны, предварялся обменом заложников. Джеррик считал, что это было разумно. И почему бы Джелани рассуждать по-другому…
        В конце концов, Джеррик выбрал конференц-зал. И распорядился встретить Джелани в аэропорту, откуда, никуда не заезжая, доставить его в резиденцию главы Совета XIII. Это была еще одна разумная предосторожность, с точки зрения кобольда. Он считал, что не только судьба нгояма зависела от результатов их разговора, но, возможно, и его собственная судьба. А, следовательно, в этом деле не могло быть мелочей.
        В аэропорт, узнав о распоряжении Джеррика, вызвалась съездить юда Бильяна. Она любила новые знакомства с представителями противоположного пола. А нгояма к тому же обладал притягательностью экзотики. Престарелая юда была наслышана о сексуальных извращениях африканских духов, и она не хотела упустить шанс испытать их на себе. Но Джеррик, презрительно оттопырив нижнюю губу, отверг ее просьбу.
        - Место в постели нгояма уже занято, - усмехнулся он. - Ты только напрасно потратишь время, Бильяна. Да и старовата ты уже для любовных утех.
        Юда Бильяна обиделась, но промолчала. Взгляд, который она, отходя, бросила на кобольда, не предвещал ему ничего доброго.
        Встречать африканского духа Джеррик послал Бесариона, как тот ни отговаривался, памятуя о Тафари. Гигант-нгояма даже на расстоянии внушал ему ужас.
        Однако Тафари не прилетел, оставшись в Африке. В аэропорту рядом с Джелани очокочи увидел только гамадриаду Дапн. И почувствовал огромное облегчение. Бесарион подошел к ним, радостно улыбаясь.
        - Глава Совета тринадцати с нетерпением ждет тебя, Джелани, - произнес он, словно не замечая Дапн, которую нгояма держал за руку. - Джеррик отменил все встречи и поездки, чтобы встретиться с тобой уже сегодня.
        Джелани невольно почувствовал себя польщенным.
        - Contra spem, - произнес он, с легкой укоризной взглянув на гамадриаду. - Вопреки ожиданию.
        Дапн ничего не ответила. Она была немного бледна и явно нервничала. Ее тревожило недоброе предчувствие, но говорить об этом Джелани она не стала. Могучий нгояма не был суеверен и только высмеял бы ее.
        У здания аэропорта их ждал «Мерседес» с тонированными стеклами для гостя и еще два микроавтобуса с охраной. За все время, пока они добирались до резиденции главы Совета XIII, Джелани и Дапн не обменялись ни единым словом. Их сдерживало присутствие очокочи, который также хранил молчание, помня о приказе кобольда. Джеррик опасался, что какое-нибудь неосторожное слово Бесариона может насторожить нгояма. Он едва удержался от того, чтобы не приказать арестовать Джелани уже в аэропорту и доставить его под конвоем как можно быстрее. В это утро Джеррик опять проснулся с ужасающим криком и мыслью, что смерть неизбежна. Ему понадобилось принять ледяную ванну, чтобы его руки перестали дрожать.
        В конференц-зал Джеррик вошел одовременно с Джелани, не став выжидать ни минуты, как он это делал обычно, чтобы подчеркнуть свою значимость. В сравнении с крошечным кобольдом нгояма казался великаном. Джеррику пришлось высоко задрать голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Но это была первая ошибка, которую он допустил. По африканским обычаям смотреть в глаза собеседнику значило угрожать ему. Джелани нахмурился, но сдержался, почувствовав ласковое прикосновение к своей руке нежных пальцев Дапн. Гамадриада стояла за его спиной. За месяц общения с Джелани она хорошо изучила традиции африканских духов. И поняла, какое оскорбление нанес Джеррик нгояма.
        Но Джеррик увидел только, что гамадриада прикоснулась к руке нгояма. И взгляд Джелани, вспыхнувший было по непонятной для кобольда причине гневом, сразу померк. Но вместо благодарности кобольд разозлился на Дапн. Он жаждал откровенного разговора с Джелани, но в присутствии гамадриады это было невозможно.
        - Приветствую тебя, Джелани, - надменно произнес Джеррик. - А ты, Дапн, не могла бы оставить нас наедине?
        Это было неприкрытой грубостью. Глаза Джелани вспыхнули снова, но уже не гневом, а яростью. Однако Дапн опять предотвратила вспышку.
        - С радостью, Джеррик, исполню твою просьбу, - сказала она. - Долгий перелет утомил меня, ты прав. Но если я понадоблюсь…
        - Я знаю, где тебя найти, - пренебрежительно отмахнулся Джеррик.
        - А тебя я найду сама, - шепнула Дапн, склонившись к уху Джелани. - Мы расстаемся ненадолго.
        Она повернулась и вышла, неслышно прикрыв дверь. Стихли все звуки. Джелани молчал, гневно раздувая ноздри. Джеррик думал, как ему начать разговор, ради которого он затеял всю эту комедию с африканским дикарем. Но ему не хватало терпения, чтобы доиграть ее до конца. И он сам это понимал. А поэтому надо было поторопиться.
        - Ты впервые в моей резиденции, Джелани? - спросил он, прерывая молчание.
        - Да, - коротко ответил нгояма.
        - Но я слышал, что тебе доводилось принимать у себя посла Совета тринадцати, - пошел напролом Джеррик. - Эльбст Роналд послал его на африканский континент наладить дружеские связи с местными духами. Кажется, это был эльф Фергюс.
        - Ты прав, - кивнул Джелани.
        - Расскажи мне подробнее об этом, - попросил Джеррик. - Я мало знаю о тех событиях.
        Джелани испытывающе посмотрел на кобольда. Но увидел, как ему показалось, только искреннюю заинтересованность. Поэтому он не стал ничего скрывать.
        - Это было неспокойное время, африканские духи враждовали между собой. Против нгояма объединились самые многочисленные народы Африки - вабиликимо, итове и абатва. Почувствовав свою силу, они начали готовиться к кровопролитной войне. Но Фергюс сумел найти общий язык с их вождями и переубедить их. Только благодаря его стараниям жестокой и бессмысленной войны удалось избежать. Мы сели за стол переговоров. Была создана Конфедерация, во главе которой поставили меня. Наши народы поделили территории обитания и договорились, что когда кому-либо будут угрожать голод, мор или другие бедствия…
        - Но ведь это был не единственный раз, когда ты принимал у себя Фергюса, - нетерпеливо перебил нгояма Джеррик. - Не лукавь со мной!
        - Ты спросил - я отвечаю, - с удивлением взглянул на него Джелани. - Да, лет десять тому назад Фергюс снова побывал у меня, но уже не как посол Совета тринадцати. Это был частный визит.
        - И какова была его цель?
        Джелани бросил предостерегающий взгляд на кобольда.
        - А ты уверен, что вправе задавать мне такие вопросы, Джеррик? De lingua slulta incommoda multa. Из-за пустых слов бывают большие неприятности. Не забывай об этом.
        - Отвечай мне, Джелани! - повысил голос кобольд. - Это в твоих интересах.
        - В моих интересах? - с нарочитым удивлением произнес Джелани. - А что будет, если я не стану тебе отвечать?
        - Тогда я обвиню тебя в измене, как соучастника эльфа Фергюса, и прикажу бросить в темницу.
        - Фергюс виновен в измене? - не смог скрыть удивления Джелани.
        - А ты не знал? - в свою очередь изобразил удивление Джеррик. - В таком случае я готов простить тебя. Но при условии, что ты ответишь мне - зачем Фергюс посетил Африку десять лет тому назад?
        - Он путешествовал с внуком, - ответил растерявшийся Джелани. - Это была обыкновенная туристическая поездка.
        - Туристическая поездка? А смертельная схватка с пигмеями? А баобаб с захороненным в его дупле прахом Адетоканбо? А пожар, охвативший саванну? - почти закричал Джеррик. Слюна бешенства закапала с его губ на пол. - Ты видишь, я все знаю. Не лги мне! Proditor pro hoste habendum. Предателя нужно считать врагом. Фергюс - предатель!
        - Меня он не предавал, - ответил Джелани. - И ты так и не сказал, за что его обвиняют в измене. Так почему я должен верить тебе? Это мне впору обвинить тебя во лжи.
        - Фергюс похитил золотой диск, который Адетоканбо прятал на своей груди до самой своей смерти и с которым его похоронили, - ответил Джеррик и пристально воззрился на гнояма. - Ты что-нибудь знаешь об этом?
        - Ерунда! - рассмеялся Джелани. - Nec sutor ultra crepidam. Не суди о том, чего не знаешь. Пигмеи поразили Фергюса отравленной стрелой. Он был почти при смерти, когда я подоспел к нему на помощь. Даже если бы он захотел, то не смог бы забраться в дупло баобаба. Тем более, что тот был объят пламенем, и эта попытка была бы равносильна самоубийству.
        - А его внук? - упавшим голосом спросил Джеррик. - Ты говорил, что с ним был его внук. Он мог бы?
        - Исключено, - не допускающим возражений тоном ответил Джелани. - Мальчик был слишком мал. Да Фергюс и не позволил бы ему так рисковать. Ты не представляешь, как он любит своего внука!
        Джеррик промолчал. Он испытывал сильное разочарование. Джелани подтвердил слова Фергюса. По всей видимости, золотой диск действительно сгорел в дупле баобаба. Ключ от врат в страну богов навсегда потерян для него, Джеррика. А с ним и вечная жизнь.
        «Я умру», - подумал Джеррик. Слезы бессилия покатились по его щекам. Он почувствовал себя узником, приговоренным к смерти и живущим без надежды на помилование в ожидании неизбежной казни. Такое существование могло свести с ума задолго до смертного часа.
        - Мне лучше уйти, - с удивлением глядя на него, произнес Джелани. - Я возвращаюсь в Африку. И не пытайся меня отговорить.
        - Не буду, - пообещал Джеррик, усилием воли прогоняя прочь мысли о будущей смерти. - Но тебе придется остаться. Я не могу рисковать.
        - Не думаешь ли ты, что тебе удастся меня задержать? - рассмеялся Джелани. - В таком случае ты еще безумнее, чем кажешься.
        Джеррик щелкнул пальцами. Дверь распахнулась, и в конференц-зал вошел Филипп. За его спиной толпилось с десяток рарогов. По знаку своего предводителя они окружили Джелани.
        - Ты пойдешь сам или тебя поведут силой, - сказал Джеррик. - Выбирай.
        - Между позором и смертью нгояма всегда выбирает смерть, - ответил Джелани. Он настороженно следил за рарогами, которые молча кружили вокруг него, постепенно сужая круг.
        - Тогда умри! - крикнул Джеррик. - Убейте его, если не сможете взять живым!
        По знаку Филиппа рароги, словно стая злобных птиц, кинулись на Джелани. Прежде чем они схватили нгояма за руки, он успел взмахнуть рукой с огромным ногтем на пальце, и один из нападавших упал, захлебываясь хлынувшей из горла кровью. Другой схватился за плечо, рассеченное до самой кости. От неожиданности рароги отшатнулись, живое кольцо распалось, и нгояма вырвался из него, шагнув в образовавшуюся щель. При этом он успел проткнуть ногтем еще одного рарога насквозь.
        Остальные рароги издали гневный клекот. Вытянув руки с когтистыми пальцами, они бросились за нгояма, отталкиваясь от земли без видимых усилий и надолго зависая в воздухе. С их загнутых внутрь пасти клыков стекала мутная слюна. Но в тесной комнате они не могли расправить спрятанные за спиной крылья. И, лишенные главного своего преимущества в схватке, они оказались беззащитными перед грозным оружием нгояма. Джелани прочертил вокруг себя почти невидимый глазу зигзаг, и еще двое рарогов захрипели, схватившись за горло. Из-под их пальцев фонтаном била алая кровь.
        Нападавших стало уже вполовину меньше, а нгояма был невредим и дышал так же спокойно, как до начала битвы. Если бы не залитый кровью пол, то могло показаться, что все происходящее - показательный бой, который мастер проводит с неопытными новичками. Джеррик начал тревожиться за исход битвы, от которого зависела его собственная жизнь.
        Рароги были профессиональными убийцами. Но они привыкли иметь дело с беззащитной, не ожидающей нападения жертвой. Бросаясь на нгояма, они только мешали друг другу. Если бы им удалось навалиться на Джелани всем вместе, он не выдержал бы их тяжести и рухнул на пол. А там они легко с ним справились бы, используя свое численное превосходство.
        Но нгояма был закаленный в битвах воин. Он разил врагов на расстоянии, а сам оставался вне досягаемости для их жалких, в сравнении с его ногтем, когтей и клыков.
        Джелани уже был уверен в своей победе. И в этот самый миг допустил ошибку. Он повернулся к Филиппу, который все это время стоял в отдалении и не принимал участие в схватке, спиной.
        И тогда Филипп, расправив спрятанные до этого за спиной крылья, мгновенно взмыл вверх. Его окружал ореол пламени. Поднявшись почти к потолку, он сложил крылья и огненным болидом спикировал на нгояма.
        Атакуя, рарог не издал ни единого звука. Нгояма не ожидал нападения и не сумел его отразить. Как будто гора обрушилась на его голову. Что-то громко хрустнуло. Колени Джелани подогнулись, и он рухнул на пол, лишившись сознания.
        Какое-то время Филипп тоже лежал без движения. Затем он поднялся. Наступил ногой на руку Джелани, достал спрятанный под одеждой кинжал с коротким и широким клинком и отрубил ноготь на пальце нгояма. Затем он обшарил Джелани и все, что нашел, переложил в свои карманы. После этого он, обращаясь к своим подручным, хрипло произнес:
        - Теперь он ваш, сосунки! Отнесите его в камеру. Да смотрите, чтобы нгояма не очнулся по дороге и не отшлепал вас, как маленьких детей.
        Четверо рарогов, которые еще держались на ногах, подхватили нгояма за руки и за ноги и унесли его.
        - Ты был прекрасен, мой мальчик, - с восхищением сказал Джеррик, подходя к рарогу и обнимая его. - Одним врагом у нас стало меньше.
        Джеррик перепачкался кровью, которой был залит рарог. Но даже не заметил этого.
        - Фергюс! - издал злобный клекот рарог. - Мне нужен Фергюс. Скажи мне, когда я смогу отомстить ему?
        - Скоро, мой мальчик, скоро, - успокоил его Джеррик. - Время пришло. Но мы начнем не с него. А с того, кто ему дороже собственной жизни.
        Глава 9
        Мяч, имеющий форму вытянутого эллипсоида, стремительно перелетал от одного игрока к другому, почти не касаясь земли. Команда «Носорогов» выбрала тактику «Champagne rugby», которая подразумевала максимально быстрое перемещение мяча по полю с применением дальних передач, при этом было необходимо избегать контактов с соперниками, а ключевым фактором успеха являлось удержание мяча. Это делало игру в регби более зрелищной, однако очень рискованной, особенно в том случае, если игроки противоборствующей команды имели хорошую физическую подготовку. А среди «Буйволов» слабых не было. Поэтому выбранная ими тактическая схема игры, называемая «Down the middle», оказалась не менее эффективной. Их капитан, обладающий такими несомненными преимуществами, как два с лишним метра роста и не менее ста пятидесяти килограмм веса, совершал частые рейды в середине поля, оттягивая на себя сразу нескольких защитников «Носорогов» и освобождая своих товарищей по команде, играющих на флангах, от излишней опеки.
        Игра шла с переменным успехом. Надолго отстоять неприступность своих ворот не удавалось ни одной из команд. Вперед вырывались то «Носороги», то «Буйволы», вызывая шквал зрительских аплодисментов, напоминающих завывания то утихающей, то вновь усиливающейся бури. Судье приходилось часто назначать ruck, и многие игроки уже прихрамывали или потирали места ушибов и синяки, украсившие их лица за последние полтора часа. Но какие бы травмы они не получили, все бросались в атаку так же рьяно, как в начале игры. Ничья никого не устраивала. За многолетнюю историю соперничества двух этих команд такого еще не было. И никто не собирался покрывать себя позором в глазах будущих поколений игроков в регби, закончив эту игру с ничейным результатом.
        Буквально за минуту до окончания игры капитан «Носорогов» получил дальний пас и ловко избежал столкновения с двумя нападавшими на него с разных сторон соперниками. После этого он уронил мяч на землю и, когда тот отскочил, мощно ударил по нему ногой. Мяч, словно преодолевшая земное притяжение космическая ракета, высоко взвился над полем и, спускаясь, пролетел между двумя вертикальными стойками Н-образных ворот. Это был превосходный дроп-гол, который принес «Носорогам» три очка и вожделенную победу. А «Буйволам» - поражение и уныние до следующего матча, когда они могли бы взять реванш.
        Зрители на трибунах неистовствовали. Одни от горя, другие - от радости. Громче всех кричала и яростнее остальных махала флагом, раскрашенным в желто-голубые цвета «Буйволов», девушка лет восемнадцати, одна половина лица которой также была желтой, а другая - голубой. У нее были длинные рыжие волосы, еще более длинные ноги и руки, благодаря которым она напоминала кузнечика-переростка, но в будущем обещавшего стать, по необъяснимой прихоти природы, прекрасным лебедем.
        - Альф - молодец! - скандировала она, заменяя собой по мощи децибелов группу поддержки как минимум из десяти человек. - Альф - так держать!
        Команды на поле выстроились напротив друг друга и прокричали традиционное «Гип-гип-ура!». Капитан «Буйволов» крикнул:
        - Альф, не забудь напомнить своим ребятам, что сегодня в семь вечера встречаемся в кафе! Отметим вашу победу.
        - И выпьем за вашу будущую победу, Гарри, - великодушно отозвался капитан «Носорогов». Однако, как истинный патриот своей команды, счел долгом прибавить: - Но очень-то на это не рассчитывайте!
        Спортсмены ушли смывать с себя пот и грязь, трибуны опустели. Но рыжеволосая девушка не ушла. Вместо флага она взяла в руки книгу и начала читать. При этом она шевелила губами, как будто вслух повторяя прочитанное, чтобы лучше запомнить.
        Девушка недолго оставалась в одиночестве. Вскоре к ней подошел молодой мужчина в костюме из шерсти перуанской викуньи. Позволить себе такой дорогой костюм могли очень немногие. Еще древние инки использовали шерсть викуний, но только на одежду высокородных вельмож. А к середине двадцатого века эти животные, жившие высоко в горах Эквадора, Перу, Боливии, Аргентины и Чили, почти вымерли. Но этот костюм к тому же был сшит из ткани, произведенной фирмой Scabal, которая в свое самое тонкое и дорогое в мире волокно, бывшее втрое тоньше, чем человеческий волос, вставляла золотые нити. Наряд молодого щеголя дополняла роскошная светло-серая велюровая шляпа, из-под которой на девушку смотрели веселые наглые глаза.
        - Почему девушка с такими очаровательными ножками скучает в одиночестве? - игривым тоном спросил он.
        Но девушка либо не знала цену костюма, в котором щеголял мужчина, либо ее мало волновали такие вещи, потому что она холодно ответила:
        - Я жду своего мужа и не скучала, пока вы не подошли. А если вы сейчас же не отойдете, то я позову полицейского и попрошу арестовать вас за сексуальные домогательства.
        Девушка даже привстала, словно собиралась исполнить свою угрозу. Мужчина перестал улыбаться и словно даже стал ниже ростом.
        - Не надо полицейского, - пробормотал он, торопливо отходя от девушки. - Я же не знал, что вы замужем!
        Девушка, проводив его презрительным взглядом, снова опустилась на скамейку и углубилась в чтение. Она так увлеклась, что не заметила, как спустя полчаса на трибуну поднялся капитан «Носорогов». Это был высокий плечистый юноша, светловолосый и голубоглазый. На его лице эмоции стремительно сменяли друг друга, и только выражение глаз всегда оставалось неизменным. Казалось, они видели то, что было недоступно остальным людям. Тот, кто увидел это лицо хотя бы раз, потом долго не мог его забыть, независимо от того, каким оно было - серьезным, смеющимся, задумчивым или беспечным. На английский манер его звали Альф Борисофф, и он был внуком эльфа Фергюса.
        Уже год Альф учился в Royal Holloway university, который был построен в 1886 году под покровительством правившей тогда Великобританией королевы Виктории. Это обстоятельство, да еще то, что кампус университета находился по соседству с парком, окружающим Виндзорский замок, много веков бывшего резиденцией английских королев и королей, явилось решающим для Фергюса, когда он задумался, где будет получать высшее образование его внук. И только потом он принял во внимание, что университет считался одним из самых лучших в Великобритании и занимал верхние строчки рейтинга по уровню преподавания гуманитарных и технических наук, а также в области искусства. С годами Фергюс все больше становился снобом, особенно когда речь шла о будущем обожаемого им внука.
        Но для самого Альфа главным в его учебе на факультете естественных наук была не близость к Виндзорскому замку, а то, что библиотека университета насчитывала более полумиллиона книг, а на территории кампуса разместилась картинная галерея с коллекцией полотен художников викторианской эпохи. И пока он не встретил Оливию Смит, он проводил в библиотеке и картинной галерее все время, которое у него оставалось после лекций и тренировок по регби.
        Их встреча произошла в середине второго семестра. Рыжеволосая девушка, обучающаяся на факультете искусств, внесла серьезные коррективы в расписание Альфа. На некоторое время он даже отказался от своего намерения дополнительно к биологии заняться изучением астрономии, которая привлекала его не меньше, чем изучение живых существ и их взаимодействие с окружающей средой.
        Но зато он категорически, как ни настаивал Фергюс, отказался от проживания в принадлежащем его деду фешенебельном особняке в самом центре Лондона, на Kensington Palace Gardens. Эта улица, протянувшаяся менее чем на тысячу метров, считалась одной из самых дорогих в мире по стоимости выстроенной на ней недвижимости. Она была создана в 1840 году как часть парка Кенсингтонского дворца и принадлежала британской короне. Особняки здесь достигали в цене сотен миллионов фунтов стерлингов. Альф пренебрег всем этим. Он предпочел жить в крохотной комнатке студенческого общежития на территории кампуса. Единственной уступкой деду было то, что он выбрал комнату в общежитии, расположенном в здании, относящимся к Викторианской эпохе. И в нем жили только юноши, в отличие от общежитий со смешанным проживанием. Несмотря на свой возраст, Альф был целомудрен и до встречи с Оливией не собирался расставаться с девственностью раньше, чем сочетается законным браком с избранницей своего сердца.
        Позднее это его несостоявшееся намерение стало поводом для добродушных насмешек Оливии. Но Альф переносил их как истинный стоик. И только укоризненно качал головой, по-прежнему порицая распущенность современных нравов. Он категорически отказался от предложения Оливии переселиться в ее общежитие, где жили представители противоположных полов. И спустя недолгое время девушка смирилась и сама переехала в женское общежитие. Для нее это было тем труднее, что на факультете искусств она постигала таинства актёрского мастерства, а этому ремеслу испокон веков сопутствовало легкомыслие в любовных связях, зачастую доходящее до распутства. Оливия только собиралась ступить на этот соблазнительный путь, поступив в университет, но почти сразу встретилась с Альфом, и сошла с него, не жалея. Ради Альфа она была готова пойти и не на такие жертвы. Разумеется, от него она это скрывала.
        Но, как Оливия быстро поняла, была своя прелесть и в целомудренной жизни. У нее появилось больше времени на чтение книг. Незаметно для себя она увлеклась Шекспиром. И начала мечтать о том, что по окончании университета поступит на службу в Royal Shakespeare theatre, репертуар которого составляли исключительно шекспировские пьесы. Ее мечты омрачала только мысль, что этот театр находился на родине Шекспира, в крошечном провинциальном городке Стратфорд-на-Эйвоне. И заманить туда Альфа, который считался одним из лучших студентов университета по успеваемости и мог рассчитывать на головокружительную карьеру, ей казалось поистине неразрешимой проблемой. Но пока она предпочитала об этом не думать. А на досуге учила наизусть роли Джульетты, Офелии, Дездемоны, Корнелии, Миранды, Порции и всех остальных героинь из пьес великого британского драматурга. Героинь оказалось много, и все они, как быстро выяснила Оливия, были при жизни чрезвычайно словоохотливыми. Времени ей катастрофически не хватало. Но, несмотря на это, Оливия была счастлива как никогда в своей жизни.
        На трибуне стадиона для игры в регби Альф застал ее за чтением «Короля Лира». Неслышно подойдя ближе, он принял царственную позу и торжественно продекламировал:
        - Что скажет нам меньшая дочь, ничуть
        Любимая не меньше, радость наша?
        Оливия, отложив книгу на скамейку рядом с собой, задумчиво посмотрела на юношу, а затем опустила голову и тихо ответила:
        - Ничего, милорд.
        Альф изобразил гнев.
        - Из ничего не выйдет ничего.
        Так объяснись!
        Оливия подняла голову. В ее глазах стояли слезы. Едва слышно она произнесла:
        - К несчастью, не умею
        Высказываться вслух. Я вас люблю,
        Как долг велит, не больше и не меньше.
        - Ты это серьезно? - спросил Альф уже другим тоном.
        - Почему не по тексту? - возмутилась девушка. - Там дальше «Корнелия, опомнись…»
        - Оливия, опомнись, - рассмеялся юноша. - Это уже не король Лир свою дочь, а я тебя спрашиваю. Любишь ли ты меня? Или встречаешься со мной только из чувства долга.
        - Как тебе не стыдно, - щеки девушки покраснели, но не от смущения, а от гнева. - Воспользовался доверчивостью наивной девушки! А я-то тебе поверила.
        - Офелия, ступай в монастырь, - отечески произнес Альф. - И вот тебе мое благословение.
        Он наклонился и поцеловал Оливию в лоб.
        - И это все? - надула она обиженно губки.
        - И это все, - подтвердил он, сохраняя невозмутимый вид.
        - Уверена, что игроки команды «Буйволов» сегодня вечером дождутся большего, - скрыв разочарование, сказала девушка. - После приношения даров Бахусу в университетском кафе, где одни супермены будут отмечать свою победу, а другие - поражение.
        - Но ты же знаешь, что я не поклонник Бахуса, - невозмутимо ответил Альф. - А не пойти на эту вечеринку я не могу. Помнишь, что ты говорила после премьеры «Виндзорских насмешниц»? А ведь ты играла там всего лишь…
        - И очень даже неблагородно с твоей стороны мне это напоминать, - перебила его Оливия. - Вместо того, чтобы просто извиниться.
        - Извиниться? - искренне изумился Альф. - За что?
        - Ты действительно хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос? - спросила Оливия, глядя на юношу с самым невинным видом. - Или желаешь убедиться, что я настоящая актриса и могу заплакать навзрыд, как только захочу? Поверь мне, слезы Корнелии по сравнению с тем, что ты можешь сейчас увидеть - слепой дождик рядом с Ниагарским водопадом.
        Альф демонстративно вздохнул и сказал:
        - Извини меня, Оливия, сама знаешь за что.
        - Так и быть, я тебя прощу, - поднимаясь с царственным величием, произнесла девушка. - Но только после того, как ты угостишь меня чашкой чая с булочкой. Никогда бы не подумала, что созерцание игры в регби может вызвать такое чувство голода. Почти первобытное. Как будто это не ты, а я превратилась в дикаря, забыв о том, что я homo sapiens, человек разумный.
        - Видишь ли, Оливия, представляющие городок Эгхэм «Буйволы» - старинные соперники сборной нашего университета. И для каждого истинного патриота своей альма-матер дело чести…
        - Напялить на голову смешную шапочку и битых два часа бегать по полю, норовя сломать свою или чужую шею?
        - Что поделаешь! Наш цивилизованный мир изменился в тот солнечный день одна тысяча восемьсот двадцать третьего года, когда один из учеников школы города Рэгби, Уильям Уэбб Эллис, играя в футбол, схватил мяч руками и устремился к воротам соперника, тем самым дав начало игре в регби. На сегодняшний день на планете насчитывается уже более пяти миллионов дикарей-регбистов, включая твоего покорного слугу.
        - Альф, - с мнимой покорностью вздохнула девушка. - Я чувствую себя рядом с тобой такой несовершенной.
        - Оливия, - растерялся юноша. - Ты такая красивая, умная, грациозная…
        - А ты не мог бы, вместо перечисления всех моих достоинств, просто поцеловать меня? - кротко спросила Оливия. Но в глазах у нее плясали невесть как забравшиеся туда крошечные рыжеватые бесы. - Ради этого удовольствия я готова даже отказаться от булочки к чаю.
        - А от главной роли в «Виндзорских насмешницах»? - парировал Альф.
        Рыжеволосая девушка бросила на него возмущенный взгляд.
        - Не требуйте слишком многого от женщины, мистер Совершенство, и вы в ней никогда не разочаруетесь, - произнесла она с гордым достоинством. - Только от булочки.
        Глава 10
        Но проголодалась не только Оливия. Альф, по его собственному признанию, съел бы слона, даже не разрезая его на маленькие кусочки. И в первом же ресторанчике, который встретился на их пути, они утолили свой первобытный голод.
        Было время ланча, и для начала они заказали традиционное для раннего английского обеда блюдо - сornish pasties, запеченное в тесте мясо с овощами и картошкой. Затем, с презрением отвергнув малопитательные сucumber sandwich, треугольные сандвичи с огурцами, и kippers, копченую селедку, они съели по порции hotpot, тушеной в горшке курицы. После чего Оливия отведала внушительного размера scones, песочную выпечку, на которую, не скупясь, намазывала джем. Альф на десерт выбрал chokolate fudge cake, сладкий пудинг. Все это они запивали невероятным количеством чашек чая с молоком, сливками и безо всего, наслаждаясь его натуральным вкусом.
        Но Оливия сдержала свое обещание. Перед тем, как они зашли в кафе, Альф ее поцеловал, и она, делая заказ, отказалась от свежевыпеченной булочки с маком, которую обожала.
        Уже перед самым концом ланча Оливия внезапно заметила молодого щеголя, который приставал к ней на трибуне после матча. Он сидел в одиночестве за столиком в дальнем углу зала, даже не сняв с головы своей шикарной велюровой шляпы, почти скрывавшей его лицо, и пил, несмотря на столь ранний час, джин. Ноздри его горбатого носа, который выдавал в нем чистопородного француза, трепетали от удовольствия. Казалось, он не обращал никакого внимания на девушку. И Оливия решила ничего не рассказывать о нем своему спутнику, чтобы не вызывать его ревности.
        - А теперь нам не мешало бы прогуляться, - сказала Оливия, когда они вышли из ресторанчика. - До five o’clock у нас еще есть пара часов. Проведем это время с пользой для своих желудков.
        Альф не возражал. Он любил прогулки по окружающим кампус садам и лесам вдвоем с Оливией. Как ни прекрасен был расположенный в самом центре университетского города Founder’s building, считавшийся самым красивым зданием в мире, но юноша отдавал предпочтение природе. Founder’s building всего лишь копировал знаменитый замок Шамбор из долины Луары, выстроенный по королевскому капризу Франциска I в XVI веке. А природа была оригинальна и неповторима.
        Если смотреть с высоты птичьего полета, то можно было увидеть, что кампус университета окружен густыми зарослями. Ночью в них можно было даже заблудиться. Но Альф хорошо ориентировался в любом лесу. И он подсмеивался над Оливией, которая с опаской относилась к ночным прогулкам.
        - Твое имя в переводе означает «оливковое дерево», - говорил он. - Как же ты можешь бояться деревьев, своих сестер и братьев? Только обратись к ним, и они покажут тебе дорогу из леса.
        - И тогда я точно умру от страха, - заявляла Оливия. - Как только со мной заговорит какое-нибудь дерево. Мне достаточно того, что они разговаривают с тобой. Знаешь ли, это может свести с ума любую здравомыслящую девушку - то, что ее парень общается с деревьями.
        - Не они со мной разговаривают, а я умею их слушать, - поправлял ее Альф. - Как говорит мой дед, эта способность у меня от природы.
        - Тогда расскажи мне, о чем говорят деревья, - просила девушка.
        И Альф рассказывал. Оливия слушала. Время протекало незаметно. Они возвращались в кампус уставшими от прогулки и бесчисленного количества поцелуев, которыми девушка не забывала вознаграждать рассказчика.
        - Это плата за интересную экскурсию, - говорила она с самым невинным видом. - А чем еще может расплатиться бедная студентка?
        Альф делал вид, что сердится, а Оливия смеялась над его нахмуренными бровями. Они любили друг друга и были счастливы, как два только что научившихся летать и покинувших родительские гнезда птенца, уже чувствующие себя взрослыми птицами.
        Но в этот день Альф был не так разговорчив, как обычно, и Оливия вскоре заметила это. Сначала она приписала это усталости после матча. Но потом поняла, что причина другая. Альф хотел что-то ей сказать, но не решался. А она долго не решалась спросить, опасаясь услышать что-нибудь неприятное. Наконец не выдержала.
        Это случилось, когда они присели ненадолго отдохнуть под старым могучим дубом, который Альф предпочитал всем остальным из-за его возраста, а Оливия - потому что у его подножия всегда были насыпаны сухие листья, на которых было очень удобно сидеть, прислонившись к теплому плечу Альфа.
        - Послушай, Альф, если ты познакомился с какой-нибудь дриадой и боишься мне об этом сказать, страшась разбить мое девичье сердце, то напрасно, - с улыбкой произнесла Оливия. - Я пойму и прощу.
        - О чем ты, Оливия? - с недоумением взглянул на нее юноша.
        - О том, что ты еще ни разу не поцеловал меня после ланча, - с наигранной веселостью ответила Оливия. - Так порядочные юноши с девушками не поступают.
        И Альф поцеловал ее. В ветвях дуба шумел ветер, шуршали опавшие листья, тихо пели птицы, обманутые тишиной. Когда Оливия смогла оторваться от его губ, у нее кружилась голова, а ноги обмякли настолько, что она не смогла бы встать. Но это не могло заставить ее свернуть с выбранного пути.
        - Хорошо, убедил, - сказала она. - Дриада здесь не при чем. Но кто или что тогда встало между нами в этот прекрасный день триумфа «Носорогов» над «Буйволами»?
        - Эйлин-Мор, - грустно улыбнувшись, ответил Альф.
        Сердце в груди Оливии вдруг перестало биться.
        - Какое чудесное имя, - пересохшими губами произнесла она. - Ты познакомишь меня с нею?
        - С ним, - поправил ее юноша. - Это остров.
        Сердце в груди девушки сделало сумасшедший кульбит и снова принялось за свою работу. Ее щеки опять порозовели.
        - Тогда тем более, - сказала она. - Обожаю знакомиться с островами. Надеюсь, он меня не разочарует.
        - Ты действительно этого хочешь? - с затаенным волнением спросил юноша. - Ты не шутишь?
        - Нет, не шучу, - перестав улыбаться, ответила Оливия. - Но, может быть, ты мне все-таки объяснишь, о чем речь? Я ничего не понимаю.
        - Эйлин-Мор - это остров невдалеке от западного побережья Шотландии, на котором живет мой дед. И он ждет меня. Я имею в виду деда. Хотя мне иногда кажется, что и остров тоже.
        - Как это - остров тебя ждет? - удивилась Оливия. И продекламировала из «Короля Лира»: - «Так объяснись!»
        - Эйлин-Мор - не обычный остров, каких много у берегов Шотландии. Если смотреть со стороны моря, то своими очертаниями он напоминает гигантскую каменную женщину, уснувшую вечным сном. Дед рассказывал мне, что это Великая Эльфийка, праматерь всех эльфов. Она окаменела вместо того, чтобы умереть и превратиться в прах. И в то же время она как будто живая, и все чувствует и понимает.
        - Мистика какая-то, - зябко передернула плечами Оливия. - И ты говоришь, что эта каменная баба ждет твоего возвращения?
        - Вообще-то я говорил, что меня ждет дед, - запротестовал юноша. - А Великая Эльфийка - это так, к слову пришлось. Хотя, знаешь, дед говорил, что мы ее потомки. И если с нами случится беда, то она восстанет из мертвых и защитит нас.
        - И давно он…, - начала Оливия, но вовремя прикусила язычок. Подумала и закончила фразу уже по-другому, чем собиралась: - Давно твой дед считает себя потомком этой так называемой Великой Эльфийки?
        - Я понимаю, это может показаться тебе странным, - огорченно вздохнул Альф. - Возможно, я просто привык к его чудачествам, и ничего не замечаю. Мои родители… Дед рассказывал, что они погибли в авиакатастрофе сразу после моего рождения. И он заменил мне отца и мать. Помню, мы с ним много путешествовали по всему миру, пока он не приобрел Эйлин-Мор. Мне было лет восемь тогда. После этого он уже почти не выезжал с этого острова.
        - А как же ты? Где ты учился перед тем, как поступить в университет? На этом острове есть школа?
        - Меня он отдал в Harrow school. Возможно, прельстился тем, что это одна из старейших школ Великобритании. Ее создали в одна тысяча пятьсот семьдесят втором году по указу королевы Елизаветы Первой. Среди ее выпускников были великий поэт Джордж Байрон и будущий премьер министр сэр Уинстон Черчилль. Много лет я провел в общежитии для мальчиков, построенном на холме Харроу, из окон которого открывался захватывающий дух вид на центр Лондона. Порядки были те еще! Нам даже не разрешалось выходить за территорию школы без сопровождения. Там же я начал заниматься регби. Так что я даже благодарен деду за такое детство.
        - За то, что он отдал тебя на воспитание чужим людям? - с иронией спросила Оливия. - И ты вырос настоящим мужчиной?
        - Напрасно ты иронизируешь, - обиделся Альф. - Ты не представляешь, как дед скучал, пока я был в Лондоне. Зато все каникулы мы проводили вместе.
        - На острове Эйлин-Мор, - покачала головой девушка. - Теперь я понимаю, почему ты такой дикий. Бедный мальчик жил в мужском общежитии, а единственная женщина, которую он знал, и которая ждала его возвращения домой, была каменной.
        - Почему же, еще была Скотти, - улыбнулся Альф. - Такая милая шотландская старушка. Она заменила мне бабушку. Скотти что-то вроде домохозяйки в доме деда на острове. Постоянно готовила мне разные вкусности и вязала теплые шерстяные носки. А ее муж, он художник, учил меня рисовать. Так что у меня была настоящая семья. Впрочем, почему была? Она есть! И ты в этом скоро убедишься.
        - Я? - с удивлением, может быть, слегка наигранным, произнесла Оливия. - Это каким же образом?
        - Но ведь ты сама сказала, что хотела бы познакомиться с островом Эйлин-Мор.
        - Да. Ну и что?
        - А то, что я собираюсь отправиться на остров в конце этой недели. Я обещал деду. Я долго не решался тебе это сказать. Но теперь, когда ты поедешь со мной…
        - Ты уверен?
        - Это уже решено, - просто сказал Альф. И поцеловал девушку в губы.
        И после этого долгого поцелуя Оливия неожиданно для самой себя не стала с ним спорить. Она только спросила:
        - А что мне еще надо знать о твоем деде? Кроме того, что он считает себя потомком Великой Эльфийки?
        - Никогда не заводи с ним разговора о людях, - ответил Альф, подумав. - Во всяком случае, не отзывайся о них хорошо.
        - Так он еще и мизантроп к тому же? Или он слишком много натерпелся от людей в свое время?
        - Дед считает, что люди губят нашу планету, - виновато глядя на девушку, ответил Альф. - Они выкачивают из ее недр живительные соки - нефть и газ, осушают болота, вырубают леса, пытаются изменить даже законы природы. Они словно не понимают, что этим угрожают существованию всех остальных живых существ на Земле.
        - А космос? - спросила девушка. - О космосе с твоим дедом тоже не разговаривать? Ведь достаточно одного астероида или кометы средних размеров, прилетевших из глубин Вселенной, чтобы наша планета была уничтожена. Где-то я читала, что астрономы выявили сотни космических объектов, которые можно назвать потенциальными убийцами жизни на Земле. Их размер превышает восемьсот метров в поперечнике. Но кроме них в одной только нашей Солнечной системе насчитываются более ста тысяч так называемых малых космических тел, падение которых на поверхность планеты приведет к масштабным разрушениям и многочисленным жертвам. Как быть с этим?
        - Астероиды не имеют разума, - возразил Альф. - А люди - разумные существа. Но вместо того, чтобы объединить свои усилия в борьбе против общего врага, которым для них является Вселенная, они уничтожают друг друга и даже планету, на которой живут. На что они рассчитывают? Что после того, как погубят Землю, переселятся на другую планету во Вселенной, пригодную для жизни? Тебе не кажется это верхом цинизма и глупости?
        - С этим не поспоришь, - вздохнула Оливия.
        - Вот и не спорь, - сказал Альф. - Особенно с моим дедом. И все будет хорошо. Во всяком случае, у нас с тобой.
        Оливия хотела что-то ответить, но внезапно схватила Альфа за руку и приложила палец к губам.
        - Тихо! - прошептала она. - Ты ничего не слышишь?
        - Нет, - ответил Альф. - А что я должен был услышать?
        - Птицы не поют. И у меня такое чувство, что на нас кто-то смотрит. Как будто у леса появились глаза.
        - Ты слишком впечатлительная, - успокоил ее Альф. - Птицы не поют, потому что мы с тобой увлеклись и начали слишком громко разговаривать. А насчет глаз… Я тебе говорил, что лес живой? И я имею в виду не бурундуков и белок. Каждое дерево в лесу живое, оно и видит, и слышит нас.
        - То есть подсматривает и подслушивает, - возмутилась Оливия. - Куда как замечательно! И знаешь, что я тебе скажу, апологет природы?
        - Что? - с улыбкой спросил Альф.
        - В лес я больше ни ногой. Ну, ладно бы только белки или бурундуки! Но не хватало еще, чтобы каждое дерево в лесу перемывало нам косточки, сплетничая о наших с тобой отношениях. Не говоря уже о том, что ни к чему кому-либо знать, сколько раз ты меня поцеловал, насколько бы малой ни была эта цифра. А если вдруг…
        Оливия не договорила и отчаянно покраснела.
        - Что если вдруг? - заинтересованно переспросил Альф, не дождавшись окончания фразы.
        Не ответив, Оливия вскочила на ноги и быстро пошла по тропинке, которая вела к кампусу. Альф поспешил за ней, уже ни о чем не спрашивая и скрывая улыбку.
        Они расстались у дверей общежития, в котором жила Оливия.
        - Будь благоразумен, - сказала девушка на прощание. - И не пытайся перепить один всю команду «Носорогов». Я слышала, что их капитан, кажется, его зовут Гарри, по этой части не имеет равных.
        - А ты не зачитывайся Шекспиром после полуночи, - ответил Альф. - А то наутро глаза будут красные.
        - Это мы еще посмотрим, у кого из нас утром глаза будут краснее, - заявила девушка.
        - Посмотрим, - принял вызов Альф. - В девять утра.
        - В девять так в девять, - согласилась Оливия. - Хвастунишка!
        Альф потянулся к ее губам, но девушка протянула ему свою руку.
        - Репутация девушки - хрупкий цветок, который надо беречь от злых и завистливых взглядов, - произнесла она хорошо поставленным голосом театральной актрисы. - Ты только не подумай, что я сержусь.
        Альфу пришлось довольствоваться старомодным поцелуем руки.
        Входя в общежитие, Оливия не удержалась и оглянулась. Ее ждало разочарование. Она увидела не глаза, а только спину Альфа, который спешил на встречу «Носорогов» с «Буйволами» в одном из студенческих кафе. Неожиданно девушке, которой заходящее солнце слепило глаза, показалось, что Альф отбрасывает не одну тень, а несколько. Но когда она попыталась вглядеться пристальнее, тени, словно перепуганные крысы, вдруг метнулись в разные стороны. И почти сразу Альф скрылся за углом здания.
        - Привидится же такое, - печально вздохнула Оливия. - Вот что значит отказать себе в прощальном поцелуе.
        И, уже не вспоминая о странном видении, она ушла перечитывать Шекспира в свою скромную студенческую келью. В эту минуту Оливия представляла себя Офелией, покорно исполнившей волю Гамлета. Она отправлялась в монастырь. И искренне горевала от разлуки с жестоким любимым, который предпочел ее разгульной пирушке с друзьями.
        Глава 11
        Когда миновал полдень, Оливия начала тревожиться. Альф не появился ни с утра, ни к ланчу. Оливия не могла припомнить, чтобы Альф что-либо ей пообещал и не сдержал слова. К тому же его мобильный телефон упорно молчал, что было так же непривычно.
        Наконец Оливия устала от ожидания и сама пошла на поиски.
        Начала она с кафе, в котором накануне собирались «Носороги» и «Буйволы». Но там было пустынно и тихо. А администратор, рослая девица в слишком короткой, по мнению Оливии, для ее длинных ног юбке, заявила, что вчера вечером все было наоборот - шумно и весело. Находился ли среди множества подвыпивших мускулистых парней тот, о ком спрашивала Оливия, она не знает. На ее взгляд, все они слишком красивы, а потому не удивительно, что забывают о влюбленных в них девчонках сразу же, как только…
        Но дальше откровения девушки-администратора, вероятнее всего, вдохновленной личным горьким опытом, Оливия слушать не стала. Не проронив ни слова, она повернулась и вышла из кафе, спиной чувствуя насмешливый взгляд своей собеседницы.
        - Дура, - буркнула Оливия. И это была ее единственная месть длинноногой девице.
        Неизвестно, сколько бы пришлось бродить Оливии по кампусу, отыскивая затерявшиеся следы Альфа, если бы, выйдя из кафе, она не столкнулась с Гарри, капитаном команды «Буйволов». Этот парень был могучим, как бык герефордской породы, которую вывели в Англии еще в XVIII веке, чтобы использовать ее представителей как тягловую силу. Он бы, вероятно, даже не заметил Оливию, которая из-за своей худобы была не в его вкусе, если бы она, предварительно посторонившись, не крикнула ему вслед:
        - Гарри!
        Хорошо поставленный уроками актерского мастерства голос Оливии мог бы разрушить стены любой крепости не хуже иерихонской трубы. К тому же он был очень женственным, в отличие от самой девушки. Закрыв глаза и слушая только ее голос, не влюбиться в Оливию мог бы только абсолютно глухой мужчина.
        Гарри оглянулся с надеждой во взгляде. Но увидев, кто его окликнул, разочарованно пробасил:
        - Ну, я Гарри. Что тебе, крошка?
        - Ты не подскажешь, где я могу найти Альфа, капитана команды «Носорогов»? - спросила Оливия. - Я знаю, что вчера в этом кафе вы отмечали…
        - Это было случайное поражение, «Буйволам» просто повезло, - нахмурившись, не дал ей договорить Гарри. - А что насчет Альфа… После вчерашнего я его знать не хочу. Все «Носороги» пришли как один, славные ребята, не было только их капитана. Наверное, забив решающий мяч, он задрал нос и решил, что мы для него не подходящая компания. Ничего, мы еще посмотрим! Это была не последняя игра.
        - Гарри! - остановила его Оливия. - Так Альфа вчера не было с вами?
        - А я тебе, крошка, о чем битый час толкую? - с удивлением воззрился на нее капитан «Буйволов».
        - А ты в этом уверен?
        - Знаешь, у меня нет времени отвечать на глупые вопросы, - обиделся Гарри. - Вчера вечером наши ребята немного пошумели в кафе, выясняя между собой, зазнался Альф или нет. Так я решил зайти сегодня, извиниться сразу и за «Буйволов» и за «Носорогов». Так что будь здорова!
        И Гарри поспешил войти в кафе, оставив Оливию одну, растерянную и встревоженную. Девушка могла допустить, что Альф, мучаясь головной болью с утра и стыдясь этого, решил не встречаться с ней, пока не избавится от последствий вчерашней пирушки. Но то, что Альф даже не пошел в кафе, где его ждали товарищи по команде и соперники, с которыми он был не менее дружен - этого быть не могло не при каких обстоятельствах. Если только…
        - Если только после того, как он расстался со мной, с ним не приключалась какая-либо беда, - высказала вслух Оливия мысль, которая уже давно, подобно раковой опухоли, зрела в глубинах ее мозга, но которую она упорно гнала прочь.
        Однако что могло случиться с Альфом на территории кампуса? Этого Оливия не могла даже предположить. А, главное, если это даже случилось, почему об этом до сих пор никто не знает? Альф, капитан сборной университета по регби, один из лучших студентов, а, возможно, и лучший, с которым уважительно здоровался при встрече сам ректор, был слишком известной и заметной личностью, чтобы можно было сохранить в тайне какое-либо происшествие, связанное с ним. Оливия терялась в догадках.
        И вдруг она вспомнила о вчерашнем разговоре с Альфом в лесу.
        - Эйлин-Мор, - произнесла девушка, словно пробуя это слово на вкус. Ей не понравилось. Оно было горьким, как миндаль. - Остров, который ждет… И, возможно, ревнует… А не ты ли, каменная баба, приревновала его ко мне? И срочно вызвала под каким-либо благовидным предлогом?
        Поразмыслив, Оливия пришла к убеждению, что могла быть только одна причина, из-за которой Альф, забыв обо всем на свете, и даже не предупредив ее, Оливию, был способен срочно покинуть кампус университета и отправиться на далекий остров у берегов Шотландии. И это - здоровье его деда.
        - Альфу могли позвонить и сказать, что его дед при смерти, - продолжала логично, как ей казалось, рассуждать Оливия. - И разве я могу осуждать его за то, что при этом известии он срочно бросился в аэропорт, надеясь успеть и застать деда живым? Да я бы первая его осудила, если бы он поступил иначе.
        Оливия лукавила сама с собой. В глубине души она была обижена на Альфа за то, что он пренебрег ее участием, тем самым проведя разделительную черту между нею и самым близким ему человеком.
        Оливия задумалась о том, как бы она поступила, если бы Альф пришел к ней вчера и сказал, что с его дедом, которого он так любил, случилась беда. И, не дойдя еще до своего общежития, она пришла к выводу, что не стала бы раздумывать и сомневаться. А спешно собрала бы чемодан и полетела вместе с Альфом, невзирая ни на свою репутацию в глазах окружающих, ни на страх перед островом Эйлин-Мор, который породил в ней рассказ юноши.
        - А если так, - подумала Оливия, - что мешает мне поступить таким же образом сегодня?
        Высказав эту мысль, по своему обыкновению, вслух, Оливия испытала большое облегчение. Подобное случалось с ней всегда, когда она принимала решение по вопросу, который, как она считала, имел отношение только к ней и ее будущему. Так было, например, когда она поступила на факультет искусств Royal Holloway university, решив стать актрисой вопреки желанию и надеждам своей аристократической семьи.
        С недавнего времени, но ей казалось, что уже целую вечность, Оливия не представляла своего будущего без Альфа.
        Поэтому сейчас, когда, возможно, у него горе, она должна была быть с ним рядом.
        Оливия не признавалась в этом самой себе, но ее очень тревожила мысль о Великой Эльфийке. Пусть даже то, что рассказал Альфу его дед, было просто бредом, игрой старческого воображения, но Оливия знала, что произнесенная мысль при определенных условиях может стать материальной. Об этом не раз говорила ее собственная бабушка, которую она обожала. И дело было не в том, могла или не могла ожить эта проклятущая каменная баба. А в том, верил или нет в это сам Альф. А если в нем была хотя бы крупица этой веры, то Великая Эльфийка действительно была способна ожить, пусть даже в его воображении. И отнять Альфа у нее, Оливии.
        - Ну, это мы еще посмотрим, - сказала Оливия, доставая чемодан, с которым она приехала в университет, из-под кровати. - Альфа я тебе не отдам!
        Оставалось только узнать, как добраться до острова Эйлин-Мор. Но такие пустяки не могли смутить Оливию. Она не сомневалась, что в первом же попавшемся ей на пути справочном бюро она получит всю исчерпывающую информацию.
        Ближайший к кампусу Royal Holloway university аэропорт Heathrow находился в двадцати минутах езды на такси. Этот крупнейший международный аэропорт Лондона встретил Оливию, по своему обыкновению, густым туманом и задержками многих рейсов. Сначала девушка обналичила свою кредитную карту, полагая, что деньги ей понадобятся, а на острове Эйлин-Мор и в его окрестностях она едва ли найдет хотя бы один банкомат. Затем она узнала маршрут, по которому ей предстояло совершить перелет, и приобрела билет на рейс до Эдинбурга, куда пассажиров доставляла авиакомпания British Airways. До посадки оставалось много свободного времени, и она решила провести его не в тесной комнатушке одной из гостиниц аэропорта, изнывая от тревожных мыслей, а зайти в Часовню Святого Георгия и помолиться.
        Часовня находилась поблизости от здания аэропорта, в подземном бункере. Перед входом в нее был установлен пятиметровый дубовый крест и разбит мемориальный сад с удобными скамьями. Перед тем как войти внутрь, Оливия посидела на одной из них, думаю об Альфе. Затем спустилась по лестнице, ведущей в часовню.
        Служба давно закончилась, и внутри почти никого не было, кроме двух-трех одиноких фигур, переходящих от иконы к иконе. Это были пассажиры, коротающие, как и Оливия, время до рейса. Одетые по современной моде, они странно смотрелись в интерьере часовни, воссоздающем атмосферу и стиль склепа ранней христианской церкви. В главном зале святыни был установлен деревянный алтарь, по стенам развешены картины на библейские темы. Внимание Оливии привлекла небольшая мраморная статуя, изображающая Святого Георгия. Девушка подошла к ней и тихо произнесла:
        - Святой великомученик, спаси и сохрани жизнь юноше, которого я люблю! Ну, что тебе стоит? Ведь ты совершил такие подвиги, по сравнению с которыми это твое деяние покажется детской забавой. Ведь это проще, чем поразить копьем змея, избавляя дочь языческого царя от ужасной смерти, или воскресить умершего. А ты это делал, я знаю, мне рассказывала бабушка. Прошу тебя!
        Оливия поцеловала свои пальцы и приложила их к мраморной статуе. Камень был теплый, и это показалось ей добрым предзнаменованием. Она даже улыбнулась, впервые за этот день, думая о том, что теперь Великой Эльфийке будет противостоять не только она, слабая девушка, а сам Георгий Победоносец, один из наиболее почитаемых святых христианской церкви.
        Входя в здание аэропорта, Оливия услышала, что объявили посадку на ее рейс. Перелет до Эдинбурга почти не остался в ее памяти, она думала о том, что скажет Альфу, когда доберется до Эйлин-Мора. В том, что юноша на острове, она почему-то уже не сомневалась.
        В аэропорту Эдинбурга Оливия пересела на небольшой самолет одной из местных авиалиний, который доставил ее на остров Барра, относящийся к архипелагу Внешних Гебрид. Здесь ей пришлось в срочном порядке освоить несколько слов на гэльском языке, который был родным для жителей Гебридских островов. Но в основном она пользовалась жестами и мимикой. С острова Барра на морском пароме Оливия добралась до острова Льюис, пересела на арендованный катер и после недолгой прогулки по морю увидела остров Эйлин Мор, о существовании которого она узнала только вчера, но после этого не забывала ни на мгновение.
        Оливия была вынуждена признать, что если смотреть со стороны моря, то остров действительно был похож на огромную каменную женщину, причем совершенно нагую.
        - Бесстыдница, - тихо, чтобы ее не услышал капитан катера, произнесла Оливия. - Глядите-ка, разлеглась!
        Катер мягко соприкоснулся бортом с деревянным причалом.
        - Эйлин-Мор, - с придыханием произнес капитан. В его хриплом прокуренном голосе Оливия расслышала опасливое уважение. Это был мужчина средних лет, небольшого росточка и с огромной пенковой трубкой в зубах, изобличающей в нем желание казаться настоящим морским волком. Он носил звучное гэльское имя Уолрик.
        Оливия сошла с катера на причал. Ей было немного не по себе. Откровенно говоря, очень, очень и очень не по себе.
        - Ждите меня ровно час, как мы договаривались, - сказала она, обращаясь к капитану Уолрику. - А затем, если я не вернусь, можете возвращаться на Льюис.
        - На Эйлин-Море не любят гостей, - разжигая трубку, чтобы скоротать оговоренный час, ответил тот. - Мы вернемся вместе.
        Это мрачное пророчество едва не лишило Оливию мужества, которое она заботливо вскармливала в себе весь этот день. Она чуть было не запрыгнула обратно в катер, чтобы избежать ожидающего ее испытания. Но справилась с минутной слабостью и, помахав рукой капитану Уолрику, глядевшему на нее с нескрываемым сочувствием, бодро зашагала по тропинке, которая вела на вершину холма, увенчанного белой башней маяка.
        Глава 12
        Кованая решетка с чеканным орнаментом из летящих бабочек, преграждающая проход к маяку, вызвала восторг Оливии. По характерным признакам она сразу узнала североамериканских данаид-монархов. Однажды, когда она совершала круиз на трансатлантическом лайнере, ей довелось увидеть, как мириады этих гигантских ярко-оранжевых бабочек с черными полосками на крыльях перелетали через Атлантический океан. Они направлялись из Англии на свою родину, в горные леса Мексики, чтобы там умереть. Эта картина произвела на нее неизгладимое впечатление. Ей было всего семь лет. Но после этого она начала писать стихи, и увлекалась этим, пока в ее жизнь не ворвалось более сильное впечатление - театр.
        Насколько Оливия в этом понимала, кованая решетка была настоящим произведением искусства. Но девушке не понравилась, что калитка в решетке, через которую проходили во двор, была закрыта, и нигде не было видно ни звонка, ни другого устройства, с помощью которого можно было бы привлечь внимание обитателей маяка. Стучать по ней кулаком было бесполезно, бить камнем казалось варварством. Можно было, конечно, попытаться перелезть через нее, но это было и противозаконно, и противоречило воспитанию, полученному Оливией. Оставалось только ждать, пока кто-нибудь заметит девушку и откроет калитку. Но ожидание вскоре наскучило Оливии.
        - Эй, кто-нибудь! - повысив голос, произнесла она. Но никто не откликнулся. Тогда она крикнула: - Эй, люди! Есть кто живой?
        - Так тебе нужны люди или кто-то живой? - внезапно услышала Оливия.
        Голос, отозвавшийся на ее крик, был сиплый и слегка приглушенный, как будто покрытый пылью. Он, несомненно, принадлежал старику.
        - Все равно кто, - вздохнула девушка. - Лишь бы открыли эту калитку, чтобы я могла войти. А вы случайно не дедушка Альфа? Давно хотела с вами познакомиться.
        Это была явная ложь, но Оливия рассудила, что в данном случае та допустима и даже во благо.
        Но старческий голос зашелся в долгом кхекающем смехе.
        - Спутать меня с повелителем Фергюсом мог бы только слепой, - заявил он, просмеявшись и откашлявшись. - Нет, я всего лишь муж его экономки, старый бедный художник по имени Аластер. Думаю, что ты даже не слышала о таком?
        На этот раз Оливия предпочла сказать правду.
        - Нет, - ответила она. - Только вы не обижайтесь, пожалуйста!
        Она ждала худшего. Но ее невидимый собеседник не обиделся.
        - Но это не потому, что я плохой художник, - сказал он. - Просто тема моих картин… Как бы это сказать… Она специфическая. Всю свою жизнь, а она была долгой, поверь мне, я рисую только маяки. Но кого в наше время можно заинтересовать маяками? С каждым годом их становится все меньше и меньше на Земле, а с ними, соответственно, уменьшается и число возможных почитателей моего таланта. Боюсь, что однажды, и довольно скоро, придет день, когда на нашей планете не останется ни одного маяка. Их заменят спутниковые навигационные системы. Не представляю, что это будет за мир! Ведь из него совершенно уйдет романтика…
        - Я с удовольствием обсудила бы с вами эту тему, - перебила словоохотливого старика Оливия. - Но для начала мне хотелось бы увидеть вас. Где вы прячетесь, Аластер?
        - Я стою прямо перед вами, - ответил тот. - Откройте глаза - и увидите!
        И действительно, Оливия увидела, как будто пелена внезапно спала с ее глаз. По ту сторону решетки стоял крошечный старичок с редкими немытыми прядями волос, падающими на его худенькие плечики. Его глаза были закрыты большими белыми бельмами. В руках он держал большую кисть, с которой на траву изредка стекали капли краски, и палитру.
        - Так вы слепой! - не удержалась она от восклицания.
        - И что тебя так поразило? - в свою очередь удивился старичок.
        - Но ведь вы… художник, - замялась Оливия.
        - Ты не можешь понять, как я пишу свои картины? - улыбка раздвинула сморщенные губы старика, обнажив бледно-розовые десна. - Странно, что никого из людей не удивляет, как мог глухой музыкант писать гениальные музыкальные произведения. Кажется, его звали Людвиг ван Бетховен.
        - По крайней мере, он мог видеть ноты, - возразила Оливия.
        - Допускаю, что для человека слепота была бы серьезным препятствием, вздумай он заняться живописью, - заявил Аластер. - Хотя это не факт.
        - Боюсь даже спросить, - голос Оливии дрогнул. - Вы сказали, для человека… А вы-то кто?
        - Старый глупый болтун, - раздался другой голос. И перед Оливией так же неожиданно, как до этого Аластер, возникла старуха в низко надвинутом на лоб чепце, из-под которого выбивались редкие седые пряди волос. Глаза у нее были бледно-голубыми, а кожа - иссиня-бледной и, как показалось Оливии, почти прозрачной. Девушка могла видеть, как по ее венам редкими толчками передвигается темная кровь. - Да вдобавок сумасшедший, если пускается в откровения с первым встречным.
        - Ты слишком строга ко мне, Скотти, а ведь я твой муж и люблю тебя, - миролюбиво заметил старик. - И вовсе эта девушка не первая встречная, как ты изволила выразиться, не подумав. Она подруга нашего дорогого мальчика. Ведь так?
        Аластер обращался уже к Оливии. И девушка, поняв, что речь зашла об Альфе, торопливо закивала в ответ, забыв, что старик слеп.
        Но Скотти была не такой доверчивой, как ее муж. С подозрением глядя на девушку, она спросила:
        - А где же сам Альф? И почему он не предупредил нас, что на этот раз приедет не один?
        - Альф не знает, что я приехала, - начала путанно объяснять Оливия. - И я надеялась, что встречу его здесь. Он не виноват. Просто я…
        Не договорив, Оливия внезапно расплакалась навзрыд. По ее щекам стекал водопад слез, но совсем не такой зрелищный и красивый, как Ниагарский. Только в одном отношении они были схожи. В переводе с индейского «Ниагара» означает «грохочущая вода», его шум слышен на многие километры вокруг. Всхлипы Оливии можно было расслышать на другом конце крошечного острова, они заглушали даже протяжные крики чаек.
        Это был нервный срыв, который зрел в ней с той самой минуты, когда она узнала о таинственном исчезновении Альфа. Оливии так долго удавалось сдерживаться только потому, что она надеялась встретиться с юношей на острове Эйлин-Мор. Но когда из разговора Аластера и Скотти она поняла, что ошибалась, ее безумная надежда умерла. И это вызвало взрыв эмоций, проявления которых, как истинная английская леди, она обычно стыдилась.
        Оливия рыдала так громко, что ее плач услышал Фергюс. Он вышел из дома и некоторое время с удивлением смотрел на девушку. Ее мысли путались, и эльф не мог прочитать не одной, улавливая только обрывки. Наконец он извлек из них часто повторяющееся слова «Альф», которое каждый раз сопровождалось эмоциональной вспышкой, излучающей тревогу. Тень омрачила лицо Фергюса.
        - Скотти, впусти девушку, - приказал он, не повышая голоса. Но старушка услышала и без промедления открыла калитку. - Проводи ее в дом и угости стаканом теплого вина из моих личных запасов. Можешь взять бутылку Chеteau Lafite.
        Эта бутылка французского вина урожая 1787 года обошлась Фергюсу почти в двести тысяч долларов. Едва ли Оливия могла оценить его вкус по достоинству. Но Фергюс не скупился, когда речь шла о его внуке. А девушка, как он уже понял, принесла какое-то известие об Альфе, причем не радостное.
        Скотти своей маленькой ручкой цепко ухватила Оливию за плечо и повела за собой. Когда они входили в дом, девушка, подняв свои заплаканные глаза, встретилась взглядом с внимательно рассматривающим ее Фергюсом. Внезапно сердце в ее груди затрепетало, как встревоженный жаворонок. Она попыталась что-то сказать, но Фергюс повелительным жестом остановил ее. И она безмолвно покорилась, как все те люди до нее, которым доводилось иметь дело с эльфом.
        Комната, в которую старушка привела Оливию, была небольшой и скудно обставленной. Из мебели в ней были только дощатый стол, несколько грубо сколоченных стульев и шкаф в углу. Скудость обстановки несколько скрадывали яркие пятна картин на стенах. На всех холстах были изображены маяки. Оливия вспомнила слова Аластера и неожиданно рассмеялась, подумав, что чудаковатый слепой художник не обманул ее. Скотти с удивлением взглянула на девушку, но ничего не сказала. Она куда-то ненадолго ушла и вернулась с бутылкой вина, бережно прижимая ее к груди. Открыла старушка покрытую пылью бутылку с таким видом, словно совершала торжественный священный обряд.
        Оливия выпила протянутый ей стакан вина, не почувствовав его вкуса. И не ощутив благодарности. Ей хотелось лечь в постель, накрыться одеялом с головой и так лежать, ни о чем не думая. Ею овладела депрессия.
        Но когда в комнату вошел Фергюс, Оливия неожиданно воспрянула духом. Человек, которого Альф называл своим дедом, произвел на нее сильное впечатление. Во-первых, он совершенно не соответствовал тому образу, который ранее нарисовала в своем воображении девушка. У нее язык не повернулся бы назвать его стариком-маразматиком, рассказывающим невероятные мистические истории, а, главное, искренне верящим в них. Во-вторых, Оливия поймала себя на мысли, что глядя в его глаза, она поверила бы даже в то, что завтра случится Армагеддон. Девушка поняла, какое влияние мог он иметь, и наверняка имел, на Альфа. И невольно почувствовала тревогу. Если бы дед сказал Альфу, что она, Оливия, ему не пара, то еще неизвестно, стал бы юноша с ним спорить или безропотно покорился. Точно так же, как только что она сама, повинуясь его безмолвному приказу, выпила стакан вина и до сих пор не проронила ни единого слова о том, что привело ее на этот остров.
        Подумав об этом, Оливия возмутилась. И гнев придал ей силы, которые до этого покинули ее.
        - Может быть, мы все-таки поговорим об Альфе? - с вызовом спросила она. - Или вас совершенно не интересует судьба вашего внука?
        - Ты здесь для того, Оливия, чтобы поговорить о моем внуке или хочешь рассказать мне что-то о нем? - сухо спросил Фергюс. Он был взволнован не меньше девушки, но умело скрывал это.
        - Откуда вы знаете мое имя? - удивилась Оливия. - Не помню, чтобы я называла его.
        - Неужели ты думаешь, что в жизни моего внука есть что-то, о чем я могу не знать?
        - Альф рассказывал вам обо мне? - с затаенной надеждой спросила Оливия. - Он мне не говорил об этом.
        - Альф сказал мне только, что подружился в университете с замечательной девушкой, с которой хотел бы познакомить и меня, - ответил Фергюс.
        - И все?
        - О том, что его избранница - единственный отпрыск одного из старейших дворянских родов Англии и в ее жилах течет кровь древних английских королей, он не знал. Как и о том, что она взяла самую распространенную в стране фамилию Смит, когда, вопреки воле родных, решила стать актрисой и поступила на факультет искусств в Royal Holloway university.
        - И вы рассказали ему об этом? - побледнев, спросила Оливия. - Поэтому Альф так таинственно исчез вчера, ничего мне не сказав?
        Теперь пришла очередь побледнеть Фергюсу. Это был редчайший случай в его жизни, когда он не сумел сдержать своих эмоций и воскликнул:
        - Альф исчез?!
        - А вы не знали? - с подозрением посмотрела на него Оливия. - Вы, который знает все о своем внуке и даже о его подружках.
        - Расскажи мне все, что знаешь об этом, - попросил Фергюс, оставив саркастическое замечание девушки без внимания.
        И Оливия рассказала. Но ее рассказ не удовлетворил Фергюса.
        - Припомни подробности вашей последней встречи, - сказал он. - Может быть, тебе показалось что-то странным?
        Оливия задумалась. И вдруг закричала:
        - Тени! Их было несколько!
        Фергюс выслушал ее, не перебивая. Когда Оливия сказала, что тени, которые отбрасывал Альф на землю, показались ей перепуганными крысами, эльф вздрогнул. Но промолчал. Ничего не сказал он и тогда, когда Оливия вспомнила о внезапно смолкнувших в лесу птицах.
        - Было что-нибудь еще? - настойчиво продолжал он допытываться у девушки. - Вы встречали в тот день каких-либо незнакомцев? Независимо от того, проявляли они к вам интерес или нет.
        Оливия, покраснев, призналась:
        - Был один франт, в велюровой шляпе. Сначала он приставал ко мне на стадионе, пока я ждала Альфа после игры. А затем я увидела его же в кафе, куда мы с Альфом зашли на ланч. Но в кафе он даже не смотрел в нашу сторону.
        - Опиши мне его внешность, - попросил Фергюс.
        - Среднего роста, черные волосы, нос с горбинкой, - перечисляла, припоминая, Оливия. - И очень наглые глаза!
        - Он похож на человека? - вдруг спросил Фергюс. Но, заметив удивленный взгляд девушки, поправился: - На обычного человека?
        Оливия тяжко вздохнула.
        - Вот опять, - произнесла она с досадой. - Сперва Аластер, теперь вы! Я не знаю, что ответить на этот вопрос. С недавнего времени все, кого я встречаю, начали вызывать у меня подозрение в своей принадлежности к человеческому роду. Наверное, я схожу с ума. Вероятно, скоро я возьму в руки фонарь и, подобно Диогену, буду бродить по городским улицам в поисках человека.
        - Ничего удивительного, - заметил Фергюс. - Насколько мне помнится, однажды этот древнегреческий философ вышел на площадь города, в котором он жил, и закричал: «Эй, люди, люди!». Но когда сбежался народ, Диоген начал бить их палкой, приговаривая: «Я звал людей, а не мерзавцев». И прогнал их всех.
        - Альф предупреждал меня, что вы плохо относитесь к людям, - невольно улыбнулась Оливия. - Но я не предполагала, что настолько.
        - Я отношусь к людям так, как они того заслуживают, - сухо ответил Фергюс, вставая. - И доказательством этому служит то, что я одобряю выбор Альфа. Несмотря на то, что ты человек.
        И, не дав девушке времени на размышления и осознание сказанного, он продолжил:
        - Тебе придется вернуться в кампус, Оливия. Надежды на это мало, но вдруг Альф вернется. Сообщите мне об этом сразу же. А если я найду Альфа раньше, то позвоню тебе. Вернее, он сам позвонит, не сомневаюсь.
        - А куда вы сейчас? - спросила Оливия. Уверенность Фергюса вернула ей утраченную надежду и бодрость духа.
        - Для начала в Париж. Мне надо кое-что проверить. Одно подозрение, мелькнувшее в моей голове.
        Они покинули остров через полчаса на том же катере, на котором приплыла Оливия. Фергюс распорядился задержать его и поставить капитана Уолрика в известность, что он должен будет доставить пассажиров до острова Барра, минуя родной остров Льюис. Капитан был очень недоволен, но не осмелился возражать. На обратном пути он не проронил ни слова, яростно крутя штурвал и не сводя прищуренных глаз с моря. Но когда Фергюс щедро расплатился с ним, капитан Уолрик внезапно сменил гнев на милость и даже любезно протянул руку Оливии, помогая ей выйти из катера на причал.
        В аэропорту острова Барра Фергюса ожидал личный частный самолет, который незамедлительно доставил их до аэропорта Эдинбурга. Здесь их пути разошлись. Оливия улетела в Лондон, а Фергюс - в Париж.
        На прощание Фергюс отечески поцеловал девушку в щеку. И Оливия восприняла это как нечто само собой разумеющееся. У нее было время на то, чтобы осмыслить происходящее. Она уже не сомневалась, что Фергюс считает ее достойной быть женой его внука. Он принял ее в семью. Но, придя к такому выводу, Оливия не запрыгала от радости, как юная козочка, а отнеслась к этому спокойно и с достоинством. Недаром в ее жилах текла кровь древних английских королей.
        Глава 13
        Фергюс уже давно не бывал в Париже. Эльф забыл, что в это время года город переполняют солнце и туристы, и Париж, словно по взмаху волшебной палочки, из меланхолика превращается в любителя праздничных увеселений. Это было как нельзя более некстати для настроения, с которым Фергюс вышел из самолета в аэропорту Шарля де Голля. Его настроению более соответствовал проливной дождь, который начался почти сразу же. Для Парижа такая переменчивая погода также была обычной. Было тепло и душно.
        Фергюса никто не встречал, и он добирался до посольства Эльфландии в такси. Уже в пригороде Парижа поток автомобилей почти замер, отравляя свежий после недавнего дождя воздух густым запахом бензина. На только что выглянувшее солнце снова наползали мрачные тучи, предвещая грозу. Фергюс хмурился. Водитель автомобиля предпочитал хранить молчание после того, как в ответ на его реплику о погоде Фергюс измерил его уничтожающим взглядом и раздраженно посоветовал смотреть не на небо, а на дорогу.
        Когда Фергюс ступил на порог старинного особнячка, в котором размещалось посольство Эльфландии, темное небо Парижа осветила первая молния. Почти сразу же раздался оглушительный удар грома. Фергюс поспешно закрыл за собой дверь. Прохлада и полусумрак вестибюля подействовали на него успокаивающе. Это была частица острова Эйлин-Мор, перенесенная на территорию Парижа.
        - Гэйл! - позвал Фергюс домового, которого он, памятуя о его прошлых заслугах, оставил охранять здание посольства и заодно арестантов, содержащихся в подземелье. - Ты здесь?
        - А где мне быть? - отозвался тот. И, громко кряхтя и позевывая, вышел из-под лестницы. - Я в Parc de la Villette не бегаю, как эти молодые домовые. Им бы только на шерстяном одеяле в парке лежать, да фильмы про любовь смотреть. Совсем распустились! Стали почти как люди.
        - А ты на что, старик? - сухо спросил его Фергюс. - Если уж ты им не указ, тогда кто?
        - Эх, повелитель Фергюс! - сокрушенно вздохнул Гэйл. - Прошло мое время, когда я мог указывать да наказывать тех, кто ослушался. Где-то моя былая силушка? Развеялась по ветру, как дым. А нет в тебе силы - нет и послушания. Ты уж поверь старику.
        Фергюс не стал спорить, понимая, что старого домового не переубедить. А вместо этого приказал:
        - Проводи меня в темницу, Гэйл. Хочу осмотреть здание посольства, может быть, нужен ремонт. Начнем с подземелья.
        Гэйл не усомнился в словах эльфа и без возражений повел его в темницу. По дороге Фергюс спросил:
        - Арестанты-то тебя слушаются? Или тоже распустились?
        Гэйл заулыбался, показывая, что понял шутку.
        - Она бы и рада, да со мной не забалуешь, - прохрипел он. - А девка-то настоящая оторва! И соблазнять меня, старика, пыталась своими прелестями, и грозила мне, и на жалость брала. Да только все впустую. Я ее сразу предупредил…
        - А рарог? - перебил его Фергюс. - Что с ним?
        - Так ведь забрали его у меня, - пропыхтел Гэйл. - Я уже и забыл о нем, сказать по правде.
        - Кто забрал? - настороженно поинтересовался Фергюс.
        - Сам повелитель Джеррик, - ответил Гэйл. И счел своим долгом пояснить, как будто Фергюс не знал или забыл: - Глава Совета тринадцати.
        - Просто так пришел и забрал? - гневно воскликнул Фергюс. - И ты позволил? Без моего приказа?
        - Так ведь был приказ, - испуганно забормотал Гэйл, сообразив, что он совершил что-то не то. - Повелитель Джеррик показал мне его. Все, как полагается - с печатью, с подписью… Я порядок знаю!
        Они уже дошли до камеры, в которой раньше содержался рарог. Теперь Фергюс и сам видел, что она была пустой. Он был готов растерзать старого глупого домового, который нарушил его приказ и позволил Филиппу выйти на свободу. Но, с другой стороны, кто мог знать, что в освобождении рарога примет участие сам Джеррик! На этот случай Фергюс не дал домовому никаких указаний. Оставалось винить самого себя за недальновидность.
        - Глупец-то я, а не ты, Гэйл, - прошептал Фергюс, сжав кулаки. - А за глупость всегда приходится расплачиваться. Но слишком уж велика цена!
        Теперь Фергюс уже не сомневался, что к таинственному исчезновению Альфа был причастен рарог Филипп, которого он когда-то упрятал в темницу в подземелье посольства Эльфландии.
        Подозрение возникло у эльфа, едва Оливия описала внешность незнакомца в велюровой шляпе, которого она видела дважды в кампусе университета в тот день, когда пропал Альф. Память услужливо подсказала Фергюсу, на кого тот был похож. Но разум отказывался в это верить. Это казалось невероятным, чуть ли не безумством со стороны рарога. Даже если Филипп чудом оказался на свободе, думал эльф, неужели бы он стал так рисковать, похищая его внука! Это было бы равносильно тому, что рарог добровольно положил голову на гильотину, ожидая, когда опустится нож. В конце концов, Фергюс десять лет назад сохранил ему жизнь, а мог казнить, и никто бы его за это не осудил. Слишком велик был шлейф преступлений, который тянулся за Филиппом, одно только убийство члена Совета XIII Лахлана влекло за собой неизбежную смертную казнь. И чем позже Фергюс, его тюремщик, узнал бы о бегстве Филиппа, тем дольше рарог мог без всяких опасений наслаждаться своей нежданной свободой. Трудно было предположить, что Филипп решит похитить внука Фергюса, чтобы заключить сделку с самим эльфом и выторговать себе свободу и жизнь. А, главное, что
он сумеет осуществить этот дерзкий план. Филипп, при всех своих зверских наклонностях, был слишком мелкой рыбешкой для этого.
        Но после того, как прозвучало имя Джеррика, все встало на свои места. Филипп был всего лишь исполнителем. Проклятый кобольд все-таки отомстил Фергюсу, пусть и чужими руками.
        Фергюс застонал от бессильной злобы. Доказать причастность Джеррика к похищению его внука он мог, только отыскав рарога и заставив его признаться во всем. Но на это могли уйти годы. Фергюс даже не догадывался, где искать рарога. А главное, где похититель мог прятать Альфа. Если, конечно, мальчика не убили. От Джеррика, одержимого безумной идеей уничтожения человечества, можно было ожидать всего. Но Фергюс не хотел даже думать об этом. Эта мысль могла убить его самого, дай он ей волю в своем воображении
        Вдруг эльф услышал свое имя, произнесенное хриплым шепотом:
        - Фергюс!
        Он обернулся и увидел Алву. Она смотрела на него сквозь зарешеченное отверстие в двери камеры, которая находилась напротив. В ее глазах светились одновременно отчаяние и надежда.
        - Помоги мне, Фергюс, - прошептала эльфийка. - А я помогу тебе. Я слышала, о чем они говорили.
        Как утопающий хватается за соломинку, так Фергюс ухватился за эти слова.
        - Открой камеру, - приказал он домовому.
        Гэйл послушно выполнил приказ. Фергюс вошел внутрь. Алва бросилась к нему навстречу, что-то бессвязно шепча. Эльф с отвращением отшатнулся. Он помнил эльфийку холеной и изнеженной, вызывающей восхищение мужчин своими огненными волосами, роскошными бедрами и не менее шикарным бюстом. А перед ним ползала на коленях увядшая женщина с мертвенно-белой кожей и выцветшими волосами, поражающая неестественной худобой и глазами затравленного зверька.
        - Алва, если у тебя есть что сказать мне, то говори, - произнес Фергюс, с нескрываемым презрением глядя на эльфийку. - Не унижайся, это бессмысленно. Тебе не удастся вызвать во мне жалость. Я никогда не забуду, что ты не пожалела женщину, которая была моим другом, и ее маленького сына. Ты убила их, а затем предала тела огню, не оставив мне даже возможности попрощаться с ними.
        - Но ведь они были люди, - всхлипнула Алва. - Разве можно за их смерть так жестоко карать меня?
        Фергюс почувствовал, что в нем пробуждается былая ненависть к Алве. Не проронив ни слова, он повернулся и пошел из камеры.
        - Подожди, Фергюс! - прохрипела Алва. - Разве жизнь твоего внука не стоит того, чтобы ты меня выслушал? Даже если ты не можешь простить мне смерть своей любовницы.
        Фергюс замер в дверях камеры. И, не оглядываясь, тихо, едва сдерживаясь, спросил:
        - Что ты знаешь о моем внуке?
        - Я слышала, о чем говорили Джеррик и Филипп, - торопливо забормотала Алва. - Они собирались похитить твоего внука, чтобы затем шантажировать тебя. Что ему надо от тебя, Джеррик не сказал даже Филиппу. Впрочем, Филипп и не настаивал. Он хотел только одного - свободы. И получил ее в обмен на твоего внука.
        - Это все, что тебе известно? - презрительно скривил губы Фергюс. - Я догадался об этом и без тебя. Твоя информация ничего не стоит. Прощай, Алва!
        - Но я могу помочь тебе! - закричала эльфийка. - Я могу узнать, где они прячут твоего внука. И тогда тебе не придется отдавать то, что так хочет получить Джеррик. Как ты думаешь, Фергюс, это стоит моей свободы?
        - Но где гарантия? После того, как я тебя освобожу, ты можешь предать меня.
        - Не бойся этого, я ненавижу Джеррика, - Алва даже заскрипела зубами, произнося имя кобольда. - И Филиппа тоже. Они бросили меня в этой камере подыхать как смердящую собаку. Ушли и даже не оглянулись. А ведь я не более виновна, чем Филипп, клянусь тебе! Это не я, а Филипп убил твою любовницу, Фергюс! И он вложил меч в мои руки, чтобы я отрубила своему мужу голову. Так почему он на свободе, а я должна гнить в этой камере? Это несправедливо! Я хочу отомстить им обоим.
        - И каким образом?
        - Ты меня освободишь, я встречусь с Джерриком, соблазню его и выведаю, где он прячет твоего внука.
        Фергюс с сомнением посмотрел на Алву. Мысль, что это жалкое существо может представлять для кого-то сексуальный интерес, позабавила его. Алва поняла его и усмехнулась, обнажив неожиданно все еще красивые белые зубы.
        - Мне нужно трое суток, Фергюс, чтобы вернуть себе былое очарование в глазах Джеррика, - сказала она. - Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Теплая ванна в гостинице, чистое белье, массаж, новое модное платье - и я чудесным образом преображусь. Мне бы только добраться до Джеррика, а что надо делать, чтобы пробудить его чувственность, я не забыла. Он не устоит. И, опьяненный страстью, все мне расскажет. А я тебе. По рукам, Фергюс?
        Фергюс все еще сомневался. Но он понимал, что другого варианта, кроме предложенного Алвой, у него не было. Во всяком случае, в эту минуту он его не видел.
        - Пусть будет по-твоему, - кивнул эльф. - Я сниму тебе номер в гостинице…
        - Plaza Athenee, - торопливо произнесла Алва.
        Это была самая шикарная гостиница Парижа, в которой Алва жила много лет до того, как попала в темницу. Со своим мужем, Лахланом, она занимала номер на восьмом этаже, который был оформлен в соответствии с ее личными пожеланиями в стиле арт-деко и поражал воображение буйством орнаментов, а также изобилием слоновой кости, крокодиловой кожи, редких пород дерева и серебра. Кроме того, Plaza Athenee славился своим винным погребом, в котором хранились самые дорогие в мире вина. Но главное, что он расположился на avenu Montaigne, в соседстве со знаменитыми Елисейскими полями, изобиловавшими самыми известными в мире домами моды. Магазины с вывесками Sonia Rykiel, Christian Dior, Jimmy Choo, Louis Vuitton каждый день гостеприимно распахивали перед эльфийкой свои двери.
        Одна только мысль о возвращении в этот блистательный мир вернула глазам Алвы прежний яркий блеск, а лицу румянец. Эльфийка уже не казалась безобразной. Она выглядела уставшей, оголодавшей и осунувшейся от недосыпания, но сохранившей следы былой красоты женщиной. И, видя это мгновенное преображение, обещающее еще большие чудеса в будущем, Фергюс впервые подумал, что, может быть, он не настолько глуп, что ввязывается в эту авантюру.
        Глава 14
        Париж навсегда остался для Алвы городом ее юности. Но, в сущности, она плохо знала этот город. Лучше всего - бульвар de Clichy и улицу Saint-Denis вблизи набережной Сены. Этот район Парижа назывался «улицей красных фонарей» и здесь находилось неисчислимое количество подпольных борделей. Вывесок на них не было, но узнавались они безошибочно - возле каждого подпирала стенку полураздетая девушка. Алва простояла у дверей одного из таких борделей много ночных часов и ей навсегда врезались в память ощущения зябкой прохлады и своей беззащитности. Почти весь свой заработок она отдавала сутенеру. Это был громадный, тучный и постоянно истекающий потом уроженец Алжира, который к тому же сам регулярно пользовался ее услугами, но не платил за это ни сантима. Он предпочитал оральный секс, во время которого больно тискал ее за соски и, сочно причмокивая, повторял:
        - Lick tongue, bitch!
        Так продолжалось несколько лет, пока Алва не сумела пробиться на сцену одного из парижских кабаре, где танцевала и пела тоже за гроши, а за еду и ночлег зачастую расплачивалась собственным телом. Но зато именно здесь она познакомилась с Лахланом. И ее жизнь сказочным образом изменилась. Но это не принесло ей счастья, на которое она так рассчитывала. Несчастная Золушка сменила мансарду под вечно протекающей крышей на роскошный дворец из сказок «Тысячи и одной ночи», но так и не смогла превратиться в счастливую принцессу. Может быть, потому что Лахлан ей был противен не меньше, чем жирный алжирец-сутенер. И она, не получая сексуального удовлетворения в супружеской жизни, продолжала таскаться по ночным клубам, кафе-шантанам и прочим увеселительным заведениям с сомнительной репутацией. Разница с ее прежней жизнью была только в том, что за секс платили уже не ей, а платила она. Да и то не всегда, а только если проявляла капризы, которые ее любовники должны были исполнять беспрекословно. Чаще всего она вынуждала партнера заниматься с ней оральным сексом, во время которого повелительно кричала:
        - Lick tongue, bitch!
        Во всех остальных случаях она требовала, как в старые добрые времена, оплатить ее услуги. Дело было не в деньгах, а в том, что такие секс-авантюры, как она их называла, как будто возвращали эльфийку в прошлое. Она вновь чувствовала себя юной. Но уже защищенной от всех неприятностей и обид.
        За годы, проведенные в одиночной камере, Алва часто вспоминала свою разгульную жизнь в Париже. И когда она вновь обрела свободу, то первым ее желанием - разумеется, после того, как она отмылась, отоспалась, насытилась и накупила ворох новых платьев, - было посетить ночной клуб Le Folie’s Pigalle. Когда-то это было то самое кабаре, в котором Алва начинала свою карьеру певички и танцовщицы, но затем его перекупили, и новый хозяин сменил амплуа и название заведения, рассчитывая извлекать больше прибыли.
        Le Folie’s Pigalle открывал свои двери для посетителей в полночь. Огромный красный шатер освещали неоновые надписи того же цвета, они отбрасывали блики на тротуар, автомобили, лица людей, низко нависшее небо, и могло показаться, что это Марс, а не привычная Алве планета. Она чувствовала радостное возбуждение. И даже необходимость заплатить двадцать евро за вход не испортила ей настроения.
        Внутри клуба царила лихорадочная атмосфера праздника, которую подогревали разрывающая барабанные перепонки техно-музыка, стелящиеся по полу клубы белого дыма, разноцветные часто мерцающие огни. Алве все это нравилось. Но особенно ее порадовало то, что в огромном зале было много мужчин. Они танцевали, пили, смеялись, приветствовали Алву взмахами рук, как будто давно ее знали, и целовали друг друга, чаще всего в губы. Но никто не проявлял к ней «настоящего интереса», как сама Алва это называла. Окружавшие ее мужчины не пытались прикоснуться к ее груди, будто ненароком погладить по роскошным бедрам, приобнять. Это было непривычно и странно.
        Сначала Алва во всем обвинила себя. И танцуя, начала более развязно вращать своими роскошными бедрами. Она помнила, что десять лет назад против этого приема не мог устоять ни один мужчина.
        Но времена, видимо, изменились. На нее по-прежнему никто не обращал внимания. Более того, мужчины образовали вокруг нее пустое пространство, словно карантинную зону, в которую никто из них не входил, как будто опасаясь заражения. И тогда Алва подумала, что во всем виноваты именно эти прошедшие десять лет.
        - Неужели я настолько постарела? - привыкнув за время, которое она провела в одиночной камере, разговаривать сама с собой вслух, спросила Алва.
        Ответ напрашивался сам собой. Мужчины отводили от нее глаза, а на ее призывные взгляды отвечали удивленными или презрительными ухмылками.
        Это было невыносимо. И Алва, не сдержавшись, разрыдалась. Но даже после этого никто не подошел к ней, чтобы утешить, заодно запустив руку ей под юбку.
        Подумав, что слезы не прибавили ей привлекательности, скорее, наоборот, Алва бросилась к выходу. Ей приходилось прокладывать себе дорогу, расталкивая танцующие парочки. Многие из них посылали ей вслед проклятия. Но никто не толкнул ее в ответ. Это удивило ее. Алва начала присматриваться более пристально. И, наконец, увидела то, что было перед ее глазами весь вечер, но она не могла осознать - все парочки состояли из мужчин. Танцуя под музыку, они обнимались и целовались, как самые настоящие любовники. Это была гей-вечеринка для мужчин нетрадиционной ориентации.
        Поняв это, Алва нервно рассмеялась. Можно было пойти в другой ночной клуб. Но настроение было уже безнадежно испорчено. Только что пережитое потрясение, страх, вызванный мыслями о старости и утрате внешней привлекательности для мужчин - все это лишило ее сил, а, главное, сексуального желания. Она торопливо вышла из клуба, остановила такси и коротко бросила водителю:
        - Plaza Athenee!
        Это был ее дом, ее крепость, в стенах которой она чувствовала себя защищенной от всех жизненных неурядиц. Номер, оплаченный Фергюсом, был далеко не такой роскошный, как прежний, на восьмом этаже, о котором Алва мечтала долгие годы в заточении. Но, войдя в него, она могла лечь в кровать, укрыться с головой одеялом и плакать, сколько душе угодно, вспоминая свою юность и несбывшиеся надежды, а заснув, видеть чудесные сны, не имеющие ничего общего с ужасающей реальностью.
        Так Алва и поступила, вернувшись в гостиницу.
        Она проплакала почти до рассвета. Затем забылась коротким тревожным сном. А наутро собрала вещи, вызвала такси и направилась в аэропорт Шарля де Голля. Взяв билет на первый же рейс, она улетела в Берлин на самолете авиакомпании Lufthansa, несмотря на свою нелюбовь ко всему немецкому. Ждать эльфийка не хотела. Трое суток, которые она выпросила у Фергюса, истекли.
        В чем Алву никогда нельзя было упрекнуть, так это в том, что она не исполняла условия контракта, заключенного с кем-либо. Тем более, что на этот раз она хорошо понимала, что Фергюс не позволит ей нарушить их договоренность, тревожась за судьбу внука. По сути своей, эти трое суток были подарком, которые Алве удалось выторговать у судьбы. В ее прежней жизни ей редко что-то дарили, только иногда Лахлан какие-нибудь ничего не стоящие в ее глазах безделушки. И теперь Алва была искренне благодарна Фергюсу. Поэтому она собиралась честно с ним расплатиться. Может быть, впервые в своей жизни.
        Международный аэропорт Berlin Brandenburg International, против обыкновения, не вызвал у Алвы раздражения. Сколько она помнила, Берлин, в отличие от Парижа, ей не нравился. Раньше она едва терпела этот город, как и самих немцев. Алва считала их трудолюбивыми, экономными и тупыми бюргерами - в противовес веселым, беспечным и остроумным французам, которых она обожала. Алве, говорящей на чистейшем парижском диалекте, не давался немецкий язык. Поэтому эльфийка презирала и его тоже. Обычно из аэропорта она направлялась в отель Adlon Kempinski, который привлекал ее тем, что был расположен на Pariser Platz, Парижской площади, а еще террасой на крыше, по которой она любила гулять по ночам в надежде на новые романтические знакомства.
        Но в этот раз все было по-другому. Как будто со слезами ночью Алва выплакала не только свою любовь к Парижу, но и неприятие Берлина. Сев в аэропорту в такси, она сразу направилась в резиденцию главы Совета ХIII, которая находилась в самом центре Берлина. Автомобиль миновал обломки Берлинской стены, площадь Gendarmenmarkt, которую украшали Французский и Немецкий соборы, площадь Александерплац с Часами мира и оказался на одной из тех тихих улочек, о существовании которой в столице Германии можно было узнать, только случайно свернув на нее с оживленного и ярко освещенного проспекта. Старинный особняк скрывала густая тень деревьев, можно было пройти рядом с ним и не заметить этого.
        Алва, отпустив такси, подошла к кованой ограде, отделявшей особняк от улицы, и нажала на кнопку переговорного устройства, которая была спрятана в пасти дракона. Серебряная голова чудовища держалась на прутьях решетки, выполненным в форме цветущих растений.
        - Кто там? - услышала Алва раздраженный голос. Эльфийка его сразу узнала.
        - Это я, Джеррик, твоя Алва, - отозвалась она. И, сделав над собой усилие, томно прошептала: - Впусти меня, милый!
        Ответом было гнетущее молчание. Алва уже перестала надеяться, когда дракон издал тихий, но грозный рык, и в ограде приоткрылась потайная дверь, словно неохотно приглашая ее войти.
        Алва хорошо знала дорогу в личные покои главы Совета XIII, по которой ходила многие годы, сначала к эльбсту Роналду, а затем к его преемнику кобольду Джеррику. Она обошла особняк и вошла в еще одну потайную дверь, скрытую в стене. Она сразу попала в лифт, в котором потолок был стилизован под ночное небо с вкраплениями звезд из алмазов, каждый с кулак величиной. Когда она закрыла дверь, кабина тронулась. Кнопок в лифте не было. На какой этаж он опускался, Алва так никогда и не смогла узнать. Она знала только, что окажется сразу в апартаментах, в которых жил глава Совета XIII.
        Но когда двери открылись, и она вышла, то увидела, что на этот раз лифт доставил ее в янтарную комнату, которая примыкала к конференц-залу. Здесь, глава Совета XIII отдыхал, когда заседания утомляли его. В отличие от личных покоев Джеррика с их аляповатой безвкусной роскошью, янтарная комната была истинным произведением искусства. Поговаривали, что первоначально ею владели прусские, а затем российские императоры, но кроме эльбста Роналда, при котором она появилась в резиденции, никто не мог знать этого наверняка, а он умер, так и не раскрыв никому этой тайны. В отделке комнаты использовался преимущественно янтарь, который дополняли золочёная деревянная резьба, зеркала и мозаичные картины из агата и яшмы.
        Алва знала об этой комнате, но оказалась в ней впервые. Войдя, она увидела Джеррика, который расположился в массивном вольтеровском кресле, и Филиппа, стоявшего за его спиной. Эльфийка, не ожидавшая встретить их обоих, растерялась. Ее план рухнул, и надо было что-то срочно придумывать взамен.
        Алва прекрасно понимала, что первым делом Джеррик спросит, как ей удалось выбраться из темницы посольства Эльфландии. И придумала историю, которая должна была тронуть сердце кобольда и даже вызвать его восхищение ею. В рассказе эльфийки фигурировал сластолюбивый надзиратель-домовой, который решил воспользоваться тем, что она осталась одна в темнице, и, войдя ночью в ее камеру, попытался изнасиловать ее. Но Алва сумела дать отпор насильнику. Она задушила его. А затем сбежала, благо, что дверь была открыта, а в посольстве никого не было.
        Но в этот рассказ, который годился для Джеррика, не поверил бы Филипп, хорошо знавший надзирателя Гэйла. Знал рарог и то, что сама Алва много раз пыталась соблазнить домового, надеясь сбежать с его помощью из темницы. Но тот пренебрегал прелестями и ласками эльфийки, говоря, что он слишком стар для них, а Алва необыкновенно глупа, если рассчитывает повернуть время вспять. Однажды Гэйл проговорился, что в силу своего возраста он давно уже был импотентом. После этого Алва оставила свои попытки. Трудно было предположить, что спустя много лет ситуация радикальным образом изменилась.
        Теперь Алва не знала, что сказать. Злобный взгляд Джеррика и насмешливый - Филиппа как будто деморализовали ее. Словно нашкодившая девочка, она переминалась с ноги на ногу, с ужасом чувствуя, что с каждым мгновением ситуация только ухудшается. Ей, против обыкновения, не помогала даже мысль, что в новом платье от Jean Paul Gaultier, обтягивающем ее роскошные бедра с вызывающим бесстыдством, она выглядит сногсшибательно.
        Первым нарушил молчание Филипп.
        - О-ля-ля! - воскликнул он, усмехаясь. - Какая встреча! А я-то уже не надеялся когда-нибудь увидеть тебя, Алва. Во всяком случае, в этой жизни.
        - Подлец! - злобно огрызнулась Алва, не сдержавшись.
        - Это еще почему? - весело удивился Филипп. - Нет, ты скажи!
        Но Алва не стала объяснять причин своей ненависти к рарогу. Вместо этого она обратилась к кобольду.
        - Джеррик, меня прислал к тебе Фергюс.
        Это было первое, что пришло ей в голову. Но, по крайней мере, Джеррик сразу поверил ей. Алва увидела это по его вспыхнувшим любопытством глазам. А это давало эльфийке надежду сохранить свою жизнь. На что-то большее она уже не надеялась. Алва хорошо знала подозрительный и злобный характер кобольда.
        - И что Фергюс хочет от меня? - прошипел Джеррик. В глубине его души шевельнулась безумная надежда, что Фергюс все понял и решил отдать ему золотой диск, не дожидаясь требования.
        - Чтобы ты вернул ему внука, - сказала Алва наудачу. - А взамен он выполнит любое твое условие.
        Джеррик почувствовал радостное волнение. Но, скрывая это, прикрыл глаза морщинистыми веками, чтобы Алва ничего не смогла заметить.
        - Фергюс готов к переговорам, - продолжала Алва. - Это я и должна была тебе передать.
        - И больше ничего? - спросил Джеррик разочарованно.
        - Фергюс ждет меня с ответом, - заявила Алва. Она понимала, что главное для нее сейчас - уйти из резиденции главы Совета XIII живой. А там, думала она, будет видно. Может быть, еще не все потеряно для нее. В любом случае, гнев Фергюса она предпочитала мести Джеррика.
        Кобольд испытывал такое чувство, будто он вновь потерял только что обретенный, как ему какое-то время казалось, ключ от врат в страну богов. Как это часто бывало, мысль о том, что он умрет, неожиданно промелькнула в его голове, вызвав озноб. И он, по странной прихоти сознания, не простил этого Алве.
        - Хорошо, пусть будут переговоры, - сказал Джеррик, с ненавистью глядя на эльфийку. - Передашь это Фергюсу. Но чтобы не тратить времени, с тобой я пошлю Филиппа. Он обсудит с Фергюсом дату и место. Ты не возражаешь, Алва?
        - Разве я могу возражать? - покорно ответила Алва, с трудом скрывая радость. Это было не совсем то, на что она надеялась, но, по крайней мере, ее жизни уже ничто не угрожало. - Твое слово для меня закон, Джеррик.
        - Ведь нам не привыкать путешествовать вдвоем, - осклабился рарог. - Вспомним старые добрые времена, Алва.
        Эльфийка бросила на него испуганный взгляд. Она боялась не рарога, а Джеррика. Кобольд мог отомстить ей за то, что она обманула его и стала любовницей Филиппа. Пусть не сейчас, но в будущем.
        - Я могу тебе сказать несколько слов с глазу на глаз, Джеррик? - спросила она. - Это важно для меня.
        Алва соблазнительно улыбнулась, давая понять, о чем она собиралась говорить с Джерриком. Но она сказала уже все, что могло заинтересовать кобольда. А к ее телу он давно потерял интерес. И кобольд не дал ей шанса.
        - Скажешь, когда вернешься с острова Эйлин-Мор, - ответил он. - А сейчас поспеши. Фергюс с нетерпением ждет тебя, я полагаю.
        Алва вышла, разочарованно прикусив губу. Филипп, направившись вслед за нею, переглянулся с кобольдом. Тот кивнул. Они хорошо поняли друг друга.
        Глава 15
        В тесной кабине лифта Филипп приблизился к Алве и жарко зашептал ей в ухо:
        - Неужели ты все забыла, милашка?
        А его руки жадно гладили ее бедра, пытаясь пробудить чувственность.
        Но Алва не чувствовала ничего, кроме отвращения. Филипп был ей противен, как когда-то сутенер-алжирец времен ее юности, и даже сильнее. Тот, по крайней мере, не предавал ее, а просто насиловал. Алва не могла забыть свой отчаянный крик о помощи и то, что Филипп как будто не услышал его, спеша вслед за Джерриком. Ей часто снился потом по ночам один и тот же сон - она лежит на полу камеры, протягивая руки к Филиппу в немой мольбе, а тот перешагивает через нее, наступая при этом на ее ладони кованым каблуком своих ковбойских сапог. И смеется. Его смех звучит все громче и громче, он превращается в громовые раскаты, внезапно из тьмы над головой Алвы сверкает молния и ослепляет ее… После этого Алва просыпалась и уже не могла заснуть, дрожа от ледяного озноба и поскуливая, как маленький слепой щенок, от ужаса.
        И когда Филипп начал тискать ее, она вспомнила не их прошлые любовные утехи, которые когда-то доводили ее до экстаза, а этот сон. И содрогнулась. Но Филипп приписал ее дрожь своим ласкам и решил, что она готова сдаться.
        - Только не здесь, - сказал он, самодовольно ухмыляясь. - Поедем в гостиницу. У нас еще есть время до рейса в Эдинбург.
        Алва уже готова была ударить его коленом в пах, как она поступала во времена своей юности, отбиваясь от мужчин, желающих воспользоваться ее услугами даром, как вдруг ей пришла в голову мысль, что Филипп может знать, где находится внук Фергюса. Алва уже не сомневалась, что Джеррик освободил рарога только для того, чтобы тот сделал для него какую-то грязную и опасную работу. Например, похитил внука Фергюса. А ей, Алве, в общем-то, все равно, кого соблазнять, чтобы выудить информацию о его местонахождении. И Филиппа, как бы он ни был ей противен, даже предпочтительнее, чем Джеррика. Кобольд был ей не менее отвратителен, но его она к тому же смертельно боялась.
        И Алва приникла своими жаркими бедрами к мужской плоти рарога, чтобы сильнее распалить его. Чем сильнее он возбудится, знала она, тем послушнее будет отвечать на ее вопросы, без ответов на которые он не сможет от нее получить то, что так желает. Мужчины в опытных руках Алвы всегда были как воск, растопленный пламенем.
        - В отель Adlon Kempinski, - шепнула она. - Это на Pariser Platz.
        - Я знаю, где это, - хриплым от желания голосом ответил Филипп. - Но не надо, чтобы нас видели в гостинице вдвоем. Ты войдешь первой и снимешь номер. Не забудь предупредить консьержа, что ждешь гостя. Я зайду чуть позже и узнаю у него, в каком номере ты остановилась.
        Алва подумала, что рарог посылает ее снять номер, чтобы не платить за него самому. Но не стала протестовать. В игре, которую она задумала, не стоило мелочиться.
        Двери лифта распахнулись, и Филипп отпрянул от эльфийки. Они вышли и, держась на некотором расстоянии друг от друга, направились к воротам. Рарог не сводил глаз с бедер Алвы, а потому не заметил гамадриаду Дапн, входящую в калитку в ограде. Но та его увидела и окликнула:
        - Филипп! Постой!
        Рарог недовольно отозвался:
        - Я тороплюсь, Дапн. Ты же видишь, я не один.
        Дапн, мельком глянув на эльфийку, презрительно усмехнулась.
        - Твоя спутница не обидится, я уверена. Да это и не отнимет у тебя много времени.
        - Хорошо, - неохотно согласился Филипп.
        Он остановился, искоса наблюдая за тем, как Алва вышла за ворота и медленно пошла по улице вдоль ограды. Может быть, поэтому Дапн не могла заглянуть в его глаза, как ни пыталась. Но, скорее всего, он нарочно отводил свои глаза, чтобы ненароком не выдать себя.
        - Ты знаешь, где Джелани? - спросила гамадриада. - Я нигде не могу его найти.
        - Откуда мне знать, где этот африканец? - в голосе Филиппа звучало искреннее недоумение. - Они встречались с Джерриком в конференц-зале. Ты вошла вместе с ним. Это все, что мне известно.
        Взгляд гамадриады потух. Она видела, что рарог лжет, как все те, кого она до этого спрашивала о Джелани. Но она не могла заставить его говорить правду. Она была кроткой и безобидной, все об этом знали, и никто ее не боялся.
        - Прошу тебя, Филипп, - мягко произнесла она. - Скажи мне, если знаешь. И я навек буду твоим другом.
        - Только другом? - осклабился рарог. - Ты даже не понимаешь, что теряешь, предлагая мне это, бедняжка Дапн.
        Гамадриада вздрогнула, как от удара. И посмотрела на рарога с упреком.
        - Если и ты мне не скажешь, то мне придется спросить у Джеррика, - сказала она со слезами в голосе.
        - А ты спроси, - посоветовал, ухмыльнувшись, рарог. - Вдруг он захочет стать твоим другом.
        И, громко смеясь, он отошел от гамадриады, спеша догнать Алву, которая уже почти скрылась за изгибом улицы. А печальная Дапн направилась к широкой парадной лестнице, ведущей в особняк. Прошло несколько дней, как она не видела Джелани и даже не знала, где он. Гамадриада винила себя в том, что послушалась кобольда и ушла из конференц-зала, оставив их вдвоем с нгояма. Теперь ей уже казалось, что тем самым она предала Джелани, который ей доверял. Возможно, думала она, именно по этой причине нгояма избегает ее или даже вернулся в свою Африку. Гамадриада долго мучилась сомнениями и страхами, но все-таки решилась расспросить самого Джеррика. Она медленно поднималась по лестнице, шепотом повторяя слова, с которыми намеревалась обратиться к главе Совета XIII…
        В такси Филипп сразу же попытался запустить свою руку в трусики Алвы, но мешало ее узкое платье, и он утешился, насвистывая всю дорогу до гостиницы свою любимую La Marseillaise.
        Когда Алва скрылась в дверях отеля, рарог присел за столик летнего кафе у входа и заказал подошедшему официанту чашку зеленого чая. Красный балдахин, растянутый над его головой, окрасил светло-зеленый напиток в цвет крови. Но Филипп выпил чашку залпом, не заметив ни цвета чая, ни его вкуса. И, выждав еще несколько минут, вошел в отель. На хорошем немецком языке спросил у консьержа, худощавого юноши с напомаженными русыми волосами, какой номер отвели только что приехавшей француженке и, получив вежливый и исчерпывающий ответ, поднялся по лестнице на нужный этаж, стараясь оставаться незамеченным. На голове его была велюровая шляпа, бросающая густую тень на лицо. Он не хотел, чтобы его запомнили в этом отеле.
        Дверь в номер была не заперта. Филипп вошел без стука. Алва уже лежала на широкой, в полкомнаты, кровати. Стеклянный столик с букетом мимоз, лампы под белыми абажурами у изголовья, картина в золотой раме, на которой были изображены водоплавающие птицы - на всем лежал отпечаток вековых патриархальных традиций, которыми славился отель, открытый в 1907 году. Мебель, шторы, даже, казалось, сам воздух - все было в пастельных тонах, настраивающих на семейный добропорядочный лад. И мало подходило для целей, ради которых Алва сняла этот номер. Возможно, поэтому она лежала, скромно укрывшись до подбородка одеялом. Филиппу это не понравилось.
        - Ты случайно не надела монашескую рясу? - спросил рарог. И, чтобы проверить свое предположение, рывком сдернул одеяло с Алвы. Но эльфийка оказалась совершенно голой. Несмотря на десять лет заключения, ее тело все еще было красиво. Не сводя с него вспыхнувших похотью глаз, Филипп торопливо разделся. И бросился на Алву, словно оголодавший зверь на жертву.
        Но Алва была уже не та. Филипп почувствовал это сразу. Она неподвижно лежала на спине, покорно переворачивалась на живот или бок, когда этого хотел рарог, не издавала сладострастных звуков, в прежние годы сводящих его с ума не хуже, чем широкие мясистые бедра и пышная мягкая грудь эльфийки. Алва явно не получала удовольствия от секса и поэтому не могла воспламенить Филиппа. Постепенно его первоначальный пыл угас, ему стало скучно, и он постарался как можно быстрее закончить любовную игру. Когда он застонал в конце, Алва тоже издала короткий стон, но причиной его был не оргазм, а боль - рарог, содрогнувшись, вонзил в ее плоть когти, из-под которых на белую простыню протекли тонкие струйки крови.
        - Кажется, ты лишил меня невинности, - сказала Алва с усмешкой. - Это накладывает на тебя определенные обязательства, ковбой.
        Ее голос был спокоен, как будто все это время она смотрела в окно на степенно прогуливающихся по площади горожан.
        - И не мечтай, - ответил рарог, лениво потягиваясь и зевая. - Я закоренелый холостяк. И вообще, если бы я женился каждый раз, когда лишал девушку невинности, то у меня уже был бы такой гарем, что позавидовал бы сам Тамба Банарас. Говорят, этот индийский магараджа, живший две с половиной тысячи лет назад, имел шестнадцать тысяч жен и наложниц. Я как-то подсчитал ради интереса. И выяснил, что у меня было больше.
        - Боюсь, что я была последней девственницей в твоей жизни, - равнодушно произнесла Алва. - Да и вообще женщиной.
        - Это еще почему? - удивился Филипп.
        - Потому что ты совершил большую глупость, когда похитил у Фергюса внука. Как думаешь, долго ты проживешь после этого?
        Филипп хмыкнул, но ничего не ответил.
        - У тебя есть единственный выход, чтобы спасти этого красавца, - эльфийка положила свою руку между ног Филиппа. - Вернуть внука Фергюсу.
        Алва ожидала ответа, но Филипп продолжал хранить молчание.
        - Кстати, а где ты прячешь мальчика? - словно между прочим спросила эльфийка. - В надежном месте?
        - А зачем тебе это знать? - с подозрением взглянул на нее Филипп.
        - Если Фергюс найдет своего внука раньше, чем ты заключишь с ним сделку, он все равно убьет тебя, - нашлась Алва. - Так что поторопись. Хочешь, я выступлю посредником между вами?
        - Я подумаю об этом, - сказал, вставая с кровати, рарог. - Время есть. До Эйлин-Мора, куда мы направляемся, полдня пути.
        - Не забудь сказать мне, когда примешь решение, - хмыкнула разочарованно Алва. - А то можешь опоздать, ковбой.
        Они быстро оделись, не глядя друг на друга и не проронив ни слова. Каждый о чем-то сосредоточенно размышлял. Могло показаться, что они не любовники, а деловые партнеры, только что обсудившие в кровати, за неимением кабинета, какую-то сделку. Да, в сущности, так оно и было. Секс не принес никому из них ни радости, ни удовлетворения. Разговор, состоявшийся после него, был гораздо интереснее для обоих.
        Следующие несколько часов они провели в такси, самолетах и на морских судах, преодолевая путь от Берлина до острова Эйлин-Мор. Начиная от Эдинбурга Алва грустила. Это было путешествие, которое она совершила в юности, только в обратном направлении. Ей вспомнились радужные мечты, с которыми она оставила родные края, надеясь обрести в чужих счастье и богатство. Вернее, тогда для нее это было одно и то же, она считала, что нельзя быть счастливой, не имея денег. Оказалось, что она ошибалась. Это Алва поняла только сейчас, спустя много лет. В юности, в отчем доме, когда она не имела ни гроша за душой, жизнь доставляла ей радость. Приобретя деньги, она навсегда потеряла то ощущение беззаботности, с которым жила и которое, в сущности, и было счастьем для такой девчонки, как она. Возможно, потому что чрезмерно дорого пришлось ей заплатить за богатство. А иначе, наверное, и не бывает, думала Алва, усмехаясь в душе над своей прежней наивностью. Всю дорогу она не обращала внимания на Филиппа.
        Филипп тоже почти не замечал ее. Он о чем-то сосредоточенно размышлял, немногословно отвечая на редкие вопросы Алвы, а то и отмалчиваясь.
        В Льюисе они арендовали катер капитана Уолрика. Уже в море Филипп оживился и предложил Алве спуститься в каюту и что-нибудь выпить.
        - Шотландский виски, - потребовала эльфийка. Это был ее любимый напиток. В Париже она всегда говорила пораженным этим мужчинам, что ее предки называли эту огненную жидкость «uisge beatha». И поясняла, что в переводе с гэльского эти слова означают «вода жизни». Поэтому в стародавние времена виски использовали как лекарственное средство, сохраняющее здоровье и даже продлевающее жизнь, не говоря уже о том, что оно спасало от колик живота, паралича и оспы.
        - Правда, тогда в Шотландии производили солодовый виски, для которого в качестве сырья брался ячмень, - с видом знатока утверждала Алва, как будто это могло объяснить, почему современный скотч потерял свои чудесные свойства и вызывал только головную боль по утрам после ночной попойки.
        Филипп не возражал и разлил виски по стаканам. Бутылку «Scottish Leader» он нашел в запасах капитана Уолрика, который, по всей видимости, считал, что настоящему морскому волку родом из Шотландии не пристало пить другого напитка.
        - За тебя, Алва, - сказал рарог, поднимая стакан.
        Алва ничего не ответила и осушила стакан одним глотком, даже не поморщившись. Филипп сразу же налил ей снова. Свой скотч он пить не стал. Но Алва этого не заметила.
        - Виски возвращает мне радость жизни, - сказала Алва, поднося стакан к глазам, как будто пыталась что-то рассмотреть в прозрачной жидкости. - И дает возможность терпеть мужчин.
        - Знаешь, а мне будет тебя не хватать, Алва, - с едва заметной ноткой грусти в голосе произнес Филипп. - Я только сейчас это понял.
        Алва насмешливо фыркнула и выпила стакан до дна.
        - А я прекрасно проживу и без тебя, Филипп, - пьяно икнув, сказала она. - Ты ничем не отличаешься от других мужчин. На моем веку таких было много, а будет еще больше.
        - Но я останусь лучшим из них, - заявил Филипп. - Навсегда.
        Он поставил свой стакан на столик, подсел к Алве и поцеловал ее в шею. Эльфийка не сопротивлялась. Ей было уже все равно. Выпитый на голодный желудок скотч затуманил ее разум. На мгновение ей даже показалось, что это не Филипп, а Лахлан обнимает ее. У него были такие же противные липкие и дрожащие руки.
        Это была последняя мысль в ее жизни. Филипп, целуя ее, открыл рот шире и вонзил свои клыки в яремную вену на шее эльфийки. Он почти захлебнулся хлынувшей фонтаном кровью. Но продолжал сжимать Алву в объятиях, чувствуя, как постепенно слабеет ее сопротивление. Сам рарог в это время жадно глотал ее теплую кровь. Когда Алва затихла, а кровь иссякла, весь его рот был окрашен в темно-красный цвет, а глаза довольно и сыто блестели.
        Алва была мертва. Ее опустевшие глаза с немым удивлением смотрели на рарога. Филипп положил на них ладонь и закрыл веки.
        - C’est la vie, - философски заметил рарог по-французски. - Либо ешь ты, либо едят тебя. Вот так-то, Алва.
        Он вышел из каюты на палубу. Катер уже подходил к острову Эйлин-Мор. Стоявший у штурвала капитан Уолрик, услышав шаги рарога, оглянулся. В его глазах отразился ужас.
        - У вас кровь на лице, - внезапно охрипшим голосом сказал он.
        - А это не твое дело, - ухмыльнувшись, ответил Филипп. - Если, конечно, ты хочешь жить. Хочешь ведь?
        Капитан Уолрик, не в силах произнести ни слова, только кивнул.
        - Тогда слушай меня внимательно и не вздумай перебивать, - потребовал Филипп. - Когда мы пристанем к острову, ты сойдешь с катера и пойдешь на маяк. Там ты найдешь того, кто откликается на имя Фергюс. И скажешь ему, что Джеррик ждет его. А после этого ты все забудешь. Ты хорошо меня понял? Кивни, если так.
        Капитан Уолрик снова кивнул, как марионетка, подчиняющаяся нитям в руках кукловода.
        Вскоре катер ударился о причал, оставив в борту вмятину. Капитан Уолрик, не моргая, точно сомнамбула, пошел по тропинке, которая вела на вершину холма, к маяку. Тем временем Филипп вынес безжизненное тело Алвы на руках из каюты и, не сходя с катера, бросил его на причал. При падении голова эльфийки с громким стуком ударилась о доски.
        - А это тебе привет от Джеррика, Фергюс, - ухмыльнулся он. - Извини, но дожидаться ответа я не стану.
        После этого рарог завел мотор, и катер отошел от причала. Был штиль, олуши не поднимались с поверхности моря и даже не кричали, покачиваясь на волнах, которые расходились от катера. Филипп стоял у штурвала и весело насвистывал мелодию La Marseillaise. Вид у него был довольный.
        Глава 16
        - Африканские духи - это дикари, вылизывающие гениталии менструирующих коров, - злобно прокричал Джеррик, вскакивая с вольтеровского кресла, которое продолжало качаться, негодующе скрипя. - Разве мы, цивилизованные европейские духи, можем найти с ними общий язык?
        Стоявшая перед ним гамадриада Дапн опустила глаза, чтобы не выдать своих чувств. И тихо, но упрямо промолвила:
        - Джелани не такой.
        Именно эта ее немногословная непокорность, которую она проявляла уже длительное время, довела Джеррика до бешенства. Уступив ее просьбам, кобольд принял гамадриаду в янтарной комнате. Он рассчитывал, что ему удастся убедить ее забыть о Джелани. Однако Дапн робко, но настойчиво протестовала. Сначала она умоляла, а затем потребовала сказать ей, что случилось с нгояма, которого она привела к Джеррику, выполняя его просьбу.
        Но Джеррик не собирался говорить ей правду. Судьба нгояма была еще не решена. Он находился в одной из камер в подземелье, и выйти из нее мог только в одном случае - если он, Джеррик, получит ключ, открывающий врата в страну богов. А нет - тогда он так и сгниет в темнице. Джеррик не собирался выпускать африканского духа на свободу, приобретая могущественного кровожадного врага. Но никто не должен был знать об этом, и уж тем более гамадриада. С некоторого времени Джеррик начал подозревать, что она влюблена в Джелани. А женщина, он знал это, способна на любые безумные поступки ради своего возлюбленного. Она могла стать не менее опасным врагом ему, Джеррику, чем Джелани. Отправить же Дапн в темницу было намного труднее, чем нгояма. Все-таки она была членом Совета XIII, а не африканской дикаркой. За нее могли вступиться остальные члены Совета, всеобщей любимицей которых она, воплощение кротости, была.
        Поэтому Джеррик находился сейчас в большом затруднении. Он испробовал все средства убеждения, включая лесть, убеждение и даже угрозы, но Дапн не поддалась, продолжая задавать один и тот же вопрос - где нгояма? Кобольд не привык, а, вернее, уже отвык от подобного неповиновения своей воле. И он чувствовал, что здравый смысл в нем начинает уступать слепому и безрассудному гневу.
        - Уходи, Дапн, - прошипел кобольд, едва сдерживаясь. - И не попадайся мне на глаза, пока не образумишься. А о нгояма забудь, как он забыл о тебе. Я ничего не знаю о нем, а еще меньше о том, где он сейчас находится. Клянусь тебе! Может быть, он уже в своей Африке. Вернулся туда после того, как понял, что ему не быть членом Совета тринадцати. Я разочаровался в нем и не стал этого скрывать от него.
        Джеррик лгал, и гамадриада понимала это. Но она не могла заставить кобольда говорить правду. От сознания собственного бессилия слезы выступили у нее на глазах.
        - Тогда я поеду в Африку и буду искать Джелани там, - тихо, но твердо сказала она.
        Эти слова стали последней каплей, переполнившей крохотную чашу терпения Джеррика. Благоразумие покинуло его. Он взбесился.
        - Ты никуда не поедешь, - закричал он, брызгая слюной. - Нос volo, sic jubeo! Этого я хочу, так приказываю!
        Но гамадриада не испугалась его ярости. Никто даже не подозревал, что она может быть такой бесстрашной, и сама Дапн меньше всех на свете.
        - Est modus in rebus, - сказала она, побледнев, но гордо. - Всему есть предел. И моему терпению тоже. Я ухожу, и ты меня не удержишь.
        Дапн сделала шаг к двери. Джеррик попытался ее удержать. Он схватил гамадриаду за запястье, но внезапно громко закричал от боли и отпустил. Его ладонь окрасилась темной кровью. Она была проколота насквозь острыми шипами, которыми вдруг ощетинился браслет, надетый на руку гамадриады.
        Этот массивный золотой браслет с чеканным орнаментом в виде вьющейся лианы и сидящих на ней птиц подарил гамадриаде Джелани, сказав, что он защищает от злых чар. И велел ей носить этот браслет, когда его не будет рядом. Она так и сделала. Когда Джелани внезапно исчез, Дапн достала его подарок и надела на руку. Она не снимала браслет уже несколько суток, даже по ночам. И сейчас он спас гамадриаду.
        Освободившись от цепкой руки Джеррика, она выбежала в дверь, слыша за своей спиной истошные крики.
        - Филипп! - звал кобольд. - На помощь! Задержи ее!
        Но Джеррик забыл, что он послал рарога с поручением на остров Эйлин-Мор. Поэтому никто не откликнулся на его зов и не задержал гамадриаду. Дапн удалось сбежать. Сначала из янтарной комнаты, а затем из здания резиденции главы Совета XIII. Это было стремительное, отчаянное бегство. Почти без надежды на успех. Только оказавшись за оградой, она перевела дух. Гамадриаде казалось, что серебряный дракон на решетке, раскрыв свою ужасную пасть, только ждет приказа броситься на нее и растерзать. На ее счастье, на этой маленькой улочке росло много деревьев. Прозрачной тенью гамадриада скользила от одного дерева к другому, укрываясь за их стволами и кронами. Даже духи из личной охраны Джеррика, пошли их кобольд в погоню, не смогли бы увидеть ее сейчас. Это был ее мир, в котором она могла укрыться от любых врагов.
        Но гамадриаде было мало спасти только свою жизнь. Она уже поняла, что Джелани, если он еще жив, в большой опасности. Поэтому, удостоверившись, что за ней нет погони, которая могла бы ей помещать осуществить задуманное, Дапн села в такси и направилась в аэропорт. Джеррик совершил большую ошибку, напав на нее. Но еще большую - позволив ей бежать. Кроткая и беззащитная нимфа неожиданно даже для самой себя превратилась в решительную и ловкую авантюристку. Когда она это осознала, то даже не пришла в ужас, что делала раньше по любому поводу. Но произошло это уже в самолете, который направлялся в Африку. На высоте свыше десяти тысяч километров многое видится по-другому. Возможно, поэтому гамадриада только рассмеялась. И подумала, что ей эта метаморфоза даже нравится.
        - Вы не могли бы принести мне шампанского? - спросила Дапн с улыбкой у юной чернокожей стюардессы, предупредительно склонившейся над ней. - Мне надо отметить одно событие.
        Так как они летели из Берлина, то стюардесса принесла ей «Henkell». Это был брют, абсолютно без сахара. Но неожиданно Дапн понравился его фруктовый вкус. Она долго смотрела на пляску пузырьков в бокале, напомнившую ей старинный греческий танец хасапико. Во времена Византийской эпохи он считался танцем воинов. Танцоры имитировали схватку на поле боя - сближение с врагом и победу над ним. Думая об этом, гамадриада не заметила, как заснула.
        Проснулась Дапн, только когда самолет пошел на посадку. Она чувствовала себя отдохнувшей и бодрой. А, главное, бесстрашной. Предстоящее ей путешествие по дикой Африке длиной в несколько сотен километров казалось ей простой и увлекательной прогулкой, одной из тех, которые она не так давно совершала в компании с Джелани. Только на этот раз она должна была преодолеть этот путь одна.
        И, к сожалению, не на вилорогах. Дапн вспомнила об этих животных, которых нгояма приручили и использовали для передвижения по саванне, разглядывая стоявшие у здания аэропорта автомобили. Ни один из них не внушил ей доверия. Тогда она начала вглядываться в лица водителей. Выбор Дапн пал на мужчину средних лет, несомненно, принадлежащего к негроидной расе, но с неожиданно красноватым цветом кожи и тонкими чертами лица. Кроме этого, мужчина поразил ее своей гордой осанкой и благородством жестов. Среди остальных водителей он казался аристократом в изгнании, которого только нужда, частый спутник эмиграции, заставила заняться частным извозом.
        Дапн подошла к нему и спросила:
        - Вы довезете меня до Basse Santa Su?
        - Да, - коротко ответил тот, величественным жестом снимая свою шляпу, формой напоминавшую головной убор древних фригийцев. Этим он продемонстрировал свое уважение к гамадриаде. И окончательно завоевал ее доверие.
        - Как вас зовут? - спросила Дапн, садясь в автомобиль, марку и возраст которого она так и не смогла определить.
        - Векеса, - с гордостью ответил водитель. - Мое имя на языке народа фульбе означает «рожденный во время урожая».
        Гамадриада вспомнила, что рассказывал ей Джелани об этом народе. Его представители были африканскими законодателями мод. Именно они создали знаменитую во всей Африке женскую прическу с «петушиным гребнем» из тончайших косичек, натянутых на специальный каркас из бамбуковых палочек. А еще этот народ владел таинственной Священной Книгой, в которой говорилось о его контактах в далеком прошлом с богами, спускавшимися на Землю. Но это были только слухи, потому что кроме жрецов фульбе эту книгу никто не видел и тем более не читал. Другие африканские народы называли фульбе потомками цыган или римских легионеров, некогда затерявшихся в Сахаре.
        Сама Дапн думала, что среди предков народа фульбе, несомненно, были духи природы. На эту мысль ее навело имя одного из их древних вождей, которое ей назвал Джелани. Вождя звали Абидеми, что означало «рожденный в отсутствии отца». Версию о непорочном зачатии гамадриада отвергла сразу же…
        Но она не стала делиться с Векесой своими предположениями. Вместо этого гамадриада пыталась представить, что ждет ее в Basse Santa Su. Она так задумалась, что не заметила, как пролетело несколько часов. Очнулась она, когда на горизонте показались приземистые глиняные хижины, выстроенные на окраине городка.
        Автомобиль, заскрипев так, словно он собирался развалиться на части, остановился у ворот дома Джелани. Дапн вышла, попросив водителя подождать.
        - Возможно, мне придется вернуться в аэропорт, - сказала она.
        Векеса молча кивнул и заглушил мотор.
        Дапн через калитку в ограде вошла во двор. И увидела, что к ней спешит Тафари, услышавший шум подъехавшего автомобиля. Нгояма радостно улыбался. Но, заметив, что гамадриада одна, с удивлением спросил:
        - А где Могущественный? Неужели он остался в Берлине, а тебя отправил в Африку одну?
        Крошечный огонек надежды, теплившийся в глубине души гамадриады, потух. Она поняла, что беспокоилась не напрасно. И в то же время почувствовала облегчение - Джелани не улетел домой, затаив на нее обиду. Но тревога за нгояма была намного больше этой маленькой радости.
        - Джелани в беде, Тафари, - едва сумела произнести она. Силы вдруг оставили гамадриаду. Но не мужество, которое одно только и поддерживало ее все это время и позволило добраться до Африки, преодолев все препятствия.
        Но Тафари и не нужны были слова. Он сразу все понял.
        - Говорил же я ему, что нельзя доверять европейским духам, - с досадой сказал он. - А особенно этому мерзкому кобольду!
        Так в одной фразе нгояма выразил свое отношение к Джеррику, которого никогда не видел, но чувствовал к нему инстинктивное отвращение, основанное на том, что он о нем слышал.
        Тафари видел, что гамадриада шатается от усталости и пережитых волнений. Она вдруг смертельно побледнела. Не дожидаясь, пока она упадет, нгояма подхватил Дапн на руки и легко, словно она весила не больше пальмовой ветви, отнес ее на террасу. Опустил ее в плетеное кресло, заботливо прикрыл пледом, принес из дома воду и еду - и все это почти в одно мгновение. Этот гигантский нгояма, когда требовалось, умел двигаться стремительнее любого вилорога, но намного бесшумнее.
        - Тафари, нам надо торопиться, - тихо произнесла Дапн, утолив мучившую ее уже несколько часов жажду глотком из глиняного кувшина. До этого она даже не могла шевельнуть распухшим во рту языком. - Я и так потеряла слишком много времени. Джеррик обманул меня.
        - Молчи, пей и ешь, - буркнул Тафари. - Все, что надо, уже делается.
        Только сейчас Дапн заметила, что во дворе перед домом несколько нгояма уже седлали вилорогов. Один за другим они умчались по выжженной солнцем твердой как камень дороге, громким топотом копыт встревожив тишину. Весь Basse Santa Su внезапно затих. Молчали даже птицы и звери. Тропический лес, не умолкающий даже по ночам, словно разом вымер.
        - Векеса, - вдруг вспомнила гамадриада о водителе. - Он ждет меня.
        - Я расплатился с ним, и он уехал, - ответил Тафари.
        Дапн благодарно улыбнулась ему. Она не могла понять, как нгояма успел все это сделать за столь короткое время, и почти не отходя от нее. Но ее волновало другое.
        - Мы должны предъявить Джеррику ультиматум…, - начала она, попытавшись встать.
        Но Тафари не надо было ничего объяснять.
        - Для этого мы должны быть сильнее, - сказал он, прикоснувшись своей громадной рукой к плечу Дапн. Прикосновение было ласковым, но гамадриада снова опустилась в кресло, сама не поняв, как это произошло. - Поэтому я послал гонцов к членам Конфедерации. Уже сегодня вечером вожди самых многочисленных африканских народов соберутся в этом доме. Вабиликимо, итове, абатва и многие другие. Мы обсудим ситуацию и примем решение.
        - А если они не захотят портить отношения с Советом тринадцати из-за Джелани? - с тревогой спросила Дапн. - Я помню, было время, когда они враждовали с ним.
        - Это были наши внутренние дела, - успокоил ее Тафари. - Африканские духи могут даже воевать между собой. Но когда речь будет идти о противостоянии Африки с Европой, мы забудем о своей вражде, не сомневайся. И будем едины. Никто из вождей не предаст Могущественного, потому что он один из них. Это все равно, что предать себя самого.
        Дапн слушала нгояма и успокаивалась. Ее словно завораживал его негромкий голос, в котором она слышала уверенность, силу и мудрость африканских духов, намного более древних, чем духи Европы, и даже ее, гамадриады, родины. А ведь ее род уходил корнями в то время, когда людей еще не существовало, и по всей планете, за исключением океанов, шумели кронами дремучие непроходимые леса…
        Незаметно для себя гамадриада задремала. Ей снился Джелани, и это был прекрасный сон. А когда она очнулась, светлые ночные сумерки уже окутали небо.
        Ее разбудил скрип открываемых ворот и затихающий топот вилорога. По коротким отрывистым возгласам она поняла, что прибыл один из африканских духов, за которыми посылал Тафари. Это был вождь народа абатва Иму. Гамадриада вспомнила, что Джелани говорил о нем. Его имя означало сумрак, и, по мнению нгояма, он соответствовал своему имени, мрак часто окутывал его мозг. Когда-то он считался главным врагом Джелани. Но первый примчался на зов, когда узнал о беде, в которую тот попал.
        А затем двор стал стремительно заполняться тенями, которых встречал сам Тафари, оказывая им надлежащий почет.
        Гигантский нгояма напомнил Дапн высочайшую вершину африканского континента - Килиманджаро, название которой с языка местных жителей переводилось как «гора, которая сверкает». И это как нельзя более точно соответствовало облику Тафари, который горой возвышался над остальными духами, сверкая даже в сумраке своим отполированным до блеска огромным ногтем на пальце.
        Глава 17
        Джеррик был напуган. Шипы на браслете Дапн, пронзившие его ладонь, могли быть отравленными ядом кураре, и тогда его смерть была неизбежна. Он знал, что в Африке произрастает растение Strychnos toxifera, соком коры которого местные жители смазывают острие своих стрел. При ранении такой стрелой человек или животное вскоре погибают от удушья. При этом мясо, отравленное кураре, считается у дикарей деликатесом, так как при приготовлении оно мягче и нежнее обычного.
        Сначала кобольд приказал начальнику охраны отсосать кровь из ранок в ладони, обвинив его в том, что он допустил нападение на него, Джеррика, и не сумел защитить. Это грозило смертной казнью, и рарог, напуганный не менее Джеррика, счел за благо умереть от яда, чем на эшафоте. Он приник ртом к окровавленной ладони и долго со свистом втягивал в себя черную кровь кобольда, часто сплевывая ее.
        После этого Джеррик, дрожа от страха, долго прислушивался к своему дыханию - не становится ли оно хриплым и прерывистым. Но дышал он, как и прежде. Только чувствовал слабость от большой потери крови.
        В конце концов, стало ясно, что шипы были не отравлены, а кровопускание даже сыграло положительную роль - гнев обессилевшего Джеррика был не настолько страшен и разрушителен для его собственной нервной системы, каким мог бы стать.
        Но пока Джеррик боролся за свою жизнь, время было упущено, и Дапн удалось бежать, а ее следы были потеряны. Услышав об этом, Джеррик только вяло махнул рукой.
        - Никуда она не денется, - прошипел он. - Рано или поздно приползет ко мне на коленях, умоляя простить ее. И, может быть, я ее даже прощу.
        Но это было сказано только для того, чтобы показать себя в выгодном свете. Джеррик знал, что никогда не простит гамадриаду. И даже не из-за ран в ладони - те вскоре бесследно исчезнут, а из-за пережитого им ужаса, который он не сможет забыть до конца своих дней. Около часа Джеррик прожил с мыслью, что он может умереть уже в следующее мгновение. Это оказалось даже страшнее, чем его постоянный страх неизбежной смерти в будущем.
        После этого он приказал сменить начальника охраны, а рарога отослать простым надзирателем в один из золотодобывающих рудников в Северной Америке, принадлежащий Совету XIII.
        Излив свой гнев на рарога, Джеррик почти успокоился. Но внезапно он вспомнил о Джелани. И ему захотелось увидеть нгояма, чтобы насладиться его страданиями и окончательно утешиться.
        Джеррик спустился в лифте на самый низший уровень подземелья, где обычно содержались наиболее опасные, с точки зрения главы Совета XIII, преступники. В одной из камер здесь находился Джелани. Еще одна предназначалась Фергюсу, но пока была занята его внуком.
        - Но это ненадолго, - злобно рыкнул Джеррик, вспомнив о Фергюсе.
        Этот этаж подземелья сторожили два кобольда, единственные существа в мире, которым Джеррик доверял. Они были одного с ним рода, а, кроме того, немы и глухи. Когда-то, по приказу самого Джеррика, им вырезали языки и прокололи барабанные перепонки. Таким способом Джеррик обезопасил их от возможных соблазнов. Он считал, что узники всегда пытаются подкупить своих стражей, чтобы сбежать. А после жестокой операции кобольды не могли ни слышать их, ни разговаривать с ними. И поневоле были верны ему, Джеррику, который, к тому же, относился к ним лучше, чем остальные духи природы. Испокон веков прочие духи презирали кобольдов из-за их безобразной внешности и присущих им врожденных дурных привычек, которые было невозможно исправить ни воспитанием, ни принуждением, ни наказанием.
        Когда Джеррик вышел из лифта, кобольды уже поджидали его. Джеррик кинул им по золотой монете, как делал это всегда, спускаясь в подземелье. Он знал, что для них, изгоев даже в мире духов, золото было единственным смыслом жизни. И такой малой ценой покупал их безграничную слепую преданность и верность.
        «Нгояма все еще отказывается от воды и пищи?» - спросил он, прибегнув к помощи телепатии.
        Один из кобольдов кивнул. Второй осклабился, ткнув пальцем сначала себе в рот, а затем в каменный пол. Это означало, что нгояма скоро умрет от голода и жажды.
        Но Джеррик не выказал сострадания. Он сам должен был умереть в будущем. И что ему за дело до жизни или смерти других…
        Джеррик в сопровождении кобольдов подошел к камере, в которой находился нгояма, и заглянул в невидимое узником отверстие в каменной стене. Через него можно было видеть все, что происходило внутри. Джелани, закрыв глаза, сидел неподвижно на большом камне. Даже лишенный своего грозного оружия, огромного ногтя, который ему отрубили кинжалом во время схватки, Джелани вызывал страх у своих тюремщиков. Поэтому его заковали в кандалы. Массивные деревянные колодки, надетые на запястья рук и щиколотки ног, соединяли тяжелые железные цепи.
        Вот уже много дней Джелани ничего не ел и не пил. Джеррик знал причину. Гордость нгояма была оскорблена, отомстить он не мог. И он решил умереть, предпочитая смерть позору. Было бы не так мучительно и быстрее, если бы Джелани выпил яду кураре, который он предусмотрительно взял с собой, отправляясь в Европу. Но сосуд с ядом пропал после битвы с рарогами, как и все остальное, что было в его карманах. Джелани обнаружил это, очнувшись в камере. Поэтому у него не было выбора.
        Джеррик не стал входить в камеру. Ему было достаточно видеть унижение своего врага. Внезапно он конвульсивно содрогнулся и издал тихий сладостный стон, испытав оргазм. С тревогой оглянулся на кобольдов, но те не услышали и не заметили ничего, продолжая смотреть на него с собачьей преданностью в глазах. И Джеррик с облегчением вздохнул. Он не любил, когда о его слабостях кто-либо знал или даже догадывался.
        - А как поживает человек? - спросил Джеррик вслух, потому что обращался не к стражникам, а к самому себе. Для полного удовлетворения ему не хватало только зрелища унижения внука Фергюса. Разумеется, было бы лучше, если бы в камере находился сам Фергюс. Но нельзя слишком многого требовать от жизни, подумал Джеррик, злобно оттопырив нижнюю губу. Придет время и Фергюса. Если эльф не отдаст ему ключ от врат вечности…
        - Hic et nunc, - буркнул Джеррик. - Без всякого промедления.
        Он прошел по коридору, освещенному тусклым светом факелов, и заглянул в другую камеру. И увидел, что внук Фергюса делает гимнастические упражнения. Это был высокий светловолосый юноша, худощавый и мускулистый. В чертах его лица Джеррик заметил отдаленное сходство с Фергюсом. Кобольд знал, что внук Фергюса бастард, помесь эльфийки и человека. Но он впервые видел его. И был вынужден признать, что смешение крови привело к хорошему результату. Внук Фергюса словно вобрал в себя лучшие качества людей и духов природы, во всяком случае, внешние.
        Неожиданно Джеррик почувствовал желание поговорить с ним и выяснить, настолько ли он совершенен умственно и духовно, как физически. А, главное, насколько он, Джеррик, превосходит бастарда. Кобольд болезненно воспринимал свою уродливую внешность, которой его по глупой прихоти наказала, как он считал, природа. Всю свою жизнь он так или иначе пытался доказать окружающим, что он, урод, выше их во всех остальных отношениях. И сейчас ему представился прекрасный случай для этого. Получеловек, полуэльф был хорошей мишенью, в которую кобольд, не боясь промахнуться, мог вонзать дротики своего изощренного ума. Он любил играть в дартс задолго до того, как несколько столетий назад эта игра, к его большому неудовольствию, появилась на Британских островах, а затем распространилась по всему миру. Люди каким-то образов переняли ее у духов природы, или даже дошли своим собственным умом, но в этом Джеррик сильно сомневался. Он считал людей умственно неполноценной расой, которая достигала своего только ослиным упорством и неисчислимым жертвами, пользуясь тем, что они плодились, как кролики.
        - Откройте, - повелительным жестом приказал Джеррик кобольдам. Часть каменной стены отошла, и он, сняв со стены факел, шагнул с ним в камеру.
        Но Альф увидел перед собой не безобразное существо, а атлетически сложенного мужчину средних лет с умным и волевым лицом, одетого, несомненно, в очень дорогой, со вкусом пошитый костюм из тончайшей светло-серой шерсти. Это была маленькая слабость, против которой Джеррик обычно не мог устоять, общаясь с людьми. Он хотел видеть в их глазах восхищение, а не ужас. Добиться этого для него не составляло труда. Он в совершенстве владел способностью внушать любые образы другому мозгу, тем более такому несовершенному, как человеческий.
        Вот уже несколько дней Альф провел в помещении, где не было окон и даже двери в обычном понимании, а потому в нем царил постоянный мрак. Альф не мог понять, как он здесь очутился. В памяти осталась только яркая вспышка, сменившаяся тьмой, а когда он открыл глаза, то уже находился в этой комнате. Юноша довольно быстро понял, что она расположена глубоко под землей. Но он ни разу не видел своих тюремщиков-кобольдов, которые подавали ему еду и воду через щель в скале, оставаясь незамеченными. А потому Альф не мог даже догадываться, кто и зачем его похитил. Джеррик был первый, кого он увидел. И он неожиданно произвел на Альфа благоприятное впечатление. Человек с таким лицом, подумал юноша, не может быть психически больным маньяком, крадущим и убивающим людей без всякой причины. А, значит, с ним можно договориться. Но для начала следовало выслушать его. Поэтому Альф молчал, предоставляя незнакомцу возможность первым начать разговор.
        Джеррик понял это и нахмурился. Юноша был, несомненно, умен. А насколько, кобольду еще предстояло узнать.
        - Ты удивлен? - спросил Джеррик, начиная экзамен, который он собирался принять у внука Фергюса.
        - Нет, - ответил с улыбкой Альф. - Рано или поздно кто-то должен был появиться и сообщить мне, почему меня похитили. Я ждал вас.
        - Меня? - не смог скрыть удивления Джеррик.
        - Вас или кого-нибудь другого - это все равно. Так что можете говорить. Будем считать прелюдию законченной.
        Джеррик раздраженно прикусил нижнюю губу. Он не чувствовал себя экзаменатором, которым рассчитывал быть. В лучшем случае - равным юноше собеседником. А ведь это юноша находился в камере и должен был испытывать страх и растерянность. Но пока что растерялся он, Джеррик, не зная, с чего начать разговор.
        И тогда Джеррик, не сдержавшись, спросил о главном, что волновало его.
        - Что ты знаешь о золотом диске, с которым его хранитель Адетоканбо был похоронен в дупле баобаба в Африке?
        - Ничего, - ответил Альф после недолгого раздумья.
        - Но ведь ты был в Африке вместе со своим дедом?
        - Да, еще мальчишкой.
        - И ты видел пожар, в котором сгорел баобаб с прахом Адетоканбо?
        - Да, я помню пожар в саванне, - кивнул Альф. - Но тогда сгорело много деревьев. И о том, что в одном из них находился прах… как там его?
        - Адетоканбо.
        - Об этом я слышу в первый раз от тебя. Мы сами тогда едва спаслись. Мне дед рассказывал, что если бы не вилороги, которых привел его старый друг Джелани, мы не успели бы уйти от пожара.
        Джеррик видел, что внук Фергюса говорит правду. Видимо, он действительно был слишком мал тогда, и его память не сохранила тех событий. А Фергюс не рассказал ему ни о чем. И в этом нет ничего удивительного. Эльф всегда был скрытным.
        - Твой дед похитил у меня этот золотой диск! - вдруг злобно закричал кобольд. Ему сейчас действительно казалось, что Фергюс обокрал не мертвого Адетоканбо, а его, Джеррика.
        - Это не правда, - побледнел Альф. - Мой дед не мог ничего украсть. Ты лжешь!
        Но Джеррик не стал настаивать. Он сам был не уверен в том, что сказал. А потому спросил:
        - Фергюс забирался в дупло баобаба? До того, как баобаб загорелся?
        - Даже если бы он захотел, то не смог бы, - неохотно ответил Альф. - Пигмеи ранили его отравленной стрелой. Джелани долго потом выхаживал его.
        И это могло быть правдой, подумал Джеррик. Он знал, что пигмеи охраняли баобаб с прахом Адетоканбо. И убивали всех, кто осмеливался даже прикоснуться к нему. Это было табу для пигмеев, священный закон, нарушить который они не могли, опасаясь сверхъестественного наказания. Фергюс избежал смерти только чудом. Может быть, ему действительно было не до золотого диска в дупле баобаба, до которого надо было еще добраться. Если диск вообще там был.
        «Я умру», - вдруг с ужасом подумал Джеррик. - «Пройдет совсем немного времени, и я перестану существовать».
        Он почувствовал, что его бьет мелкая дрожь, а на лбу выступает ледяной пот.
        - А этот золотой диск… Он что, очень дорогой?
        Это спросил Альф. Джеррик криво усмехнулся и нехотя ответил:
        - Он бесценный.
        - Так вы из-за него меня похитили?
        Джеррик не ответил. Он задумчиво посмотрел на юношу и сказал:
        - Хочешь выйти на свободу и забыть, как кошмарный сон, все, что с тобой произошло?
        Альф молча кивнул.
        - Я дам тебе телефон. Ты позвонишь и скажешь своему деду, что как только он вернет золотой диск…
        - Мой дед ничего не крал, - снова возмутился Альф. - И я не буду звонить.
        - Тогда ты умрешь, - зловеще произнес Джеррик.
        Но если он думал напугать юношу, то просчитался.
        - И вы тоже, - спокойно ответил Альф. - Только немного позже.
        Удар попал точно в цель. На этот раз побледнел Джеррик. И даже зашатался, как будто с трудом устоял на ногах.
        - Но ты этого не увидишь, мальчишка! - зарычал он. Но звук был не мощный, способный устрашить, а тихий и слабый, словно кобольд был сам не уверен в том, что его угроза осуществится.
        - За все золото мира нельзя купить жизнь, - сказал Альф, снова не испугавшись. - Стоит ли какой-то золотой диск того, чтобы вы из-за него умерли?
        - Этот стоит, - ответил Джеррик. - Он даст мне бессмертие. А без него я все равно умру. Так что хорошо подумай, прежде чем отказываться от моего предложения.
        - А зачем вам бессмертие? - с неожиданной заинтересованностью спросил Альф.
        - А разве ты не хочешь жить вечно? - с недоверчивой усмешкой ответил Джеррик.
        - Мне всегда казалось, что вечная жизнь - это проклятие, а не благо, - сказал Альф. - Жить, видя, как умирают близкие тебе люди, как сохнет и старится твоя собственная плоть, превращаясь в мощи, как мир, в котором ты живешь, изменяется и становится тебе чуждым… Нет, я не хотел бы этого.
        - А если бы в придачу к вечной жизни тебе даровали вечную молодость? - продолжал допытываться кобольд. Разговор начал интересовать его. С такой точки зрения он никогда не смотрел на бессмертие.
        - Помнится, Фауст у Гете мечтал о том же, - улыбнувшись, ответил юноша. - Это закончилось для него разочарованием. Я предпочитаю учиться на чужих ошибках. Так всегда советовал мне дед.
        - А о чем мечтал сам Гете, ты знаешь? - спросил Джеррик.
        - Я не думаю, что он мечтал о вечной жизни, когда один за другим умирали его дети, - ответил Альф. - Четверо еще в младенчестве, а последний, старший сын - за два года до смерти самого Гете. Уверен, он хотел встретиться с ними в другой, загробной жизни. Но для этого ему надо было умереть, несомненно.
        - Ты говоришь ерунду, мальчик, - неуверенно возразил Джеррик.
        - А разве вы не слышали о Бессмертном старце? - спросил Альф. - Его судьба доказывает правоту моих слов.
        - О Бессмертном старце? - переспросил Джеррик. - Нет, я ничего не слышал о нем.
        - Тогда я расскажу вам, - предложил Альф. - Если, разумеется, у вас есть время и желание меня выслушать.
        Джеррик кивнул. Безропотно подчиняясь жесту юноши, он устроился, как мог, на каменном стуле. Было жестко, но терпимо. Его любопытство было распалено до такой степени, что он вытерпел бы и не такое.
        И Альф начал рассказывать историю, которую он еще в детстве слышал от своего деда. Фергюс утверждал, что он был знаком с ее героем. И Альф ему верил.
        Глава 18
        Антонио Гомес родился в Мадриде, в крошечном домике, теснившемся в ряду подобных убогих жилищ на берегу реки Мансанарес, протекавшей через город. Его семья была бедна, и когда мать и отец хотели развлечься, они любовались горой Пеньялара, возвышавшейся на северо-западной окраине Мадрида. От подножия до середины склоны высочайшей вершины горного массива Сьерра-де-Гуадаррама были покрыты дубовыми лесами, затем начинали преобладать сосны, а потом шли кустарники и луга. И венчала гору снеговая шапка, уменьшающаяся весной.
        Когда его родители умерли, образ жизни Антонио Гомеса почти не изменился. Он продолжал жить в том же самом стареньком домике, тяжким трудом добывал себе пропитание, а в редкие часы отдыха любовался горой Пеньялара. В начале девятнадцатого века так жили многие в Мадриде. Город был отделен от побережья Испании горами, что мешало его торговым отношениям с другими регионами и способствовало нищете его обитателей.
        В годы оккупации Мадрида французскими войсками ситуация только ухудшилась. Народ голодал, и Антонио Гомес тоже. Так длилось до одна тысяча восемьсот четырнадцатого года, когда, после низложения императора Наполеона, к власти в Испании вернулся король Фернандо Седьмой. Лишь тогда жизнь жителей Мадрида стала чуть более сытной. В те сравнительно мирные годы Антонио Гомес смог даже отложить несколько песо, как он говорил, «на черный день». Как будто такими не были все его дни! Единственное, что приносило ему радость - это гора Пеньялара днем и сновидения по ночам. Во сне он снова видел своих мать и отца живыми, а еще часто танцевал с девушками фанданго под звуки гитары и щелканье кастаньет. Поэтому он охотнее спал, чем бодрствовал.
        Но однажды Антонио Гомес услышал, что один из его соседей купил лотерейный билет и выиграл. Счастливчик увеличил вложенный капитал в десять раз. Антонио Гомес навел справки и выяснил, что ежегодная испанская национальная лотерея, которую с одна тысяча восемьсот двенадцатого года под рождество ежегодно проводило отделение Государственной Администрации Испании - предприятие беспроигрышное. Выигрывают почти все, только разные суммы. Рассказал ему это чиновник администрации, распространявший билеты среди горожан. У Антонио Гомеса не было причин сомневаться в его словах. И он потратил все свои накопленные песо, купив несколько лотерейных билетов.
        Дни, которые Антонио Гомес провел в ожидании розыгрыша рождественской лотереи, были самыми счастливыми и одновременно самыми мучительными в его жизни. Он то возносился в своих мечтах до самых небес, представляя, как в одночасье обогатится, то падал в бездну отчаяния при мысли, что потратил все свои деньги зря, прельстившись пустыми надеждами.
        Антонио Гомес всю свою жизнь был ревностным католиком. Накануне розыгрыша он зашел в храм и купил свечу, которую поставил перед образом Богоматери.
        - Пресвятая Дева Мария, прошу тебя, снизойди до самого жалкого из своих рабов, - шептал Антонио Гомес, преклоняя колени в молитве и не чувствуя холода каменных плит. - Даруй мне выигрыш в рождественской лотерее, и уже никогда и ни о чем я не попрошу тебя. Клянусь!
        А на следующий день Антонио Гомес выиграл. И не несколько жалких песо, а громадную сумму. На его билет выпал джек-пот.
        Сказать, что Антонио Гомес был счастлив - не сказать ничего. У него словно выросли крылья за спиной, и он не ходил по грешной земле, а парил в небесах, подобно ангелу. Его мысли путались, стремительно сменяя друг друга. Он даже забыл поблагодарить Деву Марию, настолько был занят подсчетом того, на сколько лет безбедной жизни ему хватит выигранной суммы.
        Как оказалось, не на несколько лет, а на несколько жизней, вздумай он даже вымостить серебряными монетками весь двор перед своим домом.
        И когда он это понял, то загрустил. Выходило, что почти всю свою жизнь он прожил в нищете, а после смерти его деньги достанутся неизвестно кому, потому что забрать свое богатство с собой на тот свет еще никому не удавалось. Это было несправедливо.
        Антонио Гомес был уже стар. Если бы он был уверен, что проживет еще много лет, то не стал бы так расстраиваться. Он успел бы потратить значительную часть своего капитала. Приобрел бы шикарный дом в центре Мадрида, завел слуг, ел бы на золотых блюдах, а пил из золотых кубков. В конце концов, женился бы, наплодил детей и оставил свои деньги им. Было бы не так жалко умирать, расставаясь со своим богатством.
        Но его здоровье было подточено нищенской жизнью. Сердце, желудок и печень почти беспрерывно терзала боль, а голова начинала болеть при малейшей перемене погоды. Все указывало на то, что он мог умереть в любой день и даже час.
        До этого Антонио Гомес не страшился смерти, наоборот, считал ее благом для себя, истерзанного заботами и болезнями. Но приобретя несметное богатство, он ужаснулся одной только мысли, что когда-нибудь неизбежно умрет.
        Деньги принесли Антонио Гомесу не счастье, как он ожидал, а страдания. Он терзался день и ночь, размышляя о жизни, дарованной людям, но такой жестокой и несправедливой к ним. Жизнь как будто была дана людям в наказание, а не во благо.
        И однажды Антонио Гомес пришел к мысли, что лишь продлив его жизнь, Господь Бог мог бы исправить эту несправедливость. Хотя бы по отношению к нему, Антонио Гомесу.
        Но Антонио Гомес не остановился на этом. Он задумался о справедливости, которая явилась бы следствием работы Господа Бога над своими ошибками. А затем, подхваченный бурным потоком логических умозаключений, он начал думать и о Высшей справедливости.
        И пришел к выводу, что Высшая справедливость заключается в бессмертии, которая была дарована Адаму, первому созданному Богом человеку, и отнята у него по вине неразумной Евы, уговорившей мужа вкусить запретный плод с Древа познания добра и зла.
        После этого Антонио Гомес пришел в храм, встал напротив образа Богоматери и обратился к ней со словами:
        - Пресвятая Дева Мария! Не останавливайся на полпути. Даровав мне богатство, даруй и бессмертие!
        Разум Антонио Гомеса был помрачен настолько, что он уже не просил, а требовал от Богоматери выполнить свое желание. И он даже не зажег свечи перед ее образом, так же как не склонил правое колено перед дарохранительницей, входя в храм.
        Ряды молитвенных скамеек были пусты, исповедальни тоже. Гулкое эхо гуляло под сводами храма, повторяя слова Антонио Гомеса. Внезапно дверь храма приоткрылась, пропустив полоску солнечного света, которая тут же погасла. Вошел высокий худощавый мужчина, с вытянутым аскетическим лицом и сверкающими даже в полумраке собора глазами. Он был одет в черный костюм с белой полоской под воротником темно-синей рубашки. Одежда выдавала в нем священника, как и его привычки - он первым протянул руку, здороваясь. Антонио Гомес, сам того не желая, пожал его руку и невольно содрогнулся, ощутив ее ледяной холод. Он как будто прикоснулся к камню, а не живой плоти.
        - Hola, - сказал незнакомец, приветствуя Антонио. - Простите, но я, сам того не желая, услышал вашу молитву, когда входил в храм.
        Антонио Гомес уже чувствовал раскаяние из-за того, что он совершил. Поэтому он сказал:
        - Вам послышалось, святой отец. Прощайте!
        И он хотел уйти. Но незнакомец задержал его, положив руку на плечо. И Антонио Гомес снова содрогнулся, почувствовав на этот раз не только ее холод, но и тяжесть. Он не смог даже сдвинуться с места, настолько была тяжела эта рука.
        - No hay nada imposible, - сказал незнакомец. - Нет ничего невозможного.
        - О чем вы, святой отец? - спросил Антонио Гомес, невольно заинтересованный.
        - О бессмертии, сын мой, - с едва уловимой иронией ответил тот. - Или вы требовали от Богоматери что-то другое?
        - Я не требовал, - смутился Антонио.
        - Хорошо, умоляли, - охотно согласился его собеседник. - Не будем спорить о формулировках. Поговорим лучше о сути проблемы. А она в том, что если вы жаждете бессмертия, то обратились не к тому, кто его может даровать человеку.
        - А к кому мне надо было обратиться, святой отец? - спросил Антонио. Этот разговор все больше увлекал его, и он уже не чувствовал ледяной тяжести руки незнакомца, которая продолжала лежать на его плече.
        - Angel de la muerte, - ответил незнакомец. - Ангел смерти. Только он способен на такое, поверьте мне.
        - Я вам верю, святой отец, - кивнул Антонио. - Но, может быть, вы заодно подскажете мне, где его найти?
        - А вы уверены, что этого хотите? - спросил тот. - Una vez que consigues lo que quieres, tienes algo que perder. Когда получаешь то, что хочешь, тебе есть что терять.
        - Но ведь именно из-за того, что мне есть, что терять, я и жажду бессмертной жизни, - возразил ему Антонио.
        - И что вы готовы заплатить за нее?
        - A toda costa, - ответил, не задумываясь, Антонио. - Любую цену.
        Глаза незнакомца радостно блеснули, словно две молнии осветили их изнутри.
        - Тогда мы поладим, сын мой, - сказал он, и его слова многократно отразились под сводами собора. - Quisiera compartir la eternidad contigo. Разделим вечность на двоих. Тебе бессмертие, мне - твою душу.
        - Мою душу, святой отец? - дрогнувшим голосом переспросил Антонио. - Но кто вы?
        - Я angel de la muerte, сын мой, - ответил тот. - Но ты можешь называть меня Сатанатос. Это мое имя в мире людей.
        - Но зачем тебе моя душа, если я буду жить вечно? - спросил, чувствуя подвох, Антонио.
        - А зачем тебе бессмертие, если я буду владеть твоей душой? - вопросом на вопрос ответил Сатанатос.
        И Антонио Гомес не нашелся, что сказать на это. Он только спросил:
        - И я действительно буду жить вечно?
        - Да, - кивнул Сатанатос. - Я совершаю сделки без обмана. Могу поклясться на этом святом для тебя образе.
        И он показал на икону Богоматери.
        - Тогда я согласен, - решился Антонио Гомес. - Где контракт, который я должен подписать?
        - Достаточно устной договоренности, - сухо ответил Сатанатос. - Но запомни два правила, согласно которым ты будешь отныне жить. No lamento nada. Ни о чем не жалею. No tengo miedo de nada. Ничего не боюсь.
        - Это легко, - сказал Антонио Гомес. - И это мне по нраву. Я всю жизнь мечтал так жить.
        Сатанатос протянул ему свою руку, и Антонио Гомес пожал ее.
        - Сделка заключена, - торжественно провозгласил Сатанатос. - И не может быть расторгнута ни при каких обстоятельствах. Поэтому не ищи меня, Антонио. Каждый из нас получил то, что хотел. И мы расстаемся навеки.
        Это «навеки» поразило Антонио Гомеса. Впервые он подумал, что, возможно, совершил ошибку, заключив столь поспешно сделку с ангелом смерти.
        - Но я увижу тебя когда-нибудь снова? - дрогнувшим голосом спросил он.
        - Cuando veas caer una estrella, recuerdame, - ответил Сатанатос. - Когда увидишь падающую звезду, вспомни обо мне.
        Он окунул правую руку в сосуд с освященной водой, стоявший у входа в храм, но не перекрестился, а жадно облизал свои пальцы, как будто его мучила нестерпимая жажда. А затем вышел из храма, оставив после себя слабый сладковатый запах гниющей плоти.
        И Антонио Гомес остался один, не зная, что ему думать. Он и верил, и не верил в то, что обрел бессмертие. Слишком неожиданно и просто это случилось. Так ему казалось. Он уже забыл о своих дерзких словах, с которыми обратился к Пресвятой Деве Марии. Он забыл даже о том, как оказался в этом храме. И это были первые потери, которых с каждым новым днем становилось все больше и больше. Антони Гомес обрел бессмертие, но потерял воспоминания о прошлом.
        Однако это было не самым страшным, как он вскоре убедился.
        Антонио Гомес потерял способность видеть сны. Каждую ночь он проваливался в мрачную бездну, в которой не было ни времени, ни пространства. Он закрывал глаза и, казалось, в то же мгновение открывал их, не замечая пролетевших часов. Что ему были эти жалкие часы, если он был бессмертным! Так он думал вначале. Но когда он забыл лица своих родителей, потому что уже не видел их во снах, это встревожило его. Впрочем, ненадолго, потому что вскоре он забыл даже о том, что когда-то у него были отец и мать.
        Прошло много лет, прежде чем Антонио Гомес окончательно уверился, что Сатанатос не обманул его, и он стал бессмертным. Но это уже не радовало его.
        Антонио Гомес обрел бессмертие, но навсегда потерял покой. Ему приходилось много путешествовать по миру, потому что рано или поздно окружающие его люди начинали недоумевать, почему он не умирает, несмотря на свой преклонный возраст и терзающие его недомогания. Ведь бессмертие не спасало его от болезней и старения. У него было много денег, но еще больше - времени, с которым он не знал, как распорядиться. И он по-прежнему трудился в поте лица своего, лишь в работе находя избавление от скуки.
        Постепенно он стал думать, что бессмертие не принесло ему счастья, на что он так надеялся.
        И однажды Антонио Гомес, устав от своего бессмертия, решил найти Сатанатоса, чтобы попытаться расторгнуть их сделку. Но он знал только один способ. Он пришел в храм и обратился к Пресвятой Деве Марии, рассчитывая, что Сатанатос услышит его и поспешит к нему, как в прошлый раз. Но этого не случилось. Тогда Антонио Гомес начал богохульничать и дерзить Богоматери. Все было напрасно. В отчаянии бессмертный старик перестал ходить на мессы в храм, заменив их черными мессами, которые завершались массовыми оргиями, а порой даже человеческими жертвоприношениями. Он надеялся, что превысит меру долготерпения Господа Бога, и Сатанатос будет вынужден появиться вновь, уже не по своей воле. Однако и этого не случилось.
        Теперь Антонио Гомес уже не мог не только видеть снов, но даже спать. И все ночи напролет он смотрит на небо в надежде увидеть падающую звезду, а зачем, он и сам не знает. Быть может, чтобы послать проклятие тому, кто обрек его на вечные муки. Но даже в этом утешении ему было отказано. Ни одна из звезд не падает с небес, когда на них смотрит Антонио Гомес.
        И если бы у него спросили, то он бы ответил, что свою вечную жизнь он готов променять на одно-единственное сновидение, в котором он снова будет танцевать фанданго под звуки гитары и щелканье кастаньет. И будет счастлив, сам не зная того…
        Глава 19
        Альф замолчал. Джеррик саркастически усмехнулся.
        - Этот рассказ не убедил тебя? - спросил юноша, заметив его усмешку.
        - В чем? - удивился Джеррик.
        - В том, что бессмертие не благо для человека, а, скорее, наоборот, наказание.
        - Ерунда, - хмыкнул кобольд. - Из твоего рассказа следует только то, что Сатанатос снова перехитрил очередного представителя рода человеческого. А я и не сомневался в его способностях. Этому Антонио Гомесу бессмертие было вовсе и не нужно. Он только хотел прожить достаточно долго для того, чтобы потратить все свои деньги.
        - Но в любом случае он должен был расплатиться своей душой, - возразил Альф. - А это непомерная цена, за что бы ее ни запросили.
        - А мне показалось, что он пожертвовал только снами, - не согласился Джеррик. - Подумаешь, какая потеря!
        - Ужасная потеря, - сказал юноша. - Когда мы спим, наши души бодрствуют и покидают плоть. А нам кажется, что мы видит сны. Но сновидения - это всего лишь то, что видит и переживает душа во время своих странствий.
        - И где же она путешествует, эта непутевая душа? - ухмыльнулся Джеррик. Его забавлял этот разговор.
        Но Альф был серьезен. Он высказывал то, во что сам искренне верил. И он хотел, чтобы эту веру принял его таинственный собеседник. Почему-то юноше казалось это очень важным.
        - Чаще всего она отправляется в тот мир, в который переселяются все души после физической смерти человека, - сказал юноша таким тоном, что кобольд перестал ухмыляться. - Душа общается с другими душами, и это придает ей сил и внушает надежду. Без этого она не выдержала бы испытаний, которым ее подвергает плоть. Человек бывает жестоким, он совершает безумные поступки, порой теряет облик и подобие божие. И за все это расплачивается его душа.
        - Так, по-твоему, Сатанатос не отнимает у людей души, а просто лишает их возможности путешествовать? - с насмешкой спросил Джеррик.
        - А как бы он мог отнять у человека душу, которую не он ему дал? - удивился юноша. - Он просто закрывает перед душой дверь в иной мир. Для души, как и для человека, самое страшное наказание - лишиться возможности общения с себе подобными. Одиночество хуже смерти. Как бы странно это ни показалось на первый взгляд.
        Джеррик почувствовал, что невольно поддается если не доводам, то обаянию юноши. И это его разозлило.
        - На этот счет могут быть разные мнения, - буркнул он. - Как говорят люди, у каждого свой бог.
        Альф улыбнулся.
        - Я сказал что-то смешное? - раздраженно спросил Джеррик.
        - Что вы, просто мне вспомнилось, что по этому поводу сказал тот же Гете, - ответил юноша.
        И он продекламировал, смеясь одними глазами:
        - Каков кто сам, таков и бог его,
        Вот почему смешным бывает божество.
        И снова Джеррик не нашелся, что ответить. Он давно уже чувствовал себя не экзаменатором, а экзаменуемым. Юноша посягал на его святая святых, на бессмертие, а он не знал, как аргументированно ему возразить. Джеррик мог бы сказать, что все это может быть верным только по отношению к людям, а не к нему, духу природы, представителю другого мира. Но он сам понимал, что такой довод мало что менял. Если бы этот юноша был только человеком! Но он бастард, и человек, и дух. И представлял оба эти мира. В такой ситуации аргумент об его, Джеррика, исключительности был бы просто смешон.
        Неожиданно Джеррик поймал себя на мысли, что он охотно и даже с радостью согласился бы с юношей. Если бы он только мог поверить в существование души!
        Но Джеррик всегда считал жизнь всего лишь совокупностью физических и химических процессов, протекающих в организме от момента рождения до смерти. А то, что люди выдавали за душу, с его точки зрения, было одним из биологических проявлений жизни, результатом деятельности головного мозга. Когда умирает мозг, то перестает существовать и так называемая душа.
        Джеррик был уверен, что после смерти нет ничего, кроме небытия. Он превратится в прах, и мир перестанет для него существовать. А он для мира. Как будто его и не было никогда. Но ведь он был! Жил, чувствовал, размышлял, мечтал. Страдал, в конце концов! Для чего же тогда все это было? Зачем он появился на свет? Лучше бы он никогда не рождался…
        - Так что, по-твоему, есть смерть? - с тоской спросил он, глубоко вздохнув. - Всего лишь окончательное и долгожданное освобождение души от плоти?
        - А вы считаете иначе? - снисходительно, как показалось кобольду, произнес юноша.
        Но Джеррик не любил, когда ему отвечали вопросом на вопрос, тем более в таком тоне. Он разъярился и почти закричал:
        - А такие понятия, как ад или рай? Они существуют для души? Или это досужая выдумка? Такая же, как и сама душа.
        - Они существуют, - спокойно ответил Альф. - Если говорить об адских муках… Я не знаю этого точно, в силу понятных причин, но мне кажется, что после смерти душа человека, запятнавшего себя убийствами и прочими смертными грехами, страдает и раскаивается. Это и есть настоящий ад. Ведь уже ничего нельзя изменить, и это вечные муки. И наоборот, когда душе не в чем раскаиваться, и ее не терзают угрызения совести…
        Юноша замолчал, увидев, как страшно исказилось лицо его собеседника. Джеррик едва сдержался, чтобы не закричать. Слушая рассуждения юноши о смерти, кобольд вдруг почувствовал привычный ужас. А когда он неимоверным усилием воли справился с приступом слабости, то уже был не в состоянии признать правоты своего собеседника. Все истины юноши не стоили выеденного яйца, потому что Джеррик не хотел умирать.
        Чтобы не чувствовать себя побежденным, Джеррик с удовольствием убил бы юношу. Но тогда он лишился бы своего единственного козыря в игре с Фергюсом. А проиграть кобольд не мог. На кону стояло его бессмертие. И он решил отомстить по-другому.
        - Кстати, ты знаешь, что в этой самой камере когда-то провели ночь перед казнью твои родители? - спросил он. - Их осудили за измену и убийство. Интересно, что сейчас испытывают их души - адские муки или райское блаженство?
        По побледневшему лицу Альфа кобольд понял, что удар попал в цель. И он оказался болезненнее, чем предыдущий, направленный против Фергюса.
        - Этого не может быть, - тихо произнес юноша. - Мама и папа погибли в авиакатастрофе.
        - Нет, я хорошо помню, - возразил кобольд. - Борис Смирнов и Катриона. Ведь их так звали?
        - Да, - кивнул юноша. - Но…
        - Их казнили, бросив в жерло вулкана, - перебив его, продолжал безжалостно Джеррик. - Ужасная смерть, что и говорить! Так ведь и преступления, которые они совершили, были тяжкими. Когда-нибудь я обязательно расскажу тебе об этом. А сейчас, к сожалению, мне пора уходить.
        Метнув напоследок эту парфянскую стрелу, Джеррик вышел с торжествующей улыбкой. Он чувствовал себя отомщенным.
        Альф остался один. Но прежнего спокойствия в его душе уже не было. Он внимательно осмотрел камеру, сам не зная, что он ищет. Ничто не подтверждало слов незнакомца. Если в этом помещении когда-либо и находились его отец и мать, то время стерло все следы, которые они могли оставить.
        Из рассказов деда Альф знал, что его родители погибли в авиакатастрофе, одной из тех, которые случаются каждый год и уносят сотни человеческих жизней. Еще мальчиком он прочитал много сообщений на эту тему. И поразился тому, что самолеты гибли не только в воздухе, но и на земле. Так, самая крупная и трагическая авиакатастрофа в истории авиации произошла 27 марта 1977 года. В тот трагический день на испанском острове Тенерифе на взлетно-посадочной полосе столкнулись два Боинга 747 авиакомпаний Pan Am и KLM. Погибло 583 человека.
        Но узнал он и то, что иногда некоторым людям удавалось спастись в самых ужасных авиакатастрофах, словно над ними распростер крыла их неведомый ангел-хранитель. Один из таких необъяснимых случаев произошел 12 августа 1985 года в Японии, когда неподалеку от горы Фуджи потерял управление и разбился самолет авиакомпании Japan Airlines. Погибли 520 человек, но четверым каким-то чудом удалось выжить.
        Однако его родителям не повезло. Провидение не спасло их. А он, Альф, своей жизнью был обязан деду. Тот приютил в своем доме внука на несколько дней, давая его отцу и матери возможность отдохнуть от всех мирских забот на одном из океанских островов. Во всяком случае, так он сам говорил, когда мальчик подрос и начал задавать вопросы.
        - Дед не мог сказать мне неправду, - прошептал Альф, кусая губы.
        Но червь сомнения уже начал свою работу и точил его изнутри. В глазах и голосе незнакомца, когда он говорил, не было и тени обмана.
        Однако кто-то из них - дед или незнакомый мужчина, - по какой-то причине солгал Альфу. Думая об этом, юноша внезапно почувствовал, что не сможет оставаться в неведении и дальше. Слишком долго жил он, ничего не подозревая и ни в чем не сомневаясь. Камень, брошенный незнакомцем, пробудил спящего в глубинах его души дракона. И тот разъярился. Никогда еще Альф не чувствовал в себе столько отчаянной решимости, как в эту минуту. Даже когда он очнулся в этой комнате и понял, что его похитили - неизвестно кто и непонятно почему, - он не был так зол.
        Но верно было и то, что никогда еще в своей жизни Альф не был настолько зависим от обстоятельств. Его окружали каменные стены, пройти сквозь которые он не мог, как и разрушить их, уподобившись библейскому герою Самсону. Альф помнил из курса истории религии, который однажды прослушал в университете, что тот совершил подобный подвиг, когда был захвачен филистимлянами, ослеплён, закован в цепи и брошен в темницу.
        - Но это мы еще посмотрим, - зло произнес Альф. - Мое терпение иссякло. Не захотят выпустить меня добром, выйду сам. Но тогда пусть пеняют на себя!
        Юноша ударил кулаком в дверь. Но ему стало больно, а камень даже не дрогнул. И звук от удара оказался слишком тихим, чтобы привлечь внимание тюремщиков. Тогда он огляделся в поисках какого-нибудь твердого предмета. И увидел кружку, в которой ему подавали воду. Она была сделана из куска дерева. Альф взял эту кружку и сильно постучал ею в дверь. Вышло громко. И он начал колотить по камню без остановки.
        Уловка сработала. Часть каменной стены начала отходить в сторону, открывая вход. Альф прижался к стене, чтобы остаться незамеченным. Он рассчитывал броситься на тюремщика, когда тот войдет в камеру, и оглушить его ударом по голове. А затем попытаться бежать. Таков был нехитрый план, который созрел в голове юноши. Альф был слишком разгневан, чтобы относиться к нему критически. Гнев почти лишил его разума. Зато в нем взыграл гордый дух эльфа.
        Но наполовину он все-таки был человеком, и ему были присущи свойственные людям слабости, в том числе страх перед всем сверхъестественным. Поэтому когда в камеру вошел не человек, а кобольд, который не стал, подобно Джеррику, менять свой внешний вид, то Альф невольно вскрикнул от ужаса. Кобольд обернулся и заметил его. Момент для нападения, главным в котором должен был стать элемент неожиданности, был упущен. Однако Альф, придя в себя, все-таки попытался напасть на кобольда.
        Однако и кобольд уже оказался готов отразить нападение. И хотя он был в два раза меньше человека, но не менее, чем он, силен и намного более ловок. Проскользнув под рукой юноши, кобольд очутился за его спиной. Это была выгодная позиция. Он вскочил юноше на спину и, обхватив его шею своими мохнатыми руками, начал душить. Альф почувствовал, что задыхается. Тогда он сделал стремительный шаг назад и врезался в каменную стену. Вся сила удара пришлась на кобольда. Тот обмяк и начал медленно сползать со спины юноши.
        Но в этот момент в камеру вошел второй кобольд. В руках у него была большая связка массивных ключей. И он запустил ею в голову юноши. Связка угодила в висок. Колени Альфа внезапно ослабели, он упал и потерял сознание.
        Однако кобольд бросился не к нему, а на помощь своему напарнику. Тот слабо постанывал от боли, однако знаками дал понять, что за его жизнь не стоит беспокоиться. Жестом попросил напиться. Кобольд принес кружку воды и напоил его, осторожно поддерживая голову с огромными обвисшими ушами, одно из которых оказалось сломанным от удара о стену и сильно распухло.
        Только после этого кобольды склонились над человеком. Удостоверившись, что юноша дышит, они подхватили его за руки и за ноги и осторожно перенесли на каменное ложе. Вытерев кровь с рассеченного ключами виска, осмотрели рану. И удовлетворенно заухали, яростно жестикулируя. Они предвидели, что Джеррик одарит их золотыми монетами, когда узнает о происшествии и о том, как они одолели человека. И заранее радовались этому.
        Глава 20
        В то самое мгновение, когда Альф упал, обливаясь кровью, на каменные плиты темницы, Оливия почувствовала внезапную резкую боль в сердце. Казалось, ей вонзили кинжал в грудь и несколько раз провернули лезвие. Девушка шла по кампусу, направляясь в библиотеку. Ей пришлось опуститься на скамейку, оказавшуюся поблизости, и несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть, пока неприятное ощущение не исчезло.
        Боль в сердце прошла, но мучительное беспокойство в душе осталось. Она даже не пошла в библиотеку, как собиралась, а вернулась в свою комнату в общежитии. Села на стул у окна, взяла томик Шекспира, раскрыла его наугад и прочитала первые попавшиеся ей на глаза строки: «Неладно что-то в Датском королевстве…»
        И вдруг она поняла, что с Альфом беда.
        На первый взгляд, это была довольно непоследовательная мысль. Само по себе исчезновение Альфа предполагало, что с ним случилось что-то очень и очень неприятное. Но до сих пор Оливия была уверена, что он, по крайней мере, жив и здоров. Сейчас эта уверенность поколебалась. Она впервые подумала, что может никогда уже не увидеть Альфа. Это так ее напугало, что она заплакала, роняя крупные слезы на страницы книги, лежавшей у нее на коленях.
        По своей натуре Оливия не была сентиментальной. И плакала лишь в исключительных случаях. В последний раз это случилось года два или три назад, когда умерла скаковая лошадь, на которой она много лет совершала конные прогулки, навещая свою бабушку в ее замке. Это был потомок знаменитого арабского жеребца Дарлея Арэбиана, купленного в Смирне и завезенного в Англию еще в начале XVIII века, но Оливия любила его не за это. Чистокровный жеребец стоил так дорого, что ее бабушка даже скрывала это, чтобы ее не осудили за расточительство. Или, как она сама говорила, не посмеялись над ее глупостью. Но она ничего не жалела для своей обожаемой внучки. И Оливия ценила в своей лошадке не породу и стоимость, а зримый символ бабушкиной любви. В глубине души девушка любила бабушку, пожалуй, сильнее, чем отца и мать, чопорных английских аристократов, выражающих свою любовь к ней прохладными поцелуями на ночь и по утрам и неустанной опекой все остальное время суток. Бабушка, когда хотела, тоже умела быть чопорной, но для внучки она всегда была близким другом и советником, которому Оливия доверяла.
        Возможно, поэтому, когда слезы иссякли, Оливия вспомнила о бабушке. И немедленно позвонила ей.
        - Бабушка, у меня серьезная проблема, - дрожащим голосом сказала девушка, услышав привычное ласковое приветствие.
        - Юная леди, держите себя в руках, - строго произнесла бабушка. - Достаньте платок, утрите слезы и сопли, а затем немедленно приезжайте ко мне.
        Бабушка иногда допускала в своей речи обороты, которые чрезвычайно коробили родителей Оливии. При этом она ссылалась на свое разветвленное генеалогическое дерево, корни которого уходили глубоко в многовековую английскую историю.
        - Наши предки были простыми и грубыми, но славными и заслуживающими всяческого уважения людьми, - говорила она в свое оправдание, разумеется, в тех редких случаях, когда считала нужным оправдываться. - С чего бы нам, их потомкам, быть другими?
        Оливия никогда не возражала ей. И на этот раз, услышав бабушкины слова, она невольно улыбнулась сквозь слезы. И почувствовала огромное облегчение. Почти такое же она испытала после поездки на остров Эйлин-Мор, но впечатление от него за давностью дней уже поблекло и не утешало ее.
        Бабушка носила длинное аристократическое имя Елизавета Александрина Виктория Августа и жила в замке, построенном много веков тому назад на одном из живописных островов на реке Лен вблизи Лондона. Это была одна из самых красивых и романтичных древних крепостей Англии, в стенах которой некогда находили пристанище и надежную защиту саксонские лорды и норманнские рыцари. От материка остров отделяла узенькая полоска воды, которую Оливия обычно преодолевала вброд, закатав брюки или приподняв подол платья до колен. Для гостей между пологими берегами курсировала крошечная весельная шлюпка. Она была легка в управлении, и те, кто не желал мочить ног, сами брались за весла.
        На этот раз Оливия предпочла шлюпку, опасаясь явиться перед бабушкой не только с заплаканными глазами, но и с мокрым подолом. Бабушка не преминула бы ее высмеять, заявив, что внучка промокла с головы до ног от слез.
        - Леди должна быть сдержанной в выражении своих эмоций, запомните это, юная леди, - в прошлом часто повторяла она Оливии, вытирая платком ее зареванное лицо. И это были те редкие моменты, когда бабушка говорила с внучкой строгим тоном.
        Но тогда причиной страданий Оливии были разбитые колени или страх перед темными закоулками древнего замка, в которых могли таиться привидения. Сейчас все обстояло намного серьезнее. Однако именно поэтому Оливия, вопреки обыкновению, села в шлюпку и предстала перед бабушкой с лицом и одеждой, не запятнанными ни слезами, ни речной водой.
        Оливия нашла бабушку в саду, который мало изменился со времен правления королевы Виктории, когда модно было подчеркивать первобытную красоту и натуральность ландшафта. Аристократка придерживалась мнения, что в окружающей человека природе ничто не должно указывать на близкое присутствие цивилизованной жизни. По этой причине ее садовнику пришлось отказаться от привычных скульптур из кустовой зелени декоративных пород, многоуровневых цветочных клумб и аккуратных тропинок. Единственное, что ему удалось отстоять, был окружающий сад забор, который оплетали вьющиеся растения - виноград, жимолость и плющ.
        Старушка прогуливалась возле маленького пруда с кувшинками. Она оживленно беседовала с высоким дородным мужчиной лет шестидесяти, рядом с которым выглядела миниатюрной фарфоровой статуэткой, изящной и хрупкой.
        - В этом пруду хорошо смотрелись бы лотосы, - расслышала Оливия слова мужчины, подойдя ближе. - В Восточной и Юго-восточной Азии люди разводят эти цветы с незапамятных времен. И не только за красоту цветов. Помню, когда я по делам службы был в Китае, то с удовольствием ел нарезанные тонкими ломтиками корневища лотоса. Их отваривали в сахарном сиропе, подкрашенном в розовый цвет, и продавали как лакомство в местных кондитерских.
        - О, да, лотосы - это чудесно, - согласилась старушка, пряча улыбку, вызванную практическим взглядом на жизнь ее собеседника. - Лучше всех это удалось выразить японскому поэту Хэдзё. Вы только послушайте!
        - Духом светел и чист,
        не подвластен
        ни грязи, ни илу,
        лотос в тёмном пруду.
        И не диво,
        что жемчугами
        засверкала роса на листьях.
        Произнеся нараспев эти строки, она помолчала, давая своему спутнику возможность оценить достоинства стихотворения. А затем грустно произнесла:
        - Но едва ли я буду разводить лотосы.
        - Почему? - удивился мужчина. - Ведь вы так любите все красивое, моя дорогая!
        - Видите ли, Оливер, китайские буддисты верят, что на небе, в лотосовом раю, находится озеро, где среди цветов восседает их высшее божество. И каждый раз, когда на Земле умирает человек, на этом озере расцветает новый лотос. И зачем мне такой цветок в моем саду? Ведь каждый раз, когда я взгляну на него, он будет вызывать во мне сожаление о скоротечности нашей жизни.
        - Признаться, этого я не знал, - сокрушенно заметил Оливер.
        - Помните, что сказал Сомерсет Моэм? «Умирать - скучное занятие. Никогда этим не занимайтесь!» Я с ним согласна.
        - Вы необычайно умны, моя дорогая, - мужчина взял ее руку и поцеловал. - Я всегда так считал.
        - И всегда забываете об этом за то короткое время, что мы с вами не видимся, - произнесла бабашка Оливии, явно польщенная похвалой. - Но не будем говорить о грустном в такой прекрасный день. Лучше расскажите мне о могильных холмах Walkington wold, которые археологи много лет назад нашли в графстве Йоркшир. Утверждают, что там до сих пор стоит ударить заступом в землю, как появляются человеческие скелеты без черепов. И это потому, что именно здесь находятся ворота в преисподнюю, которые стерегут демоны. Это правда?
        - Все намного прозаичнее, - снисходительно улыбнулся Оливер. - Археологи наткнулись на захоронение казненных в далеком прошлом преступников. Наиболее древние останки датируются седьмым веком, самые ранние - десятым веком. Приговоренных обезглавливали и зарывали, а их головы выставляли на шестах у обочины дороги. Экспертам Скотленд-Ярда удалось выяснить, что все покойники были мужчинами.
        - Вот и верь после этого людям, - разочарованно заявила старушка. - Hell's gate! Ворота в преисподнюю! Скажут же такое…
        Она повернулась к Оливии, которую давно уже заметила, но не показывала вида, чтобы не прерывать беседу, и наставительно произнесла:
        - Оливия, никогда не верь слухам!
        - Хорошо, бабушка, - кивнула Оливия.
        Старушка хорошо разбиралась в интонациях любимой внучки. Она с тревогой взглянула на Оливию, а затем обратилась к своему спутнику:
        - Оливер, вы позволите мне оставить вас ненадолго? Мне надо кое о чем поговорить с внучкой. Как вы знаете, с тех пор, как она учится в Royal Holloway university, мы с ней крайне редко видимся.
        - Разумеется, моя дорогая, - ответил мужчина. - Уверяю вас, что не буду скучать в вашем прекрасном саду. Мне так не хватает природы в Лондоне!
        - Может быть, вы именно за этим ко мне и ездите? - лукаво улыбнулась старушка. - Чтобы насладиться дикой природой?
        - И беседой с вами, моя дорогая Елизавета Александрина Виктория Августа, - ответил мужчина, снова целуя ее руку. Это была его маленькая месть. Оливия хорошо знала, что ее бабушка всех своих друзей просит называть ее коротко Лиз, утверждая, что это подчеркивает ее миниатюрность в глазах окружающих.
        Оливер отошел от них. И бабушка, ласково погладив Оливию по щеке, спросила совершенно другим тоном:
        - Ну, что у тебя случилось, девочка моя? Впрочем, я и сама догадываюсь. Ты наконец-то полюбила. Поэтому страдаешь. Я права? С сотворения мира любовь и страдание неразлучны, как сиамские близнецы. Увы!
        Девушка в очередной раз поразилась тому, как хорошо бабушка ее понимает. Оливия была готова расплакаться, но сдержалась, вспомнив, что та не любит слез.
        - Бабушка, ты любила когда-нибудь? - спросила она, не зная, с чего начать свой рассказ.
        - И много раз, - улыбнулась старушка. - Ты уверена, что хотела поговорить со мной именно об этом?
        - Я спрашиваю не об увлечениях, а о настоящей любви, - возразила Оливия.
        - Не считая твоего деда? - с невинным видом спросила Лиз.
        - Бабушка! - с упреком воскликнула Оливия. Ее глаза наполнились слезами.
        - Ну, хорошо, хорошо, скажу, как на исповеди, - вздохнула Лиз. - По-настоящему только один раз. И если бы тот молодой человек проявил чуть больше настойчивости, а я - немного больше терпения, то вероятность того, что он стал бы твоим дедушкой, была очень высока.
        Она посмотрела на ошеломленную Оливию и, вздохнув, добавила:
        - В свое оправдание я могу сказать, что эта история случилась еще до того, как я познакомилась с твоим дедушкой, мир его праху! Надеюсь, тебя минует чаша сия, моя девочка.
        Бабушка взяла ладони Оливии в свои крошечные руки, словно согревая их, и с нежностью в голосе потребовала:
        - А теперь, Оливия, забудь о моем бурном прошлом и расскажи, что случилось с тобой.
        Когда бабушка начинала говорить таким тоном, Оливия доверяла ей все свои тайны, какими бы ужасающими они ни казались. Случилось так и на этот раз.
        Старушка внимательно выслушала ее, ни разу не перебив. И только когда Оливия рассказала ей о своей поездке на остров Эйлин-Мор, она заметила:
        - Я слышала раньше об этом острове. Что-то очень интересное… Ах, да, вспомнила! Этот остров считается родиной эльфов. Послушай, а твой молодой человек - он, случайно, не эльф? Это многое бы объяснило в столь таинственной истории с его исчезновением.
        - И ты веришь в эти сказки, бабушка? - удивилась Оливия.
        - И вовсе это не сказки, - решительно возразила Лиз. - Помнишь, я говорила тебе о своей первой любви? Так вот, мой возлюбленный был самым настоящим эльфом. Кстати, именно от него я впервые услышала об острове Эйлин-Мор.
        - Он сам тебе это сказал? - заинтересованно спросила Оливия. - Что он эльф?
        - Я догадалась, - грустно улыбнулась старушка. - Однажды он подарил мне на день рождения дешевенькое алюминиевое колечко со вставкой из обыкновенного стекла. Помню, я очень обиделась. Даже не из-за стоимости подарка, а из-за того, что это колечко, как мне казалось, изобличало в человеке, которого я любила, дурной вкус. Не забывай, я была очень молода тогда. Но у меня все-таки хватило ума ничего ему не сказать. Я взяла подарок, поблагодарила и вскоре ушла. А когда вернулась домой и открыла свою сумочку, то увидела, что внутри лежит золотое кольцо с алмазом необыкновенной красоты.
        Старушка смолкла, вздыхая. Она словно переживала все заново спустя много лет. Оливия, завороженная рассказом, нетерпеливо спросила:
        - И что случилось потом?
        - Сначала я ничего не поняла. Потом подумала, что он незаметно для меня подменил кольцо, чтобы сделать мне сюрприз. Но я весь вечер не выпускала сумочку из рук, это я точно помнила. И вдруг ночью, уже засыпая, я вспомнила одно древнее поверье, связанное с эльфами. В нем говорилось, что в мире эльфов все искажено. И если эльфы предлагают выбрать подарок, то человеку следует взять самый бесполезный и дешевый. Потому что когда он вернется домой, то эльфийское золото станет черепками от разбитого кувшина, а то, что казалось хламом, окажется настоящим сокровищем. Именно это и случилось со мной.
        - И ты мне можешь показать это кольцо? - недоверчиво спросила Оливия.
        - Разумеется, - ответила старушка. - Помнится, наутро я хотела его вернуть, но Фергюс так решительно запротестовал…
        - Как ты сказала? - воскликнула Оливия. - Повтори имя, которое ты произнесла!
        - Фергюс, - с удивлением посмотрела на нее бабушка. - Так звали этого молодого человека. А что тебя удивляет? Обыкновенное шотландское имя. Только для английского слуха кажется немного странноватым.
        - Ах, шотландское, - кивнула Оливия. Она решила ничего не рассказывать бабушке, пока сама во всем не разберется. - Тогда все понятно.
        - Так ты хочешь посмотреть на это кольцо? - с плохо скрытым нетерпением спросила старушка. По всей видимости, ей самой захотелось увидеть его и вспомнить о днях своей юности и первой любви.
        Оливия кивнула, не в силах что-либо ответить. И они направились в замок по тропинке, вьющейся среди густых зарослей и камней, имитирующих горный пейзаж.
        Глава 21
        Пройдя бесконечными анфиладами полутемных помещений замка, бабушка привела Оливию в свою залитую солнцем спальню, где старинный причудливый стиль барокко каким-то чудесным образом сочетался с современной сдержанной элегантностью. В этом интерьере выражалась противоречивость натуры Лиз. Большую часть просторной комнаты занимала гигантская кровать, украшенная золотым орнаментом, над изголовьем которой висел портрет самой хозяйки замка в молодости, вставленный в массивную позолоченную раму. Старушка часто говорила, что однажды ночью, когда она будет сладко спать, картина упадет ей на голову. Но запрещала ее снимать, утверждая, что за грехи юности рано или поздно всем людям приходится расплачиваться, и лучше так, чем долгой и мучительной болезнью, которая приведет к тому же финалу. Беспечная Лиз, и Оливия знала это лучше всех, была фаталисткой, что давало ей возможность даже в своем преклонном возрасте смотреть на жизнь с оптимизмом и ждать от нее подарков. И жизнь, как ни странно, не обманывала ее ожиданий.
        Из стоявшего в углу старинного пузатого шкафчика Лиз, открыв дверцу маленьким золотым ключиком, висевшим у нее на шее, достала красную бархатную коробочку. Открыла ее и протянула Оливии. Внутри коробочки девушка увидела кольцо в виде двух кистей рук, вычеканенных из золота, которые поддерживали внушительного размера алмаз ярко-зеленого цвета. Девушка не была большим знатоком ювелирных изделий, но сразу поняла, что на аукционе Sotheby’s за него запросили бы десятки миллионов фунтов стерлингов. Но это только за камень. Само по себе кольцо было произведением искусства, причем явно очень старинным. И оно было бесценным, учитывая работу неизвестного мастера.
        - Какое чудо, - прошептала восхищенная Оливия.
        - О, да! - кивнула Лиз. - Когда я впервые увидела его много лет тому назад, то была поражена не меньше тебя.
        - Бабушка, я не понимаю, как ты могла не выйти замуж за человека, который подарил тебе такое кольцо, - сказала с улыбкой девушка. - Клянусь, я бы не устояла!
        - Если бы он был человек, то я бы тоже, - ответила грустно Лиз. - Но ведь я тебе говорила, что сочла его эльфом. Это меня напугало. Я была такая юная и глупая!
        - А сейчас было бы по-другому? - с замиранием сердца спросила Оливия.
        - Возможно, - кивнула Лиз. - За минувшие с того дня годы я многое узнала про этот народ, прочитав сотни книг, и теперь смотрю на эльфов другими глазами. Теперь я знаю, Оливия, что эльфы с рождения наделены уникальными талантами. Одни умеют исполнять волшебные мелодии, устоять перед которыми не может ни одно человеческое, а тем более женское сердце. Другие поют чарующими голосами, как ты понимаешь, с теми же последствиями для наших бедных женских сердец. Третьим нет равных в искусстве танца.
        - И каким талантом обладал бывший владелец этого кольца?
        - Я много думала над этим и пришла к выводу, что природа одарила его талантом любви, - печально ответила Лиз. - Он был так нежен и предупредителен ко мне! Мне стоило только подумать о чем-то, как он немедленно исполнял мое невысказанное желание. И никогда ничего не просил взамен, что очень нехарактерно для мужчин. Имей это в виду, моя девочка! Тогда я этого не понимала.
        - Альф очень похож на него в этом отношении, - забывшись, произнесла Оливия.
        Лиз с удивлением посмотрела на нее, но ничего не успела спросить, потому что память тут же снова унесла ее в далекое прекрасное прошлое.
        - А вообще-то эльфийские мужчины несчастные существа, - произнесла она задумчиво. - Позже я узнала, что солнечный свет неприятно преображает их женщин. Прекрасная в лунном свете, эльфийка в лучах солнца становится безобразной. Стоит ли после этого винить эльфов в том, что они часто увлекаются земными женщинами!
        - А земные женщины? - спросила Оливия, пытаясь скрыть свою заинтересованность этим вопросом. - Они часто платят взаимностью мужчинам-эльфам?
        - Даже слишком часто, - вздохнув, ответила Лиз. - И можно ли их также винить? Попадая в мир эльфов, они забывают обо всём. Ведь это страна вечной юности, весны, беззаботности и беспамятства. И если человек хочет вернуться из нее, то он не должен, пока там находится, есть или пить, иначе он навсегда забудет о родном доме. Тем немногим, кому все-таки удавалось опомниться, обнаруживали по возвращении домой, что все, кого они знали, или состарились или уже умерли.
        - Я не могу понять, кого ты больше жалеешь, - сказала Оливия с улыбкой, видя затуманенные печалью глаза бабушки. - Эльфийских мужчин или земных женщин.
        - Наверное, себя, моя дорогая, - ответила Лиз. - Ведь мне так и не удалось попасть в эту чудесную страну. Из обрывков фраз, которые иногда у него вырывались, я постепенно создала картину его прошлого. И поняла, что он когда-то был безумно влюблен в одну эльфийку. Они даже были обручены. Но что-то случилось, очень нехорошее. Кажется, его невеста полюбила человека. Представляешь, такое тоже случается! И сбежала с ним чуть ли не из-под венца, оставив Фергюса безутешным. Когда я об этом догадалась…
        Лиз смолкла, не в силах продолжать. У нее на глазах выступили слезы. Оливия с изумлением смотрела на бабушку. Она не могла и предположить, что та способна на такое сильное проявление эмоций. Прошло достаточно много времени, прежде чем Лиз успокоилась.
        - Когда я об этом догадалась, то перестала встречаться с Фергюсом. Я была юной максималисткой и не смогла простить ему былой любви. Наверное, это и было главной причиной, а совсем не мой страх из-за того, что он оказался эльфом. Во всяком случае, я так думаю сейчас, прожив долгую жизнь, которая может вызвать только зависть у моих лучших подруг. Особенно если учесть, что многих из них уже нет в живых.
        Лиз засмеялась, но Оливии показалось, что в этом смехе не было искренности.
        - А знаешь что, моя девочка? - вдруг воскликнула Лиз, ласково взглянув на Оливию. - Я, пожалуй, расстанусь со своим прошлым - надо же когда-то это сделать! - и подарю это кольцо тебе. В день твоей свадьбы. Ты не возражаешь?
        - Если только этот день настанет, - помрачнела Оливия, вспомнив, зачем она приехала к бабушке. - Я хочу выйти замуж за Альфа и ни за кого другого. Потому что люблю его. А он исчез несколько дней назад, если ты помнишь.
        - А мы его найдем, - уверенно заявила Лиз. - И ты пойдешь под венец с Альфом, а в придачу с этим чудесным кольцом на пальце.
        - И как же нам это удастся? - с сомнением спросила Оливия, однако невольно заражаясь бабушкиным оптимизмом. - Если только это кольцо не обладает волшебной силой находить пропавших.
        - Кольцо едва ли на это способно, - заявила Лиз, - а вот мой гость и старинный друг Оливер Стоун - наверняка. Ты просто не знаешь, что когда-то он служил в лондонском филиале Интерпола. Или что-то в этом роде. В общем, в нашем славном Скотленд-Ярде. И для него найти сбежавшего накануне свадьбы жениха моей внучки - все равно что…
        - Бабушка! - возмущенно закричала Оливия. - Как ты можешь такое говорить?
        - Я настолько стара, что могу все, - доверительно сообщила ей Лиз. - Только, умоляю, не говори об этом Оливеру! У нас, женщин должны быть свои маленькие тайны, чтобы мы имели возможность управлять мужчинами. Не забывай об этом, моя дорогая. А теперь отдай мне кольцо, и пойдем на поиски Оливера. Надеюсь, что он-то никуда не пропал, гуляя без присмотра по моему саду.
        Лиз забрала бархатную коробочку из рук Оливии и положила ее обратно в шкафчик, который закрыла на маленький золотой ключик, после чего привычно повесила ключик на шею. Если она и собиралась проститься со своим прошлым, то явно еще не сейчас.
        Их обратный путь в сад пролегал через оружейный зал с тусклыми от времени рыцарскими доспехами в углах и мечами, копьями и прочими старинными орудиями убийства на стенах. Казалось, при каждом их шаге раздавалось едва слышное, но грозное бряцание металла о металл, а из мрака сверкали глаза призраков, когда-то бывших рыцарями и носивших эти доспехи и оружие. Оливия со вздохом облегчения вышла из оружейного зала во двор, залитый солнечным светом. Лиз заметила это и ободряюще улыбнулась.
        - Этот замок - мой мир, в котором я прожила многие годы, выйдя замуж за твоего деда, - сказала она, положив свою маленькую сухую ручку внучке на плечо. - Он прекрасен, но иногда кажется мне страшнее, чем страна эльфов.
        И пока они не встретили Оливера, она уже не промолвила ни слова. Оливия думала об Альфе и тоже молчала.
        Увидев Оливера Стоуна, который с мечтательным видом стоял у клумбы с розами, наблюдая за тем, как пчелы забираются внутрь бутонов, Лиз издалека помахала ему рукой, привлекая к себе внимание. Но им пришлось подойти ближе, прежде чем мужчина заметил их и с некоторой неохотой оторвался от созерцания деловито копошащихся в цветах насекомых.
        - Удивительные существа, - сказал он, показывая на пчел. - Их можно встретить на всех континентах, кроме Антарктиды. Такие трудолюбивые и дисциплинированные! И питаются только нектаром и пыльцой, почти как древнегреческие боги Олимпа.
        - А еще я где-то читала, что на могиле основоположника античной медицины Гиппократа поселился рой пчёл, которые изготавливали мед, исцеляющий от множества болезней, - заметила Лиз. - И я с удовольствием поговорю с вами на эту тему, Оливер, но чуть позже. После того, как вы окажете мне одну услугу. Если, конечно, захотите.
        Мужчина с упреком взглянул на нее.
        - Как вы могли подумать…
        Но Лиз жестом призвала его к молчанию, и он покорно смолк. Оливия поняла, что ее бабушка имела на мужчину огромное влияние. И без стеснения пользовалась им.
        - Кажется, вы когда-то служили в Скотленд-Ярде, - не спросила, а утвердительно сказала Лиз.
        - Если быть точнее, то в Национальном Центральном Бюро Интерпола, которое действует в составе столичного департамента полиции Скотленд-Ярда, - поправил ее мужчина. - И даже возглавлял его, если это имеет какое-то значение.
        - Тем лучше, - заявила Лиз. - Тогда вы способны отыскать одного молодого человека, который несколько дней назад самым таинственным образом исчез из кампуса Royal Holloway university.
        - Думаю, что вы обратились к нужному человеку, - кивнул Оливер Стоун. - Но не могли бы вы рассказать более подробно об обстоятельствах дела? Что значит - исчез?
        - Исчез, пропал, испарился, провалился сквозь землю или его похитили - не все ли равно? - возмущенно фыркнула Лиз. - Не будьте таким занудой, Оливер! Вы должны найти его - вот и все, что вам следует знать. Если не считать того, что мы с внучкой будем вам очень благодарны.
        - Если мне не изменяет память, в Royal Holloway university проходит курс наук ваша внучка? - невозмутимо спросил Оливер Стоун, пропустив мимо ушей гневную тираду старушки.
        - О, да, - вздохнула Лиз. В глубине души она, как и родители Оливии, не одобряла будущей профессии внучки. Она не могла забыть, что не так давно минули времена, когда умерших актеров даже не отпевали в церкви и хоронили за кладбищенской оградой. - И вам, Оливер, совершенно ни к чему напоминать мне об этом.
        - Этот молодой человек - друг Оливии? - продолжал допытываться мужчина. Ступив на профессиональную стезю, он не собирался с нее сходить только потому, что его вопросы не нравились обожаемой им Лиз.
        - О, да, - кивнула старушка, метнув на сыщика гневный взгляд.
        - Насколько близкий?
        От возмущения Лиз едва не задохнулась. За нее ответила сама Оливия:
        - Мы…, - начала она и смолкла, подыскивая слова. Наконец сказала то, что было почти правдой, во всяком случае, ей бы так хотелось: - Мы собирались обвенчаться.
        - Обвенчаться? - задумчиво переспросил Оливер Стоун. - И он вдруг исчез… Да, такое с молодыми людьми иногда случается.
        Мужчина с едва заметным смущением взглянул на девушку. И обменялся понимающими взглядами с Лиз.
        - Поэтому я и хочу, чтобы вы его нашли, - властно заявила Лиз. - Мы должны узнать, что с ним случилось. Если понадобится, Оливер, то привлеките к розыску полицию всего мира. Но помните, что все должно быть строго конфиденциально. Это дело касается членов моей семьи и не подлежит огласке.
        - Я вами восхищаюсь, моя дорогая, - заявил Оливер Стоун с улыбкой. - Но, кажется, я вам об этом уже говорил.
        - И много раз, - отрезала Лиз. - Пришла пора доказать свои слова на деле.
        - В Скотленд-Ярде служат более тридцати тысяч офицеров полиции, и все они уже с завтрашнего дня займутся этим делом, - заверил ее Оливер Стоун. - Я немедленно отправляюсь в Вестминстер. Надеюсь, вы простите меня за столь поспешное бегство из вашего Эдема, моя дорогая?
        - Только при условии, что вы не будете считать это изгнанием из рая, - улыбнулась Лиз. - Помните, что вас всегда ждут в этом замке. Помнят и любят.
        И она милостиво протянула Оливеру свою руку, которую тот охотно поцеловал, продлив, насколько мог, эту прощальную церемонию. К большому неудовольствию Оливии.
        По мнению Оливии, стоящей за спиной бабушки и нетерпеливо переминающейся с ноги на ногу, прощание затянулось. Она считала, что поиски Альфа должны начаться как можно скорее. А долгий никому не нужный поцелуй мешал этому.
        Однако Оливер и Лиз явно придерживались другого мнения. Увлеченные поцелуем, они даже не заметили недовольного взгляда Оливии.
        Глава 22
        Увидев мертвую Алву, Фергюс впервые испытал настоящий страх за жизнь внука. Он смотрел на разорванное клыками горло эльфийки и думал, что похитителям ничто не мешает сделать то же самое с Альфом. После чего обезображенное тело пришлют ему в доказательство серьезности своих намерений.
        Одно Фергюс знал теперь наверняка - он не ошибся, заподозрив Джеррика и послав к нему Алву. Но, видимо, эльфийка переоценила силу своих женских чар. Бывший любовник за годы ее заключения охладел к ней и приказал убить, потому что она подошла слишком близко к разгадке тайны похищения Альфа. А зверский приказ исполнил Филипп. Фергюс сразу узнал характерные следы от клыков рарога на шее Алвы.
        Все было очевидно. Кроме самого главного. Фергюс терялся в догадках, зачем понадобилось похищать его внука. Расспросы капитана Уолрика ни к чему не привели. Капитан даже не смог описать своего пассажира, который послал его к Фергюсу с известием об оставленной на причале Алве, перед этим убив ее. Человек был так напуган, что только трясся мелкой дрожью. И, клацая зубами, на все вопросы отвечал неизменно «не помню». Скотти напоила его ромом, и он, мертвецки пьяный, заснул в кровати Аластера, часто вскрикивая от ужаса во сне.
        Фергюс стоял на причале около мертвой Алвы и размышлял, когда к нему подошла Скотти и деловито спросила:
        - Будем вызывать полицейских или бросим труп в море на съедение акулам?
        Фергюс с удивлением посмотрел на старуху.
        - Алва эльфийка и будет похоронена на острове Эйлин-Мор, - ответил он. - Это меньшее, что я могу для нее сделать.
        - А если узнает полиция? - настаивала Скотти. - У тебя могут быть неприятности, повелитель Фергюс.
        - Причем здесь полиция? - нахмурился Фергюс. - Это имеет отношение только к народу эльфов и к тем, кто ее убил. Эльфы отомстят за смерть Алвы. И это не обсуждается.
        - Тогда тебе стоит прочитать письмо, которое лежит у нее на груди, - невозмутимо заметила Скотти.
        И сразу как будто пелена спала с глаз Фергюса. Он увидел, что из ложбинки между грудей Алвы выглядывает краешек конверта, небрежно засунутого под одежду. Эльф осторожно достал его и вскрыл. Это оказалось послание, адресованное ему.
        «Если не хочешь, чтобы с твоим внуком случилось то же самое, отдай то, что ты забрал у Адетоканбо».
        Послание было кратким и без подписи. Но Фергюс хорошо знал, о чем идет речь и кто его написал.
        Эльф едва удержался от искушения разорвать письмо на мелкие клочки и пустить их по ветру. Вместо этого он спрятал бумагу в карман и сказал Скотти:
        - Я уезжаю в Берлин. Возможно, надолго. Перенеси эльфийку в подвал, да не забудь обложить льдом. Похороним ее, когда я вернусь.
        - А как быть с человеком? - спросила старушка, злобно блеснув глазами. - Он может сообщить в полицию, если мы отпустим его. Если не об убийстве, так о похищении своего катера.
        - Когда человек очнется, сделай так, чтобы он ни о чем не мог вспомнить. Пусть думает, что его подобрали возле острова, после шторма. Его могло смыть волной с палубы в море. Пусть поживет на острове, пока не найдут его катер.
        - А если не найдут?
        - Тогда щедро заплати ему, чтобы он смог купить новый. Ты хорошо меня поняла, Скотти?
        - Да, - неохотно буркнула старушка. - Но лучше бы отправить его на корм акулам. Хлопот меньше.
        - Скотти, ты раньше не была такой кровожадной, - сказал Фергюс, пристально глядя на нее. - Я помню тебя милой и доброй хранительницей домашнего очага. Что с тобой случилось после смерти твоего сына? Неужели ты возненавидела весь мир?
        - Только людей, - ответила она. - Если бы мой Крег не связался с главным смотрителем маяка…
        Скотти не договорила, безнадежно махнув рукой. Отвернулась и, сгорбившись, поплелась по тропинке, ведущей к маяку. Даже со спины можно было увидеть, как много ей лет, и что жизнь была к ней немилосердна.
        Фергюс с внезапно вспыхнувшей тревогой смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Возможно, Скотти это и забыла, но он-то хорошо помнил, что главным смотрителем маяка, которого старушка винила в смерти своего сына, был родной отец Альфа. Звали его Борис Смирнов. И его казнили по приговору Совета XIII вместе с матерью Альфа, Катрионой, которая была его, Фергюса, дочерью. Прошло много лет, но он так и не смог рассказать эту трагическую историю своему внуку. Что его удерживало, Фергюс не знал. А, может быть, слишком хорошо знал, и поэтому молчал, чтобы не подвергать жизнь внука смертельной опасности. Эльф не сомневался, что когда Альф узнает о жестокой казни своих родителей, то захочет отомстить их убийцам. Но ему ли было противостоять всемогущему Совету XIII…
        Фергюс боялся этого и поэтому даже сам не думал о мести. Но страх пропал, когда Альфа похитили. И эльф не сомневался, что сделано это было по приказу главы Совета XIII кобольда Джеррика.
        - Великая Эльфийка, ты ведаешь, что я этого не хотел, - прошептал Фергюс. - Но мне не оставили другого выбора. Будь ты проклят, Джеррик!
        Он достал из внутреннего кармана мобильный телефон, которым пользовался только в самых исключительных случаях. Набрал номер. Ему ответили после первого гудка.
        - Мне нужен гидроплан на остров Эйлин-Мор и билет на чартерный рейс до Берлина, - сухо сказал он в трубку и отключил телефон.
        Он знал, что его приказ будет выполнен немедленно. Но у него еще оставалось время на то, чтобы подняться на холм, бросить прощальный взгляд на остров и проститься с ним.
        Эльф не был уверен, что снова увидит Эйлин-Мор. То, что он задумал, было смертельно опасно, и в первую очередь для него самого.
        В Берлине Фергюс был уже к вечеру того же дня. Из аэропорта он отправился на такси в ресторан Peterhof, расположенный на Grossbeerenstrasse. Заведение славилось славянской кухней и напитками, но Фергюсу ресторан был известен лишь потому, что здесь имел обыкновение кутить леший Афанасий, когда он бывал в Берлине.
        Обычно это случалось в дни, когда проходили заседания Совета XIII. Но в этот раз Афанасий прибыл в Берлин тайно, по просьбе Фергюса. Кроме него, эльф пригласил туди Вейжа, пэн-хоу Янлина и тэнгу Тэтсуя, указав местом встречи все тот же ресторан. В глазах Фергюса Peterhof имел еще и то преимущество, что здесь нельзя было встретить других духов. Зная буйный нрав лешего Афанасия, который особенно часто проявлялся во хмелю, все они обходили этот ресторан стороной.
        В фойе ресторана Фергюса встретил метрдотель, крупный и вальяжный мужчина с пышной седой шевелюрой.
        - Рад вас видеть, - сказал он, приятно грассируя. - Мое имя Генрих Кох, и я к вашим услугам! Правда, мои предки носили перед фамилией приставку «фон», но я не настаиваю на этом. Как говорится, иные времена, иные нравы! Что изволите? Поужинать? Или просто приятно провести время?
        Фергюс хмуро посмотрел на мужчину. Он недолюбливал людей, особенно таких словоохотливых, как Генрих Кох, и не считал нужным это скрывать.
        - У меня здесь назначена встреча, - сказал он. - Афанасий…
        - О, вы так бы сразу и сказали! - не дав Фергюсу договорить, расплылся в улыбке Генрих Кох. - Господин Афанасий наш лучший и самый уважаемый клиент. И, конечно же, он предупредил меня, что сегодня ждет гостей. Он арендовал на весь вечер Охотничий зал ресторана. Я провожу вас, если позволите!
        Судя по тому, как засуетился метрдотель, услышав имя Афанасия, леший был не скуп.
        Метрдотель ввел Фергюса в неярко освещенное помещение, на стенах которого были развешены головы мертвых зверей и разнообразное охотничье снаряжение. Посреди зала стоял массивный круглый стол, на котором горели свечи в бронзовых канделябрах, отбрасывающие нервные тени на потолок. Вокруг стола были расставлены стулья, по форме напоминавшие королевские троны. Изготовленные из цельного куска дуба, они были явно ручной работы. Всего Фергюс насчитал пять стульев, четыре из них были уже заняты. Все духи, которых он пригласил, пришли раньше него. Эльф счел это добрым знаком.
        - Господин Афанасий, к вам еще один гость, - угодливо улыбаясь, сказал Генрих Кох. - Я сопроводил его лично.
        - Молодец, понимаешь, - одобрительно заметил леший. - Это последний, больше я никого не жду. И смотри, чтобы ни одна муха в этот зал не залетела, пока мы здесь. Усек?
        Генрих Кох часто закивал в ответ. Леший достал из кармана золотой самородок размером с голубиное яйцо и бросил его метрдотелю. Тот ловко поймал и неуловимым жестом фокусника спрятал его в карман фрака.
        - Это тебе премия за понятливость, - сказал Афанасий. - А теперь ступай, нам лишние уши не нужны.
        Метрдотель торопливо ушел, плотно прикрыв за собой дверь.
        - Не люблю его, - пожаловался леший. - Кланяется, а сам презирает меня. Считает выскочкой. Он тебе говорил, Фергюс, что его предки были фу-ты, ну-ты или что-то в этом роде?
        - Да, - кивнул эльф, невольно улыбнувшись.
        - Он всем это говорит. Это его возвышает в собственных глазах. Я как-то спьяну спросил его, при каких обстоятельствах была утеряна дворянская приставка перед его фамилией. Ты бы видел, какими злющими глазами он на меня посмотрел! И после этого мне несколько дней подавали паленую водку. Он таким макаром хотел выжить меня из ресторана. Но не на того напал! Я усадил его за свой стол и заставил пить со мной этот дешевый суррогат. Так этот Генрих бывший фон Кох вылакал две бутылки, пока не раскаялся. И зарекся конфликтовать со мной.
        Афанасий уже успел изрядно «причаститься», как он называл свое пристрастие к выпивке, и еще долго болтал бы всякую чепуху, если бы его не остановил едва заметным жестом туди Вейж.
        - Афанасий, - сказал он, слегка пришепетывая, - мне кажется, глубокочтимый эльф Фергюс хочет сообщать нам что-то очень важное.
        - А я в этом уверен, - заявил леший. - Иначе зачем бы он нас всех здесь собрал?
        - Так давай дадим ему такую возможность, - кротко заметил туди Вейж.
        Пэн-хоу Янлин и тэнгу Тэтсуя закивали головами, соглашаясь с ним.
        - Как скажете, - обиделся леший. - Я дух простой, из леса, вашей восточной дипломатии не обучен.
        Он подхватил стоявшую на столе наполовину пустую бутылку водки и одним глотком опорожнил ее. Затем откинулся на спинку стула, принял величественную позу и милостиво произнес:
        - Валяй, Фергюс!
        Эльф склонил голову, поблагодарив духов за то внимание, которое они ему оказали.
        - Друзья! - начал он. - Я пришел вам сказать, что наш мир стоит на пороге гибели. И только объединив свои усилия, мы можем этого избежать.
        Щелочки глаз трех духов стали почти незаметными, а глаза лешего, наоборот, расширились. Но никто не проронил ни слова, давая Фергюсу высказаться до конца.
        - Сегодня утром я нашел на своем острове Эйлин-Мор мертвую эльфийку, а на ее груди вот это послание. Взгляните на него.
        И Фергюс передал письмо тэнгу Тэтсуя, который был ближе всех к нему. Подождал, пока с ним ознакомятся все остальные. Последним записку прочитал леший.
        - Ничего не понимаю, - сказал Афанасий. - Кто такой этот Адетоканбо и что ты у него забрал?
        - Адетоканбо - это последний хранитель ключа от ворот в страну богов, - пояснил Фергюс.
        - Врата в горе Хай-Марка! - воскликнул обычно невозмутимый пэн-хоу Янлин.
        - Из-за этого ключа погиб эльбст Роналд, - вспомнил туди Вейж.
        - А погиб ли? - высказал общую догадку тэнгу Тэтсуя. - Или его убили?
        - Его убил Джеррик, - заявил Афанасий. - Мне на это намекал гном Вигман. В этом самом Охотничьем зале, когда я справлял поминки по Роналду. Но я был мертвецки пьян и не понял его. А потом он отрекся от своих слов, как я ни пытал его. Струсил, гномья душонка! Или Джеррик купил его со всеми потрохами.
        - Я не знаю, зачем Джеррику нужен ключ от ворот в страну богов, - сказал Фергюс. - Причем настолько, что ради него презренный кобольд убил эльбста Роналда, а, возможно, и многих других, и похитил моего внука. Я могу только догадываться. Но если моя догадка верна, то это ужасно.
        - Не выматывай душу, Фергюс! - рыкнул леший, потеряв терпение. - Говори!
        - Я согласен с Афанасием, - вежливо поклонился лешему пэн-хоу Янлин. - Верна твоя догадка или нет, Фергюс, сообщи нам о ней. А мы обсудим ее и примем решение. Consensu omnium. С общего согласия.
        Остальные духи согласно закивали.
        Глава 23
        - Ты прав, Янлин, - сказал Фергюс. - Я слишком долго молчал. Я забыл одну простую истину, завещанную нам нашими предками. Mala herba cito crescit. Сорная трава быстро растет. Это было глупо с моей стороны.
        - Non omnis error stultitia est, - наставительно заметил туди Вейж. - Не всякая ошибка - глупость. Я уверен, что у тебя были веские причины.
        - И долго мы еще будем расшаркиваться друг перед другом? - опять возмутился леший. - Начинай, Фергюс! Я тебе скажу по-простому, без всяких реверансов и поклонов. Discernit sapiens res, quas confundit asellus. Умный может разобраться в вопросах, которые осел запутывает.
        Туди, пэн-хоу и тэнгу дружно закивали, соглашаясь с лешим. А затем так же дружно начали качать головами, давая понять Фергюсу, что осуждают грубость Афанасия. Но Фергюс знал, что леший неисправим, а потому не обиделся на него.
        - Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus, - только и сказал эльф. - Когда мы здоровы, то легко даем больным хорошие советы. Не правда ли, Афанасий?
        - Раuса verba, - добродушно ухмыльнувшись, посоветовал леший. И метнул хитрый взгляд в сторону туди Вейжа. - Поменьше слов. Так зачем, по-твоему, Джеррику так нужен этот ключ от врат в страну богов?
        - Вы все помните пресловутую идею кобольда о смене магнитных полюсов Земли? - спросил Фергюс.
        Все духи разом кивнули. От дуновения ветра, поднятого ими, пламя свечей в канделябрах дрогнуло, и на мгновение зал погрузился во тьму.
        - Тогда вы должны знать, чем она грозит планете, а, значит, и нам, духам природы. Внезапный переход полюсов земли с севера на юг приведет к смещению континентов, а это вызовет массовые землетрясения и быстрое изменение климата. Там, где были леса, вздыбятся мертвые скалы, которые вскоре сравняют с землей ураганные ветра. Озера, реки и моря высохнут, а вместо них раскинутся безжизненные пустыни. Все это приведет к тому, что духи природы начнут массово вымирать.
        - Но ведь Джеррик уверял, что смена полюсов земли гибельна только для людей, - удивился леший. - Неужели врал, подлая душонка?
        - Людям придется намного хуже, чем нам, духам, это правда, - ответил Фергюс. - Одним из последствий смены полюсов будет ослабление магнитного поля планеты, а это вызовет мощнейшие солнечные бури. Те из людей, кому не удастся скрыться под землей, получат огромную дозу радиации и умрут в страшных муках. Но неужели духам природы будет от этого легче? Скажи, Афанасий, ты тоже считаешь, что необходимо истребить весь род людской?
        - Нет, - ответил, не задумываясь, леший. - Привык я к людям, что ли? Но без них мне будет скучно.
        - Люди существуют на нашей планете почти столько же, сколько и мы, духи природы, - задумчиво произнес тэнгу Тэтсуя. - За миллионы лет их раса неоднократно расцветала и увядала, люди не раз стояли на грани вымирания и снова плодились, как саранча. Память об этом храним только мы, духи природы. А они все забыли. Но, может быть, для них это благо. Они как дети, у них есть только будущее, но нет прошлого. И, наверное, именно это дает им силы выживать. Странно, что я все это говорю, но это так.
        - Глубокочтимый тэнгу Тэтсуя хочет сказать, что без людей планета будет уже не той, - отвесив вежливый поклон, сказал пэн-хоу Янлин.
        Тэнгу Тэтсуя поклонился в ответ, соглашаясь.
        - Но, в конце концов, что нам люди, когда речь идет о нашей собственной жизни и смерти? - снова заговорил Фергюс, дав возможность каждому высказаться. - Именно поэтому мы не можем позволить, чтобы Джеррик завладел ключом от врат, ведущих в страну богов.
        - Но какое отношение имеет этот ключ к тому, о чем мы только что говорили? - удивился тэнгу Тэтсуя.
        - Самое непосредственное. У людей существуют древние предания, в которых говорится о том, что их великие герои уходили к богам, проходя через каменную дверь в горе Хай-Марка. Спустя время некоторые из них возвращались, получив неслыханные знания и почти божественную силу. Я думаю, вполне достаточные для того, чтобы изменить магнитные полюса Земли.
        - Так для этого Джеррик и хочет завладеть этим ключом! - воскликнул, прозрев, леший Афанасий. И, переполнившись эмоциями, ударил кулаком по столу. От мощного удара по столешнице прошла ломаной кривой трещина.
        - Да, - кивнул Фергюс. - Потому что пока он просто блефует. Угрожая поменять местами магнитные полюса планеты, он потребовал от людей выплаты громадной дани. Я лично присутствовал при том, как люди откупились от Джеррика, согласившись на все его условия. Но придет час, их терпение иссякнет, они преодолеют свой страх и взбунтуются. Ведь это люди! О его сделке с людьми узнают духи природы и тоже призовут его к ответу. И как Джеррику тогда быть? Его единственная надежда - страна богов. Поэтому он готов на любое преступление, чтобы получить ключ от врат, за которыми она скрывается.
        - Но я все-таки не понимаю, при чем здесь ты, Фергюс? - спросил леший. - И тем более твой внук?
        - Какой же ты наивный, Афанасий, - мягко укорил его туди Вейж. И, переведя узенькие амбразуры своих глаз на эльфа, спросил: - Фергюс, то, что написано в подкинутом тебе письме - это правда?
        Фергюс знал, что рано или поздно этот вопрос прозвучит. И много думал над тем, что ответить.
        Он хорошо помнил тот день. И то, как в дупле баобаба пахло гнилью и веяло могильным холодом. Запах и холод усиливались по мере того, как он спускался по вырубленным внутри дерева ступеням. А затем, когда его глаза привыкли к темноте, он увидел человеческий скелет в истлевшей от времени одежде и со скрещенными на груди руками, который покоился на небольшом возвышении в центре пещеры с древесными стенами. Это был Адетоканбо, сомнений не могло быть. На его груди сиял, несмотря на полумрак, золотой диск, испещренный непонятными символами. Когда он, Фергюс, взял этот диск в руки, то сразу понял, что это и был ключ к вратам, ведущим в таинственную страну богов. В нем была скрыта энергия, которая словно пыталась вырваться наружу, покалывая и согревая дрожащие от волнения пальцы эльфа. Внезапно в его мозг ворвался мощный шум океанского прибоя, но в нем не было ничего земного. Это была мелодия космоса, вечного и бесконечного. Эльф слышал голос пространства, обладающего разумом, живого организма, нераздельной частью которого была Земля. И он, Фергюс. И все остальные духи природы, населяющие планету. И даже
люди…
        Именно эта последняя мысль, проникшая в его мозг, и стала самым большим потрясением для Фергюса, во многом определив его дальнейшую жизнь.
        Но тогда он не успел обдумать ее. Внезапно в его сознание проник слабый отголосок другого звука, уже земного. Это кричал Альф, которого он оставил у подножия баобаба. Мальчик был в опасности и звал на помощь. Уже через мгновение Фергюс был рядом с внуком. Саванна пылала, занявшись от огня, неосторожно разведенного племенем пигмеев. Огонь подступил уже почти вплотную к баобабу. И если бы не Джелани и его вилороги, вовремя подоспевшие на помощь, едва ли им с Альфом удалось бы спастись. Это была бешеная скачка…
        И только ночью, когда все испытания этого полного трагических событий дня уже были в прошлом, и Альф крепко спал, Фергюс неожиданно обнаружил на своей груди, под одеждой, золотой диск. Он помнил, что держал диск в руках, когда услышал крик Альфа, но из его памяти бесследно стерлось, как он повесил диск себе на шею перед тем, как броситься на помощь внуку. Скорее всего, это произошло машинально. Он сделал это, не задумываясь. А, быть может, и сам золотой диск повлиял на его мозг, вытеснив из него все второстепенное, не важное, земное. В ту минуту, когда Фергюс держал его в руках, он забыл обо всем и даже о самом себе. Только зов Альфа смог оказаться сильнее власти, которую взял над эльфом золотой диск. И если бы не Альф, то он, Фергюс, очарованный мелодией космоса, погиб бы в том же пламени, в котором сгорел баобаб с прахом Адетоканбо…
        Фергюс никому не рассказал о том, что он завладел ключом, открывающим врата в иной мир. Он надежно спрятал золотой диск в узкой расщелине скалы на острове Эйлин-Мор. И все эти годы не доставал его, помня о власти, которой тот обладал и мог проявить над ним. В конце концов, он, Фергюс, был эльфом, плоть от плоти Земли. И космос, необозримый, бессмертный, таинственный, пугал его…
        - Фергюс, почему ты молчишь?
        Услышав голос Афанасия, эльф очнулся от своих раздумий. И увидел четыре пары глаз, смотревших на него с любопытством и тревогой.
        - Да, это правда, - сказал Фергюс. - Золотой диск, который хранил Адетоканбо, у меня. Но я не знаю, открывает ли он врата в горе Хай-Марка, ведущие в страну богов.
        - Ты никогда не пытался этого сделать? - В голосе туди Вейжа просквозило едва заметное недоверие.
        - Сказать по правде, я даже боюсь брать его в руки, - честно ответил Фергюс. - То, что я испытал, когда снял его со скелета Адетоканбо… Поверьте мне, вам бы это не понравилось. Это как сильное головокружение. Словно Земля вдруг начала крутиться с невиданной доселе скоростью, а вместе с ней и ты сам. Мерзкое ощущение, если ты не привык спать головой вниз, подобно летучей мыши…
        Духи с удивлением смотрели на Фергюса. Они впервые видели эльфа таким взволнованным, даже голос его дрожал. Это произвело на духов впечатление. Они поверили Фергюсу.
        - Не надо было тебе его брать, Фергюс, - рассудительно заметил леший. - Всем нам было бы спокойнее сейчас. И с твоим внуком ничего бы не случилось.
        - Но я сказал Джеррику, что пожар уничтожил золотой диск, - возразил Фергюс. - И он мне поверил, я это почувствовал. Но спустя много лет что-то вдруг изменилось.
        - Он окончательно сошел с ума, вот и все, - хмыкнул Афанасий.
        - А, значит, хорошо, что диск уцелел. Иначе мне нечем было бы выкупить жизнь моего внука.
        Сказав это, Фергюс сокрушенно покачал головой.
        - Но нельзя отдавать этот диск Джеррику. Возможно, я спасу Альфа, но могу погубить Землю. И этим только отсрочу смерть внука, а с ним и всех остальных живых существ на планете.
        - Будь он проклят, обезумевший кобольд! - рыкнул леший.
        Он выразил общее мнение. Духи дружно закивали, соглашаясь.
        - Но как тогда быть? - спросил туди Вейж после паузы, во время которой все обдумывали сложившуюся ситуацию.
        - Мы должны лишить Джеррика власти, - высказал Фергюс то, что давно уже решил для себя и с чем пришел на эту встречу. - Все вы члены Совета тринадцати. Вы можете собраться, принять решение большинством голосов и низложить его. А затем выбрать временного главу Совета, который будет управлять миром духом до очередного всеобщего конгресса.
        - Не выйдет, - с сожалением произнес Афанасий. - Нас всего четверо. И сторонников Джеррика в Совете тоже четверо. Считай сам, Фергюс - очокочи Бесарион, юда Бильяна, гном Вигман, гамадриада Дапн. Прибавь сюда самого кобольда. Пять голосов против четырех. Затея обречена на провал.
        Леший горестно вздохнул. Протянув руку, он взял со стола бутылку водки, распечатал ее и влил себе в глотку несколькими жадными глотками. Затем кинул через плечо. Бутылка с шумом разбилась об оскаленные клыки тигриной головы, висевшей на стене за его спиной. Вдруг Афанасий радостно заухал. Ему пришла в голову мысль, которой он не замедлил поделиться со всеми.
        - А если мы просто возьмем да и свергнем Джеррика? - спросил он. - Или мы не справимся с этим карликом? Уверен, что ни один из приспешников кобольда в Совете тринадцати не встанет на его защиту. А если рискнут - то отведают моего дружка. - И леший продемонстрировал всем свой огромный волосатый кулак, ударом которого он мог свалить с ног медведя в лесу, чем часто хвастался, опьянев. После чего ухмыльнулся и заявил: - Драка - это по мне! Не то, что ваши штучки-дрючки.
        Три духа осуждающе покачали головами. А Фергюс возразил:
        - Ни один волос не может упасть с головы Джеррика, пока он находится в своей резиденции. Он все-таки глава Совета тринадцати, и его защищают не только наши законы и древние традиции, но и заклятие, снять которое не в нашей власти. Или ты забыл об этом, Афанасий?
        - А если выманить его из резиденции? - с надеждой спросил леший. - А там уже…, - И он снова с нежностью взглянул на свой кулак.
        - Я не согласен с тобой, Фергюс, - неожиданно произнес туди Вейж. - Ты не прав.
        Все взгляды обратились к нему. Но туди вдруг замолчал, сделал предостерегающий знак рукой, тихо встал и неслышными шажками подошел к двери. Прислушался, а затем резко распахнул ее. Однако за дверью никого не оказалось. Только где-то в отдалении были слышны торопливо удаляющиеся шаги. Но это мог быть официант, спешащий в другой зал с заказом клиента. Вейж разочарованно покачал головой и вернулся за стол.
        - Показалось, - сказал он, снова усаживаясь в кресло.
        - Говори, Вейж, - поторопил его леший. - Если тебе есть что сказать.
        - Так в чем же я не прав? - спросил Фергюс. - Прошу, поясни мне.
        - В неприкосновенности Джеррика, - ответил Вейж. - Глава Совета тринадцати находится под защитой закона, традиций и заклятий только в том случае, если он был избран легитимно. А это значит, представителями всех народов мира духов природы. Но в случае с Джериком это было не так.
        - Еще как не так! - снова, не удержавшись, стукнул Афанасий кулаком по столу, почти расколов его надвое. - Он предъявил нам приказ, якобы подписанный эльбстом Роналдом. В приказе говорилось, что если с ним, Роналдом, что-то случится, то Джеррик будет исполнять обязанности главы Совета. До того дня, когда делегаты международного конгресса не выберут нового главу. И никто из нас тогда не возразил, холера на наши головы! Мы боялись эльбста даже после его смерти, так он нас запугал при жизни.
        - А, следовательно, мы, легитимно избранные члены Совета тринадцати, можем созвать внеочередной международный конгресс. И избрать нового главу Совета, - сказал туди Вейж. - А если Джеррик будет возражать, то мы имеем право отстранить его от власти. И назначить временно вместо него любого из членов Совета по нашему выбору.
        - Ты прав, Вейж, - кивнул Фергюс после недолгого раздумья. - Это не пришло мне в голову, каюсь.
        - Но есть одно обстоятельство, которое может помешать осуществлению этого плана, - вмешался в разговор тэнгу Тэтсуя. - Джеррик может натравить на членов Совета свою личную охрану, рарогов. А они, как всем известно, профессиональные убийцы. Мы и пикнуть не успеем, как нам отрубят головы, не в укор тебе, Фергюс, это будь сказано.
        - У каждого из нас тоже будет охрана, - заявил туди Вейж. - И мы еще посмотрим, захотят ли рароги рисковать своей жизнью ради презренного кобольда.
        - И кто нас будет охранять? Уж не твои ли туди? - с нескрываемым презрением спросил Тэтсуя. Старинная затаенная вражда между двумя духами неожиданно дала о себе знать. - Они устали заботиться об урожае зерновых, овощей и фруктов и решили взять в руки мечи? Фимиам, который им курят бедные людишки на твоей родине, Вейж, вскружил туди головы?
        - Нет, не туди, - с достоинством ответил Вейж. - Хотя и они могли бы встать на мою защиту, не убоявшись смерти, обратись я к ним. Не уверен, что твои горные отшельники, Тэтсуй, способны на подобное самопожертвование.
        - Мой народ…, - гневно вскинулся Тэтсуя.
        Но Фергюс остановил начавшуюся перепалку повелительным взмахом руки.
        - Остановите поток своих бранных слов! - властно сказал он. - Concordia victoriam gignit. Согласие порождает победу. Неужели вы забыли об этом? Не спорьте между собой. Cui prodest? Кто от этого выиграет? Только Джеррик, наш общий враг.
        Призыв эльфа возымел свой действие и охладил горячие головы.
        - Прости меня, Вэйж, - смущенно произнес тэнгу Тэтсуя. - Я беру свои неразумные слова обратно.
        Туди Вейж вежливо поклонился в ответ и сказал:
        - Прости и ты меня, Тэтсуя. Я был неправ.
        - Вот и ладненько, - радостно ухнул леший. - Так что ты там говорил, Вейж? Кого так испугаются презренные рароги, что бросят Джеррика на произвол судьбы?
        - Мою терракотовую армию, - важно произнес туди Вейж. - Самых отважных и непобедимых воинов мира. Я призову их из небытия - и они защитят нас от убийц кобольда.
        Фергюс не забыл впечатления, которое когда-то произвела на него внезапно ожившая по приказу туди Вейжа армия исполинских глиняных воинов. По глазам Афанасия он понял, что и тот хорошо помнит ту ночь десятилетней давности.
        Поэтому он только спросил:
        - Когда, Вейж?
        - Hic et nunc, - последовал ответ. - Незамедлительно.
        Фергюс почувствовал радостное волнение. Надежда на победу, с которой он шел на эту встречу, переросла в уверенность. Но его по-прежнему тревожила судьба Альфа, а особенно то, что он даже не знал, где внук находится. В решающую минуту кобольд мог заслониться Альфом, как щитом, лишив Фергюса возможности нанести удар. Но эльф решил пока не говорить об этом остальным духам.
        - А теперь нам надо выпить за наш успех, - заявил леший. - Такова традиция.
        - А надо ли, Афанасий? - попытался остановить его благоразумный пэн-хоу Янлин, который во всех остальных случаях предпочитал хранить молчание.
        - Надо, Янлин, - ответил леший. - В этой схватке мы должны быть сильнее своего врага. А разве ты забыл, что говорили древние духи? Poculum, mane haustum, restaurat naturam exhaustam. Чаша, выпитая с утра, восстанавливает истощенные силы.
        - Так то с утра, - попытался возразить робкий пэн-хоу.
        - А кто нам мешает прокутить до утра? - заявил леший. - И тем самым исполнить завет наших предков.
        Пэн-хоу не нашел, что ответить. И безропотно выпил протянутый ему лешим наполненный до краев стакан с водкой.
        Глава 24
        Туди Вейж вышел из ресторана Peterhof вместе с Фергюсом, не дожидаясь, пока наступит утро. Тем более, что рассвет едва ли мог остановить лешего, тэнгу и пэн-хоу, яростно споривших, кто из них может больше выпить, оставаясь в здравом уме и твердой памяти. Именно на этой формулировке настаивал Афанасий, однако так и не сумевший никому объяснить, что она означает.
        Ночной воздух был свеж и приятно бодрил после теплой затхлости помещения. Горели уличные фонари, отбрасывая тени на спящие дома. Туди Вейж простился с эльфом, который сразу же скрылся во мраке переулка, и не спеша дошел до ближайшей стоянки такси. Опустившись на заднее сиденье белого «мерседеса», коротко буркнул:
        - В аэропорт, быстро! - И добавил, как самый веский аргумент: - Плачу сто евро.
        Больше говорить туди ничего не пришлось. Уже через полчаса Вейж был в аэропорту. А в шесть часов утра его самолет поднялся в воздух. Расстояние от Берлина до Пекина превышало семь тысяч километров. Если бы не пересадка в Сеуле, туди не заметил бы восемнадцать часов полета, настолько он был углублен в свои мысли. Он вспоминал прошлое и думал о будущем. Между этими двумя вехами пролегло более двух тысяч лет.
        Все началось с прадеда туди Вейжа, которого, так уж совпало, также звали Вейжем. К нему обратились приближенные императора Цинь Шихуанди, который, следуя древней китайской традиции, завещал похоронить рядом со своим мавзолеем несколько тысяч молодых воинов. Они должны были служить императору в потустороннем мире.
        Император Цинь Шихуанди имел перед Китаем много заслуг. Он покончил с междоусобицами и объединил страну, предал огню все книги и древние летописи существовавших ранее и побежденных им династий, достроил Великую Китайскую стену. С его точки зрения, он имел право на императорские почести даже после своей смерти.
        Но его царедворцы испугались, что безвременная смерть нескольких тысяч молодых воинов взволнует жителей страны и даже вызовет бунт. Желая избежать народных волнений, они заключили договор с туди Вейжем. Его обязали тайно, в течение многих лет, чтобы этого никто не заметил, похитить необходимое количество воинов по всей империи. После чего превратить их плоть в глину, используя заклинание, известное духам природы.
        Туди Вейж добросовестно выполнил свою часть договора.
        Когда император умер, вместо живых людей были зарыты в землю терракотовые воины. Это произошло в провинции Шэньси Китая, в полутора километрах от рукотворной горы Лишань, ставшей мавзолеем, в котором покоился прах императора Цинь Шихуанди. Все были довольны - и семья умершего императора, и царедворцы, и народ.
        Но более всех - туди Вейж. За свою работу он был щедро вознагражден потомком императора Цинь Шихуанди. Но он не был бы истинным туди, если бы не воспользовался ситуацией во благо своего народа и своей семьи. Заклинание, при помощи которого он превращал людей в глиняные статуи, он передал, умирая, своему старшему сыну. А тот своему. И так длилось много веков, пока очередь не дошла до правнука Вейжа, которого также звали Вейжем. Когда пришло время, он узнал от своего отца тайное заклинание, которое было способно оживить терракотовую армию и заставить ее подчиняться тому, кто это заклинание произнесет.
        Туди Вейж не забыл, что однажды, лет десять тому назад, он уже испытал искушение оживить терракотовую армию и послать ее воевать с Советом XIII. Тогда еще был жив эльбст Роналд, чей деспотизм превысил предел терпения Вейжа. Но Роналд утонул в озере. И Вейж преодолел соблазн завоевать мир духов, помня завет своего прадеда, который говорил, что gaudet patientia duris - долготерпение торжествует. Вейжу не нужен был весь мир, для него это было бы тяжкое бремя. Он хотел иметь свой собственный мирок, в котором никто не ограничивал бы его, Вейжа, прав и прихотей.
        Но Джеррик, ничего не знающий об этом, нарушил одностороннее перемирие, которое туди Вейж заключил с ним. Кобольд посягнул на права Вейжа и грозил разрушить его маленький мирок. Смириться с этим туди уже не мог. Поэтому он летел сейчас в Китай. И он знал, что на этот раз оживит терракотовую армию, которая провела в забвении и небытие более двух тысяч лет. И поведет ее против кобольда Джеррика, чтобы свергнуть его и лишить Совет XIII деспотической власти над ним, Вейжем.
        - In aeternum, - прошептал туди Вейж, когда самолет пошел на посадку в аэропорту Пекина. - На веки вечные.
        Он встревоженно оглянулся на немногочисленных пассажиров бизнес-класса. Это была клятва, которую Вейж давал самому себе, и она не предназначалась для чужих ушей. Но никто из утомленных многочасовым перелетом людей ничего не расслышал, и туди успокоился. Сам он был бодр и энергичен, как никогда.
        Провинция Шэньси считалась колыбелью всей древней китайской цивилизации. Но задолго до того, как более миллиарда лет назад здесь поселился предок современных китайцев, Ланьтяньский человек, эту территорию обжили духи природы. И они благоденствовали. Благодаря своеобразным природным условиям и плодородной почве, яблоки, хурма, гранаты, вишня, орехи, финики, киви и другие фрукты достигали здесь поистине гигантских размеров. А долины и возвышенности населяли панды, золотистые обезьяны, саламандры, коричневые ушастые фазаны и даже диковинные олени, имеющие шею верблюда, хвост осла, копыта коровы и оленьи рога. А затем точно так же расплодились люди. Когда людей стало много, они начали вытеснять с этой территории всех других обитателей. И прошло не так уж много с исторической точки зрения времени, как все изменилось. В современном мире, чтобы не вымерли последние животные, люди начали воссоздавать их популяции искусственно и организовывать для них заповедники. А духам природы пришлось делать выбор между резервацией и бегством.
        Туди Вейж слишком хорошо все это знал. Его народ испокон веков охранял эти земли и заботился о произрастающем на них урожае. Туди честно исполняли свои обязанности. Настолько, что благодарные люди наклеивали картинки с их изображением на стены домов или устанавливали их вырезанные из дерева фигурки на особой подставке в комнате. И зажигали перед ними курительные свечи, выставляли жертвоприношения - хлебцы и фрукты.
        Несмотря на все это, Вейж недолюбливал людей, по своему недомыслию вредящих природе. А когда полвека тому назад местные крестьяне вздумали бурить артезианскую скважину к востоку от горы Лишань и наткнулись на терракотовую армию, которую археологи тут же объявили восьмым чудом света, скрытая нелюбовь Вейжа переросла в откровенную неприязнь. Он начал говорить, что люди подобны крысам - везде шныряют и всюду суют свой любопытный нос. Но пока ограничивался только словами, удерживаясь от того, чтобы причинять людям вред.
        Из Пекина Вейжу надо было добраться до Сианя, преодолев еще тысячу километров. Поэтому в аэропорту его поджидал комфортный микроавтобус с двумя сородичами-туди, выполнявшими при нем роли водителя и слуги. Внешне Вейж походил на почтенного старика в устаревшем головном уборе, напоминающем шапку чиновника давних времен, который путешествует ради своего удовольствия. Он никогда не выходил из этого привычного образа, возвращаясь в Китай.
        Сиань существовал уже более трех тысяч лет, и некоторое время считался самым крупным, как по площади, так и по числу жителей, городом мира. А в течение тринадцати династий китайских императоров - столицей Китая. Но для Вейжа это был только город, в сорока километрах к востоку от которого его ждала терракотовая армия.
        Микроавтобус, напоминающий большую болотную птицу - черношейного крэйна, который в Китае также находился под угрозой вымирания, стремительно поглощал километры шоссе. Но Вейж мысленно нетерпеливо подгонял его. Чем ближе он был к цели своего путешествия, тем сильнее нервничал. Но его лицо сохраняло невозмутимость и умиротворенность. Могло даже показаться, что он спокойно продремал всю дорогу, ни разу даже не взглянув на расстилающийся за окнами автомобиля ландшафт.
        Однако когда микроавтобус въехал в Сиань, Вейж перестал торопиться. Он знал, что ему следовало дождаться ночи. Днем местность, где велись археологические раскопки терракотовой армии, кишмя кишела туристами. А пугать людей внезапно ожившими глиняными воинами не входило в планы туди. Он собирался сохранить все в тайне, насколько это было возможно.
        Коротая время, Вейж зашел в один из местных ресторанчиков, которых в Сиане было великое множество, и с удовольствием съел чашку бараньего бульона с лепешкой, пирожок с мясом и тарелку лапши. А затем заказал еще и большой горшок с пельменями. Когда он нервничал, то его аппетит разыгрывался.
        Едва на землю упали вечерние сумерки, микроавтобус Вейжа выехал из Сианя и направился на восток. Когда он доехал до мавзолея императора Цинь Шихуана, было уже темно. Отсюда до терракотовой армии оставалось километра полтора. Это расстояние Вейж решил преодолеть пешком, чтобы не привлечь невзначай чье-то внимание рокотом двигателя автомобиля.
        Вейж шел не торопясь, глубоко вдыхая ночной прохладный воздух и запахи растений, однако ни о чем не думал, а просто наслаждался природой. Он ни разу не поднял голову, чтобы посмотреть на небо. Туди не любил звезд. Все его пристрастия и привычки были неразрывно связаны с Землей.
        Вейж испытывал такое блаженство от своей прогулки, что в первое мгновение даже разочарованно нахмурился, когда увидел терракотовую армию. Тысячи пехотинцев, лучников, всадников и десятки бронзовых колесниц замерли в боевом построении в многочисленных длинных траншеях, выкопанных в земле. В сравнении с Вейжем они были гигантами, по два метра ростом и не менее ста килограмм весом каждый. Застывшие взоры воинов были обращены на восток, откуда пришел туди. Вейжу показалось, что они с надеждой смотрят на него. И он вежливо поклонился им.
        - На этот раз я не разочарую вас, мои храбрецы, - прошептал Вейж. При виде терракотовых гигантов сомнения оставили его, уступив место воодушевлению. Воинственный дух предков проснулся в туди.
        Вейж поднялся на небольшой холмик и, бурно жестикулируя, что-то произнес на непонятном даже ему языке. Это было одно короткое слово, значения которого он не знал. Возможно, оно было ведомо его прадеду, но затерялось во тьме прошедших веков.
        Но главное было достигнуто. По стройным рядам безжизненных глиняных воинов прошла дрожь, словно внезапно взволновалась спокойная до этого океанская гладь. Послышался мерный гул множества приглушенных голосов, бряцанье оружия о доспехи, топот и ржание лошадей, стук колес колесниц. На лицах воинов появилось осмысленное выражение, их глаза заблестели, руки крепче сжали мечи и копья, натянули поводья встающих на дыбы застоявшихся коней. Терракотовая армия ожила и пришла в движение. Она была готова выступить в поход и ждала только команды военачальника.
        Вейж на мгновение смутился. Он не знал, что делать дальше. Туди никогда не командовал армией. В нем не было даже уверенности, что его услышат в этом поднявшемся шуме. Он растерянно поднял руку, рассчитывая привлечь к себе внимание.
        Внезапно от общей массы отделился один воин и, мерно и тяжело ступая, направился в сторону туди. Его доспехи и оружие сверкали золотом. Не дойдя до Вейжа с десяток шагов, он снял шлем, опустился на колени и, коснувшись лбом земли, произнес:
        - Повелитель! Великая армия у твоих ног. Мы готовы умереть за тебя!
        - Как твое имя? - спросил Вейж. - И кто ты?
        - Меня зовут Кианг, что переводится с китайского как Сильный, - ответил тот, не вставая с колен. - Я командующий армией. Имею восемнадцатую, высшую степень знатности за военные заслуги.
        Вейж удовлетворенно кивнул.
        - Вели подать колесницу, - сказал он. - Я хочу произвести смотр войскам.
        Кианг что-то отрывисто крикнул, и к ним подъехала бронзовая колесница, запряженная четверкой лошадей. Вейж взошел на нее и сделал знак Киангу занять место рядом с собой. Возница отпустил вожжи, и колесница тронулась. Лошади шли шагом, и Вейж, проезжая вдоль колонн, мог рассматривать лица воинов. Он сразу увидел, что здесь были не только китайцы, но и монголы, уйгуры, тибетцы и представители многих других народов. Они отличались разрезом глаз, строением черепа и многими другими характерными особенностями, свойственными каждой из национальностей.
        - Как воины ладят между собой? - спросил он Кианга. - Не ссорятся?
        - Они связаны круговой порукой, - ответил тот, не выказав удивления. - Если кто-то из солдат не проявит должного мужества, то суровому наказанию будет подвергнут весь десяток, в котором он состоит. Они не могут враждовать друг с другом, это означало бы подписать смертный приговор самому себе.
        - А насколько они преданы своим командирам?
        Кианг ничего не ответил. Он опустил руку на плечо возницы, и тот остановил колесницу. Кианг легко спрыгнул на землю. Подошел к одной из колонн и жестом подозвал воина с монгольским типом лица, стоявшего в первом ряду. Тот вышел из общего строя и упал на колени перед военачальником. Его стальная кольчуга глухо звякнула, ударившись о землю.
        - Твое имя? - спросил Кианг.
        - Ганбаатар, мой командующий, - ответил тот.
        - Ты предан нашему повелителю?
        - Моя преданность ему превыше жизни.
        - Докажи это!
        Кианг протянул воину свой длинный железный меч с золотой рукоятью. Ганбаатар взял меч в руки и без раздумий вонзил его обоюдоострое узкое лезкие в свое сердце. Он умер мгновенно, еще до того, как бездыханным упал на землю. Его место в строю тут же занял новый воин, появившийся как будто из-под земли.
        Кианг обернулся к туди, который с изумлением наблюдал за этой картиной.
        - Теперь ты видишь сам, мой повелитель.
        - А ты сам? - задумчиво спросил Вейж. - Какова твоя преданность мне?
        Кианг стремительным движением выхватил меч из груди Ганбаатар и приставил острие к своему сердцу.
        - Остановись! - властно приказал Вейж. - Я верю тебе!
        Кианг, на лице которого не отразилось никаких эмоций, вложил меч в золотые ножны, висевшие у него на поясе.
        - Благодарю тебя, мой повелитель, - сказал он.
        - Теперь ты обязан своей жизнью мне, - произнес Вейж. - Не забывай об этом.
        - Да, мой повелитель, - ответил, падая перед ним на колени, Кианг. - Отныне моя жизнь принадлежит тебе.
        - Встань, - приказал Вейж. - Но запомни на будущее - не отдавай никаких приказов, не согласовав их предварительно со мной.
        Кианг, начавший подниматься с колен, снова упал на землю.
        - Чем я вызвал твой гнев, мой повелитель? - со страхом спросил он.
        - Ты напрасно позволил Ганбаатару убить себя. Одним воином в моей армии стало меньше. А она и так немногочисленна.
        - Это не так, мой повелитель, - осмелился возразить Кианг. - То, что ты видишь перед собой - всего лишь жалкая часть великой армии. Остальные ждут приказа, чтобы появиться перед тобой. Они находятся глубоко под землей в ожидании часа, когда понадобятся тебе.
        Глаза Вейжа радостно блеснули. Он не ожидал такого подарка судьбы. Люди вели раскопки терракотовой армии уже более пяти десятилетий. Но нашли только восемь тысяч глиняных скульптур. Теперь Вейж мог оставить их на том же месте, а на Берлин повести других воинов, причем столько, сколько ему могло понадобиться. Не победить Джеррика, имея такую армию, было невозможно.
        - Мне нужно десять тысяч воинов для будущего сражения, - сказал Вейж. - Остальные пусть пока остаются в резерве. Но будут готовы выступить, как только я отдам приказ.
        - Есть, мой повелитель, - ответил Кианг, покорно склонив голову.
        По его знаку через расщелину в земле начали выходить колонны воинов, вооруженные луками, копьями, алебардами и небольшими округлыми щитами с кинжалом в центре. Они были в железных панцирях, надетых поверх халатов бело-серого цвета, которые доходили им до колен, в штанах, состоявших из двух отдельных штанин, закреплявшихся на поясе, и в светлых кожаных туфлях. За ними двинулись всадники в латах и с длинными мечами или копьями, которые они держали в правой руке. Воинов было много, очень много, вскоре они заполнили всю местность, насколько Вейж мог обозревать из колесницы.
        - Сколько армии потребуется времени на то, чтобы дойти до Берлина? - спросил Вейж, пресытившись созерцанием.
        Ответ удовлетворил его.
        Глава 25
        Лейтенант Дэвид Джеймз слыл в Национальном Центральном Бюро Интерпола вольнодумцем. Расследуя преступления, он редко шел по проторенному до него тысячами сослуживцев пути, и еще реже следовал славным вековым традициям Скотленд-Ярда. Зато охотно применял собственные дедуктивные методы расследования, вызывавшие осуждение вышестоящего начальства. Дэвид Джеймз начинал с гипотезы, которую считал верной, а затем собирал данные, подтверждающие или опровергающие эту гипотезу. Сам лейтенант называл это «переходом от общего к частному». Но поскольку он все-таки довольно часто находил преступников, пусть и окольными путями, то ему до поры до времени прощали подобное вольнодумство. Однако старались при каждом удобном случае подкинуть такие дела, в которых проще простого было расписаться в собственном бессилии и записать их в разряд безнадёжных в плане раскрытия, или, говоря на полицейском жаргоне, «висяков».
        Именно это, по мнению лейтенанта Джеймза, и послужило причиной того, что ему поручили дело об исчезновении студента Альфреда Борисоффа в кампусе Royal Holloway university. Но не в знак признания его заслуг следователя, как он хотел бы думать, а в наказание.
        Главное, что настораживало Дэвида Джеймза в этом деле, было то, что единственный родственник юноши, его дед, даже не заявил об исчезновении внука. Об этом сообщила девушка студента по имени Оливия, назвавшаяся его невестой. Но лейтенанту было хорошо известно, что иногда буквально на пороге церкви пересматривают свой взгляд на предстоящее бракосочетание не только невесты, но и женихи. И они действительно пропадают, но только из поля зрения будущих супругов. А потом находятся, порой на другом конце света, невредимые, счастливые и довольные тем, что избежали тяготившего их супружества.
        Так что, возможно, юноша просто сбежал. Но попробуй сказать об этом его невесте! Во всяком случае, лейтенант Джеймз не рискнул бы. Но верно и то, что он не стал бы даже браться за это дело, если бы его не попросил лично Оливер Стоун, когда-то бывший его начальником и первым учителем в полицейской науке. Дэвид Джеймз искренне уважал этого человека, и, кроме того, считал, что многим ему обязан, и только поэтому согласился.
        Впрочем, это не помешало ему, как истинному профессионалу, довольно быстро разобраться в ситуации и наметить пути, по которым должно было пойти расследование. Во-первых, он собирался встретиться с дедом юноши, неким Фергюсом, который жил на каком-то острове вблизи берегов Шотландии. И, во-вторых, ему надо было найти неизвестного франта, который в день исчезновения юноши сначала приставал к его девушке, а затем, во время ланча, оказался в одном ресторанчике с ними. Нельзя было исключить версию, что он следил за молодыми людьми, причем причин могло быть как минимум две. Это или внезапно вспыхнувшая страсть, или… Лейтенант Джеймз даже не стал предполагать, что могло скрываться за этим «или», поскольку эта версия показалась ему мертворожденной.
        Встреча с дедом юноши обещала быть намного результативнее. Как лейтенанту Джеймзу довольно быстро удалось узнать, Фергюс был богат. Очень богат. Поэтому юношу могли украсть, чтобы потом потребовать выкуп. И в этом случае молчание деда легко объяснялось - преступники предупредили его, что если он обратится в полицию, то внука убьют.
        Однако в глубине души лейтенант Джеймз почти не сомневался, что когда он окажется на этом острове, то встретит там не только деда, но и внука, которого Фергюс заботливо спрятал под свое крылышко, уберегая от неприятностей. И, говоря откровенно, лейтенант Джеймз не осудил бы его. Большей неприятности, чем неудачно жениться, он не мог себе представить. Сам он однажды уже был женат. И не питал иллюзий в отношении женщин, даже таких юных и красивых, как эта Оливия.
        Но остров Эйлин-Мор, где жил Фергюс, был очень далеко. Поэтому лейтенант Джеймз сначала отправился в аэропорт Хитроу, располагавшийся в двадцати минутах езды от кампуса. Затем, он намеревался проехаться в аэропорт Гэтвик, который находился на расстоянии сорока пяти минут. Он не рассчитывал на удачу, и делал это только для успокоения совести.
        Но лейтенанту Джеймзу повезло. Уже в Хитроу одна из служащих аэропорта вспомнила мужчину, подходящего под описание Оливии. Он приставал к ней с непристойными предложениями, заявила девушка, работавшая в тот день за стойкой регистрации билетов.
        - Да, он был в шикарном дорогом костюме и велюровой шляпе стоимостью в мое месячное жалованье, - возмущенно сказала она. - Но это не дает ему повода так обращаться с женщинами. Мы не все легкодоступны! Мне показалось, что он был готов запустить свою руку мне под юбку. Я уже собиралась вызвать охранника, но он, услышав мое предупреждение, ушел.
        - А куда он направился, вы не заметили? - на всякий случай спросил лейтенант Джеймз.
        - Посадка на его рейс уже заканчивалась, и он прошел в VIP-зал, - неожиданно ответила девушка. - Он улетал в Берлин. Если вам надо, я даже могу назвать его имя и берлинский адрес. Меня его поведение так возмутило, что я запомнила. И даже смогу его опознать, если вам, лейтенант, понадобится.
        Девушка явно пылала жаждой мести. И Дэвиду Джеймзу пришлось заверить ее, что когда он задержит этого наглеца, то устроит им очную ставку.
        - Буду рада помочь вам, лейтенант, - улыбнулась девушка. - И, кстати, меня зовут Эмилия!
        Но лейтенант Джеймз, пробормотав что-то невразумительное, поскорее отошел от нее. Он уже получил все, что хотел, а девушка, высокая худая блондинка с малозаметной грудью, была не в его вкусе. Дэвид Джеймз не понимал, что в ней нашел франт, которого он разыскивал.
        Лететь в Берлин Дэвиду Джеймзу хотелось не больше, чем в Эдинбург, чтобы оттуда добираться до острова, где жил дед юноши. Поэтому он решил положиться на судьбу. И подкинуть монетку. Орел будет означать Берлин, решка - остров Эйлин-Мор.
        Дэвид Джеймз отыскал в кармане невесть как попавший туда пенни с портретом королевы Елизаветы II и подкинул его. Поймал, прикрыл ладонью, дунул в щель между большими пальцами и поднял ладонь. На него с укоризной смотрела королева. Лейтенанту показалось, что корона на ее голове немного сдвинулась набок.
        - Простите, ваше величество, - виновато произнес Дэвид Джеймз, торопливо опуская пенни обратно в карман.
        Уже через час он садился в самолет, улетавший в Берлин.
        И только когда самолет оторвался от взлетной полосы, лейтенант Джеймз вспомнил, что по инструкции он был обязан сообщить о своем решении вышестоящему начальнику. И взять с собой напарника, который в случае необходимости мог бы прикрыть его спину.
        - Ты опять проявил вольнодумство старина, - попенял сам себе Дэвид Джеймз. - И будешь в очередной раз наказан.
        Он выглянул в окошко иллюминатора. Земля была уже далеко внизу.
        - Но ведь прыгать с самолета ты не будешь, не правда ли? - спросил он снова самого себя. - И позвонить начальству не получится, мобильный телефон ты отключил по приказу милой девушки-стюардессы. А если говорить о напарнике, то зачем он тебе нужен? Чтобы напугать несчастного Дон-Жуана, который бросается на первую встречную юбку? Он и без этого обмочит свои штаны, когда увидит твое полицейское удостоверение. Так в чем дело? Лети и ни о чем не беспокойся. Начнешь беспокоиться, когда вернешься в Лондон.
        В очередной раз успокоив совесть, с которой он часто вел подобные диалоги, Дэвид Джеймз откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он хотел немного поспать, чтобы в Берлине не клевать носом и не произвести на мужчину, с которым ему предстояло встретиться, невыгодного впечатления. В конце концов, это бросило бы тень на репутацию Интерпола, который лейтенант Джеймз будет представлять. Его совесть, по всей видимости, с гордостью носившая полицейский жетон, настаивала на этом, и он не смог отказать.
        Последовавшие за этим полтора часа полета Дэвид Джеймз ничем не тревожил свою совесть. Он безмятежно похрапывал своим мясистым носом, неловко запрокинув голову на спинку кресла. Кресла в эконом-классе были маловаты для его двухметрового массивного тела, но с этим лейтенант уже давно смирился.
        Берлин встретил Дэвида Джеймза неприветливо, частой мелкой моросью.
        - И надо было для этого лететь из Лондона, - недовольно ворчал он, спеша на стоянку такси. - Влаги мне и там хватало.
        В такси, отряхиваясь и брезгливо ежась, словно огромный кот, только что выбравшийся из лужи, он назвал адрес:
        - Oranienburger strasse!
        - O-burger? - с удивлением переспросил водитель. Он даже повернул голову, как будто желая лучше рассмотреть пассажира, который сначала показался ему не только респектабельным, но и очень порядочным человеком. И совсем не похожим на того, кто мог бы заинтересоваться одним из самых злачных мест Берлина.
        Oranienburger strasse была хорошо известна местным жителям тем, что с наступлением сумерек эта обычная днем улица внезапно преображалась и становилась сосредоточием порока. Она была признанным центром берлинской проституции. Жрицы любви чувствовали себя здесь как дома и не обременяли свои тела излишней одеждой, не опасаясь даже полицейских, которые патрулировали эту улицу по ночам. Многие девушки, зарабатывающие на жизнь проституцией, которая в Германии официально разрешена, могли по первому требованию предъявить лицензию на занятие этого рода деятельностью. Поэтому стражей порядка они не боялись. Единственное, что они обходили стороной, так это здание синагоги, которая считалась одной из достопримечательностей Oranienburger strasse наряду с Тахелесом, самым известным берлинским арт-центром.
        Но Дэвид Джеймз не знал этого. Как и того, что в Берлине были еще две Oranienburger strasse, но вполне добропорядочные, как истинные германские бюргеры. Поэтому на вопрос водителя такси он раздраженно ответил:
        - Я что, так ужасно говорю по-немецки?
        И его доставили на имеющую дурную репутацию Oranienburger strasse, которую, чтобы отличить ее от двух других, в Берлине презрительно называли O-burger.
        Однако Дэвид Джеймз не ошибся. Именно на этой улице находился дом, в котором жил Филипп Леруа. Так звали мужчину, который мог оказаться либо подозреваемым, либо свидетелем по делу об исчезновении или похищении юноши-студента. Лейтенант еще не решил для себя, в какую категорию занести ловеласа, как и то, как классифицировать само дело.
        Филипп Леруа снимал квартиру в доме, расположенном неподалеку от синагоги. Дэвид Джеймз мимоходом отметил это. Это могло говорить в пользу мужчины. Если, конечно, он был еврей. Однако, чтобы знать наверняка, надо было с ним познакомиться.
        - Но не настолько близко, старина, - хмыкнул Дэвид Джеймз. - Держи себя в руках! Лучше спросить, ведь так?
        На этот раз его совесть стыдливо промолчала.
        Подъезд был без консьержки. Филипп Леруа жил на самом верхнем этаже. Дэвид Джеймз проклял все на свете, пока поднимался по узкой лестнице с шаткими перилами, даже не зная, дома ли тот, к кому он шел.
        Но Филипп Леруа, на беду лейтенанта Джеймза, оказался дома. И сам открыл дверь после долгого настойчивого звонка.
        Несмотря на то, что давно уже миновал полдень, Филипп только что проснулся и все еще был в ночном халате, который накинул на голое тело, вставая с кровати. Лейтенант Джеймз смог убедиться в этом воочию, когда от сквозняка халат вдруг распахнулся, а мужчина, стоявший на пороге квартиры, ленивым, словно замедленным, движением его запахнул, даже не смутившись.
        - Что надо? - зевнув, грубо спросил Филипп. - Но учти, по субботам я не подаю.
        - Сегодня пятница, - ответил лейтенант Джеймз, доставая удостоверение и поднося его к глазам собеседника, чтобы тот смог прочитать. - И я не нищая старушка, а офицер Интерпола.
        - И что от меня надо Интерполу? - зевнул еще шире Филипп. Но из его глаз исчезла сонная мгла. Он насторожился, словно почуявший опасность дикий зверь.
        - Меня интересует, что вы делали несколько дней назад в кампусе Royal Holloway university, - резко спросил лейтенант Джеймз. Мужчина не понравился ему с первого взгляда. А то, что он увидел под халатом, вызвало у него отвращение. - Это вроде бы не по пути в синагогу.
        - Может быть, мы пройдем в квартиру, лейтенант? - спросил Филипп. - Я чувствую, что наша беседа может затянуться. А мне, признаться, немного холодно. Поддувает под халат.
        Возразить на это было нечего, и лейтенант Джеймз вошел в квартиру.
        - Поговорим на кухне, - предложил Филипп. - В комнате не прибрано. Я только что встал.
        Вслед за хозяином лейтенант Джеймз прошел на кухню. И с завистью отметил, что размером она превосходила всю его квартиру, а по элегантности и утонченности интерьера походила на иллюстрацию в рекламном журнале, запечатлевшую модный среди миллионеров стиль минимализма. Мебели было очень мало, а ее лаконичная цветовая гамма была построена на контрасте белого и черного цветов. Дэвид Джеймз робко присел на стул с высокой спинкой, сделанный в форме изогнутой змеи. Филипп открыл вспыхнувший цветными лампами бар и достал из его стеклянного чрева бутылку вина и два бокала.
        - Надеюсь, вы не откажетесь от бокала шабли? - спросил он. - Я на днях привез несколько бутылок из северной Бургундии. Я вообще много путешествую. А что мне еще делать? Я богат и одинок. Это развлекает меня.
        Мужчина говорил много и, как показалось Дэвиду Джеймзу, только с одной целью - чтобы не отвечать на заданный ему вопрос, который явно смутил его. Поэтому лейтенанту перебил его, сказав:
        - Я все еще жду ответа. А я очень не люблю ждать, предупреждаю вас.
        - А о чем вы меня спросили? - удивился Филипп. - Знаете, я такой рассеянный! Постоянно обо всем забываю и путаю. Вот, например, сомелье рекомендовал мне под шабли устрицы или фуа-гра. В крайнем случае, рыбу под сливочным соусом. А я вчера купил рулет из свинины. И как мне быть, посоветуйте?
        Лейтенант Джеймз сообразил, что его собеседник издевается над ним и начал медленно багроветь.
        - Если вы немедленно не скажете, каким ветром вас занесло в кампус Royal Holloway university, я буду вынужден надеть на вас вот эти браслеты и сопроводить в полицейский участок, - сказал он, доставая наручники и кладя их перед собой на стол. - Вы подозреваетесь в похищении человека, а это серьезное преступление.
        - Разумеется, если его расследует Интерпол, - насмешливо ответил Филипп. - Да вы пейте шабли, лейтенант. Когда еще придется?
        Филипп, одним глотком выпив свой бокал, поставил его на стол рядом с наручниками. И, внезапно подхватив их, начал с интересом рассматривать, вертя в руках.
        - Какая хорошая игрушка, - сказал он. - Стальная, и такая блестящая! А, кстати, вы не знаете, удавалось ли эти браслеты кому-нибудь разорвать? Я имею в виду тех, на кого эту штуку надевали. Я это спрашиваю, потому что вижу, что вы очень сильный человек. Интересно, вам это было бы под силу?
        - Отдайте, - потребовал лейтенант Джеймз, вставая со стула. Он протянул руки к мужчине, собираясь забрать у него наручники. Но вдруг тот неуловимым глазу движением защелкнул браслеты на его запястьях и ударил лейтенанта ногой в пах.
        Лейтенанту Джеймзу показалось, будто его лягнула лошадь. Он почти потерял сознание от боли. Темная пелена застлала его глаза, и он тяжело рухнул на пол. А когда очнулся, то был уже крепко привязан большим полотенцем к спинке стула, на котором он до этого сидел. Филипп Леруа оказался не только ловок, но и необыкновенно силен. Он легко приподнял грузного лейтенанта, который весил намного больше ста килограмм, с пола и усадил его на стул, не забыв залепить ему рот скотчем. И, разумеется, не сняв с него наручники.
        Глава 26
        - Ах, лейтенант, лейтенант, - укоризненно покачал головой Филипп, увидев, что полицейский пришел в себя и может слышать обращенные к нему слова. - Говорил же я тебе, пей шабли. А что ты? Начал мне угрожать. Как это невежливо! Теперь-то ты понимаешь это?
        Дэвид Джеймз что-то гневно замычал в ответ. Скотч мешал ему говорить. Но Филипп и не подумал снять его. Он откровенно насмехался над лейтенантом.
        - Да, да, я принимаю твои извинения, - сказал он. - Но ничего уже не могу изменить. Ты потерял контроль над ситуацией, а, следовательно, вопросы буду задавать уже я. А ты отвечать. Ты меня понимаешь? Если да, то кивни!
        Разъяренный Дэвид Джеймз попытался встать, но его ноги были крепко связаны, и он только упал вместе со стулом на пол. Криво усмехаясь, Филипп несколько раз ударил его ногой. Глаза лейтенанта закатились, и на этот раз он действительно потерял сознание. Заметив это, Филипп прекратил избиение и поднял стул вместе с человеком. Казалось, он развлекается с полицейским, которому в этой игре досталась роль куклы.
        Пока лейтенант приходил в сознание, Филипп пил шабли, бокал за бокалом, закусывая устрицами, которые нашлись в его холодильнике. Он сбросил халат и сидел обнаженный, блаженствуя не только от вина, но и от мыслей о том, какое удовольствие он получит, пытая человека. Давно уже он не терзал человеческую плоть, с тех пор, как по приказу Фергюса оказался в темнице. И сейчас рарог собирался наверстать упущенное. Он не знал большего наслаждения, чем это.
        Глаза Дэвида Джеймза открылись. В них был виден смертельный ужас. Филипп удовлетворенно усмехнулся. Для начала это было совсем не плохо. Он думал, что с полицейским придется повозиться намного дольше. Тот производил впечатление сильного человека. Но сдался почти сразу. Впрочем, как многие физически очень крепкие люди.
        Это казалось необъяснимым, но это был факт. Рарог по своему опыту знал, что легче всего бывает напугать того, кто привык, что его все боятся. Такой человек оказывается психологически слабым. Хлипкие и тщедушные привыкли к унижению и побоям, которые они терпят всю свою жизнь от окружающих. И их не просто сломить, потому что их дух закалился в испытаниях.
        Рарог много думал над этим феноменом. И пришел к практическому выводу - в жертву он всегда старался выбирать здоровяков. Рарогу было нужно не только напиться крови человека, но и насытиться его страхом.
        - Мне кажется, ты уже готов отвечать на мои вопросы, - сказал Филипп. - Если это так, то кивни.
        Дэвид Джеймз покорно кивнул.
        - Вот и славно, - обаятельно улыбнулся Филипп. Он рывком сорвал скотч с губ полицейского. - Надеюсь, ты меня не разочаруешь, толстяк. А теперь рассказывай.
        - Что рассказывать? - хрипло спросил тот.
        - Все, - рассмеялся Филипп. По складу своего характера он был довольно легкомысленным и беспечным, как многие из тех, кто родился под ласковым солнцем благодатной Франции, не зависимо от того, люди они или духи. - Начни с того, почему меня подозревают в похищении человека. И закончи тем, почему тебя так интересовало, был ли я в кампусе Royal Holloway university.
        И лейтенант Джеймз все рассказал. Он не упомянул только об Оливере Стоуне, но лишь потому, что ему было стыдно произносить имя этого человека. Дэвид Джеймз не сомневался, что тот на его месте не опозорил бы себя в глазах всего Скотленд-Ярда, проявив столь постыдное малодушие, а предпочел бы умереть. Однако это ничего не меняло. Ужас, который внушал ему Филипп Леруа, был превыше заученных профессиональных инструкций. И даже гордости. И даже здравого смысла. Теперь Дэвид Джеймз понимал кроликов, добровольно прыгающих в пасть удава. Уж лучше смерть, чем этот ужас, который он сейчас испытывал.
        - Так, значит, девчонка меня запомнила, - задумчиво произнес Филипп, когда лейтенант замолчал. - И она считает, что это я замешан в истории с исчезновением ее дружка.
        - Да, - кивнул Дэвид Джеймз. Ему было трудно говорить. Он чувствовал себя так, словно по нему прокатился каток, укладывающий асфальт. При каждом слове и даже вздохе одно из ребер, по всей видимости, сломанное, больно кололо правое легкое.
        - А знаешь, лейтенант, ведь она права, - усмехнулся Филипп. - Так оно и было. Парнишка простился со своей подружкой и шел, ничего не подозревая и даже насвистывая, а мы, я и еще двое моих подручных, крались следом. И когда он свернул за угол, а рядом не оказалось ни одного человека, мы напали на него. Скрутили, оглушили и засунули в большой чемодан. Знаешь, такой, на колесиках, в нем слона можно спрятать, если понадобится. Никто и не догадается. Затем уложили чемодан в автомобиль, довезли до аэропорта, сдали в багаж - и через полтора часа получили в аэропорту Берлина свой ценный груз целым и невредимым. Согласись, здорово было задумано?
        - Здорово, - подтвердил Дэвид Джеймз. А, главное, просто, подумал он. Разгадка лежала почти на поверхности, надо было только слегка копнуть, чтобы извлечь ее. А он вместо этого прошел по ней, не заметив, и втоптал ее глубоко в землю. А все потому, что его мозг подсунул ему другую гипотезу, которую он счел верной, и уже под нее начал подтасовывать факты, отвергая те, которые в эту гипотезу не укладывались. Он решил, что юноша просто сбежал от своей невесты накануне свадьбы, и все остальные версии в его глазах потеряли всякую ценность. А ведь то, что он успел узнать об этом Филиппе Леруа, должно было бы насторожить его. Именно такие типы и совершают самые отвратительные преступления. А он счел его за обыкновенного бабника, альфа-самца. При этой мысли Дэвид Джеймз даже застонал от стыда за свою профессиональную слепоту. И подумал, что Оливер Стоун не простил бы ему такой ошибки и вычеркнул бы из списка своих учеников, если бы узнал об этом.
        Но Филипп не дал лейтенанту времени на то, чтобы он измучил себя угрызениями совести. Рарог снова залепил ему рот скотчем. И, подмигнув, сказал:
        - Пожалуй, ты мне больше не нужен, лейтенант. Все, что требовалось, я от тебя узнал. И я в растерянности, как мне поступить. Убить тебя или отпустить. А что скажешь ты?
        Дэвид Джеймз испуганно замычал, но понять что-либо было невозможно. Скотч глушил и искажал все звуки.
        - Так я и думал, - хмыкнул рарог. - Ты, по своему обыкновению, хочешь доверить свою судьбу игре в орлянку. Где же твой оракул?
        Филипп пошарил в карманах полицейского и отыскал пенни.
        - Выпадет королева - отпущу тебя, - сказал он. - А нет - готовься к мучительной смерти, лейтенант.
        Филипп показал своей жертве нож с коротким широким лезвием, который всегда носил с собой.
        - Это не простой нож, как тебе может показаться, - ухмыляясь, сказал он. - На днях я смазал его лезвие ядом кураре, который один мой африканский друг прихватил с собой в Европу. Не знаю зачем. Может быть, хотел отравиться? Его зовут Джелани. Я нашел сосуд с ядом в его кармане, когда он… Ну, да это не важно! Мне достаточно хотя бы оцарапать этим ножом твою кожу, и ты умрешь в страшных муках. Во всяком случае, так говорят. Но я его еще ни на ком не испытывал. Хочешь стать первым?
        Дэвид Джеймз снова замычал и затряс головой.
        - Нет? - изобразил удивление Филипп. - Хорошо, дам тебе еще один шанс. Сумеешь разорвать свои наручники - будешь жить. Клянусь!
        Дэвид Джеймз поверил. Он напряг свои мощные мускулы, которые до сих пор не подводили его. На руках и шее вспухли огромные бугры. На лбу обильно выступил пот. Это длилось несколько секунд. Затем мышцы опали, словно прокисшее тесто. Дэвид Джеймз застонал, закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он сдался.
        - С'est la vie, - пожал плечами Филипп, равнодушно наблюдавший эту картину. - Ты не использовал свой шанс, лейтенант. Теперь черед твоего пенни.
        Он подкинул монетку и, когда она упала на пол, наступил на нее. Затем убрал ногу, взглянул и радостно засмеялся.
        - Тебе никогда не везло с женщинами, лейтенант, - произнес он. - Вот и королева отвернулась от тебя. И знаешь что? Насчет ножа я передумал. Я убью тебя своими руками. Не могу отказать себе в этом удовольствии, ты уж извини.
        Филипп поднял руки, и Дэвид Джеймз увидел на концах его пальцев длинные изогнутые когти, которых раньше не было. Шерсть, густо покрывавшая обнаженное тело рарога, начала искриться. Это был уже не человек, а чудовище. Дэвид Джеймз застыл, будто парализованный ужасом.
        Рарог приблизился к человеку, сорвал с него одежду. И медленно провел когтями по его телу, оставляя кровавые полосы.
        - Сначала я попробую твою кровь на вкус, - облизывая пересохшие от внезапной жажды губы, прошептал рарог на ухо Дэвида Джеймза. - Затем я буду вонзать свои когти в твою плоть, с каждым разом все глубже и глубже, проворачивать их и вырывать куски мяса. Это лучше, чем устрицы, поверь мне. Но знаешь, что самое вкусное в человеке? И что я оставлю на десерт?
        Кровь продолжала обильно течь из ран на теле. Дэвид Джеймз чувствовал, что слабеет. Из последних сил он попытался ударить рарога головой. Но удара не получилось. Он был уже беспомощен, словно младенец. И Дэвид Джеймз заплакал. Крупные слезы стекали по его щекам и груди, причиняя новую боль, когда попадали в раны.
        - Шея и глаза - вот что самое нежное и вкусное в человеке, - продолжал шептать рарог. Пряный запах крови пьянил его.
        Но когда он уже собирался вонзить свои клыки в шею человека, неожиданно зазвонил мобильный телефон Дэвида Джеймза. Он находился в кармане пиджака полицейского, сорванного рарогом и брошенного под ноги. Телефон звонил долго и очень громко, без устали наигрывая мелодию, которая показалась Филиппу до странности знакомой и вернула его из страны сладких грез в реальность.
        Это была La Marseillaise.
        По случайному совпадению лейтенант Дэвид Джеймз установил на своем мобильном телефоне любимую мелодию Филиппа. Полицейскому казалось, что эта знаменитая песня времен Великой французской революции, ставшая впоследствии гимном Франции, очень точно отражает его собственный бунтарский дух, который не могли смирить ни служба в Интерполе, ни придирки начальства.
        - Allons enfants de la Patrie,
        Le jour de gloire est arrivе!
        Филипп не смог удержаться и пропел первые две строчки La Marseillaise. И неожиданно почувствовал, что его пыл угас. Он наклонился и достал из пиджака полицейского телефон. Какое-то время смотрел на экран, на котором высветилась надпись «Звонит Оливер Стоун». Затем размахнулся и изо всей силы запустил телефоном в стену. Мелодия смолкла.
        Филипп хорошо знал историю La Marseillaise. Военный инженер Клод Жозеф Руже де Лиль написал эту песню в ночь на 25 апреля 1792 года, спустя несколько дней после объявления революционной Францией войны королю Богемии и Венгрии. После чего автор исполнил ее в доме своего друга, которого звали Дитрих. А через несколько месяцев Дитрих взошел на эшафот, став одной из многочисленных жертв революции, которую он так радостно приветствовал. Когда его казнили, возбужденная толпа радостно пела La Marseillaise…
        Внезапно Филиппу пришла в голову мысль, что если он сейчас казнит полицейского, любившего ту же мелодию, что и он, то вскоре может умереть сам. Рарог был суеверен. Он возвращался домой, если дорогу ему перебегала черная кошка. Когда случайно в ресторане ронял солонку, то брал щепотку соли и кидал ее через левое плечо. Никогда ни с кем не менялся за столом бокалами и не зажигал третью свечу в канделябре. Поэтому он с сожалением посмотрел на истерзанное тело Дэвида Джеймза и хриплым от недавнего вожделения голосом произнес:
        - А ты счастливчик, лейтенант!
        Коротким и резким движением ладони он ударил человека в основание черепа. Глаза Дэвида Джеймза закатились, и он, потеряв сознание, обмяк на стуле.
        Филипп не решался убить полицейского, но не мог и отпустить его. Избежав смерти, тот спустя какое-то время начал бы его преследовать, подняв на ноги полицию всего мира. Филипп в этом не сомневался. Он по опыту знал, что все люди были мстительными. И они быстро забывали страх, который когда-то испытали.
        Эта дилемма поставила Филиппа в тупик. Он пошел в душ, где долго стоял под ледяной водой, смывая с себя человеческую кровь. Решение пришло, когда он растирался большим мохнатым полотенцем, ухая от удовольствия. Одевшись, он набрал номер на своем мобильном телефоне, коротко переговорил с кем-то. Вскоре к его дому подъехал микроавтобус с тонированными стеклами, из него вышли два молчаливых рарога, вошли в подъезд и поднялись на верхний этаж. Они закутали Дэвида Джеймза в одеяло, которое им дал Филипп, сняв его со своей кровати, и осторожно спустили сверток по лестнице. В микроавтобусе полицейского, который так и не пришел в себя, небрежно бросили под ноги.
        Садясь в микроавтобус, Филипп бросил водителю:
        - В резиденцию Джеррика!
        Затем он обернулся к своим подручным и приказал:
        - Поместите его в камеру рядом с нгояма и мальчишкой. И ждите меня. Мне надо встретиться с Джерриком. А потом нам предстоит увеселительная поездка в Лондон.
        Рарог не забыл о девчонке из кампуса Royal Holloway university, которая рассказала о нем полицейским. И он собирался посчитаться с ней.
        А заодно утолить нестерпимую жажду, которую в нем разжег лейтенант Дэвид Джеймз.
        Глава 27
        Джеррик был зол, Филипп понял это сразу, как только вошел в янтарную комнату. Даже огромное вольтеровское кресло, в котором по своему обыкновению расположился кобольд, раздраженно скрипело, раскачиваясь. Но в таком расположении духа Джеррик находился довольно часто, а в последнее время почти всегда, так что Филиппа это не смутило. В предвкушении поездки в Лондон он сам был радостно возбужден. Джеррик заметил это и, как всегда, что-то подозревая, с угрозой спросил:
        - И чему ты рад?
        - Просто хорошее настроение, - улыбнулся Филипп. Он не собирался делиться с Джерриком своими планами относительно Лондона и девчонки. Кобольд мог наложить на них свое вето по каким-то одному ему ведомым соображениям. А Филипп не выносил, когда ему что-то запрещали.
        - Да, в твои годы хорошее настроение бывает часто и безо всякой причины, не то, что у нас, стариков, - грустно произнес Джеррик.
        Внезапная мысль, что он скоро умрет, заставила кобольда вздрогнуть. На его лбу выступил ледяной пот. Прошло довольно много времени, прежде чем он сумел снова заговорить.
        Филипп терпеливо ждал. Он привык к подобным паузам в разговоре, когда глаза Джеррика вдруг тускнели, а лицо обезображивалось гримасой непритворного страха. Но он никогда не спрашивал о причине внезапной метаморфозы, потому что слишком хорошо успел изучить кобольда. Тот мог не простить подобного любопытства.
        - А вот у меня настроение хуже некуда, - с укоризной сказал Джеррик, когда почувствовал в себе силы возобновить беседу. - Тебе интересно знать, кто мне его испортил?
        - Надеюсь, не я? - насторожился Филипп.
        - Нет, мой мальчик, - успокоил его Джеррик. - Один никчемный человечишка по имени Генрих Кох. И знаешь, как ему это удалось?
        - Даже не догадываюсь.
        - Он подслушал разговор наших врагов, но требует щедро заплатить ему, чтобы раскрыть их тайну. Как тебе это нравится?
        - Мне это совсем не нравится, - нахмурился рарог. - Люди просто обнаглели!
        - И еще как! - поддержал его кобольд. - А ведь я в свое время сохранил этому Герману Коху жизнь. Неблагодарный человек! Думаю, что его испортил Афанасий своими подачками. Этот леший разбрасывается золотыми самородками, словно это обыкновенные камни. И откуда у него столько?
        Джеррик заметил недоуменный взгляд рарога и пояснил:
        - Этот Генрих Кох работает метрдотелем в ресторане Peterhof, где часто бывает Афанасий. Ты знаешь, леший меня недолюбливает и строит всяческие козни при каждом удобном случае. Поэтому я обязал Генриха Коха сообщать мне обо всем, что связано с Афанасием. И, кажется, даже заплатил ему. А, может быть, и нет, уже не помню. Но разве, мой мальчик, жизнь уже ничего не стоит, даже если это жизнь такого мерзавца, как этот Генрих Кох?
        - Думаю, в его собственных глазах она бесценна.
        - Тогда почему он требует от меня денег?
        - Потому что ты обошелся с ним по-хорошему, повелитель Джеррик, а с людьми так нельзя, - убежденно произнес Филипп. - Положи им в рот палец - они откусят руку.
        - Именно так, мой мальчик, - печально кивнул Джеррик. - Но ведь это не правильно! А как ты сам думаешь?
        - Я думаю, что я навещу этого Генриха Коха в его ресторане и расспрошу его с пристрастием. Уверен, он расскажет мне все. И даже не заикнется о деньгах.
        - А если все-таки…?
        - То я вырву его мерзкий язык и заставлю съесть.
        - Вот этого я и опасаюсь, - покачал головой Джеррик. - Если Генрих Кох лишится языка, кто будет предупреждать меня о происках лешего в будущем? Ты очень недальновиден, Филипп.
        - Хорошо, я сохраню ему язык, и даже жизнь, - неохотно согласился рарог. - Этот Генрих Кох… Он называл какие-нибудь имена?
        - О, да! - воскликнул Джеррик. В его глазах промелькнула ненависть, смешанная со страхом. - За одним столом с лешим Афанасием сидели туди Вейж, пэн-хоу Янлин и тэнгу Тэтсуя. А потом явился наш общий заклятый враг Фергюс, которого все они ждали.
        - Фергюс? - вырвалось у Филиппа. - Тогда это очень серьезно.
        - Как и всякий заговор, мой мальчик, - заметил Джеррик. - А они, несомненно, заговорщики и что-то замышляли против меня. Теперь ты понимаешь, почему у меня было такое плохое настроение, когда ты пришел? И, кстати, где ты был все это время, пока я ждал тебя?
        - Прогуливался по O-burger, - усмехнулся Филипп. - Там такие девочки, что забываешь о времени, когда запускаешь руку им под юбку.
        - А я уже начал думать, что и ты решил предать меня, как многие другие, - со скрытой угрозой произнес Джеррик. - Забудь о девках, мой мальчик! Хотя бы на время, пока мы не одолеем наших врагов. Надеюсь, ты не хочешь вновь оказаться в темнице? А ведь Фергюс засадит тебя туда, если одолеет меня. А, возможно, поступит с тобой еще хуже.
        - Хуже некуда, - мрачно буркнул Филипп. Его хорошее настроение бесследно испарилось.
        - Хуже смерть, - возразил ему Джеррик. - И на этот раз Фергюс не помилует тебя. Помни об этом, мой мальчик!
        - Не забуду, - пообещал Филипп. - Я могу идти, повелитель Джеррик?
        - Иди, и принеси мне эту тайну, - торжественно произнес Джеррик. - Как позднее ты принесешь мне на золотом блюде головы наших врагов.
        Филипп почти выбежал из янтарной комнаты, спеша выполнить приказ. Когда он закрывал дверь, то услышал возглас Джеррика:
        - Citius! Быстрее!
        Но рарогу показалось, что кроме ненависти он расслышал в голосе кобольда страх. Так мог рычать затравленный зверь, пытаясь запугать своих преследователей, которых он сам смертельно боится.
        У входа в лифт Филиппа встретили два рарога, которые уже успели перенести полицейского в камеру и теперь терпеливо поджидали его.
        - В Лондон мы отправимся чуть позже, - сказал он, не останавливаясь. - У нас есть еще одно дело в Берлине.
        Рароги, ничего не спрашивая, устремились за ним, словно большие черные птицы, почти невидимые в ночи.
        Но они напрасно торопились. Генриха Коха в Peterhof не оказалось. Этой ночью он не работал. И никто не знал, где его можно было найти. Когда Филипп, отчаявшись, уже выходил из ресторана, в дверях его задержал швейцар, рослый гладковыбритый мужчина в позолоченной ливрее. Опасливо оглянувшись, чтобы убедиться, что его не услышит кто-либо из сотрудников заведения, он прошептал:
        - Ищите Генриха в борделе.
        - В каком именно? - спросил Филипп. - В Берлине их много.
        Но швейцар усмехнулся, не ответив. И только после того, как Филипп всунул ему в карман ливреи сто евро, он едва слышно произнес:
        - Artemis.
        Филипп знал этот элитный публичный дом в западной части Берлина. Он расположился в одном из кварталов старого города Charlottenburg. Тот был основан еще в 1705 году, а спустя два века стал частью немецкой столицы. Artemis претендовал на респектабельность и был крупнейшим из борделей Берлина. Найти Генриха Коха, если он действительно проводил ночь там, было совсем не просто.
        Однако эта задача могла смутить кого угодно, но только не Филиппа.
        В эту ночь в Artemis находились более двухсот клиентов. К утру Филипп убедился, что Генриха Коха среди них не было. Зато он свел короткое знакомство с множеством жриц любви, поэтому не чувствовал себя разочарованным.
        После борделя Филипп снова посетил ресторан Peterhof. Он решил убедиться, не появился ли Генрих Кох. Но метрдотеля по-прежнему не было, и разозленный Филипп забрал у швейцара свои сто евро, а заодно всю его ночную выручку в качестве компенсации за напрасно потраченное из-за ложной информации время.
        - Счет можешь выставить своему милому дружку Генриху, - сказал, уходя, Филипп. - И считай, что ты дешево отделался.
        Швейцар не протестовал. Он думал точно так же. И мысленно проклинал Генриха Коха, который в эту ночь вдруг изменил своим привычкам.
        - Нет смысла ждать, - сказал Филипп, усаживаясь в микроавтобус, где уже сидели два рарога, тенями следовавшие за ним всю ночь. - Можем только напрасно потерять время. Мы вернемся сюда позже. А сейчас в аэропорт - и в Лондон. Там нас ждет ночка поинтереснее этой.
        Утро уже давно миновало. А когда самолет, который доставил в Англию Филиппа и его подручных, приземлился в аэропорту Хитроу, миновал и полдень. Им понадобилось время, чтобы арендовать микроавтобус. Минуты стремительно складывались в часы, и солнце уже клонилось к закату, когда рароги добрались до кампуса Royal Holloway university. Но следовало еще найти девушку, которая была подружкой внука Фергюса. Филипп не забыл, где находится общежитие, в котором она жила. Но в общежитии, кроме нее, проживало еще много других девушек. Все они были студентками, все молоды, все красивы. Расспрашивать, имея только эти исходные данные, было бессмысленно. А какие-либо оригинальные черты девушки Филипп, через столько дней, вспомнить не смог. Слишком много женщин прошло за это время перед его глазами, слившись в один большой безликий хоровод. Каждый вечер он проводил с новой любовницей. А когда не получалось с кем-нибудь познакомиться днем, то ночью он выходил на Oranienburger strasse, не брезгуя проститутками.
        - Джеррик прав, мне надо быть разборчивее в своих знакомствах, - раздраженно бормотал Филипп, тщетно напрягая свою память. - Не могу же я обойти все комнаты в этом общежитии в поисках одной девушки! Это все-таки не бордель. Могут случиться неприятности и звонки в полицию.
        Но он так и не вспомнил ни цвета волос, ни имени девушки. Не оставалось ничего другого, как ждать. Рано или поздно она должна была выйти из общежития или войти в него. Филипп был невысокого мнения о женщинах. Он считал, что как бы девушка ни страдала из-за исчезновения своего возлюбленного, но она не откажется от вечерней прогулки, предпочитая тосковать в тесной душной комнате. И, скорее всего, гулять она будет с новым любовником.
        - С'est la vie, - произнес Филипп с усмешкой свою излюбленную сентенцию, которая ничего не объясняла, но все оправдывала.
        Филипп предпочитал комфорт. Поэтому он попытался устроиться на сиденье микроавтобуса как можно удобнее. Ему предстояло провести несколько часов, не спуская глаз с общежития, в котором проживало множество женщин. Все это время они будут обнажаться, принимать душ, думать о сексе или даже заниматься им. Мысли об этом приятно волновали Филиппа и пробуждали его эротические фантазии. Мешало только присутствие двух рарогов. Они смотрели в том же направлении, что и Филипп, но в их глазах не было вожделения, а светилась лютая злоба.
        Глава 28
        За годы работы в полиции Оливер Стоун привык доверять своему профессиональному чутью. Поэтому когда лейтенант Джеймз вдруг перестал отвечать на телефонные звонки, и никто не мог сказать, где он находится, причем его местонахождение было неизвестно уже почти сутки, Оливер Стоун встревожился. Он сразу заподозрил, что исчезновение Дэвида Джеймза как-то связано с происшествием, которое лейтенант расследовал. И Оливер Стоун начал действовать.
        У Оливера Стоуна не было ни жены, ни детей. Он любил Лиз, а та любила свою внучку Оливию. Поэтому Оливер Стоун относился к девушке как к собственной внучке. Он был бы рад, имей он на это законное право. А оно могло появиться, если бы Лиз благосклонно отнеслась к его предложению, которое он собирался сделать в самом скором времени. Все его последующие действия были продиктованы этими мыслями.
        Он немедленно позвонил Оливии. И обрадовался, услышав в ее голосе радостные нотки, которые прозвучали, когда он назвался. Это было хорошим знаком и предвещало, что его будущее предложение рассмотрят благожелательно. Оливер Стоун знал, что Оливия была юным воплощением Лиз.
        - Оливия, ты не могла бы пообедать со мной? - спросил Оливер Стоун. Он решил, что говорить о своих подозрениях по телефону не стоит, чтобы не пугать девушку. С Лиз он никогда бы так не поступил.
        - Когда и где? - коротко спросила Оливия. Она догадалась, что речь пойдет об Альфе. Но, истинная внучка своей бабушки, не стала расспрашивать. Это было бы невежливо.
        - Через час я буду в кампусе, - ответил Оливер Стоун. - Жди меня в своей комнате в общежитии. И прошу тебя, никуда не выходи, пока я не приеду.
        - Почему? - удивилась девушка.
        - Чтобы мы не разминулись, - пояснил Оливер Стоун, мало заботясь о том, чтобы его слова звучали правдоподобно.
        - Хорошо, - согласилась Оливия. Но, ценя свою независимость, не преминула добавить: - Тем более, что я никуда и не собиралась выходить в ближайший час.
        Оливер Стоун уже сидел за рулем своего «бентли» и развивал непозволительную для законопослушного гражданина скорость, стремясь преодолеть расстояние от Лондона до кампуса Royal Holloway university в рекордное для себя время. Обычно Оливер Стоун берег свою старенькую машину, которой Англия в дни его молодости была обязана тем, что занимала ведущие позиции в мире автомобильного спорта. Но сейчас он выжимал из ее мотора все, на что тот был способен, не заботясь о последствиях. В этот день судьба благоволила к Оливеру Стоуну, и на его пути не встретился ни один дорожный полицейский, который мог бы прервать эту гонку. А то, что камеры видеофиксации зарегистрировали номер машины, и позднее ему придется оплатить крупный штраф, сейчас его мало заботило, даже несмотря на то, что это была бы первая штрафная квитанция в его жизни. Оливер Стоун спешил, потому что его подгоняло тревожное чувство, которое возрастало после каждого звонка лейтенанту Джеймзу. А звонил он часто. Но Дэвид Джеймз по-прежнему не отвечал, и тревога Оливера Стоуна уже превосходила Shard London Bridge, который считался самым высоким
зданием Лондона.
        Безмятежный вид кампуса немного успокоил Оливера Стоуна. Трудно было поверить, что в этом цветущем студенческом раю может произойти преступление. Казалось, что жизнь здесь течет по своим законам, далеким от жестокой реальности.
        Поэтому, когда он постучал в дверь комнаты Оливии и вошел, получив разрешение, на его лице уже не было тревоги, а сияла радостная улыбка. Оливер Стоун действительно был рад видеть эту девушку. Она напоминала ему Лиз. Несомненно, точно такой Лиз была в юности.
        - Привет, Оливия, - сказал он, беглым взглядом осматривая комнату. Избавиться от старых полицейских привычек Оливер Стоун при всем желании не мог. Осмотр удовлетворил его. Это была чистая и уютная комната, и можно было не сомневаться, что в ней жила очень опрятная и духовно развитая девушка. На полках стояло много книг, большинство с закладками между страницами. Это свидетельствовало о том, что книги внимательно прочитывались и изучались. - Ты уже выбрала ресторан, в котором мы будем обедать?
        - Да, - грустно улыбнулась Оливия. - Это наш с Альфом любимый ресторан. В нем мы обедали в тот день, когда он пропал.
        Оливия не сказала, что она обедает в этом ресторане каждый день. И всегда, входя в зал, надеется, что увидит за одним из столиков Альфа. Эта пустая и глупая надежда не сбывалась, но Оливия продолжала лелеять ее в глубине своей души. Она уходила из ресторана, оставляя на тарелках почти нетронутые блюда. Вот уже много дней у нее не было аппетита. И пообедать с Оливером Стоуном она согласилась только из вежливости.
        Однако Оливер Стоун не поддержал начатого девушкой разговора. Он легко разгадал ее маленькую хитрость, но вопросы, которые Оливия могла ему задать, он знал заранее, а ответов у него пока не было. Ни одного.
        В ресторане Оливер Стоун заказал уху по-ирландски с помидорами и мелко нарезанным картофелем, заправленную сметаной и мускатным орехом, жареное мясо, рис с томатной приправой, несколько салатов и фруктовый пудинг на десерт, а также чай себе и сок для Оливии. В отличие от девушки, он на аппетит пожаловаться не мог. И, кроме того, когда Оливера Стоуна что-то серьезно беспокоило, то его аппетит возрастал пропорционально тревоге.
        - Может быть, ты хочешь яблочный пирог? - заботливо спросил он, заметив, что Оливия только немного поковыряла вилкой в своей тарелке с салатом, а ко всему остальному даже не притронулась. Сам он за это время съел уже почти все, что было на столе, и собирался приняться за пудинг.
        Пока Оливер Стоун поглощал пищу, получая несомненное удовольствие, не было произнесено ни одного слова о том, ради чего он пригласил Оливию на обед. Они лишь перебрасывались короткими репликами о погоде и театральных премьерах в лондонских театрах, причем на первую тему много и охотно говорил Оливер Стоун, а на вторую скупо и часто запинаясь - несчастная девушка.
        К концу обеда Оливия уже едва сдерживала слезы, истерзанная тем, что она не могла говорить на единственную тему, которая ее действительно интересовала. Она знала, что бабушка не простила бы ей подобного нарушения правил приличия. А Оливер Стоун, подозревала девушка, мог проболтаться об этом своей обожаемой Лиз при встрече.
        И все-таки, когда Оливер Стоун уже доедал свой пудинг, чаша терпения Оливии переполнилась, и она, не поднимая глаз от тарелки с салатом, робко спросила:
        - А про Альфа есть новости?
        Оливер Стоун шумно вздохнул, поняв, что как он ни оттягивал этот разговор, но время пришло. Он допил чай, вытер губы салфеткой и, успев обдумать свой ответ, сказал:
        - Твоего друга еще не нашли, к сожалению. А тебе, Оливия, пока следует пожить у бабушки.
        Но Оливия услышала только первую фразу. Оливеру Стоуну пришлось повторить вторую после того, как губы девушки перестали предательски дрожать, справившись с нахлынувшими эмоциями.
        - Я прошу тебя, Оливия, на какое-то время перебраться из кампуса в замок к Лиз.
        - Зачем? - изумилась девушка.
        - Доверься мне, Оливия, - с неожиданной нежностью сказал Оливер Стоун. - Так надо. Я в ответе за тебя перед Лиз.
        - Не понимаю, - пожала плечами Оливия. - А если Альф вернется, а меня здесь нет? Как я ему объясню свой отъезд? Тем, что я перестала его ждать и надеяться?
        - Поверь мне, если это случится, то я объясню ему все сам, - заверил девушку Оливер Стоун. - И незамедлительно привезу его в замок Лиз. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я буду рад любому поводу, чтобы навестить твою бабушку?
        - И все-таки…, - с сомнением произнесла Оливия. - Я ничего не понимаю! Думаю, что прежде вы должны все объяснить мне. В конце концов, я уже не маленькая девочка, от которой все скрывают. Говорю вам на тот случай, если вы этого не заметили.
        - Заметил, - возразил Оливер Стоун, с любовью глядя на нее. - Ты уже очень большая девочка. Поэтому я и говорю с тобой. В надежде, что ты меня поймешь и выполнишь мою просьбу.
        - А университет? - уже сдаваясь, спросила Оливия. - Меня же отчислят!
        - Я договорюсь с руководством твоего факультета, - пообещал ей Оливер Стоун. - Тебе дадут отпуск по семейным обстоятельствам.
        - И когда я должна уехать?
        - Немедленно, - ответил он. - Я отвезу тебя к бабушке на своей машине. И, после того, как мои руки будут развязаны, займусь поисками твоего друга.
        - Вы обещаете мне это? - тихо спросила Оливия.
        - Я обещаю.
        - Вы найдете его?
        - Я буду стараться. Ради Лиз. Ради твоего счастья, девочка. Верь мне!
        И Оливия поверила.
        - Тогда давайте поспешим, - сказала она, встряхнув гривой своих рыжих волос. - Ведь чем быстрее я развяжу вам руки, тем быстрее вы начнете искать Альфа. Или вы хотите еще пудинга? Пожалуйста, я подожду.
        Но Оливер Стоун заверил ее, что уже сыт. Он расплатился за обед, и они вышли из ресторана. Оливер Стоун проводил девушку до общежития. Он хотел войти вместе с ней, но Оливия сказала:
        - Может быть, пока я собираю вещи, вы договоритесь о моем отпуске? Так мы сэкономим время.
        Оливер Стоун подумал, что его присутствие в комнате будет стеснять девушку. И согласился.
        - Только запри дверь, - сказал он на прощание. - И никому не открывай, кроме меня.
        Оливия помахала ему рукой и скрылась в дверях. Оливер Стоун направился было к своей машине, стоявшей неподалеку, но потом передумал и решил пройтись до факультета пешком. В кампусе все было рядом. А ему после плотного обеда прогулка явно бы не помешала.
        Филипп не узнал Оливию, когда она вышла из общежития в сопровождении высокого дородного мужчины, который был как минимум втрое старше ее. И, равнодушно проводив их глазами, только презрительно сплюнул на землю, подумав, что такая хорошенькая девчонка могла бы найти спутника и моложе. Но спустя какое-то время он вдруг вспомнил, что у девушки, с которой он видел внука Фергюса, были такие же рыжие волосы. Это было как озарение. Филипп даже зарычал, злясь на свою память, которая так подвела его.
        Мужчина и девушка вернулись через час. Все это время Филипп не находил себе места, изводя себя и двоих рарогов попреками. Но, снова увидев их, он радостно засмеялся.
        - Я же говорил, что она быстро утешится, - сказал Филипп. - Я обязательно расскажу об этом внучонку Фергюса. Пусть помучается, сидя в своей камере!
        Филипп предполагал, что девушка и мужчина войдут в общежитие, чтобы без помех заняться в комнате любовью. Но когда они расстались, рарог почувствовал себя разочарованным.
        И еще кое-что неприятно поразило Филиппа. Он услышал, как девушка в разговоре назвала мужчину Оливером. Это имя показалось рарогу знакомым. На этот раз память его не подвела, вовремя услужливо напомнив о звонке на мобильный телефон Дэвида Джеймза в тот момент, когда рарог уже собирался вонзить свои клыки в шею лейтенанта. Тогда на экране высветилась надпись, что звонит некий Оливер Стоун. Имена совпадали. Возможно, что это был один и тот же человек.
        - Не нравится мне, когда я что-то не понимаю, - пробормотал Филипп. - Придется расспросить человечка. Мне интересно, зачем он звонил моему дружку-полицейскому и почему он прогуливается по кампусу с этой рыжей девчонкой.
        Он сделал знак рарогам и выскользнул из машины. Три тени бесшумно устремились вслед за Оливером Стоуном, который шел по безлюдному в этот предзакатный час кампусу, ничего не подозревая и мечтательно размышляя о том, что вскоре он увидит свою обожаемую Лиз.
        Глава 29
        Оливия, легко перепрыгивая через две ступеньки, забежала на свой этаж, прошла по коридору, машинально отвечая на приветствия подруг, открыла дверь ключом и вошла в комнату. Окинула ее печальным взглядом, словно пытаясь запечатлеть в своей памяти. Ей было жаль расставаться с кампусом даже на короткое время. Она всегда думала, что проведет здесь несколько счастливых лет, а потом они обвенчаются с Альфом. И радость от этого события затмит грусть расставания с милыми ее сердцу прекрасными зданиями и не менее чудесными садами, в окружении которых те находились. Сейчас ей почему-то казалось, что она расстается со всем этим навсегда.
        Оливия подошла к окну, из которого открывался замечательный вид на кампус. Она увидела Оливера Стоуна, неспешно шагавшего по дорожке. Солнце освещало его мягким золотистым цветом, создавая иллюзию, что за ним по земле стелятся три прозрачных тени.
        Внезапно Оливия испытала чувство deja vu. Ей показалось, что нечто подобное она уже видела. Она закрыла глаза, чтобы ничто не мешало ей. И вспомнила. Точно так же, накануне своего исчезновения, от ее общежития навстречу заходящему солнцу шел Альф и отбрасывал две или три тени. Потом он свернул за угол, и с того вечера она его уже не видела.
        Оливия открыла глаза и закричала:
        - Мистер Стоун! Оливер!
        Но мужчина не услышал ее.
        Оливия хотела броситься за ним, догнать и рассказать о своих опасениях. Но вдруг она начала сомневаться. Заходящее солнце слепило ей глаза, и все это могло ей померещиться, подумала девушка. И если она поделится своей тревогой с Оливером Стоуном, тот просто посмеется над ней. Или сочтет, что она теряет рассудок, и расскажет о ее странном поведении бабушке. Почва самая благодатная - исчез юноша, за которого она собиралась выйти замуж. Такое случается. Офелия сошла с ума от одной только мысли, что она не будет женой Гамлета. А потом утопилась… Оливии не хотелось, чтобы ее бабушка начала незаметно следить за ней. Лиз, как и ее внучка, хорошо знала Шекспира.
        И Оливия осталась в комнате. Она даже не стала открывать окно. Более того, опустила жалюзи и закрыла дверь на ключ, вспомнив предостережение Оливера Стоуна. Затем достала чемодан и уложила в него свои вещи. А потом села на кровать и стала ждать возвращения Оливера Стоуна, уже понимая, что прошло слишком много времени, и он давно должен был возвратиться. Но его не было. Она чувствовала себя затравленным зверьком, забившимся в свою норку в напрасной надежде, что те, кто за ним охотятся, ее не заметят и пройдут мимо. Это было непривычное для нее чувство. И поэтому она не знала, как ей поступить. Позвонить бабушке? Но едва ли та чем-то сможет ей помочь без Оливера Стоуна. Обратиться в полицию? Но что она скажет? О своих ни на чем не основанных страхах? Ей ответят, что нужны факты. А потом полицейские уедут, оставив ее одну. И все начнется заново.
        Но когда Оливия уже отчаялась и была готова сдаться на милость неведомых ей охотников, окутывавший ее кромешный мрак озарила спасительная мысль. Она вдруг поняла, кто может ей помочь. Один-единственный человек в мире. Или не человек, если верить бабушке. Но в любом случае только он был способен спасти ее от неумолимо надвигающейся, она это чувствовала, беды.
        Это был Фергюс. А человек он или эльф - Оливии было уже все равно.
        Дрожащими пальцами она едва смогла набрать номер мобильного телефона, который при расставании ей оставил Фергюс.
        Фергюс отозвался уже после первого гудка. Как будто он ждал этого звонка.
        - Я слушаю тебя, Оливия, - сказал он.
        Его спокойный уверенный голос вернул девушке силы. Она закричала в трубку:
        - Спасите меня! Тени! Снова эти тени! Я их видела, когда исчез Альф, и они появились опять! Мне страшно! Мне очень страшно!
        - Оливия! - голос Фергюса был непривычно мягок. Обычная сухость и стальные нотки вдруг исчезли из него. - Ничего не бойся. Я скоро буду у тебя.
        И это было все, что он сказал. Но для разума Оливии эти несколько коротких фраз стали спасением. Девушка снова обрела веру. Сжимая телефон в руке, она опустилась на кровать, прижала колени к груди, обняла их руками и в этой позе лежащего в утробе матери младенца стала ждать Фергюса.
        Кто-то назойливо скребся в дверь комнаты и постукивал в окно, словно пытаясь отворить его. Возможно, это был ветер, ветка дерева или неведомо откуда взявшаяся мышь. Оливия не вставала, а только крепче зажмуривала глаза. Она боялась, что если откроет их, то увидит нечто ужасное, способное свести ее с ума.
        Фергюс спешил, как никогда в своей жизни. Перелет из Берлина в Лондон показался ему очень долгим, и он нещадно ругал себя за то, что не воспользовался телепортацией. Это утомило бы его, но сократило время, потраченное на преодоление пути до кампуса Royal Holloway university, где его ждала Оливия. Фергюс знал, что никогда не простит себе, если с девушкой случится что-нибудь плохое. Счастье Альфа было для него единственной целью в жизни. А эта девушка могла и должна была сделать его внука счастливым. В отличие от деда, которому не везло с женщинами, и поэтому он хорошо знал цену настоящей любви.
        В аэропорту Хитроу Фергюса уже ждали пять эльфов. Одетые в неприметные плащи, в шляпах, скрывающих их лица, они ничем не отличались от людей. Это были лучшие бойцы отряда самообороны, созданного еще в то время, когда Фергюс возглавлял борьбу за независимость острова Эйлин-Мор.
        Эльфы считали, что люди оккупировали остров, бывший их исторической родиной, и готовы были пожертвовать жизнью, но отстоять Эйлин-Мор. Они охотно записывались в отряды самообороны по призыву Фергюса. Однако Фергюсу удалось избежать кровопролитной войны, которая не принесла бы ни людям, ни эльфам ничего, кроме бедствий. Для этого ему пришлось шантажировать Джеррика. Эльф нажил себе смертельного врага, но ни тогда, ни сейчас не жалел об этом, радуясь, что вернул остров Эйлин-Мор своему народу.
        А для эльфов Фергюс стал настоящим народным героем. И когда ему понадобилась помощь, откликнулись все. Эльфийский народ был готов вступить в войну с главой Совета XIII, чтобы спасти внука Фергюса. Ведь он, пусть и наполовину, был тоже эльф, один из них. Об этом все знали.
        Все это время Фергюс был занят тем, что разрабатывал план возможной будущей схватки с Джерриком и соединял воедино разрозненные силы эльфов. По всему миру эльфы снова вступали в отряды самообороны и были готовы выступить маршем на Берлин по первому слову Фергюса.
        Но Фергюс медлил и не произносил решающего слова, после которого пути к отступлению уже не было. В глубине души он надеялся, что сумеет и на этот раз избежать кровопролития, которое не пошло бы на пользу миру духов природы. А еще он опасался, и намного больше, что в этой схватке одной из жертв может стать его внук. Если Джеррик почувствует, что ему грозит гибель, он убьет Альфа, не задумываясь. Точно так же, как он уничтожит все человечество и всю планету, если только ему представится такая возможность.
        Пока Фергюс был не в силах спасти своего внука, но он мог защитить Оливию, которую его внук любил. Поэтому эльф спешил, боясь опоздать.
        Когда Фергюс отделился от общей массы пассажиров, прилетевших из Берлина, к нему подошел один из эльфов. По виду это был невысокого роста мужчина с мощными плечами, которые выдавали в нем незаурядную физическую силу.
        - Приветствую тебя, повелитель Фергюс, - сказал он, вежливо приподнимая шляпу. - Мы ждем твоих приказаний.
        - Хорошо, Алпин, - кивнул Фергюс. Он шел, опираясь на трость, которая была ему не нужна, но придавала солидности в глазах людей, с которыми эльф поневоле был вынужден общаться. Рукоять трости была выполнена в виде головы льва из белого золота. - Вы окружили кампус Royal Holloway university, как я просил?
        - Да, - кивнул Алпин. - Никто не сможет войти в кампус и тем более выйти из него незаметно.
        - Мы должны быть в кампусе как можно скорее, - сказал Фергюс, убыстряя шаг. - Ты и твои люди успеете за мной?
        - Не сомневайся в нас, повелитель Фергюс, - ответил Алпин. - Мы все время будем рядом с тобой.
        Фергюс вышел из здания аэропорта в сопровождении эльфов, надежно ограждающих его от бушующего вокруг человеческого моря, которое разбивалось о них, словно о гранитный парапет. Они вошли в густую тень, которую отбрасывало здание на один из участков дороги. И уже не вышли из нее, словно растворившись в воздухе. Никто из людей ничего не заметил, настолько стремительно это произошло.
        А уже в следующее мгновение эльфы вышли из тени, которую отбрасывало одно из зданий Royal Holloway university. Они направились к памятнику с человеческими фигурами на пьедестале, установленному посреди кампуса. Здесь их поджидал молодой худощавый эльф.
        - Командир, мы наткнулись на микроавтобус, от которого дурно пахнет рарогами, - тихо произнес он. - Но в салоне никого.
        - Веди нас к нему, Алун, - велел Алпин. - Там, где рароги, там всегда беда. Ты хорошо это знаешь и сам. Надеюсь, мы успеем предотвратить ее на этот раз.
        - Да, командир, - коротко ответил Алун и пошел впереди отряда, показывая путь.
        Когда они подошли к микроавтобусу, который действительно оказался пустым, Фергюс огляделся вокруг. Давно уже наступила ночь. В темноте выстроившиеся в подобие каре здания, словно солдаты в строю, были неотличимы друг от друга. В одном из них его ждала Оливия, но в каком именно? Эльф уже потянулся за телефоном, чтобы позвонить девушке, как вдруг заметил невдалеке какое-то движение. Словно порыв ветра всколыхнул на мгновение мрак, бывший здесь особенно непроницаемым. Фергюс стремительно бросился туда. Эльфы, не ожидавшие этого, немного отстали.
        Зрение и интуиция не обманули Фергюса. Когда он подошел к зданию, из мрака на него бросился рарог. Это был один из двух подручных Филиппа, которых он взял в Лондон. Рарог издал злобный клекот, намереваясь вонзить когти в эльфа. Но Фергюс опередил его. Он поднял трость и ткнул рарога в живот, в области солнечного сплетения. А когда тот согнулся от пронзившей его невыносимой боли, эльф перехватил трость в руке и рукоятью ударил его по голове. Рарог жалобно пискнул и упал на землю, обливаясь кровью, обильно текущей из раны на черепе. Густая грива волос смягчила удар, но рарог потерял сознание.
        Фергюс перешагнул через неподвижное тело и почти вбежал в здание, вход в которое охранял рарог. За ним поспешили эльфы. Только Алпин нагнулся над рарогом, чтобы проверить, жив ли он. Увидев рану, он одобрительно улыбнулся.
        - Хороший удар, - пробормотал Алпин с невольной завистью. И быстро нагнал своих товарищей, которые бесшумными тенями следовали за Фергюсом по пустым в этот ночной час коридорам здания.
        Фергюс стремительно поднялся на верхний этаж. В глубине коридора, возле одной из дверей, он заметил рарога, который уже взломал замок и собирался войти в комнату. Это был Филипп. Услышав шум, он бросил взгляд через плечо и тоже увидел Фергюса, а за его спиной эльфов. Предстоящая схватка не сулила рарогу ничего доброго. И он, мгновенно оценив ситуацию, не стал дожидаться, а, распахнув дверь, в два прыжка пересек комнату и бросился в окно. Это был единственный шанс на спасение, и Филипп не упустил его.
        Фергюс вбежал почти следом, но он опоздал. Его встретил зияющий провал в стене, через который в комнату врывался прохладный ночной ветер. Эльф выглянул из окна и увидел, как над соседним зданием промелькнула тень огромной черной птицы. Издавая негодующий клекот, она быстро скрылась в сторону леса, окружавшего кампус.
        - Кто это? - услышал Фергюс испуганный голос и оглянулся. Оливия приподнялась на кровати и пыталась рассмотреть, что происходит. Рарог, выпрыгивая в окно, разбил лампу, и в комнате было темно.
        - Это я, Оливия, - ответил Фергюс. Он подошел и протянул девушке руку, помогая подняться. - Все страшное уже позади. Ничего не бойся!
        Оливия, заплакав, припала к его груди. Эмоции, которые она так долго сдерживала, прорвались наружу, и тело девушки сотрясали рыдания. Эльф стоял, осторожно гладя ее по плечу. Он не привык утешать женщин и растерялся.
        Но вскоре рыдания стали затихать, а затем стихли совсем. Эльф, почувствовав облегчение, спросил:
        - У тебя все в порядке, Оливия?
        - Теперь да, - тихо произнесла она.
        - Вот и хорошо, - обрадованно сказал Фергюс. - Ты можешь пойти со мной?
        - Хоть на край света, - сказала Оливия. И спросила, указывая на разбитое окно: - А что это было?
        - Сквозняк, - ответил Фергюс, решив, что девушка еще не готова узнать всю правду. - Вероятно, когда я открыл дверь, окно вышибло порывом ветра.
        - Правда? - с сомнением произнесла Оливия. - В таком случае, вместе с вами в комнату ворвался смерч, а не простой сквозняк.
        Но Фергюс не стал углубляться в эту опасную для него тему.
        - Может быть, - согласился он. - А я просто не заметил. Так мы идем?
        Они спустились по лестнице и вышли из здания, никого не встретив по пути, что было удивительно, учитывая, сколько шума наделало выбитое в ночной тишине окно. Но эльфы, сопровождавшие Фергюса, знали свою работу. Все девушки в общежитии спали крепким беспробудным сном, имевшим мало отношения к естественному, но, применительно к ситуации, самому безопасному для их психического здоровья.
        - Кто эти люди? - с тревогой спросила Оливия, указывая на эльфов.
        - Мои друзья, - успокоил ее Фергюс.
        К ним подошел Алпин.
        - Пока мы были в здании, рарог очнулся и сбежал, - с огорчением сказал он. - Это мое упущение.
        - А что бы мы стали с ним делать? - пожал плечами Фергюс. - Так что это даже к лучшему. Жаль только, что упустили Филиппа. Это он убил Алву.
        - Мы найдем его, - мрачно пообещал Алпин. - И он ответит сразу за все. Обещаю тебе, повелитель Фергюс.
        Оливия, о которой все забыли, с интересом слушала этот разговор. Заметив это, Фергюс сделал предостерегающий знак Алпину. И тот замолчал, продолжая хмуриться.
        - Ты не можешь оставаться здесь, Оливия, - сказал Фергюс, обращаясь к девушке. - Тебе придется довериться мне. И пойти со мной туда, где тебе ничто не будет угрожать.
        - Хорошо, - покорно согласилась Оливия. Она едва держалась на ногах, и ей было уже все равно, куда идти, лишь бы это было безопасное место.
        Но ей предстояло в эту ночь еще одно испытание. К Алпину подошел Алун и что-то тихо сказал ему. Тот бросил тревожный взгляд на девушку. Фергюс заметил этот взгляд, отозвал эльфа в сторону и требовательно спросил:
        - Что произошло, Алпин?
        - Нашли еще одного рарога, на этот раз мертвого, - неохотно ответил тот. - А вместе с ним человека. Тоже мертвого. Алун отыскал у него документы на имя Оливера Стоуна. Девушке что-нибудь говорит это имя? Думаю, что это тоже как-то связано с ней.
        - Мне кажется, на сегодня с нее хватит, - подумав, ответил Фергюс. - Будет лучше, если она ничего об этом не узнает.
        Но Оливия расслышала произнесенное вслух имя Оливера Стоуна и сама подошла к ним:
        - Оливер? - воскликнула она. - Где он? Отведите меня к нему!
        Алпин посмотрел на Фергюса. Тот, вздохнув, кивнул. И они пошли.
        Это было неподалеку, в небольшом лесочке. По всей вероятности, Оливера Стоуна схватили за руки, зажали ему рот и, силой сломив сопротивление, увлекли за деревья, где его не могли видеть и слышать случайные прохожие. А затем начали допрашивать. Но рароги, привыкнув с презрением относиться к людям, на этот раз ошиблись. Оливер Стоун был мужественным человеком, и, как только его перестали держать за руки, набросился на одного из рарогов. Это была поистине медвежья хватка, и он попросту сломал рарогу шею. Но, умирая, тот впился клыками в горло человека. Их так и нашли - сжимающих друг друга в последнем смертельном объятии, которое уже было невозможно разъединить.
        Оливия, увидев мертвого Оливера Стоуна с искаженным от муки лицом и открытыми глазами, которые, казалось, с упреком смотрели на нее, не выдержала этого последнего удара. Она вскрикнула и потеряла сознание.
        Очнулась Оливия полчаса спустя, в большом комфортабельном автомобиле, который, мягко покачиваясь, стремительно поглощал дорогу. Уже были видны огни аэропорта, заливавшие окрестности мертвенным бледно-голубым светом. Девушка подняла голову и встретилась глазами с ласковым и сочувственным взглядом Фергюса.
        - Куда вы везете меня, повелитель Фергюс? - спросила она тихо.
        - В единственное безопасное для тебя и твоего будущего ребенка место на Земле, - ответил эльф. - На остров Эйлин-Мор.
        Оливия с изумлением смотрела на него. О том, что беременна, она сама узнала только два дня назад, после визита к врачу. И не успела сказать об этом ни одному человеку на свете.
        Часть 2. Бессмертие
        Глава 1
        Филипп был взбешен. У него ныло плечо, которым он при бегстве выбил окно в комнате Оливии, а осколки стекла рассекли крыло, и он окропил своей кровью весь путь от кампуса университета до Ла-Манша, как его с XVII века называли французы, или до English Channel, как его с XVIII века предпочитали называть англичане. Рарог, опасаясь, что в аэропорту его может ожидать засада эльфов, предпочел воспользоваться собственными крыльями, чтобы пролететь над проливом, пролегающим между южным побережьем Англии и северным побережьем Франции и соединяющим Атлантический океан с Северным морем. Учитывая ситуацию, в которую он попал, это был наиболее безопасный способ убраться из Англии. А оказавшись в родной ему Франции, Филипп мог уже не опасаться эльфов. Здесь он был у себя дома, а они - чужаками.
        Но, принимая это решение, Филлипп не учел своего физического состояния. От потери крови он сильно ослабел. А над Ла-Маншем его встретили сильный западный ветер и густой туман. Этот полет стал для него тяжким испытанием. Когда рарог опустился на башню маяка Вальде, расположенного на шесть километров восточнее города Кале, его сердце, работавшее, словно кузнечный пресс, разрывало грудь, а дыхание было прерывистым, хриплым и шумным. Ему повезло, что он долетел. Как и в том, что его не заметили рыбаки, над которыми он не раз пролетал этой ночью.
        Рарог не опасался, что люди увидят его сейчас. Прошли те времена, когда маяки были обитаемы, а их смотрители сходили с ума во время шторма, потому что в рокоте волн им слышался вой тысяч нечеловеческих голосов. Давно уже все маяки во Франции были оборудованы электроникой и не требовали постоянного присутствия людей. Поэтому он мог позволить себе недолгий отдых на маяке Вальде, прежде чем продолжить свой путь до Берлина, где его ждали кобольд Джеррик и привычная жизнь.
        Подумав об этом, Филипп нахмурился. В глубине души он ненавидел Джеррика не меньше, чем Фергюса. А к Берлину он всегда чувствовал антипатию. Филипп родился и провел свою молодость на юго-западе Франции, в одном из маленьких провинциальных городков в Аквитании. И это был другой мир, который населяли отличные от мерзкого кобольда духи. Они были веселыми, жизнерадостными и беспечными.
        Но они были бедными. И они помнили, что у матери Филиппа не было мужа, когда она родила его, прижив от никому не известного чужака. А такое преступление против нравственности в их благословенных краях не прощалось. Филипп поэтому и покинул свой городок, когда умерла его мать. Он хотел разбогатеть и хотел, чтобы никто не вспоминал его позорного прошлого. И он достиг своей цели. Но если бы он вернулся в родные края, то, несмотря на его богатство, земляки презирали бы его. И Филипп мог бы осыпать их золотом, но они все равно не изменили бы своего отношения к его прошлому. Они были злопамятны и ревниво оберегали свои убогие нравственные устои, которые хранили испокон веков. Может быть, потому что ничего другого у них не было.
        Поэтому Филипп не мог вернуться домой. Он был слишком горд, чтобы сносить унижения. И сколько бы он ни думал об этом, неизменно приходил к одному и тому же выводу.
        Почувствовав, что его крылья снова обрели силу, Филипп взмахнул ими и поднялся над маяком. Он сделал круг над башней, прощаясь со своей родиной, и направился в Германию, лежавшую в противоположной стороне. Он спешил. Скоро предрассветные сумерки должны были покинуть землю. И до этого времени ему надо было добраться до ближайшего аэропорта, чтобы на первом же самолете улететь в Берлин, где его с нетерпением поджидал кобольд Джеррик.
        Но до этой встречи рарог собирался навестить Генриха Коха, метрдотеля ресторана Peterhof, которого он не смог найти накануне. Предвкушая этот визит, рарог дал волю необузданной кровожадной фантазии. И забыл о недавних мыслях, искушавших его изменить свою жизнь.
        Встреча с Генрихом Кохом не разочаровала Филиппа. Рарог выместил на алчном метрдотеле всю накопившуюся злость за все свои неудачи и разочарования последнего дня. И, удовлетворив жажду крови, поспешил в резиденцию главы Совета XIII. Он знал, что Джеррик не любит ждать, а прошло уже два дня, как кобольд послал его в Peterhof. Филипп рассчитывал, что новости, которые он собирался сообщить, спасут его от наказания.
        Так и случилось.
        - Где ты был? - закричал Джеррик, увидев рарога. Слюна бешенства закипала на его отвислых черных губах. - Гулял с девками? Или снюхивался с моими врагами? Я прикажу снова бросить тебя в темницу, подлый рарог! В одну камеру с Джелани. И тогда…
        - И тогда ты ничего не узнаешь о заговоре, который готовится против тебя, повелитель Джеррик, - спокойно ответил Филипп. Он знал, что только присутствие духа может спасти его. - Генрих Кох мне все рассказал. Но потребовалось время на то, чтобы он разговорился. Ты меня обвиняешь в том, что я выполнял твой приказ?
        - Заговор? - уже другим тоном переспросил Джеррик. Злоба в его глазах сменилась страхом. - Говори, мой мальчик, говори! Кто и что замышляет против меня?
        - Кто? Ты их всех хорошо знаешь. Это туди Вейж, пэн-хоу Янлин, тэнгу Тэтсуя и леший Афанасий. Они хотят лишить тебя власти. Собираются созвать внеочередное заседание Совета тринадцати и поставить на голосование вопрос о твоем отстранении, а заодно выбрать нового главу.
        - Голосование? - побледнел Джеррик. Он упустил из вида такую возможность. До недавнего времени он мог рассчитывать на большинство голосов в Совете XIII, но после бегства гамадриады Дапн соотношение сил изменилось. - Предатели! И кто подсказал им эту идею? Сами они не додумались бы, я уверен! Впрочем, я догадываюсь. Это проклятый эльф!
        - Да, ты прав, это эльф Фергюс, - кивнул Филипп. - Как уверял меня Генрих Кох, именно он является душой этого заговора. Говорил в основном он, а остальные слушали и поддакивали. Они заспорили только единственный раз, когда речь зашла о каком-то ключе. Но что это за ключ и зачем он им был нужен, Генрих Кох не расслышал.
        - Ключ от врат в страну богов! - воскликнул Джеррик. - Они говорили о нем!
        Кобольд в сильном волнении вскочил и забегал по комнате, задевая мебель и роняя на пол различные безделушки, каждая из которых стоила целое состояние. Но кобольд безжалостно топтал их ногами, даже не замечая этого.
        - Что еще сказал Генрих Кох?
        - Больше ничего, - ответил Филипп. - Его вспугнули. И он не дослушал разговор. Я взыскал с него и за это.
        - Немедленно приведи его! - закричал Джеррик. - Может быть, мне удастся узнать какие-нибудь подробности.
        - Это вряд ли, - усмехнулся рарог. - Когда я уходил, он плавал в луже собственной крови. Если даже Генрих Кох и выживет, а я в этом сомневаюсь, то говорить сможет еще очень не скоро.
        - Идиот! - Джеррик подступил к рарогу, потрясая перед его лицом своими маленькими кулачками. - Что ты наделал! Я не приказывал его убивать!
        - Откуда я мог знать, что он тебе понадобится? - попытался оправдаться Филипп. - Ты не предупредил меня об этом.
        - Ключ! - с тоской произнес Джеррик, внезапно обессилев и почти падая в вольтеровское кресло. - Мне нужен этот ключ.
        - А заговор? - удивился Филипп. - Неужели тебя не волнует, что замышляют твои враги?
        Джеррик обреченно махнул рукой, не ответив. Он не стал объяснять Филиппу, что бессмертие волновало его больше власти, которой его могли лишить. Власть преходяща, рано или поздно он ее все равно потеряет, потому что умрет. А бессмертие - вечно, превыше и дороже его нет ничего. Древние духи были правы. Primum vivere. Прежде всего - жить.
        - Прикажи арестовать их, - сказал Филипп, проявляя настойчивость. - Ведь это измена!
        - И как я докажу, что они заговорщики? - равнодушно спросил Джеррик. - Без показаний Генриха Коха это пустая трата времени. Я не могу арестовать членов Совета тринадцати только по доносу какого-то рарога. Против меня восстанет весь мир духов природы.
        - Но Фергюс пока не член Совета тринадцати, - напомнил Филипп. - Его ты можешь арестовать. Мое слово против его слова - это достаточное основание для допроса и даже для пытки, если понадобится.
        Глаза Джеррика радостно блеснули.
        - А ведь ты прав, мой мальчик, - произнес он, зловеще улыбнувшись. - Я могу арестовать эльфа по обвинению в государственной измене. А заодно расспросить его о судьбе ключа от врат в страну богов. Если Фергюс сам не хочет идти ко мне, то его приведут под конвоем. И закон будет на моей стороне. Никто из духов не посмеет осудить меня.
        - Я сам приведу к тебе Фергюса, - пообещал Филипп. - Только прикажи!
        - Я приказываю тебе, - сказал Джеррик. - Но не вздумай идти к нему один. Эльф окажет сопротивление, я уверен.
        - Я возьму с собой отряд спецназа, которым когда-то командовал, - кивнул Филипп. - Это надежные духи. И среди них нет ни одного эльфа, только рароги и гномы. Ведь я сам подбирал бойцов.
        - Ты знаешь, где искать Фергюса?
        - На острове Эйлин-Мор, - без колебаний ответил рарог. - Это единственное место, где, как ему кажется, он может ничего не опасаться. Но он ошибается. И я докажу ему это. Прикажи также передать под мое командование военные морские суда, повелитель Джеррик. Если эльф не захочет сдаться, я уничтожу его и всех обитателей острова несколькими залпами орудий.
        - Нет, эльф нужен мне только живым, - запротестовал Джеррик, хищно раздувая ноздри. - Потерпи, мой мальчик, до того дня, когда мы докажем измену Фергюса. А этого ждать недолго.
        - Я могу рассчитывать на свою долю, когда Совет тринадцати будет делить имущество и деньги Фергюса? - деловито поинтересовался рарог. - После того, как его признают государственным изменником.
        - Ты будешь щедро вознагражден, не сомневайся, - неопределенно пообещал Джеррик. И повелительным жестом указал на дверь. - А теперь иди! И возвращайся с победой. Ad honores. Ради почета, который тебя ждет.
        Филипп радостно поклонился и вышел.
        - Безмозглый рарог! - буркнул Джеррик, с презрением глядя ему вслед. - Он не понимает, что после казни Фергюса эльфы найдут его на краю света и отомстят. Beata stultica! Блаженная глупость!
        Самому Джеррику были не нужны деньги и имущество Фергюса, хотя он и знал, что эльф владеет огромным состоянием. Кобольд жаждал только ключа, который открыл бы перед ним врата в страну богов. В страну, где он обретет бессмертие. И перестанет покрываться ледяной испариной при одной только мысли, что однажды он умрет.
        Глава 2
        На острове Эйлин-Мор Фергюса и Оливию, прилетевших на гидроплане, встретили Аластер, Скотти и капитан Уолрик.
        Капитан Уолрик уже оправился от нервного шока и чувствовал себя на острове превосходно. Во многом благодаря Скотти. Она окружила капитана неусыпной заботой, которой давно уже не удостаивала своего мужа. Неожиданно Скотти похорошела, как расцветающий весной яркими желтыми цветами шотландский дрок. Глаза у нее как будто ожили, и она сама словно помолодела. К счастью для всех троих, Аластер был слеп и не ревновал.
        - Жизнь чертовски поразительная штука, - любил повторять капитан Уолрик, сквозь дым своей неизменной пенковой трубки бросая нежные взгляды на Скотти. - Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
        - О чем это вы, капитан Уолрик? - спрашивала его Скотти, заранее зная, что она услышит в ответ.
        - Да вот я думал, что потерял свой катер, а, оказывается, нашел намного больше.
        Катер капитана Уолрика, который Филипп бросил, добравшись до острова Барра, давно уже отыскали и доставили на Эйлин-Мор. Он сиротливо покачивался на волнах, постукивая бортом о причал. Однако капитан Уолрик как будто не замечал его призыва, забыв о прошлом и не думая о будущем, а живя только настоящим.
        А Скотти словно тоже забыла приказ Фергюса отправить человека с острова, как только он будет в силах выйти в море.
        Поэтому в глазах Скотти, когда она вышла навстречу Фергюсу, явственно читалась тревога, вызванная ожиданием наказания за непослушание. Однако все обошлось. Фергюсу было не до того, чтобы сердиться на Скотти из-за старого моряка. В глубине души он был даже рад, что компанию Оливии на острове будут составлять не только чета престарелых домовых, но и человек.
        Фергюс провел на острове Эйлин-Мор несколько часов, которые ему понадобились, чтобы навести порядок в своих бумагах, а на прощание он сказал:
        - Оливия, я буду рад, если этот остров станет для тебя родным домом. Попробуй полюбить Эйлин-Мор, как любим его я и Альф. И весь наш народ.
        Оливия благоразумно не стала интересоваться, о каком народе идет речь, а вместо этого спросила, когда Фергюс вернется за ней.
        - Жди меня накануне дня осеннего равноденствия, - ответил он. - И я очень надеюсь, что праздник мы будем отмечать вместе с Альфом.
        Девушка благодарно поцеловала Фергюса. И он улетел. Гидроплан поднял небольшую волну, оторвался от поверхности моря и скрылся в сиянии полуденного солнца, жужжа, как большая стрекоза. Оливия долго провожала его взглядом, пока не почувствовала на своем плече почти невесомую сухонькую ручку Скотти.
        - Пойдем в дом, - ласково сказала старушка. - В твоем положении нельзя расстраиваться, а тем более плакать.
        Оливия уже устала удивляться. Поэтому она не спросила, как Скотти смогла узнать о ее беременности, а покорно пошла за старушкой. Замыкал колонну капитан Уолрик, предварительно зорким взглядом моряка осмотревший окрестности. Море было пустынно до самого горизонта. Сонно покачивающиеся на волнах олуши предвещали хорошую погоду.
        На маяке Скотти быстро развела огонь в очаге на кухне и напоила Оливию и мужчин, по ее словам, настоящим шотландским чаем. Но в чашку девушки старушка положила только взбитые сливки, приправленные мускатным орехом. А капитану Уолрику и Аластеру щедро плеснула, как и полагалось, еще и виски. Но Оливия не заметила этого. Она маленькими глотками пила чай через холодный слой взбитых сливок и блаженствовала. Впервые за последнее время девушка чувствовала себя если не счастливой, то спокойной. До дня осеннего равноденствия оставалась неделя. Значит, самое большее через семь дней она увидит Альфа. Так сказал Фергюс. Оливия не сомневалась, что он выполнит свое обещание.
        Когда допили чай, а вместе с ним и бутылку виски, Аластер встал из-за стола и отошел к мольберту, установленному возле окна. Он на ощупь нашел кисть и привычными движениями начал наносить мазки на холст. Это случалось не часто. В самом центре холста смутно, словно в тумане, вырисовывались очертания какого-то маяка. Скотти поднялась, чтобы вымыть чашки. Уолрик вызвался помочь ей. Скотти милостиво согласилась, но решительно запротестовала, когда то же самое предложила Оливия.
        - Есть такая примета: две хозяйки на одной кухне - не миновать ссоры, - сказала старушка с улыбкой. - Я уж сама. И вы, капитан Уолрик, мне тоже не мешайте. Лучше составьте компанию miss Оливии. Вы же видите, она еще не настолько освоилась в доме, как вы.
        И капитан Уолрик вернулся за стол, к Оливии, встретившей его понимающей улыбкой.
        - Гнев женщины - все равно, что волна-убийца, - сказал он, раскуривая свою трубку. - Он так же внезапен, а, главное, не понятно, как от него уберечься.
        - Вы говорите, волна-убийца, капитан Уолрик? - только из вежливости переспросила Оливия. - А что это такое?
        - Как, miss Оливия, вы не знаете, что такое волна-убийца? - с удивлением воскликнул он. - Англичане дали ей имя rogue wave - волна-разбойник, а французы - onde scelerate, что значит волна-злодейка. Еще ее называют блуждающей волной и волной-монстром. Эта гигантская одиночная волна высотой двадцать-тридцать метров, а то и больше, появляется буквально ниоткуда и исчезает в никуда, совершив свое черное дело.
        - А я всегда думала, капитан Уолрик, что самая страшная волна в океане - это цунами, - заметила Оливия.
        - И ошибались, - торжествующе заявил капитан. - Цунами возникает в результате подводных землетрясений или оползней и набирает большую высоту только на мелководье. И опасна она лишь для береговых сооружений и судов, стоящих близко к берегу. А волна-убийца… Она появляется в океане внезапно и может погубить любое судно, которое ей попадется на пути. В этой ее непредсказуемости и заключается основная опасность для моряков.
        - И она действительно так опасна? - спросила Оливия.
        - Чрезвычайно, - заверил ее старый моряк. - Я был еще мальчишкой, когда в апреле одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года в средней Атлантике на итальянский трансатлантический лайнер «Michelangelo» обрушилась волна-убийца. Корабль получил серьёзные повреждения носовой части и одного из бортов. Двух пассажиров смыло в море, а полсотни было ранено.
        - Какие ужасы вы рассказываете, капитан Уолрик, - вмешалась в разговор Скотти. - Вы можете напугать miss Оливию своими морскими байками.
        - Байки? - возмутился старый моряк. - А как же тогда быть с английским сухогрузом «Дербишир», который в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году пошел на дно у берегов Японии? Было проведено официальное расследование, и оказалось, что судно длиной почти триста метров погубила гигантская волна. Она пробила главный грузовой люк и залила трюм. Погибли сорок четыре человека! Это вам уже не байки, mistress Скотти, а доказанный факт.
        Возмущенный капитан Уолрик даже перешел на официальный тон, назвав Скотти «mistress». Тем самым он напомнил старушке, что она замужем за другим и не имеет на него никаких прав. Скотти нахмурилась. Почувствовав надвигающуюся грозу, Оливия поспешила миролюбиво спросить:
        - Неужели нет никаких предпосылок для возникновения волны-убийцы? Что говорят об этом ученые, капитан Уолрик?
        - Ученые? - презрительно повторил тот. - А что они могут сказать, miss Оливия? Плетут что-то про область пониженного давления и волны, которые движутся с одинаковой скоростью. Или о ветре, дующем в одном направлении более двенадцати часов подряд. Но меня не обманешь! Я точно знаю, что виною всему морские эльфы.
        - Капитан Уолрик, держите язык за зубами! - потребовала Скотти, окончательно выведенная из себя. - Вы пьяны и болтаете невесть что!
        Но обиженный старый моряк проигнорировал это заявление. Как и саму Скотти. Он демонстративно обращался только к Оливии.
        - Вы только вспомните, miss Оливия, на каком острове мы с вами находимся! Ведь Эйлин-Мор, пока люди не построили на нем маяк, испокон веков принадлежал эльфам. Все об этом знали и никого это не удивляло. Так что удивительного в том, что мстительные эльфы сводят старые счеты с людьми, вызывая гигантскую волну в океане?
        Оливия не знала, что ответить. Капитан Уолрик лишь подтверждал ее догадки, но ей не нравились выводы, к которым он приходил. От них пахло не только виски, выпитым старым моряком, но и инстинктивным предубеждением людей против эльфов, которое когда-то помешало ее бабушке выйти замуж и быть счастливой. Оливия не хотела повторить судьбу Лиз. Но и аргументов, которые могли бы переубедить старого моряка, она не находила.
        А тот, войдя в раж, продолжал рассуждать заплетающимся языком:
        - Да если бы я владел островом, а у меня его отняли… Подобно тому, как бессовестные грабители отнимают в подворотне кошелек у бедного загулявшего матроса, сошедшего на берег после многомесячного плавания… Я был бы способен еще и не на такое. Уж поверьте, miss Оливия!
        Внезапно за спиной капитана Уолрика раздался звук разбитой чашки. Он невольно обернулся и встретился взглядом со Скотти, из рук которой чашка выпала. И старый моряк уже не смог отвести своих глаз от мрачной бездны, открывшейся ему в глазах Скотти. Эта бездна затягивала его, лишала собственной воли и диктовала свою. Подчиняясь ей, мужчина покорно поднялся со скамьи, дошел до порога, открыл дверь и вышел, не произнеся ни слова.
        Оливия с немым изумлением смотрела на Скотти. А та, заметив ее взгляд, быстро опустила свои глаза и сказала:
        - Капитану Уолрику необходимо проветриться. Виски затуманило ему разум. Это моя вина. Я не рассчитала дозу. Шотландский чай очень опасный напиток. Простите меня, miss Оливия. И, если можно, не говорите об этом маленьком происшествии повелителю Фергюсу.
        - Разумеется, Скотти, - ответила Оливия. - Вы могли бы и не предупреждать меня об этом.
        Скотти благодарно улыбнулась. Пораженная достоинством, которое проявлялось в каждом слове и жесте девушки, она уже не обращалась с Оливией покровительственно, как в начале знакомства. Старушка поняла, почему сам повелитель Фергюс был так предупредительно-вежлив с Оливией, несмотря на то, что явно питал к ней нежные отеческие чувства. В жилах девушки текла кровь, которая не позволяла никому забываться в ее присутствии. Кровь древних английских королей. Скотти никогда не жила в королевских замках, она провела свою жизнь на маяках, по соседству с простыми людьми. И поэтому сейчас она иногда терялась, общаясь с Оливией. Но эта девушка была ей по сердцу. А, главное, она была достойна стать женой внука Фергюса и продлить его не менее древний в мире духов природы род.
        - Вы хотите отдохнуть, miss Оливия? - спросила Скотти. - Я провожу вас в вашу комнату.
        - Откровенно говоря, я хотела бы немного прогуляться по острову, Скотти. Вы не возражаете?
        - Вы можете делать все, что пожелаете, miss Оливия. Меня предупредил об этом повелитель Фергюс. Только не забирайтесь на скалы. Это опасно. Они мокрые и скользкие. Один из прошлых смотрителей маяка разбился, упав со скалы. Он был француз и любил на ее вершине мечтать по вечерам, глядя на закаты.
        - А еще он был любовником Скотти, - неожиданно подал голос Аластер, о котором все забыли. Слепой художник наложил очередной мазок на холст и добавил: - Поэтому бедняжка до сих пор не может его забыть.
        - Не говори глупостей, Аластер, - смутившись, ответила Скотти. - Это только твое необузданное ревнивое воображение.
        - Она думала, что я ничего не знаю, - спокойно заметил Аластер. - Но она ошибалась. Как ошибается и сейчас. Да, я ничего не вижу, но с тех пор, как я ослеп, мой слух обострился. - Аластер окунул кисть в краску и, занеся ее над картиной, задумчиво произнес: - Впрочем, когда я увлекаюсь, рисуя, то не вижу и не слышу ничего. Окружающий мир перестает для меня существовать. Это хорошо для семейной жизни, не правда ли, miss Оливия?
        Оливия, смущенная не менее старушки, ничего не ответила и поспешила выйти за дверь.
        Глава 3
        Хмурые тучи низко нависли над островом. С моря дул холодный ветер. Оливия зябко поежилась и подумала, не вернуться ли ей в дом. Но все-таки решила немного прогуляться по берегу. Она чувствовала себя неловко рядом со Скотти и Аластером. Они были какими-то… необычными. Девушка не сразу нашла подходящее слово. И дело было даже не в их манере общения и привычках. Многие люди в течение своей жизни обзаводятся привычками, которые кажутся окружающим странными, а ведут себя и вовсе несуразно или нелепо. Но от этого они не перестают быть людьми, скорее наоборот, становятся более человечными. А Скотти и Аластер, чудилось Оливии, словно не были, а только старались казаться людьми. Это ощущение нереальности происходящего, которое возникало у нее каждый раз, когда она встречалась с этими старичками, пугало Оливию. И тяготило ее.
        Но одновременно она начинала лучше понимать Альфа. Он вырос на этом острове, рядом с этими существами. И это, несомненно, наложило на него свой отпечаток. Остается только удивляться тому, что сам он не стал походить на них. Хотя иногда и проскальзывало нечто необычное - в его взгляде, голосе, жестах, отношении к жизни.
        Впрочем, именно за это Оливия его и любила. Альф был необыкновенным, не таким, как мужчины, которых она встречала раньше. Совсем не таким.
        Интересно, а каким будет ребенок, которого она собирается от него родить?
        При этой мысли Оливия радостно улыбнулась. И все плохое мгновенно забылось. Она прислушалась - не почувствует ли внутри себя другую, уже зародившуюся жизнь? Но что-либо понять мешал гул морского прибоя. И протяжные жалостливые крики олуш, парящих над морем. Оливия решила продолжить эксперимент ночью, когда ей никто и ничто не будет мешать. Она погрозила олушам кулаком и насмешливо прокричала:
        - Мир наш смертью опечален,
        До краев наполнен горем!
        Так пронзительно кричали
        Чайки над притихшим морем.
        Олуши ответили Оливии негодующими криками. И тут же, заглушая их, раздался звук далекого орудийного выстрела. Высокий столб воды поднялся у причала, где стоял катер капитана Уолрика. Когда столб опал, на поверхности моря плавали лишь обломки судна. А затем донесся отзвук еще одного выстрела. Второй снаряд упал по ту сторону острова. Это была «вилка», при которой первый снаряд немного перелетает цель, а второй - немного не долетает. После чего, уточнив ориентиры, орудия начинают стрельбу на поражение.
        Но Оливия не разбиралась в артиллерийской науке, а поэтому ничего не поняла. Девушка поспешила вернуться к маяку. Отсюда, с вершины холма, море просматривалось до самого горизонта. И она увидела, что пять или шесть парусных судов, подойдя к острову со всех сторон на расстояние не больше морской полумили, угрожающе наставили на него свои орудия. На одном из них пушки еще дымились. Но другие пока не стреляли.
        К Оливии подбежал взволнованный капитан Уолрик.
        - Вы видели, miss Оливия, что они сделали с моим катером? - закричал он. - Они мне за это ответят! Проводят военно-морские учения и даже не предупреждают об этом мирных жителей. Одно слово - горе-вояки!
        - Что это за корабли, капитан Уолрик? - спросила Оливия. - Впервые вижу, чтобы парусные суда имели орудия и кого-то обстреливали.
        - Это фрегаты, miss Оливия, - снисходительно глядя на девушку, ответил старый моряк. - Вам, как женщине, это позволительно не знать, но у этих трехмачтовых судов очень славное военное прошлое. Дюнкеркские корсары еще в семнадцатом веке использовали их для своих рейдов в проливе Ла-Манш. Вы даже не представляете, какие это лёгкие и быстроходные суда. И очень опасные в морском бою.
        - Пока что они представляют опасность только для нас, - с тревогой заметила Оливия.
        - Уже нет, - ответил капитан Уолрик. - Ведь они больше не стреляют. И даже спускают шлюпки на воду. Видимо, командующий эскадрой понял свою ошибку и решил принести извинения жителям острова.
        Оливия уже и сама видела, что от фрегатов отделилось несколько шлюпок, полных вооруженных людей в военной форме. Тускло поблескивали возвышавшиеся над бортами острия штыков, делая шлюпки карикатурно похожими на морских ежей. Они быстро приближались. Весла равномерно и почти беззвучно поднимались и опускались в воду.
        Из башни маяка вышла Скотти и решительно потребовала:
        - Зайдите в дом, miss Оливия!
        Девушка поспешила успокоить ее.
        - Это только морские учения, Скотти, - сказала она. - Капитан Уолрик говорит, что они хотят перед нами извиниться за свои случайные выстрелы по острову. Видимо, его сочли необитаемым.
        - Капитан Уолрик болван, к моему великому сожалению, - ответила Скотти. - Это фрегаты из эскадры Совета тринадцати, я вижу даже отсюда. Они никогда не проводят учений. И встреча с ними в море намного опаснее, чем с Летучим Голландцем. Уж поверьте мне на слово, miss Оливия. Быстрее в дом!
        Оливия переглянулась с капитаном Уолриком, и увидела в его глазах то же самое недоумение, которое испытывала сама после слов Скотти. Она ничего не поняла, но решила не спорить. А капитан Уолрик, видимо, еще не забыл, что с ним случилось, когда он не послушался Скотти, и тоже не рискнул возразить. Они покорно вошли в дом.
        - Мне некуда вас спрятать, miss Оливия, - сказала Скотти, с тревогой глядя в окно на приближающиеся шлюпки. - Остров слишком мал, здесь нет потайных пещер. На маяке был подземный ход, он вел из комнаты моего сына на берег, но я его засыпала, когда Крег… В общем, нам не остается ничего другого, как ждать.
        - Что ждать, Скотти? - участливо спросила Оливия. Ей казалось, что старушка слишком взволнована и, по непонятной причине, излишне драматизирует ситуацию, которая вскоре благополучно разрешится. Как только моряки высадятся на остров.
        - Я не знаю, - ответила Скотти. - Повелитель Фергюс не проинструктировал меня, как поступать в подобной ситуации. Видимо, он представить себе не мог, что такое может произойти. И я тоже.
        - Скотти, опомнись, - произнес капитан Уолрик примирительно. - Ты сама говорила, что не надо пугать miss Оливию. А сейчас ты ее до смерти пугаешь.
        - Я и сама до смерти боюсь, - призналась Скотти. - А ты лучше помолчи, Уолрик. Может быть, беда и минует тебя, если ты умудришься на этот раз удержать язык за зубами.
        Капитан, восприняв слова старушки, как угрозу, быстро закрыл рот, и Оливия услышала, как громко клацнули его зубы.
        Шлюпки пристали к берегу. Из них выпрыгнули около сотни вооруженных рарогов и гномов. Из шлюпки с адмиральским флажком на носу на берег сошел Филипп. Он повелительным жестом указал на маяк.
        - Окружить башню и схватить всех, кто окажется внутри. В случае сопротивления никого не щадить, стрелять на поражение. Живым мне нужен только эльф Фергюс. Предупреждаю, он очень опасен, так что будьте настороже. Все ясно?
        - Да, командир, - весело откликнулся гном в форме сержанта. Он был приземист и широкоплеч, а аккуратно подрезанную до пояса бороду заплел в тугую толстую косу, чтобы она не мешала ему во время боя. - Все мои ребята хорошо знают, что лошадь лучше обходить спереди, а эльфа сзади.
        Солдаты, словно по команде, дружно рассмеялись над шуткой сержанта.
        - Выполняйте приказ! - сухо произнес Филипп.
        - За мной! - скомандовал сержант. - Цепью! Интервал пять метров!
        Солдаты быстрым шагом начали подниматься на холм. Филипп шел позади. В руках он, как и остальные, держал автомат с коротким прикладом и примкнутым к стволу остро наточенным штыком. Это было грозное оружие в ближнем бою. Но Филипп не собирался сам драться с эльфом. Поэтому он взял с собой сто отборных бойцов, зная, что на маяке их встретят не более трех-четырех эльфов и домовых, которыми окружил себя этот чудак Фергюс, поселившись на острове Эйлин-Мор. На всякий случай перед высадкой десанта он приказал сделать два предупредительных выстрела из корабельных орудий, установленных на адмиральском фрегате, чтобы напугать островитян и лишить их желания оказать сопротивление. Он едва не отдал приказ разрушить третьим выстрелом маяк. Но в нем мог находиться Фергюс, а Джеррик недвусмысленно дал понять, что эльф нужен ему живым, иначе Филиппа ждет суровое наказание. Обменивать свою жизнь на жизнь Фергюса рарог не собирался, несмотря на лютую ненависть к эльфу.
        Десантники проникли за ограду, разбив прикладами кованую решетку с бабочками, и окружили маяк. Затем, повинуясь приказу сержанта, они вышибли дверь, после чего четверо или пятеро ворвались внутрь. И, удивленные, замерли на пороге. В комнате находились два старика, один из которых был слепым, старуха и девушка, почти ребенок, все насмерть перепуганные. Двое были людьми, двое - домовыми. Фергюса среди них не оказалось.
        Сержант Пауль Мейер много повидал на своем долгом веку и выполнил не один приказ, полученный от Совета XIII. Он часто рисковал своей жизнью и, случалось, ходил по колено в крови. Но воевать со стариками и детьми он не привык. Гном считал себя не убийцей, а солдатом. Ему приказывали - он убивал, не задумываясь. Но становиться палачом он не собирался. Поэтому он удержал бойцов, которыми командовал, и, стараясь не быть грубым, сказал:
        - Вам нечего опасаться, если вы не вздумаете оказать сопротивления. Нам нужен только эльф Фергюс. Скажите, где он, и ни о чем не беспокойтесь.
        - Повелителя Фергюса нет на острове, - ответила Скотти. Она единственная из всех сохранила присутствие духа, если не считать Аластера, который продолжал наносить мазки на холст. Как домовой и говорил, он ничего не видел и не слышал, когда его увлекал творческий процесс. - И мы не знаем, где он может быть. Даю тебе слово, офицер.
        - Я сержант, - ответил польщенный повышением в чине Пауль Мейер. Он был склонен поверить старухе. Она смотрела на него глазами, полными ужаса и желания ему угодить. Но на всякий случай он грозно предупредил ее: - Смотри, не ври мне! Не то я пристрелю тебя, как взбесившегося пикси.
        - Как я посмела бы, сержант! - испуганно воскликнула Скотти. - Повелитель Фергюс улетел еще утром. Ведь это правда, капитан Уолрик?
        Но старый моряк, к которому она обратилась, не смог произнести ни слова. Он действительно был смертельно напуган. Когда он увидел наставленные на него дула автоматов, то сразу потерял недавнюю браваду. И, если бы от этого сейчас зависела его жизнь, то он не сумел бы даже встать со скамьи, настолько ослабели его ноги.
        На помощь отважной старушке неожиданно пришла Оливия.
        - Скотти говорит правду, - сказала она. Голос девушки дрожал, однако она не опустила глаз под проницательным взглядом сержанта, в котором не было ничего человеческого. - На острове никого нет, кроме нас.
        - Всем выйти, - приказал Пауль Мейер. Девушка была слишком юна и худа, и, вдобавок, она была человеком, чтобы вызвать его интерес. Однако сержант оценил по достоинству ее пышные рыжие волосы и стройные ножки, которые не могли скрыть узкие обтягивающие брючки. Поэтому он великодушно заявил: - Я вам верю. Но мы все-таки обыщем остров, и если ничего не найдем, то…
        - Сержант, отставить! - произнес, входя в комнату, Филипп. - Приказы здесь отдаю я, или ты забыл?
        - Никак нет, командир, - отрапортовал сержант, приложив руку к каске. Глаза его остекленели, а голос стал бесцветным, потеряв даже намек на индивидуальность. - Виноват!
        Но Филипп уже не слушал его. Он внимательно разглядывал Оливию. Вдруг его тонкие губы раздвинуло подобие улыбки.
        - Какая встреча! - радостно произнес он. - Incredibili dictu! Невероятно!
        Оливия побледнела. Она тоже узнала рарога. И беспомощно посмотрела на Скотти, словно прося у нее защиты.
        - Кто это? - шепотом спросила Скотти. - И откуда он тебя знает?
        - Это он преследовал меня с Альфом в кампусе, - так же тихо ответила Оливия. - Но кто он, я не знаю.
        - Но ты меня узнаешь, - пообещал, услышав последние слова девушки, Филипп. Он хищно улыбнулся, скривив свой горбатый нос, из-за чего стал похож на отвратительного стервятника с его узковатым и длинным клювом, голой шеей и морщинистым лбом. - Это я тебе обещаю!
        Он подошел к Оливии и цепко схватил ее за руку. Девушка вскрикнула от боли.
        - Не трогай ее, - потребовала побелевшими губами Скотти. И напомнила: - Тебе был нужен Фергюс. При чем здесь девочка?
        - Возьмем ее с собой вместо Фергюса, чтобы Джеррик был не слишком разочарован, - сказал, обращаясь к сержанту, Филипп. На слова старухи он не обратил внимания. - И, кроме того, я славно развлекусь, пока мы будем возвращаться.
        - Так точно, командир! - ответил, понимающе ухмыльнувшись, сержант. - На правах военной добычи. После взятия города три дня на разграбление. Это древний закон. Может быть, что-нибудь достанется и моим ребятам?
        - Все может быть, - неопределенно пообещал Филипп. И, обращаясь к девушке, насмешливо сказал: - Идем, femina!
        Оливия пыталась сопротивляться, но силы были неравными. Увлекаемая Филиппом, она сделала шаг по направлению к двери. И жалобно, словно умоляя, произнесла:
        - Скотти!
        Внезапно Скотти дико закричала и, выхватив из ящика стола большой нож, которым она обычно резала рыбу, замахнулась на рарога.
        Но Филипп опередил ее. Отпустив Оливию, он перехватил крошечную ручку Скотти и согнул ее, словно тростинку. Раздался громкий хруст сломанной кости. На лету подхватив падающий нож, Филипп вонзил его в шею старушки. Кровь брызнула фонтаном, залив стены комнаты. Несколько капель попали даже на картину Аластера, и, не заметив, он тут же размазал их по холсту.
        Скотти даже не вскрикнула, ей мешал нож в горле. Ее колени подогнулись, и она рухнула на каменный пол, словно маленькая кукла.
        Неожиданно в комнате раздались тихие всхлипывания. Это плакал капитан Уолрик. Он не отводил глаз от Скотти, а крупные слезы стекали по его морщинистым щекам, словно оставляя на них глубокие борозды. Его плач вызвал раздражение рарога.
        - Заткни его, - приказал он сержанту.
        Пауль Мейер сделал короткий выпад автоматом, который он держал в руках. Остро наточенный штык легко вошел в сердце старого моряка. Он умер мгновенно. И упал рядом со Скотти.
        Оливия вскрикнула и, потеряв сознание, мягко опустилась на пол, по которому текла кровь двух стариков. Рарог брезгливо прикоснулся к девушке носком сапога, чтобы убедиться, что она жива. Оливия тихо застонала.
        - Подними ее и отнеси на адмиральский фрегат, - приказал рарог сержанту.
        - В твою каюту, командир? - спросил тот.
        - Нет, - подумав, ответил Филипп. - Она мне там все перепачкает кровью. Найди какое-нибудь помещение в трюме. Да не забудь поставить часового. А то твои ребята могут оказаться не такими брезгливыми, как я.
        - Это точно, - ухмыльнулся Пауль Мейер. - В море выбирать не приходится.
        В комнату заглянул один из солдат и доложил:
        - Остров зачистили. Никого не нашли.
        Сержант спросил у рарога:
        - Будем ждать Фергюса?
        - Не имеет смысла, только даром потратим время, - отмахнулся Филипп. - Он сам придет к нам. Если не за внуком, так за этой девчонкой.
        Переступив через неподвижные тела, лежавшие на полу, он вышел из комнаты. Следом ушел сержант с Оливией на руках.
        В комнате остался только Аластер. Он продолжал яростно наносить кистью мазки на холст. В слепом художнике неожиданно проснулось вдохновение. Слишком давно он творил, словно ремесленник, только из чувства долга или от скуки. И сейчас он чувствовал себя счастливым.
        Глава 4
        Альф сидел в позе лотоса на каменном полу и, закрыв глаза, вспоминал о своих встречах с Оливией в кампусе Royal Holloway university. Занятия йогой укрепляли его тело, а мысли о любимой - дух. Дыхание юноши было замедленным, мышцы - расслабленными, а губы неслышно, словно мантру, повторяли «Оливия».
        Йоги утверждают, что звуки, из которых состоят мантры, по своей природе имеющие божественное происхождение, обладают способностью оказывать психологическое влияние на человеческое сознание, очищать его и наполнять энергией. А произнесенные вслух, мантры вызывают в сознании человека образ его божества. Именно это происходило с Альфом. Его божеством была Оливия.
        Альф скучал по Оливии. По ее глазам, в которых всегда сияло небо, иногда безоблачно-голубое, а иногда - мрачно-грозовое, по ее голосу, звучащему завораживающе, как пение соловья на закате, по ее телу, нежному и гибкому, словно ласковый и трепетный летний ветерок. Он любил Оливию. Он знал это и раньше, но только сейчас, проведя много дней в одиночестве, понял, насколько сильна его любовь. Раньше рядом с ним всегда были какие-то люди, которые мешали ему осознать, что без Оливии жизнь его потеряет всякий смысл, как бы он ни заполнял свои дни и ночи учебой, спортом, дружескими вечеринками, надеждами и мечтами. Оливия была единственным человеком, с которым он мог бы отправиться в космическом корабле в путешествие по Вселенной без надежды на возвращение на Землю. И этим было все сказано. В детстве Альф часто мечтал о полете в космос. Но тогда в своих мечтах он был одиноким космическим волком, который бороздил просторы Вселенной и открывал иные миры и инопланетные цивилизации с одной-единственной целью - чтобы им мог гордиться дед, Фергюс. Появившись в его жизни, Оливия внесла существенные коррективы в
эти детские мечты. И Альф был искренне рад этому.
        Мысли об Оливии помогали юноше переносить одиночество и другие тяготы жизни в темнице. Альфу часто казалось, что не будь их, он сошел бы с ума или совершил какое-нибудь безумство, чтобы обрести свободу. Но вместо этого он занимался йогой, а когда уставали мышцы, то начинал тренировать память, повторяя в уме сложные математические формулы и законы квантовой физики. Или вспоминал отрывки из своей любимой книги «Brehms Tierleben», написанной учёным-зоологом и путешественником Альфредом Эдмундом Бремом, а иногда - стихи, которые ему когда-то читала Оливия. И так уставал за день, что мог спать по ночам. А, быть может, и в другое время суток, потому что в мрачном сыром подземелье, в которое не проникал солнечный свет, день и ночь перемешались, спутались, и невозможно было понять, приносят ему еду в полдень или в полночь. Кормили Альфа два раза в сутки, это было единственное, что он знал наверняка, и приблизительно через равные промежутки времени. В пище, которой его кормили, не было соли. Сахара ему не давали тоже. Только пресные каши, жидкая баланда с овощами, черствый хлеб и вода.
        На этой диете Альф значительно похудел, но его мозг стал намного работоспособнее. В один из периодов бодрствования Альф задумался над проблемой так называемой «лунной иллюзии», которую человечество не могло разрешить со времен Аристотеля.
        Альф знал, что люди уже много веков искали объяснение, почему Луна кажется крупнее около горизонта, чем когда она находится в зените. В действительности же размер Луны практически не зависит от её высоты над Землей. Одни ученые предполагали, что виновато увеличение, создаваемое атмосферой планеты, другие - что на восприятие влияет степень конвергенции глаз наблюдателя, третьи предлагали не менее серьезные и научно обоснованные теории, но все они оказывались неубедительными при более скрупулезном рассмотрении. Современная наука, как и древняя, признавала свое бессилие перед этой загадкой.
        Альф начал работать над формулой, с помощью которой он собирался доказать, что угловой размер Луны в любой момент времени ее прохождения по небесному своду зависит не только от постулатов геометрии, но и от оптических свойств человеческого глаза. Ему оставалось внести в формулу всего один или два параметра, чтобы убедиться в правильности своих выводов. Но для этого требовались телескоп и лунная ночь, в течение которой он мог бы наблюдать за объектом своих научных изысканий. И то, и другое были ему недоступны.
        Юноша был крайне раздосадован на эту помеху, которую он не учел, приступая к работе. Он отложил «проблему лунной иллюзии» в дальний уголок своей памяти, чтобы заняться ею позже. И задумался над тайной массовой гибели гигантских животных десять тысяч лет назад. Вымирание мегафауны имела то преимущество, что над ней можно было размышлять, не выходя из камеры. Сумрак подземелья пасовал перед тьмой веков, а мозг Альфа - нет.
        Альф переменил асану. Он закинул одну ногу за шею и снова замер. Однако новая поза не изменила течения его мыслей. Он вдруг вспомнил, что в последнюю их встречу предпочел вечер с Оливией пирушке с друзьями. Если бы можно было вернуть время назад, он ни за что бы так не поступил.
        - Если бы я только мог сказать ей об этом, - с сожалением произнес Альф.
        И, как будто подчиняясь его желанию, часть каменной стены отошла, и в камеру вошла Оливия. Альф не успел убрать ногу из-за головы и представлял собой странное, даже пугающее зрелище. Он понял это по лицу девушки. И засмеялся, мгновенно забыв все свои грустные мысли.
        - Оливия! - радостно закричал он, вскакивая на ноги. - Неужели это ты!
        Ноги Оливии подкосились, и она упала бы на пол, если бы подбежавший Альф не успел подхватить ее на руки.
        - Альф, милый! - прошептала она, еще не веря в то, что видит его. - Это я. А это действительно ты?
        Альф поцеловал ее. И для Оливии это стало лучшим доказательством того, что она не спит, и Альф не привиделся ей во сне. Она ответила на поцелуй. И заплакала, тихо и жалобно, словно маленькая девочка.
        А юноша продолжал осыпать ее лицо поцелуями, которые становились все более длительными и страстными. Вдруг он заметил, что одежда и волосы Оливии испачканы засохшей кровью, и воскликнул:
        - Ты ранена? На тебе кровь!
        - Это не моя, - всхлипывая, ответила девушка. - Это кровь Скотти. Альф, они убили ее!
        Альф до боли закусил губу, чтобы не закричать. Сделав два шага, он опустил Оливию на каменное ложе, а сам лег рядом и обнял ее. Девушка спрятала лицо на его груди и дала волю слезам. Постепенно ее рыдания начали затихать. Она успокаивалась, согреваясь в теплых и ласковых объятиях юноши. Внезапно Альф услышал ее тихий прерывистый шепот и прислушался. Девушка нараспев, словно в забытье, произносила:
        - Глухо завывает,
        Жалуется ветер.
        И ему бывает
        Тяжко жить на свете.
        Лампа одинокая.
        Комната пустая.
        Лишь тоска стоокая
        Жизнь мою листает.
        Колокол к заутрене
        Звякнул и осип,
        Будто голос внутренний:
        Счастья не проси.
        Оливия смолкла. Некоторое время спустя Альф сказал:
        - Прости меня, Оливия!
        - За что? - удивилась она.
        - За то, что я втянул тебя во все это, - пояснил он.
        - А ты предполагал, что так может случиться? - настороженно спросила Оливия.
        - Нет.
        - Тогда тебе не за что извиняться.
        - Но ведь ты во всей этой истории совершенно не при чем!
        - А ты помнишь нашу клятву?
        - Да.
        - Повтори ее!
        - Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока…, - тихо произнес Альф. Но в конце фразы он запнулся и не договорил.
        - Пока смерть не разлучит нас, - закончила за него Оливия. - Я надеюсь, что это для тебя не пустые слова?
        Вместо ответа Альф попытался поцеловать ее. Но она накрыла его губы своей ладонью и сказала:
        - Мы поклялись, что отныне у нас с тобой будет одна судьба. И в горе, и в радости. И что бы ни случилось с тобой, пусть то же самое случится и со мной. Я так хочу. А ты?
        - И я тоже. За одним исключением. Все, кроме смерти.
        - А зачем мне жить без тебя? - просто, как само собой разумеющееся, спросила Оливия.
        И Альф не нашел, что ответить. Ведь он и сам думал точно так же.
        - Вот и хорошо, - не дождавшись возражений, впервые улыбнулась Оливия. - А то я уже подумала, что мне придется убеждать тебя вплоть до второго пришествия.
        - Ты умеешь быть чертовски убедительной, - тоже улыбнулся Альф. - Несмотря на то, что ты ангел.
        - Это комплимент? - невинно поинтересовалась она.
        - Еще какой, - заверил он. - Высшей пробы.
        - Тогда можете поцеловать меня, молодой человек, - милостиво разрешила Оливия. - А то ведь если вам не напомнить, то и не дождешься.
        Он поцеловал ее. И на несколько чудесных минут они забыли о том, где находятся, и обо всех ужасах, которые с ними происходили в последнее время.
        - Я скучала без тебя, - тихо произнесла Оливия, оторвавшись от его губ. - И, знаешь, я чуть не сошла с ума от горя, когда подумала, что не увижу тебя никогда. Хорошо, что Фергюс пообещал мне вернуть тебя. Только это и спасло меня.
        - Ты встречалась с моим дедом? - искренне удивился Альф.
        - Да, на острове Эйлин-Мор.
        Альф хотел спросить что-то еще, но вдруг вспомнил о Скотти.
        - Ты сказала, на тебе кровь Скотти. Что с ней случилось? Расскажи мне!
        И Оливия рассказала обо всем, начиная со своей первой поездки на остров Эйлин-Мор.
        А затем пришла очередь Альфа. Но его рассказ оказался намного короче. В основном это был пересказ его встречи с таинственным незнакомцем, который только однажды посетил его в камере. О схватке с двумя надзирателями Альф благоразумно промолчал. Иногда он и сам сомневался, была ли она в реальности. Если бы не рана на виске, он бы решил, что это только привиделось ему в кошмарном сне. Юноша не мог смириться с мыслью, что его тюремщиками были не люди, а чудовища.
        - Так это все из-за золотого диска, который может дать своему владельцу бессмертие? - спросила Оливия, когда Альф закончил. - Бред какой-то!
        - Скорее, метафизика, - авторитетно поправил ее Альф. Он много думал об этом и пришел к определенным выводам. - То, что лежит за пределами физических явлений. Эту область философии изучали Аристотель, Платон, Гегель и многие другие великие умы человечества. Но лично я думаю, что это не наука, а лженаука. Она погружает разум человека во мрак, из которого нет выхода.
        - Тогда все понятно, - кивнула Оливия. - Твой таинственный незнакомец просто сошел с ума. Говоря твоими словами, его разум погрузился во мрак.
        - Видимо, так, - согласился юноша. И искренне посочувствовал: - Бедняга!
        - Но нам-то с тобой от этого не легче, - заметила девушка. - И даже хуже. Никогда не знаешь, что можно ожидать от безумца.
        Они замолчали, осмысливая то, что наговорили.
        - А еще он сказал, что в этой камере когда-то провели ночь перед казнью мои родители, - вдруг вспомнил Альф. - И казнь такая ужасная - их сбросили в жерло действующего вулкана. Средневековье какое-то!
        - Надо же такое придумать! - воскликнула Оливия. - Я же говорю, что твой незнакомец просто…
        Но девушка не договорила. Каменная стена внезапно раздвинулась, и в камеру вошел Джеррик. Кобольд был взбешен. Он распорядился поместить девушку в камеру к внуку Фергюса, надеясь узнать из их разговора что-нибудь новое о золотом диске. А вместо этого они пустились в туманные рассуждения и даже оскорбили его, назвав безумцем. Однако Джеррик, из опасения показаться смешным, пытался скрыть гнев. По этой же причине он не забыл о своем облике. Альф увидел все того же атлетически сложенного мужчину средних лет с умным и волевым лицом. А перед Оливией предстал убеленный сединами старец благородной внешности, глаза которого выражали порицание.
        - Audiatur et altera pars, - произнес он с укором. И внушительно повторил, чтобы они его поняли: - Следует выслушать и противную сторону.
        Юноша и девушка, смутившись, поднялись с ложа, на котором лежали.
        - Простите нас, - сказал Альф. - Мы не знали, что вы нас слышите.
        - А вообще-то, подслушивать нехорошо, - заметила Оливия. - Мне всегда это говорила бабушка.
        - Beata stultica, - назидательно произнес Джеррик. И опять повторил: - Блаженная глупость.
        - Да, вы правы, о вкусах не спорят, - коварно согласилась Оливия.
        Джеррик нахмурился, но сдержался.
        - Cujusvis hominis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare, - сказал он, что на древнем языке духов означало «каждому человеку свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке». Однако на этот раз он не стал переводить свою фразу, а повелительным жестом указал Оливии на открывшийся в каменной стене проем. И потребовал: - Выйди! Мне надо сказать юноше наедине несколько слов.
        Оливия с тревогой в глазах посмотрела на Альфа. Тот ободряюще улыбнулся ей и спросил:
        - Оливия еще вернется или вы отпустите ее?
        - Вернется, - хмуро буркнул Джеррик.
        - Оливия, выйди, пожалуйста, - попросил Альф. - Ненадолго.
        И девушка послушалась.
        - Я вернусь, - шепнула Оливия, целуя на прощание Альфа. - Мне еще очень многое надо тебе сказать!
        Когда девушка вышла, Джеррик, перестав себя сдерживать, злобно прорычал:
        - Я даю тебе последний шанс, внук Фергюса! Ты напишешь своему деду письмо. И попросишь его вернуть золотой диск в обмен на ваши с девчонкой жизни. Иначе…
        - Что иначе? - побледнев от гнева, тихо спросил Альф.
        - Вы оба умрете. Но она первой. А ты будешь слышать, как она мучается перед смертью.
        Альф сжал кулаки. И Джеррик невольно попятился к выходу под его яростным взглядом. На кобольда смотрели глаза уже не человека, а разгневанного эльфа. На мгновение Джеррику даже показалось, что он видит перед собой Фергюса, но только помолодевшего лет на двести.
        - Я уже говорил тебе, что ты тоже умрешь, - произнес Альф. - А сейчас добавлю: и очень скоро.
        В голосе юноши прозвучала такая убежденность, что Джеррик вздрогнул. Он вышел, ничего не ответив. Каменная стена снова пришла в движение.
        - Ты обещал, что Оливия вернется! - крикнул юноша, пытаясь удержать двигавшийся камень.
        - Я солгал, - раздалось сквозь узкую щель, которая еще оставалась между каменными глыбами. - А ты не забудь - у тебя остался только один день. Последний день!
        Камень встал на место, и все звуки стихли.
        Альф обхватил голову руками и глухо завыл, словно волк в полнолунье. В эту минуту в нем не было ничего человеческого. Впервые в жизни эльф взял в нем верх над человеком. И если бы Джеррик увидел юношу сейчас, то содрогнулся бы от ужаса. И, возможно, пожалел бы о том, что он сотворил.
        Глава 5
        Мысль о том, что он совершил ошибку, преследовала Фергюса на всем пути от острова Эйлин-Мор до Берлина. Но эльф долго не мог понять, что он сделал не так. И только когда он выходил из самолета, уже в аэропорту столицы Германии, его словно озарило.
        Фергюса подвело убеждение, которое можно было выразить одной фразой: «My house is my castle». Эти слова английский юрист Эдуард Кок вписал в свои комментарии к британскому законодательству еще в XVII веке. Дед Фергюса был хорошо знаком с Эдуардом Коком, часто с ним разговаривал, и однажды он объяснил внуку смысл этой фразы со ссылкой на первоисточник.
        - Дом - это то место на земле, где каждый может и должен чувствовать себя в полной безопасности, - сказал старый эльф Фергюсу. - Так говорил мне сам Эдуард. А он был довольно неглуп и отважен для человека.
        Именно это убеждение сейчас сыграло с Фергюсом злую шутку. Эльф привык считать Эйлин-Мор своим домом и не учел, что это совсем не крепость, а крошечный островок в океане, который при желании может стать легкой добычей Совета XIII. А в том, что такое желание у злобного и коварного Джеррика может, и даже должно было возникнуть, сомневаться не приходилось.
        Фергюс сразу же набрал номер мобильного телефона Алпина.
        - Необходимо срочно направить отряд для защиты острова Эйлин-Мор, - сказал он. - Думаю, эльфов десять будет достаточно. Но это должны быть лучшие твои бойцы.
        Алпина поразил взволнованный голос Фергюса. Он привык к тому, что тот всегда говорил сухо и лапидарно, словно древний житель Лаконии.
        - Ты ожидаешь нападения на остров, повелитель Фергюс? - спросил он.
        - Все возможно, - неопределенно ответил Фергюс. - Поторопись, Алпин!
        - Я пошлю Алуна с его группой, - ответил Алпин. - Ты его уже видел в деле. Он не подведет в любой ситуации.
        - Хорошо, - с облегчением сказал Фергюс.
        Однако даже после этого разговора спокойствие к нему не вернулось. Его душу, словно яблоко, точил изнутри червь сомнения. И он не был потрясен, когда спустя несколько часов раздался звонок Алпина, который гневно произнес:
        - Мы опоздали, повелитель Фергюс! Совет тринадцати опередил нас и захватил остров Эйлин-Мор.
        - Мне нужны факты, а не эмоции, - сухо сказал Фергюс, чувствуя, как зачастило сердце в его груди.
        Алпин рассказал, что отряд эльфов под командованием Алуна на двух морских катерах направился к острову Эйлин-Мор уже через два часа после звонка Фергюса. Но на подходе к острову они увидели, что его окружила эскадра, состоящая из пяти парусных военных судов. Один из фрегатов два раза выстрелил по острову, после чего высадился десант на шлюпках. Все это время эльфы наблюдали за происходящим издали, под прикрытием небольшого рифа, находившегося в миле от Эйлин-Мора. Подходить ближе, а тем более ввязываться в бой они опасались из-за многократного численного превосходства противника. Это было бы самоубийством.
        - Или Алун был не прав? - с тревогой спросил Алпин, дойдя до описания этого эпизода в своем рассказе. - Возможно, надо было напасть на эскадру?
        - И геройски погибнуть, - сказал Фергюс. - Нет, Алун поступил правильно. Ты не ошибся, отправив его на остров.
        - Да, - с облегчением выдохнул Алпин. - Через час шлюпки вернулись на фрегаты. И эскадра ушла от острова.
        - А что Алун?
        - Он продолжает наблюдение за островом. Возможно, там оставлена засада. Но никакого движения не наблюдается. Алун спрашивает, что делать. Он и его бойцы готовы высадиться на Эйлин-Мор, несмотря на опасность, которая может их поджидать. Мы ждем твоего приказа, повелитель Фергюс.
        - Пусть дождутся меня, - ответил Фергюс. - Я скоро буду.
        Уже через час он вылетел из Берлина, а через три часа пролетел на гидросамолете над островом Эйлин-Мор. Как Алпин и говорил, остров как будто вымер. Фергюс приказал пилоту сделать еще два круга, а затем отдал команду садиться на воду. Одновременно с этим к острову подошли два катера с эльфами, которыми командовал Алун. Они высадились на остров одновременно с Фергюсом и сразу же рассыпались редкой цепью, чтобы не стать удобной мишенью, если враг подстерегал их на маяке.
        Фергюс быстро поднялся на вершину холма. Он без сожаления взглянул, проходя мимо, на разбитую решетку. Эльф тревожился за тех, кого он оставил на маяке, поддавшись внушению самообмана. И прежде всего за Оливию, носившую в своем чреве его правнука или правнучку.
        Но Оливии не было. В башне Фергюс увидел только Аластера, стоявшего за мольбертом, а также Скотти с ножом в горле и капитана Уолрика, которые лежали в неловких позах на полу. Кровь уже подсохла и бурой скользкой пленкой покрывала каменные плиты.
        - Что здесь произошло, Аластер? - спросил Фергюс.
        Но художник, увлеченный своей работой, даже не услышал его. Зато Скотти тихо застонала. И Фергюс заметил, что ее веки дрогнули.
        - Она жива! - закричал он, обернувшись к столпившимся в дверях эльфам, которые с ужасом смотрели на эту картину. - Поднимите ее!
        Не дожидаясь эльфов, Фергюс опустился на пол рядом со Скотти и протянул руку к ножу. Но его удержал Алун.
        - Повелитель Фергюс, - тихо сказал он, - если ты извлечешь нож, она умрет. И, вероятнее всего, она не переживет ни поездки в катере, ни полета в гидросамолете. Ее можно спасти, только доставив врача на остров.
        Фергюс понял, что Алун был прав. Не говоря ни слова, достал мобильный телефон и набрал номер. Услышав голос в трубке, сказал тоном, не допускающим возражений:
        - Доктор Джейсон, вы нужны мне на острове Эйлин-Мор. Самолет ждет вас в аэропорту.
        - Что произошло? - спросил его невидимый собеседник. - Что-нибудь с вами, Фергюс?
        - Нет, но с близким мне существом, - ответил эльф. - У Скотти нож в шее, но она еще жива. Мы что-нибудь можем сделать до вашего приезда, Джейкоб?
        - Ни в коем случае не трогайте ее, - потребовал доктор Джейсон. - И даже не прикасайтесь к ней. Я скоро буду.
        Фергюс сделал еще несколько звонков, отдавая приказания, чтобы доктор Джейсон оказался на острове как можно скорее. А затем он обратился к Алуну, который все это время продолжал стоять рядом с ним, восхищаясь, как легко Фергюс разрешал самые сложные проблемы.
        - Алун, уберите человека в подвал. Положите его в ящик со льдом, рядом с эльфийкой, которую вы там найдете. А затем тщательно осмотрите все помещения на острове и сам остров. Засады здесь явно нет, но, возможно, для нас оставили какие-нибудь сюрпризы. Вроде мин-ловушек. Джеррик способен на такое.
        - Уже осматривают, - деловито ответил Алун. - Я распорядился.
        Фергюс с одобрением посмотрел на него. Но ничего не сказал и вышел из комнаты. Он лучше кого-либо знал этот остров и сам собирался обойти его, чтобы осмотреть все укромные уголки. Он был уверен, что Оливию перевезли в шлюпке на фрегат. Но оставался шанс, что ее убили и скинули со скалы в какую-нибудь расщелину или в море. Фергюсу было страшно даже думать об этом, но он должен был выполнить свой долг, каким бы тяжким тот ни был.
        Остров Эйлин-Мор был крошечным, но Фергюс вернулся к маяку только два или три часа спустя. Зато он уже не сомневался, что Оливия жива и находится в плену у его врагов. Это было плохо, но оставалась надежда на то, что ему удастся спасти девушку в скором будущем. Фергюс хорошо все обдумал за это время, и решение уже созрело.
        - Скотти жива? - Это было первое, что спросил Фергюс, увидев Алуна.
        - Еще дышит, - кивнул тот. - Крепкая оказалась старушка. Не думаю, что я прожил бы даже пять минут после такого удара в шею. Мастерский удар, что и говорить. Его нанес профессиональный убийца.
        - Кажется, я знаю, кто это был, - сказал Фергюс. - И ты тоже. Накануне ему удалось спастись от нас в кампусе Royal Holloway university. Но следующая наша встреча будет для него последней. Клянусь тебе, Алун!
        В небе раздался звук мотора снижающегося гидросамолета. Через минуту он опустился на поверхность моря.
        - Доктор Джейсон! - радостно воскликнул Фергюс. И попросил: - Алун, помогите доктору подняться на маяк. А то он немного толстоват для такого восхождения.
        Алун с готовностью поспешил выполнить эту просьбу. Но когда он спустился на берег, то увидел, что Фергюс значительно преуменьшил габариты человека. Доктор Джейсон был не толстоват, а откровенно толст. Он напоминал крупный валун, обтесанный морскими волнами почти до шарообразной формы, и был такой же блестящий и гладкий, даже голова у него была абсолютно лысой. На его круглом лице сияла улыбка. Алуну пришлось потрудиться, чтобы доктор Джейсон поднялся на вершину холма. Эльф то подталкивал человека в спину, то тянул за руку, помогая преодолевать подъем и изгибы тропинки. Кроме того, что эльф нес большой черный саквояж доктора, в котором лежали хирургические инструменты, необходимые для операции. И когда они подошли к маяку, то оба утирали обильно выступивший пот.
        - Это было что-то феерическое, Фергюс, - жизнерадостно произнес, увидев эльфа, толстяк. - Я никогда еще не передвигался с такой скоростью, как во время этого путешествия на ваш остров. Особенно последнюю часть пути, когда забирался на холм с помощью этого милого молодого человека.
        - Рад видеть вас, Джейкоб, - сказал Фергюс. - Но, признаюсь, мне хотелось бы, чтобы повод для нашей встречи был другой.
        - А когда он был другой? - удивился доктор Джейсон. - Вы вспоминаете обо мне только тогда, когда случается какая-либо неприятность. Но я не обижаюсь. Такова участь всех эскулапов мира. И почему я должен быть исключением? В конце концов, когда я давал клятву Гиппократа, «Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro…» и так далее, то не думал, что стану всеобщим любимчиком. И что со мной будут искать встречи исключительно из-за моего веселого нрава.
        Фергюс в душе вынужден был признать, что доктор Джейсон прав. В свое время, оставшись с новорожденным Альфом на руках, он долго подыскивал врача, которому мог бы доверить младенца, если бы тот вдруг заболел. И пришел к выводу, что это должен быть человек. Любой лекарь из мира духов природы, оказав ему или Альфу медицинскую помощь, мог донести на них Совету XIII. А это было равносильно исполнению смертного приговора, который был вынесен Альфу еще в утробе его матери.
        Но опасность представляли и врачи из мира людей. Альф был только наполовину человек. Некоторые физиологические и анатомические особенности духов, которые непременно обнаружились бы при тщательном медицинском осмотре ребенка, вызвали бы у любого врача вполне законное недоумение. И вопросы, ответить на которые Фергюс затруднился бы, не открывая тайны происхождения Альфа.
        Фергюс долго искал подходящую кандидатуру. И, однажды, совершенно случайно, он встретил доктора Джейсона, который тогда только что закончил медицинский колледж и еще не успел сузить свое восприятие мира до аксиом, изученных им за годы обучения. Джейкоб Джейсон, молодой, мечтательный и только начинающий полнеть, считал, что мир, в который он входил на правах последователя Гиппократа, в том числе и мир человеческого тела, намного многообразнее, чем это описывалось в учебниках. Он собирался, после нескольких лет практической работы, сам написать учебник для будущих врачей. Книгу, в которой каждое слово было бы истиной, потому что противоречило закостенелым догмам. Поэтому, когда к нему обратился Фергюс, молодой врач очень обрадовался. Он счел, что встретил редкие мутации, что-то вроде представителя негроидной расы с голубыми глазами, изучение которых позволит ему заполнить множество страниц будущего методического пособия.
        Фергюс не злоупотреблял походами к врачу. Альф тоже почти не испытывал недомоганий, отличаясь редкостным здоровьем. Так что они вполне могли бы обойтись и без доктора Джейсона, как это выяснилось со временем. Но Фергюс, будучи главой Сопротивления, исправно поставлял доктору клиентуру из числа своих соратников по борьбе с диктатурой Совета XIII. И доктор Джейсон охотно лечил их, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. Его будущий учебник от количества новых страниц распухал буквально на глазах, даже быстрее, чем сам автор.
        Доктор Джейсон уже не сомневался, что на Земле существует целая раса людей-мутантов, корни которой уходят в такое далекое прошлое, что с ним не сравнятся даже египетские пирамиды. Возможно, предполагал доктор, это потомки инопланетян, некогда посетивших Землю и бросивших свое семя в лоно первобытных женщин. Это было поистине великое открытие, и не только в области медицины.
        Но сообщать об этом научному и мировому сообществу раньше времени доктор Джейсон не собирался. Он считал, что плод должен созреть, прежде чем его можно будет сорвать и предъявить миру. Иначе мир, раскусив незрелый плод, с отвращением выплюнет его и ославит доктора Джейсона как шарлатана. Или попросту забудет его, как великое множество других ученых, посвятивших себя науке, и только загубивших свою жизнь. Доктор Джейсон не собирался следовать по их пути.
        Фергюс, по своим причинам, активно его в этом решении поддерживал и всячески поощрял. Их взаимовыгодная дружба крепла год от года. Учитывая, что человек живет намного меньше духа, Фергюс рассчитывал однажды воздвигнуть над могилой доктора Джейсона монументальный памятник, а его неизданный учебник надежно спрятать в той же расщелине, в которой он хранил золотой диск. Эльф не сомневался, что эти реликвии достойны друг друга и могут лежать рядом. Каждая из них, окажись она в руках людей, произвела бы настоящий переворот, который мог бы стать Армагеддоном для привычного всем мира.
        Но дружба Фергюса и Джейкоба Джейсона никогда не переходила определенных границ, причем устанавливал их эльф. Поэтому сейчас, даже доверяя доктору, Фергюс рассказал только то, что счел нужным.
        - Тетя Скотти стала жертвой морских разбойников, - поведал он доктору. - Они думали, что маяк необитаем, и рассчитывали чем-нибудь поживиться в заброшенном доме. Во всяком случае, такой версии придерживается полиция, которую я вызвал. Полицейские уже отбыли с острова, теперь очередь за вами, доктор Джейсон. Совершите чудо, прошу вас!
        Доктор Джейсон уже не улыбался.
        - Эта дверь? - деловито спросил он, показав жестом.
        И вкатился внутрь, словно кегельный шар, попавший в лузу.
        Вышел доктор Джейсон только часов через пять, с окровавленными по локоть руками. Он был похож на мясника.
        - Горячей воды, - отрывисто бросил он столпившимся во дворе эльфам, ожидающим конца операции. - И, ради всех святых, хоть какой-нибудь стул!
        Почти мгновенно ему принесли ведро с горячей водой и массивное кресло, извлеченное невесть откуда, в которое он смог со вздохом облегчения опуститься после того, как отмыл от крови руки. Джейкоб Джейсон сидел, закрыв глаза, глубоко вдыхал своей бочкообразной грудью морской воздух и блаженно улыбался. Он наслаждался жизнью. Он наслаждался своим могуществом. Так бывало каждый раз, когда он, Джейкоб Джейсон, смертный человек, одерживал победу над самой смертью.
        Но эльфы этого не знали. И потому с недоумением смотрели на толстяка, который, казалось, заснул, сидя в кресле. Молчание нарушил Фергюс.
        - Джейкоб, - спросил он дрогнувшим голосом, - что со Скотти?
        - Она будет жить, - ответил доктор, открывая глаза, в которых, кроме моря, отражалось искреннее изумление. - Поразительно! Любой другой человек умер бы от такой ножевой раны мгновенно. Это просто феноменальная старушка! Возможно, я даже посвящу ее случаю отдельную главу в своем будущем учебнике. Сам Гиппократ позавидовал бы мне сегодня.
        Эльфы радостно зашумели. Кто-то даже предложил подбросить доктора несколько раз в воздух, чтобы воздать ему достойные почести. Но Джейкоб Джейсон решительно воспротивился этому.
        - Клянусь всеми богами и богинями, это слишком, друзья мои, - запротестовал он. - Достаточно рюмочки коньяка. Фергюс! Я помню, вы угощали меня отличным коньяком…
        Но доктор Джейсон напрасно искал глазами Фергюса среди окружавших его эльфов, которых он принимал за людей. Фергюс уже спустился с холма и в эту минуту медленно брел вдоль берега, о чем-то задумавшись. Волны подбегали к его ногам и с тихим шорохом ускользали обратно. Внезапно он остановился, не в силах отвести удивленного взгляда от одной из них. А затем, следуя за волной, перевел взгляд на море. И, пораженный, вскрикнул.
        Все море, насколько он мог видеть, было красным. Точно такого цвета был каменный пол в комнате, где лежали истекающие кровью Скотти и забытый всеми капитан Уолрик. Только сейчас кровь пахла иначе. У кровавого моря был явно выраженный металлический запах. И это было еще ужаснее, чем его цвет.
        Фергюс не удержался и вошел в воду. И только после этого понял причину, по которой она приобрела кровавый оттенок. Это были бурые водоросли. Из-за необычайной в этом году жары они начали активно цвести в открытом море, а потом ветер и волны пригнали их к берегу. Море с этой стороны острова напоминало густой бульон, в котором кишели водоросли, придавая прозрачной воде необычный цвет.
        Но, разгадав эту загадку, Фергюс не почувствовал облегчения. Он счел это за предостережение, которое ему послала Великая Эльфийка.
        - Благодарю тебя, - сказал он, обращаясь к праматери всех эльфов. - Я знаю, что ты искренне беспокоишься за всех своих потомков. Но я не могу поступить иначе. Прости меня!
        Полчаса спустя Фергюс покинул Эйлин-Мор, оставив на острове эльфов и доктора Джейсона, которому было поручено ухаживать за Скотти до ее полного выздоровления. Вознаграждение, которое ему было обещано, потрясло воображение Джейкоба Джейсона. Поэтому он не посмел возразить. И только спросил:
        - Вы, случайно, не в Лондон, Фергюс? Потому что в этом случае я попрошу вас…
        - Нет, я направляюсь в Берлин, - сухо ответил Фергюс, пресекая всякую попытку найти компромисс. - И не знаю, смогу ли скоро вернуться, чтобы выполнить вашу просьбу.
        Доктор Джейсон долго стоял на берегу уже после того, как гидросамолет с Фергюсом на борту скрылся в туманной дымке. И с грустью думал о том, насколько все-таки неблагодарны люди.
        Устав от этих мыслей, Джейкоб Джейсон утешился, как это часто бывало, своей любимой клятвой Гиппократа.
        - Мне, нерушимо выполняющему клятву, - громко произносил он хорошо знакомые слова, стараясь перекричать шум прибоя, - да будет дано счастье в жизни и в искусстве и славе у всех людей на вечные времена…
        Он мог не беспокоиться, что его кто-нибудь услышит. Ветер уносил все звуки в море.
        Глава 6
        Фергюс подошел к решетке, ограждавшей резиденцию главы Совета XIII, и решительно нажал на кнопку, спрятанную в пасти серебряного дракона. Об этом способе прямой связи с Джерриком эльф узнал от Алвы. Разумеется, он не забыл, что после того, как эльфийка воспользовалась им в последний раз, она была жестоко убита. Но это не остановило его. Он хотел встретиться с кобольдом тогда, когда тот меньше всего ожидал бы этого. Фергюс был уверен, что Джеррик в глубине души трус, и, растерявшись от неожиданности, он спасует перед натиском уверенного в своей силе противника. Именно так Фергюс смог в свое время завладеть островом Эйлин-Мор. Эльф рассчитывал, что подобный тактический прием поможет ему и сейчас.
        Джеррик не спал уже несколько ночей подряд, потому что боялся умереть. Его глаза воспалились, голос охрип, мысли порой начинали путаться. Как только кобольд смыкал веки, он вспоминал о смерти, которая могла коварно подстеречь его во время сна. Дрожа, он вскакивал с кровати и начинал бегать по комнате, пытаясь забыть о мрачной бездне, откуда живому существу нет возврата. Иногда он ненадолго засыпал днем, но эти краткие периоды забытья не приносили облегчения его истерзанному мозгу. Порой ему казалось, что он уже не бодрствует, а спит, и все, что с ним происходит - это всего лишь бредовое и кошмарное сновидение. Именно так он подумал, услышав голос Фергюса.
        Когда раздался звонок, кобольд, по укоренившейся в нем многолетней привычке, включил переговорное устройство и раздраженно спросил:
        - Что надо?
        Голос, который кобольд услышал, потряс его.
        - Ты хотел меня видеть, Джеррик.
        - Фергюс? - все еще не веря, растерянно переспросил кобольд.
        - Да, это я, - ответил эльф. - Впусти меня.
        Джеррик машинально нажал на кнопку, открывающую потайную калитку. И только после этого он сообразил, что поступает неразумно. Страх перед Фергюсом был не таким сильным, как перед неизбежной смертью, но руки Джеррика задрожали, а ноги внезапно ослабели, не позволяя подняться с кресла. Кобольду все-таки удалось прокричать:
        - Филипп!
        Но рарог не отвечал. В эту самую минуту он подыскивал очередную жертву, прогуливаясь по O-burger. Напрасно Джеррик призывал его, напрягая голосовые связки. Охранник-рарог, который явился на этот зов, доложил, что комната Филиппа, которую ему отвели в резиденции, была пуста. И ничто не указывало на то, что ее хозяин вернется в скором времени.
        И Джеррику пришлось встретиться с Фергюсом с глазу на глаз, без Филиппа за своей спиной, который обычно придавал ему силы и уверенность в себе. Поэтому кобольд чувствовал себя беспомощным, несмотря на десяток рарогов, которые по его приказу наводнили коридор, ведущий в конференц-зал.
        Джеррик отчаянно трусил, но пытался сохранить внешнюю невозмутимость. В конце концов, в этой смертельно опасной игре все козыри были у него на руках. Он мог приказать умертвить внука Фергюса и его подружку в любое мгновение. Джеррик был уверен, что эльф понимает это. И будет благоразумным.
        Однако Джеррик распорядился, чтобы Фергюса тщательно обыскали и забрали у него трость. Джеррик знал, что при необходимости она могла легко превратиться в грозное оружие.
        Когда Фергюс вошел, Джеррик уже сидел на своем привычном месте за большим круглым столом из черного гранита, который, отражая льющийся сверху рассеянный искусственный свет, отбрасывал темные блики на его лицо. Рассмотреть выражение глаз Джеррика было невозможно, и он считал это своим преимуществом. Стул напротив кобольда, который был вынужден занять Фергюс, стоял под лампой, и на лицо эльфа не падало ни одной тени. Джеррик, как ему казалось, все продумал.
        Но он не подумал о том, кто должен начать разговор. Поэтому, когда пауза затянулась, он занервничал. И не выдержал первым.
        - Что ты хочешь от меня, Фергюс? - рыкнул кобольд, стараясь выглядеть грозным.
        - Чтобы ты вернул мне то, что взял у меня, - не повышая голоса, ответил Фергюс.
        - А взамен? - от волнения голос кобольда сорвался почти на фальцет. И он был вынужден повторить свой вопрос другим тоном, чтобы не показаться смешным: - Что ты дашь мне взамен, Фергюс?
        - Жизнь, - сухо сказал Фергюс.
        Кобольд нервно рассмеялся.
        - Ты собираешься дать мне то, что у меня уже есть, - сказал он. - И это не принадлежит тебе.
        Фергюс презрительно улыбнулся, давая понять, насколько эфемерно то, чем обладает Джеррик, и как легко отнять это у него, а затем спросил:
        - А что хочешь ты?
        - Почти то же самое, но с одной поправкой. Вечную жизнь.
        После того, как кобольд сказал это, к нему вернулась уверенность. Ему уже нечего было терять. И некуда отступать. Все карты были раскрыты и лежали на столе перед игроками.
        Джеррик и Фергюс смотрели друг на друга ненавидящими глазами. И молчали, обдумывая сказанное противником.
        - Я не Сатанатос, чтобы даровать тебе вечную жизнь, Джеррик, - сказал Фергюс, на этот раз первым нарушив молчание.
        - Но ты можешь вернуть мне ключ от врат в страну богов, где я обрету бессмертие, - возразил Джеррик. - И не пытайся меня уверить, что золотой диск сгорел в дупле баобаба вместе с прахом Адетоканбо. Если бы это было так, ты не пришел бы сегодня.
        Джеррик был прав, и Фергюс был вынужден это признать.
        - Contra vim mortis nоn est medicamen, - сказал эльф. - Против силы смерти нет лекарств.
        - Есть, - не согласился Джеррик. - Помнишь, однажды ты сказал мне: верую! И я сегодня повторяю за тобой. Credo!
        - Пусть так, - не стал спорить Фергюс. - Но я все равно не могу отдать тебе этот ключ. Это значило бы только отсрочить приговор. Предположим, ты обретешь могущество, которое позволит тебе стать бессмертным. Но ведь тогда мы все, и духи природы, и люди, станем твоими заложниками. А хуже этого я ничего не могу представить.
        - А если я пообещаю, что не вернусь из страны богов?
        Фергюс недоверчиво улыбнулся. Но Джеррик, заметив эту улыбку, потребовал:
        - Посмотри мне в глаза, Фергюс! Загляни в мой мозг. И в мою душу. И ты увидишь, лгу ли я.
        Джеррик действительно не лгал, когда говорил, что не вернется из страны богов. Кобольд хотел жить вечно, а где - ему было безразлично. Ничто не удерживало его на Земле. Сирота, он не знал своего прошлого. А будущего его лишала неизбежная смерть. У него было только настоящее. Кобольд хотел продлить его до бесконечности. И был готов заплатить за это любую цену.
        Когда эльф, выполняя желание Джеррика, посмотрел в его глаза, он с содроганием увидел не только это, а еще то, что кобольд безумен. Его свели с ума мысли о вечной жизни. В сущности, для него было благом кануть в стране богов. И это было бы благом для всех обитателей Земли.
        Подумав об этом, эльф решил пойти на риск.
        - Ты убедил меня, - сказал он. - Я обменяю золотой диск на жизнь тех, кто мне дорог. Но при одном условии.
        - Ты собираешься ставить мне условие? - зловеще усмехнулся кобольд. - Какая наглость! Я могу приказать схватить тебя, и под пытками ты расскажешь мне, где прячешь золотой диск.
        - Но не сразу, - без тени страха в глазах ответил Фергюс. - На это потребуется время даже при самых изощренных пытках. А если я не выйду из твоей резиденции через полчаса, то ключ от врат в страну богов будет для тебя навеки потерян. Я принял все необходимые меря, не сомневайся, Джеррик.
        - Ты в этом уверен, Фергюс? - злобно прошипел кобольд.
        - Да, - кивнул Фергюс. - Золотой диск расплавят в тигельной печи. Ее уже разожгли, Джеррик. А затем из расплавленного металла начеканят золотых монет и пришлют тебе, чтобы ты смог заплатить за свои будущие похороны.
        - Crucible furnace! Тигельная печь! - со страхом пробормотал Джеррик. - Неужели ты, Фергюс, способен на такое варварство?
        - Поэтому тебе придется принять мое условие, - сухо сказал Фергюс. - Обмен состоится на горе Хай-Марка. Я приду туда с золотым диском, ты - с моим внуком и его любимой девушкой. И никого кроме нас не должно быть, иначе сделка отменяется.
        - Но в этом случае я буду один против троих, - сказал Джеррик. - Я возьму с собой Филиппа.
        - Хорошо, - подумав, ответил Фергюс. - Но предупреждаю, когда ты откроешь врата и уйдешь в страну богов, я отправлю Филиппа обратно в темницу, откуда он не выйдет до конца своих дней. Его преступления превысили всякую меру.
        - А если он не захочет? - усмехнулся Джеррик.
        - Тогда он умрет, - просто ответил Фергюс.
        - Пусть будет так, - кивнул Джеррик. - В конце концов, какое мне дело до рарога? Это ваши с ним личные счеты.
        - Это будет справедливый суд, - возразил Фергюс. - Auferte malum ех vobis. Исторгните зло из среды вашей. Я исполню завет наших предков.
        Джеррик зевнул.
        - Vita brevis est. Жизнь коротка, - сказал он. - А я пока еще не бессмертен. Не трать моего времени понапрасну рассказами о предках, Фергюс. Когда мы встретимся на горе Хай-Марка?
        - Ровно через сутки. И не вздумай посылать за мной своих ищеек, Джеррик. Мне потребуется время, чтобы уйти от них. Я могу опоздать на гору Хай-Марка. А это не в наших с тобой интересах, не так ли?
        - Не в твоих - это точно, - огрызнулся Джеррик. - Не забывай, что каждая минута, проведенная твоим внуком в заточении, кажется ему вечностью.
        Джеррик любил пускать подобные парфянские стрелы, наслаждаясь бессильным гневом своих жертв. Правая рука Фергюса, в которой он обычно держал трость, непроизвольно сжалась в кулак. Но он сдержался и с презрением ответил:
        - Не забывай и ты, Джеррик, что каждая минута, которую мой внук проведет в заточении, угрожает твоему будущему бессмертию. Ты можешь умереть совершенно внезапно.
        Джеррик побледнел от злобы. Но промолчал, провожая Фергюса глазами. И только когда тот вышел, кобольд дал волю своей ярости. Он разломал все стулья, которые были в концеренф-зале. Но даже после этого не почувствовал себя удовлетворенным.
        За вспышкой ярости пришла апатия. Джеррик чувствовал себя смертельно усталым, он хотел спать. Но сон по-прежнему пугал его. И даже сильнее, чем прежде. Джеррик был всего в одном шаге от бессмертия и не хотел рисковать. Ведь он мог умереть, не проснувшись. Эта мысль была тем самым камнем преткновения, о который спотыкался его сон. На языке древних духов это звучало даже красиво. Lapis offensionis. Но Джеррику эти слова казались чудовищными.
        Глава 7
        За оградой резиденции главы Совета XIII Фергюса дожидался бронированный Mercedes-Benz. Это была настоящая крепость на колесах длиной более шести метров, которую не могли пробить пули и осколки гранат. Автомобиль был оснащен бронированным топливным баком и шинами, позволяющими продолжать движение, даже когда их прострелили. Кроме этого, он имел на вооружении два крупнокалиберных пулемета, которые были способны уничтожать не только боевые машины пехоты и бронетранспортеры, но и вертолеты. В вечернем сумраке автомобиль был похож на чудом выжившего гигантского звероящера, который забрел на эту тихую улочку в поисках жертвы и затаился в засаде. В нем дожидались Фергюса два водителя и четыре стрелка-снайпера, каждый из которых стоил в бою целого взвода. Все они были эльфами.
        Фергюс не стал говорить Джеррику о том, что если он не выйдет из его резиденции, то бронированный Mercedes-Benz протаранит ограду и будет поливать дом пулеметным огнем, пока не подоспеет сотня эльфов, затаившаяся неподалеку. Это был бы отчаянный штурм, но из-за своей неожиданности он имел все шансы на успех. Фергюс предусмотрел этот вариант развития событий, как последний аргумент. И был рад, что им не пришлось воспользоваться.
        Фергюс сел в автомобиль и сказал водителю:
        - Джакоб, поколеси по Берлину. Посмотрим, не вырос ли у нас хвост.
        Автомобиль почти беззвучно тронулся и сразу же развил предельную для города скорость. Гигант с такой легкостью вписывался в повороты, что ему мог бы позавидовать крошечный одноместный немецкий Brutsch Mopetta. Водитель был прирожденным асом. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что за ними никто не едет. Да это было бы и невозможно, учитывая стиль его вождения.
        - За нами никто не едет, повелитель Фергюс, - сообщил Джакоб с улыбкой. - Если хвост и был, то отпал, как у ящерицы.
        Фергюс приказал одному из эльфов:
        - Майкл, сообщи командиру боевой группы, что они могут уходить от резиденции Джеррика. Да не забудь поблагодарить их от моего имени за мужество и верность долгу.
        После этого он снова обратился к Джакобу.
        - Сколько нам понадобится времени на то, чтобы доехать до Берна?
        - Если это увеселительная прогулка, то часов девять, - ответил, подумав, Джакоб. - А если нет, то будем в Берне часа через четыре, максимум пять.
        Фергюс удовлетворенно кивнул.
        - Докажи, что твои слова не расходятся с делом.
        Фергюс еще не успел договорить, а автомобиль уже мчался по направлению к Берну, словно интуитивно выбирая кратчайший путь. Казалось, что его колеса даже не касаются дороги, а бесшумно работающий двигатель только усиливал это впечатление.
        Эльф устало закрыл глаза. Но он не спал, а размышлял. Ему было над чем подумать. Их с Джерриком договор мог в самом недалеком будущем изменить мир, в котором жили, испокон веков враждуя между собой, духи природы и люди.
        Три часа пролетели, как одно мгновение, и это в очередной раз доказало, что время относительно. Если оно замедляется при увеличении скорости, то при интенсивной мозговой деятельности многократно ускоряется. Фергюс не успел решить, надо ли ему посвящать своих союзников, Афанасия и трех восточных духов, в подробности встречи с Джерриком, как уже показалась окраина Берна. Но Фергюс не огорчился. Он предпочитал действовать в одиночку и хранить тайну, пока это было возможно.
        Фергюс редко посещал Берн, бывший фактической столицей Швейцарии, а, возможно, всего финансового мира планеты. Ему было по душе название этого маленького городка, произошедшее от слова «bren», что на языке кельтов означало «гора». Или, по другой версии, от «brenа», которое переводилось как «расщелина». В любом случае, от него пахло древним кельтским духом. Но Фергюсу не нравилось, что местные жители разбили в самом центре города парк и поселили в нем медведей, ставших живыми геральдическими символами Берна. Эльф ненавидел, когда животных держали в клетках на потеху людей. Он считал это проявлением насилия над дикой природой. И часто говорил об этом гному Вигману, который жил и работал в Берне. Тот сокрушенно вздыхал, но отмалчивался, не желая ни порицать городские власти, ни противоречить эльфу.
        Mercedes-Benz свернул на тихую узкую улочку и остановился напротив скромного каменного серо-зеленого дома с аркадами, в котором находился банк гнома Вигмана. Вывеска на фасаде дома была почти незаметной. Этот банк, один из богатейших в мире, не нуждался в рекламе.
        Фергюс открыл сейф, искусно спрятанный в обшивку салона, и достал из него небольшой стальной чемоданчик.
        - У вас есть час на сон, - сказал он, выходя из автомобиля.
        Повторять дважды не пришлось. Эльфы всю ночь не смыкали глаз, настороженно озирая окрестности и следя за дорогой. Они тут же расположились в самых живописных позах на креслах автомобиля и мгновенно заснули. Все, кроме Майкла, который был их командиром.
        - Ты ведь знаешь, повелитель Фергюс, что я почти не нуждаюсь во сне, - сказал он, словно извиняясь, что не выполнил приказа.
        - Да, - ответил Фергюс. - Это дар природы.
        - А вот ребята мне не верят, - огорченно вздохнул простодушный Майкл. - Они говорят, что я получил этот дар не при рождении, а с нашивками сержанта. И как их переубедить?
        Фергюс ничего не ответил, скрыв улыбку. Закрыв дверцу автомобиля, он направился к входу в банк. Дверь распахнулась, пропуская эльфа внутрь.
        Обычно банк встречал его тишиной и покоем. Но на этот раз оказалось иначе. Подобные мелочи не заметил бы обычный человек. Улыбки клерков затухали на одно мгновение раньше, чем прежде. Вежливое приветствие было несколько торопливым. Движения - чуть суетливее, чем обычно. Но Фергюс никого ни о чем не спрашивал, сохраняя привычную внешнюю невозмутимость.
        Фергюс направился в кабинет Вигмана. В приемной его встретила темнокожая девушка, которая тому, кто плохо разбирался в людях, могла показаться очаровательной доброй феей. Но эльф прекрасно знал, что в сравнении с ней Цербер был безобидным трехголовым щенком. Девушку звали Лейла, что в переводе с арабского означало «сумерки», и она соответствовала своему имени. А еще у нее была феноменальная память на лица, за что ее особенно ценил Вигман.
        Лейла сразу же узнала Фергюса. Она не забыла, какой радушный прием оказывал ему сам Вигман, когда Фергюс появлялся в банке. Радостно улыбаясь, она проворковала:
        - Добрый день, мистер Фергюс! Очень рада вас видеть. Хотите чая или кофе? Быть может, коньяк?
        - Полчаса драгоценного времени вашего босса, - сухо ответил Фергюс. - Это единственное, что я хочу.
        И он немедленно получил желаемое.
        - Прошу вас, мистер Фергюс, - произнесла Лейла, предупредительно открывая перед ним дверь в кабинет Вигмана.
        Когда он скрылся за дверью, девушка с облегчением вздохнула. Она всегда чувствовала себя неловко в присутствии Фергюса. Ей казалось, что он видит ее насквозь и даже способен читать ее мысли. Это было неприятное ощущение. Чтобы избавиться от него, Лейла налила себе рюмочку коньяка, от которого отказался Фергюс, и торопливо выпила ее. Это было нарушением всех правил, но девушка понимала, что иначе она не избавится от мрачных мыслей, связанных с гостем ее босса. И день, который так хорошо начинался - мистер Вигман пообещал всем сотрудникам банка солидную денежную премию, - будет безнадежно испорчен.
        - А, чтоб тебя! - неожиданно вырвалось у Лейлы. Она испуганно оглянулась, но, к счастью, в приемной никого не было. Чтобы успокоиться, пришлось выпить еще одну рюмочку.
        Коньяк действительно помог. Спустя какое-то время к Лейле снова вернулось хорошее настроение. И только мысль, что гость вскоре выйдет из кабинета Вигмана и пройдет через приемную, бросив на нее свой вызывающий дрожь проницательный взгляд, заставляла ее хмуриться.
        А Фергюс, войдя в кабинет, сразу заметил, что гном, как и его клерки, несколько возбужден. Но верно было и то, что причиной его возбуждения было радостное волнение, которое он напрасно попытался скрыть от эльфа.
        - А, Фергюс! - воскликнул гном, поднимаясь из-за стола. - Какими судьбами? Рад тебя видеть, затворник ты этакий!
        - Что случилось, Вигман? - сухо спросил Фергюс. - Твои сотрудники носятся, как ошпаренные тараканы. Никогда их такими не видел. Да и тебя тоже. Надеюсь, ты не продаешь банк?
        - Что ты, Фергюс! - даже замахал руками Вигман. - Наоборот, собираюсь открыть пару филиалов, в Китае и на Кубе. Дела идут в гору!
        - Тогда в чем дело?
        Вигман оглянулся по сторонам, как будто хотел убедиться, что их никто не подслушивает, и таинственно произнес:
        - Юань!
        - При чем здесь юань? - не понял Фергюс. - Какое отношение китайская валюта имеет к происходящему?
        - О! - многозначительно произнес гном. Но не стал ничего пояснять.
        - Знаешь что, Вигман? - с улыбкой спросил эльф. - Кажется, ты забыл, что я являюсь одним из главных акционеров твоего банка.
        - Что ты, Фергюс! - возмущенно заявил гном. - Как я мог бы!
        - Но тогда ты должен помнить и о том, что я имею право знать обо всем.
        - Юань рухнул! - сказал Вигман, поняв, что он достаточно заинтересовал своего собеседника. А именно на это и была рассчитана вся его таинственность. - Рекордное падение за последние полвека. И мы немножко на этом заработали. Но пришлось чуть-чуть посуетиться. Вероятно, ты это и заметил.
        - Немножко - это сколько миллиардов? - равнодушно спросил Фергюс, только чтобы доставить, он это знал, удовольствие гному.
        - Сумма с большим количеством нулей, - с нескрываемой гордостью ответил Вигман. - Отчет, как все акционеры, ты получишь по итогам года.
        - Зная тебя, не удивлюсь, что именно ты приложил свои маленькие ручки к падению юаня, - предположил Фергюс.
        Вигман только загадочно улыбнулся, но ничего не ответил. Вместо этого он спросил:
        - Так что тебя привело в банк, Фергюс? Только не говори, что желание увидеть меня. Я не поверю этому после стольких лет, которые ты провел, уподобившись Робинзону Крузо.
        Вигман всегда охотно давал понять окружающим, что он хорошо начитан. Это повышало его самооценку и улучшало репутацию в глазах клиентов банка, многие из которых были людьми. Так гном, по его собственному признанию, убивал сразу двух зайцев, но который из них был ему ценнее, оставалось только догадываться.
        Фергюс, открыв стальной чемоданчик, достал запечатанный конверт и протянул его гному.
        - Это мое новое завещание, - сказал он.
        - Я, как обычно, не спрашиваю, что в нем написано, - произнес Вигман, беря из рук эльфа конверт. - Но почему ты решил изменить свое прежнее завещание? Что произошло? Или что должно произойти? Фергюс, я беспокоюсь за тебя. В твоих глазах я вижу нечто такое, что мне не нравится.
        В голосе гнома Фергюс расслышал искреннюю тревогу. И поэтому ответил:
        - В этом завещании я упоминаю не только своего внука, но и его будущих детей. И всех его потомков по прямой линии. На тот случай, если…
        Но эльф не договорил. Он не мог думать без ужаса о том, что внук не переживет его. Но когда он узнал, что у Альфа будет ребенок, то нашел в себе силы внести необходимые коррективы в завещание. Что бы ни случилось в будущем, он был счастлив, что его древний род не угаснет ни с его смертью, ни со смертью Альфа.
        - Я назначаю тебя своим душеприказчиком, Вигман, потому что считаю самым порядочным представителем финансового мира - сказал эльф. - Ты не откажешься?
        - Почту это за честь, Фергюс, - торжественно ответил гном.
        И они обменялись рукопожатием, скрепившим их слова.
        - Если со мной что-нибудь произойдет, найди моего внука и вручи ему это завещание, - сказал Фергюс. - Если что-то случится с ним… Найди его потомков, чего бы тебе это ни стоило. Ты можешь мне это обещать, Вигман?
        - Разумеется, Фергюс. Ты мог бы и не спрашивать.
        Фергюс знал, что Вигман сделает даже больше, чем обещал. И никогда не расскажет об этом разговоре Джеррику, которого он и боялся и ненавидел одинаково сильно. Но Вигман был порядочным и очень щепетильным в делах гномом. В этом у Фергюса не было и тени сомнения.
        Эльф посмотрел на часы на колокольне Цитглоггетурм, которые были видны из окна кабинета Вигмана. И заторопился. У него оставалось не так уж много времени до назначенной на горе Хай-Марка встречи с Джерриком. И кто знает, может быть, это были последние часы его жизни. Точно так же, как Фергюс верил Вигману, он инстинктивно не доверял Джеррику, несмотря на их договоренность.
        Фергюс простился с гномом и вышел из его кабинета, а затем из банка, крепко сжимая в руке стальной чемоданчик. Внутри этого переносного сейфа лежал золотой диск, который долгие годы Фергюс хранил на острове Эйлин-Мор. Он считал, что это самое надежное место на планете для хранения ключа от врат в страну богов. И вот пришло время с ним расстаться.
        Глава 8
        В ту самую минуту, как самолет с Фергюсом на борту оторвался от земли и направился в северное Перу, где находилась гора Хай-Марка, в Берлин, почти одновременно, вошли племена африканских духов и терракотовая армия. Духи Африки, которыми предводительствовали Тафари, Внушающий Страх, и гамадриада Дапн, входили с запада. Терракотовая армия под командованием туди Вейжа и Кианга, Сильного, появилась с востока.
        Африканских духов несли на себе вилороги. Это чрезвычайно быстроногое и выносливое животное легко выдерживало рослого нгояма или сразу двух представителей народов итове и вабиликимо, сидящих в седле друг за другом. А в густой шерсти вилорога размещалось по несколько крошечных абатва, обычно живущих в высокой траве и спящих в муравейниках. Во время этого великого военного похода из Африки в Европу они забыли о былой вражде, которая веками существовала между их племенами.
        Воины терракотовой армии разместились на бронзовых колесницах, запряженных четверками низкорослых, но также очень выносливых монгольских лошадей. Это был не такой быстрый способ передвижения, но намного более комфортный, чем на жесткой спине вилорогов.
        Но и те, и другие были готовы вступить в бой уже с марша. Африканские духи были вооружены копьями, луками со стрелами и длинными полыми трубками, из которых они метко посылали в цель отравленные ядом кураре колючки. Воины терракотовой армии имели мечи, луки, копья, алебарды и небольшие округлые щиты с кинжалом в центре. По меркам людей, это было очень неэффективное оружие, которое не могло идти ни в какое сравнение с атомнымм бомбами, крылатыми ракетами, бронированными танками, орудиями и крупнокалиберными пулеметами. Но духи, как и глиняные воины, не собирались воевать с людьми. Их врагом был Джеррик, которого было невозможно уничтожить ракетой с ядерной боеголовкой. Кобольд успел бы скрыться в одну из нор, под защиту многокилометровой толщи земли, и там спокойно переждал бы последствия любого атомного взрыва. Древний меч, которым можно было отрубить голову, или отравленная ядом колючка были для кобольда намного смертоноснее самого изощренного орудия убийства, изобретенного современными людьми. И, в то же время, они были безопасными для Земли. Орудия убийства духов не могли погубить планету, на
которой они жили.
        Берлин, ничего не зная о нашествии, жил обычной жизнью громадного мегаполиса. Он сиял огнями даже ночью. Но где яркий свет, там обязательно есть и мрак. Под его защитой африканские духи незримыми тенями скользили по городским улицам и переулкам, неумолимо, словно сорвавшаяся с вершины горы лавина, приближаясь к резиденции главы Совета XIII. С другой стороны подходила терракотовая армия. Ее воины, выстроившись в колонны, бесшумно ступали по заасфальтированным дорогам, не переговариваясь и не бряцая оружием. Они казались призраками солдат былой войны, которые вдруг вышли на улицы Берлина из сумрака прошлого.
        Племена африканских духов и терракотовые бойцы сошлись, когда стрелки на часах показывали полночь. Тафари и Киангу, идущие во главе своих армий, встали напротив друг друга. Один сжимал в руке копье, второй - длинный узкий меч. Оба казались великанами, рожденными самой ночью.
        - Кто ты и почему преградил мне путь? - грозно спросил Тафари.
        - А кто ты? - голос Киангу был не менее грозным. - И почему не даешь мне пройти?
        - Почему ты отвечаешь вопросом на вопрос? - возмутился африканский дух.
        - А почему ты ничего не отвечаешь? - разгневался терракотовый воин.
        - Это все, что ты можешь мне сказать? - Тафари был уже в ярости. - Тогда умри!
        Он поднял свое копье, готовясь метнуть его в противника.
        - Сегодня умрешь ты, - ответил Киангу, поднимая меч, чтобы отразить удар. - А я завтра.
        Но кровь не пролилась. В последнее мгновение гамадриада Дапн увидела туди Вейжа, безмолвной тенью стоявшего за спиной Киангу. И, бесстрашно выйдя вперед, она гневно воскликнула:
        - Вейж! Неужели ты встал на сторону подлого кобольда?
        - Дапн! - удивился тот, узнав гамадриаду, которую до этого скрывала громадная спина нгояма. - А разве ты не сторонница Джеррика?
        - Уже нет! Я пришла, чтобы покарать его. А ты?
        - А я собираюсь лишить его власти, которую он узурпировал.
        - Тогда почему твоя армия готова начать сражение с моей армией?
        - Но ведь это твоя армия напала на мою армию.
        Тафари и Киангу с удивлением слушали этот разговор. Они были воинами, а не политиками, как гамадриада Дапн и туди Вейж, и считали, что сначала должны прозвучать звуки битвы, а уже затем слова примирения.
        Но на этот раз решали не они.
        - Тафари, опусти копье, - сказала гамадриада, ласково кладя руку на могучее плечо нгояма. - Это наши союзники.
        - Киангу, вложи меч в ножны, - приказал туди. - Эти воины нам не враги.
        Африканский дух и терракотовый воин неохотно опустили оружие. Они с недоверием продолжали смотреть друг на друга.
        - Это как-то меняет наш план? - недоуменно спросил Тафари. - Мы собирались напасть на резиденцию подлого кобольда. Но почему-то медлим.
        - Мы пошлем к нему парламентера, - ответила Дапн. - Теперь, когда нас так много, и наша победа уже не вызывает сомнений, мы должны проявить великодушие. Надо предложить Джеррику сдаться, чтобы избежать кровопролития. Ты согласен со мной, Вейж?
        - Это не только великодушно, но и разумно, - подумав, сказал Вейж. - Мы можем одержать победу, которая не будет нам стоить ни одного воина.
        Воинственные Тафари и Киангу остались недовольными этим дипломатическим решением, но не осмелились возражать. И вместо того, чтобы немедленно атаковать резиденцию, к кобольду послали парламентера с требованием о добровольной сдаче.
        Филипп успел проскользнуть за ограду буквально за мгновение до того, как армии африканских духов и терракотовых воинов взяли резиденцию в кольцо. Если бы у рарога оставался выбор, то он предпочел бы сбежать. Но назад пути уже не было. Филипп хорошо знал, что обычно заговорщики пленных не берут, а жестоко расправляются с ними. И он, перестав думать о бегстве, направился к Джеррику.
        Нападение на резиденцию было слишком неожиданным, чтобы по-настоящему испугать рарога. Ничто не предвещало, что духи взбунтуются. До этого много лет они вяло протестовали против гнета правления эльбста Роналда, затем с такой же апатией осуждали диктаторские замашки Джеррика. Это недовольство стало привычным, как шум океана для островитян. Но верно было и то, что иногда из океана появляется гигантская волна, которая может уничтожить все живое на острове. Филипп не знал, тот ли это случай, поэтому он хотел услышать, что о происходящем думает Джеррик.
        Филипп нашел кобольда в янтарной комнате. Несмотря на позднее время, тот не спал и обрадовался появлению рарога.
        - А, Филипп! - воскликнул Джеррик. - Хорошо, что ты пришел. Мне надо многое рассказать тебе.
        Но Филипп не стал его выслушивать.
        - Резиденция окружена вооруженными до зубов духами, - сообщил он неприятную новость. - Их очень много. И все они жаждут твоей крови.
        - Это Фергюс! - в страхе воскликнул кобольд. - Коварный эльф! Он нарушил наш договор!
        - Ты о чем-то договорился с Фергюсом, а я об этом ничего не знаю? - с упреком посмотрел на него Филипп.
        - Какая разница, если он все равно обманул меня.
        - Возможно, ты ошибаешься. Во всяком случае, Фергюса среди них нет.
        - А кто же там? - искренне удивился Джеррик.
        - Я расслышал голоса гамадриады Дапн и туди Вейжа. Кажется, они о чем-то спорили.
        Имена Дапн и Вейжа вызвали у кобольда презрительную усмешку.
        - И ты не прогнал их? - спросил он надменно. - Этих трусов и предателей?
        - Это было бы не так просто. Они привели с собой тысячи африканских дикарей и восточных воинов.
        Джеррик задумался. Смерть, которую он боялся, могла принять совершенно неожиданный облик. Например, нежной и слабой гамадриады Дапн. Или всегда раболепно кланяющегося туди Вейжа. Не все ли ей равно? Она всемогуща, и может себе это позволить.
        - Что они хотят? - спросил он.
        - Я не знаю, - ответил Филипп.
        - Так пойди и узнай.
        - А если они убьют меня?
        - А если тебя прикажу казнить я? Не все ли тебе равно, трус, от чьей руки умирать?
        Филипп неохотно кивнул, соглашаясь. Он признавал, что с этой точки зрения Джеррик был прав.
        Но рарогу не пришлось никуда идти. Парламентер, посланный Дапн и Вейжем, сам принес послание, адресованное Джеррику. Его приняли в конференц-зале.
        Послание было устным. И передать его вызвался Тафари. Под взглядом нгояма Филипп невольно вздрогнул. Но кобольд бесстрастно смотрел в глаза Тафари, слушая его. В минуты, когда надо было проявить мужество, кобольд словно перерождался. Страх смерти, постоянно им владевший, уступал место отчаянному бесстрашию.
        - Твои злодейства превысили меру терпения всего мира духов природы, Джеррик, - говорил Тафари. - Ты коварно заманил в свои сети Джелани, Могущественного, и его судьба никому неизвестна. Мы подозреваем, что ты убил эльбста Роналда и подделал его подпись, чтобы возглавить Совет тринадцати. Ты должен покаяться в своих преступлениях перед духами. Только в этом случае тебе будет сохранена жизнь.
        - От чьего имени ты говоришь, нгояма? - спросил Джеррик, выслушав это послание.
        - Меня послали гамадриада Дапн и туди Вейж, законно избранные члены Совета тринадцати.
        - Государственные изменники и заговорщики, - заявил Джеррик. - А ты не боишься, что я прикажу казнить тебя, как их сообщника?
        - Я? Боюсь? - поразился Тафари. - Ты не знаешь, что говоришь, Джеррик! Меня зовут Тафари. Тому, кто сам привык внушать страх, страх не ведом.
        - Ты заблуждаешься, нгояма, - зловеще сказал Джеррик. - И я докажу тебе это после того, как расправлюсь с Дапн и Вейжем. Ты будешь умирать долго, в муках. Вместе с Джелани.
        - Так Всемогущий жив? - не смог скрыть своей радости Тафари.
        - Да, он здесь, в подземной темнице. Пожалуй, я прикажу отправить и тебя туда же. Немедленно!
        Но Тафари не испугался угрозы.
        - Рискни - и ты пожалеешь об этом, - спокойно сказал нгояма, едва заметно шевельнув пальцем с грозным ногтем. Другое оружие у него отобрали, когда он вошел в резиденцию. - Но обещаю тебе, Джеррик - как только я передам твой ответ повелительнице Дапн, я вернусь, чтобы присоединиться к Могущественному. И посмотрим, смогут ли нас удержать стены твоей жалкой темницы.
        Филипп ожидал от кобольда вспышки ярости и приказа немедленно расправиться с нгояма. Он даже нащупал нож, который всегда носил под одеждой. Однако клыки Джеррика неожиданно обнажило подобие улыбки.
        - Твоя преданность и мужество убедили меня, нгояма, что я был не прав, - произнес кобольд покаянным тоном. - Ты вернешься к тем, кто тебя послал и скажешь, что я готов официально сложить с себя все полномочия и передать власть членам Совета тринадцати. Но мне требуется время на то, чтобы подготовить необходимые документы. Иначе это решение впоследствии может быть признано незаконным.
        - И сколько тебе нужно времени? - спросил Тафари.
        - Всего один час.
        Филиппу едва удалось скрыть улыбку. Он хорошо знал этот елейный голосок кобольда, который появлялся, когда тот начинал юродствовать. Но Тафари поверил в искреннее, как ему показалось, раскаяние Джеррика. Он привык к тому, что внушает всем страх. И не увидел ничего удивительного в резкой смене настроения кобольда.
        - Я передам твои слова повелительнице Дапн, - пообещал нгояма. И потребовал: - А ты прикажи немедленно освободить Могущественного.
        - Разумеется, - кивнул Джеррик. - Через час я выйду к Дапн и Вейжу вместе с Джелани.
        Тафари не стал возражать. Он бросил мрачный взгляд на Филиппа, который ему инстинктивно не нравился, и вышел, ни разу не оглянувшись.
        - Убить его? - спросил Филипп, кивнув в сторону закрывшейся за нгояма двери.
        - Ты глупец, - воскликнул Джеррик, вскакивая с кресла. - Благодаря ему мы будем иметь час драгоценного времени.
        Кобольд направился в янтарную комнату. На пороге, обернувшись, он приказал Филиппу:
        - Спустись в подземелье и приведи ко мне внука Фергюса и его девчонку. Да поспеши!
        Рарог уже был готов броситься исполнять приказ, но Джеррик остановил его. Злобно усмехнувшись, кобольд сказал:
        - И передай надзирателям, пусть немедленно задушат Джелани. Уверен, его смерть станет неприятным сюрпризом для этого наглеца Тафари.
        Филипп с облегчением вздохнул. Распоряжение Джеррика означало, что он не опасается мести заговорщиков. А, значит, может ничего не бояться и он, Филипп.
        Рарог и сам не заметил, когда он перестал отделять свою судьбу от судьбы Джеррика.
        Глава 9
        В сопровождении нескольких рарогов Филипп спустился в подземелье. Когда они вышли из лифта, то не сразу заметили двух кобольдов-надзирателей, слившихся с сумраком пещеры. Их выдавали только маленькие злобные глазки, сверкающие во тьме красными огоньками.
        «Повелитель Джеррик потребовал привести к нему мальчишку и девчонку», - мысленно обратился к ним Филипп.
        Но кобольды даже не шелохнулись, как будто не услышали его. Филипп знал, что они выполняли только приказы Джеррика, которые тот отдавал им лично. Рарог разозлился, но усилием воли сдержался, понимая, что, проявив свой гнев, он лишь потеряет время.
        «На тот случай, если вы вздумаете не подчиниться, Джеррик разрешил мне спустить с вас шкуры. - Филипп лгал, но старался делать это как можно убедительнее. - И я охотно выполню этот приказ».
        Кобольды ничего не ответили, но один из них жестом показал, что рароги должны идти за ним. Он повернулся и раздражающей Филиппа шаркающей походкой направился вглубь пещеры.
        Насколько глубоко этот этаж уходил под землю, не знал никто, кроме самого главы Совета XIII. Из благ цивилизации здесь был только лифт, все остальное носило на себе суровый отпечаток средневековья. Тишину нарушали капающая со стен вода да потрескивание факелов, то почти затухающих, то разгорающихся вновь. Звуки шагов по грубо обтесанным каменным плитам гасли под низкими земляными сводами пещеры. Филипп не любил бывать здесь, он сразу начинал задыхаться от недостатка воздуха. Таким он представлял себе жилище всеми отвергнутого Сатанатоса.
        Стоит ли после этого удивляться, подумал рарог, что Сатанатос так жестоко мстит людям и духам… Сам он, проведя десять лет в одиночной камере посольства Эльфландии, где условия были несравненно лучше, возненавидел не только Фергюса, который обрек его на подобное существование, но и весь мир, ни в чем перед ним не виноватый. Ведь пока он, Филипп, испытывал адские муки, мир веселился и радовался жизни.
        - И он заплатит мне за это, - скрипнул клыками Филипп. Но рарог и сам не понимал, кого он имеет в виду - мир или Фергюса. Обоих он ненавидел одинаково сильно, и затруднился бы с ответом, если бы у него спросили, кому из них он хочет отомстить первому.
        Но мстить Фергюсу было проще и безопаснее. С него Филипп, когда вышел, благодаря Джеррику, на свободу, и решил начать. И пока что он не мог пожаловаться на то, что его долг эльфу остается неоплаченным. В его руках уже были внук эльфа и любимая девушка этого внука, к которой Фергюс явно благоволил. Подобно ему, Филиппу, они смогли испытать на себе все тяготы тюремной жизни. Но это было только начало. Придет время, и Фергюс тоже окажется в камере благодаря его, Филиппа, усилиям. Дойдя в своих размышлениях до этой приятной мысли, рарог повеселел и начал насвистывать La Marseillaise.
        Но уже при первых тактах мелодии он вспомнил лейтенанта Дэвида Джеймза. Полицейского, который установил на свой мобильный телефон мелодию его любимой песни.
        За последние дни произошло много событий. Они наслаивались одно на другое, и погребли под собой Дэвида Джеймза, как до него великое множество людей, с которыми по разным поводам пересекался жизненный путь Филиппа. Но почему-то именно с его судьбой рарог суеверно связал свою жизнь и смерть, и поэтому не убил его, а распорядился бросить в одну из камер этого подземелья, по соседству с Джелани, внуком Фергюса и его девчонкой. И теперь Филипп раскаивался в этом, считая, что его попутал Сатанатос. Но ничего уже не мог изменить. Он сам признал эту незримую кармическую связь, и с ней волей-неволей приходилось считаться.
        Поэтому, внезапно вспомнив о лейтенанте Джеймзе, Филипп решил не полагаться на слепую судьбу. Он знал, что мстительный Сатанатос бессилен против тех, кто помогает себе сам.
        Но сначала надо было выполнить приказ Джеррика.
        Когда кобольд открыл камеру, в которой находилась Оливия, рарогу показалось, что девушка спит. Он грубо тронул ее за плечо, но она не очнулась, только жалобно застонала. Оливия была в глубоком обмороке. После недолгого раздумья он прошел в камеру Альфа, который встретил его настороженным взглядом, и сказал ему:
        - Тебя и твою девчонку хочет видеть глава Совета тринадцати. Иди за мной!
        - А где Оливия? - с тревогой спросил Альф.
        - В своей камере, - ухмыльнулся рарог. - Девочка так сладко спит, что мне стало жалко ее будить. Я мог бы сам отнести ее наверх, но, думаю, тебе это будет приятнее.
        - Ты принял правильное решение, - с презрением глядя на рарога, сказал Альф. - Независимо от мотивов, которыми ты руководствовался.
        Вдруг Филипп почувствовал себя статистом в пьесе, главную роль в которой играл внук Фергюса. И это ему не понравилось. Но пока что все шло по его сценарию, и рарог стерпел это унижение.
        Войдя в камеру Оливии, юноша осторожно взял ее на руки. Голова девушки склонилась на его плечо, и он почувствовал теплое дыхание на своей щеке. Волна нежности плеснулась в его груди. Но его встревожило, что тело девушки казалось почти невесомым, а ее дыхание было прерывистым и очень слабым. Альфу тоже приходилось нелегко, но ему удалось сохранить силу своих мускулов и бодрость духа. Сам он думал, что это произошло благодаря регулярным гимнастическим и умственным упражнениям.
        Но было еще одно, о чем Альф не знал. В его жилах, помимо человеческой, текла кровь древнего эльфийского рода, представители которого никогда не сдавались, какие бы испытания не выпадали на их долю.
        Об этом юноше мог бы сказать Филипп. Наблюдая со стороны за тем, как Альф бережно несет на руках девчонку, не сводя с нее влюбленных глаз, рарог вдруг заметил явное сходство мальчишки с Фергюсом. Причем не только внешнее. Но рарог промолчал. Он только мысленно внес в список своих смертельных врагов еще одно имя. Альф должен был умереть, как и Фергюс.
        Из-за этих мыслей рарог едва не забыл о приказе Джеррика насчет Джелани и собственных интересах. Однако вовремя опомнился и жестом подозвал кобольдов. Те неохотно подошли, противно шаркая подошвами о каменный пол, как будто зная, что это раздражает рарога. И уставились на него красными немигающими глазками.
        «Джеррик велел задушить нгояма, - приказал им Филипп. - Сделайте это немедленно».
        В глазках кобольдов не отразилось ничего. Но в них мелькнула тень, когда рарог заговорил о лейтенанте Джеймзе.
        «Вы отвечаете за его жизнь головой, - сказал Филипп. - Вернее, двумя головами. Если человек умрет, я лично отрежу их вот этим ножом».
        И для пущей убедительности Филипп продемонстрировал кобольдам нож с широким и коротким лезвием, который он всегда носил с собой.
        «Поверьте, это будет мучительно, - ухмыльнулся он. - Так что берегите моего арестанта».
        Довольный собой, Филипп направился к лифту, где его уже поджидали внук Фергюса с девчонкой на руках и рароги. Он считал, что сделал достаточно для того, чтобы ублажить свое суеверное начало. Напуганные его угрозой, кобольды не позволят упасть даже волосу с головы человека. А ничего большего Филиппу и не требовалось. Улучшать условия существования лейтенанта Джеймза в камере он не собирался. В конце концов, когда полицейский явился к нему, то собирался его арестовать, а не исполнить специально для него La Marseillaise. Филипп долго еще смеялся над собственной шуткой, которая показалась ему очень остроумной.
        Когда двери лифта бесшумно закрылись, кобольды переглянулись. Их взгляды были намного красноречивее слов. Они были глухи и немы, но прекрасно понимали друг друга.
        Кобольдов звали почти одинаково - Бернд и Берндт, и в переводе с их родного языка эти имена означали одно и то же: «Смелый как медведь». И они никого не боялись, даже Джеррика, подчиняясь ему только из чувства землячества, чрезвычайно развитого у всех представителей их народа, презираемого остальными духами.
        Слова рарога вызвали в душах Бернда и Берндта бурю противоречивых чувств. Если бы им приказал то же самое Джеррик, они беспрекословно выполнили бы его волю. Но, получив приказ от Филиппа, кобольды сочли возможным обсудить его друг с другом.
        «Нгояма враг Джеррика, - мысленно сказал Бернд, словно размышляя вслух. - Но он дух, один из нас».
        «Человек враг духов, - продолжил мысль Берндт. - А, значит, и Джеррика».
        «Тогда почему нгояма должен умереть…», - начал Бернд.
        «…а человек жить?» - закончил Берндт.
        Это был вопрос, ответ на который при любых других обстоятельствах не затруднил бы кобольдов. Но они еще какое-то время обменивались взглядами, в которых предрассветная туманная дымка недоумения постепенно рассеивалась, а вместо нее зарождалась кровавая заря. И когда она осветила глазки Бернда и Берндта, они уже не сомневались в том, что поступят справедливо, если убьют обоих, и человека, и нгояма. Взяв в руки факелы, они направились к камерам.
        Первой на их пути оказалась камера Дэвида Джеймза. Бернд и Берндт заглянули в отдушину, через которую можно было видеть все, что происходило внутри. Полицейский спал. Он сильно исхудал и выглядел измученным. И даже как будто стал намного меньше ростом, пытаясь вместить свое массивное тело в узкое каменное ложе. Иногда он нервно вскрикивал во сне, и по его телу пробегала конвульсивная дрожь.
        Сдвинув камень, преграждающий вход, Бернд и Берндт вошли в камеру. Пропустив их, каменная дверь с тяжким вздохом встала на прежнее место.
        Капли воды, проникающей сквозь толщу земли, попадали на один из факелов. Он чадил и потрескивал. Только эти звуки нарушали могильную тишину подземелья…
        Джеррик изнывал от нетерпения. Кобольду казалось, что Филипп, которого он послал за внуком Фергюса, не возвращается слишком долго. Он уже жалел, что доверился рарогу. Слишком высока была цена. Каждое прошедшее мгновение могло стоить ему вечной жизни.
        Кобольд уже собирался сам спуститься в подземелье, когда дверь распахнулась, и вошли Филипп, внук Фергюса с девушкой на руках и несколько рарогов. В янтарной комнате сразу стало слишком тесно и душно. Но вместо того, чтобы разъяриться, Джеррик изобразил улыбку и, обращаясь к Альфу, сказал:
        - Verus amicus amici nunquam obliviscitur. Это мой девиз. И он означает, что истинный друг никогда не забывает друга. Ты свободен, юноша!
        Альф с недоверием смотрел на Джеррика. Он не забыл их последнюю встречу, когда Джеррик угрожал ему смертью Оливии. И теперь ожидал очередного подвоха.
        - Вы получили то, что хотели? - спросил он. - Или наконец-то поняли, что у моего деда нет вашего пресловутого золотого диска?
        Джеррик насмешливо улыбнулся.
        - Ни то и ни другое, - ответил он. - Но я достиг соглашения с твоим дедом. Он готов обменять золотой диск на тебя и твою девчонку. Надеюсь, ты не имеешь ничего против этого?
        Альф нахмурился. Он не мог поверить, что Джеррик говорит правду. Но чтобы проверить его слова, надо было увидеть деда. И он спросил:
        - Когда и где произойдет обмен?
        - Узнаю в этом юноше Фергюса! - хихикнул Джеррик. - Nil admirari. Ничему не удивляться. Это его девиз. Смотри, не повтори его судьбу!
        С этими словами Джеррик подошел к огромному зеркалу из венецианского стекла, оправленному в витиеватую золотую раму, которое находилось в глубине комнаты, и нажал на незаметный рычажок. Рама отошла от стены, открыв проход, из которого повеяло запахом затхлого ледяного воздуха.
        Это и был секрет Джеррика, благодаря которому он не страшился осады своей резиденции африканскими духами и терракотовыми воинами. Подземный ход был прорыт еще при эльбсте Роналде и вел до стены, некогда ставшей границей между Западным и Восточным Берлином. Многие немцы называли ее Позорной, потому что она разделила Германию на две идеологически непримиримых страны. Предусмотрительный эльбст рассчитывал, что, поссорившись с правительством одной из них, он всегда сможет спастись в другой. Подземный ход заканчивался в подвале одного из неприметных зданий, выстроенных по ту сторону границы. Стена была разрушена в конце двадцатого века, когда Германия наконец-то воссоединилась, но подземный ход остался. Час, который Джеррик обманом выпросил у Тафари, был нужен ему для того, чтобы спокойно бежать.
        - Прошу тебя, юноша! - насладившись произведенным эффектом, произнес Джеррик. - Входи! Это кратчайший путь, который приведет нас к цели. Причем, насколько я понимаю, у каждого она своя.
        У Джеррика было превосходное настроение. Ведь уже через сутки он надеялся обрести ключ от врат в страну богов, а с ним - вечную жизнь.
        Джеррик вошел в подземный ход первым. Он хорошо изучил все хитрости, которые превращали его в настоящий лабиринт, в сравнении с которым созданный в начале XVIII века итальянский Il Labirinto мог показаться детской забавой. За кобольдом шел Альф с Оливией на руках. Затем, с опаской и тяжким вздохом, в щель протиснулся Филипп, не выносивший подземелий. Замыкали колонну рароги. Они должны были охранять Джеррика.
        Когда все вошли в подземелье, Джеррик снова нажал на рычажок, и зеркало встало на прежнее место. Тот, кто не знал о секрете, никогда бы не нашел входа.
        Далеко идти не пришлось. Вскоре они вышли к крошечному электропоезду с одним вагоном, установленному на проложенные в тоннеле рельсы. Поезд за считанные мгновения развил огромную скорость, которая почти не чувствовалась теми, кто сидел в мягких креслах вагона. Словно стальная летучая мышь, он несся под землей, пронзая возникающим при соприкосновении колес и рельсов металлическим писком мрак и тишину.
        Глава 10
        Когда Тафари передал слова Джеррика, пообещавшего уже через час сложить с себя полномочия главы Совета XIII, туди Вейж встревожился. Слишком легко досталась им победа. Не было пролито ни капли крови. Как будто Джеррик оказался колоссом на глиняных ногах и при первом дуновении ветра рухнул.
        - Я не верю кобольду, - заявил Вейж, выслушав нгояма. - Он пытается обмануть нас.
        - Но зачем? - возразила ему гамадриада Дапн, сияя от счастья. Известие о том, что Джелани жив и находится в резиденции, пусть даже в одной из камер подземелья, и она вскоре увидит его, сразу лишило гамадриаду воинственности, от природы ей не свойственной. Только тревога за жизнь Джелани вынудила ее встать во главе африканских духов и повести их маршем на Берлин. Она с замиранием сердца ждала битвы. И охотно поверила Джеррику, решив, что он, как и она, не хочет, чтобы пролилась кровь духов. - Что изменит этот час? Чего ты опасаешься, Вейж?
        Но туди и сам не знал причины своей тревоги. В самом деле, нельзя было поверить, что в течение часа на помощь кобольду подоспеют какие-то неведомые силы, которые смогут прорвать кольцо окружения и спасти его от неминуемой гибели. Вероятнее всего, за это время Джеррик хочет уничтожить некие компрометирующие его документы. Но эта мысль неожиданно успокоила Вейжа. Ему было достаточно того, что кобольд лишится власти. Туди не собирался настаивать на расследовании деятельности Джеррика на посту главы Совета XIII. Это не привело бы ни к чему хорошему для членов Совета, одним из которых был и он, Вейж. В конце концов, именно они согласились с тем, что Джеррик может возглавить Совет, когда погиб эльбст Роналд. Мир духов природы может поставить им это в вину. И потребовать лишить их власти заодно с Джерриком. А это было бы несправедливо, считал туди Вейж, учитывая, что именно его терракотовая армия способствовала низложению кобольда. Африканские духи сыграли в этом незначительную роль. Они служили скорее фоном для театра военных действий, который развернул он, Вейж…
        Мысли далеко увели туди, и он даже вздрогнул, услышав голос Дапн.
        - Вейж, ты согласен, что мы можем дать Джеррику час, который он просит?
        Вейж увидел грозные глаза гигантского нгояма, которые, казалось, проникали в его душу и читали в ней, как в раскрытой книге. А он только что с таким пренебрежением думал о африканских духах… Чтобы скрыть смущение, Вейж поспешил ответить:
        - Конечно, Дапн!
        Туди Вейж чтил заветы предков. Tradidit mundum disputationibus. Споры погубили мир. Так они утверждали, и были правы. Вейж не собирался спорить ни с кем, а особенно с диким африканским духом, один взгляд которого внушал ему невольный страх.
        И армии, взявшие резиденцию главы Совета XIII в кольцо, наподобие удава, свернувшегося вокруг настигнутой им жертвы, не стали сжимать своих стальных объятий. Они могли раздавить врага, как скорлупу гнилого ореха. Но именно поэтому не стали этого делать. Туди Вейж - упиваясь своим великодушием, а гамадриада Дапн - лелея мысли о своем будущем счастье.
        Но Киангу рассуждал иначе. Он был воспитан в духе военных традиций великого древнего Китая, и не понимал, как можно остановить разящий меч, если враг не встал на колени и не молит униженно о пощаде. А вместо этого Джеррик предъявил условия, которые были приняты. Следовательно, Джеррик мог решить, что его враги слабы. И за то время, которое ему даровали, придумает какой-нибудь хитроумный план, который его спасет. И погубит осаждавшие его резиденцию армии.
        Мучаясь этими мыслями, Киангу нашел Тафари. Нгояма грелся у крохотного костра, который он развел из веток деревьев, чтобы согреться. Он с грустью смотрел на небо над своей головой. Небо было бледным, а звезды далекими и холодными. И небо, и звезды были чужими и чуждыми африканскому духу. Он тосковал по Африке.
        Киангу вежливо поклонился ему и молча сел рядом. Тафари сразу заметил, что командующий терракотовой армией чем-то озабочен, но не решается высказать это. И сказал:
        - Я слышал, Киангу, что в Китае бьют по траве, чтобы вспугнуть притаившуюся в ней змею. Разве ты родом не из Китая?
        Ободренный Киангу спросил:
        - Тафари, ты уверен, что Джеррик не скрывал за улыбкой кинжал?
        Тафари задумался. Он понял, о чем хотел спросить Киангу. Его и самого беспокоила слишком легкая сговорчивость Джеррика. Когда он вызвался передать ультиматум, то ожидал что угодно, только не этого. Но сообщение, что Могущественный жив, ослепило его разум. А после вопроса Киангу нгояма словно снова прозрел.
        - Ты думаешь, что Джеррик обманул меня? - грозно спросил Тафари. Но злился он на себя, а не на Киангу. И тот понял это.
        - Война - это путь обмана, - кивнул Киангу. - Так утверждали великие китайские полководцы прошлого. А еще они говорили, что надо делать безумные жесты, не теряя равновесия.
        - И ты считаешь, что час времени, который мы дали Джеррику - это благородный, как сказала бы повелительница Дапн, но безумный жест?
        Киангу, помедлив мгновение, кивнул. И покаянно сказал:
        - Я виноват, что проявил слабость и не высказал своего мнения на военном совете, когда обсуждали предложение Джеррика. Но меня с юности учили, что сто раз сразиться и сто раз победить - это не лучшее из лучшего, а лучшее из лучшего - покорить чужую армию, не сражаясь. И я подумал…
        - Не вини одного себя, - дружески положил руку на его плечо нгояма. - Мы оба виноваты. В Африке говорят, что шипы сами не ранят, это ты ранишься о шипы. Джеррик обманул нас, потому что мы ему поверили. Но еще не поздно все исправить. В деревню одноногих идут на одной ноге. Поступим так же и мы. Поднимай свою армию! А я поведу на приступ свою.
        - Но я должен получить приказ от повелителя Вейжа! - воскликнул Киангу.
        - Ты прав, - согласился Тафари. - Иди к нему и попытайся его убедить.
        - А ты? - с тревогой спросил Киангу, поднимаясь от почти затухшего костра. - Ты не пойдешь к повелительнице Дапн?
        Тафари тоже встал. И, наступив на догорающие угли голой ногой, чтобы доказать собеседнику свое мужество, он заявил:
        - Мне не нужен чей-то приказ, чтобы идти спасать своего повелителя!
        Киангу вежливо поклонился. И поспешил отойти. Даже если бы китайскому военачальнику не требовался приказ туди Вейжа, он не мог начать битву без заранее составленного стратегического плана, в котором противнику была бы приготовлена какая-либо ловушка или военная хитрость. И в этом, как Кианг искренне считал, было его преимущество искушенного воина перед диким африканским духом.
        А Тафари уже подозвал к себе вождей народов вабиликимо, итове и абатва, которые охотно подчинились ему в этом походе. И сказал им:
        - Пришла пора доказать свою верность Могущественному!
        Вожди издали воинственный клич, который подхватили остальные духи, потрясая копьями и луками.
        Воины терракотовой армии, разбившие свой лагерь поблизости, угрюмо молчали. Они были готовы пойти в бой, но покорно ждали приказа, зная, что за непослушание их ждет немедленная смерть.
        Гамадриада услышала крики африканских духов и поспешила подойти.
        - Что происходит, Тафари? - встревоженно спросила она. - Или ты забыл, что шумные воды далеко не унесут? Так говорят африканские мудрецы.
        - Но не воины, - гордо ответил Тафари. - Я приказал начать штурм.
        - Но час еще не миновал, - робко напомнила Дапн.
        - Подлый Джеррик хочет всех нас обмануть, - заявил Тафари. - Мне сказали об этом тени моих предков, когда я смотрел на пламя костра. Могущественный в опасности!
        - Джелани в опасности? - переспросила, смертельно побледнев, Дапн. И в ней снова вспыхнул воинственный дух. - Тогда на штурм, Тафари! Сокруши эту цитадель подлости и обмана. Смерть Джеррику!
        Африканские духи ответили на призыв гамадриады улюлюканьем и воем. Тафари взмахнул рукой, направив палец с огромным ногтем на резиденцию главы Совета XIII. И лавина духов обрушилась на ворота ограды. Не выдержав этого натиска, те слетели со стальных петель и упали на землю. Голова серебряного дракона, оторвавшись от решетки, была мгновенно растоптана копытами вилорогов, несущих на своих спинах нгояма. Следом за ними в образовавшуюся дыру проникли вабиликимо, туго натянув тетиву луков, и итове, похожие на громадных пауков из-за того, что они передвигались на четвереньках. Крошечные абатва, чтобы их не затоптали в давке, вошли последними, они держали наготове трубки с отравленными колючками и издавали яростный крик, похожий на комариный писк. Двор заполнился духами, готовыми к яростной битве. Их налитые кровью глаза искали врагов.
        Но на них никто не нападал. Резиденция главы Совета XIII казалось вымершей. Темные оконные стекла особняка напоминали пустые глазницы черепа. Африканские духи остановились в растерянности, не решаясь ворваться в дом, где их могла ждать засада.
        И только Тафари, на всем скаку спрыгнув с вилорога, с воинственным кличем подбежал к закрытой двери и мощным ударом ноги вышиб ее. Но если он ожидал, что из темного проема на него набросятся защитники резиденции, то его ждало разочарование. Внутри тоже никого не оказалось.
        Тафари, без колебаний перешагнув через порог, пропал во тьме. Но вскоре он вернулся и, потрясая копьем, крикнул:
        - Здесь никого нет!
        Духи ответили ему дружным криком, который напоминал львиный рык, способный устрашить любое живое существо в ночной пустыне. В общем хоре можно было разобрать нотки радости, разочарования и гнева.
        К нгояма подошла гамадриада Дапн.
        - Что происходит, Тафари? - встревоженно спросила она. - Где Джеррик?
        - Подлый кобольд обманул меня! - воскликнул нгояма. - Вероятнее всего, он сбежал.
        - А Джелани? - с замиранием сердца спросила гамадриада. - Неужели его тоже здесь нет?
        - Джеррик сказал, что держит Могущественного в подземной темнице, - гневно раздувая ноздри, ответил Тафари. - Ты можешь провести меня туда?
        - Иди за мной, - коротко сказала Дапн, входя в дом.
        Гамадриада привычно направилась к лифту, который вел в подземелье. Темнота не мешала ей, она хорошо знала дорогу. Тафари с некоторой опаской шел позади нее. Никто и ничто не могло устрашить нгояма в пустыне или джунглях, где он чувствовал себя как дома. Но потолок над головой и стены угнетали его. Тафари казалось, что они могут рухнуть, и он окажется погребенным в каменной могиле заживо. В доме он чувствовал себя неловко и ступал так осторожно, словно под его ногами были раскаленные угли. А оказавшись в тесной кабине лифта, нгояма испытал почти настоящую панику. Колени его задрожали, горячий обильный пот выступил на лбу. И только удивленный взгляд гамадриады придал Тафари силы и вернул мужество.
        Однако когда лифт остановился, и его двери распахнулись, Тафари вырвался из ярко освещенной кабины, словно дующий из африканских пустынь смертоносный сухой и знойный сирокко. Нгояма как будто забыл, что во мраке подземелья его может ожидать засада. А, быть может, как показалось Дапн, даже желая этого. Только победа в кровавой схватке могла заставить Тафари забыть только что пережитый ужас.
        Гамадриада вышла следом за нгояма и начала растерянно оглядываться. Она никогда не бывала здесь, а только слышала о подземелье, в котором содержались те, кто вызвал недовольство главы Совета XIII. И то, что она слышала, вызывало у нее страх.
        - Джелани! - крикнула она.
        Но звук ее голоса был слишком слаб, чтобы проникнуть сквозь каменные стены.
        - Могущественный! - проревел во весь голос Тафари. Пламя развешенных по стенам факелов дрогнуло, словно от порыва ветра, и на миг стало темно.
        Дапн задрожала, словно от сильного озноба.
        - Неужели мы опоздали? - произнес Тафари вслух мысль, которая только что вызвала ужас в душе гамадриады.
        Как будто отвечая на этот вопрос, одна из каменных глыб неподалеку от них вдруг начала отодвигаться. И из мрака камеры вышли два радостно-возбужденных кобольда. Это были Бернд и Берндт. Они не ожидали кого-либо увидеть и, вместо того, чтобы скрыться в спасительной тьме, застыли от удивления.
        Тафари хватило этого мгновения. Одним прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от кобольдов, схватил их обоих за горло и поднял над землей. Ножки Бернда и Берндта яростно сучили в воздухе, словно кобольды спохватились и пытались сбежать. Но было уже поздно. Они упустили свой единственный шанс на спасение.
        - Где Могущественный? - прорычал Тафари, слегка сжимая пальцами шеи кобольдов. Но этого хватило, чтобы их красные глазки закатились, обнажив белки. - Отвечайте, если хотите жить!
        Если бы кобольды даже захотели, они не сумели бы ответить Тафари. Гигант не рассчитал своей силы, и в ярости уже почти выполнил свою угрозу. Бернд и Берндт издавали предсмертные хрипы, корчась в его мощных руках.
        Дапн, опомнившись от неожиданности, проскользнула в камеру, из которой вышли кобольды. И сразу же вышла.
        - Там мертвый человек, - сказала она без тени сожаления. И гневно крикнула: - Тафари, не убивай их, пока они не скажут, где Джелани!
        Тафари опустил руки, и ножки Бернда и Берндта коснулись каменных плит. Но нгояма продолжал держать их за шеи. Он не доверял кобольдам. Особенно после того, как его обманул Джеррик.
        Постепенно зрачки кобольдов вернулись на прежнее место. И когда Дапн увидела красные точки в их глазках, она сказала:
        - Я член Совета тринадцати гамадриада Дапн. Приказываю вам открыть камеру, в которой находится нгояма Джелани. Или вас ждет суровое наказание!
        Бернд и Берндт покорно кивнули. Мощная хватка Тафари была убедительней слов гамадриады. Оба одновременно показали жестами на каменную глыбу, которая была ближе остальных. Когда Тафари подошел к ней, один из кобольдов достал из связки, висевшей у него на поясе, ключ, вложил его в щель в камне и провернул его. Скала сдвинулась, открыв вход. Дапн торопливо вошла внутрь. Тафари услышал, как она вскрикнула от радости. И почти сразу же - от горя.
        Дапн, увидев Джелани в кандалах, испытала сильное потрясение. Нгояма был пепельно-бледным и походил скорее на свою тень. И только глаза его оставались такими же, какими их помнила гамадриада. Мудрыми, ласковыми и любящими. Вернее, они стали такими, когда увидели Дапн. А до этого были отрешенными, словно уже простились с жизнью и видели нечто, не доступное земным существам.
        - Джелани! - дико закричала гамадриада и бросилась к нгояма. Она обняла его и замерла, прислушиваясь к тому, как начинает оживать его сердце. Оно стучало все чаще и чаще, согревая и разгоняя кровь по холодному, как лед, телу. И вскоре кожа нгояма стала просто бледной, а в глазах появился слабый блеск, словно сквозь туман пробился отсвет костра.
        - Ты жив, Джелани! - шептала гамадриада, как в бреду. - Жив! Жив!
        Джелани, с трудом подняв руку, осторожно провел ладонью по ее волосам и плечам. Он словно не верил, что это не призрак гамадриады, который он часто вызывал в своей памяти, а она сама во плоти.
        - Это ты, - тихо произнес он. - Это действительно ты!
        - И она спасла тебя, - пророкотал Тафари, входя в камеру с двумя кобольдами в руках. - Без нее у нас бы ничего не вышло.
        Тафари лукавил, говоря так. Он хотел, чтобы Могущественный считал себя обязанным за свое спасение гамадриаде, а не ему. Джелани был воин. А истинный африканский воин, попав в плен, должен умереть с достоинством. И окажись он, Тафари, на месте Могущественного, то счел бы себя оскорбленным, потому что ему не дали доказать свое мужество и презрение к смерти. А при первой возможности он избавился бы от своего спасителя каким-либо способом. Может быть, даже убил бы его.
        А простит ли Могущественный гамадриаду - это его личное дело, думал хитроумный Тафари. И радостно улыбался. Он был счастлив не меньше Дапн, что видит Могущественного живым.
        - А что будем делать с этими? - спросил Тафари, встряхнув кобольдов так, что у тех громко клацнули зубы. - Свернуть им шеи?
        Джелани задумчиво посмотрел на Бернда и Берндта. В его глазах не было гнева.
        - Пусть снимут с меня кандалы, а потом отпусти их, Тафари, - сказал он. - Они всего лишь выполняли приказы Джеррика. Мы спросим с него.
        Тафари со вздохом сожаления разжал свои пальцы и гневно пророкотал:
        - Вы слышали, мерзкие твари? Снять кандалы!
        Бернд и Берндт, упав на каменный пол, жалобно пискнули. Но тут же поднялись, бросились к Джелани и в мгновение ока освободили его от пут. А затем, еще не смея верить в свое избавление от неминуемой, как им казалось, смерти, они юркнули в темный угол и там затаились. Выход из камеры заслонял своим громадным телом Тафари.
        Джелани, которого заботливо поддерживала гамадриада, вышел из камеры. Тафари шел перед ними, освещая путь двумя факелами.
        Увидев Могущественного, африканские духи издали радостный крик. Киангу по приказу туди Вейжа выстроил терракотовых воинов в колонны и, приветствуя Джелани, поднял свой меч.
        - Мы победили, Дапн, - сказал, подойдя к ним, туди Вейж. - Но Джеррик сбежал. И мы не знаем ничего о его планах. Что будем делать?
        - Мы немедленно созовем Совет тринадцати, - подумав, ответила гамадриада. - И изберем нового главу из числа его членов. По-настоящему достойного этой чести.
        И она с нежностью взглянула на нгояма.
        А Джелани, казалось, не слышал их. Возвышаясь, словно гора, над гамадриадой и туди, он задумчиво смотрел куда-то вдаль. В ту сторону, где находилась Африка.
        Глава 11
        Последний аэропорт на пути Фергюса к горе Хай-Марка находился в городе Хульяка. От него до Пуно, жители которого с горькой иронией говорили, что их городок давно забыт богами, пролегало пятьдесят километров пустынного шоссе. Поэтому в аэропорту Хульяка Фергюса встречал аяуаска Акеми, чье имя в переводе звучало как «красивый восход и закат солнца», а сам он был духом лианы, растущей в джунглях Южной Америки.
        Свободолюбивый народ аяуаска был враждебно настроен к Совету XIII, который пытался подчинить его еще при эльбсте Роналде, а затем продолжил свою политику при кобольде Джеррике. Но зато он имел добрые отношения с людьми. В знак этой дружбы аяуаска преподнесли в дар индейским племенам, населяющим берега озера Титикака, секрет изготовления напитка, который изготовлялся из лозы, известной людям под названием Banisteriopsis caapi. Он вызывал у тех, кто его пил, цветные галлюцинации и чувство эйфории, а заодно исцелял от многих болезней. В благодарность местные жители начали курить фимиам духам в своих религиозных таинствах и обрядах. Аяуаска стали для индейцев почти богами.
        Фергюс встретился с Акеми, когда путешествовал по Северной Америке. Они нашли общий язык на почве неприязни к Совету XIII. Эльф считал политику эльбста Роналда пагубной для мира духов природы и не скрывал этого. Акеми был мудр и понимал, что без помощи других духов его народ не сможет противостоять натиску могущественного Совета XIII. Они заключили негласный пакт о взаимопомощи. И на прощание распили кувшин галлюциногенного напитка, что еще больше сблизило их. Фергюс не любил вспоминать о картинах, которые привиделись ему будто наяву в ту памятную ночь, а тем более о пережитых им впечатлениях. Но условия пакта он свято чтил и помешал многим планам мстительного эльбста Роналда против североамериканских духов. Поэтому, когда ему самому понадобилась помощь, он обратился к Акеми, и тот с радостью откликнулся. Особенно когда узнал, что ему представится возможность свести старые счеты с кобольдом Джерриком.
        Фергюс издали увидел Акеми. Высокий, худой и гибкий, тот на две головы возвышался над окружающими его людьми.
        - Ты расшевелил осиное гнездо, Фергюс, - произнес Акеми с улыбкой, склоняясь над эльфом, чтобы обнять его. - Пуно полон рарогов. И двое из них утром подъехали на машине к аэропорту, встали напротив входа и не спускали с него глаз. Я так полагаю, высматривали тебя, мой друг.
        - Поскольку ты рассказываешь об этом в прошедшем времени, то с моей стороны будет логичным спросить, что с ними произошло, - скупо улыбнулся Фергюс в ответ.
        Когда Акеми рассмеялся, по аэропорту словно пронесся порыв теплого ветра.
        - Ты всегда зришь в самый корень, Фергюс, - сказал аяуаска. - От тебя ничего не скроешь. В настоящий момент рароги находятся все в том же автомобиле, только уже не в салоне, а в багажнике. Думаю, что им очень тесно, неуютно и даже страшно. Но что из того? В отличие от тебя, я никогда не приглашал их быть моими гостями. Они явились в мой дом не званными. Так что пусть не обижаются на неприветливость хозяина.
        - Мне нужно кое о чем спросить рарогов, Акеми, - сказал Фергюс. - До того, как ты отправишь их искупаться в озере Титикака.
        - Хорошая идея, - сказал Акеми. - Это я об озере Титикака. Но расспросить их ты тоже можешь. Если они способны будут ответить. Уж очень мои аяуаска не любят рарогов из-за их кровожадности, а еще более - алчности. Рароги только тогда поймут, что деньги нельзя есть, когда будет срублено последнее дерево, отравлена последняя река, поймана последняя птица.
        - И не только они, к сожалению, - заметил Фергюс. - Но, как говорит твой народ, нельзя разбудить того, кто притворяется, что спит.
        - Даже твое молчание может быть частью молитвы, Фергюс, - с восхищением произнес Акеми. - Но только не для тех, кто молится один день, а потом грешит шесть.
        Разговаривая, они подошли к старенькому автомобилю, рядом с которым стояла высокая гибкая девушка с густой копной волос, выкрашенных в вызывающий ярко-зеленый цвет. Иногда она стучала кулачком по багажнику машины и с нескрываемым удовольствием прислушивалась к доносившимся изнутри невнятным звукам. Она скучала, и это развлекало ее. Увидев Акеми и Фергюса, девушка улыбнулась с самым невинным видом.
        - Это Харуми, Весенняя красота, - представил ее эльфу Акеми. - Она одна справилась с рарогами. А когда до этого ей предложили помощь, очень обиделась. Назвала это дискриминацией по половому признаку.
        Харуми смутилась под восхищенным взглядом Акеми. Но это не помешало ей гордо заявить:
        - Аяуаска говорят: пусть мой враг будет силен и страшен. Если я поборю его, я не буду чувствовать стыда.
        - Покажи нам свою добычу, Харуми, - скрыв улыбку, распорядился Акеми.
        Девушка открыла багажник, и они увидели двух связанных длинными крепкими лианами рарогов, которые смотрели на них умоляющими глазами. Рты у них были забиты кляпами из обрывков тех же лиан.
        - Освободи им рты, Харуми, - сказал Акеми.
        - Зачем? - удивилась девушка. - И без того в этом мире слишком много говорят те, у кого вообще нет права говорить. Рароги из их числа.
        - Прошу тебя, Харуми, - произнес Фергюс. - Я должен кое-что узнать от них о Джеррике.
        Девушка вынула кляпы, не забыв предупредить рарогов:
        - Одно лишнее слово или даже звук - и я лично утоплю вас на дне озера Титикака, любители женских прелестей. С превеликим удовольствием. Не нужно много слов, чтобы сказать правду. Но тот из вас, кто будет отвечать охотнее, останется жив. Вы меня поняли?
        Рароги часто закивали, глядя на девушку с нескрываемым ужасом. Но не проронили ни звука, видимо, не сомневаясь, что она способна выполнить свое обещание.
        - Вас направил Джеррик? - спросил Фергюс.
        - Да, - разом ответили оба рарога.
        - Пусть отвечает один из вас, - потребовал Фергюс. - Где он?
        - В Пуно, - ответил тот, что лежал сверху. Перед этим он ударил головой своего напарника, чтобы тот молчал. От удара кровь потекла из его рассеченной брови, заливая лицо. Но зато потерявший сознание второй рарог уже не вмешивался в разговор, значительно повысив его шансы на жизнь, обещанную одному из них Харуми.
        - Кто остался с ним?
        - Филипп Леруа и трое рарогов из его личной охраны. А еще люди. Юноша и девушка. Джеррик сказал, что это заложники.
        - Где они?
        - В доме на окраине Пуно. Рядом с оврагом. Там жила какая-то семья, но мы ее вырезали ночью. Джеррику понравился этот дом. Он стоит в отдалении от остальных, вокруг всегда безлюдно. Очень удобно, когда есть заложники…
        - Много слов, - угрожающе проронила Харуми, с отвращением глядя на рарога. И тот испуганно замолчал.
        - Ты сможешь показать этот дом?
        - Да, - ответил рарог. И жалобно взмолился: - Я сделаю все, что ты скажешь, повелитель Фергюс! Только не отдавай меня на растерзание этой аяуаска!
        - Даже маленькая мышь имеет право на ярость, - вмешалась в разговор девушка. - Ты сам виноват, рарог! Зачем ты со своим приятелем набросился на меня, когда я села в вашу машину? Я хотела узнать, зачем вы следите за аэропортом, и все. А вы попытались меня изнасиловать. А если бы это была не я, а какая-нибудь другая беззащитная девушка?
        - Ты имеешь право на ярость, Харуми, - успокоил ее Фергюс. - Но сначала пусть он покажет мне дом, в котором прячется Джеррик.
        Он повернулся к Акеми.
        - Ты сможешь помочь мне? Рарогов оказалось больше, чем я предполагал.
        Аяуаска с обидой ответил:
        - Ты мог бы и не спрашивать меня об этом, Фергюс! Твой враг - мой враг. Даже если бы это был не Джеррик.
        - Тогда в путь, - кивнул Фергюс. Он с улыбкой взглянул на Харуми. - Слишком много слов было сказано, слишком много времени потеряно.
        - Я тоже так считаю, - заявила девушка, опуская крышку багажника. - Но я не жалею. У меня было только два рарога, теперь их будет пять или шесть. Ох и славно я развлекусь сегодня!
        Спустя несколько минут над аэропортом взлетела стая больших птиц, своим красно-сине-зеленым оперением напоминающих птицу кецаль, которую древние майя и ацтеки считали священной. Поднявшись высоко в небо, она направилась в сторону города Пуно, сопровождая отъехавшую от аэропорта кавалькаду автомобилей. Птицы были почетным караулом правителя здешних мест, которым справедливо считал себя аяуаска.
        В сентябре в Перу приходит весна, солнечная и мягкая на равнине и дождливая в горах. Буйно цветущая дикая природа этой местности поразительно отличалась от того скупого на краски цивилизованного ландшафта, к которому Фергюс привык. И в любое другое время он восхитился бы видами, которые открывались ему из окна автомобиля. Но за то время, которое продлилась поездка, он ни разу не открыл глаза. Он не спал, а напряженно размышлял, взвешивая каждый свой будущий шаг. Он не имел права на малейшую ошибку.
        Сидевший рядом Акеми не отвлекал его разговорами. За все время аяуаска задал только один вопрос:
        - Те юноша и девушка, которых Джеррик держит в заложниках - они кто?
        - Мой внук, - ответил Фергюс. - И мать его будущего ребенка.
        Акеми нахмурился и нажал на педаль газа. Автомобиль взвыл и значительно прибавил скорости.
        Домик, который выбрал Джеррик, был небольшим и ветхим. Он утопал в зарослях древовидных папоротников. Над его крышей возвышались пальмы, а от земли тянулись к солнцу низкорослые искривленные деревья и кустарники. Могло показаться, что Земля вернулась в то время, когда она принадлежала только растениям. Не было заметно даже признаков живых существ. Дом казался заброшенным своими хозяевами, и уже давно. Изнутри не раздавалось ни звука.
        Обо всем этом доложила Харуми, которую Акема послал разведать местность.
        - Рарог обманул нас, - воскликнула девушка, яростно сверкнув темно-зелеными глазами. - Я убью его!
        - Надо войти в дом и убедиться, что он пуст, - глухо сказал Фергюс, не поднимая головы. Он вдруг почувствовал страшную усталость при мысли, что опоздал. - Я пойду.
        - Ты прав, повелитель Фергюс, только пойдешь не ты, а я, - решительно возразила Харуми. - Если там нет никого, то это не опасно. А если есть, то я подам сигнал и нападу на Джеррика. Вы подоспеете мне на помощь, а рароги, оставшись без своего предводителя, не окажут сопротивления.
        И девушка поинтересовалась с самым невинным видом, который она умела принимать, когда считала это нужным:
        - Ведь правда, Акема, я замечательно придумала?
        - А если мы замешкаемся? - спросил Акема, нахмурившись. Он питал явную слабость к этой девушке, которую пытался скрыть. - Что будет с тобой?
        - Ты хотел спросить, что будет с Джерриком? - мило улыбнулась Харуми. - Неужели тебе жалко этого гнусного кобольда, который ненавидит наш народ?
        Против этого аргумента Акема устоять не смог.
        - Иди, девочка, - сказал он. - Но будь осторожна. Я беспокоюсь за тебя.
        - И совершенно напрасно, - гордо заявила девушка. - Я такая же аяуаска, как и ты. А разве может кто-нибудь тебя одолеть, Акема? За это я тебя и люблю.
        Поцеловав смущенного аяуаска в щеку, девушка направилась к дому, осторожно пробираясь через заросли древовидного папоротника.
        - Хорошо сказанное слово лучше метко брошенного топора, - сказал Акема, словно отвечая на немой вопрос Фергюса. И добавил в сердцах, не сдержавшись: - Сладу нет с этой девчонкой!
        Но Фергюс уже был в нескольких шагах от него. Пригнувшись, эльф тенью скользил от дерева к дереву, не выпуская Харуми из поля зрения. Недовольно покрутив головой, Акема махнул рукой, и лианы, опутавшие стволы окружающих его деревьев, будто ожили. Извиваясь, словно змеи, они начали переползать на стены дома. Это были аяуаска, принявшие вид растений.
        А Харуми уже взошла на крыльцо дома и попыталась открыть дверь. Но та оказалась заперта изнутри. Тогда девушка сильно постучала. Затем еще раз, уже ногой. Но только когда она взяла в руки камень, который подобрала около крыльца, и ударила им в дверь, ей открыли. На пороге встал рарог, преграждая ей путь. Его злобные глазки бесцеремонно обшарили фигурку девушки, чуть дольше задержавшись на ее груди и бедрах. Закончив осмотр, который его явно удовлетворил, рарог ухмыльнулся и сказал:
        - Ты камень-то брось, senorita! А то убьешь ненароком.
        - Такого-то красавчика? - обворожительно улыбнулась Харуми. - Да никогда!
        Девушка отбросила камень и пробежала пальцами по груди рарога, словно выстукивая барабанный марш.
        - А ты очень сильный, - прошелестела она, склонившись к уху рарога. - У тебя такая могучая грудь!
        Ее руки обвились вокруг шеи рарога.
        - А какие глаза! - шепнула девушка. И прижалась к рарогу всем телом. - Ты просто сводишь меня с ума!
        Внезапно руки и ноги Харуми вытянулись, словно лианы, и обвили рарога. Они сдавили его с ужасающей силой, как стальные тиски. Несколько мгновений - и глаза рарога закатились, он лишился сознания от невыносимой боли. Харуми разжала свои объятия, и рарог рухнул к ее ногам.
        - Один готов, - произнесла Харуми, подняв над головой кулак с отставленным большим пальцем. И вошла в дом.
        Фергюс обменялся взглядом с Акемой. Тот успел приблизиться к нему, пока изумленный эльф наблюдал за тем, как девушка расправляется с рарогом. И, не сказав друг другу ни слова, они бросились следом за Харуми в темный проем открытой двери.
        Картина, которую они увидели, поразила их. Руки Харуми обвились вокруг шей двоих рарогов. Их глаза медленно выкатывались из орбит от удушья. Руки аяуаски вытянулись метра на три или четыре, и сама она оставалась вне досягаемости для рарогов. Девушка весело смеялась. Она словно играла со своими жертвами, нимало не беспокоясь, что они могут расправиться с ней, если вырвутся. Харуми казалась маленьким ребенком, который увлекся игрой.
        - Их только двое, - сказала девушка. - А больше здесь никого нет.
        Акема поспешил к ней на помощь. А Фергюс увидел в углу комнаты Оливию. Она сидела, привязанная к спинке стула, и с ужасом в глазах смотрела на происходящее. Даже в полумраке было заметно, какая она бледная и исхудавшая.
        Тела рарогов с громким стуком упали на пол. Словно очнувшись от этого звука, Фергюс бросился к Оливии и начал торопливо распутывать узлы на веревке. Он обломал все ногти, пока ему это удалось. Освободившись от пут, Оливия вскочила на ноги, но те онемели, и она со стоном упала на руки Фергюса.
        Оливии казалось, что она кричит, но она едва слышно шептала:
        - Альф! Они забрали его с собой! Спасите его!
        Она произносила это снова и снова, пока не потеряла сознание.
        Духи обыскали дом, но никого не нашли. Джеррика, Филиппа и Альфа нигде не оказалось. И рароги не смогли сказать ничего вразумительного.
        - Нас оставили в доме и приказали охранять девушку, - отвечали они на все распросы. - Мы ничего не знаем!
        Их связали и куда-то уволокли.
        - Я знаю, где они, - сказал Фергюс. - Но я пойду туда один. Я обещал это Джеррику.
        И, как ни отговаривал его Акема, эльф остался непреклонен. Он только попросил, чтобы Харуми позаботилась об Оливии, когда та придет в себя. И аяуаска, переглянувшись с Акемой, пообещала.
        - У каждого, кто приходит в этот мир - своя песня, - сказала Харуми, когда эльф ушел. - И он должен допеть ее в одиночку.
        Акема молча кивнул, соглашаясь. У него было такое чувство, что он уже никогда не увидит своего друга эльфа. Но аяуаска знал, что тот обязательно допоет свою песню, какой бы она ни была.
        Глава 12
        На джипе аяуаска расстояние от городка Пуно до горы Хай-Марка Фергюс преодолел за полчаса. Эльф старался не думать о встрече с Джерриком. И о том, что в свое время он, чтя заветы предков, клятвенно пообещал никогда не подниматься на гору Хай-Марка и не искать ключ, которым можно открыть высеченные в ней врата. Фергюс не хотел думать об этом, потому что это было будущее и прошлое, которых, как ему было известно, не существует. Жизнь - это то, что происходит в настоящий момент. И она меняется в зависимости от того, какие поступки ты совершаешь сейчас, а не от тех, которые ты совершил в прошлом или намереваешься совершить в будущем.
        Фергюс знал, что он был потомком эльфов, которые считали точно так же. Одного из них звали Даллас, и это он подписал от имени духов природы договор с людьми, которые появились на горе Хай-Марка неожиданно и, казалось, ниоткуда. Люди были истощены и измучены, им требовалась остановка на их бесконечном пути. Из жалости они получили все, что просили. А потом дети, женщины, старики и больные мужчины остались, а остальные вошли во врата в горе Хай-Марка и уже никогда не вернулись. Это было нарушением договора, заключенного между духами природы и людьми. Люди забыли о тех, кого они оставили на Земле, несмотря на то, что обещали забрать их, как только те наберутся сил и смогут продолжить путешествие по Вселенной.
        Фергюс всегда подозревал, что люди заранее знали об этом. Потому что перед уходом они оставили послание - гигантские рисунки на Перуанском плато Наска. Среди геометрических фигур, очертаний животных, растений и людей было и изображение врат в горе Хай-Марка. Это был язык, неизвестный духам природы. Но его забыли даже потомки пришельцев.
        Прошло время, и люди, спустившись с горы Хай-Марка, расселились по всей Земле. Они оказались плодовитыми, как саранча. И, пользуясь своей все возрастающей численностью, начали вытеснять духов природы с их исконных территорий. Их ничто не могло остановить - ни природные катаклизмы, ни мор, ни чума, ни сопротивление духов. Это было настоящее нашествие, которому духи не смогли противостоять.
        Фергюсу было не ведомо, понял ли его предок впоследствии, какую ошибку он совершил, разрешив людям остаться на Земле. Но он знал, что уже после того, как люди спустились с горы Хай-Марка, чтобы обосноваться в более благодатных для жизни местах, Даллас еще раз поднялся на эту гору. Он пытался открыть врата в страну богов, но у него ничего не получилось. А затем он приложил ухо к каменной двери. И то, что он услышал, было ужасно. Он завещал своим потомкам никогда не подходить к этим вратам. И не мечтать о космических путешествиях. «Они не для земных духов, эти странствования по Вселенной», - повторял он даже на смертном одре. Его звали Даллас, что означало - живущий на лугу. И за всю свою жизнь он только дважды покидал свои цветущие равнины и поднимался в горы, где звезды были слишком близки к Земле.
        Фергюс много думал над этим и пришел к убеждению, что врата в горе Хай-Марка являлись порталом в иное измерение, воспользовавшись которым, люди могли бы вернуться на свою родную планету. Но люди потеряли ключ, который мог бы открыть им вход в этот портал. И они забыли не только язык своих предков, но даже о том, что они пришельцы на Земле.
        Зато они объявили войну исконным жителям планеты, на которую пришли, как гости. Казалось, они воюют даже с самой Землей, дающей им кров и пропитание. Отравляют ее воздух, черпают из недр живительные соки, губят леса и реки. Фергюс не понимал их. С точки зрения духа природы, это было неразумно. И пагубно для самих людей.
        Но эльф не собирался исправлять их нравы. Это было бы бессмысленной тратой жизни. Он считал, что единственно разумное решение - отправить людей обратно с Земли на планету, которая была их родиной. Через портал в горе Хай-Марка.
        Вот почему эльф не хотел отдавать Джеррику ключ от врат в страну богов, как невежды называли этот портал. Кобольд, как и люди, был настоящим бедствием для планеты. Но он был кровь от крови и плоть от плоти Земли. Он никогда бы не нанес ей вреда, подобно людям. Выбирая из двух зол, Фергюс отдавал предпочтение кобольду.
        Но так было, пока Джеррик не похитил его внука. Отдавая золотой диск кобольду, Фергюс терял возможность избавить Землю от людей и этим исправить ошибку, некогда совершенную его предком. Но при этом он спасал от гибели внука, а с ним и своих потомков. И это оказалось для него решающим фактором.
        Эльф понимал, что он жертвует интересами мира духов природы ради собственных интересов. И поэтому сейчас, приближаясь к горе Хай-Марка, он старался ни о чем не думать. Впервые в своей жизни он плыл по течению, не пытаясь сопротивляться. Это было неприятное чувство. Но он находил утешение в мудрости предков. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, говорили они. Tempora mutantur et nos mutantur in illis.
        - И я изменился, - с горечью произнес Фергюс, останавливая джип на склоне горы Хай-Марка. - Будь ты проклят, Джеррик!
        Оставшийся путь эльф прошел пешком, опираясь на неизменную трость. В другой руке он держал стальной чемоданчик, внутри которого лежал золотой диск.
        Его уже поджидали. Эльф увидел их издалека. Альф и Филипп сидели на большом валуне, а Джеррик прислонился к вырезанной в горе двери. Глаза его были закрыты. Казалось, кобольд о чем-то мечтает. Рарог беспечно насвистывал какую-то мелодию, поигрывая ножом. Альф настороженными глазами оглядывал окрестности, но сохранял видимое спокойствие. Заметив деда, он радостно вскрикнул и попытался встать, но Филипп молниеносно приставил нож к его горлу и заставил опуститься обратно на валун.
        - Сиди, сынок, - издевательски улыбнулся рарог. - Мы с твоим дедом должны обменяться парой слов, прежде чем ты сможешь обнять его мощи.
        Фергюс окликнул внука.
        - Альф, у тебя все в порядке? - спросил он, не сумев скрыть нежную тревогу, прозвучавшую в его голосе.
        - В принципе, да, - ответил юноша. - Если не обращать внимания на нюансы.
        - Молчать! - повысил голос Филипп. - А ты, эльф, остановись! Мне приятнее разговаривать с тобой на расстоянии. Не выношу ваш эльфийский запах.
        - А кто тебе сказал, что я буду с тобой разговаривать, рарог? - презрительно усмехнулся Фергюс. - Эй, Джеррик! Уйми своего стервятника! А то мне придется сбить с него спесь.
        И Фергюс, угрожающе подняв трость, приблизился к Филиппу еще на один шаг. Рарог заметно побледнел и трусливо оглянулся на Джеррика, словно ожидая от него помощи. Но тот не отводил глаз от чемоданчика в руке эльфа. В отличие от рарога Джеррик был почти пунцовым.
        - Фергюс! - пискнул кобольд сорвавшимся от волнения голосом. - Ты принес мне то, что обещал?
        - А почему ты не сдержал своего обещания? - надменно спросил эльф. - ты должен был привести сюда моего внука и его девушку. Но ты оставил ее заложницей в Пуно.
        - Судя по всему, ты уже нашел ее, - ответил кобольд. - Тогда зачем нам о ней говорить? Лучше скажи, где ключ от врат в страну богов?
        - После того, как ты вернешь мне внука, я отдам тебе золотой диск.
        - Нет, Фергюс, я тебе не верю, - возразил Джеррик. - Откуда мне знать, что ты принес подлинный ключ? Только после того, как я открою врата в страну богов, ты получишь своего внука. Признай, что это справедливо!
        Фергюс подумал и кивнул. Он открыл чемоданчик, достал золотой диск и направился к Джеррику. Но тот испуганно закричал:
        - Ни шагу дальше, Фергюс! Или Филипп вонзит нож в горло мальчишке!
        Фергюс остановился, с насмешливым недоумением глядя на кобольда. А в душе Джеррика страх боролся с рассудком. После недолгого раздумья он снова закричал:
        - Положи ключ на землю! И отойди!
        Фергюс опустил золотой диск на камень у себя под ногами и, предусмотрительно не поворачиваясь к кобольду и рарогу спиной, отошел на несколько шагов. Джеррик подбежал к диску и дрожащими от волнения руками поднял его. Повертел, внимательно осматривая, и вернулся обратно, бережно прижимая его к груди.
        Фергюс и Филипп завороженно смотрели на золотой диск. И они не видели, что в глазах Альфа зарождается какая-то мысль.
        Джеррик приложил золотой диск к отверстию, вырезанному в каменной двери. Диск легко скользнул в углубление и замер, как будто став единым целым с камнем. Кобольд почти перестал дышать, не отводя от него глаз.
        Но ничего не произошло. Джеррик разочарованно вскрикнул.
        Его крик словно пробудил дремавшие в ключе силы. Золотой диск неожиданно ярко засиял, от него в разные стороны брызнули ослепительные лучи. Камень тяжко вздохнул, приходя в движение, и между дверью и горой появилась щель, из которой начал литься голубой пульсирующий свет.
        По мере того, как каменная дверь медленно отходила в сторону, щель расширялась, а свет заливал площадку, на которой стоял Джеррик.
        В широко раскрытых глазах кобольда сверкало голубое пламя. Его шерсть приобрела голубой оттенок. Он сам словно превратился в крошечное небесное тело, излучающее голубой теплый свет.
        Пульсирующий свет, изливающийся из открывшейся в скале пещеры, как будто втягивал кобольда в себя. Джеррик сделал робкий шаг и начал медленно растворяться в голубом сиянии.
        Но перед тем, как исчезнуть, Джеррик повернул голову и крикнул рарогу, который не сводил с него глаз:
        - Убей их!
        Однако Филипп, пораженный происходящим, не сразу понял, что от него потребовал кобольд, и замешкался. Этим воспользовался Альф, который все это время был настороже, интуитивно ожидая от кобольда подвоха. Неожиданным ударом кулака он свалил рарога с ног. Но не стал его добивать, а бросился к пещере, в которой уже почти скрылся Джеррик.
        Фергюс, догадавшись, что задумал внук, закричал:
        - Не надо, Альф! Пусть уходит!
        Но юноша впервые в своей жизни ослушался деда и не остановился.
        Однако Альф не преодолел и половины расстояния до пещеры, когда Филипп поднялся с земли и метнул ему в спину свой нож.
        За мгновение до этого Фергюс, подняв трость, шагнул к рарогу. Эльф не успел опустить свое страшное оружие на голову Филиппа, но он заслонил собой внука. И нож вонзился ему в сердце.
        Все дальнейшее произошло почти одновременно. Эльф вскрикнул и упал на землю. Альф, услышав страдальческий возглас деда, обернулся. Джеррик сделал последний шаг и скрылся в голубой дымке, окутавшей пещеру. А Филипп, яростно взревев, стремительно бросился на юношу, чтобы вонзить свои клыки в его горло.
        Но гнев подвел рарога. В последнее мгновение он споткнулся о камень, попавший под ноги, и начал падать, вытянув вперед руки. Альф перехватил его и приемом, который ему особенно хорошо удавался во время игры в регби, перебросил рарога через себя. Филипп, описав в воздухе дугу, врезался в скалу.
        Удар был страшным. Кровь хлынула из разбитой головы Филиппа и, залив глаза, ослепила его. Пытаясь удержаться на ногах, он взмахнул рукой, и его пальцы сомкнулись на золотом диске. Еще одно неловкое движение - и диск, вырванный из гнезда, оказался в руке Филиппа. А врата, из которых вынули ключ, начали закрываться.
        Филипп, замерший в неловкой позе на пороге пещеры, не видел этого. И даже не сделал попытки избежать смертельной опасности. Многотонный камень, встав на прежнее место, попросту раздавил его. Череп рарога с громким хрустом разлетелся на куски, словно попав под многотонный пресс. Мозги и кровь обрызгали черные камни.
        Голубое сияние померкло, как только скала закрыла вход в пещеру. Золотой диск, который Филипп так и не выпустил из рук, остался по ту сторону каменной двери. Отныне врата в горе Хай-Марка было невозможно открыть.
        Но Альф не думал об этом. Он бросился на колени перед дедом и осторожно приподнял его голову. Веки Фергюса дрогнули. Он все еще был жив.
        Альф обрадованно вскрикнул и взял нож за рукоять, намереваясь вытащить его из груди деда. Но Фергюс прошептал:
        - Не трогай!
        - Что делать? - закричал Альф. - Скажи мне! Ты же всегда все знаешь!
        Фергюс продолжал что-то шептать, и Альф склонился к нему, чтобы услышать.
        - Вернись в Пуно, к Оливии, - отрывисто произносил Фергюс. - Береги ее… Она будет хорошей… Машина… Здесь, недалеко…
        Он уже начинал бредить. А затем потерял сознание.
        Альф поднял деда на руки. Он шагал осторожно, боясь оступиться.
        В стремительно опускавшихся на землю сумерках гора Хай-Марка мрачным призраком возвышалась за спиной юноши. Неожиданно небо над ней расцвело фейерверком из множества разноцветных огненных шаров. Хаотически перемещаясь, они создавали сложные геометрические фигуры и рисунки, которые вскоре распадались, как будто чья-то невидимая рука что-то писала на небесах и стирала эти послания, чтобы написать новые. Но старания были напрасны, никто не мог прочитать их. Единственный свидетель, Альф ни разу не оглянулся. И постепенно шары поблекли, а затем исчезли. Небеса над горой Хай-Марка стали почти черными, изредка их освещали бесшумные вспышки голубых молний, после которых ночь становилась еще более непроглядной.
        Юноше не пришлось пройти весь путь до города. Через несколько сотен метров он наткнулся на джип, который Фергюс оставил на склоне горы, не вынув ключа из замка зажигания. Альф опустил деда на заднее сиденье и сел за руль. Машину он вел так же осмотрительно, как до этого шагал. Вскоре показалась окраина Пуно. Альф хорошо запомнил дом, куда их привели с Оливией, а затем насильно разлучили. И быстро нашел его.
        Вопреки его опасениям, рарогов в доме не оказалось. Но Оливия была не одна. Вместе с ней в комнате находилась незнакомая тонкая и гибкая, как тростник, девушка с зелеными волосами. Увидев Альфа с Фергюсом на руках, Оливия громко вскрикнула. И сразу же за спиной юноши появились несколько аяуаска, которых Акема оставил охранять дом и девушек, ожидающих возвращения эльфа. Но девушка что-то повелительно произнесла, и они так же мгновенно и бесшумно исчезли. Затем она помогла юноше опустить Фергюса на кровать, стоявшую в углу комнаты.
        - Ты Альф, я знаю, - сказала она. - А я Харуми. Я друг Фергюса. И Оливии.
        Оливия кивнула, благодарной вымученной улыбкой подтверждая слова Харуми.
        - Это хорошо, - ответил Альф. - Мы в чужой стране. Нам очень нужна дружеская помощь, Харуми.
        - У Фергюса нож в груди. Он жив?
        - Сердце еще бьется.
        Альф увидел, что Харуми невольно потянулась к ножу. Удерживая ее руку, он сказал:
        - Нельзя! Он сразу умрет.
        Услышав это, Оливия заплакала. И Харуми тоже. Сквозь слезы они обе растерянно смотрели на Альфа, словно ожидая, что он примет какое-то решения, которое их успокоит.
        - Деду нужен врач, а также безопасное место, - сказал он задумчиво. - Единственного врача, которому доверяет дед, зовут Джейкоб Джейсон. Но он живет в Лондоне.
        - Самое безопасное место на свете - это замок моей бабушки, - тихо сказала Оливия. - И он недалеко от Лондона. Так что все сходится.
        - Вот только выдержит ли дед? - с сомнением произнес Альф. - Лондон - это очень далеко.
        - Фергюс прилетел на личном самолете, который ждет его в аэропорту Хульяка, - вмешалась в разговор Харуми. - До него всего полсотни километров по хорошей дороге. А там несколько часов полета - и Лондон. Поверьте, друзья, это будет быстрее и надежнее, чем операция в любой из местных больниц.
        - Тогда поспешим, - сказал Альф, с благодарностью взглянув на девушку. Она уже вытерла слезы и, когда пришло время действовать, выглядела деловитой и энергичной.
        Неожиданно Альф поймал себя на мысли, что все еще может закончиться хорошо. Главное - не терять надежду.
        Эта мысль помогала ему на всем пути до Лондона, не позволяя отчаяться.
        Глава 13
        Фергюса пробудило ото сна пение птиц. И это было чудесно.
        Какое-то время он лежал с закрытыми глазами, слушая птичьи переливы и пересвисты. У него было ощущение, что он неведомым образом снова вернулся в детство. Маленьким мальчиком он любил просыпаться на рассвете, распахивать окно в сад и слушать, как поют птицы, приветствуя начало нового дня. И радовался вместе с ними. Когда он вырос, ощущения стали уже не такими, словно стерлись и поблекли. Или постарели птицы, которые жили в их саду, и из их трелей исчезли счастливые нотки. Юность - это счастье само по себе, только этого не понимаешь, пока она не уйдет. Когда Фергюс пришел к этой мысли, пение птиц перестало его радовать. И он перестал просыпаться на рассвете.
        А, быть может, внезапно подумал он, юность была не при чем. А виной всему Арлайн, которая ушла от него к своему плотнику, рыжеволосому Джеку. И это просто совпало - одновременный уход юности и Арлайн. Если только юность не ушла от него потому, что его покинула Арлайн.
        Птицы еще пели, но Фергюс уже не радовался этому. Как это часто бывало, он отравил своими мыслями о прошлом восприятие настоящего. Он открыл глаза.
        Удивление его было безмерно. Фергюс увидел, что он лежит в большой кровати, украшенной золотым орнаментом, которая занимала почти всю комнату, обставленную более чем причудливо. Старина здесь сочеталась с современностью, а стиль барокко - с минимализмом. Над головой Фергюса висел портрет прелестной юной девушки, а напротив него, в изящном кресле с гнутыми позолоченными ножками, сидела та, которая вдохновила художника, но постаревшая лет на пятьдесят. И она смотрела на эльфа глазами, в которых была вся гамма чувств, свойственных женщине, которая когда-то страстно любила и, как ей кажется, любит еще и теперь.
        - Елизавета Александрина Виктория Августа! - воскликнул Фергюс.
        Прошло много лет, но он сразу узнал ее. Это была та единственная женщина, которую он мог бы взять в жены вместо Арлайн. Если бы Арлайн не было в его жизни.
        - Когда-то ты называл меня просто Лиз, - произнесла она. - А иногда Алекс. Или Вик. Затруднялся только с Августой. Говорил, что став уменьшительно-ласкательным, это имя звучит почти неприлично. Авг! Как собачий лай.
        - Я умер? - спросил Фергюс. - И мы встретились на том свете?
        - Очень милый комплимент! - улыбнулась старушка. - Я что, действительно похожа на ангела? Ты всегда умел польстить женщинам, Фергюс. Я не зря тебя ревновала.
        Фергюс попытался улыбнуться в ответ, но почувствовал острую боль в сердце. И невольно застонал. В глазах Лиз появилась неподдельная тревога. Она взяла в руки серебряный колокольчик, который лежал на ручке кресла, и громко позвонила, заглушая пение птиц, доносившееся в открытое окно спальни.
        Почти сразу же дверь распахнулась, словно от порыва ураганного ветра, и в комнату торопливо вошел, а, вернее, вкатился доктор Джейкоб Джейсон. Казалось, что короткие ножки не успевают за округлым телом и пытаются догнать его, мелко и часто семеня. Толстяк дышал так, как будто взобрался на гору, а не пришел из соседней комнаты.
        - Фергюс, старина! - радостно закричал он. - С возвращением в мир людей!
        Но Фергюс видел, что доктор Джейсон притворяется, изображая радость. Его глаза были еще более встревоженными, чем у Лиз.
        - А я-то надеялся, что ты мне друг, Джейкоб, - сказал эльф.
        Глаза Лиз озорно блеснули.
        - Ты по-прежнему не любишь людей, Фергюс? - спросила она. - Настолько, что даже готов умереть, лишь бы не возвращаться в их мир?
        - Hominem non odi, sed ejus vitia, - сухо произнес эльф. - Не человека ненавижу, а его пороки.
        - Ты думаешь, что после смерти попадешь в свой эльфийский рай? - спросила Лиз. И, не дожидаясь ответа, сказала доктору Джейсону, который удивленно прислушивался к их разговору: - Не удивляйтесь, доктор! Это наш старый спор. Ведь мы знакомы с Фергюсом… Даже не буду говорить, сколько лет, чтобы не испугаться самой.
        Она отошла открытому окну и замерла возле него, незаметно вытирая маленьким вышитым платочком слезы.
        - Tradidit mundum disputationibus, - нравоучительно заметил доктор Джейсон. - Что в переводе с латыни означает…
        - Я знаю, - не дала ему договорить Лиз. - Споры погубили мир. Когда-то я выучила этот мертвый для людей язык, чтобы разговаривать на одном языке с тем, кого я любила, как мне казалось, больше жизни. Но мне это не помогло. Мы так и не научились понимать друг друга.
        - Это бывает, - кивнул доктор Джейсон с важным видом, за которым он скрывал непонимание того, что происходило на его глазах. - Как говорят в медицине, клинический случай.
        - Но я все еще надеюсь, - тихо сказала Лиз. - Contra spem spero. Надеюсь вопреки ожиданию. Пусть не мы с тобой, Фергюс. Но наши внуки…
        Она не договорила. Но Фергюс не слышал ее и не переспросил.
        - Как мои дела, доктор Джейсон? - спросил он. - Когда я смогу освободиться от вашей опеки?
        - Опасаюсь, что намного раньше, чем я это смогу позволить, - жизнерадостно улыбнулся никогда не унывающий толстяк. - Операция прошла успешно, мне удалось извлечь нож из груди, не повредив сердца. Но осложнения возможны. Более точно я скажу после осмотра.
        - Мне выйти? - спросила Лиз. Голос ее дрожал от сдерживаемых слез.
        - Я не осмеливался об этом просить, - ответил доктор Джейсон, лучезарно улыбнувшись. - Но раз вы сами предложили…
        Лиз вышла из спальни, прикрыв за собой дверь. Перед уходом она бросила взгляд на старинный пузатый шкафчик, стоявший в углу. В его дверце торчал маленький золотой ключик, который обычно висел у нее на шее. Без этого ключика Лиз чувствовала себя неловко, ей словно чего-то не хватало. Но возвращаться она не стала, чтобы ничего не объяснять. Она знала, что Фергюс подмечает любые мелочи и от него ничего нельзя скрыть. Однако время, чтобы раскрыть эту тайну, еще не пришло. Едва ли Фергюс мог даже предполагать, что она сохранила когда-то подаренное им кольцо. Это была их помолвка, которая так и не завершилась венчанием в церкви.
        Единственное, что за минувшие годы Лиз так и не выяснила, это то, венчаются ли эльфы в церкви. Или они совершают языческие обряды, вступая в брак. Она не могла переступить через что-то очень важное в своей душе, чтобы задать этот вопрос тем, кто на него смог бы ответить. И, подобно лисице из басни Эзопа, отошла от этой тайны, сказав самой себе, что виноград зелен.
        Выйдя в соседнюю комнату, Лиз опять подошла к окну. Отсюда она могла наблюдать за садом, по которому гуляли Оливия и Альф. Они держались за руки и изредка целовались, думая, что их никто не видит. Они были счастливы. И Лиз не собиралась нарушать их счастье так долго, насколько это было возможно. Она не сомневалась, что весть о скорой неизбежной смерти Фергюса станет для них настоящим горем.
        Из спальни вышел доктор Джейсон. Лиз обернулась, взглядом спрашивая у него ответа. Но толстяк отвел глаза, как будто был в чем-то виноват перед ней, и скорбно покачал головой.
        - Медицина бессильна, - сказал он. И бесхитростно добавил: - Даже я в этом случае ничего не могу изменить. Рана от ножа в сердце - с этим могучий организм Фергюса справился бы, хотя мне совершенно непонятно, как ему удалось не умереть сразу же. Но беда в том, что лезвие ножа было отравлено. Я говорил вам, Лиз. Я сделал анализ, и мне удалось выяснить, что это яд кураре.
        - Кураре? - тихо переспросила Лиз, но только для того, чтобы не молчать. Она все это уже знала.
        - Да, - кивнул доктор Джейсон с видом знатока. - Это опаснейший в мире старинный южно-американский стрельный яд, приготовляемый, главным образом, из коры растения Strychnos toxifera. Индейцы Гвианы и реки Амазонка смазывают им концы стрел. Животное при ранении такой стрелой теряет подвижность и погибает от остановки дыхания.
        Доктор Джейсон развел руками и с искренним недоумением воскликнул:
        - Не понимаю, как человеку могла прийти в голову столь изощренная мысль!
        Лиз обеспокоенно оглянулась на дверь спальни и приложила палец к губам.
        - Тише, доктор! - взмолилась она.
        - Вы правы, - согласился тот. - В конце концов, нельзя исключать чудо. Это, конечно, антинаучно, но вынужден признать, что чудеса в нашей жизни бывают.
        Однако глаза доктора Джейсона противоречили его словам. И Лиз видела это.
        - Когда это может случиться доктор? - спросила она и прикусила нижнюю губу, чтобы не разрыдаться.
        - Яд проник в кровь и ведет свою разрушительную работу, отравляя сердце, легкие, мозг и другие жизненно-важные органы, - ответил доктор Джейсон. - Я думаю, что еще сутки. Может быть, учитывая могучий организм и удивительную жизнестойкость Фергюса, агония затянется на два-три дня. Но не больше.
        Лиз глубоко вздохнула. Но когда она подняла голову, слез в ее глазах уже не было.
        - Я могу пройти к нему?
        - Да, - кивнул доктор Джейсон. Он охотно отклонил бы просьбу Лиз, но сказать другое в этой ситуации было бы слишком жестоко. - Но сразу же зовите меня, если заметите ухудшение.
        - Непременно, доктор, - надменно произнесла Лиз, думая о своем. - А вы пока можете пройти в отведенную вам комнату и переодеться, если у вас есть, во что. Гонг к обеду через полчаса.
        Доктор Джейсон знал, что хозяйка замка не хотела напоминать ему о непреодолимой разнице в их общественном положении, это вышло невольно. Но все равно почувствовал себя уязвленным. Однако привычно скрыл это. Всю свою жизнь Джейкоб Джейсон страдал от мысли, что он плебей. Он хотел бы родиться аристократом, иметь замок, слуг и прочее, что прилагалось к этому. Но ему приходилось утешаться тем, что он гениален. Над вопросом, обменял бы он свою гениальность на аристократические корни, предложи ему это некто всесильный, Джейкоб Джейсон старался не задумываться. Но только из опасения предать то единственное, что ему дала природа. Предать, не получив за это награды - это было бы непростительно глупо для такого умного человека, как он.
        - Я переоденусь, с вашего позволения, - сказал доктор Джейсон и, гордо подняв голову, вышел из комнаты. Несмотря на обиду, отказываться от обеда он не собирался.
        Лиз с удивлением посмотрела доктору вслед, но забыла о его существовании, как только за ним закрылась дверь. Она еще раз глубоко вздохнула, словно набираясь мужества, и, предварительно постучав, вошла в собственную спальню, которую она без раздумий отдала Фергюсу, когда его принесли в замок. Она отдала бы ему и больше, но знала, что он отказался бы. Он не принял бы даже ее спальни, если бы не потерял сознания.
        - Привет, Фергюс! - весело произнесла она, входя. - Помнишь меня?
        Кожа на лице и руках Фергюса, лежавших поверх одеяла, уже начала приобретать синюшный оттенок, как это обычно бывает при нарушении кровообращения. Сумрак окутывал комнату. В проеме окна виднелось темное небо с пятнами грозовых облаков. Фергюс поднял глаза, и Лиз увидела в них неземную отрешенность.
        - Я умираю, Лиз, - сказал он. - И не уверяй меня, что это не так. Даже если бы Джейкоб умел скрывать свои мысли, твои заплаканные глаза сказали бы мне это.
        Лиз слабо запротестовала:
        - Это не так, Фергюс! Доктор Джейсон сказал…
        - И давно ты стала верить в чудеса, Лиз? - попробовал улыбнуться Фергюс, но вместо этого его тонкие губы искривились от боли.
        - Когда тебя принесли в мой дом с ножом в сердце. А, впрочем, нет, еще раньше. Когда моя внучка сказала, что полюбила твоего внука. Разве это не чудо?
        - Casus. Слепой случай.
        - Hoc erat in fatis, - возразила Лиз. - Так было суждено судьбой. Той, что развела нас с тобой.
        Они помолчали. Затем Фергюс сказал:
        - Мне нужна твоя помощь, Лиз.
        - Ты можешь рассчитывать на меня, - ответила она. - Ad finem saeculorum. До скончания веков.
        Фергюс назвал ей номер мобильного телефона гнома Вигмана.
        - Позвони ему и скажи, что я умираю. И что я жду его как можно быстрее, - сказал он и виновато добавил: - Прости, что я приглашаю своих гостей в твой дом.
        - Тебе незачем извиняться, - сказала Лиз, едва сдерживая вновь подступившие к глазам слезы. - Хочешь, я подарю тебе свой замок, чтобы тебя не смущали подобные пустяки?
        - Я прошу простить меня не за это, - возразил Фергюс. - Мой гость… Он… - Эльф замялся, сомневаясь, но все-таки договорил: - Не совсем человек.
        - Я догадывалась, что ты водишь дружбу с сомнительными личностями, - не сдержавшись, колко ответила Лиз. - Еще полвека тому назад.
        - Поэтому ничему не удивляйся, когда он появится, - попросил Фергюс. - В душе он добрый малый.
        - Nil admirari, - тихо произнесла Лиз. - Ничему не удивляйся. Почему ты не сказал мне этих слов раньше? Быть может, я прожила бы совсем другую жизнь.
        И, горько рассмеявшись, она громко сказала:
        - Amicus meus! Друг мой!
        Но Фергюс не обратил на ее слова никакого внимания. Он спешил. У него оставалось совсем мало времени. А, главное он даже не знал, сколько.
        - Ты не могла бы позвать Альфа? - спросил он. - Мне надо многое рассказать ему, прежде чем…
        - Конечно, amicus meus, - ответила Лиз.
        А в глазах ее читалось: «Когда же придет мой черед?».
        Но Фергюс не ответил на ее немой вопрос. Или, что было вернее, не захотел ответить.
        Глава 14
        Альф вошел, и Фергюс сразу понял, что он счастлив и опечален одновременно. Любовь к Оливии делала его счастливым, страх за жизнь деда - несчастным, и эти два противоположных чувства отражались на его лице, стремительно меняя друг друга. Казалось, что облака, гонимые ветром по небу, то застилают, то снова открывают солнце.
        Фергюс улыбнулся юноше, чтобы ободрить его. Улыбка вышла вымученной, но Альф был слишком взволнован, чтобы заметить это, и обрадовался. Он огляделся, но, не найдя ничего более подходящего, был вынужден присесть в кресло на золоченых ножках, в котором до него сидела Лиз. Кресло жалобно затрещало, однако выдержало, доказав, что в старину умели делать не только изящную, но и прочную мебель. Альф старался не делать лишних движений, опасаясь оказаться на полу.
        - Привет, дед, - сказал он. - И напугал же ты всех нас!
        Но Фергюс не стал терять времени на любезности.
        - Думаю, Альф, у тебя накопилось ко мне множество вопросов, - сказал он, не повышая голоса и стараясь произносить короткие фразы, чтобы обмануть свое сердце, которое отзывалось болью на каждое произнесенное им слово. - На которые ты хочешь получить ответы.
        - Ты прав, - кивнул Альф, глядя на Фергюса глазами, в которых светилась мудрость тысячелетий. - Но это может подождать.
        - Я тоже так думал долгое время, - возразил Фергюс. - И за это ты осуждаешь меня сейчас. И не спорь со мной, Альф. Я это знаю. В свое оправдание я могу сказать только одно - я боялся за тебя. И, как видишь, оказался не прав. От судьбы никуда не скроешься. Она все равно настигла нас с тобой. И много ли я выиграл, оставляя тебя в неведении? Только принес тебе боль, когда пришло время испытаний. Теперь я уверен, что если бы ты все знал, боли было бы меньше. Это люди считают, что во многом знании - многие печали. Но они ошибаются.
        Фергюс устал от длинного монолога и закрыл глаза, отдыхая. Он чувствовал, что у него начинают холодеть пальцы на руках и ногах. Это был первый признак приближающейся смерти. Эльф не боялся умереть, но ему надо было многое успеть сказать внуку. И его могучий дух восстал. После недолгой борьбы эльф ощутил, как его пальцы снова теплеют. Он открыл глаза и увидел полный сострадания взгляд внука. Альфу казалось, что дед начинает бредить.
        - У тебя много вопросов, Альф, но среди них лишь один по-настоящему важный, - сказал Фергюс. - И я отвечу только на него. Ответы на остальные тебе придется искать и находить самому.
        - Я не понимаю тебя, дед, - сказал юноша. - Ты говоришь загадками.
        «Как и всю твою жизнь, не правда ли?»
        «Поговорим об этом позже. Я прошу тебя!»
        Фергюс не сводил пристального взгляда с Альфа. И заметил, как удивленно расширяются глаза юноши, когда он вдруг понял, что разговаривает с дедом уже не вслух, а мысленно.
        - Это не единственное, на что ты способен, мой мальчик, - сказал Фергюс. - Но чтобы понять это, ты должен задать мне тот самый единственный вопрос. Ну же, Альф! Спроси меня.
        - О чем, дед? - воскликнул юноша, так сжав ручки кресла, что они жалобно затрещали. - Что это за вопрос?
        - Ты должен спросить меня: «Кто я?»
        Альф побледнел. Юноша чувствовал, что после того, как он задаст этот вопрос и получит на него ответ, его жизнь уже никогда не будет прежней. Но он не мог противиться воле деда. И его потерявшие краску губы почти против его воли произнесли:
        - Кто я?
        - Ты сын человека и эльфийки, Альф, - сказал Фергюс. - Ты не эльф, но и не человек. Бастард. И в этом твоя слабость и твоя сила. Ты во многом превосходишь людей, как все эльфы. Но ты превосходишь и эльфов в том, в чем они слабее людей. Ты вобрал в себя все лучшее, что есть в людях и эльфах. И ты должен мудро распорядиться этим наследством. Я готовил тебя к этому всю твою жизнь. И, мне кажется, во многом преуспел. Но что-то я все-таки не успел. Мне не хватило времени. Дальше тебе придется идти по этому пути одному. И ты пойдешь, Альф. Ради меня. Ради твоей матери и твоего отца. Ради всего человечества и ради народа эльфов. Ты их будущее, Альф. Ты - будущее Земли. Ты и твои потомки. Natura sic voluit. Так пожелала природа.
        Последние слова Фергюс сказал настолько торжественно, насколько ему позволило сердце. Он искренне верил в них.
        Но Альф был заметно смущен. Слишком неожиданным стало для него это откровение. Только нежелание волновать деда заставляло его молчать. И все-таки он не удержался и спросил:
        - Дед, а ты сам кто - эльф или человек?
        - Я прирожденный эльф, - с гордостью ответил Фергюс. Но в его глазах сверкнула обида. - Неужели я дал тебе повод усомниться в этом?
        - Ты извини, что спросил, - смутился Альф. - С моей стороны это была непростительная глупость.
        - Твоя мать, Катриона, была моей дочерью, - сказал Фергюс. И попросил: - Возьми мой медальон и открой его.
        Альф осторожно снял с шеи деда золотой медальон, который Фергюс никогда не снимал и не открывал в его присутствии раньше. С замиранием сердца открыл крышку.
        Внутри медальона оказалось крошечное изображение красивой девушки, чем-то похожей на него, Альфа. Может быть, выражением глаз. Она улыбалась, но ее глаза цвета предзакатного неба были печальными и мудрыми. Длинные светлые волосы струились пенистым водопадом по обнаженным плечам.
        Альф долго смотрел на изображение. Потом спросил:
        - Это моя мама?
        - Это твоя бабушка Арлайн, - ответил Фергюс. - Но они были очень похожи. Даже я однажды ошибся, приняв Катриону за Арлайн. Правда, в тот день я впервые увидел свою дочь. Она была уже взрослой.
        Альф закрыл крышку медальона и нерешительно посмотрел на Фергюса. Тот понял его невысказанную просьбу и сказал:
        - Оставь его себе.
        - А мой отец? - спросил юноша. - Кем он был?
        - Человеком, - ответил Фергюс. - Смотрителем маяка на острове Эйлин-Мор. Ты можешь гордиться им, Альф. Pulchra res homo est, si homo est. Прекрасное существо человек, если он - человек. Я вынужден это признать.
        - И это все, что ты можешь о нем сказать?
        - Он очень любил твою маму, - сказал Фергюс. - А она его. Они могли отречься друг от друга и этим, возможно, сохранить свои жизни. Но предпочли умереть.
        Эльф вдруг почувствовал, как Земля ускорила свое вращение, и перед его глазами все начало качаться, словно он оказался на палубе морского судна в шторм. Это было неприятное ощущение. Но оно вскоре прошло, так же внезапно, как и началось, оставив по себе только холодный пот на лбу.
        Эльф подумал, что это смерть напомнила о себе. Но пока прошла рядом и затаилась, дав ему передышку. Он утомленно закрыл глаза. Его дыхания почти не было слышно. Альф, подождав немного, вышел из комнаты. Ему показалось, что дед заснул.
        Когда сумерки за окном сгустились, в комнату осторожно вошла Лиз. Она подошла к кровати и заботливо поправила одеяло и подушку под головой Фергюса. И увидела, что его глаза открыты, и он смотрит на нее. А, быть может, и сквозь нее, куда-то в заоблачную и недоступную ее пониманию даль. Она и раньше никогда не могла понять этого. Одно она знала наверняка - это был взгляд не человека. И уж точно не мужской. Обычно мужчины смотрели на нее совсем иначе. Тот же Оливер Стоун, который был от нее без ума, несмотря на ее и свой возраст.
        «Почему бы не вознаградить его за это?» - внезапно подумала Лиз. В конце концов, он же не виноват в том, что она не могла никого любить после того, как рассталась с Фергюсом. Даже человека, который стал ее мужем.
        Своего бывшего мужа Лиз не жалела. Но по отношению к Оливеру Стоуну ее жестокость, возможно, была непростительной. Преданность должна вознаграждаться. Иначе Оливер Стоун может исчезнуть из ее жизни точно так же, как Фергюс. И тогда она останется совершенно одна…
        - Ты говорила с Вигманом? - вдруг спросил Фергюс, нарушив течение ее мыслей.
        Лиз вздрогнула и торопливо, чтобы скрыть смущение, ответила:
        - Да. Он сказал, что вылетает немедленно. Или что-то в этом роде. Я не поняла. Прозвучало нечто похожее на «порт». Возможно, он говорил о пароме через Ла-Манш.
        - Вероятно, он сказал «телепортация». Бедняга Вигман! Никогда бы не подумал, что он способен на такую жертву.
        - Ничего удивительного, - сказала Лиз. - Ради тебя, Фергюс, я была бы способна еще и не такое. Но ты в этом не нуждаешься.
        Неожиданно она с кокетливой улыбкой взглянула на эльфа и спросила:
        - А мы с тобой можем встретиться на том свете, Фергюс? Или у вас эльфов, свой собственный загробный мир, в который не пускают людей?
        Ошеломленный Фергюс не успел ответить. Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату вошел гном Вигман, которого сопровождал Альф. Костюм Вигмана был сильно помят, а борода, обычно аккуратно расчесанная на две украшенные драгоценными камнями толстые косы, казалась всклокоченной. Его руку отягощал большой кожаный портфель с двумя золотыми замками. Несомненно, он торопился и очень устал, пока добирался до замка. Когда гном увидел Фергюса, в его взгляде появилось несвойственное ему сострадание.
        - Фергюс! - возопил он с порога подобно древнему библейскому патриарху. - Друг мой! Это правда, что мне сказали?
        - Что я умираю? - сухо спросил Фергюс. - Скорее да, чем нет. Но пока я еще жив, так что поговорим о делах наших житейских, а не скорбных. Ты не забыл взять мое завещание, Вигман?
        - Вот оно, - ответил Вигман, доставая из портфеля толстый запечатанный конверт. - То самое, которое ты мне передал два дня назад.
        Прохладный прием, оказанный ему эльфом, вернул гнома в его обычное деловитое состояние. На это и рассчитывал эльф. У него не было времени на проявление эмоций.
        Эльф посмотрел на Лиз. И, повинуясь его настойчивому взгляду, она безропотно вышла из комнаты. Но когда Альф захотел последовать ее примеру, Фергюс остановил его.
        - Задержись, Альф, - сказал он. - То, о чем мы будем говорить с Вигманом, касается и тебя.
        Альф остался. С опаской посмотрев на изогнутое позолоченное кресло, он отошел к окну и сел на подоконник. В кресло забрался Вигман. И с облегчением вздохнул, почувствовав, какое оно мягкое и удобное. Короткие ножки гнома не доставали до пола.
        - Завещание, - напомнил он, показывая глазами на конверт, лежавший у него на коленях.
        - С ним все ясно, - отмахнулся Фергюс. - Огласишь его через день или два после того, как я отойду в мир иной. Да, пока не забыл! Альф!
        - Да? - откликнулся тот.
        - Я хочу, чтобы мое тело сожгли на погребальном костре, а прах развеяли над островом Эйлин-Мор. Проследи, пожалуйста, чтобы моя последняя воля была исполнена неукоснительно.
        - На погребальном костре? - машинально повторил Альф. - Ты имеешь в виду кремацию?
        - Обычно я очень точно выражаю свои мысли, - нахмурился Фергюс. - Погребальный костер не имеет ничего общего с крематорием, хотя конечный результат, в принципе, один и тот же. Но я все-таки эльф, а не человек. И хочу, чтобы меня похоронили по древнему эльфийскому обряду.
        Альф посмотрел на Вигмана, словно прося у него совета, но тот лишь пожал плечами. И, тяжко вздохнув, юноша пообещал:
        - Хорошо, дед. Будет тебе погребальный костер.
        - И не забудь, что надо будет развеять мой прах над островом Эйлин-Мор, - был неумолим эльф. - Antiquo more. По старинному обычаю.
        - И развею прах над островом Эйлин-Мор, - покорно повторил Альф.
        Фергюс обратился к Вигману, который все это время благоразумно отмалчивался.
        - Наверняка у тебя есть с собой какой-нибудь бланк доверенности.
        - Да, - кивнул гном, нежно погладив своей пухлой ручкой портфель.
        - Я хочу выписать доверенность на имя Альфа, - сказал Фергюс. - Помнится, ты приезжал ко мне с предложением от Совета тринадцати. Сам я не могу, но доверяю своему внуку представлять от моего имени интересы народа эльфов в Совете. Сформулируй это как надо, Вигман, и я немедленно подпишу.
        Гном проявил удивительную выдержку. Не задав ни одного вопроса, он достал из портфеля бланк доверенности, заполнил его и передал Фергюсу. И только когда эльф размашисто подписал документ, Вигман спросил:
        - А ты разве не знаешь последние новости, Фергюс?
        - Какие, Вигман? - сухо поинтересовался эльф.
        - Туди Вейж во главе терракотовой армии напал на резиденцию главы Совета тринадцати в Берлине. Ему на помощь пришла гамадриада Дапн с африканскими ордами Джелани. Но Джеррику удалось сбежать. Вейж, Дапн и Джелани созывают членов Совета, чтобы на законных основаниях отстранить кобольда и избрать нового главу. Заседание должно состояться уже завтра. Многие опасаются, что Джеррик вернется, и начнется гражданская война. Это если изложить события коротко.
        Если Фергюс и был удивлен, то он умело скрыл это.
        - Я могу добавить к твоим новостям еще одну, - сказал он. - Кобольд Джеррик уже не опасен. Он не сможет развязать гражданскую войну, даже если бы захотел.
        - А что произошло? - настороженно спросил Вигман.
        - Он покинул этот мир, - сухо произнес Фергюс.
        - Ad patres? - поразился гном. Во взгляде, который он бросил на эльфа, проскользнул страх. - Умер?
        - Нет, он ушел не к праотцам, - ответил эльф. - Еще дальше. В вечность.
        Гном понял, что большего он от Фергюса не добьется, и перестал задавать вопросы. Он спрятал доверенность в портфель и многозначительно сказал:
        - Мы можем предъявить ее уже завтра.
        - Ты прав, Вигман, - согласился Фергюс. - И Альф сможет принять участие в выборах нового главы Совета тринадцати. Когда ты едешь в Берлин?
        - Сразу же после нашей встречи.
        - Альф поедет с тобой, - решительно заявил Фергюс. - Ты не возражаешь?
        Гном Вигман покорно кивнул.
        Альф тоже не стал спорить. Вихрь событий, который Фергюс умел создавать вокруг себя, подхватил юношу и увлек за собой. Уже через полчаса они с гномом покинули замок. Львиную долю этого времени Альф потратил на прощание с Оливией.
        Когда Лиз, проводив гостей, вошла в комнату к Фергюсу, эльф встретил ее неожиданным вопросом:
        - Ты сможешь организовать венчание Оливии и Альфа завтра вечером в своем замке?
        Заметив ее удивленный взгляд, он пояснил:
        - Боюсь, что до послезавтра я не доживу. А тогда им придется отложить венчание. Сколько длится траур в вашей аристократической среде?
        - Очень долго, - со вздохом ответила Лиз. - Ты прав, Фергюс. Нам надо поторопиться с венчанием наших внуков. Они не должны повторить нашу судьбу. Жизнь слишком коротка и быстротечна, чтобы откладывать что-то на будущее.
        После недолгого молчания она сказала:
        - Но мне придется уехать в Лондон и оставить тебя одного, Фергюс. До завтрашнего вечера слишком мало времени. Я должна поспешить.
        - И что тебя беспокоит, Лиз? - сухо поинтересовался эльф. - Обещаю тебе, что когда ты вернешься, я еще буду жив. Я умру не раньше, чем Альф и Оливия обвенчаются.
        - Тебе нельзя не поверить, Фергюс, - печально улыбнулась Лиз. И на этот раз ушла окончательно.
        Оставшись один, Фергюс с облегчением откинулся на подушку. Он страшно устал, но чувствовал себя удовлетворенным. Он сделал все, что было в его силах, а, если вдуматься, то даже больше. Оставалось только ждать. И надеяться, что смерть, которая подступала к нему все ближе, пощадит его по своей неизъяснимой прихоти и даст отсрочку на день или два.
        Всю ночь по опустевшему замку бродили сквозняки и призраки, завывая и хлопая дверями. Фергюса не пугали эти звуки. Он думал о том, что вскоре сам переселится в мир теней. И его дух будет жить на острове Эйлин-Мор, охраняя покой Великой Эльфийки и нескончаемой череды своих потомков. Убаюканный этой надеждой, эльф заснул уже под утро. А на рассвете его вновь разбудило пение птиц.
        Глава 15
        Не все члены Совета XIII откликнулись на приглашение туди Вейжа и гамадриады Дапн. Очокочи Бесарион, опасаясь, что его могут обвинить в сговоре с Джерриком и соучастии в похищении нгояма Джелани, предпочел скрыться в отрогах Кавказских гор, где его было невозможно найти. А юда Бильяна не пришла, сославшись на свое плохое самочувствие. Она действительно давно уже не носилась вихрем в небе и не похищала купающихся в горных озерах мужчин, чтобы насладиться их любовью, а затем ослепить. И все духи это знали. Но также все хорошо понимали, что виной тому не болезнь, а старость. Бильяна тихо и незаметно уходила из жизни, страшась признаться в этом самой себе.
        Тем не менее, кворум был. Когда подсчитали явившихся, то стало ясно, что даже в таком неполном составе Совет XIII мог принимать решения, которые были бы признаны законными всем миром духов природы.
        Первым в конференц-зал резиденции главы Совета XIII прибыл туди Вейж. Он надел доспехи воина терракотовой армии, которые придавали ему очень мужественный вид. Затем явился леший Афанасий, сопровождаемый пэн-хоу Янлином и тэнгу Тэтсуя. Все трое были смущены тем, что им, в отличие от туди Вейжа, не удалось принять непосредственного участия в заговоре, к зарождению которого они были причастны. Поэтому они вели себя очень скромно и тихо, даже леший. Гамадриада Дапн вошла вместе с нгояма Джелани. Теперь она не отходила от него ни на шаг, словно боясь, что он снова таинственно исчезнет. Последним пришел гном Вигман, а с ним - никому не известный юноша, который, тем не менее, всем кого-то смутно напоминал. Недоумение рассеялось, когда Вигман представил юношу, громко сказав:
        - Прошу знакомиться - это Альф, внук Фергюса.
        И все духи сразу увидели, что юноша действительно был очень похож на эльфа. Только в его серьезности не было той чрезмерной сухости, которая сильно старила Фергюса, лишая его даже в молодые годы обаяния юности. Как с улыбкой заметил Афанасий, Фергюс был похож на сухофрукт, а Альф - на свежий спелый плод, который не мог не вызвать симпатии при одном взгляде на него. Пэн-хоу Янлин и тэнгу Тэтсуя, с которыми леший громким шепотом поделился своим наблюдением, согласно закивали. За несколько последних дней, проведенных в тесном общении с лешим, они уже привыкли во всем соглашаться с ним, как прежде - с туди Вейжем, который в силу обстоятельств отдалился от них.
        И никто не стал возражать, когда гном Вигман предъявил доверенность, подписанную эльфом Фергюсом. Только туди Вейж спросил, с подозрением глядя на гнома:
        - Но где сам Фергюс? И почему он не явился, чтобы представить нам своего внука в качестве преемника?
        - Фергюс болен, - ответил Вигман печально. - Его кровь отравлена ядом. Лечащий врач эльфа утверждает, что ему осталось жить день или два.
        - Это уважительная причина, - подал голос нгояма Джелани. - Приветствую тебя, Альф!
        Туди Вейж метнул на нгояма быстрый недовольный взгляд, но уже не стал задавать вопросов. Африканские племена, которые еще не покинули Берлин, делали Джелани грозным и опасным союзником, с которым не стоило портить отношений.
        - Доброго дня, Джелани! - радостно ответил Альф. Он узнал нгояма, с которым подружился много лет назад в Африке. Юноша сразу почувствовал себя более уверенно среди окружающих его существ. Назвать их людьми он не решался, несмотря на внешнее сходство. Альфу казалось, что он в театре, и видит переодетых актеров, привычно играющих свои роли. Но стоит окончиться спектаклю, как они снимут грим и сценические костюмы и снова примут привычный облик, не имеющий ничего общего с человеческим. Эта будущая метаморфоза не пугала его, но вынуждала держаться настороже.
        Гамадриада Дапн ласково улыбнулась юноше, потому что он был другом Джелани.
        - Но ведь он бастард, - заикнулся было тэнгу Тэтсуя. Но сразу же смолк под негодующим взглядом лешего Афанасия и осуждающим - пэн-хоу Янлина.
        - Его матерью была эльфийка, - сказал гном Вигман. - А принадлежность к миру духов определяется по матери.
        При желании это утверждение можно было оспорить, но среди духов не нашлось ярых поборников чистоты расы. Обычно на этом пункте рьяно настаивала юда Бильяна, а остальные снисходительно отмалчивались, не считая нужным переубеждать старуху. На этот раз ее не было, и обошлось без возражений.
        Туди Вейж встал, и все стихли. Он обвел собравшихся взглядом, словно пересчитывая их.
        - Не явились юда Бильяна и очокочи Бесарион, - констатировал туди Вейж. Ему, как одному из главных героев недавних событий, которые привели к низвержению кобольда Джеррика, было предоставлено право вести заседание. - De non apparentibus et non existentibus eadem est ratio. Отношение к неявившимся и к несуществующим одинаково. Так гласит древний закон.
        И духи молча склонили головы, выражая свое согласие.
        - Глубокочтимые духи, все вы знаете, зачем мы собрались сегодня, - после недолгого молчания продолжил туди Вейж. - Кобольд Джеррик скрылся, бежал. Excessit, erupit. Мы должны избрать нового главу Совета тринадцати. Это наше право. Это наш долг.
        - А если Джеррик вернется? - спросил пэн-хоу Янлин, который всегда отличался благоразумием, граничащим с трусостью. - Что будет тогда?
        - Нас могут обвинить в государственной измене, - дрогнувшим голосом ответил Вейж. - И если мир духов природы встанет на его сторону, то нас казнят.
        Духи переглянулись. Подобная перспектива не могла не устрашить. Одно дело - прогнать злобного и всеми презираемого кобольда. И совсем другое - восстать против законно избранной власти, которую он олицетворяет. Закон есть закон. Dura lex, sed lex. И он суров.
        Гнетущее молчание прервал Альф. Испросив взглядом разрешение у Вигмана, юноша поднялся со стула и, заметно смущаясь, произнес:
        - Джеррик не вернется. Он ушел в страну богов. Вам нечего опасаться.
        - Откуда тебе это ведомо, юноша? - с недоверием спросил туди Вейж. - Это просил передать Фергюс?
        - Я видел это собственными глазами, - покраснев от волнения, ответил Альф.
        Духи шумно удивились и потребовали подробностей.
        Альф рассказал им все, что знал сам и узнал от деда перед своим отъездом из замка. Его сообщение поразило духов. Они долго молчали, обдумывая то, что услышали.
        Наконец туди Вейж поднялся и торжественно произнес:
        - Cessante causa, cessat effectus. С прекращением причины прекращается действие. Так гласит древний закон. Кобольд Джеррик своим поступком облегчил нашу задачу. Уйдя в страну богов, он перестал быть главой Совета тринадцати. Ео ipso. Вследствие этого. Есть здесь кто-то, кто не согласен с этим?
        - Ты прав, Вейж, - ответила за всех гамадриада Дапн. - Formaliter et specialiter. Формально и в частности.
        И духи снова шумно выразили свое одобрение ее словам.
        - Но в таком случае мы должны избрать нового главу Совета, - перехватывая инициативу у Вейжа, продолжила гамадриада. - И у меня есть прекрасная кандидатура. Подходящая во всех отношениях.
        Она нежно посмотрела на африканского духа и произнесла:
        - Это нгояма Джелани!
        Но если гамадриада ожидала, что названное ею имя будет принято восторженно, то ее ждало разочарование. Лицо туди Вейжа выразило обиду. Щелочки глаз пэн-хоу Янлина и тэнгу Тэтсуя сузились до микроскопических размеров, пряча недовольство, которое глаза лешего Афанасия и не подумали скрывать. Лицо гнома Вигмана сохранило равнодушное выражение. И только Альф радостно улыбнулся, одобряя это предложение.
        Однако и сам нгояма Джелани был явно не рад. Он укоризненно посмотрел на гамадриаду, отрицательно покачал головой и сказал:
        - Спасибо, Дапн, но я не могу.
        - Почему, Джелани? - искренне удивилась она.
        - Мне нужна моя Африка, - просто ответил он.
        - И все? - дрогнувшим голосом спросила Дапн.
        - И ты, - улыбнулся Джелани. - Поэтому если хочешь, то поедем со мной.
        Разочарованное лицо Дапн расцвело от счастья. Но она была научена горьким опытом и потому спросила:
        - Надолго?
        - Навсегда, - ответил нгояма. - Даже смерть не разлучит нас. Помнишь наши обычаи? Разумеется, если ты согласишься стать моей женой.
        - Разумеется, - радостно засмеялась Дапн. - Неужели ты думал, что я откажусь?
        И она у всех на глазах, забыв о своей обычной застенчивости, поцеловала нгояма. Леший восторженно заухал. Остальные духи заулыбались. Лицо туди Вейжа приняло обычное невозмутимое выражение.
        Оторвавшись от губ гамадриады, Джелани сказал:
        - А главой Совета тринадцати я предлагаю избрать туди Вейжа. Он доказал, что достоин этого.
        Однако не успели духи выразить своего одобрения, как Вейж неожиданно для всех заявил:
        - Благодарю, друзья, но я должен отказаться от этой чести.
        - Почему? - спросил пэн-хоу Янлин. И даже его глазки расширились от удивления.
        - По той же самой причине, по которой отказался бы и ты, Янлин, если бы тебе предложили, - пояснил Вейж. - Командовать армиями, вершить судьбы мира - это чуждо моему духу. Мне нужен мой маленький мирок. Только в нем я чувствую себя хорошо.
        - Ты прав, Вейж, - кивнул пэн-хоу. И вежливо поклонился туди. - Благодарю тебя за урок мудрости, который ты мне преподал.
        Переждав, пока туди и пэн-хоу перестанут кланяться друг другу, гном Вигман озадаченно спросил:
        - Тогда кто? Может быть, ты, Афанасий?
        - Не бери греха на душу, Вигман, - отмахнулся леший. - Погибели моей хочешь? Чтобы я променял свой дремучий лес на ваш город? Да не в жизнь! Берись уж сам. А что? По-моему, ты очень даже подходишь.
        Вигман рьяно запротестовал:
        - Я?! Ни за что! Мое дело - это финансы. В них я как рыба в воде. А во всем остальном - хуже младенца! Нет уж, изберем тэнгу Тэтсуя за неимением лучшего.
        - Что ты сказал? - грозно нахмурился воинственный тэнгу. - За неимением лучшего?! Объясни, как это понимать!
        Вигман даже вспотел от страха.
        - Это совсем не то, что ты подумал, Тэтсуя! - замахал гном толстыми коротенькими ручками. - Я имел в виду, что ты последний в списке кандидатов. Не осталось ни одного члена Совета тринадцати, который не взял бы самоотвод. А, следовательно, если не ты, то кто же?
        Тэнгу Тэтсуя перестал хищно раздувать ноздри своего широкого плоского носа, чем так напугал Вигмана, и уже намного более миролюбиво произнес:
        - Эльф Альф.
        - Я не понимаю тебя, Тэтсуя, - жалобно сказал Вигман. - При чем здесь юноша?
        - Ты прав, Вигман. И поскольку я тоже не хочу возлагать на себя бремя главы Совета тринадцати, то остается только эльф Альф.
        - Но почему, Тэтсуя? - удивился туди Вейж. - Почему ты отказываешься?
        - По той же самой причине, что ты и Янлин, - твердо ответил тэнгу. И щелочки его глаз хитро блеснули, давая понять, что туди и пэн-хоу не удалось его провести и на этот раз. Наоборот, он разгадал их коварные замыслы.
        Вейж не стал спорить, понимая, что это бесполезно. Вместо этого он обратился к членам Совета XIII.
        - Поступило предложение поставить на голосование кандидатуру баста… эльфа Альфа. Других кандидатур на пост главы Совета тринадцати нет. По заведенному порядку высказывается каждый. Начнем с тебя, Джелани!
        Нгояма с улыбкой посмотрел на Альфа, который был до того растерян, что даже не протестовал. Юноше казалось, что его разыгрывают, как это часто бывает с новичками. И боялся, что он покажется смешным, если всерьез отнесется к происходящему. Поэтому он молчал.
        - Я знал Альфа, когда он был мальчишкой, - произнес Джелани. - Уже тогда он не боялся ничего и никого, даже кровожадных пигмеев. А тем, кто бывал в Африке, ведомо, что это за народ. Поэтому я говорю - да! Audaces fortuna juvat. Смелым судьба помогает.
        Джелани, высказав свое мнение, обратился к гамадриаде.
        - А что скажешь ты, радость моя?
        - Benedicite! - сияя от счастья, сказала Дапн. - В добрый час!
        - Я знаю Фергюса, - доброжелательно ухнул леший Афанасий. - И я вижу его сейчас перед собой, только молодого. Поэтому я за Альфа. Do manus! Ручаюсь за него! Если надо, то и своей головой. - Он повернулся к гному и сказал: - А ты, Вигман? Ты больше всех нас общаешься с людьми. Что скажешь о бастарде? Все-таки наполовину он - человек.
        Вигман, пригладив свою и без того аккуратно расчесанную бороду, важно произнес:
        - Насколько я разбираюсь в людях, уверен, что мы не пожалеем о своем решении. In spe. В будущем.
        Но гном не стал пояснять, что он подразумевает под этими словами. А с вызовом посмотрел на тэнгу Тэтсуя, которому он все еще не мог простить свой недавний страх. Тэнгу не уклонился и принял вызов, заявив:
        - Кандидатуру Альфа предложил я. И не отказываюсь от своих слов. Rata et accepta. Это законно и приемлемо. А что думаешь ты, Янлин?
        Пэн-хоу Янлин, вежливо поклонившись, сказал:
        - Альф - это auгеа mediocritas. Золотая середина. Поэтому я не возражаю.
        Взоры всех духов обратились на Вейжа.
        - Да будет так, - торжественно произнес он, вставая. - Consensu omnium. С общего согласия!
        Духи перевели свои взгляды на Альфа. Произнесенная туди Вейжем краткая формула означала, что решение принято и не подлежит дальнейшему обсуждению.
        Отныне бастард Альф, внук эльфа Фергюса, был законно избранным главой Совета XIII.
        Это означало новую эру для мира духов природы.
        Это требовалось осмыслить.
        Omne ignotum pro magnifico. Все неизвестное кажется грандиозным. Так говорили древние духи.
        Та же самая мысль читалась теперь в глазах их потомков.
        Глава 16
        Архиепископ Кентерберийский был старым другом Лиз. И не смог ей отказать, когда она попросила обвенчать ее внучку. Но его смутила поспешность венчания.
        - Моя дорогая Елизавета Александрина Виктория Августа, - с мягким укором сказал он. Архиепископ Кентерберийский был один из немногих, кому Лиз разрешала называться себя полным именем, данным ей при рождении, учитывая его статус духовного главы Церкви Англии. - Речь даже не обо мне и моем времени. Но Вестминстерское аббатство все-таки является королевской собственностью, и мне будет несколько затруднительно провести церемонию уже завтра…
        - А кто сказал, что моя внучка будет венчаться в Вестминстерском аббатстве? - удивилась Лиз. Проблему, связанную с личным временем архиепископа, она проигнорировала. - Насколько мне известно, здесь традиционно коронуют монархов Англии…
        - Уже тысячу лет, - вставил архиепископ и благоговейно перекрестился.
        - Но еще сто лет назад членов королевских семей венчали в часовнях, а вовсе не в Вестминстерском аббатстве, - закончила фразу Лиз. - В той же королевской часовне в Сент-Джеймсском дворце. Или в часовне святого Георгия в Виндзорском замке. Ваша светлость, чем, по-вашему, хуже часовня в моем замке?
        Ответить на этот вопрос архиепископу Кентерберийскому оказалось не просто. Он слишком хорошо знал свою собеседницу, поэтому предпочел промолчать. А это означало, что он обвенчает Оливию в часовне замка Лиз. Ничего другого ей и не требовалось.
        - Считайте, что мое формальное согласие на брак моей внучки, как того требует закон, получено, - заявила Лиз. - Что-то еще от меня требуется?
        Архиепископ Кентерберийский вздохнул и не стал напоминать Лиз, что закон о бракосочетании членов королевских семей от 1772 года, который она упомянула, касается только действующих и будущих монархов Англии. Вместо этого он сказал:
        - Венчание - это благословение на трудный жертвенный путь двух любящих сердец. Об этом будет моя проповедь. Но завершить ее я могу молитвой, составленной самой венчающейся парой. Иногда это практикуется.
        - Да, я помню, - ответила Лиз. - Мне предлагал это мой будущий, а ныне давно покойный, муж, но я отказалась. Уже даже и не помню, почему.
        Лиз лукавила. Она прекрасно помнила причину своего отказа. Та была банальна до ужаса - Лиз не любила человека, с которым собиралась венчаться. Однако знать об этом архиепископу Кентерберийскому было ни к чему. Это откровение духовной дочери могло произвести на него невыгодное впечатление.
        Но вспомнив об одном, Лиз, сама того не желая, пробудила другие воспоминания далекой юности. Она не случайно так легко отказалась от венчания Оливии в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Церемония ее собственного венчания проходила именно в этом аббатстве. Началась она в полдень тожественным шествием духовенства и приглашенных гостей, среди которых было немало членов королевской семьи. Церковный хор пел псалмы и гимны, играла органная музыка, а она шла по нефу, поддерживаемая своим отцом, навстречу своему будущему мужу, и радовалась тому, что фата, опущенная на лицо, скрывает слезы, текущие из ее глаз. И это не были слезы радости…
        Лиз встряхнула головой, отгоняя печальные воспоминания. И кстати подумала, что этому ее когда-то научил Фергюс. Многие годы она была ему благодарна за это…
        - Опять Фергюс! - почти простонала Лиз. - Да оставит он меня когда-нибудь в покое или нет?
        Она увидела удивленный взгляд архиепископа и смутилась, сообразив, что произнесла это вслух.
        - Надеюсь, ваша светлость, что в своей проповеди вы не забудете упомянуть главу двенадцатую из «Послания к Римлянам»? - спросила она, уводя мысли и подозрения архиепископа в другую сторону. - Помню, призыв жить праведной жизнью, который содержится в ней, произвел на меня во время венчания неизгладимое впечатление…
        После разговора с архиепископом Кентерберийским Лиз зашла в дом моды Alexander McQueen, где покупали свои свадебные наряды самые знатные невесты всей Европы, включая принцесс и будущих королев. Но ее не соблазнило даже платье от Sarah Jane Burton, единственным недостатком которого, по мнению Лиз, был белый цвет.
        - Видите ли, цветом своих платьев все европейские невесты обязаны английской королеве Виктории, которая венчалась в белом платье с принцем Альбертом в одна тысяча восемьсот сороковом году, - снисходительно сказала Лиз продавщице, которая опрометчиво предложила ей это. - Лично я предпочитаю голубой. И советую выбрать этот цвет вам, когда вы найдете спутника жизни, который поведет вас под венец.
        Лиз снисходительно взглянула на собеседницу. Той было уже лет тридцать, и по некоторым признакам Лиз поняла, что она еще не замужем.
        - Благодарю вас за совет, - со сдержанной вежливостью ответила девушка. - Но все-таки, на мой взгляд, именно белый - самый подходящий цвет для невесты. Ведь это символ невинности.
        - Всего лишь символ, - пренебрежительно пожала плечами Лиз. - И зачастую не более того. Или в вашем случае это будет не так?
        Девушка не рискнула спорить, но не смогла удержаться от мести.
        - Наверное, королеве Виктории ее белое платье просто не шло, - сказала она, мило улыбаясь. - Вам так не показалось?
        - Уж не хотите ли вы сказать, что я лично присутствовала на церемонии венчания королевы Виктории? - возмутилась Лиз.
        - У меня даже и в мыслях такого не было, - запротестовала девушка.
        Она казалась настолько огорченной, что Лиз простила ее. Но напоследок все-таки уколола еще раз.
        - Пожалуй, я куплю у вас головной убор для невесты, - сказала она. - Вот этот милый венок Fleurs d’orange, символ девичьей невинности. И, кстати, для моей внучки это будет не просто символ.
        Лиз довела нахальную, по ее мнению, девчонку почти до слез, но компенсировала это, щедро расплатившись с ней. И вышла из салона с чувством одержанной победы.
        Но радовалась Лиз не только поэтому. Она убедилась, что платье, в котором будет венчаться Оливия, превосходит любое из тех, которые предлагал будущим невестам знаменитый на всю Европу дом моды Alexander McQueen. Это было платье, в котором полвека тому назад собиралась венчаться сама Лиз. Но не с тем человеком, который впоследствии стал ее мужем. И даже не с человеком.
        Зачем она бережно хранила это платье столько лет, Лиз и сама не знала. Но сейчас она была счастлива от того, что сберегла платье, и оно пригодилось. Пусть даже для ее внучки.
        - Все-таки высшая справедливость существует, - тоном, не допускающим возражений, заявила Лиз внучке, когда вернулась в замок. - И не спорь со мной!
        А Оливия и не думала возражать. У нее было не то настроение. Узнав от бабушки о том, что вечером должно состояться их с Альфом венчание, причем по настоянию Фергюса, она весь день порхала по замку, словно бабочка, напевая и пританцовывая. По просьбе Лиз доктор Джейсон скрыл от девушки правду, и она была уверена, что операция прошла удачно, и Фергюс вскоре встанет на ноги.
        Оставшееся до вечера время Оливия и Лиз провели за примеркой платья, в котором девушка должна была венчаться, и разговорами о будущей церемонии. Несколько часов пролетели, по их мнению, непозволительно быстро.
        Когда крошечный красный диск солнца скрылся за одной из башен замка, дворецкий торжественно доложил о том, что прибыл архиепископ Кентерберийский.
        - Замечательно! - обрадовалась Лиз. - Ты не находишь, Оливия, что его светлость внешне чем-то похож на Августина Кентерберийского? Того самого, которого в шестом веке назначили первым архиепископом Кентерберийским. Разумеется, если судить по его дошедшим до нашего времени портретам. У его светлости такие же коротко подстриженные темные волосы, жесткие и одновременно какие-то умиротворенные черты лица, проницательный взгляд.
        - Говоря по правде, его светлость похож на одного из тех мужчин, которые ни в чем не могут тебе отказать, - лукаво улыбнулась Оливия.
        Лиз была польщена. Но все-таки возразила.
        - Оливия, побойся Бога! - возмущенно воскликнула она. - Его светлость не мужчина. То есть не в том смысле… Ты меня поняла, я надеюсь… Не удивлюсь, если его после смерти причислят к лику святых. Как апостола англичан Августина Кентерберийского.
        И она поспешно вышла из комнаты, чтобы оказать архиепископу должное уважение.
        Почти сразу же дворецкий сообщил о возвращении из Берлина Альфа.
        - Где же он? - радостно воскликнула Оливия. - Почему вы не провели его сразу ко мне?
        - Юноша прибыл не один, - таинственно понизив голос, сказал дворецкий. - И они сразу прошли в спальню вашей бабушки, которую занимает…
        - Спасибо, Джон, - не дослушала его Оливия. - Вы можете идти!
        Но сама она выбежала из комнаты раньше, чем ее покинул, важно ступая, дворецкий. Звали его Джон Смит. И это его фамилией воспользовалась Оливия, когда решила поступать в Royal Holloway university. Разумеется, самому Джону Смиту она об этом не сказала - из опасения, что он, как и все остальные, осудит ее за выбор профессии и выскажет это хозяйке замка. Лиз считалась с мнением своего дворецкого.
        Джон Смит был крупный солидный мужчина лет шестидесяти, который упорно продолжал носить позолоченную ливрею, несмотря на то, что все представители его профессии уже давно сменили старинный наряд на современный костюм и называли себя мажордомами или хаусхолд-менеджерами. Но Джон был человеком и слугой старой закалки, и всегда с презрением отзывался о подобных «выскочках», как он их называл. Он считал себя не наемным работником, а чуть ли не членом семьи, признанным главой которой была Лиз. И Джон Смит, неизвестно откуда, знал, что именно за это его и ценила хозяйка замка, неизменно утверждавшая, что дворецкий будет последним из слуг, которому она откажет от дома, если разорится. Это возвышало Джона Смита, как в собственных глазах, так и в глазах остальных слуг. Поэтому он всегда держался с достоинством, напоминая своей медлительностью и невозмутимостью черепаху.
        Как дикая козочка по горным тропам, грациозно перепрыгивая через две-три ступени, Оливия бежала по каменной лестнице замка. Она хотела быть первой, кого встретит Альф, когда выйдет от своего деда. Сама она по непонятной причине боялась входить в комнату к Фергюсу. Может быть, виной тому были его глаза - ласковые, когда смотрели на нее, но при этом какие-то… Когда Оливия думала об этом, ей на ум неизменно приходило только одно слово - нечеловеческие. Поэтому она старалась не думать об этом. И по возможности избегала встреч с Фергюсом.
        Ждать Оливии пришлось долго. Но когда она увидела Альфа, то не бросилась ему в объятия, как собиралась. Девушку остановила перемена в его лице, которая произошла за то короткое время, что они не виделись. Куда-то исчез озорной мальчишеский взгляд, черты лица обострились и затвердели, как будто Альф внезапно постарел лет на десять. Следом за ним шел низкорослый мужчина, с которым Альф уехал из замка. Оливия вспомнила, что его звали Вигман. Оливия была актрисой и хорошо разбиралась в мизансценах. Она заметила, что отношения Вигмана к Альфу с последней их встречи сильно изменилось. Если раньше его можно было назвать снисходительным, то сейчас оно стало почтительным. Альф что-то говорил на ходу Вигману, а тот покорно кивал головой. Оливия расслышала, как Альф сказал:
        - Организуй мне встречу с главами государств, которые платят дань Совету тринадцати.
        Вигман что-то спросил, и Альф тоном, не допускающим возражений, ответил:
        - Чем быстрее, тем лучше!
        Но когда Альф увидел Оливию, то его лицо мгновенно преобразилось и снова стало родным и близким.
        - Оливия! - радостно воскликнул он.
        Девушка с облегчением вздохнула и приникла к нему всем телом. Она ощутила, как теплая энергия Альфа перетекает в нее, давая ей силы жить и быть счастливой. Оливия не заметила, куда исчез Вигман, он словно внезапно растворился в полусумраке комнаты, оставив их вдвоем.
        - Мне так много надо тебе рассказать! - прошептала Оливия.
        - И мне тоже, - сказал Альф, целуя ее.
        - Но чуть позже, - вдруг опомнилась Оливия. - А сейчас мы с тобой должны придумать молитву. Архиепископ Кентерберийский прочтет ее во время нашего венчания.
        И они ушли в сад, где у них было любимое укромное местечко - маленький грот возле пруда с кувшинками. Несколько часов пролетели незаметно, поскольку не все это время они посвятили молитве. Опомнились они, только услышав голос Лиз, которая разыскивала Оливию.
        - Что-то случилось, бабушка? - спросила девушка, выходя из грота. Вид у нее был самый блаженный.
        Далеким от мирской суеты казался и Альф.
        - Случится, если ты немедленно не пойдешь переодеваться, - ответила Лиз, притворно хмурясь. - Тебе придется венчаться в том, что одето на тебе сейчас. Скоро начало церемонии.
        - Уже? - изумилась Оливия. - Альф, я же тебе говорила!
        И она поспешно направилась к замку. Виновато улыбаясь, Альф пошел следом, но его остановила Лиз.
        - Я хочу, чтобы во время венчания ты одел на палец Оливии вот это, - сказала она, протягивая юноше золотое кольцо в виде двух кистей рук, поддерживающих ярко-зеленый алмаз. - Оно символизирует вечное счастье и любовь между мужем и женой.
        Альф с ужасом воскликнул:
        - А я совсем забыл о кольце!
        - Зато я помнила о нем всю свою жизнь, - грустно улыбнулась Лиз. - Так что не переживай из-за этого.
        - Но ведь его должен был купить я. Может быть, я еще успею?
        - Оно не мое, а твоего деда. Когда-то он дал мне это кольцо на хранение. И, как видишь, я его сберегла. А теперь возвращаю настоящему хозяину. Бери, Альф! И будьте счастливы с Оливией. За нас с Фергюсом!
        Лиз торопливо ушла, не в силах сдержать слез. Альф с недоумением смотрел старушке вслед, пока она не скрылась за деревьями. Затем перевел взгляд на кольцо. И невольно залюбовался им. Кольцо было бесценно, он понял это сразу. А, значит, оно было достойно Оливии.
        Внезапно Альф вспомнил, что он забыл не только о кольце для Оливии, но и о костюме для себя. Поэтому венчаться ему придется в джинсах и свитере. С этой безрадостной мыслью Альф направился к замку.
        Но юноша напрасно тревожился. Фергюс предусмотрел и это. В комнате, которую для него отвели, Альф нашел белоснежный смокинг. И, что самое удивительное, он был точно по размеру, хотя Альф хорошо помнил, что мерки с него никто не снимал.
        Глава 17
        Церемония венчания началась ровно в полночь.
        Вначале время, выбранное для начала обряда, ужаснуло архиепископа Кентерберийского. Но после недолгого разговора с Фергюсом он смирился.
        - Ваша светлость, посмотрите на меня, - сказал Фергюс. - Я могу не дожить до утра. Моя кровь отравлена, и счет идет уже на часы.
        Архиепископ видел это и сам. Кожа Фергюса приобрела сероватую окраску, у него все чаще повторялись приступы головокружения и начались нарушения ориентации в пространстве, а воздух, который он выдыхал, имел запах горького миндаля. Налицо были все признаки сильного отравления ядом и близкой смерти.
        И архиепископ, молча перекрестив Фергюса, пошел переодеваться. Расшитая золотом риза показалась более тяжелой, чем обычно. На мгновение ему даже почудилось, что нашитые на парчу алые ленты превратились в потоки крови. Но видение тут же исчезло, и он решил, что просто переутомился. Он накинул на шею епитрахиль, поправил крест и, сопровождаемый дворецким, направился в каминный зал, где уже все было готово к церемонии.
        Несмотря на то, что весь замок был ярко освещен лампами, в зале зажгли огромный камин, в котором предки нынешних владельцев замка когда-то целиком зажаривали оленей, убитых ими на охоте. Поблизости от камина, в большом кресле, сидел Фергюс, которого снесли вниз четверо слуг. Эльфа бил ледяной озноб, и огонь должен был согревать его. Лиз, словно ангел-хранитель, встала рядом с ним. Архиепископ Кентерберийский занял место в центре зала.
        Оливия, посоветовавшись с Альфом, отказалась от марша Мендельсона. Они предпочли романтическую музыку Рихарда Вагнера. Когда в противоположных концах каминного зала распахнулись двери, и из них вышли жених и невеста, хор, приглашенный Лиз из Лондона, торжественно запел:
        - Ступайте, сопровождаемые верными слугами, туда, где охранит вас благословение любви! Победительная отвага, любовное свершение соединит вас в верности друг другу, и вы станете счастливейшей парой. Ратники юности, шагайте вперед! Краса юности, вперед! Праздничный хмель да будет оставлен позади, да обретете вы блаженство сердца!
        Пока хор пел, Альф и Оливия шли навстречу друг другу.
        Альф был одет в белый смокинг, который изменил его до неузнаваемости. Лиз едва узнала его. Это был уже не застенчивый юноша, который предстал перед ней несколько дней назад, а мужчина с благородной мужественной внешностью и решительным взглядом сияющих от счастья глаз. Но, кроме любви, в них еще была мудрость. И какая-то отрешенность. В чертах его лица было много от Фергюса. Но много и своего. Словно художник переписал картину, убрав с холста все, что было, с его точки зрения, несовершенным. И получился щедевр.
        Лиз перевела взгляд на внучку. Оливии очень шло голубое атласное платье ее бабушки, состоявшее из сотканного из шёлкового тюля кружевного лифа и юбки. В молодости Лиз была рьяной патриоткой, и на лиф платья были нанесены английские розы, шотландский чертополох, уэльские нарциссы и ирландский клевер. Эти кружевные аппликации являлись символами четырёх провинций Соединённого Королевства. Лицо невесты закрывала тончайшая вуаль, которая удерживалась драгоценной тиарой, изготовленной более тысячи лет назад. В руках Оливия держала свадебный букет из мирта, ландышей, гвоздик и гиацинтов.
        Если Альф выглядел зрелым мужчиной, то Оливия - воплощением юности, грации и красоты. Лиз сочла, что они были идеальной парой. И заплакала от счастья. На какой-то миг ей вдруг показалось, что это не ее внучка и внук эльфа идут навстречу друг другу, а она сама и Фергюс, удивительным образом помолодевшие на полвека. Но она смахнула слезы, застилавшие ее глаза, и видение исчезло…
        Хор смолк, когда Оливия и Альф сошлись в центре каминного зала. Почти сразу зазвучал голос архиепископа Кентерберийского. В своей проповеди, которая на этот раз была очень краткой, он говорил о самоотверженности и о том, что вступающие в брак молодые люди должны стремиться изменять друг друга любовью. Закончил он молитвой, написанной Оливией и Альфом.
        - Господь, мы благодарим тебя за любовь, которую мы разделяем, и за радость нашего супружества…
        Голос архиепископа, словно многократно возросший, торжественно звучал под сводами каминного зала.
        - За повседневными заботами не давай нам отвести взгляд от того, что истинно и важно в жизни…
        Лиз и все слуги плакали. Даже Фергюс чувствовал непривычное волнение.
        - Теперь мы стали сильнее. Помоги нам служить тем, кто страдает, и утешать их…
        Едва архиепископ замолчал, снова запел хор. На этот раз он исполнил псалом, в котором Лиз узнала строки из «Послания к Римлянам». Архиепископ Кентерберийский не забыл ее просьбу, которую он воспринял серьезно, приняв за чистую монету. Подумав об этом, Лиз покраснела. Она смутилась бы намного больше, если бы увидела, как лукаво блеснули глаза Фергюса, прочитавшего ее мысли.
        Когда смолк хор, архиепископ Кентерберийский обвел грозным взглядом всех, кто присутствовал на церемонии и, повысив голос, спросил:
        - Известна ли кому-либо причина, по которой брак этих двух молодых людей не может состояться? Скажите об этом сейчас или замолчите навечно!
        Ответом ему был только треск поленьев в камине.
        Архиепископ Кентерберийский соединил правые руки Оливии и Альфа и покрыл их епитрахилью. Сверху он опустил свою ладонь. Это было символом того, что муж получает жену от самой Церкви, соединяющей их навеки во Христе.
        - Оливия и Альфред, я объявляю вас мужем и женой!
        Лиз зарыдала навзрыд от счастья. Она даже не заметила, что ее рука опустилась со спинки кресла на плечо Фергюса. Эльф едва заметно вздрогнул. Он знал, о чем думает Лиз, но ничем не мог ее утешить. Впрочем, как и убрать ее руку со своего плеча. Свою собственную ослабевшую руку он был уже не способен даже приподнять с колен.
        Дворецкий, осознавая собственную значимость, поднес Альфу чеканное серебряное блюдо, на котором лежало золотое кольцо с ярко-зеленым алмазом. Альф взял его и надел на палец Оливии. Алмаз засверкал, отражая пламя, горевшее в камине, и свет ламп, сиявших под сводами.
        Фергюс вздрогнул, узнав кольцо. Он вопросительно взглянул на Лиз, она молча кивнула в ответ. Что-то, похожее на слезинку, блеснуло в уголке глаз эльфа. Это было редкое и последнее в его жизни проявление эмоций.
        - Благодарю тебя, Лиз, - почти беззвучно сказал он.
        Однако Лиз его услышала. И благодарно улыбнулась сквозь слезы.
        - Vale et me ama, - также едва слышно произнесла она. - Будь здоров и люби меня.
        Но Фергюс не расслышал ее слов. В этот момент снова громогласно грянул хор, и Оливия под руку с Альфом покинули каминный зал.
        - Hoc erat in votis, - сказал Фергюс. - Это было предметом моих желаний. Теперь я могу спокойно умереть.
        Быть может, он произнес это не вслух, а мысленно. Потому что Лиз ничего не сказала в ответ. Она склонилась над эльфом и спросила:
        - Ты устал, Фергюс?
        - Я очень устал, Лиз, - ответил он. - Смертельно устал.
        - Приказать слугам перенести тебя в спальню?
        - Это было бы очень хорошо.
        Лиз сделала знак, и к ним подошли слуги. Они подхватили кресло с Фергюсом, подняли его и понесли. Глаза Фергюса закрылись. Он потерял сознание. Лиз шла рядом, не замечая этого. Она внимательно следила за тем, чтобы слуги были осторожны.
        Когда слуги, уложив Фергюса на кровать ушли, Лиз осталась. Она печально смотрела на эльфа, ожидая, когда он очнется, чтобы дать ему прописанное доктором Джейсоном лекарство. Перед самым рассветом он открыл глаза.
        В полумраке спальни, исхудавший и превратившийся почти в свою тень, эльф казался не таким неприступным, как обычно. И она осмелилась спросить:
        - О чем ты думаешь, Фергюс?
        - О многом, Лиз, - чуть помедлив, ответил он. - Но давай поговорим об этом завтра.
        - Ты обещаешь?
        - Да, - прозвучало почти неслышно в ответ, как будто прошелестел легкий ветерок из приоткрытого окна.
        Но Лиз знала, что Фергюс всегда выполняет свои обещания. И она ушла успокоенная.
        Фергюс проводил ее взглядом, в котором читалось облегчение. Последние минуты своей жизни он хотел провести не с ней.
        Перед его мысленным взором стояла Арлайн.
        Или она была не выдумкой его умирающего мозга, а тенью влетела через приоткрытое окно, в которое доносились плеск реки и шум сада? Фергюс уже не мог этого понять.
        - Здравствуй, Арлайн, - радостно сказал он. - Ты пришла за мной?
        - Я обещала быть твоей, - ответила она. - Я выполняю свое обещание.
        - Как долго я ждал этого!
        - Всего одно мгновение в сравнении с той вечностью, что нас ожидает.
        Они помолчали.
        - Может быть, последний танец? - внезапно спросила Арлайн. - Помнишь, как когда-то, на острове Эйлин-Мор, в дни нашей юности?
        - О, да! Мы танцевали под луной, а в безлунные ночи - в отблесках костра.
        - А если шел дождь, то под дождем, подставляя каплям воды свои разгоряченные лица…
        - И мы часто встречали восход солнца на вершине холма острова Эйлин-Мор…
        - Нам казалось, что с этой вершины можно увидеть весь мир…
        - Так оно и было…
        Фергюс не заметил, когда он встал с кровати и, обняв Арлайн, закружился под звуки неведомо откуда зазвучавшей мелодии по комнате. Они парили в воздухе, не касаясь ногами пола. Она была невесомой и бесплотной, но он чувствовал тепло ее нежного тела и ее благодатное дыхание на своей щеке.
        И, как когда-то, даже природа за окном затихла, роняя с небес на землю слезы печали и надежды…
        - Арлайн! - прошептал Фергюс, целуя ее.
        И умер.
        Omnia vincit amor et noc cedamus amori. Любовь побеждает все, и мы покоряемся любви.
        Глава 18
        Вигману понадобились четыре недели, чтобы выполнить приказ нового главы Совета XIII и организовать встречу с главами ведущих мировых держав, входящих в группу G20.
        Все это время Альф изучал документы, имевшие отношение к контрибуции, которую кобольд Джеррик наложил на два десятка крупнейших национальных экономик. Он узнал, что вначале Джеррик запросил по одному триллиону долларов от каждого члена группы G20, но затем, после долгих переговоров, сумма снизилась до ста миллиардов. А Евросоюз и вовсе отказался платить под тем предлогом, что данью обложены многие входящие в него государства. Тем не менее, за минувшие десять лет Джеррик баснословно обогатился. Деньги переводились на его личный счет, открытый в банке Вигмана.
        - А он ловкая бестия, этот Джеррик, - сказал Альф. Он пристально смотрел на Вигмана, словно хотел понять, не участвовал ли сам гном в этой афере. - Совет тринадцати может распоряжаться этими деньгами?
        - De jure или de facto? - спросил Вигман, чувствуя себя неуютно под взглядом Альфа.
        - А есть разница? - неискренне удивился Альф. Он прекрасно понимал отличие между законной и незаконной экспроприацией состояния Джеррика, которую необходимо было осуществить в интересах мира духов природы. Эти деньги были нужны Альфу для осуществления его планов. Но и начинать свою деятельность на посту главы Совета XIII с противоправных деяний он не хотел.
        - Все зависит от точки зрения на проблему, - пожал плечами Вигман. - Как говорят люди, когда нельзя, но очень хочется, то можно.
        - А что думаешь ты сам, Вигман?
        Голос Альфа, когда он это спрашивал, был мягок. Но Вигмана было трудно обмануть. Он понимал, какой ответ хотел получить от него новый глава Совета XIII. Однако гном собрался с духом и твердо сказал:
        - Частная собственность священна и неприкосновенна.
        Он был готов ко всему. Воображение гнома услужливо нарисовало ему со всеми ужасными подробностями опалу, ссылку и даже казнь, которая могла бы его ожидать, вздумай он так ответить эльбсту Роналду или кобольду Джеррику. Но неожиданно Вигман услышал:
        - Так и решим. Пусть эти деньги остаются на совести и на банковском счете Джеррика.
        В голосе Альфа гном услышал разочарование, но в нем не было гнева и злобы, присущих его предшественникам. Вигман с облегчением перевел дух. И его лицо расплылось в улыбке.
        - Чему ты радуешься, Вигман? - с подозрением посмотрел на него Альф.
        - Есть одна законная лазейка, с помощью которой можно вернуть эти деньги, - ответил Вигман. - Ее Джеррик не предусмотрел.
        Вигман был искусный оратор, и после этих слов он сделал паузу.
        - Говори, говори, Вигман! - воскликнул Альф. - Я слушаю тебя, как оракула.
        Поощренный этими словами, Вигман начал охотно пояснять.
        - По закону, если в течение пятидесяти лет вкладчик не дает о себе знать, то банк начинает искать его самого или его наследников. А если не найдет, то деньги с так называемого «спящего счета» перейдут в собственность государства. В нашем случае это была бы Швейцария. Но, несмотря на все мое уважение к правительству этой страны, с которым я очень дружен…
        Вигман снова замолк, лукаво глядя на юношу.
        - Твои слова для меня настоящее откровение, - сказал Альф. - Продолжай!
        - Я очень постараюсь, чтобы наследники Джеррика нашлись. Он был не единственным кобольдом на белом свете, к сожалению. До меня доносились слухи, будто Бернд и Берндт, надзиратели в темнице, дальние родственники Джеррика. Поэтому он и взял этих калек на службу. Думаю, они не откажутся от нежданного наследства.
        - Для них это, конечно, хорошо, - пожал плечами Альф. - Но что нам с того?
        Вигман хитро усмехнулся.
        - Я уверен, что наследники Джеррика не забудут Совет тринадцати. И пожертвуют ему львиную долю наследства. Элементарная благодарность, о которой часто забывают люди, но не мы, духи природы.
        - А ты молодец, Вигман, - одобрительно заметил Альф. И вздохнул. - Только деньги нужны сейчас, а не через полвека.
        - Было бы предложено, - обиделся гном.
        Альф рассмеялся и подмигнул ему.
        - Но ведь полвека пролетят быстро, не правда ли, Вигман? А деньги будут нужны всегда. Даже в будущем.
        Вигман снова повеселел.
        Они встречались часто, беседуя на различные финансовые темы, но только когда Вигман бывал в Лондоне. Альф и Оливия жили в доме на Kensington Palace Gardens, который достался им в наследство от Фергюса. Пока Оливия слушала лекции в университете, Альф работал в бывшем кабинете деда, где ему было удобно и уютно, несмотря на грустные воспоминания, которые тот в нем пробуждал. А Вигман разрывался между Берном, Лондоном и столицами многих других государств по всему миру. Гном заметно похудел и уже не вплетал в бороду драгоценные камни, опасаясь их потерять во время частых перелетов. Но он стал выглядеть более мужественно, и его новый образ самому гному очень нравился.
        Однако все когда-нибудь заканчивается. Однажды Вигман, войдя в кабинет, сказал:
        - Через два дня в Давосе. Будут все.
        Альф поднял голову от бумаг, лежавших перед ним на столе, и долгим задумчивым взглядом посмотрел на гнома. Он ни о чем не спрашивал, но Вигман поспешил дополнить свое сообщение.
        - Встреча будет проходить в доме, принадлежащем Совету тринадцати. Он неприметен, стоит в отдалении от всех остальных домов. Это всех устраивает. Никто не узнает, что здесь соберутся главы крупнейших мировых держав. Тем более, что каждый оставит на это время в собственной стране своего двойника.
        - Очень предусмотрительно, - с иронией заметил Альф. - Ведь если это понадобится, то каждый из них может сказать потом, что на этой встрече был его двойник. И он не отвечает за его слова и обещания.
        Вигман в очередной раз поразился уму юноши, который, казалось, мог предвидеть и предусмотреть все. Этим он напоминал гному Фергюса. Но даже тот иногда ошибался. С Альфом, сколько он его знал, такого не случилось ни разу.
        - Вигман, у нас есть возможность идентифицировать участников этой встречи?
        Гном деловито кивнул.
        - Проверим по отпечаткам пальцев, - сказал он. - А если понадобится, то по сетчатке глаза.
        - Вигман, ты понимаешь, что от результата этой встречи зависит судьба нашего мира? - спросил Альф. - А, быть может, и будущее всей планеты.
        - Да, повелитель Альф, - ответил гном.
        Он впервые так обратился к юноше, признавая его превосходство. Но Альф даже не заметил этого, а, возвращаясь к своим мыслям, которые он обдумывал перед приходом гнома, рассеянно спросил:
        - Вигман, ты что-нибудь знаешь о небесных телах, несущих потенциальную угрозу Земле?
        - Только то, что в результате падения астероидов каждые пятьсот тысяч лет на 3емле происходит глобальная катастрофа, - подумав, ответил гном. - А шестьдесят пять миллионов лет назад астероид диаметром от десяти до пятнадцати километров уничтожил динозавров. И вместе с ними - до восьмидесяти процентов всех животных и растений. В результате падения этого астероида образовался кратер диаметром двести километров. В атмосферу Земли поднялись миллиарды тонн пыли и водяного пара, а также сажа и пепел от чудовищного пожара. Они затмили солнечный свет на многие месяцы.
        Вигман горестно вздохнул. Однако его природный оптимизм пересилил. И уже другим тоном он продолжил:
        - Но наши предки выжили! И это доказывает…
        - Только то, что очередной астероид может не оставить шансов на выживание ни духам, ни людям, - не дал ему договорить Альф. - Но, кажется, все уже свыклись с этой угрозой, и она никого не беспокоит всерьез. Какая беспечность! На мой взгляд, преступная по отношению к нашим потомкам.
        Альф говорил искренне. Он уже знал от Оливии, что скоро у них родится ребенок. И часто задумывался о будущем своего сына или дочери. Он впервые ощутил себя звеном в бесконечной цепи, берущей начало во тьме веков прошедших и уходящей в такую же тьму веков предстоящих. И почувствовал ответственность перед своими потомками. Он должен был сохранить для них планету, которой слишком многое угрожало. И не только астероиды из космоса. В список глобальных проблем, который Альф составил для себя, он внес катастрофическое загрязнение окружающей среды, снижение биоразнообразия, глобальное потепление, озоновые дыры, кислотные дожди, исчерпание пресной воды и природных ресурсов, а в довершение всего - термоядерную войну между людьми, угрожающую живым существам массовой гибелью, а планете - радиоактивным загрязнением. Борьбе с этими проблемами Альф решил посвятить всю свою жизнь, воспользовавшись тем, что в его руках оказалась власть, могущественнее которой на Земле не было.
        Альф жестом отпустил гнома и снова склонился над бумагами. Вигман неслышно вышел. Он чувствовал себя помолодевшим лет на двести, а то и все триста. Мысль, что от него зависит будущее планеты, вдохновляла гнома и позволяла забыть об усталости. Выйдя из дома, Вигман направился в Gatwick airport, откуда чартерным рейсом вылетел в Давос. И по пути он даже не заехал в Берн, чтобы узнать, как идут дела в банке, что случилось с ним впервые.
        К назначенному дню и часу Вигман был уверен, что встреча пройдет без неприятных сюрпризов. Пообещали прибыть главы всех девятнадцати государств, входящих в группу G20. При одной мысли об этом у Вигмана начинала кружиться голова. Он был чрезвычайно горд тем, что только благодаря его стараниям и авторитету удалось собрать в одном месте людей, которые представляли 85 процентов мирового валового национального продукта, 75 процентов мировой торговли и две трети населения мира.
        Вигман не часто позволял себе тешить свое самолюбие. Но на этот раз он поддался этой маленькой слабости. Впрочем, никто об этом не знал и даже не догадывался. Как и его предкам, которые в одиночестве наслаждались видом своих несметных сокровищ, хранящихся в сундуках в подземелье, гному было достаточно знать, что при желании он может вершить судьбы мира. Он не проговорился бы об этом никому.
        Глава 19
        Давос, в котором проживало всего двенадцать тысяч человек, был известен на весь мир своим горнолыжным курортом и тем, что более полувека в нем ежегодно проводился Всемирный экономический форум. Городок привык к обилию гостей. Поэтому местные жители не обратили внимания на то, как в один из дней, под вечер, два десятка мужчин и женщин сошлись в доме, который от посторонних взглядов надежно укрывали невысокая гора и живая изгородь из густо растущих деревьев.
        В этот вечер лидеры самых могущественных мировых держав держались настолько скромно и незаметно, что не узнавали сами себя. И они были бы рады, если бы их не узнали другие. Но они были хорошо знакомы друг с другом. И чувствовали себя неловко, обмениваясь рукопожатиями и поцелуями. Здесь почти не было тех, кто присутствовал на встрече с кобольдом Джерриком десять лет назад. Исключение составляли всего два или три человека, удержавшиеся у власти благодаря лояльной избирательной системе в своих странах. Но и они не знали, по какой причине их собрали сегодня. Многие ждали неприятных новостей и заранее хмурились.
        В большой комнате горел очаг, было тепло и уютно, но атмосфера казалась наэлектризованной, словно перед грозой. Никто не подходил к столу, на котором гостеприимный хозяин расставил напитки и закуски, учитывающие национальные вкусы и различия.
        Альф вышел к гостям в точно назначенное время. Его встретили настороженными взглядами.
        - Приветствую вас, друзья! - доброжелательно произнес он. - Благодарю вас, что вы откликнулись на мое приглашение.
        - Попробовали бы мы отказаться, - насмешливо бросил кто-то.
        Раздался одинокий смех, но большинство лиц стало еще сумрачнее.
        Альф не стал спорить, считая это бессмысленной тратой времени. Вместо этого он спросил:
        - Кто из вас знает, какова вероятность выигрыша в национальной американской лотерее?
        Его вопрос ошеломил гостей. Они с изумлением смотрели друг на друга и молчали. Наконец кто-то произнес:
        - Кому и знать, как не президенту Америки. Или он ни разу еще не выигрывал?
        Услышав это, американский президент выступил вперед и сказал:
        - Я где-то читал, что всего один шанс на четырнадцать миллионов. Но я не понимаю, при чем здесь это?
        - Один на четырнадцать миллионов, - повторил Альф. И что-то в его голосе заставило всех насторожиться. Шум мгновенно стих. - А вы знаете, мистер президент, что ученые NASA выявили свыше полутора сотен небесных тел, каждое из которых в течение ближайшего столетия может уничтожить человеческую цивилизацию? И что вероятность глобальной катастрофы - один шанс на двести пятьдесят тысяч? Это намного больше, чем вероятность выигрыша в национальной американской лотерее. А ведь, тем не менее, ежегодно кто-то выигрывает джек-пот. Как вы думаете, мистер президент, долго ли нам ждать, когда какой-нибудь астероид столкнется с Землей?
        - Я так думаю, что это вопрос риторический, - пробурчал американец.
        - А я думаю, что практический, - возразил Альф. - Вспомним астероид Апофис 99942, который не так давно пролетел в непосредственной близости от нашей планеты. Все мы с замиранием сердца ждали, изменит или нет гравитационное поле Земли его траекторию. Случись худшее - и астероид столкнулся бы с Землей. В этом случае катаклизм, некогда уничтоживший динозавров, показался бы всем нам сущим пустяком.
        - Однажды мне сказали, что ученые называют нашу планету «мишенью, которая парит в космическом тире», - послышался женский голос. - Признаться, мне стало страшно.
        - Но ведь 3емля на протяжении всей своей истории постоянно подвергалась бомбардировкам из космоса, - неуверенно возразил мужской голос. - Однако…
        Но мужчина смолк, не договорив.
        - Кто бы спорил с этим очевидным фактом? - раздраженно спросил американский президент. - Но решение проблемы, как всегда, упирается в деньги. По подсчетам NASA, только на разработку способов противодействия угрозе из космоса необходимо ежегодно выделять до трехсот миллионов долларов. Как минимум в течение десяти лет. И это по самым скромным прогнозам.
        - По очень и очень скромным, - подтвердил премьер-министр Японии, отвесив вежливый поклон. - Гигантские лазеры. Ядерные ракеты. Солнечные паруса. Все это предлагается для борьбы с астероидами. Предполагаемые затраты поистине гигантские.
        - Это все вчерашний день, - с едва заметной презрительной ноткой заметил председатель Китайской Народной Республики. - Наши ученые предлагают выстроить в пустыне зеркало, которое могло бы сфокусировать на приближающемся к Земле астероиде солнечный свет и таким образом сжечь его. Но я боюсь даже называть сумму, в которую обойдется этот проект.
        - Я не понимаю, зачем мы все это обсуждаем? - спросил президент Республики Корея. - Или у нас нет других тем?
        - Более важных, чем жизнь или смерть всех разумных обитателей Земли? - спросил Альф. И сам же ответил: - Едва ли.
        - Мы говорили об этом и в прошлый раз, - сердито проговорил президент России. - Для тех, кто не был на той встрече, напомню. Нас тогда пугали тем, что смена магнитных полюсов с севера на юг приведет к смещению континентов. А это вызовет массовые землетрясения, быстрое изменение климата и вымирание человечества. И к чему это привело? К грабительской дани, которую вынуждены платить наши страны вот уже целое десятилетие. Что нас ждет на этот раз?
        Но его не поддержали. Никто не хотел вызывать гнев всемогущего главы Совета XIII и навлечь на свою страну еще большие беды.
        - У каждого своя карма, - примирительно заметил премьер-министр Индии. - Даже у планеты. Мы не можем ее изменить.
        - Еще как можем, - возразил президент Германии. - Были бы деньги. Насколько я понимаю, речь об этом?
        - Я поставлю вопрос иначе, - заявил премьер-министр Великобритании. - Мы говорим о проблеме или о деньгах, которые требуются на то, чтобы эту проблему решить?
        Главы мировых держав насторожились.
        - И о том и о другом, - спокойно ответил Альф. Он не поддавался эмоциям и продолжал идти по ранее намеченному пути. - Если никто не возражает, что проблема существует, и что она является жизненно-важной для всех обитателей Земли, то давайте поговорим о деньгах.
        - Что говорить о том, чего нет? - с грустной улыбкой произнес президент Бразилии.
        - Они были бы, если бы нас не вынуждали каждый год перечислять гигантские суммы на всем хорошо известный счет, - заметил король Саудовской Аравии. И предусмотрительно добавил: - Впрочем, на все воля Аллаха!
        - Об этом я и хочу сказать, - улыбнулся Альф. - Пришло время начать тратить деньги на то, чтобы обеспечить безопасность Земли и всех ее обитателей. Независимо от того, люди они или духи природы.
        В глазах людей раздражение сменилось заинтересованностью.
        - Так что, тема смены магнитных полюсов планеты уже не актуальна? - насмешливо спросил президент Мексики.
        - Это событие происходило в истории Земли уже не однажды, - ответил Альф. - И в последний раз - около семисот восьмидесяти тысяч лет назад, в каменном веке, как его называют ваши ученые. Магнитные полюса Земли меняются независимо от чьей-то прихоти и по неизвестной никому причине. Мы не можем на это повлиять. Это карма, как говорит уважаемый премьер-министр Индии. А противостоять угрозе из космоса мы можем и должны.
        - Прежде нам говорили другое, - резко заметил премьер-министр Канады.
        - Вам лгали, - спокойно ответил Альф. - Но ситуация изменилась. Поэтому я предлагаю забыть о прошлом и начать думать о будущем.
        - А нельзя ли конкретнее? - спросил молчавший до этого премьер-министр Италии.
        - Речь идет о создании межгосударственной корпорации по противодействию космической угрозе. В нее войдут ваши страны и Совет тринадцати, представляющий мир духов природы. Деньги, которые вы до этого переводили на некий частный счет, вы начнете перечислять на счет этой корпорации. Свою долю будет вносить и Совет тринадцати. Это мое предложение, которое я предлагаю сегодня обсудить. А затем вынести для обсуждения на ассамблее Организации Объединенных Наций.
        - И в чем разница? - с иронией заметил президент Турции. - Клали в один карман, теперь будем складывать в другой?
        - Разница в том, что отныне вы будете сами решать, на что тратить эти деньги. И контролировать все доходы и расходы.
        - И на что же мы их сможем тратить? - спросил президент Индонезии.
        - Например, на орбитальный телескоп типа Hubble, который будет вовремя предупреждать землян о приближении астероидов. Ученые NASA считают, что наиболее подходящим местом для его размещения была бы не Земля, как сейчас, а орбита Венеры. Ведь траектории движения большинства астероидов сложные и пролегают вдалеке от нашей планеты. Так что наблюдать за ними лучше с большого расстояния, иначе не понять общей картины их перемещений. Да и узнавать о их приближении к Земле можно будет гораздо раньше. А время в данном случае - это не деньги, а жизнь. Этот проект оценивается в несколько миллиардов долларов. У NASA таких средств нет. У нашей межгосударственной корпорации они будут.
        Альф смолк. Некоторое время молчали и люди. Наконец президент Аргентины неуверенно произнес:
        - А ведь он говорит дело.
        Его поддержал экспансивный президент Франции, воскликнув:
        - Сколько можно жить в ожидании Армагеддона из космоса!
        Ответом ему был общий гул одобрительных голосов.
        - Это хорошая идея, она нам нравится, - высказал общее мнение президент Южно-Африканской Республики. И осторожно спросил: - А что будет с теми деньгами, которые мы уже перевели? Если вы говорите, что нам лгали…
        - Их вернут на счет вновь созданной межгосударственной корпорации, даю слово, - пообещал Альф. - Но, к сожалению, не завтра и даже не через год. На это потребуется время.
        - И сколько?
        - Пятьдесят лет. Таковы законы цивилизованного мира, которые Совет тринадцати не будет нарушать даже ради благой цели. Но ведь и работа, которую мы начинаем, не на один день. Через полвека деньги будут нужны не меньше, чем сейчас.
        Главы государств переглянулись, и кто-то спросил:
        - А кто будет возглавлять эту корпорацию?
        - Я уверен, что из миллиардов землян и духов природы можно будет найти достойную кандидатуру, - ответил Альф. - Думаю, мы примем решение сообща.
        - Здесь все время говорят о каких-то духах природы и Совете тринадцати, - с недоумением произнес премьер-министр Австралии. - Извините, но я не понимаю, о ком или о чем речь. Это какое-то тайное общество, вроде масонов? Или пресловутое мировое правительство, о котором трубят все средства массовой информации?
        И, чувствуя себя неловко под насмешливыми взглядами, он, словно извиняясь, добавил:
        - Возможно, я не знаю, потому что мой предшественник не попал на предыдущую встречу, на которую сослался президент России. По той уважительной причине, что его самолет задержали, и он опоздал.
        - Но ведь вы же платили, как и все остальные? - удивился кто-то.
        - Вначале нет, - вздохнул австралиец. - Но потом у страны начались такие серьезные проблемы, как внутренние, так и внешние, что мы предпочли заплатить. Вот я и спрашиваю - кому оказалось под силу создать нам эти трудности? Не бесплотным же духам!
        Альф обвел взглядом всех присутствующих. И увидел в глазах многих из них то же самое недоверие, которое высказал премьер-министр Австралии. Альф опустил голову и задумался. Он должен был подобрать правильные слова, чтобы его поняли. От этого зависело будущее Земли. Прошло несколько минут, и Альфу показалось, что он нашел эти слова.
        И он сказал:
        - Вам, людям, надо понять, что вы не единственные разумные живые существа на Земле. Деревья, горы, реки, озера и другие представители неживой, как вам кажется, природы тоже имеют душу и разум. Об этом говорится в Библии, в той самой книге, которая для многих из вас является настольной. Вы начинаете изучать ее еще в детстве и верите всему, что в ней написано, безгранично. Так вспомните же! - И Альф торжественно процитировал: - «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною… И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее… И стало так».
        Альф некоторое время помолчал, давая людям возможность обдумать услышанное. А затем продолжил:
        - И только затем, как сказано в Ветхом завете, «сотворил Бог человека по образу Своему». Нужны ли вам другие свидетельства, что духи природы населяли эту планету задолго до того, как на нее ступила нога человека? Если да, то они есть, и их множество. Только откройте свои глаза и свои сердца, чтобы увидеть их и принять.
        Альф видел, что его слова смутили многих из людей. Он обвел их всех взглядом, заглянув в глаза каждому, улыбнулся и сказал:
        - А духам природы придется смириться с мыслью, что человек такое же необходимое звено в экосистеме планеты, как и они. Без людей мир духов природы будет ущербным. Как и мир людей без духов природы. Потому что мир, по сути, у нас один. И это - Земля, на которой мы все живем и сосуществуем. Et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. И ныне, и присно, и во веки веков.
        Альф уже не улыбался. Он был очень серьезен. Он даже повысил голос, словно хотел, чтобы его хорошо слышали как те, кто находился в этой комнате, так и все обитатели Земли. А для того, чтобы его слова не только дошли до их разума, но и тронули их души, Альф прибег к телепатии. Он передавал свои мысли, образы и чувства людям, которые все это воспринимали, сами не понимая, как им это удается.
        - И лишь когда люди и духи поймут эту простую истину - что они едины, тогда только у нас всех появится надежда на будущее. Но это будет только призрачная надежда. А чтобы она обрела плоть и кровь, всем нам придется много и без устали трудиться. Но уже не порознь, а сообща. Только совместными усилиями мы сможем сохранить этот мир. И подарить Земле будущее.
        Альф закончил. Он стоял и ждал, пытаясь понять, дошли ли до людей его слова.
        Молчание длилось долго, как ему показалось, целую вечность. А затем люди начали аплодировать, этим привычным способом выражая свое отношение к тому, что они услышали.
        Сначала раздавались робкие хлопки. Но они постепенно усиливались, становились громче, переросли в аплодисменты, а затем, когда к ним присоединились президенты России и Америки, в овацию.
        Это был настоящий триумф. Но Альф понимал, что чествовали не его. А здравый смысл, который все-таки победил. На это понадобились тысячелетия, если не миллионы лет. Но тем радостнее была победа.
        Отныне люди и духи природы становились единой расой землян.
        Глава 20
        Солнце клонилось к закату, когда к острову Эйлин-Мор подошла самая необычная парусная яхта в мире. Каждая из ее трех свободно стоявших мачт имела шесть жестко закреплённых рей, установленных под уклоном в двенадцать градусов. Прямые паруса, поднимавшиеся между реями без зазоров, образовывали единую поверхность, что позволяло мачте работать как один парус. Управление парусом по ветру осуществлялось поворотом всей мачты вокруг вертикальной оси. Яхта была рассчитана на двадцать два члена команды, но уникальная электронная система позволяла управлять ею одному человеку.
        Яхта, носившая имя «Эйлин-Мор», стремительно скользила по морской глади. У штурвала стоял Альф. Рядом с ним, касаясь его плечом, пристроилась Оливия.
        - Великая Эльфийка могла бы одеться, прежде чем окаменеть и превратиться в остров Эйлин-Мор, - сказала девушка, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно равнодушнее.
        - Ты все еще ревнуешь меня к Великой Эльфийке, глупышка? - спросил, улыбаясь, Альф.
        - Вот еще! - возмущенно фыркнула Оливия. - Я это говорю не из ревности, а по соображениям нравственности. Думаю, моя бабушка была бы шокирована, если бы увидела эту голую каменную бабу, бесстыдно возлежащую на волнах грудями вверх.
        - Поживем - увидим, - заметил Альф, поворотом штурвала направляя яхту к причалу. - Но, мне кажется, они поладят.
        - Кто они? - удивилась Оливия.
        - Лиз и Великая Эльфийка, - пояснил Альф. - У них будет, по крайней мере, одна общая тема для разговоров, которая их сблизит.
        - Фергюс! - догадалась Оливия. И надолго замолчала, задумавшись. Ее взгляд рассеянно скользил по картинам, развешенным по стенам каюты. В основном это были морские пейзажи, центральной частью которых являлись маяки. Их нарисовал Аластер. Узнав о том, что Альф приобрел яхту и назвал ее «Эйлин-Мор», старик подарил ему картины, чтобы юноша смог украсить ими интерьер судна.
        Альф с благодарностью принял щедрый дар старого художника. Он знал, что каждая из них стоит целое состояние. Однажды он, с согласия Аластера, предложил картину с изображением маяка аукционному дому Christies, одному из самых знаменитых и старейших в мире. Начиная с XVIII века, его клиентами нередко становились титулованные особы, которые были готовы платить огромные деньги за предметы искусства и антиквариат. Картина Аластера со скромным названием «Маяк Эйлин-Мор» была продана за пятьдесят миллионов фунтов стерлингов, побив предыдущий рекорд, который установила «Женщина со скрещенными руками». За четверть века до того картина Пабло Пикассо из серии «голубого периода» была продана на аукционе Christies за пятьдесят пять миллионов долларов. Но, главное, «Маяк Эйлин-Мор» купил один из лучших музеев мира, и теперь картина Аластера украшала его экспозицию. К Аластеру начали обращаться другие, не менее знаменитые, музеи. Но старый художник отказывал всем. Он не мог расстаться со своими картинами, которые были для него почти как дети. И Скотти, что было редким случаем в их совместной жизни, его        Альф убрал паруса, которые свернулись внутрь мачты. Скорость яхты замедлилась, она продолжала идти только по инерции. Альф рассчитал маневр точно, и «Эйлин-Мор» замерла в двух-трех метрах от причала, покачиваясь на волнах. Альф вышел на палубу и бросил канат худощавому эльфу, который поджидал их. Тот подтянул яхту и закрепил канат за кнехт.
        - Рад видеть тебя, Алун, - произнес Альф, мягко, словно большая кошка, спрыгивая на причал с борта яхты.
        - Приветствую тебя повелитель Альф, - с улыбкой ответил эльф.
        Альф подал руку Оливии и помог ей сойти на причал. Она тоже поздоровалась с эльфом. И он поклонился ей, не переставая радостно улыбаться.
        - Ты сделал все, о чем мы договаривались? - спросил Альф, не сомневаясь, что он услышит в ответ. Но он знал и то, что Алуну будет приятно рассказать об этом. И предоставил ему такую возможность.
        За то время что эльф, по приказу Фергюса, охранял Эйлин-Мор, а заодно ухаживал за выздоравливающей Скотти, ему пришлась по душе жизнь на острове. И он как особую милость выпросил у Альфа право остаться здесь. Перебравшись из Лондона, Алун ничуть об этом не жалел, наоборот, как он уверял, впервые почувствовал себя счастливым. Остров Эйлин-Мор оказался тем самым местом на Земле, которое Алун искал долгие годы, чтобы обрести смысл жизни и душевный покой.
        - Все готово, повелитель Альф, - ответил эльф. - Ты увидишь все сам. Поднимемся сразу на маяк?
        - Немного погодя, Алун. У нас с Оливией есть еще одно важное дело. Ты иди и жди нас на маяке. Мы вскоре подойдем.
        Алун кивнул и пошел по тропинке, которая вела от причала на вершину холма к маяку. А Оливия и Альф пошли вдоль берега, направляясь к скале, возвышавшейся над островом, словно командный мостик на судне. Одной рукой Альф бережно поддерживал Оливию, чтобы она не оступилась, а в другой он держал какой-то предмет, завернутый в кусок мягкой ткани.
        Они не спеша поднялись на скалу. С этой созданной самой природой смотровой площадки открывался прекрасный вид. Море было слегка неспокойным, а на востоке, там, где оно соприкасалось с небом, виднелась темная тучка, предвещающая скорую бурю. Ветер задувал с востока, и багровое солнце, как будто спеша укрыться от его холодных влажных порывов, нырнуло за кромку горизонта.
        - Как будто сама вечность смотрит на нас, - тихо произнесла Оливия. - А мы на нее.
        - Дед говорил, что с этой вершины можно увидеть весь мир и всю свою жизнь, - сказал Альф. - И я понимаю сейчас, что он хотел сказать.
        - Единство времени и пространства, - кивнула Оливия. - Фергюс был мудрым…
        - Эльфом, - договорил за нее Альф. Он развернул ткань и достал из нее золотой шар, в котором отразился прощальный луч уже зашедшего солнца. Это была урна с прахом Фергюса. - И он был и останется частицей этой вечности и этого мира.
        Альф открыл золотой шар и поднял его над головой. Порыв ветра подхватил прах эльфа и развеял его над островом Эйлин-Мор.
        Альф выполнил обещание, которое он дал Фергюсу незадолго до его смерти. Альфу пришлось приложить немало усилий и потратить очень много денег, чтобы тайно забрать тело деда из крематория и предать его огню на погребальном костре, что потребовало еще большей таинственности. На церемонии присутствовали лишь несколько духов, с которыми Фергюс был дружен при жизни, в том числе леший Афанасий и гном Вигман, а из людей - только Оливия, Лиз и доктор Джейсон.
        Когда тело Фергюса охватило пламя, Альф не смог сдержать слез. Оливия и Лиз рыдали навзрыд. А Джейкоб Джейсон не плакал только потому, что был до смерти напуган странным видом существ, которые окружали его. Доктор раньше даже предположить не мог, что мутации человеческого организма могут принять такие причудливые формы. Ему внезапно пришла в голову мысль, что если в мире существуют подобные мутанты, то возможно предположить и существование дьявола. Он закрыл глаза, чтобы никого не видеть, и начал вдохновенно молиться о спасении собственной души, быть может, впервые в жизни опасаясь за ее будущее. Во время этой церемонии Джейкоб Джейсон навсегда распростился со своим научным атеизмом. А также он принял решение бросить врачебную практику и всерьез заняться книгой о расе землян-мутантов, которая, он был в этом уверен, произведет настоящий переворот в мире науки, когда будет издана. Джейкоб Джейсон намеревался посвятить ее Фергюсу, только благодаря которому у него появилась возможность написать эту книгу.
        Лица духов, которые вызвали ужас доктора Джейсона, были строгими и одухотворенными, но, в отличие от людей, глаза их оставались сухими. Они верили, что уже через сорок дней дух Фергюса станет частью ауры Земли и воссоединится со своими предками. А это было радостное событие. Так зачем же проливать слезы? Смерть - горе только для тех, кто продолжает жить, потому что они страдают от тоски по тем, кто умер. Такова была жизненная философия духов природы. Поэтому они никогда не плакали на похоронах, думая о том времени, когда сами сольются с могучей стихией родной планеты.
        Но сейчас, стоя на вершине скалы, Альф уже не плакал. Первый, самый сильный всплеск отчаяния, который он испытал после смерти деда, уже отошел в прошлое. Альф многое передумал за это время и проникся философией духов природы. Теперь Альф верил, что пройдет не так уж много лет, и он встретится с дедом снова. И со всеми, кого он любил на Земле.
        А Оливия, подставляя лицо ветру, осушавшему ее слезы, шептала строки стихотворения, выполняя просьбу своей бабушки. Это было своеобразное надгробное слово над могилой эльфа. Лиз сочинила его в одну из своих бессонных ночей, вызванных смертью Фергюса.
        - Нет в прошлое возврата, нет пути.
        Что кануло, то вновь не обрести
        И не прижать к томящейся груди.
        Нам, слезы пряча, на закат брести.
        Да было ль прошлое? И будущего нет.
        Вчера, как завтра, смысла не имеет.
        Есть долгий день со сменой зим и лет,
        В котором ночь, как неизбежность, зреет.
        Для Лиз уход Фергюса «в страну теней», как она это называла, стал большим потрясением. Она даже перестала принимать в своем замке гостей и никуда не выезжала сама. И объявила всем родственникам и слугам, что будет носить траур до самой своей смерти, пообещав, что долго ждать им этого не придется. Лиз замкнулась в себе и почти ни с кем не разговаривала. Только Оливия могла иногда отвлечь бабушку от мрачных мыслей, которые медленно, но верно сводили ее в могилу…
        Альф осторожно положил руку ей на плечо, и Оливия, вздрогнув, очнулась от своих раздумий. Альф сказал, стараясь, чтобы его голос звучал естественно:
        - Оливия, нам пора! И не плачь, прошу тебя. Фергюс всегда будет с нами. А потом мы всегда будем с ним.
        Они спустились со скалы. Прошли по тропинке и поднялись к маяку. Миновали ограду с бабочками, которую Алун починил и снова установил на место, и подошли к башне, где их терпеливо дожидался эльф.
        - Скотти готовит свой чудесный пунш, - сказал он, улыбаясь. - Старушка очень обрадовалась, когда узнала о вашем прибытии. А Аластер пообещал присоединиться к общему столу, как только его покинет вдохновение.
        - Надо ждать бурю, - сказал Альф. - Ночь будет темной.
        - Мы осветим ее, - произнес Алун. - Идите за мной.
        Они вошли в башню и начали подниматься по узкой крутой извивающейся лестнице. На высоте двадцати с лишним метров они вошли в помещение, в котором находился пульт управления маяком. В прорезь окна было видно, как небо застилают мрачные тучи, края которых освещали вспышки далеких молний.
        Алун показал на красную кнопку в центре пульта управления и торжественно сказал:
        - Повелитель Альф, это твое право!
        Альф не стал возражать. Он подошел и решительно нажал на кнопку.
        И в то же мгновение тьму, окружавшую остров, прорезал мощный луч света, идущий от маяка. Бездействовавший много лет, он снова начал указывать путь морским судам.
        - Оливия, ты не возражаешь быть женой простого смотрителя маяка? - спросил Альф. Он улыбался, но в глубине его глаз можно было рассмотреть легкую тревогу.
        - Я буду счастлива, - ответила Оливия. - Неужели ты сомневался в этом?
        - Но ты должна знать, что это не помешает тебе иногда уезжать с острова в городок Стратфорд-на-Эйвоне, чтобы блеснуть на сцене Royal Shakespeare theatre в очередной постановке, - сказал Альф. И, отвечая на вопрос, который Оливия не успела задать, он небрежно добавил: - Я купил этот театр для тебя. А если тебе это не по душе, то…
        Но он не договорил, потому что Оливия закрыла ему рот поцелуем, длившимся целую вечность. Во всяком случае, так показалось Алуну, который все это время смущенно отводил глаза в сторону.
        - Прости меня, Альф, но я ошиблась, - сказала Оливия, с трудом оторвавшись от ласковых губ мужа. - Я не буду счастлива, а я уже счастлива.
        - И я тоже. Благодаря тебе.
        - Но только одно мне непонятно. И это меня беспокоит.
        - Спроси - и я отвечу.
        - Я всегда мечтала быть актрисой. Но ты… Почему вдруг - смотритель маяка?
        - И ты даже не догадываешься?
        - Возможно, я догадываюсь, - тихо ответила Оливия. - Но ты все-таки скажи!
        И он сказал:
        - Маяк на острове Эйлин-Мор - это символ вражды, которая много веков существовала между духами природы и людьми. Но после того как я стану его смотрителем, все изменится. Маяк снова будет светить людям. И не только им. В новом мире, который начали создавать сообща люди и духи природы, он будет подобен Солнцу.
        Альф помолчал, словно подбирая слова. А затем, глядя во мрак ночи, которую освещал луч света, идущий от маяка, он сказал:
        - Sol lucet omnibus. Солнце светит для всех.
        Эпилог
        Каменная дверь за спиной Джеррика закрылась, скрыв солнечный свет, но внутри пещеры темнее не стало. Яркое голубое сияние, в которое Джеррик вошел, оказалось вязким, словно желе. Каждый шаг давался кобольду с неимоверным трудом, как будто его ноги отягощали тяжелые кандалы. Но еще труднее ему было дышать. Он часто судорожно открывал рот, пытаясь глубоко вздохнуть, но ничего не получалось, в воздухе почти не было кислорода, и с каждым вздохом его становилось еще меньше. Джеррик чувствовал, что скоро потеряет сознание от боли, разрывающей грудь. И он закричал, то ли умоляя о помощи, то ли прося пощады неизвестно у кого.
        Он кричал громко и долго, пока в его глазах не померк свет. Отчаянный крик захлебнулся с протяжным всхлипом. А затем тьма вдруг рассеялась, и Джеррик перестал задыхаться, зато почувствовал необыкновенную легкость. Ощущение было такое, что он вознесся над землей, словно подхваченный порывом ветра высохший осенний лист. Он бросил взгляд вниз и увидел свое тело. Оно лежало на каменном полу пещеры ничком, крошечное, раскинувшее руки со скрюченными в агонии пальцами, жалкое и уже не принадлежащее ему. Джеррик смотрел на него с холодным безразличием. Он не испытывал ничего к телу, в котором столько лет томился его страдающий дух.
        Джеррик понял, что он умер. Неожиданно кобольд подумал, что напрасно всю свою жизнь боялся этого. Смертно было только тело, а дух бессмертен и продолжил существование после того, как освободился от отягощающей его плоти. И так было бы, даже если бы он не вошел во врата, ведущие в страну богов.
        Внезапно Джеррик захотел вернуться. Это желание было намного сильнее, чем его прежний страх смерти.
        Но путь назад преграждала каменная дверь. А в ней не оказалось ни единой щели, через которую дух Джеррика мог бы выбраться из пещеры. Не было даже отверстия для ключа, как с внешней стороны. Залитый кровью золотой диск, который он нашел у подножия скалы, был бесполезен. С его помощью нельзя было открыть дверь изнутри. К тому же дух Джеррика, бесплотный, подобный прозрачной голубоватой дымке, был не в силах даже поднять его. Им овладела ярость, и он, потеряв разум, попытался сдвинуть камень. Но все было напрасно. Гнев сменило отчаяние.
        Вдруг в дальнем конце пещеры послышался шум отходящего в сторону камня. Это была еще одна дверь. Но она вела не на Землю, а во Вселенную. Когда каменная дверь открылась, Джеррик увидел вместо знакомого неба родной планеты непроглядный мрак космического пространства. И ощутил, что его неумолимо затягивает в эту пугающую пустоту. Он попытался было воспротивиться этому насилию, однако его сопротивление было легко сломлено неведомой силой.
        Дух Джеррика летел стремительно, словно падающий метеорит, но не к Земле, а от нее. В одно мгновение зелено-голубая планета оказалась где-то далеко внизу, а затем она совсем исчезла во мраке. Джеррика окружал абсолютно черный космос, пронизанный мириадами крошечных кристаллов, напоминающих земных жуков-светляков. Но время шло, а звезды не становились ближе, они как будто даже отдалялись, словно дразня его своей недоступностью.
        Кобольд поймал себя на мысли, что не знает, сколько прошло времени после того, как он вошел в пещеру - минута, год, тысяча лет. И он даже не догадывался, как долго продлится и где завершится его путешествие. Полет мог длиться вечно, ведь космическая бездна бесконечна. Так утверждали древние духи природы, ведающие о Вселенной намного больше своих потомков, забывших их знания.
        И тогда Джеррик понял, что он обрел то, чего так страстно всегда желал - вечную жизнь.
        Но понял он и то, что всю отпущенную ему вечность он будет страдать, мечтая о навсегда утраченной им Земле.
        Джеррик попытался издать тоскливый протяжный вой, чтобы заглушить эту страшную мысль. Но не смог. У него уже не было горла и груди, которые были бы способны породить какой-либо звук. У него не было ничего, кроме вечной жизни во мраке космоса. И вечного ужаса перед тем, что его ожидало.
        Он получил, что хотел, несчастный…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к