Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Лесина Екатерина : " Знак Его Любви " - читать онлайн

Сохранить .

        Знак Его любви Екатерина Лесина
        Екатерина Лесина
        Знак Его любви
        Суку возьму. Определенно суку, вон ту, с медово-желтой в мелких завитках шерсткой и подслеповатыми, только-только начавшими открываться глазами. Я ее еще в прошлый раз заприметил, а вот теперь уверился - если кого и брать, то ее. Свернулась в углу корзины и жует лапу, сосредоточенно так, целеустремленно. Иголочки усов подрагивают, из беззубой пасти тянутся ниточки слюны, и щенуха сердито ворчит.
        - Ух ты какая. - Харм поднял желтую за загривок, та выпустила лапу и заворчала громче, отчетливее. - Свирепая… уверен?
        - Уверен.
        - Так это, может, погодь пока? Ну, с недельку-другую, а то ж мал?я еще, подохнет.
        - Не подохнет.
        - Ну, сам гляди, н? вот, - сунул в руки и отвернулся.
        Теплое круглое тельце ворочается в ладонях, трется мокрым носом о пальцы, повизгивает, пахнет молоком и свежим сеном.
        - Ты тока это, - не выдержал Харм уже в воротах. - Сразу-то не клейми, а?
        Не могу: обычай есть обычай.
        Свеча. Горячие капли белого воска стекают на салфетку. Наливаясь жаром, белеет и перстень-печать, щенуха лежит рядом, водит из стороны в сторону лобастой головенкой, принюхивается. Секундная жалость, бесполезная и привычная - может, и вправду погодить следовало? - захват пальцами шеи, чтобы не крутилась, прикосновение железом, визг и вонь паленой шерсти.
        Клеймо вышло ровным, аккуратным, и знак четко виден.
        - Все уже, все, не визжи… заживет. Как же назвать-то тебя, а?

* * *
        В этом году весна запаздывала; ждали и боялись, сами не зная, чего больше: того, что все ж задержится чересчур, или того, что нагрянет. Нагрянут.
        Каждое утро Исхийя выходил во двор, щурился на солнце, прикладывая полированный глядельный камушек то к левому, то к правому глазу, тер знак на лбу, расчесывая его до красноты, вздыхал, дергал себя за куцую бороденку и мелом добавлял на щите черту. И торопливо, почти бегом, скрывался в доме: это чтобы людей не видеть и не слышать.
        Запаздывала весна. Уже ден на пятнадцать как запаздывала. И сегодня небо было серо-войлочное, плотное, и солнышко-то не показывалось почти, зябко было. А Исхийя каждый день ходил и глядел на небо, Пастушьи ворота выискивая. Чего глядел? И так понятно - не дождутся они сегодня весны.
        Может, завтра свезет?
        - А в Мальчицах уже, - зашептала Барвиниха. - Седмицу как…
        - Откуда знаешь? - Вячка передвинулся поближе, похлопал себя по бокам, попрыгал, согреваясь. Люди зашикали - всем холодно, не ему одному, а Исхийя сегодня что-то совсем уж завозился.
        - Мне Алышка сказала. Намедни заходила, ихнюю ж девку за Курчана сватать хотели.
        Вячка кивнул - ясное дело, хотели, деревня ведь большая, крепкая, за сорок дворов, а если с хуторами, то, считай, вдвое. В другой какой год за радость было бы пойти, но какая ж свадьба, когда весна запаздывает? А вдруг с Пастухом что случилось?
        А Барвиниха прямо в ухо горячо зашептала:
        - И взяли-то, взяли только Лутку-рыбака…
        Одного? Редко так бывает, обычно двоих-троих, а тут… поневоле начинаешь думать, что скорей бы уже, и тягомотно становится ждать.
        Исхийя, спрятав стеклышко в мешочек, а мешочек в карман, заковылял к расписанному меловыми черточками щиту, но новой черты не добавил. Уперши взгляд в мерзлую землю, он произнес:
        - Все… не придут в этом годе… самим надобно.
        - Ох ты ж мамочка моя! - заголосила Барвиниха. Бабы подхватили, и дети с ними, и редкие, приблудившиеся собаки тоже.
        Мужики расходились молча, стараясь не встречаться взглядами.

* * *
        - Сидеть. Кому сказал, сидеть! Вот так, умница. А теперь лежать. И не рычи, не рычи, ишь, свирепая… не нравится тебе дрессура? На свободу тянет? Ветер-то весной пахнет, чуешь, чуешь, девочка моя… кровь не обмануть. Ну уж нет. Лежать! Рано тебе вниз. На вот лучше, заслужила. Ешь, родная, ешь… привыкай ко вкусу. И не скребись, зажил уже твой знак, зарубцевался. Да, да, у меня такой же. Он всех метит…

* * *
        Собрались, как заведено, в доме старосты, тот загодя приготовил холщовый мешок, на боку которого виднелась свежая латка.
        - Мыши погрызли, - пояснил Исхийя, поглаживая пыльную ткань, натянувшуюся, обрисовывающую ровные кругляши камней. - Давно это… не проводили.
        Давно, годков пятнадцать уже, а то и больше. Вячка обряда сам и не помнил, не участвовал, от отца слышал, а тот любил поднапустить страху, как тяжко без Пастухов. Вячка слушал и не верил: как это - тяжко? Вот ждать их прихода по-настоящему тяжко, гадать, кого выберут, трястись, заслышав звонкий собачий лай и голос Пастуха, тихий вроде, но каждое словечко различить можно. Правда, с людьми Пастух никогда не говорил, брезговал, видать, а вот суку свою - здоровую, клыкастую, черного окрасу с рыжими подпалинами на груди и брюхе - любил. А Вячка их обоих крепко ненавидел. Казалось, что ненавидел, теперь же вот…
        - Седай, - Михаль подвинулся. Места в избе было маловато, разрослась деревня, с каждого двора по человеку - и вот уже не повернуться.
        Последним явился Алшын-мельник, кивнул и, стянув шапку и тулуп, кое-как примостился на краю лавки. Исхийя поднялся, откашлялся и заговорил:
        - Знамо… милости лишившись… во грехах погрязши, Вышнего прогневили… - он запинался на каждом слове, и казалось, древняя фраза будет тянуться бесконечно. - Отвергли руку, милость дарующую…
        Никто не перебивал. Ждали. Слева сопел, давя в себе кашель, Иван, справа ерзал на лавке Михаль.
        - И да простятся нам грехи наши… и да пребудет Новейший Завет, завет Крови, не во искупление пролившейся, но в знак любви.
        Первым тянул мельник, вытащил черный камень, ничего не сказал - положил на стол перед собою. А дальше как-то просто пошло: белый, опять белый… черный… два белых, черный. Еще черный. И еще.
        Тяжко дастся в этом году весна, уж лучше бы пришли.
        Вячка безо всякого страха сунул руку в пыльную, отчетливо пованивающую навозом утробу мешка, правда, долго не мог уцепить неожиданно скользкий гладыш, а потом, поймав-таки и вытащив, - разжать пальцы.
        Белый. И сердце заколотилось, застучало стыдливо и радостно.

* * *
        - …На кого рычишь? На кого скалишься? У-у… злющая. Укусить хочешь? Н?, кусай. Крепче, крепче зубы сжимай, рука та самая, которая клеймо поставила. Помнишь? Конечно, помнишь, ты же умная, я тебя сразу заприметил. Что глядишь-то? Или кусай, или не кусай. Лижешься. А вот это ни к чему… Любишь, только ты и любишь. Хвостом виляешь… к следующей весне уже пойдем, нельзя их там одних надолго… Пастух да не бросит стадо свое. А они мои, меченые. Все мы тут меченые, Его любовью связанные. Порой, веришь, думаю, что лучше б этот мир подох. Ладно, не слушай, не о том говорю, о Нем рассказать бы надо, только в другой раз… в другой, сказал. Лежать! У-у, бесова твоя душа, играться хочешь? Ну, давай, пока можешь. Ищи… да, вот такой же запах ищи. Тренируй нюх.

* * *
        Стылая земля с серым, плесневым налетом: не лед и не снег, среднее нечто - перемертвие.
        - Эх… - Исхийя, опустившись на колени, принялся разгребать сизые, прорезанные крупными порами кучки и сыпкую, с мелкими комочками-камушками землю. - Эх, было время…
        Замолчал. Глянул снизу вверх, нахмурился. Помогать же надо, вот и помогали - кто землю чистил, а Вячке выпало перемертвия носить за границу круга. Белые и черные камни в лунном свете поблескивали одинаково, неразличимо по цвету и ярко - так, что хоть глаза прикрывай. Только негоже от знака закрываться.
        - А ведь когда-то не было ни отары Его, ни Пастухов, ни Псов… - бормотал Исхийя. Его слушали внимательно, с почтением.
        Носить Вячке помогал мельник, прихватывал края рогожи, подымал осторожно, чтоб не рассыпать ни крупинки, и, кивнув, пятился в темень, нащупывая ногами прежние следы. Работали молча, и постепенно в центре поля разрасталось черное пятно чистой земли.
        - Люди сами по себе жили, весна наступала для всех одинаково, и платить за нее не было нужды…
        - Мне дед то же говорил, - шепнул Алшын, помогая вытряхивать рогожу. Перемертвия за кругом лежало больше; темное, сухое и колючее, оно напоминало куски известняка, которые заречцы возили на торг, а еще было похоже на соляные сланцы, но от тех хоть польза была, а это… мерзь. Нечисть и та ее сторонилась, старалась не ступать.
        - И потому брали безмерно. - Голос Исхийи долетал и сюда, на окраину поля, ничуть не приглушенный, скрипучий, сердитый. - Лишь бы побольше, себе, и детям своим, и внукам… и у земли, и у мира, и у других людей брали, и воевать ходили…
        Вячка против воли вслушивался в знакомые слова, они не менялись, кто бы ни рассказывал Историю. Сперва дед, скрюченный, окосевший и почти не слезавший с печи, - он все норовил уйти, чтоб не заминать остальным, а отец не разрешал; отец про судьбу толковал и про то, что Псы сами найдут, кого забрать. А как деда не стало, то отец принялся рассказывать - теми же словами, что и Исхийя сейчас, - про кровь, что лилась бездумно, про жизни, что уходили из мира вместе с силами, и про то, как однажды мир заболел…

* * *
        - …Умирал мир, синеглазая, а мы и не замечали, жили, как придется… неплохо, жили, бестолково только. Весна праздником казалась, и лето, и даже зима была в радость. А потом однажды она затянулась, и не зима даже, зима - это когда снег и мороз, а тут вроде и солнышко светит, а снег себе лежит, и лед на реках. И рыбы нету, и зверя, и птицы, и вообще ничего, ни травиночки. Скалишься вот, весело тебе, а на самом деле страшно очень было… неделю весны нету, другую… и вдруг как-то понимать стали, что всё, конец… Лежи, лежи, куда лезешь? Место! Вот так, синеглазая, слушай, я всем это рассказываю, чтоб знали. Откуда Он появился? Пришел. Может, и вправду Богом был, а может, человеком, которого угораздило понять… придумать.

* * *
        - Тогда море отдало мертвых, бывших в нем… и суд?м был каждый по поступкам, в книге Его записанным, и даровано было прощение. - Исхийя стоял в центре круга; черная, очищенная от перемертвия земля слабо дышала жизнью. Руки старосты дрожали, и Вячка было подумал, что пора бы другого выбрать, стар уже Исхийя, а ну как не управится?
        Стыдно стало за мысли такие. Управится, на то и староста, а не сумеет - другие помогут.
        - И отпущены были мертвые, и создал Он новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже не осталось. И сказал: я есмь Алфа и Омега…
        - Алфа и Омега, - зашептал Михаль, сжимая скользкую рукоять серпа.
        - …начало и конец…
        Вячка проговаривал старинные слова, тоже шепотом, но выходило громко и оттого страшно.
        - …я есмь любовь. Мир - плоть моя, кровью агнцев питаемая, дабы насытить прочих.
        Начал, как и полагалось старосте, сам Исхийя: один удар - и знакомый, сытный запах отдаваемой жизни. Старуха с Михалева двора - угораздило ж черный вытянуть - повалилась на землю. И Вячка, зажмурившись, вогнал лезвие ножа в спину своего Агнца. Хрустнуло. А девка и не дернулась даже, стоит себе, пялится в ночь слепыми с сонных чар глазами. И боязно, и торопиться надо - по пальцам побежало теплое, полилось зазря, не на землю. Вячка ударил еще раз и толкнул девку от себя, а когда та упала, перевернул и, примерившись, резанул по горлу, как полагалось. Захрипела-таки, застонала. Ничего, воздастся ей, там, в ином мире, у престола Его. А тут что? Кто она была? Приблуда ничейная, безродная, некому о ней жалеть… некому.
        А руки-то дрожали.
        - Сие есть кровь наша, Новейшего Завета, за многих изливаемая, - сиплым голосом продолжал говорить Исхийя. - Так написано, и так исполнено. По слову Его, по знаку Его.
        Знак и вправду пока еще виднелся на узком девичьем лбу - четкий, старательно прорисованный, он бледнел, а ночь, наоборот, наливалась тяжелой чернотой, прорезаясь запахами и звуками.
        Возвращались вместе, а вроде как наособицу, стараясь не глядеть друг на друга и не думать о том, что - а ну как да не поможет? Вдруг да ни одного не было, истинно любовью отмеченного? На жертву определенного? Тогда снова придется собираться, мешок пускать, на милость Вышнего уповая, а потом выбирать, кому из рода - в агнцы. И не откажешься, не уйдешь из села - некуда, мир-то един, и закон тоже.

* * *
        Чудеса? Да не было чудес, и мертвые не подымались - куда там, слишком их много, чтобы подыматься, да и зачем? Кого судить? Кому судить? Он не стал. А мы оказались слишком напуганы происходящим, да, синеглазая, напуганы… Что, не веришь? Собачьи твои мысли о всемогуществе хозяина… Его тоже всемогущим считали, особенно они… а как иначе? Единственная надежда.
        Стадо да спасется… Они его стадо, агнцы, а мы с тобою пастухи, следить поставлены, охранять и сохранять. Резать, поить Его их кровью, как поит Он их земли - своей. Возвращать однажды отданное.

* * *
        Весна-таки наступила. Очунявшая, подпоенная жизнью земля освободилась от пятен перемертвия, проклюнулась голубыми звездами первоцвета, а потом и другие травы полезли - буйно, споро, спеша подняться и использовать подаренную силу.
        - Выгонять пора. - Исхийя мял в руках сочную стрелу медвяника. - И сеять. На девятый день положено, аккурат завтра выходит. Скажи, чтоб сготовились, чтоб все вышли, до единого, что…
        Осекся, сунул в карман растрепанный стебель, собрал с пальцев прилипшие лепестки - корове отдаст - и вздохнул, сгорбился.
        Вячка решился задать вопрос:
        - А чего он не пришел-то?
        Исхийя, смерив Вячку настороженным взглядом, подергал себя за бороду, поглядел на рассиневшееся небо и только после этого ответил:
        - А кто его знает-то? Прогневался?.. Да не гневливый он, я-от думаю, что псица его издохла, старая была, а как без собаки истинно отмеченных сыскать? Ты смекай, Вячка, смекай, тебе после меня с Пастухом говорить. Только сначала про сев объяви и чтоб скотину завтра выпустили.
        Выпустят, и сеять пойдут все. И про тех, что на поле остались, ни словом не вспомнят, нету их больше, приняла земля с кровью и плотью всех одиннадцатерых. А Пастух двоих бы взял… или троих, тогда, глядишь, и та приблудная, Вячкиной рукой принесенная в жертву, живою бы осталось.
        - Благословение Вышнего на клыках псов его, - добавил Исхийя и коснулся знака на лбу. - Жизнь наша в любви его.
        Любовь, благословение… слова всё. К севу готовиться надо, земля-то жирная, жадная, хороший будет урожай, а следующим годом, кто знает, может, и Пастух вернется.
        - Вот-вот, - поддакнул Исхийя, усмехнувшись в бороду. - Может, что и вернется… если повезет.

* * *
        Привычный звон в ушах - лопнула пленка, разделяющая миры, - и холод. Под ногами, прикрытая тонким налетом перемертвия, теплится жизнь. Зима прошла, а она еще теплится.
        - Сколько ж они той весной крови вылили?
        Руда неуверенно машет хвостом, в глаза заглядывает, синеглазая моя, побаивается, не за себя - за меня, преданная девочка. Командую:
        - Ищи. Давай, ищи. Вперед.
        И страшно - справится ли? Сумеет ли отыскать тех самых, угодных Ему? Агнцев, кровь которых даст еще немного жизни этому миру.
        За спиною тают врата, и Руда, гавкнув, отбегает. Останавливается, оглядывается.
        - Ищи! Быстро!
        Не привыкла она, чтобы кричал, поджимает хвост и уносится вперед по тропинке. Ничего, первый выход всегда тяжел, и для меня, и для нее - едины ведь. Хорошо еще, если в деревню идти не придется, в лесу оно как-то легче.
        Повезло. Знак на лбу зачесался - значит, нашла, значит, не ошибся я в прошлом году, выбирая Пса. Повезло ей, если вот так и сразу. Впереди раздается женский визг и Рудин рык, надо спешить, а то упустит еще…
        Не упустила. Молодец, девочка, глажу, сую в пасть мясной катышек - кровь земле, плоть собакам, боль Пастухам, силу тому, кто жизнь дарует.
        Он отзывается - в наливающихся огнем линиях знака, в нахлынувших волною запахах и оживающей земле. Я есмь любовь. Я есмь жизнь. Я есмь весна.
        Чувствую теплую шерсть под дрожащей рукой.
        - Ну что, еще пойдешь?
        Руда заскулила и облизнулась. Нет, значит. И хорошо, а то спешить надо, подо мной шесть деревень. Встать, отвернуться, чтоб не видеть, как зарастает землей тело агнца, свистнуть Руде, создать врата. В этом году весна не опоздает.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к