Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Литовкин Сергей : " Никому Ни Слова " - читать онлайн

Сохранить .
Никому ни слова Сергей Георгиевич Литовкин
        # Иронические повести и рассказы о военно-морской службе и сухопутные истории. Непосредственные заметки соучастника без досужих вымыслов и сторонних наблюдений. Лица, события и обстоятельства изменены, но факты несомненны. Реальный юмор жизненных ситуаций.
        Содержание:
        Валютчик
        Членский билет
        Никому ни слова
        Военморкор
        Официальный визит
        Борода
        Бычок
        Фотограф
        Диссертация
        Умный вид
        Музыкальный уикэнд
        Птичье молоко
        Арбатский военный округ
        Добро на сход
        Непустое множество
        Переписка
        Мечта (Вместо послесловия)
        Сергей Литовкин
        Никому ни слова
        Литовкин Сергей Георгиевич
        Родился в середине прошлого века в Калининграде (бывшая Восточная Пруссия) в семье советского офицера. Говорить по-русски научился в Каунасе, а читать и писать - в Риге. После окончания питерской средней школы начал казенную службу, поступив в военно-морское училище в Петродворце. Служил на кораблях ВМФ в Средиземном море и Атлантике и в испытательных подразделениях на всей территории СССР и за его пределами. Завершил военную карьеру в Генштабе ВС России капразом (полковником). Автор научных трудов и десятка изобретений, опубликованных в изданиях для ограниченного круга узких специалистов. Первая литературная проба - стихи
«Автобиография избирателя» в «Известиях» в 2000 году. В редакции рекомендовали писать рассказы, что и делает до сих пор. Исполнительный секретарь Содружества военных писателей «Покровский и братья». Сопредседатель Союза военных моряков.
        Валютчик
        Случилось мне в начале семидесятых годов уже ушедшего двадцатого века окончить военное училище и в звании лейтенанта прибыть на Черноморский флот. С распределением на конкретную должность вышла заминка. Все мои сокурсники уже зарабатывали «фитили» на кораблях, а я все еще затаптывал ворс ковровых дорожек штабных коридоров, общаясь с флотскими кадровиками. Особенно я не переживал, полагая, что подобрать достойную службу для реализации моих исключительных способностей - задача непростая. Значительно позже пришло понимание, что при плановой системе заявок на выпускников запрашиваемое количество всегда превышает необходимое. Заявку в тот год неожиданно удовлетворили в полном объеме, что и сказалось на моей судьбе самым парадоксальным образом.
        Каждый будний день в течение полутора месяцев я просиживал в кабинете одного доброжелательного кадровика - капитана третьего ранга, списанного из плавсостава ввиду непереносимости качки. То есть по болезни. Морской. Он называл себя моим шефом, гонял с мелкими поручениями по флотским частям и оставлял дежурить на своем телефоне, отлучаясь по служебным или иным надобностям. Обычно после обеда шеф отпускал меня домой в арендованную в частном секторе халупу с «дворянскими» удобствами, но божественным видом на море. Я чувствовал себя полноценным курортником южного берега Крыма.
        Как-то утром шеф встретил меня вопросом:
        - Ты какой язык, кроме русского, знаешь?
        - Английский, - ответил я, забыв добавить стандартный анкетный шаблон «читаю и перевожу со словарем», что не оставляет иллюзий у понимающего человека. Такая забывчивость вскоре вышла мне боком.
        К вечеру я уже оказался прикомандирован в качестве переводчика на военное гидрографическое судно, уходящее через сутки в Средиземное море.
        - Не психуй, - сказал шеф, когда я узнал, что приказ подписан и назад хода нет. - Там и без тебя почти все переводчики. Тобой мы просто закрываем амбразуру. Нельзя корабль в море отправлять с пустотами в штатном расписании. А пока будешь
«морячиться», я тебе толковое место подберу. Говори, чего хочешь? Мои крестники все в люди вышли.
        Я снял с полки потертый справочник по кораблям всех флотов и народов «Джейнс» и нашел свое судно. Информация была убийственной. Супостатский справочник утверждал, что это переоборудованный китобой.
        По водоизмещению он незначительно превышал «Санту Марию» Колумба, а по скорости хода не оставлял надежды на реализацию проекта Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней». Он был моложе меня, но ненамного.
        - Кранты, - произнес я вслух и повторил раза три без всякого выражения, хотя несколько крепких выражений построились в очередь, чтобы сорваться с языка при первой возможности. О такой ли службе я мечтал?!

***
        - Ерунда, - заявил командир гидрографа, капитан-лейтенант небольшого роста, но с высокой степенью уверенности в себе, когда я представился и честно поведал историю своего прикомандирования.
        - У нас половина специалистов в бригаде может только автономный паек на дерьмо переводить, и переводят. Не рассказывай больше никому эти глупости. Постарайся быть полезным, а если не справишься, отдам тебя замполиту для проведения политзанятий с матросами. Он давно просит еще одну жертву.
        Я поблагодарил за доверие, щелкнул каблуками и направился в отведенную мне каюту, которая оказалась маленькой, как стенной шкаф, но зато одноместной.
        Я побросал в угол вещички и задумчиво уселся на койку. По громкой связи прохрипело: «Корабль к бою и походу приготовить!»
        Застучали башмаки, завибрировали агрегаты, койка начала подпрыгивать в такт вращению какого-то скрипучего вала. Лежа на койке, я почувствовал себя частью дребезжащего организма и решил стать полезным.

***
        Шел третий месяц похода. За это время я успел не только окончательно уяснить собственное невежество, но и кое в чем поверхностно разобраться, по неопытности считая, правда, свое понимание достаточно глубоким. Удалось подружиться с несколькими офицерами-ровесниками и не поссориться с остальными, что давалось нелегко, учитывая замкнутость пространства и сообщества. Отсутствие в подчинении личного состава позволяло иногда ощущать себя пассажиром круизного теплохода, однако эту иллюзию регулярно разрушали бурные потоки ненормативной лексики, которую, надо сказать, отличала известная гармоничность.
        Словом, все шло нормально. И этот день тоже не предвещал ничего дурного. Побаливавшая с утра голова напоминала о вчерашнем дне рождения доктора Олега, потчевавшего земляков-ленинградцев резервным спиртом (в просторечии - «шилом»). В круг «своих» вошли связист Саша, штурман и я. Все - лейтенанты. К концу посиделок в амбулаторию, по условному стуку, проник особист - старлей Виктор. Пить он не стал, доел праздничную закуску и посоветовал не болтать лишнего. Никто не понял, что он имел в виду, но беседа скисла, и все разошлись по каютам.
        Слева по курсу в двух милях виднелся американский авианосец, за которым мы ползли уже несколько часов. Размеры плавучего аэродрома поражали, особенно в сравнении с нашим убогим челном. Мы выглядели, как граненый стакан рядом с бочкой квашеной капусты.
        - Боцманской команде приготовиться, - проорал в КГС[КГС - корабельная громкоговорящая связь. - Примеч. редактора.] старпом с мостика.
        - Будет грандиозная операция, - услышал я за спиной и обернулся. Виктор показывал на огромный сачок, который не без труда волокли мичман и три матроса. Я вспомнил слова шефа о том, что частое появление особиста - одна из самых плохих примет, но тут же забыл. Напрасно, как оказалось.
        Мы замедлили ход, и, как только авианосец скрылся из виду, боцман начал вылавливать сачком из-за борта здоровенные пластиковые мешки. Казалось, что авианосец оставил за собой след из нескольких десятков поплавков. Мусор, - догадался я, - на америкосе закончили приборку и повыбрасывали в море мусор в полимерной упаковке, казавшейся диковинкой в те далекие годы.
        - Жду - не дождусь, когда нам с сачком выдадут премиальные за разоблачение козней противника, - устало, но гордо прогудел мичман, когда штук шесть мешков было брошено на шкафут.[Шкафут - часть верхней палубы корабля от фок-мачты или боевой рубки до грот-мачты или кормовой рубки включительно. - Примеч. редактора.] Этим операция и завершилась. Мешки начали тонуть, а шестиметровое древко уникального инструмента перестало повиноваться опытным боцманским рукам.
        Замполит, особист и еще несколько офицеров, в том числе и я в качестве официального переводчика, были допущены к вскрытию добычи.

«Кто-то из классиков очень верно сказал, что разведка - грязное дело», - думал я, натягивая на руки толстые резиновые перчатки. Надпись на перчатках об их испытании на 6000 вольт создавала некую иллюзию безопасности. Отходы жизнедеятельности ярко демонстрировали благополучие американских ВМС. На авианосце вкусно ели, пили и выпивали, ухаживали за телом, брились, листали красочные журналы, слушали музыку и играли в карты. Радиоактивность мусора соответствовала норме. Качество наших отходов проигрывало почти по всем пунктам, кроме последнего. Замполит собрал в стопку полиграфическую продукцию, судя по обложкам, крайне аморального свойства, и удалился восвояси. Мне досталось с десяток суточных планов, представляющих собой нечто вроде корабельных газет, несколько деловых писем и стопка стандартных листочков с туманным содержанием. Почти на всех документах значился запрет выносить их за пределы корабля или стояли грозные грифы секретности. Все это я разложил на столике в каюте и приготовился к ответственной аналитико-переводческой работе. В каюту без стука ввалился связист Саня и грохнулся на мою койку.
        - Голова болит. Не иначе, доктор нас хреновым спиртом напоил, - простонал он.
        Я кивнул. Голове действительно было некомфортно.
        - Помнишь, он хвастался, что четыре аппендикса у матросов вырезал? Еще большущую банку показывал, где эти отростки плавали, - продолжал Саша.
        Я кивнул и насторожился.
        - Так я думаю, что он нас из этой банки и угощал. Ведь неделю назад, когда мы солидарность с Африкой отмечали, божился, что «шило» у него давно кончилось. Женой, детьми и Гиппократом клялся.
        К горлу подступила тошнота. Я выронил из рук сложенный пополам лист суточного плана, он развернулся - и на палубу спланировала небольшая, похожая на лотерейку, бумажка. Саня поднял бумажку и осмотрел со всех сторон, с заметным затруднением концентрируя внимание на изучаемом объекте.
        - Пять долларов! Вот ведь проклятые буржуины, деньгами швыряются, а мы настойку на человеческих органах пьем.
        Никогда не слышал в его голосе столько искренней обиды и классовой ненависти. Я отобрал у него зеленый символ чистогана и пришпилил на переборку между календарем и семейной фотографией.
        - Все! - сказал я, - хватит болтать. Пошли к Олегу. Он - доктор, а мы теперь - пациенты.

***
        Когда Олег понял суть предъявленных обвинений, он пару минут беззвучно открывал рот и интенсивно вращал указательным пальцем сначала у своего, а потом и у Сашиного виска, после чего заорал:
        - Вы идиоты! Это мой НЗ,[НЗ - неприкосновенный запас. - Примеч. редактора.] а аппендиксы у меня в формалине купаются. Пить надо меньше и закусывать лучше! Кроме желтого аспирина ничего у меня теперь не получите.
        Мы искренне покаялись и признали свою умственную ущербность. Доктор остыл и даже повеселел. Глубокомысленно заявив, что подобное излечивают подобным, он нацедил каждому по тридцать граммов, тщательно скрывая свой НЗ от посторонних глаз. В качестве закуски он высыпал из огромной банки на столик две горсти шариков канареечного цвета. «Гексавит» - прочитал я на баночной наклейке и, боясь гнева доктора, проглотил с отвращением несколько витаминок вслед за лечебной дозой спирта ужасающей противности.

***
        Из выловленных бумажек, кроме прочего, стало известно, что по случаю какого-то американского праздника намедни на палубе проводились развлекательные гонки на электрокарах, а матрос Давыдофф оштрафован на двести долларов за нетрезвое состояние организма в служебное время. Кажется, я правильно перевел формулировку. Меня охватило чувство славянской солидарности, чему способствовало состояние организма.
        Некоторые суточные планы были в нескольких экземплярах, и я решил, что без ущерба для дела могу оставить пару штук себе на память. Что я и сделал, засунув дубликаты под стопку словарей в рундук.[Рундук - закрытый ящик или ларь, устанавливаемый во внутренних помещениях корабля, на котором в ночное время спят моряки; внутри рундуков хранятся личные вещи. - Примеч. редактора.] Пока я работал, ко мне периодически заглядывали офицеры и мичманы с просьбой показать выловленную купюру. Благодаря длинному языку связиста, весть о чудесном явлении быстро распространилась: конвертируемая валюта в Союзе находилась под запретом, и каждому было интересно пощупать диковинку. Последним прибыл оперуполномоченный особого отдела.
        - Замполит меня обскакал. Он доложил на эскадру, что ты проповедуешь чуждый образ жизни. Как это тебе удается?
        Я показал Виктору пятерку и описал историю ее появления, а также живой интерес экипажа к находке.
        - Да, разум ограничен, но дурь - беспредельна. Может быть, ты ему где-то на мозоль наступил?
        Я подумал и вспомнил, что пару дней назад дублировал на мостике вахтенного. Время было далеко за полночь. Командир мирно дремал в своем эргономичном персональном кресле, когда на мостик поднялся замполит, чтобы показать ему перед отправкой очередное политдонесение. Командир сонно глянул на текст и пробурчал:
        - Ну, что там? Опять матрос Пупкин превзошел нормативы по борьбе с противогазом? Смотри-ка, четыре листа накатал! Докладывал бы ты, комиссар, покороче - ПОЛИМОРСОС, мол, НА ВЫСИДУРЕ.
        - Что, что? - удивился замполит.
        - Сокращение, означающее: политико-моральное состояние на высоком идейном уровне.
        Замполит окинул взором затемненный мостик. Похоронное выражение лица рулевого матроса у штурвала его удовлетворило, но легкая ухмылка на моей физиономии заставила нахмуриться и поджать губы.
        - Шутите. А идеологическое противоборство не знает компромиссов!
        Командир, а вслед за ним и я изобразили глубокую скорбь, но было уже поздно. Замполит покинул мостик в изрядной обиде.
        - Эх! Зря я тогда осклабился, такое не прощается, - закончил я рассказ.
        - Да, - подтвердил Витя, - вполне возможно.
        - Виктор! Забери у меня эти доллары в качестве вещественного доказательства империалистической диверсии. Они, небось, нас ждали с мусором и специально их подкинули. И порнухи для замполита накидали чертову уйму.
        - Э, нет, милый. Особиста за пятерку не купишь. Попробуй всучить замполиту, но, думаю, не возьмет. Он уже раззвонил на весь мир и на твоем примере воспитательную программу построит. А те, кто валюту лапал, будут руки прилюдно скипидаром оттирать и двойной комплект первоисточников марксизма-ленинизма конспектировать.
        - Что же делать? - от нарисованной особистом картины политучебы мне стало худо.
        - Смирись и кайся. Дурак, мол, не понял, принял за салфетку. Только не умничай, чем глупей будет оправдание, тем лучше. Попробую я с ним поговорить, но в успех не верю. И про порнуху молчи. Замполит ее, небось, с закрытыми глазами уже сургучом опечатал для сдачи в политотдел.
        Виктор собрался было уходить, но вдруг спросил:
        - Кстати, у тебя не осталось тех маленьких помидорчиков в томатном соке, которые ты вчера к доктору на день рожденья приносил?
        Особист убыл, унося память о семье и Родине - двухлитровую банку эксклюзивной домашней закуски, а я остался комкать в руках чуждую мне по духу и сути находку.
        К вечеру у нас с Сашей здорово разболелись животы. Не иначе, как витамины у доктора были сильно просроченные. Мы к нему лечиться не пошли, потому что при таких симптомах он всегда ставит диагноз - аппендицит…

***
        Партсобрание прошло под знаком борьбы с долларовой заразой и со мной, как с разносчиком этой заразы. Сразу после оглашения повестки командира пригласили на мостик, и он уже не вернулся на поле идейной брани. Возможно, это приглашение он спланировал заранее. Вступившемуся было за меня Саше досталось самому, как соучастнику. Еще ему замполит припомнил прошлогоднюю стычку с патрулем где-то на танцах в ДОФе.[ДОФ - дом офицеров флота. - Примеч. редактора.] Больше никто не пикнул. Решение было гуманным: поставить на вид. Мне, естественно, а не доллару.
        - Хорошо, что ты прикомандированный, - сказал Олег после собрания. - Своего истоптали бы всмятку.
        - Где у вас это? - обратился ко мне замполит.
        - Заберете? - обрадовался я.
        - Ну, уж нет, храните. В базе посоветуемся с руководством и примем решение, - поднял он указательный палец, - это ж ВАЛЮТА!
        В его произношении каждая буква в этом слове была заглавной и вызывала отвращение. С того дня ко мне надолго приклеилась кличка - валютчик.

***
        Возвращение в базу было неожиданным. Мы уже недели две ждали заправку топливом и продовольствием с какого-то танкера, но встретиться с ним никак не удавалось. Питание становилось все более однообразным: выгребли все баталерные[Баталерные - относящиеся к продовольственным, вещевым и другим видам снабжения на кораблях и в частях ВМФ. - Примеч. редактора.] припасы и заначки. Большой ларь с картошкой и овощами, установленный на баке, сорвало с креплений и смыло волной еще месяц назад во время шторма где-то около Мальты. Очевидцы успели заметить, как он воспарил над палубой и пронесся в пяти дюймах от надстройки со скоростью встречного экспресса Октябрьской железной дороги. Поэтому из круп у нас оставалось лишь немного риса, а из мясных продуктов - консервированные деликатесные говяжьи языки в желе. (Надо сказать, что с тех времен я никогда не допускаю представлений о языке в кулинарном смысле, а к рису отношусь с определенным предубеждением.)
        Говорят, что истощение моторесурса нашего корабля было для всех неожиданностью. Причем продлить его без капремонта никто не решился. Регламенты, однако. Срочно в базу - решило руководство. Заправлять нас, естественно, не стали, а посему еще дней пять-шесть всем нам предстояло оставаться «язычниками», хотя баталер-кормилец эти консервы наверняка берег для выгоднейшего послепоходного бартера.

***
        В базу нас сразу не пустили и оставили ночевать на внешнем рейде, предупредив, что с утра на корабль прибудет комбриг со свитой для проведения заслушивания по результатам похода. Всю ночь вылизывали пароход, драили медяшки, писали доклады и справки. Шел инструктаж личного состава о том, как правильно отвечать на провокационные и дурацкие вопросы. Готовился праздничный завтрак из известных деликатесных продуктов «язык проглотишь».
        Утром, после бессонной ночи корабль, ведомый командиром, блестяще швартанулся на свое штатное место. Подтащили сходни, и на борт, отдавая честь флагу, словно отмахиваясь от назойливых насекомых, проследовали один за другим крупнозвездные офицеры числом не менее двадцати.
        Заслушивание в кают-компании проходило спокойно. Результаты похода были приличными: задачи выполнены, люди живы, техника условно-исправна. Диссонансом прозвучала лишь баллада замполита о его поединке с долларом, который пытался искушать личный состав. Моя роль троянского коня - носителя коварной зелени выглядела роковой. Это выступление внесло некоторую живинку в массы, и проверяющие, сдерживая улыбки, разошлись по постам в хорошем настроении. Меня подозвал к себе начальник политотдела, потеребил мою галстучную заколку и, повернувшись к замполиту, повелел:
        - Сдать в банк.
        - Спасибо, - ляпнул я и попросил разрешения удалиться.
        Тот по-отечески кивнул и мечтательно погрузил взгляд в украшение кают-компании - картину морского сражения времен парусного флота. Замполит бдительно прочесал левым глазом картину, не отрывая от меня взора правого глаза. Уходя, я слышал басок НачПО:[НачПО - начальник политического отдела соединения. - Примеч. редактора.]
        - А тебе, дорогой, пора в академию. Перерос ты здесь себя, перерос…
        В ответных словах замполита сквозила умеренно дозированная смесь глубокой сыновней благодарности и искренней горечи от возможного расставания. Я быстренько вышел в оптически мертвую зону относительно политруководства и успешно покинул кают-компанию.
        В тот же день под конвоем штатного пропагандиста политотдела N-ской бригады я прибыл в банк. В ответ на нашу просьбу принять пять долларов девушка из банковского окошка нажала на какую-то кнопочку, и из неприметной двери в стене помещения появился мужчина не первой молодости в сатиновых нарукавниках.
        - Я начальник отдела банка. Чем могу служить?
        Мы рассказали легенду о волне, выкинувшей на палубу бутылку, в которой вместо призыва о помощи оказалась зловещая валюта.
        - Лучше бы там оказался волшебник-джинн, - доверчиво улыбнулся банкир, - с ним у вас было б меньше проблем.
        Он объяснил, что из-за такой мелочевки не собирается тревожить свои многочисленные гроссбухи и вносить путаницу в отчетность. Да и мне нет резона писать заявления и собирать справки и характеристики.
        - Доллары принадлежат вам, - закончил свою речь банкир, - но владеть ими вы не имеете права.
        От этой фразы несло мертвечиной, и мне стало грустно.
        - Как же быть?
        - Есть один элегантный выход. Я позвоню в наш магазин, и вы там что-либо себе купите на имеющуюся сумму, а чек отдадите своему бдительному начальнику.

«Умные и благородные люди!» - подумал я тогда про банкиров, после чего долго и горячо благодарил моего спасителя.
        В валютном магазине, куда нас запустили с черного хода, услышав пароль «Мы от Льва Семеновича», БЫЛО ВСЕ!
        Мой конвоир с ходу отверг предложение о покупке нескольких флаконов экзотического спиртного и выбрал для меня водолазку, а для себя - главное оружие политрабочего - авторучку.
        Мне было уже все равно. Инцидент исчерпан. Я счастлив, жив и даже приоделся.

***
        С причала я позвонил шефу, который радостно сообщил, что завтра я убываю в Николаев на строящийся там головной крейсер нового проекта, куда назначен командиром группы радиолокационного комплекса.
        - Но я же штурман, а не радиотехнарь!!!
        - Отставить отговорки. Кадры решили и ша! Заходи за документами. Потом еще благодарить будешь, Валютчик.
        Я чертыхнулся и пошел на почти родной гидрограф собирать вещички. Без разбору затолкал все подряд в большую хозяйственную сумку, а сверху уложил горкой словари, которые надо было успеть до отъезда сдать в библиотеку. После второй попытки застегнуть сумку несколько книг вывалилось на палубу. Посыпались туда же и листки, среди которых оказался суточный план с авианосца. Я автоматически развернул его и почувствовал, как у меня отнимаются ноги. Между листками уютно устроилась почти новенькая купюра номиналом в пять долларов. Мне настолько явно почудился запах серы, что, глядя в лицо заокеанского государственного мужа на банкноте, я впервые в жизни истово перекрестился. Он подмигнул…

***
        В прошлом году я случайно столкнулся в метро со своим изрядно постаревшим, но все еще узнаваемым шефом из тех времен. Пока мы хлопали друг друга по плечам, я четко вспомнил, в какой именно из книжек на дальней полке запрятана та злополучная пятерка баксов. Мы ее без особых проблем нашли, легко разменяли и вполне успешно пропили по случаю радостной встречи. Если бы не шеф, нам бы вполне хватило этой суммы, но ему позарез захотелось на закуску заливных языков…
        Членский билет
        Вырос я в семье православных атеистов и прошел обычный маршрут советского инкубатора, который включал ясли, детсад, школу с октябрятской звездочкой, пионерией и комсомолом, военное училище и, наконец, партию. С раннего детства я усвоил, что система управления обществом и принятия решений построена разумно и служит всем и каждому. Постепенно накапливались сомнения, и ко времени окончания КПСС изрядная доля цинизма заместила иллюзии. Теперь уже мне казалось, что почти все руководящие действия диктовались личными пристрастиями, глупостью, жадностью, завистью, гордыней или, в лучшем случае, ленью. Обстановка обострялась разрушением контрольно-карающих монстров в виде парткомов, КГБ, женсоветов, комсомола и других системообразующих агрегатов. Крах жизнеустройства был очевиден и неизбежен, однако он затягивался. Я квалифицировал это как чудо и, на всякий случай, принял крещение для приближения к силам, созидающим и поддерживающим мировую гармонию. Но это все - совсем недавние годы, а тогда, в семидесятых прошлого века, был я умилительно наивен и гордился записью в аттестации: «Политику Партии и
Правительства понимает правильно. Делу КПСС предан». Так оно, наверное, и было на самом деле.
        Имел я звание лейтенанта ВМФ, пару морских походов за плечами и полтора года партийного стажа, а также партбилет нового образца. Надо сказать, что проходившая тогда шумная кампания по обмену партдокументов была в самом разгаре. Однако носителей новых корочек на флоте можно было пересчитать по пальцам. Мне они достались по случайному совпадению сроков и обстоятельств, но я был горд своим билетом и не упускал возможности похвастаться им.

***
        Вторую неделю я пребывал на Николаевском судостроительном заводе, где уже водоизмещала у причала коробка головного крейсера последнего проекта, на который я получил назначение. Мои новые сослуживцы базировались в береговой части с замечательным названием - Экипаж. В процессе достройки и оборудования корабля шло его изучение и освоение командой. Возглавлял это дело старпом - человек, по общему мнению, грубый и бесчувственный, как, впрочем, и все известные мне старпомы. Оставалось, однако, тайной, откуда брались поголовно демократичные, душевные и заботливые командиры кораблей, если все они неизбежно проходили через должности старпомов? Командир нашего корабля (бывший старпом с БПК[БПК - большой противолодочный корабль. - Примеч. редактора.] ) был уже назначен, но, по слухам, находился в госпитале. Злые языки утверждали, что он перенес трепанацию черепа, возможно, как раз для блокирования старпомовских рефлексов.
        То ли отсутствие командира повлияло, то ли общая неразбериха сыграла свою роковую роль, но формирование команды корабля было пущено на самотек. В бригаду ушла разнарядка на откомандирование к нам определенного количества матросов разных специальностей, но непосредственно на корабли за ними никто из наших не ездил и отбором не занимался. А посему большинство поступивших к нам матросов были
«годками» последнего периода службы в полной готовности к ДМБ. По горькому заключению старпома, морально-нравственные качества пополнения были таковы, что треть из них следовало удавить еще в колыбели, а остальных - заключить в исправительные лагеря строгого режима на срок от десяти лет и более. Мы, несомненно, получали «сливки», что было совершенно естественно: какой нормальный командир по своей воле отдаст на сторону приличного, с потом и кровью воспитанного бойца, оставляя у себя неукомплектованным комплекс или боевой пост?
        Четверо моих новых «однополчан» уже неделю находилось в бегах, а на двоих или троих было возбуждено уголовное дело по причине их агрессивных домогательств к заводским работницам малярного профиля. Определение «охренительный бардак», которым старпом завершил свою речь на сборе офицеров и мичманов, только частично отражало остроту ситуации. Была дана возможность высказаться и остальным желающим, но ничего, кроме расхожей флотской сентенции о том, что «куда матроса ни целуй - везде задница», они не сообщили. В результате старпомом была сформирована группа офицеров для десантирования в главную базу флота. Замполит должен был обеспечить циркуляр от политотдела с предъявлением повышенных требований к кандидатам в нашу команду, вплоть до выдачи им комсомольских путевок. Остальные «десантники» получили спирт и дефицитную краску для подкупа офицеров на кораблях-донорах.
        Я тоже напросился в эту группу, куда меня взяли за обещание организовать поддержку нашей миссии со стороны флотского отдела кадров, где у меня был знакомый столоначальник. Мне хотелось самому набрать матросов в свою группу РТС,[РТС - радиотехническая служба. - Примеч. редактора.] а главное - повидать жену и дочку.

***
        В Севастополь я добрался на автобусе вместе со старлеем из БЧ-5,[БЧ - боевая часть. - Примеч. редактора.] который очень красочно описывал свои посещения машинного отделения. Рассказывал он, в частности, о том, что перед спуском в низа всегда запасался двухметровой стальной цепью: уже несколько раз ему пытались сделать темную, вырубая освещение и накидывая на голову брезент. Он отбивался, ловко отмахиваясь цепью. По характерным отметкам на физиономиях он определил злоумышленников и за небольшую плату в «жидкой валюте» заключил с местной гауптвахтой договор об их перевоспитании. Не дожидаясь препровождения в комендатуру, субъекты эти, однако, удрали в самоволку.
        Я поинтересовался перспективами подобных взаимоотношений в дальнейшем, на что бывалый механик спокойно ответил:
        - Притремся, не впервой!
        Я почувствовал к нему огромное уважение.

***
        К своему знакомому кадровику (шефу - как он себя называл) я прибыл с двумя здоровенными банками салатовой корабельной краски и сурика. Считалось хорошим тоном, покрыть такой краской стены кухни, а свинцовый сурик был незаменим для предохранения индивидуальной автотехники от коррозии. Шеф щедро поделился краской с сослуживцами, и после нескольких телефонных звонков вопрос комплектования моей группы отличниками боевой и политической подготовки был решен положительно. Более того, пошла указивка об ограничении отправки «уголовников» на нашу новостройку, впредь до особого распоряжения. Теперь у меня было время сгонять на какой-нибудь корабль с последней модификацией радиолокационного комплекса, который должны были поставить и у нас. Хотелось хоть немного с ним ознакомиться, о чем я и уведомил шефа.
        - Послушай, - произнес он, наморщив лоб и изображая задумчивость. - Вот возьмешь ты отличных матросов, отвезешь их в Николаев, а до выхода корабля на испытания больше полугода, а то и целый год. Деградируют у тебя матросы. И сам ты сдуреешь на этой стройке.
        Зная изобретательность шефа, я настороженно попытался поймать его взгляд.
        - Сделаю я для тебя еще одно доброе дело, - продолжал он, пряча глаза. - Отправим на твой корабль молодого мичмана с матросиком для охраны боевого поста от разграбления, а тебя с новобранцами - на эсминец «N-вый». Он через неделю идет на боевую службу. Там как раз некомплект личного состава РТС. Вашей группой мы его и компенсируем. И станция там - совсем как твоя. Вернешься через пару месяцев с крепкими знаниями и спаянной группой, а?! Ну, я пошел готовить директиву. Не спеши благодарить, но банкет - за тобой.
        - Да вы, что?! - возмутился я, - всего-то двадцать дней, как я с моря вернулся - и снова?! У меня семья. И вообще…
        - Предупреждали меня, что ты неблагодарный, а я не верил. Подумай! В заводе - дурдом. Семью в Николаев везти нельзя: дома все равно бывать не будешь. Жена обидится, разругаетесь. А я даю тебе возможность изображать гордого скитальца морей и океанов. Романтика! Деньжат заработаешь, боны получишь. Планируется заход в Алжир. Отращивай усы, учи французский. Я сам бы рад, да кто меня пустит? Ну? Вижу, что согласен. Ступай домой, обрадуй жену. Завтра - ко мне, обговорим детали, получишь предписание. А на крейсер я сам сообщу, что ты в интересах подготовки подразделения командируешься по адресу: Севастополь-50 ЮЯ. Гы, гы!

***
        В те годы в Средиземном море и Восточной Атлантике находилось не менее полусотни кораблей ВМФ СССР - от тральщиков до вертолетоносцев. Корабли выходили на боевую службу (БС) на срок от двух до шести месяцев и более. Некоторым здорово везло: они получали заход в иностранный порт в Алжире, Египте или Сирии на три-четыре дня для заправки, отдыха и демонстрации флага. Команде доставалась инвалюта или ее эквиваленты в виде бонов и чеков. Другим везло куда меньше - они возвращались с БС, ни разу за много месяцев не ощутив земли под ногами, отдыхая в точках якорных стоянок, заправляясь топливом и харчами от наших танкеров, а то и от случайных траулеров, охотно подкидывавших рыбки отощавшим военным землякам. Наши вероятные по тем временам противники - американские авианосцы и фрегаты - через каждые две недели в обязательном порядке посещали какую-либо крупную базу, например Неаполь или Афины, и расслаблялись по полной программе не менее недели, частенько, с прибытием семей моряков на самолете из Штатов. Зато мы были круче, беднее, злее и боеспособнее. Служба наша была утомительна и тяжела, но создавала
неповторимый психологический фон - чувство избранности, причастности к чему-то настоящему и значительному и особый вкус взаимопонимания и братства.
        После нескольких дальних и продолжительных походов и я испытал это на себе. Уже через полмесяца нахождения на берегу начинало непроизвольно тянуть к причалам, появлялась хандра и неуверенность. Наверное, хорошо, что жизненные обстоятельства через несколько лет после описываемых событий вытолкнули меня далеко от береговой черты в сторону суши. Сухопутные друзья, замечая иногда за мной излишнюю задумчивость, шутили, что мне необходимо выдавать солидную спецдобавку к окладу за удаленность от моря, вроде доплат «за вредность» или особые условия службы. С этим я был согласен.
        Прошли те времена. По полгода и более не появляется наш военно-морской флаг в Средиземноморье, штурмана ведут прокладку только на картах. Вернемся ли?..

***
        Этот поход на эскадренном миноносце ЧФ «N-вый» был в моей жизни этапным событием, серьезно меня закалил, переколбасил и утрамбовал как личность. Сказал бы иначе, да не могу. За эту БС один старлей попытался с ума свихнуться, и ему это удалось, а один матрос - повеситься, но неудачно, его на этот раз спасли. Другим тоже есть что вспомнить. Стоит ли? Я, пожалуй, когда-нибудь расскажу подробно об этом походе, но пока морально не готов к процедуре последовательного извлечения из памяти событий и сопровождавших их эмоций. Не прошло еще и тридцати лет. Скажу сейчас только, что мы вернулись не через два, а через восемь месяцев, пришвартовались у Минки и находились в состоянии типа: «Неужели здесь ничего не изменилось? Неужели это мы здесь?»

***
        Как я узнал, мой крейсер уже прибыл в главную базу ЧФ в ходе заводских, медленно переходящих в государственные, испытаний и торчал на внешнем рейде. Не составило большого труда найти буксир, который по два раза в день курсировал к крейсеру, подвозя аппаратуру, рабочих, моряков и членов комиссий. Не теряя зря времени, я отправился туда в надежде на хорошие вести. Дело в том, что прошло уже больше месяца, как истек срок присвоения мне очередного звания - старлей. Еще с БС я инициировал пару похвальных радиограмм с намеками на то, что надо бы все бумаги отправить своевременно куда положено. Я полагал, что все уже решено, и даже проковырял в погонах пару отверстий под очередные звездочки. Поймав на палубе крейсера начальника РТС, я несколько минут объяснял ему, кто я, откуда взялся и что мне требуется. Ответ меня разочаровал. Обо мне давно забыли, и никому не было до меня и моего звания дела.
        НРТС[НРТС - начальник радиотехнической службы. - Примеч. редактора.] пожаловался мне на многочисленные «фитили», полученные им лично и всеми офицерами, и категорически отказался принимать в свое подчинение блудного сына без указания старпома. Командир по-прежнему хронически отсутствовал.
        По громкой матерщине я без труда отыскал старпома и внаглую накатил на него, спекулируя своими, якобы необычайными, заслугами перед Родиной на дальних рубежах смертельного противостояния с империализмом. Старпом устало огрызнулся, пообещал мне «губу», но, вникнув в проблему, приказал срочно и собственноручно нарисовать на себя представление, подмахнуть у мелких начальников, у него самого, у замполита и живо тащить на горку, в штаб.
        В старпоме, похоже, проснулось что-то человеческое. Возможно, он готовился стать командиром. Печатая одним пальцем на машинке, я передрал стандартный текст представления на звание, добавив несколько намеков на свои загадочные заслуги на БС. Все подписали не читая, кроме замполита. Тот долго меня расспрашивал о семье, походе, моем отношении к какому-то БАМу. Замполита живо интересовало, не подавал ли я милостыню нищим в иностранных портах и за сколько можно толкнуть там наш фотоаппарат «Зенит-Е». Я держался как партизан в фильмах о войне. Потом инквизитор потребовал показать партбилет. Дескать, все ли в порядке со взносами? Я ответил, что документ в корабельном сейфе на эсминце, а сейф будет вскрыт только завтра.
        - Вот завтра и приходи, - дружески похлопал меня по погону замполит. - Да, кстати, подготовь-ка на себя еще одно представление. На медаль «За боевые заслуги».
        Я чуть было не споткнулся о комингс[Комингс - вертикальный стальной лист над палубой, ограждающий технологические отверстия в ней от попадания воды. - Примеч. редактора.] и вопросительно уставился на политвождя. В глубине души я, конечно, считал, что достоин и большего, но чтобы так просто и быстро награда нашла героя - не верилось. Я вытянулся по стойке смирно в готовности заявить, что служу Советскому Союзу. Замполит смерил меня взором, почесал за ухом и произнес нечто обидное:
        - Надо же кому-то дать медаль после приемки нового проекта. Вон, вчера разнарядка пришла. А ты у нас - единственный офицер без взысканий. У остальных, как в книжке Чуковского - от двух до пяти. В твоем боевом посту, между прочим, самогонку гнали и по огнетушителям разливали. Тогда за эту чачу строгачей раздали - штук шесть. Тебя на месте не было, про тебя забыли, а жаль.
        Я пробубнил что-то про свои заслуги на БС, но замполит противно хихикнул и грубовато вытурил меня из каюты.

***
        Примчавшись на эсминец «N-вый», я разбудил вздремнувшего после обеда парторга - мичмана из БЧ-3 - и уговорил его выдать мне из хранилища партбилет. Он сделал отметки об уплате взносов, но вышла заминка. Денег в карманах почти не было, но были боны - валютные чеки Морторгтранса, которые я успел получить вместе с командой эсминца. Приблизительно по двадцать с гаком чеков-рублей за каждый месяц похода, случившийся после нашего посещения алжирского порта Анаба. Вот этими чеками я и расплатился с партией. Вместо общепринятого курса один к десяти мичман потребовал расплаты из расчета один к одному. Никакие призывы к совести результата не дали, только угроза прославить его имя в известных кругах позволила добиться более приемлемого курса - один к пяти. Занять обычных рублей на эсминце было нереально - у всех только боны, а мотаться по другим кораблям - некогда. Ни до, ни после этого случая партийные функционеры не наносили мне столь очевидного ущерба.
        Засунув партбилет в левый нагрудный карман офицерской рубашки (поближе к сердцу!), я отправился в каюту к своим друзьям-соседям: начальнику радиотехнической службы капитан-лейтенанту Александру Александровичу Курбатову, моему непосредственному начальнику на период прошедшего похода, и его «сокаютнику» - артиллеристу старлею Анатолию Лому. НРТСа мы звали Сан Санычем и уважительно выслушивали его иногда излишне длинные умозаключения. Был он доброжелателен, сдержан, но умел настоять на своем в подавляющем большинстве случаев. При этом не подтверждал, но и не оспаривал своего дворянского происхождения, если намеки на таковое звучали в его присутствии. Толик Лом оправдывал свою фамилию на сто пятьдесят процентов. Как по внешнему виду, так и по характеру он напоминал тяжелый, надежный и несгибаемый инструмент, способный пробить стену и расколоть льдину. О таких, наверно, и говорят, что против лома нет приема (если нет другого лома). Решения Толика иногда, правда, были весьма оригинальны.
        Шел шестой месяц похода, на корабле выпили уже все, что хотя бы внешне или на запах напоминало спиртное, и мы с Сан Санычем обсуждали взаимоотношения духа и интеллекта в человеческом обществе. Человек, говорили мы, отличается от прочих живых тварей способностью разумно, по плану и расчету строить свою жизнь. Он способен прогнозировать результаты своих решений и действий. Тем удивительней, решили мы, что в обществе выше всего принято ценить так называемые поступки по велению сердца - неразумные и даже вредные. Женитьба на бродяжке без роду и племени с перспективой нежизнеспособного потомства, но по любви, оценивалась предпочтительней брака по расчету на богатой, здоровой и достаточно привлекательной девице из хорошей семьи. Вспоминался нам в этой связи какой-то индийский или итальянский фильм, а потом речь зашла и о фольклоре. Беседа была в разгаре, когда вошедший в каюту Лом безапелляционно заявил:
        - Общество благодарно влюбленному в бродяжку вахлаку за снижение опасной конкуренции в борьбе за руку, сердце и капитал девицы из приличного сословия. Кроме того, выбрав бродяжку, этот тип показал свою умственную недоразвитость, поэтому иметь детей ему противопоказано. Естественный отбор.
        Мы с Санычем переглянулись и, по достоинству оценив заявление Толика, перешли к оценке возможности возвращения живьем в базу еще до впадения в полный маразм, который корабельный врач Боря как-то определил в качестве неспособности оспорить собственное мнение, не будучи политработником. Мне, признаться, эта формулировка показалась натянутой, но жизнь, похоже, подтвердила правоту медика…
        Словом, к этим самым соратникам я и забежал в каюту, чтобы попросить Сан Саныча засунуть на время в свой персональный сейф мои валютные поступления в виде нескольких книжечек чеков Мортранса. Мы быстренько обсудили возможности получения звания и медали, что могло быть обмыто, а, следовательно, представляло немалый интерес, и перешли к иным, не менее высоким темам дискуссии, когда раздался стук, и в каюту проник матрос со шваброй - наступило время вечерней приборки. Я резко поднялся с банки,[Банка - сидение для гребцов на шлюпке или доска, придающая шлюпке поперечную прочность. Шире - стул, табурет. - Примеч. редактора.] и тут меня заклинило. Кто страдает радикулитом - знает, что это такое.
        Застыл я в полусогнутом состоянии и попросил товарищей великодушно меня пристрелить. Однако они аккуратно оголили меня по пояс и уложили на палубу, предварительно подстелив шинель. Когда-то кто-то сдуру сказал Лому, что из него выйдет хороший костоправ, и он поверил. Возможно, что в его действиях и был какой-то смысл, но, по-моему, он пытался переломать мне хребет, ребра и свернуть шею. Когда я уже не мог орать, а начал вяло и нудно подвывать, позвали доктора, старлея Борю. Тот вкатил мне в задницу два укола и диагностировал у всей компании инфекционный кретинизм. Мне он рекомендовал постельный режим на жестких нарах. И больше никогда в жизни не работать грузчиком. Доктор был прав. Первый свисток из страны Радикулитии я получил с месяц назад во время перегрузки аппаратуры с борта на борт в довольно свежую погоду. Мы получали для своей РЛС новые блоки весом по двадцать килограммов с гаком. Блоки были секретные, поэтому к погрузке были допущены только офицеры, а особист торчал на видном месте с расстегнутой кобурой. Борт плавбазы, с которой мы принимали ящики, был выше нашего, а тут еще и волна.
Одним словом, когда я самоотверженно ловил тяжеленную коробку далеко за бортом, в хребте что-то треснуло и хряпнуло.
        В качестве гонорара за экстренный вызов доктор любезно принял из рук Сан Саныча рюмочку коньяку, а под закуску переименовал Лома в Долболома. Толик не был излишне обидчив, но, бережно относясь к своей фамилии, сказал пару ласковых по адресу родственников Бори, именуя его военврачом корабл…ской службы. К тому времени, когда они пили мировую, уколы уже подействовали, и я смог самостоятельно встать. Сан Саныч отдал мне штук двадцать фотографий - свидетельств нашего пребывания в дальних морях, я распихал их по карманам рубашки и, перенося свою поясницу шаг за шагом, как драгоценный сосуд, отправился домой.

***
        Собираясь на добычу очередного воинского звания, я, понятно, хотел выглядеть достойно и даже решил надеть новую рубаху. Попросив жену разгрузить карманы и передав ей снятую с себя одежду, я рухнул в кресло, устраиваясь поудобнее, чтобы утихомирить боль в пояснице и пообщаться с дочкой, которой недавно исполнилось два с половиной годика.
        Только вчера я появился дома после восьмимесячного отсутствия и с громадным удовольствием начал приучать ребенка к незнакомому дяде, листая детские книжки и попытался поиграть в ладушки. Было уже часов десять вечера, когда я начал загружать карманы новой рубашки. Отложив в сторону пачку фотографий от Сан Саныча и засунув в правый карман удостоверение, я собирался положить в левый партбилет, но его не оказалось. Поиски не увенчались успехом. Жена уверяла, что выложила на стол все содержимое карманов. Дочка охотно подтвердила, что взяла красную книжечку, и, воспринимая поиски в качестве новой игры с вновь обретенным папой, показывала то одно, то другое место, куда она якобы спрятала драгоценную книжицу.
        Вместе с ней мы облазили всю квартиру, бродили под окнами и перешуровали мусорное ведро. Наконец она потеряла интерес к игре, и поиски приостановились. Я же, забыв о радикулите, безрезультатно ползал на четвереньках под столом и за диваном. Ситуация была катастрофической, потому что утеря партбилета грозила суровым взысканием - строгачом с прицепом, как минимум. Со званием я, конечно, пролетал. О медали и речи быть не могло. Партийный «фитиль» в то время весил намного больше нескольких служебных. В будущем мне грозила убогая судьба бесперспективного младшего офицера на занюханном периферийном пункте базирования в местах, известных только комарам, крысам и тараканам. Такая возможность жену не обрадовала, и она тоже подключилась к активным, но безрезультатным поискам.
        Совершенно неожиданно в комнату с характерным гоготом и шуточками ввалился мой стародавний приятель-однокашник, уже старлей, Юрик Лужский, которого я не видел года полтора. Его подводная лодка осталась на ремонте в Египте, в Александрии, а отправленный на Север экипаж задержался на несколько дней в Севастополе. Юра приволок в подарок моей дочери огромного плюшевого медведя. Обняв игрушку с себя ростом, она, не удержавшись на ногах, упала, не пройдя и пары шагов. Это совместное падение стало залогом их дальнейшей многолетней дружбы.
        Поиски были прерваны на время праздничного ужина, но пропажа документа отравила мне радость встречи. Гость, выпытав у меня причину тревоги, ужаснулся и посоветовал вернуться на эсминец, продолжить поиски там. Я собрал оставшиеся бумаги и документы и с последней надеждой, в сопровождении соратника отправился на корабль.

***
        Было уже около нуля на часах, однако Сан Саныч, Лом и Боря все еще продолжали вести свою высокоинтеллектуальную беседу за коньяком, полдюжины бутылок которого были нелегально переданы на эсминец вчера вечером. Начальнику РЛС. Лично. В портфеле. Без письма или какой-либо объяснительной записки. Понятно в этой связи, что каждый третий тост, сопровождавший высокоинтеллектуальную беседу моряков, был
«За скромность!»
        Мне с большим трудом удалось привлечь внимание беседующих товарищей. Дважды я четко изложил им свою трагическую историю, после чего был усажен на койку, а мне в лицо нацелились два отражателя. Саныч сурово потребовал правдивых ответов на его вопросы. Минут десять спустя этот Пинкертон сделал первый обнадеживающий вывод. Осмотрев пачку фотографий и удостоверение, он сообщил, что места в карманах для партбилета в обложке уже не оставалось. Значит, домой я ушел без него. Ура! С дочки сняты страшные подозрения. Таким образом, билет исчез в период моего пребывания в дружественной каюте. Скорее всего, потеря произошла в то время, когда с меня сняли рубаху, а тело уложили на палубу. Мы облазали всю каюту, но ничего не нашли Из добрых побуждений, искренне желая меня успокоить, Сан Саныч произнес небольшую речь:
        - Известно, в каком виде и из какого места ты вывалился в этот мир. Партбилета при тебе тогда не было. Постоянно помни об этом, будь скромнее, но не унижайся: окружающие ничем не лучше тебя! Даже если им удалось приобрести и сохранить нетронутыми свои интимные политические взгляды и документы.
        Грубить в ответ я не стал, но посмотрел на него с укоризной.
        Саныч заявил, что если дело не касается женского пола, то он считает свою персону вне подозрений, а потом строго допросил Толика и Борю, которые ни в чем не сознались. И тут доктора осенило:
        - А за мной вы кого посылали?
        - Приборщика! - дуэтом ответили Лом и Саныч.
        - А кто у нас приборщик? - спросил Сан Саныч у Лома.
        - Точилин из моей БЧ-2, второгодник, тихий такой.
        - Тихий, говоришь? - Сан Саныч нахмурился.
        Толя вскочил и заявил, что, используя легкие подручные средства, сейчас же добудет и Точилина и истину. Однако Саныч Лома остановил, а меня отправил за старшиной второй статьи Чекрыгой, известным тем, что из-за задержки с возвратом корабля в базу переслуживал свой срок уже месяца на четыре. Саныч послал нас всех в амбулаторию к Боре, а сам задержался в каюте для разговора с Чекрыгой, после чего присоединился к нам.
        - Подождем немного, - сказал он и начал склонять Борю к дегустации его свежевосполненных запасов медицинского шила. Боря не поддавался. Минут через восемь-десять появился Чекрыга и сообщил, что билет нашелся якобы за рундуком в каюте, и вручил его Санычу. Тот открыл книжечку и достал боновый чек номиналом в один рубль.
        - Ты чего это, валюту в билете хранишь? - спросил он.
        Я был страшно удивлен. Дело в том, что после уплаты партвзносов у меня оставался оторванным от чековой книжки единственный листок номиналом в одну копейку, который я и оставил в партбилете вроде закладки. Копейка реальной стоимости не имела, тогда как рубль в боновом виде был суммой немалой: бутылкой армянского коньяка тамошнего разлива в экспортном исполнении или псевдофранцузскими духами арабского изготовления.
        Передавая мне краснокожую книжечку, Саныч глубокомысленно заявил:
        - Не удивляйся. Этот бончик - результат многократного деления твоей одноклеточной копейки. Набежали, понимаешь, проценты на вложенный в партбилет капитал.
        Мне было все равно: я с глупой счастливой улыбкой внимал его мудрым сентенциям, а всех остальных очень интересовало, что именно капитан-лейтенант сообщил Чекрыге и почему после его слов не только мгновенно нашелся партбилет, но и вложенный в него чек неожиданно подорожал. Саныч, однако, ничего не желал рассказывать, а требовал продолжения праздника, что было довольно сложно по причине позднего времени, а также царящего вокруг очередного периода очередной кампании борьбы с алкоголизмом. Впрочем, благодаря почти волшебным бонам Мортранса, которые тогда ценили гораздо выше, чем сейчас баксы, проблема была успешно решена.
        И лишь ближе к утру Саныч поведал нам, что «по секрету» предупредил Чекрыгу о пропаже из каюты партбилета нового образца, которая может быть результатом происков иностранных разведок. На весь экипаж, сказал он страстно желающему поскорее попасть домой дембелю, падает опасное подозрение. Прежде всего, наверное, в застенках особого отдела будут допрашивать «годков» и «дембелей». Так что и Чекрыга мог подзадержаться еще месяцев на несколько до полного прояснения ситуации.
        Утром на приборку в каюту НРТС прибыл молодой матросик, а про Точилина стало известно, что на камбузе он обварил горячим компотом правую руку по самое плечо и убыл в госпиталь на излечение.

***
        Благодаря помощи шефа и собственной беготне, старлейское звание я получил уже через три дня, хотя позже всех своих однокашников на ЧФ. В этот же день с эсминца, наконец, проводили в запас ст. 2ст.[Ст. 2ст. - старшина 2-й статьи, флотское воинское звание, соответствующее сержантскому в сухопутных войсках. - Примеч. редактора.] Чекрыгу Петра Сергеевича. Я подарил ему на память свой значок «За дальний поход» с редкой подвеской за участие в каких-то маневрах. В ответ на мои вопросы о бонах в партбилете он сделал круглые глаза и пожал плечами.
        Медаль мне так и не досталась - представление, по-видимому, затерялось в наградных или иных органах.
        Для ношения документов Сан Саныч презентовал мне специальный пояс с карманами и карманчиками, снять который можно было разве что с бездыханного тела. Он взял с меня клятву, что я никогда не буду вкладывать в документы деньги, чеки и иные приманки для воров. Эту клятву я не нарушаю и сегодня.
        Когда Сан Санычу подошел срок получать очередное звание - капитан 3 ранга, он подал заявление на вступление в партию. Я дал ему рекомендацию. Для перехода в разряд старших офицеров партийность была условием совершенно необходимым, но не всегда достаточным.

***
        Моей дочери сейчас столько же лет, сколько было в то время Сан Санычу. Она беспартийная, но в детстве была пионеркой. Сын мой сегодня чуть моложе меня и Лома тех лет. Он был октябренком. Ужас опасности утраты партбилетов им, слава Богу, неведом.
        Для меня так и осталось загадкой: почему матросы заменили мою копеечку на полноценный инвалютный рубль? Наверное, впопыхах просто перепутали бумажки. Но возможно, это - плата за молчание. Я и молчал больше четверти века. А таких обалденных дивидендов на вклады не давал ни один МММ!
        Я почти научился не делать резких движений, крайне опасных для разведчиков и радикулитчиков. Изредка меня беспокоят во сне погони за похитителями красных книжечек. Я их всегда ловлю, но, пробуждаясь, чувствую огромную усталость.
        Записываю по памяти: 03402992. Это - номер моего членского билета единственной партии уже несуществующего, к горечи моей, государства. Документ лежит в нижнем ящике письменного стола в шкатулке с дипломами, патентами, грамотами и медалями. Он теперь кажется мне билетом на рейс «Титаника» или, пожалуй, паспортом гражданина Атлантиды.
        Никому ни слова
        Мы сидели с шефом на его кухне и отмечали получение мною очередного воинского звания старший лейтенант. Шеф (он себя так называл, а я не возражал) был солидным офицером-кадровиком, с которым нас свела судьба с момента моего прибытия на ЧФ в начале семидесятых годов. Наверное, он испытывал ко мне чувства, похожие на отцовские. Его единственный сын учился на втором курсе военного училища в Киеве, и, проявляя заботу обо мне, шеф компенсировал отсутствие основного объекта приложения воспитательных усилий и родительского участия. Вместе с тем, судьбу мою он постоянно пытался подворачивать в совершенно неожиданном для меня направлении. Его безапелляционное заявление, что только так можно стать настоящим мужчиной, вызывало у меня большие сомнения. За пару лет пребывания на ЧФ, будучи по образованию штурманом, я успел побывать и переводчиком, и радиолокаторщиком. Во всем этом явно прослеживалась рука шефа, который - это было очевидно - останавливаться не собирается. Он обещал, что сделает из меня человека. Я же подозревал наличие в этом процессе некоторых препятствий.
        Присвоение звания я отмечал уже вторую неделю потому, что по крайней мере три экипажа считали меня своим членом, а я их - своей родней. Множество раз с подгулявшей компанией я выписывал большие и малые круги, неизбежно включавшие в себя Большую Морскую, чудом избегая офицерских патрулей и героически сохраняя соратников в строю. В такой артели шеф выглядел бы противоестественно, поэтому я попытался пригласить его в кафешку, но он зазвал меня к себе домой. Мы были одни: жена шефа поехала проведать сына и пока не вернулась. Когда допили водку и я, уже в который раз, чуть не проглотил звездочки со дна стакана, шеф извлек из холодильника марочное вино и начал издалека подъезжать к загадочной для меня теме.
        - Водка - крепкий ядреный продукт. Хорошо согревает и валит с ног. Но ведь есть и другие веселящие напитки. Вино, к примеру, - шеф ласково погладил запотевшую бутылку. - Тут тебе и аромат, и букет, и вкус, и даже послевкусие, а не только убойная сила. Так вот и жизнь наша, и служба тоже. Необходимы им разнообразие и творческий подход.
        Разомлев от выпивки и обильной закуски, я не придавал большого значения вялотекущей беседе, но тут насторожился и взглянул в лицо шефа.
        Он сразу отвернулся к окну и присвистнул.
        - Смотри-ка, уже темно. Давай, я тебе винца еще подолью.
        - Вы что задумали? У меня нормальная должность и перспектива. Лучшая группа РТС на крейсере. Даже старпом с уважением относится. При последней встрече не обматерил, а руку пожал. Про службу спросил, не давит ли. Да я на таком корабле всю жизнь готов служить!
        - Запомни и передай наследникам: на всю жизнь бывает только глупость, а все остальное приходит и уходит, дают и отнимают. Молодой ты еще, вспыльчивый. Сразу думаешь, что шеф плохое хочет что-то сотворить. А я к тебе всегда, как к родному. Только добра желаю и счастья всему твоему семейству. Так жене и передай. Вот.
        - Слыхал я, что добрыми намерениями какую-то дорогу замостили. Не подскажете, как конечный пункт называется?
        - Язва ты. Ну, ладно. Слушай. Хочу я предоставить тебе небольшой перерыв в мореброжении. Везде уже там наследил. Все волны пометил. Есть очень хорошая должность на берегу. Шесть часов вечера - море на замок, курс - к жене под бок. Оклад на двадцатку больше твоего, а звание по категории даже на ступеньку выше. Грех такое упускать. Тебе отдам, а боле никому. Есть один малюсенький нюанс, но это - позже.
        - Нет уж. Давайте сразу.
        - Тогда поклянись, что никому ни слова не расскажешь. Никогда. Только клянись чем-либо конкретным. А то пошла мода - честью клянутся все, кому не лень. А что это такое - честь, позвольте узнать? Взять под козырек - это называется честь отдать. Как ею можно клясться, если по сорок раз на день отдаешь. Я-то с детства помню: «Погиб поэт - невольник чести». К этой чести я тогда ненавистью горел. Такого поэта в неволе держать! А один щеголь тут недавно заявил, уходя: «Честь имею». А? Как это тебе?! Ладно, не будем о грустном. Одним словом - клянись, но конкретно.
        Я выбрал самое безобидное и торжественно произнес.
        - Клянусь правым усом.
        Усы я носил всего только год и собирался со временем сбрить.
        - Отлично, давай, - удовлетворенно ответил шеф, внимательно осмотрев меня в фас и профиль. - Помнишь, у Чехова?» Мужчина без усов все равно, что женщина с усами».
        Начитанность шефа начинала вызывать у меня легкое раздражение. Я зевнул. Однако в ходе дальнейшей беседы от сонливости не осталось и следа.
        - Слушай. - Шеф понизил голос и, комично вращая глазами, поведал мне совершенно невероятную историю.
        В своем кадровом органе шеф отвечал за укомплектованность квалифицированными человекоштуками соединения боевых кораблей, двух вспомогательных и трех небольших разноплановых береговых частей. Возни и нервотрепки хватало со всеми, кроме одной вызывавшей удивление в/ч. Дислоцировалась она где-то на северной стороне бухты, а связаться с ней удавалось только по ЗАС.[ЗАС - засекреченная связь. - Примеч. редактора.] Кураторство над этой частью подвесил шефу его бывший руководитель, ныне находящийся в запасе. При этом он рекомендовал в дела в/ч не соваться, а при необходимости обмениваться с ней входящими и исходящими бумажками. Он завещал выполнять главное правило: «Больше бумаги - чище задница». Закрытое наименование части - «Сорок второй многоцелевой отряд резервных сил» (сокращенно - МОРС). Ныне, хлебнувший уже заслуженного отдыха, бывший шефов шеф отказался тогда сообщить, чем пахнет этот популярный напиток, ибо давал кому-то подписку о неразглашении. Единственное, что он поведал, заключалось в том, что МОРС замыкается на некое верхнее руководство в Москве. Шеф отбрыкивался, как мог, зная какие
крупные неприятности могут доставить избалованные и неприкасаемые создания центрального аппарата. Но его сломали, пообещав повысить в должности при первой возможности. Ученого шефа теперь на такое обещание поймать уже не удастся никому. Новый руководитель, заслушивая своего подчиненного, обнаружил неполную укомплектованность МОРСа и повелел шефу ликвидировать недостатки, лично проверить на месте кадровую дисциплину и соответствие людей штатным клеткам. Шеф заготовил себе новое удостоверение на право личного контроля частей по кадровым вопросам и сообщил ЗАСом в МОРС о своем скором прибытии. Однако часа через полтора из столицы пришла телефонограмма, запрещающая кому-либо совать нос и другие части тела в дела МОРСа. Фамилию должностного лица, подписавшего это указание, шеф сообщил мне шепотом, предварительно оглянувшись по сторонам. Шеф со своим начальником малость струхнули, но решили продолжать изыскания с особой осторожностью. Вкрадчивые расспросы, посредством задействования специфических информационных каналов, показали, что в/ч к разведке, контрразведке, спецконтролю, спецпропаганде и всяким
особым и специальным органам отношения не имеет. Кадровики задумались и попытались пригласить на беседу за рюмочкой чая пенсионера, навязавшего когда-то шефу кота в мешке. Тот, узнав о теме возможных обсуждений, сказался больным, а через час выехал в аэропорт с намерением вылететь в Харьков на постоянное жительство к любимой дочери. Такие сведения, во всяком случае, сообщила по телефону теща пенсионера, попросившая в дальнейшем по этому номеру не звонить. Запахло жареным.
        - Ты погляди, что делается, - сказал шефу его соратник-руководитель, - они, похоже, какую-то гадость затеяли, а случись чего, вот тебе и пожалуйста. Особисты с политиками в нас пальцами тыркать будут. Скажут, что этот МОРС на наших штатных клетках настаивался.
        - Может быть, анонимку вбросить? Так, мол, и так. Что-то странно. Надо бы меры принять.
        - У тебя еще вкус клея на языке не исчезнет от марки с конверта анонимного, а на нас уже дело заведут, как на лиц, несанкционированно постигших гостайну. А что мы знаем? Пенсионеру хорошо. У него в Харькове родня. А нам с тобой куда? К моей куме в Сибирь намыливаться?
        Тогда-то шеф и предложил заслать на одну из вакантных должностей в МОРС своего человека, который сможет выяснить, насколько опасна вся эта лабуда. После обсуждения различных кандидатур выбор пал на меня. Для роли агента-резидента кадровых органов никого более подходящего не нашлось. Можно было гордиться. Теперь я понял, что имел в виду шеф, говоря о необходимости внесения разнообразия в жизнь и службу.
        - Ты веришь, что я тебя выручу и всегда прикрою, ежели что? - спросил шеф после окончания своего занимательного повествования.
        - Нет.
        - Ну, и правильно, но можешь быть во мне уверен. Я постоянно буду мысленно с тобой. Согласен?
        - Я хотел бы подумать.
        - Такое желание тебя характеризует с очень хорошей стороны. Редко, кто этим теперь занимается. Но времени на раздумья нет, да и выпивка уже заканчивается.
        - Ладно. Только недельки на две - не больше. У меня еще с прошлого года полтора отпуска непрогуляно.
        - Я в тебе не ошибся. Гарантирую тебе головокружительную карьеру в подведомственной мне зоне. Теперь обсудим легенду прикрытия.

***
        На мою должность на крейсер назначили выпускника этого года. Сначала он попал на бригаду тральщиков, но его отец - крупный деятель тыла, был очень недоволен. Отец заказал для сына должность на боевом корабле высшего класса последнего проекта. Это была моя должность. Моим перемещением с крейсера в МОРС шеф, как всегда, убивал двух зайцев. Командование корабля было радо, что теперь проблем с харчами и шмутками станет намного меньше. А прилично подготовленной группой РТС даже полный олух сможет теперь успешно командовать. А парень таковым не являлся. Кроме правильных родителей у него была правильная жена из потомственных политрабочих. За него я был спокоен. За группу - тоже. Пожав руки матросам-соратникам по последнему мореплаванию, попросил не поминать лихом. Прощание с крейсером было стремительным, как неожиданное падение с моста в воду.

***
        Второй день я сидел дома с семьей, что удавалось весьма нечасто. Это мне нравилось. Единственный недостаток - нельзя никуда отлучиться, даже с ребенком погулять. Шеф приказал ждать от него указаний и читать толстую книгу, которую он на время одолжил у особистов. Книжка была переводом с английского и повествовала о том, как втереться в доверие к людям, добиться их расположения, а потом уже их обчистить или всучить им за бешеные деньги какую-нибудь дребедень. Когда я попробовал поговорить с женой, пользуясь полученными при чтении рекомендациями, она решила, что я переутомился на службе и посоветовала принять душ. Так я и сделал. Вскоре появился матрос-посыльный от шефа, призывавшего меня к себе условной кляксой в третьей строке безобидной записки.
        Шеф нарисовал мне план, по которому я должен был найти МОРС среди множества различных объектов, расположенных в пляжной зоне.
        - Как литература? - спросил он.
        - Хреновина все это, - заявил я, возвращая книгу.
        - Ну, не скажи, - шеф обиженно погладил книжкину обложку, - американцы в психологии поднаторели.
        - Нет. Добиться доверия русского человека словами, улыбками и жестами невозможно. Он норовит в душу заглянуть. Выпей с ним ведро водки, поговори начистоту, набей ему морду - может быть и поверит. А иногда незнакомцу червонец отдаст и фамилию не спросит. Так-то.
        - Где-то, по-своему, ты прав, но и заокеанские разработки надо брать на вооружение. Понятно?
        Я кивнул. Показав, кто здесь начальник и оставив за собой последнее слово, шеф заставил меня выучить наизусть пару номеров телефонов для срочных докладов обстановки. Он внимательно осмотрел мою расчетную книжку и аттестаты, полученные на корабле, после чего выдал предписание и справку о допуске к секретам.
        - Документы приличные, не подкопаешься, - сказал шеф, задумчиво потирая висок.
        - Так они же настоящие.
        - Ах. Ну да. Конечно. Но мало ли что бывает…
        Все было, как в шпионском романе.
        - Почему ты попросился служить на берег? - резко прозвучал вопрос шефа.
        - Остобрыдло мне. Все море и море. Песка хочется.
        - Неправильно отвечаешь. Вот тебе текст. Иди, учи уроки.
        Минут двадцать я заучивал ответы на изрядный перечень возможных вопросов, которые выдумал шеф. Он кадровик - ему видней.

***
        КПП[КПП - контрольно-пропускной пункт. - Примеч. редактора.] МОРСа я нашел с большим трудом. Дорога к нему шла через незаметную лощинку, которую я раза три проскакивал на полном пешем ходу. Глухая трехметровая стена из ракушечника окружала часть. Колючая проволока поверх стены указывала на нешуточный характер организации, а звезды с якорями на воротах намекали на ее военно-морской статус. Рядом с широкими воротами имелась небольшая пристройка КПП с караулкой при железной двери с глазком. Не обнаружив кнопки звонка, я начал стучать, а потом дубасить в гулкую дверную массу. Не прошло и десяти минут, как что-то заскрежетало, дверь открылась, и появился толстенький мичман в тапочках-вьетнамках на босу ногу. Накинутая на голое тело тужурка с погонами не скрывала обильной мхоподобной растительности на теле.
        - Чего трэба? - довольно грозно спросил мой новый сослуживец.
        А затем обиженно протарабарил на коктейле из русского и украинского, что ходят тут всякие, порядок нарушают, шумят и безобразничают. Такой диалект, кажется, называют суржиком. Мощным волевым усилием я сдержал естественное желание выдрать оборзевшего мичмана за нарушение формы одежды, неотдание чести, игнорирование субординации и прочее. Всего четырнадцать пунктов. Доброжелательно улыбнувшись, как было рекомендовано книгой, я назвал себя, сообщил, что назначен в часть главным инспектором-инструктором по технике безопасности. И попросил доложить обо мне командиру.
        Мичман, видимо, вспомнил, что он на службе, и попытался застегнуть тесную тужурку. Это ему плохо удавалось из-за цеплявшихся за пуговицы и попадавших в петли волос на груди. Он крякнул от боли и, бросив бесперспективное занятие, проводил меня в довольно большую комнату, предложив («будь ласка») подождать. Помещение имело казенный вид и содержало в себе две койки рядового состава, стол для чистки оружия, решетку на окне и пару картин в золоченых рамах. Одна изображала В. И. Ленина в Разливе, сочиняющего на пеньке апрельские тезисы. Вторая была классическим культовским портретом в полный рост Иосифа Виссарионовича в форме генералиссимуса. Бирка на боковой поверхности рамы свидетельствовала, что портрет был поставлен на инвентарный учет еще при жизни товарища Сталина. Решив ничему не удивляться, я присел на койку. Приблизительно через полчаса, осторожно приоткрыв дверь, в помещение проник аккуратненький мужчина лет пятидесяти, в коричневом, отглаженном до блеска костюме-тройке - ровеснике портрета вождя.
        - Здравствуйте, - тихо вымолвил он, - я вольнонаемный сотрудник части. Заведую строевой канцелярией. Зовут меня Семен Ефимович. Готов принять у вас документы.
        Отдав ему пачку бумаг, я поинтересовался, когда смогу доложить командиру о своем прибытии.
        - Не будем торопиться, - прошелестел строевик, не отрываясь от изучения текстов.
        Кроме костюма, в облике Семена Ефимыча не было ничего запоминающегося: он был по всем параметрам средний и бесцветный, без особенностей и примет. Работа с документами заняла у него довольно много времени, причем он ни разу не присел, а несгибаемо стоял у оружейного стола. Возможно, берег стрелку на допотопных брючках.
        - Итак, вы собираетесь у нас служить? - наконец спросил он.
        - Там все написано, - я не собирался обсуждать свои планы с каким-то шпаком, но на всякий случай улыбнулся. Это вышло почти автоматически. «Читать надо меньше всяких психологов», - подумал я.
        - Хорошо, - продолжал он, делая вид, что мой ответ его удовлетворил. - Допуск на территорию части возможен только по указанию командира, а он на мероприятиях. Попрошу вас прибыть сюда завтра к 11.00. Я доложу командиру. Возможно, завтра по вашему делу будет принято решение.
        - А можно переговорить с кем-нибудь из офицеров?
        - Никого нет. Все на объектах. Я здесь единственное ответственное лицо. Жду вас завтра. Документы останутся у меня.
        После недолгих препирательств я настоял на возвращении мне удостоверения личности. С некоторых пор очень болезненно переношу расставание с туговозобновляемыми корочками. Убывая, я широко и открыто улыбнулся Ефимычу и мичману в точном соответствии с рекомендациями американских специалистов. По их физиономиям было понятно, что сотрудники МОРСа этих рекомендаций не читали. А может быть, им нечего было мне продать?

***
        Позвонить шефу и доложить о первых впечатлениях я смог только поздним вечером, потому что подвергся перехвату по пути группой подгулявших знакомых офицеров. Они были уверены, что продолжают отмечать присвоение мне старлейского звания. Отпираться было бесполезно. Шеф докладом остался не слишком доволен и просил быть еще внимательнее и осторожнее. После высокопарных слов об ответственности моей миссии для судеб шефа и Флота мне оставалось только проорать: «Так точно!», что я и сделал.

***
        Ровно в 11.00 я постучал в известную железную дверь. Похоже, меня ждали. Выросший на пороге мичман казался образцом строевой выправки. На его «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!» я выставил особо открытую расширенную свежеотработанную улыбку и бережно пожал его пухлую руку. На этот раз мичман, заперев входную дверь, провел меня сквозным коридором на территорию части. Выйдя из здания, я обомлел. Огороженная зона охватывала не менее полукилометра прекрасного песчаного пляжа. Справа вдалеке виднелись крупные ангары, а всего в сотне метров в том же направлении наблюдалось чудо. Настоящий сказочный дворец. Здание имело сравнительно небольшие размеры, но поражало великолепием и изысканностью архитектуры. Будучи полным дубом в зодчестве, я интуитивно понимал, что это шедевр. Именно таким я себе представлял пристанище Шахерезады, где могли полноценно звучать сказки «Тысячи и одной ночи». Хотелось стоять и любоваться, но мы повернули налево и направились к группе КУНГов (закрытых автомобильных кузовов, похожих на подсобки строителей), установленных на покосившиеся бетонные или кирпичные столбики.
        Наличие таких, достаточно убогих, помещений на берегу позволяло штабным офицерам сносно трудиться и отдыхать на твердой почве. При этом числились они в составе экипажа или плавучего штаба, получая приличное морское денежное довольствие. Переход в капитальные береговые сооружения мгновенно лишал их таких благ. Про хитрости эти, придуманные ушлыми финансистами вместе с хитрыми штабистами, я узнал в период своего пребывания в бригаде кораблей вспомогательного флота. Подобные КУНГи были обильно расставлены почти по всем причалам. Не удивительно было бы их увидеть и на газоне у штаба флота. Но до этого дело не дошло.
        Мичман подвел меня к самому левому КУНГу, открыл дверку и жестом предложил войти, сам оставаясь снаружи. Увидев Семена Ефимыча, я поздоровался и состроил доброжелательную улыбку особым, тщательно отработанным у зеркала методом. Наверное, она оказалась недостаточно открытой, так как, начиная свое бюрократическое вещание, он брезгливо поморщился.
        - Принято решение предоставить вам отпуск по семейным обстоятельствам на трое суток. Вот отпускной билет. Ваше назначение к нам было ошибочным. К нам уже направлен выпускник академии, который целенаправленно прошел подготовку для службы в специфических условиях. Вашей вины здесь нет. Думаю, что допустившим ошибку лицам будет указано. (Я чуть было не вздрогнул, но сдержался.) Возможно, к моменту вашего возвращения из отпуска мы сможем предложить вашему вниманию другую должность в другой части.
        - А что именно? - Я уже был изрядно утомлен этой «семеноефимчией».
        - В должностном окладе и штатной категории ваш статус ущерба не понесет.
        - Надеюсь, - мне показалось, что он ухмыльнулся уголками губ. Издевается, что ли?
        - Может быть, я все-таки здесь пригожусь?
        - Нет. Решение уже принято. - Указательный палец собеседника уперся в потолок. Поскольку вы были допущены на объект, подпишите обязательство о сохранении в тайне любых сведений о нашей части.
        Я расписался, причем Ефимыч потребовал повторить подпись: ему показалось, что какая-то буква выписана недостаточно четко.
        - Пройдите в соседний КУНГ. Мичман вас проводит. Получите там денежное довольствие и можете быть свободны.
        Выходя, я непроизвольно состроил на физиономии кривую мину. Выполнение задания находилось под угрозой.
        В соседнем кузове на койке за цветастой занавеской валялся капитан с малиновыми просветами на погонах. Судя по мешкам под глазами, он систематически и с удовольствием нарушал сухой закон. При моем появлении он резво поднялся и радостно захлопотал.
        - Здравствуй, здравствуй, мореход. Я о тебе все знаю. Не хотят тебя брать в наш МОРСик, а зря. Был бы у меня друг-товарищ. Но ты не горюй. Они тебе место подберут - закачаешься.
        Андрей, как попросил называть себя капитан, быстро насчитал мне все выплаты по окладам и даже подъемные. Он выплатил подъемные и на семью, не спросив справок с места жительства и свидетельств о браке, рождении, убытии и прибытии. То есть всего того, без чего ни один финансист даже не почешется открывать ведомость на выплату разновсяких пособий и дотаций. Я насторожился. Такой халявы со мной никогда не случалось. Андрей раздухарился и отстегнул мне еще пол-оклада сверху за какие-то особые условия службы. От денег я не отказывался и, расписавшись раз пять в графе «получатель», сложил купюры в отдельный карман для последующей проверки на подлинность. Покончив с расчетами, капитан достал из шкафчика слегка початую бутылку виски «Белая лошадь» и пару стопочек.
        - Давай-ка обмоем твое прибытие-убытие.
        Я согласился, но с условием, что возмещу ему со временем алкогольные запасы, правда, с учетом моих возможностей, водкой или коньяком. Он небрежно кивнул и разлил напиток по емкостям. Закусывали виски мы необыкновенно вкусными вялеными фруктами. Их названий я раньше никогда не слышал и даже не предполагал о возможности существования чего-то подобного. Когда Андрей отправил под стол опустошенную бутылку и предложил закурить «Мальборо», в мою нетрезвую голову закралась страшная мысль о том, что я нахожусь в шпионском гнезде американского империализма.
        Наверное, их прикрывает московский резидент, окопавшийся в верховном военном руководстве. Не исключено, подумалось мне, что их щупальца широко раскинулись по соединениям и частям Флота. Возможно, они готовят плацдарм для высадки десанта. Вроде того, как на Кубе. В заливе гусей или свиней, не помню. Отечество в опасности? Я должен быть хитрым, осторожным и внимательным, чтобы разоблачить врагов.

«Вы - болван, Штюбинг», - выплыла из памяти фраза главного героя фильма «Подвиг разведчика». Что там еще можно почерпнуть для применения в моей ситуации?
«Никелированная кровать с тумбочкой»? Не то.»Ваша щетина превратится в золото»? Нет, и это не годится. Делая вид, что ничего не подозреваю, а питье «Белой лошади» и курение «Мальборо» для меня дело вполне привычное, я сердечно распрощался с сомнительным капитаном и под конвоем не менее сомнительного мичмана покинул часть. Всевозможные предположения не позволяли мне полноценно осклабиться, но я пытался это сделать в полном соответствии с прочитанной книгой по психологии.
        Опасаясь прослушивания агентами телефонных сетей, я лично прибыл к шефу домой и, взяв с него ужасную клятву молчания, рассказал все. Помнится, он поклялся своим новым автомобилем, в очереди на который стоял лет пять, а деньги копил всю жизнь. Иначе я поступить не мог, поскольку дал подписку о неразглашении любых сведений. Шеф выразил недоверие моей версии, особенно после того, как я по его просьбе на него дыхнул. Потом задумался и погрустнел. Дело пахло уже не жареным, а горелым.
        - Брякнуть бы особистам, - сказал шеф, - да что мы сможем им сообщить? В каком-то странном МОРСе капитан-финик глушит виски, курит «Мальборо» и денег отваливает сверх возможной меры всем, кому ни попадя? Кстати, о деньгах. Насколько я в них разбираюсь, а разбираюсь я в них неплохо, они настоящие.
        Мое предложение подождать несколько дней и еще разок оглядеться на месте было принято шефом с отвращением. Мы оба были в растерянности и расстались, ощущая наличие в мозгах какой-то гадости. Сродни тараканам.

***
        Уже на второй день своего неожиданного отпуска я не выдержал и самовольно отправился в разведывательный дозор. Изображая отдыхающего, я хотел нацепить шорты, однако полное отсутствие загара на ногах заставило отказаться от подобного способа конспирации. Остановился я в итоге на спортивном костюме и кедах. Для повышения маневренности очень кстати оказался соседский велосипед. Бабушкин театральный бинокль (семейная реликвия) с украшениями из слоновой кости и кухонный топорик-секира дополнили мою экипировку. Стараясь остаться неузнанным, я надвинул на глаза кепку и надел темные очки. Дорога была неблизкой, колеса велосипеда зверски восьмерили, но часа за два все-таки удалось добраться до места. Мне повезло обнаружить заросший кустарником пригорок, с которого открывалась почти вся панорама МОРСовской ограды и даже просматривалась часть побережья с КУНГами, а главное, были видны ворота и КПП. При помощи секиры, я расчистил себе в кустах наблюдательную позицию и отрыл небольшой окопчик.
        Часов до шести вечера практически ничего не происходило. Стало, однако, понятно, что часть охраняется сменой из четырех пожилых ВОХРовцев[ВОХР - военизированная охрана; ведомственные вооруженные подразделения, занимавшиеся охраной железнодорожных мостов, тоннелей и иных стратегических объектов. - Примеч. редактора.] (почему-то называемых в народе мобутовцами[Мобуту, полное имя - Сесе Секо Куку Нгбенду Ва За Банга Мобуту - президент Заира с 1967 по 1997 гг., основатель партии Народное движение революции, маршал; по аналогии с его именем в СССР в 60-70-е годы называли любую военную форму, отличную от принятой в Советской армии. - Примеч. редактора.] ), которые лишь однажды за много часов предприняли имитационную попытку обхода охраняемой зоны. Задора хватило только на десять минут моциона и двадцатиметровое удаление от караулки. Ровно в восемнадцать часов из ворот выехала «Победа», а вслед за ней выбежал оживленно размахивающий руками мичман. Из притормозившей машины вылез Семен Ефимыч, выслушал соратника и жестом пригласил его в салон. После их отъезда движения в обозреваемом пространстве не
наблюдалось в течение часа.
        Дрема свалила меня в окоп, но громкое тарахтение заставило возобновить наблюдение. Звуки издавались мотоциклом, на котором восседал знакомый мне финансовый воротила - капитан из МОРСа. Был он в комбинезоне песочного цвета, но узнаваем по почти неуловимым повадкам самоуверенного и независимого человека. Из доступной моему обзору части земной тверди мотоцикл вылетел почти мгновенно. Я уже было собрался покинуть свой пост, но снова появился мотоцикл, на сей раз с двумя седоками. Крепко обняв капитана от финансерии, на заднем сидении мотоцикла возлежала дама, одетая соответственно верховой прогулке - в брючный костюм. Мотоцикл направился в противоположном от ворот направлении и заглох где-то метрах в двухстах левее КПП. Уже темнело, но благодаря своей оптике я увидел, что две тени проскользнули к КУНГам, расположенным недалеко от ограды. «Ага, - подумал я, - там есть пролом или лаз».
        Оставив велосипед на наблюдательном пункте и соблюдая правила маскировки, я двинулся в направлении возможного пересечения границы МОРСа. Довольно быстро обнаружилось место в стене, где вообще отсутствовало несколько ракушечниковых блоков, оставляя широкий вход в загадочную область побережья. Поблизости под деревом остывал от гонки тяжелый темно-синий аппарат. Вспомнились слова шефа:
«Все, что между ног, транспортным средством не является». Захотелось с ним подискутировать, но шеф был далеко и вряд ли подозревал о моих изысканиях. Стало грустно. Я убедил себя, что формально, будучи военнослужащим МОРСа, имею полное право находиться на его объектах. И смело, ползком, скрываясь в высокой растительности, пересек границу.
        Когда половина пути к КУНГам была преодолена, неожиданно послышались громкие удары по металлу, шумы автомобильных моторов и человеческие голоса. Через открывшиеся ворота в направлении моего местонахождения проехали «Победа» и фургон-санитарка. Я залег и замер. Машины остановились метрах в десяти от моего лежбища. Из них вылезли Ефимыч, мичман и еще одна крупногабаритная личность, судя по дальнейшему поведению - грузчик. Открыв первый КУНГ, они начали загружать в санитарку извлекаемые из него коробки, ящики и мешки. Семен Ефимович подергал дверь финансового пристанища и громко спросил:
        - Капитан, вы здесь?
        - Здесь, здесь, - как эхо ответил Андрей, появляясь на пороге в купальном халате, - что случилось? Почто в столь неурочный час посмели мой покой нарушить?
        - Опять девчонку притащил? - Ефимыч понизил голос, взял капитана под руку и проволок в моем направлении. - Доложу я о твоих фокусах, допрыгаешься. Ты должен меня слушаться. Я дольше пожил, а потому - умнее.
        - Видал я дураков и постарше, - финансист, похоже, разозлился. - В чем дело?
        - Ладно, погоди, - обиженно прошептал его собеседник. - Приказано сворачиваться. Наверное, где-то что-то просочилось. То кадровики рвутся с ревизией, то улыбчивых придурков на вакансии присылают. (Вот ведь гад. Это он обо мне!) А вчера пришла директива представить сорок шесть человек на диспансеризацию и вакцинацию. (Узнаю руку шефа!)
        - Ваши недоработки по административной линии. - Андрей хихикнул. - У меня все тип-топ. Никаких проблем. Копейка к копейке. А теперь из-за ваших проколов всю документацию надо заново оформлять. Как не стыдно на меня еще и наговаривать?
        - Велено сегодня свернуться и перебазироваться на маяк. Все почти по плану. Только на месяц раньше. Мичман остается сдавать территорию базе отдыха, а мы - по маршруту.
        - Велено, так велено. Только я приеду завтра утром. Как джентльмен - не могу оскорбить даму своим бегством. Подождите, сейчас вынесу документацию.
        Капитан вытащил из своего жилища штук восемь коробок и портфелей, пару ящиков с бутылками, ружье и два мотоциклетных колеса. Все это, как и многое другое из соседних КУНГов, было погружено в санитарку, а что-то, видимо особенно ценное, засунули в «Победу». Я повторял шепотом буквы и цифры автомобильных номеров, но был уверен, что забуду, если не запишу. А писать было нечем, да и не на чем. Лежа в темноте, я выложил цифры наощупь из мелких камушков, слева от себя. Машины со всеми, кроме Андрея, уехали, а я выбрался за пределы забора и устроился в засаде около мотоцикла.
        Через пару часов ожидание увенчалось успехом. В то время как капитан со спутницей садились на своего боевого коня, я незаметно подобрался сзади и стальным голосом советского разведчика повелел:
        - Капитан, признавайтесь! Ваша карта бита! - В качестве веского аргумента в моей руке ослепительно блеснула кухонная секира.
        - Наденька, познакомься, пожалуйста, это мой добрый приятель и сослуживец, мэриман. Все, что ниже ватерлинии, - в ракушках, девчонкам нравится… А ты подожди меня десять минут, - обернулся ко мне Андрей, - подругу отвезу, и поговорим. У меня еще немного виски осталось.
        - Угу, - ответил я, пораженный доброжелательностью его тона и железной выдержкой в сложной ситуации, - я подожду, только недолго.
        Мотоцикл резко рванул с места и через секунду исчез из вида. Я, правда, успел заметить, как девица помахала мне левой рукой, делая правой захват на шее Андрея.
        - Как я мог его упустить?! Загипнотизировал он меня, что ли? Ну как я мог поддаться? - Ругал я себя, ругал, но тут раздался шум мотора, возвещая о возвращении моего чуть было не потерянного «языка».
        Андрей поставил мотоцикл на то же место и тем же маршрутом проследовал в свой КУНГ, я - за ним. Мы сели за столик, выпили по рюмке, и не успел я еще задать свои вопросы, как он начал рассказ.
        - Пару лет назад служил я на одной небольшой бербазе[Бербаза - береговая база. - Примеч. редактора.] финансистом и горя не знал. Но однажды случилась комплексная проверка нашей лавочки с полной ревизией всех складов и материальных ценностей. Я-то был за свой участок спокоен, но командир трясся от страха и хорошего не ждал. Вызвал он меня и попросил найти средства для достойной встречи комиссии. Вино там, шашлыки, баня и прочие радости жизни. Мужик он был неплохой, и мне очень хотелось ему помочь…
        Взгляд капитана прошелся по помещению и задумчиво уперся в мое лицо. Я готов был поспорить, что он меня не видит. Где-то вдалеке заливисто залаяла собачонка, ей ответил целый кобелиный хор, и только эти звуки вернули Андрея к реальности.
        - Придумал я одну хитрость, - продолжил он и закурил. - Дело в том, что при бербазе давным-давно существовала какая-то лаборатория по контролю не то аккумуляторов, не то электрорегуляторов…
        Мой собеседник поднялся с места, открыл дверь КУНГа. На берегу было совершенно темно. Ночь была безлунной.
        - Давай прогуляемся к берегу, - предложил он. - Никому еще все это не рассказывал. В процессе ходьбы из меня легче слова выскакивают…
        Не торопясь, ориентируясь по шуму волн, мы направились к береговой черте.
        - На чем это я остановился? Да, лаборатория. Важно то, что она была только на бумаге, а сократить ее все время забывали. Вот я и предложил командиру укомплектовать лабораторию, но не мертвыми душами, как у Гоголя, а увольняющимися в запас матросиками. Мол, на сверхсрочную мы их якобы оставили, а документы продублировали. С ребят взяли подписку о готовности служить у нас при экстренной необходимости сверхсрочниками и о сохранении в тайне такой договоренности. Ибо, как известно, американцы спят и видят, как бы нас объявить милитаристами, наращивающими численность военных рядов…
        Накатывающиеся на берег водяные холмы выбрасывали к нашим ногам клочья пены, фосфоресцирующие во тьме. Происходящее казалось каким-то нереальным. События последних дней и наши разговоры виделись малозначительными. Более важной казалась судьба выброшенных на песок медуз, растекающихся по суше, ежесекундно теряющих свою элегантную форму.
        - Матросы, - продолжал капитан свое повествование, - уволившись, разъехались по домам, но по бумагам вроде бы продолжали служить. Средства на достойную встречу комиссий появились. Даже с избытком. Мы реализовали еще штук пять весьма прогрессивных идей. Но нельзя себя считать умнее всех…
        За все время его рассказа я не проронил ни слова. Но теперь Андрей уставился на меня, ожидая, видимо, какой-то реакции. Я трижды кивнул и хмыкнул. Этого оказалось достаточно, и он продолжил.
        - Один из московских военкомов умудрился проследить по бумагам несколько любопытных ниточек и взял меня в оборот. Вместо пребывания в уютной двадцатиместной камере, он предложил организовать при моем активном участии отдельную режимную часть. Для изыскания финансовых средств в высших интересах. Каких? Клянусь - не знаю. Всех наших сотрудников ты уже видел. Семен - очень темная лошадка, я его опасаюсь. Мичман - добрый парень, но ему в рот смотрит…
        Мне тоже очень хотелось обругать Семена Ефимыча, но я сдержался и ограничился повторным одобрительным хмыканьем. А он резюмировал:
        - Рассказал тебе это потому, что побаиваюсь за свою судьбу. Знаешь, что? Отдам я тебе один конвертик, а ты его только тому покажешь, кто тебе предложит виски морсом запить.
        Он хихикнул, а я кивнул.
        - Своим родным рассказать стыдно, - капитан насупился, - а ты и так почти все знаешь. Я тебя за КУНГами сразу приметил. Но на особиста, кажется, ты не похож. Из любопытства, что ли, или как?
        - Ага, - вылетел из меня универсальный ответ.
        - Так согласен взять конвертик? А я тогда на все вопросы отвечу.
        - Согласен. А почему МОРС? - задал я свой первый вопрос.
        - Это просто. Помнишь, из какой ягоды морс делается? Знаешь, наверно, что означает
«развесистая клюква». Я сам придумал расшифровку: многоцелевой… и так далее.
        - А почему сорок второй? - меня радовала и настораживала открытость собеседника.
        - Размер моей обуви… - он усмехнулся.
        - Да уж… И куда вы теперь со своим МОРСом? - осторожно подбирался я к самому главному.
        - Полная смена названия, позиции, дислокации и всех параметров. С сегодняшнего дня МОРСа больше нет на ЧФ. Скорее всего, он передан во флотилию, а там уже расформирован. Где он возродится - не знаю, и тебе лучше не знать…

«Язык», казалось, ничего не скрывал, только не было ли здесь подвоха?
        - Почему ты не смоешься? - я взял капитана за локоть. - Неужели невозможно? Давай, что-нибудь придумаем, может, я помогу.
        - Дурные привычки появляются быстро, а избавляться от них приходится долго. У меня есть сейчас все, что пожелаю. - Он явно играл на публику. - Люблю виски, хороший табак, мотоциклы и веселых подружек. Кроме того, где-то на меня наверняка заведено дело… И как ты предлагаешь его закрыть?
        Нет, подумалось мне, на «Подвиг разведчика» это явно не тянет. Совсем другие коллизии. Из классики ближе всего к «Золотому теленку». Андрей со своей компанией изображают Корейко А. И., а Остап Ибрагимович сидит в столице, пасет этих гусей и командует парадом. Хорошо, что они от меня отказались. А то пришлось бы работать Шурой Балагановым, что, понятно, не очень-то хотелось.
        - Послушай, а что там за дворец такой необыкновенный? Никогда не видел ничего подобного, - я попытался перевести беседу в другое русло.
        - Это территория базы отдыха, - откликнулся на вопрос Андрей, тщетно пытаясь носком сандалии столкнуть медузу в море. - Место выгула местного и столичного начальства… Вот кто-то из них и заказал, кажется, в Индии уменьшенную копию знаменитого памятника архитектуры и культуры. Привезли, как миленькие. В обмен на поставки чего-то скорострельного. Говорят, что через месяц комиссия приедет на приемку объекта. В правый ангар уже завезли бочки с вином из Золотой Балки. Будет, чем приемку обмыть.
        - Мне-то теперь куда податься? Я ведь сюда, кажется, назначен, - снова подкорректировал я тему.
        - Думаю, тебя уже переназначили. Построят - скажут. Гуляй пока.
        Откровения капитана вызывали у меня доверие, но оставляли впечатление чего-то недосказанного. Я попытался было продолжить допрос свидетеля, но ничего нового мне узнать не удалось. Покончив с последними, заключительными каплями любимого напитка, Андрей упаковал дорожную сумку, и мы присели на дорожку, затем, пройдя сквозь стену, разошлись в разные стороны.
        Я крутил педали велосипеда и думал о том, что хорошо заниматься ясным и честным делом, и мысленно составлял рапорт о выходе в отставку из агентурной разведки кадровых органов.
        Взяв с шефа еще одну страшную клятву молчания (связанную с вопросами интимного свойства), я поделился с ним всем, что узнал. Во избежание неприятностей мы дружно решили никому ничего не рассказывать, что и сделали. Всю эту ночь и многие последующие ночи снились мне медузы в полосе прибоя.
        Как и ожидалось, наутро МОРС испарился из числа подшефных организаций. Его как будто и не было. Учетные листы и книги увез нарочный.

***
        Я получил назначение на прекрасную должность в научно-исследовательской организации, производившей на флоте испытания совершенно экзотического оборудования, за что очень благодарен МОРСу.
        Через год ко мне явился Андрей и сообщил, что уволен в запас по болезни. Врезался куда-то на мотоцикле, вследствие чего якобы страдает потерей памяти и головными болями. Возможно, был еще и тик - уж больно активно он подмаргивал левым глазом. Или подмигивал? Кто их знает - этих «фиников». Капитан забрал свое письмо и угостил меня виски, а уходя, оставил блок американских сигарет.
        Лет двадцать с гаком ничего о нем не слышал, но недавно увидел по телевизору на какой-то крутой тусовке. Как я понял, он оказывает консультационные услуги частным фирмам в области финансов. Пользуется авторитетом. И выглядит вполне отлично.
        Думается, что срок хранения тайны МОРСа давно истек и ее разглашение никому не повредит.
        Да! А тот дворец, кажется, похож на Тадж Махал. Очень похож.
        Военморкор
        Году, кажется, в семьдесят пятом или около того отправили меня в очередную экспедицию на эсминце ЧФ «B-вый». Был я в то время младшим научным сотрудником одной военной исследовательской организации в старлейском звании и находился в константной готовности к «бою и походу». Снабдили меня четырнадцатью ящиками аппаратуры, которую надо было проверить в экстремальных условиях морского похода, и помощником - мичманом, мгновенно исчезающим из виду при малейшем намеке на потребность в выполнении любой работы.
        Прикомандирование на корабль перед походом на боевую службу, надо отметить, редко обходилось без проблем и разногласий. Командир эсминца - пожилой в моем тогдашнем восприятии, среднего роста, полноватый капитан второго ранга тяжело вздохнул, понимая, что отделаться от меня не сможет (есть директива сверху!), а для размещения железяк и двух человек требуются помещения, каюты, места за столом и дополнительные пайки на камбузе. На его прямой вопрос о том, будет ли от нас и нашей техники хоть какая польза, я пообещал разбиться в лепешку, но показать на практике преимущества перспективной аппаратуры для облегчения военной службы.
        - У нас с собой новые приборы локации. Сядем на хвост американцам - не скроются. Наверняка половину похода корабль на слежении будут держать.
        - Ну-ну, - скептически ответил он и, вызвав старпома, поручил ему вздорное дело по размещению нашей группы. Моего мичмана Валентина сравнительно безболезненно удалось внедрить в каюту к двум баталерам - продовольственнику и финансисту, которые считали себя членами некой избранной касты и не допускали к проживанию в своей трехместной каюте представителей иных гильдий. Исключение было сделано лишь потому, что Валентин был человеком со стороны и вряд ли стал бы совать свой нос в чужие дела.
        Аппаратуру пристроили в небольшую каптерку на надстройке, удалив оттуда запасы какой-то заплесневелой парусины, наличие которой в хозяйстве порядком удивило даже местного боцмана. Старпом же, пользуясь его смущением, экспроприировал помещение в мою пользу.
        Когда же была предпринята попытка моего внедрения в каюту командира БЧ-2 за счет выдворения оттуда «бычка-три» - командира БЧ-3, разразился скандал. Командир этот, капитан-лейтенант Михаил Врубель, заявил, что скорее зарядит собой торпедный аппарат левого борта, чем покинет родную каюту. Он убедительно сообщил, что видал нас всех последовательно в одном и том же гробу, а ему срочно нужно готовиться к экзаменам в академию, что возможно осуществить только в привычном штатном помещении. А академия крайне необходима для того, чтобы покинуть, наконец, задолбанный плавсостав, наделать детей и жить по-человечески. Становилось ясно, что жена грозилась его бросить при невыполнении этой программы. Свою речь он завершил аксиомой, что жизнь дается один раз и прожить ее надо в Питере.
        Решение нашлось компромиссное. Мне выделили соседнюю, ужасно тесную одноместную каюту без умывальника, с малюсеньким, с ладошку ребенка, навечно заваренным иллюминатором, но предоставили право посещения соседей для выполнения процедур самообслуживания и личной гигиены. Мое новое жилище корабельный врач старлей Женя ранее использовал в качестве складского помещения для хранения медикаментов и неприкосновенного запаса спирта-шила. Поэтому дверь в каюту была дополнительно оснащена внутренними запорами и одним навесным замком, хотя доктор уверял, что и этих мер предосторожности было недостаточно: шило, по его заверениям, кто-то регулярно ворует, разбавляя НЗ водой. Для вящей убедительности своих доводов он даже дал отдельным офицерам попробовать по 20 граммов этого самого таинственным образом исчезающего шила, а потом перебазировал его тающие запасы в другое секретное место.
        Отведав угощения, мы согласились с тем, что продукт явно разбавлен, хотя в один голос признали, что пить его все же можно. И тут же предложили продолжить следственный эксперимент, заключавшийся в дегустации. Продолжить дегустацию старпом, понятно, запретил, а заодно легонько всех нас обматерил для порядка и с чувством выполненного долга отправился на мостик - готовить корабль к убытию на БС.
        Не успел я осмотреться на новом месте, как появился Валентин и сообщил, что хочет припрятать у меня в каюте некоторые продукты, которыми с ним поделились баталеры. Я попробовал возразить, но мичман уверенно заявил, что к себе следует тащить все, кроме болезней. Было бы наивностью пытаться это оспорить, теряя в его глазах авторитет и вызывая сомнения в своих умственных способностях. Скрепя сердце, я согласился. Тем более, что после предложенного доктором шила-аперитива очень хотелось чего-нибудь съесть.

***
        Поход оказался достаточно удачным и спокойным не только для меня, но и для всего экипажа. Думается, в этом была большая заслуга командира, который, лишь изредка появляясь на людях, олицетворял своим внешним видом уверенность в успехе и основательность во всем. Поражало то, что только появившись на мостике, он мог мгновенно оценить и вникнуть в обстановку. Извлекая из своего подсознания никому не известную информацию о состоянии моря, глубинах, ветре, течении и множестве других факторов, он мастерски овладевал положением. Старпом и доктор, однако, были на него в обиде за то, что он слишком быстро уничтожал корабельные запасы шила: заступая на командирскую вахту, он частенько позволял себе принять граммов сто пятьдесят неразбавленного и сладко задремать в полутьме мостика. Но стоило только вахтенному офицеру обратиться к нему с вопросом, как командир поднимал голову и демонстрировал полную готовность к действию. Его неравнодушное отношение к спирту стало известно широко за пределами корабля, и поговаривали, что после этого похода нашего командира планируют отправить на какую-то береговую должность.
Положение усугубляло то, что в разряд командирских недругов перешел и замполит.
        А началось все одним поздним утром, когда хорошо выспавшийся, в отличном расположении духа командир был на мостике. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:
        - Желающим ловить рыбу собраться на юте.[Ют - кормовая часть палубы или надстройка судна. - Примеч. редактора.] Боцману - выдать снасти!
        Через две минуты на мостик с выпученными глазами примчался замполит и, задыхаясь от бега, сообщил, что своим объявлением командир сорвал политзанятия. Пытаясь его успокоить, командир предложил перенести посиделки на период дождливой и ветреной погоды, но тот, побледнев от подобного святотатства, обвинил его в оппортунизме. А борьбу с этим гнусным явлением замполит считал своей главной задачей в жизни и даже, говорят, собирался написать целый философский труд на эту тему. Толстую тетрадь с заглавием «Оппортунизм в современном социал-демократическом движении» у него в руках я, признаться, и сам как-то видел. Короче говоря, до окончания похода они так и не помирились. А замполит слыл человеком злопамятным и мстительным.

***
        Не желая растрачивать молодую жизнь на добровольное пребывание в одиночном заключении, я находился в соседней каюте, где обладал правом пользования умывальником, почти все свое свободное время. Особенно мы сдружились с Мишей. У нас оказалось много общего, включая воспоминания детства, проведенного на Большой Охте в Питере. Происхождение своей «художественной» фамилии он затруднялся объяснить, носил ее с некоторым стеснением и переживал по поводу того, что в школе его обзывали «рублем», хотя финансов это ему не прибавляло. Очень серьезно воспринимая ультиматум жены по поводу поступления в академию, он сидел над книгами и конспектами ночи напролет, отчего глаза его были всегда красными, а упорство казалось беспредельным.
        Собравшись как-то небольшой компанией, человек пять, мы решили отметить очередной праздник умеренным злоупотреблением алкоголя. Злоупотребление, понятно, не было бы умеренным, однако масштабам мероприятия препятствовали весьма ограниченные ресурсы. Не преуспели мы и в стремлении втянуть в свой порочный круг Врубеля, который вызывающе игнорировал коллектив, листая свои фолианты. По сей причине он сам стал темой нашего разговора.
        - Зря Мишка так надрывается, - сказал механик. - Как кавалер боевой медали, он пройдет в академию вне конкурса, без всяких проблем!
        (В скобках отмечу, что медаль «За боевые заслуги» Врубель получил за участие в разминировании Суэцкого канала после очередных арабо-израильских разборок. Несколько раз мы пытались выведать у него особенности боевых заслуг, за которые он был награжден, но безуспешно. Лишь однажды, в состоянии легкого подпития он позволил себе довольно грубо обругать обе противоборствующие стороны, однако его слова о том, что даже стадо баранов собственным дерьмом создаст минную угрозу эффективнее и грамотнее, остались для нас нерасшифрованными.)
        - Ничего ты не понимаешь, - ответил артиллерист Виктор, - наличие медали надо тщательно скрывать до последнего момента заключительного подведения итогов работы приемной комиссии.
        Виктор дважды поступал в академию и знал в этом деле толк. Он был уверен, что не прошел из-за сомнительной национальности родственников по линии жены, а его неистребимая готовность снова пытаться штурмовать вершины наук пугала и настораживала командование бригады.
        - Почему это? - встрял в разговор сам Михаил.
        - А потому, что медалисты ставят комиссию в затруднительное положение. Представь: в день окончательного формирования списков лиц, зачисленных на учебу, поступает указивка сверху - принять еще Петрова, Сидорова и Пупкина. Надо кого-то вычеркнуть. А этот кто-то - кавалер «ЗБЗ». Вне конкурса, выкидывать нельзя. Поэтому комиссия пытается отсеять медалистов еще на этапе медкомиссии или даже при отборе на флотах.
        - И что же делать?
        - Медаль держать в рукаве до последнего, как козырную карту, а для введения мандатной комиссии в заблуждение размахивать перед ее глазами какой-нибудь хреновиной, вроде почетной грамоты или статьи в газете «Стой! Кто идет?», посвященной отличнику Б и ПП[Б и ПП - боевая и политическая подготовка. - Примеч. редактора.] капитан-лейтенанту Врубелю.
        - Что за газета? - механик сделал круглые глаза.
        - Так сухопутчики называют свои окружные печатные органы. А наша флотская, «Флаг Родины», ничем не хуже. - Виктор был доволен произведенным эффектом. Наконец-то пригодился его жизненный опыт.
        После некоторых размышлений и обсуждений предложения артиллериста были приняты, и Миша сел переписывать характеристики и анкеты, выкидывая отовсюду упоминания о награде. Для создания дымовой завесы решено было отправить в газету статью об отличнике Михаиле. Корреспондентского опыта ни у кого не было, однако доктор Евгений предложил мою кандидатуру, ссылаясь на то, что научному работнику-МНСу это ближе и доступнее. Он намекнул на то, что мне предстоит еще писать диссертацию и надо набираться опыта. Я начал отбрыкиваться, но когда Виктор выразил сомнение в моих способностях -»Куда ему, салаге?» - согласился. При этом было заключено пари о том, будет ли опубликована написанная мною статья. Поспорили, как положено, на бутылку. Остальные присутствующие и разбивающие сделали ставки. Мишка поставил на меня три бутылки коньяка против канистры шила механика.

***
        В течение нескольких последующих дней я метался между своим экспериментальным локатором и мостиком. Стояла задача выйти на визуальный контакт с авианосцем и доложить наверх о его местонахождении. Все имеющиеся данные указывали, что надо следовать на юг, а мой прибор показывал на запад. Командир почесал затылок и приказал идти на юго-запад.
        Двое суток я спал урывками, постоянно пытаясь уточнять режимы работы капризного прибора, но он упорно показывал не туда, куда все остальные. Даже мичман Валя проникся идеей и нес вахту у экранов, не высказывая привычного в подобных случаях отвращения. Наконец, мы вышли в точку, из которой невозможно было провести среднюю линию, что свидетельствовало об одном: курсы, указываемые разными приборами, были диаметрально противоположными.
        - Куда? - спросил командир, с подозрением глядя на меня.
        - Курс - триста тридцать, - ответил я, пытаясь сообщить максимальную уверенность своему голосу.
        - Рукой покажи, - уточнил командир.
        Я вытянул руку в направлении северо-запада.
        - Ну-ну, - произнес он и скомандовал: - Курс - триста тридцать.
        На этот раз я не ошибся. Прибор оказался более чем удачным, и мне достались вполне заслуженные лавры. Всегда бы так! Отныне командир начал всерьез относиться к моим словам, а я был вынужден постоянно себя сдерживать, чтобы не подорвать доверия к себе каким-нибудь непродуманным заявлением. Тяжелая ситуация.

***
        Время бежало быстро, и я чувствовал, что тянуть дальше с написанием материала о Врубеле нельзя, хотя статья у меня упорно не шла. Чего только я не придумывал, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки! Собирал мнения всех офицеров и мичманов. Брал интервью у матросов. Заставлял Мишу рассказывать о семье, детстве и любимых фильмах. Фотографировал его в различной обстановке. Нашел трех матросов, умевших рисовать, и вместе с ними сделал несколько зарисовок ком. БЧ-3 за работой. Даже взял у доктора справку о сделанных ему прививках и общем состоянии здоровья. Однако после того, как я попытался отобрать у него письмо из дома и фотографию жены, он стал от меня прятаться.
        Словом, работал я всерьез, и когда через неделю мы встретились с танкером, следующим в Севастополь, передал с почтой два экземпляра баллады о Врубеле. Редакции флотской газеты, вниманию которой предназначался мой опус, должно было понравиться содержание подготовленного мною пухлого пакета. Там было все, что только возможно собрать на корабле, включая вполне художественные иллюстрации, достаточно четкие фотографии, многочисленные протоколы и выписки из вахтенного журнала. Моей особой гордостью был найденный у Миши в кармане билет на симфонический концерт, который он не смог посетить из-за выхода корабля в на БС. Если честно, то на этот концерт он не хотел, однако какое это имело значение?! Свой долг я выполнил. Такую статью нельзя было не опубликовать. Тем более, что подписал я ее следующим образом: Ваш военно-морской корреспондент (сокращенно Военморкор), звание и ФИО.

***
        Не прошло и четырех месяцев, как мы вернулись в родную базу. Я был настолько умотанным, что не узнал жену и дочку, встречавших корабль на Минной стенке. Когда мы швартовались, Мишка показал в сторону причала и, причмокнув, сказал,
        - Глянь-ка, какая женщина симпатичная с ребеночком, там, левее оркестра.
        Михаил давно хотел завести детей и был неравнодушен к подобным картинам. А я пробежался взглядом встречающих и мрачно констатировал:
        - Моих нет…
        Не прав я был, каюсь! Оказалось, что симпатичная мамаша с ребенком, на которых показывал Врубель, были моими женой и дочерью. Узнал я об этом, правда, значительно позже, уже на причале, когда, не отзываясь на оклики, упорно пытался пройти мимо. Вот уж действительно крыша съехала, как сказали бы сейчас!
        Мое семейство было замечено и командиром, который послал им через вахтенного приглашение осмотреть эсминец и условия нашей службы и быта. В то время, когда жена с дочкой на руках поднималась на палубу, по кораблю была передана строжайшая команда о временном, но строжайшем запрете на ненормативную лексику.
        Жене неожиданная экскурсия запомнились испуганными лицами матросов, мелькавших в иллюминаторах и проходах, а также каютой моих соседей, которую я продемонстрировал ей, так как моя «одиночная камера» явно не предназначалась для показа. Важно подчеркнуть, что по кораблю нас водил лично командир, оказывая молодому офицеру честь, которой я был удостоен благодаря локатору и вере в технический прогресс.

***
        В Доме офицеров я трижды пролистал подшивку газеты «Флаг Родины» и только на четвертый раз обнаружил заметку за своей подписью. В крошечной заметке сообщалось, что каплей Врубель хорошо руководит БЧ-3 на боевой службе, а будет - еще лучше, когда закончит академию, куда его направляют командование и партийная организация. Ни хрена себе статейка, подумал я, осторожно выдергивая газету из подшивки. Тем не менее, победителей не судят: пари я выиграл, что и подтвердилось оговоренной расплатой на эсминце между участниками и свидетелями пари. Пили вшестером несколько дней в свободное от отдыха и службы время.

***
        После похода командира перевели на берег каким-то полномочным руководителем по боевой подготовке. Встретил я его однажды на двенадцатом причале в мрачном состоянии духа. На мой вопрос, не стала ли причиной его ухода дурная примета - женщина на корабле, он невесело рассмеялся и сказал:
        - Я знал, что ухожу, и мог себе кое-что позволить. А жене - привет.
        Как дорогую реликвию храню я корешок почтового перевода на сумму в один рубль четыре копейки от редакции флотской газеты. Это - мой гонорар за заметку о Михаиле Врубеле. Выполняя наш хитроумный план, он поступил в академию, что косвенно указывает на правильность выбранной стратегии. Помог ли мой военморкоровский труд? Не знаю. Но уж точно не повредил.
        Официальный визит
        В порту Алжир, столице одноименного государства, мне пришлось побывать в качестве пассажира эсминца «К-вый» в середине семидесятых. Любой другой на моем месте считал бы, что ему повезло, а я до сих пор непроизвольно вздрагиваю, когда слышу название этого города.
        Пассажиром я стал из-за необходимости срочно прибыть в Севастополь, распрощавшись со службой на Средиземноморской эскадре. Меня в очередной раз куда-то переназначили и совершенно неожиданно, с получасовым лимитом на сборы я был пересажен со штабного крейсера на некую посудину, следующую в главную базу ЧФ. Подселили меня в каюту к командиру одной из боевых частей, который согласился потесниться, полагая, что дней через пять-шесть походу придет конец. В море, однако, ничего предполагать и, тем более, уверенно планировать нельзя.
        Теоретически поход действительно близился к концу. Заняться мне было абсолютно нечем, поэтому в группе себе подобных младших офицеров и мичманов, положивших нечто интимное на эту такую-растакую утомительную службу, я второй день валялся голышом на ракетной площадке и загорал. Находились мы в оптически мертвой зоне и не проглядывались даже с мостика, однако, как оказалось, были замечены. И не кем-то, а супостатом! В тот день над нами, грубо попирая все международные каноны, раз восемь очень низко прошелся «Фантом» с американского авианосца, маневрировавшего милях в шести по правому борту. Нас даже обдало какой-то горячей гарью из факелов его двигателей.
        - Засветить бы в него картофелиной, - пробурчал мичман Крестинский, стыдливо прикрываясь одеждой. - Какого хрена ему надо?
        - Не иначе, как нашего Бальданова фотографирует, - предположил кто-то, невидимый из-за солнечной засветки.
        Старлей Витька Бальданов слыл носителем выдающихся половых признаков и был мишенью завистливых шуточек.
        - Бросьте вы, баламуты, - вяло огрызнулся тот, натягивая, однако, голубые форменные шорты, - к дождю это, или еще к какой-нибудь аномалии. Видите, как низко гад летает, замполит ему в бок!
        Примета подтвердилась. К ужину пришла директива о включении нашего эсминца в состав группы кораблей, следующих в Алжир с официальным визитом. С одной стороны, это было хорошо, потому что экипаж мог получить инвалюту за поход, с другой стороны, означало необходимость капитального вылизывания парохода и откладывание возвращения на Родину. С учетом же того, что группу возглавлял сам командир эскадры, вокруг которого вечно вертелась плотная штабная свита, это еще означало бесчисленные придирки и вполне реальную угрозу загреметь по полной программе за любое выявленное нарушение.
        За полгода странствий корабль покрылся ржой, исправно замазываемой суриком. Такое пятнистое чудо и с рабочим визитом посылать было б стыдно, а тут - официальный. Весь корабль превратился в малярный цех, а за бортом свисало полдюжины люлек с художниками шарового колера. За трое суток все, включая старпома, перемазались как поросята, но эскадренный миноносец преобразили.
        У аллергиков, в том числе и у меня, от ядовитых запахов полились слезы и покраснели носы. Хотел я сходить к доктору за таблетками, но передумал: оказалось, что корабельный врач на «К-вом» капитан медицинской службы Оленев был человеком на редкость неприятным, которого в экипаже иначе, как «Козлов» (пусть не обижаются на меня настоящие Козловы!), не именовали. Вообще-то я с докторами на кораблях дружил, уважая их за гуманность профессии и приближенность к одной из редких флотских радостей - шилу, однако «Козлова» старался избегать. Настораживало то, что ко всем без исключения он обращался на Вы и по званию, противно причмокивал губами и сканировал собеседника взглядом так, как если бы видел в нем лишь объект вивисекции. И вообще, при общении с ним становилось совершенно очевидным, что его интересовал только ваш ливер, что также настораживало. Капитан, однако, сам меня посетил.
        - А вам, товарищ старший лейтенант, особое приглашение требуется, что ли? - спросил он, заглянув в каюту и просветив взглядом мои внутренние органы, - идите делать прививки.
        Дело в том, что военные медики установили порядок, при котором весь плавсостав периодически подвергался этим процедурам, якобы препятствующим развитию десятка опаснейших заболеваний. Я попытался объяснить доктору, что три недели назад, перед заходом штабного корабля в Сирию, получил полный комплекс предписанной инструкциями дряни и что у меня аллергия к прививкам, но капитан был непреклонен.
        - Мне приказано сегодня доложить на эскадру о поголовной вакцинации перед заходом в Алжир, - гордо произнес он.
        Как относительное большинство шпаков, случайно оказавшихся на военной службе,
«Козлов» старался быть очень военным и в слово «приказ» вкладывал какой-то особо торжественный смысл. Пришлось послать его подальше, но он пошел с докладом к командиру, который тактично попросил привиться и не создавать ему новых проблем. Просьба командира - это больше, чем приказ, и я согласился. По глупости. Потому что к тому моменту, когда, привившись, я добрался до каюты, моя дыхалка начала давать серьезные сбои, а волосы вставали дыбом, реагируя подобным образом на вполне достоверную иллюзию пребывания внутри муравейника.
        Не иначе, как аллергия, - подумал я, заглянул в зеркало над умывальником и застыл, скованный ужасом. Физиономия моя бугрилась разноцветными наростами, покрасневшие глаза слезились, а шея напоминала шланг от противогаза. Кинопрокат в те годы был, конечно, не чета нынешнему - и слава Богу, иначе я бы точно решил, что в меня вселилось некое инопланетное чудовище. В поисках помощи я выполз из каюты и столкнулся с Бальдановым, оцепеневшем при моем виде. Я хотел что-то сказать ему, но объем моего языка уже явно превышал размеры ротовой полости, поэтому мне удалось лишь промычать нечто, долженствующее означать «димедрол» - название лекарства, которое, как я справедливо подозревал, могло мне помочь. Виктор состроил сочувствующую мину, однако явно ничего не понял. Я повторил свое страстное мычание, сопровождая его общепринятыми жестами, показывающими в какое место и каким способом надлежит ввести лекарственное средство…
        Очнулся я только через пару часов в амбулатории, куда Бальданов отволок мое бездыханное тело, под угрозой жестокой морской казни заставив доктора выполнить завещанную мной процедуру. Быстрота реакции Бальданова меня спасла. Взглянув в принесенное зеркало, я не нашел и следа прежних кошмарных изменений, вырубился и проспал почти сутки.
        А Алжир - он и есть Алжир. Лишь однажды, когда мне окончательно полегчало, я все-таки сошел на берег с навязанной мне в нагрузку группой из пяти матросов. Устал от прогулки, как собака. Правда, попил хорошего кофе в маленькой забегаловке на бульваре, истратив на это почти всю свою инвалюту. Еще одним впечатлением о бывшей французской колонии оказался какой-то арабчонок, который пытался утащить у меня карманные часы-луковицу. Дитя пустыни ловко дернул за свисавшую с пояса цепочку, однако та - даром что дореволюционного изготовления - выдержала посягательство, а я успел подвесить убегающему парнишке легкий щелбан по лбу. Один из сопровождавших моряков рванул было за ним, но я его удержал во избежание международных конфликтов. Визит-то был официальный.
        Борода
        Есть у меня одна необычная фотография из середины семидесятых годов прошлого века. Всякий, кто ее видит, интересуется подробностями и обстоятельствами ее появления, которые у меня лично вызывают весьма странные воспоминания, связанные с боевой службой на Средиземноморье.

***
        - Доктор, - простонал я, - зуб у меня болит.
        - У меня тоже, - угрюмо произнес корабельный эскулап, - а еще и живот ноет. Голова раскалывается и нервы пошаливают. Пятый месяц без единого захода, что же еще ожидать от утомленного и надломленного организма?.
        - Василий, я к тебе как к врачу пришел, а не потрепаться, - жалобно проскулил я, держась за распухающую щеку.
        - Угу, - еще более помрачнел доктор, - вы все ко мне относитесь как к прислуге. Тому ранку смажь, этому - шильца плесни, а по душам поговорить - хрен там. Вот, видишь, почту в прошлом месяце перекинули с водолея, а мне - ни письма, ни открыточки.
        Доктора можно было понять. К нам на эсминец его назначили за неделю до выхода корабля на боевую службу взамен штатного военврача, который умчался на переподготовку в академию в трепетной надежде на то, что назад ему уже не придется возвращаться.
        Межпоходовый же период у капитана медслужбы Васи получился всего около месяца; он даже с сыном своим маленьким толком познакомиться не успел. Более того, незаметно подросший наследник оказался с характером. «Васька, уходи на корабль!» - горланил сынок при каждой попытке отца занять рядом с собственной женой место, которое тот привычно считал своим. Так и не добившись признания подобающего домашнего статуса, ушел Василий в очередной многомесячный поход, завещав жене научить-таки сына уважительному слову «папа». Теперь он ждал из дома известий об успехах, достигнутых в этом занимательном процессе.
        - Вась, я тоже только пачку «Флага Родины» получил и журнал «Слово лектора» за прошлый год. Эта почта вообще без писем пришла. Небось, цензура забрала читать. Потом передадут, когда обалдеют от нашей политустойчивости и бдительности. Посмотри зуб. Болит же.
        - Так, - грозно произнес доктор, - откройте пасть, товарищ старший лейтенант. Ишь, бородищу распушил и усищи развесил, гамадрил водоплавающий.
        Действительно, в нынешнем походе я решился помимо усов отрастить себе еще и бороду, считая, что это может придать мужественности моему флотскому облику. Получилось, правда, не совсем то, что я ожидал: из зеркала на меня упорно смотрел какой-то меньшевик-соглашатель из фильма «Ленин в Октябре». Не хватало только пенсне и тросточки для полного сходства. Тем не менее, растительностью я очень дорожил и надеялся, что со временем она дойдет до требуемой кондиции.
        - Где болит? - доктор взял в руки блестящий инструмент и направил на меня отражатель навесной лампы.
        Я осторожно сунул указательный палец в свой открытый рот и покрутил им около болезненной зоны, опасаясь прикосновения к зубу.
        - Этот, что ли? - уточнил костолом, дотрагиваясь до больного зуба пинцетом, от чего я дико взвыл и конвульсивно взбрыкнул всеми конечностями, чудом не искалечив своего мучителя.
        - Не надо так остро реагировать, больной, - сказал доктор, переведя дыхание. - Я, как ты знаешь, не стоматолог какой-нибудь. Радикальные меры я, конечно, принять могу. Например, вырвать зуб - это мы проходили и творили неоднократно, успешно и оперативно. А ежели хочешь залечивать, то изволь дотерпеть до поликлиники. Нам, кстати, и поход на полтора месяца продлили. Выдержишь?
        - Тогда о широкой улыбке надо будет забыть, - задумчиво произнес я, мысленно представляя зияющий пробел в ровном тогда еще зубном ряду.
        - Кому тебе здесь улыбаться? Мне, разве что, - осклабился Василий. - А ежели вернуться на берег доведется, то протезик прилепишь. Протез не болит.
        Я обругал доктора циником и решил не спешить, а потерпеть. Может, и впрямь само пройдет. Вася дал мне горстку каких-то таблеток, расписал на бумажке процедуру содового полоскания и, проклиная свою неоправданную доброту, сунул в руку пузырек спирта.
        - Это надо принимать перед сном грамм по пятьдесят, - сказал он. - В емкости - сто грамм. Значит, на две ночи должно хватить. Понял? Впрочем, кого это я учу?
        Я благодарно кивнул и горестно поплелся из амбулатории с прежней своей болью и скорбью.

***
        - Не! - сказал командир, предотвращая мою попытку заступить на службу вахтенным офицером, - у тебя взгляд самоубийцы. Я тебе не только корабль не доверю, а даже появляться на палубе запрещаю. У экипажа и так настроение аховое из-за невязок с возвратом в базу, а тут ты еще с таким видом, что вера в завтрашний день вообще пропадает. Скажи вестовому, чтоб харчи в каюту доставлял. А доктор что предлагает?
        Я кратко осветил ситуацию.
        - Понятно, - командир прошелся взад-вперед и снова повернулся ко мне, - кажется, на крейсере «Ж-в» есть дантист с аппаратурой. Мы идем сейчас в пятую точку для дозаправки, а там этот крейсер со штабом эскадры вторую неделю на якоре стоит. Меня уже вызвали для доклада. Могу и тебя с собой захватить. Готовься. Через восемь часов будем на месте.
        - Есть! - ответил я со сложной смесью радости и опаски, попытался было покинуть мостик, но был остановлен окликом командира.
        - Не забудь побриться, - произнес он твердо.
        - То-о-варищ командир, - даванул я на командирскую жалость, - четыре месяца растил…
        - Не втягивайте меня в плоскость ваших мыслей, - отвечал старый морской волк, переходя на «вы», что свидетельствовало об изрядной степени раздражения. - Здесь - пожалуйста. Можете хоть мхом обрастать. Не возражаю, пока до базы не добрались. А на штабной корабль извольте прибыть бритым и стриженым. Там, как мне сообщили, какой-то приблудный НачПО объявился. Сам лысый. И всех, кого поймает, стрижет и бреет. Его уже Цирюльником за глаза кличут. Механик, говорят, только тем усы и спас, что справку от писаря приволок о своем частично-грузинском происхождении. Дескать, в родных горах усы - главное национальное мужское достоинство, без которого мать не узнает, девки обсмеют и за стол не пустят. Если тебя этот политбоец увидит, мне простым покаянием не отделаться. Брейся или с корабля ни ногой!

***
        - Хрен с ней, - решил я, еще раз критически осмотрев в зеркале свое отражение, - побреюсь.
        Для реализации принятого решения потребовались бритвенные принадлежности, разыскать которые сразу не удалось. Смутно вспомнилось, что станок и помазок уволок месяца два назад на полчасика мичман Генка из РТС, которого я в итоге поймал, отругал и почти уже вернул свое имущество, когда оказалось, что его на положенном месте нет. Гена обещал все незамедлительно вернуть, а для начала поволок меня в фотолабораторию, где отыскалась некая древняя бритва.
        - Это не та! - возмутился я.
        - Погоди! Брейся этой, пока твоя не найдется, - виновато бурчал мичман, вытряхивая из рундука всякое добро. Наконец в его руках оказался фотоаппарат со здоровенным объективом и, отвлекая внимание, он заявил, что от последней съемки американского авианосца в кассете осталось несколько недобитых кадров. Там страшно дорогая пленка, юлил Генка, но он готов истратить ее на меня, дабы увековечить уникальную лицевую растительность перед ее уничтожением. Я наглого мичмана, естественно, послал, но, видимо, не слишком уверенно и недостаточно далеко, поскольку он остался на месте, а я оказался под лучами светильника на фоне белой простыни.
        - Мы сделаем монтаж, - радовался Гена, засовывая мне в кулак зажигалку, - ты, бородатый, будешь на фоне себя - безбородого.

***
        Баркас, следовавший на штабной корабль, оказался набит под завязку, и командир попросил старпома во избежание проблем и вопросов на флагмане освободить его от всех лишних пассажиров. В результате на борту остались только сопровождающий командира главстаршина-секретчик и я.
        Было довольно свежо и, малость поприседав враскачку вместе с командиром на корме плавсредства, я решил не пижонствовать и спрятался внизу, предоставив начальнику право в гордом одиночестве отстоять весь полумильный переход и дважды ловко пресечь попытку ветра сдуть его фуражку за борт.
        На крейсерский трап я смог перебраться только после нескольких цирковых упражнений, в ходе которых вывихнул лодыжку и ушиб локоть. Зубная боль несколько притупилась на фоне полученных травм. Командир с секретчиком оказались более удачливыми. Со шкафута мы разошлись в разные стороны, и я, хромая, отправился на поиск дантиста.
        - Где здесь зубной врач? - спросил я у моряка, зависшего в проеме прохода к кают-компании.
        - Вон тот, что с плакатом, - матрос в белом одеянии указал огромным камбузным тесаком на щуплую спину одного из «художников», трудившихся над транспарантом. Разложив на столе склеенные по длине листы ватмана, они раскрашивали ярко-красной тушью прорисованные по контуру буквы, складывавшиеся в текст, который гласил:

«В ДАЛЬНИХ ПОХОДАХ НА СТРАЖЕ СТРАНЫ БУДЕМ СТОЯТЬ, КАК ГЕРОИ ВОЙНЫ!»
        - Доктор, - обратился я к спине, - помогите больному.
        Человек, оказавшийся старлеем, обернулся и посмотрел на меня усталыми глазами.
        - Видишь, на мне особое задание. Пока не закрашу все буковки, сорваться не смогу. Зам сожрет и не поморщится.
        - У меня зуб, - скорчил я жалобную физиономию.
        - У всех зубы, - ласково отвечал доктор, - у кого-то их больше, а у кого поменьше. Я, например, знаю некоторых с явными патологическими излишками, - продолжил он с нехорошей ухмылкой.
        - Ты же клятву Гиппократа давал, - настаивал я, переходя на «ты» по принципам взаимности и равенства рангов.
        - С тех пор я успешно принял еще и воинскую присягу. Она отменила все мои предыдущие обязательства, - уточнил дантист, - в том числе, кстати, даже таинство брака.
        - У меня баркас на эсминец через полтора часа, - продолжал я. - Если полечишь меня чуток, то я за оставшееся время вполне смогу дорисовать плакат. Тем более что дело-то знакомое.
        - Господи! - радостно воскликнул собеседник, - ты услышал мои молитвы. Вот ведь, на корабль в кои-то веки прибыл приличный офицер, а вымпел не поднят и личный состав для встречи не построен. Пойдем скорее же, благодетель! Я облегчу твои страдания. Саша, - представился он, беря меня за руку и увлекая куда-то по коридору.
        Мы быстро добрались до его стоматологической отгородки с пугающим спецкреслом в корабельной амбулатории. Саша сделал укол, и я уже почти без болевых ощущений подвергся детальному обследованию. Доктор сверлил, ковырял и вздыхал.
        - Да, - сказал он, закончив сложный процесс манипуляций у меня во рту, - тут не все просто. Я тебе в дупло лекарство положил, но пломбу ставить нельзя. Приходи послезавтра. Продолжим лечение.
        - Боюсь, что сегодня и снимемся, - сказал я, - послезавтра будем где-то у Сардинии.
        - Тогда единственный выход - полоскать. А если болеть будет, то удаление неизбежно. Кто у вас на пароходе медициной заправляет?
        Я назвал Васину фамилию.
        - А, этот! - радостно воскликнул лекарь, - этот выдерет. Мы с ним вместе в госпитале стажировались. Привет передавай от меня. От Нади и Светы - тоже. Впрочем, - почесал он затылок, чуть наморщив лоб, - нет. От Светы не надо. Только смотри, не забудь ему напомнить про обезболивание. Он об этом всегда забывает.

***
        Вернувшись в кают-компанию, мы быстро и дружно начали заполнять буквы плаката красителем.
        - Кто это такую песню придумал написать? - спросил я Сашу, с радостью ощущая облегчение от стихания изнурительной боли. - Я, например, уже четвертую боевую службу тащу и твердо знаю, что в дальних походах ничего стоять не должно. Это чревато. Вот, например, наш замполит вещает кратко и доступно: «Зажечься и максимально отдаться!» Применимо к любой ситуации от боевой стрельбы до приема пищи. Сказано - сделано, и никаких вопросов у матросов.
        - Девиз такой выдумали, - сказал доктор, - приказано всем принять к исполнению и развесить в видных местах. Говорят, что этот текст в форме откровения снизошел на кого-то из политрабочих двадцать первой бригады. Его тут же вложили в уста отличника Б и ПП на собрании и донесли до верхов. Там милостиво одобрили. Теперь учим слова и рисуем плакаты. Вернешься на эсминец, там уже, небось, и тебя задание ждет по изготовлению наглядной агитации, - хихикнул Саша.
        - Типун тебе на язык, - расстроился я.
        Свою художественную работу мы закончили быстрее, чем ожидалось, и вышли на верхнюю палубу.
        - Офицерам и лейтенантам собраться в кают-компании! - прозвучало по громкой связи. Я поежился.
        - Это наш сверхсрочник-трехгодичник Мищенко протестует против того, что его на дежурство запрягли, - прокомментировал медик, - утверждает, что офицер начинается с третьего ранга, а остальные - лейтенанты: от мамлея до каплея.[От мамлея до каплея - от младшего лейтенанта до капитан-лейтенанта варьируются звания младшего офицерского состава ВМФ. - Примеч. редактора.]
        - Так выдерут его за эти перлы.
        - Не. На него уже приказ есть об увольнении в запас. Ждем оказию в базу.
        Благодаря доктору и его давнему знакомству с местным баталером мне удалось разжиться банкой растворимого кофе и упаковкой дешевых сигарет в корабельной лавке крейсера. Учитывая запрет на хождение натуральных денег, мой мятый червонец перемещался из кармана в кассу с особой осторожностью и скрытностью.

***
        Купленные на крейсере сигареты «Памир» оказались с изъяном. В них нашли пристанище какие-то мелкие, почти невидимые жучки, понаделавшие в бумаге многочисленные дырочки. Дым шел во все стороны и только изредка попадал по назначению. При этом из отверстий вместе с дымными клубами шустро выскакивали насекомые, пытающиеся скрыться от пыла и жара. Те же твари, которые оказались слишком медлительными и сгорали вместе с набивкой, придавали без того не слишком ароматному куреву неповторимый привкус отчаяния. Курить их было почти невозможно. Тем не менее, и этот табак пользовался спросом по причине отсутствия какой-либо реальной замены. Составом, извлеченным из дырявых цигарок, я, правда, приноровился набивать свою старенькую трубку, но и этот вариант не доставлял особого удовольствия. Тем более что зуб упорно продолжал досаждать мне нытьем и дерганьем.
        Первые два дня после визита к стоматологу я терпел нарастающую зубную боль и выполнял предписанные процедуры. За это время наш корабль перебрался в центральную часть Средиземного моря и лег в дрейф, поджидая выхода из Неаполя авианосного соединения америкосов, дабы сесть им на хвост. На третий день полосканий я не выдержал и отправился к нашему капитану медслужбы.
        - Вася, сил уже нет терпеть - выдирай! - провыл я с выражением.
        - А что стоматолог?
        - Лечил, - сказал тихо я. - Его зовут Саша Чернов. Он тебе привет передавал. Сказал, что ты классно зубы дергаешь. Еще и от Нади тоже тебе привет послал.
        - Ага! - злорадно произнес Вася, - знаю я этих узких спецов широкого охвата. Поковыряют, пошустрят, а нам, хирургам, потом за них отдувайся. Ликвидируй, понимаешь, последствия их лечебного шаманства.
        Я не стал спорить и понимающе кивнул пару раз головой. Зубная боль была невыносимой.
        - А от Светы он ничего не передавал? - лукаво прищурился доктор.
        - Нет, не припомню.
        - Вот! Вот! Я так и знал! Видишь? Что я тебе говорил?
        Чувствуя, что эта тема может оказаться долгоиграющей, я схватил его за рукав и призвал к выполнению функциональных медицинских обязанностей. Вася поддался на уговоры, но долго с обидой бухтел о бессердечном к себе отношении.
        Оказалось, что Василий действительно мастер по удалению зубных излишков. Все прошло успешно, и вскоре я уже смог начать тренировки перед зеркалом, определяя допустимые гримасы, при которых моя ущербность не слишком бросалась в глаза. Это плодотворное занятие прервал мичман Гена, заскочивший ко мне в каюту.
        - Ну, давай что ли покурим твой крематорий, - ляпнул «стрелок», делая вид, что, избавляя меня от сомнительных запасов, проявляет товарищескую поддержку.
        Мичман смачно затянулся, сморщился и протянул мне бритвенный станок, который не удалось обнаружить несколько дней назад.
        - Нашелся, - улыбнулся Гена, - а ведь я тебе еще и подарок принес.
        Он достал из-за пазухи пакет, вытащил из него фотографию и протянул мне.
        На чистом белом фоне я увидел себя - бородатого, мрачно дающего прикурить от зажигалки себе же - безбородому, уныло держащему во рту некое подобие сигареты.
        Тут-то я вспомнил, что Гена, пользуясь моим болезненным состоянием, отщелкал с десяток кадров, снимая меня до и после «рубки» бороды. Совал что-то в руки, заставлял держать во рту бумажную трубочку и отстал только под угрозой жестокого убийства посредством затупленного лезвия.
        - Спасибо, - сказал я, рассматривая изображение и поеживаясь от свежих еще воспоминаний о зубной боли, ярко отпечатавшихся на обоих моих лицах, - здорово ты это слепил. А правильно я сделал, что бороду сбрил. Так себе была бороденка.
        - Ага, - поддержал мичман, - дай-ка еще пару сигареток. Хорошо, что ты на крейсер смотался. Хоть какую-то отраву привез.
        Он глубоко затянулся, закашлялся и нечленораздельно выругался.
        Бычок
        Какой бы ерундовиной мы систематически ни занимались, всегда пытаемся придать ей глубокий, а иногда и мистический смысл, вырабатывая определенную систему и последовательность манипуляций, окружая процесс мелкими деталями и формируя традиции. Так, например, обстоит дело с совершенно дурацкой, как я теперь считаю, привычкой - курением. Я азартно дымил и коптил больше тридцати лет, что позволяет довольно квалифицированно судить о предмете. Не рискнул бы писать об этом, если б не развязался с табаком на грани столетий. Еще круче звучит - «в прошлом тысячелетии». Короче, держусь уже несколько месяцев. До этого было несколько тренировочных попыток. Хорошо помню, как в самый первый раз собрался всерьез бросить курить.
        Выходил я в море в семьдесят каком-то году на кораблике вспомогательного флота с военной командой. Строился он немцами в пятидесятых годах как рыболовецкий траулер, но служил на Черноморском флоте посыльным судном. По плану я должен был следовать на этой посудине с кучей аппаратуры до одной из точек якорных стоянок в Средиземном море, а там перебраться на эсминец «Л-вый», где предстояло развернуть приборы для проверки их работоспособности в наиболее неблагоприятных условиях бурливой в это время года Восточной Атлантике.
        За сутки до убытия мне удалось смотаться в тупиковую зону вокзала и разыскать там вагон-ресторан ленинградского поезда, чтобы с незначительной переплатой закупить все буфетные запасы «Беломора» знаменитой фабрики имени Урицкого. Набралось без малого сто шестьдесят пачек, которых, даже с учетом стрелков среднего калибра, должно было хватить для имитации дыма Отечества на полгода. Пачка противного табака «Моряк», ширпотребовская курительная трубка и блок болгарской роскоши
«Стюардесса» дополнили мое богатство и укрепили чувство уверенности и личной независимости. Многое стерлось из памяти с предыдущего похода, но ощущение собственной неполноценности, возникающее при попытках стрельнуть хотя б окурок на корабле, где уже месяц как закончились все запасы, незабываемо.
        Определили меня на временное жительство в каюту, в которой уже несколько дней обитал флагманский спецом одной из бригад, следовавший в распоряжение эскадры. Андрей - так звали «флажка» - недавно завершил бракоразводный процесс, и друзья устроили ему морскую прогулку подальше от политработников, азартно терзавших эту жертву бытового неустройства. Семилетние скитания по частным углам и многомесячные морские походы уморили советскую семью, как химические отходы рыбу в типовом рукотворном водохранилище, однако флотские политорганы разных уровней никак не желали угомониться.
        Нескончаемые партсобрания и партбюро, на которых по традиции тех времен долго и тщательно ворошилось чужое грязное белье, оказали решающее воздействие на неокрепшую психику начинающего холостяка и вытолкнули его на скользкую дорожку. Многочисленные публичные унижения требовали компенсации в такой тонкой области человеческой деятельности, как секс, в сфере которого Андрей явно стремился доказать всем и каждому, что прозрачные намеки бывшей жены носили клеветнический характер. Упущенное ранее он наверстывал такими темпами, что его физическое и душевное здоровье начало вызывать серьезные опасения друзей. Будучи человеком общительным и доброжелательным, он в первый же вечер нашего знакомства поволок меня на праздник жизни, в ресторан.
        Не успели мы выпить и по рюмке коньячку, как к нашему столику слетелся квартет говорливых девиц, не скрывающих весьма близкого знакомства с моим товарищем. Обладая широкой русской душой, тот активно знакомил меня со своими приятельницами, подмигивая и делая не допускающие альтернативного толкования намеки. Однако, учитывая возможные нюансы и варианты развития подобных знакомств, я предпочел допить уже налитое спиртное и ретироваться, взяв с товарища слово не пропадать насовсем: завтра с утра предстоял выход корабля в море. На всякий случай я записал номера контактных телефонов, охотно продиктованных его подружками, явно превратно воспринявших мой интерес. Однако «флажок», к счастью, не пропал.
        Он явился около семи утра и со стуком бросил в рундук столовый нож с ресторанной гравировкой на ручке. В ответ на мой вопрос о происхождении и назначении оного Андрей извлек из карманов еще несколько подобных клинков, ранее служивших предметами сервировки в местах общепита славного Севастополя, и объяснил, что набирает их под завершение обычных кабацких посиделок на случай затяжных конфликтов с другими гостями ресторана. Виноватыми в подобных конфликтах, разумеется, были эти недоделанные «посе… си… сти… тели». Последнее слово ему удалось произнести в три приема, но зато с неподдельным сарказмом. Очевидно, что изыскание оружия в целях возможной самообороны являлось мерой вполне оправданной. Предполагалось, что приборы изымаются для временного пользования с последующим обязательным возвратом. Применять ножики в деле, к счастью, ему еще ни разу не потребовалось, но показывать якобы приходилось многократно.
        - Ежели такое дело, надо с собой кортик таскать, - предположил я.
        - Что я, бандит, что ли? - обиделся Андрей, с грохотом высыпая свои трофеи в рундук. Его тело напоминало поле битвы после полного взаимного уничтожения противоборствующих сторон. Прощание с берегом было бурным. Падение в койку и первые звуки пронзительного храпа совпали по времени абсолютно.
        Вскоре сыграли боевую тревогу, но я был пассажиром, а не членом экипажа, а посему ее проигнорировал и, не вылезая из койки, продолжил обреченное загибание пальцев, каждый из которых должен был означать то или иное незавершенное на берегу дело или невыполненное обязательство. Когда серия характерных звуков, стуков и сигналов позволила предположить, что контакт с сушей успешно разорван, я решил прекратить самоистязание и укрепиться в уверенности, что море все спишет.
        Разбудил меня троекратный стук, после которого в каютном пространстве возникло новое лицо - старлей медицинской службы с портфелем в руках, одетый, как ни странно, в тропическую форму.
        - День добрый. Меня в соседнюю каюту разместили. Зашел познакомиться, - сообщил он, доброжелательно улыбнувшись и представившись Борисом.
        - А чего так вырядился? Еще и Босфора не прошли, а ты уже весь в голубом, - сказал я, вылезая из койки и пожимая руку новому знакомому.
        - Тут дело такое: ничего другого не выдали. Призвали на сборы в качестве офицера запаса и отчего-то решили отправить на пару недель на эскадру для борьбы с кариесом. Я-то ведь стоматолог по специальности, кандидат от медицины. Отбивался, конечно, как мог. У меня куча проблем на работе в институте, поездка на носу по обмену стажерами в Венгрию и раковина на кухне течет, да никто ничего не слушает. Сказали: или в море, или - на губу на тот же срок.
        - Ясно… Наверно, у адмирала зуб разболелся, вот он тебя и заказал на эскадру. Плохо, дантист, твое дело. Не хочу пугать, но застрянешь ты в штабе до прихода замены месяцев на несколько. У всех моряков зубья ни к черту. Консервное питание и вода из опреснителей, понимаешь? Сверлить тебе - не пересверлить. Наберешь статистики на докторскую диссертацию.
        Настроение у Бориса упало ниже ватерлинии. Чтоб его хоть немного утешить, я предложил допить слегка початую бутылку шампанского, доставленную утром Андреем из мест неизвестных, но сомнительных. Попытка привлечь самого «флажка» к дегустации оказалась безуспешной. При виде эмблем на погончиках Бориса - зловещих змей, намотанных на рюмки, - полупроснувшийся Андрей простонал: «Доктор, скажите, я буду жить?!» и, не дожидаясь ответа, снова отключился.
        Шампанское оказалось сладким и почти без пузырьков, выдохнувшимся, как и наш
«флажок». На опустошенную бутылку я аккуратно приклеил бумажку с надписью «Для бычков и недокурков» и пояснил вопросительно хмыкнувшему доктору, что на каком-то этапе похода многие душу готовы будут заложить не только за сигарету, но даже за окурок, которым можно хотя бы пару раз затянуться. После этого объяснения я засунул еще дымящийся окурок в бутылку и сразу закупорил ее, положив тем самым начало созданию табачного резерва «черного дня». Закуривая предложенную мной сигарету, доктор поежился и покосился на законсервированный бычок, смотревшийся сквозь темное бутылочное стекло и в самом деле весьма непрезентабельно.
        - Чуть было не забыл про это! - воскликнул Борис, открывая портфель и вытаскивая из него нечто объемное, завернутое в газету.

«Это» оказалось трехлитровой пластиковой канистрой, по самую пробку заполненной медицинским спиртом. Определив местом предстоящей полноценной беседы нашу каюту, а временем - период суток после ужина, мы разошлись по делам. Я, например, всерьез намеревался проверить состояние своего груза и установить контакты с местным населением. Нам ведь, небось, около недели здесь крутиться и кормиться.
        Когда, облазив почти все судно и проторчав пару часов на мостике с командиром, я вернулся в каюту, «флажок» с дантистом были уже хороши. Изрядная доля «шила» из канистры оказалась освоенной, а по помещению струились и циркулировали потоки табачного дыма смертельной для любой биомассы концентрации. Смолили, естественно, мой «Беломор», поскольку ни один из собутыльников позаботиться о создании собственных табачных запасов на поход не сподобился.
        Андрей с Борисом сидели, обнимая друг друга за плечи и обмениваясь какими-то междометиями и обрывками фраз, свидетельствующими о полном взаимопонимании и глубоком перекрестном сочувствии. Я открыл иллюминатор, чтобы проветрить помещение, и прислушался к высокоинтеллектуальной беседе, из невнятных обрывков которой все-таки понял, что доктор также недавно пережил развод и все связанные с ним коллизии. Из задушевного словообмена собутыльников следовало, что и в семейной жизни у них было очень много схожих моментов, как правило, негативного свойства. Словом, складывалось впечатление, что они последовательно (а скорее всего - одновременно, что кажется противоестественным) состояли в законном браке с одной и той же мегерой, хитро притворявшейся обычной и, более того, привлекательной молодой женщиной.
        Обстановка подействовала на меня угнетающе, тем более, что попытки вклиниться в разговор и перевести его на другие рельсы оказались тщетными, хотя меня так и подмывало обсудить с ребятами особенности противоположного пола совершенно в другом, более радостном и оптимистичном ключе. Хлебнув немножко «шильца», я попытался закурить, но закашлялся и, забросив с отвращением бычок в бутылку, ушел прогуляться по верхней палубе.
        В эту ночь мне снились малосимпатичные ведьмы, рассекающие воздушное пространство верхом на дымящихся папиросах «Беломорканал». Пробуждение было еще кошмарнее. В середине незавершенного сюжета в сон вклинился пронзительный победный клич:
        - Ага! Попалась!
        Выскочив из каюты с отвратительным предчувствием встречи со знакомой по сновидению дамой, я, однако, столкнулся с командиром, который радостно размахивал над головой крысой, подвешенной на леске. Оказалось, что он уже давно расставил петли-удавки по трубопроводам у себя в гальюне и душевой и торжествовал первую серьезную победу над злейшим врагом, сожравшим его шлепанцы, кобуру и конспект первоисточников марксистско-ленинской подготовки.
        Пережитый эмоциональный всплеск скрасил наши будни ненадолго: в течение последующих нескольких дней, пока наше суденышко продвигалось через проливы в зону восточного Средиземноморья, картина в каюте оставалась неизменной. Дантист и
«флажок» в клубах густого дыма под легким алкогольным и мощным табачным дурманом снова и снова переживали и пережевывали минувшие события, обстоятельства и эмоции.
        Неизменность окружающей обстановки очень скоро опротивело мне настолько, что отрицательное отношение начало распространяться и на спиртное, и на табачный дым, и на сам процесс курения. С удивлением обнаружив, что курить мне стало противно, я хотел обсудить эту проблему с дантистом и «флажком», но им было не до меня: они никак не могли исчерпать богатую тематику своих бесед. Мое вынужденное одиночество, правда, скрашивали другие члены экипажа: по судну прошел слух, что кое-где можно на халяву разжиться хорошим табачком, и народ ко мне потянулся. Скажу прямо: никого популярнее меня в тот период на этой части суверенной территории СССР не было. Еще одним прямым результатом сложившейся ситуации стало решение бросить курить, за что я был сердечно благодарен товарищам, основательно траванувшим меня моим же табаком и своими постбрачными мемуарами.
        В N-й точке якорной стоянки неподалеку от Крита состоялась встреча с плавбазой, где в это время пребывал штаб эскадры. Мы бросили якорь и застыли в ожидании ценных указаний. Полученные известия не радовали. Случилось так, что эсминец, на который я должен был перебраться со своей техникой, уже убыл на смену какому-то десантному кораблю к атлантическому побережью Африки, где для поддержки одного из свободолюбивых народов, избравших социалистический путь развития, настоятельно требовалось постоянное присутствие нашего боевого корабля. Несмотря на официальное заявление ТАСС об отсутствии советских боевых плавсредств в указанной географической зоне, мы понимали, что удаление нашего корабля за пределы видимости грозило очередным военным переворотом в свободолюбивой стране, и с большим оптимизмом смотрели в будущее.
        Вскоре за дантистом с плавбазы прибыл баркас, который заодно доставил почту и какой-то груз в брезентовых мешках и фанерных ящиках оранжевого цвета. Распрощались мы с Борисом, как с родным - тепло и сочувственно. Андрей скорбел о потере родственной души и понимающего собеседника, а я принялся ждать дополнительных распоряжений, что делал размеренно и неторопливо в течение последующих нескольких суток.
        Оказалось, что у некурящего и малопьющего человека, каким я вдруг стал, остается масса свободного времени, которое можно было потратить на рыбную ловлю и общение с членами экипажа. У меня прорезался зверский аппетит, что, говорят, частенько бывает при отказе от курения, и я собрался наладить живой контакт с боевым расчетом кают-компании, в который входили два матроса-кавказца. Готовили они очень хорошо, остро и изобретательно. Фамилия одного из них была Гаридзе, а другого, кажется, Пертахия.
        Как-то, приняв окончательное решение внедриться на территорию приложения их талантов, я направился в кают-компанию, на подходе к которой услышал возбужденные голоса. Еще на дальних подходах к месту назначения я отчетливо услышал их беседу, посвященную тонким кулинарным вопросам. Разговор шел на повышенных тонах по-русски и периодически сопровождался грохотом падающего кухонного инвентаря. Последняя услышанная мной фраза звучала так:
        - Я - князь, а ты, вообще, и не грузин даже!
        При моем появлении оба замолчали и принялись подчеркнуто не замечать присутствия друг друга, что, правда, не помешало им принять несколько пачек курева и милостиво даровать мне право на беспрепятственный прием пищи в любое удобное время. Обретенным правом я с успехом пользовался по мере желания и настроения, с удовольствием общался с гостеприимными кавказцами, но так и не сумел разобраться в причине их конфликта. В течение последующих нескольких дней наши коки не обменялись ни словом, что, однако, совершенно не препятствовало производству ими вкуснейших блюд при минимуме исходных продуктов.

***
        Утро четвертого дня нахождения в N-й точке застало нас с командиром и Андреем на мостике за чтением только что полученной директивы, содержание которой было более чем странным. Указания сводились к тому, что испытание техники, которую я сопровождал, надлежало проводить здесь же, на посыльном судне. Командиру при этом предписывалось оказывать мне всестороннюю помощь, а «флажку» - принять организационные меры для обеспечения успеха операции. Явно недовольные содержанием полученного приказа, мы заговорили одновременно, не слушая друг друга, каждый о своем, но все вместе о том, что задача невыполнима.
        - У меня моторесурс кончается через неделю, запасов только на обратный путь и жена - в роддоме, - жаловался командир.
        - Где все раскрепить, куда подключиться, чем заземлиться? Откель взять операторов? - задавался я вопросами и отчаивался, не находя ответов.
        - А я вообще не при чем, не по моей это специальности, и провались оно в тартарары, - ругался «флажок» и был совершенно прав.
        Немного остыв, мы изложили не менее восемнадцати причин, препятствующих выполнению задачи, и командир уже было направился в рубку на связь с руководством, когда Андрей задержал его.
        - А если нас не послушают и пошлют подальше далекого? Давайте попробуем рассмотреть худший вариант и дернем хоть что-нибудь с эскадры для поддержки штанов, поторгуемся, - предложил он.
        Покумекав еще минут десять, мы почувствовали себя готовыми к самым различным вариантам дальнейшего развития событий, которые в итоге подтвердили дальновидность
«флажка». Отбиться не удалось, но временный статус особого исследовательского корабля с правом получения в течение полутора месяцев автономного пайка, включающего вино, воблу, шоколад и массу других дефицитов, мы получили. Директива пришла на редкость быстро - через три дня. Мою инициативу о временном переименовании ПС (посыльное судно) в ПИС (поисково-исследовательское судно) отвергли, видимо, по причине неблагозвучия, однако я вполне удовлетворился ролью начальника экспедиции, которая, правда, в дальнейшем периодически оспаривалась Андреем.
        Несколько дней мы с ним активно суетились, преодолевая объективные трудности и собственную бестолковость, но в конце концов развернули технику, и работа, к всеобщему удивлению, пошла. Командир нам ни в чем не отказывал, выделил в наше распоряжение мичмана и трех наиболее сообразительных матросов, но старательно держался подальше от железа и в дела наши не вмешивался. Это его поведение и удивительно обильный и богатый корм, вдруг появившийся на камбузе, натолкнули кое-кого на мысль, что техника наша или сама радиоактивна, или излучает что-то непотребное. Так кормить, решили матросы, могут только в условиях повышенного или смертельного риска. Слух распространился мгновенно, благодаря чему нашей работе никто не мешал и все проходы по судну при нашем передвижении стремительно освобождались.
        Мнение команды, судя по всему, разделял и командир - наш ровесник, который уже два года командовал этой посудиной. Согласно Букве Устава и за пределами наших территориальных вод он являл собой и правительство, и суд, и ЗАГС, а единственной его заботой было сохранение вверенного плавсредства за доблестным Военно-Морским Флотом и интенсивная борьба с периодически возникающими слухами о планируемой передаче судна гражданской команде. Для сохранения нынешнего статуса корабля он еще четыре месяца назад выклянчил, выписал и установил на надстройке скорострельный пулемет, ставший, по его мнению, решающим аргументом в героическом противодействии интригам: согласно действующим правилам, командовать столь грозно вооруженным пароходом никак не полагалось штатскому капитану. После установки пулемета судно приобрело очень даже военный вид, а командир страшно гордился тем, что оборудовал в трюме почти настоящий артпогреб для хранения боезапаса пулемета и пары допотопных пистолетов ТТ. Гордился и любовно называл эту конуру арсеналом.
        На судне должности старпома не было, но была штатная «клетка» помощника, которую занимал некий лейтенант. Теоретически он отвечал за все, но стоило обратиться к нему с любым, даже самым безобидным, вопросам, как он отвечал, что является призванным с гражданки трехгодичником, и настойчиво отсылал нас к боцману.
        Кстати говоря, командиру этот лейтенант достался в качестве «нагрузки» - своего рода неизбежного приложения к пулемету, и все время похода оставался предметом смутного командирского желания всерьез им заняться. В спокойной, так сказать, не наталкивающей на дурные мысли обстановке.

***
        За месяц активной работы аппаратуры была собрана гора всяких распечаток и графиков, которые необходимо было систематизировать и готовить для отчета. Занятие это требовало известной сосредоточенности, достичь которой никак не удавалось. Помог, как это часто бывает, случай. Разгребая свое барахло, я наткнулся на курительную трубку и пачку «Моряка». Забыв о недавней неприязни к табаку, я с удовольствием задымил и, как мне тогда представлялось, под влиянием никотина нашел решение одной из стоящих передо мной проблем. На запах явился «флажок», потребовавший поделиться дымом: табачные запасы у корабельных курильщиков подходили к концу.
        В ходе очередной заправки водой и топливом нам перекинули мешок с почтой, но табака нашлось всего ничего. Оказалось в почте письмишко и для меня. Послание было от старого приятеля и сослуживца каплея Дениса Силина и начиналось оно просто и элегантно: «Привет! Не злись». Из дальнейшего повествования следовало, что после возвращения из очередной экспедиции Денис не досчитался одного изделия под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ».

«Наверняка мичмана в гараж уперли, - сообщал он и ставил меня в совершенно дурацкое положение: - Я включил уже эту хренотень в перечень вывезенной тобой аппаратуры. Поставил росчерк за тебя очень похоже. Прости. Постарайся как-нибудь ее списать на шторм и прочее, иначе раздадут кучу фитилей сверху донизу. Изделие на матучете. С меня - банкет. Мысленно с тобой. Сид».
        Даже троекратное прочтение письма оставило без ответа массу вопросов. Во-первых, что это за изделие с таким хитрым зашифрованным названием? Ничего подобного вспомнить не удавалось. Во-вторых, какая польза от него мичманам в гаражах? В-третьих, где взять шторм? Мы уже больше месяца искали бури для штормовых испытаний приборов, но, как назло, вокруг царил полный штиль.
        - Не нравятся мне эти нули в начале индекса, - сказал «флажок», прочитав текст, - похоже, что штука шибко секретная. Случись чего - по головке не погладят. Такую глюковину мало волной за борт скинуть, ее надо вообще по ветру, как пепел, развеять.
        Я попытался уверить Андрея, что ничего секретного Денису доверить не могли по причине его природного разгильдяйства, хотя сам в этом был не слишком уверен.
        После длительных размышлений и детального обсуждения мы решили, что выходом из создавшегося положения могла бы стать выписка из вахтенного журнала, которая должна свидетельствовать о полной деформации сорванного с креплений в штормовой обстановке изделия. В обязательном порядке надлежало также сделать запись о его разрушении и разрыве на отдельные части с затоплением бесформенных обломков в забортном пространстве на километровой глубине.
        - Все бы вам в мой журнал какую-нибудь белиберду записывать, - произнес командир, не слишком высоко оценив наше творчество. - Вон, в прошлом году отвозил я с эскадры группу ответственных работников из промышленности, кажется, из Минсудпрома. Вот у них, как в моем журнале справедливо зафиксировано, волна пять комплектов мехового обмундирования смыла. Зато мне теперь в любую погоду не страшно на крыло выходить! - Командир потряс перед нами кожаной курткой-канадкой с овчинной подстежкой.
        - Ты нас с ними не ровняй, - обиделся «флажок», - не ожидал я от своего брата-офицера таких слов. Не зря, видать, у тебя в каюте крыса повесилась. Мы за наваром не гонимся, а Родине служим. Шкуру бы спасти - и слава Богу. Все пропьем, но Флот не опозорим!
        - Ну, вот вам и шторм, - хитро перевел командир тему разговора в другую область, рассматривая свежеполученную сводку погоды, - глядите, шесть часов хода на юго-запад, и море - пять баллов, а ветер и того шибче. Вполне хватит на испытания и прочие ваши глупости.
        На всякий случай я подготовил муляж, который должен был оказаться за бортом после штормового воздействия. Старый матрац, завернутый в брезент, был привязан гнилой бечевкой к основанию одной из антенн на надстройке, имитируя злополучное изделие под таинственным индексом. Я решил разыграть все по принципам соцреализма, включая самых настоящих очевидцев и свидетелей.
        За штормом мы гонялись еще около суток, но без толку. По данным метеосводки корабль наш находился в центре погодного возмущений, а на деле вокруг царили тишь да гладь.
        - Ладно, - сказал командир, - возьму грех на душу, запишу волнение моря… А сколько, кстати, вам надо?
        Пока «флажок» торговался с командиром, накручивая баллы, я полез к антенне отрывать веревку для отправки за борт муляжика. Надежда, что он сам свалится, уже растаяла, однако, когда я надрезал бечевку, собираясь отпустить «липу» в свободное плаванье, пришла Большая Волна. Она была настолько велика, что закрыла сначала собой весь горизонт и, казалось, застыла над нами, неторопливо заслоняя и заполняя все огромное безоблачное голубое небо. Стало тихо, словно и звук оказался поглощен волной. А потом волна рухнула на нас.
        Очнулся я, сидящим на палубе метрах в пятнадцати от исходной точки, мокрым и здорово помятым. Руки, вывернутые в неудобное положение, крепко сжимали леерную[Леер - ограждение вдоль бортов и вокруг люков на кораблях. - Примеч. редактора.] стойку. При этом самостоятельно разжать пальцы я не мог. Помогли подоспевшие через четверть часа Андрей с помощниками, освободившие меня не без помощи универсального релаксирующего средства типа «шило», которое я автоматически принял внутрь.
        Надо сказать, что и нашли меня около кормового ограждения не сразу. Собственно говоря, меня вообще-то и не искали, а случайно натолкнулись. Вахтенный клялся, что видел своими глазами, как я взлетел на гребень волны и исчез из зоны обзора. Еле удалось его убедить, что это было пресловутое изделие с двумя нулями, а вовсе не мое тело. Увидев меня, он потыркал пальцем в мой живот, проверяя плотность иллюзий, и осенил всех окружающих крестным знамением. В вахтенный журнал записали ранее подготовленную легенду об утрате изделия. Как ни странно, этим, да еще перебитой посудой на камбузе, ущерб от удара волны и ограничился. Общее количество ушибов у членов команды, включая четыре моих синяка, не дотянуло и до дюжины; зато аппаратура наша испытания выдержала.
        После этих будоражащих событий я снова начал курить, хотя курево, собственно, у всех на судне уже почти совсем закончилось. В один из дней, когда мы получили добро на возвращение в базу, мне не досталось ни одной затяжки. Уши распухли. Я уже в который раз перерыл все возможные закоулки в поисках бутылки с бычками, но так ничего не обнаружил и не мог понять, куда же делась моя «заначка». Неожиданно я вспомнил, что еще в самом начале похода, вызванный к командиру, я потушил сигарету и, не найдя более подходящего места, запихнул ее в щелку между двумя листами декоративной обшивки.
        Чем глубже я погружался в свои воспоминания, тем крупнее мне казался засунутый за обшивку окурок. Когда я взялся за отвертку, чтоб до него добраться, он, в моем воображении, дорос до размеров, превышающих длину стандартной сигареты раза в полтора. Вывернул я ровным счетом пятьдесят два шурупа, что позволило снять панель каютной обшивки и проникнуть в пространство, заполненное трубопроводами, кабелями, коробами и прочей начинкой. С каждым новым вывернутым шурупом надежда на предстоящий перекур росла; тем катастрофичнее показался крах былых иллюзий. Ничего, даже отдаленно напоминающего курево, в открывшемся пространстве обнаружено не было. А вот следы крысиной жизнедеятельности имелись в наличии и весьма обильные. Точно, решил я, крысы, эти гнусные твари, сожрали мой окурок!
        С мыслями о страшной мести грызунам я отправился в кают-компанию, в буфете которой еще раньше приметил банку с крысиной отравой. Инстинкты не подвели меня: я застал грузинских кулинаров за вскрытием небольшой деревянной коробки, содержимое которой составляла дюжина толстенных сигар.
        Это был подарок кубинских моряков - наших верных соратников по борьбе с империализмом, запрятанный горцами еще с позапрошлого похода, отмеченного памятным братанием с военно-морскими посланцами Острова Свободы. В обмен на страшную клятву о неразглашении тайны я получил три здоровенные сигары и, забыв вздорные мысли о ядах, поспешил в свою каюту, где, надрываясь от кашля, вызванного ядреным сигарным табаком, принялся закручивать все пятьдесят два шурупа. Восстановив обшивку, я гордо выпрямился, но поскользнулся, и нога моя оказалась в проеме за стенкой рундука, из-за которого… Ну да, из-за рундука на свет Божий выкатилась бутылка из под шампанского, содержащая пару десятков весьма ароматных бычков, превративших мою радость в настоящее счастье.
        До возвращения в базу оставалось только пройти проливы и Черное море наискосок.

***
        Собираясь после похода в отпуск, я быстренько сдал аппаратуру и все отчеты по ее испытаниям, абсолютно забыв про таинственное изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ», о котором мне напомнил наш техник-комплектатор.
        - А где рельса? - спросил он, просматривая расписки, акты и упаковки приборов.
        - Какая рельса? - задал я встречный вопрос, и тут до меня дошло. Рельсой мы называли огромный стальной профиль-станину, предназначенный для установки и крепления на нем всяких объективов, линз, прицелов и прочего добра для измерений высокой точности. По весу, размерам и внешнему виду эта штука мало отличалась от железнодорожного рельса. В начале индекса были вовсе не угрожающие нули,[Нули - один или два - используются в делопроизводстве для обозначения степени секретности того или иного документа. - Примеч. редактора.] а две буквы «О». Теперь я мог расшифровать таинственную аббревиатуру, означавшую не более, чем «оптическая ось длиной 2700 миллиметров, усиленного типа, производство экспериментального завода». Стало понятно подозрение Сида о возможном применении мичманами этого изделия в гараже: действительно, чем не перекрытие над воротами под укладку бетонных плит? Я достал из-за пазухи выписку из вахтенного журнала, перечитал ее, и мне стало неуютно. В самом деле, было очень сложно представить себе силу, способную так истерзать и изорвать трехметровую железяку. Разве что ядерный взрыв, да и то -
в самом эпицентре.
        - Волной смыло, - сказал я, отдавая бумажку и постукивая по колену потухшей трубкой, - штормило.
        Прочитав текст, техник испуганно попытался поймать мой взгляд, однако я сосредоточился и с выражением лица побитого судьбой, но живучего и еще грозного пирата произнес:
        - На Флоте бабочек не ловят!

***
        Изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ» успешно списали с материального учета. Скорее всего, никто даже не вникал в суть доставленной мною бумаги. Печати и подписи были на месте и сомнений не вызывали. Была и еще одна причина не слишком-то копаться в тонкостях. Как мне по секрету сообщили, при изготовлении рельсины на нашем заводике на нее ошибочно или злокозненно записали трудозатраты, достаточные для строительства небольшого корабля. Изделие по учету числилось если не золотым, то уж точно серебряным. Все были рады спрятать концы в воду, особенно - в морскую.

***
        С тех пор прошло двадцать лет, и я решительно бросил курить. Всерьез.
        Фотограф
        Заболел фотограф. Не смертельно, но довольно тяжело. Если б это случилось в фотоателье на Приморском или на Большой Морской, тогда нечего было бы и рассказывать. Но это был не рядовой кустарь, а военно-морской ас экстра класса в звании мичмана, правда, самоучка, как, впрочем, и множество других, небесполезных для флота специалистов.
        Долбануло его, буквально, в бок. Аппендицит. Вроде, не проблема: вырезать да зашить. Однако произошло это на гидрографическом судне в западном Средиземноморье. При этом судно следовало через Гибралтар для выполнения задания, главным действующим лицом которого как раз и был этот самый мичман, от которого требовалось засечь, подкрасться и сфотографировать во всех видах новую американскую атомную подводную лодку, по всем данным пересекающую Атлантику по пути в Испанию в подводном, естественно, положении.
        Америкосы по понятным причинам фотографироваться не очень любили и всплывали только почти у самого побережья, что препятствовало получению приемлемых снимков. Если, конечно, не впереться по-нахалке в чужие терводы и не приблизиться к объекту на дистанцию фотозалпа. Можно было, наверно, и чуток подождать, когда в зарубежных журналах появятся качественные изображения лодки на стапелях, на ходу и у причалов. Обычно больших задержек с этим в семидесятые годы прошлого века не было: налогоплательщикам исправно демонстрировали этих монстров, сжиравших их трудовые доллары в лихорадочных попытках запугать «красных», то есть нас, а заодно и своих - «синих», наверно, или «голубых». Мы ведь их именно такими цветами рисовали на своих оперативных картах. Впрочем, не в цветах дело; руководство требовало изображения новой супостатской подлодки безотлагательно, с обычным в СА и ВМФ сроком готовности - вчера и до обеда, что обсуждению не подлежало. Потому-то и был послан специалист по фотосъемкам с двумя ящиками уникальной техники, хитрыми объективами и многими километрами пленок. И на тебе - заболел.
        Корабельный доктор на гидрографе, старлей Веня, был врач толковый, но вовсе не хирург, а дерматолог по призванию и основной специальности. А посему диагноз он поставил дня через два, пощипав кожную складку на пузе мичмана, пролистав стопочку своих справочников и переговорив в телеграфном режиме с флагманским медиком эскадры, тертым и опытным, как старая повитуха. Тот, мудрствуя лукаво, сообщил, что, согласно собранной им за многие годы статистике, у моряков в этом месте может быть только один дефектный элемент - аппендикс. По его словам, дети, женщины, алкаши, слесаря, бухгалтера, администраторы и прочие штатские типы с подобными симптомами способны страдать десятком различных заболеваний, что моряку - ни к лицу, ни к заднице. Поэтому, утверждал заслуженный мастер скальпеля, надо без тени сомнения и интеллигентских раздумий удалять к чертовой бабушке лишний отросток, пока тот не рванул, как старая якорная мина, сорванная штормом с вечной привязи и выброшенная к причалам.
        На живом человеке Вениамин раньше ничего более серьезного, чем волосы, ногти и прыщи, не терзал. Оперировать в одиночку он отказался категорически и потребовал себе в ассистенты хотя бы такого же пытливого медика, каким был сам. И надо же было случиться, что поблизости, в суточном переходе, оказался только один советский корабль - эсминец, на котором служили добрый доктор Леня и я.
        Леня тоже не был хирургом, а имел прекрасную специальность анестезиолога, что позволяло ему безапелляционно заявлять о своей способности вырубить кого угодно по мере необходимости. Иногда, когда доктор был обижен или слишком возбужден, он обещал вырубить всех без исключения. Звучало это несколько самоуверенно, учитывая его небольшой рост и худощавое телосложение. Вместе с тем, он смело применял на нас все имеющиеся знания и заблуждения, а в прошлом месяце произвел уже вторую за этот поход операцию по удалению аппендикса. Его жертвой на сей раз оказался мичман Мизин, старшина команды БЧ-2, известный своей прижимистостью. На корабле с недоверием отнеслись к известию, что тот дал у себя что-то вырезать. Ассистентами в ходе данного действа были кок Слава и я. Кок был выбран, естественно, благодаря своему опыту работы с соответствующими продуктами животного происхождения на камбузе. Вторым подручным я оказался случайно, пытаясь выпросить у доктора стакан спирта для празднования Дня Парижской коммуны. Он пообещал выделить даже больше запрошенного, но при условии моей встречной поддержки в ходе
предстоящей операции. Добровольцев не было. А на прошлом аппендиците, увидев первый неглубокий, но кровавый разрез, штатный санитар отключился и чуть было не угодил головой в операционное поле. Была небольшая качка, и, к счастью, его отшатнуло в сторону. Я нерешительно колебался с ответом, но Леня подкупил меня заявлением об ограниченности перечня лиц, достойных доверия. По его мнению, в этот круг, кроме нас с ним, могли войти еще человека два-три, которые отсутствовали ныне в ближайшем и отдаленном окружении. Операция и праздник Коммуны прошли успешно.
        Я был на вахте во время получения указания с эскадры встретиться с гидрографом и рубануть общими силами по отростку фотографа. У меня засосало под ложечкой и появилось нехорошее предчувствие, что без меня здесь не обойдется. С прошлого раза осталось тошнотворное впечатление от кровавых пятен, слепящего света и панического напряжения поиска куда-то запропастившегося объекта удаления, а потом моточка ниток и, наконец, после завершения манипуляций, зажима с тампоном. Предположения подтвердились с избытком. Оказалось, что кроме работы ассистентом, мне предстоит еще одна особо ответственная миссия.
        Дело в том, что прибытие лодки ожидалось в течение последующих двух-трех дней. Трудно было рассчитывать на эффективную работу фотографа сразу после, а значит, его должен был кто-то заменить, желательно, знающий толк в технологии получения волшебных картинок. Об этом тоже было указание с эскадры, чему я значения почему-то не придал. Командир же нашего эсминца, которому был поручен выбор фотомастера, сомневался недолго и быстро назначил меня таковым. При этом решение его было основано на одной несуразности, возникшей еще несколько месяцев назад при проходе Босфора, когда особист засек меня за киносъемкой чудесного моста через пролив.
        Рассматривая в видоискатель полуметровой толщины тросы подвески моста и прочие красоты побережья, я тогда прозевал появление нашего домашнего контрразведчика, за что поплатился. Кинокамеру отобрали на основании правил хранения подобного имущества на военных кораблях и заперли в старпомовский сейф. Через пару дней я так же погорел с фотоаппаратом, однако успел-таки припрятать его от экспроприатора и с тех пор частенько выполнял групповые и индивидуальные съемки, выставляя дозор и оцепление и тщательно скрывая свой «Зенит» от неприятеля. Тот, однако, открыл на меня охоту и даже провел пару обысков в каюте и на боевом посту, но безуспешно. Думаю, что на самом деле ему не очень-то и хотелось меня ловить, но долг, как он его понимал, был выше всего и требовал жертв, а отсюда и были все «шмоны». Иными словами, история эта получила широкую огласку и привела к тому, что стоило командиру подумать о фотографировании, как в его мозгу тотчас всплыло мое имя. Отбрехаться, понятно, не удалось.
        План был прост и легко выполним, а поэтому вызывал сомнения. Нам с Леней надлежало перебраться на гидрограф, который полным ходом аж в двенадцать узлов следовал к району предполагаемого всплытия лодки. Далее предполагалось следующее: режем и откачиваем фотографа, ловим в прицел подлодку, делаем снимки, возвращаемся на гидрографе в Гибралтарскую зону, пересаживаемся назад к себе на эсминец, принимаем поздравления и грамм по сто с лишним, а далее - по плану. Все довольны и радостны.
        Проблемы, однако, начались уже на начальном этапе. Погода была, что называется, свежая. Гидрограф вышел в точку встречи с задержкой на десять часов и подскакивал на волне, как мячик. Доктор взял с собой небольшой чемоданчик с хирургическими штучками, медицинскими шпаргалками и роскошным атласом внутренней компоновки человеческих органов. Я же прихватил почти все свое имущество, включая съестные, табачные и алкогольные запасы, упакованные в двух парусиновых сумках. Пытался даже нацепить на себя шинель, которая не влезла в поклажу, но старпом, сделав несколько издевательских и едких замечаний, принудил оставить ее в каюте, о чем я потом жалел. Флотский опыт учил тому, что, перебравшись с корабля на корабль, ты вроде как заново открываешь свой личный вахтенный журнал, делая первый ход. Каким будет ход ответный и куда тебя занесет - зависит уже от моря, корабля, звезд на небе и суммарного количества везенья у членов экипажа. Сменил борт - сменил судьбу.
        Посадка на баркас и высадка из него прошли почти без происшествий и потерь, если не считать пилотки Лени, унесенной свежим атлантическим ветром, и трехлитровой банки консервированных огурчиков, разбитой вдребезги внутри одной из моих емких сумок при подходе к борту гидрографа. Кому-то пришло в голову использовать багаж вместо причального кранца.[Кранец - приспособление в виде деревянной балки, покрышки и др., применяемое для смягчения ударов борта судна о причал или борт другого судна. - Примеч. редактора.] Запах ароматного маринада, мгновенно окутавший нас в тот момент, до сих пор ассоциируется у меня с безвозвратными утратами и незаслуженными обидами.

***
        Фотограф, хоть и страдал от острых болей, не переставал давать мне инструктивные указания по фотоделу, пока не отрубился на столе в кают-компании под действием анестезии, сотворенной доктором Леней с высоким искусством и известной элегантностью. Врачи Веня с Леней вступили в препирательство относительно направления и длины необходимого разреза, периодически подкрашивая пузо мичмана йодом. Я же никак не мог вникнуть в суть длинной заключительной фразы фотографа, в которой единственными знакомыми словами были «диафрагма» и «убью!». После завершения этой речи, как раз на последнем слове, он и отключился, изобразив на лице полное блаженство. Решив, что все это относится к наркотическому бреду, я раздраженно высказался,
        - Ну, режьте же, наконец!
        Оказалось, что военной медицине не хватало именно этой команды. Пошла-поехала хирургическая страда, нарушить порядок которой не смогли даже мои неквалифицированные ассистентские действия и бездействия, волнение моря и выход судна в зону ожидания.
        Завершилось все вполне успешно. Пациент был отправлен в спецотгородку амбулатории с жесткими рекомендациями о полном и длительном покое, а я с фоторужьем наперевес залег в каюте в сладкую дрему, ожидая в любой момент вызова на мостик. Все кассеты были заряжены мичманом и распределены по карманам куртки вместе с двумя экземплярами подробных его же указаний, предназначенных для полного профана, то есть для меня.
        Неплохо отоспавшись, я заглянул в амбулаторию, где застал врачебный консилиум у постели спящего неестественным сном пациента. Консилиум был немножко навеселе. Предложили и мне отметить успешное окончание операции.
        - Моя главная операция еще впереди, - ответил я с героическим пафосом в голосе и сглотнул слюну, - нужен верный глаз, твердая рука и холодный ум.
        При этом, пронзительно себя жалея, я потряс над головой тяжелым фотобластером и не без гордости поймал восхищение во взгляде Вениамина. Леонида моя речь и отказ от выпивки удивили до потери голоса. Он просто покрутил пальцем у своего виска и пожал плечами. Следующий тост был за меня, но без меня. Уходя, я услышал, как Леня, обретя уже дар речи, что-то прозлопыхал по поводу охлажденного разума.
        - Погоди, - подумал я, поднимаясь на мостик и перебирая варианты возможной мести доктору за оскорбление. Ход жестоких безжалостных мыслей был прерван окликом командира - Пал Иваныча, по кличке Поляныч, появление которой вполне ассоциировалось с именем-отчеством и образом круглой полянкообразной лысины, украшавшей голову этого, нестарого еще, морского волка.
        - Хорошо, что ты подошел, а то уже вызывать тебя собирался. Глянь-ка, - командир подвинулся, уступая место у ВЦУСа - огромного бинокуляра, установленного на градуированной по курсовым углам турели. - Левее, левее.
        - Не иначе она, давайте-ка поближе, - подтвердил я уверенным голосом. Мне никогда ранее в море атомные лодки не встречались, но ошибки быть не могло. В двух милях по правому борту из воды вырастало нечто невообразимо огромное, стремительное. Все, что поднималось над поверхностью, было распятнено черно-белыми кляксами, сливающимися с бликами морской поверхности. Буруна за кормой видно не было, но перемещение относительно береговых ориентиров чувствовалось существенное.
        Поляныч что-то сказал вахтенному, и наша посудина, задрожав от напряжения, рванула наперерез супостатской подлодке. Сыграли боевую тревогу.
        - До берега миль пять будет, - констатировал командир. - Эй, штурман! Когда к трехмильной зоне подгребем - доложишь. А ты давай, щелкай, не зевай, - обратился он уже ко мне.
        - Понимаю, что надо поближе, но боюсь не успеть, - продолжал он, - в терводы входить опасно. Мне строго-настрого запретили ближе семнадцати миль к берегу лезть. Штурман так и ведет по прокладке и журналу, что мы, дескать, миль за двадцать отсель. Там ты, правда, только нас с замполитом заснять сможешь. Хорошо, кстати, что его здесь нет. Появляется обычно в самое неудобное время и вопросы задает. Много вопросов.
        Нам повезло, в том числе и с командиром, который удачно выбрал точку ожидания, и мы сблизились с лодкой на достаточное для съемки расстояние. Только-только я отбил первые сорок кадров, как прибежал механик и заорал Полянычу, что машина рассыпается и требуется срочно сбросить ход, иначе он не ручается за дальнейшую возможность самостоятельного передвижения.
        - Товарищ командир, входим в терводы, - дуэтом пропели штурман и вахтенный.
        - Товарищ командир, слева тридцать - надводная цель, пеленг не меняется, - прозвучал очередной доклад, а вслед ему: - цель опознана - эсминец типа «Гиринг».
        - Тьфу, - сказал Поляныч. - Право на борт! Сматываемся!
        Я лихорадочно отстреливал последние кадры на своих трех фотоустановках. Поймав в видоискатель рубку лодки, я увидел человек шесть американцев, размахивающих над головами своими кепочками. Видимо, прощались, заметив наш отходной маневр. Сделав им вслед последнюю полусотню экспозиций, я обнаружил с другого борта быстро приближающийся эсминец и отстрелял по нему заключительные кадры.
        - Кто это? - задал вопрос командир, ни к кому и не обращаясь.
        - Испанский эсминец, название из двух слов, первое - «Хорхе», - доложил вахтенный, листая справочник бортовых номеров.
        - А второе слово?
        - Второе невозможно прочитать.
        - Что, опять на справочнике селедку кромсали?
        - Нет, тут дырка в бумаге. Прожгли чем-то, может пеплом, а может так просто, прогорело. Мы, когда эту книжку из штаба уперли, то дырок уже хватало.
        - Ну-ну. Хорхе, значит. По нашему - Георгий. Жорик. Кто видел замполита? Сюда его.
        Вскоре появился снаряженный по полной форме замполит.
        - Это правильно, что ты, Юра, с противогазом, - сказал ему командир, - кто знает, что враг-то удумал. А сейчас иди в радиорубку и крути по нижней трансляции
«Варяга», «Не плачь, девчонка» и тому подобное, воодушевляющее. И приготовься с участием связиста уничтожать шифры, коды и таблицы там всякие. Но это - только по команде, после выстрелов и взрывов.
        Замполит бодро, но с дрожью в голосе ответил «Есть!» и попытался бегом начать выполнение задания, но был остановлен Полянычем.
        - Только смотри, не перепутай: готовься уничтожать бумаги с участием связиста, а не его самого - с участием бумаг. Его не трогать. А то я тут вдруг подумал, что не очень четко тебе задачу поставил. Связист все знает, он инструктаж получил. Ну, давай.
        После ухода на негнущихся ногах замполита командир облегченно вздохнул и раздал дальнейшие указания. Весь личный состав был отправлен в низа, а присутствующие на мостике сняли куртки с погонами и приготовились изображать отдыхающих в морском круизе. Хотели было притвориться рыбаками, но обнаружили на карте запрет на рыболовство в этой зоне. Никто толком не знал, как выглядят отдыхающие круизники. Решили убрать с физиономий озабоченность борьбой с империализмом и загорать, имитируя игры в баскетбол и бадминтон. Так и сделали. Спрятав телеобъективы, я продолжал фотолетопись нашего похода.
        Приближающийся корабль замигал светом.
        - Просит показать флаг, - доложил полуобнаженный сигнальщик с теннисной ракеткой.
        - Фиг ему, - сказал командир, - набери что-нибудь трехфлажником.
        - Набрал.
        - Что?
        - «Ваш курс ведет к опасности!»
        - Молодец, то, что надо. Поднимай. Штурман, мы где?
        - Из тервод вышли, товарищ командир. Минут пять-семь, как вышли.
        Вскоре нагнавший нас эсминец снизил ход и приблизился к нашему правому борту. По громкой связи донеслось несколько коротких фраз, нам помахали рукой с мостика, и эсминец лег на обратный курс.
        - Что он сказал? - на сей раз командир обратился ко мне.
        - Признали они нас. «Советико», «камрады», говорили, и «водка». Я четко слышал.
        - Ага, и я слышал. А еще пару раз что-то похожее на то ли «трахать», то ли «траву хавать», а?
        - «Трабаха» - это у них значит «работа». Работайте, дескать, не бойтесь.
        - Откуда знаешь?
        - Разучивал как-то с кубинцами русские пословицы. Они у нас на бригаде стажировались. Ну, там: «Работа не волк…», «Без труда и рыбку из пруда…» и все такое. Они выучили, а я запомнил.
        Командир от воодушевления помотал над головой кулаком и прокричал - «НО ПАССАРАН! , однако на эсминце его услышать уже не могли. И слава Богу!
        - Наверно, они америкосов не сильно любят, - сказал штурман. - Те их послали прикрыть прибытие лодки, а они из кожи вон не лезут. Хорошие ребята.
        Мы все дружно согласились, что испанцы ребята хорошие, моряки отличные, Америку открыли, а их «Жорик» - прекрасный корабль.
        - Ну, - сказал Поляныч, - курс на Гибралтар!
        И - ошибся.

***
        Механик объявил, что машина устала и требуется три дня для профилактики. Еще пара часов ходу, и машину уже никто восстановить не сможет. Нечего будет восстанавливать. О том, что двигателю необходим ТО,[ТО - техническое обслуживание. - Примеч. редактора.] Поляныч знал давно, но во время похода было явно не до того. А сейчас по настоянию мягкого и тактичного механика, занявшего жесткую позицию, командир принял решение застопорить ход и отдать якорь.
        Надо сказать, что в обычных обстоятельствах командир выбрал бы более удобное место для якорной стоянки. Здесь же и течение было неприятное, и ветер продувной, и, что самое противное, ужасное дно, устланное обломками огромных плит, как говорят - обломками строений древней Атлантиды.
        За эти три дня я рассортировал все пленки, сделал на них наклейки с легендами и точными данными хронометров, совмещенных с фоторужьями. Хотел даже заняться проявкой, но вспомнил последнее слово мичмана перед операцией и решил не торопиться. Фотограф уже немного оклемался и требовал встречи со мной для обсуждения результатов съемки. Консилиум же, не приходя в трезвое состояние, решил, что ему необходим полный покой еще на пару суток, что и было достигнуто очередной инъекцией, толк в которых Леня знал, как никто.
        В качестве тяглового устройства для выбирания якорной цепи на гидрографе был установлен брашпиль - горизонтально расположенная катушка с электроприводом. Когда-то, очень давно, в этот комплект входил и автоматический выключатель, препятствующий излишнему натяжению цепи. Он щелкал всегда не вовремя и очень мешал работе боцманской команды, а поэтому, когда кто-то его утащил, жалеть об этом не стали. Сегодня, как и всегда, пожилой мичман - старшина боцманов Василий Степаныч опытным взглядом взвешивал натяг цепи и руководил работой брашпиля, вытягивавшего цепь при съемке с якоря. Трудно теперь объяснить случившееся, но факт остается фактом - цепь лопнула. Корма гидрографа при этом чуть задралась и с плюханьем шлепнулась о воду. Вторым чудом было то, что никого при этом не убило. Мичман бросился в сторону клюза,[Клюз - отверстие в надводной части судна для пропуска якорной цепи. - Примеч. редактора.] свесился за борт и застыл, пронзая взглядом толщу воды. Не исключено, что он видел дно и наш якорь, зацепившийся за монолитный постамент. Понимая, какое горе испытывает боцман, командир, сдерживая
собственный гнев, подошел к нему и, тихонько похлопав по плечу, произнес:
        - Брось, Вася. Не жди. Не всплывет.
        Мичман горько всхлипнул, но продолжал находиться в оцепенении до тех пор, пока его под руки не препроводили в лазарет. Поляныч дал указание отпоить его валерьянкой, но к вечеру от боцмана сильно несло спиртом, и он активно озвучивал версию о мстительных духах Атлантиды, которые, слава Богу, удовлетворились железякой в полтонны в качестве отступного, и только-то.

***
        Еще до прохода Гибралтарского пролива стало известно, что так и не дождавшийся нас эсминец был отправлен в зону Суэца для обеспечения чего-то очень ответственного, но не подлежащего разглашению. Нам же с Леней было предложено оставаться пока на месте, перемещаясь вместе с гидрографическим судном в сторону Дарданелл и далее в Главную Базу.
        - Ага, - сказал я себе, - там, небось, зима. А я без шинели, не говоря уже о Леониде. Ладно, на корабле не пропадем, Поляныч выручит. Это точно.
        Вот уже несколько дней боцманская команда и несколько талантов, к ней примкнувших, ваяли деревянный якорь. По судну были собраны всевозможные древесные материалы, ставшие элементами муляжа. К концу творческой экспансии на баке было выставлено два одинаковых черно-битумных изделия. Только очень внимательный и въедливый наблюдатель был способен отличить деревяшку от железяки с расстояния в несколько метров. Необходимость этой работы диктовалась двумя важными причинами. Во-первых, утрата якоря для любого корабля - дело позорное и пакостное, ибо может стать поводом для издевок и острот недоброжелателей. Говорят, что не одному командиру такой казус становился неодолимой преградой для карьерного роста. Про таких командиров с издевкой говорили, что они якоря в море посеяли, и, как правило, не вспоминали ничего хорошего. Во-вторых, требования международных регламентов по проходу Черноморских проливов не допускали отсутствия существенных элементов якорного оборудования на кораблях. Пойманному за нарушение правил грозил штраф, сумма которого была вполне сопоставима с мечтой любого нормального человека о
полном финансовом блаженстве. Короче, достойный искреннего восхищения муляж был аккуратно и прочно размещен в клюзе и служил предметом тихой гордости боцмана.
        - Нет, - сказал Поляныч, - мы на этот якорь становиться не будем, беречь его надо. Представь, Вася, - продолжал он, обращаясь к виновнику торжества, - какая будет хохма, ежели он поплывет у тебя по морской поверхности, лапами загребая на виду у флотской общественности! Крепи надежнее, чтоб не вывалился, не дай Бог, при швартовке.
        Уже через неделю после операции мы с фотографом проявили пленки и сделали пробные отпечатки. Лодка вышла превосходно. Все детали и оборудование четко просматривались на снимках. Были видны лица членов экипажа на рубке и надписи на кепках. Я начал было опухать от вполне законной, как мне казалось, гордости, однако настораживало поведение фотографа. Если до операции он придавал нашей работе огромное значение и считал ее чуть ли не важнейшим делом своей жизни, то, лишившись аппендикса, утратил и интерес к фотографии. Теперь главным в его беседах были не ракурс, диафрагма и экспозиция, а чувство единства природы и сознания, почерпнутое им в постоперационном периоде под действием наркоза. Он утверждал, что видел свет, которого нет в этом темном мире. Я попытался осмеять его измышления, но натолкнулся только на скорбь в его всепрощающем взоре. Извиняю тебя, неразумного, говорили, казалось, его глаза.
        Допрос, который я учинил Лене и Вениамину, успеха не принес. Ссылаясь на усталость и алкогольно-абстинентный синдром, оба утверждали, что не помнят количество и комбинации болеутоляющих и снотворных средств, введенных пациенту. Дорога в верхний ярус осталась неизвестной.
        - Пить надо меньше, - сказал я медикам, - такое открытие профукали. Хотя, может, мы к нему и не готовы. Без Атлантиды здесь явно не обошлось.
        Оба согласились, но долго еще расспрашивали фотографа о его видениях, пытаясь привести в систему собственные заблуждения.

***
        Командир подгадал прибытие на внешний рейд Главной Базы к вечеру, когда боновые заграждения[Боны - плавучие заграждения для защиты стоянок кораблей от мин и торпед противника. - Примеч. редактора.] уже закрылись. Боцман на баркасе с запасом спирта и консервов был отправлен к морскому причалу судостроительного завода. К утру у нас оба якоря оказались металлическими, а деревянный муляж исчез в бездонных боцманских закромах: вдруг еще пригодится. В Севастополь утром мы вошли победителями.
        После этого похода я очень увлекся фотографией и достиг неплохих результатов. Думается, что помогло общение с профессионалом высокого класса. Фотограф же оставил службу и, говорят, удалился от мирских забот, приняв духовный сан. Кто-то встречался с ним якобы в местах близких. Иные видели его в землях отдаленных. Все, однако, уверяли, что встреча доставила им радость. Мне, пожалуй, тоже.
        Диссертация
        - Читайте мои труды, - услышал я уже в пятый, наверно, раз от своего прямого и совершенно непосредственного начальника, подполковника Мишина.
        Если четыре предыдущих команды относились ко всему военно-научному коллективу подразделения, то в данном случае фраза могла предназначаться только мне, ибо разговор шел с глазу на глаз. Впрочем, разговором это назвать можно было только условно. Начальник возбужденно ерзал задом по сиденью стула, пребывая за своим командным столом, а я, вытянувшись по стойке «смирно», отслеживал взглядом интенсивную жестикуляцию, производимую его верхними конечностями. Недовольство руководителя было вызвано тем, что, выходя из комнаты на перекур, я оставил на столе какой-то секретный отчет, а не запер его в один из многочисленных железных ящиков. Попытка оправдаться малым сроком моего пребывания в этом достойном военном НИИ и незнанием местных обрядов, правил и обычаев вызвала еще большее возмущение. Когда же я сослался на то, что в комнате оставался сторожем целый майор ПВО, это было воспринято как вызов.
        - Вы на своем корабле, наверно, не позволили бы себе такое безобразие. Вот! Где, где вы хранили там режимные документы? - с лукавым, но грозным подвохом спросил подполковник.
        - Под матрасом в каюте, - честно ответил я и осекся, глядя, как багровеет его лицо, - но не такие уж и секретные были документы, - попытался я исправиться, - так, барахло разное…
        - Вы… вы… вы… Та-а-а-рищ старший лейтенант! Прекратите!! Не смейте! Идите!
        - Есть! - ответил я и, щелкнув каблуками, двинулся к выходу из кабинета.
        Тогда и услышал я брошенную мне вслед фразу о чтении его трудов.
        - Есть! - повторил я и, произведя очередные круговые развороты, направился выполнять последнее приказание. Во всяком случае, я это воспринял именно как приказание.

***
        Я еще только осваивался с ролью младшего научного сотрудника, но уже знал местонахождение библиотечного фонда НИИ, где за железными запорами под грозными грифами хранились зафиксированные на бумаге научные мысли, озарения, отчеты и справки. Отыскав по каталогу диссертацию Мишина Григория Семеновича, я написал на бумажке ее инвентарный номер и сунул эту записку в зарешеченное окошечко, где ее приняла строгая хранительница всех тайн и архивов. Затем получил три разноцветных линованных листочка и разъяснение, что труды моего начальника носят очень высокий статус секретности. Для допуска к ним надо собрать штук шесть автографов должностных лиц на полученных бланках. В том числе требовалась подпись и самого автора.
        Когда, в очередной раз отщелкав каблуками, я попросил начальника подписать допуск к его недавно защищенной кандидатской диссертации, он несколько замялся. Мне даже почудилось, что подполковник смутился. Бумажки он подписал, но при этом все время прятал глаза и что-то бубнил, словно оправдываясь. Как выяснилось из его дальнейших путаных заявлений, диссертация еще не представляет завершенного результата и будет основой для новых исследований. Впереди еще много уточнений и детальных разработок при написании докторской монографии. А некоторые существенные вопросы нельзя было раскрывать подробно по причине возможной утечки секретов во вражеский стан. Пока он обкручивал свой ученый труд различными цепочками слов, я начал кое-что понимать, и в конце концов до меня дошла простая истина. Оказывается, фраза «Читайте мои труды!» несла в себе скрытый оскорбительный смысл, призванный продемонстрировать полное ничтожество подчиненного, его лень и бездарность. Достаточно близким аналогом можно было считать любимый вопль нашего старпома с эсминца «Г-вый»:
        - Кретины! Сволочи! Всем - неделя без берега! Марш по боевым постам дерьмо вылизывать!
        Для меня все сразу стало на свои места, и на душе полегчало. Вот она, специфика военной науки. Было чуток стыдно за свою непонятливость, но я решил идти до победного конца и, быстро собрав остальные подписи, приступил к изучению научных изысканий начальника.

***
        Впервые в жизни я держал в руках индивидуальный труд известного мне человека, заслужившего право именоваться кандидатом наук. Некоторые злопыхатели, правда, успели посеять сомнения в душе, обзывая кандидатские диссертации развернутыми челобитными о повышении должностного оклада, но мое преклонение перед учеными все еще было непоколебимо.
        То, что я прочитал, в вольном изложении представляло собой следующее:

«Когда Земля была еще теплой, а по ней ползали ящеры и бегали мамонты, никто понятия не имел о всяких радиоустройствах и их излучениях. Но даже если бы кому-то захотелось разобраться в этом, то ничего бы не получилось. Причина очевидна: не было еще марксизма-ленинизма, без которого ничего путного и истинно научного никто сделать не мог. Естественно, что ящеры и мамонты вымерли, оставив в науке следы малозначительные. В современную эпоху кое-кто, вооружившись самым передовым философским учением, кое-что наворотил в теории, практике и технике. Неплохо, конечно, но, как утверждалось, Мишина и современную армию такой вариант не очень удовлетворяет, ибо допускает ошибки во всяких расчетах, что снижает точность попадания наших снарядов в противника. Это неудивительно, писалось далее, так как вся теория разрабатывалась задолго до последнего партийного съезда, мартовского пленума ЦК и указаний министра обороны на прошлогоднем совещании руксостава. Опираясь на правильное мировоззрение и его интенсивное развитие в последних партдокументах, Григорий Семенович позволил себе заподозрить, что некая лямбда[Лямбда -
одиннадцатая буква греческого алфавита, используемая в качестве математического символа. - Примеч. редактора.] (какая-то величина) при неопределенных условиях может свихнуться и подчиняться не обычной, а вычурной зависимости от неких произвольных параметров (восемь листов формул). Затем мой начальник запихивает эту лямбду во все ему известные радиоустройства военного назначения, схемы и формулы (тридцать девять листов математических значков), утверждая, что подозрения могут оправдываться без нарушения общей картины мироздания. В последнем разделе вопрос неадекватного поведения лямбды уже считается доказанным ранее. Теперь автор приводит фотографии и графики, полученные не без его участия из окружающей среды. Иллюстрации показывают, как совершенствуется мировая гармония путем введения дополнительной подпорки под нее в виде шальной лямбды. Благодаря всему этому Мишин надеется повысить эффективность всего излучающего, отражающего и стреляющего по врагу на величину от нуля до трех процентов. Это в среднем соответствует годовой экономии для народного хозяйства двух эшелонов зерна или небольшого склада
боеприпасов. Для реального достижения результатов надо, конечно, провести еще пару НИОКР,[НИОКР - научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы. - Примеч. редактора.] но это - дело третье. Все вышеизложенное проиграно на ЭВМ и имеет положительные заключения уважаемых в определенных кругах специалистов».
        Пока я изучал диссертацию, подполковник несколько раз невзначай заходил в помещение и искоса посматривал на заметки в моей тетради, которые я делал в процессе чтения. Наконец он не выдержал и повелел прибыть к нему со всеми имеющимися секретными документами для проверки их наличия.
        После того, как с основной массой бумаг было покончено, а потери не обнаружились, он раскрыл мою рабочую тетрадь.
        - Что это за выписки вы там делали из диссертации?
        - Да вот, - начал я искать по тексту, листая труд начальника, - интеграл тут…
        - Не занимайтесь ерундой и не умничайте, - перебил меня подполковник, - у вас по плану что? Лабораторные испытания. Вот и испытывайте, да не забудьте отчитаться своевременно. А диссертацию сдайте в библиотеку. Нечего лишние документы в сейфе плодить. Напишите свою собственную и читайте, сколько заблагорассудится!

***
        Вернувшись на рабочее место, я обнаружил, что сидящий за соседним столом майор обложился кучей толстых журналов и передирает что-то из них в свою тетрадь.
        - Слышь, Руслан, - обратился я к нему, - Мишик приказал сдать свой дисер в кладовую и не лапать больше его ученых трудов всуе.
        - Поздравляю, - ответил тот, - нет еще и двух недель, как ты к нам прибыл, а уже успел задеть начальника за живое. Теперь, небось, вместо своего дисера начнет всем в морду тыкать приказами по секретному делопроизводству. Может, еще и Дисциплинарный устав вспомнит. Что ему еще остается?
        Я взглянул на обложку одного из журналов, прочитал его название и рассмеялся.
        - Тебе не кажется, что в словосочетании «Военная мысль» есть что-то противоестественное?
        - Есть. И еще какое. Но военным об этом думать не положено. Хватит с нас злопыхательства разных шпаков и прочих штафирок, - ответил мудрый майор, вышедший уже в старшие научные сотрудники, - наше дело - военная наука. И мы ее сделаем!

***
        Собственную диссертацию я так и не написал. Несколько раз брался с упорством за это дело, но неизбежно отступал, чувствуя в произведенных текстах знакомые мотивы. Вдруг кто-нибудь возьмет и пролистает, - думалось мне. «Читайте мои труды!..»
        Умный вид
        Кажется, мне повезло. Я наконец-то получил назначение в очень солидную военную исследовательскую организацию. Не могу сказать, что с детства был настроен на мыслительную и аналитическую деятельность в кабинетной тиши. Наоборот, предпочитал шумную живую беготню, пусть бестолковую, но богатую разнообразными событиями и действиями. Однако сфера научных изысканий выглядела весьма достойной и престижной, особенно с учетом приличных денежных окладов и воинских званий, сопровождающих не слишком изнурительную офицерскую службу в военном НИИ. Правда, на флоте к разным изредка появлявшимся военным ученым относились скептически, но, думалось, это - от зависти.
        Первое время я старался в разговоры не встревать, внимательно прислушивался к беседам новых соратников и активно имитировал внимательно чтение рекомендованной литературы. Имитация происходила по причине полного и абсолютного непонимания винегрета из формул и специфических терминов, наполнявшего эти книги от корки до корки. А тут еще с утра пораньше обнаружил свою фамилию в настенном графике сдачи кандидатских экзаменов с ближайшим сроком реализации. Я вышел на лестничную площадку и с лихорадочным отвращением выкурил пару дрянных сигарет. Потянулся, было, за третьей, но вдруг заметил деловито спешащего морского офицера, намеревавшегося проскочить мимо. Какая-то мудрая мысль билась в его черепе, привнося в целеустремленный взгляд некое отчуждение от реальности. Под мышкой офицер бережно удерживал темную папка из натуральной кожи с вычурным рельефным рисунком, представлявшуюся истинным раритетом на фоне всеобщего изобилия синтетических изделий конца семидесятых годов. Несомненно, это был мой однокашник по училищу Витька, но изрядно посолидневший за прошедшие годы. А ведь в курсантские времена он
вполне обоснованно считался троечником и разгильдяем. Как жизнь его потрепала, ай-ай!
        - Виктор! - окликнул я его, закрывая проход собственным телом и растопыривая руки. Капитан-лейтенант остановился и посмотрел на меня неместными глазами, не особенно спеша вернуться к действительности из своих глубоких раздумий. Мне даже стало стыдно за свою бесцеремонность. Папка перебралась в левую руку.
        А, это ты. Привет, - произнес он, еще только частично входя в действительность и вяло пожимая мою ладонь, - слыхал о твоем прибытии. Ты в каком отделе? Ну, к концу дня я за тобой забегу, сходим в столовку, обмоем твое назначение. С тебя бутылка!
        Последняя фраза окончательно преобразила его. Он стал более узнаваем, а я с облегчением вздохнул и отошел от полного обалдения по поводу его нового облика.
        Через несколько часов мы сидели за угловым столиком ближайшей пельменной под жизнерадостным плакатом: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки строго запрещается!». Все посетители общепитовской точки поголовно сегодня были нарушителями данного правила, профессионально-застенчиво разливая водку по граненым стаканам под столешницами, якобы незаметно для окружающих. Опустошенные бутылки с привычным ворчанием по поводу повального алкоголизма и паразитизма мужского населения нашей Родины, но вполне исправно удалялись уборщицей из-под стульев. Не желая быть исключением из общего правила, мы хлопнули по первой и, закусив тепловатыми пельмешками, приступили к обсуждению горячих жизненных обстоятельств.
        - Вить, - начал я с главного, - мне тут список всяких ученых книжек выдали с задачей освоить их к концу месяца, а я ни хрена в них не понимаю. Главное, нашел свои училищные конспекты, смотрю, а там много похожего. Интегралы всякие, статрадиотехника с плотностями вероятностей и прочая дребедень. Так я и в конспектах своих уже не волоку. А сам ведь писал… Еще и десяти лет не прошло, а в мозгах - ни следа. Расскажи, как быть? Ты-то как тут в науку врос?
        - Слушай сюда, - произнес мой товарищ с заговорщицким видом, - я тебе первому поведаю то, к чему пришел за полтора года здешнего научного сидения. Наливай!
        Выпили.
        - Я ведь, как и ты, хотел все источники проработать и дальше толкать военную мысль вбок. Бился, бился, как рыба об лед и свихнулся бы наверняка от собственной тупости, но понаблюдал за окружением и понял очень важную вещь. Смотри…
        Виктор передвинул на середину стола давным-давно опустошенную солонку в виде маленькой стеклянной щербатой баночки из-под черной икры, чудесным образом материализовавшейся в этой забегаловке.
        - Представь себе, - сказал он, - что это главный раздел человеческого мозга, отвечающий за его специальность, - показал он на солонку. - Есть еще всякие мелкие бытовые, кормовые, сексуальные и прочие раздельчики. И путать знания между разделами нельзя. Этот - самый большой и главный. Допустим, вот это комплекс знаний и умений офицера на военной службе.
        При этом Виктор наколол на вилку пельмень и начал вертеть его перед моим носом.
        - Здесь все, - вещал он громким шепотом, - уставы, тридцать третий шпангоут, Шпангоут - поперечное ребро жесткости обшивки судна. - Примеч. редактора.] лай караульной собаки, правила кораблевождения, командные слова, история военного искусства, тяжесть А-Ка-Эма, самоволка, на одного линейного дистанция, поправка на дрейф, белые перчатки и кошмарный сон матроса на губе.
        Он засунул пельмешку в солонку и примял ее вилкой.
        - Видишь? Главный раздел мозга заполнен. Больше туда ничего не влезет. А теперь, глянь-ка…
        Витя зацепил освободившейся вилкой соленый помидор с тарелочки, полученной нами на раздаче в качестве блюда под названием «салат из свежих овощей».
        - Это, - пояснил он, - масса информации и опыт научного работника. Тут, сам понимаешь - теории, интегралы, симпозиумы, семинары, эксперименты, горы бумаг, ночные прозрения, сколиоз, схемы, ошибки в расчетах и прочая хрень.
        Моя попытка вставить слово в эту тираду была пресечена недвусмысленным движением вилки с помидором.
        - Теперь, - заявил Витя, - для превращения офицера в ученого надо выкинуть из его мозгов пельмень и вставить туда помидор.
        Эта процедура и была незамедлительно произведена перед моим слегка затуманенным взором.
        - Напоминает квантовую теорию. Но бывает, что возможно и совмещение всего этого в одном индивидууме, - прокомментировал я.
        - Не умничай. Увы. Только у гениев и идиотов.
        Виктор допил водку из стакана, закусил, располовинив последовательно помидор и пельмень, и засунул остатки закуски в баночку, знавшую некогда и лучшие времена.
        - Вот тебе твое совмещение, - мой собеседник начал утрамбовывать содержимое солонки вилкой. - ПЕЛЬМИДОР - это и есть военный ученый. Уродливое, противоестественное и нежизнеспособное творение. Ни то, ни се. Завтра присмотрись к ним в коридорах нашего НИИ. Все, как шпионы во вражеском стане. Глаза отводят. Шифруются. Военные боятся, что распознают их научную ущербность и отправят в войска пинком под зад, а шпаки яйцеголовые опасаются раскрыть себя в своём пацифистском естестве и потерять погоны вместе с окладом за воинское звание и неуклонным карьерным ростом.
        - И как же ты управляешься здесь с ними?
        - Нормально. Главное не показывать, что все про них понял. Делаю вид, что я как все. Читаю что-то, пишу отчеты, на семинарах выступаю.
        - Как это?
        - Видишь, - Виктор положил на стол свою кожаную папку, открыл молнию и показал ее внутренности, - здесь все, что мне необходимо.
        Папка была почти пуста и содержала только толстую пачку перфокарт от ЭВМ первых поколений и красную повязку с надписью «дежурный». Я пожал плечами.
        На этих карточках написаны специфические термины, которыми все перекидываются в нашем НИИ. Я их из отчетов повыписывал и на слух словил. Потом по словарям порылся и добавил пояснения. Правда, и из пояснений тоже часто ни хрена не поймешь. Но я эти словечки в разговорах и всяких обсуждениях запускаю и жду реакции. Потом пишу пояснения к пояснениям и, считай, что готов к любой околонаучной конференции.
        А повязка зачем?
        Ну, это если куда-то пройти надо или наоборот, - смыться быстро откуда-то. Напяливаю повязку и пру локтем вперед, дескать, мне срочно по служебной необходимости. Тут в НИИ столько дежурной службы, народу и ограниченных проходов, что никто липу и не распознает.
        Я взял несколько карточек и с интересом просмотрел словарный запас Виктора. Чего тут только не было: пределы апертуры, перманентно, аппроксимация гладкой кривой, трансцендентный, преобразование Фурье (обратное), апостериори, коллимированный пучок, интегральная функция, нечеткое множество, сети Петри, когерентность, эллипс рассеяния… Задержавшись на одной из карточек, я прочел чернильный текст: АПРИОРНО - известно независимо от опыта. Ниже, карандашом и покрупней значилось: ЕЖУ ПОНЯТНО.
        Про меня тут недавно в стенгазете написали: «Вдумчивый молодой ученый…», - гордо сказал Витя, - я эту свою папку называю «умный вид». Человек с пустыми руками, вроде как и не при деле. Остановит начальник и пошлет за какой-нибудь пакостью. А у меня и облик деловитый, и информационная база всегда под рукой.
        Да, - восхищенно протянул я, - не каждому это дано! Боюсь, что не получится у меня…
        Можешь, конечно, и на головастика переучиваться. Станешь таким, как майор Лискин из двадцать третьего. Тот позавчера в патруле был и бойца-дембеля за искажение формы задержал. А парень так мозги майору законопатил, что Лискин ему червонец на дорогу дал и на вокзал проводил. К вечеру того бойца уже нормальный патруль на этом же вокзале взял, когда отличник заканчивал лискинский подарок пропивать…
        Мы задержались еще на часок-другой в этой пельменной. Вспомнили однокашников и сослуживцев по флоту. Выпили за каждого, кроме лиц недостойных и противных, которых было не так уж и много. В общежитие я отправился с каким-то тяжелым чувством неясной жизненной перспективы.

***
        Утром, когда я добирался на службу, кто-то приложился сверху к моей белой фуражке грязной пятерней. Трамвай был переполнен, и не было ничего удивительного в том, что некто с пролетарским напором попытался столкнуть меня с нижних ступенек для ускорения движения транспорта. Появившись в отделе, я снял испачканный чехол и, спрятав осиротевшую фуражку в нижний ящик стола, отправился на стирку в туалет, где, как водится, не было ни мыла, ни порошка. На поиски жизненно необходимых стиральных средств я двинулся в противоположное крыло здания и после долгих хождений по этажам выпросил наконец кулек порошка у уборщиц. Потом перекурил напротив буфета. Выпил в буфете соку и забежал на минутку в библиотеку. Затем аккуратно отстирал свой белый-пребелый чехол и отправился на рабочее место. Всего-то я отсутствовал около часа, но этого оказалось достаточно для радикального изменения обстановки в помещении. Все выдвижные ящики в шести рабочих столах были перевернуты, а их содержимое вывалено на пол, шкафы открыты нараспашку, а моя фуражка, чьи-то коричневые ботинки и китель цвета хаки валялись в углу около
мусорной корзины.
        - Что случилось? - поинтересовался я, с опаской оглядевшись вокруг.
        - Руководство НИИ проверяло состояние порядка в отделе по случаю ожидаемого визита представителей Генштаба. Оценка - неудовлетворительно. Приказано все сделать параллельным и перпендикулярным, - произнес начлаб подполковник Колтанов. - А тебя где носило?
        - Дело было одно, - ответил я уклончиво, - а с чего это мою парадную фуражку выкинули?
        - Ничего себе, парадная, - отозвался начлаб, - страшнее моих ботинок, что рядом покоятся. А им еще и трех лет нет.
        (Надо сказать, что флотская белая фуражка без чехла действительно производит неприятное впечатление по причине торчащей сверху сероватой тканевой основы с выдающимися во все стороны обрывками ниток.)
        - Никакого понятия о флотской форме нет у нашего зеленого командования, - буркнул я, отряхнув фуражку и приводя ее в нормальное состояние.
        Все присутствующие внимательно и с интересом наблюдали процесс заталкивания пружины во влажный еще белый чехол с последующим водружением оного на базовую часть фуражки. Показ преобразования «седла» путем легкого смещения пружины в разгильдяйский «гриб» поверг публику в полное изумление. Я повторил эту операцию
«на бис».
        - Это вам не какой-то двойной круговой интеграл. Здесь опыт и изобретательность поколений моряков, - с удовольствием прокомментировал я финальное действо.
        За соседним столом все это время с отсутствующим видом пребывал старлей Сушневский.
        - Чем отягощен, Саня? - спросил я.
        - Да вот, вытряхнули все мои записи, все перепутали, - грустно и удивленно произнес он, глядя на живописную кучу книг, бумаг и прочего добра около стола.
        Оказалось, что, будучи извещен о предстоящем шмоне, Саша сознательно положил в верхний ящик стола пару грязных сопливых платков, полагая, что брезгливое командование, увидев подобное, не станет дальше рыться и копаться в его хозяйстве и оставит бумаги и карандашики в исходном состоянии.
        - Ну, что ж, - подумал я, легонько хмыкнув в ответ на Сашину исповедь: ему, как научно-унивеситетскому ополченцу, позволительны подобные заблуждения, но командование-то у нас нормальное, военное. И это как-то даже… радует.
        - Все нормально, - сказал я вслух, - порядок у меня в заведовании уже наведен. Все ящики в столе пока пусты. Да и голова не перегружена.
        Ближе к вечеру я сходил в соседний корпус к нашим вычислителям и взял у них толстую пачку чистых перфокарт. Пригодятся…
        Музыкальный уикэнд
        Эта пятница на конечной стадии восьмидесятых годов прошлого века не шибко-то выделялась из прочих предыдущих и последующих. Денежное довольствие в нашем военном НИИ опять где-то заблудилось. В борьбе с пьянством пали последние абстиненты. Внутриполитическая и международная обстановка не оставляли никаких надежд, кроме ничем не подкрепленной веры в светлое будущее и заступничество за нас перед Господом тысяч православных мучеников и праведников.
        После 18.00 я сменил военную форму на спортивный костюм и собирался покинуть охраняемую территорию, выводя из-за загородки свой видавший виды велосипед. В это время меня догнал майор из нашего отдела, старый мой приятель Виктор Трончин.
        - Ты что вечерком делаешь? - спросил он и оглянулся, выразительно поправив узел галстука, очевидно опасаясь увидеть поблизости кого-нибудь из бдительных политборцов с алкоголизмом.
        - Да вроде ничего особого, - самопроизвольно потянулся и я к галстуку, но, не обнаружив оного на себе, потеребил ворот футболки. - А что, есть идеи?
        - Угу. Приходи ко мне домой через часок. Надо пианино переставлять из спальни в гостиную. Жена подработку нашла в каком-то учебном кооперативе. Завтра к ней ученика с ранья пришлют на музыкальные занятия, а техника еще не выдвинута на позиции.
        - А она сама-то дома? - задал я естественный вопрос.
        - Нет. Поехала с дочкой на фазенду. Рассаду повезла в землю закапывать. Завтра обещалась быть, с утра… Никто не помешает.
        - А… - начал я было, но Витя подмигнул мне последовательно каждым глазом и двумя сразу.
        - Есть, - сказал он шепотом, - нашел позавчера в гараже под мотороллером бутылку доперестроечной андроповки. Во жили, а? Могли позволить флакону в угол закатиться без всяких кошмарных последствий. Помнишь, мы субботник как-то у меня завершали? Годков несколько назад. Видать, тогда это и случилось.
        - Тихо! - грозно прошептал я и оглянулся по сторонам, - буду в срок, жди.
        Второпях заскочив домой, я вскоре уже был у Виктора. На кухонном столе в его малометражной хрущовке с почти позабытым величием возвышалась бутылка с зеленоватой наклейкой. Рядом, на двух блюдцах, была сложена закуска, состоящая из незаменимых псевдосарделек и наотмашь нарубленного ржаного хлеба. Я добавил к этому натюрморту большой соленый огурец, доставленный из дома, и предложил сначала передвинуть инструмент, а потом уже и выпить с удовольствием и чувством выполненного долга. Виктор же, давно изнывавший от предвкушения праздника, настаивал на его немедленном начале. Я дал себя уговорить, и мы с немалым удовольствием хлопнули по рюмашке. Нас можно было понять, учитывая, что все последние годы, промелькнувшие от оголтелой борьбы с алкоголем до полного безденежья, заставили нас привыкнуть ко всяким спиртовым суррогатам гнусного вида, запаха и вкуса.
        - Хорошо! Хватит пока, - сказал я, подавив в себе естественное стремление к продолжению начатого, - показывай свою музыку. Будем двигать.
        Легко было сказать. Двигать было существенно тяжелее. Тем более, что инструмент представлял собой не какую-то кабинетную игрушку, а полномасштабное пианино крупных размеров и вычурных форм первой половины двадцатого века, с бронзовыми подсвечниками.
        Мы изрядно выдохлись, подтаскивая агрегат к дверному проему между спальней и проходной комнатой, называемой почему-то гостиной. Дальнейший процесс застопорился из-за того, что линейные размеры пианино никак не вписывались в доступные сектора фарватера. Окончательно запыхавшись, мы выпили по второй и задумались.
        - Слушай, а как же его туда затаскивали? - спросил я Виктора, расслаблено закусывая выпивку куском сарделины с привкусом столярного клея.
        - Кто ж его знает? Квартира-то тёщина. Покойницу не спросишь. Когда я сюда прибыл с Дальнего Востока, все уже давным-давно так и стояло.
        Мы пропустили еще по стопарику, и на меня нашло озарение.
        - Виктор, понял! Надо фоно на попа ставить и на коврике втаскивать. Иначе ничего не получится.
        - Ура! - обрадовался Витя радикальному решению.
        Дело, однако, пошло не так, как хотелось. Попытка водрузить инструмент на бок ни к чему путному не привела, кроме ушибов ног и хруста в пояснице. Мы опять выпили, но и это не помогло.
        - Вдвоем нам не справиться, - произнес Витя задумчиво. - Я всегда знал, что на троих всё получается гораздо лучше. Ступай, зови Руслана. Он в доме напротив живет, в пятнадцатой квартире.
        - А… - начал было я, показывая на жалкие остатки водки в бутылке, где уровень жидкости находился никак не выше трех сантиметров от донышка.
        - Сейчас что-нибудь сообразим, - перебил меня хозяин дома, ковыряясь в выдвижном ящике стола. - Вот! Нашёл!
        В руках у Виктора появился голубой талончик с надписью «САХАР», который он бережно разгладил на колене.
        - Давай, дуй за Русланом, а я в соседний подъезд. Там тётя Рита самогонку изготавливает. Продаёт недорого, но только с талонами на сахар. Иначе к ней и не подходи. Разбежались! - скомандовал Виктор и начал натягивать башмаки.
        Дабы не раздражать Руслана видом прежней роскоши, мы быстро допили остатки водки и, спрятав пустую бутылку, разошлись установленными маршрутами.
        Руслан, летчик-майор из дружественного отдела, оказался дома и охотно согласился принять участие в наших музыкальных занятиях. Когда мы вместе с ним зашли к Виктору, на кухонном столе уже находилась поллитровка с мутноватым содержимым, окруженная блюдечками с привычной закуской.
        - Нормально, - сказал Руслан и вытащил из кармана на стол баночку консервов - кильки в томате из неприкосновенных запасов. - Классный закусон. Братская могила. Наливай!
        Самогонка оказалась не слишком чистой, но ядрёной и крепкой. Выпили по одному стопарику, закусили и, дыша друг на друга сивухой, ловко перекантовали пианино в гостиную. При этом было ушиблено две головы и отдавлена одна нога. Нога была моя, а остальное принадлежало моим соратникам. Инструмент установили на самом видном месте, а Руслан даже исполнил отдельные фрагменты какого-то вальса, продемонстрировав широту своих познаний и уровень невостребованных навыков.
        - Теперь можно и отдохнуть, - сказал Виктор, поглаживая сосуд. - Жаль только, что напиток хреново очищен. Однако есть мысль.
        Он поднялся с табуретки и вытащил из шкафчика коробку, на которой крупными буквами было написано «Родник». Это оказался угольный фильтр для воды в виде здоровенной белой пластиковой колбы и системы шлангов и краников.
        - Видите, - радостно произнес Витя, - написано, что очищает от девяноста пяти процентов примесей. Вчера жене ученики подарили. Испытаем?
        Мы с Русланом пожали плечами, а Витя подвесил фильтр над столом, подставил под него кастрюльку и залил самогон в систему.
        Минут пять мы внимательно смотрели на сливной патрубок, но из него не появилось ни капли. Потом Витя перевернул фильтр над кастрюлькой несколько раз и потряс его. При этих манипуляциях небольшое количество мутноватой жидкости вылилось в емкость.
        - Всё ясно, - сказал я, - видать, наша самогонка почти вся из примесей состояла. Вот нам фильтр и отдал только чистый продукт в объеме столовой ложки.
        - Нет, - заявил Руслан, - это сухой-сухой уголь целиком поглотил нашу чачу. Теперь он весь пропитался алкоголем и не хочет его отдавать. Попробуй-ка потискать баллон. Может, чего и выдавится.
        Выдавить из фильтра ничего не удалось. Баллон хрустел, но с жидкостью расставаться не желал. Дружно было решено долить в него воды, которая, замещая собой самогонку в «Роднике», должна была неизбежно вытолкнуть алкоголь наружу. После добавления в фильтр трёх полных стаканов водопроводной воды мы получили на выходе полстакана прозрачной жидкости с легким ароматом и неназойливым привкусом сивухи. Никаких градусов и следов чего-то спиртного не наблюдалось. Пить это вовсе не хотелось.
        - Вам хорошо, - произнес Руслан. - Вы, небось, уже прилично вмазали до моего прихода. А мне-то всего стопка досталась и тяжкий труд грузчика. Я вам, изобретатели хреновы, пока не нальёте, - не товарищ.
        Несомненная правота заявления Руслана заставила Виктора сделать несколько кругов по квартире. В результате этого брожения была изыскана доза спирта, ранее предназначенного для компрессов, объемом в двести миллилитров.
        - Этот спирт технический, - сказал задумчиво Витя, - надо бы его почистить…
        - Не-е-т! - дружно заорали мы с Русланом, но хозяин нас уверил, что больше не будет пользоваться «Родником», а знает совсем другой способ повышения качества спирта.
        Витя долго тряс флакон, а потом неожиданно открыл пробку, поднеся к горлышку горящую спичку. Раздался громкий хлопок. П-у-у-х!
        - Вот, - сказал Виктор, - легкие эфирные фракции сгорели и спирт теперь намного лучше.
        Мы с Русланом промолчали и не стали вдаваться в обсуждение физико-химических воззрений хозяина, благо на этот раз жидкость в ходе эксперимента уцелела. Виктор же, достав из холодильника початую бутылку дефицитного тогда напитка «Пепси», дополнил её спиртом и еще пару минут тряс над столом, как шейкер. Мы с ужасом следили за этими манипуляциями в напряженной готовности подхватить флакон в случае его падения.
        - Будем пить СПЕПСИРТ, - сказал хозяин радостно. - Это я сам такое название придумал: «с Пепси спирт», сокращенно - СПЕПСИРТ. Красиво звучит, правда?
        Звучало это, на мой взгляд, неважно, но напиток был вполне приемлем. Особенно в сравнении с очищенной версией самогонки. Потом Руслан сходил домой за сахарным талоном, и мы еще раз продегустировали изделие тёти Риты в его неизменном виде. Потом попробовали еще чего-то и чего-то еще…

***
        Пробуждение произошло от низких, а изредка и очень высоких звуков, детонирующих многотонные тротиловые заряды в моей голове, которые, казалось, разрывали и раскидывали по сторонам остатки черепа и его внутреннего содержания. Тело же лежало на кушетке в незнакомой клетушке без признаков окон, именуемой повсеместно тёщиной комнатой. Рядом на полу, завернутый в артиллерийскую шинель, вяло постанывал во сне Руслан. Я с трудом повернулся и заглянул через приоткрытую дверь в соседнее помещение. Это была гостиная в квартире Виктора. Противные звуки издавало знакомое до боли в спине и ноге фортепьяно, по клавишам которого со всей дури дубасило будущее нашей музыкальной культуры лет шести от роду. Рядом с инструментом в педагогической позе страдала Витькина жена Зоя. Я прикрыл поплотнее дверь и обреченно рухнул на кушетку, накрыв голову каким-то пледом.
        - Вчера была пятница-тяпница, - вспомнилось мне подзабытое с доперестроечной эпохи, - сегодня суббота. Это выходной. Музыка… Праздник… Ой, как же болит эта проклятая голова! Все правильно. Нам хорошо… Мы отдыхаем…
        Птичье молоко
        - День рождения у меня сегодня, - сказал я начальнику отдела после того, как он завизировал уже почти всю пачку бумаг, принесенных нынче к нему на доклад.
        - Поздравляю, - хмуро буркнул тот, не поднимая глаз от очередного бланка с угловым штемпелем «Генеральный Штаб ВС СССР».
        - Прошу добро в отделе какой-никакой фуршетик выставить, - продолжил я осторожно.
        - Вы что, обалдели, товарищ капитан второго ранга? - встрепенулся начальник, назвав меня на «вы» и по званию, что свидетельствовало о сильном его раздражении. - Только на прошлой неделе мне всё темечко продолбили. Прошляпили визит парткомовцев. А они-то не врезать приходили, а планы индивидуальной перестройки офицеров проверять. Почему это бутылка из шкафа выкатилась? И сколько их еще в том шкафу оказалось? Кто, кстати, предложил политрабочим флажки с трезубцами на штабных картах порисовать? А?
        Я промолчал и потупил голову, зная, что в этой ситуации лучше оставаться безмолвным и избегать пересечения своего взгляда с шефовским.
        - Торт выставишь. «Птичье молоко», например. Тем и отметишь, - чуток остыл и расслабился он через минуту. - Ну, и чайку малость крепенького разрешаю, но без излишеств. Смотри!
        Ответив «Есть!», я собрал бумаги и отправился к себе, но по дороге заглянул в один из отдельских кабинетов, где оказалось в наличии несколько моих сослуживцев. Полковники Балакин и Алёхин висели на телефонах. Причем Павел Алексеевич Алёхин, как начальник группы и лицо более ответственное, оперировал одновременно тремя трубками, профессионально жонглируя ими и обеспечивая каждого корреспондента комплектом коротких междометий и веских замечаний. Балакинский разговор был, как мне показалось, вязким, затяжным и очень личным. Он почти все время молчал, вяло кивая головой невидимому собеседнику и изредка повторяя одно и то же: «Вот ведь суки!» Третий соратник - подполковник Александр Сергеев - перекладывал бумаги, распределяя их по трем кучкам. Судя по объему пачек и темпу работы, процесс этот мог затянуться до глубокой ночи. При моем появлении все трое повернули головы в мою сторону, изобразив соответствующей мимикой вопрос: «Ну, как?» Они знали цель визита к начальству.
        - Шеф разрешил распитие коньяка под торт «Птичье молоко». Коньячком-то я запасся, все талоны позавчера отоварил, а вот с тортом - неувязка. В «Праге» за сутки записываются и по ночам стоят. А спекулянты, повестку им в ящик, только иностранцам за валюту торты эти толкают, - доложил я состояние вопроса. - Надеюсь на помощь извне…
        Пал Лексеич в три секунды свернул разговоры по всем телефонам, порылся в своем необъятном справочнике и уверенно набрал какой-то номер.
        - Алю, але! Это есть Прагаресторан? Вас обеспокоить четырёокий секретырь Чешкословацчыского посольчества Йозеф Страшлибка. Мы хотел иметь немного сколько торт «Питичково молёко».
        Мы начали тихо подыхать от смеха.
        В ответ на тираду Лексеича с другого конца провода послышались какие-то речи о предварительной записи, очереди и прочее, что его вовсе не смутило, и он продолжил, не обращая внимания на дальнейшие слова собеседника.
        - Да, да, конечино, записать, записать. Придет к торту наш уборсчик от посольчества, кто звать Алёхин. Вы записал? Через час. Два торт. Мы ждать. Вы дать. Спасибо. Благодать ваш любезничесть.
        Все это он оттарабанил на одном дыхании на полном серьёзе и, только бросив на рычаг трубку, позволил себе чуть-чуть улыбнуться.
        - Здорово языками владеешь. И что там ответили? - с подозрением спросил Балакин, не забыв параллельно сообщить в трубку: «Вот ведь суки!»
        - Неважно. Заявка подана, а теперь пора и за тортами собираться, - ответил Алёхин, осматривая свой гардероб в стенном шкафу. - Не к лицу посольскому работнику разгуливать в зеленых военных штанах с красными кантами.
        - Может, мне сбегать? - спросил я, опасливо ожидая возможного согласия. - Мой ведь праздник, как-никак. Да и штаны у меня черные и без кантов.
        - В твоем взгляде совершенно отсутствует холопская покорность и обаяние потомственного карманника, что, ты уж мне поверь, неизбежно украшает облик низового работника импортного посольства - агента соответствующих органов, - высказался Лексеич, брезгливо оглядев меня с ног до головы. - Так и прёт флотский золотопогонный гонор. А штаны давай, пригодятся.
        - Ну, вы тоже не дворник, - обиженно протянул я, окинув взглядом генштабовского полковника.
        В это время выражение его лица разительно изменилось, утратив связь с окружающим, тело расплылось на стуле, потеряв осанку, а вялый взгляд, брошенный в мою сторону, мгновенно, как мне показалось, зафиксировал мое текущее финансовое состояние.
        - О! - только и смог я удивленно вымолвить, оперируя отвисшим челюстным аппаратом.
        - Это я только с виду дурачок, - сказал Пал Лексеич, возвращаясь в свое обычное состояние, - дипломатическим уборщиком буду я. Снимай штаны.
        Вскоре Павел Алексеевич приобрел гражданский облик. Коричневая выходная кожанка Сергеева и мои форменные черные брюки были признаны им допустимой моделью рабочей одежды посольского дворника.
        - Должен быть какой-то документ, - сказал Алёхин, выложив содержимое карманов, - вдруг проверят.
        На столе появились многочисленные квитанции, удостоверения, пропуска. Наиболее приемлемым нам показался читательский билет библиотеки какого-то технического общества, выполненный на латыни с фотографией. Выглядел он очень солидно. Кроме того, Лексеич захватил еще и сберкассовскую чековую книжку. Такие штуки только-только появились тогда и знаменовали собой новый перестроечный кульбит по обезналичиванию трудовых сбережений граждан.
        - А это зачем еще? - задал я наивный вопрос.
        - Счета мои в Сберкассе невелики, но постоянно открыты для поступления финансовых средств. Может, и ко мне завернет ручеёк, - хмыкнул Лексеич. - Как видишь, я к приему готов. Кстати, давай-ка червонец на торт.

***
        Алёхин вернулся через полчаса, держа в каждой руке по большому торту со знаменитым рисунком на коробках, сопровождаемый завистливыми взглядами. Одну штуку он вручил мне, а вторую припрятал в сейф, якобы в качестве веского аргумента для решения одного личного вопроса. От разглашения подробностей визита в ресторан «Прага» он уклонился, но переписал с тортовой коробки какой-то телефон в записную книжку и сообщил, что советско-чехословацкая дружба в своем неуклонном развитии взяла еще один рубеж.
        После 18.00 все офицеры отдела во главе с начальником собрались в нашем кабинете и целый час поздравляли меня с днём рождения. При этом были успешно уничтожены запасы коньяка, неприкосновенный водочный резерв и остатки спирта специального назначения. Торт «Птичье молоко» не был обойден вниманием и пользовался неизменным успехом до своего полного окончания. За непревзойдённого добытчика Лексеича выпили дважды.
        Только Сергеев сидел хмурый и очень вяло откликался на шутки. Он всего месяц, как прибыл в Генштаб из какой-то глухомани, по общему мнению совершенно неприспособленной для какой-либо жизни и даже для военной службы. Инициатор его выдвижения наверх был неизвестен, что настораживало окружающих. Нельзя было исключить, что карьерным взлетом он целиком обязан собственным исключительным способностям или перестроечной неразберихе, но сомнения оставались сомнениями. Сейчас у него была масса проблем по устройству в столице, небрежно относившей пришлых офицеров с семьями к категории под противным названием «лимита».
        - Что невесел, Саня? - спросил я на правах именинника и организатора застолья.
        - Сын меня достал. Осенью ему в первый класс, а сейчас дома сидит и дурака валяет. Насмотрелся по ящику всяких передач про землю обетованную. Теперь долбит и долбит:
«Почему я не еврей?», «Вот был бы я евреем».
        Вдруг стало тихо. Все замолчали и начали прислушиваться к нашему разговору.
        - А ты?
        - Ну, я ему начал было о том, что будет он потомственным русским офицером - гордым защитником Родины и все такое, но жена не дала политинформацию завершить. Говорит:
«Только через мой труп! Ты уже за все будущие поколения отслужил. Хватит! Пусть хоть сын поживет как человек». А этот опять канючит и канючит. Я ему и сказал сгоряча: «Да еврей ты, еврей. Только об этом надо пока молчать. Мы тут себя за русских вынуждены временно выдавать».
        - Во! Здорово придумал. Успокоился?
        - Фигу! Теперь требует дебильник. Ну, этот, плэйер, что ли, он называется. И еще видак, говорит, нужен ему позарез и доска с колесиками - скейтборд. Но это ерунда. Сегодня в кадры меня чего-то вызывали, биографию переписывать заставили. Еще и пару анкет заполнил. Не иначе, как наследник где-то проболтался. В общежитии, видать, ляпнул кому-то, еврей этот. Раскололся.
        Дружный хохот всех присутствующих отметил последнюю фразу Саши. Тот смутился, но поведал компании, что сам он в детстве под влиянием кинофильмов мечтал быть стопроцентным индейцем - борцом за свободу и независимость краснокожих.
        - Это у них семейное, - отметил Балакин, оторвавшись от очередного телефонного разговора. - Вот ведь суки! - Продолжил он уже в трубку, обращаясь к невидимому собеседнику.
        - Смеётесь! - обиделся Саша. - Шикуете. «Птичьим молоком» водку закусываете. А мой пацан такого торта еще и не пробовал. Отнесу вот кусочек, - показал он бумажный кулёк.
        - Пал Лексеич, - попросил я Алёхина, - давайте-ка передадим второй торт спиногрызу Сергеева от имени советских офицеров. Может, вернется блудный сын назад, в русскую общину.
        Пользуетесь вы моей добротой, как коммунальным водопроводом, - обиженно высказался Алексеевич. - Открываете крантик, заполняете ёмкости и таскаете полными вёдрами. И ещё возмущаетесь, когда струйка тонкая. Ладно уж, берите. А то еще в антисемитизме заподозрите.
        Он отпер сейф и выложил на стол коробку. Потом, пробурчав что-то о широте и открытости своей славянской души, вытащил из нижнего отсека флакон какого-то ликёра.
        Получив дефицитный торт «Птичье молоко», подполковник Сергеев отправился домой в приподнятом настроении. А мы с Лексеичем засиделись допоздна за разговорами. Я, правда, больше слушал, да поддакивал и удивлялся. Он ведь не зря как-то заявил о себе, что в качестве личности многогранен. Как стакан…
        Арбатский военный округ (Штрихи перестроечного куража)
        Вторая половина восьмидесятых. В нашем руководящем военном главке - политучеба. Этажи пусты. Только я - дежурный по управлению - оставлен без идеологического пайка. Да еще начальник - генерал-лейтенант - уклонился от приема оного, что, естественно, не нашего ума дело. Сидит себе в кабинете, смотрит телевизор.
        Синхронно с началом движения командирской двери в мой служебный «предбанник» вскакиваю со стула и столбенею, сопровождая взглядом выходящего генерала. Стойка
«смирно» и еще чуть-чуть смирнее. Так надо для соблюдения принятого этикета. Игнорирование этого правила наряду с другими нарушениями периодически выталкивает офицеров в места, не только отдаленные, но и скуднооплачиваемые.
        - Пройдусь по управлению, - говорит начальник мягким, приветливым голосом, дирижерским движением руки предоставляя мне право сделать выдох или, что маловероятно, но внешне похоже, отпуская мои грехи. Выхожу вслед за ним в коридор и наблюдаю, не теряя из вида многочисленные телефоны в дежурке, за неторопливым его перемещением по нашему длинному коридору, не намного уступающему по протяженности крейсерской палубе.
        Из бокового коридорного ответвления встречным курсом неожиданно появляется один из наших авиационных полковников с папкой под мышкой. Скорость и направление его движения не оставляют иллюзий: он, несомненно, прибыл извне и спешит в туалет. И туда ему надо уже давно и срочно. Думается, что он был бы готов и пробежаться, но свято соблюдает завет, гласящий, что бегущий полковник в мирное время вызывает недоумение, а в военное - панику. Зная нашего «летуна», могу предположить, что только высокие государственные интересы воспрепятствовали ему спокойно поглощать политжвачку, ежечасно прерываясь на перекур с оправлением естественных и прочих надобностей.
        При виде генерала он вытормаживает и выполняет соответствующую стойку, пропуская начальство мимо себя, нетерпеливо переминаясь, однако, с ноги на ногу, что можно оправдать только изнурительным долготерпением. Наверное, все знают, как это тяжко бывает переносить. Он уже собирается сделать последний рывок, благо до цели остается не более десятка метров, но не тут-то было. Не ограничившись кивком, генерал приближается к нему и удостаивает рукопожатия. Однако и этого ему кажется мало. Взяв полковника под локоть, он начинает прогуливаться с ним по коридору, ведя неторопливую беседу. Когда эта парочка приближается в очередной раз к дежурке, я слышу, что ответы на командирские вопросы становятся все глуше и замедленнее. Прислушиваясь к шагам через приоткрытую дверь, я все более проникаюсь сочувствием к сослуживцу.
        - Хоть бы кто-нибудь позвонил, - думаю я, надеясь, что приглашением генерала к телефону смогу освободить товарища от принудительной прогулки. Однако никто не проявляется - все хором перестраиваются.
        Снова выглядываю из двери и встречаюсь взглядом с полковником. Тот напоминает волка, попавшего в капкан и отгрызающего себе лапу. Его глаза излучают страдание и все еще не согнутую волю. Однако через несколько минут принудительной прогулки в голосе моего коллеги отчетливо начинают прорезаться трагические нотки, особо отчетливые на фоне все возрастающей неравномерности семенящей походки.
        - Попроси добро удалиться! - посылаю я телепатический сигнал в пространство, но моцион продолжается и кажется бесконечным. Я бы так, наверно, не смог. И кто это там, в желтой прессе злопыхал о паркетных офицерах? Его бы на такой выгул по ковролину!
        Раздается звонок. Я с надеждой хватаю трубку городского телефона: жена одного из наших интересуется, когда будет выплата денежного довольствия. Отвечаю, что не знаю, и это - чистая правда.
        А прогулка продолжается. На первый взгляд променад смотрится прелестно. Генерал, не чураясь, более получаса дружески беседует с подчиненным и с интересом вникает в его заботы. Перестройка в действии. Однако на деле все не так, как кажется.
        Наконец, после заключительного рукопожатия, командир оставляет свою жертву в наиболее удаленной от туалета точке маршрута и возвращается восвояси. Проходя мимо меня, выполняющего стойку, он бодро хмыкает и снова отпускает мне грехи. Только секунд через двадцать в коридоре слышится топот. Я гляжу вслед бегущему. Проходы пусты, никого. Все перестраиваются. Недоумевать некому, ну и для паники - пока еще не время.

***
        Через пару дней, а потом и еще неоднократно, я видел генерала, прогуливавшегося по нашему управленческому коридору с кем-либо из офицеров. Своих собеседников он обычно крепко держал за локоть. Кажется, я знаю, где он их вылавливал.
        Добро на сход
        Этот военный госпиталь - один из лучших. Двухместные палаты со всеми удобствами. Отличный спортзал с тренажерами. Всякие чудесные аппараты для физиотерапии. Мечта. Нет только телефонов в номерах, они водится в генеральских люксах. Строго говоря, госпиталь - не совсем госпиталь, а реабилитационный центр. Поэтому условия - получше, а психологов и психиатров - побольше.
        Занесло меня сюда в девяносто шестом, когда я написал рапорт с просьбой об увольнении со службы по болезни. Прослужив к тому времени почти тридцать лет, я давно готовил себя к этому шагу, но оттягивал окончательное решение. Уже изрядно подзабылась бурная флотская молодость, а моей последней деятельностью было руководство небольшой группой офицеров центрального аппарата, осуществлявших координацию научных работ в одной неширокой, но плодотворной полосе оборонных исследований. Конечно, здорово донимал радикулит, периодически вылезали всякие болячки, но если бы не полное отсутствие всяческих перспектив, я бы, пожалуй, еще потерпел и не спешил с увольнением. Последнее, самое решительное решение мне удалось принять после окончания работы над формулировкой особенностей текущего момента, заключавшейся в том, что любая дальнейшая деятельность на моем посту если не бессмысленна, то преступна.
        Помог мне это понять мой товарищ - руководитель одной научной организации, профессор, доктор и все такое. Заглянул он как-то ко мне в кабинет с вопросом о вариантах дальнейшего финансирования исследований, которые вела его контора по заказам нашей.
        - Скажи честно, - спросил он, - сколько лимонов нам выкатится в этом квартале?
        - Ну, точно не знаю, - пожал я плечами, - грозятся увеличить перечисления процентов на пятнадцать.
        - При исходном мизере и невменяемой инфляции - просто царский подарок. Давай готовить постановление о прекращении работ. Сам я давно живу на импортные гранты, но орлы мои от нищеты уже разлетелись, - профессор вздохнул и криво улыбнулся. - Помнишь доклад Петру о строительстве Флота?
        - Дал Сенат нам сто рублев на постройку кораблев, этот, что ли? - ответил я.
        - Ага. Девяносто три рубли прогуляли, пропили. И осталось семь рублев на постройку кораблев, - продолжил он.
        - Но и на эти семь рублев - мы настроим кораблев! - закончил я бодро, но осекся. Мой собеседник показал мне кукиш.
        - Не та нынче элементная база, да и Петра на горизонте не видно, чтобы взять казнокрадов за цугундер. Прощай, товарищ. Помнишь, как меня в это грязное дело заманил? Золотые горы сулил. Теперь на внешний рынок не вылезешь - замаран связью с оборонкой. А так, торговали бы мы своими разработками и поделками на площади Тяньаньмынь. Я бы на твоем месте застрелился, - продолжил он, но вдруг замолк и внимательно проследил за движением моей руки.
        Копаясь в ящике стола в поисках сигарет, я подмигнул ему и успокоил:
        - Не строй диких иллюзий - не застрелюсь. Как в девяносто третьем пистолеты изъяли, подозревая всех в нелояльности, так еще и не вернули. Мне, во всяком случае. Телефоны, правда, включили, - я гордо погладил глянцевые бока аппаратов.
        - Мой лучший ученик вчера в Германию умотал, - профессор закурил предложенную сигарету. - С одним осциллоскопом и пассатижами их годовой план натурных экспериментов выполняет. Такие кадры только Россия дает. А я, пожалуй, поеду в Штаты, лекции почитаю. Все лучше, чем шоколадками торговать. Надеюсь, кончится когда-нибудь этот бардак. А свои семь рублев пропей лучше сам, а то другие прокутят. Пропадут неправедно. На дело мало, а на глупости - как раз.
        В тот день и созрело у меня ключевое решение о завершении службы.
        Уйти оказалось не так просто. Дебаты о том, что делать с Вооруженными силами, шли на каждом углу, но разумных решений не было. Видимо, надеялись, что голодные войска сами разбегутся. Но те издавна отличались стойкостью. Получалось, что досрочно уволиться можно только с позором, разорвав контракт, или достойно, но по болезни. Я выбрал последнее. Состояние здоровья действительно оказалось довольно хреновым, что подтвердили объективные обследования в госпитале, где я вылеживался вторую неделю. С появлением каждого нового диагноза я начинал чувствовать себя все хуже и хуже. Дело в том, что в тумбочке лежала пара медицинских справочников, исправно перечитываемых на сон грядущий. Информация по выявленным заболеваниям в их совокупности давала неутешительный прогноз - здоровяком-долгожителем мне уже никогда не быть. К сожалению, финансовое изобилие тоже не грозило - к доктору не ходи. Классическая формулировка о преимуществах здоровья и богатства перед болезненной бедностью не оставляла иллюзий. Мой вариант был не из лучших. Досадно и обидно. Одна радость: с таким комплектом дефектов, очевидно, никто не
станет удерживать меня на казенной службе.
        Моим соседом по палате оказался полковник моего возраста с очень знакомой физиономией, который, как оказалось, также силился вспомнить, где мы могли раньше встречаться. Мы начали искать точки пересечения наших судеб и вскоре установили, что этих точек - тьма тьмущая. Короче, если он становился в очередь сигаретами (портвейном, апельсинами), то я оказывался за ним или он - за мной. Сосед, Алексей, тоже начинал службу на Флоте, но лет десять назад по настоятельной рекомендации руководства сменил прежнюю форму на общевойсковую. Он возглавлял какой-то учебный центр и, работая с молодежью, верил в светлое будущее. В госпиталь его привела необходимость подлечить язву и отдохнуть от тещи. Недомогание носило комплексный характер.
        Как правило, в вечернее время, прогуливаясь по дорожкам около корпусов, мы вспоминали отдаленные и близкие по времени события, делились впечатлениями, уточняли детали. Однажды часа три проспорили из-за фамилии одного из комбригов. Чуть не разругались. Хотя, казалось бы, какая разница - Козлов он был или Баранов? Ведь расхождений относительно его деловых и морально-нравственных качеств у нас не имелось. Прислушиваясь к беседам прочих согоспитальников, я обнаружил поразительное сходство с нашими диалогами. До полного маразма - подать рукой. Требовалось сменить тематику бесед и обсуждений.
        - Мы будем искать тебе работу, - сказал Алексей, - не сидеть же тебе на диване в ожидании очередного сериала по ящику?! Судя по твоим отметкам в медицинском табеле, скоро, брат, ждет тебя долгожданная пенсия.
        - Куда спешить? - отвечал я. - Дай хоть немного отдохнуть. Я вон кучу книг насобирал в надежде все это прочитать, когда удастся выбраться в запас.
        - Ты сумму своего пенсиона считал? Надеешься на гордую, но быструю голодную смерть?
        - Может, и поднимут.
        - Только после полного вымирания поколения рабоче-крестьянского офицерства. Кто кого защищает, тот с того и имеет.
        После недолгого препирательства я согласился выйти на поиски объекта приложения своих будущих трудовых усилий за умеренное вознаграждение.
        Следует отметить, что отношение к пенсии и ее денежному наполнению у офицеров носит традиционно мистический характер. Еще будучи курсантом военного училища, юноша, проникаясь высокими стремлениями и порывами по обеспечению обороноспособности Отечества, рассчитывает на ответную заботу о себе по завершении службы. Частенько, в узких и расширенных кругах, ведет разговоры об оставшихся годах, месяцах и процентах, сулящих в перспективе скромные земные радости, невозможные в период службы. Было принято, что жесткие ограничения на всякую свободу мыслей и деяний, убогий быт, риск здоровью офицеров несколько компенсировались довольно ранней пенсией приличного размера. На фоне практической неактуальности проблемы пенсионного обеспечения для гражданского населения: среднестатистическая продолжительность жизни наших мужчин ну никак не дотягивает до возраста великой халявы. Бывают, конечно, и крепкие мужички-долгожители, но их, к сожалению, немного.
        Поэтому представляется весьма обидным и позорным, когда полковничья пенсия рухнула ниже донышка мизерно-минимальной потребительской корзины. О майорских и капитанских достатках при этом лучше и не вспоминать. Они сами только матерятся по этому поводу.
        Но вернемся к нашим баранам. Или - к папахам.
        Когда я перечислил все свои требования к будущему месту работы, мой соратник однозначно заявил, что таких мест не бывает и быть не может. Более того, если такое возникнет, то подлежит уничтожению, как зона паразитизма и моральной деградации. Возможно, я немного переборщил со своими запросами.
        - Будем искать с широким охватом рынка рабсилы, - сказал он и назначил одного из своих офицеров, посетивших его в лечебнице, моим полномочным представителем. - Вот, Сергей, помотайся-ка ты по работодателям за нашего капраза. Глядишь, и самому пригодится. Доклад ежедневно в одиннадцать ноль-ноль.
        Итак, я почувствовал, что добро на сход уже почти получено и пора готовиться к гражданской жизни по правилам постперестроечного дурдома. Делу поисков работы очень помогла установка в нашей палате городского телефона. Оказалось, что поступивший недавно в учебный центр Алексея боец является близким родственником одного из видных хозработников госпиталя. Пришлось приложить немало усилий, чтобы прервать поток благодеяний, посыпавшихся на нашу палату, как из прохудившегося мешка с крупой.
        Поиски начались с приобретения толстой пачки печатной продукции, предназначенной для облегчения свиданий трудящихся с работодателями. Таких изданий, содержащих многие сотни и тысячи вариантов, оказалось около десятка. Есть выбор. Определив разумный диапазон искомой зарплаты, мы, сменяя друг друга, начали обзванивать фирмы и частных лиц. Моя попытка повысить верхнюю планку доходов была грубовато отвергнута заявлением сокамерника:
        - Приличному мужику больше не заплатят.
        Сергею было поручено съездить по нескольким адресам и осмотреться на месте. Практически во всех случаях предлагалось явиться лично на собеседование. После некоторого количества заведомо провальных переговоров мы отработали занудливо-тактичный вариант ведения беседы, обеспечивающий получение по телефону максимального объема сведений. Где-то в моих бумагах до сих пор валяется листок-вопросник.
        К концу третьего дня стало ясно, что в пределах Садового имеется от пяти до семи мест сбора жаждущих приличных заработков. Эти места располагались в залах дворцов культуры или им подобных заведений и через каждые десять-пятнадцать дней (как проговорилась одна дама) передислоцировались. Квалификация, навыки, возраст и прочие параметры соискателя, судя по разговорам, никого особенно не интересовали. Самое главное, что нам хотели вдолбить с той стороны телефонного канала, это фамилию того, кто посылает безработного на сборный пункт.
        - Смотрите, не перепутайте, - четыре раза повторила мне в течение разговора одна из собеседниц, - Сарафанова, запишите, не забудьте и сообщите регистратору, что вы от Сарафановой.
        С огромной неохотой, с долгими паузами и туманным словоблудием работообещатели проговаривались, что для занятия ответственной и перспективной должности потребуется внести некоторую незначительную сумму, баксов пятьдесят-семьдесят. Необходимость затрат оправдывалась оплатой обучения или залогом, подтверждающим серьезность намерений соискателя рабочего места. В некоторых случаях на эту сумму обещали по оптовой цене отвалить товар с невиданными, чудесными свойствами для распространения в широких слоях населения с огромной выгодой для распространителей. На вопрос о программе обучения, которое необходимо оплатить для повышения квалификации, одна из собеседниц не без затруднений произнесла:
        - Ну, как же. Этот. Минимент же с макретином.
        Этот ответ был одним из самых исчерпывающих. Другие, видимо, более подготовленные господа, ссылаясь на конкуренцию и коммерческую тайну, отказывались сообщать подробности по телефону.
        Сергей, побывавший на одной из подобных тусовок по «сетевому маркетингу», коротко охарактеризовал результаты наших изысканий:
        - Лохотрон!
        С этого мероприятия его выставила охрана за то, что задавал неправильные вопросы, интересовался критериями отбора и пытался немного поэкзаменовать руководителя
«международного синдиката» по азам экономики.
        Через одну свою шуструю знакомую Сергей записал меня на собеседование в очень закрытую организацию, членом которой можно стать только по специальной рекомендации. Знакомая, по его словам, не бедствовала, а даже сорила деньгами.
        В назначенное время, в субботу, сбежав из госпиталя в самоволку, я прибыл в некий НИИ, где в фойе меня встретили, проверили документы и проводили в небольшой зал, где уже находилось человек тридцать-сорок. Пока я осматривался, на трибуне появился мужчина среднего возраста благообразной наружности и начал неторопливо рассказывать о достижениях ассоциации. Все, по его словам, было здорово. Организация вложила средства в перспективные научно-практические изыскания и получает хорошие доходы. Все участники программы живут единой, большой и дружной семьей. Их объединяют общие интересы, они вместе отдыхают и развлекаются.

«Хреновина какая-то», - подумал я и окинул взглядом зал. К моему удивлению, все с огромным вниманием вслушивались в каждое слово выступающего. Ни единого шевеления и постороннего шороха. Ни шепота, ни ропота, ни ухмылки. Лица слушателей с полуоткрытыми ртами производили впечатление абсолютно дебильных. Я попытался повнимательнее вникнуть в смысл речи и вскоре понял, что ошибался. Выступающий и все присутствующие были необыкновенно привлекательными и добрыми людьми. Их одухотворенные лица просились на холст или доску художника-иконописца. Речь еще продолжалась, но меня пригласили проследовать за обаятельным юношей.
        Мы зашли в небольшую комнатку, в которой находилось еще несколько человек, приятных и доброжелательных. Поговорили о возможности моего участия в ассоциации. Требовалось оплатить вступительный взнос в размере полутора тысяч долларов или навсегда покинуть моих новых друзей. Я с ужасом подумал, что придется снова стать одиноким в этом жестоком мире и решил внести свою лепту в общую кассу. Единственная загвоздка состояла в отсутствии требуемой суммы в наличии. Средства можно было получить, продав квартиру или дачу, на что я охотно готов был пойти за счастье стать членом ассоциации, названия которой, увы, я так и не запомнил. Присутствующие любезно согласились одолжить мне деньги на несколько дней под расписку, которую мог заверить оказавшийся здесь же нотариус.
        Пока оформляли бумагу, мне потребовалось срочно посетить места общего пользования, ибо внутри разбушевался литр пива, выпитого не без удовольствия за час до этого. Тот же юноша, посочувствовав, вызвался меня проводить. Вскоре, вздохнув с облегчением, я стоял перед зеркалом у умывальника, ополаскивая руки.
        Из зеркала на меня смотрела совершенно дебильная улыбающаяся рожа, а за моей спиной, почесывая пузо, попыхивал цигаркой мой провожатый - рыжий уголовник. Несколько болезненных щипков за нос и за щеку картину не изменили.
        - Вот ты какой, оказывается, товарищ Зомби! - с удивлением прошептал я, стараясь не менять выражения лица, ранее мне принадлежавшего. - Пора перевоплощаться назад.
        Похоже, что помещение умывальника выпало из зоны действия психотронных дурилок или сработали какие-то другие факторы, пиво, например. Оставаясь в образе, удалось уговорить конвоира сходить в зал за якобы оставленной там сумкой с документами. С целью минимизации риска встречи с новыми знакомыми я рванул через двор и заборный пролом. Повезло. Ушел без потерь. Даже психика почти не пострадала, как сказал знакомый спец по глюкам.
        - Нет, мужики, шли бы вы куда подальше с вашей работой, - погрозил я кулаком Сергею и Алексею, когда мы собрались на очередной «разбор полетов», - слишком рискованное это дело. Обойдусь, пожалуй, без шальных денег.
        - Я никогда не сижу без денег, без денег я бегаю, - заявил Сергей с металлом в голосе.
        - Ладно, - сказал Алексей, - поищем через отставников. Работают же они где-то. А ты, Сережа, повтори еще раз свою фразу. Запишу для истории.
        Оказалось, что довольно много наших-бывших служит в различных охранных лавочках, сберегая от праведного народного гнева приватизированную соцсобственность и новоявленные активы и пассивы. Подобные варианты я отверг с возмущением, как несовместимые с моим, как говорится, менталитетом. Никто, правда, и не настаивал.
        В большинстве фирм зарплата не впечатляла, но наши люди, работавшие там, намекали на наличие неафишируемых способов повышения личного благосостояния. Какое-то коллективное мошенничество или новый вариант традиционной русской забавы - воровства.
        Единственное место, насыщенное отставниками, где мне пообещали приличный заработок, оказалось буферной конторой, существующей между военными заказчиками и промышленностью. Типичная кормушка.
        - Тьфу, - что еще мог я сказать.
        Поиски продолжались девять дней и прекратились, наконец, с моей выпиской.
        Заключение медкомиссии гласило: «Ограниченно годен». Прекрасная формулировка. Добро на сход! Почти так же я радовался когда-то, будучи зачисленным в высшее военно-морское училище.
        Через несколько месяцев случайно подвернулась самостоятельная работа в неожиданной для меня области. Это, правда, уже совсем другая история.
        Напоследок отмечу лишь, что когда, поиздержавшись, я в очередной раз обращаюсь мысленно к небесным силам с мольбой о предоставлении средств к существованию, то подозреваю, что вскоре на меня вывалиться значительный объем прилично оплачиваемой работы. Я, конечно, предпочел бы получить все сразу деньгами, без этой трудовой экспансии. Однако сведущие люди пояснили, что еще со времен известных манипуляций с тридцатью сребрениками все платежные средства остаются прерогативой противной Господу стороны. Так оно, наверно, и есть.
        Непустое множество
        Я писатель и живу в подмосковном поселке. Так принято у русских писателей. Если живешь в другом месте, это значит, что ты или не писатель, или - не русский, или еще не переехал. Есть такие подмосковные поселки, где кроме писателей живут только бизнесмены, ранее считавшиеся спекулянтами. Переделкино, к примеру. Если не врут. В этом окружении писатели хиреют, мельчают и вымирают. Их наследники стесняются своего происхождения, но борются за средства существования в форме переходящих на них авторских прав.
        Наш поселок не таков. Здесь всякого люда хватает. Говорят, что тут случалось много любопытного, но мне запала в память только пара событий. Первое относится к временам становления Советской власти. Утверждают, что проезжая через поселок на автомобиле, председатель СНК Ульянов (Ленин) захотел попить и послал охранника к одному из домов, откуда того послали дальше. Во втором доме - то же самое. Испугались, может быть, местные жители вида вооруженного охранника. Редко они тогда встречались на улицах, в отличие от времен нынешних. Так и не удалось Ильичу попробовать нашей чудесной родниковой водицы. Никого, однако, не арестовали. Видать, момент тогда еще не настал. Не созрела еще ситуация.
        Относительно второго события мнения разделяются. Одни свидетельствуют, что это было годах в пятидесятых, а другие уверены, что на двадцать лет позже. Но все сходятся в том, что как-то обнаружился в поселке брусок золота весом с десяток килограммов. Дескать, этим бруском провисшие ворота много лет подпирали, но вдруг царапнули его и - на тебе.
        Мне тот дом с воротами показывали втихаря, но жители его все отрицают и прозрачные намеки игнорируют. Живут при этом не бедствуя. Причина появления золотишка в наших местах проста, ведь до октябрьских событий начала прошлого века в поселке проживала семья известного ювелира нерусских кровей, покинувшего Россию с первыми признаками нарождения новой социальной реальности и власти, ей соответствующей. Его отдаленные потомки в прошлом году обходили местных старожилов, пытаясь собрать свидетельства о принадлежавших их предку земельных участках и строениях. Безуспешно, правда. Старожилы смогли дожить до преклонного возраста как раз только благодаря тому, что никогда ничего не свидетельствовали и никаких заявлений не делали.
        В наше время отдаленный ранее от столицы поселок оказался вдруг рядом с кольцевой автодорогой, что привлекло сюда народ разный и пришлый. Это не всегда радует, но не шибко удивляет.
        Писателем я стал несколько лет назад, именно из-за того, что здесь, в нашем поселке, постоянно живу после завершения казенной службы. Об этом, однако, расскажу поподробнее.
        До того, как стать писателем, я считал себя офицером. Большинство окружающих разделяло мои иллюзии, в результате чего к моменту увольнения в запас я имел полковничье звание, комплект «песочных» и прочих медалей и был признан ветераном Вооруженных сил. Выполняя воинский долг в течение почти тридцати лет, мне, к счастью, удалось никого не укокошить. Несколько десятков бездушных мишеней на стрельбищах - не в счет. Это очень радует, ибо соответствует одной из христианских заповедей, мною одобряемой. На самом-то деле мое воинское звание звучит так:
«капитан первого ранга», что как раз и соответствует полковничьему статусу в сухопутных войсках. В малопродвинутой в сторону флота среде в связи с этими воинскими званиями и их соответствием часто возникает путаница: сухопутчики зачастую путают высокий флотский статус капраза (и его три больших звезды) со званием младшего сухопутного офицера - капитана, имеющего четыре, но ма-а-а-ленькие звездочки армейского образца. Из-за этих-то заморочек, разговаривая с сухопутными коллегами по телефону, как правило, представляются как «первого ранга Туткин», опуская слово «капитан» во избежание панибратского «тыканья» с другого конца провода.
        Через дорожку от моего «имения» издавна располагалось здание дирекции небольшого заштатного санатория, осевшего в этих благодатных местах с незапамятных времен. Сам-то санаторий базируется метрах в двухстах подальше вдоль улочки, а эту территорию, запущенную и загаженную, содержать в приличном состоянии стало нынче уже некому. Особенно ярко выявилось это годов с девяностых, потребовавших для выживания коммерческой оборотистости. Главврач был стар и, готовясь к жизни вечной, думал уже о душе, а прочие его подчиненные спасались большими надеждами на перестройку и мелким воровством.
        Тогда-то, в один из явно нелучших дней, и упал подгнивший дощатый забор, окружавший дирекцию, открывая нашим взорам обширную помойку со всеми признаками мусоросборного полигона. Картина дополнялась специфическим запахом, косвенно свидетельствующим о прорыве канализации в ранее огороженной области. К вечеру того памятного дня наименее ароматная часть зоны была оккупирована группой бомжей, совершающей перманентное братание с немалой популяцией местных алкоголиков. Запылали костры, зазвучали крики и песни, изредка прерываемые воплями возмущения от неразделенного уважения. Вся жизнь на нашей улочке пошла по-новому. Можно сказать - потекла.
        Как-то вечерком, двигаясь по неосвещенной дороге и осторожно переступая через лицо неопределенной национальности, погруженное во все, что из него исторглось, я столкнулся с престарелым санаторским вождем. Выразив краткое, но теплое приветствие, я живо поинтересовался перспективами восстановления ограды и возвращения «мира нашим домам». Тот обратился к сопровождавшей его завхозихе с некоторым укором и, я бы сказал, раздражением:
        - Где забор? Где доски, которые я выписывал?
        С таким же успехом, похоже, можно было расспрашивать монашку о способах применения противозачаточных средств. Поток встречных претензий, обид и возмущений был бурен и неукротим, что оказалось способным утомить не только меня, но любого собеседника, не имеющего специальной подготовки. Вопрос был мгновенно утоплен в болоте греховного словесного блуда. Главный устало махнул рукой и вяло удалился.
        - А вы пишите жалобы! Может, нам и средства на забор выделят, - смерив меня презрительным взглядом, провещала помощница и заторопилась вслед за шефом.
        Потом я еще несколько раз встречал главврача, но, видя его обеспокоенность чем-то внеземным, не посмел более приставать к нему с прозаическими заборными вопросами. Вскоре тот, однако, умер, освободившуюся должность долго никто не хотел занимать, и развал продолжился небывалыми темпами. Доски из собственных личных запасов, периодически приколачиваемые мною к остаткам многометровой санаторской изгороди напротив дома, исчезали мгновенно и бесследно с таинственной неизбежностью.
        - Делать нечего, - сказал я себе, доставая пишмашинку прошлого века, - будем писать кляузы.
        Я не отношу себя к извращенцам, получающим удовольствие от подачи жалоб. Слово
«ябеда» казалось всегда достаточно обидным, однако дело есть дело, и выполнять его следовало качественно и ответственно. В заведенной для переписки большой папке росло количество «входящих» и «исходящих» бумаг, коллективных заявлений и одиночных ответов, актов и протоколов, но толку не было вовсе.
        Да, подтверждали приходящие письма, так жить нельзя. Меры будут приняты, вопросы рассмотрены, а средства - изысканы. Кому надо - указано, с кого попало - спрошено. Никакого отношения к реальности эти чиновничьи произведения не имели и иметь, наверное, не могли. Дело делали одни, а бумаги писали другие. А друг с другом они, по всей видимости, никогда и нигде не встречались.

***
        В этот биографический период я находился в состоянии приятного ожидания увольнения в запас с военной службы. Жалко, конечно, расставаться с делом всей жизни, но участвовать в регистрации развала без возможности противодействия ему - еще хуже. Словно на похороны ходишь ежедневно.
        Тогда, в конце девяностых годов, бытовала любопытная практика направления будущих отставников на переподготовку по гражданским специальностям. Это, по идее, было весьма разумно, ибо на пенсию, выплачиваемую Родиной своим защитникам, можно просуществовать только избавившись от всех вредных привычек, а также гастрономических и эстетических пристрастий и заблуждений. При этом получить востребованную гражданскую специальность с приличным заработком казалось неплохой идеей. А посему я тогда вполне успешно прошел обучение на подобных курсах, патронируемых, кажется, королевой Великобритании. По полной, как говорится, программе превращения вызывающе-красных советских офицеров в безобидных менеджеров - пескарей капитализма.
        Там же я и познакомился с Владимиром, ставшим моим первым литературным критиком. Он уже давным-давно находился в запасе, трудился на солидной бюрократической должности и нуждался только в дополнительном дипломе для дальнейшего продвижения по административной вертикали. Занятия он посещал редко и обычно старался успокоить пытавшихся вскочить при его появлении преподавателей мягким, но властным жестом начальствующих перстов. Случайно мы с ним оказались соседями в аудитории, и как-то, получив очередную отписку из московской или областной администрации, я попросил у Владимира совета.
        - Погляди, - сказал я, передавая ему пачку бумаг, - надоела уже эта бестолковая писанина. Целый год пишем кляузы, а кавардак все бардачнее и бардачнее. Подскажи, может, прекратить и плюнуть на это дело?!
        Володя неторопливо перелистал подборку листов, аккуратно переложив их в хронологический ряд, и ответил:
        - Слово не воробей, а бумага - тем более. Не надо было начинать, а уж если начал, гони до победного. Учти, что в тот момент, когда ты перестанешь дожимать, найдется возможность сделать тебе какую-нибудь гадость. АППАРАТ (именно так он и произнес это слово) мстителен, как обманутая женщина. Но пока давишь, можешь рассчитывать, что тебя не тронут.
        - Ну, уж, - возмутился я, - моя правота несомненна, а этот убогий санаторий не способен даже кило гвоздей купить. Что они могут?
        - Дело не в средствах, а в принципе. Побеспокоил высокую инстанцию - должен раскаяться. А систему победить невозможно. Кстати, мне нравятся твой стиль и слог. Ты, случаем, беллетристику не пишешь?
        - Нет. Только стихи и поздравлялки разные, - произнес я, краснея.
        - Принеси завтра почитать. А про кляузы прозаборные не думай особенно. Пиши себе и пописывай. Дави, но не пережимай. Даже если всех уволить по твоим заявлениям, ничего не изменится. Для тех, кто тебе отвечает, самое главное выдержать срок ответа на жалобу и адресата не перепутать. Такая наша доля. Читай классику. Салтыкова, например, который весьма Щедрин на правду о доле нашей чиновничьей, - сказал Володя и цинично улыбнулся.

***
        Некоторое количество стихов мне удалось отыскать, перебрав мятые листки и пролистав старые блокноты. Писал я их обычно на различных собраниях и заседаниях от пронзительной тоски по уходящему в бестолковщине времени. Владимир, оказавшийся большим любителем словесности во всяких ее формах, быстро все прочитал и даже одобрительно похмыкал:
        - Ага, - сказал он, - тут кое-что можно публикнуть в журнальчиках. Напомни мне потом, через недельку-две. Должна такая возможность появиться.
        Возможность, однако, не появилась, а Володя исчез, как оказалось, приняв новую ответственную должность в дальнем зарубежье. В день выдачи дипломов за его документами прибыл идеально прилизанный чиновник с выражением лица, сравнимым по целеустремленности с топором типа колун.
        В заключение образовательного курса нам пришлось позаниматься на компьютерах и сунуть нос в Интернет. Я почти забыл про свою стихотворную подборку, а тут вдруг обнаружил возможность раскидать все это добро по разным сайтам, редакциям и литературным клубам сети. Именно это я вскоре и сделал, начав с газетных серверов и подписывая все сообщения, не скрывая собственного имени. К моему удивлению, мне позвонили через день из редакции весьма центральной газеты и сообщили, что берут на публикацию мои стихи. Более того, было рекомендовано написать что-либо и в прозе. Такое предложение застало меня врасплох, но воодушевило. Я сел за стол, взял шариковую ручку и четкими буквами написал на первой странице тетради
«Рассказ».

***
        Первый рассказ о своей флотской службе писал я довольно долго. Писал на бумаге, ручкой, а потом еще дольше набивал одним пальцем на клавиатуре взятого на время у старого приятеля ноутбука. Постарался подробно и правдиво описать один из морских походов, но получилось довольно смешно. Я удивился этому, но решил, что истинную правду вообще невозможно воспринимать всерьез. В противном случае появляется стремление к суициду или участию в каком-либо экстриме, как говорится.
        Рассылка рассказа по Интернету оказалась делом занимательным. На нескольких сайтах его любезно вывесили на всеобщее обозрение. Теперь мне потребовался уже собственный компьютер, принтер, выход в Интернет и еще куча всего, чуждого любому нормальному человеку прошлого, двадцатого века. Меня захватила эта деятельность. Начали активно появляться и книжки с моими вещичками, а я уже не мог представить себя без Интернета и виртуального общения со всем миром. Естественно, я совсем запустил кляузное дело, но на заключительном этапе этого пинг-понга успел необдуманно высказать несколько резковатых оценок морально-нравственных свойств партнеров по переписке из контор различных уровней управления. Ругательных слов не применял, но они логично могли бы завершить мои письма. Забыл я Володины заветы. Обидел АДМИНИСТРАЦИЮ, чем, собственно, и завершил волокиту. Смирился, наверно, устал от бюрократии. Тем более что появилась такая отдушина, как сетевая литература.
        Но вот тут-то и проявилась Володина правота. Опытный чиновник чувствовал и прогнозировал опасность заранее. Нельзя было останавливаться и называть любезные ответы отписками. До меня доползла информация, что в результате работ по перекладке телефонных кабелей на санаторской территории всех сторонних абонентов отключают. А все сторонние - это я, как оказалось, и есть. Других-то не оказалось. Словом, попал мой кабель на вражескую землю. Нашли, гады, как побольнее укусить. Оставить меня без телефона и Интернета. Страшная кровная месть!
        К вечеру после серии переговоров я получил заверения от связистов и нового санаторского руководства, что никто не собирается лишать меня связи. Во всяком случае, в ближайшем и обозримом будущем. Особенно приятным и доброжелательным показался мне руководитель связного узла. Поделился я этим впечатлением со своей старой приятельницей, работавшей некогда вместе с ним.
        - Скажешь мне свое впечатление после третьей встречи, - загадочно произнесла она.
        Утром следующего дня телефон замолчал.

***
        Описание метаний в глухом ватном пространстве безответственности может служить предметом отдельного повествования. Я писать об этом не слишком хочу. Противно. Спасла меня, однако, поддержка, оказанная моими интернетными соратниками по писательским организациям и клубам. Узнав о бедственном положении, товарищи (многие из которых - господа) закидали администрацию электронными письмами в мою защиту. Особенно действенным, как мне представляется, было послание бывшего соотечественника, романиста из Америки, в котором он ссылался на личное знакомство с президентом Бушем и грозил московскому региону международным конфликтом по поводу прав человека. Вечно ему буду благодарен!
        Угроза затяжного международного конфликта привела к тому, что в выходной (!) день в мой дом протянули новый кабель, не забыв, естественно, содрать за него изрядную, сумму. Тут, кстати, и пришлось снова встретиться с руководящим связистом, который избегал меня все эти дни, как чумного спидоносца. С органичной для любого столоначальника наглостью, он пожурил меня за то, что я посмел выражать свое недовольство на стороне, а не воспользовался неотъемлемым гражданским правом умолять его нижайше и коленопреклоненно, создавая должный антураж в приемном помещении и возле оного. Встречаться с ним в третий раз мне уже не хотелось, а говорить, собственно, было не о чем. Читаем классику. Там все описано.
        Вскоре я получил несколько вышестоящих писем в ответ на Интернет-экспансию, в которых сообщалось, что районная и областная власть никакого влияния на телефонные узлы не имеют, ибо те являются самостоятельными коммерческими, автономными и акционерными организациями. Что хотят, то и делают, иными словами. Можно, дескать, отказаться от их услуг, если не устраивают.
        Нет, надо было все-таки дать испить тогда водички вождю мирового пролетариата в нашем поселке, потому как все больше и больше начинают нравиться мне его самое первое, октября семнадцатого года указание по поводу вокзалов, почты, телеграфа и телефона. Банковские офисы игнорировали, а вот телефонные станции революционными матросами укомплектовали.
        - Барышня, Смольный, плиз! - захотелось прокричать в трубку.

***
        По рекомендации Володи и в рамках требований неписанного бюрократического кодекса я продолжал утомительную переписку с инстанциями. В свободное время, которого оставалось совсем немного, удавалось иногда написать один-другой рассказик.
        Шли пасхальные дни. Выглянув в окошко, я увидел нашу по обычаю загаженную улицу с жалкими остатками забора, вдоль которого что-то косолапо передвигалось. Пригляделся и узнал санаторскую завхозиху. «Благословляйте проклинающих», - выкатилось из памяти нечто, сугубо христианское.
        - Угу, - сказал я себе и начал было благословлять, но скоро понял, что получается не совсем то. Вторая попытка оказалась удачнее, поскольку удалось скомкать первое же слово в безобидный «блин». Блин комом. Благословение никак не вырисовывалось.

«Ничего, - подумал я, - потренируюсь и выскажусь по-божески, по-христиански, как положено. К Рождеству, например. Раньше, пожалуй, не успею без срывов фразу отработать».
        За спиной что-то чирикнуло. Приехала почта из Интернета. Истово замигал на экране красный прямоугольник, сигнализирующий о прибытии очередного вируса. Не забывают обо мне в Сети.
        - Будем лечиться, - сказал я монитору, мысленно благословив отправителя в жесткой форме.
        На душе потеплело…
        Переписка
        Завел я себе как-то новый ящик для электронной почты в Интернете. У меня и так этих ящиков штук восемь, но почти все неудачные. То ничего не отправить с них, то не получить. Письма теряются. Вечером зашел на один портал, а там - реклама завлекательная. Дескать, заводите у нас ящики почтовые - емкие, быстрые, бесплатные и навороченные. Ну, я и завел. Зарегистрировался, ответив на десяток вопросов. Честно сказать, наврал много в этих ответах. Все врут. Посмотрел на разные дополнительные возможности и решил установить автоответчик. Никогда у меня такой штуки не было, а тут захотелось попробовать. Приходит, допустим, мне сообщение на этот адресок, а ящик откликается: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет обязательно доставлено адресату. Посмотрите пока, плз., его авторские проекты по следующим URLам: - «На флоте бабочек не ловят» … и пр. (еще штук эдак пять)». Послал сам себе писульку через другой ящик и получил через минуту привет от автоответчика. Приятно, словно пообщался со старым другом.
        Наутро проверяю почту и обнаруживаю, что весь новенький ящичек забит какими-то письмами. И писем этих аж девятьсот восемьдесят шесть. Во! Удивился я. Так много мне еще не писали. Потом пришло разочарование. Почти все послания оказались одинаковыми. Все из одного адреса и с английским содержимым. Проколупавшись в своей почте полчасика, выяснил следующее.
        Накануне я выключил свой компьютер, а вот жизнь в Интернете от этого, понятно, не остановилась, и на мой новый ящичек от имени руководства портала было послано поздравление новому пользователю, то есть - мне. Заверяли: я никогда не пожалею, что завел себе бесплатный ящик там где следует, а не в другом каком месте. Указывали, что отвечать на это теплое поздравление не обязательно, так как оно произведено с помощью автоматической программы. Однако мой автоответчик тактично отправил в ответ полагающийся текст: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет обязательно доставлено адресату…» и т. д. На другом конце хорошо бы и заткнуться. Но не тут то было! Тот адресок, с которого всем, кому ни попадя, рассылались поздравления, числился запрещенным для приема корреспонденции, вследствие чего почтовый сервер сразу выдал на мой ящик сообщение, которое, переведя с английского, можно изложить следующим образом: «Это сообщение создано автоматически системой поставки почты. Сообщение, которое вы послали, не может быть доставлено получателю. Копия прилагается… (далее - 65 строк текста)».
        Если вы думаете, что мой автоответчик это спокойно съел, то глубоко ошибаетесь. В ответ автоматической системе доставки почты он отправил хорошо усвоенный текст:
«Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет…» и так далее. Адресок, в который все это было отослано, как водится, вовсе не предназначался для получения чего-либо и числился запрещенным для приема корреспонденции. Следствием этого стало новое послание в адрес моего ящичка: «Это сообщение создано автоматически системой поставки почты. Сообщение, которое Вы послали, не может быть доставлено получателю. Копия прилагается… (далее - 186 строк текста)». Мой ящик ответил скромно, но с достоинством. Текст вы, полагаю, помните. Автоматическая система доставки почты не сдавалась. Так они между собой и перекидывались всю ночь до полного заполнения моего ящичка, после чего автоответчик замолчал и уже не смог перебросить перчатку противнику.
        На тот портал я больше не хожу и в тот, забитый под завязку, ящик не лазаю, но собираюсь все-таки завести себе еще парочку автоответчиков для взаимной переписки. Есть в этом что-то человечное: «Автоответчик Сергея Литовкина. Ваше письмо будет обязательно доставлено адресату…» А в ответ - не менее теплые слова. Пусть попереписываются. А там и до искусственного интеллекта рукой подать…
        Мечта (Вместо послесловия)
        Детей часто спрашивают, кем они мечтают стать, когда вырастут. Этим вопросом, отрицающим самодостаточность нынешнего существования ребенка, взрослые, наверное, прикрывают свою беспомощность в понимании реальных детских проблем. На подобные вопросы малыши, как правило, отделываются заявлениями типа: хочу стать космонавтом (летчиком, моряком, и т. п.). Подобных ответов ждут, и они обычно всех удовлетворяют. Так бывает в основном.
        Я же в раннем возрасте какое-то время был оторван от общества сверстников, в котором, собственно говоря, и формируются необходимые стереотипы. Взрослые в этот период были заняты собственными проблемами, им было не до меня, а я внимательно прислушивался к их диалогам и что-то варил в голове, определяя для себя приоритеты из мира солидных граждан и гражданок СССР середины пятидесятых годов прошлого века. В коммуналке тех лет можно было услышать многое.
        В один из майских вечеров собрались у нас гости отметить праздник и поговорить о жизни. Подвыпивший отцовский сослуживец, устав препираться с законной супругой, случайно встретился со мной взглядом и автоматически выпалил стандартный вопрос, не очень-то отдавая себе отчет в собственных действиях. Я, помнится, был доволен проявленным ко мне вниманием и гордо преподнес плоды своих размышлений: «Хочу быть Главным Начальником!» Судя по реакции собеседника, ответ застал его врасплох. Он осоловело уставился на меня, продублировал пару раз мои слова громким шепотом и с грустью во взоре опрокинул в себя полстакана водки. Похоже, он и сам хотел именно этого, но боялся признаться. А посему молча отвернулся в сторону и, прикрывая лицо клетчатым платком, уронил скупую слезу. К нам он больше никогда не заходил. А я хорошо запомнил этот случай и в дальнейшем отвечал всем великовозрастным приставалам, что собираюсь стать моряком. Те были рады правильному и вполне ожидаемому ответу. Поддерживая эту легенду, я поступил в военно-морское училище, много лет отдал Флоту, исправно бороздил моря и дослужился до звания
капитана первого ранга. Словом, стал начальником. Но, слава Богу, не главным.
        Иногда вспоминаю свой самый первый ответ на сакраментальный вопрос и думаю, что правильнее было бы тогда сказать, что хочу быть моряком. Сам я такие вопросы детям никогда не задаю, но могу поболтать с ними о море…
        notes
        Примечания

1
        КГС - корабельная громкоговорящая связь. - Примеч. редактора.

2
        Шкафут - часть верхней палубы корабля от фок-мачты или боевой рубки до грот-мачты или кормовой рубки включительно. - Примеч. редактора.

3
        НЗ - неприкосновенный запас. - Примеч. редактора.

4
        Рундук - закрытый ящик или ларь, устанавливаемый во внутренних помещениях корабля, на котором в ночное время спят моряки; внутри рундуков хранятся личные вещи. - Примеч. редактора.

5
        ДОФ - дом офицеров флота. - Примеч. редактора.

6
        Баталерные - относящиеся к продовольственным, вещевым и другим видам снабжения на кораблях и в частях ВМФ. - Примеч. редактора.

7
        НачПО - начальник политического отдела соединения. - Примеч. редактора.

8
        БПК - большой противолодочный корабль. - Примеч. редактора.

9
        РТС - радиотехническая служба. - Примеч. редактора.

10
        БЧ - боевая часть. - Примеч. редактора.

11
        НРТС - начальник радиотехнической службы. - Примеч. редактора.

12
        Комингс - вертикальный стальной лист над палубой, ограждающий технологические отверстия в ней от попадания воды. - Примеч. редактора.

13
        Банка - сидение для гребцов на шлюпке или доска, придающая шлюпке поперечную прочность. Шире - стул, табурет. - Примеч. редактора.

14
        Ст. 2ст. - старшина 2-й статьи, флотское воинское звание, соответствующее сержантскому в сухопутных войсках. - Примеч. редактора.

15
        ЗАС - засекреченная связь. - Примеч. редактора.

16
        КПП - контрольно-пропускной пункт. - Примеч. редактора.

17
        ВОХР - военизированная охрана; ведомственные вооруженные подразделения, занимавшиеся охраной железнодорожных мостов, тоннелей и иных стратегических объектов. - Примеч. редактора.

18
        Мобуту, полное имя - Сесе Секо Куку Нгбенду Ва За Банга Мобуту - президент Заира с
1967 по 1997 гг., основатель партии Народное движение революции, маршал; по аналогии с его именем в СССР в 60-70-е годы называли любую военную форму, отличную от принятой в Советской армии. - Примеч. редактора.

19
        Бербаза - береговая база. - Примеч. редактора.

20
        Ют - кормовая часть палубы или надстройка судна. - Примеч. редактора.

21
        Б и ПП - боевая и политическая подготовка. - Примеч. редактора.

22
        От мамлея до каплея - от младшего лейтенанта до капитан-лейтенанта варьируются звания младшего офицерского состава ВМФ. - Примеч. редактора.

23
        Леер - ограждение вдоль бортов и вокруг люков на кораблях. - Примеч. редактора.

24
        Нули - один или два - используются в делопроизводстве для обозначения степени секретности того или иного документа. - Примеч. редактора.

25
        Кранец - приспособление в виде деревянной балки, покрышки и др., применяемое для смягчения ударов борта судна о причал или борт другого судна. - Примеч. редактора.

26
        ТО - техническое обслуживание. - Примеч. редактора.

27
        Клюз - отверстие в надводной части судна для пропуска якорной цепи. - Примеч. редактора.

28
        Боны - плавучие заграждения для защиты стоянок кораблей от мин и торпед противника. - Примеч. редактора.

29
        Лямбда - одиннадцатая буква греческого алфавита, используемая в качестве математического символа. - Примеч. редактора.

30
        НИОКР - научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы. - Примеч. редактора.

31
        Шпангоут - поперечное ребро жесткости обшивки судна. - Примеч. редактора.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к