Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Ларионова Ольга : " Вахта Арамиса " - читать онлайн

Сохранить .
Вахта «Арамиса» Ольга Николаевна Ларионова
        Илья Иосифович Варшавский
        Александр Иванович Шалимов
        Михаил Владимиров
        Станислав Лем
        Даниил Александрович Гранин
        Евгений Павлович Брандис
        Владимир Дмитриевский
        В мире фантастики и приключений #5
        В мире фантастики и приключений. Выпуск 5. Вахта «Арамиса». 1967 г
        От составителей
        Сборники под грифом «В мире фантастики и приключений» систематически знакомят читателей с новыми научно-фантастическими произведениями преимущественно ленинградских литераторов.
        Однако это не значит, что составители преднамеренно суживают круг авторов. Достаточно вспомнить, что в наших сборниках впервые опубликованы на русском языке такие значительные и широко известные сейчас романы нашего польского друга Станислава Лема, как «Солярис» и «Непобедимый». В предыдущем сборнике - «Эллинский секрет» - читатели могли познакомиться с первым научно-фантастическим романом калининградского писателя Сергея Снегова «Люди как боги», завершающую часть которого мы предполагаем напечатать в 1967 году, а также с рассказом бакинского фантаста Генриха Альтова и некоторыми произведениями москвичей.
        Особенностью сборников этого года - «Эллинский секрет» и «Вахта „Арамиса“» - является то же стремление представить современную фантастическую литературу во всем многообразии ее жанров и творческих направлений.
        Не ограничиваясь кругом авторов, уже зарекомендовавших себя в этой области, мы печатаем и вещи, принадлежащие перу литераторов, впервые выступающих в жанре научной фантастики. Среди них крупный советский прозаик Даниил Гранин, передавший в наш сборник небольшую сатирико-фантастическую повесть «Место для памятника», и известный ученый, член-корреспондент АН СССР, - автор рассказа «Остров зеркального отражения», выступающий под псевдонимом «С. Владимиров»{1}.
        Повесть Ольги Ларионовой, давшая название нашему сборнику, - не первое произведение молодой писательницы. Недавно она успешно дебютировала обратившим на себя внимание романом «Леопард с вершины Килиманджаро».
        Нет необходимости представлять читателям Илью Варшавского, создавшего цикл рассказов о вымышленной стране Даномаге («Тараканы» входят именно в этот цикл) и Александра Шалимова, чьи произведения печатаются в периодике и выходят отдельными книгами.
        Продолжая оправдавшую себя традицию, мы и в этом сборнике публикуем еще не переводившийся роман Станислава Лема «Эдем» в авторизованном переводе Дм. Брускина.
        Мы надеемся, что «Вахта „Арамиса“» будет встречена многочисленными любителями научной фантастики с таким же интересом, как и предыдущие ленинградские сборники.
        Евгений Брандис, Владимир Дмитревский
        Ольга Ларионова
        Вахта «Арамиса», или Небесная любовь Паолы Пинкстоун

…Можно спасти человека от любой неважной беды - от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды - от любви - ему никто и ничем не может помочь.
        Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
        На своей земле
        Был конец августа, когда не пала еще на траву непрозрачная бисерная изморозь, но уже отовсюду, и вдоль и поперек, тянулись ощутимые лишь руками да лицом - когда попадут невзначай - паутинки, накрученные и наверченные по всему лесу толстопузыми травяными паучками. В лесу было прохладно и несолнечно, но не было в природе щедрой, осенней пышности. Увядание еще не пришло, но в чем-то, невидном и неслышном, сквозила уже грусть примирения с грядущим этим увяданьем.
        Тропинка выходила на опушку. Ираида Васильевна задержала шаг и свернула правее, где сбегали с поросших сосною невысоких холмов серебристые оползни оленьего мха. Но внизу, в ольшанике, темнела канава, полная до краев зеленоватой кашицей ряски.
        Ираида Васильевна крoтко вздохнула и вернулась на тропинку.
        За спиной безмятежно, по-весеннему, запела малиновка. Был конец августа, вечерело, и никто еще ни о чем не догадывался.
        Митька, сопя в розетку короткого фона, уверенно вел своего кибера по футбольному полю. С шестью минутами до финального свистка 2:1- это еще не блеск. Так ведь и проиграть можно. Металластовый верзила по диагонали пересекал пронумерованные квадраты поля, подкрадываясь к релейному капкану ворот. «Тихо, не зарывайся…» - шептал Митька, хотя его «четверка», передвигавшаяся по стадиону в строгом соответствии со звуковыми командами, выполняла лишь его, Митькину, волю, и «не зарывайся» - это скорее всего относилось к самому себе.
        Митька прижался лбом к передней дверце игровой кабинки. Сквозь толстое стекло было видно, как внизу, под самыми ногами, плясали над мячом двое: своя, оранжевая
«двойка» и голубая неповоротливая «шестерка». Все было правильно. Сейчас голубые будут в луже.
        Теперь можно было ждать отпасовку. Митька сунулся носом в микрофон:
        - Миленький, не зевай, смотри на Е-6, смотри на Е-6… смотри на Е-7… возьмешь мяч и пробьешь на Б-13…
        А на Б-13 - самая сила: Фаддей. Митька мог положить голову под мобиль, что Фаддей разгадал всю комбинацию и настраивает своего кибера именно на Митькин пас. Митька приподнял плечи и навис над игровым пультом. Сейчас…
        - Бери мяч! Бей на Б-13!
        Поздно, голубенькие! Надо уметь манипулировать! Влетели в квадрат вшестером, как жеребята, а мяч-то у Фаддея. Митька локтем отодвинул фон, вжался в стекло.
        - Тама! Тама-а-а! - раздался из фоноклипса дикий рев несуществующих трибун.
        Значит, мяч коснулся сетки.
        Эти вопли были последним достижением пятых классов: как-то ночью на сетки ворот, кроме судейских датчиков, были подключены магнитофонные рамки. Очевидцы утверждали, что тренер по кибернетическим играм долго смеялся, но - ничего, не запретил.
        Митька откинулся назад и потянулся сидя. Три с половиной минуты можно просто так поболтаться по полю. Теперь уже ничего…
        Рев трибун разом оборвался.
        В фоноклипсе щелкнуло, и металлический голос кибер-судьи произнес:
        - Мяч забит из положения «вне игры».
        Митька остолбенел. Медленно потянул с себя фоноклипс. Потом резко толкнул стеклянную дверь кабинки и вывалился прямо на поле.
        - Да не было же!.. - заорал он отчаянным голосом.
        Рядом с ним тяжело плюхнулся Фаддей. Он сжал кулаки и, распихивая попадающиеся на пути угловатые металластовые фигуры, пошел через все поле туда, где на противоположной галерее тихохонько сидели в своих кабинках «голубые». Он остановился и, расставив ноги, мрачно оглядел ряд белых носов, приплюснутых к стеклу:
        - А в чьей палатке хранился судья?…

«Голубые» помалкивали.
        - На мыло! - взревели «оранжевые».
        Митька оглянулся: у кого мяч? Над мячом враскорячку, точно краб, застыл Фаддеев
«третий». Митька с трудом вытащил зажатый в ногах мяч и, сложив ладошки рупором, закричал:
        - А ну, давай на поле! Переигрываем второй тайм! «Голубые» посыпались из своих каб, инок. Киберигра шла прахом.
        Митька уже пританцовывал, - как бы это сподручнее ударить (не кибер ведь-можно и промазать), но вдруг над полем раздался звонкий голос:
        - Митя-а! К тебе мама пришла-а!
        Митька сожалительно глянул на мяч и, махая на бегу запасному - подай, мол, за меня, раз тебе такое счастье, - помчался к выходу, где терпеливо стояла Ираида Васильевна.
        - Что? Уже? - спросил он, переводя дух и поматывая головой.
        - Отдышись… Уже.
        - С нашей взлетной? Лагерной?
        - С вашей, сынуля. С вашей.
        - Я тебя провожу, а?
        - Спросись только.
        - Я знаю - можно.
        На взлетной было пусто, - вечерний рейсовый мобиль еще не прибыл. По площадке лениво трусил Квантик, приблудная дворня чистейших кровей. А у самой бетонной стенки, бросив на траву невероятно яркий плащ, лежала невероятно большая женщина с копной невероятно черных, отливающих синевой волос.
        - Тетя Симона! - крикнул мальчик и побежал к ней.
        Симона подняла руку и помахала ему, и, глядя не на него, а над собой, на кончики своих пальцев, которые летали вверху от одного облака до другого, так же звонко крикнула в ответ:
        - Салюд, ребенок!
        Митька плюхнулся рядом с ней и вытянул ноги.
        - Ну и как? - спросила Симона, закидывая руки за голову;
        - А всё так же, - сердито отозвался Митька. - Второго судью за эту неделю. И все пятый «б».
        - Умелые руки. Ну, а вы?
        - Мы - ничего. Мы не портим. Мы же знаем, сколько труда нужно затратить, чтобы создать один такой кибер, - важно проговорил мальчик и косо глянул на Симону, ожидая, что похвалят.
        - Фантазии у вас не хватает, вот что, - сказала Симона. - Явление тяжелое и в наши дни - редкое. Добрый вечер, Ираида Васильевна. Садитесь.
        Ираида Васильевна кивнула, но на траву не села, было уже сыровато, или просто постеснялась. Митька, опустив голову, запихивал травинки в дырочки сандалий.
        - Ничего не не хватает, - сказал он хмуро. Симона засмеялась. - Просто мы не хотим.
        Симона засмеялась еще пуще:
        - Совсем как моя Маришка.
        - Митя, не трогай руками сандалики, - заметила Ираида Васильевна.
        Митька сердито глянул на мать и подтянул колени к подбородку.
        - Ну, а вы? - спросил он с вызовом. - Ну, а вы-то? Когда были в пятом?

«Задира», - подумала Симона и тоже села, так что получилось - нос к носу. Митька смотрел на нее в упор своими чуть раскосыми, как у матери, сердитыми до какой-то зеленоватой черноты глазами.

«Какие странные, совсем не славянские типы лица встречаются иногда у этих русских,
        - думала Симона, глядя на мальчика. - Этот неуловимый взлет каждой черты куда-то к вискам… Это от тех, что шли великой войной на эту страну около тысячи лет тому назад и маленькими смуглыми руками хватали за косы больших русских женщин… А этот мальчик взял от тех диких кочевников только самое лучшее, потому что если природа хранит и передает из поколения в поколенье какие-то черты, то лишь потому, что они стоят этого».
        Митька дрогнул ноздрями, нетерпеливо засопел. Рассказать бы этому дикаренышу…
        - Честно говоря, - проговорила Симона, - я не помню толком, что было именно в пятом. Помню только наш город. Нант. Проходил? Летний полосатый город, весь в тентах и маркизах. - Симона снова улеглась на спину, полузакрыла глаза и стала смотреть на небо сквозь длинные прямые ресницы. - Вот сказала тебе: «Нант» - и сразу все небо стало полосатым такие бледные желтые и чуть голубоватые- полосы… Подкрадется кто-нибудь, дернет за шнурок - и все эти полосы начнут медленно-медленно падать на лицо…
        - Тетя Симона, - сказал мальчик, - вы не хотите улетать с Земли, да?
        Симона быстро посмотрела на него:
        - А ты знаешь, что такое - улететь? - Это значит - подняться в воздух.
        - И нет. Это значит - сказать: «Ну, поехали» - и больше не быть на Земле. А ты знаешь, что такое - Земля?
        Мальчик посмотрел на нее. Симона раскинула руки и набрала полные горсти травы; трава, смятая сильными ладонями, терпко и непонятно запахла.
        - Знаю, - сказал Митька и еще раз посмотрел на нее - до чего же огромная, как две мамы сразу. - Земля - это очень-очень большое, но все-таки «Арамис» - это не Земля.
        Симона усмехнулась.
        - Знает. - Она поднесла ладони к глазам - трава оставила резкие белые и красные полосы. - Ну, а самое главное: что такое - хотеть?
        Митька смотрел круглыми глазами и молчал.
        Ираида Васильевна испытывала какое-то мучительное ощущение, - будто эта женщина делала с ее сыном что-то, не принятое у людей, словно она поставила его голышом на свою огромную ладонь и не то сама рассматривает, не то показывает его самому себе в зеркало.
        - Ну, ладно, - сказала Симона примирительно; угадывая мысли Ираиды Васильевны. - Не знаешь - потом узнаешь. А улетать с Земли мне действительно не хочется: уж больно она громадная, не везде порядок. Вот приложить бы руки…
        - Как это - не везде порядок? - подскочил Митька. - Ведь в Америке - и то социализм?
        - Симона, - сказала Ираида Васильевна умоляюще, - я прошу вас, Симона, все-таки у них в школе даются определенные установки…

«О господи, - подумала Симона, - да неужели же она не понимает, что одной такой фразой - об определенных установках - она заронит в этого умного детеныша больше сомнений, чем я со всеми своими откровениями?»
        - Нет там еще социализма, - спокойно сказала Симона. - В этой стране вообще любили по части лозунгов несколько забегать вперед. Например, провозгласили всеобщее равенство - а сами потом еще два столетия негров вешали, пока не вспыхнула Негритянская революция. А знаменитая демократия… Словом, про социализм это только они сами говорят. Нет там его. Пока.
        - Значит, скоро революция? И можно будет - добровольцем?
        - Вот не могу тебе пообещать определенно. Но ты не горюй, - мы ведь еще до звезд не добрались. Пока только свою Солнечную приводим в порядок. А представляешь себе, сколько дел прибавится, когда свяжемся с другими планетами? Ведь там еще столько революций впереди. Прилетишь к каким-нибудь таукитянам или альфаэриданцам - а у них рабовладение. Или первобытное общество.
        - Как у наших венериан?
        - Вот-вот. Только венериан мы постараемся от революции избавить.
        - Жалко, - вырвалось у Митьки.
        - Жалко, - согласилась Симона. - Такое удовольствие - подраться, когда это официально разрешается. Ираида Васильевна закашляла.
        - Мама, - сказал Митька, - ты не волнуйся, я же понимаю, что тетя Симона все шутит.
        А Симона вовсе не шутила. Просто с тех самых пор, как завернутые в шкуры дикареныши перестали заниматься только тем, что сторожили огонь и играли в обглоданные косточки, с тех самых пор, как первые человечки потопали к первому учителю, прижимая к животу глиняные таблички, - люди берегли свoих детей от излишних раздумий и дружно говорили им, что всё на свете хорошо, справедливо, и пятью пять - двадцать пять.
        - Ну, и последний вопрос: сколько будет пятью пять?
        - Это как посмотреть, - сказал Митька, потому что этой тете нельзя было отвечать, как в школе. Если в десятичной системе и на Земле, то - двадцать пять.
        Симона опять рассмеялась:
        - А в другой галактике? На Сенсерионе, скажем.
        - Это надо подумать, - солидно сказал Митька.
        - Ну вот, - Симона сделала руками - «ну вот», - ему «надо подумать» - а вы всё чего-то боитесь.
        И вообще мобиль летит.
        Она легко поднялась.
        - Ну, сынуля… - сказала Ираида Васильевна и, опустив руки, вся как-то наклонилась и подалась впереД.
        Митька простодушно повис у нее на шее, чмокнул где-то возле уха. Потом смутился и боком-боком пошел к Симоне.

«Неужели же и я с моей Маришкой - такая клуша, если смотреть со стороны?» - подумала Симона.
        - Ну, человеческий детеныш, следи тут без нас за Землей, чтоб порядок был. А до венериан мы с тобой еще доберемся… Кстати, какое банальное название «венериане». Придумали бы что-нибудь пофантастичнее.
        - Венеряки, - сказал Митька и фыркнул.
        - Было, - отпарировала Симона, - «неедяки», но все равно - было. И «венеты» - было. «Венерианцы» вообще не идет.
        - Веньякй, - предложил Митька. - Венусяки. Веники.
        - О! - сказала Симона. - Проблеск имеется, - и тихонечко скосила глаза на Ираиду Васильевну. Та стояла, полузакрыв глаза, и лицо ее приняло такое скорбное выражение, что Симона чуть было не фыркнула совсем по-Митькиному.
        - И-нер-ти-ды, - по слогам произнес Митька, тоже поглядевший на мать и сразу же ставший серьезным. Это потому, что они инертными газами дышат.
        - Кто тебе сказал эту глупость? - устало проговорила Ираида Васильевна. - Венериане, как и мы, дышат кислородом. Инертные газы не могут участвовать в процессе обмена веществ.
        - Неинтересно, - со вздохом проговорил Митька. Симоне стало как-то обидно за него и за венериан вместе. Она протянула мальчику широкую, все еще в белых и розовых полосочках, ладонь:
        - Не горюй, тем более что с этими инертными газами и в самом деле что-то нечисто. Американцы сейчас над ними бьются. Не исключено, что и откроют что-нибудь интересное. Ну, салюд.
        Митька благодарно взглянул на нее и тоже протянул смуглую, всю в цапинах, руку. Сунул жесткую ладошку лодочкой - и тут же потянул обратно.
        - Счастливого пути, теть Симона, - нерешительно проговорил он, видя, что Симона стоит над ним в какой-то совсем неподходящей для нее задумчивости.
        И спокойной работы… - добавил он, чувствуя, что говорит уже что-то совсем несуразное.
        Симона фыркнула, тряхнула головой и легонько щелкнула мальчика по носу:
        - Заврался, братец. Спокойной… Приключени-ев! Прроисшестви-ев! Стрррашных притом. Космические пираты, абордаж, таран, гравитационные торпеды к бою!
        - Всё сразу? - невинно спросил Митька.
        - Только так. - Симона оглянулась на Ираиду Васильевну, шедшую к мобилю, и неожиданно вдруг сказала: - И почаще вызывай маму… Длинный фон у нас освобождается после девяти. - И побежала догонять Ираиду Васильевну.
        Мальчик отступил на несколько шагов, стащил с головы синюю испанскую шапочку, и стал ею махать. Мобиль задрал вверх свой острый прозрачный нос и полез в небо.
        Домой, на «Арамис»
        Симона посмотрела вниз. Уже совсем стемнело, и сквозь дымчатое брюхо мобиля было видно, как медленно возникают и так же медленно отступают назад и растворяются цепи немерцающих земных огней.
        - Аюрюпинская дуга, - сказала Симона, чтобы оборвать их бесконечный, не в первый раз начатый и не в первый раз кончающийся вот так, лишь бы кончить, разговор. - Значит, через двадцать минут Душанбинский космопорт.
        - И все-таки, - упрямо продолжала Ираида Васильевна, - и все-таки я не представляю себе, что вы стали бы рассказывать своей Маришке о различных системах счисления перед тем, как заучивать с ней таблицу умножения.
        - Уже рассказала. В общих чертах, разумеется.
        - Зачем?.
        - Да затем, чтобы ей не казалось все это так просто! Умножение у них в ночном курсе, утром встают и всё так легко, весело, и весь мир ясен, как пятью пять.
        - Симона, дорогая, а разве вам не пришло в голову, что Митя ответил так только потому, что с ним говорили именно вы? Ведь во всех других вариантах со всеми остальными людьми на Земле - он ограничился бы элементарным ответом. Вы не учите его мыслить - вы учите его оригинальничать, и еще учите его выбирать людей, с которыми приятно пооригинальничать, и еще даете ему почувствовать вкус своего одобрения. Разве вы не знаете, как он ценит малейшее ваше расположение? Да в следующий раз он будет готов отрицать все на свете, лишь бы угодить вам.
        Симона вдруг представила Митьку и себя сидящими нос к носу у бетонной стенки взлетной площадки.
        И Ираиду Васильевну, сиротливо стоящую как-то сбоку от них. «Ревнует она его ко мне, что ли? - неприязненно подумала Симона. - Ну и пусть, сама виновата». А Ираида Васильевна продолжала говорить, словно сейчас, здесь, в рейсовом мобиле, на подлете к Душанбинскому космопорту, можно было заставить
        Симону изменить свои взгляды на воспитание детей вообще, и Митьки в частности.

«Мы просто говорим на разных языках, - с тоской думала Симона, - „учет возраста“,
„логическое переосмысливание понятий в детском аспекте“ - бр-р-р… и еще это -
„индивидуальный подход“. Ей кажется, что это - хорошо. А меня при этих словах охватывает такая тоска, словно каждому детенышу подобрана своя, индивидуальная клетка, только отделана она не позоосадовски, а со вкусом, - скажем, окрашена точно в тон глаз».
        - Допустим, - продолжала Ираида Васильевна, - что семилетней девочке и можно популярно рассказать о различных системах счисления, хотя я сомневаюсь в необходимости таких преждевременных знаний. Но зачем пятикласснику объяснять особенности политического строя Америки? Мы с вами прекрасно понимаем, что пресловутый «кибернетический социализм» - это фикция. Но это ясно нам, знающим историю развития общества. А что вынес из беседы с вами Митя? Боюсь, что одно: недоверие к самому слову «социализм». Он не понял, что в Америке на самом деле доживает последняя стадия капитализма; для него теперь существует «хороший социализм» - какой был в нашей стране, и «плохой социализм» - как сейчас в Америке. Вот чего вы добились. А ведь через каких-нибудь два года он будет проходить все это в школе и ему немалых трудов будет стоить борьба с собственными неверными представлениями, которые складываются вот из таких случайных бесед.
        Симона упорно смотрела вниз. Что за странная мания - делать из своих детей дураков? А может быть, это - инстинктивное желание, скорее всего даже неосознанное, чтоб рос потише, поглупее, грубо говоря; чтоб не стал, как отец, одним из тех космолетчиков, которые улетают так далеко, что не возвращаются.
        И хотя. это было всего лишь предположение, Симоне вдруг стало мучительно жаль эту женщину, со всей ее формальной правотой, которая рано или поздно оттолкнет Митьку от нее.
        - Да, наверное, вы правы, - примирительно сказала она. - Моя Маришка первый год в школе, я не пригляделась. Вам виднее - Митька-то в пятом. А у меня еще слишком свежи воспоминания о нашем нантском колледже. Тогда только-только закрыли все частные школы и построили этакие гигантские комбинаты-инкубаторы. Мы бодро топали по традиционным туристским маршрутам, где через каждый километр были спрятаны пункты медицинского обслуживания, мы пели у костров песни, разученные на уроках, мы познавали романтику будней посредством не слишком утомительного физического труда, с неимоверными усилиями измысленного специально для нас в условиях современной автоматизации хозяйства. И знаете, о чем я мечтала в Митькином возрасте? Попасть на самый настоящий античный пир. Потанцевать на королевском балу. Я терпеливо смотрела в рот моим учителям истории, когда они рисовали грандиозные картины нашего Конвента, вашего Смольного, наших и ваших гражданских войн, - и мечтала о сусальном принце, потому что он был мой, только мой, oт серебряных шпор до соколиного перышка на шапочке. - Симона прикрыла глаза неясно представила
себе черного, обожженного Агеева, каким она впервые-увидала его после катастрофы на этой чертовой голубой сигаре «Суар де Пари».

«Я знаю, что она мне сейчас возразит, и она будет, как всегда, формально права, права обидной правотой азбучных истин. А истина все равно будет не на моей И не на ее, а на третьей, Митькиной стороне, потому что даже я, при всем желании, не могу до конца быть такой, как он, хотя мне все время кажется, что я еще мальчишка, первый хулиган Нантского политехнического колледжа. А она сейчас авторитетно заявит, что…»
        И действительно, Ираида Васильевна ухватилась за несчастного принца и начала доказывать, что нельзя Преподавать в школах волшебные сказки только для того, чтобы отдельные индивидуумы получили возможность самостоятельно изучить революционное прошлое своего народа и тем самым удовлетворить свою тягу «к чему-то своему, только своему».
        - Не пройдет и двух-трех лет, - безапелляционно заявила она, - как на примере своей дочери вы убедитесь, что современная школа может воспитать полноценного и развитого ребенка, не ущемляя его тяги к самостоятельной романтике.
        - Ну и слава богу, - отозвалась Симона. - Жаль только, что она у меня не мальчишка. Меня так и тянет к вашему Митьке. Хотя, впрочем, еще не все потеряно: подрастут - мы их и женим, а?
        - Ну, Симона, с вами просто невозможно говорить серьезно.
        - Да вы не отмахивайтесь, Ираида Васильевна. Маришка у меня вырастет девкой что надо. Так что вы подскажите Митьке, чтобы он женился на ней, если со мной случится какое-нибудь там чудо.
        Ираида Васильевна наклонилась вниз и стала смотреть на быстро несшиеся навстречу игрушечные домики космопорта.
        То, что эта большая, славная и не всегда тактичная в своей нерусской живости женщина назвала «каким нибудь чудом», случилось совсем недавно, каких-нибудь десять лет тому назад, с Митькиным отцом, и еще пройдет десять раз по десять лет, и каждый раз, когда вспомнится, вот так же захочется согнуться и спрятаться от всех от них, даже таких, как Симона, и остаться наедине со своей болью.
        - Ну, вот и прилетели, - сказала Ираида Васильевна, поднимаясь.
        - Ага, - отозвалась Симона. - А вон там, в красном, - кажется, наша Ада.
        Мобиль подрулил прямо, к длинному, похожему на пляжную раздевалху, зданию космопорта. Ираида Васильевна и Симона вошли в соседние кабинки, привычно сунули свои жетоны в узкие прорези на приборном щитке и встали на середину, пола, где были нарисованы две белые аккуратные ступни - пятки вместе, носки врозь. И снова, как и каждый раз до этого, их охватило ощущение чего-то неприятного, в какой-то степени даже унизительного. С напряженным и cocpeдоточенным лицом они стояли каждая посередине своего бокса и не знали, что же с ними происходит, какие лучи ощупывают их лица и тела, какие приборы регистрируют что-то, присущее только этому, и никакому другому, человеку, и это что-то выбито на личном жетоне, отчего он похож на кусочек хорошего дырчатого сыра.
        По всей стране уже давно были сняты все аналогичные посты, но в Душанбинским космопорте, как, впрочем, и в других космопортах Международной службы, всяческие строгости из года в год не уменьшались, а увеличивались.
        Ираида Васильевна услышала, как в соседней кабинке хлопнула дверь, - Симону почему-то всегда пропускали первой. Ираида Васильевна постояла еще секунд пятнадцать, пока наконец не оборвалось разом сиплое гудение аппаратуры и из щелки не выскочил жетон. Ираида Васильевна спрятала его и неторопливо вышла на бетонированное поле.
        Вокруг Симоны уже стояла небольшая толпа - голубые комбинезоны Международной службы вперемешку с пестрыми летними костюмами, - по всей вероятности, это уже собирались пассажиры, которые должны были лететь на «Первую Козырева» утренним рейсом.
        Черная лохматая голова Симоны возвышалась над всеми, нередко в каком-нибудь затейливом жесте взлетали ее большие и легкие руки. Ада как-то заметила, что жестикуляция Симоны страдает излишней иллюстративностью.
        Говорила не Симона, как показалось Ираиде Васильевне издалека, а конопатый Тимка Бигус, старший механик-наладчик идентификатора. Как всегда, к нему приставали с различными предположениями о принципе работы киберконтролера. В свое время это было излюбленной игрой сотрудников космопорта: начали с примитивов - с грима; аппарат исправно поднимал тревогу, и патруль в голубых мундирах рысью мчался к злополучному зданию - извлекать из автоматически захлопнувшегося бокса очередного экспериментатора, пытавшегося пройти на территорию космопорта по чужому жетону.
        Затем делались бесконечные попытки подставить вместо себя лицо с точно таким же весом, ростом, кровяным давлением, объемом легких, размером обуви и т. д. и т. п.
        Автомат безукоризненно поднимал вой из всех своих сирен.
        Вскоре такие дилетантские попытки были оставлены, так как стало ясно, что, коль скоро жетоны выдаются на неограниченно долгий срок, то в основу опознания вероятно, полагался какой-то постоянный и неизменный признак каждого индивидуума, а может быть, и сочетание этих признаков.
        Игра значительно усложнилась, приобрела высокотехнический уровень, но тут Весьма кстати начальник космопорта, выведенный из терпения, обратился к своим сотрудникам с краткой, но выразительной речью, в которой он излагал свои представления о том, чем следует и чем не следует заниматься работникам международного космопорта, да еще в рабочее время.
        Страсти поутихли - во всяком случае, в среде космонавтов и наземных служащих. Пассажиры же продолжали играть в тайну знаменитого «Сезам, откройся».
        - Простите, а вы не пробовали вариант идентичных близнецов? - послышался звонкий девичий голос, и Ираида Васильевна увидела Аду, - только она была не в красном, а в строгом светло-сером костюме.
        Тимка Бигус замахал руками:
        - Да уж сколько раз. Последняя попытка была позавчера. Честное слово, попрошу начальника не брать на работу сотрудников, у которых есть близнецы или просто двойники. Так их и тянет в бокс, как мышь на валерьянку.
        - Кошку! - закричали все хором.
        - Ну вот, всё вы лучше меня знаете. Так что хватит гадать - прошу до утра в гостиницу.
        - А все-таки? - сказала Симона.
        - Мадам, для вас - готов на преступление. Не дрогнув, разглашу государственную тайну; но строго конфиденциально. - Он вытащил Симону за локоть из толпы и повел в сторонку.
        - Болтун, ох, какой болтун, - приговаривала Симона, но шла за Тимкой, а потом безудержно хохотала и махала руками, а он все шептал ей на ухо, а когда она начинала смеяться уж очень громко - переставал, и смотрел, как она смеется, немножечко снизу.

«Совсем как мой Митя», - подумала вдруг Ираида Васильевна, и ей стало вдруг так одиноко, как бывает только на вокзалах, когда никто не провожает здесь, и никто не встретит там.
        - Девочки, - закричала вдруг Симона издалека, девочки, мы имеем начальника!
        Ада. обернулась и пошла навстречу Ираиде Васильевне, и тут же из толпы высунулась смуглая мордочка Паолы и улыбнулась так искренне и, как всегда, посвоему застенчиво, что чувство одиночества ушло, и Ираида Васильевна тихонько сказала:
«Ну вот…» - как обычно говорят: «Ну вот я и дома».
        Паола, в какой-то нелепой красной курточке, которая еще больше делала ее похожей на обезьянку, вприпрыжку побежала к Ираиде Васильевне, обгоняя Аду, и Симона тоже бросила Тимку и пошла к ним.
        - Как славно, Паша, что ты с нами, - сказала Ираида Васильевна. - Только что ж ты не со своего космодрома?
        - У нас будет ракета только в четверг, - сказала Паола и покраснела.
        Все смотрели на Паолу и улыбались, потому что было ясно: к Земле подходит
«Бригантина».
        На «Первой Козырева» просидели полдня: Холяев, железный человек и бессменный начальник, никак не хотел выпускать их на одной патрульной ракете, - ее грузоподъемность не превышала двухсот пятидесяти килограммов. Симона виновато притаилась в уголке салона, ибо не в первый раз всему виной были ее габариты. В конце концов она сама отправилась к Холяеву, чтобы найти компромиссное решение, и не прошло десяти минут, как она уже вернулась и объявила, что начальник разрешает взять не патрульную, а буксирную ракету, поэтому все поместятся и смогут сегодня же сменить персонал, замещавший их на время отпусков. Паола радовалась молча, потому что на носу был подход «Бригантины», и ей пришлось мчаться через океан, чтобы лететь с русскими. Симону, бывшую замужем за знаменитым Агеевым, она тоже считала русской.
        Симона тоже так считала, и только иногда, когда ловила себя на невольном: «эти русские», - вдруг не то чтобы огорчалась, а скорее - удивлялась, что она вроде бы ничья, никакая, наверное - просто космическая (когда-нибудь введут такое подданство для тех, кто, так же как они, живет на внеземных международных станциях), и слава богу-хоть не просто мужняя жена.
        Действительно, при всем уважении к Агееву, та симпатия, которой обычно все окружающие волей или неволей проникались к Симоне, была только ее, Симоны, опять же вольной или невольной, заслугой. Что же касалось Агеева, то у всех, начиная с Ираиды Васильевны и кончая Паолой, вертелся на языке вопрос: была ли связь? Но Симона ничего не говорила, а по какой-то молчаливой договоренности никто не задавал вопросов о тех, кто находился в полете.
        Не спрашивали об Агееве; не спрашивали о «КараБугазе», на котором штурман Сайкин - с некоторых пор Ада начала его называть «мой Сайкин» - ходил к Марсу и обратно довольно регулярно; не спрашивали и о «Бригантине», - впрочем, сведения о ней поступали в официальном порядке.
        И никогда не спрашивали Ираиду Васильевну. Ни о чем.
        А чтобы не почувствовала она, что ее обходят молчанием как-то по-особенному, Симона с присущим ей тактом шутила: «Королям и начальникам космических станций вопросов не задают».
        И тогда Ираиде Васильевне хотелось нагнуться - как тогда, в мобиле.
        Собственно говоря, небольшой искусственный спутник, которым командовала Ираида Васильевна, не был самостоятельной космической станцией, как гигантская «Первая Козырева», предназначенная для приема кораблей, крейсировавших между искусственными спутниками Земли, Марса, Венеры и Сатурна, а также планетолетов-разведчиков, ходивших в сверхдальные рейсы с научно-исследовательскими целями. Лет сто тому назад, когда космическое пространство только начинало осваиваться, было создано около десятка неуклюжих сверхмощных ракет, способных преодолевать расстояние между планетами с одновременной посадкой на них. Но после заключения Мельбурнской конвенции, по которой все освоение космического пространства шло под контролем Комитета космоса ООН, всем космическим державам было предложено перейти на создание кораблей двух типов: одни, межпланетные, могли летать только в Пространстве, другие, маленькие, но с чудовищной грузоподъемностью, словно муравьи, перетаскивали на Землю все то, что доставлялось межпланетчиками на промежуточные околоземные станции.

«Муравьи», как их прозвали и даже стали официально именовать, имели строго ограниченные зоны посадки. Огромная сеть радарных установок службы космоса немедленно засекла бы любого «муравья», если бы он попытался сесть в какой-нибудь отдаленной зоне, дабы миновать контроль.
        Такие меры действительно были необходимы, и не только потому, что бесконтрольный вывоз сокровищ с других планет противоречил принципам, согласованным между странами. Биологическая угроза, которая неминуемо нависла бы над Землей в случае хаотических межпланетных рейсов, тоже была немаловажным фактором при подписании Мельбурнской конвенции.
        Но основным камнем преткновения были венериане.
        Земное человечество не могло прийти пока к единому мнению: как же помочь совсем недавно возникшему человечеству Венеры?
        И конвенция ограничила. до минимума полеты на эту планету, категорически запретила вступать в контакт с венерианами, впредь до составления единой четкой программы взаимоотношений с ними.
        Решение это было компромиссным, но мудрым.
        Несколько десятков лет система околопланетных станций вполне оправдывала себя, и космическое строительство было направлено исключительно на увеличение числа межпланетных грузовиков и «муравьев».
        Ракеты прибывали непосредственно на космические станции, где проходили карантин, проверку двигателей и досмотр грузов сотрудниками Международной службы. Но однажды, почти одновременно, на «Первой Козырева» весь персонал, а также экипажи трех швартовавшихся ракет были поражены Цестой аробирой, занесенной, по-видимому, с Марса; а «Линкольн Стар» едва не погиб от взрыва вышедшей из управления ракеты, которую вовремя не успели отвести подальше… Тогда-то и было решено около каждой космической станции создать группу вспомогательных спутников, играющих роль таможенных станций.
        Несмотря на. то, что сооружение спутников о. бычно велось объединенными силами космических держав, строительство станций вокруг «Первой Козырева» почти целиком осуществлялось французскими инженерами.
        Поэтому и названы оНи были по-французски:

«Атос», «Портос» и «Арамис».

«Атос», самый малый из этой группы спутников, принимал пассажирские ракеты,
«Портос» - грузовики, «Арамиб» же, как наиболее оснащенная станция, был универсальным и поэтому контролировал нетиповые, очень устарелые или, наоборот, совершенно новые грузо-пассажирские и исследовательские корабли.

«Бригантина» была из числа новейших американских моделей.
        Краса и гордость
        Собственно говоря, «Бригантина» и не могла быть иной, - породистая титанировая лошадка, «моя серая в яблоках»'- как говорил капитан, высокоманевренный грузовой планетолет с активной тягой в семьсот пятьдесят мегафорс. Она не могла не быть красой и гордостью американского космического флота, потому что кроме ее собственных достоинств ее капитану, тридцатидвухлетиему Дэниелу O'Брайну,
«джентльмену космоса», сопутствовала неизменная удача, удача ровная и не бросающаяся в глаза, как и положено быть судьбе истинного джентльмена.
        Что же касается удачи второго пилота, то ее можно было назвать просто дьявольской,
        - вряд ли какой другой выпускник школы космонавтов мечтал в свои двадцать два попасть сразу на трассу «Первая Козырева»-«Венера-дубль», да еще и на красавицу
«Бригантину», да и еще к такому капитану, как O'Брайн. Но Александр, или попросту Санти Стрейнджер, был чертовски удачлив и принял все сыпавшиеся на него блага как должное.
        Что же касается Пино Мортусяна, то плевать ему было на все достоинства
«Бригантины», потому что ему по горло хватало своих обязанностей бортового космобиолога, и даже больше чем хватало. В течение рейса он брюзжал и ругался так, что можно было с уверенностью сказать: этот человек никогда больше не подойдет к ракете ближе чем на четверть экватора. Но «Бригантина» готовилась к очередному рейсу, и за день до отлета на борту исправно появлялся Пино со своей традиционной воркотней. Впрочем, ворчал биолог не постоянно: ступая на твердую почву - будь то Земля или один из спутников, - он становился нем, как карп. По всей вероятности, именно этого качества и не хватало предыдущим космобйологам «Бригантины».
        - К сведению экипажа, - сообщил капитан: - через четыре часа - генеральная уборка. Всем надеть биологические скафандры. Вам тоже, Санти, хоть вы и возьмете на себя управление. Еще через шесть часов торможение и одновременно - дезинфекция.
        - Охо-хо… - Мортусян оттянул крепежный пояс и перевернулся на другой бок. - Опять этот винегрет из кошмаров. Ну начали бы дезинфицироваться на два часа пораньше, как будто от этого что-то изменится…
        Капитан и головы не повернул.
        - Есть генеральная чистка, капитан, - бойко отозвался Санти и звякнул серьгой.
        Мортусян прекрасно помнил, как появилась эта серьга: в самом начале рейса, как только корабль взял разгон и было снято ускорение, капитан, по обыкновению, стянул с себя обязательный синтериклоновый комбинезон. Пино забрался в уголок и потихонечку сделал то же самое, так как все это повторялось каждый рейс и капитан ни словом не обмолвился по поводу такого нарушения инструкций сектора безопасности. Но в секторе - кто? Космодромные крысы. Их бы сюда, в сладковатую, душноватую невесомость, когда на вторые-третьи сутки появляется ощущение такой легкости, такой отрешенности от каких бы то ни было тягот, что вдруг возникает мысль: так может быть только перед концом. И вдруг теряется направление полета, и уже все равно, куда лететь - вверх, вниз, вбок, потому что все равно летишь прямо к тому, последнему, самому страшному, что бывает у каждого, но о чем никто не рассказал просто потому, что рассказать не остается времени; и это самое страшное
        - не какое-то чудище, как в детстве, когда свет погасили и кажется, что разинется огромная пасть и - ам! - тут тебя и слопали, - нет, это обязательно что-то неживое, нетеплокровное, безжалостное в своей механичности, неминучести той ослепительной вспышки, до которой еще три секунды… две секунды… одна…
        Какой тут, к чертям, скафандр.
        Пока Мортусяна мучили все эти ужасы, - он всегда препогано чувствовал себя в самом начале рейса, потом это проходило, а если и возвращалось, то лишь в виде короткой, мучительной спазмы панического страха, так вот, этот новичок, этот салажонок в первом рейсе тотчас же принялся стаскивать с себя скафандр, словно так и должно по инструкции. Скафандр поплыл по кабине и остановился возле пульта, медленно путаясь в стойках аккумуляторного стеллажа. Санти и не подумал его догнать, а неторопливо полез в карман и извлек из него великолепную золотую серьгу ручной работы, а за ней - алый платок, достойный самого капитана КиДда. «Ах, какой мальчик, какой хорошенький мальчик, - с отчаяньем думал Пино, - ведь 0'Брайн этого мальчика - в три шеи…»
        Не было ни малейшего сомнения в том, что в первую же минуту по прибытии в порт назначения капитан со всей присущей ему корректностью укажет этому красавчику на грузовой люк (как известно, космонавт, покинувший корабль через грузовой люк, обратно уже не возвращается).
        Но капитан осмотрел своего подчиненного почти приветливо и пробормотал себе под нос что-то по-русски. Пино русского не знал и поэтому предположил, что капитан попросту выругался. Но Санти, как девочка, передернул плечиками и засмеялся, а потом сделал зверское лицо и запел старинную пиратскую песню:
        Мы ковали себе богов,
        Осыпали их серебром,
        И рекою текло вино по столам. Это был настоящий бог,
        Это был настоящий ром,
        И добычу делили мы пополам.
        Санти пел, и выражение шутовской свирепости сменялось спокойной уверенностью, и чертовски вкусный, персиковый баритон наполнял все пространство между приборами, щитами и экранами, и стройная, еще совсем мальчишеская фигура в черном комбинезоне и алом разбойничьем платке, непринужденно висевшая в полуметре от пола каюты космического грузовика, почему-то совсем не казалась противоестественной, и пиратские куплеты не рождали никакого недоумения.
        И Мортусян, скорбно покачивая головой, пришел к выводу, что есть люди, которым от самого господа бога разрешено почти все, ибо то, что они делают, всегда прекрасно.
        Черт знает что творилось на старухе «Бригантине».
        - Еще три часа пятьдесят минут, - сказал капитан. - Вы бы поспали, ребята.
        Мортусян заворочался в своем гамаке, устраиваясь поудобнее, - в свободном полете ему всегда плохо спалось. Санти помахал ручкой и подплыл к самому пульту, расположившись в полуметре над 0'Брайном. Вообще-то в каюте было тесновато, и забраться под потолок, несомненно, имело некоторый практический смысл, но укладываться над самим капитаном - это мог себе позволить только такой человек, как Санти. Потому что ему от самого господа бога позволено все, даже это.
        Было неудобно в гамаке, в голове тоже было как-то неуютно от всех этих мыслей, и Пино разворчался несколько громче, чем он всегда это себе позволял:
        - О господи, неужели так трудно погасить общий люминатор? Ведь не пикник же нам предстоит, честное слово…
        Не заснуть будет даже на полтора часика, перед тем как приниматься за дело.
        - Разумеется, если вам угодно, - приветливо отозвался Санти и переместился к энергетическому щиту.
        Щелкнул тумблер, стало уютнее, но одновременно словно плотнее сделался воздух, словно жарче стало, словно южная ночь пришла откуда-то в каюту летящего так далеко от Земли корабля.

«Что это я? - перепугался Мортусян. - Что это со мной в этом проклятом свободном полете? Укачивает, что ли? Тоже загадка природы. Наверное, от безделья. И мысли от безделья. И страх. Надо работать, надо быть внизу…»
        - Перебирайтесь-ка сюда, Санти, - сказал он виновато. - Подремлем рядышком.
        - Спасибо. (Ох, и ангельская же улыбочка у этого мальчика.) Мне уже не уснуть. Земля.
        - Еще не Земля, - .как-то устало проговорил капитан. - Земля - это «Первая Козырева». А до нее еще «Арамис».
        Санти посмотрел на него без улыбки, посмотрел сверху вниз:
        - Ничего. «Арамис» - это недолго. (Так спокойно, словно это он был командиром корабля и успокаивал разнервничавшегося новичка.)

«АЭС ты, - продолжал маяться Пино, - да мы все вместе взятые не стоим пряжки от скафандра этого мальчика. Пусть он ничего еще не сделал, но все-таки это мужество, без рисовки, без бравады, - оно пока проскальзывает в каких-то интонациях, что ли. Но его у Санти не отнимешь. Смелый, умный волчонок. И красивый. Такой красивый, ах ты боже мой…»
        Санти положил голову на руки, словно валялся на пляже, концы его знаменитого платка, завязанного причудливым узлом над левым ухом, плавали перед лицом, и Санти ловил их губами; они становились влажными, темнели.
        - Вас встретят? - неожиданно спросил Дэниел.
        - Вряд ли. Мне ведь еще не даровано родительское прощение… - Санти улыбнулся застенчиво, совсем по-детски. - Я все равно сразу не полетел бы домой. Ведь до самой Земли, до космопорта, мы доберёмся вместе?
        - Да, - сказал капитан.

«Так казалось каждому из нас, - подумал Пино, - что из первого полета нас встретят цветы, ковровые дорожки и девочки…»
        - Вы проститесь с нами и помчитесь домой, капитан. И вы тоже, Пино. А я пойду в кабак. Тут же, в порту. И я напьюсь, капитан… - Он снова улыбнулся и глянул на Дэниела, словно спрашивая: «Можно?» - и опять тихо заговорил: - Я буду пить и ждать, когда обратно, на станцию, пойдет ракета. Ее будет хорошо видно. И тогда я снова захочу в космос. Не так просто, как все хотят, а до смерти, до собачьего воя… Смешно, капитан?
        - Нет, - сказал Дэниел, - нет, не смешно. А напиваться зачем?
        - Действительно. - Санти взмахнул руками, отлетел к стене. - Зачем напиваться? «Не пей, Гертруда» - как говаривал один мой знакомый король своей жене.
        - А что, пила? - заинтересовался Мортусян.
        - Как лошадь. - Санти сокрушенно покачал головой. - Плохо кончила. - Он помолчал.
        - И все равно напьюсь.
        - А знаете что, - сказал Дэниел, - посажу-ка я вас на «Арамисе» под арест. Скажу, что наблюдались первые признаки космического психоза. Спокойная обстановка на станции, женское общество…
        - Если б только они там не были. все такие черномазые… - неожиданно подал голос Мортусян.
        Наступила пауза. Почему-то всегда, когда в разговор вмешивался биолог, всем становилось как-то неловко.
        - Четыре черненьких чумазеньких чертенка, - неожиданно сказал Санти по-русски. - С тремя из них я однажды столкнулся на практике. И тоже - на «Первой Козырева».
        - И вам до собачьего воя захотелось в космос, - захихикал Пино.
        - Мортусян, сделайте милость, уймитесь. Все три показались мне весьма почтенными дамами.
        - Вы были им представлены? - быстро спросил Дэниел 0'Брайн.
        - К сожалению, не имел чести; встреча была столь мимолетной, что я не успел даже обратить внимание на одинаковый цвет волос. Уж очень разные были типы лица. Старшая- деревянный идол, эдакая на редкость плоская и деловая рожа.
        - Ой, - сказал Мортусян, - это же и есть миссис Монахова.
        - Русская? - удивился Санти.
        - Полукровка. Все они там в той или иной мере русские.
        - Затем, - сказал Санти, - следовало нечто классическое. Не лицо, а классная доска после урока геометрии: овал лица, брови, губы - как циркулем вычерчены. Даже смешно. Совершенно несовременная красота.
        - Ага, - хмыкнул Пино, - Ада Шлезингер.
        - А я было принял ее за испанку какого-нибудь древнего, вырождающегося рода. Жаль. И последняя это буфет черного дерева. Гога и Магога…
        - Это француженка, - сухо заметил Дэниел. - Симона Жервез-Агёева.
        - Ну уж нет! - возразил Санти. - В этом-то я разбираюсь. Моя бабка была француженка. А это - всегo-навсего марокканка.
        Капитан промолчал. По-видимому, ему было неприятно, что второй пилот оказался столь компетентным в подобном вопросе.
        - Моя последняя надежда - на нашу соотечественницу, - сказал Санти, переворачиваясь на спину и закидывая руки за голову. - Я слышал, что она мала, как возлюбленная Бернса, невинна, как филе индейки, и ее глаза - как две чашки черного кофе.
        Пино густо захохотал:
        - Это Паола-то? Две чашки… Горазд был врать старик Соломон.
        - Это Гейне, - возразил Санти, поморщившись. - И не смейтесь, как объевшийся людоед. После всех наших концентратов такой смех несколько раздражает.
        - Все равно, - сказал Пино, - все равно. Две чашки… При всем уважении к звездам и полоскам, наша дорогая соотечественница - форменная обезьяна. И к тому же… - Пино снова запрыгал в своем гамаке, к тому же она… уже… по уши… И-аха-ха…
        - Мортусян, - сухо заметил Дэниел, - информации подобного рода не входят в обязанности бортового биолога. К тому же сейчас будет связь. Потрудитесь помолчать.
        - О господи, - заворчал Мортусян, - да пожалуйста…
        Он отвернулся к стене, полежал немного и начал отстегивать крепежный пояс. Освободившись от него, он перевалился через край гамака и опустился на пол.
        - А ну вас всех. Объявляется кормление зверей, - буркнул Пино и пошел к стеллажу с контейнерами, придерживаясь за ремни и поручни. Плавать в свободном полете он терпеть не мог.
        - Рановато, - сказал Санти. - Вроде бы еще полчаса…
        - Это уж мое дело.
        Капитан обернулся и внимательно посмотрел на Пино. Пино остановился и тоже посмотрел на него.
        - Выкиньте меня в Пространство, капитан, - проговорил он, - но этот рейс добром не кончится.
        Санти оттолкнулся от потолка и ловко спланировал прямо в гамак:
        - Худшее, что могут сделать с честными пиратами - это повесить их на реях. У нас для этой цели могут служить внешние антенны. Так что гарантирую вам вполне современный финал. И беспрецедентный притом.

0'Брайн медленно проговорил:
        - Не болтайте лишнего, мой мальчик. Даже здесь.
        Санти улыбнулся, пожал плечами и пристегнулся к гамаку. Во время свободного полета спать разрешалось только в закрепленном положении.
        Дела домашние
        Пол под ногами слегка дрогнул, - это значило, что буксирная ракета отошла от
«Арамиса». Симона поколдовала еще немного у пульта, - Паола знала, что это убираются трапы, соединявшие ракету со станцией. Симона включила экран обозрения, и все принялись искать крохотную удаляющуюся звездочку. Паола покрутила головой, но не нашла. Ракета была небольшой, шла почти без груза, - увозила всего четырех человек и кое-какие их вещи, - и поэтому, пока включили экран, она была уже далеко. Ираида Васильевна и Ада cмотрели внимательно, - наверное, они-то ее видели. Паола повернулась, пошла к двери и услышала, что Симона тоже поднимается. Если Симона вставала или садилась, то это было слышно в каждом уголке станции.
        - Ну вот, - сказала Ираида Васильевна (она очень любила это «ну вот» и даже Симону приучила), - теперь, девочки, до следующего отпуска.
        И кому только он нужен, этот отпуск? Симоне все равно, - Агеев вернется не раньше чем через два года, если вообще… Ада видится со своим Сайкиным чуть ли не каждые три недели, и тогда они находят самый неподходящий уголок станции и целуются там, как дураки. А для Паолы эти отпуска…
        Навстречу из коридора выполз «гном» с коричневыми плитками аккумуляторов. Паола подставила ему ногу. «Гном» подпрыгнул и шарахнулся в сторону.

«У, тварь окаянная», - с ненавистью подумала Паола.
        - Ну вот, - сказала за спиной Ираида Васильевна, - а теперь будем чай пить.
        - Сколько по-здешнему? - спросила Паола.
        - Двадцать сорок две, - ответила Симона, и Паола перевела часы: «Атос», «Портос»,
«Арамис» и «Первая Козырева» отсчитывали время по Москве. - А теперь попрошу минуточку внимания. Мои пироги!
        - Ваши пироги? - поразилась Ираида Васильевна. - Я допускаю, что вы можете собственноручно смонтировать универсального робота, но испечь пирожок…
        - Знают ведь, - засмеялась Симона, - как облупленную знают. Ну, признаюсь. Не я. Мама. Сунула на космодроме.
        Мама - это была не совсем мама. Это была мать Николая Агеева. Все невольно перестали жевать.
        - Ешьте, медам-месье, ешьте, - сказала Симона. Связь была.
        И каждому показалось, что именно это и было самым главным за последние несколько дней. Вот это далеко не достоверное известие, что агеевцы живы.
        - Связь была великолепна. Приняли целых полслова: «…получ…» По всей вероятности,
«благополучно».
        - Строго определяя, это не связь, а хамство, - сказала Ада.
        Ираида Васильевна улыбнулась и кивнула: ну конечно же, «благополучно». Другого и быть не может. Для таких людей, как Симона и Николай Агеев, все вcегда кончается благополучно. Потому что они умеют верить в это неизменное «благополучно». И хотя сидящие за столом перебирают сейчас десятки слов, которые могли быть на месте коротенького всплеска, чудом принятого Землей, - все равно для Симоны из всех этих слов существует только одно.

«Если бы так было с ними… - думала Паола, подпершись кулачком. - Если бы два года не было связи с „Бригантиной“… Она не любит своего Агеева. Она просто относится к нему, как жена должна относиться к мужу. Странно, для всего люди напрйдумывали разных слов, даже больше, чем нужно, а вот для самого главного нашли одно-единственное; называют этим словом все, что под руку попадет, - даже обидно… А может, пришлось бы придумывать для этого самого главного столько слов, сколько людей на свете, - нет, в два раза меньше: для каждых двух… А то ведь, наверное, всем кажется, что только у тебя - настоящее, а все остальные - это так, привычка, или делать нечего, или, как говорит Симона, „сеном пахло“… - чушь всё. Всё чушь и всё - неправда. А правда начнется тогда, когда дрогнет пол под ногами и замурлыкают огромные супранасосы, и бесшумно, незаметно даже - снизу или сверху, появится синтериклоновая перегородка, и снова все качнется, и еще, и еще, и когда остановится - это будет значить, что „Бригантина“ приняла трап».
        - Чай стынет, - сказала Симона, - можно приниматься за пироги.
        - С чем бы это? - полюбопытствовала Ираида Васильевна.
        - Великорусские. Посконные. Сермяжные. Что, я не так сказала? - Симона умудрялась выискивать где-то совершенно невероятные слова. - Вот, убедитесь. С грибами и с визигой.
        - Да, - задумчиво сказала Ада, - эпоха контрабанды на таможенной станции. И много их там у тебя?
        - Хватит, - сказала Симона и ткнула кнопку вызова дежурного робота. - Надо припрятать на черный день - имею в виду гостей.
        Дверь приподнялась, вкатился «гном». Он бесшумно скользнул к Симоне и остановился, подняв свой вогнутый, словно хлебная корзиночка, багажник. Симона принялась перегружать туда свои пакеты.
        - Снесешь в холодильник, киса, - приговаривала она вполголоса, - да чтобы через неделю можно было достать не раскапывая лопатой. А то всегда завалишь…
        Паолу немного раздражала манера Симоны говорить с роботами. Ну зачем это, если они все равно ничего не слышат?
        Видно, и Симона думала о том же:
        - Эх ты, черепаха навыворот. И когда я вас переведу на диктофоны - Она нагнулась и стала набирать шифр приказа. - Говоришь с ним, как с человеком, а он - ни уха ни рыла. Кстати, какой у нас номер очереди на универсальный?
        Паола вскочила:
        - Я сама.
        Схватила пакеты в охапку, побежала на кухню. Универсальный…
        Когда-нибудь его доставят на станцию, и тогда «благодарю вас, мисс, но услуги стюардессы на станции больше не нужны».
        Паола вернулась к столу, села пригорюнившись, - одной рукой подперла подбородок, другой поглаживала скатерть.
        - Ну что, Паша, взгрустнулось? - Ираида Васильевна наклонила голову, одним глазом глянула Паоле в лицо. «Словно большая, добрая кура», - подумала Паола. - Или, может, обленилась за отпуск? Работа в тягость?
        - Да разве я работаю? Смеетесь! - Паола судорожно сдернула руки со скатерти, под столом стиснула кулачки. - Разве так должна работать стюардесса? Вот на пассажирских ракетах, если что случается - стюардесса разве с командой? А? Она с пассажирами. До самого конца. (Ада улыбнулась, - еще ни на одной пассажирской ракете до «самого конца» не доходило.) Я, конечно, мало что могу, но ведь главное, чтобы люди чувствовали - о них заботятся, с ними рядом живой человек, а не такой вот паразит. - Паола кивнула на «гнома», все еще покачивавшегося за креслом Симоны.
        Симона взорвалась:
        - Прелестно! Господа, бумагу мне с золотым обрезом и лебединое перо. Мы пишем рекомендацию мисс Паоле Пинкстоун на предмет ее перехода на рейсовую космотрассу. И чтоб там без паразитов. Мисс не выносит представителей металлической расы.

«Ну зачем она так? - подумала Ираида Васильевна. - Она же знает, что на пассажирские ракеты берут только самых хорошеньких… Даже у нас. Уж такая традиция. А на „Бригантине“ за стюардессу этот Мортусян. Так что никуда Паша не уйдет. Что же обижать девочку?»
        - Трогательно, - сказала Ада, - а мы, выходит, не люди? Нам не нужно человеческой заботы?
        Паола вспыхнула.
        - Ох, глупости вы все говорите. - Ираида Васильевна подошла к Паоле, тяжело опустила руки ей на плечи. - Счастливая ты, Паша.
        Паола вскинула на нее глаза, но Ираида Васильевна молчала, да говорить и не надо было, - все и так поняли, что, собственно говоря, осталось досказать:

«Счастливая ты - тебе есть кого ждать». Все это поняли, и наступила не просто тишина, а тишина неловкая, нехорошая, которую нужно поскорее оборвать, но никто этого не делал, потому что в таких случаях что ни скажешь - все окажется не к месту, и всем на первых порах станет еще более неловко. И только потом, спустя несколько минут, все сделают вид, что забыли.
        - А знаешь, откуда твое счастье? - Ираида Васильевна стряхнула с себя эту проклятую тишину, но не захотела, вовсе не захотела, чтобы все забывали, и улыбнулась грустно, и сложила руки лодочкой, и поднесла их к уху, словно в них было что-то спрятано, малюсенькое такое. - Вот когда мы были маленькими, играли в
«белый камень»:
        Белый камень у меня, у меня,
        Говорите на меня, на меня…
        - А что, Маришка у тебя играет в белый камушек? - обернулась она к Симоне.
        - Да вроде бы - нет.

…Кто смеется - у того, у того,
        Говорите на того, на того…
        - И какие льготы предоставляло наличие белого камня? - осведомилась Ада.
        - Уже не помню… Кажется - счастье какое-то.
        - Да… - задумчиво сказала Паола. - До счастья я немножко не дотянула. Пинкстоун - это не белый камень. Розовенький.
        - Все равно, - сказала Ираида Васильевна, - все едино - счастье, - и улыбнулась такой щедрой, славной улыбкой, будто сама раздавала счастье и протягивала его Паоле: на, глупенькая, держи, всё тебе - большое, тяжелое; а та боялась, не брала, приходилось уговаривать…
        - Вызов, - сказала Симона и резко поднялась.
        Все пошли в центральную рубку. Паола собрала со стола, понесла сама, - здесь, с половинной силой тяжести, все казалось совсем невесойым. Шла мурлыкая, песенка прилипла, потому что была такой глупенькой, доверчивой:
        Кто смеется, у того, у того…
        Симона вышла из центральной, остановилась перед Паoлой. Блаженная рожица, что с нее возьмешь?
        - Дура ты, Пашка; вот что, - сказала она негромко.
        Паола остановилась и уж совсем донельзя глупо спросила:
        - Почему?
        - Долго объяснять. Просто запомни: со всеми своими распрекрасными чувствами, со всей своей развысокой душой один человек может быть совсем не нужен другому. Вот так.

«Зачем они все знают, зачем они все так хорошо знают…» - с отчаяньем думала Паола.
        Тут взвыли генераторы защитного поля, но сигнала тревоги не было, - вероятно, подходило небольшое облачко метеоритной пыли.
        - Не осенний ли мелкий дождичек… - сказала Симона и побежала в центральную.
        Паола повела плечами, словно действительно стало по-осеннему зябко, и пошла упо коридору, как всегда, по самой середине, где под белой шершавой дорожкой - узенький желобок. Приоткрыла дверь своей каюты - потолок тотчас же стал затягиваться молочным искристым мерцанием. Не думая, протянула руку вправо, почти совсем приглушила люминатор. Оглянулась. Напротив, поблескивая металлопластом, - дверь одной из кают, что для «них».
        Гулкое ворчанье под ногами усиливалось. Паола перешагнула через порог, неожиданно подпрыгнула, видно, Симона сняла анергию с генераторов гравиполя, и тяжесть, и без того составлявшая что-то около шести десятых земной, уменьшилась еще наполовину. Паола забралась на подвесную койку, поджала ноги. Она знала, что ничего страшного нет, что Симона напевает себе за пультом и ничего не боится, и Ада ничего не боится, и Ираида Васильевна боится только потому, что она всегда за всех боится, - но внизу, в машиннокибернетической, рычало и потряхивало, и ноги невольно подбирались куда-нибудь подальше от этого низа.
        Паола подняла руку к книжной полке, не глядя вытянула из зажима алый томик Тагора. И книга раскрылась сама на сотни раз читанном и перечитанном месте:

«О мама, юный» принц мимо нашего дома проскачет - как же могу я быть в это утро прилежной?
        Покажи, как мне волосы заплести, подскажи мне, какие одежды надеть.
        Отчего на меня смотришь так удивленно ты, мама?
        Да, я знаю, не блеснет его быстрый взгляд на моем окне; я знаю, во мгновенье ока он умчится из глаз моих; только флейты гаснущий напев долетит ко мне, всхлипнув, издалека.
        Но юный принц мимо нашего дома проскачет, и свой лучший наряд я надену на это мгновенье…[ «Но юный принц мимо нашего дома промчался, и драгоценный камень с груди своей я бросила ему под ноги» [Перевод А. Израйлита.]]
        Страха уже не было, а было повторяющееся каждый раз ожидание какого-то чуда, вызванного, как заклинанием, древней песней о несбыточной - да никогда и не бывшей на Земле - любви.

«О мама, юный принц мимо нашего дома промчался, и утренним солнцем сверкала его колесница.
        Я откинула с лица своего покрывало, я сорвала с себя рубиновое ожерелье и бросила на пути его.
        Отчего на меня смотришь так удивленно ты, мама?
        Да, я знаю, он. не поднял с земли ожерелья; я знаю, в красную пыль превратили его колеса, красным пятном на дороге оставив; и никто не заметил дара моего и кому он был предназначен…»
        А станция все летела и летела вокруг Земли, и вместе с Землей, и вместе со всей Солнечной, и вместе со всей Галактикой, и вместе с тем, что есть все это все галактики вместе, и то, что между ними, и то, что за ними; и только, затихая, мурлыкали сигматеры первой зоны защитного поля, и только чуть посапывал регенератор воздуха, и только жемчужным, звездным блеском мерцал люминатор, и никаких чудес не могло быть на этом белом свете…
        Встреча в пространстве
        - «Арамис», «Арамис», я - «Первая Козырева», связь, связь…
        - Есть связь. Ада, возьми-ка связь, надоели до чертиков со своими информашками…
        - Подтвердите готовность к приему американского планетолета НУ-17 «Бригантина».
        Ираида Васильевна оперлась на Адино плечо, наклонилась над чашечкой короткого фона:
        - Вспомогательная таможенная станция «Арамис» к приему планетолета НУ-17
«Бригантина» - готова. Начальник станции Ираида Монахова.
        - «Бригантина» легла в дрейф на расстоянии шесть с половиной тысяч «километров от вас, геоцентрические координаты…
        - Сейчас соврут! - шепнула Симона и заслонила своими плечами широченный экран гравирадара. Радужная мошка выползла на его сетчатое поле.

„Первая Козырева“ выдала координаты, и, как всегда, приврала. Симона отошла от гравирадара и наклонилась над Адой с другой стороны, так что все три женщины легонько стукнулись головами.
        - Ламуйль, котик, это ты там порешь?

„Первая Козырева“ невозмутимо продолжала:
        - „Арамис“, „Арамис“, передаю вам связь с „Бригантиной“. Корабль идет без повреждений, дополнительной бригады на прием не запрашивалось. Дежурный диспетчер Шарль Ламуйль, - и уже другим, сердитым голосом: - Да, это я. А что?
        - С тебя пол-литра „московской“, за вранье. Когда Колька приземлится.
        - А что, действительно была связь?
        - А ты не знал?
        - Знал, да как-то не верилось… Ну, берите „Бригантину“.

„Первая Козырева“ сошла со связи, из фона понесло писком, визгом и улюлюканьем.
        - Чистый зверинец. - Симона подтолкнула Аду плечом, чтобы та освободила ей место.
        - А еще - Пространство. Всего две сотни лет тому назад здесь была тишь да гладь да божья благодать.
        - Симона, - мягко сказала Ираида Васильевна, - может быть, Аде пора самой принять хоть один корабль?
        - Нос не дорос.
        Ираида Васильевна тихонько вздохнула, - нервничает человек. И еще сколько кораблей ей принять, прежде чем вернется - или совсем уже не вернется - , Николай Агеев.
        И Симона понимала, что Ираида Васильевна жалеет ее, как всегда, и боится за неё, как за всех, и поэтому предлагает - слава богу, что еще не приказывает! - передать прием „Бригантины“ Аде, дублеру по кибернетике и механизмам, Симона фыркнула, как сердитая лошадь, и тотчас же из коричневого овала возник негромкий, тоже темно-коричневый баритон:
        - …пеленг… Я - „Бригантина“, я - „Бригантина“, прошу пеленг.
        Симона оглянулась - Паола сидела в дальнем углу, руки подложены под коленки, а ноги до пола не достают. Ишь как трогательно.
        - Иди-ка поближе. Тоже мне - Золушка.
        Паола легко перебежала через всю центральную, ткнулась носом в лохматый затылок Симоны. Та одной рукой включила тумблер автопеленга, а другую закинула за голову и поймала Паолу за короткую жесткую прядку; больно дернула - „ой!“.
        - Девочки! - строго сказала Ираида Васильевна. Точка на экране двинулась и поползла к центру, увеличиваясь и теряя радужные оболочки. Корабль подходил к станции на своих маневровых двигателях. Планетарные были уже застопорены, потому что на них не только станцию проскочить можно, но и всю систему „Первой Козырева“, и очень даже просто; а во-вторых, планетарное топливо стоило ой-ой-ой сколько, надо было беречь. А уж „эти проклятые Капиталисты“ дрожали над каждым килограммом.
        - Дорогие космонавты, - обратилась Симона к „этим проклятым капиталистам“ с традиционной формулой приветствия, - рады поздравить вас с благополучным завершением рейса.
        - Благодарю вас, мадам, - ответил красивый коричневый баритон. - Идем на сближение по пеленгу. Через четыре минуты начну торможение.
        - Рановато, - сказала Симона. - Подойдите поближе. Как слетали?
        - Благодарю вас, как всегда, - без происшествий.
        - Везет. Занудное благополучие. А нас одолевает пыль.
        - Рад за вас, мадам, если все обошлось без последствий. Одному из наших кораблей не удалось избежать некоторых неприятностей.
        - А, „Киллинг“. Слыхала. Сами виноваты. Курицы.
        - Симона, - сказала Ираида Васидьевна.
        - Не знаю подробностей, мадам. Это случилось вчера.
        - Зато я знаю. Тормозите. Покруче.
        Симона оглянулась на экран. Точка была у самого центра.
        - Потише, рыбонька, - сказала она шепотом этой самой точке и положила руки на пульт управления.
        - Стоп, стоп, капитан. - Симона повернула рычаг энергораспределителя и одновременно повела влево контакте? гравитационного поля. У всех появилось ощущение, что они приподнимаются вверх, - Симона снизила поле гравитации до двух десятых земной. Мягко, пухло, словно разрастаясь в объеме, возник ухающий, вздыхающий гул. Это заработали на холостом ходу - маневровые двигатели самой станции.
        - Легли в дрейф, - доложили с „Бригантины“, расстояние до „Арамиса“ восемьсот двадцать семь метров.
        Ну, ясно, опять влетит от диспетчера. Хорошо еще - свой. Так что неизвестно, кто кому будет „московскую“ ставить.
        - Восемьсот пятнадцать, - сказала Симона с легким вздохом. - И не кричите на все Пространство.
        Пол дрогнул, поддал по пяткам, вильнул туда-сюда, - и стало непонятно, куда летишь, но было ясно, что летишь очень быстро.
        Станция шла к планетолету. Он уже был виден сквозь толстый иллюминатор, и Симона взяла вверх, чтобы особенно долго не крутиться вокруг него, а сесть прямо ему на хребет. С каждой минутой становилось ясно, какой это гигант, и когда станция пошла над ним, то со стороны могло показаться, что эта маленькая проворная каракатица пристраивается на спину мирно отдыхающего дельфина.
        - Подержитесь, бабоньки, - сказала Симона, но все и так знали, что сейчас сила тяжести будет уменьшена до одной десятой земной. Паола схватилась за чеканную титанировую раму иллюминатора. Вот опять промелькнула обшивка планетолета, - заходили с кормы, где всё еще светились чудовищные раструбы дюз. Так было удобнее сесть на люк.
        Симона включила круговой экран обозрения. Ага, уже совсем близко. Станция пошла на тормозном, замерла, немного поерзала, словно примериваясь, и уже на кибер-абордажерё, потому что никакой человек не мог бы сделать этого с требуемой точностью, плавно скользнула вбок и присосалась к двум четким овалам грузового и пассажирского люков.
        Крепежные лапы выползли из открывшихся пазов и цепко обхватили темно-серое, тускло поблескивающее тело планетолета. Теперь он и станция представляли собой единое целое. Оставалось только выдвинуть гер. метический трап.
        Симона нагнулась над сетчатой плошкой фона:
        - Ну, как вы там?
        - Надеваем скафандры. - лаконично отозвалась „Бригантина“.
        - Подаю трап. Всем покинуть шлюзовую камеру.
        - Есть покинуть шлюзовую камеру.
        Симона перекинула маленький тугой рубильничек вверх, и тотчас же из шлюзовой послышалось легкое шуршание. Станцию еще немножечко качнуло, на обзорном экране было видно, как куцый гофрированный хобот протянулся к люку и плотно обхватил его. Проворный, словно белочка, кибер уже выскочил в Пространство и побежал по спирали вокруг переходника, добрался до места стыка и стал придирчиво тыркаться, проверяя надежность крепления.
        - Экипаж планетолета НУ-17 „Бригантина“ к выходу готов.
        Паола переступила с ноги на ногу..
        Симона включила тумблер под знаком „С“, и тонкая прозрачная пленка опустилась с потолка и разделила шлюзовую, коридоры, салон и биологическую на территорию хозяев и территорию гостей.
        - Выход разрешаю, - сказала Ираида Васильевна, нагибаясь над плечом Симоны.
        Два золотистых краба, выставив перед собой инструменты, ринулись по переходнику - помогать снимать люк.
        Симона поднялась, повела плечами, - чертовски нелеп был на ней форменный голубой костюм Международной службы - и в последний раз протянула руку к пульту - восстановила привычную на станции силу тяжести.
        - Ну, пошли делать реверансы! - и, пропустив вперед Йраиду Васильевну, все двинулись в шлюзовую.
        Слева уже чернела изготовившаяся к нападению на чужой корабль беспристрастная армия кибер-контролеров; направо, к жилым отсекам, уходил белоснежный коридор, а прямо, так близко, что казалось: сделай два шага - и ты там, - зияла дыра герметического перехода.
        Но сделать эти два шага было никак нельзя, потому что невидимая пленка немыслимой прочности поднималась у самых ног выстроившегося экипажа „Арамиса“ и уходила в узкую щель темно-синего потолка, люминаторами в шлюзовой служили боковые стены.
        За дырой была темнота, из которой доносилась металлическая возня. И вот там, впереди, показалась полосочка света, потом щит люка стремительно опрокинулся внутрь перехода, подхваченный присосками киберов. На фоне желтого овала мелькнули силуэты этих киберов, втаскивавших щит внутрь корабля, потом свет усилился, и вот стройная фигура в черном синтериклоновом скафандре показалась в конце перехода.
        Паола снова переступила с ноги на ногу, и даже вздохнула, и даже тихонечко потрогала упруго подавшуюся под ее пальцами переборку, но никто на нее не оглянулся.
        Показалась еще фигура, и еще, и трое космолетчиков, чуть пригнувшись, вышли из темного коридорчика на белый свет.
        Они остановились напротив команды „Арамиса“, тоже почти у самой перегородки, только по другую ее сторону и на таком расстоянии, чтобы можно было сделать один маленький шаг вперед; и тот, что вышел первым, сделал этот шаг и чуть усталым голосом проговорил:
        - Экипаж американского планетолета „Бригантина“ в составе Дэниела 0'Брайна - командира (он с каким-то врожденным достоинством слегка наклонил голову), Александра Стрейнджера - второго пилота (поклонился незнакомый, сразу бросающийся в глаза удивительно красивый юноша) и Пино Мортусяна - космобиолога (Пино, старый знакомый, мотнул головой) прибыл в систему космической станции „Первая Козырева“ и просит произвести досмотр грузов.
        Ираида Васильевна тоже сделала маленький шажок ему навстречу:
        - Команда вспомогательной станции „Арамис“ в составе Ираиды Монаховой - начальника и космобиолога, Симоны Жервез-Агеевой - кибер-механика, Ады Шлезингер - уполномоченного по досмотру грузов и Паолы Пинкстоун - стюардессы рада видеть вас у себя на борту. Сейчас прошу всех пройти в боксы биологической обработки, после чего прошу вас в салон.
        И Ираида Васильевна улыбнулась так по-домашнему, поземному, что американцы не могли не ответить ей тем же, и тоже улыбнулись: капитан - сдержанно, второй пилот
        - ослепительно, а Пино - криво, как всегда.
        - Нет ли у вас на борту живых существ, капитан? - задала Ада традиционный вопрос.
        - Нет. Груз - контейнеры с кормонилитом. Все данные о характере груза, в том числе и о его активности, в бортовом журнале.
        Формальности были окончены, космолетчики поступади в распоряжение Ираиды Васильевны, теперь уже не командира, а врача.
        - Прошу вас. - Она повернулась и пошла в правый коридор, и трое в скафандрах тоже повернулись и послушно затопали рядом с ней.
        Симона щелкнула пальцами - по синтериклону:
        - Что новенького, Мортусян?
        Тот поотстал, поднял руку к затылку и почесал гермошлем.
        - Да вот говорят - на вашей „Аляске“ клопов развели…
        Симона махнула рукой, устало промолчала - редкий случай, и, проводив глазами космолетчиков, пошла снимать глупый, небесного цвета, костюм. Когда эти парни вылезли из своей телеги, все стало на свои места, и пропало то смятенное, неразумное и тревожное предчувствие, что „Бригантина“ - вовсе не „Бригантина“, а другой, оплавленный и изуродованный корабль, вернувшийся вопреки всякой логике и математике и благодаря какому-то парадоксу Пространства, который должен же, черт побери, существовать, для таких людей, как ее Колька…
        День первый
        НЕМНОГО ПОЛИТИКИ
        Два одинаковых золотисто-коричневых „гнома“, работающих по зеркальной программе, подали фрукты. Дэниел отказался; Мортусян потянул огромную кисть винограда, которая позволила бы ему до конца вечера не вступать в разговор. Санти выбрал на редкость аппетитный персик и, живо обернувшись влево, хотел было предложить его Паоле, но наткнулся на синтериклоновую пленку и так естественно упомянул чертей в количестве что-то около четырехсот штук, что все засмеялись.
        - Простите, мисс, - проговорил он, великолепно смущаясь, - надеюсь, вы дадите мне возможность загладить мой промах где-нибудь на Земле?

„Вот как славно, - искренне порадовалась Ираида Васильевна, - и голубой
„космический“ костюм Паше к лицу, и этот румянец… - И сам 0'Брайн улыбается. Все будет хорошо, все еще будет хорошо“.

„A что, - думала Симона, - пусть не журавль в небе, зато синица в руках. И какая синица!“
        Ада смотрела на них, безмятежно приподняв брови:

„А ведь это - игра. И игра на самом высоком уровне. Только - зачем? Не ради же интрижки с маленькой стюардессой?…“
        В салоне было не слишком светло и удивительно уютно; невидимая пленка синтериклона, разделявшая стол, не мешала общей беседе, так как была абсолютно звукопроницаема. И сама беседа была уютной, неторопливой, домашней. Говорили о Венере, к которой здесь, у „Первой Козырева“, относились несколько снисходительно, по-соседски, словно она находилась в той же системе вспомогательных станций и была притом не лучшей из них.
        - А Мурзукский рудник, вероятно, придется прикрыть, - сказала Симона, возвращая разговор к прерванной теме. - Это возле Сахарского хребта, ваш кормонилит как раз там и добывают. Так вот, за прошлую неделю туда пожаловало уже два венерианина. Какое уж тут невступление в контакт! Хорошо, что ваши ребята вовремя спохватились, выволокли их из зоны действия машин.
        - А вы не знаете подробностей? - почтительно спросил Санти.
        - Ну? - Симона приготовилась слушать, хотя с недавнего времени у нее появилось подозрение, что этот мальчик врет, как в худшем случае - Мюнхгаузен, а в лучшем - Ийон Тихий.
        - Так вот: ребята с Мурзукского недавно подстрелили пару зверюшек, не помню, как они называются, но что-то вроде наших кенгуру. Хотели привезти домой - знаете, сколько за такие штуки в наших музеях платят? А биолог - Пино его знает, здоровенный такой верзила, - попросил одну взаймы. Все долго гадали, зачем ему эта шкура на Венере, - ну, на Земле - это было бы еще понятно. Перед девочкой похвастать, или еще что-нибудь подобное. А в первых числах августа вдруг сигнал тревоги - кто-то залез в зону действия машин. Все бросились к экранам, а там огромная фигура, шкура кенгуру, а походка как у биолога, выносит на руках маленького венерианина. Вынес из зоны, на ноги поставил, да еще подшлепнул - не шатайся, где не положено.
        - Вполне правдоподобно, - сказала Симона.
        Оно действительно было вполне правдоподобно, это маленькое происшествие с любознательным венерианином. Но вот фигура благородного янки, выносящего на своих руках из опасной зоны маленького аборигена…
        А если врет, то зачем?
        Симона глянула на Аду - ага, и та не верила.
        - До чего же все это надоело- замаскированные станции, телепередатчики чуть ли не в дуплах деревьев, вся эта мышиная возня вокруг невступления в контакт… А я бы сейчас собрала всех их детенышей и-к ним, воспитателем в детский сад.
        - И воспитала бы из них головорезов, - засмеялась Ада.
        - А вы считаете себя вправе учить их жить так, как живете вы сами? - спросил
0'Брайн.
        - Упаси боже, - замахала руками Симона, - совсем наоборот! Я учила бы их жить, исходя из собственных ошибок.
        - Собственных - это в частности, - заметил Санти, - но нужно учитывать и более существенные заблуждения, свойственные не отдельному человеку, а…
        - Начинается, - сказала Симона. - Вижу, что в ближайшие десять лет мне не быть воспитательницей в детском, саду.
        - Почему же, - упрямо возразил Санти. - Нужно только договориться. Договаривались же наши страны буквально по всем вопросам. Нет никакого сомнения, что тот строй, который возникнет на Венере после появления там общества - согласитесь, что его там пока вообще нет, есть только стаи (все женщины дружно поморщились), - так вот, этот строй - я не возражаю даже против того, чтобы он назывался коммунистическим,
        - этот строй будет отличаться и от того, что имеет место в вашей стране, и от того, к чему в конце концов придем мы.
        - Естественно, - сказала Симона, - потому что в конце концов и мы и вы - все придем к одному и тому же.
        - Сомневаюсь, - мягко проговорил Санти. - Уже тот кибернетический социализм, который мы построили в нашей стране, принципиально отличается от того социализма, который имел место в России, и сейчас еще наблюдается в некоторых странах. - Симона начала медленно бледнеть. - Не умаляя значения вашего великого примера, - Санти весьма небрежно сделал ручкой, - мы все-таки возьмем на себя смелость развиваться самостоятельно, и пока мы, так же как и вы, являемся космической державой, мы будем… э-э-э… протестовать против насильственного насаждения среди венерианцев исключительно ваших взглядов. Пусть они себе строят коммунизм, но пусть они имеют свободу выбора, с кого брать пример - с вас или с нас.
        - Та-ак, - протянула Симона. - Мало нам, значит, было социализма по-американски, теперь нам обещают и коммунизм под тем же соусом. А не слишком ли легко вы бросаетесь словами, мой мальчик? Ведь это, черт побери, не шашлыки - по-вашему, по-нашему! Мы свой социализм - мы его горбом, кровью и потом выстроили. И коммунизм - это великая работа. Никто ее не считает, просто каждый по совести делает немножко больше, чем может. Так что вообще-то коммунизм - это Совесть. С большой буквы. А для вас, я вижу, уже все равно, - в один прекрасный день, когда совсем не за что держаться стало, выкинули последнюю соломинку: граждане свободной Америки, у нас, видите ли, уже сам собой сложился социализм. Кибернетический притом, что является высшей его ступенью. Так что, пожалуйста, без революций. Не так ли, а?
        Санти поднял на нее ясные глаза, - ну и расправляются же здесь с гостями, и, судя по всему, это тут обычное явление, - и заговорил негромко и сосредоточенно, как пай-мальчик, отвечающий урок:
        - Ни тот мирный переход от капитализма к социализму, который имел место в нашей стране, ни то расширенное понятие о социализме, к которому пришли американские теоретики, не только не противоречат марксистской диалектике…
        - А ваши безработные? Они что - тоже не противоречат? - перебила его Ада.
        - У нас нет безработных.
        - М-да?
        - Мисс, ради бога, поддержите меня, - Санти обернулся к Паоле, через упруго подавшийся синтериклон коснулся ее близкого плеча. - Скажите вашим коллегам, что любой американец, не нашедший работы по специальности, получает в неделю один час общественных работ, причем оплата этого труда настолько высока, что она позволяет ему не только прокормиться. самому, но и содержать семью.
        - То есть не помереть с голоду, - задумчиво сказала Ираида Васильевна. - То-то и оно, что рождаемость у вас…
        - Рождаемость - вопрос другой, - быстро перебил ее Санти. - Не будем уклоняться. Что же касается работы по специальности, то мы не можем предоставить ее каждому, потому что это значило бы…
        Он остановился и глянул на Паолу, давая ей закончить свою мысль.
        - …это значило бы подорвать конкуренцию. А конкуренция - залог прогресса, - старательно, как на уроке, проговорила Паола.
        Ада презрительно пожала плечами, чего, в общем-то, никогда себе не позволяла:
        - Ну, а эксплуатация трудящихся? И это при социализме?.
        - Помилуйте, эксплуатации давно не существует. Каждый рабочий полностью получает за свой труд. Полностью. Не так ли, мисс?
        - Конечно, мистер Стрейнджер. Капиталисты… Паола беспомощно наморщила лобик, - они присваивают себе только труд роботов. А живые люди полностью получают по труду.
        Паола раскраснелась, поставила локти на стол.
        Впервые она, как равная, принимала участие в таком умном разговоре.
        - Труд роботов… - вздохнула Ада. - Горе ты мое. Когда это машины могли трудиться?
        Паола сначала испуганно захлопала глазами, а потом и вовсе примолкла.
        - Послушайте, вы, знаток русского языка, - заговорила притихшая на время Симона, - а вам известен такой термин - „липа“? Да? А „развесистая клюква“?
        Так вот, ваш кибернетический социализм по-американски…
        - Мадам, - спокойно проговорил Дэниел 0'Брайн, и Мортусян перестал жевать. - Вы забываете, что я тоже американец.
        Симона обернулась - к нему, фыркнула:
        - Дорогой капитан, это - единственное, что примиряет меня с Америкой.
        Дэниел наклонил голову - ровно настолько, чтобы не показаться неучтивым. И всей кожей почувствовал взгляд Санти Стрейнджера. А действительно, стоит ли быть учтивым с какой-то марокканкой? Дэниел постарался смотреть на бесцветный экран фона - так, чтобы взгляд приходился посередине между Адой и Ираидой Васильевной.
        Ираида Васильевна поднялась:
        - Очень жаль, господа, но мы не хотели бы, чтобы корабль задержался на „Арамисе“ по нашей вине. Салон и библиотека в вашем распоряжении. И, разумеется, буфет. Паша, займи гостей.
        Мужчины поднялись вместе с ней. Паола улыбнулась, как и подобало хозяйке, вступающей в свои права, спросила:
        - Может быть, еще кофе?
        Санти опустился на свое место и положил ноги на кресло Мортусяна, приняв естественную и непринужденную позу усталого человека:
        - Если это вас не затруднит, мисс, то еще чашечку. Паола побежала на кухню.
        - Отдыхайте, ребята, - сказал капитан и направился в свою каюту.
        Мортусян подошел к Санти, перегнулся через спинку его кресла, выплюнул абрикосовую косточку:
        - Мне смыться? - Как знаешь.
        - Развлекаешься с девочками?
        - И другим советую.
        Мортусян как-то неопределенно хмыкнул, нежно погладил Санти по голове:
        - Ну, ну, паинька, - и тоже направился к себе.
        Паола с чашечкой на подносе впорхнула в салон. Увидела Санти. Одного только Санти. Значит, снова до утра… и - приветливым тоном хорошо вышколенной стюардессы:
        - Кофе, мистер Стрейнджер… - и запнулась: между ними был синтериклон. Такой промах для опытной стюардессы…
        Она так и стояла, мучительно краснея все больше и больше, хотя давно уже могло показаться, что дальше уже некуда; но особенностью Паолы было то, что она умудрялась краснеть практически беспредельно. И эта глупая, ненужная чашка в руках…
        - Бог с ним, с кофе, - ласково проговорил Санти, поднимаясь. Он подошел к перегородке и прижался к ней щекой. Перегородка была чуть теплая. - Мисс Паола, вы скоро вернетесь на Землю?
        Паола подняла на него глаза и не ответила. Санти засмеялся:
        - Держу пари, что я-таки добился того, что вы считаете меня самым навязчивым из всех ослов. Ну, ладно. Чтобы доказать обратное и заслужить вашу дружбу, открою вам один секрет: если вы хотите завоевать симпатии мистера Мортусяна - пошлите ему в каюту целую гору сластей. Знали бы вы, какой он лакомка! Это верно так же, как и то, что капитан любит только одну вещь: легкие вирджинские сигареты.
        - Но у нас на станции никто не курит… - Паола растерянно оглянулась по сторонам.
        Господи, какая дура!
        - К счастью, в моем личном саквояже вы можете их отыскать. Пошлите на корабль
„гнома“, как только закончится дезактивация и дезинфекция.
        - Я не имею права…
        - О, разумеется, разумеется… - Санти чуть заметно усмехнулся: не пройдет и трех минут, как „гном“ поползет на корабль за сигаретами. Ну что же, начинать надо с малого. - А жаль! - добавил он вслух.
        Паола улыбнулась дежурной улыбкой стюардессы:
        - Пойду поищу чего-нибудь для мистера Мортусяна…
        Санти проводил ее взглядом, вытянулся в кресле, закинув руки за голову, негромко прочитал:
        Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
        С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого…
        Дэниел закрыл за собой дверь каюты, устало Опустился на край койки. Ну что, капитан, где твое хваленое ТО, ради чего ты живешь именно так, как сейчас живешь, и не стоит жить иначе?
        Раньше оно, пожалуй, было ближе, достижимее.
        А сейчас оно где-то рядом, но невидимо и неощутимо, как грань между будущим и прошедшим. Увлекательная это игра - ловить настоящее. Хотя бы - ощущение. Кажется, что оно вполне реально, но когда стараешься подстеречь его - оно становится всего лишь ожиданием; оно приходит, спешишь зафиксировать его в памяти - а оно уже там, потому что оно стало воспоминанием.
        И так всегда и во всем его настоящее распадалось на прошедшее и будущее, ускользало, и вся жизнь, если смотреть на нее с точки зрения разложения бытия на две эти иррациональные составляющие, расползалась, расплывалась, теряла привычные контуры, и в мерцании равновероятных правд и неправд рождалось желание совершать что-то недопустимое, невероятное; ведь не все ли равно было, что делать, если не успеваешь осмыслить каждый миг - а он уже перелетел грань будущего и прошедшего.
        Это стремление и привело его к Себастьяну Неро, и тогда жизнь стала действительно таинственной и желанной, и была она такой до конца прошлого рейса, пока снова не появилось недоуменное, тревожное смятенье - а есть ли во всем этом ТО, ради чего вообще стоит жить?
        Сначала он думал, что ТО - это ожидание полета.
        Но ожидания не было, была переполненная формальностями суета проверки и отладки двигателей. А потом компания погнала „Бригантину“ раньше расписания, и он даже не успел как следует познакомиться со вторым пилотом. Потом был полет туда - нудная канитель с вышедшими из управления супраторами, и бормотанье Мортусяна, и лучезарные улыбки Санти.
        И в этом уж никак не могло быть ничего святого.
        И погрузка над Венерой, истерический вой в фонах, роботы-грузчики, бесконечные контейнеры и „быстрее, быстрее“ - из экспортного управления с поверхности.
        И вот самое интересное - „Арамис“, где наконец он мог в полной мере быть
„джентльменом космоса“, непроницаемым и безупречным.
        Но опять не было ощущения того, что вот именно сейчас и наступило ТО, ради чего живешь именно так, как живешь, и не стоит жить иначе.

„А, к чертям, - безнадежно подумал Дэниел, - пока я - первый пилот нашего флота, и я независим, и счет в банке, - лет десять сносной жизни, а потом… час общественного труда и гарантия, что не умрешь голодной смертью“.
        За дверью послышались легкие шаги, хлопнула соседняя дверь. 0'Брайн потянулся и включил экран внутреннего фона. Каюта второго пилота. Ага, Санти уже делится впечатлениями с Мортусяном.
        - Ну и как? - послышался жабий голос Пино.
        - Как и должно быть, - скромно ответил Санти.
        - А как тебе мадам?
        - Бр-р-р… мечта пьяного Делакруа. Марокканская лошадь.
        - А мамаша?
        - Сами русские о таких говорят „чуч-мэк“…
        - Мистер Стрейнджер! - Дэниел почувствовал, что необходимо немедленно вмешаться. - Я попросил бы вас на будущее - как и. вас, Пино, - не устраивать в салоне политических дискуссий.
        - Бога ради, капитан, разве был политический разговор? - Санти поднял ангельские глазки на экран Дэниела. - Мне казалось, что я только исправляю нашу общую бестактность, стараясь привлечь к беседе мисс Паолу.
        Дэниел побледнел. Еще никто не смел с такой бесцеремонностью указывать. ему на то, как следует вести себя за общим столом.
        - И попрошу вас внимательнее следить за своей речью, - словно не расслышав ответа Санти, продолжал капитан. - Слова „чуч-мэк“ нет в русском языке.
        - Прошу прощенья, капитан, - живо возразил Санти, - это жаргонное выражение, вышедшее из употребления в конце двадцатого столетья. Оно встречается у очень немногих авторов.
        - Не слишком ли хорошо вы знаете русский, мой мальчик?
        Санти вскинул руку - отключил фон Мортусяна. - Язык врагов нужно знать так же хорошо, как свой собственный, - негромко проговорил он. - И даже лучше.
        - Вы с ума сошли. Вы же на…
        - В каютах пассажиров нет наблюдательной аппаратуры.
        - Вы уверены?
        Санти шагнул вперед, так что губы его очутились у самого экрана и зеленоватое стекло подернулось легкой дымкой дыханья. И еще он засмеялся, так откровенно и высокомерно, как только он один позволял это себе по отношению к 0'Брайну.
        - Я это просто знаю, капитан. Они создавали эти станции, дьявольски уверенные в том, что только они будут здесь хозяевами. Себя им не нужно было контролировать. А мы - только пока. Мы - потенциальная часть их самих. Мы - .хорошие парни, только по недомыслию не понимающие, что рано или поздно мы будем обречены на ту рабскую уравниловку народов, которую они считают светлым будущим человечества. А мы не хотим! И не позволим! Мы - это не вы, капитан. И не этот застенчивый висельник Мортусян, которого мистер Неро - да-да, собственноручно. Себастьян Неро - вытащил из мельбурнской тюрьмы и засунул на наш корабль. Ах, вы этого не знаете! Естественно, ведь вам на все плевать. Да не возражайте, капитан, нас ведь никто не слышит, и престиж „джентльмена Космоса“ не пострадает от того, что я вам скажу. Мы будем драться за тот путь, который мы сами выберем. И, может быть, нам придется уничтожить тех, кто стоит на дороге.
        А те, которым плевать на все, - они тоже стоят. А нам нужно, чтобы с нами вместе шли. Бежали. Дрались. Но не стояли. Мы…
        - Кто же это - мы? - Спокойно проговорил 0'Брайн.
        И снова Санти улыбнулся, как улыбаются люди, настолько сильные, что им можно уже ничего не скрывать.
        - Мы-это пока я один, капитан. Прежде чем научиться драться в стае, каждый должен отточить свои когти в одиночку. Вы думаете, что этот корабль - мое первое поле боя? Нет, капитан, это еще учебный ринг. Только поэтому я и здесь. Пока я честно могу вам признаться, что не знаю, что я буду делать дальше. Сначала - искать таких же, как я. И если я найду человека, которого признаю сильнее себя, - я буду выполнять его приказы слепо и фанатично, как иезуит. А нет - буду командовать сам. Разумеется, это будет трудно, и не только потому, что миновали те золотые времена, когда мы, свободные люди - я снова говорю „мы“, потому что все время чувствую себя частицей какого-то вечного братства непокоренных, - когда мы заставляли дрожать президентов, а тех, которые обладали излишком самостоятельного мышления, попросту убирали с пути; когда мы вздергивали на фонарях этих черномазых, которым сейчас позволили забыть, что они - все-таки не люди.
        Трудно нам будет потому, что слишком многим в нашей стране на все наплевать. А ведь так гибнут целые государства. Древний Египет, Рим, Греция - они погибли, когда их обожравшимся жителям стало на все плевать. И еще нам будет трудно потому, что слишком давние ошибки нам придется исправлять. Ошибки древние, но столь страшные, что мне порой кажется, что это я сам допустил их: это я в девятьсот четвертом не вступил в союз с Японией, чтобы помочь ей захватить всю азиатскую часть России; это я в семнадцатом году не объявил тотальной мобилизации всего мира, чтобы задушить новорожденную гидру социализма; это я в сорок пятом…
        Дэниел выключил фон. Слишком любил он этого красивого, сильного мальчика и не хотел видеть, как сейчас вот эта одухотворенность борьбы, этот взлет юношеской непримиримости перейдут границы прекрасного и опустятся до чего-то истеричного, маниакального, жалкого.
        И уже совсем бессознательно пожалел, что нет на этой станции аппаратуры подслушиванья, - пусть все слышали бы Санти, золотого мальчика, не сумевшего родиться в эпоху конкистадоров. И пусть запоминали бы его, потому что этот мальчик рожден необыкновенно жить и необыкновенно умереть. Вот почему с „Бригантиной“ никогда и ничего не случается: потому что на ней Санти, хранимый судьбой для своего, небывалого, нечеловеческого конца. Ох, как чертовски жаль, что вы не слышали его. И ты не слышала его, проклятая марокканка. Жаль.
        День второй
        ПИР ВАЛТАСАРА
        - Чисто? - в сотый раз спрашивала Ада.
        - Чисто, черт их дери, - в сотый раз отвечала Симона и в сто первый раз запускала на просмотровом столике какую-нибудь диаграммную ленту. Формально все было чисто. Одни подозрения - как и в прошлый их приход, впрочем.
        - Значит, опять пропустим их?
        - Черта с два, - сказала Симона. - Ищи.
        И снова киберы, Чмокая присосками, шли по сумрачному переходу, чтобы передвинуть и
„прозвонить“ каждый контейнер, чтобы обнюхать каждый квадратный сантиметр поверхности стен и горизонтальных переборок, и Ада сидела перед экранами внешнего обозрения до самого обеда, и после обеда, и снова ничего не было заметно, и Симона наконец оттащила ее от просмотрового пульта, потому что и завтра будет еще целый день.
        - Чисто? - еще раз спросила Ада.
        - Пока да. Но видишь этот штрих?
        - Царапнуло перо.
        - А тут?
        - М-м-м… Тоже.
        - И здесь - тоже?
        - Честное слово, Симона, это слишком уж микроскопические придирки.
        - А почему они идут через определенный промежуток времени?
        - А почему бы им и не идти? Механические неполадки. Симона запустила еще одну ленту:
        - Ну, а здесь? Этот легкий зигзаг - всплеск радиации. Вот еще-весьма регулярные всплески. Помнишь, я тебе говорила о них в прошлый приход „Бригантины“?
        - Но им так далеко до нормы!
        - Не это важно. Важно то, что по времени они совпадают с первыми штрихами.
        - А первая лента - откуда?
        - С регенерационной машины. Словно ее останавливали или переключали на другой режим.
        - Ну, знаешь! Какая тут связь?
        - Да никакой, - сказала Симона.
        Ада направилась к двери, но Симона продолжала упорно смотреть на легонькие лиловые загогулинки.
        - Как ты думаешь, - спросила она вдруг, - что будет делать нормальный космонавт, если в кабину проникнет излучение?
        - Такое?
        - Такое - наплюет. Мощное.
        - Усилит защитное поле. Ну, полезет в скафандр высокой защиты, если успеет.
        - Ну, а ненормальный космонавт?
        - Ненормальных не бывает.
        - Ненормальный космонавт заранее наденет скафандр, а потом… - Симона еще, раз посмотрела на рисунок ленты и пошевелила пальцем в воздухе, повторяя кривую, - потом возьмет дезактиваТор и накроем его раструбом датчик прибора. Прибор трепыхнется и; кате паинька покажет нормальную активность.
        - Зачем?
        - Не имею представления. Ну, пошли.
        - Последние известия, - сказала Симона голосом кибер-информатора, входя в салон. - Большой океанский лайнер доставил из Чикаго в Москву тысячу триста актеров, статистов и специалистов-антигравитаристов „Беттерфлай-ревю“. Гастроли продлятся четыре с половиной месяца.
        - Ох, - сказала Ираида Васильевна, - никогда нельзя спокойно приехать в Москву попить чайку. - На первом же перекрестке в тебя вцепятся-нет ли лишнего билетика?
        Вот когда Санти брякнет: „И это - каждому по потребности“.
        Но Санти молчал.
        - Во-вторых, десятого сентября ожидают извержения какой-то сопки. Разумеется, весь институт имени Штейнберга на ногах. И, в-третьих, двоих ваших опять попросили с Венеры. Пытались любезничать с аборигенами.
        Американцы промолчали, словно их это не касалось.
        - И вот-вот будет спецсвязь с Землей.
        Санти поднял пушистые каштановые ресницы.
        - Чья-нибудь мама, - пояснила Ираида Васильевна.
        Но это оказалась не мама, а Митька, и Симона с Ираидой Васильевной, извинившись, пошли в центральную, и Митькина голова уже сияла на экране, и по этой голове было видно, что сидит он на самом кончике стула.
        - Здравствуй, мама, - сказал Митька и тыркнулся в самый экран.
        - Здравствуй, Митя, - ответила Ираида Васильевна так строго, что Митька даже растерялся:
        - Мама, а ты ни на что не сердишься?
        - Что ты, сынуля. Я просто устала. А как у тебя с отметками?

„Господи, что она вынимает из него душу?“ - с тоской подумала Симона и постаралась боком-боком вдвинуться в сектор передачи.
        - Это вы, тетя Симона? - закричал Митька, и глаза его сделались узенькими и совершенно черными - никакого белка, просто черная щелка. Вот так дикареныши радовались, завидя добычу. И бросались на нее. Этот еще не умеет бросаться - этот пока только радуется.
        - Ну, что тебе, человечий детеныш?
        - Теть Симона, а я узнал: венериане все-таки инертными газами дышат. Это из Парижа передавали, на русском языке. Вот.
        - А не путаешь, дикареныш? В нашем воздухе ведь тоже присутствуют инертные газы, - не в таком, конечно, количестве, как на Венере, но всё же есть. Мы их и вдыхаем, и выдыхаем, и даже заглатываем. Но ведь мы ими не дышим и не питаемся. Понимаешь разницу или объяснить?
        - Да тетя Симона же, - с отчаяньем проговорил Митька, - ну как вы не хотите понять? Я же вам говорю - дышат. Ну, вдыхают там аргон или ксенон, а выдыхают уже совсем другое. Соединение. У них внутри соединяется.
        - Фантастика, - пожала плечами Симона. - И потом, откуда французские ученые это взяли? Ведь никто еще не исследовал живого венерианина. Нельзя.
        - Не знаю… - растерянно протянул Митька.
        - Никогда не говори ничего такого, что тебе самому до конца не ясно, - терпеливо проговорила Ираида Васильевна. - Вероятно, очередная гипотеза, пытающаяся объяснить наличие в венерианской атмосфере различных соединений инертных газов. Поговорим об этом на Земле. А сейчас нам пора, сынуля. У нас гости.
        - „Кара-Бугаз“?
        Всё, чертенята, знают - даже примерное расписание рейсовых планетолетов.
        - Нет, - сказала Симона, - „Бригантина“» Проклятые капиталисты.
        Митька внимательно посмотрел на Симону. Скулы, обычно скрытые мальчишеской округлостью щек, проступили четко и тревожно,
        - Познакомиться хочешь? - спросила Симона, улыбнувшись.
        Ираида Васильевна недовольно обернулась к ней, но Симона как ни в чем не бывало уже успела щелкнуть тумблером. Ираида Васильевна только пожала плечами, - собственно говоря, передача из салона в присутствии экипажа какого-либо корабля никогда не запрещалась.
        - Господа, - сказала Симона, переходя в салон, это - Митя Монахов.
        Космолетчики как по команде обернулись сначала к ней, а потом к фону дальней связи.
        Митька увидал американцев и машинально поднялся.
        На экране, четко деля его на белое и черное, были видны теперь только чуть примятая рубашка и трусы на трогательной резиночке.
        - Сядь, Митя, - просто сказала Симона. - Это - экипаж «Бригантины»: капитан Дэниел
0'Брайн (Дэниел кивнул почти приветливо, и Митька ответил ему сдержанным кивком, исполненный достоинства), космобиолог Мортусян (Пино мотнул головой - Митька тоже мотнул) и второй пилот Стрейнджер (Санти привстал, улыбнулся).
        Митька кивнул без улыбки и исподлобья глянул на Симону, та едва заметно прикрыла глаза, но это был целый разговор, понятный только им двоим: «Ты, дикареныш, не ожидал, что они такие. Да, капитан - повидимому, герой и дельный парень, Мортусян
        - парень не дельный, не герой и вообще на планетолете фигура странная. А третий - настоящий враг. Это ты правильно угадал, дикареныш. И что не подал вида - правильно. И что не улыбнулся ему - тоже правильно. Молодец».
        - Не буду вам мешать, - Митька явил весь свой такт, - до свиданья.
        Ираида Васильевна немножко растерялась, перебирая привычные, но неподходящие в данном случае слова, а тем временем экран погас, и американцы по очереди стали говорить то хорошее, что всегда говорят матерям про детей, а Ираида Васильевна все думала, что про отметки он так и не успел рассказать, - не вовремя всегда вмешивается эта Симона.
        Ираида Васильевна вернулась на свое место. Все молчали.
        - А что, - Симона потянулась за леденцами, - завидно, да? Хочется еще в футбол погонять и девчонок за косы?
        - Подумаешь, - сказал Санти. - Вот прилечу и пойду играть в футбол. И за косы кого-нибудь тоже можно.
        - Черт побери, - Симона высунула кончик языка с леденцом, скосила глаза и посмотрела на конфету - она была зеленая. - А вот я - уже старуха.
        Дэниел медленно поднял на нее глаза. О чем она говорит? Почему он перестал понимать, о чем она говорит?
        - Ну да, - протянул Санти, - а меня так и подмывает спросить вас, в котором вы классе.
        - В пятом, - с готовностью отозвалась Симона, - Лучше всего - в пятом.
        Все, естественно, выразили на своих лицах необходимое недоумение - почему, мол, обязательно в пятом, классе.
        - А меня в пятом три раза из школы выгоняли, Бесповоротно. И обратно принимали. Скучал без меня директор. Одна библейская эпопея чего стоила.
        Иногда во время разговора Симона делала небольшие паузы и подносила пальцы левой руки к губам. Казалось, что она затягивается из невидимой сигареты. Но это только казалось, - Симона вообще не курила, и привычка появилась неизвестно откуда.
        - Мы тогда только-только начали курс классической физики. Поначалу это всегда впечатляет - первые настоящие приборы, опыты, лабораторные… Тихие радости - погладить стрелочку от демонстрационного амперметра и сунуть палец в соленоид. А в соседнем кабинете обосновались старшие. Физическое общество «Единица на t». Это было как раз то время, когда интерес к космосу резко пошел на убыль и все кинулись решать проблему машины времени. Развлекались на этой почве и стар и млад, вплоть до трагедии в Мамбгре, после которой подобные опыты были строжайше запрещены.
        Старшие были настоящими вундеркиндами, имевшими на своем счету портативный манипулятор, работавший на биотоковых командах, - краса областных выставок детского творчества. Нам его не разрешали даже трогать.
        Хак что когда по школе разнесся слух, что старшим удалось создать модель машины времени, мы вынуждены были махнуть рукой на дисциплину и ночью, в одних трусах и майках, совершить беспримерный переход с балкона на балкон (на высоте, кажется, одиннадцатого этажа) и таким Образом проникнуть в запретный кабинет..
        Знаменитая машина напоминала огромную этажерку, и ребята, бывшие - со мной, - звали их Поль и Феликс, кажется, - у меня совсем никудышная память на мужские имена, - так вот, Поль и Феликс бросились к этой этажерке и залезли в ее плекситовые кабинки.
        И тут посыпались невероятнейшие проекты. «Хочу быть на турнире, где Генрих Второй получил в глаз!» кричал Поль. «Пустите меня на каравеллу капитана Блада!»-вопил Феликс.

«Дураки, - сказала я, - сегодня на ужин опять была овсяная каша и мармелад из морской капусты. Сытно и питательно! Так что если мы действительно попали в машину времени, то пусть она доставит нас на самый роскошный пир, - который был на Земле с момента возникновения человечества».
        Не знаю, кто и что сделал, что машина приняла мою команду, но в тот же миг я почувствовала… сейчас-то я знаю, что это - попросту ощущение невесомости; а затем все кругом - сама машина, мальчишки, стены, потолок - стали прозрачными, неощутимыми, они надвинулись на меня, и я очутилась как бы внутри всех их - одновременно.
        Это было не тяжело, а просто так страшно, что я уже перестала что-либо различать. Ну что вы хотите конечно, перепугалась. А потом - правда, я не знаю, как скоро наступило это «потом», - вдруг стало легко и уже, совсем темно. Я выползла из своей мышеловки. Пахло подземельем и еще чем-то благовонным, маслянистым, священным…
        Симона сделала паузу и быстро, пряча глаза под невероятными своими ресницами, оглядела слушателей. Встретилась взглядом с Дэниелом, усмехнулась одними уголками глаз.

«О чем это она? - снова подумал Дэниел. - „Пахло чем-то священным…“ Но Симона органически неспособна произносить подобные фразы. Она должна была сказать: воняло машинным маслом с ванилью…»
        - Темнота низко нависала надо мной, - продолжала Симона, - откуда-то доносилось приглушенное бормотанье - всего три или четыре слова, которые повторялись с небольшими паузами и сопровождались звоном чего-то тяжелого. «Молится», - прошептал над моей головой Поль, и мальчишки, производя по возможности меньше шума, плюхнулись на пол. «Нет, считает», - возразил Феликс. Гадать было нечего, мы двинулись на голос. За поворотом узкого, прохода мерцал жиденький свет. По каменному полу ползали три человека, закутанные в какие-то хламиды. И тут же, на полу, поблескивали груды каких-то деталей. Приглядевшись, мы заметили, что один из этих закутанных вытаскивает из колодца тугие мешочки, другой их взвешивает на палочке с двумя чашечками - допотопный такой прибор для сравнительного определения массы; третий же раскладывает содержимое мешочков на кучки, приговаривая какие-то слова, наверное - «мне, тебе, ему». И тут я догадалась: «Ребята, это же деньги!» Тот, что делил, вздрогнул и лег животом на свою кучу. Мы затаили дыхание. Тот полежал-полежал и снова принялся за дележ.

«На пир не похоже», - прошептал Феликс. Мы, не сговариваясь, поползли в противоположную сторону. На наше счастье в карманчике трусов у Поля оказался люминесцентный мелок, и он, как мальчик-с-пальчик, оставлял на стенах крошечные светящиеся точечки, которые позволили нам потом найти дорогу назад. Несколько витых лестниц с осклизлыми ступенями - и мы очутились в галерее, наполненной людьми. Все они были полуголыми и какими-то маслянистыми. Словно их рыбьим жиром мазали. Они бегали взад и вперед с факелами, горящими чадным багровым пламенем, и медными блюдами, которые они несли над головой. Что там лежало, мы не могли видеть, но на пол капал остро пахнувший бараний жир, и весь пол поблескивал расплывшимися тошнотворными пятнами.
        Никто не обращал на нас внимания. В дымной сумятице мятущихся огней наши трусики и майки ни у кого не вызывали недоумения. Феликс, предусмотрительно захвативший с собой знаменитый биоквантовый манипулятор, шел впереди. На него налетел один из этих полуголых и, выбросив руку вперед, прокричал что-то гортанным голосом. Там, куда он показывал, виднелась покосившаяся дверь. Мы осторожно вошли в нее.
        Неуклюжие колонны беспорядочно торчали по всему залу. А возле них прямо на полу полулежали люди, Тупые горбоносые рожи истекали жиром; иссиня-черные, завитые мелким бесом бороды двигались вверх-вниз с монотонностью поршневых двигателей. И какое количество еды! И вся несъедобная. Какие-то рваные куски мяса, лепешки с отпечатками чьей-то пятерни… И этот жир. Бр-р-р…
        Мы присели на корточки у стены. Шагах в двадцати от нас, на возвышении, возлежал пожилой человек.
        У него было откормленное, в лиловых жилочках лицо, и черные волосы, убранные мелкими белыми цветочками. Он то и дело бросал еду и хватался за сердце, отчего на белой его одежде оставались сальные пятна. «По роже видно, что предынфарктное состояние», заключил Феликс, и Поль прыснул. «Дураки, - сказала я, - его пожалеть надо. Ему бы сейчас морковную котлетку и капустный салат. А он вон как обжирается».
        Мальчишки посмотрели на предынфарктного царя и тоже пожалели его. Но тут в зал ворвались полуголые девчонки лет так по десяти, и начали такое вытворять…

«Пошли отсюда, - сказал Феликс. - Какой-нибудь великий царь, а вон чем занимается. А самого внизу обкрадывают».-«Кто?» - удивился Поль. «А ты что думаешь, те трое - что, в двенадцать камушков играют? Они крадут. И делят».

«А ведь нехорошо, - сказала я. - Мы знаем - значит, вроде бы покрываем. Надо сказать этому дураку. Или написать на стенке - манипулятор есть, люминесцентный мелок - тоже».
        Симона замолчала. Все слушали, как маленькие, - раскрыв рты.
        - Ну, а остальное вы уже знаете, - закончила она. - Манипулятор был белый, по форме напоминал человеческую руку, и, когда он стал писать оранжевым мелком светящиеся слова: «Взвешено, сочтено, разделено», - тут-то и был с великим царем инфаркт.
        Санти наклонил светлую голову к самому столу, восторженно посмотрел на Симону снизу.
        - Мадам, - проникновенно проговорил он, - куда бы вы еще ни полетели - возьмите меня с собой. Готов следовать за вами в качестве оруженосца, раба, робота…
        - Идет, - Симона тряхнула лохматой гривой, - идет. Только это будет пострашнее… Не боитесь?
        - Нет, мадам.
        - Молодец, мой мальчик. Но мы пойдем сквозь пояс чудовищной радиации… И все-таки не боитесь?.
        - С вами, мадам?
        - Правильно. Чего же бояться? Мы просто наденем антирадиационные скафандры, возьмем дезактиватор и… накроем его раструбом бортовой дозиметр. Здорово?
        Лицо капитана, застывшее в снисходительно-насмешливой улыбке. Круглеющие от страха глазки Мортусяна. Санти поднял пушистые девичьи ресницы хлоп, хлоп, - пленительно улыбнулся:
        - А зачем?
        - Это-то я и хочу узнать: зачем?
        Казалось, Симона сейчас протянет свою огромную лапу, словно папиросную бумагу прорвет синтерикдон и накроет маленького Санти, и он трепыхнется под ней - и затихнет, пойманный…
        И тут вскочила Паола. Ничего не пенимая, но инстинктивно предугадывая надвигающуюся на Дэниела опасность, она бросилась вперед, словно воробьишка, растопырив перышки:
        - Ой, не отпускайте мистера Стрейнджера, капитан. Честное слово, это плохо кончится. А если он вам не нужен, то лучше оставьте его здесь, на станции…
        Все дружно рассмеялись. Все, кроме Симоны. «Господи, да что же я делаю? - неожиданно подумала она. - Что делаем мы с Адой? К чему вся эта мышиная возня с предполагаемой контрабандой, которую мы, наверное, не найдем, потому что ее попросту не существует. А потеряем мы Пашку. Потеряем нашу Пашку. А-нашу ли? Нам казалось, что достаточно прожить вместе несколько лет, как она автоматически станет нашей. А вот вышло - она чужая, и мы для нее - враги. Понимает, что мы что-то затеяли, и готова на все - именно на все, на драку, на предательство, - лишь бы защитить тех, своих. Так что же вы смотрите, Ада, Ира- ида, куда вы смотрите? От нас же уходит человек…»
        А Ираида Васильевна с Адой смотрели на Санти. От него действительно трудно было глаза отвести.
        - Очень-то нам нужны тут на станции такие - рыжие, - медленно проговорила Симона.
        Санти прищурил глаза, поднялся, потянулся - чуть заметно, и все-таки вызывающе неприлично - и, глядя на Симону сверху вниз, ласково сказал:
        - Будьте добры, мадам, разрешите мои сомнения: ведь вы во время вашего путешествия думали по-французски или, в лучшем случае, по-русски. Так как же оказалось, что надпись на стене была сделана на арамейском языке?

«Дурак, - подумала Симона, - самоуверенный красавчик. Всем вам наша Пашка совсем не нужна. И всетаки она уходит к вам».
        - О черт, - сказала она вслух и резко встала. - И надо же было вам все испортить этим дурацким вопросом. Никуда я вас с собой не возьму.
        День третий
        НИЧЕГО
        Ираида Васильевна быстро вошла в центральную:
        - Симона, может быть, вы мне объясните?…
        А что объяснять? И как это объяснить - что Пашка, теплый маленький человечек, который умел так незаметно и преданно заботиться обо всех; некрасивый, почти уродливый чертенок - неопытный еще чертенок, застенчивый, - с каждым часом становится все более чужим, и еще немного - и этот процесс отчуждения станет необратимым, потому что в каждом уходе одного человека от другого - иди от других
        - есть такой предел, после которого возвращение уже невозможно.
        - Ираида Васильевна, - устало сказала Симона, - мы имеем основания полагать, что контрольная регистрирующая аппаратура не полностью и не всегда точно записывала процессы, происходящие в кабине корабля.
        - Ну, Симона, голубушка, чтобы так говорить, надо действительно иметь веские доказательства.
        Симона промолчала. Какие тут к черту веские доказательства - несколько мизерных всплесков на диаграммах да интуитивная уверенность в том, что «Бригантина» - посудина нечистая.
        - Мы располагаем несколькими фактами, каждый из которых сам по себе вполне допустим, но все вместе они наводят на некоторые подозрения, - четко, как всегда, проговорила Ада. - Во-первых, тяжелые антирадиационные скафандры. Как вам известно, эти неуклюжие сооружения на других кораблях используются сравнительно, редко - в случае непосредственной опасности. А на «Бригантине», на этом благополучном корабле, скафандры надевают в каждом рейсе. Хотя бы раз, - ведь пломба со скафандра, снимается лишь однажды, и мы не можем. проследить, сколько раз он был в употреблении - два или двадцать два.
        - Но ведь каждый раз на это имеются причины? - строго проговорила Ираида Васильевна. - Или в бортовом журнале…
        - А, бортовой журнал, - махнула рукой Симона. - Там всегда какая-нибудь липа.
«Обнаружили в кабине кусочек неизвестной породы». Приняли за венерианскую, полезли в скафандры. Это было во втором рейсе, я, естественно, попросила показать - обыкновенный кварц. Даже слишком чистый для тех, что прямо на дороге валяются. Похоже, из коллекции сперли. Кварц с Венеры. Смешно. Кварц в кабине корабля, который никогда в жизни не опускался на поверхность какойлибо планеты. Тоже смешно.
        - А сейчас что? - быстро спросила Ираида Васильевна.
        - Якобы получили сигнал с «Линкольн Стар» о полосе радиации.
        - Допустимо, - степенно проговорила Ираида Васильевна. - Блуждающее облако. Вполне вероятно. А «Линкольн Стар» запросили?
        - Они сигнал подтвердили. Но…
        - Но?
        - «Чихуа-Хуа» шел в том же секторе. А вот ему сигнала не дали.
        - Ну, это их семейное дело. Там, может, защита сильнее.
        - Ну да - это же кроха, космический репинчер. И не в этом суть. Подозрительно то, что все эти происшествия случаются только в обратном рейсе. И примерно двенадцать часов спустя после старта с «Венеры-дубль».
        - Вce четыре раза? Совпадение.

«Вот уперлась, - с яростью подумала Симона, - и как только ей вдолбить…»
        - Да поймите же! - Она стукнула кулаком по плексовой панели просмотрового столика, так что он загудел. - Таких совпадений в природе не бывает! Исключено.
        Ираида, Васильевна флегматично пожала плечами:
        - Но я вижу - вот здесь, под плёксом, который уцелел каким-то чудом - ведь это лента с дозиметра? Всплеск радиации налицо. Так что не исключено, милая Симона, с фактами надо мириться. Радиация, по всей вероятности, внешняя.
        - Нет, - сказала Симона. - По величине пика и по характеру затухания-не внешняя. И уж если вы хотите исследовать эту диаграмму, то обратите внимание на вот эти довольно периодические пички. Помехи? Нет. Законные пички. Малюсенькие только. Откуда бы им взяться, таким стройненьким? При внешнем потоке они были бы горбиком
        - вот такие размазанные. А они - как иголочки. И двойные. Словно что-то делали. Делали два раза - туда и обратно. Что?
        - Ничего, - так же невозмутимо произнесла Ираида Васильевна. - Хотя, конечно, вы имеете право на любые предположения. Но задерживать корабль, обвинять команду в контрабанде из-за таких микроскопических штрихов на ленте - это абсурд, мания преследования, извините меня. Единственное, что мы вправе сделать - это составить докладную на имя Холяева, а после разгрузки корабля запросить бригаду на дополнительную выверку приборов.
        - Ираида Васильевна, - отчеканивая каждое слово, проговорила Симона, - команда
«Бригантины» систематически открывала люк грузовой камеры. Вернее, люк в тамбурную между пассажирским и грузовым отсеками. Первый всплеск радиации отмечен дозиметром во всей своей красе. Все последующие глушились дезактиватором - им просто закрывали дозиметр.
        - Доказательства.
        - Вот, полюбуйтесь. Я послала кибера в каюту, он приподнял люк. Ровно на то время, которое требуется человеку, чтобы спуститься в тамбурную камеру. Вот пик. Забавное тождество, не правда ли? А вот - то же самое, но дозиметр закрыт раструбом дезактиватора. Убедительно?
        - Похоже, - как-то чересчур быстро согласилась Ираида Васильевна. - Но помните старинную геологическую притчу о лягушке, которая прыгнула в ямку с сейсмографом, отчего тот зарегистрировал землетрясение в десять баллов? Между прочим, над незадачливым прибористом, который думал, что он проспал та. кое землетрясение, все смеялись. Мне что-то не хочется, чтобы вся система «Первой Козырева» потешалась над тем, как на «Арамисе» тоже открыли несуществовавшее землетрясение.
        - Все равно, - упрямо проговорила Симона, - моей визы на разгрузку «Бригантины» не будет.
        Ираида Васильевна только руками развела:
        - Чего же вы требуете?
        - Вскрыть контейнеры с грузом.
        Тут даже Ада разинула рот.
        - Симона, - проговорила она, - ты… это же двести восемьдесят штук!
        - А что делать? Где искать?
        - Что искать? - буквально застонала Ираида Васильевна. - Если бы хоть вы сами могл предположить, что искать?
        - Причину, по которой американцы спускались в тамбурную камеру.
        - Так и ищите в тамбурной.
        - Голые стены. Голые титанировые стены. Титанир в тридцать миллиметров толщиной. Так что камера исключается, хотя они именно в нее и ползали.
        - Наденьте антирадиационный скафандр и сами идите в камеру, - решительно распорядилась Ираида Васильевна. - Если вы там ничего не обнаружите сегодня вечером «Бригантина» уйдет на «Первую Козырева».
        - Надо думать, не уйдет. А тебе, Паша, что?
        - Ничего, - кротко сказала Паола. - Прибраться хотела.

«Слышала, радуется», - подумала Симона.
        - А, иди спать. Третий час. Только притащи нам сифончик, мы ведь тут до утра. Если не до вечера.
        - Сейчас.
        Паола застучала каблучками по коридору. Но Симона ошиблась - радости не было. Что-то случилось. Что-то нависло над ними. Просто так корабль не задерживают.
        А знают ли они?…
        Паола тихонько ахнула, сифон упал на пол и запрыгал, как мячик. Никогда еще она сама не включала каюту капитана. Она убирала ее перед приходом корабля, и приготавливала земной костюм, и ставила четыре махровых мака - но никогда не включала сама фон его каюты.
        Паола оглянулась - никого. Щелкнула тумблером.
        Дэниел стоял у иллюминатора. Сейчас из его каюты нельзя было увидеть Землю, и он смотрел просто в темноту, и Паола вдруг поняла, как же худо ему, и как она нинем, никогда не сможет ему помочь. Потому что она никогда не будет нужна ему.
        - Капитан, - сказала, она шепотом.
        Дэниел обернулся. Увидел Паолу. Всего только Паолу.
        Паола проглотила сухой комочек.
        - Не хотите ли какую-нибудь книгу, мистер 0'Брайн?
        - Благодарю. Я не люблю читать урывками.
        - А если вы здесь задержитесь, мистер 0'Брайн?
        Дэниел долго и очень спокойно смотрел на Паолу. Смотрел так, как нельзя смотреть на некрасивых.
        - Благодарю вас, мисс, - сказал он просто, - Пришлите что-нибудь по вашему выбору.
        А Симона с Адой действительно просидели до утра, и Симона в тяжеленном скафандре облазала всю тамбурную, - и когда утро наступило, не оставалось ничего, как сидеть до вечера, и Симона с Адой снова, сидели, и до слез вглядывались в желтовато-оливковый экран, на котором было видно, как всесильные киберы обнюхивают и простукивают каждый контейнер, и каждую пядь стен, переборок и люков, и каждый паз, и каждую заклепку, и - ничего…
        И ничего.
        БЕЛЫЙ КАМЕНЬ У МЕНЯ, У МЕНЯ…
        - Вот так, - сказала Ираида Васильевна. - Не вижу оснований продолжать карантин. Киберы и механизмы с «Бригантины» убрать, в помещениях станции поднять синтериклон.
        Симона свесила лохматую голову на правое плечо, пошла выполнять приказание. Хорошо, что успела обо всем, доложить. Холяеву еще утром, - сейчас уже было бы поздно, уже вечер.
        Этот прощальный вечер за общим столом, не разделенным на две половины, всегда носил отпечаток торжественности: Сама церемония поднятия перегородки уже символизировала объединение со всеми людьми Земли. Обычно незадолго до нее командир станции вызывал с «Первой Козырева» буксирную ракету, и таким образом первый общий ужин превращался в прощальный. Паола, побледневшая и повзрослевщая, бесшумно наклонялась над креслами - по традиции, установленной ею самой, в этот прощальный вечер никакие киберы в кают-компанию не допускались. Официально это подчеркивало уважение хозяев к гостям, на самом же деле - позволяло девушке хотя бы невзначай подойти к капитану 0'Брайну. И когда ей удавалось обменяться с ним парой ничего не значащих фраз, Ираида Васильевна радовалась за нее, Симона посмеивалась, а Аде было за нее немножечко стыдно. Но так или иначе - ничего не было для Паолы желаннее и печальнее, чем эти прощальные вечера.
        Симона, так и не ложившаяся в эту ночь, сидела, подпершись рукой на манер Ираиды Васильевны, а за столом царствовал неугомонный Санти, который, притворно вздыхая и чересчур демонстративно добиваясь всеобщей жалости, рассказывал горестную историю своего детства, прошедшего в унылой и академической обстановке роскошного дворца его папочки, миллиардера старого закала, который довел своего единственного сына до необходимости сбежать в школу космонавтов, за что последний был пр-р-роклят со всей корректностью выходца из викторианской Англии.
        Санти пожалели и накормили манговым джемом.
        Ираида Васильевна качала головой, простодушно удивлялась:
        - Прямо не верится, что у вас так не жалуют космолетчиков. Вон у нас - Колю Агеева каждый школьник знает.
        - Тем не менее это действительно так. Интерес к межпланетчикам угас сразу же, как прекратились сенсации. Установление же регулярных рейсов между Венерой, Марсом, Землей и астероидами низвело космолетчиков до положения шоферов или даже кучеров. Не смейтесь. Это печально, потому что такое отношение к нам господствует не только в высших кругах, но распространилось на все слои общества.
        - Да, - вставила Паола. - «На своей Земле» - помните?
        - «На своей Земле»…
        Это была модная американская песенка, и написали ее явно не профессионалы, - это чувствовалось и по довольно примитивной мелодии, и по словам, неуклюжим и грубоватым, и все заставили Санти ее спеть, и Паола согласилась подпевать, и только капитан немного нахмурился, когда Санти затянул, отбивая такт тонкими и аристократическими (теперь-то это сразу бросалось в глаза) пальцами:
        Пусть другие оставят родной порог,
        Уходя на космическом корабле,-
        Нам хватит забот и хватит тревог
        На своей Земле, на своей Земле.
        Пусть другие целуют своих подруг,
        Унося тоску о земном тепле,
        Нам хватит нелегких своих разлук
        На своей Земле, на своей Земле.
        Пусть других погребает навек Луна,
        Пусть другие сгорают в межзвездной мгле
        Но горя и так мы хлебнем сполна
        На своей Земле, на своей Земле…
        - А песенка-то с душком, - сказала неожиданно Симона, - и порочит славное племя межпланетчиков. Так что ты нам ее больше не пой, Паша. Одно верно: не говоря там о всяких Венерах с венерианами, мы еще хлебнем горя на собственной матушке.
        Она постучала костяной ручкой ножа по столу, словно под его ножками действительно была Земля.
        И тут раздался сигнал вызова. Симона с Ираидой Васильевной переглянулись. Похоже, что на связь выходил сам Холяев. Они извинились и прошли в центральную.
        Паола присела на ручку опустевшего кресла. Ну, вот и всё. Ничто их не задержит. Можно уже не стесняться и смотреть, смотреть, и так до тех пор, пока не войдет эта Симона и не скажет, что буксирная ракета подходит.
        - Джентльмены, - сказала Симона, быстро возвращаясь в кают-компанию, - вынуждена сообщить вам, что «Бригантина» задерживается на нашей станции на неопределенное время, - и оглянулась на Ираиду Васильевну.
        Холяев разрешил задержать «Бригантину» только на двенадцать часов.
        - Миссис Монахова, - капитан поднялся, - я прошу предоставить мне фон для переговоров с правлением компании.
        - Прямая связь с Вашингтоном завтра в девять пятьдесят. Но если вы настаиваете…
        - О нет, это время меня вполне устраивает. Тем более что характер груза допускает и более длительную задержку.
        Санти, поднявшийся было вместе с капитаном, плюхнулся обратно в кресло:
        - Ну, а что касается меня… - он запрокинул голову, глянул на Паолу и почти счастливо засмеялся, - то я ни о чем ином и не мечтал.
        Капитан сдержанно поклонился всем присутствующим и повернулся, чтобы идти в каюту. Но Симона стояла у двери, ведущей в коридор, и ему пришлось поклониться ей отдельно, и она ответила ему приветливым кивком, даже слишком приветливым для того, чтобы не быть насмешливым. Чертова баба. Все они чертовы бабы.
        Дэниел уперся лбом в холодное стекло иллюминатора. Все они… Ерунда. Вовсе не все. Их и нет - всех, Существует только одна - эта проклятая Симона. Североафриканская лошадь. Вонючая марокканка.
        Что бы там ни пел этот красавчик Санти про то, что космонавты утратили свою былую популярность, - все равно Дэниел чувствовал себя вне конкуренции; «джентльмен космоса», черт побери, - такие титулы остаются пожизненно и чего-то да стоят. И если в промежутках между двумя рейсами прихоть толкала его к какой-либо женщине - он легко добивался своего, будь она хоть дочерью президента, а не такой вот желтой образиной… Ведь каких-нибудь сто пятьдесятдвести лет назад в таких стреляли, и не из лучевых - из обыкновенных допотопных пистолетов, выстрел которых упруго, по-игрушечному булькает в предрассветной голубизне белых песков пустыни…
        - Капитан, - раздался голос, не похожий на все те голоса, которые могли обращаться к нему просто так, - капитан.
        Дэниел включил экран.
        В каюте теперь были двое - капитан «Бригантины» Дэниел 0'Брайн и Санти Стрейнджер, мальчишка, второй пилот в первом рейсе.
        - Капитан, - и снова этот удивительный голос, звенящий, как труба, подающая сигнал к началу военных действий, наполнил маленькую каюту, - «Бригантина» не идет на
«Первую Козырева» - значит, у нас не будет предлога, как всегда, включить регенератор. А запаса воздуха хватит лишь на полдня. Если этой ночью кто-нибудь из нас не попадет на корабль и не наполнит резервуар свежим воздухом - груз погибнет. Есть один-единственный выход, поэтому вы сделаете вот что, капитан…
        Он не предлагал и не приказывал. Он просто сказал: «Вы сделаете, капитан».
        Когда Дэниел вернулся в кают-компанию, Симоны там уже не было. И этой, с геометрическими бровями, тоже. Дэниел облегченно вздохнул. Главное - никто не посмеет следить за ними…
        - Мисс, - сказал он, обращаясь к Паоле, - не будете ли вы любезны провести меня в библиотеку?
        Ираида Васильевна вдруг улыбнулась так широко и недвусмысленно, словно 0'Брайн обратился именно к ней.
        - Да конечно, конечно, - закивала она, - Паша с радостью…
        Паола, потерявшая дар речи, стояла перед ним и все дергала свою голубую форменную курточку, и он улыбнулся своей сдержанной улыбкой «джентльмена космоса», и тогда Паола, словно ее подтолкнули в спину, засеменила по коридору к библиотеке, даже забыв пригласить Дэниела следовать за собой.
        - Вот, - сказала она, когда дверь за ними закрылась, и они очутились в тесной комнатке, заставленной книгами и ящиками с обоймами микрофильмов.

«До чего же не хочется», - подумал Дэниел и, протянув руку, - взял первый попавшийся пухлый том. «Атлас цветов и растений». Чушь какая. Станция, летящая в Пространстве, - и «Атлас цветов и растений».
        А то, что он сейчас сам делает, - это не чушь?
        - Вы изучаете цветы? - медленно (до чего же не хотелось говорить!) - произнес он.
        - Нет. - Паола прижала руки к животу, смотрела на него снизу вверх, благоговейно хлопая ресницами. Я просто их люблю.
        - Любить - это прежде всего знать, - так же медленно и прекрасно понимая, что он говорит откровенную ересь, заметил 0'Брайн. Было все равно, что говорить. Нужно было только дать себе время на то, чтобы побороть естественную гадливость, внушить себе, что ты солдат, а не кисейная барышня; солдат добровольный, чье жалованье - относительная независимость на время полета, а долг - вот это. А потом прикрыть глаза, задержать дыхание и сказать; «Иди сюда».
        - Любить - это знать, - еще раз повторил 0'Брайн, только чтобы не говорить того, что нужно сказать.
        - И нет, - сказала Паола, - и не обязательно. Вот самые мои любимые цветы - глицинии. Это огромные лиловые колокольчики, глянцевые, словно сделанные из восковой бумаги, а листики малюсенькие, темно-зеленые, и тоже словно восковые. Если цветок в воду бросить - он потонет, тяжелый такой. А под водой засветится лиловым светом. Это - мои глицинии. Я их такими люблю. А какие они на самом деле - не знаю. Никогда не видела. Но ведь это не важно, правда? Важно, какими я их люблю…
        Дэниел не отвечал ей. «А я никогда не был на севере Африки, - думал он. - Для меня Марокко - это тонкий белый песок, и не холмами - ровной пеленой, как снег. И эта огромная женщина с копной жестких, звериных волос… Чтобы схватить за эти волосы, бросить на песок и видеть глаза, черные до лилового блеска, остекленевшие от ужаса, как замороженные сливы, и живой хруст ломающихся пальцев…»
        - Поди сюда, - сказал капитан 0'Брайн, и Паола не шагнула - качнулась навстречу ему, - просто ноги не успели сделать этого шага.
        Марсианин сидел, бесстыдно выставив заднюю ногу пистолетом, и вылизывал ее, так что розовая шерсть ложилась лоснящимися влажными дорожками. Когда Симона подошла, он опустил ногу и с убийственным акцентом сказал:
        - Бынжюр.
        - Привет, - сказала Симона, присаживаясь перед ним на корточки, - ты Аду видел?
        - Не видел, - сказал марсианин.
        - А Ираиду Васильевну видел?
        - Не видел, - снова сказал марсианин. - А вот Кольку твоего видел. Он сюда летит. Скоро будет.
        - Где же скоро? - вздохнула Симона. - Еще два с половиной миллиона лет ждать.
        - Больше ждала, - наставительно заметил марсианин и почесал пушистое кремовое брюшко. - И еще подождешь.
        - А Паолу видел?
        Марсианин томно потянулся и откопал в красной марсианской траве старенький транзисторный приемник. Полились сладкие звуки Свадебного марша Мендельсона.
        - Счастливая Паша! - патетически воскликнул марсианин голосом Ираиды Васильевны.
        - Что-то ты врешь сегодня, - заметила Симона, - всем счастья наобещал.
        - А я так и должен, - сказал марсианин, - я розовый.
        Симона рассердилась на него - и проснулась.
        Еще не вполне сознавая, что к чему, она подняла руку и щелкнула тумблером.
        - Пашка, - позвала она, - Пашка!
        Экран фона упорно оставался темным, - видно, Паола еще не приходила в свою каюту. Симона мельком глянула на часы - крошечный такой кружочек на огромной смуглой ручище. Скверно - половина двенадцатого, проспала больше, чем собиралась. Но где же этот чертенок? Просила ведь по-человечески разбудить через час.
        Защелкали тумблеры короткого фона: кухня, коридор, кладовая, салон… Пусто. Симона вскочила. Последние кнопки, судорожные вспышки контрольных лампочек: кибернетическая - ванная - шлюзовая - а библиотека, - всё.
        И - каюта начальника станции.
        - Паша… - выдохнула Симона, словно всю станцию она сейчас обежала бегом.
        - Это я разрешила, - каким-то деревянным, безжизненным голосом произнесла Ираида Васильевна.
        Симона сунула босые ноги в туфли, вылетела в коридор и ворвалась в каюту своего начальника:
        - Пашка что - у него?
        Ираида Васильевна, прямая как палка и застегнутая на все пуговицы, стояла посреди каюты:
        - Час тому назад Паола Пинкстоун попросила разрешения вместе с капитаном 0'Брайном осмотреть «Бригантину».
        Симона села на ее аккуратно застеленную постель:
        - Какого черта?
        - Симона, - отчеканила Ираида Васильевна, и Симоне стало до отчаянья ясно, что ничему уже не помочь, и вовсе не потому, что в Пространстве приказы начальника не обсуждаются (именно за этим она сейчас и прибежала), но уходит время, и вместе с ним- возможность вытащить эту дурочку из всей этой помойки, - как начальник станции, я несу ответственность перед Комитетом космоса…
        - Ай, да при чем здесь Комитет! - Симона запустила пальцы в волосы; потом откинула их, чтоб не мешали смотреть, и тихо, глядя в упор в раскосые, как у Митьки, глаза, спросила: - Послушайте, а вы вообще разбираетесь в мужчинах?
        Ираида Васильевна побледнела до желтизны.
        - Нет, - сказала она, - ну и что же?
        - А вы можете мне поверить, что это - всего лишь забава, случайная ночь на станции, эдакая перчинка после президентских дочек и грудастых фонозвезд.
        - Да, - сказала Ираида Васильевна, - ну и что же?
        Тут даже Симона оторопела.
        - Пусть вы опытнее меня, - продолжала Ираида Васильевна, - .охотно вам верю (Симона тихонько вздохнула - о том, что было до Николая Агеева, по всему Пространству мифы ходили, один только Колька их не слушал). Пусть вы даже не ошиблись. Ну и что же? Пусть - забава, случайная. ночь, перчинка и все прочее, - и все-таки это может стать для нее счастьем на всю жизнь. Чудес не бывает, Симона, и капитан этот, баловень, никогда не поймет, что за невзрачной рожицей - человек. Не без глаз я, вижу, что не пара они. Ну и что же? Уйдет. Бросит. Забудет. Но для нее-то - на всю жизнь, да так, чтобы каждую ночь вспоминать, и молиться - как сейчас она богу молится. Старому богу, маминому да бабкиному. Потому что нет счастья горше и священнее, чем счастье памяти. Только откуда вам про такое счастье знать? У вас-то оно всегда при себе… А если и бедою обернется для нее эта ночь - все равно это будет ЕЕ горе. И чем бы это ни было - все равно для нее это слишком большое, чтобы чужими руками заслонять…
        Симона поднялась, пошла к иллюминатору. «Это я-то не знаю, что такое счастье памяти?» - и задохнулась вдруг, потому что так вот иногда не хватало его, как в миг смерти не хватает жизни.
        Было слышно, как Ираида Васильевна тяжело опустилась на стул.
        - Паша - девка взрослая, - сказала она уже другим голосом. - Не Митя же, в самом деле. А вообще странно, что не вы мне, а я вам все это говорю. Вроде бы вы должны были взять Пашу за руку да к капитану ее свести - люби, мол, покуда любится… Вы уж простите меня, Симона, только странно мне как-то, что на любовь-то вы только для себя щедрая.
        Симона повернулась и вихрем вылетела в коридор. Сзади, в аккуратной маленькой каюте Ираиды Васильевны, что-то валилось и рушилось.
        - Ты знаешь?… - спросила Ада.
        Симона кивнула.
        - У них там три кибера, не успели еще вывести.
        Все на контроле приборов. С передачей в центральную. 0'Брайн включил только регенератор воздуха.
        - Естественно, - сказала Симона.
        Некоторое время обе они молчали, невольно прислушиваясь, словно из планетолета могли донестись какие-нибудь звуки.
        - Знаешь; я много раз думала, - продолжала Ада (эти ночные бдения в центральной удивительно располагали к неторопливым беседам), - когда наша Ираида решится хоть на какой-нибудь самостоятельный шаг, на вершок выходящий за рамки инструкций. Но уж никогда не предполагала, что это может случиться по такому поводу.
        - А что? - устало возразила Симона. - Все правильно. Хороший повод - счастье человеческое. А ты еще не думала, почему именно она - начальник нашей станции? Именно поэтому. Потому, что она всех нас человечнее. И спокойнее. Дай нам с тобой волю - мы бы эту несчастную «Бригантину» по винтикам разнесли. А потом неизвестно кто платил бы штраф в пользу этого Себастьяна Неро. Потому что нет ничего. Это нам только хочется всяких там чудес. Приключениев.
        - А ты устала, - спокойно заметила Ада.
        - Ничего не устала, - фыркнула Симона. - Просто она права. Плевать надо на все инструкции и заботиться об одном - как даже самую маленькую, самую ненужненькую любовь вынянчить, вылизать, отогреть. Как слепого звереныша. И потом только любоваться, как она вырастает в могучее, прекрасное чудище.
        - Чудо или чудовище? - скептически ухмыльнулась Ада.
        - Чудище. Невероятное и каждый раз - доселе невиданное.
        - Ерунда, - решительно заявила Ада, - вот меня занимает один вопрос: почему из пассажирского отсека в тамбурную сделан узенький люк-ровно на одного человека, а из тамбурной в грузовой отсек - широченный, как раз такой, что целый контейнер пролезет?
        - Заскоки конструкторской мысли, - махнула рукой Симона и потянула к себе план расположения контейнеров в грузовом отсеке.
        Над этим планом, накануне уже изученным вдоль и поперек, они и просидели до утра, до пяти часов, когда дверь в центральную неожиданно откатилась и на пороге появилась Паола. Она вошла и остановилась, потому что. не ожидала встретить никого, да и не могла ожидать просто потому, что не помнила ни о чем, и шла, как пьяная, шла тихонечко-тихонечко, словно то, что было, еще лежало на ее руках и губах, и это надо было не стряхнуть, уберечь… И когда увидела Симону и Аду - вдруг не расплылась, как должна была бы, в своей детской улыбке, а посмотрела на них спокойно и чуть-чуть горделиво, как равная на равных.
        Все молчали, и вдруг Ада, может быть немного ошалевшая после второй бессонной ночи, спросила:
        - Ну и что?
        Паола некоторое время молчала, видимо соображая, о чем ее спросили, потом ответила
        - опять очень спокойно, без улыбки:
        - Вполне современный корабль. Душно только. - И вышла, бесшумно притворив дверь.
        - Ты что, обалдела? - спросила Симона.
        - Обалдеешь, - ответила Ада. - Двести восемьдесят. Почти три сотни титанировых бегемотов.
        - Вот именно, - задумчиво проговорила Симона, - почти три сотни. Почти. На «Первую Козырева» их будут перегружать прямо на американских «муравьев», и кто заметит, если их вдруг окажется двести восемьдесят один…
        - Ну знаешь, спрятать целый контейнер - это невероятно.
        - Вот это мы сейчас и проверим. Кстати, есть у нас обыкновенная рулетка? Не кибер-измеритель, а просто рулетка? Чудно. Подними-ка заслонку.
        Ада подождала, пока Симона наденет лиловый скафандр, поблескивающий морозной пыльцой, словно очень спелая виноградина; потом нажала молочную клавишу, и прозрачная пленка, закрывавшая трап, перекинутый на корабль, поднялась и пропустила Симону. Ада включила шлюзовую «Арамиса»: было видно, как Симона, пригнувшись, входит в черную дыру перехода,
        Около девяти часов, наскоро позавтракав в своих каютах - вместе все собирались только за ужином, экипажи таможенной станции и американского корабля сошлись в кают-компании. Все подтянутые, корректные, сдержанные. Симона, нагнувшись над межпланетным фоном, старательно настраивалась на Землю, - пусть этот джентльмен поговорит со своим Вашингтоном. Все равно в двенадцать часов придется их отпустить, и международного скандала не получится. В крайнем случае, Холяев принесет извинения.
        Космолетчики расположились возле двери. Может быть, разговор примет такой характер, что присутствие кого-либо, кроме капитана, будет нежелательно. Тогда легче будет встать и покинуть помещение, подав пример всем остальным. И что это вообще за глупое правило - не допускать гостей в центральную рубку?
        В конце концов такие же планетолетчики, как и мы. Хотя - какое сравнение! Мы - действительно планетолетчики, а это - так, таможенные крысы… Санти осмотрел «этих крыс». Хорошо держатся, даром что бабы. Заварили кашу, задержали разгрузку планетолета, а теперь - пожалуйста, в луже. Сейчас капитан свяжется с самим Себастьяном Неро…

«…продукцию фирмы „Синтетикал Альбумин“. Мы далеки от мысли выдать нашим слушателям секрет синтеза белковых веществ; скажем больше - мы сами его не знаем. Чудодейственный катализатор, известныи только самому Себастьяну Неро, этому знаменитому ученому, крупнейшему бизнесмену, выдающемуся политическому…».
        Симона приглушила звук, обернулась - уж очень это противно, когда у тебя между лопатками ползает вот такой взгляд. Хотя бы ради приличия смотрел на Паолу… Ага, догадался, гад. И то хорошо.
        На экране фона замелькала зеленая вспышка - сигнал того, что обе стороны вышли на связь. И тотчас же экран озарился малиновой апоплексической лысиной знаменитого ученого и крупнейшего бизнесмена, единовластного хозяина «Бригантины».
        Дэниел 0'Брайн вытянулся по-военному, заслонив собой остальных:
        - Сэр, доверенный мне корабль задержан на таможенной станции «Арамис» без указания причин.
        - Знаю, - сказал Себастьян Неро и, приблизив к экрану бесцветные глаза, медленно добавил: - Инструкции вам известны.
        Экран погас.
        Собственно говоря, ничего не было сказано, но тем не менее у Симоны осталось ощущение, словно американцы получили какой-то приказ, причем в такой форме, которая исключала неповиновение.
        - Мне очень жаль, - поднялась Ираида Васильевна, - что из-за кратковременности связи мы не могли уточнить причину вашей задержки, и мистер Неро оказался не полностью информированным. Дело в том, что мы запросили разрешение на Вскрытие контейнеров с грузом здесь, на нашей станции.
        Космолетчики поднялись и подошли к своему капитану;
        - Имеете ли вы основания для такого требования? - спросил 0'Брайн.
        Симона из своего угла вставила:
        - Оснований, которые мы могли бы предъявить вам здесь и сейчас, мы не имеем.
        Все, как по команде, повернулись к ней.
        - И все-таки вы настаиваете на вскрытии всех двухсот восьмидесяти контейнеров?
        - Да, - сказала Симона и с откровенным любопытством поглядела на них снизу вверх,
        - но особенно интересует меня двести восемьдесят первый контейнер - тот, который лежит на полу промежуточной тамбурной камеры между грузовым и пассажирским отсеками.
        Санти небрежно повел плечиком:
        - В том, что эта камера пуста, мы легко убедимся, если свяжемся с ней по короткому фону.
        - Короткий фон для связи с вашим кораблем находится в центральной рубке, о чем я весьма сожалею, - не вставая со своего кресла, проговорила Симона. - А то, что пол тамбурной камеры - это верхняя крышка плоского контейнера, можно доказать простым вскрытием пола.
        - Я прошу немедленно послать на базу запрос на соответствующую аппаратуру для резки титанира. А пока - весьма сожалею. - Дэниел сдвинул каблуки.
        Симона в ответ свесила голову набок. Но Дэниел уже не смотрел на нее, а шел к Паоле. Он остановился, не дойдя одного шага, и наклонился над ней так бережно, что все отвели глаза, и что-то очень тихо сказал ей, и она подняла к нему свою обезьянью мордочку, ничуть не похорошевшую, как почему-то всем хотелось, и с каким-то безнадежным спокойствием, потрясшим Симону, ясно, на всю комнату, сказала:
        - Да.
        Капитан обернулся к остальным межпланетчикам, и они, не произнеся больше ни слова, вышли из кают-компании.

«Кажется, я порядочная дубина», - почти без тени сомнения подумалa Симона.
        Паола легко, как-то плечами оттолкнулась от стены, неслышно пересекла комнату и исчезла за дверью, ведущей в центральную.
        - Ну, Симона, ты сегодня… - Ада только головой покрутила, - фантастика на грани техники.
        - Да, - согласилась та, - насчет контейнера, что в промежуточной камере, я малость перегнула. Хотя это не исключено: размеры совпадают, там на полу как раз поместится контейнер. Пошлю на «Первую Козырева» частное заключение - пусть еще раз проверят, прежде чем ставить «Бригантину» на перегрузку.
        - Да, Симона, - сказала Ираида Васильевна, - я вам не советую показываться на глаза этой троице, когда в двенадцать за ними придет буксирная ракета. А пока…
        Но Симона уже бежала к центральной, еще не сознавая, что там случилось, гонимая тем шестым чувством каждого межпланетчика, какого, может быть, объективно и не существует в природе, но которое всетаки подняло ее и бросило вслед Паоле; и в проеме распахнувшейся двери все увидели голубую фигурку, лежащую на пульте внутреннего управления, чтобы всей тяжестью тела, всей силой маленьких рук вдавить в гнездо выпуклую, словно белый камушек, клавишу перекрытия трапа.
        Синтериклоновая заслонка была поднята, проход на «Бригантину» открыт.
        Пятый акт
        - Сюда! - крикнула Симона, и когда Ираида Васильевна с Адой вбежали в центральную, сорвала предохранительную сетку и замкнула цепь герметизации всех отсеков.
        И только после этого подняла огромную руку и смахнула Паолу с пульта.
        Паола упала на колени и некоторое время так и лежала, не шевелясь, потом подняла лицо - спокойное лицо человека, который сделал все, что должен был и что мог, и увидела на экране черную кишку трапа, и поняла, что там, на «Бригантине», уже успели задраить люк; потом всю станцию тряхнуло, и Симона вцепилась в верньер генератора силы тяжести, и на миг стало легко, а потом станцию бросило в сторону и завертело, и Паола не могла понять, что же происходит, и хваталась за металлические коробки приборов, но руки соскальзывали с покатых, крытых серебристым лаком плоскостей, и все это было еще не так уж страшно, пока пол вдруг не вздыбился вверх, и нечеловеческий ужас крушения мира, взметнувшийся, как веер взрыва, заслонил собой и гибнущих рядом людей, и гремящий водоворот неподвижных доселе вещей, и даже мысль об уходящей «Бригантине», оставляя крошечному, сжавшемуся в комок телу только маленький страх собственного бесследного исчезновения.
        А потом все вдруг разом остановилось.
        И Симона, висевшая каким-то чудом на пульте, сползла на пол.
        - Едва вырвались из-под дюз, - хрипло сказала она лежащей рядом Ираиде Васильевне и вытерла лицо рукавом свитера. - Хотели сжечь двигателями, сволочи.
        Свитер был грубый, из распухших губ пошла кровь. Симона поднялась на колени, включила экран внешнего обзора.
        - Уходят… - и резко поднялась. - Ада, на локатор! - И еще одна предохранительная сетка полетела на пол - сетка, не снимавшаяся еще нигде я никогда. - Торпеды, Ада!
        Это жуткое, древнее, как сама война, слово подняло Паолу, и она, перескочив через Ираиду Васильевну, все еще лежавшую на полу, повисла на руке Симоны:
        - Не смейте! Там же люди! Слышите? Не смейте! Это же убийство!
        Симона стряхнула ее, и, видя, что Ада поднимается с трудом, сама потянулась к локатору, и Паола снова бросилась на нее, и вцепилась мертвой хваткой, закрыв глаза и хрипя, захлебываясь, задыхаясь, цепенея:
        - Не дам… Убийцы… Негодяи… Коммунисты…
        Пол снова наклонился, радужная точка на экране локатора нырнула под перекрещение черных нитей, и тогда Симона, не пытаясь больше отделаться от Паолы, двумя руками врубила четыре маленьких красных рубильника.
        Станцию тряхнуло в последний раз, четыре ракеты вырвались вперед из невидимых до сих пор гнезд и помчались к уходящему кораблю, расходясь, чтобы не попасть под огонь его дюз, и вот они уже обогнали его и снова сошлись, и Паола уже просто смотрела на экран и молча ждала взрыва, а его не было, потому что ракеты создавали только тормозящее поле, в котором корабль неумолимо терял скорость, пока не останавливался совсем; но Паола еще этого не знала, и с безучастностью все потерявшего человека смотрела куда-то мимо экрана, мимо невероятного хаоса разгромленной центральной, мимо спокойного лица Ираиды Васильевевны, почему-то все еще лежавшей на полу, и смотрела, и смотрела, пока в это оцепененье не ворвался страшный гортанный вскрик Симоны.
        Стены огромного-не в пример уютным помещениям «Арамиса» - кабинета Холяева были сплошь покрыты картами и экранами; но светился только один, не диспетчерская же, в самом деле, - и на этом экране было видно, как два тяжелых буксира подтягивают
«Бригантину» обратно к «Арамису». Патрульные ракеты, как мальки, стайкой шли поодаль. Вот буксиры отцепились, и Симона увидела, как Ада повела станцию на соединение с кораблем. Хорошо повела. Очень хорошо для первого раза.
        Затем Холяев включил шлюзовую «Арамиса», и было видно, как маленькие киберы безуспешно пытаются, навести трап, искалеченный и смятый, когда корабль американцев в чудовищном вираже стряхнул со своей спины маленькую станцию; на помощь киберам уже спешили люди в скафандрах, те самые, которые только что прибыли на «Арамис» и сняли Симону, и они подняли там возню, в которой разобраться было невозможно, и Симона не стала больше смотреть, и снова спросила Холяева:
        - Ну, так ты дашь ракету?
        Холяев постукивал карандашом по столу и, чтобы не смотреть на лицо Симоны с разбитыми лиловыми губами, смотрел на ее юбку, по которой, узкий, как царапина, тянулся след крови, и думал, что кровь, наверное, и на свитере, только не видно - черный, и сказал:
        - Переоделась бы. Нет ракеты.
        - Жуткое дело. - Симона запустила пальцы в спутанные волосы. - Ты только представь себе, Илья: сейчас же грохнут всеми фоностанциями Советского Союза, и под траурный марш… Ты представляешь, услышать это по фону! Ей-богу, ты дубина, Илья, или ты просто не хочешь понять, что ребёнку оказаться один на один с таким горем…
        - Он там не один, - терпеливо сказал Холяев. - И притом он не просто ребенок. Он мальчишка.
        - Знаю. И что мальчишки ох сколько могут - тоже знаю. Но я знаю также и то, что Митьке будет легче, если это скажу ему я. Или просто буду с ним тогда, когда он услышит.
        - Да пойми ж! - Холяев стиснул кулаки, и полированная крышка стола скрипнула под его руками, но казалось, что это пискнул кто-то, зажатый в его кулаках. - Пойми, Симона, у меня всего один «муравей», готовый к рейсу, и американцы уже запросили своих бандитов, если только они будут транспортабельны.
        - А, ерунда какая, - отмахнулась Симона. - Пусть сами присылают специально оборудованииT корабль со всякими решетками и полицией. Дай эту ракету мне. Ты же понимаешь, ты же человек, Илья: мне нужно к этому мальчику! Дай мне ракету до Душанбинского, ее тотчас же вышлют обратно.
        - Не могу. Специальный запрос из Вашингтона, подтвержденный приказом из нашего центра.
        Симона встала и пошла прямо на Холяева, но между ними был большой, привинченный к полу письменный стол, и Холяев без особого восторга стал думать, что же она сейчас будет делать, но Симона просто перегнулась через стол и вдруг взяла обеими руками его голову, и, приблизив к нему свое оливково-смуглое лицо с разбитыми губами, стала говорить, не переставая, монотонно, словно ставя точку после каждого слова:
        - Мне нужно на Землю мне нужно на Землю мне нужно…
        - Черт, - сказал Холяев и, перехватив руки Симоны выше запястий, с трудом отвел их от своего лица.
        Вражья баба. Через три часа пойдет грузовик, весь рейс в скафандре, и до семи «G». Довольна?
        Симона только усмехнулась какой-то дикой усмешкой, и из еетуб сразу же начала сочиться кровь, и Холяев смотрел на эти капельки крови, проступившие на трещинах, и бледнел, потому что он и был одним из тех, о которых по всему Пространству ходили мифы, пока не появился Агеев; но Симона уже сделала несколько шагов назад, примакивая губы рукавом своего невозможного свитера:
        - Спасибо, Илья. Если что - вызовешь.
        - Посиди еще, - сказал Холяев, - только молча. Сядь вон туда и протяни ноги.
        Симона послушно села, и протянула ноги, и снова стала смотреть на экран, и на
«Арамисе» наконец наладили трап, и вот из его дыры показалась одна фигура космолетчика, другая, и головы их были опущены, так что Симона с трудом узнавала, кто же это может быть; некоторое время никто больше не показывался, и вот наконец вынесли третьего. Третьим был капитан. Симона пожала плечами и отвернулась.
        Дэниел 0'Брайн пришел в себя, - пришел так, как будто действительно уходил куда-то очень далеко от своего тела, и вот теперь пришел обратно и влезал в свое тело, как в скафандр - по частям, только начинал не с ног, а с головы. Прежде всего возникла тупая боль, словно огромная клешня обхватила сзади затылок.
        А потом, когда сквозь эту боль начали пробиваться воспоминания, перед глазами с забавной пунктуальностью поплыли кадры побега с «Арамиса», и Дэниел удивлялся, как это он с такой точностью умудрился запомнить и лихорадочную дрожь куцых рук Мортусяна, этого застенчивого висельника, и закушенные, как, у взбесившегося жеребца, безобразные губы Санти, и собственное безразличие, неожиданно и безраздельно овладевшее им, когда люк наконец был задраен и ощущение первой легкой удачи наполнило всех.
        И тогда Санти, поняв его состояние, оттолкнул его от пульта управления и сам запустил маневровые двигатели; «Бригантина» ринулась в чудовищный вираж Санти стряхивал с себя станцию. Но когда вслед за этим Санти врубил запуск планетарных двигателей, Дэниел вдруг понял, что сейчас «Арамис» окажется под огнем дюз, и, превозмогая навалившуюся на него тяжесть, он бросился на Стрейнджера, но тот, не отрывая рук от рычагов управления, крикнул:
        - Пино!
        Этот крик, хлесткий, как плетью - по собачьей спине; преданное сопенье Мортусяна где-то сзади, и сквозь лиловую муть перегрузки - страшный удар по затылку, бросивший его внёвесомость беспамятства. Последнее, что он помнил, - это смех Санти. Все, что произошло сегодня, было страшно. Но самым чудовищным был этот смех.
        А смеялся Санти потому, что инструкция приказывала: в случае неизбежной опасности корабль взорвать или увести на бесконечность. Об этой инструкции Мортусян не знал. Поэтому Санти оглянулся на него и засмеялся.
        Потом он снял ненужное теперь ускорение и заклинил рули. «Бригантина» уходила в Пространство. Но этого Дэниел уже не помнил. Не очнулся он и тогда, когда с кораблем начало происходить то, чего никогда еще не было: казалось, что он зарылся носом во что-то вязкое - словно лодка, на полном ходу врезавшаяся в илистый берег. И снова толчок, и снова, и вот эти ритмичные броски назад слились в непрерывную пульсацию, и Мортусян, с ужасом глядевший на Санти, словно тот был виновником всего происходящего, понял по его лицу, что с кораблем случилось что-то сверхъестественное, с чем он не в силах справиться. На самом же деле ничего сверхъестественного не было, - просто «Бригантина» тормозила в силовом поле посланных Симоной торпед.
        Дэниел очнулся, когда его переносили обратно на «Арамис». Тугая, независимая от его воли спираль воспоминаний стремительно развернулась в его мозгу и, выбросив острия своих концов в бесконечность прошедшего и будущего, упруго подрагивала, превращаясь в жесткую и однозначную реальность. Он открыл глаза и увидел себя в шлюзовой «Арамиса».
        Кто-то нес его, но даже не видя - кто, 0'Брайн чувствовал, что это - не Санти с Мортусяном, и это было хорошо; он ничему не удивился, хотя «Арамис», казалось бы, должен был превратиться в ком оплавленного железа. Но этого каким-то чудом не произошло, боль в голове тоже утихала, и все было хорошо. Все было хорошо и чертовски спокойно, пока где-то вверху не раздался шорох поднимающейся двери, и в открывшемся прямоугольнике, как на экране фона, застыло затравленное, уже совсем не похожее на человечье, личико маленькой стюардессы.

0'Брайн понял, что еще через мгновенье она закричит и, расталкивая окружающих его людей, ринется к нему; он не знал этих людей, и все же его обуял безудержный стыд перед этими людьми за то, что вот эта имела право на жалость к нему, капитану
0'Брайну.
        Он сделал усилие и отвернулся. И тогда с другой стороны увидел настоящий экран, и на нем - усталое, осунувшееся лицо Симоны. И снова он не удивился, хотя Симона должна была быть здесь, на «Арамисе», а не где-то далеко и рядом с начальником русской стан ции, и снова он подумал, что все хорошо, раз эта женщина жива, и, сам удивляясь тому, что он говорит, он с трудом разжал губы и произнес:
        - Я командовал кораблем до последнего момента и один несу ответственность за все, чтO произошло на его борту.
        Гримаса отвращения пробежала по лицу Симоны, и она выключила экран.
        - Все еще играет в джентльмена, - сказала она Холяеву. - Ну, скоро твой грузовик?
        - Посиди, посиди. - Холяев наклонил голову, прислушиваясь к щебету, доносившемуся из фоноклипса. - Сейчас будет самое интересное: приступили к вскрытию пола в тамбурной камере. Похоже, что это действительно тайник. А до грузовика еще час двадцать.
        Симона уселась и стала безучастно глядеть на экран: два кибера на присосках кромсали титанир, с трудом отгибая тридцатимиллиметровый слой сверхпрочного сплава. Они ползли, сантиметр за сантиметром, пока не наткнулись на какое-то препятствие, и начали возиться на одном месте, но тут сработал какой-то скрытый механизм, который они обнажили, и вдруг вся плоскость пола поехала вбок, и киберы испуганно подбежали к стенке и полезли на нее, присасываясь губчатыми лапками, но пол отъехал только наполовину, и в открывшемся прямоугольнике показалось что-то бесформенное, светло-желтое, слипшееся в комок, как лапша… Холяев, бледнея, потянулся к верньеру четкости, и тут этот комок зашевелился, закопошился, распался на ряд отдельных тел, и одно из этих тел голое небольшое существо, величиной с десятилетнего ребенка - на четвереньках поползло в сторону, и ноги его дрожали и расползались в стороны, и оно добралось до стены и стало беспомощно тыркаться в нее головой, ослепленное прожекторами киберов.
        Симона схватилась за ворот свитера - комок подымался в горле.
        Алое сиянье
        Было прохладно и безветренно, и желтые кленовые листья, занесенные из соседнего леса, редкими созвездиями лежали на темно-синей посадочной площадке. Симона посмотрела на Митьку, который сидел у ее ног, обхватив побитые коленки, и вдруг поймала себя на мысли, - что сама она почему-то не села рядом и стоит сейчас и вроде бы стесняется, как в тот раз Ираида Васильевна. Ни плаща, ни сумки не было, и она опустилась прямо на траву, по-осеннему клочковатую и пожухлую.
        Остаток вчерашнего дня они провели вместе. Вчера Митька плакал. Дело было в лесу, и Симона отвернулась от него и присела на пенек. Сидела она долго, вертя в руках скрипучую коробочку переносного фона. Наконец услышала за собой шорох - Митька уходил.
        - Митя, - тихо и почти жалобно попросила она, - закинь мне антенну на дерево: надо с Холяевым связаться.
        Этот странный, необычно мягкий голос остановил Митьку. Он вернулся, не глядя взял тонкую синтериклоновую нить и полез на дерево. Это действительно было необходимо, потому что установить связь с космической станцией по переносному фону было делом далеко не элементарным. «Первая Козырева» упорно не ловилась. Митька стоял, бездумно глядя на коричневую плюшку микродинамика, из которой доносился разноязыкий щебет.
        - А ведь это - про них, - неожиданно сказала Симона и вполголоса стала переводить. Все заокеанские станции взахлеб передавали подробности о подземных заводах (уже успели пронюхать!) покойного (уже успели убрать!) Себастьяна Неро. Это для них
«Бригантина» переправляла на Землю партии венериан; это на них получали синтетический белок, используя в качестве катализаторов неизвестные доселе соединения инертных газов, которые каким-то чудом выдыхали венериане.
        - Гады, - Митька скрипнул зубами, - везти людей, как скот…
        - Венериан, - поправила Симона.
        - А венериане что - не люди?
        - Нет еще, - сказала Симона, - тем и страшнее. Сейчас люди просто не позволили бы сделать с собой такое.
        Митька повел плечами, - еще бы! Пусть только попробовали бы. Симона чувствовала, что все это как-то отвлекает его от самого главного его горя, и снова закрутила верньер настройки. И снова - они. Их правительство разыгрывало шикарное неведенье. Себастьян Неро - бизнесмен, конгрессмен, политикан, интриган, выдающийся ученый - оказался выгодным козлом отпущения. Космолетчики по сравнению с ним выглядели всего лишь мелкими козлятами. И все-таки фоны захлебывались, требуя для космических пиратов достойного конца: восстановить древний закон о смертных казнях, вот уже сто лет как преданный забвению на всей Земле, и выбросить их в Пространство. Без суда и следствия, как работорговцев, захваченных на месте преступления.
        Все эти сообщения Симона прослушала спокойно, - в голове не укладывалось, что сейчас возможно так «без суда и следствия». Промелькнуло коротенькое сообщение о том, что Комитет космоса еще до предварительного разбора дела стюардессы Паолы Пинкстоун лишает ее права работать когда-либо в системе Комитета. И это было не страшно, - разумеется, частные авиакомпании наперебой начнут приглашать Паолу работать стюардессой на каком-нибудь межконтинентальном мобиле. Реклама!
        Этого Симона переводить не стала, - ведь она коротко, но довольно точно передала Митьке все, что произошло на станции, и ему была известна роль Паолы в том, что все вышло именно так.
        Да Митька ее и не слушал. Сил не было. Он просто чуть покачивался, сидя на корточках над плоской коробочкой фона, одуревший от горя, непривычности собственных слез и бесконечной маеты холодного вечернего леса. Он вздрогнул, когда Симона схватила вдруг фон и поднесла к губам.
        - Илья, - закричала она, - Илья, «Первая Козырева», Илья! А, черт… - И она заговорила, быстро называя какие-то цифры и буквы, - наверное, позывные. Фон замолчал, и вдруг сказал немного удивленным мужским голосом:
        - Ага, нашлась.
        - Ну, что там, Илья? - спросила Симона и осторожно покосилась на Митьку - не сказал бы Холяев чего лишнего, мальчишке на сегодня и так хватило.
        - Да ты что, передач не слышала? - сердито спросил голос из коробки.
        - Нет, - кротко сказала Симона, потому что честно не могла бы сейчас повторить, о чем кричали американские дикторы за несколько минут до этого.
        - Так вот, они не приземлились. - Холяев засопел. - Стартовали сразу за твоим грузовиком, и уже несколько часов петляют по самым невероятным орбитам. Я имею в виду ракету, взявшую на борт троицу с «Бригантины»! - почти закричал он.
        - А экипаж этого «муравья»?… - тихо спросила Симона.
        - Американский.
        Фон опять захлебнулся помехами, издалека донеслось что-то похожее на «слушай…». Симона глянула на Митьку - как там он, можно ли еще слушать? И совсем рядом с собой увидела недоуменные, расширенные вечерней темнотой глаза мальчика.
        - О чем они? - с тихим отчаяньем проговорил Митька. - О чем они все?…
        Спал палаточный городок Митькжного школьного лагеря. Спал и Митька в самой крайней, Симониной палатке, с головой завернувшийся в лётную куртку, подбитую мехом росомахи. Под головой у Симоны попискивал вечный ее переносный фон. Ракета с экипажем «Бригантины» все еще кружилась над Землей, и горластые представители американской общественности хорошо поставленными голосами взывали к пресловутой демократии, требуя удовлетворить «волю народов- всего мира»: не допустить на Землю космических пиратов, поправших, опозоривших, предавших, опустившихся, докатившихся и т. д. и т. п. Короче говоря слишком много знавших. Старинный прием. Раньше это проходило как «убит при попытке к бегству». Но вот уже сто лет, как никого не убивали. Официально, во всяком случае. Автомобильная катастрофа, так кстати происшедшая вчера с мистером Себастьяном Неро, во второй раз уже не лезла бы ни в какие рамки, и, чтобы избавиться от космолетчиков, приходилось разыгрывать роскошное представление по всем международным фонам под лозунгом: «Свободный американский народ требует».
        Симона выключила фон. И не верилось, и было противно. Митька прав, о чем они все, если погиб такой человек, как его мама? А они - о чем угодно, только не об этом.
        У нас - не так. О гибели Ираиды Васильевны случайной и совсем не героической - сообщили все фоностанции Советского Союза.
        Говорили очень хорошо - без ненужных славословий, тепло, по-человечески. И все-таки Митьке не нужно было всего этого слушать. Потому и пришлось увести его в лес и ждать, пока всё хоть немного уляжется, приутихнет.
        ДA вот - не утихало.
        Симона вынула из-под головы руку, - светящийся пятачок часов повис в темноте. Полночь. День, жуткий и нелепый, как пятый акт средневековой трагедии, миновал. Удивительно много влезло в этот проклятый день. И каждый раз, когда что-нибудь еще происходило, казалось: ну, это уж всё. На сегодня хватит.
        И снова- захлебывался фон, сообщая о чем-нибудь страшном.
        Вот и сейчас, всего за несколько минут до полуночи, было передано сообщение о взрыве на подземном заводе. Правительственная комиссия, видите ли, отправилась выяснить, что там делали с венерианами. Кого за дураков считают? Совершенно очевидно, что, коль скоро командир «Бригантины» имел инструкцию взорвать корабль при опасности разоблачения, то уж завод, самое пекло, туда и людей-то не допускали, во избежание сентиментальных сцен, а все делалось киберами, не мог гостеприимно принимать любого ревизора.
        Надо думать, что «правительственная комиссия» мелкая сошка из полупрогрессивных, безжалостно посланная на убой. Глухо ахнула цепь чудовищных взрывов - и никаких следов, и только мучительно стыдно за все человечество, хотя никогда не бывало так, чтобы виноваты были все. Но пройдут многие годы, прежде чем венериане станут людьми; и когда они ими станут, они не сохранят имен виноватых, они просто скажут; это сделали люди Земли.
        Мы очень много сделаем для нкх. Мы научим их быть такими, какими мы сами еще не вполне стали. Мы научим их быть справедливыми.
        И все-таки - забудут ли они?
        И кроме всех этих мыслей о всеземной вине поднималась нестерпимая жалость, даже не человеческая, а сугубо материнская, женская, которая возникает при мысли о гибели кого-то маленького и беззащитного.
        И никакой жалости не было при воспоминании о тех, кто был повинен во всем этом. Так им и надо. Пятый акт, повинуясь классическому единству времени, места и действия, не упустил никого: мистер Неро, главный дежурный злодей, брыкнулся со сцены под одобрение публики; второстепенные злодеи - исполнители - фактически обречены. В Пространство их, разумеется, не выкинут, но и в живых вряд ли оставят. Маленькая субретка, вольная или невольная их пособница, наказана пожизненным одиночеством. Справедливость торжествует. Занавес.
        Над всем этим можно слегка поиронизировать.
        Пока не застонет по-взрослому во сне Митька, черным зверенышем свернувшийся под лохматой лётной курткой.
        Мы создали космические станции. Мы летаем на Венеру, Марс, и вообще к черту на рога и даже дальше. Как Николай. Да что там говорить, - коммунизм построили. Пока, правда, он не на всей планете. Это мы смогли. Но что можно сделать для этого мальчика?
        Взять на руки, и качать, и греть своим теплом. И всё.
        Симона шумно вздохнула, тяжело, как тюлениха, перевернулась на другой бок.
        Проснулась она от шороха занудного осеннего дождя. Митька смотрел из-под куртки раскосыми мамиными глазами.
        - А вы ведь голодная, теть Симона, - сказал мальчик, и Симона поняла, что за эту ночь все самое больное он запрятал так глубоко, что чужими руками уже не дотронешься.
        - Ничего, - ответила она, - до завтрака дотерпим.
        Верх наспех натянутой палатки захлопал, - поднимался ветер. Тучи провисли над самой землей, лопнули и стали расползаться кто куда. В трещинах заалел рассвет. Митька вылез из палатки и подставил голые плечи последним каплям дождя.
        Когда он вернулся, Симона сидела, положив подбородок на колени.
        - Ракета приземлилась, - сказала она. - А экипажа «Бригантины» на ней нет. Выбросили.
        Митька бездумно пожал плечами, - так им и надо. Симона тоже не сомневалась, что это - по заслугам, в конце концов сами знали, на что шли. Не давало покоя другое, и Симона уже крутила фон, выжимая из него все возможное и невозможное.
        - Диспетчер… - И снова цифры и буквы, скороговоркой, так что не разобрать. - Диспетчер… Шарль? Дай мне «Арамис». Я должна… Что? Я - это я. Ага. М-м. Давай
«Арамис», тебе говорят!

«Арамис» посвистел, погукал и вдруг ответил мужским голосом. Это было так непривычно, что Симона даже головой помотала.
        - Аду, - сказала она, - Аду Шлезингер.
        Передача вдруг стала на редкость чистой, было даже слышно, как Ада, стуча каблуками, подходит к фону.
        - Что с Пашкой? - закричала Симона, не дожидаясь, пока Ада отзовется первой.
        - Улетела, - немного помолчав, спокойно проговорила Ада.
        - Как?…
        - Подвернулся попутный «муравей», и улетела. Она ведь у нас больше не работает.
        - Ты с ума сошла! Неужели нельзя было ее задержать до моего возвращения…
        - Буду я такую удерживать! - красивым, чуть грассирующим голосом звонко сказала Ада. Симона выключила фон.
        - Дура, - негромко проговорила она, - дура, смазливая кукла… Ты не знаешь, Митька, когда над вами пройдет трансокеанский?
        - В пять пятьдесят, кажется.
        - Сбегай к щиту обслуживания, закажи спуск.
        И вот Митька сидел на краю взлетной, завернувшись в Симонину куртку и выставив коленки.
        - А это обязательно - улетать сегодня? - неожиданно спросил он.
        Симона на какой-то миг помедлила - что осветить; но Митькин взгляд был короток, короче протянутой руки, и под этим взглядом Симона снова подумала: как же легко с этим мальчишкой - только говори правду, одну только правду, чтобы потом и в воспоминании нельзя было бы отыскать ни одной крупинки лжи, и она ответила:
        - Нет, необязательно. Потому что скорее всего - уже поздно.
        И вдруг почувствовала, что своим отлетом она отнимала у него последнюю крупинку реального существования его мамы.
        И Митька эТо понял.
        - Теть Симона, - сказал он, и голос его непрошенно задрожал, - но ведь могло же, могло быть все как-то по-другому?
        - Да, - ответила Симона, - могло. Это был случайный удар. Нелепо так. Кажется, об угол регенератора.
        - А разве мама была не у пульта?
        - Нет, - сказала Симона, - она и Ада только успели вбежать.
        Глупый, ох какой глупый. Героическая смерть у пульта станции. А может, не стоит - что об угол регенератора и прочий натурализм? Мальчишка все-таки, ему нужно сказать: «При исполнении служебных обязанностей, на своем посту…»
        Митька вовсе лег на живот, ткнулся носом в траву и тихим, отчаянным голосом проговорил:
        - Ну как же это, тетя Симона, что мамы нет? Что совсем-совсем ее нет? Ну что-то должно остаться?
        Симона неслышно подвинулась ближе, но не стала ни трогать, ни гладить; она и сама толком не знала что осталось, такое ведь только чувствуешь.
        Мобиль запаздывал, и солнце вставало из-за края посадочной площадки, как из синего моря; огненный диск его был не по-утреннему багров и неослепителен, полосы рваных туч, нависая над ним, придавливали его к земле, и, не зная времени, трудно было бы сказать, что это - восход или закат.
        - «…и на том месте, где оно закатилось, - тихо прочитала Симона, - так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит еще недолгое время над потемневшей землей…»
        - Спокойно? - Митька взвился на месте, лицо его совсем почернело.
        Симона прикрыла глаза, представила себе сейчас Паолу… Или то, что осталось от Паолы. Нет, рано еще об этом говорить Митьке. Он по-звериному сверкнет глазами и снова скажет: «Так ей и надо».
        - Когда человек умирает, выполнив свой долг, он всегда умирает спокойно, - сказала Симона, и по передернувшемуся лицу мальчика поняла, что вот в первый раз сказала нe то, что надо. Это не было неправдой, но не такой разговор был сейчас, чтобы кончать его хрестоматийной истиной.
        А тут, как на грех, из-за леса вынырнул мобиль.
        Симона тяжело поднялась.
        - Симона… - сказал Митька, и запнулся, потому что вдруг обнаружил, что не знает ее отчества.
        Но он упрямо мотнул головой и продолжал: - Возьмите меня с собой. На станцию. Я буду вместо этой… Пинкстоун. Были же юнги на кораблях. Вот и я… пока не пришлют замену - я буду как юнга. А? Теть Симона, вы возьмите меня, я все равно сейчас тут в школе торчать не буду, я все равно убегу, мне нужно чтонибудь делать, понимаете? Я найду себе дело, но только лучше, если вы меня по-хорошему возьмете.
        Симона и так понимала, что он прав, и стиснула зубы, и сказала:
        - Учись, дурак, вот тебе дело.
        И Митька посмотрел на нее, как чужой на чужую, и Симона поняла, что он сейчас вот так и уйдет, и сказала:
        - Вот они рядом - пять часов полета. А на станции-и вообще бок о бок. А чтб они не живут, как люди? Что они не скинут всяких там лысых Неро - ведь перед глазами же пример! А они сидят. Ну скажи, что нам делать? Ждать? Вот, дождались. Завоевывать их территорию, насаждать силой свои порядки мы не станем, мы, братец, коммунисты. Ну, можешь ты сказать, что бы ты сейчас стал делать? - Митька молчал. - Так вот ты учись. И думай, думай, думай. Может, и додумаешься.
        Митька поковырял носком сандалии землю, сказал уже совсем тихо:
        - Это вы всё только говорите. А сами вы на моем месте - вот вы, что бы вы делали?

«Ну, это уже легко, - подумала Симона. - Как это легко - говорить с человеком».
        - Я бы собрала ребят, выкрала ракету и перехватила этого «муравья» с американскими космолетчиками. Пусть они - убийцы и работорговцы, и все-таки их надо было судить. Я отбила бы их и доставила в наше отделение Комитета космоса. Вот так.
        У Митьки загорелись глаза.
        - Так, теть Симона…
        - Поздно, - сказала Симона. - Они же передали, что приговор приведен в исполнение. Вчера нужно было думать.
        Мобиль, тихонько ворча, подполз к ним и остановился в полутора метрах. Казалось, еще немного, и он подтолкнет их своим носом - пора, мол.
        Симона протянула руку:
        - Салюд, человек.
        Митька ничего не сказал, только пожал протянутую ладонь так, что даже Симоне стало больно.
        Мобиль качнулся, когда Симона, пригнувшись, влезла внутрь, и резко взмыл вверх. И пока сквозь прозрачную стенку корабля были видны фигуры сидевших там людей, Митька отчетливо видел Симону, - она была слишком большая, чтобы ее можно было с кем-нибудь спутать.
        Илья Варшавский
        Тараканы
        Мне не хотелось просыпаться. Я знал, что стоит открыть глаза, как вся эта карусель закружится снова. Один оборот в двадцать четыре часа, и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Во сне можно было делать с миром все что угодно: перекраивать его по своему усмотрению, населять сказочными персонажами, останавливать время и поворачивать его вспять.
        Во сне я был хозяином мира, а днем… Впрочем, об этом нельзя было думать. Рекомендуется лежать десять минут с закрытыми глазами и думать только о приятном. Дурацкий рецепт. Это значит, не думать о том, что есть на самом деле. Не думать о наступающем дне, не думать о лежащей на столе рукописи, не думать… Древняя, наивная мудрость, детские представления о всемогуществе человеческой психики. Соломинка, протянутая утопающему. К черту соломинки, техника спасения тоже идет вперед.
        Я протянул руку и взял со столика контакты.
        Один - на затылок, два на запястья и один на живот.
        Кто ты, мой благодетель, дарующий мне мужество и покой? Может быть, твой прах уже давно покоится в урне крематория и все, что от тебя осталось, - это магнитная запись эмоций, размноженная в миллионах экземпляров. Ты оставил людям неоценимое наследство - утреннюю радость. У тебя был веселый характер, отличное пищеварение и неутомимое сердце. Ты обладал завидным аппетитом, любил спорт, хорошую шутку и женщин. Твои биотоки наливают силой мои мышцы, усиленно гонят кровь по сосудам, заставляют меня ухмыляться этой идиотской улыбкой.
        Гоп-ля! Жизнь прекрасна! Пользуйтесь по утрам электрическими биостимуляторами Альфа!
        Щелчок реле. Теперь, аппарат выключен на двадцать четыре часа. Нужно попробовать сломать замок и отключить реле. Пролежать несколько суток в этом блаженном состоянии, а там пусть все катится в преисподнюю: и недописанные книги, и неверные жены, и вы, надежда человечества, господа лопоухие! Слышите? В преисподнюю, вместе со всеми вашими проблемами и проблемками.
        Я пытаюсь открыть ножиком черный ящик, но корпус аппарата изготовлен из твердого пластика. Нигде ни малейшей щели. Ну что ж, ваша взяла, ничего не поделаешь.
        Посмотрим, что делается в мире.
        На экране - реклама, реклама, реклама.
        Больше ешьте, больше пейте, чаще меняйте одежду, обувь, мебель. Следите за модой, мода - зеркало эпохи. Женщины, старайтесь всегда нравиться мужчинам. Мужчины, следите за своей внешностью. Посетите Центральный магазин, там все товары пониженной прочности. Неограниченный кредит. Не жалейте вещи, не привыкайте к вещам. Помните, что, надев лишний раз костюм, вы нарушаете ритм работы Главного Конвейера. Все, что послужило один раз, - в утилизатор! Берите, берите, берите!
        Сводки. Десятизначные числа, бесконечные, уходящие вдаль автоматические линии, монбланы жратвы, невообразимые количества товаров. Стрелки приборов на щитах энергосистем стоят ниже зеленой черты. Потребляйте, потребляйте, потребляйте! Главному Конвейеру грозит переход на замкнутый цикл!
        Другая программа: лекция для женщин. Рожать полезно, рожать приятно, рожать необходимо. Вы ищете смысл жизни? Он - в детях! Новое в законе о браке. Каждая патриотка Дономаги должна иметь не менее пяти детей.
        Мы не поднимем потребление, пока…
        Хватит! Включаю третью программу.
        Сенсация века - мыслящая горилла Макс дает интервью корреспондентам телевидения и газет. Грузное тело облачено в ярко-красный халат, тщательно застегнутый до шеи. Высокомерное, усталое лицо. Глаза полузакрыты набрякшими веками. Неправдоподобно большая черепная коробка еще хранит розовый рубец, след недавней операции.
        Сидящий рядом комментатор кажется по сравнению с Максом крохотным и жалким.
        - Скажите, Макс, - спрашивает корреспондент агентства печати, - кахие, по-вашему, перспективы сулят операции подобного рода?
        Макс усмехается, обнажая острые, желтые клыки.
        - Я думаю, - говорит он, - что если бы эти операции не давали желаемого результата, то я бы сегодня не имел чести беседовать с вами.
        Камера панорамой показывает журналистов за столиками, торопливо записывающих ответ в блокноты.
        - Боюсь, что вы меня не совсем точно поняли, продолжает корреспондент. - Я имел в виду перспективы… э-э-э… для человечества, в целом.
        - Я работаю для человечества, - сухо звучит ответ. - Неужели вы думаете?…
        - Простите, Maкc, - перебивает комментатор, - я позволю себе уточнить вопрос моего коллеги. Считаете ли вы возможным, что подобные операции когда-либо будут производиться на людях?
        Макс пожимает плечами:
        - Этот вопрос нужно адресовать тем, кто такие операции разрабатывал. Спросите лопоухих.
        Смех в зале.
        - И все же, - настаивает корреспондент, - нас интересует ваша точка зрения.
        У Макса начинает дерраться губа. Несколько секунд он глядит на корреспондента остановившимся взглядом. Затем из его глотки вырывается пронзительный рев. Согнутыми руками он наносит себе несколько гулких ударов в грудь. По-видимому, у оператора сдают нервы, - телекамера стремительно откатывается назад.
        - Ну что вы, Макс! - Комментатор протягивает ему связку бананов. - Стоит ли из-за этого волноваться!
        Пока Макс жует бананы, в студии - такая тишина, что я отчетливо слышу тяжелое сопение и глухие, чавкающие звуки.
        - Извините! - Он запахивает расстегнувшийся халат. - Так о чем мы?
        - Возможны ли такие операции на людях? - подсказывает комментатор.
        - Это скорее вопрос этический, чем научный. Для того чтобы создать один сверхмозг, двух особей из трех нужно умертвить. Там, где речь идет о жизни животных, ваши лопоухие не проявляют особой щепетильности. Не знаю, хватит ли у них решимости, когда дело коснется людей.
        Он слишком смело говорит о. лопоухих. Комментатор явно чувствует себя неловко и пытается изменить ход беседы:
        - Может быть, вы расскажете, над чем вы сейчас работаете?
        Быстрый взгляд исподлобья. Какое-то мгновение он колеблется. Честное слово, эта горилла умнее, чем я полагал. Достаточно посмотреть, на улыбку.
        - Боюсь, что это не так просто. Я плохой популяризатор, да и сама проблема выходит за пределы понимания, людей с обычным генетическим кодом. Не можете же вы объяснить мартышке законы стихосложения.
        Браво, Макс, браво!
        - Так… - Комментатор обескуражен. - Есть ли еще у кого-нибудь вопросы?
        ЮГ
        На экране - крупным планом - корреспондентка радио:
        - Простите, Макс, возможно мой вопрос будет несколько… Ну, может быть, вы сочтете его чересчур… Кажется, она безнадежно запуталась.
        - Интимным? - приходит ей на помощь комментатор.
        - Вот именно. - Она облегченно вздыхает. - Ваше прошлое. Ведь его нельзя так просто списать со счета. Звериные инстинкты. Не появляется ли у вас иногда желание…
        Макс кивает головой:
        - Я вас понял. Мы все находимся во власти инстинктов. От них ведь никуда не спрячешься. Разве у вас, когда вы ночью остаетесь наедине со своим мужем, не появляется желание внимать их зову?
        Ржут журналисты, ухмыляется комментатор, только лицо гориллы сморщено в брезгливой гримасе.
        Корреспондентка краснеет.
        Отличная вещь цветной экран! Я наслаждаюсь богатством оттенков румянца на лице этой дуры.
        - Я… девушка… - с трудом выдавливает она из себя.
        Теперь уже хохочет и Макс.
        - Тем более! - Он достает из кармана халата платок и вытирает им глаза. - Тем более, неудовлетворенные инстинкты - самые сильные.
        Комментатор пытается спасти положение:
        - Спасибо, Макс. Разрешите поблагодарить вас и от имени телезрителей, которые, надеюсь, с интересом слушали это интервью.
        Я выключаю экран. Пора завтракать.
        Двенадцатый шифр - диетический завтрак для страдающих ожирением. Однако почему-то вместо обычных двух блюд и стакана чая металлическая рука выталкивает на поднос всё новые и новые тарелки. Я пытаюсь захлопнуть дверцу, но она не поддается. Ага, понятно: новый трюк, - хочешь не хочешь, а повышай потребление.
        Я не могу сказать, что все это невкусно. Блюда приготовлены по рецептам опытных гурманов, но стоит мне съесть две ложки, как аппетит пропадает. Меня раздражает такое обилие еды. Я сваливаю содержимое всех тарелок на поднос, тщательно перемешиваю и выбрасываю в утилизатор. При этом я стараюсь не думать о счете, который придет в конце месяца. Нужно быть патриотом. Необходимо обеспечить загрузку всех автоматических линий. Конвейер, работающий по замкнутому циклу, действительно страшная вещь. Что-то вроде писателя, которому не о чем писать.
        Кстати о писателях. Сейчас ты, дорогой мой, сядешь за стол и напишешь две, полагающиеся на сегодня, страницы. Так на чем мы остановились?
        Минут десять я тупо смотрю на недописанный лист и размышляю. Впрочем, может быть, только делаю вид, что размышляю.
        Нет, пожалуй, надо начинать с главного. Я подхожу к информатору и вызываю центральный пост.
        - Слушаю!
        - Дайте справку. Сколько раз в литературе использована ситуация, в которой герой любит героиню, но она не разделяет его чувств и уходит к другому?
        - За какой период?
        - От Эсхила до наших дней.
        Явное замешательство. Я слышу, как дежурный передает задание дальше.
        - Абонент?!
        - Да.
        - Мы не можем дать такую справку. Объем информации превышает емкость памяти машин.
        - Ну тогда за последнее столетие.
        - Подождите.
        Я терпеливо жду.
        - Справка будет готова завтра к двадцати трем часам. Вас устраивает такой срок?
        - Ладно, - говорю я, - не так уж важно знать, какая ты по счету бездарность.
        - Простите?
        - Нет, это я просто так. Развлекаюсь. Можете считать заказ аннулированным.
        - Хорошо.
        Двух страниц не будет ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков. Аминь.
        Честное слово, я испытываю облегчение. Теперь нужно решить, чем занять день.
        Я подхожу к зеркалу и оглядываю себя с ног до головы. Выгляжу я просто шикарно. В мире, изнывающем от изобилия, стоптанные башмаки, вздутые на коленях брюки и пиджак с прорванными локтями - признак изысканного снобизма.
        Отвесив глубокий поклон своему изображению, я выхожу на улицу.
        Верхний этаж - для пешеходов. Здесь же расположены магазины, поэтому в воздухе стоит такой гул. Сотни динамиков зазывают зайти и взять что-нибудь.
        На перекрестке - несколько молодых девушек.
        Если стремление по возможности ничем не прикрывать свои телеса будет прогрессировать, то Главному Конвейеру грозит полная остановка.
        Девушки всячески стараются привлечь внимание бесцельно фланирующих парней, но те проходят мимо с каменными лицами. Почти все они жуют противную, липкую массу. Говорят, что она помогает от ожирения.
        Я кляжу на лица прохожих и пытаюсь понять, что же произошло. Я не могу писать о мире, в котором живу, просто потому, что его не знаю.
        Бессмысленные, откормленные хари, потухшие глаза, полная апатия ко всему.
        Впрочем, это не так. Внезапно толп. а преображается. Прекратилось всякое движение, Застывшие на месте люди впились глазами в экраны. Начался футбольный матч. Проходит несколько минут. Дикие выкрики и свист заглушают даже рев рекламных громкоговорителей.
        Мне трудно думать в таком гаме. Я захожу в первый попавшийся магазин. Никого нет и относительно тихо.
        Здесь очень удобные кресла. От кондиционера веет приятной прохладой.
        Мне хочется хоть что-нибудь понять. Еще недавно мне казалось, что самое главное - это выиграть соревнование в потреблении. Автоматизация и изобилие. Сколько лет мы поклонялись этим двум идолам? Бесконфликтный капитализм. Жрать, жрать, жрать. Пусть каждый жрет сколько может, и проблема «иметь и не иметь» потеряет всякий смысл. Всех уравнивает емкость желудка в этом автоматизированном раю. Ну вот, желудки набиты до предела. А дальше? Дальше - мы и лопоухие. Всё те же два класса. Интеллектуальное неравенство. Никогда еще оно не проявлялось так резко, для лопоухих мы - просто свиньи, поставленные на откорм, объект социального эксперимента. Нас разделяют не только стены Исследовательского Центра.
        Я когда-то читал романы Уэллса. Там тоже была элита ученых, управляющих миром, но это получалось как-то иначе. Никто не мог предполагать, что имущественное неравенство, выродится в интеллектуальное, что все настолько усложнится и настоящая наука станет доступной только гениям. Иногда мне кажется, что нами правят марсиане. На каждые десять миллионов человек рождается один гений. Лопоухие умеют их отыскивать.
        В годовалом возрасте счастливчики попадают в Исследовательский Центр. Ошибок почти не бывает, говорят, что генетический гороскоп - очень точная вещь. А что прикажете делать человеку, если он не гений?
        Я встаю и направляюсь к выходу.
        - Вы ничего не взяли? - раздается у меня под ухом. Магазинные автоматы работают с безукоризненной точностью.
        Я подхожу к витрине, сую в ящик с фотоэлементом банковскую карточку и наугад беру галстук, расписанный замысловатыми узорами.
        - Он вам будет очень к лицу!
        Я бросаю галстук на пол и по лестнице спускаюсь на проезжую часть улицы.
        Несколько минут я в нерешительности стою перед вереницей автомобилей, потом сажусь в маленький кар.

«Куда?» - вспыхивает надпись на пульте.
        На этот вопрос я не могу ответить. Нажимаю на все кнопки сразу.
        В пульте что-то щелкает, и надпись загорается снова.
        - Эх ты, - говорю я, - а еще называешься автоматом, простую проблему не можешь решить!
        Тычу пальцем в первую попавшуюся кнопку, и автомобиль трогается с места.
        Мне кажется, что я еду по вымершему городу. На проезжей части - ни одной машины. В Дономаге уже давно никто никуда не торопится.
        Я нажимаю кнопку за кнопкой. Автомобиль бесцельно кружит по улицам.
        Неожиданно мой кар сбавляет скорость. Из-за угла вылетает красный лимузин с эмблемой Исследовательского Центра. Я успеваю разглядеть лежащего на подушках человека. Огромный лысый лоб, маленький, срезанный подбородок дегенерата.
        Проходит еще полчаса. Мне надоела эта бессмысленная езда, но не хватает воли принять решение.
        Я думаю о том, что, если вырвать несколько сопротивлений из пульта, машина потеряет управление, и тогда… Внезапно я понимаю, что весь день играю сам с собою в жмурки.
        Я набираю номер на диске и наклоняюсь к микрофону:
        - Лилли! - Я говорю шепотом, потому что стыжусь слов, которые сейчас произнесу. - Ты надо мной тяготеешь, как проклятье, Дилли! Я разобью себе голову, если ты не разрешишь к тебе приехать!

* * *
        У подъезда стоит красный лимузин. Я пристраиваю свой кар рядом и поднимаюсь во второй этаж.
        Мне открывает сама Лилли. У нее очень возбужденный вид.
        - Здравствуй, милый! - Она рассеянно целует меня в губы. - А у меня для тебя сюрприз!
        Я догадываюсь, что это за сюрприз.
        Красный лимузин плюс необузданное честолюбие Лилли. Данных вполне достаточно, чтобы решить уравнение с одним неизвестным.
        - Очень интересно! - Мне действительно интересно. Я никогда не видел близко ни одного лопоухого.
        Он сидит в кресле у окна. Я его сразу узнаю. Рядом с ним - Тони.
        - Знакомьтесь! - говорит Лилли. - Мой бывший муж.
        Это - про меня.
        Бывший муж, бывший писатель, - что еще?
        - Он писатель, - добавляет Лилли, - и очень талантливый.
        Еще бы! У нее все должно быть самого лучшего качества, даже бывший муж.
        Тони приветливо машет мне рукой. Он уже здoрово пьян. Интересно, где ему удается добывать спиртное?
        Я направляюсь к креслу, где сидит лопоухий, но по дороге спотыкаюсь о протянутые ноги Тони. Торжественность церемониала несколько нарушена. Первый муж споткнулся о второго, просто водевиль какой-то!
        - Лой, - говорит лопоухий. Он даже не считает нужным приподняться с кресла.
        Я пожимаю потную, мягкую руку и тоже представляюсь.
        - Хочешь чаю? - спрашивает Лилли.
        - Лучше чего-нибудь покрепче..
        Тони подносит палец к губам.
        - Можете меня не стесняться, - говорит Лой. - Все законы имеют статистический характер, в том числе и сухой. Какие-то отклонения всегда допустимы.
        Лилли достает из шкафа бутылку спирта и сбивает коктейль.
        Она протягивает первый стакан Лою, но тот отрицательно качает головой. Тони довольно ухмыляется: не хочет пить, не надо, нам больше достанется.
        - Вы читали последний роман Свена? - обращается Лилли к Лою. - В свое время о нем много говорили.
        Лой смотрит на меня тяжелым сонным взглядом. Кажется, все же он сообразил, что речь идет обо мне.
        - Я не читаю. беллетристики, - говорит он, - но когда знакомишься с автором, то невольно хочешь прочесть, что он написал.
        Лилли облегченно вздыхает и снимает с полки книгу. Интересно, читала ли она ее сама?
        У Лоя короткие руки, похожие на паучьи лапки.
        Когда он берет ими книгу, мне кажется, что сейчас он поднесет ее ко рту и высосет из нее все соки.
        Так и есть! Он быстрыми, резкими движениями перелистывает страницы, на какую-то долю секунды впивается в них взглядом и листает дальше.
        - Вряд ли это может вас заинтересовать, - говорю я, отбирая у него книгу. - Любовная тема в наше время…
        - Вы ошибаетесь, - перебивает он. - Проблема сексуального воспитания молодежи стоит сейчас на первом месте. Мы запрограммировали Систему на сто лет вперед из расчета ежегодного прироста населения не менее пяти процентов. Вносить сейчас коррективы невозможно. То, что люди избегают иметь детей, может привести к катастрофическим последствиям.
        Только теперь я понимаю, что меня мучит с самого утра. Мне необходимо причинить боль Лилли. Нанести удар в самое чувствительное место. Нет, такой случай нельзя упустить!
        - Действительно, Тони, - говорю я, - почему бы вам с Лилли не завести ребенка?
        Лилли закусывает губу. Сейчас она вся - как натянутая пружина.
        - Я же импотент, - добродушно отвечает Тони. Разве вы не знаете, что я импотент?
        Попадание в яблочко! Лой недоуменно поворачивается к Лилли.
        - Сейчас очень модно выходить замуж за импотентов, - говорит она небрежным тоном,
        - это освобождает от кучи всяких омерзительных обязанностей.
        Так. Лилли всегда считала, что возмездие должно быть скорым и безжалостным.
        Лой ничего не понимает.
        - А разве вы не хотите иметь ребенка?
        - Я не хочу плодить бездарностей. Их и так слишком много развелось.
        - Но всегда же есть шанс, - настаивает Лой.
        - Меня такой шанс не устраивает. Мне нужно иметь, по крайней мере, пятидесятипроцентную уверенность. Тони рассказывал, что когда-то в древности боги спускались с Олимпа и брали дочерей человеческих. Так рождались герои. Правда, Тони?
        Тони кивает головой. Глаза его устремлены на графин. Там еще осталось немного выпивки. Я наполняю ему стакан и жду, что будет, дальше.
        Намек настолько прозрачен, что понятен даже Лою. Он колеблется.
        - Это не очень рекомендуется. Гениальность, как и всякое отклонение от нормы, связана с накопленной ошибкой в наследственном веществе. При этом бывают сопутствующие изменения генетического кода. Иногда летальный ген…
        Он говорит о своей гениальности так, словно речь идет о паховой грыже.
        - Вы слишком осторожны! - В голосе Лилли звучат нотки, от которых мне становится тошно. - Цель оправдывает риск. Разве я вам не нравлюсь?
        Это уже черт знает что!
        Лой жмурится, как сытый кот. Сейчас он облизнется.
        - Что ж, - говорит он, - было бы любопытно составить генетический гороскоп нашего потомка. Лилли бросает на меня торжествующий взгляд.
        Пауза затягивается.
        - Давайте сыграем в тараканьи бега, - предлагает Тони.
        - Тони историк, - поясняет Лилли. - Он всегда выкапывает что-нибудь интересное.
        Тони достает из стола коробочку и извлекает оттуда двух тараканов. Один помечен белой краской, другой - синей.
        - Выбирайте! - предлагает он мне.
        - Где вы их раздобыли? - спрашиваю я.
        - В энтомологическом музее. У меня там есть приятель.
        Я выбираю белого таракана.
        Тони ставит на стол деревянный лоток.
        Лой наблюдает за нами со снисходительным любопытством, будто мы сами забавные и безвредные насекомые.
        Игра идет с переменным успехом. После нескольких заездов я возвращаю своего таракана Тони.
        - Надоело? - спрашивает он.
        Я киваю головой. Уменя так мерзко на душе, что еще немного - и я разревусь. - Мне страшно думать о том, что Лилли… Уж лучше бы это был не Лой, а Макс.
        - Это потому, что мы играем без ставок, - говорит Тони. - Представьте себе, что проигравший должен был бы пойти в соседнюю комнату и повеситься. «Висеть повешенному за шею, пока не будет мертв». Игра сразу бы приобрела захватывающий интерес.
        - Что ж, это мысль, - усмехается Лилли. - Попробуй, Свен. Рыцарский турнир на тараканах За право обладания дамой. Очень элегантно!
        - До чего же она меня ненавидит!
        Право, я не прочь попробовать, но мне не хочется подвергать риску Тони. Он, в общем, славный парень.
        Вот, если бы Лой… Чего не сделаешь ради того, чтобы на свете стало одним лопоухим меньше.
        - Ладно! - говорю я и пододвигаю лоток к Лою. Выбирайте таракана.
        - Я не играю в азартные игры, - сухо отвечает он. - Что же касается вашей затеи, то это просто идиотизм! Неужели у вас нет более разумных развлечений?
        Тони неожиданно взрывается.
        - А что вы нам еще оставили?! - кричит он.
        Лой пожимает плечами:
        - Не понимаю, чего вы хотите.
        - Работы! - орет Тони. - Можете вы понять, что и обычные люди хотят работать?!
        - Разве вы не работаете?
        - Работаю. - Он одним махом допивает коктейль и немного успокаивается. - Я написал монографию о восемнадцатом веке, а кому она нужна? Кто ее читал? Да и какой смысл копаться во всем этом дерьме, когда я не понимаю, что творится вокруг? Чем вы там занимаетесь в вашем проклятом Центре?! Какие сюрпризы вы нам еще готовите? Господи! Иногда мне кажется, что мы все заперты в огромном сумасшедшем доме. Ведь есть же еще люди на Земле. Можете вы объяснить, почему мы ограждены от всего мира непроницаемой стеной? Не умеете сами сообразить, что делать, так учитесь у других! Весь мир живет иначе.
        - Нам нечему учиться у коммунистов, - высокомерно отвечает Лой. - Уровень производства, достигнутый нами…
        - Я ничего не смыслю в производстве, но думаю, что тот уровень не ниже… - говорю я. - Меня интересует другое - люди. Что вы сделали с людьми?
        - Разве автоматизация не освободила их от тяжелого труда?
        - Освободила. От всего освободила, а взамен ничего не дала. Может быть, поэтому мы перестали походить на людей.
        - Глупости!
        Мне не хочется больше спорить.
        - Был очень рад повидать тебя, Ли, - говорю я. - До свиданья!
        - Будь здоров, дорогой!
        - Прощайте, Тони! Мы еще с вами как-нибудь сыграем.
        Лой тоже встает. Он целует руку Лилли и небрежно кивает Тони.
        Мы выходим вместо.
        - Пройдемтесь пешком, - предлагает Лой, - мне нужно с вами поговорить.
        Я знаю, о чем он хочет поговорить.
        Лой ставит рычажок на пульте своей машины против надписи «возврат», и мы поднимаемся на переходную трассу.
        Он сразу приступает к делу:
        - Я хочу получить у вас кое-какие сведения о Лилли. Ведь вы ее хорошо знаете.
        - Никто не может познать душу женщины.
        Меня самого ужасает пошлость этой фразы.
        - Я спал с ней всего три месяца, - добавляю я, и это уже пахнет стопроцентным кретинизмом.
        Лой бросает на меня быстрый взгляд из-под насупленных бровей. Точь-в-точь как Макс на ту корреспондентку.
        Я сгораю от стыда, но в душе рад, что разговор на эту тему уже не состоится..
        Целый квартал мы проходим молча.
        На перекрестке - затор. Равнодушная, сытая толпа молча наблюдает движущуюся колонну молодых ребят. Они несут транспарант с надписью: «ЛОПОУХИЕ, ПРИДУМАЙТЕ НАМ ЗАНЯТИЕ!» Очевидно, это студенты.
        - Вы понимаете, что им нужно? - спрашивает меня Лой.
        - Вам лучше знать, - отвечаю я.
        - К их услугам все блага жизни, - задумчиво продолжает он. - Они ни в чем не нуждаются и могут заниматься чем угодно, в меру своих сил и возможностей, разумеется.
        - Вот в этом-то все дело, - говорю я. - Возможности непрерывно сокращаются. Вероятно, они боятся, что скоро даже те крохи, которые вы им оставили, будут отвоеваны вашими обезьянами.
        - Обезьянами? - переспрашивает Лой. - Ну нет, обезьяны предназначены не для этого.
        - А для чего?
        Лой не спешит с ответом. Последние ряды демонстрантов уже прошли, и мы снова пускаемся в путь.
        - Профаны, - говорит Лой. - Профаны всегда падки на всякую сенсацию, способны раздуть ее до невероятных размеров. Ваши представления о мыслящих обезьянах - чистейшая фантастика Сверхмозг - просто рабочая машина, такая же, как любое счетно-решающее устройство. Нет смысла изобретать то, что уже создано природой, но усовершенствовать природу всегда можно. Пока тот же Макс нам очень полезен при решении ограниченного круга задач. Изменятся эти задачи - придется искать что-нибудь новое.
        - Не знаю, - говорю я. - Все это темный лес. Просто меня, как писателя, пугают эти обезьяны. Впрочем, я их и близко-то не видел.
        - Хотите посмотреть? Я могу это вам устроить, хотя Центр очень неохотно выдает разрешения на посещение питомника.
        - Еще бы! Вероятно, зрелище не для слабонервных.
        - Нет, - отвечает он, - просто это отвлекает обезьян.

* * *
        Разрешение приходит через пять дней. Почему-то оно на двух человек.
        Я решаю, что Лой хочет блеснуть перед Лилли, и звоню ей по телефону.
        - Я сегодня занята, - говорит она. - Если не возражаешь, с тобой поедет Тони.

…Мы останавливаем автомобиль перед воротами Центра. Висящее на них, объявление доводит до всеобщего сведения, что въезд общественного транспорта на территорию категорически воспрещен.
        Отщелкиваем свой пропуск в маленьком черном аппарате и сразу попадаем в иной мир.
        Густые, нависшие кроны деревьев, посыпанные розовым песком дорожки, спрятанные в густой зелени белые коттеджи, полная тишина.
        Если бы не вспыхивающие при нашем приближении указатели, можно было подумать, что мы перенеслись на несколько столетий назад.
        Указатели приводят нас к большому одноэтажному зданию, обнесенному высоким забором.
        Небольшая калитка в заборе заперта. Я нажимаю кнопку звонка, и через несколько минут появляется худой, высокий человек, облаченный в синий халат. Он долго и с явным неудовольствием разглядывает наш пропуск.
        - Ну что ж, заходите!
        Мы идем за ним. В нос нам ударяет запах зверинца. Весь двор уставлен клетками, в которых резвятся мартышки.
        - В кабинеты заходить нельзя, - говорит наш проводник.
        - Мы имеем разрешение.
        - Они сейчас работают. Никому не разрешается заходить, когда они работают.
        -. Но тут же ясно написано в пропуске, - настаиваю я.
        - Скоро перерыв, они пойдут обедать, тогда и посмотрите.
        Нужно ждать, ничего другого не остается. От нечего делать мы разглядываем мартышек.
        - А они тут зачем? - спрашивает Тони, указывая на клетки.
        - Не знаю. Я сторож, мое дело их кормить, а что с ними там делают потом, меня не касается.
        - Ну их к черту! - говорит Тони. - Поедем домой, Свен.
        - Когда у них обед? - спрашиваю я.
        - А вот сейчас буду звонить.
        Раздается звук колокола. Мартышки прекращают свою возню и припадают к решеткам.
        Я почему-то испытываю невольное волнение.
        Открываются массивные двери, и из дома выходят пять горилл.
        Мартышки в клетках начинают бесноваться. Они вопят, размахивают руками, плюют сквозь прутья.
        Гориллы идут медленным шагом, высокомерные, в ярких халатах, слегка раскачиваясь на ходу. Они чем-то удивительно походят на Лоя.
        Рядом с нами истошным голосом вопит маленькая обезьянка с детенышем на руках. Она судорожно закрывает ему ладошкой глаза, но сама не может оторвать взгляда от приближающейся процессии,
        Шум становится невыносимым.
        Тони зажимает уши и отворачивается. Его начинает рвать.
        Гориллы проходят мимо, не удостаивая нас даже поворотом головы, и скрываются в маленьком домике, расположенном в конце двора.
        - Всё! - говорит сторож. - Через час они пойдут обратно; если хотите, можете подождать.
        Я подхожу к одной из клеток.
        В глазах маленькой мартышки - тоска и немой вопрос, на который я не могу ответить сам.
        - Бедная девочка! - говорю я. - Тебе тоже не хочется быть хуже своих сородичей.
        Она доверчиво протягивает мне лапку. Я наклоняюсь и целую тонкие изящные пальчики.
        Тони трогает меня за рукав.
        - Пойдемте, Свен. Есть предел всему, даже… здравому смыслу.
        Назад мы идем уставшие и злые. Тони что-то насвистывает сквозь зубы. Это меня раздражает.
        У поворота на главную аллею стоит обнявшаяся парочка. Я их сразу узнаю.
        - Снимите шляпу, Свен, - высокопарно произносит Тони. - Сегодня мы присутствуем при величайшем эксперименте, кладущем начало расширенному воспроизводству лопоухих.
        Я поворачиваюсь и что есть силы бью кулаком в его ухмыляющийся рот.
        - Вы идеалист, Свен, - говорит Тони, вытирая ладонью кровь с губы. - Неисправимый идеалист. И ударить-то по-настоящему не умеете. Бить нужно насмерть. Писатель!
        Я приближаюсь к ним, сжав кулаки и проклиная себя за то, что у меня никогда не хватит духа поднять руку на женщину. Тони идет сзади, я слышу его дыхание у себя за спиной.
        Первой нас замечает Лилли. У нее пьяные, счастливые глаза.
        - Поздравьте нас, мальчики, - говорит она. - Все получается просто великолепно! И гороскоп изумительный!
        Мы молчим.
        Лой берет ее под руку. Лилли оборачивается к Тони:
        - Я вернусь через десять дней. Пожалуйста, не напивайся до бесчувствия.
        Мы оба глядим им вслед. Когда они доходят до поворота, Тони говорит:
        - Поедем ко мне. У меня есть спирт, полная бутылка спирта.

* * *
        Проходит всего три дня, но мне кажется, что мы постарели за это время на десяток лет.
        Я улетаю. Тони меня провожает.
        - Вот письмо к Торну, - говорит он, протягивая мне конверт. - Думаю, что Тори не откажется вас взять. Ему вечно не хватает людей. Ведь археология не входит в список официально признанных наук. Приходится рыть лопатами.
        - Спасибо, Тони! - говорю я. - По правде сказать, мне совершенно наплевать, чем они там роют. Меня интересует совсем другое.
        - Чепуха все это, - говорит Тони. - Двадцатый век. Не понимаю, что может вас интересовать там.
        - Не знаю. Мне хочется вернуться в прошлое. Понять, где и когда была допущена роковая ошибка. Может быть, я напишу исторический роман.
        - Не напишете, - усмехается он, - ведь сами знаете, что не напишете.
        Я смотрю на часы. Пора!
        - Прощайте, Тони!
        - Подождите, Свен! - Он обнимает меня и неловко чмокает в щеку.
        Я поднимаюсь по трапу. Тони смотрит на меня снизу вверх.
        - Скорее возвращайтесь, Свен!
        - Я вернусь! - кричу я, но шум мотора заглушает мои слова. - Вернусь месяцев через шесть!
        Ошибаюсь я ровно на год…
        Стоит мне снова переступить порог моего дома, как у меня появляется такое ощущение, будто этих полутора лет просто не существовало. В мире все идет постарому.
        Первым делом я звоню Тони.
        - Здравствуйте, Свен! - говорит он. - Очень рад, что вы уже в городе.
        - Не могу сказать того же самого о себе, - отвечаю я. - Ну, как вы живете?
        Тони мнется.
        - Послушайте, Свен, - говорит он после небольшой паузы, - вы сейчас где?
        - Дома.
        - Можно, я к вам приеду?
        - Ну конечно, Тони!
        Через десять минут раздается звонок в дверь.
        - А вы молодцом, Свен, - говорит он, усаживаясь в кресло. - Вас просто не узнать!
        - Похудел на десять килограммов, - хвастаю я.
        - Ну что ж, могу только позавидовать. Как там Торн?
        - Молодчина Торн! И ребята у него отличные!
        - Будете писать?
        - Вероятно. Нужно еще о многом подумать.
        - Так…
        Мне хочется разузнать о Лилли, но вместо этого я задаю дурацкий вопрос:
        - Как ваши тараканы?
        Лицо Тони расплывается в улыбке.
        - У меня теперь их целая конюшня. Некоторые экземпляры просто великолепны!
        Почему-то мы оба чувствуем себя очень неловко.
        - Жаль, что у меня нечего выпить, - говорю я, - но в экспедиции…
        - Я не пью, - перебивает Тони, - бросил.
        - Вот не ожидал! Вы что, больны?
        - Видите ли, Свен, - говорит он, глядя в пол, - за ваше отсутствие произошло много событий… У Лилли ребенок.
        - Ну что ж, - говорю я, - она этого хотела. Надеюсь, теперь ее честолюбие удовлетворено?
        Он хмурится:
        - Не знаю, как вам лучше объяснить. Вы помните, был гороскоп.
        - Еще бы!
        - Так вот… по гороскопу все получалось очень здорово. Должен был родиться мальчик с какими-то необыкновенными способностями.
        - Ну?
        - Родилась девочка… идиотка… кроме того… с… физическим уродством.
        У меня такое чувство, будто мне на голову обрушился потолок.
        - Боже! - растерянно шепчу я. - Несчастная Ли! Что же теперь будет?! Как все это могло произойти?!
        Тони пожимает плечами:
        - Понятия не имею. Может быть, вообще генетические гороскопы сплошная чушь, а может, дело в стимуляторах. Они ведь там, в Центре, жрут всякие стимуляторы мозговой деятельности лошадиными дозами.
        Я все еще не могу прийти в себя:
        - А что же Ли? Представляю себе каково это ей!
        - Вы ведь знаете, Лилли не терпит, когда ее жалеют. Она очень нежная мать.
        - А Лой? Он у вас бывает?
        - Редко. Работает как одержимый. У него там что-то не ладится, и он совершенно обезумел, сутками не ложится спать.
        - Скажите, Тони, - спрашиваю я, - как вы думаете, можно мне повидать Лилли?
        - Можно, - отвечает он, - я за этим и приехал, только мне хотелось раньше обо всем вас предупредить.

* * *
        - Здравствуй, Свен! - говорит Лилли. - Вот ты и вернулся.
        Она очень мало изменилась, только немного осунулась.
        - Да, - говорю я, - вернулся.
        - Как ты съездил?
        - Хорошо.
        - Будешь что-нибудь писать?
        - Вероятно, буду.
        Молчание.
        - Может быть, вспомним старое, сыграем? - говорит Тони. - Смотрите, какие красавцы! Все как на подбор!
        - Спасибо, - отвечаю я, - что-то не хочется. В следующий раз.
        - Убери своих тараканов, - говорит Ли, - видеть их не могу!
        Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо. Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лилли вскакивает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою сторону. В ее глазах бешенство и ненависть.
        - Сиди, подлец! - кричит она мне.
        Я снова сажусь.
        Ее гнев быстро гаснет.
        - Ладно, - говорит она, - все равно, пойдем!
        - Может, не стоит, Ли? - тихо спрашиваю я.
        - Согрей молоко, - обращается она к Тони. - Идем, Свен.
        В кроватке - крохотное, сморщенное личико. Широко открытые глаза подернуты мутной голубоватой пленкoй.
        - Смотри! - Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.
        - Ну вот, - говорит Лилли, - теперь ты всё знаешь. Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.
        - Пойдем, - говорит Лилли, - Тони ее покормит.
        Я беру ее за руку:
        - Лилли!
        - Перестань! - Она резко выдергивает свою руку из моей. - Бога ради, перестань! Неужели тебе еще мало?!
        Мы возвращаемся в гостиную.
        - Ты знаешь, - говорит Лилли, - я бы, наверное, сошла с ума, если бы не Тони. Он о нас очень заботится.
        Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть иначе, если б тогда…
        Возвращается Тони.
        - Она уснула, - говорит он.
        Лилли кивает головой.
        Нам не о чем говорить. Вероятно, это потому, что мы все думаем об одном и том же.
        - Ну, как ты съездил? - снова спрашивает Лилли.
        - Хорошо, - отвечаю я, - было очень интересно,
        - Будешь что-нибудь писать?
        - Вероятно, буду.
        Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чему-то прислушивается. Я чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уйти.
        Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.
        - Лой?!
        Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем грязная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные туфли. Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку стекает тонкая струйка слюны.
        - Что случилось, Лой?!
        Лой хохочет. Жирный живот колышется в такт под впалой, волосатой грудью.
        - Потеха!
        Он подходит к дивану и валится на него ничком.
        Спазмы смеха перемежаются с судорожными всхлипываниями.
        - Потеха!.. Макс… за неделю… за одну неделю он сделал все, над чем я, дурак, зря бился пять лет… В Центре такое веселье… Обезьяна!
        Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать с тонущего корабля. Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!
        - Лой! - Лилли кладет руку на его вздрагивающий от рыданий затылок. Первый раз я слышу в ее голосе настоящую нежность. - Не надо, Лой, нельзя так отчаиваться, ведь всегда остаются…
        - Тараканы! - кричит Тони. - Остаются тараканы! Делайте ваши ставки, господа!
        Александр Шалимов
        Ксанта, Бука, Фома и я
        Я еще не очень стар, хотя, конечно, по иным временам, мне, пожалуй, пора бы и успокоиться… Я был мальчишкой, когда тут - в долине - бурились первые скважины. Готовые скважины запирали тяжелыми вентилями, а рядом вколачивали кол из неотесанной лиственницы и писали суриком на листе фанеры: «Осторожно, кипяток!»
        Эти надписи я видел на выцветших фотографиях в альбоме отца: пустынная долина с редколесной тайгой, коричневато-пепельные склоны Камбального, буровые вышки, трубы, втиснутые руками геологов в камчатскую землю. Когда вентили чуть приоткрывали, трубы фонтанировали кипятком. Горячие ручьи стекали по затоптанному мху в сизоватую пенистую Паужетку…
        Отец в молодости разведывал Паужетское месторождение природного пара, а потом строил первую на этой земле геотермальную электростанцию. Сначала она была совсем маленькой: давала ток нескольким консервным заводам. А потом разрослась. Помню, ее называли гигантом дальневосточной энергетики. Как давно это было? Давно и недавно. Всего - век человеческий…
        А впрочем, что такое человеческий век? В дни моей юности - на круг - семьдесят лет. А теперь… Когда мне исполнилось сто двадцать, врачи не позволили ехать в Гренландию. Но я всю жизнь отдал Крайнему Северу и Югу. И, черт меня побери, я не хотел сдаваться. Я не мог вообразить себя без работы. Она была необходима мне как воздух, - настоящая работа, рука об руку с крепкими людьми; суровые ветры, льды и долгие-ночи с радугами полярных сияний. Выйдешь из теплого домика в ночь и слушаешь тишину льдов.
        А она особенная, эта тишина. Звенит в ней что-то далекое, томительное, волнующее, как ожидание вечной новизны. И пьешь морозный воздух, чистый, как прозрачный родник, обжигающе холодный, живительный.
        С каждым глотком сил прибывает. Разве можно человеку без этого?
        Ну, а потом предложили ехать сюда… Управляющий Паужетским геотермическим заповедником и природным музеем на юге Камчатки!.. Это я-то - строитель Великой плотины на Лене и Берингова моста. Штат управления заповедника: один управляющий плюс восемнадцать киберов, преимущественно старой конструкции, некоторые требуют капитального ремонта. Вот так… Впрочем, Камчатский заповедник - это еще лучшее из того, что предлагали неугомонным ветеранам моего покроя. Конечно, я погорячился, покричал там, в бюро кадров, даже кулаком по какому-то электронному лбу постучал, а потом поехал… Так, посмотреть поехал… Как и что… Ведь я не был на Камчатке сорок лет. Интересно все-таки: был «гигант дальневосточной энергетики», а теперь - заповедник…
        Прилетел сюда, в эту долину, которую помнил по старым фотографиям отца. Полдня бродил среди молчаливых домиков опустевшего поселка, по притихшим корпусам бывшей геотермальной электроцентрали. Почти век она освещала и обогревала добрую половину Камчатки.
        День выдался сумрачный, и сумрачно было на душе.

«Нет, мы оба стали ненужными, - думал я. - Эта гигантская электростанция - детище моего отца. И я сам… Какой тут заповедник. Это кладбище. Пустырь истории… И никому до него нет дела. Жизнь ушла отсюда навсегда. Конечно, теперь вулканическое тепло уже не используют, как в двадцатом веке. Чем тогда служил вулкан? Печкой, в лучшем случае паровым котлом. Теперь люди придумали штуки похитрее. Да и требования другие, - сейчас сразу нужны миллиарды киловатт. Разве из одного вулкана вытянешь столько? Вот и пришлось идти глубже - в подкоровую зону. Бурят скважины глубиной в тридцать-сорок километров. Опускают в эти скважины термоэлементы и получают энергию. Такие скважины можно бурить где угодно…
        На севере Гренландии, куда меня не пустили „по состоянию здоровья“, сейчас бурятся четыре такие скважины. Вот это работка! Там строится энергоцентраль мощностью в сто миллиардов киловатт. Вторая на Земле, после Антарктической. И тоже - для уничтожения льдов. А тут…»
        Я с отвращением посмотрел вокруг. Мачта высоковольтной передачи возле центральных трансформаторов покосилась. Наверху у изоляторов свили гнезда какие-то шальные птицы. Стекла над дверью, ведущей в круглое здание диспетчерской, выбиты ветром…
«Их придется вставить в первую очередь, - мелькнуло в голове. - А то зимой нанесет снегу в диспетчерскую. Там электронный мозг, точные приборы…»
        А впрочем, зачем? Кому теперь нужна эта старая электронная башка и покосившаяся мачта? Ведь ток уже не потечет по проводам. Птицы могут спокойно высиживать птенцов в гнездах у самых изоляторов…
        Музей! Смешная идея… Для кого? Держу пари на свою старую трубку - с тех пор как станцию закрыли и улетел последний наблюдатель, нога человеческая тут не ступала…
        - Здравствуйте, - послышался тоненький голосок у меня за спиной. - А мы вас ждали…
        Я поспешно оглянулся. Девочка лет десяти в голубом комбинезоне с интересом разглядывала меня. У нее было очень милое круглое личико с заметно выступающими скулами, широкий нос, чуть раскосые карие глаза. На смуглых щеках алел яркий румянец - печать солнца и камчатских ветров. Капюшон комбинезона, отороченный пушистым белым мехом, был отброшен.
        В рыжеватых вьющихся волосах словно запутался ветер.
        - Здравствуй, - сказал я, несколько озадаченный. Во-первых, кто ты и откуда взялась, а во-вторых, кто мог здесь ждать меня?
        - Я - Ксанта из поселка Серебристый Лебедь. А ждали вас мы все…
        - Вот как! Интересно… Но что ты делаешь тут одна, в тайге? И где находится этот ваш поселок Серебристый Лебедь?
        - Он внизу, у моря, в семи километрах отсюда. И здесь совсем не тайга, а бывшая вулканическая электростанция - Паужетская геотермальная энергоцентраль. - Девочка хитро прищурилась и добавила: - Разве вы не слышали про нее?
        - Слышал кое-что… Так, значит, ты одна пришла сюда за семь километров?
        - И совсем не одна, ас Букой.
        - С Букой? Не вижу… И потом, кто он, этот Бука?
        - Бука - мой друг. Он - американец. Прадедушка привез его с Алеутских островов, когда я была маленькой. Тогда и Бука был совсем крошечный. Он помещался в рукавичке. А сейчас, о-о… Сейчас, если он встанет на задние лапы, он будет выше вас.
        - А, вот что! Понимаю… Однако это нехорошо с его стороны, оставлять тебя одну в таком пустынном месте.
        - Он совсем не виноват. Я разрешила ему проведать Фому. Я здесь сегодня дежурная.
        - Дежурная? Где же ты дежуришь?
        - Здесь, на электростанции. Мы всем интернатом взяли над ней шефство до вашего приезда. Надо же, чтобы кто-нибудь присматривал за киберами. Мы передадим вам все в полном порядке. А потом будем вам помогать.
        - Гм… Видишь ли, Ксанта… Впрочем, мы еще потолкуем об этом, чуть позже. Ведь мне надо хорошо подумать, все взвесить…
        - Вы, наверно, уже подумали, когда летели.
        - Ну, это было очень быстро. Из Петропавловска сюда всего полчаса полета. Скажи мне лучше, а что этот Фома - он постоянно живет тут?
        - Да, он тут за главного сторожа, чтобы не приходили волки и дикие кабаны.
        - Интересно! Неужели тут еще сохранились волки?
        - Конечно. Они живут вон там - за Курильским озером. Там у них свой заповедник. Но они приходили сюда, и выли, и портили цветы. Теперь Фома их не пускает.
        - Гм… Слушай, Ксанта, а почему бы этого Фому не назначить тут управляющим? Вот не знал, что он постоянно живет тут!
        Ксанта внимательно посмотрела на меня. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на сомнение, - не шучу ли? Однако она сказала очень серьезно:
        - Я думаю-Фома не справится. Нет, вы больше подходите…
        - Спасибо… Пойдем все-таки к Фоме, поговорим с ним.
        - Пойдемте, - тоненьким голоском сказала Ксанта.
        Она повела меня по узкой, посыпанной красноватым песком дорожке в глубь поселка. Вокруг рыжеватоогненным ковром горели цветы - осенние цветы Камчатки: астры, хризантемы, георгины, сальвии. Густая поросль цветов почти в рост Ксанты. Девочка уверенно вела меня сквозь этот пестрый живой лабиринт. Мы обогнули одно здание, потом другое, наискось пересекли широкую поляну - цветник. Над нами была тайга в ярком осеннем уборе - бледно-зеленые, почти прозрачные лиственницы, огромные мохнатые кедры, оранжевые березы, золотистые тополя, ярко-красные осины. А вокруг
        - буйный ковер осенних цветов, аккуратные, посыпанные песком дорожки, разноцветные домики поселка.
        Местами кроны деревьев расступались, и высоко в бледко-голубом небе - в полдень ветер угнал тучи блестели нити проводов, подвешенные на высоких ажурных мачтах. Лучи неяркого солнца пробивались сквозь осеннюю листву и заставляли вспыхивать цветными огоньками зеленые и розовые стекла на верандах. Было очень тихо. Лишь чуть слышно шелестели опавшие листья под легкими шагами Ксанты. Пахло осенним лесом. Это был удивительный запах горьковатой свежести, прелых листьев, грибов и хвои и еще чего-то, почти неуловимого, но странно знакомого и волнующего…
        Мы всё шли и шли. И мне уже начало казаться, что нет никакой Паужетки, нет старой геотермальной станции. Я в заповедном сказочном лесу своего детства. Маленькая лесная фея ведет меня куда-то… Не все ли равно, куда… Сейчас мы повстречаем доброго волшебника и начнутся чудеса…
        Волшебника мы не встретили, но чудеса начались сразу, как только мы с Ксантой очутились на небольшой площади, расположенной, вероятно, в самом центре поселка. Площадь была вымощена квадратными плитами розоватого туфа. Плиты не прилегали плотно одна к другой, и между ними всюду пробивался яркозеленый мох. Это был удивительный геометрический узор, сотканный из сетки живой зелени и квадратов теплого розового камня. Посреди площади - круглый бассейн, выложенный красноватым мрамором. Раньше тут был фонтан, но теперь он не действовал, и бассейн был пуст. За фонтаном поднимался памятник из серого гранита: худощавая, чуть сутулая фигура в широкополой шляпе и высоких сапогах, узкое лицо с бородкой клинышком, в левой руке - геологический молоток.
        Я сразу, узнал его. Я видел его живым на старинных фотографиях. В прошлом веке его называли «отцом вулканологии», созданной им науки о действующих вулканах. Конечно, он завоевал право стоять тут в поселке вулканологов, у подножия вулкана, который он заставил служить людям. Но теперь… Разве не ирония судьбы - вечно стоять в покинутом людьми селении. Что говорит случайным посетителям этих мест его имя, высеченное на полированном граните?
        - Знаешь ли, кто это? - тихо спросил я Ксанту. Девочка подняла на меня удивленные глаза:
        - Конечно. Это мой прапрапрадедушка. Папа говорил, что он, - Ксанта указала на памятник, - первым стал изучать камчатские вулканы. И он уговорил своих ровесников построить здесь поселок и вулканическую электростанцию.
        - Ого, - сказал я. Я чувствовал, что должен был что-нибудь сказать.
        - Каждый день мы приносим свежие цветы к подножию его памятника, - продолжала Ксанта. - Мама рассказывала, что прапрапрадедушка очень любил цветы.
        - Так значит, твои папа и мама тоже живут в поселке у моря?
        - Что вы! В поселке у моря живут только дети, ну и, конечно, наши воспитатели и наставники. Серебристый Лебедь - детский поселок. А моя мама работает в Петропавловске. Она геолог, как и прапрапрадедушка. Папа - тоже геолог. Но сейчас он в командировке, там, - Ксанта подняла пальчик вверх. - Вечером будет видно, я вам покажу. Он на Луне. Изучает там вулканы. Он обещал мне привезти оттуда лунные камни.
        - Вот как! Ты, наверно, тоже мечтаешь стать геологом?
        - Нет, я еще не решила, - серьезно сказала Ксанта. - Понимаете, очень трудно выбрать. Все кажется таким интересным. В первом классе мы с Марой - моей лучшей подругой - хотели быть капитанами космических кораблей. Во втором - Мара вдруг Захотела стать океанологом, чтобы работать на дне Тихого океана. И я тоже захотела. Но потом мы узнали, что там всегда темно, и, понимаете, мы раздумали. Теперь Мара хочет научиться сочинять красивую музыку, а я - я еще думаю… Может быть, я буду работать на такой станции, как эта, только побольше…
        - Таких станций теперь не строят, девочка.
        - Я знаю. Я думала про новые, которые строят сейчас, например в Гренландии…

«Так тебе и надо», - мысленно сказал я самому себе и накрепко прикусил язык.
        - А может быть, поеду сажать леса в пустынях Африки; - продолжала Ксанта, - или буду перевоспитывать диких животных, делать их умными и добрыми. Как Фома…
        - Что - как Фома?
        - Ну, Фома - он тоже… Вы увидите, - Ксанта вдруг захлопала в ладоши. - Смотрите, смотрите, - закричала она, - вот они идут к нам вместе с Букой!
        Я оглянулся. Через площадь неторопливо шествовали здоровенный лохматый ньюфаундленд и большой бурый медведь. Ньюфаундленд был размером с годовалого теленка, весь белый, с черными пятнами на широкой лобастой морде и на массивных лапах. Приближался он с необыкновенным достоинством, бесшумно и мягко ступая по каменным плитам. Косолапый, ростом чуть поменьше пса, трусил за ним вразвалочку, опустив черный нос к самой земле.
        Я невольно попятился и потянул за собой удивленную Ксанту.
        - Не бойтесь, - сказала девочка, осторожно высвобождая пальцы из моей руки, - Бука не кусается.
        А Фома - его перевоспитали, еще когда он был маленьким медвежонком. Он очень добрый и все понимает. Подходите, не стесняйтесь, - продолжала она, обращаясь к псу и - медведю, которые остановились в нескольких шагах от нас. - Бука, поздоровайся с… Ксанта взглянула на меня. В ее взгляде были вопрос и легкое сомнение.

«Как она сейчас назовет меня? Неужели дедушкой?… Если не назовет дедушкой, тогда, пожалуй, останусь тут», - загадал я, а ей быстро сказал:
        - Меня зовут Филипп.
        - Иди, Бука, поздоровайся с дядей Филиппом.
        Я вздохнул с облегчением. Все-таки дядя, а не дедушка…
        Но в этот самый момент здоровенный Бука подошел ко мне вплотную, легко поднялся на задние лапы и, положив передние мне на плечи, лизнул теплым шершавым языком в нос и в губы.
        - Пшел! - вырвалось у меня. Сгибаясь под тяжестью огромного пса, я поспешно заслонился локтем от его широкой добродушной морды. Бука мимоходом лизнул меня еще раз в правое ухо и, видимо решив, что достаточно полно проявил дружеские чувства, освободил из своих объятий. Он присел у ног Ксанты и, не сводя с меня круглых янтарных глаз, принялся энергично подметать мохнатым хвостом чистые розоватые плиты площади.
        Очевидно, теперь настала очередь Фомы. Он заковылял ко мне, помаргивая маленькими темными глазками и поводя влажным черным носом.
        - Ксанта, - жалобно сказал я, - Бука еще куда ни шло… Но, право, никогда в жизни я не целовался с медведем, даже с перевоспитанным. Не кажется ли тебе, что нам с Фомой достаточно ограничиться дружеским рукопожатием?
        - Пожалуйста, - согласилась Ксанта. - Фома, дай лапу дяде Филиппу. И помни, ты должен во всем слушаться его. Он теперь твой главный начальник.
        Фома одобрительно проворчал что-то и, присев рядом с Букой, протянул мне тяжелую когтистую лапу.
        Я пожал ее с глубоким удовлетворением.
        - Ну вот вы и познакомились, - сказала Ксанта. - Я очень, очень рада… Как дела, Фома? Как твое ночное дежурство?
        - Уффф! - сказал Фома и принялся тереться широкой коричнево-бурой головой о комбинезон девочки.
        - Понимаю, - кивнула Ксанта. - Тебя опять обижали белки? Знаете, дядя Филипп, вам придется что-то придумать. Белки не дают покоя Фоме. Они кидают в него вылущенными кедровыми шишками. Шишки застревают в его косматой шерсти и очень мешают. Вот смотрите, сколько на нем шишек.
        - Можно приспособить какого-нибудь кибера. Он будет вычесывать Фому, если Фома, конечно, позволит.
        - Позволит, позволит! - закричала Ксанта. - Правда, Фома?
        - Уфф! - сказал медведь, иронически поглядывая на меня.
        - Вот видите… Фома знает, что для него полезно. А белок надо еще раз предупредить. Они ужасно непослушные. Некоторые даже прибегают в главную диспетчерскую и сорят там орехами.
        - Ну, такое безобразие им придется прекратить, решительно сказал я.
        - Вот именно, - согласилась Ксанта. - Я знаю, добавила она, - у вас с Фомой теперь будет полный порядок.
        Потом мы вчетвером отправились осматривать геотермическую станцию. Ксанта показывала мне различные механизмы и объясняла их назначение. Фома кивал тяжелой коричнево-бурой головой, помаргивал маленькими глазками, время от времени одобрительно ворчал. Один Бука держался сдержанно. Он шел позади, опустив хвост, часто зевал, широко раскрывая розовую пасть. Он явно скучал. По-моему, он не любил техники.
        Сначала мы пошли к буровым скважинам. Когда я бродил по городу один, я их не нашел. И немудрено…
        Ведь я искал торчащие из земли трубы с тяжелыми вентилями, как на фотографиях отца. Теперь скважины находились внутри красивых прозрачных башен. Башни были сделаны из стекла и металла и напоминали замок спящей красавицы. К каждой башне вели посыпанные песком, обрамленные цветами дорожки. А над прозрачными стрельчатыми крышами тихо покачивали темными мохнатыми лапами кедры. На кедрах целыми семьями жили неприятели Фомы - маленькие, легкомысленные, рыжевато-серые белки. Они и в нас пробовали кидать шишками. Только не попадали.
        - Здесь было пятьдесят шесть скважин, - рассказывала Ксанта. - Они совсем неглубокие: пятьсот-шестьсот метров. Одна - самая глубокая, на краю поселка два километра. Скважины пробурены до подземного парового котла. Ну, это, конечно, не настоящий паровой котел, а только древние лавы вулкана Камбального.
        В лавах было много пустот, заполненных водой. Вода от вулканического тепла нагревалась и превращалась в пар. Пар по трубам поднимался наверх и вращал турбины
        - электростанции. Вот это - одна из таких скважин. А сейчас мы пойдем на электростанцию…
        - Подожди, Ксанта, - сказал я. - А что же, теперь эти скважины совсем не дают пара?
        - Дают, но очень немного, - ответила девочка. - Сила пара ослабела, он уже не может вращать турбины. Некоторые скважины еще дают горячую воду. Она проведена по трубам в наш поселок. Мы купаемся в ней и плаваем в большом застекленном бассейне. Этой водой отапливаются все домики электростанции. Зимой здесь тепло. А когда приезжают туристы и спортсмены-лыжники, бывает очень весело. Они живут в этих домиках, катаются на лыжах, поднимаются к кратеру Камбального, ездят в электросанях на Курильское озеро. И мы тоже часто ездим туда.
        - Значит, тут бывает много людей?
        - Конечно! Это сейчас, осенью, гостей совсем нет. Л летом и зимой, о, сколько бывает народу! Прилетают детские экскурсии из разных интернатов посмотреть вулканы и Курильское озеро и старую электростанцию. Приезжают студенты-энергетики, которые изучают историю техники, разные ученые, туристы, художники, писатели, приезжают даже космонавты - так, отдохнуть немного… Ведь у нас очень красиво, не правда ли?
        - Да, конечно…
        Ксанта долго рассказывала мне про историю Паужетской геотермической электростанции, - славную, почти вековую историю большого, настоящего труда, а я думал о том, как обманчиво первое впечатление.
        Вот до встречи с Ксантой, пока бродил тут один, я увидел лишь брошенный поселок в тайге, покосившуюся мачту и выбитое стекло над дверью диспетчерской, а тут течет своя жизнь - нужная, важная… Конечно, все вокруг - это уже клочок истории. Но разве история не помогает строить будущее? Мы черпаем сейчас электроэнергию из гигантских термоэлементов, опущенных в глубочайшие скважины, мы научились регулировать вулканы, сделали их безобидными факелами, которые зажигаем лишь в дни великих праздников… Достигнуть всего этого помогла и Паужетка, и эта электростанция, тепловая энергия Камбального вулкана, который верно служил человечеству целый век.

«Мы будем счастливы только тогда, когда осознаем свою, хотя бы и самую скромную, роль». Это сказал один из замечательнейших людей прошлого столетия пионер авиации на самой заре ее развития, поэт, философ. Мне сто двадцать лет, но я отнюдь не считаю, что всё позади. Почему бы не поискать счастья тут? Кажется, я смогу стать полезным… Нет, я просто убежден, что я здесь нужен.
        - Это очень нехорошо, дядя Филипп, - услышал я голос Ксанты. - Ведь я уже пять минут тихонько читаю вам стихи про всякую чепуховскую чепуху, а вы киваете головой и говорите, что все правильно… «Слон побрил себе усы» - вы сказали: «Ну, конечно», а у слона даже усов не бывает… А потом, когда я прочитала, что «ракетой на Уран улетали раки», вы сказали: «Превосходно, значит так мы и сделаем»… - Голос ее дрогнул и прервался. - Зачем вы так, дядя Филипп?
        Я очень смутился.
        - Прости меня, Ксанта. Немного задумался. Со старыми людьми это бывает…
        - А вы совсем и не старый, - сказала Ксанта, не глядя на меня. - Вам самое большее восемьдесят лет.
        - Эх, девочка, если бы мне сейчас было восемьдесят! Но дело не в этом. Я хочу задать тебе один вопрос. Очень трудный вопрос. Скажи мне, как по-твоему, что для человека самое главное?
        - Ну, это совсем просто, - улыбнулась Ксанта. - Самое главное для человека, чтобы он был счастлив. А для этого он только должен делать счастливыми других.
        - Гм… Пожалуй, ты права, это действительно просто… Никогда бы не подумал, что все на свете т?к просто… Ну, что мы будем делать теперь?
        - Теперь нам надо выпустить киберов. Наверно, им надоело сидеть выключенными. Пора им браться за работу.
        Мы зашли в низкий стеклянный домик, похожий на оранжерею. Там рядами стояли смешные коротышки киберы - целый взвод работяг; это они поддерживали порядок на территории поселка и энергоцентрали.
        Ксанта приветствовала всех, как старых знакомых. Включая их по очереди, она одного похлопывала по блестящему никелированному плечу, другого гладила по отшлифованной яйцевидной голове, третьему шептала что-то в раструб звукоприемника. Включенные киберы начинали шевелиться, нетерпеливо притопывали маленькими лапками, расправляли похожие на грабли механические руки и деловито бежали по своим, очевидно хорошо им известным, делам.
        Бука, сидя у входа в стеклянный домик, критически оглядывал каждого кибера, словно проверял, в порядке ли тот и готов ли к выполнению задания.
        - А ты, маленький, иди собирать сухие листья, говорила Ксанта очередному киберу, - их много там на дорожках. Ночью был сильный ветер. Теперь с каждым днем опавших листьев будет все больше… Ты пойдешь убирать пыль в домиках, - наставляла- она следующего. - Хорошо убирай. Потом дядя Филипп все про-верит. Вообще-то они знают, что им делать, - сказала Ксанта, поворачиваясь ко мне. - Они все настроены. Просто я с ними разговариваю, чтобы им было веселее. Они скучают тут по ночам одни. А работы сейчас совсем мало. Когда работы мало, всегда очень скучно, правда, дядя Филипп?
        Я кивнул.
        - О, у тебя опять насморк, малыш, - обратилась Ксанта к очередному киберу. - Понимаете, дядя Филипп, этот малютка проверяет все трубы и краны. Вот у него каждый день много дела. Ему надо обежать весь городок. Наверно, он переутомился. Уже несколько дней у него из носика капает что-то. Вот видите?
        - Наверно, со-смазкой не в порядке, - сказал я. Надо будет потом посмотреть.
        - Так пустить его? - спросила Ксанта.
        Но включенный кибер, не дожидаясь разрешения, выскользнул из ее рук и торопливо заковылял к выходу.
        - А эти - уже не могут работать, - грустно сказала девочка, указывая на целую группу киберов, сиротливо сбившихся в углу. - Они очень старенькие. Их настраивал еще мой прадедушка. Потом они разрегулировались. Вот этот, например, самый большой, если его выпустить, пробежит немного, попрыгает, перевернется и болтает лапками в воздухе. А он умел ремонтировать дорожки, счищал старую краску на стенах и наносил новую. И еще много чего умел… А вот теперь никто из наших наставников не умеет его самого починить. Мой прадедушка сумел бы, но он… - Ксанта тяжело вздохнула и умолкла.
        - Значит, твой прадедушка работал тут?
        - Да, он был управляющим заповедника, как теперь вы. Но весной доктор послал его лечиться в Москву.
        И дедушка больше не возвратился. Мама говорила, что из Москвы он опять уехал на Алеутские острова, но она не хотела сказать, когда он вернется. И с ним нельзя поговорить по видеофону… Я думаю, что мой прадедушка просто умер, - грустно закончила Ксанта и опустила глаза.
        - Ну что за мысли, - возразил я. - Теперь люди живут долго. Прадедушка еще приедет. Пройдет годик-другой - и он вернется. Вот увидишь…
        - Не знаю, - тихо шепнула Ксанта. - Ведь взрослые не всегда говорят нам правду… А мы уже не маленькие. Мы многое понимаем лучше, чем думают взрослые. Через год я и мои ровесники - весь наш класс - уедем из Серебристого Лебедя. Нас повезут далеко на запад, к подножию гор Тянь-Шаня. Там мы будем жить и учиться дальше, до окончания общей школы. А сюда приедет новая группа малышей.
        - Значит, здесь у вас в Серебристом Лебеде - только школа первого круга?
        - Да. Первые четыре класса. И мы с Марой сейчас в самом старшем. Второй круг мы пройдем в Средней Азии.
        - И вам не жаль будет расставаться с Серебристым Лебедем?
        - Жаль, конечно. Но там, куда мы поедем, тоже будет очень интересно. Человек не может оставаться всегда На одном месте.
        - Ты права, Ксанта. Вот и я… Работал в Антарктиде, потом в Гренландии, а теперь…
        - Я знаю, - шепнула девочка. - Нам рассказывала о вас наставница. И мы очень гордимся, что будем здесь вместе с вами. Вы расскажете нам о том, что видели и знаете? Не правда ли?
        - Расскажу, если это будет вам интересно.
        - О, очень!
        Послышались мягкие шаги. В стеклянный домик неторопливо вошел Бука. Он осторожно нес в зубах уже знакомого мне сопливого кибера. Бука держал кибера за выступ кожаного воротника и всем своим видом выражал откровенное отвращение. Кибер вяло шевелил лапками. Из его длинного с раструбом носа в два ручья текло прозрачное масло. Бука положил кибера у наших ног, сел рядом и принялся посматривать то на нас с Ксантой, то на кибера. На кибера он глядел, с явным неодобрением.
        - О-о, - печально протянула Ксанта. - И этот совсем расхворался. Бука приносит только тех, которые не могут работать…
        Приковылял откуда-то Фома, сел рядом с нами и тоже принялся глядеть на лежащего кибера.
        Красноватые глазки кибера вспыхивали и пригасали. Наверно, ему было совсем нехорошо.
        Я достал из кармана очки в старинной роговой оправе, которых теперь нкто не носит, и трубку. Очки я нацепил на нос, трубку набил душистым табаком и закурил. Затянувшись несколько раз, я засучил рукава куртки.
        - А ну, посмотрим, что с ним, - сказал я Ксанте. - Тащи сюда инструменты, помощница. Сейчас научу тебя лечить киверов от насморка.
        Ксанта убежала.
        В сущности, все оказалось чертовски просто…
        - До чего же хорошая штука - работа, - сказал я моим новым друзьям.
        Фома кивнул косматой головой и удовлетворенно проворчал что-то. Буа не ответил. Но по его взгляду я понял, что и он совершенно согласен со мной.
        А кибер лежал на полу стеклянного домика и с надеждой посматривал нa всех нас.
        Михаил Владимиров
        Остров зеркального отражения
        (Научно-фантастический рассказ)
        Сколько ног у бабочки?
        Мы дышим парами бензина,
        И это для нас - о'кэй.
        Неба серая тина
        Над ямами площадей,
        Пыльный ветер в ущельях,
        Пляска цветных реклам.
        Трупы лежат в постелях,
        Живые ушли по делам.
        Виляй Паттерн
        Плотные, низкие облака лежали над Уикфилдом.
        Верхние этажи небоскребов плыли в утреннем тумане. А внизу по сумеречным улицам уже текли автомобили, вспыхивая красными и оранжевыми тормозными огнями.
        Джонни Мелвин проснулся, встал и босиком подошел к окну. В комнате стоял полумрак, смутно поблескивали стаканы с недопитым бурбоном. Лед в них давно растаял.
        Окно смотрело в стену дома напротив. Кое-где горел еще свет. Никаких звуков не было слышно, кроме однообразного рычания голубей.
        Как всегда, Джонни проснулся с ощущением неуверенности, неопределенного беспокоиства. Он знал, что позднее это пройдет. А сейчас стоял перед окном и курил сигарету, стряхивая пепел на пол.
        Бэсси ушла поздно, не захотела, чтобы он оделся и проводил ее. Он выспался. В сущности, все было хорошо. Откуда эта бессмысленная рефлексия? Он здоров, молод, успешно подвигается на поприще репортера «Уикфилдских новостей». Нет никаких оснований для комплекса неполноценности и прочей психоаналитической: муры.
        Он стоял здесь, как на необитаемом острове. Светало, гасли окна напротив, монотонно рычали голуби. Если наклониться и посмотреть вверх, можно увидеть геометрически выкроенный кусок серого неба. Он отчетливо ощущал свирепую пустынность окружающего.
        И денег все-таки не хватает. Для того чтобы жениться на Бэсси, нужен собственный дом - изящное бунгало на краю города. Это дорого стоит.
        Отличный город Уикфилд. Все в нем есть: и небоскребы, и подземка. Конная статуя Теодора Рузвельта в городском саду, сработанная Пиччони - скульптором-сюрреалистом. Розовая почтовая марка с изображением статуи, достоинством в один доллар, ценится филателистами.
        Куда пошлет его сегодня шеф? Убийство, похищение, приезд знаменитости? Вечная гонка, некогда как следует обдумать статью, прочесть что-нибудь толковое. Платят, правда, хорошо, но все равно недостаточно. Ведь он когда-то мечтал стать писателем. Чтобы на всех углах продавали его роман в глянцевой бумажной обложке, на которой красовалась бы длинноногая блондинка с сияющей улыбкой. Чтобы издатели посылали ему чеки со всех концов страны. И поездка в Европу, - Париж, Париж!
        А сейчас он совсем один в этой комнате. Один - с голубями. Бэсси, наверно, уже сидит в конторе. Который час?
        Зазвонил телефон.
        - Хэлло, Джонни, - сказал шеф, - я полагаю, вы читали книгу профессора Хогланда?
        Говорить, по возможности, правду было одним из деловых принципов Джонни. Иначе можно влипнуть.
        - Пет, сэр.
        - Так прочтите. Об этой книге шумят. Затем возьмете у Хогланда интервью. Мне нужна статья. Срочно.
        - Как называется книга, сэр?
        - Эс Эй Хогланд, «Люди, звери, растения». Пока!
        Джонни никогда не читал научных книг. Но эта была написана понятно. О чем только не пишут ученые! Никогда Джонни о таких вещах не задумывался.
        Хогланд писал об оторванности человеческого существования от жизни животных и растений. Люди и окружающая их живая природа находятся как бы в раздельных плоскостях, удаляющихся друг от друга. Сейчас, во второй половине двадцатого века, человек перестал понимать природу. Нам нет дела до деревьев и птиц.

«Птицы! Действительно, на черта мне птицы. Ненавижу жирных голубей за окном, их рычание и любовные стоны. Они мне до смерти надоели. Только тоску нагоняют. Я люблю разговаривать с людьми. А не с опоссумами. Как бы я стал общаться с опоссумом? Покойник Хемингуэй со смаком описывал, как он насаживал кузнечика на рыболовный крючок. Противно. Предпочитаю форель в ресторане „Глория“. И запивать ее Либфраумильхом, а не водой из речки».
        Хогланд о нем и писал, о человеке, который если и попадет в лес, то ничего не увидит и не услышит. Не заметит толстую бронированную куколку бражника на осеннем листе, не отличит дрозда от тангары (Pyranga rubra). О современном городском человеке, о репортере «Уикфилдских новостей» Джонни Мелвине. О Джонни Мелвине, которому неуютно в этом мире, но который пробьется, выдвинется, разбогатеет.
        Хогланд считал, что даже биологи оторвались сейчас от природы. Они знают, что такое ДНК, как квант света работает в хлоропласте. А что такое перипатус? Peripatus, тип Onychofora? Между тем это существо важное, - без него не поймешь эволюции беспозвоночных.
        Что же сказать о людях, далеких от биологии? (Ваш покорный слуга - Джи Ар Мелвин!) Глубокое, дремучее невежество.

«Я спрашивал у десятков знакомых и незнакомых людей, сколько ног у бабочки. - Писал Хогланд. - И получил самые разнообразные ответы - от нуля до двенадцати. Некоторые называли даже нечетные числа».

«Я бы просто ответил: не знаю и знать не хочу, подумал Джонни. - Ноги лучшей половины человеческого рода интересуют меня гораздо больше».
        Хогланд писал об уничтожении природы человеком.
        Об истреблении карибу на севере Канады, умниц афалин в Черном море, об отравлении рек и озер, о бессмысленной вырубке лесов. Почва подвергается эрозии, исчезает рыба, редкими становятся меха и слоновая кость. Это мало кого смущает, - газеты шумят об искусственной пище. В Советском Союзе химики сделали синтетическую икру - на радость вегетарианцам.
        А мех и кость с полным успехом заменяются полимерами.

«У Бэсси отличная шубка из нейлона. И обошлась она мне недорого. Конечно, лестно было бы нарядить Бэсс в соболя».
        Люди утрачивают возможность познания природы - научного и эстетического. Они полагают в своем невежестве, что все уже позади - и стегозавр, и латимерия; Между тем природа полна неожиданностей, может быть, грандиозных. И не только в глубинах океана.
        Есть еще необитаемые острова на нашей планете.
        И сколько неизученных! В конце концов на любом пустыре можно наткнуться на новый мутант чертополоха со странными свойствами. Природа продолжает развиваться, как бы ни терзал ее человек.
        Слова о необитаемых островах задели Джонни. «Конечно, мир полон необитаемых островов. Мы все - Робинзоны. Моя квартира - необитаемый остров, Бэсси отказывается в ней поселиться. Только вместо пальм в ней растут телевизор и холодильник. Об этом можно было бы стихи написать. По десять долларов строчка. Жаль, что я не умею».

«Нет, не назад к Жан-Жаку Руссо я зову людей, писал Хогланд. - Развитие человечества происходит закономерно. Человек будущего не оставит своего города. Но он неизбежно должен пойти на сближение с природой, и чем раньше, тем лучше. Он будет сотрудничать с животными и растениями, он заговорит на их языках, он будет не истреблять, но воссоздавать истребленное. Возникнет новое искусство, одухотворенное шумом леса, полетом ласточки, свечением морских микроорганизмов. Дети будут любить и понимать природу с первых лет жизни».

«Фу, как красиво, - подумал Джонни. - Не выношу романтики и сентиментальности. Я не старая дева из ХАМЛ, чтобы слушать пенье птичек и умиляться до слез, глядя на незабудки! О чем мне говорить с Хогландом? И почему о его книжке шумят?»
        Он позвонил шефу:
        - Шеф, у меня к вам два вопроса.
        - Выкладывайте.
        - Сколько ног у бабочки?
        - Вы что, выпили?
        - Трезв, как стеклышко. Так сколько?
        - Мелвин, я занят.
        - Ну ладно. Второй вопрос-наличествуют ли у Хогланда железные бицепсы и густая черная борода?
        - С чего вы взяли?
        - Просто я боюсь, что он похож на профессора Челленджера из романа Конан-Дойла и спустит интервьюера с лестницы. Помяните меня в своих молитвах, шеф.
        - Не валяйте дурака. И давайте мне статью о Хогланде завтра вечером. Толковую статью и с юмором.
        Шеф повесил трубку.
        Джонни считал, что этот разговор не бесполезен.
        Шеф слегка обозлился, но наверняка отметит живость ума своего репортера. Впрочем, читал ли шеф КонанДойла?
        Джонни позвонил Хогланду. Тот согласился принять его завтра в девять. Голос у Хогланда был приятный.
        Вечером шел дождь. Джонни и Бэсси вышли из кино и тут же забыли сногсшибательный вестерн, который им показывали. Черная улица грохотала и блестела. Крутились огни реклам, мигали желтые подфарники. Бэсси спросила:
        - О чем ты думаешь?
        - О Стеллеровой корове.
        - Кто это - Стеллер?
        - Понятия не имею. И корова его - не корова, а какое-то существо, жившее в воде.
        - Ну и что же?
        - Ее истребили в восемнадцатом столетии… Поехали ко мне?
        Но Бэсси не захотела. Он отвез ее домой, вернулся к себе. Съел два сандвича с ветчиной и запил их пивом из жестянки. Лег спать. Он долго не мог Заснуть. Темнота и одиночество. «Собаку, что ли, завести? Не люблю собак, их лая, их запаха. Блохи. А они ведь умные, собаки. С детства не разговаривал с ними».
        Ему представился зеленый лес, белые цветы на залитой солнцем лужайке. И кролики в траве.
        Голуби за окном молчали. Они спали, спрятавшись от дождя.
        Наутро без пяти минут девять Джонни был у Хогланда. Тот оказался спокойным человеком среднего роста, лет пятидесяти. Он приветливо улыбнулся, налил Джонни бурбон с содовой, а сам стал потягивать апельсиновый сок.
        - Вы позволите начать интервью, профессор?
        - А как это слово пишется?
        Они рассмеялись.
        - Какое у вас хобби, сэр?
        - Обожаю строить летающие модели. Вот видите. - Хогланд показал на висящее под потолком сооружение из дощечек и цветного шелка.
        - Рыбная ловля, охота?
        - Помилуйте, я городской житель, кабинетный ученый.
        - Но вы так хорошо знаете природу.
        - Из этого, кстати, не следует, что я должен убивать рыб или птиц. А знать природу
        - моя специальность.
        - Разрешите спросить - над чем вы работаете? Ведь эта книга - популярный труд. А ваше основное дело?
        - Вряд ли заинтересует читателей газеты. Я занимаюсь конвариантной редупликацией ДНК в связи с синтезом белков митотического аппарата.
        - Вы понимаете, сэр, что для меня это звучит по-голландски. Теперь я вас спрошу - как эти слова пишутся?
        - Си оу эн ви эй… Конвариантная.
        Джонни стенографировал без особого интереса. Но тут ему пришел в голову более содержательный вопрос:
        - Вы упомянули про ДНК, сэр. Это ведь такая генетическая штука, верно? Но в книге вы ругаете биологов за то, что они знают про ДНК, но не знают, сколько ног у бабочки. (Молодец Джонни! Толковый вопрос.)
        - Биологи, положим; знают. А вы?
        - Четное число, профессор.
        - Ответ правильный. Так вот, Мелвин, ДНК - это жизнь. Это - гены, наследственность, изменчивость, эволюция. Но жизнь - это не только ДНК.
        - Вы действительно считаете, профессор, что на Земле есть необитаемые острова?
        - Думаю, что неизвестных, не нанесенных на карту островов практически нет. Но необитаемых и неизученных - достаточно.
        - Где же?
        - Преимущественно в Ледовитом океане. Но есть такие острова и в южных морях.
        На политические вопросы Хогланд отвечать отказался. А кино и телевидение его не интересовали.
        Джонни сдал свою статью вовремя. Он писал ее с увлечением, ему хотелось опровергнуть слезливую болтовню этого скучного мечтателя.

«Мы готовы оплакивать благородных афалин и даже гораздо менее симпатичного сумчатого волка, писал Джонни. - Но это - бесполезные слезы. Человек преодолел природу. Ничем она нас уже не удивит. Пусть наши дети ходят в Зоо и пусть животные в Зоо хорошо себя чувствуют. И если существуют музеи, то почему не быть заповедникам. Полезно смотреть на зверей - мы тогда лучше понимаем добрых знакомых.
        Я вспоминаю одного преподавателя нашего колледжа - ну сущий был бегемот. Так мы его и звали.
        Человек в конце концов везде Робинзон - и в городе и на необитаемом острове. Он всегда один - в глубоком смысле этого слова. И меня не испугает необитаемый остров. Особенно если Пятница будет женского рода - миленькая и веселая.
        Но, конечно, запах бензина современному человеку приятнее благоухания водорослей, гниющих на пляже».
        Плохой остров
        Он вставал из тумана навстречу бушприту-
        Остров дикий и странный, безлюдный, забытый.
        Мы смотрели вперед лениво и праздно,
        Мы прошли над акулой сигарообразной,
        Над подводным теченьем, стремящимся к норду,
        Мы прошли, как виденье, спокойно и гордо.
        Остров плыл перед нами. Из радужной дали,
        Как органные трубы, деревья звучали,
        И цветы раскрывали горячие пасти,
        Птицы громко орали о чуде и счастье.
        За кормой он остался, как прежде неведом,
        Пенный след потерялся меж нами и бредом.
        Виляй Паттерн
        Статья Джонни появилась через два дня. Гонорар был приличный, но откликов она не вызвала.
        Дальше все пошло своим чередом: редакция, выезд с шерифом для осмотра трупа, интервью кинозвезды Мэй Олдерсон, вечерами встречи с Бэсси, кино, танцы в ресторане «Глория». Кислое настроение с утра, деловитость и самоуверенность после ленча. Джонни забыл о Хогланде и его книге.
        Шеф вызвал Джонни через неделю. Он сказал:
        - Мелвин, вы парень способный. Я хочу дать вам возможность отличиться и заработать.
        - Благодарю вас, сэр.
        - Газете нужна сенсация. Доброкачественная. Вне политики, - читатели устали от войны во Вьетнаме. Детективный роман с продолжением тоже не годится. Как это ни странно, современный читатель заинтересовался наукой. Книга Хогланда за короткий срок выдержала шесть изданий. И другие в таком же духе. Вы помните историю этого норвежца наплоту?
        - Тура Хейердала, сэр?
        - Что-то в этом роде. Так вот, Мелвин, я намерен послать вас на необитаемый остров.
        - Зачем?
        - Вы сами подали мне идею вашей статьей. Современный человек среди дикой природы. Может получиться отличная серия корреспонденции и даже книга.
        - Где вы найдете такой остров, шеф?
        - Если ваш Хогланд не врет, - в Полинезии. Наша газета может все. Вы поедете туда один, без Пятницы мужского или женского пола, без продовольствия, без радио. Проживете на острове месяц. Газета финансирует вашу поездку и гарантирует достойный гонорар.
        - Сколько?
        - По тысяче зелененьких за тысячу хорошо написанных строк. Жалованье сохраняется.
        - 0'кэй. (Сколько строк он напишет? Десять тысяч, не меньше. Уж тут он постарается!)
        - Хороший мальчик. Вы свободны, Мелвин, - до четверга.
        Джонни стал думать об острове, но не мог вообразить ничего, кроме рекламных плакатов туристских фирм, приглашающих насладиться красотами Таити и Самоа. Коричневые полуголые девицы в венках из красных цветов гибискуса. Пальмы и попугаи. Лазурное море.
        Вечером Джонни и Бэсси пошли в варьете. На эстраде унылый клоун разговаривал с сиамской кошкой:
        - Кисанька, ты ведь из Индокитая? Не хочется ли тебе поехать на родину?
        Кошка выгнула спину и страшно зашипела. Глаза ее загорелись красными огоньками.
        - Неужели не хочется?
        Кошка мяукнула и покачала головой.
        - Не любишь, когда стреляют?
        Кошка мяукнула снова.
        - Вы видите, леди и джентльмены, самая умная кошка много глупее людей. Не любит, когда стреляют, не хочет ехать во Вьетнам! Нет, леди и джентльмены, у кошек нет души, а у человека есть, и мы хорошо это знаем - из газет!
        В зале захлопали, но раздались и возмущенные возгласы. Клоун исчез со своей кошкой. Заиграл джаз, и на эстраде возникла певица - красивая негритянка.
        Официант принес коньяк.
        - За нового Робинзона! - сказала Бэсси.
        Они выпили. Это была уже третья порция. Бэсси оживилась. А Джонни, напротив, помрачнел. Vin triste[ Грустное вино.] , как говорят французы.
        - Чертов Хогланд! По его милости я должен тащиться на край света и целый месяц жить под кокосовой пальмой. Сущий идиотизм.
        - Милый, в этом есть глубокий смысл. Исчисляемый в долларах.
        - Там крабы ползают. И купаться нельзя - акулы.
        - И не купайся. Мне нужно, чтобы ты вернулся целиком. А какой у тебя будет загар!
        - Хогланд прав в одном: я действительно не понимаю зверья. Ты видела, как у этой паршивой кошки глаза загорелись красным? Может, она и не кошка вовсе. Может, она - оборотень.
        - Вот именно. Только у, всех сиамских кошек глаза светятся красным светом. А у простых - зеленым. Из двух разных кошек можно соорудить светофор.
        - Таинственный остров, остров Хуан Фернандес, остров Святой Пасхи, остров Сокровищ; А вдруг я найду клад в сундуке под тремя скелетами? Интересно, какой вкус у черепашьих яиц?
        На следующий день Джонни взялся за работу. Он зачастил в городскую библиотеку, прочел множество нарядных статей в Джеографикэл Мэгэзин и более серьезные книги о южных морях. Занялся ужением рыбы со стариком Портером и приобрел кое-какие навыки. Он увлекся этой странной затеей и боялся теперь только одного - что острова нe удастся найти.
        Но «Уикфилдские новости» действительно могли многое. Шеф занялся делом всерьез, - при небольших расходах оно сулило заметную прибыль. Репортеры газеты в Сан-Франциско и Гонолулу атаковали капитанов судов, ходивших от Гаваев до Австралии, от Манилы до Вальпараисо. Было выпито много рома и коньяка; на пятой рюмке морской волк обычно начинал рассказывать волшебные сказки о ядовитых пиявкаx; o мангровых зарослях, о тигровых акулах, о никому не ведомых людоедах, носящих штаны и слушающих радио. Эти беседы сами по себе давали газете небезынтересный материал, и уже Питер Мак Аллистер - репортер «Новостей» из Сан-Диего - стал подумывать о книжке морских рассказов. Чем он хуже этого поляка Джозефа Конрада, черт побери! А Клайду Типпиту посчастливилось. Спокойный и до удивления безалкогольный норвежец Кнут Бондесен, капитан «Зари», человек, безусловно заслуживающий доверия, рассказал о необитаемом острове.
        Остров находится в Микронезии, в Каролинском архипелаге, к югу от острова Хок. Туземцы зовут его Пуа-ту-тахи, что означает - одинокий коралловый утес. Размеры острова невелики - примерно пять на пять километров, но на нем есть и пресная вода и богатая растительность. Кокосы и еще какие-то желтые плоды, о которых Бондесен плохо помнил. Он пробыл на берегу не более часа и ничего-интересного не заметил. Полинезийцы, однако, остров не посещают, побывали на нем японцы, но, насколько Бондесену известно, вскоре смылись. Похоже, что это были военные, но никакой базы на Пуа-ту-тахи они не устроили. Американцы тоже его игнорируют, но Морскому ведомству несомненно известны большие подробности.
        - Шеф связался с Вашингтоном, но особо ценной информации не получил. Было подтверждено, что остров не заселен, и сказано, что селиться на нем не рекомендуется, - без указания причин. Шеф был стреляным воробьем и пришел к выводу, что у Пентагона здесь есть свои расчеты. Ну и господь с ними! Когда о его затее пронюхают военные, Мелвин уже вернется в Уикфилд.
        Оставалось определить маршрут. Это не составляло труда. Рейсовым самолетом в Мельбурн (наибольший расход), оттуда поездом до Тоунсвилла (некоторая экономия), пароходом в Порт Морсби и дальше - на попутных судах.
        На прощание шеф сказал:
        - Завидую вам, мой мальчик. Всю жизнь я мечтал путешествовать в южных морях, но так и не выбрался дальше пляжа в Гонолулу.

«Черта с два ты мечтал о путешествиях! Вот уж это тебе совершенно несвойственно», - подумал Джонни.
        Был ли он доволен поездкой? Несомненно. Утренняя рефлексия почти исчезла. Похоже, что он наконец дорвался до своего большого шанса. Теперь всё в его руках. Путешествие в южных морях, экзотика, красоты природы. Суровая и мужественная жизнь на острове в течение месяца - срока совсем небольшого. Блестящие статьи, ударная книга. Женитьба на Бэсси, уютный дом с садом. Поездки в Европу. Он станет процветающим писателем, получит премию Пулитцера.
        И вот он стоит на палубе судна «Торнадо», приписанного к порту Дарвин. Несмотря на громкое название, суденышко несолидное - водоизмещением всего тысяча тонн, скорость - семнадцать узлов. «Торнадо» идет к Филиппинам из Папуа, за небольшой крюк заплатила газета. В первые дни качало зверски, но Джонни оказался нечувствительным к морской болезни.'Это обстоятельство очень повысило его настроение.
        Сегодня океан действительно тихий, и сине-зеленая вода колышется, как шелк. Небо чертовски голубое, в воде играют тысячи солнечных бликов, жарко блестят надраенные медные поручни трапа, ведущего на капитанский мостик. Летучие рыбы то и дело падают на палубу, как манна небесная, дальше их путь - прямо на сковородку. По правому борту прошли коралловые острова, пышная растительность издали казалась совсем синей. Словом, всё как в сказке, и фантастическая цель уже близка.
        Джонни разговорился с одним из матросов, полинезийцем с острова Олеаи, по имени Уата. Это был немолодой человек, много плававший в Микронезии. Оказалось, что необитаемый остров Пу'а-ту-тахи ему известен.
        - Плохой остров, плохой земля, мистер, - сказал Уата на своем пиджин-инглиш.
        - Чем плохой?
        - Кокос плохой, птица, жук, рыба - плохой.
        - О чем вы говорите?
        - Мой папа старый-старый был. Мой папа сказал - на Пуа-ту-тахи плохой боги Тупе-и'о-аху.
        - Ничего не понимаю.
        Уата замолчал, вытащил из-за уха сигарету и закурил. Потом сказал:
        - Мой цивилизованный человек, мистер. Мой ходил школу. Мой знает: боги нету, есть Христос и дева Мария. Только плохой остров, очень плохой. Никто не живет Пу'а-ту-тахи. Мой много плавал, никогда не сходил Пу'а-ту-тахи.
        - А я вот сойду и проживу там месяц.
        - Ткой очень смелый человек, мистер. Плохой птица, плохой рыба. Мой папа сказал.
        Странный разговор. Джонни был польщен похвалой, но что все это значило? Если рассуждать логически, то остров, на котором никто не живет, должен обрастать легендами, как брошенный дом. В нем обязательно поселятся привидения. Но почему на острове никто не живет? Слово «плохой» выражает причину или следствие? Во всяком случае - становится все интереснее. Действительно, необитаемый остров в наши дни - загадка.

«И я ее разгадаю!» - решил Джонни, ощущая приятное волнение. Недаром он был репортером.
        Через три часa капитан показал на облачко, стоявшее над горизонтом, и сказал:
        - Вот ваш остров, мистер Мелвин.
        - Как, на небе?
        - Если угодно. Вы видите, у облака зеленоватый оттенок. Оно отражает воду лагуны острова. Лагуна мелкая, и вода в ней более зеленая, чем вокруг.
        К острову подошли только вечером. Темнеет вблизи экватора быстро. Высыпали звезды и мгновенно включились на полный накал.
        Судно вошло в лагуну и бросило якорь. В эту ночь Джонни почти не спал, хотя все его снаряжение было давно упаковано. Он был возбужден, он ждал встречи с таинственным.
        Наутро шлюпка с «Торнадо» доставила его на берег.
        Почему он необитаем?
        Лежит скелет без мыслей и чувств,
        Обтянутый жесткой кожей,
        На человека, на зверя, на куст
        Совсем уже не похожий.
        Над ним планеты идут в спираль
        И крутится мирозданье.
        Ему чужды и смех и печаль,-
        Истлело его сознанье.
        Желтый череп торчит, как пень,
        Среди большой Вселенной.
        Ему безразличны и ночь и день -
        В нем стало все неизменно.
        Что он делал и был он кем -
        Не имеет значенья.
        Теперь он слеп, и глух, и нем,
        Как до рожденья.
        Вилли Паттерн
        Остров был что надо! Невысокая, не выше трехсот футов, гора, покрытая густой растительностью, омывалась прозрачными водами лагуны, закрытой с двух сторон коралловыми рифами. Но вход в нее свободен, и небольшое судно могло войти в бухту без затруднений.
        Джонни поставил свою палатку у ручья, стекавшего со скалы, близко от берега. Он честно выполнял условия - высадился на берег безо всяких продовольственных запасов, что было удостоверено письменно капитаном «Торнадо». Поэтому о пище следовало позаботиться немедленно. Хлеб наш насущный даждь нам днесь.
        Сначала - плоды. Джонни вошел в лес. Он захватил тесак, предполагая, что придется прорубаться сквозь заросли. Зарослей не оказалось. Прямые стволы деревьев стояли не так уж часто. Солнечные лучи пробивались сверху, в лесу было просторно и тихо. Лес подымался в гору не спеша.
        Очень тихо. Птицы не поют. Они молча перелетают с ветки на ветку. Под ногами мягкая трава необычного красноватого оттенка. Джонни видел уже тропическую растительность в Папуа: лианы, орхидеи, бананы, хлебное дерево. Здесь ничего этого не было. Странный лес.
        Полезно было бы получше знать ботанику. Что за деревья? Интересная кора - прямо как рыбья чешуя.
        А где же фрукты?
        Пройдя еще сотню ярдов, Джонни наткнулся на группу невысоких деревьев с желтыми плодами, похожими на груши. Можно ли их есть? Вот уж не хочется с места в карьер испортить желудок!
        Он сорвал несколько плодов. Плоды мягкие и клейкие. Один из них был объеден, - на рыжей мякоти виднелись следы мелких и острых зубов.

«Ну уж если какая-то белка их ест, то и мне можно».
        Он содрал ножом кожуру и надкусил плод. Вкус его был странен. Чуть-чуть кисловатый, как у жевательной резинки с лимонным соком, достаточно долго пробывшей во рту. Неважный фрукт. Предпочел бы хороший ананас!
        Но других плодов не оказалось. Джонни набил рюкзак клейкими грушами и пошел дальше. Тишина действовала ему на нервы.
        Он остановился и стал осматриваться. Все-таки лес какой-то особенный. Надо понять, в чем дело.
        Краски необыкновенные. Трава красноватая, а листья большинства деревьев и кустарников почему-то с синим оттенком.
        Он сорвал листок и подивился его форме. Длинный, покрытый щетинками лист попеременно суживался и расширялся. И пиявок здесь нет. Как они падали за Шиворот в Папуа! Ну и гадость! И муравьи. И комары, и мухи.
        Джонни вдруг понял, что его еще никто не укусил. Междy тем мелкие насекомые кружили над головой с еле слышным жужжанием. На ветку рядом села бабочка совершенно черного цвета.
        Удивительная бабочка! Сколько у нее крыльев? Что-то много.
        Бабочка отличалась от обычной так же, как- специально выведенный махровый цветок отличается от своей дикой формы.
        Джонни накрыл бабочку пробковым шлемом. Извлек ее и стал рассматривать. Ничего подобного он никогда не видел. Тело у бабочки было жесткое, как надкрылья жука. Довольно крупная, с размахом крыльев дюйма в три. Четыре ножки. А крыльев - шесть!
        Насекомое вдруг сильно двинулось в его пальцах, и Джонни почувствовал болезненный укол. Он выпустил бабочку, она взлетела вверх и исчезла.
        Бабочка - и кусается! Надеюсь, она не ядовитая.
        Джонни выругался и стал сосать укушенный палец.
        Боль прошла быстро.
        Однако настроение испортилось, и он пошел назад.
        На берегу царил покой. Дул ветерок с моря. Все здесь казалось привычным и обыденным. Торчало несколько пальм, похожих на кокосовые. Только орехи висели чертовски высоко.

«Отсутствие комаров и пиявок меня не огорчает. Но есть-то все-таки надо!»
        Он закинул спиннинг с зеленой блесной и стал накручивать катушку плавно и спокойно, как учил его старик Портер. Леску сильно дернуло, и удилище изогнулось. Первые две рыбы сорвались еще в воде. Потом Джонни вытащил рыбину основательного размера и веса. Рыба ли это? Она была голубая, как бирюза, длиною фута в два. Узкое тело, а вместо плавников странные выросты, похожие на конечности животных. По три сверху и снизу. Они заканчивались почти прозрачными перепонками, натянутыми между тонкими отростками. Ну и ну! Чего только не увидишь в тропических водах!
        Существо было лишено чешуи. Просто тонкая кожа, мягкая, как у лягушки. Джонни решил попробовать. Он выпотрошил голубого монстра; кости мало отличались от обычных рыбьих костей, мясо оказалось розовым, как у форели.
        Джонни был очень голоден. Он развел костер и сварил суп. Суп получился неважный. Напоминал скорее овощной, чем рыбный. Он проглотил кусок рыбы - . совершенно безвкусный. Меню прескверное. Ничего, не пропадем. Найду что-нибудь поинтереснее.
        Джонни почувствовал усталость и решил прилечь в палатке. Жара и мерный плеск прибоя быстро усыпили его. Когда он проснулся, было уже совсем темно.

«Вот первый день и прошел. Через двадцать девять дней за мной приедут. Зверски есть хочется. Придется потерпеть до завтра».
        Ночь безлунная, звезды отражаются в спокойной воде лагуны. Коралловый песок на берегу светится зеленоватыми бледными пятнами. Это еще что такое?

«Это» оказалось множеством длинных белых червей, медленно ползавших по берегу. Они светились, как гнилушки.
        Джонни стало не по себе. Черное небо, черная вода, черная растительность. Беззвучная вода, беззвучная растительность. И светящиеся черви.
        А там, на другом конце света, огни реклам, шум моторов. И зажигательный грохот джаза. А он здесь один, совсем один - с червями. Вот что такое необитаемый остров. Он дорого бы дал за то, чтобы услышать своих голубей за окном.
        И в воде тоже проплыло какое-то светящееся существо. Фосфоресцирующий след держался несколько секунд, потом рассеялся.
        На следующий день ему удалось найти несколько орехов под пальмой и выудить какую-то рыбину более привычной формы. Но и эта снедь оказалась начисто лишенной каких-либо вкусовых качеств. Как будто он бумагу жевал. Никаких крабов, никаких съедобных моллюсков. Джонни непрерывно ощущал голод.
        Зато вода в ручье была холодная и вкусная. И, как выяснилось, купанье в лагуне лишено риска. Акул не было. Противные черви исчезли при свете солнца.
        Второй поход в лес принес мало нового. Джонни нашел какие-то синие ягоды, чуть горьковатые, как будто съедобные. Летали черные бабочки, а вместо жуков ползали четырехногие существа с мягким телом, покрытым волосками. И опять никто его не укусил - ни комар, ни муха.
        Укусила его змея. Он наступил на нее, и она вонзила ему в ногу выше щиколотки острые зубы. Змея была короткая и толстая, серая, с округлыми фиолетовыми пятнами. Укусила и скрылась с непостижимой скоростью.
        Холодный пот выступил у Джонни на лбу: он смертельно испугался. Большая треугольная голова - несомненно ядовитая змея.
        Джонни разодрал рубашку и наложил на ногу жгут. Скрипя зубами от боли и ругаясь, исполосовал ранку ножом - кровь потекла струёй.
        Через несколько минут ему стало совсем худо, в глазах помутилось. Он опустился на траву и стал ждать конца. В его сознании калейдоскопически закрутились
        Бэсси, шеф, матрос Уату. «Плохой птица, плохой рыба», - вспомнилось ему. Сколько ног у бабочки? Теперь он знал-четыре. А зачем это знать? Он умрет.
        Он был идиотом, зачем он поддался на провокацию!
        Джонни страстно захотелось задушить Хeгланда - этого сентиментального пророка. Потом он стал громко кричать, звать на помощь, несколько раз выстрелил из двустволки.
        Между тем дурнота прошла так же быстро, как началась. Нога болела здоровой, нормальной болью. - от порезов. Кровь почти остановилась. Неужели спасен?
        Действительно, яд не подействовал. Erne не веря своему счастью, Джонни почувствовал прилив гордости: он не растерялся, сделал все, что надо, спасся сам, без чьей-либо помощи. Будет о чем написать! Хорошего настроения ему хватило до конца дня. Несмотря на голод.
        Ночью шел дождь, и утром гора и лес как бы дымились. Джонни подстрелил птицу с черным оперением, отдаленно напоминавшую обычную галку. Но клюв у птицы был розовый с синими пятнышками. И нa клюве - зубы. Острые и мелкие.
        Птица была не такая. И растительность, и рыбы, и насекомые, и черви - все не такое. Странный остров…
        Джонни вдруг ощутил зловещее значение красной травы, зубастой птицы, не кусающихся насекомых. Все было предельно чужим.
        Но хуже всего с пищей. И плоды, и рыба, и птица неизменно оказывались безвкусными, похожими на резину у бумагу, опилки. Он был непрерывно голоден. Болел живот, стучало в висках. Он много спал и во сне к нему являлись странные существа - полинезийские боги с мягкими телами, покрытыми волосами.

«Как их называл Уату? Не помню. Мистика какая-то. Я же ни во что не верю. Ни в бога, ни в черта. Но это место - дьявольское. Неужели я боюсь? Привидений что ли? Этот тип, Хогланд, не растерялся бы. Наверное, тут есть по-настоящему съедобные растения, только я их не знаю. Еще двадцать пять дней. Не так уж много».
        На шестой день чувство голода притупилось. Джонни пошел в лес, решив пересечь остров. Ранее он уже обошел его вокруг.
        Он шел медленно, опираясь на палку. Чувствовал слабость. Но нога совсем поправилась, ранка зажила на удивление быстро.
        Он прошел через просторный лес. Наткнулся на скальные обнажения. Потом путь ему преградил густой кустарник. Он попытался его обойти и, действительно, это удалось сделать. Обходный путь потребовал элементарного скалолазания. Невзирая на слабость, Джонни поднялся по довольно пологой скале футов на тридцать и оказался у гребня. Он перелез через него и услышал шум ручья внизу. Спустился к ручью и очутился на небольшом плато, окруженном кустарником. Что-то белело под навесом, образованным скалой.
        Это была палатка. Джонни остолбенел. Вот она тайна необитаемого острова!
        Он осторожно осмотрелся. Брезент совершенно выцвел, но не сгнил. На камнях под кустами лежали заржавевшие пустые консервные банки и серые комки, похожие на папье-маше. Очевидно, это были остатки бумажных мешков. Палатка была беззвучна. Джонни отогнул полог и вошел.
        На складной кровати лежал труп. Высохший, пожелтевший труп белого человека. Одежда на нем тоже выцвела, но была целой. Труп, а не скелет. Собственно - говоря - мумия. Мумия скалила белые зубы в болезненной улыбке. Глаза ее были закрыты. Ссохшееся лицо покрывала рыжая щетина.
        В палатке стоял складной стол, чурбак, заменявший стул. В углу - целая батарея стеклянных банок с притертыми пробками. В банках - засохшие насекомые: и черные бабочки, и мягкотелые жуки и еще какие-то уродцы. Были в палатке и другие предметы, но Джонни не стал их разглядывать. Он бросился к столу.
        На столе лежало несколько книг, тетрадь в синей клеенчатой обложке, старомодные большие карманные часы с цепочкой. Джонни схватил тетрадь.
        Это был дневник, написанный, казалось, совсем недавно. Бумага не пожелтела и не слиплась. Он стал читать с середины:

«18 апреля 1914 г.
        Этот остров - рай для зоолога! Я не встретил здесь ни одного знакомого вида, повторяю - ни одного.
        И целый ряд новых видов, и не только видов, но весьма вероятно - типов. Названия придумаю после. Насколько могу судить, то же относится к растениям. Здешние фауна и флора не похожи ни на какие до сих пор известные. Ни современные, ни ископаемые.
        На мою долю выпало великое открытие. В жизни ученого такое бывает редко. Я счастлив. И хотя мне чуждо тщеславие, приятно все-таки думать о том, какое впечатление произведут в Лондоне мой доклад и коллекции…»

«20 апреля 1914 г.
        На берегу я нашел несколько раковин, похожих на Rissoa costata, но более мелких и закрученных в противоположную сторону…»

«21 апреля 1914 г.
        Зубастые птицы не имеют ничего общего с археоптериксом. Это - новый класс. Новым классом следует считать и четырехногих насекомых - Insecia quadrupeda»:.

«25 апреля 1914 г.
        Акулы не заходят в лагуну Пу'а-ту-тахи, так как они не едят этих рыб».
        Джонни быстро просматривал дневник. Репортерским своим нюхом он чувствовал, что найдет разгадку смерти незнакомца…

«20 августа 1914 г.
        Две недели назад за мной должны были приехать.
        Не понимаю, что случилось. Похоже, что я попал в трудное положение. Запасы мои кончаются. Между тем плоды, рыба, птицы, моллюски на острове безвкусны и малопитательны. Необходимо растянуть рацион. Ну что же. Приходилось бывать и не в таких переделках. Приедут же за мной в конце концов…»

«13 сентября 1914 г.
        Провизия кончилась. Сегодня выскреб до крошки муку и еще раз вычистил пустые консервные банки. Слава богу, есть вода. Перехожу целиком на подножный корм. Самочувствие скверное, я сильно похудел.
        Удивительно, что здесь ничто не загнивает, не скисает, не портится. Даже во время дождей. Поразительное отсутствие гнилостных микроорганизмов!
        Я решил систематически разжигать костры на берегу и на вершине. Может быть, их заметят полинезийцы или немцы.
        Как бы мне пригодилось это новое изобретение - беспроволочный телеграф!»

«20 сентября 1914 г.
        Чувствую, что слабею от голода. Голодаю уже неделю, недоедаю - много дольше. Здесь фактически нет пищи, - плоды и рыба совершенно непитательны.
        Светящиеся круглые черви выходят на берег в период спаривания. Я нашел их кладки - под камнями в приливной зоне».
        И последняя запись:

«8 октября 1914 г.
        Сегодня я, очевидно, умру. Не могу шевельнуться. Прошу передать мои коллекции и записи Королевскому Обществу в Лондоне. Прошу сообщить о случившемся моей жене, миссис Анне Уиндгем, Эдинбург, Чэнсери род, 21. Прошу Королевское Общество позаботиться о моей семье. Прощайте все. Я ни о чем не жалею.
        Мартин Уиндгем».
        И еще - неоконченное письмо:

«Дорогая Анни, прости меня за то, что я причинил тебе столько горя. Смерть моя не напрасна, думаю, что в последние месяцы мне удалось обогатить науку. Я всегда любил тебя и нашего мальчика. Пусть он вырастет…»
        На этом письмо обрывалось.
        Мозг Джонни заработал лихорадочно. Как всегда при встрече с настоящей сенсацией. Все ясно! Уиндгем - англичанин. Каролинские острова принадлежали в 1914 году Германии. За ним не приехали потому, что началась война. Судно вышло за ним, но его, вероятно, потопили немцы. В Англии решили, что судно погибло после того, как Уиндгем был взят на борт.
        Но это же действительно сенсация! И коллекции его целы, и дневник. И труп его цел,
        - здесь же нет гнилостных микроорганизмов!
        Браво, Джи Ар Мелвин! Эта малоприятная находка оправдывает всю затею. Ну, тут уж шеф не отделается долларом за строчку!
        Джонни совершенно забыл о своей слабости. Он наклонился над трупом и стал обыскивать карманы. Но ничего, кроме ржавого перочинного ножа, не нашел.
        Вдруг Джонни резко выпрямился и застыл с широко раскрытыми глазами. Он почувствовал, что челюсть его отвисает. Его охватил безумный ужас - как после укуса змеи. Ведь его положение нисколько не лучше положения Уиндгема в сентябре
1914 года. Он же умрет с голоду! А потом найдут его труп - не подвергшийся гниению.
        Змеиный яд не подействовал на него не потому, что он вовремя принял меры, а потому, что на этом адском острове всё не так, - ядовитые змеи безвредны, трупы не гниют, рыба и плоды несъедобны.

«Плохой земля», - говорил Уату. «Твой смелый человек», - говорил Уату. О господи, какое там - смелый. Он же умрет, умрет через несколько дней - неминуемо!
        И Джонни упал йичком, закрыв лицо руками. Он плакал как ребенок, лежа рядом с улыбающейся мумией.
        Аминокислоты в зеркале
        Там жизнь идет наоборот,
        Вверх дном и наизнанку.
        Над крышами летает крот,
        А джем не лезет в банку.
        Там больше Солнца электрон,
        Хоть и лишен заряда,
        И вместо яблока - Ньютон -
        С зеленой ветки падал.
        Как я хочу попасть туда,
        Где счастье, а не горе,
        Туда, где вверх течет вода,
        Где небом стало море.
        Вилли Паттерн
        Человек может просуществовать без пищи более месяца - если есть вода. Люди, ставшие жертвами кораблекрушения или заблудив щйеся в тайге, погибают гораздо быстрее, но не от голода, а от страха. И вряд ли Джонни Мелвин протянул бы на острове, Пу'а-ту-тахи более двух недель, так как был совершенно деморализован. Все наполняло его ужасом: желтая мумия там, наверху, зубастые птицы, светящиеся черви. Он лежал целыми днями в палатке, вставал только затем, чтобы выпить воды, засыпал тяжелым сном и просыпался в полном отчаянии.
        Смерть придвигалась все ближе. Он уже не боролся, не разводил костров. Он погибал в полном одиночестве.
        В эту ночь ему приснился страшный сон. Он шел один по сумеречным улицам. Это был Уикфилд и не Уикфилд, - странный город, абсолютно пустынный. Слепые окна домов, нигде нет света. Он завернул за угол. Впереди загорелись два красных огонька, они становились все ярче и больше; по мере того как он к ним приближался. И вдруг он увидел, что это глаза сиамской кошки. Кошка скалила зубы и смотрела на него, выгнув спину. Он подошелк ней и хотел ее погладить. Кошка повернулась и бросилась наутек. Он побежал за ней и вдруг почувствовал, что за ним тоже гонятся. Раздались голоса, звучавшие гортанно и неразборчиво. Он не понимал ни единого слова, ему было очень страшно, он бежал и бежал, а голоса приближались. Он понял, что погибает, и проснулся.
        Был день, и были слышны приближающиеся голоса.
        Он не поверил, - это продолжение сна, это галлюцинация. Но тут кто-то откинул полог палатки.
        Так явилось спасение. Матросы небольшого индонезийского судна, зашедшего за пресной водой, обласкали Джонни, накормили его.
        Насытившись, Джонни приободрился, голова его вновь стала работать. До конца месяца оставалось еще девятнадцать дней, но не могло быть и речи о выполнении условия. Однако Джонни решил дорого продать свое открытие. Он уговорил капитана погрузить на. судно мумию Уиндгема и его коллекции. Дневник Уиндгема Джонни запрятал в свой чемодан, - это был его главный козырь. У него хватило предусмотрительности взять с собой образцы несъедобных плодов, голубых рыб. Их следовало заспиртовать, но на судне спирта не оказалось. Однако, как ни странно, они только высохли, а не испортились во время многодневного плавания в экваториальных водах.
        Джонни не просчитался. Шеф понял его с полуслова. Корреспондент «Уикфилдских новостей» нашел нечто особенное, чрезвычайно важное для науки. Поэтому он, следуя высокому долгу американского журналиста, решил отказаться от крупного гонорара и нарушил условие, воспользовавшись первой же возможностью. Какое право имел он, скромный и серьезный Джонни Мелвин, задержать развитие естествознания еще более чем на две недели?
        Концы с концами, правда, не. сходились. Если на острове все несъедобно, то как бы Мелвин мог на нем существовать? Он же, надо думать, понимал опасность. Не легче ли предположить, что высокий долг тут ни при чем, что репортер просто бежал с коварного острова, спасая свою шкуру?
        Эти соображения возникали, однако, лишь у ничтожного меньшинства читателей
«Уикфилдских новостей». Материал был подан газетой умело и убедительно. А на пресс-конференции Джонни превзошел самого себя. Рассказав все, что он считал нужным, и остроумно отпарировав ехидные вопросы корреспондентов конкурирующих газет, Джонни закончил так:
        - Благодарю вас, леди и джентльмены. Я хочу, в заключение еще раз подчеркнуть, что я - простой американский парень, работник газеты - не сделал никакого открытия. Я буду счастлив, если окажется, что некоторые мои наблюдения представляют хотя бы небольшую научную ценность. Открытия в науке делают ученые. Особенности флоры и фауны острова Пу'а-ту-тахи впервые наблюдал доктор Уиндгем - героическая жертва кайзеровской Германии.
        Я горжусь тем, что детальное изучение острова позволило мне вернуть миру труды этого замечательного человека. Через два дня в Уикфилд прилетает его сын - преподобный Фредерик Уиндгем чтобы увезти священный прах в Англию, где он будет предан земле. Поэтому, леди и джентльмены, поспешите отдать последний долг усопшему, - тело его покоится в стеклянном гробу на двенадцатом этаже нашего здания.
        Что же касается дневника доктора Уиндгема, то газета считает своим долгом сделать его достоянием широкой публики. Дневник будет выпущен в факсимильном издании, а также в дешевом массовом, которое каждый сможет приобрести за пятьдесят центов. Мое скромное участие в этих изданиях будет состоять в написании статьи о виденном на острове, о том, как я напоролся на старину Уиндгема. Клянусь, это будет такой бестселлер, что небу станет жарко!
        Еще раз благодарю вас!
        Бэсси горячо поцеловала Джонни под одобрительные аплодисменты коллег-репортеров.
        Среди читателей «Уикфилдских новостей» и других газет было немало мыслящих людей. Они с нетерпением ждали разгадки тайны Пу'а-ту-тахи.
        Почему на острове особые фауна и флора? Почему в них нет ничего съедобного? Почему труп Уиндгема мумифицировался, находясь на воздухе?
        Почему акулы не едят этих странных рыб? Почему змея оказалась неядовитой? Почему комары на острове не кусаются? Почему плоды и рыбы, доставленные с острова, не испортились, а только высохли?
        Ответа на эти вопросы следовало ожидать от профессора Хогланда, которому газета передала все привезенные Мелвином материалы.
        Ровно через три месяца слегка пополневший, исполненный самоуверенности и доброжелательства, Джонни сидел в удобном кресле трансатлантического самолета. Он направлялся на международный съезд журналистов во Францию, в Гренобль. Он знал, что будет там видной фигурой.
        Вкусный завтрак был съеден. Дымя душистой сигарой, Джонни от нечего делать листал свежий номер «Сайентифик Америкэн». Знакомая фамилия привлекла его внимание. Это была статья Хогланда.

«Совершенно особые, эндемичные фауна и флора присущи многим островам, - читал Джонни, - достаточно давно отделившимся от континентов. Дарвин, путешествуя на корабле „Бигль“, впервые обратил на это внимание. Он подробно описал фауну Галапагосских островов, принадлежащих Эквадору. Дарвин открыл на них ряд специфических видов вьюрковых птиц, - так они сейчас и называются - Дарвиновы вьюрки. На этих островах живет и гигантская черепаха, которую вы не увидите нигде больше. И особые виды игуан.»
        Хорошо изучены другие примеры Австралия с ее фауной сумчатых животных, с ее утконосом и ехидной, Новая Зеландия с бескрылой птицей киви и реликтовым пресмыкающимся - гаттерией. Но эндемичные виды острова Пу'а-ту-тахи резко отличаются от ранее известных. Во-первых, здесь эндемичны не только виды, но и классы и даже типы. Во-вторых, эти виды растений и животных, начиная с микроорганизмов и кончая змеями и птицами, несовместимы с остальной жизнью на Земле.
        Что же все это значит?
        Основа жизни - белки. Это длинноцепочечные молекулы, состоящие из аминокислотных звеньев. Все белки на земле построены из двадцати типов аминокислот.
        Поразительной особенностью аминокислот, входящих в состав белков, является их асимметрия. Девятнадцать из двадцати канонических аминокислот - асимметричные молекулы. Это значит, что каждая из них может существовать в двух формах - в правой и левой, относящихся друг к другу как правая и левая рука.
        Но в живых организмах - аминокислоты только левые. Жизнь асимметрична, начиная с ее молекулярных основ. Организмы способны усваивать только левые аминокислоты, - правые антиподы в состав белков не включаются.
        В чудесной повести Льюиса Кэррола «Алиса в Зазеркалье» героиня спрашивает: можно ли пить зеркальное молоко? Сейчас мы знаем ответ. Пить его можно, но бесполезно. Зеркальное молоко не питательно.
        Исследование асимметрии живого связано, прежде всего, с именем великого Пастера. Много позднее глубокие мысли по этому поводу, высказал советский ученый Вернадский. В 1940 году другой советский ученый - Гаузе - опубликовал очень интересную книгу «Асимметрия протоплазмы».
        Почему жизнь асимметрична?
        Сейчас мы уверены в том, что первичные живые организмы произошли из неживого вещества. Эта теория, общепринятая в современном естествознании, была развита опять-таки советским ученым Опариным.
        Но при абиогенном возникновении жизни появление правых и левых аминокислот равновероятно. Почему все-таки в организмах фигурируют только левые аминокислоты, а не равные количества левых и правых?
        Надо думать, потому, что жизнь возникла в местах случайных скоплений левых молекул. Дальше она эволюционировала, отбирая левые молекулы от правых со всё возрастающей точностью. Можно привести аргументы в пользу большей биологической приспособленности асимметричных организмов, по сравнению с симметричными.
        Как показало исследование, белки растений и животных острова Пу'а-ту-тахи состоят не из левых, а из правых аминокислот! Это - зеркальные отражения обычных аминокислот остальной части биосферы.
        Можно думать, что очень давно зарождалась и «правая» жизнь. Везде, кроме нашего острова (а может быть, и других мест, нам еще неизвестных), «левая» жизнь осилила
«правую». Но на острове жизнь развивалась «независимо. И когда возникли достаточно разнообразные организмы „правого“ типа, они оказались в безопасности. Единственным условием существования „правой“ жизни была многочисленность этих организмов. Чтобы они могли питаться друг другом. В такой ситуации эволюция пошла особым путем и привела, например, к появлению четырехногих насекомых.
        Мир острова Пу'а-ту-тахи - своего рода антимир.
        Но он не аннигилируется при встрече с существами остального. мира, а, напротив, отделен от них невидимым барьером. Он никого не трогает и сам находится в безопасности - относительной. Конечно, человек может запросто его уничтожить…»
        Джонни зевнул и отложил журнал. Он ничего не понял и просто не поверил Хогланду.
        Не может быть, чтобы пережитые ужасы объяснялись какими-то аминокислотами. И достигнутые наконец известность и благополучие! Ясно одно: от ученых следует держаться подальше. Джонни простой человек, а они воображают о себе слишком много!
        Облака лежали под самолетом, как Антарктида. Далеко внизу в невидимом океане плавали рыбы и извивались водоросли. Ракетные двигатели самолета мерно шумели, нагоняя сон.
        Станислав Лем
        Эдем
        (Роман)
        Глава первая
        В расчеты вкралась ошибка. Они не прошли над атмосферой, а ударились о нее. Корабль врывался в воздух с грохотом, от которого у них лопались барабанные перепонки. Распластанные каждый на своем ложе, они чувствовали, как сжались до предела амортизаторы; передние экраны полыхнули ярким пламенем и погасли, - подушка раскаленных газов расплавила наружные объективы, торможение началось слишком поздно и было недостаточно интенсивным. Рубку наполнил чад от жженой резины. Под прессом перегрузки люди слепли и глохли. Близился конец, но даже об этом никто не мог думать: не хватало сил, чтобы расширить грудную клетку, глотнуть воздуха, - это делали за них все еще работающие кислородные пульсаторы, которые вталкивали воздух в людей, как в лопающиеся баллоны.
        Внезапно рев стих. Вспыхнули аварийные лампы, по шесть с каждой стороны, люди зашевелились, над разбитым, сплюснутым в гармошку пультом двигателя багровел сигнал тревоги, куски изоляции, осколки плексигласа с шелестом елозили по полу, рева не было - все поглотил глухой усиливающийся свист.
        - Что… - прохрипел Доктор, выплевывая резиновый мундштук.
        - Лежать! - предостерег его Координатор, который смотрел в последний неповрежденный экран.
        Ракета перекувырнулась, как будто в нее ударил таран. Нейлоновые сетки, в которые они были запеленуты, задрожали как струны, на мгновение все застыло словно на поднявшихся вверх качелях, потом на людей обрушился грохот.
        Мышцы, напрягшиеся в ожидании последнего удара, обмякли. Ракета, стоя на вертикальном огненном столбе, медленно опускалась вниз, дюзы грохотали успокоительно; это длилось несколько минут. Внезапно по стенам прошла дрожь. Вибрация становилась все сильнее, турбины собирались сорваться с опор. Люди переглянулись. Никто ничего не говорил. Они знали, что все зависит от того, выдержат ли роторы.
        Вдруг рубка заходила ходуном, как будто снаружи в нее с бешеной быстротой бил стальной молот. Толстая выпуклая линза последнего экрана в мгновение ока покрылась густой паутиной трещин, его фосфорический диск погас, в падающем снизу скудном свете аварийных ламп люди видели на наклонных стенах собственные увеличенные тени; грохот перешел в протяжный рык, под ними что-то трещало, ломалось, рвалось с металлическим скрежетом. Корабль, сотрясаемый чудовищными рывками, летел ослепленный, мертвый; люди сжались, затаили дыхание. Кромешная тьма, хаос; вдруг их тела, как стрелы, пронеслись, растягивая во всю длину нейлоновые тросы, но, к счастью, не достигли искореженных пультов и повисли, медленно покачиваясь, как тяжелые маятники.
        Ракета повалилась, словно падающая гора. На этот раз грохот был далеким и тупым, глыбы выброшенного грунта с негромким стуком скатились по наружной обшивке.
        Все замерло. Под ними урчали трубопроводы, что-то все быстрее и быстрее устрашающе булькало, слышался шум стекающей воды, смешанный с пронзительным, повторяющимся шипением, будто какая-то жидкость капала на раскаленные плиты.
        - Живем, - произнес Химик в полной темноте.
        Он не видел ничего. Висел в своей нейлоновой сетке, как в мешке, подвешенном на тросах за четыре угла. Это означало, что ракета лежит на боку. Если бы ракета стояла, сетка была бы натянута горизонтально. Что-то щелкнуло. Вспыхнул бледный бензиновый огонек старой зажигалки Доктора.
        - Экипаж? - спросил Координатор.
        Один трос его гамака лопнул; Координатор медленно, беспомощно раскачивался, просунув руку в ячейку нейлоновой сетки, и безрезультатно пытался схватиться за что-нибудь выступающее из стены.
        - Первый, - сказал Инженер.
        - Второй, - отозвался Физик.
        - Третий, - голос Химика.
        - Четвертый, - сказал Кибернетик, держась за голову.
        - Пятый, - кончил Доктор.
        - Все. Поздравляю, - голос Координатора был спокоен. - Автоматы!
        Полная тишина.
        - Автоматы!!
        Молчание. Зажигалка обожгла Доктору пальцы. Он погасил ее. Снова стало темно.
        - Я всегда говорил, что мы сделаны из лучшего материала, - сказал в темноте Доктор.
        - У кого-нибудь есть нож?
        - У меня есть. Перерезать тросы?
        - Если можешь выбраться без этого, еще лучше. Я не могу.
        - Попробую.
        Послышалась какая-то возня, учащенное дыхание, что-то стукнуло, заскрежетало стекло.
        - Я на полу. То есть на стене, - сообщил Химик. Его голос доносился откуда-то из темноты. - Доктор, посвети-ка минутку, я вам помогу.
        - Только поторопись. Бензин кончается.
        Снова вспыхнула зажигалка. Химик возился у гамака Координатора - он мог дотянуться только до его ног. Наконец ему удалось немного раскрыть боковую молнию, и Координатор тяжело упал на ноги. Вдвоем работали быстрее. Немного погодя все уже стояли на косо наклоненной, обитой эластичной массой стене рубки.
        - С чего начнем? - спросил Доктор. Он стянул края раны на лбу Кибернетика и залепил ее пластырем, который достал из кармана.
        - С выяснения вопроса, удастся ли нам выйти, - ответил Координатор.
        - Прежде всего нам нужен свет. Ну как там? Все? Доктор, посвети мне; может, на клеммах пульта есть напряжение, хотя бы в цепи тревожной сигнализации.
        На этот раз зажигалка высекла только искру. Доктор стер себе кожу на пальце, пока крутил колесико, освещая обломки раздробленной панели, в которой копались, стоя на коленях, Координатор и Инженер.
        - Есть? - спросил Химик, стоявший сзади. Для него уже не хватало места.
        - Пока ничего. Ни у кого нет спичек?
        - Нет. Последний раз я видел спички три года назад в музее, - невнятно пробормотал Инженер, пытаясь зубами содрать изоляцию с конца провода.
        Вдруг маленькая голубая искра осветила сложенные ракушкой руки Координатора.
        - Есть, - сказал он. - Теперь какую-нибудь лампочку.
        Кто-то нашел в тревожном сигнализаторе уцелевшую лампочку. Резкий электрический огонек осветил рубку, похожую на часть косо поднимающейся трубы туннеля с конусными стенами. Высоко вверху, в том, что стало теперь потолком, виднелась закрытая дверь.
        - Больше семи метров, - меланхолично сказал Химик. - Как мы туда доберемся?
        - Я когда-то видел в цирке живую колонну - пять человек один на другом, - сообщил Доктор.
        - Для нас это слишком трудно. Доберемся туда по полу, - ответил Координатор.
        Он взял у Химика нож и начал делать широкие надрезы в губчатом покрытии пола.
        - Ступеньки?
        - Да.
        - Почему не слышно Кибернетика? - удивился вдруг Инженер. Сидя на обломках разбитого распределительного пульта, он прикладывал вольтметр к вытянутым наружу кабелям.
        - Он овдовел, - с усмешкой сказал Доктор. - Что такое Кибернетик без автоматов?
        - Они у меня еще заработают, - бросил Кибернетик, заглядывая в отверстия выбитых экранов.
        Электрический огонек постепенно желтел, становился все слабее и бледнее.
        - Аккумуляторы тоже? - буркнул Физик.
        Через четверть часа в глубины, а скорее на верх корабля двинулась экспедиция из шести человек. Сначала люди выбрались в коридор, а из него в остальные помещения. В каюте Доктора нашли карманный фонарик. Доктор любил собирать ненужные на каждый день вещи. Фонарик забрали с собой. Разрушения обнаружились везде. Мебель, прикрепленная к полу, уцелела, но из приборов, инструментов, вспомогательного оборудования, припасов образовалось какое-то невероятное крошево, в которое люди погружались выше колен.
        - Теперь попробуем выйти, - объявил Координатор, когда они снова оказались в коридоре.
        - А скафандры?
        - В шлюзе. С ними ничего не должно случиться. Да они и не понадобятся: на Эдеме вполне сносная атмосфера.
        - А здесь вообще кто-нибудь когда-нибудь был?
        - Да, десять или одиннадцать лет назад космический зонд поискового патруля, когда пропал Альтаир со своим кораблем. Помните?
        - Но из людей никто?
        - Нет, никто.
        Внутренний люк шлюза наклонно нависал над их головами. Странное первое впечатление, вызванное тем, что в знакомых помещениях все приняло новые очертания: стены стали теперь полами, а потолки - стенами, постепенно проходило.
        - Тут без живой лестницы не обойтись, - заключил Координатор.
        Фонариком Доктора он осветил крышку люка. Световое пятно обошло ее кругом. Крышка прилегала герметично.
        - Выглядит неплохо, - сказал Кибернетик, задрав голову.
        - Да, - согласился Инженер.
        Он подумал, что чудовищная сила, которая сдавила стрингеры так, что раскололся вделанный между ними главный распределительный пульт, могла заклинить люк, но оставил эту мысль при себе. Координатор бросил взгляд на Кибернетика и уже хотел попросить, чтобы тот наклонился и стал у стены, но, вспомнив про исковерканные обломки в отсеке автоматов, обратился к Химику:
        - Поставь ноги пошире, руки - на колени, так тебе будет удобнее.
        - Я просто мечтал выступать в цирке. Всю жизнь! - сообщил Химик и наклонился.
        Координатор вскарабкался ему на плечи, выпрямился и, прижимаясь к стене, кончиками пальцев дотянулся до утолщенного на конце никелированного рычага.
        Потянул, потом дернул, наконец, повис на нем. Тогда рычаг подался с хрустом, как будто замочный механизм был набит мелким стеклом, сделал четверть оборота и остановился.
        - А ты в нужную сторону тянешь? - спросил Доктор, который светил снизу. - Ракета лежит.
        - Я это учел.
        - А сильнее не можешь?
        Координатор не ответил. Распластавшись, он висел у стены, ухватившись одной рукой за рычаг. Потом попробовал медленно подтянуть другую руку. Это было очень трудно, но в конце концов удалось. Вися теперь как на трапеции, он поджал ноги, чтобы не ударить съежившегося под ним Химика, и рванулся несколько раз, подтягиваясь на руках и обрушиваясь вниз всей тяжестью, со стоном ударяясь о стену.
        Рычаг с ужасным скрежетом ударился о стопор. Внутренняя задвижка была открыта.
        - Пошло как по маслу, - обрадовался Физик.
        Инженер молчал. Он знал, в чем дело. Открыть крышку люка оказалось потруднее. Инженер попробовал сдвинуть ее, нажимая ручку гидравлического устройства, хотя заранее знал, что из этого ничего не получится. Трубы полопались во многих местах, и вся жидкость вытекла. Доктор направил фонарик вверх, и штурвальчик ручного привода засиял над ними как ореол. Для их гимнастических возможностей было слишком высоко - больше четырех метров.
        Пришлось из всех помещений стаскивать поломанные приборы, подушки, книги; особенно пригодилась библиотека, и прежде всего - атласы звездного неба, очень большие и толстые.
        Из книг, как из кирпичей, возводили пирамиду. Через какой-нибудь час она достигла двухметровой высоты. Один раз часть пирамиды обвалилась, и с этого момента работа велась более систематично - под руководством Инженера.
        - Физический труд - это какой-то ужас! - пыхтел Доктор. Фонарик, втиснутый в щель климатизатора, освещал им путь в библиотеку, откуда они возвращались обратно, нагруженные книгами. - Никогда не думал, что к звездам можно путешествовать в таких примитивных условиях.
        Говорил только он один. Наконец Координатор, поддерживаемый товарищами, осторожно влез на воздвигнутую пирамиду и дотянулся пальцами до штурвала.
        - Мало, - сказал он. - Не хватает пяти сантиметров. А подпрыгнуть не могу - все развалится.
        - Тут у меня «Теория скоростных полетов», - сказал Доктор, взвешивая в руке толстый том. - Думаю, будет в самый раз.
        Координатор вцепился в штурвал. Его тень металась по белой поверхности пластика. Внезапно гора книг заколебалась.
        - Осторожно! - крикнул Физик.
        - Не на что опереться, - выдохнул Координатор. - Держите же, черт побери! - рявкнул он.
        Штурвал вырвался у него из рук. Координатор покачнулся, но сумел восстановить равновесие. Вверх уже никто не смотрел - взявшись за руки, они со всех сторон подпирали колеблющееся сооружение, чтобы оно не рассыпалось.
        - Только не ругайся, нам стоит раз начать - конца не будет, - предостерег снизу Доктор.
        Координатор снова ухватился за штурвал. Неожиданно послышался протяжный скрип, а потом глухой шорох расползающихся томов. Координатор висел в воздухе, но штурвал, за который он уцепился, сделал полный оборот.
        - И так далее, еще одиннадцать раз, - сказал он, прыгнув на рассыпавшиеся книги.
        Через два часа под триумфальные крики люк был побежден. Открывшаяся крышка повисла на уровне половины высоты коридора и образовала как бы горизонтальный помост, по которому можно было войти в шлюз без большого труда.
        Скафандры в плоском стенном шкафу оказались в полной сохранности. Теперь шкаф лежал горизонтально. Они ступали по его дверцам.
        - Выходим все или как? - спросил Химик.
        - Сначала попробуем открыть наружный люк…
        Крышка люка была зажата так, словно составляла единый монолит с корпусом. Сдвинуть рычаги не удалось, хотя на них навалились вшестером, плечом к плечу.
        - Оказывается, долететь - это пустяки; труднее иногда выйти, - подвел итог Доктор.
        - Очень остроумно, - пробормотал сквозь зубы Инженер. Пот заливал ему глаза.
        Все уселись на дверцы стенного шкафа.
        - Я проголодался, - признался среди полного молчания Кибернетик.
        - Значит, нужно что-нибудь съесть, - заявил Физик и вызвался сходить на склад.
        - Лучше на кухню. В холодильнике может что-нибудь…
        - Мне одному не справиться. Нужно перебросать с полтонны всякого хлама, чтобы добраться до припасов. Кто со мной?
        Доктор отозвался первым. Химик встал, немного помедлив. Когда их головы исчезли за краем откинутой крышки и последний отсвет фонарика, который они забрали с собой, погас, Координатор сказал приглушенным голосом:
        - Я не хотел говорить. Вы более или менее представляете, как обстоят дела?
        - Да, - ответил Инженер черному мраку перед собой.
        Он коснулся ноги Координатора вытянутой рукой и не убрал пальцев. Он ощущал потребность в этом прикосновении.
        - Думаешь, разрезать крышку не удастся?
        - Чем? - спросил Инженер.
        - Горелкой, электрической или газовой. У нас есть автоген и…
        - Ты слышал об автогене, который может разрезать четверть метра керамита? А?
        Они помолчали. Из глубины корабля, как из железного подземелья, доносился глухой шум.
        - Так что же? Что? - нервно спросил Кибернетик.
        Координатор и Инженер услышали, как хрустнули его суставы. Кибернетик встал.
        - Садись, - мягко, но решительно сказал Координатор.
        - Вы думаете, что… крышка сплавилась с корпусом?
        - Не обязательно, - ответил Инженер. - Ты вообще понимаешь, что произошло?
        - Не совсем. Мы попали с космической скоростью в атмосферу там, где ее не должно было быть. Почему? Автомат не мог ошибиться.
        - Автомат не ошибся. Мы ошиблись, - сказал Координатор. - Забыли о поправке на хвост.
        - На какой хвост? Что ты говоришь?
        - На газовый хвост, который растягивает за собой каждая имеющая атмосферу планета в направлении, противоположном ее движению. Ты не знаешь об этом?
        - Ну да, конечно. Мы врезались в этот хвост? Но он должен быть страшно разреженным.
        - Десять в минус шестой, - ответил Координатор, - или что-то около этого, но у нас было больше семидесяти километров в секунду, дорогой мой. Нас как будто стена остановила, помните?
        - Да, - подтвердил Инженер. - А когда мы вошли в атмосферу, скорость была еще десять, а то и все двенадцать километров. Она должна была вообще развалиться, удивительно, что выдержала.
        - Ракета?
        - Она рассчитана на двадцатикратную перегрузку, а прежде чем экран лопнул, я своими глазами видел, как стрелка выскочила за шкалу. Шкала имеет резерв до тридцати.
        - А мы?
        - Что мы?
        - Как мы могли выдержать? Ты же хочешь сказать, что было постоянное торможение тридцать «же»?
        - Нет, не постоянное. Но в пиках наверняка. Ведь тормозные двигатели работали на пределе. Поэтому и началась вибрация.
        - Но автоматы не подвели, и если бы не компрессоры… - упрямо сказал Кибернетик.
        Он не договорил - в глубине корабля что-то покатилось со звоном, как будто железные колеса по металлу. Потом все стихло.
        - Чего ты хочешь от компрессоров? - сказал Инженер. - Вот придем в машинное отделение, и я тебе покажу, что они сделали в пять раз больше, чем могли. Это ведь только вспомогательные агрегаты. Сначала раскачало подшипники, а когда началась вибрация…
        - Думаешь, резонанс?
        - Резонанс само собой. Вообще-то мы должны были размазаться на протяжении пары километров, как тот грузовик на Нептуне, понятно? Сам убедишься, когда увидишь машинное. Могу тебе заранее сказать, как оно выглядит.
        - А я вовсе не рвусь увидеть машинное. Какого черта, почему они так долго не возвращаются? Темно, аж глаза болят.
        - Свет у нас будет, не бойся, - сказал Инженер.
        Он все еще как бы случайно касался пальцами ноги Координатора, который сидел неподвижно и молчал.
        - А в машинное пойдем так, со скуки. Все равно делать больше нечего!
        - Ты серьезно думаешь, что нам отсюда не выбраться?
        - Нет, шучу. Обожаю такие шутки.
        - Перестань, - произнес Координатор. - Во-первых, есть резервный люк.
        - Ну, знаешь! Резервный люк как раз под нами. Корабль должен был основательно зарыться в грунт, я не уверен, что даже этот люк выступает над поверхностью планеты.
        - Ну и что? У нас есть инструменты, мы можем выкопать туннель.
        - А грузовой? - сказал Кибернетик.
        - Залит, - коротко ответил Инженер. - Я заглядывал в контрольный колодец. Должно быть, дала трещину одна из главных цистерн - там минимум два метра воды. Вероятно, радиоактивной.
        - С чего ты взял?
        - А с того, что так всегда бывает. Охлаждение реактора летит в первую очередь. Для тебя это новость? Лучше забудь о грузовом люке. Мы должны выйти через этот, если…
        - Выкопаем туннель, - тихо повторил Координатор.
        - Теоретически это возможно, - неожиданно согласился Инженер.
        Все трое замолчали. Послышались приближающиеся шаги, в коридоре под ними стало светло, их ослепило, и они зажмурились.
        - Ветчина, сухари, тушенка или что там в этой коробке - все из аварийного запаса! Тут шоколад, а здесь термосы. Давайте наверх! обернувшись, сказал Доктор и первым вскарабкался на крышку.
        Он посветил Физику и Химику, пока они входили в шлюз и расставляли банки и алюминиевые тарелки. Ели молча.
        - Термосы уцелели? - внезапно удивился Кибернетик, наливая кофе в свою кружку.
        - Удивительно, но это так. С консервами неплохо. Но морозилка, холодильники, хлебные печи, малый синтезатор, очистная аппаратура, водяные фильтры - все в порошок.
        - Очистная аппаратура тоже? - забеспокоился Кибернетик.
        - Тоже. Может, ее удалось бы исправить, если бы было чем. Но это заколдованный круг: чтобы запустить хотя бы простейший ремонтный полуавтомат, нужен ток, чтобы иметь ток - нужно отремонтировать агрегат, а для этого нужен полуавтомат.
        - Вы тут посовещались, гиганты техники? И что? Где луч надежды? - спросил Доктор, толсто намазывая маслом сухари и укладывая сверху ломти ветчины. Не ожидая ответа, он продолжал: - Сопливым мальчишкой я прочитал, наверное, больше книг о космонавтике, чем весит наша покойница, но там не было ни одного рассказа, ни одной истории, даже анекдота о чем-нибудь похожем на то, что случилось с нами. Почему - не понимаю!
        - Потому что это скучно, - язвительно обронил Кибернетик.
        - Да, это что-то новое - межпланетный Робинзон, - сказал Доктор, завинчивая термос. - Когда вернусь, опишу, если талант позволит.
        Внезапно стало тихо. Все принялись собирать банки. Наконец Физик сообразил, что их можно спрятать в шкаф со скафандрами. Все отошли к стене - иначе нельзя было отворить дверцы в полу.
        - Знаете, мы слышали какие-то странные звуки, когда возились на складе, - сказал Химик.
        - Какие звуки?
        - Потрескивания, как будто ракету сдавливает пресс.
        - Думаешь, на нас какая-нибудь скала свалилась? - спросил Кибернетик.
        - Это совсем другое, - вмешался Инженер. - Наружная обшивка при вхождении в атмосферу нагрелась, нос, возможно, даже оплавился, а теперь части конструкции остывают, смещаются, возникают внутренние напряжения, и отсюда эти звуки… О, и сейчас слышно, прислушайтесь…
        Все замолчали. Лица освещал фонарик, лежащий на плоском кольце над люком. Внутри корабля послышался протяжный стон, серия коротких слабеющих потрескиваний, и наступила тишина.
        - А может, это какой-нибудь автомат? - с надеждой в голосе сказал Кибернетик.
        - Ты ведь сам видел.
        - Да, но мы не заглядывали в отсек резерва.
        Кибернетик высунулся в темноту коридора и, стоя на самом краю крышки, крикнул:
        - Автоматы резерва!!!
        Его голос загрохотал в замкнутом помещении. Ответом ему была тишина.
        - Иди сюда, осмотрим как следует люк, - сказал Инженер.
        Он опустился на колени перед плавно вогнутой плитой и, приблизив лицо к кромке, освещал ее сантиметр за сантиметром. Он водил световым пятнышком по уплотнению, которое прочертила еле заметная сетка трещин.
        - Внутри нигде не расплавилось; впрочем, это неудивительно: керамит очень плохо проводит тепло.
        - Может, попробуем еще раз? - предложил Доктор, берясь за рукоятку.
        - Это бессмысленно, - запротестовал Химик.
        Инженер приложил ладонь к крышке люка и вскочил:
        - Ребята, нужна вода! Много холодной воды!
        - Зачем?
        - Дотроньтесь до крышки - горячая, а?!
        К крышке прикоснулось несколько одновременно протянутых рук.
        - Почти обжигает, - сказал кто-то.
        - Это наше счастье!
        - Почему?
        - Корпус разогрет, он расширился, и крышка тоже. Если мы будем ее охлаждать, она сожмется и, может, удастся ее открыть.
        - Вода - это мало. Может, есть лед. Он должен быть в морозилках, - сказал Координатор.
        Один за другим Физик, Химик, Кибернетик, Доктор соскакивали в коридор, который грохотал под тяжестью их шагов.
        Координатор остался около люка вместе с Инженером.
        - Поддастся, - сказал он тихо, как бы про себя.
        - Если не заплавилась, - буркнул Инженер. Разведя руки, он водил ими по кромке люка, проверяя температуру. - Керамит начинает плавиться при температуре выше трех тысяч семисот градусов. Ты не заметил, сколько под конец было на обшивке?
        - Под конец все приборы показывали данные прошлогоднего календаря. Во время торможения было больше двух с половиной, если не ошибаюсь.
        - Две с половиной тысячи градусов - это еще не страшно.
        - Да, но потом!
        Над горизонтальным изломом крышки показалось разгоряченное лицо Химика. Фонарик, висевший у него на шее, качался, огонек прыгал по кускам льда, которые торчали из ведра. Химик подал ведро Координатору.
        - Погоди-ка… а как мы, собственно, будем охлаждать… - забеспокоился Инженер. - Сейчас.
        Он исчез в темноте. Снова послышались шаги. Доктор принес два ведра воды с плавающим в ней льдом. Химик светил, Доктор вместе с Физиком начали поливать крышку люка водой. Вода стекала на пол, в коридор. Кибернетик принес ведро мелко расколотого льда и пошел за новой порцией. Когда они поливали крышку в десятый раз, им показалось, что они слышат слабенькие потрескивания.
        Появился Инженер. Он прикрепил себе на грудь большой фонарь со скафандра. Сразу стало светло. Инженер бросил на пол охапку пластиковых плит из рубки. Все начали старательно обкладывать крышку кусками льда, прижимая их пластиком, надувными подушками, книгами - всем, что приносил Физик. Наконец, когда они едва могли разогнуть спины, а от ледяной стенки почти ничего не осталось - так быстро таял лед, соприкасаясь с разогретой крышкой люка, - Кибернетик обеими руками схватился за рукоятку и попробовал ее повернуть.
        - Погоди, еще рано! - сердито крикнул Инженер, но рукоятка повернулась удивительно легко.
        Все вскочили. Рукоятка крутилась все быстрее. Инженер схватился за ручку предохранительного тройного ригеля, дернул. Раздался такой звук, словно треснуло толстое стекло, крышка навалилась на них сначала легко, потом вдруг ударила тех, кто стоял слишком близко, и из раскрывшейся темной пасти с грохотом выплеснулась черная лавина, засыпая по колено людей, стоявших напротив. Химик и Координатор, бывшие ближе всех, оказались отброшены в сторону. Крышка прижала Химика к боковой стене, так что он не мог шевельнуться, хотя и не получил никаких повреждений. Координатор в последний момент едва успел отскочить и чуть не сбил с ног Доктора. Все замерли.
        Засыпанный комьями фонарик Доктора погас, светил только рефлектор на груди Инженера.
        - Что это? - чужим голосом сказал Кибернетик. Он стоял позади всех, у самого выхода из шлюза.
        - Проба грунта планеты Эдем, - ответил Координатор, помогая Химику выбраться из-под откинутой вбок крышки.
        - Да, - подхватил Инженер. - Весь люк засыпан. Должно быть, мы здорово зарылись в грунт!
        - Это первая посадка под поверхность неизвестной планеты, правда? - спросил Доктор.
        Неожиданно все начали смеяться. Кибернетик закатывался так, что у него выступили слезы.
        - Хватит! - резко крикнул Координатор. - Не стоять же так до утра. За инструментами, ребята, нам нужно откапываться.
        Химик наклонился и поднял с холмика, выросшего на полу перед люком, тяжелую спрессованную глыбу. Из овального отверстия люка продолжал вываливаться грунт, время от времени жирно поблескивающие темные комья скатывались по поверхности небольшой осыпи даже в коридор.
        Все спустились вниз: в шлюзе стало тесно. Координатор и Инженер спрыгнули в коридор последними.
        - Как глубоко мы могли воткнуться? - вполголоса спросил Координатор Инженера.
        Они шли рядом по коридору. Далеко впереди прыгало быстро двигающееся пятно света. Инженер отдал фонарь Химику.
        - Как глубоко?… Это зависит от слишком многих факторов. Тагерссен зарылся в грунт на восемьдесят метров.
        - Да, но что осталось от ракеты и от него!
        - А тот зонд на Луне? Чтобы его вытащить, пришлось пробить в скале штольню. В скале!
        - На Луне пемза…
        - А откуда мы знаем, что здесь?
        - Ты же видел. Это похоже на мергель.
        - У самого люка, а дальше?
        С инструментами было очень плохо. Как и на всех кораблях дальнего радиуса действия, здесь на борту имелся двойной комплект автоматов и дистанционно управляемых полуавтоматов для различного рода работ, в том числе на поверхности, каких могут требовать разнообразные планетные условия. Однако эти устройства сейчас бездействовали, и без подачи электроэнергии нечего было и думать о том, чтобы привести их в движение. Единственная большая землеройная машина с приводом от атомного микрореактора, которой они располагали, также требовала электроэнергии для запуска. Пришлось пустить в ход самые примитивные инструменты - лопаты и кирки. Но сначала их нужно было сделать, а это оказалось совсем не просто. После пяти часов тяжелой работы экипаж возвращался к шлюзу, неся три расплющенные и изогнутые на концах мотыги, два стальных лома и волоча большие листы жести, которые должны были служить для укрепления стен туннеля. Кроме ведер для переноски грунта приспособили несколько больших пластиковых коробок, прикрепив к ним с двух сторон короткие алюминиевые трубки вместо ручек.
        С момента катастрофы прошло три четверти суток, и все падали от усталости. Доктор объявил, что нужно поспать хотя бы несколько часов. Но сначала необходимо было устроить какие-то постели, хотя бы временные, так как койки в спальных помещениях, наглухо прикрепленные к полу, стояли теперь вертикально. Переставлять их было слишком сложно, поэтому в библиотеку, которая пострадала меньше всего (почти половину книг уже вытащили в коридор), снесли надувные матрацы, и все легли на них вповалку.
        Скоро выяснилось, что, кроме Химика и Инженера, никто не может заснуть. Доктору пришлось встать и отправиться с фонарем на поиски снотворного. Это заняло у него почти час, он вынужден был пробираться в медпункт через маленький тамбур, заваленный битым стеклом и грудой исковерканных приборов. Все это вывалилось из стенных шкафов и закрывало доступ к двери. Наконец (его ручные часы показывали четыре утра бортового времени) снотворное было роздано, фонарь погашен, и вскоре беспокойное дыхание наполнило темноту.
        Все проснулись неожиданно быстро. Только Кибернетик, который принял слишком большую дозу снотворного, был как пьяный. Инженер жаловался на острую боль в плече. Доктор обнаружил у него болезненную опухоль вероятно, Инженер повредил себе сустав, когда возился с рычагами люка.
        Настроение было унылое. Почти никто не разговаривал, даже Доктор. До остатков продуктов в шлюзе добраться не удалось - на дверцах шкафа со скафандрами покоился большой холм вынутой породы, поэтому Физик и Химик еще раз пошли на кухонный склад и принесли оттуда банки с консервами. Было девять, когда начали копать туннель.
        Работа продвигалась черепашьим шагом. В овальном отверстии люка нельзя было как следует развернуться. Передние разбивали мотыгами спрессованные глыбы, стоящие сзади оттаскивали их в коридор, а оттуда в навигационную рубку - она находилась ближе всего и в ней не было ничего, что могло бы понадобиться в ближайшее время.
        Через четыре часа рубка по колено заполнилась вынутым грунтом, а длина туннеля не превышала двух метров. Мергель поддавался плохо - он был не очень твердый, но острия ломов и мотыг увязали в нем, а железные стержни, на которые слишком сильно нажимали остервенело работающие люди, гнулись; лучше всего действовала стальная мотыга в руках Координатора.
        Инженер беспокоился, как бы «земляной» потолок не начал оседать, и следил за тем, чтобы его как следует крепили. Под вечер, когда перемазанные глиной люди уселись перекусить, туннель, ведущий от люка круто вверх, с наклоном почти семьдесят градусов, углубился в грунт едва на пять с половиной метров.
        Инженер еще раз заглянул в колодец, ведущий в нижний отсек, где в тридцати метрах от главного люка ближе к корме находился грузовой, но увидел только черное зеркало воды; она стояла выше, чем накануне, - видимо, еще какая-нибудь цистерна текла и ее содержимое медленно просачивалось сюда. Вода - он сразу же обнаружил это с помощью переносного счетчика Гейгера была радиоактивна. Он наглухо закрыл колодец и вернулся к товарищам, ничего не сказав о своем открытии.
        - Если все пойдет хорошо - выберемся отсюда завтра, если похуже - через два дня, - объявил Кибернетик, выпивая третью кружку кофе из термоса. Все очень много пили.
        - Откуда ты знаешь? - удивился Инженер.
        - Да так, чувствую.
        - Он обладает интуицией, которой лишены его автоматы, - засмеялся Доктор.
        К концу дня настроение у него повысилось. Когда другие сменяли его в туннеле, он отправлялся в экскурсии по кораблю; в результате экипаж разбогател на два фонарика, машинку для стрижки волос, витаминизированный шоколад и целую стопку полотенец. Все были перемазаны, комбинезоны пестрели пятнами и подтеками, конечно, никто не брился из-за отсутствия электричества; машинку для стрижки, которую принес Доктор, они презрели. Сам он, впрочем, тоже ею не воспользовался.
        Весь следующий день ушел на рытье туннеля. Навигационная рубка была забита породой настолько, что ее все труднее было высыпать через дверь. Дошла очередь до библиотеки. У Доктора возникли по этому поводу некоторые сомнения, но Химик, в паре с ним таскавший сделанные из листовой жести носилки, без колебания высыпал кучу мергеля на книги.
        Выход из туннеля открылся совершенно неожиданно. Правда, Физик уверял, что грунт уже стал более сухим и как будто менее плотным, но другие этого не подтвердили. Мергель, который они таскали внутрь ракеты, казался им таким же, как и раньше. Сменившие своих товарищей Инженер и Координатор только что приняли инструменты, еще хранившие тепло чужих рук, и нанесли первые удары по глыбам, выступавшим из неровной стены, как вдруг одна из глыб словно испарилась, и через образовавшееся отверстие повеяло легким ветерком. Чувствовалось плавное движение воздуха - давление снаружи было немного больше, чем в туннеле, а значит, и в ракете. Мотыга и стальной лом начали работать в бешеном темпе, грунт уже никто не выносил, те из экипажа, кто не мог помогать передним - для этого было слишком мало места, - стояли, сгрудившись за ними. Сделав несколько последних ударов, Инженер собрался вылезти наружу, но Координатор остановил его. Он хотел сначала расширить выход и распорядился вынести последнюю порцию грунта в ракету, чтобы ничто не мешало двигаться в туннеле; с добрый десяток минут прошло, прежде чем шестеро людей
выползли через отверстие с неровными краями на поверхность планеты.
        Глава вторая
        Спускались сумерки. Черная дыра туннеля зияла на пологом склоне невысокого, метров в десять, холма; дальше простиралась огромная равнина до самого горизонта, над которым сверкали первые звезды. Кое-где на значительном удалении возвышались неясные, стройные, похожие на деревья силуэты. Света, который давала низкая полоса заката, было так мало, что все краски сливались в однородный серый туман. Слева от неподвижно стоявших людей косо врезался в грунт гигантский цилиндрический корпус ракеты. Инженер оценил его длину метров в семьдесят - значит, корабль зарылся в холм больше чем на сорок метров. Но сейчас никто не обращал внимания на эту выступающую на фоне неба огромную трубу с беспомощно торчащими кольцами рулевых дюз. Они глубоко вдыхали холодный воздух с едва уловимым незнакомым, неопределенным запахом и молча смотрели вперед. Только теперь их охватило ощущение полного бессилия - железные мотыги как будто сами выпали из рук. Они стояли, медленно обводя глазами необъятное пространство - пустое, с горизонтом, залитым тьмой, с лениво, равномерно дрожащими звездами в вышине.
        - Полярная? - спросил вдруг Химик, бессознательно понизив голос, и показал на низкую звезду, слабо мерцающую в темном небе на востоке.
        - Нет, отсюда ее не видать. Мы сейчас… да, над нами Южный полюс Галактики. Минутку… где-то должен быть Южный Крест…
        Подняв головы, они всматривались в небо, уже почти совсем черное, с ярко искрящимися звездами. Начали называть созвездия, показывать их друг другу пальцами
        - единственное не совсем чужое над мертвой пустынной равниной. Ненадолго это оживило всех.
        - Становится холодно, как в пустыне, - сказал Координатор.
        - Сегодня мы все равно ничего не сделаем. Нужно возвращаться внутрь.
        - Что, в эту гробницу?! - возмутился Кибернетик.
        - Без этой гробницы мы погибли бы тут через два дня, - сухо ответил Координатор. - Не ведите себя как дети.
        Не сказав больше ни слова, он повернулся, медленным, ровным шагом подошел к лазу и, спустив вниз ноги, сполз в туннель. Секунду еще виднелась его голова, потом и она исчезла.
        Оставшиеся молча переглянулись.
        - Пошли, - полувопросительно, полуутвердительно буркнул Физик.
        Остальные, помешкав, двинулись за ним. Пока первые вползали в тесную дыру, ожидавший своей очереди Инженер спросил стоявшего рядом Кибернетика:
        - Заметил, как странно пахнет здесь воздух?
        - Да. Горький какой-то… Ты знаешь состав?
        - Он похож на земной. Есть еще какая-то примесь, но безвредная. Сейчас не помню. Все данные - в таком маленьком зеленом томике, на второй полке в библио…
        Инженер оборвал себя на полуслове, вспомнив, что сам засыпал библиотеку кучами мергеля.
        - А, чтоб его… - сказал он без всякой злости, с грустью и начал протискиваться в черное отверстие.
        Кибернетик, оставшись один, вдруг почувствовал, что ему не по себе. Это был не страх, а гнетущее чувство затерянности, ужасающей чуждости пейзажа. Да и в необходимости возвращаться в глубь глинистого туннеля было что-то унизительное.

«Как червяки», - подумал он, опустил голову и полез в дыру вслед за Инженером. Но не выдержал и, уже скрывшись в туннеле по плечи, поднял голову, посмотрел вверх и попрощался взглядом со спокойно мерцающими звездами.
        Назавтра кто-то предложил вынести припасы на поверхность, чтобы там позавтракать, но Координатор воспротивился, считая, что это только создаст ненужные осложнения. Поэтому ели при свете двух фонарей под крышкой люка, запивая еду уже совсем остывшим кофе.
        Внезапно Кибернетик спросил:
        - Слушайте, а как это получилось, что у нас все время был хороший воздух?
        Координатор улыбнулся. На его впалых щеках выделились серые морщины.
        - Баллоны с кислородом уцелели. Хуже с очисткой. Только один автоматический фильтр работает нормально - аварийный, химический; все электрические, естественно, полетели. Через какие-нибудь шесть-семь дней мы начали бы задыхаться.
        - Ты знал об этом?… - медленно спросил Кибернетик.
        Координатор ничего не ответил, только его улыбка на мгновение стала какой-то другой - почти жесткой.
        - Что будем делать? - спросил Физик.
        Они мыли посуду в тазу с водой. Доктор вытирал ее одним из своих полотенец.
        - Здесь есть кислород, - сказал Доктор, - значит, здесь есть жизнь. Что об этом известно?
        - Да в общем-то ничего. Пробу атмосферы брал космический зонд, отсюда вся наша информация.
        - Как это? Он даже не садился?
        - Нет.
        - Вот уж действительно изобилие сведений, - сказал Кибернетик.
        Он пытался вымыть лицо спиртом, который лил из маленькой бутылочки на клочок ваты. Воды, пригодной к употреблению, оставалось очень мало, и никто не мылся уже вторые сутки. Физик, используя в качестве зеркала полированную поверхность кондиционера, рассматривал свое лицо.
        - Это очень много, - спокойно ответил Координатор. - Если бы состав воздуха был иной, если б в нем не было кислорода, я убил бы вас.
        - Что? - Кибернетик чуть не уронил бутылку.
        - Естественно, и себя тоже. У нас не было бы даже одного шанса на миллиард. Теперь он у нас есть.
        Все замолчали.
        - Раз есть кислород - значит, должны быть растения и животные? - спросил Инженер.
        - Не обязательно, - ответил Химик. - На планетах альфы Малого Пса есть кислород, но нет ни растений, ни животных.
        - А что есть?
        - Светляки.
        - Люменоиды? Бактерии?
        - Это не бактерии.
        - Да будет вам! - бросил Доктор. Он убрал посуду и закрывал коробки с продовольствием. - На самом деле у нас сейчас другие заботы. Защитника не удастся привести в порядок, а?
        - Защитника я даже не видел, - признался Кибернетик. - До него невозможно добраться. Все автоматы вырваны из стоек. Похоже, там понадобится двухтонный кран, чтобы растащить весь этот железный лом. А Защитник в самом низу.
        - Но какое-нибудь оружие нам нужно! - воскликнул Кибернетик.
        - Есть электрожекторы.
        - Интересно, чем ты их зарядишь?
        - Разве в рубке нет тока? Был ведь!
        - Нет, вероятно, короткое замыкание, в аккумуляторном отсеке.
        - А почему электрожекторы не заряжены?
        - По инструкции перевозить заряженные запрещается, - неохотно буркнул Инженер.
        - Черт бы побрал ин…
        - Перестань.
        Услышав голос Координатора, Кибернетик отвернулся, пожав плечами. Доктор вышел. Инженер принес из своей каюты легкий нейлоновый рюкзак и принялся укладывать в его кармашки плоские банки с неприкосновенным запасом продуктов. Доктор вернулся, держа в руке короткий вороненый цилиндр, заканчивающийся штуцером.
        - Что это? - заинтересовался Инженер.
        - Оружие.
        - Какое оружие?
        - Усыпляющий газ.
        Инженер рассмеялся.
        - Откуда ты знаешь, можно ли усыпить то, что живет на этой планете, твоим газом! И, самое главное, как ты собираешься обороняться этим газом в случае нападения - будешь давать капельный наркоз?
        - Во всяком случае, при большой опасности сможешь дать наркоз себе, - сказал Химик.
        Все засмеялись. Доктор смеялся громче всех.
        - Этим можно усыпить любое существо, дышащее кислородом, - сказал он, - а что касается обороны - смотри!
        Он нажал спусковой крючок у основания цилиндра. Тонкая, как игла, струйка мгновенно испаряющейся жидкости выстрелила в мрачную глубину коридора.
        - Ну… за неимением лучшего… - с сомнением сказал Инженер.
        - Идем? - спросил Доктор, опуская цилиндр в карман комбинезона.
        Солнце стояло высоко. Оно было меньше, дальше, но и горячее земного. Но не это поразило всех: оно было не совсем круглым. Люди разглядывали его сквозь щели между пальцами, сквозь темно-красную полупрозрачную бумагу обертку от индивидуальных антирадиационных комплектов.
        - Оно сплюснуто из-за быстрого вращения вокруг оси, да? - обратился Химик к Координатору.
        - Да. Это было намного заметнее во время полета. Не помнишь?
        - Вероятно, тогда меня это… так сказать, не интересовало… Отвернувшись от солнца, все посмотрели на ракету. Цилиндрический белый корпус наискось торчал из низкого холма. Он напоминал ствол какого-то гигантского орудия. Обшивка, молочная в тени, серебристая на солнце, казалась неповрежденной. Инженер подошел к тому месту, где корпус вонзился в грунт, перебрался через выброшенные наверх глыбы, которые словно воротником окружали врезавшийся в склон корабль, и провел рукой по плите обшивки.
        - Неплохой материал этот керамит, - сказал он, отворачиваясь. - Если бы я только мог заглянуть в дюзы… - Он беспомощно смотрел вверх, на корму, повисшую высоко над равниной.
        - Успеется, - сказал Физик. - Ну что, двинулись? Небольшая разведка, а?
        Координатор поднялся на вершину холма. Остальные пошли за ним. Залитая солнцем равнина разбегалась во все стороны, совершенно однообразная, гладкая, бледно-желтая. Вдалеке высились стройные, замеченные ими еще вчера силуэты. При ярком свете было видно, что это не деревья. Небо, над головой голубое, как на Земле, у горизонта приобретало отчетливо зеленоватый оттенок. Прозрачные перистые облака почти незаметно двигались на север. Координатор определил стороны света по маленькому компасу, надетому на запястье. Доктор, низко наклонившись, ковырял ногой грунт.
        - Почему здесь ничего не растет? - сказал он удивленно.
        Это поразило всех. Действительно, насколько охватывал взгляд, равнина была голой.
        - Мне кажется, эта местность высыхает, - неуверенно сказал Химик. Там дальше - видите те пятна? - гораздо больше желтизны… вон, на западе.
        Я полагаю, что там пустыня, из которой ветер нагоняет сюда песок. Ведь наш холм глинистый.
        - Ну, это мы проверили на совесть, - сказал Доктор.
        - Нужно набросать хотя бы в самых общих чертах план экспедиции, заговорил Координатор. - Запасов, которые мы взяли, нам хватит на два дня.
        - Не совсем, воды у нас мало, - вмешался Кибернетик.
        - Воду придется экономить, пока не найдем ее здесь; раз есть кислород, найдется и вода. Думаю, начнем с нескольких прямолинейных маршрутов. Уходить от ракеты будем каждый раз не слишком далеко, так, чтобы иметь возможность спокойно и без излишней спешки вернуться.
        - Максимум тридцать километров в один конец, - заметил Физик.
        - Согласен. Речь идет только о чем-то вроде предварительной разведки.
        - Подождите, - сказал Инженер, который до сих пор стоял поодаль, как бы погрузившись в невеселые мысли. - А вам не кажется, что мы ведем себя, как будто малость свихнулись? Мы потерпели аварию на неизвестной планете. Нам удалось выбраться из корабля. Вместо того чтобы взяться за самое важное, вместо того чтобы все силы вложить в ремонт, наладить то, что удастся, освободить корабль и так далее, мы отправляемся на какие-то экскурсии, без оружия, без всяких средств защиты, не имея понятия, с чем мы здесь можем столкнуться.
        Координатор слушал его молча. Он оглядел поочередно всех членов экипажа. Все были небриты, трехдневная щетина придавала им довольно дикий вид. Слова Инженера, вероятно, произвели впечатление, но никто не ответил, как будто все ждали, что скажет Координатор.
        - Вшестером нам ракету не откопать, Генрих, - сказал Координатор осторожно, взвешивая слова. - И ты это отлично знаешь. В нашем нынешнем положении запуск самого простенького агрегата требует времени, которое мы даже не можем определить. Планета обитаема. Но мы не знаем о ней ничего. Мы даже не облетели ее перед катастрофой. Мы шли от ночного полушария и из-за роковой ошибки попали в газовый хвост. Падая, мы перешли линию терминатора. Я лежал у экрана, который лопнул последним. Я видел - во всяком случае, мне так показалось - что-то, напоминавшее… город.
        - Почему ты не сказал нам об этом? - медленно спросил Инженер.
        - Да, почему? - поддержал его Физик.
        - Потому, что я в этом не уверен. Я не знаю даже, в какой стороне его искать. Ракета крутилась. Я потерял ориентацию. И все-таки существует шанс, хотя и незначительный, что мы получим какую-то помощь. Я предпочел бы об этом не говорить, но каждый из вас и так хорошо это знает - наши шансы вообще очень малы. Кроме того, нам нужна вода. Основная часть запаса вылилась в нижний отсек, и Генрих установил, что она радиоактивна. Таким образом, я считаю, что мы можем позволить себе некоторый риск.
        - Я согласен с этим, - сказал Доктор.
        - Я тоже, - присоединился Физик.
        - Ладно, - буркнул Кибернетик и отошел на несколько шагов, глядя на юг, словно не хотел слышать, что скажут остальные.
        Химик кивнул головой. Инженер не ответил; он только спустился с холма, забросил за спину рюкзак и спросил:
        - Куда?
        - На север, - сказал Координатор.
        Инженер двинулся вперед, остальные присоединились к нему. Когда немного погодя они обернулись, холма уже почти не было видно, только корпус ракеты вырисовывался на фоне неба, словно дуло полевого орудия.
        Было очень жарко. Их тени постепенно укорачивались, ботинки проваливались в песок, слышались только мерные шаги и учащенное дыхание. Они приближались к одному из тех изящных образований, которые в сумерках приняли за деревья. Из бурого грунта вертикально возвышался серый, словно кожа слона, ствол со слабым металлическим блеском. Этот ствол, у основания не толще мужской руки, постепенно переходил в чашевидное расширение; плоская кромка чаши находилась на высоте двух метров. Снизу не было видно, открыта сверху чаша или нет. Люди остановились в нескольких метрах от причудливой фигуры, а Инженер импульсивно шагнул к ней и уже поднял было руку, чтобы дотронуться до ствола, когда Доктор крикнул:
        - Стой!
        Инженер попятился. Доктор потянул его к себе за плечо, поднял камешек величиной с фасолину и бросил высоко в воздух. Камешек описал крутую дугу и упал на слегка рифленый и плоский верх чаши. Все вздрогнули - такой бурной и неожиданной была реакция. Чаша заволновалась, съежилась, послышался короткий свист, как будто из нее вырвалась струя газа, и вся, теперь лихорадочно дрожащая, серая колонна провалилась, словно всосанная внутрь планеты. Образовавшееся отверстие моментально наполнила коричневая пенящаяся масса, потом ее поверхность покрылась песчинками, пленка становилась все толще, и через несколько секунд от отверстия не осталось и следа поверхность песка стала совершенно гладкой, как все вокруг.
        Никто еще не успел прийти в себя от изумления, когда Химик крикнул:
        - Смотрите!
        Все оглянулись. Вокруг на расстоянии десятков метров только что высились три или четыре такие же высокие и стройные чаши - сейчас не было ни одной.
        - Все провалились?! - воскликнул Кибернетик.
        Через час путешественники растянулись длинной цепочкой. Первым шагал Доктор, который теперь нес рюкзак, за ним Координатор. Колонну замыкал Химик. Все расстегнули комбинезоны, кое-кто закатал рукава; залитые потом, с пересохшими ртами, они медленно тащились равниной. Вдали замаячила длинная горизонтальная полоса.
        Доктор остановился и подождал Координатора:
        - Как ты думаешь, сколько мы прошли?
        Координатор взглянул назад, в сторону солнца, туда, где осталась ракета. Ее уже не было видно.
        - Радиус планеты меньше земного, - сказал Координатор, откашливаясь и
        вытирая платком лицо. - Километров восемь, - заключил он.
        Доктор еле смотрел щелками опухших глаз. Его черные волосы покрывал платок. Он то и дело смачивал его водой из фляжки.
        - Знаешь, это просто безумие, - сказал Доктор и неожиданно улыбнулся. Оба они смотрели сейчас туда, где еще недавно еле заметной косой черточкой у самого горизонта виднелась ракета. Теперь там возвышались только бледно-серые изящные силуэты чаш. Когда они снова вынырнули, никто не заметил. Подошли остальные члены экипажа. Химик бросил скатанный брезент палатки и уселся, вернее, свалился на него.
        - Что-то не видно следов здешней цивилизации, - сказал Кибернетик. Он достал витамины в помятом пакетике и угощал всех.
        - На Земле такого пустыря не найти, - добавил Инженер. - Ни дорог, ни летательных аппаратов.
        - Не думаешь же ты, что именно здесь мы найдем точную копию земной цивилизации? - фыркнул Физик.
        - Эта система стабильна, - начал Химик, - и цивилизация могла развиваться на Эдеме дольше, чем на Земле, а потому…
        - При условии, что это цивилизация человекоподобных существ, - прервал его Кибернетик.
        - Послушайте, не будем задерживаться здесь, - сказал Координатор. Пошли дальше, за полчаса мы должны добраться вон до той полоски. - Он показал на тонкую лиловую линию у горизонта…
        - А что это?
        - Не знаю. Может, мы там найдем воду.
        - Для начала мне бы хватило и тени, - прохрипел Инженер и прополоскал рот глотком воды.
        Заскрипели ремни надетых на плечи рюкзаков, группа снова растянулась и размеренно двинулась через пески. Они прошли мимо нескольких чаш и нескольких более крупных образований, которые, казалось, опирались на опустившиеся до поверхности лианы, но до ближайшего из них было метров двести, а им не хотелось сворачивать в сторону. Солнце подходило к зениту, когда пейзаж начал меняться.
        Песка становилось все меньше, длинными, плоскими горбами из-под него выныривала рыжая, сожженная солнцем почва. Кое-где ее покрывали островки седого мертвого мха. Задетый ботинками мох курился, распадаясь на истлевшую, похожую на бумажный пепел труху. Лиловая полоса отчетливо разделялась на отдельные группы приземистых форм, они стали светлее, это была скорее зелень, отливающая голубизной. Северный ветерок принес слабый тонкий запах, который люди втягивали с осторожным любопытством. Передние пошли медленнее, остальные подтянулись, и вскоре вся группа остановилась перед слегка изогнутой неподвижной стеной, образованной странными переплетенными фигурами.
        На расстоянии ста шагов это еще могло показаться зарослями каких-то кустов, усеянных большими синеватыми птичьими гнездами, - не столько из-за того, что действительно напоминало заросли, сколько из-за стремления человеческого глаза найти в чуждых образах аналогию с чем-нибудь привычным.
        - Какие-то пауки? - неуверенно сказал Физик, и тогда всем сразу же показалось, что перед ними и вправду похожие на пауков существа с маленькими веретенообразными туловищами, покрытыми густой взъерошенной щетиной, неподвижно стоящие на необыкновенно длинных и тонких ногах.
        - Да ведь это растения! - воскликнул Доктор.
        Он не спеша подошел к высокому серо-зеленоватому «пауку». И в самом деле, «ноги» оказались чем-то вроде толстых стеблей, чьи шершавые, покрытые волосками изгибы очень напоминали суставы членистоногого. Эти стебли - их было шесть, семь или восемь, - выходя из мшистого грунта, дугообразно сходились вверх к шишковатому, пухлому, напоминающему приплюснутое брюшко «телу», окруженному сверкающими на солнце ленточками паутинок. Растения-пауки стояли довольно близко друг от друга, но между ними можно было пройти. Кое-где стебли выпускали более светлые, почти цвета земных листьев, побеги со свернувшимися почками на концах.
        Доктор опять сначала бросил камешек в подвешенное в нескольких метрах над поверхностью «брюшко», а когда ничего не случилось, осмотрел стебель и наконец надрезал его ножом; из него закапал светло-желтый водянистый сок, он сразу же начал пениться, стал оранжевым и рыжим, а через несколько минут застыл в напоминающий смолу сгусток с сильным ароматом. Сначала все нашли его приятным, но скоро решили, что в нем есть что-то отталкивающее.
        В глубине этой своеобразной рощи было немного прохладней, чем на равнине.
        Пухлые «брюшки» растений давали немного тени; ее становилось все больше, по мере того как люди углублялись в эти дебри, стараясь по возможности не касаться стеблей, а особенно белесых отростков, которыми кончались молодые побеги, - они вызывали необъяснимое отвращение.
        Пористый, мягкий грунт выделял влажные испарения, в которых трудно было дышать; по лицам, по рукам проползали тени «брюшков», то более высоких, то пониже, больших и маленьких, одни были эластичные, с ярко-оранжевыми шипами, другие - засохшие, увядшие, трухлявые, с них свисали длинные тонкие полоски паутины. Когда налетал ветер, заросли издавали глухой, неприятный звук, не похожий на мягкий шум земного леса, - казалось, шелестели тысячи и тысячи листов жесткой бумаги. Иногда растения, переплетаясь, преграждали дорогу, и приходилось искать проход между ними. Идти здесь было труднее, чем по равнине, и через некоторое время никто уже не глядел вверх, на усеянные шипами «брюшки», и не искал в них подобия гнезд, шишек или коконов.
        Внезапно Доктор, шедший впереди, увидел прямо перед собой толстый, черный, вертикально свисающий волос, похожий на блестящую грубую нить или на лакированную проволоку. Он уже хотел было отодвинуть его рукой в сторону, но, поскольку ничего подобного им до сих пор не встречалось, машинально поднял глаза и застыл на месте. Что-то бледно-жемчужное, неуклюже свисающее со стеблей у самого основания одного из «брюшков», неподвижно смотрело на него. Доктор чувствовал этот взгляд, хотя не мог сообразить, где находятся глаза бесформенного существа, у которого нельзя было различить ни головы, ни конечностей. Он видел только вспученный, как будто набитый округлыми комьями, слегка лоснящийся кожаный мешок. Из темной продолговатой воронки свисал на два метра вниз толстый черный волос.
        - Что там? - спросил Инженер, подходя ближе.
        Доктор не ответил. Инженер взглянул вверх и тоже замер.
        - Чем он смотрит? - спросил Инженер и отступил на шаг - такое отвращение вызывала эта тварь, которая словно впивалась в них жадным, необыкновенно сосредоточенным взглядом; впрочем, он тоже не видел ее глаз.
        - Ох! Ну и мерзость! - воскликнул сзади Химик. Все остальные подошли и остановились за Инженером.
        Доктор, выбравшись из-под нависшего над ним существа и подождав, пока другие расступятся в стороны, достал из кармана комбинезона вороненый цилиндрик, не спеша прицелился в более светлое, чем окружающая растительность, пузырчатое тело и нажал спуск. И тогда - за долю секунды случилось очень много всего.
        Сначала они увидели блеск, такой яркий, что он совершенно ослепил всех, за исключением Доктора, в этот момент как раз моргнувшего.
        Тоненькая струйка из цилиндрика еще била вверх, когда стебли подогнулись, затрещали, их обволокли клубы черного пара. Существо с тяжелым мокрым шлепком грохнулось вниз. Какую-то секунду оно лежало неподвижно, словно шишковатый серо-телесного цвета шар, из которого выпустили воздух, только черный волос извивался и плясал над ним, как сумасшедший, судорожно рассекая воздух. Потом волос исчез, и по губчатому мху начали во все стороны расползаться бесформенные пузырчатые членики существа. И прежде чем кто-нибудь из людей успел сказать слово или шевельнуться, все кончилось. Последние частички существа, маленькие, как гусеницы, деловито ввинтились в грунт у подножия стеблей и исчезли. Только в ноздри людям ударил нестерпимый сладковатый запах.
        - Это была какая-то колония? - неуверенно спросил Химик. Он поднес руки к глазам, потер их; остальные жмурились, в ослепленных вспышкой глазах все еще носились черные круги.
        - Е. Plurimus unum, - ответил Доктор. - Или, точнее, Е. Uno plures - за свою латынь я не ручаюсь, но это именно такое множественное существо, которое разделяется в случае необходимости…
        - Ужасная вонь, - сказал Физик, - пошли отсюда.
        - Пошли, - согласился Доктор. А когда они уже отошли от этого места, неожиданно добавил: - Любопытно, что бы случилось, если бы я коснулся этого волоса…
        - Удовлетворение этого любопытства могло бы дорого стоить, - бросил Химик.
        - А может, и нет. Ты ведь знаешь, как часто совершенно безобидные создания эволюция облекает во внешне пугающие формы.
        - Ох, да бросьте вы эту дискуссию - там вроде какой-то просвет, воскликнул Кибернетик. - И за каким чертом мы вообще влезли в этот паучий лес?
        Они услышали шум ручья и приостановились, потом снова пошли дальше; временами он ослабевал, иногда пропадал совсем, иногда становился громче, но обнаружить ручей не удалось. Заросли редели, почва становилась заметно мягче, она напоминала подсохшее болото, идти было неприятно, время от времени что-то чавкало под ногами, как намокшая трава, но нигде не было и следа воды.
        Внезапно люди оказались на краю округлого углубления поперечником в несколько десятков метров. Несколько восьминогих кустов росли внутри него, они стояли далеко друг от друга и выглядели очень старыми - стебли разошлись, словно неспособные поддерживать центральные утолщения, и от этого растения еще больше напоминали огромных высохших пауков. Дно углубления местами покрывали ржавые зубчатые наплывы пористой массы, частично вдавленные вглубь, частично оплетенные побегами растений. Инженер сразу же спустился по невысокому, но обрывистому склону, и удивительная вещь - как только он очутился внизу, тем, кто смотрел сверху, углубление показалось взрывной воронкой - местом происшедшей когда-то катастрофы.
        - Похоже на след бомбы, - сказал Физик. Он стоял на вершине вала и смотрел, как Инженер подошел к большим обломкам у подножия самого высокого «паука» и попытался сдвинуть их с места.
        - Железо?! - крикнул Координатор.
        - Нет, - ответил Инженер и исчез между крутыми изломами конструкции, напоминавшей растрескавшийся конус.
        Немного погодя Инженер вынырнул из зарослей, с хрустом ломая толстые стебли, с другой стороны рощи. К нему тотчас же протянулось несколько рук, он выбрался из ямы и, видя выражение ожидания на их лицах, пожал плечами.
        - Я не знаю, что это, - признался он. - Понятия не имею. Там пусто, внутри ничего нет. Коррозия зашла слишком далеко. Это что-то очень старое, может, сто, может, триста лет…
        Они молча обошли кратер и снова углубились в заросли, туда, где они были пониже. Неожиданно кусты расступились, посредине возник проход, такой узкий, что человек мог двигаться в нем с трудом, - что-то вроде идеально прямого коридора. По обе его стороны стебли были как будто подрублены и сломаны, большие шишковатые утолщения свалены набок, на другие кусты, а некоторые вдавлены в грунт; их сплющенные ломкие оболочки трещали под ногами, как высушенная древесная кора. Люди решили идти по этой вырубленной в зарослях дороге гуськом; нужно было раздвигать обломки высохших стеблей, и все же группа продвигалась быстрее, чем до сих пор. Просека по большой дуге все отчетливее отклонялась к северу. Изломанные мертвые кусты становились все ниже, и наконец люди снова оказались на равнине, с другой стороны рощи.
        Там, где обрывались заросли, от просеки отходила неглубокая выемка; в первый момент они приняли ее за тропинку, но ошиблись. В бесплодной поверхности была вырыта бороздка глубиной в десяток сантиметров и чуть больше в ширину, поросшая зеленовато-серебряными бархатными на ощупь лишайниками. Этот странный, прямой, как стрела, «газончик» - так назвал его Доктор - уходил вдаль, обрываясь у светлой полосы, которая стеной, протянувшейся от одного края равнины до другого, закрывала весь горизонт.
        Над этой полосой поблескивали остроконечные выступы, похожие на верхушки готических, обшитых серебряными плитами башен. Люди шли быстро, и почти с каждым шагом перед ними открывались все новые детали стены. На многие километры в стороны раскинулась поверхность, изогнутая равновеликими дугами, будто крыша невероятно большого ангара. Дуги были обращены выпуклостями вниз, под ними мерцало что-то серое, как будто сверху сыпалась мелкая пыль или текли тончайшие струйки мутной воды. Когда они подошли еще ближе, на них повеяло чужим запахом, горьковатым, но приятным, будто от неведомых цветов. Они шли, сократив между собой дистанцию. Дугообразная крыша, казалось, поднимается все выше и выше. Каждая ее дуга, как гигантский перевернутый мостовой пролет, была длиной в километр. Там в вышине, где на фоне туч соединялись две арки, что-то ярко светилось, как будто вмонтированные туда зеркала отбрасывали вниз солнечные лучи. Свет этот равномерно мигал.
        Стена, растянувшаяся перед ними, состояла из струек серо-желтого цвета; она двигалась - слева направо через одинаковые промежутки времени по ним пробегали волны. Она походила на изготовленный из необычного материала занавес, за которым на равных расстояниях друг от друга проходят, касаясь его боками, слоны или даже животные гораздо крупнее слонов. Когда люди подошли к стене, в том месте, где узкая, поросшая бархатным лишайником дорожка кончалась тупиком, горький аромат стал невыносимым. Кибернетик закашлялся.
        - Возможно, это какие-нибудь ядовитые испарения, - сказал он.
        Люди стояли, отбрасывая короткие, бесформенные тени, и смотрели на мерное движение волн. Когда они двинулись вновь и уже только несколько шагов отделяло их от
«занавески», она показалась им однородной, как будто сплетенной из толстых матовых волокон. Доктор поднял с земли камешек и бросил в стену. Все видели, как камешек летел, и вдруг он исчез, будто испарился, даже не коснувшись шевелящейся поверхности.
        - Влетел внутрь? - с сомнением сказал Кибернетик.
        - Ну да! - крикнул Химик. - Он даже не коснулся этого…
        Доктор поднял целую горсть камешков и комков и начал бросать их один за другим - все исчезали, не долетая до «занавеса» нескольких сантиметров.
        Инженер отцепил от маленького колечка ключ и последовал примеру Доктора. Ключ звякнул, как будто ударился о металл, и тоже исчез.
        - Что дальше? - спросил Кибернетик, глядя на Координатора.
        Тот не ответил. Доктор сбросил с плеч рюкзак, вынул из него банку консервов, вырезал ножом кубик мясного желе и швырнул его в «занавес». Кусок желе прилип к матовой поверхности и некоторое время висел на ней, потом начал пропадать - как будто таял.
        - Знаете что? - сказал Доктор; глаза у него блестели. - Это какой-то фильтр - избирательная диафрагма или что-то в этом роде…
        Химик нашел в кольце на лямке своего рюкзака высохший обломок ветки «паучьего» растения, который, должно быть, застрял, когда они продирались сквозь заросли, и, не раздумывая, кинул его в волнующуюся завесу - хрупкая веточка, отскочив, упала у его ног.
        - Селектор… - произнес он неуверенно.
        - Ну конечно! Наверняка! - Доктор подошел поближе, так что тень его скользнула по краю «занавеса», достал свое черное оружие и нажал спуск. Едва тонкая, как игла, струйка коснулась вздувающейся преграды, в ней образовалось отверстие веретенообразной формы, открыв огромное, мрачное, иссеченное искрящимися точками пространство, в глубине которого порхало множество беловатых и розовых огоньков. Доктор, кашляя и давясь, резко отскочил - ноздри и горло ему обжег горький аромат; все немного отошли и снова остановились.
        Продолговатое отверстие сужалось. Набегающие волны замедляли свое движение, приближаясь к нему, обходили его сверху и снизу и поспешно плыли дальше. Отверстие становилось все меньше. Вдруг изнутри высунулось что-то черное, оканчивающееся пальцеобразным отростком, молниеносно обежало кромку отверстия, оно мгновенно закрылось, и снова люди стояли перед размеренно втягивающейся и вздувающейся завесой.
        Инженер предложил обсудить положение. Совещание, по словам Доктора, было демонстрацией полной беспомощности. Наконец решили идти дальше вдоль огромного сооружения, подняли рюкзаки и двинулись в путь. Прошли километра три. По дороге пересекли несколько уходивших к равнине узких «газончиков». Некоторое время размышляли над тем, что это такое - гипотеза о причастности «газончиков» к сельскому хозяйству была отброшена сразу же как совершенно неправдоподобная. Доктор даже попытался исследовать несколько лишайников, вырванных из темно-зеленой полосы; они немного напоминали мох, но корешки их были усеяны похожими на жемчужинки утолщениями, в которых прятались маленькие твердые черные зернышки.
        Уже давно минул полдень. Так как все проголодались, сделали привал. Есть пришлось под палящим солнцем - тени нигде не было, а к зарослям, тянувшимся метрах в восьмистах, возвращаться никому не хотелось: «пауки» не оставили приятного впечатления.
        - Если бы все шло как в книгах, которые я читал мальчишкой, заговорил Доктор с полным ртом, - в этой проклятой занавеске сейчас бы образовалась пышущая огнем дыра и оттуда бы вылез тип с тремя руками и только одной, но зато очень толстой ногой. Под мышкой он тащил бы интерпланетарный телекоммуникатор или сам был бы звездным телепатом. Он дал бы нам понять, что является представителем невероятно развитой цивилизации и…
        - Перестань нести чепуху, - прервал его Координатор. Он налил воду из термоса-фляги в кружку, которая сразу же запотела. - Лучше подумаем, что делать.
        - Я считаю, что нужно войти туда, - сказал Доктор и встал, как будто собирался осуществить свое намерение.
        - Любопытно, каким образом? - лениво поинтересовался Физик.
        - Ты что, ошалел? - высоким голосом крикнул Кибернетик.
        - Почему ошалел? Конечно, мы можем бродить так и дальше, при условии, что типы на одной ноге подбросят нам какую-нибудь еду.
        - Ты это серьезно? - сказал Инженер.
        - Вот именно! И знаешь почему? Да просто потому, что мне надоело. - Он круто повернулся на пятке.
        - Стой! - крикнул Координатор.
        Доктор шел прямо на стену, не обращая на крики ни малейшего внимания. Он был в метре от завесы, когда все вскочили и бросились за ним. Услышав топот ног, он вытянутой рукой коснулся завесы.
        Рука исчезла. Доктор стоял без движения, может быть, секунду, потом сделал шаг вперед и перестал существовать. Пятеро людей, затаив дыхание, остановились на том месте, где виднелся след его левого ботинка; ноги у них подкашивались. Вдруг в воздухе над завесой появилась голова Доктора с аккуратно, словно ножом, отрезанной шеей; из глаз у него текли слезы, он громко, раз за разом, чихал.
        - Тут немного душно внутри, - сказал он, - и в носу ужасно свербит, но пару минут, пожалуй, можно будет выдержать. Какой-то лакриматор, что ли. Лезьте за мной, это не больно, вообще ничего не чувствуется.
        И на высоте, где должно было находиться плечо Доктора, высунулась из воздуха его рука.
        - А, чтоб тебя! - воскликнул не то с испугом, не то с восхищением Инженер и схватил эту руку.
        Доктор потянул Инженера к себе, и тот исчез. Один за другим люди подходили к волнующейся завесе. Последним остался Кибернетик. Он заколебался, в горле у него першило, сердце било, как молот. Он закрыл глаза и сделал шаг вперед. Его охватила мгновенная темнота, потом стало светло.
        Он находился вместе со всеми посреди огромного пространства, насыщенного шумным астматическим пыхтеньем. Наискось снизу вверх, с вышины отвесно вниз, от одного края к другому, пересекаясь, тянулись огромные, разной толщины, валы, трубы или колонны; кое-где они раздувались, в других местах становились тоньше, одновременно они вращались вокруг своих длинных осей, заслоняли друг друга, вибрировали. Из глубины этого раскинувшегося во все стороны непрерывно двигающегося леса блестящих конструкций слышалось все убыстряющееся чавканье; внезапно оно прекратилось, донеслось несколько булькающих отголосков, и вся серия звуков повторилась снова.
        Горький запах трудно было вытерпеть. Один за другим люди принялись чихать, из глаз потекли слезы. Прижимая к лицам платки, они немного отошли от завесы - черной, похожей на сироп, жидкости, которая изнутри выглядела как водопад.
        - Ну, наконец мы в помещении - это завод, автоматический завод! - чихая, выдавил из себя Инженер.
        Понемногу они как будто начали привыкать к горькому запаху, перестали чихать и стали осматриваться, щуря слезящиеся глаза.
        Еще десяток шагов по эластично прогибающемуся, словно натянутая резина, полу, и стали видны черные колодцы, из которых выскакивали светящиеся предметы - с такой скоростью, что разглядеть их форму не удавалось. Предметы были размером с человеческую голову и, казалось, пылали. Они взмывали вверх, и одна из множества изогнутых, словно трубки, колонн, не переставая вращаться, всасывала их. Но исчезали эти предметы не сразу: сквозь дрожащие стенки колонны, как сквозь темное стекло, пробивалось, постепенно слабея, их розоватое сияние, и видно было, как они проплывают внутри колонны куда-то дальше.
        - Серийное производство по заданной программе, - буркнул Инженер из-под носового платка.
        Он осторожно обошел колодец. Как этот завод освещался? Потолок был полупрозрачный, серое однообразное свечение терялось в хаосе гибких, извивающихся, вращающихся, текущих, как воздушные ручьи, конструкций. Все эти упругие устройства, казалось, действовали по одной команде, в одинаковом темпе, фонтаны раскаленных предметов рвались вверх; то же самое происходило на большой высоте - там, под потолком, протянулись дуги, прочерченные в воздухе красным бисером порхающих глыб.
        - Нужно найти склад готовой продукции или хотя бы то, что является здесь конечным продуктом! - выпалил Инженер.
        Координатор коснулся его руки:
        - Как ты думаешь, какой это вид энергии?
        Инженер пожал плечами:
        - Понятия не имею.
        - Боюсь, что готовой продукции мы не найдем и через год: этот зал тянется на километры, - предупредил Физик.
        Странное дело, в глубине зала дышалось легче, как будто горький запах выделялся только вблизи «занавеса».
        - А мы не заблудимся? - забеспокоился Кибернетик.
        Координатор поднес к глазам компас:
        - Не должны. Работает нормально… Тут, наверное, нет никакого железа… Электромагнитов тоже нет.
        Больше часа блуждали люди в вибрирующем лесу необыкновенного завода.
        Наконец вокруг стало просторней. Повеяло свежим, морозным воздухом, как будто его специально охлаждали, переплетения колонн расступились, а люди очутились перед горловиной огромной куполообразной улитки. С высоты к ней сходились рассекающие воздух, словно бичи, зигзагообразные рукава с тупыми, закругленными утолщениями на концах. Из них падал густой град беспорядочно кувыркающихся, черных, как будто покрытых блестящим лаком, предметов, которые врывались внутрь улитки где-то на высоте нескольких метров над их головами через невидимое снизу отверстие.
        Неожиданно чечевицеобразная выпуклая бурая стена улитки вздулась прямо напротив них: что-то распирало ее изнутри, она вспухала; люди невольно отступили назад - так грозно выглядел раздувающийся бледно-серый пузырь, вдруг он бесшумно лопнул, и из круглого отверстия брызнул поток черных тел. В этот самый момент ниже, из широкого колодца, вынырнул лоток с отогнутыми краями; черные предметы, барабаня, словно они ударялись о толстую резиновую подушку, падали в него, а он подскакивал от ударов, и эти рывки непонятным образом укладывали предметы правильными рядами. Через несколько секунд неглубокое дно лотка покрывал аккуратно уложенный четырехугольник.
        - Готовая продукция! - крикнул Инженер, подбежал к краю колодца, не задумываясь, низко наклонился и схватился за выступ ближайшего черного предмета.
        Координатор поймал его в последний момент за ремень комбинезона, и только благодаря этому Инженер не свалился головой вниз в лоток, так как отпустить тяжелый предмет он не хотел, а поднять его один не мог. С помощью Физика и Доктора ему удалось вытащить наверх тяжелый груз.
        Размером предмет не превышал торса взрослого человека. На его темном фоне проступали более светлые, полупрозрачные сегменты, в которых сверкали точечки постепенно уменьшающихся, отливающих металлом кристалликов. Поверхность его, усеянная отверстиями, окруженными скобками утолщений, представляла собой шероховатую на ощупь мозаику выступов из темно-фиолетовой, а на свету черной, необыкновенно твердой массы - словом, предмет был достаточно сложным. Инженер опустился перед ним на колени, заглядывал с разных сторон в отверстия, пытался найти какие-нибудь подвижные части, ощупывал, выстукивал - никто ему в этом не мешал. Продолжалось это довольно долго.
        Тем временем Доктор наблюдал за лотком. Сформировав геометрически правильный четырехугольник из точно таких же предметов, как тот, у которого возился Инженер, лоток медленно поднялся на толстом, дрожащем словно от напряжения штоке вверх, внезапно размягчился с одной стороны, начал изменять форму и стал похож на огромную ложку. С другой стороны выдвинулось что-то вроде большого рыла, оно распахнулось, оттуда пахнуло горячим горьким газом, зияющая пасть с устрашающим чавканьем всосала все предметы, закрылась, как бы проглатывая их, и вдруг эта рылоподобная громада засветилась изнутри. Доктор видел раскаленное огненное ядро, расплавляющее предметы, они расплылись, образовали однородную пылающую оранжевым пламенем кашу, свет померк, пасть потемнела. Доктор, забыв о товарищах, пошел вдоль двух больших, косо поднимающихся колонн, внутри которых, словно по чудовищному пищеводу, плыли сейчас огненные сгустки массы, и углубился в лабиринт; задрав голову, то и дело вытирая слезящиеся глаза, он пытался проследить путь раскаленной каши. Временами она пропадала из вида, потом он снова натыкался на ее след, она
просвечивала в глубине черных, извивающихся, как змеи, струй, пока наконец он не пришел к месту, которое показалось ему знакомым. Он увидел, как огненные пылающие тела, уже частично сформированные, летят в какое-то жерло, а рядом выскакивают другие, будто выброшенные из открытого колодца вверх; их поглощали свисающие сверху частоколом толстые черные колонны, похожие на слоновьи хоботы. Розовыми вереницами остывающих углей тела, уменьшаясь, проплывали в глубине этих колонн наверх. Доктор шел и шел, задрав голову; он забыл обо всем. Светящиеся предметы опережали его, но это не имело значения - они двигались непрерывной цепочкой. Вдруг он едва не свалился и издал сдавленный крик.
        Вокруг снова стало просторно, перед Доктором возвышалась огромная куполообразная громада улитки, и град уже совсем остывших во время длинного путешествия черных предметов посыпался сверху в ее чрево. Доктор обошел боковину улитки, уже зная, где нужно ожидать родов, и оказался рядом с товарищами, окружавшими Инженера, который все еще исследовал черный предмет, в тот самый момент, когда большой лопающийся волдырь брызнул готовой продукцией в лоток, снова высунувшийся из колодца.
        - Алло! Можете не трудиться! Я все понял! Сейчас я вам расскажу! - крикнул Доктор.
        - Где ты был? Я уже начал беспокоиться, - сказал Координатор. - Ты действительно что-нибудь обнаружил? Инженер ничего не понимает.
        - Если бы ничего, то это было бы еще не так плохо! - гаркнул Инженер.
        Он поднялся, яростно пнул черный предмет и смерил Доктора сердитым взглядом. - Ну, и что же ты обнаружил?
        - Стало быть, это происходит так, - со странной улыбкой сказал Доктор. - Эти штуки всасываются туда, - он показал на открывшуюся в этот момент пасть. - Теперь они внутри нагреваются, видите? Потом все расплавятся, перемешаются, поедут порциями наверх, там начинается их обработка; еще слегка вишневые от нагрева, они проваливаются вниз, там должен быть еще один ярус, там с ними еще что-то происходит, они возвращаются через колодец, здесь, уже остывающие, но еще светящиеся, отправляются на экскурсию под самую крышу, попадают в этот пирог, - он показал на улитку, - потом на склад готовой продукции, из него идут обратно в эту пасть, расплавляются в ней, и так по кругу, без конца формируются, обрабатываются, расплавляются, формируются.
        - Ты с ума сошел? - шепотом сказал Инженер. На его лбу выступили крупные капли пота.
        - Не веришь? Можешь проверить сам.
        Инженер проверил - два раза. Это длилось добрый час. Когда все снова оказались у лотка, в который как раз ровными четырехугольниками укладывалась очередная порция
«конечного продукта», начало смеркаться, и зал стал серым.
        Инженер словно помешался: он трясся от возбуждения, его лицо судорожно подергивалось. Остальные, не менее удивленные, не переживали, однако, этого открытия так бурно.
        - Нужно уходить отсюда сейчас, - сказал Координатор. - В темноте это может быть сложно.
        Он взял Инженера за плечо. Тот безвольно двинулся за ним, но вдруг вырвался, подскочил к оставленному черному предмету и с трудом поднял его.
        - Хочешь забрать с собой? - спросил Координатор. - Ладно. Ребята, помогите ему.
        Физик ухватился за ушки выступов, и они вдвоем с Инженером потащили бесформенный черный предмет. Так они добрались до вогнутой границы завода. Доктор спокойно шагнул в лоснящуюся сиропообразную стену «водопада» - и очутился на равнине; на него пахнуло свежим вечерним воздухом. Он с наслаждением втягивал его и подставлял лицо порывам ветра. Другие вынырнули за ним. Инженер и Физик с трудом донесли свой груз до места, где было оставлено снаряжение, и бросили его.
        Зажгли плитку, подогрели немного воды, развели в ней мясной концентрат и набросились на еду. Ели молча. Тем временем совсем стемнело, вспыхнули звезды, их холодный электрический блеск с каждой минутой становился ярче. Неясные заросли далекой рощи растаяли во мраке, только голубоватое пламя горелки, шевелящееся под слабыми порывами ветра, давало немного света. Из-за погруженной во мрак высокой стены завода не доносилось ни звука, не было даже видно, плывут ли еще по ней горизонтальные волны.
        - Здесь темнеет, как у нас в тропиках, - сказал Химик. - Мы ведь упали в районе экватора?
        - По-моему, да, - ответил Координатор. - Хотя я даже не знаю наклона планеты в эклиптике.
        - Как так? Ведь это должно быть известно?
        - А как же, но данные на корабле.
        Они замолчали. Чувствовалась ночная прохлада, все закутались в одеяла, а Физик принялся ставить палатку. Он накачал полотнище, так что оно натянулось и стало похоже на сплющенное полушарие с маленьким лазом в самом низу, и стал искать какие-нибудь камни, чтобы понадежнее прижать края палатки - там имелись специальные штыри, но их нечем было вбить в почву, но натыкался только на мелкие камешки. К сидящим вокруг голубоватого огонька друзьям он вернулся с пустыми руками.
        Вдруг его взгляд упал на принесенный ими тяжелый предмет. Физик поднял его и придавил им край палатки.
        - Хоть на что-то пригодилось, - сказал наблюдавший за ним Доктор.
        Инженер сидел съежившись, опустив голову на руки, в состоянии полной подавленности. Он долго не произносил ни слова, потом что-то невнятно пробормотал
        - просил передать тарелку.
        - И что теперь, родные мои? - внезапно заговорил он, выпрямляясь.
        - Спать, ясное дело, - спокойно ответил Доктор, благоговейно достав из портсигара сигарету и с наслаждением затягиваясь.
        - А завтра что? - спросил Инженер, и было видно, что его спокойствие - тонкая, до предела натянутая струна.
        - Генрих, ты ведешь себя, как ребенок, - сказал Координатор, чистивший кастрюлю песком. - Завтра обследуем следующую секцию. Я полагаю, мы сегодня осмотрели около четырехсот метров.
        - И ты думаешь, мы найдем что-нибудь другое.
        - Не знаю. У нас есть еще один день. После полудня придется возвращаться к ракете.
        - Я безумно рад, - буркнул Инженер. Он встал, потянулся и охнул. - У меня как будто все кости переломаны, - признался он.
        - У нас тоже, - добродушно заверил его Доктор. - Слушай, ты и вправду ничего не можешь сказать об этом? - Он показал горящим концом сигареты на едва видимый предмет, который прижимал край палатки.
        - Могу. А почему бы нет? Конечно, могу. Это устройство, которое служит для того, чтобы его сначала…
        - Нет, серьезно. Ведь там есть какие-то части. Я-то в этом не понимаю. - А я, ты думаешь, понимаю?! - взорвался Инженер. - Это создание сумасшедшего. - Он ткнул рукой в сторону невидимого завода. - Вернее, сумасшедших. Цивилизация душевнобольных - вот что такое этот проклятый Эдем! То, что мы притащили, прошло целую серию процессов, - продолжал он спокойнее. - Прессовка, вдавливание прозрачных сегментов, термическая обработка, шлифовка. Здесь какие-то высокомолекулярные полимеры и какие-то неорганические кристаллы. Это часть, не целое. Для чего она может служить, не знаю. Но даже вынутая из этой сумасшедшей мельницы - сама по себе - она кажется мне ненормальной.
        - Что ты имеешь в виду? - спросил Координатор.
        Химик убрал посуду и припасы, развернул одеяло. Доктор погасил сигарету и заботливо спрятал недокуренную половинку в портсигар.
        - У меня нет никаких аргументов. Там внутри есть какие-то элементы они не соединяются ни с чем. Как бы замкнутая электрическая цепь, но расчлененная изоляционными вставками. Это… это не может работать. Так мне кажется. В конце концов, за столько лет в человеке вырабатывается какая-то профессиональная интуиция. Я, конечно, могу ошибиться, но… нет, я предпочитаю об этом вообще не говорить.
        Координатор встал. Остальные последовали его примеру. Когда погасла горелка, их поглотила абсолютная тьма - далекие звезды не давали света, они лишь ярко сверкали в каком-то удивительно низком небе.
        - Денеб, - тихо сказал Физик.
        Все смотрели на небо.
        - Где? Там? - спросил Доктор.
        Они бессознательно перешли на полушепот.
        - Да. А та, рядом, поменьше, - это гамма Лебедя. Страшно яркая.
        - Раза в три ярче, чем на Земле, - согласился Координатор.
        - Холодно и до дому далеко, - протянул Доктор.
        Ему никто не ответил. По одному они влезли в надутый купол палатки. Все так устали, что, когда Доктор по обыкновению сказал в темноте «доброй ночи», ему ответило только дыхание спящих.
        Сам Доктор еще не заснул. Он подумал, что они поступают опрометчиво: из ближних зарослей ночью может вылезти какая-нибудь пакость, нужно выставить охрану. С минуту Доктор размышлял, не должен ли он добровольно занять этот пост, но только еще раз иронически улыбнулся в темноте, повернулся и вздохнул. Он не заметил, как провалился в сон.
        Утро следующего дня встретило людей солнцем, хотя белых кучевых облаков стало больше. Съели скудный завтрак, оставив немного продуктов, чтобы закусить перед дорогой.
        - Хоть бы раз умыться! - жаловался Кибернетик. - Такого со мной еще не случалось - человек весь провонял потом, кошмар! Ведь должна же здесь быть где-нибудь вода!
        - Где вода - там и парикмахер, - безмятежно ответил Доктор, глядясь в маленькое зеркало. Он строил скептические и героические гримасы. - Только я боюсь, что парикмахер на этой планете сначала бреет, а потом втыкает все волосы обратно; знаешь, это очень правдоподобно.
        - Ты в могиле тоже будешь шутить? - выпалил Инженер и, смутившись, пробормотал: - Извини. Я не хотел…
        - Ничего, - ответил Доктор. - В могиле это вряд ли возможно, но пока я туда не попал… Ну, пошли!
        Они выпустили воздух из палатки, упаковали вещи и, забрав свое снаряжение, двинулись вдоль размеренно волнующейся завесы, пока не удалились от лагеря на добрый километр.
        - Может, я ошибаюсь, но здесь она как будто повыше, - сказал Физик и, сощурившись, оглядел разбегающиеся в обе стороны арки. Их стыки далеко вверху сверкали серебряным огнем.
        Сбросив поклажу в одну кучу, они направились к заводу. Вошли без всяких приключении, как и накануне. Физик и Кибернетик немного задержались.
        - Что ты думаешь об этом исчезновении? - спросил Кибернетик. - Тут столько всего происходит, что вчера я совсем о нем забыл.
        - Что-нибудь с рефракцией, - не очень уверенно ответил Физик.
        - А на что опирается перекрытие? Не на это же, - Кибернетик показал
        на взбухающую волнами завесу, к которой они подходили.
        - Не знаю. Может, опоры укрыты как-нибудь внутри или с другой стороны. - Алиса в стране чудес, - встретил их голос Доктора. - Начинаем?
        Сегодня я чихаю меньше. Может, это адаптация. В какую сторону пойдем сначала?
        Здесь все было похоже на то, что люди видели накануне. Они двигались уверенно и быстро. Сначала им даже казалось, что вообще ничего не изменилось. Колонны, колодцы, лес наклонных пульсирующих и вращающихся трубопроводов, вспышки, сверкание - весь круговорот процессов проходил в одинаковом темпе. Но, присмотревшись к «готовым изделиям», через некоторое время люди обнаружили, что они другие - больше и иной формы, чем вчерашние. И это еще не все. Изделия, которые тоже вводились в замкнутый цикл, не были абсолютно идентичны. В основе своей они напоминали часть рифленой у верхушки половинки яйца. Следы обработки на них показывали, что они должны соединяться с другими частями; кроме того, из них выступали рогатые утолщения, что-то вроде отрезков труб, в которых помещались чечевицеобразные пластинки, похожие на дроссельные заслонки или клапаны. Однако при сравнении большого количества этих предметов выяснилось, что одни имеют два открытых рога, другие - три или даже четыре, причем эти дополнительные выступы были меньше и часто как бы не окончены, словно процесс обработки прерывался где-то в середине.
Чечевицеобразная пластинка иногда целиком заполняла отверстие трубы, иногда - только его часть, порой ее не оказывалось вовсе, некоторые изделия были гладко отполированы, другие - шероховаты, втулки «заслонок» тоже различались. Они обнаружили два совершенно одинаковых изделия, спаянных друг с другом и сообщающихся через небольшое отверстие. Чечевицеобразные пластинки образовывали как бы восьмерку - Доктор назвал их сиамскими близнецами. У них было целых восемь
        - мал мала меньше - рогов, из которых самые маленькие совсем не имели отверстий.
        - Ну, что скажешь? - стоя на коленях, спросил Координатор Инженера, копавшегося в коллекции, извлеченной из лотка.
        - Пока ничего. Пошли дальше, - сказал Инженер, вставая, но было видно, что настроение у него немного улучшилось.
        Постепенно становилось ясно, что зал как бы разбит на несколько секций, правда ничем друг от друга не отделенных, но отличных по внутренним циклам выполняемых процессов. Производственное оборудование - весь этот извивающийся, корчащийся, пыхтящий лес - было везде одинаково.
        Через несколько сотен метров люди наткнулись на секцию, которая, выполняя те же операции, что и предыдущая, извиваясь, чавкая, пыхтя, несла в своих трубопроводах, сбрасывала в открытые колодцы, спускала сверху, поглощала, обрабатывала, складывала и плавила… ничто.
        В остальных секциях можно было наблюдать путешествующие вверх и вниз раскаленные заготовки или остывающие, уже обработанные изделия; здесь же все эти сложные эволюции производились с абсолютной пустотой.
        Решив сначала, что продукт совершенно прозрачен и потому просто невидим, Инженер высунулся далеко над выбрасывателями и попытался схватить рукой то, что вылетало из открывающихся пастей, но не обнаружил ничего.
        - Какое-то сумасшествие, - испуганно сказал Химик.
        Но Инженер почему-то совсем не был потрясен.
        - Очень интересно, - сказал он, и все пошли дальше.
        Было около четырех часов, когда Координатор решил возвращаться. Когда они вышли на равнину, освещенную еще высоко стоявшим солнцем, и зашагали к оставленному неподалеку снаряжению, Инженер сказал:
        - Ну, понемногу проясняется.
        - Серьезно? - с оттенком иронии бросил Химик.
        - Да, - подтвердил Координатор. - Что ты об этом думаешь? - обратился он к Доктору.
        - Это труп, - ответил Доктор.
        - Что значит - труп? - спросил Химик, который ничего не понимал.
        - Труп, который двигается, - добавил Доктор.
        Некоторое время шли молча.
        - Могу я наконец узнать, что это значит? - спросил не без раздражения Химик.
        - Дистанционно управляемый комплекс для производства различных деталей, который с течением времени совершенно разрегулировался, так как его оставили без всякого присмотра, - объяснил Инженер.
        - Ага! И как давно, по-твоему?
        - Этого я не знаю.
        - С очень большим приближением и не меньшим риском можно высказать гипотезу, что… минимум несколько десятков лет, - сказал Кибернетик.
        - Но возможно, еще раньше. Если бы я узнал, что это случилось двести лет назад, я бы тоже не удивился.
        - Или тысячу, - флегматично добавил Координатор.
        - Как ты знаешь, автоматы контроля разрегулировываются в темпе, соответствующем коэффициенту иррадиации, - начал Кибернетик, но Инженер его прервал:
        - Они могут работать на ином принципе, чем наш, да и вообще мы ведь даже не знаем, электронные ли это системы. Лично я так не считаю. Материал какой-то неметаллический, полужидкий.
        - Дело не в деталях, - сказал Доктор, - но что вы думаете об этом? Есть у вас какие-нибудь соображения? Для меня все это совершенный туман.
        - Ты имеешь в виду жителей планеты? - спросил Химик.
        - Да, я имею в виду жителей планеты.
        Глава третья
        Поздней ночью они добрались до холма с высоко возвышающимся над ним корпусом корабля. Чтобы сократить путь и избежать встречи с обитателями зарослей, они пересекли паучий лес в том месте, где кусты расступались на несколько метров, как будто их выворотил из почвы какой-то гигантский плуг. На вывороченных глыбах земли буйно разросся лишайник.
        Внезапные сумерки накрыли равнину, когда косой силуэт ракеты был уже отчетливо виден, - не пришлось даже зажигать фонарей. Все проголодались, но еще больше устали, поэтому решили поставить палатку на поверхности. Мучимый жаждой Физик - вода кончилась у них на обратном пути - так хотел пить, что отправился по туннелю в корабль. Его не было довольно долго. Они уже установили палатку, когда из глубины раздался его крик. Они бросились к лазу и помогли ему выбраться на поверхность. У него тряслись руки. Он был так взволнован, что едва мог говорить.
        - Что случилось? Успокойся! - закричали они один за другим.
        Координатор крепко схватил его за плечи.
        - Там, - Физик показал на темнеющий над ними корпус корабля, - там кто-то был.
        - Что?
        - С чего ты взял?
        - Кто был?
        - Не знаю.
        - Как же ты узнал, что был?
        - По… по следам. По ошибке я зашел в рубку. Там было полно грунта - сейчас его нет.
        - Как это нет?!
        - Нет. Там почти чисто.
        - А где же грунт?
        - Не знаю.
        - Ты заглядывал в другие помещения?
        - Да. То есть я… забыл, что в рубке был грунт, и сначала ничего такого не подумал, я хотел пить, пошел на склад, отыскал воду, но мне ее было не во что набрать, тогда я отправился в твою каюту, - он посмотрел на Кибернетика, - а там…
        - Что там, черт подери?!
        - Все покрыто слизью.
        - Слизью?
        - Да, липкой слизью. Наверное, она еще осталась у меня на ботинках! Я ничего не видел, только потом почувствовал, что у меня прилипают подошвы.
        - Но, может, что-нибудь вытекло из цистерн или произошла какая-нибудь химическая реакция, ты же знаешь, в лаборатории перебита половина посуды.
        - Не говори глупостей! Посвети мне сюда, на ноги.
        Пятно света ушло вниз и вырвало из тьмы ботинки Физика, местами отсвечивающие, как бы обтянутые пленкой бесцветного лака.
        - Это еще не доказывает, что там кто-то был, - неуверенно сказал Химик.
        - Да я ведь даже тогда не сориентировался! Взял кружку и вернулся на склад. Я чувствовал, что подошвы у меня прилипают, но не обратил на это внимания. Напился воды, а на обратном пути мне взбрело в голову заглянуть в библиотеку, сам не знаю зачем. Мне было немного не по себе, но ни о чем таком я не думал. Открыл дверь, посветил, а там чисто - ни щепотки грунта! А ведь я сам туда грунт отбрасывал, я сразу же это вспомнил, а уж потом и про то, что в рубке тоже был грунт.
        - А дальше что? - спросил Координатор.
        - Ничего, побежал сюда.
        - Может, он еще там - в рубке или в какой-нибудь каюте, - вполголоса сказал Кибернетик.
        - Не думаю, - проговорила Координатор. Они стояли вокруг Физика, который все еще тяжело дышал.
        - Сходить туда, или как? - громко размышлял Химик, но видно было, что он не особенно рвется осуществить этот проект.
        - Покажи-ка еще раз свои ботинки, - произнес Координатор. Он внимательно осмотрел засохшую блестящую пленочку, которая прилипла к коже.
        - Нужно что-то делать, - отчаянным голосом сказал Кибернетик.
        - Еще ничего не случилось. Какой-то представитель здешней фауны влез в корабль и, не обнаружив для себя ничего интересного, удалился, - сказал Координатор.
        - Наверное, дождевой червь, да? Величиной с акулу или в два раза больше, - бросил Кибернетик. - Так что же произошло с грунтом?
        - Это действительно странно. Может…
        Не договорив, Доктор начал кружить около ракеты. В свете фонарика они видели его удаляющийся силуэт. Световое пятно то концентрировалось у самой поверхности, то, бледнея, убегало во мрак.
        - Эй, - крикнул вдруг Доктор. - Эй! Нашел!
        Все подбежали к нему. Он стоял над длинным, в несколько метров, валом мергеля, утрамбованного и кое-где покрытого клочьями блестящей, тонкой пленки.
        - Кажется, это и вправду дождевой червь, - выдавил Физик.
        - Придется нам, однако, ночевать в ракете, - внезапно решил Координатор. - Сначала обыщем ее для верности, а потом закроем люк.
        - Да ты что? Это займет всю ночь: мы ни разу не заглядывали во все помещения, - простонал Химик.
        - Ничего не поделаешь.
        Они оставили надутую палатку на произвол судьбы и нырнули в туннель. Время шло, а люди бродили по кораблю, тщательно осматривая каждый уголок. Физику казалось, что обломки пультов в рубке переложены с места на место, но никто не помнил точно, где они лежали раньше. Потом сомнения одолели Инженера. Ему казалось, что инструменты, которыми делали мотыги, он оставил в другом положении.
        - Да хватит вам, - нетерпеливо сказал Доктор. - Нашли когда играть в сыщиков, скоро два!
        Они улеглись на матрацах, снятых с подвесных кроватей, только в три, и то лишь потому, что Инженер предложил не осматривать оба яруса машинного отделения, а попросту запереть двери в стальной переборке, ведущие туда. Воздух в закрытом помещении был спертым, в нем висел какой-то неприятный запах, но они падали от усталости и едва сбросили с себя обувь и комбинезоны, едва погасили свет, как их сморил тяжелый, неспокойный сон.
        Доктор проснулся с совершенно свежей головой. Вокруг было совсем темно.
        Он поднес к глазам часы, но никак не мог понять, который час; наконец, разглядев веночек зеленых искорок на циферблате, он разобрался, что скоро восемь. Это его удивило. Так мало спать! Он недовольно заворчал, хотел уже повернуться на другой бок и вдруг застыл.
        В глубине корабля что-то происходило - он не столько слышал это, сколько чувствовал. От пола исходила слабая дрожь. Где-то очень далеко что-то звякнуло, звук еле слышался, но Доктор сразу же сел на постели. Сердце его учащенно забилось.

«Вернулось!» - подумал он о существе, чьи слизистые следы обнаружил Физик.
«Пытается справиться с люком», - это была следующая мысль.
        Корабль вдруг задрожал, как будто гигантская сила хотела еще глубже вогнать его в грунт. Кто-то из спящих беспокойно застонал. Доктору на мгновение показалось, что волосы у него встают дыбом. Корабль весил шестнадцать тысяч тонн! Пол судорожно затрясся. Вдруг он понял: это был один из силовых агрегатов! Кто-то его пытался запустить.
        - Вставайте! - крикнул Доктор, ощупью отыскивая фонарик.
        Люди сорвались с постелей, в кромешной тьме они сталкивались друг с другом, вскрикивали наперебой. Наконец Доктор нашел фонарик и зажег его. В нескольких словах он объяснил, что происходит. Не совсем еще проснувшийся Инженер вслушивался в отдаленный звук. Корпус дернулся еще несколько раз, воздух наполнился надрывным воем.
        - Компрессоры левых дюз! - крикнул Инженер.
        Координатор молча застегивал комбинезон, остальные поспешно одевались. Инженер, как был, в рубашке и гимнастических шортах, вырвав фонарь из рук Доктора, выскочил в коридор и побежал к навигационной рубке. Все кинулись за ним. Пол дрожал все сильнее.
        - Вот-вот сорвет лопасти! - выдохнул Инженер, врываясь в рубку, очищенную от грунта нахальным посетителем.
        Он подскочил к главному рубильнику и перебросил ручку. В углу зажглась одинокая лампочка. Инженер и Координатор вытащили из стенного шкафа электрожектор, достали его из футляра и поспешно подключили к зарядным клеммам. Контрольный прибор был разбит, но продольная трубка на стволе засветилась голубым светом - тока для зарядки хватало.
        Пол лихорадочно трясся, все незакрепленные предметы подскакивали, на полках прыгали металлические инструменты, что-то стеклянное упало и разбилось, слышно было, как зазвенели осколки. Остатки пластиковой облицовки все громче подпевали в унисон. Вдруг наступила мертвая тишина, и в ту же секунду единственная лампа погасла. Доктор сразу включил фонарь.
        - Зарядили? - выкрикнул Физик.
        - Максимум на две серии - и на том спасибо, - выкрикнул Инженер, не отсоединяя, а вырывая провода из зажимов.
        Он подхватил электрожектор, опустил его алюминиевый ствол вниз, стиснул рукоятку и пошел по коридору в сторону машинного отделения. Они были уже на полдороге, около библиотеки, когда послышался адский протяжный скрежет, два-три судорожных рывка потрясли корабль, в машинном отделении что-то рухнуло со страшным грохотом, и наступила мертвая тишина.
        Инженер и Координатор плечом к плечу подошли к бронированной двери. Координатор отодвинул заслонку глазка и заглянул внутрь.
        - Дайте фонарик, - сказал он.
        Доктор тут же сунул фонарик ему в руку, но светить внутрь сквозь узкое застекленное отверстие и одновременно смотреть было нелегко. Инженер открыл второй глазок, приложился к нему и вздохнул, задержав дыхание.
        - Лежит, - немного погодя сказал он.
        - Что? Кто? - спросили сзади.
        - Гость. Свети лучше, ниже, ниже - так! Не двигается. Ничего не двигается. - Он помолчал и добавил глухо: - Большой, как слон.
        - Он коснулся распределительных шин? - спросил Координатор; он ничего не видел - раструб фонаря целиком закрывал отверстие.
        - Скорее, влез в разорванные провода. Из-под него торчат концы.
        - Концы чего? - нетерпеливо спросил Физик.
        - Кабеля высокого напряжения. Да, он не шевелится. Ну что, отпираем?
        - Придется, - просто ответил Доктор и начал отодвигать задвижку.
        - Может, он только притворяется! - засомневался кто-то сзади.
        - Так хорошо притворяться может только труп, - бросил Доктор, который успел заглянуть в глазок, прежде чем Координатор выключил фонарик.
        Стальные задвижки мягко скользнули в пазах. Дверь открылась. Какое-то мгновение никто не переступал порога; Физик и Кибернетик смотрели из-за стоявших впереди. В глубине, на покореженных плитах экранировки, втиснутая между раздавленными перегородками, лежала поблескивающая в свете фонаря горбатая нагая масса. Время от времени по ее поверхности пробегала легкая дрожь.
        - Живой, - сдавленно шепнул Физик.
        В воздухе висел отвратительный чад, словно здесь жгли волос, жидкий синеватый дымок расплывался в полосе света.
        - На всякий случай, - сказал Инженер, поднял электрожектор, прижимая прозрачный приклад к бедру, и прицелился в бок бесформенной массы.
        Зашипело. Безыскровый заряд ударил в расползшееся тело, чуть ниже круто поднимающегося посредине горба. Огромная масса напряглась, вздулась и опала, распластываясь еще больше. Верхние края белых перегородок задрожали и разошлись в стороны.
        - Конец, - сказал Инженер и перешагнул высокий стальной порог.
        За ним вошли все. Напрасно они пытались обнаружить ноги, щупальца, голову этого существа. Беспомощная бесформенная масса покоилась на выломанной секции трансформатора, горб перевесился на одну сторону, как просторный мешок, наполненный желе.
        Доктор притронулся к боку мертвого существа. Наклонился.
        - Все это скорее… - буркнул он. - Понюхайте!
        Он поднял руку - на концах пальцев что-то поблескивало, как капли рыбьего клея. Химик первый победил инстинктивное отвращение и удивленно вскрикнул.
        - Узнаешь, а? - сказал Доктор.
        Теперь нюхали все - и узнавали горький запах, наполнявший цеха завода. Доктор нашел в углу рычаг, который удалось снять с оси, подсунул более широкий конец под тело и попытался перевернуть его. Вдруг он поскользнулся, конец рычага пробил кожу, и сталь вошла почти до половины в тканевую мякоть.
        - Ну, дожили! Мало того, что корабль разбился вдребезги, так еще и в кладбище превратился! - яростно зашипел Кибернетик.
        - Да помог бы ты лучше! - сердито бросил Доктор, который в одиночку бился, пытаясь перевернуть тело.
        - Погоди-ка, дорогой, - сказал Инженер, - как могло случиться, что эта скотина запустила агрегат?
        Все ошалело посмотрели на него.
        - Действительно… - пробормотал Физик. - Ну так что? - добавил он глуповато.
        - Мы можем лопнуть, а перевернуть его, говорю я вам, должны! выпалил Доктор. - Идите все - нет, с этой стороны. Так! Нечего брезговать! Ну, что там?
        - Подожди, - сказал Инженер.
        Он вышел и минуту спустя вернулся со стальными ломами. Они подсунули ломы, как домкрат, под мертвое туловище и по команде Доктора рванули вверх. Кибернетик вздрогнул, когда его рука, съехав по скользкой стали, коснулась голой кожи существа. С громким шлепком оно безвольно перевалилось набок. Все отскочили. Кто-то вскрикнул.
        Словно из гигантской веретенообразно вытянутой устрицы, из толстой складчатой мясистой сумки высунулось маленькое - не больше детского двурукое туловище. От собственной тяжести оно осело вниз, коснулось пола узловатыми пальчиками, качаясь все медленнее и медленнее на растягивающихся перепонках бледно-желтых связок, пока наконец не замерло. Доктор первым отважился подойти к нему, подхватил мягкую многосуставчатую конечность. Маленький торс, исчерченный бледными прожилками, выпрямился, и все увидели плоское безглазое личико с зияющими ноздрями и чем-то разодранным, похожим на покусанный язык, в том месте, где у людей находится рот.
        - Обитатель Эдема… - глухо сказал Химик.
        Инженер, слишком потрясенный, чтобы говорить, уселся на вал генератора и, сам не замечая этого, непрерывно вытирал руки о комбинезон.
        - Так это одно существо или два? - спросил Физик, наблюдая, как Доктор осторожно ощупывает беспомощное тельце.
        - Два - в одном или одно в двух. А может, это симбионты, не исключено, что они периодически разъединяются.
        - Как тот уродец с черным волосом? - догадался Физик.
        Доктор кивнул головой, не прерывая своих исследований.
        - Но у этого, большого, нет ни ног, ни глаз, ни головы - ничего! - сказал Инженер и закурил, чего никогда не делал.
        - Это пока неизвестно, - ответил Доктор. - Думаю, что вы не будете возражать против того, чтобы я его вскрыл. Так или иначе, труп придется расчленить, иначе его отсюда не вынести. Я взял бы кого-нибудь ассистировать, но это может быть… неприятно. Есть добровольцы?
        - Я. Я могу, - почти одновременно откликнулись Координатор и Кибернетик.
        Доктор поднялся с колен:
        - Двое - еще лучше. Теперь я поищу инструменты, это займет некоторое время. Должен сказать, что наше пребывание здесь слишком усложняется. Еще немного - и понадобится неделя, чтобы вычистить себе один ботинок, - мы не можем кончить ничего из того, что начали.
        Инженер и Физик вышли в коридор. Координатор, возвращавшийся из перевязочной уже в резиновом переднике, с засученными рукавами, задержался рядом с ними. Он нес никелированный поднос с хирургическими инструментами.
        - Вы ведь знаете, как работает фильтр, - сказал он. - Если хотите курить, идите наверх.
        Они пошли в туннель. Химик присоединился к ним, на всякий случай захватив электрожектор, оставленный Инженером в машинном отделении.
        Солнце стояло высоко - маленькое, сплюснутое. Разогретый воздух дрожал над песками, как желе. Они уселись в полосе тени, которую отбрасывал корпус ракеты.
        - Очень странное животное, и совершенно непонятно, как оно могло запустить генератор, - сказал Инженер.
        Он потер щеку; щетина уже не кололась - у всех отросли бороды; то один, то другой заявлял, что нужно бы побриться, но ни у кого на это не находилось времени.
        - Сейчас, честно говоря, меня во всей этой истории больше всего радует, что генератор вообще дал ток. Значит, по крайней мере обмотка цела.
        - А замыкание? - заметил Физик.
        - Выбило автоматический предохранитель, но это ерунда. Механическая часть рассыпалась целиком, но с этим мы справимся. Запасные комплекты подшипников есть, нужно только поискать. Теоретически, конечно, обмотку тоже можно привести в порядок, но голыми руками - с этим мы до седых волос провозимся. Теперь мне ясно - я просто не решался это проверить из опасения увидеть там одну лишь пыль, а тогда знаете, что бы с нами было.
        - Реактор… - начал Химик.
        Инженер скривился.
        - Реактор - само собой. До реактора очередь дойдет. Сначала - ток. Без тока мы ничего не сделаем. Течь в охлаждении можно устранить в пять минут, но нужно заварить трубопроводы. Для этого опять-таки необходим ток.
        - И что, ты думаешь заняться машинами сейчас? - с надеждой в голосе спросил Физик.
        - Да. Разработаем план очередности ремонта, я уже говорил об этом с Координатором. Сначала попробуем исправить хоть один агрегат. Конечно, придется рискнуть, потому что агрегат нужно запустить без атомной энергии черт знает как! Разве что конным приводом… Чтоб его… Все это время, пока бездействует электрический распределитель, я понятия не имею, что делается в реакторе.
        - Ничего страшного, нейтронные диафрагмы действуют даже без дистанционного управления, - сказал Физик. - Реактор автоматически перешел на холостой ход, самое большее - при предварительном запуске температура может повыситься несколько выше допустимого, если охлаждение…
        - Благодарю. Реактор может расплавиться, и ты говоришь «ничего страшного»?
        Они препирались все запальчивее, потом начался серьезный спор, а так как никому из них не хотелось спускаться в ракету, рисовали схемы на песке, пока из лаза в ракете не вынырнула голова Доктора.
        Они вскочили.
        - Ну, что там?
        - С одной стороны, мы узнали мало, с другой, наоборот, много, - ответил Доктор, у которого был довольно своеобразный вид: над поверхностью торчала только его голова. - Мало, - тянул он, - потому что, как ни странно это звучит, я до сих пор не разобрался, одно это существо или два. Во всяком случае, это животное. Обладает двумя кровеносными системами, но они разделены не полностью. То, огромное, носитель, двигалось, как я думаю, скачками или шагами.
        - Это большая разница, - сказал Инженер.
        - А может, и так, и эдак, - объяснил Доктор. - То, что выглядело как горб… там находится пищеварительный тракт.
        - На спине?
        - Это была не спина! Когда его ударило током, оно упало брюхом вверх!
        - Ты хочешь сказать, что то, маленькое, похожее на… - Инженер замялся.
        - На ребенка, - спокойно докончил Доктор. - Да, некоторым образом оно ездило верхом на этом носителе - во всяком случае, это можно допустить. Ну, не верхом, - поправился он. - Вероятно, чаще всего оно сидело внутри большого туловища - там есть сумчатое гнездо, его можно сравнить только с сумкой кенгуру, но сходство очень невелико и не имеет функционального характера.
        - И ты допускаешь, что это существо разумно? - спросил Физик.
        - Надо думать, если оно сумело открыть дверь и закрыть ее за собой, не говоря уже о запуске машины, - сказал Доктор, почему-то не проявлявший желания выйти на поверхность, - загвоздка лишь в том, что оно не имеет нервной системы в нашем понимании.
        - Как так? - подскочил Химик. Голова Доктора подняла брови.
        - Что делать? Это факт. Там есть органы, о назначении которых я не догадываюсь. Есть спинной мозг, но в черепе - в этом маленьком черепе мозга нет. Вернее, там есть что-то, но любой анатом назвал бы меня профаном, если бы я попытался доказать ему, что это мозг… Какие-то железы, похожие на лимфатические… А между легкими - у него три легких - я обнаружил нечто весьма удивительное. Нечто такое, что очень не понравилось. Я это заспиртовал, потом посмотрите. А сейчас есть более срочная работа. Машинное отделение выглядит, увы, как бойня. Нужно немедленно выносить и закапывать все, в ракете слишком тепло, и поспешность в самом деле необходима особенно при такой жаре. Можете надеть темные очки и завязать лица, запах не противный, но такое количество сырого мяса…
        - Ты шутишь? - преодолевая тошноту, спросил Физик.
        - Нет.
        Доктор наконец вылез из туннеля. Поверх резинового халата на нем был надет второй, белый, снизу доверху в красных пятнах.
        - Мне очень неприятно, это действительно может вызвать тошноту. Но что делать? Иного выхода нет. Идемте.
        Доктор повернулся и исчез. Остальные переглянулись и поочередно нырнули в туннель.
        Похоронные работы, как назвал это Химик, закончились только после полудня. Работали полуодетые, чтобы не перепачкать комбинезоны. Расчлененные останки закопали в двухстах шагах от ракеты, на вершине холма, и, несмотря на призывы Координатора экономить воду, истратили на мытье пять ведер. Кровь огромного существа, пока она не свернулась, очень напоминала человеческую, но быстро становилась оранжевой и, высыхая, превращалась в желтоватую рассыпающуюся пыль.
        Измученный экипаж расположился под ракетой, никто даже думать не мог о еде, все только жадно пили кофе и воду. Один за другим люди задремали, хотя собирались обсудить первый этап ремонтных работ. Когда они проснулись, уже наступила ночь. Снова надо было идти на склад за продуктами, открывать банки консервов, разогревать их, а после еды мыть посуду… В полночь неожиданно решили не ложиться, а приступить к подготовительным работам.
        Сердца их бились быстрее, когда они освобождали аварийный генератор от заваливших его пластиковых и металлических обломков. Работали ручными домкратами, лебедками, часами раскапывали стальной хлам в поисках каждой запасной части, каждой мелочи - уровня или ключа; наконец генератор был целиком осмотрен, разбитый подшипник заменен новым, а лопасти самого маленького компрессора приведены в рабочее состояние. Инженер добился этого довольно простым и примитивным способом: поскольку запасных лопастей было слишком мало, он попросту снял каждую вторую лопасть - производительность крыльчатки, естественно, уменьшилась, но, во всяком случае, компрессор мог работать. В пять утра Координатор объявил об окончании работ - он сказал, что так или иначе придется предпринять еще не одну экспедицию, хотя бы для пополнения запасов воды, а впрочем, и по другим причинам, и нечего менять привычный ритм сна и отдыха. Поспим до рассвета и снова примемся за работу.
        Остаток ночи прошел спокойно. Утром никто не изъявлял желания выйти на поверхность, все были готовы работать дальше - и немедленно. Инженер собрал что-то вроде комплекта инструментов первой необходимости, и больше не приходилось за каждым пустяком бегать по всем каютам. Сначала они установили, что распределительный щит, усеянный оспинами коротких замыканий, придется монтировать почти заново, заменяя изуродованные элементы деталями, безжалостно снятыми с других, неработающих агрегатов. Теперь оставалось запустить генератор. Разработанный Инженером план был достаточно рискованным. Он предложил подать на крыльчатку компрессора сжатый кислород и, превратив таким образом компрессор в турбину, вращать с его помощью ротор генератора. В нормальных условиях аварийная система запускалась водяным паром высокого давления из реактора - реактор, сердце корабля, считался самым прочным из всех механизмов, - но теперь ввиду полного разрушения электросети об этом нечего было и думать. Приходилось расходовать неприкосновенный запас кислорода, но они рассчитывали снова наполнить опустошенные баллоны атмосферным
кислородом, когда машинное отделение начнет работать. Другого пути не было, мечтать о запуске атомного реактора без электричества мог только сумасшедший. Правда, Инженер втайне от всех готов был и к такому безумному шагу, если бы «кислородный проект» подвел. Ведь никто не знал, удастся ли запустить реактор, прежде чем будет израсходован весь кислород.
        Доктор стоял в узеньком колодце под полом верхнего яруса машинного отделения и возбужденным голосом считывал с кислородных манометров величину падающего давления. Остальные пятеро, работавшие наверху, метались, как ошпаренные. Физик возился у временного распределительного щита реактора, смонтированного так, что при виде его у любого земного инженера волосы встали бы дыбом. Перепачканный смазкой, черный, как негр, Инженер висел вниз головой под генератором и крепил щетки колец. Координатор застыл рядом с Кибернетиком - оба они смотрели на мертвую пока шкалу счетчика нейтронов, а Химик бегал от одного к другому, как мальчик для подноски инструментов.
        Кислород шипел, компрессор в роли газовой турбины сердито урчал, слегка позвякивая и вздрагивая: крыльчатка, с которой Инженер обошелся по-варварски, не была как следует сбалансирована, обороты генератора росли, его вой становился все выше, лампы, свисающие с кое-как натянутых под потолком кабелей, уже давали яркий белый свет.
        - Двести восемнадцать, двести два, сто девяносто пять, - слышен был монотонный, искаженный металлическим эхом голос невидимого Доктора.
        Инженер вылез из-под генератора, вытирая смазку и пот с давно не бритого лица.
        - Можно, - выдохнул он.
        От огромного напряжения у него тряслись руки, он даже не испытал волнения, когда Физик сказал:
        - Включаю первую.
        - Сто семьдесят, сто шестьдесят три, сто шестьдесят, - мерно сообщал Доктор, перекрывая вой генератора, который уже начал давать пусковой ток на реактор и с каждой минутой требовал все больше кислорода для поддержания оборотов.
        - Полная нагрузка! - простонал Инженер, наблюдающий за электроприборами.
        - Включаю все! - отчаянным, ломающимся голосом выкрикнул Физик и, инстинктивно сжавшись, словно в ожидании удара, обеими руками вдавил черные ручки.
        Он открыл рот. Координатор, сам того не замечая, все сильнее стискивал его плечо. Они смотрели на прямоугольные шкалы приборов с выбитыми стеклами, с наспех выпрямленными стрелками - счетчики плотности потока быстрых нейтронов, контроля циркуляции электромагнитных насосов, индикаторы радиоактивных загрязнений и комплексных внутренних термопар реактора. Генератор стонал, выл, с плохо контактирующих колец сыпались искры. Внутри реактора, за толстым блестящим панцирем, царило мертвое спокойствие. Стрелки даже не шевельнулись. Вдруг Физику показалось, что они помутнели, размазались, он зажмурился, а когда открыл слезящиеся глаза, увидел стрелки в рабочем положении.
        - Прошел критический!!! - заорал Физик и заплакал, не выпуская ручек.
        Он чувствовал, как обмякают мышцы - он все время ожидал взрыва.
        - Наверно, стрелки заело, - спокойно сказал Координатор, как будто не видел, что делается с Физиком. Ему трудно было говорить - так сильно он сжимал перед этим зубы.
        - Девяносто, восемьдесят один, семьдесят два!.. - равномерно выкрикивал Доктор.
        - Пора! - взревел Инженер и рукой в большой красной перчатке перекинул главный переключатель.
        Генератор взвыл и начал терять обороты.
        Инженер бросился к компрессору и перекрыл оба входных вентиля.
        - Сорок шесть, сорок шесть, сорок шесть, - мерно бубнил Доктор.
        Турбина перестала забирать кислород из баллонов. Лампы быстро бледнели, становились все темнее.
        - Сорок шесть, сорок шесть… - выкрикивал из колодца Доктор.
        Внезапно лампы вспыхнули. Генератор едва вращался, но ток был, все включенные приборы показывали растущее напряжение.
        - Сорок шесть… сорок шесть… - все повторял Доктор, который сидел в своем стальном колодце.
        Физик уселся на пол и закрыл лицо руками. Было почти тихо. Ротор генератора басовито шумел, он вращался все медленнее, потом несколько раз качнулся, вздрогнул и остановился.
        - Сорок шесть… сорок шесть… - продолжал Доктор.
        - Какая утечка? - спросил Координатор.
        - В норме, - ответил Кибернетик. - Видимо, пробило на максимуме торможения, но автомат успел зацементировать, прежде чем замкнуло. Кибернетик больше ничего не сказал, но каждый понял, как он гордится этим автоматом. Одной рукой он украдкой придержал другую - у него дрожали пальцы.
        - Сорок шесть… - причитал Доктор.
        - Да перестань ты, парень! - заорал вдруг в глубину колодца Химик. - Уже не нужно! Реактор дает ток!
        Все молчали. Реактор работал как всегда - бесшумно. В стальной горловине показалось бледное, окаймленное темной бородой лицо Доктора.
        - Правда? - сказал он.
        Никто ему не ответил. Все смотрели на приборы, словно не могли насытиться видом стрелок, неподвижно стоящих в рабочих положениях.
        - Правда? - повторил Доктор и начал беззвучно смеяться.
        - Да что это ты? - сердито сказал Кибернетик. - Перестань!
        Доктор выбрался наверх, уселся рядом с Физиком и тоже стал смотреть на приборы.
        Никто не знал, как долго это длилось.
        - Знаете что… - молодым, свежим голосом сказал Доктор. Все посмотрели на него, словно проснувшись. - Я еще никогда не был таким счастливым, - прошептал он и отвернулся.
        Глава четвертая
        Поздними сумерками Координатор вместе с Инженером вышли на поверхность подышать свежим воздухом. Они сели на кучу грунта и загляделись на краешек красного, как рубин, солнечного диска.
        - Я не верил, - буркнул Инженер.
        - Я тоже.
        - Этот реактор - неплохая работа, а? - Солидная земная работа.
        - Подумать только, выдержал.
        Они помолчали.
        - Прекрасное начало, - заговорил Координатор.
        - Они работают слишком нервно, - заметил Инженер. - Знаешь, это ведь бег на длинную дистанцию. Между нами говоря, мы сделали не больше одной сотой того, что нужно сделать, чтобы…
        - Я знаю, - спокойно ответил Координатор. - Впрочем, еще неизвестно…
        - Гравиметрическое распределение, да?
        - Не только. Рулевые дюзы, весь нижний отсек.
        - Мы это сделаем.
        - Да.
        Невидящий взгляд Инженера неожиданно наткнулся на невысокую продолговатую насыпь за вершиной холма - место, где закопали останки обитателя планеты.
        - Совсем забыл… - сказал он удивленно. - Как будто это случилось год назад. Знаешь?…
        - А я нет. Все время думаю об этом… о нем. Доктор нашел в его легких…
        - Что? А, верно, он что-то такое говорил. Что это было?
        - Игла.
        - Игла?!
        - А может, и не игла - посмотри сам. Она в банке, в библиотеке. Кусочек тонкой трубки, обломанный, с острым концом, срезанным наискось, как у медицинских игл для уколов.
        - Что же это?…
        - Больше я ничего не знаю.
        Инженер встал:
        - Это поразительно, но… но я сам не понимаю, почему это меня так мало интересует. Собственно, если говорить честно, почти совсем не интересует. Знаешь, я чувствую себя сейчас, как перед стартом. Или как пассажир самолета, который на несколько минут сел в чужом аэропорту, смешался с толпой туземцев, был свидетелем какой-то странной, непонятной сцены, но знает, что не имеет к этому городу отношения, что через минуту улетит, и все окружающее воспринимает как бы с большого расстояния, как чужое и безразличное.
        - Сейчас мы не отлетим…
        - Я знаю, но у меня такое ощущение.
        - Пошли к ребятам. Нельзя ложиться, пока не заменим все времянки. И предохранители нужно установить как следует. Реактор может потом работать вхолостую.
        - Ладно, пошли.
        Ночь провели в ракете, не гася малых ламп. Время от времени кто-нибудь просыпался, бессмысленными глазами смотрел на горящие огоньки и, успокоенный, засыпал. Утром все встали отдохнувшими. Первым был запущен простейший полуавтомат-уборщик, который то и дело заклинивало, он беспомощно застревал в громоздившихся повсюду завалах. Кибернетик, ходивший за ним с инструментами, вытаскивал его, как таксу из лисьей норы, убирал обломки, слишком крупные для его глотки, и снова его запускал. Полуавтомат поспешно двигался вперед, яростно вгрызался в очередную груду мусора, и все повторялось сначала. После завтрака Доктор опробовал свою бритву и появился перед товарищами как бы в бронзовой полумаске: верхняя часть лица у него была обожжена солнцем, а нижняя - совершенно белая. Все последовали его примеру и с трудом могли узнать друг друга в заморышах с выступающими скулами.
        - Нужно получше питаться, - заключил Химик, с ужасом рассматривая в зеркале собственное отражение.
        - Как ты относишься к свежей дичи? - поинтересовался Кибернетик.
        Химик вздрогнул:
        - Благодарю покорно. Даже не говори мне об этом. Только сейчас вспомнил. Мне снилась эта… это…
        - Это животное?
        - Черт его знает, животное ли?
        - А что?
        - Какое животное сумело бы запустить генератор?
        Все прислушались к их разговору.
        - Доказано, что все существа на высшей ступени развития изобретают ту или иную одежду, - сказал Инженер, - а это двутелое создание было голым.
        - Как ты сказал? Голым?
        - А что такое?
        - А то, что о корове или обезьяне ты не сказал бы, что они голые.
        - У них есть шерсть.
        - У бегемота или крокодила нет шерсти, но их ты тоже не назвал бы голыми.
        - Ну и что из этого? Просто я так сказал.
        - Вот именно.
        Они ненадолго замолчали.
        - Скоро десять, - заговорил Координатор. - Мы отдохнули, думаю, что мы теперь сделаем бросок в другом направлении. Инженер должен был приготовить электрожекторы, как с этим?
        - Есть пять штук, все заряжены.
        - Хорошо. Мы шли на север, пойдем теперь на восток. С оружием, но, конечно, постараемся его не применять. Особенно если встретим этих, как их назвал Инженер… этих двутелов.
        - Двутел? Двутел? - несколько раз повторил Доктор с неудовольствием, как бы проверяя это название. - По-моему, не очень удачно, и, наверно, поэтому приживется. Почему-то бывает именно так.
        - Сейчас пойдем? - спросил Физик.
        - Думаю, что да. Только закроем люк, чтобы избежать новых неожиданностей.
        - А нельзя ли взять вездеход? - спросил Кибернетик.
        - Да… пожалуй, нет. Нужно как минимум пять часов, чтобы его подготовить, - сказал Инженер. - Разве только отложить экспедицию на завтра.
        Но откладывать поход никому не хотелось. Выступили около одиннадцати, так как некоторое время заняла подготовка снаряжения. Словно договорившись, хотя никто этого не предлагал, пошли двойками, с небольшими интервалами, а единственный безоружный - Доктор - находился в средней двойке. То ли грунт в этом направлении был удобнее для пешего хождения, то ли они шли бодрее, но уже через час ракета пропала из глаз. Ландшафт понемногу изменялся. Все больше встречалось тонких серых чаш, которые они обходили; вскоре вдали показались куполообразные, отлогие с севера возвышенности, спадающие к равнине довольно крутыми террасами и обрывами. Их покрывали более темные, чем почва, пятна растительности.
        Под ногами шелестели лишайники, серые, словно присыпанные пеплом, но это был их натуральный цвет; из их молодых побегов - трубочек с беловатыми прожилками - выгладывали маленькие, похожие на жемчужинки пузырьки.
        - Знаете, чего тут больше всего не хватает? - вдруг сказал Физик. Травы, обыкновенной травы. Никогда не думал, что она так… - он запнулся на мгновение, - нужна…
        Солнце припекало. Когда люди подошли к возвышенности, до них донесся мерный далекий шум.
        - Странно, ветра нет, а шумит, - заметил шагающий в первой двойке Химик.
        - Это оттуда, - показал рукой шагающий за ним Координатор. - Видимо,
        там, выше, ветрено. Смотрите, это же совсем земные деревья.
        - Они другого цвета и блестят, как…
        - Нет, они двухцветные, - вмешался Доктор, обладавший хорошим зрением. - То фиолетовые, то голубые с желтым отливом.
        Равнина осталась позади. Люди наугад вошли в широко раскрывшуюся горловину оврага с глинистыми осыпающимися стенками, покрытыми чем-то вроде тончайшей дымки, которая вблизи оказалась разновидностью лишайника или паутины - мнения на этот счет разделились. Эти образования немного напоминали рыхлые клубки нитей стеклянной ваты, слабо прикрепленной к склонам. Поравнявшись с первой группой деревьев, растущих несколькими метрами выше, на краю обрыва, люди задрали головы.
        - Но это совсем не деревья! - разочарованно воскликнул Кибернетик, замыкавший колонну.
        У так называемых деревьев были толстые, блестящие, словно натертые жиром стволы и многоярусные кроны, которые мерно пульсировали, то темнея, как бы наполняясь чем-то, то бледнея - тогда они пропускали солнечный свет. Этим изменениям сопутствовал вяло повторяющийся шум, словно кто-то, прижав ко рту эластичную материю, шепотом повторял: «фссс-ххааа-ффс-ххаа». Как следует присмотревшись к ближайшему дереву, люди обнаружили выступающие из его перепутанных ветвей длинные, как бананы, пузыри, усыпанные похожими на гроздья винограда выростами; они то вздувались и темнели, то опадали, светлея и бледнея.
        - Эти деревья дышат, - пробормотал изумленный Инженер, вслушиваясь в непрерывно падающий с высоты звук, заполнявший весь овраг.
        - Но заметьте: каждое в своем ритме! - воскликнул, словно обрадовавшись, Доктор. - Чем меньше дерево, тем оно быстрее дышит! Это… это деревья-легкие!
        - Дальше! Пошли дальше! - звал Координатор, обогнавший остановившуюся группу на десяток шагов.
        Все двинулись за ним. Овраг, вначале довольно широкий, суживался, его дно не очень круто поднималось в гору. Наконец путешественники вышли на куполообразную возвышенность между двумя раскинувшимися внизу группами деревьев.
        - Если закрыть глаза, кажется, что стоишь на берегу моря. Попробуй, - сказал Физик Инженеру.
        - Я предпочитаю не закрывать глаз, - буркнул Инженер.
        Они приближались к самой вершине холма, немного уклонившись от маршрута. Перед ними лежала волнистая разноцветная равнина с разбросанными по ней рощицами мерцающих, то оливковых, то рыжих дышащих деревьев, со светлыми, как мед, склонами глинистых бугров и пятнами серебристого на солнце и серо-зеленого в тени мха. Все это пространство в разных направлениях пересекали тонкие узкие линии. Они бежали по дну впадин, огибали склоны холмов, одни бурые, другие почти белые, словно посыпанные песком тропинки, третьи совсем черные, как будто полосы угольной пыли.
        - Дороги! - крикнул Инженер, но тут же поправился: - Нет, они слишком узки для дорог… Что это может быть?
        - За тем паучьим леском тоже было что-то похожее, помнишь, газончик, - сказал Химик и поднял к глазам бинокль.
        - Нет, те были другие… - начал Кибернетик.
        - Смотрите! Смотрите! - От крика Доктора все вздрогнули.
        Над желтой полоской, которая спускалась с широкой седловины между двумя холмами, в нескольких сотнях метров от них двигалось что-то просвечивающее насквозь. Это
«что-то» слабо поблескивало на солнце, как полупрозрачное, быстро крутящееся колесо со спицами. На мгновение оно слилось с небом, стало почти невидимым и только ниже, у подножия склона, снова засияло ярче, будто вращающийся клубок с огромной скоростью рвануло по прямой, миновало рощу дышащих деревьев, ослепительно сверкнуло на их темном фоне и исчезло в устье далекого оврага.
        Доктор повернулся к товарищам; лицо у него побледнело, глаза горели.
        - Интересно, что это? - сказал он с ухмылкой, но в глазах его затаилась тревога.
        - А, черт, забыл бинокль. Дай твой, - обратился Инженер к Кибернетику. - Театральный, - презрительно проворчал он и вернул бинокль.
        Кибернетик сжал стеклянный приклад электрожектора и как бы прикинул, сколько он весит.
        - Думаю, что вооружены мы, пожалуй, неважно, - пробормотал он с сомнением.
        - Почему ты об этом подумал? - накинулся на него Химик. Они помолчали с минуту, осматривая местность.
        - Пошли дальше, что ли? - помедлив, отозвался Кибернетик.
        - Конечно, - ответил Координатор. - А вот второй! Смотрите!
        Еще один светящийся круг, мчавшийся гораздо быстрее первого, двигался по зигзагообразной линии между холмами. Несколько раз он наклонялся совсем низко над поверхностью планеты, а когда он какое-то мгновение несся в их направлении, они совсем потеряли его из виду; и только когда он свернул, опять появился размазанный, туманно сверкающий, бешено вращающийся диск.
        - Вроде бы какая-то машина… - буркнул Физик и, не отрывая глаз от сияния, которое, уменьшаясь, уже исчезало среди волнующихся рощиц, коснулся плеча Инженера.
        - Я получил политехническое образование на Земле, - ответил Инженер, неизвестно почему вдруг раздражаясь. - Во всяком случае, - добавил он с сомнением, - там, в середине, что-то есть… выпуклое, как головка пропеллера.
        - Да, в самом центре что-то блестит очень сильно, - подтвердил Координатор. - Какой величины оно может быть, как ты думаешь?
        - Если деревья внизу такой же высоты, как в овраге… то самое меньшее десять метров.
        - В диаметре? Я тоже так думаю. Минимум десять.
        - Оба исчезли там, - Доктор показал на линию холмов, заслоняющую перспективу. - Мы ведь тоже туда пойдем, правда?
        Он начал спускаться по склону, размахивая руками. Остальные потянулись за ним.
        - Мы должны приготовиться к первому контакту, - сказал Кибернетик. Он то кусал, то облизывал губы.
        - То, что произойдет, невозможно предвидеть. Спокойствие, благоразумие, самообладание - это единственное, чем мы можем руководствоваться, - сказал Координатор. - Но, пожалуй, нам следует несколько перестроиться. Один - разведчик
        - впереди и один сзади. И немного больше растянемся.
        - Стоит ли нам себя обнаруживать? Пожалуй, лучше будет, если мы постараемся увидеть как можно больше, прежде чем нас заметят, - быстро сказал Физик.
        - Ну… специально прятаться не стоит, это всегда выглядит подозрительно, но, естественно, чем больше мы увидим, тем выгоднее будет наше положение.
        Обсуждая тактику, они спустились вниз и, пройдя несколько сотен шагов, оказались у первой загадочной линии.
        Она немного напоминала след старого земного плуга: почва была неглубоко вспахана, как бы разрыхлена, и выброшена по обе стороны борозды шириной не больше двух ладоней. Поросшие мхом углубленные газончики, обнаруженные во время первой экспедиции, были тех же размеров, но существовало одно довольно серьезное отличие: там окружающий борозду грунт был незаросшим, а сама борозда покрыта мхом, здесь же, наоборот, через сплошной ковер беловатых лишайников шла полоса перемолотого обнаженного грунта.
        - Странно, - проговорил Инженер, поднимаясь с колен и вытирая вымазанные глиной пальцы о комбинезон.
        - Знаете что? - сказал Доктор. - Я думаю, что те газончики, на севере, должно быть, очень старые, давно заброшенные, потому они и заросли здешним райским мхом…
        - Возможно, - бросил Физик, - но что это такое? Наверняка не колесо: от колеса был бы совсем другой след.
        - А может, какая-нибудь сельскохозяйственная машина? - подсказал Кибернетик.
        - И что, она обрабатывает полосу почвы шириной десять сантиметров?
        Они перешагнули через борозду и пошли дальше, напрямик, к другим полосам. Они как раз шли вдоль опушки небольшой рощицы, которая своим глухим шумом мешала разговору, когда услышали доносящийся сзади пронзительный заунывный свист и инстинктивно бросились за деревья. Из укрытия они наблюдали летящий над лугом по прямой со скоростью курьерского поезда сияющий вихрь. Его кромка была темной, а в центре ярко светился то фиолетовым, то оранжевым огнем чечевицеобразный выступ диаметром в два-три метра.
        Как только эта сверкающая машина пролетела над ними и исчезла вдали, они двинулись в том же направлении. Рощица кончилась, и они шли теперь по широкому открытому пространству, чувствуя себя довольно неуверенно и непрерывно оглядываясь назад. Цепь холмов, соединявшаяся неглубокими седловинами, была уже совсем близко, когда снова раздался протяжный свист. Укрыться было негде, и люди просто попадали вниз. В каких-нибудь двухстах метрах от них пролетел вращающийся диск на этот раз с центральным утолщением голубого, как небо, цвета.
        - Этот, пожалуй, метров двадцать высотой! - возбужденно шепнул Инженер.
        Они поднялись. Между ними и холмами раскинулась котловина, разделенная посередине странной цветной полосой. Подойдя к ней совсем близко, они увидели ручеек с просвечивающим чистым песчаным дном. Оба его берега переливались красками; воду обрамлял пояс синеватой зелени, по обеим сторонам тянулись бледно-розовые полосы, а еще дальше серебристо искрились гибкие растения, густо увешанные большими, с человечью голову, пушистыми шарами; над каждым из них возносилась трехлепестковая чаша огромного, белого, как снег, цветка. Засмотревшись на эту необыкновенную радугу, они замедлили шаг; когда приблизились к пушистым шарам, ближайшие к ним белые «цветы» вдруг затрепетали и медленно поднялись в воздух. Мгновение они висели трепещущей стайкой над головами людей, издавая слабый звон, а потом взметнулись вверх, сверкнули на солнце ослепительной белизной взвихрившихся
«лепестков» и улетели, чтобы опуститься в гущу светлых шаров на другой стороне ручья. Там, где к ручью подходила борозда, его берега, словно мостик, соединяла арка из стеклянистого вещества с правильно расположенными круглыми отверстиями. Инженер ногой попробовал прочность мостика и медленно перешел на другую сторону. Едва он очутился там, из-под его ног взметнулись тучи белых «цветов» - они начали беспокойно кружиться над ним, словно стая испуганных голубей.
        Набрали воды из ручья, чтобы потом, вернувшись на корабль, исследовать ее состав, и двинулись дальше. Доктор сорвал одно из маленьких растений, образовывавших розовую полосу, и вставил его в петлицу своего комбинезона, словно цветок. Весь стебель растения был облеплен прозрачными шариками телесного цвета, запах которых показался Доктору чудесным. Хотя никто об этом не говорил, было как-то жаль покидать этот очаровательный уголок.
        Дальше тянулся пологий склон, поросший шелестящим под ногами мхом.
        - Там, на вершине, что-то есть! - вдруг сказал Координатор.
        Выше, на фоне неба, шевелился предмет неопределенной формы, то и дело испускавший ослепительные вспышки. Когда до вершины оставалось несколько сотен шагов, люди разглядели на ней что-то вроде низкого вращающегося купола, покрытого зеркальными секторами. В нем отражались то солнечные лучи, то фрагменты окружающего пейзажа.
        Чуть дальше, на одной из вершин, виднелось другое подобное сооружение; вернее, по равномерным вспышкам и мерцанию можно было догадаться о его существовании. А еще дальше искрящихся точек становилось все больше, они равномерно возникали на вершинах до самого горизонта.
        С перевала люди наконец заглянули в глубь невидимого до тех пор пространства.
        Плавный спуск переходил в волнистые поля, через которые тянулись длинные шеренги остроконечных мачт. Самые дальние исчезали у подножия еле различимой ажурной конструкции. Над ближними мачтами воздух отчетливо дрожал, образуя вертикальные столбы, как будто был сильно нагрет. Между рядами мачт вились десятки борозд, они сходились в пучки, разбегались, перекрещивались и вели все в одну сторону - на восток к горизонту. Там бледной, размазанной мозаикой неправильных изломов, возвышений, золотистых и серебристых шпилей вырисовывалось множество построек, слившихся в голубоватую с переливами массу. Небосклон в той стороне был немного темней, кое-где к нему взмывали струи молочного пара и расплывались грибами в тонком слое не то тумана, не то тучи, в которой, напрягая взгляд, можно было рассмотреть возникавшие и исчезавшие черные точечки.
        - Город… - шепнул Инженер.
        - Я его видел… тогда… - так же тихо сказал Координатор.
        Они начали спускаться вниз. Первая шеренга мачт или столбов перерезала им дорогу у конца склона.
        Мачты крепились в грунте конусными втулками с черной, как смола, поверхностью. В каких-нибудь трех метрах от поверхности втулка кончалась, дальше шел полупрозрачный столб с центральным отливающим металлом стержнем, воздух наверху сильно дрожал, и было слышно мерное глухое жужжание.
        - Это какой-нибудь винт? - полувопросительно сказал Физик.
        Сначала осторожно, потом все смелей люди начали дотрагиваться до конусного основания мачты. Ее не сотрясала даже легчайшая дрожь.
        - Нет, там ничто не вращается, - сказал Инженер. - Не чувствуется никакой тяги. Это какой-то эмиттер…
        Дальше местность пересекали плавные, едва выступающие складки. Город давно уже скрылся из глаз, но заблудиться было невозможно: не только длинные шеренги столбов, но и многочисленные борозды среди полей показывали направление. Время от времени в ту или другую сторону проносился сияющий вращающийся клубок, но всегда на таком большом расстоянии, что прятаться не имело смысла.
        Впереди оливково-желтым пятном темнел перелесок. Сначала люди хотели его обойти, следуя за линией мачт, но он раскинулся в обе стороны слишком далеко, и они удлинили бы свой путь, поэтому решили идти напрямик через заросли.
        Вокруг возвышались дышащие деревья. Поверхность Эдема, поросшую трубчатыми растениями и беловатым мхом, покрывали высохшие пузырчатые листья, неприятно скрипящие под ногами при каждом шаге. Тут и там между толстыми корнями высовывались головки бледных мясистых цветов с торчащими изнутри, как иглы, шипами. По толстой коре стволов стекали капельки ароматной смолы. Шедший впереди Инженер вдруг замедлил шаг и неохотно сказал:
        - К черту, не нужно было сюда забираться.
        Среди деревьев открывалась глубокая траншея, ее глинистые стенки были покрыты фестонами длинных змеистых лишайников. Люди слишком углубились в лес, чтобы теперь возвращаться, и поэтому сползли по увитой гибкими лианами стенке на дно, по которому струилась тоненькая ниточка воды. Противоположный скат оказался очень крутым, и они пошли по дну траншеи, высматривая место, где удалось бы вылезти наверх. Через сотню шагов траншея стала расширяться, ее берега понизились, немного посветлело.
        - Что это? - сказал вдруг Инженер и умолк.
        Ветерок принес приторный, сладковатый запах. Все остановились. Их то обсыпал дождь солнечных зайчиков, то накрывала тьма, высоко по верхушкам деревьев прокатывались глухие волны дыхания.
        - Там что-то есть, - шепнул Инженер.
        Они уже могли выйти на другой берег траншеи, плоский и низкий, но, держась вплотную друг к другу, наклонившись, шли дальше к стене зарослей. Иногда ветерок открывал в ней небольшие щели, и оттуда проглядывала какая-то удлиненная белая масса. Почва становилась топкой, чавкала под ногами. Никто не обращал на это внимания. За покрытыми гроздьями наростов стеблями раскинулась залитая солнцем полянка, деревья расходились и снова смыкались в глубине, разделенные только узкой просекой, из которой на полянку выбегала одинокая борозда. Она кончалась у прямоугольного рва, окруженного выброшенной из него глиной. Люди как вкопанные стояли у кромки зарослей, медленно раскачивающиеся стебли шуршали по их комбинезонам, лениво касались ног и словно нехотя отступали. Люди стояли и смотрели.
        Громоздящийся над краем рва восковой вал показался им в первый момент монолитной вспухшей глыбой. Страшная вонь едва позволяла дышать. Взгляд с трудом выделял отдельные фигуры. Некоторые лежали горбами вверх, другие на боку, из складок грудных мышц больших тел высовывались болезненные, бледные торсы с вывернутыми, сплющенными личиками. Огромные тела, сжатые, сдавленные, и худые ручки с узловатыми пальцами, беспомощно свисающие вдоль раздувшихся боков, были покрыты большими желтыми потеками.
        Доктор с силой сжал плечи стоявших перед ним товарищей, но те даже не почувствовали этого.
        Медленно они сделали несколько шагов вперед.
        Постепенно они подходили все ближе, не отрывая глаз от того, что наполняло ров, - он был огромен.
        Большие капли водянистой жидкости, блестящей в солнечных лучах, стекали по восковым спинам, по бокам, собирались во впадинах безглазых лиц, - людям казалось, что они слышат звук мерно падающих капель.
        Далекий надвигающийся свист заставил их мышцы напрячься. В мгновение ока они бросились к зарослям, разорвали их стену, припали к почве, руки сами схватили приклады электрожекторов. Потревоженные стебли еще колыхались, когда из-за деревьев с противоположной стороны на поляну выкатился вертикальный круг, окруженный слабо светящимся ореолом взвихренного воздуха.
        В нескольких шагах от рва он притормозил, но свист стал еще громче, рассекаемый вихрем воздух клокотал. Диск объехал ров, облако почти до половины закрыло сверкающий круг, град комьев посыпался на заросли, на людей, прижавшихся к поверхности планеты, послышался отвратительный тупой звук, как будто гигантская шпора раздирала мокрую холстину; вращающийся диск был уже у другого края полянки, потом снова приблизился, на мгновение остановился на месте, его дрожащая вертикальная кромка лениво склонялась то вправо, то влево, как бы прицеливаясь; вдруг он рванулся вперед, и другая сторона рва покрылась комьями выброшенной с шумом глины. Диск звенел, дрожал - казалось, раздувался; в зеркальных колпаках с обеих его сторон, уменьшаясь, отражались деревья и растения, внутри по-медвежьи шевелилась какая-то тень, резкий вибрирующий звук внезапно ослаб, и круг помчался обратно по той самой борозде, по которой сюда явился.
        На полянке теперь возвышался выпуклый холмик свежей глины, окруженный глубокой, почти в метр, канавой.
        Доктор первым взглянул на остальных. Они медленно поднялись, машинально отряхнули остатки растений и нити паутины с комбинезонов. Потом, словно сговорившись, пошли обратно. Они уже оставили далеко позади ров, деревья, ряды мачт и подходили к середине склона, над которым мерцал зеркальный купол, когда Инженер сказал:
        - А может, это все-таки только животные?
        - А мы кто? - таким же тоном, как эхо, отозвался Доктор.
        - Нет, я думаю…
        - Вы видели, кто сидел в этом вращающемся круге?
        - Я вообще не заметил, чтобы там кто-нибудь был, - сказал Физик.
        - Был. А как же. Там, в центре, - как бы гондола. Поверхность полированная, но немного пропускает свет. Ты заметил? - обратился Координатор к Доктору.
        - Заметил. Но не убежден, что…
        - То есть предпочитаешь не убеждаться?
        - Да.
        Они пошли дальше. Молча миновали цепь высоких холмов, уже по другую сторону ручья, и, увидев катящиеся от очередной рощи блестящие диски, залегли.
        - У комбинезонов хороший цвет, - сказал Химик, когда они встали и двинулись дальше.
        - А все-таки странно, что нас до сих пор не заметили, - бросил Инженер.
        Координатор, который до этого момента молчал, вдруг остановился:
        - Нижний трубопровод реактора не поврежден, правда, Генрих?
        - Да, он в порядке. А в чем дело?
        - У реактора есть резерв. Можно бы спустить немного раствора.
        - Хоть двадцать литров! - сказал Инженер, и его лицо осветилось злой усмешкой.
        - Не понимаю! - вмешался Доктор.
        - Они хотят спустить раствор обогащенного урана, чтобы зарядить монитор, - объяснил ему Физик.
        - Уран?!
        Доктор побледнел:
        - Не думаете же вы…
        - Мы ничего не думаем, - ответил Координатор. - С того момента, когда я увидел это, я вообще перестал думать. Думать будем потом. Сейчас… - Внимание! - крикнул Химик.
        Все упали.
        Сверкающий круг промчался мимо и уже начал уменьшаться, но вдруг затормозил и, описав большую дугу, стал приближаться к людям. Пять стволов поднялись над землей, маленькие, как игрушечные пистолетики, по сравнению с гигантом, который своим сверканием заслонил полнеба. Неожиданно диск остановился, звон усилился, потом ослаб, что-то вращалось все медленнее, внезапно проявилась многоугольная ажурная конструкция, она начала клониться набок, как будто собираясь упасть, но ее подперли две наклонно выброшенные лапы. Из центральной гондолы, утратившей зеркальный блеск, вылезло что-то небольшое, косматое, темное и, молниеносно перебирая конечностями, соединенными складчатой перепонкой, спустилось по наклонной дырчатой стойке, спрыгнуло на грунт и, буквально прилипая к нему, поползло по направлению к людям.
        Почти одновременно гондола открылась сразу во все стороны, как чаша цветка, и большая блестящая фигура съехала вниз на чем-то овальном и толстом, что моментально съежилось и исчезло.
        Огромное существо, спустившееся из гондолы, не спеша выпрямилось во весь свой рост. Люди узнали его, хотя оно целиком было покрыто спиральными витками блестящей, как серебро, субстанции. Наверху в окаймленном черным отверстии показалось маленькое плоское лицо.
        Косматое животное, которое первым выскочило из остановившегося круга, ползло ловко и быстро, не отрываясь от грунта. Только теперь люди заметили, что оно тащит за собой что-то похожее на большой, расплющенный, словно лопата, хвост.
        - Стреляю, - негромко сказал Инженер, прижимая лицо к прикладу.
        - Нет! - крикнул Доктор.

«Подожди», - хотел сказать Координатор, но Инженер уже нажал спуск. Он целился в ползущее животное, но промахнулся. Полет электрического заряда был невидим, послышалось только слабое шипение. Инженер перестал нажимать спусковой крючок, но не снял с него палец. Сверкающее серебром существо не сдвинулось с места. Вдруг оно шевельнулось и свистнуло. Так им показалось.
        Животное моментально оторвалось от грунта и одним прыжком пролетело метров пять; приземлившись, оно съежилось в шар, взъерошилось, странно распухло, лопатообразный хвост раздвинулся, поднялся вертикально, разошелся вверх и в стороны, в его вогнутой, как раковина, поверхности что-то бледно вспыхнуло и поплыло к людям, как бы подгоняемое ветром.
        - Огонь! - рявкнул Координатор.
        Огненный шарик размером с орех плавно колыхался в воздухе, виляя то в одну, то в другую сторону, подплывал все ближе, люди уже слышали его потрескивание - казалось, капли воды пляшут на раскаленном листе жести. Все начали стрелять.
        Пораженное несколькими попаданиями, животное, корчась, упало, веерообразный хвост накрыл его целиком, почти одновременно огненный орех начало сносить ветром в сторону, как будто он потерял управление. Он пролетел в нескольких шагах от людей и потерялся из виду.
        Серебряный гигант выпрямился еще больше, над ним появилось что-то тонкое, и он начал подниматься вверх к открытой гондоле. Заряды ударили в него с громким треском.
        Он сломался пополам и глухо стукнулся о грунт.
        Люди поднялись и подбежали к нему.
        - Внимание! - опять крикнул Химик.
        Два блестящих круга вынырнули из-за леса и неслись к холмам. Люди упали плашмя, готовые ко всему, но произошло что-то странное: оба круга, даже не замедлив движения, промчались дальше и исчезли за вершинами холмов.
        Через несколько секунд из рощи дышащих деревьев послышался приглушенный рев. Одно из ближайших деревьев раскололось пополам и свалилось, извергая клубы пара.
        - Быстро! Быстро! - крикнул Координатор.
        Он подбежал к косматому животному, лапки которого торчали из-под накрывавшего их голого мясистого хвоста, и, опустив ствол, за несколько секунд превратил его в уголь, потом ногой разбросал остатки и втоптал их в землю. Инженер и Физик стояли перед серебряной глыбой под ажурным многоугольником, опирающимся на наклонные лапы. Инженер дотронулся до ее горба, вздутого и как будто медленно растущего.
        - Его нельзя оставлять так! - крикнул Координатор, подбегая к ним. Он был очень бледен.
        - Такую массу не сжечь, - буркнул Инженер.
        - Посмотрим, - ответил сквозь зубы Координатор и выстрелил с двух шагов.
        Вокруг ствола электрожектора задрожал воздух. Серебряная фигура мгновенно покрылась черными пятнами, вверх взметнулась сажа, разнесся отвратительный запах горелого мяса, что-то забулькало. Химик с минуту смотрел на это с побледневшим лицом, вдруг отвернулся и отбежал в сторону. Кибернетик пошел за ним. Когда Координатор разрядил свое оружие, он молча протянул руку к электрожектору Инженера.
        Почерневшая туша, расплющиваясь, опадала, над ней вился дым, носились лохмотья копоти, бурлящий звук перешел в потрескивание, будто горело сухое полено, а Координатор все еще нажимал занемевшим пальцем спуск, пока останки не превратились в бесформенную груду пепла. Подняв вверх электрожектор, он прыгнул в нее и начал разбрасывать пепел ногами.
        - Помогите мне! - крикнул он хрипло.
        - Не могу, - простонал Химик.
        Он стоял с закрытыми глазами, на лбу у него блестели капельки пота, обеими руками он схватился за горло, как будто хотел себя задушить. Доктор стиснул зубы так, что они скрипнули, и прыгнул в горячий пепел за Координатором.
        - А думаешь, я могу?! - заорал Координатор.
        Доктор, не глядя под ноги, топтал и топтал. Они подскакивали на одном месте и, наверное, выглядели довольно забавно. Они вбили в грунт недогоревшие комки, вдавили в него пепел, потом сгребли почву со всех сторон прикладами и засыпали последние следы.
        - Чем мы лучше их? - спросил Доктор, когда они на мгновение остановились, тяжело дыша, залитые потом.
        - Он на нас напал, - буркнул Инженер, с яростью и омерзением вытирая следы копоти с ложа электрожектора.
        - Идите сюда! Все кончилось! - крикнул Координатор.
        В воздухе плавал резкий запах паленого, травянистые лишайники вокруг обуглились.
        - А что с этим? - крикнул Кибернетик, показывая на ажурную конструкцию.
        Она возносилась над ними на высоту четырех этажей.
        - Попробуем привести в действие, - сказал Координатор.
        У Инженера расширились глаза.
        - Как так?
        - Внимание! - крикнул Доктор.
        Один за другим на фоне рощи появились три сверкающих круга. Люди отбежали на несколько шагов и снова залегли. Координатор проверил состояние зарядника и ждал, вдавив широко расставленные локти в жесткий мох. Круги миновали их и покатились дальше.
        - Пойдешь со мной? - спросил Координатор, кивком головы показывая
        Инженеру на висящую в четырех метрах от поверхности планеты гондолу.
        Тот молча подбежал к машине, обеими руками обхватил опору и, всовывая пальцы в отверстия, быстро полез вверх. Координатор взбирался вслед за ним. Инженер первым очутился под гондолой, схватился за один из нижних выступов, начал там что-то делать, слышно было, как металл звякает о металл, потом приподнялся искрылся внутри. Немного погодя высунулась его рука.
        Координатор схватил ее, и они оба очутились наверху. Довольно долго ничего не происходило, потом пять растопыренных лепестков гондолы медленно закрылись, не издав ни звука. Люди внизу невольно вздрогнули и отступили назад.
        - Что это был за огненный шарик? - спросил Доктор Физика.
        Они оба, не отрываясь, смотрели вверх. В гондоле двигались туманные неясные тени.
        - Похоже на маленькую шаровую молнию, - неуверенно сказал Физик.
        - Но его выпустило это животное!
        - Да, я видел. Может, это какая-нибудь здешняя электрическая тварь… Смотри!
        Ажурный многоугольник неожиданно вздрогнул и зазвенел, поворачиваясь вокруг своей вертикальной оси. Поддерживающие его лапы беспомощно разъехались, и он чуть не упал. В последний момент, когда он угрожающе наклонился, снова что-то зазвенело; на этот раз звук был резким, высоким, вся конструкция растаяла в сверкающем вращении, и слабый ветерок овеял стоявших внизу. Круг вращался то быстрее, то медленнее, но не двигался с места. Он взревел, как двигатель огромного самолета, комбинезоны стоявших поодаль людей рванула воздушная струя, люди отступили еще дальше, одна, потом другая опорные лапы поднялись и растворились в сверкающем вихре. Вдруг, словно выброшенный из пращи, огромный круг понесся по борозде, выскочил из нее и неожиданно затормозил. Он рыл и раскидывал грунт, устрашающе рыча, но двигался очень медленно. Наконец он снова попал в борозду, помчался по ней с бешеной скоростью и через несколько секунд превратился в маленький дрожащий огонек на склоне у леса.
        Возвращаясь, он еще раз выскочил из пропаханной борозды и снова пополз лениво, как бы с усилием, окруженный у основания облачком взметенной в воздух перемолотой почвы.
        Послышался звон, из сверкающего вихря возникла ажурная конструкция, гондола открылась, и Координатор, высунувшись, позвал:
        - Лезьте наверх!
        - Что? - удивился Химик, но Доктор понял сразу:
        - Поедем на этой штуке.
        - А мы поместимся все? - спросил Кибернетик, держась за металлическую опору.
        Доктор уже карабкался вверх:
        - Как-нибудь поместимся, давайте!
        Несколько дисков промелькнуло у леса, но людей с них, очевидно, не заметили. В тесной гондоле могли как-нибудь устроиться четверо, но для шестерых места не было
        - двоим пришлось лечь ничком на вогнутое дно. Знакомый горьковатый запах неприятно защекотал ноздри, люди вспомнили все, что случилось, и их оживление угасло. Лежавшие внизу Доктор и Физик уперлись взглядом в стыки удлиненных плит, над их головами послышался пронзительный свист, и они почувствовали, что машина движется. Почти сразу же плиты днища, на котором они лежали, стали прозрачными, и с высоты двух этажей они увидели равнину, как будто плыли над ней на воздушном шаре. Вокруг что-то шумело. Координатор лихорадочно переговаривался с Инженером. Они управляли машиной, устроившись в неестественных, очень неудобных позах около перепончатого выступа в носу гондолы. Каждые несколько минут они сменялись, тогда Химику и Кибернетику приходилось почти падать на Доктора и Физика.
        - Как это действует? - спросил Химик Инженера, который, всунув обе руки в глубокие отверстия перепончатой выпуклости, удерживал машину на прямой.
        Машина быстро двигалась по борозде, пропаханной среди поля. Из гондолы вообще не было видно вращения, казалось, она плывет по воздуху.
        - Понятия не имею, - простонал Инженер. - У меня сводит руки, давай ты! - Он отодвинулся, давая место Координатору.
        Гигантский ревущий круг закачался, выскочил из борозды, резко затормозил и начал круто поворачивать. Координатор с трудом впихнул руки в отверстия рулевого устройства. Через мгновение он вывел гигантский волчок из виража, и ему удалось снова войти в борозду. Диск помчался быстрее.
        - Почему эта штука так медленно едет вне борозды? - снова спросил Химик.
        Чтобы не потерять равновесия, он опирался на плечи Инженера. Между его расставленными ногами лежал Доктор.
        - Говорю тебе, не имею ни малейшего понятия! - заорал Инженер, массируя себе кисти, на которых багровели кровавые подтеки. - Равновесие удерживает по принципу гироскопа, а больше я ничего не знаю.
        Вторая цепь холмов осталась позади. Местность, уже отчасти знакомая по пешей прогулке, с высоты просматривалась великолепно. Едва различимый обод сосвистом рассекал воздух вокруг кабины. Борозда вдруг изменила направление. Чтобы вернуться к ракете, нужно было свернуть на целину. Скорость упала сразу же, диск не делал даже двадцати километров в час.
        - Они почти беспомощны вне борозды, об этом нужно помнить! - заорал Инженер, перекрывая свист и звон.
        - Смена! Смена! - скомандовал Координатор.
        На этот раз маневр прошел довольно гладко. Диск поднимался на крутой склон очень медленно - чуть быстрее, чем хороший пешеход. Инженер отыскал вдали выемку, которая вела к равнине. Машина уже въехала под нависшие над глинистым оползнем деревья, когда у него начались судороги.
        - Бери! - пронзительно крикнул он и вырвал руки из отверстий. Координатор почти вслепую рванулся, чтобы его заменить, огромный круг накренился и повис над рыжим обрывом. Вдруг что-то заскрежетало, раздался треск, свистящая мельница задела крону дерева, в воздухе закружились поломанные ветки, гондола резко подскочила и с адским грохотом свалилась набок. Вырванное с корнем дерево взметнулось к небу, в последний момент обод рванул его вниз, над разбитой машиной с шипением лопнули тысячи пузырьковых листьев, поднялась туча беловатых грибовидных семян, и все утихло. Гондола боком врезалась в откос.
        - Экипаж! - машинально сказал Координатор, тряхнув головой. Его оглушило, уши были словно заложены ватой. Он с удивлением смотрел на клубы парящих беловатых пылинок.
        - Первый, - простонал Инженер, поднимаясь с пола.
        - Второй, - голос Физика доносился снизу.
        - Третий, - с трудом проговорил Химик, зажимая рот; с подбородка у него стекала кровь.
        - Четвертый, - сказал Кибернетик; его отбросило назад, и с ним ничего не случилось.
        - Пя… тый… - выдавил Доктор, он лежал под остальными на самом дне гондолы.
        И вдруг все разразились каким-то безумным смехом.
        Они лежали друг на друге, засыпанные толстым слоем щекочущих пушистых семян, попавших внутрь через верхние прорези гондолы. Инженер мощными ударами пытался открыть ее лепестки. Все, вернее, те, кому позволяло место, уперлись плечами, руками, спинами в прогнутую поверхность. Обшивка задрожала, послышался слабый треск, но гондола не открывалась.
        - Опять? - спокойно спросил Доктор. Он не мог даже пошевельнуться. - Знаете, мне это надоело! Эй, кто там - слезь с меня сейчас же, слышишь!
        Хотя положение было невеселым, все действовали в каком-то лихорадочном возбуждении. Соединенными усилиями выломали кусок гребенчатой рамы и начали размеренно бить им, как тараном, в верхний лепесток гондолы. Он гнулся, покрывался вмятинами, но не поддавался.
        - С меня хватит, - сердито рявкнул Доктор и напрягся, пытаясь встать.
        В этот момент под ним что-то треснуло, и люди посыпались вниз, как груши, скатываясь по пятиметровому склону на дно оврага.
        - Никто не пострадал? - спросил вымазанный в глине Координатор, первым вскакивая на ноги.
        - Нет, но… но ты весь в крови, ну-ка, покажись, - нахмурился Доктор.
        У Координатора в самом деле была рассечена кожа на голове, рана доходила до середины лба. Доктор перевязал его, как сумел. Остальные отделались синяками, а Химик плевался кровью - он прикусил себе губу. Они двинулись к ракете, даже не оглянувшись на разбитую машину.
        Глава пятая
        Солнце уже коснулось горизонта, когда они добрались до небольшой возвышенности. Ракета отбрасывала длинную тень, теряющуюся далеко в песках пустыни. Прежде чем войти внутрь, они добросовестно осмотрели местность, но не нашли никаких следов, указывающих на то, что кто-нибудь побывал здесь в их отсутствие. Реактор работал нормально. Полуавтомат успел очистить боковые коридоры и библиотеку, прежде чем безнадежно увяз в толстом слое пластиковых и стеклянных осколков, устилавших лабораторию.
        После ужина, проглоченного молниеносно, Доктору пришлось зашить и перевязать все еще кровоточащую рану Координатора. Тем временем Химик успел произвести анализ воды, взятой в ручье, и убедился, что она пригодна для питья, хотя содержит значительную примесь солей железа, портящих вкус.
        - Теперь мы можем наконец посоветоваться, - заявил Координатор.
        Все собрались в библиотеке и расселись на надувных подушках. Координатор - в белом марлевом чепце на голове - устроился в центре.
        - Что нам известно? - сказал он. - Нам известно, что планета населена разумными существами, которых Инженер назвал двутелами. Это название не отвечает… но не будем об этом. Мы встретились со следующими проявлениями цивилизации двутелов: во-первых, с автоматическим заводом, который мы сочли разрегулировавшимся и покинутым - теперь я не совсем в этом уверен; во-вторых, с зеркальными куполами неизвестного назначения на холмах; в-третьих, с мачтами, которые излучают что-то - вероятно, какой-то вид энергии, - их назначение нам также неизвестно; в-четвертых, с машинами, причем одну, подвергшись нападению, мы захватили, привели в действие и разбили; в-пятых, мы видели издалека их город, о котором нельзя сказать ничего определенного; в-шестых, упомянутое мною нападение выглядело так: двутел натравил на нас, ну, скажем, животное, вероятно соответственно выдрессированное, которое выстрелило в нас чем-то вроде маленькой шаровой молнии и дистанционно ею управляло, пока мы его не уничтожили. Наконец, в-седьмых, мы были свидетелями того, как засыпали ров - могилу, полную мертвых обитателей планеты. Это все,
насколько я могу припомнить. Поправьте меня или дополните, если я ошибся или что-нибудь пропустил.
        - В принципе все, почти… - сказал Доктор. - За исключением того, что случилось позавчера на корабле.
        - Верно. Оказывается, ты был прав: то существо было голым. Возможно, оно просто пыталось где-нибудь спрятаться и в паническом бегстве заползло в первое попавшееся отверстие, а это был как раз туннель, ведущий в нашу ракету.
        - Такая гипотеза очень соблазнительна, но и очень опасна, - ответил Доктор. - Мы, люди, рассуждаем по-земному и вследствие этого можем сделать серьезные ошибки, принимая чужую видимость за истину, то есть укладывая определенные факты в схемы, привезенные с Земли. Я совершенно уверен, мы все сегодня утром думали одно и то же: что наткнулись на могилу жертв насилия, убийства, но ведь в действительности я не знаю, мы все не знаем…
        - Ты повторяешь это, хотя сам не веришь… - возбужденно начал Инженер.
        - Речь идет не о том, во что я верю, - прервал его Доктор. - Если вера где-нибудь особенно неуместна, то именно здесь, на Эдеме. Гипотеза о натравливании электрического пса, например…
        - Как так? Ты называешь это гипотезой? Но это факт! - почти одновременно воскликнули Химик и Инженер.
        - Вы ошибаетесь. Зачем он на нас напал? Мы ничего об этом не знаем. Возможно, мы напоминаем ему каких-нибудь здешних тараканов или зайцев… У вас же, прошу прощения, у нас этот агрессивный поступок ассоциировался с тем, что мы видели в лесу и что произвело на нас такое потрясающее впечатление; в результате мы потеряли способность спокойно рассуждать.
        - А если бы мы ее сохранили и не открыли немедленно стрельбу, наш пепел развеялся бы там, у леска. Разве не так? - зло выкрикнул Инженер.
        Координатор молчал, переводя взгляд с одного на другого.
        - Мы сделали то, что должны сделать, но весьма вероятно, что произошло недоразумение - с обеих сторон… Вам кажется, что все кубики уже на месте? А этот завод, якобы брошенный несколько сотен лет назад и разрегулировавшийся? Как быть с ним? Куда деть этот кубик?
        Некоторое время длилось молчание.
        - Думаю, что Доктор во многом прав, - сказал Координатор. - Мы знаем еще слишком мало. Ситуация для нас весьма благоприятна. Насколько можно судить, они не знают о нас ничего. Я думаю, главным образом потому, что ни одна из их дорог, этих борозд, не проходит вблизи места падения ракеты. Однако трудно рассчитывать на то, что подобное состояние продлится долго. Я хотел бы просить, чтобы вы взвесили ситуацию с этой точки зрения и высказали свои предложения.
        - Сейчас мы в этом гробу в общем-то безоружны. Достаточно как следует закупорить туннель, чтобы мы здесь задохнулись как мыши. Именно потому, что каждую минуту нас могут обнаружить, нужно спешить. И хотя гипотеза об агрессивности двутелов всего лишь моя земная фантазия, - заявил Инженер, - я все же неспособен рассуждать иначе и предлагаю, вернее требую, безотлагательно приступить к ремонту всех систем и запуску агрегатов.
        - Сколько, по-твоему, для этого потребуется времени? - перебил его Доктор.
        Инженер заколебался.
        - Вот видишь… - устало сказал Доктор. - Зачем заниматься самообманом? Нас обнаружат прежде, чем мы кончим, потому что, по-моему, хотя я и не специалист, речь идет о многих неделях…
        - К сожалению, это правда, - поддержал Координатор. - Кроме того, нам нужно пополнить запасы воды, не говоря уже о хлопотах, которые доставит нам радиоактивная вода, залившая кормовой отсек. И неизвестно, сможем ли мы изготовить все, что понадобится для ремонта повреждений.
        - Да, еще одну экспедицию, безусловно, придется совершить, согласился Инженер. - Вероятно, даже больше, но можно делать вылазки ночью. И кто-то из нас - скажем, два человека - должны постоянно находиться в ракете. Но почему говорим только мы?
        - неожиданно обратился он к трем молчаливым слушателям.
        - В принципе мы должны как можно интенсивней заниматься ремонтом и одновременно изучать местную цивилизацию, - медленно сказал Физик. - Это в значительной степени противоречивые задачи. Количество неизвестных настолько велико, что даже стратегический расчет немногим поможет. Однако не подлежит сомнению: риска, граничащего с катастрофой, нам не избежать, какой бы план действий мы ни избрали.
        - Я вижу, к чему вы стремитесь, - тем же низким, усталым голосом сказал Доктор. - Хотите убедить самих себя, что дальнейшие экспедиции мы должны предпринимать, имея возможность наносить мощные, то есть атомные, удары. Разумеется, с оборонительной целью. Поскольку все кончится тем, что против нас будет вся планета, я не имею ни малейшего желания участвовать в этом пирровом начинании, которое останется пирровым, даже если им не известна атомная энергия… А за это поручиться нельзя. Какого рода двигатель приводил в действие их колесо?
        - Не знаю, - ответил Инженер, - но не атомный. В этом я почти уверен.
        - Это «почти» может нам дорого обойтись, - сказал Доктор.
        Он откинулся назад и, закрыв глаза, оперся головой об угол висящей боком книжной полки, как будто устранился от участия в разговоре.
        - Квадратура круга, - буркнул Кибернетик.
        - А если бы мы попробовали… установить контакт? - начал, помедлив, Химик.
        Доктор сел прямо и, глядя на него, произнес:
        - Ну, спасибо тебе. А я уже начал бояться, что этого никто не скажет!
        - Но пробовать установить контакт - значит отдаться им в руки! - крикнул Кибернетик, вскакивая с места.
        - Почему? - холодно поинтересовался Доктор. - Мы можем сначала вооружиться даже атомными излучателями, но не будем подкрадываться ночью к их городам или заводам.
        - Хорошо, хорошо. И как же ты себе представляешь такую попытку установления контакта?
        - Да, скажи, - поддержал Координатор.
        - Я согласен, что мы не должны предпринимать ее сейчас, - ответил Доктор. - Чем больше устройств на корабле мы успеем исправить, тем, конечно, лучше. Нам также нужно оружие - хотя и не атомное… Потом часть из нас будет продолжать работу в ракете, а часть - скажем, трое отправится в город. Двое останутся сзади, чтобы иметь возможность наблюдать за третьим, который постарается установить контакт с населением.
        - Ты продумал все очень детально. Разумеется, решил и то, кто пойдет в город, - зловещим голосом сказал Инженер.
        - Да. Решил.
        - А я не позволю тебе на моих глазах совершить самоубийство! - крикнул Инженер и, сорвавшись с места, подскочил к Доктору, который даже не поднял головы.
        Инженер весь дрожал. Его еще не видели таким возбужденным.
        - Уж если мы пережили - все! - такую аварию, если нам удалось выбраться из могилы, в которую превратилась ракета, если мы остались невредимыми, безумно рискуя в этих легкомысленных вылазках - словно планета, чужая планета, - место для туристских походов, - то не затем, чтобы из-за каких-то проклятых фантазий, из-за бредней… - Он задыхался от гнева. - Я знаю, о чем ты думаешь! - кричал он, сжимая кулаки. - Миссия человека! Гуманизм! Человек среди звезд! Благородство! Ты болван со своими идейками, понимаешь?! Никто не хотел нас сегодня убить! Не засыпали никакой массовой могилы! Что? Верно?! Что? - Инженер наклонился над Доктором, тот поднял глаза, и Инженер умолк.
        - Нас хотели убить. И очень возможно, что это была могила убитых, сказал Доктор, и все видели, с каким трудом он сохранял спокойствие. - А пойти в город нужно.
        - После того, что мы сделали? - проговорил Координатор.
        Доктор вздрогнул.
        - Да, - сказал он. - Мы сожгли труп… да. Делайте то, что считаете правильным. Я подчиняюсь.
        Он встал и вышел, переступив горизонтально откинутую дверь. Еще минуту все смотрели ему вслед, как бы ожидая, что он передумает и вернется.
        - Напрасно ты так разошелся, - тихо сказал Координатор Инженеру.
        - Ты же знаешь… - начал Инженер, но, взглянув в глаза Координатору, повторил еще тише: - Да. Напрасно.
        - Доктор прав в одном, - сказал Координатор и подтянул сползавшую повязку. - То, что мы обнаружили на севере, не увязывается с тем, что мы видели на востоке. Город находится от нас примерно на таком же расстоянии, как и завод, по прямой что-нибудь тридцать - тридцать пять километров.
        - Больше, - сказал Физик.
        - Возможно. Так вот, я не думаю, чтобы какие-нибудь элементы их цивилизации на юге или на западе находились так же близко - из этого следовало бы, что мы упали в самом центре какого-то локального пустыря цивилизации с диаметром шестьдесят километров. Это было бы слишком странно, а потому слишком неправдоподобно. Вы согласны со мной?
        - Да, - согласился Инженер, не глядя ни на кого.
        - Да, - кивнул Химик. - С самого начала нужно было говорить на таком языке.
        - Я разделяю сомнения Доктора, - протянул Координатор, - но его предложение считаю наивным и неприменимым к ситуации. Это не тот уровень. Правила установления контакта с чужими существами вам известны, однако они не предусматривают ситуации, в которой оказались мы - почти безоружные обитатели зарытых в землю обломков. Естественно, мы должны исправлять повреждения корабля, но одновременно идет соревнование - кто быстрее соберет информацию, мы или они. До сих пор мы были впереди. Того, кто на нас напал, мы уничтожили. Мы не знаем, для чего он это сделал. Может, мы действительно напоминаем каких-то их врагов - это тоже нужно по мере возможности проверить. В связи с тем что запуск систем корабля в ближайшее время нереален, мы должны быть готовы ко всему. Если цивилизация, которая нас окружает, достаточно высоко развита, - а я думаю, это именно так, то, что я сделал, что мы сделали, в лучшем случае лишь несколько отодвинет момент, когда нас обнаружат. Главные усилия нужно сейчас сосредоточить на вооружении.
        - Могу я кое-что сказать? - заговорил Физик.
        - Давай.
        - Я хотел бы вернуться к точке зрения Доктора. Она, я бы сказал, прежде всего эмоциональна, но он располагает и кое-какими аргументами. Вы все знаете Доктора. Мне кажется, его бы не привело в восторг то, что я могу сказать в защиту его предложения, но все же я скажу. Так вот, совсем не безразлична ситуация, в которой произойдет первый контакт. Если они придут сюда, то придут по… следам. Тогда о взаимопонимании трудно будет даже думать… Без сомнения, на нас нападут, и мы будем вынуждены бороться за жизнь. Если же мы пойдем к ним, шанс взаимопонимания, хотя и ничтожно малый, все-таки будет существовать. Следовательно, со стратегической точки зрения лучше сохранить инициативу и активность, независимо от того, какие по этому поводу можно высказывать соображения морального характера…
        - Ну хорошо, а как это будет выглядеть на практике? - спросил Инженер.
        - На практике пока ничего не изменится. Нам нужно оружие - и как можно быстрее. Речь идет о том, чтобы мы, вооружившись, приступили к попыткам установления контакта… Но не на исследованной территории.
        - Почему? - спросил Координатор.
        - Весьма вероятно, что нас заставят драться, прежде чем мы доберемся до города. Невозможно установить контакт с существами, которые носятся в этих дисках, это наихудшие условия, какие можно себе представить.
        - А ты уверен, что где-нибудь в другом месте мы наткнемся на лучшие?
        - Не уверен, но знаю, что на севере и на востоке нам искать нечего. По крайней мере пока.
        - Это мы обдумаем, - сказал Координатор. - Что дальше?
        - Необходимо привести в действие Защитника, - сказал Химик.
        - Много на это понадобится времени? - повернулся Координатор к Инженеру.
        - Не могу сказать. Без автоматов мы до Защитника даже не доберемся. Он весит четырнадцать тонн. Пусть Кибернетик скажет.
        - Чтобы его проверить, два дня. Как минимум, - подчеркнул последнее слово Кибернетик. - Но сначала нужно привести в порядок автоматы.
        - За это время ты приведешь в порядок все автоматы? - с сомнением спросил Координатор.
        - Где там! Два дня у меня займет сам Защитник - после того как я запущу хотя бы один ремонтный автомат. А для этого мне нужен еще один, грузовой. Чтобы его проверить, опять-таки потребуется два дня. И учтите: я не знаю, удастся ли вообще его наладить.
        - А нельзя ли вытащить из Защитника сердечник и установить его за временным экраном здесь, на холме, под защитой корпуса? - продолжал спрашивать Координатор.
        Он взглянул на Физика. Тот покачал головой:
        - Нет. Каждый полюс сердечника весит больше тонны. Кроме того, их не протащить через туннель.
        - Туннель можно расширить.
        - Они не пройдут в люк. А грузовой люк в пяти метрах над поверхностью и залит водой из лопнувшей кормовой цистерны, ты ведь знаешь.
        - Ты проверил зараженность этой воды? - спросил Инженер.
        - Да. Стронций, цезий, изотопы бария и все, что хочешь. Ее нельзя ни спустить - это заразило бы всю почву в радиусе четырехсот метров, - ни очистить, пока в антирадиаторах не будет исправных фильтров.
        - А я не могу отремонтировать фильтры без микроавтоматов, - добавил Инженер.
        Координатор, который переводил глаза с одного на другого, по мере того как они говорили, вступил в разговор:
        - Список наших «невозможностей» велик, но это ничего. Хорошо, что мы его рассмотрели с этой стороны. Я думаю о вооружении. Значит, остаются мониторы, так?
        - Какие это мониторы, - с оттенком раздражения сказал Инженер. - Незачем обманывать самих себя. Доктор поднял из-за них такой шум, как будто мы собирались начать тут атомную войну. Конечно, из них можно выбрасывать обогащенный раствор, но дальность действия не превышает семисот метров. Это ручные лейки, и ничего больше, да еще опасные для стреляющего, если на нем нет защитного скафандра. А скафандр весит сто тридцать килограммов.
        - Конечно, у нас на борту все вещи страшно тяжелые, - сказал Координатор таким тоном, что никто не понял, насмехается он или нет. - Ты ведь хотел сделать расчет?
        - напомнил он Физику.
        - Сделал. Есть еще такой вариант: два монитора, разнесенные на расстояние не меньше ста метров, стреляют так, чтобы обе выброшенные струи пересекались на цели. Тогда из обоих субкритических потоков образуется критическая масса и происходит цепная реакция.
        - Это хорошо для развлечения на полигоне, - заметил Химик. - Не представляю себе такой точности в полевых условиях.
        - Выходит, у нас нет вообще никаких атомных мониторов? - удивился Кибернетик. Его охватила злость. - Так для чего же была вся эта дискуссия, спор, ссора: должны ли мы выступать вооруженными до зубов или нет? Мы что, просто развлекаемся?
        - Я согласен, что мы многое делаем не подумав, - сказал по-прежнему спокойно Координатор. - Делали до сих пор. Но больше мы не можем позволить себе такой роскоши. Все не совсем так, как ты говоришь, - он смотрел на Кибернетика, - потому что существует первый вариант использования мониторов: выброс половины содержимого резервуара. Тогда произойдет взрыв. Но нужно стрелять из хорошего укрытия и всегда на максимальную дальность.
        - Значит, перед тем как открывать огонь, нужно закопаться на метр вглубь, так?
        - Самое меньшее на полтора метра, с двухметровым бруствером, - вмешался Физик.
        - Ну, это хорошо в позиционной войне. В экспедициях это бессмысленно, - пренебрежительно сказал Химик.
        - Ты забываешь о нашем положении, - отпарировал Координатор. - Если не будет другого выхода, один человек с монитором прикроет отступление остальных.
        - А! Без всяких метровых насыпей?
        - Если не будет времени - без.
        Помолчали.
        - Сколько у нас еще годной для употребления воды? - спросил Кибернетик.
        - Неполных тысяча двести литров.
        - Это очень мало.
        - Очень мало.
        - Теперь прошу делать конкретные предложения, - заговорил Координатор. На белой повязке у него проступило красное пятнышко. - Наша цель - спасти себя и… обитателей планеты.
        Стало тихо. Вдруг все головы повернулись в одну сторону. Из-за стены доносилась приглушенная музыка. Медленные такты знакомой им всем мелодии.
        - Аппарат уцелел?… - удивленно шепнул Кибернетик.
        Никто не ответил.
        - Я жду, - напомнил Координатор. - Нет предложений? В связи с этим принимаю решение: экспедиции будут продолжаться. Если удастся установить контакт в благоприятных условиях, сделаем все возможное для взаимопонимания. Наш запас воды чрезвычайно мал. Из-за отсутствия транспортных средств мы не можем его пополнить немедленно. Поэтому придется разделиться. Половина экипажа будет работать в ракете, другая половина - исследовать территорию. Завтра приступим к ремонту вездехода и сборке мониторов. Если успеем, уже вечером предпримем экспедицию на колесах. Кто хочет что-нибудь сказать?
        - Я, - отозвался Инженер.
        Скорчившись, уткнув лицо в ладони, он, казалось, смотрел на пол сквозь щели между пальцами.
        - Пусть Доктор останется в ракете…
        - Почему? - удивился Кибернетик.
        Все остальные поняли.
        - Он… не предпримет ничего против нас… если ты это имеешь в виду, - медленно, осторожно подбирая слова, сказал Координатор. Красное пятно на его повязке немного увеличилось. - Ты ошибаешься, думая…
        - Он… нельзя ли его позвать? Я не хотел бы так…
        - Говори, - сказал Координатор.
        - Вы знаете, что он сделал там… на этом заводе. Он мог погибнуть.
        - Да. Но… он один помог мне… разбросать… - Координатор не кончил.
        - Это правда, - согласился Инженер. Он не отрывал рук от лица. Считайте, что я ничего не сказал.
        - Кто еще хочет сказать? - Координатор слегка выпрямился, поднес руку к голове, притронулся к повязке и посмотрел на пальцы.
        Музыка за стеной все еще играла.
        - Здесь или там - неизвестно, где мы столкнемся с ними раньше, понизив голос, сказал Физик Инженеру.
        - Бросим жребий? - спросил Химик.
        - Это невозможно; оставаться всегда должны те, у кого на корабле есть работа, то есть специалисты, - сказал Координатор.
        Он медленно, как-то неуверенно привстал и вдруг покачнулся. Инженер подскочил, поддержал его, заглянул в лицо.
        - Ребята, - сказал он.
        Физик обнял Координатора с другой стороны. Координатор позволил им себя поднять. Остальные раскладывали на полу подушки.
        - Не хочу лежать, - сказал Координатор, закрыв глаза. - Помогите мне. Спасибо. Это ничего, кажется, шов разошелся.
        - Сейчас будет тихо, - сказал Химик и пошел к двери.
        Координатор широко открыл глаза:
        - Нет, нет, что ты, пусть играет…
        Кто-то позвал Доктора. Он сменил повязку, наложил дополнительные скобы и дал Координатору какие-то укрепляющие порошки. Потом все улеглись в библиотеке. Было уже около двух ночи, когда они наконец погасили свет, и на корабле воцарилась тишина.
        Глава шестая
        На следующий день с утра Физик с Инженером откачали из резерва реактора четыре литра обогащенного раствора урановых солей. Свинцовый контейнер с тяжелой жидкостью стоял посреди уже приведенной в порядок лаборатории. Физик и Инженер работали в неуклюже раздутых пластиковых защитных костюмах и в капюшонах с кислородными масками. Они тщательно отмеряли мензуркой порции ценной жидкости, старясь не пролить ни капли. Для того чтобы началась цепная реакция, было достаточно четырех кубиков раствора. Зарядными устройствами мониторов, укрепленных в штативах на столе, служили специально вытянутые капиллярные трубки из свинцового стекла. Окончив работу, Инженер счетчиком Гейгера проверил герметичность, поворачивая и встряхивая каждый монитор. Утечки не было.
        - Не трещит, все в норме, - довольно сказал Физик.
        Дверь радиоактивного хранилища - бронированная свинцовая плита медленно поворачивалась вслед за оборотами рукоятки. Физик и Инженер поставили внутрь сосуд с ураном и, когда задвижка защелкнулась, с облегчением сорвали со вспотевших лиц маски и капюшоны.
        Остальную часть дня экипаж возился с вездеходом. В нем помещалось четыре человека, включая водителя, имелся открытый решетчатый багажник на двести килограммов груза. Очень остроумно были устроены колеса вездехода, диаметр которых водитель мог менять на ходу, подкачивая воздух в шины так, что они достигали полутораметровой высоты.
        Приготовление одной порции изотопной смеси, которая питала электромоторы вездехода, продолжалось шесть часов. Правда, занят был только один человек, наблюдавший за работой реактора.
        Инженер и Координатор тем временем лазали на четвереньках по надпалубным туннелям, проверяя кабели, протянувшиеся от носовой рубки к распределительным устройствам машинного отделения, и в случае необходимости заменяя их новыми. На холме под защитой ракеты Химик устроил нечто вроде адской кухни и варил в жаропрочных сосудах какое-то месиво, булькающее на медленном огне, словно грязевой вулкан. Он растворял, плавил и смешивал просеянные обломки пластиков, вынесенные ведрами с корабля, а поодаль уже ждали матрицы - он намеревался заново отлить разбитые распределительные щиты. Он был зол и не желал ни с кем разговаривать: первые отливки оказались слишком хрупкими.
        Координатор, Химик и Доктор должны были отправиться на юг в пять, за три часа до наступления темноты. Как обычно, выехать вовремя не удалось, только около шести все было готово и уложено. Четвертое сиденье занял монитор. Багажа они взяли очень немного, зато сзади к багажнику привязали столитровую канистру для воды - большую не удалось протащить через Туннель.
        После обеда Инженер, вооружившись большим биноклем, вскарабкался на корпус корабля и очень медленно пошел по нему вверх. Правда, ракета воткнулась в грунт под очень небольшим углом, но благодаря ее длине корма с раструбом дюз висела над равниной на высоте двух этажей. Найдя удобное место, он уселся между конусообразно расширенной обшивкой верхней дюзы и вогнутой частью основного корпуса ракеты. Обернувшись, Инженер скользнул взглядом вниз - по всей длине освещенной солнцем трубы. Там у темного пятнышка выхода из туннеля стояли люди, отсюда они казались маленькими, похожими на букашек. Он взял бинокль и плотно приник к нему. Увеличение было значительным. Картина, открывшаяся ему, подрагивала - сказывалось напряжение в руках, требовалось опереться локтями в колени, а это было неудобно.

«Всего проще, - подумал он, - свалиться отсюда». Керамитовая обшивка дюзы была твердой - ее нельзя было даже поцарапать - и настолько гладкой, что на ощупь казалась покрытой тонкой жировой пленкой. Инженер уперся рубчатой резиновой подошвой ботинка в выпуклый конус дюзы и медленно повел биноклем вдоль линии горизонта.
        Раскаленный воздух дрожал. Инженер почти физически ощущал давление солнечных лучей на лицо. Он обрадовался тому, что Доктор охотно принял план Координатора, который одобрили все остальные. Он сам рассказал Доктору об этом плане. Доктор даже слышать не хотел о каких-либо извинениях и все перевел в шутку. Но Инженера поразил конец их разговора. Ему уже казалось, что обсуждать больше нечего, как вдруг Доктор задумчиво притронулся к его груди и рассеянно заговорил:
        - Я хотел тебя кое о чем спросить… ага. Ты знаешь, как установить ракету вертикально, когда мы ее отремонтируем?
        - Сначала нам нужно будет привести в действие грузовые автоматы и экскаватор… - начал Инженер.
        - Нет, - прервал его Доктор. - Тебе известно, что я не разбираюсь в технических деталях. Скажи мне только, ты - ты сам - знаешь, как это сделать?
        - Тебя пугает цифра - шестнадцать тысяч тонн, да? Архимед готов был перевернуть Землю, имея точку опоры. Подкопаем ее и…
        - Извини, это не то. Я спрашиваю не о том, знаешь ли ты теоретические или практические способы вообще, а уверен ли ты, что сумеешь это сделать подожди же! - и можешь ли ты дать мне слово, что, ответив «да», ты скажешь то, что думаешь?
        Инженер заколебался. В довольно туманной программе работ оставалось еще несколько неясных пунктов, но он убеждал себя, что, когда дело дойдет до этой, самой трудной фазы, все как-то устроится. Прежде чем он ответил, Доктор взял его руку и пожал ее.
        - Нет, уже не надо, - сказал он. - Знаешь, Генрих, почему ты так кричал на меня? Нет, нет, я тебя не упрекаю! Потому что ты точно такой же болван, как и я, и не хочешь в этом признаться.
        Он улыбнулся и вдруг стал очень похож на свою студенческую фотографию, которую Инженер видел у него в ящике стола.
        - Credo, quia absurdum[ Верю, потому что абсурдно (лат.)] . Ты учил латынь?
        - Да, - ответил Инженер. - Но все забыл.
        Доктор заморгал, отпустил его руку и отошел, а Инженер остался на месте и подумал, что Доктор хотел сказать что-то совсем другое и, если как следует сосредоточиться, можно отгадать, о чем он говорил на самом деле, но вместо того, чтобы сосредоточиться, он почувствовал неизвестно почему отчаяние и страх. К счастью. Координатор позвал его в машинное отделение, где оказалось столько работы, что у него не осталось ни секунды на размышления.
        Сейчас Инженер вспоминал вчерашнюю сцену и свое состояние, но так, словно ему об этом кто-то рассказывал. В бинокль виднелась равнина, до самого голубеющего небосвода плавно вздымавшаяся горбами, перечеркнутыми полосами тени. Вчера вечером в глубине души он был уверен, что их найдут и что утром придется драться. Этого не случилось, и он в очередной раз решил не обращать внимания на свои предчувствия, во власти которых он так часто оказывался. Он сощурил глаза, чтобы лучше видеть. В увеличительных стеклах бинокля вырисовывались кущи стройных серых чаш, которые временами окутывались тучами пыли. Там, видно, сильно дуло, а здесь, на своем наблюдательном пункте, Инженер не ощущал ничего. У горизонта была возвышенность. А еще дальше маячило что-то длинное и темное, отсюда, с расстояния двенадцати-пятнадцати километров, похожее на облака, проплывающие над поверхностью. Время от времени там что-то приподнималось, а потом пропадало. Но все это ни о чем не говорило. Однако была в этом явлении какая-то непостижимая периодичность. С помощью секундомера он вычислил, что между вздутиями сохраняется интервал в
восемьдесят шесть секунд.
        Инженер спрятал бинокль в футляр и медленно, опираясь сразу на всю ступню, двинулся вниз по керамитовым плитам. Он сделал десяток шагов, когда услышал, что за ним кто-то идет. Он резко обернулся, потерял равновесие, покачнулся и, вытянув руки, упал на обшивку. Еще не успев поднять голову, он услышал отчетливо повторенный шум собственного падения.
        Сгорбившись, Инженер поднялся на колени.
        В каких-нибудь девяти метрах от него, на самом краю верхнего кольца рулевых дюз сидело что-то маленькое, размером с кошку, и внимательно следило за ним. Животное (ощущение, что это - животное, появилось сразу же) торчало столбиком, как белка, и Инженер видел его бледно-серое вздувшееся брюшко и сложенные на брюшке лапки - все четыре, с забавно сходящимися в самом центре коготками. Кромку керамитового кольца животное охватывало каким-то желтоватым, блестящим, словно застывшее желе, отростком, торчащим из конца туловища. Серая круглая кошачья головка не имела ни пасти, ни глаз, но вся была усыпана черными блестящими бисеринками, как подушечка со множеством тесно воткнутых в нее булавок. Инженер вскочил, сделал три шага в сторону зверька (совершенно ошеломленный, он почти забыл, где находится) и услышал как бы эхо шагов, их утроенный отголосок. Он понял, что это существо может имитировать разные звуки, и медленно подошел еще ближе, соображая, не снять ли с себя рубашку, чтобы использовать ее как сачок, но зверек вдруг преобразился.
        Сложенные на круглом брюшке лапки затрепетали, блестящий отросток развернулся, как большой веер, кошачья головка жестко вытянулась на длинной голой шее, и, окруженное слабо мерцающим ореолом, существо поднялось в воздух, мгновение висело неподвижно, а потом, взлетев по спирали, набрало высоту и исчезло.
        Инженер спустился вниз и как можно подробнее рассказал об этой встрече. - Это даже хорошо, а то я уже удивлялся, почему здесь нет никаких летающих животных, - сказал Доктор. Химик напомнил ему про белые цветы у ручья.
        - Они скорее походили на насекомых, - сказал Доктор, - как здешние… ну… бабочки. Но вообще-то воздух тут слабо заселен, а если на планете эволюционируют живые организмы, возникает биологическое давление, благодаря которому должны быть заполнены все возможные среды, все экологические ниши… Мне здесь очень не хватает птиц.
        - Оно похоже скорее на… летучую мышь, - сказал Инженер. - Оно покрыто шерстью…
        - Возможно, - согласился Доктор, который не стремился отстаивать в этом коллективе свою монополию на биологические знания. И, как бы больше из вежливости, чем из интереса, добавил: - Говоришь, оно имитировало звук шагов? Любопытно. Ну что ж, в этом должна быть какая-то целесообразность.
        - Не мешало бы хорошенько обкатать машину на местности. Ну, ничего, думаю, не подведет, - сказал Координатор, выползая из-под вездехода, уже готового в путь.
        Инженера немного разочаровало безразличие, с каким товарищи приняли его открытие, но себе он признался, что его больше поразили необычные обстоятельства встречи, нежели сам летающий зверек.
        Все немного побаивались минуты расставания. Остающиеся стояли у ракеты и смотрели, как смешная машина описывает все более широкие круги, объезжая ракету. Координатор, уверенно управлявший вездеходом, сидел на переднем сиденье за стеклянным щитком. Доктор и Химик устроились сзади, рядом с ними торчал тонкий ствол монитора. Подъехав совсем близко к ракете, Координатор крикнул:
        - Постараемся вернуться к полуночи, до свидания!
        Он резко увеличил скорость, и через минуту вездеход исчез за стеной золотистой пыли, которую плавно сносило к западу. Снизу вездеход прикрывало прозрачное днище, чтобы водитель мог видеть преодолеваемые препятствия. Электрические моторы размещались в дисках колес, а две запасные шины возвышались на прикрепленной сзади канистре.
        Пока местность была ровной, ехали со скоростью шестьдесят километров в час. Доктор все время оглядывался назад, но скоро потерял ракету из виду. Тихо пели моторы, пыль клубами била из высохшего грунта, застилая степной пейзаж, и, редея, уплывала в даль степного пейзажа.
        Довольно долго никто не произносил ни слова. Впрочем, пластиковое стекло защищало от ветра только водителя. Сидящим сзади основательно дуло в лицо и, чтобы слышать друг друга, им пришлось бы кричать. Местность повышалась, становилась все более холмистой, последние серые чаши исчезли, разбросанные далеко по равнине пятна паучьих зарослей тоже остались позади, кое-где стояли полувысохшие дышащие деревья с беспомощно обвисшими гроздьями листьев, лишь изредка вздрагивавших в слабом неритмичном пульсе. Вдали появились протянувшиеся далеко друг от друга борозды, но вращающиеся диски не показывались. Несколько раз шины мягко подпрыгивали, пересекая взрыхленный грунт, из него высовывались остроконечные, белые, как высушенная кость, обломки скал, длинные языки осыпей тянулись от них к подножию огромного склона, по которому поднимался вездеход. Колючий гравий тревожно шуршал под колесами, уклон рос. Ехали они уже совсем медленно. Пришлось убавить скорость
        - у моторов были резервы мощности, но Координатор берег их на этой трудной местности.
        Выше, между желто-бурыми гребнями, блестела, перегораживая дорогу, какая-то длинная тонкая полоса. Координатор еще больше сбавил скорость. Поперек склона, там, где он плавно переходил в плато, над которым торчало что-то неопределенное, в обе стороны разбегалась гладкая, вдавленная в почву зеркальная лента. Коснувшись ее кромки передними колесами, вездеход остановился. Координатор спрыгнул с сиденья, потрогал зеркальную поверхность прикладом электрожектора, ударил в нее посильнее, наконец, ступил, подпрыгнул - лента не шелохнулась.
        - Сколько мы уже сделали? - спросил Химик, когда Координатор вернулся.
        - Пятьдесят четыре, - ответил тот и осторожно тронул машину с места. Вездеход мягко качнулся, переехал через ленту (она выглядела как идеально прямой канал, наполненный застывшей ртутью) и, увеличивая скорость, помчался мимо мачт, увенчанных вибрирующими вихрями, пролетающими то слева, то справа. Потом многорядье мачт плавно повернуло на восток, а вездеход продолжал мчаться по прямой
        - стрелка компаса все время показывала точно на букву «S».
        Плато выглядело угрюмо: растительность постепенно сдавала свои позиции в сражениях с массами песка, которые приносил горячий, как из печки, восточный ветер. Из низких барханов торчали почерневшие, только у самой земли бледно-карминные кусты с осыпающимися кожистыми стручками. Иногда в высохших зарослях шевелилось что-то пепельное, несколько раз чуть ли не из-под самых колес вездехода выскакивали какие-то существа, но люди не успевали рассмотреть даже контуры этих животных - с такой стремительностью те влетали в чащу.
        Координатор лавировал, объезжая заросли колючего кустарника. Раз пришлось даже вернуться, когда они въехали в просеку, наглухо перекрытую песчаной дюной. Ехать становилось все труднее. Чувствовалось отсутствие воды; большинство растений было совсем сожжено солнцем, под порывами горячего ветра они издавали мертвый бумажный шелест. Вездеход поспешно поворачивал, двигаясь вдоль стен, образованных нависшими ветвями, из полопавшихся гроздьев сыпалась желтоватая пыль, которая покрывала ветровое стекло, комбинезоны, лица людей; дышать было трудно. Доктор поднялся с сиденья и наклонился вперед, когда неожиданно завизжали тормоза, и машина остановилась.
        Впереди, в нескольких десятках шагов, плато обрывалось, кусты тянулись до самой линии обрыва черной, янтарно отсвечивающей под солнцем щеткой. Вдали над невидимой котловиной вставали склоны высоких гор. Координатор выпрыгнул из машины и пошел к ближайшему кусту с длинными, мягко раскачивающимися на фоне неба ветками.
        - Спустимся, - сказал он, возвращаясь.
        Машина осторожно двинулась вперед, внезапно задрала зад, как будто собиралась перевернуться, канистра забренчала, ударяясь о решетку багажника, тормоза предостерегающе зашипели. Координатор включил насос, колеса разбухли на глазах, неровности крутизны сразу же стали ощущаться меньше.
        Они увидели, что спускаются к волнистой пелене облаков. Изнутри ее пробивал грушевидный столб бурого дыма. Он почти не расплывался в воздухе. Это своего рода вулканическое извержение длилось несколько десятков секунд, потом столб дыма с огромной быстротой начал опадать, скрываясь между белыми облаками, пока не исчез в них, всосанный обратно в гигантскую глотку, которая перед этим его вытолкнула.
        Вся долина делилась на два яруса: верхний - ярко освещенный солнцем, и нижний - далекий, невидимый, затянутый пеленой непроницаемых облаков. Вездеход катился к ним, раскачиваясь и подпрыгивая, прерывисто попискивая тормозами. Лучи низкого солнца еще несколько минут освещали далекие склоны на противоположной стороне, где, будто вырастая из чащи бурых и фиолетовых зарослей, торчали, поблескивая, приземистые сооружения с зеркальными поверхностями. Смотреть на них было трудно - отраженное солнце ослепляло. До слоя белых облаков, казалось, было рукой подать, граница обрыва, обозначенная на голубом фоне зубчатой линией кустов, осталась высоко позади; машина шла все медленнее. Внезапно они окунулись в какие-то влажные испарения, вокруг потемнело. Координатор снова притормозил; теперь они продвигались шаг за шагом. Потом зрение приноровилось к окружавшей их молочной дымке. Координатор включил фары, но сразу же их погасил, потому что электрический свет не пробивал эту мглу. Внезапно она развеялась.
        Стало холодней, в воздухе висела влага. Вездеход катился по отлогому склону. Низкие облака тянулись далеко к бурым, черным и серым пятнам, расплывающимся в глубине долины. Впереди что-то слабо, туманно поблескивало, как будто в воздухе был разлит слой маслянистой жидкости. Они почувствовали, что у них снова затуманились глаза. Доктор и Химик почти одновременно подняли руки, чтобы протереть их, но безрезультатно. Вдруг от мерцающего сияния отделилась темная точка и направилась навстречу людям. Вездеход шел теперь по ровному месту, такому гладкому, словно оно было искусственно укатано и утрамбовано; черная точка росла, люди увидели, что она катится на круглых колесах, - это был их вездеход, его отражение в какой-то поверхности. Когда изображение стало таким большим, что люди уже почти различали собственные черты, оно начало колебаться и пропало. Через то место, где должно было находиться невидимое зеркало, машина прошла, не встретив никакого препятствия, лишь на мгновение ее залила волна слабого тепла, будто они проехали через невидимую разогретую преграду. В то же мгновение исчезло то, что минуту
назад мешало им смотреть вперед.
        Под шинами захлюпало - вездеход въехал в мелкое болотистое озерцо, вернее, в лужу, по которой тянулись мутные полосы. Там и тут возвышались бугры более светлой почвы, пропитанной водой, по ним текли ручейки, вливающиеся в лужу. Дальше, по правую сторону, темнели какие-то бесформенные развалины, похожие не столько на остатки стен, сколько на рулоны перепачканных помятых тканей, лежащие один на другом, то возносящиеся на высоту нескольких метров, то опускающиеся к самой поверхности. Вездеход пробирался между ямами; что в них было, люди не видели. Координатор, подъехав вплотную к глинистому отвалу, остановился около одного из них, вылез из машины и вскарабкался на груду породы. Он наклонился над прямоугольным колодцем. Химик и Доктор увидели, как изменилось его лицо, и молча выскочили вслед за ним; ком глины развалился под ногой Доктора, чавкнуло болото. Химик поддержал его и потянул за собой.
        В яме с отвесными утрамбованными стенками лежал навзничь обнаженный труп с лицом, залитым водой. Над черным зеркалом воды выступали только мощные грудные мышцы, между которыми торчал детский торс.
        Трое людей подняли головы, переглянулись и спустились с глинистого бугра. Из рыхлых комьев глины при каждом шаге выдавливалась вода.
        - На этой планете есть что-нибудь кроме могил? - спросил Химик.
        Они стояли около вездехода, не зная, что делать. Координатор побледнел, отвернулся, огляделся кругом. Повсюду тянулись неровные ряды глинистых бугров, чуть дальше справа серели громады таких же взлохмаченных руин, среди них белела какая-то змеистая линия. По другую сторону - за пятнами перекопанной глины - блестела суживающаяся кверху наклонная плоскость, как бы отлитая из пористого металла. От ее основания расходились зубчатые полосы. Вдали между лениво проплывающими облаками испарений просвечивало что-то отвесное, черное, похожее на стенку огромного котла; сквозь редкие разрывы тумана илипара проглядывали фрагменты чего-то целого, и чувствовалось только, что там стоит нечто огромное, словно вырубленное из целой скалы.
        Координатор уже садился в машину, когда издалека донесся глубокий, будто исходящий из недр вздох, беловатый туман слева разошелся, уступив мощному порыву ветра, который тотчас же принес горький всепроникающий запах. Они увидели взметнувшуюся к облакам трубу причудливой формы. Из нее перевернутым водопадом бил коричневый столб стометровой, пожалуй, толщины, он разбрасывал неспокойно волнующееся молоко туч и исчезал. Это длилось, может быть, с минуту, потом наступила тишина, снова послышался сдавленный стон, ветер изменил направление, тучи упали ниже, от них отделились, постепенно закрывая черную трубу, длинные султаны, и вскоре она почти целиком скрылась за ними.
        Координатор дал знак. Доктор и Химик заняли свои места, вездеход неуклюже закачался на грудах глины и подошел к следующей яме; люди заглянули внутрь. Яма была пуста, в ней стояла только черная вода. Снова послышался далекий приглушенный шум, облака вспучились, из вулканической трубы вырвался коричневый гейзер и опять всосался обратно. Люди, поглощенные ездой и непрерывными остановками, обращали все меньше внимания и на эти равномерные изменения, и на кипение туч и дымов внутри котловины. Выше колен забрызганные грязью, они прыгали в рыхлые насыпи, карабкались по скользким склонам и заглядывали в ямы. Иногда под комком глины, сброшенной чьей-нибудь ногой, всплескивала вода, они спускались, садились в машину и ехали дальше.
        Из восемнадцати осмотренных ям в семи были обнаружены мертвые тела. И, удивительное дело, по мере того как они находили новые трупы, их ужас, отвращение, негодование как будто шли на убыль. Возвращалась способность наблюдать. Они заметили, что чем ближе подъезжал вездеход к колеблющейся стене тумана, то заслонявшей, то вновь открывавшей черного колосса, тем меньше воды становилось в ямах. Наклонившись над очередным квадратным колодцем, они увидели, что все дно его занимает сложенное вдвое тело. Оно казалось бледнее других и вроде бы отличалось от них формой. Следующие две ямы оказались пустыми, а в третьей, совсем уже сухой, всего в нескольких сотнях шагов от лопатообразной наклонной плоскости, на боку лежало тело, совсем непохожее на другие; маленькие ручки торчали в стороны - одна из них была расщеплена у самого конца на два толстых отростка.
        - Что это? - запинаясь, пробормотал Химик, стискивая плечо Доктора.
        - Видишь?
        - Вижу.
        - Он какой-то другой - у него нет пальцев.
        - Может, увечье, - буркнул Координатор.
        Это прозвучало неубедительно.
        У последней ямы перед наклонной плоскостью они задержались еще раз. Она выглядела совсем свежей: кусочки глины медленно отваливались от вздрагивающих, оседающих стен, казалось, из четырехугольной ямы всего мгновение назад вынули грунт огромной лопатой.
        - О, господи… - бледнея, прохрипел Химик и, едва не свалившись в яму, спрыгнул с насыпи.
        Доктор заглянул в лицо Координатору.
        - Поможешь мне вылезти? - спросил он.
        - Да. Что ты собираешься делать?
        Доктор встал на колени, оперся о края ямы и осторожно спустился вниз, стараясь не коснуться ногами развалившейся на дне огромной туши. Он наклонился над ней, инстинктивно задержав дыхание. Сверху казалось, что ниже грудных мышц, сразу под тем местом, где из складок кожи мясистого большого торса высовывался второй, маленький, в беспомощное тело воткнут металлический стержень.
        Вблизи Доктор увидел, что они ошибались.
        Из-под складок кожи выступал похожий на пупок синеватый тонкостенный нарост, а металлическая трубка, изогнутый конец которой терялся, придавленный спиной мертвеца, была введена в этот нарост. Доктор пошевелил ее, сначала осторожно, потом потянул сильнее, наклонился еще ближе и обнаружил, что конец трубки, просвечивающий сквозь натянутую кожу, соединен с ней непрерывным швом маленьких поблескивающих жемчужин. С минуту он размышлял, не отрезать ли трубку вместе с наростом, медленно полез в карман за ножом, все еще ничего не решив, но, выпрямляясь, взглянул прямо в сплюснутое личико, неестественно откинувшееся к стенке колодца, и остолбенел.
        Там, где у существа, вскрытого им в ракете, находились ноздри, у этого был широко открытый голубой глаз, который, казалось, смотрел на Доктора с молчаливым напряжением. Доктор посмотрел вверх. «Что там?» - услышал он голос Координатора, увидел его черный на фоне туч силуэт и понял, почему они не заметили этого сверху: головка существа опиралась о стенку, и, чтобы взглянуть на нее прямо, нужно было находиться именно там, где он сейчас стоял.
        - Помоги мне, - сказал Доктор, встал на цыпочки и крепко ухватился за протянутую руку. Координатор потянул его. Химик помог, они рванули Доктора за ворот комбинезона, и он очутился наверху, весь перемазанный глиной.
        - Мы ничего не понимаем, - сказал он. - Слышите? Ничего. Ничего!!!
        - И добавил тише: - Я вообще не представляю себе ситуации, в которой человек настолько не мог бы ничего, совсем ничего понять!
        - Что ты нашел? - спросил Химик.
        - Они действительно отличаются друг от друга, - сказал Доктор. - У одних есть пальцы, а у других нет. У одних есть нос и нет глаза, а у других есть глаз, но нет носа. Одни больше и темнее, другие светлее и с более коротким туловищем. Одни…
        - Ну и что из этого? - нетерпеливо прервал его Химик. - Люди тоже бывают разных рас, у них разные черты, цвет кожи, чего же здесь непонятного? Тут речь идет о другом: кто, почему, зачем устраивает эти ужасные бойни?
        - Я не совсем уверен, что это бойни, - тихо ответил Доктор.
        Он стоял, опустив голову. Химик смотрел на него ошеломленно:
        - Что это должно… что ты…
        - Я ничего не знаю… - с усилием сказал Доктор. Он машинально, совершенно не замечая этого, пытался вытереть платком испачканные глиной руки. - Но одно я знаю,
        - добавил он вдруг, выпрямляясь. - Я не могу этого объяснить, но разница между ними не похожа на различие рас в пределах одного и того же вида. Слишком важны глаза и нос, зрение и обоняние.
        - На Земле есть муравьи, у которых специализация зашла еще дальше. У одних есть глаза, у других нет, одни могут летать, другие только ходить, одни являются кормильцами, другие - воинами. Я должен учить тебя биологии?
        Доктор пожал плечами.
        - Все, что происходит, ты сразу же втискиваешь в готовую, привезенную с Земли схему, - сказал он. - Если какая-то деталь, какой-то факт не укладывается в нее, ты его просто отбрасываешь. Я не могу тебе сейчас этого доказать, но я знаю, просто знаю, что это не имеет ничего общего ни с расовыми различиями, ни со специализированной дифференциацией вида. Помните тот обломок - конец трубки, иглы, который я нашел при вскрытии? Конечно, мы все подумали - и я тоже, - что то существо, ну, хотели убить. А у этого… Нет, все это совсем другое. У него есть нарост, присоска или нечто в этом роде, и трубка туда просто вставлена, введена внутрь. Так же, как человеку вставляют трубку в дыхательное горло при трахеотомии. Конечно, это не имеет ничего общего с трахеотомией - у него просто нет трахеи. Я не знаю, что это такое, и ничего не понимаю, но, во всяком случае, знаю хоть это!
        Доктор забрался в вездеход и спросил Координатора, который обходил машину с другой стороны, чтобы занять свое место:
        - А что ты скажешь?
        - Что нужно ехать дальше, - ответил Координатор и взялся за руль.
        Глава седьмая
        Смеркалось. Вездеход по большой дуге объехал наклонное образование; оказалось, что это не искусственное сооружение, как думали они, а разлившийся по равнине рукав магматической реки, которая вся целиком предстала перед ними только теперь; ниспадая по склонам с верхнего яруса долины, она застыла десятками растрескавшихся оползней и каскадов. Волнистая оболочка скрывала нижнюю часть склона, только наверху, где крутизна резко увеличивалась, из этого мертвого потока торчали голые ребра скал.
        С противоположной стороны ущелья с высохшим глинистым дном, изрезанным зигзагами трещин, высился уходящий в тучи горный хребет, его покрывал черноватый кожух растительности. В свинцовых сумерках застывшая река с блестящими гребнями неподвижных волн выглядела как огромный ледник. Долина оказалась гораздо обширнее, чем можно было предположить, гладя на нее сверху, - за горной тесниной простирался ее боковой рукав, здесь долина тянулась вдоль огромных магматических выступов. С правой стороны восходили вверх пологие террасы - почти совсем голые, над ними проплывали сизые облачка. В глубине горной котловины время от времени слышался шум скрытого за скалами гейзера, и тогда глухой, протяжный звук заполнял всю долину…
        Постепенно краски тускнели, формы теряли четкость, словно их размывало водой. Вдали перед вездеходом темнели рыжие изломы не то стен, не то скальных склонов, это хаотичное нагромождение обливал мягкий свет, хотя солнце было скрыто тучами.
        Ближе, по обеим сторонам расширяющегося ущелья, правильным двурядьем стояли темные колоссы, невероятно высокие и узкие, похожие на палицы или баллоны. К первым из них вездеход подъехал уже в сумерках, которые сгущались тенью, отбрасываемой огромными фигурами. Координатор включил фары, и за пределами освещаемого их лучами пространства сразу сделалось темно, будто внезапно наступила ночь. Колеса перекатывались через пласты застывшего шлака, его обломки потрескивали, как стекло, языки света облизывали стены гигантских резервуаров или баллонов, вспыхивавшие ртутным блеском. Последние следы глины исчезли, вездеход покачивался на плавных неровностях застывшей, как лава, массы, вода, скопившаяся в углублениях мелкими черными лужами, с шумом разбрызгивалась под колесами. На фоне туч тонкой паутиной чернела воздушная галерея, соединявшая два сооружения, отстоящие друг от друга метров на сто. Фары вырвали из тьмы несколько поваленных набок машин с выпуклыми дырчатыми днищами, сквозь отверстия виднелись зубцы, с которых свисали пучки истлевшей ветоши. Они задержались, чтобы удостовериться, что машины брошены
давно - металлические плиты уже разъела ржавчина.
        Воздух пропитался влагой, тянуло приторным смрадом и запахом гари. Координатор сбросил скорость и свернул к подножию ближайшей палицы. К ней вела гладкая, кое-где выщербленная по краям плита, огороженная с двух сторон наклонными плоскостями со сложной системой канавок. Основание сооружения рассекала черная как смола линия, она расширялась, росла, становилась входом. Цилиндрическая стена терялась в высоте, уже невозможно было охватить взглядом всю ее безмерность. Над темной пастью, ведущей в невидимую глубь, выступал похожий на гриб обвисший навес
        - казалось, строитель забыл о нем и оставил неоконченным. Они как раз въезжали под него. Координатор снял ногу с акселератора; огромный вход зиял темнотой, в которой беспомощно терялся свет фар; влево и вправо разбегались широкие, слегка углубленные желоба, они уходили вверх огромными спиральными витками - вездеход почти остановился, потом начал очень медленно въезжать на тот желоб, который вел вправо.
        Людей окружала непроницаемая тьма, только в снопах света над кромками желоба появлялись и исчезали веерообразные растянутые ряды наклонных телескопических мачт. Вдруг над их головами заплясали многократно отраженные отблески и вверху замаячили хороводы беловатых призраков. Координатор зажег широкоугольный прожектор, установленный рядом с рулем, и, задрав его вверх, водил им кругом. Поток света, постепенно слабея, скользнул, как по ступенькам, по белым прямоугольным рамам, которые, появляясь из мрака, вспыхивали костяным блеском и пропадали.
        - Нет, этоничего не даст, - послышался голос Координатора, искаженный громким металлическим эхом замкнутого пространства. - Погодите, у нас ведь есть ракеты.
        Фары разливали над вездеходом тусклое сияние. Координатор спрыгнул с сиденья, черной тенью наклонился над краем желоба - звякнул металл; он крикнул:
        - Смотрите вверх! - И подскочил к машине.
        Почти в тот же момент с пронзительным шипением вспыхнул магний, и призрачный трепещущий свет мгновенно отодвинул мрак.
        Желоб пятиметровой ширины, на котором стоял вездеход, кончался немного выше, дугой уходя в глубину прозрачного коридора, точнее шахты, - так круто она набирала высоту. Серебряной трубой она врезалась в скопление сверкающих пузырей, нависавших над людьми и заполнявших, словно бесчисленные ячейки стеклянного улья, пространство под куполом свода. За концентрирующими свет прозрачными выпуклыми стенками внутри стеклянных ячеек виднелись костяные уродцы. Это были снежно-белые, почти искрящиеся, широко оседавшие на лопатообразные нижние конечности скелеты с веером ребер, пучками выходивших из овально удлиненного костяного диска, и в каждой такой несомкнутой спереди грудной клетке находился тоненький, полусогнутый скелетик не то птицы, не то обезьянки с беззубым круглым черепом. Бесконечные шпалеры заключенных в стеклянные яйца скелетов белели, взмывая многоэтажными спиралями все дальше и выше, надутые пузырями стены усиливали и рассеивали свет, так что невозможно было отличить реальные формы от их зеркальных отражений.
        Люди сидели окаменев. Пламя магния погасло. В последней его желтоватой вспышке блеснули вздутые стеклянные пузыри, и стало темно. Прошла пара минут, прежде чем они сообразили, что фары горят по-прежнему, упираясь столбами света в днища стеклянных сосудов.
        Координатор подъехал к самому устью шахты. Заскрипели тормоза, машина легко развернулась и встала поперек ската. Прозрачная труба туннеля уходила круто вверх, но, придерживаясь за стены широко расставленными руками, можно было преодолеть наклон. Координатор вывернул прожектор из шарового гнезда, и три человека вошли в шахту, таща за собой кабель.
        Пройдя несколько десятков метров, они поняли, что спиральная шахта пронизывает все внутреннее помещение купола. Прозрачные камеры размещались с обеих ее сторон, немного выше вогнутого дна, по которому приходилось идти, сильно наклоняясь вперед. Это было очень утомительно, но вскоре крутизна туннеля уменьшилась. Из каждого сплюснутого по бокам пузыря в туннель высовывалась горловина, закрытая круглой, точно пригнанной к отверстию чечевицеобразной крышкой из подернутого легкой дымкой стекла. Люди все шли и шли, в луче прожектора проплывали костяные хороводы. Скелеты были разной формы. Люди поняли это только через некоторое время, потому что соседние скелеты почти ничем не отличались друг от друга. Чтобы обнаружить разницу, нужно было сравнить экземпляры из отдаленных один от другого участков огромной спирали.
        По мере продвижения вверх все явственней смыкались грудные клетки скелетов, нижние конечности уменьшались, словно поглощаемые разросшейся костной пластиной, зато у маленьких уродцев, находившихся внутри, росли головы, их черепа странно вздувались по бокам, виски становились более выпуклыми, так что у некоторых было как бы три слившихся вместе черепных свода - большой в середине и два поменьше, выше ушных отверстий.
        Шагая след в след, Координатор, Химик и Доктор отмерили полтора витка спирали, когда их остановил неожиданный рывок: кабель прожектора размотался до конца. Доктор хотел идти дальше с фонариком, но Координатор воспротивился этому. От главного туннеля через каждые несколько шагов ответвлялись боковые ходы, ничего не стоило заблудиться в этом выдутом из стекла лабиринте. На обратном пути они пробовали открыть одну, другую, третью крышку, но ничего не получилось - крышки были как будто сплавлены в одно целое со стенками прозрачных ячеек.
        Днища пузырей тонким слоем покрывала мелкая беловатая пыль, кое-где в ней виднелись неясные просветы, напоминавшие какие-то непонятные следы или рисунки. Шедший последним Доктор на каждом шагу останавливался у выпуклых стенок: он все еще не мог разобраться, каким образом подвешены скелеты, что их поддерживает. Он хотел заглянуть в один из боковых коридорчиков, но Координатор торопил, поэтому Доктор отказался от дальнейших исследований, тем более что Химик ушел с прожектором вперед.
        Они спускались все быстрее и наконец очутились около вездехода. После застоявшегося нагретого воздуха, наполнявшего стеклянный туннель, здесь дышалось особенно легко.
        - Возвращаемся на корабль? - не то спросил, не то предложил Химик.
        - Нет еще, - ответам Координатор.
        Он развернул машину на месте - желоб был достаточно широк, - фары огромной дугой прочертили сверкающий мрак, вездеход спустился по крутому скату и остановился прямо против входа, который, как длинный низкий экран, освещался последним светом вечерней зари.
        Когда они оказались снаружи, Координатор решил объехать вокруг это скопище баллонообразных строений, похожее на набухший металлический воротник. Вскоре в свете фар засверкали, преграждая им путь, вклинившиеся один в другой продолговатые блоки с острыми, как бритва, краями.
        Координатор поднял фонарь, повел им в разные стороны. В зловещем свете они увидели нагромождение застывших черно-коричневых потоков лавы, стекшей с невидимого в темноте склона, - языки свешивались над кромкой полукруглой стены, преградившей лавине дальнейший путь. Стену поддерживал густой лес опор, косо вбитых в землю столбов и множества разного вида рычагов. На всем этом сейчас вместе с лучом света перемещались тени. Причудливо сплетенные конструкции опирались на соединенные между собой толстые щиты. Кое-где огромные глыбы, сверху уже потускневшие, а в расщелинах стеклянисто поблескивавшие чернотой, пробили преграду и обрушились вниз, завалив своими обломками металлическое заграждение; в некоторых местах лава прорвалась между щитами вспученными наростами, изогнула мачты и вырвала их из грунта вместе с креплениями.
        Вездеход попятился, выкатился на свободное пространство между строениями и направился в глубь долины. Диковинная эта долина была прямой как стрела; внезапно они оказались среди стройных чаш, заросли их тянулись широкими полосами. Под серой пленкой растений просвечивала розоватая мякоть. Попадая в полосу света, растения слегка корчились, будто пробуждаясь от сна, но все это происходило как-то вяло, принципиально ничего не менялось только легкая волна катилась в свете рефлектора на несколько метров впереди машины.
        Они еще раз остановились у предпоследнего цилиндрического строения. Вход в него загромождала насыпь из осколков. Они посветили внутрь поверх завала, но свет фонарей был слишком слабым, пришлось снова снять фару с машины.
        Темноту, по которой скользил луч света, наполнял резкий запах, похоже, исходивший от органической материи, растворенной каким-то химическим веществом. С первых шагов люди выше колен погрузились в стеклянистые осколки. Химик запутался в какой-то металлической сетке. Направленный вверх луч фары высветил в своде зияющую дыру. Оттуда свисали грозди ячеек, пробитых, полуоткрытых, пустых, кругом валялись обломки скелетов. Осторожно ступая по хрустящей насыпи, люди вернулись к вездеходу и поехали дальше.
        Машина перестала дрожать и подскакивать и помчалась по гладкой, будто залитой бетоном поверхности. В лучах света показался непонятный частокол, перегораживающий дорогу; это был длинный ряд колонн, на которые опирался дугообразный свод. Ниже того места, где дуги, как крылья поднимающейся в воздух птицы, отрывались от колонн, виднелись зародыши новых арок, еще не развившиеся.
        По ступенькам, меленьким, как зубчики, машина спустилась вниз и поехала между колоннами. Среди них не было двух совершенно одинаковых - они отличались пропорциями, местоположением утолщений, в которых образовывались завязи крылатых плоскостей. Длинные шеренги колонн убегали назад; ряд, еще ряд, еще один, и наконец путникам открылось свободное пространство.
        Вездеход все медленнее катился по скальному грунту, слабо попискивали тормоза. Немного погодя машина остановилась в метре от неожиданно открывшегося каменного обрыва.
        Внизу темнел лабиринт глубоко ушедших в грунт стен, похожих на старинные земные укрепления. Их верхушки торчали на уровне обрыва. Словно с высоты птичьего полета люди заглядывали в черные ущелья улочек, узких, извилистых, с отвесными стенами. В стенах виднелись более темные, откинутые назад, косо нацеленные в небо ряды четырехугольных отверстий с закругленными углами. Каменные силуэты сливались в монолитную массу, которую не освещал ни единый проблеск. Значительно дальше сквозь мрак кое-где пробивался тусклый свет, а еще дальше огни густели и, сливаясь в сплошное зарево, заволакивали каменные грани неподвижным золотистым туманом.
        Координатор встал и направил прожектор в щель улочки под стеной, на гребне которой остановился вездеход. Сноп света упал на одинокую веретенообразную колонну, торчащую шагах в ста среди разбегающихся дугой стен. По ее бокам, искрясь, бесшумно стекала вода. Вокруг колонны на треугольных плитах лежали кучки речного песка, невдалеке, на краю освещенного пространства, валялся перевернутый плоский сосуд.
        Потянуло ночным ветерком, и сразу внизу переулки отозвались мертвым звуком, словно по камням прошелестели сухие стебли.
        - Это какое-то поселение… - сказал Координатор, медленно поворачивая прожектор.
        От маленькой площади с колодцем расходились расширяющиеся кверху каналы улочек, зажатых скошенными каменными стенами с отвесными выступами, напоминающими носы кораблей. Между выступами темнели четырехугольные дыры. От этого сплошная линия стен становилась похожей на старинное укрепление.
        Над отверстиями, как будто из них когда-то вырывалось пламя, тянулись вверх темные полосы. Луч прожектора скакал по остроконечным пересечениям стен, падал в черные ямы подвалов, заглядывал в провалы закоулков.
        - Погаси! - вдруг сказал Доктор.
        Координатор послушно выключил прожектор и только теперь, в полной темноте, заметил происшедшую вокруг перемену.
        Сплошное призрачное зарево, заливавшее гребни далеких стен с выделяющимися на его фоне силуэтами каких-то труб, распадалось на отдельные островки, слабело, его гасила наступающая от центра к периферии волна мрака; еще некоторое время тлели отдельные столбы света, потом и они исчезли, половодье ночи поглощало один пояс каменных ущелий за другим, наконец пропала последняя полоска света - и ни одна искорка больше не светилась в мертвой тьме.
        - Они знают о нас… - заговорил Химик.
        - Возможно, - прервал его Доктор. - Но почему огни были только там? И… вы заметили, как они гасли? От центра.
        Ему никто не ответил.
        - На вездеходе нам туда не спуститься. Кто-нибудь должен остаться у машины, - сказал Координатор.
        Химик и Доктор промолчали.
        - Ну, кто? - спросил Координатор.
        Снова никто не ответил.
        - Значит, я, - решил он и взялся за руль.
        Вездеход с зажженными фарами двигался по кромке стены. Через несколько сотен метров он остановился у ведущей вниз, огражденной каменными откосами лестницы с низкими и узкими ступеньками.
        - Я останусь здесь, - сказал Координатор.
        - Сколько у нас времени? - спросил Химик.
        - Сейчас девять. Даю вам час. За это время вы должны вернуться. Возможно, вам будет трудно найти дорогу. Через сорок минут пущу ракету. Еще через десять минут - вторую, следующую - через пять минут. Постарайтесь в это время подняться на какое-нибудь возвышение, хотя зарево вы увидите и снизу. Теперь сверим часы.
        Они это сделали в тишине, которую нарушал только шум ветра. Воздух становился все холоднее.
        - Монитор брать не стоит: в этой тесноте им все равно не воспользуешься. - Координатор невольно понижал голос. - Хватит электрожекторов. Впрочем, речь идет о контакте. Но не любой ценой. Это ясно, правда? - Он обращался к Доктору. Тот кивнул. Координатор продолжал: Ночь не самое лучшее время. Может быть, вы только сориентируетесь на местности. Это было бы самым разумным. Мы ведь можем сюда вернуться. Старайтесь держаться вместе, защищать спины друг друга и не лезть ни в какие закоулки.
        - Сколько ты нас будешь ждать? - спросил Химик.
        Координатор усмехнулся.
        - До конца. А теперь идите.
        Химик надел ремень электрожектора на шею, чтобы освободить руки, и фонариком осветил начало лестницы. Доктор уже спускался. Вдруг наверху вспыхнули белые огни
        - это Координатор освещал дорогу. Стали видны неровности камней, увеличенные, залитые тенями. Химик и Доктор зашагали по длинному световому коридору вдоль стены, пока темным пятном не обозначился вход в какое-то помещение; с двух сторон его обрамляли колонны, наполовину выступающие, будто вырастающие из стены. Притолоку украшали горельефы. Лучи рефлектора, доходившие сюда от далекого уже вездехода, едва освещали черную эмаль зала. Люди медленно вошли внутрь; вход был таким огромным, словно предназначался для великанов. На внутренних стенах они не заметили ни соединительных швов, ни трещин, зал был будто отлит из камня. Он заканчивался глухой вогнутой стеной с рядами ниш по обе стороны; дно каждой ниши имело глубокую выемку, над нею открывалось и шло в глубь стены нечто вроде дымохода - фонарик освещал только начало его треугольной трубы.
        Они вышли наружу и двинулись вдоль какой-то рифленой стены. В этот момент погасло сияние, серебрившее верхушки стен, - Координатор выключил сопровождавший их свет рефлектора. Химик поднял глаза. Он не видел неба, но чувствовал его далекое, холодное присутствие кожей лица.
        Шаги громко отдавались в тишине. Улочка, зажатая плоскостями стен, рождала короткое и глухое эхо. Доктор и Химик, оба, не сговариваясь, подняли левые руки и пошли дальше, касаясь ладонями стены. Она была холодной и гладкой, как стекло. Доктор зажег фонарик. Вскоре они очутились на маленькой площадке, окруженной вогнутыми стенами; образующие их строения снизу были почти не видны. С площадки круто спускались ступеньки. Люди оказались на узенькой улочке, которую перегораживал низенький каменный брус, наглухо закрепленный между стенами. Под ним был подвешен расширяющийся книзу темный бочонок. Доктор и Химик почувствовали, что окружавшая их атмосфера изменилась. Направив вверх фонарики, они осветили свод и увидели, что он похож на решето - будто кто-то в каменном перекрытии выдолбил множество треугольных отверстий.
        Шли долго. Миновали улочки, покрытые камнем, высокие и просторные, как галереи; проходили под сводами, с которых свисали какие-то бесформенные не то колокола, не то бочки; заглядывали в обширные залы с бочкообразными сводами, завершавшимися вверху огромными круглыми отверстиями. От улочек временами восходили вверх косые желоба с регулярными поперечными утолщениями, по форме напоминающие покрытые застывшим желе конструкции лестницы; временами путники ощущали неожиданные дуновения теплого ветерка. Несколько сот шагов они двигались по каким-то белым плитам; в свете фонарей клубилась пыль, поднятая их ногами. По бокам зияли входы в склепы, с душным, застоявшимся воздухом, свет фонариков беспомощно увязал в хаосе каких-то непонятных, казалось, давно заброшенных помещений.
        Иногда им казалось, что они чувствуют чье-то присутствие. Тогда они гасили фонари и останавливались, затаив дыхание. Что-то шуршало, шлепало, звук шагов повторялся эхом, слабел, слышалось неясное бульканье; из колодцев, открывавшихся в каменных нишах, доносился протяжный стон.
        Доктор и Химик шли дальше; у них возникло ощущение, что во мраке снуют какие-то фигуры, один раз они заметили высунувшееся из бокового переулка бледное в свете фонарика, худое личико, изрезанное глубокими морщинами, но, когда они подбежали к этому месту, там никого не оказалось, только на камнях валялся лоскут тонкой золотистой фольги.
        Доктор молчал. Он знал, что это путешествие, опасное, более того - безумное, в таких условиях, ночью, целиком на его совести. Десятки раз Доктор повторял себе, что они дойдут только до следующего излома стен, до поперечной улицы и вернутся, - и шел дальше.
        Чем дольше продолжалось путешествие, тем больше оно становилось похожим на кошмарный сон. Химик и Доктор жаждали прежде всего света - фонарики давали только его видимость, их лучи лишь углубляли окружающий мрак, вырывая из него отдельные, лишенные связи с целым и потому непонятные фрагменты.
        Один раз до них донеслись шаркающие шаги, столь близкие и отчетливые, что они побежали на звук; шлепанье резко ускорилось, улочку наполнил топот, рваное эхо забилось в тесных стенах. Доктор и Химик неслись с зажженными фонарями, серый отсвет плыл над ними волнистым сводом, черные провалы боковых переулков отлетали назад. Наконец они устали и прекратили бессмысленную гонку.
        - Слушай, а нас не заманивают? - с трудом выдохнул Химик.
        - Чушь! - сердито цыкнул Доктор, водя вокруг фонариком.
        Они стояли около высохшего каменного колодца, стены зияли черными провалами, в одном из них мелькнуло плоское личико; когда пятно света вернулось, отверстие было пустым.
        Они пошли дальше. О присутствии обитателей селения больше не нужно было догадываться - оно чувствовалось повсюду, становилось невыносимым. У Доктора даже появилась мысль, что лучше нападение, схватка в этом мраке, чем упорное путешествие, которое никуда не ведет. Он взглянул на часы. Прошло уже почти полчаса, скоро нужно возвращаться.
        Химик опередил его на несколько шагов. Проходя мимо черневшего в изломе стен арочного входа, он машинально поднял фонарь. Свет скользнул по веренице стенных ниш и упал на съежившиеся, застывшие, голые спины.
        - Они там! - крикнул он, инстинктивно отступая.
        Доктор вошел внутрь. Химик светил сзади. Нагие фигуры, сбившись в кучу, застыли у стены, как окаменевшие. В первый момент Доктору показалось, что двутелы мертвы, но в полосе света заблестели скатывающиеся по спинам водянистые капли. Он ощутил свою полную беспомощность.
        - Эй! - сказал он тихо, чувствуя, что все это лишено даже крупицы смысла.
        Где-то высоко снаружи раздался протяжный вибрирующий свист. О каменный свод ударился многоголосый стон. Ни одна скорчившаяся фигура не шевельнулась, они только стонали тонкими протяжными голосами; зато на улице началось движение, слышались звуки отдаленных шагов, шаги перешли в галоп, промелькнуло несколько темных силуэтов, эхо раскатывалось все дальше. Доктор выглянул наружу, чувство беспомощности перешло в яростную злость.
        Из темноты накатывался приближающийся топот.
        - Идут!
        Доктор скорее почувствовал, чем увидел, что Химик поднял оружие; он ударил по стволу.
        - Не стреляй! - крикнул он.
        Пустынная улица неожиданно заполнилась. Вокруг прыгали горбы, все забурлило, слышался шум от соударений больших мягких тел, в глубине проносились огромные крылатые тени, со всех сторон обрушился царапающий кашель, несколько голосов надсадно зарыдало, огромная масса рухнула под ноги Химику, подсекла его; падая, он в последний момент заметил глядящее прямо на него белоглазое личико, фонарик стукнулся о камни, и стало темно. Химик отчаянно искал его, шаря руками по мостовой, как слепец.
        - Доктор! Доктор! - кричал Химик, но голос его тонул в хаосе, вокруг мелькали десятки тел, огромные туловища с маленькими ручками сталкивались, он схватил металлический цилиндр фонарика и уже вскочил было на ноги, когда сильный удар бросил его об стену. Откуда-то с высоты разнесся свист, все на мгновение замерло. Химик почувствовал приближающуюся волну тепла, испускаемого нагретыми телами, что-то его толкнуло, он закружился, закричал, чувствуя скользкое отвратительное прикосновение, - внезапно со всех сторон его окружило тяжелое дыхание.
        Химик нажал кнопку. Фонарик вспыхнул. На несколько секунд перед ним вытянулась изогнутая линия горбатых торсов, маленькие личики таращились, сморщенные головки покачивались, потом напор сзади усилился, и голые гиганты обрушились на него. Химик крикнул еще раз. Он не услышал собственного голоса. Мокрые горячие туши стиснули его, сдавили ему ребра, он уже не чувствовал под ногами почвы, он даже не пытался сопротивляться. Его толкали, тащили куда-то, его душила сырая вонь, он судорожно стискивал прижатый к груди фонарик, освещавший несколько ближайших существ, которые смотрели на него ошеломленно и старались отодвинуться, но им мешала толпа. Тьма непрерывно выла хриплыми голосами, маленькие торсы, покрытые, словно потом, водянистой жидкостью, прятались во вздутиях грудных мышц. Окончательно сдавленный, он вдруг увидел сквозь чащу переплетенных рук, тел, блеск огня растерянное лицо Доктора, мелькнул его разинутый в крике рот. Химик задыхался от тяжелого смрада, фонарик прыгал у него под подбородком, выхватывая из мрака личики, безглазые, безносые, лишенные ртов, плоские, старчески обвисшие, мокрые, он
чувствовал удары горбов. На мгновение стало свободнее, потом его снова сдавило, швырнуло к стене, он ударился спиной о маленькую колонну, вцепился в нее, стараясь с ней слиться. Новые волны отрывали его, он упирался изо всех сил, боролся, только чтобы устоять, падение означало смерть. Наконец он нащупал какую-то каменную ступеньку, нет, обломок камня, влез наверх и высоко поднял фонарик.
        Зрелище было страшное. От стены до стены бушевало море голов. Стоявшие около ниши существа всматривались в него расширенными глазами и пытались отдалиться.
        Он видел их отчаянные судорожные усилия, но невозможно было противостоять напору нагой массы, которая с ужасным воем катилась по улочке, выжимая крайних на стены.
        Химик увидел Доктора: потеряв фонарик, он двигался, вернее, плыл в толпе, его переворачивало, крутило, он затерялся между возвышающимися над ним гигантскими фигурами. В воздухе развевались какие-то лоскутья. Химик, выставив перед собой электрожектор, как мог, сдерживал напор. Он чувствовал, что у него немеют руки, мокрые, скользкие туши обрушивались на него таранами, отскакивали, неслись дальше, толпа редела, из мрака вырывались новые группы, фонарь погас, непроницаемая тьма бурлила, хлюпала, стонала; пот заливал ему глаза, он втягивал воздух, обжигающий легкие, терял сознание.
        Химик опустился на каменную ступеньку, оперся спиной о холодные камни, хватая ртом воздух; он уже различал отдельные шаги, шлепающие скачки, хор мучительно воющих голосов удалялся. Опираясь руками о стену, он встал на ватные ноги, хотел позвать Доктора, но не мог выдавить ни звука. Вдруг белое зарево вырвало из мрака гребень противоположной стены. Химик не сразу сообразил, что это, наверное, Координатор сигналит им ракетой.
        Он наклонился, начал искать фонарик, он не помнил, когда его выбили у него из рук. У самой поверхности воздух был насыщен отвратительным тошнотворным смрадом, которого он не смог вынести; его вырвало. Он выпрямился и услышал далекий крик. Это был голос человека.
        - Доктор! Сюда! Сюда! - заорал он.
        Голос ответил где-то совсем рядом, между черными стенами показалась полоска света. Доктор шел быстро, он слегка покачивался, как пьяный…
        - А, - сказал он, - ты здесь, хорошо…
        Он схватил Химика за плечо.
        - Протащили меня немного, но мне удалось забраться в нишу… Потерял фонарь?
        - Да.
        Доктор все еще держал Химика за плечо.
        - Голова кружится, - объяснил он спокойно, чуть-чуть задыхаясь. - Это ничего, сейчас пройдет…
        - Что это было? - шепотом, как бы про себя, спросил Химик.
        Доктор не ответил. Они оба вслушивались в темноту: снова в ней шелестели далекие шаги, она была наполнена шорохами, несколько раз доносился приглушенный расстоянием стон. Небо над стенами опять полыхнуло, свет задрожал на отвесных гранях и, бледнея, сполз вниз, как мгновенный восход и заход солнца.
        - Пошли, - сказали оба одновременно.
        Если бы Координатор не зажигал ракет, им, пожалуй, не удалось бы вернуться до рассвета. Зарево еще дважды разгоняло мрак каменных ущелий, помогая определить правильное направление. По дороге они встретили нескольких беглецов, которые, испугавшись света фонарика, в панике исчезли, а один раз наткнулись на лежащее у подножия крутой лестницы уже совсем остывшее тело. Они молча перешагнули через него. Было уже почти одиннадцать, когда они нашли площадь с каменным колодцем; едва на нее упал луч фонарика, сверху тройной полоской вспыхнули фары.
        Координатор стоял на верхней ступеньке лестницы. Он медленно пошел за ними, когда они подошли к вездеходу и присели на подножку; потом он выключил фары и в темноте заходил вокруг машины, ожидая, когда они придут в себя и заговорят.
        Когда они рассказало ему все, он только заметил:
        - Ну, ладно. Хорошо, что это так кончилось. Тут один из них…
        Доктор и Химик не поняли его; только когда он зажег боковой прожектор и повернул его назад, они вскочили. В нескольких метрах от вездехода неподвижно лежал двутел. Доктор первым оказался рядом с ним.
        Двутел полулежал нагой, верхняя часть большого торса была приподнята. Из щели между грудными мышцами на людей смотрел большой бледно-голубой глаз - они видели только краешек сплюснутого личика.
        - Как он сюда попал? - тихо спросил Доктор.
        - Прибежал снизу, за несколько минут до вас. Когда я зажигал ракеты, убежал, потом вернулся.
        - Вернулся?!
        - На это самое место. Вот так.
        Они растерянно стояли перед двутелом. Тот дышал тяжело, как после долгого бега. Доктор наклонился, собираясь погладить или похлопать гиганта ладонью. Тот задрожал, на его бледной коже выступили большие капли.
        - Он нас боится, - тихо сказал Доктор и беспомощно добавил: - Что делать?
        - Оставить его и ехать. Уже поздно, - бросил Химик.
        - Никуда мы не поедем. Слушайте… - Доктор заколебался. - Знаете что? Посидим…
        Двутел не шевелился. Если бы не мерные движения его дискообразной груди, можно было бы подумать, что он неживой. По примеру Доктора Химик и Координатор уселись рядом с ним на каменной плите. Из темноты доносился далекий шум гейзера, иногда ветер шелестел в невидимых зарослях, раскинувшееся внизу поселение окутывала непроницаемая ночь. В воздухе время от времени проплывали редкие клочья тумана; силуэт вездехода, четко вырисовываясь в отсветах фар, застыл поодаль, как черная декорация. Минут через десять, когда люди уже начали терять надежду, двутел вдруг стрельнул глазом из своей щели, как из-за неплотно прикрытой двери. Достаточно было неосторожного движения Химика, чтобы щель захлопнулась, но на этот раз ненадолго.
        Наконец гигант выпрямился. Его голова торчала метрах в двух над грунтом, но он был бы еще выше, если бы не наклонялся вперед.
        Ни Координатор, ни Химик толком не знали, как Доктор этого добился, он сам потом уверял, что тоже не знает, - во всяком случае, после осторожных похлопываний, ласковых жестов, нашептываний двутел, уже целиком высунувший свой подвижный торс из внутреннего гнезда, позволил Доктору потянуть себя за тоненькую руку к вездеходу. Когда он шел, низ его бесформенного тела преображался. Казалось, он может произвольно выдвигать и втягивать ноги; на самом деле у него просто сокращались мышцы вокруг конечностей, которые сразу же стали отчетливо видны. Маленькая голова двутела свисала вперед и с наивным удивлением смотрела сверху на стоявших в световом конусе людей.
        - И что теперь? - поинтересовался Химик. - Здесь с ним не столкуешься.
        - Как это что? - ответил Доктор. - Возьмем его с собой.
        - У тебя с головой все в порядке?
        - Это дало бы нам много, - сказал Координатор, - но… он весит, пожалуй, с полтонны.
        - И что из этого? Вездеход рассчитан на большее.
        - Ничего себе! Нас трое, да еще и груз - это уже больше трехсот килограммов. Могут лопнуть рессоры.
        - Да? - сказал Доктор. - Тогда не нужно. Пусть уходит.
        С этими словами он подтолкнул двутела в сторону уходящей вниз лестницы. Огромное существо (когда двутел стоял рядом и особенно когда на него не падал свет от фар, все время казалось, что у него обрублена голова и на ее место воткнута другая, чужая, слишком маленькая и плохо, чересчур низко насаженная) вдруг съежилось, его кожу мгновенно покрыли искрящиеся капли водянистой жидкости.
        - Да нет же! А, черт… я просто пошутил, - пробормотал Доктор.
        Его товарищи тоже были поражены такой реакцией. Доктору не без труда удалось успокоить эту громадину. Проблему размещения нового пассажира разрешить было нелегко. Координатор выпустил почти весь воздух из шин, так что вездеход едва не сел на камни; пришлось снять оба задних сиденья и укрепить их на багажнике, а на самый верх этой пирамиды взгромоздить монитор. Но двутел не хотел входить в машину. Доктор похлопывал его, уговаривал, подталкивал, сам садился и выскакивал, и, если бы не сопутствующие обстоятельства, это зрелище выглядело бы, вероятно, очень забавным. Был уже двенадцатый час, а им еще предстояло в темноте, по неровной местности, двигаясь по большей части круто в гору, преодолеть больше ста километров, отделявших их от ракеты. Наконец Доктор потерял терпение. Он схватил одну из поднятых рук маленького торса и крикнул:
        - Подтолкните его сзади!
        Химик заколебался, но Координатор сильно нажал плечом на горбатую спину двутела, тот издал скулящий звук и, теряя равновесие, одним скачком очутился в машине. Теперь дело пошло быстро. Координатор подкачал шины, вездеход хотя и сильно накренился, но мягко двинулся с места. Доктор сел перед новым пассажиром, так как Химик предпочел избежать такого соседства и устроился в довольно неудобном положении - стоя за спиной Координатора.
        Они проехали сквозь анфиладу колонн, потом по длинным, гладким плитам к аллее палиц; вездеход на ровной поверхности развил большую скорость, они замедлили ход только у подножия застывшего потока магмы. Через несколько минут они добрались до глинистых бугров, окружавших ямы с жутким содержимым.
        Некоторое время они ехали по густой, отвратительно хлюпающей грязи, потом нашли отпечатавшиеся в глине следы шин и поехали, почти повторяя свой путь сюда. Выбрасывая из-под колес фонтаны воды и грязи, вездеход ловко лавировал между глинистыми буграми, убегающими в отблесках света то влево, то вправо. Далеко в темноте загорелось размазанное световое пятно, оно двигалось им навстречу и увеличивалось с каждой минутой. Вскоре они различили уже три отдельных огонька. Координатор не сбавлял скорости: это было их собственное отражение. Двутел заволновался, он ерзал, покашливал, втискивался в угол, рискуя перевернуть машину. Доктор пытался успокоить его - без малейшего результата. Обернувшись, Доктор увидел, что бледная фигура стала похожей на закругленную сверху голову сахара: двутел втянул свой маленький торс и как будто перестал дышать. Только когда их обдало горячей волной и зеркальное отражение исчезло - свидетельство того, что они пересекли загадочную линию, - огромный пассажир затих, застыл и не обнаруживал больше никакого волнения, хотя сейчас, с усилием карабкаясь по склону, который становился
все круче, вездеход сильно качался, буксовал, надутые колеса тяжело терлись о неровности почвы. Скорость уменьшилась, вместо быстрой дроби шин слышалось напряженное пение моторов, несколько раз нос машины опасно задирался вверх - она едва ползла. Вдруг колеса заскользили назад, под ними осел пласт слабо скрепленного с основанием грунта. Координатор резко повернул руль. Машина остановилась.
        Координатор осторожно развернулся, и вездеход наискось съехал по склону обратно в долину.
        - Ты куда? - воскликнул Химик.
        Порывы ночного ветра приносили мелкие капли, хотя дождя не было.
        - Попробуем в другом месте, - громко ответил Координатор.
        Они снова остановились, пятно света поползло вверх, постепенно слабея, рассмотреть ничего не удалось. Пришлось подниматься в гору наугад. Скоро наклон стал таким же крутым, как в том месте, где они сползли вниз, но здесь грунт был суше, и вездеход тянул хорошо, однако всякий раз, когда Координатор пытался повернуть к северу, машина начинала грозно задирать капот, почти садясь на задние колеса и заставляла его ехать с растущим отклонением к западу. Это беспокоило Координатора, потому что они могли попасть в заросли кустарника; насколько он помнил, кустарник тянулся по всему краю высокогорного плато, к которому вездеход сейчас поднимался.
        Свет фар выхватил из темноты несколько белых, слегка колеблющихся фигур: это оказались клочья облаков; большая туча, севшая на поверхность, мгновенно поглотила их, сделалось темно, трудно стало дышать, похолодало, по лобовому стеклу, по никелированным трубкам заструились капельки воды. Туман то густел, то редел, о том, чтобы направлять машину куда следует, нечего было и думать - Координатор вел ее вслепую.
        Неожиданно свет рефлекторов сделался ясным и четким - это распались молочные клубы облаков, уплыли назад, и люди увидели перед собой вздыбившийся склон. Все сразу почувствовали себя увереннее.
        - Как пассажир? - спросил Координатор, не отрываясь от руля.
        - Хорошо. Вроде спит, - сказал Доктор.
        Склон, на который они въезжали, становился все более отвесным, машина неприятно покачивалась, ее передние колеса плохо подчинялись водителю, центр тяжести совершенно очевидно перемещался назад.
        В какой-то момент, когда вездеход почти закружился на месте и стал съезжать вбок. Доктор, заволновавшись, предложил:
        - Слушай, может, я сяду спереди, между рефлекторами, на буфер, ладно?
        - Пока не надо, - ответил Координатор. Он немного спустил воздух из шин, вездеход осел и некоторое время двигался спокойнее, в скачущих лучах света уже видна была высоко наверху неровная линия кустарника. Они миновали большую площадку, кусты приближались все отчетливее, вырисовываясь черной щеткой на самом гребне глинистых оползней; речи не могло быть о том, чтобы здесь проехать, но сворачивать в поисках лучшего места тоже не имело смысла, поэтому они упорно карабкались в гору, пока не остановились в нескольких шагах от двухметровой стены. Рефлектор освещал желтый глинистый грунт, весь проросший нитями протянувшихся здесь корней.
        - Вот и приехали, - сказал Химик и выругался.
        - Дай лопату, - бросил ему Координатор. Он вышел из машины, острием лопаты вырезал несколько кирпичиков глины, перенес их на задние баллоны вездехода и вернулся к обрыву. Потом начал взбираться на него. Химик быстро пошел вслед за ним. Доктор слышал, как они продираются сквозь сухой кустарник, трещали сломанные ветки, в руке Координатора вспыхнул фонарик, потом свет погас и загорелся в другом месте.
        - Что ж за проклятие такое, это рискованно! - буркнул Химик.
        Что-то зашуршало, лучик света заколебался в темноте и замер на месте.
        - У астронавтики есть такое свойство, - ответил Координатор и, напрягая голос, крикнул: - Доктор! Нам здесь, на самом верху, надо раскидать немного грунта, тогда, я думаю, мы сможем проехать. Ты приглядывай там за пассажиром!
        - Хорошо! - прокричал в ответ Доктор. Он повернулся на своем сиденье к двутелу, который сидел неподвижно, съежившись.
        Лавина глинистых комьев с шуршаньем покатилась по склону, вдруг раздался грохот, треск, и огромная глыба, переваливаясь, пронеслась совсем рядом с машиной, комья земли застучали по лобовому стеклу. Доктор наклонился вперед и посветил фонарем; двутел вообще не реагировал на происшествие. В гребне глинистого вала образовалась широкая выемка. Координатор стоял в ней, энергично работая лопатой. Уже далеко за полночь они достали из багажника буксирную катушку, якоря, крючья и укрепили один конец каната между фарами, а другой протащили по середине выемки в чащу кустарника на вершине склона, где закрепили его с помощью двух якорей. Потом Доктор и Химик вышли из машины. Координатор включил одновременно двигатели всех колес, и передний барабан, наматывая на себя канат, метр за метром втянул машину в середину глинистой горловины. Пришлось еще расширять выемку, но спустя полчаса вездеход с пронзительным скрипом и треском уже самостоятельно продирался через кусты. Какое-то время они продвигались очень медленно и только тогда, когда чащоба кончилась, помчались на большой скорости.
        - Половину прошли! - немного погодя крикнул Доктору Химик, из-за плеча Координатора внимательно следивший за спидометром.
        Координатор подумал, что половины еще не проехали, - пытаясь пробиться через холмы, они сделали крюк километров двадцать. Наклонившись к самому стеклу, он не отрывал глаз от дороги, вернее, от бездорожья, стараясь объезжать большие препятствия, а маленькие пропускать между колесами, но, несмотря на это, машину бросало, трясло, металлическая канистра грохотала. Временами вездеход подскакивал, а когда он шлепался на грунт, амортизаторы всех четырех колес злобно шипели. Но видимость была неплохая, пока никаких неожиданностей. На границе растворявшихся в сероватой дымке световых полос что-то мелькнуло: высокая палочка, другая, третья, четвертая - это показались мачты.
        Доктор силился увидеть, окружает ли по-прежнему их верхушки дрожащий воздух, но было слишком темно. Спокойно мерцали звезды, огромное существо на заднем сиденье не шевелилось; только раз, как бы устав сидеть в одной и той же позе, оно заерзало, устраиваясь поудобнее, и это такое человеческое движение странно взволновало Доктора.
        Колеса запрыгали на поперечных бороздах. Вездеход уже спускался по продолговатому взгорбленному водоразделу. Координатор поехал немного медленнее, за языком известковой осыпи он уже видел следующие борозды. Внезапно слева донесся нарастающий свист. Пронизывающий тупой шум - и неясная гигантская масса, сверкнув, пересекла им дорогу. Тормоза вездехода резко заскрежетали, машину рвануло. Пахнуло горьким горячим ветром. Снова и снова надвигался свист. Координатор погасил фары. В темноте в нескольких шагах от вездехода пролетали как бы смерчи. Высоко в небе одна за другой проносились мерцающие фосфорическим светом гондолы, окруженные невидимыми вращающимися дисками; поворачивая, они легко накренялись, все под одним и тем же углом. Люди шепотом считали: восемь, девять, десять… После пятнадцатого был перерыв…
        - Столько мы еще не встречали, - сказал Доктор.
        Послышался какой-то новый незнакомый звук, гораздо более низкий, и приближался он медленнее. Координатор дал задний ход, вездеход попятился, колеса слабо шуршали на известковой осыпи. Не успел Координатор остановиться, как в темноте с басовым гудением, от которого завибрировал вездеход, проплыл неясный силуэт, только высоко над деревьями потемнели звезды и почва задрожала, будто шла лавина. За ним, гудя, как гигантский волчок, тянулся следующий призрак и еще один; гондол видно не было, лишь красновато светились неправильные, заостренные на концах контуры какой-то конструкции, медленно вращающиеся в сторону, противоположную направлению движения.
        Снова стало тихо, только откуда-то доносилось стихающее гудение.
        - Вот это колоссы - видали? - сказал Химик.
        Координатор подождал еще немного, включил фары, отпустил тормоза, вездеход покатился под гору, потом Координатор включил мотор, и машина еще быстрее побежала вниз. Хотя ехать вдоль борозд было удобнее, так как они обходили все большие неровности, Координатор предпочел не рисковать: на них сзади могло налететь одно из прозрачных чудовищ. Он пытался мысленно продолжить маршрут встреченных машин: они шли с северо-запада, а удалялись на восток, но это ни о чем не говорило - они поворачивали и могли сделать еще много таких поворотов. Он ничего не сказал, но на душе у него было неспокойно.
        В начале третьего снопы света уперлись в блестящую зеркальную ленту. Двутел, на которого встреча во тьме не произвела никакого впечатления, с некоторого времени, высунув голову, осматривался по сторонам. Когда вездеход почти подъехал к зеркальному поясу, огромное существо вдруг закашляло, засопело, завозилось, постанывая, начало выпрямляться и перевесилось на одну сторону, как будто хотело выпрыгнуть на ходу.
        - Стой! Стой! - крикнул Доктор.
        Координатор затормозил, вездеход остановился в метре от ленты.
        - Что случилось?
        - Он хочет убежать!
        - Почему?
        - Не знаю. Может, из-за этого - погаси фары!
        Координатор выключил свет. Едва стало темно, двутел тяжело опустился на место. Они тронулись с погашенными огнями, миновали черные плиты, в которых отражались звезды, и снова поехали по грунту. Впереди лежала равнина. Вездеход мчался все быстрее, его корпус вибрировал, мимо них проносились известняковые выступы с бегущими по песку большими тенями, песок рвался из-под колес, холодный воздух бил в лицо, обжигая легкие, мотор гудел, камешки, звеня, стучали по шасси. Химик сжался, он старался спрятать голову за ветровое стекло. Вот-вот должен был появиться корабль. Перед отъездом условились, что Инженер повесит на корме ракеты проблесковый фонарь. Они искали мигающий огонек. Координатор поехал немного медленнее, повернул к северо-западу, но время шло, а вокруг по-прежнему разливался кромешный мрак. Координатор давно уже переключил фары на ближний свет, теперь он погасил и его, махнув рукой на то, что может столкнуться с каким-нибудь невидимым препятствием. Один раз они заметили мерцающий огонек и помчались к нему с максимальной скоростью, но уже через несколько минут поняли, что это просто низкая
звезда. Было двадцать минут третьего.
        - Может, у них фонарь испортился, - предположил Химик.
        Никто не ответил. Они проехали еще пять километров, снова повернули. Доктор приподнялся, всматриваясь в окружающую темноту. Машина ползла совсем медленно; вдруг она высоко подпрыгнула - сначала передние, потом задние колеса, - позади осталась канавка, пропаханная в песчаном грунте.
        - Давай влево, - вдруг сказал Доктор.
        Координатор повернул, показались невысокие холмики, вездеход пересек вторую борозду глубиной в полметра, неожиданно все трое увидели неясную вспышку и на ее фоне - удлиненную косую тень, верхушку которой на мгновение окружил ореол. Вездеход резким броском рванулся вперед, новая вспышка фонаря, заслоненного кормой корабля, осветила три маленькие фигурки. Координатор включил фары, фигурки бросились к вездеходу, подняв руки.
        Координатор подрулил к товарищам и затормозил.
        - Приехали?! Все?! - крикнул Инженер.
        Он подскочил к вездеходу и шарахнулся назад при виде четвертой, безголовой фигуры, которая беспокойно зашевелилась.
        Координатор обнял одной рукой Инженера, другой Физика и стоял так секунду, словно опираясь на них. Они столпились впятером около бокового рефлектора; Доктор что-то тихо говорил двутелу.
        - У нас все в порядке, - сказал Химик, - а у вас?
        - Более или менее, - ответил Кибернетик.
        Они долго смотрели друг на друга. Все молчали.
        - Будем отчитываться или пойдем спать? - спросил Химик.
        - Ты можешь спать? Великолепно! - воскликнул Физик. - Спать! О Господи! Они здесь были, понимаете?
        - Я так и думал, - сказал Координатор. - И произошло… столкновение?
        - Нет. А у вас?
        - Тоже нет. Думаю… то, что они обнаружили ракету, может оказаться важнее того, что видели мы. Рассказывайте, Генрих, давай ты…
        - Вы поймали его?… - спросил Инженер.
        - Собственно, он нас поймал. То есть позволил взять его с собой. Но это целая история. Длинная, сложная, хотя, увы, мы ничего в ней не понимаем…
        - С нами точно так же! - выпалил Кибернетик. - Они появились через какой-нибудь час после вашего отъезда! Я решил было, что это конец, признался он вдруг, понизив голос.
        - Вы не голодны? - спросил Инженер.
        - Кажется, я совсем забыл об этом. Доктор! - крикнул Координатор. - Иди сюда!
        - Совещание? - Доктор вылез из вездехода и подошел к товарищам, по-прежнему не спуская глаз с двутела, который неожиданно легким движением спрыгнул вниз и медленно заковылял к людям, но едва коснулся границы освещенного круга, отступил и замер.
        Люди смотрели на него молча. Огромное существо опустилось, припало к почве, еще секунду торчала его голова, потом мышцы сомкнулись, оставив щель, из которой в рассеянном свете фар поблескивал голубой глаз.
        - Значит, они были здесь? - спросил Доктор.
        - Да. Двадцать пять вращающихся кругов, таких же, как тот, что мы захватили, и четыре машины гораздо большие, не вертикальные диски, а как бы прозрачные волчки.
        - Мы встретили их! - крикнул Химик.
        - Когда? Где?
        - С час назад, возвращаясь! Мы чуть с ними не столкнулись. А что они делали здесь?
        - Прибыли колонной, - заговорил Инженер, - откуда, мы не знаем. Мы все как раз были в ракете, буквально пять минут, а когда вышли на поверхность, они уже тянулись один за другим, окружая ракету. Они не приближались. Мы думали, что это передовой дозор, головная тактическая разведка. Ну, установили под ракетой монитор и ждали. А они крутились все время вокруг, не отдаляясь и не приближаясь. Это продолжалось часа полтора. Потом появились большие волчки - высотой метров тридцать! Гиганты! Похоже, что они могут двигаться только по бороздам, которые пропахивают те, другие. Вращающиеся диски освободили для них место в своем кольце, и поочередно одна большая машина, одна маленькая - они снова начали крутиться. Иногда притормаживали, а один раз две чуть не столкнулись, вернее, коснулись друг друга. Треск был ужасный, но с ними ничего не случилось, и они продолжали вращаться.
        - А вы?
        - Ну, а что мы - потели у монитора. Удовольствие было небольшое.
        - Верю, - торжественно сказал Доктор, - а дальше?
        - Дальше? Сначала я все думал, что они вот-вот на нас нападут, потом - что они только производят наблюдения. Но меня удивлял их строй и то, что они не останавливаются ни на секунду. Мы ведь знаем: такой круг может вращаться на месте. Где-то в начале восьмого я послал Физика за мигалкой нужно было повесить ее для вас. Но ведь вы не смогли бы прорваться сквозь эту проклятую стену - и тогда мне первый раз пришло в голову, что это блокада! Я подумал, что, во всяком случае, нужно попробовать договориться пока есть возможность. Сидя у монитора, мы начали сигналить лампой сериями, сначала по две вспышки, потом по три, по четыре.
        - Теорема Пифагора? - спросил Доктор; Инженер напрасно пытался рассмотреть, не насмехается ли он.
        - Нет, - сказал он наконец. - Обычный числовой ряд.
        - А они что? - спросил жадно слушавший Химик.
        - Как тебе сказать? Собственно, ничего.
        - Что значит «собственно»? А не «собственно»?
        - Ну, они совершали разные действия и до наших сигналов, и во время них, и после, но ничего такого, что можно было принять за попытку ответить или установить контакт, не было.
        - А что они делали?
        - Кружились то быстрее, то медленнее, сближались друг с другом, что-то двигалось в их гондолах…
        - А у волчков, этих больших, тоже есть гондолы?
        - Ты же говорил, что вы их видели?
        - Когда мы их встретили, было темно.
        - У них нет никаких гондол - внутри вообще ничего нет. Пустое место. Зато по периметру ходит… плавает… ну, крутится как бы большой бак, по краям выпуклый, в центре вогнутый, по бокам у него целый ряд рогов - таких конусных утолщений. Совершенно бессмысленно- с моей точки зрения, конечно. О чем я говорил?… Да, так вот, эти волчки выходили иногда за пределы кольца и менялись местами с маленькими дисками.
        - Как часто?
        - По-разному. Во всяком случае, никакой регулярности установить не удалось. Говорю вам - я отмечал все, что могло иметь хоть малейшую связь с их движениями, так как ожидал какого-нибудь ответа. Они проделывали даже сложные эволюции. Например, на втором часу эти большие притормозили, почти остановились, перед каждым волчком встал диск поменьше, они медленно двинулись к нам, но прошли совсем немного, может, пятнадцать метров, большие волчки за ними, и снова начали описывать круги. Теперь их было целых два: внутренний, по которому двигались четыре большие и четыре маленькие машины, и наружный из остальных плоских дисков. Я уже подумывал, что предпринять, чтобы вы могли вернуться. Но тут они выстроились в одну длинную колонну и удалились, сначала по спирали, а потом прямо на юг.
        - А в котором часу это было?
        - В начале двенадцатого.
        - Значит, мы встретили других, - обратился Химик к Координатору.
        - Не обязательно. Они могли где-нибудь задержаться.
        - Теперь вы рассказывайте, - потребовал Физик.
        - Пусть говорит Доктор, - сказал Координатор.
        - Ладно. Итак… - За несколько минут Доктор рассказал обо всех приключениях и продолжал: - Вы подумайте, все, что тут происходит, отчасти напоминает нам различные вещи, известные на Земле, но всегда только отчасти - каждый раз несколько кубиков остаются лишними и не укладываются в мозаику. Это очень характерно! Их машины появились здесь как будто в боевом строю - может, это разведывательный патруль, может, головной дозор армии, может, начало блокады? Или все понемногу, а в результате - ничего не ясно.
        Вот глиняные ямы - конечно, они были ужасны, но что они, собственно, значили? Могилы, так это выглядело. Потом их поселение, или как там это назвать. Это было уже совершенно невероятно! Кошмарный сон. Ну, а скелеты? Музей? Бойня? Храм? Фабрика биологических экспонатов? Тюрьма? Можно думать обо всем, даже о концентрационном лагере! Но мы не встретили никого, кто хотел бы нас задержать или установить с нами какой-нибудь контакт - ничего похожего. Это, пожалуй, наименее понятно, во всяком случае, для меня. Цивилизация планеты, несомненно, на высоком уровне. Архитектура в техническом отношении развита чрезвычайно, строительство таких куполов, как те, которые мы видели, должно представлять непростую проблему. А рядом каменный поселок, напоминающий средневековый город. Поразительное смешение уровней цивилизации! При этом, видимо, существует отличная система сигнализации, раз они погасили свет в этом своем городе буквально через минуту после нашего прибытия, а мы ехали очень быстро и никого не заметили на дороге… Без сомнения, они наделены разумом, а толпа, которая нас окружила, вела себя как стадо
баранов, охваченное паникой. Ни следа какой-либо организации… Сначала они как будто убегали от нас, потом нас окружили, смяли, возник неописуемый хаос, все это было бессмысленно, просто безумно! Ну, и так во всем. Индивид, которого мы убили, был одет в какую-то серебристую фольгу; эти были голые, лишь на нескольких болтались какие-то лохмотья. У того трупа в яме была введена в кожный нарост трубка… И, что самое странное, у него был глаз, как у этого, которого вы видите, а другие были без глаз, зато с носами. Когда я об этом думаю, меня охватывает опасение, чтодаже двутел, которого мы привезли, нам не поможет.
        Естественно, мы постараемся с ним объясниться, но я не очень верю, что это удастся.
        - Весь собранный до сих пор информационный материал нужно записать и как-то классифицировать, - заметил Кибернетик, - иначе мы в нем утонем. Должен сказать… Доктор, наверное, прав, но… эти скелеты… А это точно были скелеты? И история с толпой, которая сначала окружила вас, а потом разбежалась…
        - Скелеты я видел, как тебя. Это неправдоподобно, но это правда. Ну, а толпа… - Химик развел руками. - Это было абсолютное безумие, - добавил он.
        - Может, вы разбудили весь поселок и они были просто потрясены; представь себе, скажем, отель на Земле, в который въезжает здешний вращающийся круг. Ведь ясно, началась бы паника!
        Химик упрямо покачал головой. Доктор усмехнулся.
        - Ты там не был, тебе трудно объяснить. Паника? Превосходно. А потом, когда все они уже попрятались или убежали, круг выезжает на улицу, и тогда один из беглецов, голый, как выскочил из постели, трясясь от страха, бежит за этим кругом и дает начальнику понять, что хочет с ним поехать. Так?
        - Но он вас не просил…
        - Не просил? Если мне не веришь, спроси их, что было, когда я сделал вид, будто собираюсь прогнать его обратно. Отель!.. А могилы, открытые могилы, полные трупов?
        - Дорогие мои, без четверти четыре, - сказал Координатор, - а завтра, то есть сегодня, нам могут нанести новые визиты - вообще здесь каждую минуту может произойти все что угодно. Меня уже ничего не удивит! Что вы сделали в ракете? - спросил он у Инженера.
        - Мало. Мы часа четыре просидели у монитора! Проверили один сверхпроводящий электронный мозг типа «микро», радиоаппаратура почти налажена - Кибернетик расскажет подробнее. К сожалению, много каши.
        - Мне не хватает шестнадцати ниобий-танталовых диодов, - сказал Кибернетик, - криотроны целы, но без диодов с мозгом ничего не сделать.
        - А вытащить неоткуда?
        - Вытащил сколько мог - семьсот с лишним.
        - Больше нет?
        - Может, еще в Защитнике? Но мне не удалось до него добраться. Он в самом низу.
        - Слушайте, мы что, всю ночь будем стоять у ракеты?
        - Верно, пошли. Погодите, а что с двутелом?
        - Да, и вездеход!
        - Вынужден вас огорчить: с этого момента мы должны выставлять постоянную охрану, - сообщил Координатор. - Просто безумие, что у нас ее не было до сих пор. Первые два часа, до рассвета, добровольно, а потом…
        - Я могу, - сказал Доктор.
        - Ты? Ни за что, только кто-нибудь из нас, - сказал Инженер. - Мы хоть сидели на месте.
        - А я сидел на вездеходе. Я устал не больше тебя.
        - Ну, хватит. Сначала Инженер, потом Доктор, - сказал Координатор.
        Он потянулся, потер озябшие руки, подошел к вездеходу, выключил фары и медленно подкатил его под самый корпус ракеты.
        - Слушайте, - Кибернетик стоял над неподвижно лежащим двутелом, - а что с ним?
        - Оставим его здесь. Наверно, он спит. Не убежит. А то чего бы он с вами ехал? - бросил Физик.
        - Но так нельзя - нужно что-то сделать… - начал Химик и не договорил.
        Один за другим все уже спускались в туннель. Он огляделся, сердито пожал плечами и пошел за остальными.
        Инженер разложил около излучателя надувные подушки и сел, но, чувствуя, что его сразу же начинает клонить ко сну, встал и начал размеренно прохаживаться.
        Песок тихонько поскрипывал под ботинками. Небо на востоке серело, звезды постепенно переставали мерцать, бледнели. Воздух был холодный и чистый. Инженер попробовал различить в нем этот чужой запах, запомнившийся с первого выхода на поверхность планеты, но уже не мог его ощутить. Бок лежащего поодаль двутела мерно поднимался и опускался. Вдруг Инженер увидел длинные и тонкие щупальца, которые выползли из груди двутела и схватили его за ногу. Он отчаянно рванулся, споткнулся, чуть не упал - и открыл глаза. Оказывается, он заснул на ходу. Светлело. Перистые облачка собрались на востоке в наклонную линию, как будто нарисованную одним мазком, ее край медленно разгорался, в неопределенную серость неба вливалась голубизна. Последняя яркая звезда растворилась в ней. Инженер стоял лицом к горизонту. Облака из бурых превратились в бронзово-золотые, на их кромках бушевал огонь, розовая полоса, сплавленная с незапятнанной белизной, двигалась по небосклону - из-за плоского, словно выжженного края планеты показался тяжелый красный диск. Это было похоже на Землю.
        Его охватила пронзительная, невыразимая тоска.
        - Смена! - послышался громкий голос за его спиной.
        Инженер вздрогнул. Доктор смотрел на небо и улыбался. Инженеру вдруг захотелось поблагодарить его за что-то, что-то сказать, он сам не знал что, это было необыкновенно важно, но у него не нашлось слов, он встряхнул головой, ответил улыбкой на улыбку и нырнул в темный туннель.
        Глава восьмая
        В середине дня пятеро полураздетых мужчин, с шеями и лицами, покрытыми бронзовым загаром, лежали в тени ракеты под ее белым брюхом. Вокруг валялась посуда, части приборов, на полотнище палатки были разбросаны комбинезоны, ботинки, полотенца, из открытого термоса поднимался запах свежезаваренного кофе, по огромной равнине ползли тени облаков, все дышало спокойствием, и, если бы не съежившееся голое существо, которое неподвижно сидело немного поодаль, это вполне могло бы сойти за какой-то земной бивак.
        - Где Инженер? - спросил Физик; он лениво приподнялся на локтях и посмотрел перед собой.
        - Пишет свою книжку, - ответил Координатор.
        - Какую еще? А, список ремонтных работ?
        - Да, это будет толстая книга и, поверь мне, интересная!
        Физик посмотрел на собеседника:
        - У тебя хорошее настроение? Это приятно. А рана почти зажила. На Земле бы она так быстро, пожалуй, не затянулась.
        Координатор притронулся к шраму на голове и поднял брови:
        - Возможно. Корабль был стерильный, а здешние бактерии для нас безвредны. Насекомых здесь, кажется, вообще нет. Я не видел ни одного, а вы?
        - Белые бабочки Доктора, - буркнул Физик.
        От жары ему не хотелось говорить.
        - Ну, это гипотеза.
        - А что здесь не гипотеза? - спросил Доктор.
        - Наше присутствие, - ответил Химик. Он перевернулся на спину. Честно говоря, - признался он, - я бы не прочь сменить обстановку.
        - Я тоже, - согласился Доктор.
        - Видел, как у него покраснела кожа, когда он пару минут посидел на солнце? - спросил Координатор.
        Доктор кивнул головой.
        - Да. Это значит, что он или не бывал до сих пор на солнце, или носил какую-то одежду, какую-то оболочку, или…
        - Или?
        - Или еще что-нибудь, чего я не знаю…
        - Неплохо, - сообщил Кибернетик, оторвавшись от записей. - Генрих обещает мне достать диоды из Защитника. Предположим, завтра мы кончим осмотр и все будет в порядке. Значит, вечером у нас уже будет работать первый автомат! Я его поставлю на сборку остальных; если он соберет хотя бы три штуки, и то все сдвинется с места. Запустим погрузчик, экскаватор, потом еще неделя, поставим ракету и… - Он не кончил.
        - Погоди-ка, - сказал Химик. - Так ты воображаешь, что мы просто сядем и улетим?
        Доктор засмеялся.
        - Астронавтика - это чистый, ничем не запятнанный плод людского любопытства, - сказал он. - Слышите? Химик уже не хочет отсюда трогаться!
        - Нет, кроме шуток, Доктор, что с этим двутелом? Ты ведь сидел с ним целый день.
        - Сидел.
        - И что? Брось ты эту таинственность. Ее и так достаточно…
        - Да при чем тут таинственность! Ох, поверь мне, я бы от нее не отказался! Он… ну что ж, он ведет себя как ребенок. Как умственно недоразвитый ребенок. Узнает меня. Когда я его зову, идет. Когда подтолкну, садится. По-своему.
        - Ты ведь затащил его в машину. Как он там себя вел?
        - Как младенец. Его ничто не интересовало. Когда я присел за генератор и он перестал меня видеть, его бросило в пот от страха. Если это пот и если он означает страх.
        - Он что-нибудь говорит? Я слышал, как он что-то тебе булькал.
        - Артикулированных звуков не издает. Я записывал на пленку и анализировал частоты. Голос он слышит, во всяком случае, реагирует на голос. Все это у меня просто не укладывается в голове… Он размазня, и пугливый, и несмелый, а ведь из подобных ему индивидуумов складывается все их общество, разве что он один… Но такое совпадение…
        - Может, он молодой? Может, они сразу после появления на свет становятся такими большими?
        - О нет, он не молодой. Это видно хотя бы по коже, по ее складкам, по морщинам. Здесь очень общие биологические закономерности. Кроме того, подошвы - утолщения, которыми они касаются почвы, - у него совершенно твердые, ороговевшие. Во всяком случае, в нашем понимании он не ребенок. Впрочем, ночью, когда мы возвращались, он обращал внимание на некоторые вещи быстрее нас и реагировал весьма своеобразно, например, на отражение в воздухе, о котором я вам говорил. Он боялся. Этого… этого их поселения он тоже боялся. Иначе зачем бы ему оттуда убегать?
        - Может, удастся его чему-нибудь научить? В конце концов они построили заводы, вращающиеся диски, они должны быть разумными… - сказал Физик.
        - Этот - нет.
        - Погоди. Знаешь, что мне пришло в голову? - приподнялся на руках
        Химик. Он сел, отряхивая прилипшие к локтям песчинки. - А может, он… дебил? Умственно недоразвитый? Или…
        - А, ты думаешь, что там… что это их приют для душевнобольных? - сказал Доктор, тоже садясь.
        - Ты что, издеваешься надо мной?
        - С чего бы я стал издеваться? Это мог быть изолированный уголок, где они держат своих больных.
        - И проводят на них эксперименты, - подсказал Химик.
        - То, что видел, ты называешь экспериментами? - включился в разговор молчавший до сих пор Координатор.
        - Я не оцениваю этого с моральной стороны. Я не имею на это права. Ведь мы ничего не знаем, - ответил Химик. - Доктор нашел у одного трубку, похожую на ту, которая торчала в теле вскрытого…
        - Ага. Значит, тот, что залез в ракету, тоже оттуда, сбежал и добрался сюда ночью?
        - Почему бы нет? Разве это невозможно?
        - А скелеты? - бросил Физик, по лицу которого было видно, что он очень скептически относится к доводам Химика.
        - Ну… я не знаю. Может, это какая-то консервация или, может, их лечат показом - я имею в виду что-то вроде психического шока.
        - Понятно. И есть у них собственный Фрейд, - сказал Доктор. - Милый мой, брось ты это. И не говори, что купол со скелетами - какой-то аттракцион или дворец с привидениями. Такое огромное сооружение… Чтобы вплавить скелеты в эти стеклянные блоки, нужно великолепно знать химию. Может, это какое-нибудь производство? Но чего?
        - То, что ты ничего не можешь выжать из этого двутела, еще ни о чем не говорит, - заметил Физик. - Попробовал бы ты узнать что-нибудь о земной цивилизации от сторожа в моем университете.
        - Недоразвитый сторож? - спросил Химик, и все рассмеялись.
        Внезапно смех оборвался. Двутел стоял над ними. Он шевелил в воздухе узловатыми пальчиками, а его плоское личико, опущенное вниз, тряслось.
        - Что с ним?! - выкрикнул Химик.
        - Он смеется, - сказал Координатор.
        Теперь все заметили, как подрагивает маленький торс - казалось, двутел зашелся от хохота. Он семенил большими бесформенными ступнями. Под взглядом уставившихся на него глаз двутел замер, оглядел людей по очереди, вдруг втянул торс, ручки, голову, заковылял на свое место и с тихим сопением опустился вниз.
        - Если он смеется… - прошептал Физик.
        - Это тоже ни о чем не говорит. Даже обезьяны смеются.
        - Подожди, - сказал Координатор. Его глаза блестели на худом, обожженном солнцем лице. - Предположим, что у них существует значительно больший биологический разброс врожденных способностей, чем у нас. Одним словом, что у них есть слои, группы, касты работающих творчески, конструирующих, и большое количество индивидуумов, вообще не способных ни к какой работе - ни к чему. И что в связи с этим таких непригодных…
        - Убивают. Проводят на них исследования. Едят их. Не бойся, можешь говорить все, что придет в голову, - ответил Доктор. - Никто не будет над тобой смеяться, потому что все возможно. Только, увы, не все из того, что возможно, человек в состоянии понять.
        - Сейчас. Что ты об этом думаешь?
        - А скелеты? - поинтересовался Химик.
        - После обеда делают учебные пособия, - объяснил Кибернетик со злой гримасой.
        - Если бы я изложил все теории, которые со вчерашнего дня пропустил через свою голову, думая об этом, - заметил Доктор, - получилась бы книга в пять раз толще той, которую пишет Генрих, хотя, наверное, не такая складная. Еще мальчишкой я познакомился со старым космонавтом - он видел больше планет, чем у него было волос на голове, - а волос у него оставалось порядочно. Намерения у него были добрые, он хотел рассказать мне, как выглядит пейзаж не помню уж на какой луне. «Там есть такие, - говорил он и разводил руками, - такие большие, и у них есть такое, и там вот так, а небо другое, чем у нас, да, другое», - повторял он все время, пока сам не начал смеяться и не махнул рукой. Невозможно кому-нибудь, кто никогда не был в Пространстве, рассказать, как это выглядит, когда висишь в пустоте и у тебя под ногами звезды. А ведь в этом случае речь идет только об изменившихся физических условиях! Здесь же перед нами цивилизация, которая развивается самое меньшее пятьдесят веков. Самое меньшее! И мы хотим понять ее за пару дней.
        - Мы должны очень стараться, если не поймем, цена, которую придется платить, может оказаться слишком высока, - сказал Координатор. Помолчав, он добавил: - И что, по-твоему, следует делать?
        - То же, что и до сих пор, - сказал Доктор, - но шансы на успех я считаю ничтожными, примерно… примерно один к числу лет, которые насчитывает цивилизация Эдема.
        Из туннеля высунулся Инженер и, увидев товарищей, отдыхающих в широкой полосе тени, как на пляже, сбросил комбинезон и подошел к ним, выискивая себе место, чтобы сесть. Химик жестом позвал его.
        - Ну, как у тебя, пошло? - спросил Координатор.
        - Да, у меня готово уже почти три четверти… Впрочем, я не все время работал над этим… Я попробовал пересмотреть сложившееся у нас мнение, будто тот первый завод - на севере - работает так, как мы это видели, потому что никем не контролируется и разрегулировался… В чем дело? Что в этом смешного? Ну, чего вы гогочете?
        - Я вам кое-что скажу, - заявил Доктор. Он один остался серьезным. - Когда корабль будет готов к старту, произойдет бунт. Никто не захочет лететь, пока не узнает… Уж если даже сейчас, вместо того чтобы в поте лица завинчивать винтики… - Он развел руками.
        - А, вы о том же? - догадался наконец Инженер. - И к чему вы пришли?
        - Ни к чему. А ты?
        - Да я тоже, но я искал некоторые наиболее общие и одновременно характерные черты явлений, с которыми мы столкнулись… И меня поразило, что автоматический завод не только работает по замкнутому циклу, но и это делает как будто небрежно: отдельные готовые изделия разнятся между собой. Помните?
        Все согласно зашумели.
        - Ну, а вчера Доктор обратил внимание на то, что отдельные двутелы отличаются друг от друга странным образом: у одних нет глаз, у других носа, меняется количество пальцев, то же самое с цветом кожи. Все это колеблется в определенных границах, как бы в результате известной неточности процесса «органической» технологии - здесь и там…
        - А ведь действительно интересно! - воскликнул слушавший с большим вниманием Физик.
        А Доктор добавил:
        - Да, наконец что-то существенное. А дальше? Дальше, - повернулся он к Инженеру, который смущенно покачал головой.
        - Честно говоря, я не решаюсь вам сказать. Человек, когда он один, выдумывает разные…
        - Да говори же! - крикнул Химик почти возмущенно.
        - Если уж начал, - поддержал его Кибернетик.
        - Я рассуждал так: там перед нами кольцевой процесс производства, разрушения и снова производства. Вчера вы также обнаружили нечто похожее на завод. А если это завод, он должен что-то производить.
        - Нет, там ничего не было, - сказал Химик. - Кроме скелетов. Правда, мы не все осмотрели… - добавил он с сомнением.
        - А если этот завод производит… двутелов?. - тихо спросил Инженер и среди общего молчания продолжал: - Система производства была бы аналогичной: серийной, массовой, с отклонениями, вызванными, скажем, не столько отсутствием контроля, сколько своеобразием процессов, протекающих так, что возникают определенные отклонения от запланированной нормы, которые уже не поддаются управлению. Скелеты тоже различались между собой.
        - И… думаешь… они убивают тех, которые плохо сделаны? - изменившимся голосом спросил Химик.
        - Вовсе нет! Я думал, что те… тела, которые вы нашли, что они вообще никогда не жили! Синтез удался настолько, чтобы создать организмы, снабженные мышцами, оснащенные всеми внутренними органами, но отклонение от нормы было так велико, что они были неспособны функционировать. Значит, они вообще не жили и были удалены, выведены из производственного цикла…
        - А… ров под городом - это что? Тоже негодная продукция? - спросил Кибернетик.
        - Не знаю, хотя в конце концов и это не исключено…
        - Нет, исключено, - сказал Доктор. Он смотрел на подернутую голубой пеленой кромку горизонта. - В том, что ты говоришь, есть что-то такое… та сломанная трубка и другая…
        - Может, через них вводились какие-нибудь питательные вещества во время синтеза.
        - Это бы объяснило также, почему привезенный вами двутел как бы умственно недоразвит, - добавил Кибернетик. - Он был создан сразу таким взрослым, не разговаривает, у него отсутствуют какие бы то ни было знания…
        - Э, нет, - вмешался Химик. - Наш двутел все-таки кое-что знает - он боялся не только возвращения в тот каменный приют, это в конце концов можно как-нибудь понять, он и зеркальной полосы тоже боялся. Кроме того, он что-то знал о световом отражении, о той невидимой границе, которую мы пересекли…
        - Если развить гипотезу Генриха, создается картина, которую трудно принять. - Координатор говорил, а сам рассматривал песок под ногами. -
        Первый завод производит неиспользуемые детали. А тот, другой? Живых существ? Зачем? Ты думаешь, что они… тоже вводятся в кольцевой процесс?
        - Перестань! - крикнул Кибернетик, вздрогнув. - Ты ведь не говоришь этого серьезно?
        - Постой, - Химик сел. - Если бы живые возвращались в реторту, то устранение несовершенных существ, которых нельзя оживить, было бы излишним. Впрочем, мы вообще не видели следов такого процесса…
        В наступившей тишине Доктор выпрямился и обвел их глазами.
        - Слушайте, - произнес он. - Ничего не поделаешь… Я должен это сказать. Мы попали под влияние производственной гипотезы, высказанной Инженером, и теперь силимся подогнать к ней факты. Так вот, из всего этого неопровержимо следует одно: что мы очень благородные и наивные люди…
        Все смотрели на него с удивлением; по мере того как он продолжал, удивление росло.
        - Вы только пытались представить ужасы и дошли до картины, которую мог бывообразить ребенок. Завод, производящий живых существ, чтобы их уничтожить… Дорогие мои, действительность может быть хуже.
        - Ну, знаешь! - взорвался Кибернетик.
        - Подожди! Пусть говорит! - остановил его Инженер.
        - Чем больше я думаю обо всем пережитом нами в этом поселке, тем сильнее убеждаюсь: мы видели совсем не то, что нам казалось.
        - Говори яснее. Так что же там делалось? - спросил Физик.
        - Я не знаю, что там делалось, но я знаю, чего там не делалось.
        - Ну и ну! Может, ты кончишь изъясняться загадками?
        - Я хочу сказать вот что: после долгого блуждания по этому каменному лабиринту мы были внезапно окружены толпой, которая нас немного помяла, а потом разбежалась. Поскольку, подъезжая к поселку, мы заметили, как в нем гаснут огни, мы, естественно, подумали, что это происходит в связи с нашим прибытием, что жители попрятались от нас и что нас обступила толпа бегущих в убежище или что-нибудь в этом роде. Так вот, по мере возможности я восстановил всю последовательность событий, все происходившее с нами и вокруг нас и скажу вам: это было что-то совсем другое - что-то, от чего разум защищается как от капитуляции перед безумием.
        - Ты собирался говорить просто, - остановил его физик.
        - Я говорю просто. Пожалуйста, дана такая ситуация: на планету, населенную разумными существами, садятся космические пришельцы. Каковы возможные реакции жителей?
        Поскольку никто не ответил. Доктор продолжал:
        - Если бы даже жители этой планеты были созданы в ретортах или появились на свет при еще более неестественных обстоятельствах, я вижу только три возможных типа поведения: попытки установления контакта с пришельцами, попытки напасть на них либо паника. Оказалось, однако, что возможен четвертый тип - полное безразличие!
        - Ты же сам говорил, что вам чуть ребра не поломали, и это ты называешь безразличием? - воскликнул Кибернетик.
        Химик слушал Доктора с горящими глазами.
        - Если бы ты оказался на пути стада, убегающего от пожара, оно могло бы обойтись с тобой еще хуже, но из этого не следует, что стадо обращает на тебя внимание, - ответил Доктор. - Говорю вам, толпа, в которую мы попали, вообще нас не видела! Она не интересовалась нами! Была охвачена паникой, согласен, но мы тут ни при чем. Она натолкнулась на нас совершенно случайно. Конечно, мы с самого начала были уверены, что именно из-за нашего появления погас свет, наступил хаос, словом, произошли все эти события. Но мы ошибались. Все было по-другому.
        - Докажи, - сказал Инженер.
        - Сначала я хотел бы услышать, что скажет мой спутник, - ответил Доктор, глядя на Химика.
        Тот сидел в каком-то странном состоянии, беззвучно шевеля губами, словно говорил про себя. От неожиданности Химик вздрогнул.
        - Да, - сказал он. - Значит, так. Да. Все время до этого самого момента что-то меня мучило, не давало покоя, я чувствовал, что там был какой-то сдвиг, какое-то недоразумение или, как бы это сказать… да, как если бы я читал перепутанный текст и не мог уловить, где предложения переставлены. Теперь все встало на свои места. Все происходило так, как он говорит. Боюсь, что мы этого не докажем, это невозможно доказать. Нужно было побывать там, в той толпе. Они вообще не видели нас… разумеется, за исключением нескольких ближайших. Но именно те, которые меня окружали, не поддавались общей панике. Я бы сказал, совсем наоборот: мой вид действовал на них как бы отрезвляюще - пока они смотрели на меня, они были просто очень удивленными, чрезвычайно пораженными жителями планеты, которые увидели неизвестных существ. Они совсем не хотели сделать мне что-то плохое. Я даже припоминаю, что они помогали мне выбраться из давки, насколько это было возможно…
        - А если эту толпу кто-то направлял против вас, если она играла роль загонщиков? - поинтересовался Инженер.
        Химик отрицательно покачал головой.
        - Там ведь ничего такого не было - никаких вращающихся дисков, никакой вооруженной охраны, никакой организации; был абсолютный хаос, и ничего больше. Да, - добавил он, - удивляюсь, что я только теперь понял это! Те, которые меня видели вблизи, как бы приходили в себя, а как безумные вели себя все остальные!
        - Если все происходило так, как вы говорите, - вмешался Координатор, - это было достаточно странное стечение обстоятельств. Почему огни погасили именно в тот момент, когда мы туда приехали?
        - Ага, теория вероятности, - сказал Доктор и добавил громче: - Я не видел бы в этом ничего необычного и высказал бы не лишенное основания предположение, что такие состояния возникают относительно часто.
        - Какие состояния?
        - Всеобъемлющей паники.
        - И что ее может вызывать?
        - Это могло бы быть отклонением в процессе развития цивилизации планеты, - нарушил общее молчание Кибернетик. - Период регрессивного развития; скажем, упрощая: цивилизацию разъедает что-то вроде… социального рака…
        - Это очень туманно, - сказал Координатор. - Земля, как мы знаем, планета весьма обычная. На ней были эпохи регресса, целые цивилизации возникали и приходили в упадок, но, интегрируя тысячелетия, мы получаем картину усложнения жизни и усиления средств ее защиты. Мы называем это прогрессом. Прогресс осуществляется на средних планетах. Но существуют - в соответствии с законом больших чисел - и статистические отклонения от среднего, положительные и отрицательные. Не нужно обращаться к гипотезам о временной деградации, о движении назад. Быть может, недугов, сопутствующих возникновению цивилизации, здесь больше, чем где-либо в другом месте. Быть может, мы попали как раз на образец отрицательного отклонения.
        - Математический демонизм, - буркнул Инженер.
        - Но завод существует, - заметил Физик.
        - Тот, первый - согласен; существование второго - гипотеза, которую не удастся защитить.
        - Одним словом, нужна новая экспедиция, - сказал Химик.
        - По этому поводу у меня не было ни малейших сомнений.
        Инженер огляделся. Солнце явно клонилось к западу, тени на песке удлинялись. Подул легкий ветерок.
        - А что сегодня?… - спросил он, глядя на Координатора.
        - Сегодня надо бы съездить за водой, и больше ничего, - Координатор поднялся. - Дискуссия прошла очень интересно, - добавил он.
        У него было такое лицо, как будто он думал о чем-то другом. Он поднял комбинезон и сразу же бросил его - одежда раскалилась на солнце.
        - Думаю, что к вечеру мы прогуляемся на колесах к ручью, - снова заговорил Координатор. - Мы не должны отступать от намеченного плана ни при каких условиях, только если нам будет грозить непосредственная опасность.
        Он вернулся к сидящим на песке товарищам, некоторое время внимательно разглядывал их и наконец медленно произнес:
        - Должен вам сказать, что я немного… неспокоен.
        - Почему?
        - Не нравится мне, что нас оставили в покое после позавчерашнего визита. Прошло больше суток, как нас обнаружили, и… ничего. Так не поступает ни одно общество, которому на голову сваливается с неба корабль с живыми существами.
        - Это в какой-то мере подтверждает мое предположение, - заметил Кибернетик.
        - О раке, который разъедает Эдем? Ну, с нашей точки зрения это было бы не самым плохим вариантом, только…
        - Что?
        - Ничего. Слушайте, пора наконец заняться Защитником. Надо только сбросить с него все эти обломки; внутри диоды, наверное, уцелели.
        Глава девятая
        Более двух часов они трудились в поте лица, вынося из нижнего отсека сцепившиеся в одну сплошную массу разбитые части автоматов и запасные части, под которыми был погребен Защитник. Большие тяжести поднимали переносным рычажным подъемником, а все, что не удавалось протащить в дверь, Инженер вместе с Координатором сначала разбирали. Две броневые плиты, заклиненные между башенкой Защитника и придавившим ее ящиком со свинцовыми кирпичами, они разрезали вольтовой дугой, подведя кабели с распределительного пульта реактора. Кибернетик и Физик сортировали то, что уже было извлечено из жалобно скрежещущей груды. Части, не поддающиеся ремонту, они отправляли в лом. Химик в свою очередь разбирал этот лом в зависимости от рода материала. Время от времени, когда нужно было вытащить какой-нибудь особенно массивный элемент конструкции, все бросали свою работу и спешили на помощь к
«грузчикам». Незадолго до шести на свет появился сплюснутый лоб Защитника. Можно было открывать люк.
        Кибернетик первым спрыгнул в темную дыру. Потом он попросил лампу; ее опустили сверху на кабеле. Из Защитника, как будто со дна глубокого колодца, донесся его сдавленный голос.
        - Есть! - радостно кричал Кибернетик. - Есть!
        На мгновение он высунулся.
        - Только садись и поезжай! Вся аппаратура в порядке!
        - Ясно, Защитник для того и существует, чтобы многое выдержать, бросил раскрасневшийся Инженер. Он до крови натер себе плечи, таская тяжести.
        - Ребята, уже шесть. Если ехать за водой, нужно это делать сейчас, сказал Координатор. - У Кибернетика и Инженера работы выше головы; думаю, мы поедем той же командой, что и вчера.
        - Не согласен.
        - Ты ведь понимаешь… - начал Координатор, но Инженер не дал ему кончить.
        - Ты можешь то же, что и я. Сегодня ты останешься.
        Они заспорили. Наконец Координатор уступил. В состав экспедиции вошли Инженер, Физик и Доктор. От Доктора уговорами ничего не добились - он хотел ехать.
        - Ведь действительно неизвестно, где безопаснее, здесь или там, если ты это имеешь в виду, - сказал он, раздраженный наскоками Инженера, и поднялся наверх по стальной лесенке.
        - Канистры уже приготовлены, - сказал Координатор. - До ручья не больше двадцати километров. Наберете воды и сразу же возвращайтесь, хорошо? - Если удастся, обернемся два раза, - сказал Инженер. - Тогда у нас будет четыреста литров.
        - Ну, насчет второго рейса посмотрим.
        Химик и Кибернетик хотели выйти с ними, но Инженер загородил им дорогу:
        - Нет, нет, только без проводов, прощании, это не имеет смысла. Оставайтесь. Одному все равно надо быть наверху, вот он и может пойти с нами.
        - Это как раз я, - сказал Химик. - Ты же видишь, я безработный.
        Солнце стояло уже довольно низко. Проверив подвеску, люфт руля и запас изотопной смеси, Инженер сел впереди. Едва на сиденье забрался Доктор, как лежавший у ракеты двутел поднялся и, выпрямившись во весь свой рост, заковылял к машине. Вездеход тронулся. Огромное существо застонало и кинулось за ним с ошеломившей Химика скоростью. Доктор что-то крикнул Инженеру, машина остановилась.
        - Ну, что ты хочешь, - ворчал Инженер. - Не брать же его с собой.
        Доктор в замешательстве, не зная, что делать, беспомощно смотрел на возвышающегося над ним гиганта, который заглядывал сверху ему в лицо, переступая с ноги на ногу и издавая стрекочущие звуки.
        - Запри его в ракете. Он пойдет за тобой, - посоветовал Инженер.
        - Или усыпи его, - добавил Физик. - Если он за нами погонится, он может привлечь кого-нибудь еще.
        Это убедило Доктора. Вездеход медленно вернулся к ракете, двутел последовал за ним странными скачками. Доктор с трудом затащил гиганта в туннель. Вернулся он через четверть часа, злой и расстроенный.
        - Я запер его в тамбуре перевязочной, - сказал он. - Там нет никаких острых предметов, стекол тоже… Боюсь только, он наделает шуму.
        - Ну, ну, - пробормотал Инженер, - не будь смешным.
        Доктор хотел ответить что-то резкое, но смолчал. Вездеход снова тронулся и по большой дуге объехал ракету. Химик махал товарищам рукой, даже когда не видел ничего, кроме высокого размазанного султана пыли. Потом он начал размеренно прохаживаться возле неглубокого окопчика, в котором стоял монитор.
        Он ходил так почти два часа, когда среди стройных чаш, отбрасывающих длинные тени, появилось облако пыли. Солнце разбухшим красным яйцом только что коснулось горизонта, на севере синел прилив туч, обычного надвигающегося в это время холода не чувствовалось, все еще было душно.
        Химик выбежал из тени ракеты и увидел вездеход, подскакивающий на бороздах, пропаханных дисками.
        Машина еще не успела затормозить, а он уже оказался рядом с ней. Ему незачем было спрашивать о результатах экспедиции: вездеход тяжело оседал на сплюснутых шинах, во всех канистрах плескалась вода, даже на свободном сиденье стояла полная банка.
        - Как съездили? - спросил Химик.
        Инженер снял темные очки и платком вытер с лица пот и пыль.
        - С удовольствием, - сказал он.
        - Никого не встретили?
        - Ну, как обычно, круги, но мы проскочили далеко от них, поехали по другую сторону от зарослей, тех, где ров, помнишь? Там почти совсем нет борозд. Правда, пришлось немного повозиться, пока наполняли канистры. Неплохо бы какой-нибудь насосик.
        - Мы хотим съездить еще раз, - добавил Физик.
        - Сначала нужно перелить воду…
        - А, не стоит, - отмахнулся Физик, - тут лежит столько пустых банок и канистр, возьмем другие, а потом все заодно и перельем. Верно?
        Он переглянулся с товарищами, как будто они что-то задумали. Химик этого не заметил, его только немного удивила такая спешка. Торопясь, как на пожар, они выгрузили канистры, бросили на багажник пустые - их было совсем не так уж много, - сели, и вездеход рванулся с места, взметая клубы пыли. Стена пыли еще оседала на равнине, алея в лучах заходящего солнца, когда на поверхность вылез Координатор.
        - Еще не приехали? - спросил он.
        - Были уже, сменили посуду на пустую и поехали еще раз.
        - Как это - сразу поехали? - Координатор скорее удивился, чем рассердился.
        Потом он сказал Химику, что сейчас его сменит, и спустился в корабль, чтобы сообщить новость возившемуся с универсальным автоматом Кибернетику, но с тем было трудно говорить. У него во рту торчало штук двадцать транзисторов, он выплевывал их в руку, как семечки. Пучок вытащенных из порцеллитовых внутренностей проводов Кибернетик нацепил на шею и подсоединял их с такой быстротой, что только пальцы мелькали. Иногда он застывал без движения и некоторое время как бы в столбняке всматривался в висевшую перед ним большую схему.
        Координатор вернулся наверх, сменил Химика, который пошел готовить для всех ужин, и, сидя около излучателя, убивал время, делая заметки на полях монтажной книги, начатой Инженером.
        Они два дня ломали себе головы над тем, куда деть девяносто тысяч литров радиоактивной воды, которая залила все помещения над грузовым люком. Из этого заколдованного круга, казалось, не существовало выхода: чтобы очистить воду, требовалось запустить фильтры, а добраться к питавшему их кабелю можно было только через залитый водой отсек. На корабле имелся даже водолазный скафандр, но он не защищал от излучений. Приспосабливать его специально и покрывать свинцом не стоило
        - разумнее было подождать, когда отремонтированные автоматы смогут нырнуть в воду.
        Координатор сидел под кормой ракеты, на которой с момента наступления темноты регулярно вспыхивал фонарь, и, стараясь писать как можно быстрее, заносил в книжку то, что приходило в голову, - свет горел лишь три секунды.
        Он сам потом смеялся, рассматривая свои каракули.
        Координатор посмотрел на часы: было почти десять. Он встал и начал прохаживаться, высматривая огни вездехода, но ничего не видел - мешали вспышки мигалки. Поэтому он пошел в ту сторону, откуда должна была появиться машина.
        Как обычно, когда Координатор был один, он поднял глаза к звездам: Млечный Путь круто взлетал в темноту. От Скорпиона Координатор перевел взгляд влево и удивленно остановился: ярчайшие звезды Козерога были едва видны, они тонули в бледном пламени, как будто Млечный Путь стал шире и поглотил их. Внезапно Координатор понял. Это было зарево, как раз там, над восточным горизонтом. Сердце у него на мгновение замерло и забилось сильнее. Он почувствовал комок в горле, который сразу же пропал. Стиснув зубы, он двинулся дальше. Зарево было беловатым, низким и неравномерно пригасало, чтобы чуть позже полыхнуть несколько раз подряд. Координатор закрыл глаза и напряженно вслушивался в тишину, но слышал только шум в ушах. Теперь созвездий почти не было видно. Координатор стоял неподвижно, всматриваясь в небосклон, наливавшийся мутным светом.
        Сначала он хотел вернуться к ракете и вызвать наверх Химика и Кибернетика - они могли бы пойти к ручью с монитором. Пешком на это потребовалось бы минимум три часа. Кроме вездехода у них был небольшой вертолет, но его заклинило между ящиками в залитом отсеке; над водой выступала только верхушка, винт во время аварии разлетелся на куски, кабина, наверное, тоже выглядела неважно. Правда, оставался Защитник. Координатор подумал, что можно просто сесть в него, дистанционно открыть грузовой люк (его привод включался в машинном отделении) и проехать сквозь воду, которая, впрочем, выльется, как только откроется люк. В Защитнике радиация не страшна. Но во-первых, неясно было, откроется ли люк вообще, а во-вторых, что делать потом, - вся земля вокруг ракеты превратилась бы в большое радиоактивное пятно. И все-таки если бы твердо знать, что люк откроется…
        Координатор сказал себе, что подождет еще десять минут; если к этому времени он не увидит огней - придется отправиться на выручку. Было тринадцать минут одиннадцатого. Он опустил руку с часами. Зарево - да, он не ошибался - постепенно сдвигалось вдоль горизонта, оно уже доходило до альфы Феникса. Сверху розоватая, внизу мутно-белая полоса уползала к северу. Он снова посмотрел на часы. Оставалось еще четыре минуты. Тут он увидел фары.
        Сначала они были мигающим огоньком, дрожащей звездочкой, потом раздвоились, наконец, начали слепить все сильнее - Координатор уже слышал шорох колес. Инженер ехал быстро, но на бегство это не походило Координатор знал, что из вездехода можно выжать больше, - и то, что они не слишком спешили, рассеяло его тревогу. Но тут же, как часто бывает, когда спадает напряжение, он почувствовал растущий гнев.
        Сам того не замечая, Координатор отошел от ракеты шагов на триста, если не больше. Вездеход резко затормозил. Доктор крикнул:
        - Садись!
        Координатор подбежал, прыгнул боком на свободное сиденье, сдвинул жестянку и почувствовал, что она пустая. Он взглянул на товарищей - как будто все было в порядке. Наклонился вперед, коснулся ствола монитора ствол был холодный.
        Физик ответил на его немой вопрос ничего не выражающим взглядом. До самой ракеты Координатор не сказал ни слова. Инженер резко развернулся, центробежная сила вжала Координатора в сиденье, пустые канистры забренчали, и машина остановилась у самого лаза в туннель.
        - Что, вода высохла? - спросил Координатор безразличным тоном.
        - Мы не смогли набрать воды, - сказал Инженер. Он повернулся к Координатору на своем вертящемся сиденье. - Не удалось доехать до ручья.
        Он показал рукой на восток.
        Из вездехода никто не выходил. Координатор испытующе смотрел то на Физика, то на Инженера.
        - Мы уже в первый раз заметили, что там что-то изменилось, - сказал Физик, - но не знали что и хотели разобраться.
        - А если бы изменилось настолько, что вы не вернулись бы, был бы нам прок от такой предусмотрительности? - осведомился Координатор. Он уже не скрывал бешенства. - Ну, давайте рассказывайте все и сразу, а не в час по чайной ложке.
        - Они там что-то делают, вдоль ручья, перед ним и за ним, вокруг бугров, во всех котлованах, вдоль больших борозд, на протяжении километров, - сказал Доктор.
        Инженер кивнул головой.
        - В первый раз, когда было еще светло, мы заметили только целые хороводы этих огромных волчков - они двигались строем в виде латинской буквы «V» и выбрасывали грунт, как будто копали траншеи. Мы разглядели эти траншеи как следует только на обратном пути с вершины холма, и они мне не понравились.
        - А что тебе в них не понравилось? - мягко спросил Координатор.
        - То, что они треугольные и вершины каждого треугольника направлены в нашу сторону.
        - Великолепно. И, не сказав ни слова об этом, вы поехали туда еще раз? Знаешь, как называется такое поведение?
        - Может, мы сделали глупость, - сказал Инженер. - Даже наверное сделали, но мы подумали, что, если начнем здесь совещаться, ехать ли второй раз, снова начнутся споры, кто должен рисковать своей бесценной жизнью и так далее, - и решили справиться с этим быстро, сами. Мы рассчитывали на то, что с наступлением сумерек им придется осветить место работ.
        - Они вас не заметили?
        - Почти наверняка нет. Во всяком случае, никаких признаков я не видел - нас никто не остановил.
        - А как вы ехали сейчас?
        - Почти все время по вершинам холмов, не по самым вершинам, немного ниже, чтобы они нас не увидели на фоне неба. Разумеется, без огней. Поэтому мы так долго тащились.
        - То есть вы вообще не собирались привозить воду, а канистры взяли только для того, чтобы обмануть Химика?
        - Нет, это не так, - вмешался в разговор Доктор.
        Они все еще сидели в вездеходе, то освещаемые вспышками маяка, то погруженные в темноту.
        - Мы хотели подъехать к ручью значительно дальше, с другой стороны, но нам не удалось.
        - Почему?
        - Там они проводят такие же работы. Сейчас, с наступлением темноты, льют в траншеи светящуюся жидкость - она давала столько света, что все было отлично видно.
        - Что это? - Координатор посмотрел на Инженера.
        Тот пожал плечами:
        - Может, они делают какие-нибудь отливки. Хотя вещество слишком жидкое для расплавленного металла.
        - Чем они его доставляли?
        - Ничем. Клали что-то вдоль борозд; возможно, трубопровод, но точно я сказать не могу.
        - Жидкий металл нагнетали по трубопроводу?
        - Говорю тебе, я видел это в темноте, в бинокль, при очень плохом освещении - центр каждой траншеи светится, как ртутная горелка, а вокруг все темно. Впрочем, мы ни разу не подходили ближе чем метров на семьсот.
        Фонарь погас, и они некоторое время сидели, ничего не видя, потом он снова вспыхнул.
        - Думаю, его надо убрать, - сказал, поднимая глаза, Координатор и добавил: - Сейчас же.
        - Что там? - Мигалка снова вспыхнула, и все увидели выныривающего из туннеля Химика.
        Он подбежал к вездеходу, а Инженер спустился вниз и выключил ток. Фонарь блеснул в последний раз, и стало темно. Зарево на горизонте разгоралось еще отчетливее. Теперь оно сильно сместилось к югу.
        - Их там страшно много, - сказал Инженер, который вернулся на поверхность и стоял у ракеты лицом к зареву.
        - Больших волчков?
        - Нет, двутелов. На фоне этого светящегося теста мы видели их силуэты. Они очень спешили: очевидно, эта масса, остывая, густеет. Они обкладывали ее какими-то решетками сзади и с боков. Передняя часть, то есть сторона, обращенная к нам, осталась открытой.
        - Ну и что? Будем сидеть сложа руки?… - возбужденным голосом начал Химик.
        - Ну зачем же, - сказал Координатор. - Сейчас примемся за проверку всех систем Защитника.
        Они помолчали, глядя на зарево, и заметили несколько ярких вспышек.
        - Хочешь слить воду? - угрюмо спросил Инженер.
        - Без крайней необходимости - нет. Я уже думал об этом. Попробуем приоткрыть люк. Если контрольки покажут, что механизм замка действует, закроем люк и будем просто ждать. Крышка отойдет на какие-нибудь миллиметры, в худшем случае выльется несколько десятков литров воды. Такое маленькое радиоактивное пятно не проблема, с ним мы справимся. Зато будем знать, что в любой момент можем выехать в Защитнике наружу и иметь свободу маневра.
        - В худшем случае мокрое пятно останется, но уже от нас, - сказал Химик. - Интересно, что тебе дадут эти эксперименты, если атака будет атомной?
        - Керамит выдерживает в трехстах метрах от эпицентра.
        - А если взрыв будет в сотне метров?
        - Защитник выдержит взрыв и в ста метрах.
        - Выдержит, вкопанный в грунт, - уточнил Физик.
        - Ну так что? Понадобится - вкопаем.
        - Если даже взрыв будет в четырехстах метрах, люк заплавится и наружу не выйдешь! Сваримся, как раки!
        - Все это чепуха. Пока бомбы не падают. А впрочем, сами себе мы должны признаться, черт возьми, - ракету мы не покинем. Если ее уничтожат, интересно, из чего ты сделаешь другую?
        После этих слов Инженера все замолчали.
        - Погоди-ка, - сообразил вдруг Физик, - ведь Защитник не комплектный! Кибернетик вынул из него диоды.
        - Только из автомата наводки. Можно наводить без автомата. Впрочем, ты же знаешь: если стрелять антипротонами, промазать не страшно, результат будет тот же…
        - Слушайте, я хотел спросить об одном, - заговорил Доктор.
        Все обернулись к нему:
        - Что?
        - Ничего особенного, я хотел только спросить, что делает двутел?
        После секунды молчания раздался взрыв смеха.
        - Это изумительно! - воскликнул Инженер.
        Настроение изменилось, как будто опасность вдруг исчезла.
        - Спит, - сказал Координатор. - Во всяком случае, около восьми я к нему заглядывал, он спал. Он вообще может почти все время спать. А он что-нибудь ест?
        - Я не знаю, что он ест. У нас он ничего есть не хочет. Я пытался его покормить, но он ни к чему не притронулся.
        - Да, у каждого свои хлопоты, - выдохнул Инженер и улыбнулся в темноте.
        - Внимание! - раздался голос из туннеля. - Внимание!
        Они резко обернулись. Из туннеля вылезала большая темная фигура, она мягко звякнула и остановилась. За ней появился Кибернетик с горящим фонарем на груди.
        - Наш первый универсальный! - представил он торжествующим голосом. Что такое?… - спросил он, оглядывая поочередно освещаемые лица товарищей. - Что случилось?
        - Пока ничего, - ответил Химик. - Но все еще впереди.
        - Как это?… У нас автомат… - беспомощно сказал Кибернетик.
        - Да? Ну так скажи ему, что он уже может начинать.
        - Что?
        - Копать могилы!
        Выкрикнув эти слова. Химик растолкал всех и большими шагами ушел в темноту. Координатор постоял, глядя ему вслед, а потом отправился за ним.
        - Что с ним случилось? - спросил ошеломленный Кибернетик, который ничего не понимал.
        - Шок, - коротко объяснил Инженер. - Там что-то против нас готовят… в тех долинах на востоке. Мы обнаружили это во время поездки. Вероятно, на нас нападут, но неизвестно - как.
        - Нападут?…
        Кибернетик все еще целиком был в своей работе, в своем успехе, казалось, то, что говорил Инженер, не проникало в его сознание. Он расширенными глазами смотрел на окружающих, потом повернулся к равнине. На фоне серебристого бледнеющего зарева виднелись две медленно возвращающиеся фигуры. Кибернетик обернулся - автомат, возвышаясь над людьми, стоял рядом, неподвижный, будто высеченный из скалы.
        - Нужно что-то делать… - прошептал Кибернетик словно про себя.
        - Мы хотим привести в порядок Защитника, - сказал Физик. - Даст это что-нибудь или нет, неизвестно, во всяком случае, нужно браться за работу. Скажи Координатору, пусть пришлет к нам Химика, мы идем вниз. Будем ремонтировать фильтры. Автомат подключит кабель. Пошли, - кивнул он Кибернетику. - Хуже всего ждать сложа руки.
        Они спустились в туннель. Автомат немного постоял, потом вдруг повернулся на месте и двинулся за ними.
        - Смотри, Кибернетик-то уже наладил с Черным обратную связь, - не без удивления в голосе сказал Инженер Доктору. - Это нам сейчас пригодится, добавил он, - пошлем Черного в воду. Когда он погрузится, ему нельзя будет отдавать команды голосом.
        - А как? По радио? - спросил Доктор рассеянно, как будто говорил только для того, чтобы не прекращалась беседа.
        Он наблюдал за темными фигурами на фоне зарева: они снова повернули. Это походило на ночную прогулку под звездами.
        - Микропередатчиком, ты ведь знаешь… - начал Инженер, проследил за взглядом Доктора и продолжал тем же тоном: - Он уже был уверен, что нам удастся…
        - Да, - кивнул Доктор. - Оттого ему так не хотелось слишком рано покидать Эдем…
        - Это ничего… - Инженер уже повернулся к лазу в туннель. - Я его знаю. У него все пройдет, если начнется…
        - Да, тогда все пройдет, - согласился Доктор, двигаясь за ним.
        Инженер замедлил шаг, в темноте он пытался заглянуть Доктору в лицо, чтобы понять, не иронизирует ли он, но ничего не увидел - было слишком темно.
        Минут через пятнадцать Координатор и Химик спустились в ракету. Перед началом работ наверх выслали Черного, который соорудил вокруг выхода из туннеля двухметровый вал, утрамбовал его и укрепил, а потом унес вниз оставленные на поверхности вещи. Кроме окопанного монитора, там остался только вездеход. Жалко было тратить время на его разборку, а для автомата нашлись более срочные дела.
        В полночь экипаж принялся за работу. Кибернетик проверил все внутреннее оборудование Защитника, Физик с Инженером регулировали радиационно-фильтровальную установку, а Координатор в защитном костюме стоял над колодцем нижнего яруса машинного отделения. Автомат нырнул в колодец и работал теперь под двухметровым слоем воды у разветвления кабелей.
        Оказалось, что даже после ремонта фильтры имеют уменьшенную пропускную способность: несколько секций окончательно вышли из строя. Пришлось ускорить циркуляцию воды. Ее очистка проходила в довольно примитивных условиях. Химик измерял величину радиоактивного заражения, забирая пробы для анализа каждые десять минут: автоматический индикатор не действовал, а на его исправление потребовалось бы время, которого у них не было.
        В три часа утра вода была практически очищена. Цистерна, откуда она вытекла, лопнула в трех местах - инерция кинула ее вперед и ударила торцом об один из шпангоутов. Вместо того чтобы ее заваривать, для быстроты просто перекачали воду в верхнюю, пустую цистерну; в нормальных условиях никому бы не пришло в голову так асимметрично распределить груз, но ракету пока не снаряжали в путь. После откачки воды нижние помещения продули сжатым воздухом. На стенах остался слой радиоактивного осадка, но на это пришлось махнуть рукой - в ближайшее время туда никто не собирался входить. Оставалось самое важное - открыть грузовой люк. Контрольные лампочки показывали полную исправность запорного механизма, но при первой попытке он не пожелал сработать. Кто-то предложил повысить давление в гидравлической системе, но Инженер решил, что лучше будет осмотреть люк снаружи, и все вышли.
        Добраться до люка было нелегко: он находился ближе к корме, то есть в четырех метрах над поверхностью планеты. Из металлических обломков наскоро соорудили леса, автомат быстро сварил неуклюжий, но прочный помост, на штативе укрепили прожектор и, вооружившись фонарями, поднялись к люку.
        Небо на востоке посерело, зарева уже не было видно, звезды медленно бледнели, и по плитам керамитовой обшивки стекали крупные капли росы.
        - Интересно, - сказал Физик, - механизм в порядке, крышка выглядит как новенькая, и в ней только один недостаток - не открывается.
        - Не люблю чудес, - присоединился к нему Кибернетик, ударив рукояткой напильника по металлу.
        Разъяренный Инженер ничего не сказал.
        - Подождите, - заговорил Координатор, - а может, старый, испытанный поколениями способ?…
        И он поднял восьмикилограммовый молот, который лежал у его ног на помосте.
        - Можно простучать кромку, но только один раз, - согласился, поколебавшись, Инженер, который не любил таких способов.
        Координатор искоса взглянул на черный автомат, который поддерживал помост и на фоне сереющего рассвета вырисовывался как угловатая статуя, взвесил на руке молот, не очень сильно размахнулся и ударил. Он бил равномерно, раз за разом, броня отвечала густым коротким звуком, каждый удар ложился на несколько сантиметров дальше, ему неудобно было бить снизу вверх. Но в серии равномерных звуков что-то изменилось, к ним примешался новый басовитый стон, как будто это отзывалась сама почва. Молот повис в руках Координатора. Он услышал идущий с неба высокий нарастающий свист, потом тупой грохот, леса конвульсивно затряслись.
        - Вниз! - крикнул Физик.
        Один за другим люди спрыгнули с помоста, только автомат не шевельнулся. Темнота уже отступала - вокруг посерело. Равнина и небо обрели пепельный цвет. Снова ворчливый стон - пронзительный свист, казалось, накрыл их. Все еще стоя под защитой огромного корпуса ракеты, они инстинктивно сжались, втянули головы в плечи. В нескольких сотнях метров от корабля грунт взлетел отвесным гейзером, но сопутствующий этому звук был удивительно слабым, приглушенным.
        Люди побежали к туннелю. Автомат двинулся за ними. Координатор и Инженер задержались под защитой бруствера из грунта. Весь горизонт на восточной стороне ревел подземными громами, грохот катился по равнине, свист усиливался, в нем уже нельзя было различить отдельных нот, небо пело органом, будто стаи невидимых сверхзвуковых самолетов пикировали прямо на них, все предполье взрывалось короткими брызгами песка, глины, фонтаны взрывов казались почти черными на свинцовом фоне неба, земля дрожала, с бруствера сыпались комья и падали на дно туннеля.
        - Совершенно нормальная цивилизация, - услышали они доносящийся из глубины голос Физика. - А?
        - Все время перелеты или недолеты, - буркнул Инженер.
        Координатор не мог его услышать, в воздухе выло не переставая, разлетался песок, но фонтаны не приближались к ракете. Инженер и Координатор стояли по плечи в грунте несколько долгих минут, но ничего не изменилось. Громовые раскаты на горизонте слились в один протяжный, басовый, почти не меняющийся грохот, но взрывов больше не было слышно: снаряды падали почти бесшумно, почва, выброшенная взрывами, медленно опадала. Уже рассвело. Инженер и Координатор отчетливо видели похожие на кротовые норы небольшие бугорки в точках попаданий.
        - Принесите бинокль! - крикнул Координатор в туннель.
        Через минуту ему подали бинокль. Он ничего не говорил Инженеру, только все больше удивлялся. Сначала он думал, что атакующая их артиллерия пристреливается, но снаряды все время ложились на одинаковом расстоянии. Он водил биноклем вокруг и видел взлетающие со всех сторон фонтаны взрывов то ближе, то дальше, но ни один не приблизился к ракете даже на двести метров.
        - Что там? Не атомные? - донесся до него приглушенный крик из туннеля.
        - Нет! Спокойно! - крикнул он, напрягая голос.
        Инженер придвинул лицо к его уху:
        - Видишь?! Все время промахи!
        - Вижу!
        - Окружают нас со всех сторон!
        Координатор снова кивнул головой и передал бинокль Инженеру.
        Вот-вот должно было взойти солнце. Небо, бледное, как будто вымытое, наливалось водянистой голубизной. На равнине не двигалось ничего, кроме султанов попаданий, а они кустистым кольцом, которое моментально рассыпалось и тотчас же снова возникало, словно причудливой мелькающей живой изгородью, окружали ракету и холм, из которого она торчала.
        Координатор вдруг решился: выполз из туннеля и тремя прыжками взлетел на вершину холма; здесь он упал и посмотрел в противоположную, невидимую из туннеля сторону. Картина была такая же: вытянувшиеся дугой взрывы вырастали песчаными кустами.
        Кто-то с силой бросился рядом с ним на высохшую почву. Это был Инженер. Они лежали головой к голове, глядя на то, что происходит вокруг, и уже почти не слышали грома, который плыл железными волнами, иногда как будто удаляясь - звук относило ветром, разбуженным первыми лучами солнца.
        - Это совсем не промахи! - крикнул Инженер.
        - А что?
        - Не знаю. Подождем…
        - Пойдем внутрь!
        Они сбежали по склону под аккомпанемент пронзительного воя и свиста. Правда, вблизи снаряды не падали, но ощущение было не из приятных. Один за другим они прыгнули в туннель, оставили в нем автомат, а сами пошли в корабль, позвав с собой товарищей. До библиотеки грохот доносился слабо, даже дрожание грунта почти не чувствовалось.
        - В чем же дело? Они хотя нас блокировать? Уморить голодом? - недоуменно спрашивал Физик, когда Координатор и Инженер рассказали все, что успели увидеть.
        - А черт их знает. Хотел бы я увидеть вблизи такой снаряд, - сказал Инженер. - Если они сделают перерыв, стоило бы сбегать.
        - Автомат сбегает, - холодно сказал Координатор.
        - Автомат?! - почти застонал Кибернетик.
        - Ничего с ним не случится, не бойся.
        Они почувствовали очень слабую, но все же не так-то, как раньше, дрожь корпуса и переглянулись.
        - Попадание! - крикнул Химик, вскакивая.
        - Переносят огонь?… - с сомнением сказал Координатор.
        Он поспешил в туннель. Наверху как будто ничего не изменилось: горизонт по-прежнему ревел. Но под кормой ракеты на залитом солнцем песке лежало что-то черное, разбрызганное, словно из лопнувшего мешка высыпалась дробь. Координатор пытался найти место, где странный снаряд разбился о броню, но на керамите не было никаких следов. Прежде чем стоявшие сзади успели его задержать, Координатор кинулся к корме и начал обеими руками запихивать разлетевшиеся осколки в пустой футляр от бинокля. Они были еще теплые.
        Координатор вернулся с добычей, и все начали сразу же на него кричать, и громче всех Химик.
        - Ты сумасшедший! Может быть, это радиоактивно!
        Все побежали в корабль. Оказалось, что осколки не радиоактивны. Поднесенный к ним счетчик импульсов молчал. Выглядели осколки очень своеобразно: ничего похожего на толстую оболочку снаряда - просто множество необычайно мелких комков, рассыпающихся в пальцах на грубозернистые, жирно блестевшие металлические опилки.
        Физик взглянул на эти опилки сквозь лупу, поднял брови, достал микроскоп, посмотрел и вскрикнул:
        - Ну и ну!
        Остальные чуть ли не силой оттащили его от микроскопа.
        - Они посылают нам часы… - слабым голосом сказал Химик, в свою очередь оторвав глаз от окуляра.
        В поле зрения лежали рассыпавшиеся рулончиками и цепочками десятки и сотни крохотных зубчаток, эксцентриков, пружинок, погнутых осей. Все по очереди сыпали под объектив новые пробы, двигали столик микроскопа и все время видели одно и то же.
        - Что это может быть? - воскликнул Инженер.
        Физик бегал по библиотеке от стены к стене, его волосы растрепались, он останавливался, смотрел на всех отсутствующим взглядом и снова бегал.
        - Какой-то страшно сложный механизм - просто что-то чудовищное. Здесь, - Инженер взвесил на руке горсть металлической пыли, - миллиарды, если не триллионы этих проклятых колесиков! Пошли наверх, - решился он вдруг, - посмотрим, что там делается.
        Канонада продолжалась без всяких изменений. Автомат насчитал с того момента, как заступил на пост, тысячу сто девять взрывов.
        - Попробуем-ка теперь люк, - вспомнил вдруг Химик, когда они вернулись в ракету.
        Кибернетик прилип к микроскопу и рассматривал осколки снаряда, порцию за порцией. Когда к нему обращались, он не отвечал.
        Трудно было сидеть и ничего не делать - впятером они отправились в машину. Контрольные лампочки запирающего механизма все еще горели. Инженер чуть сдвинул ручку, и стрелка послушно вздрогнула - крышка двигалась. Он сразу же закрыл ее и сказал:
        - В любой момент мы можем выехать на Защитнике.
        - Крышка повиснет в воздухе, - засомневался Физик.
        - Ничего, до поверхности останется самое большее полтора метра. Для Защитника это пустяки. Переползет.
        Но пока не было острой необходимости покидать корабль, и они вернулись в библиотеку. Кибернетик все еще торчал у микроскопа. Он был в трансе.
        - Оставьте его. Может, на что-нибудь наткнется, - сказал Доктор. - А теперь… нужно чем-то заняться. Предлагаю просто продолжать ремонт.
        Все, кроме Кибернетика, медленно поднялись с мест. А что им еще оставалось делать? Пять человек спустились в рубку, где до сих пор было больше всего следов разрушений. С пультом управления пришлось повозиться. Там требовалась трудная, почти ювелирная работа, каждую цепь проверяли сначала в выключенном состоянии, потом под напряжением. Координатор то и дело поднимался наверх и возвращался, не говоря ни слова. Его уже никто ни о чем не спрашивал. В рубке, ушедшей на пятнадцать метров в грунт, чувствовалась легкая вибрация. Так минул полдень. Несмотря ни на что, работа продвигалась. Она шла бы еще быстрее с помощью автомата, но снимать наблюдательный пост было нельзя. К часу автомат насчитал больше восьми тысяч взрывов.
        Хотя никто не был голоден, приготовили обед и поели, для того чтобы сохранить силы и здоровье, как заявил Доктор. Теперь с этим возни было немного, посуду мыть не приходилось, ее просто совали в пасть моечной машины. В два часа двенадцать минут вибрация внезапно прекратилась. Все сразу же бросили работу и побежали по туннелю наверх. Пылающая золотом тучка заслоняла солнце, а под ними распростерлась дышащая жаром равнина; мелкая пыль, поднятая взрывами, оседала, царила мертвая тишина.
        - Конец?… - неуверенно сказал Физик.
        Его голос прозвучал удивительно громко - за эти часы они привыкли к непрерывному грохоту.
        Последний взрыв, зарегистрированный автоматом, имел порядковый номер десять тысяч шестьсот четыре.
        Люди медленно вылезли из туннеля. Не было видно никакого движения. На расстоянии от двухсот с небольшим до трехсот метров вокруг ракеты тянулась полоса перепаханного, перемолотого грунта, местами отдельные воронки слились в непрерывные провалы.
        Доктор взобрался на бруствер.
        - Рано, - остановил его Инженер. - Подождем.
        - Долго?
        - Минимум полчаса, а лучше час.
        - Взрыватели замедленного действия? Ведь там нет взрывчатых зарядов?
        - Неизвестно.
        Туча сползла с солнца, посветлело. Они стояли и осматривались, ветер затих, становилось все жарче. Координатор первым услышал шелест.
        - Что это? - спросил он шепотом.
        Все насторожились. Им тоже показалось, что они что-то слышат.
        Шум был такой, как будто ветер шевелил листья кустов. Но вокруг не было ни кустов, ни листьев, ничего, кроме кольца перекопанного песка. Воздух был мертвый, горячий, далеко над холмами он дрожал от жары. Шелест не прекращался.
        - Это оттуда?
        - Да.
        Они говорили шепотом. Теперь шелест доносился равномерно со всех сторон - похоже, что пересыпался песок.
        - Ветра нет… - тихо сказал Химик.
        - Нет, это не ветер. Это там, где снаряды…
        - Я схожу туда.
        - С ума сошел? А если у них дистанционные взрыватели?
        Химик побледнел. Он попятился, как будто хотел спрыгнуть в туннель. Но было светло, все застыло в неподвижности - товарищи стояли не шевелясь, он стиснул зубы, сжал кулаки и остался. Шелест - равномерный, быстрый доносился со всех сторон. Люди стояли ссутулившись, напрягая мышцы, без единого движения, как бы бессознательно ожидая удара, - это было в тысячу раз хуже канонады! Солнце повисло в зените, тени кучевых облаков медленно ползли по равнине, облака громоздились на плоских основаниях, они походили на белые острова.
        На горизонте ничто не двигалось, везде было совершенно пусто, даже черные чаши, черточки которых до этого неясно выделялись на фоне далеких холмов, даже они исчезли! Только теперь люди заметили их отсутствие.
        - Смотрите! - крикнул Физик.
        Он протянул руку вперед. Но это произошло почти одновременно со всех сторон. Можно было смотреть куда угодно и везде увидеть одно и то же.
        Изрытая воронками почва вздрогнула, всколыхнулась. Везде, где упали снаряды, из нее полезло что-то сверкающее на солнце. Почти ровная, похожая на гребенку линия блестящих ростков, кое-где в четыре, иногда в пять, шесть рядов. Она вырастала так быстро, что, напрягая зрение, этот рост можно было заметить.
        Кто-то с разгону выскочил из туннеля, понесся прямо к дуге зеркальных огоньков. Это был Кибернетик. Все закричали и бросились за ним.
        - Я знаю! - кричал он. - Знаю!
        Он упал на колени перед стекловидным многорядьем ростков. Они уже торчали из почвы на палец, у основания были толщиной в кулак. Возле каждого ростка легонько шевелился песок, в глубине что-то лихорадочно дрожало, копошилось, работало, шуршало, как будто одновременно пересыпались миллиарды мельчайших зернышек.
        - Механические зародыши! - воскликнул Кибернетик.
        Он пытался руками раскопать землю вокруг ближайшего ростка. У него ничего не получалось. Песок был горячий. Кибернетик отдернул руки. Кто-то сбегал за лопатами, все принялись копать так, что только комья грунта летели во все стороны. Заблестели длинные, спутавшиеся, словно корни, жилы зеркальной массы. Она была твердая, звенела от ударов лопат, как металл; когда яма достигла в глубину больше метра, люди попытались вырвать это странное образование, но оно даже не шевельнулось - настолько срослось с другими.
        - Черный! - Хор голосов как будто вырвался из одной груди.
        Автомат подбежал, разбрасывая ногами песок.
        - Вырви это!
        Цепкие захваты сомкнулись на толстых, как мужская рука, зеркальных жилах. Стальной торс напрягся. Люди увидели, как ступни автомата начинают медленно уходить в грунт. Еле слышный звук, словно до предела натянутой, вибрирующей струны, доносился из его корпуса. Он выпрямился, увязая.
        - Отпусти! - крикнул Инженер.
        Черный тяжело выбрался из ямы и застыл.
        Люди тоже стояли неподвижно. Зеркальная живая изгородь достигла уже почти полуметровой высоты. Внизу, над самой поверхностью планеты, она постепенно наливалась более темным, молочно-голубым цветом, верх все еще рос.
        - Вот так, - спокойно сказал Координатор.
        - Да.
        - Они хотят нас запереть?
        Все промолчали.
        - По-моему, это все-таки примитивно; в конце концов мы могли бы сейчас выйти, - сказал Кибернетик.
        - Оставив ракету, - ответил Координатор. - Их разведка, наверное, как следует все рассмотрела. Обратите внимание - они пристрелялись почти точно по той борозде, которую прорыли их диски!
        - Действительно!
        - Неорганические зародыши, - сказал Кибернетик. Он уже успокоился и стирал с рук песок и глину. - Неорганические зерна - семена, понимаете? Они их высадили с помощью своей артиллерии.
        - Это не металл, - сказал Химик. - Металл бы Черный согнул. Это что-то вроде супранита или керамит с упрочняющей обработкой.
        - Да нет же - это просто песок! - воскликнул Кибернетик. - Не понимаешь? Неорганический метаболизм! Они с помощью катализа превращают песок в какую-то высокомолекулярную производную кремния и образуют из нее эти жилы, так же как растения вытягивают из земли соли.
        - Ты думаешь? - сказал Химик. Он опустился на колени, потрогал лоснящуюся поверхность, поднял голову. - А если бы они попали на иной грунт? - спросил он.
        - Приспособились бы. Я в этом уверен. Потому-то они такие дьявольски сложные - их задача образовать субстанцию максимально твердую и прочную из того, что есть в их распоряжении.
        - Ну, если только это, Защитник разгрызет. И не поломает себе зубов, - усмехнулся Инженер.
        - А было ли это нападением на нас? - тихо произнес Доктор.
        Все посмотрели на него с удивлением.
        - А что это? Не нападение?
        - Нет. Я бы сказал, скорее - попытка защититься. Они хотят нас изолировать.
        - Ну так что? Мы должны сидеть и ждать, пока не окажемся, как червяки, под колпаком?
        - А зачем нам Защитник?
        Все заколебались.
        - Воды нам уже не нужно. Ракету, вероятно, удастся отремонтировать за неделю. Ну, скажем, за десять дней. Атомные синтезаторы запустим в ближайшие часы. Я не думаю, что это будет колпак. Вероятнее, высокая стена. Преграда, непреодолимая для них, поэтому они считают, что и для нас тоже. Синтезаторы обеспечат нас продовольствием. Нам от них ничего не нужно, а они… пожалуй, они не могли показать нагляднее, что не желают иметь с нами дела…
        Товарищи слушали его нахмурившись. Инженер осмотрелся. Зеркальные острия уже доходили ему до колен. Они сплетались. Срастались. Шелест теперь стал таким громким, как будто из-под почвы вырывалось гудение сотен невидимых ульев. Синие корни на дне ямы набрякли, стали толстыми, почти как стволы.
        - У меня к тебе просьба: приведи сюда двутела, - неожиданно сказал Координатор.
        Доктор посмотрел на него, думая, что ослышался:
        - Сейчас? Сюда? Зачем?
        - Не знаю. То есть… я хотел бы, чтобы ты его привел. Хорошо?
        Доктор кивнул и ушел. Остальные молча стояли под солнцем. Показался Доктор. Голый гигант с трудом выполз за ним из туннеля и перепрыгнул через земляной вал. Он казался оживленным и как будто довольным: держался рядом с Доктором и тихонько булькал. Вдруг его плоское личико застыло, голубой глаз неподвижно смотрел вперед. Он засопел. Повернулся всем корпусом. Пронзительно захныкал. Большими прыжками приблизился к зеркальному заграждению, словно хотел на него броситься, неуклюже подпрыгивая, помчался вдоль него, обежал кругом все кольцо, непрерывно постанывая, издавая странный скрипучий кашель, подбежал к Доктору, начал щипать узловатыми пальчиками комбинезон у него на груди, скреб эластичный материал, заглядывал ему в глаза. С него лил пот, он толкнул Доктора, отпрыгнул, вернулся, вдруг еще раз огляделся, втянул с неприятным звуком малый торс в сумку большого и бросился в черное отверстие туннеля.
        Еще секунду люди видели его сплюснутые дергающиеся ступни, когда он вползал внутрь. Довольно долго все молчали.
        - Ты ожидал этого? - спросил Доктор Координатора.
        - Нет… не знаю. Правда. Я только думал, что… возможно, это ему знакомо. Я ожидал какой-то реакции. Скажем, непонятной нам. Такой - нет…
        - Значит ли это, что она понятна? - проворчал Физик.
        - В определенном смысле да, - ответил Доктор. - Он это знает. Или, по крайней мере, знает что-то аналогичное - и боится. Для него это какое-то страшное, наверно, смертельно опасное явление.
        - Экзекуция… modo Эдем? - тихо подсказал Химик.
        - Не знаю. Во всяком случае, это бы означало, что они используют такие живые стены не только против космических пришельцев. Впрочем, стены можно сажать и без артиллерии.
        - А может, он боится всего, что блестит? - сказал Физик. - Простая ассоциация. Это объяснило бы также историю с тем зеркальным поясом.
        - Нет, я показывал ему зеркало, и он не только не испугался, но даже не заинтересовался им, - сказал Доктор.
        - Выходит, его нельзя считать ни таким уж глупым, ни недоразвитым, - бросил Физик.
        Он стоял у стеклянистого заграждения, доходившего ему до пояса.
        - Пуганая ворона куста боится.
        - Слушайте, - сказал Координатор. - Все наши рассуждения беспредметны. Мы в тупике. Что делать дальше? Ремонт ремонтом - это понятно само собой, но я бы хотел…
        - Новая экспедиция? - подсказал Доктор.
        Инженер невесело улыбнулся:
        - Да? Я всегда с тобой. Куда? В город?
        - Это наверняка означало бы столкновение, - быстро сказал Доктор. - Иначе как в Защитнике нам не пройти. А на том уровне цивилизации, которого мы общими усилиями сумели достичь, имея под рукой излучатель антипротонов, оглянуться не успеешь, как начнешь стрелять. Мы должны избежать драки любой ценой. Война - худший способ сбора информации о чужой культуре.
        - Я вовсе не думал о войне, - ответил Координатор. - Защитник - отличное убежище, он ведь так много может выдержать. Все как будто указывает на то, что население Эдема четко разделено на слои и что с тем слоем, который предпринимает разумные действия, мы до сих пор не можем установить контакта. Я понимаю, что экспедицию в сторону города они воспримут как ответный удар. Но осталось еще не изученным западное направление. Двоих людей абсолютно достаточно для обслуживания машины, остальные могут остаться и работать в ракете.
        - Ты и Инженер?
        - Не обязательно. Можешь поехать с Генрихом, если хочешь.
        - В таком случае нужен третий, кто-нибудь, кто знаком с Защитником, - сказал Инженер.
        - Кто хочет ехать?
        Хотели все. Координатор невольно улыбнулся.
        - Едва прекращается артиллерийский огонь, как их начинает сжигать огонь любопытства, - продекламировал он.
        - Ну, едем, - объявил Инженер. - Доктор, конечно, хочет быть с нами как олицетворение разума и благородства. Великолепно. Хорошо, что ты остаешься, - сказал он Координатору. - Ты знаешь очередность работ. Лучше всего сразу же приставить Черного к одному грузовому автомату, но не начинайте копать под ракетой, пока мы не вернемся. Я хотел бы еще раз проверить статические расчеты.
        - Как олицетворение разума я хотел бы спросить, какова цель этой экспедиции, - заговорил Доктор. - Выходя на дорогу, мы вступаем в фазу конфликта, хотим мы этого или нет.
        - У тебя есть другие предложения? - спросил Инженер.
        Вокруг тихо, почти мелодично шумела растущая живая изгородь. Скоро она должна была подняться выше человеческих голов. Солнце разбрызгивалось белыми и радужными искрами в ее жилистых переплетениях.
        - У меня нет никаких, - признался Доктор. - События непрерывно опережают нас, и до сих пор все заранее составленные планы подводили. Может, самым благоразумным было бы воздержаться от всяких прогулок. Через несколько дней ракета будет готова к полету; облетая планету на малой высоте, мы, возможно, узнаем больше, чем сейчас. И без риска…
        - Ты и сам в это не веришь, - возразил Инженер. - Если мы не можем ничего узнать, изучая все вблизи, что нам даст полет на заатмосферной высоте? А благоразумие… Боже мой… Если бы люди были благоразумны, мы бы здесь никогда не оказались. Что благоразумного в ракетах, которые летят к звездам?
        - Демагогия, - проворчал Доктор. - Я знал, что мне вас не убедить, - добавил он и медленно пошел вдоль стеклянистой преграды.
        Остальные вернулись к ракете.
        - Не рассчитывай на сенсационные открытия; я полагаю, что на западе тянется такая же равнина, как и здесь, - сказал Координатор Инженеру.
        - Откуда ты знаешь?
        - Мы не могли упасть как раз в центре пустынного пятна. На севере - завод, на востоке - город, на юге - возвышенность с «поселком» в котловине; вероятнее всего, мы сидим на краю пустынного языка, который расширяется к западу.
        - Возможно. Увидим.
        Глава десятая
        В начале пятого крышка грузового люка дрогнула и медленно опустилась вниз, как челюсть акулы. Она застыла в воздухе наклонным помостом; ее край повис в метре от поверхности.
        Люди стояли по обе стороны люка, задрав головы. В зияющем отверстии сначала показались широко расставленные гусеницы; с нарастающим урчанием они двинулись вперед, как будто огромная машина хотела прыгнуть в воздух. Еще мгновение было видно серо-желтое днище - внезапно гигант качнулся, резко наклонился вперед, ударил обеими гусеницами по свисающей крышке - она загудела, - съехал по ней вниз, переполз метровый зазор, поймал передними траками гусениц грунт, рванул его, какую-то долю секунды казалось, что обе медленно перемалывающие почву ленты профилированных пластин остановятся, но Защитник дернулся и, подняв свой приплюснутый лоб, проехал несколько метров по ровному грунту и замер с певучим урчанием.
        - Ну, а теперь, друзья, - Инженер высунул голову из маленького заднего люка, - прячьтесь в ракету - будет жарко. И не высовывайтесь этак с полчасика. А еще лучше сначала пошлите Черного, пусть замерит остаточную радиоактивность.
        Крышка захлопнулась. Трое людей вошли в туннель и забрали с собой автомат. Сразу же в дыре туннеля появился выдвинутый изнутри щит, плотно закрывший лаз. Защитник не двигался. Внутри него Инженер протирал экраны, проверял показания приборов. Наконец он спокойно сказал:
        - Начинаем.
        Короткое и тонкое, снизу и сверху охваченное цилиндрическими утолщениями рыло Защитника начало медленно поворачиваться на запад.
        Инженер поймал спрессованное стекло живой изгороди в перекрестье черных нитей, бросил взгляд вбок, проверяя положение трех дисков - белого, красного и голубого,
        - и нажал ногой педаль.
        На мгновение экран почернел, словно засыпанный сажей, одновременно воздух со странным звуком - как будто какой-то великан, прижавшись ртом к грунту, сказал
«умпф» - ударил в Защитника так, что тот закачался. Экран снова посветлел.
        Огненное облако расплылось в стороны; вокруг него, бурля, всколыхнулся похожий на жидкое стекло воздух. На протяжении десятка метров зеркальная живая изгородь исчезла, из впадины с вывернутыми, вишнево пылающими краями бил пар. Песок на расстоянии двадцати шагов покрылся стеклянистой коркой и заискрился на солнце. На Защитника сыпался летучий, почти невесомый белый пепел.

«Немного перехватил», - подумал Инженер, но вслух сказал только:
        - Все в порядке, едем.
        Приземистый корпус дрогнул и удивительно легко покатился к пролому. Проезжая сквозь него, машина слегка качнулась: на дне застывала лужица огненной жидкости - расплавленный кремнезем.

«Мы просто варвары, - мелькнуло в голове у Доктора. - И что я здесь делаю?…»
        Инженер взял нужное направление и прибавил скорость. Защитник мчался как по автостраде, внутренняя мягкая поверхность гусениц тихо шлепала по ведущим каткам. Они делали без малого шестьдесят километров в час, почти не ощущая этого.
        - Можно открыть? - спросил Доктор.
        Он сидел низко в маленьком кресле, над его плечом блестел выпуклый, похожий на корабельный иллюминатор, экран.
        - Конечно, можно, - согласился Инженер. - Только…
        Он включил компрессор. С крышки и из основания башенки брызнул острыми, как иголки, струйками бесцветный раствор, смывая с брони остатки радиоактивного пепла. Потом стало светло: броневой колпак открылся, его верх сдвинулся назад, бока провалились внутрь корпуса - теперь людей защищало только толстое изогнутое стекло, окружающее сиденья. В открытую машину ворвался ветер и растрепал им волосы.
        - Мне кажется, Координатор был прав, - пробормотал через некоторое время Химик.
        Местность не менялась. Защитник плыл через море песка, тяжелая машина плавно покачивалась, двигаясь поперек перепончато взгорбленных барханов все время с одной и той же скоростью. Инженер поехал было быстрее, но тогда их начало бросать, гусеницы пронзительно скрипели, нос машины прыгал с одного бархана прямо на верхушку другого, на мгновение зарывался в него, вскидывал тяжелые тучи песка, несколько раз песок попадал даже внутрь.
        При скорости пятьдесят километров болтанка прекратилась. Так прошло два с лишним часа.
        - Да, пожалуй, он был прав, - сказал Инженер и немного изменил курс к югу.
        Следующий час езды не принес никаких перемен, и они повернули еще раз, двигаясь уже точно на юго-запад. Позади осталось сто сорок километров.
        Цвет песка понемногу изменялся: из почти белого, очень сыпучего, встававшего за машиной длинным клубящимся хвостом, он стал красноватым и более тяжелым, меньше пылил и, выброшенный вверх гусеницами, почти сразу же опадал. Расстояние между барханами увеличивалось, теперь они были ниже. Время от времени мелькали торчащие прутья совершенно засыпанных кустов. Вдали показались неясные маленькие пятнышки, они лежали несколько в стороне от курса. Инженер свернул к ним. Они быстро увеличивались, и через несколько минут уже можно было разглядеть поднимающиеся из песка отвесные плиты, похожие на одиноко стоящие остатки каких-то стен. Въезжая в узкий проход, Инженер притормозил. По обеим сторонам стояли наклонившиеся, разъеденные эрозией плиты. Большой каменный брус загораживал дорогу. Защитник задрал нос, без труда преодолел препятствие, и они оказались как бы в узкой улочке. Сквозь щели и просветы между отдельными плитами виднелись и другие развалины, все иссеченные глубокими горизонтальными шрамами эрозии. Из каменных развалин Защитник выехал на свободное пространство. Снова появились барханы, но они были
плотные, как бы спрессованные, и совсем не пылили. Местность понемногу понижалась, машина спускалась по отлогому склону, далеко внизу виднелись тупые пальцы скал и снова беловатые контуры развалин.
        Спуск кончился; по дну усеянного пятнистыми камнями оврага Защитник въехал на противоположный склон, тянувшийся до самого горизонта; гусеницы уже совсем не вязли, грунт был твердый, появились первые плоские, как лепешки, группы почти черных дышащих деревьев; под низким солнцем они просвечивали вишневым цветом, будто листики-пузырьки наполняла кровь. Еще дальше, к юго-западу, заросли становились выше, кое-где они преграждали дорогу. Защитник продирался сквозь них, почти не снижая скорости. Тысячи пузырьков лопались с глухим неприятным треском, из них брызгала липкая темная жидкость, пачкающая керамитовые плиты, и вскоре весь корпус по самую башенку был вымазан рыже-бурой краской.
        Они проехали двести километров, солнце уже касалось горизонта, преувеличенно длинная тень машины колыхалась, извивалась, растягиваясь все больше. Внезапно под Защитником что-то противно заскрежетало, он на мгновение слегка приподнялся и провалился в нечто, разбрызгивающееся с протяжным хрустом. Инженер затормозил, машина прокатилась еще несколько метров и остановилась. Позади, в широкой, проделанной в зарослях колее валялись раздавленные тяжестью Защитника обломки ржавой конструкции, перемешанные с разодранными ошметками кустов. Поехали дальше, и снова налетели - на этот раз одной гусеницей - на заросшие поверху бородавчатыми кустами обломки ферм, изогнутых ажурных рычагов, дырявых листов металла. Защитник перемалывал все это на мелкие кусочки, перемешивал с жидкостью, сочившейся из лопающихся гроздьев, в скрежещущее тесто. Через некоторое время стена зарослей стала еще выше, отвратительный скрежет и писк проржавевшего железного лома прекратились, черноватые, бьющиеся о броню стебли с бородавчатыми утолщениями вдруг расступились в обе стороны. Защитник въехал в глубь широкой, в несколько метров,
просеки; по другую ее сторону темнела такая же стена зарослей, как та, сквозь которую они продрались. Инженер развернулся на месте, и они поехали спускавшейся вниз просекой, почти лесной дорогой; глинистый грунт был утрамбован, его покрывали илистые потеки, показывавшие, что когда-то здесь текла вода.
        Просека все время меняла направление, иногда половинка громадного, пурпурного, ослепительно пылающего солнечного диска вставала прямо впереди, иногда солнце скрывалось за поворотом, и только кровавые вспышки пробивались сквозь чернильные заросли, которые сплошной стеной поднимались вверх на два-три метра; дорога суживалась, уклон увеличивался; вдруг люди увидели весь гигантский диск заходящего солнца - под ними, в нескольких сотнях метров, раскинулась огромная разноцветная долина.
        В глубине ее пылала поверхность воды, отражая багрянец солнца. Берег озера, неровный, покрытый пятнами черных зарослей, был искусственно укреплен, на нем виднелись машины на расставленных ногах. Ближе, почти под самым склоном обрыва, на краю которого резко остановился Защитник, неправильной мозаикой вдоль светлых полос расходились постройки, ряды отвесных, ярко блестевших мачт величиной не больше спички. Внизу царило оживленное движение, в разные стороны ползли колонны серых, беловатых и бурых точек - они перемешивались, кое-где образовывали концентрические скопления и снова расходились удлиненными ленточками. Вдобавок вся эта густо заселенная территория непрерывно поблескивала мелкими искорками, как будто обитатели десятков домов неутомимо открывали и закрывали окна с блестевшими в солнечных лучах стеклами.
        Доктор восхищенно вскрикнул:
        - Генрих, все-таки удалось! Наконец что-то нормальное, обыкновенная жизнь! И какой наблюдательный пункт!!!
        Еще не кончив говорить, он перекинул ноги через борт открытой башенки. Инженер остановил его:
        - Погоди-ка. Видишь солнце? Через какие-нибудь пять минут оно зайдет, и мы уже ничего не увидим. Нужно заснять всю эту панораму, и как можно скорее, иначе нам не успеть.
        Химик уже вытягивал из-под сиденья камеру. Инженер и Доктор помогли ему быстро надеть самый большой телеобъектив, похожий на трубу гранатомета. Для скорости они бросали штативы прямо на грунт. Инженер тем временем размотал бухту нейлонового троса, закрепил конец за край башенки, моток бросил у передка Защитника и спрыгнул вниз.
        Доктор и Химик, подняв штативы, бежали к краю обрыва. Инженер догнал их с тросом в руке, подтянул его и пристегнул им к поясам.
        - Еще свалитесь от избытка энтузиазма, - сказал он.
        Солнечный диск уже опускался в пылающие воды озера. Они установили камеру, послышался торопливый шорох лентопротяжки, и большой объектив заглянул вниз. Доктор упал на колени, поддерживая передние ножки штатива, которые стояли на самом краю обрыва. Химик приложил глаз к видоискателю, скривился.
        - Странно слепит! - крикнул он. - Дай бленды!
        Инженер бросился к машине. Через минуту он принес самую большую заслонку, и они начали торопливо снимать. Солнце наполовину скрылось за горизонтом. Инженер размеренно водил камерой влево и вправо. Химик иногда останавливал его, направлял объектив на пункты, где в маленькой рамке видоискателя замечал особенно оживленную циркуляцию пятнышек и фигур, работал трансфокатором, меняя фокусное расстояние. Доктор все еще стоял на коленях, камера тихонько ворчала. Одна катушка кончилась, Инженер торопливо сменил ее. Уже только маленький кусочек солнечного диска выступал над темнеющей водой, когда объектив совсем опустился вниз и теперь был направлен на очаг самого оживленного движения. Доктор, высунувшись над обрывом почти наполовину, висел на натянутом тросе - иначе нельзя было бы снимать. Он видел под собой рыжеватые морщины глинистой стены, освещенные слабеющим красным светом. На последних метрах второй катушки красный диск погас, небо было еще насыщено светом, но равнину и озеро накрыла серо-голубая тень кроме вспыхивающих огоньков, там уже ничего не было видно.
        Доктор встал, ухватившись за трос. Камеру несли втроем, осторожно, как сокровище.
        - Думаешь, получилось? - спросил Доктор Инженера.
        - Во всяком случае, часть. Немного пленки мы могли засветить. Разберемся на корабле. В конце концов сюда всегда можно приехать еще раз.
        Они погрузили камеру и штативы в машину и опять вернулись на край обрыва. Только теперь они увидели, что на востоке берег озера круто поднимается вверх, переходя вдалеке в неровную скальную стену, на вершинах которой играет розовый отсвет. Над ней далеко в голубизну, усеянную первыми звездами, била бурая колонна дыма. Ее вспученная грибовидная верхушка некоторое время парила в воздухе и оседала за горным хребтом.
        - А, та самая долина? - воскликнул Химик, обращаясь к Доктору.
        Они снова взглянули вниз. Цепочки белых и зеленоватых искр медленно ползли в разные стороны вдоль берегов озера, сворачивали, сливались в неровно текущие струйки, местами гасли, появлялись другие, большие, постепенно там становилось все темнее и количество огоньков увеличивалось. Вокруг спокойно шумели высокие, совершенно черные заросли; люди неохотно так прекрасен был вид - повернулись, унося с собой образ озера, отражающего яркие молочные звезды.
        Шагая по илистому грунту просеки, Доктор спросил Химика:
        - Что ты видел?
        Тот смущенно улыбнулся:
        - Ничего. Я вообще не думал о том, что вижу; старался только все время помнить о резкости, а Генрих так быстро водил камерой из одной стороны в другую, что я вообще ни в чем не мог разобраться.
        - Это ничего, - сказал Инженер и облокотился на остывшую броню Защитника. - Мы снимали двести кадров в секунду; все, что там было, увидим после проявления. А теперь возвращаемся.
        - Просто загородная прогулка! - пробурчал Доктор.
        Они забрались в машину. Инженер передвинул визиры телеэкрана назад и включил задний ход. Некоторое время ехали в гору, пятясь, потом просека стала шире, Инженер развернулся, и Защитник помчался прямо на север.
        - Не стоит возвращаться той же дорогой, - сказал Инженер. - Это лишних сто километров. Пока можно, поедем просекой и будем на месте через два часа.
        Глава одиннадцатая
        Дорога петляла. Уклон немного уменьшился, стены зарослей иногда совсем сжимали Защитника, стебли колотились о стекло, окружавшее башенку, время от времени пузырчатый стручок падал на колени Химику или Доктору. Доктор поднес один из них к носу - и удивился.
        - Очень приятно пахнет, - сказал он.
        Они были в отличном настроении. Искрящееся небо становилось все рельефнее и глубже, тлела массивная глыба Млечного Пути, легкий ветерок со слабым шелестом прочесывал чащу. Защитник катился мягко, издавая еле слышное напевное урчание.
        - Интересно, что на Эдеме нет никаких щупальцев, - заметил Доктор. - Во всех книжках, какие я когда-либо читал, всегда на других планетах было полно щупальцев, которые извиваются и душат.
        - И у обитателей этих планет обязательно по шесть пальцев, - добавил Химик. - Почти всегда по шесть. Ты случайно не знаешь, почему это так?
        - Шесть - число магическое, - ответил Доктор. - Два раза по три - будет шесть, а Бог любит троицу.
        - Перестань нести чепуху, не то я собьюсь с пути, - сказал Инженер, который сидел выше, чем они. Он никак не мог решиться включить фары, хотя уже почти ничего не видел. Но ночь была прекрасна, и он знал, что это впечатление исчезнет, стоит зажечь свет. Ехать с радаром ему тоже не хотелось - пришлось бы закрыть башенку. Он едва видел собственные руки, лежащие на рычагах; только индикаторы и приборы на щитках перед ним и ниже, в глубине машины, бледно тлели розовым светом, а стрелки атомных индикаторов дрожали нежно-оранжевыми звездочками.
        - Ты можешь связаться с ракетой? - спросил Доктор.
        - Нет, - ответил Инженер. - Тут нет слоя Хевисайда, вернее, есть, но дырявый, как решето. О связи на коротких волнах и говорить не приходится, а монтировать другой передатчик было некогда. Ты же знаешь.
        Вскоре гусеницы загрохотали, машина закачалась. Инженер на мгновение включил огни и увидел, что они едут по белым округлым камням; высоко над зарослями замаячили фантастические силуэты известняковых пиков. Машина шла по высохшему дну ущелья.
        Инженеру это не очень нравилось; он не знал, куда приведет их эта дорога, а таких крутых стен не взял бы даже Защитник. Камней становилось все больше, черные заросли разбились на отдельные группки, дорога извивалась: сначала она поднималась в гору, потом почти выровнялась, скалы по одну сторону ущелья стали ниже, наконец исчезли совсем, и Защитник очутился на покатом лугу, окаймленном сверху известняковыми уступами; от них тянулись язычки осыпей. Между камнями у самой поверхности вились длинные, серебристо-зеленые в свете фар, скрученные стебли.
        Прошло почти четверть часа. Машина сильно отклонилась к северо-востоку, пора было возвращаться на нужный курс, но этого не позволяла сделать известняковая гряда, вдоль которой двигался Защитник.
        - Все-таки нам везет, - ни с того ни с сего сказал Химик, - мы могли свалиться в озеро или налететь на скалы; сомневаюсь, что мы сумели бы выкарабкаться.
        - Это верно, - ответил Инженер и добавил: - Подождите-ка.
        Дорогу загораживало что-то лохматое, похожее на сетку с длинной волосяной бахромой. Защитник медленно подъехал к этой преграде и уперся в нее. Инженер плавно нажал на акселератор, странная сеть с тихим треском лопнула и исчезла, вдавленная в грунт гусеницами. Фары выхватывали из мрака целый лес высоких черных силуэтов. Казалось, перед машиной появилось окаменевшее войско в развернутом строю. Защитник чуть не наехал на остроконечное образование, вспыхнул большой центральный прожектор, луч света лизнул черную колонну, пополз по ней вверх. Над машиной высилась гигантская статуя. Напрягая зрение, можно было рассмотреть торс двутела - только маленький его торс, увеличенный до огромных размеров. Он стоял, сплетя поднятые вверх руки, слегка наклонив плоское ввалившееся лицо с четырьмя симметрично расположенными впадинами, как будто смотрел на людей с высоты сразу четырьмя глазами. У двутелов, с которыми до сих пор сталкивались люди, были совсем другие лица.
        Потрясенные люди молчали, потом световой язык сполз со статуи, метнулся в сторону, выхватил из темноты другие постаменты, одни высокие и узкие, другие низкие, на них возвышались торсы - черные, пятнистые, кое-где молочно-белые, как будто вырезанные из кости. На всех лицах зияло по четыре глазницы, некоторые были странно деформированные, словно опухшие, с огромными валиками лбов, а еще дальше, метрах в двухстах от Защитника, тянулась стена, из нее торчали раскинутые, сплетенные или скрещенные руки сверхъестественной величины.
        - Это… это как будто кладбище, - сказал Химик, понизив голос до шепота.
        Доктор уже вылезал на заднюю броню. Химик поспешил за ним. Инженер повернул конус прожектора в другую сторону, туда, где раньше торчал известняковый барьер. Вместо него он увидел редкую шпалеру фигур со смазанным, как бы смытым рельефом. Взгляд бессильно путался в сложном переплетении форм, иногда в них мелькало что-то знакомое и снова ускользало.
        Химик и Доктор медленно шли между изваяниями, Инженер светил им с башенки. Он уже некоторое время слышал отдаленный плач и визг, но, захваченный необычайным зрелищем, не обращал внимания на эти звуки, такие слабые и неясные, что он не мог понять, откуда они доносятся.
        Луч прожектора проплыл над головами Доктора и Химика, вылущивая из мрака все новые и новые фигуры. Внезапно совсем близко послышалось ядовитое шипение, между рядами статуй поплыли медленно расползающиеся серые клубы, а сквозь них с протяжным стоном, кашлем, плачем, прыгая, понеслась толпа двутелов. Над ними развевались какие-то лоскутья. Они мчались вслепую, толкаясь и налетая друг на друга.
        Инженер прыгнул на сиденье, схватился за рычаг, он хотел подъехать к товарищам - это была его первая мысль. В ста шагах у конца аллейки он видел бледные в луче прожектора лица Доктора и Химика - они ошеломленно смотрели на мечущиеся фигуры. Но он не мог двинуться с места - беглецы не обращали никакого внимания на машину, они мелькали под самым носом Защитника, несколько больших тел упало, пронзительное шипение слышалось совсем близко, оно плыло откуда-то снизу.
        Между ближайшими постаментами, освещенными фарами Защитника, из грунта на несколько сантиметров выполз конец гибкой трубы, окруженный шапкой образующейся в воздухе пены. Забрызгивая почву, пена бурно задымила и затянула все вокруг пепельной завесой.
        Когда первая волна серого тумана окутала башенку, Инженер почувствовал, как тысячи шипов вонзились ему в легкие. Ослепленный, с залитым слезами лицом, он издал глухой крик и, задыхаясь, рыдая от ужасной боли, резко нажал акселератор.
        Защитник прыгнул вперед, как будто им выстрелили, опрокинул черную статую, мгновенно взлетел на нее и, рыча, переехал. Инженер не мог вдохнуть воздух, страшная боль сгибала его пополам, но он не закрывал башенки, зная, что сначала нужно забрать товарищей. Ослепшими глазами он едва видел рушащиеся с грохотом статуи, которые давил Защитник. Воздух стал немного чище. Инженер скорее услышал, чем увидел, как Химик и Доктор выскакивают из зарослей и карабкаются на броню, хотел крикнуть: «Влезайте!», но из его обожженной гортани вырвался только хрип. Химик и Доктор, заходясь от кашля, прыгнули внутрь. Инженер на ощупь нажал рычаг, металлический купол закрылся над ними, но рвущий горло туман все еще висел внутри. Инженер стонал, но из последних сил боролся с ручкой трубопровода. Кислород под высоким давлением с громким хлопком вырвался из редуктора. Инженер почувствовал, как его ударило в лицо. Ощущение было такое, будто его стукнули по лбу кулаком.
        Он утонул в живительном потоке. Доктор и Химик, судорожно дыша, навалились ему на плечи. Фильтры работали, кислород заполнил кабину, выдавливая ядовитый туман. Люди прозрели, но дышать было еще трудно, они чувствовали острую боль в груди, каждый глоток воздуха, казалось, стекал по обнаженным ранам трахеи, но это ощущение быстро прошло. Через несколько секунд Инженер видел совсем хорошо. Он включил экран.
        Между треугольными постаментами в боковой аллее, до которой он не доехал, еще вздрагивало несколько распластанных тел, но большинство уже совсем не шевелилось. Переплетенные ручки, маленькие торсы, головы то исчезали, то появлялись из-за вяло парящих серых клубов. Инженер включил наружные микрофоны. В кабину ворвались ослабевающие и удаляющиеся покашливания, взвизгивания, сзади что-то затопало, хор разрозненных голосов еще раз взревел где-то около сплетенных белых фигур, но там был виден только однообразно волнующийся серый туман. Инженер убедился, что башенка закрыта герметично, и, сжав зубы, двинул рычаги управления. Защитник медленно поворачивался на месте, гусеницы скрежетали на каменных обломках, три снопа света пытались пробить тучу. Инженер повел машину вплотную к разбитым статуям, разыскивая шипящую трубу. Он нашел ее по бьющей вверх и в стороны пене, в каких-нибудь десяти метрах, колеблющаяся волна дыма заливала поднятые руки очередной фигуры.
        - Нет, - крикнул Доктор, - не стреляй! Там могут быть живые!
        Поздно. Экран на мгновение почернел. Защитник подпрыгнул, как будто подброшенный чудовищным ударом, и упал с ужасным скрежетом. Несущие и управляющие волны, едва оторвавшисьот острия, скрытого в корпусе генератора, попали в то, что выбрасывало шипящую пену, и заряд антипротонов соединился с эквивалентным количеством материи.
        Когда экран засветился, между разбросанными обломками постаментов зиял огненный кратер.
        Инженер даже не взглянул на него. Он напрягал глаза, тараясь рассмотреть, что произошло с остатком трубы, куда она исчезла. Он еще раз развернул Защитника на девяносто градусов и медленно поехал мимо поваленных взрывной волной статуй. Серого тумана стало меньше. Машина миновала три-четыре распластавшихся, покрытых лохмотьями тела. Инженер притормозил левой гусеницей, чтобы не проехать по тому, которое было ближе всех. Немного ниже в чаще маячил огромный неподвижный силуэт. Рядом была видна вытянутая полянка, у ее края серебром блеснули убегающие в заросли фигуры; вместо маленьких торсов у них были неестественно длинные, приплюснутые с боков колпаки или шлемы, кончающиеся сверху чем-то вроде клювов.
        Что-то глухо ударило в Защитника спереди, экран потемнел и снова вспыхнул, левая фара погасла.
        Инженер повел машину к темному краю рощицы. Центральный прожектор высветил между ветвями многочисленные серебряные пятнышки, за которыми что-то начало крутиться, все быстрее и быстрее. Во все стороны полетели ветви, целые букеты скошенных кустов, и огромная вращающаяся масса, перемалывая воздух, рванулась сбоку. Инженер прицелился туда, где движение было самым сильным, и нажал педаль. Глухое мощное
«умпф» тряхнуло башенку.
        Едва засветился экран. Инженер повернул башенку в ту же сторону.
        Можно было подумать, что взошло солнце. Защитник стоял почти посредине поляны. Ниже, где только что был лес, пятая часть горизонта превратилась в белое море огня. Звезды исчезли, воздух лихорадочно дрожал, и на фоне этой затянутой дымом стены к Защитнику двигался пузатый, искрящийся огненными вспышками шар. Инженер не слышал ничего, кроме гудения пожара, Защитник казался прижавшейся к поверхности планеты крошкой по сравнению с этой громадиной, которая начала вращаться еще быстрей и превратилась в высокий, словно воздушная гора, смерч, перечеркнутый посредине черным зигзагом. Инженер уже держал его в перекрестье прицела, когда в нескольких сотнях шагов от машины заметил освещенные заревом бледные фигуры убегающих.
        - Держитесь! - гаркнул он.
        Секунду ему казалось, что башенка падает на него. Защитник как будто охнул, заплясал на амортизаторах, броня загудела, как колокол, затрещала, словно лопалась. Экран на мгновение потемнел и снова прояснился. Грохот не прекращался - казалось, сотня адских молотов яростно бьет по верхней крышке. Понемногу оглушающий гром слабел, удары становились все медленнее, угловатый зигзаг еще несколько раз со свистом рассек воздух; вдруг на броню обрушился глухой, протяжный скрежет падающего металла, и несколько лап, лениво сокращая суставы и вновь их расправляя, легли под гусеницы Защитника. Одна из них едва заметным движением скребла броню, как бы поглаживая ее; потом и она затихла. Инженер попробовал тронуться с места, но гусеницы чуть двинулись, скрипнули и застряли. Он включил заднюю скорость - получилось. Медленно выбираясь, вспахивая почву обломками, которые он волочил за собой, Защитник пятился как рак. Наконец он освободился. Звякнул металл, машина неожиданно прыгнула назад.
        На фоне все еще пылающего леса они увидели тридцатиметрового растоптанного паука; культя одного из рычагов еще судорожно царапала почву. Между угловатыми длинными ногами висела рогатая гондола; сейчас она была открыта, из нее выскакивали серебряные фигурки.
        Инженер машинально проверил, нет ли кого-нибудь на линии выстрела, и нажал педаль.
        Раздался грохот. Новое солнце взорвалось на полянке. Обломки с воем и свистом разлетелись во все стороны, в центре взметнулся столб кипящей глины, песка, легких лохмотьев копоти. Инженера вдруг охватила слабость. Он почувствовал, что еще минута - и его вырвет. Холодный пот сочился у него по спине; как вода, заливал лицо. Мгновенно онемевшей рукой он вцепился в рычаг и тут услышал крик Доктора:
        - Поворачивай, слышишь! Поворачивай!
        Из горящей ложбины рванулся подсвеченный красным дым, как будто там, где до этого стоял лес, возник вулкан; кипящий шлак стекал по склону, поджигая остатки поваленных примятых зарослей.
        - Да поворачиваю, - сказал Инженера, - поворачиваю…
        Но не двигался. Капли пота все еще текли по его лицу.
        - Что с тобой? - услышал он как будто очень издалека голос Доктора.
        Увидев над собой его лицо, встряхнул головой и широко открыл глаза.
        - Что? Ничего, ничего, - пробормотал он.
        Доктор снова откинулся назад.
        Инженер включил двигатель. Защитник вздрогнул, развернулся на месте и пополз в гору той же дорогой, которой ехал сюда.
        Единственная фара (центральный прожектор разбился при столкновении) снова осветила поваленные, перемешанные с мертвыми телами статуи. И те и другие покрывал металлический серый налет. Защитник прополз между обломками двух белых фигур и повернул на север. Как корабль, входящий в воду, он вспорол и развалил на стороны хрустевшие под гусеницами заросли; несколько бледных силуэтов панически умчалось из полосы света, скорость увеличилась, машину бросало на неровностях. Инженер тяжело дышал, стараясь побороть дурноту, и все сильнее сжимал зубы. До сих пор у него перед глазами стояли кружащиеся хлопья копоти - все, что осталось от выскакивающих серебряных фигурок.
        Впереди желтела глинистая выемка склона. Защитник задрал лоб и полез в гору. Упругие ветки хлестали по броне, гусеницы скрежетали по чему-то невидимому, машина мчалась все быстрее, то в гору, то вниз, она пересекала небольшие овраги, проскакивала крутые балки, прорывалась сквозь плотные стены зарослей. Защитник, словно таран, прошел сквозь рощу паучьих деревьев, их колючие брюшки бомбардировали броню бессильными мягкими ударами, треск и шипение перемалываемых стеблей и крон были ужасны. На задних экранах еще стояло зарево пожара. Постепенно оно затухло. Наконец все окутала сплошная тьма.
        Глава двенадцатая
        Через час Защитник вырвался на равнину. Стояла черная звездная ночь, мимо равномерно гудящей машины пролетали редеющие заросли. Наконец пропали последние кусты, и не было уже ничего, кроме длинных отлогих холмов, которые, казалось, колыхались, оживали, когда на них падал свет единственной фары. Защитник стремительно, как будто хотел взмыть в воздух, взлетал на них, сиденья мягко покачивались, визг гусениц напоминал яростный звук сверла, вгрызающегося в металл, стрелки приборов горели розовым, оранжевым, зеленым. Инженер, склонившись к экрану, искал огонек ракеты.
        Теперь он считал безумием то, что они выехали, не обеспечив себе радиосвязи. Правда, раньше он относился к этому как к чему-то вполне естественному. Они спешили так, словно еще один или два часа, необходимые для монтажа другого передатчика, были бесценными. Когда у Инженера почти не оставалось сомнений, что в темноте он проскочил мимо ракеты и едет дальше на север, он увидел ее, вернее - странно раздувшийся световой пузырь. Защитник полз все медленнее, фара осветила наклонную стену, и она засверкала серебряным огнем. Картина была необыкновенная; когда зажигался маяк, огромный, не замкнутый у вершины купол вспыхивал, переливаясь в стеклянных сплетениях множеством радуг; умноженный ими блеск далеко освещал пески.
        Не желая стрелять, Инженер направил тупой бронированный лоб машины в то место, где он, выезжая, пробил проход. Но стеклянная стена уже затянула дыру с обеих сторон, зарастила ее, единственным следом пролома была плита превратившегося в шлак песка у основания ограды.
        Защитник с ходу стал таранить стену всей массой своих шестнадцати тысяч килограммов; броня застонала. Стена не поддалась.
        Инженер медленно отступил на двести метров, установил нити прицела как можно ниже, и в тот момент, когда светящийся купол вырвался из мрака, быстро нажал педаль.
        Не ожидая, когда отверстие с кипящими краями остынет, он бросил машину вперед. Башенка зацепилась верхушкой, но разорвала размякшую от жара стеклянную массу, одноглазый Защитник заглянул в глубь пустого пространства и с замирающим урчанием подъехал к ракете.
        Их встретил только Черный, который, впрочем, сразу же исчез. Приходилось ждать - нужно было очистить броню от радиоактивного налета и измерить частоту импульсов в окружающей среде. Только тогда они могли покинуть тесную кабину.
        Вспыхнул фонарь. Координатор, который первым вышел из туннеля, одним взглядом окинул покрытую черными пятнами лобовую броню Защитника, вмятины вместо фар, бледные, осунувшиеся лица товарищей и спросил:
        - Дрались?
        - Да, - ответил Доктор.
        - Спускайтесь вниз. Здесь еще ноль девять рентгена в минуту. Черный останется тут.
        Больше никто не произнес ни слова. Спустившись в корабль, Инженер заметил второй автомат, поменьше, который соединял кабели в проходе к машинному отделению, но даже не остановился около него. В библиотеке горел свет, на маленьком столе стояли алюминиевые тарелки, лежали столовые приборы, посредине красовалась бутылка вина.
        Координатор, не садясь, заговорил:
        - Мы собирались устроить небольшой праздник. Автоматы проверили систему гравиметрического распределения - она в порядке… Главный реактор готов к запуску. Если поставить ракету, можно будет стартовать. Теперь рассказывайте.
        Некоторое время все молчали. Доктор посмотрел на Инженера и начал рассказывать:
        - Ты был прав. На запад действительно тянется пустыня. Мы сделали - по большой дуге - почти двести километров в юго-западном направлении.
        Он рассказал, как они доехали до обитаемой равнины и озера, как вели съемку, как, возвращаясь, наткнулись в темноте на скопление статуй, - и тут заколебался.
        - Это действительно выглядело как кладбище или место, связанное с каким-то религиозным культом. То, что происходило потом, трудно передать. Я опять не могу с уверенностью сказать, что это значило, - эту песенку вы уже знаете. Толпа двутелов в панике убегала. Казалось, они прятались и облава вспугнула их или загнала за
«надгробья». Я говорю, что это так выглядело, больше я ничего не знаю. В нескольких сотнях метров ниже - все это происходило на склоне - была небольшая роща, и там прятались другие двутелы, похожие на того серебряного, которого мы убили. За ними стояла, возможно замаскированная, одна из вращающихся машин - большой волчок. Но сначала мы про нее не знали. Так же как про то, что скрывавшиеся в зарослях двутелы протянули над самым грунтом гибкую трубу, из которой под давлением вылетало отравляющее вещество, пена, превращающаяся во взвесь или газ. Можно будет ее исследовать, она ведь должна была осесть в фильтрах, правда? обратился он к Инженеру.
        Тот кивнул.
        - Мы вышли с Химиком, чтобы осмотреть эти статуи, башня была открыта. Мы чуть не задохнулись, а хуже всего пришлось Генриху. Первая волна газа пришлась на Защитника. Когда мы забрались внутрь и продули башню кислородом, Генрих выстрелил в трубу, вернее, в то место, где она перед этим торчала. Мы уже стояли в густом облаке.
        - Антиматерией? - спросил Координатор в тишине.
        - Да.
        - Ты не мог использовать малый излучатель?
        - Мог, но не использовал.
        - Мы все были… - Доктор мгновение искал слово, - возбуждены. Видели падающих. Эти двутелы не были нагими. На них болтались какие-то лохмотья. Мне показалось, что они разорваны, как будто в драке, но в этом я не уверен. На наших глазах погибли все или почти все. Перед этим мы сами чуть не отравились. Вот как все было. Потом Генрих пытался найти продолжение трубы, если мне не изменяет память. Так?
        Инженер снова кивнул.
        - Таким образом, мы съехали вниз, к роще, и увидели тех - серебряных. На них было что-то вроде масок. Возможно, с воздушными фильтрами. Они нас чем-то обстреляли, разбили фару. Одновременно двинулся этот огромный волчок. Он хотел напасть на нас сбоку. Во всяком случае, выехал из кустов. Тогда Генрих выстрелил.
        - По зарослям?
        - Да.
        - По этим серебряным?
        - Да.
        - И по волчку?
        - Нет. Он натолкнулся на нас и разбился о Защитника. Естественно, возник пожар: заросли высохли от термического удара в момент взрыва и горели, как бумага.
        - Они пробовали контратаковать?
        - Нет.
        - Преследовали вас?
        - Не знаю. Вероятнее всего, нет. Вращающиеся диски, наверно, могли бы нас догнать.
        - На этой местности - нет. Там множество балок, оврагов, что-то вроде земной юры, известняковые скалы, террасы, осыпи, - объяснил Инженер.
        - Ага. И потом вы поехали прямо сюда.
        - Почти прямо, с небольшим отклонением к востоку.
        Несколько секунд сидели молча. Координатор поднял голову.
        - Убили много?
        Доктор взглянул на Инженера и, видя, что тот не собирается отвечать, произнес:
        - Было темно. Они прятались в чаще. Мне кажется… я видел самое меньшее двадцать серебряных вспышек сразу. Но в глубине, дальше, в зарослях, поблескивало что-то еще. Их могло быть больше.
        - Те, что стреляли в вас, наверняка были двутелы?
        Доктор заколебался:
        - Я говорил, что на маленьких торсах у них было что-то вроде колпаков, шлемов. Но, судя по формам, размерам, способу передвижения, это были двутелы.
        - Чем они вас обстреляли?
        Доктор молчал.
        - Снаряды, вероятно, не металлические, - сказал Инженер. - Конечно, я руководствуюсь только ощущениями. Мест попаданий я не исследовал, даже не осматривал. У них маленькая пробойная сила - такое у меня впечатление.
        - Да, небольшая, - согласился с ним Физик. - Фары - я мельком осмотрел их - скорее вдавлены, чем пробиты.
        - Одна разбилась при столкновении с волчком.
        - А теперь - о статуях… Как они выглядели? - спросил Координатор.
        Доктор, как умел, попытался описать статуи. Когда очередь дошла до белых фигур, он остановился и через мгновение продолжал с усталой улыбкой:
        - Тут, увы, опять можно прибегнуть только к помощи жестов…
        - Четыре глаза? Выдающиеся лбы? - медленно повторил Координатор.
        - Да.
        - Это были скульптуры? Камень? Металл? Литье?
        - Не могу сказать. Наверняка не литье. Ну, что еще… Размеры сверхъестественные… А также некоторая деформация, изменение пропорций и… - Он как будто заколебался.
        - Что?
        - Облагораживание, - смущенно сказал Доктор. - Но это только впечатление. Впрочем, мы осматривали их недолго, а потом столько всего произошло… И снова пища для явных аналогий. Кладбище. Несчастные преследуемые. Полицейская облава. Мотопомпа с ядовитым газом. Полиция в противогазах. Я намеренно использую такую терминологию, ведь в самом деле могло казаться, что было так, но мы этого не знаем. Одни из обитателей планеты убивали на наших глазах других. Это факт, пожалуй, бесспорный. Но кто кого, были ли эти существа совершенно одинаковыми или чем-то отличались друг от друга…
        - А если отличались, тогда все ясно? - спросил Кибернетик.
        - Нет. Но я думал и о такой возможности. Признаю, что с нашей точки зрения она чудовищна. Человек сурово осуждает каннибализм. Однако съесть жаркое из обезьяны уже не является в глазах наших моралистов чем-то страшным. А если биологическая эволюция проходила здесь так, что разница во внешнем виде между существами разумными и теми, что остались на животном уровне развития, гораздо меньше, чем между человеком и человекообразной обезьяной? Мы могли в таком случае быть свидетелями, скажем, охоты.
        - А та яма у города? - бросил Инженер. - Это тоже - охотничьи трофеи? Да? Меня удивляют твои адвокатские уловки, Доктор!
        - Пока мы не имеем уверенности…
        - У нас есть еще фильм, - прервал его Химик. - Не знаю почему, но до сих пор нам действительно не удавалось увидеть нормальной, обычной жизни на этой планете. А тут мы сняли как раз что-то обыкновенное, во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление…
        - Как это? Вы ничего не видели? - удивился Физик.
        - Нет, мы слишком спешили использовать последний свет. Расстояние было значительным, больше восьмисот метров, но мы привезли две катушки пленки, снятой телеобъективом. Который час? Еще нет двенадцати! Можно ее сейчас проявить.
        - Дай Черному, - сказал Координатор. - Или другому автомату. Доктор, Инженер, я вижу, что вас взяло за живое; правда, у нас дел по горло, но…
        - Разве контакты высокоразвитых цивилизаций должны кончаться таким образом? - спросил Доктор. - Мне бы очень хотелось услышать ответ на этот вопрос…
        Координатор покачал головой, встал и убрал бутылку со столика.
        - Спрячем ее до другого случая, - сказал он…
        Когда Инженер и Физик вышли осмотреть Защитника, а Химик решил на всякий случай проследить за проявлением фильма, Координатор взял Доктора под руку и, подходя с ним к перекошенным библиотечным полкам, сказал, понизив голос:
        - Слушай, а не может быть, что вы своим неожиданным появлением и вызвали это паническое бегство и что именно вас, а не беглецов хотели остановить?
        Доктор посмотрел на него расширенными глазами.
        - Знаешь, это мне вообще не приходило в голову, - произнес он. И, задумавшись, замолчал. - Не знаю, - наконец заговорил он. - Скорее всего, нет… Разве что это было неудачное нападение, которое сразу же обратилось против некоторых из них. Конечно, - добавил он, выпрямляясь, - можно все это истолковать совсем по-другому. Да, теперь я это отчетливо вижу. Скажем: мы въехали на какую-то охраняемую территорию. Те, что убегали, - это была, предположим, группа паломников, странников, что-то вроде этого. Стража, охраняющая территорию, подтащила оружие-трубу между статуями в то время, когда Защитник остановился. Так, но первая волна газа определенно была направлена на убегавших, а не на нас… Хорошо, допустим, с их точки зрения это был несчастный случай. Тогда - да. Так могло быть.
        - Значит, нельзя этого исключить.
        - Нет, нельзя. И знаешь, чем дольше я думаю, тем больше эта версия кажется мне такой же правомерной, как и наша, первая. Как только стало известно о нашем появлении, они могли установить посты в окрестностях. Когда мы были в долине, они еще ничего не знали, и поэтому мы не встретили там вооруженных… Ведь в тот самый вечер у ракеты впервые появились вращающиеся диски.
        - Наше несчастье, что мы до сих пор не наткнулись даже на следы их информационной сети, - подал голос Кибернетик из глубины каюты. Телеграф, радио, письмо, зафиксированные документы, что-нибудь в этом роде… Всякая цивилизация создает технические средства такого рода и с их помощью сохраняет свою историю и знания. Эта, наверно, тоже. Если бы мы могли попасть в город…
        - На Защитнике можем, - ответил, поворачиваясь к нему, Координатор.
        - Но завяжется драка. Ни хода ее, ни результатов предвидеть нельзя - ты отдаешь себе в этом отчет?
        - Ну, если бы мы могли встретиться с каким-нибудь их разумным специалистом, техником…
        - Как это сделать? Отправиться на охоту? - спросил Доктор.
        - Ха, если бы я знал как! Это ведь только кажется таким простым - являешься на планету с целым набором интеркоммуникаторов, электронных мозгов-переводчиков, изображаешь на песке теоремы Пифагора, обмениваешься презентами…
        - Хватит рассказывать сказки. Пошли, пленка уже проявлена. - Это произнес появившийся в дверях Инженер.
        Они решили посмотреть фильм в лаборатории. Это было самое длинное из всех помещений корабля. Когда они туда вошли, пленка, уже зафиксированная, но еще мокрая, крутилась в барабане, сквозь который продувался горячий воздух. Из него она шла прямо на бобину проекционного аппарата. Координатор уселся у проектора, чтобы иметь возможность в любой момент остановить изображение на экране или вернуть его назад; все заняли места, и автомат погасил свет.
        Первые метры были совсем засвечены; потом несколько раз мелькнула поверхность озера, появилась набережная. Она была укреплена, в некоторых местах в воду уходили длинные наклонные спуски, над которыми поднимались раскоряченные вышки, соединенные ажурными лентами. Изображение на миг расплылось, а когда снова можно было рассмотреть подробности, стало видно, что у вершины каждой башни вращаются в противоположные стороны по два пятилопастных пропеллера. Они вращались еле-еле, так как съемка велась с большим ускорением. По уходящим в глубь озера спускам двигались какие-то предметы, как бы притопленные в воде, но разглядеть их конфигурацию было невозможно. Кроме того, все перемещалось очень медленно. Координатор перемотал пленку назад на полтора десятка метров и пустил снова значительно быстрее. Предметы, спускавшиеся вдоль тонких размазанных, словно дрожащие толстые струны, полос, промчались вниз и влетели в воду; по поверхности озера пошли круги. На самом берегу спиной к аппарату стоял двутел - из бочкообразного устройства, над которым торчал тонкий прут, кончавшийся размазанным пятном, выступала
верхняя часть его большого торса.
        Набережная исчезла. Теперь экран пересекали плоские, как коробки, предметы, насаженные на ажурные колонны, с многочисленными бочкообразными сооружениями наверху, похожими на то, в котором торчал двутел на пристани. Все они были пустые, некоторые лениво двигались по два, по три в одну сторону, останавливались и трогались обратно.
        Изображение медленно перемещалось. Появились многочисленные огоньки, казавшиеся черными пятнами. Пленка была передержана, и, что хуже всего, вокруг пятен расплывались мутные ореолы. Из-за этих туманных ободков проглядывали маленькие, снятые сверху фигурки. Двутелы расхаживали парами, их небольшие торсы были обвиты чем-то пушистым, так что торчали только головки, но недостаточная четкость изображения не позволяла рассмотреть лица…
        Потом на экране появилась огромная, размеренно поднимающаяся и опадающая масса. Она стекала к нижнему углу экрана, как вспененный сироп, по ней на эллиптических ходулях ходили десятки двутелов - они держали какие-то орудия в своих маленьких ручках и, дотрагиваясь до этой массы, разравнивали ее или сгребали. Время от времени масса вспучивалась заостренным у вершины бугром, оттуда выскакивало что-то вроде серой чаши. Изображение смещалось, но подвижная масса по-прежнему оставалась на экране. Детали выступили с большей четкостью, в центре появилась, как бы вырастая, группа стройных чаш, отдаленных друг от друга; около каждой из них стояли два или три двутела. Они наклоняли свои лица к чашам, мгновение стояли неподвижно и выпрямлялись. Это повторялось снова и снова. Координатор опять перемотал пленку назад и пустил ее быстрее - теперь двутелы как бы целовали внутреннюю поверхность чаш. Другие, на заднем плане, на который люди сначала не обратили внимания, стояли с втянутыми до половины малыми торсами и словно наблюдали за этими действиями.
        Изображение снова переместилось. Виден был только самый край массы, окаймленный темной линией. Тут же рядом двигались вращающиеся диски, гораздо меньшие, чем те, с которыми встречались люди. Они вращались лениво и как бы скачками, можно было заметить рывки ажурных рычагов - это был эффект съемки.
        Постепенно движение на экране становилось все более оживленным, хотя из-за ускоренной съемки оно и казалось происходящим как бы в очень густой невоздушной среде. Появился район, который снимавшие фильм Физик, Доктор и Инженер приняли за
«центр города». Это была густая сеть желобков, по которым в разные стороны двигались своеобразные устройства. На каждом из них, тесно прижимаясь друг к другу, стояли от двух до пяти двутелов, преимущественно по трое. Казалось, их маленькие торсы охватывает что-то, соединенное с внешней стороной едущей «бочки», но это мог быть просто отблеск. Тени под заходящим солнцем были очень длинные и мешали рассмотреть детали. Над желобковыми магистралями бежали изящные ажурные мостики. На этих мостиках кое-где стояли, крутясь на месте, огромные волчки, и опять вращение распадалось на серию сложных вращательно-поступательных движений. Один волчок застыл неподвижно, и из него начали выходить фигурки в ослепительно блестящем одеянии. Пленка была черно-белая, поэтому утверждать, что оно серебряное, было невозможно. В тот момент, когда выходил третий двутел, вытягивая за собой какой-то непонятный предмет, изображение переместилось. На переднем плане через середину экрана бежал толстый канат. Этот канат или трубопровод слегка покачивался, натянутый подвешенной к нему узкой сигарой, из которой сыпалось что-то
переливающееся, точно туча листьев. Но эти предметы, вероятно, были довольно тяжелыми: они не кружились, а падали вниз, как гирьки. Внизу на вогнутой площадке в несколько рядов стояли двутелы, от их ручек к поверхности планеты летели непрерывные мелкие искорки. Это было совершенно непонятно - туча сыплющихся сверху предметов исчезала, не долетев до стоящих внизу. Изображение медленно перемещалось. У самого края экрана неподвижно лежали два двутела, к ним приблизился третий, и тогда оба двутела медленно встали. Один из них покачивался; малый торс у него был спрятан, и он выглядел как сахарная голова. Координатор отмотал пленку назад, снова пустил проектор и, когда на экране появились лежащие тела, остановил пленку и попробовал сделать изображение резче, потом подошел к экрану с большим увеличительным стеклом.
        Сквозь стекло он увидел только крупные расплывающиеся пятна.
        Экран погас - первая пленка кончилась. В начале другой была запечатлена та же самая картина, только немного сдвинутая и более темная; видимо, свет ослаб и это не удалось скомпенсировать даже полностью открытой диафрагмой. Два двутела медленно отходили, третий полулежал на грунте. Через экран протянулись трепещущие линии, объектив двигался так быстро, что ничего не было видно; потом появилась большая сеть с пятиугольными ячейками, в каждой стояло по одному двутелу и лишь в немногих - по два. Под этой сетью дрожала другая, размазанная. Люди не сразу сообразили, что это тень, отбрасываемая на грунт, выложенный гладкими, похожими на бетон плитами. Двутелы, стоявшие в ячейках сети, были одеты в пышные темные одежды, делавшие их толще и шире. Почти все они совершали одинаковые движения: их маленькие торсы, закрытые чем-то полупрозрачным, медленно наклонялись в стороны; эта своеобразная гимнастика выполнялась чрезвычайно медленно. Изображение задрожало, перекосилось, некоторое время опять было плохо видно, становилось все темней. Показался самый край сети, растянутый на тросах. Один из них кончался у
большого неподвижного диска. Дальше можно было наблюдать такое же «уличное» движение, как на первой пленке: в разные стороны ползли бочкообразные объекты, набитые двутелами.
        Камера еще раз наехала на сеть, потом сдвинулась в сторону, появились пешие двутелы, снятые в косых лучах заходящего солнца. Они, по-утиному переваливаясь, прогуливались парами; дальше появилась целая толпа, надвое разделенная посредине узким проходом. По нему полз трос, уходящий за край кадра. Трос тянул что-то длинное, ослепляющее яркими вспышками, похожее на продолговатый граненый кристалл или обложенную зеркальными пластинами колоду. Предмет переваливался из стороны в сторону и бросал световые зайчики в толпу; вдруг на мгновение он застыл - изображение сделалось очень четким, в центре его показалась лежащая фигура.
        Раздался чей-то сдавленный крик. Координатор перемотал пленку назад и остановил проектор. Все подошли к самому экрану. Там, окруженный рядами двутелов, посреди пустого прохода лежал человек.
        Стояла мертвая тишина.
        - Кажется, мы все-таки свихнемся, - послышался из темноты чей-то голос.
        - Ну, сначала досмотрим до конца, - ответил Координатор.
        Все вернулись на свои места, пленка двинулась, изображение вздрогнуло, ожило. Одна за другой по улочке в толпе проезжали удлиненные, похожие на гробы глыбы, но на них было наброшено что-то светлое, свисавшее до самой поверхности и тащившееся по ней, как толстая ткань. Камера сместилась, на экране появился пустырь, закрытый с одной стороны наклонной стеной. Под ней торчали группы кустов. Вдоль борозды, бегущей через весь экран, шел одинокий двутел… Вдруг, словно чего-то испугавшись, он отскочил, медленным огромным прыжком взлетел в воздух. Над бороздой мелькнул вращающийся волчок, что-то ярко сверкнуло, экран как будто затянулся туманом. Когда он разошелся, двутел лежал неподвижно, раскинувшись. Его тело вдруг стало почти черным. Все это погружалось в надвигающийся мрак. Казалось, двутел вздрогнул, пополз, на экране заметались темные полосы, потом вспыхнул белый квадрат. Фильм кончился.
        Когда зажгли свет, Химик забрал катушки и ушел, чтобы делать увеличенные фотографии с отобранных кадров. Пятеро его товарищей остались в лаборатории.
        - Ну, а теперь начнем все это растолковывать, - сказал Доктор. - Я сразу же могу дать два, даже три различных толкования.
        - Непременно хочешь довести нас до отчаяния? - вдруг разозлившись, бросил Инженер.
        - Если бы ты серьезно взялся за физиологию двутела, прежде всего - за физиологию их органов чувств, наверное, мы сегодня знали бы гораздо больше!
        - Когда я должен был этим заниматься? - спросил Доктор.
        - Коллеги! - повысил голос Координатор. - Похоже, что начинается заседание Космологического института! Естественно, всех нас поразила человеческая статуя, - а это была, без сомнения, статуя, неподвижная копия, залитая, как кажется, в какую-то массу. Весьма вероятно, что через свою информационную сеть они разослали наши изображения по всем населенным пунктам планеты, где на основании полученных сведений изготовлены человекообразные куклы.
        - Откуда они взяли наши фотографии? - спросил Доктор.
        - Два дня назад они несколько часов крутились около корабля и могли произвести точнейшие наблюдения.
        - А зачем им делать такие статуи?
        - Для научных или религиозных целей - этого мы не решим, сколько бы мы ни дискутировали. Во всяком случае, это не какой-то необъяснимый феномен. Мы видели, очевидно, не слишком крупный центр, в котором ведутся работы, вероятно, производственного характера. Возможно, мы наблюдали также их развлечения, может быть, их искусство, может быть, обычное уличное движение, потом работу на пристани и у этих сыпавшихся предметов, правда, не слишком понятную.
        - Это хорошее определение, - вставил упрямый Доктор.
        - Там были еще как бы сцены из армейской жизни - у нас много оснований для вывода, что одетые в серебряные «мундиры» двутелы образуют армию. Конец сцены неясен. Это могло быть, естественно, какое-то наказание индивидуума, который, гуляя по дороге, предназначенной для волчков, нарушил установленный у них закон.
        - Казнь на месте как штраф за неправильный переход улицы - это, пожалуй, жестоко, ты так не считаешь? - спросил Доктор.
        - Почему ты все стараешься превратить в бессмыслицу?
        - Потому что я продолжаю утверждать: мы увидели столько, сколько могли увидеть слепые.
        - Кто-нибудь еще хочет высказаться? - спросил Координатор. - Только не в агностическом плане.
        - Я, - сказал Физик. - Создается впечатление, что двутелы передвигаются пешком лишь в исключительных случаях. На это, впрочем, указывают их большие размеры и диспропорция конечностей по отношению к массе тела. Мне кажется, попытки представить возможное эволюционное древо, которое сформировало таких индивидуумов, были бы весьма поучительны. Вы заметили их оживленную жестикуляцию? Ни один из них не поднимал никаких тяжестей, ничего не нес, не двигал, а ведь такие картины в земном городе обычны. Так, может быть, руки служат для иных целей?
        - Для каких? - с интересом спросил Доктор.
        - Не знаю, это твоя область. Во всяком случае, тут есть над чем поработать. Возможно, мы слишком торопились понять структуру их общества, вместо того чтобы взяться за добросовестное изучение отдельных его кирпичиков.
        - Это верно, - сказал Доктор. - Руки - да, это наверняка очень важная проблема. Эволюционное древо тоже. Мы даже не знаем, являются ли они млекопитающими. Я сумел бы в течение нескольких дней ответить на такие вопросы, но, боюсь, мне так и не удастся выяснить то, что во всем этом зрелище меня больше всего поразило.
        - То есть? - спросил Инженер.
        - Я не видел ни одного одинокого прохожего. Ни одного. Вы обратили внимание на это?
        - Да… был один - шел по борозде, в самом конце, - сказал Физик.
        - Вот именно.
        После этих слов Доктора все довольно долго молчали.
        - Нужно еще раз просмотреть этот фильм, - сказал, как бы колеблясь, Координатор. - Мне кажется, что Доктор прав. Одиноких пешеходов не было двутелы ходили самое меньшее парами. Хотя в самом начале… Да! Один стоял на пристани.
        - Сидел в этой бочке, - сказал Доктор. - В дисках они тоже сидят по одному. Я говорил о пешеходах. Только о пешеходах.
        - Их было немного.
        - Несколько сотен наверняка. Вообрази улицу земного города с высоты птичьего полета. Процент одиноких прохожих наверняка будет велик. В некоторые часы они составляют даже большинство, а здесь их вообще нет.
        - Что это должно означать? - спросил Инженер.
        - Извини, - покачал головой Доктор, - но сейчас спрашиваю я.
        - С вами приехал одинокий, - сказал Инженер.
        - Ты же знаешь обстоятельства, при которых это произошло.
        Инженер не ответил.
        - Послушайте, - заговорил Координатор, - такая дискуссия сразу же становится спором вхолостую. Мы не проводили систематических исследований, потому что мы не научно-исследовательская экспедиция, у нас были другие заботы - борьба за существование. Нужно договориться о наших дальнейших планах. Завтра начнет работать экскаватор - это наверняка. Всего у нас будет два автомата, два полуавтомата, экскаватор и Защитник, который при соблюдении необходимой осторожности тоже поможет вытащить ракету. Не знаю, известен ли вам план, который мы разработали с Инженером. Первоначальный проект основывался на том, чтобы привести ракету в горизонтальное положение, а затем поставить ее вертикально, поднимая корпус и поддерживая его утрамбованным грунтом. Этот метод использовали еще строители пирамид. Так вот, теперь мы хотим разбить стеклянную стену на куски нужной величины и построить из них систему лесов. Материала хватит, и мы уже знаем, что его можно плавить и сваривать при высокой температуре. Используя при этом строительный материал, который с невольной доброжелательностью доставили нам обитатели Эдема, мы
существенно сократим весь процесс. Не исключено, что через три дня мы сможем стартовать. Подождите, - сказал он, заметив, что присутствующие задвигались, - так вот, в связи с этим я хотел вас спросить - будем ли мы стартовать?
        - Да, - сказал Физик.
        - Нет! - почти одновременно ответил Химик.
        - Еще нет, - бросил Кибернетик.
        Стало тихо. Ни Инженер, ни Доктор не откликнулись.
        - Думаю, что мы должны лететь, - сказал наконец Инженер.
        Все посмотрели на него.
        Когда молчание затянулось, он заговорил, словно от него ждали особых объяснений:
        - Раньше я думал иначе. Но речь идет о цене. Попросту о цене. Мы, без сомнения, могли бы еще многое узнать, но добывание информации может обойтись слишком дорого. Для обеих сторон. После того, что произошло, мирные попытки взаимопонимания, установления контакта я считаю нереальными. Кроме того, что мы друг другу говорили, каждый, пожалуй, хочет он того или нет, имеет какую-то собственную концепцию этого мира. У меня тоже есть такая концепция. Мне казалось, что здесь происходят ужасные вещи и что в связи с этим мы должны вмешаться. Пока мы были Робинзонами и перетаскивали каждый обломок собственными руками, я ничего об этом не говорил. Я хотел подождать, пока не узнаю больше и пока в нашем распоряжении не будет технических средств. Так вот, сейчас я признаюсь: я больше не вижу убедительных причин, которые бы вынудили меня отказаться от моей концепции Эдема, но всякое вмешательство в защиту того, что мы считаем правильным и справедливым, всякая такая попытка кончится, вероятнее всего, так же, как наша сегодняшняя экспедиция, применением аннигилятора. Естественно, мы всегда найдем оправдание, что это
была необходимая оборона и так далее, но вместо помощи мы принесем уничтожение. Теперь вы знаете более или менее все.
        - Если бы мы лучше разбирались в том, что здесь в действительности происходит… - сказал Химик.
        Инженер покачал головой:
        - Тогда окажется, что каждая из сторон в чем-то по-своему права.
        - И что из того, что убийцы по-своему правы? - спросил Химик. - Нас интересует не их правота, а спасение жертв.
        - Но что мы можем им подарить, кроме аннигилятора Защитника? Предположим, мы превратим половину планеты в пепелище, чтобы приостановить их экстремистские акции, это непонятное производство, облавы, отравления, и что дальше?
        - Ответ на этот вопрос мы знали бы, если бы имели больше сведений, - упрямо сказал Химик.
        - Это не так просто, - вмешался в спор Координатор. - Все, что здесь происходит, является одним из звеньев длительного исторического процесса. Мысль о помощи порождается убеждением, что общество делится на хороших и плохих.
        - Вовсе нет, - прервал его Химик. - Скажи лучше: на преследуемых и преследователей. Это не одно и то же.
        - Хорошо. Представь себе, что какая-то высокоразвитая раса прибыла на Землю сотни лет назад, во время религиозных войн, и хочет вмешаться в конфликт на стороне слабых. Опираясь на свою мощь, они запрещают сожжение еретиков, преследование иноверцев и так далее. И ты думаешь, они сумели бы распространить на Земле свой рационализм? Ведь почти все человечество было тогда верующим, им пришлось бы уничтожить его до последнего человека, и остались бы они одни со своими рационалистическими идеями.
        - Так что же, ты действительно считаешь, что никакая помощь невозможна? - возмутился Химик.
        Координатор долго смотрел на него, прежде чем ответить.
        - Помощь? Боже мой, что значит помощь? То, что здесь происходит, что мы видим, - это плоды определенной общественной формации. Пришлось бы ее сломать и создать новую, лучшую. А как это сделать? Ведь это существа с иной физиологией, психологией, историей, чем мы. Ты не можешь здесь воплотить в жизнь модель нашей цивилизации. Ты должен был бы предложить план другой, которая функционировала бы даже после нашего отлета… Естественно, я довольно давно предполагал, что кое-кто из вас носится с такими идеями. Скажем, ты или Инженер. Думаю, и Доктор опасался этого, потому он и лил холодную воду на огонь различных аналогий земного происхождения, верно?
        - Да, - сказал Доктор. - Я опасался, что в приступе благородства вы захотите навести тут порядок, что в переводе на язык практики означало бы террор.
        - Может быть, преследуемые знают, как они хотят жить, но еще слишком слабы, чтобы это осуществить, - сказал Химик. - И если бы мы только спасли жизнь какой-нибудь группе приговоренных, это уже было бы много…
        - Мы уже спасли одного, - нетерпеливо ответил Координатор. - Может, ты знаешь, что делать с ним дальше?
        Ответом ему было молчание.
        - Если я не ошибаюсь, Доктор также за старт? - сказал Координатор. - Ладно. Поскольку я тоже, значит, большинство.
        Он умолк, ошеломленно выпучив глаза. Он один сидел лицом к двери - к открытой двери. В абсолютной тишине - из темноты доносилось только негромкое хлюпанье воды
        - все повернулись, следя за его взглядом.
        В открытых дверях стоял двутел.
        - Как он сюда… - начал Физик, и слова замерли у него на языке.
        Это был не их двутел - тот сидел запертый в перевязочной. На пороге, почти касаясь головой притолоки, стоял огромный смуглолицый индивидуум с низко наклоненным малым торсом. Он был закутан в землистого цвета ткань, которая плоско струилась сверху вниз, окружая малый торс как бы воротником, вокруг которого обвивался толстый моток зеленого провода. Сквозь разрез на боку одежды виднелся широкий металлически поблескивающий пояс, плотно прилегающий к туловищу. Двутел стоял неподвижно, сморщенное плоское лицо с двумя большими голубыми глазами закрывала прозрачная воронкообразная маска, расширяющаяся книзу. Из нее выходили тонкие серые полоски, многократно обвивающие малый торс и накрест застегнутые спереди, где образовывалось как бы гнездо, в котором покоились его таким же образом забинтованные руки. Только узловатые пальцы свободно свисали вниз, соприкасаясь кончиками.
        Все замерли. Двутел наклонился еще больше, протяжно кашлянул и медленно шагнул вперед.
        - Как он вошел?… Ведь Черный в туннеле… - шепнул Химик.
        Двутел понемногу пятился назад. Он вышел, минуту постоял в полутьме коридора и снова вошел внутрь, вернее, только всунул голову под самой притолокой.
        - Он спрашивает, можно ли войти… - шепотом сказал Инженер. И заорал: - Пожалуйста! Пожалуйста!
        Он встал и отступил к противоположной стене; все последовали за ним; двутел взглянул на опустевшую середину каюты без всякого выражения. Он вошел и медленно осмотрелся.
        Координатор шагнул к экрану, потянул за рейку, на которой он был растянут, и, когда ткань зашелестела и свернулась, открыв доску, сказал:
        - Расступитесь.
        Он взял в руку кусок мела, нарисовал маленький кружок, вокруг него начертил эллипс, снаружи больший, еще один и еще - всего четыре. На каждом он поместил маленький кружок, подошел к стоящему посреди каюты гиганту и воткнул в его узловатые пальцы мел.
        Двутел неловко взял его, взглянул на доску, потихоньку подошел к стене. Ему пришлось наклонить малый торс, который косо торчал из воротника, чтобы перевязанной рукой дотянуться до доски. Люди смотрели на него, затаив дыхание. Он нашел третье от центра колечко на эллипсе и с усилием, неуклюже стукнул по нему несколько раз, а потом еще мазнул так, что почти заполнил его раскрошенным мелом.
        Координатор наклонил голову. Все вздохнули.
        - Эдем, - сказал Координатор. Он показал на меловое колечко. - Эдем, - повторил он.
        Двутел присматривался к его рту с явным интересом. Он кашлянул.
        - Эдем, - очень отчетливо и медленно сказал Координатор.
        Двутел кашлянул несколько раз.
        - Он не говорит, - повернулся Координатор к товарищам. - Это наверняка.
        Они стояли друг против друга, не зная, что делать. Двутел шевельнулся. Он выронил мел, тот стукнулся об пол. Послышался треск, как будто расстегнули молнию. Землистая ткань разошлась, как бы распоротая сверху донизу, и люди увидели широкий золотистый пояс, который прилегал к бокам двутела.
        Конец пояса развернулся и зашелестел, как металлическая фольга. Малый торс наклонился, точно хотел выскочить из тела, сложился почти вдвое, и двутел схватил пальчиками конец фольги. Она развернулась в длинное полотнище, которое он держал перед собой, как будто протягивал людям. Координатор и Инженер одновременно протянули руки. Оба вздрогнули. Инженер слабо вскрикнул. Двутел казался удивленным, он несколько раз кашлянул, прозрачная завеса на его лице заколыхалась.
        - Электрический заряд, но не слишком сильный, - объяснил Координатор остальным и второй раз взялся за край фольги.
        Двутел отпустил ее. Люди тщательно осмотрели золотистую поверхность она была совершенно гладкой и чистой. Координатор на авось коснулся пальцем какого-то места и снова почувствовал легкий электрический укол.
        - Что это? - буркнул Физик, придвинулся и начал водить рукой по фольге; везде его били в пальцы электрические заряды. - Дайте графитовый порошок! - крикнул он. - Стоит там, в шкафу!
        Физик разложил фольгу на столе, не обращая внимания на то, что мышцы рук неприятно дрожат от непрерывных покалываний, тщательно посыпал ее порошком, который ему подал Кибернетик, сдул лишний.
        На золотистой поверхности остались хаотично рассыпанные маленькие черные точки.
        - Ящерица! - крикнул вдруг Координатор.
        - Альфа Лебедя!
        - Лира!
        - Цефей!
        Они повернулись к двутелу, который спокойно смотрел на них. Их глаза сверкали триумфом.
        - Звездная карта, - сказал Инженер.
        - Конечно.
        - Ну вот, наконец-то, - Координатор широко улыбнулся.
        Двутел кашлянул.
        - У них электрическое письмо?
        - Да, пожалуй.
        - Как сохраняются заряды?
        - Не знаю. Может быть, электрет.
        - У них должен быть электрический орган чувств. Возможно.
        - Коллеги, спокойно! Нужно действовать систематические, - сказал Координатор. - С чего начнем?
        - Нарисуй ему, откуда мы.
        - Верно.
        Координатор быстро вытер доску, нарисовал звезды Центавра, заколебался, вспоминая, какой представлялась эта область Галактики с Эдема, поставил жирную точку, означающую Сириус, добавил еще несколько звезд поменьше и на фоне Большой Медведицы начертил крестик, означающий Солнце, после чего поочередно коснулся рукой своей груди, потом остальных людей, обвел движением руки все помещение и снова стукнул мелком в крестик.
        Двутел кашлянул. Взял у Координатора мел, с усилием придвинул малый торс к доске и тремя ударами дополнил рисунок Координатора - проекциями альфы Орла и двойной системы Проциона.
        - Астроном! - крикнул Физик. И добавил тише: - Коллега…
        - Очень может быть! - ответил Координатор. - Теперь пойдем дальше!
        Они принялись рисовать. Планета Эдем и путь корабля. Корабль входит в газовый хвост. Столкновение (не было уверенности, достаточно ли хорошо рисунок объясняет обстоятельства катастрофы, но пока они ничего не могли сделать). Ракета вонзается в грунт (рисунок представлял собой разрез холма с воткнувшейся ракетой). Двигаться дальше было уже трудно. На этом остановились.
        Двутел разглядывал рисунки и кашлял. Он наклонялся к доске и снова отодвигался. Потом подошел к столу. Из зеленоватого канта воротника он вытянул тонкий гибкий проводок, наклонился и начал с невероятной скоростью водить им по золотистой фольге. Это продолжалось довольно долго. Потом он отступил от стола. Фольгу посыпали графитом. Тут произошло что-то странное. Физик еще не успел сдуть лишний порошок, как схема ожила. Сначала люди увидели большую полусферу, внутри которой стояла наклонная колонна. Потом появилось маленькое пятнышко, которое ползло к краю полусферы. Оно становилось все больше. Люди узнали силуэт схематично и неточно нарисованного Защитника. В полусфере появилось отверстие. Через него Защитник въехал внутрь. Все исчезло - фольгу покрывал равномерно рассыпанный графитовый порошок. Вдруг он собрался в звездную карту. На ее фоне появилась набросанная длинными штрихами фигура двутела. Стоявший за плечами людей двутел закашлял.
        - Это он, - сказал Координатор.
        Карта исчезла. Виден был только двутел. Потом исчезла его фигура, и снова появилась карта. Это повторялось четыре раза. И опять графитовый порошок улегся, как будто подчиняясь невидимому дуновению, в контур полусферы с отверстием сбоку. Маленькая фигурка двутела, который как бы полз, плотно прижимаясь к грунту, приближалась к открытому боку полусферы. Она проникла внутрь. Полусфера растаяла. Косая колонна ракеты стала больше. Спереди, под корпусом, виднелся выступ. Двутел выпрямился под ним, взобрался наверх и скрылся в ракете. Графитовый порошок рассыпался и лежал беспорядочными кучками.
        - Вот как он попал к нам - через грузовой люк! - сказал Инженер. - А мы тоже ротозеи - оставили его открытым.
        - Подожди, знаешь, что мне пришло в голову? - вдруг вмешался Доктор.
        - Может быть, за этой стеной они не столько хотели запереть нас, сколько лишить возможности своих - скажем, своих ученых - установить с нами контакт.
        - А верно!
        Все обернулись к двутелу. Он кашлянул.
        - Ну, довольно, - сказал Координатор. - Очень приятная, хм, дружеская встреча, но у нас впереди дела поважнее. С партизанщиной конец. Нужно браться за дело серьезно. Начнем, пожалуй, с математики. Этим займется Физик. Математика - естественно, метаматематика тоже. Теория материи. Атомистика, энергетика. Далее - теория информации, информационные системы. Способы передачи, хранения. Одновременно - логические связи, пропозиционные функции. Грамматическая схема, семантика. Соответствие понятий. Типы применяемых логик. Язык. Словарь. Это все относится к тебе, - обернулся он к Кибернетику. - Ну, а когда у нас будет готов такой соединительный мост придет очередь для остального. Метаболизм, пособы питания, тип производства, формы общественных связей, реакции, навыки, разделение, групповые конфликты и так далее. С этим мы уже не будем так спешить. Пока, - он повернулся к Кибернетику и Физику, - начните вы. Нужно будет соответственно приспособить калькулятор. Естественно, возьмите фильмы, есть библиотека, берите все, что понадобится.
        - Для начала можно провести его по кораблю, - сказал Инженер. - Что ты об этом думаешь? Это может ему многое объяснить, а кроме того, он будет знать, что мы от него ничего не скрываем.
        - Особенно важно второе, - согласился Координатор. - Только, пока мы еще не можем с ним объясниться, не пускайте его в перевязочную. Я опасаюсь какого-нибудь недоразумения. Пошли, обойдем корабль. Который час?
        Было три часа ночи.
        Глава тринадцатая
        Обход ракеты длился довольно долго. Двутел особенно интересовался атомным реактором и автоматами. Инженер рисовал ему множество эскизов, только в машине на это ушло четыре блокнота. Автомат возбудил явный интерес гостя. Он подробно осмотрел микросеть и чрезвычайно удивился, увидев, что вся она погружена в резервуар, охлажденный жидким гелием. Это был криотронный мозг сверхпроводящего типа для особо быстрых реакций. Но видимо, двутел уловил, с какой целью охлаждается мозг, потому что очень долго покашливал и с большим одобрением изучал эскизы, которые чертил ему Кибернетик. Казалось, по вопросу об электрических схемах договориться гораздо легче, чем насчет того, каким жестом или символом обозначить самые простые слова.
        В пять утра Химик, Координатор и Инженер отправились спать. Грузовой люк закрыли, а в туннеле на посту остался Черный. Физик, Кибернетик и Доктор пошли с двутелом в библиотеку.
        - Подождите, - сказал Физик, когда они проходили мимо лаборатории, покажем ему еще таблицу Менделеева, там есть схематические рисунки атомов.
        Они вошли внутрь. Физик начал копаться в куче бумаг под шкафом, и в этот момент что-то затрещало.
        Физик выбрасывал из угла шелестящие рулоны и ничего не заметил, но Доктор насторожился.
        - Что это? - спросил он.
        Физик выпрямился и тоже услышал щелчки. Он посмотрел на товарищей испуганными глазами.
        - Это Гейгер, там… стойте! Где-то утечка…
        Физик подскочил к счетчику. Двутел стоял неподвижно и водил глазами по приборам. Потом он приблизился к столу, и счетчик затрещал длинными очередями, как барабанщик, выбивающий протяжную дробь.
        - Это он! - крикнул Физик, схватил обеими руками металлический цилиндр и направил его на гиганта. Счетчик загудел.
        - Радиоактивный? Он? Что это значит? - спрашивал ошеломленный Кибернетик.
        Доктор побледнел. Он подошел к столу, посмотрел на дрожащий индикатор, взял из рук Физика металлический цилиндр и начал водить им в воздухе вокруг двутела. Дробь слабела тем явственнее, чем выше он поднимал датчик. Когда он опустил его к толстым бесформенным ногам пришельца, прибор зарычал. На шкале вспыхнул красный огонек.
        - Радиоактивное заражение… - выдавил Физик.
        Двутел переводил глаза с одного на другого, удивленный, но совершенно не обеспокоенный непонятной для него операцией.
        - Он попал сюда через отверстие, которое прожег Защитник, - тихо сказал Доктор. - Там все радиоактивно… Он там прошел…
        - Не подходи к нему! - выкрикнул Физик. - Он излучает минимум миллирентген в секунду! Подожди - нужно его как-то… Если закутать его в керамитовую фольгу, можно будет рискнуть.
        - Но, послушай, тут речь идет не о нас! - повысив голос, сказал Доктор. - Речь идет о нем! Как долго он мог там находиться? Сколько получил рентген?
        - Не… не знаю. Откуда я могу знать?… - Физик все еще смотрел на рокочущий счетчик.
        - Ты должен что-то сделать! Ацетатная ванна, абразия эпидермиса… Смотрите, он ничего не понимает.
        Доктор, не сказав ни слова, выбежал из лаборатории. Через минуту он вернулся с аптечкой первой помощи при радиационных поражениях. Двутел сначала как будто хотел воспротивиться непонятным процедурам, но потом позволил делать с собой все что нужно.
        - Надень перчатки! - крикнул Физик Доктору, который голыми руками трогал кожу двутела.
        - Разбудить остальных? - неуверенно спросил Кибернетик.
        Он стоял у стены, опустив руки. Доктор натягивал толстые перчатки.
        - Зачем? - сказал он и наклонился. - Пока ничего… Эритема появится через какие-нибудь десять-двенадцать часов, если…
        - Если бы мы могли с ним договориться, - буркнул Физик.
        - Переливание крови… Но как? Откуда? - Доктор смотрел перед собой невидящим взглядом. - Тот, второй! - вдруг воскликнул он, заколебался и добавил тише: - Нет, не могу, пришлось бы сначала исследовать кровь обоих на агглютинацию - у них могут быть разные группы…
        - Слушай, - Физик оттянул его в сторону, - дело плохо. Боюсь… ну, понимаешь? Он должен был пройти по зараженному пятну, как только упала температура: в районе микроаннигиляционной реакции всегда образуется много радиоизотопов. Рубидий, стронций, иттрий и все прочее. Редкоземельные элементы. Он пока еще ничего не чувствует, самое раннее завтра - так я думаю. У него в крови есть белые тельца?
        - Да, но они выглядят совершенно иначе, чем у людей.
        - Обильно размножающиеся клетки поражаются всегда одинаково, независимо от вида. Он должен иметь несколько большую сопротивляемость, чем человек, но…
        - Откуда ты знаешь?
        - Потому что радиоактивность грунта здесь почти в два раза выше, чем на Земле; значит, они в определенной степени могут быть к ней приспособлены. Твои антибиотики здесь, конечно, ни к чему?
        - Само собой; тут должны быть какие-то совсем другие бактерии…
        - Так я и думал. Знаешь что? Мы должны прежде всего договориться… Выяснить как можно больше. Реакция наступит самое раннее через несколько часов…
        - А! - Доктор быстро взглянул на Физика и опустил глаза.
        Они стояли в пяти шагах от двутела, который не спускал с них бледно-голубых глаз.
        - Чтобы вытянуть из него как можно больше, прежде чем… он умрет?
        - Я думал не об этом, - сказал Физик. Он старался сохранить спокойствие. - Я полагаю, что он будет вести себя, как человек. Психическое равновесие он сохранит в течение нескольких часов, потом наступит апатия ты ведь знаешь. На его месте каждый из нас думал бы прежде всего о выполнении задания.
        Доктор пожал плечами, посмотрел на Физика исподлобья и вдруг улыбнулся: - Каждый из нас, говоришь? Да, возможно, зная, что произошло. Но он пострадал из-за нас. По нашей вине.
        - Ну и что из этого? Для тебя важно какое-то искупление? Не будь смешным!
        На лице Физика выступили красные пятна.
        - Нет, - сказал Доктор. - Я не согласен. Понимаешь, это, - он показал на прилегшего двутела, - больной, а это, - он стукнул себя в грудь, - врач. И остальным здесь делать нечего.
        - Ты так считаешь? - глухо сказал Физик. - Но это наш единственный шанс. Мы ведь не сделаем ему ничего плохого. Это не наша вина, что…
        - Неправда! Он облучился, так как шел по следу Защитника! А теперь довольно. Нужно взять у него кровь.
        Доктор подошел к двутелу со шприцем. Секунду стоял над ним, как бы колеблясь, потом вернулся к столу за другим шприцем. На оба насадил иглы, вынутые из гамма-стерилизатора.
        - Помогите мне, - обратился Доктор к Кибернетику. Он шагнул к двутелу. На его глазах обнажил руку. Кибернетик ввел иглу ему в вену, всосал немного крови, отступил назад, тогда Доктор взял другой шприц и, прикасаясь им к коже лежащего, нашел сосуд, взглянул двутелу в глаза, потом воткнул иглу. Кибернетик стоял над ними. Двутел даже не вздрогнул. Его светло-рубиновая кровь наполнила стеклянный цилиндр. Доктор ловко вытащил иглу, прижал кровоточащую ранку кусочком ваты и вышел, высоко держа шприц.
        Физик и Кибернетик переглянулись. Кибернетик еще держал в руке шприц с кровью Доктора. Он положил его на стол.
        - И что теперь? - спросил Кибернетик.
        - Он мог бы нам все рассказать. - Физик был словно в горячке. - А этот - этот!
        Вдруг он посмотрел Кибернетику в глаза.
        - Может, их разбудить? - повторил Кибернетик.
        - Это ничего не даст. Доктор скажет им то же самое, что и мне. Есть только одна возможность - он… должен сам решить. Если бы он захотел… Доктор не сможет ему препятствовать.
        - Он? - Кибернетик изумленно посмотрел на Физика. - Ну, хорошо… Но как же он решит? Ведь он ничего не знает, а мы не можем ему рассказать.
        - Еще как можем, - холодно произнес Физик. Он смотрел теперь на стеклянный цилиндр с кровью, лежащий около стерилизатора. - У нас есть минут пятнадцать, прежде чем Доктор пересчитает его красные кровяные шарики. Давай сюда доску!
        - Но это же не имеет никакого…
        - Давай доску! - крикнул Физик, собирая кусочки мела.
        Кибернетик снял со стены доску, они вместе установили ее напротив двутела.
        - Мало мела! Принеси из библиотеки цветной!
        Когда Кибернетик вышел, Физик схватил мел и начал быстро рисовать большую полусферу, в которой находилась ракета. Чувствуя на себе бледно-голубой неподвижный взгляд, он рисовал все быстрее. Кончив рисунок, он оборачивался к двутелу, напряженно смотрел ему в глаза, пальцем тыкал в доску, вытирал ее губкой и рисовал дальше.
        Стена полусферы - целая. Стена - и перед ней Защитник. Рыло Защитника - и вылетающий из него заряд. Он нашел кусочек фиолетового мела, замазал им часть стены перед Защитником, пальцами растер мел, образовалось отверстие, окруженное фиолетовым потеком. Силуэт двутела. Физик подошел к гостю, прикоснулся к его торсу, вернулся к доске, стукнул мелом по нарисованной фигурке, стер с доски, еще раз поспешно изобразил толсто обведенную фиолетовым дыру в стене, в ней двутела, потом стер все вокруг. На доске остался только контур большой фигуры. Физик, стоя так, чтобы двутел мог видеть каждое его движение, начал медленно втирать раскрошенный в пыль фиолетовый мел в ноги выпрямившейся фигуры. Обернулся. Малый торс двутела, который до этого покоился на надутой Доктором резиновой подушке, медленно приподнялся, обезьянье лицо с разумными глазами отвернулось от доски и уставилось на Физика, как бы задавая молчаливый вопрос.
        Тогда Физик кивнул головой, схватил жестяную банку, пару защитных перчаток и стремительно выбежал из лаборатории. В туннеле он чуть не столкнулся с автоматом, который при его появлении убрался с дороги. Он выскочил на поверхность и, натягивая на бегу перчатки, помчался к выжженному Защитником отверстию. У неглубокой воронки бросился на колени и начал поспешно выковыривать из грунта куски загустевшего, остекленевшего от жара песка и бросать его в банку. Потом вскочил и опять бегом вернулся через туннель в ракету. В лаборатории кто-то стоял
        - Физик зажмурил ослепленные глаза - это был Кибернетик.
        - Где Доктор?
        - Еще не вернулся.
        - Отойди. Лучше сядь там, у стены.
        Как Физик и ожидал, остекленевший песок был бледно-фиолетового цвета. Когда он вошел, двутел повернул к нему лицо - он определенно ждал Физика.
        Физик высыпал на пол перед доской все содержимое банки.
        - С ума сошел! - вскакивая с места, крикнул Кибернетик.
        Счетчик, переставленный на другой конец стола, пробудился и начал поспешно щелкать.
        - Молчи! Не мешай!
        В голосе Физика дрожала такая ярость, что Кибернетик неподвижно застыл у стены.
        Физик бросил взгляд на циферблат часов: прошло уже двенадцать минут. Вот-вот мог вернуться Доктор. Он наклонился, показал на едва заметные фиолетовые щербины полурасплавленного песка. Поднял горсть песчинок, приложил их, держа на раскрытой ладони, к тому месту, где были нарисованы замазанные фиолетовым мелом ноги стоящей фигуры. Растер немного песчаных крошек по рисунку, посмотрел в глаза двутелу, стряхнул остатки пыли на пол, отступил в глубь зала, потом решительным шагом двинулся вперед, как будто отправился куда-то далеко, вошел в середину фиолетового пятна, постоял с минуту, закрыл глаза и, расслабив мышцы, медленно упал. Его тело глухо ударилось об пол. Он лежал несколько секунд, потом вдруг вскочил, подбежал к столу, схватил счетчик Гейгера и, держа его перед собой, как фонарь, подошел к доске. Едва раструб черного цилиндра приблизился к нарисованным мелом ногам, раздалась тревожная дробь. Физик несколько раз приближал счетчик к доске и отодвигал его, повторяя эффект для неподвижно наблюдавшего двутела, потом медленно повернулся к нему и начал придвигать раструб счетчика Гейгера к его
обнаженным подошвам.
        Счетчик заворчал.
        Двутел издал слабый звук, как будто поперхнулся. Несколько секунд, которые показались Физику вечностью, смотрел человеку в глаза бездонным бледным взглядом. Потом - по лбу у Физика покатились капли пота - двутел вдруг расслабил торс, закрыл глаза и бессильно опустился на изголовье, одновременно странно выпрямляя узловатые пальчики обеих рук. Некоторое время он лежал как мертвый, вдруг открыл глаза, сел и уперся взглядом в лицо Физика.
        Тот кивнул, отнес аппарат на стол, оттолкнув ногой доску, и глухо обратился к Кибернетику:
        - Понял.
        - Что понял? - выдавил тот, потрясенный безмолвной сценой.
        - Что должен умереть.
        Вошел Доктор, взглянул на доску, на рассыпанные стеклянистые обломки, на товарищей, на двутела.
        - Что здесь происходит? - спросил он. - Что это значит?! - Он сердито повысил голос.
        - Ничего особенного… У тебя уже двое пациентов, - равнодушно сказал Физик, а когда Доктор ошеломленно взглянул на него, взял со стола счетчик и направил его раструб на собственное тело.
        Радиоактивная пыль впиталась в материал комбинезона - счетчик пронзительно застрекотал.
        Лицо Доктора покраснело. Мгновение он стоял неподвижно, казалось, он бросит на пол шприц, который держал в руке. Постепенно кровь отхлынула у него от лица.
        - Да? - сказал он. - Хорошо. Идем.
        Едва они вышли, Кибернетик накинул защитный халат и начал поспешно убирать радиоактивные крошки. Он вывел из стенного шкафа полуавтоматического уборщика и пустил его подчищать пятно. Двутел лежал без движения, смотрел на его возню, несколько раз слабо покашлял. Через какие-нибудь десять минут вместе с Доктором вернулся Физик - на нем был белый полотняный костюм, шею и руки покрывали толстые витки бинта.
        - Уже, - почти весело сказал он Кибернетику. - Ничего страшного: первая степень, а может, и того нет.
        Доктор и Кибернетик принялись поднимать двутела, который, поняв, что от него хотят, послушно встал и вышел из лаборатории.
        - И для чего все это было? - спросил Кибернетик.
        Он нервно шагал по залу, тыкая во все щели и углы черную мордочку счетчика Гейгера. Время от времени щелканье несколько усиливалось.
        - Увидишь, - спокойно ответил Физик. - Если у него голова на месте - увидишь.
        - Почему ты не надел защитной одежды? Жалко было минуту потратить?
        - Я должен был показать это как можно проще, - сказал Физик. - Как можно естественнее, чтобы ничего лишнего, понимаешь?
        Они замолчали. Стрелка стенных часов медленно двигалась. Наконец Кибернетика начало клонить в сон. Физик, неловко действуя торчащими из бинтов пальцами, зажег сигарету. Вошел Доктор в перепачканном халате, подскочил к Физику:
        - Ты! Да ты что?! Что ты с ним сделал?!
        - А в чем дело? - поднял голову Физик.
        - Он не хочет лежать! Едва дал себя перевязать, как встал и полез в дверь. О, он уже здесь… - добавил Доктор тише.
        Двутел вошел, неуклюже ковыляя. По полу за ним тянулся конец бинта.
        - Ты не можешь лечить его против его воли, - холодно сказал Физик. Он бросил сигарету на пол, встал и придавил се ногой. - Ну что, возьмем калькулятор из навигационной, а? У него максимальная область экстраполяции, - сказал он Кибернетику.
        Тот вздрогнул, проснувшись, вскочил, мгновение смотрел мутным взглядом и быстро вышел. Дверь он оставил открытой. Доктор, засунув кулаки в карманы халата, стоял посреди лаборатории. Услышав слабое шлепанье, он обернулся, посмотрел на гиганта, который медленно приближался, и вздохнул.
        - Уже знаешь? - сказал он. - Уже знаешь, а?
        Двутел кашлянул.
        Остальные трое спали целый день. Когда они проснулись, смеркалось. Они пошли прямо в библиотеку. Она представляла собой кошмарное зрелище. Столы, пол, все свободные кресла были завалены грудами книг, атласов, открытых альбомов, сотни исчерченных листов валялись под ногами, вперемешку с книгами лежали части приборов, цветные гравюры, консервные банки, тарелки, оптические стекла, арифмометры, катушки, к стене была прислонена доска, с которой стекала вода, смешанная с меловой пылью, толстый слой засохшего известкового порошка покрывал пальцы, рукава, даже колени Физика, Кибернетика и Доктора. Они сидели напротив двутела, заросшие, с покрасневшими глазами, и пили кофе из больших кружек. Посреди библиотеки, там, где раньше стоял стол, возвышался ящик большого электронного калькулятора.
        - Как дела? - спросил Координатор, остановившись на пороге.
        - Великолепно. Мы согласовали уже тысячу шестьсот понятий, - ответил Кибернетик.
        Доктор встал. На нем все еще был белый халат.
        - Они вынудили меня к этому. - Доктор показал на двутела. - Он облучился.
        - Облучился?! - Координатор шагнул внутрь. - Что это значит?
        - Прошел через радиоактивное пятно в проломе, - объяснил Физик.
        Он оставил недопитый кофе и опустился на колени у аппарата.
        - У него уже на десять процентов меньше белых телец, чем семь часов назад, - сказал Доктор. - Гиалиновая дегенерация - совсем как у человека. Я хотел его изолировать, ему нужен покой, но он не хочет лежать, так как Физик сказал ему, что это все равно не поможет.
        - Это правда? - повернулся Координатор к Физику.
        Тот, не отрываясь от гудящего прибора, кивнул головой.
        - И его нельзя спасти? - спросил Инженер.
        Доктор пожал плечами.
        - Не знаю! Если бы это был человек, я сказал бы, что у него тридцать шансов из ста. Но это не человек. Он становится немного апатичнее. Но, может быть, это от усталости и бессонницы. Если бы я мог его изолировать…
        - Ну что тебе нужно? Ты ведь и так делаешь с ним все, что хочешь, - сказал Физик, не поворачивая головы.
        Забинтованными руками он все еще копался в приборе.
        - А с тобой что случилось? - спросил Координатор.
        - Я объяснил ему, каким образом он подвергся лучевому поражению.
        - Ты так подробно объяснял?! - крикнул Инженер.
        - Пришлось.
        - Случилось то, что случилось, - медленно сказал Координатор. - Хорошо ли, плохо ли, но это так. Что теперь? Что вы уже знаете?
        - Многое.
        Заговорил Кибернетик:
        - Он уже усвоил массу наших символов - главным образом математических. С теорией информации, можно сказать, покончено. Хуже всего с его электрическим письмом: без специального аппарата мы не могли бы этому научиться, а у нас нет ни такого аппарата, ни времени, чтобы его сделать. Помните трубки в их телах? Это просто устройство для письма! Когда двутел появляется на свет, ему сразу же вставляют такую трубку - как у нас когда-то протыкали девочкам уши… По обеим сторонам большого тела у них есть электрические органы. Поэтому корпус такой большой. Это как бы мозг и одновременно плазменная батарея, которая передает заряды непосредственно «пишущему каналу». У него канал кончается проводками на воротнике, но это у всех по-разному. Писать они, конечно, должны учиться. Эта операция, практикующаяся уже тысячи лет, - только подготовительный шаг.
        - Значит, он действительно не говорит? - спросил Химик.
        - Говорит! Кашель, который вы слышали, и есть речь. Одно покашливание - это целое предложение, произнесенное с большой скоростью. Мы записали кашель на пленку - он раскладывается на спектр частот.
        - А! Так это речь, основанная на принципе частотной модуляции звуковых колебаний!
        - Скорее, шумов. Она беззвучна. Звуками выражаются исключительно чувства, эмоциональные состояния.
        - А эти электрические органы - служат ли они им оружием?
        - Не знаю. Но можно его спросить.
        Кибернетик наклонился, вытащил большой чертеж, на котором был изображен схематичный вертикальный разрез двутела, указал на два удлиненных сегментных образования внутри него и, приблизив рот к микрофону, спросил:
        - Оружие?
        Репродуктор, установленный с другой стороны, напротив лежащего двутела, застрекотал. Двутел, который чуть приподнял малый торс, когда вошли новые люди, некоторое время оставался неподвижным, потом закашлял.
        - Оружие - нет, - глухо заскрипел репродуктор. - Много оборотов планеты - когда-то
        - оружие.
        Двутел кашлянул.
        - Орган - рудимент - биологической - эволюции - вторичная - адаптация - цивилизация, - мертво, без всякой интонации проскрипел репродуктор.
        - Ну-ну, - буркнул Инженер.
        Химик слушал, зажмурив глаза.
        - А, значит, действительно! - вырвалось у Координатора. Он сдержался и спросил: - Что представляет собой их наука?
        - С нашей точки зрения она странная, - сказал Физик. Он поднялся с колен. - Никак не убрать этого проклятого скрипа, - бросил он Кибернетику. - Огромные знания в области классической физики. Оптика, электричество, механика в специфическом соединении с химией - что-то вроде механохимии. Там у них любопытные достижения.
        - Ну?! - рванулся вперед Химик.
        - Подробности потом. У нас все зафиксировано, не бойся. От этих исходных позиций мы перешли к теории информации. Но ее изучение у них вне специальных учреждений запрещено. Хуже всего выглядит их атомистика, особенно ядерная химия.
        - Подожди, как это запрещено? - удивился Инженер.
        - Очень просто, нельзя проводить такие исследования.
        - Кто их запрещает?
        - Это сложный вопрос, и мы еще мало что понимаем, - вмешался Доктор.
        - Хуже всего мы пока ориентируемся в их социальной динамике.
        - Кажется, для ядерных исследований им не хватает стимулов, - сказал Физик. - Они не ощущают энергетического дефицита.
        - Давайте кончим сначала с одним! Так как же с этими запрещенными исследованиями?
        - Садитесь, будем спрашивать дальше, - сказал Кибернетик.
        Координатор приблизил лицо к микрофону. Кибернетик остановил его:
        - Подожди. Трудность заключается в том, что чем сложнее конструкция предложения, тем больше рассыпается у калькулятора грамматика. Кроме того, анализатор звука, кажется, недостаточно селективен. Часто мы получаем просто ребусы; впрочем, сами увидите.
        - На планете вас… много? - медленно и отчетливо спросил Физик. - Какова динамическая структура? Вас много на планете?
        Репродуктор щелкнул два раза и остановился. Двутел довольно долго не отвечал. Потом хрипло закашлял.
        - Динамическая структура - двойная. Связь - двойная, - забормотал репродуктор. - Общество - управляется - централизованно - вся планета.
        - Отлично! - воскликнул Инженер.
        Как и остальные двое новых участников беседы, он был очень возбужден. Физик, Доктор и Кибернетик, может быть от усталости, сидели неподвижно, с безразличными лицами.
        - Кто управляет обществом? Кто на вершине - один индивид или группа? - спросил Координатор, потянувшись к микрофону.
        Репродуктор затрещал, послышалось протяжное гудение, на пульте прибора пару раз мигнул красный указатель.
        - Так спрашивать нельзя, - поспешил объяснить Кибернетик. - «На вершине» в данном случае - переносное значение слова и не имеет эквивалента в словаре калькулятора. Подожди, я попробую.
        Он наклонился вперед:
        - Как много вас управляет обществом? Один? Несколько? Большое число?
        Репродуктор быстро застрекотал.
        Двутел покашлял, и репродуктор начал размеренно выбрасывать:
        - Один - несколько - много - управление - неизвестно. Неизвестно, - повторил он.
        - То есть как неизвестно? Что это значит? - спросил удивленный Координатор.
        - Сейчас выясним. Не известно тебе или не известно никому на планете? - сказал Кибернетик в микрофон.
        Двутел ответил, и калькулятор выбросил в репродуктор:
        - Связь - динамичная - двойная. Известно - одно - есть. Известно - другое - нет.
        - Ничего не понимаю! - Координатор смотрел на остальных. - А вы?
        - Подожди, - сказал Кибернетик, всматриваясь в двутела, который еще раз медленно приблизил лицо к своему микрофону и кашлянул несколько раз.
        Калькулятор заговорил:
        - Много оборотов планеты - когда-то - управление централизованное распределенное. Пауза. Сто тринадцать оборотов планеты так есть. Пауза. Сто двенадцатый оборот планеты - один двутел - управление - смерть. Сто одиннадцатый оборот планеты - один двутел - смерть. Пауза. Другой один управление - смерть. Пауза. Один - один - смерть. Пауза. Потом - один двутел - управление - неизвестно - кто. Неизвестно - кто - управление. Пауза.
        - Да, действительно ребус, - сказал Координатор. - И что вы с этим делаете?
        - Никакой не ребус, - ответил Кибернетик. - Он сказал, что до сто тринадцатого года, считая от сегодняшнего дня, у них было центральное правительство из нескольких индивидуумов. «Управление централизованное, распределенное». Потом наступило правление одиночек; предполагаю, что-нибудь вроде монархии или тирании. В сто двенадцатом и сто одиннадцатом годах они считают от настоящего момента, сейчас нулевой год - произошли какие-то бурные дворцовые перевороты. Четыре властителя сменились в течение двух лет, их правление кончалось смертью, конечно, не естественной. Потом появился новый правитель - неизвестно, кто им был. Знали, что существует, но было неизвестно, кто это.
        - Как же так - анонимный властелин? - изумился Инженер.
        - Очевидно. Постараемся узнать больше.
        Он повернулся к микрофону:
        - Сейчас известно, что один индивид управляет обществом, но неизвестно, кто это? Так? - спросил он.
        Калькулятор невнятно захрипел, двутел откашлялся, как бы заколебался, снова несколько раз кашлянул, и репродуктор ответил:
        - Нет. Не так. Пауза. Шестьдесят оборотов планеты - известно, один двутел - центральное управление. Пауза. Потом известно - ни один. Пауза. Никто - центральное управление. Пауза.
        - Теперь я не понимаю, - признался Физик.
        Кибернетик сидел, наклонившись над прибором, он сгорбился, прикусил губу.
        - Постойте. Всеобщая информация - нет центральной власти? Так? - спросил он в микрофон. - А в действительности есть центральная власть. Так? Калькулятор объяснялся с двутелом, издавая скрипучие звуки. Люди ждали, наклонившись к репродуктору.
        - Такая правда. Так. Пауза. Кто информация - есть центральное управление - тот - есть - нет. Тот - когда-то есть - потом нет.
        Они молча переглянулись.
        - Кто говорит, что существует власть, сам перестает существовать. Так он сказал? - вполголоса проговорил Инженер.
        Кибернетик медленно наклонил голову.
        - Но ведь это невозможно! - воскликнул Инженер. - У власти должно быть какое-то местопребывание, она должна издавать распоряжения, законы, должны существовать ее исполнительные органы, иерархически низшие, войско мы же встречались с их вооруженными…
        Физик положил ему руку на плечо. Инженер умолк. Двутел продолжал кашлять. Зеленый глаз калькулятора быстро затрепетал. Заговорил репродуктор:
        - Информация - двойная. Пауза. Одна информация кто - тот есть.
        Пауза. Другая информация кто - тот когда-то есть, потом нет. Пауза.
        - Существует информация, которая блокируется? - спросил в микрофон Физик. - Так? Кто ставит вопросы из области этой информации - тому грозит смерть. Так?
        Снова по другую сторону прибора был слышен скрип репродуктора и покашливание двутела.
        - Нет. Не так. Пауза, - ответил калькулятор своим равнодушным голосом. Он размеренно отделял слова друг от друга. - Кто когда-то есть потом нет - тот не смерть. Пауза.
        Все вздохнули.
        - Значит, не наказание смертью? - воскликнул Инженер. - Спроси его, что происходит с такими? - обратился он к Кибернетику.
        - Боюсь, что этого сделать не удастся, - сказал Кибернетик, но Координатор и Инженер настаивали на этом вопросе, тогда он уступил: - Как хотите. Хорошо, но я не отвечаю за результат. - Он спросил в микрофон: Каково будущее того, кто распространяет блокированную информацию?
        Хриплый диалог калькулятора с неподвижно лежащим двутелом продолжался довольно долго. Наконец репродуктор заговорил:
        - Тот, кто такая информация - инкорпорирован - самоуправляемая группа - неизвестная степень - вероятность - дегенерация - предел. Пауза. Кумулятивный эффект - отсутствие термина - адаптация - такая необходимость - борьба - замедление силы - потенциал - отсутствие термина. Пауза. Кумулятивный эффект - отсутствие термина - адаптация такая необходимость - борьба - замедление силы - потенциал - отсутствие термина. Пауза. Небольшое число оборотов планеты - смерть. Пауза.
        - Что он сказал? - одновременно повернулись к Кибернетику Химик, Координатор и Инженер.
        Тот пожал плечами:
        - Понятия не имею. Я же вам говорил, что этого сделать не удастся. Слишком сложная проблема. Нужно продвигаться постепенно. Догадываюсь, что судьбе такого индивида завидовать не стоит. Его ждет преждевременная смерть, последнее предложение было достаточно недвусмысленно, но каков механизм всего этого процесса, я не знаю. Какие-то самоуправляемые группы. Естественно, насчет этого можно строить гипотезы, но произвольных комбинаций с меня, пожалуй, хватит.
        - Ладно, - сказал Инженер, - тогда спроси его об этом заводе на севере.
        - Уже спрашивали, - ответил Физик. - Тоже очень сложное дело. По этому поводу у меня такая теория…
        - Почему теория?! Он разве не ответил вам ясно?! - вмешался Координатор.
        - Нет, это тоже задевает явления высшего порядка. Что касается самого завода, его бросили в тот период, когда он должен был начать производство. Это мы знаем совершенно точно. Труднее определить причины, по которым это произошло. Около пятидесяти лет назад у них был введен план биологической реконструкции. Перестройка функций тела, а возможно, и формы - это темная история. Почти все население планеты в течение ряда лет подверглось серии операций. Речь шла, как мне кажется, о перестройке не столько живущего поколения, сколько последующих, через направленные мутации наследственных клеток. Так мы это себе объясняем. В области биологии взаимопонимание очень затруднительно.
        - Какой должна была быть эта перестройка? В каком направлении? - спросил Координатор.
        - Этого не удалось установить, - ответил Физик.
        - Ну, кое-что мы все-таки знаем, - не согласился с ним Кибернетик. - Биология, в особенности изучение жизненных процессов, в отличие от других отраслей науки носит у них своеобразный, как бы нормативный характер.
        - Возможно, религиозный, - вставил Доктор. - С учетом того, что их верования - это скорее система требований и правил, касающихся бренной жизни, лишенная трансцендентальных элементов.
        - Они никогда не верили в какого-нибудь творца? - спросил Координатор.
        - Неизвестно. Пойми, такие абстрактные понятия, как вера, бог, мораль, душа, вообще невозможно униформизировать в пределах калькулятора. Мы вынуждены задавать множество конкретных вопросов и из целой массы ответов, недоразумений, частичного перекрытия значений пытаемся лишь вывести осмысленную и обобщенную экстраполяцию. По-моему, то, что Доктор называет религией, - попросту традиция, исторически наслоившиеся обычаи, ритуалы.
        - Но что религия или традиция может иметь общего с биологическими исследованиями?
        - спросил Инженер.
        - Вот этого-то мы и не сумели выяснить. Но, во всяком случае, связь существует и весьма тесная.
        - Может быть, речь шла о том, что они пытались приспособить некоторые биологические факты к своим верованиям или суевериям?
        - Нет, это какая-то более сложная история.
        - Вернемся к делу, - сказал Координатор. - Каковы результаты проведения в жизнь этого биологического плана?
        - Из-за него на свет начали появляться особи безглазые или с различным количеством глаз, не способные к жизни, изуродованные, безносые, а также большое количество психически неполноценных.
        - Ах! Наш двутел и те, другие.
        - Да. Очевидно, теория, на которую они опирались, была неверной. В течение полутора десятков лет появились тысячи изувеченных, деформированных мутантов - трагические плоды этого эксперимента они пожинают еще и сегодня.
        - От плана отказались?
        - Мы даже не спрашивали об этом, - признался Кибернетик.
        Он повернулся к микрофону:
        - План биологической реконструкции - существует ли сейчас? Каково его будущее?
        Калькулятор, скрипя, некоторое время как будто препирался с двутелом, который издал слабое покашливание.
        - Может, ему плохо? - тихо спросил Координатор Доктора.
        - Нет, лучше, чем я ожидал. Он устал, но не хочет уходить отсюда. Я даже переливание крови не могу ему сделать: очевидно, если ему влить кровь нашего двутела, его красные кровяные тельца выпадут в осадок и…
        - Тсс! - цыкнул Физик.
        Репродуктор захрипел:
        - План - есть, нет. Пауза. Теперь - план когда-то не был. Пауза. Теперь мутации, болезнь. Пауза. Информация подлинная - план был - теперь нет.
        - Не уловил, - признался Инженер.
        - Он говорит, что в настоящее время отрицается существование этого плана - как будто его вообще никогда не было, а мутации якобы являются видом болезни. В действительности план был проведен в жизнь, а потом его отбросили, не желая признать своего поражения.
        - Кто?
        - Эта их якобы несуществующая власть.
        - Постойте, - сказал Инженер, - как же это? С момента, когда последний анонимный властитель перестал существовать, воцарилась как бы эпоха анархии, так, что ли? Так кто же проводил в жизнь этот план?
        - Ты ведь слышал. Никто его не проводил - никакого плана не было. Так сегодня утверждают.
        - Ну хорошо, но тогда, пятьдесят или сколько там лет назад?
        - Тогда утверждали что-то другое.
        - Нет, это невозможно понять.
        - Почему? Ты ведь знаешь, что у нас на Земле существуют некоторые явления, о которых не принято говорить во всеуслышание, хотя о них знают. Например, даже чисто житейские взаимоотношения невозможны без некоторой дозы притворства. То, что у нас не определяющее, второстепенное, то у них главный фактор.
        - Все это запутано и неправдоподобно, - сказал Инженер. - А как с этим связан тот завод на севере?
        - Он должен был производить что-то, связанное с осуществлением плана, может, аппаратуру для операций или объекты, которые были не нужны, но которые якобы могли понадобиться будущим реконструированным поколениям. Но это только мои предположения, - подчеркнул Кибернетик, - что они там должны были производить, мы не знаем.
        - Таких заводов, наверное, должно было быть больше?
        - Заводов, производных биологического плана, число маленькое или большое? Как много? - спросил Кибернетик.
        Двутел откашлялся, и калькулятор почти сразу же ответил:
        - Неизвестно. Заводы - вероятно - много. Пауза. Информация - никаких заводов.
        - Это, однако, какое-то общество… ужасающее! - вспылил Инженер.
        - Почему? Ты что, никогда не слышал о военной тайне или о чем-то в этом роде?
        - Какая энергия питает эти заводы? - повернулся Инженер к Кибернетику, но сказал это так близко к микрофону, что калькулятор сразу же перевел вопрос.
        Репродуктор минуту погудел и продекламировал:
        - Неорган - термин отсутствует - био. Пауза. Энтропия - константа - биосистема. - Остальное утонуло в усиливающемся гудении. На пульте зажегся красный огонек.
        - Пробелы в словаре, - объяснил Кибернетик.
        - Слушай, включим его поливалентно, - сказал ему Физик.
        - Зачем? Чтобы он начал болтать, как шизофреник?
        - Может, удастся больше понять.
        - О чем речь? - спросил Доктор.
        - Он хочет уменьшить селективность калькулятора, - объяснил Кибернетик. - Когда спектр значений какого-то слова недостаточно острый, калькулятор отвечает, что термин отсутствует. Если я включу его поливалентно, он начнет заниматься контаминацией - будет создавать словесные гибриды, каких нет ни в одном человеческом языке.
        - Таким способом мы его лучше поймем, - настаивал Физик.
        - Пожалуйста. Можем попробовать.
        Кибернетик переключил штекеры. Координатор взглянул на двутела, который лежал теперь с закрытыми глазами. Доктор подошел к гиганту, некоторое время осматривал его и, ничего не сказав, вернулся на свое место.
        Координатор сказал в микрофон:
        - На юге здесь есть долина. Там - большие строения, в строениях скелеты, вокруг - могилы. Что это?
        - Постой, могилы ничего не значат.
        Кибернетик притянул к себе гибкую стойку микрофона.
        - На юге - архитектурная конструкция, рядом с ней - в отверстиях в грунте - мертвые тела. Мертвые двутелы. Что это значит?
        На этот раз калькулятор дольше обменивался скребущими звуками с двутелом. Они заметили, что впервые машина, казалось, сама от себя спрашивала о чем-то еще раз, наконец обращенный к ним репродуктор монотонно сообщил:
        - Двутел - физическая работа нет. Пауза. Электрический орган работа, да, но акселероинволюция - дегенерация - злоупотребление. Пауза. Юг- это экземплификация самоуправляемой прокрустики - пауза. Биосоциозамыкание - антисмерть. Пауза. Общественная изоляция - не сила, не принуждение. Пауза. Добровольность. Пауза. Микроадаптация группы центросамотяг - продукция - да, нет. Пауза.
        - Ну что, получил? - Кибернетик сердито посмотрел на Физика. «Центросамотяг»,
«антисмерть», «биосоциозамыкание». Говорил я тебе! Пожалуйста, теперь расшифровывай.
        - Постепенно расшифрую, - сказал Физик. - Это имеет что-то общее с принудительными работами.
        - Неверно. Он сказал «не сила, не принуждение», «добровольность».
        - Ну, так спросим еще раз. - Физик подтянул к себе микрофон. - Непонятно, - сказал он. - Скажи - очень просто - что на юге, в долине? Колония? Группа осужденных? Изоляция? Производство? Кто производит? Что? И зачем? С какой целью?
        Калькулятор снова объяснился с двутелом - это продолжалось минут пять, - потом опять заговорил:
        - Изоломикрогруппа - добровольность - интерсцепление - принуждение - нет. Пауза. Каждый двутел - противигра - изоломикрогруппа. Пауза. Главная связь - центростремительный самотяг. Пауза. Связка - гневисть. Пауза. Кто вина - тот кара. Пауза. Кто кара - тот изоломикрогруппа добровольность. Пауза. Интерсвязи возвратные - полиндивидуальные сцепление - гневисть - самуцель. Пауза. Социопсихоциркуляция - внутренняя антисмерть. Пауза.
        - Подождите! - крикнул Кибернетик, видя, что остальные беспомощно зашевелились. - Что это значит, «самуцель»? Какая цель?
        - Самуцел…ение, - пробурчал калькулятор, который на этот раз вообще не обратился к двутелу.
        - А! Инстинкт самосохранения! - крикнул Физик, а калькулятор поспешно объяснил:
        - Инстинкт самосохранения. Да. Да.
        - Ты хочешь сказать, что понимаешь, о чем он говорит?! - Инженер вскочил с места.
        - Не знаю, правильно ли я понимаю, но догадываюсь - речь идет о какой-то разновидности их системы наказаний. Очевидно, это некие микрообщества, автономные группы, которые, так сказать, взаимно загнали друг друга в угол.
        - Как это? Без охраны? Без надсмотрщиков?
        - Да. Он же прямо сказал, что никакого принуждения нет.
        - Это невозможно.
        - Ну почему же? Представь себе двоих людей; у одного есть спички, у другого - коробок. Они могут друг друга ненавидеть, но огонь зажгут только вместе. Гневисть
        - это гнев и ненависть или что-нибудь близкое. Поэтому кооперация в группе возникает благодаря обратным связям, как в моем примере, но, конечно, это гораздо сложнее! Принуждение рождается как-то само по себе - его создает внутреннее положение группы.
        - Ну хорошо, хорошо, но что они там делают? Что они там делают? Кто лежит в этих могилах? Зачем?
        - Ты слышал, что сказал калькулятор? «Прокрустика». Очевидно, от прокрустова ложа.
        - Вздор! Откуда двутел слышал о Прокрусте?!
        - Калькулятор, а не двутел. Он выискивает наиболее близкие понятия в соответствии с резонансом в семантическом спектре! Там, в этих группах, ведется изнурительная работа. Возможно, что она не имеет никакой цели, никакого смысла, он сказал
«продукция - да, нет» - значит, что-то производят, должны это делать, ибо таково наказание.
        - Почему должны? Кто их заставляет, если там нет никакой охраны?!
        - Какой ты упрямый! Насчет продукции я, может, и ошибаюсь, но принуждение создает ситуация. Ты что, не слышал о принудительных ситуациях? Скажем, на тонущем корабле вариантов спасения, из которых ты можешь выбирать, очень немного - может, у них под ногами всю жизнь палуба такого корабля?… Поскольку физический труд, особенно изнурительный, приносит им вред, то здесь происходит какое-то «биозамыкание», возможно, в зоне электрического органа.
        - Он говорил «биосоциозамыкание». Это должно быть что-то иное.
        - Но нечто в этом роде. В группе существует сцепление - взаимное притяжение, то есть группа обречена вариться в собственном соку, изолирована от общества.
        - Это страшно туманно. Что они там все-таки делают?
        - Ну чего ты от меня хочешь? Я знаю столько же, сколько и ты. Ведь недоразумения и смещения значений накладываются одно на другое, не только с нашей стороны, но точно так же между калькулятором и двутелом - с другой! Может быть, у них есть специальная научная дисциплина - «прокрустика», теория динамики таких групп! Они заранее планируют тип действий, конфликтов и взаимных притяжений в ее сфере, функции распределены так, чтобы образовалось своеобразное равновесие, обмен, циркуляция гнева, ненависти, чтобы эти чувства спаивали их и одновременно чтобы они не могли найти общего языка с кем-нибудь вне группы…
        - Это твои личные вариации на тему шизофренических бредней калькулятора, а вовсе не объяснение! - крикнул Химик.
        - Пожалуйста, займи мое место. Может, у тебя пойдет лучше.
        Стало тихо.
        - Он очень устал, - сказал Доктор. - От силы еще один-два вопроса. Больше нельзя. Кто хочет их задать?
        - Я, - сказал Координатор. - Откуда ты узнал о нас? - бросил он в микрофон.
        - Информация - метеорит - корабль, - ответил через минуту калькулятор, обменявшись несколькими короткими хриплыми звуками с двутелом. - Корабль - иной планеты - космическое излучение - дегенерация существ. Пауза. Несут смерть. Пауза. Стеклянистая изоляция с целью ликвидации. Пауза. Обсерватория. Пауза. Грохот. Произвел - пеленгование - направление звука - источник грохота - фокус попадания - ракета. Пауза. Пошел ночью. Пауза. Ждал - Защитник открыл изоляцию. Вошел - здесь. Пауза.
        - Объявили, что упал корабль с какими-то чудовищами, да? - спросил Инженер.
        - Да. Что мы дегенерировали под влиянием космического излучения. И что они намерены запереть нас, окружить этой стеклянистой массой. Он по звуку запеленговал направление обстрела, определил цель и таким образом нашел нас.
        - Не боялся чудовищ? - бросил Координатор в микрофон.
        - Не боялся - это ничего не значит. Сейчас, какое там было слово? Ага, гневисть. Может, так переведет.
        Кибернетик повторил вопрос на странном жаргоне калькулятора.
        - Да, - сразу ответил репродуктор. - Да. Но - шанс - один - на миллион - оборотов
        - планеты.
        - Это понятно. Каждый из нас пошел бы, - понимающе кивнул головой Физик.
        - Хочешь остаться с нами? Мы вылечим тебя. Смерти не будет, - медленно сказал Доктор.
        - Нет, - ответил репродуктор.
        - Хочешь уйти? Хочешь вернуться к своим?
        - Возвращение - нет, - ответил репродуктор.
        Люди переглянулись.
        - Ты действительно не умрешь! Мы тебя действительно вылечим! воскликнул Доктор. - Скажи, что ты хочешь сделать, когда будешь здоров?
        Калькулятор заскрипел, двутел ответил одним звуком, таким коротким, что он был едва слышен.
        - Нуль, - как бы колеблясь, сказал репродуктор.
        И через мгновение добавил, словно неуверенный, что его правильно поняли:
        - Нуль. Нуль.
        - Не хочет остаться, возвращаться - тоже, - буркнул Химик. - Может, он… бредит?
        Все посмотрели на двутела. Его бледно-голубые глаза глядели на них неподвижно. В тишине было слышно его медленное глухое дыхание.
        - Довольно, - сказал Доктор, вставая. - Выйдите все.
        - А ты?
        - Сейчас приду. Я два раза принимал психедрин, могу с ним еще немного посидеть.
        Когда люди встали и двинулись к двери, малый торс двутела, до сих пор поддерживаемый как бы невидимой опорой, вдруг сломался - его глаза закрылись, голова бессильно упала назад.
        - Слушайте, мы все время расспрашивали его, а почему он нас ни о чем не спросил? - спохватился в коридоре Инженер.
        - Почему же, до этого и он спрашивал, - ответил Кибернетик. - Об отношениях, господствующих на Земле, о нашей истории, о развитии астронавтики - еще за каких-нибудь полчаса до вашего прихода он говорил значительно больше.
        - Должно быть, очень ослаб.
        - Наверно. Он получил большую дозу облучения, путешествие по пустыне должно было его здорово утомить, тем более что он довольно стар.
        - Как долго они живут?
        - Около шестидесяти оборотов планеты, то есть немного меньше шестидесяти наших лет. Эдем обращается вокруг своего солнца чуть быстрее, чем Земля.
        - Как они питаются?
        - Довольно своеобразно. Кажется, эволюция проходила тут иначе, чем на Земле. Они могут непосредственно усваивать некоторые неорганические субстанции.
        - Действительно своеобразно, - сказал Инженер.
        - Ага, грунт, который вынес тот, первый! - вдруг сообразил Химик.
        Они остановились.
        - Да, но таким способом двутелы питались тысячи лет назад. Теперь в нормальных условиях так никто не поступает. Эти тонкие чаши на равнине как бы их аккумуляторы продовольствия.
        - Это что, живые существа?
        - Не знаю. Во всяком случае, они избирательно извлекают из глубины и накапливают вещества, которые служат двутелам пищей. Их много, разных видов.
        - Да, очевидно, двутелы должны их разводить, вернее, возделывать, - сказал Химик.
        - На юге мы видели целые плантации этих чаш. Но зачем тот, который забрался в ракету, рылся в глине?
        - Потому что после захода солнца чаши втягиваются под почву.
        - Все равно глины было везде достаточно, а он выбрал именно эту, в ракете.
        - Может, потому, что она была разрыхлена, а он - голоден. Мы не говорили об этом с нашим астрономом. Возможно, что тот двутел действительно бежал из долины на юге…
        - Дорогие мои, идите теперь спать, - обратился Координатор к Физику и Кибернетику,
        - а мы займемся делом. Скора двенадцать.
        - Двенадцать ночи?
        - А как же. Я вижу, вы уже совсем потеряли счет времени?
        - Ну, в таких условиях…
        Позади послышались шаги. Из библиотеки вышел Доктор. Все испытующе смотрели на него.
        - Спит, - сказал он. - Худо с ним. Когда вы вышли, я решил было…
        - Он не кончил.
        - Но ты говорил с ним?
        - Говорил. То есть… Понимаете, мне показалось, что это конец… Я спросил его, можем ли мы что-нибудь для них сделать. Для всех.
        - И что он сказал?
        - Нуль, - медленно повторил Доктор, и всем показалось, что они слышат мертвый голос калькулятора.
        - Идите теперь и ложитесь, - сказал Координатор через мгновение. - Но я еще воспользуюсь тем, что мы все вместе, и спрошу вас - будем ли мы стартовать?
        - Да, - сказал Инженер.
        - Да, - произнесли Физик и Химик почти одновременно.
        - Да, - присоединился Кибернетик.
        - А ты? Молчишь? - спросил Координатор Доктора.
        - Я размышляю. Понимаете, мне еще никогда не было так интересно…
        - Понимаю, тебя интересует, как им можно помочь. Но теперь-то ты уже знаешь, что…
        - Нет. Не знаю, - тихо сказал Доктор.
        Глава четырнадцатая
        Часом позже по откинутой крышке грузового люка сполз Защитник. Инженер остановил его в двухстах метрах от стеклянистой стены, сходящейся кверху, словно недостроенный свод, и принялся за дело. Тьма гигантскими скачками убегала в глубь пустыни. Ослепительные гремящие бичи рассекали зеркальную стену, сочащиеся жаром плиты падали на грунт, белый дым бурлил над кипящим песком. Инженер оставлял куски строительного материала остывать и хлестал аннигилятором дальше, вырубая в своде окна, с которых стекали огненные сосульки. В мутной, полупрозрачной оболочке возникали ряды четырехугольных дыр, сквозь них открывались провалы звездного неба. Дым спиралями стлался по песку, в жилах стеклянистого колосса что-то пощелкивало, трещало, обломки затягивал темный жар. Наконец Защитник попятился к ракете. Инженер на расстоянии измерял радиоактивность. Счетчики предостерегающе гудели.
        - Пришлось бы ждать минимум четверо суток, - сказал Координатор, - но мы пустим туда Черного и чистильщиков.
        - Да, радиоактивность значительна только на поверхности. Достаточно будет сильной струи песка под давлением. А обломки нужно собрать в одном месте и закопать.
        - Можно бы загрузить их в кормовой отстойник. - Координатор задумчиво смотрел на вишневый отсвет пылающих развалин.
        - Зачем? - удивился Инженер. - Нам это ничего не даст, бесполезный балласт.
        - Я предпочел бы не оставлять радиоактивных следов… Они не знают атомной энергии, и лучше, чтобы они ее не узнали…
        - Может, ты и прав, - пробурчал Инженер. - Эдем… - добавил он через мгновение. - Ты знаешь, передо мной вырисовывается картина… После того, что рассказал этот двутел-астроном, вернее… калькулятор… жуткая картина…
        - Да, - медленно кивнул Координатор. - Какое-то крайнее, потрясающе последовательное злоупотребление теорией информации. Оказывается, она может быть инструментом пыток более чудовищных, чем любые физические мучения. Селекция, торможение, блокировка информации - таким способом в самом деле можно культивировать геометрически точную, кошмарную «прокрустику», как сказал калькулятор.
        - Как ты думаешь, они… он это понимает?
        - Что значит - понимает? А… ты имеешь в виду, считает ли он такое состояние нормальным? Ну, в определенном смысле, пожалуй, да. Ведь ничего другого он не знает. Хотя он ссылается на их древнюю историю - тиранов, сначала обычных, потом анонимных, - значит, он обладает масштабом для сравнения. Да, наверно, если бы ему не с чем было сравнивать, он не сумел бы нам все рассказать.
        - Если апелляция к тирании дает ему возможность вспомнить о лучших временах, то… благодарю…
        - А все-таки… Это в некотором роде логичный путь развития. Какой-то очередной тиран, видимо, напал на мысль, что личная анонимность при существующей системе управления будет выгоднее. Общество, не имея возможности сконцентрировать сопротивление, направить враждебные чувства на конкретную особу, становится в какой-то мере морально разоруженным.
        - Ах, ты это так понимаешь? Безличный тиран.
        - Может, это ложная аналогия, но через некоторое время, когда теоретические основы этой их «прокрустики» сложились, кто-то из его наследников пошел еще дальше, ликвидировал - мнимо, конечно, - даже свое инкогнито, упразднил самого себя, саму систему правления. Конечно, исключительно в сфере понятий, слов, публичных высказываний…
        - Но почему здесь нет никаких освободительных движений? Этого я не могу понять! Даже если они карают недовольных, заключая их в автономные изолированные группы, ведь при отсутствии какой бы то ни было стражи, надзора, внешнего насилия возможно индивидуальное бегство и даже организованное сопротивление.
        - Чтобы могла возникнуть организация, должны существовать средства взаимопонимания. - Координатор высунул через лаз башенки глазок счетчика Гейгера, треск которого как будто понемногу утихал. - Заметь, что определенные явления у них, вообще говоря, не лишены названия или связей с другими, но и названия и связи, которые выдаются за истинные, - маски. Уродства, вызванные мутациями, называются эпидемией какой-то болезни. То же самое, очевидно, происходит и со всем остальным. Чтобы покорить мир, нужно его сначала назвать. Без знания, без оружия, без организации, отрезанные от других жителей планеты, немногое они могут сделать.
        - Да, - сказал Инженер, - но эта сцена на кладбище, этот ров под городом, пожалуй, указывает на то, что порядок здесь все-таки не такой уж совершенный, как хотелось бы этому неизвестному властителю. А как наш двутел испугался стеклянистой стены, помнишь? Видно, не все идет здесь гладко.
        Счетчик над их головами щелкал все ленивее. Обломки у стены, окружающей корабль, потемнели, только почва еще дымилась, и в столбе дрожащего воздуха странно покачивались звезды.
        - Вот мы решили стартовать, - говорил Инженер, - а ведь мы могли бы лучше узнать их язык. Понять, как действует эта их проклятая власть, которая притворяется несуществующей. И… дать им оружие…
        - Кому? Тем несчастным, похожим на нашего двутела? Ты дал бы ему в руки аннигилятор?
        - Ну, для начала мы могли бы сами…
        - Уничтожить эту власть, да? - спокойно подсказал Координатор. - Другими словами, освободить их силой.
        - Если иного способа нет…
        - Во-первых, это не люди. Ты не должен забывать, что в конце концов всегда разговариваешь с калькулятором и что двутела понимаешь постольку, поскольку понимает его сам калькулятор. Во-вторых, никто им того, что есть, не навязывал. По крайней мере, никто из космоса. Они сами…
        - Рассуждая так, ты соглашаешься на все. На все! - крикнул Инженер.
        - А как ты хочешь, чтобы я рассуждал? Разве население планеты - это ребенок, который зашел в тупик, откуда его можно вывести за ручку? Если бы это было так просто, Боже мой! Освобождение началось бы с того, что нам пришлось бы убивать, и чем яростнее была бы борьба, с тем меньшим разбором мы бы действовали, убивая в конце концов только для того, чтобы открыть себе путь для отступления или дорогу для контратаки, убивая всех, кто стоит перед Защитником, - ты-то хорошо знаешь, как это легко!
        - Знаю, - буркнул Инженер. - Впрочем, - добавил он, - еще ничего не известно. Без сомнения, они наблюдают за нами, и эти окна, которые мы пооткрывали в их
«непроницаемой» оболочке, наверняка им не понравятся. Думаю, что теперь мы можем ожидать очередной попытки.
        - Да, это возможно, - согласился Координатор. - Я подумал даже, не выставить ли нам какие-нибудь посты. Электронные глаза и уши.
        - Это потребовало бы массу времени и поглотило бы материалы, которых у нас не слишком много.
        - И об этом я думал, потому и колеблюсь…
        - Два рентгена в секунду. Уже можно посылать автоматы.
        - Хорошо. Защитника на всякий случай лучше поднять наверх, в ракету. После полудня небо затянулось тучами, и впервые с того момента, как люди попали на планету, пошел мелкий теплый дождь. Зеркальная стена потемнела, по ее выпуклостям с шумом сбегали маленькие ручейки. Автоматы работали неутомимо, песчаные струи, рвущиеся из пульсо-моторов, скрежетали и шипели на поверхности вырезанных плит, осколки стекла взлетали в воздух; дождь превращал песок в жидкую грязь. Черный втаскивал в ракету через грузовой люк контейнеры, наполненные радиоактивными обломками, другой автомат проверял счетчиком герметичность крышек. Потом обе машины волокли уже очищенные плиты на места, указанные Инженером, где в брызгающих фонтанах искр, выбрасываемых сварочными аппаратами, большие глыбы размягчались в пламени дуги, схватывались друг с другом и превращались в основание будущего помоста.
        Вскоре выяснилось, что строительного материала не хватит. Под вечер Защитник снова выполз из ракеты и остановился напротив продырявленных стен. Зрелище было адским. Дождь все еще шел, он переходил в ливень. Неправильные квадратные солнца разрывали мрак ослепительным светом, гул ядерных взрывов смешивался с тупым шорохом пылающих глыб стекла; падая, они вспахивали почву, и тогда вверх рвались густые облака дыма и пара, лужи дождевой воды испарялись с пронзительным свистом, дождь вскипал в воздухе, не долетая до грунта, в высоте мириадами неподвижных радуг - розовых, зеленых, желтых вспыхивали молнии. Угольно-черный в этом хаосе света Защитник отступал, медленно поворачивался на месте, поднимая тупое рыло, и снова громы и молнии сотрясали все вокруг.
        - Это даже хорошо! - заорал Инженер в самое ухо Координатору. - Может, их отпугнет такая канонада и они оставят нас в покое! Понадобится еще минимум два дня.
        Его залитое потом лицо - в башенке было жарко, как в печке, - казалось ртутной маской.
        Когда они отправились отдыхать, автоматы снова вышли наверх и шумели до утра, таская за собой шланги песчаных насосов, грохоча плитами стекла. Около сварочных аппаратов дождь сверкал и искрился невыносимо яркой голубизной, грузовой люк глотал новые контейнеры с обломками, параболическая конструкция за кормой ракеты медленно росла, грузовой автомат и экскаватор работали под ее брюхом, ожесточенно вгрызаясь в склон холма.
        Экипаж поднялся на рассвете. Часть стеклянного строительного материала была уже использована на крепление штольни.
        - Это хорошая мысль, - сказал Координатор, когда все собрались в навигационной рубке у стола, заваленного рулонами чертежей. Действительно, если бы мы начали убирать стойки, кровля могла бы внезапно завалиться под тяжестью ракеты, и она не только грохнулась бы, но еще и раздавила бы автоматы, а мы бы наверняка не смогли взлететь из этой ямы.
        - А хватит нам потом энергии на полет? - спросил Кибернетик.
        - На десять полетов. Если возникнет необходимость, мы можем аннигилировать обломки, которые лежат в отстойнике, но я уверен, что это не понадобится. Мы введем в штольню шланг от тепломагистрали и сможем точно регулировать температуру. Когда она достигнет точки плавления стекла, стойки начнут медленно оседать. Если они будут плавиться слишком быстро, мы в любой момент можем впрыснуть в штольню порцию жидкого воздуха. Таким образом, до вечера вытянем ракету из грунта. Ну, а потом поставим вертикально.
        - Это следующий этап, - сказал Инженер.
        В восемь утра тучи разошлись и засияло солнце. Огромный цилиндр корабля, до сих пор беспомощно торчавший из склона холма, дрогнул. Инженер наблюдал за этим движением - с помощью теодолита он измерял медленное опускание кормы. Нос корабля был уже глубоко подкопан, пустоту, оставшуюся от вынутой глины, заполнил лес стеклянных столбов. Инженер стоял на значительном расстоянии от ракеты, почти у самой стены, которую ряды отверстий делали похожей на развалины выдутого из стекла Колизея.
        Люди и двутелы покинули корабль на время этой операции. В какой-то момент Инженер увидал фигурку Доктора, который шел, огибая ракету сзади по большой дуге, но это промелькнуло, не оставив следа в его сознании. Он был слишком занят наблюдением за аппаратурой. Огромная тяжесть ракеты легла теперь на тонкий слой грунта и систему постепенно размякающих стоек. Восемнадцать толстых тросов бежали от кормовых колец к крюкам, вплавленным в самые массивные развалины стены. Инженер благословил эту стену - без нее роботы провозились бы с опусканием и подъемом ракеты по крайней мере в четыре раза дольше.
        По целой сети извивающихся в песке кабелей ток плыл к нагревательным трубам, уложенным внутри штольни. Вход в нее, хорошо видный сразу же под тем местом, где корпус ракеты врезался в склон, слабо дымился. Желто-серые испарения лениво ползли по не высохшей еще после ночного дождя почве. Корма ракеты опускалась мелкими рывками. Когда она начинала оседать резче, Инженер сдвигал левый зажим прибора; тогда из четырех окольцованных шлангов, уходящих в штольню, бил поток жидкого воздуха, и отверстие с грохотом изрыгало грязно-белые тучи.
        Вдруг весь корпус судорожно задрожал, и до того, как Инженер успел повернуть зажим, более чем стометровый цилиндр с протяжным стоном наклонился, корма описала дугу и в долю секунды пролетела четыре метра; одновременно нос корабля вырвался из грунта. Выбросив вверх кучу песка и мергеля, керамитовый гигант замер. Он придавил собой кабели и металлические шланги, один шланг лопнул. Из него брызнул воющий гейзер жидкого воздуха.
        - Лежит! Лежит! - заорал Инженер.
        Через мгновение он опомнился - рядом с ним стоял Доктор.
        - Что? Что? - повторил Инженер, словно оглохнув, он никак не мог понять, что тот говорит.
        - Кажется, мы возвращаемся домой, - сказал Доктор.
        Инженер молчал.
        - Он будет жить, - сказал Доктор.
        - Кто? О ком ты говоришь? А…
        Инженер вдруг понял.
        - И что? Полетит с нами? - спросил Инженер, шагнув к ракете. Он спешил, ему хотелось как можно скорее осмотреть носовую обшивку.
        - Нет, - ответил Доктор.
        Он пошел за Инженером, потом, как бы задумавшись, остановился. Явно похолодало: фонтан жидкого газа все еще бил из раздавленной трубы. На поверхности корпуса ракеты появились фигурки, одна из них исчезла, через несколько минут бурлящий столб газа осел, некоторое время еще брызгала пена, от которой леденел воздух. Неожиданно наступила полная тишина. Доктор огляделся, точно удивившись, как он сюда попал, и медленно двинулся вперед.
        Ракета стояла вертикально - белая, белее пронизанных солнцем облаков, среди которых, казалось, уже плыла ее далекая заостренная вершина. Миновали три дня тяжелой работы. Погрузка была окончена. Большой параболический пандус из сваренных обломков стены, которая должна была запереть людей, тянулся вдоль склона холма. В восьмидесяти метрах над поверхностью планеты в открытом люке стояло четверо людей. Они смотрели вниз. Там, на буро-желтой плоской поверхности, виднелись две маленькие фигурки, одна немного светлее другой. Люди смотрели сверху, как они стоят: неподвижно, совсем близко, всего лишь в нескольких десятках метров от плавно расширяющихся дюзовых колец.
        - Почему они не уходят? - нетерпеливо спросил Физик. - Мы не сможем стартовать.
        - Они не уйдут, - сказал Доктор.
        - Что это значит? Он не хочет, чтобы мы улетали?
        Доктор знал, что это значит, но молчал.
        Солнце стояло высоко. С запада плыли нагромождения туч. Из открытого люка, как из окна стрельчатой башни, неожиданно вознесшейся в пустыне, виднелись южные горы, поголубевшие, слившиеся с тучами вершины, большая западная пустыня - на сотни километров раскинулись полосы залитых солнцем барханов и фиолетовая шуба лесов, покрывающих склоны на востоке. Гигантское пространство лежало под небосводом с маленьким резким солнцем в зените. Кружевным каркасом тянулось внизу кольцо стены, тень ракеты двигалась по нему, как стрелка титанических солнечных часов, она уже приближалась к двум крохотным фигуркам.
        С востока послышался гром, протяжным свистом отозвался воздух, и пламя сверкнуло из черного купола взрыва.
        - Ого, это что-то новое, - сказал Инженер.
        Снова гром. Невидимый снаряд выл все ближе, людей накрыл конус адского свиста, казалось, что зацепило нос ракеты - в нескольких десятках метров от корабля почва охнула и подпрыгнула вверх. Люди почувствовали, как он зашатался.
        - Экипаж, по местам! - скомандовал Координатор.
        - Но они!.. - гневно воскликнул Химик.
        Люк захлопнулся.
        В рубке не было слышно рева. На экранах заднего обзора по песку прыгали огненные кусты. Две светлые точки все еще стояли неподвижно у подножия ракеты.
        - Застегнуть пояса! - приказал Координатор. - Готовы?
        - Готовы, - отозвался экипаж вразнобой.
        - Двенадцать часов семь минут. К старту! Пуск! - Включаю реактор, - сказал Инженер.
        - Есть критическая, - сказал Физик.
        - Циркуляция нормальная, - сказал Химик.
        - Гравиметр на оси, - сказал Кибернетик.
        Доктор, вися между вогнутым сводом и выложенным пенопластом полом, смотрел на задний экран.
        - Стоят? - спросил Координатор, и все взглянули на него - это слово не относилось к ритуалу старта.
        - Стоят, - ответил Доктор.
        Ракета, задетая взрывной волной, вздрогнула.
        - Старт! - громко сказал Координатор.
        Инженер с мертвым лицом включил привод. Люди не слышали ничего, кроме очень слабых далеких взрывов, которые происходили как будто в другом, ничего общего с людьми не имеющем мире. Медленно нарастал тихий, пронизывающий свист - все как бы растворилось в нем, растеклось; мягко покачиваясь, люди проваливались в объятия неодолимой силы.
        - Стоим на огне, - сказал Инженер.
        Это значило, что ракета оторвалась от грунта и выбрасывает ровно столько огненных газов, сколько необходимо, чтобы уравновесить собственную тяжесть.
        - Нормальная синергическая, - сказал Координатор.
        - Выходим на нормальную, - доложил Кибернетик.
        Задрожали нейлоновые тросы. Лапы амортизаторов вышли из поршней и медленно поползли назад.
        - Кислород! - крикнул Доктор, как бы проснувшись, и сам закусил эластичный мундштук.
        Через двенадцать минут корабль вышел за пределы атмосферы. Не уменьшая скорости, он уходил в звездную черноту по виткам разматывающейся спирали. Семьсот сорок огоньков указателей, контрольных ламп, приборных шкал пульсировало, дрожало, мигало и сверкало в рубке. Люди расстегнули пояса и побросали карабины на пол. Они подходили к распределительным пультам, недоверчиво клали на них ладони, проверяли, не греются ли где-нибудь трубопроводы, не слышно ли шипения замыканий, подозрительно втягивали воздух - нет ли запаха огня, гари, - заглядывали в экраны, проверяли показания астродезических калькуляторов - все было таким, каким должно было быть: воздух чистый, температура нормальная, распределительный щит словно никогда и не превращался в груду обломков.
        В навигационной рубке над картами склонились Инженер и Координатор.
        Звездные карты были больше, чем стол, они свисали на пол, иногда рвались. Давно шли разговоры, что в навигационной нужен стол побольше, а то все топчут карты. Но стол оставался неизменен.
        - Видел Эдем? - спросил Инженер.
        Координатор непонимающе взглянул на него:
        - Кто? Я?
        - Сейчас. Погляди.
        Координатор обернулся. На экране, гася близкие звезды, плыла огромная опаловая капля.
        - Прекрасная планета, - сказал Инженер. - Потому мы и свернули с курса, что она такая прекрасная. Мы хотели только пролететь над ней.
        - Да. Хотели только пролететь.
        - Исключительный блеск. Другие планеты не такие прозрачно-чистые. Земля так просто голубая.
        Они все еще смотрели на экран.
        - Остались, - тихо сказал Координатор.
        - Да, он сам так захотел.
        - Ты думаешь?
        - Уверен. Он предпочел, чтобы мы, а не они. Это было все, что мы могли для него сделать.
        Некоторое время они молчали. Эдем удалялся.
        - Какая чистая, - сказал Координатор. - Но… знаешь… По теории вероятности следует, что бывают еще прекраснее.
        Даниил Гранин
        Место для памятника
        I
        Впоследствии даже мелкие подробности этого события стали казаться Осокину многозначительными и странными. Но, пожалуй, самым странным было то, что вся история, во всяком случае в его рассказе, выглядела совершенно естественной, обыкновенной, даже скучноватой. Вот это-то и заставляло к ней прислушиваться.
        Примерно речь идет о начале пятидесятых годов нашего века. Карьера Осокина только начиналась, и начиналась неплохо. У него была машина, кабинет, секретарша, он ведал большим отделом, и попасть к нему на прием было уже нелегко.
        Приемных дней Осокин не любил. К вечеру голова становилась тяжелой, мускулы лица болели от выражения внимательной вежливости, Осокин раздражался, проклинал свою должность, из-за которой гибла его еще такая молодая, такая перспективная жизнь. Как он ни старался, очередь в приемной не убывала. За два года она даже выросла. Чем больше он принимал, тем больше к нему записывались на прием.
        Было без сорока минут семь, то есть практически Осокин мог принять еще двоих-троих, поскольку на посетителя в среднем уходило десять-пятнадцать минут.
        Осокин точно запомнил, что посетитель оказался предпоследний, и фамилия его была Лиденцов. Память на фамилии у Осокина была чисто профессиональной.
        Судя по фигуре и походке, вошедшему можно было дать лет сорок - сорок пять, прожитых, очевидно, нелегко. Худой, очень морщинистый, в затрепанном коричневом пиджаке с оттопыренными карманами, он выглядел каким-то обгорелым, обожженным или обугленным, что-то в этом роде, определил Осокин. Лиц своих посетителей Осокин не разглядывал. Входя к нему, люди делали нужные им лица - робкие, страдающие, измученные, - то были не их собственные лица, и на эту удочку Осокин не поддавался. Скорее можно было раскусить посетителя по тому, как он приближался к столу или протягивал свои бумаги.
        Пока Лиденцов говорил, Осокин листал его дело, Обстоятельства были несложные. Два года назад Лиденцов разошелся с женой, жил где-то у приятелей, снимал угол, а теперь просил комнату. Право на совместную жилплощадь он потерял, - очевидно, не захотел судиться, а просил дать ему комнату скорее, сейчас. Никаких к тому уважительных оснований Лиденцов вроде не имел. И ни на что не ссылался. На дурачка не походил. Бывают такие чудаки, - как будто Осокин тут же вынет им из ящика ордер на квартиру. Лиденцов держался уверенно, даже весело, - большей частью так держатся имеющие чью-то поддержку.
        - Очередь для всех одинакова. Чем другие хуже вас?
        Фразы у Осокина были отработаны на все случаи, однако осторожности ради он несколько смягчил тон.
        - Знаете, в моем положении, - сказал Лиденцов, - думать приходится не о преимуществах других, а о своих собственных.
        Осокину показалось, что отвечают ему такими же заготовленными фразами, как будто исполнялась заученная сцена.
        - Какие ж у вас преимущества?
        Лиденцов почему-то засмеялся.
        - Я болен.
        Тут же поднял рукав и показал сыпь, мелкие красные струпья. Зрелище было препротивное, но Лиденцов не стеснялся, сам с задумчивым интересом разглядывал свою руку.
        - Мне каждый день надо ванну принимать.
        - Внеочередным правом пользуются туберкулезные больные.
        - Значит, не тем заболел?
        - Вы ж интеллигентный человек, - с укором сказал Осокин. - Как вы можете, вы представляете себе, что такое открытая форма туберкулеза?
        За точность текста и тут и дальше ручаться нельзя. Вряд ли Осокин мог буквально запомнить этот диалог. Свои собственные реплики он восстанавливал легко, реплики же Лиденцова он преподносил по-разному, и приходилось выбирать наиболее достоверное. Но впрочем, как судить о достоверности? Вот, например, в этом месте Лиденцов заговорил о другой болезни, мучившей его. Слова его были настолько путаны, что Осокин считал неудобным повторять их.
        Смысл сводился к тому, что Лиденцов страдал от хода времени: поток времени, видите ли, шел через него, раскачивая какие-то рецепторы его организма. Лиденцов физически ощущал разрушительное движение времени, оно уносило частицы его, оно размывало его, как песок, и он пытался пересекать его под углом. На Осокина все это произвело впечатление гораздо меньшее, чем сыпь, хотя Лиденцов говорил взволнованно. Пришлось Осокину прервать его: при чем тут комната? Лиденцов объяснил, что работа у него сейчас теоретическая, ему надо сидеть и думать. Что это за работа, когда можно не ходить на работу, - этого Осокин не понимал и понимать не желал.
        - Ах, да! - спохватился Лиденцов и стал рыться в карманах. - Совсем забыл. - Он вытащил ветхий, заношенный конверт.
        Так Осокин и предполагал, так он и думал, что существует бумажка; без нее люди не ведут себя столь уверенно. Подобных посетителей с записочками, резолюциями, ходатайствами, по которым он обязан был обеспечивать, содействовать, предоставлять, Осокин терпеть не мог. Он даже выступал против подобной практики. Все эти записочки урезали его и без того скудные возможности. Нарушался порядок, последовательность всех прохождений, весь механизм, который он с таким трудом налаживал.
        Письмо со штампом управления, номер которого требовал внимания, было обращено к глубокоуважаемому товарищу Осокину с просьбой помочь научному сотруднику Лиденцову, занятому важнейшими исследованиями. Какой-то сверхпроводимостью при комнатной температуре… какая-то гипотетическая сверхпроводимая молекула, - как будто Осокин должен был понимать, о чем идет речь. Самомнение ученых больше всего раздражало Осокина, - то, чем они занимаются, обязательно проблема всемирного значения, и все остальное перед ней - мелочи. Однако в этой бумаге было что-то сверх обычное, - Осокин никак не мог понять, что именно, но что-то беспокоило его. Что-то в ней было особенное.
        - Одну комнату вам, - повторял он, - без очереди, ну конечно сверхпроводимость, - и вдруг воскликнул, озаренный догадкой: - А подпись-то, а!
        - Что подпись? - удивился Лиденцов.
        - Подписано-то академиком Ляхницким! - торжествуя, сказал Осокин.
        - Да-да, он в курсе моей работы.
        - Ах, в курсе, - Осокин обрадованно покивал, - а между прочим, умер он в прошлом году. Или в позапрошлом? - и уличающе поднял палец.
        Но никакого замешательства не произошло, Лиденцов был даже разочарован.
        - А, вот вы о чем, - сказал он. - Но какое это имеет значение?
        Признаться, Осокина тут чуть тряхануло.
        - Как так - какое значение? Очень даже большое значение. Оно же недействительно! Придется вам новое письмо брать. Пусть академик Полуянов, он у вас теперь, пусть он обратится.
        - Полуянов? Что вы! - Лиденцов руками замахал. - Полуянов не был никаким ученым. Пустой сундук. Он никогда не верил в такое решение задачи.
        Именно после этой странной фразы Осокин впервые внимательно посмотрел на Лиденцова, заметил детскость его нездорово темного лица. Слегка прищуренные яркие глаза были как прорези куда-то, где что-то клубилось, менялось…
        - То есть как это - был? - медленно и строго спросил Осокин. - Что вы имеете в виду?
        - Господи, да никто ж про него и не помнит.
        - Погодите. - Осокин подымался, опираясь о стол. - Я ведь только вчера говорил с ним по телефону.
        Лиденцов досадливо поморщился:
        - А-а-а, если в этом смысле…
        Осокин уверял, что его слова о Полуянове были не случайной оговоркой. И в то же время невозможно представить, на что этот человек рассчитывал. Обмануть? Запутать? И не смутился, когда его поймали с поличным, когда Осокин, стукнув по столу, напомнил, что Полуянов депутат, заслуженный человек и кто дал право… И тут Осокин постучал по столу иначе, кончиком ногтя, - так, чтоб было вполне понятно.
        - Учтите! - заключил он тоном, не требующим ответа.
        Но Лиденцов шагал по кабинету, разглядывая носки своих растоптанных туфель. Он упирался кулаками в днища карманов и думал о чем-то своем. Вполне возможно, что он не слышал Осокина.
        - А если 6 к вам пришел Шокли? - вдруг спросил Лиденцов.
        - Кто?
        - Да, вы можете и не знать… ну, допустим, Менделеев?
        - Что за Менделеев?
        - Дмитрий Иванович Менделеев, слыхали? И вот Менделеев нуждается в комнате. Ему тоже надо получить бумажку от Полуянова?
        - Но вы пока что не Менделеев.
        Лиденцов не обратил внимания на его усмешку.
        - А все же, если бы пришел Менделеев?
        На психа Осокин не стал бы сердиться. Психов он умел выпроваживать. Но в том-то и дело, что Лиденцов не был психом, у Осокина и мысли такой не возникало.
        - Скромности вам не хватает, скромности, - произнес Осокин тоном, который следовало бы учесть.
        Тем не менее Лиденцов не смутился, - наоборот, похоже было, что ему стало смешно, он тихо посмеялся чему-то своему, но при этом немножко и над Осокиным.
        - Между прочим, - Осокин откинулся на спинку кресла, - срок вашей прописки кончился. Вы нигде не прописаны.
        - И что же?
        - А то… будто вы не знаете. Вы вообще лишаетесь всяких прав. Из очереди вас следует исключить.
        - Это невозможно, - горячо сказал Лиденцов. - Вы, наверное, не представляете себе размаха проблемы.
        Смеяться Лиденцов все же перестал, схватил свое недействительное отношение и принялся вычитывать оттуда хвалебные формулировки и комментировать.
        Данный момент в рассказе Осокина был наиболее невнятным. Он тогда не придавал никакого значения словам Лиденцова. Он постукивал карандашиком, ожидая, когда кончится эта тарабарщина.
        А именно эта часть беседы в дальнейшем представляла особый интерес, поэтому Осокина уговорили провести сеанс стимуляции памяти. Удалось восстановить немногое. По обрывкам фраз можно лишь догадываться, что Лиденцов говорил о возможности изменить всю энергетику, электронику, биологию… «Ясно станет, как генетическая молекула хранит информацию», - вот, пожалуй, единственная буквальная фраза, которую привел Осокин.
        Текст ее сохранился в памяти Осокина, вероятно, потому, что он вцепился в эти слова: молекула, молекула… Подобные типы воображают, что весь мир держится на их молекулах. Как же, им одним ясно, как молекулы хранят информацию, они, видите ли, Менделеевы, Мендели, а все остальные - вахлаки, лопухи.
        Кто для него Осокин? Писарь, конторщик, который обязан обслуживать, обеспечивать корифеев с их генетическими молекулами, они, видите ли, корифеи, пуп земли, они решают мировые проблемы…
        - Верю вам, дорогой, - Осокин переходил в таких случаях на полную вежливость, и вида не подавал, конечно, это очень интересно, как она там хранит информацию, да только все это теория.
        Тут Лиденцов почему-то смутился. До того он вел себя чересчур свободно. Независимо ходил по кабинету, останавливался у окна, спиной к Осокину, подходил ккафу и рассматривал там корешки Большой Советской Энциклопедии и каких-то неизвестных самому Осокину справочников.
        Смущение Лиденцова выразилось в том, что он замахал руками и стал розоветь.
        - Ах, да, конечно, у меня пока модель…
        - То-то и оно-то, - с напором продолжал Осокин, встал и пошел на него. - А кроме теории есть практика. Практика жизни! С вашими молекулами дома не построишь. Молекулы у нас есть, а кирпича не хватает. И цемента. На стройку никто не идет. Все молекулами заняты. Да еще при комнатной температуре; - конечно, это лучше, чем в котловане.
        Лиденцов растерянно потер лоб и сказал:
        - Значит, вы ничего не поняли.
        - Нет, это вы ничего не поняли! - крикнул Осохин. - Только о себе думаете! - И с горечью махнул рукой. - Ладно. Вас не переговоришь. Там меня еще посетители ждут. Они, конечно, не Менделеевы, но тоже люди.
        На таких, как Лиденцов, это действовало. Он съежился, послушно направился к дверям, однако на полпути обернулся:
        - Значит, я не получил?
        Что-то у него и впрямь не ладилось с временами.
        - Да, только в порядке очереди.
        - И вы не боялись?… - удивился Лиденцов.
        - Чего? Что вы имеете в виду?
        - …ошибиться, - робко сказал Лиденцов и опять чему-то удивился.
        - Вы про что? - зачем-то крикнул Осокин, не спуская с него глаз.
        Тут Лиденцов хитро подмигнул, и по лицу его прошло нечто из - других инстанций, как будто он что-то знал про. Осокина, и не только про Осокина.
        - А если Менделеев?
        Осокин засмеялся нервно, против воли, и тоже подмигнул:
        - Ну, если Менделеев, тогда устроим.
        Когда прием кончился, Осокин достал из шкафа том энциклопедии, нашел Менделеева, долго смотрел на памятный по школе портрет с тонкой широкой бородой. Лиденцов… Лиденцов… - Получилось нечто нагловатое и ерундовое, обсосанный прозрачный леденчик… Менделеев… Менделеев… - Он прислушался, покачал головой и удивился тому, что у великих людей всегда бывают и фамилии красивые, внушительные. И внешность у них значительная. Он тогда же подумал о том, как будет звучать его фамилия - Осокин, Осокин…
        У Осокина было счастливое свойство: он умел забывать неприятное. Поскольку посещение Лиденцова было чем-то непонятно, а следовательно, и неприятно, Осокин о нем больше не думал.
        II
        Через неделю снова был приемный день, снова появлялись люди и уходили, обдумывая замечания Осокина, их скрытый смысл, интонацию его голоса. К семи часам Осокин захлопнул папку. Кабинет имел вторую дверь, которая выходила прямо в коридор. Осокин хорошо запомнил этот вечер. Собственно, вечер только наступал, фонари еще не зажигались, с желтого неба падал редкий дождь, желто блестели мостовые, и вода в канале блестела, как мостовая.
        Осокин поднял воротник, что чрезвычайно шло ему, надвинул глубже мохнатую кепку, - отличная у него тогда была кепка, моднейшая и в то же время без пижонства
        Перейдя мостик, он не свернул на набережную, а пересек площадь и спустился в винный подвальчик. Был такой подвальчик «Советское шампанское», или «шампузия», как называл его Осокин: славный, пропахший вином, бочками, дымом подвальчик, куда заходили сотрудники ближних учреждений, командировочный народ, пили у стоячка, закусывали конфеткой, беседовали, обсуждали хоккейные и футбольные таблицы; пьянства тяжелого и злого тут не бывало, потому что пили виноградные, самым крепким была «бомба» - смесь шампанского с коньяком.
        Осокин взял стакан такой бомбы и потягивал сквозь зубы ледяную жгучую смесь. Усталость проходила.
        Только что он крадучись спешил по коридору, стараясь, чтобы никто не узнал его, потому что сразу наваливались со своими просьбами; еще только что каждая его минута была нарасхват, люди добивались возможности встретиться с ним, записывались за месяц вперед, подстерегали его, и вот он стоит спокойненько, кругом толпятся, чокаются, дымят, и на него никто и не обращает внимания, никто не догадывается. Он любил такие минуты. Как раз в то время он бросал курить. Еще не бросил, но сильно сократил себя. Сейчас, после вина, ему захотелось затянуться. Он достал из карманчика единственную, хранившуюся на случай, сигарету, обратился к соседу за огоньком. Щелкнула зажигалка, Осокин прикурил, поднял глаза.
        Он еще не успел сообразить, кто это, как человек с ним поздоровался, деловито, как будто давно ждал его. Осокин вдруг сообразил, что перед ним Лиденцов, и удивился своей памятливости, и еще больше тому, что Лиденцов не назвал себя, словно уверенный, что его помнят.
        На Лиденцове было потертое кожаное пальто, длинное, с широкими плечами, нелепо пестрый шарф, зато на голове сияла шапка из неизвестного Осокину гладкозолотистого меха. Все вместе создавало вид такой жалкий и бедственный, что Осокин не стал сердиться на этого человека. Осокин почувствовал свое гладкое молодое лицо, хорошо сшитое модное пальто, ловкое, из заграничного ратина, свою позу, свободную, и добрую. Нарушая правило, он даже спросил Лиденцова - как дела? Правило у Осокина было такое - самому не вдаваться в бедственные обстоятельства. Обстоятельства вызывали сочувствие, требовали содействия, а помочь Осокин не мог. Никто и не представлял себе, как мало, до обидного мало у него было возможностей. Несмотря на шикарный кабинет и секретаршу и прочее, от Осокина мало что зависело. Отказывать - это он мог, тут у него были неограниченные права. А легко ли всегда отказывать? Слышать от людей одни жалобы, просьбы, - к нему же шли только с нуждой и бедствием. Господи, сколько их!
        Лиденцов жаловался ему, а он жаловался Лиденцову. В такой обстановке совсем по иным законам идет разговор. Лиденцов пил коньяк. Он вертел в руке стакан с коньяком, чокаться они не чокались, а время от времени поднимали стаканы, согласно местным обычаям. Осокин убежден, что держался вполне демократично, и даже начало появляться у него что-то вроде жалости. И кто знает, может быть, все пошло бы похорошему, но Лиденцов стал зачем-то напоминать ему про Менделеева, и все приставал - не желает ли Осокин убедиться?
        - В чем? - вынужден был спросить Осокин.
        Не снимая шапки, Лиденцов каким-то ловким движением вытащил из-под нее бумаги, целую пачку бумаг. Конечно, Осокин полагал, что там всякие отношения из института насчет комнаты.
        Странно было, что Лиденцов, вроде бы ученый человек, интеллигент, а не понимал, как невыгодно ему сейчас лезть с делами, бестактность это.
        Лиденцов свободной рукой обтер мокрый прилавок, где стояли стаканы, положил перед Осокиным одну бумагу, вторую, еще и еще… Бедное освещение подвала еле пробивалось сквозь дым в их угол.
        Осокин взял первую бумагу, всмотрелся. Это был печатный бланк института сверхпроводимости имени С. Лиденцова. Так и стояло синими буквами: имени С. Лиденцова.
        Осокину понравилась бумага - тонкая, шершавая, похоже, что тисненая.
        Он добродушно хмыкнул Лиденцову:
        - Лихо! Лихо придумали.
        Лиденцов ответил виноватой улыбкой, взял у Осокина бланк, подал ему следующую бумагу.
        В полутьме Осокин с трудом разбирал мелкий шрифт. Несомненно, это была вырезка из журнала. Юбилейная статья с портретом Лйденцова и фотографией института имени Лйденцова сообщала о каких-то новых документах, освещающих деятельность выдающегося ученого прошлого…
        Осокин не стал вчитываться, шутка зашла далеко, напечатано типографским шрифтом, сомнений быть не могло: вот еще одна вырезка, другой шрифт, снова портрет Лиденцова. И марка зеленая, почтовая марка с портретом Лйденцова, самая настоящая марка, с зубчиками. К столетию… Осокин послюнил палец, потер рисунок - не смывается.
        Тут Осокин взглянул на Лйденцова, потом опять на марку и на вырезки. На всех портретах Лиденцов был чуть старше, чем сейчас, - не то чтобы неудачное изображение, нет, Осокин почувствовал, что на портретах Лиденцов такой, каким еще не был.
        Нервы у Осокина были крепкие, и не так-то легко его было сбить с толку.
        - Розыгрыш? - понимающе осведомился он. - Покупочка?
        Лиденцов грустно помотал головой. Поеживаясь, следил он, как Осокин взял еще одну вырезку с пришпиленной фотографией. Показалось Осокину или нет, что Лиденцов пристыженно потянулся, словно желая забрать этот документ назад. Осокин отстранил его руку. Заметка была вырезана из газеты наспех, неровно, с краями соседних заметок. Корреспонденция описывала открытие памятника С. Лиденцову, торжественную церемонию, падение покрывала и как перед глазами толпы предстал памятник, своеобразный по своему художественному решению: поскольку он был без пьедестала, фигура ученого висела в воздухе, замысел выражал идею открытия… Осокин пропускал абзацы. Митинг… председатель горсовета, какая-то незнакомая фамилия… «в нашем городе жил и работал»… «мы, земляки»… «слово предоставляется президенту Академии наук», опять совсем неизвестная фамилия… «вписал… Лиденцов… к славе отечественной науки… преобразователь»… Министр присутствовал, и секретарь… и никого из них Осокин не знал. Впервые он читал эти фамилии, никому не известные фамилии. Но это было напечатано в газете, он читал фамилии своими глазами, а газете Осокин
привык верить больше, чем любой книге или журналу. На фотографии был памятник, маленькая трибуна, вроде знакомая площадь, лица людей на трибуне - чужие, властные, слишком молодые.
        Осокину стало страшновато. Правда, Оеокин умел не показывать своих чувств. По его лицу никто ни о чем не мог догадаться. Он давно выработал это необходимейшее качество. И напрасно Лиденцов надеялся. Лиденцов уставился на него не мигая, никакой шутки в глазах его не было, и согласия на шутку там не было. Глаза сквозили, как щели, оттуда тянуло знобящим холодком, что-то там виделось непредусмотренное, совершенно неположенное.
        - Так. Далеко вы заехали, дорогой мой, - вкрадчиво сказал Осокин. Он мгновенно подобрался: дело становилось серьезным и следовало вести себя со всей предусмотрительностью. - Пользуетесь типографией? Клише изготовили. Активные у вас методы. Вы на что рассчитываете?
        - Вы же сами обещали, я специально… - начал было Лиденцов, но Осокин не позволил себя прервать.
        - Вы меня не плюсуйте. По-вашему, у нас там кто? - Он показал глазами наверх. - Новые люди сидеть будут? Откуда, спрашивается, вам их фамилии известны? Кто вам подсказал? Понимаете, чем это пахнет?
        Кто-кто, а сам Осокин понимал отлично - лучше всего было избежать скандала и поскорее вывернуться из этой опасной истории. Никаких злых намерений он не имел, на всякий же случай отпор он обязан был дать.
        - Провокация, - сказал он. - За такую аферу вас можно…
        Лиденцов страдальчески покраснел:
        - Вам сколько лет?
        - Это еще что? - удивился Осокин. - Вы мне бросьте. Не на того напали. - Он скомкал вырезки, помахал ими перед носом Лйденцова. - Думали меня купить?
        Алые пятна пошли по лицу Лиденцова, он стиснул зубы, потянулся к Осокину за бумагами, Осокин убрал руку за спину и засмеялся, ибо уморительно было представить памятник Лиденцову, этот маленький носик уточкой, блестящий и красный, это протертое добела кожаное пальто - и все в бронзе.
        - Силен, а? Памятник ему. Вот так! - Смех все пуще разбирал Осокина. - Медный всадник! Колоссально!
        Губы Лиденцова задрожали, он схватил Осокина за руку, вывернул ее и вырвал бумаги. От боли, от наглости Осокин рассвирепел, отвороты лиденцовского пальто затрещали в его руке. Лиденцов почти ничего не весил, он с легкостью полетел и шлепнулся на пол, в угол. Вскочив, он снова кинулся на Осокина. Стакан Осокина зазвенел, разбился. Осокин был много сильнее Лиденцова, он мог разделать его, как бог черепаху, дух из него вышибить. Ничтожество. Речи о нем будут держать.
        Конечно, симпатии присутствующих были на стороне Осокина. Налицо было явное хулиганство. Осокин вынужден был защищаться. И когда появилась милиция, Лиденцова сразу определили как нарушителя.
        И забрали его. Тем более, что в паспорте у него не было прописки. И он был пьян. И все лез к Осокину.
        Для восстановления душевного равновесия Осокин принял еще сто граммов коньяка. Уборщица смела осколки, подняла залитую вином фотографию, подала Осокину. Это была отдельная фотография площади с памятником Лиденцову, отлично исполненная фотография. Осокин сунул ее в карман, на всякий случай, как вещественное доказательство.
        Назавтра звонили из милиции, Осокин сказал свое мнение: аферист и вообще не мешало бы, чтобы общественные организации в институте занялись им. Со своей стороны Осокин приказал снять его с очереди, как не имеющего прописки.
        Больше о Лиденцове он ничего не слыхал. Об этой истории он старался не вспоминать. Как-то, услышав о телепатии, он отнес все случившееся за счет телепатии, гипноза и прочих штук и окончательно успокоился.
        III
        Вечер никак не мог наступить. Н-ебо темнело, а на улицах все сохранялся закатный свет, - блестели окна, было видно отчетливо далеко. Осокин вышел на Морскую площадь, и там стало еще светлее. Стены новой гостиницы сияли голубоватым металлом и прозрачным пластиком. Стекла тоже были голубоватые, цвета морской воды, и плавные линии здания застыли в вышине, как штормовая черноморская волна.
        Гостиницу Осокин видел впервые: за последние годы в своих прогулках он не заглядывал в этот район. Ничего не скажешь - красиво. Он попробовал вспомнить, что же стояло прежде на месте гостиницы, и не мог. Что-то мешало ему, как будто площадь в нынешнем своем виде была ему уже знакома. Особенно здание новой гостиницы. Разглядывая, он словно узнавал ее, хотя для него было открытием, что она голубая.
        Дома перед сном Осокин присел к письменному столу, пытаясь что-то вспомнить. Рассеянно выдвигал один за другим ящики, развязывал папки. Там лежали старые грамоты, блокноты, мандаты на конференции, пропуска, акты приема - сдачи дел, многого он уже не помнил и удивлялся тому, что, оказывается, когда-то он делал доклад на всесоюзном совещании и были отпечатаны тезисы. Он перебирал папку за папкой, не понимая, чего он ищет.
        Посреди ночи он проснулся, зажег свет, кряхтя полез в нижний ящик стола. Было чудом, что фотография сохранилась. Вероятно, он тогда спрятал ее в конверге в сейф.
        Он не слыхал, как в кабинет вошла жена. Он сидел в пижаме на ковре, покачиваясь взад-вперед, похожий на Будду. Не слыша, пустыми глазами он смотрел на нее, затем протянул фотографию:
        - Узнаёшь?
        Она пошла за очками, долго вглядывалась:
        - Кажется, Морская… Новая гостиница, а тут не знаю…
        - Дура, - сказал он. - Этой фотографии лет сорок. Помнишь, я тебе рассказывал?
        Она сняла очки, глаза ее стали большими, испуганными. И он вспомнил, что рассказывал не ей, а покойнице, первой своей жене.
        - Ну, иди, иди, - сказал он. - Я лягу.
        Утром он поехал на Морскую площадь. Держа перед собой фотографию, он ходил по площади, ища точку, откуда сделали снимок. Справа от гостиницы стоял двубашенный особнячок, на снимке он тоже был виден. Осокин зашел так, чтобы выступ гостиницы совместился с краем башенки особняка, и принялся сличать. Гостиница полностью соответствовала гостинице на снимке, совпал барельеф на цоколе, совпал поворот тротуара и фонари. На снимке виднелись фигурки людей, шел дождь, блестела мостовая. Тяжело опираясь на палку, Осокин немного походил, чтобы успокоиться. В конце концов совпала только часть снимка с гостиницей, памятника-то не существовало. На снимке памятник Лиденцову находился как бы под раковиной, и за ним была ниша, глубокий выем в легком стеклянном здании, похожем на кристалл. Здания этого тоже в натуре не было. Слева от гостиницы стоял облупленный дом с аптекой и рыбным магазином, на тротуаре в талом снегу лежали серебристые штабеля оград. Чем больше Осокин приглядывался, тем более странным казался этот старый дом: витрины рыбного магазина были пыльные, темные, в аптеке тоже было темно. Он подошел
поближе. В подворотне что-то мерили рулеткой два техника.
        - Ремонт? - спросил Осокин.
        - Сносить, папаша, будем, - ответили они, - до основания.
        И тут Осокин увидел, что дом пуст, рамы вынуты, в подворотне лежали снятые двери, старинные двери с длинными таблицами звонков, со множеством почтовых ящиков.
        - Что ж тут будет? - спросил Осокин.
        Здание строить собираются, а какое именно - техники не знали. Они посоветовали обратиться в Архитектурное управление. Осокин поехал туда. Довольно быстро он добился того, что ему было нужно, хотя он и не мог бы объяснить, зачем ему это было нужно. Но он ничего не объяснял, он умел разговаривать внушительно и уклончиво. Необходимо ознакомиться с проектом реконструкции Морской площади.
«Нужно, и всё», - значительно повторял он. И это действовало.
        Руководителем проекта оказался Мурзин - крепкий бритоголовый парень в темных очках. Он сидел на столе, окруженный своими архитекторами, такими же, как он, загорелыми, молодыми, в золотистых свитерах. Они холодно разглядывали запыхавшегося грузного старика с редкими волосами, в узких брючках и в туфлях из настоящей кожи.
        - Что случилось? - спросил Мурзин.
        - Вам звонили? Где проект?
        - Вы успокойтесь; - сказала одна из девиц. - Вы садитесь.
        Мурзин раскурил старенькую трубку.
        - Вы кто? - спросил он. - Вы древний грек?
        - Почему? - не понял Осокин.
        - Только древних греков так волновала архитектура.
        - Ладно, это мы еще увидим, кто грек, - сказал Осокин.
        - Леночка, - сказал Мурзин, - покажи товарищу пенсионеру проект.
        - Минуточку. - Осокин поднял сухой палец. - Напрасно вы избегаете. Тут могут быть особые обстоятельства.
        Их оставили одних в застекленном, как веранда, кабинетике, Мурзин расставил на полу эскизы. Он заметил, как старик прижмурился, словно собираясь с духом, в руках его вздрагивала какая-то фотография, он разглядывал эскиз, потом фотографию, снова эскиз и наконец шумно, обрадованно вздохнул:
        - Ну, спасибо. Большое вам человеческое спасибо!
        - За что?
        - Самостоятельный у вас проект. Рентабельный. Осокин вытер платком лоб, глаза. - Вы молодец. Сразу видно - одаренный человек.
        Старик растроганно потряс ему руку, и Мурзин несколько смягчился. Это был тот период его жизни, когда он искал похвал, любил их и полушутя признавался, что тот, кому нравятся его проекты, - тот и есть хороший человек.
        - Памятник тут у вас не предусмотрен? - осведомился Осокин.
        - Кому памятник?
        - А если и будут ставить, - успокоенно продолжал Осокин, - то какому-нибудь мореплавателю, верно? Площадь-то Морская?
        - С чего вы взяли памятник? На площади и места нет.
        - Вот именно, - подхватил Осокин. - Нет там места. Ваш проект исключает. Аннулирует.
        Мурзин забавлялся горячностью старика, но, когда Осокин стал допытываться, утвержден ли проект, и кем, и полностью ли, Мурзин насторожился.
        - Собственно, вам-то что? - грубовато спросил он. Тогда Осокин со значением положил перед ним фотографию. Мурзин повертел ее, бросил на стол:
        - Ну и что? Это давно известно.
        Осокин вздрогнул:
        - Как?
        - Мы это обсуждали.
        - Кто?… Почему?
        - Так это ж киселевский вариант. Вы что, не знаете?
        - Не-ет.
        - Его отвергли. Конструктивно, ничего не скажешь, но суховато. И, пожалуй, старомодно.
        - Выходит, это фотография проекта? Так, по-вашему?
        - А вы думали, - сказал Мурзин. - Последний ва-
        риант проекта… Простите, - он выразительно посмотрел на часы, но Осокин не шелохнулся. - Я тороплюсь.
        - А между прочим, - ровным голосом сказал Осокин, - снимок этот я получил сорок лет назад.
        - Надо же! - вяло удивился Мурзин.
        - …когда еще гостиницы не было. А она заснята. Площадь тогда называлась Петровской. А здесь уже Морская площадь. Вот вам и греки. Если не верите посмотрите как следует. Фотографию. Там ведь люди ходят.
        - Комбинированная съемка, - сказал Мурзин. Монтаж. Это применяется.
        - Может, и комбинированная, но откуда он знал?
        - Кто он?
        Происшествие с неким Лиденцовым воспринято было Мурзиным в тот, первый раз как забавный, правда, чересчур длинный, анекдот. Все это произошло слишком давно, до рождения Мурзина, и вызывало не больше чем любопытство. Те времена, пока Мурзина не было, казались уже одним этим странными и сказочными. Они спрессовались с эпохами, когда жили ведьмы, искали снежного человека, топили дровами…
        В дверь поминутно заглядывали, солнце светило в огромное окно, и серьезность Осокина казалась Мурзину уморительной. Единственное, что несколько озадачивало, - это подробности, вроде красных струпьев или золотистой шапки. Детали были слишком нелепые, невыгодные для розыгрыша. Может и так быть, что история не выдумана, - Лиденцов существовал на самом деле и сумел изрядно заморочить голову этому старикану.
        - Мистификатор. И талантливый, - сказал Мурзин. - Известны такие. Граф Калиостро, например. Еще кто-то, не помню сейчас. В наше время вряд ли можно производить подобные фокусы… - И он проницательно усмехнулся.
        Однако Осокин не принял усмешки. Он не понимал, почему Мурзину не страшно. Он почувствовал, что еще немного - и его примут за психа, ему нечем было доказать и убедить; что бы он ни приводил, на кого бы ни ссылался - ему не поверят, и чем точнее он рассказал бы, тем было бы хуже. Их разделяла толстая стена времени. Через нее было невозможно докричаться, достучаться.
        - Сколько вам лет? - спросил Осокин.
        Мурзин сунул руки в карманы, покачался на носках:
        - Кажется, я выполнил все ваши просьбы? Спасибо за вашу историю и за лестные отзывы о моем проекте. Цель вашего посещения осталась мне неясной, но, как сказал Байрон, прощай, и если навсегда, то навсегда прощай.
        - Конечно, у меня теперь нет прав, э устало произнес Осокин, - но учтите, моя жизнь прошла на ответственной работе. Мы за каждое слово головой отвечали. Каждое слово обдумывали. И если уж я информирую… Не такие, как вы, прислушивались. - Он направился к двери, палка, несмотря на бесшумный синтетический ковер, стучала.
        У дверей Осокин обернулся, прижмурил морщинистое желтое веко.
        - Вы уверены?
        - В чем?
        - Что проект ваш будет проведен в жизнь?
        - Так он фактически утвержден.
        - Я вам- советую - проследите осуществление на всех этапах. Я вам добра желаю.
        - Оревуар, - сказал Мурзин. - Чао. Нам повезло, что такой человек посетил нашу мастерскую.
        Но тут из оплывшего лица Осокина посмотрело на него такое жесткое четырехугольное, что Мурзин запнулся.
        IV
        Очевидно, Осокин насторожился, заметив у батареи человеческую фигуру. В подъезде было темновато, Осокин остановился.
        - Чего, струхнули? Ах, Матвей Евсеевич, вы же ясновидец.
        На это Осокин ничего не ответил.
        - Вы же прорицатель. Пророк. А чего пророку бояться? Пророк - он обязан все знать наперед. Вам же все известно. Вы все можете предсказать. И меня можете предсказать. Можете? Все, что со мной случится, а? Авгур. Теософ.
        - Гражданин; вы не безобразничайте, - сказал Осокин.
        - Это вы безобразничаете! Вы!
        Осокин всмотрелся:
        - А-а, Мурзин! Чего это с вами?
        И Осокин покачал головой, поскольку Мурзин был чуть выпивши, но, может быть, он покачал потому, что Мурзин действительно выглядел неважно, - за последние два дня он осунулся, в голове у него была полная неразбериха, под глазами темные пятна.
        - Проектик-то мой… того… забодали, - сказал Мурзин. - Вашими молитвами, Матвей Евсеевич. Добились? Ну, что молчите? Зачем вам это было нужно?
        - Значит… Значит…
        Осокин так и застыл, пришлось взять его за отвороты пальто, трясти, втолковывать… Он, оказался рыхлым и легким, как мешок с трухой, голова его болталась, глаза выпучились, отупелые, немигающие. Мурзин с отчаяньем пихнул его:
        - Объясните вы наконец, вам-то какая выгода?
        Не отвечая, Осокин побрел к лестнице, опустился на ступеньку. Мурзин брезгливо разглядывал его: вместо пророка перед ним горбился, держась за сердце, перепуганный ветхий старикан. Стоило ли томиться, ожидая его, на что-то надеяться, узнавать имя, отчество, адрес. Стыдно было вспомнить свои переживания. При ближайшем рассмотрении этот несчастный старик всего лишь попал в случайное и несчастное стечение обстоятельств, ничего другого и быть не могло.
        Тут Осокин тяжело поднял голову и спросил: чей же проект принят?
        - В том-то и дело, кажется, что Киселевский, сказал Мурзин, - тот самый вариант, что на вашей фотографии, его предпочли. - От своих слов Мурзин снова расстроился:
        - Чего вы спрашиваете, это же ваши штучки.
        Осокин сжался, словно в страхе, и сказал с отчаяньем:
        - Вы что, не понимаете? Я же вас предупреждал.
        - О чем? Вы можете толково сказать - о чем?
        - Надо было действовать. Вы сделали что-нибудь?
        Мурзин пожал плечами.
        - Не поверили, - злорадно сказал Осокин.
        - А чему верить?
        Он вдруг наткнулся на глаза Осокина, из которых несло холодом и тьмой. И Мурзина охватило сомнение - а что, если б он прислушался, среагировал, проследил, - кто знает…
        - Чушь собачья. Бред, - сказал он. К нему возвращалась обычная уверенность. Поскольку старец ни при чем, значит действует статистическая закономерность, а может и динамическая.
        - Опять себя успокаиваете, - сказал Осокин. - Опять размагничиваетесь.
        - А вы слыхали, Матвей Евсеевич, что такое вероятностный процесс?
        - Не морочьте себе голову, - слабо, но твердо сказал Осокин. - Вы лучше доложите, как там комиссия сформулировала. Кто там первый заикнулся? С чего началось?
        Он выяснял - кто и что сказал, как себя вел председатель, от кого что зависит. Слушая Мурзина, он мелко кивал, кряхтел, что-то обдумывая.
        - Ничего, мы еще кое-что пустим в ход, - пробормотал Осокин. - Безобразие, такой проект отклонить. Мурзин иронически спросил:
        - Чем же вам не нравится проект Киселева? Композиция не устраивает?
        - Плевал я на композицию, - сказал Осокин. - Гостиницу построили, и. этот, киселевский, дом могут построить, если не уследить.
        Нелепая убежденность Осокина, как ни странно, подействовала на Мурзина.
        - Вы положитесь на меня. - Осокин поднялся, словно взбодренный опасностью или угрозой. - Я добьюсь. Не таких, как Лиденцов, перестраивали…
        Жаль, что Мурзин при встречах с Осокиным довольствовался ролью слушателя. - В дальнейшем выяснилось, что именно с Мурзиным Осокин был наиболее откровенен, и тем не менее Мурзин не задавал самых естественных вопросов, у него всегда возникало желание скорее отвязаться, уйти.
        Он боялся, что позволил затянуть себя слишком далеко в эту абсурдную историю.
        Предчувствия не обманули его. Спустя несколько дней проект затребовали на пересмотр. Как видно, Осокин пустил в ход свои связи. Экспертная комиссия мудрила и так и этак и наконец предложила учесть некоторые пожелания. Переделки были довольно принципиальные, и Мурзин наотрез отказался. Приехал Осокин, озабоченный, помолодевший, рассказал, скольких усилий ему стоило склонить начальство вернуться к проекту Мурзина, уже всё на мази, со всеми обговорено.
        - Да вы представляете, что они требуют? - рассвирепел Мурзин. - Упростить силуэт! Что же остается?
        Осокин обмахивался соломенной шляпой. Одутловатое лицо его лаково блестело.
        - Надо уметь поступаться личным.
        - Чего ради?
        - Ради общества. Я вам рассказывал - Лиденцова надо прекратить в самом начале. В ваших же интересах. Но вы хотите, чтобы другие, и задаром. Так не бывает. Все 6 себе привыкли. И так я за вас хожу, шапку ломаю - в мои-то годы! Мало того, что проворонили…
        Но тут Осокин неодобрительно покосился на стеклянные стены конторки и попросил Мурзина спуститься с ним вниз. По дороге Осокин крепко держал его за руку, они зашли в кафе, где было шумно и людно.
        - Послушайте, вы никому не болтали? - тихо спросил Осокин.
        - Чтобы меня сочли - того? - Мурзин повертел пальцем у виска.
        - У меня такое чувство, что им откуда-то известно. Больно они подстраховываются. Из Москвы им звонок был и все равно тянут и тянут. Не настучал ли им кто?
        Позднее Мурзин признался, что на него подействовало в Осокине, - убежденность. Даже когда Осокин говорил о хитростях невидимого противника, это почему-то не казалось смешным.
        - Не покажете ли вы мне еще раз ту фотографию, - вдруг попросил Мурзин. Он полагал, что Осокин засуетится: забыл, потерял, украли. Но Осокин как будто ждал этого и спокойно вынул фотографию из бумажника.
        Мурзин взялся за нее недоверчиво. Высмеял памятник, - к сожалению, невозможно было на снимке различить физиономию этого Лиденцова, до чего самоуверенный тип - так мнить о себе, а главное, о своем будущем. Неужели подобное самомнение помогает? - вот что было любопытно Мурзину. Помогает терпеть, надеяться или работать?
        Он хотел позабавиться и спросить, понравился ли памятник самому Лиденцову, но не спросил, потому что впился глазами в здание позади памятника, в этот Киселевский кристалл.
        Постепенно Мурзин уходил все дальше, туда, на Морскую площадь, выученную им наизусть; правда, на нынешней площади не было этих деревьев, и газонов, и мостовых, по которым мчались какие-то диковинные автомашины. Мурзина нисколько не удивлял фон, - в архитектурных журналах стало модно подавать проекты на так называемом «колажированном» фоне; здание, киселевский кристалл - вот что заставило его замереть. Перед ним был не проект и не макет. Здание было сделано из камня. На стенах кое-где выступали подтеки. Не тени, не ретушь, а копоть скопилась в орнаменте цоколя. Стекла блестели по-разному - омытые и пыльные, занавески выдувались из раскрытых окон. Он ощущал присутствие людей внутри, за этими стенами. Всем своим опытом архитектора он чувствовал, что здание это существовало. Оно стояло, и уже не первый год, на Морской, площади, на том самом месте, где сейчас готовили к сносу старый дом для его, Мурзина, проекта…
        Беда Мурзина, как он потом признавался, заключалась в том, что для него не было разницы между необычным и невозможным. Его всегда учили обычному, он не был готов к чуду, он не знал, как обращаться с необычным, - легче всего было отвергнуть его как невозможное. Он вертел фотографию и так и этак, надеясь на подвох. Подвоха не было. Там, где должен был стоять его проект, его дом, построили скучный киселевский кристалл без особой выдумки и чувства. Почему? Как это случилось? По какому праву?
        От стыда и оскорбления у него пересохло во рту.
        Он запомнил мельчайшие подробности той минуты блеклые винные следы на фотографии, песенку, которую мурлыкали на телеэкране две пышные девицы, до сих пор у него в памяти звучит этот ерундовый липкий мотивчик.
        Ярость его обратилась на Лиденцова - с какой стати кто-то там из древнего прошлого командует его, Мурзина, судьбой? Год с лишним работы, может, один из лучших его проектов - и пожалуйста, псу под хвост из-за того, что какой-то тщеславный сукин сын желает установить себе памятник.
        - Вот именно, - подтвердил Осокин, - этого нельзя допускать.
        Мурзин стукнул кулаком по столу:
        - Ваш Лиденцов авантюрист!
        Он поносил Лиденцова последними словами, но вскоре опомнился.
        - Вы старый человек, а в такую глупость верите.
        Это же идиотство. Невежество! - он потряс карточкой перед носом Осокина. - Форменное идиотство. Какойто шарлатан вас околпачил, а вы…
        Парни у стойки оглянулись на них. Осокин спокой-
        но следил за Мурзиным, потом чему-то улыбнулся.
        - И более того, - сказал он, - я сразу определил это как провокацию. Поэтому и надо бороться.
        То, что он говорил, было нелогично, глупо, но Мурзин жадно слушал его.
        - Иначе он поставит на своем. Тут главное не поддаваться и не философствовать.
        Мурзин выпил коньяку, помотал головой, словно пытаясь прийти в себя-
        - Нет, давайте все же разберемся. Допустим, фото - факт. И ваш рассказ факт. Лиденцов достоин памятника. Киселевский дом будет построен. Какой же смысл сопротивляться? И этично ли это? Если признавать Лиденцова, тогда не следует бороться. А если не верить, тогда и не признавать, тогда опять же незачем бороться.
        Осокин смотрел на него с жалостью:
        - Я же говорил вам - нельзя тут нам философию разводить. Боевитости вам не хватает. Вы что же, собираетесь сидеть сложа ручки? Поощрять…
        - Подождите. - Мурзина вдруг охватило подозрение. - А вам-то что? Лично вам что плохого Лиденцов сделал?
        - А чего он мне мог сделать? - Осокин прищурился. Он сидел прямо, смотря в даль. - От таких, как он, я не зависел. Я ему мог сделать, это да. А я полиберальничал. В итоге вишь он как… Мне понятно, к чему идет дело. Тень положить, охаять, переоценить. Вот, мол, не признавали. Не те люди стояли…
        Мурзин с трудом разбирался в его намеках, обидах, угрозах, однако он чувствовал, что старик намерен бороться, как говорится, насмерть. При этом Осокин подавлял его непоколебимой убежденностью в том, что все можно отменить, подчинить, исправить - и теорию вероятностей, и физику, и будущее, - в сущности, он брался переделывать и прошлое.
        - Надо бороться, - твердил Осокин. - Подумаешь - переделки! Важно в принципе вскрыть его подоплеку.
        - Между прочим, он жив?
        - Не думаю… - Осокин чего-то не договорил, и на Мурзина вдруг дохнуло холодом. Он выпил коньяк, поежился.
        - Сложное было время, - сказал Осокин, - счастье трудных дорог и так далее. И параллельно всякие разочарования, разоблачения. В таких условиях необходима твердость. Порядок должен быть. Представляете. если каждому позволить фотографировать то, что фактически не осуществлено? - Осокин уставил палец на Мурзина. - Мало ли у кого какое будущее? А если разглашать, тогда что получится?
        Слова Осокина пробуждали в душе Мурзина что-то тягостное, возможно слышанное в детстве. Прошлое, откуда явился Осокин, имело свою силу, и старик обладал ею, темной, загадочной, понятной лишь своей враждебностью к Лиденцову.
        До этого времени у Мурзина еще не было врагов.
        Жизнь его складывалась легко, талант - прекрасная штука - избавлял его от необходимости над чем-либо задумываться. И когда перед ним появилось препятствие, он возмутился, жаждая одолеть его любыми средствами.
        Он сделал поправки. Проект снова рассматривался комиссией, вызвал разногласия, перешел в следующую комиссию, которая предложила новые поправки. Как Мурзин ни посмеивался над собой, он начинал ощущать присутствие какого-то невидимого противника, и азарт странного поединка все более втягивал его.
        Все чаще он думал о Лиденцове, воображал себе его; облик Лиденцова складывался почему-то грустноспокойным, с глубокими впалыми глазами, в старинном сюртуке. Мурзину захотелось узнать подробности о жизни Лиденцова, и он обратился к знакомым физикам. Ответ задерживался, физики наводили справки и наконец сообщили, что о Лиденцове никому ничего не известно. Сколько-нибудь крупного физика с такой фамилией нет и не было.
        В первую минуту Мурзин даже не поверил. Он ожидал чего угодно, кроме этого. Не может быть, - он не мог прийти в себя. Попался, влип, как последний идиот, уши развесил. Выходит, Осокин облапошил, обвел его, как сопляка. Собственно, он никогда до конца не верил Осокину. Не верил, а слушался…
        Он позвонил Осокину и потребовал немедленно приехать. Такой у него был голос, что Осокин даже не посмел ни о чем расспрашивать. Мурзин повесил трубку и подумал: а каой интерес Осокину стараться, чего ради? Но тут же забыл об Осокине, сейчас было не до него. Со стеллажей достал первый, основной вариант своего проекта и поставил рядом с последним эскизом.
        Он сам не помнил, сколько времени сидел, стиснув голову руками. Перед ним была наглядная картина его падения, позора, трусости…
        Осокин потряс его за плечо.
        - Ах, это вы, Матвей Евсеевич. - Мурзин потер ладонями лицо, встал, движения его были медленные, тяжелые. - Памятника Лиденцову не будет. Не беспокойтесь. Поскольку нет натуры. Лепить не с кого.
        В ваше время, может, и ставили памятники мнимым лицам. А у нас сейчас требуется хоть справочка. Ничего не понимаете? Ах вы, бедняжка! - Он не торопясь, со вкусом поиздевался над Осокиным.
        Но вот что замечательно. Осокин нисколько не обиделся, не расстроился, наоборот - Осокин возликовал, хлопнул себя по коленкам.
        - Так это же прекрасно! Я так и знал. Наша взяла.
        Он самозванец. Аферист он. Я вам говорил, что ничего у него не выйдет. Не должно быть такого проникновения. А раз у него прав нет, так вообще полный порядок.
        Мурзин подошел к последнему своему эскизу, стоящему на полу, ткнул его ногой, картон зазвенел. Мурзин наступил на него, переломил и стал тяжело мять и топтать ногами.
        - Что вы делаете? Зачем? - испугался Осокин. - Уже все согласовано.
        - Не будет никаких переделок! Не было никаких переделок! Ничего не было. Лиденцова не было. И вас не было.
        - Мальчишка… Истерик вы и хлюпик, - жестко, с привычной уверенностью сказал Осокин. - Чего вы добьетесь?
        Из глаз Осокина тянуло холодом, но Мурзин впервые выдержал его взгляд.
        - А вы знаете, что Лиденцов был. Это он меня научил. Делать, а не подделываться. Делать то здание, которое должно быть построено, а не то, которое построят.
        Мурзин помнил, что слова его не произвели на Осокина впечатления, - скорее всего он не понял, что хотел сказать Мурзин, и хотя Мурзин был доволен собой, в глубине души он испытывал разочарование. Злоключения с проектом Морской площади имели в себе какую-то тайну, происходило что-то особенное, чудесное, - так ему начинало казаться. Теперь же ореол исключительности исчез. И фотографию, конечно, физики сумеют разобрать по всем законам оптики, объяснить и доказать. В се стало на свои места. Но вкус несостоявшегося чуда оставался.
        До сих пор он ощущает его.
        V
        Между тем Осокину во что бы то ни стало хотелось услышать ответ физиков своими ушами. Он отправился в институт, и физики подтвердили, что ни о каком Лиденцове не знают, не проходили, в учебниках не встречали. И вообще ссылок на него нет.
        - А именно по количеству ссылок в литературе следует судить об ученом, - втолковывал Лева Туманович.
        Они разговаривали с Осокиным терпеливо, как с больным. Поведение Осокина, с их точки зрения, было алогично: он настырно допытывался, переспрашивал про своего Лиденцова и все более радовался тому, что ничего узнать о нем не может.
        Добросовестности ради он пробовал показать им фотографию. Над ней посмеялись. Это окончательно умилило Осокина. Он сиял. В эти минуты его следовало заснять. У Левы была под рукой кинокамера. Цены бы не было кадрам, изображающим, как Осокин осматривал лабораторию. Он впервые был в лаборатории. На голубых стендах скользили световые стрелки, тикали самописцы, мерцали экраны, над цветными сплетениями проводов колдовали люди в кремовых халатах.
        Осокин осторожно трогал приборы руками, подмигивал, ему было весело, как будто он смотрел картинки из научно-фантастических романов, которые читал в молодости.
        Известная документальная кинокартина, которую сделали сами физики, «Белая королева» начиналась с момента прихода в лабораторию завотдела Кузина. Примерно так оно и было. Кузин зашел случайно и случайно услыхал разговор про Лиденцова. Кузин отличался от своих сотрудников прежде всего возрастом. И Туманович и Маркин были в те времена постыдно юны.
        Кузин должен был показаться Осокину существом нездешним, - Кузин не обладал объемом, у него был только профиль, короткие седые волосы его стояли дыбом и при разговоре шевелились. Решительность его юнцов слегка рассердила его. В науке забвение еще ничего не означало. Кузин не торопился с ответом. Он спросил - у кого работал Лиденцов, что это был за институт.
        - Полуянов?… Полуянов?… - повторял он, закатив глаза.
        Осокин подсказал укоризненно:
        - Академик Полуянов… действительный член…
        - Что-то было такое… что-то несущественное.
        - То есть как несущественное?
        - Кажется, этот Полуянов отличался невежеством. Была какая-то история…
        Осокин изумился тому, как быстро проходит слава. Если уж Полуянов забыт, где уж такой мелюзге, как Лиденцов, сохраниться. А ведь какие претензии были у этого Лиденцова. И он не мог удержаться от удовольствия рассказать физикам о Лиденцове, о Менделееве, о памятнике…
        - Позвольте, как вы сказали - Ляхницкий? - вдруг встрепенулся Кузин и зашевелил своими белыми волосами.
        - Ляхницкий! - воскликнул Маркин. - Чего ж вы молчали? Это же совсем иной уровень.
        Они долго твердили - Ляхницкий! Ляхницкий! - и попросили в ближайшие дни позвонить к ним, справиться.
        Но Осокин не позвонил, уверенный в окончательном посрамлении Лиденцова. К счастью, Кузин проявил настойчивость. Примерно через месяц Осокина разыекали и уговорили приехать в институг. В вестибюле его встретил сам Кузин и повел по главной лестнице прямо в директорский кабинет. Секретарша принесла кофе, на беседе присутствовали Кузин, оба его сотрудника и директор института.
        Без подробностей и оценок директор сообщил, что удалось найти некоторые любопытные материалы о Лиденцове, однако их пока мало, чтобы судить о характере его последних работ; не поможет ли Матвей Евсеевич Осокин уточнить кое-какие обстоятельства.
        - Сколько угодно, - сказал Осокин, - я рад способствовать прогрессу. Рано или поздно наука должна восторжествовать. Это закон развития. Наука - враг суеверия и мракобесия.
        Физики были деловые люди, больше всего они ценили время, мнение Осокина о науке их не занимало. Почтительно, но твердо'они всякий раз возвращали Осокина к истории с Лиденцовым. Выслушав про обе встречи, они стали подробно расспрашивать: над чем работал Лиденцов, что он рассказывал про свои работы, на какой стадии они находились. Ничего этого Осокин не помнил, сверхпроводимость он путал с полупроводниками, молекулы с атомами и чувствовал себя виновато, тем более что ученые ждали каждого его слова. Поэтому Осокин согласился провести сеанс стимуляции памяти.
        Стимуляция производилась на модели «СТП-сигма», и в кинофильме почти полностью приведена эта уникальная запись
        Ему приставили к затылку и вискам множество тоненьких электродов, подключили поле, приборы, он выпил какую-то жидкость вроде шипучки, заработал ритмофон, голос Осокина замедлился, глаза потускнели; полулежа в специальном кресле, он смотрел вверх на обтянутый серой синтетикой потолок и вспоминал, иногда оживлялся, показывал пальцем, может, на Лиденцова, голос его крепнул, - может быть, Осокин не только вновь переживал, но и видел свои воспоминания, при стимуляции это у каждого бывает по-своему. Несколько раз Осокин умолкал, приборы регистрировали так называемый «тормозной эффект», - он явно избегал вспоминать какие-то моменты, на пленке они просматриваются темными, четко очерченными пятнами.
        В перерыве Осокин полушутя-полусерьезно сказал, что боится, как бы этими электродами не высосали из него то, чего он не хочет. Ему объяснили, что все записи будут вручены ему и уже он волен вручить их или не вручить институту. Сеанс продолжался час, затем после перерыва еще двадцать пять минут.
        Бледный, измученный Осокин, полулежа в кресле, недовольно оглядывал окружающее, во взгляде его словно сохранялся отблеск вновь пережитой власти. Несколько торжественно он передал катушки записей директору института. Теперь, когда Осокину вспомнилось все до малейших подробностей - и жалкий вид Лиденцова, и его лепет, его пальто, добела протертое в швах, - было ясно, что ничего серьезного, или, как он выразился, «ничего самостоятельного» этот Лиденцов представлять из себя не мог. Непонятно было одно - почему Лиденцов. выглядел так молодо, он оказался куда моложе, чем помнился Осокину. От этого поведение Лиденцова получалось еще более наглым.
        Физики ушли к доске, рисовали там схемы своих молекул, обсуждали каждое слово Осокина, толковали и так и этак. Обрамлелные непонятными терминами слова его повторялись разными голосами и становились многозначительными, как когда-то.
        Прошлое, которое только что промелькнуло перед ним, - манило, Осокин хотел вернуться туда, там он все знал и его все знали. Он не понимал, как он очутился здесь и что это за люди, когда это все произошло. Нет, ему надо назад, туда, в тот свой кабинет. Но в том-то и дело, что после того кабинета были другие кабинеты, - он знал свое будущее… И тут Осокин сообразил, понял все, понял, почему Лиденцов показался ему таким молодым.
        Значит, эти люди в кремовых халатах и есть настоящее, и ему невозможно избавиться от них, вернуться в свой кабинет. Мелкие теплые слезы катились по его щекам. Он ненавидел свою старость, даже в ихнем стимуляторе он не мог увидеть себя молодым; какого-то Лиденцова мог, и свою секретаршу мог, а себя не мог.
        Хорошо, что никто не смотрел на него, физики стучали мелом, их занимало - успел или не успел Лиденцов получить вещество со сверхпроводимостью при комнатной температуре.
        Туманович в отчаянье тискал свою лысую голову:
        - Обрыв на самом решающем месте. Надо же, как в пошлом детективе. На чем остановился Лиденцов?
        - Во всяком случае, он обогнал нас, - растерянно сказал Кузин.
        - А считалось, что модель предложил Ляхницкий, - сказал Маркин.
        - Вернее, ему приписывали, - поправил директор. - Видите, имя Лиденцова вычеркнуто.
        Он листал какие-то старые отчеты.
        - Братцы, наша-то схема переноса - лиденцовская! - воскликнул Маркин. - Мы сколько с ней мыкались… если бы знать! Но он-то, как он сумел, с тогдашним оборудованием?!
        - Он через свою модель. Самыми элементарными средствами, - сказал Туманович. - Самыми первобытными. Как Фарадей. Поразительно!
        - Я же вас предупреждал, - сказал директор. Слишком много тратите.
        Все, кроме Кузина, засмеялись.
        - Нет, серьезно, - сказал директор. - Наука стала очень жирной. От этого неповоротливой, неизобретательной.
        Кузин заявил, что, очевидно, направление работ, избранное им, Кузиным, неверно, оно приведет их в тупик, надо идти с того бока, откуда шел Лиденцов, и пользоваться его молекулой. Потом он признался, что это были нелегкие минуты, он восхищался Лиденцовым и проклинал его.
        - Не заметили! Как же мы не заметили такой простой ход? - убивался Маркин.
        Кузин знал, какой ценой достигается подобная простота, - но он не стал говорить, он чувствовал себя виноватым.
        - Ни черта у нас не осталось, кроме ошибок, сказал он. - Все наши достижения превратились в ошибки.
        Они были смущены и растеряны. Кузину было хуже всех, и все же он не мог удержаться от восторга:
        - Ну и сукин сын этот Лиденцов, как он умудрился обогнать нас! Сколько он успел!
        - Как будто он подсмотрел наши работы, - сказал кто-то.
        Кузин озадаченно пошевелил волосами.
        - Это имело бы резон, если бы наши направления совпадали, - совершенно серьезно сказал он. - Однако мы исходили из совсем иных данных.
        - Ничего удивительного. Лиденцов стоял у истока, ему было виднее.

…Голоса их доносились к Осокину невнятно, единственное, что он понимал, - быстро растущую уважительность к Лиденцову. Они объясняли Лиденцова, ссылались на Лиденцова, изумлялись Лиденцову, как будто и не было недавних смешков. Фигура Лиденцова росла, обретала авторитет, уже мелькало, как само собой разумеющееся:
«критерии Лиденцова», «молекула Лиденцова», «идея Лиденцова».
        Осокин подозвал директора, наиболее из них понятного, и спросил о памятнике. Директор успокоил его: памятник, конечно, преувеличение. А в таких делах преувеличение вредно: когда замечают преувеличение, то начинают подозревать и истину… Но тут его перебили: дело, конечно, не в памятнике, однако, если подтвердится насчет модели молекулы и если найдутся последние работы Лиденцова, то они войдут в историю физики.
        - Мало ли кому памятники ставят! - выкрикнул Лева Туманович.
        Осокин запоминающе осмотрел этого лысого юнца:
        - Кого вы имеете в виду?
        И все строго покачали головами, а директор отобрал у Левы мел.
        - Господи, при чем тут памятник? - удивился Кузин. - Кого интересует памятник?
        - Товарища Осокина интересует, Матвея Евсеевича! - крикнул Лева. - Это он настаивает.
        Тогда Осокин начал выпрямляться в кресле.
        - Наоборот! - сказал он. - Как раз в другом смысле. - И достал фотографию. На этот раз фотографию взял Кузин и надолго замер над ней, грызя ноготь. Как во сне, он сделал несколько шагов, волосы на голове его зашевелились.
        - Магнит! - вздрагивающим голосом произнес он.
        Его обступили, нависли над фотографией.
        - Непроницаемый… вытесняет… диамагнетизм!.. Отрицательная проницаемость! - выпаливал Кузин.
        - Теперь ясно: поддерживается своим полем.
        - Магнитная подушка.
        - Какая красота!
        Фигура Лиденцова висела перед ними в воздухе без постамента, и они начинали понимать все, что с этим связано, и блаженствовали.
        Кузин подбежал к Осокину:
        - Вы не обратили внимания, Матвей Евсеевич, из чего был сделан круг, который на земле? Материал блестел? А низ фигуры? - Кузин умоляюще засматривал в липо Осокину. - Пожалуйста, Матвей Евсеевич, дорогой, припомните.
        - Не заметил, - машинально ответил Осокин и тут же опомнился, отшатнулся. - Не было никакого памятника, о чем вы говорите, не было его!
        - Как жаль, как жаль, - расстроенно сказал Кузин. - Вряд ли они употребили титанат стронция… - И устремился к доске, где горячо обсуждали устройство памятника, прикидывали зазор силы магнитного поля, ток, который должен циркулировать по кольцу. Замысел памятника, по мере того как цифры сходились, вызывал все большее восхищенье. Надо же было додуматься, чтобы так остроумно воплотить сущность идеи Лиденцова. И как раз в памятнике ему же! Именно в памятнике, то есть в сооружении, поставленном навечно, то есть показать смысл сверхпроводимости - когда сопротивления нет, ток движется вечно. Блистательно!
        Они вспомнили про бланк, - правильно, нужен институт, специальный институт сверхпроводимости. Возможности открываются такие, что придется действовать широким фронтом.
        Фигура Лиденцова продолжала расти, подниматься, и вместе с ней росли угроза Осокину и его тревога.
        - Понимаете - значит, открытие Лиденцова - факт! - сияя нежностью, обратился к Осокину Маркин. - Иначе осуществить такой памятник было бы невозможно.
        Осокин посмотрел на него с презрением:
        - Что невозможно?
        - Ну, это… - Маркин поднялся на цыпочки, взмахнул руками, - парить!
        - Так, - сказал Осокин ничего не выражающим голосом, от которого все притихли. - Я-то полагал, что вы, как специалисты, с точки зрения науки… Ведь ваша задача разобраться и опровергнуть. Такого явления нет и в наше время быть не может. А вместо этого находятся товарищи, - палец его остановился на Маркине, - фактом называют! Голый факт сам по себе еще ничего не означает.
        - Можно предположить временной сдвиг. - Маркин виновато переступил с ноги на ногу.
        - Общей концепции у меня пока нет.
        - А что особенного? - вмешался Лева. - Знак времени меняется при переходах из одной среды в другую. Еще Льюис Кэрол обнаружил. У белой королевы память была устроена так, что лучше всего она помнила события будущей недели.
        - Как? - переспросил Осокин.
        - Нет-нет, - сказал Кузин, - такое может происходить лишь по ту сторону зеркала.
        - А если допустить, что была повернута ось времени? Следствие тогда наступает раньше причины.
        - …Достаточно сместить ось времени.
        - Погодите, - сказал Кузин, - Лиденцов ведь ощущал это смещение. Он воспринимал сдвиг как болезнь; вполне возможно, физически для организма тяжело… - В таких случаях вместо памяти развивается способность обратная…
        Осокин постучал ложечкой, как он делал когда-то на. узких совещаниях, и все стихли. Неужели они со своими приборами и диссертациями не понимают, до какого абсурда они докатились!
        Кремовые халаты обступили его, внимая каждому слову.
        Не стесняясь, он вдруг расхохотался им в лицо. Всерьез рассуждать о ком - о Лиденцове! Как будто такой горемыка, придурок может быть великим человеком. Тупицы! Он-то знал Лиденцова, он-то видел его. Только что видел - красный носик уточкой, нахал, которого он осадил, и тот живо хвост поджал. Рожденный ползать летать не может.
        От его смеха они втягивали свои ученые головы в плечи, но при этом они не переставали разглядывать его слишком пристально, как врачи.
        - Это в старое время гении оставались непризнанными! - заключил Осокин.
        - Гений - явление любопытное. - Кузин подергал себя за волосы. - Подсознательное
«я» у гения существует в ином виде времени. По отношению к сознанию оно может быть будущим. Нет точных доказательств, запрещающих перемещения во времени. Раз физика не запретила, значит это может быть, значит оно существует в природе. Мы его еще не выявили.
        - Нас это не касается. Сдвиги времени не наша тема, - сказал директор. - Нас интересует другое.
        Возможно, что Осокину показалось, что все уставились на него, он заволновался и сказал неожиданное.
        - Понимаю, насчет жилплощади, - сказал он. - Так вот, ваш Лиденцов сам виноват.
        Маркин поднял руки к небу:
        - Он же просил маленькую квартиру. Всего-навсего! Такому человеку! Неужели он не заслужил? Поразительно, Матвей Евсеевич, как вы могли отказать? У меня не укладывается.
        - Маленькую квартиру, - с ненавистью передразнил Осокин. - Ишь добренькие! Маленькую. Да разве вы понятие имеете! Люди стояли в очереди. За одной комнатой. Последними словами меня поносили. А что я мог? От других таких же отымать? Теперь вам куда просто. Маленькую квартиру. Умники!
        Насколько ближе был ему сейчас Лиденцов, - уж он-то бы понял, он бы не посмел, он все это знал,
        Кузин мучительно сморщился:
        - Нельзя, нельзя, товарищи, во всем винить Матвея Евсеевича. Кто мог тогда знать…
        - И осекся. Пауза быстро вырастала.
        Кто мог знать? Да?
        Первыми неслышно хихикнули молодые.
        Кто мог? А может, кто-нибудь мог? А кто? А вот кто… Знать - знал, а дать - не дал. А ведь все знал. Наперед знал!
        Кто мог знать? - надежный, надежно-безответный вопрос, - не вопрос, а извечное оправдание, убежище для всех людей, при всех неожиданностях. И вдруг захлопнулся, как ловушка.
        Директор согнал с лица смешок, и оно осталось пустынно-торжественным.
        - И всё же, товарищи. Мы должны благодарить Матвея Евсеевича за его участие. Наши молодые иногда упрощают прошлое. Вы уж простите… Помощь ваша позволит нам продолжить розыски. Вы, Матвей Евсеевич, надоумили нас обратить внимание на ряд новых аспектов проблемы. Вполне возможно, это сыграет историческую…
        Уши, шея Осокина густо побагровели.
        - Я вас не надоумил! - Он задыхался. - Вы воспользовались. Я не желаю вас надоумить! Не желаю! Думаете, я не вижу, куда вы тянете? - Он схватил палку, затряс ею. - Не получится у вас! Не на того напали. Обманом берете? Раз так, я вообще не согласен. Я отменяю. Все отменяю.
        Палка прыгала в его руках, багровое лицо вздулось, посинело, директор испугался, попробовал его усадить, а Осокин, хрипя, отталкивал его.
        - Что вы, уверяю, без вашего разрешения мы ничего… - торопился директор, - успокойтесь, мы категорически запретим.
        Осокин никак не мог застегнуть пиджак, Кузин додал ему плащ, они вдвоем с директором помогали его надеть. Директор, поглаживая Осокина по спине, сказал:
        - Всё мы с вами согласуем. Абсолютно всё. - Голос его стал замшевым. - Вот если разрешите, фотографию? На минуточку. Мы ее сейчас переснимем. Чтобы вас из-за этого не беспокоить.
        Кузин заискивающе улыбнулся:
        - Дадим максимальное увеличение. Сколько вам копий?
        Осокин с неожиданной силой отстранил их, подошел к столу, прислонил палку. Двумя пальцами одной руки и двумя пальцами другой Осокин высоко поднял перед собой фотографию и медленно разорвал ее. Сложив обрывки, он понаслаждался общим ошеломлением и снова не спеша разорвал. Бросил клочки в пепельницу. Но, перехватив чей-то неосторожный жадный взгляд, помедлил, с ловкостью схватив спички, он чиркнул и поджег. Маленькое желтое пламя поднялось над пепельницей. Не разрешая приблизиться, Осокин стоял над своим костром, свет пламени лизал его лицо, плясал в старческих глазах,
        Первым опомнился Кузин. Он беззаботно махнул рукой, и на лицо его вернулось рассеянно-восторженное выражение.
        - Архивы-то надо искать в полуяновском институте, - сказал он. - Там все отчеты…
        Переговариваясь, они последовали за Кузиным в глубину комнаты, оставив Осокина одного.
        Директор нагнал Осокина на лестнице. Осокин часто останавливался, отдыхал. Директор проводил его до машины. По дороге директор пригрозил Осокину за уничтожение документов, имеющих государственную важность. Осокин молчал. Тогда директор попробовал выяснить - нет ли у Осокина еще каких-либо документов и где могут быть те фотографии Лиденцова и вырезки, куда они могли подеваться. И вообще, не припомнит ли Осокин фамилию президента Академии, того самого, что был на открытии памятника, то есть не был, а будет, если, конечно, будет то, что было…
        Осокин, который никак не реагировал на его вопросы, тут чуть покосился на директора, и директор замер лицом. Продолжалось это несколько мгновений, все же достаточно долгих, ибо они навсегда запомнились директору и, может быть, во многом определили его будущее.
        К концу лета сняли леса, заборы, новое здание открылось разом прозрачной льдистой глыбой. Посреди фасада извилистым углублением темнел выем. Назначение его было непонятно. Архитекторы пытались доказывать председателю горсовета необходимость чем-то перебить монотонный ритм фасада. Но председатель был недоволен. Тем более что при обсуждении проекта председатель указывал на эту нишу. Были сигналы. Теперь, когда реконструкция площади кончена, ниша мозолила глаза. Для чего, спрашивается, ее делали, о чем думали? Как ее использовать? Архитекторы беспомощно лепетали про сквер. А при чем тут сквер? Председатель отчитал их и, как человек хозяйственный, предложил использовать нишу под кафеавтомат.
        Известно, что вид нового здания подействовал на Осокина удручающе.
        Пока стояли теплые дни, Осокин приходил в новый сквер. Кафе-автомат разместилось в нише весьма удобно. На площадке расставили столики. Посредине посадили кусты жасмина. Правда, они почему-то никак не принимались. Вялые листья свертывались и падали. Садовник опрыскивал ветки, посыпал землю порошками. Осокин издали следил за ним и усмехался. Усмешка его была маленькая, трудно различимая среди морщин. Он сидел на скамейке, привычно листал газеты, проглядывал фамилии в сообщениях о приемах, визитах, рассматривал фотографии и опять усмехался той же рискованной усмешечкой.
        Он очень одряхлел и, сидя, легко засыпал, однако держался по-прежнему настороженно прямо и, задремав, не опускал головы.
        Евгений Брандис, Владимир Дмитревский
        Тема «предупреждения» в научной фантастике
        Читатели, интересующиеся научной фантастикой, постоянно встречаются с терминами
«антиутопия» и «роман-предупреждение». Этими понятиями в последние годы определяют одно из направлений в мировой фантастической литературе. Но тщетно было бы пытаться найти объяснение этих терминов в литературных словарях и энциклопедиях. Как обычно бывает, теоретические обобщения отстают от литературной практики.
        Мы возьмем на себя смелость выступить в роли толкователей «антиутопий» и
«предупреждения». Как будет видно из дальнейшего, в этих жанрах отчетливо выражается идейная направленность произведений многих писателей-фантастов, тяготеющих в своем творчестве к постановке острых социальных проблем.
        Сначала об антиутопии. Ясно, что она противопоставляется утопии, которая еще со времен Томаса Мора и его многочисленных последователей рисовала идеальный облик грядущего мира.
        Антитеза утопии возникает в период до крайности обострившихся противоречий как внутри самого капиталистического общества, так и на международной арене, где происходит непрерывное столкновение антагонистических социальных систем. В необычайно сложной исторической ситуации последних десятилетий писателям-фантастам, далеким от марксистской философии, действительно мудрено создавать оптимистические социальные проекции будущего. Оно видится им полным неотвратимых катастроф, вызванных не только слепыми силами природы, но и самим человеком, беспомощным перед демонами разрушения, порожденными его же собственным разумом.
        Конечно, такое мировосприятие вытекает из неверия в социальный прогресс, из страха перед машинной цивилизацией, которая якобы ставит под удар духовные ценности, обезличивает людей и превращает их в живых роботов.
        Пусть уж Лучше несовершенное, но привычное настоящее, нежели неведомое, чреватое опасностями будущее!

«Будущее несется к нам со страшной скоростью, быстрее звука, приближаясь к скорости света; здравомыслящие люди сознают, что мы ныряем в страшный, отличающийся от нашего мир, по всей видимости, в устрашающее будущее, и пытаются представить себе, каким же оно будет». Так писал еще в 1952 году известный американский фантаст Роберт А. Хайнлайн в предисловии к сборнику «Завтра, к звездам».
        Широкое распространение антиутопий на Западе некоторые писатели склонны объяснять неверием в какие-то существенные перемены к лучшему.

«Хотя, может быть, американская экономическая система и не безупречна, - пишет А. Азимов, - тем не менее наши писатели-фантасты серьезно сомневаются в том, что какое-либо новое общество будет лучше. Во всяким случае, существует общее сомнение по поводу того, что какие-либо приемлемые преобразования автоматически приведут к утопии».
        Эту точку зрения разделяет и Мак Рейнольдс, называющий себя в фантастике социологом-экспериментатором (в разные годы им опубликованы рассказы о мире будущего, основанном на анархизме, технократии, социализме, коммунизме, синдикализме и т. п.). В реплике по поводу одной из наших статей он пишет:

«Очевидно, что когда писатели-фантасты основываются на данных из области политической экономии, то им легче представить себе антиутопию, нежели совершенное общество будущего. На каждое произведение типа „Взгляд назад“ Беллами приходится несколько произведений типа „1984 год“ Оруэлла. Одна из причин этого, возможно, заключается в следующем: большинство наших писателей убеждено в том, что современные социальные учреждения настолько совершенны, что всякое изменение их может быть только в худшую сторону» («Fantasy and Science Fiction», 1965, № 10).
        Нечего и говорить, что такая трактовка происхождения антиутопий по меньшей мере субъективна и противоречит историческим фактам.
        Победоносное наступление коммунистической идеологии, овладевающей умами широких масс, утверждение и успехи социалистического строя неотвратимо порождают соответствующую реакцию со стороны идеологов старого мира. Антиутопия и есть одна из форм этой реакции против социалистических идей и социализма как общественной системы. Злобные, пасквилянтские фантастические романы, направленные своим острием против марксизма и первого в мире социалистического государства, получают все большее распространение по мере углубления кризиса и загнивания мирового капитализма.
        И тут можно усмотреть характерную закономерность. Жанр антиутопии расцветает махровым цветом в периоды, представляющие непосредственную угрозу для самого существования капиталистической формации: после первой русской революции, вызвавшей подъем рабочего движения на Западе, в первые годы Советской власти, в годы мирового экономического кризиса и после второй мировой войны, когда социалистический строй утвердился во многих странах.
        В 1908 году почти одновременно с появлением утопии А. Богданова «Красная звезда» был издан на русском языке роман некоего Давида М. Пэрри «Багровое царство» с издевательским подзаголовком «Социалдемократическая фантазия».
        Молодой американец Джон Уокер, от чьего имени ведется рассказ, разочаровавшись в буржуазных порядках, испытав на собственной шкуре безработицу, голод и нищету, в отчаянии бросается в морскую пучину и… попадает в Атлантиду, называемую иначе Багровым царством. А это, по ироническому замечанию автора,
«социал-демократическое государство с такой совершенной формой правления, какой не видано в истории человечества».
        Социалистический рай, выдуманный Пэрри, при ближайшем рассмотрении оказывается чудовищной карикатурой на марксистские представления о коммунистическом обществе будущего.
        В Багровом царстве уравниловка и регламентация доведены до абсолюта. Ни по одежде, ни по внешнему виду почти невозможно отличить мужчину от женщины. Имена людей заменены номерами.
        Каждый получает в определенный час свою порцию похлебки и независимо от состояния здоровья - свою порцию микстуры. Можно произносить не более тысячи слов в сутки. Делами брачного подбора ведает государство. Любое нарушение дисциплины приводит в действие тщательно разработанную систему наказаний - от лишения похлебки до смертной казни. С приходом к власти социал-демократической партии отпала надобность изобретать что-то новое. Поэтому развитие науки и техники прекратилось несколько тысяч лет назад.
        Каковы идеалы самого автора, видно из следующего отрывка: «Я попал в это подводное чистилище в безумном порыве бежать от свободы. В моем невежестве я призывал социализм и искал смерти, чтобы сбросить с себя ответственность за собственное существование. Но я не нашел смерти, а нашел социализм. Из мира, где закон основан на том принципе, что общество никого не обязано содержать, я попал в такой мир, где, напротив того, общество обязано всех содержать; но, о боги, что это за мизерное содержание! Притом я ушел от обязанности трудиться для собственного пропитания только затем, чтобы попасть под ярмо принудительного труда для пропитания других. Мне был преподан горький урок. Я узнал, какая пропасть лежит между работой каждого для самого себя, называемой эгоистическою, и работою каждого для всех и всех для каждого, называемой альтруистическою. Теперь я узнал, что работать на себя значит быть свободным, а работать на человечество вообще и ни на кого в особенности значит быть рабом… Важно в жизни не то, чтобы у всех было одинаковое количество хлебов, а чтобы люди имели души, способные по собственной воле
быть справедливыми, милосердными, самоотверженными. Это невозможно при социализме, при котором никто, что бы он ни делал, не может получить большую долю продуктов труда, чем всякий другой».

«Социал-демократическая фантазия» Пэрри, с ее зоологической ненавистью к прогрессивным общественным теориям, представляет типичный образец антиутопического романа.
        В изображение социализма навыворот по сути дела не внес ничего нового и русский писатель Евгений Замятин, окончивший свои дни в эмиграции. Его антисоветский пасквиль «Мы», напечатанный сначала в белоэмигрантской прессе, а затем, в 1924 году, выпущенный отдельным изданием в Англии, выражает испуг и растерянность озлобленного буржуазного интеллигента, ушибленного Октябрьской революцией. Если бы произведения типа «Багрового царства» Пэрри не появлялись десятками, Замятина' можно было бы обвинить в литературном плагиате.
        В XXVI веке коллективизированное человечество полностью избавлено от «зловредного индивидуализма». Все люди носят голубую униформу, снабжены номерными знаками и даже на прогулку выходят батальонами. Они «в один час встают, работают под команду, едят пищу в определенные часы, любят по розовым талончикам, и надо всем - единое государство и благодетель человеческого рода, мудро пекущийся о безошибочно-математическом счастье».
        Пальма первенства в создании человеконенавистнических черных антиутопий принадлежит известному английскому писателю Олдосу Хаксли. О его «Прекрасном новом мире» (1932), выдержавшем двадцать пять изданий общим тиражом около двух миллионов экземпляров, писалось у нас достаточно много. Напомним только, что в унифицированном обществе будущего, где властвует диктатор Мустафа Монд, напоминающий Великого инквизитора у Достоевского, людям запрещена какая бы то ни была духовная жизнь. Они пользуются материальными благами, могут наслаждаться комфортом, не знают ни болезней, ни страха перед завтрашним днем… Но если кому-нибудь захочется тайком почитать Шекспира или Байрона - ему не миновать жестокой кары.
        Впрочем, можно ли считать обитателей этого «прекрасного нового, мира» настоящими людьми? Ведь они выводятся в специальных инкубаторах - однотипными сериями, заранее предназначенными для определенных общественных функций. Высшая серия
«альфа» создает элиту - людей для управления, низшая серия «эпсилон» - полуидиотов, способных выполнять лишь простую механическую работу.
        Эту мрачную антиутопию можно было бы толковать как протест консервативного англичанина против предстоящей ломки привычных устоев и традиций или даже как выступление против назревающей угрозы фашизма. Но дальнейшая эволюция Хаксли отчетливо показала, что он не делал никакого различия между диктатурой фашистского типа и социалистическим государством. Недаром его последующие антиутопические романы, особенно «Обезьяна и сущность» (1947), были подняты на щит американской реакцией.
        А. Мортон, автор переведенной у нас книги «Английская утопия», справедливо заявляет, что в злобных нападках на коммунистическое будущее Джордж
        Оруэлл переплюнул самого Хаксли. Вот что пишет английский исторкк по поводу пресловутого романа Оруэлла «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» (1949):

«Мы тут знакомимся с миром, поделенным между тремя „коммунистическими“ государствами, находящимися в состоянии непрерывной войны, постоянных нехваток, постоянных чисток и постоянного рабства. „Герой“ книги работает в Министерстве правды, чья задача заключается в том, чтобы непрерывно обманывать народ относительно того, что происходит в действительности, и при этом воссоздавать прошедшее таким образом, что невозможно установить правду относительно того, что когда-либо произошло. Для этой цели создан новый язык - „двойной разговор“, в котором даже „мысленное преступление“, то есть малейший намек на расхождение с политикой правительства в любой данный момент, сделано невозможным. Эта цель еще не вполне достигнута, и герой совершает „мысленное преступление“, а вдобавок еще
„половое преступление“, то есть согрешает по части любви или довольно дрянного ее заменителя. Стоит отметить, что в мире Оруэлла принудительная невинность играет ту же роль, что принудительное совокупление в „Прекрасном новом мире“: в обоих случаях цель состоит в том, чтобы искоренить нормальное чувство полового влечения и этим путем настолько выродить человеческий интеллект, чтобы он уже не мог служить базисом для индивидуальности».
        Парадоксально, но факт: ужасы, нелепости и абсурдность так называемого коммунистического строя, изображенного с позиций воинствующего буржуа, почерпнуты из современной капиталистической, и в первую очередь американской, - действительности. Разве непрерывные войны не вытекают из самой сущности империализма? Разве не в США проводилась чистка государственного аппарата в соответствии с выводами Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности? Разве не в США применяется при допросах «детектор лжи», якобы улавливающий
«мысленное преступление», - почти как в романе Оруэлла?!
        Мы остановились на нескольких характерных антиутопиях, созданных в разные десятилетия нашего века, чтобы подтвердить наш исходный тезис: питательной почвой для процветания этой разновидности фантастической литературы послужила обострившаяся идеологическая борьба в период всеобщего кризис;. капитализма, в период формирования и развития социалистических государств.
        Не следует думать, что у Хаксли и Оруэлла не нашлось последователей. В огромном потоке реакционной литературы, выходящей на Западе, антиутопическая фантастика занимает далеко не последнее место.
        Писатели и критики Запада не проводят четкой грани между антиутопией и предупреждением, полагая, что задача этой разновидности фантастической литературы
        - предупреждать о возможных и непредвиденных изменениях в мире. Например, тот же А. Азимов в статье «Будущее? Напряженное!» («Fantasy and Science Fiction», 1965,
№ 6) утверждает, что одна из важнейших функций научной фантастики - сделать самый факт ожидаемых перемен менее неприемлемым для среднего человека.
        Азимову представляется, что грядущие перемены, которые он. называет
«революционными изменениями первого ранга», должны затронуть четыре сферы жизни.
        Наибольшая угроза, по его мнению, это - «взрыв населения». Научная фантастика уже рассматривала эту проблему с разных - Точек зрения. «Я могу припомнить много вещей, - пишет Азимов, - фоном которых является перенаселенная Земля. Из моих собственных вещей примером может служить роман „Стальные пещеры“, другой пример -
„Торговцы космосом“ Фредерика Пола Сирила Корнблата»[ В русском переводе этот роман вышел под заглавием «Операция „Венера“».] .

«Наиболее жестокой и эффектной историей такого типа (во всяком случае, по моему мнению), - читаем мы в этой же статье, - является рассказ Фредерика Пола
„Переписчики“, в котором численность населения поддерживается на необходимом уровне очень простым способом: раз в десять лет проводится перетого как одно поколение сменится другим, разрушить мир, который мы знаем. Чтобы изменения в мире не привели к его уничтожению, мы должны сделать разумные прогнозы о том, куда мы идем, и начать действовать теперь же на их основе».
        Оценка Азимовым важнейших аспектов фантастической литературы «предупреждения» не вызывала бы возражений, если бы американский писатель в своей интересной статье не обошел молчанием наиболее животрепещущих, волнующих все человечество вопросов: угрозы истребительной тотальной войны и фашизации капиталистических государств. Эти проблемы неотделимы одна от другой и вытекают из агрессивной сущности империализма.
        И недаром именно в тридцатые годы, когда в Германии утвердилась кровавая фашистская диктатура и когда уже назревала вторая мировая война, крупнейшие писатели Запада выступили с социально-фантастиче. скими памфлетами, в которых предупреждали человечество о смертельной опасности, нависшей над всем миром.
        Первым ринулся в бой Герберт Уэллс. В романе «Самовластие мистера Парэма» (1930) он рисует картины доброй старой Англии, неожиданно попавшей под власть мелкого честолюбца, который при поддержке финансовых кругов возводится в ранг диктатора. Правда, все это только приснилось мистеру Парэму во время спиритического сеанса, но уже через два года после появления романа Уэллса по улицам Лондона маршировали фашистские молодчики Освальда Мосли.
        Пятью годами позже Уэллс напечатал литературный киносценарий «Облик грядущего», поставленный известным режиссером Корда. На страницах этой книги и на полотне экрана возникает ужасающий облик истерзанной бесконечной войной и низведенной до первобытного варварства Европы. Эпидемии, голод, всеобщее одичание - вот что стало уделом крошечных, враждующих между собой государств, и в частности Эвритауна, прозябающего под властью тупого солдафона, именуемого Боссом-патриотом…
        Путь к спасению человечества Уэллс находит в разумных действиях объединения инженеров и ученых «Крылья над миром». Но, конечно, не эти, обычные для него технократические рецепты, а жгучая ненависть к фашизму и глубокая убежденность в том, что люди в конце концов найдут силы победить «зверя» и спасти цивилизацию, - делают «Облик грядущего» значительным и злободневным произведением.
        В 1939 году, в первые дни мировой войны, Уэллс опубликовал статью «О чести и достоинстве свободного разума», в которой писал: «Чумная крыса может искусать и погубить человека. Крысы и раньше распространяли эпидемии и губили миллионы людей. Но человек тем не менее остается человеком, а крыса - крысой. Страшно и омерзительно, когда огородное чучело, выучившееся говорить трескучие речи, пустой костюм, набитый газетами, набрасывается на человека и убивает его, но это не делает чучело человеком и не отнимает у человека его человеческого достоинства и гордости, если только он не поддался страху».
        Одновременно с «Обликом грядущего» Уэллса в США появляется социально-фантастический романпредупреждение Синклера Льюиса «У нас это невозможно». Уловив реакционные тенденции, уже и тогда достаточно отчетливо проступавшие в политической жизни его страны, писатель, с присущим ему реалистическим мастерством, изобразил Соединенные Штаты Америки, ставшие после выборов очередного президента откровенно фашистским государством по образу и подобию третьего рейха.
        Президент Баз Уиндрип подавляет последние остатки свобод. Действующие по его указке банды «минитменов» уничтожают негров, коммунистов и сторонников либерала Рузвельта, сжигают на кострах сочинения Хемингуэя и Марка Твена и т. д. Американцы провозглашаются высшей расой, а «доброй войне» отдается предпочтение перед «худым миром». Но самое примечательное - сила предвидения.

«Во всей американской литературе, - пишет в послесловии А. Кривицкий, - нет и не было романа, который бы с такой силой предвидения на много лет вперед проследил извилистый процесс формирования фашизма в Штатах…Синклер Льюис вполне отчетливо предсказал инквизиторский маккартизм и многие другие явления, вплоть до тех, какие мы наблюдаем в политической жизни США сегодня».
        И еще один блестящий пример произведений такого жанра - «Война с саламандрами» Карела Чапека, опубликованная в том же 1935 году. Но в отличие от книг Уэллса и Синклера Льюиса, это не социальная фантастика типа «что было бы, если…», а ядовитая сатира на фашизирующееся буржуазное общество, - сатира, облеченная в форму фантастической аллегории. Достаточно вспомнить, что писал о своем романе сам автор:

«Критика сочла мою книгу утопическим романом, против чего я решительно возражаю. Это не утопия, а современность. Это не. умозрительная картина некоего отдаленного будущего, но зеркальное отражение того, что есть в настоящий момент и в гуще чего мы живем. Тут дело не в моем стремлении фантазировать - фантазии я готов сочинять даром, да с походом и когда угодно, - если кто захочет; тут мне важно было показать реальную действительность. Ничего не могу с собой поделать, но литература, которая не желает реагировать на окружающее с той силой, какая только дана слову и мысли, - такая литература чужда мне».
        Если же говорить о фантастической литературе послевоенных лет, то почти в каждом серьезном произведении мы уловим мотив предупреждения. Это в одинаковой степени относится и к проблемам, затронутым в статье Азимова, и к тому, о чем мы только что говорили, и ко многим другим аспектам «предвидимого» будущего, будь то освоение космоса, - столкновение с гипотетическими инопланетными цивилизациями, непостижимыми явлениями природы и т. п.
        Наши читатели хорошо знакомы с фантастикой Рэя Бредбери и прежде всего с его книгой «451° по Фаренгейту», которую мы относим к лучшим образцам романа-предупреждения.
        Что же вызывает тревогу писателя? На первый взгляд может показаться, что Бредбери просто питает ненависть к отупляющим сознание новым формам механической культуры, получившей наиболее уродливое выражение в современном американском телевидении (с этой темой, кстати, связан и рассказ «Вельд»). Но такое толкование романа было бы слишком узким. Тревожные симптомы деградации Бредбери улавливает буквально во всех сферах нынешнего буржуазного общества. Безответственное политиканство, ведущее к усилению напряженности, пугает писателя не меньше, чем дегуманизация культуры, которую он усматривает в вытеснении живого мыслящего индивида бездушными механизмами.
        По сути дела то чудовищное общество будущего, которое он изобразил в своей книге, есть не что иное, как фантастическая гипербола американского фашизма, с которым мы встретились в романе «У нас это невозможно». Но при всем несходстве сюжета и художественной манеры оба писателя этому бесчеловечному режиму противопоставляют интеллигентов-одиночек, неспособных к каким-либо целенаправленным действиям.
        Отсутствие позитивных представлений о будущем, к сожалению свойственное подавляющему большинству писателей-фантастов Запада, и привело к исчезновению романа-утопии, которую. заменили в буржуазной фантастике антиутопия и роман-предупреждение.
        Правильно предвидя или предчувствуя какую-то реальную опасность, грозящую миру, они создают в своих произведениях, и подчас с огромной впечатляющей силой, мрачные картины торжествующего зла.
        А в тех редких случаях, когда пытаются найти какоето светлое, гармоническое начало, устремляются мыслью не вперед, а назад и находят убежище в уютном патриархальном прошлом.
        Таковы некоторые рассказы Бредбери из «Марсианских хроник», из сборника «Золотые яблоки солнца», таковы многие повести Пола Андерсона или финал весьма типичной для современной западной фантастики повести французского писателя Андре Дотеля «Остров железных птиц».
        Герой этой повести, молодой француз Жюльен Гренеби, попавший на неведомый остров, сталкивается с миром кибернетических устройств, управляющих всем населением острова по законам логики и целесообразности. Подобно тому, как в «451° по Фаренгейту» суд и расправу над провинившимися учиняют механические псы, здесь эту роль выполняют кибернетические гарпии - железные птицы, уничтожающие каждого, кто позволит себе малейшее отклонение от установленных правил.
        Когда после многих приключений Жюльену Гренеби вместе с его подругой удается- бежать с зтого ужасного острова, он находит успокоение и счастье в провинциальном французском городке - на лоне природы, в общении с богом и любимой женои…
        Чем же все-таки отличается роман-предупреждение от антиутопии?
        На наш взгляд тем, что если в а. чтиутопии коммунистическому и социалистическому будущему противопоставлены реакционные общественные идеи и в конечном счете - status quo, то в романе-предупреждении мы имеем дело с честными попытками указать, какие беды и опасности, препятствия и трудности могут встретиться в дальнейшем на пути человечества. При этом, рассматривая подобные произведения, мы находим широкий диапазон идей - от традиционного буржуазного гуманизма и либерализма до отчетливо выраженных марксистских убеждений.
        В социалистических странах жанр романа-утопии входит органической составной частью в научно-фантастическую литературу. Да иначе и быть не может! Закономерности, установленные историческим материализмом, открывают перспективу дальнейшего развития общества, построенного на научных принципах.
        Опираясь на этот мировоззренческий фундамент, писатели-фантасты силою своего воображения воздвигают величественное здание, причем каждый из них может полагаться не только на конкретные научные представления, но и на свой собственный
«архитектурный» вкус.
        И даже в произведениях, непосредственно не посвященных теме коммунистического будущего, оно, это будущее, создает тот необходимый критерий, который позволяет судить о взглядах автора. Коммунистические отношения могут служить общественным фоном, на котором развертывается действие, либо подразумеваются как должное, когда речь идет о негативных явлениях или о сатире на современный капитализм.

«Туманность Андромеды» И. Ефремова и «Магелланово облако» Станислава Лема, написанные почти одновременно в середине пятидесятых годов, были и остаются наиболее значительными коммунистическими утопиями нашего времени.
        Поскольку разбор социально-утопических произведений не входит в задачи этой статьи, напомним лишь об одном принципиальном положении романа Лема, которое отчетливо определяет исходные позиции писателя.

«Наши знания в области законов общественного развития, строения материи, формирования и проявления духовной жизни человека неполны, - пишет он в предисловии к роману, - но отражают нынешний этап познания. Опираясь на них, мы не можем создать какой-то окончательной, завершенной во всех деталях картины будущего мира. Однако это отнюдь не означает, что наука на нынешнем ее этапе совершенно бессильна в отношении будущего. Известные положения теории исторического материализма, а также основное направление в развитии техники и естественных наук позволяют набросать в общих чертах картину будущего…»
        Исходя из этого, Лем и выступает в роли «архитектора будущего», создавая широкую панораму преображенной Земли и освоенного человечеством околосолнечного пространства. Подробно раскрывая новые общественные отношения, Лем, как и Ефремов, видит безграничные возможности для приложения сил и способностей наших далеких потомков. Непрерывное устремление вперед, - в вечном поиске - является для них естественной нормой поведения и главным стимулом дальнейшего развития общества.
        Изучение Вселенной и попытка установить непосредственный контакт с разумными обитателями чужих миров определяет сюжетную основу романа.

«Некогда, в древности, людей объединяли общие традиции, обычаи, родовые и национальные связи.
        А нас сильнее всего связывает наша деятельность по завоеванию будущего. Мы смотрим далеко за пределы личной жизни одиночки. В этом наша сила, основа нашей жизни; мы не ждем пассивно будущего, но сами творим его». Так говорит один из героев
«Магелланова облака», конструктор звездолета Ирьола.
        Многочисленные почитатели Лема, не исключая и критиков, неоднократно выражали недоумение, почему писатель, создавший такое жизнеутверждающее произведение, отошел от своей «генеральной темы» и стал разрабатывать совсем иные варианты будущего.
        Нам думается, что это не так уж трудно объяснить.
        В «Магелланово облако» автор вложил все свои позитивные представления о грядущем мире. Художник больших возможностей и всесторонний эрудит, каким предстает перед нами Лем, не мог ограничиться вариациями одной, пусть даже очень важной, темы.
        От героев «Туманности Андромеды» и «Магелланова облака» нас отделяют долгие столетия. Исторический же опыт говорит о том, что ни в одну эпоху движение вперед не было легким и гладким.
        Обострившиеся противоречия в современном мире не дают оснований рассчитывать, что социальный прогресс выпрямится как полотно железной дороги. Старое не уступит своих позиций без длительного и жестокого сопротивления. Природа не выдаст свои сокровенные тайны, не потребовав взамен колоссальных усилий познающего разума. Человек не станет воплощенным идеалом физического и нравственного совершенства на протяжении жизни одного или нескольких поколений.
        Какие же трудности можно представить себе на долгом пути к этим ослепительным вершинам? Какие препятствия придется преодолеть?
        Писатель не закрывает глаза на то, что переделка мира, познание природы и самого человека - процесс чрезвычайно сложный, трудный и противоречивый.
        Исторический оптимизм марксистской философии отнюдь не означает, что мы можем сложить оружие и ждать, когда разольются молочные реки и кисельные берега. То, что препятствует сейчас или может препятствовать в будущем достижению наших целей, должно быть устранено. Достижение идеала требует неустанной борьбы. На это и нужно обратить внимание, предостеречь человечество от существующих или потенциальных опасностей.
        Именно так поступает Станислав Лем, создавший целый цикл романов-предупреждений. И не только Лем. Можно было бы назвать не один десяток произведений атого жанра, созданных писателями-фантастами социалистических стран, не исключая, разумеется, и советских.
        В этой связи нельзя не остановиться на творчестве Аркадия и Бориса Стругацких. В научно-фантастических повестях «Страна Багровых туч», «Путь на Амальтею»,
«Стажеры», «Возвращение (Полдень, 22-й век)» они сконцентрировали свои усилия на изображении коммунистического будущего в разных его гранях и аспектах. Наиболее полно они воплотили свою мечту в последней из названных книг, где одинаково пристальное внимание уделено и раскрытию новых человеческих характеров, и самих общественных отношений, которые их формируют.
        Подобно Лему, начав с утверждения идеала, Стругацкие перешли потом к показу тех возможных препятствий и противоречий, которые могут встретиться в дальнейшем или громоздятся на нашем пути уже сегодня.

«Дорогие мальчики! Простите меня за обман. Я не историк. Я просто сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь. А вы возвращайтесь на Саулу и делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма. Иду. Прощайте. Ваш С. Репнин».
        С таким письмом обращается к своим молодым друзьям неведомо откуда появившийся и неизвестно куда исчезнувший Саул - главный герой повести Стругацких «Попытка к бегству».
        Человек нашей эпохи, совершивший со своими далекими потомками «туристское путешествие» на неизвестную планету и столкнувшийся там с деспотизмом, варварством, произволом, кровавыми расправами - со всем тем, что стало, по-видимому, далекой историей для его спутников, этот странный человек возвращается в прошлое, чтобы до конца выполнить свой нравственный и гражданский долг. И Саул-Репнин погибает в фашистском концентрационном лагере, выпустив по врагам последнюю обойму из захваченного у них «шмайсера».
        Временные смещения, создающие условный аллегорический фон, конечно, не следует понимать- буквально. И не нужно искать объяснения, каким образом Репнин стал Саулом и попал в далекое будущее. Надо только правильно понять подтекст этой повести: ни при каких обстоятельствах невозможно совершить скачок в будущее, не взрыхлив для него и не пропитав кровью и потом почву настоящего.
        Человек и общество - так можно определить главную тему и последующих повестей Стругацких. В своих фантастических социальных проекциях они выдвигают на первый план острые, а иной раз трагические конфликты, к которым приводят неизбежные противоречия между стремлением человека покорить Вселенную и сопротивлением косной материи; между могуществом творческого Разума и невозможностью проявить его силы в определенных исторических условиях; между субъективным пониманием нравственного долга и объективными закономерностями общественного развития. С такими философско-этическими конфликтами мы сталкиваемся и в «Далекой радуге», и в
«Трудно быть богом», и в других произведениях братьев Стругацких.
        Мы хотели этим показать, что в социалистической фантастике тема предупреждения выходит далеко за рамки, намеченные Азимовым, что вопрос о препятствиях и трудностях на пути общечеловеческого прогресса понимается шире и глубже.
        А теперь мы можем вернуться к Лему.
        Его первый научно-фантастический роман «Астронавты» (1950), написанный в разгар холрдной войны, воспринимается как прямой ответ писателя на применение атомной бомбы, сброшенной американцами на Хиросиму и Нагасаки.
        Перенося действие в 2003 год, Лем приглашает читателей совершить путешествие на Венеру в звездолете «Космократор». Но Венера оказалась мертвой планетой. В результате истребительной атомной войны от высокой цивилизации ничего не осталось, кроме страшных развалин, а от разумной жизни сохранился лишь печальный след - две тени на стене.

«Всю поверхность отлогого склона покрывали мелкие пузыри стекловидной массы, застывшей в момент кипения. Мы обратили внимание, что в двух местах стена была гладкой и слегка вогнутой. В лучах мощного фонаря, направленного так, чтобы свет падал почти параллельно поверхности, на шершавом фоне проступали два стертых силуэта, заостренных кверху, словно тени в высоких капюшонах. Один сильно наклонялся вперед, словно падая, другой скорчился, как бы присев и втянув голову в плечи».
        Политический пафос этого романа подчеркивается словами одного из геров, космонавта Чандрасекара:

«Разве на Земле не было таких, кто делал то, что вам, пилот, показалось совершенным безумием, не было торговцев смертью, которые служили обеим воюющим сторонам, продавая им оружие?»
        В этом, далеко еще не совершенном, «пробном» романе уже угадывается удивительная способность польского писателя сталкивать человека с непостижимыми явлениями, опрокидывающими привычные земные понятия, от которых удается отрешиться лишь немногим фантастам. И уже вырабатывается свойственная Лему манера вводить пластичные детализованные описания новой техники, чужой природы, необычной обстановки действия - всего, что постепенно постигается и познается героями его книг.
        В «Астронавтах» мотив предупреждения лежит на поверхности. Атомная угроза тревожит умы и прогрессивных государственных деятелей, и ученых, и писателей.
        Речь идет о жизни и смерти человечества. В начале пятидесятых годов Лем был одним из первых фантастов, подчинивших замысел романа этой важнейшей теме, которая заняла затем в мировой фантастике едва ли не ведущее место.
        В дальнейшем, накопив огромный запас научных знаний в самых различных областях, Лем обращается к труднейшим проблемам познания Вселенной и предостерегает человечество, ставшее на пороге космоса, от «головокружения от успехов».
        Когда в нашей стране был запущен первый в мире искусственный спутник Земли, проникновение человека в космос казалось задачей завтрашнего дня. Не только писатели-фантасты, но и ученые высказывали предположение, что вслед за полетами на Марс и Венеру откроются перспективы и межзвездных сообщений. Однако современная наука пока что полностью исключает физическую возможность достижения человеком даже ближайших звездных систем, хотя, как пишет английский астрофизик Ф. Хойл,
«при нынешних темпах развития радиотехники возможность связи с обитателями далеких миров может скоро оказаться вполне реальной». А ведь еще несколько лет назад идея Великого Кольца, выдвинутая Ефремовым в «Туманности Андромеды», учеными всерьез не обсуждалась!
        К постановке всевозможных проблем, связанных с изучением природы в далеком будущем, Лем обратился во всеоружии современных научных знаний.
        В сферу его интересов входят вопросы философии и социологии, математическая физика и кибернетика, астрономия и биология, медицина и теория информации, электроника и химия полимеров и т. д.
        - Мне некогда читать научно-популярную литературу, я обращаюсь только к первоисточникам, - сказал однажды Лем авторам этих строк.
        И, конечно, не случайно писатель делит время между научной фантастикой и собственно наукой. Его «Диалоги» и «Summa technologiae» представляют собой серьезные философско-социалогические исследования о влиянии науки и техники на человечество в настоящем и будущем. Эти книги содержат сгусток идей, которые стимулируют и художественное творчество Лема.
        Исходя из нынешнего состояния науки и техники и психологической неподготовленности. общества к их «взрывному» развитию, он рисует картины грядущего мира. Это будет, утверждает писатель, совершенно иной мир, едва постижимый для современного образа мышления.
        Научно-философские рассуждения Лема наталкивают на спор, вызывают желание полемизировать, как и его последние фантастические романы. Лем идет на это вполне сознательно, считая, что главная цель научной фантастики - «констатировать определенные ситуации, которые должны проиллюстрировать воздействия, следствия, результаты определенных открытий, изобретений и т. д. для человека и общества на определенном этапе исторического развития».
        Романы конца пятидесятых - шестидесятых годов «Эдем», «Солярис», «Возвращение со звезд» и «Непобедимый» (в такой последовательности они выходили в свет) - можно подвести под условные рубрики: человек и природа, человек и техника.
        Солярис… От горизонта до горизонта медленно перекатывает тяжелые бурые волны Океан, почти целиком покрывающий планету. Но это не воды земных морей, а студенистый сироп, представляющий собой высокоорганизованную плазму, способную не только влиять на стабилизацию орбиты Соляриса, вращающегося вокруг двух солнц - красного и голубого, - но и воспроизводить на своей поверхности различные земные образы, извлеченные из памяти исследователей.
        На гребнях волн возникают силуэты зданий, ландшафты, машины, гигантские отливки людей с бессмысленными лицами годовалых детей… Происходит взаимный процесс исследования, причем Океану, по-видимому, легче постичь природу людей, чем людям - природу Океана. Проникая в тайники подсознательной сферы человеческого мозга, Океан все более искусно «лепит», облекая в материальную форму, живые образы, врезавшиеся в память ученых. И так Океан становится невольным «обличителем» темных сторон человеческой души.
        На сателлоиде - постоянной исследовательской станции над Солярйсом - происходят не поддающиеся объяснению драматические события. Через восприятие только что прибывшего туда доктора Келвина Лем с устрашающей силой выразительности рассказывает о таинственных «гостях». Тут и огромная негритянка с нежными, как у младенца, подошвами ног (ведь она никогда не ступала по земле!), и детские голоса за дверью лаборатории Сарториуса, и дважды воскрешенная Океаном Хари - возлюбленная самого Келвина, покончившая с собой десять лет назад…
        И в предисловии к русскому изданию, и в устных беседах Лем подчеркивает, что
«Солярис» нужно понимать прежде всего как роман-предупреждение о неизбежности столкновений человека с непостижимыми на определенных этапах явлениями, а вовсе не как гипотетическую модель того, что, по его мысли, может случиться на самом деле. И писатель вовсе не настаивает на том, что высокоорганизованная материя может в действительности проявиться в форме мыслящего Океана. Это лишь один из многих фантастических допусков, объясняющих причины несостоявшегося контакта.

«„Солярис“, - пишет Лем, - должен был быть (я воспользуюсь терминологией точных наук) моделью встречи человечества на его дороге к звездам с явлением неизвестным и непонятным. Я хотел сказать этой повестью, что в космосе нас наверняка подстерегают неожиданности, что невозможно всего предвидеть и запланировать заранее, что этого „звездного пирога“ нельзя попробовать иначе, чем откусив от него».
        По сути дела, та же тема развивается и в «Непобедимом».
        С опорной базы в системе Лиры на планету Регис III прибывает звездолет с заданием
        - выяснить причину гибели на атой планете звездного корабля того же класса
«Кондор». И тут экипаж «Непобедимого» подстерегают не поддающиеся объяснению неожиданности.
        Вот какая картина представилась взорам землян на пустынном, лишенном даже растительности, хотя и вполне пригодном для развития органической жизни, Регисе III: «То, что они назвали „городом“, в действительности ничуть не походило ни на один из земных городов. Утопленные на неизвестную глубину в подвижных барханах, стояли темные массивы с ощетинившимися поверхностями, не похожие ни на что когдалибо виденное людьми. Конструкции не поддающихся определению форм достигали высоты нескольких этажей. В них не было окон, дверей, даже стен. Одни выглядели как складчатые, расходящиеся в разных направлениях, страшно перепутанные сети, с утолщениями в местах соединений, другие напоминали сложные пространственные арабески, какие создали бы взаимопроникающие пчелиные соты, или решета с треугольными и пятиугольными отверстиями. В каждом большом элементе и в каждой видимой плоскости можно было обнаружить какую-то регулярность, не такую однородную, как в кристалле, но несомненно повторяющуюся в определенном ритме».
        Весь этот город находится под слоем песка, и единственное, что удалось на первых порах установить, он построен из очень старого металлического сплава стали, вольфрама и никеля. А дальше, путем логического анализа и сопоставления фактов (изображение железной последовательности работы мысли - самое большое достоинство романа), люди выясняют, что это вовсе не следы некогда погибшей цивилизации, а результаты деятельности автоматов, заброшенных миллионы лет назад на Регис III пришельцами из созвездия Лиры.
        И вот парадокс: обладая неслыханно мощной техникой, экипаж «Непобедимого» ничего не может сделать с мириадами крошечных кибернетических мушек. возникших путем длительной эволюции самоорганизующихся и самовоспроизводящих роботов. Но было бы неверно понимать это как демонстрацию бессилия человеческого разума перед непреоборимой металлической стихией.
        Люди безусловно могли бы создать еще более мощную технику, специально приспособленную для борьбы с феноменом «мертвой цивилизации». Но стоит ли игра свеч? «Регис безлюден, человеку нечего здесь искать…Ничье сознательное намерение, ничья враждебная мысль не стояли на нашем пути. Мертвый процесс самоорганизации… Стоит ли расточать все силы и энергию, чтобы его уничтожить только потому, что мы сразу же приняли его за подстерегающего нас врага, который сначала из-за угла напал на „Кондор“, а потом на нас? Сколько таких зловещих, чуждых человеческому пониманию явлений может таить в себе космос?
        И мы должны везде побывать с уничтожающей мощью на борту кораблей, чтобы разбить все, что несовместимо с нашим разумом?»
        Наибольшие споры вызывает роман Лема «Возвращение со звезд». Возможно, кое-кто подумает, что писатель попытался изобразить один из мыслимых вариантов идеального общества. В самом деле, каким прекрасным стал облик нашей планеты!
        Благоустроенные города, величественные здания, поражающие совершенством архитектурных форм, дворцы развлечений, иллюзионы, тенистые парки, чудесные сады, море света, тончайшая музыка… Как легко и радостно стало жить! Склады забиты разнообразнейшими вещами, где каждый может взять себе все что угодно - по вкусу и желанию. Люди ни в чем не испытывают недостатка. Исчез страх перед неустроенностью. Побеждены болезни, продлен срок человеческой жизни. Забыт изнурительный труд, - почти всю работу выполняют умные, послушные машины.
        И самое главное, устранена всякая опасность - не только вооруженнь№ конфликтов, но даже нападения хищника где-нибудь в лесной чаще. Тигры, как и люди, утратили способность убивать.
        В этот счастливый мир попадают космонавты-релятивисты, проведшие в фотонном звездолете одно десятилетие и вернувшиеся спустя сто- двадцать семь лет по земному времени. Как странно! Этот новый мир не встретил героев космоса восторгом и всеобщим признанием. Более того, никого не интересует, откуда они явились и какие новые знания принесли человечеству. Любопытство, смешанное с испугом, вызывают лишь их мускулистые мощные фигуры. И первый вопрос, который задают Бреггу - главному герою, чьими глазами видится преображенная Земля: «Как, разве вы не беатризованы?»
        Так называемая беатризация - искусственное воздействие на гормональную систему людей и животных, подавляющее «агрессивные инстинкты», - перевернула все представления о смысле существования.
        Высочайшая техника, применяемая главным образом для удовлетворения возрастающих потребностей быта и комфорта, охраняющая людей от случайных опасностей, изымает из жизни подвиг, риск, отвагу, дерзновенный поиск.
        Изобилие материальных благ при отсутствии стимулов духовного развития превращает это «идеальное общество» в сытый и добродетельный мещанский рай.
        Вот почему Бреггу и его товарищам так неуютно на родной планете…
        Статья Лема «Безопасна ли техника без опасности?» («Литературная газета», 1965, 26 октября) дает ключ к пониманию авторского замысла «Возвращения со звезд».
        Лему представляется, что высокое развитие цивилизации лишает людей возможности совершать героические поступки, ибо главная тенденция развития современной техники ведет к автоматизации различных процессов, привычно выполняемых сейчас самим человеком.

«С одной стороны, - пишет он, - все мы хотели бы, чтобы человек будущего был смелым, отважным, способным к самопожертвованию, творчески ищущим, но с другой - делаем все, чтобы воспрепятствовать проявлению именно таких его черт. В самом деле, развитием цивилизации создаются условия, в которых различные явления, осложняющие человеческое существование, дают о себе знать все меньше и меньше».
        При этом Лем признаётся, что положение, при котором человек создает технику, делающую «все за него», его самого отнюдь не восхищает. Скорее - совсем наоборот.
«Но тем не менее именно таково объективное направление развития в масштабах всей нашей планеты».
        Выдвинув такую дилемму, писатель не дает прямого ответа - каким образом человечество сможет выйти из этого заколдованного круга.

«Возвращение со звезд» и является иллюстрацией того нежелательного варианта будущего, при котором люди, порабощенные ими же созданной техникой, перестают сознательно творить свою историю.
        Впрочем, в цитируемой статье Лем расходится со своей собственной концепцией. Ведь в «Магеллановом облаке» могущественная техника как раз и побуждает людей идти на большой риск, и она же способствует подлинно героическим действиям экипажа
«Непобедимого».
        Очевидно, духовный уровень общества не обязательно понижается с возрастанием научно-технического потенциала, который, как бы он ни был высок, не в состоянии стереть грани между различными социальными системами.
        Например, в современной Швеции наблюдается, хотя и не в такой гиперболической форме, как в романе Лема, вопиющая диспропорция между материальным благополучием и духовной опустошенностью, которая приводит к алкоголизму, самоубийствам, наркомании и т. п. Но из этого никак не вытекает, что дальнейшее укрепление материально-технической базы в странах социализма может вызвать подобную диспропорцию.
        Между прочим «Хищные вещи века» А. и Б. Стругацких, несмотря на известные нарушения внутренней логики повествования и недостаточно четкие социальные акценты, интересны именно тем, что доводят до сатирического гротеска несостоятельные идеи теоретиков «неокапитализма», способного якобы уничтожить классовые противоречия и создать рай для всех. Какой будет такая «райская жизнь», показывает и Илья Варшавский в цикле ядовито сатирических рассказов о вымышленной стране Даномаге, где все уродливые стороны капиталистического строя наших дней также доведены до последнего предела.
        По нашему мнению, роман «Возвращение со звезд», как бы его ни истолковывал сам автор, предостерегает прежде всего от не изжитых еще обывательских представлений о коммунизме как о потребительском рае и от однобокого технического прогресса, ведущего в определенных условиях к духовному обнищанию.
        Роман Лема «Эдем» (1958), с которым сейчас впервые знакомятся наши читатели, по существу открывает собой цикл его романов-предупреждений и, как нам кажется, совмещает обе темы: человек и природа, человек и общество.
        На неведомую планету, издали напоминающую опаловую каплю, совершает вынужденную посадку, земной звездолет. Состав атмосферы, температура, наличие воды и растительности позволяют предположить, что планета обитаема. Но как здесь все идет вразрез с априорными земными представлениями! И «деревья» чаши, от малейшего прикосновения уходящие под землю, и кусты, напоминающие паукообразные существа, с маленькими веретенообразными туловищами, покрытые густой взъерошенной щетиной. И шевелящаяся, проницаемая «стена», сотканная из каких-то сероватожелтых струек. Поначалу даже невозможно понять, что здесь создано природой и что сделано искусственным путем. И чем большие участки чужой планеты входят в сферу наблюдения, тем больше возникает загадок и тайн.
        Несомненно, здесь существует высокая цивилизация! Но в ее деятельности трудно уловить какую-то логику и целесообразность. Проникнув сквозь стену, космонавты попадают на территорию «завода». Непонятные изделия выбрасываются вверх из открытого колодца и тут же всасываются толстыми черными колоннами, напоминающими слоновьи хоботы, расплавляются, заново формуются и следуют дальше… по замкнутому циклу. И так без конца… Внимание людей привлекают узкие, словно проложенные лемехом плуга, борозды. Что это - дороги? По-видимому, да. «Над желтой полоской, которая спускалась с широкой седловины между двумя холмами, на расстоянии нескольких сотен метров двигалось что-то прозрачное. Это „что-то“ слабо отсвечивало на солнце, как быстро вращающееся колесо со спицами. На мгновение оно оказалось на фоне неба, стало почти невидимым, ниже, у подножия склона, снова засияло ярче, как вращающийся клубок, с огромной скоростью спустилось по прямой, миновало рощу дышащих деревьев, сверкнуло, контрастируя с их темной группой, и исчезло в устье далекого оврага».
        Каковы же они, обитатели Эдема? Случай помогает увидеть одного из них. Но это, судя по всему, разумное существо, никак не укладывается в рамки биологической классификации, принятой у нас на Земле:

«Словно из гигантской, веретенообразно вытянутой устрицы, из толстой складчатой мясистой сумки высунулось маленькое - не больше детского - туловище с двумя ручками. От собственной тяжести оно наклонилось вниз и коснулось узловатыми пальчиками пола. Оно висело на растягивающихся перепонках бледножелтых связок, качаясь все медленнее и медленнее, пока наконец не замерло. Доктор первый отважился подойти к нему, подхватил мягкую многосуставную конечность, маленький торс, исчерченный бледными прожилками, выпрямился, и появилось плоское безглазое личико с зияющими ноздрями и словно перекушенным языком в том месте, где у людей находится рот».
        И все, с чем сталкиваются дальше люди, еще больше затрудняет понимание того, что происходит на Эдеме.
        В глубоких траншеях, заполненных густой вонючей жижей, лежат «двутелы» - то ли мертвые, то ли в анабиозе, причем у некоторых из складок кожи торчат металлические трубки.
        Что это - преступные биологические эксперименты, наподобие тех, что проводились в гитлеровских концлагерях, или что-то еще более страшное?
        Лем и в этом романе верен своей художественной манере. Не давая никаких авторских объяснений, он заставляет самих героев шаг за шагом проникать в неведомое, ставить перед собой вопросы, опровергать скоропалительные выводы, идти дальше по пути исследования, чтобы установить истину. И, пожалуй, самая сильная сторона Лема-художника в том, что через непосредственное восприятие землян он рисует незабываемые картины чуждой жизни в ее мельчайших подробностях и поражающих воображение образах.
        Только прямой контакт с эдемским ученым, который с риском для жизни проник в земной звездолет, дал возможность собрать некоторые предварительные данные о жизни на этой планете. И тут люди окончательно убедились, что весьма высокая эдемская цивилизация не укладывается ни в какие земные понятия.
        Редко кому из фантастов удавалось с такой выразительностью показать невероятные трудности взаимопонимания существ разной биологической природы и совершенно иного психического склада. Электронный посредник может лишь очень приблизительно переводить понятия, чуждые обеим сторонам. Но даже и очень упрощенный перевод ответов двутела заставляе. т предположить, что жизнь на Эдеме далеко не райская.
        Тирания анонимного властителя блокирует правдивую информацию, искусственно разжигая «гневисть» (по-видимому, сочетание гнева и ненависти) между разрозненными группами двутелов и ставя их таким способом под взаимный контроль. Неудачные опыты по биологической перестройке организма, с целью вызвать направленные мутации, приводят к массовой дегенеративности, которая выдается за пагубные последствия эпидемий.
        Естественно, перед людьми возникает вопрос, могут ли они чем-нибудь помочь двутелам.
        Итак, в научно-фантастическом романе снова ставится проблема о вмешательстве или невмешательстве в чужую жизнь.
        Горячий спор, который ведут об этом члены экипажа, завершают слова Координатора, обращенные к Инженеру:

«Во-первых, это не люди. Ты не должен забывать, что в конце концов всегда разговариваешь с калькулятором (имеется в виду электронный переводчик. Авт.) и что двутела понимаешь лишь настолько, насколько понимает его сам калькулятор. Во-вторых, того, что есть, им никто не навязывал. По краиней мере, никто из космоса… Разве население планеты это ребенок, который зашел в тупик, из которого можно его вывести за ручку? Если бы это было так просто, боже мой, Хенрик, освобождение началось бы с того, что нам пришлось бы убивать, и чем яростнее была бы борьба, с тем меньшим разбором мы бы действовали, убивая в конце концов только для того, чтобы открыть себе путь для отступления или дорогу для контратаки…»
        И так уже взаимное непонимание привело к тому, что люди в целях самозащиты, хотя неизвестно, была ли действительно угроза, убили нескольких двутелов, а двутелы попытались погубить пришельцев, возведя над звездолетом непроницаемый купол, который космонавтам удалось пробить лишь с помощью аннигилятора.
        Если в «Непобедимом» уничтожение кибернетических мушек было бы просто бессмысленным, то на Эдеме вооруженное вмешательство в чужую жизнь, не говоря уже о неисчислимых жертвах, вряд ли могло коренным образом изменить существующий порядок вещей.
        И Лем в «Эдеме», и вслед за ним братья Стругацкие в повести «Трудно быть богом» выдвигают дискуссионный философско-этический вопрос: при всех ли исторических условиях может быть оправдано вмешательство извне, даже если оно преследует самые гуманные и благородные цели?
        Через роман «Эдем» проходит красной нитью еще и такая важная мысль: никогда, даже при фантастически высоком уровне науки и техники, не будут до конца познаны тайны мироздания, и никогда не устанет пытливый Разум искать и находить ответы на всё новые и новые вопросы.
        В этой статье мы ограничились рассмотрением двух жанровых разновидностей современной научно-фантастической литературы Запада и социалистических стран, поставив своей целью выявить особенности антиутопии и романа-предупреждения и показать их принципиальное различие.
        Однако неправильно было бы думать, что именно эти жанры являются в научной фантастике преобладающими. По мере развития она становится все более многогранной. Да иначе и быть не может! Ведь caMa действительность каждодневно выдвигает перед писателями-фантастами совершенно новые и неожиданные проблемы, подсказанные как социально-историческим опытом, так и стремительными темпами научно-технического прогресса. Кроме того, будучи одним из рукавов широкого и бурного потока мировой литературы, научная фантастика вбирает в себя и эстетический опыт, накопленный в результате творческих исканий крупнейших писателей наших дней. Поэтому все жанровые признаки и художественные новации, свойственные современной литературе, рано или поздно становятся достоянием и научной фантастики.
        Следует еще раз подчеркнуть, что она никак не укладывается в узкое понятие
«жанра».
        Читателям известна, к примеру, повесть Эдмонда Гамильтона «Сокровище Громовой Луны» - типичный образец авантюрно-приключенческой фантастики.
        А повесть Клиффорда Саймака «Поколение, достигшее цели», несмотря на то что действие в ней также развертывается в беспредельных просторах космоса, отличается глубоким психологизмом.
        Английский писатель Артур Кларк известен как мастер научно-просветительской популяризаторской фантастики, имеющей давние традиции. И хотя Генрих Альтов в своих последних рассказах близок к этому направлению, он находит для популяризации научнофантастических гипотез совсем иную и довольно необычную форму - строго логических размышлений и дискуссий, которые ведут между собою его герои.
        Современная фантастика все больше насыщается мировоззренческой и философской проблематикой. Вспомним хотя бы роман Фреда Хойла «Черное облако» и повести Геннадия Гора. Но читатели этих произведений с равным удовольствием знакомятся с остросатирическими рассказами Роберта Шекли и Ильи Варшавского, с социально-психологическими повестями братьев Стругацких и таких американских фантастов, как Айзек Азимов, Пол Андерсон, Фредерик Пол и т. д…
        Чтобы почувствовать широту диапазона советской и мировой научной фантастики последнего десятилетия, достаточно обратиться к альманахам и сборникам, выходящим в Москве и Ленинграде, а также к образцам зарубежной фантастики, выпускаемым издательством «Мир».
        Как мы уже видели, тема предупреждения достаточно громко звучит и в литературе буржуазного Запада, и в литературе социалистических стран. Но если на Западе писатели-фантасты, не видя ничего, кроме опасностей и катастроф, которыми чревато будущее, останавливаются перед ними в страхе и растерянности, то у нас дело не ограничивается одним предупреждением.
        В нашей фантастике тема предупреждения тесно связана с темой утверждения. И даже в тех случаях, когда позитивное начало не является в сюжете преобладающим, оно неизменно присутствует как жизненный фермент.
        Предупреждая, утверждать - вот идейно-художественный принцип, из которого исходят писатели-фантасты стран социализма!
        notes
        Примечания

1
        «Но юный принц мимо нашего дома промчался, и драгоценный камень с груди своей я бросила ему под ноги» [Перевод А. Израйлита.]

2
        Грустное вино.

3
        Верю, потому что абсурдно (лат.)

4
        В русском переводе этот роман вышел под заглавием «Операция „Венера“».
        comments
        Комментарии

1
        Опечатка? Должно быть - М. Владимиров. (?)

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к