Москва 2077. Медиум Андрей Лестер
        А.Н.О.М.А.Л.И.Я.Большой Ответ #2
        Москва 2077. После Переворота город и его жители поделены на Тихую Москву и Сектор.
        Иван Кошкин, ничем не примечательный торговец, отправляется на поиски таинственной девушки, не подозревая, что вскоре превратится в Медиума.
        События развиваются с головокружительной скоростью. Невероятные эксперименты над людьми, мечты о мировом господстве, кровь и жестокость, любовь и преодоление себя, - вот с чем придется столкнуться мирному «рюкзачнику».
        Сумеет ли он выстоять, спасти девушку и разгадать тайну Щита? И как ему помочь, если никто не знает, где он?
        Великолепный образец приключенческой фантастики.
        Андрей Лестер
        Москва 2077. Медиум
        
        
        
        Жертв, дорогой, никто не приносит сам, а его вынуждают к ним, - а он либо идет на них, либо нет. Ю. Домбровский
        Часть первая
        1
        Вы когда-нибудь видели, какой танец исполняет человек, который испугался змеи, но в то же время хотел бы ее раздавить? Какую цыганочку он отплясывает? Как он пытается, попирая законы физики, висеть в воздухе и оттуда разить землю ударами своих ног?
        Вот такой танец исполнил я вечером 5 сентября 201.. года, продравшись сквозь заросли Главной Просеки и оказавшись наконец в Тихой Москве.
        Только змеи никакой не было. Был большой кровоподтек под глазом, вывихнутые запястья и жуткая боль в районе правой почки. А змеи не было. То есть она была, но это была та фигуральная, поэтическая змея, которая лежит себе и лежит, свернувшись, под сердцем, но потом вдруг просыпается и начинает жалить безжалостно.
        Я бросил пустой рюкзак на траву под невысоким гранатовым деревцем и стал прыгать и топтать в остервенении землю и кричать при этом: «Гадость! Гадость! Гадость!..»
        2
        А я ведь знал, что с этой парочкой дерганых что-то не так. У меня было предчувствие, что ничем хорошим это не закончится.
        До этого дня я доставлял им товар три раза. Обычные вещи, все те вещи, что обычно заказывают жители Сектора. Хозяйственное мыло, кофе в зернах, старые CD - и DVD-диски, в особенности фильмы и музыку в фирменных упаковках, с яркими обложками. Дерганые в Секторе очень любили старые диски в старых упаковках, хотя ни смотреть, ни слушать их было не на чем. После Переворота цифра прекратила свое существование. Не работали ни компьютеры, ни мобильная связь, ни цифровые проигрыватели. Вообще-то много чего не работало. Аналоговое телевидение. Бензиновые двигатели. Да и дизельные тоже.
        Так что диски вроде бы были дерганым ни к чему. На них были записи, которые никто в этом мире, как бы ему ни хотелось, больше не смог бы воспроизвести. Однако дерганые заказывали и кино, и музыку, и даже компьютерные игры. То ли надеялись, что все еще вернется и мир снова станет цифровым, то ли в отсутствие привычных развлечений воспылала страсть к коллекционированию. Причем в небывало чистом его варианте: ничто из коллекций никак нельзя было использовать.
        Ну не то чтобы совсем никак. Можно было хвастаться коллекциями перед соседями, а по хвастовству дерганые Сектора могли дать фору даже москвичам образца 2012 года, хотя в 2012 году этому никто бы не поверил. Просто не поверили бы и всё. Разве могли где-нибудь жить более хвастливые люди, чем в Москве? Мученики хвастовства. Разве это возможно? Оказалось, да. Возможно. Оказалось, что возможно еще и не такое. Но об этом расскажу как-нибудь позже.
        Так вот, эта парочка, муж и жена, заказывали обычные вещи и платили вовремя и не особенно торговались. А я возил, таскал через Просеку.
        Фамилия у них была двойная, Смирновы-Инстаграм. Они были молодые и довольно красивые, в дни Переворота, я думаю, им было вообще не больше пятнадцати. К тому времени, как я привез им товар во второй раз, они, по-видимому, решили завести ребенка - у Смирновой-Инстаграм стал округляться животик. А на третий раз (когда животик потянул уже месяцев на восемь) они вдруг поменяли фамилию. Приехал, а на дверной табличке надпись: «Смирновым стучать два раза». Значит, снова стали Смирновыми. Вот тогда мне и стало как-то нехорошо. Не принято в Секторе по своей воле отказываться от новых имен и продвинутых добавок к фамилиям. Никогда не слышал, чтобы человек, скажем, по имени Коллонтитул вернул себе старое имя. Такое, как, например, Сережа. Или Вася. Житель Сектора лучше бы умер, но ни за что не поменял бы имя на свое старое, допереворотное.
        Тем не менее то, что они отбросили новую, секторовскую, добавку к своему имени, само по себе было еще не слишком страшно. Но вот когда они заказали у меня тихие газеты, я должен был насторожиться. Просто обязан был стать в стойку. Но я этого не сделал. И влип.
        3
        Они жили в том месте, где раньше была станция метро «Коньково». В шестнадцатиэтажном панельном доме. На одиннадцатом этаже. Лифт не работал: из-за экономии электроэнергии и дефицита запчастей лифты в Секторе работают только в здании правительства и в домах, где живут представители премиального класса.
        Лестницы были грязные, перила покореженные, площадки засыпаны мусором, везде вонь. Радости взбираться на одиннадцатый этаж в таких условиях - прямо скажем, не очень много. Но я постарался компенсировать неприятные ощущения размышлениями о том, какой я все-таки молодец. Мне тридцать девять лет, я несколько полноват (набрал вес от хорошей жизни в Тихой Москве), однако взобрался без труда и даже по дороге наверх, где-то в районе девятого этажа, обогнал двух подростков, которые, тяжело дыша, из последних сил цеплялись за остатки перил. Да, я был в лучшей форме, чем эти дерганые дети. Сказываются занятия спортом в юности и опять же здоровая жизнь в Тихой Москве.
        В общем, к двери Смирновых, бывших Инстаграм (и бывших до этого опять же - Смирновых, надеюсь, понятно, о чем я говорю), я подошел в хорошем расположении духа. Это была последняя точка моего торгового тура. Остальной товар я уже развез заказчикам, рюкзак был практически пуст, если не считать кое-каких побрякушек, которые я выменял у дерганых, да еще моей сменной одежды. Кроме того, в рюкзаке лежали газеты для Смирновых и метров двадцать марли для них же, наверное, на подгузники, если вспомнить животик мадам Смирновой.
        Проблем с этой парой никогда не было, так что я рассчитывал уже через полчаса, самое большее через час быть у Просеки, на обратном пути домой, к Наде.
        Как выяснилось, я сильно ошибся в расчетах.
        4
        Когда человек трус, это плохо. А когда он жадный трус - это плохо вдвойне. Это, я бы даже сказал, страшно. И не только из-за возможных последствий. В этом есть какой-то экзистенциальный ужас. Насмешка.
        Итак, я постучал в двери с надписью «Смирновым стучать два раза». Постучал два раза. Никто не открывал. Я постучал еще. За дверью раздались шаги, хриплый женский голос громко сказал: «Что за долбофака принесло?» И дверь отворилась. На пороге стояла соседка Смирновых-Инстаграм, а за спиной ее незнакомая мне молодая женщина.
        Соседка, отекшая пятидесятилетняя мадам, была в домашнем балахоне по моде Сектора, то есть с оголенной жирной грудью и скрытой линией бедер. Вверху торчало и выдавалось, внизу все было узко, как у мальчика или человека с парализованными ногами. А вот та, что стояла за спиной, была существом совсем иного рода. Я даже вначале подумал, что мне показалось. Потому что я точно знал, что нахожусь километрах в десяти от ближайшей границы с Тихим миром и здесь такие не водятся.
        В общем, за спиной у мадам стояла красивая женщина лет двадцати пяти, приблизительно ровесница моих заказчиков Смирновых. Голубые глаза, светлое каре густых волос. Но главное - то, как она была одета. Уже года три, не меньше, ни одна женщина в Секторе не одевалась на людях таким образом. Разве что Рыкова, президент, но президент не в счет. А вот кроме Рыковой, в такой одежде никто не смог бы себе позволить не то что отправиться на работу или в магазин, а даже вынести мусор или зайти к соседу за спичками. Подчеркивать талию и линии округлостей ниже талии было, по умолчанию, запрещено. Надень балахон, выставь грудь и - вперед! Если природа наградила узкими бедрами и плоским задом, можешь гулять в одних плавках. Если есть деньги, можешь накачать грудь размера на четыре. Тогда вообще красота.
        Однако на голубоглазой незнакомке была длинная темно-зеленая юбка, наверху обтягивающая бедра, а внизу, ниже колена, украшенная несколькими рядами каких-то широких волнистых лент, которые колыхались при каждом движении незнакомки и только подчеркивали сравнительно неподвижный блеск туго натянутой на заднице и бедрах ткани. Еще на ней были летние открытые туфельки с невысоким каблуком и скромно-нескромного вида светлая трикотажная блузка с вертикальным рядом пуговичек посередине.
        «Кто такая?» - подумал я. Чья-то родственница из Тихого мира? Сумасшедшая? Инопланетянка? Экстремистка?
        - Чего надо? - спросила жирная в балахоне.
        - Э-э… А мне Смирновы нужны, Смирновы-Инстаграм… Ну, вы понимаете… - сказал я.
        - Нету их.
        - А где они?
        - Нету, и всё, - сказала жирная, оглянувшись на инопланетянку.
        - Ну что значит - «и всё»? - не сдавался я. На меня смотрела красавица в обтягивающей юбке, так что, вполне естественно, я старался выглядеть максимально уверенным и насмешливым, то есть мужественным. - Где-то же они есть? Вы меня разве не помните? Меня Ваня зовут.
        В этот момент необычно одетая незнакомка оттеснила соседку Смирновых и вышла вперед.
        - Ваня, - сказала она, пристально глядя мне в глаза, - иди домой. Понял?
        - Э-э… - начал я, но красивая блондинка перебила меня.
        - И больше не приходи, - сказала она с угрозой, но в то же время как бы жалея меня.
        И решительным движением закрыла передо мной дверь.
        5
        Когда я спустился и вышел из подъезда на улицу, ко мне подошли трое в серых костюмах и розовых рубашках. Один был высокий толстяк с огромным животом, второй - худенький лопоухий паренек. У третьего, самого здорового, на лице был след от ожога.
        - Приветик! - сказал обожженный.
        - Добрый день, - ответил я и поспешно поднес левую руку к уху - обычное приветствие в Секторе, как будто отвечаешь на звонок мобильника.
        Но на обожженного этот поспешный жест вежливости никак не подействовал. Даже наоборот. Он молниеносно схватил мою поднятую руку и с такой силой рванул ее вниз, что я едва не упал на колени.
        - Ты кто? - спросил он, выкручивая мне кисть.
        - Я Ваня. Рюкзачник, - сдавленным от боли голосом выговорил я.
        - Где живешь? - Обожженный многозначительно посмотрел на своих помощников. - В Тихой?
        Я понял, что в лучшем случае будут бить. И меня понесло:
        - В Тихой, да. Ну не то чтобы в Тихой. Сами понимаете, приходится. - Я осклабился и собачьим взглядом заглянул поочередно в три непроницаемые лица. - Вы же знаете, как нам, рюкзачникам, живется. Конечно, я стараюсь как можно больше времени проводить в Секторе, но что поделаешь, работа такая, приходится, просто вынужден общаться там с кретинами. Думаете, это просто?
        И так далее, и так далее… Я был очень напуган и не мог контролировать себя. Я говорил гадости о всех тех прекрасных людях, с которыми жил в Тихой Москве. Называл их кретинами, как это принято в Секторе, а еще - скучными, тупыми, отсталыми. Говорил, что они недоразвитые враги прогресса и науки. И тому подобные вещи. И всё под диктовку собственного страха.
        При этом я думал: если будут бить, то пусть уже начинают. Пусть не тянут с этим делом. Потому что побои вынести легче, чем чувство страха, которое им предшествует.
        Я был более чем жалок. Бейте, только не пугайте! Вот что говорили мои торопливые слова, заискивающая улыбка и умоляющий взгляд.
        Обожженный отпустил мою руку, ухмыльнулся и кивнул тем двоим, что стояли в сторонке. Они шагнули ко мне и несколько раз сильно ударили меня по почкам. Боль пронзила от затылка до пяток, но я не издал ни звука. Началось, думал я. Бьют. Уже легче. Уже не так страшно. Главное, чтобы не убили.
        Затем меня снова схватили за руку, повернули - и в глаза ударила черная вспышка, и я на какое-то время потерял сознание.
        6
        Когда я очнулся, надо мной сидело то, что еще лет шесть-семь назад, до Переворота, называли бомжом. А еще раньше, как рассказывал мой отец, - бичом. Бич, то есть бывший интеллигентный человек. Так их называли до 80-х. Если применять это слово к сегодняшней реальности, то оно точнее «бомжа». Теперь потрепанные и вонючие нищие - это, как правило, бывшие кто-то. Не всегда, конечно, интеллигенты, но тем не менее. Чтобы вы правильно меня поняли, речь идет о Секторе. А в Тихом вообще нет нищих. Да и не воняет никто.
        Так вот, Это, сидевшее надо мной на корточках, было похоже одновременно на Майкла Джексона и Сергея Зверева, как они могли бы выглядеть, если бы после очередной пластической операции вместо палаты в элитной клинике их отправили бы на пару неделек на городскую свалку. Восстановиться.
        Я пошевелился, разлепил заплывший от кровоподтека глаз, и бич с шумом отпрыгнул в сторону, опираясь на руку, как обезьяна. При этом меня накрыло облаком удушающей вони. Я привстал, и бич привстал. Я выпрямился, качаясь, во весь рост. Бич побежал.
        Я подумал, что он скорее всего шарил у меня по карманам и надо бы его догнать, но бежать за ним не мог. Ноги были ватные, голову ломило, болели почки и вывернутые запястья.
        Я оглянулся. Мимо шли по своим делам дерганые, и никто не обращал на меня никакого внимания. По проезжей части бежали рикши и катили раскрашенные картонные коробки на велосипедных колесах. На некоторых были надписи «Mercedes», или «Audi», или «Toyota». Откуда-то сверху громыхал шлягер: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!»
        Из густого двухметрового бурьяна, который рос вокруг шестнадцатиэтажки, за мной следили пацаны лет двенадцати-тринадцати. Посматривали на мой рюкзак, валявшийся рядом, на растрескавшемся асфальте. Это было опасно. Преодолевая головокружение, я наклонился, поднял рюкзак и с максимальной доступной мне скоростью двинулся подальше от этого страшного места.
        Отойдя пару кварталов, я остановился в пустынном переулке у старой телефонной будки. Внутри была куча человеческого дерьма, поэтому я не стал заходить, а, повернувшись к улице задом, забился в угол между будкой и стеной дома и пошарил в рюкзаке. Он был пуст. Ни газет, ни марли, ни побрякушек. А главное - не было сменной одежды. И как теперь я появлюсь в Тихой Москве в зауженных зеленых брюках и синей рубахе с продолговатыми оранжевыми пуговицами размером с киви и с погончиками в виде мобильничков, скроенных из оранжевых кусочков ткани?! В Секторе было два-три магазина, где в отделе антиквариата можно было купить обычную человеческую одежду: джинсы, рубашки и все такое. Купить и потом переодеться. Но во-первых, это стоило бешеных денег, навряд ли хватило бы, а во-вторых, тут я втянул живот и, сморщившись от боли в запястье, просунул руку в карман узких зеленых брюк, а во-вторых, денег у меня не было вообще. Они, наверное, отправились туда же, куда и содержимое рюкзака.
        Я задумался было, кто мог так качественно обобрать меня - охранники в серых костюмах, бич с обезьяньими повадками, пацаны из бурьяна или вообще случайные прохожие, - но при попытке задуматься в затылке заломило еще сильнее и стало тошнить.
        Солнце уже опускалось за крыши соседних пятиэтажек, так что я решил спешить, надел пустой рюкзак и двинулся в сторону Главной Просеки.
        7
        Просека - это не то, что вы думаете.
        Это не дорога в лесу. Это дорога в городе. По которой как бы идет толпа деревьев. Ну в общем, чтобы было понятнее, - это широкая полоса, прорубленная в городе. Дома снесли, асфальт перепахали и засадили деревьями, которые после Переворота росли так быстро, что уже года через два стали высоким и густым кромешным лесом. Тайгой.
        Таких просек было семь. Главная Просека отделяла Сектор от остальной Москвы, которую теперь называли Тихой. Через нее была переброшена бетонная эстакада с шлагбаумом и чем-то вроде таможни посередине. Весь Сектор был обнесен по периметру забором из колючей проволоки и хорошо охранялся, поэтому эстакада считалась единственной дорогой в Тихую. Иногда я пользовался этим легальным переходом и приезжал с комфортом на велосипеде. Но сегодня был не тот случай.
        Так что мне пришлось воспользоваться запасным вариантом - опуститься в люк старой канализации и миновать ограждения под землей.
        В Просеке было уже темно, но я знал этот лес очень хорошо и мог бы, наверное, пересечь его с закрытыми глазами. Кое-где, правда, неожиданно разросся подлесок, и пришлось продираться. Нещадно грызли комары.
        Но все это была ерунда. В спину меня толкала ледяная рука страха. И комары с колючками состязаться с ней, конечно же, не могли.
        Наконец я выбрался в Тихую. Здесь даже воздух был другим. Ласковым, спокойным.
        Впереди светилось здание Университета. В сквере, в котором я оказался, горели фонари аллей, посыпанных мелким гравием, куда-то шли спокойные уверенные люди, смеялись женщины, раздавались детские крики. Недалеко прошел трамвай.
        Я вдохнул всей грудью. Страх отпустил меня. Скоро я буду дома. Увижу Надю. Обниму ее. Сниму эту отвратительную одежду с мерзкими оранжевыми пуговицами, стану под горячий душ, вылечу свои синяки…
        Но тут воспоминание о том, как я вел себя у дома Смирновых-Инстаграм, накатило на меня, а следом за ним - накрыла волна стыда и жуткой, непереносимой досады. Я оглянулся, не видит ли кто меня, рванул ворот рубахи (одно оранжевое пластиковое киви отлетело в траву), сорвал с себя рюкзак, швырнул его под ноги и с криками «Гадость! Гадость! Гадость!» стал прыгать и топтать ни в чем не повинную землю.
        Я снова повел себя как трус.
        Неужели это неисправимо?
        Как я посмотрю Наде в глаза?
        Мучения от невозможности переделать свое нутро были невыносимыми.
        Однако если бы я знал, что ожидает меня впереди, я бы перестал прыгать. Я бы бросился в траву, под гранатовое деревце, накрыл голову руками и постарался сделаться максимально незаметным.
        8
        От Университета до моего дома в Сокольниках добираться час с небольшим.
        Был субботний вечер, и в трамвае ехали веселые отдохнувшие люди. Я сел сзади, в углу, спрятав зеленые брюки за спинкой переднего сиденья. Дурацкую рубаху с оранжевыми пластиковыми украшениями прикрыл рюкзаком и отвернулся к окну, чтобы не светить на весь салон синяком под глазом.
        Впереди, по диагонали от меня, сидела семья тихих. Женщина лет тридцати в красивом платье и с живой белой розой в темных волосах. Мужчина в белой рубахе с рукавами, подвернутыми на сильных руках. И дети - мальчик лет пяти и девочка немного постарше. Мальчик стал коленями на сиденье и смотрел назад, на меня. Он улыбался. Конечно, он разглядел и синяк, и мою вызывающую одежду и смотрел на меня так, как будто хотел посмеяться над моим внешним видом вместе со мной. Явно вызывал меня на контакт. Возможно, появление такого попугая в трамвае было ему не совсем понятно, и он хотел растормошить меня, чтобы разобраться, как я устроен. Но я не поддавался и не поворачивался в его сторону, а упорно смотрел в темнеющее окно, в котором уже хорошо было видно мое отражение.
        Тогда мальчик не выдержал, толкнул свою сестру и на весь вагон заорал:
        - Ленка, смотри! Дерганый!
        Все дети в вагоне повернулись в мою сторону. А взрослые не отреагировали никак. Только отец ребенка наклонился и тяжелой своей рукой шлепнул пацана по заднице.
        - Ай! - крикнул мальчишка, но не обиделся и не заплакал.
        Все другие дети засмеялись и на какое-то время забыли обо мне.
        Я вздохнул свободнее. Мягкий свет в салоне, покачивание вагона, спокойные сильные люди и негромкие голоса действовали умиротворяюще.
        Так я и ехал, постепенно успокаиваясь и думая, что отдаляюсь от своих проблем, в то время как на самом деле я к ним приближался.
        9
        Да. Я дерганый. Как это случилось, почему это так, а не иначе, я не знаю. Да и никто не знает.
        Переворот смёл всё на свете. Химзаводы и компьютерные технологии как языком слизнуло. Оружия не стало. Самолеты не летают. Двигатели внутреннего сгорания не работают уже пять лет. Поезда вроде куда-то уходят, но непонятно, кто на них ездит. И никакой при этом катастрофы. Напротив. Жизнь стала как на курорте. Все, кроме перечисленного, конечно, в общем-то функционирует прекрасно. Фабрики, школы, транспорт, больницы. В Нечерноземье климат теперь не хуже, чем в Ницце. Да еще и растет все как на дрожжах. Снимают по несколько урожаев, а деревья вырастают за год, за два. Не зря некоторые называют Переворот Потеплением.
        А некоторые - Большим Ответом.
        Никаких мигрантов. В Москве людей осталось не больше миллиона. Восемнадцатый век или, скорее, даже Золотой. Рай.
        Короче, так хорошо, что аж страшно. Но люди в основном не боятся. Чувствуют себя как рыба в воде. Оно и понятно, недаром их называют тихими. Они теперь под стать окружению. Здоровые, спокойные, никуда не торопятся, не жадничают, не завидуют, а главное - совершенно не переживают, что исчез фейсбук.
        Они вообще мало о чем переживают. Как будто даже совсем не вспоминают о прошлом. Такое ощущение, что им хорошенько промыли мозги каким-то успокоином.
        Зато переживают дерганые. Такие, как я. Ну, если честно, я как раз нетипичный случай, а вообще дерганые переживают сильно. Как жить без Интернета? Как теперь слетать на Мальдивы и перед кем похвастаться? А внедорожники? А финансовые рынки? А шоу-бизнес? Как без всего этого?
        Дерганые оказались устойчивыми к Воздействию. Что это за Воздействие, навсегда ли оно, никто не знает. Но одни счастливы, а другие, наоборот, настолько несчастливы, что поставили себе целью вернуть все назад. Как было. Сделать счастливых несчастливыми, а несчастливых - счастливыми. Но я-то понимаю, что на самом деле они хотят просто снова сделать одинаково несчастливыми всех подряд.
        Я не такой. Я, так сказать, дерганый-выродок. Тяжелый случай. Таких, как я, совсем мало. Один на тысячу, не больше.
        Отличий много. Все нормальные дерганые живут в Секторе, а недоделанные, такие как я, где попало. Все называют тихих кретинами, а мы заводим с ними семьи. Ну и так далее. Многих я знаю. Как правило, это военные или люди бывших интеллигентных профессий.
        Если честно, меня вроде бы все устраивает. Я торгую. Путешествую туда-сюда. Живу в Тихой, много времени провожу в Секторе. Очень комфортно. Хочешь покоя - пожалуйста. Хочешь временно в дурдом - просим. До Переворота я никогда не чувствовал себя так хорошо.
        Но если совсем уже быть честным, то я, наверное, тоже хотел бы стать тихим. Они не бывают трусливыми. Среди них вообще нет трусов. Вот в чем дело.
        Была бы моя воля, я бы огненными буквами написал на небесах: «Меняю комфорт на храбрость! С доплатой».
        Иногда я немного успокаиваюсь, а иногда, как это было после этой поездки к Смирновым-Инстаграм и после встречи с людьми в серых костюмах и розовых рубашках, иногда просто хочется упасть на колени и возопить:
        - Господи! Или кто там это всё сделал с нами… Ну почему ты смог уничтожить бомбы и атомные электростанции, решить проблемы перенаселения и голода, вырастить кофейные плантации в Калуге, но не смог одного маленького незначительного человечка, Ивана Кошкина, сделать смелым? Сделай же что-нибудь! Прошу тебя! Тебе ведь это не трудно…
        10
        Ночью я вскочил, как будто меня ударили шахматной доской по груди. Сел в кровати. Сердце колотилось. Огляделся. Рядом мирно дышала Надя. Я был дома, в Тихой Москве, в Сокольниках, на улице Короленко. А значит, в безопасности.
        Но сердце не успокаивалось. Болела ушибленная спина. Ныли запястья.
        Вечером я не рассказал Наде, что случилось со мной в Секторе. Сказал, что напали грабители. А зря. Теперь невысказанные мысли догнали меня.
        Что-то было не так.
        Куда делись Смирновы-Инстаграм? Почему меня отпугивали от их квартиры?
        Я уже слышал подобные истории. Один знакомый рюкзачник говорил, что вроде бы за последние полгода в Секторе исчезли несколько молодых пар. Сам он с ними знаком не был, но слышал от верных людей. Я на эти рассказы внимания в свое время не обратил. Мало ли что мы рассказываем друг другу, какие байки. А теперь подумал: вдруг это правда?
        Случилась же эта жуткая история с сыном Чагина! О ней знают многие из наших, а деталей не знает никто. Почему, кстати, все держится в такой тайне?
        Я уже как-то привык к безумию Переворота. Когда все Это случилось, куда-то, например, исчезли китайцы. И карлики исчезли. И кто его знает вообще, есть ли теперь китайцы даже у себя в Китае? И есть ли сам Китай? Но с этим все смирились. Это был Переворот, Большой Ответ, вот и все объяснения. И было это давно. И с тех пор как-то было спокойно, никаких тебе катаклизмов.
        И вдруг снова… Какие-то необъяснимые вещи. Если рюкзачник говорил правду, значит, Смирновы не первые? Хрен с ними, китайцами, но куда на ровном месте исчезают обычные молодые люди?
        И что за девушка встретила меня в квартире Смирновых? Кто такая? Почему так одета? Как попала в Сектор?
        Не ждет ли нас Переворот номер два?
        Я долго пролежал на спине, уставившись в потолок, и заснул только под утро.
        А утром случилось вот что.
        11
        За завтраком у открытого окна (под пение птиц и стрекотание белок) Надя вдруг спросила меня:
        - Кошкин, ты как себя чувствуешь? Готов к серьезному разговору?
        Я подумал, что Надя снова будет уговаривать меня бросить мою торговлю, прекратить ездить в Сектор и найти себе занятие здесь, в Тихой. Поэтому слегка напрягся и ответил, что нет, не готов.
        Но Надю не проведешь. Мы вместе уже десять лет, знает она меня прекрасно, а с тех пор как она стала тихой, проницательность ее превзошла все пределы.
        - А я вижу, что готов, - сказала она. - Уж больно бодренько сопротивляешься. Помнишь, я тебе рассказывала, мы в школу взяли новую секретаршу?
        - Ну, что-то такое помню. По-моему, Анфиса? Дерганая?
        - Из Сектора, да, - тактично ответила Надя, положив вилку и выпрямившись на стуле. - Она уже неделю не выходит на работу. Телефона у нее нет. Давай съездим к ней домой.
        Меня почему-то затошнило.
        - А нам-то это зачем? - спросил я слабым голосом.
        - Надо съездить.
        - Понимаешь… я устал. Да и что за спешка?
        - Надо узнать, что с ней. Я ее начальница, отвечаю за нее.
        - Ну, я понимаю, когда вы на работе. А дома? Ты что, и дома отвечаешь за своих подчиненных? Это же не ученики, а ты у них не классный руководитель. Ты завуч, а это секретарь, Взрослый человек.
        Надя встала, обошла стол и прижала к себе мою голову.
        - Поедем! Пожалуйста! - говорила она, гладя мои волосы.
        Нежнее ее рук я не знал в мире ничего.
        - Да зачем это тебе? - спрашивал я, хотя и так уже было понятно, что я поеду с ней.
        - Ей девятнадцать лет. Она здесь одна. Ни родителей, ни друзей, никого. И она странная. Ее взяли под честное слово. Лена за нее просила.
        - Рыжая? Адамова? Как, кстати, ее муж?
        - Вроде бы ничего, уже встал с коляски. Ходит понемногу с палочкой… Я директору не докладывала, что Анфисы нет на работе. Не хочу, чтобы ее уволили. Но больше скрывать ее отсутствие не могу. Так что, поедешь?
        - А фингал? Как я с таким синячищем на улице появлюсь?
        - А ты надень спортивную форму. Все будут думать, что ты на тренировке травмировался.
        - На какой еще тренировке?
        - А может быть, ты боксер…
        - Какой же из меня боксер? - Я залился краской.
        При всей ее тактичности Надя все-таки допустила оплошность. Да, я занимался когда-то и борьбой, и боксом. И подготовлен был лучше других. Но на соревнованиях пугался, терялся и проигрывал. Трусость не дала мне стать спортсменом. На тренировках мог выиграть три схватки подряд, а на соревнованиях - выйду на ковер, а тренер уже рукой глаза закрывает, не хочет видеть, что дальше будет, знает, что я сейчас спасую.
        - Я думал, мы на озеро в парк сходим. Поныряем с вышки, поедим чебуреков…
        - Съездим и пойдем в парк. Хорошо? Я пошла одеваться.
        Надя повернулась и пошла к выходу из столовой. В трусиках и коротенькой шелковой маечке на бретельках, с мальчишечьей прической. Она была худенькой, но с красивой линией бедер, а двигалась так плавно, будто в ней было килограммов восемьдесят весу и грудь четвертого размера. Все тихие двигались плавно и грациозно, как кошки или, например, жирафы. Вот почему даже переодетого дерганого сразу можно было вычислить - просто по походке.
        Но Надя - это было нечто особенное. Она была чемпион по плавности и грации. И вместе с тем по скорости и подвижности.
        Она и до Переворота отличалась грациозностью движений, наверное, Воздействие наложилось, то есть легло, на хорошую, подготовленную почву. И характер у нее всегда был неплохой, хотя и со странностями. Была очень замкнутой, никогда не звонила первой. Могла накричать на официантку. А однажды в гостинице в Испании, когда у нее заканчивался крем для загара, взяла в руку босоножку с тяжелой танкеткой, придавила тюбик с кремом к стене и с силой провела по нему каблуком. На стене остались следы. Зато каплю крема выдавила. Я чуть было не побежал покупать ей билет на обратную дорогу.
        Но теперь это был совсем другой человек. То есть не совсем другой, но другой. Во всяком случае, крем она больше об стены не выдавливала.
        Что сохранилось в ней, так это привязанность и, наверное, любовь ко мне. Чем я ее заслужил, не знаю. Иногда мне просто не верилось, что такая женщина может жить с таким, как я.
        12
        Анфиса жила на Павла Корчагина, в районе станции метро «Алексеевская». Это была одна из действующих станций, но нам удобней было ехать через парк. Да и что за удовольствие залезать под землю? Теперь метрополитеном пользовались в редких случаях, например, когда нужно было быстро пересечь весь город и сэкономить время на объезде просек.
        В общем, мы приехали на велосипедах, поставили их у подъезда большого сталинского здания и поднялись на лифте на восьмой этаж.
        Вся площадка была уставлена цветами в горшках. Цветов, я бы сказал, было чрезмерно много. Чересчур.
        Мы позвонили в дверь. И раз, и два, но без толку. Никто не открывал. Вообще-то в Тихой Москве уже давно никто не запирал двери на замок, но, во-первых, Анфиса была дерганой, так сказать, иммигранткой из Сектора, а у них, как известно, свое мнение относительно замков. А во-вторых, существуют же еще какие-то правила вежливости: заперто, не заперто - не стоит ломиться в чужую дверь без предупреждения.
        В общем, когда нам не открыли и после третьего звонка, мы толкнули дверь, и она, несколько неожиданно, признаюсь, распахнулась.
        - Анфиса! - позвала Надя, когда мы оказались в просторной прихожей.
        Никто не ответил. Мы обошли всю квартирку, заглянули в ванную и на лоджию. Анфисы не было. Везде были разбросаны вещи, на кровати, на стульях и даже на полу, и еще мне бросилось в глаза, что нигде не было ни одного комнатного растения, зато на подоконниках видны были круглые следы от горшков и даже кое-где рассыпанная черная земля.
        В ванной на полочках располагались женские сокровища - косметика образца 2012 года. Тут тебе и «L’Oreal», и «Shiseido», и «Dior», и черт ногу сломит, чего тут только не было. Понятно, что это были подделки, фирм этих давно не существовало, а антиквариат стоил очень дорого и Анфисе был явно не по карману. Уж в этом-то я разбирался хорошо. Сразу мог отличить платежеспособного клиента от неплатежеспособного.
        - Ты только посмотри! - показал я Наде на флакончики и тюбики.
        Но Надя только скользнула взглядом по всем этим богатствам. Ни тени интереса или осуждения не промелькнуло в ее глазах. Она, конечно, красилась, но, как и все женщины в Тихой, делала это в меру и достаточно, я бы сказал, осторожно. А этикетки и всякие буквы на них не значили для тихих абсолютно ничего. И в который раз я почувствовал, что имею дело с существом с другой планеты. Причем, если можно так выразиться, с инопланетянкой в квадрате. Я и до Переворота осознавал невозможность понять женщин, и Надю в первую очередь, а что уж говорить про нынешнее время, когда нас разделило Воздействие.
        - Куда она могла подеваться? И почему никого не предупредила? - Надя выглядела очень и очень расстроенной.
        - Во всяком случае, можем быть уверены, что она не сбежала в Сектор, - решил приободрить ее я и показал на смятый балахон, валявшийся на кровати. - Косметику всю оставила и вот это…
        Я поднял фиолетовый балахон и показал его Наде.
        - Видишь? Помнишь, я рассказывал тебе про эту штуку. Без такого ни одна уважающая себя женщина в Секторе на улицу не выйдет. У них подчеркнуть бедра и зад считается неприличным. Ну, не то чтобы неприличным, неприличного у них, кажется, вообще не осталось, а немодным до неприличия… Всегда хотел посмотреть, как он устроен, как так получается, что они все или с узкими попами ходят, или в худшем случае на цилиндрики с сиськами похожи…
        Я начал было разворачивать ткань балахона, надеясь обнаружить внутри какие-нибудь жесткие вставочки, пластмассовые пластинки или китовый ус, но Надя выхватила у меня балахон и бросила его туда, где он лежал.
        - Прекрати, пожалуйста, - сказала она. - Надо ее найти.
        - Так я ж и пытаюсь, - попытался оправдаться я. - Методом исключения. Теперь мы знаем, что в Сектор она, слава богу, не убежала. А в Тихой Москве просто так люди не….
        Я хотел сказать «не исчезают», но вдруг заледенел внутри. Я вспомнил вчерашнее исчезновение Инстаграмов, рассказы знакомого рюкзачника и пугающие тягостные размышления, которым я предавался сегодня ночью. Причем все эти воспоминания и мысли уместились в одной кратчайшей доле мгновения. Накатили, так сказать.
        Я уже говорил, что после Переворота куда-то подевались китайцы и карлики. И даже было непонятно, есть ли вообще теперь Китай или, скажем, Америка.
        Но во-первых, одно дело какие-то там китайцы с карликами, а другое дело - конкретный человек, от которого остались только набор косметики в ванной и коричневые круги от цветочных горшков на подоконнике.
        А во-вторых, просто об этом не хотелось думать, в самые первые дни Переворота исчезли не одни китайцы, а еще довольно много разных людей. Кое-кто уехал из Москвы на Юг, в лес, в провинцию, а кое-кто… Во всяком случае, больше их никто никогда не видел. Но об этом лучше не вспоминать. Все равно ответов не найдешь. А с ума сойти можно. Не зря же тихие никогда не вспоминают или, точнее, никогда не говорят об этом.
        - Просто так люди - что? - переспросила Надя. - Не исчезают? Ты это хотел сказать?
        - Ну да, - сказал я и на всякий случай отвернулся.
        - Ты чем-то напуган?
        - Нет, все нормально.
        «Черт бы побрал их чуткость и проницательность!» - подумал я.
        Не желая показывать глаза Наде, я отошел в дальний угол комнаты, присел на корточки и, как бы в дальнейших поисках, отодвинул от стены большую плетеную корзину с крышкой.
        И отшатнулся, как будто увидел каракурта.
        На стене была новенькая, аккуратная розеточка стационарного телефона.
        13
        - Не понимаю, - сказала Надя, - зачем было говорить, что у нее нет телефона, если у нее он есть?
        Иногда Надя казалась старше меня на целую вечность, а иногда представлялась мне трехлетним ребенком, не понимающим, как кто-то мог взять с уличной скамейки оставленную им дорогую игрушку. «Она же моя! Ее никто не мог взять!» - говорит человеческий детеныш и лезет на четвереньках под скамейку. «Она, наверное, упала, моя машинка», - говорит он уже из-под скамейки, в то время как мать держится за сердце и на глазах ее проступают слезы, а отец стискивает зубы и смотрит вдаль, как в грозное будущее, сквозь которое он должен провести своего сынишку.
        - Наденька, - ответил я, совмещая в себе и мать, и отца, - всякое бывает. Да может, она еще и нерабочая, эта розетка…
        - Тут что-то не так. Я не пойму. Что я людям скажу? Девчонку дали мне под мою ответственность, я жалела ее, никому не говорила, когда она перестала ходить на работу. Она не могла так поступить со мной. С ней что-то случилось.
        - А может, она просто познакомилась с парнем, влюбилась и не может расстаться?
        - Ты шутишь. А меня вот что гложет. Почему в первый же день, когда она не явилась на работу, не пошла к ней домой? Почему не проверила, что с ней?
        - Потому что ты знала, что в Тихой с девчонками ничего плохого не случается, - сказал я.
        - Но что же делать теперь? Виновата во всем я. Значит, я должна и исправлять. Лене Адамовой я ничего не могу сказать. Она сдала девчонку под мою ответственность, попросила меня, как человека, об услуге. А сейчас она беременная, на шестом месяце, и расстраивать ее я не буду ни при каких обстоятельствах. И директору не могу сказать. Потому что он обещал держать Лену в курсе. А Анфису, может быть, даже уволит.
        - Не уволит. Не такой уж он и зверь.
        - Да, но Анфиса прогуляла неделю. А директор все-таки….
        - Дерганый? Ты это хотела сказать?
        Надя покраснела.
        - Да, надо было ввести запрет на профессии, - пошутил я.
        По глазам Нади было видно, что она не оценила шутки. Но оправдываться не стала.
        - Надо ее искать! - сказала она. - Немедленно. Пока не случилась беда. Но где? А если она ушла куда-то в Тверь или на Украину? Как ее найти? Я никогда не была за пределами Тихой.
        Надя имела в виду, что с момента Переворота никогда не покидала территории Москвы. Зато я покидал. Где я только не был.
        Но мне очень не хотелось лезть не в свое дело. Это даже слабо сказано. Внутри меня словно сидел маленький испуганный человечек, выставлял вперед ручки и ножки, упирался в невидимую преграду и кричал: «Нет! Я не хочу! Это не мое дело!»
        - Ну что! - Лицо Нади из виноватого и растерянного вдруг стало решительным и серьезным. - Поможешь мне?
        - Смотри! - сказал я, показывая на подоконник. - Цветов нет. А на лестничной клетке полно. Значит, она вынесла их отсюда туда. А для чего? Чтобы поливать было удобнее. То есть попросила соседей…
        - Про цветы мне понятно, - сказала она, - а про тебя - нет. Так как? Поможешь?
        - Ну а как по-другому?
        - Нет, ты ясно скажи, искать вместе со мной будешь?
        - Да-да, давай начнем… - Я отвернулся. - Вот шкаф. Откроем и посмотрим. Вдруг там и телефонный аппарат найдем…
        Я надеялся, что если мы поговорим о том о сём, как-то эта тема рассосется сама собой, и не надо будет мне говорить «да». Или «нет». Потому что и то и другое было плохо.
        - Ты что, боишься? - ледяным голосом сказала Надя мне в спину. Я замер.
        В шкафу было встроено зеркало, и я видел себя, похожего на побитую собаку. Да еще и с синяком. На жалкую побитую собаку. Не на мужчину. Ни у одного из тихих никогда не видел я такого затравленного взгляда. Что я за человек! Вся жизнь моя была неправильной! Кроме Нади, вся жизнь была дешевой, ненастоящей… А я сам… Черт меня побери!
        Я едва удержался, чтобы не ударить кулаком в зеркало.
        - Нет, - глухо сказал я. - Я не боюсь.
        Потом я повернулся к Наде, но не выдержал ее взгляда.
        - Да, я боюсь, - сказал я, глядя в сторону. - Боюсь. Мы оба это знаем. Но я помогу тебе. Я сам найду Анфису. Я приведу ее сюда за руку.
        Тут я почти что в ярости повернулся и посмотрел прямо в глаза Нади, в которых был для меня весь мир, прошлое и будущее.
        - Я обещаю, - сказал я.
        - Ну тогда идем, поговорим с соседями, - спустя несколько секунд сказала Надя и взяла меня за руку, за два пальца, мизинец и безымянный, была у нее такая привычка.
        Она снова казалась старше меня на целую вечность.
        14
        Легко сказать: «Найду и приведу за руку!» Но где ее искать? И как?
        Несколько утешало то, что Анфиса скорее всего отправилась не в Сектор. Иначе она прихватила бы с собой балахон и косметику. Но это же и пугало. Значит, и здесь, в Тихой, уже не все так гладко? Человек может и здесь ни с того ни с сего взять, все бросить и куда-то рвануть? Исчезнуть? А может, ей помогли?
        В общем, мы, как и собирались, первым делом пошли к соседям.
        Соседи рассказали нам не много.
        Действительно, Анфиса просила их, если что, поухаживать за ее цветами.
        - Она так и сказала «если что»? - спросил я.
        - Да, так и сказала, - ответила полная женщина лет пятидесяти с ласковым взглядом. - Она очень любит свои цветы, ухаживает за ними, однажды брала у нас книжку «Садоводство»… Мы, конечно, предложили ей оставить горшки с цветами в квартире, нам не тяжело зайти и полить, но она сказала, что у нее «бардак». - Женщина улыбнулась и оглянулась на своего мужа, седого мужчину в очках.
        - Да, сказала, что «бардак», - подтвердил муж.
        - А когда она уехала? Или ушла…
        - Это было в прошлое воскресенье. Но потом она вернулась. В четверг, кажется. Точно, в четверг, - сказала женщина.
        - Да, точно, в четверг, - подтвердил муж. - Выглядела обеспокоенной. Но она часто бывает такой, сами понимаете. Жить там, где она жила…
        - Да. Я понимаю, - поспешил остановить его я.
        - Мы были на работе, - продолжила женщина с ласковым взглядом, - поэтому не знаем точно, когда именно она появилась в четверг. Зато точно знаем, когда ушла. Без десяти, без пятнадцати шесть. Потому что вскоре по радио начался концерт школьников, а там выступал наш внук, он играет на виолончели.
        «Значит, ей больше пятидесяти, - подумал я. - Или родила рано».
        - И всё? Больше вы ничего не заметили?
        - А зачем вам это? - с тревогой посмотрел на меня седой мужчина.
        - Она работает в нашей школе. Не пришла на работу, мы беспокоимся, - выступила вперед Надя.
        Мужчина, услышав тихую, сразу успокоился.
        - Знаете, - сказал он, обращаясь к Наде, - перед тем как уйти первый раз, в воскресенье, я видел, как она во дворе разговаривает с незнакомым человеком. На вас чем-то был похож, - пояснил он мне, - только худой. Разговаривала долго.
        - Вы никогда раньше не видели этого человека? - спросил я, вспомнив, как в старых книгах и кинофильмах следователи допрашивали свидетелей.
        Седой сосед сразу понял, почему я так спросил (проклятая проницательность!), улыбнулся и сказал мне:
        - Конечно, никогда. Именно поэтому я и назвал его незнакомцем.
        - Спасибо, - поблагодарил я. - Ну, мы пойдем тогда еще раз посмотрим в ее квартире… Там документы должны были остаться. Школьные…
        - Ладно, ладно, - сказал мужчина и снова улыбнулся улыбкой понимания. - Удачи вам. Если нужна будет помощь, обращайтесь.
        Мы вернулись в квартирку Анфисы.
        - Ну что? Извини, но придется учинить обыск, - сказал я Наде, оглядываясь и думая, с чего начать.
        15
        Моя молодость пришлась на 90-е, а в постцифровой России я уже несколько лет развлекал себя профессией рюкзачника. Поэтому я был спец в вопросе, где что можно спрятать в квартире. Проверил холодильник, задние стенки шкафов, просунул руку в щель между подушками кресла, высыпал крупы из баночек, заглянул в зимние сапоги, ну и так далее.
        Надя помогала отодвигать мебель и давала советы. «Там точно ничего нет, - говорила она. - Там тоже». Несмотря на необыкновенную проницательность, присущую всем тихим, пару раз она ошиблась. Следователь из нее был плохой. Я сделал вывод, что для этого дела необходима природная подозрительность и даже склонность к паранойе, а этого как раз Наде сильно недоставало (если, конечно, можно считать это недостатком).
        Приблизительно через полчаса я выложил на покрывало кровати все более или менее важные находки. Это были:
        1. Телефонный аппарат с вращающимся диском.
        2. Большой коричневый конверт, на котором было написано «И-мэйл. Прыгающий человек», но внутри которого ничего не было.
        3. Атлас автодорог Подмосковья с рекламой компании «Shell», исчезнувшей пять лет назад в один день с телевидением и дальней радиосвязью.
        4. Расписание электричек Курского вокзала.
        5. Некачественно проявленная цветная фотография, на которой у крепкого человека с квадратной челюстью сидела на коленях девушка в балахоне и с полной красивой грудью, оголенной до сосков. Надя сказала, что это и есть Анфиса. Человеку с квадратной челюстью на вид было лет двадцать пять. Он улыбался и был одет в серый костюм и розовую рубашку. В такой же костюм и такую же рубашку, как те трое, что избили меня вчера у дома Смирновых-Инстаграм. На обороте этой фотографии была надпись зеленой шариковой ручкой: «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой!»
        6. Еще одна фотография. Квадратная, сделанная при помощи старинного «Полароида». На этой Анфиса была уже не в уродливом балахоне, а в ярком женственном платье с бретельками и стояла рядом с высоким жилистым мужчиной с длинной светлой челкой.
        Что нам давали эти находки?
        Телефонный аппарат мы осмотрели со всех сторон и ничего познавательного нигде не обнаружили. Во всяком случае, на нем не было таблички с адресом, где нас ждала бы Анфиса. На нем вообще не было никаких табличек и надписей. Куда с него могли звонить, было неясно. И звонили ли? Надя вставила провод телефона в найденную нами розетку и набрала номер.
        - Алле! - сказала она. - Кинотеатр? Скажите, что у вас идет сегодня вечером?.. Спасибо.
        Надя кивнула мне и горестно вздохнула. Проверка подтвердила, что у Анфисы и на самом деле был телефон и он работал, но зачем Анфиса обманывала, пока что понять мы не могли.
        Конверт. Повернули его туда-сюда, потрясли, посмотрели на свет. Штампов не было, даты тоже, водяные знаки не просматривались, что значила надпись «Прыгающий человек», мы опять же не понимали.
        С атласом повезло больше. Пролистав его, я увидел, что после страницы 34 сразу же следовала страница 37. Понятно. Кто-то вырвал один лист. Со страницами 35 и 36. Но следов вырванного листа не было. Более того, страницы 33, 34, 37 и 38 располагались на цельном листе бумаги, сложенном вдвое и аккуратно прошитом посреди скрепкой. Атлас был сшит тетрадкой. Если предположить, что из него был вырван такой же сдвоенный листок, то не хватать должно было четырех страниц (учитывая те, что должны быть на обороте), однако не хватало двух. Как это могло случиться - загадка.
        Размышляя, я заглянул в оглавление. Там тоже не было ответа. Но зато было ясно, что не хватает страницы с картой всего, что было восточнее Раменского, и страницы с местностью западнее Рошаля. А это уже что-то.
        Расписание электричек оказалось значительно полезнее. В нем были тупо отмечены электрички, идущие на Петушки и Орехово-Зуево. А в двух-трех местах станции Орехово-Зуево и Крутое были обведены шариковой ручкой.
        Но и Орехово-Зуево, и Крутое располагались восточнее Раменского! Вот, значит, карта какой местности понадобилась Анфисе. И конечно, проще всего было предположить, что она направилась куда-то в те края.
        Обрадовавшись этой подсказке, я почувствовал, что в мозгу словно рассосался какой-то тромб тупости, и я понял, каким образом Анфисе, вырвавшей из атласа четыре страницы, удалось удалить всего две. Это был такой же сдвоенный листок на скрепке, как и все остальные. Сложенный пополам. Страницы один, два, три, четыре. Просто внутри, на развороте, была какая-то реклама! А она шла без нумерации!
        Это абсолютно ненужное нам открытие тем не менее так окрылило меня, что я поверил в свои способности сыщика и решил взять быка за рога, то есть немедленно воспользоваться информацией с последних двух находок.
        У нас было две фотографии.
        Что за крепыш был снят на коричневатой цветной фотографии, проявленной вручную в ванночках с проявителями и т. д., мы не знали - и как узнать, не имели ни малейшего представления. И вообще. Эту фотографию я постарался как можно быстрее передать Наде, стесняясь при ней пялиться на девушку с голой грудью.
        Зато я хорошо рассмотрел маленькую, поляроидную.
        Во-первых, Анфиса, поменявшая балахон на платье, оказалась довольно привлекательной особой. У нее была не только красивая полная грудь, но и вообще неплохая фигурка, густые мелко завитые волосы, зачесанные на одну сторону, и довольно заметно косящие глаза. Внешность запоминающаяся.
        А во-вторых, мужчина рядом с ней был Никита Чагин, которого я хорошо знал.
        Хотя нельзя было сказать, что мне было бы приятно увидеть его еще раз.
        16
        Я решил ехать к Чагину немедленно.
        Мы покинули дом Анфисы, вернулись к станции «Алексеевская» и спустились в метро.
        В метро было пустынно. Было воскресенье, никто в Тихой никуда не торопился и без причины под землю спускаться не хотел. Вернее, не торопился никто, кроме нас. Дождавшись поезда в сторону «Бабушкинской», мы вошли в вагон и сразу повернули налево, где были места для велосипедистов.
        Закрепив велосипеды, я залез в карман спортивной куртки и достал оттуда поляроидное фото Анфисы с Никитой. Прошло совсем немного времени, но моя решимость уже успела несколько охладеть, и я уже не был так уверен, что мы поступаем правильно, направляясь к Чагину. И я продолжал рассматривать фотографию, как бы желая, чтобы изображенная на ней странная пара разрешила мои сомнения.
        Чагин был садовник, бывший журналист, один из тех неправильных дерганых, кто, подобно мне или, например, директору Надиной школы, остался жить в Тихой Москве, вместо того чтобы рвануть с другими дергаными в Сектор и биться там за прогресс и возрождение Интернета.
        Мне приходилось бывать у него дома. Его жена Вика была тоже дерганой, но в отличие от Никиты дерганой, так сказать, на всю голову. Так что иногда она заказывала мне всякие штучки, которые изготавливались в Секторе и которых нельзя было достать в Москве. Вика мне не нравилась. Страдала перепадами настроения, а я с детства не любил психованных. Чагин, надо сказать, мне тоже не особо нравился. Временами даже меньше нравился, чем его жена. Вика по крайней мере радовалась моему приходу, а он вел себя надменно, отвечал всегда односложно и старался побыстрее вытолкать меня за дверь.
        Последний раз я был у Чагиных в канун 8 Марта (праздника, который уже давно праздновали исключительно в Секторе), привозил Вике открытки и сделанные в Секторе сувениры.
        А на фотографии Чагин и Анфиса стояли на фоне черешневого дерева, усыпанного спелыми ягодами, и это значило, что снимок был сделан приблизительно в конце мая.
        С марта по май много воды утекло, думал я. Точно так же, как и с мая по сентябрь, то есть по сегодняшний день. Все, что угодно, могло случиться за это время. С Чагиным и Анфисой в том числе.
        Про Чагина среди рюкзачников ходили разные слухи.
        Как будто бы он даже был причастен к жуткой панике среди ангелианцев, случившейся этой весной в Секторе. Ангелианцы - это люди, которые поклоняются некоей Анжеле, будто бы являющейся представителем Воздействия на Земле и способной посылать смс-ки на давно умершие мобильники и вообще умеющей делать разные чудеса. В существование этой Анжелы я, конечно, не верил. Думал, что фокусы с смс-ками в храмах ангелианцев были сродни плачущим иконам и тому подобной лабуде.
        Однако я знал как минимум десяток людей, которые утверждали, что в один прекрасный апрельский вечер в Секторе и в самом деле неожиданно включились все мобильники. Люди якобы чуть с ума не посходили, бегали по улицам голяком, визжали и плакали, и всё из-за того, что подумали - конец пришел эпохе Переворота. Что боги смилостивились и снова будет все, как раньше: кредиты, поездки в Египет, ютуб, авиарейсы и крутые тачки. Снова заработают компьютеры и двигатели внутреннего сгорания. Включится телевидение, и на экраны выскочат гиперсуперзвезды эстрады и журналистики. И хрен с ними, с чистыми реками и птичьим пением по утрам! Мир снова станет маленьким, в восторге решили дерганые, а торговые брэнды - большими, и снова можно будет метаться по жизни туда-сюда, а не сидеть уныло и не пялиться на этот дебильный рай вокруг, который мог удовлетворить только конченых кретинов, какими, вне всякого сомнения, были все тихие, пусть даже их теперь и абсолютное большинство.
        Ну вот, говорят, что через полчаса этих диких плясок мобильники успешно сдохли, истерия кончилась, а в церкви ангелианцев вскоре появилась концепция третьего пришествия Анжелы и соответственно подробные толкования того, почему второе пришествие не увенчалось окончательной победой сил прогресса над застоем и мракобесием Тихого мира.
        И вот, говорили, что Чагин тоже вроде бы находился в это время в Секторе и каким-то концом был к этому всему причастен. И хотя я понимал всю неправдоподобность этих рассказов, они меня сильно напрягали.
        Так что я был и рад, и не рад, что мы нашли эту фотографию. Кто знает, в чем замешан Чагин и на чьей он стороне? В общем, все время, что мы тряслись в метро, настроение менялось у меня с такой скоростью, что даже Вика Чагина могла бы мне в этом позавидовать.
        17
        Когда мы выкатили велосипеды из метро, пошел теплый проливной дождь. У выхода под дождем стояла чья-то оседланная лошадь с черной гривой, заплетенной косичками. Она встряхивала под дождем головой и косила глазом и показалась мне чем-то очень похожей на Анфису на фотографии.
        Люди на улицах сняли обувь и шли по лужам пешком. Мы старались объезжать их подальше, чтобы не обрызгать водой из луж. Одного здоровенного мужика в брюках с подвернутыми штанинами все-таки окатили водой, но он только засмеялся и помахал нам вслед.
        Неужели за этим фасадом радости, уверенности и безопасности что-то кроется? Неужели какой-то червячок незаметно подъедает это райское яблоко изнутри?
        С такими мыслями я оставил Надю во дворе дома на Анадырском проезде, в котором жил Чагин. Когда я заходил в подъезд, она сидела под большим разноцветным грибком на детской площадке и сквозь струи дождя испуганно смотрела на меня.
        Я, как мне казалось, понимал причину ее испуганного взгляда. Она боялась, что я сломаюсь, не сдержу обещание, и тогда, конечно, все рухнет. После такого падения уже нельзя будет восстановить наших отношений. Для меня это был последний шанс, может быть, зря я так заострил проблему и поставил на карту всё. Но что сделано, то сделано.
        Войдя в лифт, я нажал на девятку, так как Чагин жил на девятом этаже. Занимал весь этаж. Теперь многие жили просторно, и это не было чем-то необычным.
        Однако лифт почему-то поднялся до восьмого этажа и остановился. Я еще и еще раз нажал на девятый - безрезультатно. В конце концов, отирая с лица воду, набегающую с мокрых волос, я шагнул на площадку и нос к носу столкнулся с крупным мужчиной в обтягивающей белой футболке. Мужчина внимательно посмотрел на меня подозрительными глазами дерганого и спросил: «Вы к кому?»
        Колени у меня подогнулись. В Тихой Москве таких вопросов не задают.
        - К Чагину.
        - По какому вопросу?
        Мне показалось, что он сейчас крикнет: «Стоять! Лицом к стене! Руки на стену! Раздвинуть ноги!»
        - По личному, - еле слышно прошелестел я.
        - Где живете?
        Мне следовало спросить: «А вы кто такой?» Но как-то само по себе вылетело:
        - В Сокольниках, на Короленко.
        - В Тихой, значит. Давно? - Мужчина с интересом разглядывал фингал у меня под глазом. - А это откуда?
        Он поднял руку, чтобы показать на синяк, а может быть, и коснуться его, но совершенно неожиданно для самого себя я мгновенным инстиктивным движением левой руки остановил его. И сам испугался.
        - Да так, с велосипеда упал, - извиняющимся тоном пояснил я.
        - С велосипеда, значит? Серега! - крикнул мужчина.
        В открытой двери одной из квартир появился еще один мужчина, не такой широкий в плечах, но выше первого почти на полголовы.
        - Серега! Смотри, какое чудо к нам пожаловало.
        - Э-э, стой, - сказал Серега, - подожди. Я его знаю, он безобидный. Это рюкзачник. Ваня. Правильно я говорю? - спросил он у меня.
        - Правильно, - ответил я, облегченно сглотнув.
        - Ты к Вике? Ее нет дома.
        - Нет, я к Никите.
        - Зачем?
        - У меня есть к нему важный разговор.
        - Какой?
        У меня было полное ощущение, что я нахожусь в Секторе. Ни разу за последние пять лет в Тихой Москве я не слышал, чтобы хоть кто-нибудь разговаривал с кем бы то ни было подобным образом.
        - Ну, у меня же разговор к нему, а не к вам, - сказал я, несколько оправившись. - Вот я ему и скажу.
        Высокий Серега оглядел меня с ног до головы.
        - Ладно. Давай проведу тебя, - сказал он, и мы вдвоем поднялись на девятый этаж и постучали в дверь Чагина.
        Никита сразу узнал меня. И сразу же скроил свою презрительную надменную мину.
        - Ваня, тебе сказали, что Вики нет? - спросил он.
        - Сказали, но у меня к тебе важный разговор.
        - У тебя? Ко мне? Важный?
        Я вспомнил, что еще до Переворота, в цифровой России, на Чагина было совершено нападение. В темном подъезде, двое или трое с обрезками труб. Правда, в тот раз нападавшим не повезло, но все равно я их понимал.
        - Да, у меня, - ответил я. - И это действительно важный разговор.
        Я кивнул в сторону Сереги, намекая, что он должен уйти и оставить нас наедине, но Чагин на мой кивок отреагировал кривой усмешкой:
        - Мы тебе что-то должны? Или новенький дезодорант нарыл?
        - Никита. Я прошу меня выслушать.
        - Зачем? Мне не о чем с тобой говорить.
        - Пожалуйста, у меня важное сообщение, - сказал я.
        - У тебя? У тебя, дружище, не может быть важных сообщений.
        - Ты ошибаешься. Еще раз прошу тебя, давай поговорим.
        - Ваня, я ошибся только один раз, - сказал Чагин. - Когда разрешил тебе в моем доме заниматься своей мерзкой торговлишкой….
        - Я совсем не поэтому пришел. Это важно…
        - Серега, уведи его, пожалуйста, - сказал Чагин. - «Важно»! У него, Серега, в принципе не может быть ничего важного за душой.
        - А вдруг? - неожиданно заступился за меня Серега.
        - Не может, - настаивал Чагин. - Он не способен ни на что важное.
        - Может, и не способен, - согласился Серега, - но у него может быть какая-нибудь информация.
        - Если бы у него была такая информация, он бы не пришел. Испугался бы, струсил. До свидания, Ваня. Больше не приходи.
        Никита повернулся и закрыл за собой дверь. Серега провел меня к лифту. Я спустился вниз, молча сел на велосипед, махнул Наде рукой, и мы поехали домой.
        Дождь закончился. Солнце блистало сквозь тучи, на легком ветру покачивались розовые цветки ленкоранской акации, похожие на вымокших попугайчиков, но мне этот мир совсем не казался таким уж райским.
        Через несколько часов, несмотря на то что день клонился к вечеру, я привычно собрал вещи, накинул на плечи рюкзак и ушел искать Анфису. Один.
        Часть вторая
        1
        Электрички теперь ходили редко. В этот день, в воскресенье, до Орехово-Зуево шли всего две. Первая - утром, вторая - вечером. Я взял билет на вторую и, естественно, последнюю.
        Но когда я зашел в вагон, то подумал, что для этого направления достаточно было бы и одного рейса в день. Во всяком случае, какая-то из двух электричек определенно была лишней. В вагоне, кроме меня, никого не было. Ни единого человека. Стало даже немного жутковато, и я подумал было, не перебраться ли в какой-либо другой вагон, где, возможно, есть люди, но пересилил себя и остался на месте. Может быть, оно и к лучшему - не буду светить своим фингалом, успокаивал я сам себя.
        После Переворота я ни разу не садился в электричку и поэтому немного волновался, смутные воспоминания, ностальгия и все такое зашевелились где-то в районе сердца. Однако когда мы тронулись, я понял, что в такой электричке я не ездил никогда и к моим воспоминаниям этот поезд не имеет никакого отношения.
        Здесь не было пивных потеков на полу, никто не ходил по проходам, предлагая купить всякий хлам, не пели под гармошку семилетние азиатики. Отсутствовали кондукторы, а главное - и следа не было того особенного железнодорожного запаха и того неповторимого, но, согласитесь, ужасного воздуха, густо пропитанного парами усталости и разнузданности, который семь-восемь лет назад заполнял пригородные поезда.
        Скамейки были самые простые, деревянные, но удобные - с выпуклостями и вогнутостями в нужных местах. Я вытянул ноги и стал смотреть в окно.
        Под негромкое уютное постукивание колес, в лучах косого вечернего солнца мимо проносились, а на поворотах плавно разворачивались густые темно-зеленые леса, аккуратные домики деревень, пасущиеся лошади и отары овец, строгие линии виноградников, размеченные белыми столбиками. Кое-где попадались спокойные счастливые люди. Дети, играющие в футбол. Рыбаки на берегу пруда. Молодой загорелый пастух в белой рубашке. Девушки в наброшенных на плечи мужских пиджаках, прогуливающиеся под руку со своими возлюбленными.
        Я никогда не был в этих местах. То есть мне, конечно, приходилось ездить во Владимир, Суздаль и один раз даже в Петушки. Но - до Потепления. А тогда это была совсем другая дорога. Пьяная, грязная, с полуразрушенными деревенскими домами, безвкусными дворцами торговых центров и ресторанов, наскоро слепленными строительными рынками, трубами убогих рабочих поселков, оборванными таджиками, серыми болотами, вдоль которых разная рвань парковала на стоянках «мерседесы» и «лексусы»; а надо всей этой красотой на хамски-ярких плоскостях рекламных щитов возносились ряды цифр: суммы денег в разных валютах и номера телефонов, по которым вам предлагалось с этими суммами расстаться. Всё это было до Переворота, и это был абсолютно другой мир.
        Я помню те дни, когда все началось.
        Мы жили в том же доме на Короленко, рядом с парком Сокольники, в котором живем и сейчас. Место было вроде неплохое, но неподалеку, за грязным леском, проходила набережная, транспортное кольцо, и ночью стоял такой гул от идущих по набережной автомобилей, что нельзя было открыть форточку, даже если задыхался от духоты.
        И вдруг как-то утром гул прекратился. Даже при закрытых окнах он всегда ощущался, давил на стеклопакеты и на мозг. И тут его не стало. И я проснулся.
        Осторожно, чтобы не разбудить Надю, я выбрался на кухню, открыл окно - за окном стояла потрясающая, небывалая тишина. Никто никуда не ехал. Автомобильного движения не было. Смертельно напуганный, я бросился в другую комнату, выскочил на балкон и увидел соседа, безуспешно пытающегося завести свой «фольксваген». Я увидел, что все машины в нашем дворе стоят неподвижно на своих местах. А через несколько минут началась всеобщая паника.
        Не загружались компьютеры, отказала мобильная связь, прекратило работу телевидение.
        Но страшнее всего было то, что случилось, когда я поднял Надю. Я растолкал ее и крикнул:
        - Надя! Вставай! Надо уходить! Хрен знает что!.. Наверное, война!..
        Надя потянулась и сделала попытку обнять меня за шею. Я отшатнулся.
        - Ты что? Вставай!
        - Что случилось, Ваня? - спросила она меня, спокойно и счастливо улыбаясь.
        - Атака! Ни хрена не работает! Телевизор! Машины!..
        - Ну так это же хорошо, что не работает телевизор и не ездят машины! Разве не так? - сказала Надя и сладко потянулась.
        Надя перевернулась мгновенно. То есть изменилась, стала другой, такой же, каким стал мир за окном, тихим, неторопливым, теплым и полным радости. В течение нескольких часов перевернулись или, если угодно, изменились почти все. Во всяком случае, почти всё население Москвы в течение нескольких часов стало похожим на Надю. Но не я. Со мной ничего не случилось. Я остался тем же. Беспокойным мелким торговцем. Трусом.
        Позже я обнаружил, что я такой не один. Нас стали называть дергаными. И в основном дерганые собрались в Секторе. Но опять-таки - не я.
        Я остался с Надей и другими тихими.
        Мы так никогда и не узнали, что случилось с Землей. Кто остановил войны, очистил реки и воздух? Кто уничтожил почти все современные технологии? Были ли это инопланетяне? Или это был Он, Тот, Которого ждали и боялись верующие всех возможных конфессий?
        Вначале было страшно, но потом оказалось, что жизнь в новом мире вполне возможна. И даже более того - это в общем-то была прекрасная жизнь. Это был даже, скажем так, рай.
        Но дерганые мечтали о «движняке». Еще бы! По какой-то причине Воздействие обошло их мозги, и они остались такими же жадными, завистливыми и подозрительными. А жадному, завистливому и подозрительному лучше повеситься, чем жить без движняка. В общем, они жили в Секторе, как в резервации, поклонялись мобильнику и мечтали распространить законы своей жизни на весь остальной изменившийся мир.
        У них там сохранились все прелести: казино, гей-клубы, детская преступность и торговля людьми на органы. Конечно, при таких раскладах была большая нужда в полиции, охране, президенте и разнообразных чиновниках. Полиция, чиновники и бандиты составляли так называемый премиальный класс и жили, надо сказать, так себе, но все же получше других. А остальные барахтались как попало, в грязи и голоде. Зато - движняк!
        Вот почему я решил стать рюкзачником. Очень удобно. Живешь в покое и безопасности, а стосковался по движняку - отправляешься с товарами в Сектор.
        Короче, хорошо устроился.
        Так, во всяком случае, я считал до вчерашнего дня, пока в моем чувстве всеобщей и непоколебимой безопасности Тихого мира не была проделана большая зияющая пробоина с рваными краями.
        Мирно покачиваясь, я ехал в пустой электричке на Орехово-Зуево и смотрел в окно на безмятежный и абсолютно безопасный мир, в котором даже двухлетние дети могли гулять без присмотра по ночным улицам. И впервые за пять лет райские картины не рождали во мне ощущения безмятежности и покоя. В пробоину тянуло ледяным сквозняком тревоги и страха.
        2
        Я ничего не сказал Наде о жутких мордоворотах, которые допрашивали меня в подъезде Чагина. Не то чтобы я сомневался в ее стойкости. Тихие в этом плане могли дать большую фору любому жителю Сектора. Но я все-таки боялся, что это может разрушить ее картину мира. К тому же она была женщиной.
        Не говоря уже о том, что я чувствовал свою вину перед ней. И я ее любил. Скажу вам по секрету, если вы не любили тихую, вы вообще ничего не знаете о женщинах, и мне вас даже где-то жаль.
        В общем, я сказал Наде, что Чагин был не в настроении и говорить на серьезные темы отказался.
        Потом я отправился в библиотеку и выпросил в читальном зале подробную карту Орехово-Зуевского района 1997 года. Там были интересные объекты, наверняка давно не существующие. Например, завод «Респиратор». Или завод «Фенолит», окрестности которого выглядели уродливо даже в схематичном изображении.
        Затем я собрался с духом и решил выяснить, с кем говорила Анфиса в прошлое воскресенье. Рассуждал я следующим образом. Раз седой сосед сказал, что незнакомец был похож на меня, только худой, значит, следовало искать человека, похожего на меня с точки зрения седого соседа, то есть дерганого, а еще лучше - рюкзачника.
        Рюкзачников в Москве было всего пятеро, включая меня. Худых из них было двое. Я начал с того, который жил ближе. Его звали Роман Приходько. Он, к счастью, оказался дома. На вопрос, встречался ли он с такой-то, Рома ответил, что встречался, но только было это не в воскресенье, а в четверг.
        - Рома, ты уверен? - спросил я. - У тебя календарь в голове не сбился?
        - Уверен, - сказал Рома. - Это было в четверг. А в прошлое воскресенье я ездил в Хотьково. Сказали, там сохранился склад китайской оргтехники, хотел проверить.
        - С кем же тогда она встречалась в воскресенье? Откуда столько дерганых в Москве? Полезли как тараканы.
        - А я откуда знаю, с кем она встречалась? Наших никого не было в выходные. Саша был в Секторе, а Вова и Богдан ездили со мной на склады.
        - Это очень странно, - сказал я.
        - Ты, я вижу, расстроился, - заметил Рома. - А зря. Не стоит расстраиваться по мелочам.
        - Ты считаешь, это мелочи?
        - Считаю, да, - сказал Рома. - Считаю, что мелочи.
        - Слушай, человек поговорил с кем-то, неизвестно с кем, а потом рванул из дома куда глаза глядят. Это мелочи?
        - Знаешь, чувак, я б на твоем месте лучше притормозил и спросил у корефана, а зачем она, эта девчонка, в четверг с ним встречалась.
        - Да! - всполошился я. - Действительно! Что она от тебя хотела?
        - Просила достать оружие, - понизив голос, сказал Рома.
        - Оружие? - У меня задрожали губы.
        - Да, чувак, оружие.
        - И что? - Я не мог прийти в себя.
        - И что. Ничего. Ты же знаешь, мы этим не занимаемся. По Пакту за это из Тихой вышвырнут, а в Секторе могут запросто и на разборку пустить - почки, печень, то да сё. На запчасти разберут и в холодильник. Так что я, конечно, сказал - нет. Ну и ей тоже посоветовал с этим не связываться.
        - А она?
        - Ну, мне не показалось, что я ее переубедил. Так что на твоем месте я бы эту мадам не искал. А если, случайно, тебе не повезет и ты ее все-таки найдешь, то обо мне ей ничего не говори. Для здоровья, я думаю, лучше бы было, чтобы она вообще забыла мое имя и мой адрес. Вот так-то, а ты говоришь - воскресенье. Да кого оно волнует, это воскресенье, и с кем она там говорила! Это, чувак, ерунда.
        «Оружие… оружие…» - шептал я в пустом вагоне на всем расстоянии от Купавны до Павловского Посада, скручивая в руках брезентовый ремень рюкзака.
        Скручивая и раскручивая. Скручивая и раскручивая.
        Зачем оружие в Тихом мире девятнадцатилетней секретарше, работающей в средней школе?
        Но измученный и измочаленный ремешок никакого ответа, естественно, не давал.
        3
        В Павловском Посаде в вагон зашла стайка подростков. Трое крепких ребят лет пятнадцати и пять девушек, их сверстниц. Двое, один парень и одна девушка, были с гитарами. На ногах у всех были пляжные шлепанцы, волосы мокрые. Не помню, чтобы где-то в районе Павлово-Посада была река или озеро с хорошим пляжем, но ребята, судя по всему, хорошо провели время и теперь возвращались домой.
        Они приветливо кивнули мне и устроились неподалеку. Парень с гитарой взял несколько аккордов, потом спросил у меня:
        - Мы вам не помешаем, если попоем тут немного?
        - Нет, - сказал я. - Ради бога.
        - «Ради бога» что? - переспросил паренек с улыбкой, явно не понимая, что я имел в виду.
        - То есть да, - спохватился я, - конечно, пойте. Не помешаете. Даже наоборот, веселее будет.
        - Ладно, - сказал парень.
        Глядя на меня, он снял руку с грифа и поднес палец к своему левому глазу. Улыбнулся мне и приподнял бровь. Все поняли, что он подшучивает над моим синяком, и засмеялись. Но удивительно, их смех совершенно не задел и не обидел меня, а только поднял мне настроение и отвлек ненадолго от тяжелых мыслей об оружии и о том неприятном и опасном деле, в которое я ввязался по недомыслию.
        Парень запел какую-то неизвестную мне песню, немного похожую на классический шлягер 70-х «Там, где клен шумит». Голос у него был приятный, почти уже установившийся, мужской, друзья подпевали слаженно, похоже было, что у всех со слухом все в абсолютном порядке. Но одна из девчонок все время вертела головой и оглядывалась на меня, несмотря на то что подружка несколько раз толкнула ее локтем под ребра.
        Когда песня закончилась, эта энергичная подружка, закинув руку за спину вертевшей головой девушки, повернулась ко мне и сказала:
        - Вы не обижайтесь, но она еще никогда не видела таких, как вы.
        - Дерганых? - спросил я.
        - Ну да, можно и так сказать, - сказала девушка и засмеялась.
        И странно, мне снова не было обидно, а только весело и легко.
        - А что, такие редкость в ваших краях? - спросил я.
        - Не то слово, - ответил за нее самый здоровый из парней, голубоглазый брюнет в шортах и ярко-желтой майке. - У нас вообще нет дерганых.
        «Вот оно как!» Я подумал, что мне этих ребят сам бог послал. Ну, не бог, конечно, а случай, - с такими словами, как бог, ангел, провидение и все такое, после Переворота я вообще старался обращаться как можно осторожней… Ясно было, что Кто-то пролетел над нами пять лет назад, а что, если Он и сейчас слышит? Возьмет и растворит поезд в воздухе. Или омолодит нас всех лет на десять. Или состарит. Или включит мобильники. Не дай… Вот, опять чуть не вылетело.
        - А откуда вы тогда знаете, кто я? - спросил я у брюнета.
        - Мы в Москве видели, что люди разные бывают. А Светка, - кивнул он на ту девчонку, что вертела головой, - еще ни разу в Москве не была. Ей в диковинку.
        - А вы где живете?
        - В Орехово, - ответили они хором и засмеялись.
        Воистину… мне повезло. Если в Орехово-Зуево нет дерганых, то появление Анфисы должно быть для местных событием. Кто-то да видел ее. И запомнил. Надо познакомиться с этими ребятишками поближе, решил я.
        Жизнь рюкзачника приучила меня к изворотливости, выработала способность втираться в доверие - или, если выразиться помягче, налаживать контакты с людьми. Конечно, тихие - люди очень чуткие и проницательные, их не так просто обмануть, но я ведь и не совсем обманывал. Иногда сам себе не в состоянии был ответить, где заканчивался блеф и искусственная эмоциональная накачка, а где и вправду начиналось искреннее с моей стороны расположение и даже любовь.
        Я подсел к ребятишкам и через пять минут уже знал, что голубоглазого брюнета в желтой майке зовут Игорем, гитариста Сашей и что все они были на Павловском озере, которое образовалось на окраине города пять лет назад и пополнялось бьющими из-под земли горячими ключами. «Наверняка на месте бывшей городской свалки», - подумал я, вспоминая, как бесследно таяли после Переворота горы отходов и как они на глазах зарастали травой или заполнялись прозрачной водой озер. Но подросткам я об этом не сказал.
        Между прочим, вы знаете, как-то язык не поворачивается называть тихих тинейджеров подростками. Подросток - это что-то, на мой взгляд, отрицательное, такое, чем нужно переболеть. Жестокость, неуверенность в себе, прыщи. В общем, всякая гадость, особенно в сфере секса. А тихие были совсем другими. Никакого переломного возраста, никаких внутренних конфликтов, никаких страданий юного Вертера. Вот эти ребята, которые ехали со мной в электричке, они были похожи на молоденьких, еще не совсем окрепших и не закостеневших взрослых или, наоборот, на больших здоровых детей. Или, если еще точнее, они были похожи на породистых щенков крупных собачьих пород в возрасте примерно от восьми месяцев до года. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.
        Короче, я не стал портить им настроение, рассказывая о свалках допереворотной России, зато рассказал им историю, как меня ограбили в Секторе и как я там получил в глаз. Я придумал эту историю на ходу и пытался сделать ее нестрашной и смешной, но ребята не рассмеялись. Напротив, они помрачнели. Хотя и ненадолго.
        - Да, мы знаем, что бывает в Секторе, - серьезно сказал Игорь, и я поспешил сменить тему разговора.
        К тому моменту, когда мы подъезжали к станции Орехово-Зуево, я уже был уверен, что могу попросить моих новых знакомых разузнать для меня, не появлялась ли где в их городе дерганая девушка с косящим взглядом. И я бы так и поступил, если бы это было пару месяцев назад. Но в тот день я не смог этого сделать. Я знал, что они в считанные часы найдут Анфису. Но я не знал, во что это может вылиться и как это отразится на этих замечательных ребятишках. В какую беду они могут попасть из-за меня. Так что я не стал просить их ни о чем.
        Когда поезд стал притормаживать, я задумался, что делать дальше, и ребята заметили, как я погрустнел.
        Наперебой они начали приглашать меня в гости, пожимать руки и хлопать по плечам. Я кивал, говорил «ладно, ладно, спасибо», а потом, когда мы все уже встали, чтобы идти к выходу, спросил:
        - Кстати, а нет ли у вас в городе гостиницы?
        - Как нет? - загалдели они. - Конечно, есть!
        А Света, которая никогда не была в Москве и не видела дерганых, вдруг громко сказала:
        - А моя сестра, между прочим, тоже никогда не была в Москве, но ТАКОГО человека видела! Точнее, такую женщину. И как раз в гостинице!
        Сердце у меня екнуло, и в тамбуре я пробрался поближе к Свете.
        - Как интересно, - сказал я, стараясь при этом казаться равнодушным. - Наверное, это было очень давно, еще в самом начале.
        - Нет, это было на этой неделе, - сказала Света и тут же, увидев на платформе мальчика с кошкой на руках, напрочь забыла обо мне. - Пушистик! - закричала она, бросаясь к мальчику и обнимая их вместе с котом. - Ты тоже пришел меня встречать?
        Остальные обступили меня на платформе и стали требовать, чтобы я позволил им провести меня к гостинице. Когда мне удалось объяснить, что я хочу прогуляться один, они стали наперебой рассказывать мне, как туда добраться. Причем девочки показывали в разные стороны, что заставило меня против воли улыбнуться. Несмотря на Воздействие, подумал я, женский пол все-таки сумел сохранить такие милые человеческие черты, как, например, географический идиотизм.
        Но тут гитарист Саша вырвал из блокнота листок и, положив его на свою гитару, которую держали в этот момент две его подружки, быстро начертил мне толковую схему.
        Я с некоторым сожалением распрощался с замечательными ребятами, перешел по мостику на другую сторону железнодорожных путей, поправил на спине рюкзак и отправился в одинокое плавание по улицам незнакомого города, погружающимся в теплую сентябрьскую ночь.
        4
        Нашла ли Анфиса оружие? Успела ли его применить? Или, может быть, передумала? А если нашла, но не передумала и не успела, то не лучше ли держаться от нее подальше, вместо того чтобы нарываться на встречу с ней?
        И что именно она могла найти в Тихом мире? Как использовать? Есть ли у нее опыт в обращении с оружием?
        С тех пор как пистолеты, автоматы и пушки перестали стрелять, словно кто-то отменил физические законы горения пороха и выталкивания куска металла из цилиндрического пустотелого устройства давлением газов, оружие стало простым, как в старину. Вместо «макаровых» и ТТ, авианосцев и самолетов-невидимок с ядерными ракетами на борту теперь можно было использовать разве что лук и стрелы, кинжалы и шпаги, топоры, дубинки, копья и боевые колесницы с двухметровыми лезвиями по сторонам, рассекающими граждан на части. Не так разрушительно, как раньше, конечно, но в умелых руках больше, чем достаточно.
        Я не говорю, что этим всем пользовались. Я говорю, что если бы вдруг настала нужда, то оружие могло бы быть только таким. А насчет колесниц - это я вообще прямо сейчас придумал. Ни о каких колесницах никто, конечно же, и слыхом не слыхивал.
        В Тихой Москве оружие против человека не применялось годами, но за пределами, в особенности в Секторе, могло случиться всякое.
        Так, например, Адамова, мужа Надиной подруги, человека чудовищного здоровья и большого, я был в этом уверен, воинского опыта, при помощи нехитрого набора металлических дротиков превратили этой весной фактически в отбивную. Неизвестно, что и почему с ним произошло, но то, что он выжил, было чудом. И между прочим, маленькая секретарша Анфиса вполне может быть как-то с этим связана.
        Со слов Нади, она появилась в школе приблизительно в то время, когда Лена, жена Адамова, призналась, что ее муж умирает от жутких ран. Так что еще неизвестно, чего эта грудастенькая девчонка с косящими глазками успела там, в Секторе, понасмотреться. А главное, чему успела научиться. Кто ее знает, может, она какой-нибудь ниндзя под прикрытием.
        Да, а насчет оружия… были, конечно, и более, скажем так, современные образцы. «Современные», признаюсь, звучит не очень хорошо в наших условиях. Даже прямо скажу - плохо звучит. Что в самом деле может означать это слово, если технологическое время совершило рывок в обратном направлении? Что есть современное? Новое или хорошо забытое старое? Попытка плыть против течения времени, которое и так уже само по себе повернуло вспять? Прошло пять лет, а все равно каждый раз, стоит мне задуматься над этим, как мозги заворачиваются набекрень.
        Короче, были еще и разные электрические приспособления, и даже какое-то современное (вот, опять это дурацкое слово!) изобретение - охранники в Секторе иногда носили его в небольших круглых футлярах, прикрепленных к поясному ремню. Но что это за футляры, что там внутри, как оно действует, я не знал. Несколько утешало то, что в Тихом мире такие футляры не водились и достать их было нельзя.
        Вот с такими мыслями я подходил к гостинице.
        Гостиницы были почти в каждом большом поселке, не говоря уже о городах. Они появились приблизительно через полгода после Переворота, и все были устроены одинаково. Но совсем не так, как в старые времена.
        Во-первых, в отличие от отелей, которые тоже кое-где сохранились, они были бесплатными. Ну а во-вторых - действовали по принципу охотничьего домика. То есть поселяющийся человек находил в номере все нужное для жизни, включая даже кое-какие продукты и лекарства, но и сам должен был, уходя, что-нибудь оставить для других. За собой принято было убирать, постели жильцы застилали сами, так что персонала в гостиницах было, как правило, мало, работники следили за общим состоянием здания, делали в номерах генеральную уборку, стирали белье, и в обычное время их видно не было, и казалось, что гостиница живет как бы сама по себе.
        В Орехово-Зуево гостиница была одна, но и она, как оказалось, пустовала. Полностью или частично - это мне предстояло узнать.
        Гостиница располагалась в старинном четырехэтажном здании из красного кирпича, скорее всего перестроенном из бывшего морозовского барака. Внутри были широкие лестницы со ступенями из ажурного чугуна, гулкие коридоры с полукруглыми сводами, устланные посередине ковровыми дорожками, и просторные номера с высокими потолками.
        На улице уже стемнело. В большом холле, освещенном светом высоких торшеров и обставленном тяжелой мебелью из мореного дерева, я нашел дежурного, невысокого старичка в синем шелковом банте, повязанном в вороте белой рубашки, взял у него белье и подошел к стене, на которой висела поэтажная схема номеров. На схеме пояснялось, каков размер номера, сколько там спальных мест и каких, есть ли кухня и так далее. И кроме того, против каждого номера находилось место для красного флажка, который должен был обозначать «Занято».
        Таких флажков на схеме было всего два. Одним был отмечен угловой номер на верхнем, четвертом, этаже, а второй флажок торчал напротив такого же номера на третьем, только был прицеплен почему-то горизонтально, сбоку. Я хотел поправить его, но старичок, отложив в сторону книгу, которую он читал (я еще раньше заметил, что это был толстый том Льва Шестова), сказал, что не надо этого делать.
        - Эта девушка попросила, чтобы мы не трогали флажок.
        - Но зачем? И какая девушка?
        - А еще она попросила, чтобы о ней ничего никому не рассказывали. Мы пообещали, так что, извините, ничего сказать не могу, - ответил тихий старичок, с некоторым подозрением глядя на мой синяк.
        Да, если тихие что-то кому-то обещают, это становится для них чем-то вроде закона. Даже крепче. Так что я отлично понимал, что обычным способом у дежурного я ничего о неизвестной девушке не узнаю.
        - А все остальные номера на третьем этаже свободны? - спросил я.
        - Да, пожалуйста.
        Я достал из фанерного кармашка, прикрепленного к стене под схемой, красный флажок и воткнул его напротив номера, расположенного рядом с тем, где жила девушка, о которой дежурный не хотел ничего рассказывать. Вначале я собирался воткнуть флажок, как и положено, вертикально, но потом, по какому-то наитию, взял и воткнул его в лежачем положении, сбоку. Точно так, как был прикреплен флажок девушки.
        - А вы что, тоже собираетесь отсутствовать неопределенное время? - спросил старичок.
        - Да, скорее всего, - ответил я, не оборачиваясь, чтобы дежурный не увидел торжествующего блеска в моих глазах.
        «Так ты, дедуля, не так хитер, как кажется с первого взгляда! - подумал я. - Значит, девушка отсутствует. Понятно».
        - А ключ нужен? - спросил старичок, не заметив своей оплошности.
        - Да, пожалуй. Видите ли, квартиру я у себя дома не запираю, но в гостинице… Иногда просто хочется выспаться.
        - Я вас понимаю, - ответил дежурный. - Мы номера тоже не запираем, но бывает, что жильцы берут ключи от дверей.
        Он открыл ящик и стал искать ключ. А я тем временем быстро сунул руку в рюкзак, отыскал фотографию Анфисы с Чагиным и, подойдя к дежурному, потащил из рюкзака носовой платок. И как бы случайно выронил фотографию. Я хотел уронить ее на стойку, чтобы по выражению глаз старичка понять, была ли Анфиса той самой девушкой, о которой нельзя ничего рассказывать. Но всего не рассчитаешь - фотография соскользнула с полированной поверхности стойки и упала на пол со стороны дежурного.
        В этот момент открылись входные двери, и в гостиницу вошли двое.
        Старичок положил Шестова на стойку и, кряхтя, полез поднимать фотографию.
        Вошедшие приближались быстрее, чем мне бы того хотелось. Я повернулся к ним спиной и спрятал лицо. Не вовремя мне пришла в голову эта дебильная идея с фоткой!
        - Может быть, вам помочь? - спросил я старичка. - Давайте! Вам тяжело.
        - Нет, - кряхтел старичок из-под стойки. - Мне не тяжело. Даже хорошо. Хоть какая-то разминка. А то сидишь тут, сидишь…
        «Давай, дед! Давай, старый! Скорее, дорогой! Скорее, черт бы тебя побрал! Давай сюда мою фотку!» - пытался внушить ему я.
        Тем временем двое подошли к нам. И именно в этот момент дежурный разогнулся, поправил седую челку на вспотевшем от усилий лбу и выложил фотографию с Анфисой на стойку. Рядом со своим томиком Шестова. И прямо под нос вошедшим. Я метнулся и накрыл фотографию ладонью, но было поздно, вошедшие успели рассмотреть.
        Это были те двое, что били меня вчера в Секторе, у подъезда Смирновых-Инстаграм.
        5
        Вообще-то били меня трое. К счастью, третий, самый страшный, с обожженным лицом, пока не появился. Однако он мог стоять на улице, или прятаться в ночном парке, или просто ждать в своем номере на четвертом этаже.
        Но и этих двоих было достаточно. Вчера я их хорошо запомнил. Один был высокий толстяк с громадным животом, другой - на полголовы меньше меня ростом, худой и с круглыми ушами, которые торчали в стороны, как у Чебурашки. Естественно, выбираясь из Сектора, они предусмотрительно переоделись. Сняли свои форменные серые костюмы с розовыми рубашками и влезли в джинсы и одинаковые белые футболки с надписью «Улыбнись!».
        Но я не улыбался.
        Старичок с шелковым бантом сразу заметил возникшее напряжение и обеспокоенно переводил взгляд с меня на двух незнакомцев. Вероятно, в своей новой жизни ему вообще не приходилось видеть столько дерганых одновременно и в одном месте.
        - Приветик! - сказал мне толстяк издевательским тоном и поднес к левому уху руку, сложенную лодочкой.
        «На миру и смерть красна», - подумал я и не ответил на приветствие стандартным жестом жителей Сектора.
        - Привет, - сказал я.
        Я знал, что эти двое побоятся тронуть меня на глазах старичка. По Пакту, подписанному несколько лет назад губернатором Тихой Москвы и президентом Сектора, любой акт насилия, совершенный секторианцами на территории Тихой, карался быстро и эффективно. В зависимости от тяжести содеянного вначале отключалась подача электроэнергии в Сектор, затем прекращался подвоз продовольствия. Ну а за такие дела, за создание таких проблем власти Сектора делали с виновником такое, о чем лучше не знать.
        - Спокойной ночи, - сказал я дежурному.
        Потом кивнул тем двоим и пошел к лестнице наверх. Двое двинулись следом.
        6
        Сердце стало колотиться у меня в горле. Ноги держали плохо. Но я сделал над собой усилие и через ступеньку рванул наверх. На повороте лестницы висело зеркало. Оно отразило бледное лицо смертельно напуганного человека. Это было мое лицо, но оно показалось мне чужим. В открытые на лестничных площадках окна слышна была далекая музыка и близкое громкое пение сверчков. Сейчас я отдал бы всё, чтобы сидеть с Надей где-нибудь в парке на скамейке и слушать звуки теплой сентябрьской ночи.
        «Увижу ли я когда-нибудь Надю? - проносилось у меня в голове. - Узнает ли она, что случилось со мной, как я вел себя, о чем думал?»
        Двое немного отстали. Я повернул в коридор третьего этажа. Стены качнулись. Э-э… дело было совсем плохо, ноги не несли меня. Я еще надеялся на чудо. Вдруг эта встреча случайность и те двое, толстяк и лопоухий, поднимутся к себе на четвертый и спокойно лягут спать?
        Но они повернули за мной, на третий.
        Я задыхался. Из последних сил попытался взять себя в руки. «Они не посмеют нарушить Пакт. Они не сумасшедшие», - сказал я себе. Но совершенно неожиданно (или, напротив, абсолютно ожидаемо) эти слова не успокоили меня, а даже совсем наоборот - в следующее мгновение мелькнула мысль: «Нет! Они именно сумасшедшие!» - и я побежал. Сзади раздался топот. Значит, они тоже.
        Даже на подгибающихся ногах я все-таки бежал быстрее своих преследователей. У меня еще оставалось несколько секунд, чтобы сделать выбор. Можно было заскочить в номер, от которого я взял ключ, запереть его изнутри (если успею) и попробовать выдержать оборону. А можно было, не останавливаясь, добежать до конца ковровой дорожки и выпрыгнуть в открытое черное окно. Но что там было за окном? (И почему я не осмотрел местность, когда была еще возможность!) Вроде бы там находилась клумба. Но что, если у нее ограждение из острых железных прутьев? А если под окном мраморная девочка с собакой, или пионер с горном, или декоративные валуны с острыми краями?
        Ледяной ужас дул в спину с такой силой, что холодели ногти на пальцах рук. Я просто не мог больше терпеть.
        И тогда я остановился и повернулся к ним лицом.
        7
        Двое были уже в нескольких метрах от меня. По напряженным лицам было видно, что у них самые серьезные намерения. Шустрый худенький Чебурашка вырвался вперед, это и подвело его. Хотя и меня тоже.
        Руки у меня дрожали, но я сжал пальцы в кулак, присел и, спружинив ногами, ударил Чебурашку прямой правой в челюсть. Удар получился не слишком хлестким, мои движения были скованы страхом, однако из-за того, что Чебурашка набегал на меня, результат превзошел все ожидания. Раздался страшный треск, громко клацнули зубы, и худое существо с коротким вскриком взлетело в воздух и рухнуло прямо под ноги громадному толстяку.
        Толстяк, весивший никак не меньше ста сорока килограммов, не успев отреагировать, на всем скаку споткнулся о тело своего товарища, вскинул руки и мгновенно превратился в снаряд невероятной разрушительной мощи. Я сделал попытку увернуться от летящего прямо на меня громадного куска бекона, но было слишком поздно, я успел только развернуться левым плечом и спрятать голову за подбородок и выставленный вперед локоть. Туша врезалась в меня, хрустнули суставы, из отбитых легких в одно мгновение вырвался весь воздух, и я потерял сознание, вероятно, еще до того, как ударился со всего маху об пол гостиничного коридора.
        8
        Я пришел в себя от пощечины. Скорее всего она была не первой. Одновременно с возвращением сознания стала ощутимой жгучая крапивная боль в правой щеке и страшная ломота в затылке. На мгновение позже я почувствовал, что вся левая сторона - плечо, ребра и внутренности - пульсирует и ноет так, словно я побывал в автомобильной катастрофе.
        Я открыл глаза. Передо мной стоял, тяжело дыша, толстяк с красным лицом. Он как раз замахивался для еще одной пощечины. Нужно было срочно дать ему сигнал, что я уже очнулся и еще один удар по моему лицу будет уже явно лишним. Однако пошевелиться оказалось не так просто, крикнуть тоже. Зато я сумел изо всех сил расширить глаза. Но то ли этого сигнала оказалось недостаточно, то ли толстяку было жаль сил, потраченных на замах, но спустя долю секунды правую щеку снова обожгло, и моя голова сильно мотнулась в сторону, едва не надломив шейные позвонки.
        «Почему он бьет все время по правой? - удивился я, с трудом вернув голову на место. - Неужели бережет мою ушибленную левую сторону? И если да, то почему? Может, они, эти двое, на самом деле не так страшны и не чужды милосердия? Это один вариант. Другой хуже. Толстяк понимает, насколько я плох (со стороны виднее), и боится, что если еще добавит по отшибленной левой стороне, то я могу запросто склеить ласты. А я им для чего-то нужен».
        В принципе и дураку было бы на моем месте понятно, для чего. Кинофильмы цифровой эпохи оставили во мне неизгладимый отпечаток, и я знал, что раз сижу на стуле, значит, будут пытать.
        От последней мысли я едва снова не погрузился в глубокий обморок. Но в этот момент заметил, что толстяк держится как-то криво, а правая рука его висит как плеть, и мне пришло в голову, что, вероятно, в момент столкновения он напоролся ключицей или плечом на мой выставленный вперед локоть. Если так, то ему крупно повезло, что удар пришелся не в горло или в висок.
        И это же, кстати, объясняло, почему он бьет только левой.
        Эти рассуждения немного взбодрили меня, и я осмотрелся.
        Несколько правее и сзади толстяка на диване с закрытыми глазами лежал лопоухий Чебурашка и стонал. На губах его пузырилась кровь. Отлично! Я почувствовал себя еще лучше. Значит, я кое-что еще могу! Жаль, что Надя не видела, какой точности удар я нанес.
        Я почувствовал прилив здоровой горячей крови и нагло посмотрел на толстого.
        - Стой! - сказал я ему хрипло. - Не видишь, я уже здесь? С тобой. Что тебе надо?
        - Очухался, падла! - ответил толстяк, вытирая слюну с губ тыльной стороной левой руки.
        Даже это малое движение ему тяжело было сделать правой. Это обнадеживало. Я попробовал пошевелить ногами, как бы прикидывая, можно ли, если что, вскочить. Нет, вскочить я бы не смог даже при большом желании. Ноги мои были привязаны к ножкам стула крепкой веревкой. Той самой веревкой, которую я, выезжая из дома, благоразумно захватил с собой. Я огорчился. И не знаю, чему больше: тому ли, что меня связали, как барана, или тому, что моей параноидальной предусмотрительностью воспользовались, как это часто бывало, другие.
        - Сам ты падла! - сказал я в ответ. - Развяжи меня, забирай своего дружка и беги отсюда что есть мочи, пока дежурный не позвонил куда надо. Знаешь, что с тобой сделают за нарушение Пакта?
        Толстяк рассмеялся. И от его смеха весь мой задор сразу же сошел на нет. Это был смех человека жестокого, тупого и хорошо знающего свое дело. Я снова почувствовал себя раненым, беспомощным и абсолютно одиноким.
        - Ты думаешь, старику внизу есть до нас дело? Думаешь, он пойдет проверять, что там за шум наверху? Мы же дерганые, забыл? Мы всегда шумим. Мы и отдыхаем с дикими криками. И старик об этом знает. Ну даже если мы подрались. И что? Подрались трое дерганых. Это что, событие? Ему, Ваня, на нас наплевать. Мы для него люди второго сорта. Так что успокойся и рассказывай. Что ты тут делаешь? За нами следишь?
        - За вами? Слежу? Да ты что! Это вы за мной следите.
        Толстяк достал из моего рюкзака антикварный складной ножик с красным крестиком на рукоятке, поковырял его пальцем и вытащил из корпуса штопор.
        - О! - сказал он. - То, что надо.
        - Я буду кричать, - сказал я, холодея.
        - Кричи, - ответил толстяк, гадко ухмыляясь. - Я закрыл окна, а рамы здесь делают на совесть. Звукоизоляция что надо, не то что у меня на Ленинском проспекте.
        Он поднес штопор к моему лицу и провел острием от виска до подбородка, неглубоко расцарапывая кожу. Я начал задыхаться.
        - Пожалуйста, - сказал я. - Перестань. Я прошу тебя. Пойми, вы ошиблись. Я здесь случайно.
        - Случайно? А это что?
        Толстяк сунул мне в глаза фотографию, на которой Чагин обнимал за плечи Анфису в ярком платье.
        - Фотография, - торопливо проговорил я. - Это фотография.
        - Я понимаю, что фотография. Или ты меня за идиота держишь? Чья фотография?
        - Ну, девушки одной.
        - Какой девушки? Давай подробнее и поживее. Мне что, выковыривать из тебя? Ты кто такой, бл…, чтобы я тут перед тобой на цыпочках ходил? А? Кто ты такой?
        - Я Ваня, рюкзачник. Мы ведь уже встречались…
        - Я не в том смысле. Ты что, не врубаешься? Точно, вы еще хуже тихих кретинов. Недоделки. Полукровки.
        С этими словами он довольно крепко стукнул меня по темени ручкой моего складного ножа. В глазах потемнело.
        - Еще раз спрашиваю. Зачем вы с ней сюда приехали? Что вам надо? Кто вас прислал?
        «Мы? Приехали? Нас кто-то прислал? Во что ввязалась эта чертова Анфиса?» - пронеслось у меня в голове. Но на этот раз я не стал озвучивать свое удивление. Я решил рассказывать все быстро (как от меня и требовалось) и, по возможности, как оно было на самом деле. Правда, у меня хватило мужества не упомянуть Надю.
        - Эта девушка, она подруга моих знакомых. Я ее ни разу не видел живьем… Подожди, не бей!.. Сейчас поймешь. Вчера меня попросили найти ее. Она не пришла на работу и все такое. А я же рюкзачник. Кто еще умеет искать людей, если не я…
        - Ладно, - остановил меня толстяк. - Я все понял. Ты и на самом деле считаешь себя умнее меня. Хорошо. Сейчас я тебе докажу, что ты не прав.
        Он поднял штопор и стал водить острым концом у меня перед глазами.
        - Вчера ты заявился к Инстаграмам и стал выяснять, куда они подевались. Сегодня вы с этой сучкой стали следить за нами уже здесь. Что вы знаете? Кто вами руководит? А чтоб тебе был понятнее смысл моих вопросов…
        Он шагнул к кровати, взял с нее подушку и положил мне на колени.
        - Знаешь, для чего это? Это чтобы твой крик заглушать, когда я выколю тебе глаз и ты начнешь визжать как свинья. Так вот, - он поднес острие штопора к моему глазу, - последний раз спрашиваю. Кто вас сюда послал? Какие у них планы?
        Это был ужас собственной персоной. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Мне было страшно говорить и страшно молчать. Мне было страшно кричать, и мне было страшно не кричать. Мне было страшно пошевелиться, и мне было страшно оставаться неподвижным. Мне было страшно, что я живой. Лучше бы я был мертв.
        - Не… Не… - выдавил я из себя. Из глаз моих полились слезы. Еще немного, и я бы…
        Но вдруг распахнулась входная дверь, и на пороге появилась женщина в юбке и в куртке с капюшоном, накинутым на голову.
        - Эй ты! У меня спроси! - сказала женщина громко и сбросила капюшон.
        Слезы застилали мне глаза, в номере было скорее темно, чем светло (горел один только ночник над диваном, на котором валялся Чебурашка), сидел я вполоборота и не особо мог вертеть головой, однако все мои чувства, включая шестое… Да что там чувства, весь мой организм, вобравший в себя память миллиардов лет эволюции, каждая клеточка, каждая хромосома и каждая митохондрия, и что там еще есть внутри содрогнулись от абсолютно безошибочного узнавания - это была Анфиса!
        9
        На самом деле Анфиса сказала не «Эй ты!». Она сказала что-то вроде «Эй ты, сбой в программе!». В общем, сказанное Анфисой совпадало по смыслу с классическим выражением «жертва аборта», а по форме - полностью соответствовало тому особенному сленгу, на котором, тоскуя о цифровых технологиях, говорило население Сектора.
        И толстяку не понравилось то, что его назвали «сбоем в программе». Причем настолько, что он даже не удивился (и не обрадовался) появлению Анфисы, как этого можно было ожидать. Его глаза налились кровью, он шумно втянул в себя воздух ноздрями и вдруг почему-то рыгнул. Складывалось ощущение, что он уже разрезал девчонку на кусочки и съел ее. На самом деле это, конечно, было не так. Это только предстояло сделать. И громадный садист двинулся на Анфису, отводя в сторону левую лапищу, из которой торчал тоненький блестящий винтик штопора.
        Да простит меня Господь (в данном случае я не боюсь этого слова, потому что использую его точно по назначению), я должен был крикнуть «Беги!», но я не сделал этого. Растерялся я, или был еще слишком слаб, или, что вероятнее всего, просто боялся остаться один и понимал, что ярость толстяка может обрушиться на кого-то другого, и кто его знает, может быть, я буду таким образом избавлен от мучений. За счет ближнего моего.
        Много плохого сделал я в своей жизни. Но этот момент своей слабости буду помнить всегда. Несмотря на то что кончилось все не совсем так, как мы с толстяком и Чебурашкой рассчитывали.
        Как только толстяк приблизился к Анфисе на расстояние двух шагов, девушка быстро вскинула руку и выпустила в жирное лицо садиста полбаллончика нервно-паралитического газа. «Где она его достала?» - мелькнуло у меня в голове среди всех прочих обрушившихся на мой мозг мыслей. Я хорошо знал, что газовых баллончиков больше никто не выпускает, старые давно испортились или израсходованы, и такая штука, которую сжимала в руке Анфиса, стоила целое состояние. Это была действительно серьезная вещь. Не дамский вариант. Что-то из милицейских или даже военных запасов.
        Толстяк коротко взвыл, потом страшно захрипел, вцепился обеими руками в свое лицо и рухнул на колени. Докатилось и до нас с лопоухим. Чебурашка был немного ближе к зоне распыления и, как следствие, выгнулся на своем диване так, словно его шарахнуло током в тысячу ампер. И даже перестал пускать кровавые пузыри.
        У меня резануло глаза, и я закашлялся.
        Анфиса подождала несколько секунд, пока распыленный газ уляжется, потом шагнула в комнату, взяла один из стульев и подняла его над головой. Это были вполне благоразумные действия, потому что жирный гигант, как это было ни невероятно, все так же держась руками за лицо, начинал привставать на одно колено. Между прочим, стулья в Тихом мире, как правило, очень тяжелые, они делаются из натурального дерева и на века, так что Анфису немного занесло, и я даже испугался, что она сейчас опрокинется от тяжести стула назад. Но девчонка справилась, удержала равновесие, выпрямилась и с размаху опустила стул на голову толстяка. Звук удара был страшен.
        10
        - И что теперь с ними делать? - спросил я Анфису, когда она развязала меня и я, покачиваясь, встал на ноги.
        Прежде чем освободить меня, Анфиса крепко связала Чебурашку и толстого. Лопоухий сидел на диване и смотрел вокруг круглыми от ужаса глазами. Лицо у него было перекошено на одну сторону, левая челюсть и опухшая левая щека постепенно приобретали синюшный оттенок. Челюсть, вероятно, была сломана.
        Опухла и моя правая рука. Я вспомнил, как в детстве тренер по боксу учил нас: «Берегите руки. Помните, что кости человеческого черепа гораздо прочнее, чем кости ваших пальцев».
        Толстяка Анфиса усадила рядом с диваном на пол. Он был настолько больше Чебурашки, что, сидя на полу, казался почти одного роста со своим дружком, сидевшим на диване. Руки и у лопоухого, и у толстого были связаны за спиной, но толстяку Анфиса скрутила еще и щиколотки, так что он сидел в очень неудобной позе, опустив голову, упершись связанными руками в стену и вытянув ноги перед собой. И без того громадный живот теперь выпирал вперед просто неестественной горой. Час-другой такого сидения, и любой взвоет, никаких пыток не надо.
        По волосам толстяка на рубашку стекала тонкими струйками кровь.
        Картина неприятная. Понятно, что мне хотелось поскорее отделаться от всего этого. Слинять. И раз уж я нашел Анфису, то слинять не куда-нибудь, а домой. И поскорее забыть обо всем, что случилось. И даже, может быть, бросить торговлю и рюкзачные авантюры. Найти более мирное занятие. Завести, в конце концов, детей.
        Но у Анфисы были другие планы.
        - Надо подумать, - сказала она. - Лучше всего, конечно, их убить.
        При этих словах толстяк дернулся и попытался вскинуть голову. У него это не слишком хорошо получилось, и он застонал. Чебурашка вжался в стену, расширил глаза еще больше и стал что-то говорить, но из-за сломанной челюсти не так-то легко было разобрать, что он хотел нам сообщить.
        - Заткнись, - сказала Анфиса.
        Она, надо сказать, тоже выглядела несколько растерянной. Узнав, что я муж Нади, она развязала меня, но все равно посматривала на меня с недоверием.
        - Анфиса, так нельзя, - сказал я. - Что значит «убить»?
        - Лишить жизни, - задумчиво ответила Анфиса, поднимая с кресла мой старинный полевой бинокль, который толстяк вытряхнул из рюкзака вместе с другими вещами. - Отличная штука! - сказала Анфиса, наводя бинокль на Чебурашку обратной стороной. - Он нам пригодится.
        - Нам? - всполошился я. - Ты сказала «нам»? Пригодится? Анфиса, нам надо ехать домой. Возвращаться. Немедленно. Вот только надо решить, что делать с этими. Не лишать же их и в самом деле жизни!
        - А почему нет?
        - Да потому что так нельзя.
        - А как можно? Оставить их здесь, чтобы они выбрались и через месяц пришли к тебе домой?
        - Они побоятся.
        - А вдруг нет? Что тогда скажешь?
        Я не хотел, чтобы эти двое слышали, как мы обсуждаем наши планы и нашу жизнь в Тихой Москве. Поэтому я предложил Анфисе выйти в коридор и поговорить там.
        - Хорошо, - согласилась Анфиса. - Только выруби их.
        - Как это? - изумился я. - Зачем?
        - Затем, что я выросла в Секторе и знаю, что так будет правильно. Если они, пока мы будем говорить, развяжутся, локти будет кусать поздно. Возьми стул или вазу и тресни им по башке. И пойдем поговорим.
        - Если я их вырублю, - сказал я, чувствуя, что наш разговор превращается в беседу двух сумасшедших, - то зачем тогда выходить? Они и так ничего не услышат.
        - Так, - пожала плечами Анфиса, - для подстраховки.
        11
        В конце концов сошлись на том, что вырубать нападавших мы пока не станем. Для подстраховки я связал ноги Чебурашке и пропустил дополнительную веревку под руки толстяку, потом лопоухому и после этого обкрутил ее вокруг двух ножек дивана. Подобная тщательность связывания говорила о том, насколько мы опасаемся этих двоих.
        Выйдя в соседний номер, мы поговорили. Если, конечно, то, что случилось между нами, можно назвать разговором. Я давно не общался с девятнадцатилетними дергаными, да еще и при таких обстоятельствах.
        Она возражала буквально на все. На любое «да» тут же следовало «нет», и наоборот.
        Я настаивал на том, что нам нужно ехать домой. Анфиса говорила, что никуда она не поедет, потому что у нее есть дела. Это привело меня в бешенство.
        - Ты ЭТО называешь делами? - кивнул я на стену, за которой сидели связанные. - Да тебя пол-Москвы ищет, люди переживают, Лена беременная за тебя поручилась… А ты? Никому ни слова, исчезла и занимаешься тут вот такими ДЕЛАМИ? Давай этих сдадим властям и - домой!
        - Властям? - усмехнулась Анфиса. - А еще рюкзачник! Властям… А ты видел эти власти? Где они? Как именно ты собираешься сдать этих уродов властям? Куда ты пойдешь? У тебя есть адрес? Или телефон? «Здравствуйте! Это власти? Пункт приема убийц из Сектора? Приезжайте поскорее, а то я тут не могу разобраться со своими проблемами…»
        Я замолчал. Она была права. Просто как-то раньше мне эти очевидные вещи не приходили в голову. В Тихой Москве все было так организовано, в таком порядке. Напрашивался вывод, что наверху стояла группа людей, которые и наводили этот порядок. Много раз я слышал разговоры о властях от таких же неправильных дерганых, как и я. Но теперь, порывшись в памяти, я что-то не припоминал, чтобы такие разговоры вел кто-нибудь из тихих.
        То, что я воспринимал как данность, могло оказаться просто моей фантазией. Я действительно не знал ни имен, ни адреса, ни номера телефона. Это было неприятным открытием. В Секторе власти были на каждом шагу, а в Тихом мире я ни разу не встречался с ними.
        В общем, службы спасения в Тихой Москве не было. Это точно.
        Зато какой-то номер был у Анфисы. Раз она скрывала, что у нее в квартире есть телефон, то делала это по какой-то причине. Короче, она должна была куда-то звонить. Куда? Не властям ли? А если нет, то не лучше ли мне слинять одному?
        Я так разгорячился, что вскочил.
        - А как же Пакт? Он же кем-то подписан? Кто-то же отключает подачу электроэнергии в Сектор?
        - Да? И ты знаешь имя того, кто его подписал? И напомни, пожалуйста, когда последний раз отключали электроэнергию? И по какому поводу?
        - Нет, я не знаю имени. Но я знаю, что Пакт существует. Спроси у любого дерганого!
        - Не знаю кто. Не знаю где. Но знаю, что оно есть, - передразнила меня девчонка. - И вы еще смеетесь над ангелианцами?
        Анфиса рассуждала достаточно логично. Но я не собирался сдаваться. К тому же у меня возникло стойкое ощущение, что она знает что-то о руководстве Тихой Москвы, но по какой-то причине не хочет об этом говорить. Держит тайну зажатой в кулаке. Ну что ж, попробую угадать, что у нее там спрятано.
        - Мы спросим у дежурного, - предложил я первое, что пришло в голову. - Он должен знать, куда следует обратиться.
        - Ты уверен? А почему тогда он не вмешался в ваши разборки?
        - Ну… Не было причины.
        - Ладно, пойди спроси. - Анфиса разозлилась. - Только во второй раз я тебя спасать не буду!
        - И пойду! - сказал я, обидевшись.
        Хотя она в чем-то была права. Что бы сейчас было со мной, если бы не она? Каким количеством глаз смотрел бы я на мир? (В ту секунду мне как-то не пришло в голову, что это именно из-за нее я и попал в эту историю.)
        - Иди, - сказала Анфиса.
        - И пойду.
        - Иди-иди… Я так понимаю, ты уже подумываешь, не слинять ли тебе отсюда одному. Без меня.
        - Ты… - Я набрал воздуха. - Ты как могла? Такое…
        - А что? Неправда?
        - Неправда! - ответил я, вспоминая Надю и то, как она беспокоилась, что я провалю свою последнюю попытку стать мужчиной. - Я без тебя не вернусь.
        - Тогда помоги мне. Мне нужно найти одного человека. А рассказывать об этом сейчас никому нельзя. Потом поймешь почему. Поверь мне. Можешь поверить?
        Весь опыт моей жизни после Переворота кричал мне, что нельзя верить незнакомой иммигрантке из Сектора. Но я кивнул:
        - Постараюсь.
        - Постарайся. А я обещаю тебе, что как только найду этого человека, мы сразу же вернемся домой. Договорились?
        - Договорились, - сказал я, понимая, что нарушил одно из самых святых правил бизнеса: «Никогда ничего не делай под давлением». Но был ли это бизнес? Вот в чем вопрос.
        - Вот и хорошо, - сказала Анфиса, впервые полностью соглашаясь со мной. - А я тебя не обману. Ты хороший.
        В глазах ее неожиданно появились слезы, а дальше произошло нечто еще более неожиданное. Анфиса перебросила свои завитые волосы на одну сторону, решительно шагнула ко мне, вставила свою коленку между моих ног и поцеловала меня в шею.
        12
        Мы вернулись в номер, в котором меня пробовали пытать и в котором теперь мои истязатели сидели привязанные к ножке дивана.
        Я потер рукой то место на шее, куда поцеловала меня Анфиса (все-таки не стоило забывать, что девчонка воспитывалась в Секторе), и стал собирать свои вещи и заталкивать их назад в рюкзак. Смена белья. Непромокаемая куртка из тонкой плащевки. Фонарик, зажигалка, раскладной нож. Бинокль, карта Орехово-Зуевского района из читального зала. Фотографии…
        - Анфиса, - спросил я, держа в руках фотографию, на которой девчонка сидела на коленях у крепкого парня в таком же сером форменном костюме, какие носили в Секторе толстяк и Чебурашка, - а это кто?
        - Никто! - сказала Анфиса, вспыхнув. - Дай сюда!
        И выхватила фотографию у меня из рук. Спрятала ее в нагрудный карман своей куртки и, глянув на меня своими косящими глазами, добавила, будто извиняясь:
        - Потом расскажу. Может быть…
        - Ладно, ничего, - ответил я, думая, что попал в ситуацию, похожую на матрешку. Я искал Анфису, Анфиса искала какого-то человека (не этого ли, на фотографии?), а кого ищет тот человек и как долго будет раскладываться матрешка, никому не известно.
        Анфиса посмотрела на часы.
        - Без четверти одиннадцать, - сказала она. - Дежурный должен сейчас уйти домой. Этих здесь оставлять нельзя. Ни живых, ни мертвых. Убивать пока не будем. Просто отведем на место.
        - В Сектор? - ужаснулся я.
        - Нет. У них здесь неподалеку тоже есть местечко. Да, толстый? - спросила она у связанного. - Завели себе местечко? Тебя, кстати, как зовут?
        - Тэг, - разлепив губы, ответил толстяк.
        - Понятно. А тебя?
        - Хшшш… - прошипел сквозь поломанную челюсть Чебурашка.
        - Как?
        - Хшшш…
        - Чё-то не пойму… - Анфиса взглянула на меня как бы с просьбой разобраться в этом вопросе.
        - Наверное, его зовут Хэш, - сказал я. - Они напарники, так что все закономерно. Один Тэг, другой Хэш. То есть один Хэш, а другой Тэг. Вместе это будет «Хэштэг», так что все ясно…
        - А что это? Что такое «хэштэг»? - спросила Анфиса. - Мне стыдно, но я не все цифровое помню. Когда случился Переворот, мне было всего тринадцать, в тонкости я не вдавалась.
        Мне показалось, что Анфиса извиняется за то, что не знает значения слова «хэштэг», теперь абсолютно бессмысленного и ничего реально существующего не обозначающего.
        - Да я и сам толком не знаю. Какой-то термин из Интернета. Что-то связанное с поиском статей на заданную тему. А может, и нет. В общем, не помню…
        Мне было неприятно вспоминать исчезнувшие слова, обозначавшие исчезнувшие явления. Как будто для этого нужно было разрыть могилу и открыть гроб.
        Кстати, насчет могил.
        Собравшись, Анфиса пинками подняла Хэша и Тэга (а я почему-то вспомнил старый фильм «Танго и Кэш»), попросила меня развязать им ноги и сказала, что они должны прогуляться с нами в один лесок, тут неподалеку. Хэш и Тэг заупрямились. Возникало ощущение, что они хорошо знают, куда именно их собираются отвести. Тогда Анфиса сделала толстяку знак, чтобы он наклонился к ней. Толстяк согнул спину и приблизил к Анфисе свое лицо с засыхающими струйками крови на нем. Девчонка вытянула губы и что-то прошептала ему на ухо. Толстяк, то есть Тэг, побледнел как мертвец и почти сразу же с послушным видом двинулся вперед. За ним потянулся и лопоухий Хэш.
        - Если что, - сказала Анфиса, протягивая мне невесть откуда взявшуюся бутылку из-под шампанского, - бей им по кумполу! Понял?
        Я взял бутылку и утвердительно кивнул. Да, думал я, если бы меня ночью со связанными руками пытались вывести в лес, я бы, наверное, попытался убежать. Или хотя бы позвать на помощь. Но эти суровые еще каких-нибудь полтора часа назад ребята двигались покорно, как дрессированные, и не предоставляли мне шанса даже замахнуться тяжелой зеленой бутылкой, не то что треснуть по кумполу.
        Мы беспрепятственно вышли из гостиницы; стараясь держаться подальше от гуляющих парочек, прошли по ночным переулкам и минут через двадцать подошли к черной стене высоких деревьев. Перед нами лежала густая кромешная тайга. В этих местах и раньше были довольно большие островки леса. Но после Потепления елью, ольхой и лиственницей заросли территории свалок, дач, химических заводов, карьеров, воинских частей и торфяных разработок. Как следствие, островки сомкнулись.
        Мы подошли к их границе, у которой начинался новый грозный лес. «Начало», - подумал я. А вот где этот лес заканчивается? И есть ли у него вообще конец? Я был уверен, что теперь об этом не знал никто.
        На опушке я оглянулся и посмотрел на окраинную улицу, по которой мы только что прошли. Горели фонари, в теплом ночном воздухе мирно покачивали ветками липы и можжевельники, кое-где светились редкие окна, и слышно было, как в каком-то дворе девушка пела песню. Несколько мгновений я напряженно вслушивался, пытаясь разобрать слова песни, словно хотел их запомнить и унести с собой, затем повернулся и вошел в колючую черноту елей. Десяток шагов - и больше не видны были огни человеческого жилья. Еще десяток - и не стало слышно песни.
        Теперь нам не поможет никто.
        - Включи фонарь, - сказала Анфиса. - И смотри внимательно за этими. А я пока надену джинсы. Тут с голыми ногами не пролезешь.
        13
        Приблизительно через час мое терпение закончилось. Я был искусан комарами, голоден и напуган. Каким образом ориентировалась Анфиса в ночном лесу, заросшем густым подлеском, папоротником и тому подобной лабудой (на мой взгляд, очень неприятной и даже вредной), я не понимал. Мне все больше казалось, что она заблудилась.
        Шли мы в следующем порядке. Впереди Анфиса, за ней лопоухий Хэш, потом толстый Тэг, а сзади я. У Анфисы и у меня в руках были включенные фонарики. Аккумулятора моего хватало обычно часа на два, и мне страшно было подумать, что будет, когда он сядет и фонарь перестанет светить. Вокруг шуршало, ухало и шелестело. Здесь точно водились волки и стопроцентно - ядовитые змеи. Пару раз я не очень удачно упал, сильно ударив о корень какого-то дерева колено и оцарапав лоб. Это было тем более обидно, что на мне и так живого места было уже практически не сыскать.
        Приключение показалось мне затянувшимся. Еще не поздно было вернуться назад.
        - Анфиса! - позвал я. - Нам еще долго?
        Анфиса отодвинула рукой упругую ветку какого-то дерева, шагнула вперед и отпустила ее, не придерживая. Хэш не успел увернуться, и ветка сильно хлестнула его по лицу. Он выругался. Анфиса засмеялась.
        - А за такие слова, - сказала она ему, - еще получишь!
        - Анфиса! - повторил я. - Я дальше не пойду, пока ты не ответишь. Долго еще идти?
        Девчонка повернулась, сняла капюшон с головы и посветила мне в лицо фонариком.
        - Ну-ка сядьте! - скомандовала она Чебурашке и толстому, у которых руки были связаны за спиной.
        Когда они с кряхтеньем и стонами опустились на землю, Анфиса подошла ко мне.
        - Не хочешь идти? Хочешь остаться здесь или вернуться? Ладно. Не иди. Оставайся… А говорил, что не вернешься в Москву без меня!
        - Так я же не знал…
        - Не знал, что будет трудно? Бедный мальчик! Ай-ай-ай… Он так хотел быть героем. А оказывается, иногда героям бывает трудно. И что же теперь делать? Как бедного героя успокоить?
        - Да брось ты этого придурка! - внезапно сказал толстяк. - Давай лучше договоримся. Я и ты. Ты хочешь знать, где полковник? Я расскажу тебе. Хочешь знать, зачем мы тебя искали? Тоже расскажу. И назад в Москву помогу вернуться, чтобы наши пацаны тебя по дороге не тронули.
        - Да? Интересно, - переключилась на него Анфиса. - А что взамен попросишь?
        - Взамен… - начал формулировать толстяк, - взамен я попрошу вот что…
        - Анфиса, ты что, с ума сошла! - перебил я и шагнул к толстому. - Встань! - приказал я ему.
        Он ухмыльнулся.
        - Встань! - повторил я.
        - А в чем дело, Ваня? - спросил толстяк, явно издеваясь надо мной.
        - Ни в чем! - выдохнул я, ударив его боковым правым в висок.
        Толстяк хрюкнул, покачнулся, но не упал.
        - Живой? - спросил я его, встряхнув отбитой рукой. - Вставай и пошел. А тебя, Анфиса, я приведу в Москву, не бойся. Но я хочу знать, куда мы идем и сколько нам осталось. И не заблудилась ли ты. И почему эти уроды следили за тобой. И что это за человек, которого ты ищешь? В чем вы все замешаны?
        Анфиса молчала с полминуты, все то время, что громадный Тэг мучительно старался подняться на ноги, упираясь спиной в ствол тоненькой ольхи, которая под его тяжестью гнулась и грозила сломаться.
        - Хорошо, Кошкин, - сказала она наконец, назвав меня почему-то по фамилии, - нам осталось идти часа полтора-два. Потерпи, пожалуйста. В лесу будет избушка, в которой мы отдохнем. Там эти двое расскажут, как найти того, кого я ищу, а дальше - как повезет.
        - Кого ты хочешь найти? Полковника? Каких, интересно, войск? Или, может быть, полиции? Или ГАИ? Хотя про ГАИ ты, наверное, и не слышала никогда… И почему мы не можем у них всё узнать прямо сейчас? Зачем их тащить с собой?
        - А этого я тебе не скажу, - ответила она, оглянувшись на Хэша и Тэга. - Сам догадайся, если не дурак.
        «Как я могу о чем-нибудь догадаться, если я даже не знаю, кто такая ты? Откуда взялась? Что такого шепчешь бойцам на ухо, отчего они бледнеют, как мертвецы?» - думал я, углубляясь в лес, как мне казалось, бесповоротно.
        14
        Как Анфиса ориентировалась в ночном лесу, для меня было загадкой. Мы почти не останавливались. Она не бегала туда-сюда, не принюхивалась к следам, не исследовала стволы деревьев, в общем, не делала ничего из того, что полагается делать следопытам. Наверное, решил я, она просто хорошо изучила эту дорогу. Может, оставила какие-то метки, заметные ей одной.
        Короче, часа через два, как девчонка и обещала, мы подошли к избушке. Это было старое, допереворотное сооружение с сенями и даже небольшим покосившимся крыльцом. Мой фонарик сел, а свой Анфиса выключила, как только мы оказались у порога. Войдя в темноте в скрипнувшую дверь, она порылась где-то внутри и вскоре зажгла свечи, после чего дала мне знак: «Заводи!»
        Хэш и Тэг, оказавшись в сенях, рухнули как подкошенные. «Воды!» - попросил Хэш. Челюсть у него распухла до невероятных размеров. Не видно было глаза, а снизу появился как бы зоб, нависавший над воротником и прикрывавший шею. «Наверное, останется уродом», - подумал я. Непохоже было, чтобы где-нибудь в избушке прятался врач, который мечтал вправить ему сломанные кости.
        - Воды! - процедил он еще раз в щелочку губ. Открывать рот, как это делают здоровые люди, не гоняющиеся в гостиницах за рюкзачниками, он не мог.
        - Обойдешься! - сказала Анфиса. - До утра не умрешь.
        - Анфиса! - раздался голос Тэга. - Мое предложение еще в силе. Я покажу тебе, где полковник, а потом проведу через лес к Тихой. Подумай. Сама ты не выберешься.
        - А это мы еще посмотрим. Свяжи их хорошенько, - сказала она мне. - И пойдем поспим пару часиков.
        Я снова перемотал веревкой щиколотки дерганым бойцам и на всякий случай связал их между собой. Тэг шипел от бешенства, и мне было страшно делать то, что я делал. Но назад дороги не было, поэтому я затянул узлы потуже и легонько пнул толстяка под ребра.
        - Не шипи! - посоветовал я ему.
        В избе была одна комната с печкой посередине. Окна были заколочены досками снаружи. Пахло мышами и древесной гнилью. На печке стояла горящая свеча. Еще одна горела на полочке на бревенчатой стене. Громадные тени дрожали, расходились и перекрещивались на стенах и потолке. Анфиса казалась по сравнению с этими тенями маленькой и хрупкой. И очень уставшей.
        Она достала из какой-то тряпочки несколько кусков соленого сыра и сухари из пресного хлеба.
        - Вон там вода, - показала она на оцинкованное ведро в углу, накрытое листом фанеры. - Кружка одна. Пей ты, потом я. Можно было бы сделать чай, но нежелательно разводить огонь. Нас могут искать.
        Я с жадностью схватился за кружку, набрал воды и уже поднес ее к губам, как вдруг передумал.
        - Нет, вначале ты. - Я протянул кружку девчонке.
        Она выпила половину и отдала мне.
        После Переворота вся вода в Тихой, даже из-под крана, была вкусной, похожей на родниковую. Но эта, в закопченной кружке, в избе с заколоченными окнами, с лежащими в сенях связанными крепкими мужиками, с которыми я не побоялся вступить в бой, была самой вкусной водой за всю мою жизнь.
        Поев, Анфиса сказала: «Вот и премиальненько!» - и стала укладываться спать. Вдоль стены стояла широкая деревянная скамья. Из-под нее девчонка вытащила спальник и разложила его на скамье.
        - А ты полезай на печку, - сказала она. - Там есть матрас. Подушки нет, сорри.
        Через несколько минут я лежал на матрасе, на печке, Анфиса в своем спальнике на скамье. Свечи потушили. Ветер шумел в верхушках деревьев, сопели и стонали в сенях Хэш и Тэг, где-то запел сверчок.
        - Рассказывай! - сказал я. - Кто ты такая? Что здесь делаешь?
        - Может, лучше утром? Нам спать всего пару часов. На рассвете надо уходить.
        - Нет, сейчас. Ты обещала.
        - Хорошо, - сказала Анфиса. - С чего начать-то? Знаешь Анжелу?
        - Какую? - спросил я, хотя сразу понял, о ком речь.
        - Ну, церкви в Секторе видел? Изображения девочки с крыльями? Знаешь, кто такие ангелианцы?
        - Знаю. Но Анжела - это миф. Сказка.
        - Нет, Кошкин, Анжела существует.
        Я замер.
        - Ты ее видела?
        - Нет, не видела. Но я точно знаю, что она существует. Я видела, как она это делает.
        - Что делает? - спросил я.
        - Как она мобильники включает. И я еще много чего видела.
        Я почему-то в этом не сомневался.
        - Вот, значит, - продолжала Анфиса, зевнув, - вначале я искала Анжелу.
        - Где? Здесь?
        - Здесь, не перебивай. Ну, искала и не нашла. Хотела уже назад вернуться, а потом случайно узнала про одного человека… И вот этого человека мне надо… Короче, ты все равно не поймешь.
        - Так - не пойму, - согласился я. - Это точно. А ты начни сначала. Почему сбежала? Почему Наде ничего не сказала? Зачем у тебя дома телефон?
        Все тело у меня болело, и я никак не мог улечься на старом сыром матрасе. Анфиса помолчала, слушая, как я вожусь на печке и покряхтываю.
        - Кошкин, лучше спи. Я тебе завтра все расскажу. Честно.
        Голос у девчонки был сонный, она еле ворочала языком. Мне стало жалко ее.
        - Ладно. Пусть будет завтра. Деваться некуда… А спать все равно не буду, - сказал я решительно. - Вдруг они развяжутся?
        Но Анфиса уже не слышала меня. Некоторое время я прислушивался к ее дыханию и к звукам, доносящимся из сеней, но потом глаза мои закрылись, я глубоко втянул в себя воздух и провалился в беспамятство.
        15
        Проснулся я от какого-то стука. Кто-то вошел? Или вышел? В избу сквозь щели в заколоченных окнах проникал утренний свет, но его было слишком мало, чтобы разглядеть, что происходит в углах. Я хотел вскочить, но, едва пошевелившись, застонал от боли. Неплохо меня вчера отделали! Даже лучше, чем позавчера. Я привстал, оперся на локоть и вспомнил всё.
        И сразу же подумал о Наде. Вчера я не успел позвонить ей из гостиницы. Что она думает? Я был уверен, что она и близко не догадывается о том, что со мной происходит. Как связаться с ней? И стоит ли?
        - Эй, Кошкин! - раздался откуда-то из-за печки голос Анфисы. - Чего разнежился? Вставай! Пойдем пытать заключенных!
        Через секунду появилась и сама Анфиса. В джинсах, обтягивающем красном свитерке и с железной кочергой в руках.
        Я с трудом слез с печки и поплелся за девчонкой в сени.
        - Постой, Анфиса! - сказал я ей в спину. - Ты обещала утром все рассказать. Зачем мы здесь? Чего эти люди от нас хотят? Чего мы от них… То есть чего ты от них хочешь?
        - Времени нет на объяснения, - ответила Анфиса, тыкая кочергой поочередно то в лопоухого Хэша-Чебурашку, то в толстяка Тэга. - Фолловь за допросом и кое-что поймешь.
        Я был знаком с диалектом Сектора, но не сразу сообразил, что Анфиса предлагает мне «следить» за допросом. Обычно употребленное ею слово использовали дерганые женщины, когда заигрывали с представителями противоположного пола. «Фолловьте меня!» - кричали они, с дурацким смехом убегая по улице в своих балахонах.
        - Ну! Кто начнет рассказывать? Кто первый? - спросила Анфиса, закинув кочергу на плечо.
        Бойцы выглядели плохо. Ночь в связанном виде, без еды и питья, не способствовала восстановлению сил. Особенно был плох Чебурашка.
        - Пить! - попросил он сквозь щелочку в губах.
        Я представил, как запеклось у него все в разбитом рту, и между лопаток у меня пробежала судорога.
        - Сейчас, - сказал я, повернув в избушку за водой.
        - Ты куда? - спросила Анфиса. - Не надо никуда идти. Он потерпит еще немного. Потерпишь, лопоухий? Да?
        Я остановился в нерешительности на пороге, и громадный толстяк Тэг хрипло и вместе с тем как-то обреченно засмеялся.
        - У тебя, дамочка, неправильная политика френдования, - проговорил он. - Кого ты выбрала в партнеры? Посмотри на него. «Сейчас я принесу водички…»
        Учитывая его состояние, толстяк довольно похоже передразнил меня.
        - Говорю тебе, брось этого недоделка, давай между нами двумя все решим, - продолжал он, судорожно сглатывая почти после каждого слова.
        - Ты чего добиваешься, Тэг? - спросила Анфиса, поигрывая кочергой. - Хочешь, чтобы Ваня тебе еще раз продемонстрировал хук справа? Лучше начинай говорить.
        Тэг смотрел упрямо, но во взгляде было слишком много боли. Мне показалось, что он вот-вот сломается.
        - Что ты хочешь знать? - спросил толстяк, глядя на свой живот.
        - Я хочу знать, где сейчас находится полковник Бур и что вы делали на берегу озера.
        Полковник Бур! Вот кого она искала. Я слышал об этом человеке. Серый кардинал Сектора. То ли министр обороны, то ли руководитель спецслужб. Было время, когда его боялись настолько, что ангелианцы прерывали службу, если он парковал свой электромобиль рядом с храмом. Высыпали на улицу и прикладывали руки к левому уху. Этот жест у них означал нечто среднее между «Аве Анжела» и «Хайль Бур!».
        Но этой весной толпа в Секторе взбунтовалась, наверное, нажрались галлюциногенов. Все решили, что снова стала работать мобильная связь, бегали, как я уже говорил, голяком по улицам, визжали и плакали. Потом на улице появились войска и вот такие вот ребята в серых костюмах, как Хэш и Тэг. Толпу усмирили, но в какой-то стычке полковник Бур погиб. Такой версии придерживались все рюкзачники и все дерганые, с кем мне доводилось говорить.
        Во всяком случае, с тех пор о Буре больше никто и никогда не упоминал.
        - А если я не скажу, что ты сделаешь? Ударишь кочергой? - глухо, но с вызовом проговорил Тэг.
        - Могу и ударить. Но лучше брошу вас здесь без еды и питья. Выведу ночью в лес, раздену, свяжу и положу рядом включенный фонарик. Пока закончатся батарейки, комары превратят вас в полуфабрикаты. Страшно подумать, как вы будете корчиться! Как гусеницы на огне. Брр…
        - Понимаешь, Анфиса. Такое дело, - сглотнул Тэг. - Мы, конечно, можем превратиться в полуфабрикаты, но можем и не превратиться. Нас могут найти наши пацаны. Есть шанс. А вот если мы расскажем тебе про полковника, то шанса у нас уже не будет. Он нас из-под земли достанет. А это пострашнее комаров.
        - А если я оттащу вас двоих в Орехово-Зуево, посажу на электричку, привезу к Адамову и расскажу ему, кто изуродовал его дочь? Как вы думаете, при таких раскладах будет у вас шанс?
        Тэг побледнел, как это было вчера вечером, когда Анфиса что-то шептала ему на ухо.
        «Адамов! - подумал я. - Я догадывался, что он человек непростой! Но ведь он жил рядом с нами, в Тихом мире, у него тихая жена, работает в школе. Что происходит? И как с ним связана Анфиса?» Чем больше я узнавал, тем больше запутывался. Калейдоскоп никак не складывался в картинку. Полковник. Озеро… И при чем тут мои клиенты Смирновы-Инстаграм, о существовании которых Анфиса, похоже, даже не догадывалась?
        - Он в инкубаторе! - вдруг еле различимо сказал Хэш.
        - Что? - переспросила Анфиса и наклонилась к нему.
        - Полковник в инкубаторе, - выдавил из себя Чебурашка. - И без нас ты его все равно не найдешь.
        - В каком еще таком инкубаторе? - Анфиса приготовилась внимательно слушать.
        - Заткни свою пасть! - в ярости сказал толстяк Хэшу. - Заткни, или я своими руками оторву твою челюсть!
        - Ладно, - сказала Анфиса, сняв кочергу с плеча и постукивая ею по ладони левой руки. - Как хотите. Я считаю до десяти. Раз!
        - Анфиса! - сказал Тэг. - Ради чего ты это затеяла? Чего ты хочешь добиться? Хочешь отомстить Буру за Сервера?
        - Его, между прочим, звали Антон, - сказала Анфиса, сжав зубы. - А ты помнишь, как тебя называла мама? Коля? Сережа? Может быть, Богдан? Или Саша? «Тэг»! - с презрением сказала она. - Присвоили себе клички вместо имен и довольны. А полковник и рад, что вы такие идиоты.
        - Кто бы говорил об идиотах, - пробурчал Тэг. - Сама где сейчас живешь! С кретинами.
        Этот выпад Анфиса проигнорировала.
        - Он и тебя при случае так же пристрелит из арбалета, как он это сделал с Антоном. Или ножом пырнет. Или сделает маленькую дырочку и подвесит вниз головой, чтобы кровь стекала… Два!
        Толстяк замолчал. Чебурашка Хэш весь извивался и дергался, ему явно хотелось поскорее прекратить мучения и выдать все, что было ему известно, но по какой-то причине он боялся связанного напарника больше, чем Анфису с кочергой.
        - Три!
        Напряжение сгущалось. Мне хотелось закрыть глаза или выйти, но я не желал давать повода для насмешек и терпел.
        - Четыре!.. Пять!
        - Хорошо, Анфиса, - сказал толстяк. - Я расскажу. А что ты собираешься сделать с нами?
        - Накормлю и оставлю здесь, в избушке. После того как найду Бура, вернусь, развяжу - и идите куда хотите. Если будет желание, могу в Тихой замолвить за вас словечко.
        - Анфиса! - не выдержал я. - Какое словечко? О чем речь? Их нельзя исправить. Ты понимаешь это? Нельзя! С ними и Переворот не справился. У них мозги так устроены, что им любое Воздействие нипочем. Это жадные, жестокие твари. Им нужно побольше развлечений, чтобы не думать о своей жадности и жестокости. Они не будут жить в Тихой. Их нельзя пускать к нормальным людям.
        - Ну, это кто еще нормальный, - сказал Тэг. - Так что, рассказывать дальше, или поговорим с твоим дружком о Гегеле и Фейербахе?
        - Ваня… - сказала Анфиса.
        - Они убить меня хотели! - не мог остановиться я. - Глаз выколоть штопором! А ты хочешь их отпустить на все четыре стороны?
        - Ваня, я тебя что-то не пойму. То ты против того, чтобы их убить, то против того, чтобы их отпустить. Ты помолчи немного и подумай. А я послушаю Тэга.
        Я замолчал, хотя внутри все кипело от ощущения, что события развиваются неправильно.
        - На берегу озера, - сказал медленно Тэг, - мы обеспечивали работы, которые шли на дне озера.
        - А что там, на дне? - спросила Анфиса.
        - Мы и сами не знаем. Это правда. Вроде как там раньше были склады боеприпасов. После Переворота забили ключи, и они ушли под воду.
        - Но боеприпасы не действуют. Зачем их искать?
        - Да там и нет никаких боеприпасов. Песок, ил, растительность всякая. Даже следа от складов не осталось. Но наши там роют, достают из-под воды грунт и везут к полковнику.
        - В инкубатор?
        - А ты сообразительная, - печально усмехнулся Тэг. - Ну да, в инкубатор.
        - Зачем полковнику грунт со дна озера? Он что, уран ищет? Или золото с алмазами?
        - Нет никакого урана. Ничего нет. Никакого оружия. И золота с алмазами нет.
        - Так зачем ему это? Неужели никаких соображений? Никаких слухов?
        - Ну, говорят… - Тэг поежился и оглянулся, как будто даже здесь боялся, что полковник услышит его. - Говорят, что на этих складах он впервые увидел Анжелу.
        - Анжелу! - в каком-то восторге воскликнула девчонка и оглянулась на меня с видом «ну я же говорила!». - Анжелу… И что? Что он там увидел? Что говорят?
        - А этого никто не знает. Ничего не говорят. Правда.
        - Хорошо! - Анфиса взволнованно прошла по маленьким сеням до стены и обратно, переступив по дороге через ноги связанных. - Значит, Бур видел там Анжелу и теперь роет землю в нетерпении… Понятно. То есть ничего не понятно. Ладно, а где он сам? Как его найти?
        - Давай карту, покажу. И воды.
        - Сейчас.
        Анфиса вошла в избушку и вернулась с кружкой воды и зеленовато-серым глянцевым листком, испещренным надписями, разноцветными линиями и пометками, сделанными от руки зеленой шариковой ручкой. Я узнал этот листок, хотя и не видел его никогда. Зато видел его родных братьев из атласа автодорог Подмосковья, который мы с Надей нашли у Анфисы в квартире. Я вспомнил, как мучился, пытаясь разгадать загадку вырванных страниц (по нумерации не хватало двух, а фактически вырвано было четыре), и как решил, что на развороте, очевидно, была реклама. Извернувшись и заглянув за оборот листа, я убедился, что был прав на сто процентов. Две недостающие страницы занимала реклама МТС. Оператора мобильной связи. Ирония показалась мне даже слишком очевидной.
        - Вот здесь, - стал объяснять Тэг, с жадностью выпив всю воду (я взял у него пустую кружку и, не спрашивая разрешения, пошел за водой для лопоухого), - видишь, озеро в виде человеческого эмбриона. Это старая карта, и сейчас озеро гораздо больше и выглядит совсем не так. В смысле по форме совсем другое… Мы находимся где-то здесь. У тебя тут ручкой помечено. Правильно?
        - Правильно, - ответила Анфиса нетерпеливо. - Ну и?
        - Значит, берег, с которого ныряют на дно, должен находиться где-то здесь. Тут вот, видишь, квадратики. Бл…, не разберу! Масштаб слишком мелкий.
        - Сейчас! - обрадовался я. - Сейчас принесу.
        Я сбегал за картой, которую мне одолжили в читальном зале, и Анфиса стала под руководством Тэга чертить на ней. «Ну что ж, - подумал я, - остается надеяться, что девушка из библиотеки простит меня».
        Когда маршрут был прочерчен и Анфиса узнала, как охраняется дорога от озера к инкубатору, она спросила:
        - А что это за инкубатор? Кого он там разводит? Страусов?
        - Этого мы не знаем, нас туда не пускали. Но мне кажется, не страусов, - ответил Тэг. - Мне кажется, он там разводит людей.
        - Людей? - воскликнул я.
        - Людей… - задумчиво произнесла Анфиса, и мне показалось, что у нее по этому поводу есть кое-какие соображения. - А вы, что вы делали здесь в лесу? Про инкубатор вы ничего не знаете, что достают из озера, тоже не знаете. А кто знает?
        - Бур знает. Может, Мураховский знает.
        - Мураховский? - воскликнула Анфиса. - Он тоже жив?
        - Да. Только после того случая у него с головой совсем уже плохо. Не дружит он теперь с головой.
        - Мураховский, значит. А вы, значит, ничего не знаете?
        - Не знаем! Подумай, кто с нами делиться будет? С тобой сильно делились секретами, когда ты в «Прыгающем человеке» работала? Мы охраняли, следили, чтобы вокруг никто не шарахался. А когда увидели тебя, сразу подумали, что тебя кто-то прислал, что ты теперь на каких-то гадов кретинских работаешь, и пошли тебя искать. А тут - этот, рюкзачник. Решили и его прижать.
        - Бур знает, что вы меня видели?
        - Нет, мы хотели сами тебя выловить и сделать ему сюрприз.
        Анфиса внимательно посмотрела на толстого.
        - Ладно, поверю, - сказала она. - По куску сыра с сухарями вы заслужили.
        Через полчаса, собравшись и покормив Хэша и Тэга, мы вышли из избушки с рюкзаками за плечами.
        - Если Бура там нет, я вернусь и убью вас, - сказала Анфиса бойцам вместо прощания. - Не возражаешь, Ваня? - спросила она у меня.
        Я понял, что она очень взволнованна, и решил никак не реагировать на ее слова.
        - Между прочим, - сказал вдруг Тэг из сеней, и мы на секунду остановились, чтобы выслушать его, - между прочим, мама называла меня Иваном. Ваней. Как этого придурка с рюкзаком… Хотя вас это в принципе не касается.
        Часть третья
        1
        - Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека? - спросил я.
        Двигаясь на северо-восток, мы отошли от избушки с полкилометра, не больше. В лесу стояла тишина. В том смысле, что не было никаких звуков, связанных с человеком. Зато, несмотря на сентябрь месяц, на все голоса пели птицы. А до Переворота, я это хорошо помнил, птичье пение в подмосковных лесах прекращалось где-то в середине лета. Стучал дятел, извлекая из какого-то звонкого дерева довольно мелодичный звук. Раз или два неподалеку раздался треск ломаемого сухостоя, я испугался и остановился, но Анфиса успокоила меня, предположив, что это олени. «Это территория Тэга и Хэша. Другие охранники появятся здесь не раньше чем через сутки, когда поймут, что с Хэштэгами (правильно я говорю? - улыбнулась она) проблема».
        Комаров было меньше, чем ночью, но все же достаточно. Ненавижу комаров. В особенности в сочетании с паутиной, налипающей на вспотевшее лицо и шею. Да, лес - развлечение не для меня.
        Однако в это утро я почти не обращал внимания ни на паутину, ни на кровососущих. Я чувствовал, что я изменился. Даже осанка, несмотря на ушибы, стала другой. «Интересно, что сказал бы Василий Николаевич, мой тренер, увидев меня сейчас?» - подумал я и посмотрел на опухший правый кулак с кожей, содранной на фалангах пальцев.
        Как только мы вышли на поиски инкубатора, я стал сводить воедино все, что узнал ночью и сегодня утром. Пока что было ясно следующее:
        1. Анфиса ищет полковника Бура.
        2. Полковник Бур, которого все считали мертвым, - жив.
        3. Полковник построил какой-то инкубатор на территории Тихого мира.
        4. Полковник делает нечто бессмысленное - поднимает ил со дна озера и возит его в свой инкубатор.
        5. Анфиса знает об Адамове то, чего не знают другие.
        6. Бойцы из Сектора тоже знакомы с Адамовым и смертельно его боятся.
        7. Полковник утверждает, что видел Анжелу.
        8. Анжела существует.
        9. Это не новость для Анфисы.
        Прояснив все, что мне стало известно, так сказать, ответы, я решил обозначить и главные вопросы. И вот что получилось:
        1. Зачем Анфисе встречаться с Буром?
        2. Как она узнала, что Бур жив?
        3. Что (или кого) Бур разводит в инкубаторе?
        4. Почему Анфиса, зная Адамова, отправилась на поиски Бура одна?
        5. Действительно ли Анжела (раз уж она существует в реальности, а не только в воображении ангелианцев) способна включать мобильники, запускать двигатели внутреннего сгорания и стрелять из огнестрельного оружия?
        6. Какое отношение ко всему этому имеют Смирновы-Инстаграм?
        7. Когда мы вернемся домой?
        Хорошенько обдумав оба умозрительных списка, я решительно поправил лямки своего рюкзака, окликнул идущую впереди девчонку и спросил ее:
        - Анфиса, ты когда-нибудь убивала человека?
        2
        - Зачем спрашиваешь? - в своей обычной манере (либо возражать, либо отвечать вопросом на вопрос) ответила Анфиса.
        - Хочу знать, - терпеливо сказал я, ускорив шаг и приблизившись к девчонке почти вплотную.
        Анфиса метров тридцать шла молча.
        - А ты мне точно поможешь? Не сдрейфишь, как вчера в лесу? - наконец спросила она.
        - Помогу. Но я должен все знать.
        Анфиса оглянулась и засмеялась.
        - Ты чего? - спросил я.
        - Видок у тебя премиальный! Синячище-то позеленел, всеми красками переливается…
        Тут она снова замолчала. Но я не стал ее дергать. Чувствовал, что сейчас начнет говорить. Так и случилось - не только тихие бывают проницательными.
        - Когда случился Переворот, мне было тринадцать лет, - сказала Анфиса. - Мы жили в Новогиреево, в двухкомнатной квартире. Я и мои родители. Утром все начали шуметь, бегать, звонить по городским телефонам. Мобильники не работали, телевизор тоже… Включила ноут, а там заставка - большое слово WORD. А сам ноут не грузится. Дела… Ну, в общем, ты и сам это все знаешь. Я побежала на улицу.
        Я шагал рядом с Анфисой, немного отставая и чуть-чуть справа от нее. Так что передо мной раскачивались ее мелкозавитые волосы, убранные в хвост, и хорошо были видны загорелая щека и шея и на удивление скромная сережка в ухе.
        - Отец не хотел меня пускать, но я не послушалась, выбежала. Паника, дружки, тусня, то да сё… Все хотели, конечно, сфоткать все, что там было, или снять видео и потом вывесить в фейсбуке и «одноклассниках», но ничего не работало, а люди как-то это не могли понять. Ну ладно мобилы (тут связь могла отказать и все такое), а почему обычные фотики косячат? Потом как-то все улеглось, и я побежала домой. А родителей уже дома нет. Я была во дворе, внизу, они не выходили, ну, может, я и проглядела их, и они вышли, но почему они мне ничего не сказали? - Голос Анфисы дрогнул, но она довольно быстро взяла себя в руки. - Короче, ключи от квартиры на месте, от машины тоже, бумажник отца лежит на полке под телевизором, сумка матери - в прихожей. Документы на месте, все на месте. А родителей нет. Больше я их никогда не видела.
        Пропали родители. Довольно распространенная история. Я знал, что во время Переворота исчезло много стариков. Некоторые уехали из Москвы, как мои родители, а некоторые, как моя бабушка, просто растворились бесследно, как будто их никогда и не было.
        - Ты знаешь, - сказала Анфиса, - они ведь были не такие уж и старые. Папе было пятьдесят, маме сорок пять. И еще. Все их вещи остались на месте, в квартире. Но исчезла обувь. Сколько ни искала, не смогла найти папины ботинки и мамины сапоги, замшевые, на змейке. Как будто они обулись и ушли. Куда?
        Да, про ботинки - это было сильно. Даже слишком. Может, они хотели выйти следом за Анфисой на улицу, обулись, и тут их и настигло то, что настигло мою бабушку. А может быть, их позвал кто-то, они обулись и ушли. Вот только куда? Долгие годы я старался не думать об этом, и это в общем-то несложно делать, пока ты живешь в Тихой.
        - Потом все вокруг стали тихими, тупыми, им нравилось, что больше не работают телевизоры и не летают самолеты, и мы с моей подружкой и ее родителями ушли от них подальше - на Профсоюзную, где начали собираться нормальные люди.
        - То есть дерганые, - не удержался я.
        - Ну да. Потом появились Просеки, потом сделали забор вокруг Сектора и отрезали все коммуникации, соединявшие с Москвой. Оставили только две высоковольтных линии, по которым подавалось электричество. Бесплатно. Чтобы мы сидели тихо. Но это ты тоже знаешь… Я искала родителей, но в Секторе их найти не могла, и никто, кого я спрашивала, о них не слышал… А когда мне исполнилось четырнадцать, меня изнасиловали. Прямо на улице, на асфальте. Их было трое. Сбили с ног. Держали. Вначале один, потом полез другой. Рядом была какая-то помойка, битые стекла. Мне уже было все равно, как жить дальше. Я подняла кусок стекла и этого второго резанула по горлу…
        «Значит, убивала», - поежился я.
        Анфиса достала карту, посмотрела на нее и огляделась. Мы двинулись дальше.
        - Так он и не успел ничего сделать. Не насладился, так сказать, не повысил свой «гедонистический индекс». А те два подонка были нетрусливые, не убежали, стали бить меня ногами. И забили бы, если бы не появился Антон.
        - Это он на фотографии? - спросил я, вспомнив парня с квадратной челюстью и надпись на обороте «Солнечный лучик постели коснется, звук смс-ки нарушит покой».
        - Да. Он потом взял себе имя Сервер. Пошел работать в охрану президента. Мы пять лет были вместе. Играли в «и-мэйл», как все, ходили в разные клубы, заменители цифровых развлечений. Хотели пожениться. А потом Бур убил его.
        Теперь мне было понятно, почему Анфиса никому ничего не сказала.
        - И ты отправилась за Буром, чтобы отомстить? - спросил я осторожно.
        - Нет, - сказала Анфиса, отводя рукой тугую ветку и придерживая ее. - Я ведь тебе говорила. Я отправилась не за Буром, я отправилась за Анжелой.
        3
        - Так, значит, Анжела - это реальный человек? - спросил я.
        - Ну да, я же тебе говорила. Ты что, не веришь?
        - И она действительно умеет оживлять мобильники?
        - Ну да.
        - Но это невозможно. Там нужны какие-то настройки… Я не очень разбираюсь. Но операторов давно нет. Вышек нет. Сим-карты не действуют. Компьютеры, которые все это обслуживали, давно превратились в хлам. Нет, Анфиса, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
        - Вот как? - сказала Анфиса. - Не может быть?.. Ты видел, как остановились все машины пять лет назад?
        - Ну, видел.
        - А как таяли в воздухе заводские трубы?
        - Видел, ну и что?
        - А алкоголиков видел?
        - Последний раз лет шесть назад, до Переворота. Теперь не встречаю.
        - Вот видишь. Их, кстати, даже в Секторе нет. И после этого ты говоришь, что могут быть невозможные вещи?
        - Да, но…
        - Никаких «но». Кошкин, я еще раз говорю: я своими глазами видела и слышала, как в одну минуту включились все мобильники в Секторе. Звонили звонки, играли рингтоны, люди кричали «Алло!», разговаривали друг с другом.
        - Это был психоз, галлюцинации.
        - Дурак ты и не лечишься! - рассердилась Анфиса.
        - Да у них давно аккумуляторы разряжены. Чтобы работать, любому электроприбору нужно питание.
        - Это твоему мозгу нужно питание, Кошкин. А Анжеле, чтобы включить мобильник, ничего не нужно.
        - Все равно, тебе просто могло показаться.
        - Послушай, Ваня! Послушай меня внимательно. Скажу тебе сейчас одну вещь, и ты сразу ее забудь. Забудешь? - Анфиса остановилась и повернулась ко мне, разглядывая меня в упор.
        - Забуду.
        - Я своими глазами видела, как шестилетний ребенок дал своему отцу пистолет и сказал: «Стреляй!» И отец нажал на курок и выстрелил. В полковника Бура. В сердце. Наповал. Не знаю, как он выжил. Так вот. Если ребенок смог выстрелить из пистолета, в то время как профессора во всем мире уже пять лет не могут взорвать даже новогоднюю хлопушку, то неужели ты думаешь, Анжелу может остановить разряженный аккумулятор? Анжела плевать хотела на аккумуляторы. Анжела - это…
        - Я все понял. Дальше не надо, - поспешил согласиться я.
        Меньше всего мне хотелось, чтобы Анфиса начала учить меня, что Анжела - это бог, или ангел господень, или еще что-нибудь из набора ангелианцев.
        - Но тебе она зачем? - спросил я ее. - Анжела?
        - А затем, что один человек обещал мне помочь найти моих родителей и не сдержал обещание. - Девчонка поправила рюкзак, сверилась с картой и снова бодро зашагала впереди.
        Я тоже заглянул в карту через ее плечо. До инкубатора нам оставалось еще километров шесть-семь. Вполне могли закончить разговор.
        Если бы я знал, что нас ожидает впереди, то, конечно бы, не торопился. Не торопился бы идти и не торопился бы задавать вопросы.
        4
        Однако в будущее я заглядывать еще не научился, поэтому спешил все выяснить, пока мы не добрались до инкубатора. Я плохо представлял себе, с чем мы там столкнемся, но понимал, что времени на разговоры скорее всего не будет. Сильно беспокоила боль в правом боку. Не помешают ли мне ушибы быстро набрать большую скорость при экстренном отступлении и поддерживать ее достаточно долго, чтобы оторваться от преследователей? Проще говоря, смогу ли я бежать как заяц, когда за нами погонятся люди несколько посерьезней, чем толстяк с Чебурашкой?
        - Значит, никто тебе не помог найти родителей, и ты решила, что их сможет найти Анжела, которая может все? - спросил я.
        - Типа того, - ответила нехотя Анфиса.
        - Но почему ты никому ничего не сказала? Я бы понял, если бы ты хотела, например, убить полковника. Ясный пень, об этом рассказывать нельзя. Но почему не сказать про родителей и про Анжелу друзьям? Зачем такие тайны? Ты уж меня извини, но тут что-то не так.
        Я помнил, что перед тем, как уехать, Анфиса встречалась в Москве с каким-то незнакомцем. И не эта ли встреча подтолкнула ее к бегству в леса? Хотя, может быть, это было не бегство, а наступление, кто его знает.
        - Дело в том, Ваня, что я говорила. Знаю я кое-кого, кто мог бы подсказать, где искать Анжелу…
        - Например, Адамова, - подсказал я.
        - Ваня, не говори, чего не знаешь. Адамову такие вопросы задавать нельзя. А почему нельзя - не нашего ума дела. Зато я говорила с другим человеком. Который застрелил Бура. Понимаешь, раз его сын смог сделать так, что выстрелил пистолет, значит, он такой же, как Анжела. Ну или почти такой же. И он тоже мог бы помочь мне. Я попросила этого человека, чтобы он позволил мне поговорить с мальчишкой. Он отказал. Я разозлилась. «Ах так, - говорю, - ты обещал помочь с поисками, полгода ничего не делал, обещание не сдержал, а теперь и с сыном твоим поговорить нельзя!» А он говорит: «Да, нельзя!» И, типа, пошла вон. Хорошо, говорю, я сама найду Анжелу, без твоей помощи. Пусть тебе будет стыдно, пусть тебя совесть сожрет, если она у тебя еще осталась! Из-за тебя и твоей жены погиб Сервер, то есть Антон, а ты прячешь от меня своего мальчишку!
        Анфиса подняла толстую ветку и шарахнула ею по стволу сосны изо всех сил. Ветка оказалась гнилой и рассыпалась. Удара не вышло. Тогда девчонка пнула шляпки грибов, которые брызнули мякотью во все стороны.
        - Ты что? - сказал я, чтобы перевести разговор на другую тему. - Это же белые!
        - А мне до жопы! - сказала она. - Хоть белые, хоть черные!.. А эта сучка Вика все равно в Сектор от него убежала!
        - Вика? - вкрадчиво спросил я, припомнив поляроидную фотографию. - Этот человек… это, случайно, не Чагин?
        Анфису будто холодной водой окатили. Она утихла и, засопев, ускорила шаг.
        - Может, Чагин, а может, и не Чагин, тебе-то что? Ты что, знаешь Чагина?
        - Не столько его, сколько его жену. А сам он, конечно, неприятный тип… А что, Вика сбежала в Сектор?
        - Не знаю. Считай, что я тебе ничего не говорила!
        «Хорошо, - подумал я. - Тогда и я тебе не скажу, что заходил вчера к Чагину и что он не захотел разговаривать. Хотя теперь понятно, почему у него на двух этажах охрана. Был бы у меня ребенок, стреляющий из пистолетов, я б его еще не так охранял».
        - Слушай, Кошкин! А почему это я должна все время на твои вопросы отвечать? Ты сам-то не хочешь кое-что рассказать? - спросила вдруг Анфиса.
        - Могу и рассказать, - ответил я. - Хотя это я за тобой тащусь, а не ты за мной.
        - Ну и расскажи, с чего это ты вдруг за мной тащишься? Зачем столько упорства?
        - Я же говорил, Надя попросила.
        - Надя попросила, наверное, в Москве меня найти, среди тихих. В раю. А ты куда поперся? Ты хоть понимаешь, что тут с нами могут сделать?
        - Понимаю, - сказал я (хотя я не понимал или, точнее, не хотел понимать). - Но я обещал.
        - Это что, такая любовь у вас?
        - А в чем сомнения? - спросил я.
        - Да как-то ты не похож на спасителя девчонок.
        - И чем же? Чем же именно я не похож? Размерами? Шириной плеч? Силой удара?
        - Да нет, с размерами и силой удара у тебя вроде все в порядке. Толстоват немного, на мой вкус, а так ничего. Но все равно не похож. «Не верю!» - как говорил покойный Лева-Теоретик.
        - Это говорил Станиславский, - сказал я. - Был такой театральный режиссер.
        А сам подумал: «Вот именно поэтому я за тобой и тащусь. Чтобы верили». Но вслух ничего не сказал.
        5
        Я решил, что Анфиса обманывает меня. Могло ли быть совпадением, что она искала Анжелу именно там, где случайно обосновался полковник Бур, убивший ее жениха? Навряд ли. Таких совпадений не бывает. Скорее всего девчонка заговаривает мне зубы, бьет на жалость: родители, Анжела и все такое. А сама с самого начала искала полковника, чтобы отомстить ему. Но как именно?
        Я уже достаточно хорошо знал Анфису, чтобы наконец-то понять, что она попросту собирается убить Бура.
        Убить человека. Это раз.
        Убить полковника, которого охраняют головорезы, садисты и извращенцы. Это два.
        И что прикажете делать мне? Как остановить ее? Как вернуть назад, домой, в Тихую Москву? А если она откажется? Наброситься и связать? Но с такой ношей я не выберусь из этого леса (даже если у меня получится связать ее). Нас выловят и поджарят на вертеле, как Буратино с Мальвиной. Или утопят в озере.
        Так что же, идти с ней? На убийство? Или все-таки бросить ее к чертям собачьим? Но этого-то как раз я сделать и не мог. «Не похож на спасителя! Не верю!» И Надя так считает. Не верит. Если брошу девчонку, то назад вернуться не смогу. Нужно будет бежать подальше, на край Земли, где меня никто не знает, где будет все равно, верят мне или нет. Но от себя-то - не убежишь!
        Значит, не отвертишься. Надо идти с ней. Недолго осталось. Километра три. Когда дойдем, все станет ясно.
        «Делай что должен, и будь что будет», - вспомнил я.
        Но должен ли я это делать? Вот в чем вопрос.
        - Анфиса! Ты собираешься убить полковника? - решил рубануть я сплеча.
        - Да, - ответила Анфиса не задумываясь.
        6
        Расстояние до инкубатора между тем сокращалось, причем гораздо быстрее, чем мне того хотелось. Анфиса шла все медленнее и осторожнее, всматриваясь в заросли по сторонам и стараясь не наступать на хрусткие ветки.
        Сердце у меня билось с перебоями, ноги слабели и двигались все хуже. Единственное, в чем я точно отдавал себе отчет, было то, что я абсолютно не понимал, что делаю. «Убить? Убивать? - крутилось у меня в голове. - Убью, убьем, убьет… Что ж, все когда-то происходит впервые». А в следующую секунду я уже думал, что ничего, мол, страшного, мне-то лично ничего делать не придется, Анфиса все сделает сама, а я только так, для прикрытия.
        - Анфиса! - позвал я в конце концов шепотом. Мне хотелось поговорить, выговориться, иначе, казалось, стиснутые страхом слова убьют меня раньше, чем эта девятнадцатилетняя фурия доберется до своей жертвы.
        - Тсс! - приложила она палец к губам, обернувшись. Потом помахала рукой - «садись!».
        Я осторожно, чтобы не звякнуть чем-нибудь металлическим, снял рюкзак и сел. Закрыл глаза. Так бы и сидел здесь вечно, вытянув ноги, с закрытыми глазами. Слушал бы птиц и шум ветра в соснах.
        - Кошкин! - вдруг почувствовал я горячее дыхание на щеке и шее.
        Открыл глаза - Анфиса сидела рядом, наклоняясь ко мне.
        - Кошкин, я не самоубийца, - сказала она полушепотом.
        - Я в этом сомневаюсь, - прошептал я в ответ.
        - И хочу, чтобы мы с тобой ушли отсюда живыми. Ты хоть и не спаситель мира, а хороший. Я тебе еще кое-что хочу рассказать. Пока мы не добрались до Бура. Чтоб тебе в случае чего как-то легче было сориентироваться. Понятнее, что ли… Видишь ли, тут что-то странное происходит.
        - Кто бы мог подумать! - съязвил я.
        Анфиса пропустила мое замечание мимо ушей.
        - Пойми, я не знала, что Бур жив, и никак не могла знать, что его здесь встречу. А встретила. Это странно. Это очень странно. Я ведь и на самом деле за Анжелой отправилась. Несколько месяцев ночами лежала, думала, где она может скрываться. Вспоминала, как Антон однажды говорил, что подслушал разговор Бура и президента Рыковой. Он стоял внизу, а они на балконе, в Воронцово, это в Секторе типа как раньше Рублевка была, ну ты должен знать. «Раз там все началось, то там Анжелу и надо искать!» - сказал Бур Рыковой. «Где все началось?» - думали мы с Антоном. И ничего придумать не могли, пока я не нашла у Теоретика карту. Он одно время был моим начальником, когда я работала в спецотделе «Прыгающий человек». Его тоже Бур убил, в тот день, на моих глазах, вместе с Антоном. Раздробил ему череп. Потом, когда Чагин выстрелил в полковника и мы уходили, я нашла у Левы, так звали Теоретика, карту. Вот она, смотри!
        Анфиса вытащила из-под ремня заправленный в джинсы красный свитерок, сунула под него руку, пошарила в районе груди и достала сложенный вчетверо небольшой листок, влажный от пота.
        На листке синели какие-то квадратики, ломаные линии, кружки и пятна, нанесенные шариковой ручкой. Не было ни одной надписи, ни слова, ни буквы, ни цифры. Больше всего это напоминало контурную карту, только сильно упрощенную: без указания масштаба и сторон света и с линиями совершенно одинаковой толщины, так что в большинстве случаев нельзя было отличить лес от озера, а границы населенного пункта от кривизны сельской дороги.
        - Но тут ничего не понятно! - в отчаянии сказал я. Я уже устал не понимать.
        - А теперь делаем вот так. - Анфиса достала вырванный из атласа листок, раскрыла его на коленях, непонятную контурную карту повернула туда-сюда. - Вот! Видишь?
        Да. Я видел. Немного не тот масштаб, но в принципе ошибки быть не могло - листки почти полностью совпадали. Но на том, который Анфиса прятала у себя на груди, на краешке кривой фигуры, напоминавшей человеческий эмбрион, стоял крестик. А на атласе видно было, что эмбрион - это озеро.
        - Понял?
        - Да, - сказал я. - Это карта Орехово-Зуевского района. А крестиком отмечено то место, которое сейчас находится под водой. Толстяк сказал, что оттуда дерганые ил добывают.
        - Не добывают, а достают, - поправила Анфиса.
        - А в чем разница?
        - В том, что им ил нужен не как ископаемое, не вообще ил, а именно этот ил. Понял?
        - Да, - ответил я. - Только непонятно, зачем этот ил дерганым.
        - Я и сама не понимаю. Хотя кое-какие мысли на этот счет у меня имеются. Но я про карту. Так вот, я ее после гибели Теоретика хранила у себя. Знала, что Лева не стал бы просто так на себе какие-то схемы прятать, да еще когда шел на такое важное дело. Но для чего эта карта, как ее применить и вообще карта это или еще что, я не знала. Но вот проходит полгода, и в прошлое воскресенье я случайно встречаю Касперского. Это имя такое. Как раньше звали, не помню, а теперь, в общем, Касперский. Живет он в Секторе, но у него сильная аллергия на освежители и дезодоранты, а их там специально килотоннами распыляют, чтобы от Тихой Москвы отличаться. Так вот он, когда совсем начинает задыхаться, чувствует, что еще немного - и кранты, собирает вещички и едет на несколько дней к своей тетке в Тихую. Там у него его астма и проходит, лучше любого санатория, и потом можно назад в Сектор возвращаться. А через полгодика, когда яды в организме накопятся, - снова в Тихую. К тетке своей. Мотается потихоньку два раза в год. Приспособился. Ну, я не ожидала его увидеть, он меня тоже, сказал, что про меня всякое слышал в
Секторе, в основном плохое, вроде как меня убили и закопали, или какой-то бандит, враг государства нашего (то есть ихнего) завербовал меня и с собой куда-то на Север утащил, в общем, всякую ерунду. Мы давно с Касперским знакомы, с ним еще Сервер дружил, по клубам вместе зависали, то да сё. Но это не важно. А важно, что работает он у Изюмова. Знаешь, кто это такой?
        - Знаю. Епископ церкви ангелианцев. Он еще раньше якобы смс-ки на специальные мобилы, установленные в церкви, получал. А весной перестал. Как раз после тех событий, когда правительство Сектора испугалось и запретило ему дурить народ. Поняли, до чего может довести разжигание религиозного фанатизма.
        - Да не было никакого фанатизма! Как ты не поймешь?! - воскликнула Анфиса громким возмущенным шепотом. - Это не галлюцинации были! Мобилы на самом деле включились и начали работать. И смс-ки на самом деле в церковь приходили. Настоящие. От Анжелы. Просто после того, как Бур убил Теоретика и Антона и хотел Адамова убить, она перестала их высылать. Вот и все объяснение. Все просто! Но дело не в этом. Касперский рассказал мне, что Изюмов последнее время немного свихнулся, по вечерам запирается у себя в подвале и молится, а в конце молитвы вместо «аминь» повторяет несколько раз «здесь все началось, здесь все началось, здесь все началось». Касперский не утерпел и однажды подобрал ключи и залез в подвал. А там у стены сооружено что-то вроде алтаря, и над алтарем громадная надпись «ОЗ». Касперский вначале думал, что это «ноль три», то есть телефон старинной «скорой помощи», потом решил, что Изюмов начал молиться какой-то «Обители Зла» или стране «Оз», а потом на досуге порылся в документах епископа и нашел его российский паспорт, еще цифровой. А там место рождения - Орехово-Зуево. Касперский сказал, что
его как громом по башке!..
        - Молнией, - поправил я.
        - Да какая, на фиг, разница! Хоть ломом. Главное, что ему стало ясно, что «ОЗ» - это Орехово-Зуево! И значит, епископ молится своему месту рождения, вроде как Вифлеему. Значит, богом себя считает. Здесь, говорит, все началось. Альфа и омега. Кстати, там в молитве такие слова тоже были. «Альфа и омега. Альфа и омега». Совсем крыша съехала. Ну, похихикали мы с Касперским, посмеялись над Изюмовым, а потом вдруг я вспомнила, как Бур говорил Рыковой: «Раз там все началось, значит, и Анжелу там надо искать»! И все у меня в голове сошлось. И побежала я в «Букинист», купила старый атлас Подмосковья, потом домой, достала Левину схему, открыла Орехово-Зуевский район… А дальше ты все знаешь.
        - Ну да, знаю, - ответил я. - Только при чем тут Анжела?
        - Ты что, совсем тупой? При том, что ее искать надо где-то рядом с Орехово-Зуево. Ты что, не слышал, что тебе Тэг сказал? Русским языком. Что Бур вроде как тут первый раз Анжелу встретил. А где именно? Вот у Левы все на карте и отмечено. Лева в нашем отделе занимался проблемами сознания и теорией тихих детей.
        - Что за теория такая?
        - Не знаю, но говорили, что у самого Теоретика тоже был тихий ребенок и жил с ним в Секторе, а потом куда-то исчез. Правда или нет, ручаться не могу, свечку не держала. Короче, я тут три дня по лесам рыскала, Анжелу искала или следы какие-нибудь. Ну и увидела, как из озера ил достают, грузят на подводу и куда-то увозят. Явно дерганые. Только одеты странно, по-кретински… А пока работают, в лесу Тэг с Хэшем ходят, на стреме типа. У озера еще двое, а потом они меняются: те в лес идут, а Тэг с Хэшем на берег. Долго я в кустах провалялась, наблюдала. Что везут и куда? Переночевала в избушке и на следующий день пришла снова, подкралась, лежу. Опять приехали и на дно нырять начали. И вдруг еще одна подвода приезжает. Даже не подвода, а типа кареты. И вдруг из нее выходит Бур. Я чуть не спалилась, еле удержалась, чтобы не закричать. Но потом подползла поближе послушать, о чем говорят. Почти ничего не разобрала, но поняла, что они тут надолго.
        - И решила вернуться и оружие поискать, - сказал я.
        - А ты откуда знаешь? - насторожилась Анфиса.
        - Анфиса, я рюкзачник, - с гордостью сказал я. Не удержался. - Если ты еще не поняла, что это значит, скажу, что о человеке, который ищет в Тихой что-нибудь необычное, я узнаю, как правило, первым.
        - Ух ты, какой важный! - ответила она. - Дай-ка бинокль.
        Я полез за биноклем, достал его и протянул Анфисе. Но когда она взялась за него, не выпустил его из руки. Анфиса потянула. Я не отпускал.
        - Так что, нашла оружие? - спросил я ее.
        Вместо ответа она молча потянула бинокль. Я снова не отпустил, хотя тянула она крепко, а для меня держать прибор разбитой вчера рукой было довольно болезненно.
        - Так что, нашла? - повторил я вопрос.
        - Дай сюда! - злым шепотом прошипела она и вырвала бинокль из моей руки.
        7
        Тот, кто был свидетелем Переворота, казалось бы, по определению не должен ничему удивляться. Однако возможности человека в этом смысле поистине безграничны. Не верьте никому, кто утверждает, что его ничем не удивишь. Такой человек или врет, или не знает природы человеческой. В этом я убедился, когда мы наконец добрались до места.
        Увидев то, что Хэш и Тэг называли инкубатором, я был поражен настолько, что на несколько минут почти забыл, зачем мы сюда пришли и какие ужасы скорее всего нас ожидают. А ведь это был только самый поверхностный взгляд со стороны! Мы еще и догадываться не могли, что скрывается внутри.
        Подойдя к объекту (как я пока что предпочел называть про себя инкубатор) метров на двести, мы оказались на краю большой поляны, за которой небольшое пространство было занято одиночно стоявшими дубами и какими-то редкими кустиками. А дальше, собственно, и начинался объект. Или инкубатор, как кому угодно. Он занимал площадь в гектар, может быть, в два, не больше, и справа от него сквозь густые елки блестела вода какого-то пруда или озера. И в этом на первый взгляд не было ничего необычного.
        Если не принимать во внимание, что объект был обнесен забором, вдоль которого с внутренней стороны темной стеной возвышалась живая изгородь из тиса и каких-то колючих растений вроде боярышника. Высота изгороди была не намного меньше панельной девятиэтажки старой постройки. Вы когда-нибудь видели молодые свежие кусты темно-зеленого тиса тридцати метров высотой? Если нет, то поймете мое удивление.
        Деревья после Потепления принимались мгновенно и росли с невероятной скоростью. Но во-первых, как бы быстро они ни росли, они никогда не превышали своих естественных размеров. А во-вторых, после того как я мысленно прикинул время, которое потребовалось бы, например, елкам, чтобы дорасти до таких размеров даже с учетом послепереворотной скорости, у меня получался срок никак не менее семи лет. А это значит, что они начали расти еще ДО Переворота! Или росли намного быстрее всего, что мне приходилось до сих пор видеть.
        Но это еще не все. Заняв позицию на пригорочке, в густом малиннике, я вытащил свой бинокль и взглянул на ограждение объекта с двенадцатикратным увеличением. Забор был деревянный, сшитый из свежих некрашеных досок, по которым кое-где стекали струйки смолы. Ветки тиса и боярышника местами проросли в щели между досками, срослись с забором и вымахали метров на восемь - десять ввысь.
        Это выглядело до того невероятным, что у меня закружилась голова. С одной стороны, по доскам забора видно было, что они не только не простояли здесь ни одной зимы, но даже не выдержали ни одного сколько-нибудь долгого периода дождей. (А я помнил, что вторая половина апреля в этом году и почти весь июнь были необычно дождливыми.) С другой стороны, то, как срослись с досками кусты живой изгороди (если, конечно, можно назвать кустом растение тридцати метров высотой), совершенно отчетливо говорило о том, что живая изгородь была высажена ПОСЛЕ установки забора. То есть приблизительно в июле. Два месяца назад.
        Может, в этом и был смысл инкубатора? Здесь разводили гигантские кусты? Но для чего? Неужели для военных целей? Я знал, что основа идеологии Сектора заключалась в слепой вере в то, что рано или поздно рай, созданный Переворотом, будет разрушен. Теперь создавалось впечатление, что Полковник решил разрушить его при помощи боевых кустов.
        - Посмотри! - сказал я, передавая бинокль Анфисе. - Что скажешь?
        Спустя минуту или две она отняла окуляры от глаз, потерла рукой лоб и несколько растерянно сказала:
        - Хрень какая-то…
        - Вот-вот, - проговорил я с тайной надеждой, что, столкнувшись с явлением, которое не умещается в ее сознании, Анфиса откажется от своей безумной затеи.
        Однако моя надежда прожила секунд десять, никак не больше.
        - А самое хреновое, - сказала Анфиса, выдержав паузу, - что эти долбофаки своими кустами весь обзор загородили. А нам нужно выяснить, что там внутри.
        8
        Мы решили влезть на какое-нибудь достаточно большое дерево, растущее неподалеку на пригорочке, и оттуда провести рекогносцировку. «Что такое рекогносцировка?» - спросила Анфиса с вызовом. Пришлось объяснить.
        Наметили один из самых высоких дубов почти на самом краю поляны. Укрываясь за малинником, подобрались к нему - и тут же столкнулись с проблемой. Назовем ее проблемой залезания на дуб.
        Дерево было, что называется, в три обхвата, а нижняя ветка, за которую теоретически можно было уцепиться, находилась на уровне приблизительно в три человеческих роста. Нечего было и думать, чтобы взобраться по толстенному стволу, как по шесту. Я мог, конечно, подсадить Анфису, но очевидно было, что это совершенно бесполезно, так как и с этого уровня она все равно бы не смогла ни за что уцепиться. К тому же я плохо представлял себе, какими навыками лазания вообще обладает Анфиса и сможет ли она вскарабкаться на вершину, даже если каким-нибудь чудом доберется до нижней ветки. Например, если бы я смог подбросить ее словно мяч или, скорее, специальный борцовский манекен. Но манекен весил, насколько я помнил, килограммов двадцать - двадцать пять, а в Анфисе было не меньше шестидесяти.
        - Гораздо меньше! - возмутилась Анфиса.
        - Это насколько же? - уточнил я.
        - Во всяком случае, никак не больше пятидесяти семи.
        - Да, это существенная разница, - вздохнул я.
        - Ну, не всем же быть такими малофигурными, как твоя Надя, - огрызнулась девчонка.
        Мы постояли еще с минуту, тупо уставившись на вертикальный широченный ствол.
        - А ты не захватила, случайно, таких специальных железных когтей? - спросил я Анфису. - Забыл, как они называются.
        - Это каких еще когтей?
        - А таких, в которых электрики на столбы забираются.
        - Кошки! - вспомнила Анфиса. - Кстати, - оживилась вдруг она, - ты же Кошкин, вот и лезь, тебе сам бог велел по деревьям лазать.
        - Хорошо, - сказал я, совершенно не обидевшись, и хотел было напомнить, что у меня отбиты почки и, возможно, даже сломано ребро, не говоря уже о многочисленных мелких ушибах и раненой руке.
        Но вдруг вспомнил, как Анфиса ночью смеялась надо мной и говорила, что, мол, героям бывает иногда трудно. Несмотря на то что это удивляет некоторых незрелых представителей мужского пола.
        В общем, я подавил желание жаловаться. Это было нелегко, но очередная мелкая победа над собой воодушевила меня.
        - Хорошо, - повторил я и снял с себя рюкзак. - Тогда сделаем так. Привяжи-ка мне бинокль сзади, чтобы не болтался.
        Анфиса перекинула ремень бинокля через мою шею и закрепила прибор сзади куском веревки, который обвела вокруг меня и связала спереди, чуть выше живота. Затянув узел, она хлопнула меня по груди своей ловкой ладошкой и посмотрела снизу вверх в глаза. Я испугался, что она снова вставит мне между ног свою коленку и начнет целоваться, но обошлось. Девчонка сжала в кулак руку и со словами: «Прости, Кошкин, я не хотела тебя обидеть!» - стукнула меня в грудь еще раз, уже кулаком.
        - Ладно, - пробурчал я, вздохнул и почувствовал, что теперь я просто не могу не взлететь на верхушку гигантского дуба в ближайшие тридцать секунд. И как они умеют это делать? Женщины. Не в смысле взлетать, а в смысле заставлять, побуждать и все такое.
        Я отошел от дуба шагов на двадцать пять, вспомнил службу в Вооруженных силах Российской Федерации, хорошенько разбежался и, уперев ногу в дерево, продолжил бег по вертикальной поверхности толстого ствола. Как кот, только на двух ногах. Я, конечно, был несколько тяжелее, чем во время прохождения курса молодого бойца, поэтому мой вертикальный бег завершился где-то на высоте трех метров, что, признайтесь, не так уж и мало. Когда набранная мной инерция исчерпала себя, я намертво вцепился руками в складки коры и повис. До ветки оставалось еще около метра. Я понимал, что никакие усилия не помогут мне. Я просто не смогу преодолеть этот несчастный метр и через несколько секунд, обдирая руки и колени, рухну под ноги прекрасной Анфисы.
        Как я завидовал в это мгновение пацанам из Тихой Москвы, которые карабкались по деревьям как обезьянки, с мая по ноябрь объедаясь шелковицей, черешней, абрикосами, яблоками и орехами!
        Я уже готов был сдаться, как вдруг немного выше и правее своего правого колена увидел небольшое дупло и понял, что у меня есть шанс. Я мог вставить в дупло ногу и дотянуться до ветки. Оставалось решить вопрос, за что держаться руками и как подтянуть вверх все остальное, кроме правой ноги. А это без малого восемьдесят килограммов. Если не считать ногу.
        И вот что я вам скажу. Никогда не следует недооценивать идеологической установки. Уже начиная соскальзывать, я почувствовал, как в голове молнией вспыхнула спасительная мысль: «Я не смогу справиться с таким гладким деревом! Но я попробую взобраться на эту шершавую СКАЛУ!» Стоило в голове сменить «дерево» на «скалу», как дело пошло на лад. Используя углубления и складки коры, я подтянулся на руках, вставил ногу в дупло - и через минуту уже сидел на толстенной ветке.
        Анфиса подошла к дереву вплотную, задрала голову вверх и в восторге хлопнула двумя руками по шершавой коре.
        - Ма-ла-дец! - прочел я по губам ее шепот.
        Посидев немного на ветке, уняв дрожь в коленях и головокружение, я двинулся дальше и через две минуты сидел уже почти на самой верхушке.
        Странно устроен человек. Всю жизнь я страдал от собственной трусости, но при этом никогда не боялся высоты. Повиснув на тонких ветвях в двадцати пяти метрах от земли, я почувствовал себя настолько комфортно, что готов был устроить себе здесь гнездо и провести в нем несколько суток, лишь бы не спускаться вниз и не пытаться вместе с Анфисой охотиться на убийцу-полковника. Но надо было делать то, зачем я сюда вскарабкался. И я развязал узел на животе и достал из-за спины бинокль.
        Спустя пару мгновений меня постигло довольно глубокое разочарование. Как с такими умственными способностями, какими обладали я и Анфиса, мы могли рассчитывать выследить полковника, проникнуть в охраняемый объект, убить опытного вояку и уйти живыми домой?!
        С верхушки ничего не было видно!
        То есть было, но не намного больше, чем из малинника. Несмотря на высоту, на которой я раскачивался, и довольно высокий пригорок, на котором рос дуб, на таком расстоянии гигантская живая изгородь не давала заглянуть внутрь. И любой, кто учил в школе геометрию, мог легко просчитать это, никуда не уходя с солнечной полянки, лежавшей далеко внизу. Вот все, что мне удалось разглядеть: какое-то очень высокое и узкое деревянное сооружение, стоявшее прямо посередине непонятного объекта, противоположная стена живой изгороди, и в разрыве веток гигантского тиса и боярышника - тесовая крыша какого-то здания у противоположной стены.
        С территории объекта доносился лай собак, громкие мужские голоса и стук то ли молотков, то ли топоров. Но что делали эти люди, я видеть не мог.
        Правильнее было слезть, обойти объект с другой стороны, там, где располагались въездные ворота, и взбираться на высоту напротив ворот, которые были значительно ниже гигантских кустов, а значит, давали возможность разглядеть, что творится внутри. Но раз уж я потратил столько усилий, надо было хоть как-то осмотреться.
        Поверх забора в ветвях живой изгороди поблескивали кольца колючей проволоки. Объект имел прямоугольную, близкую к квадратной, форму со сторонами не длиннее ста пятидесяти метров. Высокое узкое сооружение посередине почему-то показалось мне строящейся церковью. Видна была какая-то площадочка, похожая на каркас будущего шатрового купола, а над ней возвышался двухметровый деревянный крест.
        «Зачем им здесь церковь?» - подумал я. И в этот момент залаяли еще несколько собак, потом лай усилился и стал остервенелым, а еще через пару секунд раздался пронзительный женский крик.
        Расстояние было большим, живая изгородь скрадывала звуки, и я не видел ни собак, ни женщину. Но сердце заледенело и упало вниз живота.
        Женский крик повторился, но уже несколько глуше, как будто кричавшей пытались закрыть рот ладонью. Или тряпкой. Стук топоров по дереву прекратился. Собаки стали срываться на визг и рычание. И вдруг на непонятной деревянной площадке, которую я принял за купол строящейся церкви, из-за темной линии тисовых верхушек возникла седая голова. Покачиваясь, как будто человек, которому она принадлежала, взбирался по высоким ступенькам невидимой лестницы, голова поднялась выше линии живой изгороди, за ней появились широкие плечи в пиджаке, потом руки, а потом человек оглянулся и посмотрел прямо на меня.
        9
        Спустился я даже быстрее, чем поднялся. Что лишний раз говорит о сравнительной силе психологических стимулов. В данном случае - страха и желания поразить женщину.
        Забыв о боли в боку и руках, с шумом и треском я прокатился до нижней ветки, откуда, не раздумывая даже тысячной доли мгновения, прыгнул чуть не на голову испуганной Анфисы.
        - Бежим! - крикнул я шепотом, схватив свой рюкзак.
        - Что случилось?
        - Бежим! Нас увидели!
        - Кто? Кто нас увидел? Успокойся, ради бога!
        - Не надо упоминать бога, я тебя прошу! Он! Седой человек в пиджаке. У них там какая-то вышка. Он забрался и посмотрел прямо мне в глаза.
        - Кошкин, остынь. На таком расстоянии он не смог бы разглядеть тебя. Ты же за ветками прятался, правильно?
        - Правильно. Ну и что?
        - Бинокля у него не было?
        - Не было. Ну и что? Он видел меня. Я понял по его глазам. Бежим, говорю. Там обсудим.
        - Где там?
        - В лесу, Анфиса, в лесу!
        Я отбежал шагов на тридцать, но Анфиса не тронулась с места. Даже более того, она села и прислонилась спиной к стволу дуба. Когда я оглянулся, она помахала мне рукой. Мол, пока, Кошкин! До свидания, спаситель девчонок! И я остановился. Это было ошибкой. Далеко не всегда страх бывает плохим подсказчиком.
        10
        Я подошел к Анфисе, но не сел, а остался стоять.
        - Говоришь, тебя вычислил седой человек в пиджаке? Как он выглядел? Заметил шрам над левой бровью?
        - Нет, не заметил. Хотя, может, шрам и был.
        Я уже не так сучил ногами от страха, но все еще подмывало бежать от этого места подальше.
        - Высокий? - спросила Анфиса.
        - Как я мог это понять, если видел только верхнюю половину, пиджак и голову?
        - Но здоровый?
        - Здоровый, широкоплечий.
        - Пиджак, говоришь? Хороший? Ты ведь рюкзачник, должен разбираться.
        - Хороший пиджак, Анфиса, антикварный, в Секторе сейчас таких не шьют. Пойдем отсюда, я очень тебя прошу.
        - Какого цвета пиджак?
        - Темно-синий. Анфиса…
        - Ладно, пойдем, - сказала она, вставая. - Это был Бур. Полковник. При нем никому другому не разрешается надевать антикварные пиджаки.
        - Что будем делать? - спросил я.
        - Надо подумать, - ответила Анфиса с озабоченным и мрачным видом.
        Но подумать мы не успели. В кустах подлеска, с той стороны, где предположительно располагались ворота в объект, раздался треск, словно по лесу катился тяжелый шар, и спустя несколько секунд из-за деревьев выскочил громадный лохматый пес в серебристом ошейнике. Он не лаял, набегал на нас молча, но грозно, с нарастающим рычанием. Язык болтался сбоку, в открытой пасти видны были невероятных размеров клыки. Еще мгновение - и пес должен был совершить прыжок. И тут я сделал нечто из ряда вон выходящее. Ничем не объяснимый шаг. Я прыгнул раньше овчарки.
        Прежде чем я понял, что делаю, я уже стоял перед Анфисой, заслоняя ее от собаки своим телом и занося над головой мой двенадцатикратный бинокль, как последний аргумент. Не помню, рычал ли я. Но волосы точно стояли дыбом. А мои губы растягивал оскал хищника, готового биться не на жизнь, а на смерть.
        Овчарка уже оттолкнулась и оторвала от земли передние лапы, а я уже, как в замедленном кино, стал опускать ей на голову тяжелый оптический прибор, когда откуда-то сзади появилась рука с баллончиком, далеко вперед вылетело продолговатое облако яда, - и громадный пес споткнулся в прыжке, упал у моих ног, взвизгнул и стал, извиваясь, тереться мордой об усыпанную хвоей землю.
        Немного газа досталось и мне. В голове вспыхнуло, горло сжало спазмом, ноги подкосились. Анфиса схватила меня сзади за руку и рванула за собой не по-детски, чуть не вывихнув ушибленное плечо.
        - Дыши! - крикнула она, оттаскивая меня в сторону. - Стой на ногах! Не падай. За мной!
        Слезы застилали мои глаза. Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, как вдруг раздался тяжелый сокрушительный топот лошадиных копыт, отдававшийся болезненными вспышками внутри моей головы. В следующую секунду я услышал крик Анфисы, затем на меня упала капроновая сеть, меня прокатили по земле, рывком подняли и перебросили через седло, как призового барана.
        11
        К тому времени как лошадь, на которой меня везли, вошла в ворота инкубатора (теперь я уже не думал о нем как об абстрактном «объекте»), я немного отдышался. Слезы на глазах еще не высохли, утереть их тоже не было возможности, однако вспышки в голове прекратились, и кое-что мне удалось разглядеть.
        Я висел вниз головой. Обзор частично закрывался черным брюхом жеребца, а слева вверху - еще более черным конским членом. «Значит, жеребец вороной», - подумал я. То с одной, то с другой стороны в поле зрения вдвигались лошадиные ноги. Вот в таком обрамлении передо мной в перевернутом виде покачивался, так сказать, интерьер инкубатора. Сразу после ворот мимо проплыло какое-то вытянутое вдоль ограды длинное бревенчатое строение, рядом с которым стояла телега, накрытая брезентом. Потом мы прошли совсем рядом с колодцем. Судя по расстоянию до изгороди, он располагался недалеко от центра двора.
        Со стороны моего затылка слышны были негромкие насмешливые голоса нескольких мужчин и глухой топот копыт по утоптанной земле. Сколько было лошадей, кроме того жеребца, с которого свешивался я, определить было сложно. Может быть, одна, а может быть, и три. Однако меня не столько заботило количество лошадей, сколько то, болтается ли поперек одной из них Анфиса, или ей все же удалось убежать. Оглянуться было невозможно. Я попробовал напрячь шею и задрать голову вверх, чтобы посмотреть себе за спину, но ничего не вышло. Даже когда я проделал это упражнение в сочетании с максимальным подкатыванием глаз под лоб, удалось разглядеть только ноги того, кто вел моего жеребца. На нем были камуфляжные штаны, заправленные в раздолбанные коричневые туристические ботинки, на протектор одного из которых налипло конское дерьмо с впечатанными в него рыжими хвоинками.
        Совершенно неожиданно справа по ходу лошади, прямо перед глазами (а не со стороны затылка) по направлению от жеребячьего члена к его поблескивающим передним ногам пробежал босой ребенок лет семи, в холщовых штанах и рубахе навыпуск.
        - Шустрый микрочип! - сказал один из мужских голосов, и остальные засмеялись.
        Последнее, что я увидел, прежде чем меня сняли с лошади, был большой каменный дом с палисадником, обнесенный красивым чугунным забором. Мне даже показалось, что рядом с домом блеснула голубая поверхность бассейна. Потом быстро мелькнули, переворачиваясь перед глазами, дощатый настил, потный бок жеребца, кусок голубого неба, камуфляжка; за меня схватились две пары рук, раздалось кряхтенье и голос: «Тяжелый, долбофак!» - и через несколько секунд я оказался на дощатом полу какого-то полутемного и довольно прохладного помещения.
        12
        Двое здоровых мужиков в камуфляжке вытащили меня из сетки и, ни слова не говоря, вышли, заперев за собой тяжелую деревянную дверь с двумя поперечными металлическими полосами - вверху и внизу. Металл отблескивал новизной, нигде на полосках не видно было ни пятнышка ржавчины. Такими же новыми были деревянные стены комнаты. Пахло то ли сосной, то ли елью, в общем, смолой.
        В комнате была большая двуспальная кровать с чистым голым матрасом. У стены стояли квадратный деревянный стол с толстыми ножками и толстой столешницей, два стула и неподалеку - вместительный зеленый таз, над которым висел алюминиевый рукомойник. Над столом, слева от рукомойника, к стене крепились две длинные деревянные полки, на которых не было ничего. Напротив входной двери в стене светилось крошечное окошко, но располагалось оно, как в тюрьме, под потолком и было заделано прочной железной решеткой.
        В дальнем углу я заметил дверь высотой ниже среднего человеческого роста, обитую по периметру поролоном. Я подошел к этой двери и открыл ее. За ней оказалось крошечное и абсолютно пустое помещение без окон и без полок, но с двумя одежными крючками на стене. Кладовка? Шкаф? Душевая? Предназначение комнатки было непонятно.
        Я вернулся в большую комнату и попробовал выглянуть на улицу, но нигде не было щелей и отверстий. Тогда я приложил ухо к смолистой двери и услышал возобновившийся стук топора, детский смех и фырканье лошадей.
        «Куда я попал? - думал я. - И что ОНИ собираются со мной сделать?» Помещение было и похоже, и не похоже на тюремную камеру. И зачем в нем просторная двуспальная кровать?
        Если это инкубатор, то помещение вполне может оказаться ячейкой инкубатора. И если это так, то кто здесь я? Яйцо, цыпленок или бройлер?
        Так я размышлял час. А может быть, десять минут. Часы у меня отобрали вместе с рюкзаком, а в тех обстоятельствах, в которых я оказался, время могло замедляться и ускоряться, как ему угодно.
        Вдруг за входной дверью раздались приближающиеся голоса, затем тяжелые шаги по ступеням деревянной лестницы, лязгнул засов, и в комнату, пригнувшись, вошел человек громадного роста в синем костюме с иголочки. Я вскочил на кровати, а он закрыл за собой дверь и, нависая надо мной, стал внимательно рассматривать меня, словно я был интересным экземпляром бабочки или каким-нибудь редким зверьком. У человека были короткие седые волосы, шрам над бровью и стальные глаза. Это его я видел на площадке.
        - Вы полковник? - спросил я, сглотнув. - Что вы собираетесь со мной делать?
        Еще я хотел спросить, где Анфиса, но вовремя одумался. А вдруг она все-таки убежала? В таком случае было бы неразумно давать любую информацию о ней этим людям.
        Глаза человека проделали странную операцию. Зрачки их сузились почти до точки, а потом снова расширились. Человек молчал.
        - Можно мне в туалет? - спросил я.
        Выражение лица гиганта на этот раз вообще никак не изменилось. Он продолжал молча смотреть на меня.
        Я заерзал, потер руками волосы. Наверное, газ из баллончика окончательно выветрился из меня, и я вдруг почувствовал поднимающийся от меня резкий запах пота и грязного тела.
        - Так что, можно? - переспросил я, набравшись храбрости.
        Седой великан в синем костюме повернулся и, качнувшись, как будто у него кружилась голова, вышел, молча закрыв за собой дверь.
        13
        Еще не прошло и суток, как я расстался с Надей, а казалось, что прошло несколько месяцев. Я дважды едва не погиб, меня пытали, травили газом, тащили в сетке, как дикое животное. Мне пришлось самому бить, пытать и допрашивать живых людей. Я намеревался стать соучастником убийства, а может быть, и убийцей.
        А главное - внутри меня за это время успело пронестись столько ураганов, шквалов, торнадо, гроз и жутких снегопадов, сколько в обычной жизни приходится на год, а то и на два.
        Теперь я ждал своей участи в каком-то жутком и совершенно не поддающемся пониманию инкубаторе. Заведении, управляемом явно сумасшедшими людьми. По сравнению с этими местами даже Сектор казался мне детским санаторием.
        Чего бы только не отдал я в те мгновения, чтобы снова оказаться рядом с Надей, в Сокольниках, в своей квартире.
        Зачем? Зачем я сорвался и дал обещание, которого не мог выполнить хотя бы потому, что не мог знать, с чем мне придется столкнуться? Мне тридцать девять лет, а повел себя как подросток. Неуравновешенный мальчишка.
        Ведь я жил в раю. И не ценил этого рая. Привык к нему.
        Еще вчера я жил в мире, в котором не было преступности, наркомании, голода, ядерных отходов, рекламы тампаксов, пропаганды, предвыборной борьбы, распродаж, войн, бензиновых паров в воздухе, тяжелых металлов в питьевой воде, локальных конфликтов, угрозы перенаселения, нелегальной миграции, озоновых дыр, новостных заголовков типа «Учительница средней школы тридцать лет пролежала в стене в халате от Prada», автомобильных аварий, детской порнографии, алкоголизма, литературных критиков, ток-шоу, кислотных дождей, психиатрических лечебниц, галоперидола с серой, взрывов в метро и ювелирных украшений для хомячков.
        А теперь я ждал, когда моей судьбой займутся извращенцы и садисты, которые почему-то уже несколько часов не заходили ко мне и, между прочим, не выпускали меня в туалет.
        Час назад я помочился в зеленый таз и выставил его в крошечное помещение за дверкой для карликов. Но делать все остальное в этот таз я не собирался.
        Я подошел к двери и, зная, что, возможно, навлекаю на себя беду, стал стучать в нее кулаками и ботинками и кричать: «Выпустите меня! Я хочу в туалет! Выпустите!» Через несколько минут силы закончились, и я в отчаянии упал на голый матрас. С разбитого вчера кулака текла кровь. Я смотрел, как на доски пола капают капли крови, и мысли о самоубийстве шевельнулись где-то глубоко внутри. Кстати, почему ОНИ не отобрали у меня ремень и шнурки? Они не боятся, что я покончу с собой? Или им все равно? А может, это для них даже лучше - с плеч долой. Или как там раньше говорили: баба с воза - кобыле легче.
        Нет, я решил не доставлять ИМ такого удовольствия. Успокоившись, я прикинул, что, колотя в двери, неправильно распределил силы и поэтому быстро устал. На этот раз, поднявшись, я стал наносить удары в двери медленно и размеренно и так же размеренно, чтобы не сбивать дыхание и не впадать в истерику, кричать: «Выпустите! Кто-нибудь!»
        В конце концов за дверью снова послышались шаги. Кто-то завозился с засовом, дверь распахнулась, и на пороге оказался мой позавчерашний знакомый - здоровяк с обожженным лицом. Смотрел он хмуро. Я попятился.
        - Рюкзачник! - радостно сказал он и улыбнулся улыбкой, от которой задрожали мои внутренности. - Не ожидал. Талантливый ты парень! Я даже поверил тогда, в Коньково, что ты ни при чем. Что случайно пришел к Инстаграмам. Лоханулся. Бывает… Пошли, - пригласил он жестом на улицу, - не бойся, сейчас тебя никто убивать не будет.
        - Куда мы идем? - спросил я слабеющими губами.
        - Куда-куда… В туалет! На парашу! Ты же просился. Или нет?
        Я вышел из дверей и огляделся. Налево и направо от меня, от забора до забора или, правильнее будет сказать, от живой изгороди до другой живой изгороди шла длинная дощатая галерея, вдоль которой располагалось несколько избушек, стоявших стена к стене. Двери всех избушек, как и той, в которой сидел я, выходили на галерею.
        Левее и чуть впереди стояла просторная изба с крепким крыльцом, над которым развевалось синее знамя, перечеркнутое по диагонали красной полосой. Далее за ним возвышался красивый каменный дом, который я уже видел из-под брюха вороного жеребца. Вокруг дома были разбиты красивые клумбы, а дальше за ним виднелись какие-то пристройки, подстриженные кусты (нормальных размеров), где, вероятно, я и заметил что-то вроде бассейна.
        Обрамление из гигантских темных и очень густых кустов придавало всему находящемуся внутри городка игрушечный и какой-то потусторонний вид. Солнце уходило за ту линию непроходимой изгороди, вдоль которой располагались избушки, соединенные галереей. По моим прикидкам сейчас должно было быть часа три-четыре, может быть, чуть больше. Следовательно, избушки стояли с западной стороны, а красивый каменный дом с чугунной оградой - с северной. Разумно, если учесть, что зимой солнце, заслоняемое гигантским тисом, вообще может не попадать на территорию или попадать в очень ограниченных количествах, да и то только с юга.
        Сейчас, в послеобеденное время, тень от изгороди накрывала почти половину двора и быстро ползла к его восточной границе.
        Прямо передо мной, погруженный в тень, красовался спортгородок. Больше всего он был похож на спортивные площадки в летных частях. Помимо раскрашенных в красный и желтый цвет турников, брусьев, шестов, канатов и различных уличных тренажеров, здесь были маленькие карусели, какие-то вертящиеся шары из металлических труб и еще несколько приспособлений, предназначенных скорее всего для тренировки вестибулярного аппарата. На карусели крутились двое мальчишек, одного из которых я уже видел, а на брусьях с кислым видом отжимался парень лет двадцати пяти в белой майке.
        За спортгородком стояло какое-то круглое деревянное сооружение с конусовидной крышей, напоминающей поставленный на стены вигвам. К этому круглому сооружению примыкала высокая деревянная вышка, разделенная площадками, в которых были проделаны отверстия для лестниц. Над вышкой зачем-то был прилажен двухметровый деревянный крест.
        Всё на территории инкубатора, кроме каменного дома с клумбами и бассейном, выглядело совершенно свежим, только что выстроенным. Дальше за вышкой, в освещенной солнечным светом части, просматривались еще какие-то деревянные здания, показавшиеся мне не совсем законченными. Рядом с ними стояли телеги, строительные козлы и валялись доски. Несколько человек занимались у телег чем-то странным. Хотя на расстоянии в сто метров разобрать детали было сложно, а времени было в обрез, даже мимолетного взгляда хватило, чтобы инстинкты подсказали, что люди делают что-то не то или не так, что происходит что-то ненормальное.
        - Сюда, - сказал обожженный, и мы повернули направо.
        Никто из находившихся во дворе не обратил на меня особого внимания, тем не менее меня не покидало чувство, что меня напряженно и внимательно разглядывают изо всех щелей и укрытий.
        Пройдя между спортгородком и линией избушек, соединенных общей галереей, мы подошли к избе очень мрачного вида, перед которой галерея обрывалась. Дверь в эту избу была обита листом металла и располагалась прямо над землей, над невысоким порожком. Крыльца и окон не было. Обожженный, пока мы шли, несколько раз с интересом оглянулся на это мрачное зданьице.
        - Вот мои солдатики порадуются, когда вернутся из караула и тебя увидят, - сказал хмурый здоровяк. - Помнишь Хэша и Тэга?
        Я вздрогнул, но взял себя в руки.
        - Кого? - спросил я.
        - Не знаешь таких? А кто тебе вот это сотворил, помнишь? - Он показал на мой подбитый глаз.
        - Помню, - опустив глаза, ответил я. - Только я не знаю, как их зовут.
        - Ничего, познакомитесь.
        «Навряд ли, - подумал я. - Если Анфиса не вернется и не отвяжет их, они могут через пару суток и кони двинуть». Но следом за этой довольно абстрактной мыслью я вдруг живо представил, как Хэш и толстяк Тэг, которого мама в детстве звала, как и меня, Ваней, начинают мучиться от жажды, бредить, извиваться и умирать медленной смертью от истощения, нелеченых ран и застоя крови в туго связанных телах. Даже думать об этом было ужасно. Я содрогнулся.
        - Что, невтерпеж, Иван? - по-своему понял мое движение обожженный. - Пришли уже.
        И действительно, пахнуло давно забытым запахом общественной уборной. Между мрачной избой и стоявшим чуть дальше небольшим двухэтажным домиком из красного кирпича тянулась линия из шести или семи дощатых кабинок с окошками в виде сердечек. Я вошел в одну из них.
        Это был обычный садово-деревенский туалет. Отхожее место. Дырка была вырезана не в полу, а на подиуме высотой с унитаз. Рядом на гвозде висело розовое пластиковое сиденье от унитаза, с крышкой. Я решил не пользоваться сиденьем, а в гигиенических целях влез на подиум и уселся орлом. Окошко в виде сердечка оказалось на уровне глаз. Слегка наклонив голову влево, я мог наблюдать за людьми, занятыми странным делом в восточной части городка.
        Я никогда не жаловался на зрение. В детские годы даже приобрел среди пацанов во дворе славу человека, видящего в темноте. Может быть, я и вправду видел ночью несколько лучше других, но так как в драках не участвовал, а уважения, что ни говори, хотелось, утверждал, что вижу абсолютно всё. «Я же Кошкин! А кошки ночные животные».
        А в прошлом году заметил, что начала развиваться дальнозоркость. Рановато, конечно, но что поделаешь.
        В общем, я довольно хорошо видел, как копошились люди у телеги, и воспользовался туалетной паузой, чтобы понаблюдать за ними. Это было в высшей степени занимательно и в высшей степени глупо. То есть глупо делать ТО, что они делали, и занимательно - наблюдать за тем, КАК они это делают.
        Телега была с откидными бортами, как грузовик. Открытые борта висели по сторонам, и было видно, что в телеге пусто. Несколько мужчин с голым торсом, обливаясь потом, пытались вставить лом под кусок пустоты посередине телеги. Наконец, похоже, им это удалось. Двое слезли, а еще двое надавили на лом, намереваясь, очевидно, с помощью рычага кантовать пустоту. Один из кантующих крикнул что-то вроде «Отойди!» и повис на поднятом в воздух конце лома. Покачался на нем, рискуя пропороть себе живот, но пустота не поддавалась. Тогда один из тех, кто слез, взобрался снова на телегу с пилой в руке. Размахивая руками и пилой, он, видимо, убедил в чем-то остальных, и они все вместе стали вытаскивать лом, придавленный пустотой. Безрезультатно. Тогда тот, что был с пилой, согнал всех других вниз, обошел пустоту с обратной стороны, чтобы не попасть, в случае чего, под лом, и попробовал пилить. Как он собирался пилить сплошное дощатое дно, было совершенно непонятно, но он, насколько я мог разглядеть, явно пытался это делать, как вдруг… Как вдруг раздался треск, мужик с пилой опрокинулся на спину, а днище телеги
провалилось посередине и ударилось в землю с такой силой, что на расстоянии почти в сто метров у меня под ногами дрогнул импровизированный унитаз, и я инстиктивно ухватился рукой за деревянную стенку, покрытую паутиной.
        Ничего подобного никогда мне видеть не приходилось. Никаких объяснений в голову не приходило.
        Однако мысли, оттолкнувшись от идиотизма увиденного, снова прыгнули к Хэшу и Тэгу. Сколько они смогут протянуть без помощи извне?
        - Чё такой мрачный? - спросил обожженный, когда я вышел. - Санузел не понравился? Рано горевать. Сейчас покормим, а потом допросик начнем. Радуйся пока.
        «Чего они тянут? - подумал я и снова обратил внимание, как с интересом оглядывается обожженный на зловещего вида избу. - Неужели там Анфиса! Что они с ней делают?»
        14
        Обожженный отвел меня в столовую, которая располагалась в одной из изб. Это была просторная комната, рассчитанная человек на тридцать. Внутри никого не было. Вероятно, все уже пообедали. Кем были эти «все», оставалось загадкой.
        Меня посадили на скамейку за один из двух длинных дощатых столов.
        - Обед на одного! - крикнул обожженный. - Полпорции!
        «Полпорции. Морят голодом или недостаток продуктов? Или еще один способ унизить?» - думал я.
        Через минуту в проеме двери, расположенной в задней части столовой, появилась молодая женщина с подносом. В очередной раз глаза мои раскрылись от удивления - на женщине был русский национальный костюм, правда, без кокошника. Ну или, там, - без венка. Короче, не знаю, что должно идти в комплекте с такой вот разукрашенной юбкой, блузкой, передником и еще какими-то деталями, названия которых я то ли никогда не знал, то ли забыл. В общем, голова женщины была повязана простым белым платком.
        Еда состояла из щей с мясом, гречневой каши с куском жареного сома, хлеба, горчицы и стакана томатного сока, как я обнаружил, уже подсоленного. Вилки не дали. За несколько минут я съел все ложкой и руками и запил соком, вкуснее которого я не пил даже с отцом в детстве, в сосисочной на улице Кирова.
        Когда я уже поднимался со скамьи, из кухни донесся звук падающих мисок, и я увидел в проеме двери светловолосого парня, собирающего с пола разлетевшуюся посуду. Парень взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был пропавший Смирнов-Инстаграм!
        Не знаю, заметил ли Смирнова обожженный, но из столовой он меня буквально вытолкнул. Не спускаясь на этот раз с галереи, мы быстро дошли до моей камеры, то есть избы, но у дверей я спросил, можно ли вылить мочу из таза.
        - Я бы тебе эту мочу на голову вылил, - сказал обожженный. - Но полковник не любит вони.
        Я вытащил таз из пустой крошечной комнатки и, выйдя на галерею, оглянулся, нет ли рядом еще каких-нибудь русских красавиц. Плен пленом, а все ж таки мне было бы стыдно перед женщинами. Убедившись, что никого нет, я двинулся в сторону ближайших гигантских кустов.
        - Стой! - крикнул обожженный.
        Я остановился и посмотрел на него. Лицо его стало суровым и пепельно-серым, как будто он увидел человека, которому пришло в голову поиграть с пультом запуска ядерных ракет.
        - Не туда, - сказал он жестко. - ТУДА вообще ничего никогда нельзя лить. Бросать тоже. Понял?
        - Так точно, - автоматически ответил я. Сработал армейский рефлекс двадцатилетней давности.
        Пришлось мне все-таки пройти с тазом вдоль всех других избушек, из которых, как я уже понял, каждую секунду могли выйти женщины. Что это за женщины и что они тут делают, я не понимал. И почему одна из них так пронзительно кричала сегодня, тоже оставалось загадкой. Зато было ясно, чем могла заниматься в инкубаторе Смирнова-Инстаграм. Конечно, воспитывать ребенка. То есть вскармливать и заботиться, что в принципе одно и то же.
        «Не для этого ли инкубатор?» - осенило меня.
        Но что-то я не особо много пеленок видел на веревках с сохнувшим бельем. Да и крика младенцев тоже слышно не было.
        15
        Следующие несколько часов я провел в лихорадочном состоянии, которое люди обычно называют состоянием размышления. Мысли метались и бегали по кругу.
        Где Анфиса? Почему меня не бьют и вопреки обещаниям обожженного даже не допрашивают? Что здесь делает Инстаграм, и здесь ли его жена? Почему нельзя выливать мочу в кусты, пусть даже гигантские? Что вообще делают здесь все эти люди? Зачем столько охраны? Чего они боятся? Как это связано с Анжелой? Сколько Анжеле, если она все-таки существует, лет? И не является ли Анжела одним из организаторов этого инкубатора?
        Кто вообще сказал, что Анжела хочет людям добра? Что, если как раз совсем наоборот и именно она стоит за этим безумным предприятием?
        Зачем полковнику ил со дна озера, и что могло проломить днище телеги и упасть с такой силой, что вздрогнули стены?
        Когда нас с Анфисой начнут искать люди из Тихой Москвы? Успеют ли они? Догадается ли Надя сообщить Адамову? Похоже, он единственный, кто знает, как справиться с бойцами полковника. Иначе отчего бы им так бояться этого человека?
        Хорошо ли, что Анфиса не успела убить полковника, или, наоборот, плохо?
        Понимает ли Надя, как я жалею, что не всегда был тем мужчиной, которого она достойна?
        Но о чем бы я ни думал, мысли возвращались к одному - что собираются делать со мной в ближайшее время? В принципе обращались со мной не так уж плохо: вывели в туалет, покормили, держали не в бетонном карцере, а в приятно пахнущем помещении с двуспальной кроватью. Но с другой стороны, этому могло быть и менее радужное объяснение. Вывели в туалет, чтобы не загадил комнату. Покормили, но не очень, - пожалели продуктов, и так, мол, сойдет. Держали в комнате с двуспальной кроватью, но без вещей, без постельных принадлежностей и даже без подушки. Так могли обращаться с человеком, которому жить осталось недолго: и тратиться на него не хочется, и мучить его особо ни к чему. При таких раскладах кормежка и в особенности томатный сок, показавшийся мне таким вкусным, выглядели как последняя сигарета, которую дают выкурить смертнику.
        За окошком стало смеркаться, и комната погрузилась в темноту. Потянуло прохладой. Я понял, что ночью будет холодно. А печки нет. Почему? Понятно, что зимой здесь никто не жил, все построено пару месяцев назад. Но значит ли это, что и в грядущую зиму здесь тоже никто не собирается жить?
        Каким образом ветки тиса и боярышника, которым уж точно не меньше пяти лет, смогли сплестись с досками забора, поставленного этим летом, и вытянуться после этого еще метров на десять? Что ускорило рост кустов? Ил?
        Чтобы занять мысли и отвлечься, я занялся подсчетами. Забору и домикам (кроме каменного с клумбами и бассейном) месяца два. Значит, шестьдесят дней. Если кусты посадили ПОСЛЕ того, как поставили забор, то они росли в день… Тридцать метров делим на шестьдесят - на полметра в день. Делим на двадцать четыре. Получаем - больше, чем на два сантиметра в час. Это двадцать миллиметров, в часе шестьдесят минут, значит, прибавляли миллиметр за три минуты. То есть росли на глазах. Можно ли ВИДЕТЬ, как растут ветки, если они прибавляют миллиметр в три минуты?
        Меня прервал приход полковника.
        Он вошел в сопровождении обожженного и еще одного крепкого бойца, которого я до сих пор не видел и который держал в руках подсвечник с тремя горящими свечами. Обожженный и боец с подсвечником были в камуфляжке, на поясах висели загадочные боевые футляры. Бур - в своем синем костюме. Они молчали. Сердце метнулось в горло. «Вот и всё», - подумал я.
        Хотел вскочить, но ноги перестали слушаться, и я упал назад на кровать.
        Они простояли, ничего не говоря, целую вечность, которая, впрочем, на самом деле могла длиться не более пятнадцати секунд. Потом полковник знаком приказал бойцу поставить свечи на стол.
        - Свободны! - проскрежетал он низким голосом.
        Бойцы вышли.
        Полковник зачем-то (становилось все прохладнее) снял пиджак и остался в белой рубашке. Пиджак аккуратно повесил на стул, а сам сел на другой. Наклонился и свесил громадные руки между колен.
        - Рассказывай, Ваня Кошкин! - сказал он устало все тем же низким и хриплым голосом.
        - О чем? - прошелестел я.
        - Зачем сюда пришел? Что тебе нужно?
        Я стал просчитывать варианты. Полковник ждал. Он выглядел очень усталым. Судя по его глазам, он прекрасно понимал все, что происходило со мной в те минуты, но у него не было сил даже на ухмылку.
        И я почти уже начал объяснять, что я здесь вообще-то случайно, как вдруг вспомнил, как два дня назад просил бойцов, чтобы они не били меня, и как я был противен себе, и что именно из-за этого, в конечном итоге из-за того, что я был противен себе, я и оказался в этой комнате, больше похожей на пыточную, и в следующее мгновение не то чтобы вспомнил, а просто наяву пережил то упоительное бешенство, с которым ударил Тэга в лесу правым боковым, и почувствовал на губах тот восхитительный до самозабвения звериный оскал, с которым ждал прыжка кавказской овчарки, закрывая своим телом Анфису…
        - Ничего я вам не скажу, - ответил я и лег на спину, закинув руки за голову.
        При свете свечей видно было, как сузились и снова расширились зрачки стальных глаз полковника.
        - Ты знаешь, кто я? - спросил он.
        - Знаю, - ответил я.
        - Ну так говори.
        Я молчал.
        Полковник встал.
        - Ладно, как хочешь, - сказал он и вдруг покачнулся, как тогда, днем. И снова сел. - С собой борешься? - спросил он через минуту. - Героем хочешь стать? А зачем? Хочешь своей женщине что-то доказать? Или себе?
        - Откуда… Откуда вы знаете? - Я привстал и оперся на локоть.
        Полковник улыбнулся, и улыбка его была страшной.
        - Знаешь, Иван, сколько людей, ожидающих смерти, я видел? Они обнажаются. Нужно только уметь их читать. Я - научился.
        - Так, значит, меня ожидает смерть? - спросил я.
        - Это был бы лучший вариант для всех нас. Это плохо, что ты сюда пришел. А вдруг вас начнут искать и найдут нас? Я, Иван, этого не особо боюсь, нет уже тех людей, которых я мог бояться, но лишние проблемы никому не нужны. Поэтому проще было бы отвезти тебя сегодня ночью в Орехово-Зуево и утопить в пруду. Начнут искать тебя, там и найдут. Но я не привык как проще. Я хочу как интереснее. Скажи, зачем Анфиса шла сюда? Искала меня?
        - Анфиса здесь? - не выдержал я. - Не трогайте ее!
        Полковник придвинулся ко мне и, наклонив голову, рассматривал мое лицо при свете свечей. Щека его подергивалась. Взгляд был абсолютно безумным. От него пахло чем-то терпким, как от крупного зверя, а поверх этого колыхался запах какого-то редкого антикварного одеколона.
        - Скажи! Она хотела убить меня? - прошептал он.
        - Я не буду говорить с вами, - ответил я, чувствуя, как кровь леденеет в жилах.
        - Хорошо. - Бур встал и снял пиджак со стула. При свечках он казался еще огромнее. - Хорошо, пойду поговорю с Анфисой. Она, кстати, не в таких роскошных условиях, как ты. Ее, кажется, даже развязать забыли. Да что развязать! Как повесили, долбофаки, головой вниз, так и висит. Никакой дисциплины! Обо всем приходится напоминать. Пойду, Иван. Если она до утра не доживет, ты будешь виноват.
        Полковник накинул пиджак и взялся рукой за дверь.
        - Стойте! - сказал я ему. - Мы связали двух ваших людей и бросили в лесу. Они умирают. Пообещайте, что не тронете Анфису, и я расскажу, где они.
        - Ну-ка, ну-ка, что за люди? Как зовут?
        - Хэш и Тэг. Толстый и лопоухий. Если не найдете, они умрут.
        - Ты думаешь, что я променяю Анфису на двух солдат?
        - Как хотите, можете не менять, пусть умирают. А они были вам преданы. Хорошие были солдаты.
        - Ладно. Говори, где они.
        - Обещайте, что не тронете Анфису и развяжете ее.
        - Обещаю, - сказал Бур своим хриплым басом.
        Я рассказал, как найти толстяка и Чебурашку, и полковник ушел.
        Через минуту я услышал на улице перекликающиеся мужские голоса, а еще через несколько минут топот копыт нескольких лошадей, выезжающих из инкубатора.
        16
        Меня разбудили на рассвете и вывели на улицу. Было пасмурно. Шел мелкий дождь. Синий флаг с красной полосой по диагонали поник и потемнел от влаги. В восточной части городка, за вышкой, у колодца, мокли под дождем лошади разных мастей - вороные, гнедые, серые. Рядом стояло человек пятнадцать в армейских плащ-палатках с накинутыми капюшонами. Все это сильно напоминало старые фильмы о ку-клукс-клане.
        Меня подвели к этим людям. Некоторые вполголоса переговаривались, другие просто стояли молча. Сильно пахло мокрыми лошадьми. Крупный вороной жеребец нервничал и переступал копытами, меся тонкую пленку грязи под ногами.
        Я не мог оторвать взгляда от мрачных мужчин в полувоенной форме. Однако краем глаза все же отметил, что с южной стороны вдоль фантастической темной изгороди тянулись конюшни, а с восточной какие-то мастерские. Обожженный тоже был здесь. Я уцепился глазами за его лицо, надеясь, что он даст мне понять, что здесь готовится. Но он не смотрел на меня, был суров и, казалось, погружен в свои мысли.
        Через минуту из длинного деревянного здания, которое я принял за мастерские, двое в грязной камуфляжке с засученными рукавами вывели Тэга и Хэша.
        Толстяк и Чебурашка выглядели очень плохо, даже хуже, чем когда мы с Анфисой уходили из лесной избушки. Они были босиком. Ноги были развязаны, а руки связаны за спиной. На грязных футболках все еще читалась дурацкая надпись «Улыбнись!».
        Тэг увидел меня, но глаза его не выражали ничего, кроме боли. Я не выдержал и отвернулся.
        В это время из открытых ворот конюшни вывели пару белых лошадей, которые тянули за собой высокую карету, обтянутую черным кожзамом. Все расступились, образовав полукруг. Карета заняла освободившееся место.
        Еще через полминуты лязгнула калитка с чугунными прутьями, и от каменного особняка к нам двинулся полковник Бур. Он шел, не прикрываясь ничем от дождя, без головного убора, в черном, прекрасно сшитом костюме и сияющих черных туфлях, на которых тут же появились капли жидкой грязи.
        В тот же момент, когда Бур вышел из калитки, обожженный, словно по сигналу, тяжелой рысью побежал в дальний угол городка, к мрачной избе, на которую вчера оглядывался.
        Когда полковник приблизился, все, как по команде, повернулись в его сторону и вскинули сложенные лодочкой ладошки к левому уху. Даже Тэг с Хэшем дернули связанными руками. Только я предпочел обойтись без салютов.
        Бур ответил на приветствие, подошел к белым лошадям, похлопал одну из них по морде и взобрался на облучок кареты. Карета скрипнула, покачнулась и едва не перевернулась под его весом. Полковник сел, положил кисти громадных рук на колени и остался сидеть, не обращая никакого внимания на дождь. Все замолчали и только время от времени нервно переступали с ноги на ногу.
        Потом некоторые осмелились оглянуться.
        Обожженный вел Анфису.
        Он крепко стискивал ее левую руку повыше локтя. С правой стороны рукав красного свитерка был оторван, и на голой коже чернели страшные кровоподтеки. Волосы девчонки были спутаны, а под глазами темнели огромные фиолетовые круги, так что издалека даже казалось, что Анфиса в маске. Я невольно рванулся к ней, но двое, стоявшие рядом, схватили меня и силой вернули на место.
        Когда Анфису подвели, полковник заговорил.
        - Ратмир! - сказал он сиплым басом, обращаясь к обожженному. - Начинай!
        Обожженный дал знак, и Тэга с Хэшем втолкнули в центр круга. Затем вперед вывели меня и Анфису.
        Полковник вскинул руку и показал на нас с девчонкой.
        - Эти люди, - начал он без всякого предисловия, - хотели убить меня. Думали, что хотят. Они не первые, и они не последние. Но они ошибались. Перед нами девчонка со сложной судьбой (я знаю ее много лет) и неповзрослевший романтик. У них есть время исправиться. Они не знали и сейчас не знают, с чем мы столкнулись. Так случилось, что мы знаем больше, чем все остальное человечество. Никто! - Он возвысил голос. - Никто ни в Москве, ни в Секторе, ни за океаном не знает того, что знаем мы. Мы избранные. Мы не побоялись посмотреть в лицо вещам, которые отменяют законы морали, так же как сделал это две тысячи лет назад наш Спаситель. За нами будущее. Мы спасем мир. И эти двое, - он снова показал на нас своей громадной рукой, - поймут это, когда поживут с нами. Дайте им плащ-палатки!
        Бур сделал знак рукой, как будто сметал со стола, и нас с Анфисой укрыли плащами и вывели из круга.
        - А теперь - эти. Это предатели. Зная, что люди, которых мы только что видели, собираются убить меня и стремятся овладеть нашими секретами, Хэш и Тэг выдали, как найти нас, и дали им вот это.
        Бур залез в карман пиджака и достал оттуда сложенную вчетверо карту, которая еще вчера хранилась на груди у Анфисы и по которой с помощью Тэга мы прочертили маршрут к этому проклятому месту. Полковник развернул листок и поднял его над головой.
        - Вот подробная карта с обозначением точки-Омега, нашего городка и подходов к ним. Какими трусами нужно быть, чтобы дрогнуть и уступить такому врагу! - Бур кивнул в нашу сторону. - Этих бойцов… бывших бойцов воспитала армия великой Цифровой России. Они получили подготовку в подразделениях Сектора, лучших в Евразии. И ничем, кроме малодушия и склонности к предательству, нельзя объяснить их поступка. Как вы все знаете, можно в считанные часы изменить и перевернуть всю Землю. Отменить физическую картину мира. Ньютона, Эйнштейна, Римана и Гамова. И мы видели, как это происходит. Можно, как это делала Анжела, пойти наперекор Воздействию и совершать чудеса. Свидетели этого тоже есть среди нас. И можно, как стало теперь известно всем нам, находящимся здесь, в этом крошечном городке, в этом инкубаторе будущего, можно пойти гораздо дальше, чем на то способна Анжела и кто бы то ни было - в Секторе или Тихом мире, на Северном море или за океаном, на небе или на земле. Но никто! - Полковник рубанул воздух. - Никогда! И нигде! Не способен изменить предателя. Поэтому Хэш и Тэг, бывшие бойцы Министерства
Обороны, заслуживают смерти. Приговор будет приведен в исполнение в течение часа. Решение принято.
        Полковник встал на облучке, и карета снова скрипнула и закачалась. Мне показалось, что у него, как и вчера, кружится голова. Но он удержался, выпрямился во весь рост и сказал:
        - Казнь будет совершена за пределами инкубатора. Мы не можем осквернять сердца наших питомцев. С нами поедут эти двое, - он показал на нас, потом повернулся к обожженному, - ты, Ратмир, вы трое, ты и ты. Остальным оставаться в городке. Работы на озере сегодня отменяются. Главным без меня остается Мураховский.
        Невысокий полный человек с обвислыми щеками и со страдальческой гримасой на лице снял с головы капюшон и отсалютовал сложенной лодочкой ладошкой, после чего отправился отдавать распоряжения.
        Нас подвели к карете и посадили внутри на широкую скамью, обшитую светлой кожей, как в автомобильном салоне. Потом в карету влез Бур и сел рядом.
        - Запахни плащ, - сказал он Анфисе, которая оказалась ближе к нему. - А то костюм мне испачкаешь.
        Несколько человек побежали открывать ворота, и карета тронулась.
        17
        Мы отъехали от инкубатора километра полтора, не больше. Я подумал, что расстояние Бур выбрал ровно такое, чтобы не было, если что, слышно криков.
        Нас вывели из кареты. Остальные спешились.
        Потом Бур внезапно предложил, чтобы Тэга убил я. Но эту часть рассказа я бы хотел опустить. Если вы не против. Впрочем, даже если против.
        В общем, я, если это можно так назвать, отказался.
        Тогда Бур шепнул что-то на ухо Ратмиру. Тот вразвалочку подошел к Чебурашке-Хэшу, обошел его сзади, пнул ногой в коленную впадину и, когда Чебурашка упал на колени, одной рукой схватил его за затылок, а другой - накрест - за подбородок. «У него же челюсть сломана! Ему больно!» - пронзила меня абсурдная мысль. Ратмир рванул руками, - и Хэш упал на землю вперед лицом.
        У меня закружилась голова, и стало неудержимо тошнить. Я хотел отойти в сторону, но стоявший рядом боец рванул меня за шиворот - смотри!
        Смотреть оставалось недолго. Бур снял пиджак и шагнул к толстяку Тэгу.
        - Иван! Меня зовут Иван! Ваня! - крикнул Тэг неожиданно тонким голосом.
        Полковник ударил его в горло. Вырвался звук, от которого испуганно метнулась и заржала одна из лошадей. Удар был страшен по силе и скорее всего смертелен, но полковник, пожалуй, привык действовать наверняка. Схватив Тэга левой рукой за волосы, он не дал ему упасть и нанес еще один сокрушительный удар - кулаком в центр лица, буквально вогнав раздробленные кости переносицы в череп. Подержал с секунду на весу обмякшее тело и отпустил.
        Жестом, каким подзывают официанта, поманил побледневшего парня в камуфляжке, который держал его пиджак, левой рукой осторожно достал из пиджака белый носовой платок, тщательно вытер правую руку, платок бросил на землю и надел пиджак.
        - Закопайте здесь! - сказал он. Зрачки его сузились и снова расширились.
        Двое бойцов бросились отвязывать лопаты, притороченные к седлам.
        Меня вырвало и рвало еще долго и мучительно. Анфиса не проронила ни звука.
        - Этих возьмете с собой, - показал на нас полковник, сел в карету, и лошади потащили ее в сторону инкубатора по узкой лесной дороге.
        Анфису подсадил к себе Ратмир, а я сел на рыжую лошадь сзади того побледневшего парня, который держал пиджак Бура. Когда парень развернул лошадь и Тэг с Хэшем остались у нас за спиной, я вдруг всхлипнул. Я вспомнил, как сломал Чебурашке челюсть, и как он шипел и чавкал и не мог даже правильно выговорить свое имя, и как смотрел на нас с Анфисой круглыми испуганными глазами. Слезы заполнили мои глаза, и я стал рыдать, захлебываясь, как ребенок. Я пытался взять себя в руки, но ничего не мог с этим поделать.
        Парень в седле передо мной молчал некоторое время, а потом вдруг крикнул звонким срывающимся голосом:
        - Заткнись! Заткнись, скотина! Понял? Заткнись!
        18
        Хотелось бы, конечно, сказать: «Покачиваясь в седле, мы вернулись в городок…» Но на самом деле, что касается меня, то я, во-первых, сидел не в седле, а за ним, а во-вторых, далеко не покачивался. Меня трясло и кидало так, что к тому времени, как мы въехали в инкубатор, боль в отшибленных почках стала почти невыносимой. Растрясло и другие мои раны и ушибы, и это немного отвлекло меня от мыслей о толстяке и Чебурашке.
        Мы спешились (то есть я слез с лошади, пятясь и кряхтя, как оживший мешок с картошкой) у конюшни, и парень в камуфляжке отвел меня в камеру.
        Дождь уже прекратился. Население инкубатора просыпалось, и по дороге я успел увидеть двух молодых женщин в простых русских сарафанах и наброшенных сверху дутых пуховиках, напоминающих антикварные китайские, которые несли в сторону уборных детские горшки. За красивым чугунным забором каменного дома стройная девушка лет двадцати в ярко-желтом спортивном костюме делала зарядку. За нормальными декоративными кустами и вправду прятался прямоугольный бассейн метров пятнадцати в длину. Девушка стояла у края бассейна и тянулась на цыпочках, повернув лицо к солнцу, которое только-только вышло из-за темной стены гигантской живой изгороди. Вдруг из дома выскочил худой мальчишка лет восьми, в одних плавках, и, едва не столкнув девушку в бассейн, с разбегу прыгнул в воду. Девушка что-то крикнула ему, но мы уже прошли мимо и не слышали.
        На территории спортгородка тот самый молодой человек, который вчера с кислым видом отжимался на брусьях, теперь с не менее кислым видом подтягивался на перекладине. На его белых трусах горела люминесцентным зеленым крупная надпись «NOKIA». Когда мы проходили мимо, он, подтянувшись, отпустил левую руку и поднес ее к уху, продолжая держаться на согнутой правой.
        - Долбофак! - сквозь зубы сказал сопровождавший меня парень, ответив тем не менее на это хвастливое приветствие как полагается.
        Облокачиваясь на перила галереи, у входа в мою камеру стоял Ратмир. Значит, Анфису уже привезли. При одном взгляде на обожженного меня начала бить крупная дрожь.
        Ратмир отпустил парня, завел меня в камеру и провел короткий инструктаж:
        - Значит, так. Подъем в шесть. Отбой в десять. В туалет будут выводить три раза в день - после завтрака, обеда и ужина. Вечером, если будешь себя хорошо вести, отведут в душ. Будильник тоже выдадут. Всё будет зависеть от твоего поведения. Всё - это всё. Повторять не буду. Отдыхай.
        Ратмир вышел, и я остался один. За время моего отсутствия на кровати появилось белье, одеяло и подушка. На столе - пластмассовый кувшин с водой и старая мятая железная кружка. На верхней из полок теперь красовался настоящий древний жидкокристаллический монитор производства фирмы «Samsung». На экране монитора были наклеены буквы, вырезанные из блестящей синей фольги и складывающиеся в слово «Future».
        В каморке непонятного назначения я обнаружил резиновые сапоги, поверх которых висели чистые портянки с рваными краями, и вафельное полотенце на крюке, похожее на те, что целую вечность назад выдавали в поездах. Я снял футболку, намочил вафельное полотенце водой из кувшина, обтерся им и упал на широченную кровать вниз лицом.
        Как и обещал Ратмир, в туалет меня выводили трижды, но почему-то забыли про завтрак, а обед и ужин приносили в камеру. После ужина отвели в холодную баню, где и в самом деле был душ - большие емкости с водой под потолком, в которые воду закачивали скорее всего вручную, так как никаких следов электричества в инкубаторе не было. Сказали, что раз в неделю баня топится, но это не для всех.
        Вечером пришел Бур. Принес спички. Я зажег свечки и сел за стол.
        Полковник сел с другой стороны. Сегодня он был одет по-домашнему - в джинсах, сером пуловере и мокасинах.
        - Значит, так, Ваня! - начал полковник своим жутковатым голосом. - Ты теперь член нашего сообщества, хочешь ты этого или нет. Отпустить мы тебя не можем. Да и не хотим. Нам такие, как ты, здесь нужны. С легкой придурью. Потом поймешь зачем. Теперь - для чего мы здесь. Мы, Ваня, строим новое общество. Шесть лет назад Переворот ликвидировал все технологии. Общество раскололось на две части - Сектор и Тихий мир. Тихие всем довольны, не зря их называют кретинами. В Секторе - наоборот. Мне не нравятся ни те ни другие. Я изменю всех. Я и до Переворота мечтал переделать страну, но не имел рычагов. Теперь они у меня есть. Но только сейчас я могу переделать не страну, а весь мир. В моих руках сосредоточились возможности, которых никогда и нигде не было на Земле ни у одного человека. Наполеон, Сталин - это смешно. Помнишь, какой грандиозной властью обладал президент Соединенных Штатов? Так вот, отсюда, из этого инкубатора, - полковник опустил громадную ладонь на стол, и пламя свечей вздрогнуло и закачалось, - он кажется зарвавшимся официантом! Мы можем изменить физические законы мироздания, природу человека
и построить такое общество, какого еще никогда не было. Ставка - весь мир! Понимаешь, Кошкин? Крупнее ставки не бывает.
        Я представил себе весь мир, о котором за годы после Потепления успел забыть, и мне стало страшно.
        - Ну и с помощью чего вы хотите изменить весь мир? С помощью Анжелы? Или с помощью ила, который ваши люди достают со дна озера? - спросил я.
        Зрачки полковника сузились и расширились.
        - Над Анжелой смеяться не надо, - сказал он. - Над илом - тем более. Теперь слушай. Что может Анжела. Она может оживить любой мобильник, где бы он ни находился, и позвонить на него. Против нее будет сила Воздействия, которая отменила мобильную связь, цифровые технологии и компьютеры как таковые. Против нее будут законы физики. Нельзя наладить связь без антенны, передатчика и источника питания…
        «Именно это я и пытался объяснить Анфисе», - подумал я.
        - Но Анжела сильнее Воздействия и законов физики. Кто дал ей такую силу? В Секторе думают, что Анжела - ангел или еще какое бесплотное существо. Нет, она обыкновенная девочка. Я знал ее и ее отца. Как девочка обрела такую власть над миром предметным и миром беспредметным? Сегодня мы близки к разгадке. Анжела не одна. Полгода назад шестилетний мальчик выстрелил в меня из пистолета. Выстрелил не он, а его отец (его фотография лежала у тебя в рюкзаке), но сделал это возможным именно мальчик.
        «Чагин!» - подумал я, но ничего не сказал.
        - Как, при помощи чего этот мальчишка поставил на место законы физики, которые были сметены Воздействием? Анжелу прячут в Тихом мире люди, которым наплевать на человечество. Эти люди считают, что жизнь, подобная тихому сну, и есть рай. Это не так. Если мы сейчас, во времени, живем в раю, то какую ценность будет для нас иметь настоящий рай? В вечности?
        - Извините, но жизнь в Тихом мире совсем не подобна сну, - возразил я. - Они много работают, поют песни, у них, в конце концов, секс такой, какой вам и не снился!.. То есть не вам, конечно, но многим не снился, да…
        - Секс может случиться и во сне, - отрезал Бур. - Если в жизни людей нет трагедии, нет страха, нет стремления вперед, то это не жизнь, а сон.
        «Я бы мог поспорить», - подумал я, но на этот раз промолчал.
        - Я верну людям настоящую жизнь. Не такую, как сонное существование в Тихом, но и не такую, как в Секторе, где полно извращенцев, с которыми мне несколько лет приходилось мириться. И сделаю это при помощи детей, подобных Анжеле и тому пацану.
        Сказав это, полковник машинально потер своей тяжелой рукой грудь в районе сердца и поморщился, словно от боли.
        - Это дети-Омега, - продолжил он. - Они смогут запустить двигатели автомобилей и ядерные реакторы, вернуть компьютеры и цифровое телевидение, дать людям возможность мечтать о будущем.
        - Да зачем же им мечтать о будущем, если у них и без того прекрасное настоящее?! - не выдержал я.
        - А зачем ты стал рюкзачником, а не жил со своей Надей в прекрасном настоящем? - спросил Бур.
        Я похолодел.
        - Откуда вы знаете про Надю? - почему-то шепотом спросил я.
        - От Ратмира, конечно, - рассмеялся полковник. - Ты что, не помнишь, как у квартиры Инстаграмов мои бойцы из твоей задницы пробку выдернули и из тебя потекло все, что надо и не надо?
        - Не трогайте Надю! - сказал я упрямо, опустив глаза и покраснев.
        - Ладно, оставим это, - согласился Бур. - В общем, когда дети-Омега вернут все, что мы потеряли во время Переворота, мы станем управлять миром. Потому что вернут они это только для нас. Для избранных. Грубо говоря, оружие мы возьмем себе, а социальные сети отдадим народу.
        - Зачем?
        - Затем, чтобы реже применять оружие. Гуманизм! - Полковник снова рассмеялся жутковатым смехом и вытер тыльной стороной ладони губы.
        А я вспомнил, как этой самой рукой он сегодня утром забил до смерти Тэга.
        - О пользе виртуальности мы с тобой в следующий раз поговорим, - отсмеявшись, сказал полковник. - А пока я хочу, чтобы ты понял, что здесь, - он стукнул указательным пальцем в столешницу с таким звуком, как будто это был не палец, а средних размеров молоток, - здесь мы воспитаем этих детей. Мы открыли тайну их появления, и мы не остановимся. Мы очень близки к успеху.
        Полковник медленно, покачнувшись, встал, внимательно посмотрел на меня и загадочно произнес:
        - У тебя, кстати, тоже кое-что могло бы получиться.
        Мне неудержимо хотелось спросить полковника, зачем его люди ковыряли ломами пустоту и как могло получиться, что когда она (пустота) упала, дрогнули стены и загудела под ногами земля. Однако я понимал, что на сегодня им сказано более чем достаточно и лишние вопросы его только разозлят. Поэтому я попрощался и решил ждать следующего дня, а тем временем хорошенько поразмыслить, как отсюда можно бежать.
        Но стоило мне сосредоточиться, как на галерее раздались шаги нескольких человек, лязгнул засов, дверь в мою камеру снова отворилась, и на пороге появилась Анфиса.
        Она держала в руках подушку и белую фаянсовую чашку с отбитой ручкой. Вместо джинсов и свитерка на ней был русский сарафан.
        Обожженный, который стоял сзади, подтолкнул девчонку и сказал:
        - Чего застеснялась? Заходи.
        Когда Анфиса вошла, Ратмир отошел в сторону, и тогда, закрывая собой весь проем, на пороге снова появился полковник.
        - Слушай внимательно, рюкзачник Кошкин, - сказал он, упираясь руками в верхнюю часть дверного косяка и наклоняя под ним голову. - Если через две недели она не будет беременной, в новом мире для тебя места не найдется. Ну разве что два метра глины в соседнем лесу.
        Через секунду дверь за ним захлопнулась, и пламя свечей метнулось в сторону. Мы остались одни.
        Часть четвертая
        1
        Тяжелые деревянные двери закрылись, и мы остались одни. Анфиса бросила принесенную с собой подушку прямо в центр двуспальной кровати и села на стул. Она была измучена, но жива и, по-видимому, цела. Мы столько натерпелись с этой девчонкой! Больше всего мне хотелось броситься к ней и обнять, но после того, что сказал полковник, я побоялся это сделать. А вдруг Анфиса истолкует мое движение неправильно и решит, что я тороплюсь исполнить приказ Бура сделать ее беременной? Поэтому я сел на кровать напротив девчонки и осторожно спросил:
        - Как ты?
        - Бывало и хуже, - ответила Анфиса хрипло.
        - Простыла? - спросил я.
        - Я не простужаюсь, - ответила она все тем же хриплым, севшим голосом, - я закаленная. Так, голос сел. Покричала чуть-чуть.
        Снова повисло молчание. Толстые свечи оплыли уже наполовину, но освещали комнату достаточно хорошо. Анфиса сидела, поставив ноги вместе, одну к другой. Русский сарафан, в который ее зачем-то переодели, закрывал ноги почти до щиколоток, видны были только испачканные кроссовки. Удивительно, как одежда диктует позу и даже манеру поведения. Одну руку Анфиса держала на столе, другая спокойно лежала у нее на колене. Как на портретах девятнадцатого века.
        - А тебе идет сарафан! - неожиданно сказал я и засмеялся.
        - Точно? - спросила она.
        - Точно! - ответил я, продолжая смеяться. - Конечно, точно.
        - Так что, и косу надо было заплести? А то я отказалась, - нахмурилась Анфиса.
        - Не знаю… - Смех становился неудержимым. - Может, и стоило! Прости… это… нервное…
        - Дурак ты, Кошкин! - сказала вдруг Анфиса, потом оглядела себя со всех сторон, приподняла руками ткань сарафана и уставилась на сине-красный узор посередине. - Пипец! - сказала она задумчиво. - Кажется, так мы говорили в детстве?
        - Да! Так! - отвечал я, вытирая обеими руками слезы. - Извини… Всё… Всё… Сейчас я успокоюсь…
        - Пипец, он, как говорится, и в инкубаторе пипец! - все так же задумчиво сказала Анфиса и вдруг, взглянув на меня, не выдержала и тоже захохотала.
        Мы смеялись долго, со слезами и причитаниями, а когда успокоились, я взял чашку, подошел к входной двери и приставил чашку к двери, а ухо к чашке.
        - Ты чего, Кошкин? - спросила Анфиса.
        - Хочу убедиться, что там никто не стоит и не подслушивает. Бежать нам надо, Анфиса! Бежать! И чем быстрее, тем лучше, - сказал я громким шепотом, отходя от двери.
        - Есть и другой вариант, - как всегда, решила поспорить девчонка.
        - Какой? Остаться здесь и рожать детей-суперменов?
        - Нет. Убить полковника.
        - Ты с ума сошла! Нам нужно бежать и рассказать все тем людям, которые смогут его остановить. Пока не поздно. Ты знаешь, что он задумал?
        Я пересказал ей все, чем сегодня поделился со мной полковник.
        - Он мирового господства захотел. Ты представляешь, что он сделает с тихими, когда у него появится настоящее оружие? И это еще не самое худшее. А если он из тихих станет делать дерганых и не простых, а патологических убийц, преданных лично ему? Наделает, сколько захочет. Армию. Миллион, два, десять. Десять миллионов убийц.
        - Ну вот мы его и остановим, - упрямо повторила Анфиса. - Убьем.
        - Да как? Как ты его убьешь? Без оружия и сидя в камере…
        - А как ты убежишь? - парировала Анфиса.
        - Можно придумать. Поговорить, например, с тем молодым охранником, который побледнел, когда Бур… Когда он… - У меня снова перехватило горло.
        - Никто с тобой разговаривать не будет. Бур не зря устраивает показательные казни. Запугивает. Они все его боятся. Даже Антон его боялся. Хотя и ненавидел. И пошел на риск только ради меня.
        - Расскажи, что тогда произошло, - попросил я. - Расскажешь?
        - Расскажу. С чего начать? В апреле Чагина взяли на работу в Сектор. В отдел «Прыгающий человек». Дали ему громадный дом в Воронцово, непонятно, за какие заслуги. А я работала у него секретаршей. Чагин вначале приехал один, а потом вызвал жену с ребенком.
        - Вику и Лешу?
        - Да, а ты откуда знаешь? Пардон, забываю, что ты рюкзачник и бывал у них, - сказала Анфиса. - Вот. А потом Леша потерялся, его вроде какие-то бандиты хотели на органы разделать, но бандитов убил Адамов.
        - Адамов! - воскликнул я. - В Секторе?
        - Да, в Секторе.
        - Но что он там делал?
        - Слышал такую песенку: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!..»?
        - Ну, слышал, конечно. Катька-мегавспышка. Кто ж ее в Секторе не знает! Пол поменяла. Стала страшным мужиком. Жуть! - Я помотал головой, как будто съел половину лимона.
        - Ну так она - его дочь.
        - Адамова?
        - Адамова. Да. Ну вот, значит, когда Адамов узнал, что сделали с его дочкой… Ты, кстати, Тэга жирного жалеешь, а ведь это они заставили Катьку на операцию согласиться. Может, она и вообще не хотела пол менять, кто ее знает. Короче, Бур приказал, а они заставили и сделали. А Адамов узнал об этом, пришел в Сектор и убил всех врачей и продюсеров и охранников штук пять.
        - Один?
        - Один. А потом Лешу от бандитов спас.
        - Анфиса!
        - Что?
        - Вот кто нас спасет! Адамов! Надо думать, как ему весточку передать.
        - Подожди, Кошкин! Во-первых, запомни: все, что я тебе рассказала, не должен знать никто. В особенности про Адамова… Ну, ты слушай дальше. Адамов Лешу спас, но сам погиб. Его в тот же день убили. Порубили в куски, еще и из тяжелых арбалетов расстреляли. Я его видела. То есть видела его тело. Мертвое. Как он выжил - совершенно непонятно. Так что скорее всего в Секторе все считают, что он мертв. Вот именно поэтому никто ничего не должен знать об Адамове.
        - Какая поразительная симметрия! - воскликнул я. - Ты ничего не придумываешь? Буру выстрелили в сердце, а он жив. Адамова порубили, был мертв - стал жив. Бур был жив, а скрывался. А теперь и про Адамова ничего говорить нельзя. Тоже скрывается. Повторяющийся сюжет.
        Анфиса обиделась.
        - Я сейчас позову Ратмира. Пусть меня лучше назад в каземат заберут от такого идиота!
        - Прости! - пошел я на попятный.
        - Прости? Да как ты мог! Я в тот день потеряла лучшего человека на земле.
        - Ну все, я же сказал, прости. Пожалуйста. Просто это все так… невероятно.
        - О Боже! Пипец! «Паника в блогосфере!» - как говорил Лева-Теоретик. «Невероятно!» - передразнила она меня. - Забудь это слово, понял?
        - Хорошо, забыл. Всё.
        - Выкинь его из своего… как это называется…
        - Из словаря.
        - Вот-вот, из своего словаря. «Невероятно!» Пипец, блин!
        В этот момент мне в голову пришла неплохая идея. Нужно было просто помолчать минуту-другую. Сидеть, смотреть, как свечки отблескивают от ленточек на сарафане, и молчать. Я так и сделал. Это помогло.
        - Короче, ты понял? Про то, что Адамов жив, не говори никому, ни под каким соусом. Иначе Бур к такой войне тут станет готовиться, такие меры безопасности разведет, что мы к нему тогда уж точно не подберемся. И кстати, не убежим, если захотим убежать.
        - У них что, с Адамовым счеты? Они раньше друг друга знали?
        - Похоже на то. Но мне об этом ничего не известно.
        - А зачем же ты тогда Тэга Адамовым пугала? А что, если он Буру об этом рассказал?
        - Не рассказал.
        - Уверена?
        - Уверена.
        - А почему?
        - Потому что Тэг и Хэш знали, что у них есть один шанс спасти свои шкуры - стоять на том, что карта у меня уже с собой была, а они хотели мне помешать, но не вышло. А сказать про Адамова было равносильно тому, что сказать - она нас напугала, и мы тебя сдали. Нет, они бы не сказали ему. А ты? Ты не ляпнул случайно?
        - Нет, я старался поменьше ему рассказывать. Так, на всякий случай.
        - Вот и молодец. Молодец. Короче. Адамов лежал на телеге мертвый. Или как мертвый. Не дышал. Это когда они приехали в тоннель.
        - Кто «они»?
        - Лева-Теоретик, Чагин и Леша. Они бы не выбрались, если бы не Анжела. Анжела включила все мобильники в Секторе, начался хаос, бойцы и охранники всё побросали и плакали, целуя свои мобильнички, а Чагин с Левой тем временем сбежали и уехали в тоннель.
        - Что за тоннель?
        - А ты как в Сектор контрабанду носишь?
        - Через канализацию.
        - Ну вот. А Теоретик хотел Чагина с сыном через заброшенный тоннель метро вывезти. Только проблемка была. Вика - ненавижу ее! - сидела в Воронцово в доме, который Чагину подарили, и полковник дал команду ее запереть. А Сервер был в ту ночь начальником караула. И когда мне позвонил Лева и попросил помочь, я согласилась. Чагин со мной хорошо обращался, не так, как другие в «Прыгающем человеке». И он обещал мне, что в Тихом мире найдет моих родителей. И ребеночка его было жалко. Так что я позвонила Серверу, то есть Антону, и он вывел Вику.
        - Подожди! А зачем Теоретику было рисковать жизнью (он же погиб, да?), спасая Чагина? И почему полковник так охотился за семьей Чагиных?
        - А вот это интересный вопрос, - сказала Анфиса. - А зачем здесь все эти семьи? Дети. Женщины в сарафанах. Тебе же вроде полковник объяснил.
        - То есть Леша тоже… Дети-Омега!.. А он, значит, ребенок, так сказать, Омега. Но как полковник узнал, что Леша именно такой ребенок? Как?
        - А вот если мы получим ответ на этот вопрос, то узнаем, как устроен инкубатор. А тогда и до полковника можно будет добраться… Есть тут какая-то тайна. Ее мог Лева знать, ему многое про детей-Омега было известно, он этим специально занимался, по должности, но нам рассказать не успел. Вроде бы полковник и у Левы сына забрал, эксперименты над ним ставил. В общем, в тоннеле полковник догнал нас. Меня, Сервера, Вику эту гребаную, Чагина с сыном и телегу с мертвым Адамовым. Полковник был с Мураховским, ты его сегодня видел, тоже тварь живучая. И они убили Сервера. И Теоретика. Но Теоретик успел Леше дать пистолет. И крикнул Чагину, что мальчишка может выстрелить. Он тоже знал про Лешу, на что он способен. А Чагин не знал. И потом… Короче, Чагин выстрелил в Бура в упор, в грудь. Полковник валялся в крови, Мураховский был ранен, и мы ушли… А потом я в Тихой Москве немножко очухалась, и Лена, жена Адамова, устроила меня на работу в школу. Адамов выжил, но долго не вставал… Все мы думали, что начнется новая жизнь. Но Вика сбежала в Сектор, а Чагин замкнулся, стал злой, неприветливый. Мне он, правда,
пытался улыбаться, но как-то насильно, что ли. Родителей моих он не нашел, а когда я наехала на него, сказал, что ничего не обещал мне, а говорил только, что поможет разузнать, и что у него самого родители исчезли и он в отличие от меня не бегает со своим горем по всему Тихому миру. Я повернулась, ушла и долго после этого с ним не встречалась.
        Анфиса замолчала и с минуту или чуть больше смотрела куда-то в бревенчатую стену за моей спиной.
        - А потом мне пришла в голову потрясающая идея. Раз Анжела может позвонить на ЛЮБОЙ мобильник, не зная даже его номера, то она МОЖЕТ ПОЗВОНИТЬ МОИМ РОДИТЕЛЯМ! Я вспомнила: когда они исчезли, дома не хватало одного мобильника, у папы их было несколько, значит, телефон с ними!
        Вот куда занесло Анфису. Я много раз пытался представить, куда исчезла моя бабушка в дни Переворота, и в конце концов стал думать об этом месте как о некотором Аиде, потустороннем мире. И теперь, когда я представил, как некая Анжела по просьбе девятнадцатилетней девчонки звонит в Аид ее родителям и там, в царстве мертвых, ее родители поднимают трубку и отвечают «Алло!», мне стало по-настоящему жутко. Что называется, до костей пробрало. Я не усидел на месте, вскочил и несколько раз прошелся по комнате, пытаясь успокоиться.
        - И что? - спросил я. - Что ты сделала?
        - И ничего, - ответила Анфиса, обмякнув, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. - Я снова пошла к Чагину и попросила, чтобы он отвел меня к Анжеле. Но он отказал. Сказал, что ничего об Анжеле не знает. «Ладно, - сказала я, - тогда, пожалуйста, попроси Лешу, он ведь тоже все может, пожалуйста, я тебя умоляю, ведь мы с Антоном помогли тебе спастись… Пусть Леша позвонит им. Один звоночек!»
        - И что? - снова спросил я, на этот раз боясь услышать ответ.
        - Он отказал.
        - Отказал?
        - Отказал. Сказал, чтобы я с этим больше к нему не приходила. «Ладно! - сказала я ему. - Ладно, Никита! Тогда я сама найду Анжелу!» Вот так.
        - И тогда ты стала искать, а потом встретила этого Касперовича…
        - Касперского.
        - Да, Касперского. И он рассказал про Изюмова и Орехово-Зуево, и ты взяла карту Левы-Теоретика… Так что, - осенило вдруг меня, - получается, ты действительно не знала, что Бур жив?
        - Какой же ты все-таки, не хочу говорить кто! - возмутилась Анфиса. - Я же тебе три раза это повторила, а ты не веришь.
        - Теперь верю. Значит, ты тут рыскала в поисках Анжелы, а наткнулась на полковника и на Тэга с Хэшем! И сразу…
        «И сразу забыла про родителей, но вспомнила про неутоленную месть, - подумал я, но не сказал. - Вот отчего на нас обрушились все эти несчастья!»
        - Дошло, как до жирафа, - устало улыбнулась Анфиса. - Ну что, давай ребеночка делать? А то ведь полковник тебя в лесу закопает. Сам знаешь, он шутить не любит.
        2
        В эту ночь я долго сидел на стуле и думал, как выбраться из инкубатора.
        Ночью камера с двуспальной кроватью запиралась снаружи железным засовом. В окошко было не пролезть, да и чем я мог бы распилить решетку? Даже если бы я смог найти инструменты, то незаметно проделать отверстие в бревенчатой стене или сделать подкоп было просто нереально. Во всяком случае, на это ушло бы немало времени, а времени как раз у нас с Анфисой не было.
        Бур почему-то подчеркнуто благоволил ко мне. То есть в переводе на русский - не убил, не пытал, кормил, выпускал в туалет. Даже делился планами. Зачем-то я ему был нужен. Зачем? Неужели затем, чтобы я сделал ребеночка Анфисе? Но это бред.
        «Через две недели - чтобы Анфиса была беременна! Я проверю!» - сказал полковник. Мы с Анфисой посмеялись над этим. Как он проверит? И кто может дать гарантию? Существуют же разные циклы, физиологические особенности и все такое.
        С другой стороны, Буру может быть в высшей степени наплевать на особенности наших организмов. Сделает тест - результат отрицательный, и пошел в расход!
        Не говоря уже о том, что я и не собирался заниматься «этим» с Анфисой. И не только потому, что я любил Надю. А потому, что какой же я после этого спаситель?
        Хотя нельзя сказать, что меня не волновали мысли об этом. Даже более того - я боялся лечь рядом с девчонкой на двуспальную кровать. Понимал, что не совсем отвечаю за себя. В особенности после того, как она сказала, что нужно идти до конца. То есть если полковнику и в самом деле нужна эта беременность, а мы в ближайшие две недели не сможем выбраться из инкубатора, то зачем зря подставлять себя? Наша задача - остановить полковника, значит, рисковать моей жизнью ради «какой-то там морали» Анфиса не может. То есть она согласна. И даже рекомендовала бы мне послушаться полковника Бура. Но настаивать не будет. Пока.
        Да, насчет побега. Предположим, мы с Анфисой смогли оказаться во дворе инкубатора без сопровождения. Что дальше? Охранников здесь гораздо больше, чем населения или заключенных, я не знал пока, кем считать женщин в русских сарафанах, мальчиков в холщовых штанах и рубахах навыпуск, девушку в желтом спортивном костюме. Хотя, если вспомнить мое посещение квартиры Смирновых-Инстаграм, непохоже было, чтобы они, Смирновы, отправились в инкубатор по своей воле. И что значил тот душераздирающий женский крик, который я слышал, сидя на верхушке громадного дуба?
        На территории я видел двух или трех цепных псов, кавказских овчарок. Собачье рычание и лай слышны были иногда и с той стороны забора. Значит, кто-то патрулировал территорию и за пределами инкубатора.
        Скажем, я добрался до стены. Но как преодолеть плотную, как щетка, и колючую живую изгородь тридцати метров в высоту? Как продраться через нее?
        Допустим, продрался. Теперь нужно взобраться на забор и перерезать колючую проволоку. Предположим, что все это время по какой-то фантастической причине (смогла ведь Анжела отвлечь всю полицию Сектора от преследования Чагина с сыном) охранники забудут о своих обязанностях. Но где раздобыть инструменты? И что скажут собаки, которые явно не интересуются мобильниками и цифровыми технологиями и которых отвлечь гораздо сложнее?
        Значит, остается выход через ворота. Теоретически можно спрятаться в телеге, которая выезжает на озеро за илом. Или договориться с охранником. Но как это осуществить на деле? На глазах у десятка других охранников? Опять же собаки. Чем больше я думал об этом, тем менее вероятным мне это представлялось.
        Вывод был один. Побег без помощи извне невозможен.
        Но насколько мы могли рассчитывать на помощь извне? Рано или поздно, конечно, нас начнут искать. Еще спустя какое-то время нас найдут. Но когда начнутся поиски? Сколько на это в общей сложности уйдет времени?
        Надя привыкла к моим «командировкам». Я, бывало, уходил на два-три дня. А несколько раз ездил за разными раритетами далеко от Москвы и отсутствовал неделю и даже больше.
        Как все тихие, Надя не понимает изнутри природу преступления и поэтому по-настоящему не верит в его возможность. Не верит в существование таких вещей, с которыми я столкнулся за последние два дня. Значит, она начнет беспокоиться не раньше привычного срока. Значит, неделя. Плюс время на поиски.
        Никак не меньше десяти дней.
        И еще одна мысль болталась где-то на задворках сознания. Даже если Наде вдруг станет очень тревожно, она все равно будет выжидать неделю. Просто потому, что захочет дать мне шанс выполнить свое обещание. Привести Анфису за руку без чьей-либо помощи. Надя любит меня и хочет, чтобы я справился. Стал мужчиной. Поверил в себя. Поэтому даст мне время.
        Так что ее любовь может убить меня, думал я. Парадокс.
        Однако в этом парадоксе я вдруг ощутил что-то очень возвышающее, доходящее до пределов и выходящее даже ЗА пределы. И я так почувствовал Надю и мою не разрываемую никакими расстояниями связь с ней, что перестал бояться Анфисы, а вернее - себя.
        И лег рядом с девчонкой. Она спала, дышала ровно и глубоко. И мне нужно спать, говорил я себе, нужно отдыхать, накапливать силы. Кто его знает, когда придет помощь и что ожидает нас впереди. А на полу выспаться не получится. Я уже пробовал ложиться на голые доски, но с моими синяками и ушибами не продержался и десяти минут.
        Я не стал укрываться одеялом. Одним одеялом с Анфисой. Так все-таки надежнее.
        «Догадается ли Надя обратиться к Адамову?» - продолжали еще некоторое время крутиться в голове мысли о спасении.
        И сколько все-таки у нас времени? Хорошо, если две недели. А если нет?
        Сегодня Бур благоволит к тебе, играет с тобой, как кот с мышью, а завтра он передумал - и вогнал тебе кости переносицы в мозг одним ударом кулака.
        Зачем я ему нужен? Зачем? И зачем ему нужна девчонка? Ведь она хотела убить его. Неужели…
        Анфиса глубоко вздохнула, пробормотала что-то во сне и, набросив на меня край одеяла, крепко обняла меня рукой.
        3
        На следующее утро мне сказали, что я могу с подъема до отбоя свободно перемещаться по территории инкубатора, не считая тех мест, которые специально охраняются. А если Анфиса будет хорошо себя вести, то с завтрашнего дня ходить по городку сможет и она, но, правда, не весь день и только в сопровождении охранника.
        Утром случилось небольшое происшествие.
        Стройная девушка, которая вчера в желтом костюме делала зарядку у бассейна за чугунной оградой, вдруг выскочила во двор с голой грудью и в сером балахоне, скрывающем линию бедер. Она влезла на качели, расположенные в спортгородке, и стала раскачиваться и петь громкую песню: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!» Собрались охранники и нерешительно переминались с ноги на ногу, явно не зная, что им делать.
        Неподалеку с кислым видом разминался хвастун в трусах с зеленой надписью «NOKIA». Он глядел на девушку и гадко улыбался. Потом на балконе большого каменного дома появился полковник. «Светлана! - крикнул он. - Быстро домой!»
        - А пошел ты! - крикнула в ответ Светлана, раскачиваясь еще сильнее.
        Кислый в трусах сменил гадкую улыбку на угодливую, метнулся к девушке и стал останавливать качели. Что-то мне подсказывало, что на его месте я бы не стал этого делать. И точно, как только качели остановились, девушка размахнулась и полоснула ногтями по его лицу. На щеке сразу же проступили кровавые следы.
        - Ратмир! - крикнул полковник.
        Появился Ратмир. Девушка спрыгнула с качелей и с визгом бросилась к воротам. Ратмир побежал наперерез, схватил ее сзади поперек тела и потащил к чугунной калитке. Девушка отбивалась, пыталась ухватить обожженного когтями за голову и кричала: «Уроды! Пустите! Хочу в Сектор! У меня заказ в «Кликобеле»!»
        У калитки ее встретил Бур. Вдвоем с Ратмиром они затащили девушку в дом.
        - Это его дочка, - сказал мне кислый, трогая расцарапанную щеку. - Тяжело ей здесь. А кому легко? Ни и-мэйла, ни зажигух, ни чип-шопов, ни проповедей с рекламой суперрикш! Еще месяц - и что останется от моего гедонистического индекса? Два года повышал его с личным инструктором, какие деньги на это выбросил! Один только тренинг возбуждения обошелся мне в две зарплаты продавца. Но с другой стороны, я-то знаю, ради чего сижу в инкубаторе.
        Я заинтересовался и протянул руку.
        - Ваня, - сказал я. - Рюкзачник.
        - Дивайс! - ответил рукопожатием кислый.
        - «Ди» или «дэ»? - спросил я.
        - «Ди»! - гордо ответил кислый. - Ди-вайс.
        - Так ради чего ты здесь? - спросил я.
        - Да ты и сам знаешь, - ответил Дивайс. - Ради того, что и все. Ради детей. Мой, кстати, самый лучший. У тебя, кстати, как? Получается?
        Дивайс подмигнул в сторону моей камеры.
        - Как она? С виду обнадеживающая телка.
        Неудержимо захотелось заткнуть пасть этому Дивайсу - я уже был совсем не тем Ваней Кошкиным, что три дня назад у подъезда Смирновых, - однако решил перетерпеть и выяснить у мерзавца как можно больше. Я видел, что передо мной человек скользкий, но в то же время угодливый и чрезвычайно хвастливый. Это упрощало задачу.
        - Ничего, - ответил я уклончиво. - А твоя где?
        - На кухне. Она тут шеф-повар.
        - Ух ты! - сказал я. - Ваша семья здесь, наверное, на особом положении. А у меня, видишь, как получилось. Меня даже брать не хотели. Так я сам ломанулся.
        - Да? - спросил Дивайс, и глаза его стали злыми и подозрительными. - А как ты узнал, куда надо идти?
        - Я же рюкзачник, - ответил я, подумав, что надо быть осторожнее. - Я у кое-кого на особом счету. Давно знаком. Услуги разные. Вещички кой-какие, то да сё. Потому и брать вначале не хотели, думали, что я там, - кивнул я в сторону изгороди, - полезней буду.
        «Кажется, выкрутился, - подумал я. - И даже более того, намекнул, что пользуюсь чьим-то покровительством. Это его должно заинтересовать».
        Я оказался прав.
        - А у кого, если не секрет? - Он даже шею вытянул, так ему хотелось узнать. - У кого на особом счету?
        - В том-то и дело, что секрет. Сам понимаешь, не от меня зависит, а то бы я тебе, конечно, рассказал. Такие, как мы, должны держаться друг друга.
        - А чего ж тебя тогда связанным привезли? А потом из избы не выпускали?
        - А ты никому не расскажешь? Смирновым, например. Они кажутся мне не очень благонадежными.
        - Ты и Смирновых знаешь?
        - Я много чего знаю. Так что, не расскажешь?
        - Не расскажу.
        - Смотри, а то мне влетит. Меня не только связали, но еще и синяк под глазом поставили. И это все для того, чтобы другие семьи думали, что я сюда попал случайно.
        - Ты что, под прикрытием работаешь? - трясясь от возбуждения, на недостаток которого он только что жаловался, прошептал Дивайс.
        Я отстранился от него, оглянулся вокруг и сделал нарочито равнодушное лицо.
        - Ты этого не говорил, я этого не слышал. Хорошо?
        - Хорошо, хорошо… Конечно… - торопливо согласился Дивайс.
        - Ну вот, будем считать, что это сделано, чтобы другие мне не завидовали. Больше пока ничего сказать не могу, извини… Так ты говоришь, что твой сын самый лучший? А я слышал, вроде как Миша Беримбаум надежды подает, - сказал я наугад, порывшись в памяти и вспомнив, что именно так называла Анфиса сына погибшего Левы-Теоретика.
        - Мишка? Не-ет, он моему и в подметки не годится. Мой - это премиальный класс. А Мишка…
        - Ну, не знаю, - сказал я. - Говорят, что он кое-что может.
        - Это ты про спички? Так это ерунда. И вообще он только в Кругляше работает, а мой и без ила может. Сам увидишь!
        - Ну, значит, злые языки, - сказал я. - Завистники! Твоего-то как зовут?
        - Раньше Гаджом звали, Гаджет, если полное имя, а теперь, само собой, пришлось назад переименовывать в Петьку.
        - Значит, Петька.
        - Ну да, - застеснялся Дивайс немодного имени и вздохнул. - Я ж понимаю, что так надо.
        В этот момент я заметил приближающегося к нам невысокого толстяка с обвислыми щеками. Это был Мураховский, тот самый участник бойни в тоннеле, о котором мне говорила Анфиса.
        - А подтянуться сколько можешь? - громко спросил я у Дивайса.
        - Если не раскачиваться? - воодушевился кислый. - Раз двадцать, не меньше.
        И он тут же полез на турник.
        Подошедший Мураховский задрал голову и посмотрел на подтягивающегося Дивайса с такой страдальческой гримасой на лице, словно хотел сказать ему «Осёл!», но боялся, что на этом не остановится.
        - Пошли, - вместо этого сказал он мне. - Поговорить надо.
        4
        Мураховский завел меня в дом из красного кирпича, который стоял между туалетами и конюшнями. Видно было, что и этот дом новый. (Как и всё в инкубаторе, за исключением каменного особняка за красивой чугунной оградой, куда Бур утащил свою дочь Светлану.) Внутри еще пахло непросохшей штукатуркой.
        Вместе мы вошли в некое подобие кабинета. По дороге, в конце недлинного коридора, я увидел небольшую комнату, заполненную оружием: футлярами, арбалетами, боевыми ножами. Вход в комнату перекрывался железной решеткой из толстых прутьев, в которой было проделано откидное окошко, достаточное, чтобы просунуть арбалет, но недостаточное, чтобы влезть внутрь. («В такое окошко может пролезть только мартышка, ну или маленький ребенок», - подумал почему-то я.) В комнате сидел охранник и разглядывал интеркомиксы.
        Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Мураховский довольно грубо толкнул меня в спину.
        - Слушай внимательно! - сказал он, как только мы оказались в кабинете. - Сейчас ты увидишь наших ДЕТЕЙ. Возможно, кто-то из них будет задавать тебе вопросы. Возможно, тебе самому необходимо будет что-то спросить у них. Говорить разрешается. Но - по обстановке. Поэтому первое. Если я подам знак - замолкаешь мгновенно. Как труп. Второе. Фильтруй базар. Все дети на территории инкубатора - тихие.
        - И мальчик у бассейна? - спросил я.
        Мураховский потер голову, и лицо его свела страдальческая гримаса.
        - Говорил же я, говорил! - обратился он к пустому месту на стене. - Говорил, что его лучше в пруду утопить. Слишком он въедливый. Смотри, как лезет везде… Ладно… Ладно… Молчу.
        «Еще один сумасшедший!» - подумал я, но не слишком удивился. В Секторе каждый второй разговаривал сам с собой. А этот, похоже, был еще и контужен.
        - Мальчик у бассейна? - спросил он, уставив на меня тусклые голубые глаза, словно покрытые пленкой, как у птицы. - Да, и мальчик у бассейна. Поэтому говори со всеми детьми, как с тихими. А с мальчиком у бассейна в первую очередь. Никаких «долбофаков», никакого вот этого… - Он покрутил в воздухе скрюченными пальцами. - Будь крайне осторожен. Понял?
        - Понял, понял, - поспешил заверить я.
        - Вопрос, - вдруг сказал он и, наклонив голову набок, вцепился в меня глазами. Пленка на них немного растаяла, как будто его отпустила сильная внутренняя боль. - Ты живешь с тихими. Чем они от нас отличаются? На твой взгляд?
        - Ну, они… - задумался я.
        - Только не надо рассказывать, - перебил он меня, - что мы жадные, злые, с прыгающими мыслями, ездим на рикшах и поклоняемся мобильнику. А они добрые, щедрые, спокойные и так далее. Не надо рассказывать про нашу жизнь. Давай коротко. В двух словах. Что самое главное?
        Я много времени потратил на обдумывание различий между мной и Надей. Я, можно сказать, кожей прочувствовал эти различия. Спинным мозгом. Поэтому ответ был у меня давно готов.
        - Они уже дома, - ответил я.
        - Что? - переспросил Мураховский.
        - Они уже дома, - повторил я.
        - Дома, - повторил за мной Мураховский, уставился себе под ноги, схватился обеими руками за волосы и потянул за них. Потом поднял лицо со страдальческой и в то же время жестокой улыбкой на нем. - Дома, значит… Пошли!
        Он снова вытолкнул меня в коридор, из которого мы спустились по ступенькам вниз, где Мураховский с лязгом открыл стальную дверь. Стоявший рядом охранник протянул ему шипевший и потрескивающий факел, и мы вошли в узкий подземный ход.
        5
        В конце сырого подземного коридора Мураховский потушил факел, потянул на себя ручку стальной двери, и вскоре мы оказались в просторном помещении с круглыми стенами, диаметром, наверное, метров десять. На высоте около четырех метров начиналась крыша, которая представляла собой конус из узких досок, сходящийся в точку, расположенную над центром комнаты, так что возникало ощущение, что мы были накрыты громадной вьетнамской шляпой. Под самой крышей по всей окружности шли окна, и в комнате было довольно светло.
        Я узнал помещение. Мы просто оказались внутри того здания, которое стояло рядом с вышкой посередине городка. Зачем было пробираться к нему по подземному ходу, я не понимал. Возможно, такова процедура инициации? Но во что?
        Внутри играли в шашки двое пацанов в холщовых брюках и рубахах навыпуск. На коленях у женщины в русском сарафане сидела четырехлетняя девочка, раскачивала ножками в красных ботиночках и накручивала на палец светлый волнистый локон.
        Посреди комнаты возвышалась на половину человеческого роста сияющая труба из нержавейки с полметра в диаметре. В нее озабоченно и испуганно заглядывал худой мужчина в очках и белом халате. В стороне, в широком антикварном кресле сидел полковник Бур. В сияющем чистотой синем костюме в узкую светлую полоску.
        «Значит, это и есть «Кругляш», о котором говорил мой новый знакомый Дивайс», - подумал я.
        Если я был прав, то Кругляш больше всего напоминал что-то среднее между детской комнатой в каком-нибудь санатории и научной лабораторией.
        - Начинайте! - сказал Бур, даже не кивнув мне.
        Женщина, приподняв ноги на носки, подвинула девочку у себя на коленях и представилась.
        - Меня зовут Катя, - сказала она.
        - Иван, - сказал я. - Здравствуйте. Кажется, мы уже виделись в столовой.
        У женщины были короткие волосы, крашенные в черный цвет, и полные тоски светло-карие глаза. Взгляд ее и манеры чем-то напомнили мне манеры директора школы, в которой работала Надя, ну и, может быть, Чагина, из чего я сделал вывод, что женщина принадлежит к немногочисленному племени неправильных дерганых.
        - Это Миша, - показала женщина на черненького кудрявого мальчишку.
        Мальчишка с интересом посмотрел на меня.
        - Привет, - помахал я ему, и он улыбнулся, озарив комнату.
        Как страшно я успел соскучиться по улыбкам тихих за эти несколько дней, растянувшихся в целую вечность! Покашляв, я едва удержал слезы, наворачивающиеся на глаза. Это движение не осталось незамеченным мальчишкой.
        - А это Гриша. - Женщина показала на второго пацаненка, рослого и светловолосого, в котором я узнал сорванца, обрызгавшего водой из бассейна Светлану, дочь Бура.
        - Значит, Миша и Гриша, - сказал я. - Все понятно.
        Что именно «понятно», я и сам, конечно, не знал. Но мальчишки, по-видимому, знали. Они переглянулись и засмеялись. Человек в белом халате бросил на Бура многозначительный взгляд. Бур кивнул ему.
        - А можно, мы будем называть вас дядя Ваня? - спросил черненький Миша.
        - Конечно! - ответил я.
        Ко мне подошел человек в белом халате. У него было очень неприятное лицо. Нижняя губа отвисала и открывала десны и плохие зубы. Глаза быстро двигались, словно в горячке, вероятно, отражая движение тысяч проносящихся у него в голове мыслей.
        - Присядьте вон там, - указал он мне на вертящийся офисный стул родом прямо из офиса цифровой эпохи. - Мы сейчас поиграем с детьми. А вы постарайтесь понять смысл нашей игры. Если я скажу «Иван!» - подключайтесь. Ну что, Катя, давайте начнем с Ирочки, - сказал он, и женщина сняла девочку с колен и подвела ее к полкам с игрушками.
        Девочка сразу же потянулась за пушистыми желтыми утятами с черными бусинами вместо глаз.
        - Мама! Сними утят! - попросила девочка. - Пожалуйста! Сними!
        - Сейчас, малыш, - ответила Катя. - Давай сделаем, как в прошлый раз. Помнишь? Зажигаем экранчик и идем играть с утятами.
        Ниже игрушек на полке стоял плоский экран компьютера. От него шли проводки к компьютерному блоку, который темнел внизу, и к большому аккумулятору, стоявшему рядом.
        Девочка подошла к дисплею и сказала: «Зажгись!»
        Раздался щелчок. На компьютерном блоке вспыхнула зеленая лампочка, раздалось урчание, которого я не слышал уже шесть лет, и через несколько секунд дисплей замигал, осветился, а потом на него выплыла переливающаяся всеми цветами радуги заставка в виде слова WORD!
        Мураховский, Бур, Катя - все, кроме детей, смотрели на меня. А я отвернулся и, только собравшись с духом, снова взглянул на оживший дисплей. Если бы я не сидел на офисном стуле, а стоял, то скорее всего потерял бы сознание. Это было так, словно я услышал «талифа куми», или что там говорил Иисус Лазарю.
        То, к исчезновению чего все давно привыкли, то, что считалось мертвым и, возможно, навсегда, - вдруг ожило. Кроме того, это была та самая ужасная в своей издевательской простоте заставка, которая вдруг выскочила на всех компьютерах мира в День Переворота, после чего все компьютеры, смартфоны, айпады, плейеры, видеорегистраторы и десятки других цифровых устройств отошли в небытие.
        В общем, привет с того света производил впечатление. Это был удар, от которого нелегко оправиться.
        Девочке дали утят, и она ушла играть на толстом мате бордового цвета.
        - А теперь Миша, - сказал человек.
        - Я не хочу, - сказал Миша, посерьезнев.
        - Ми-иша! - протянула женщина в сарафане.
        - Отставить, - раздался сиплый бас полковника. - Пусть ребенок отдохнет. Давайте Григория.
        Гриша метнул на Бура огненный взгляд.
        - Да-да, - сказал Бур. - Считай, что это домашнее задание.
        «Это его сын!» - сообразил я. Сын полковника. Вот почему Мураховский рекомендовал быть особенно осторожным с мальчиком из бассейна.
        Человек в белом халате вложил мне в руку смартфон фирмы «Samsung». Первым движением было - отдернуть руку, словно мне сунули живого скорпиона. Однако спустя мгновение я зажал корпус смартфона пальцами и уставился на темный экран с отпечатками жирных пальцев на поцарапанном дисплее.
        - Покажи дяде Ване, на что ты способен, - сказал человек в халате.
        Давно не видел, чтобы так пламенел взгляд тихого ребенка, да еще голубоглазого.
        - Пожалуйста, - заныл человек, - а то папа меня накажет.
        Гриша опустил глаза и задумчиво покрутил на ладони черную шашечку. Через секунду я вскочил, едва не выронив из рук плоский приборчик. Меня словно током ударило. В ладони загудело, зажужжало, отдалось в руку до самого плеча.
        - А, черт! - воскликнул я.
        Все взрослые засмеялись, а дети нет.
        - Это вибросигнал, - сказал Мураховский. - Наверное, дядя Ваня забыл даже, как это называется.
        «Да, забыл, - подумал я, - и что тут смешного?»
        Я взглянул на приборчик. На дисплее появилось светлое окошко и надпись: «Введите pin-код». Еще через секунду мобильник без всякого звука потемнел и снова погрузился в то небытие, из которого вынырнул несколько мгновений назад. Человек в халате забрал его у меня и положил к себе в карман.
        - Ну что? Миша? - вопросительно взглянул он на полковника.
        - Давайте попробуем, - согласился Бур.
        - Иван! - сказал человек с отвислой губой.
        - Что? - спросил я и тут же вскрикнул, потому что Мураховский ткнул меня сзади кулаком прямо в отбитую почечную часть.
        - Ах да, - сказал я. - Пардон.
        Миша с Гришей снова засмеялись. Несмотря на это, Миша явно оставался настороже и ждал, что будет дальше.
        - Видишь ли, Миша, - начал я, пытаясь быстро сообразить, что от меня требуется. - Я тут человек новый…
        Бур сузил зрачки и через секунду снова расширил их.
        - Хочешь, покажу фокус? - сказал я.
        - Хотим! - хором крикнули пацаны.
        Девчонка на мате тоже отпустила своих утят и открыла рот.
        - Ну-ка, дайте шашки. - Я подошел к столу, за которым сидели мальчишки. - И дайте присесть.
        Гриша встал и уступил место. Я сел, поелозил под столом ногами, потом сделал несколько пассов и начал:
        - Смотрите! Вот три шашечки. Они у меня в руке, под столом. Значит, правая рука под столом, а в левой руке, смотрим внимательно, ничего… Итак… Следим за шашечками. Тук-тук-тук!
        Я постучал шашкой снизу по крышке стола.
        - А теперь - опа! - И показал шашечку, как бы переместившуюся сквозь стол ко мне в левую руку. - Вот она! Делаем еще раз… Тук-тук-тук!
        Этот фокус я разучил с отцом, когда в пятом классе болел корью, сидел дома и скучал.
        - И еще раз… Тук-тук-тук! Вот они все! - Я открыл ладонь левой руки и провел раскрытой рукой слева направо, демонстрируя появившиеся в руке как бы из ниоткуда шашечки.
        Все время, что я показывал фокус, Бур и человек в халате переводили взгляд с меня на Мишу и обратно. Миша сидел с хмурым лицом. Но в глазах его, я это видел, искрилась глубоко спрятанная улыбка.
        И вдруг! Шашечки, лежавшие на моей левой руке, исчезли! Сами по себе.
        Ко мне никто не приближался. Я все время смотрел прямо на пластмассовые кругляшки. Так что они исчезли мгновенно, прямо у меня на глазах. На коже ладони медленно таяло ощущение веса исчезнувших шашечек.
        Не веря случившемуся, я поднес пустую руку к лицу, потом повращал ею немного в воздухе, и в следующий момент что-то толкнуло меня изнутри в правую ладонь, сжатую от волнения в кулак. По позвоночнику пробежали тысячи иголочек. Я уже знал, что это. Но прежде чем раскрыть руку, взглянул на Мишу. Он наблюдал за мной с большим интересом и с той же искрящейся в глубине улыбкой.
        Я медленно повернул руку и разогнул пальцы.
        На ладони лежали шашечки! Те самые, что исчезли с левой руки! Одна белая и две черных. У одной из черных был отбит краешек, а на белой темнело небольшое коричневое пятно. Может быть, йод, а может, фломастер… Как завороженный, я протянул палец - хотел потрогать пластмасски, чтобы убедиться, что они настоящие, а не обман зрения, но в эту секунду одна из них снова исчезла! И это была именно та, которой я собирался коснуться, - белая, с коричневым пятнышком то ли йода, то ли фломастера. Просто растворилась в воздухе. На моих глазах. Тогда я быстро сжал правую руку.
        Но не успел. В кулаке уже было пусто. В кратчайшую долю мгновения черные шашечки последовали за белой. Куда?
        - Прекрасно, - прошептал я.
        Голос почему-то моментально сел. Я попробовал откашляться, но это не помогло.
        - Прекрасно, - тем же полушепотом просипел я. - Смеетесь над дядей Ваней.
        И Миша с Гришей действительно весело засмеялись.
        А человек в халате, как крыса, протрусил к полковнику и, наклонившись, быстро и горячо зашептал ему что-то на ухо. Полковник все это время не сводил с меня глаз.
        6
        Все покинули Кругляш через двери, выходящие на улицу. А мы с Мураховским зачем-то снова полезли в подземный ход.
        Когда поднялись по ступенькам у входа в его кабинет, Мураховский поморщился, потер лоб и сказал:
        - Иди погуляй. О том, что видел в Кругляше, никому ни слова. - Он еще раз потер лоб и добавил: - Считай, что тебе повезло. Раньше мальчишка у нас только спички умел по столу взглядом таскать. Мы и сами не знали, на что он способен. Да, тебе повезло. Определенно.
        7
        Меня просто распирало. Хотелось поделиться тем, что я увидел. Точнее, хотелось бежать и кричать: «Это реально! Дети-Омега существуют! Я верю в Анжелу!» Ну и так далее.
        Однако я понимал, что за мной наблюдают, что от меня чего-то ждут, неизвестно чего; но то, чего от меня ждут, важно для Бура и его команды, поэтому, если я хочу проникнуть глубже и получить, возможно, шанс на спасение, не стоит сейчас дергаться.
        Так что я не побежал в избушку докладывать обо всем Анфисе, а вместо этого пошел в спортгородок, залез на турник и стал подтягиваться. Это была неплохая идея. Физическая нагрузка лучше всего помогает справиться с возбуждением.
        Давненько я не подходил к перекладине. Тело казалось чужим и неоправданно тяжелым. Подтянувшись три раза, я хотел спрыгнуть, уж больно непослушными были мышцы. Но пересилил себя. Четыре, пять, шесть… На седьмом я понял, что выдохся. Руки из последних сил сжимали металлическую трубу турника, - еще секунда, две, и пальцы соскользнут. Но какая-то сила заставила меня продолжать. Восемь, в глазах потемнело, девять, это уже подтягивался не я, а комок одеревенелого от боли и усталости мяса, десять… Всё! Теперь-то уж точно всё. Тем не менее я зачем-то продолжал цепляться за металл. И вдруг вспомнил, как полковник со спокойным лицом ломает горло Тэгу и затем, хотя это уже было бессмысленно, вбивает кости его переносицы в и без того умирающий мозг. Я не позволю… Этому… Повториться! Одиннадцать. Двенадцать! Пальцы соскользнули, и я ударился ногами в землю. Коленки подогнулись, голова кружилась, горячее дыхание со свистом вырывалось из груди.
        Я присел на корточки, ожидая, когда отступит темнота в глазах. Некрасиво было бы упасть в обморок на спортплощадке.
        Итак, двенадцать. Неплохо, скажете вы. Неплохо для тридцатидевятилетнего мужчины, склонного к полноте. Но это если не знать, что еще восемь лет назад я уверенно подтягивался двадцать шесть раз. Широким хватом. Из-за головы.
        Почему-то захотелось увидеть отца. Может быть, вспомнил, как он шестилеткой водил меня на стадион, где учил подтягиваться и делать подъем переворотом.
        Где они сейчас с мамой? Как живут?
        В первый же день Потепления они, как тогда говорили, перевернулись, то есть стали тихими. Через неделю бросили московскую квартиру, нашли где-то подводу с толстой рыжей лошадью с мохнатыми ногами, погрузили пожитки и уехали на родину отца, в Астрахань. Спустя два года приехавший из тех краев в Москву человек передал от них письмо, в котором родители рассказывали, что живут хорошо, Волга очень чистая, рыбы много, цветут розовые лотосы, и неплохо было бы, чтобы я разок хотя бы приехал к ним с ребенком. Странно, они почему-то были уверены, что у меня есть ребенок. Возможно, оттого, что видели, как изменилась после Переворота Надя и наши с ней отношения.
        А я не приехал. И даже не ответил на то письмо. И никакого ребенка у нас с Надей не было.
        Почему так складывается, что у человека есть всё - лучшая в мире женщина, хороший дом в прекрасном городе, райский климат, здоровье, уверенность в завтрашнем дне (не та, за которую раньше принимали временное ослабление страха перед будущим, вызванное сделанными накоплениями финансов, а настоящая), в общем, есть всё, а человек все равно живет неправильно?
        Я понимал в те минуты, что вся моя жизнь, за исключением встречи с Надей, была прожита не так. И, подчиняясь внезапному порыву, дал себе слово, что если выберусь из этого инкубатора, то рожу ребенка, обычного, не Омега, и поеду с Надей в Астрахань, к родителям.
        Но в следующее мгновение голову посетила дикая мысль. А может, позвонить им? Раз про Анжелу все правда и раз рядом такие ДЕТИ, то почему не попробовать? Может быть, Анфиса была не так уж и не права, когда просила Чагина, чтобы он позволил своему сыну Леше помочь ей. Сделать всего лишь один звоночек.
        Но тихие никогда не хранят мобильных телефонов. Значит, позвонить им нельзя.
        Тогда - бабушке! ТУДА. Туда, куда исчезли родители Анфисы и многие другие старики, которые, вероятно, просто не успели стать тихими. Где они? Кем они стали? Может быть, их нужно было спасать? А может быть, совсем наоборот, - лучше было бы даже не думать о них.
        Дойдя в своих размышлениях до этой точки, я встряхнулся и решил, что нельзя терять ни минуты. Терпение терпением, осторожность осторожностью, но надо и делать что-нибудь. Действовать.
        Переполненный решимостью, я вначале хотел было пойти к полковнику и спросить его напрямую, зачем я им и какова моя роль в проводимом ими эксперименте с детьми, но побоялся, что Бур спросит, как у меня дела с Анфисой? И работаем ли мы над приплодом? Что я ему отвечу?
        Нет, пока рановато ставить вопрос ребром, подумал я и пошел поглядеть на разгрузку таинственного ила. Как раз в это время в ворота въехала груженная доверху телега, накрытая брезентом.
        8
        Но в телеге оказался не ил, а продукты. Мешки с мукой, сахар, ящики со сгущенным молоком, картофель, лук, растительное масло, яблоки.
        Охранники снимали продовольствие с телеги и заносили в длинное здание с высоким потолком, которое стояло слева от ворот и которое я принял в первый день за мастерские. Возможно, его использовали еще и как склад. Мужчины в камуфляжке смотрели на меня недовольно, с угрозой, но никто не отгонял меня, и мне удалось разглядеть, что внутри просторного сарая они подходили к широкому люку в полу и спускали мешки и ящики вниз по широкой металлической полосе, напоминавшей детскую горку. Через несколько минут снизу раздался голос:
        - Куда вы грузите, долбофаки! Я тут не успеваю. Пусть кто-нибудь спустится, поможет. Куда класть? И так, бл…, все файлы забиты. На хера столько жратвы?
        - Ты руками работай, а не языком! - крикнул в ответ один из охранников, и все остальные громко заржали. - Тогда будешь успевать. «Спуститесь!» Тебе, может, туда еще и Ленку-инетчицу спустить? Или Катьку-мегавспышку? Чтобы не скучно было.
        Все снова заржали.
        - Не, Катьку уже нельзя. Ленку - да. А Катьку нельзя. Теперь Катьке самой такой аппарат приделали, что он от нее в угол забьется, - сказал другой.
        И опять все заржали.
        Но один, тот самый, что бледнел, когда убивали Тэга и Хэша, нахмурился и полез вниз, в подвал.
        - Куда ломанулся, Фликр? Ленки еще там нет! Или ты за Катькой? Тоже ориентацию поменял? - понеслось ему вслед.
        В это время ворота распахнулись, и к сараю подъехала еще одна телега. Когда с нее сбросили брезент, я увидел, что там в два ряда сложены ящики с консервами. «Запасаются! - подумал я. - Бур готовится. К чему?»
        Постояв неподалеку еще немного и убедившись, что тут ничего особенно интересного не происходит, я решил исследовать то место, где вчера в землю врезалась упавшая с телеги пустота.
        Увиденное поразило меня.
        В земле зияла дыра размером с большую сковородку. Выглядела она так, как будто с поверхности в глубину протащили кусок железа с рваными краями. Или как будто в землю со страшной силой всосало доски от раздробленного тележного днища. Так оно, похоже, и было. На глубине метра в четыре виднелись края досок, плотно прижатых друг к другу той силой, которая переломила их посередине и потянула вниз. Оглянувшись, я присел на корточки и стал рассматривать дыру, гадая, кто мог из-под земли рвануть за днище телеги с такой силой. Мне показалось, что я слышу в глубине легкое гудение, затем края сплющенных друг об друга досок слабо пошевелились и начали медленно, очень медленно погружаться еще глубже. Я отшатнулся.
        9
        Итак, предполагаемое разглядывание разгрузки ила, добытого со дна озера, с того самого места, на котором, если верить покойному Тэгу, полковник Бур впервые увидел Анжелу, не объяснило мне ничего или почти ничего.
        Начнем с того, что телега, как я уже говорил, была не с илом, а с продуктами. В инкубаторе, по моим прикидкам, находилось всего около сорока человек, включая детей и семью Бура. О ком-то я мог и не знать. Ну хорошо, пятьдесят. На глаз оценив грузоподъемность телеги и разделив получившееся число на количество жителей инкубатора, я пришел к выводу, что достаточно подвозить продовольствие раз в неделю. Ладно. Пусть будет раз в пять дней.
        Но из разговоров охранников я понял, что погреб забит продуктами, тем не менее продовольствие продолжает поступать. Это могло не значить ничего, и это могло значить, что полковник готовится к осаде. Если бы я мог узнать, с какого времени в инкубатор стали везти лишние продукты, я бы понял, связано ли это с появлением здесь меня и Анфисы.
        Почему-то это накопление продуктов беспокоило меня, но я не мог понять почему.
        К тому же мысли все время сбивались на жуткую дыру в земле и на слова Дивайса о том, что его сын в отличие от других ДЕТЕЙ может делать чудеса без помощи ила. Значило ли это, что другие дети проявляют сверхъестественные способности только при содействии ила? И если да, то как это осуществляется? Как выглядит в реальности? Они едят его, этот ил, или обмазываются им? Прикладывают к голове? Или, наоборот, к предметам, на которые хотят оказать воздействие?
        Как бы это ни выглядело, ничего похожего я в Кругляше не заметил. Но если ил обладает такими необыкновенными свойствами, почему бы и мне не использовать его? Может быть, он поможет открыть ворота, или усыпить охрану, или сделать нас с Анфисой невидимыми?
        Я решил, что я должен как можно быстрее, но в то же время и незаметнее, чтобы не вызывать подозрений, узнать об иле все.
        А еще я был уверен, что потусторонняя дыра в земле и магические свойства донной грязи каким-то образом связаны. Не знаю почему, но интуиция подсказывала, что я не могу ошибаться. Но как? Как они связаны?
        И почему нельзя ничего выливать в живую изгородь? Отчего Ратмир так испугался, когда я двинулся к забору с тазиком мочи?
        Не получив ответа ни на один из роившихся в голове вопросов, я сделал попытку рассмотреть поближе ворота. Единственное место, где не росли пугающие своими размерами кусты тиса и боярышника.
        Но стоило приблизиться к воротам на двадцать шагов, как охранник, мирно прогуливающийся туда-сюда, вдруг остановился, напрягся и заорал: «Стоять!» - таким голосом, каким до Переворота кричали ночные грабители, чтобы парализовать волю жертвы.
        Однако это была не ночь в цифровой России, а я был не жертвой, во всяком случае, не персональной жертвой этого охранника, поэтому я сделал вид, что не понял, и, продолжая идти, крикнул:
        - Что?
        В ту же секунду справа и слева, в торцах деревянных строений, которые я считал мастерскими и конюшней, открылись дверцы, из них выскочили еще двое охранников, один из которых сорвал со спины арбалет и прицелился мне в грудь.
        - Стоять, козел! - крикнул он.
        Конечно, на этот раз было намного понятнее. Я остановился и даже слегка попятился.
        - Пардон! - показал я им ладони. - То есть извините.
        - Пошел отсюда! - крикнул первый.
        И я предпочел послушаться. Несколько шагов сделал спиной вперед, потом повернулся и пошел к избушкам.
        Итак, к воротам нельзя подойти ближе чем на двадцать шагов. И охраняет их совсем не один боец, а как минимум три, и хорошо вооруженных.
        Этот эпизод немного встряхнул нервы. Кожу головы приятно покалывало микроскопическими холодными иголочками. Проходя мимо дыры в земле, я вдруг вспомнил неприятного человека в белом халате, того, что руководил экспериментом в Кругляше. Вспомнил, какие у него были глаза, когда он заглядывал в сияющий цилиндр из нержавейки, расположенный в центре круглой комнаты.
        Когда я смотрел в дыру, у меня наверняка были такие же!
        10
        Я так много думал о чудесах и таинственном иле, что упустил из виду самую простую и самую важную вещь, которую сегодня узнал. Причем узнал, что называется, совершенно бесплатно. И без всяких усилий с моей стороны.
        Дети-Омега, с помощью которых Бур собирался переиначить весь мир под себя, оказались не похожи на дрессированных монстров, они даже не были подобием гитлерюгенда или пионеров эпохи продразверстки. Это были обычные дети, которые любили посмеяться и пошалить. А главное - они были тихими.
        А это значило, что ДЕТИ не станут поддерживать злые замыслы. Просто не смогут. Тихие на это не способны.
        И еще это значило, что они могут помочь нам.
        Но как? И что именно нужно попросить у них? И каким образом установить контакт?
        Пришло время поговорить с Анфисой. Нужно было срочно рассказать ей обо всем, что я сегодня узнал и увидел, и задать ей как минимум один вопрос.
        Почему она скрывала, что у нее дома в Тихой Москве был телефон? Кому она с него звонила?
        Стоило больших усилий не побежать в избушку. Зная, что за мной следят, я старался идти не торопясь, однако невольно прибавлял шагу.
        Подойдя к линии избушек у западной исполинской стены из черного тиса и боярышника, в который раз я наткнулся на Ратмира. Обожженный, как и всегда, стоял, опершись на перила галереи.
        - Ты куда? - спросил он.
        - Туда, - ответил я с невинным видом, кивнув на дверь в нашу с Анфисой избушку.
        - Не надо туда, - ковыряя в зубах какой-то щепкой, сказал Ратмир. - Не надо создавать суету. Погуляй, потом пообедаешь. - Он посмотрел на часы. - Скоро обед. А потом уже завалишься со своей красоткой «у койку». Делом наконец займешься.
        Обожженный ухмыльнулся.
        Сзади раздалось хихиканье. На скамейке сидел Дивайс и лыбился во весь рот.
        - Хорошее дело, Ваня. Важное! Но ты, если чего, скажи, друзья помогут. Хочешь, я за тебя смену отстою?
        - А ты, Дивайс, заткнись, - лениво ухмыляясь, сказал Ратмир. - А то я ведь могу и вход USB тебе подпортить!
        И довольный своей шуткой, он вытащил щепку изо рта; после чего раздалось громкое хриплое карканье, которое, по всей видимости, должно было изображать смех.
        Хотя кислый мне не очень нравился, я не поддержал шутку Ратмира.
        - Дивайс, часы есть? - спросил я его, подойдя к скамейке.
        - Есть.
        - Сколько до обеда?
        - Двадцать минут, - ответил кислый, рисуя что-то фломастером на предплечье той руки, на которой были надеты часы.
        - Что рисуешь? - спросил я, присаживаясь рядом.
        - Вот, смотри! - показал кислый, гордясь.
        На руке объемным шрифтом, таким, каким подростки в Секторе пишут на стенах, было написано «Цукерб».
        - Что это? - спросил я.
        - Это «Цукерберг», тормоз! - сказал Дивайс. - Просто еще не дописано. Хочу себе сделать такую татуировку. Потом, конечно, - взглянул он на скучающего Ратмира. - Не сейчас. Когда в Сектор вернемся.
        - У меня, кстати, есть отличный приборчик для нанесения татуировок, - сказал я. - Нашел несколько лет назад на заброшенном складе японских товаров. Так и лежит в гараже.
        У Дивайса загорелись глаза.
        - Джапан? Настоящий?
        - Конечно, настоящий. Еще на цифровых станках делался. Сейчас таких в природе не существует.
        - Сколько просишь?
        - Тебе это будет дорого, - сказал я. - Если покупать, денег не хватит. Но могу подарить.
        - Подари-ить? - не веря своим ушам, переспросил Дивайс.
        - А что? Ну не хочешь даром, давай разыграем. Кто больше подтянется. Если ты, считай, приборчик твой. Если я, будешь мне каждый день компот за ужином отдавать.
        - Да хоть сейчас! - вскочил Дивайс. - Пошли.
        - Ну пошли, - сказал я, и мы стали отдаляться от ушей Ратмира.
        - Кто первый? - спросил Дивайс, встряхивая руками и разминая шею.
        - Давай ты.
        Кислый подпрыгнул, вцепился в турник и пошел наяривать. Десять, пятнадцать… Можно было бы, конечно, крикнуть ему «Стой», все равно победа за ним, но я подумал, пусть устанет как следует, будет податливее в разговорах. Девятнадцать. Жилы на шее вздулись, лицо покраснело. Дивайс зарычал от напряжения, качнулся…
        - Стоп, не раскачиваться, - сказал я. - Это нечестно.
        Двадцать. Опустившись, Дивайс пыхтел, касаясь поднятыми руками ушей, но не спрыгивал с турника. Дернулся еще раз. Безрезультатно.
        - Ну что, всё? И это всё? - сказал я. - Останешься без «джапана».
        Дивайс заорал и медленно полез вверх, пытаясь достать перекладину подбородком.
        - Ну! Ну! - подначивал я. - А где же сила воли?
        Дивайс выдавил из себя стон и коснулся краешком подбородка железки. Спрыгнул вниз и стал трясти головой.
        - Двадцать! - сказал я. - Молодец.
        - Двадцать один, - возразил Дивайс, задыхаясь.
        - Двадцать! Ты перекладину снизу достал, а надо сверху, - сказал я и тоже начал разминаться.
        Кислый смотрел на меня с обидой и подозрительностью.
        - Ладно, расслабься! - хлопнул я его по плечу. - Ты выиграл. Я даже пробовать не буду. На сегодня десять раз мой предел. Молодость, молодость! Где ты?
        Кислый расслабленно выдохнул.
        - А ты молодец, - похвалил его я. - Двадцать один раз подтянулся. Волевой. Наверное, и сын в тебя. Говоришь, он ТОЖЕ лучше всех?
        - Конечно! - расцвел Дивайс. - Ему этот ил до жопы. Он сам все делает!
        - А я знаю… Не могу сказать откуда, но знаю, что и Миша с Гришей тоже без ила могут работать.
        - Неправда! - взвился кислый. - Неправда! Врут, гады! Только Гадж, то есть только Петя может сам. Пойди убедись! Проверь!
        - Тише, тише, - стал успокаивать я. - Верю. Тебе-то я больше верю, чем каким-то там… Просто как-то странно, что ему на ил наплевать, твоему сыну.
        - Ничего странного.
        - Значит, он и как Анжела смог бы?
        - Анжела - это отстой. Петя рулит! - сказал Дивайс, наконец отдышавшись.
        И тут я решил рискнуть.
        - Ты давно в Секторе не был?
        - Два месяца, я же говорил. А что?
        - А то, что с епископом там происходят странные вещи. Подойди поближе.
        Дивайс подошел.
        - Слушай, - сказал я шепотом. - Это только между нами. Расскажешь кому… - я резанул рукой по горлу, - и тебя, и меня. Понял?
        - Понял, понял.
        - Епископу замену ищут. Он с ума сошел - раз. И смс-ок больше не получает - два. Я вхож к президенту.
        - К Рыковой?
        - Да, к Елене Сергеевне. Заменить Изюмова на молодого и перспективного - это задача государственной важности. Понял? Следишь за мыслью?
        Я знал по своему торговому опыту, что, зомбируя человека, нужно говорить как можно быстрее, задавать ему вопросы, требовать внимания, короче, не давать времени одуматься. С кислым это было несложно. Податливый материал. Приятно работать. Быстро кивает, демонстрирует понятливость и готовность к сотрудничеству.
        - Так вот. У тебя есть шанс. Но вначале я должен убедиться, что твой сын лучший. И потом убедить того, кто будет решать. Есть у меня небольшое подозрение. Поговаривают, будто ил на самом деле никакой силы не имеет и дети и без него прекрасно справляются. Все, не только твой Петя. - Кислый снова начал возмущаться, но я остановил его жестом. - Ил - это как ядерная бомба. В цифровую эпоху были страны, которые не имели ядерного оружия, но заявляли, что имеют. Чтобы врагов запугать и весу себе добавить. Так и здесь. Свойства ила скорее всего сильно преувеличены. Чтобы враги боялись.
        - Да какие враги! - не выдержал Дивайс. - Вот это, по-твоему, само тут выросло за месяц?
        Он хотел было обвести рукой вокруг себя, чтобы показать мне титанические кусты по периметру, но я схватил его за руку.
        - Тише. Не забывай про осторожность.
        - Все проверено. Миллионы раз. Все дети работают только в Кругляше.
        - Рядом с цилиндром? - Я решил подтвердить свою догадку.
        - Ну да! - расширил глаза Дивайс. - А ты откуда…
        - Оттуда. Продолжай.
        - И чем дальше они отходят от цилиндра, тем меньше у них получается. Девчонка вообще в двух метрах уже ничего не может. Вообще ничего, понимаешь? А если ее на цилиндр усадить, может позвонить на другой мобильник и даже поговорить. И Миша так же. И… все остальные…
        Я понял, что он даже сейчас боится произнести имя сына полковника, Гриши.
        - Ил - это стимулятор. Мощнейший. И единственный. Другого нет.
        - Хорошо, - сказал я. - Значит, Петя может отправить смс-ку на телефон в Секторе? Как Анжела. Теоретически.
        - Нет, - горестно сказал Дивайс, - не может.
        - Не пойму, ты же говорил…
        - А тут опять ил. Его, когда все начиналось, под забором раскладывали, вот и получилось кольцо. В блокаде мы. Через это кольцо никто не может позвонить. Ни снаружи, ни изнутри. Нет связи. Кольцо ничего не пропускает.
        - Прямоугольник… - задумчиво произнес я.
        - Ну да, прямоугольник. Суперщит. Никакое воздействие не проникает. Понимаешь, - страшным шепотом, округляя глаза, сказал он, - если бы за день до Переворота Москву вокруг таким илом обложили бы, все у нас бы сохранилось, все бы было чики-пыки: фейсбук, оружие, Формула-1, прогресс, короче. Весь мир бы накрылся медным тазом, а мы бы в Москве - нет. Но тогда никто про ил ничего не знал.
        Я не стал убеждать Дивайса, что он допускает логическую ошибку и путает причину со следствием. Ведь ил появился только ПОСЛЕ Переворота, как побочный эффект. На том месте, где полковник впервые встретил Анжелу, первую и самую сильную из детей-Омега. И тут меня осенило. А когда это случилось? Когда произошла эта встреча? В какой момент? Почему раньше я не задавал себе этого простого вопроса?
        «Суперщит, - думал я через мгновение. - Значит, до нас никто не доберется, и мы никому ничего не сможем передать. Мы в осаде? В карцере? В непроницаемом бункере? Так и сгнием здесь? Если, конечно, через две недели Бур не сломает мне шейные позвонки за то, что не обрюхатил Анфису. Нет, это надо проверить. Нельзя так просто сдаваться».
        - Дивайс, оставим пока Суперщит в покое. Он нам сейчас не интересен, - сказал я, на самом деле с большим усилием остановив мысли о Суперщите. - Давай вернемся к нашим баранам. К новому епископу и смс-кам в церквах. Ты говоришь, что теоретически повторить то, что делала Анжела, может только Петя. Но если Миша, предположим, положит себе в карман немного ила, то не справится ли он с смс-ками еще лучше твоего сына?
        - Да нельзя его положить в карман! Нельзя! Ты что, не знаешь? Его вообще никуда положить нельзя.
        - Это как? - остолбенел я. - Что значит «нельзя»?
        Но в этот момент с галереи раздался голос приближающегося Ратмира.
        - Отставить разговорчики! - рявкнул обожженный. - На обед. Шмелем!
        11
        В столовой я впервые увидел Смирнову-Инстаграм, давнишнюю знакомую. Она улыбнулась мне усталой улыбкой недавно родившей женщины. А ее светловолосый муж, заметив меня, снова отвернулся.
        Женщины были в сарафанах. Мужчины кто в чем. Одежда их довольно сильно отличалась от одежды дерганых Сектора, но и тихих они тоже не очень напоминали. В простоте резиновых сапог и старых кроссовок, клетчатых рубах и голубых блуз ощущалась какая-то нарочитость, как на маскараде. Русская рубаха без ворота и с орнаментом, в которую был одет Дивайс, только подчеркивала, что это ощущение верно.
        Между Смирновой-Инстаграм и Дивайсом сидел мальчишка лет одиннадцати в синей рубашке с погончиками.
        Ели молча. Разговоры в столовой были запрещены распорядком.
        Спиной ко мне на длинной скамейке сидел черноголовый Миша. Он, наверное, подавал мальчишке в синей рубашке какие-то знаки, потому что тот раз или два подмигнул в ответ.
        Судя по тому, как строго посмотрел на мальчишку Дивайс, это и был его сын Петя, бывший Гадж. Гаджет. Тот, которому для чудес не нужен ил.
        С другой стороны от Дивайса сидела женщина с изможденным лицом и бегающими глазами. Ее я тоже видел в первый раз. На голове у нее был колпак повара. Жена?
        Наклоняясь вперед, эта женщина все время пыталась обратить на себя внимание Пети, чем страшно злила Дивайса, который каждый раз, когда она наклонялась, морщился от злобы и тут же виноватыми глазами посматривал на охранника у дверей.
        Я хлебал капустные щи со свининой и осторожно, исподлобья наблюдал за ними. Вот женщина опустила обе руки под стол. Глаза ее забегали еще быстрее. Вот она, скособочившись, потянулась под столом к Пете. Дивайс украдкой опустил глаза и вдруг побелел как бумага.
        В следующую секунду он вскочил, едва не перевернув скамейку, на которой, кроме него, сидело еще пять человек. Раздался стук. На пол под столом упал какой-то предмет.
        Охранник вложил в рот два пальца, свистнул, вызывая подкрепление, и бросился под стол. Женщина в поварском колпаке хотела бежать, но охранник из-под стола схватил ее одной рукой за ногу. Она упала, переворачивая скамейку. Петя вскочил и в ужасе смотрел на происходящее.
        Прибежали еще двое, а за ними и Ратмир.
        - В чем дело? - рявкнул обожженный.
        Из-за стола вылез охранник и вместо ответа высоко поднял в руке мобильный телефон. Маленький, округлый, с синим пластмассовым корпусом, такой, какие перед Переворотом уже были давно устаревшими, их носили только одинокие пенсионеры и детишки из очень бедных семей.
        - Давай ее сюда! - сказал Ратмир.
        Охранник потянул шеф-повара к выходу, она попыталась вырваться, колпак сбился и закрыл половину лица. На помощь подбежал еще один боец. Вдвоем они поволокли жену Дивайса на улицу. Она упиралась ногами в пол, а когда ее протащили через всю столовую и стали выталкивать в дверь, женщина пронзительно и протяжно крикнула. Потом еще раз, потом еще, чаще, чаще, пока ее вскрики не слились в один протяжный визг. Ее потащили направо, в сторону каземата, и вдруг крик ее оборвался, но не совсем, слышен был еще стон и какое-то бульканье, как будто ей зажимали рот. Хотя, наверное, так оно и было.
        Где-то за мастерской подняли свирепый лай собаки.
        Я вспомнил. Это был тот самый крик, который я слышал, сидя на дубе с биноклем, когда еще мог слезть, спрыгнуть и убежать. Но не слез, не спрыгнул и не убежал.
        Мы вышли следом, протискиваясь в дверях. По галерее бежал, приволакивая ногу, Дивайс и быстро-быстро говорил Ратмиру:
        - Я ее предупреждал! Я ей тысячу раз говорил… Я не виноват… Это не я… Я не знал. Я тысячу раз… Тысячу раз говорил… Вы мне верите? Вы должны мне верить!
        Я проводил их взглядом, повернулся и быстрым шагом пошел в свою избу.
        В это время к круглому строению посреди инкубатора подъехала грязная телега. Человек шесть охранников сняли с телеги большой алюминиевый бидон, в каких в старину возили молоко, и, приседая под его тяжестью, занесли внутрь.
        Я снял засов с двери. Охраны рядом с нашей камерой не было. Надо запомнить.
        12
        Входя, я был готов ко всему. К тому, что Анфиса лежит на кровати в слезах и депрессии. К тому, что по всей комнате разбросаны осколки монитора, который нам с надписью «FUTURE» установили в воспитательно-пропагандистских целях. Я бы не удивился, если б Анфиса достала из недр своего сарафана мобильник и потусторонним шепотом сказала: «Вот видишь, ту дуру поймали, а меня нет. Давай звонить Адамову». Я даже был готов увидеть, как девчонка сидит перед монитором и смотрит мультики. В инкубаторе, как я понял, возможно еще и не такое.
        Однако я не был готов к семейной сцене.
        - Анфиса!.. - начал я, но был подстрелен на взлете.
        - Ты где был? - приступила она ко мне с недобрым огнем в косящих глазах.
        - Как где? - опешил я.
        - Думаешь, меня можно вот так бросить и шляться где попало?
        - Анфиса, я же не просто так шлялся. Нам спасаться надо.
        - Ты за мировыми проблемами не прячься!
        - Да я не прячусь.
        - Прячешься!
        - Не прячусь.
        - Прячешься!
        - Послушай, мне есть что тебе рассказать.
        - Расскажи, почему не удосужился ни разу за целый день заглянуть?
        - Анфиса!
        - Что?
        - Почему ты не сказала, что у тебя был телефон?
        - Последний раз спрашиваю: тебе что, наплевать на меня?
        - Кому ты с него звонила?
        - Ты думаешь, мне тут сладко? Думаешь, инджою по полной в этом карцере?
        - Это важно! Пойми. У нас, возможно, есть шанс сделать звонок!
        - Я думала, что тебя уже убили.
        - За что?
        - За то, что со мной не переспал.
        - А как бы они узнали?
        - Мне сказали, чтобы я про телефон никому не говорила.
        - Мне не наплевать на тебя, я все время думал о тебе…
        - У меня было три номера.
        - Я же не развлекался…
        - Номер Чагина, потом номер не знаю кого, но сказали, что там, если что, всегда найдут Адамова…
        - Ты не представляешь, что здесь происходит и как я торопился с тобой поделиться…
        - И еще номер губернатора Хабарова.
        - Хабарова? Значит, губернатор существует?
        - Дурак! - Анфиса перебросила волосы на одну сторону. - С тобой невозможно разговаривать.
        - Со мной?
        - Да, с тобой.
        - Послушай, у нас не так много времени. Это вопрос жизни и смерти. И возможно, не только нашей жизни и смерти…
        - Хабаров умер два месяца назад, - сказала Анфиса, внезапно успокоившись и сев на кровать.
        Это напомнило мне шквал на море в хороший летний день. Пронесся, и снова тишина. Плеск волн, крики чаек и все такое.
        Я закрыл руками лицо, постоял так несколько секунд («О горе, горе!» - услышал я издевательский шепот с кровати) и решил начать сначала. Повторить этот дурацкий разговор, только в правильной последовательности и выбросив лишнее.
        - Предлагаю назвать вещи своими именами, - сказал я. - Я так понял, что в Тихой существует что-то вроде спецслужбы. Такой КГБ для тихих. Я прав?
        - Может, и прав. Мне откуда знать?
        - И губернатор Хабаров - реальное лицо. Как я и думал. И следовательно, Пакт между Тихой и Сектором тоже не выдумки.
        - Хабаров не настоящий губернатор, - сказала Анфиса.
        - Это я понимаю. Я еще пять лет назад слышал от людей, что он не управляет, а помогает. Что он в прошлом был губернатором, отсюда и пошло: «Губернатор Хабаров». А то, что тихие не нуждаются в аппарате принуждения, я и без тебя знал.
        - Аппарате чего?
        - Принуждения. То есть в Секторе руководят сверху, а в Тихой Хабаров действовал сбоку.
        - Как эротично! - воскликнула Анфиса, откидываясь назад и опираясь на руки.
        Я только взглянул на нее и ничего не сказал, не стал ввязываться.
        - А раз Пакт - это правда, то нас легко отсюда вытащат, как только узнают, где мы.
        - И как они об этом узнают?
        - Ты вообще меня не слушала? Дети-Омега, ну, те, которые здесь живут, в инкубаторе, умеют включать мобильники. Правда, есть одна проблемка, но это надо еще проверить…
        - Значит, умеют? А помнишь, как ты не верил мне, когда я про Анжелу тебе рассказывала? Психоз! Галлюцинации!
        - Какая ты все-таки мстительная! - сказал я.
        И эти слова повисли в воздухе. Мы замолчали, думая каждый о своем. Однако не ошибусь, если скажу, что эти мысли были связаны с полковником Буром и желанием Анфисы убить его.
        - Ладно, - подвел я итог. - Времени у нас в обрез. Мы вообще не знаем, что будет через пять минут. Поэтому давай к самому главному. Ты помнишь номера телефонов?
        - Чьи? - спросила Анфиса, и я почувствовал, что начинаю терять терпение.
        - Чагина, Хабарова и тот номер, по которому можно разыскать Адамова.
        - А чего ты так зло говоришь?
        - Анфиса, прошу тебя!
        - Я же сказала, что Хабаров умер.
        - Ты помнишь номера телефонов?
        - Нет, - сказала Анфиса, опустила глаза и стала теребить сарафан.
        Мне даже показалось, что она сейчас начнет насвистывать какую-нибудь мелодию.
        - Ты это чего? Врешь? - поразился я.
        - Да нет, не вру, - ответила Анфиса, справившись с мгновенным замешательством и спокойно глядя мне в глаза. - Зачем мне это?
        - Повторяю! У нас есть шанс спастись. И может быть, даже спасти других. Давай номера!
        - А почему бы тебе не позвонить Наде?
        Я задохнулся от такой наглости.
        - Наде? Ты говоришь, Наде? - Через несколько секунд я все же справился со своими эмоциями. - Да потому что Наде придется искать контакты с нужными людьми. А это потеря времени. И ей еще могут и не поверить. Возможно, нам удастся сделать только один звонок. Один. Даже ползвонка. Значит, нужно, чтобы с той стороны был человек, который поймет с полуслова. Ты и на самом деле не понимаешь, что, если мы потеряем время, мы можем потерять…
        - Жизнь? - подсказала Анфиса. - Понимаю. Чего тут непонятного. Голову оторвут и кишки выпустят. Это у них тут быстро. Поэтому давай-ка лучше попробуем сделать ребеночка. А то проверят - и закопают тебя. А полковник может зарыть и живьем. Ты думал об этом? Это разве стоит твоей морали и верности? Ты Надю спросил? Она хотела бы, чтобы ты сохранял ей верность, лежа в яме с забитым землей ртом? И ушами, и глазами… И всем-всем-всем… Все забито землей. Ты задыхаешься. Медленно… Хотела бы она такого исхода?
        - Ты что, и вправду думаешь, они могут ПРОВЕРИТЬ?
        - А что тут такого? Разве ты не бывал в Секторе? Там такое в порядке вещей, даже в мирное время. Берут и проверяют. Иди-ка, красотка, сюда! Ножки шире! Посмотрим, чем вы там в спальне занимались.
        - Тем более нам нужно спешить, - сказал я.
        - Давай сделаем дело, а потом будем спешить, - сказала Анфиса. - Иди сюда, не бойся. Кстати, синяк у тебя уже почти прошел. Теперь видно, что ты был, наверное, в молодости красивый. Да не стой ты! Садись.
        - Анфиса! - встряхнул я головой. - Прекрати. Никто нас проверять не станет. Я им зачем-то нужен. Пока не пойму зачем, но нужен. Я был в Кругляше. Это у них вроде как лаборатория, где они опыты над детьми ставят. Зачем меня туда пригласили, если хотят убить? Какая логика?
        - Логика? Похвастаться! А потом убить. Вот почему они и не боятся тебе свои тайны показывать. Как раз, по-моему, замечательная логика!
        - Анфиса, давай телефоны, - повторил я.
        - Не помню, - сказала она. - Не помню, и всё.
        - Да ты что, обезумела? Ты и в самом деле настолько хочешь убить полковника, что готова рискнуть ради этого не только своей жизнью, но и моей, и жизнью всех этих людей, - я повел рукой вокруг, - и всем Тихим миром?
        - Тише! - приложила Анфиса палец к губам. - Тише!
        Я замолчал и прислушался. К нам шли. Не успел я сесть на кровать и обнять Анфису (нельзя сказать, что попытка запугать меня оказалась полностью безуспешной), как загремели шаги и дверь распахнулась.
        - Это еще что такое? - рявкнул Ратмир. - Почему дверь не заперта? Кто позволил без разрешения?
        Я начал медленно подниматься. За спиной Ратмира стоял Фликр, тот парень, что просил меня заткнуться и не плакать, когда казнили толстяка и Чебурашку.
        - А? - повторил обожженный. - Кто позволил?
        Я молчал. Правильный ответ никак не приходил в голову.
        - Хорошо. Потом разберемся. А сейчас, - он больно ткнул меня под ребра указательным пальцем, - ты иди в Кругляш. Бегом! А ты, - повернулся он к Анфисе, - готовить умеешь? Тогда дуй с Фликром на кухню. И без всяких там! Долбофаки! - сказал он, выйдя на галерею, засунув большие пальцы за ремень и посмотрев куда-то на Восток, где солнце уже опускалось на верхушки тридцатиметрового зловещего тиса.
        13
        По дороге в Кругляш я наконец-то увидел Смирнову с ребенком. Она сидела на карусели, держа малыша в розовом кульке из тонкого блестящего одеяла, что-то напевая и заглядывая младенцу в лицо. Рядом стоял Петя, сын Дивайса и женщины в поварском колпаке, которую утащили в каземат. Мальчик задумчиво толкал рукой карусель. Смирнова-Инстаграм медленно поворачивалась на карусели, подставляя заходящему за темную изгородь Солнцу то лицо и розовый кулек, то затылок и спину.
        Если верить кислому, именно этот мальчишка у карусели обладает самыми большими способностями. Но не может одного - преодолеть ограничительную силу Щита, специально или случайно созданного строителями инкубатора.
        Я думал о том, насколько я был прав, что не сказал Анфисе, что «проблемка» на самом деле не проблемка, а большущая проблема. Проблемища. Если Щит из ила и на самом деле не пропускает никакого воздействия, это значит, что позвонить за пределы инкубатора не удастся. Даже если я рискну собой и кем-то из ДЕТЕЙ и уговорю их помочь.
        Вывод напрашивался сам собой. Конечно, я был прав. Ведь Анфиса, даже не зная о проблеме, не пожелала дать мне ни одного из номеров, по которым находились, вероятно, единственные из всех людей на земле, способные вытащить нас отсюда. А что было бы, знай она, что шансы стремятся к нулю?
        Стремятся, но не сравнялись, думал я. Пока еще не сравнялись. Значит, нужно пытаться. И пусть я не был смельчаком, зато умел быть упорным.
        Я подошел к Кругляшу как все, то есть по поверхности земли, отгоняя мысли о том, почему в прошлый раз меня водили подземным ходом. И так голова шла кругом от вопросов. И это еще слабо сказано.
        Обнаружив дверь и постучавшись, я вошел внутрь и увидел трех человек. Громадного Бура в костюме с иголочки, ученого с отвислой губой и плохими зубами и Мураховского, потирающего лоб со страдальческой гримасой на лице.
        - Садись, - сиплым басом сказал полковник.
        Я не стал спорить.
        - Как дела с Анфиской? - спросил он и сделал неудачную попытку подмигнуть.
        Его лицо, безнадежно непривычное к выразительной мимике, так и осталось каменным, зато зрачки, как всегда, сузились и расширились, что не слишком вязалось с полушутливой интонацией.
        - В каком смысле? - Я рискнул прикинуться тупым.
        - В прямом! - Юмор улетучился из голосовых связок полковника.
        - Вы имеете в виду, заняты ли мы… Делаем ли мы…
        - Трахаетесь ли вы! - брызгая от раздражения слюной, крикнул Мураховский. Он сделал шаг ко мне и, похоже, намеревался ткнуть меня кулаком по почкам, но Бур остановил его.
        - Не трогай, - сказал он. - Дай ему ответить, как мужчине.
        Это вот «как мужчине» пролилось на меня, как спирт на спичку, и я сделал глупость.
        - Нет, не трахаемся. Мы не кролики какие-нибудь. И у меня есть любимая женщина.
        - Вот как? - протянул полковник. - Любимая женщина? Мураховский, возьми-ка на заметку. У него есть любимая женщина. Надо найти… И ты, - снова обратился он ко мне, - наверное, хочешь, чтобы у нее все было в порядке?
        - Вы не посмеете, - сказал я тихо.
        - Посмеем, - просто ответил Бур, и я понял, что он говорит правду. - Так что ее жизнь и, скажем так, здоровье тоже в твоих руках. Сам посуди, три человека. Ты, Анфиса и еще твоя любимая. И дышать эти три человека будут ровно столько, сколько ты будешь слушать меня. И повиноваться.
        - Но зачем вам это? Разве я вам для этого нужен? Чтобы трахаться, как вы говорите, с Анфисой?
        - Нет, не для этого. Ты не настолько дурак, да, чтобы не заметить, что мы чего-то от тебя хотим. Заметил? И правильно. Не для этого. Но! Так уж я устроен. Слов на ветер не бросаю. Сказал «плодитесь и размножайтесь» - значит, плодитесь и размножайтесь. Не будешь плодиться, вырву у тебя печенку своими руками. Не веришь?
        «Он абсолютно безумен», - подумал я, лихорадочно вычисляя правильный ответ. На заре юности в цифровой России мне приходилось сталкиваться пару раз с бандитами, и я помнил, что на такие вопросы надо отвечать как-то по-особенному, иначе любой ответ сочтут за вызов, прицепятся к словам, и пиши пропало. «Да пошли вы все!» - подумал я в конце концов и сказал то, что думал:
        - Верю.
        - Вот и молодец, - против ожидания просто ответил полковник. (Хоть тут повезло.) - Напоминаю, у тебя две недели. Но начать на Анфисином фронте ты должен сегодня. А мы проверим. А теперь твое основное задание. Все, что ты сейчас услышишь, говорится тебе и только тебе. Что с тобой будет, если кому проговоришься, надеюсь, напоминать не надо.
        - Не надо, - проговорил я, стискивая пальцы.
        - Хорошо, - сказал полковник и дал знак ученому в белом халате.
        - Все дело в особенности устройства психики тихих детей, - начал крысоподобный человек. - А мы склонны считать, что наши подопытные являются тихими. Хотя у них и наблюдаются некоторые признаки девиантного от тихих поведения.
        - А ему - можно дать по почкам? - спросил вдруг Мураховский. - Чтобы короче говорил?
        - Мураховский, - угрожающе просипел Бур, и человечек с толстыми щеками замолк и послушно отступил на два шага назад.
        - Так вот, - нервно оглянувшись на Мураховского, продолжил ученый, - эти дети обладают экстраординарными способностями. Но проявлять их могут только по своей воле и желанию. Исключительно по своей воле и желанию. Их нельзя заставить. Любая попытка нажима делает из них обычного ребенка-кретина, ничем не отличающегося от любого другого отработанного человеческого материала. Поэтому работать с ними нужно очень тонко. Иногда они проявляют ту силу, которую мы называем Антивоздействием, так как она противостоит тому, что было сделано во время Переворота Воздействием, природа которого…
        - Короче, дружище! - Полковник сузил зрачки, и ученый забегал по Кругляшу, как крыса в поисках выхода.
        - Так вот… так вот… - затараторил он. - Мы сами не поймем, когда они хотят работать, а когда нет. Зато нами точно установлено, что в присутствии некоторых людей они работают охотнее. Эти люди, как правило, так называемые недоделки. Вот как вы, например. Это когда у человека наблюдается снижение психических качеств в сторону тихого характера, но при этом во всем остальном он остается нормальным.
        «То есть дерганым», - подумал я.
        - Мы провели с вами небольшой опыт, который подтвердил наши ожидания. Вы даете результат. Очень хороший, я бы сказал, редкий. Следовательно, нужно продвигаться дальше. Постепенно, шаг за шагом, мы с вами будем двигаться от эксперимента к эксперименту, пока не достигнем окончательного результата.
        - А что значит «окончательный результат»? - не выдержал я.
        Человек в халате бросил затравленный взгляд на полковника. Лицо полковника не отразило ничего.
        - Для каждого из детей он свой, - продолжил, запнувшись, ученый, - но в целом результат определяется достижением тотального Антивоздействия. Как минимум по самым важным из направлений.
        - А какие из направлений самые важные? - спросил я.
        - Увидишь, - сказал полковник. - Сейчас приведут детей. Ты будешь работать с Мишей. И запомни, мы не можем заставить ребенка, но мы можем заставить тебя. Поэтому слушай, что тебе говорят. А с ребенком будь нежнее, чем со своим собственным, когда ты его забирал из роддома.
        - У меня нет ребенка, - пробурчал я и, странное дело, нашел в себе силы покраснеть.
        - Тогда ПРЕДСТАВЬ, что ты забираешь из роддома своего первенца. Заводи! - сказал он Мураховскому.
        14
        На этот раз в эксперименте, как выразился человек в халате, участвовали только мальчишки. Гриша, Миша и Петя. Все они выглядели несколько подавленными, в особенности сын Дивайса. Я связал это с происшествием, случившимся с его матерью во время обеда.
        Мальчиков сопровождала Смирнова-Инстаграм. Она все время беспокойно посматривала в ту сторону Кругляша, где, по ее мнению, находилась избушка, в которой она оставила своего ребеночка. Ее, насколько я помнил, звали Жанна, очень неподходящее имя для такой ласковой, спокойной и простой женщины, к тому же «совершающей движение в сторону снижения психических качеств», то есть тяготеющей к образу жизни тихих. Я хорошо помнил, как они с мужем изменились за последние месяцы: перестали заказывать барахло с цифровых свалок, сменили фамилию, отказавшись от приставки Инстаграм, заинтересовались газетами из Тихой Москвы. Вероятно, это их и подвело. Кто-то донес, и вот они здесь. Вполне возможно, что они нужны полковнику для того же, для чего и я. То есть наоборот. Я показался полезным полковнику в том деле, для которого привезли сюда их. Или ее. Сам Смирнов по-прежнему отворачивался, завидев меня.
        Дети поздоровались со мной, причем Петя кивнул, а Миша и Гриша громко сказали: «Здравствуйте, дядя Ваня». Потом они расселись вокруг стола и, разыграв очередность с помощью «камня, ножниц и бумаги», начали партию в шашки.
        Ученый тем временем подбежал к цилиндру из нержавейки и обеспокоенно заглянул в него.
        - Свежачок? - страдальчески усмехнулся Мураховский.
        Затем неприятный человек с плохими зубами подбежал к полковнику и стал что-то негромко говорить ему на ухо. Ему практически не приходилось наклоняться. Полковник был такого роста, что, даже сидя в кресле, был не намного ниже ученого, стоявшего рядом.
        Посовещавшись, они, по-видимому, решили оставить Гришу в покое и начали с Миши. На длинном низком столике разложили спички, иголки и карандаши. Стол одним концом придвинули к сияющему цилиндру.
        - Ну что, Мишенька? - с неестественной ласковостью сказал ученый. - Попробуешь?
        - А дядя Ваня не против? - вдруг спросил Миша.
        Все посмотрели на меня. Даже Гриша с Петей.
        - Конечно, не против, - сказал я. - Мне даже интересно. Я никогда ничего подобного не видел.
        Я старался говорить мягко, но в то же время опасался, что мои слова прозвучат так же неискренно, как то, что говорил ученый. От этого мой голос невольно стал грустным. И все это заметили. Мне даже показалось, что в Мишиных глазах блеснуло сочувствие. Он вздохнул.
        - Хорошо. - Миша подошел к столу.
        Несколько секунд он барабанил пальцами по краешку стола, и затем две спички, вначале метнувшись, как от сильного ветра, поднялись в воздух сантиметров на пятнадцать, повисели, покачиваясь, и снова упали на стол.
        - Мишенька, а теперь ближе, - елейным голоском пропел ученый.
        Миша шагнул ближе к цилиндру. На это раз ему удалось поднять не только спички, но и иголки.
        «Ил действует!» - подумал я. В том, что в цилиндре находится ил, который используют в качестве стимулятора, я уже почти не сомневался.
        Невольно заинтересовавшись, я тоже шагнул ближе.
        - А можно мне бумагу? - спросил Миша у полковника.
        - Конечно, - просипел полковник, и ученый метнулся к полкам, взял детский альбом для рисования и вырвал из него листок.
        - Куда? - спросил он.
        - Вот сюда положите, - сказал Миша, показывая на край стола, касающийся цилиндра.
        Ученый ребром ладони подвинул спички, иголки и карандаши и положил на их место альбомный листок.
        - Дядя Ваня, смотри! - сказал Миша голосом циркового артиста. - Только для тебя!
        В следующее мгновение со стола в воздух поднялся карандаш, покачался, затем повернулся заточенным концом вниз, опустился, коснулся листка и крупным детским почерком нацарапал на нем: «Не грусти».
        После этого Миша, не спрашивая ни у кого разрешения, пошел и сел рядом с Гришей и Петей. Бур сузил зрачки. Мураховский потер лоб. Ученый зачем-то снова заглянул в цилиндр и даже как будто хотел сунуть туда руку, но потом отдернул, как могла бы поступить рассеянная хозяйка, внезапно решившая вытащить что-то голой рукой из кипящего супа и вовремя спохватившаяся.
        Первым опомнился Бур.
        - Жанна, давай-ка телефоны! - сказал он.
        Жанна вопросительно посмотрела на Мураховского, который, не мешкая, присел у каких-то ящиков, открыл один из них длинным ключом с невероятным количеством насечек и достал оттуда два маленьких мобильных телефона NOKIA, черный и красный. Телефоны были мертвые, мертвее камня. Как в принципе и все, что перестало действовать после Переворота: телевизоры, двигатели внутреннего сгорания и туристические агентства.
        Красный телефончик вручили мне, а черный - Пете. Петя задумчиво нажимал на кнопки, однако ничего не происходило. Жанна встала со своего места и, поправив волосы рукой, отвела Петю в сторону, к полкам с игрушками. Там они долго о чем-то говорили. Потом Жанна погладила Петю по голове, и они вернулись.
        Петя сел на стул, наклонился, поставив локти на колени, и нажал кнопку указательным пальцем. В ту же секунду телефон в моей руке засветился, завибрировал, и крошечные динамики заиграли «Ориентация - Север, я хочу, чтоб ты верил, я хочу, чтоб ты плака-а-ал…». Как ни готовил я себя к такому исходу событий, все же не смог не вздрогнуть.
        Ученый крысоподобно изогнулся и стал нервными дергаными жестами показывать мне, чтобы я «снял трубку». Ну что ж! Первый раз за шесть лет я нажал кнопку с изображением крошечной зеленой трубочки. Теперь уже двумя руками ученый с гнилыми зубами показывал, что надо поднести к уху. Я поднес.
        - Разговаривайте! - страшным шепотом сказал ученый, вытягивая некрасивые губы.
        - Алло! - сказал я и услышал в трубке легкое эхо своего голоса.
        - Алло! - ответила трубка голосом Пети.
        Петя сидел недалеко от меня, поэтому я слышал его и без трубки, но в трубке голос был громче и по-механически отчетливее.
        - Приём! - сказал я, не зная, что делать дальше. - Приём! Как слышите?
        - Да нормально он тебя слышит! - прогундосил на ухо подкравшийся сзади Мураховский. - Сделай отбой и набери его.
        Я сделал, как мне было сказано. И снова все прекрасно работало. Петя отвечал, я спрашивал, и мы слышали друг друга.
        Я очень волновался. У меня вспотели ладони. Ведь я держал в руках аппаратик, который мог бы стать моим спасением. Вот кто может и должен спасти нас. Петя! Миша хороший мальчик, прекрасный мальчик, но поднимание спичек в воздух силой взгляда не перебросит нас через тридцатиметровую изгородь. А Петя…
        Тем временем Бур махнул рукой, и Жанна с Петей и Мураховским открыли дверь и вышли на улицу.
        - Отойдите подальше, к воротам! - крикнул им вслед ученый.
        Телефон у меня в руках снова умер. Я нажал на одну кнопочку, потом на другую, - безрезультатно. Это был неживой и бесполезный прибор. Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, я шагнул вперед и положил красный NOKIA на длинный журнальный столик, на то место рядом с сияющим цилиндром, где несколько минут назад лежал листок с надписью «Не грусти!». Как только приборчик коснулся стола, экран засветился, появились знаки антенки и заряженной батареи. Ученый в этот момент стоял у дверей, довольно далеко от меня. Бур сидел в кресле и с непонятным выражением смотрел на Гришу. Никто из них ожившего приборчика не заметил. Я приподнял телефон. Экран погас. Я опустил. Экран засветился. Что бы это значило? Может ли это быть простым совпадением? Петя то включает, то выключает мой телефон и делает это как раз в то мгновение, когда я его то кладу рядом с цилиндром, то поднимаю? Или дело в иле? Пролонгированное антивоздействие?
        Пока я размышлял над этим явлением, Миша с Гришей бросали на меня веселые взгляды.
        И вдруг - на меня накатило.
        Внутри меня словно взорвался какой-то светящийся газ. Все вокруг запульсировало в такт моему сердцу. Мир показался невыразимо прекрасным. В одно мгновение я понял и ученого с его отвислой губой, страхом и жаждой признания, и Бура, глядящего на сына с жестокостью, болью и кровной привязанностью, и прекрасные улыбки тихих детей. Все мои рваные мысли показались мелкими, не важными и смешными. Я больше ничего не боялся. Я понял, что живу в лучшем мгновении в лучшем из миров.
        Мне было невероятно, невыносимо хорошо.
        Я понял, что Я УЖЕ ДОМА.
        И тогда я громко захохотал.
        Все повернулись ко мне.
        Но в следующую секунду все закончилось. Я будто опустился с небес на землю и снова стал маленьким, издерганным тысячами мыслей и страхов Иваном Кошкиным. Но в то же время мне почему-то казалось, что больше я никогда не буду таким, каким был до этого волшебного мгновения, что не смогу его забыть и буду везде и всегда искать его цвет, вкус и аромат.
        - Извините! - сказал я Буру и ученому, обводя руками вокруг себя. - Всё это слишком сильно действует. Никогда не думал…
        Но в этот момент женский голос снова запел из пластиково-металлической коробочки: «Ориентация - Север! Я хочу, чтоб ты верил…»
        - Алло! - ответил я Пете, избавленный от необходимости придумывать объяснения своему внезапному хохоту.
        Мы поговорили. Теперь я слышал Петю только в трубке. Это было намного убедительнее.
        - Что и требовалось доказать, - сказал ученый, и я понял, о чем он.
        Петя мог делать ВЕЩИ на расстоянии от цилиндра. Дивайс не соврал. Мальчик не зависел от ила.
        - Зови их сюда! - сказал Бур.
        Ученый протрусил к дверям, а я, вздрогнув, почувствовал в кармане джинсов какое-то щекочущее движение, словно туда залез жук. Хотел сунуть руку в карман, но, к счастью, заметил, как Миша, исподлобья глядя на меня, покачивает головой. Будто говорит: «Не надо этого делать, дядя Ваня! Не надо лезть в карман». И я не полез.
        15
        Через пару минут вернулся Петя с Жанной и Мураховским.
        - А теперь, дети, - сказал полковник, поднимаясь с кресла, - посидите здесь с Жанночкой, поиграйте. Отдохните.
        Пригнув голову, Бур вышел на улицу, за ним я и Мураховский. Дверь в Кругляш Мураховский запер снаружи.
        - Созывай людей! - сказал ему Бур, неровной тяжелой походкой удаляясь в сторону каменного дома с красивой оградой.
        - Видишь флаг? - спросил меня Мураховский, показывая на синее полотнище, перечеркнутое красной полосой по диагонали.
        - Вижу, - ответил я.
        - Вот иди туда. И жди.
        Мураховский ушел, а я двинулся к большому деревянному дому, над которым развевался флаг. К этому времени я уже сообразил, что это скорее всего штаб охраны, а может быть, и что-то вроде офицерского общежития. На порог этого дома вышел Ратмир и взглядом стервятника обвел погрузившийся в тень двор инкубатора.
        Вокруг не было никого. Я сунул руку в карман, в котором несколько минут назад шевелился «жук», и достал клочок бумаги. Разгладив его на ладони, я увидел, что это записка.
        «Вам понравилось ощущение? Привет от Гриши и Миши. Не волнуйтесь. Вас уже ищут».
        Я вспомнил небывалое переживание, пронизавшее меня в Кругляше, но не задержался на этом воспоминании.
        «Вас уже ищут. Вас уже ищут. Вас уже ищут», - повторил я три раза. Потом еще раз поднес записку к глазам. Нет, никакой ошибки. «Вас уже ищут». Вот что там было написано.
        Тогда я скомкал записку и хотел съесть ее, но почувствовал на ладони как будто легкий ветерок, разжал руку - никакого клочка бумаги там больше не было.
        16
        Когда все взрослое население собралось у дома с флагом, на крыльцо поднялся полковник.
        - Вы знаете, я не люблю предисловий. Сегодня один из нас, человек, которому мы доверяли, более того, мать одного из наших ДЕТЕЙ, совершила проступок. - В этот момент Бур покачнулся, и мне снова показалось, что у него кружится голова. - Проступок, который мы не можем оставить безнаказанным. Все знают, что на территории инкубатора строжайше, раз и навсегда, без каких бы то ни было исключений, запрещено держать при себе и свободно перемещать модули мобильных телефонов. В любом состоянии. С аккумуляторами и без. В разобранном и собранном состоянии. Эта женщина - сейчас она находится в каземате, но вы знаете, о ком я говорю, - однажды уже нарушила это правило. И мы простили ее, учитывая ее честный труд, преданность ее мужа и талант сына.
        Странно, думал я, слушая полковника. Очень странно. В Тихом мире никто из тихих не хранит мобильников и абсолютно не интересуется ими. В Секторе - все хранят мобильники, лелеют их, перекупают, обмениваются, носят с собой, поклоняются их изображениям. Да и здесь никто не отменил официального приветствия - когда ладонь, сложенную лодочкой, подносят к левому уху. Что, конечно же, является имитацией начала разговора по мобильному телефону. Отчего же тогда в инкубаторе сложился такой запрет? И какой в нем смысл, если ил и в действительности является непроницаемым щитом?
        - Поэтому сегодня… - продолжал полковник.
        - А детей-то всех попрятали, - произнес тихий голос слева от меня.
        Я покосился, - рядом в толпе стоял Смирнов.
        - Знают, что детям нельзя это слушать. А то никаких чудес не будет.
        Я замер. Смирнов не смотрел на меня, но обращался явно ко мне.
        - Никаких локальных воздействий. То есть Антивоздействий, - продолжал, как будто себе под нос, говорить он. - А если мы все сейчас выйдем и по очереди плюнем ему в лицо, кого он оставит в живых? Кого-то должен оставить. А то опять же без нас не будет никаких Антивоздействий.
        Я незаметно, не поворачиваясь в его сторону, протянул к нему руку, схватил его за предплечье в грубой брезентовой штормовке и стиснул, пытаясь заставить его замолчать.
        - Иван, вы тоже будете терпеть?
        - Молчите! - прошептал я. - Поговорим позже.
        - Утром она будет вывезена за пределы инкубатора специальной командой, - продолжал полковник. - Все вы хорошо знаете, что это значит. Надеюсь, это послужит уроком всем, и гражданскому населению, и военным. И повторяю еще раз. Никто из детей не должен знать, что случится завтра утром. Каждый, кто осмелится рассказать об этом ребенку, будет казнен в тот же день, когда об этом станет известно. А это СТАНЕТ известно. Об этом вы тоже все знаете. - Бур поправил лацкан пиджака и сиплым басом прорычал: - Р-р-разойтись!
        17
        Почти сразу же после объявления приговора жене Дивайса начался шмон. Всех гражданских загнали по избам и стали переворачивать постели, вытряхивать одежду, заглядывать в посуду и ковырять паклю в стыках бревен. Я, конечно, не видел, что происходило в других избах, но в нашей обыск прошел именно по такой схеме. Под конец один из охранников даже вскрыл заднюю крышку монитора, на котором была наклеена синяя блестящая надпись «FUTURE».
        - Все равно он хрен когда заработает, - пробормотал в раздражении боец.
        «Вот оно как! Политическая неблагонадежность?» - позлорадствовал я.
        Откуда-то от соседей послышался треск раздираемого на куски дерева - то ли отрывали половицы, то ли отбивали ножки от стола.
        В общем, шмон прошел серьезный.
        Я во время обыска сидел в избе один. Анфиса готовила ужин на кухне. Поделиться тем, что сообщили мне в записке Миша и Гриша, было не с кем. Но зато я мог позволить себе спокойно и даже с чувством внутреннего превосходства наблюдать за потными взъерошенными бойцами, выполняющими приказ полковника. «Вот придут наши, не так забегаете! - думал я. - А они уже идут. Тихие дети не умеют врать. Сказали «ищут» - значит, ищут».
        Конечно, я задавал себе вопрос, каким образом мальчишки могли об этом узнать, ведь мы ограждены Суперщитом, за который не проникает никакое Воздействие и Антивоздействие, а следовательно, и телепатия всех видов и подвидов, но решил не ломать голову, а довериться фактам.
        Во время ужина я намеревался дать знак Смирнову и поговорить с ним где-нибудь на улице, вдали от внимательных ушей. Но на этот раз в столовой дежурил не один, а сразу три охранника, которые ни на секунду не спускали глаз с гражданских. Так что ничего из моей затеи не вышло.
        А после ужина нас снова разогнали по камерам.
        18
        Анфиса пришла поздно и принесла с собой алюминиевую ложку и кусок красного кирпича.
        - Это что? - спросил я.
        - Ножи на кухне пересчитывают и запирают на замок, а из этого, - она подбросила кусок кирпича на руке с таким веселым выражением, будто хотела засветить кому-то в висок, - из этого мы сделаем прекрасную заточку.
        - Анфиса, ты видела, что они делают с теми, кто хранит запрещенные вещи? А оружие запрещено.
        - Волков бояться… - сгнить в инкубаторе, - сказала девчонка, пристраивая кирпич на столе и начиная с увлечением тереть об него черенок ложки.
        - Анфиса, посмотри на меня!
        - Что такое?
        - Посмотри, говорю!
        - Ну что?
        - Анфиса, нас уже ищут.
        - Свежо предание, но Интернета нет как нет, - поделилась она поговоркой новейшего времени.
        - Это не предание. - И я рассказал ей все и про записку, и про ил, и про Петю, который оживляет мобильники, и под конец про Смирнова, который может оказаться нам полезным.
        - Не знаю, я вижу только один способ покончить со всем этим. - Анфиса, прищурившись, посмотрела на ложку и снова начала точить ее об кирпич.
        - Но мы не можем сидеть просто так! - воскликнул я. - Мы должны что-то делать.
        - А я и делаю, - сказала Анфиса. - Точу ложку.
        - Может быть, мне стоит поговорить с Петей и попросить его позвонить кому-то из тех людей, с которыми ты знакома? А?
        - Во-первых, - ответила Анфиса, - где вы теперь, после такого шмона, найдете телефон? Во-вторых, ты сам говоришь, что через этот б…й ил никакой сигнал не пройдет. А в-третьих, если поймают, убьют всех. Может быть, даже и Петю. Ты готов рискнуть?
        - Но что тогда делать? Как сообщить им, где мы?
        - Ваня, дорогой, раз они взялись искать, то, поверь, найдут и без твоей помощи.
        - Но когда? Вот в чем вопрос. Когда? И сколько дней мы продержимся?
        - Веди себя хорошо, участвуй в экспериментах и все такое, и тебя не тронут.
        - А тебя?
        - За меня не беспокойся.
        - Что значит не беспокойся? Я же из-за тебя здесь! А ты тут заточки изготавливаешь! Знаешь, что мне полковник сегодня сказал? Сказал, что проверит, как мы, ну это…
        - Трахаемся или нет? - спросила Анфиса, подняв ложку против света и оценивая, как движется дело. - И проверит. Я ж тебе говорила.
        - Он абсолютно сумасшедший, Анфиса. Если проверит, а мы не это… А мы ничего… То убьет и всё. Просто из каприза. Хоть я вроде ему и нужен. Ты, говорит, будешь медиумом, то есть посредником между мной и детьми. «Ответственная должность. Кадры решают всё»… Кадры кадрами, но если ему вздумается, завалит в три секунды. Поэтому нужно спешить. Нужно помочь людям из Тихой быстрее найти нас. Брось ты свою ложку! Давай лучше придумаем, как сообщить им, где мы!
        - Вот ты, Ваня, вроде умный, а дурак, - сказала Анфиса, спокойно откладывая ложку в сторону. - Готов идти на смертельный риск из-за того, что боишься, что полковник проверит, трахались мы или нет. Зачем? Не проще ли совместить приятное с полезным? А? Кошкин? Давай сделаем, чего они от нас хотят, и пусть проверяют! А насчет процедуры проверки ты за меня не переживай. Я в Секторе выросла, я и не такое еще видела, сам знаешь.
        Я промолчал.
        - Ты мне скажи, почему не хочешь? Это что, любовь?
        - Не знаю. Не только. Не могу тебе объяснить.
        - Значит, любовь, - вздохнула Анфиса. - Хочу тебя обрадовать, - сказала она через минуту.
        - Давай, - пробурчал я, укладываясь на кровать и внезапно чувствуя себя абсолютно изможденным.
        - Вот этот вот Фликр, который побелел как снег, когда толстяка замочили, он неплохой парень… - Она почему-то сделала паузу. - Так вот, он сказал, что у Бура есть План Б.
        - Как?
        - План Б.
        - И что это значит?
        - А вот что. Ты на что надеешься? На то, что, когда наши сюда подойдут и напомнят Буру о Пакте, он сразу подчинится и нас выдаст.
        - Ну да, - сказал я. - Иначе Сектору обрубят электричество и прекратят поставки продуктов. И через три дня их хваленое государство разлетится в пух и прах. Прощай прогресс и надежды на холодную войну с раем!
        - Вот раньше они, наверное, этого и боялись. И Бур, и тем более Рыкова. Но то было раньше. Теперь Бур изменился. По Плану Б - наплевать ему на Сектор и на государство, на прогресс, чип-шопы и церкви ангелианцев. Пусть весь Сектор хоть с землей сровняют. Вместе с жителями. А сверху асфальтовыми катками пройдутся. Наплевать. А значит, полковник ни на какие соглашения ни с кем не пойдет.
        Меня подбросило как на пружинах. Я сел.
        - И в каком случае вступает в силу План Б?
        - Ты только не нервничай, ладно, Кошкин? План Б вступил в силу три дня назд. Бур уже объявил об этом личному составу инкубатора. Когда сюда подойдут (если, конечно, подойдут), он на переговоры не пойдет, а будет биться до конца.
        - Это что, война? - тихо спросил я, чувствуя, как холодеет в груди.
        - Война.
        - Но на что он надеется? Тихих больше.
        - Тихих, может быть, и больше, да кто пойдет воевать? А тут, ты сам видишь, отъявленные головорезы. Плюс дети-Омега.
        - Ну, насчет них ты можешь не беспокоиться. Дети - тихие. Они по определению в войне Буру не помощники.
        - А это как сказать. Фликр говорит, что если оживить любой прибор или механизм (при помощи детей, конечно) и установить его после этого на платформу из ила, то дальше он будет сам работать. До тех пор, пока его не стронешь с места. Чудесный ребенок при этом больше не нужен. Например, пушка. Ребенок запустит шутки ради, а через несколько дней из нее по людям начнут стрелять.
        - Не может быть! - воскликнул я, вскакивая с кровати. - Этого не может быть!
        - Ты еще скажи, что это «невероятно», - поддела меня Анфиса. - Твое любимое словечко. А еще Фликр говорит, что видел на складе два танковых пулемета ПТК.
        - ПКТ, - машинально поправил ее я. - ПКТ. Серьезная штука. Кирпичную стену крошит, как трехмиллиметровую фанеру. А что это этот Фликр тебе такие вещи рассказывает? Ты ему, случайно, коленку между ног не вставляла? В шею не целовала?
        - А что тут такого? Молодой парень. Приятный.
        - Боже мой! - воскликнул я, забыв, что зарекался упоминать Бога всуе. - Боже мой! За что мне это?.. Когда мы вернемся в Москву, это будет самый счастливый день в моей жизни. Знаешь почему?
        - Свою любимую встретишь?
        - Нет! С тобой распрощаюсь! Навсегда. Буду ходить по улицам, а тебя рядом нет. Пить чай, тебя тоже нет. Зайду в душ, и там тебя нет. К друзьям - и там никакой Анфисы!
        - Кошкин, ты бы прекратил истерику, ладно? - сказала Анфиса, пробуя остроту заточенной ложки пальцем. - У меня вот какая идея есть. Я так поняла, с детьми у тебя уже неплохие отношения, и один из них, по-моему, Левин сын, умеет предметы перемещать. Так пусть он из оружейной комнаты, которую ты видел рядом с кабинетом Мураховского, все оружие повытаскивает. Охранники кинутся - нет оружия. А мы его себе возьмем. Если вооружимся, ты, я, Смирнов, вот и получится, может быть, что-нибудь.
        - Да нет же, Анфиса, нельзя, не сможет он. Миша и карандаш-то еле от стола оторвал, а тут арбалеты, мечи разные, дротики… Тяжелое это всё, не получится. Понимаешь, карандаш лежал прямо рядом с цилиндром, в котором ил, а отошел на полтора метра - все, только спичку может приподнять. А на три метра отойдет - и ничего не сможет.
        Вскоре, чтобы не возбуждать подозрений, мы погасили свечи, но еще долго после этого спорили и составляли планы, из которых ни один не годился, так что я в отчаянии даже начинал подумывать, а не послушать ли Анфису и просто пойти и замочить Бура, а если не получится, то какая разница, как помирать, все равно вариантов нет.
        Наверное, около часу ночи Анфиса подкралась к дверям и минут за десять - пятнадцать просверлила заточенной ручкой своей ложки дырочку между неплотно пригнанными бревнами внешней стены. Заглянув в нее, она шепнула:
        - Иди посмотри!
        Я подошел и заглянул. В дальнем конце инкубатора человек восемь охранников при свете луны выгружали в склад продукты из двух доверху нагруженных телег.
        Наконец мы легли.
        - Укрывайся одеялом, - сказала Анфиса. - Не бойся. Рискнем и сегодня не потрахаться.
        И она захихикала.
        - Тише! - сказал я и тоже начал хихикать.
        Через минуту мы уже смеялись, как сумасшедшие, зажимая рты руками, и мне казалось, что я вижу, как блестят в темноте Анфисины косящие глаза, очень, между прочим, красивые.
        Когда мы успокоились, она погладила меня по щеке, вздохнула и сказала:
        - Ну как знаешь… А я вот все время думаю, как бы Сервер поступил на твоем месте? Тоже рисковал бы жизнью, лишь бы мне не изменить? А?
        - Давай спать, - прошептал я.
        19
        На рассвете я проснулся и сел в кровати, словно кто-то рванул меня вверх за грудки. На улице послышалось лошадиное ржание и хриплый лай собаки. Босиком я подошел к бревенчатой стене, вынул клочок пакли, которой мы заткнули дырку, проделанную Анфисой. На площадке между конюшней и мастерской топтались несколько всадников. К седлам были приторочены лопаты. Рядом стояла высокая карета, обтянутая черным кожзаменителем, перед которой встряхивали гривами две белые лошади.
        Откуда-то справа появился Ратмир. Он вел за локоть жену Дивайса. Она была в сарафане. Связанные руки держала за спиной. А рот был перевязан или заклеен чем-то, возможно, скотчем, на таком расстоянии было не разглядеть.
        Подошел полковник. Все вскинули руки лодочками к левому уху, втолкнули женщину в карету. Затем туда же, пригнувшись, влез полковник, а за ним - Ратмир.
        Открылись ворота, и кавалькада покатила из инкубатора в лес.
        В следующий раз я проснулся от лязга засова на нашей двери. «Подъем!» - прокричал незнакомый голос.
        Когда я вышел, распряженная карета стояла у конюшен, но нигде не было видно ни полковника, ни Ратмира и никого из тех бойцов, которые выезжали на казнь.
        Я прошел в уборную, потом умылся и уже подумывал, как улизнуть от Дивайса и поговорить со Смирновым, когда вдруг ворота в дальнем конце городка поползли в стороны и в них въехали три грязных усталых всадника. Поперек седла у одного из них висело длинное тело связанного человека в военно-полевой форме и крепких черных ботинках на шнуровке.
        Когда они проезжали мимо меня к каземату, я увидел лицо человека. У него была рассечена бровь и кожа на лбу, и пол-лица покрывала спекшаяся кровь. Но я узнал его.
        Это был Сергей. Сережа. Высокий покладистый охранник с восьмого этажа. Из дома Никиты Чагина.
        Часть пятая
        1
        Говорят, что любая определенность лучше неизвестности. Я и сам так считал до сегодняшнего утра. А какие-то пять-шесть дней назад я и вообще предпочитал, чтобы бить начинали как можно быстрее, потому что, если честно, обмирать от ужаса и ожидания было намного тяжелее, чем терпеть побои.
        Последние дни чем больше я узнавал, тем больше возникало вопросов и тем плотнее становилось облако неизвестности, в которое я погружался. Передо мной приоткрыли завесу самые невероятные тайны, какие только может представить себе человек. Но при этом я по-прежнему не знал, как выбраться из инкубатора. Да что там выбраться! Я даже не представлял, каким способом мы могли бы отправить весточку за пределы этой чертовой изгороди, выросшей на кольце из таинственного ила, обладавшего не укладывающейся в сознание силой.
        Я не знал своего будущего. То есть я никогда его, конечно, не знал. «Человек предполагает, а Господь располагает»» - так говорили раньше. Но последние дни я перестал даже предполагать. Мне было совершенно, абсолютно неизвестно, что может произойти со мной не только на следующий день, но и в следующие полчаса, и даже в следующую секунду.
        И все-таки первое же зерно определенности вызвало у меня поначалу такой острый прилив паники, что снова захотелось назад, в густой туман неизвестности и неясных вероятностей.
        Стоило мне увидеть Сережу (мне показалось, что и он увидел и узнал меня!), как внутри зашевелились предательские мысли.
        Они близко, думал я, они подошли. Судя по тому, что Анфиса рассказывала об Адамове и апрельских событиях в Секторе, это ребята серьезные, очень серьезные. Но они не знают, что их ждет за изгородью. Они ничего не знают об инкубаторских детях-Омега, ничего не знают об иле и даже не знают о том, что полковник Бур жив и не собирается сдаваться и уступать.
        Как только они сунутся, начнется бойня. Не знаю, что будет с ними, но нас точно всех перебьют. План Б. Два слова. Даже полтора. Но за ними - кровь, дерьмо и трупы. Конец. Грязь, холод и вечное небытие.
        Так не лучше ли оставить все как было? Пусть Бур сумасшедший, и завтрашний день неизвестен, но жить можно и здесь, в инкубаторе. Я посредник, медиум, у меня есть интересное занятие. И откуда нам знать, что Бур не сможет выстроить нормальное общество? Вон какой была Европа в доцифровую эпоху! А построили ее живодеры не лучше полковника… Кормят тут нормально, двуспальная кровать, даже душ есть, и обещали баню. Зачем дергаться?
        Но в следующую секунду я вспомнил, как визжала жена Дивайса, и как толстяк Тэг перед казнью выкрикнул, что его зовут Ваней, и глаза Миши, в которых было столько тепла и доверия, и как Чагин не захотел со мной говорить, потому что я «ни на что хорошее не способен». И Надю. Ее ласковые руки и испуганные глаза. И наваждение отступило.
        Надо пробиваться, решил я. Смотреть только вперед. Будь что будет. «Взявшийся за ручки плуга и оглядывающийся назад - не пахарь», - вспомнил я слова из какой-то хорошей книги.
        2
        Вскоре в спортгородке я увидел Смирнова. По тому, как он вел себя, посматривал в мою сторону и не очень убедительно делал гимнастические упражнения, я понял, что парень ищет встречи со мной. Я подошел, остановился неподалеку и начал делать разминку.
        - Вы получали вчера записку? - глухо спросил Смирнов, влезая на брусья.
        - Возможно, да, возможно, нет, - сказал я.
        - Я знаю содержание записки, - отжавшись один раз, сказал Смирнов.
        - Послушайте, я давно вас знаю. - Я делал вращения туловищем. - И вы, и ваша жена Жанна мне всегда были очень симпатичны. Я склонен доверять вам. Но цена ошибки слишком высока. Попробуйте убедить меня, что я могу вам верить.
        - Я знаю, что вас ищут ваши люди из Тихой. И не знаю, как для вас, а для меня это последний шанс. Если нас никто не выручит, я не продержусь здесь и двух недель. Я больше не могу, я сломался. Мы с женой, когда узнали, что у нас будет ребенок, стали думать о его будущем и как-то не видели это будущее в Секторе. Помните, мы расспрашивали вас о жизни в Тихом мире? Перестали посещать клубы, тратить деньги на имитации компьютерных игр, и-мэйлы, и-форумы. Жанна даже одеваться стала проще. На этом нас, наверное, и подловили. Понимаете, я устал от Сектора уже полгода назад. Но у меня была мечта - уехать в Тихую. Она поддерживала. Ее разрушили за пять минут. Пришли и выволокли нас из дома, даже не дав собраться. Теперь у меня нет мечты. Вернее, теперь у меня осталась одна мечта, одна мысль, одно желание - выбраться отсюда. Или убить полковника. Или плюнуть ему в лицо и погибнуть самому. Если вы мне не поможете, я так и сделаю… Скажите, эти люди, которые вас ищут, они способны вытащить нас отсюда?
        У меня не было причин не доверять Смирнову, но ведь и я казался убедительным в глазах Дивайса, когда втирал ему разную лабуду про то, что он может стать новым епископом.
        - А откуда вы узнали о записке? Предположим, какая-то записка была.
        - Как откуда? От Миши. Он советовался со мной, отправлять вам ее или нет.
        - Ну и что там было, в этой записке?
        Смирнов спрыгнул с брусьев и наклонился, уперев руки в колени. Он тяжело дышал.
        - Что вас ищут. И вопрос, понравилось ли вам ощущение?
        - Если это и на самом деле Миша рассказал вам, может быть, вы знаете, о каком ощущении идет речь? - спросил я, цепляясь за турник.
        - Знаю, и лучше вас. Вчера в Кругляше вам внезапно стало очень хорошо. Вас покинули все тревожные мысли, а мысли других людей стали понятны, словно эти люди оказались прозрачны, сделаны из стекла. Вам показалось, что вы пришли туда, откуда уже никуда не надо больше идти. И вы перестали бояться.
        - Я поражен, - выдавил я, делая усилие и вынося подбородок над перекладиной. Я и на самом деле был поражен.
        - Это еще не всё. Я могу сказать вам, что это за ощущение. Приблизительно так чувствовали себя в день Переворота те люди, которые перевернулись, то есть стали тихими. В сущности, вы просто на несколько секунд стали тихим.
        - Как… это… удалось? - Я продолжал подтягиваться. - Почему я им стал? Это действие ила?
        - Нет, Иван. Это сделал Гриша.
        - Гриша?
        - Гриша. Видите, я рассказываю вам вещи, от которых может зависеть мое спасение и жизнь Гриши. Просто потому, что вам верят дети. А значит, верю и я. И еще потому, что мне все равно ничего больше не остается. Я просто вынужден кому-то верить.
        - Ну, на этот раз вы не ошиблись. - Я спрыгнул с турника.
        - Гриша может любого человека сделать тихим. Но только на очень короткий промежуток времени, длительность которого сильно зависит от человека. Например, у вас это состояние длилось около тридцати секунд. А у Фликра минуту.
        - Фликра?
        - Да, Фликра. Гриша успел поэкспериментировать. У Мураховского пять-шесть секунд. А у полковника вообще, по-видимому, не возникает никаких подобных ощущений. Гриша пробовал делать это каждый раз, когда его отец принимал решение о том, казнить или помиловать кого-либо из наших людей.
        - Так дети знают о казнях?
        - Конечно! Они крепче, чем вы думаете. Вы ведь жили среди тихих и знаете, что тихий не значит мягкотелый. Так вот, Гриша пробовал проделать этот фокус с отцом и, может быть даже, в случае удачи как-то повлиять на его решение. Но Бур никак не реагировал. Его речь даже не теряла своей плавности. У него только кружилась голова.
        - Так вот почему мне казалось, что он иногда покачивается!
        - За нами следит вон тот охранник, - сказал Смирнов. - Не хочется, но придется для конспирации лезть на канат. Полезли?
        Я кивнул. Чувствовал я себя неважно. Сказывались недосып и тяжелые, изматывающие размышления. Но делать нечего, нужно было лезть. Хорошо, что канатов было подвешено два, в метре друг от друга.
        - Если бы Гриша мог действовать на всех без исключения и этот тихий эффект длился хотя бы час, ну, даже полчаса, мы бы давно бежали отсюда.
        - Но он мог бы повторять это каждую минуту, разве нет? Просто не дать охранникам прийти в себя.
        - Нет. С одним и тем же человеком это можно сделать только два-три раза в сутки, да и Гриша не в состоянии превратить в тихих всех охранников сразу. Трех, от силы четырех человек за раз. Не больше. Вы, кстати, знаете, почему вас не убили и оставили здесь?
        - Знаю, - сказал я, взобравшись на самый верх, обмотав ногу канатом и повиснув наверху, как матрос парусника. - Чтобы я поработал посредником между Мишей и Буром. Медиумом, так сказать. А когда у Миши в моем присутствии стало лучше получаться, Бур понял, что во мне не ошибся. И с этого момента я ему стал нужен еще больше.
        Смирнов неожиданно улыбнулся.
        - Дети! - сказал он. - Вы не знали, что они могут хитрить? Миша и до вас мог двигать шашечки и написать записку карандашом без помощи рук. Просто они намеренно скрывают размеры своих способностей от полковника и его помощников. А когда появились вы, вы понравились Мише, и он решил вам таким образом помочь, показать полковнику, что вы даете результат, а значит, вас надо беречь.
        Мы спустились вниз, я больше не в состоянии был делать силовые упражнения: голова кружилась, руки отваливались. Я сел на скамейку и стал делать медленные наклоны, как бы растягивая мышцы ног.
        - А самое главное, - сказал Смирнов, - что вас взяли в посредники не между Мишей и Буром, а между Гришей и Буром, то есть между Гришей и его отцом. Миша - это пробный камень. Просто решили присмотреться и проверить. У Гриши характер сложнее, да и в семье, сами понимаете, ситуация не из легких. Из мальчишек Миша самый крепкий.
        - А я думал, Петя.
        - Нет, просто Петя старше, и у него лучше с мобильниками получается.
        - И к тому же он в состоянии оказывать антивоздействие без помощи ила, - вставил я.
        Смирнов снова улыбнулся:
        - Молодцы мальчишки! Хорошо дурачат! Вы тоже поверили? Кто вам сказал? Мураховский? Или Дивайс?
        - Дивайс.
        - Хвастливый осел. Иван, правда заключается в том, что все пацаны совершенно не нуждаются в иле. Девчонка, Ирочка, Катина дочка, она да, только у цилиндра может работать. Но это пока. Мальчишки тоже так начинали. Но теперь они могут делать свои фокусы и рядом с цилиндром, и вдалеке, и вообще без этой волшебной грязи.
        - Но зачем этот обман?
        - Это легко понять, вы потом разберетесь.
        - Так, значит, и Щита никакого нет?
        - Нет. - Смирнов вдруг помрачнел. - Щит есть. Это правда. Никто из детей не может переступить эту границу. Нельзя ничего ни получить из-за изгороди, ни отправить туда. Нельзя позвонить или принять звонок. Нельзя перебросить записку, как это делает Миша, или еще какой предмет. Нельзя сделать тихим даже на одну секунду никого, кто находится за изгородью. Это действует в обе стороны. То есть оттуда сюда тоже ничего нельзя передать. Я думаю, что даже если бы кто-то из детей мог выстрелить, то пули просто не перелетели бы на ту сторону.
        - А что бы с ними случилось?
        - Не знаю. Может, расплющились бы о невидимую стену и упали. А может, растворились бы в воздухе. Пока никто не пробовал.
        - Послушай, Смирнов! - перешел я на ты. - Ты понимаешь, что это все значит?
        - Понимаю! - ответил Смирнов. - Что нам не помогут чудесами из-за пределов инкубатора. Но нам могут помочь грубой силой.
        - Грубой силой, - повторил я, глядя вдаль и стараясь улыбаться, так как прогуливающиеся охранники то и дело посматривали на нас. - Раз пошла такая пьянка, ты слышал что-нибудь о Плане Б?
        - Нет.
        - Когда придет помощь из Тихого мира, здесь будет сложная, очень сложная обстановка, товарищ Смирнов. Это не они нам помогут, это мы должны им помочь.
        - Что же мы можем сделать?
        - Нас трое. Я, ты и Анфиса. Если мальчишки будут на нашей стороне, мы кое-что сможем, я уверен. Нам нужно быть начеку. Как только помощь снаружи подойдет - действовать по обстоятельствам и без промедления. Ты готов?
        - Готов, - глухо, в землю ответил Смирнов, бывший Инстаграм.
        - Нам нужна связь. Если честно, я вообще удивлен, что нас до сих пор не разогнали по камерам. После того как утром привезли раненого. Ты его видел?
        - Да, в щель, из кухни. Я там помогаю поварам.
        - Отлично, значит, ты ближе к Анфисе. Уже хорошо. Мне надо ее насчет тебя предупредить. А то она может и пику между ребер засунуть, она такая. Так вот, этот человек, этот раненый - это разведчик, это один из тех, кто нас ищет. Значит, они близко. Нужно готовиться. Миша сможет обеспечить связь? Передавать записки, если что?
        - Да, сможет.
        - Он живет с вами?
        - Да.
        - Поговори с ним немедленно. Пока Бур не спохватился и не изолировал нас всех поодиночке. Понял?
        - Понял, - сказал Смирнов.
        - Ну, тогда - поехали! Как говорил Юрий Гагарин, - сказал я.
        - А кто это? - спросил Смирнов.
        3
        Я успел предупредить Анфису. Она воодушевилась. Одна только мысль о возможности вооруженного сопротивления сразу привела ее в бодрое состояние духа.
        - Может, и ты, Кошкин, поймешь, что единственный способ - это убить гада! - сказала она.
        Тем временем в инкубаторе становилось все тревожнее. В воздухе словно сгущался запах крови. Несколько охранников, выйдя из большого дома, над которым развевался сине-красный флаг, побежали к мастерским, причем так быстро, что привязанные неподалеку собаки, вероятно, непривычные к такой суете, натянули цепи и зарычали. Ратмир несколько раз выходил и заходил в дом полковника. Сам полковник появился на балконе, глянул в сторону бассейна и прорычал:
        - Светлана! Оденься и немедленно в дом!
        - Ну что еще? - крикнула в ответ Светлана, невидимая за розами и самшитом. - Нельзя позагорать?
        - Нельзя, - сиплым басом сказал полковник.
        Через полминуты над кустами появилась мокрая голова, плечи и голая грудь Светланы.
        - Инджойте и остальное приложится вам! - закричала она через забор всем, кто в это время находился во дворе инкубатора.
        Появился Ратмир и, грубо схватив ее за руку, втолкнул в дом.
        Однако судьба Светланы мало заботила меня. Меня интересовал Сережа. Что с ним? Как он попался? Где? Что теперь с ним будет? Неужели люди полковника осмелятся?.. Я понимал, что Бур готов на все, и слышал о Плане Б, но все-таки не мог до конца поверить в его реальность. Как-никак, а это означало бы войну между двумя мирами, и эта война представлялась мне необыкновенно страшной, окончательной и от этого неправдоподобной, как ядерная атака в старом цифровом мире.
        В общем, я изо всех сил хотел верить, что с Сережей все будет хорошо.
        Сделав вид, что направляюсь в уборную, я решил прогуляться мимо каземата, в надежде, что мне удастся что-нибудь услышать или даже увидеть. Но охранник, стоявший у дверей в это самое мрачное здание инкубатора, выбежал мне навстречу и толкнул в грудь.
        - Пошел! - крикнул он.
        - Да что такого, я в уборную!
        - Пошел, я сказал! - Охранник выхватил из ножен тесак, блеснувший на солнце, и замахнулся.
        Я попятился и прошел к уборным не напрямую, а вокруг, по большой выпуклой кривой. Там я засел на некоторое время, пытаясь провести рекогносцировку через окошко в виде сердечка. Но никакого движения рядом с казематом больше не было.
        Зато в восточной части инкубатора кипела какая-то непонятная деятельность. Вбегали и выбегали то в мастерскую, то в конюшню. Вынесли из конюшни огромный длинный кусок железа, похожий на рессору от старинного грузовика, и стали прилаживать его к воротам в виде дополнительного засова. Этого, наверное, показалось мало, и через пару минут притащили еще один.
        Дыру в земле, в которую неведомой силой всасывало разломанное днище телеги, накрыли сколоченным из досок деревянным щитом и начали сооружать на нем нечто вроде стола с излишне толстыми ножками и чрезмерно массивной столешницей.
        Затем появился Ратмир. Все бросили свои занятия и побежали к недостроенной вышке, прилепленной одной стороной к Кругляшу. Там они выстроились в две шеренги, и началось что-то вроде переклички.
        Как только я вышел из своего укрытия, Ратмир вложил два пальца в рот, оглушительно свистнул и помахал мне рукой. Я пошел на его зов.
        - Бегом! - крикнул он злобно. - Бегом, мать твою!
        Я потрусил. Как только я приблизился, он схватил меня за плечо железными пальцами, рванул и почти потащил ко входу в Кругляш.
        - Не надо так дергать, - сказал я, споткнувшись. - Я и сам прекрасно дойду.
        - Shut up! - неожиданно рявкнул он по-английски.
        В Кругляше уже находились Миша, Гриша и Петя. В кресле сидел Бур, в такой же вальяжной позе, что и всегда. Только зрачки его глаз сужались и расширялись чаще обычного.
        Я почти все время находился во дворе инкубатора и старался запоминать детали происходящего, однако не помнил, чтобы Бур покидал пределы своего особняка и чтобы мальчики входили в Кругляш. Вероятно, подумал я, их привели сюда через подземный ход, как и меня когда-то. А раз и полковник здесь, значит, есть еще один подземный ход?
        Рядом с мальчиками стояла Жанна, у цилиндра крутился ученый с обвислой губой, а слева, ближе ко входу в подземелье, страдал от головной боли Мураховский. У полок с игрушками я заметил большой лист железа с наклеенными на него толстыми полосами черной жесткой резины, напоминающей резаные автомобильные покрышки.
        - Послушайте меня внимательно, - сказал полковник. - Очень внимательно. В первую очередь я обращаюсь ко взрослым. Обычно мы такие дела решали без детей, щадили их нервы и сердца.
        «Полковник заговорил о сердцах! Дело плохо, - подумал я. - Что они узнали от Сережи?»
        - Но сейчас не тот случай, - продолжал он своим сиплым басом. - Долгое время мы здесь занимались научными изысканиями и экспериментами, которые должны изменить жизнь всего человечества. Кое-кто находится в инкубаторе очень давно. Гриша фактически вырос здесь, около года назад приехал Миша. Они помнят, как в лесу стояло только два дома и больше ничего.
        Бур сделал попытку улыбнуться детям. Но ни Миша, ни сын полковника не ответили на его улыбку.
        - Другие попали сюда, в это священное для будущего всех землян место, сравнительно недавно, месяц, два назад, когда уже появились стены, изгородь и все необходимое для нормальной жизни. И совсем недавно к нам присоединился очень интересный молодой человек, - Бур кивнул в мою сторону, - который, я уверен, уже понимает всю важность происходящего… Мы собирались построить новый мир взамен деградирующего старого. Воздействие раскололо человечество на две части - так называемых тихих и так называемых дерганых. Первые опустились в болото самоуспокоения, вторые, лишившись технологий, испугались и погрузились в пучину извращений. Мы хотели, и мы хотим объединить и тех и других под знаменем прогресса, развития и возрождения всех технических достижений, которые были утеряны во время Переворота. Для этого у нас есть всё - воля, великолепные организаторы, - Бур показал на Мураховского, - и дети, которые являются не просто, как их раньше называли, цветами жизни, а, я бы сказал, цветами будущего, и даже более того - хранителями будущего. Не всегда понимая смысл действий взрослых, они тем не менее самоотверженно
помогали нам заложить фундамент, на котором мы построим новый мир, мир техники, скоростей, процветания, крепкой власти, здоровья, дисциплины и порядка. Мы работали не покладая рук, но считали, что располагаем достаточным количеством времени для завершения наших изысканий. События последних дней, и прежде всего то, что случилось сегодня, говорят о другом. Времени у нас не остается. Силы зла, прознавшие о существовании нашего городка будущего, приближаются к нам. Каждую минуту они могут оказаться под стенами инкубатора. Их задача - уничтожить нас всех. Убить военных, гражданских и детей. Сжечь лаборатории и мастерские. Стереть с лица земли саму память о нас. Но прежде чем они убьют нас, они попытаются вырвать из наших людей те священные тайны, которые были отвоеваны нами у природы в трудах и лишениях. Эти люди, которых устраивает нынешнее положение в бывшей Великой державе, которые тайно управляют и жителями Тихой Москвы, и жителями Сектора, которые вынашивают планы по превращению целых народов в животных, в скот, в быдло, - эти люди просто так не сдадутся. Они будут пытать взрослых и детей. Пытать. Я
знаю, на что они способны. Нам уготовлены страшные мучения. Не буду живописать их. И прежде всего потому, что верю и знаю - мы победим.
        Я вдруг подумал, что не зря полковника хочет убить чуть ли не каждый второй человек из тех, кто его близко знает. Не только за невероятную жестокость и тонны пролитой крови, но и, наверное, за такие вот речи, подменяющие понятия и сбивающие с пути.
        Как говорить с Мишей после такого выступления? Кто мне поверит, когда я затяну подобную же волынку, только на свой лад?
        «Лучше бы тебе мельничный жернов повесили на шею и бросили в омут, чем… - пытался вспомнить я строчки из читанного однажды Евангелия, - чем соблазнишь ты хоть одного из малых сих». Вспомнить не получалось, а то, что всплывало в памяти, хоть и передавало общий смысл, совсем не обладало той силой проникновения и убеждения, которая была в старой книге.
        - Мы победим, - повторил Бур. - Я хочу, чтобы все понимали, - полковник пристально посмотрел на меня, - что среди наших бойцов есть герои. Есть люди, преданные делу до последней капли крови. Не секрет, что многие хотели и хотят расправиться со мной. Но даже если их желания осуществятся и я погибну, врагам это ничего не даст. Пока жив хотя бы один из наших самых преданных бойцов, таких как Ратмир и его команда, никакой враг не завладеет инкубатором и нашими детьми. Еще раз повторяю. Мы победим. Мы найдем способы и средства… И именно с этой целью мы собрались здесь сейчас. Сегодня мы должны сделать попытку возродить ту технологию, которая поможет нам спастись от зверской расправы и спасет в дальнейшем, я в этом уверен, весь мир и все население планеты… Мураховский! - дал знак полковник.
        И Мураховский со своей страдальческой гримасой на лице сделал два шага к столу и с тяжелым стуком выложил на него пистолет Макарова. ПМ.
        4
        Несмотря на потрясающее красноречие, с которым Бур пытался подтолкнуть всех нас к авральной работе, оживить пистолет не получалось.
        Полки с игрушками отодвинули в сторону и на их месте закрепили на стене лист железа, покрытый резаной резиной. Я вспомнил, где видел нечто подобное. В армии похожие листы были в специальных боксах, расположенных во дворе караульного помещения. Там мы разряжали автоматы Калашникова и, целясь в лист с резиной, проверяли, не остался ли случайно в патроннике патрон. Помню, как однажды в соседнем боксе прозвучал выстрел - и какой шухер подняло по этому поводу начальство!
        Короче, в течение часа, не меньше, то Мураховский, то сам Бур брали в руки «макарова», подходили к цилиндру, поплотнее, по возможности, прижимаясь к нему ногами, и целились в лист с резиной.
        Мальчишки работали поочередно. Их тоже ставили поближе к сияющему нержавейкой цилиндру, чтобы максимально простимулировать способности к антивоздействию. Дети хмурились и даже говорили, что боятся, но не отказывались от работы. После того, что рассказал мне Смирнов, я уже и не знал, до какой степени они хитрят, а до какой действительно не справляются с задачей.
        Каменное лицо полковника с меняющими размер зрачками не раз угрожающе нависало надо мной, а Мураховский все время пытался незаметно для мальчишек ткнуть кулаком по почкам, но ни я, ни Жанна ничем помочь не могли.
        В конце концов, видя, что отец теряет терпение, подал голос Гриша.
        - Дайте пистолет мне! - неожиданно сказал он.
        Бур медленно вложил оружие в руку сына, придерживая ее своей рукой, поднял и показал, как целиться и как нажимать курок.
        - Виталий, отойди назад, - назвал Бура по имени Мураховский.
        Бур не послушал его и остался стоять там, где стоял, чуть впереди и несколько левее Гриши.
        Я внутренне сжался, ожидая выстрела. «А что, если мальчик и на самом деле выстрелит в отца или, например, в ученого?» - подумал я.
        Но прошла минута, потом другая, - выстрела не последовало.
        В этот момент раздался стук в дверь с улицы и крик: «Полковник! Полковник! Откройте!»
        Бур в раздражении и злобе выхватил пистолет из руки сына и кивнул Мураховскому. В дверях стоял боец из команды Ратмира, запыхавшийся, с каплями крови на щеке.
        - В чем дело? - просипел Бур.
        - Полковник… - повторил боец, глядя на нас.
        Бур шагнул к дверям, уперся громадными лапами в косяк и склонил голову, чтобы охранник мог дотянуться и сказать ему на ухо. Через несколько секунд он выпрямился и отдал команду:
        - Мураховский, оружие убрать. Дети пусть отдохнут, погуляют. Жанна - в дом. Дядя Ваня пусть побудет с детьми, расслабится и подумает, что не так. Через час повторим.
        Он вышел. Через несколько минут вышли и мы.
        5
        - Миша, - спросил я, как только мы с мальчишками остались одни, - с тобой говорил Смирнов?
        - Дядя Саша?
        - Да, дядя Саша. - Имя Смирнова как-то вылетело у меня из головы.
        - Говорил. Я могу передать вам записку в любое время, пока вы находитесь в инкубаторе. И назад могу вернуть, то есть ответ получить от вас.
        - Наверное, стоит носить с собой карандаш. У тебя нет, случайно, лишнего?
        - Есть. - Миша вытащил из нагрудного кармана курточки несколько шариковых ручек и пару простых карандашей. - Выбирайте.
        Я взял прозрачную, с фиолетовым колпачком. И один карандаш для подстраховки, вдруг закончится стержень.
        - Послушай, Миша, - сказал я, поглядывая на Гришу и Петю.
        - Дядя Ваня, вы не бойтесь их. Они никому ничего не расскажут. Во-первых, мы друзья. А во-вторых, они обещали.
        Ну, раз обещали - значит, не расскажут. Тихие всегда держат данные ими обещания.
        - Миша, как ты узнал, что меня ищут?
        - Вас и Анфису, - поправил мальчик.
        - Как? Ведь Щит не пропускает никакие сигналы.
        - Да я подслушал, как пельмень говорил с Ратмиром.
        - Какой пельмень?
        - Ну, Мураховский. А что, разве не похож?
        - Похож. Пельмень с больной головой, - сказал я как бы про себя, но Миша услышал и засмеялся. - И что они говорили?
        - Что разведка донесла, что какие-то люди расспрашивают о вас в Орехово-Зуево. А вы думали, телепатия, да? Признайтесь!
        - Да, я думал, телепатия или что-нибудь страшное, с того света. У-у-у! - изобразил я руками и лицом страшный ужас из детской сказки.
        На этот раз засмеялись все мальчишки.
        - Я хочу бежать отсюда, - прямо сказал я. - Вместе с Анфисой. И Смирнов тоже хочет. То есть дядя Саша. Но вас я тут не могу оставить. Предлагаю сбежать всем вместе. У меня есть план. Как вы на это смотрите?
        - А куда?
        - В Тихую Москву.
        Миша задумался.
        - А те люди, которые вас ищут, они не убьют нас всех? - вдруг спросил Петя.
        - Нет, все, что говорил полковник Бур, неправда. Гриша, мне очень жаль.
        - Да, это неправда. Я знаю, - спокойно подтвердил Гриша, не тратя времени на сантименты.
        - Но что мы там будем делать? Там есть такие, как мы?
        «Даже лучше!» - чуть было не сорвалось у меня с языка.
        - Конечно, есть, - сказал я. - Послушайте, у нас не много времени. Нам нужно договориться, что, как только подойдут люди из Тихой, вы все соберетесь по моей команде. Договорились?
        - Дядя Ваня, - сказал Миша, - вы мне нравитесь. Но вы не тихий. А я знаю, что с дергаными нельзя договариваться. Нас всегда обманывают. И особенно медиумы. Нам жалко их, но мы все равно знаем, что они нас обманывают, чтобы полковник не убил их. Скажите, вас не полковник попросил с нами поговорить?
        «А, ч-черт!» - подумал я. Это было неожиданное препятствие. Я почему-то думал, что тихие дети с их необыкновенной проницательностью сразу поверят мне. Однако этого не случилось. Почему? Может быть, я до конца и сам не верил в возможность побега, и дети истолковали мою неуверенность как ложь?
        Но в это время на крыльцо столовой вышла Анфиса с ведром. Блестящая, но жестокая (как и многие блестящие идеи) мысль пришла мне в голову. За Анфисой вышел Фликр, по-видимому, он был приставлен сопровождать и охранять ее. «Вот и убьем сразу двух зайцев!» - подумал я, решив заодно проверить, можно ли положиться на Фликра.
        - Анфиса! - позвал я. - Подойди к нам на минутку.
        Анфиса поставила ведро и двинулась к нам, придерживая руками полы длинного сарафана. Фликр занервничал, бросился было за ней, но, сделав несколько шагов, остановился недалеко от крыльца и только обеспокоенно, закинув зачем-то назад голову, оглядывался по сторонам.
        У меня была минута или от силы две.
        - Анфиса, это Миша Беримбаум.
        - Очень приятно, - сказала Анфиса, протягивая руку.
        Мальчик пожал руку. Остальные дети завороженно следили за разговором.
        - А это Анфиса, - сказал я. - Она последняя видела твоего отца.
        - Как это? - спросил Миша, сглотнув. - Как это «последняя»?
        Анфиса перекинула волосы на одну сторону, присела рядом с мальчиком, и в глазах ее, совершенно неожиданно для меня, появились слезы.
        - Я работала с ним, - сказала она. - В «Прыгающем человеке».
        - В «Прыгающем человеке»? - переспросил мальчик, облизнув сухие губы.
        - Да, в «Прыгающем человеке». Ты давно здесь?
        - Да, давно. - Из всесильного улыбающегося волшебника Миша мгновенно превратился в маленького хрупкого мальчишку с испуганными глазами, и я хотел уже остановиться, но Анфиса опередила меня.
        - Ты знаешь, где сейчас твой папа?
        - Нет. Где-то работает, - прошептал мальчик, отворачиваясь. - У него много работы. Он не может пока ко мне приезжать… Понимать надо! - как будто повторяя чужие слова, сказал внезапно Миша.
        У меня перехватило горло. Анфиса подняла на меня влажные глаза. В них был вопрос. Я кивнул. Да, Анфиса, сделай это.
        - Понимаешь, Миша, твой папа очень любил тебя.
        Миша вырвал руку.
        - Не надо, я лучше пойду, - сказал он. - С мальчиками…
        - Миша, - сказала Анфиса, - твой папа был очень хорошим человеком. Он погиб. Весной… Он спасал людей… Меня… Он спас меня и еще несколько человек.
        Миша не выдержал и начал всхлипывать.
        - От кого? От кого он вас спас? - едва смог выговорить он.
        - От полковника Бура, - сказала Анфиса, вытирая рукой слезы на щеках Миши. - Это он убил твоего папу. Когда-нибудь я расскажу тебе, как это было.
        - Немедленно вернуться в столовую! - нарочито командным голосом крикнул Фликр, и я увидел, что из дверей каземата вышли двое. - А вы с мальчиком отойдите в сторону! Пожалуйста, - тихо добавил он.
        6
        Как я и ожидал, всех разогнали по избам. Миша ушел к Смирновым, Гриша - в каменный особняк, а Петя с Катей. Дивайс со вчерашнего дня, с момента оглашения приговора его жене, так и не появлялся.
        Некоторое время я пролежал на кровати лицом вниз, закрыв глаза и пытаясь остановить мысли, которые жгли меня изнутри. Потом я встал и, осторожно вытащив из дырки, проделанной Анфисой, паклю, стал смотреть во двор инкубатора.
        Вскоре я увидел, как из мастерской вынесли два продолговатых свертка, положили их на стеллаж, собранный поверх таинственной дыры в земле, накрыли брезентом и оставили рядом часового с тесаком и арбалетом.
        Потом какое-то время не происходило ничего. А еще приблизительно через полчаса по площади прошел Бур, и следом за ним четыре человека пронесли к воротам носилки с тяжелым грузом, накрытым допотопным черным полиэтиленом. Когда они проходили мимо Кругляша, один угол черной пленки задрался и из-под него показался черный высокий ботинок на шнуровке.
        Носилки положили на землю рядом с воротами. Потом несколько человек бегали туда-сюда, в мастерские и обратно. Один из охранников приставил к воротам шестиметровую лестницу, влез на нее и смотрел за ворота в бинокль.
        Потом ворота открыли, и четверо с носилками вышли из инкубатора. Их сопровождали еще человек шесть, все тяжеловооруженные.
        Судя по тому, как быстро вернулись бойцы в инкубатор, они просто выкинули тело Сереги где-то неподалеку.
        7
        Что-то толкнуло меня в правую ногу, и в карман будто бы полез большой жук. Я обрадовался и испугался одновременно и с замиранием сердца достал из кармана сложенный в несколько раз тетрадный лист.
        «Гриша думает, что может стрелять. Это нам поможет?» - прочел я слова, написанные крупным детским почерком.
        Я схватился за карандаш и быстро написал снизу: «Да! Нужно добыть оружие. Можешь вытащить пистолет у Мураховского? Как шашечки? Там исчезло, здесь появилось».
        Не успел я сложить лист вчетверо, как он растаял прямо у меня в пальцах. К этому тяжело было привыкнуть, и я рассматривал свои пальцы до тех пор, пока в них не появился снова тот же листок.
        «Нет, не могу, - писал Миша. - Слишком тяжелый».
        Да, это покруче Интернета, подумал я и быстро написал ответ: «Тогда скажи дяде Саше, когда нас поведут в Кругляш, пусть тетя Жанна заболеет и он пойдет вместо нее. Попробуем отнять».
        На этот раз листок пришел с запиской, сделанной взрослой рукой. «Пока там Бур, ничего не выйдет, - писал Смирнов. - С ним не справимся. Нужно его как-то выманить».
        «Спросите у Гриши, - ответил я. - Он должен знать, как это сделать».
        В следующий раз листок, уже порядком измятый и с каким-то фруктовым липким пятном на нем, появился в моей руке минут через пять. На нем был вопрос, записанный Мишей, и ответ Гриши с другой стороны листа: «Хорошо. Сделаю. Только предупредите заранее».
        Я написал снизу: «Всем. Договорились. Эту записку съешьте или сожгите».
        «Съели», - пришел через минуту ответ на крошечном клочке бумаги.
        Я сжег его и стал ходить по комнате туда-сюда, представляя в деталях, как мы набрасываемся на Мураховского и ученого и отнимаем пистолет. Смирнов казался мне парнем неслабым. Должны справиться. Сердце колотилось.
        Что будем делать, когда пистолет сможет стрелять?
        8
        Когда я в следующий раз вытащил из дырки паклю и посмотрел во двор, там не было абсолютно никого. Сентябрьское солнце поднялось уже в высшую точку своего дневного пути и освещало почти всю территорию инкубатора. Все замерло. Слышно было, как звенит собачья цепь и шумит ветер в ветвях грандиозных тисов и боярышников.
        Почему-то Бур никого не присылал за мной и не выводил в Кругляш детей. Этого я не понимал. Я пробовал поставить себя на его место, и мне казалось, что я бы сейчас рвал и метал, чтобы запустить огнестрельное оружие. И если он не занят этим, то чем он занят? Эти вопросы изматывали меня. Что он делает? Что знает? К чему готовится и как собирается реагировать?
        Через какое-то время стали слышны голоса и звук шагов. К избам приближались охранники. Человек десять, не меньше. Я напрягся. Лязгнул засов. В дверях стояли двое. Один среднего роста, худой и сутулый, а другой - квадратный блондин в лопающейся на громадных плечах гимнастерке. (А где же Ратмир? - хотелось спросить мне.)
        - Обедать! - сказал блондин, выстудив меня ледяным взглядом голубых глаз.
        Я вышел на галерею и увидел, что из каждой избы людей выводят по двое охранников. В столовой охранники сели за столы так, чтобы разделить обитателей разных камер и не позволить им переговариваться, передавать друг другу какие бы то ни было предметы и даже подавать знаки.
        Стояла гробовая тишина. Анфиса и Смирнов молча расставили на столах казаны с горячим и тарелки. Начали есть. На обед был гороховый суп с копченой грудинкой. Неплохо для последней трапезы в жизни, подумал я.
        Вдруг Жанна, которая сидела за соседним столом, застонала, отодвинула от себя тарелку, разливая на стол и себе в подол горячий суп, и схватилась за живот.
        - Что с тобой? - бросился к ней Смирнов, но двое охранников не дали ему приблизиться.
        Жанна застонала еще громче.
        - В чем дело? - спросил блондин с квадратными плечами. Похоже, в отсутствие Ратмира он был за главного.
        Охранники не знали, в чем дело.
        - Живот! Справа… - простонала Жанна. - Сжимает… как в тисках…
        - Может, позвать доктора? - спросил один из охранников.
        - Дайте ей воды и отведите в дом, - сказал блондин.
        Жанну подняли. Она не могла держаться прямо, на лбу выступил пот. Если бы я не знал, что сам посоветовал ей сказаться больной, я бы поверил, что ей очень плохо. Интересно, кто у них тут за врача? Не тот ли мой знакомец в халате и с плохими зубами?
        Как раз когда Жанна переступала порог, в воздухе как будто лопнула огромная струна.
        Дрогнули стекла в окнах. Люди бросили ложки. Квадратный блондин выпрямился и побледнел, а в его ледяных глазах плеснуло бешенство.
        После первого толчка звуковой волны раздался треск, словно кто-то настраивал на волну громадный радиоприемник. Потом треск прекратился, и мы услышали голос.
        Звук голоса был очень громким, и мы отчетливо слышали каждое слово и каждый оттенок тембра, но в то же время было ясно, что человек говорит в невидимый микрофон очень тихо, почти шепотом, а громкость - это исключительно работа усилителей.
        - Меня зовут Игорь Адамов, - сказал голос. - Подполковник Адамов. Думаю, что среди вас есть такие, кто знает, кто я. Кто бы вы ни были там, внутри, вы нарушили Пакт. Сектор будет наказан. Вы тоже. Но я бы хотел быть максимально милосердным. На вашей территории находятся граждане Тихой Москвы: Иван Кошкин и Анфиса Петренко. Выпустите их, и я подумаю, что могу для вас сделать. Десять минут на размышления.
        Снова раздался треск, и звук растаял. На несколько секунд установилась тишина. Затем заржала лошадь, залаяли собаки, и все забегали. У некоторых из охранников тряслись руки.
        Блондин ухмыльнулся, дал команду звонким железным голосом, и нас всех загнали в избы. Часть бойцов осталась охранять камеры, остальные побежали на свои посты, вероятно, определенные для них каким-то штатным расписанием.
        Через несколько минут я увидел полковника в отблескивающем на солнце синем костюме и вычищенных до зеркального состояния туфлях. Он тяжело шагал от своего каменного особняка к вышке. Сзади шел Ратмир с мегафоном в руках и вталкивал в него батарейки, которые вынимал из кармана камуфляжной куртки.
        Полковник подошел к вышке, взял у Ратмира мегафон и стал подниматься по деревянной лестнице. Довольно быстро он исчез из моего поля зрения: дырка между бревнами была длинной, как щель в старинном танке, и не годилась для обзора вверх-вниз.
        Через пару минут раздался треск значительно более слабый, чем у аппаратуры Адамова. Потом заговорил Бур.
        - Адамов! - раздался его сиплый бас, усиленный мегафоном. - Удивлен, не скрою. Рад слышать. Надеюсь, у тебя со здоровьем все в порядке. Узнаешь меня? Могу напомнить. Я Виталий Бур, министр обороны Сектора и хозяин этого городка. Сегодня, кстати, я подал в отставку, сложил с себя полномочия министра. Так что за Сектор я больше, к сожалению, не отвечаю. Более того, на Сектор мне наплевать. Делайте с ним что хотите. Можете заморить их голодом, загнать под землю, сжечь огнеметами. Анжела способна на такое? Она с тобой? Короче, Адамов, ты немного опоздал. Мне плевать на Сектор. Но этот городок я вам не отдам. И ни один человек отсюда к тебе не выйдет… Что касается Кошкина и Петренко. Может быть, они здесь есть, а может быть, их здесь и нет. Дело не в этом. А дело в том, подполковник Адамов, что у меня здесь женщины и дети. Тихие дети. И я бы хотел, чтобы они остались в живых. Но пока что буду считать их заложниками. А теперь слушай. В восьми километрах севернее есть железнодорожная станция. Через два часа на ней должен стоять паровоз с запасом угля и воды и с пятью вагонами. Второе. Ты уберешь всех
своих бойцов от стен нашего городка и обеспечишь проход моих людей к станции. Каждые полчаса я буду выпускать одного бойца, чтобы он проверил, выполняются ли мои условия. Если он не вернется, я убиваю одного из заложников. Если он вернется, но скажет, что вы не выполняете или недостаточно хорошо выполняете одно из условий, я убиваю одного заложника. И так каждый раз. Да! Забыл. В принципе можете попробовать убить меня. Но ты же знаешь, Адамов, у меня есть по-настоящему верные люди. И если что-то со мной случится… Тогда, к моему глубочайшему сожалению, они убьют всех заложников и начнут с детей. Это всё. Мог бы еще пару советов тебе дать, чисто по-дружески, но батареек жалко…
        Я пнул бревенчатую стену ногой. События разворачивались по худшему из сценариев. Что бы мы ни сделали теперь, погибнут невинные люди. Значит, нужно атаковать одновременно всех охранников. Но это невозможно.
        Тем не менее делать что-то надо. Чем могут нам помочь из-за Щита, я не представлял.
        9
        Бур спустился, и началась возня. Бойцы, с виду беспорядочно, перемещались по всему инкубатору. Пару раз куда-то к южной стене пробежал Ратмир. Слышны были негромкие окрики, команды, лязг металла. Распахнулись ворота конюшни. Вывели лошадей, что-то делали с ними. Ученый, как был, в своем белом халате, занимался чем-то у стеллажа над таинственной дырой в земле. Охранник помогал ему передвигать и осматривать что-то в длинных брезентовых свертках, которые лежали на стеллаже.
        Наконец Бур вышел из мастерских и пошел прямо на меня, по дороге оглядываясь куда-то на верхнюю кромку южной изгороди, словно ожидал там что-то увидеть. Может, Адамова, или Анжелу, или какое-нибудь хитроумное приспособление, с помощью которого можно было бы преодолеть Щит.
        Он приближался, я смотрел на его широкую грудь, короткие седые волосы и представлял, как я стреляю в него. Куда бы выстрелил? В грудь? В живот? Или в голову? Такого нужно бить наверняка. Несмертельное пулевое ранение его не остановит, даже, вероятно, не собьет с ног. Несмотря на всю ненависть и страх, которые он во мне вызывал, я не мог представить себя стреляющим ему в лицо, и если даже подумать об этом мне тяжело, то что будет, когда придется стрелять?
        Посреди двора его перехватили Ратмир и тот квадратный блондин, который сегодня распоряжался за обедом. Они подняли руки, сдвинули рукава и сверили часы. Потом Бур махнул в сторону ворот, похлопал блондина по плечу, которое было под стать его громадной лапе, хотя ростом блондин был меньше полковника головы на полторы. Боец отдал честь, то есть поднес руку лодочкой к левому уху. Бур и Ратмир, стоявшие спиной ко мне, ответили на его приветствие таким же по-военному четким жестом, и он побежал к воротам.
        У ворот к этому времени стояли две телеги, нагруженные бревнами. За ними с заряженными арбалетами пряталось человек десять бойцов. Еще человек десять прикрывали их с флангов, вооруженные дротиками, копьями и тесаками. У двух или трех были футляры.
        Когда блондин подбежал к воротам, их молниеносно приоткрыли ровно настолько, чтобы широкий боец смог протиснуться, и сразу же, как только он оказался снаружи, снова заперли на все засовы.
        Прошло полчаса, сообразил я. Квадратный человек отправился за пределы инкубатора с проверкой выполнения условий ультиматума.
        Полковник постоял немного, глядя на закрытые ворота, потом опять двинулся в мою сторону. Оставшийся стоять посреди городка Ратмир залез в карман, вытащил сигареты и закурил. Давненько мне не приходилось видеть курящего человека. Пока полковник не дошел до двери моей избы, Ратмир дважды посмотрел на часы.
        10
        - Не хочу терять время, - просипел полковник, открыв дверь. - Ты уже понял, что тебя оставили в живых только потому, что хорошо справляешься с ролью посредника, медиума. Дети с тобой работают намного лучше, чем без тебя. Не знаю, чем ты их берешь, но такова уж их природа. Тихие. Для меня загадка… У нас есть около полутора часов. Думаю, что шайка Адамова приняла ультиматум…
        - Тогда почему они промолчали? - осмелился перебить я. Мне не очень-то хотелось, чтобы Бур ошибся, неправильно истолковал действия Адамова и в результате началась кровавая бойня.
        - Ну так и мы промолчали, - ответил Бур. - Что из того? В Сомали, помнится, твой друг всегда молчал, принимая ультиматумы.
        - Какой мой друг?
        - Адамов.
        - Он не мой друг. Скорее ваш, раз вы были с ним в Сомали.
        - Да? - Бур подошел, вцепился мне в плечо железными пальцами, так что я от боли и неожиданности вскрикнул. Он пристально, сверху вниз, заглянул на дно моих глаз. - Ну и ладно. Так вот, нам надо запустить огнестрельное оружие. Сейчас выведут детей, и вы будете пробовать вначале с пистолетом Макарова, затем с ПКТ. Знаешь, что это такое?
        - Знаю.
        - Молодец. Каждый из детей способен по-своему. Кто из них сможет выстрелить, мы не знаем. Ты работал с Мишей, а сегодня настало время поработать с моим сыном.
        Бур прервался и сделал странное движение губами. Это было самое большое приближение к обычной человеческой мимике, которое мне удалось до сих пор заметить на его лице.
        - С моим сыном, - повторил он. - С ним работали меньше всех. Возможно, он и раскроется больше всех. Во всяком случае, я надеюсь. А ты постарайся. Помоги ему. Только очень постарайся. А чтоб тебе лучше работалось, я пока возьму Анфису к себе в дом, и если через час тебе не удастся убедить Гришу или любого другого из детей произвести выстрел, начну присылать тебе твою подругу по кусочкам. Понял? - улыбнулся Бур сумасшедшей жестокой улыбкой.
        - Понял, - прошептал я.
        - Не слышу!
        - Понял, - сказал я тверже.
        - Вот это другое дело. Жаль, конечно, что вы так и не заделали ребеночка. Но кто знает, может, у вас все впереди. Все зависит от тебя… Сейчас за тобой придут. Ну а пока, извини, друг, я прикрою тебя на засов. Военное положение, сам понимаешь.
        Как только полковник отошел на несколько шагов, я припал к смотровой щели. Бур стоял несколько справа и, по-видимому, отдавал команды бойцам, которые находились на галерее и были мне не видны.
        Затем он направился в сторону своего особняка, а следом двое потащили Анфису. Она упиралась и смотрела своими косящими глазами прямо мне в глаза, и мне казалось, что взгляд ее говорил: «Будь мужчиной. Убей гада! Убей! Прирежь или пристрели!»
        За ними в кадре появились Фликр и Петя, которые, не особо торопясь, пошли к Кругляшу.
        Потом двое вывели Смирнова и Мишу. «Значит, сработало! - подумал я. - Жанна осталась дома».
        Бур вошел в калитку своего особняка и оставил ее открытой для людей, тащивших Анфису. Ратмир зачем-то тоже побежал к нему.
        И в тот момент, когда полковник уже входил в дом, а Ратмир еще не вышел из калитки особняка во двор, открылась щель в больших воротах инкубатора, и в нее вошел блондин с квадратными плечами. Он как-то странно махнул рукой бойцам, охранявшим ворота, и, заметив Петю, трусцой побежал к Кругляшу.
        Бежал он тоже как-то странно. Не так, как бегают военные, тем более дерганые. Почему-то он напомнил мне усталого и почти протрезвевшего к утру выпускника старой цифровой России, который, попрощавшись с одноклассниками, бежит к остановке за пустым утренним трамваем. Подбежав к мальчику, он присел рядом с ним на корточки и что-то сказал ему. Фликр попятился и оглянулся. Затем боец с квадратными плечами встал, Петя и Фликр зашли в Кругляш, а блондин раскинул руки и стал смотреть по сторонам так, как будто он первый раз видел внутренности инкубатора.
        Мимо него, выворачивая назад шею, прошел Миша. Он улыбнулся Мише и расслабленно помахал ему рукой. Те двое, что вели Смирнова и мальчика, покачали головами и тоже оглянулись.
        Еще через несколько секунд блондин вдруг покачнулся, провел рукой по лицу, встряхнул головой и как ни в чем не бывало быстрым тяжелым шагом тренированного военного человека направился к особняку полковника.
        11
        Не знаю, почему меня всегда приводили в Кругляш последним, но и на этот раз, когда Ратмир втолкнул меня в двери, там уже были все: мальчишки, ученый, Мураховский, Смирнов и, конечно, полковник.
        Полковник выглядел несколько более расслабленным, чем пятнадцать минут назад, когда обещал резать Анфису на кусочки, если я не добьюсь от мальчишек стреляющих пистолетов и пулеметов. Вероятно, блондин доложил ему, что Адамов отступил от инкубатора. Но предоставит ли он ему паровоз? Пропустит ли к станции? И куда собирается ехать Бур?
        Впрочем, все эти вопросы не слишком волновали меня. Мы со Смирновым разработали план и не собирались от него отступать. Свою судьбу мы должны были решить сами, здесь и сейчас. И как нам может помочь Адамов, я не совсем понимал. То, что он выполнил первую часть требований полковника, одновременно настораживало и радовало. Радовало потому, что бойня откладывалась. А настораживало то, что он так легко сдался. Но может быть, у него тоже есть план? Если с ним сейчас Леша и Анжела, то, как только Бур выйдет из-за Щита, шансов в открытом противостоянии у полковника не будет. Если, конечно, у Бура не появятся к этому времени пистолеты и автоматы. Не хотелось даже думать о том, что может произойти в этом случае.
        Верил ли я, что меньше чем через час Бур начнет присылать Анфису по частям? Ответ утвердительный. Значит, у нас было совсем немного времени на то, чтобы захватить оружие и отбить всех заложников. И если первое представлялось почти невыполнимым, но все же вероятным, то как осуществить второе, я и представить себе не мог. Короче, это попросту казалось мне невозможным.
        Как только мы нападем, бойцы полковника убьют Жанну и Катю с Ирочкой. Отобьем Жанну, девочку и Катю, - полковник перережет горло Анфисе. Единственный выход - ВНАЧАЛЕ освободить женщин, а уже потом нападать на полковника и его, так сказать, гвардию. Но как освободить, не нападая? Курица и яйцо. Волк, коза и капуста. Неразрешимая задача.
        Разрешить ее можно было только одним способом, думал я. Рубить этот Рубикон, или этого Буриданова осла, или хрен его знает кого, всё, к чертовой матери, повылетало из головы, но главное - рубить и двигаться вперед. Наверное, так поступают герои. Но я-то героем не был.
        Нужно было сделать шаг, и сделать его как можно быстрее. Это отдаленно напоминало прыжок с десятиметровой вышки. Ты стоишь на краю, и прыгнуть кажется совершенно невозможным. Никакое умственное усилие не может оторвать тебя от твердого помоста. Но ты знаешь, что лететь надо. И рано или поздно шаг вперед делается как-то сам. Вернее, этого шага никогда не замечаешь. Никакого перехода нет. Здесь был страх, а там, сразу, - полет. Вероятно, этим и отличается трус от храбреца. Храбрец тоже боится, но не ищет мостика между страхом и полетом. Он просто летит. А трус замирает в поисках невозможного, несуществующего, - некоего воображаемого смягчающего перехода, по которому можно пройти до того пункта, в котором полет перестанет пугать.
        В общем, да, чем-то это напоминало стояние на вышке, с той только разницей, что после прыжка в воду сравнительно редко судья вырывает у тебя кадык и расстреливает из арбалета всех зрителей, начиная с женщин и детей.
        Мураховский выложил «макарова» на стол.
        Дети посмотрели на него, а потом переглянулись. Не знаю, насколько талантливо они водили за нос в течение нескольких месяцев и ученого, и полковника, и всю его команду, но сейчас им этого таланта явно недоставало. Невооруженным взглядом видно было, что они знают нечто важное, чего не знает никто, кроме них. Впрочем, я не заметил, чтобы Мураховский или Бур обеспокоились. Вполне могло быть, что детскую хитрость замечал только я, как больше всех напуганный.
        И тут вдруг кровь бросилась мне в лицо. Стало жарко, и в несколько мгновений майка промокла от пота. Блондин пришел из-за Щита, оттуда, где были Адамов и, вероятно, Чагин, и, может быть, даже Леша и Анжела, и после этого стал говорить с Петей. Он что-то хотел узнать у него или, напротив, рассказать ему. Последнее не было похоже на этого жестокого и, по-видимому, непримиримого бойца. В таком случае что он хотел узнать у Пети? И почему это не расстроило, а воодушевило мальчишек? Это важно. Не зная этого, опасно двигаться дальше.
        Но этот поезд уже было не остановить.
        - Начинайте! - сказал Бур.
        - Начинать? - спросил у меня Гриша.
        Прямое обращение ко мне было не по инструкции. Но Бур отнесся к этому снисходительно - нарушайте что угодно, только сделайте, что от вас требуется!
        - Конечно, - сказал я, прекрасно понимая, что на самом деле имел в виду мальчик. - И побыстрее.
        Гриша встал и долго смотрел на лежавший на столе пистолет. Потом погладил его.
        - Выстрел - это очень громко? - спросил он у отца.
        - Так себе, - просипел Бур. - Бывают вещи и погромче.
        - Хорошо. - Мальчик взял пистолет в руки, и Мураховский рефлекторно метнулся к оружию, накрывая его ладонью. - Возьмите, - сказал Гриша. - Я как раз вам хотел дать. Я не люблю громких звуков.
        Мураховский выпрямился, снял пистолет с предохранителя и направил его на лист железа с резиной. Простоял так около минуты, и ничего не произошло.
        «Когда же уйдет Бур? - думал я, обливаясь потом. - Когда? А что, если у Гриши не получится его увести?»
        - Миша! А ты не мог бы помочь товарищу? - Я решил подтолкнуть детей. - Ты же знаешь, сегодня особенный день, и нам обязательно нужно добиться успеха.
        Полковник, услышав эти нехарактерные для меня речи, удовлетворенно кивнул. Он не мог догадываться о нашем замысле. Вероятно, он решил, что угроза расправиться с Анфисой подействовала на меня.
        «Может быть, Миша сможет помочь другу каким-то образом выманить Бура?» - думал тем временем я.
        Смирнов сцепил пальцы и упорно глядел себе под ноги. Я боялся, что он не выдержит и сорвется раньше времени.
        - Давайте я попробую, - сказал Петя. - А Гриша пока отдохнет.
        Ученый взглянул на полковника. Тот дал добро. Гриша сел. Петя встал рядом с Мураховским. И в этот момент за стеной раздались дикие женские крики, топот ног, звон разбитого стекла, грубый мат и, наконец, голос Светланы:
        - Папа! Папочка!
        Бур вскочил на ноги, в одно мгновение оказался у двери и распахнул ее. В просвет мы успели увидеть полуголую Светлану, которая рвалась из рук двух или трех охранников. Рядом стоял Ратмир, зажимая рукой глубокий порез на лице. Из-под руки густо лилась кровь. Руки Светланы тоже были в крови.
        - Папочка! - кричала она.
        - Две минуты, - быстро сказал Бур. - Запритесь.
        Он шагнул за порог, Мураховский запер дверь, некоторое время мы слышали отдаляющийся бас полковника, причитания Светланы и угрюмое бу-бу-бу Ратмира.
        - Продолжим, - сказал Мураховский, показав пистолетом, что мы должны занять свои места.
        - Хорошо, - сказал я. - Мальчики, приготовьтесь!
        И бросился на Мураховского.
        Он был на полголовы ниже меня и значительно старше, выглядел больным и измученным, и я не ожидал такого ожесточенного и умелого сопротивления. У меня было преимущество, я бросился неожиданно и успел схватить его за руку с пистолетом, не потому, что боялся выстрела, а потому что не хотел, чтобы мне этой почти килограммовой железякой проломили череп. Но толстенький усталый Мураховский молниеносно освободился от захвата, ударил меня каблуком в берцовую кость и замахнулся «макаровым». Однако я успел уклониться, поднырнуть под удар и плечом врезался ему в район солнечного сплетения, сбивая его с ног прямо на цилиндр из нержавейки. Ударившись спиной о край цилиндра, Мураховский хрюкнул, обрызгав мне все лицо слюной, и вцепился в горло. Я ударил его в лицо, но удар получился смазанным, потом еще раз, и этот удар тоже был слабым, как во сне, но я понимал, что должен продолжать молотить его кулаками, потому что этот гад, тренированный в незапамятные времена, имел преимущество в близком бою. Пальцы его сжимались на моем горле, и я понимал, что еще секунда-две, и он просто сломает мне трахею, как вдруг
голова его дернулась и рука разжалась.
        Смирнов, быстро расправившийся с хлипким ученым, пришел на помощь, вначале саданув Мураховского в висок углом шахматной доски, а потом - рванув его сзади за шею.
        Я сидел на полу и задыхался. И как в тумане видел Мишу и Петю, заклеивающих скотчем рот ученому, и Смирнова, которому Гриша помогал стягивать сзади руки Мураховского.
        Справившись с приступом тошноты, я помог хорошенько связать обоих. И пока связывали, все время спрашивал: «Мы не слишком шумели? Кто знает? Мы не слишком шумели?»
        Уходить по плану мы должны были через подземный ход, но стальная дверь оказалась заперта.
        - Ключ! - прошипел я в отчаянии. - Где ключ?
        Мураховский был без сознания. Зато ученый извивался, как гусеница. Смирнов залез в карманы его халата, ключа не было.
        - Где ключ, урод? - схватил Смирнов ученого за волосы.
        - Тише, здесь дети, - зачем-то сказал я, подошел к ученому и ударил его со всего маху носком ноги по печени.
        - Дядя Ваня, стойте, - схватил меня сзади за куртку Миша. - Стойте!
        - Нет времени, Миша! Уходить надо!
        - Стойте! - повторил Миша. - Будет ключ. Только остановитесь.
        Я остановился, посмотрел на Мишу, и таким беззащитным показался мне мальчишка, что я приготовился отдать за него жизнь, если мы не успеем найти ключа до возвращения Бура.
        Миша замер на секундочку, пошевелил губами, - и в руке его появился длинный ключ из желтого металла.
        Мы открыли дверь и столкнули вниз Мураховского и ученого. Затем спустились сами, закрыли дверь за собой и оказались в кромешной темноте. Темнота подземелья пахла подвальной гнилью, горелыми тряпками и смолой. Смирнов пошарил на стене рукой, затем чиркнул спичкой и зажег факел. Я удивился, но спрашивать, как он догадался, что здесь где-то должен быть подвешен факел, было некогда.
        - Куда дальше? - спросил Смирнов.
        Он посветил во все стороны, и я увидел в углублении еще одну дверь, за которой, возможно, скрывался еще один коридор. Потом я вспомнил, как Бур однажды необъяснимо оказался в Кругляше, и решил, что за этой дверью ход к его особняку. А значит, и к Анфисе.
        Первоначальный план был пробиваться к оружию в кирпичном доме Мураховского, но теперь, когда я знал, что Анфиса у Бура и туда, вероятно, ведет подземный ход, я впал в замешательство.
        Можно сразу к полковнику в дом, но что мы сможем сделать с одним пистолетом, который неизвестно еще, будет ли стрелять, в том месте, где наверняка сосредоточено самое большое количество охранников?
        Прямо на юг проверенный подземный ход вел к кабинету Мураховского и оружейной комнате.
        Куда идти? Сразу бить в сердце или попробовать вначале вооружиться?
        - Ну что? Куда? - Лицо Смирнова в свете факела выглядело бледным и абсолютно бешеным.
        - Дядя Ваня! - воскликнул Миша, сообразив, что я не могу решить, в какую сторону идти. - Дядя Ваня! Помнишь, ты спрашивал, смогу ли я переместить пистолет? Так я смогу, то есть сам не смогу, а втроем, с Гришей и Петей - сможем. И не только пистолет. Пойдем туда, где есть оружие. Я тоже буду стрелять.
        - И я, - глухо сказал Петя.
        - Почему же ты раньше не сказал, что вы это можете? - спросил я. Под ногами застонал пришедший в себя Мураховский. - Уходим! Этих двух берем с собой.
        - Я не знал, что мы можем это, - говорил Миша из темноты, пока мы пробирались по подземному коридору. - Это тот солдат сказал Пете. Он передал сообщение от Анжелы. Анжела сказала, что когда мы делаем что-то вместе, силы возрастают во много-много раз. И еще она передала нам, как это делать. И тогда получается эта… как ее… синемия?
        - Синергия, - ответил я. - Скорее всего синергия.
        Анжела нашла небольшую трещинку в Щите.
        12
        Подойдя к двери, преграждающей вход в кирпичный дом с кабинетом Мураховского и оружейным складом, я понял, что мы в ловушке. Дверь была заперта, и даже если бы добытый нами ключ подходил ко всем дверям в инкубаторе, мы не смогли бы им воспользоваться, потому что оставили его в замочной скважине, чтобы дверь в подземелье нельзя было открыть со стороны Кругляша.
        А Бур уже наверняка вернулся туда. Точно! Донеслось эхо от тяжелого удара в стальную дверь. Ну вот. Одни буду ломиться, а другие побегут на перехват. Несколько секунд, и охранники встретят нас у выхода в кирпичный дом.
        - Пацаны! - крикнул Миша.
        Мальчишки схватились за руки, - и тяжелая стальная дверь открылась. Распахнулась настежь, легко и бесшумно, словно кто-то невидимый и невероятно расторопный провернул ключ в замке, а потом сильно толкнул дверь плечом.
        - Он стреляет? - спросил я у детей, поднимая перед собой пистолет.
        - Да! - ответили они хором, и я рванул наверх.
        Наверху был только один боец, наверное, остальных распределили охранять вход в инкубатор и заложников. Он схватился за нож и попытался подняться. Я почему-то не осмелился нажать на курок, а просто саданул его по черепу рукояткой.
        Мы проверили второй этаж - там не было никого - и стали таскать шкафы и столы, чтобы забаррикадировать оба выхода: в подземелье и на улицу.
        Дом был кирпичный, окна забраны толстыми железными решетками, и мы могли продержаться здесь довольно долго. Но не в этом, конечно, заключался наш план.
        13
        Надо сказать, что подпереть двери мебелью мы успели как раз вовремя.
        Не прошло и минуты, как в дом начали ломиться.
        - Стреляй! - запаниковал Смирнов. - Стреляй в них!
        - Подожди, - ответил я. - Выстрелю, и что дальше? Ну, убью одного или раню. И что из этого?
        Удары становились все сильнее. Дети испуганными глазами смотрели на меня.
        - Дай я выстрелю, если ты не можешь! - крикнул Смирнов.
        - Да нельзя нам стрелять! Рано! Как только они узнают, что у нас пистолет, из которого можно выстрелить, они поймут, что им нечего терять. Ты этого хочешь? А как же твоя жена? Ребенок? Что будет с ними? Слышал, Бур говорил, что у него есть верные люди, которые готовы убивать заложников… Кто у тебя, кстати, мальчик или девочка?
        - Девочка.
        - Как зовут?
        - Не придумали еще.
        - Что значит не придумали?
        Удары прекратились. «За бревном побежали», - подумал я.
        - Жанна хочет Соню, а я Наташу, чтоб была как моя мама.
        - Непорядок, - сказал я, чувствуя, что этот разговор успокаивает и собирает меня. - Вы что, договориться не можете? Вот все закончится, и назовете дочурку. Да? Мне, кстати, оба имени нравятся.
        - В том-то и дело, - сказал Смирнов, облизывая пересохшие губы. Он оглянулся на Мураховского и ученого. - А с этими что будем делать?
        - Запрем где-нибудь.
        - Где?
        - А вот сейчас и решим. Миша! - позвал я. - Пора вооружаться!
        Мы подтащили к той мебели, что подпирала дверь, еще один тяжелый стол и побежали к тяжелой решетке оружейной комнаты.
        - Ну что! Давайте таскать из-за решетки оружие. Как шашечки. Сможете? - обратился я к Мише. - Хватит синергии?
        - Зачем, дядя Ваня? Мы лучше дверь откроем, - сказал Миша.
        Мальчишки стали напротив решетки втроем, и она открылась сама по себе, словно и не было на ней никаких замков и засовов.
        В оружейной комнате чего только не было, даже луки и алебарды. Но больше всего мне понравились бронежилеты и автоматы Калашникова. На нижних полках стояли железные ящики, крашенные в зеленый цвет. Открыв их, мы увидели россыпь патронов разных калибров и несколько рожков под автомат.
        Я проверил оружие. Автоматы были смазаны и вычищены, затвор ходил легко.
        - Держал когда-нибудь такое в руках? - спросил я Смирнова.
        - Нет, только в кино видел, - ответил он.
        - А мне приходилось.
        - Ну что, будут стрелять? - спросил я мальчишек.
        - Да. Они уже готовы. Можете проверить, если хотите. Только курок надо нажать, - ответил Петя. - А мне покажете, как с ним обращаться?
        Я стал объяснять всем, как пользоваться доцифровым огнестрельным оружием, не раз выручавшим еще наших дедов. И в это время послышался звон падающих стекол, и в разбитое окно кабинета закричал голос Ратмира:
        - Выходите по одному. Детей выпускайте первыми. Если будете вести себя тихо, мы вас не тронем. Считаю до десяти. Раз…
        - Стой! - крикнул я ему. - А что будет, когда посчитаешь? Ты не сказал.
        И неожиданно для самого себя я захохотал.
        - Лучше бы тебе этого не знать, - ответил Ратмир и грязно выругался. - Два!
        Я передал один бронежилет Смирнову.
        - Три!
        Мы надели бронежилеты.
        - Четыре!
        Петя перекинул ремень автомата через плечо.
        - Пять!
        «Держитесь все сзади, за мной и дядей Сашей. Стреляй, только если нас убьют, понял?» - сказал я Пете.
        - Шесть!
        Мы перетащили Мураховского и ученого в оружейную.
        - Семь!
        Дети закрыли решетку снаружи.
        - Восемь!
        «Теперь уже никто и никогда не откроет эти замки», - сказал Гриша.
        - Девять!
        «Лучше бы их все-таки убить», - сказал Смирнов, передергивая затвор автомата и показывая на связанных.
        - Десять!
        «Жаль, что ты женат, - сказал я Смирнову. - Вы бы с Анфисой составили хорошую пару».
        Двери затрещали от удара в них чем-то очень тяжелым.
        - Ну все! - сказал я. - Осталось немного. Не бойтесь. Они не знают про автоматы. Как только двери выломают, мы с дядей Сашей идем прямо на них и стреляем без предупреждения. А вы, пацаны, не высовывайтесь. Понятно? Прорываемся к избам и освобождаем женщин с детьми.
        - И папу! - сказал Петя.
        - Да, и Дивайса. Конечно! - сказал я, на самом деле совершенно забыв о хвастуне.
        После очередного удара тяжелым предметом полетели осколки камня и кирпичная пыль. Пробить стальную дверь им, может, и не удастся, но вывалить ее внутрь - вполне.
        - Так, дети! Пока не началось. Чего еще я не знаю? Какие еще секреты вы скрываете? Рассказывайте! Это важно.
        - Нет… - сказали мальчишки. - Ничего. Больше ничего. Никаких секретов.
        - Что еще сказал блондин? Тот солдат. Что он сказал про Адамова?
        Стоял невообразимый грохот выламываемых вместе с косяком дверей. Рычал Ратмир, орали охранники. И нам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.
        - Ничего, дядя Ваня! - крикнул Петя, прижимая к груди автомат. - Он только улыбался, как тихий, у которого высокая температура, и повторял слова Анжелы. Мне кажется, он их не понимал. Повторял, как магнитофон.
        - Ты видел магнитофон? - удивился я.
        - Да, у Гриши дома есть. «Юпитер», с большими бобинами. Только звук плохой - лента уже очень старая.
        Дверь со скрежетом упала на шкаф и подвинула его. Завизжали и заскрипели по деревянному полу ножки столов, составлявших нашу баррикаду. Охранники с криками раскачивали бревно и пробивали себе дорогу к нам.
        Вдруг в просвете я увидел нацеленный на нас арбалет.
        - Смирнов! - крикнул я, поворачиваясь к детям и сбивая их с ног на пол.
        Смирнов нажал на курок.
        Раздался оглушительный треск автоматной очереди. Над головами со свистом полетели щепки и куски отколотых пулями кирпичей.
        - Идиот! - заорал я. - Куда стреляешь?
        Но когда я взглянул через плечо в сторону входа, арбалета уже видно не было.
        - Вперед! - прокричал я и ломанулся через столы в проход.
        14
        На земле перед домом распластались, накрыв головы руками, человек шесть бойцов. Некоторые успели заползти за брошенное бревно. Один из бойцов, возможно, тот, что целился из арбалета, лежал лицом вниз на пороге. Затылка у него практически не было. А была вместо него каша из крови и мозгов. Чуть в стороне на спине лежал тот парень, что бледнел, когда убивали Тэга. Он прижимал руки к кровавому пятну на животе и широко открывал рот, как будто ему не хватало воздуха.
        - Фликр! - крикнул я.
        А может быть, и не крикнул. Может быть, этот крик раздался только в моей голове. С этого момента все происходило так быстро, что местами я не успевал осознавать.
        - Дядя Ваня! - закричал Гриша. Этот крик был реальным. Это точно.
        Я оглянулся - метрах в семи справа, стоя на колене, Ратмир с резаной раной на лице целился в меня из электрического футляра. Я вскинул автомат, но не мог нажать на курок. Пальцы не слушались.
        И вдруг футляр исчез из рук Ратмира! И в то же мгновение появился в вытоптанной траве у меня под ногами. Я едва не споткнулся об него. Я сделал два шага вперед по направлению к Ратмиру, понимая, что надо стрелять, но по-прежнему просто не мог этого сделать. Передо мной был безоружный человек.
        Однако в следующую секунду обожженный выхватил из ножен тесак, и я нажал на курок. Мое тело дернулось от отдачи, а тело Ратмира - от нескольких кусков металла, влетевших в него почти в упор.
        - Дядя Ваня! Дядя Ваня!
        Каким-то боковым зрением я видел Гришу и Мишу, пытавшихся растормошить меня и сдвинуть с места, но не мог оторвать взгляда от тела Ратмира, неловко вывернутого на земле в нескольких шагах от меня.
        - Дядя Ваня! Туда! - крикнул еще раз Миша, и я очнулся и побежал к ближней избе.
        Это была изба Смирновых. И сам Смирнов уже взбегал по ступенькам на галерею. Охранников на галерее не было. Ни перед избой Смирновых, ни перед Катиной, ни перед камерой Дивайса.
        «Убежали?» - подумал я.
        - Дядя Ваня! Они внутри! Солдаты внутри! - кричал Миша.
        Смирнов вскинул автомат.
        - Стой! - закричал я, бросился к нему и сбил его с ног.
        У него было совершенно безумное лицо, и я прыгнул ему на грудь, схватил за рубашку на груди - пуговицы полетели в стороны - и несколько раз встряхнул.
        - Стой! Не стреляй! Не стре-ляй! Понял? Там твоя жена! Ребенок! Ты что?
        В глазах Смирнова появился свет понимания, и я отпустил его.
        И тогда стал слышен голос изнутри.
        - Бросайте оружие! - крикнул мужчина. - Иначе мы убьем их.
        - Убьем! - раздался крик и из соседней избы, где находились Катя с Ирочкой.
        Нужно было подумать. Я оглянулся, не бегут ли к нам другие бойцы. Но никого не увидел. Двор инкубатора будто вымер. У ворот за телегами прятались те, кто охранял вход. Где были остальные, я не знал, да и гадать об этом было некогда.
        - Тронете хоть пальцем, - крикнул я, - разделаю на бифтешкс!
        В ответ раздался жестокий стальной хохот. Мне показалось, я узнал голос. Смеялся тот самый блондин с квадратными плечами и ледяным взглядом. Неужели это он каких-то полчаса назад сообщил Пете способ, каким мальчишки могли во много раз увеличить свои способности?
        - Тронешься с места, вырежу сердце у младенца! - прозвучало в ответ. Да, это был голос квадратного блондина.
        - Убью! Сволочь! - закричал Смирнов.
        - Что делать, пацаны? - спросил я тихо.
        И буквально в следующее мгновение на галерее раздался дробный стук. На доски настила прямо из воздуха посыпались ножи, арбалеты и несколько стальных дротиков. Дети переместили оружие из рук охранников с тем же успехом, с которым Миша удивлял меня исчезновением пластиковых шашечек.
        - А теперь - приготовьтесь, дядя Ваня! У вас несколько секунд, - сказал Миша, выводя Гришу вперед. - Сейчас мы откроем дверь, и охранники будут улыбаться, как будто им подарили нового плюшевого мишку. Постарайтесь успеть, пока они будут чувствовать, что оказались дома.
        - Стрелять в тихих? - не поверил я своим ушам.
        - Это только видимость, - сказал Петя.
        - Да, но… - Однако я не стал вдаваться в философскую подоплеку этого вопроса, а просто подозвал Смирнова, и мы заняли позицию.
        - Раз… Два… Три! - посчитал Миша, и двери в избу Смирновых распахнулись.
        Мы рванули вперед. У дальней стены комнаты стояли двое охранников. Блондин держал перед собой дочку Смирнова, завернутую в розовое одеяльце, а второй боец прикрывался от нас смертельно бледной Жанной. Оба охранника блаженно улыбались. На наших глазах второй снял руку с шеи Жанны, а блондин протянул ей сверток с ребенком.
        Как только Жанна взяла ребенка, Смирнов кинулся к блондину и раздробил ему зубы прикладом автомата.
        Никогда не забуду этого удара в лицо человека, улыбавшегося улыбкой святого.
        Я подскочил ко второму из охранников и стянул ему руки за спиной сорванной с кровати простыней. В этот момент сидевший на полу блондин пришел в себя, зарычал, пуская кровавые пузыри, и бросился на меня. Очередь из автомата Смирнова остановила его.
        - Я же говорил, сволочь… Я же говорил, убью! Сволочь! Я же говорил! - повторял Смирнов, вытирая слезы.
        - Пошли! - потянул я его за рукав. - А ты, Жанна, останься пока здесь. Закрой дверь. На, надень это! - Через голову я стащил с себя бронежилет и отдал его женщине.
        Мы выбросили труп блондина на улицу и потащили туда же второго охранника. В дверях он укусил меня за ногу. Я ударил его в голову кулаком, но он не отпускал. Тогда я поступил по методу Смирнова, то есть попросту воспользовался прикладом автомата. Спустив затем связанного со ступенек, на всякий случай я еще пару раз ударил его в лицо той самой ногой, которую он пытался прокусить.
        Приблизительно так же мы освободили и Катю с Ирочкой. Не буду описывать ход своих мыслей на этот раз, хотя бы потому, что не очень хорошо его помню, но, вытащив охранников из камеры Кати, я дождался, пока улыбка сойдет с их лиц, и, стиснув зубы, прошил их очередью. Вполне возможно, я не хотел, чтобы кто-нибудь из них развязал руки и бросил мне в спину армейский нож. А может быть, просто ярость захлестнула меня.
        С Дивайсом все оказалось и проще, и сложнее. Когда мы ворвались, он и двое охранников лежали в куче на полу. Наверное, когда бойцы Бура лишились оружия, Дивайс бросился в драку, которая ему, по всей видимости, дорого обошлась.
        - Папа! - кинулся к нему Петя.
        Из громадного кровоподтека на месте правого глаза у Дивайса текла кровь и какая-то неприятная жижа. Охранники, лежавшие рядом, не так широко улыбались, как предыдущие, видно было, что им хорошо досталось, а тихие не меньше дерганых страдают от боли. Даже временные, так сказать, ложные тихие.
        - Молодец, хвастун! - похвалил его я, вытирая тыльной стороной ладони пот и кровь со своего лица. - Беги к Кате, бери ее с Ирочкой, и сидите все вместе у Смирновых. Стрелять умеешь? Петя, отдай ему автомат.
        Петя снял с шеи своего «калашникова» и не без сожаления протянул отцу.
        - Не расстраивайся! На вот тебе! - Я вытащил из-за пояса ПМ, отнятый у Мураховского. - Теперь за Анфисой, и будем пробиваться на выход.
        Гриша посмотрел на дом, в котором прожил несколько лет, и побледнел.
        15
        Легко сказать, берем Анфису и пробиваемся к выходу.
        Но как ее взять? И начнем с того, где она? Я понимал, что в особняке, но особняк большой, у него наверняка есть подвал и чердак, а может быть, и потайные комнаты, из которых подземный ход мог вполне вести в любое место инкубатора.
        И где сейчас Бур?
        Последний раз я видел его, когда он выходил к Светлане из Кругляша. Следовало предположить, что через несколько минут он вернулся, обнаружил наше отсутствие и дал команду ломать двери в подземный ход и вместе с тем преследовать нас по поверхности. А вот что он сделал после этого? Куда направился?
        Бойцы у ворот выглядывали из-за груженных бревнами телег, но ничего не предпринимали. Мы оглянулись по сторонам и больше нигде никого не увидели. На втором этаже особняка в одном из окон мирно колыхались занавески. Навалилась такая тишина, что было слышно, как стонет вдалеке раненый Фликр.
        - Надо идти в дом, - сказал я, переводя дыхание. - Это очень опасно. Фокус с превращением человека в тихого, как нам известно, на полковника не действует.
        «Включить мобильники и деморализовать охрану особняка так, как это сделала весной Анжела? Но мобильников ни у кого нет. Вот почему Бур под страхом смерти запрещал их в инкубаторе! - лихорадочно соображал я. - И даже если ребята вытащат из особняка все оружие, в чем я сомневаюсь, полковник и его верные псы в закоулках и тесноте коридоров и комнат смогут справиться с нами и голыми руками».
        - Вы сможете продлить этот эффект? - спросил я у мальчишек, гримасой изображая блаженную улыбку и растерянность. - Тридцати секунд мало. Нам потребуется намного больше времени, чтобы обыскать весь дом.
        - Мы н-не знаем, - сказал Гриша, заикаясь от волнения.
        - Послушай, - сказал я ему, - может быть, останешься здесь, внизу?
        - Вы знаете, - сказал Гриша, - моя мать умерла три года назад. У нее была запущенная пневмония. В Секторе не оказалось лекарств, а в Тихой Москве они были, но отец не захотел обратиться к тихим… Я пойду с вами.
        - Слушай, а как ты выманил отца из Кругляша? - спросил я мальчика, чтобы хоть как-нибудь, хоть на мгновение отвлечь его.
        - Я Светлане отправил записку, - Гриша сделал попытку улыбнуться, - что в мастерской отец прячет от нее работающий ай-под с самыми свежими записями. Сестру обычно запирают в комнате на втором этаже. Ну, наверное, она разбила окно и выпрыгнула…
        - А где же твои друзья? - подал голос Смирнов. - Адамов и другие. Почему они не помогают нам?
        - Помогут, не переживай! - ответил я уверенно, а сам подумал: «Хотелось бы и мне знать, где они!»
        Вдруг откуда-то слева, с той стороны особняка, которая была не видна нам, со свистом, одна за другой, вылетело несколько стрел, обмотанных горящей паклей. Они воткнулись в крышу и стены избушек. С пакли капала какая-то воспламеняющая жидкость, и бревна на наших глазах начали гореть.
        Смирнов метнулся было в сторону начинающегося пожара, но я остановил его.
        - Если что, Дивайс их выведет, а ты должен свою семью отсюда прикрывать! Опасность здесь, понимаешь?
        Он понимал, но оставаться на месте ему было очень тяжело.
        - Тогда вперед? - Он побежал к особняку и открыл чугунную калитку.
        В это же мгновение стрела, пущенная из арбалета, сбила его с ног.
        - Вот так вот, - сказал сиплый бас Бура, усиленный мегафоном. - А теперь, Иван, отпусти детей. Пусть они зайдут в дом. Без оружия, естественно.
        - Дети, за мной! - крикнул я и, прикрывая мальчишек своим телом, подбежал с ними к стене особняка, где мы были защищены карнизом.
        Смирнов поднял голову и на локтях пополз к нам. По-видимому, бронежилеты помогают не только от пуль.
        - Иван! - повторил полковник. - Я не шучу. Неужели ты хочешь, чтобы я начал отрезать кусочки от Анфисы? Не слышу!
        - У Адамова есть новое оружие, о котором вам неизвестно! - закричал я в ответ.
        Все-таки моя профессия - рюкзачник. А рюкзачнику тяжело заработать, если не умеешь хитрить и изворачиваться.
        - И что? - спросил полковник.
        - А то, что никакой Щит от этого вам не поможет! Я уполномочен провести переговоры. Но вначале хочу увидеть Анфису. Сейчас положу оружие на виду и войду в дом!
        Ну что ж, пан или пропал. Не дожидаясь ответа, я вышел на открытое место и положил на землю автомат. Мне показалось, что в одном из окон мелькнула тень.
        Потом я вывернул карманы, поднял вверх полы куртки и повернулся кругом.
        - Ну что? - крикнул я. - Вхожу?
        - Входи, - ответил полковник.
        Проходя мимо Миши, я быстро сказал, глядя себе под ноги:
        - Когда закричу, сделай так, чтобы пистолет оказался у меня в руке.
        16
        Войдя в дом, я оказался в просторном холле с камином, диванами и концертным роялем, отблескивающим черным лаком. Справа наверх уходила широкая лестница из темного дерева, устланная ковровой дорожкой, притянутой к ступеням бронзовыми штангами. Слева располагался арочный проем, в котором виднелся довольно длинный коридор. В углу темнела дверь с бронзовой ручкой.
        - Ну и куда мне? - крикнул я.
        - Поднимайся наверх, - ответил сиплый бас полковника.
        Я три раза глубоко вдохнул и выдохнул. Это помогло очень мало, а точнее - совсем не помогло. «Взявшийся за руки плуга», - сказал себе я и стал подниматься по лестнице, оставляя на ковре следы грязи и крови.
        - Сюда, - донесся голос из-за ближней двери, когда я оказался на втором этаже.
        Я толкнул дверь. В комнате было почти темно. Окно закрывали жалюзи, тускло отблескивающие металлом. Я не сразу разглядел Бура.
        Он сидел за тяжелым письменным столом в кресле с высокой черной спинкой, а перед ним, между его расставленных ног, почти полностью закрывая полковника от меня, стояла Анфиса. В сарафане.
        - Входи! - сказал Бур. - И не бойся. То есть бойся, конечно. Но входи. Правильно я говорю? - Железной рукой он повернул голову Анфисы к себе, словно это была голова куклы в кукольном театре.
        Анфиса плюнула ему в лицо. Бур спокойно вытер лицо рукавом ее сарафана.
        В это время на улице поднялся страшный шум - крики, удары по дереву, топот ног. Выстрелов слышно не было. Спина у меня похолодела, а на затылок будто легла чья-то ледяная рука.
        - Не всегда всё идет по плану? Да, Иван? - ухмыльнулся полковник. - Подними руки и медленно подойди.
        Он сжал рукой подбородок Анфисы.
        - Если, конечно, не хочешь, чтобы у нее нечаянно не сломались шейные позвонки.
        Я поднял руки и сделал шаг вперед. Шум на улице усилился. В соседних комнатах тоже послышался звон разбитого стекла, крики и стук, как от падения тяжелых предметов. Но выражение лица полковника не изменилось. Я сделал еще один шаг.
        - Живее! - сказал Бур.
        Я не представлял, как смогу попасть в полковника, не ранив Анфису, но понимал, что еще секунда - и будет поздно. И закричал. В то же мгновение в моей поднятой руке появился пистолет.
        - Полковник! - неожиданно крикнул кто-то сзади.
        Я обернулся и выстрелил в человека, бежавшего на меня. Потом повернулся к полковнику, но опоздал. Его не было в кресле. Анфиса стояла у стола и кричала «Ваня!», а полковника не было. Спустя какую-то мельчайшую долю секунды я увидел его справа от меня, однако отреагировать не успел, и Бур выхватил пистолет из моей руки.
        - Отлично! - сказал он в веселом возбуждении. - Отлично! Заткнись, сука! - Попятившись, он схватил Анфису за волосы и рванул к себе.
        - Сюда! - приказал он мне.
        Я подошел. Полковник был громаден. Зрачки его сузились и расширились.
        - А теперь смотри в глаза! Поиграем.
        Он приставил пистолет к моему виску.
        - Как ты думаешь? Выстрелит? - спросил он. - С одной стороны, я очень плохой человек. Даже спички не двигались, если я оставался с ДЕТЬМИ один. То есть может и не выстрелить. Но с другой стороны, стреляю-то не я, а кто-то из ДЕТЕЙ. И вроде бы никто из них не видит, что пистолет уже у меня. Думают, что это ты, Иван, с оружием в руках освобождаешь принцессу. А значит, должны сделать так, чтобы он стрелял. Да-а… Вопрос… А сейчас мы узнаем на него ответ…
        Не успев договорить, Бур дернулся и издал такой звук, как будто рванул без разминки штангу весом килограммов в двести. На меня брызнула кровь.
        Приблизительно на уровне моих глаз в шее полковника торчала ложка с заточенной ручкой.
        - Это ты сука! - крикнула Анфиса, пытаясь провернуть ложку. - Ты, а не я!
        Бур махнул своей медвежьей лапой, и девчонка отлетела к окну, ударившись затылком о подоконник. В этот же момент он рванул меня к себе, обхватил мою шею рукой и едва не переломил ее.
        - Так что, Иван, попробуем? - зарычал он, снова приставляя пистолет к моей голове. Голос его звучал, как-то булькая, словно он разговаривал, полоща горло.
        Я закрыл глаза, стиснул зубы, пытался вспомнить какую-нибудь молитву, но не мог.
        - Адамов! - вдруг прорычал полковник.
        Я открыл глаза. В комнату входил широкий страшный человек с тяжелым взглядом, в котором я не сразу узнал мужа Надиной подруги.
        - Брось его, Витася, - тихо сказал Адамов, приближаясь.
        Бур вскинул пистолет, но я изо всех сил ударил по его огромной руке, и прозвучавший выстрел расколол стенку шкафа метрах в полутора левее Адамова. Почти одновременно с этим, не успев понять, что произошло, я ударился об стол с такой силой, будто выпал на него со второго этажа, а в комнате раздался рев, звук глухих ударов и стон титанических усилий. Приподняв голову, в полутьме комнаты я увидел сплетение тел на полу, потом мимо мелькнула светлая тень сарафана: Анфиса наклонилась, подняла что-то с пола, - и раздался еще один выстрел.
        Через секунду, опираясь на руку, в сторону отползал Адамов. Бур стоял на коленях и, тяжело дыша, сжимал в правой руке окровавленную ложку, вырванную им из своей шеи.
        - Не надо! - крикнул Адамов.
        Но Анфиса не послушалась. Она обошла полковника спереди и несколько раз выстрелила ему в грудь. Убедившись, что патроны закончились, девчонка бросила пистолет на ковер. Потом зачем-то начала быстро-быстро расчесывать свои волосы пальцами.
        Я выпрямился, но голова сильно кружилась. Подошел к Анфисе и положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, но руку не сняла.
        Бур лежал на боку. Широкий человек стоял над ним.
        - Адамов, - прохрипел еле слышно Бур, - ил черный, очень черный… И очень тяжелый…
        Потом зрачки его расширились и остались такими уже навсегда.
        - А где мальчишки? - спросил я.
        17
        По распоряжению Адамова полковника вынесли на улицу.
        За ним на второй этаж поднялись трое здоровенных парней, одного из которых я видел в прошлое воскресенье в доме Чагина. Тогда он остановил меня на лестничной площадке и не хотел пропускать. На этот раз здоровяк с уважением протянул мне руку и спросил:
        - Ну как ты, братишка?
        - Нормально, - ответил я, слегка покачиваясь.
        Они завернули тело в брезент, наклонились и крякнули: «Тяжелый!»
        - Не поможешь? - обратился ко мне один из парней.
        - Нет, - твердо ответил я. - Не хочу. Я достаточно с ним обнимался.
        - Понимаю, братишка, - сказал мой знакомый. - Ничего, братишка, отдыхай…
        На улице было жуткое и вместе с тем радостное оживление. Пылали избы, в которых полковник держал гражданских, что называется, на развод. Бойцы из Тихой протянули шланги и ручным насосом гнали воду из резервуаров рядом с баней, заливая пожар. Им удалось отсечь пламя от столовой и большого деревянного дома, над которым еще час назад развевался синий флаг с красной полосой по диагонали. Теперь флага не было.
        Бойцы из Тихой выводили пленных, запрягали лошадей в телеги, разбирали какие-то завалы перед мастерскими.
        - Дядя Ваня! - крикнул откуда-то Миша и тут же появился из-за Кругляша, помчавшись ко мне с такой скоростью, что я испугался, что мальчишка запутается в собственных ногах.
        Он подбежал, и я на ходу подхватил его под мышки и поднял вверх и прижал к себе.
        - Спасибо, малыш! - говорил я ему.
        - Дядя Ваня! - говорил он мне, одновременно плача и смеясь.
        - А где Гриша и Петя? - спросил я его.
        - Они там, с Анжелой, - показал Миша, немного успокоившись. - Пойдем туда?
        - Пойдем, - сказал я. - Только давай-ка я вначале найду Анфису. Я обещал привести ее в Москву за руку, понимаешь… Как бы она опять куда не сбежала. Она шустрая.
        18
        Катя и Жанна сидели на бревнах со своими детьми. Жанну за плечи обнимал Смирнов, бывший Инстаграм. Неподалеку Анфиса накладывала повязку на глаз Дивайса.
        - Куда они теперь? - спросил я, ковыряя бревно ногой.
        - Заберем в Тихую, - сказал Адамов.
        - А дети?
        - И детей, конечно, заберем.
        - И Гришу?
        - И Гришу.
        - Тяжело ему будет.
        - Тяжело ему сейчас. А будет нормально, - ответил Адамов.
        - А можно мне Мишу к себе взять?
        - Если он согласен, какие могут быть возражения? Ты что, успел забыть, по каким законам люди в Тихой живут?
        - Наверное, да, успел, - сказал я, глядя на дым, путающийся в верхушках огромных тисов. - А это правда, что вокруг этого инкубатора Щит?
        - Правда.
        - И вы никак не могли с ним совладать?
        - Никак, - ответил Адамов.
        - И что, никакие сигналы, ничто не проходит? Воздействие, Антивоздействие и все такое?
        - Никакие. Анжела была удивлена.
        - Надо его изучить, этот ил.
        - Может, и надо, - ответил Адамов. - А может, и нет. Пусть Анжела решает. И дети. Им виднее.
        - А как вы нас нашли? Вам Надя позвонила?
        - Нет, меня нашел Чагин. После того как ты от него ушел, он почему-то об Анфисе вспомнил. И совесть его заела. Стал ее искать, попали на Надю, она сказала, что ты уехал в Орехово-Зуево. А мне этот городок знаком, - улыбнулся Адамов. - Я его когда-то, много лет назад, взорвать хотел. Шутка, конечно. Хотя, может быть, и зря не взорвал? Что ты так смотришь? Я же это, как его… Не в прямом смысле, а…
        - Фигурально?
        - Вот-вот, фигурально. Старость уже, склероз, слова забываю, пора найти занятие поспокойней… Я, друг мой, сразу догадался, где Анфиса, но искали-то мы не только ее, поэтому немного задержались в Орехово. Тебе, кстати, привет от местной молодежи! Они сразу тебя вспомнили. Приглашают на Клязьму налима ловить. Я пообещал, что ты приедешь. Приедешь?
        - Приеду. А как вы потом догадались, что нужно в инкубатор войти? Почему заложниками, нами то есть, рискнуть решили? И как вошли?
        - А очень просто всё. Увидели пожар и услышали стрельбу. Значит, пора. Бояться уже нечего. Только того, что опоздаем. А вошли с помощью Анжелы и Леши. Хорошо, что Чагин Лешу с собой взял. Одна бы Анжела не смогла. А так у них вместе эта, как ее…
        - Синергия?
        - Точно! Синергия. Вот они и состряпали человека, который подошел к воротам, стукнул в них, охранники без разговоров и открыли.
        - Какого человека? Как это «состряпали»?
        - А такого… кого они из здешних бойцов знали. Вон он! - И Адамов показал в сторону Кругляша.
        Весело беседуя с каким-то парнем из отряда Адамова, в нашу сторону шел квадратный блондин. Только глаза у него были не ледяные, а теплые. Богатырь улыбался широкой светлой улыбкой и поправлял на широченных плечах груз арбалетов, луков и колчанов. Земля качнулась под моими ногами.
        - Но он же…
        - Ты не переживай. Это же, как тебе сказать… Это копия.
        - Так что же, - начал я и осекся.
        - Так что же что? - спросил Адамов.
        - Так что же с ним теперь делать? - едва выговорил я, и все неразрешимые вопросы последних дней завертелись у меня в голове каруселью. Карусель все набирала и набирала скорость, все предметы и люди, страхи и надежды, угрозы и обещания утратили резкость, слились в одном потоке, - и я потерял сознание.
        19
        Пришел я в себя в какой-то повозке. Довольно приличной и чистой. Ну, диваны, конечно, были не в светлой коже, как у Бура в его катафалке, и лошади не такие белые, зато удобно и по-человечески. Я лежал на широком и длинном сиденье, головой в сторону движения, словно заснул в метро. Напротив покачивались на взгорках и ухабах Анфиса и Чагин.
        У Анфисы под глазом был небольшой, но красивый синяк. Я засмеялся.
        - Чего? - возмутилась Анфиса. - Не нравится?
        - Нравится! - сказал я.
        - Блин! - толкнула она Никиту локтем. - В кои-то веки мужик нормальный попался, и тот с неправильным чувством юмора.
        «Мужик!.. Братишка! - вспомнил я. - Неужели это обо мне?»
        - Хочешь абрикосовки? - спросил Чагин, откручивая крышку армейской фляги. - Сам гнал! В этом году у нас такой урожай абрикосов, что девать некуда.
        Я не отвечал.
        - Ты, Чагин, его обидел, - сказала Анфиса. - Сто пудов. Я тебя знаю.
        - Ну, было дело, - признался Никита. - Прости! Прости, слышишь? Дурак я был.
        - Да ладно, - сказал я, поднимаясь. - Давай сюда свою абрикосовку!
        - Держи. Только не разлей. Опа! Видишь, как болтает…
        Я взял из рук Чагина маленький стаканчик и в два глотка выпил чистую обжигающую жидкость.
        - Хорошо? - спросила Анфиса.
        - Хорошо! - ответил я.
        - Ну что, простил? - спросил Чагин.
        - Да говорю же, ерунда.
        - Ну, тогда и я выпью, - сказал он, наливая. - За Ваню! И хочу сказать, что давно не пил с таким удовольствием!.. Я не слишком многословен? - спросил Никита.
        И мы все засмеялись.
        - Где это мы? - спросил я, оглядываясь на лес вдоль дороги.
        - К Орехово подъезжаем.
        - А сколько сейчас времени? - обеспокоился я. - На электричку успеем?
        - А зачем нам электричка? Нам и так хорошо, - сказал Чагин. - Едем себе.
        - Никита, ты все-таки бесчувственный, бестактный человек, - сказала Анфиса. - Он же к Наде торопится. Обидно, конечно. Со мной даже под угрозой смерти не захотел, а к некоторым готов из «скорой помощи» вылезти и пешком побежать!
        И мы снова засмеялись.
        Но Анфиса была права. Я спешил. И если была хоть малейшая возможность приблизить тот момент, когда я увижу Надю, я хотел ею воспользоваться. Впервые со дня Переворота я пожалел, что больше не летают самолеты.
        Коротая время, мы разговорились.
        - Что будешь теперь делать? - спросил Чагин. - Не завяжешь с рюкзаками?
        - Завяжу. А что делать, пока не знаю. Хочу вот Мишу к себе взять. - И тут я вспомнил обещание, которое давал себе в инкубаторе. Про ребенка и про родителей. - А еще заведем с Надей ребенка, - сказал я, - и потом вчетвером, с Мишей, поедем к моим родителям в Астрахань. А может, наоборот, съездим к родителям, а потом ребенка. Хотя… Можно ведь и по дороге… В общем, запутали вы меня.
        Чагин с Анфисой посмеялись надо мной, потом Анфиса выпила полстаканчика абрикосовки, крякнула по-матросски, поставила локти на колени и посмотрела мне прямо в глаза.
        - А как же твоя бабушка? - спросила вдруг она. - И мои родители? Не хочешь поискать, куда они делись? А, Кошкин?