Повесть о государыне Касии Юлия Леонидовна Латынина
        Вейская империя #3
        Юлия Леонидовна Латынина
        Повесть о государыне Касии
        Глава первая,
        в которой молодой юноша по имени Руш отправляется в столицу хлопотать об отце, а государыня Касия проявляет милость к вовлеченным в мятеж
        В первый год правления государя Инана в провинции Харайн жил юноша по имени Руш. Рушу был тогда двадцать один год: он был весьма пригож собой. Глаза у него были синие, как лепестки лилии, волосы белокурые и немного вьющиеся, а брови красотой напоминали лист гиацинта, изогнувшийся под каплями росы. Девицы и замужние женщины на него заглядывались, но сам он был человек неопытный в искусстве сажать свою кочерыжку.
        В то самое время, с которого мы начинаем рассказ, произошел мятеж Харсомы и Баршарга. Отца Руша, окружного инспектора и большого врага наместника Харайна, объявили одним из заговорщиков. В тот же вечер хотели арестовать и Руша, но он как раз был на вечеринке с сыном судьи, и судья велел отложить арест, дабы не бросать тень на сына, а затем как-то запамятовал. Вскоре отца Руша сослали в каменоломни, и Руш, верный предписаниям долга, поехал в столицу хлопотать о помиловании.
        В столице Руш совсем отощал. Денег у него было мало, а связей и вовсе не было. Государю Инану исполнилось тогда семь лет от роду. Все говорили, что государь Инан и мать его государыня Касия весьма гневаются на мятежников и пощады никому не будет. Руш мечтал подать личную жалобу государю, но оказалось, что это не так-то просто. Каждый день Руш ходил к судебной управе мимо Серединной Площади, и каждый день на Серединной Площади толпа смотрела, как кому-то рубят голову.
        Поселился он на постоялом дворе за городскими воротами, где дешевле, и каждый день, как только открывали ворота, уходил в город, а в сумерки возвращался. Можно сказать, только эту дорогу в столице и знал: из постоялого двора в Верхний город, а там - от управы к управе.
        Руш был юноша доверчивый и ласковый, и рассказывал хозяину постоялого двора все о своих несчастьях. Так уж случилось, что эти частые жалобы навели хозяина на дурные мысли, и тот решил донести на постояльца парчовым курткам, дабы завладеть всем добром юноши, которого, по правде говоря, было меньше мышиного зернышка.
        И вот как-то к концу дня Руш возвращается на постоялый двор, - только миновал ворота, а навстречу ему бежит хозяйская дочка, сует в руку узелок с башмаками и связку монет, и шепчет:
        - Бегите! В дом пришли парчовые куртки, а ищут - вас!
        Все-таки хозяин не совсем потерял совесть, и потом он боялся, что юношу оправдают.
        Руш заметался по всяким дворикам и рощицам, а затем выбежал на какую-то дорогу, обсаженную магнолиями с большими листьями, по форме похожими на утятницы. Светлый день кончился, на небе засияли звезды, словно кто-то прибил серебряными гвоздиками черный бархат к гробу, в котором схоронили солнце. За речкой защелкали соловьи.
        Рушу совсем было некуда идти, и он брел себе по дороге, сворачивая то влево, то вправо. Западные предместья остались далеко позади, дорога шла меж деревьев и полей, и Рушу ужасно хотелось спать и есть. Вдруг впереди Руш заметил будто городскую стену, а рядом - небольшой храм. Руш подумал: «Если я постучусь в ворота храма, меня схватят и выдадут властям, а если я тихонько перелезу через стену, кто знает? Может быть, благочестивые горожане оставили здешнему богу немного еды, и он поделится со мной трапезой».
        К чему много слов?
        Юноша перелез через белую ограду и вошел в кумирню. Место было необыкновенно чистым, ухоженным. Бог восседал на алтаре, исполненном в виде серебряной птицы, а позади алтаря была деревянная перегородка, за которой совершались возлияния. Перед богом, на свежей веревке, висела ивовая корзинка, и в ней лежала лепешка. Посреди зала был маленький бассейн, а над ним - отверстие в крыше. Сбоку от бассейна стоял куст «плакучей ножки», весь покрытый мелкими белыми цветами.
        Руш взял лепешку и начал жадно есть. Потом он напился из бассейна, забрался за перегородку и крепко заснул: и пусть он пока спит.
        В полночь у дверей послышались голоса, замелькали факелы, и в храм, смеясь и разговаривая, впорхнул десяток женщин. В середине очаровательной стайки служанок шла молодая госпожа, бесспорно превосходившая своих спутниц изяществом лица и осанки. У нее было удивительно правильное лицо с высоким лбом, изящно очерченными скулами и темными глазами цвета малахита. Кожа ее сияла, как лепесток лотоса, обрызганный росой, сияет под утренними лучами, и ее длинные черные волосы были уложены в сложную прическу и закреплены на голове двумя черепаховыми шпильками.
        Она была одета в белую юбку, вышитую по подолу узором из уточек, резвящихся на лугу, и белую же парчовую кофту, затканную узором из астр и магнолий и перехваченную красным поясом со вставками из гранатов и сердолика. Из-под подола юбки виднелись маленькие ножки в красных замшевых башмачках с круглым узором на мыске.
        Женщины совершили возлияния, а потом начали смеяться и шутить. Минуты шли за минутами. Дамы раскраснелись, от вина и внесенных жаровен им стало жарко. Госпожа оглянулась, заметила перегородку за алтарем и велела ее сломать, чтобы в зале стало больше воздуха.
        Не прошло и мгновения, как приказание ее было исполнено, и Руш, спавший доселе непробудным сном, вскочил на ноги от яркого света и женских голосов. Женщины испуганно закричали: подбежало несколько слуг, явно евнухов, и схватили юношу за локти.
        - Ты как сюда попал? - строго спросила прелестная госпожа.
        Делать нечего! Руш стал рассказывать все, как оно было.
        - Ах, сударыня, он, верно, врет, - сказала одна из служанок. - Мыслимое ли дело, чтобы наместник Харайна обвинил невинного человека? Я думаю, отец его бунтовщик, и он тоже.
        Старшая же госпожа, выслушав бесхитростный рассказ Руша, опечалилась и произнесла:
        - Ах, сударь! В этом храме похоронен мой отец, и я сострадаю вашему горю всей душой. Но что значат чувства человека по сравнению с долгом? Так что, если есть приказ вас арестовать, я, конечно, прикажу своим слугам отвести вас в управу.
        Юноша повесил голову и сказал:
        - Госпожа, у меня к вам только одна просьба! Здесь так много вкусных вещей, а я вот уже день ничего не ел, да и перед этим два месяца жил впроголодь - не согласитесь ли вы меня накормить, а утром препроводить в управу? Вы бы исполнили свой долг перед государем и совершили бы доброе дело, воздаяние за которое приходит еще в этой жизни.
        Тут женщина улыбнулась и велела накормить юношу. Руш, несмотря на то что был голоден, ел аккуратно, так что приятно было на него посмотреть. Женщина несколько раз украдкой бросала на него игривый взор, а он и вовсе не отрывал глаз от красавицы, и то краснел, то бледнел. Вновь наполнились вином кубки, послышались песни и шутки. Выяснилось, что молодой человек не только прекрасно поет и играет, но и обладает тонким умением подобрать строфу к строфе.
        Наконец юноша поднял голову к отверстию в крыше над бассейном и увидел, что стало совсем светло.
        - Ах, уже рассвет! - воскликнул он с отчаянием.
        Женщина, казалось, тоже опечалилась.
        - Поверьте, - сказал юноша, - мне не страшно идти на смерть, но мне горько, что я больше вас не увижу.
        И он так покраснел, что было ясно, что он говорит правду.
        Прислужницы между тем собрали корзинки с остатками еды и глиняные кувшины. В воде бассейна заплясали солнечные зайчики. Женщина сунула руку в поднесенную ей корзинку, вынула оттуда мешочек с серебряными монетами и положила его в руки юноши.
        - Возьмите, - шепнула она, - и уходите своей дорогою. Я - жена финансового инспектора второго столичного округа…
        Смахнула украдкой слезу и вдруг произнесла:
        - А впрочем… Я вернусь в храм этим вечером, и буду молиться за вас.
        Повернулась, легкая, как иволга, и вместе со своими служанками покинула часовню.
        Руш остался стоять у маленького бассейна с мешочком в руке. Он раскрыл его и пересчитал: там было сорок монет. Мысли его смешались. Он подумал: «Бежать, бежать немедля! Жена высокопоставленного чиновника, - что хорошего тут может выйти? К тому же муж ее разузнает обо всем от прислужниц…»
        Но вместо того, чтобы бежать без оглядки, он остался в часовне и с нетерпением ждал вечера. Стало смеркаться: за живой изгородью зашелестели легкие шаги. «Она или не она? - подумал Руш. - И если она - то не со стражниками ли?»
        Но, к его удивлению, прекрасная зеленоглазая госпожа явилась лишь с двумя прислужницами.
        - Как вы неосторожны, - сказала она, улыбаясь, - неужели минутная прихоть для вас дороже жизни?
        Юноша только потупил голову. Снова начались песни и шутки…
        К чему долгая речь?
        Так получилось, что юноша не ушел ни во вторую ночь, ни в третью, ни в четвертую. Руш был человек красивый, этот самый предмет имел, можно сказать, удивительной стойкости, - а у женщины были мягкие бока и нежные пальцы, и, словом, они сошлись друг с другом, как две половинки одного ореха.
        Так прошло шесть ночей, а на седьмую дама сказала:
        - Два месяца назад мой муж был направлен ревизором в провинцию Иниссу: завтра он возвращается. Увы, приходит пора расстаться! У меня нет ничего достойного вас, чтобы подарить вам на память: однако возьмите все же эту шкатулку!
        Смущенный юноша стал отнекиваться, но зеленоглазая красавица его пристыдила:
        - Как вы можете так говорить! Вам теперь нет ни счастья, ни удачи во всей ойкумене! Одна надежда: уйти за границы населенного мира или же присоединиться к какой-нибудь разбойничьей шайке, и, свершив несколько подвигов во имя справедливости, заслужить прощение испуганного правительства. Мой подарок - пустяк, но, может быть, он поможет вам выжить - а вы обижаете меня отказом.
        Что же!
        Юноше пришлось взять шкатулку, а на следующее утро он выбрался из храма и зашагал по дороге.
        И вот Руш идет себе по дороге, а солнце катится по небу, как яичный желток по раскаленной сковородке, и орхидеи свесили наружу от жары свои длинные язычки, и дорога бежит вдаль, обсаженная двумя рядами пальм на толстых репчатых корешках. Каждый корешок, - словно бочка! На северо-востоке, в родных краях Руша, таких пальм не росло.
        Руш шел, запустив руки в карманы, и в одном кармане у него лежал ларчик с брошками и жемчужным ожерельем, который дала ему жена чиновника, а в другой - некоторая толика серебряных монет, от нее же: муж, уезжая, пожаловал их ей на притирания и платки. Руш шел и позвякивал монетами, и ему было очень приятно иметь эти деньги. Он еще никогда не имел в жизни столько денег, и к тому же он добыл эти деньги способом, доставившим ему изрядное удовольствие.
        Самые безумные мысли бродили в голове Руша: вот он покупает на подаренные ему деньги поддельные документы, сдает экзамены: двор в восторге от его таланта, его назначают инспектором, наместником, первым министром, наконец: враг его отца падает перед ним, с плачем, на колени, а Руш небрежно взмахивает рукой: «Отрубить преступнику голову». Или нет: нынче в окраинных землях проходу нет от разбойников, почему бы не добраться до отдаленной горы, соорудить себе укрепленный лагерь, собрать тех, кто обижен несправедливостью… Вот он врывается в столицу Харайна, ликующий народ тащит к нему за ноги наместника, погубившего его отца, а Руш небрежно взмахивает рукой: «Отдать его народу!» Известное дело: если прославиться громкими подвигами, можно заслужить прощение у испуганного правительства, покрыть свое имя славой в сражении с варварами…
        Так-то юноша шагал по дороге, и, увлеченный несбыточными мечтами, не заметил, как оказался на пути важной процессии: впереди бежало двое стражников с бронзовыми колокольчиками и пучками желтых лент на палках, а сзади, верхом на коне, ехал высокопоставленный чиновник со свитой. Несколько зевак, - а рядом, в поле, была горшечная ярмарка, - стояли за стволами пальм и хлопали по стволам в знак приветствия.
        Юноша поспешил отпрыгнуть в сторону, - и надо же такому было случиться, что, отпрыгнув, он толкнул одного из зевак. Тот обиделся и пихнул Руша локтем, - молодой человек отлетел на дорогу, прямо под ноги стражнику с пучком желтых лент на палке.
        - Негодяй, - завопил стражник и ударил юношу палкой, - как ты смеешь мешать торжественной процессии!
        Кровь бросилась Рушу в голову. Он кинулся на стражника с поднятыми кулаками, но его схватили под локти. Чиновники на конях завертели головами.
        - Что случилось? - раздался оклик из середины процессии.
        Стражники проволокли Руша по земле и поставили его на колени перед черным в белых носочках конем. Конь был покрыт попоной зеленого шелка, с вышивкой, изображавшей сельскохозяйственные работы, и на ушах его был укреплен парчовый чепчик. Чиновник, сидевший на коне, одет был не менее представительно.
        - Ваше сиятельство, - рявкнул стражник, - этот человек бросился на дорогу перед процессией с намерением устроить беспорядки!
        - Что ты врешь, - закричал оскорбленный Руш, - меня толкнули из-за деревьев, а ты избил невинного человека с перепуга, а теперь еще и оболгать норовишь!
        - Обыщите его! - приказал важный чиновник.
        Стражники вывернули карманы Руша и достали из одного - мешочек с серебром, а из другого - ларчик сандалового дерева, и почтительно передали найденное начальнику.
        Тот спросил:
        - Откуда такие украшения у такого бродяги?
        - Это фамильные вещи моей матери, - заявил Руш.
        В это время один из чиновников подъехал поближе и вскричал:
        - Это украшения супруги моего друга, заведующего финансами во втором округе! Наверняка этот человек обокрал почтенный дом!
        И бедняжку Руша арестовали.

* * *
        На следующее утро юношу доставили в местную управу. В кресле на возвышении сидел окружной судья, а рядом с ним, на почетном месте, - финансовый инспектор второго столичного округа. Это был человек лет шестидесяти, с толстыми руками и ногами, и с глазами некрасивыми, как вареное яйцо. На столе перед судьей стоял злополучный ларчик.
        Судья стал спрашивать молодого человека, как попал к нему этот ларчик, и Руш сказал, что он украл этот ларчик из женских покоев, принужденный к тому безденежным существованием, а как - это его дело.
        Судья переглянулся с инспектором и сказал:
        - У этого юноши правильная речь и благородные манеры. Он предназначен к лучшей судьбе, нежели быть искалеченным за воровство. Думается мне, что дело тут нечисто.
        - Тут и думать нечего, - вскричал со злобой старый инспектор, - это моя жена дала ему ларчик в награду за блудодейство!
        - Так ли это? - спросил судья юношу.
        - Вздор, - ответствовал Руш, - я украл этот ларчик!
        - Как же ты залез в мой дом, - спросил инспектор, - через калитку у канала или через калитку с розовыми кустами?
        - Через калитку у канала, - ответил Руш.
        Чиновник покраснел от гнева и затопал ногами:
        - Негодяй, я поймал тебя! В моем доме нет калитки у канала!
        Тогда юноша воскликнул:
        - Как я вошел, это дело мое и моих сообщников, и я тебе ничего не скажу, чтобы не выдавать их!
        Судья, увидев, что дело нечисто, огласил бумажку о пытке. Юношу положили на пол и стали бить длинной веревкой, пока кончик ее не намок от крови. Но Руш стоял на своем: украл, и все тут. А сообщников не называю затем, чтобы они, чувствуя благодарность, позаботились о семье.
        Тогда старый чиновник сделал знак прекратить пытку, отвел Руша в угол и сказал:
        - Неразумный юноша! Я, право, не знаю, какое у вас было дело с моей женой, и было ли оно. Но подумай только: если ты покажешь, что это она дала тебе ларчик, то тебе ничего не угрожает, потому что за блуд мужчинам ответственности нет. А если ты будешь называть себя вором, - то тебе отрубят сначала руки, а потом голову.
        Но Руш рассердился и вскричал:
        - Да что тут говорить! Украл - и попался! А клеветать на честных женщин я не буду!
        Руша избили розгами, вымоченными в соленом растворе, и бросили в каменный мешок. Сторожа пожалели юношу и принесли ему чистой соломы. На этой-то соломе он пролежал три дня, и каждый день проклятый чиновник являлся к нему и говорил:
        - Все равно я найду способ развестись с моей женой и доказать, что ты прелюбодей, а не вор.
        И каждый раз Руш только огрызался.
        На четвертый день чиновник пришел к нему с двумя дворцовыми охранниками, и в руках у этих охранников было платье постельного чиновника. Старый инспектор сказал:
        - Я добился того, что сегодня наше с тобой дело рассудит сам государь Инан, и, клянусь твоей душой, я потратил на это дело денег больше, чем стоят все проклятые цацки, отданные моей женой. Но берегись: теперь мою жену накажут за блуд, а тебя - за лжесвидетельство!
        Услышав о личном государевом суде, Руш совсем растерялся. Он подумал: «Если бы государю было двадцать или хотя бы двенадцать лет, государь, несомненно, рассудил бы нас по справедливости и отпустил бы меня! Но ведь государю - только семь лет! Разве семилетний ребенок, хотя бы и божьего рода, может вникнуть во все обстоятельства дела? Ясно, что он утвердит тот приговор, который подскажут купленные чиновники!»
        Тут же Руша переодели в пристойное платье, чтобы не смущать глаза государя, нацепили на шею чистую деревянную колодку, бросили в тележку, и тележка покатилась по убитому щебенкой шоссе. Через час приехали в столицу, через два часа - во дворец.
        Вот его привезли в дворцовую тюрьму, сняли колодку, взяли под руки и повели садовыми дорожками.
        Руш никогда не был, как говорится, «за стеной с серебряными гусями», и только восторженно вертел головой. И было на что посмотреть! Его вели через самые внутренние улицы дворца, где под небом, отделенным серебряной сеткой, пели соловьи, и цвели невиданные растения, и ручные императорские олени с пушистыми хвостами и золочеными рожками, вымершие в других местах империи, бродили меж павильонов, отделанных яшмой и янтарем.
        Вот Руша ввели в один из центральных павильонов, к которому сбегались со всех сторон крытые дороги, и Руш увидел, как колышутся и сверкают на солнце тончайшие гобелены, и воздух переливается из галереи в галерею. Руш понял, что это зала Ста Полей, предназначенная для официальных аудиенций, и сердце его дрогнуло: «Быть того не может, - подумал он, - чтобы такая красота была выстроена человеческими руками. Правду, наверное, говорят, что главные павильоны дворца строили духи, подвластные государю Иршахчану, и что эти духи наложили на залу Ста Полей заклятие, по которому в ней не могут быть приняты неправедные решения!»
        Тут чиновник, шедший за Рушем, улыбнулся своей поросячьей улыбкой, и юноша очнулся. «Нет, - горько подумал Руш, - если бы добрые духи наложили на залу заклятие, вряд ли бы этот мерзавец меня сюда привел. Кто знает, вдруг он представит дело так, что я и его жена сговорились убить его или еще что-то подобное: ведь, говорят, те, кто берут взятки, сами соблазняют клиента дополнительными выдумками, да и ему приятней давать взятку за самый страшный приговор!»
        А Руша между тем провели в маленькую комнатку перед залой Ста Полей и усадили за стол. Там ему поднесли горячий слоеный пирожок, с начинкой из фазана и свиной печенки, лапшу и кусочек маринованного ужа. Руш поел, плача. «Разве донесется мой голос до государя? - думал он. - Ведь, говорят, когда в зале Ста Полей расследуют дело, то сразу сто чиновников судят сто дел, а государь сидит вдалеке, за занавеской, и иногда его и вовсе не бывает в зале».
        Наконец Руш покончил с едой, стражники подхватили его и повели в зал.
        Руш робко огляделся и увидел, что это еще не суд, а начало приема: занавеси в середине залы были сдвинуты, - у зеркальных стен шушукались чиновники. Стража повела его к занавесям и поставила на колени, а проклятый финансовый инспектор, усмехаясь, стал рядом.
        Занавес медленно пополз в сторону, и на троне показался император. Он был прелестен в своем белом платье, и столь мал, что золотой небесный венец династии, висящий на цепях над его головой, висел так высоко, что даже если бы император встал ножками на трон, то все равно не дотянулся бы до золотого венца. Чуть поодаль, на возвышении, стоял другой трон. «Трон вдовствующей государыни Касии», - вспомнил юноша и почтительно поднял взгляд…
        И что же он увидел! На аметистовом троне, ласково улыбаясь, сидела та самая зеленоглазая красавица, с которой юноша забавлялся в храме всю неделю и которая назвалась женою финансового инспектора! На этот раз она была в черном вдовьем наряде, без украшений и узоров, и ее черные волосы были заплетены в косу и уложены вокруг прелестной головки; и в левой руке она держала отороченный мехом свиток с законами, а в правой - бронзовое зеркало, в котором видно все, что происходит в государстве.
        Руш остолбенел и прирос к полу, а чиновник выступил вперед и сказал:
        - Государыня! Позвольте вымолвить слово, и не прогневайтесь за неподготовленную речь! Сообщники бунтовщика Харсомы малочисленны и давно наказаны. Однако некоторые бесчестные люди, желая воспользоваться случаем и составить себе состояние, обвиняют невинных людей, арестовывают подозреваемых в богатстве или же сводят личные счеты! Взгляните на этого юношу! Отец его был несправедливо обвинен! Молодой человек, невзирая на опасность, угрожающую ему самому, явился в столицу, мечтая смыть позор с родительского имени, - и никак не мог проникнуть сквозь барьеры, воздвигнутые бесчестными вокруг дворца. Его заключили в темницу и избили, - лишь случайно, инспектируя тюрьмы, я услышал его историю!
        Государыня прослезилась и молвила:
        - Пора положить конец преследованиям! Бунтовщики ли, нет, хватит об этом! Бедный мальчик! Я прощаю и его, и его отца, а за сыновнюю преданность даю ему должность во дворце!
        Что в ту минуту делалось в душе Руша, - описать не берусь.

* * *
        Надо сказать, решение государыни остановить преследования мятежников было принято с удовольствием, и история юноши, верного сыновнему долгу, покорила сердца чиновников и простолюдинов. В тот же вечер ее пересказывали во всех харчевнях.
        Среди присутствовавших в зале придворных был человек по имени Даттам, монах-шакуник. Храм Шакуника в это время имел огромную силу: не было, почитай, чиновника, который не имел бы от шакуников подарка, не было ведомства, которое не вело с шакуниками торговых дел, и храм получал со своих владений и заводов столько, сколько государь - с пяти провинций. Кроме того, храм имел право выпускать кожаные билеты, обеспеченные имеющейся в храме наличностью, и, по правде говоря, этим билетам многие доверяли больше, чем государственным деньгам.
        Что же касается самого Даттама, то он был колдун и человек довольно развратный. Так сложилась его судьба, что в молодости он был известным мятежником и после разгрома бунтовщиков вынужден был уйти в монахи. Монашеского плаща, однако, не носил, одевался в атлас, мех и золотую сетку, грешил с девочками и мальчиками и был одарен прямо-таки непомерной страстью к познанию.
        Этот Даттам был так любопытен, что резал живых людей, дабы убедиться, что сердце работает как насос, перегоняющий кровь.
        Этим вечером Даттам вернулся с аудиенции раньше, чем обычно, весьма задумчивый и усталый. Настоятель спросил его, случилось ли что-нибудь в зале Ста Полей. Даттам ответил:
        - Да. Первый министр Сатта потерял свою должность.
        - Как, - удивился настоятель, - у него отобрали печать?
        - В государстве, где правит женщина, есть должность более высокая, чем должность первого министра, - сказал Даттам.
        - Какая же?
        - Любовник государыни.
        Глава вторая,
        в которой рассказывается о том, какую рыбу выловил из ручья государь Инан
        Прошло десять лет.
        Государь Инан рос мальчиком тонким, впечатлительным. Когда ему еще не исполнилось семи, государыня Касия, спасаясь от заговорщиков, переоделась в платье жены угольщика, посадила его в корзинку за спину и спустилась из дворца по веревке: а сама она была тогда на пятом месяце.
        Государь Инан помнил, как ему было душно в корзине. Потом он глядел сквозь щель корзины, с вершины Облачного храма в центре столицы. К храму скакал отряд желтых стражников, и императрица и усатый человек рядом с ней переговаривались, скачут ли это друзья или враги? Тут государыня вспомнила о ребенке, вынула его из корзины и показала желтым: оказалось, что это друзья.
        Церемоний государь не любил. Во время приемов в зале Ста Полей принимался плакать. Он заметил, что, после того как заплачешь, матушка позволяет ему уйти, и стал плакать совсем часто.
        В четырнадцать лет государь представил государыне записку: «Об управлении государством». В ней было множество соображений о пользе завоеваний и неуклонных казней нерадивых чиновников. Так получилось, что записку высмеяли, будто ее писал не четырнадцатилетний мальчик, а умудренный опытом государственный муж. Строки о неуклонных казнях ходили в выписках по дворцу: распространился слух, что государь неспособен к управлению.
        Государыня Касия никогда не карала людей. Она любила, чтобы чиновники уважали себя и были уверены в будущем. Она считала, что от такой уверенности крепнет государство. Но однажды она застала человека, которому оказывала благосклонность среди подушек и простынь, с другой дамой. Ей удалось сделать так, что этот человек вызвал неудовольствие молодого Инана: государь схватил его за воротник, посреди залы Ста Полей, оторвал воротник и приказал оторвать и голову.
        Государыня вступилась, несчастного чиновника отправили в ссылку. «Хотела бы я тебя простить, но ты сам знаешь: воля государя - закон», - со слезами на глазах молвила регентша. Таких случаев было пять или шесть: придворные с ужасом рассказывали об этих вспышках гнева юноши, сличали их с его жестокими размышлениями, и горевали о том, какой у них будет страшный император, когда вырастет.
        Государь привязался к одному воспитателю, к другому: всех удалили. Подружился с чиновником по имени Шамия. Государыня проверила чиновника, - оказалось, что тот положил себе в карман два миллиона во время казенной инспекции и торговал подписью государя. Касия хотела сослать чиновника, но государь расплакался в гневе и приказал его казнить. То же повторилось и с другим другом, и с третьим. Придворные начали держаться подальше от государя, опасаясь вызвать недовольство всемогущей регентши. Государыня, вздыхая, сказала: «Мой сын слишком жесток». После этого распространился слух, что Инан не умеет выбирать друзей и гневлив по природе.
        Молодой государь часто бил слуг, кричал; «Я вас повешу». Единственное, с кем он дружил, - это со своим младшим братом. Они часами играли вместе.
        Когда государю исполнилось четырнадцать лет, и ему сделали взрослую прическу, никто не вспомнил, что пора бы регентше передать бразды правления в руки юноши.
        Государь прибил ко дворцу ящик, куда клали собственноручные прошения. Он хотел быть знаком с жизнью народа и ожидал талантливых проектов. Он нашел там множество безграмотных жалоб на таких мелких людишек, о которых он и не подозревал, что они существуют на свете, а еще - карикатуры на самого себя и сектантские стишки, где его называли подкидышем, а убитого бунтовщика Харсому - законным императором. Государь расплакался и приказал сжечь ящик: а между тем некоторые из этих стишков положили в ящик по приказу государыни.
        В придворных кругах государя не любили, в народе его имя было весьма популярно.
        Вскоре после того, как государю сделали взрослую прическу, пришло известие, что государь бежал из дворца и объявился в провинции Инисса. В Иниссе началась непочтительность к государству, убили очень много людей и собрали очень мало риса. В конце концов самозванца поймали, привезли в столицу и поставили перед лицом Инана: это был плюгавенький человечек лет тридцати. Стражники выдрали ему, пока везли, все волосы. Государь глядел на этого человечка с любопытством и завистью: ах, как легко тот расправлялся с чиновниками, - а потом стал с интересом расспрашивать о ходе восстания. Мятежник отвечал дерзко, и государь с досады приказал зарубить его на месте.
        В начале правления государыня сидела на материнском троне позади сына, но, когда государь стал на аудиенциях редок, пересела на государев трон. Потом сделали только один трон, на котором сидела государыня; при торжественных церемониях, когда требовался государь, приносили два золотых стульчика: на один стульчик, справа от матери, садился государь Инан, на другой, слева, - его младший брат Варназд.
        Когда государю исполнилось пятнадцать, государыня Касия снова приказала бить золотую монету, но со своим, а не с государевым ликом. Бумажные деньги тоже стали выпускаться с портретом женщины.
        Когда государю исполнилось шестнадцать, государыня выстроила новый дворец из трехсот шестидесяти пяти павильонов, по числу дней в году. Один из небольших павильонов отвели государю. В эту зиму у государыни пользовался почетом некто Хани, молодой человек лет двадцати, смазливый донельзя. Ему отвели три павильона, соединенных с государыниными покоями. Но потом этот Хани проявил дерзость, вознамерившись вмешаться в государственные дела, и государыня прогнала Хани. В павильонах, соединенных с государыниными покоями, поселили другого чиновника.
        Вообще всем этим молодым людям государыня дарила кольца и брошки, к делам же не подпускала. Впрочем, они обогащались через мелкие просьбы. Единственный, кто пользовался влиянием, был Руш. Государыня была женщина властная, любила одевать Руша в женскую юбку и заплетать ему косу. Руш не противился.
        В Серединных Покоях было несколько драгоценных золотых блюд. Древние колдуны заколдовали их так, что блюда, по приказу государя, сами наполнялись едой и плавали по воздуху. Все присутствующие на пирах видели это и дивились.
        Когда государь отселился в малые павильоны, волшебные блюда остались в распоряжении женщины.
        У государя на шее, однако, висела золотая печать с вырезанным на ней ихневмоном и надписью по бортику «Великий Свет». Стука этой печати слушались рыбы в холодном иле и духи в пустых небесах: волшебная сила ее была такова, что, если обвести этой печатью круг вокруг порочного человека или надеть ее ему на шею, этот человек немедленно умирал. Поэтому государыня не отобрала у государя Печати Великого Света.
        Обликом государь был похож на покойного императора: у него были каштановые волосы и серые глаза; плечи его были несколько узковаты для его лет.

* * *
        Вначале молодой Руш жил добродетельно, разделяя неизбежные доходы с многочисленными родственниками, но с течением лет сильно переменился.
        Объезжая, по повелению государыни, восточные провинции, приказал соблюдать перед собой этикет, как перед государем; сам возжег огонь перед предками Верха и Низа. Одному чиновнику, осмелившемуся сесть в его присутствии, приказал отрубить голову.
        Дворец Руша в это время роскошью не уступал государыниному, а безобразиями далеко его превосходил. В числе прочих развлечений устраивались пиры по жребию: приглашенные приходили и садились, а слуга обносил их кувшинчиком со жребиями слоновой кости: кто какой жребий выбирал, тот то и получал. Один вытаскивал, к примеру, жребий на фазана, жаренного в масле, выжатом из розовых лепестков и фаршированного редчайшими фруктами, а другой - на соевый сыр, пищу заключенных. Один получал рис, а другой - приправу к рису. А бывало, что кому-то достанется кабан на золотом блюде (блюдо позволялось уносить с собой), а кому-то бумажное блюдо с нарисованным на нем кабаном - так он нарисованного кабана и ел. Так же и с подарками. Никто не мог прийти на пир без подарка Рушу и не уходил без Рушева подарка И случалось, что какой-нибудь поэтишка или случайно приглашенный вытягивал жребий на кубок чистого золота или дарственную на городскую усадьбу, а солидный чиновник, муж пяти жен, вытягивал жребий на три катышка навоза или, скажем, на восемь ударов плетьми!
        Так-то получалось, что, хотя добра на этих пирах пожиралась целая прорва, редко кто уходил с них довольный: уж больно издевался над гостями хозяин. Государыня Касия о происходящем, конечно, знала и всегда старалась утешить обиженных. Рушу же она не препятствовала издеваться над людьми и создавать себе врагов, полагая необходимым, чтобы у такого могущественного человека не было друзей и единственной его опорой была бы она сама.

* * *
        В тот день, с которого мы возобновляем свой рассказ, государь Инан прохаживался по саду, когда ему вдруг пришла мысль съездить покататься на лодке в Дальние заводи.
        - Нельзя, - сказал испуганный смотритель лодок, - надобно прежде доложить государыне!
        Инан побежал в Облачный павильон.
        Двери государыниного кабинета были заперты, а военный чиновник, обычно несший у них караул, куда-то пропал. Инан постучался: никто не открывал. Инан прислушался: за дверью послышался тихий шорох, потом стон.
        - Ой, - проговорил голос матери, - отпусти меня! Мне больно!
        Инан заметался.
        - Мама! Матушка, - закричал он.
        Но двери были толстые: в кабинете ничего не услышали.
        Инан вспомнил, что другая сторона кабинета выходит окнами в сад, вскрикнул и, бросившись в соседнюю комнату, выбежал на галерею. В кабинете государыни зазвенело, падая, что-то тяжелое и медное. Инан, не раздумывая, толкнул окна и вскочил внутрь.
        Государыня стояла вполоборота к окну, а вплотную к ней стоял тот самый военный чиновник, который должен был нести караул у дверей кабинета, и держал свои руки под ее юбкой. Государыня потянула его на себя и прошептала:
        - Ах, ты меня убьешь!
        - Не смейте убивать матушку, - закричал Инан, вваливаясь внутрь.
        Чиновник отскочил в угол. Государыня обернулась.
        - Пошел вон, щенок, - зашипела она.

* * *
        Как Инан выскочил из кабинета, он не помнил. Он выбежал на галерею, добежал до парадного входа и бросился по ступеням вниз. Там, внизу, он и наткнулся на своего младшего брата, Варназда. Мальчику было десять лет, и он был прелестен и хрупок, как цветок лилии: на нем были белые атласные штанишки и курточка, вышитая серебряными птицами, клюющими жемчужные зерна. Мальчик играл в мяч и не заметил, как на площадку выбежал молодой государь: мяч полетел прямо к Инану, несильно ударив его в грудь, отскочил и упал в клумбу, испортив высокий куст голубых и ломких цветов росовяника.
        Инан закусил губу, прыгнул на клумбу и схватил мяч. Мальчик подбежал к брату и, улыбаясь, протянул руку за мячиком. Он решил, что брат, по обыкновению, хочет с ним поиграть. Вдруг лицо Инана перекосилось, он изо всех сил хлестнул брата по щеке и сказал:
        - Или тебе не известно, как просят государя?
        Варназд испугался. Он, конечно, знал, что каждый, кто о чем-то просит государя, обязан стать перед ним на колени, - но ведь это не Зала Ста Полей, да и вообще они столько раз играли вместе!
        Варназд свесил головку, опустился в своих белых штанишках на мокрую от дождя землю, сложил на груди маленькие, накрашенные хной ручки и сказал:
        - Братец государь, прошу вас, отдайте мне мячик!
        Государь вцепился ногтями в мячик, разорвал его и бросил на землю, а потом повернулся и пошел прочь.
        В это время на лужайке перед павильоном показалась государыня Касия и увидела младшего сына: тот стоял, прижимая к груди разорванный мячик, и плакал. Белые штанишки его были испачканы в земле, а на щеке - красная полоса от хны, осыпавшейся с государевой ладони.
        Государыня Касия решила, что это кровь, и сердце у нее оборвалось. Она слетела, как птица, с крыльца и побежала к сыну.
        - Убили! Убили! - кричала она.
        На государыне были туфельки с золотыми носками и высокими каблучками. Когда она подбегала к мальчику, один каблук подломился, и женщина чуть не упала. Рядом с маленьким Варназдом стояла старшая нянька. Государыня схватила эту туфлю и стала бить ею няньку по лицу, крича:
        - Вот как вы бережете моих детей!
        Варназд отчаянно заревел и сел на землю. Государыня бросила туфлю, подхватила его на руки и сказала:
        - Кто тебя ударил? Кто обидел?
        Все кругом стояли, окаменев, не решаясь сказать правды.
        - Это государь, - сказал Варназд, - он порвал мне мячик.
        И заплакал еще сильней.
        В этот миг затрещали кусты: государыня обернулась: это государь Инан стоял на повороте дорожки и все видел. Глаза его были полны слез, и он глядел, как глядит крот из кротоловки. Государыня надулась и зашипела, Инан вскрикнул и бросился прочь. Государыня подхватила младшего сына и побежала вверх по ступенькам павильона.
        Все, присутствовавшие при этой сцене, застыли, ужасаясь в душе происшедшему.
        Десятилетнего Варназда отнесли в покои государыни. Придворный врач нашел у него сильнейшее нервное потрясение. Он напоил его лекарством и уложил в постель под волшебное одеяло, затканное золотыми лилиями и лечебными изречениями. Зажгли благовонные свечи. Государыня Касия не отходила от него и держала его ручку, а тот все время улыбался и плакал.
        Часа через два к государыне, сидевшей у постели, прокрался чиновник и шепотом доложил, что государь Инан не возвращался в свои покои: что делать?
        - Мерзкий мальчишка, - сказала государыня, - он совсем меня со свету хочет сжить! Если он так жесток со своим братом, как же он будет жесток с народом!
        И не велела искать Инана. Правда, приказала на всякий случай расставить стражу возле глубоких прудов.
        А государыня всю ночь думала о том, что сказал бедный военный чиновник, отскочив в угол. Он сказал: «Великий Вей! Такой взрослый сын». Женщина гладила волосы младшего сына и думала, что если бы государем был он, то никто из ее любовников не говорил бы, что у нее взрослый сын, и никто из придворных не говорил бы, что у трона - взрослый наследник.

* * *
        Темные крылатые карлики, подручные великого Бужвы, закатили расплавленное солнце в черный кувшин ночи и заткнули горлышко и носик кувшина серебряными пробками лун. Травы и цветы государева сада заблестели ночными бликами, меж ветвей деревьев заметались непонятные тени, - государь Инан все бежал и бежал по саду. Наконец он споткнулся о корень, упал, расцарапал лицо и руку, уткнулся в траву носом и горько, страшно зарыдал.
        Он рыдал полчаса, а может, и больше, а потом перевернулся на спину и стал прислушиваться. Он никогда не бывал в государевом саду ночью, один. Сад простирался на тысячи шагов, от Левой реки до Орха; бог знает, сколько земли было отнято у нищих огородников, - бог знает, сколько убитых и отравленных чиновников сторожат осыпавшиеся в вечность павильоны прошлых династий…
        Высоко вверху, на лаковой крышке неба, вырисовывались кроны кипарисов и сосен; чуть подальше журчал ручеек. Среди деревьев копошились тени. Государю стало нестерпимо страшно. Что-то прошелестело в траве и прыгнуло ему на плечо.
        - Ай-ай-ай! - закричал государь, но это была просто ручная белка. Государь стал гладить белку и заплакал ей в шкурку, но белка перепугалась и убежала.
        Государь встал и побрел по лесу. Ноги его сами нащупали какую-то муравьиную тропку, и он шел осторожно, опасаясь попасться на глаза каким-нибудь здешним привидениям, - ведь многие из них наверняка имели зуб на правящую династию. И хотя государю принадлежал весь мир, и даже птицы не смели нести яйца без его позволения, и весна начиналась сообразно подписанному им указу, - государь совсем забыл об этом факте и крался по ночному парку осторожно, как мышь по амбару.
        - Попался, - вдруг раздался над его ухом угрожающий шепот, и в следующий миг сильная рука прижала государя к стволу дерева, а перед его глазами мелькнуло что-то длинное и блестящее, как обрезок луны.
        Государь вспискнул и закрыл глаза.
        - Э, да ты кто такой?
        Государь открыл глаза. Перед ним, на дорожке в лунном свете, стоял мальчик, или, скорее, юноша, в чистых полотняных штанах, закатанных по колено, в серой куртке и с узлом через плечо. Куртка была распахнута, и в ней виднелось гладкое белое тело юноши, сильное, как тело удава. У него были темные волосы и темные глаза. В правой руке он держал что-то вроде короткого копья с тремя зубчиками, - это-то копье, а не обрезок луны, как почудилось Инану, и побывало у его шеи.
        Мальчик выпустил императора и хмуро сказал:
        - Эй, я думал, ты сторож. Ты чего здесь делаешь? Это мой участок.
        - Как твой участок? - изумился Инан. - Это государев сад.
        Оборвыш причмокнул.
        - Сад - государев, а участок - мой, - сказал он. -
        Я здесь рыбу ночью ловлю. А этот сторож повадился лазать в мои верши.
        Инан поглядел на него с изумлением. Он слыхал, что в государевом саду ночью гуляют привидения, но никогда не слыхал, чтобы в государевом саду ночью ловили рыбу. И вообще, как этот голодранец сюда попал?
        - Ты, - заявил незнакомый мальчик, - если хочешь ловить рыбу, лови у Серебряного ручья, или под храмом Семи Радостей. Там тоже есть. А здесь не смей - зарежу.
        - Я не умею ловить рыбу, - растерянно ответил Инан.
        - А, - задумался незнакомец, - хочешь, научу?

* * *
        Мальчики сошли к неширокому ручью, вытекавшему из известняковой пещерки. Незнакомец вытащил нож, срезал гибкий ивняк и стал показывать, как надо плести вершу. Потом на мгновение скрылся в пещере и вернулся оттуда с двумя плетушками, в которых бились маленькие рыбы с оттопыренными, похожими на веер, плавниками.
        - Белозубки, - сказал незнакомец. - А теперь смотри.
        Мальчик зашел в ручей, пока вода не дошла ему примерно до колена, зажег в левой руке бумажный фонарик и стал неподвижно. Теперь, в свете луны, Инану было видно, что волосы у мальчика не просто темные, а темно-рыжие, такого густого красного цвета, как свернувшаяся кровь или засохшая фиалка; он был одного роста с Инаном, но шире в плечах, и кулак его обхватил древко остроги как амбарным замком.
        Миг - и острога ударила в воду. Еще миг - и незнакомец выскочил на берег с большой белой рыбой на конце остроги. Рыба таращилась, делала страшные глаза. Она была юноше до пояса.
        - Я так не сумею, - горько сказал Инан.
        - Сумеешь, - возразил мальчик, - знаешь, сколько она на рынке стоит? Три ишевика.
        Инан вспомнил, что ишевики теперь чеканят не с его портретом, а с портретом матери.
        - Правда, надо дать пять розовых дворцовой страже, и десять - блюстителям на рынке, - продолжал незнакомец.
        - Я в жизни не держал в руках столько денег, - вдруг тихо сказал государь.
        Мальчики замолчали. Тихо светила луна, плескался ручей, и Инану показалось, что в шорохе ручья он различает шелест идущих по дну рыб. Ему было и хорошо, и неудобно на этом мокром травяном склоне.
        - А ты, кстати, кто? - спросил темно-рыжий незнакомец.
        - Я император, - ответил Инан, - а ты?
        Незнакомец засмеялся.
        - Ну тогда я - король.
        Инан подумал.
        - Короли не умеют ловить рыбу, - сказал он.
        - Напротив, - возразил мальчик, - король должен быть примером для воинов. Он должен уметь все. А если он не будет лучше всех охотиться и лучше всех драться в бою, так его тут же зарежут, и будет другой король.
        - С императором не так, - сказал Инан. - Ему не надо лучше всех охотиться.
        Темно-рыжий незнакомец захохотал, обнял его и повалился на траву, суча ногами в воздухе. Инан тоже засмеялся.
        - А если серьезно, - спросил Инан, - как тебя зовут?
        - Идасси. Я учусь в Лицее Белого Бужвы, в последнем классе. Но у меня не так много денег, как мне хотелось бы, и вот я ночью хожу сюда.
        Теперь государю было понятно, как попал сюда этот мальчик. Лицей Белого Бужвы находился внутри дворцовой ограды, мальчики спали в соседних павильонах, и, конечно, Идасси ничего не стоило вылезти ночью в государев сад. Другое дело, что бы он стал делать, напоровшись на привидение?
        - А белку или оленя ты подстрелить можешь? - спросил Инан.
        - Белку нельзя. Они все учтенные. И яблоки тоже сосчитанные. А рыбу можно, так как ее никто не считал. И вообще, ты когда-нибудь видел, чтобы священными белками торговали на рынке?
        Государь хотел сказать, что он вообще никогда не видел рынка, но вместо этого просто покачал головой.
        - Вот. А какой смысл убивать белку, если не можешь ее продать?
        Они помолчали.
        - Ты чего дрожишь? - спросил вдруг Идасси.
        - Я боюсь ночи, - признался Инан, - наверное, здесь много привидений.
        - Нашел чего бояться! - изумился мальчик. - Если хочешь, любой стражник у ворот гораздо поганей этих самых привидений. Талисман против привидений стоит полтора ишевика, а ты видал где-нибудь стражника, который удовольствуется только полутора ишевиками?
        - А у тебя есть талисман против привидений? - робко спросил Инан.
        - А то как же, - кивнул мальчик.
        Инан потупился. Он опять вспомнил, что никогда не бывал ночью в саду и что, наверное, ночью в саду водятся не только такие вот симпатичные мальчишки из лицея, но и привидения разных чиновников, казненных за совершенные преступления или, наоборот, за то, что они отказывались преступление совершить. Мальчик поглядел на дрожащего Инана, снял со своей шеи ладанку и сказал:
        - На, держи, коли ты такой трусливый. Я себе новый куплю.
        Инан надел на себя амулет.
        - А ты чего из дому сбежал, если ночи боишься? - спросил Идасси.
        - Мать накричала.
        - Стерва мать-то?
        Государь не ответил.
        - Любишь ее?
        - Очень.
        - Знаешь, - сказал Идасси, - я думаю, когда ты вернешься, она задаст тебе страшную трепку.
        - Похоже на то, - согласился Инан.
        - Знаешь что, - отдам-ка я тебе этих рыб. Думаю, если она увидит этих рыб, она не станет ругаться. Только скажи, что если она пойдет продавать их на рынок, пусть уплатит пять розовых страже у ворот и десять - наздирателям на рынке. А то они будут просить несусветную цену с неопытного человека.
        - Проводи меня домой, - попросил Инан, - а то мне страшно.
        Идасси надел больших рыб на ивовый прут, а маленьких положил в корзинку, и они пошли.
        Они дошли до храма Семи Зернышек, и, по совету Идасси, государь прокрался задами к боковому флигелю, где была его спальня. Идасси был незнаком с расположением зданий в этой части дворца, и государев павильон, по правде говоря, был не из самых роскошных. Как мы уже отметили, государь пользовался одним павильоном, а мелкий чиновник, приближенный к постели государыни - целыми тремя.
        Идасси посоветовал государю, чтобы оттянуть трепку, влезть через окно, и даже сам поддел окно ножичком и отковырнул легкую деревянную раму.
        - Так ты не веришь, что я государь? - спросил напоследок Инан.
        - Если бы государь пропал из дворца, представляешь, какой был бы сейчас переполох, - ответил Идасси.
        Он заметил, что Инан голоден, и отдал ему серую булку с маслом.

* * *
        Как это ни покажется вам странным, уважаемые читатели, но как Инан сказал Идасси правду, что он император, так и Идасси тоже сказал Инану правду, что он король.
        Императоры были у людей, а короли были у варваров, и поэтому Идасси был не совсем человек, а варвар. Вокруг империи жило множество разнообразных народов, и чем дальше, тем разнообразнее. Те, что поближе, приносили человеческие жертвы и ели сырое мясо, а те, что подальше, и вовсе имели три ноги и рот посреди брюха. Но Идасси был из тех варваров, у которых было два глаза и одна голова, и рот у него был на собственном месте.
        Эти варвары не знали ни письменности, ни земледелия, а питались тем, что нападали на империю или служили в ее войсках.
        Лет пятьдесят назад на империю напал народ под названием «синеухие». Этот народ жил у самых границ империи, а за ним жил народ по прозванию «рогатые шапки». Чтобы защититься, империя отправила послов к «рогатым шапкам» и обещала хорошо заплатить, если те истребят «синеухих». «Рогатые шапки» истребили «синеухих», поселились на их месте и тоже собрались нападать на империю. Тогда империя послала людей к народу «длинноголовых», который теперь жил за «рогатыми шапками», и обещала хорошо заплатить, если те истребят «рогатых шапок». «Длинноголовые» на своем языке называли себя вархами, а иногда западными ласами, - так мы их и будем называть впредь. Вархи, или западные ласы, истребили «рогатых шапок», поселились на их месте и тоже собрались нападать на империю. Тогда империя послала деньги брату короля вархов, тот отравил своего брата и занял его трон. Племянникам его, сыновьям отравленного, это не очень-то пришлось по душе. Дядя и племянники стали препираться друг с другом так, что реки в стране вархов потекли кровью, и вархам стало не до империи. Дядя попросил у империи помощи оружием и золотом, а
империя, в залог верности, попросила у него в заложники сына, Идасси. Тот послал мальчика. Года через два дядю зарезали, племянники стали драться уже не с дядей, а между собой, и так это продолжалось еще несколько лет, пока на троне не оказался сын младшего из них, Рахем Зернотерка.
        Король Рахем Зернотерка стал собираться в поход на империю, но тут доброжелатели ему напомнили, что в столице обитает законный наследник трона, четырнадцатилетний Идасси, и что если узурпатор соберется воевать, то, пожалуй, Идасси вернется в свою страну и у него будет много денег и сторонников.
        Тут новый король вархов раздумал воевать и попросил прислать ему книжек с законами и о том, как возделывать землю. А Идасси остался жить в столице, и каждый год туда приезжали самые знатные люди королевства: одни - чтобы уговорить его вернуться, а другие - по поручению короля, чтобы его убить.
        Идасси был мальчиком умным и хитрым, с сильными руками и не по годам тяжелым подбородком. Преподавали ему лучшие учителя. Учился он отменно, а с силой его могла сравниться только его жадность: с дворцовыми поварами (именно им, а не на рынке он чаще всего продавал рыбу), торговался он беспощадно, из-за каждого гроша. Зато потом швырял эти деньги приятелям: настоящую выгоду получаешь не когда сидишь на деньгах, а когда тратишь их на друзей. Вообще Идасси менялся мгновенно: на рынке он был базарный спорщик, на уроках, - блестящий ученик, а с мятежными баронами - сын их законного короля.
        В то время, о котором мы ведем рассказ, Идасси как раз исполнилось семнадцать лет: он был почти на год младше государя Инана.
        На следующий день, едва у Идасси кончился урок математики, его вызвали к начальнику лицея. Идасси сразу вспомнил о ночном знакомом. «Донес, кухаркин сын, что я рыбу ловлю! А почему, спрашивается, нельзя? Покажите мне в империи такой закон, чтобы запрещал ловить рыбу в Ивовом ручье!»
        Но начальник о рыбе и не вспомнил, а сдал Идасси с рук на руки какому-то чиновнику из дворца. Глаза у чиновника бегали, как два таракана. Чиновник проводил Идасси до паланкина, взгромоздился следом и почтительно захлопнул дверцу.
        «Нет, это не рыба. Это дядины штучки», - подумал Идасси и тихонько пощупал за отворотом сапога широкий и плоский, как хвост попугая, нож, который всегда носил с собой. Идасси знал, что в любой миг его могут убить. Империи, конечно, его смерть была невыгодна, потому что сразу после его смерти его дядя напал бы на империю, но Идасси повзрослел рано и потому понимал, что то, что невыгодно государству в целом, может быть выгодно чиновнику в частности: достаточно, например, дяде заплатить Рушу много денег, и тот прикажет его убить: «Пытался, мол, бежать».
        Через полчаса паланкин остановился: толстенький чиновник высадился первым и высадил Идасси. Перед ними возвышался маленький павильон с крышей, похожей на сосновую шишку. Мраморные ступени были застланы инисским ковром, а на ковре расставлены серебряные зверушки. Толстенький чиновник повел Идасси внутрь. Прошли одну комнату, другую, третью, - Идасси в изумлении вертел головой и чуть не влетел в цельное зеркало, затканное золотыми цветами. Идасси в жизни не видал такой роскоши: в Лицее Белого Бужвы мальчиков воспитывали в тростниковых стенах, в духе справедливой строгости, а дома, в королевстве… Ба! Двадцать лет назад отец Идасси в одном из походов захватил золотую уточку-солонку, и об этом событии песен сложили больше, чем помещалось в солонку крупинок соли, потому что тогда никто из народа вархов не видел такой искусной работы и столько золота в одной уточке.
        Наконец вошли в комнату, имеющую форму морской раковины: повсюду лежали подушки и стояли кресла, за витой колонной дымилась золотая курильница, под потолком качались цветочные шары. У столика для лютни сидел худощавый мальчик в черных штанах и белой шелковой куртке.
        - Государь Инан, - возгласил толстенький чиновник.
        Мальчик обернулся.
        - А, - сказал он, - кто вчера не верил, что я - император?

* * *
        Государыня Касия убирала волосы, когда ей доложили:
        - Государь Инан отыскался. Ночью бродил по саду, а потом отковырнул окно своей спальни и изволил, незамеченный, лечь. Где-то при том поймал трех рыб-желтоперок, спрятал их под подушку, загадил постель.
        - Великий Вей, - сказал молодой военный чиновник, которого прочили на место в смежных покоях, - а рыбы-то откуда?
        - Тьфу, - сказала государыня, - как в государстве быть покою и теплу, если государи спят в обнимку с рыбами?
        Позвала первого министра Руша и приказала:
        - Пройди к государю Инану и скажи, что он не выйдет из свой спальни, пока не попросит прощения у брата. Да вот еще что: у него в спальне стоит игрушка, подаренная господином Даттамом в прошлом году, - возьми эту игрушку и отдай его высочеству Варназду.
        Эта самая игрушка, подаренная Даттамом, была не что иное, как удивительные часы, собранные из десяти тысяч колесиков, и они отсчитывали обычный час и минуту, время восхода и захода солнца, дни, месяцы и годовые знаки, время сбора налогов и время праздников, а также показывали, как двигается солнце и обе луны, и в награду за эти часы господин Даттам выпросил себе право забирать в храм приговоренных к смерти преступников и изучать на них, живых или мертвых, строение души или тела.
        Первый министр Руш обрадовался и поспешил в государев павильон.

* * *
        Инан и Идасси тем временем развлекались во внутреннем дворике: Инан приказал привести лошадь, а Идасси сел на лошадь, пустил ее вскачь и стал вытворять разные штуки, - висел то под брюхом, то за хвостом. Эту науку он усвоил раньше всех прочих, так как варвары сначала учат детей ездить на четырех ногах, а потом уж ходить на двух.
        Вдруг, в разгар веселья, прибыл чиновник и доложил:
        - Государь, соблаговолите последовать в спальню.
        Государь, дрожа, вернулся в спальню, а Идасси, хотя его никто не приглашал, забежал за угол, ухватился за рогатый карниз, перекинулся на крышу, пробежал к галерее за государевой спальней, спрыгнул вниз и, отколупнув, как вчера, створку окна, запустил глаза внутрь.
        Руш, ожидавший в государевой спальне, кланяясь, доложил:
        - Государыня-мать велела запереть вас в спальне, пока вы не извинитесь перед братом.
        Государь сел на кровать и собрался плакать, а чиновник отпер стеклянную, с вырезанными на ней цветами дверцу шкафа и достал оттуда часы.
        - Это что такое? - закричал Инан.
        Руш поклонился:
        - Повеление государыни: взять игрушку и отдать его высочеству Варназду, ибо всякий проступок должен сопровождаться возмездием.
        Государь, закрывшись рукавом, зарыдал.
        - А ну положи на место!
        Руш обернулся: в комнату, через подоконник, впрыгнул темно-рыжий юноша в форме лицеиста Белого Бужвы, худощавый и широкоплечий, и с широким ножом в руке. Руш выпучил глаза, а Идасси выхватил у него игрушку и запихнул обратно в шкаф с такой силой, что серебряные луны затрепетали и на верхушке часов распахнулось окошко, из которого выскочила фигурка человечка в платье налогового инспектора.
        - Как-как так… - с изумленной злобой начал Руш.
        Тут Идасси одной рукой схватил Руша за волосы, а другой приставил ему нож к горлу, и в этот миг он не показался Рушу худощавым юнцом. Напротив, первый министр почувствовал, что у юноши железная хватка, и что пальцы, вцепившиеся Рушу в волосы, из той же стали, что и нож у его шеи. А Идасси запрокинул Рушу голову, осклабился и спросил:
        - Ты что за подземная тварь, чтобы обижать государя? Что это он сделал, чтобы плакать?
        - Я… - сказал Руш, - именем государыни Касии… Государь вчера изволил ударить своего младшего брата…
        Идасси ударил чиновника коленом в бок. Тот отлетел в угол и там нанизался рукавом на завиток в подсвечнике.
        - Государь, - сказал Идасси, - волен бить кого угодно и за что угодно! Нет такого, что было бы не позволено государю, а воля государя - закон! А ты, собачья сиська, что такое?
        - Я - первый министр, - вскричал Руш.
        - Если ты первый министр, - усмехнулся Идасси, - где же твоя юбка?
        Государыня Касия, как мы помним, любила, чтобы угодные ей молодые люди во внутренних покоях надевали юбки.
        Идасси обернулся к государю и продолжал:
        - И как вы, государь, терпите этот горшок с повидлом! А ну пишите указ: уволить свечным чиновником!
        Государь обомлел, а Идасси хлопнул парой ящиков, отыскал бумагу и тушечницу. Руш хотел было закричать и убежать, но Идасси ударил его и показал нож, а потом на всякий случай запер изнутри дверь.
        После этого Идасси сел за столик и сказал:
        - Итак, государь, кем вы его хотите сделать?
        - Свечным чиновником, - как во сне, ответил Инан.
        Идасси написал указ по форме, которую они недавно изучали в лицее, а государь поставил свое имя, снял с шеи золотую печать с изображением мангусты и оттиснул ее на указе.
        После этого Идасси снял со стола драгоценное шитое покрывало, вырезал ножом в покрывале дырку, чтобы получилась короткая юбка со складками в виде волн, оборвал с Руша штаны и надел на него это покрывало, - сунул в руку указ об отставке и выпихнул министра наружу.
        - Щенок, - завизжал Руш, - тебя завтра казнят!
        Тут рыжеволосый наглец подбоченился и сказал:
        - Если меня завтра казнят, то послезавтра мой дядюшка явится под самый Небесный Город, чтобы отомстить за смерть ненаглядного племянника, обдерет столицу, как свинью к празднику, а тебя повесит за твою колбасу!
        А государь повалился на кровать, как маленький, и принялся хохотать и хлопать в ладони. Потом опомнился и спросил:
        - Эй, а что это ты сказал про дядюшку?
        - Видишь ли, - засмеялся Идасси, - ты мне не соврал, что ты настоящий император, а я тебе не соврал, что я настоящий король.

* * *
        Если бы Руш просто ретировался с указом, это было б еще туда-сюда, но когда Руш, на глазах двух десятков чиновников, выскочил из павильона в оборванной скатерти вместо штанов, - тут уж скрыть происшествие было невозможно.
        Государыня Касия сначала обомлела, слушая рассказ Руша, а потом расхохоталась. Рушу это показалось досадно, - государыня прогнала его прочь. Пришли девушки, убрали государыню к дневной аудиенции: та сидела в задумчивости.
        Никто лучше государыни Касии не знал, насколько серьезна была угроза Идасси. Нахальный варваренок! «Если меня убьют, мой дядя воспользуется этим, чтобы разорить империю!» Может быть, варвары и не дойдут до столицы, может быть, удастся перекупить половину баронов, - все равно! Государыне казалось, что даже половинка разоренной провинции, - слишком большая плата за казнь одного наглеца.
        Государыня Касия была мудрой правительницей, никогда не причиняла людям зла, не взесив последствий, и никогда не казнила больше, чем нужно. И она понимала, сколь опасна политика, которой империя придерживалась последние пятьдесят лет, - политика искоренения армии.
        Но она была женщина, стало быть, не могла возглавить войско. Мысль же иметь могущественных военачальников была нестерпима: кто мешает этим военачальникам поднять мятеж против нее, хотя бы защищая права ее сына? Кто помешает им столкнуться с теми же варварами? А военные налоги? К тому же государыня не любила сражений и схваток, времени, когда надо выбирать: «или - или». Она никогда не думала о сражении, как о времени, когда ты за один миг можешь все выиграть, но всегда - как о времени, когда ты за один миг можешь все потерять.
        Государыня Касия знала об Идасси многое: и о ночных рыбалках, и о том, как он побил базарную торговку, и о драке на Ласковом Мосту, и о том, что королевский посланец Ино Рваная Щека, пребывавший в данный момент в столице, сулил Рушу за голову Идасси столько серебра, сколько эта голова будет весить.
        «Что же делать? - думала государыня, - казнить Идасси - начать войну, оставить в живых, - поощрять неповиновение в других! Отослать домой, - кто поручится, что Идасси не помирится с дядей? Поистине, какое бы решение ни предпочесть, - каждое чревато бедой!»
        Наконец туалет был закончен. Государыня поднялась и проследовала перед приемом в павильон, где лежал маленький принц Варназд. Она чуть не заблудилась в незнакомых комнатах. Мальчик пришел в восторг, увидев ее, и она довольно долгое время провела с сыном, целуя его в лоб, осторожно, чтобы не измять складки торжественного платья.

* * *
        А Руш между тем, удалившись в свои покои, переоделся и подозвал к себе чиновника:
        - Приведи сюда князя Ино Рваная Щека и его племянника, но не рассказывай ему ничего, что произошло между мной и Идасси, и смотри, чтобы он ни с кем не говорил по дороге.
        Ино Рваная Щека был седьмым в Яшмовой Книге знатных родов у вархов и держал сторону нынешнего короля. Две недели назад он со своими сыновьями приехал в столицу и предлагал Рушу большие деньги, чтобы тот убил Идасси, но Руш денег не взял, понимая, что сделать это дело трудно, а обмараться легко.
        И вот теперь князя привели к министру, и министр Руш сказал:
        - Я день и ночь думал о вашей просьбе, ибо с самого начала был убежден в ее справедливости. Единственное, что остановило меня, - это ничтожество предлагаемых подарков. Мне показалось, что вы меня совсем не цените.
        Князь Ино Рваная Щека вздохнул и сказал:
        - Увы! Наша земля погрязла в бедности, и наши короли нищие по сравнению с вашими министрами. Ведь мы, по невежеству, добываем богатство грабежом, а вы - налогами, и ясно, что налогами можно добыть большего. Но я готов дать вам за такое дело сто тысяч.
        - Так-то вы низко цените кровь ваших королей, - возмутился Руш, - сто двадцать тысяч!
        Они поспорили некоторое время и сошлись на ста десяти. Князь написал и послал со слугой расписку, чтобы отгрузить деньги, а сам остался пировать с Рушем.
        Они ели и пили до утра, а утром князя отнесли в его дом. К вечеру он проснулся, и слуги рассказали ему обо всем, что случилось между Рушем, государем и Идасси. Князь Ино Рваная Щека всплеснул руками и сказал:
        - Какой негодяй этот Руш! Ведь теперь Идасси все равно казнят, с моими деньгами или без них! Он заставил меня заплатить за прошлогодний снег и сделал посмешищем в глазах всех племен и народов! Хорошенькую песню споют об этом при королевском дворе!
        Старший его сын сказал:
        - Руш - бесчестный человек! Нет позора в том, чтобы брать деньги за убийство человека, который не сделал тебе ничего дурного, но позорно брать деньги за убийство того, кого ты ненавидишь.
        А младший возразил:
        - Какая разница! Теперь, когда Идасси мертв, ничто не воспрепятствует нам напасть на империю. Не печалься, отец, - не пройдет и года, как мы войдем в Небесный Город и ты вынешь эти деньги из сундука Руша, а его самого за такую подлость прибьешь к деревянной скамье и повесишь ее над воротами.

* * *
        Между тем прошел день, другой, третий, - никто не арестовывал Идасси, и вообще в лицее ничего не изменилось: только у ворот возобновились часовые, да заделали старую дырку в стене, через которую Идасси лазил ловить рыбу. Утром Идасси занимался с наставниками, днем писал сочинения и стихи к следующему уроку. Государь его тоже не звал, - то ли забыл о встрече, то ли у государя отобрали бумагу и перья.
        Прошел четвертый день, пятый, - наставники глядели на Идасси, как на привидение, когда тот отвечал урок. Лицо Идасси в эти дни ничего не выражало, учился он, как всегда, отменно.
        Вдруг, на восьмое утро, у входа в учебный павильон ему вручили белый лист, украшенный печатью с изображением мангусты, - вечером его ожидала аудиенция в Малой Облачной Зале.

* * *
        Вечером Идасси сел в присланный паланкин и отправился во дворец. У входа в Малую Облачную Залу стоял Руш с многочисленной свитой и в роскошной мантии первого министра, подобной целому водопаду искусных вышивок, столь тяжелой от драгоценных камней, что складки ее вертикально спадали вниз и не колыхались, даже когда человек двигался. Руш усмехнулся, завидев Идасси, и громко сказал:
        - Вот идет дрянь из сырых варваров, которая за шесть лет пребывания в империи не научилась есть вилкой и разговаривать почтительно, и сейчас ему преподадут хороший урок!
        Идасси возразил:
        - Государь благороден и справедлив, он не даст меня в обиду. Что может со мной случиться?
        - Государь, - сказал Руш, - сегодня плакал на плече у матушки и просил у нее прощения; он разорвал указ о моей отставке и подписал приказ о твоем аресте!
        В этот миг разряженный чиновник стукнул жезлом в витые двери залы, и они растворились перед прибывшими.
        Идасси вошел: у стены, затканной цветами и травами, на троне слоновой кости сидела государыня Касия. Она была одета в белое платье, и волшебные птицы, вышитые на ее платье, танцевали и славили Страну Великого Света. Тысячи перьев феникса пошли на то, чтобы украсить подол ее платья, и тысячи драгоценных камней пошли на то, чтоб украсить бриллиантовую бабочку, укрепленную в ее волосах, но ярче всех этих камней блистали чудные зеленоватые глаза государыни Касии. От этих глаз Идасси внезапно стало дурно: что-то в душе внезапно хрупнуло и сломалось, и маленький варвар, не опустивший бы глаз перед убийцей, отвел взгляд перед женщиной.
        Позади государыни толпились фрейлины и чиновники, а справа сидел государь в белых нешитых одеждах: он надул губки и не глядел на Идасси, а глядел на маленький жезл власти в своих руках.
        - Что с тобой? - встревожилась государыня Касия, заметив, как побледнел ее сын.
        - Матушка, - отвечал тот, - у меня болит голова. Можно мне уйти и не являться на вечернюю церемонию?
        Государыня кивнула. Руш, отпихнув Идасси, прошел вперед и, став за троном государыни, положил свои тонкие холеные руки на его спинку.
        Все замерли и стали смотреть на Идасси. Идасси, в своей синей курточке лицеиста, улыбаясь, прошел вперед, и хотя на его ногах были форменные башмаки из телячьей кожи, и под ними - толстые белые носки, Идасси показалось, что он идет босиком по иголкам. Идасси прижался одной щекой к полу перед государем, а другой щекой к полу перед государыней, а потом встал и выпрямился.
        Красные, как ягода барбариса, губки государыни приоткрылись, и Идасси увидел ряд безукоризненно ровных зубов, белизной подобных вершинам родных гор Идасси и шерсти неродившегося ягненка.
        «Сейчас она прикажет меня казнить, - подумал Идасси, - и я больше никогда не увижу гор моей родины и ее долин, и никогда не выпью парного молока из-под кобылы, и не проскачу на коне по белому насту, залитому солнцем и кровью врагов. И ее зеленых глаз я тоже не увижу».
        Государыня повернулась к свой фрейлине и заметила:
        - Какой хорошенький!
        Руш услышал это и побледнел. Государь тоже это услышал, - и тоже побледнел. А государыня обратилась к Идасси:
        - Что за скандал учинили вы в покоях государя? Порвали покрывало, оскорбили господина министра?
        - Господин министр, - громко возразил Идасси, - сам оскорбил государя, запретил ему выходить из покоев, отобрал у него золотую игрушку. Каждый, кто оскорбит государя, заслуживает меча.
        - Какую игрушку? - спросила государыня.
        - Игрушку, - отвечал Идасси, - которая считает минуты и показывает, как ходят солнце и луны.
        Тут государыня Касия всплеснула руками и обратилась к Рушу.
        - Господин министр, - сказала она, - что я слышу? Кто вы такой, чтобы глумиться над моим сыном? И как смели вы что-то тащить из его покоев? Или вам недостаточно того, что вы воруете у народа, чтобы воровать еще и у государя?
        Тут Руш бросился вперед, чтобы что-то сказать, но государыня размахнулась и ударила его белоснежной ручкой по щеке.
        Все присутствующие были как громом поражены. А государыня повернулась к Идасси и сказала:
        - Вот это времена,! Подданные оскорбляют государя, варвары учат их почтительности! Я счастлива, что у меня и моего сына есть такие защитники! Соблаговолите принять участие в вечерней церемонии!

* * *
        По пути домой, в паланкине, Руш изорвал весь ворот у своей рубашки. А надо сказать, это был дорогой ворот, выложенный жемчугом и серебром, и мастера провинции Инисса вышивали этот ворот целый месяц, чтобы получить от Руша снисхождение в общегосударственных налогах. Едва Руш высадился из паланкина, к нему подбежал слуга и, кланяясь, доложил:
        - Вас дожидается князь Ино Рваная Щека, - князю уже все рассказали!
        Через полчаса министр, вымывшись в благовонной ванне с розовыми лепестками (он пользовался каждый день различными притираниями, чтобы угождать своим телом государыне Касии) и переменив рубашку, улыбаясь, предстал перед гостями.
        - Обстоятельства изменились, - сказал Руш, - нынче утром вашего Идасси пригласили перед очи государыни, и все полагали, что из Малой Облачной Залы его выведут уже в цепях. Даже и цепи-то были готовы! Но случилось непредвиденное. Государыня, взглянув на него, заметила «какой хорошенький!» и никак не упомянула о цепях, а вместо этого пригласила его вечером на прием.
        Князь Ино Рваная Щека изумился и сказал:
        - Что же нам теперь делать! Мой король приказал мне не возвращаться без головы Идасси!
        Старший сын предложил:
        - Можно убить любого встречного мальчишку и преподнести его голову королю, все равно она за два месяца пути так протухнет, что подмену никто не распознает.
        - Голова-то протухнет, - возразил младший сын Рваной Щеки, - но ведь Идасси все равно останется в столице, и слух об этом очень скоро дойдет до нашего короля. Мы выставим себя обманщиками перед сюзереном, и нам не останется ничего, как вспороть себе сердце из верности к королю, не ожидая, пока нас убьют по его приказу.
        Тогда старший сын заметил:
        - Вот что, господин первый министр, мы заплатили вам деньги за товар - за голову Идасси, и не наша вина, что товар за это время подорожал. Извольте найти способ выполнить свои обязательства перед нами!
        - Вряд ли я теперь смогу что-то для вас сделать, - возразил Руш, - разве что пригласить вас вечером во дворец. Государыня примет Идасси в час Павлина в личных покоях. Вот что я вам советую: возьмите с собой мечи, без которых вы все равно никуда не ходите, и дожидайтесь Идасси прямо в Зале Ста Полей. Если вы увидите своего врага, который получил аудиенцию без очереди, в то время как вам пришлось дожидаться полсуток, - что может быть естественнее, если вы выхватите мечи и зарубите его?
        - Так-то оно так, - сказал князь, - однако Идасси неплохо дрался ребенком, и все говорили, что из него выйдет отличный воин: как бы он не расцарапал нам кишки.
        - Не бойтесь, - возразил Руш, - у него не будет меча, ведь подданным империи запрещено носить оружие, а во дворце это и вовсе невозможно.
        - А как же пропустят нас? - изумился князь.
        - Дайте мне еще десять тысяч и наденьте свои длинные варварские плащи. Будьте спокойны, - вас не обыщут. Только смотрите, не проходите в личные покои: там уже досматривают всех. Дожидайтесь у выхода.
        Князь Ино Рваная Щека всплеснул руками:
        - За что же это мы должны вам давать еще десять тысяч! Раньше мы давали вам деньги, чтобы вы убили совершенно постороннего человека, а теперь мы должны давать деньги, чтобы убить вашего же врага? Где это слыхано, чтобы человеку давали деньги за то, что он позволяет убить своего врага! По справедливости, это вы должны нам давать деньги, а не наоборот!
        - Где вам понимать все тонкости, - усмехнулся Руш. - Раньше этот мальчишка был маленьким варваром и от его смерти не пошевелился бы даже лепесток сливы. А теперь он привлек внимание государыни. Представляете, сколько голов полетит после этой истории? И мне нужно много денег, чтобы наши головы не оказались в их числе.
        Делать нечего: варварам пришлось отдать еще десять тысяч.

* * *
        Во дворце царило немалое смятение. Все знали, что покои, смежные с покоями государыни, временно пустуют: вот уже третью неделю гадали об официальном преемнике. Толки, по поводу Идасси, поднялись самые необычайные. Ведь о преемниках в таких случаях обычно заботился сам Руш, а тут всесильный министр и молодой выскочка не очень-то любили друг друга. Кое-кто стал подумывать: не приходит ли власти Руша конец? Но люди умные пожимали плечами: еще не было случая, чтобы государыня пускала своих любимчиков дальше спальни, а Руш, как ни был охоч до подарков, стал министром все-таки не потому, что умел ловко сажать свой корешок, а потому, что был умен, трудолюбив и предан государыне. Чтобы Касия заменила умницу Руша полудиким варваренком, было невероятно, а чтобы Касия отставила человека, который ей приглянулся, - это было вполне возможно.
        А сама государыня Касия тем временем призвала одного шпиона, который под видом торговца ходил в желтые земли, и сказала ему:
        - Отправляйся и заключи союз с «черноголовыми» - восточными ласами. Скажи им, что если они нападут на вархов и разобьют их, то дань, которую мы платим вархам, перейдет к ним.

* * *
        Вечерняя аудиенция состоялась в саду: зале, имеющей вместо крыши небо. Народу было довольно много, и все непринужденно ходили по дорожкам и болтали. Когда Идасси вошел, многие стали украдкой на него оглядываться. Наконец некоторые, кто хотел бы завести дружбу с возможным фаворитом, подошли к Идасси поближе, а другие, решившие держаться подальше от врага министра Руша, принялись считать тех, кто подошел поближе.
        Сад был освещен хрустальными фонарями, в струях фонтанов прыгали разноцветные шарики, и цветы на деревьях были такие диковинные, что Идасси не мог разобрать: это настоящие цветы, или вышитые серебром и золотом?
        Между двух деревьев стоял Белый Бог Каналов и выливал из кувшина в золотых руках целый водопад. Это был очень красивый бог, из слоновой кости и золота, и когда из его кувшина текло полной рекой, все каналы и реки ойкумены исправно орошали поля. А семьдесят лет назад кувшин треснул, - и в тот же миг каналы и реки стали пересыхать.
        Идасси уставился на бога и раскрыл рот, словно хотел, чтобы из его рта тоже полилась вода. Руш увидел это, показал пальцем на Идасси и засмеялся.
        - А где же государь? - спросил Идасси у соседнего чиновника.
        - Государь с утра жаловался, что у него болит голова, и отказался от вечерних церемоний.
        Тем временем неслышно вынырнувшая из темноты государыня подошла к мальчику и промолвила:
        - А скажи, Идасси, кто лучше: боги империи или боги твоей родины?
        Идасси обернулся и посмотрел на государыню - а она была дивно хороша в сиреневом платье с белой подкладкой и белым же шлейфом, - и грустно ответил:
        - О государыня, откуда нам взять таких богов, как ваши? Ведь вы делаете богов из слоновой кости и нефрита, из золота и черного камня: с правильными чертами, маленькими ручками и чарующим обликом. Наши же боги нечесаны и немыты, они живут в лесу и видом - все равно что какая-нибудь коряга, или водяной столб, или спаленное молнией дерево. Тьфу, а не боги: разве может гнилая коряга даровать столько удачи нам, сколько ваши боги даруют империи?
        Государыня сама совершила подобающие церемонии, рассыпала в саду перед богами семь видов злаков, возлила молоко. Накормили богов и стали есть сами.
        Для всех присутствующих накрыли столы, уставленные всем, что родится из яйца, всем, что родится из икры, всем, что родится из зерна, всем, что родится из животной утробы, и всем, что зарождается само собой.
        Идасси, будучи голоден, побежал к первому же столу, но чиновник-распорядитель окликнул его:
        - Пожалуйте, господин Идасси! Вам сюда!
        И провел в глубину сада, туда, где на веранде павильона Горных Хризантем был накрыт стол для государыни и еще десяти гостей.
        За едой Идасси извертелся, разглядывая своих сотрапезников: девятеро были самые высшие чиновники империи, а десятый - монах-шакуник Даттам, самый страшный колдун ойкумены: говорили, что этому человеку было достаточно одного волоса, чтобы загнать душу владельца волоса в стеклянный кувшин.
        Подали закуски, и государыня протянула Идасси маленький зеленый плод: в этих плодах делают дырочку и выдавливают сок себе в рот. Но Идасси никогда не видел этого плода, повертел его в руках и откусил половинку, - сок брызнул во все стороны. Некоторые засмеялись, а Руш, сидевший напротив Идасси, сказал:
        - Наш маленький гость не знает, как есть «Зеленые Шарики». У этого плода пьют только сок, а шкурку бросают.
        Идасси возразил:
        - Я бы не возражал, господин Руш, помериться с вами силой один на один, но я не хотел бы оставлять вам шкурку от съеденного мной плода.
        Многие захохотали, а колдун Даттам улыбнулся.
        - Наш маленький варвар, кажется, верит в колдовство, - усмехнулся Руш. Наклонился через стол к Идасси и заметил: - Право, что разделяет варвара и глупца?
        - Только этот стол, - ответил Идасси.
        Кое-кто из сотрапезников прыснул от такого ответа, а Даттам захохотал.
        - Господин министр, господин Идасси, - проговорила государыня, - как вам не стыдно пререкаться друг с другом!
        Но в глубине души она была довольна, что кто-то осмелился перечить первому министру, потому что слишком мало людей решались на это в последнее время. Она даже была довольна, что чиновники засмеялись от ответа Идасси: теперь Руш будет обижен на тех, кто засмеялся, или, во всяком случае, те, кто засмеялся, будут бояться, что он на них обижен, а это удивительно, до какой смелости может дойти чиновник, если ему кажется, что его начальник на него обижен. Так, однажды чиновник Дахан… не забудьте, уважаемые слушатели, напомнить мне рассказать о чиновнике Дахане в другой раз, потому что это история, приятная для ушей и поучительная для того, что между ушами.
        Остаток вечернего приема прошел мирно. Государыня, в отсутствие государя, сама благословила подписанные за день указы, отдала их чиновнику в алом кафтане, украшенном единорогами, зверями справедливости, и промолвила, обращаясь к Идасси:
        - Я прощаю ваше самоуправство, господин Идасси, а прощение должно сопровождаться подарком, - просите, чего пожелаете.
        Все, конечно, ожидали, что Идасси попросит один из кубков со стола, или должность, или домишко.
        Глаза Идасси жадно сверкнули, и он произнес:
        - Государыня! Мой народ невежествен и дик, и у нас дети учатся ездить на коне раньше, чем учатся ходить пешком, и учатся держать в руке меч тогда, когда вы учите держать их вилку и ложку. Все свое детство я ходил с мечом и здесь без меча чувствую себя как голый. Государыня! Говорят, в императорской казне хранятся два волшебных меча, отец и сын: одним из них император Иршахчан отсек голову бунтовщику Шехеду, а другим великий Бужва покарал семь непокорных князей: дозвольте хоть полюбоваться на них!
        Государыня улыбнулась и велела:
        - Принесите мечи.
        Приказание немедленно было исполнено; Идасси так и вцепился глазами в мечи. По кивку государыни он вынул один из них из ножен: это был длинный двуострый клинок, слегка суженный к концу и с желобком для стока крови посередине лезвия. Рукоять его была сделана из двух пластинок, выточенных из панциря тысячелетней черепахи, стянутых золотой проволокой, и по этой проволоке вилась надпись: «защищаю справедливость, устанавливаю порядок». Гарда меча, выполненная в форме листа лотоса, была усыпана небольшими бриллиантами и украшена золотой нитью, как-бы оторачивавшей силуэт дракона. По преданию, это был меч великого Бужвы.
        Идасси выполнил мечом несколько упражнений, и глаза его сверкали ярче, чем золотая нить на мече. Государыня посматривала на ловкого воина с нескрываемым удовольствием.
        - Нравится ли тебе этот меч? - спросила государыня Касия.
        - Это великий меч великого воина, - ответил Идасси.
        - Тогда он твой, - сказала государыня.
        От этих слов Идасси закричал, как выпь, и станцевал танец радости. А Руш возмутился:
        - Это в нарушение этикета! Да его арестуют, когда увидят, что из личных покоев государыни выходит человек с мечом!
        Касия усмехнулась и сказала:
        - Действительно, так нельзя.
        После этого она приказала принести длинный шелковый плащ, затканный золотыми рыбами и водорослями, и своими ручками накинула его на плечи Идасси так, что меч совершенно скрылся в складках.
        Руш даже посерел от злости, и подумал: «Тем лучше. Можно будет представить дело так, что маленький варвар, опьянев от подарка, сам напал на своих врагов!»

* * *
        Государь между тем скучал и волновался в своих покоях: он пожаловался матери, что устал и не может быть на вечернем приеме, чтобы не ловить насмешливые взгляды придворных после ареста Идасси: как он теперь раскаивался! Он сидел и глядел в серебряную жаровенку, в углях прыгали бесенята, кувыркались… Государю вновь и вновь представлялась картина: его мать стоит, вполоборота к окну, и прижавшийся к ней мужчина держит руки под ее юбкой, государь кричит, мать оборачивается, мужчина тоже, - боги! У него лицо Идасси!
        От нечего делать государь принялся играть: вынул из ларца волшебный жезл, с круглой шишкой на конце из яхонтов и изумрудов, обвел жезлом круг на столе и велел слуге принести мышь. Слуга сбегал куда-то, принес совсем маленького мышонка. Государь посадил мышонка в круг, тот побегал-побегал и подох: такая была у этого жезла волшебная сила, что если государь обводит этим жезлом вокруг зверушки, то эта зверушка погибает.
        Государь взял мышонка в руки и заплакал в тоске. «Хорошо, что меня нет на приеме, - подумал он, - как мне смотреть в глаза Идасси, если я подписал приказ об его аресте?» А потом ему опять пригрезились государыня Касия и Идасси, и Идасси стоял в точности так, как охранник, которого Инан застал с государыней, и государь подумал: «Почему Идасси не мышонок?»

* * *
        Между тем князь Ино Рваная Щека и два его сына стояли в зале Ста Полей среди других чиновников, дожидаясь назначенной на вечер аудиенции. Минул час, другой, - двери на личную половину оставались закрытыми. Князь впервые был в зале Ста Полей, и она произвела на него столь сильное впечатление, что он было начисто забыл, зачем пожаловал во дворец. И впрямь, зала Ста Полей была не чета кочевым шатрам его народа, да облезлым скалам, да замерзшим ручьям или прочей варварской природе. Тысячи колонн отражались в тысячах зеркал залы, и на капителях резвились боги и ангелы, и меж каждых двух колонн ходило на медной петле золотое солнце, так что от одной колонны до другой пролегал целый дневной переход.
        Князь углядел было еще одного варвара, подошел, чтобы спросить, отчего это у варвара на плече княжеские знаки его дома, - оказалось, это не живой варвар, а его собственное отражение в зеркале. Хотел было сожрать персик с ветки, укрепленной на колонне, а персик оказался из яшмы. Князь смирно стал подле колонны, так, чтоб не облизываться зря на персик, и подумал: «Эх, если в мире и есть рай, то уж верно он в точности такой, как это изображено на стенах залы! Ах, все бы, кажется, отдал, чтоб ее ограбить!»
        Вдруг придворные заволновались, двери с личной половины отворились, и из них вышел Идасси в сопровождении четырех чиновников. На нем был длинный, расшитый золотыми рыбами плащ. Идасси шел на седьмом небе от счастья. Князь Ино Рваная Щека шагнул к нему и сказал:
        - Ах ты, сын козла и рабыни! Значит, королевских послов держат стреноженными в этом каменном винограднике, пока ты треплешь языком перед государем?
        Тут князь выхватил спрятанный под плащом меч и нанес Идасси такой удар, что, если бы Идасси была суждена в этот день смерть, то меч пронзил бы его насквозь, как солнечный луч пронзает стакан воды. Но Идасси отпрыгнул за розовую колонну, - меч ударился о колонну и перешиб тот самый яшмовый персик, на который недавно позарился князь.
        - Клянусь тем, кто крутит солнце! - сказал старый князь, - какая жалость! - и прыгнул, чтобы не дать персику расколоться о землю.
        А Идасси скинул свой плащ и выхватил только что подаренный ему меч. И не успел князь поймать свой персик, как Идасси нанес ему такой удар, что меч разрубил князя от шеи и до тяжелой золотой цепи с бляхами, изображавшими разных животных, которая висела у Рваной Щеки на груди. Князь Ино Рваная Щека булькнул, упал и умер. Чиновники вокруг закричали и запрыгали прочь, как горох из разбитой миски. После этого Идасси обернулся и ударил младшего сына Ино. Тот оттолкнулся ногой и отпрыгнул, и так получилось, что меч не попал варвару в бок, а снес ему ногу чуть выше колена. Варвар упал, и из него вылилось три миски крови.
        В этот миг старший сын князя опамятовался и бросился на Идасси.
        Он был искусный боец, и они схватывались по многу раз, и мечи их летали, как веера в руках танцовщицы. Чиновники бросились врассыпную, а нефритовые львы на верхушках колонн вытянули от изумления головы: ведь они никогда не видали поединков в зале Ста Полей. В этот миг распахнулась дверь, и вверху на резной галерее показалась государыня Касия.
        - Великий Вей, - вскричала она, - разнимите их!
        Но прежде чем она кончила, Идасси размахнулся и нанес молодому князю такой удар, что снес ему шапку и все, что было под шапкой. Шапка упала на пол, князь растерянно посмотрел на нее и сказал:
        - Эй, ты сбил мою шапку! А что это за грязь внутри?
        - Сейчас поймешь, - отвечал Идасси.
        Тут князь повалился на пол рядом со своей шапкой и умер. А Идасси вытер меч великого Бужвы о кафтан покойника, подхватил свой плащ и бросился вон из залы: никто, от изумления, не решился его задерживать.

* * *
        Поздно вечером государь Инан услышал осторожный стук в окно. Инан поднял голову от углей:
        - Идасси!
        Государь открыл окно, и рыжеволосый юноша скользнул внутрь.
        - Государь, - сказал Идасси, - я обеспокоился, увидев, что вас нет на вечерней аудиенции. Мне было грустно.
        - Ты на меня не сердишься? - спросил Инан.
        Идасси посмотрел на него с таким недоумением, что государь опустил глаза.
        - Вот что, - сказал Инан, - мне понравилось с тобой ночью ловить рыбу. Пойдем-ка ловить рыбу.
        И они пошли ловить рыбу.

* * *
        На следующий день Инан и Идасси играли вместе.
        Идасси показывал ему всякие штуки с мечом, а потом вынул из рукава свой нож, широкий и плоский, как акулий плавник, и бросал его стоя и лежа. Он истыкал весь ствол молодого ореха, росшего напротив государева окна, пока к ним не подошел чиновник и, почтительно кланяясь, не сказал, что это будет нехорошим знамением, если орех засохнет. Тогда Идасси сказал, что они пойдут бросать ножик к покоям Руша, но государь отговорил его и увел пить чай в собственные комнаты.
        После чая государь Инан захотел показать Идасси, что он тоже что-то умеет, и вынул из ларца государев жезл, с яхонтами и изумрудами. Государь обвел жезлом круг на столе и приказал Идасси принести что-нибудь живое. Идасси поискал на окне и снял с рамы жука. Государь посадил жука в круг. Тот побегал-побегал и подох. То же случилось и со вторым жуком, и с третьим.
        - Это жезл государя Иршахчана, - сказал Инан, - и в руках императора он обретает волшебную силу. Все живое, вокруг чего государь его обведет, умирает.
        - Даже человек? - спросил Идасси.
        Государь вздохнул и сказал:
        - Не знаю. Государь Иршахчан усмирял им целые народы, а в руках такого ничтожества, как я, он годится только против мышей.
        - Почему ты называешь себя ничтожеством? - изумился Идасси.
        Государь вздохнул и изящным движением поправил свои каштановые кудри.
        - Моя мать все время называет меня так, - промолвил он, - а я как-то не привык ей противоречить.
        - Не бывает на свете ничтожных богов и ничтожных государей, - сказал рыжеволосый мальчик с крепкими кулаками и широкими плечами, - ничтожными бывают только бесы да женщины, да еще простолюдин, который торгует на базаре горшками, пьет водку и бьет жену. Как не стыдно повторять бабьи слова, государь! У любого вашего подданного, кто назовет вас ничтожеством, надо отрубить голову, а ты говоришь такое!
        Государь понурил голову, потому что ему нечего было возразить, да и слова Идасси ему понравились. Поворошил угли и вдруг сказал:
        - А я думал, ты не придешь. Все говорят о тебе и моей матери.
        - Не подобает, - сказал Идасси, - чтобы женщина сидела на троне. Не подобает, чтобы ей прислуживали свободные мужчины.
        - Не ходи к ней, - попросил государь.
        - Ни за что, - ответил Идасси, - к тому же у нас в лицее завтра экзамены, и я должен повторить все, что знаю.
        Маленький варвар ушел из государевых покоев только после полудня.
        У золотой курильницы на четырех толстых ножках, стоявшей у выхода из павильона, маялся почтовый чиновник. Когда Идасси проходил мимо, чиновник выступил вперед и, кланяясь, протянул ему надушенный конверт.
        Идасси разорвал конверт. Внутри, на червонной бумаге с золотым ободком, была записка: «Если господин Идасси соблаговолит пожаловать в павильон Синей Овцы к первой ночной страже, ему будут рады. Он может оставаться до утра».
        Проходя по мосту Семи Облаков, Идасси разорвал записку и кинул в воду.
        - Все женщины - шлюхи, - сказал Идасси вслед записке, - залезть на коня и то труднее, чем залезть на женщину.
        На маленьком внутридворцовом рынке рыжеволосый варвар вдруг остановился у пестрого лотка:
        - А это что?
        Толстая, гладкая баба ответила:
        - А это, милый мой, любовные зелья. Если, к примеру, мужчина почувствует усталость или же не в силах справиться…
        Идасси бросил бабе монету и сунул пакетик с зельем себе в карман.
        Вернувшись в лицейскую комнату, Идасси затеплил свечку, раскрыл книги и решительно стал читать трактат «Об искусстве управления», готовясь к завтрашнему экзамену.
        «Битвы проигрывают от следующих причин, - упорно читал он слова древнего государя Иршахчана: -
        - Если между военачальниками собственного войска начинаются раздоры.
        - Если, победив врага, солдаты не преследуют его, а начинают грабить без разбора.
        - Если во время боя часть войск, изменив, переходит на сторону противника.
        Оттого же, что одно войско малочисленно, а другое - многочисленно, не проиграно было еще ни одной битвы».
        Идасси пытался сосредоточиться, но буквы прыгали перед его глазами. Внизу живота словно пылала жаровня. Маленький варвар догадался, что это оттого, что он не вынул из кармана любовное зелье. Он встал, вытащил пакетик, высыпал его в таз с водой, а таз вынес на галерею и выплеснул в сад. «Клянусь тем, кто укрепил небосвод на гвоздиках звезд, - подумал Идасси, - никуда я не пойду».
        Пробили первую ночную стражу. Рыжеволосый и широкоплечий упрямец читал и читал, глаза его бегали по строчкам, вправо-влево, влево-вправо, упорно, как два пахотных вола по паровому полю.
        Вдруг Идасси захлопнул книгу и встал. «Она меня приворожила, - понял он, - полный дворец чародеев, - небось взяла корку от того самого плода и приворожила!»
        Идасси выскочил в сад и побежал по темной аллее. Одна дворцовая улица, другая, - далеко сбоку мелькнул храм Облачных Вершин перед павильоном молодого государя… Не прошло и четверти стражи, - он стоял перед павильоном Синей Овцы. Идасси вдруг опомнился и глянул на себя. Но, слава богу, он не переменял одежды с тех пор, как утром был у государя, и это было лучшее его платье. «Эта женщина навела на меня порчу, - подумал Идасси, - разве я сам бы пришел?» И повернулся, чтобы уйти. Но в этот миг из-за резной балюстрады послышался приятный женский голос:
        - А, вот и вы, господин Идасси! Что так поздно? Государыня уже отчаялась ждать вас.
        Это была одна из служанок Касии. Женщина спустилась со ступеней, взяла Идасси под руку и повела за собой. Идасси шел, как бычок на привязи. Через несколько мгновений служанка втолкнула его в ярко освещенную комнату. Идасси глянул - и остолбенел.
        Комната имела круглый, в форме луковицы гиацинта, потолок, расписанный всадниками, скачущими в небо, и улыбающимися им богами. На золотой цепи, почти до самого пола, спускалась огромная люстра, и рожки ее заворачивались кверху, словно застывший хрустальный фонтан. Стены были расписаны охотничьими сценами. Нижняя половина стен была из зеленого нефрита, а верхняя половина стен, - из белого нефрита, так что казалось, что верхняя половина стен как бы парит над синим небом. Золотые статуи дровосеков, изнемогая от тяжести, несли на себе вязанки курильниц и подсвечников, а посреди комнаты стоял роскошно накрытый стол: за столом сидела государыня и еще человек семь.
        - А, вот и господин Идасси, - ласково сказала государыня, - сударь, вы провинились, опоздавши! Утку съели без вас. Что же вас задержало?
        Рыжеволосый юноша от стыда готов был провалиться сквозь землю. Он потупился, глядя на блестящий паркет, и прошептал:
        - У меня завтра экзамен. Я учил уроки.
        Сидевшие за столом расхохотались.
        Ночь была действительно очень веселая: после ужина сели играть в карты и в слова. Почти все присутствующие были чиновниками самого высокого ранга: кроме первого министра Руша, был там хранитель дворцовой казны Ишнайя, глава министерства Справедливости и Спокойствия Арнай, был также молодой неприятный человек с быстрыми глазами - помощник министра финансов Чареника. Высшего, девятого, ранга из присутствующих не было только у Идасси да еще у настоятеля храма Шакуника, колдуна Даттама.
        Государыня сидела во главе стола. Ее блестящие черные волосы были заплетены в косу и укреплены на голове двумя парными заколками, самцом и самочкой, ее длинные пальцы были белее шерсти ягненка, и плечи ее просвечивали под мерцающим слоем кружев, как копья врагов, сидящих в засаде, просвечивают в горах сквозь резную листву. Если бы сестра Идасси надела такой открытый наряд, Идасси убил бы ее собственными руками.
        Высшие чиновники шутили, изощряясь перед государыней в остроумии, блестящие слова так и сыпались из их уст. Потом затеяли играть в жмурки, а уморившись, сели сочинять стихи. Государыня, смеясь, предупредила Идасси:
        - Господин Идасси! На наших вечерах такое правило: кто дуется на других или злословит вслух, платит золотой штраф. А то, право, должно же быть хоть одно местечко в мире, где люди не злословят друг о друге! Если послушать всех моих чиновников, так каждому надо было бы отрубить голову.
        У Идасси не было денег, и он не стал дуться.
        Впрочем, он скоро и сам развеселился, как ребенок.
        Когда играли в фанты, он вытащил фант с золотым колечком. Это давало право поцеловать государыню. А потом он вытащил желтый фант, и ему пришлось целоваться с Рушем.
        Всех остроумней был, однако, не Руш и не молодой казначей Ишнайя, а настоятель Даттам. Это был человек лет сорока, немного располневший, с тяжелым, но красивым лицом, с желтыми глазами и волосами в золотой сетке. У него были золотые глаза чистокровного вейца, но в повадках его было что-то варварское, господское. На нем было длинное мирское платье, затканное цветами и травами, хотя он единственный среди присутствующих был не чиновником, а монахом. Даттам умел читать по звездам и сажать души людей в серебряный кувшин. Если кто-то навел порчу на Идасси, то это сделал именно Даттам, и поэтому Идасси внимательно присматривался к колдуну.
        После часа Петуха государыня объявила, что устала, и удалилась в свои покои. Гости начали расходиться. Даттам взял Идасси под руку, и они вместе сошли в темный предрассветный сад, к пруду, на котором, обманутая пылающими факелами, растерянно покачивалась проснувшаяся утка.
        - А признайтесь, - прошептал колдун на ухо Идасси, - у вас был весьма ошеломленный вид, когда вы увидели, что государыня - не одна…
        Идасси в бешенстве оттолкнул колдуна так, что Даттам, взмахнув руками, полетел в пруд, - и убежал. Утка в пруду в панике заплескала крыльями и полетела на берег. Идасси стрелой пронесся мимо храма Девяти Зернышек, скатился вниз с радужного холма, перебежал вброд через тускло блестящий ручей, и, тяжело дыша, взбежал на холм Белого Бужвы, где стоял лицей. Он вскарабкался на старый ясень, пролез по суку, нависающему над окнами второго этажа, и скатился в свою комнату: так он обычно входил и выходил из лицея ночью. Волосы его были мокры от предутренней росы, в глазах стояли слезы.
        Идасси был взбешен. Его обманули. Кто? Женщина! Его позвали «на ночь», и заставили играть в жмурки и сочинять стихи! Как они все, должно быть, смеялись! Наверняка они видели записку, а то и сочиняли вместе!
        Маленький варвар даже ни на миг не задумался, что в ойкумене обитает пятьдесят миллионов человек, и из них полтора миллиона живет в столице, и из этих полутора миллионов только восемь человек сидели вчера за столом государыни; что трое из этих восьми были министры, один - государственный казначей, один - настоятель самого могущественного храма империи, остальные - высшие чиновники, а Идасси - недоучившийся студент. И, скажем, чтобы добиться аудиенции у розового, похожего на поросенка, казначея Ишнайи, который так смешно запутался в плаще Идасси, когда играли в жмурки, - ему бы только слугам Ишнайи пришлось бы заплатить тридцать «желтеньких». Он не вспомнил, что доселе видел этих людей только так: они стояли в расшитых одеждах на верхних ступенях храмов, а он, толкаясь и хрипя, глядел на них из потной толпы; что ни один из его товарищей и во сне не мог подумать о такой чести: ужинать и сочинять стихи с ближайшими людьми государыни Касии. Все это не значило ничего.
        Женщина пригласила его провести с ней ночь, и заставила его подбирать рифмы и гоняться за толстобрюхим Ишнайей.
        Идасси проспал половинку стражи, как убитый, а в час Росы зазвенела серебряная рыба, подвешенная у входа в спальные павильоны лицеистов, - юношей скликали на экзамены.
        Сначала их всех рассадили за столики и велели писать сочинение на тему «Благонравие по отношению к отечеству», а через два часа собрали написанное и объявили об устном продолжении экзамена.
        Через час Идасси взошел отвечать в Ландышевую залу. На алтаре, в серебряной миске, плавали свежие листья, на круглом возвышении сидело трое экзаменаторов. Идасси поднял голову и обомлел: экзаменатор, сидевший посередине, был колдун Даттам. На этот раз он был не в светском платье, а одеянии монаха-шакуника: в длинном зеленом паллии, затканном цветами и травами, и с тяжелой золотой цепью на шее. Лицо его было холодное и свежее, под глазами, - ни единой черной точки, словно он и не веселился всю ночь. «А что ему, колдуну, сделается, - подумал Идасси, - залез куда-нибудь на седьмое небо, сделал из двух часов два дня и отоспался».
        Ах, зачем Идасси вчера сказал, что опоздал, уча уроки! Ну, а что будет, если он не выкажет свои знания? И зачем, ох, зачем он столкнул Даттама в пруд? Мало ему врага в лице главного чиновника империи, - так нет, он нажил себе еще врага в лице ее главного колдуна!
        Служка в коричневом плаще протянул Идасси медный кувшин, Идасси запустил руку, вынул билет, развернул: первый вопрос был о книге «Сад рассуждений», а второй, как назло, - о ламасском указе государя Иршахчана, указе о колдовстве.
        Идасси быстро управился с первым вопросом, а на второй усмехнулся, поглядел колдуну в глаза и начал:
        - В Ламассом указе государя Иршахчана сказано: «Существует белое колдовство и черное колдовство. Белым колдовством занимаются звездочеты и гадальщики, приписанные к городским цехам и получившие от государства необходимое одобрение для спрашиваемой с них службы. Все же прочие виды колдовства - черное колдовство. Этого колдовства, с одной стороны, нет, а, с другой стороны, если бы оно и было, все равно это было бы нежелательно.
        Существует четыре вида черного колдовства:
        Первое - это деревенское колдовство, когда, если умер человек или корова, крестьяне обращаются не к властям, а к колдуну. Тогда колдун гадает на пластинах или овечьем роге или же привязывает к рогам быка клок сена и гонит его, пока бык рогом не упрется в дом виновника. Такие вещи недопустимы, ибо при этом из-за невежества народа гибнут невинные люди и вдобавок нарушается монополия государства на суд и казнь.
        Второе - это когда человек сходит с ума и ему кажется, что он оборачивается волком, или летает по воздуху, или сосет кровь у маленьких детей. Особенно часто это происходит с женщинами. Это колдовство случается не на самом деле, а в душе человека.
        Третий вид колдовства - это когда фокусник морочит толпу, выращивает из стеклянного шара бобовый стебель и взбирается по нему на небо. Это колдовство происходит не на самом деле, а в душе зрителей. Если не станет зрителей, не будет и колдовства. Недопустимо считать, что оно происходит на самом деле и что человек может делать такие вещи, которые государство делать не в силах.
        Четвертый вид колдовства - это когда дурные люди объявляют себя пророками и императорами, лечат бедняков, обещают Золотую Страну и Желтое Небо. Льется кровь, поля покрываются костьми, - и все из-за колдовских обещаний. Это колдовство не существует на самом деле, ибо еще никто из мятежников не сотворил Золотой Страны и Желтого Неба, но именно оттого, что его нет, оно и приносит величайшие несчастья.
        Это четыре главных вида колдовства, и каждый из них - ложь».
        Идасси изложил указ и замолчал. А Даттам полуприкрыл глаза и лениво махнул рукой:
        - Право, господин Идасси! Вы прекрасно знаете историю и указы. Но, скажите, - какой это из видов колдовства?
        С этими словами колдун вытащил из-за пазухи хрустальную чашку и зачерпнул в нее воды из алтаря, снял с белого мясистого пальца круглое, как луна, кольцо, прошептал несколько слов и бросил кольцо в чашку.
        Взвизгнуло, зашипело, - из стакана в потолок ударили пузырьки воды, связавшись в серебряную сетку, и внутри этой сетки Идасси вдруг увидел самого себя, в палец ростом.
        Идасси цап, - и схватил чашку, - но человечек выскочил из чашки и побежал по столу, быстро-быстро. Идасси бросился его ловить. Человечек подбежал к краю стола, заметался, зацепился за неровную ворсинку в скатерти, поскользнулся: тут-то Идасси и прихлопнул его ладонью. Идасси поднял руку, - на скатерти лежал раздавленный жук. Но в тот короткий промежуток, между тем моментом, в который Идасси раздавил человечка и моментом, в который Идасси увидел раздавленного жука, - ему показалось, что чья-то огромная рука, тяжелая, как чугунный котел, прижала к скатерти и раздавила его.
        - Так что это за вид колдовства? - спросил Даттам.
        - Несомненно, третий, - ответил Идасси.
        Два остальных экзаменатора недоуменно переглядывались: Даттам отвел им глаза, и они ничего не заметили.
        Идасси быстро поднялся и покинул зал. Оказалось, он занял первое место. Он побежал с этой вестью к государю. Не прошло и часа, вдруг явились люди с известием, что государыня Касия мертва.
        Государь взошел на трон.
        Руша казнили, Идасси сделали первым министром. Дядя его, услышав это, пошел на империю войной. Идасси отправился навстречу дяде во главе войска, разбил противника, привез государю десять тысяч голов. После этого отправился дальше, освободил Хабарту, открыл выход к Южным морям.
        Под управлением Идасси страна расцвела, птицы и звери давали потомство в положенное время, и даже налоги уплачивали сполна.
        У Идасси была младшая сестра, - государь взял ее главной женой, она родила наследника.
        Вскорости государь простудился на охоте и умер. Идасси стал править от имени годовалого племянника. Страна процветала. Тысячи усадеб и деревень принадлежали Идасси: в озерах его плескались золотые рыбы, сундуки трещали от обилия желтого и белого. Два сына подрастали у всесильного правителя.
        Прошло время, - молодой наследник вырос, ему уже перевалило за тридцать, - а к власти его все не пускали.
        Сыновьям Идасси тоже не нравилось, что отец их ни с кем не делится страной. Вместе с императором они составили заговор: однажды трое его сыновей ворвались во дворец с обнаженными мечами, схватили Идасси, отсекли отцу уши и губы, а затем бросили в темницу. Они надеялись сами занять его место, но придворные возмутились: государь приказал казнить непочтительных сыновей на глазах отца, а потом приказал выколоть Идасси глаза и уморить голодом.
        Умер Идасси на холодном камне, открыл после смерти глаза, - глядь, а он все еще сидит недоучившимся студентом перед колдуном Даттамом, и Даттам улыбается.
        - Ну, так это какое колдовство? - спросил Даттам.
        - Это третий вид колдовства, - спокойно ответил Идасси, - когда колдовство происходит не на самом деле, а в душе жертвы.
        - И как тебе твоя судьба?
        - Это хорошая судьба, - промолвил Идасси, - нет ничего лучше судьбы, о которой можно сложить длинную песню.
        Глава третья,
        в которой маленький варвар состязается с главным колдуном империи в стрельбе из лука, и в которой первый министр Руш спорит с настоятелем Даттам о природе финансовых операций
        Бес его знает отчего, - но после фокуса, проделанного Даттамом, у Идасси страшно заболела голова, и если бы, право, ему бы задали сейчас самый простой вопрос - ну, к примеру, перечислить перечень административных бумаг, которые требуются при строительстве нового деревенского зернохранилища, или формы скобяной отчетности, - он бы непременно засыпался. Но вопросов ему никаких не задали, и Идасси сам не запомнил, как очутился за воротами экзаменационного зала и в своей комнатке.
        В комнатке его все было полно дивным запахом, напоминающим смесь «пахучей ножки» с розовым росовяником, и по этому запаху Идасси догадался, что его дожидается письмо от государя. Так оно и было, только письмо было не одно, а целых два, - одно от государя, другое от государыни. Оба письма приглашали господина Идасси - одно в павильон Розовых Вод, другое в павильон Дождя, и оба письма были написаны на лазоревой бумаге, на которой имели право писать только императоры.

* * *
        Через час Идасси был у государя. Тот забавлялся с длинной пушистой мангустой. Увидав рыжеволосого юношу, государь очень обрадовался.
        - Ну как, - спросил он, - ты сдал экзамены?
        - Не знаю, - ответил Идасси, - но у меня их принимал Даттам. Страшный он человек.
        - Он мой наставник, - сказал государь.
        Идасси навострил ушки.
        - А он правда тебя обучает или же у него только титул наставника, а учат другие?
        - Нет, - сказал государь, - Даттам сюда приходит часто и учит меня разным удивительным вещам, и я думаю, что он приходил бы еще чаще, если б не боялся моей матери.
        - А колдовству он тебя учит?
        Государь поправил своими изящными пальцами легшую на лоб каштановую челку и сказал:
        - Дай я тебе покажу, чему он меня учил.
        Государь закрыл шторы из деревянных створок, так что в комнате стало совсем темно, а затем открыл в шторе маленький, круглой дощечкой задернутый глазок. К этому глазку он приставил треугольную призму, и вместо пучка белого света ото всей этой призмы веером разошлись цветные лучи.
        - Видишь, - сказал император страны Великого Света, - если присмотреться, то они идут не кругом, а овалом.
        - Ну и что? - удивился Идасси.
        Тогда Инан притащил стул и поставил на пути лучей, на стуле, маленькую деревянную ширму с глазком. Он поставил глазок так, чтобы через него проходил лишь фиолетовый луч, а потом Инан взял вторую призму и поднес ее к фиолетовому лучу. Но на этот раз луч не разделился ни на какие составляющие, а так и остался фиолетовым.
        - Овал, а не круг получается потому, - сказал Инан, - что свет состоит из лучей разной степени преломляемости, и из-за их разной степени преломляемости они и падают по-разному на стену. А если взять другую линзу, то можно снова собрать радугу в белый цвет.
        - Это Даттам придумал? - спросил Идасси.
        - Нет, это какой-то из их монахов. Шакуники со всех концов ойкумены присылают ему описания своих опытов и наблюдений, и то, что ему кажется интересным, Даттам печатает в особой книжке и рассылает ее своим, - а многие опыты он повторяет.
        - Он тебе морочит голову, - сказал рыжеволосый варвар, - у него две тысячи духов сидят в хрустальном кувшине, а он тебя развлекает этими лучиками. Разве это колдовство? И вообще, он может приказать своим духам сделать с лучами все, что ему угодно.
        - Не знаю, - отозвался государь. - Он меня не любит, это точно. Я знаю, что он режет мертвых, и он предал больше людей, чем кто-нибудь вокруг.
        - А кого он предал?
        - Ну, во-первых, когда ему было девятнадцать, он был вождем взбунтовавшихся крестьян и предал их, а потом он предал экзарха Харсому, а потом еще был один ученый монах, звездочет, с которым Даттам поссорился. Этот монах тридцать лет наблюдал за звездами и составил самые точные астрономические таблицы, какие есть в мире. И вот, когда его недруг захотел опубликовать результаты своих исследований, Даттам подкупил печатника, и позаменял последние цифры каждого наблюдения. Все звездочеты понадрывали животики от хохота, враг Даттама от отчаяния сошел с ума и умер, а через два года Даттам опубликовал настоящие таблицы, анонимно, и с тех пор все звездочеты считают по этим таблицам.
        - Не думаю, что этот звездочет умер от отчаяния из-за каких-то там ошибок в книжке. Даттам, наверное, убил его взглядом, - сказал Идасси.
        - Не знаю, - со вздохом промолвил император, - если бы он мог убить человека взглядом, он бы, наверное, убил Руша. У него очень плохие отношения с Рушем.
        - И государыня это терпит?
        - Государыня их и поссорила. При дворе есть сторонники Даттама и сторонники Руша, и все, в чем провинится партия Даттама, становится известно через партию Руша, а все, в чем провинится партия Руша, становится известно через партию Даттама. А то как же? Если придворные в согласии, то государь пребывает неосведомлен.
        Инан промолчал и продолжил:
        - Из-за этого у них жуткие свары по поводу всех этих призм и утвари для насилия над природой. Даттам как-то принес государыне козявку под микроскопом, чтобы показать, какими маленькими тварями населен мир, а Руш говорит: «Я не буду смотреть в микроскоп. То, что боги сделали скрытым от глаза, должно скрытым и оставаться, и потом - откуда я знаю, что вижу правду? Если я съем траву „волчья метелка“, так я увижу тварей еще почище, чем те, что видны под микроскопом. Может, ваш микроскоп искажает мир и показывает не то, что есть? Может, он как „волчья метелка“?»
        Инан помолчал, нерешительно дотронулся своими тонкими пальцами до тяжелой шторы, и докончил:
        - На самом деле на микроскоп и на богов ему, конечно, наплевать. Ему важно съесть Даттама.

* * *
        На следующий день государыне Касии докладывали о результатах экзаменов, Даттам, поклонившись, промолвил:
        - Множество учеников выказало отменные знания, лучшим же, на мой взгляд, был Идасси. Я поставил его сочинение и его ответ на первое место.
        - А какое ваше мнение, господин Руш, - спросила государыня, - вы ведь в этом году возглавляете комиссию?
        - В сочинении маленького варвара полно ошибок, я поставил его на последнее место, далеко за красной чертой.
        Тогда государыня просмотрела сочинение Идасси и молвила:
        - Я согласна с мнением настоятеля Даттама, господин Руш.
        Бедняжка Руш позеленел от злобы, но делать нечего. Пришлось ему оттиснуть свою печать на решении государыни и самолично вручать Красную Ленту маленькому варвару.
        Церемония чествования победителей, проходила в зале Десяти Тысяч Богов и продолжалась до середины дня. По окончании церемонии Идасси провели в сад.
        Несмотря на то что государь очень устал, сидя на церемонии, он не отказался от вечернего приема и появился среди гостей в саду в светской одежде - голубом кафтане, затканном снежинками и звездами.
        Войдя в сад, Идасси сразу наткнулся на господина Руша, - тот стоял на посыпанной золотым песком дорожке и шутил с казначеем Ишнайей. Господину Рушу было страшно досадно, что ему пришлось лично вручить награду за первое место Идасси, он повернулся к Идасси и громко сказал:
        - Большая честь для империи, что самые отдаленные народы слышат о ее славе и учат изречения наших ученых! Ведь короли народа Идасси спят на земле, укрываются лопухом, а подданные их и вовсе не имеют облика людей. Правда ли, что рядом с вами живет племя, имеющее рот на брюхе и четыре ноги?
        - Нет, - ответил Идасси, - те, которые со ртом на брюхе, обитают дальше к северу, а наши соседи ничуть не безобразнее вас, господин Руш.
        Государь, стоявший неподалеку, засмеялся, а Руш надулся, как индюк, и продолжал:
        - А правда ли, что в вашем языке сорок разных названий для разных видов мечей?
        - Правда, - ответил Идасси, - но хороший певец никогда не употребит этих прямых названий в стихах, а скажет: «исцеляющий стыд», или «утолитель ярости», или «молния воина» - или еще десять тысяч слов, - так что в языке людей есть сорок слов для меча, а в языке песен нет, пожалуй, ни одного слова, которое, приставленное бы к другим, не обозначало бы меч.
        - Какое богатство, - улыбаясь, заметил Руш, - жаль только, что в других отношениях язык ваш так беден. Правда ли, что в вашем языке нет слова «три», а считаете вы так: «один, два, много»?
        - Нет, - ответил Идасси, - слово «три» у нас есть.
        - А слово «четыре»?
        - Тоже есть.
        - А слово «десять»?
        - Тоже есть.
        - А сто?
        - Есть и «сто».
        - Ну уж слова «тысяча» вы не знаете!
        - «Тысяча» на нашем языке называется «тьмой», - сказал Идасси, - а «десять тысяч», - «мириадой».
        - Великий Вей! Да зачем тем, кто не собирает налоги, такие большие числа? - с издевкой воскликнул Руш.
        - А как же иначе считать войска? - возразил Идасси, и на всех присутствующих словно пахнуло холодом.
        Руш отвернулся и с досадой пробормотал:
        - Юноши вечно грезят о мечах и женщинах. Не думаю, что этот мальчик с пальцами в чернилах умеет драться, хотя ему и случилось зарубить в зале Ста Полей людей, которых специально опоили дурманом.
        Но Идасси, конечно, услышал слова. Он мигом обернулся и сказал:
        - Я хотел бы посмотреть, кто из нас лучше умеет драться, потому что истину выясняют не в спорах, я в поединках.
        Первый министр изумленно развел руками:
        - Что вы! Силы мои ничтожны, разве я осмелюсь противостоять вам? Разве что мой друг Даттам поможет мне.
        Как мы уже отмечали, настоятель храма шакуников Даттам вовсе не был другом первого министра. Государыня Касия всегда держала людей так, чтобы они ненавидели друг друга и старались отличиться в глазах государыни. Это, конечно, не могло предотвратить взяточничества и прочих пороков, но зато государыня Касия, благодаря взаимным доносам, всегда была осведомлена о том, что делается в государстве.
        В свое время Даттам перетаскал Рушу немало взяток, но год назад государыня их поссорила: больше Руш не видел ни полушки из храма и каждый день предлагал государыне конфисковать его богатство. Итак, Даттам не был другом Рушу, - но это был человек отчаянный, с сумасшедшинкой. Он поднялся из кресла, на котором он сидел, лениво развалясь и цедя через соломинку вино, и сказал:
        - Право, почему бы нет?
        Государыня Касия замахала руками.
        - Господа, да вы с ума сошли! Государь Неевик был прав, воспретив носить оружие во дворце!
        Но тут многие стали подначивать Даттама и маленького варвара, и государыня Касия в конце концов сдалась.
        - Принесите мечи, - распорядился Идасси.
        Душа его замирала. Что Даттам считался одним из лучших мечей империи, на это было Идасси решительно наплевать, - какой там лучший меч среди этих одноперых куриц! Но Даттам считался одним из лучших мечей и в варварских королевствах, где он провел немало времени, прибирая к себе земли и исследуя чудеса мира. И притом Даттам колдун. Как сражаться против человека, у которого в руках меч может обратиться в крылатую змею, которая вцепится тебе в лицо и высосет душу?
        - Ну уж нет, - воскликнула государыня Касия, - я не допущу, чтобы в этом саду повторилось то же, что давеча - в зале Ста Полей! Если вы хотите выяснить, кто из вас лучший воин, почему бы вам не устроить состязание в стрельбе из лука?
        И государыня, хлопнув в ладоши, подозвала двух стражников, стоявших у входа в сад. Те, кланяясь, подошли. В правой руке первый стражник держал длинный пальмовый лук, обмотанный ярко-красной шелковой лентой с надписью: «стража Небесного Дворца». Такой же лук держал и второй стражник, только, будучи чином ниже, имел ленту белого цвета. Идасси мигом схватил красный лук, а Даттам, лениво усмехнувшись, взял белый. Его немного задело, что ему достался лук ниже рангом.
        - Во что же они будут стрелять? - изумился казначей Ишнайя.
        - Послать за мишенями, - сказала государыня.
        Идасси огляделся и сказал:
        - К чему мишени? Вон летят утки: посмотрим, сможет ли господин Даттам в них попасть.
        Даттам поднял лук, целясь, и вдруг шепнул Идасси:
        - Я не хочу побеждать нечестно: в вашей стране нет пальмовых луков. Когда стреляешь из пальмового лука, целиться надо на полпальца выше, чем когда стреляешь из тисового, таково свойство пальмы.
        Идасси послушался его, и они выстрелили одновременно.
        Раздался крик: стрела Даттама, с белым оперением, попала в утку, а стрела Идасси, с красным, пролетела мимо. Тут-то Идасси сообразил, что Даттам соврал про полпальца! Идасси выхватил из колчана вторую стрелу, прицелился и раньше, чем утка ударилась оземь, выстрелил еще раз.
        Утка упала в заросли цветущих рододендронов, по приказу государыни ее подобрали и поднесли к ней Придворные вытянули шеи. Утка действительно была убита белой стрелой Даттама, а вторая стрела, пущенная Идасси, вошла в тело белой стрелы и расщепила ее пополам.
        Идасси обернулся к Даттаму, сверкнул черными, как смола, глазенками и вскричал:
        - Вы обманули меня, проклятый колдун!
        Даттам осклабился и ответил:
        - Я просто хотел показать тебе, мальчик, что при дворе побеждает не тот, кто лучше всех стреляет из лука. Жаль, что мне это не удалось.
        Наклонился и добавил вполголоса:
        - Я завтра весь день буду в своем городском поместье, мальчик. Был бы очень рад видеть тебя там.
        И прежде чем Идасси успел что-нибудь ответить, поклонился и растаял в терпкой зелени сада, затканной цветами и залитой заходящим солнцем.
        Прием закончился через два часа. Государь Инан, сославшись на головную боль, ушел немного раньше, и Идасси вскоре тихонько последовал за ним На приеме же они перемолвились всего несколькими словами.
        - Это невероятно, - сказал Идасси, - что Руш дал мне первое место.
        - Бьюсь об заклад, - промолвил Инан, - что первое место дал тебе Даттам, а Руш, наоборот, определил в конец списка.
        - Зачем же государыня встала на сторону Даттама?
        - Чтобы еще раз разозлить этих двоих. Вот увидишь, из-за этой маленькой досады Руш состряпает для Даттама большую гадость.

* * *
        На следующее утро в покоях государыни собрался малый государственный совет. На нем присутствовали избранные высшие чиновники, а из представителей богов - господин Даттам, настоятель храма Шакуника, и еще настоятель столичного храма Покойных Государей.
        Господин Руш докладывал о бюджете империи на будущий год.
        - Положение страны очень тяжелое, - сказал господин Руш, - в Чахаре неурожай, а в Кассандане размыло дамбы. Для восстановления их потребуется не менее сорока тысяч рабочих. Кроме того, мы должны предупредить нападения западных варваров, послать подарки восточным и выплатить проценты по нашему долгу Осуе. В связи со всем этим экстраординарные расходы государства требуют восьмидесяти миллионов ишевиков.
        - С каких это пор, - подал голос помошник министра финансов, молодой Чареника, - восстановление дамб требует денег? Издавна на такие работы посылались заключенные и жители соседних деревень!
        - Восстановление дамб, неурожай и все беды внутри страны и вправду не требуют денег, - согласился господин Руш, - но во внешних сношениях деньги необходимы. Предупреждать нападения западных варваров лучше всего, раздавая деньги их соседям. Если же мы не пошлем подарков восточным варварам, то они опять нападут на Иниссу, и в следующем году нам придется платить втрое. Что же касается процентов по долгу Осуи, то это город невоинственный, но коварный, и если мы не заплатим осуйцам, они натравят на нас тех же варваров. Если мы не раздобудем в этом году восьмидесяти миллионов ишевиков, то нас ждет погибель.
        - Откуда же раздобыть такие деньги, - недовольно сказала государыня, - мои подданные не губка, чтобы выжимать из нее налоги! Селяне и так отдают государству больше седьмой части выращенного!
        - Я думаю, - сказал осторожно Чареника, - что налог на рис можно поднять до двенадцати процентов. Кроме того, в городах развелась прорва людей, которые торгуют и наживаются, производят предметы роскоши и другие бесполезные вещи. Чем запрещать этих людей, как то было при прошлых государях, лучше брать с них до тридцать процентов в казну.
        - Бросьте, господин Чареника, - сказал лениво Даттам, - издавна известно, что когда налоги превышают пятнадцать процентов, их перестают платить вовсе и платят вместо налога государству отступное сборщику налогов.
        Тут Руш улыбнулся и сказал:
        - Выход из положения есть. Говорят, в этом году храм Шакуника получил сто сорок миллионов чистой прибыли. Почему бы ему не ссудить восемьдесят миллионов государству?
        Все замерли.
        Даттам неторопливо встал. Члены государственного совета глядели на него с опаской, как на живого покойника. «Ну все, - пронеслось молнией в уме Чареники, - если Даттам ссудит эти деньги, Руш не вернет ссуду и разорит храм. А если он не ссудит их, то Руш его арестует, как изменника. Хорошенько же Руш отомстил Даттаму за первое место варвара Идасси!»
        - Государыня, - сказал Даттам, и каждое слово он выговаривал раздельно и веско, так что слово взлетало птицей к потолку и долго звенело в сводах и пролетах зала, - я немедленно ссужу эти деньги, как только первый министр Руш будет уволен. Потому что только в этом случае я смогу быть уверен, что храму тем или иным образом возместят предоставленный кредит.
        - Это государственная измена, - вскричал Руш, - говорить такие слова!
        - Успокойтесь, господин Руш! - улыбнувшись, промолвила государыня, - вы, скорее, должны гордиться, что за вас предлагают такие деньги. Подумайте, насколько это больше того, что вы получили от князя Ино Рваная Щека за голову Идасси!
        Руш в возмущении вскочил.
        - Ваша вечность! Это чудовищная ложь, и наверняка ее преподнес вам наставник молодого государя!
        Государыня усмехнулась и обратилась к заместителю министра финансов.
        - Господин Чареника, - сказала она, - не стоит ли перейти к следующему вопросу, о порядке совершения жертвоприношений в честь Исииратуфы, которые в Иниссе отличаются от общепринятого?

* * *
        По окончании заседания государственного совета чиновники перешептывались, расходясь.
        - Два быка сцепились рогами на узком мостике, - прошептал молодому Чаренике его тесть Арнак. - Как ты думаешь, кто из них победит?
        - Ах, - ответил Чареника, - господин Руш всего лишь первый министр, а господин Даттам - хозяин крупнейшего кредитного учреждения империи, на банкнотах которого, по правде говоря, только и держится все наше денежное хозяйство. Если уволить Руша, не произойдет ничего, а если сместить Даттама, все финансы придут в негодность, цены на рынках подскочат в десятки раз, а государственные деньги погибнут.
        - Глупый ты мальчик, - ответил тесть, - ты на все смотришь со своей финансовой колокольни. Ну какое государству дело, если деньги подешевеют в тысячу раз!
        Сказал, а сам задумался: «А может, и вправду государыне Касии есть до этого дело? Вот уж покойный-то император даже слова такого не знал, - финансы. А государыня Касия… Что с нее возьмешь? Бабский ум короток, к тому же - простая крестьянка. Небось помнит еще, как босоногой на рынок бегала и плакала, если теперь за гуся нужно отдавать не одну розовую, а две. Может, она и вправду думает, как мой наивный зять».

* * *
        Между тем, получив приглашение на вечернюю пьесу, Идасси оказался в изрядном затруднении. Вечером ему надо было идти в павильон Тысячи Превращений, а в чем?
        Свое лучшее синее платье он надевал уже дважды; серый форменный кафтан лицеиста Бужвы было надеть решительно невозможно; была еще куртка, в которой он ходил на рынок, но не в зеленой же куртке вот с такой дырой на правом локте идти в павильоны? Стало быть, платье следовало купить.
        Деньги у Идасси, как ни странно, были. Часть их хранилась под полом комнатки в небольшом тайнике, который время от времени пополнялся выручкой от продажи рыбы, другую же часть Идасси носил с собой в нательном поясе. Дело в том, что Идасси никогда не исключал, что ему придется спешно бежать на родину, и он всегда полагал, что легче бежать с деньгами, чем без денег. «Ведь если бежать с деньгами, - думал Идасси, - то чиновников на перевозах и заставах можно будет просто подкупить, а если бежать без денег, придется их убивать, а подкупленный чиновник - вещь куда менее заметная, чем убитый».
        И теперь, поразмыслив, Идасси достал из нательного пояса пять серебряных монет, переложил их в карман и отправился на рынок. Он знал лавку старьевщика, где можно было купить хорошее платье за пять монет, а больше он положил себе не тратить, - государыня, не государыня, - все! Нечего деньгами швыряться!
        Подходящее ему платье Идасси нашел в лавке на Красном Мосту. Этот мост был покрыт крышей, словно улица во дворце, и поэтому под крышу набилось множество всяких лавочек, где торговали всем, что можно съесть, носить и дарить. Кафтан, который присмотрел Идасси, был бежевого цвета с искусным серебряным шитьем по подолу. Одна из пуговиц у кафтана была обломана, но Идасси тут же сообразил, что если перешить сломанную пуговицу на пояс и потом перепоясать кафтан кушаком, пуговица будет совсем незаметна.
        Идасси поторговался с торговцем, и из-за сломанной пуговицы ему удалось сбавить пол-ишевика.
        Еще Идасси купил красивый бархатный кушак синего цвета и юфтяные сапожки, украшенные узором в виде листьев лотоса. Все покупки обошлись ему в четыре с половиной монеты.
        На обратном пути ко дворцу Идасси шел улицей Ароматного Мира. Дойдя до поворота ко дворцу, молодой варвар вдруг остановился: впереди, чуть слева, глубоко за резными воротами и зеленью сада, сверкала репчатыми башенками флигелей городская усадьба господина Даттама и подымалась вверх круглая, похожая на яйцо кровля центральной башни, из которой, как говорили, колдун Даттам шпионит за небом. «Заходите» - вспомнил Идасси слова Даттама. А в самом деле, почему не зайти?
        И Идасси перешел улицу и постучался в ворота.
        Пустили Идасси внутрь довольно легко, и молодой слуга провел юношу по посыпанной песком дорожке к главному дому. Идасси спросил бывшего там монашка, где Даттам.
        - Господин занят, - ответил монашек.
        - Чем? - спросил Идасси.
        - Труп режет, - ответил монашек и ушел.
        Идасси принял эти слова за шутку и некоторое время стоял в приемном покое, вертясь и оглядываясь по сторонам. Размерами своими покой не уступал любому из дворцовых павильонов: малахитовые колонны зала вздымались вверх на высоту в пять человеческих ростов, золоченые светильники в форме львов умножались в бесчисленных зеркалах, и фигурка стройного широкоплечего юноши, казалось, терялась среди каменных квадратов пола, выложенного отполированным багровым базальтом, цветом точь-в-точь как волосы Идасси.
        Идасси обошел зал, как любопытная рысь, а потом не выдержал и толкнул тяжелые створки бронзовых дверей. За ними начиналась терраса, уставленная легкой, плетенной из шелковой травы мебелью, и открытая дорожка уходила в сад, петляя меж желтых шубок цветущих рододендронов и одетых в белое слив.
        Идасси оставил узелок с новым платьем на террасе и спустился в сад.
        Запах в саду был странный, немного напоминающий запах лекарственной лавки, и, сойдя в сад, Идасси догадался, в чем дело. Чуть подальше, за деревьями, располагались ровные делянки невзрачных растеньиц, негодных ни для сада, ни для огорода. Большая часть растений была Идасси неизвестна, но в одном он узнал растущий в далеких горах «волчий смех», страшную травку, - с ее помощью шаманы ходят к богам, а люди умирают. «Стало быть, правду говорят в городе, - подумал Идасси, - что Даттам разводит в саду все яды, которые растут в ойкумене».
        И, сгорая от любопытства, стал медленно пробираться вдоль грядок.
        Минут через пять Идасси увидел маленький дом в глубине сада. От дома опять пахло неприятным, несадовым запахом. Идасси отворил дверь и вошел.
        Даттам действительно резал труп. Посреди одноглазой комнаты стоял широкий камень, и на нем лежала совершенно разрезанная худенькая девица лет тринадцати. Ножки ее и лоно были заботливо прикрыты белым платком. Больше всего Идасси поразил этот белый платок: по нему было видно, что Даттама интересовало в покойнице совсем не то, что было бы интересно Идасси. Даттам стоял вместе с пятью или шестью монахами, и они о чем-то горячо спорили по поводу легких девицы, лежавших перед ними в мисочке.
        Даттам заметил Идасси и пошел к нему навстречу. Руки колдуна, обтянутые перчатками из склееного рыбьего пузыря, блестели от крови, и старый зеленый плащ тоже был кое-где мокрый.
        - Хотите поглядеть, господин Идасси, как устроен человек? - спросил Даттам, кивнув на девицу.
        - Я и так знаю, как он устроен, - сказал Идасси. - Я много свежевал оленей и кабанов, а человек должен быть устроен так же, как они, иначе наши души не смогли бы вселиться в оленя после смерти.
        - Величайшее заблуждение, - сказал Даттам, - внутренние органы человека не совсем схожи с внутренними органами животных. Больше всех нас напоминает свинья. Верите ли, что мы лет пять полагали, будто у основания мозга существует особая сеть, посредством которой животный дух становится человеческим, а сеть эта есть у обезьян, и ее нет у человека!
        Идасси пожал плечами и подошел посмотреть, как режут человека, и Даттам прочитал ему целую лекцию, из которой Идасси узнал для себя много нового о крови и селезенке. Даттам объяснил ему, что сердце вовсе не вместилище чувств, как кажется многим, а просто большой насос, который гоняет по телу кровь, и Идасси опять вспомнил слухи о том, что Даттам, чтобы выяснить загадки кровообращения человека, резал живых людей.
        Наконец они отошли от стола. Голова Идасси немного кружилась от запаха протухшего мяса, и он был вполне благодарен Даттаму, когда тот, содрав перчатки и запачканный кровью плащ, вышел в сад. Там он долго, отфыркиваясь как бобер, мыл лицо и руки, и потом вылил на себя целую горсть настоянного на спирту благовония.
        - Вы не показывали этого государю, - сказал Идасси, кивнув на домик.
        - Государь вряд ли выдержит такое зрелище, - сухо сказал Даттам.
        - Кто эта девочка? - спросил Идасси.
        - Наложница наместника Иниссы, - ответил Даттам, - ему показалось, что ее отравили, и вот он прислал тело нам. Конечно, это прекрасно, что наместник верит в науку, но за четыре дня путешествия девица изрядно протухла, как вы можете заметить. Я бы подарил поместье тому, кто скажет, как сохранять трупы. Вы знаете, что до сих пор во всех анатомических атласах порядок картинок соответствует порядку, в котором портятся органы, - сначала рисуют кишки и желудок, потом печень, сердце, - пока не дойдут до костей?
        - Ее действительно отравили?
        - У нее отек легких, - сказал Даттам, - кто знает отчего? Может, и не от яда.
        - Значит, вы не всегда можете уличить отравителя?
        - Пока лучшим средством уличить отравителя остается дыба, - усмехнулся Даттам, - но вряд ли наместник Иниссы вздернет на дыбу свою старшую жену, которая к тому же троюродная племянница первого министра Руша.
        Они прошли по саду и поднялись в главный дом, но не в приемный зал, куда сначала провели Идасси, а в личные покои Даттама, в небольшую комнату, где стены были занавешаны гобеленами, а пол - коврами; из приугольных курильниц поднимался голубоватый дымок, и в серебряной мисочке перед алтарем плавали свежие дубовые ветки.
        Даттам хлопнул в ладони, и в комнату вошел красивый молодой монашек с подносом, полным печений и фруктов. Следом другой внес чайник. Роспись на чайнике изображала все три пояса мира, - почву, по которой полз слепой крот, средний мир, где росли злаки и бродили олени, и небо, украшенное луной и редкими верхушками сосен. Даттам взял чайник и стал наливать Идасси чай, и Идасси вдруг подумал, какое это счастье - держать в руке весь мир, вот так, как Даттам держит сейчас чайник.
        Идасси вдруг отставил чашку в сторону.
        - О чем же вы хотели говорить со мной, Даттам? - спросил он. - О чем вы хотели говорить после того, как отняли у меня победу в стрельбе из лука, посмеялись надо мной на глазах самой государыни?
        Настоятель храма Шакуника оглядел сидящего перед ним юношу, и на его тяжелом, чуть обрюзгшем лице с квадратной челюстью и желтыми тигриными глазами не было даже тени улыбки.
        - Идасси, - сказал он, - вы думаете, что государыня Касия вас любит. Вы ошибаетесь. Есть люди, неспособные никого любить. Я отношусь к их числу, государыня Касия относится к их числу. Вы показались опасным государыне. Очень опасным. Вспомните, чем до сих пор кончали все фавориты маленького императора. Вспомните, что ни один из них не был удален самой государыней, - против каждого она сумела восстановить собственного сына. Лахия был казнен за взяточничество, Удан сослан за казнокрадство, - и во всех этих делах милосердие государыни выгодно оттеняло безжалостность и вздорность молодого императора. Этим государыня достигла двух вещей, - все опасаются быть друзьями императора, и никто не хочет видеть его на троне.
        Идасси нагло усмехнулся. Даттам сидел, не шевелясь. Его сильное полное тело, казалось, совершенно расслабилось средь подушек, и Идасси решил бы, что колдун совсем не волнуется, если бы короткие плотные пальцы Даттама не вертели витой браслет, сделанный в форме змеи, кусающей свой хвост.
        - Что же касается вас, Идасси, - продолжал Даттам, - то вас нельзя сослать или казнить, потому что ваши родственники воспользуются этим, чтобы напасть на империю. И государыня решила сделать так, чтобы государь охладел к вам. Трудно ли заставить полудикого мальчишку влюбиться в красивую, хотя и стареющую женщину? А государыня красива и умна, - кто мог бы двадцать пять лет назад подумать, что дочка простого крестьянина, неграмотная двенадцатилетняя девочка, представленная императору среди тысячи двухсот наложниц, станет повелительницей ойкумены? Но в тот миг, когда государь уверится, что вы изменяете ему с его матерью, - вы перестанете для него существовать, Идасси. А государыня прикажет принести перо и напишет указ о назначении вас сырным чиновником в какую-нибудь Иниссу.
        Идасси покраснел от бешенства, и рука его поползла к поясу, туда, где в складах белой рубахи был запрятан широкий нож с треугольным, как акулий плавник, лезвием.
        - Я говорю это вам, Идасси, - благожательно продолжа настоятель храма Шакуника, - потому что вы необыкновенно умный мальчик. Если б речь шла о глупце, даже бы не стоило ему говорить, что его не любит женщина, и какая женщина… Но вы, я думаю, сами подозреваете, в чем дело. А если вы вообразили, что государыня Касия ради вас может отправить в отставку Руша, - о нет, отставка первого министра так перепугает многих чиновников, что они, пожалуй, вспомнят о том, что законный государь - Инан. Не надейтесь, что государыня Касия поручит вам войско, - женщина, которая не доверяет полководцам империи, уж конечно не будет доверять варвару.
        - Чего вы заботитесь обо мне, Даттам? Ведь вам нет дела ни до меня, ни до государя. Вы не любите его.
        Императорский наставник улыбнулся.
        - Если бы я осмелился выказать свою любовь к государю, - сказал он, - я был бы сейчас там же, где и его предыдущие любимцы. Несмотря на мою репутацию колдуна или благодаря ей.
        Помолчал и добавил:
        - Став любовником государыни, вы погубите себя, Идасси. Не став им, вы останетесь смешным варваром-мальчиком, другом кукольного императора, которого забывают накормить ужином, и ваша жизнь не будет стоить ни гроша с той секунды, когда в вашем королевстве за горами вспыхнет новая междоусобица. А она вспыхнет очень скоро - бьюсь об заклад, что государыня Касия уже послала людей и деньги ее возбудить!
        - И какой же выход вы предлагаете?
        - Храм Шакуника может помочь вам. Храм может вернуть императору то, что ему принадлежит по праву.
        - Храм Шакуника, - сказал рыжеволосый варвар, - владеет половиной империи. Что же должен будет отдать император за то, что вы обещаете? Вторую половину?
        Даттам только улыбнулся.
        - Мы поговорим об этом потом, мальчик. А сейчас бери свой узелок и беги, а то опоздаешь на вечерний прием к государыне.

* * *
        Однако в этот день Идасси так и не надел своего нового платья. Вернувшись во дворец, Идасси не стал открыто входить в лицей. Вместо этого он перемахнул через ограду в секретном месте и, взобравшись по крыше, проник в свою комнату. Комнаты лицеистов никогда не закрывались. Идасси убедился, что обиталища его не посещал никакой курьер и что никакое письмо его не дожидается. Идасси тихонько засунул сверток с новым платьем в ларь, выбрался из комнаты через окно и через пять минут лежал в густых зарослях рододендрона, окаймлявших главную дорогу к зданию лицея.
        Идасси лежал почти два часа, пока не увидел, как по дорожке, с письмом в руке, проскакал всадник, - чиновник в парчовом кафтане дворцовой почты, голубоглазый и с круглым, на тыкву похожим лицом.
        Идасси, в кустах, ухмыльнулся, встал, сбросил с куртки приставшие к ней листья и отправился к государю.
        Государь был в своих покоях один. Окуная перо в золотую тушечницу в форме цапли, стоящей на одной ножке, он что-то писал в тетради круглым ученическим почерком.
        - Ты чего пишешь? - спросил Идасси.
        - Трактат об управлении государством, - ответил смущенно восемнадцатилетний Инан.
        Идасси изумился:
        - Зачем писать? Править куда легче!
        - Не знаю, - сказал Инан, - кажется, мне куда легче написать хороший трактат об управлении государством, чем править им на самом деле.
        Помолчал и прибавил:
        - У меня много свободного времени, и я могу попросить принести мне любую книгу. Мне кажется, у меня неплохие шансы написать такой трактат. Ведь до сих пор лучший трактат об управлении был написан императором Веспшанкой, а вместо Веспшанки управлял миром сначала его дядя, а потом его сын, и в конце концов сыну это надоело и он приказал отравить отца. А трактат он написал очень хороший.
        Идасси, который очень любил трактат Веспшанки, изумился:
        - Откуда ты знаешь, что он не правил?
        - О, это подробно описано в «Хрониках Адерры», и сочинении Дархая, и еще в одной анонимной истории, которая называется по первым строкам: «Рассматривая начало…».
        Идасси, хотя и изучил все, что полагалось в лицее по программе, никаких этих хроник не знал, да и вообще две из них были запретны и хранились в Небесной Книге в единственном экземпляре.
        А император вдруг спросил с интересом:
        - А ваши короли писали какие-нибудь наставления? Их можно прочесть?
        - Да у нас только один король, Алох Пьяная Нога, умел писать, - изумился Идасси, - и признаться, это ему ничуть не помогло, когда его зарезали на охоте!
        Немного подумал и прибавил:
        - Зато наши короли сочиняли очень хорошие песни, и Шроко, например, сочинял такие песни, от которых танцевали камни и балки пускали ростки, а мой отец однажды попался в лапы своему врагу и откупился тем, что сочинил ему хвалебную песню. А если бы он не умел сочинять песни, ему бы пришлось платить выкуп не меньше чем в триста ишевиков.
        Государь Инан задумчиво поглядел на разбросанные по столу листки.
        - Да, - сказал он, - я вряд ли напишу такую книжку, от которой будут танцевать камни. Но я думаю, что сумею сочинить нечто безусловно-достойное, не сейчас, конечно, а лет через десять разысканий.
        Идасси возмутился.
        - Это что же, женщина будет править, а ты будешь писать умные книжки? Ты император или баба в штанах?
        Государь вскрикнул:
        - Да как ты смеешь!
        - Тише! Сюда идут!
        И действительно, далеко, в привратных покоях, зазвенел серебряный колокольчик, послышались шаги. Дверь государевой спальни распахнулась, и на ее пороге предстал чиновник дворцовой почты с круглым лицом и голубыми глазами, тот самый, которого Идасси видел, пока лежал в кустах.
        Чиновник поклонился, вынул из-за пазухи свиток и сказал:
        - Господин Идасси! Вам письмо от государыни.
        И, показав письмо, протянул Идасси маленькую корчажку с благоуханной водой, которой полагалось омывать руки перед тем, как прикасаться к письму царствующей особы.
        Идасси омыл руки и взял свиток. По правилам ему полагалось бы встать на одно колено, поцеловать письмо и только потом развернуть, но Идасси молча стоял, не разворачивая записку.
        - Что же ты ждешь? Иди, - сказал Идасси чиновнику.
        Тот откланялся и был таков.
        Рыжеволосый варвар развернул записку и пробежал ее глазами.
        - Дай мне! - сказал император. Идасси подал записку: «Вас ждут в первую ночную стражу в павильоне Облачных Вод».
        - Не ходи туда, - сказал государь, и темные брови сдвинулись на его тонком печальном лице.
        Идасси промолчал.
        - Я запрещаю тебе туда идти.
        Глаза Идасси сверкнули, и он проговорил:
        - Ничего хорошего не бывает с государством, которым правит женщина! Я пойду туда, и я убью ее!
        Инан вскрикнул:
        - Нет! Она моя мать! Глупый варвар, ты говоришь вещи, за которые разрезают живот и рубят голову!
        - Ничего плохого в том, что мне отрубят голову за убийство я не вижу, а вот что на троне сидит баба, это куда как плохо!
        - Замолчи!
        Идасси просидел у государя до самой темноты, пока не вошел чиновник пятого ранга и не объявил, что государю пора спать.
        - Останься со мной, - попросил Инан, - мне страшно спать одному.
        - Конечно, государь, - сказал Идасси.
        Идасси лежал на своей шкуре тихо, пока не услышал, что государь прилежно спит. Тогда маленький варвар поднялся, тихо подхватил башмаки и куртку, осторожно раскрыл дверь - и был таков.
        За дворцовой стеной били третью ночную стражу.
        Идасси тихо прокрался к павильону Облачных Вод. Все было, как и в прошлый раз, - на освещенной веранде второго этажа звенели голоса и смех, - государыня Касия тешилась остроумными шутками и шарадами. Идасси влез на старый раскидистый бук, чьи ветви нависали над верандой и над дорогой, прилепился, как кошка, к одному из суков, и стал ждать.
        К четвертой ночной страже гости стали расходиться: по мраморной дорожке, прямо под Идасси, прошел казначей Шинайя и два его помощника, прошел Даттам с главным придворным врачом, тоже из шакуников, - оба они спорили о печени и селезенке, - удивительные люди, тоже находят о чем говорить после вечера у государыни, - и, наконец, последним прошел Руш. Он прошел так близко от дерева, что Идасси, свесившись, мог бы схватить его и свернуть его глупую голову.
        Прошло немного времени, и свет в большой зале погас. Только на втором этаже, за узеньким цветным стеклом, теплился ночник, да в кухне, внизу, перекликались служанки. Идасси соскользнул с дерева и прошел к павильону. Он не стал входить в дом, а уцепился за тонкий резной столб, необыкновенно удобный для лазания, и в мгновение ока взлетел на второй этаж.
        Галерея второго этажа была пуста, только маленькие золотые боги таращились со стен на Идасси. Один конец галереи переходил в винтовую лестницу на первый этаж, другой кончался резной, закрытой занавесками дверью. Идасси прошел к двери и взялся за ручку. Дверь была заперта.
        - Кто там? - спросил тревожно женский голос, не принадлежавший, однако, государыне.
        - Идасси, - ответил маленький варвар.
        Кто-то как бы всплеснул руками, за стеной зашуршала занавеска… Идасси размахнулся и ударил в дверь сапогом. Дворцовые двери не были рассчитаны на сапоги - Идасси вошел внутрь.
        Служанка, в гардеробной, испуганно вспискнула. Идасси отпихнул ее, раздвинул занавески, отделявшие гардеробную от спальни государыни, и вошел внутрь.
        Государыня стояла в своей спальне в легкой белой кофточке и нижней синей юбке, отделанной бахромой. Юбка кончалась чуть выше лодыжек, и Идасси увидел ножки государыни - маленькие, изящные ножки, которые когда-то свели с ума покойного императора, в тончайших белого цвета носочках с узором из переплетенных трав.
        - Как вы посмели! - вскричала государыня Касия, оборачиваясь.
        - Вы сами приказали мне прийти!
        - Я ждала вас три часа назад!
        - Что мне было делать тут три часа назад? - возразил Идасси. - Когда женщина приглашает мужчину в свой дом на ночь, она приглашает его играть не в шарады, а в совсем другую игру.
        - Мальчишка, - сказала государыня, - тебе нет восемнадцати, что ты понимаешь в других играх?
        - Сейчас покажу, - ответил Идасси, расстегивая шелковую куртку.
        И бог знает, что бы он расстегнул еще, - а только в этот миг до слуха его донесся легкий шорох. Идасси мгновенно обернулся и отдернул занавес в углу комнаты, которым на ночь занавешивали статую бога Бужвы. В закутке, за статуей, сидел тот самый чиновник, которого прочили на место в потайных покоях, и был этот чиновник без башмаков и верхнего кафтана.
        Идасси расхохотался.
        - Шарея, прогоните этого нахала! - вскричала государыня.
        Идасси развернулся и всадил чиновнику кулаком под подбородок так ловко, что бедняжка чуть-чуть не откусил себе кончик языка. Чиновник было поднял руку, защищаясь, но Идасси одной рукой схватил его за локоть, а затем поднял ногу и изо всей силы ударил чиновника под ложечку. Чиновник согнулся, отлетел к стене, и непременно бы упал, если б не зацепился рукавом за ветвистый светильник, вделанный в оконную раму. Послышался треск рвущейся ткани, пламя светильника заколебалось, - но, когда рукав чиновника окончательно порвался, он уже немного пришел в себя и, держась за светильник, замотал головой.
        - Идасси! Ни с места! - вскричала государыня, видя, что варвар опять собирается бить своего соперника.
        Идасси оглянулся. Он с трудом соображал, что делает. Душа его дрожала от бешенства, как в бою, когда человек перекидывается в медведя или трехглавого волка. В глаза ему бросился белый нож с костяной ручкой, - этим ножом государыня надрывала негодные указы. Идасси схватил нож ручкой вперед, раскрутил и кинул. Чиновник хрипнул, выпустил светильник и сполз на пол.
        Государыня с криком ужаса метнулась к чиновнику.
        - Шарея, Шарри! - закричала она, щупая руками красное пятно, расплывающееся вокруг костяной ручки. - Великий Вей, - выпрямилась государыня, - вы его убили!
        - А зачем он прятался в вашей спальне? - отвечал маленький варвар.
        Государыня вдруг всплеснула руками и расхохоталась. Идасси стоял, опустив голову и понемногу приходя в себя. Он очень хорошо знал, что всякое убийство в империи карается топором и веревкой и что единственный способ спастись - это как-то укрыть преступление от глаз власти. Но тут преступление было совершено, так сказать, на глазах власти, такой власти, которой слушались даже боги, - и укрыть его не было никакой возможности. И в то же время что-то подсказывало Идасси, что, возможно, это убийство на самом верху власти карается гораздо меньше, чем кража капустного кочана на рынке.
        Может, этот завитой наглец еще жив?
        Идасси наклонился над чиновником: тот уже не дышал. Государыня подошла и встала рядом. Идасси слышал ее взволнованное дыхание, но ему показалось, что она взволнована не убийством.
        - Унеси его! - сказала государыня.
        - Куда?
        - Куда хочешь. Я не желаю, чтобы по дворцу ходили слухи, что в моей спальне зарезали человека.
        Государыня подала Идасси башмаки и кафтан чиновника, и тот молча одел и обул мертвеца. Нож он вынул, обтер о платье покойника и положил на место. Государыня подала ему плащ Шареи, и Идасси обернул плащ вокруг мертвеца, изнанкой наружу, - с лицевой стороны плащ был расшит серебряной нитью и блестел бы в темноте. По счастью, нож Идасси попал точно в сердце, и крови из чиновника вытекло очень мало.
        Идасси поднял закутанное тело чиновника с пола. Государыня стояла рядом, в легкой юбке и белой кофточке, едва прикрывавшей ее белое стройное тело. От нее пахло горным шиповником и парным молоком. Идасси вдруг бросил труп, повернулся к государыне и жадно впился в ее губы. Та вскрикнула, а потом уперлась ручками в его широкую грудь и стала отталкивать варвара. Идасси выпустил женщину, подхватил мертвеца - и был таков.

* * *
        Спустя немного времени после ухода Идасси государыня Касия позвала к себе начальника дворцовой стражи Аверию.
        - Я сегодня позвала господина Шарею, чтобы продиктовать ему несколько депеш, - сказала она, - но его не оказалось на месте, и я вспомнила, как мне говорили, будто он крутит любовь с некоей замужней дамой. Это преступление, когда чиновники манкируют обязанностями и разрушают семьи. Обыщите, пожалуйста, весь сад и особенно следите за стенами. Я не знаю, кто эта дама, и вдруг господину Шарее захочется ночью уйти в город?
        Аверия повернулся, чтобы идти исполнять приказание, но государыня вдруг окликнула его:
        - Погодите. Ни в коем случае не говорите, что это я послала вас на поиски.
        - Я могу поднять стражу в учебный обход, - предложил Аверия.
        - Так и сделайте.
        Стражник побежал исполнять приказание, а государыня села на постель, уронила руки на колени и задумалась.
        Скоро Идасси схватят с мертвецом на руках. Государыня была уверена, что маленький король ласов никогда не проговорится, где именно он зарезал Шарею, и никогда не узнает, что это государыня отрядила стражу на поиски.
        Почему, почему она не позвала стражу, когда убийца был еще в ее опочивальне? Но нет, это был бы слишком большой скандал.
        Зачем лишний раз позорить себя? Все равно, как только Идасси схватят с трупом Шареи, будет ясно, что несчастный чиновник убит молодым варваром из ревности. Государь немедленно возненавидит Идасси, и Идасси станет безопасен.
        Нет, казнить его нельзя, это было бы слишком большим подарком варварам. Что ж, можно сослать Идасси в Иниссу или Чахар - пусть маленький король служит там в управе по сырам и творогу…
        И тут государыня Касия ощутила острую боль при мысли о том, что Идасси будет сослан. Как сослан? А вечера? Опять слушать надоевшего, изленившегося Руша? Смотреть в холодные глаза молодого толстого Чареники, который на память знает каждую клетку в государственном балансе? Боже мой, боже мой, как страшно быть императрицей! Неужели это значит - не иметь права быть женщиной?

* * *
        На рассвете Идасси вошел в спальню Даттама. Колдун проснулся почти мгновенно и сунул руку под подушку, где у него, верно, что-то было припрятано, но потом узнал маленького варвара и поднялся с постели, волоча за собой расшитое травами одеяло и щурясь спросонья.
        - Что это у тебя в мешке? - спросил Даттам.
        - Свежее пособие по анатомии, - сказал Идасси.
        С этими словами Идасси вытряхнул из мешка на ковер чиновника, которого прочили на место в тайных покоях.

* * *
        Был уже час Меда, когда Идасси, прикорнувший в спальне Даттама, проснулся. Яркий утренний свет пробивался сквозь тяжелые вишневые шторы. Идасси с трудом вспоминал вчерашнее.
        Труп Шареи… Да… сначала он хотел зарыть его в дальнем углу императорского парка… Но потом откуда-то взялась ночная стража, парчовые куртки стали перекрывать дороги, Идасси пришлось прятаться с покойником по кустам…
        Потом - путь в город… Потом он вместе с Даттамом раздел покойника и отнес его куда-то вниз, в лабиринты подвалов. Потом Даттам отослал Идасси и сказал, чтобы тот ни о чем не беспокоился. Идасси послышалось, что за стенкой подвала гудел огонь, и это показалось ему странным: зачем разводить огонь среди лета? Не иначе как за стенкой Даттамова подвала есть дырка прямо в ад…
        Идасси раскрыл глаза пошире и увидел, что в спальню входит Даттам.
        Даттам присел на краешек постели, на которой клубочком свернулся маленький варвар.
        - Ну, и где ты его убил? - спросил колдун. Идасси, сверкнув черными глазенками, ответил:
        - Не твое дело.
        - П-поразительная благодарность, - пробормотал Даттам сквозь зубы, - впрочем, я и сам догадываюсь… Знаешь ли ты, что если государь узнает об этом убийстве, он охладеет к тебе?
        - Почему?
        - Потому что он решит, что ты приревновал покойника к государыне.
        - И что же мне делать? - спросил Идасси.
        - Не бойся. Вот если б тебя поймали с трупом в руках, было б плохо, а так можно распространить слухи, что Шарею убили по приказу государыни, только чтоб опорочить тебя. Ведь, по правде говоря, государыня любила этого человека не больше, чем морскую свинку или ручную лисицу в саду.
        Идасси усмехнулся:
        - Вы хотите сказать, что эти слухи можете распространить только вы и что без вас я погиб?
        Даттам наклонился к варвару близко-близко. Смуглое его лицо было усеяно нездоровыми пятнышками и испещрено морщинами, но желтые глаза колдуна были как глаза тигра.
        - У тебя очень мало времени, мальчик, - сказал он. - Мне довелось узнать, что в страну «черноголовых», что лежит за вашей границей, отправился лазутчик с золотом, и, черт побери, это то самое золото, из-за которого у меня требуют кредит в восемь миллионов! Как только этот лазутчик натравит «черноголовых» на ваше племя, твой дядя перестанет угрожать империи и государыня получит возможность сделать с тобой все, что пожелает.
        - А если она пожелает положить меня в свою постель? - дерзко спросил Идасси.
        - Бедный маленький мышонок, - пробормотал колдун, скорчившись, как от зубной боли, - или ты не видишь, что эта женщина никого не любит, кроме жезла власти.
        - Мне кажется, - сказал Идасси, - ей по душе и другой жезл, тот, что есть у меня между ног.
        - Дурак! Или ты думаешь, твой пест искусней Рушева или моего?
        Даттам вскочил.
        - Великий Вей, я думал, ты единственный человек, который может устроить судьбу империи, а ты просто маленький глупый варвар, который думает, что его шумовка лучше других подойдет к горшку, в котором до него побывала половина придворных чиновников!
        - Что же ты от меня хочешь?
        - Сегодня ночью ты был с ней наедине, не считая того, кто теперь покойник. Кто мешает тебе в следующий раз, когда вы будете вместе, убить ее? Государь Инан слаб и плаксив. Я и ты займем ее место при государе.
        Идасси помолчал и сказал:
        - Я не сделал этого, потому что император мнительный человек, и он никогда не осмелится убить свою мать и никогда не простит убийцу.
        Даттам задумался. Он знал, что Идасси говорит правду.
        - Как ты выбрался сюда из дворца? - спросил он вдруг.
        Идасси нахмурился.
        - Это моя тайна, - сказал он.
        - Маленький король, мы уже сказали друг другу достаточно, чтобы наши тела скормили собакам, если об этих разговорах станет известно. Что у тебя за тайны от соучастника?
        - Я скажу, как выбрался из дворца, только если ты скажешь, как ты вызываешь духов, - быстро проговорил Идасси.
        - Черт возьми, Идасси! Я ученый, а не шарлатан! Пора тебе перестать повторять глупости, которыми я потчую толпу!
        Идасси помолчал. Солнце встало уже совсем высоко над миром, и золотые зерна его лучей сыпались в комнату поверх штор, как сыплется мука из зернотерки, и золотой старец Бужва в углу улыбался Идасси сквозь дым воскурений, словно раздумывая, может ли молодой студент сделать с его мечом нечто более замечательное, нежели зарубить троих сырых варваров.
        - Когда я ловил рыбу, - сказал Идасси, - я все время очень горевал, что мне приходится платить по «розовой» за выход из главных ворот. И вот однажды я зашел в грот в той части сада, которая начинается за храмом Лики, и мне почудился ток воздуха от стены к полу. Я покопался и нашел вентиляционную решетку, не очень широкую, но для меня как раз. Мне сразу подумалось, что эта решетка может вести к одному из тех подземных ходов, которые, как говорят, государыня велела построить три года назад. Я пролез в решетку и действительно попал в ход, который одним своим концом выходит к речному берегу у Залетного Яра, а другим выходит у павильона Церемонии Встречи Весны. Только этот ход старый и обвалившийся, и я должен был разрыть его, чтобы выйти к павильону. Не думаю, что его строили три года назад. Мне кажется, что он сделан еще при прошлой династии.
        Даттам задумался.
        - Приведи государя ночью в мой дворец по этому ходу, - сказал он, - и я найду, чем залечить совесть императора.

* * *
        Когда Идасси вернулся в свою студенческую комнату, он сразу почуял, что она полна запахом императорских благовоний. Перед входом стояли две подарочные корзинки, обе перевязанные лазоревой лентой.
        Молодой король открыл первую корзинку. В корзинке был небесно-голубой кафтан, шитый павлинами и павами, голубые же сапожки с узором в виде цветов сливы, и белые атласные штаны. Еще там был тяжелый пояс из золотых пластин, украшенных мелкой чеканкой и камнями. Пластины соединялись одна с другой посредством застежек, в которые был вправлен камень турмалин. Письмо, приложенное к корзинке, было написано рукой государыни и извещало, что она будет рада видеть господина Идасси на вечерней аудиенции в зале Ста Полей в этом наряде.
        Идасси открыл вторую корзинку. В корзинке был кафтан светло-розового цвета, весь затканный золотым шитьем и с отороченными соболем рукавами. Там же были алые сапожки в четыре шва и бежевые шелковые штаны. Пояс к кафтану был сделан из тонких пластин моржовой кости, на которых были изображены сцены крестьянской жизни, и на поясе имелись серебряные крючочки для кошелька и тушечницы. Письмо, приложенное к корзинке, было написано рукой государя, и извещало, что он будет рад видеть Идасси на вечерней аудиенции в зале Ста Полей в этом наряде.

* * *
        Солнце сверкнуло и рассыпалось в мраморных квадратах залы Ста Полей, серебряные раковины возвестили о наступлении часа Проса, - Идасси ступил в Залу Ста Полей.
        Придворные немедленно уставились на Идасси, и государь Инан чуть привстал при его появлении, чтобы разглядеть наряд друга, а государыня Касия, наоборот, отвернула лицо в сторону так, чтобы видеть отражение Идасси в одном из тысяч украшавших стену зеркал.
        На Идасси был бежевый кафтан с серебряным шитьем, тот самый, который Идасси присмотрел себе в лавке старьевщика за три ишевика. Обломанная пуговица кафтана была аккуратно перешита на живот, и пояс синего цвета, стягивавший тонкий стан юноши, скрывал ее совершенно.
        Кровь бросилась государю в лицо. Он знал, что Идасси получил в подарок платье и от него, и от государыни Касии. «Он не посмел явиться на аудиенцию в подаренном мной платье! Он трусит перед моей матерью!»
        Государыня побледнела. Она тоже знала, что сегодня Идасси получил два платья в подарок. «Маленький негодяй! - пронеслось у нее в голове, - или ты думаешь вывернуться, не надев ни одно из них?»
        Что касается Идасси, то он еще не видел ни государя, ни государыню, так как они сидели за кисейным занавесом, не препятствовавшим им глядеть в зал, однако скрывавшим их от взглядов присутствующих.
        Один из стоящих подле Руша чиновников хихикнул и тихо прошептал.
        - Знаете ли, господин Руш, откуда у варваренка это платье? Я подарил его своему секретарю, а секретарь мой напился и продал его за две «розовых», - удивительные вещи продают за бесценок пьяные люди.
        Глаза Руша мгновенно сузились.
        - Уважаемый Кария, - прошептал он, - мне кажется, что ваш секретарь соврал вам и это платье у него украли. И если он покажет, что платье украдено, то он получит перстень с моего пальца, а ваш племянник - должность, о которой вы вчера просили.
        - Весьма возможно, - сказал Кария, - на рукаве еще должна быть сломана пуговица, но возможно, что варвар перешил сломанную пуговицу куда-нибудь, где она не заметна.
        В это время музыкальные чиновники затрубили в бронзовые раковины, и двое служивых из ведомства обрядов и церемоний развели в стороны занавеси трона. Государыня сидела на большом аметистовом троне, и государь Инан - на малом. Государыня была одета в синее платье, затканное цветами и травами, а подол платья был украшен звездами из драгоценных камней, и казалось, что женщина в этом платье попирает звезды и облака. В руке государыня держала знаки власти - жезл и чашу. Идасси, не отрываясь, глядел на государыню и на чашу в ее руках. «Как она прекрасна, - вдруг подумалось варвару. - И как чаша в ее руках похожа на ступку перед воротами веселых домов, а жезл - как он похож на пест!»
        - Есть ли жалобщики? - спросила государыня. Тут из толпы придворных выступил человек в кафтане мышиного цвета, поклонился и произнес:
        - Есть.
        - В чем твоя жалоба?
        - Моя жалоба в том, - сказал человек, - что я принес в кассу храма Шакуника три билета по тысяче ишевиков каждый, и на этих билетах написано, что они в любой момент могут быть обменяны на государственные билеты или на золото, и я попросил их обменять, а мне отказали, сославшись на то, что в кассе нет денег.
        Все застыли.
        - Что вы скажете, господин Даттам, - обратилась государыня к Даттаму, стоящему в ряду высших придворных, - ведь вы главный в храме?
        Даттам шагнул вперед, и шелковый паллий его, шитый переплетенными цветами и травами, колыхнулся вслед его шагам. Золотая сетка, покрывавшая его волосы, замерцала в свете солнца.
        - Я тоже приношу жалобу, - сказал Даттам. -
        Я прошу схватить этого человека и подвергнуть его пытке, как фальшивомонетчика, потому что билеты, представленные им, были фальшивыми. А еще как лгуна, потому что смешно говорить, что в кассе храма Шакуника нет трех тысяч ишевиков, когда в ней есть триста миллионов оных!
        - Если у храма довольно денег, - выступил из-за пелча государыни Руш, - так почему же вы, господин Даттам, не даете ссуду государству?
        - Потому что, пока вы стоите первым министром, - возразил Даттам, - эта ссуда не будет возвращена.
        И поклонился государыне:
        - Ваша вечность! Я заявлял и заявляю, что в тот же день, как господин Руш уйдет с поста первого министра, храм предоставит государству ссуду в восемьдесят миллионов ишевиков и при этом обойдется без процентов!
        Идасси слушал, затаив дыхание. Слава богу, всем присутствующим стало не до него, - стой он голый, и то бы уже никто не заметил, в чем он пришел. Только государь Инан по-прежнему смотрел на Идасси глазами, полными слез, и, казалось, совершенно не был озабочен перепалкой между первым министром империи и самым богатым ее финансистом.
        - Где ваши три билета? - обратилась государыня к первому жалобщику.
        - Их у меня отняли! - вскричал тот. - Их отняли, когда я явился их учесть, и монахи бросились на меня, и если бы не пять моих приятелей, которые помогли мне отбиться, они бы отняли вместе с деньгами и мою жизнь, лишь бы не платить по выпущенным им бумажкам!
        - А я вам говорю, - загремел Даттам, - что этот человек пришел учесть фальшивку, и если принять во внимание высокий номинал этой фальшивки и то, что их было целых три штуки, он знал, что у него не настоящие деньги, а вот это!
        И с этими словами Даттам раскрыл шкатулку, которую держал за ним храмовый прислужник, вынул из нее три кожаных билета и, встав на колено, преподнес их государыне.
        - Но это настоящие деньги, - изумилась государыня, изучив билеты, - и тут же, слегка покраснев, поправилась: - Настоящие банкноты храма Шакуника!
        - Нет, - ответил Даттам, - на банкнотах, как видите, стоит символ этого года, года Благословенного Спокойствия. А с этого года, во избежание подделок, мы выпускаем новые банкноты. Внешне они ничем не отличаются от старых, но у них есть одна особенность. В середину их вплетена тончайшая нить из металлического сплава, которая пропускает электрический ток. А старые банкноты этого тока не пропускают, потому что в них нет металла. Что же до самого сплава, то его состав и электропроводность известны только нам, и фальшивомонетчику не по зубам их подделка! И вот, чтобы проверить подлинность банкноты, нам достаточно вставить ее в особый приборчик, и если она не пропускает тока и выпущена в этом году - это подделка.
        - Вы никогда раньше этого не говорили, Даттам, - изумилась государыня.
        - Нет. Но нам стало ясно, что кто-то подделывает наши банковские билеты, и, будучи сведущи в хитростях с природой, мы решили сделать так, чтобы этому кому-то наши билеты были не по зубам.
        - И что же вы сделали со старым оборудованием? - спросила государыня.
        - А со старым оборудованием случилось так, - усмехнулся Даттам, - что кто-то сумел его украсть за большую взятку. То есть этот кто-то думал, что он его крадет.
        Даттам помолчал и неожиданно обернулся к Рушу.
        - Наши станки купили вы! - закричал он. - И вы печатали на них деньги, чтобы подорвать кредит храма, и вы делали это здесь, в столице, в двенадцатом доме по улице Умиротворения Земли, который с утра окружили мои люди! И я требую, чтобы мои слова были проверены и доказаны!
        Руш выступил вперед.
        - Я первый министр империи, - сказал Руш, - и я имею право печатать любые деньги, обращающиеся в империи. И если ваши билеты - деньги, то я имею право их печатать, а если это просто ореховая скорлупа, как полагаю я, так о каком фальшивомонетчестве может идти речь? Что это за безобразие? Даже у варваров нет королевства, в котором король позволял бы кому-либо, кроме себя, чеканить монету! А тут, наряду с государственными деньгами, ходят какие-то талончики, с вашей подписью, Даттам! На глазах у всех печатают фальшивые деньги, ибо всякие деньги, напечатанные не государством, есть преступление и фальшивка!
        - Вы запутались в финансовых терминах, - загремел Даттам, - или никогда их не знали! Мы печатаем не деньги, а билеты банка Шакуника, и эти билеты не являются всеобщим платежным средством, а являются бумагами, обеспеченными имуществом храма Шакуника. А почему народ предпочитает наши билеты - так потому, что он знает, что их принимают и внутри империи, и вне ее, и еще потому, что в любой момент любое отделение банка, вне империи или внутри ее, обменяет эти билеты на золото. А скажите мне, когда последний раз приходили в казну с просьбой обменять «желтенькую» на золото и что этот смельчак получил: топор или каменоломни?
        - Вы лжете, господин Даттам, - сказал Руш, - когда уверяете, что ваши билеты можно обменять на золото. Бьюсь об заклад, что если все ваши талончики предъявить к оплате, то вам не хватит денег, чтобы оплатить хоть двенадцатую их часть! И я советую всем присутствующим поскорей предъявить их билеты к оплате, потому что, кто успеет первым, вытащит свои деньги, а кто будет вторым, все потеряет.
        - Я требую ареста первого министра Руша, - сказал Даттам, - за подделку билетов банка Шакуника.
        - Я требую ареста настоятеля храма шакуников Даттама - за то, что он печатает деньги помимо государства, что суть фальшивомонетчество!
        Государыня Касия негромко хлопнула в ладони.
        - Господа, - сказала она, - довольно вам ссориться, как дикие кошки. Господин Даттам печатает не деньги, а банкноты, и имеет на то лицензию от казны. Скорее можно разрешить другим храмам выпускать билеты, обеспеченные запасами их сокровищниц, чем нанести такой удар финансам. Что же касается господина Руша, то мы пошлем стражников на улицу Умиротворения Земли и выясним, в чем там дело. Однако, так как билеты храма Шакуника не являются деньгами, то человека, их изготавливающего, нельзя обвинить в фальшивомонетчестве. Преступление совершается только тогда, когда кто-то пытается обменять эти фальшивки на деньги, и мы приравниваем такую вещь к воровству и наказываем отсечением руки, если сумма больше пяти сот, и повешением, если сумма больше четырех тысяч. Что же касается банка Шакуника, то я боюсь, что слова господина Руша заставят многих заподозрить, что власть неблагосклонна к банку, и поэтому я запрещаю банку в течение будущей недели учитывать свои билеты и менять их на деньги.
        С этими словами государыня подала знак, - белые занавеси над троном сошлись, и Идасси показалось, что из-за них сразу метнулось небольшое пятно, - это государь соскочил с трона и бросился в свои покои. Но, скорее всего, Идасси это только показалось, - занавеси были плотные, и разглядеть сквозь них было ничего нельзя.
        Аудиенция была закончена.
        Два стражника, выйдя из-за колонн, подошли к первому просителю, который подал жалобу, и стали заламывать ему руки назад. Только тут несчастный сообразил, что и настоятелю шакуников, и первому министру все сегодняшнее сошло за пустяк, а ему, невинной соломине, отрубят руки!
        - Смилуйтесь, государыня, - заорал он на всю залу, - я что? Я же выполнял указание господина министра! Я же чиновник! Как же я могу уклониться от вышестоящих указаний? Ведь мне за отказ полагается рубить кончики пальцев!
        Идасси выскользнул из зала и побежал окольными тропами к павильону Облачных Высот, павильону, где жил государь. По пути он зашел в медный грот и вынул из расщелины схороненную там кожаную сумку с удочками и острогой.
        Через четверть стражи Идасси осторожно открыл длинное раздвижное окно в государевой спальне и ступил внутрь.
        Государь вернулся в спальню, конечно, раньше Идасси - ведь он шел крытой дорогой и не заходил ни за какими удочками.
        Государь лежал ничком, уткнувшись в подушку каштановой головкой, и плечи его вздрагивали от рыданий. Он был в той самой одежде, в которой он был в зале Ста Полей, - в белом нешитом платье без единой вышивки на рукавах или на поясе, - и только подол платья был украшен изображениями всяких подданных государя, - крестьян, чиновников, птиц и зверей, - и луна и солнце, вышитые на подоле, стлались у его ног. Идасси остановился, в который раз дивясь, что человек в белом нешитом платье может плакать. А государь, заслышав шаги, вскочил с постели, взглянул на Идасси полными слез глазами и вскрикнул:
        - Вон!
        - Почему?
        - Ты еще смеешь спрашивать! Или ты не догадываешься? Ты оскорбил меня! Сегодня каждая собака во дворце будет говорить, что ты отверг мой подарок!
        - Я не мог надеть присланное тобой платье, - сказал Идасси.
        - Негодяй! Почему?!
        - Не заставляйте меня объяснять, государь.
        - Да уж чего там! Ты перетрусил моей матушки!
        - Я не боюсь никого, даже бесов.
        - Тогда почему?
        Идасси помолчал.
        - Вы прислали мне розовый кафтан, государь. Или вы не знаете, что розовый цвет - символ блуда между мужчинами? Что бы сказали при дворе, увидев меня в вашем подарке розового цвета?
        Инан застыл как вкопанный. Узкие плечи его как-то поникли, и вся его стройная, изящная фигурка вдруг напомнила маленькому варвару плакучую иву над горным ручьем.
        - Великий Вей, - пробормотал он, - я как-то… Но, Идасси, неужели это так распространено?
        - Что?
        - Ну, вот эта мерзкая вещь…
        - Розовенькие-то? Да они на каждом шагу. В городе полно притонов с мальчиками для любви, у всех этих притонов вывешены розовые флаги, каких только высоких чиновников не встретишь там в скотской грязи! Да что там, - и Даттам, и Руш, и этот молодой чиновник Андарз, которого вы прочите на лучшего поэта, - все они хорошо знают, как играть на барабане в две палочки!
        Император совсем опустил голову. Уши его пылали. И в то же время что-то странное бегало в его глазах - стыд, смешанный с нескрываемым любопытством.
        - И… как же это делается… - наконец робко спросил он, - я имею в виду - между мужчинами? Ведь я очень хорошо знаю, как лечь с женщиной, но, Идасси, ведь у нас же нет ни Чаши Забав, ни Заводи Наслаждения…
        - Не знаю и не хочу знать, - прервал его молодой варвар, - я не охотник до всякой гнусности!
        Тут в покой вошел, кланяясь, чиновник с чайником на подносе. Вслед за ним внесли разные сладости и фрукты.
        - Господину Идасси, наверное, пора идти, - заметил чиновник с чайником.
        - Ничуть, - сердито возразил император, - мы с Идасси ночью пойдем ловить рыбу.
        Чиновники переглянулись, и император вдруг покраснел.
        Когда чиновники вышли за дверь, тот, что с чайником, прыснул со смеха и, наклонившись к уху другого, прошептал:
        - Теперь это называется «удить рыбу».
        - Интересно, кто из них удит, а кто удится? - ухмыльнулся другой чиновник.
        - Тут и думать нечего, - сказал третий, - удит, конечно, Идасси, и сдается мне, у этого варвара удочка длинная и крепкая, раз ее хочет отведать Заводь Наслаждения самой государыни.

* * *
        В это самое время Даттам ходил по своей роскошной спальне, поджав губы и время от времени взмахивая в воздухе рукой.
        Когда Даттам останавливался у зеркала, на него глядело крупное лицо с золотыми жестокими глазами, синими мешками у глаз и квадратным подбородком.
        Даттаму было не впервой сцепиться с Рушем на глазах царедворцев, и все знали, что государыня Касия не собирается предпочесть одного другому, хотя слухи про это ходили регулярно. Но Даттам знал то, что понимали немногие: Даттам находился в более уязвимой позиции. Не потому, что государыня предпочитала Руша. А потому, что Руш был только царедворец, а он, Даттам, - еще и глава эмитирующего банкноты банка. Только подпись императрицы на указе об аресте могла погубить Руша, Даттама же могла уничтожить любая паника, вызванная слухами о скором аресте активов банка.
        Спасибо государыне Касии - ее слова о недельном запрете на платежи звонкой монетой гарантировали, что государство такой паники не допустит… Хотя за что спасибо? Не она ли натравливает на него Руша, а потом вытаскивает из ею же выкопанной ямы… «Дольше так продолжаться не может, - думал Даттам. - Глупая баба! Банкир не чиновник, чтобы падать и подниматься. Да и нельзя женщине править империей. Слабеет от этого империя. Чахнет».
        Глава четвертая,
        в которой государь Инан разговаривает с коварным призраком
        Между тем Идасси и государь попили чаю. Они переоделись в кожаные куртки и кожаные же сапоги выше колен, и Идасси прицепил к поясу крючки и острогу и взял корзинку для рыбы.
        Когда они вышли на улицу, было чуть за полночь. Звезды висели в небе спелые и крупные, ветер лениво шевелил верхушки деревьев, и где-то далеко-далеко тявкала ручная лисица.
        Идасси повел государя по знакомой тропинке, но скоро, к его изумлению, свернул вправо.
        - Разве нам сюда? - спросил Инан.
        - Это будет поинтересней рыбалки, - отвечал Идасси.
        Мальчики прошли буковой рощицей, и Идасси стал взбираться по поросшей деревьями скале, время от времени прислушиваясь и оглядываясь, чтобы убедиться в отсутствии соглядатаев. Но за ними никто не следил, кроме круглой и равнодушной луны Галь и колышущихся веток дубов и буков.
        Вдруг Идасси остановился и скользнул в небольшую расщелину между камнями, в которую взрослый человек вряд ли мог пролезть. Это была расщелина, ведущая к старинному ходу. Спрыгнув на древний мощеный пол, Идасси засветил фонарь и огляделся. Убедившись, что никакая змея или ядовитый паук не заползли сюда на ночь, Идасси помахал фонарем и сказал:
        - Иди сюда.
        Император доверчиво соскользнул в расщелину.
        Юноши шли довольно долго. В старом ходе пахло сыростью и влагой, кое-где со стен свешивались клубки летучих мышей. Идасси показал кинжалом вверх на каменную плиту, чуть вдвинувшуюся в потолок:
        - Внешняя стена дворца - сказал Идасси.
        Император вздрогнул - он никогда не покидал дворца, кроме как раз в год на торжественной церемонии.
        Через половинку стражи Идасси помог государю выбраться наружу, и они зашагали узкой улочкой, пахнущей отбросами и беднотой. Улочка привела их к длинной беленой стене усадьбы, уходившей в черную тьму. У стены стояла глиняная статуя Исииратуфы. Идасси пощупал богине грудь, вдел в потайную дверь ключ, - и в стене раскрылась маленькая дверца.
        Мальчики поспешили крытой дорогой, но не прошли и нескольких шагов, как за спиной их шелохнулся воздух и спокойный голос произнес:
        - Приветствую государя в моем доме.
        Государь обернулся: в нише стены, там, где до того ничего не было, стоял Даттам. На нем было черное, до полу спускающееся платье, расшитое золотыми листьями и цветами, и длинные завитые волосы Даттама были спрятаны под черным капюшоном с золотой же каймой.
        Даттам встал на одно колено и попытался поцеловать руку государя. Тот со страхом отступил.
        - Господин Даттам, - проговорил Инан дрожащим голосом, - к чему такие церемонии! Зачем вы меня звали?
        - Вы как-то хотели, - сказал колдун, - услышать об обстоятельствах смерти вашего отца. Сегодня Большое Единолуние - вам могут ответить.
        - Кто, вы?
        - Нет, покойники. А я пока еще не покойник и приложу все силы, чтобы им не стать.
        И с этими словами Даттам повернулся и пошел по коридору. Черный его плащ хлопал и вился за ним. Государь и Идасси поспешили вслед за Даттамом.
        Даттам свернул налево, потом направо, прошел анфиладой и, наконец, вошел в высокую комнату, затянутую черным крепом. Стены комнаты были почти сплошь украшены высокими, до потолка, зеркалами в золотых рамах. С капителей над зеркалами свисали мраморные гроздья винограда. Комната была пуста, если не считать небольшого столика, на котором горел светильник в форме уточки и лежала жертвенная бумага палевого цвета, лучших инисских сортов. На полу, обведенный белым кругом, стоял серебряный таз, где плавали еловые ветки.
        Еще один белый круг был обведен вокруг всей комнаты. Комната была квадратная, и поэтому круг касался всех четырех дверей комнаты и не дотягивал до ее углов.
        Даттам велел Идасси и Инану стать шагах в трех от таза. Сам он подошел к столику, взял бумагу и начал быстро писать бисерным почерком. Написав, взял бумагу, прочел написанное вслух и, взяв ее щипцами, поднес к огню.
        Государь вскрикнул. Бумага, вместо того чтобы загореться обычным пламенем, вдруг вспыхнула ослепительным бело-стальным цветом и начала сгорать, с шипением и треском разбрасывая вокруг себя искры.
        - Чу! - закричал Даттам, роняя щипцы со сверкающим комом в таз.
        Таз зашипел, из него начал подниматься бледный пар, и вскоре Идасси и государь увидели, что дым складывается в тонкую женскую фигурку. Женщина дрожала и слегка колыхалась: она была одета в белую погребальную юбку и белую же кофту, и ее волосы были сколоты простой жемчужной заколкой. На мгновение отведя от привидения глаза, Идасси глянул в зеркало и похолодел: все они трое - государь, Даттам и Идасси - отражались в зеркалах, женщина же не отражалась ни в одном.
        - Спрашивайте же, государь, - раздался голос Даттама, - а то ее отлучку заметят, и нам всем влетит от небесных чиновников за нарушение мирового распорядка!
        - Как погиб мой отец? - спросил государь.
        - Его убили по приказу Касии, - ответило привидение. - Когда государь вызвал наследника Харсому в столицу и стало ясно, что государь намерен отречься от престола и передать его Харсоме, императрица Касия страшно испугалась. Она убила мужа и свалила вину за это на Харсому.
        - Как это произошло, - прошептал государь, - его отравили?
        - Нет, - сказал призрак, - дело было так. В пятую ночь седьмого месяца императрица, изволя ужинать в одном покое с государем Неевиком, распорядилась положить яд в его любимое питье «десять трав». Но боги хранили государя, и в тот момент, когда служанка подносила ему питье, налетел порыв ветра. Ветер раздул тяжелую занавеску и вышиб кубок с отравой из рук служанки, и питье расплескалось по полу, а часть брызг попала на стену, в которую был вделан чудесный талисман, - яшмовый тигр с рубиновыми глазами, вырезанный мастерами Пятой династии. Государь Неевик ничего не заметил и отправился спать, а Касия испугалась и решила, что сами боги оберегают императора. И вот ночью главный распорядитель дворца, ее любовник, вошел в зал и увидел, к своему ужасу, что рубины в глазах тигра превратились в простые булыжники, а сам яшмовый тигр крошится и трескается, и он понял, что древние мастера закляли тигра против яда. Тут же он сообразил, что завтра государь Неевик войдет в покой, взглянет на тигра и поймет, что супруга хотела его отравить. Тогда распорядитель бросился в спальню Касии и сказал, что нельзя терять
ни минуты. Они оделись и, разбудив других сообщников, ворвались в спальню к государю. Заговорщики схватили государя и хотели его убить, но государыня воскликнула, что смерть государя должна выглядеть естественной и что она не хочет, чтобы у государя было разрезано горло или чтобы он почернел от яда. Все озадачились. Тогда Касия приказала четырем своим людям держать государя, а распорядителю дворца - взять длинный тонкий прут, раскалить его на огне и проткнуть им несчастного через заднее отверстие, выжигая все внутренности. Так они и поступили с императором Великого Света, а наутро объявили, что он скончался. И хотя все внутренности его были выжжены, на теле его не было ни следов яда, ни следов ножа.
        Тут Идасси заметил, что по углам комнаты, там, куда не доставал второй очерченный Даттамом круг, копошились всякие змеи, и пауки, и всякая жуткая дрянь. Идасси испугался, что государь сейчас посмотрит на эту дрянь и упадет в обморок, но государь, по счастию, ничего не замечал. Глаза его, полные ужаса, смотрели только в круг, где колыхался прозрачный призрак, лицо побледнело, и руки судорожно мяли кусок зеленого шелка с заклинаниями, врученный Даттамом.
        - Кто ты такая? - спросил государь.
        - Я - твоя мать, - последовал ответ.
        - Моя мать - Касия! - вскричал Инан.
        - Нет. Нас было двое, наложниц государя, забеременевших почти в одно и то же время, и мы разрешились от бремени одновременно. Но я была глупая маленькая девочка, которая не думала ни о чем, как о любви к государю, а Касия дарила подарки и получала их, и она сплела во дворце плотную сеть измены и заговора. И так получилось, что она разродилась мертвым ребенком, а я - тобой, и когда она об этом узнала, дала приказание подменить детей. После этого старый государь сделал ее из наложницы императрицей, и она, ревнуя ко мне, распорядилась привязать мне на шею тяжелую зернотерку и утопить меня в старом колодце, что за Змеиным павильоном…
        Государь всплеснул руками.
        - Так вот почему она не любит меня! - закричал государь. - Она любит маленького Варназда, он ее сын, и она мечтает меня извести!
        В следующее мгновение привидение заметалось и закружилось над тазиком. Прозрачная фигура простерла к Инану руки.
        - Мне пора, - сказала она, - я слышу, меня зовут! Обними меня!
        - Не делай этого! - вскричал Даттам.
        - Мама! - закричал император, бросаясь в круг.
        - Псст! - заорал Даттам и, схватив узловатый посох с навершием из черного камня, что есть силы ударил по тазику. Тот соскользнул со столика и разбился на тысячу кусков. Вода и еловые ветки плеснули и брызнули в неровном свете светильника, и Идасси увидел, как прозрачная фигура сворачивается и скользит в пелене воды.
        - Мама! - еще раз отчаянно закричал Инан, пересекая белую черту круга и подхватывая осколки тазика. - Мама! - И, страшно вскрикнув, потерял сознание.
        Даттам наклонился над государем и вытащил его из круга. Щеки императора были смертельно бледны, глаза закрыты, и темно-русые его кудри у корней были мокрыми от холодного пота.
        - Что это было, - спросил Идасси, - и есть ли хоть слово правды в том, что мы услышали?
        - Ты же сам называл меня колдуном, - усмехнулся Даттам.
        - Ба, - сказал Идасси, - я не такой дурак, чтобы поверить, будто вы не умеете вызывать привидений, но пусть меня раздерет на пять тысяч кусочков, если это привидение не лгало от начала и до конца!

* * *
        Остаток ночи Идасси помнил, как кошмарный сон. Молодой император скоро очнулся, но дышал тяжело, и зрачки в его глазах плавали в разные стороны. Идасси принялся убеждать его, что им надо идти и что оставаться в усадьбе Даттама смертельно опасно. К утру они оба должны быть во дворце.
        Инан, как во сне, повиновался. Идасси вывел его из сада и кое-как помог спуститься в подземный ход. Там государь совсем ослабел, стал заплетаться ножками и перестал идти.
        - Мама, мама, - все время слышал Идасси, - я хочу к маме.
        И время от времени Идасси казалось, что откуда-то из закоулков подземного хода поднимается тьма, во тьме кружится серебряная фигурка и шепчет: «Сынок».
        Идасси пришлось взять фонарь в зубы, а государя взвалить себе на спину и так и тащить его девять тысяч шагов. Кроме того, Идасси повесил себе на шею корзинку, которую наполнил свежей рыбой Даттам.
        На небе уже крался утренним котом рассвет, когда Идасси выволок государя из расщелины в саду.
        Через полчаса он, крепко держа заплетающегося государя одной рукой, и корзинку - другой, прошел мимо дремлющих стражей павильона в государеву спальню. Идасси раздел государя и положил в постель, а сам свернулся клубочком на ковре.

* * *
        Когда Идасси проснулся, был уже полдень. Государь спал, беспокойно ворочаясь и вскрикивая. Идасси вымыл руки, переоделся в чистое платье и пошел в павильон государыни.
        Государыня Касия сидела за столом, две служанки убирали ей волосы, и толстый чиновник перед ней читал доклад о состоянии хлебных запасов в провинции Чахар.
        При виде Идасси государыня сделала знак всем удалиться, и они остались вдвоем - женщина с черными волосами и чудными малахитовыми глазами, и молодой варвар. Идасси чувствовал, что он плохо выспался, и в сознании его, как льдины на разорванной ледоходом реке, плавали страшные картины вчерашнего колдовства и нечисть, таращившая на них глаза за огненной чертой.
        Впрочем, нечисти Идасси не очень боялся. У иных людей душа еще гаже тех пауков будет.
        - Государыня, - сказал Идасси, - я пришел спросить, почему вы в ту ночь послали стражников арестовать меня с трупом?
        - Я не посылала, - ответила Касия, - просто этот глупый болван Аверия поднял людей на учебную тревогу, и когда я об этом услышала, я чуть не умерла с досады. Я бы тут же услала его в Иниссу, если бы это не развязало разные языки!
        - О, это прежде всего развязало бы его язык, - отвечал Идасси, - впрочем, он и так не завязан. Клянусь вам, что я собственными ушами слышал, как Аверия выболтал ваш разговор с ним в ту ночь!
        - Маленький варвар, - вскричала Касия, - ты еще не выучился лгать так хорошо, как чиновники! Ты ничего не слышал, потому что этого не было, но если ты уже завел разговор о позавчерашнем, то ответь-ка: куда ты дел труп?
        - Я закопал его в саду, - возразил Идасси, - что мне еще оставалось делать?
        - В саду? Без следов?
        - Или вы принимаете меня за безрукого чиновника, государыня? В наших краях издавна мало было поймать пропитание или убить врага, - важно было так схоронить его в земле, чтобы сосед не съел вашего оленя или косулю!
        - Где ты его зарыл?
        - Этого я не скажу, чтобы Аверия не отдал приказ разрыть это место под фундамент для храма.
        - А где ты пропадал сегодня ночью?
        - Ах, государыня, поверьте, я не навещал мертвеца, - он ведь недавний и нервный и вряд ли сел бы играть со мной в «резаный квадрат».
        - Ты был с моим сыном, - усмехнулась Касия.
        - Мы удили рыбу, - сказал Идасси.
        Лицо женщины исказилось.
        - Рыбу? - вскричала она, - не лги! Или ты думаешь, я не знаю, где вы были и какую рыбу удили!
        Молодой варвар обомлел. «У нее везде шпионы, - пронеслось в его голове. - Они выследили нас, когда мы спускались в грот, они выследили нас в доме Даттама, а может, у нее есть свои знакомые на том свете, и никак ей донесла какая-нибудь из тех рож, что таращилась на нас с той стороны круга!»
        Государыня уперла руки в бока. Она была очень хороша, - в белой утренней юбке и кофточке лазурного цвета, и чудные ее, еще неубранные волосы спускались грозовой тучей на белые плечи.
        - Удили рыбу! - вскричала она. - Развратный мальчишка, ты учишь моего сына поганому блуду, портишь его кровь и кости! Добро бы ты грешил с человеком, а то ты грешишь с мирозданием! Знаешь ли ты, глупый варвар, что, когда император сходится с женщиной, от этого зеленеют поля и птицы начинают нести яйца?! А ты думаешь, от гусиной любви зазеленеют поля?! Как бы не так - не иначе как в этом году в Иниссе начнется голод!
        - Я? - Кровь бросилась в лицо Идасси от подобного обвинения. - Клянусь, мы не делали ничего мерзкого!
        - А я говорю, что вы занимались блудом, которым занимаются те, кто не может ничего поделать в женщине!
        Каждое слово женщины как будто срывало одежду с сердца Идасси.
        - Я не могу?
        - Да! Ты! А когда ты приходишь в спальню к женщине, Поникший Пестик, ты готов убить человека, - лишь бы в поднявшейся суматохе не лечь с ней в постель и не показать ей свой увядший куст!
        Лицо Идасси пылало.
        - Клянусь тремя богами, - вскричал он, - сейчас ты убедишься, что я покончил с Шареей не для того, чтобы сбежать от женщины!
        Идасси обхватил государыню своими сильными руками и жадно принялся ее целовать. Острые коготки Касии впились ему в спину.
        - Пусти меня! Пусти! - говорила женщина.
        Идасси, не отвечая, приподнял государыню и бросил ее на кровать. Юбка на государыне была тонкая-тонкая, и его бедра почувствовали под собой жаркие бедра женщины и шелковистую рощицу у лобка. Потом Идасси ощутил, как язык Касии шарит меж его губ. Государыня откинулась на подушку и перестала царапаться, и руки ее, скользнув под кафтан Идасси, гладили юношу. Потом они скользнули еще ниже, туда, где меж бедер Идасси набухал одноглазый цветок, и Идасси услышал чуть хриплый шепот:
        - Сними же с меня платье, варвар.

* * *
        Надо сказать, что ни государыня, ни Идасси и не подумали закрыть на ключ дверь. И вот прошло где-то четверть часа, и в спальню государыни заглянула одна из убиравших ей волосы служанок. Служанка услышала возню за пологом и тихонько просунула любопытную голову в дверь. Служанка увидела, что платье государыни и штаны Идасси валяются у постели на инисском ковре. Служанка прошла немного вперед и увидела, что оба они лежат на постели, и что белые ножки государыни сплетены за спиной молодого варвара, и все тело юноши плавно покачивается, как лодка, груженная живой и бьющейся рыбой.
        Служанка тихо-тихо вздохнула и убралась назад.

* * *
        Через час Идасси спускался по лестнице главного павильона. Кучка придворных, стоявших внизу, замолкла при его появлении и завистливо проводила его глазами.
        - Господин Идасси, - окликнул его один из стоящих, церемониймейстер Гана.
        Идасси приостановился.
        - Господин Идасси, - продолжал Гана, приятель Руша, - у вас левый чулок одет навыворот.
        Идасси вздернул голову и прошел мимо Ганы, но сердце его болезненно сжалось.
        У выхода из павильона, облокотившись на резные перила, стоял человек в зеленом, затканном золотым шитьем паллии - Даттам.
        - Ну что, Идасси, - сказал колдун, - как вам Золотая Долина государыни?
        - Мы ничего такого не делали, - ответил варвар.
        Даттам рассмеялся.
        - Ах, господин Идасси, хотите я вам расскажу, кто был наверху, а кто внизу, и сколько раз ваш пастух пасся в Прекрасном Ущелье?
        - Откуда ты знаешь, колдун? - прошипел Идасси.
        - Идасси, вы же даже не заперли дверь, а служанки государыни рассказывают мне обо всем, что происходит в ее спальне.
        Лицо Идасси пылало.
        - И кому они рассказывают еще?
        - О, помилуйте, я не единственный плачу за такие сведения. Сегодня это будет известно всему дворцу, завтра это станет известно государю, а послезавтра - послезавтра государыня выгонит вас вон.
        - Почему?
        - Да потому, что едва слух о ваших постельных делах достигнет ушей государя Инана, как он не пустит вас на порог, а как только вы перестанете быть другом государя, вы перестанете быть опасны.
        Идасси опустил голову.
        - Ах, маленький король, как можно было быть таким неосторожным? Неужели вы не понимаете, что эта женщина хотела, чтобы все совершилось публично? Как вы могли попасть в ее ловушку? Что она вам сказала?
        - Она… Она дразнила меня, - пробормотал Идасси. - Она сказала, что я ничего не могу поделать в женщине, что я искусен только в срамном блуде!
        Даттам едва заметно усмехнулся.
        - Что мне делать? - вскричал Идасси.
        - Вы увидите ее сегодня ночью?
        - Да.
        - Вы должны убить ее, Идасси. Сегодня - или никогда.
        Я жду вас у себя в усадьбе в час Овцы. Я научу вас, как это сделать и остаться в живых. Я постараюсь, чтобы государю не стало известно о ваших сегодняшних приключениях - но только до завтра! Слышите, Идасси, до завтра! Три вещи нельзя остановить: водопад, лавину и слух, особенно правдивый!
        Идасси молчал. Потом вдруг насторожился.
        - А что вы здесь, собственно, делаете, Даттам?
        - Я был вызван к государю. Государь себя очень плохо чувствует, плачет и мечется в бреду, - вам известно это?
        - Еще бы! - сказал Идасси, вспоминая вчерашнюю ночь.
        - Меня вызвали как врача. Пойдемте.
        И Даттам быстрыми шагами пошел к государеву павильону. Идасси вприпрыжку побежал за ним.
        Государь действительно был плох. Он лежал в постели, глядя воспаленными глазами на потолок. Заметив Идасси, он сказал:
        - Идасси! Куда ты убежал? Мне было так страшно - она опять приходила…
        - Тсс! - сказал Идасси, - я ходил за врачом.
        Из-за спины Идасси выступил Даттам. В руках он держал стакан, наполовину завернутый платком. Даттам поставил стакан на стол, вынул из кармана украшенную золотой филигранью коробочку и, открыв коробочку, высыпал порошок из нее в стакан. Вода в стакане вспучилась и забила тонкими газовыми струйками.
        - Выпейте, государь, - сказал Даттам. - Это придаст вам силы, и никакие духи мрака не будут беспокоить вас.
        Даттам поднес стакан ко рту государя, и тот кротко выпил напиток. Потом откинулся на подушки и прошептал:
        - Что вы со мной сделали, Даттам. Мне тяжело…
        Голос его прервался. Государь закрыл веки.
        - Что это? - спросил Идасси.
        - Всего лишь снотворное. Он будет спать до ночи и проснется спокойным и отдохнувшим. Слышите, молодой варвар, до ночи! Это все время, которое у вас осталось и которое я вам могу дать.
        И Даттам, повернувшись, быстрыми шагами вышел из спальни.
        Когда через пять минут Идасси спускался по лестнице государева павильона, он заметил во дворе начальника стражи Аверия. Тот топтался на месте, видимо обдумывая предстоящий разговор с государем. «Она послала его все рассказать Инану, - мелькнуло в голове Идасси. - Даттам прав!»

* * *
        Через час Идасси, в синей залатанной куртке и деревянных башмаках, проскользнул в потайную дверь усадьбы Даттама. Колдун встретил его немедля, взял за руку и провел в дальние покои, где их никто не мог потревожить. Там Даттам достал из ящика стола два мешочка. В одном мешочке был порошок, в другом - белые неровные шарики. Даттам положил белый шарик в блюдце с молоком и, извинившись, отошел на минуту. Когда Даттам вернулся, у него в руках была клетка с красивой домашней кошкой. Кошка была видимо голодна, и для голода-то ее и держали в клетке.
        Даттам вынул кошку из клетки, погладил ее по шерстке и поставил на стол. Зверек немедленно кинулся к блюдечку с молоком. Кошка сделала два или три глотка, потом зевнула, свернулась рядом с блюдечком в клубочек и прикрыла носик лапкой.
        - Она спит! - сказал Идасси.
        - Нет, она умирает, - ответил Даттам. - Она будет спать три часа и, не проснувшись, умрет. А человек, которому дали этот яд, спит десять часов и, не проснувшись, умирает, и, клянусь девятью богами, никто не может отличить его сон от настоящего и его смерть от естественной.
        Даттам выбрал еще одну горошину и, опустив ее в коробочку, вложил коробочку в руку Идасси.
        - Сегодня ночью ты будешь пить с государыней вино, - сказал Даттам, - тебе достаточно положить в кувшин эту горошину, - Касия никогда больше не проснется, и никто не сможет обвинить тебя в ее смерти.
        - Но я вряд ли смогу положить яд ей в чашку, - возразил Идасси, - а если я положу его в кувшин, мне тоже придется пить это вино.
        - В этом-то все и дело, - отвечал Даттам.
        - Но я вовсе не хочу умирать за то, чтобы твой храм жил и чтобы твои кожаные деньги продолжали обманывать людей!
        Тогда Даттам бросил еще одну белую горошину в стоявший перед ним кувшин с водой. После этого он высыпал немного порошка из другого мешочка в свой стакан, размешал порошок и выпил.
        А затем спокойно долил воды из кувшина, в который самолично положил яд. Идасси расширившимися глазами следил за ним, - но колдун выпил воду и не умер, а только улыбнулся Идасси.
        - Этот зеленый порошок, - сказал он, - действует как противоядие. Тот, кто его примет, не может отравиться белой горошиной. Поэтому перед тем, как прийти к Касии, тебе достаточно выпить воды, в которой размешан этот порошок, и отрава не причинит тебе никакого вреда.
        - Ловко придумано, - сказал Идасси.
        Забрал коробочки с ядом и противоядием - и был таков.
        Даттам, улыбаясь, глядел ему вслед. Глупый мальчишка не знал одного. От страшного белого алкалоида, выделенного Даттамом из корней болотной красавки, не было ни противоядия, ни спасения. А зеленый порошок был обыкновенной смесью из лебединца и ревеня, осветляющей голову и прочищающей желудок. Ни от каких ядов он не помогал. Что же касается фокуса, который Даттам проделал на глазах варвара, выпив, безо всякого для себя вреда, воду из отравленного кувшина, - он объяснялся не чудесами алхимии, а ловкостью ремесленника. У кувшина было двойное дно, и наливать из него можно было две разные жидкости. Даттам всегда находил, что вот такие нехитрые штучки куда полезней иных сложных фокусов.

* * *
        Между тем действия Идасси удивили бы Даттама, имей он возможность наблюдать за маленьким варваром. Вместо того чтобы возвратиться во дворец, Идасси свернул вниз, к реке, и через полчаса взошел по мосткам на белую баржу с раздвижными бортами, колыхавшуюся у левой пристани. Баржа грузилась, - погрузкой распоряжался сорокалетний толстый капитан баржи, похожий на ананас.
        Надобно упомянуть, что перед тем, как взойти на баржу, Идасси вынул из кармана широкий зеленый платок и повязал им голову, так, что его темно-рыжие волосы, похожие на черный чугун, чересчур раскалившийся в огне, были теперь скрыты под широкой повязкой, закрученной на затылке узлом в форме свиного уха.
        - Добрый день, - сказал Идасси, подходя к капитану, - я хотел купить у вас красной смолки для благовоний и листьев опалового дерева для поминальной службы.
        - Красная смолка кончилась вчера, - ответил тот, навострив уши, - а опалового дерева у нас не было.
        - Но мой сосед Гуруш сказал мне, что покупал опаловое дерево у вас.
        Тогда капитан сделал знак рабочим, чтобы они продолжали без него, и спустился вместе с Идасси в каюту.
        - Что ты хочешь, - спросил капитан, - и как живет Гуруш?
        - Гуруш сидит в Небесной Тюрьме за ограбление, - ответил Идасси, - но думаю я, что глупец, показавший на него, возьмет свои слова обратно. Я слыхал, что ты уходишь вниз по реке сегодня ночью, и хотел бы отправиться с тобой.
        - Один?
        - Один и с большим мешком. Я заплачу, как за двоих, а высадишь ты меня у Дараккского леса.
        Капитан сморгнул. Дараккский лес начинался там, где столичная область переходила в провинцию Чахар. Лес пользовался дурной славой; в нем находилось не меньше десятка разбойничьих шаек, самой известной из которых была шайка Рагона Сушки.
        - Уважаемый, - сказал капитан, - я вижу, вы не по годам умны и решительны. О какой двойной плате может идти речь! Почту за счастье провезти вас за так!
        Идасси наклонил голову.
        - Буду у вас в час Черного Бужвы, - сказал он.

* * *
        Следующий визит Идасси нанес в неприметный беленый дом, стоявший в самом конце Лазоревого Квартала. Дверь ему открыл однорукий старичок с пронзительными глазами.
        - А, это ты, маленький варвар! - сказал старичок. - Заходи.
        Идасси прошел в маленькую комнату, набитую всяким барахлом: испорченными часами, богами со сломанными руками и ногами, обрезками проклеенных досок.
        - Сделал ли ты, что я тебе заказывал? - спросил Идасси.
        Старик выдвинул ящик стола и показал Идасси два паспорта, оба с голубой обложкой, и приложенные к ним подорожные. Один паспорт был на имя некоего Рамусы, другой - на имя Икены.
        - Как видишь, - сказал старик, - все подписи и печати на месте, остается только выбрать тот паспорт, который ты пожелаешь, и проставить приметы.
        - Я беру оба паспорта, - заявил Идасси, - два надежней, чем один.
        - И какие же приметы писать в этих паспортах? - вскинул брови старик.
        - Пиши в обоих: семнадцати лет, волосы черные, брови черные, рост высокий для своих лет, особых примет нет.
        Старик еще раз оглядел Идасси: а волосы у маленького варвара, как мы уже упоминали, были довольно приметны. В полночь они казались черными, а в полдень - красными, и вернее всего было бы сказать, что эти волосы были цвета горной лавы.
        - А деньги? - спросил старик.
        Идасси вынул и показал ему двадцать ишевиков. Старик покачал головой.
        - В чем дело, - спросил Идасси, - или мы с тобой договаривались не по десять ишевиков штука?
        Старик помолчал и вдруг сказал:
        - Неправильно ты поступаешь, маленький король, что бежишь от женщины.
        - Ты меня узнал? - проговорил Идасси.
        - Ах, мальчик, я никого не узнал, а только не так много в империи варваров, торговавших на рынке рыбой из императорских ручьев, о которых в последнее время столько шепчутся.
        Идасси промолчал.
        - И гак как мы сговаривались об оплате за паспорта, исходя из твоих доходов на рыбу, они стоили одну сумму, а исходя из твоей нынешней милости, они должны стоить втрое больше.
        - Хорошо, - сказал Идасси и вынул из-за пазухи еще сорок ишевиков. Старик поспешно сгреб деньги в ящик стола.
        - Пиши приметы.
        Старик подсел и стал заполнять «лопух». Окончив, он посыпал листы песочком, потом аккуратно потряс их в воздухе и подал Идасси.
        - А все-таки объясни, мальчик, зачем ты бежишь от собственного счастья?
        - Сейчас скажу, - ответил Идасси. Он сложил листы и сунул их за пазуху. Когда его рука вновь вынырнула наружу, в ней на мгновение блеснул широкий, как акулий плавник, нож. Старик даже не успел вскрикнуть: нож вошел ему в горло, почти начисто перерезав шею, и Идасси отскочил, чтобы брызнувшая фонтаном кровь не задела его.
        После этого Идасси вытащил нож, обтер его о скатерть и сунул обратно за пазуху. Он вышел в прихожую и еще раз проверил, заперта ли дверь. Вернувшись в комнату, он оттащил старика в угол. Свои деньги он забрал и сунул в карман, а потом начал долго и методично обыскивать комнату. Все деньги, бумажные, кожаные и монеты, которые нашлись, он взял себе. Платья же и кое-какую серебряную утварь сложил в сундук с лямками, стоявший тут же в комнате, навесил сундук себе на плечи и вышел задами к реке.
        Никто не встретил его с сундуком в этот вечерний час, и Идасси утопил сундук в ближайшем же омуте. Смерть старого поверенного должна была походить на ограбление.

* * *
        Эту ночь Идасси провел с государыней.
        Он явился в павильон Облачных Вод к часу Скорпиона. На этот раз его ждали, - служанка пропустила его, улыбнувшись, без слов, и Идасси прошел в маленькую комнату, стены которой были затянуты в шелк, а у стены стоял маленький столик, уставленный холодными закусками и с запотевшим кувшином вина посередине. Государыня вышла к Идасси в простом белом платье, из-под которого виднелись маленькие ножки в атласных туфельках, и когда Идасси посмотрел на эти туфельки, ему показалось, что они ступают по его сердцу.
        Идасси не помнил потом, о чем они говорили и что они ели, а только помнил, что в ту ночь он испытал такое счастье, которого не испытывал никогда и не думал, что такое счастье бывает. Даже если бы Идасси превратился в волка и своими зубами перекусил бы горло министру Рушу, - и то бы он не испытал такого счастья.
        Было уже за полночь.
        Темно-красные волосы Идасси разметались по подушке, и он лежал навзничь, закрыв глаза и улыбаясь ровными хищными зубами. Тонкие пальцы Касии гладили его грудь.
        - Мне так хорошо, как никогда в жизни, - сказал Идасси.
        - И мне, - отозвалась женщина.
        Пальцы ее, спускаясь все ниже и ниже, наконец оказались у него между бедер, и Идасси почувствовал, как его пест вновь наливается соком и таращит свой глаз без ресниц и бровей.
        - Знаешь, - сказал Идасси, - ты у меня первая женщина. Когда меня увезли с гор, я был еще совсем сосунком, а здесь мне надо было столько узнать, что мне было жалко времени на порядочных девиц и жалко денег на шлюх.
        Государыня улыбнулась.
        - Неужели ты думаешь, я этого не почувствовала, маленький король, - спросила она, - неужели ты думаешь, что в постели с женщиной так же легко скрыть свою невинность, как в харчевне за кружкой вина?
        - Я не знаю, что со мной случилось, - промолвил Идасси, - но я очень тебя люблю.
        - И я тебя люблю, - ответила женщина.
        - Нет, - печально возразил маленький варвар, - я не думаю, что ты меня любишь. Ты просто испугалась моего влияния на Инана, и завтра, как только он узнает о нашей ночи, ты вышвырнешь меня, как кутенка. Но клянусь девятью богами, меня не заботит, что сделает Инан, и мне жалко только то, что это наша последняя ночь.
        - Ты глупый маленький воробышек, - прошептала женщина, - это наша первая ночь, и у нас впереди еще тысяча таких ночей.
        И они опять свились в один клубок, а когда Касия наконец закрыла глаза и откинулась на подушку, она прошептала:
        - Кровь старого императора была жидка и слаба, и его дети унаследовали вздорный характер и слабую волю. Когда я рожу от тебя сына, он получит больше, чем получил Инан.

* * *
        Когда Идасси выбрался от спящей Касии, минула уже половинка ночи. Две луны, белых и чистых, как тело государыни, висели над спящим миром, и сквозь черный бархат небосвода на Идасси глядели лукавые глазки звезд-демонов. Идасси шатало, как пьяницу, который выпил на десять кружек больше, чем разрешено кодексом. Больше всего на свете ему хотелось лечь и заснуть, и в чреслах своих он ощущал какую-то сосущую пустоту, словно там был кувшин, из которого выбили донышко.
        Через четверть стражи он добрался до флигеля государя. Тот мирно спал. А между тем Даттам сказал, что государь проспит только до вечера! Идасси затряс друга за плечо:
        - Государь! Вставайте!
        Инан мгновенно проснулся. Слава богу, хоть в этом колдун не соврал!
        - Одевайтесь, государь, - сказал Идасси, - нельзя терять ни минуты.
        - Что такое?
        - Я позже вам объясню.
        Идасси развернул принесенный с собой сверток и достал серые штаны и белый кафтан без знаков различия.
        Пока государь одевался, Идасси взял ключ и сходил в соседнюю комнату, к сундуку, который ему когда-то показывал Инан. Отперев сундук, Идасси переложил в свою сумку часть того, что в нем находилось, впрочем, стараясь отбирать не те вещи, которые были знамениты тонкой работой и волшебными свойствами, а, скорее, обыкновенные украшения из золота и драгоценных камней, которые вполне можно было бы встретить в доме знатного взяточника или даже купца. Государь быстро оделся, и мальчики выскользнули в окно.
        - Что такое? Где ты был? - прошептал Инан, спеша за Идасси по дорожке.
        - Я был в покоях Касии, - усмехнулся Идасси.
        Глаза государя сверкнули.
        - Зачем?
        Идасси улыбнулся и обхватил пальцами рукоять меча, подаренного ему государыней Касией, - меч этот он не взял с собой в город, но он забрал его из своей комнаты перед встречей с государыней, вместе с толикой других вещей.
        - Да уж не затем, зачем ты думаешь!
        - Боже! Ты убил ее?
        - Нет. Я провел в кустах два часа, и все это время вокруг ее павильона кишела стража - она что-то почуяла. А потом к ней пришел Даттам.
        - Даттам? Зачем?
        - Затем, чтобы продать нас! Неужели тебе не ясно, что он испугался? Он прошел к ней час назад, и я бьюсь об заклад, что сейчас она уже послала стражников схватить тебя, да и меня заодно!
        - О боги, что же нам делать?
        - Мы бежим из столицы.
        Государь заметался, заламывая тонкие руки.
        - Помилуй, Идасси, это невозможно! Для поездок по империи необходимы подорожные и паспорта, городские ворота закрыты…
        - Не беспокойся. У меня есть подорожные, и я заполучил место на лодке, которая отплывает в третьем часу ночи. Капитан думает, что я друг лесным удальцам, и он почел за честь не взять с меня за проезд.
        - А я?
        - О тебе никто не должен знать. Я пронесу тебя на корабль в мешке. Пусть капитан считает, что я бегу из столицы после удачного ограбления.
        - Но он никак не может отплыть в середине ночи! В это время закрыты все шлюзы и таможни.
        - Вот потому он и плывет, - возразил Идасси, - что все таможни закрыты. Ах, государь, вы читали много книжек, - теперь вы познакомитесь со своей страной собственными глазами!
        - Но…
        - Тише!
        В следующую секунду Идасси сгреб государя в охапку, швырнул его в кусты, и сам прыгнул вслед за ним. Послышался цокот копыт, и из-за поворота дорожки показались двое всадников. Идасси, в кустах, прищурился: на всадниках были белые шапочки с собольей опушкой и крытые красным сукном кафтаны. Это были налоговые гонцы, - люди, с которыми простой народ предпочитает не связываться, и, судя по голубым лентам, завязанным сзади на шапках, направлялись они в провинцию Чахар. Вероятно, они выехали до рассвета, чтобы оказаться у городских ворот к часу Петуха.
        Идасси выполз из-за кустов на дорогу и громко застонал. Копыто одной из лошадей едва успело разминуться с его головой.
        - Реш! - сказал один из всадников. - Погоди, посмотрим, что это с ним!
        - Не наше это дело, - отозвался другой.
        - Слезь, дурак! Если он болен, мы должны ему помочь, а если он пьян, мы можем вытащить у него деньги!
        Тот, кого назвали Решем, и его товарищ наклонились над Идасси. Реш перевернул мальчика на спину.
        - Клянусь девятью богами, - начал Реш, - да это никак…
        В следующую секунду нож, брошенный Идасси, попал его товарищу в горло. Не теряя ни мгновения, Идасси быстро захватил руками голову отпрянувшего было назад Реша и повернул: было слышно, как хрустнули позвонки.
        Инан выскочил на дорогу.
        - О боги! Ты их убил!
        - Отведи лошадей с дорожки, - распорядился Идасси, подхватывая мертвеца на руки.
        Он отнес обоих покойников в кусты, и там они с императором переоделись в форменное платье гонцов. На шеях инспекторов были застегнуты плоские бронзовые кольца. Эти кольца сохранились с незапамятного времени. Тогда они обозначали, что данный инспектор - не свободный чиновник, а личный раб государя. Теперь служащие рабами не бывали, но кольца продолжали носить. Эти кольца как бы символизировали, что налоговый инспектор - раб и слуга народа.
        - Найди ключи от колец, - приказал Идасси государю. - Они должны быть в сумках.
        Идасси тем временем оттащил покойников к знакомому гроту.
        - Нашел?
        - Нет. Ох, Идасси, мне плохо.
        Двумя взмахами старинного меча Идасси отрубил покойникам головы, - одному и второму. Наклонился, подобрал бронзовые кольца и обтер их о траву. Трупы Идасси сбросил в расщелину и завалил камнями, - небось их еще долго не хватятся.
        - Поехали, - сказал Идасси, садясь в седло.
        - Но ведь ты говорил про баржу…
        - Я передумал. План, который возник мгновение назад, лучше плана, о котором известно соучастнику, - ответил Идасси.
        Сонные стражники без разговоров выпустили двух налоговых гонцов из дворца, а потом и из города, и к часу Петуха Инан и Идасси проделали порядочное расстояние.
        К вечеру они пересекли пределы столичной области и углубились в длинный, тянущийся на несколько переходов лес, окаймлявший отроги Чахарских гор.
        Солнце еще висело в небе, но в лесу было тихо и темно. Старая лессовая дорога просела на высоту человеческого роста, и оба беглеца ехали в земляном ущелье, касаясь головами корней нависших деревьев. Солнце, едва пробивавшееся сквозь листву, не достигало дна дороги, и Идасси чувствовал, как снизу поднимается холодный и влажный пар.
        - Я больше не могу, Идасси, - пожаловался государь, - мы уже скачем бог знает сколько времени, я хочу спать и есть! Лучше бы ты пронес меня на этот корабль!
        Идасси молча вынул из торбы припасенный хлеб с сыром и протянул своему спутнику пузатую фляжку.
        - Пей не больше глотка, - предупредил Идасси, - это не вино и не вода, а зелье, придающее силы.
        - Где ты его купил? - насторожился государь.
        - Я его не купил и не выпросил, а сварил сам из сушегых листьев и ягод кустарника, растущего в наших горах. Это питье пьют воины и охотники, и оно не туманит разум и не превращает человека в волка, а просто придает ему силы преследовать врага или зверя от восхода и до заката.
        - Но я вовсе не хочу скакать от восхода и до заката, - пожаловался Инан, - я хочу спать.
        - Пейте, государь. За ночь мы проедем лес, оставим коней и сядем на лодку. За нас будет ехать река, а мы будем спать в свое удовольствие.
        Инан выпил глоток, и Идасси перенял у него фляжку и сам сделал глоток. Потом отвязал от пояса большую бутыль с водой и передал ее государю.
        Несмотря на то что государь весь предыдущий день спал, а Идасси не ложился двое суток, государь первым пожаловался на усталость. Правда, ночью Идасси, заметив, что конь под ним умен и хорош, дремал прямо на коне, по горскому обычаю, а Инан был к таким вещам не приучен.
        Государь напился и спросил:
        - Куда мы едем? Или ты надеешься убежать от моей мачехи?
        - Мы едем в Опаловые Горы.
        - Зачем? Кто нас там ждет?
        - Войско, чьим королем я являюсь с тех пор, как отец мой умер. И это войско поможет мне отомстить за твою мать и за твоего отца и вернуть тебе трон, который у тебя отняли.
        Государь побледнел.
        - Но твой дядя… Разве он позволит…
        - Король - это тот, кому служит войско, - ответил Идасси, - а войско служит тому, кто сулит наибольшую выгоду и добычу. Как ты думаешь, кому будет служить войско, когда они узнают, что их зовут в поход на империю, и не абы как, - а с настоящим императором во главе! Да они побегут ко мне быстрей, чем хорек за курицей! Никто не сулил им выгоды столь большой и законной!
        Дрожь пробежала по телу молодого императора.
        - Но разве выгода варваров - это не смерть империи? Разве не значит их прибыль - сожженные села и разграбленные города?
        Глаза Идасси сверкнули. Государь был умнее, чем Идасси думал!
        - Пусть их считают, - усмехнулся Идасси, - что король зовет на грабеж империи. Когда они поймут, что это не так, это уже не будет иметь значения.
        Идасси наклонился, поправляя рукой узду, и продолжал:
        - Может, тебе и придется пожаловать парочке дядиных графов титул наместников Иниссы или Варнарайна, только не очень переживай: мы им перережем горло позже, чем они доберутся до столицы, но раньше, чем они доберутся до провинции, в которую их назначили.
        Тут дорога внезапно повернула, и Идасси вздернул коня.
        - Стой!
        На дороге, ухмыляясь, стояло пятеро или шестеро людей с натянутыми луками, и стрелы с оперением из белых и зеленых перьев целились прямо в обоих юношей.
        Идасси обернулся - и увидел, как сзади, с края дороги, вниз спрыгивают новые злоумышленники. Признаться, ему было б нетрудно сбежать, схватившись за корни выступающего над дорогой дерева и перекинувшись вверх, - но какой смысл бежать без государя?
        Тут вперед своих молодцов вышел человек лет сорока, в хорошем кафтане и белых сапогах, подпоясанный серебряной цепью, и был у его кафтана только один недостаток, - прореха на груди, там, куда вонзился меч в бывшего владельца кафтана.
        - Сдается мне, - сказал человек, - что наша дорога превратилась в реку, а мы в рыбаков, и попались нам сегодня в нашей реке две большие рыбины.
        - Не задерживай нас, глупец! - сказал надменно государь, - и дай нам проехать! Или ты не видишь, что мы чиновники?
        - Вижу, господин, - кланяясь, отвечал разбойник, - и еще как вижу, - и поверьте, что я и мои люди питаем такой почет к налоговым чиновникам, что не можем не просить вас погостить в нашем стане!
        - Мы торопимся, - сухо отвечал государь, - и не можем принять твое приглашение, простолюдин.
        - Я знаю, что вы торопитесь, - возразил разбойник, - торопитесь сосать кровь и костный мозг народа, - но вам придется задержаться на ужин, и будь я не Рагон Сушка, если не заставлю вас отведать на этом ужине вашей же печени! Взять их, - и с этими словами несколько разбойников двинулось к государю.
        Тогда Идасси ударил ближайшего разбойника плеткой и вскричал:
        - Разуй глаза, Рагон Сушка, да посмотри, на кого разеваешь пасть? Мы бежим из своего дома, как ты бежал из своего! Давно ли ты видел налоговых чиновников семнадцати лет?
        - Гм, - сказал разбойник, прищурившись, - рожицы ваши и вправду слишком молоды для этакого подлого ремесла, но откуда же ты раздобыл это платье?
        - Так же, как ты раздобыл то платье, которое на тебе, - ответил Идасси.
        - Что-то не верится мне, - возразил разбойник, - чтобы такой безусый юнец решился убить налогового инспектора, ибо за убийство мытаря казнят весь род преступника, не считая младенцев в утробе матери, и страшнее только кара за убийство государя. Кто вы такие?
        - Или ты не держал в руках серебряного оменя, что спрашиваешь? - спросил Идасси. - Так дай я тебе подарю штучку!
        Идасси вскинул руку и внезапно бросил разбойнику серебряную монету достоинством в два оменя, - единственную монету империи, на которой чеканили облик Инана.
        - Великий Вей! - вскричал разбойник, переводя глаза со спутника Идасси на изображение на монете и обратно. - Да они похожи, как печатка и ее оттиск!
        А Идасси внезапно выхватил из ножен свой меч, и гарда его, выполненная в форме листа лотоса, усыпанного бриллиантами и украшенного золотым силуэтом дракона, взблеснула в тени деревьев.
        - Помнишь ли ты, старый осел, - вскричал Идасси, - рассказ о Двух Мечах Империи и о мече Парчового Бужвы, на алмазной гарде которого дремлет дракон?! Вглядись-ка в мой меч и скажи, видал ли ты налоговых инспекторов с таким мечом?
        Разбойник вгляделся в меч и замер с открытым ртом, словно ожидая, что крылатый дракон с гарды вот-вот оживет и взлетит, а потом спросил:
        - Если этот человек - тот, который изображен на монете, то кто такой ты и как вы очутились здесь?
        - У нас нет времени на беседу на месте, - ответил Идасси, - проводи нас, и мы расскажем тебе, что хочешь.
        - Ах, Идасси, - промолвил государь. - Я устал, и я хочу есть и спать. Эти люди уж верно либо убьют нас, либо накормят - нельзя ли принять их приглашение?
        - Сплетите носилки и положите на них моего спутника, - ответил Идасси, - а мы с тобой, Рагон Сушка, поедем вперед. Ты мне расскажешь, как ты стал разбойником, а я тебе расскажу, как мы стали беглецами.
        Разбойники тут же принесли носилки, которые имелись вверху дороги на случай, если будут раненые или убитые, и положили на них государя. Рагон Сушка и Идасси подъехали к носилкам, и Рагон Сушка сказал:
        - История моя не такая занимательная. Я был в здешней деревне пахарем и крестьянином, и я работал больше других и расчистил себе десять делянок в лесу. На этих-то делянках я выращивал дивные дыни, а когда пришло время взимать налоги, в деревню приехал налоговый чиновник и потребовал, чтобы я отдал половину из того, что я получил за дыни, и еще половину от второй половины. Я отказался, и тогда он пригрозил, что натравит на меня деревню. И он в самом деле созвал сход и разделил делянки между общинниками…
        - Как так? - сказал государь, - ведь это вы их расчистили.
        - Разве вы не знаете, государь, - проговорил Идасси, - что по закону вся земля, кто бы ее ни расчистил, принадлежит общине?
        - Какой глупый закон! - поразился император.
        - Не знаю, глуп ли он, - ответил Рагон Сушка, - а только на следующий день я зарезал инспектора и бежал в горы, и с тех пор, клянусь богом, я живу лучше, чем раньше, потому что раньше меня грабили чиновники, а нынче я граблю чиновников!
        Государь едва слышно вздохнул и опустил ресницы. А разбойник помедлил и продолжил:
        - И теперь я живу в лесу и получаю от прохожих все мое пропитание и все сведения о богах и городах. И мне рассказывали, что государь Инан мало что может сделать в государстве, потому что всем правит его мать, и что недавно у него завелся друг из медноволосых варваров. Уж не ты ли это?
        - Ты прав, - ответил Идасси, - а Касия приказала арестовать государя, и мы бежим в земли моего народа, чтобы вернуться с хорошей силой и поставить ойкумену с головы на ноги.
        - Доброго тебе пути, мальчик, - отвечал Рагон Сушка, - и когда ты будешь проходить обратно, не забудь меня.
        Через некоторое время Рагон Сушка отъехал в сторону, чтобы отдать распоряжение, и один из разбойников подъехал к нему тихо и спросил:
        - Не лучше ли будет выдать этих двоих? Это искупит все наши прежние преступления, да еще, того и гляди, нам выдадут целую кучу денег.
        - Дурак ты, Шамат, - ответил ему Рагон, - если мы выдадим беглецов, эту заслугу присвоят себе местные чиновники, а нас представят пособниками этих двоих. И кучу денег получит Радда и прочая чиновная сволочь, а нам не достанется ничего, кроме веревок для нашей шеи. В случае же, если мы проводим их и поможем им деньгами и лошадьми, они поднимут в ойкумене настоящую бучу, и в такой буче нам уж точно перепадет здоровый кусок!
        После этого Рагон Сушка оставил своего подручного и вернулся к Идасси.
        - Как ты собираешься ехать дальше? - спросил Рагон. - Не думай, что я хочу выведать твой путь, я просто спрашиваю, не могу ли я чем-нибудь помочь.
        - Мы переберемся через горы, - ответил Идасси, - а в Асаке сядем на корабль, который плывет к границе, и по этому поводу я хочу спросить тебя, нет ли у тебя знакомых среди городских воров Асаки.
        - Знакомые-то есть, - отвечал Рагон Сушка, - однако не стал бы я на твоем месте доверять городским ворам. Мы, лесные воры, народ честный, - живем одним лагерем, спим за одной оградой, и если и заведется среди нас предатель, то через месяц либо мы его повесим, либо он всех нас выдаст. А городские воры - бог знает что, ты и не поймешь, вор он или соглядатай! Один грабит дома по наводке городской стражи, другой режет по указке городского судьи того, кто недодал судье взятку, а третий и вовсе каждый день пирует с наместником! Стоит этому вору увидеть твой меч, - он его сопрет, а стоит ему разглядеть рукоять украденного меча, как он тебя выдаст. Мне ведь всякая смута по душе, а им, наоборот, во вред. Ведь если вы вернетесь сюда с войском, то я, пожалуй, смогу вернуться в деревню и стать там старостой, а то и начальником области, а городским ворам, если сменится власть, придется приручать новое начальство. Вот поэтому я бы на твоем месте обошел их стороной.
        - Ты прав, - сказал Идасси, - не стоит связываться с теми, кто не знает почтительности к государю и только и думает, что о выгоде. Однако можешь ли ты мне помочь?
        - Всей душой и в чем только пожелаешь.
        - Нет ли у тебя двух молодых покойников?
        - Гм. Покойников-то нет, но это не такой товар, который трудно достать. А зачем тебе?
        - В столице нас наверняка хватились, и думаю я, что двух мертвецов тоже нашли. Наверняка уже повсюду отправлены извещения задержать двух юношей семнадцати лет, которые пробираются к западной границе в одежде налоговых инспекторов. Кто знает, может, за нами уже скачет погоня. Если бы мы оставили на дороге два переодетых в наши платья трупа, это сбило бы погоню с толку.
        Рагон Сушка с радостью исполнил просьбу Идасси. Пока император дремал в носилках, Рагон и Идасси заехали по пути в хижину угольщика, где как раз имелось двое молодых парней, подходящих для задуманного дела.
        Этих двоих разбойники убили, и, обрядив в одежду Идасси и Инана, привязали к дереву у дороги. Теперь надо сказать, что в этих местах водятся желтые лесные муравьи, которые очень резво сосут всякую падаль. Рагон проследил, чтобы покойников привязали как раз прямо на муравьиной тропке, и обещал Идасси, что к вечеру следующего дня мало кто сможет разобрать лица покойников.
        Государь, угнетенный всем происшедшим, спросил:
        - Зачем было убивать этих крестьян, Идасси?
        - Стоит пожертвовать тысячью простолюдинов, чтобы спасти одного государя, - ответил Идасси.

* * *
        В эту ночь Идасси ночевал под звездным небом, и ему не спалось. Как много переменилось за сутки! Еще вчера, когда на небе были те же звезды, он лежал на шелковой подушке в спальне государыни Касии, а сегодня он лежит на прелых листьях. Кто знает, доберутся ли они до Опаловых Гор или голова Идасси скатится в канавку у плахи?
        Потом Идасси вспомнил свою ночь с государыней, и странное чувство овладело им. Ему вдруг подумалось, что никогда больше в жизни не будет ему счастья, - такого счастья. Все может достаться ему, и королевский титул, и пост министра, и песни о человеке, который согнул шею империи, и миллионы ишевиков, и десятки женщин, купленных, чтобы веселить его на ложе… А все-таки он каждый раз будет вспоминать одну - эту, которая ни о чем не думала, кроме как о том, чтобы обмануть его и погубить.
        Но разве мыслимо было остаться в столице? Мужчина не должен быть младше женщины. Предать государя значило - предать государство. Разве мыслимо, что у империи нет армии? Он, король Идасси, подарит империи эту армию. Что с того, что его подданные разорят пару провинций, сровняют с землей десяток городов? Не успеют они опомниться, как Идасси поведет их в новый поход, далеко за границу, и вся нечисть, скопившаяся в царствование трусливой женщины у границ ойкумены, брызнет во все концы света.
        Он, Идасси, не испугается ни одноногих великанов, ни тех, которые прикрываются ушами, как лопухом. Это все вранье, что их считают непобедимыми - дураку ясно, что одноногим куда как хуже сражаться, чем тем, кто с двумя ногами!
        Вечером следующего дня беглецы миновали Ласковый перевал, самый низкий в Чахарских горах. Они снова скакали всю ночь, и к утру небольшой отряд выехал к поросшей лесом верхушке холма. Взглянув вниз, Идасси увидел великую реку Шечен, репчатые башни управ и беленые стены города, примостившегося у излучины реки.
        Путники сделали привал, а Идасси взял шест, на котором носят корзины, и, выпилив у него середину, положил внутрь меч. В плетенные из травы сапоги Идасси, по совету разбойника, вдел два кинжала, и еще Рагон Сушка подарил ему складной дротик, части которого вдвигаются друг в друга.
        Прощаясь, пожилой разбойник сказал Идасси.
        - Не знаю, государь ли тот человек, который с тобой, или самозванец, - хорошо бы в нем было хоть на горчичное зерно твоей воли. Но если тебе удастся оплести своей сказкой свой народ, ты поднимешь великую бучу, и я думаю, что в этой буче мне кое-что достанется.
        Глава пятая,
        в которой молодой король вархов поднимает меч против всей ойкумены, и в которой Даттам вновь встречается с Идасси у Висячего Моста
        Идасси был неправ, полагая, что его исчезновение вызвало тревогу уже поутру. Государыня проснулась к часу Меда. Она подосадовала, увидев, что лежит в постели одна, - ей хотелось позавтракать вместе с Идасси. Поэтому, встав, государыня вела себя неровно. То сердилась на служанку, досадуя одиноким завтраком, то, наоборот, смеялась, вспоминая прошедшую ночь.
        В конце завтрака она велела впустить Чаренику, который пришел с докладом о крупном воровстве в сырном ведомстве, но слушала его рассеянно и отпустила без распоряжений, из чего Чареника напрасно заключил, что герои его доклада уже пронюхали о разысканиях и дали крупную взятку Рушу, который замолвил словечко государыне. Это показалось Чаренике обидным, потому что он писал доклад не для того, чтобы герои доклада платили отступное Рушу, а для того, чтобы они платили отступное самому Чаренике.
        После ухода Чареники государыня спустилась в кладовую и принялась там выбирать мужские кафтаны. Она выбрала расшитый драгоценными камнями кафтан и велела было послать его Идасси, но потом передумала: как бы маленький варвар не оскорбился заочным подаркам женщины.
        В час Императора государыня приняла Даттама, который пришел просить лицензии на разработку медных рудников в Чахарских горах. Рудники все равно были заброшены государством из-за глубокого горизонта залегания породы и невыгодности разработки, и государыня Касия сказала, что она обсудит этот вопрос с советом.
        «Странно, чрезвычайно странно, - подумал Даттам, выходя из покоев государыни. - Касия жива, а маленького варвара нет и в помине. Может ли такое быть, что он отравился в одиночку или рассказал все государыне? Вряд ли, скорее всего, он просто перетрусил».
        Даттам явился в павильон государя - но ему ответили, что государь спит и не стоит его беспокоить.

* * *
        Государыня Касия сидела, читая доклад о состоянии дел в провинции Инисса, когда явившийся чиновник доложил:
        - Государь Инан изволят отсутствовать с утра!
        - Это его дело, - отвечала государыня.
        - Но через два часа государю полагается возлагать Плетеные Ветви на алтари Риса и Воды, - это будет плохая примета, если церемонию отменят.
        - Разыщите его! - отдала приказание государыня.
        На поиски был отряжен начальник стражи Аверия, но все попытки поначалу оказались безрезультатными. Тогда Аверия отдал приказ привести своего любимого гепарда и велел ему искать.
        Гепард вылез через окно государевой спальни и побежал по тропинке. «Так и есть, - подумал Аверия, - милуются где-нибудь в парке с этим Идасси! Черт побери, что же делать? Если не докладывать об этом государыне, она обидится, а если доложить - так обидится государь! А ведь женщина не всегда будет царствовать…»
        И тут любимый гепард начальника стражи ткнулся носом в землю, завертелся волчком и, тихо взвыв, бросился в кусты - к полузасыпанному входу в пещеру.
        - Боже мой! - вскричал Аверия. - Что это он роет?
        Через пять минут дворцовые стражники вытащили из пещеры два заваленных ветками и камнями тела, а еще немного погодя отыскали и головы.

* * *
        Этим днем, после обеда, Даттам выслушивал донесения.
        - Что прикажете делать относительно чахарской границы? - спросил его управляющий.
        - А что такое?
        - Мы получили сведения, - ответил монах, - что человек двадцать вархов во главе с Даром Дашери отправились к границе. Едут они, по обыкновению, поразбойничать, и я бы хотел знать, что с ними сделать: послать предупреждение местному городскому начальнику, самим остановить их или нагнать их за границами империи и купить у них задешево награбленное добро.
        - Местный начальник сволочь и дурак, - ответил Даттам, - и имеет наглость поддерживать Руша. Пусть люди Дара Дашери похозяйничают, сколько хотят, а за границами империи мы их нагоним.
        С этими словами Даттам отпустил управляющего.
        Следующий посетитель был лет сорока, шпион по душевной склонности и рыбак по профессии. Он пришел в дом Даттама с корзинкой рыбы, как будто на продажу, но на самом деле он продавал не свежую рыбу, а свежие новости.
        Даттам принял его добродушно, и тот рассказал ему разные разности о делах бандитов и в конце концов попросил у Даттама пять золотых.
        - Ты мне принес не свежую рыбу, а очень несвежие новости, - усмехнулся Даттам. - Что это Шаль Голоед ограбил дом начальника третьей заставы, я знал и без тебя. Неужели ты больше ничего не знаешь?
        Рыбак почесал в голове и сказал:
        - Пожалуй, больше в городе не было никаких происшествий, а то вот еще: вчера днем на корабль Бануки приходил мальчишка-варвар, лет семнадцати, но крепкий и широкогрудый, и я слышал, как они обменивались условным словом подданных ночной улицы. Думается мне, что мальчишка хотел сплавить посредством Бануки награбленное, а сам Банука снялся с якоря глубокой ночью.
        - А куда этот Банука плывет? - безразличным голосом спросил Даттам.
        - По Белобокой реке вплоть до Шестого Канала, а потом через Шестой Канал в Чахар, в город Одун, а там рекой Шечен к морю и в области лесов.
        Даттам сидел неподвижно минут пять после ухода соглядатая.
        Одун! Город Одун! Идасси исчез, и государь тоже. Корабль контрабандиста, на котором видели широкогрудого юношу-варвара, плывет в Одун. Разбойники-вархи, дружинники Дашери рыщут к западу от Одуна, будто для поживы…
        Даттам вдруг вспомнил, что род Дашери был на стороне покойного короля, отца Идасси, и сильно ослабел после того, как глава рода и десяток его вернейших дружинников закололись после гибели короля, а сейчас оправился.
        - Рани, - закричал Даттам, вскакивая с места, - готовь дорожное платье и коней, - мы выезжаем через час!

* * *
        В дворцовом парке начальник дворцовой стражи Аверия разглядывал мертвецов. Оба покойника были наги, если не считать подштанников, но, по счастью, самые худшие предположения Аверии не оправдались, - это были явно не государь и не Идасси. Одному покойнику было около тридцати, а другой и вовсе был сед. Аверия с отвращением поглядел на лица, уже обглоданные пестрыми шакалами.
        - И с чего это им отрезали головы? - полюбопытствовал один из стражников.
        - Преступник хотел не отрезать головы, - ответил Аверия, - а снять с шеи чиновников ожерелья налогового инспектора. Разыщите, кто из инспекторов был послан вчера и куда.
        Через полчаса Аверия учинил тщательный обыск в комнатке, которую Идасси занимал в Лицее Белого Бужвы. Он сам замирал от собственной смелости. «А что, если новый любовник государыни развлекается в городе, - подумалось ему, - а двоих инспекторов зарезал совсем не он? Ох, не сносить тогда головы!»
        Комнатка Идасси не отличалась роскошным убранством, - всего-то в ней и было, что письменная доска да жесткий сундук, служивший одновременно ученикам ложем. Аверия раскрыл сундук, по уставу лицея не имевший ключа, и ему в глаза бросились два роскошных наряда - подарки государя и государыни. Аверия пригляделся. «Эге-ге, - мелькнуло в его голове, - а с рукавов-то спороты камни».
        Аверия стал на колени и стал простукивать пол. Через полчаса его поиски увенчались успехом. Приподняв половицу, он обнаружил под ней грубую железную пластину, которую и взломал особым ножом. «Наверняка тайничок пуст - подумал Аверия, - варвар забрал все свои деньги».
        Но тайничок был не совсем пуст. В нем лежал мешочек с зельем, который Идасси забыл, а может, намеренно не забрал, отправляясь к государю.
        Аверия высыпал на ладонь белые горошины. «Вот это да, - подумал Аверия, - ведь это та самая отрава, которую недавно по просьбе государыни сделал Даттам. Никто, кроме колдуна, не мог дать ее Идасси, и вот интересно: кто даст мне за этот мешочек большую цену: сам Даттам или его враг Руш?»
        И тихо спрятал мешочек в карман.

* * *
        Был вечер четвертого дня пути, когда Идасси и Инан пришли к воротам приречного города Кадера. Идасси показал стражникам у ворот подорожные, свою и Инанову, и паспорта, полученные им от убитого Шарака. Мальчики давно переоделись, и выкрасили волосы в черный цвет соком парчовой ножки, и теперь их приметы совпадали с теми, которые были указаны в бумагах, - а то, что Идасси был шире в скулах и плечах, а Инан изящней и чертами лица походил на девушку, - этих примет в бумагах не было. Стражники приняли «лопухи» за настоящие и даже почти не спросили денег.
        После этого мальчики спустились на пристань. Государь с любопытством вертел головой. Никогда доселе он не был в этих местах: сколько крика и шума!
        Идасси меж тем высмотрел быстрый речной корабль с раздвижными бортами, который стоял в гавани для прохожих судов. У корабля на корме была загородка, и за этой загородкой Идасси увидел вьючных ланей. Из этого он заключил, что, когда корабль пристанет к месту, люди навьючат тюки на ланей и дальше пойдут горами.
        Он подошел к невысокому жирному чиновнику, стоявшему около корабля, и спросил:
        - Куда вы плывете?
        - Мы плывем до Одуна, - отвечал человек, - а там мы пойдем горами к вархам.
        - А достаточно ли у вас погонщиков?
        Чиновник пожал плечами и сказал:
        - Мне придали несколько человек, но они сбежали, и теперь я не знаю, как отчитаться.
        - Мы два студента, - сказал Идасси, - и нам надо домой в городок близ Одуна, и мы будем сопровождать караван вместо них, если хочешь.
        - Тогда у меня есть одна просьба, - сказал чиновник. - Назовитесь, пожалуйста, в перечне Шоном и Кашею, потому что именно таковы имена сбежавших.
        Через час корабль отплыл, и Инан и Идасси плыли на нем.
        Ночью чиновник вышел и пошел на верхнюю палубу, где на сене для ланей ночевали Идасси с государем, но он не нашел там юношей.
        На следующее утро чиновник погладил государя и сказал ему на ухо:
        - Я не знаю, с кем ты провел прошлую ночь, но если ты проведешь со мной сегодняшнюю, я дам тебе два ишевика.
        Император вспыхнул и сказал:
        - Я не приучен к подобным вещам.
        - Так это-то и хорошо, - сказал торговец, - ты, я вижу, юноша бедный и робкий, и поверь мне, тебе со мной будет хорошо. Я торгую с королем вархов, и каждый год я имею прибытка на двести тысяч, из которых пятьдесят употребляю на покупку товара, пятьдесят - на взятки чиновникам, пятьдесят - на подарки королю, а остальное забираю себе.
        Император удивился и сказал:
        - Ты насмехаешься надо мной! Разве в империи есть частные торговцы и разве может один человек получать такие прибыли?
        - Ты, верно, болен или глуп как поросенок, - изумился торговец-чиновник. - Не знаю я, что там написано в законах, а только где же ты видел, чтобы законы соблюдались?
        - Я думал, законы пишут, чтобы их соблюдать, - с досадой сказал государь.
        - Вовсе нет, - возразил торговец, - их пишут, чтобы те, кто нарушает закон, платили тем, кто надзирает за его соблюдением.
        Тут чиновник стал ловить государя Инана за руки и обнимать его, а Инан оттолкнул поганца и убежал.

* * *
        Шечен в этих местах тек шибко, и через четыре дня они пристали к Одуну. Идасси сказал императору:
        - Мне надобно отлучиться, а ты сиди на корабле и никуда не ходи. Здесь приграничная область. На порядок в ней смотрят сквозь пальцы, и, я думаю, мне удастся раздобыть для нас лошадей.
        Вот прошло немного времени после ухода Идасси, и Инан увидел, как на корабль вернулся хозяин. Прошел еще час-другой, и государь услышал, как начальник корабля кличет:
        - Шон, Шон.
        Инан не сразу понял, кого это зовут, а потом вспомнил, что это его имя, и вылез наружу.
        Хозяин стоял на палубе и держал в руках красивый пояс из черепаховых пластин и с драгоценной пряжкой. Вещица, судя по всему, была довольно ценная - многие из прислуживавших государю чиновников не погнушались бы надеть ее на прием в залу Ста Полей.
        Ланна - а так звали начальника судна - протянул Идасси пояс и сказал:
        - Черт знает что такое! Сегодня все утро ходил я по чиновникам, и они выманили у меня взяток на втрое большую сумму, чем я закладывал в смету. А ведь еще есть заставы на границе! Словом, я посчитал деньги, которые мне понадобятся, и вижу, что их не хватает. Возьми, пожалуйста, этот пояс и снеси его в пятый дом на Банной улице, - там есть закладная лавка. За пояс попроси четыре тысячи «розовых», а если столько не дадут, проси три тысячи. Это очень ценная вещь, из северной черепахи и с изумрудными крапинами, так что смотри не потеряй.
        - Мой товарищ вообще-то велел мне не отлучаться, - прошептал Инан.
        - Да что ж ты, баба или мальчишка? Он тебе муж, что ли, а ты ему жена, что он велит тебе сидеть в четырех стенах? Все эти четыре дня, пока мы плыли, я смотрел за ним, и, клянусь, он не отходил от тебя, как курица от кормушки!
        Лицо Инана вспыхнуло. «И вправду, - подумал он, - даже мелкий чиновник смеется, что Идасси мной понукает. Что бы он сказал, если бы знал, что я - государь, а Идасси приказывает мне, как кнут - ишаку!»
        И, взяв пояс, пустился в путь.
        Закладную лавку в пятом доме на Банной улице Инан отыскал довольно легко: перед входом в лавку висел красный флаг с надписью, извещавшей о том, что здесь закладывают вещи, а сам вход был занавешен плетеным бамбуковым ковриком, у низа которого болталась налоговая печать, свидетельствовавшая, что налоговые органы в этом месяце проверяли лавку и нашли все благополучным.
        Инан откинул коврик и вошел внутрь. К нему, любезно разводя руки, из-за конторки поспешил старик.
        - Что желает уважаемый студент? - спросил он. - Наша лавка имеет лицензию от храма Шакуника и оказывает вам все виды услуг. Если, например, господин студент не хочет брать с собой в дальнюю дорогу золотые или бумажные деньги, мы можем взять их у него на хранение и выдать переводное письмо, по которому он сможет получить деньги в другом месте. Если господин студент должен потратиться на похороны, мы можем ссудить его деньгами под залог имущества. Ежели же господин студент намерен собрать деньги на дорогу в столицу и на то, чтобы выдержать экзамены, мы проэкзаменуем его сами и ссудим его деньгами под самые малые проценты.
        Инан даже заинтересовался и спросил:
        - И много ли денег можете вы ссудить студенту на дорогу в столицу?
        - Это так и называется - экзаменационная ссуда, - ответил старик, - и деньги, как вы понимаете, уходят не на дорогу, а на всякие вещи, связанные с благорасположением экзаменаторов. Ведь, согласитесь, в наше время мало быть совершенным талантом. Юноши из богатых домов зачастую получают над таким талантом преимущество благодаря имеющимся у них подаркам. Вот мы исправляем подобную несправедливость за совершеннейшие пустяки, и мы вовсе не берем больших процентов. Напротив, мы надеемся, что впоследствии преуспевший талант просто вспомнит о людях, поддержавших его в трудную минуту.
        - Увы, - вздохнув, сказал Инан, - я вовсе не прошу вас об учебной ссуде. Просто я принес вам вот этот пояс, чтобы вы оценили его и взяли в заклад и выдали взамен четыре тысячи «розовых».
        Старик взял пояс и стал рассматривать, зайдя за конторку.
        - Работа хорошая, - заявил он, разглядывая вещицу, - и материал знатный. А что вот тут за надпись? Ну-ка подойди сюда.
        Инан наклонился к конторке, желая разглядеть надпись, и тут старик закричал:
        - Хватайте его!
        И, не успел Инан выпрямиться, как двое ражих охранников заломили ему руки и поволокли из лавки.
        - Я ничего не сделал! - вскричал Инан.
        - Ах ты негодяй, - забранился старик, - это надо же, какие времена настали, что воры сдают краденое прямо в двадцати шагах от судебной управы! К судье его!
        Инану накинули на шею веревку и поволокли к городскому судье, управа которого действительно находилась в двадцати шагах. Судья в этот миг обедал, но, услышав, как стучат рыбьи барабанчики и шумят люди, вышел во дворик правосудия, спешно обсасывая крылышко фазана.
        - Ваша честь! - кланяясь, доложил старик, - сегодня утром мне принесли список похищенных в нашем городе вещей, и среди них значился вот этот старинный пояс из черепаховых блях с изумрудами и гранатами. И вот, не прошло и трех часов, как этот молодчик в платье студента является в мою лавку и просит за пояс четыре тысячи «розовых».
        - Откуда ты взял этот пояс! Говори! - рявкнул судья.
        - Ваша честь, - взмолился испуганный Инан. - Я не крал и не разбойничал, а пояс мне дал чиновник, начальствующий над кораблем, в котором я приплыл в Одон. Этот чиновник обнаружил, что у него не хватает денег, и послал меня заложить пояс за четыре тысячи «розовых».
        - Негодяй! - загремел судья. - Да Ланна еще утром пришел с заявлением о том, что его обокрали, и он оставил в управе точное описание двенадцати украденных предметов, и вторым среди украденных предметов значился этот пояс! Тут же мы и распространили этот список по всем закладным лавкам! Или, по-твоему, Ланна сначала увидел, что пояс украли, а потом прислал тебя его заложить?
        Тут чиновник хлопнул дощечкой, и ему подали казенную бумагу с печатью.
        - Пояс черепаховый, изготовленный в правление государя Меенуна, о чем свидетельствует выбитая на обратной стороне застежки дата и девиз Годов. Застежка серебряная, в форме львиной пасти, охватывающей тело ягненка, сверху пасти в виде глаз вставлены изумруды, пластинки шестиугольные, оправленные по краям в серебро, в местах соединения имеются мелкие гранаты, - или это не описание данной вещицы?
        Инан потерянно молчал.
        - Ничего, мы сейчас выясним правду! - заявил чиновник, - отвести его на корабль.
        Судья явился на корабль в сопровождении целой толпы стражников, которая волокла несчастного Инана. Следом сбегался народ. Чиновник Ланна, заслышав шум, вышел из своей каюты.
        - Ваша честь, - обратился к нему судья, - этот мальчишка утверждает, что вы сами отдали ему пояс!
        - Помилуйте, - вскричал изумленный чиновник, - как же я мог отдать ему пояс, который у меня украли?
        Из глаз хрупкого Инана от изумления брызнули слезы.
        - Где один пояс, там и остальные похищенные вещи! - заявил чиновник. - Следует обыскать его каюту!
        Не прошло и минуты, как из каюты вынесли укладку с вещами Инана. В укладке лежало с десяток изящных вещиц, соответствовавших описанию украденного.
        - Надобно поискать еще! - распорядился чиновник.
        А тем временем из каюты донесся возглас:
        - Еще нашли!
        «Что там может быть еще?!» - изумился про себя начальник судна, но в этот момент на палубу выволокли корзину Идасси и развернули.
        - Великий Вей! - сказали чиновник и судья в один голос.
        Под тряпками корзина была донизу наполнена драгоценностями.
        Теперь надобно напомнить, какие именно вещи Идасси взял из покоев государя. Конечно, в этих покоях было много удивительных предметов, вроде крошечного глиняного таза, обложенного нефритовыми пластинами, в котором отражались небо и земля; или старого бронзового зеркала, покрытого узелковым письмом. С помощью этого зеркала еще первый государь Иршахчан приказывал бесам, и не было случаев, чтобы бесы его ослушались.
        Но Идасси все эти вещи были не нужны. Ведь он вез драгоценности для того, чтобы раздать их варварам, и он понимал, что его варвары вовсе не оценят глиняного тазика, бронзового зеркала, или веточки ольхи, вырезанной из щепоти коричного дерева великим художником Ешаром. Он знал, что его варвары больше всего ценят золото и некоторые драгоценные камни, и поэтому он набил корзину такими вещами, в которых было побольше золота и поменьше искусной работы. Словом, в этой корзине никак нельзя было признать вещей, украденных из какого-то высокоположенного места.
        - А молодчик-то со стажем! - воскликнул судья. - Взять его!
        - Ваша честь, - тихо сказал Ланна, - у мальчишки был товарищ, такой же черноволосый, как он, однако с глазами цвета сажи и покрепче видом. Да вон он, на причале!
        Судья оборотился и увидел, что в набежавшей к судну толпе стоит высокий юноша с хищным лицом и длинным холщовым мешком за спиной.
        - Арестуйте вон того молодчика, - распорядился судья.
        Но не тут-то было! Едва парень заметил, что на него смотрят, он растолкал толпу, перепрыгнул через одну из сушащихся лодок, отшвырнул случившегося на его пути разносчика - и был таков.

* * *
        Часа через два, когда в усадьбе судьи как раз накрывали ужин, в обеденные покои вошел секретарь и, кланяясь, доложил:
        - К вам начальник судна Ланна.
        - Проси, - ответил судья.
        Войдя в гостиную, Ланна отвесил начальнику глубокий поклон и поставил перед ним на стол подарочную корзинку. Судья с любопытством стал разглядывать содержимое - там имелась штука первосортного инисского шелка, красивый пояс из тисненой золотом кожи и приятно звякнувший мешочек. Судья пощупал мешочек через ткань и убедился, что он наполнен ишевиками. Взвесив мешочек в руке, он подсчитал, что ишевиков должно быть не меньше трех дюжин.
        - Благодарю вас за оказанную услугу, - сказал Ланна, - признаться, меня до смерти огорчала строптивость этого мальчишки. Подумать только, такой зеленый нахал отказывает почтенному, во всех отношениях заслуженному человеку! До чего дошли наши молодые люди! Теперь мне остается только выкупить его на поруки.
        - Э, нет, почтеннейший, дело не так просто, - прервал его судья. - У парня-то вашего нашли краденого на четыреста тысяч ишевиков! Да на эти деньги можно купить должность дворцового казначея, а вы хотите, чтобы я отпустил его к вам на поруки!
        - Но постойте, - возмутился Ланна, - мы так не договаривались! Вы обещались, что арестуете мальчика за кражу пояса и передадите мне!
        - Обстоятельства изменились, - заявил судья, - кто же знал, что мальчишка и в самом деле вор?
        - С чего вы взяли, что он вор, - удивился Ланна, - разве кто-нибудь жаловался на пропажу этих вещей?
        - В том-то и дело! - отвечал судья, - это означает, что мальчишка - вор белой подкладки!
        - Что значит вор белой подкладки?
        Судья объяснил:
        - В мире есть три вида воров. Первый вид - это вор ночной, или грабитель. Описания его висят на каждом столбе, голова его оценена после первого же грабежа, и поймать его нетрудно. Второй вид - это вор дневной, мошенник, взяточник или торговец. Этот человек на виду у всех занимается запрещенным, хотя и общепринятым делом, и поймать его, в случае если кому-то вверху показалось, что он мало делится и много утаивает, не составляет труда. Третий же вид - это вор белой подкладки. Это самый опасный вор. Он пробирается в дома людей, подозреваемых в богатстве, и обирает до нитки нажитое, а те потом не смеют даже заявить властям о происшедшем, чтобы не быть арестованными.
        Ланна покачал головой.
        - Ваша честь! Давайте вызовем сюда заключенного, и по его поведению вы сами поймете, вор он или невинно пострадавший человек.
        - И то правда, - сказал судья, стукнул в медную тарелочку и распорядился: - Привести давешнего заключенного!
        Вскоре в комнату ввели Инана. И без того бледное лицо государя осунулось из-за всех тягот пути и случившихся утром неприятностей, и его большие серые глаза глядели из-под длинных ресниц испуганно, как иволга выглядывает из гнезда. Хрупкие его запястья были скованы цепью, но даже в казенной одежде заключенного мальчик казался невероятно изящным, и каждое его движение дышало достоинством.
        - Мы тут позвали тебя, Шон, - проговорил судья, - чтобы обсудить твое дело без свидетелей. Ведь не стоило разбираться на глазах у толпы, у кого именно ты украл столько ценностей, - это было бы ни к чему и ограбленному, и тебе, и нам.
        - А почему это вы думаете, что я их украл?
        - Честному человеку никак не скопить столько золота честным путем, - развел руками судья, - а поскольку ты еще молод для торговли, стало быть, оно приобретено путем грабежа.
        Инан наклонил голову и горько заплакал.

* * *
        Была уже темная ночь, когда Идасси, осторожно крадучись, подошел к зданию городского суда, в глубине которого располагалась усадьба судьи.
        За неделю пути они с государем забрались порядочно на северо-запад от столицы, миновав Голубые Горы и попав в провинцию Чахар. Чахар - место на самом краю ойкумены, такое гиблое, что зимой там идет не дождь, а снег, и там так холодно, что все деревья, кроме елей и пальм, роняют свои листья. Поэтому крыши у домов там не плоские, а напоминают формой крыло ласточки, а комнаты стоят, сбившись в кучу, а не в виде отдельных павильонов.
        В этот весенний вечер как раз было холодно, и землю снова покрыл легкий снежок. Идасси подошел к дому с той стороны, где к стене примыкал сарайчик, в котором судья имел обыкновение держать всяких конфискованных животных. На Идасси были рваные штаны, подпоясанные травяной веревкой, и за плечами его висел длинный холщовый мешок, в котором обыкновенно бродяги держат еду и постель. Но только у Идасси в этом мешке не было ни постели, ни еды, а был только меч Парчового Бужвы, который юноша не мог укрепить на поясе, не вызвав всеобщего внимания.
        Рядом с сарайчиком росли густые колючие кусты, - под эти-то кусты Идасси и сел. Он не просидел так и пяти минут, как вблизи послышались шаги, и на повороте дорожки показался стражник.
        Стражник подошел к неподвижно нахохлившемуся мальчишке и стукнул его тупым кончиком алебарды.
        - Нечего здесь рассиживаться, - сказал стражник, - здесь место государственное. И покажи-ка, что у тебя в мешке.
        - Сейчас, сударь, - испуганно проговорил Идасси. Он снял с плеч мешок и запустил туда руку, - и в следующую секунду меч Парчового Бужвы рассек стражника на две половинки. Левая половинка стражника упала под куст ольхи, а правая - под терновый куст. Идасси, уже не скрываясь, подвесил меч за кольцо на правую руку, забрал у стражника лук и стрелы, и, подтянувшись, залез на крышу сарайчика. С этой крыши он увидел проход между двумя воротами и стражников. Стражники жгли костерок и беседовали.
        Идасси взял лук, забранный у убитого, наложил сразу две стрелы на тетиву и прицелился. Стрелять двумя стрелами учил его еще отец. Надобно сказать, что в умении стрелять из лука есть два главных навыка - держать руку неподвижной и видеть цель, и обоими навыками Идасси овладел так хорошо, что, бывало, натянет тетиву и поставит на руку плошку с водой. Спустит тетиву, и плошка не шелохнется.
        Вот Идасси прицелился и спустил тетиву: оба стражника вздохнули и повалились наземь. «А это лучше, чем забавляться с женщиной», - подумал Идасси. Он спрыгнул во двор и, обыскав стражников, нашел у них ключи от обоих ворот. Ворота он отпер, рассудив, что вряд ли кто в это позднее время сунется в ворота дома начальника, а сунется - так ему же хуже.
        После этого Идасси положил лук в мешок за спиной, а меч сжал в руке, и обошел усадьбу кругом. Идасси заметил, что одна из дверей на женской половине приотворена. «Наверняка какая-то из служанок ждет любовника», - подумал он и тихонько отворил дверь.
        Едва Идасси проскользнул внутрь, как где-то вдали коридора поднялась занавеска, и тихий девичий голос сказал:
        - Тсс! Тише, Ямин, а то служанку разбудишь.
        Идасси одним прыжком очутился около женщины и приставил ей к горлу меч.
        - Пикнешь - убью! - прошептал Идасси. - Говори, сколько народу в доме и где тот юноша-заключенный, которого привели утром?
        - Сегодня в доме народу мало, - тихо сказала женщина, - потому что мать моя уехала на богомолье, и с ней - пятеро слуг, а еще четверых отец отпустил в город.
        - Так ты дочка хозяина дома?
        - Да.
        - А где заключенный?
        - Он сидит наверху вместе с отцом и его знакомым.
        - Как туда пройти?
        - Надо сначала пройти направо, а потом подняться вверх по лестнице, - там, слева от лестницы, караулит стражник. От стражника надо идти налево, в голубую гостиную, а потом опять налево, в красную, а за красной гостиной терраса, на которой они сидят.
        Едва только девушка кончила говорить, как Идасси вздернул ей голову и ударил точно в горло. Потом он оттащил мертвое тело в кладовую, прикрыл дверь и пошел направо.
        Поднявшись по лестнице, Идасси осторожно заглянул за дверь и увидел стражника, который ходил назад и вперед, мимо лестницы и по двум коридорам. Дверь в коридор была отделана сверху дорогим деревом, резанным в виде плодов и листьев. Идасси взобрался поверх двери и стал ждать.
        Едва только стражник, напевая, прошел через дверь, Идасси спрыгнул на него сверху и ударил в загривок мечом. Стражник упал и умер, но так как он упал на толстый инисский ковер, шума было совершенно не слышно.

* * *
        Тем временем судья и Ланна продолжали беседовать с государем Инаном. Они велели принести найденную у юношей мешок с драгоценностями, и, вынув его из корзины, рассыпали украшения на столе. Ланна мечтательно перебирал золото и камни, а судья говорил:
        - Я бы очень хотел узнать, у кого ты украл это золото. Ведь если эти люди не подали на тебя жалобы, они не подадут ее и сейчас. Нам же ты укажешь имена, с которых мы еще вполне можем поживиться.
        - Эти люди остались в столице, - возразил Инан, - и вряд ли вам с них что-нибудь перепадет.
        - Ну хорошо, - сказал судья, - тут ты, может, и прав. Однако, признаться, у нас в городе нет воров такого размаха да еще и с такой внушающей расположение внешностью. Что ты скажешь насчет того, если я укажу тебе имена и дома людей, у которых денег не меньше, чем у лесного щекотунчика, а ты потом поделишься со мной половиной?
        Но тут вмешался Ланна, начальник судна. Ему вовсе не хотелось, чтобы мальчишка оставался и сотрудничал с одунским судьей.
        - Помилуйте, господин судья, - с досадой сказал Ланна, - ну разве этот мальчик грабитель? Во всем виноват его товарищ, тот, которого мы не успели поймать, - это мальчишка дерзкий, смелый и, судя по его повадкам, из варваров, аломов или вархов. Шон же, несомненно, даже не знал, что в корзине. Не правда ли, Шон?
        Инан, потупив глаза, кивнул.
        - Великий Вей, - с насмешкой воскликнул судья, - ты посмотри, Шон, как Ланна заботится о тебе. Еще немного, и он скажет, что все драгоценности принадлежали ему.
        - Не очень-то он заботится обо мне, - возразил Инан, - коль скоро обвинил меня в краже пояса, который он сам мне дал.
        - Ах, маленький Шон, - ответил торговец, - любовь к тебе и тревога за тебя свели меня с ума. Ты же сам знаешь, к каким безумным поступкам способны влюбленные. Я подумал о том, как мы расстаемся, и как ты дальше идешь по земле один, без денег, доступный вымогательствам любого чиновника. И я подумал: обвиню-ка я мальчика в краже, а потом выкуплю заключенного на поруки. Это будет стоить мне, правда, десяти монет, внесенных в казну, и еще некоторой толики подарков моему другу судье, но зато уж теперь ему не придется скитаться одному, без опоры и защиты.
        - Что значит - выкуплю на поруки? - удивился Инан.
        - Вот видите, - обратился торговец к судье, - если бы этот мальчик был вором, разве он не знал бы столь общепринятых вещей?
        И пояснил:
        - Каждый заключенный по вынесении приговора становится казенным рабом, однако здесь, в провинции Чахар, действует закон, по которому ответчик может выкупить такого раба в личную собственность.
        Тут чиновник услышал, что в дверь кто-то входит, и, решив, что это стражник, недовольно сказал:
        - Ну, что тебе?
        - Вы приказали разыскать второго вора, - ответил с издевкой юношеский голос, - вот я и разыскался.
        Судья в ужасе обернулся, а Ланна хотел было вскричать, но так и не успел: нож, брошенный Идасси, вошел ему в грудь. Ланна булькнул и повалился на ковер.
        Судья хотел было встать, но тут Идасси шагнул к нему, и тонкий кончик его меча уперся в горло судье.
        - Клянусь божьим зобом, - сказал Идасси, - я не такой дурак, чтобы убивать городского судью, но я клянусь, что съем твою печень, если ты не сделаешь, как я хочу!
        Судье очень не хотелось, чтобы его печень кто-то ел, и он, дрожа, произнес:
        - Что же ты хочешь?
        - Сейчас ночь, - сказал Идасси, - и городские ворота заперты. Во-первых, напиши записку, предписывающую стражникам открыть ворота двоим срочным гонцам.
        По кивку Идасси Инан подал судье бумагу и тушечницу, и тот заполнил необходимый документ и приложил к нему печать.
        - Собери наши камни, - сказал Идасси Инану, - да положи их в мешок, который у меня за плечами.
        Инан исполнил требуемое.
        - Эй, - тихо сказал Идасси судье, - а ну-ка вели ему не входить.
        Судья испуганно обернулся к двери, желая посмотреть, о ком говорит Идасси, и в этот самый миг молодой варвар размахнулся и снес мечом голову старого судьи.
        - Пойдем, - сказал Идасси, беря государя за руку, - здесь в конюшне отличные кони, и к вечеру следующего дня мы будем за границей империи.

* * *
        Вот Идасси и Инан выехали из ворот судебной управы и поскакали темным городом к северным воротам.
        - Как ты думаешь, стражники действительно выпустят нас по этой бумаге? - прошептал Инан.
        - Должны выпустить. Тише, слышишь?
        И Идасси, осторожно взяв государеву лошадь за узду, свернул в переулок. Едва они это сделали, как мимо них от городских ворот промчались три всадника, - один впереди, и двое, скованных провисшей цепью, сзади. У всадника впереди было желтое знамя, в ознаменование того, что его дело - величайшей государственной важности, и все три всадника промчались посередине улицы, - там, где имел право ездить только государь, буде ему случится посетить Одун, или его курьеры. Всадники промчались по улице и свернули к управе городского судьи.
        Каковы бы ни были распоряжения, привезенные всадниками, - Инана и Идасси, благодаря подписанной судьей бумаги, выпустили из города через малую дверцу, и вскоре юноши поскакали по ночной дороге, обсаженной рядами оливок. Оливки в этих местах вдоль дорог сажали специально, потому что пыль, оседающая на плодах, заставляет их созревать раньше.
        К рассвету они выехали к довольно большой реке, свернули на восток и поехали вниз по течению.
        - Долго ли нам еще ехать? - спросил Инан.
        - Эта река называется Белка, - ответил Идасси, - и здесь неподалеку она впадает в другую реку, которая на вашем языке называется Желтая Борозда, а на нашем - Желтый Клинок; а еще через сто миль Желтый Клинок впадает в Шечен. Эта-то желтая река и есть граница империи. Через границу есть мост, который охраняют только пара сонных стражников, и если они нас не пропустят с нашей бумагой, то мы их просто зарубим. Впрочем, через реку можно переправиться и на коне. Правда, после этого начинаются ничейные предгорья, где крестьяне империи боятся селиться из-за набегов горцев, а горцы - из-за боязни набегов своих соплеменников. Но вряд ли мы встретим в этих землях имперские войска, и, если быстро скакать, мы доберемся до моста через Белку через четыре часа, а до Желтой Реки - через пять часов.
        - Ах, - сказал Инан, - нельзя ли, наоборот, добраться до нее часов через шесть? Я устал и хотел бы передохнуть хоть час.
        - Нет, государь, - ответил Идасси, - помните всадников, которых мы видели ночью в городе? Этих парней тоже пустили через городские стены ночью, и сдается мне, что они везли городскому судье приказ о нашем аресте.
        - Неужели ты думаешь, что моя мачеха известила границы о моем бегстве?
        - Нет, но она велела задержать двоих с такими-то приметами и приписала нам такое преступление, от которого не откупиться никакой взяткой. И она наверняка послала нам вслед отряды дворцовой гвардии, которые знают, в чем дело.
        Государь замолк, и они проехали еще два часа, и еще час, а потом государь опять стал хныкать и просить привала хоть на треть часа. Тогда Идасси слез с коня и приложил ухо к земле, и, послушав, сказал:
        - Я слышу шум водопада и стадо коз, и за всеми этими шумами я слышу, кажется, погоню. Вперед!
        Они поскакали вперед что есть силы, и вскоре подъехали к пустому мосту через Белку. Они проскакали через мост, и после этого дорога раздвоилась. Одна дорога шла обратно вдоль реки, и она была широкая и довольно плоская, а другая стала резко забирать в гору и больше походила на военную тропу, чем на дорогу.
        Идасси и Инан поехали по той дороге, которая пошла между скал. Некоторое время они ехали в тени колючих деревьев, а потом тропа взошла на вершину скалы, нависшей над Белкой, и Идасси сказал:
        - Смотри!
        Инан оглянулся и увидел, что река внизу прыгает и бьется о скалы, и по мосту через нее едут человек двадцать городских стражников.
        - Они нас поймают, - перепугался государь.
        - Вас - нет. Бегите, государь.
        - Я никуда не пойду без тебя.
        - Бегите, государь! Вам надо спастись!
        - Что я буду делать в горах без тебя?
        - То же, что и со мной! Мой дядя не посмеет тронуть вас пальцем! Вы вернетесь в империю во главе войска!
        - Лучше я умру с тобой, чем стану императором без тебя.
        Идасси обернулся к государю. Глаза его засверкали.
        - Беги прочь, глупец, - заорал он, - ты здесь из-за меня! Я погубил тебя! Даттам не предавал тебя! Я спал с Касией! Я испугался ее убить! Я хотел твоим именем разграбить империю! Беги!
        Государь побледнел смертельно. Идасси поднял хлыст и изо всей силы хлестнул его лошадь.
        - Пшла!
        Государь поскакал по тропинке прочь.
        Идасси, улыбаясь, обернулся к преследователям. Место для защиты и в самом деле было неплохое. Неширокая тропа пролегала между рыжеватыми скалами и быстрой, шипящей над бурунами рекой. Преследователям нечего было и думать миновать Идасси: к тому же они, весьма вероятно, не подозревали еще об истинных именах беглецов и ловили всего лишь юношу, учинившего резню в покоях городского судьи.
        Идасси снял с плеча лук, вынул из колчана стрелу с белыми перьями и прицелился. Как только первый из всадников подскакал на расстояние полета стрелы, Идасси спустил тетиву. Первая стрела легла хорошо - прямо в горло стражника. Преследователи завопили и опустили кожаные щитки, защищающие лицо, но тут же вторая стрела, пущенная Идасси, попала в шею коня предводителя отряда, и тот кубарем полетел на землю.
        После этого стражники соскочили с коней и бросились ничком в дорожную пыль. Дважды они пытались подойти к скале, но стоило им поднять голову, как Идасси спускал тетиву, и из четырех выпущенных им стрел три пришли в цель, а из одиннадцати его преследователей в живых осталось восьмеро, если считать первого, который кувырнулся еще с коня.
        Стражники тоже стреляли в Идасси, но не стрелами, а арбалетными шариками. Хотя у них за спиной висели луки, они, видимо, сообразили, что стрелы у Идасси кончатся, если не подкидывать ему новых.
        Арбалет у Идасси тоже был, но Идасси не собирался им пользоваться. Ведь для того чтобы зарядить арбалет, нужно куда больше времени, чем для того, чтобы положить на тетиву красно-белую стрелу, и когда стражники бросались в атаку, Идасси успевал выпускать стрелы одну за другой, а с арбалетом он бы этого не смог. Стражникам же было неважно, с какой скоростью стрелять - все равно их было много, восемь на одного.
        Так прошел почти час, и на небе уже начало смеркаться, и Идасси, радостно скалясь, подумал, - если я продержусь еще хотя бы полчаса, им не догнать государя!
        И тут восемь оставшихся стражников поднялись и побежали в атаку. Стрелы Идасси сразили двоих, но остальные перепрыгнули через камень и бросились на Идасси. Идасси вырвал из ножен меч. Первый удар дивного меча Парчового Бужвы разрубил неосторожного блюстителя порядка от плеча и до копчика, и одна его половинка упала под ноги Идасси, а другая - под ноги его товарищам.
        Идасси перескочил через камень, и двое стражников, замахнувшихся на него мечами, чуть не срубили по неопытности друг другу головы, - а Идасси тем временем сделал выпад, - и еще один стражник нанизался на меч, как бабочка на булавку.
        Однако так как это был удар не рубящий, а колющий, и меч Идасси на мгновение застрял в теле стражника, чего не стоит делать, если дерешься сразу с несколькими противниками. Идасси еле успел уклониться, как новый удар скользнул в полупальце от его головы и, будь у Идасси волосы подлиннее, непременно бы откромсал ему челку.
        Тут шестеро оставшихся стражников заняли правильную позицию и начали теснить Идасси, отрезав его от дороги, - и как Идасси ни пытался вывернуться, они с каждым шагом прижимали его к скале, - сначала на три шага, потом на два с половиной, а потом на два, и когда они прижали его на шаг, Идасси понял, что жизни у него осталось на полшага.
        Тут один из стражников ткнул своим коротким мечом в бок Идасси, и Идасси отбил удар, и в следующее мгновение его противник повалился, хватаясь руками за горло, из которого торчала стрела, оперенная перьями зимородка, окрашенными в зеленый цвет. Это был цвет рода Дашери, - рода, издавна дружественного королям вархов!
        - В сторону! - вскричали сверху по-вархски.
        Идасси, не размышляя, отпрыгнул, и тут же на место, где он стоял, обрушился с шумом человек в кожаных доспехах и со старой секирой в руке.
        - А ну-ка, давай вдвоем смолотим это зерно! - закричал человек на родном языке Идасси.
        - Убирайся, проклятый варвар, - отскакивая, закричал один из оставшихся стражников, кажется начальник караула, - не серди империю и не защищай беглых бандитов, а иначе…
        И замолчал, потому что секира в руке старого варха описала серебряную дугу и опустилась на голову начальника караула, - и это был такой сильный удар, что от него треснули завязки шлема начальника, и его глаза брызнули из глазниц, а мозг - из черепа.
        В следующую секунду из-за поворота дороги вылетели два десятка горских коней, и страшный крик подняли их всадники.
        - Бежим, - закричали оставшиеся в живых стражники.
        Но куда там! Горцы налетели на них, как акула на морскую рыбешку, - и кто успел добежать до коня, был зарублен на коне, а кто бросился в воды реки, был застрелен в воде.
        Идасси повернулся к своему спасителю и сказал:
        - Ты спас мне жизнь, и отныне я твой должник в трех воплощениях, - но кто ты и что ты делаешь в границах империи, на земле между Белкой и Желтым Клинком?
        - Я Дар Дашери, - ответид варвар, - старший сын и наследник Дашери. И мои люди приехали сюда поискать денег и приданого для моей сестры. И мы заловили в засаду вон того мальчика на буланой лошадке, который признал в нас вархов и закричал, что у Серого Камня бьется со стражей король вархов Идасси, который бежал из столицы. Так ли это?
        - Клянусь всеми богами, - ответил за юношу один из воинов, - это действительно так. Кто служил твоему отцу, Идасси, - а я провел в его дружине пятнадцать лет, - тот признает в тебе его черты, хотя, черт возьми, этот кафтан скорее подошел бы рабу, которого держат, чтобы съесть в случае голода, чем королю вархов!
        Между тем юноша, бывший на буланой лошадке, спрыгнул с нее и бросился к Идасси, и это был не кто иной, как Инан.
        - Идасси! Ты жив! Ты не ранен! - закричал он, обнимая своего друга.
        - Разве что самую малость задело, - проговорил Идасси.
        - Как же ты бежал из столицы? - проговорил Дар Дашери. - Ведь до нас доходили слухи, что ты получил первое место на ихних экзаменах, и народ уже было испугался, что ты совсем обабился. И потом говорили, что ты очень подружился с государем Великого Света, хотя это и небольшая честь, потому что за этого слизняка, говорят, правит его мать.
        Идасси отступил на шаг и сказал:
        - Попридержи язык, Дар Дашери, и не губи собственного счастья! Вот император Великого Света, и, клянусь божьим зобом, если все вархи будут драться, как ты сегодня, его матери недолго править ойкуменой.
        Тут люди Дара Дашери застыли как вкопанные. Потому что, по правде говоря, хотя они и презирали жителей империи за мягкое тело и слабый дух, государя Великого Света они очень чтили. И нередко, когда в их стране случался совсем уж большой неурожай, они слали послов Великому Императору, чтобы тот воззвал в храме Всех Богов к варварским богам и приказал им пролить немного дождя над страной вархов.
        Правда, одновременно с посольством они слали отряды, которые разбойничали на границе. И когда их послы возвращались, они рассказывали дивные истории о Сыне Тысячи Богов, который сидит на аметистовом троне посреди залы Ста Полей и приказывает цветам распускаться, а птицам - спариваться и вить гнезда.
        И сейчас эти бесстрашные воины, которые не испугались бы поиграть в пятнашки с привидением или упырем, попадали на одно колено, а кто-кто и вовсе распростерся на земле крыжом.
        - О великие боги, - вскричал Дар Дашери в ужасе, что назвал императора Великого Света слизняком, - слушай, Идасси, мне надо сейчас заколоться или можно сначала попрощаться с семьей?
        - Успокойся, Дар, - сказал Идасси, - государь не знает нашего языка и не слышал твоих слов, но пусть такая глупость будет последней.
        Потом обернулся к воинам и воскликнул:
        - Вставайте, друзья, нечего валяться, как кошка перед котом! Надо как можно быстрее убраться с земли империи. И не жалейте о неразграбленных деревнях и нетронутых караванах, - клянусь всеми богами, вы возвращаетесь с такой добычей, которая стоит больше всего золота Шакуника!
        Мигом варвары вскочили в седла, а Дар Дашери подвел своего коня государю Инану и сказал:
        - Ваша Вечность! Это лучший конь, который есть в моих конюшнях, - садитесь на него, а я позаимствую лошадку из запаса.
        Через пять минут двадцать всадников мчались по темнеющей тропе. Сердце Идасси пело. Расстояние тоньше куриного хвоста отделяло их от границы империи, от слияния Белки, над которой они ехали, с рекой, которая на языке вархов называлась Желтый Клинок, а на языке империи - Желтая Борозда. Вряд ли кому-нибудь придет в голову высылать вторую партию стражников, пока не вернулась первая. С двумя десятками вышколенных людей Дара Дашери ему не страшны все стражники границы, а с тысячью таких десятков ему не страшны все воины империи!
        Идасси поравнялся с государем и тихо сказал:
        - Благодарю вас, государь, что вы вернулись мне на помощь, но вам не следовало подвергать свою жизнь опасности. Надо было приказать Дару Дашери возвращаться в горы, а не бросаться вспять.
        - Как я мог поступить иначе, - сказал государь. - Я уехал только из-за твоих слов, но потом я сообразил, что ты мне солгал. Ты солгал для того, чтобы я мог спокойно бежать, не правда ли?
        - Да, государь, я солгал, - отозвался Идасси.
        Они проскакали еще три мили, то между скал, то между деревьев, и вот, когда солнце уже садилось, горная дорога сделала еще один поворот, и перед Идасси открылись Опаловые Горы.
        Далеко-далеко, там, где земля поднимается к небу, стояли белые вершины, облитые солнцем и снегом, похожие на только что родившихся ягнят и на свежие шкурки горностая; ближе шли черные ущелья и багровые скалы, чуть в стороне стояла круглая гора, вся поросшая лесом и удивительно напоминавшая перевернутый кувшин для масла. Еще ближе багряные скалы рассекало ущелье, прямое и отвесное, как клинок, - и в глубине этого ущелья по камням прыгала взбесившаяся река, и над рекой, в ослепительной высоте, на семи цепях лежал Висячий Мост, тонкий, как луч света, связывающий тот мир и этот.
        Обыкновенно перед Висячим Мостом в будке караулило три инвалида, которые брали деньги с контрабандистов и убегали при виде варваров.
        Но на этот раз, когда варвары выехали на широкий, чуть покатый склон перед мостом, они увидели, что у первой пары опор, к которым подвешены цепи, стоят тридцать всадников в зеленых плащах и на отличных конях, и человек во главе группы держит длинное копье с зеленым, свисающим до земли значком, - значком храма Шакуника.
        - Это боевые монахи! - удивился Дар Дашери.
        - Чего это они так рано пожаловали? - спросил один из воинов, - мы же еще не пересекли границу.
        Дело в том, что монахи-шакуники частенько узнавали, черт их знает как, о набегах вархов, и перекупали у вархских воинов награбленное.
        - Эй, почтенные, - закричал Дар Дашери, подъезжая к монахам чуть дальше, чем на расстояние полета стрелы, - что вы здесь делаете? И не дадите ли вы нам проехать с миром, ибо мы простые вархи, которые ездили на пир к начальнику гарнизона в Амхаре и, как видите, не прихватили с собой ни скота из соседних деревень, ни утвари из ближних храмов.
        Вперед монахов выехал человек в черном боевом кафтане и с капюшоном на голове и сказал:
        - Мы пропустим тебя и твоих воинов, Дар Дашери, хотя ты ехал вовсе не на мирный пир, но мы хотим, чтобы ты оставил нам вон тех двоих, в одежде вейских простолюдинов.
        - Это два раба, - ответил Дар Дашери, - которых начальник гарнизона подарил мне в обмен на девицу, и с чего это я должен уступать тебе мое имущество?
        - С чего ж это, Дар Дашери, ты отдал рабам лучших коней в отряде? Оставь этих двоих и мирно езжай, если не хочешь, чтобы твоя жена стала вдовой.
        Тогда Идасси, подбоченясь, выехал вперед и спросил:
        - Ты кто такой, что гавкаешь на благородных баронов?
        - Или ты не узнаешь меня, Идасси? Или ты забыл, как принес ко мне труп Шареи?
        С этими словами всадник скинул капюшон, закрывавший его лицо, и Идасси ахнул.
        - Даттам! Как ты сюда попал?
        Даттам всего три часа как прискакал на границу дорогой, шедшей по соседнему ущелью. Он вовсе не был уверен, что не опоздал, и успокоился только полчаса назад, когда дозорный на той стороне ущелья, вооруженный одним из изобретений храма - стеклом, позволяющим видеть на дальние расстояния, - замахал красным флажком.
        - Или я не колдун? - усмехнулся Даттам.
        - Слушай, Даттам, почему бы нам не заключить союз? Ты дашь нам проехать, а мои воины не тронут твоего храма и приведут к тебе министра Руша в собачьем ошейнике.
        - Я не дам тебе бежать. Либо ты и государь сдаетесь мне, и тогда мы поговорим о будущем, либо от всего вашего отряда не останется даже куска мяса. Я не допущу варваров грабить империю.
        - Еще бы! - рассмеялся Идасси, - тебе хочется сделать это самому!
        - Как вы смеете нас задерживать, Даттам, - вскричал государь, - десять лет вы учили меня и так и не выучили свободе, и вот теперь, когда появился человек, который подарил мне свободу, вы накинулись на него, как голодный шакал? Или вы забыли, что вам сказало привидение?
        - Государь, идите ко мне, и поговорим. Но клянусь вам - стоит вам попытаться атаковать нас, и я обрушу на вас скалы и землю, и превращу воздух вокруг вас в огонь!
        В это время один из спутников Даттама подъехал к нему и сказал:
        - Господин Даттам, дозорный машет флажками, что к нам скачет человек двести отборной стражи, и не пройдет и трети часа, как они будут здесь. Кто их знает, кого они посланы схватить, вас или государя, - но не лучше ли действительно убраться на ту сторону Висячего Моста с этими варварами?
        - Я совершил глупость, - ответил Даттам, - и я за нее отвечу, но, клянусь Великим Веем, я не допущу, чтобы эти двое вернулись в империю с ордами вархов! Ты слишком молод, послушник, и ты не видал варваров в пределах империи, и разбойников, и крестьянских бунтовщиков, и всякую нечисть, которая лезет из-под щелей мироздания, как только в ойкумене начинается смута! В молодости я видел восстание. От моих приказов матери ели детей от голода, а ручьи выходили из берегов от сваленных в них трупов, и больше я не буду пособником таким вещам.
        И тут Даттам приподнялся на стременах и закричал:
        - Я, государь, отвечу за все преступления, которые я задумал, но что думали вы, когда предавали империю, едва варвар-любовник поманил вас пальцем?
        Дара Дашери и его воины ахнули. Западные ласы, в отличие от большинства варварских народов, считали блуд между мужчинами делом весьма гнусным, и бегство двоих юношей мигом представилось воинам рода Дашери в новом свете.
        - Ты лжешь, поганая тварь, - закричал Идасси, - и я вобью твою ложь тебе в глотку!
        С этими словами Идасси поднял лук и выстрелил, - однако стоявший рядом с Даттамом послушник заслонил того щитом, - стрела вонзилась в щит, одна и вторая. Идасси закричал:
        - Вперед! Это всего лишь дебелые монахи, изнеженные, как каплуны! Прорвемся!
        Варвары поскакали к мосту, конь Идасси летел первым. «Сейчас я поквитаюсь с тобой, проклятый колдун!» - подумал Идасси.
        И тут под копытами варварских коней как бы разверзлась бездна, и в этой бездне Идасси увидел ярусы мира и отблески подземного огня, в котором жарят предателей и ростовщиков. Кони встали на дыбы.
        Над Висячьим Мостом вырос гигантский желтый клинок, и перерубил мост так же легко, как Идасси перерубил бы глиняное чучело, - балки и цепи полетели вверх, словно комья грязи, из ущелья рванули огненные молнии, и скала справа от варваров покачнулась и рассыпалась, словно это была не скала, а кучка гусиного пуха. А было ли то колдовство Даттама или знания его храма - кто уж тут разберет?
        Идасси, вместе с конем, подняло и швырнуло, как пушинку. Мир на мгновение потемнел, - а когда Идасси вскочил на ноги, он увидел, что почти все люди Дара Дашери мертвы или ранены, и только несколько отставших теснятся в ужасе от ущелья. Остатки моста свисали с обеих его концов, как лапша свисает со стенки котелка.
        Среди отставших был и государь - он, конечно, вовсе не бросился в атаку, но Идасси на мгновение заметил боль в его глазах, и по тому, как государь прижимал к груди правую руку, Идасси догадался, что его друг ранен. А еще, оглянувшись, Идасси заметил у поворота тропы стройную колонну закованных в кожу и железо всадников и понял, что их наконец настигла погоня, посланная государыней Касией.
        Тут что-то блеснуло в воздухе. Идасси отскочил в сторону, - и секира, брошенная Даттамом, вонзилась в скалу в то самое место, возле которого Идасси стоял, отскочила и упала бы на землю, если б Идасси не поймал ее за рукоять. Тут же Идасси кинул секиру обратно. Он целил в Даттама, но промахнулся, - покатое, как край луны, лезвие секиры ударило между глаз коню колдуна. Удар был такой силы, что прорубил железный налобник, конь Даттама всхрапнул и стал падать, но раньше, чем он свалился на землю, Даттам спрыгнул с седла и выхватил из-за спины меч.
        Идасси покрепче перехватил в руке подаренный ему государыней меч и шагнул к колдуну.
        - Вот мы и встретились с мечами в руках, колдун, - сказал Идасси, - как нам помешали в дворцовом саду, и, клянусь, на этот раз ты не обманешь меня своим раздвоенным языком!
        Даттам молча бросился на Идасси, и мечи обоих противников скрестились в воздухе.
        Даттам был отменным бойцом, - он дрался в восстаниях и войнах, на равнинах и в горах, на земле ойкумены и за краем мира. И хотя последние несколько лет он жил в основном в столице, меняя любовников обоего пола и колдуя над зельями и уравнениями, он ежедневно упражнялся с мечом и обливался холодной водой, и он не утерял своей страшной силы, доставившей ему победу в стольких поединках.
        Идасси, с мечом в правой руке и коротким кинжалом в левой, едва выдерживал его натиск. Он был оглушен взрывом, руки его были исцарапаны острой каменной крошкой, на которую его бросила взрывная волна, и вдобавок на нем не было доспехов, - малейшая оплошность могла стать для него роковой. Спустя короткое время Идасси понял, что ему и думать нечего атаковать Даттама, - все его силы уходили на то, чтобы отражать удары огромного меча, приспособленного как для правой руки, так и для левой.
        Он даже не имел мгновения оглянуться и посмотреть, что делает государь - попался ли он погоне или догадался в общей суматохе броситься в ущелье и плыть на тот берег. В одиночку государь, конечно, не выжил бы, спрыгнув с такой высоты в горную реку, но если бы он доверился коню, конь бы мог его спасти. Конь этот был специальный, разбойничий, разумный. Этого коня учили прыгать с высоких скал и не ржать в засадах, когда скрываешься от погони, он бегал быстрее зайца и ловчее гепарда, и он мог преодолеть ущелье даже без Висячьего Моста и принести своего нового хозяина к замку рода Дашери, - если бы только хозяин не струсил.
        Даттам наконец прижал Идасси к самой скале. Взмах, - и клинок Даттама прочертил огненную полосу на камне, там, где только что была голова Идасси. Еще один взмах, - и меч Даттама сбил ветку куста с застрявшими в ее развилках кусочками глины и камня от взрыва, а Идасси перепрыгнул через куст и вновь остался жив. Даттам нанес рубящий удар сверху вниз, - его чуть утяжеленный на конце клинок был выкован именно для этих ударов, - но Идасси успел отразить его мечом и, коротко размахнувшись левой рукой, ударил Даттама в горло кинжалом. Колдун подставил руку, кинжал лишь неглубоко вонзился в налокотник, и новый рывок руки Даттама едва не выворотил кинжал из пальцев Идасси.
        Поединок продолжался уже немало времени, и Идасси, к радости своей, почувствовал, что его грозный противник начинает уставать. Взмахи меча становились все медленней, кольчуга, от которой колдун явно отвык, сковывала его движения, и под теплым войлоком, устилавшим ее изнутри, с Даттама градом катился пот. Юноша-варвар, наоборот, все больше приходил в себя, жара не мешала Идасси так, как закованному в доспехи Даттаму, и теперь уже молодой король теснил своего противника к краю ущелья.
        В бешенстве Даттам потерял осторожность и, вскрикнув, поднял меч обеими руками. Первый его удар Идасси отбил; колдун раскрылся, и Идасси увидел, как бы со стороны, сверкающий взмах своего клинка и гнущиеся от удара кольца Даттамовой кольчуги. Однако кольца выдержали. Идасси снова поднял меч.
        И тут Идасси почувствовал, как откуда-то сзади его левый бок разрывает острая сталь. В первую секунду растерянность была даже сильнее боли, - Идасси и думать не мог, что в их поединок вмешается кто-то еще. Среди варваров правила поединков блюлись строго, и ни один король или барон, знавший, что его войско разбежится от такой подлости, предпочитал погибнуть в поединке и передать своих воинов своему сыну, нежели обесчестить род, дав оруженосцу или товарищу знак зарубить противника.
        Но Даттаму не было дела до правил честного поединка. Он хрипло рассмеялся и опустил меч, - и в следующее мгновение, собрав все силы, Идасси нанес последний удар, в тот же левый бок, где только что побывало лезвие. На этот раз ослабевший металл не выдержал. Идасси увидел сыплющиеся вниз кольца Даттамовой кольчуги и свой клинок, скользящий в окрасившемся кровью войлоке.
        Даттам упал на колени. Новый удар, опять сзади, швырнул Идасси лицом в каменную крошку. Идасси еще успел приподняться и услышать хриплый шепот Даттама, обращенный к подбежавшему монаху:
        - Убей его! Или он погубит весь храм!
        А потом тяжелый сапог с узором из листьев аканта, - такие сапоги носили «парчовые куртки», ступил на песок рядом с Идасси, и чьи-то руки грубо выдернули из спины меч, - и тут Идасси потерял сознание.

* * *
        Идасси очнулся не скоро, а очнувшись, увидел, что лежит на белой постели в небольшой комнатке с железной решеткой на окне. Идасси удивился, что у комнатки тростниковые стены, но потом по мерному покачиванию пола понял, что его везут на лодке. Он попробовал руки, - руки его были скованы, и цепь уходила к большому железному кольцу в стене, а другая цепь обнимала его поперек туловища.
        Он лежал на животе, а не на спине, ибо именно в спину были нанесены погубившие его удары, и Идасси подумал, что, когда он в скором времени предстанет перед богами и предками, ему будет трудновато объяснить, с чего это хороший воин был ранен в такое непотребное место, как спина. Идасси вспомнил, что воины с ранами на груди отправляются на небо, где едят и пьют в свое удовольствие и тискают небесных дев, а воины с ранами на спине и старухи отправляются в этакое замерзшее болото, расположенное далеко на севере, и он с беспокойством подумал, что как бы его по неразборчивости не определили в это болото.

* * *
        Как мы уже сказали, государь Инан в этой стычке почти не пострадал - ему только слегка оцарапало руку. Парчовые куртки набросились на него, скрутили и уволокли. В столицу его привезли через десять дней, и он не мог сказать, чтобы с ним обращались много хуже, чем всегда. Его отвели в один из дворцовых павильонов и приставили к дверям стражу, и не успел государь прийти в себя от путешествия, как дверь комнаты распахнулась, и вошла государыня Касия.
        Государыня Касия остановилась перед сыном и заговорила:
        - Ну, и кто же вам помог бежать и откуда вы раздобыли подорожные?
        Государь опустил голову и ничего не ответил.
        - Отвечай, глупый щенок, или я велю тебя вздернуть на дыбу!
        Государь испугался и пробормотал:
        - Нам никто не помогал, кроме одного разбойника по имени Рагон Сушка, который заловил нас в лесу и хотел убить, но, узнав, кто мы такие, сопроводил до Шечена.
        - Лжешь! Подорожными вас снабдил Даттам! Он намеревался устроить вам побег в свой заветный Харайн, где у него больше всего сил и сторонников, а когда он понял, что вы его обманули и сбежали в другую сторону, он кинулся за вами!
        Тут государь заплакал и во всем признался: и как Даттам показал ему привидение, и как Идасси разбудил его ночью, и как они ехали лесами и реками в Опаловые Горы, и как дикий варвар Дар Дашери, едва признав в нем государя, распростерся перед ним в пыли.
        Государыня уперла руки в бока и со злобой вскричала:
        - Славных же я детей народила от этого червяка Меенуна! Один чихает и кашляет с тех пор, как появился на свет, а другой, стоило любовнику поманить его пальцем, готов обратиться за помощью к варварам, растоптать в пыли империю, выше которой нет ничего на земле и на небе!
        - Мы не любовники! - закричал государь.
        - Ах не любовники? - изумилась женщина. - Тогда тем более ты глупец.
        И, хлопнув дверью, вышла.
        - Мама! Мама! - отчаянно закричал вслед Инан.

* * *
        А Даттам, как мы помним, тоже был ранен, хотя и не так серьезно, как Идасси, хотя нельзя сказать, что это было таким уж преимуществом. Ведь как только тюремщики убедились, что настоятель храма Шакуника жив и умирать до того как его положат на плаху, не собирается, они посадили Даттама в довольно-таки смрадный каменный мешок, где он целые дни лежал на гнилой соломе, не двигаясь и закрыв глаза.
        Недели через две его рана нагноилась, и тогда его перевели в клетку посуше, а еще через день его навестила государыня Касия.
        - Мой сын все рассказал мне, - сказала Касия, - и историю с привидением, и как вы настраивали против меня маленького короля вархов. Мы допросили двоих послушников, которые помогали вам в деле с привидением, и я хочу узнать, зачем вы пошли на это?
        - Я - хороший хозяин, - ответил Даттам, - и поэтому у храма много золота. А Руш - плохой министр, и поэтому в стране золота мало. Я боялся, что рано или поздно Руш разорит храм, чтобы прикрыть его деньгами свое казнокрадство.
        - Не вали все на Руша, Даттам!
        - Тогда мне больше нечего сказать.
        - Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание.
        - Я поймал Идасси и государя. Если бы не я, толпы варваров бы сейчас хозяйничали в провинциях, по всем округам бы пылали управы, подожженные крестьянами, а чиновники бежали бы из столицы в лагерь изменников.
        - Почему? Или в молодости ты сам не жег управ?
        - Что было, то прошло, - ответил Даттам, - и я не мог отдать ойкумену на поток и разграбление.
        - Что же ты за это просишь?
        - Государыня! Помилуйте сына. Ведь он был самой невинной игрушкой среди всех, кто замешан в этом деле, а казнь его огорчит народ, который даже не слыхал о его бегстве.
        - А о чем ты просишь еще?
        - Пощадите храм, государыня. Ни один из его монахов не виновен в задуманной мной измене, а гибель храма и отмена его денег обернется катастрофой не меньшей, чем вторжение варваров.
        Государыня усмехнулась и промолвила:
        - Я посоветуюсь об этом с моим министром Рушем.
        И когда она вышла, старый колдун заворочался на своей лежанке и закричал великим криком, так громко, что даже в соседнем каменном мешке глухой старик, посаженый туда еще двадцать лет назад за грабежи и разбои, изумился и вытянул голову: потому что первый раз за двадцать лет ему послышался какой-то звук.

* * *
        Идасси мало что помнил из времени своего переезда обратно в столицу. По прибытии его отвезли в дворцовую тюрьму и держали там на постели в железе. Несколько раз к нему приходили доверенные лица Руша снимать показания и угрожали пыткой. Но то ли они боялись ее применять, оттого что раненый был слишком слаб, то ли им это запретили, - словом, они не пытали Идасси, а только спрашивали, и Идасси по вопросам заметил, что им уже во всем признались, и притом не только государь, но и Даттам, а Даттам был не такой человек, чтобы признаваться в своих преступлениях без очень жестоких пыток. Сам же Идасси только ругался или молчал.
        Но вот постепенно раны Идасси стали заживать, ему становилось все лучше, и наконец в камере Идасси убрали постель и положили узника на солому, как полагается. А еще через день дверь темницы отворилась. Идасси напрягся в ожидании писцов, но в проеме двери стояла узенькая женская фигурка с зеленоватыми глазами и чудными шелковистыми волосами.
        В руках государыня Касия держала фонарь в форме поникшего цветка орхидеи, и яркий свет от этого фонаря словно собирался в складках серовато-жемчужного ее платья и отражался от серебряного шитья на носках замшевых туфелек.
        Государыня остановилась над Идасси и сказала:
        - Сегодня я подписываю приказ о казни: Инана, Даттама и тебя. Хочешь ли ты мне что-нибудь сказать?
        Идасси молчал.
        - Бедный маленький варвар, пропустивший свое счастье, - продолжала государыня, - это Даттам сбил тебя с толку, и, клянусь Великим Веем, он заплатит за это со всеми процентами и пенями, которые он так любит взимать со своих должников! Это Даттам говорил, что я не люблю тебя. Без него ты бы слушался не чужого ума, а собственного сердца, и ты бы понял, что нет на свете любви сильней, чем любовь стареющей женщины к юноше, подобному тебе.
        Идасси ответил:
        - Для воина нет ничего дороже славы, а слава - это песня, которую споют о воине после смерти. Или ты пустила бы меня дальше своей постели? Или ты послала бы меня на границу защищать империю? Никто не споет песню о любовнике старухи, посмешище своего рода! Но песня о молодом короле, который бежал вместе со своим другом и которого казнили за любовь к добыче и преданность императору, - это будет хорошая песня! Не хуже песни о короле, завоевавшем империю.
        - И тебе не жалко, что ты променял мою постель на плаху?
        - Плаха лучше твоей постели, женщина! Посмотри на себя в зеркало! Ты годишься мне в матери! Пусть с тобой лежат дворцовые чиновники, тискают увядшие груди в надежде заполучить хлебную должность!
        Краска сбежала с лица государыни.
        - Маленький негодяй! - вскричала она. - Каждое твое слово будет стоить тебе лишнего часа пыток!
        - Что же, - усмехнулся Идасси, - это-то и означает, что я прав.
        Государыня в сердцах швырнула на пол фонарь и вышла вон.

* * *
        В это время в народе распространился слух, что во дворце что-то неладно. Никто из низших людей не видел государя на церемонии Семи Зернышек. Слухи густели, густели, и кое-кто начал открыто поговаривать о том, что наставник государя, Даттам, зарезал молодого государя и подменил его барсуком. Барсук принял государеву личину и совершал самые гнусные поступки.
        Но на этом шакуники не остановились и решили извести государыню колдовством, которым они владели в совершенстве. В платье государыни нашли зашитую лягушачью лапку. Под окнами откопали истыканного иголками ихневмона. Из-под ножки стула в зале Ста Полей извлекли злокозненный амулет.
        Народ волновался, требуя расправы над шакуниками. В конце концов заговорщиков схватили. Казна вздохнула свободней, получив не менее трехсот миллионов, а всем остальным завладел народ.
        Что же до банкнот банка Шакуника - то все обязательства по их обмену взяла на себя казна. Правда, в связи с этим была такая паника, что многие, далеко отстоящие от власти, продавали их буквально за гроши. Помощник министра финансов Чареника и первый министр Руш через подставных лиц скупили много таких дешевых билетов и выкупили их потом в казне по полной стоимости. В то время возникло даже выражение «взятка билетами Шакуника», то есть взятка такими деньгами, из которых нижестоящий даритель вовсе не может извлечь никакой пользы, а вышестоящий, наоборот, может.

* * *
        Вот минула еще неделя, и месяц, и другой, и Идасси по-прежнему лежал в камере, как волчонок, зализывающий раны. Никого к нему не пускали, кроме писцов и палачей, и теперь эти люди, добывая из него показания, обращались с ним как нельзя хуже, так что Идасси приучился вздрагивать и сжиматься в комок, когда слышал шум открываемой двери.
        От него совсем не требовали, чтобы он рассказывал о собственных планах, а все время настаивали, чтобы он признался в сообщничестве с заговорщиками-шакуниками, и в конце концов Идасси подписал все, что они хотели. После этого Идасси переодели в чистое платье и перевели в более светлое место, и по этим признакам Идасси догадался, что его скоро казнят.
        А на следующую ночь он проснулся оттого, что в его камере ярко горел свет, и, открыв глаза, он увидел, что в его ногах стоит государыня Касия и держит в руке фонарь в форме лотосового цветка.
        - Ты сказал мне слова, которые женщина вряд ли забудет, - промолвила Касия, - и получил за эти слова сполна. И все же я исполню любую твою просьбу, не считая, конечно, просьбы о помиловании.
        Идасси помолчал и сказал:
        - Самая страшная доля для человека - умереть без наследников. Тогда душу его топчут в аду, как траву, а род его засыхает как разбитое молнией дерево. Мне семнадцать лет, и у меня нет ни сына, ни брата. Прошу тебя - вели привести мне женщину из веселого дома, чтобы я мог оставить в ней свое семя.
        Тогда государыня чуть заметно усмехнулась и положила руку на свой едва округлившийся живот.
        - В этой просьбе нет надобности, - ответила государыня. - Через пять месяцев у тебя будет ребенок, и уж теперь-то точно судьба его будет счастливей судьбы Инана.
        С этими словами государыня нагнула голову и вышла из темницы, а Идасси закрыл глаза и лежал, не шевелясь.

* * *
        Через пять месяцев после казни Идасси у государыни Касии родился ребенок, и это был мальчик. У него были темные глаза и удивительные волосы, которые казались черными в полночь и красными в полдень, как и у многих, принадлежавших к королевскому роду вархов.
        Когда государыня Касия умерла, мальчику было десять лет. Молодой государь Варназд относился к брату с заметным расположением. Тот окончил Лицей Белого Бужвы, стал чиновником продовольственного ведомства и впоследствии занимал достаточные посты, однако в жизни его не было ничего замечательного.