Ось мира. Медынское золото Святослав Логинов
        # Захватывающие и великолепно написанные истории от «внезапного патриарха отечественной фэнтези», автора «Многорукого бога Далайна», соавтора Ника Перумова по романам «Черная кровь» и «Черный смерч», лауреата великого множества литературных премий и наград, среди которых - «Аэлита», «Интерпресскон», «Роскон»,
«Странник», Премия Кира Булычева, «Философский камень» - подлинного мастера юмористической и философской фантастики, всемирно известного писателя Святослава Логинова!
        Россказни о страшных лесных колдунах не дают спать спокойно и простым смертным и могущественным владыкам. Мало кто из вошедших в Дебрянские чащи, возвращается назад. А уж когда сами лесные колдуны покидают свои дебри, в ужас приходят целые племена и государства. Война становится неизбежной. Под силу ли обычному лучнику, по имени Скор, остановить врага и овладеть тайной легендарного медынского золота?.
        Остров Медовый, несмотря на название весь покрыт ледниками, но именно здесь находится таинственная Ось Мира, доступ к которой может получить только могущественный колдун. И лишь тот, кто знается с драконами. Свергнутый король, ученик величайшего мага Вселенной Растона, бежал на Медовый остров от врагов. Но бежал только для того, чтобы спасти мир от гибели, укротив гигантского змея Уробороса и вернуть небесный Покров туда, где ему положено быть...
        Содержание:
        Ось мира (повесть), стр. 5-144
        Медынское золото (повесть), стр. 145-381
        Святослав Логинов
        Ось мира. Медынское золото
        Ось Мира
        Ветер срывал пену с верхушек волн, и она горькими брызгами оседала на лице и одежде. Чайки, подобные клочьям пены, метались низко над водой, наполняя воздух скрипучими неживыми криками. Порой какая-нибудь из этих птиц зависала над самой лодкой, уставясь чёрными бусинами ничего не выражающих глаз. Вряд ли чайкам часто доводилось видеть в этих краях людей, но они ничуть не удивлялись, продолжая свои бессмысленные метания над холодной пучиной.
        Скорн неутомимо грёб, каждый мощный рывок вёсел толкал лодку к берегу, откуда прилетели белые птицы.
        Искристая снежность пены и чаек, кружевного припая и ледников на склонах невысоких гор. Свинцовость воды, неба, близящихся береговых камней. Всякий иной цвет здесь был выморожен.
        Лодка ткнулась носом в берег; жёстко захрустел лёд. Скорн соскочил в воду, принялся выталкивать лодку за полосу прибоя. Вода захлёстывала ему в сапоги, но великан не обращал внимания на такие мелочи. Всё было как всегда, и только я видел, что глаза у Скорна тусклые. Надо было бы помочь Скорну, но я был слишком занят: обеспечивал нормальную высадку. Ветер бил зло, резкими порывами, и волны должны были разбить лодку о камни, покрытые скользкой коркой льда, утопить то немногое, что мы везли с собой, и как следует выполоскать нас обоих в ледяной купели. Однако благодаря моим стараниям мы причалили мягко, словно возвращались с вечерней прогулки по тихому Истельнскому озеру.
        Кто-то сейчас катается там, любуясь медленно меркнущим закатом?
        Я соскочил прямо на камни и только тогда принялся помогать Скорну оттаскивать лодку за усыпанную водорослями линию прибоя, где волны не могли бы достать её даже во время бури. Лодка больше не понадобится, если я уйду с острова, то не на лодке, но во всяком деле должен быть порядок, поэтому лодку надо оттащить от воды и перевернуть килем вверх, вещи разобрать, разбить лагерь и разжечь костёр из просушенного ветром плавника. Скорн умел всё это делать лучше меня, и он делал, лишь глаза оставались тусклыми.
        Костёр жарко горел, в котелке булькало пшено, щедро сдобренное салом. Из рундучка я достал флягу, к которой мы давно не прикасались, протянул Скорну. Тот покачал головой:
        - Не хочу, - и добавил слова, которых я прежде от него не слышал: - Устал.
        - Ничего, - сказал я. - Мы всё-таки добрались сюда. Теперь можно отдохнуть. Спи. Этой ночью караульным буду я.
        Скорн растянулся на одеялах, которые мы провезли через море сухими, и уснул мгновенно, как умеют засыпать люди, знающие, зачем они живут.
        Я сидел, глядя на его лицо. В этой жизни всё когда-нибудь наступает в последний раз, и я знал, что утром Скорн не проснётся. Ему было далеко за девяносто, немногим удаётся дожить до такого возраста. Скорн служил мне верой и правдой, а я дарил ему силу и несокрушимое здоровье. Но бессмертия не может даровать никто. Скорн и сейчас был способен без устали грести и, не опасаясь хвори, спрыгнуть в ледяную воду, но душа его устала жить. Ещё несколько дней назад он должен был мирно умереть во сне, и я не знаю, где он находил силы, чтобы двигать своё могучее тело.
        Не так трудно заставить его двигаться и дальше, но подобные штуки сродни некромантским мерзостям. Поступить так было бы слишком жестоко по отношению к человеку, который был для меня больше чем слугой. Пусть спит. Дальше я пойду один.
        Утром я похоронил Скорна. У подножия пологой скалы вырыл могилу, а в скалу вонзил меч, с которым Скорн не расставался много лет. Теперь меч будет указывать место, где покоится богатырь. Вряд ли здесь скоро появятся люди, и вряд ли среди них найдётся тот, кто сможет вырвать меч из камня, но подобные мелочи меня не заботят. Добыть меч сможет лишь достойный его, а случится ли это через неделю или тысячу лет - не всё ли равно? Потратив ещё малую толику магической силы, я наложил на рукоять безвредное заклятие. Теперь добывший меч будет знать, что имя мечу - Скорн, а прежний его владелец лежит под этим камнем. И, значит, через неделю или через тысячу лет на этом месте будет справлена тризна. Мёртвый дождётся, ему ждать не докучно.
        Здесь я ещё мог колдовать… или уже мог - это смотря о чём беспокоиться в первую очередь.

* * *
        Благодатный Истельн - край не слишком большой. Столица, лежащая на берегу пресноводного Истельнского озера, и тут же, рядом, по ту сторону неширокого перешейка, Мальц - единственный морской порт и единственная серьёзная крепость на всю страну. Сейчас два городка практически слились, и приезжие считают, что Мальц - просто припортовый район. Больше городов в стране нет; имеются два торговых села на караванных путях, уходящих в глубь материка. Сёла эти славятся своими ярмарками и дохода приносят больше, чем столичная таможня. В отрогах Тимена - медные рудники и серебряные прииски. Вдоль берегов Истела - реки, давшей название стране и впадающей в Истельнское озеро, - соляные копи. Прохладное лето, мягкая зима. Частые дожди и плодородная почва, на которой растёт всё, что вздумается посадить земледельцу. Крошечные деревеньки без счёта и развалины древних замков едва ли не на каждом холме.
        В минувшие века здесь гремели нешуточные битвы, каждый князёк, местный или из сопредельных стран, мечтал наложить лапу на достатки мирных жителей. Благосостояние расточалось дымом пожаров, население гибло, а бароны не становились богаче. Так продолжалось до тех пор, пока жители села Благое не обратились к одному из великих магов.
        Чем мужики могут соблазнить волшебника? Абсолютно ничем. У серьёзного колдуна есть всё, что могут предложить люди, и многое сверх того. Но крестьяне, измученные и разорённые бесконечными войнами, нашли подход к магу Гверчиану, обещав ему свою любовь и верность.
        Всякий из великих магов может при желании захватить власть в приглянувшемся королевстве, но при этом он останется узурпатором, которому в лицо кадят фимиам, но втайне ненавидят. Гверчиан первым из магов стал истинным владыкой. Барон, которому принадлежало село, как раз в ту пору умер бездетным, его сосед, предъявивший права на выморочное имущество, был вдребезги разбит войсками северных князей и сам погиб в сражении, а это значит, что селу и окрестным хуторам вместо зимней ярмарки следовало ожидать полного разорения. Герцог Истельнский ещё мог бы сохранить село, а северяне не были заинтересованы ни в чём, кроме военной добычи.
        Неудобства, связанные с пребыванием в округе великого мага, не идут ни в какое сравнение с разбоем княжьих отрядов. Неудивительно, что благовские мужики и остатки дружин покойных баронов приняли Гверчиана с радостью и почтением.
        Северный союз немедленно распался, мародёры бежали, истельнский герцог прислал посольство, до чего прежде не снисходил. Колдун поселился в одном из баронских замков, второй был окончательно разрушен. В скором времени подобная судьба постигла и замки остальных соседей. Добром или неволей бароны и князьки теряли свои владения, превращаясь в обычных дворян и перебираясь по большей части в Истельн, под крыло к радушному герцогу. А лет через сто самым мирным образом произошло объединение Истельна и владений Гверчиана. Возникло новое королевство, которое не развязывало войн, но нападать на которое очень не рекомендовалось. Часть времени король Гверчиан проводил в столичном дворце, но куда чаще обитал в бывшем баронском замке, где занимался делами колдовскими.
        Большинство великих магов - люди бесприютные. Они скрываются от своих собратьев в горах и пустынях, а причиной тому - их тайные умения. Наколдованное место ценится среди магов ничуть не меньше, чем хорошо обжитое место среди простых людей. Никому не хочется распахивать целину, строить дом на пустоши… Зачем, если можно получить готовое? Точно так же постаревший маг, если его убежище становится известно коллегам, подвергается непрерывным атакам молодых волшебников, желающих поживиться всем, что накопил старик за долгие годы.
        Судьба Гверчиана оказалась иной. Его действительно любили, и даже когда маг-король состарился и одряхлел, соперники не осмеливались появляться в пределах Истельна. Любовь простых людей действует сильнее любых охранных и даже боевых заклинаний, это факт общеизвестный. Неясно, правда, как заслужить эту любовь…
        После смерти правителя граждане Истельна пригласили на царство другого мага из числа великих, и тот продолжил политику предшественника. Другие маги тоже пытались создать свои государства, так что история знает эпоху королей-чародеев, но ни у кого не вышло то, что получилось у Гверчиана. Люди охотно пользовались благодеяниями, которыми осыпал их государь, но дарить ему свою любовь не спешили. А в Истельне у детей с самого рождения воспитывали чувство любви и признательности к мудрому правителю, который в дела правления считай что и не вмешивался. Традиция - великая вещь.
        Так родилась прекраснейшая на свете страна - благодатный Истельн. Здесь не случалось засух и наводнений, не бушевали лесные пожары и не взрывались огненные горы. Землепашцы здесь процветали, ремесленники преуспевали, торговцы богатели. Ссоры и закулисные интриги случались только в ту пору, когда решалось, кого пригласить на место умершего короля. Но бывало такое редко; великие маги живут долго.
        Я был пятым владыкой Истельна и первым, кого свергли в результате дворцового переворота.
        Будем объективны: всякого, кто добился завидного положения, непременно кто-нибудь мечтает свергнуть. Такова реальность, к ней надо быть готовым, и если тебя действительно свергли, то в первую очередь виноват в этом ты сам. Что, впрочем, не исключает ненависти и мести по отношению к тем, кто воспользовался твоими ошибками.
        Главной моей ошибкой было то, что я слишком много наобещал добрым гражданам Истельна, когда они решали, кого именно пригласить на царство. И, хотя я делал для страны много больше, чем мои предшественники, нашлись недовольные. Самое смешное - да-да, предательство тоже бывает смешным! - что больше всех негодовали по поводу пещерных тварей, которых я не сумел усмирить, столичные бездельники, в жизни не видавшие ни пещер, ни рудников. И так в большом и малом: тот, кто реально сталкивался с трудностями, умел понять и оценить мои усилия, а сидящий в тепле и безопасности бухтел и выражал недовольство. Спокойными оставались только крестьяне, которые всегда спокойны, покуда им реально не мешают жить.
        Мой обидчик, маг Галиан, воспользовался каждым моим недочётом, он использовал даже сходство своего имени с именем великого Гверчиана.
        Даже сейчас, когда мне пришлось бежать из страны, мне трудно называть Галиана соперником. Выскочка и завистник - другого наименования для него нет. Я знал о его чувствах, знал, что он мутит воду в столице и приграничье, но не принимал эти потуги всерьёз. Куда как больше меня занимал вопрос, как проложить безопасный путь для кораблей, идущих вдоль Риверской банки. Ежегодно там садилось на мель до десятка судов, и я обещал мореходам помощь.
        А Галиан - что он может? Взять мой колдовской замок ему не по силам, а нападать на меня в городе - кто ж на это решится? Это будет большая кровь, разорение жителей, всеобщая ненависть. Виновник подобной катастрофы не сможет править Истельном, маг уровня Галиана обязан понимать такие вещи.
        Как оказалось, Галиан понимал это слишком хорошо и извращённо. Столица взбунтовалась, когда я находился в замке, то есть формально был во всеоружии. Раздавить Галиана с его колдовскими штучками было бы делом одного дня, но Галиан послал на штурм замка не ледяных солдат, не зачарованных духов и не огненные смерчи, а одураченных жителей столицы. Подобное воинство не способно запугать даже самый сонный гарнизон самой занюханной фортеции, а уж мои могучие старики, гвардия, охранявшая замок, в пять минут размазала бы нападавших. Одна беда: размазывать им пришлось бы тех самых граждан Истельна, которых я клялся беречь и любить. Я обещал беречь и любить всех, независимо от их лояльности, а повстанцы шли по хуторам и посёлкам, сохранившим мне верность. Нетрудно представить, что это такое, когда по стране идёт войско, не спаянное дисциплиной, а скорее напоминающее орду. Галиан строго запретил грабежи, но кто ж его послушает в такую минуту? В Истельне неторопливо, но грозно начинала набирать обороты гражданская война.
        Наверное, можно было найти лучший выход, об этом я поразмыслю на досуге, если у меня когда-нибудь появится досуг. В ту пору досуга не нашлось, и я сделал единственное, что мог, - бежал из страны, которая не признала меня. Лучше быть свергнутым неудачником, нежели кровавым тираном. Сейчас я ещё могу постоять за себя, а одержав победу ценой крови подданных, обреку себя на поражение в ту самую минуту, как не смогу обойтись без помощи тех, кого убил.
        Я исхитрился уйти из замка, не зашибив ненароком никого из нападавших, хотя для этого потребовалось всё моё искусство. Оторвавшись от бестолковых горожан, которые больше были озабочены тем, чтобы всласть пограбить мужиков, не пожелавших бунтовать вместе с ними, но при этом не стать мародёрами, я прошёл едва ли не всю страну и попытался скрыться в землях северных кланов. Не тут-то было! Мой противник, которого больше не сдерживала необходимость беречь людей, обрушился на меня всей своей мощью. Но теперь уже и я не стеснялся, вспомнив молодость и приёмы магических войн.
        Галиан очень скоро оставил меня в покое, сообразив, что, если он хочет остаться на истельнском престоле, ему надо не геройствовать в чужих землях, а заботиться о своей. Зато все остальные маги, великие или считающие себя таковыми, налетели на мой небольшой отряд, словно псы на раненого медведя.

«Ату его! - гремело в колдовских сферах. - Ату! Знатная добыча достанется тому, кто первым сумеет добить мага, потерявшего свою цитадель!»
        Я был скорее похож не на медведя, а на рака-отшельника, лишившегося витой крепости. Всё моё оружие оставалось при мне, но при этом я оказывался уязвим для всякого хищника. А уж когда мои недруги сообразили, куда я направляюсь, начался подлинный ад. Вряд ли кто из великих верил, что мне удастся дойти к намеченной цели и не погибнуть там в первую же минуту. Я сам тоже не верил в успех, но мне просто некуда было идти.
        Медовый Шар назван так в насмешку над тем, кто вздумал бы пересечь этот не слишком широкий пролив. Скорее всего когда-то он назывался Ледовым, что вполне соответствует действительности, но прошло время, и северная оконечность материка стала называться Медовым Носом, а пролив получил сладкое имя Медовый Шар. Простые рыбаки и промышленники порой забирались в эти края, добывая треску и палтуса или выискивая стада тюленей и лежбища моржа. Для людей ни Медовый Нос, ни Медовый Шар, ни даже остров Медовый не были запретными. Иное дело, что сколько-нибудь долго выжить в этих краях никто не мог, и люди там появлялись набегами, в поисках трудного северного богатства.
        На самой оконечности Медового Носа я дал сражение преследователям. Решительное сражение, как думали они. Правильно думали, потому как если сражение, даже самое ничтожное, ничего не решает, его попросту не следует давать. Я бросил в бой подвластные мне магические сущности, волшебные машины, исполненные механической мощи, и людей - тех самых могучих стариков, которым я десятилетиями дарил неутомимую силу и здоровье. Теперь наступила пора отдавать долг. Эти люди знали, что обречены, что они живы лишь благодаря моей помощи и, если я погибну, через неделю они обратятся в дряхлых старцев, у которых не будет ни единого шанса скрыться от преследователей и выжить в тундре, куда завела их немилостивая судьба. И они выбрали смерть быструю и достойную. Я не следил за ходом битвы, но знаю, что ни один из них не отступил. Единственным, кто уклонился от боя, был я.
        Вдвоём со Скорном на рыбачьей лодке, безо всякой магии и волшебства, мы поплыли к острову Медовому, оставив позади гибнущих товарищей. Бегство наше не было замечено, да и как его было обнаружить среди той смертельной круговерти, что творилась на Медовом Носу. Магический мост, призрак которого возник было над Медовым Шаром, мои враги разнесли вдребезги. После этого они были уверены, что я не смогу прорваться на остров и, значит, остался вместе со своим войском. Разубеждать их я не стал. В оборону погибающего войска я вложил больше, чем это допустимо, если бы я сам собирался остаться в живых. Все без исключения заклинания самостоятельного действия были задействованы на крошечном пятачке промороженной земли. Боевые артефакты, а их я успел скопить немало, я без остатка раздал воинам из числа тех, кто мог и умел ими воспользоваться. Мне такие артефакты больше не понадобятся, а выдать меня они могли, слишком уж яркое сияние исходит от них. Со мной оставались несколько забавных бытовых волшебинок и моя личная, природная магия, которую можно отнять лишь вместе с жизнью. И я сумел обмануть врагов, бегство
моё не было замечено. Далеко не самое узкое место Медового Шара и лодчонка, отчалившая в промозглую непогоду короткого северного лета, - кому они нужны? Заклинания поиска, которые мои противники рассеивали повсюду, просто на всякий случай, не могли обнаружить мага, который не колдует, особенно если поблизости творится подлинное светопреставление.
        В тот день наш мир и впрямь был весьма близок к этому неприятному событию. У меня не было цитадели, поэтому на сопках, полого спускавшихся к океану, я поставил Великую Черепаху. Ту самую, на спине которой, по мнению древних мудрецов, покоится наша Земля. Древние ошибались, но их можно извинить, настолько могуча и несокрушима Черепаха. Лично я не осмелился бы в одиночку штурмовать войско, укрытое за её алмазным панцирем. Увы, враги мои были не одиноки и двигала ими не только алчность, но и самый вульгарный страх. Жить хочется всем, даже великим магам, а мост, который я якобы пытался строить, яснее ясного показал всем умеющим видеть, что я собираюсь проникнуть на Медовый остров. Волшебники идут туда, чтобы ценой собственной жизни мстить всему миру. Больше магу на Медовом делать нечего, это в иных местах можно ударить вполсилы, здесь можно бить только наотмашь, по всему сущему и по себе в первую очередь.
        При таком раскладе уже не шло речи о том, чтобы сохранить Черепаху в надежде когда-нибудь самому воспользоваться её мощью. Но и расколоть артефакт, созданный самой землёй, не так просто. Мы со Скорном едва успели отплыть на нашем челноке, когда поверхность океана дрогнула, из глубин донёсся гул, какой бывает лишь во время землетрясения, бледная небесная синева пошла разводами и сполохами. Грохнуло раз, другой и третий. И прежде небо на западе полыхало сотнями молний, а раскаты рукотворного грома следовали один за другим, но три чудовищных удара заглушили всё и заставили померкнуть даже незакатное солнце. Само мироздание содрогнулось и замерло в судороге, ожидая четвёртого удара. Четвёртый удар молотом Тора означал бы конец этого мира, а что явится ему на смену, не могли бы сказать и мудрейшие из мудрых. Пойти на такое мои противники не решились, тем более что панцирь вселенской Черепахи должен был пусть не расколоться, но треснуть после третьего удара. Возможно, нападающие испугались, возможно, заметив трещину, решились идти на штурм, надеясь захватить Черепаху, пусть даже и не в целости.
        Я-то знал, что мгновения Черепахи сочтены, через пару часов на её месте останется холм рыхлого праха, но эти два часа она ещё будет защищать моих воинов.
        Молот Тора принадлежал Ашху. Когда-то мы были дружны, насколько вообще возможна дружба между магами. Мы встречались где-нибудь на нейтральной территории, развлекались, подобно вечным студентам, обменивались простенькими заклинаниями и вообще радовались жизни. В ту пору у Ашха ещё не было молота, способного сокрушить вселенную, а я не добыл в недрах земли кристалл, порождающий Великую Черепаху.
        Искренне надеюсь, что Ашха привела сюда не жажда наживы, а тревога за судьбы мира.
        Трудно представить, что после таких ударов даже под панцирем Великой Черепахи останется хоть что-то живое, однако ещё не затихло эхо последнего удара, как слух был смущён диким визгом взлетающих драконов. Свист и шипение были слышны на три дня пути, а каково приходилось тем, кто был рядом, невозможно представить. Мои драбанты уже были мертвы, во всяком случае, мне хочется на это надеяться. А если кто-то из нападавших привёл с собой человеческое войско, то пусть его совесть и отвечает перед сиротами и матерями.
        Мои драбанты, во всяком случае, прожили долгую по человеческим меркам жизнь, и ни у одного из них уже давно не было семьи. Хотя, возможно, глухой Пэт, главный смотритель драконов, был ещё жив, уж больно слаженно и красиво действовали мои пташки. Первая тройка ударила по Ашху - прощай, приятель, кому-то достанется твоё чудовищное оружие? Видимо, удар был хорош, ибо горизонт немедленно вздулся громадами защитных куполов - устрашённый противник спешил прикрыться кто чем мог. Защитный купол, конечно, не идёт ни в какое сравнение с Великой Черепахой, но средство достаточно мощное, хотя и отнимающее массу сил. Трудно прятаться под куполом и одновременно воевать. А значит, у второй тройки драконов - моего последнего резерва - достаточно велики шансы прорваться и уйти.
        Готовясь к битве, я всерьёз рассматривал этот вариант, собираясь лететь к Медовому острову на драконе. Смутили меня два момента. Прежде всего, мои враги тоже не лыком шиты и такое развитие событий обязаны предусмотреть. К тому же я не знал, как Медовый встретит дракона. Силы миропорядка и хаоса лучше не сводить на одном участке суши. А я вовсе не собирался устраивать вселенскую катастрофу и мстить всему миру без разбора. Месть приносит удовлетворение, только когда она утончённа и избирательна. Но мои оппоненты (каков термин, а?) этого знать не могли и основные силы бросили на то, чтобы не пропустить драконов к Медовому. Иглистая мгла поднималась там стеной и была видна даже мне из моего далёка.
        Разумеется, драконы в колючий туман не пошли, их собственного невеликого разума хватило, чтобы рассеять паутину заклинаний там, куда их собирались заманить, и устремиться на юг. Там единожды полыхнуло, беззвучно и неярко для простого глаза, но сокрушительно для магических сущностей, и я почувствовал, что одного из моих драконов не стало. Он не погиб - когда магические существа погибают, это сразу заметно, его просто не стало, как будто и не было никогда. Не представляю, что за штуку применили мои враги. Не знаю даже, кто именно из великих магов мог обладать столь испепеляющей мощью. Искренне надеюсь, что таинственный артефакт был одноразового действия и я никогда больше не увижу таинственной вспышки, способной развоплотить дракона.
        Остальные два дракона продолжали уходить, изничтожая то немногое, что могли выставить укрывшиеся под куполами чародеи. Одного из моих красавцев вскоре сумели перехватить, и я, сидя за рулём челнока, уже на грани восприятия слышал отзвуки его последней битвы. Третий дракон - великан Грост - ушёл так далеко, что я не сумел проследить его судьбу.
        Двойственное чувство испытывал я в этот момент. Гроста я любил больше остальных драконов, и мне очень не хотелось бы, чтобы он погиб. Но одичавший, лишившийся хозяина дракон - бедствие, сравнимое разве что с вулканом, который не стоит на месте, а бродит по миру, извергаясь где и когда ему вздумается. Разумеется, меня назовут виновником этого бедствия, и в памяти бесчисленных поколений я останусь величайшим злодеем, повелителем тьмы и сил ада. И никто не вспомнит, что не я начал эту войну, что, стараясь сберечь людей, которые меня предали, я ушёл из Истельна, отказавшись от власти и беспечального житья, которое могло бы продолжаться ещё не одну сотню лет. Всё это будет забыто уже при жизни нынешнего поколения, зато если Грост вернётся в знакомые места и поселится в окрестностях Истельна, всякий младенец будет знать, что это я наслал на горожан огнедышащее чудовище.
        Любопытно было бы посмотреть, как Галиан, если он выжил после нашей последней встречи, или тот, кто заменит его в случае гибели, станет управляться с Гростом, буде тот вздумает вернуться домой. Убивать дракона - значит сжечь полстраны, приручать… никогда не поверю, что Галиан на такое способен. Общаться с драконом, да ещё недавно вышедшим из битвы, - это не интриги плести среди зажиревших и много возомнивших о себе горожан. А пара столетий для дракона - короткий срок, Грост ещё долго будет отличаться дурным характером.
        Обо всём этом я думал, сидя в лодке, а Скорн грёб без устали, но глаза его были пусты. Им двигали исключительно упрямство и чувство долга, равно как мною - гордость и желание отомстить.
        За близким северным горизонтом ещё что-то пылало, звуки сюда не долетали, но сполохи и возмущения магических сил говорили сами за себя. Возможно, там догорали выработанные заклинания и задействованные артефакты, возможно, кто-то из драбантов, уцелевших вопреки здравому смыслу, продолжал дорого продавать остаток жизни. В любом случае великая битва с силами зла, как наверняка назовут её победители, закончилась.
        Взбаламученный океан дышал неспокойно, и, чтобы высадиться на берег без ненужных приключений, мне пришлось задействовать малую толику силы. Здесь это можно себе позволить, следить за островом Медовым никто из моих врагов не осмелился бы, а до Оси Мира, куда я направлялся, оставалось ещё несколько дней пути.

* * *
        Остров Медовый почти нацело покрыт ледниками. Люди бывают лишь на его южной оконечности, где встречаются лежбища моржа и шумят птичьи базары. Если смотреть по карте, остров невелик, но когда шагаешь по нему пешком, всякий штрих подробной карты обращается в ледниковые просторы, расчерченные бесчисленными трещинами, порой неглубокими, но иногда уводящими к самому скальному основанию. Здесь нет ничего, кроме льда и ветра, птицы не залетают в мёртвые просторы, и белые медведи, преследующие среди торосов моржей и тюленей, не заходят в глубь острова, где им нечего есть. Самый опытный путешественник погибнет здесь за два дня, не сыскав пропитания и тепла. Рыба осталась в море, измочаленные прибоем стволы деревьев валяются на берегу, который тому, кто побывал на ледяном панцире Медового, кажется благодатным краем. Остров Медовый - суровый, бедовый, ледовый…
        Для странствующего волшебника Медовый остров тоже не сладок. Иногда говорят, что здесь находится вселенский источник магии. Вселенская чушь! Отсюда ничего не истекает, кроме ледяных гор, сползающих в океан и угрожающих отчаянному мореходу. Из любого источника можно зачерпнуть, у всякого вихря урвать частицу силы. Здесь можно только сгореть самому, вздыбив на прощание ойкумену долгой чередой ужасающих катаклизмов. На острове Медовом находится Ось Мира, северный полюс Земли. Это не та сила, которую можно поставить себе на службу.
        Я шёл по Медовому уже третьи сутки, проходя концы, которые обычному пешеходу и по ровной дороге не преодолеть. Мой багаж состоял из десятка простеньких амулетов, какие можно встретить и у деревенского колдуна. Заячья шкурка помогала мне не замёрзнуть во время трескучих ночей, чудесная фляга всегда была полна то грушевым узваром, то кипячёным молоком, то горячим настоем зверобоя. Прежде мне было недосуг взглянуть, как именно фляжка угадывает мои желания и потребности, а здесь, возле Оси Мира, ковыряться в нежной сути наивного артефакта я бы не рискнул. Такие предметы слишком легко ломаются; начнёт фляжка поить одной только можжевеловой водкой - что тогда? А так идёшь сквозь морозную ночь, бок тебе приятно греет, и знаешь, что в любую минуту можешь отхлебнуть тёплого питья.
        Я действительно шёл не только днём, но и ночью, причём для этого не приходилось тратить ни грана собственной силы. Орешек-неустаток позволял моим ногам шагать хоть неделю подряд. Только лёгкий зуд подсказывал, что иду я всё-таки своими ногами, а не качусь верхом на орехе. Солнце, ещё недавно незакатное, уже скрывалось по ночам за краем земли, но пёрышко совы-сплюшки позволяло видеть в обманчивой северной ночи ясно и хорошо. Пёрышко мне подарил покойный Ашх, разбивший панцирь вселенской Черепахи и сам сожжённый моими драконами. Великие погибли, а крохотная чудесинка, подобранная Ашхом неведомо где, пережила всех и теперь прочищает мой взгляд, позволяя идти сквозь ночь.
        Трещины и самые большие торосы я попросту перепрыгивал, причём тоже не тратя ни капли собственной силы. Два сосновых сучка, перевитых жилкой и напоённых нечеловеческой, лесной волшбой; штука эта называлась «скок-поскок», её я забрал у разошедшегося не в меру лешего. Бедолага не признал во мне волшебника и вздумал пошутить со мной, как привык шутковать с забредшими в чащобу мужиками. Теперь в ужасном Чёртовом бору девушки собирают малину, а сам лесовик счастлив до одури, что я не пришиб его сгоряча, а лишь отнял любопытную безделку, позволявшую пугать доверчивых крестьян.
        А безделка - надо же! - пригодилась. Ведь она сродни той силе, что фонтанирует неподалёку, и потому даже в этих краях пользоваться ею можно безопасно. Представляю, как веселились бы мои собратья, глядя на прыжки с помощью доморощенного скок-поскока! Я бы и сам веселился, если бы не знал, что дело происходит на острове Медовом.
        Ещё несколько предметов из коллекции безобидных раритетов остались невостребованными: бусики-рассыпушки, нефритовый глаз и особенно нетающая ледышка. Но я не жалел, что прихватил их: есть они не просят, спину не тянут, а сумка волшебника, что лавка старьёвщика, там всегда всякого барахла довольно.
        На самом деле слишком долго жить на одних магических артефактах - тоже нехорошо, но жить слишком долго я и не собирался.
        Ось Мира была уже близко, казалось, самые торосы, взгромоздившиеся поперёк моего пути, излучают смутное гудение, воспринимаемое не ухом, но всем магическим естеством.
        Магия плохо совместима с обычной жизнью, так что многие видят некий промысел в том, что Ось Мира расположена в местах мёртвых, где и лишайник не вдруг сумеешь найти. Хотя, окажись она в тёплых краях, вокруг на много дней пути образовалась бы такая же безжизненная пустыня, только не ледяная, а песчаная или глинистая. Мирозданию просто повезло, что Ось Мира находится в столь удобном месте. Хотя возможны и другие объяснения, но, пока никто из великих магов не научился проницать взором прошлое, они останутся лишь досужими размышлениями, от которых не много проку.
        Под эти мысли я довольно бодро двигался вперёд, пока встреча, которой я никак не мог предвидеть, не изменила все мои планы.
        От одного из торосов, образовавшихся в том месте, где ледник, сползавший со склона сопки, взламывал равнинный панцирь, отделилась полупрозрачная фигура и целеустремлённо двинулась мне навстречу.
        Кристаллоид! Если кого и ожидать в здешних негостеприимных краях, то именно его. Кристаллоид не существо, а воплощение магической сущности, нечто вроде голема. Иногда их, потехи ради, создают чародеи средней руки, порой кристаллоиды образуются сами по себе. Разума в их твёрдых головах не больше, чем в булыжнике, но они двигаются и что-то делают, иногда по приказанию своего создателя, но чаще попросту бесцельно. Обычно кристаллоиды бывают ледяными, хотя встречаются и каменные. Самый знаменитый кристаллоид Самоцвет был построен из яхонтов, бриллиантов и других драгоценных камней. В течение двухсот лет он охранял сокровищницу азахских халифов, и за это время о нём сложили бесчисленное множество легенд. Потом безденежье вынудило очередного халифа разобрать стража, которому нечего стало охранять.
        Век прочих кристаллоидов гораздо короче. Их обычно разбивают вдребезги скучающие витязи, а ледяные великаны, если их угораздит дожить до весны, попросту тают.
        Этот кристаллоид, судя по всему, прожил срок, какой редко выпадает даже на долю кварцевого чудовища. Бока его были исцарапаны, грани скруглены. Ещё бы, в центре Медового скучающих витязей не встречается, а льды не тают никогда, и, раз возникнув, монстр мог существовать неограниченно долго.
        Кристаллоид, искусственно созданный, подчиняется своему создателю, природные бывают опасны, особенно долго пожившие, но не утерявшие активности. Встреченный кристаллоид был явно из таких. Он, хрустя суставами, двигался ко мне, и солнце, что медленно сплющивалось у горизонта, отблескивало красным в его глазах.
        Я меньше всего похож на скучающего витязя, разбить ледяную громаду голыми руками мне не по силам, да и удовольствия подобные подвиги не доставляют. Можно, конечно, нащупав внутри прозрачной башки особую точку, легонько тюкнуть туда при помощи любого из простых заклинаний, после чего голова разлетится на части, и монстр замрёт. Заклинания такого рода доступны многим, но, чтобы найти место, куда следует бить, требуется некоторое искусство. Искусством уничтожения я владею в совершенстве, но проявлять его после проигранной битвы мне совершенно не хотелось. Та битва ставила на грань гибели весь мир, в ней сошлись такие силы, о которых не слыхивали непосвящённые. После этого раскалывать бродячий кристаллоид, хоть как-то оживляющий снежную пустыню, казалось недостойным. Движется ко мне - ещё не значит, что нападает. Опасность невелика, не исключено, что мы разойдёмся миром.
        Не дойдя десятка шагов, кристаллоид остановился и вдруг начал приседать, широко разводя лапы. Дико было видеть дешёвый ярмарочный трюк, нелепую пародию на книксен посреди ужаснейшей пустыни мира. Тем не менее сомнений не оставалось, старый кристаллоид был создан искусственно или некогда приручен.
        - Ну что, приятель, - сказал я, - хватит танцевать. Жаль, ты не можешь рассказать, кто и когда обучил тебя этому фокусу.
        Великан с удручающей серьёзностью продолжал череду реверансов.
        Добиваться от него ответа? Опытный маг может пробудить память даже у куска льда, но что мне это даст? К тому же небезопасно предаваться таким играм поблизости от Оси Мира. Скорей всего, она не заметит твоих усилий, но может раздавить тебя вместе с твоей магией, а может, взбрыкнув ни с того ни с сего, развалить на части мир. Бывало такое… чаще просто давило, хотя и миру тоже доставалось пару раз, о чём и повествуют древние предания.
        Известно несколько случаев, когда могучие волшебники являлись на Медовый, пылая жаждой мести или желая власти над вселенной. Месть иногда удавалась, власть над миром - никогда. Оно и понятно: ломать - не строить. Взбудоражить чудовищную силу и обрушить её на правого и виноватого куда легче, нежели разумно управлять ею. А власть, даже самая тираническая, подразумевает хотя бы зачаток разума.
        Между тем кристаллоид, не обладающий даже зачатком разума, изменил свои движения. Теперь его заметно кренило на сторону, так что вместо уродливых книксенов стали получаться шаржированные жесты, какими базарный зазывала приглашает потенциального покупателя зайти в богатый магазин, возле которого он поставлен.
        - Если в лавку приглашают, надо в лавочку зайти, - вслух согласился я и свернул направо, тем более что поворот не сильно сбивал меня с пути. Но когда судьба, которая любит принимать облик ярмарочного клоуна, просит такую малость, почему бы не пойти ей навстречу? Я привык доверять знакам судьбы и без колебаний изменил намеченный маршрут, хотя и понимал, что там, куда меня направляет мой зазывала, не удастся найти галантерейного магазинчика с учтивыми приказчиками и модным товаром на прилавках.
        В том, что кристаллоид последовал за мной, нет ничего странного; движущийся кусок льда и должен в меру способностей повторять движения встречных, без этого он не мог бы возникнуть, да и обучению он бы не поддавался. Но когда перед очередной группой торосов он забежал вперёд и вновь принялся указывать дорогу, я всерьёз усомнился, что нас ведёт слепая судьба.
        Среди вечных снегов встречаются нагромождения ледяных глыб, трещины и провалы, а вот пещер мне прежде видеть не доводилось. Пещера - это работа талых вод, которых на Медовом от веку не плескалось. Тем не менее впереди красовался вход в пещеру, и мой проводник, исказив в гримасе подобие лица, указывал на него.
        Думать можно было что угодно, делать - одно. Я полез в пещеру.

* * *
        Мы были незнакомы, во всяком случае, я его не знал. А вообще, положение складывалось парадоксальное и казалось бы забавным, если забыть про Ось Мира, что гудит неподалёку, обещая в случае чего испепелись всё и вся. Поэтому мы стояли, разглядывая друг друга, я выжидающе, он - с откровенно насмешливой улыбкой. Ещё бы, он был здесь старожилом и знал о происходящем на порядок больше меня.
        Магии мы не проявляли, но я понимал, что простой человек выжить здесь не сумеет, а он знал, что в одиночку сюда способен добраться лишь маг или посланец великого мага.
        Толковые колдуны скрывают свои убежища, владыка Истельна - единственное счастливое исключение, да и то для меня оно стало несчастливым. Но маг, обосновавшийся на Медовом, не только не прятался, но и пригласил меня к себе. Ведь ему было достаточно не высылать мне навстречу кристаллоид, и я бы прошёл мимо пещеры, ведущей в подземные покои.
        Странное, однако, убежище выбрал он себе. Здесь он в безопасности, напасть на него никто не посмеет, развязывать войну в этих краях всё равно что размахивать факелом в пороховом погребе. Но и сам он колдовать тоже не может. А зачем быть магом, если не можешь колдовать? Да и безопасность его очень относительна. Старичок ветхий, в чём только душа держится… вот дам ему сейчас кулаком в лоб, просто и без затей - что тогда? Конечно, у старичка может оказаться прадедовский амулетик из тех, что и возле Оси Мира работают. Таких по свету сотни бродят, всевозможные недериськи, какаушки, воттебеськи. Я и сам в юности такие мастерил, жаль, ни одного не сохранилось. А у старичка вполне может быть, вот он и улыбается.
        Подобные размышления сродни гаданию на бобах. Махать кулаками я вообще не люблю, а нападать на стариков - сугубо. К тому же интересно узнать, зачем меня сюда пригласили. Старик явно знает, что делает. К тому же хотелось бы поглядеть, как он обустроил свои покои. Без настоящей магии с таким делом не справиться, деревенским амулетам подобное не под силу, а Ось Мира где-то совсем рядом, я её каждой волосинкой чувствую.
        - Заходи, гостем будешь, - притушив улыбку, сказал старик.
        Я молча прошёл в двери.
        Маги при встрече не здороваются. Здороваться - значит желать здоровья, а пожелания волшебников - штука мудрёная, даже наколдованное здоровье может боком выйти.
        Помещение, куда меня провели, лишь с большой натяжкой можно было назвать покоями. Не комната, а скорей камора или даже камера, вырубленная в скале. Гранитные стены ничем не прикрыты и радуют глаз первобытной простотой. В помещении имеется стол, топчан с постелью, пара табуретов. На отдельном маленьком столике горшок с полевым цветком: на тоненьком стебельке махонький лиловый колокольчик. У противоположной стены - очаг, в котором жарко горят обломки брёвен. Такие брёвна, выбеленные солнцем и морской водой, можно сыскать по всему северному побережью, волны выносят их и на остров Медовый, но как они попали сюда, за три дня пути от берега? Не своим же ходом явились? Ось такого безобразия не допустит.
        Я подошёл к очагу, протянул к огню озябшие руки. Заячья шкурка - это хорошо, но живой огонь лучше.
        - Не боишься, что я в спину ударю? - спросил старик.
        - Не боюсь. Хотел бы, ударил раньше, пока я о тебе знать не знал.
        - Молодец, правильно понимаешь. Это тебя на Медовом Носу били?
        - Меня.
        - Крепко били. Молот Тора даже здесь слыхать было.
        Я ожидал расспросов, но старика, похоже, вполне удовлетворило моё краткое признание. Он подошёл к ларю с каменной крышкой, что стоял в дальнем от очага углу, достал оттуда запечатанный кувшин. В восточных странах в таких хранят запретное вино, но порой под печатью скрываются демоны разрушения. Впрочем, здесь можно было с лёгкостью пробудить куда более мощные силы, чем обычно прячутся под зачарованной печатью.
        Поворачиваться ко мне спиной старик тоже не боялся. Либо его охранял добротный амулетишко, либо не боялся - и всё тут.
        - Пойдём, посмотрим, что у меня на ужин есть, - проговорил старик, выставив кувшин на стол.
        Снедь у деда хранилась в ледяном коридоре, выводящем на поверхность. Когда мы шли в стариковы покои, я краем глаза заметил боковую нишу, но тогда мне было не до того, чтобы интересоваться, что именно лежит там. Угрозы нет - и ладно.
        Лежало там всякого, всё крепко замороженное в природном леднике, так что никакая порча не смогла бы коснуться припасов. Я бы не удивился, если бы там нашлась мамонтятина, заготовленная во времена снежных великанов. Мамонтятины в кладовке не оказалось, старик взял здоровенный пласт палтусины и миску с оливковым маслом. Масло на морозе застыло, его можно было резать ножом.
        В молодости я любил вкусно покушать и с тех пор умею с полувзгляда определять, чем меня собираются потчевать. Думаю, что и не виданную прежде мамонтятину я угадал бы так же легко, как и палтусину.
        Кстати, если палтус в изобилии плавает у самых берегов Медового, то масло оливы даже в Истельне бывает только привозным, из южных краёв.
        На кухне самого средненького мага можно встретить деликатесы, привезённые из дальних стран; колдовство это самое простое и безобидное, но не для этих мест, где человеческая волшба запрещена. Или всё-таки разрешена?
        Покуда хозяин никакой магии не демонстрировал, равно как и я. Странная получается ситуация: кто мы такие, мы оба знаем, но молчим и ведём себя скромно, как невеста на смотринах.
        Над горкой угля в очаге хозяин поставил трёхногий таганок, водрузил на него прокопчённую чугунную сковороду, ковырнул ножом комок замёрзшего масла, и вскоре в масле заскворчали источающие аромат куски рыбы.
        Лишь тот, кто три дня кряду кусал от вечной горбушки и пил из волшебной фляги, знает, как вкусна настоящая, не наколдованная еда. Хлеб у старика тоже был настоящий, ржаной и свежий, едва ли не тёплый. Сам печёт или всё же получает откуда-то? В кувшине оказалось вовсе не вино, а мёд, лёгкий, текучий, собранный с цветущих вишен. И где же здесь ближайшая вишня цветёт? Я и не гадал, что на острове Медовом водится настоящий мёд. Мёд старик развёл горячей водой, разлил приготовленную сыту по кубкам. Приветственным жестом приподнял свой кубок. Я повторил его жест и осушил свой кубок до дна, как пьют на пирах за процветание хозяйского дома. Тоста, разумеется, сказано не было, маги тостов не признают, а бокалами и чашами не чокаются, всё из того же чувства бережения, чтобы у собутыльника не возникло мысли, что его собираются заколдовать. Конечно, сейчас в кубках безобидная сыта, на которую никакого заговора не наложишь, но ритуал есть ритуал, его надо исполнять.
        - Имя своё не скажешь… - утверждающе произнёс старик.
        - Не скажу.
        - А мне скрывать нечего, - улыбнулся старик. - Я - Растон. Слыхал о таком?
        От неожиданности я поперхнулся горячей сытой. Ещё бы не слыхать! Растон был великим магом в ту пору, когда я ещё не родился. А когда я первые шишки набивал, обучаясь в подручных у чернокнижника Марла, о Растоне уже тысячу лет как никто не слыхивал. Убежища его не нашли, но и смерти его никто не видел. Такое среди магов не редкость, так что собратья решили, что старик мирно окочурился в своей норе. Когда-нибудь убежище найдут, и удачливый кладоискатель будет долго ковыряться в истлевших сокровищах, выискивая артефакты, неподвластные времени, и стараясь вернуть к жизни то, что обветшало. Сам я нарочитым кладоискателем не был, но пару раз ухоронки умерших волшебников находил.
        А Растон, которого все в мыслях давно похоронили, значит, жив и благоденствует на острове Медовом - самом запретном для мага месте.
        - Вижу, что слыхал, - подытожил моё молчание Растон. - Значит, ещё помнят меня. Не ожидал…
        - Молодые уже не помнят. Да и я ничего толком не знаю.
        - Чего там знать? Жил - бузил, перебесился да на покой удалился. Тут места сам понимаешь какие. Сюда молот Тора не пронесёшь, и дракону сюда дороги нет. Великая сила учит великому смирению. На самом деле тут многое можно… но не нужно. Впрочем, жив будешь, сам поймёшь. А не поймёшь - размечет тебя, как не было. Ты ведь Ось Мира навестить собрался?
        Я молча кивнул. Скрываться и лгать не имело смысла. Зачем ещё волшебник может явиться на остров Медовый?
        - Вот завтра сходишь да осмотришь. Тут недалеко. А как вернёшься - расскажешь, чем дело обернулось.
        Что же это творится на белом свете? Чтобы великий маг, пусть даже бывший, спокойно смотрел, как соперник (а все маги - соперники!) собирается учудить такое? Он же не знает, что у меня на уме, ему известно лишь, что я прорывался сюда с боем и потерял всё. Таким, как я, мира не жалко. Сам сгорю, но весь свет спалю. И вторым после меня сгорит старик Растон. Или ему уже всё надоело, как надоело жить богатырю Скорну, и хочется лишь поглазеть на конец света? В таком случае его ждёт разочарование. В ближайшие дни конца света не произойдёт.
        Так и беседовали целый вечер, вроде бы ничего не скрывая, но и ничего не договаривая до конца. Привычная беседа магов, встретившихся на нейтральной территории. Палтус был зажарен на славу, сладкая сыта баюкала чувства и навевала сон. Я был готов, что на ночь меня выставят наружу под промёрзший небосклон, но Растон оставил меня ночевать. За комнатой с очагом у него оказался ход, ведущий в глубь горы, и там через пару шагов нашлась комнатушка с ещё одним топчаном и жаровней, полной горячих углей. Далее ход был перекрыт холщовой занавеской, в которой без труда угадывался простенький сторожевой амулет, так что я не стал любопытствовать, что там у деда припасено. И без того мне показано слишком многое.
        Спал я прекрасно. Настоящая еда, настоящее тепло и настоящая беседа, в которой Растон выказал твёрдую уверенность, что завтра я до Оси Мира дойду. Всё это навевало чувство безопасности. Разумеется, прежде чем улечься, я задействовал и охранную паутинку, и бусики-рассыпушки, но это больше для очистки совести и чтобы не вводить хозяина в искушение. Перебеситься-то он перебесился, а бережёному, всё одно, спится спокойнее.
        Ночью никто ко мне в каморку не проползал, а утром Растон, накормив меня вчерашней палтусятиной и напоив горячим мёдом, проводил к выходу.
        - Дорогу найдёшь, - сказал он на прощание, - а вечером, если жив будешь, заходи. Расскажешь, что там и как. - Помолчал и добавил: - Там много останков нашего брата размётано. Так что ты смотри, надо ли тебе это…
        Я молча поклонился и пошёл, не оборачиваясь и не ожидая удара в спину.

* * *
        С воздуха остров Медовый не просматривается, недоступен он и дальнему зрению, так что я шёл, не особо зная, куда приведут меня ноги. Ось Мира - оно, конечно, красиво сказано, а вот какова эта ось в натуре? У тележного колеса - тоже ось, но выглядит, думается, иначе. Впрочем, встречу - не обознаюсь. И без того магический мир кругом полыхает ярче, чем во время битвы на Медовом Носу. Спасала только многолетняя привычка скрывать колдовские умения. Это на истельнском троне можно восседать, сияя, как праздничная люстра, прочие волшебники силу свою стараются прятать, представляясь обычными людьми. Так и тут: идёшь, вот и иди себе. А дуриком переть, исполнившись могущества, - это себя не любить. Всё твоё могущество по сравнению со здешней силой гроша ломаного не стоит. Поэтому шагай и надейся, что Ось Мира сама себя обозначит.
        Так оно и случилось. В относительно ровной поверхности ледяного плато открылась впадина: не трещина, не разлом, какие часто встречаются среди льдов, а что-то вроде воронки, словно бы проплавленной, настолько гладкими были её стенки. Туда ступишь и съедешь вниз, прямиком в то, что поджидает тебя, подобно муравьиному льву на дне песчаной ямы. А вздумаешь спускаться, используя магические приёмчики, даже самые ничтожные, немедля возмутишь истечение природной магии, такое же ровное, что и стены воронки. Всего-то дюжина шагов, а рукой не достать. Стой на краю, думай последний раз, зачем пришёл.
        Никаких особых останков неудачников, явившихся сюда прежде меня, человеческим взглядом заметить не удавалось. Да и вряд ли их было слишком много - колдунов, осмелившихся подняться на верхушку земного круга. Полагаю, лукавил Растон, предостерегая меня от опрометчивых шагов.
        Тем не менее спускаться надо, иначе зачем шёл?
        Из простых, не магических вещей были у меня с собой моток верёвки и топорик-ледоруб. Крючьев, которыми можно было бы закрепить верёвку, не оказалось. Да и не знал я, станут ли крючья держаться во льду. Бродить по горам мне доводилось, но в те времена я мог не ползти по скалам, а попросту взлететь на любую вершину, перепрыгнуть всякую скалу.
        Конец верёвки, добрую сажень, я вморозил в лёд. Разложил часть мотка по поверхности и долго поливал водой из своей нескончаемой фляги. Потом ждал, пока вода замёрзнет, и поливал снова. Хотел туда же вложить нетающую ледышку, но раздумал. Вряд ли с её помощью вода станет застывать быстрей, чем на трескучем полярном морозе, а чем меньше используешь здесь зачарованных вещиц, тем надёжнее получится.
        Дождавшись, пока верёвка вмёрзнет поосновательней, спустил другой её конец на дно воронки и осторожно сполз вниз.
        Вот и добрались. Магические органы чувств безнадёжно ослепли и оглохли, а человеческим глазом тут различать нечего. Остаётся верить, что добрался, куда нужно.
        По поводу Оси Мира высказано немало мнений и остроумных догадок. Собраны они в одной из глав Основного Свода - главного труда по теоретической магии. Этих догадок и предположений так много, что некоторые остроумцы называют Свод Осьновным. Книга эта имеется у всех, кто сумел освоить азы грамотности. В ней нет заклинаний, рецептов и магических приёмов, её не наполняет чужая сила, напротив, силу следует тратить, чтобы читать эту книгу. Она имеет вид толстенького тома в кожаном переплёте, или чудовищного фолианта размером с полстола, или карманной книжицы, украшенной сафьяном и самоцветными каменьями, - все эти изыски зависят от характера владельца. Мне случалось видеть папирусные свитки, упрятанные в медной цисте, связки дощечек ронго, веера из пальмовых листьев и вообще что угодно, на чём люди приспособились писать за последние десять тысяч лет.
        Грамотей, лишённый волшебной силы, заглянув с дозволения владельца в такую книжицу, увидит лишь ряды непонятных значков, среди которых невзначай мелькнёт нечто, похожее на знакомую букву или иероглиф. Маг способен книгу читать, причём каждому открыто в меру его силы и разумения. Посему книгу эту рекомендуется читать часто, внимательно и прилежно. Иной раз среди знакомых строк обнаруживаешь такое, до чего сам бы никогда не додумался. Только что перед тобой была проблема, к которой не знал, как и подступиться, но, раскрыв сотню раз перечитанную книгу, видишь запись, сделанную как бы твоей рукой: «Мудрец Узма сказал…» - и остаётся благодарить неведомого Узму, который, быть может, умер тысячу лет назад за то, что он в ту далёкую пору дал ответ на вопрос, что мучает тебя сегодня.
        Я и сам вписал в эту книгу немало страниц и, подозреваю, враги мои перед битвой на Медовом Носу читали их внимательно, стараясь понять, что движет мною в этот час.
        На самом деле никто из магов не вписал своей рукой в Основной Свод ни единой строки, туда сами собой попадают мнения, высказанные публично. Они могут быть ошибочны, но на эти страницы никогда не проникает заведомая ложь. В моей книге на первой странице есть запись: «Это путь великих. На нём тебя ждут скудные находки и великие разочарования». Подписи под этими словами нет. Подозреваю, что первую строку книги пишет её владелец и в дальнейшем она определяет направление, по которому пойдёт чародей. Подобной мыслью я ни с кем не делился, и в чужих книгах её нет.
        Я сидел, прислонившись спиной к ледяной стене, в двух шагах от Оси Мира и размышлял о постороннем. Иному такое времяпровождение показалось бы странным, но я знал, что торопиться незачем. Мудрец Узма сказал: «Когда пришёл к пропасти, сядь на краю обрыва и подумай о сущем». В моей книге эти слова включены в главу, посвящённую Оси Мира. Я перечитывал их вчера перед сном и теперь решил последовать совету, хотя почти уверен, что сам Узма в этих краях не бывал, а пропасть имел в виду совершенно другую. Но пока я не коснулся Оси или не начал колдовать, Ось будет спокойна и ничем не станет угрожать мне. Иное дело, если бы я бился сейчас в истерике, исходя неутолённой ненавистью, тогда могло бы случиться что угодно. Но моя жажда мести спокойна и обдуманна. Торопиться мне некуда, можно, как советовал мудрец, подумать о сущем. Растон, кстати, тоже сказал: «Смотри, надо ли тебе это…» Сказал вслух, обращаясь ко мне, и, значит, в новых книгах эти слова сможет прочесть каждый, кто всерьёз займётся Осью Мира. Сам Растон выбор сделал: Оси не коснулся или же сумел не возмутить её и не сгореть, коснувшись. Вот об
этом и были мои посторонние мысли.
        Проще всего в такой ситуации было бы безумному самоубийце, маньяку, мечтающему унести с собой как можно больше чужих жизней. Такому не надо думать и рассчитывать, достаточно броситься вперёд и сгореть, возмутив всей погибающей энергией спокойствие Оси. Неважно, где и как выплеснется взбудораженная сила, разрушения в любом случае будут велики, а жертвы неисчислимы.
        Я хотел иного. Бессмысленно мстить невинным, вдвойне бессмысленно убивать того, кто никогда не узнает причины своей смерти и имени мстителя. Я хотел медленно, не торопясь, раздавить Галиана вместе с королевским дворцом, куда, несомненно, сбегутся предатели, чтобы получить из рук узурпатора обещанные награды. Но город должен остаться цел, ибо все подряд виновны быть не могут, а я клялся беречь свою столицу. И не только столицу. В торжественной клятве повелителя Истельна говорится: «…сберегать сёла и деревни от больших до самых маленьких…» - но там ни слова не сказано о цитадели, в которой обосновался сам маг. Так что королевский дворец я разрушать не буду, а замок рухнет, причём не как-нибудь, а на голову Галиана. А что касается клятвы, то, хотя я больше не повелитель, обещания я не нарушу, сёла и хутора останутся неприкосновенны, а поля не узнают ни саранчи, ни града. Решено - пострадает только древний замок, где владыки Истельна творили свои чародейства. Я не стану мстить магам, разгромившим меня на Медовом Носу, они были в своём праве, на их месте я поступил бы так же. Но я непременно расскажу
всем, умеющим слышать, что Галиана покарал не слепой рок, что он погиб от моей руки. Месть сладка, но справедливость - важнее, поэтому я ни на единый волос не вторгнусь за её пределы.
        Возможно ли такое? Этого никто не знает, но есть предположение, что возможно. Человеческий разум чужд магии, поэтому даже безумец, ринувшийся поперёк Оси, не исчезает сразу. Иное дело, успеет ли он насладиться разрушительным результатом своего безумия. Если же маг холоден и спокоен, как вода в лесном озере, то и магия его не взбудоражит Оси, а растает в ней медленно и спокойно, дав время чародею завершить задуманное. Правда, это всего лишь предположение. Узнать всё, наверное, можно, лишь шагнув в глубину, из которой не будет возврата. Величайшее колдовство в масштабах всей Земли, оплаченное жизнью волшебника. Либо - величайший самообман, если все предположения окажутся ложными.
        Не знаю, являлись ли сюда люди, подобные мне, или я первый? И чем окончились их авантюры? Растон не посчитал нужным сказать мне это, либо он сам не знает ответы. Самоубийственные безумцы пару раз умудрялись исполнить свои планы, Земля до сих пор хранит чудовищные шрамы, а людская память - воспоминания об эпохах, скончавшихся в конвульсиях невиданных разрушений. Мстители разумные, если таковые были, погибали, не оставив по себе известий. Но если мне удастся задуманное, об этом будут знать все. Так нужно не для славы, мёртвые славы не имут, но ради всё той же справедливости. Пусть всякий знает, что оскорблённый может мстить самой своей смертью. Надеюсь, тогда зла в мире станет немного меньше.
        Должно быть, странно слышать подобные рассуждения от колдуна, которого молва в самое ближайшее время окрестит повелителем чёрных сил. Думаю, моим недавним подданным уже вовсю внушают, что я на самом деле негодяй, обманом похитивший свободу Истельна.
        И вот теперь «повелитель зла» встал и осторожно шагнул вперёд, стараясь не потревожить спокойствия вселенной. Думать в эту минуту я решил не о судьбах мироздания, а о чём-нибудь обыденном и приятном. Наивная попытка обмануть вселенскую силу. Так неразумный малыш ладошкой пытается прикрыть попку, когда грозный учитель взмахивает розгой. Понимая всю смехотворность подобной уловки, я всего лишь пытался быть спокойным, словно мне не впервой отправляться на смерть.
        Думаем о приятном, например о гравюре, попавшей мне на глаза в одном из развлекательных сочинений, что десятками фабрикуют в новейших типографиях. Резец гравёра изобразил злобного некроманта, который готовится разрушить Ось Мира.
        Люди изрядно наслышаны о мироустройстве. Самое обычное дело, если маг в свободную минуту беседует с любознательным гостем, развлекаясь дикими представлениями, что возникают в его голове. А потом дурень, облагодетельствованный мудрой беседой, пересказывает услышанное или излагает его в книгах, безбожно перевирая каждое слово.
        Ось Мира на этой картинке была изображена в виде луча света, бьющего из какого-то алтаря, исчерченного бессмысленными рунами. По углам алтаря стоят зажженные свечи, а вокруг луча в красивом беспорядке разложены некие предметы, должные изображать артефакты неимоверной силы. Сам некромант с безумным взором, воздев руки, стоит перед алтарём. Картинка эта некогда столь умилила меня, что я купил книгу, хотя так и не удосужился её прочесть. Теперь, наверное, её читает Галиан, читает внимательно, стараясь угадать, что привлекло меня в глупом сочинении. А меня как раз и привлекла неизбывная глупость. Ну, какие свечи, какие заклинания, какие артефакты? Это всё равно что пытаться уговорить водопад: мол, не обрушивайся в долину, а взлетай на обрыв. Водопад тебя не услышит, он слишком шумен, чтобы слышать слова. Хотя и тут не всё так просто. Это внизу, дробясь о скалы, он ревёт и мечется, наверху вода изгибается плавной дугой так, что, если действовать осторожно, можно коснуться поверхности, не лишившись руки, а лишь омочив ладонь.
        Именно это собирался я сейчас проделать с Осью Мира. Коснуться, но не уйти вглубь, не возмутить бешеной неподвижности потока, его кажущегося спокойствия. Тогда, быть может, ладонь удастся отдёрнуть. А нет… Растон сказал, что вокруг размётано много останков неудачников, приходивших к Оси. Что-то не вижу я их. Простыми глазами не вижу, а о магическом зрении сейчас лучше не вспоминать - целее буду.
        Ещё шажок с выставленными вперёд руками… Может быть, Ось уже здесь, возможно, расстояние до неё не больше волоса, а я ничего не вижу. Сейчас я бы очень хотел, чтобы всё вокруг было как на картинке в глупой книге, где Ось видна ясно, словно солнечный луч, проникший в пыльную комнату. Только на пейзаж, изображённый на заднем плане, я не согласен. Живописные скалы, роща, пасущееся стадо и нагие купальщицы, предающиеся своему невинному занятию в опасной близости от некроманта. И зачем дуралею понадобилась Ось Мира? - занялся бы лучше купальщицами…
        Ещё… И тут меня крутануло и ударило. Больно ударило. По-настоящему больно. Наверное, эта боль меня спасла, потому что иная, ненастоящая боль опалила так сильно, что, не будь удара о ледяную стену, в чувство я вряд ли пришёл бы. А так одна боль вышибла другую, и я открыл глаза.
        Носом я упирался в измочаленный конец верёвки, свисавшей с края ледяной воронки. Той самой верёвки, второй конец которой я вмораживал в лёд, чтобы спуститься к Оси со всем уважением, а не въехать в неё с размаху. Теперь верёвка, разодравшая жёсткими волокнами мне щёку, живо напомнила, что по ней можно не только спуститься, но и подняться наверх. Пять минут назад я полагал, что подниматься со дна воронки не придётся. Думал, что, поиграв в пятнашки со смертью, должен буду решительно окунуться в поток, откуда вынырнуть уже не удастся. Однако никаких пятнашек не получилось, водопад не позволил коснуться себя, не замочив ладони. И в то же время он отпустил меня живым. А вот осуществить задуманную месть я не успел, слишком уж многое случилось за ту долю секунды, что меня вращало на всемирной карусели.
        Конечно, можно было бы вернуться к Оси и предпринять вторую попытку, но, как говорили хуторяне, жившие возле моего замка, дурное дело никогда не опаздано. Сперва нужно обдумать и понять хотя бы часть увиденного.
        А ещё я почувствовал холод. Руками я упирался в ледяную стену, и их попросту свело, холод пробирался сквозь лёгкую накидку, которую я привык носить последние годы. Придворные и поэты называли её мантией, и она вполне меня устраивала. Теперь я обнаружил, что удобная мантия совершенно не защищает от мороза, а сунув руку за пазуху, нащупал вместо заячьей шкурки щепоть шерсти, словно артефакт, гревший меня последние дни, в мгновение ока съела моль.
        Разгадка проста: и шкурка, и Ось обладают природной магией - они сродни друг другу и, подобно тому как могучий поток без остатка поглощает случайную каплю, так и Ось смыла простенькое волшебство шкурки. И теперь давно ставшее непривычным чувство холода коснулось меня.
        Я, как мог, растёр онемевшие пальцы, ухватился за верёвку и полез наверх. Не хватало ещё замёрзнуть здесь, в полушаге от источника недоступной силы. Ледоруб вместе с сумкой я оставил наверху и теперь проклинал себя за непредусмотрительность. Вернее, не проклинал, а ругательски ругал. Проклятия волшебника - не та вещь, чтобы разбрасываться ими в сердцах, и особенно в таком месте. Ни я, ни остальные маги не возьмутся решать, как отреагирует Ось на прозвучавшее проклятие.
        Хорошо, что склон воронки был не слишком крут, по вертикальной стене я бы влезть не смог. А так - благополучно дополз наверх, поднялся на трясущиеся ноги, поднял сумку и ледоруб, брошенные там, где я вмораживал в ледник конец верёвки. По счастью, артефакты, не коснувшиеся Оси, уцелели. Умница-фляжка напоила меня горячим молоком, и я слегка ожил. Зажал в кулаке дурацкий лесной амулет и - скок-поскок! - попрыгал к убежищу Растона, где в обмен на рассказ о великих тайнах мироздания надеялся получить немного тепла и покоя.

* * *
        Кристаллоид Хрусть, вчера Растон между делом обронил, что великана зовут Хрустем, торчал на страже у входа в пещеру. Обнаружив меня, он принялся методично приседать, зазывая войти или просто приветствуя. Разумеется, я последовал приглашению, ибо в противном случае и сам мог заледенеть не хуже кристаллоида.
        В прошлый раз Растон встретил меня в холодной галерее, но теперь я дошёл до самых дверей в тёплые комнаты и постучал костяшками пальцев. Руки промёрзли так, что, казалось, от стука пальцы разлетятся на части, словно сбитые с крыши сосульки.
        - Входи, - разрешил голос из-за двери.
        Я зашёл, окунувшись в живое тепло, словно в воду. Растона не было и здесь, зато возле стола стоял хозяичек и смотрел на меня круглыми кошачьими глазами.
        Хозяичек - ещё одно существо класса големов. Их иногда путают с домовыми и другой деревенской нежитью. Настоящие домовые обитают только в человеческом жилье, колдунов, даже самых ничтожных, они боятся пуще огня. Поэтому волшебники, чтобы дом не пустовал, заводят себе хозяичеков. Хозяичек бродит по дому, что-то делает, хотя ни настоящей помощи, ни серьёзных проказ от него не дождёшься. Они даже разговаривать умеют, так что войти мне разрешил именно хозяичек.
        - Где хозяин? - спросил я.
        - Тут.
        Более подробной информации от хозяичека не добьёшься, разве что ему поручено что-то передать, и тогда он повторит сказанное слово в слово.
        - Растон! - крикнул я.
        Ответа не было.
        Лезть без разрешения в галерею я не стал и уселся возле очага. Обломки брёвен в очаге уже прогорели, но от каменной стены и кучи углей, подёрнутых пеплом, шло ровное тепло. Сидеть так можно было долго, тем более что фляжка на этот раз предложила глинтвейн, позволяющий скоротать у огонька хоть весь вечер.
        Не нужно быть мудрецом, чтобы понять: Растон устраивает мне проверку, смотрит исподтишка, не начну ли я обшаривать комнату, выведывая секреты и тайны владельца. Тайна тут может быть одна: каким образом удалось обустроить всё это благолепие под боком у Оси Мира? Но вряд ли её удастся раскрыть, роясь в чужих вещах.
        - Как тебя зовут? - спросил я хозяичека.
        - Тюпа.
        - Ты давно здесь живёшь?
        - Всегда.
        Конечно, какого ещё ответа следует ожидать от Тюпы? Хозяичеки домов не меняют, тут он явился на свет, тут и обитает. Даже если Тюпа создан, пока я ходил к воронке, для него это всегда.
        - И всё-таки, Тюпа, где хозяин?
        - Тут.
        - Он ничего не велел мне передать?
        - Нет.
        Сижу дальше, вспоминаю, что успел увидеть за то мгновение, пока касался Оси. Это не может быть видение, я действительно видел всю Землю разом и при этом в мельчайших подробностях. Теперь я вызывал в памяти эту картину, и она послушно возникала, так что я мог рассматривать весь мир, каким он был всего лишь час назад. Правда, не весь разом, а фрагмент за фрагментом. Почему-то я был уверен, что, касаясь Оси, видел мир в движении, просто за то мгновение, что всевидение было доступно мне, почти ничего не успело произойти.
        Я не торопился пристально взглянуть на Истельн, боясь потерять ровное расположение духа. Да и что могла мне дать мгновенная картинка? - одни только догадки о происходящем. Всевидение и всеведение - вещи разные. Зато я заглянул на Медовый Нос и обнаружил там с полсотни магов средней руки, которые рылись среди обломков, пытаясь сыскать что-то уцелевшее.
        Я пожал плечами. Кто я такой, чтобы осуждать их? Для начинающего или слабого волшебника всякая вещь, побывавшая в руках великого мага, - драгоценна. Так что не следует называть этих искателей мародёрами, всякий добывает свой хлеб, как умеет.
        Но где же всё-таки мой хозяин? Тюповское «тут» может означать всё, что угодно. Взглянуть, что ли, на убежище Растона, каким оно было пару часов назад, чем занимался Растон в ту секунду, когда Ось отшвыривала меня? Нет, не надо. Не следует сразу пользоваться новым умением для решения важных вопросов. Сначала хотелось бы освоить его, обкатать на мелочах, иначе можно обмануть самого себя, а это худший из обманов.
        - Тюпа, где хозяин брал дрова? А то ведь угли скоро погаснут, дом начнёт выстывать.
        - Хозяин нигде не брал дрова. - Личико Тюпы подвижное, но мимика совершенно не соответствует сказанному, так что оттенки смысла ускользают, и порой становится невозможно понять, что имеет в виду говорящий. Хотя Тюпа ничего в виду не имеет, он просто говорит. И раз я не понял, значит, плохо задал вопрос. Попробуем спросить иначе.
        - Когда я был здесь в прошлый раз, в очаге горели дрова. Откуда они взялись?
        - Их принёс Растон.
        Так, это уже интересно. Лгать, во всяком случае по собственному хотению, хозяичеки не умеют. А мы видим явное несоответствие. Растон принёс дрова, но хозяин дров не приносил. Получается, что хозяином здесь кто-то другой, мне покуда не известный. Очень мило.
        - Где Растон?
        - Ушёл.
        - Куда?
        - Не знаю.
        - А хозяин где?
        - Тут.
        - Хозяин - это кто?
        Не хотелось задавать этот вопрос, тем более что я уже знал ответ. И всё же вопрос я задал и ответ получил:
        - Хозяин - ты.
        Некоторое время я сидел молча, ни о чём не думая. Угли медленно истлевали под пеплом, и больше ничто не указывало на течение минут. Наконец я спросил:
        - Растон ничего не велел мне передать?
        Хозяичек повернулся и, в точности копируя голос Растона, произнёс:
        - Я рад, что ты остался жив. Думаю, ты ещё не раз вернёшься к Оси. Поначалу она необычайно притягивает. Это действительно интереснейшая штука, только она не любит торопливых. А я провёл здесь не одну сотню лет, и мне всё обрыдло, даже Ось Мира. Остаток жизни я бы хотел прожить простым человеком. То, что здесь есть, мне не нужно, а тебе может пригодиться. С хозяйством разберёшься, это не так сложно. За занавеской, которую ты вчера так внимательно рассматривал, начинается туннель, выводящий прямо к Оси. Это гораздо удобнее, чем каждый раз бегать по морозу. Желаю тебе удачи. Да, чуть не забыл… я собираюсь воспользоваться твоей лодкой. Можно было бы наколдовать что-нибудь получше, но я не стал тревожить Ось, пока ты был рядом, а иного колдовства, кроме собственного, Ось не потерпит. Да ты и сам это знаешь.
        Тюпа скорчил уморительную рожицу и добавил от себя:
        - Это всё, больше ничего нет.
        Я кивнул, сбросил задумчивость и пошёл осматривать свои новые владения, весьма слабо напоминающие истельнский престол. Занавеска, за которой скрыта Ось Мира, подождёт. Прежде надо выяснить, где Растон хранит дрова.

* * *
        Занавеска и впрямь оказалась артефактом, но не охранным, а скорее, караульным. Пропускала она кого угодно, но скрупулёзно отмечала, кто и когда отдёрнул её в сторону. Правда, перед уходом Растон вычистил тряпице память, так что мне не удалось узнать, как часто сам Растон ходил к Оси и водил ли кого с собой.
        Позади волшебной тряпочки, как и обещал Растон, начиналась наклонная штольня. Поначалу она шла в скале, а где камень сменялся льдом, путь преграждала плотная деревянная дверь, такая же, что и при входе. Дверь не запиралась, и ничего чудесного в ней не было. Обычная дверь, поставленная для сохранения тепла. Далее туннель проходил в толще льда, каменным был только пол. Лёд казался беспросветно тёмным, и, думается, не только потому, что сверху его покрывал слой снега. Слишком уж велика была здесь ледниковая толща.
        На этот раз я дошёл к точке вращения за какие-то полчаса, поскольку идти туннелем действительно оказалось не в пример удобнее, чем прыгать по поверхности.
        Казалось странным, что в подлёдной камере, куда я попал, проходит та же самая Ось, вокруг которой образовалась воронка на гладком теле ледника. Хотя всякому ясно, что Ось Мира может быть лишь одна и проходит она не только сквозь лёд, но и камень, магму, сквозь неведомые земные глубины, где, наверное, уже вызрел новый кристалл, рождающий Великую Черепаху. Интересно, кто сможет на этот раз добыть его? Наверняка это буду не я. Никакие могущественные артефакты не заставят меня второй раз лезть в бездонные провалы, где я сумел полтораста лет тому назад найти зародыш Черепахи.
        Пол в камере был таким ровным, что казался отполированным. Ледяные стены - идеально гладкие. Я вспомнил, как меня в прошлый раз провезло физиономией по такому же гладкому льду, совсем рядом отсюда, на какую-то сотню локтей выше того места, где я сейчас стою.
        Кабы знать, где упасть, соломки бы подостлал… Вот, теперь знаю. Только ни соломка, ни иная подстилка здесь не помогут. Да и нет их у меня. Зато выглаженный пол в камере плотно расписан, не рунами, конечно, - чур меня от такой дури! - а небольшими дугами, сходящимися к центру, где очерчен кружок, ограничивающий Ось Мира. Дуги прочерчены угольком, вынутым из очага, и нетрудно представить, как Растон, шажок за шажком приближался к невидимой Оси, очерчивая угольком пройденные дюймы и вершки и стараясь не думать, какая из чёрных линий станет для него траурной.
        А сама Ось… потолще, конечно, чем на картинке, ладонями её не обхватишь, но и с толщиной мифического ясеня Иггдрасиля не сравнить, любая сосна, идущая на строительство дома, будет куда как солидней.
        Но главное… я вдруг чётко представил, как Растон приближается к незримой оси, как его безжалостно отшвыривает, но он, превозмогая боль, ползёт, чтобы отчеркнуть угольком ещё одну линию, приближающую его к совершенству.
        И хотя я ещё не до конца разобрался с удивительным хозяйством Растона, не выяснил, где и как он брал брёвна, которые Хрусть ломал на дрова, стаскивая их потом в одну из ледяных камер, как ловил рыбу, если до океана три дня пути, как командовал Хрустем, который сам, конечно, не станет ломать и таскать поленья, несмотря на все эти важные и нужные дела, я встал и пошёл к Оси, доверяя угольным чёрточкам, которые оставил мне Растон. Меня не снедало нетерпение, я был спокоен, насколько вообще можно быть спокойным в подобной ситуации.
        На этот раз я не коснулся Оси с одной стороны, а попытался обхватить её ладонями, в той мере, как это было возможно. Поэтому вращение Земли не отшвырнуло меня и не ударило, как в прошлый раз. Меня втянуло внутрь той силы, что вращала Землю. Я слился с Осью, став её частью. Поток был удивительно ровным, ничто не возмущало его, и поэтому он не стремился к разрушению, позволяя мне до поры оставаться в живых. Скорей всего, меня вместе с моей ничтожной магией попросту растворило бы там, но ощущение всевидения спасло от этой участи. Я впитывал не силу, которую не мог удержать, и не мудрость, которой там попросту не было, а обычное знание, которое само по себе, без осмысления, ничего не значит. Я видел всё и обретал простейшие сведения об увиденном, хотя знать всё я не мог. Но возможность узнавать не позволяла мне исчезнуть в этом потоке. Какая неожиданность! - чтобы выжить там, где я сейчас пребывал, вовсе не надо быть великим магом, достаточно сохранить в душе искорку человеческой любознательности. И тогда поток, протащив тебя по всей Земле, плавно вынесет к вершине мира, откуда ты начал своё
путешествие.
        Как и в первый раз, я ничего не пытался делать, хотя времени было больше чем достаточно. Но жажда мести, которая привела меня сюда, в эту минуту не казалась слишком важным чувством. Справедливость - иное дело, но если хочешь быть справедливым, изволь разузнать всё как следует и слушать не только себя. Будь иначе, справедливость и месть обозначались бы одним словом.
        Потом всё кончилось, и я обнаружил, что сижу на исчерченном углем полу, задыхаясь, словно рыба, выброшенная на берег, или пловец, вынырнувший к солнцу с драгоценной жемчужиной в кулаке. Словно рыба, я рвался обратно, в стихию, ставшую родной, словно пловец, не мог надышаться воздухом и разжать ладонь, чтобы взглянуть на добытое сокровище.
        Единственное, что я знал твёрдо: как только ватные ноги начнут слушаться, я снова приду сюда и вновь окунусь в чудесный поток. Непонятно, как Растон сумел уйти отсюда, уступив своё место? Или он так и не посмел коснуться Оси Мира, довольствуясь тем, что был рядом. Ведь тот, кто коснулся её однажды, уже не сможет без неё жить.

* * *
        Продуктов у Растона было запасено месяца на три беспечальной жизни. В ледяных камерах имелось всё, что можно хранить заморозив, а этого вполне достаточно, если не быть слишком требовательным. Дров сыскался преогромный штабель. Брёвна были свалены неподалёку от жилища, великан Хрусть безо всякого напоминания методично ломал их, подтаскивал к одному из входов и сбрасывал в туннель. Очевидно, для этого он и был создан Растоном. Остальное приходилось делать мне: затаскивать изломанные куски плавника в тёплые помещения и топить очаг. Сил это отнимало много, но я не жаловался, понимая, что иначе быстро сойду на нет, растаяв в притягательной магии Оси. А так я вынужден был отрываться от путешествий в Ось Мира и ежедневно несколько часов посвящать дровам и приготовлению пищи. Тюпа с удовольствием ел то, чем я его угощал, но сам готовить не умел категорически. Он мог меланхолически наблюдать, как мясо подгорает на сковороде, но без особого указания был не способен снять сковородку с таганка.
        Хотя бы четыре часа в сутки приходилось спать. Применять заклинание бессонной работы я остерегался, боясь возмутить источник магии. Незачем баловаться с огнём не только в пороховом погребе, но даже на сеновале.
        Зато всё остальное время я проводил возле Оси. Учился не только видеть, но и слышать, не только вспоминать увиденное, после того как вышел из Оси, но и концентрировать своё внимание на какой-либо частности, находясь в потоке. Видеть всё поле разом, но рассматривать один цветок.
        Любой волшебник подтвердит: самое увлекательное занятие - изучать и учиться. Уметь скучно, но учиться - так прекрасно!
        Никогда не понимал людей, полагающих, будто волшебник может стремиться к богатству, славе, почестям, наслаждениям… Единственное стоящее наслаждение - узнавать новое. Даже истельнский престол был нужен мне не ради золотой шапки или беспечальной старости, а потому что великое искусство управления скрывает множество загадок и ставит бесчисленное количество задач. Увы, с этими задачами я не справился, и результат оказался печален.
        Кому-то может показаться странным, но в течение целого месяца я сознательно избегал вглядываться в Истельн и узнавать, как идут дела в моём бывшем королевстве. Я опасался, что не выдержу и вмешаюсь или, что вернее, не смогу остаться отстранённым наблюдателем, и мне придётся вмешиваться прежде времени. А это значит, месть будет не полной и справедливость не совершенной. Нет уж, пусть узурпатор успокоится и сочтёт себя в безопасности. Тем горше будет для него крах.
        Зато я захотел увидеть новый зародыш вселенской Черепахи и тут же обнаружил его. Кристалл сиял ровным зелёным светом, так что всякий, владеющий магией, мог бы увидеть его за сотню шагов даже сквозь тяжёлый камень, в толще которого образовался зародыш. Существо, чуждое магии, должно было прежде расколоть базальтовый монолит. Но даже маг сумел бы коснуться драгоценнейшего из камней, только пробившись в такие глубины, где прежде не бывало даже горных кобольдов. А ведь в прошлый раз я отнял зародыш именно у этих тварей. Не знаю, где они отыскали его, но хранили в своём главном святилище, считая сердцем бога или чем-то наподобие того - окончательно разобраться в этих вопросах я не смог. Кобольды все до одного обладают магическими способностями, без этого было бы невозможно выжить в подземных пустотах. Есть среди них изрядные чародеи, использующие чуждую людям магию хаоса, так что можно представить, каково было отнять камень и вынести его на поверхность. Спасло меня то, что я много возился с драконами и в магии хаоса что-то понимал. Всякий иной чародей сгинул бы в Прорве бесследно.
        И вот теперь зародыш Черепахи лежал передо мной, а рядом не было ничего, способного помешать мне. Достаточно протянуть руку и взять кристалл. Толща камня не преграда для того, кто исполнен той силы, что вращает Землю.
        Хотя это сильно сказано - протянуть руку. До сих пор, входя в Ось, я оставался неподвижен, не рискуя совершать не только волшебные, но и механические усилия. Но теперь я не смог удержаться и коснулся скруглённых граней камня, ощутив ладонью знакомое тепло. Лишь сомкнуть пальцы я не посмел, оставив зародыш в его колыбели. Было бы недостойно добывать редкостный артефакт с помощью той силы, что несла меня в эту минуту. Кристалл уже был моим, да и сейчас он тоже мой. Так нужно ли хватать его, сдёргивая с облюбованного места?
        Во время следующего погружения я навестил Прорву - святилище кобольдов, где я добыл когда-то зародыш Черепахи. В ту пору в недрах Прорвы находился алтарь, вполне под стать картинке в глупом романе о чародеях и волшебствах. И какой только пакости не было натащено к его подножию! Окремневшие черепа вымерших гадов, горшки с протухшей кровью (я предусмотрительно не стал выяснять, чья это кровь, да и кровь ли вообще), изделия подземных мастеров: украшения, похожие на орудия пыток, и орудия пыток, причудливые, как украшения. Всё опасное и напоённое чужой магией. А посреди этого паноптикума сиял нежной зеленью чудесный камень. В ту пору я ещё не знал, что это такое, чувствовал лишь, что в чёрном святилище скрыт артефакт непредставимой мощи. Давя изделия поганых чародеев, я приблизился к алтарю, коснулся кристалла, поразившись живому теплу, идущему от мёртвого камня. Теперь-то я понимаю, что камень не мёртв, поскольку зародыш вселенской Черепахи мёртвым не бывает.
        Потом я уходил по пещерам и скальным переходам, пробиваясь к солнцу и свету, кобольды атаковали меня с удесятерённой силой, но ни разу не возникло у меня мысли воспользоваться чудесными свойствами моей добычи. Сначала нужно было узнать природу найденного чуда и лишь потом, может быть, пользоваться им.
        Чудо есть чудо, чудесами нельзя расшвыриваться направо и налево. Даже в битве на Медовом Носу я решился вызвать Черепаху только потому, что знал: она не погибнет, даже если воинство магов сумеет расколоть панцирь. Уже через день или два в недрах земли выкристаллизуется новый зародыш, тот самый, который я гладил ладонью, но не стал хватать. Алчность и Ось Мира - несовместны; кристалл останется там, где он вызрел, а я буду порой приходить и любоваться им.
        В разорённой Прорве царила нетревожимая тьма, сквозь которую могли видеть только я да кобольды, вовсе не имеющие глаз. Как и прежде, кобольды сползались сюда, притаскивая свои бессмысленные жертвы. Они даже расчистили часть проходов, которые я когда-то обрушил. Хотя кобольды не те существа, которые станут что-то расчищать без крайней необходимости. Эти твари редко появляются на поверхности, хотя, вопреки всеобщему мнению, света не боятся. У них просто нет глаз; подобно летучим мышам, они «видят» ушами. Кроме того, они умеют ориентироваться по запаху и пользуются ещё какими-то органами чувств, для которых у людей нет названия. Кобольды с лёгкостью протискиваются сквозь щели, недоступные людям, и никогда не попадают в обвалы. Как они чувствуют опасность, я так и не понял, хотя в последние годы усиленно изучал своих давних врагов.
        Самое большое из невыполненных обещаний - обезопасить рудники Тимена. Кобольды, прежде редкие в тех краях, последние десятилетия принялись буквально терроризировать рудокопов, добывающих серебро и свинец. Так было повсюду, но стоило мне один раз вычистить шахты и весь край, изведя поганое племя под корень, как они словно взбесились и пошли на Тимен сплошным потоком. Казалось, мои усилия приводят к обратному результату, кобольдов становится больше. Они уже показывались на поверхности и угрожали самому существованию шахтёрских посёлков.
        Интересно, как Галиан собирается решать эту проблему? Боюсь, что никак… шахтёры не поддержали мятеж и теперь вполне могут остаться без покровительства царя-колдуна. Впрочем, тогда и владыка Истельна останется без покровительства рудокопов. А это значит, что, когда Галиан состарится и одряхлеет, он станет уязвим для любого, кто пожелает занять его место. Весёлую старость обеспечил себе мой враг.
        Впрочем, я позабочусь, чтобы до старости он не дожил.
        Мысли о мести я откладывал на потом, не желая возмущать чистоту Оси, а вот кобольдами занялся всерьёз. Не знаю, вернусь ли я на истельнский престол, но свои обещания я выполню: никаких злых духов в рудниках Тимена больше не будет. И неважно, что кобольды вовсе не духи, а вполне себе материальные существа. Тем более неважно, что меня согнали с трона. Обещания надо выполнять независимо от внешних условий.
        Серебряные шахты были напичканы магическими ловушками, которые я выставлял, пытаясь заградить дорогу отрядам кобольдов. Вряд ли Галиан станет снимать их, не до того ему сейчас. А что делают с ловушками кобольды, как умудряются их обходить, взглянуть следовало. И вообще, как живут эти существа, чего ради рвутся наверх, где им совершенно нечего делать?
        Оказалось, что почти все мои ловушки целы, а немногие пропавшие явно уничтожены кобольдами. Зато объявилось немало ловушек посторонних, которых некому было ставить, кроме Галиана. Разумно с его стороны: рудокопы и без того не слишком довольны сменой власти, а если при этом их положение ещё и ухудшится, то вполне может найтись ещё один желающий занять истельнский трон, и на этот раз крамола пойдёт из Тимена.
        Забавное зрелище представляют чужие заклинания, если смотреть на них с верхушки Земли. Весь их несложный механизм нарисован как на ладони, а жалкая мощь - ничто по сравнению с мощью настоящей. Устройство некоторых галиановских ловушек оказалось весьма примитивным, я давно отказался от таких, потому что кобольды научились их обходить, а то и перенастраивать, так что заклинание, настороженное на подземного жителя, становилось опасным для человека. Пару раз я обнаружил забавные хитрости, которые мне в голову не приходили. Но в любом случае все эти штучки не смогли бы остановить нашествие кобольдов, которые, кажется, специально рвутся в рудники Тимена. Значит, заниматься нужно не ловушками, а самими кобольдами, благо теперь я могу заглянуть в самые их глубокие норы.
        Первого кобольда я обнаружил здесь же, в одном из забоев, где ломали роговую обманку. Камень этот считается серебряной рудой, хотя главное в нём - свинец и олово. Кроме того, пусть в малых количествах, но в нём присутствует сурьма. Вещества все ценные, но крайне ядовитые. В иных странах на таких шахтах работают каторжники или рабы, и жизнь их исчисляется не годами, а месяцами. Рабов, как и каторжников, в Истельне нет; рудокопы Тимена - люди свободные. При этом они вовсе не похожи на смертников и живут ничуть не меньше крестьян или ремесленников. Нетрудно догадаться, почему это происходит. Я не могу даровать всем своим подданным молодость и здоровье, какими пользовалась моя гвардия, но спасти шахтёров от горных болезней я сумел, и люди этого не забыли. Тимен остался верен мне, хотя я не избавил шахтёрский край от нашествия горной нечисти.
        Встреченный кобольд возился в опасной близости от одной из ловушек. Тёмно-красное облако нечеловеческой магии окутывало его, так что я сразу понял, чем занята тварь. Он переделывал настороженную Галианом ловушку так, чтобы она пропускала кобольдов и убивала людей. Работал он весьма ловко и умело, должно быть, среди своих он считался изрядным колдуном.
        Некоторое время я, не вмешиваясь, наблюдал за его деятельностью, а потом одним движением стёр неудачную западню вместе со всем, что успел привнести в неё хитроумный кобольд. Это была моя первая попытка колдовать внутри Оси, проявлять собственную силу, которую я до этого тщательно скрывал. И вновь всё обошлось, магическая суть ловушки немедля растворилась в могучем потоке, лишь лёгкое облачко мути долю секунды виднелось там, где только что красовалось хитроумное творение двух магов - человеческого и подземного.
        Значит, можно колдовать, слившись с Осью, и остаться при этом целым. Это открытие многое меняет в моих представлениях и требует осмысления.
        Кобольд, убийственное произведение которого неожиданно исчезло, немедленно замер, потом осторожно повёл носом, стараясь понять, что случилось.
        Кобольды ничуть не похожи на людей, скорей они напоминают гигантских бесхвостых крыс о восьми лапах каждая. Тело их покрыто жёстким волосом, скользким и не намокающим в воде; наверное, они смазывают свои шкуры какой-то дрянью. Все четыре пары лап кончаются длинными пальцами: кобольды одинаково ловко орудуют как передними, так и задними конечностями. На головах шерсти почти нет, зато от самого носа к шее тянутся ряды слуховых отверстий, напоминающих жабры миноги. Чуткий нос окружён венчиком упругих, длинных усов, которыми кобольд ощупывает дорогу и при помощи которых «рассматривает» интересующий его предмет. Костей у кобольдов нет, одни только хрящи, гнуткие и упругие. Такое устройство позволяет кобольдам просачиваться сквозь щели, где застрянет и вдесятеро меньшее существо.
        Чем они питаются в своих глубинах, я не знаю, но каннибализм, вопреки расхожему мнению, не практикуют, слишком уж редки встречи людей и кобольдов, слишком несхожи и отвратительны друг для друга две расы. Рудокоп, которому посчастливится зашибить киркой кобольда, станет его жрать? Нет, конечно! А почему кобольды должны вести себя иначе? Для них люди тоже отвратительны, а такое не едят.
        Кобольд, за которым я наблюдал, смешно топорщил усы, всем нечеловеческим видом выражая совершенно человеческое недоумение. Я усмехнулся и щёлкнул его по мокрому носу.
        В то же мгновение меня вышвырнуло из Оси с такой силой, что едва не размазало по ледяной стене.
        Очухался не скоро и с большим трудом. Ноги не держали, а ползти по холодному проходу в свою нору не было сил. Ясно же, что не доползу, замёрзну на полпути. Оставаться в камере - тем более замёрзну. Но и ползти в Ось после той взбучки, что я получил, казалось чистым безумием.
        В моей жизни всегда было много безумия, а в последние дни - особенно. И я, обтирая одеждой угольные метки, пополз туда, где только что едва не погиб. Главное - не стереть последнюю метку, очерчивающую круг у самой Оси.
        Конечно, была вероятность, что я немедленно получу второй щелбан, может быть, даже посильнее первого, но в этом случае мои мытарства закончились бы, пусть не безболезненно, но быстро.
        Ось Мира встретила меня прежней стремительной незамутнённостью, словно и не давала мне только что по башке. Но теперь я знал, чем рискую, пытаясь нарушить законы вселенской гармонии. Всё сущее гармонично, каким бы безобразным ни казалось оно узкому человеческому взгляду. Вздумай я убить кобольда, скорей всего, от меня просто ничего бы не осталось. А так я, хотя и побитый, вновь был в Оси, а напуганный кобольд улепётывал, просачиваясь сквозь трещины, которыми была окружена рудная жила.
        Преследовать его я не стал, кто знает, до каких пор допустимо вмешательство в чужие дела? Зато я уничтожил все ловушки, которые были перенастроены вражескими магами. Я уже знал, что это можно делать безопасно.
        Отныне и навсегда: сначала разузнать всё, что возможно, и лишь затем действовать, стараясь не совершать резких движений и необдуманных поступков!
        Я на время оставил кобольдов; это слишком гадкие существа, чтобы, имея дело с ними, не совершать резких движений. Прежде я решил поглядеть, что не так делал с Риверской банкой. Ривер - это не земля, не остров и вообще не часть Истельна. Это обширная мель неподалёку от морского побережья королевства. Как всегда бывает на морских банках, там ловится много рыбы, но не это главное. Беда в том, что на отмели, на каменных зубах Риверской банки, лишь немного прикрытых водой, гибнут корабли. Рыбацкие судёнышки - пореже, тяжелогрузные купеческие суда - гораздо чаще. Осадчивое судно садится на мель, пропоров каменным зубом раздутое брюхо трюма, после чего волны быстро растреплют пленный корабль. Чтобы сняться с мели, судно стараются облегчить: за борт летит улов и товары, но помогает это не всегда.
        Купеческие суда в основном гибли истельнские или связанные с Истельном деловыми связями. Я обещал негоциантам помощь, тем более что никаких трудностей здесь не предвиделось. Поднять участок дна, так чтобы образовалась скала, которую не заливают приливы и не захлёстывают бури, и поставить там маяк, указывающий кораблям правильный путь. К несчастью, простенькая задача оказалась из числа невыполнимых. Дно неизменно обрушивалось там, где я намеревался возвести скалу, и тут же выпирало каменным горбом в том месте, где ещё вчера безопасно проходили купцы и промышляли рыболовецкие судёнышки. Блестящая идея малой кровью помочь своим и соседям обернулась серьёзной проблемой.
        И вот теперь появилась возможность выяснить, что же там происходит. Не скажу, чтобы я чувствовал сильную благодарность столичным купцам, многие из которых участвовали в мятеже, но, как я уже говорил, обещания надо выполнять, и я их выполню. И только после этого начну наказывать виновных.
        Смотреть сквозь землю могут многие… но всего на три аршина. А если хочется заглянуть глубже, то здесь не помогает самая изощрённая магия. Хочешь зреть подземные тайны - изволь спускаться туда въявь. Кстати, заветные три аршина, на которые якобы видит всякий колдун, объясняются очень просто. Три аршина - глубина могилы, поэтому в поговорку вошла именно эта цифра. Некоторые могут не только в могилы заглядывать, им подвластны и большие глубины, но предел, тем не менее, обозначен, и от трёх аршин он отличается не сильно. На сто аршин заглянуть не может никто… кроме наблюдателя, сроднившегося с Осью Мира.
        Зрелище, открывшееся при взгляде на недра Риверской банки, оказалось внушительным и прискорбным. Весь скальный массив не держался буквально ни на чём. Бесчисленные, залитые водой пустоты и тонкий, изъеденный солёной влагой камень. Всё это должно было непрестанно рушиться, порождая бесчисленные землетрясения и гигантские волны, которые опустошили бы окрестные побережья и в первую очередь гавань Мальца.
        Остановить цунами, когда подводное землетрясение уже произошло, задача чудовищно сложная. Конечно, Мальц я бы сумел прикрыть, но рыбачьи посёлки на побережье были бы обречены. Теперь все эти удовольствия свалятся на голову Галиана, а сумеет ли он сделать хотя бы то, что сделал бы я?
        Злорадства я не испытывал. Конечно, приятно, когда у твоего врага беды, трудности и несчастья, но только если при этом не гибнут рыбаки, портовые грузчики и их семейства. И я продолжал рассматривать пустоты Риверской банки, думая уже не о том, как отомстить Галиану, а как спасти невинных.
        А посмотреть было на что. Весь подводный массив оказался пропитан магией: чуждой, нечеловеческой, злой. Эта сила была отлично знакома мне: в Прорве, где я добыл зародыш Черепахи, её было ещё больше. Багровая магия кобольдов! Я и не думал, что эти существа способны жить не только под землёй, но и в воде. А тут сыскалась ещё одна Прорва - не меньше первой. Теперь понятно, почему маяки, выстроенные мною, так целенаправленно уничтожались! Ну и зверушки! Хотя какие они зверушки, они ничуть не глупее людей, они просто иные.
        А Ось Мира не видит разницы между кобольдом и человеком и не разрешает убивать никого. Или всё-таки разрешает? Ведь добывал же где-то Растон палтуса, и мяса в его кладовке наморожено довольно. Думается, без Оси Мира дело не обошлось. Величайший источник магии как средство добыть на обед кусок баранины… тут есть о чём поразмыслить.
        Но об этом - потом. Сейчас надо решать, что делать с подводной Прорвой. Самих кобольдов в этом месте почти не видно, не иначе твари чувствовали, что их подводные чертоги более чем ненадёжны. Лишь изредка сквозь вереницу гротов проплывало веретенообразное тело; кобольд замирал, вытянув усатую морду, делал что-то всеми четырьмя конечностями сразу и плыл дальше.
        Все кобольды, хотя и в разной степени, обладают магическими способностями, но здесь были только мастера чародейства. Сложная система заклинаний, которую они плели, была отлично видна, но разобраться в ней мне было не под силу. Видеть и понимать - увы! - несколько разные вещи.
        Зато каменного червя, который вгрызался в основание подводной горы, я признал сразу, хотя подобной громады мне ещё не доводилось видеть.
        Трудно поверить, но каменные черви находятся в прямом родстве с кристаллоидами. Ещё одно порождение мёртвой магии недр, разновидность земляных големов. Когда-то, собираясь проникнуть в Прорву, я тысячами создавал каменных червей и посылал их на разведку глубин. Разумеется, я старался, елико возможно, уменьшить размеры своих соглядатаев и добился в этом немалых успехов. Этот червяк, напротив, поражал воображение своими размерами. И, разумеется, он был искусственно создан. Всякое отклонение от нормы непременно несёт отпечаток человеческой руки или магии. Или - нечеловеческой.
        На этот раз угадать создателя каменного урода оказалось проще простого. Уж руку Галиана с некоторых пор я узнаю с первого взгляда. Поражало другое: размеры червя. Впервые я видел творение Галиана, какое мне было бы не под силу повторить. Вот уж действительно, у любого недоучки есть чему поучиться.
        Обычно творения высших магов закрыты для чужого взгляда. Чтобы понять, как устроено наколдованное создание, нужно приложить немало сил, но мне с вершины мира было видно всё. Я вгляделся в тонкие структуры, желая узнать, чего ради Галиан творил этакое угробище, какое задание поручил ему. Вгляделся и ахнул. Недоумок решил ни больше ни меньше, как срыть Риверскую отмель, обрушить скалы в систему пещер и в окружающие банку глубины. Видимо, он рассчитывал, что их можно будет ронять по одной, избежав, таким образом, серьёзного землетрясения. Как же, избежишь… или он думает, что, пока одна скала будет падать, остальные останутся висеть на прежних местах из любви к магу Галиану? Жди дольше!.. Что-то я не видал прежде влюблённых скал. Они рухнут все разом, а ведь под первым ярусом пещер находится второй и третий… и так далее, едва ли не до самого слоя магмы. Разумеется, Галиан ничего об этом не знает, и предусмотреть подобную западню он не мог, ведь на суше подобное сооружение не простояло бы и минуты, обвалившись под собственным весом. Но даже в воде вторжения галиановского червяка оно не выдержит. Галиан
добьётся своего, Риверская банка исчезнет полностью, и когда-нибудь в этих водах можно будет проплыть, не рискуя напороться на мель. Только плавать будет некому и незачем. Вместо банки, куда отправляются за уловом рыбаки окрестных стран, образуется подводный вулкан, выбрасывающий на поверхность ядовитый смрад и горы пемзы. Земля забьётся в конвульсиях, Истельн, прежде не знавший землетрясений, изведает их сполна. Цунами смоют не только Мальц и рыбачьи посёлки, но и портовые города сопредельных стран. Мореплавание в окрестных водах на многие столетия станет невозможным, так что некому будет разбиваться о подводные скалы, которые наверняка вновь возникнут на этом месте благодаря работе вулкана.
        Ай, Галиан! Ай, молодец! Кардинально решил проблему! Заставь дурака богу молиться, так он себе лоб разобьёт. И кабы только себе…
        Страшное дело: видеть, знать - и не мочь. Я слишком хорошо помнил щелбан, который получил в ответ на своё вмешательство, по сути дела, совершенно безобидное. Я ведь не убил кобольда, мастерившего ловушку на человека, не нанёс ему никакого вреда, не причинил боли. Щелчок по носу, и в ответ - удар, едва не отправивший меня к праотцам. А тут надо вмешиваться быстро, решительно и жёстко. Червь уже приступил к своей разрушительной работе, и каждый день приближает если не конец света, то катастрофу, вполне с ним сравнимую.
        Но Галиан-то каков? Мог бы разведать всё получше, прежде чем запускать своё чудище. Вот ведь скотина! С каким наслаждением я раздавлю его, если останусь жив.
        Я не знал, будет ли у меня хотя бы секунда на исправление недоделанного, поэтому раскрылся сразу и полностью, стараясь успеть как можно больше. Кажется, червь был хорошо защищён, я не заметил этой защиты. Всю его тонкую структуру стёр единым махом, как не было. Успел ещё направить обезмыслевшего червя вертикально вверх, где, очутившись на поверхности, он должен немедленно окаменеть. А затем… затем я удивился. Ось Мира плавно слизнула всю галиановскую ахинею, а к моей активности осталась совершенно равнодушна. Мощный поток должен был бы растворить меня, но почему-то не растворил. Сам себе я казался студенистой медузой, которая мало отличается от воды, но плавает в ней, сохраняясь вопреки очевидности.
        Торопливо и неловко я вынырнул в подлёдную камеру на Медовом, которая показалась родной и уютной.
        Что же это получается? Всё, что писалось и говорилось об Оси Мира, оказывается неправдой? Не убивает Ось и позволяет очень и очень многое. Разве что бить других не велит, а в остальном, вот она - власть над миром. Прямо обидно, что мне эта власть не нужна. Я уже в Истельне власти досыта накушался.
        Так ни до чего не додумавшись, я вернулся в Ось, причём удалось мне это легко и быстро. Галиановский червь был уже недвижим, причём башка его торчала из воды, вздымаясь над поверхностью саженей на десять. Я не без удовольствия рассматривал наше совместное с Галианом (с Галианом!) творение. О лучшем маяке не стоило и мечтать. Если наверху зажечь огонь, все корабли будут предупреждены, что именно здесь начинаются опасные мели и, значит, купцам следует держать мористей, а рыбакам - удвоить осторожность.
        Дело оставалось за малым - разжечь огонь.
        Разинутая пасть червя превратилась в удобную чашу, шагов пять в поперечнике. Туда бы масла налить, хотя бы бурдюк - будет гореть всю ночь.
        Масло в бурдюках для производства олифы, пропитки тканей, для лампад, светильников и иных надобностей можно найти на любом южном базаре. Там же - масло в амфорах, что идёт в пищу. Взять его нетрудно, но не будет ли воровство хуже, чем щелчок по носу? Поступишь нехорошо, Ось так даст по макушке, что только масло потечёт.
        Я нашёл на Огненном берегу, где пылают негасимые огни, источник чёрной нефти и, мысленно зачерпнув бочку густой жидкости, перенёс её на вершину так удачно окаменевшего червя. Туда же кинул частицу пламени из горящего источника. Вершина рукотворного пика заполыхала, словно факел в руке циклопа. И хотя пламя казалось тёмным и исходило клубами непроглядного дыма, видно его было издалека, и днём, и в ночной темени.
        Неделю волшебный маяк будет виден всем, а там, надеюсь, люди сообразят, что огонь следует поддерживать.
        А я, закончив свой труд, внимательно огляделся и заметил, что поток магии уже не такой гладкий. В нём образовалось несколько струй, которые сплетались, словно канаты в баллисте. Если эта штука щёлкнет, ничего не останется ни от меня, ни от результатов моей храброй деятельности.
        Я поспешно покинул Ось, хотя и понимал, что если вселенская сила захочет, то достанет повсюду. Теперь становились понятны слова Растона, что здесь многое можно, но не нужно. Не стоит колдовать рядом с Осью, но и в самой Оси любые движения, как собственные, так и магические, должны учитывать направление силы и быть соразмерны желаемому результату. Не так просто - переустраивать мир и не возмутить Ось, вокруг которой он вращается. Мне просто повезло по первому разу.
        Двое суток я не осмеливался показаться в Оси. Совершал прогулки по окрестностям, что было не слишком приятно, если вспомнить, что заячья шкурка погибла, сидел у очага, в подробностях изучал хозяйство Растона, доставшееся мне в наследство.
        Многое так и оставалось неясным, например вопрос с топливом. Огромные завалы древесины обнаружились неподалёку от моего убежища. Стволы топляка, промороженные до хрупкости, валялись там внахлёст. Их было столько, что дров могло хватить на полторы сотни лет. Но как Растон умудрился доставить всю эту тяжесть в центр Медового острова? Некоторое время я безуспешно ломал голову над этим вопросом, а потом махнул рукой, решив, что за полтора столетия что-нибудь да придумаю.
        Кристаллоид Хрусть ломал эти деревья молодецкими ударами, а обломки и мелкую щепу по наклонному ходу спускал вниз, а там уже Тюпа таскал брёвнышки к очагу. Подкладывать дрова в огонь ему не разрешалось. Если дров оказывалось мало или, напротив, разошедшийся Хрусть забивал дровяную камеру обломками, Тюпа тонко и неразборчиво кричал на товарища, и великан послушно замирал или ускорял свои движения.
        Положение с едой было и проще, и сложней одновременно. Задавая хитрые вопросы Тюпе, я сумел установить, что провизию Растон приносил из ледяного штрека, ведущего к Оси Мира. А поскольку дорога там была одна, значит, еда добывалась при помощи Оси. Особых разносолов у старика не водилось, следовательно, не такое уж безопасное это было дело. Тем не менее кушать нужно и человеку, и магу.
        На третьи сутки я зашёл в Ось и обнаружил, что жгут, скрученный мною, бесследно исчез. В мире тоже не произошло кардинальных изменений. Огонь на верхушке каменного червя сошёл на нет, лишь кое-где чадили смолистые остатки, которые одни называют пеком, а другие - асфальтом. Зато неподалёку от маяка стоял на якоре корабль. Мореходы, прибывшие из Истельна, осматривали место, возможно, по собственной инициативе, но скорее, посланные Галианом.
        Галиан, несомненно, не мог не понять, что в его колдовство вторглась чужая воля, переиначившая всё на свой лад, и теперь наверняка паниковал. Ничего, пусть паникует - это судьба всякого, кто влез не на своё место.
        Потом я заглянул на ярмарку в селе Благом. Не так давно окрестные мужики готовы были взяться за рогатины, чтобы защитить меня от узурпатора, и я серьёзно опасался за их судьбу.
        Оказалось, что всё не так плохо. Не встретив сопротивления возле замка, Галиан сумел поворотить свою сборную армию обратно к столице, так что сёла и хутора в большинстве своём оказались не тронуты. А те, кто пострадал, спешно получали помощь из казны. Ничего не скажешь, весьма предусмотрительно. Любви Галиан подобными штуками не заработает, но и ненависть тоже не вспыхнет. А на большее ему сейчас рассчитывать и не следует.
        Базар в Благом шумел, как в прежние годы, хотя иноземных гостей - загорных и пришедших северным трактом - почти не было. Зато приехало несколько столичных купцов, скупающих деревенские товары в ущерб самим себе. Несомненно, это посланцы Галиана, перед которыми поставлена задача: добиться, чтобы оборот ярмарки не снизился.
        Вот и спрашивается, зачем Галиану потребовалось свергать меня? Ничего, кроме хлопот и неприятностей, он не получил и теперь вертится, что угорь на сковороде. Ничего, пусть повертится, время ещё есть.
        Всякие вкусности в обжорных рядах лежали горой. Я чувствовал, что взять их можно так же легко, как некогда я зачерпнул нефти в источниках Огненного берега. К тому же нефть я черпал бочками, а тут возьму немножко. Вот только не сочтёт ли Ось базарную кражу столь же недопустимой, как и щелчок по длинному кобольдову носу? Хочешь взять товар - изволь платить.
        Денег у меня не было, но эту проблему я разрешил легко. Окинул взглядом океан, нашёл на дне обломки давно затонувшего корабля и набрал среди ила пригоршню золотых и серебряных монет. Опасливо глянул вверх… Неровность в магическом потоке имелась, но небольшая, и уже через полминуты от неё не осталось следа.
        Дождавшись, когда Ось успокоится, я вернулся на базар и бросил три монеты на прилавок перед торговцем малиной. Серебро тонко зазвенело, продавец в изумлении уставился на возникшие из ниоткуда деньги.
        Ось благожелательно молчала. Закрутившаяся было струйка бесследно разошлась в общем потоке.
        Теперь, наверное, я могу взять и малину. Во всяком случае, это нельзя будет назвать воровством: малина выставлена на продажу, а я заплатил куда больше, чем стоит весь товар у торговца ягодой.
        Я протянул руку и осторожно взял одну из корзинок. Всей кожей я чувствовал напряжение потоков магии, но ни один из них не сорвался и не ударил меня. Если бы Ось была разумна, можно было бы сказать, что она сочла допустимой покупку малины на благовском рынке.
        Зато продавец ягод отреагировал самым бурным образом.
        - Базарник! - закричал он. - Базарник купил у меня малину!
        Сбежался народ. Люди рассматривали старинные, нездешней чеканки монеты, размахивали руками, галдели каждый о своём. Оставшиеся ягоды у счастливца были раскуплены в мгновение ока, причём никто: ни продавец, ни покупатели, не торговались. Купить тот же товар, что покупал базарник, - это же к счастью!
        Базарником никто из великих специально не занимался, просто руки не доходили. Известно только, что такого существа нет, хотя в него верят по всей земле, в любом месте, где люди собираются, чтобы торговать и меняться товарами. Базарник никогда ничего не берёт даром, он платит щедро, в несколько раз больше, чем стоит взятый товар. Увидать тороватого покупателя никому не удаётся; просто товар, выложенный на прилавок, вдруг исчезает, а на его месте появляются деньги.
        Маги в базарника обычно не верят, просто потому, что никаких следов постороннего колдовства на этом месте не остаётся. А раз не видно волшебства, значит, нет и базарника.
        Теперь я оживил старую легенду, выступив в роли щедрого привидения. Даже жаль, что никого из колдунов не было поблизости, интересно было бы полюбоваться на их физиономии, когда они станут изучать старинные монеты и расследовать исчезновение корзинки с лесной малиной.
        Но в Истельнском королевстве бродячие маги - редкость, поэтому я не стал задерживаться и с корзиной в руках вышел из Оси.
        Спелая малина, собранная на старых гарях, пахучая и сладкая. Глядя на заснеженные просторы Медового, почти невозможно поверить, что где-то идут летние деньки и зреет малина. Горстку малины я дал Тюпе, и он с готовностью счавкал её, хотя и не умеет понимать вкуса. Остальную, как была, в плетёнке, поставил на столе и долго сидел рядом, отправляя в рот по ягодинке и размышляя, как жить дальше.
        Никто из врагов достать меня здесь не сможет, но и отомстить Галиану так просто не получится. Это тебе не кобольда по носу щёлкнуть. Всё, что я до сих пор сделал, идёт скорее на пользу моему недругу, нежели во вред. Конечно, он обеспокоен судьбой червя, но зато на Риверской банке возник естественный маяк, создание которого молва, конечно же, припишет Галиану. И базарник в Благом объявился в правление нового властителя; при мне такого не было.
        Хотя ещё неизвестно, чем закончится создание маяка. Мои сооружения рушились через неделю-другую. Надо будет посмотреть, что сейчас творится под Риверской банкой. Посмотреть и постараться понять происходящее.
        Вновь я нырнул в подводную Прорву и, так же как в первый раз, ужаснулся нестойкой хрупкости всего сооружения. Зато окаменевший червь впаялся в тонкие стены, став их частью, так что в любом случае кобольдам не удастся обрушить маяк. Если это сделать, худо придётся не только побережью, но и пещерам - подземным и подводным.
        Смотрю, пытаюсь понять… вот скала - почему она не падает? Да потому что её удерживают прочные нити заклинаний. Откуда магическая сила в этих заклятьях? Притекает вот по этим струнам. А дальше? Струны должны где-то сходиться, но этого нет. Непонятно…
        Мне чудилось, будто я вишу в пустоте и рассматриваю свысока сложнейшую паутину, сотканную волшебниками кобольдов. К несчастью, паутина разорвана, чего-то в ней не хватало, некоей важной части, возможно - самой важной. Никому из земных магов было бы не под силу сплести столь всеобъемлющую сеть заклинаний. Такое могли сделать только кобольды, когда они работают все разом. И всё же в их творении зияла брешь… то ли сеть была не закончена, то ли - разрушена.
        Раз за разом я прозванивал, проглядывал, выверял систему магических нитей, созданную извечными врагами рода людского. Я знал, что мне не вмешаться в чужое дело, ничего не подправить и не изменить там. Сила, питавшая паутину, была равно чужда как человеческому волшебству, так и бесхитростной магии Оси. То была багровая энергия глубин, которая заставляет взрываться горы и извергаться вулканы. Она не фонтанирует каскадом и не подчиняется изощрённому человеческому разуму. Ни один самый чёрный колдун не способен ею управлять. Она подвластна лишь злобе и хитрости кобольдов… да и то - подвластна ли? Может быть, дело обстоит ровно наоборот - кобольды служат той силе, что наполняет их, побуждая к жизни и работе. Так природная магия заставляет двигаться кристаллоид и одушевляет свои истинные творения - мелкую нежить, наполняющую леса, долины и дома людей.
        Чем-то сила глубин была сродни магии драконов, которую ещё никто не мог направить на созидательные цели. Сила хаоса, что царит в сердце Земли.
        Некоторое время я ласкался этой мыслью и даже придумал на её основе несколько изящных парадоксов, но потом понял, что все мои построения высосаны из пальца. Магия драконов была беспросветно черна, холодна и спокойна, а эта светилась и ежеминутно готова была взорваться.
        На свете есть немало сил, с которыми приходится сталкиваться и даже использовать, хотя они навечно останутся чуждыми человеку.
        Постепенно становилось ясно не только строение, но и предназначение отдельных элементов сети, выстроенной кобольдами. В подводной Прорве, где пещеры спускались едва ли не к самому слою магмы, энергия хаоса концентрировалась и принимала упорядоченный вид. Упорядоченный хаос - звучит дико, но у меня нет других слов. Таких мест, собирающих тёмную силу, по всей Земле нашлось три, и всё это богатство сбрасывалось в истинную Прорву, туда, где я некогда добыл зародыш Черепахи.
        Пробиваясь к своему сокровищу, я во множестве рассекал гудящие магические струны и преодолевал огненные реки медленно текущей лавы. Я воспринимал преграды как удивительные природные явления, возникшие сами по себе и столь же бесцельно существующие. А теперь видел, что это части единого механизма, охватившего чуть не всю Землю, отлично продуманного и… хотелось бы сказать: «отлаженного», - но именно этого я сказать и не мог.
        То, что я когда-то сломал, испортил и сжёг, давно было исправлено, но никакого порядка в подземном хозяйстве не возникло. Сила бессистемно истекала во все концы, вызывая подгорные бури, обвалы и землетрясения. Кобольды, о которых твердили, что они всегда знают, где предстоит быть катастрофе, на самом деле гибли сотнями в родных норах, и в половине случаев несчастье бывало вызвано их собственными заклинаниями.
        И лишь потом, причём не находясь в Оси, а проснувшись утром и обдумывая предстоящий день, я понял причину такового несчастья.

* * *
        Чужак двигался по Медовому острову.
        Я заметил его издали, когда он только высадился на берег. Сверху, из Оси, чужая магия выглядела мутными светящимися пятнами, и на Медовом, где никто не колдовал, эти пятна сразу бросались в глаза.
        Незнакомый колдун высадился неподалёку от того места, где причаливал к берегу и я. Разумеется, он сразу обнаружил могилу Скорна и меч с наложенным на него заклятьем. Попытался выдернуть меч из камня, не сумел и принялся раскачивать рукоять, стараясь переломить клинок. Этого у него и подавно не получилось.
        Чародеишко был посредственный и сразу мне не понравился. Тем не менее я следил за ним, не вмешиваясь. Он-то хамничает, находясь в обычном мире, а я слежу за ним из Оси и не могу даже дать ему щелбана, чтобы не совал свой нос, куда не следует.
        Наконец он угомонился и, оставив могилу в покое, отправился в глубь острова. Магией он пользовался без зазрения совести, и мне пришлось несколько раз вмешиваться, чтобы успокоить Ось. Силы для этого почти не тратились, но следить нужно было в оба, поскольку дуралей был совершенно непредсказуем.
        То, что он направляется к Оси Мира, стало ясно с первой минуты, но что там делать чародею такого ранга?
        Немного подумав, я решил остановить самоубийцу, выслав ему навстречу Хрустя, так же как Растон высылал его ко мне. Встреча двух дуболомов оказалась короткой и печальной для кристаллоида. Невидимой для простого глаза молнией мелькнуло заклинание, выступ на плечах ледяного гиганта разлетелся вдребезги, и Хрусть застыл на полуприседе. Всё случилось настолько неожиданно, что я тоже застыл дурак дураком.
        Мерзавец, ни за что разрушивший безобидного Хрустя, довольно потёр ладошки и, кажется, засвистал какой-то мотивчик.
        Моим первым желанием было напрочь снести выступ, что торчал на плечах у незваного гостя, но я сумел сдержаться. В конце концов, разрушения не так велики, Хрустя можно починить. Я нашёл подходящую ледыху, прилепил её на место прежней головы и зажёг голубоватое пламя природной магии, заставлявшее двигаться неживую громаду. Вроде бы получилось неплохо, во всяком случае, Хрусть немедленно возобновил поклоны, приглашая в гости пустое место, что находилось перед ним.
        В чём-то он был прав, с этой минуты чужак стал для меня пустым местом. Я проследил за ним до самой воронки, окружавшей Ось Мира. Чародей остановился на краю обрыва и принялся читать одно из своих паршивеньких заклинаний. В эту минуту он был очень похож на некроманта из непрочитанной книги. Ось безучастно впитывала хилые волны магии, которые посылал пришелец. Мне даже не пришлось ничего поправлять. Затем неудачливый искатель могущества поднялся в воздух и спланировал вниз, в середину Оси.
        Даже если бы я хотел что-то предпринять, я бы не смог этого сделать. Меня на мгновение ожгло не то холодом, не то жарой, душу стегнуло истовое желание дурака:
«Власть! Власть над миром!» - а в следующую секунду от чародея осталось облачко мути, тут же исчезнувшее без следа. Материальная природа незваного гостя тоже не устояла, лишь мелкие брызги секанули в разные стороны, спалив мою верёвку, что по-прежнему свисала с обрыва, и углубив воронку разом на целую пядь.
        Лишь теперь я понял, что означают полосы чуть более тёмного оттенка, нежели окружающий лёд, которые хоть и с трудом, но можно разглядеть на зеленоватой стене. Вспомнились слова Растона: «Там много останков нашего брата размётано…» Вот такая судьба была уготована и мне. Хорошо, что в ту минуту меня не интересовали ни власть, ни могущество, и даже мысли о мести я отложил на потом.
        А что касается погибшего чародея, то в момент гибели у него и впрямь была власть над миром. Только воспользоваться ею он не успел. Власть - вещь преходящая, и чем больше власть, тем быстрее она проходит.

* * *
        Кто бы мог подумать?.. Уж, во всяком случае, не я. Даже когда я поселился в доме Растона и всякий день ходил к Оси, я не думал, что когда-нибудь поступлю столь немыслимым образом.
        Кристалл сиял передо мной ровным негаснущим светом. Драгоценнейший из артефактов, некогда с бою взятый у народа кобольдов, в самой глубине чудовищной Прорвы. Зародыш Великой Черепахи. Древние верили, что на её спине держится земной круг. А я добыл Черепаху, и носил с собой, и использовал в бою, едва не погубив Землю. И вот теперь я второй раз протянул руку, чтобы взять то, что мне не принадлежит.
        За полтора столетия, что камень пробыл у меня, рука привыкла ощущать гладкость его граней. Камень льнул к ладони, и всё в душе кричало: «Это моё! Я добыл его, отняв у мерзких тварей, я хранил его долгие годы, и он должен принадлежать мне!»
        Я не сопротивлялся этой силе, сопротивляться ей бесполезно. Я даже не сделал единого шага, поскольку в Оси нет расстояний, и здесь не нужно делать шагов. Я просто разжал пальцы, положив кристалл на безобразный алтарь, с которого взял его полтора столетия назад.
        Древние были правы: Земля действительно стоит на спине Великой Черепахи. И неважно, что на самом деле шар Земли кружится в вечной пустоте; если не будет Черепахи, Земля рухнет внутрь себя, обратившись в дым и хаос. А я, ничтоже сумняшеся, сорвал с места основание Земли, положил его в карман и ушёл, довольный своим геройством.
        И теперь, сокрушённый и униженный, я принёс камень обратно.
        Не знаю, что делали подземные жители, увидав возвращённое сокровище. Может быть, они прыгали, извивались и ликовали по-своему. Быть может, лежали ниц, не смея встопорщить усов. А возможно, просто удовлетворённо хрюкнули и продолжили заниматься своими делами. Я ничего этого не видел, потому что видеть не хотел. Кобольды не стали мне симпатичнее оттого, что я узнал, чем и как они живут. Но они живут под землёй и ещё меньше нас заинтересованы в землетрясениях и внезапных извержениях вулканов. Вся сплетённая ими магическая паутина направлена на то, чтобы силами хаоса поддерживать мировой порядок. И Великая Черепаха была сердцем этого удивительного явления.
        Кто знает, когда ползучие кобольды сумели бы найти возрождённый зародыш, возможно, к тому времени ни под землёй, ни на поверхности было бы уже невозможно жить. Но у меня хватило силы исправить зло, которое я причинил в те времена, когда считался светлым магом.
        Вернув кристалл, я забился, словно волосатый кобольд, в свою нору и неделю пил без просыху. Фляжка поила меня самой горькой водкой, но это было ничто по сравнению с той горечью, что жила в душе.
        Проснувшись в очередной раз, я привычно прильнул к волшебной фляге и содрогнулся от неожиданно кислого вкуса. Более злого кваса пробовать мне ещё не доводилось. Глоток зверского пойла продрал меня изнутри, заставив мгновенно протрезветь. Разумеется, фляжка была тут ни при чём, не та это вещь, чтобы управлять владельцем и указывать, что ему пить. Просто я сам понял, что пора возвращаться к жизни, и таким варварским способом рассеял алкогольный дурман.
        Во время моего запоя Тюпа исправно дважды в день подметал полы и, вопреки приказанию, поддерживал огонь в очаге, так что особого урона жилище не претерпело. Хотя, возможно, начав мёрзнуть, я сам приказал Тюпе заняться очагом. А что касается колдовства в пьяном виде, то я, как всякий человек, не склонный к самоубийству, давным-давно заблокировал у себя эту способность.
        Теперь я был способен смотреть в лицо правде и глотать горькие пилюли. И, войдя в Ось, я отправился в Истельн, в самую столицу, куда прежде остерегался заглядывать.
        Оглядев город с высоты птичьего полёта, я не обнаружил никаких разрушений. Дома немногих горожан, осмелившихся выступить на моей стороне, оставались целыми, и старые хозяева жили в них по-прежнему. Каюсь, я почувствовал нечто вроде разочарования, обнаружив, что Галиан предусмотрительно отказался от репрессий и не стал наживать себе дополнительных врагов. Во время беспорядков наколдованные солдаты Галиана не вмешивались в столкновения между людьми, а всего лишь следили, чтобы в городе не начались погромы и пожары. И, разумеется, Галиан не стал никого преследовать… Это было умненько с его стороны. Моё отношение к Галиану не улучшилось, но признать за ним некоторые способности - пришлось.
        Во дворце - в моём бывшем дворце! - в этот день проходил приём, и я имел удовольствие взглянуть на Галиана в торжественной обстановке.
        Великий Галиан оказался плюгав и даже на троне выглядел не государем, а лавочником. Окружающие этого не замечали, обманутые несложным колдовством, но я-то видел истину! Галиан изо всех сил тщился выглядеть величественным и уверенным, но сквозь важные жесты и веско роняемые слова просвечивали тревога и недоумение. Ещё бы! - все его проекты заканчиваются удачно, но идут не так, как было задумано. Кобольды ушли с серебряных приисков, но ни одна ловушка не сработала, а часть и вовсе пропала, как не было. А что касается отмели с самозародившимся там маяком, то Галиан, конечно, делал вид, что всё так и было задумано. Он даже наколдовал сотню бочек смолы, чтобы поддерживать огонь в пасти своего окаменевшего зверя. Люди Галиану поверили, но ведь самого себя не обманешь. И Галиан, сохраняя уверенный вид, на самом деле мучился злейшей из пыток - неизвестностью.
        Глядя на надутую Галианову физиономию, я даже расхотел его убивать. Больше всего хотелось щёлкнуть Галиана по носу; жаль, что Ось Мира не позволяет мне этого маленького удовольствия.
        Пришлось уходить, не насладившись местью.

* * *
        В Прорве я больше не появлялся, было бы слишком больно смотреть, как подземные уроды обхаживают мой камень. Но я видел, что напоённая магией глубин сеть обрела смысл, обратившись в единое целое. Хаос был взнуздан, и кобольды могли управлять им.
        Какой-то месяц назад я бы ужаснулся при мысли, что в лапы коварным тварям попадёт подобная мощь, но теперь был спокоен, и не потому, что сам владел силой ещё большей. Я пришёл к осознанию простой истины: в мире нет зла. Есть глупость и непонимание, которые порой творят чудовищные вещи, но зла нет, потому что оно никому не нужно. Кобольдам нечего делать на поверхности, их встречи с людьми всегда были случайными. Даже сталкиваясь в шахтах и пещерах, мы прежде умели разойтись миром, если только бессмысленный страх не заставлял хвататься за оружие и бормотать заклинания. А жесточайшие атаки последних десятилетий - в них виновен я. Лишившись святыни, кобольды были вынуждены уходить из недоступных человеку глубин, где стало слишком опасно. Они не оставили попыток вернуть камень и шли по моим следам, уничтожая маяки, которые я ставил на Риверской банке, и отчаянно атакуя те шахты, где чуяли мою руку.
        Полтора столетия длилась эта война, а я любовался зелёным камнем и жил в полном согласии с совестью. Пожалуй, те, кто называет меня сейчас повелителем зла, не так далеки от истины.
        Теперь кобольды получили обратно зародыш Черепахи, и война прекратится сама собой, потому что с самого начала не имела смысла.
        Глупость и непонимание возопят, что, получив зародыш, кобольды стали непобедимы. Они могут сотрясать землю, колебать моря и пробуждать вулканы. Багровая сила, таящаяся в сердце Земли, способна за короткий срок уничтожить всё человечество. А разум спросит: «Зачем?» Кобольдам не нужны наши дома, пашни и дороги. Города не мешают им, скорей всего, подземные жители ничего не знают о наших городах. Они хотят спокойно жить под толщей камня, и, значит, им нужно, чтобы земля не сотрясалась, море не колебалось сверх необходимого и вулканы не просыпались в недобрый час. А что при этом станет хорошо и людям тоже, то, честное слово, подобная мысль может огорчить только очень глупого и ничего не понимающего кобольда. А такой, ежели вдруг родится, долго не протянет. Глупые и непонимающие в пещерах не выживают. То, что я вышел из Прорвы живым, - исключение, подтверждающее правило.

* * *
        Некоторое время я вёл жизнь праздного путешественника. Окунувшись в Ось, бродил по свету, навещал страны, где когда-то бывал, и заглядывал в такие места, о которых никто из живущих и помыслить не мог.
        Между прочим, я отыскал Гроста. Умница-дракон не стал возвращаться в родные места, а умотав чуть не на половину земного круга, поселился среди невысоких гор, со всех сторон окружённых безводной пустыней. Лучшего места он выбрать не мог. Люди в этих краях не селились, а вараны и дикие верблюды водились в достаточном количестве, чтобы прокормить пришлое чудовище.
        Нашлись вскоре и люди, вернее, один человек. Босоногий старик в ветхом халате и тюрбане, венчавшем плешивую голову, ежедневно прилетал к логову дракона на волшебном ковре, таком же драном, как и его халат. Устроившись неподалёку, залётный старик заунывно играл на флейте. Близко к отдыхающему дракону он не подходил, а переваривать сожранного верблюда музыка не мешала, поэтому Грост не трогал старичка.
        Драконы любят музыку, хотя вкусы у них странные. У старичка тоже были странные вкусы, а быть может, он просто знал, какие напевы успокаивают озлобленного дракона. Грост лежал, прислушиваясь к переливам флейты, и иногда дёргал ухом, словно собака, отгоняющая муху. Картина эта умилила меня несказанно. Умилил не Грост, с ним было всё ясно, а старичок. Приручить таким образом дракона можно, но для этого потребуется лет пятьсот, а старик не протянет и десятой части такого срока. Да и силы особой в нём не заметно. Так, колдунишка, каких много. Тот дурак, что на моих глазах сгорел в Оси, был куда круче. Но и он не сумел бы совладать с драконом. Одно дело - приучить к себе зверя, чтобы он не убил тебя, совсем другое - заставить его слушаться.
        Я представил, что будет, если забавный старик добьётся своего. Грост успокоится и станет мирным, насколько вообще может быть мирным дракон. Старик сможет подойти к чудовищу вплотную, положить руку на иссечённую в боях броню, сможет задать вопрос и услышать ответ. Драконы умеют разговаривать, хотя и не способны произносить слова. Они говорят мысленно. Мысли драконов коротки, просты и несомненны. Драконы не рассуждают, а изрекают истины и поэтому слывут мудрецами. О чём сможет говорить с драконом старик?
        Наверняка босоногий дервиш понимает, что его задача невыполнима, но он прилетает каждый день и играет на флейте, словно годы его не сочтены и пятьсот лет в запасе всегда найдётся. Так, наверное, и должен поступать человек, знающий, зачем живёт.
        Как я ему завидую.
        Мне хотелось сделать старику хоть что-то хорошее, но оказалось, что всей моей силы не достаёт на такую простую вещь. Дервиш ходил босиком и в драном халате не потому, что не мог разжиться обувью и одеждой поновее, а просто по привычке. От жизни ему было ничего не нужно, разве что ковёр-самолёт малость побыстроходнее той почтенной древности, которой он пользовался. Но тут я ничего не мог поделать. Древняя вещица летала, используя природную магию. Она была сродни Оси Мира и растворилась бы в ней при первом прикосновении, как это случилось с заячьей шкуркой, о которой я не перестану сожалеть.
        Единственное, что я сумел сделать, - незаметно подсказать, какие мелодии нравятся Гросту больше всего. Теперь, чтобы успокоить и приручить дракона, старикану потребуется не пятьсот, а каких-то двести лет. Жаль, что и этот срок абсолютно недостижим.
        Трудно утверждать наверняка, но мне кажется, что Грост почуял моё присутствие. Явно он никак себя не выдал, но есть мелкие чёрточки, по которым можно судить о таких вещах. Человек незнающий удивится: какие могут быть мелкие чёрточки у дракона? - но я много возился с драконами и знаю, что говорю. Драконы - существа насквозь магические, так что нет ничего удивительного, если они воспринимают магию Оси, «видят» её, как мы видим воду. А то, что Грост не стал в открытую признавать меня, говорит только об одном: появление хозяина в виде бесплотного призрака выпадает из системы привычных представлений и, пока не несёт угрозы, не требует никакой реакции. Раз по этому поводу нельзя изречь прописной истины, следует промолчать.
        При взгляде из Оси Грост казался непроницаемо чёрным, что неудивительно, если учесть, что магия драконов напрочь чужда природной. На чём основано это волшебство, сказать трудно. Даже хозяину дракон не позволит ковыряться в своей душе. Магия Земли, воплощённая в Великой Черепахе, также чужда драконам, это я выяснил не так давно.
        Рассуждатели из числа учёных дуралеев, говоря о драконах, твердят о силе
«Извечного Зла». Именно так, со всех заглавных букв и ничуть не меньше. Помилуйте, какое Извечное Зло? Гулл - дракон, развоплощённый во время битвы на Медовом Носу, любил, чтобы ему почесали загривок. Глухой Пэт даже смастерил специальную чесалку, этакие грабли с зубьями в виде стальных клинков. Как вам кажется, Извечному Злу можно почесать загривок? Такое прилично кошке, но не этической категории. Впрочем, те же рассуждатели числят котов, особенно чёрных, по тому же злодейскому ведомству. А уж меня наверняка прописали этого ведомства главой. Жаль, что мне не над кем начальствовать.
        Древние мистики, те, что считали Землю плоской, называли отцом драконов Уробороса - сказочного Змея, способного сожрать весь мир. Уроборос лежит в море, обвивая кольцом землю, и грызёт собственный хвост, ибо ничто другое не может утолить его голод.
        Красивая сказка и наивные представления… Но ведь Великая Черепаха, на спине которой покоится плоская Земля, существует, хотя и не в том виде, как представлялось предкам.
        И я отправился искать Уробороса или то, что может быть им.

* * *
        Легко искать, когда знаешь, что ищешь, а вернее, когда знаешь, каким должно быть то, что ищешь. Первый раз зародыш Черепахи я отыскал случайно, а чтобы найти его второй раз, потребовалось всего полчаса. Теперь я оказался в положении - пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что.
        Ох уж эти сказки! Сплошное найди да принеси. Назвался груздем - полезай в кузовок. А если груздю охота пребывать в лесу, а не в кузовке?
        Я уже догадывался, что Уроборосу, ежели таковой сыщется, место где угодно, только не в моей корзине, и искал по большей части из любви к искусству, желая знать, а не владеть.
        Когда я впервые увидел это чудовище, я очень похвалил себя за предусмотрительное решение не присваивать его, а всего лишь изучить. Уроборос действительно лежал в океане, просто потому, что на земле для него не хватило бы места. Змеем его назвать язык не поворачивается, а другого поименования ему нет. С непривычки его можно было принять если не за горную цепь, то за древний оборонительный вал, с неведомой целью насыпанный на морском дне. Там, где подводные течения смели напластования ила, можно было разглядеть шкуру, покрытую костяными бляхами. Донные черви изгрызли кость, она осыпалась неопрятной трухой, но изнутри нарастала новая чешуя, бронёй прикрывающая живое тело.
        Местами слежавшийся ил почти полностью скрывал чудище, лишь бесконечно длинный холм открылся бы взору, способному видеть сквозь вечную ночь морских глубин. С поверхности сюда не проникал ни единый лучик, только глубоководные медузы и стеклистые рачки мерцали обманными, ничего не озаряющими огоньками.
        Мне темнота ничуть не мешала, я искал, ориентируясь не на вещный свет, а на источники магической силы. И тут уже пройти мимо было нельзя. Бесконечное туловище Уробороса казалось рекой сияющей тьмы. Профаны полагают, что тьма - всего лишь отсутствие света, что она может только скрывать. Неправда! Тьма сияет так же ярко, как солнце, и так же освещает мир, только со своей, тёмной стороны. Зла нет нигде, но тьма и свет, жар и холод, движение и покой есть и будут всегда.
        Целый час я следовал за извивами бесконечного тела. Быстроходному кораблю, чтобы повторить по поверхности мой маршрут, потребовалась бы не одна неделя. Наконец я увидел… хвост. Украшенный костяными шипами, он свешивался с обрыва. Иногда он вяло подёргивался, и тогда целые скалы срывались в подводный каньон.
        А говорят, Уроборос замкнут в кольцо и пожирает свой хвост! Я усмехнулся и отправился искать голову зверя.
        Вот уж что-что, а голова Уробороса илом покрыта не была! Течение тут существовало исключительно в сторону пасти. Собственно, вода оставалась неподвижной, но нескончаемым потоком текли в бездонную утробу обитатели моря. Рыбы, крупные и мелкие, сбившись в стайки и косяки, дружно плыли на съедение. Промысловая треска, и мойва, которую ловят только ради наживки, сельдь и сельдяная акула… какие-то вовсе не промысловые рыбы вроде минтая, который считается среди моряков несъедобным, колючий морской чёрт и электрический скат - все равно исчезали в разверстой глотке. Крабы, перебирая коленчатыми ногами, бодро бежали навстречу гибели, колыхались полчища медуз, пульсировали прозрачные веслоногие рачки, а если прищуриться, можно разглядеть самых крошечных обитателей моря, торопливо вспарывающих плавательными ворсинками воду в неистовом желании накормить собой повелителя вод.
        Зрелище грандиозное и отвратительное.
        Но не это поразило меня всего сильнее. В сияющей черноте я увидел тьму ещё более беспросветную, если, конечно, возможны градации беспросветности, а посреди неё - нечто ослепительно белое.
        Уже через мгновение я понял, что находится передо мной.
        У некоторых рыб в голове встречается необычная кость: узорчатая, фарфорово-белая, очень твёрдая и тяжёлая. Она давит рыбине на мозжечок, помогая находить вертикаль в мире, лишённом верха и низа. Уроборос - не рыба, но в голове у него находилась такая же кость. Я отлично видел её - единственный белый предмет в чёрном теле. Костяга длиной всего три вершка, но весом почти в пуд; её покрывали причудливые борозды, словно кость копировала извилины мозга, в котором уместилась. На что она там давила, что позволяла ощутить, не мог разобрать даже я, но одно видел ясно и несомненно: белейшая костяшка, столь малая по сравнению с телом чудовища, была источником чернейшей магии, что разливалась окрест. Всё остальное - не более чем мясо, живущее за счёт вечного пожирания самоотверженных даров моря.
        И ещё я вдруг осознал сиюминутный эгоистический смысл безобиднейшей с виду фразы:
«В голове у него находилась кость».
        С виду безличный, но на деле жадный глагол «находиться». «В отрогах Тимена находится серебро» - значит, туда приходят старатели, железными мотыгами вспарывают нутро горы и находят серебро. «В желудке кашалота находится амбра» - значит, китобой железным гарпуном пронзит кита, вспорет ему брюхо и найдёт в желудке комок амбры. «В голове Уробороса находится волшебная кость…» - её покуда никто не нашёл, но когда-нибудь явится великий маг, море вскипит небывалой битвой, и побеждённый Уроборос всплывёт кверху брюхом, а узорчатая кость больше не будет находиться в его голове, она будет найдена.
        Люди не придумали слов, за которыми не скрывалась бы жажда обладания. Скажешь: «в голове имеется кость» - и понимаешь, что кто-то алчный хочет её иметь. «В голове была кость» - тут алчности не осталось, одно сожаление: мол, была да сплыла. Но если она не была, а есть, значит, кто-то мечтает её скушать. А когда человек мечтает, жаждет, хочет - он добьётся своего.
        Мне зябко представлять того, кто станет владельцем подобного артефакта. Сила этого предмета столь же велика, что и у молота Тора, но бьющий молотом бьёт и по себе самому, а Уроборос не знает ограничений. Уроборос столь же могуч, как и Великая Черепаха, но Черепаха только защищает и оберегает, а кость Уробороса способна на всё. Тот, кто добудет её, сможет творить драконов и не приручать их, не зная, что выкинет чудовище в следующую минуту, а повелевать, приказывать, как хозяин приказывает собачонке.
        Все эти картины я видел ясно, как действие на сцене кукольного балагана.
        А ведь это далеко не всё. Полностью осознать возможности артефакта сможет лишь тот, кто возьмёт его в руки. И если такой гений объявится, то конец нашего мира наступит скоро и неизбежно. Человек, убивший Уробороса, спустится под защитой драконов в Прорву и заберёт зелёный кристалл, вокруг которого сплетаются нити багрового колдовства. Теперь-то я вижу, что нити, спряденные трудолюбивыми кобольдами, складываются под землёй в единую картину, очерчивая образ всепланетной Черепахи, той самой, на чьей спине держится земной круг. Настоящая Великая Черепаха держит землю и живёт в земле, а то, чем владел я, жалкий слепок, пародия, воспоминание о том, что должно быть. И если вновь забрать яйцо, Земля пусть не сразу, но рухнет.
        И ещё… Зелёный кристалл и багровая магия глубин держат Землю. А что держат белая кость и чёрная магия водной пучины? И ещё есть золотистое сияние человеческого волшебства, есть бесцветный или чуть голубоватый, почти невидимый поток природной магии, фонтанирующий в Оси Мира. И нет ничего, что могло бы ограничивать их, придавать порядок и смысл. Или я просто не знаю об этих артефактах, как ещё недавно не знал о сокровище, скрытом под черепом Уробороса.
        Я незримо висел над царём вод и думал обо всём этом, а рыбы продолжали плыть, бесконечной чередой скрываясь в чёрной дыре его глотки. И невольно возникала мысль, противная всему обдуманному ранее. Море кажется безбрежным, хотя на самом деле это не так. Оно богато, но и ему есть предел. Когда-нибудь Уроборос сожрёт всё, что плавает в океане, и тогда настанет черёд земли. Если, конечно, прежде не убить змея и не забрать белую кость, дразнящую призраком чёрного всемогущества.
        Я не знал, что делать, а вернувшись домой и открыв книгу мага, увидел чистые листы. Никто прежде не сталкивался с подобными вопросами или, во всяком случае, не обсуждал их наедине с листом бумаги или в беседе с колдуном, равным по силе.
        Оставалось просить помощи у того, кто знал Ось Мира гораздо лучше, чем успел узнать я.

* * *
        Найти Растона оказалось непросто. Старый чародей жил, не проявляя даже искры волшебства. Впрочем, трудно - не значит невозможно. Я нашёл его в маленьком приморском городке, далеко на юге. По всему видать, старику ужасно надоели льды и вечная зима. Растон жил открыто, у всех на виду, так что никто не мог заподозрить в нём великого мага, впавшего в старческую немощь.
        Я ещё не придумал, как буду разговаривать с Растоном, ведь для обычных чувств я неощутим, а колдовать в этих местах мне бы не хотелось. Не хватало ещё навести на след старика какого-нибудь шакала из тех, что добивают впавших в ничтожество колдунов, чтобы воспользоваться магическими кунштюками, собранными за долгую жизнь.
        Но Растон, видимо, слишком сроднился с Осью Мира, потому что сразу заметил моё присутствие. Он поднял голову, улыбнулся вечернему небу и негромко сказал:
        - Ну, здравствуй. Я думал, ты явишься ко мне гораздо раньше.
        - Я хотел разобраться сам, - ответил я.
        - Хорошо. Я рад, что не обманулся в тебе. И как ты, разобрался?
        - Нет.
        - Это тоже хорошо. Человек, который совершенно точно знает, что надо делать, непременно делает ошибки.
        - Но делать всё равно нужно. Тот, кто колеблется всю жизнь и вовсе ничего не делает, совершает ошибку куда более серьёзную.
        Растон промолчал, мелко кивая, так что непонятно было, согласен он со мной или у старика просто трясётся голова.
        Тогда я спросил:
        - Ты долго жил на Медовом, был хозяином Оси. Почему ты не узнал о мире всё, что может узнать человек, и не исправил то, что можно исправить?
        - Я не был хозяином. Подобная сила хозяев не потерпит. Ей можно только служить. Тот, кто приходит властвовать, не проживёт в Оси и единого мига.
        - Это я знаю. Одного такого я успел увидеть. Но пускай ты не был хозяином, но ты видел устройство мироздания, и у тебя было довольно времени, чтобы понять его. В мире есть великие артефакты, один из них ещё недавно был в моих руках, но коснувшись Оси, я понял, что не имел права владеть подобным предметом. Я вернул Великую Черепаху на законное место…
        - Значит, мир ещё немного постоит, - ответил Растон, безмятежно улыбнувшись.
        - Так почему ты не отнял у меня зародыш Черепахи ещё сто лет назад и не отнёс его в Прорву? Сколько несчастий ты мог бы предупредить!
        - Потому что это не моя, а ваша жизнь, и не я, а вы должны решать, как поступить с миром, доставшимся вам в наследство. Может быть, вы желаете его уничтожить, а я ни с того ни с сего начну мешать вам. А на это очень похоже. Молот Тора бил уже трижды. Ещё один удар, и мы провалимся в тартарары.
        - Один человек, даже если у него достало силы коснуться молота Тора или зародыша Черепахи, не имеет права решать судьбы мироздания!
        - Ты совершенно прав. Но ведь и я тоже один. К тому же, в отличие от вас, я сполна прожил свою жизнь. Так что решать всё-таки тебе, хотя ты и не имеешь этого права.
        - Ты мог хотя бы предупредить меня, когда я, как последний дурак, лез в Прорву.
        - А ты бы послушался? Тебя можно было остановить, только убив. А если убивать самых лучших, то мир провалится в тартарары ещё неизбежней.
        - Всё равно можно было что-то сделать…
        Растон поник головой и долго молчал. Потом произнёс:
        - Наверное, что-то сделать было можно. Но тут есть ещё одна загвоздка. Великие маги живут тысячу лет, а я провёл возле Оси срок вдвое больший, хотя пришёл туда уже не мальчиком. Я устал.
        Совсем недавно я слышал подобные слова и видел такой же тусклый взгляд. Мне было нечего возразить.
        А Растон продолжал говорить, медленно, как будто самому себе:
        - Я не знаю, проклят я бессмертием или когда-нибудь умру. Мне ещё хочется сидеть у огня, дышать чистым воздухом, наблюдать рассветы и закаты, любоваться красивыми девушками. Да, девушки до сих пор нравятся мне, если смотреть на них издали. Но я устал от волшебства, чудес, от силы, которая не вмещается в дряхлом теле. Я просто устал. Последние годы я держался только на чувстве долга и ждал, когда явится кто-то, способный взять на себя моё служение. На Медовый приходили многие, но души их были слишком мутны, и Ось убивала их, равнодушно и жестоко, как это умеет одна только природа. Тебе я сумел помочь. Думаешь, ты со своими обидами и желанием отомстить выжил бы, коснувшись Оси в первый раз?
        - Я и сейчас хочу отомстить.
        - Конечно, хочешь, но не сию минуту, а когда-нибудь потом. Сегодня у тебя есть дела поважнее, чем расквитаться с этим… как его?.. Галианом.
        - Мне очень хочется щёлкнуть его по носу, а большего он не заслуживает.
        - Думаю, когда-нибудь это желание исполнится.
        - И всё же, Растон, посоветуй, что мне делать с Уроборосом?
        - Чем помешал тебе старый змей?
        - Убивать его нельзя, поскольку он хранит последний из великих артефактов, не побывавших в руках людей. Но, если оставить всё как есть, он сожрёт море и землю, луну и звёзды, а потом и сам сгорит, пытаясь заглотить солнце. Мир рушится в его утробу, словно в бездонную прорву.
        - Это не единственная прорва, в которую рушится мир. Одну ты сумел заткнуть, Черепаха не позволит Земле провалиться внутрь себя. Но что ты скажешь об Оси Мира?
        - Она вращает Землю, - растерянно произнёс я общеизвестную истину.
        - Ты так думаешь? А в те времена, когда я постигал азы нашего искусства, думали иначе. В ту пору Земля была плоской, возлежала на спине твоей любимой Черепахи, и никто помыслить не мог, что она способна вращаться. Над Землёй вздымалась небесная твердь, и природная магия Оси не рассеивалась меж звёзд, а отражаясь от небес, дождём падала вниз, орошая и оплодотворяя всё. А ныне Покров небес сорван, шар Земли носится в космосе и магия Оси расточается в этой прорве. Попробуй разобраться с Покровом небес, тогда, быть может, поймёшь, что делать и с Уроборосом. Небо, земля и вода должны быть едины.
        - Покров небес? Я всегда воспринимал его как одну из аллегорий древней космогонии.
        - Теперь ты знаешь, что Великая Черепаха и впрямь держит Землю и Уроборос лежит в океанских глубинах. Так почему не быть и Покрову небес?
        - Где он? У кого? Как его отыскать?
        - Эти вопросы не ко мне. Ты лучше меня разбираешься в сегодняшней жизни.
        - Но я ничего не знаю о таком артефакте…
        - И это говоришь ты? - Растон усмехнулся, и странно было видеть усмешку на его бескровных губах. - А чем, по-твоему, можно развоплотить дракона?

* * *
        Колдовство высших степеней - занятие мужское. Среди прекрасной половины рода человеческого встречаются феи и ведьмы, колдуньи и чародейки. Маг - слово мужского рода. Считается, что женщинам этот уровень недоступен.
        Правило было бы неполным, если бы из него не было исключений.
        В святилище Анрат, несмотря на все преграды, я прошёл так же легко, как и в любое другое место на Земле.
        Святилище… можно подумать, что маг кому-то поклоняется там или кадит фимиам самому себе. Куда точнее подходит слово «лаборатория» или «мастерская», но люди вкладывают в них несколько иной смысл, представляя жилище алхимика, кузницу или мануфактурное производство, что не соответствует истине. Волшебники же, вопреки бродячему мнению, не знают иных слов, кроме тех, что созданы людьми. Так что пусть будет святилище. Всё равно когда о колдунье Анрат напишут увлекательный роман, гравёр вырежет на меди такие иллюстрации, что дом Анрат иначе как святилищем назвать не получится.
        Покров небес вовсе не имел никакого цвета, лишь чуть заметные искорки посверкивали в глубине. С виду он представлял собой кусок материи размером с головной платок, даже переплетённые нити вроде бы можно было рассмотреть, хотя никаких ниток там, конечно же, не было. В отличие от других великих артефактов Покров не излучал никакой силы. Чудовищные противоположности сходились в этой невзрачной тряпице. Нечто донельзя волшебное и в то же время бесконечно чуждое магии.
        И ещё… я чувствовал незавершённость этой вещи. Всякий артефакт, даже самая простенькая волшебинка, представляет собой вещь в себе, иначе он попросту не станет работать. А тут… чем-то маленькая тряпочка напоминала мне багровую паутину, сплетённую кобольдами: могучую, всеобъемлющую и не способную к работе, потому что у неё вырвали сердце. Возможно, дело в том, что сейчас артефакт был опустошён недавним использованием. Но я видел, что он постепенно восстанавливается и через полгода или год вновь сможет бесследно рассеять любое проявление магических сил, мощь которого хоть как-то ограничена.
        Этой вещью владела грозная старуха Анрат - единственная женщина, вошедшая в плеяду великих магов. Она была много старше меня, жизнь её клонилась к закату, но она по-прежнему оставалась грозной старухой, которая пятьсот лет назад поднялась в горние выси и сорвала Покров небес. Слабыми руками эту тряпицу было бы не удержать, а в битве на Медовом Носу Анрат сражалась жесточе, нежели более молодые маги.
        Хотя я находился в Оси, Анрат почуяла неладное и немедленно объявилась в своём святилище. Встревоженно огляделась по сторонам, резко каркнула:
        - Кто здесь?
        Лишь увидав старуху, я понял, что тревожило меня при взгляде на артефакт. Теперь все вопросы разрешились, я сразу успокоился. Всё-таки хорошо, что я не стал сразу хватать Покров, а дождался появления хозяйки. Правильный поступок всегда тот, что наиболее нравственен, об этом не стоит забывать.
        - Здравствуй, Анрат, - сказал я, желая, чтобы меня услышали.
        - Кто?.. - выкрикивала Анрат, спешно сплетая хитроумные узлы волшбы. - Кто здесь?
        - Ты меня не узнала? А ведь мы однажды встречались, совсем недавно, на Медовом Носу. Я тогда лишился одного из своих драконов.
        - Ты жив? Я думала, что стёрла тебя вместе с твоим чудовищем!
        - Как видишь, жив. И сейчас я пришёл забрать у тебя Покров небес.
        - Не выйдет! Меня не так просто убить!
        Я видел, что Анрат готова к сражению, но не знает, куда бить. Она чуяла чужое присутствие, но не могла понять, откуда я говорю с ней.
        - Я не собираюсь тебя убивать, - произнёс я как можно спокойнее, - да и не смог бы этого сделать, разве что ценой собственной жизни. Я пришёл за Покровом небес, а потом сразу уйду и постараюсь больше не тревожить тебя.
        - Ты его не получишь!
        - Я мог бы взять его минуту назад, пока тебя ещё не было тут, могу взять его и сейчас, так что ты не сумеешь мне помешать. Но я не хочу раздирать Покров небес, мне надо, чтобы ты сама отдала его, своими руками и по доброй воле.
        - Зачем?
        Всё-таки маг всегда остаётся магом. Прежде всего ему требуется знать, затем - мочь и лишь потом - всё остальное. И старуха, отжившая почти девятьсот лет, стоя перед лицом противника, пришедшего отнять самую ценную вещь из всего, что она скопила за свою невероятно долгую жизнь, не умоляла, не ругалась и не грозила. Она спрашивала, потому что понимать - важнее, чем иметь. Не ответить на её вопрос было бы самой большой несправедливостью, какую только можно измыслить.
        - Мы пришли в этот мир, - сказал я, - чтобы владеть им, создавать и устраивать. Но вместо этого мы растаскиваем его на куски, раздираем на части, и каждый тащит оторванное в свою нору. Рачительные хозяева так не поступают. В мире есть предметы, которыми никто не должен владеть, потому что они олицетворяют существование той или иной ипостаси этого мира. Насколько я знаю, таких предметов четыре, и три из них уже сорваны с мест и принадлежат отдельным людям. Более того, их уже использовали в битве друг против друга. Чудо, что вселенная уцелела в тот день. Теперь надо исправлять порушенное. Покров небес должен вернуться на своё место.
        - Какой в этом толк, если твою Черепаху раскололи на части, а молот Тора бил уже трижды?
        - Черепаху можно разбить лишь с четырёх ударов. Зародыш Черепахи остался цел, и я вернул его туда, где он должен быть. Теперь очередь за Покровом небес.
        - Никто не может поворотить время вспять. У меня уже не хватит сил, чтобы подняться в ту высь, где парила эта тряпица.
        - Она не просто парила. Покров небес - единственное, с помощью чего можно управлять природной магией. Некогда он сдерживал её поток, не давая бесследно исчезать в пустоте. А теперь мир истекает магией, как раненый кровью.
        - Ты мне-то не ври. Уж я-то знаю, что Покров ничем не умеет управлять. Простой тряпкой можно стереть со стола грязь, этой тряпицей можно стереть любую магическую сущность. И всё, не более того. Если бы я не использовала её так недавно, я бы попросту стёрла тебя сейчас, несмотря на все твои хитрости и уловки.
        - Ты права, пока говоришь о сущностях хоть как-то ограниченных. А ты не пробовала стереть своей тряпкой подземный хаос или Ось Мира?
        - Ты сошёл с ума! Люди не могут играть в такие игры!
        - Тем не менее они в них играют. И ты - первая среди игроков. Лишь потом Ашх добыл молот Тора, а я - яйцо Великой Черепахи. Ашх уже не сможет ничего исправить, он умер, но ты жива и должна вернуть Покров.
        - Ты оглох, да? Я уже говорила, что не смогу второй раз подняться в эти поганые горние выси. Там не было ничего, кроме пустоты и слепящего света. Там нечем дышать, не на что опереться, не на чем остановить взгляд. Такой свет ещё хуже, чем тьма, он выжигает не просто глаза, но душу. И в то же время нет ничего твёрже этой пустоты. Небесная твердь - она существует! Представляешь, каково было пробиться сквозь эту нематериальную твердь? И ты полагаешь, я поднимусь туда второй раз, чтобы отдать мой Покров?
        - Он не твой, это Покров небес. Он олицетворяет небесную твердь, в которую верили некогда и которой не стало в ту секунду, когда ты схватила Покров. Именно тогда мир изменился и медленно двинулся к гибели. Великий артефакт должен не пылиться в твоей кладовке, а покрывать хрустальные сферы, пусть даже они существуют только в нашем представлении. Ты уже стара, прежние подвиги тебе не по силам, поэтому я сам поднимусь в твои горние выси и, если не завязну как мошка в янтаре, попытаюсь расстелить Покров, где ему положено быть. Но ты должна отдать мне его.
        - Это-то тебе зачем?
        - Это нужно не мне и не мирозданию. Это нужно тебе, чтобы ты не осталась в памяти как человек, который схватил чужое - и не отдал, совершил ошибку - и не стал её исправлять.
        - Всегда удивлялась, глядя на заботливых палачей, - проскрипела Анрат. - Но обо мне можешь не заботиться, я как-нибудь сама разберусь со своей жизнью, смертью и посмертной памятью о себе. Я не стану отдавать тебе Покров - много чести для такого, как ты. Сумеешь - забирай и уматывай прочь! А меня оставь в покое.
        Она уже не сплетала в огненный кулак боевые заклинания, не пыталась найти меня и вступить в схватку. Наверное, она поняла, как и откуда я говорю с ней. Не знаю и не возьмусь судить о таких вещах. Анрат просто уселась на скамью, стоявшую у стены. Теперь она больше всего походила на то, чем и была в действительности: на бесконечно старую уставшую женщину.
        - Спасибо, мать, - сказал я.
        Святилище Анрат… или лаборатория… или сокровищница… как её ни назови, было богато убрано узорными тканями. Покровы на стенах, полу, столах. Расшитые шелками, украшенные жемчугом и самоцветами, в каждом из которых было довольно своей магии. Были здесь и другие волшебные вещицы, за любую из которых начинающий колдун отдал бы правую руку. У меня в пору могущества не было и четверти подобных сокровищ. Но мне был нужен лишь один, великий артефакт, не узнать который было невозможно, хотя я и не сумел сделать это, пока был в сокровищнице один, пробравшись туда, подобно вору.
        Теперь я видел Покров ясно, словно уже держал его в руках. При взгляде из Оси он блистал немыслимо алым, зоревым светом, мгновенно приковывал взор, хотя взгляд, не обременённый волшебством, вряд ли остановился бы на этой вещице.
        Я приблизился к Анрат, снял у неё с головы невзрачный серый платок.
        - Знаешь… - прошептала старуха.
        - Вижу, - ответил я.
        Лишь после этого я коснулся второй части Покрова, в глубине которой мерцали неуловимые звёздные искры.
        Внести развёрнутый Покров в Ось было бы невозможно, и я свернул его вчетверо и ещё раз вчетверо, пока он не обратился в тугой свёрток, но и тогда Ось возмущённо забурлила, почувствовав единственную силу, способную стать преградой её вольному течению. Оставалось надеяться, что, пока я держу Покров в руках, меня не убьёт. А там уж как судьба рассудит.
        Исчезая, я видел простоволосую Анрат, которая бормотала, раскачиваясь на лавке:
        - И даже проклятия ему не послать… Сиди и желай удачи мерзавцу, будь я проклята!

* * *
        Странным образом до сих пор я не пытался, находясь в Оси, подниматься вверх. Должно быть, идея плоской Земли слишком прочно пустила корни в моём сознании. Утекает магия, ну и пусть утекает, в мире её много, не убудет. Если бы не Растон, упомянувший о трёх прорвах, я бы ещё долго не задумывался, куда девается магия Оси. Она вращает землю, а дальше?
        Теперь, прижимая к груди скомканный Покров небес, я плавно возносился в те области, которые прежде назывались горними высями, а ныне ещё не получили своего наименования. Подъём можно было бы назвать приятным, если бы не мысль о чудовищной силе, что несёт меня. Проще было бы прокатиться верхом на ужаснейшем урагане: на торнадо, смерче, самуме или зимнем буране. Прежде, находясь в Оси, я в любой миг мог покинуть её, очутившись в ледяной камере, и уже через полчаса сидел бы в кресле перед очагом, попивая горячий сбитень из мёда с имбирём. Отсюда выходить было некуда. Покупая малину или забирая Покров, я переносил предметы или переносился собственной силой. При попытке двинуться наверх Ось начала перемещать не магическую мою составляющую, а меня во плоти.
        Я никогда не умел слишком хорошо летать, и высота, на которой я очутился, меня тревожила. Вспомнилась поговорка: «Сколько на коровушке шерстинок, столько и до небушка верстинок». Не знаю, сколько шерстинок на корове, но вёрст я пролетел уже немало.
        Постепенно полёт замедлялся, и вскоре я висел, напоминая муху, вляпавшуюся в клейстер. Лапками шевелить мог, но при этом никуда не двигался.
        Пора было действовать. Страшновато, конечно, но ведь я прилетел сюда не для того, чтобы болтаться, словно рыбий балык, подвешенный для копчения. Вот когда я пожалел, что у меня нет, как у кобольда, восьми ловких конечностей. Сейчас бы они очень пригодились. Два платка надлежало растянуть за углы, а для этого потребно как раз восемь рук.
        Я осторожно выпутал из комка по уголку каждого из платков, зажал их зубами. Не полагается этак обращаться с великими артефактами, но что делать? Останутся на магическом небосводе следы зубов - как-то их нарекут звездочёты?..
        Провёл пальцами вдоль краёв, чтобы ткань нигде не перекрутилась, а то сверну небо в жгут, вот тебе и апокалипсис. Есть ещё риск вывернуть небо наизнанку, положив наверх тот платок, что должен быть внизу. Но тут уже ничего не попишешь, я не Уроборос, костей в мозгу у меня нет, верха от низа в этом дурмане мне не отличить. Конечно, небо вверх тормашками не встанет, вверх тормашками встану я, очутившись по ту сторону небесной тверди. На такой риск пойти можно. Размажет меня по хрустальному куполу, и буду сколько-то недель наблюдаться в виде кометы - хвостатой звезды, обещающей беды и несчастья царствующим особам. Я уже довольно давно не царствую, но в отношении меня мрачное предсказание сбудется точно.
        Жаль, что в этом случае дело придётся заканчивать кому-то другому, и найдётся ли такой человек - неведомо.
        Всё-таки Анрат было куда легче. Конечно, ей пришлось добираться сюда своим ходом, но зато потом сдёрнула Покров - и все дела. Разбирать застеленную кровать всегда проще, чем стелить расхристанную. Уж это я знаю, за триста лет так и не научился как следует заправлять постель, а горничной у меня никогда не было; спальня - не то место, куда маг может без опаски пускать посторонних.
        Теперь неумёхе, не способному справиться с покрывалом на собственной кровати, выпало расстилать Покров небес. Будет у нас небо в морщинку и земля в складочку.
        Нащупав ещё две пары углов, я широко развёл руки, стараясь расправить платки как можно ровнее. Наивное желание! В тот же миг Покров вырвало у меня едва ли не вместе с зубами.
        А я-то переживал, удастся ли как следует расстелить скомканный Покров!
        Мне не пришлось делать ничего. Уловив поток магии, два невзрачных платочка мгновенно развернулись, надувшись, словно паруса, раздались вширь, и вот уже гигантское двойное полотнище заполоскалось в пустом прежде небе.
        Как Анрат сумела когда-то сорвать подобное великолепие? Откуда взялись у неё силы и решимость присвоить волшебство закатов и рассветов, смутную магию пасмурного неба и пронзительную июльскую синь? Наверное, никакой особой решимости здесь не было. Единственная из всех магов, Анрат сумела подняться в невообразимую высь, а там увидела чудо и схватила, не думая, как я когда-то цапнул зародыш Черепахи. У мудрых магов хватательный рефлекс развит точно так же, как и у новорожденных младенцев. А потом, даже если Анрат поняла, что наделала, ей было уже не повторить свой лучший полёт.
        Думается, Анрат давно всё поняла, иначе она не отдала бы без боя Покров небес.
        Славно размышляется о таких вещах, когда, выпав из Оси, летишь вниз головой, одну за другой отсчитывая верстинки, что от неба до земли. Болезнь высоты - многие волшебники, взлетев слишком высоко, разбиваются только оттого, что, забыв, где они находятся, предаются возвышенным мыслям.
        Превратить падение в полёт не так трудно, если умеешь хотя бы немножко летать и есть достаточно времени. У меня времени было с избытком, и вскоре я уже не падал, а довольно плавно спускался на далёкую пока ещё землю.
        Но до чего же холодно оказалось на высоте, будь она неладна! Как ни вертись, но я падал на заледеневший остров Медовый, вокруг которого вращается Земля. По всему видать, оттуда мне не уйти ещё много сотен лет, так что придётся привыкать к холоду, одиночеству и длинной, на полгода, ночи. Останусь жив, базарник купит на одном из рынков в северных краях медвежью шубу, крытую сукном, меховые катанки, унты или пимы… или что там лучше всего иметь на ногах в медовом климате… А покуда - поскорей бы опуститься на землю, чтобы не все силы уходили на полёт, а там наколдую защитный кокон. Должна же Ось понимать, что иначе я пропаду, не добравшись до дома.
        Анрат небось во время полётов не мёрзнет, она летучая ведьма, полёт почти не отнимает у неё сил. А я должен выбирать: или падать в тепле, или замерзать в полёте. Не может даже самый великий маг уметь всё. Анрат в Прорве, думается, и часа бы не прожила.
        Земля была близко, так что можно разглядеть не очертания острова, который раздался вширь и ушёл за обозначившийся горизонт, а линию берега, водную гладь, на которой почти не было плавучих льдов, и кораблик, стоящий на якоре возле самого запретного острова. Рыбаки, промышленники, китобои? Или ещё один соискатель земного могущества?
        По мере сил я принялся направлять полёт к кораблю. Кто бы там ни был, у них можно найти тепло, а возможно, и отдых.
        Трудно поверить, но мой спуск был замечен, и, когда я не слишком мягко шлёпнулся на камни, ко мне уже бежали люди. Первым делом на плечи мне накинули шубу, не медвежью, конечно, а важенковую, и сукном вовсе не крытую. Но те, дорогие шубы, были ещё в работе у скорняка, а эта, неказистая, но тёплая, спасла меня от холодины, которая царит на Медовом и в августе. На голову мне натянули лисий треух, и лишь потом парень, оставшийся в одной косоворотой рубахе, спросил:
        - Откуль ты свалился, мил человек?
        Зубы у меня лязгали, тело колотило, так что я и впрямь не смог сразу ответить на вопрос, а подумавши с полминуты, решил не открываться моим благодетелям. На севере колдунов не любят - и не без основания. Жизнь человеческая здесь сильно зависит от погоды, а у неопытного чародея… сами, наверное, знаете, что начинающий или глупый волшебник может ненароком устроить, взявшись колдовать. Но, с другой стороны, без волшебства люди по воздуху не летают…
        - Хозяин меня сюда закинул, - выговорил я, продолжая трястись. - У чародея я в услужении, да не угодил ему. День жаркий. А я шербет хозяину подал не со льда. Хозяин и разгневался. Я, говорит, тебя научу напитки остужать! Да и забросил прямиком сюда.
        - Да уж, - заметил парень в рубахе. - Тут на что ни глянь, всё со льда. Чего ж твой хозяин сам сюда не заявится, когда по холоду соскучал?
        - Он чародей, у него слуг довольно, - сказал я и, уходя от щекотливой темы, спросил: - Сам-то ты как без одежды?
        - Я привыкши. Да и тепло сейчас, лето на дворе. Лёд-то на солнышке тает. А на коче у меня другая шуба есть. Так что эту - носи на здоровье.
        Хороший был человек, и веяло от него уверенной доброй силой.
        Я порылся в поясе, нашёл не потраченную покуда золотую монету, протянул её своему спасителю:
        - На вот, за твоё тепло и доброту.
        - Тю! - присвистнул парень, разглядывая жёлтый кругляк. - Такой деньгой не за мою драную шубейку платить, а за боярскую шубу на седых волках.
        - Бери, не стесняйся, - сказал я. - Без твоей шубейки мне бы уже никакое золото было не нужно.
        - Бери, Артемий, - поддержал один из промышленников. - Не тем шуба дорога, что богата, а тем, что в мороз подата.
        - А и возьму! - вдруг согласился Артемий. - Это ведь у тебя золотинка? Так я из неё колечко справлю Олёне.
        - Невеста?
        - Круче бери! Жена! Ребятёнка она ждёт, уж недолго осталось. У нас так: родит тебе жена мальчишечку - дари ей перстенёк с зелёным камушком. А за девчонку - с красным. У меня уже изумруд приискан подходящий и гранат. Колечко хотел из серебра спроворить, но золотое показистей будет.
        - На счастье, - сказал я.
        Обычно маги счастья не желают, поскольку разучились говорить искренне, но тут пожелание сказалось само, и, значит, так и сбудется. А покуда будущий счастливец дождался, когда с корабля привезут запасную одежду, и все зашагали по берегу прямиком к могиле Скорна.
        - Там знак на берегу, - объяснял разбитной промышленник, - но поставлен странно, не для мореходов. С моря его плохо видать, да и невелик он. Вроде как меч в камень вделан, а для чего - не пойму. Но вделан на совесть - не вытащить. Должно, свинцом залито, а то я бы вытащил. Я бы и со свинцом вытащил, камень расколупать - дело недолгое, но зачем ломать? Люди старались, работали - стало быть, нужный знак. Понять бы, к чему он там…
        Под эти разговоры дошли к могиле. Проводник подёргал рукоять, показывая, как крепко вделана сталь в камень. Остальные пятеро промышленников уважительно качали головами, но силу пытать не торопились.
        - Свинцом залито, - уверенно повторил проводник.
        - Что-то не вижу я тут свинца, - возразил Артемий, ухватил рукоять и одним движением выдернул меч из каменного плена.
        - Ну ты силён! - восхитился проводник.
        - И где тут свинец? - спросил Артемий. Затем он прислушался к чему-то и добавил: - Шапки-то скиньте. При могиле стоим.
        - Откуда знаешь? - спросил кто-то.
        - Меч нашептал. Воин тут похоронен, Скорном звали. Видать, из западных, у них есть такие имена. И меч так же зовут.
        - А меч-то хорош, - произнёс промышленник постарше.
        - Хорош, да к делу не гож. Куда он мне?
        - С таким мечом тебя Чубарь в ватагу на раз возьмёт.
        - Он-то возьмёт, а я пойду ли? Ушкуй - дело пагубное: бедных грабить да невинных убивать. Это не по мне. А так просто оружье дома держать - лишний соблазн.
        - А ежели враги? - напомнил я.
        - Такое в тёплых краях бывает, где жизнь полегче да побогаче. А тутошних рыбаков даже Чубарь не грабит. Вот я весной за гагачьим пухом хожу, летом и осенью зверя бью, моржовый клык добываю. Товар всё дорогой. А много ли с него прибытков? На юге он в цене поднимается, там и грабить начнут, там и меч понадобится. А тут гарпун нужнее. Так что, - Артемий поклонился могиле, - спасибо, брат Скорн, за подарок, но мне он не нужен. Всем хорош, да не ко двору пришёлся.
        Артемий двумя руками, словно гарпуном замахивался, вздел меч и, не примериваясь, вбил его на прежнее место, только сталь скрежетнула.
        - Зря, - сказал проводник. - Штука дорогая. Не нужен меч - продал бы или мне отдал. Уж я бы ему дело сыскал.
        - Ты, Потапка, никак умом тронулся, - заметил пожилой промышленник. - На могиле взятое - продавать! Себе взять - можно, а за деньги продавать - грех. А уж тебе его дарить - и вовсе курам на смех. Не по руке он тебе. Хошь, вон - бери!
        Потапка подёргал рукоять, сморщившись от натуги, потянул. Меч не шелохнулся. Старое заклятье, сомкнувшись, держало клинок, не желая отдавать оружие недостойным рукам.
        - Как влитой! - сообщил Потапка, утирая пот. - Ты, Артёма, лось - такую дуру сначала вытащить, а потом обратно загнать!
        - На коче, - веско произнёс Артемий, - распечатаем баклагу с фряжским, помянем человека. Пусть спит бестревожно.
        - Это дело! - обрадовался Потап, сразу успокаиваясь.
        - А ты как? - повернулся Артемий ко мне. - С нами пойдёшь или тут останешься, шербеты студить?
        Раз совравши, потом правды не скажешь, приходится лгать дальше.
        - Я бы с вами пошёл, - постно произнёс я. - Только я человек подневольный. Хватится меня хозяин, так с его словом не поспоришь. Поднимет в небо да и унесёт под свои светлые очи.
        - Тяжёлая жизнь у вас на югах. У нас намного легче. А что, очи у твоего господина и впрямь светлые?
        - Кто его знает? - пожав плечами, ответил я. - Ему в глаза смотреть боязно. Но величать нужно светлыми.
        Разговор был закончен и начинал тяготить всех, поэтому я скорчил испуганную гримасу, прошептал: «Хозяин зовёт!» - и стал невидимым. Улетать на глазах у всех, нелепо размахивая руками и что-нибудь выкрикивая, не хотелось.
        Промышленники смущённо потоптались, разглядывая из-под ладоней небосвод, но, ничего не высмотрев, направились к себе на корабль. Я глядел вслед и думал, что им и впрямь живётся легко. Сама жизнь на краю земли так непроста, что прочие трудности обходят её стороной. Счастлив человек, которому не нужен меч и у которого хватило разума отказаться от оружия, когда оно само легло ему в руку.
        Оказавшись в одиночестве, я поднялся в воздух и полетел к дому. Не хотелось лишний раз возмущать Ось, но что делать, пешком я туда не доберусь даже в Артемьевой шубе, тем более что нет у меня при себе ни прыг-скока, ни волшебной баклажки. Летел я низенько и аккуратно. Анрат бы со смеху померла, глядя на мой полёт.
        О том, что мне осталось сделать, я старался не думать.

* * *
        После битвы на Медовом Носу молот Тора был поднят уцелевшими победителями. Они и определяли его судьбу. Все разумно решили, что никто не должен владеть столь опасным предметом. Молот поместили в специальное хранилище, и каждый из великих магов наложил на него заклятие, не позволяющее другим коснуться смертельного сокровища.
        Вокруг великого артефакта было накручено столько посторонней волшбы, что найти его не составляло ни малейшего труда. Точно так же охранные заклинания великих магов - не преграда для того, кто действует, слившись с Осью.
        Ось была неспокойна. Полотнища Покрова бились в вышине, искажая привычные токи магических сил; сполохи и зарницы озаряли ночное небо, жители Африки могли любоваться северным сиянием. Не так трудно было сломать мироздание, раздёргивая его на артефакты, куда сложнее собрать и отладить его заново.
        Я смотрел на молот Тора и пытался на расстоянии определить, что он может. Больше всего меня тревожило, сможет ли его владелец летать не хуже великой ведьмы Анрат?
        Знаменитый молот скорее походил на клевец, нежели на рабочий инструмент. Рукоять его отливала серебром, било чудилось отлитым из золота. Сочинители романов сообщают, что молот Тора хранится одновременно на Солнце и Луне. Как оно было в действительности, никто не узнает, Ашх никому не рассказал, где он умудрился добыть эту вещь. Молот Тора - средоточие и высшее проявление человеческой магии. Почему-то все считали, что он годится только на то, чтобы разрушать и в конечном счёте погубить мир. Пока люди думают так, у мира не будет никаких шансов уцелеть.
        Любоваться молотом можно было долго и при этом не высмотреть ничего. Пришло время действовать.
        Сложная вязь, облака и туман чужих заклинаний окутывали артефакт. Великие маги постарались на славу, защищая молот от любых попыток похитить его. Вот здесь потрудилась Анрат, это - кто-то незнакомый, эти захваты смастерил Кайхо, бывший моим соперником, когда меня избирали королём Истельна. Стыдно вспомнить, какие мелочи волновали меня в ту пору. Корона Истельна - вот уж о чём я не буду жалеть! А это кто постарался? Приятель Галиан! Уж, конечно, без тебя не обошлось, ты же у нас самый великий маг! Вот твои заклинания я и развею, чтобы беспрепятственно взять молот. Пусть это будет моим щелчком по твоему самолюбию. Когда молот исчезнет, сюда немедленно слетятся все великие, и каждый будет знать, кто допустил оплошку.
        Рукоять удобно легла в ладонь. Молот оказался не слишком тяжёл, но самая его вескость, казалось, упрашивала: размахнись - и бей! Нет уж, милый, тобой и так лупили без толку, так что теперь и самые прозорливые не скажут, будем ли мы живы завтра. Тебе пока найдётся другое применение.
        Взяв молот, я немедленно ушёл к себе. Совершенно не интересно лицезреть обманутых магов и наблюдать ту кутерьму, что начнётся здесь через пару секунд. Куда важнее в тишине и спокойствии осознать, чем молот может помочь мне в настоящую минуту.
        Молот мог многое. Любой великий артефакт многое может. Но летать он не умел… не полагается молоткам летать по поднебесью. Оставалось надеяться на свои силы или просить помощи. А поскольку летаю я немногим лучше воробья, то на свои силы рассчитывать не приходится. Один, даже развеликий, маг всего сделать не может.

* * *
        Старуха Анрат никуда не торопилась. Она и так знала, что случилось с волшебным молотом, и понимала, что шум ни к чему. Она сидела в своём бывшем святилище, которое теперь потеряло всякий смысл, и бездумно глядела перед собой. Чёрный вдовий платок покрывал седые волосы.
        - Здравствуй, мать, - сказал я, выходя из Оси.
        Теперь, когда природная магия была заперта Покровом небес, я мог выйти из Оси и войти в неё в любом месте. Жаль, что я не знал этого, когда падал на побережье Медового.
        - Ты? - выкрикнула старуха, вскочив и смерив меня взглядом. - Вот ты каков! Зачем ты явился на этот раз? Что ещё хочешь отнять?
        - Мне нужна твоя помощь.
        - Ха! Я так и знала, что ты не управишься с Покровом. И нечего было дурить мне голову!
        - Ты знаешь, что Покров небес возвращён на место. Иначе ты попыталась бы убить меня, едва увидев. Но я действительно не могу справиться с задуманным и пришёл к тебе за помощью. Идём, это проще показать, чем рассказать словами.
        И вновь знать ей захотелось сильнее, чем отомстить или вернуть утраченное.
        Я взял её за руку, словно ребёнка, и мы вместе шагнули в Ось, отныне незримо присутствующую повсюду.
        Теперь-то я понимал, что сделал Растон, не дав мне сгореть в Оси в первую же секунду, и так же старался сберечь Анрат. Нас обоих немедленно вышвырнуло в подлёдную камеру на острове Медовом. Шваркнуло при этом как следует; меня опять провезло по льду многострадальным носом. Благо ещё, что он у меня невелик, а был бы гордый орлиный профиль, стесало бы льдом по самые щёки. Анрат досталось сильней, чем мне, я всё-таки был в Оси старожилом, а она шагнула туда впервые, и реакция Оси была именно на неё.
        - Что это было? - спросила Анрат, сплюнув кровь, и было ясно, что спрашивает она, не чем нас ударило, а о том, что успела увидеть за краткий миг перед ударом.
        - Это Ось Мира. Вы не пускали меня туда, но я дошёл и сумел остаться живым.
        - Вот оно как? И ты привёл меня сюда и показываешь такое?
        - Мне нужна твоя помощь. Один я не справлюсь. Как только ты сможешь войти туда снова, я всё тебе покажу.
        - Что значит - как только сможешь? - проворчала Анрат, поднимаясь на ноги. - Я тебе что, кисейная барышня? Давай, показывай. Ох, и вдарит меня сейчас! И поделом вдарит.
        Никогда ни один маг не отдаст другому то, что является для него действительно важным. Приятели дарят друг другу мелкие диковинки, чудесинки, деревенские артефактики, в которых нет никакой тайны, а одна только причудливость. Ученики магов почти всегда являются слугами, которых учат лишь самому необходимому, чему можно научить даже человека, не имеющего никаких колдовских способностей. В конце концов мои могучие старцы тоже умели немного колдовать и обращаться с боевыми артефактами. Маг предусмотрительно держит своё искусство при себе, потому-то в Основном Своде мы видим по большей части афоризмы и сентенции и никогда - конкретные рецепты. Даже Растон, подстраховавший меня во время первого касания Оси и оставивший в подарок подземное убежище на Медовом, ничем не поделился из своего тысячелетнего опыта. Не принято такое среди волшебников и попросту не приходит в голову. Делиться - значит убивать себя, а прилюдные акты суицида приличны только юнцам и истеричным девушкам.
        Но Анрат я не только привёл в Ось за руку, не только показал всё, что успел понять в мироустройстве, не только объяснил, что нужно сделать, но и подсказал, как этого можно добиться. Не знаю, появится ли рассказанное в книге магов, а если появится, что подумают обо мне мои коллеги, враги и соперники. Утешает одно: вряд ли кто из них сумеет это прочесть в ближайшие столетия. Разве что Растон… но не думаю, что он за последние сто лет хотя бы однажды раскрыл свою книгу.
        Анрат не была бы ведьмой, если бы не изначила всё на свой салтык. Исказив в усмешке и без того сморщенное лицо, она ткнула пальцем в сторону мирно жрущего Уробороса и воскликнула:
        - Значит, ты желаешь изловить эту дуру и меня прочишь на роль живца! Ничего не скажешь, мужской поступок. Другого я и не ожидала.
        - Если бы я мог, я бы пошёл сам, - произнёс я, хотя и понимал, что оправдываться не имеет смысла.
        - Уж ясно, что не можешь… Где тебе! Только старух и умеешь грабить, а потом за помощью приползать. Да что с тобой говорить, где твой молоток? Давай его сюда.
        Анрат взвесила волшебный молот на руке, ещё раз зловеще усмехнулась и легко, словно всю жизнь только этим и занималась, выпорхнула из Оси под самым носом Уробороса.
        Глубина моря тут была больше двух вёрст, но отчаянная старуха чувствовала себя превосходно, ни тьма, ни огромная тяжесть воды, ни отсутствие воздуха не беспокоили её. Кто скажет, было ли в её арсенале подобное умение, но я щедро поделился с ней своими тайнами, и старуха выслушала молча, ничего не прокомментировав и никак не поблагодарив. Благодарить среди магов вообще не принято. Если маг делает что-то для другого, значит, это в первую очередь нужно ему самому. За что в таком случае благодарить?
        - Эй, гада безногая! - завопила Анрат так, что у меня заложило уши, хотя я находился за десять тысяч вёрст от того места, где безумная старуха дразнила чудовище. - Чего разлеглась? Думаешь, все так и будут плыть тебе в брюхо? Ну-ка, попробуй, скушай меня! Сглотни, да не подавись!
        Уроборос лежал, не шевелясь, рыбы и кальмары, медузы и планктон безостановочно текли в разверстую пасть.
        - Тьфу, ты, дохлятина! - бесновалась Анрат. - Ты шевелиться умеешь, рыбоедка? Да тебя с любого бока свежевать можно!
        Голубые нити грозового разряда зазмеились меж пальцами вытянутой руки, сплелись в клубящийся шар, и тот, вопреки всем законам, не растворился в солёной воде, а торжественно поплыл к раззявленному зеву и только там лопнул с громким треском и шипением.
        Уроборос не дрогнул, но сомкнутые щели век чуть приоткрылись, по-куриному, сверху вниз. Холодный огонь гипнотического взгляда засветился в подводной тьме.
        - Нуте-ка, проснулась, губошлёпка! Что, не понравился тебе мой огонёк? Обиделась? Так плыви сюда, посчитаешься за обиду! Ты глянь, пиявка жареная, какую красавицу дают тебе на обед! Чем я тебе не хороша? Утю-тю!.. Иди сюда, когда зовут! Да хайло-то захлопни, а то зубы молотком за раз вышибу! - Анрат замахнулась молотом, и на мгновение меня ожгла жуткая картина: вошедшая в раж старуха бьёт молотом Тора по оскаленным зубам Уробороса, а затем… Затем уже неважно, чем кончится схватка, главное, что кончится наш мир, так некстати завязанный на несколько подвластных человеку предметов.
        Анрат не ударила. Она была слишком холодна и расчётлива, чтобы действительно впасть в боевое безумие. В этом плане противники сошлись достойные друг друга.
        Глаза Уробороса продолжали медленно раскрываться. Впервые древний змей видел добычу, достойную того, чтобы шевельнуться ради неё. Речь, конечно, не об Анрат, вряд ли змей заметил настырную козявку, щёлкнувшую ему в нос молнией. Уроборос увидел молот Тора.
        Две равновеликие, но чуждые друг другу сущности. Морской змей, скрывающий в плоской голове источник чёрной силы, и могучий талисман, излучающий золотистую человеческую магию. Когда молот будет проглочен и золотистое сияние утонет в змеиной утробе, вековой голод будет хотя бы на время утолён.
        Голова Уробороса медленно качнулась из стороны в сторону, словно змей выбирал, откуда удобнее напасть, а затем последовал молниеносный рывок, от которого не то что уйти, заметить его немыслимо. Немыслимо для всех, кроме летучей ведьмы.
        Анрат проворно отскочила и торжествующе разхохоталась:
        - Что, дура, съела? Ты меня сначала поймай! У-тю-тю! Давай, растряси жирок, толстомясая!
        Рыбы, спруты и каракатицы, только что побатальонно шествовавшие на съедение, в испуге удирали кто куда. Море заволновалось, горы ила осыпались, вздымая облака мути, - Уроборос поднимался со дна. Раскрытые глаза тускло фосфоресцировали, пасть уже не раззявлена во всю ширь, а чуть приоткрыта, чтобы захлопнуться в ту же секунду, как добыча будет схвачена.
        Второй рывок был стремительней первого, а когда Анрат ускользнула и от него, Уроборос не замедлил движения, ринувшись следом за удиравшей ведьмой. Кольца бесконечно длинного тела упруго разворачивались, позволяя голове, состоящей, кажется, из одной пасти, двигаться вперёд, не снижая скорости.
        Если бы там был я, всё закончилось бы на первом рывке. Не с моими умениями дразнить вселенского змея. Но Анрат была создана для таких гонок, и, думается, старая колдунья была в эти минуты счастлива, как никогда за всю девятисотлетнюю жизнь.
        - Давай! - орала она, рассекая воду. - Гони! Пошевеливай потрохами, дылда ленивая!
        Уже весь океан пришёл в волнение. Серия непрерывных рывков всё нарастала, Уроборос упорно сокращал расстояние, отделявшее его от юркой добычи. Но в тот миг, когда зубы почти уже сомкнулись, Анрат, расплескав воду, вылетела на поверхность. Тут она была в своей стихии, и расстояние сразу увеличилось. Но Уроборос сдаваться не собирался. Под водой оставалось ещё слишком много змеиного тела, и тварь могла поднимать голову сколь угодно высоко. Казалось, не пружинистое туловище толкает вперёд голову, а хищная голова тащит за собой бесконечные змеиные извивы.
        - Поспешай! Это тебе не воду мутить, балда безмозглая!
        Безмозглая балда, не рассуждая, тянулась в небеса.
        Анрат, почувствовав себя в безопасности, вновь подпустила Уробороса поближе и проносилась едва не у самых ноздрей, украшавших кончик морды.
        - Хватай меня, и я буду твоей! Йех!.. Давненько меня никто так не хотел, что ж ты ползёшь, как неживая? Не видишь, что ли, женщина ждёт!
        Двойное полотнище Покрова небес, голубое с одной стороны и тёмное, расшитое звёздами - с другой, приближалось с каждой минутой. Здесь, вдали от Оси Мира, до неба было не так высоко, но даже у здешней лысой коровушки шерстинок было достаточно, чтобы я вспомнил, как Анрат твердила, что не сможет второй раз подняться до неба. Куда там! Не снижая скорости, Анрат врезалась в ткань небесного Покрова и просадила в ней дыру. Верней, дыру пробила не она, человеку такое не по силам, - пробил молот Тора. Божественный молот не способен ударить по небесам, но пронзить он может что угодно; достаточно развернуть его рукоятью вперёд. Именно это и сделала отчаянная летунья.
        Уроборос без тени сомнения нырнул за край мира.
        Теперь я не мог наблюдать за ними. Поэт сказал: «Кристалл небес мне не преграда боле». Для меня - преграда, я сам поставил её в зените, чтобы драгоценный дар волшебства не рассеивался в бесконечности. Минуту, пока Анрат и её преследователь были недоступны, я мог посвятить иным делам. Я обратил взор на хранилище, откуда исчез молот Тора. Разумеется, все великие были там. Полтора десятка магов, с некоторыми я был знаком, о других только слышал. Маги не любят общаться друг с другом и очень редко встречаются лицом к лицу. А я уже второй раз заставил их собраться всех вместе. Первый раз, когда они сообща били меня, а потом прятали молот, лишившийся хозяина. Второй раз - теперь.
        Кто-то из присутствующих бессмысленно кричал и в ярости топал ногами, кто-то, сжав зубы, наколдовывал нечто причудливое. Галиан стоял как побитая собачонка.
        - Это Анрат! - тявкал он. - Только она не пришла сюда!
        - Слушайте меня! - произнёс я так, чтобы услыхали все. - Надеюсь, вы меня узнали, а кто не узнал, тому мало досталось на Медовом Носу.
        Медовый Нос был памятен всем, в хранилище мгновенно наступила тишина.
        - Молот Тора у меня, - сообщил я то, что казалось этим людям главным, - но конца света в ближайшее время не будет. А вот катаклизмы - будут, причём не в ближайшее время, а прямо сейчас. Так что советую прекратить галдёж и заняться делом. Ураганы, грозы и землетрясения обрушатся на землю с минуты на минуту. Их нужно не допустить или, по меньшей мере, предупредить людей. Вы долго были господами жизни, столетия ели свой сдобный хлеб. Теперь пришла пора его отрабатывать.
        Как высокое собрание отнеслось к моим словам, я не досмотрел. Покров небес прорвался, в воздухе показалась Анрат.
        - Й я-а!.. - визжала она, пикируя к воде. За ней, пылая глазищами, нёсся Уроборос. Апокалиптическая пара пронеслась над океаном и пала в воду, лишь бесконечное тело Уробороса продолжало змеиться сверху вниз, ощутимо притягивая Покров небес к земле.
        Глубина океана в этом месте была невелика, Анрат быстро достигла дна и на полном ходу вбуравилась в гранит. Молот Тора, развёрнутый задом наперёд, пронзал твердь земную с той же лёгкостью, что и твердь небесную. За летящей ведьмой оставался широкий туннель, и Уроборос, увлечённый погоней, устремился под землю. Он не видел ничего, кроме лакомой добычи, а думать не умел и прежде, будучи способным только хапать и глотать.
        Гибкая плоть чешуилась сквозь подземный ход, в недрах земли обеспокоенно заворочалась Великая Черепаха. Земля дрогнула, и там, где не случилось великого мага, готового утишить толчки, случились великие беды.
        - Ползи! - голосила буравящая недра Анрат. - Смелей! На то ты и червяк, чтобы под землёй ползать!
        Она вынырнула в южном океане и вновь устремилась к небу.
        - Есть стежок! - Анрат сорвала голос и уже не кричала и не визжала, а хрипела: - Вот это, я понимаю, рукоделье - бабская работа!
        Пара скрылась за небесами, и я смог окинуть взглядом земной круг, поглядеть, что поделывают мои недруги, которыми я так беззастенчиво взялся командовать.
        В хранилище уже не было никого. Кто-то из великих торопился обеспечить собственную безопасность, другие отчаянно пытались удержать от падения вселенную, и лишь Растон сидел на плоской крыше своего дома и безмятежно созерцал полыхающее небо.
        Покров небес прорвался, показалась Анрат. За ней, подобно нитке за иглой, тянулся Уроборос. Старуха уже не орала и не бесновалась в полёте. Слышалось лишь хриплое дыхание да иногда натужное: «Ну!.. ну!..» Кого она там понукала - змея или себя саму?
        Собрав свою силу в мощный импульс, я послал её ведьме и с радостью услышал, как выровнялось дыхание, и увидел, как ускорился полёт. Змей, готовый схватить стремительную точку, разочарованно клацнул зубами и вновь устремился вдогон.
        Раз за разом грозная старуха проламывалась сквозь землю и взмывала к небесам, а не умеющий уставать Уроборос гнался следом, с каждым новым стежком прочнее притягивая небо к краю земли. Анрат выла и стонала, я отдавал ей всю свою силу, не думая о том, что Ось над моей головой давно сплелась в узел, готовый изничтожить меня в одно мгновение. Я был бы давно мёртв, но Покров небес впитывал обезумевшую магию, позволяя мне до времени уцелеть.
        И, наконец, на сотом нырке перед Уроборосом замаячила ещё одна цель, добыча столь же желанная, что и неуловимый молот Тора. Исполненная чёрной магии, украшенная шипами и кольцами гремушек, она колыхалась в воде, никуда не пытаясь бежать. Уроборос кинулся и вцепился зубами в свой собственный хвост.
        Наконец сбылось то, к чему древний змей стремился все бесчисленные тысячелетия своего существования. Отныне он мог бесконечно утолять бесконечный голод. Большего ему не требовалось. Уроборос замер, закостенев в параксизме наслаждения. Плевать, что тело его отныне намертво спаяно с небом и землёй. Главное - можно бесконечно жрать. Что ещё нужно для счастья?
        Я ухватил Анрат за руку, втянул в Ось, потом мы оба вывалились в подлёдную камеру. Магический жгут над нашими головами медленно начал ослабевать.
        Анрат повалилась на пол, прижалась лбом к холодному камню. У меня тоже подкашивались ноги, но я нашёл силы поднять Анрат, чтобы на руках отнести в тепло, к огню и покою.
        - Сама! - прохрипела старуха, а потом вдруг улыбнулась во все свои четыре зуба: - А впрочем, тащи! Давненько меня никто на руках не носил.
        До самого дома я её не донёс. Хотя старушка была легковесная, но ведь и я еле волочил ноги. Вместо обычных тридцати минут мы плелись больше часа и в тёплые помещения ввалились, поддерживая друг дружку.
        - Тюпа! Мёда! И много!.. - просипел я, падая в кресло.
        Когда я открыл глаза, то обнаружил, что Тюпа уже принёс четыре кувшина с мёдом и отправился за пятым.

«Эх, Тюпа!..» - я вздохнул и поставил кипятиться воду для сбитня.
        Чем хорош сбитень? Греет не хуже глинтвейна, а голову проясняет. Глинтвейн перед серьёзной работой пить не станешь, а сбитень - сколько угодно. Так что уже через пару часов мы стояли возле Оси, оглядывая колдовские просторы.
        Нет, наша Земля по-прежнему оставалась шаром, который, вращаясь, плыл по эфирным волнам. В материальном мире не изменилось ничего, а когда люди оправятся от потрясения, они сочтут, что жизнь вернулась на круги своя и можно жить по-старому. Но взгляд, проницающий тонкие материи, видел иное. Сливаясь с истинной Землёй, сиял в просторах мироздания её магический дубликат. Там была плоская земля, в основе которой Великая Черепаха. Старательные кобольды обихаживают её, и им совершенно нет дела до того, что творится в вышине.
        А в вышине, где в реальности кончалась колоземица и начиналась пустота, в магическом мире вздымались твердейшие сферы: тёмная с проблесками звёзд и безмятежно голубая, исполненная света и солнца. Покров неба уже не полоскался наволочкой на ветру, он был накрепко пришит к краю Земли гибким телом Уробороса. Ось Мира упиралась в Покров, и магия, расплескавшись в небесах, щедрым дождём орошала иссохшую землю.
        - Стройненько, - словно нехотя признала Анрат. - Самой приятно поглядеть. И вспомнить будет что. Гонка была славная, я уж думала, не сбегу от проклятой змеюки.
        - Куда ей, - возразил я. - Мне даже не пришлось придерживать Уробороса. Пёр во всю мочь, а не догнал.
        Анрат довольно усмехнулась, и я не стал уточнять, сколько силы отдал ей, когда она начала ослабевать во время полёта. Вместо этого я сказал:
        - А ты заметила, что впервые маги сошлись не для того, чтобы воевать, а чтобы создать нечто великое?
        - Что сошлись - я заметила, - проворчала Анрат. - А вот всё остальное… Ты говоришь, нечто великое? Большущее - да, а великое - сомневаюсь. Стройно получилось, да не прочно. Смётано, да не пришито. Сам по себе Уроборос зубы не разожмёт, но ведь его можно к этому понудить. И тогда всё начнётся сначала. Кроме того, ты забыл вот про эту штуку, - Анрат кивнула на молот Тора, ненужно валяющийся у ледяной стены. - Мы оба про него забыли, а между тем это не тот предмет, который можно швырять где попало. Всего один удар, и всё наше замечательное делание пойдёт прахом. Великая Черепаха, пусть даже ей и вернулся истинный облик, не выдержит четвёртого удара.
        - Значит, надо бить не по земле.
        Анрат уставилась на меня изумлённым взором.
        - Земля не вынесет удара, - пояснил я, - а бить по небу молот Тора не умеет. Но ведь есть ещё Уроборос.
        - Ты хочешь уничтожить змея?
        - Нет, конечно. Если покончить с Уроборосом, рассыплется всё, нами собранное. Я собираюсь заклепать змею челюсти, чтобы он никогда не смог разжать зубов, кто бы ни понуждал его к этому.
        - Это всё равно будет четвёртый удар, знаменующий конец мира.
        - Значит, бить надо не из нашего мира, а оттуда, - я ткнул пальцем в никуда, но Анрат, кажется, поняла.
        Она уселась на промороженный камень, сжала голову руками, став очень похожей на сморщенную обезьянку. Внешность обманчива, в эту минуту ведьма наверняка просчитывала будущее - каким оно может стать, если исполнится мой план.
        - Да, это будет прочно, - проскрипела она. - Даже слишком прочно. Земля станет жёсткой, Покров небес - непроницаем, а бока Уробороса - несокрушимы. Именно так и случится. Есть лишь единственное «но». Заклепав челюсти Уроборосу, ты поставишь перед людьми непреодолимую преграду. А непреодолимых преград быть не должно. Пятьсот лет мне снится единственный сон: будто бы я, взлетев в зенит, не срываю Покров небес, а продолжаю подниматься всё выше и выше, в неведомую бесконечность. А теперь мы будем биться в небеса, как мотыльки в запертое окно.
        - Это не так. Люди даже не заметят поставленной нами преграды. Я говорю именно о людях, а не о магах или волшебниках. Тысячелетиями мир принадлежал колдунам, а люди, которых мы полупрезрительно называли простыми, оставались жалким довеском к великим магам. Те годы, что я провёл на истельнском троне, научили меня по-другому смотреть на людей. Прежде чародей мог всё, человек - ничего. Теперь людям будет доступно такое, что никогда не достигнут волшебники. Люди смогут полететь к звёздам. Маги тоже смогут, но для этого им нужно будет отказаться от колдовства и лишиться всех своих привилегий. Мне кажется, это справедливо. В мире нет зла, а если вдуматься, то нет и добра. Но справедливость должна быть.
        - Люди не умеют летать.
        - Они научатся. В этом я уверен.
        - А как же ты? Туда ты пройдёшь, а обратно? Не забывай, свод небес станет непроницаем.
        - Значит, я останусь там. Магические способности меня покинут, но, надеюсь, молот Тора позволит пронзить пространство, и я буду первым, кто достигнет миров, лишённых магии.
        - Слушай, сколько тебе лет? Ведь тебе нет ещё и полутысячи…
        - Триста восемьдесят, - зачем-то ответил я.
        - Вот видишь, совсем мальчишка. Туда пойду я.
        Я покачал головой.
        - Стучать молотом - мужская работа. Вряд ли тебе приходилось вкалывать в забое или заниматься кузнечным делом. Мне - приходилось. Поэтому туда пойду я. Не потому, что я хочу отодвинуть тебя плечом, просто я справлюсь с этим лучше. Не забывай, что у молота Тора тоже есть предел. Пятого удара он не сможет нанести.
        - Я всё равно пойду с тобой.
        - Зачем?
        - Потому что здесь мне больше нечего делать. Я взлетала в зенит и опускалась на дно моря. Я держала в руках два великих артефакта из четырёх. Я пришила небо к земле. Мне уже почти девятьсот лет. Впереди только дряхлость и необходимость прятаться в какой-нибудь норе. А мне хочется ещё чего-нибудь небывалого.
        - Хорошо, - сказал я. - Мы пойдём вместе.

* * *
        Все амулеты и волшебные вещицы, которых у меня почти не осталось, а у Анрат было больше, чем нужно, мы бросили на Земле. Там, куда мы летим, они не понадобятся. Я дал указание Тюпе, чтобы он поддерживал порядок в моём последнем убежище и принял как хозяина того, кто придёт мне на смену. Что сделала со своим святилищем Анрат, я узнавать не стал. Зато я ещё раз потревожил Растона.
        Старик сидел в кресле, словно и не вставал с него последние дни. Взор был устремлён к закату.
        - Я всё знаю, - сказал Растон, почувствовав моё присутствие. - Ваши разговоры с Анрат попали в Основной Свод, и в моей книге они есть.
        - Я правильно поступаю? - спросил я, хотя и знал ответ.
        - Это решать тебе. Единственное, на твоём месте я бы взял с собой ведьмочку помоложе. Я хорошо помню Анрат, восемьсот лет назад она была прехорошенькой. А теперь я бы так не сказал. Впрочем, повторюсь, не мне решать.
        На прощание мы улыбнулись друг другу, хотя, кажется, Растон не увидел моей улыбки.
        Мы не стали лишний раз тревожить Ось, внося в неё молот Тора, а добрались к границе мира, используя обычные пути магов. Теперь я знал, как их можно использовать, даже находясь на острове Медовом. Другие не знают, и это хорошо. Всё-таки даже сейчас это место не должно быть проходным двором.
        Уроборос лежал в пучине, наслаждаясь сытостью. Ни мы, ни молот Тоора больше его не интересовали.
        Мы пронзили Покров небес, спустившихся в море, и оказались за пределами мира. Я не мог бы описать, что там было и как оно выглядело, люди ещё не придумали слов для таких описаний.
        Анрат протянула мне молот.
        - Эх, даже удачи не пожелать! Вот она, ведьмина судьбина.
        Взяв молот на изготовку, я приблизился к Уроборосу.
        Легко было говорить, что я знаю кузнечное ремесло и справлюсь со своей задачей. А на самом деле… Ударишь слишком сильно, череп змея треснет, узорчатая кость разлетится на мелкие кусочки, и передо мной останется разлагающаяся туша. Мир вновь расползётся на части и в конечном счёте погибнет. Ударишь слабо - челюсти не будут заклёпаны, разъярённый змей бросит свой хвост, кинется на меня, а затем примется рушить всё, до чего сможет дотянуться. В этом случае мир погибнет очень быстро.
        Если бы в запасе были все четыре удара, челюсти можно было бы заклепать в два-три приёма. Увы, теперь это невозможно.
        Я вздохнул и медленно повёл руку на отмах.
        У меня всего одна попытка. Я не должен промахнуться.
        Медынское золото
        Урожай на последней росчищи уже два года был из рук вон плох, и, по всему видать, третий год окажется не лучше предыдущих. Погода тут ни при чём, иссохла сама земля, ослабела, потеряла живородную силу. Сколько ни поливай её солёным потом, ничего уже не родит. Прошлые росчищи тоже истощены до предела, а новые выжигать негде. Пришла пора уходить с насиженного места.
        Потокм отошёл в сторонку, где на небольшой полянке были вкопаны боги. Одни ликами к полю, другие к лесу. Боги потемнели от дождя и сырых туманов, но покуда не раструхлявились и не погнили. Они ещё постоят, когда люди уйдут с этих мест. Старых богов на новое место не берут, им ещё здесь дел много - следить, чтобы на прежнем жилье не завелось вредной нечисти, чтобы бывшие поля ладно зарастали не крапивой, а медоносным кипреем. Бортники перенесут сюда свои колоды и будут мазать божьи губы свежим мёдом. Так и послужат боженьки второй срок, покуда вконец не раструхлявятся. А сейчас для них самоважнейшее дело: решать людскую судьбу.
        Даже посреди капища трава не была вытоптана начисто, хотя изрядно пригнетена людской ногой. Подорожник, кашку и мураву так просто не стопчешь, эти травы, что семя людское, всюду прорастут.
        Потокм остановился, обозначив место лишь по ему явным приметам, достал широкий медный нож, взрезал дерновину и, обрывая крепкие корни кашки, заворотил дернину набок. Там, между пронизанной корнями дерновиной и почти бесплодным серым лесным подзолом, лежала сыромятинная звезда. Кожа, когда-то на совесть выдубленная, изрядно погнила, самые упорные корешки пробили её насквозь, к одному из лучей вёл мышиный ход: воровки сгрызли указующий луч едва не до основания. Ну и ладно, с той стороны тянутся непролазные болота, что там искать, кроме лихорадки? Вот и боги недвусмысленно говорят: туда откочёвывать не след.
        Остальные семь лучей Потокм изучал придирчиво и внимательно. Сравнивал, где поедено жуком, где обсижено муравьями, где просто потлело. Признаков много, каждый пророчит своё: где вредный червяк рожь потлит, где в стадах от волков потрава случится, где народу убыль от морового поветрия. Нет такого места, чтобы всё хорошо было, жизнь всегда смертью беременна, в какую сторону ни беги, а свою могилу не перепрыгнешь. Боги здесь ничего не решают, решает сам человек, а боги только предупреждают, к чему готовиться свернувшему на ту или иную дорогу.
        По всему выходило, что идти следует на юг. Там сторона недобрая, с полудня вечно приходят враги, а это бедствие пострашнее холеры. Но годы ожидались тяжёлыми, а на границе с проклятой степью и недорода не случится, и охота будет удачной.
        Жаль, дед Турх той весной умер, он бы с полувзгляда определил, куда следует качнуться народу. Но Турха нет, и люди ждут решения от Потокма. В иных делах приходят к богам громадой, а в самом важном - прислали одного и ждут.
        Оставалось последнее средство. Потокм развёл огонь на жертвенном кострище, дождался жаркого угля и уложил звезду в самый жар. Со старанием уложил, чтобы не сбить направление лучей. Долго ждал, смотрел, куда тянет вонючий дым от тлеющей кожи. Так ли, этак, получалось - откочёвывать нужно на полудень.
        Отходили всем родом. На новом месте и опасно, и поначалу бездомно, по совести, туда бы отправить тех, кто посильней, пусть местечко приготовят, так ведь вернёшься за стариками и детками, а тех уже нет: или враг побил, или зверь поел, или иная худота истребила. На пожилом месте только бортники ютиться могут, у них волшба особая, они никого не боятся.
        Для посёлка место выбрали возле озера, где спадающий к воде холм прикрывал от гнилого угла. В озере окушки и плотва, тоже не лишняя подмога, особенно в дни весенней бескормицы. На склоне же удобно копать погреба и землянки. Нашлась и буреломная чащоба, годная для огненной росчищи.
        Пустили пал, начали ковырять освобождённую землю. Хорошая земля была, удобришь её древесной золой - лет десять урожай снимать станешь. Потом это место отойдёт девкам под малинник да земляничник, а под пашню выжгут лес где-нибудь неподалёку.
        Поляна ещё дымилась, мужчины ходили по горячей земле с заступами и вагами, корчевали пни, недогоревшие и не желающие вылезать из земли. Корение глубоко впилось в почву, соху на таком неудобье мигом обломаешь. Первый год землю толком не разрыхлить, но самые коряжистые пни выдернуть всё равно надо, иначе и на другой год пахать не получится.
        Бились над особо упорным пнищем, корень которого редькой уходил вглубь, когда от временного становища прибежал посыльный мальчишка и сказал, что землекопы, устраивающие дома, зовут к себе.
        Склон, выбранный для посёлка, был уже основательно перерыт. Делались ямы для временных землянок и для погребов, по краю вкапывалась городьба. Место для поселения выбрано неспокойное, до степи невеликий конец, здесь не только зверь, но и человек тревожить будет, так что городьбу нужно делать основательно. На строительстве города заправлял Ризорх - колдун бывалый, тёртый жизнью, какого ни лесная нежить не напугает, ни людская волшба. И раз такой кудесник просит помощи, значит, случилось что-то из ряда вон.
        Оказалось, работники, рывшие ямы под будущие столбы, наткнулись на плотный слой угля. Древесный уголь на пожилых местах находится всегда. Это и места, где десятилетиями горел очаг, и следы от костров: праздничных, хозяйственных и колдовских. Непременно бывает помечен углем и след остывшего пожара. Основания брёвен, что идут на городьбу, прежде чем вкопать, обжигают и смолят, чтобы древесина не трухлявилась прежде времени. Так что ничего удивительного в находке не было. Но так казалось только простому, непонимающему взору, а Ризорх сразу учуял недоброе и послал за Потокмом. Тому не надо было ничего объяснять, сам понял, едва сжал в горсти сырые, давно потерявшие огненный запах, угли.
        - Это не просто пожар, - тихо сказал Ризорх. - Боюсь, не здесь ли Приозёрный погром был.
        - Похоже на то, - кивнул Потокм.
        - И что делать станем?
        - Остерегание учиним.
        - На десять лет остерегание… Не многовато ли?
        - В самый раз. По совести сказать, и на двадцать лет было бы не дурно.
        - А людям что скажем?
        - Правду. Людям всегда правду говорить нужно.
        - Хочешь сказать, что на погромном месте народ поселил?
        - Так уж сразу и на погромном!.. Я этого не знаю. И ты не знаешь. По правде сказать, и боги этого не знают. О Приозёрном погроме одни сказки остались. Тысячу или больше лет, кто скажет, когда это было? Да и было ли? Может, это притча живым, чтобы зорче по сторонам смотрели.
        - Так что говорить-то?
        - То и говори. Что место горелое и битое. Но иного для нас сейчас нет. Станем жить с опаской, боги не выдадут. А начнём плодить про?клятые места, так скоро во всём лесу поляны годной не останется.
        - Отважный ты человек, Потокм.
        - На том стоим.
        Ризорх в задумчивости почесал нос, оставив на нём чёрные угольные отметины, задумчиво сказал:
        - А может, и впрямь не здесь было погромище… Мало ли в лесу битых мест.
        - Так думать не смей! - сурово осадил Потокм. - Так бабам можно думать, а нам к худшему надо готовиться. Скажи землекопам, чтобы каждую находку тебе несли.
        Ризорх кивнул, но никаких распоряжений отдать не успел. Первую находку принесли тут же, уж больно необычная она оказалась, нельзя такую не показать ведунам.
        Скор, молодой парень, ещё не растерявший мальчишескую взъерошенность, подбежал к беседующим колдунам.
        - Вот! - выпалил он, разжав кулак. - В земле нашёл!
        Потокм принял тяжёлое, чёрное от времени кольцо, поплевал на печатку, потёр о рукав, очищая от старой грязи.
        - И не позеленело ничуть, - вставил слово Скор.
        - Чего ж ему зеленеть, кольцо, чай, не медное. Золото это, потому и не поржавело.
        - Золото?.. - протянул Скор. По всему видать, парень вспомнил, что находка должна принадлежать нашедшему, даже если это волшебная вещица, с которой не каждый ведун управится. А верней, особенно если это волшебная вещица, они сами знают, в чьи руки притечь.
        Ризорх заглянул через плечо, покачал головой.
        - На печатке Любь-птица. Женское колечко-то. А работа незнакомая, наши так не умеют.
        - Сейчас никто так не умеет. Это медынская работа.
        - Ой!.. - совершенно не по-взрослому пискнул Скор.
        Ещё бы, золото медынское только в сказках поминается, да и то не понять, добром или худом. Карла-чародей - халат парчовый, перстки медынские: каждое кольцо со злой волшбой. Так ведь и Краса Ненаглядная суженому колечко дарит золота медынского, тоже волшебное, чтобы мог суженый пропавшую Красу сыскать. А тут - медынская золотина в земле лежит и сама в руки Скору подкатилась. Вот только не отдадут колдуны найденное сокровище. Похерят крепкое правило: находка - нашедшему. Конечно, чудесина прежде должна быть проверена колдунами, а сколько её времени проверять, один колдун знает, но не скажет.
        - Такая вещь так просто не теряется, - веско произнёс Потокм. - Был бы простой пожар, народ бы всю землю ситом просеял, но колечко сыскал бы. Значит, некому было кольцо искать. Скажи людям, Скор, чтобы глаза разули. Место битое, мало ли что тут ещё в земле лежит. А колечко твоё у меня побудет, покуда не прознаю, какая в него сила влита.
        Как в воду глядел! Не отдали волхвы кольца!
        Скор вздохнул покорно и побежал к землекопам с тревожной вестью.
        Ризорх покачал головой, а когда Скор отбежал, произнёс негромко:
        - Не вижу я в кольце никакой волшбы.
        - То и сомнительно. Кольцо медынское, рука мастера до сих пор чуется, а колдовской силы как нет. Кабы не спрятана глубоко.
        - А ты прежде медынской работы вещи видал?
        - Не привелось.
        - Вот и мне не привелось. С чего тогда решил, что работа медынская?
        - Так нынче никто не умеет. Скажи, как мастер кольцо сварил? Чем Любь-птицу чеканил?
        - Мне откуда знать? Я же не кузнец. Ты это у Остока спрашивай или у его подмастерьев.
        - Осток и близко таких хитростей не может делать. И наманские мастера не могут. И кабашские в прежние времена такого не могли. Значит, медынская работа. Так и будем их величать. А как они сами себя звали, то их мёртвые боги помнят.
        Находок на битом месте оказалось изрядно: человеческие кости, инструмент, проржавевший до трухи, черепки гончарной посуды. По ним и определили, что жили тут свои. У каждого рода-племени горшки да миски по-своему украшены, а из чужой чашки никто есть не станет. Гончары в любой деревне есть, и всякий род тут наособицу. Можно было и не гадать, не тревожить предков, но народ просил, и прежде поминальных костров на новеньком капище запылали костры волшебные. Предки откликнулись и рассказали историю своей гибели. Голос их, как всегда, был невнятен: ни кто напал, ни как добрался враг до стен и ворвался в город, было не узнать. Слов таких - «Приозёрный погром» - они не знали, но это как раз и заставляло думать, что здесь и было то самое, в веках оставшееся поражение. Ведь название было придумано потомками выживших, и, значит, погибшим неведомо. У мёртвых память хорошая только на то, что было при их жизни, а про нынешние дела колдун может сто раз рассказывать: пращуры и совет дадут, и делом помогут, а после сразу забудут. Будь иначе, людям и жить бы не стоило: шли бы сразу в мир мёртвых и никакого горя не
знали.
        С предками разговаривать нужна особая сила: во всём селении таких мастеров раз-два - и обчёлся. Это не молнию с неба свести или заговорить рану, разодранную клыками хищного зверя. Весь народ ждал, что расскажут пращуры.
        Те, чьи кости были разрыты на старом городище, принадлежали родне, что и так было ясно. Сколько поколений назад пришла на них ночная напасть, выяснить не удалось, а вот обстоятельства своей гибели запомнили они очень хорошо. Горели дома, кричали женщины, с визгом крутились на узких проулках страшные степные кони, падали люди под ударами кривых сабель… Эти картины Потокм, заправлявший обрядом, показал всему роду, кроме совсем несмышлёных малышей. Теперь люди будут помнить давнюю гибель, как свою собственную, начарованное воспоминание не даст успокоиться в ленивой уверенности, что уж здесь-то, в Дебрянском лесу, никакой враг не достанет. Конечно, будут ночами грезиться кошмары, а быть может, и караульщик, напуганный обманчивой тишиной, попусту объявит в ночи тревогу. На то и остерегание: лучше живым лишку побегать, чем мёртвым лишку полежать.
        А погоды, как и обещано было гаданием по кожаной звезде, стояли пригожие. Пожитки перенесли на новое место без порчи и потерь, свиное стадо перегнали почти без урона. Волки, конечно, откочевали вслед за свиньями, но в стае уже давно не было ни одного оборотня, так что серых хищников с лёгкостью шуганули, и только по ночам волчий плач тревожил людской сон.
        Урожай, как всегда бывает на свежей выгари, обещал быть обильным. Озеро оказалось рыбным, правда, в глубине обнаружился подкоряжный жаб, но его удалось отогнать. Подкоряжника заметили женщины, колотившие на берегу бельё. Кто-то из них обратил внимание на чуть заметную волну, подползавшую к берегу, где детишки промышляли ракушками. Бабы подняли крик, детишки порскнули из воды, на шум приковыляла ведьма Гапа, и от её волшбы жаб улепетнул как ошпаренный, выпрыгивая из воды и оглашая воздух хриплыми стонами. А кабы удалось ему уволочь в омут хоть одного ребятёнка, то уже подводную погань было бы не отвадить. Нежить, раз испробовавшая человечины, навсегда остаётся людоедом. Такого под силу извести только всем колдунам вместе. Потому, если потонет ненароком кто из рыбаков или купальщиков, народ не успокоится, пока не найдёт погибшего. И хоронят неудачника ото всех отдельно, по особому обряду, будто он и не человек вовсе.
        Но покуда обошлось, подкоряжный жаб убрался на дальний, болотистый конец озера, куда без особой нужды никто соваться не станет. Здесь воды наши, там - жабовы. Если с умом подходить, человек с кем угодно ужиться может.
        В городе народу село до полутора тысяч, да на выселках человек полтораста. На выселках обосновались кузнецы, кожемяки, а ещё дальше - бортники, все те, чьё ремесло мешает жить окружающим.
        Жизнь налаживалась, люди всё реже обращались к колдунам, разве что к ведуньям, подлечить захворавших. Жертвы заново срубленным богам всякий приносил, как умел, и предки дремали в беспамятстве, не тревожимые никем.

* * *
        На подсочку сосны и заготовку дубового луба направлялись непременно молодые воины при оружии. Работа вроде бы и не трудная, но в таких местах ведётся, где зевать по сторонам не след. Сосны-то есть где угодно, а вот дубовые рощи шумят лишь по краю степи. Деревья с ободранной корой высыхают на корню, стоят, топорща в небо мёртвые ветви. И там, за этим забором, прячутся заставы, оберегающие людей от недоброй степи. Зорко смотрят, помня, что предки, которых с пристрастием опрашивал Потокм, рассказали, что заставы у них были сделаны на совесть, но враг тем не менее безо всякого сполоха объявился у самых стен.
        Скор подрубал толстую дубовую кору, загонял под сочащийся древесной кровью луб вытесанные колышки, поднатужившись, обламывал пласт коры. Женщины обдирали свежий луб, сушили, собирали в вязки. Дубовый луб весь шёл кожемякам, в его отваре вымачивали кожи. Тратить его на циновки и рогожи было бы расточительством.
        Дубы можно найти и поближе к новому посёлку, но там деревья берегли и на древесину, и для выпаса свиного стада. А этим деревьям всё равно предстояло засохнуть для сооружения засек. Но покуда кряжистые великаны стояли, топорща в небо ветви, покрытые умирающей бурой листвой, словно поздняя осень пришла к ним в середине июля.
        Тысячелетиями новые места осваивались таким образом, и никто не видел в том ничего странного. Дубы потом вырастут новые, а людям надо жить сейчас.
        Близкая степь проредила чащобу полянами, покрытыми таким травостоем, что поневоле хотелось пригнуться, притаиться, а лучше того, забиться куда-нибудь в кусты. Открытые места, трава, простор - всегда полны опасности. Человек в степи жить не может, там живут только враги.
        Работами заправлял Бессон - человек молодой, но колдун не из последних. Именно он и скомандовал сполох. Потянул воздух тонким носом, хищно оскалился, и каждый из работников, ни слова не услыхав, понял, что дело надо бросать и со всей прыти бежать в лагерь.
        Собрались мигом. Бессон сидел на пне, вертел головой, что неясыть, зыркая по сторонам. Потом сказал:
        - Перелесками идут. На конях.
        Скор поёжился. Он только от деда сказки слыхал, что ездят степные набежники на конях. Конь - это зверь такой, вроде комолого лося. И копыто у него неправильное, в болоте топнет. Зато по степи бегает скоро. Говорят, там, в степи, ни у какой животины раздвоенного копыта не сыщешь. На севере, где прозябает раскосое племя воглов, людишки тоже на зверях ездят: на олешках и собаках. Но воглы, почитай, сами не люди, говорят, они на зиму в спячку заваливаются, как медведи или барсуки. Да и тундра - это, почитай, та же степь, только моховая. Простора много, деревьев нет, так что местному народу не ездить на всяком зверье?
        Ждали не долго. На дальнем конце широкой прогалины объявились чужаки. Всё в них возмущало взгляд: и кафтаны нелепого покроя, и чудные шапки, и неловкое оружие, и сапоги с загнутыми носами, в каких не ходить, а только на лошади посиживать. И сидели они и впрямь на косматых степных зверях, малость напоминавших не то косулю-переростка, не то лосёнка, не обзаведшегося по младости сохатым рогом. Колдовство такое было Скору незнакомо, хотя ничего особенного в нём не замечалось. Бывало, дома кто из малышей оседлает из озорства роющую корни свинью, так хавронья визг поднимет и вывалит пострелёнка в грязь. А Манюшка, Скорова сестра, недавно верхом на свинье через весь посёлок проскакала. Что визгу было, что переполоху! Народ совсюду сбежался как на пожар. Но старая Гапа Манюшку прутом драть не велела. Увела к себе и строжила по-своему, по-ведовски. А матери сказала, что получится из девки знатная ведьма.
        - Ячер, тебе идти, - негромко скомандовал Бессон.
        Это все понимали. Ячер мужчина видный, седина в волосах, голос звучный. Такому самый раз за людей говорить. А что за его спиной невзрачный Бессон, так это степнякам знать не обязательно. Колдунов стараются чужим не показывать.
        Ячер вышел на шаг, постоял недолго, чтобы все взгляды собрались на нём, потом направился к незваным гостям.
        - Кто такие? - спросил он громко. - Вы пришли на нашу землю.
        Иноплеменники человеческого языка не знают, всякий род балаболит по-своему, но есть и особый говор, специально для того, чтобы объясняться, если подойдёт нужда, с безъязыкими соседями. Это биться можно, слова не сказавши, а для торговли и иных дел нужно договариваться. Ячер на островах бывал, купеческий говор знал изрядно, так что чужаки, если не совсем дурные, должны были его понять.
        Поняли степняки или нет, Скор не разобрал. На торговом он заучил десяток фраз и знакомых слов в ответной речи не услышал. Зато остального толмачить было не нужно. Привстав на стременах, конник неуловимым движением выдернул саблю и полоснул ею стоящего Ячера. Тут и хотел бы отшатнуться, да не поспеешь. Быстрее кривой сабли только полёт стрелы и мысль колдуна.
        Бессон, укрывшись за людскими спинами, продолжал сидеть, сложив руки на коленях, а свистящий клинок вывернулся из вражьей руки, словно в скалу врезался, и упал в траву.
        Остальные всадники вовремя придержали коней, сообразив, что сила не на их стороне. Охотники, которых они только что собирались между делом порубить, стояли, сжимая длинные луки, и каждый из набежников был на прицеле. Теперь жизнь кочевников зависела только от доброй воли колдуна.
        Скор стоял вместе со всеми, направив стрелу в переносицу крайнего всадника. Целить в грудь было бесполезно, нагрудник из распаренных кабаньих клыков не пробьёт никакая стрела. А от стрелы, летящей в глаз, доспехи не защитят. Лицо кочевника, словно топором вырубленное из морёного дуба, оставалось бесстрастным, лишь капли пота, выступившие на лбу, показывали, каково ему сейчас.
        - Почему вы не вывесили бунчук, что среди вас колдун? - пролаял вражеский предводитель.
        - Мы на своей земле, - ответил Ячер. Голос его был спокоен, как будто видеть рушащуюся на голову саблю было для него обычным делом.
        Набежникам оставалось только извиниться и вертать восвояси, надеясь, что их отпустят добром, но вожак не захотел сдаваться так просто и возразил:
        - Мы испокон веку ездим сюда на охоту и считаем эти места своими.
        - Может быть, спросим предков? - с усмешкой произнёс Ячер.
        Довод прозвучал несокрушимый. Конечно, среди предков разных народов единогласия столько же, что и среди их правнуков, но, чтобы спросить мнение умерших, нужен сильный колдун. Каков колдун у лесовиков, раскосые вражины не знают. Ячер стоит смело, говорит прямо, в бороде седина искрит, а что он и вовсе не колдун, пришлым невдомёк.
        И степняк сдался, пошёл на попятный.
        - Мы ждём вас на осеннюю ярмарку на островах Атцеля, - произнёс он, словно для того и был послан сюда со своим отрядом.
        - Я передам ваше приглашение своим старшим, - ответствовал Ячер будничным тоном, будто не свистела только что над его головой убийственная сталь.
        Всадники натянули поводья, звери, на которых сидели враги, попятились, а затем и вовсе развернулись. Недруг уходил, не приняв боя. Но и лица они не уронили, уезжали неспешно, хотя в спины им глядели длинные луки лесных охотников. А предводитель степняков, не соскочив с коня и не коснувшись ногой запретной для него земли, извернулся в седле и поднял вышибленную магическим ударом саблю.
        Ох, как хотелось Скору спустить тетиву, чтобы исконный враг, взмахнув руками, рухнул под копыта своему зверю, но приказ колдуна держал не магической силой, а твёрдым знанием, что самовольство в таких случаях недопустимо.
        Лесному охотнику не докучно ждать, изготовившись к стрельбе, однако на этот раз Скор изнылся в ожидании. Вроде бы всё, ушли незваные гости, и след простыл, а Бессон всё прислушивается, следя за их бегством. Наконец прикрыл глаза, потёр ладонью лоб, освобождаясь от собственного наваждения. Охотники опустили луки, подошёл Ячер, такой же невозмутимый, как и во время переговоров.
        - Зачем ты их отпустил? Перебили бы всех - и дело с концом.
        - Эти в разведку были посланы, - ответил Бессон, хотя мог и не давать никаких объяснений. - Не вернулся бы разъезд, на смену других послали бы, на этот раз с сильным магом. И что из того получится - неведомо. А так нас хотя бы на время оставят в покое. Будут знать, что мы их не боимся и так просто нас не взять. Уж не знаю, на ярмарку нас для отвода глаз приглашали или всерьёз, это старшим решать, но дуриком они сюда больше соваться не станут.
        Скор только подивился дальновидности колдуна. По годам Бессон Скора не слишком превзошёл, а вон какие задачи разбирает; седобородый Ячер только головой закивал, соглашаясь.
        Тем и закончилась первая на памяти Скора встреча с чужими людьми. Постояли с луками на изготовку, словно на детской учёбе, и отпустили врагов, не убивши. Оно, впрочем, и к лучшему: худой мир лучше доброй свары. Жаль, саблей не удалось разжиться; свои такого оружия делать не могут. Хотя, если вдуматься, к чему сабля в лесу? Разве что кусты рубить.

* * *
        Осенью, как и обещалось, собрались на ярмарку. Шли немалой оравой, перед которой несли три бунчука. Это значит, что в отряде находится три колдуна и лёгкой добычи здесь никому не будет. На самом деле на торги отправились пять колдунов, ещё двое прикрывали своих незаметно.
        Скор в отряд торговцев не попал, его вновь отправили на кордон, следить за недоброй степью. Дубы, с которых драли корьё, засохли на корню, понизу, там, где год назад росла свежая трава, теперь взялись непролазные кусты ежевики. Место стало неприветливым, но лес и должен быть неприветлив к степным злодеям.
        А злодеи ждать себя не заставили. Видно, решили проверить, все ли колдуны ушли на торговые острова. Случись такое, прибыли может быть куда как побольше, чем от честной торговли. Налетит вражья сила, пограбит, что унести сможет, остальное пожжёт. А самое страшное, что окажутся уведены в полон девки и молодые бабы. Женского пола в степи всегда недостача. От непрерывных кочёвок, от тряски и житейского неустройства жёны у степняков нерожалые, и потому всякий батыр старается иметь три, а то и четыре жены, чтобы его злодейский род не оборвался прежде времени. От того и людям женщин не хватает, тем более что и свои, кто познатней и удачливей, имеют в дому несколько жён. Оттого молодые мужчины ходят в холостяках до седой бороды. Вот и Скор третий год в женихах числится. Отца в доме нет, отец погиб от наманской руки, когда Скор был ещё мальчишкой, а парню из неполной семьи свою судьбу добрым порядком устроить трудно. Да и нет среди подрастающих невест девки, чтобы легла на сердце, заставив добиваться себя что есть силы. А старейшинам это и удобно: куда ни послать - всё Скора посылают, у него семьи нет, его
дома никто не ждёт.
        В колдунах на заставе опять Бессон. Тоже холостой. Но ему семьи и не нужно, колдуны народ особый, у них всё по-своему. У Ризорха так пять жён, а детям и внукам он и счёт потерял. Колдун, одно слово, ему можно. А Бессону неохота, он при виде бабьего племени губы кривит. Зато на врага у Бессонна нюх, что у свиньи на жёлуди. И когда в самое время торгового перемирия на границе вновь появились набежники, их ждали.
        Конный отряд, сотни полторы воинов в островерхих железных шапках, в лёгких доспехах из битых клыков вепря, все с кривыми короткими луками, из каких только и можно стрелять на скаку, с изогнутыми саблями, тайну которых так и не постигли кузнецы лесных племён, - вся эта воинская сила на рысях двигалась по тропе, пробитой торговым караваном, ушедшим на речной остров, торговать с соплеменниками грабителей. Расчёт был прост: колдуны ушли на торги, значит, здесь можно легко поживиться, в первую очередь полоном, до которого так охочи жадноглазые степняки. А что закон растоптан, так какой закон может быть, когда речь идёт о лесных нелюдях? У них и бунчуки мочальные, и головы еловые.
        Зато у грабителей впереди отряда на тонкой пике полоскался конский хвост; прошлая наука пошла вражинам впрок: в набег двинулись во всеоружии.
        Что умеет вражий маг, на заставе не знали, но нюха на засаду у него не было. Тысячелетние дубы, загубленные полгода назад, разом, при полном безветрии, накренились и рухнули, перегородив дорогу всадникам. Трое кочевников попали под удар и были убиты толстыми ветвями. Раздались крики, отчаянно заржал конь, бьющийся с перебитой спиной.
        Скор, вместе с другими охотниками укрывшийся в зарослях, спустил тетиву и увидел, как тонким цветком оперение его стрелы возникло меж бровей одного из конников. Тот всплеснул руками, словно удивляясь своей гибели, и повалился с седла.
        Подчиняясь безмолвному приказу, лучники кинулись под прикрытие вставших дыбом корней. Манёвр оказался своевременным, поскольку враги сориентировались быстро, а их маг доказал, что не зря перед ним носят волосяной бунчук на высоком древке. Короткие роговые луки были выхвачены быстрее, чем это можно представить, а каждая стрела в полёте словно расщеплялась на десяток стрел и сама искала живую плоть, так что те, кто не успел под защиту возникших земляных стен, покатились в траву, пробитые вражеским железом. И только сам Бессон продолжал сидеть едва ли не на открытом месте, опустив на колени безвольные руки и глядя в землю. Однако команды его слышали все.
        - На раз! И!..
        Подобной тактике был обучен каждый. Мигом вскочили, подставляясь под самые выстрелы гарцующих степняков. Но именно на этот счёт вражеские стрелы потеряли колдовскую зоркость и полетели невпопад. А уж свои-то не промахивались: привыкли бить зверя в лесу, а тот порскает не хуже степного коня.
        Вражий колдун понял, что проигрывает битву. Когда ты на виду, а противник в укрытии, воевать несподручно. И если не выкурить лесовиков на открытое место, они так и перестреляют весь отряд.
        В бою колдун старается себя не показывать, незачем противнику знать, в ком именно собрана мощь всего войска, но сейчас у попавших в засаду не оставалось иного выхода. Даже бежать, что у степняков за позор не считается, было нельзя, самый кряжистый дуб, рухнув, перегородил тропу, по которой они сюда пришли.
        Один из всадников, не выделяющийся ни повадкою, ни внешним видом, вдруг закричал тонко и страшно, как никогда не провизжать человеческой глотке. Стрела, выхваченная из саадака, полыхнула слепящим огнём и, расщепляясь на сотни пылающих росчерков, обрушилась на лес.
        В степи такой удар выжег бы всё живое, но широколистная дубрава не привыкла сдаваться огню. Под дубами, что остались неподсечёнными, и в сентябре росла свежая, не желавшая гореть трава. Запылали ветки поваленных дубов, в лица охотников пахнуло нестерпимым жаром, так что закурчавились опалившиеся брови и бороды, но в целом сырая земля спасла от огненного ливня. Зато всякий теперь знал, в кого следует целить при следующем выстреле. Опытный колдун с лёгкостью отобьёт летящую стрелу, но не дюжину стрел разом.
        - На раз! И-и!..
        Чародей, только что метавший струи огня, словно превратился в небывалого ежа, так густо утыкали его стрелы. Второго огненного залпа он дать не успел, мешком свалившись под копыта своему зверю.
        И хотя набежников и сейчас было втрое больше, чем защитников, судьба их была решена. Они были на виду и могли сколь угодно ловко кружить своих зверей, пытаясь уклониться от выстрелов, надёжно укрытые лесовики отстреливали их на выбор, одного за другим опрокидывая на землю. Оставалось бежать, продираясь сквозь колючий кустарник и наваленные стволы засеки. А это очень неудобная дорога для быстроногой лошади.
        Из полутора сотен воинов утёк едва ли десяток. Их Бессон преследовать не велел, пусть бегут и расскажут, что лесной посёлок не взять, даже когда лучшие колдуны покинули город. Никакой тайны беглецы с собой не унесли, лесные жители от века укрывались от незваных гостей неприступной чертой засек. И длинные луки охотников тоже были отлично известны степным удальцам. У себя, в пустом поле, наездники, возможно, и были хозяевами, но лес-батюшка своих не выдаёт, а чужаков не любит. Жаль, у степи память короткая, и приходится такие вещи врагу напоминать.
        На месте сражения набрали довольно и сабель, и негодных кривых луков, и всякого обзаведенья. Сталь у вражин хороша, да и узорчатые ткани недурны, хотя, как говорят, они их не сами ткут, а покупают или пограбливают у южных соседей. С теми тоже торги бывают. Оружия своего они, конечно, на рынок не выносят, а вот тонкими полотнами и иным женским рукоделием торговать - самое милое дело.
        На долю каждого бойца досталось по шесть убитых степняков. Сами потеряли всего четверых. А что лица опалились и руки в волдырях, то на живом заживёт.
        Погибшим выделили лучшую долю добычи, но только из одежды и украшений, семьям в наследство. Оружие, даже негодное, степное, должно быть в деле, или же его следует уничтожить. Говорят, у диких народов в обычае класть воину в могилу его собственное оружие или оружие убитых врагов. Вот уж глупость - так всем глупостям глупость! Колдунам часто приходится спрашивать совета мёртвых, и уж они-то знают, что после смерти ушедшему предку ничего не нужно. Живут люди только в этом мире, а никакого иного мира и вовсе нет. Умершие спят, смотрят смутные сны о прожитой жизни, и лишь слово колдуна может ненадолго пробудить их. Но и в этом случае охотнее откликаются те, кто прожил долгую жизнь и даже в посмертии беспокоится о правнуках, в которых продолжает гореть его кровь. А вещи в посмертии не нужны: ни еда, ни одежда, никакой иной скарб. Наследство следует оставлять живым.
        Бессон, которому по праву принадлежала большая часть добычи, забрал себе бунчук из конского хвоста и безрукавку из нежнейшего козьего пуха. Свои такого вязать не умеют, да и коза в лесу не водится, а с косули пуха не начешешь. Поэтому пуховые изделия степняков ценились выше, чем их оружие.
        Скору тоже достались и лук, и безрукавка, и пара сабель. Одну он решил сохранить, а из второй смастерить засапожный нож. Вещи всё хорошие, ценные, душу греют. О медынском колечке уже не думалось. Мало ли, что положено, а Потокм прибрал золотинку, и суда на него не найдёшь.
        Зато теперь Скор не просто молодой парень, помнящий тепло материнской руки, а воин, побывавший в деле и вернувшийся с трофеями. Жаль, не досталось Скору костяной брони, но это штука дорогая и редкая даже среди степняков. Во всём отряде не было и десятка таких доспехов. Но всё равно, торговать не ходил, а вернулся богатым.
        Ещё бы жить своим домом, но для этого нужно жениться. Скор бы и не прочь, жаль, невесты подходящей нету, да и не слишком тянет Скора на это дело, не то что Закрая - младшего Скорова брата. Закрай ещё посвящения не прошёл, в пацанах бегает, а другого разговора, кроме как о девках, у него нет. То ему одна люба, то другая… Как говорят, на всякий день по три зазнобы, а на ночь - ни одной. Молод ещё семью заводить, мечтай всухую.

* * *
        Тем временем вернулись посланные на ярмарку торгаши. Привезли наменянного добра, привезли и подарки. А степь, как известно, так просто подарки не дарит.
        Потокм на торги не ездил, старшему волхву оставлять род негоже. Купцов возглавлял Ризорх, и он же вёл переговоры со степными ханами. На ярмарке собралось немало чародеев со всех стран и углов, хотя колдовать при торге не полагалось. Замеченному в торговом ведовстве ничего не продавали и не покупали у него никакого товара. Оно и правильно, пронырливый колдунишко кому хочешь глаза отведёт и продаст навозную лепёху за ожерелье медынской работы. Поэтому Ризорх на торгах вовсе не появлялся, а второй колдун, Устон, хотя и держал над палаткой бунчук из тонко вычесанной конопли, но, торгуясь, вертелся по-простому, сварился из-за цен, бил по рукам и ежесекундно помнил, что чародеи степных племён следят за ним неуклонно. Степенный Ризорх, перед которым носили бунчук с волчьим хвостом, сидел по ханским шатрам, пил кислое кобылье молоко, поглаживал седую бороду и слушал льстивые речи. В подобных делах чародейства не возбранялись, но Ризорх знал, что и он не оставлен вниманием недругов, и ничего чудесного себе не позволял.
        Третий колдун - Напас - торчал безвылазно в шалаше, крытом лосиными шкурами, и, казалось, ничем на свете не интересовался. Хотя с ним как раз всё было ясно: боевой маг следит за безопасностью соплеменников. Пасли и Напаса, да не много выпасли: сидит чародей, оглядывает окрестности магическим взором, копит опасную силу, а в чём та сила заключена, и предки не скажут. Над входом в шалаш - бунчук: медвежья лапа с когтями. Предупреждает - такого лучше не трогать, целее будешь. Но и он ни в какие дела не мешается.
        У воинственных степных народов с бунчуками дело обстоит просто: палка, а на ней - лошадиный хвост. А у лесовиков коней нет, и всякий бунчук наособицу выделывается. Степные по этому поводу немало головы ломают. Говорят, чем сильней колдун, тем грозней бунчук. Поэтому волчьему хвосту или медвежьей лапе и уважения больше. А на самом деле колдун вяжет себе бунчук и порой сам не может сказать, почему делает так, а не иначе. У Потокма, набольшего из лесных колдунов, на бунчуке красуется связка беличьих шкурок, каких любому мальчишке настрелять впору. И среди добрых соседей знак этот уважается поболее медвежьей лапы.
        А степняки пусть думают, что хотят. На то им головы даны, чтобы догадками мучиться.
        Вот у губошлёпистого Ати бунчук такой, что даже свои удивляются. Когда ему нужно выступать перед чужаками, то вперёд выносят резной шест, на котором красуется изогнутый хвост тетерева-косача. Но сейчас священные перья - знак колдовского могущества - надёжно спрятаны. Атя, с видом дурачка, который ему всегда прекрасно удавался, прислуживает Ризорху, промокает ему пот со лба, отгоняет кусачих мух и слова не произносит ни по какому важному делу. Зато и его неприятельские чародеи не высмотрели, а сами они у Ати все как на ладошке. Ну, не совсем как на ладошке, опытный маг такого ни в жизнь не допустит, но великий хан Катум, что удостоил Ризорха долгих бесед, для скромника Ати прозрачен.
        Великий хан столь могуч телом, что ни один конь не может его выдержать. Голос у хана трубный, и грудь под парчовым халатом волосатая. На мизинце - другие пальцы со временем оказались слишком толсты - нефритовое кольцо, означающее, что некогда владыка был отменным стрелком, посрамлявшим лучших из лучших. Одна беда, этот великолепный мужчина не был магом. Сам-то он полагал, что избран ханом за свои великие достоинства, но понимающие знали, что хан посажен на престол только потому, что чародеи разных кланов не могли допустить, чтобы великим ханом стал один из них. Нешуточные страсти кипели вокруг белого войлочного шатра, и Атя улыбался своей глуповатой улыбкой, вникая в переплетения многоходовых интриг. Приглашённым лесовикам в этих планах отводились важные, но взаимоисключающие роли. Одни хотели, чтобы лесовики стали ударной силой будущей войны, другие мечтали видеть их жертвами, но в любом случае дело шло к большой войне. Так бывало всегда, когда степь объединялась под рукой одного хана. Оставалось неясным лишь, с кем будет эта война.
        Часть раскосых чародеев хотела, соблазнив лесовиков лёгкой добычей и отправив воинов и самых могучих колдунов в поход, обрушиться тем временем на лесные селения, о которых в степи бытовали непредставимо фантастические домыслы. Говорили, будто капища дикарей полны серебра и золота, а скатным жемчугом дети играют в камешки. А сверх того набег на лес обещает мягкую рухлядь и улыбчивых северных красавиц, каких каждому охота иметь в своём гареме.
        Речного жемчуга и мехов у лесного народа и впрямь было изрядно, что соплеменники Ати неосмотрительно подтвердили, привезя на торги переливчатый речной бисер, собольи и горностаевые шкурки, росомаху и бобровую струю.
        Другие вражьи колдуны, и их было ничуть не меньше, желали и впрямь до времени заключить с лесом союз, чтобы вместе попытать на прочность наманские города. Какие у лесовиков достатки, это одни лесовики знают, да помалкивают, а Наман богатством кичится: в молельнях крыши чистым золотом кроет. Одна беда, стены в наманских городах каменные, их никакому огневику не прожечь, а города эти чуть не у каждого посада есть. И за стенами там всякого народу довольно - и воинского, и чародейного. Пока ты будешь пытаться с каменной стеной совладать, вражий колдун, безопасно сидя в укрытии, пожжёт тебя вместе со всем твоим народом.
        Впрочем, хану Катуму доносили, что ныне в Намане чародейное неустройство, императором сел колдун Хаусипур. Соперников своих согнул в бараний рог, а иных, строптивых, к предкам отправил. Города отстроил, армию пополнил и вооружил, торговлю наладил, как никогда доднесь. Казалось бы, сила наманская возросла невиданно, но волшебниками край оскудел, а один чародей, сколь бы могуч ни был, всю страну не оборонит. Значит, можно пощупать жирные наманские посады, а то и саму столицу со златоверхими храмами и неисчислимой казной. Но брать такого зверя в одиночку не с руки, вот и мутит хан Катум воду, соблазняет наманскими достатками степь, а заодно и лесных жителей, немногочисленных, но славных ведовством.
        В этот день великий хан был тревожен, а с Ризорхом особенно ласков, едва ли не льстив. Угодливость в устах человека толстого и громогласного всегда подозрительна, так что Ризорх ничуть не удивился тому, что шепнул ему Атя, прислуживающий за трапезой.
        Такую новость надо было использовать быстро, и Ризорх, дождавшись, пока Атя отойдёт, важно произнёс:
        - Ты говоришь, о светозарный, что дружба между нашими родами отныне нерушима и наши жёны и дети могут спокойно отпустить мужчин в дальний поход, ибо нет надёжней защиты, чем добрый сосед. А между тем мне стало известно, что не далее как три дня назад конный отряд, ведомый боевым магом, вторгся на наши земли. Была битва, и были убитые.
        - Ты умеешь слышать на три дня пути? - уважительно спросил Катум.
        На три дня пути не умел слышать ни один маг, но Ризорх не стал разочаровывать хана.
        - Родной дом всегда в сердце и слышен всегда, - произнёс он ни к чему не обязывающую фразу.
        Теперь разговор мог безболезненно перейти на что-нибудь другое, а переговоры на этом прекратиться, но, видимо, после того, как в ставку пришли вести о неудачном набеге, верх одержали те степные чародеи, что действительно хотели союза с лесом. И Катум, благосклонно кивнув, вернул беседу в неприятное русло.
        - Это зевены, - произнёс он таким тоном, словно само имя должно исключить всякое непонимание. - Они всегда были непокорным народом. Полагаю, мне придётся их наказать.
        - Это лишнее, великий хан. Напавшие, как бы они ни называли себя, уже наказаны. Их колдун убит, а в степь ушли только те, кому это было позволено, чтобы они рассказали всем, какова бывает судьба тех, кто ослушался великого хана.
        Хан вновь кивнул, и Ризорх подумал, что владыка степи напоминает детскую игрушку, деревянного болванчика, вечно кивающего приставленной головой.
        Однако сколько ни кивай, а слова о грядущем союзе надо подтверждать тем сильнее, чем больше оснований сомневаться в истинности сказанного. И хан, рыдая в душе, снял с пояса кривую саблю, древнюю, как сама степь. Медынский булат, такого нынче делать не умеют. Наилучшие клинки эта сабля перерубала, словно деревяшку, выстроганную малышом, а урони на подставленное лезвие лёгкое пёрышко, и оно распадётся на части, разрубленное своим весом.
        - У кого в руке этот меч, - хрипло сказал хан, - у того в руке победа. Я вручаю тебе свою жизнь.
        - Мне нечем отдаривать подобное сокровище, - произнёс Ризорх. Он расшнуровал ворот рубахи, снял с шеи бисерную ладанку. Мельчайшим речным жемчугом, белым, чёрным и розовым, на ладанке была вышита волчья голова, а внутри мешочка хранился волчий клык.
        - Я могу лишь вручить тебе свою жизнь.
        Лесной маг лукавил. Сила волшебника не может быть заключена в постороннем предмете. Волшебные вещицы - помощники колдуна, но не его суть. Бисерный кисет был специально изготовлен мастерицами на тот случай, если понадобится делать совершенно необычный и дорогой подарок. Пусть хан думает, что сердце хотя бы одного лесного колдуна он держит в кулаке.
        После обмена такими подарками договор о совместном походе непременно бывает заключён.

* * *
        Работы мастеру Остоку привалило, как никогда доселе. Кузнецы, собравшиеся под его началом, без передыху ковали ножи, наконечники копий, навершия рогатин, вязали кольчуги, мастерили шапочки-мисюрки, варили клевцы и топоры. Для большого похода оружия нужно много, а там взять будет негде. В чужом краю и оружие чужое.
        Железо с великим избытком добывалось в гнилых чащобных болотах. Кровь земли - руда застаивалась там, становилась чёрной. Её вычерпывали большими ковшами, сушили и варили из неё железо. Всякий кузнец знает, что железо - это кровь земли, напитавшаяся чистейшим угольным жаром. Это же известно любому лекарю, даже лишённому силы волшебства, недаром железо помогает в тяжких хворях почти так же хорошо, как и огонь. Раны и горячки лечат водой. Что не лечится водой, то лечат травы. Что не лечится травами, лечат железом. Что не лечится железом, лечат огнём. Что не лечится огнём, то неизлечимо. Недаром хороший кузнец - первый среди знахарей, и со всякой раной люди идут к кузнецу.
        Но сейчас Осток ковал не жизнь, а смерть. Добытые из доменки серые пористые крицы заново раскалялись в горне, после чего дюжие молотобойцы проковывали их, покуда не получался плотный кусок мягкого железа. Сверху от крицы отслаивалась отковка, твёрдая и годная во всякое дело. Из отковок кузнецы мастерили ножи, наконечники копий и стрел, навершия рогатин, а в мирное время - сошники и серпы. Мягкое железо можно было заново раскалить в горне и, посыпав угольным порошком, проковывать раз за разом, покуда вся крица не изойдёт наполовину на отковки, наполовину - на окалину. Но сейчас себе оставляли только первые, самые лучшие отковки, а мятые молотом крицы задешево продавали недавним врагам. Они там, в степи, умеют делать прочную и гнуткую сталь; не чета, конечно, медынскому булату, но куда как пригоднее мягкого железа. Зато железа, из которого эту сталь варят, у степняков нехватка.
        Теперь конные разъезды часто появлялись у черты засек и уходили, не претерпев никакого урона, тяжело нагруженные лесным товаром. Гости непременно являлись при бунчуках, встречали их по-простому, но все знали, что на засеке колдун живёт постоянно. Ненадёжным друзьям встреча с остереганием. На битом месте живём, и хотя никто не знает, что тут случилось тысячу лет назад, но повторения Приозёрного погрома не хочет ни стар, ни млад, ни предки, ни правнуки.

* * *
        Весна обошлась без голодовки и без мора; всё, как предсказывала сыромятинная звезда. С осени, пока в степи было мясное изобилие, бывшие недруги в обмен на железо, дубовые слеги и воск пригнали бараньи стада, которых гуляло по степи столько, что и не пересчитать. Люди баранов держать не умели, поэтому, пока в дело не вмешались волки, барашков прирезали, а мясо тут же принялись коптить, как привыкли обходиться со своей свининой. Лучше было бы засолить, но соль покупалась у тех же кочевников и стоила немало. Ну да нет солонинки, сойдёт и ветчинка. Ветхое мясо хуже хранится, но до весны долежит и в голодные дни выручит.
        Лето встретили в полной силе и, как обещали, выступили в поход. Шли единой громадой враз под десятью бунчуками. Тут и медвежья лапа, и волчий хвост, и шкурка хищного хоря. Кочевники - народ дикий, вежества не знают, их колдуны друг с другом не дружатся, и каждый при своём войске состоит. Едет конный отряд - при нём один бунчук. Вместе собираются только перед большим сражением. На конях не трудно и по сторонам разбежаться, и в кучу сойтись. Зато в бою конные чародеи друг друга не прикрывают, отчего часто гибнут. А свои идут пеши, большой громадой, и вся сила у них в единстве. Так люди Катума, взвидев десять бунчуков, на всякий случай отворачивали с пути пешего войска и держались стороной.
        Из набольших волшебников дома остался Потокм - он старший, ему из города надолго отходить нельзя. Остался Атя, чтобы сидеть на засеках. Со степью дружба дружбой, а остереганье - остереганьем. Да и не стоит чужим колдунам неприметного мага показывать. Случатся вновь переговоры, Атя и пригодится. Осталась дома дряхлая Гапа с двумя помощницами - детишек беречь. А остальные ворожейки, числом семь, ушли с войском. Война - дело кровавое, лекаркам работы будет много. Из всех колдуний бунчук подняла одна Нашта, умевшая не только боль унимать, но и биться не хуже иного колдуна. Бунчук у неё был простенький, из гладко вычесанной кудели. Те из кочевников, что подурней, такой за силу не считают, им барса подавай.
        О том, что косолапые двинулись в поход вместе со своими бабами, среди батыров ходили смешки и охальные рассказы. Но спустя недолгое время сменились они другими сказками.
        К пешему войску наученные прошлым опытом степняки приближались только по необходимости. Даже по ковыльной степи пройдёшь не везде, а не зная дороги, не сыщешь и толкового ночлега. Родники и ручьи в голых местах прячутся по низинкам и балкам, мимо можно пройти и не углядеть. И чтобы нужные союзники не сгинули прежде времени, хан Катум отрядил специальные разъезды, показывать дорогу медлительному пешему войску. Пастьбы лесовикам не нужно, у них скота нет, а воду пьют все.
        Постепенно конники привыкли к виду десяти бунчуков, стали заговаривать, кто торговый язык знал, шутки шутить:
        - Эй, медвежья нога! Зачем с бабой в набег пошёл? Всю силу в дороге растратишь!

«Медвежья нога» - вроде и обидное прозвище, и необидное. Старшие велели не обижаться, вот люди и отшучиваются на репьи степняков:
        - Это ты, шестиногий, силу в пути растрясёшь, по полю развеешь, а я подберу…
        - Я свою силу для наманских девок берегу, победу праздновать. А то дай мне свою бабу, покувыркаться, потешиться!
        Это уже обидно. Степняки болтают, будто лесные жители гостям своих жён на ночь дают. Слыхали звон, да не знают, где он. Говорят, такое водится у совсем дальних народов, что на зиму в спячку впадают. А у людей такого нет. Никто ещё не сообразил, как на обидные слова отвечать, а Нашта вперёд выступила и сказала с усмешкой:
        - А то, батыр, и верно, покувыркаемся, потешим себя и добрых людей. Одолеешь меня - твоя буду, не одолеешь - не серчай.
        Лук и колчан в траву положила, мисюру скинула, позволив косе струиться вдоль спины. Стащила кожан с железными бляхами, оставшись в сорочке, под которой дразняще вздрагивала упругая грудь.
        Степняк радостно осклабился, соскочил с коня, положил оружие, скинул доспехи.
        - На поясах бороться будем, - спросила Нашта, - или так, медвежьей ухваткой?
        - Зачем пояса? В обнимку слаще… - Мягко ступая, парень двинулся вперёд и тут же грохнулся оземь, сбитый толчком столь быстрым, что глаз не способен был заметить его.
        - Никак споткнулся на ровном месте? - спросила Нашта. - Крепче на ногах держись, герой.
        Степняк вскочил, молниеносным движением кинулся в бой. И снова очутился на земле, придавленный коленом соперницы.
        Был бы в конном отряде колдун, он бы понял, что Нашта берёт не столько силой и ловкостью, сколько волшбой, но на каждый разъезд чародеев не напасёшься, а прочие всадники видели только то, что видно глазам.
        Нашта хлопнула ладонью по голенищу сапога, за которым ещё недавно торчал ножик. Ласково произнесла:
        - Бились бы насмерть, распластала бы тебя сейчас, как икряную сёмгу. Но у нас потешный бой, себе на радость, людям на погляденье. Вставай, батыр, и не серчай за науку.
        Поднялась на ноги, протянула руку, помогая встать противнику. Обняла, крепко поцеловала в губы.
        После потешного боя соперники всегда целуются, чтобы не было обидно побеждённому. Так то воины целуются, мужчины. А Наште на цыпочки приподняться пришлось, чтобы достать обветренные губы степняка. И от этой ласки побитого богатыря качнуло сильней, чем прежде от удара.
        - Как тебя зовут, красавица?
        - Людей поспрашай, авось скажут.
        - Меня зовут Хисам. Я тебя найду, слышишь?
        Слух об удивительной богатырке разлетелся среди конного войска. Все девки у лесовиков такие или одна - никто не знал, но слухи множились, рассказы становились всё удивительнее, а насмешки прекратились.

* * *
        Наман, или Ном, как они сами себя называли, - великая страна далеко на юге. Шумные посады и при каждом город с каменными стенами. Многолюдные сёла перемежаются дворцами богачей, запросто стоящими на берегу рек и озёр. Край гордый и сказочно богатый.
        Вторые сутки отряд идёт не тропами и не степным бездорожьем, а трактом, мощённым каменными плитами. Навстречу неторопливой пехоте двигались скрипучие ордынские телеги, нагруженные грабёжным добром, брели вереницы пленников со связанными руками, прикрученные к длинному аркану. Уходили в неволю под присмотром раненых батыров. Раненых было много, по всему видать, Наман сдаваться не собирался, несмотря на то что граница была снесена конными ордами.
        Из южных провинций подходили фаланги обученных воинов, каждую из которых должны вести два, а то и три искусных мага. Такие же войска стояли и в северных гарнизонах, вернее, должны были стоять, но, как известно, каждый чародей думает прежде всего о себе, а не мечтает о скучной гарнизонной жизни. К моменту нападения почти все отряды оказались без магического прикрытия и были разгромлены. Теперь империя запоздало спохватилась и посылала в бой только полностью укомплектованные войска. Но, видать, и вправду под ревнивой рукой могучего Хаусипура колдунов в Намане поубавилось, ибо всё чаще вместо боевых магов под имперскими бунчуками выступали лекари, а то и просто фокусники и иные подколдовки, умеющие навести морок или вызвать беспричинный страх, но не способные причинить реальный вред отряду, в котором есть хотя бы один боевой маг.
        И всё же, заметив бунчуки под имперскими орлами, конные отряды степных варваров предпочитали рассеяться и на всякий случай - бежать, выискивая в другом месте более лёгкой добычи. В результате великое наступление начало захлёбываться, как уже не раз бывало до того. Разумеется, это не нравилось хану Катуму, который понимал, что в случае воинской неудачи сидеть ему не на престоле, а на колу. Грабить крестьян - для этого не нужно поднимать великую степь, а города, кроме нескольких приграничных крепостей, оказались неприступны для дикой конницы.
        И в это самое время, когда в войне начала накапливаться неизбежная усталость, к городу Литу, столице всех северных провинций, подошло войско лесных лучников.

* * *
        Война оказалась вовсе не такой красивой, как представлялось Скору. Долгие, трудные переходы под палящим солнцем, без еды, а порой и без воды. Припасы, взятые из дому, давно кончились, а прокормиться в опустошённой местности было нечем. Продымлённое зерно из сгоревших амбаров, жёсткая конина, которой делились кочевники. И никакой добычи, никаких врагов. Идём, а куда - и предки не скажут.
        Наконец впереди появилась река и каменные стены Лита. Подойти к стенам на выстрел, хоть бы даже из большого лука, не удавалось; оттуда немедленно вылетали рои золотистых огней, беспощадно выжигавших стрелков. А до метателя злой смерти, укрывшегося за каменным валом, было не достать. Пытались кочевники налететь внезапно, ходили и на ночной приступ, да только людей потеряли. То ли имперский маг вовсе никогда не спит, говорят, бывают такие, то ли нюх у него на опасность, и он заранее знает, когда следует ждать наскока. Да и один ли он там? Посад в Лите большой, народу немало, гарнизон крупный, кабы не теснота и не каменные стены, то не один десяток чародеев мог бы ужиться.
        Предводитель степной конницы, недовольно кривя губы, разъяснил положение дел Ризорху. Лесной колдун слушал, кивал, соглашался, но ничего не обещал. Потом собрал своих и, посоветовавшись, решил со всей осторожностью идти на приступ. Главное в таком деле - людей сберечь. Золотые осы - не та вещь, под которую можно безнаказанно соваться, а народу в лесу не так много живёт, каждый человек на счету, за каждого перед матерями и жёнами ответ держать придётся.
        Собрали небольшой, но страшный мощью отряд: полсотни лучников и пять магов. Такого и предки не припомнят, не говоря уж о чужинцах, у которых среди колдунов никакого единства не видать. Выходили на бой под одним бунчуком, на котором волчий хвост. Пусть враги думают, что им один колдун противостоит. Остальные чародеи двигались тишком. Это степным да имперским слава нужна, а мы как-нибудь без этого, по-простому обойдёмся. Прикрывали своих Нашта и Анк, а Бессон, Напас и сам Ризорх собирались ударить по стенам и тому, кто за стенами засел.
        Скор шагал вместе с другими лучниками и старался не думать, как выглядит их маленький отряд, если смотреть с городских башен. Тут и колдовать не надо: бери да бей всякого, кто вздумает приблизиться к твердыне.
        Взметнулось над гребнем стены золотое сияние, понеслось навстречу, но не дотекло, опало, заставив дымиться вытоптанную траву. На мгновение Скором овладел безотчётный страх, почудилось, что за стеной копится нечто чуждое всякой жизни, сейчас выхлестнет и затопит… Тут уже сам старайся. Превозмогай морок, насланный подручным главного чародея. Своим на такое размениваться не с руки. Скор сжал зубы и твёрже пошёл, равняя шаг по идущим впереди. И сразу полегчало, влажный туман окутал бойцов: сквозь такой огненные мухи не летают, а что там копится за стеной, так же и рассосётся. Главное, не бояться, пусть они нас боятся. Мы на них напали, значит, сила на нашей стороне.
        Шли без выстрела, издали стрелять - только стрелы тратить. Каков ни есть длинный лук, а бить лучше по видимой цели, разве что колдун иное прикажет.
        Рядом со Скором шагает Бессон: в руках такой же лук, на голове такая же мисюрка, за сапогом - такой же нож. Понадобится ли колдуну это снаряжение, знает только он сам, но в открытом бою волшебник от простого воина должен быть неотличим, чтобы не били по нему прицельно, как по тому набежнику у засеки. Одно непонятно, зачем тогда бунчуки выставлять? Вроде как и хвастает силой чужой волхв, и прячется, чтобы никто не угадал. Старики говорят, что если колдун бунчук не выставляет, то в нём сила застаивается и слабнет. Так ли, нет - не Скору судить. Ведуны промеж себя разберутся, чей бунчук и когда поднимать, а что в других народах колдуны о таком договориться не могут, то это людям на руку. Скорово дело стрелять без промаха и держаться поближе разом и к Бессону, и к Наште. Бессон укажет, куда стрелу пускать, а Нашта убережёт, чтобы не прожгла грудь пущенная из-за каменного заплота огнёвка.
        - Крепко стоит, не сдвинуть! - просипел Бессон.
        Это он что же, крепостную стену вознамерился опрокинуть? Это тебе не подсечённые дубы, всякому ясно, что стена крепко поставлена, вон какие каменюки вмазаны, да не просто валуны, а все обтёсаны, щёлки меж ними не сыскать.
        - На раз! И!.. - кто скомандовал - не понять, да и куда стрелять - не видно. Но послушно натянул лук, и Скорова стрела вместе с полусотней других стрел ушла в сторону города. На стене защитников не видать, так Скор стрельнул намётом за гребень, надеясь, что напоённая волшбой стрела сама отыщет жертву.
        За стеной звонко ударило, словно степной пастух хлопнул своим бичом. Оттуда вылетел пущенный баллистой камень, взрыл землю неподалёку от идущих.
        - По зубцам! И!..
        Бьёшься рядом с колдуном, помни, что ты его рука. Не рассуждая, Скор выпустил вторую стрелу в гребень стены.
        Что может сделать пусть даже тяжёлая боевая стрела с поставленной стоймя каменной плитой? Но когда за спиной стрелка стоит маг, меняется очень многое.
        Брызнул камень, несколько зубцов обрушилось, хотя вся стена пострадала не сильно. А уж что произошло в колдовских сферах, Скор мог только догадываться. Но, наверное, произошло что-то серьёзное, потому что кто-то из магов мысленно скомандовал: «Отход!» - и все побежали к холмам, которые обещали защиту и некоторую безопасность.
        Бежали молча, воину в битве, если рядом колдун, положено молчать, разве что иной приказ будет. Так и прибежали в укрытое место, словно на учёбе, не понимая, что там случилось у стен, по которым и стрельнуть-то успели всего пару раз. Лишь потом Устон, ожидавший своих в укрытии, выдохнул не то испуганно, не то восхищённо:
        - Ну, он дал! Как вы только ноги унесли…
        - Больше не даст, - отозвался Напас, растирая огрубелой ладонью лицо. - Лопнул, бедняга.
        Скор представил, как вражеский маг раздувается, словно лягушка, попавшая в безжалостные мальчишеские руки и надуваемая через соломинку, а потом лопается, заляпав стену кровавыми шматками плоти. Кто же его так? Неужто Напас?
        - Одного не пойму, - произнесла Нашта. - Зачем он это сделал? Ведь сколько силы впустую извёл. Дрался бы по уму, глядишь, и отбился бы.
        - Анагос, - кратко сказал Ризорх. Пожилой маг ещё не мог отдышаться после бега и слово выдохнул, как бы продолжая колдовать.
        - Я сама вижу, что анагос, но зачем?
        - Своих боялся больше, чем нас. Вот и заложился против домашнего убийцы. Верно хан говорил, поизвратились здешние маги, вместе жить не могут, каждый на себя одеяло тянет. А таких только ленивый не бьёт. Подходи и бери голыми руками.
        Ризорх поднялся с камня, на который уселся при первой возможности, вышел на пригорок, осторожно глянул в сторону города, покачал головой:
        - Ишь, как корёжит…
        Скор тоже глядел на стену и на поле, по которому они только что бежали, но не видел ничего.
        - А ты бы тут не торчал, - не оборачиваясь, произнёс колдун. - Это ведь по твою душу анагос горит. Там сейчас любому смертынька уготована, но тебе и Бессону - особо. Бессон наколдовал, а твоя стрела супостата достала. А он, мерзавец, анагос на себя наложил, чтобы после смерти стократ сильней колдовать. И вся эта волшба уходит на то, чтобы убийцам отомстить.
        Только теперь Скор понял, что происходит. Вроде бы бой кончился, народ от стены отошёл в тихую укромину, а глаза у волхвов как неживые, хотя сами колдуны сидят себе и беседуют как ни в чём не бывало. Но на самом деле они до сих пор бьются против убитого мага, спасают себя и своих товарищей от его мести. Один Бессон лежит, как неживой. Оно понятно, на него направлено главное зло. А что Скору этого зла не видать, так оно и к лучшему, спокойней спаться будет.
        - Долго он горит, этот анагос? - рискнул спросить Скор.
        - А то сам не знаешь? - Колдун отвечает как бы разумно, но в действительности его здесь нет, и слова звучат пустые. - Сказки-то слыхал, про предсмертную анагонию?
        Ещё бы не слыхать?! Вох, колдунок, убитый злым Карлой, из-под камня могильного вышел, к обидчику явился, двери вышиб, запоры посбивал. Карла его мечом волшебным рубит, а колдунок ему говорит: «Ты, Карла, меня уже убил и больше ничего поделать не можешь, а я тебя в предсмертной анагонии на мелкие клочки порву». И сколько Карла ни сражался, а порвал его Вох и куски на восемь сторон раскидал. А сам домой вернулся и жил в предсмертной анагонии долго и счастливо.
        А теперь сказочка обернулась к Скору, и не бабушкиной улыбкой, а волчьим оскалом. Раньше думалось как? Мол, словечко «анагония» - попорченное детским лепетом слово
«агония» или «предсмертие». А оказывается, штука это и впрямь колдовская, и скоро от анагоса случится со Скором то же, что с Карлой в сказке. А злой имперянин проживёт в своей анагонии весь век сполна. Вот и думай, стоило ли тогда его убивать?
        Ризорх вернулся на свой камешек, Скор, боясь отойти и остаться наедине с вражеской анагонией, последовал за ним. Тут в занятый колдовскими делами разум Ризорха проникло воспоминание о том, что он, не думая, сказал Скору, и старый колдун с той же напевной отрешённостью добавил:
        - Ты не бойся. Анагония - это недолго. Пока у чародея кровь в жилах не остыла, он и мёртвый колдует. А как свернётся кровушка, тут и волшбе срок сворачиваться.
        - А он нас за этот срок на куски не порвёт?
        - Не… Одного бы порвал, а всех вместе не осилит. Сейчас ещё наши подойдут, утихомирим анагоса. Бить не будем. Что его бить, мёртвого? Успокоим, и пусть спит вместе со своими предками.
        Так и вышло. Через час подошли те колдуны, что не участвовали в вылазке, а к вечеру следующего дня смертная напасть отступила. Появилась возможность отдышаться и глянуть по сторонам. Тут-то и оказалось, что славный город Лит этой ночью был взят конными союзниками и разграблен начисто. Анагос - штука такая, своих от чужих не отличает. Не потрафил покойнику кто-то из подручных чародеев, так в предсмертной анагонии ему достанется, что лютому врагу. Но враг всегда наготове и может защититься, а свой удара в спину не ждёт, особенно когда варвары у ворот стоят. Совсем побило в городе младших магов или нет, уже никого не интересовало. Перед закатом конные сотни подошли к городу со стороны реки, раскосые чародеи вышибли ворота, и пока лесные увальни береглись анагоса, кочевники выгребли город подчистую, ничего не оставив тем, кто одержал победу над главным защитником стен. Утешало только, что никто из своих не погиб, а степняки на другой день устроили великий погребальный костёр для тех, кто погиб в ночной резне и кто неосторожно попал в чёрное облако анагоса, ещё не вполне рассеявшееся.
        На следующий день возле павшего города появился хан Катум. Проехал среди дымящихся развалин, раздувая ноздри, вдыхал запах гари и мертвечины. Разбил ставку на берегу реки, выше по течению, где не грозили болезни - спутники войны. Со всех племён немедленно понесли владыке причитающуюся долю добычи. Без даров явились только вожди лесного народа.
        Хан сделал вид, будто не заметил такого невежества. Знал, что без медлительной мощи леса не был бы взят Лит и впредь не будет взят ни один сильный город. И тем неприятнее было ему услышать, как Ризорх, после обмена непременными любезностями, объявил, что пешее войско собирается возвращаться в свои дебри.
        - Поиздержались, есть нечего. Пока мы бьёмся, твои батыры о двуконь успевают всю добычу собрать. Спрашивается, что тогда толку воевать?
        - Ты обещал вместе иди на Ном, - напомнил хан. - Там добычи на всех хватит.
        - Не дойдём, - постно пожалился колдун. - Отощали. Люди ног не волочат.
        - С другом, - возгласил хан, - я готов поделиться последней лепёшкой!
        Последняя лепёшка оказалась испечена из захваченных в Лите наманских припасов. Мешки с незнакомыми крупами, мука, солёное сало, которым кочевники брезговали, а нормальные люди такому подарку весьма обрадовались. Под котлами закурились огни, войско повеселело. Колдуны посовещались промеж себя и решили идти дальше, но впредь быть умнее, ввязываясь только в такие битвы, где будет чем попользоваться.
        Первая серьёзная добыча досталась уже через четыре дня. К Литу подошло запоздалое подкрепление: фаланга копейщиков под тремя бунчуками. Колдуны в фаланге оказались нестойкими, гром, который они обрушили на противника, удалось развернуть на них же самих, и оглушённые ветераны не смогли сопротивляться лесным дикарям, о которых в империи страшные сказки рассказывают. С первой минуты было ясно, что получится не сражение, а безжалостная резня. Решалось лишь, кто кого резать станет. Последний имперский чародей, единственный, кого можно было бы назвать боевым магом, засел среди трупов своих товарищей и долго отплёвывался струями зелёного яда, сильно обжёгши двоих ратников и перепортив прорву трофеев. Силой его решили не брать, а подождать, пока изнеможет. Конечно, десять магов одного завсегда скрутят, но обойдётся ли без потерь? К тому же пусть и союзнички видят, что бой не окончен, и, хотя воинская сила разбита, мародёрствовать могут лишь те, кого свои колдуны прикрывают.
        Конный разъезд, издали следивший за перипетиями сражения, решил присоединиться к тем, кто раздевал убитых. И не то чтобы их стали прогонять, но получилось так, что чародей сумел-таки брызнуть ядом как следует, накрыв незваных помощников.
        Белеги - а пострадавшие степняки были из племени белегов - на следующий день явились было с пеней, но отошли ни с чем. Война на то и война, начнёшь раньше времени о добыче думать, останешься и без добычи, и без головы. Впрочем, Ризорх к бедам белегов снизошёл и обещался по возможности помочь пострадавшим. У самих степняков лекарским делом занимаются только мужчины, а они не больно любят возиться с язвами, им подавай кровавую рану. А у людей лекарка - женский промысел. Чуть не каждая баба знает заговоры и умеет помочь недужному. А если судьба прижмёт, то и порчу может навести, лишить, например, человека мужской силы. Чтобы поднять над шалашом знак колдовской власти, этого недостаточно, но обижать лесных старух никому не рекомендуется. Зато в дружбе с ними польза есть немалая.
        Вечером привезли белегов, неосторожно сунувшихся под ядовитый взгляд вражеского колдуна. Лекарки к тому времени уже знали, как лечить пострадавших от необычной волшбы, и с бедой бороться обучились. Заранее были приготовлены примочки, припарки и притирания, без которых сухие заговоры действуют вдесятеро хуже. Но и примочки без должного заклятия лечат плоховато. А вместе оно в самый раз будет, так что те батыры, которых довезли живыми, к утру открыли глаза, а некоторые и на ноги встали.
        С тех пор о лесных ведуньях в степи пошла опасливая, но добрая слава. И первый серьёзный прибыток получился именно у баб и девок, отправившихся в воинский поход. Спасённые батыры отдаривались перстеньками, цветным каменьем, знаменитым наманским серебром. Особенно ценились судейские шапочки из синего и зелёного бархата, искусно украшенные серебряной чеканкой. В империи это был символ грозной судебной власти, а теперь внушающие трепет знаки доставались черноглазым степным и синеоким лесным красавицам. И трепет властительные символы внушали совсем иного рода.
        В скором времени все лекарки щеголяли по-судейски и в разговорах полушутливо звались сударушками. Одна Нашта ходила в мужской мисюре, а дорогие наряды прятала в заплечный сидор. Воинских столкновений на её долю доставалось не так много, а прибыльного лекарского дела - весьма порядочно. Потому никто и не мог разглядеть в девушке боевого мага, считали простой ворожейкой.
        Побитый Хисам появлялся несколько раз, просился на излечение.
        - Что же у тебя болит, воин? - спрашивала Нашта с чуть приметной усмешкой.
        - Тут болит… - Хисам прикладывал руку к груди. - Днём сильно болит, а ночью и вовсе сил терпеть нет. Ушибла ты меня в самое сердце.
        - Ай-ай, - притворно вздыхала Нашта. - Иди, герой, к Азёре, она хорошо ушибы лечит.
        Азёра - высокая худая старуха - и впрямь славилась умением лечить всякого рода ушибы и побития.
        Хисам улыбался, качал головой:
        - Старики говорят, чем рана нанесена, тем и лечить надо. Не пойду к старой, к тебе пойду.
        Вынимал из тороков подарки: узорчатые наманские редкости, радующие глаз и женскую душу. Нашта качала головой: нельзя, не заслужила. Кого лечу, у того беру, а тебя, сам говоришь, ранила.
        Так и уходил командир конной сотни ни с чем.
        Между тем война продолжала оставаться всё такой же странной и на войну не похожей. Орды, вошедшие в мирный край, упивались разбоем, но старались не сталкиваться с высланными навстречу войсками. Степняков до поры спасала подвижность, которая с каждой воинской удачей всё уменьшалась. Обозы, нагруженные чужим добром, сковывали манёвр, лишая конное войско главного преимущества - внезапности.
        У пешего войска тоже появился обоз: шатучие арбы, запряжённые неторопливыми быками. Ухаживали за быками и управляли повозками бывшие наманские рабы. Им честно был предоставлен выбор: отправляться на все восемь сторон или служить в обозе возницами и иметь в будущем свободу и долю добычи. Те из рабов, кто посообразительней, мгновенно поняли, что сейчас следует держаться сильного отряда, иначе легко остаться и без свободы, и без добычи, и без головы. Повозки медленно заполнялись бронзовой и медной посудой, редкими тканями, благовониями и пряностями, привезёнными из жарких краёв. Вещи такие, без которых можно прожить, но жить скучновато. Конечно, все эти удовольствия можно было купить, но зачем покупать, если отнять проще и быстрее?
        Но и быстрый способ заставлял платить цену: самую малую или самую большую - смотря как считать. По мере того, как множились и заполнялись повозки в обозе, множились и потери. Во всяком бою ратников прикрывали по меньшей мере два мага, но ведь к каждому стрелку отдельного колдуна не приставишь, а потери бывают не только в больших сражениях.
        Чем дальше в глубь страны, тем ожесточённее становилось сопротивление южан. Тут начинались их родные земли, которые наманцы не могли и не хотели сдавать чужакам.
        Ещё в те давние времена, когда о наманской империи не только разговору, но и самого поименования не было, предки нынешних гордых номеев успешно отбивались от воинственных соседей в горных теснинах, отгораживающих Ном от всего остального мира. Говорят, медынские рати, завоевавшие полмира, впервые сломались именно здесь. И потом, когда у Намана ещё были враги, достойные его могущества, никто из них не смог преодолеть горы, прикрывавшие наманскую долину. Конечно, со стороны моря не раз высаживались пираты, но их быстро научились топить, с помощью сильного флота и колдовскими методами.
        Теперь орды Катума, разлившиеся по северным равнинам, подошли к Наманскому хребту, за которым прятались самые лакомые для грабителя места. Как и следовало ожидать, передовые разъезды сунулись в ущелье, ведущее к перевалу, куда теперь шёл мощёный тракт, и были отогнаны с большими потерями. Отряд пращников, усиленный боевым магом, так плотно накрыл передовую сотню, что не ушёл, кажется, ни один всадник, хотя никакое колдовство не убивает всех подряд, и хотя бы пара человек должны были спастись. Но, как известно, есть колдовство, а есть и мастерство; пращники были хорошо обучены и не выпустили из ущелья никого.
        Подошли основные силы, в предгорье закурились бивачные дымы, перед шатрами заполоскались внушающие трепет символы колдовской власти. Лезть в ловушку поодиночке степные чародеи не пожелали, сговорившись, пошли втроём, но тоже ничего не добились. Колдовство разбилось о колдовство, сила о силу, а жадность о твёрдость духа.
        Стали ждать лесных колдунов. Уж эти придут, всё переломают…
        Подошёл Ризорх со своим отрядом, огляделся, тоже сходил в разведку. Брать ущелье лесовики не собирались, все силы направив на то, чтобы уберечь воинов, поэтому обошлись малой кровью. Казалось бы, экая безделица - камень-голыш с куриное яйцо, а наладишь таким камешком в лоб - никакая мисюра не спасёт. Работы в тот день Азёре привалило много - лечить побитых камнями. Но волхвы сумели выяснить, что отряд пращников - лишь первый из гостинцев, приготовленных для пришлых варваров.
        В былые века ущелье было почти непроходимым, теперь по нему проложена дорога, Северный тракт, но в самом узком месте горная горловина забрана каменной стеной высотою в тридцать локтей. По краям две могучих башни с узкими бойницами. Башни вплотную примыкают к отвесным утёсам, нависающим над дорогой. Наманцы называют эти утёсы Стражами и верят, что, если враг сумеет одолеть стену, Стражи рухнут ему на голову, сделав удобную дорогу совершенно непроходимой. Так ли это, нет, сказать трудно, поскольку никто до сих пор стены одолеть не мог. Кому себя не жалко, может под градом камней на стену лезть. В стене проход, узкий, две повозки не разъедутся, перекрыт воротами. Ворота деревянные, окованы стальными полосами. Железные ворота только в сказках бывают, потому как они или тонкие, хорошему топору поддаются, либо окажутся столь тяжёлыми, что их в мирное время никто ни открыть, ни запереть не сумеет. А стальные полосы поверх дерева дают наилучшую защиту. Если таран или магический удар расщепят древесину, железо, скрученное и измятое, всё равно не позволит войти в проём. А уж что ждёт за воротами, можно
только гадать. Но ясно, что пращниками дело не ограничится. И гарнизон велик, и магов несколько. Четверо по меньшей мере, а это значит, что если дружно будут действовать, то их снизу не одолеть, а они со стены кого хочешь переколотят.
        В лоб такую твердыню взять можно лишь огромной кровью, сбоку не подобраться, с горжи не подойти. Смотри, волхв, на дразнящий призрак богатства, обкусывай с досады ногти, думай, как прехитрить и чем превозмочь противника.
        Десять колдунов сидели, собравшись в одном шалаше, крытом, как от предков заведено, лосиными шкурами. Костерок-дымник курился в наскоро слепленном очаге, хотя не было в этих краях ни комара, ни злого гнуса. От того, что решат сейчас ведуны, зависела судьба и тех, кто засел в крепости, и тех, кто собирался их оттуда выкурить, что мошку из шалаша. Но это только кажется, будто ведун всё ведает, а на деле ни люди, ни предки, ни боги будущего наверное знать не могут. Даже судьба, и то не решает окончательно, допуская в человеческую жизнь случай и свободный выбор.
        - Поднять стрелков на утёсы и побить вражину сверху, - предложил Устон.
        - Утёсы заворожены, - возразил Бажан, колдун угрюмый и неприветливый. - Только побьёмся зря.
        - А что там? - спросила Нашта. - Я чуяла, что заворожено, но толком не разобралась.
        - Камнепад заготовлен на тех, кто пращников пройти сумеет. А если мы наверх людей пошлём, то и спустят камни вместе с людьми. А может, и ещё что есть, это сблизи смотреть надо.
        - Огневик в крепости изрядный, - сообщил Ризорх. - Каков из себя, не сказать, пока он в бой не вступит. Кто ещё есть, не скажу, а огневика я учуял.
        - Тогда им и камнепад спускать без нужды, - заметил Анк, с бунчука которого скалилась рысья голова. - Людей наверх поднимать - дело мешкотное, он за это время всех в воздухе пожжёт.
        - А если подальше от зачарованных скал? - спросил Инейко, самый молодой из колдунов, почти ещё мальчишечка, добывший тем не менее для своего бунчука гриву седого лося. Беречь соплеменников Инейко толком не умел, а вот врага бил зло и хлёстко, так что на войну его взяли безо всяких разногласий.
        - Обвала, может, и не будет, - согласился Бессон, - но огневик наших всё равно попалит. Чем ты защитишь человека, когда его другой маг по воздуху переносит? А сжечь - это пожалуйста, ломать не строить…
        - А если подальше, где он не достанет…
        - Если подальше, то и мы не достанем. Будем сидеть на горке, что ворона на ёлке… - Бессон замер, не договорив, и, видимо, эта же мысль пришла разом в головы нескольким из собравшихся, потому что все замерли, объединяя мысли в единый разум. Минута прошла в полном молчании, затем Ризорх, как старший, подвёл итог, медленно произнеся:
        - Может, и получится… Ещё думать надо, смотреть… и пленник нужен, лучше несколько… из крестьян и солдат.
        То, что здешние мужики не воюют, даже оружия в руках держать не умеют, а воины землю не пашут, уже знали все, и никого такие слова не удивили.
        На следующий день люди Хисама приволокли на арканах пятерых схваченных наманцев. Четверо были работниками из окрестных хозяйств, пятый - гоплит из разгромленного недавно гарнизона. Солдат на все вопросы отвечал, что силы их неисчислимы, воинство непобедимо, а маги по меньшей мере всемогущи. Хисам, присутствовавший при допросе, взялся было за камчу, обещая, что сейчас непокорный пленник выложит всё, что знает, а в придачу то, о чём и не слыхивал, но Ризорх остановил ретивого кочевника.
        - Я узнал у него всё, что хотел. К сожалению, знает он мало, а то, о чём он и не слыхивал, мне не интересно. Если он тебе нужен, можешь забрать его себе, а нет - пусть идёт на восемь сторон. Прежде он был храбрым солдатом и бодрится до сих пор, потому что считает себя уже мёртвым. Но его душа сломлена, и, если ты отпустишь его, он не сможет воевать против нас.
        - Пасти овец и защищать их от волков он сможет?
        - Если в стае не окажется оборотней, то сможет.
        - Тогда он станет рабом. Люди не должны болтаться без дела или умирать без пользы.
        С поселянами Ризорх беседовал куда как дольше. Вопросы задавал, к воинскому делу касательства не имеющие: что и в какую пору сеют, каков бывает урожай, достаточны ли цены на зерно, у кого и почём покупают земледельцы потребные для жизни товары. Пленники отвечали сначала нехотя, потом разговорились и едва не перебивали друг друга. Для лесных жителей, которые разом были и землепашцами, и воинами, и охотниками, дико было слышать, что поля, оказывается, здешний народ не меняет, а чтобы земля не потеряла силы, перед пахотой вывозят на пашню конское и коровье дерьмо. Дикари, одно слово! Куда как проще бросить истощённую землю, а взамен выжечь новый участок, который лет пять будет плодороден безо всякого назьма. Хотя хлеб и особенно всевозможный овощ в Намане хорош. Тут край тёплый, и такие кудеса растут, о коих в лесу не слыхивали.
        О войне Ризорх словом не поинтересовался. Поговорил и велел пахотников отпустить. Пусть и дальше землю ковыряют, а то она от навоза, вся как есть, бурьяном зарастёт.
        Хисам не возражал. Рабов его соплеменники и без того захватили больше, чем нужно кочевому народу. Странному допросу он не удивлялся; Ризорх - колдун, он лучше знает, о чём спрашивать пленников. Свои тем более не удивлялись. Обсуждали одно: как получается, что всякий наманец разбирает торговый язык? Неужто у них даже малые дети к этому делу приставлены?
        Тайну раскрыл Ризорх, пояснив, что торговый язык как раз и есть наманский, разве что с малой подмесью других языков. А получилось так, потому что торгуют наманские купцы по всему свету. Скору такое дело понравилось, он за последний год в торговом наречии изрядно поднаторел, а многие недоумевали: нет чтобы наманцам, раз они такие умные, говорить по-человечески, как мы говорим, а не придумывать свой наманский говор, на котором только язык ломать.
        Меж тем волхвы велели войску сниматься и быть готовым к большому переходу. С утра маг Инейко, под прикрытием пяти самых опытных колдунов, вышел к крепостным воротам. Камнепад на одного стрелка осаждённые спускать не стали, а старания пращников пропали зря. Пытался из-за стены кто-то и молнию послать, но тоже неуспешно. Инейко только усмехнулся, вытянул из колчана единственную бывшую там стрелу и всадил её в полотнище ворот. Заворожённая стрела вонзилась в твёрдую древесину едва не по оперение и тут же вспыхнула негасимым копотным пламенем. Прожечь ворота одна горящая тростинка не могла, но защитников изрядно встревожила. Негасимое пламя поливали водой, пытались перерубить стрелу секирой, спущенной на верёвке, применяли, должно быть, и колдовские способы. Одна беда, полыхнуть огнём умеют многие, а чтобы загасить чудесное пламя, нужна особая волшба. Такого чародея в крепости не оказалось, либо он не захотел себя обнаруживать.
        Покуда гарнизон увлечённо тушил стрелу, лучники покинули лагерь и отошли на добрую половину дневного перехода, где, судя по рассказам крестьян, через горы не было даже пастушьих троп и путей контрабандистов. Ризорх справедливо рассудил, что если в тех краях не могут пройти воры, то и воинских заслонов там не окажется. Не рассчитал только одного: до какой степени непривычному человеку неспособно ходить по горам. И если бы не колдовская помощь, то и попросту невозможно.
        В горы ринулись вместе с обозом, но очень скоро волов пришлось бросить, а повозки поднимать где своим руками, где магической силой. Переносить предметы по воздуху умели всего семеро из пошедших на войну магов, на них и пал основной труд. Инейко, который ещё в детстве любил покувыркать в воздухе приятелей, похудел и изнемог так, что на себя похож не был. Нашта спала с лица, но бабье войско перетаскала через хребет в одиночку, разве что лекарка Айса малость помогла. Силы в тётке Айсе было с куропачий хвост, но оказалось, что с утёса на утёс она перепархивает наподобие той же куропатки. А телеги с добром, которое было жаль бросить, пришлось ворочать Напасу и Милону. Эти двое вздымали тяжесть на такую высоту, что и глазом не ухватишь, и только кряхтели натужно:
        - Ничо! Пень коряжный из огнища тянуть труднее!
        Зато потом оказалось, что Милон сам летать не умеет, а высоты боится до ужаса, так что на всякий уступ его приходилось поднимать впятером, потому как седой волшебник при виде пропасти с собой совладать не мог и отбивался со всей дури.
        Наверху оказалось холодно, разве что снега посреди лета не лежало. Ратники жаловались на усталость, которая не отпускала даже самых выносливых. Знахарки сказали, что усталость оттого, что дышится в горах натужно, воздуху не хватает. И кто только придумал эти горы? Мать-Земля, когда здорова, гладкая да чистая бывает, а горы на ней, что парша на неухоженном теле. Оттого и человеку в горах жить нельзя.
        Однако управились и с горами. Потеряли часть обоза, но спустились вниз, все шестьсот бойцов и десять магов.
        Округ горной страны землю ещё долго вздымает холмами, но уже не корёжит и не выламывает. Двигаться там можно ходом, хотя и трудно с непривычки. На пологом косогоре остановились и два дня отдыхали, приходя в чувство после горных мытарств. Место прилучилось удобное: порожистая речушка скакала по валунам, омывая их чистой водой; на лугу, который, на удивление, не выгорел под палящим солнцем, паслись овцы. Двое пастухов защищать животных и не пытались, тем более, как оказалось, стадо и вовсе принадлежало не им, а кому-то, кто владел овцами, хотя их и не пас.
        Разбираться в таких хитросплетениях люди не стали. Барашков за два дня поприели, благо что привыкли за последний год к баранине, а пастухов допросили, но обижать не стали. Зря губить даже иноплеменников боги не велят. А чтобы пастухи не подняли прежде времени тревоги в низовых селениях, Ризорх их малость зачаровал, так что одурелые наманцы продолжали пасти на склоне четырёх оставленных им овечек, не замечая, что прочее стадо варится в котлах.
        Через два дня, выслав вперёд лазутчиков, войско двинулось в долину. Было там, по рассказам пастухов, что-то такое, что следовало проверить в самую первую очередь.
        Людям уже приходилось видеть усадьбы наманских богатеев: огромный дом белого камня, спасающий не столько от холода, сколько от летнего зноя, позади множество отдельных построек для прислуги, домашних животных и иных надобностей, а рядом - небольшая крепостца, где все могли укрыться в случае нежданной беды. Такое же устройство встретилось и здесь, и, казалось, пастухи могли просто сказать, что внизу расположена вилла, и назвать имя владельца. Вместо того они дрожали крупной дрожью и в ужасе закатывали глаза, хотя и сами имели отношение к таинственной вилле, поскольку съеденное стадо принадлежало не им, а было частью усадебного хозяйства.
        Взять крепость с налёту не удалось. Потом уже выяснили, что внутри сидел мажонок, боевой силы не имевший, но учуявший подходившее войско. Ворота оказались заперты, стража наготове.
        Кочевники в таком случае принимались грабить усадьбу и лишь потом шли на вражескую твердыню. Ризорх немедля сообразил, что усадьба, зажатая между цитаделью и горами, никуда не денется, а вот в крепости таится и копится недобрая, тёмная сила, а значит, поворачиваться к ней спиной никак нельзя.
        Войско выстроилось напротив ворот на приличном отдалении, поскольку никто ещё не мог знать, кто или что скрывается в цитадельке. Как обычно выделили отряд в полсотни луков. На этот раз с передовыми пошёл один Инейко, остальные волхвы прикрывали стрелков, стоя в общих рядах. Расстояние казалось близким, делиться не было нужды.
        - По воротам, на раз! И!..
        Туча стрел, настоящих и наколдованных Инейкой, бьёт в дубовые створки, по здешнему обычаю окованные стальными полосами, и ворота слетают с петель, зашибая тех, кто прятался за ними, лопается вершковой ширины железо… проход открыт, можно рваться внутрь, сокрушая цепочку защитников, но именно в это мгновение из тёмного провала вышибленных ворот навстречу нападавшим выплеснулась несуразно вопящая волна. Это были не защитники крепости, наманский воин, даже умирая, помнит о дисциплине. Сейчас на волю вырвалась дикая толпа, лишь наполовину состоящая из существ, которые, пусть с трудом, могли бы называться людьми. Мохноногие сатиры, минотавры с могучими загривками, оскаленные псоглавцы, шипящие ехидны и гипоандры с безумно выкаченными глазами. Каких только монстров не родится под безжалостным южным солнцем, и все они, сгорая от жажды убийства, мчались на замершее в растерянности войско. Кто-то из чудищ сжимал в узловатой руке дубину или топор, кто-то размахивал простой палкой, хотя большинство рвались в бой безоружными, ужасные только природной мощью и нечувствительностью к магическим ударам.
        Первыми опомнились колдуны.
        - На раз! И!.. - скомандовал Инейко.
        Полсотни стрел в упор и целая туча намётом, через головы своих - казалось, нежить должно было выкосить, не оставив ничего живого, но по-настоящему живого в толпе и не было. Повалился лишь первый ряд, а в глубине рухнуло несколько фигур, а остальные, на долю которых достались наколдованные стрелы, продолжали бежать, и через секунду передовые лучники оказались смяты ревущей волной. Второго залпа дать они не успели, а колдовская защита не отбросила никого из нападавших. Толпа нежити даже не задержалась, ударившись о группу людей, упавшие уроды были растоптаны своими же.
        - Так, значит, так! - проревел Милон и шагнул в первый ряд, уперев в землю рогатину.
        Поняв сигнал, войско мгновенно перестроилось. Ратники с рогатинами, копьями и топорами очутились в первом ряду, а лучники, уже привыкшие быть на острие атаки, кинулись под защиту тяжеловооружённых воинов. Кто-то задержался, чтобы выпустить лишнюю стрелу, и был стоптан, кто-то успел раньше других и теперь стрелял из-за спин, прикрытый не колдовской мощью, а рукой товарища.
        Скор оказался позади Милона и успел всадить стрелу в вытаращенный глаз гипоандра. Уже мёртвый, тот подкатился под ноги Милону, но сбить колдуна с ног было делом невозможным; когда Милон ходил, бывало, на медведя, то зверя он брал не колдовской, а человечьей силой. Милон лишь пригнулся и принял на рогатину следующего монстра, какие допрежь в леса не забегали и у людей названия не имели.
        Тем временем Скор уже вновь изготовился к стрельбе.
        Всё сражение длилось не более минуты, задние ряды нападавших попросту развернулись и кинулись наутёк. Потом уже люди разобрались, что произошло, а покуда они били и отбивались, кололи и стреляли вдогонку бегущим, пока последняя кошмарная тварь не скрылась или не была убита. Тогда пришло время осознания происшедшего и подсчёта потерь.
        Нежить не могла и не может быть войском. Они привыкли рвать и бить людей, но это должны быть беспомощные поселяне, в крайнем случае, отдельные охотники. Встретив серьёзное сопротивление, каждое из чудищ предпочло бежать, чтобы в другом месте искать себе более лёгкой поживы. По-настоящему дрались лишь те, кто не мог свернуть, будучи зажатым в общей толпе.
        Тем не менее потери оказались велики, как никогда. Из шести сотен бойцов, подошедших к стенам крепости, на ногах оказалось чуть больше пятисот. Три десятка раненых отнесли к лекаркам, а остальные ушли к предкам в мир сна, где не нужны ни добыча, ни воинская слава. И ничуть не утешало, что на поле боя осталось валяться полторы сотни чудовищ, могучих дикой силой и неуязвимых для магии. В родных лесах, основательно вычищенных, подобную тварь удавалось загнать раз в десять лет, и каждый случай пересказывали потом зимними вечерами замершим от страха и любопытства детишкам.
        Потери могли быть куда как больше, но неожиданно оказалось, что в передовой группе, нацело стоптанной бегущими уродами, выжило больше половины стрелков. Все они были оглушены и помяты и не помнили ничего, но ни коготь, ни копыта, несущие верную смерть, их не коснулись. Загадка разрешилась, когда подобрали изувеченное до неузнаваемости тело Инейко. Молодой маг, умевший бить врага, но знать не знавший охранной магии, за секунду до смерти понял, что такого противника магией не остановишь, и последнее своё заклятие наложил не на врага, а на соплеменников, сбив людей с ног и закрыв их, всех разом, своим телом. И сотня монстров пробежала, растоптав одного человека и не тронув остальных. Инейко был уже мёртв, но продолжал колдовать, безо всякой анагонии, просто потому, что надо было выручать тех, кто пошёл за тобой.
        Теперь все взгляды были обращены на приземистую крепость, откуда был выпущен этот ужас. Неудивительно, что пастухи на горных склонах начинали икать от страха при упоминании этого места. Чем бы ни кончилась война, жить в этом краю отныне невозможно. Даже одно чудовище может превратить существование целого края в непрестанный кошмар, а против пришельцев была выпущена по меньшей мере тысяча монстров. Часть из них была убита, но гораздо большее количество сумело скрыться. Теперь отсюда по всему свету начнёт распространяться дьявольская зараза. В хорошо обжитых и обустроенных местах люди повыбили бы чудовищ, но в стране, разорённой нашествием, некому устраивать облавы на монстров и людоедов.
        Впрочем, пусть это беспокоит наманцев, устроивших в своих владениях рассадник потусторонней мерзости. Пришедшие люди хотели сейчас одного - отомстить за погибших. Они рвались в бой, и только строгий приказ колдунов удерживал их. Волхвы понимали, что даже если в крепости нет иной чародейной защиты, осаждённые не сдадутся. После того как они выпустили на волю адское воинство, пощады им не будет. Поэтому первыми пошли в бой чародеи, и гнев их был неудержим.
        Вышибленные ворота уже были подняты и вновь закрыты, но их вынесли духом, обрушив град камней, каждый с доброго быка размером. Вблизи от гор камней долго искать не приходилось. Трещало дерево, гнулся металл, раскалывались и падали циклопические плиты стен. Следом ударили молнии и колдовское пламя. Но даже после этого, когда в широкий пролом двинулись ратники, в них полетели стрелы и свинцовые шарики пращников. В ущелье пращники отбивались камнями, свинец берегли, а тут его тратили щедро, не считая.
        Месть местью, но ярость глаза волхвам не ослепила, когда в бой вступили люди, колдуны уже старались не столько бить, сколько защищать, поэтому новые потери среди своих были невелики. Стрелы свистели мимо, свинец падал, не долетев. А вот защитников злой крепости не щадили, брали живьём только тех, в ком подозревали командиров, и их судьба была тем более незавидна. Ризорх, обычно отпускавший пленников, на этот раз твёрдо обещал, что живым не останется ни один.
        Оглушённые колдовскими громами наманские воины тем не менее продолжали сопротивляться, пусть в десятую долю возможного, но поскольку гарнизон состоял сплошь из ветеранов, то и этого было достаточно для успешной обороны. В плен попадал лишь тот, кого выхватывала из рядов рука колдуна.
        Солдатские казармы, внутренний двор, помещения для прислуги, которую тоже изрубили в клочки… На первом этаже - пышно убранные покои… там ни души, и лишь в закоулках второго дворика в отхожем месте был сыскан последний обитатель крепости. Карлик в пышном златошивном одеянии забился в самую глубь, мог бы - и в поганую яму нырнул. А увидав бородатые лица лесных ратников, карла (вот он кто! - карла из старой сказки!) завизжал так, что все невольно попятились. Человеческой глотке таких звуков не издать, тут явно не обошлось без чародейства.
        - Сокрушу! - визжал уродец. - Не подходи!..
        Меж скрюченных пальцев зазмеились тонкие огни - предвестники молнии, но в ту самую минуту Нашта, оказавшаяся поблизости, резко шагнула вперёд, ухватила карлу за ворот его хламиды и вздёрнула вверх, только ножки, обутые в солдатские калиги, замолотили беспомощно воздух.
        - Фокусник! - В этом слове было столько презрения, что карлик беспомощно обвис и даже лягаться прекратил. - Мажонок! Ну, давай, сокруши нас, покажи свои умения.
        На вытянутой руке, как волокут, стараясь не запачкаться, нечистого и кусачего зверька, Нашта вынесла уродца во двор и кинула перед Ризорхом.
        - Вот. Это он тут всем заправлял.
        - Вижу, - произнёс Ризорх, уставясь на пленника колючим взглядом.
        Карла попытался отползти на карачках, но пинок сапога вернул его на место.
        - Нашли вход в подвалы! - крикнул подбежавший ратник. - Анк говорит, там что-то есть. Ещё какая-то нежить.
        - Туда не суйтесь! - предупредил Ризорх. - Сначала допросим этих.
        Двое охотников выдернули из кучи связанных пленников одного, которого выделяло обилие позолоты на доспехах. Поставили его перед Ризорхом.
        - Что скажешь, воин? - спросил колдун.
        - Вы все умрёте! - пролаял наманец.
        - Ты умрёшь раньше.
        - Я не боюсь.
        - Хорошо, не бойся, раз ты такой храбрый. А о чём ты думал, когда выпускал из клеток нежить? Ты что, не видел наших бунчуков? Сдался бы по-доброму, никто бы тебя сейчас не казнил.
        - Потому и выпускал, что видел. Подобное - подобным. Все вы нежить лесная!
        - А ты подумал, что мы-то уйдём в свои земли, а чудовища будут жрать твоих соплеменников?
        - Мне всё равно. Народ, не способный защитить своего императора, не достоин жизни.
        - Я слышал, что император живёт в Номе. Тут его нет.
        - Императора следует защищать всюду!
        - Красиво говоришь. И всё же, что у тебя здесь?
        Наманец попытался плюнуть в ответ, но лицо перекосила судорога, и плевок не получился.
        - Не хочешь говорить? Тогда я узнаю сам. И это будет тебе достаточным наказанием, о котором ты будешь помнить даже в посмертии.
        Любой серьёзный маг может выпотрошить человеческую душу, если на неё не наложено особых заклятий, требующих сохранить тайну, но на коменданта невзрачной крепостцы оказалось наложено что-то вовсе небывалое, и лишь троим колдунам, взявшимся за дело всем вместе, удалось переломить его упорство. Но и с самим наманцем никто не церемонился. Выкручивали его так, что и впрямь помнится о таком и после смерти. Вздумай потомки спросить умершего хоть о чём-нибудь, ничего, кроме криков боли, они не услышат. Но сейчас наманец не мог даже кричать. Трое колдунов недвижно стояли, а связанный человек в центре этого круга бился, хрипел, выгибаясь в немыслимых корчах, изо рта, носа и ушей у него сочилась кровь, глаза выпирали из орбит, грозя лопнуть. Он ничего не мог бы сказать, даже если бы захотел, да его ни о чём не спрашивали, а просто рвали на куски, чтобы самим увидеть, что прячется в душе человека, выпустившего на волю легионы нечисти.
        Наконец тело перестало дёргаться, и волхвы отвели сумрачные взгляды.
        - Вот оно как… - протянул Ризорх. - Подобного следовало ожидать. Скажите Анку, что в подвале гидра. Пусть не вздумает туда соваться. Этих, - он кивнул на остальных пленников, - уберите, они не нужны. А вот с мажонком поговорим.
        Связанных оттащили в сторону и с видимым облегчением прирезали. Наблюдать ещё раз жуткую экзекуцию никому не хотелось.
        Колдуны медленно направились в сторону забившегося под стену карлы. Тот пытался было завизжать, но в присутствии настоящих волшебников даже это невеликое умение покинуло его.
        - Будешь говорить, - спросил Ризорх, - или тебя тоже, как вот этого?.. - Маг мотнул головой в сторону останков золотодоспешного наманца.
        - Вы не смеете… - срывающимся голоском проблеял мажонок. - Великий Хаусипур жестоко накажет вас! Я его близкий слуга, и он не позволит тронуть меня!
        - Так ведь я тебя уже тронула, сморчок ты этакий! - удивилась Нашта.
        - Вы не смеете…
        - Смеем. Сперва пойдём поглядим твоё хозяйство. Да знаю я, что ты под смертным заклятием и ничего рассказать не можешь. А мне ничего этого и не надо, я тебе сам всё расскажу. Вставай да пошли.
        Встать карла не сумел или не пожелал, его пришлось волочить двум охотникам. Так он и прочертил сандалиями дорогу к колодцу посреди двора.
        - Оно? - спросил Ризорх.
        - Не-ет!.. - визг немедленно вернулся к карле. - Вы не смеете!..
        - Опять за своё, - недовольно протянул Напас. - А дверь как поднимать? Я не больно понял.
        - Так вот же ворот. Это не колодезный, а дверной ворот. Дверь бронзовая, поднимается на цепях. Я правильно понял, дурошлёп?
        - Вы не смеете… - квакал карла уже не своей волей, а силой наложенного на него заклятия.
        - Вижу, что правильно. Когда гидра заползёт в колодец, дверь можно будет опустить и спокойно пройти в подземелье. Видишь, как всё просто?
        - Нет, нет! Всё не так! Она не переползёт, с чего бы ей переползать? Это просто колодец, и никакой двери там нет. Этот дурак ничего не знает, и он вам всё наврал. А меня вы не смеете… великий Хаусипур раздавит вас как клопов!
        - Ты сам-то ври что-нибудь одно. А то заладил, что кукушка в мае: она не переползёт, это просто колодец, а двери и вовсе нет. Как ты её переползать заставлял, я тоже знаю. Гидра-то не кормленная, она за лакомым кусочком бегом побежит, со всех ног, или что у неё там вместо ног имеется. А покуда расскажи, сколько ты в этот колодец народу спустил, гидре на поживу? Это ты сказать можешь?
        - Вы не смеете…
        - Это мы уже слыхали. Тогда посоветуй, как нам тебя туда поосторожнее спустить. Ты ведь в колодце живой нужен, чтобы гидру в дальний конец увести. Верёвки какие-то были… ты небось знаешь, где они хранятся, а то что же, нам их по всем чуланам искать?
        - Вы не смеете… - просипел карлик чуть слышно.
        - Ну, не хочешь говорить, так и не надо. Сами управимся. Полезай-ка, милок, в колодец, гидра ждёт. Она у тебя там проголодамши сидит.
        Ризорх плавно повёл рукой, как делал в горах, когда одного за другим переносил соплеменников на гребень отвесной стены или осторожно спускал их с обрыва. Карлик, вздрыгивая ногами, поднялся в воздух и поплыл к тёмному отверстию колодца. Голос вернулся к нему, уродец верещал так, что непривычного человека могло с ног сбить, но Ризорх лишь морщился досадливо, а руки не опускал. Бьющаяся фигурка скрылась в колодце. Визг затих. Ризорх наклонился над тёмным провалом и крикнул:
        - Не забудь подальше отползти. Сейчас открывать будем!
        Четверо ратников ухватились за ручки ворота. Загремели цепи, где-то внизу дрогнула и поползла наверх тяжёлая бронзовая дверь, способная удержать самое жуткое из чудовищ, о каких доводилось слышать людям.
        Некоторое время ничего не происходило, потом из глубины ударил приглушённый стенами визг, вскоре оборвавшийся на невыносимо высокой ноте. Ратники поспешно крутили ворот, отсекая гидру, забравшуюся в колодец, от остального подвала. Снизу донёсся глухой удар, цепи провисли.
        - Вот теперь в погреба можно и спуститься, - сказал Ризорх. - Сам хозяин именно так и ходил, каждый раз кидая чудищу живого человека.
        Но, даже отогнав гидру, люди не смогли так просто войти в подземелье. Стены подвала были густо заляпаны ядовитой слизью, любое прикосновение к которой грозило скорой смертью. Это не зелёный яд имперского мага, от которого исцеляет отвар лопушника вкупе с доморощенными заговорами шептуний. От яда гидры спасения нет.
        Двери подвала открыли, и Устон, лучший огневик среди лесного народа, долго выжигал со стен вонючую слизь, даже сейчас не желавшую поддаваться колдовскому пламени. Потом подвал силком проветривали и, наконец, сочли достаточно чистым. Хотя и сейчас касаться руками стен народу не велели.
        С факелами в руках люди ступили в подвал. Четверо магов - остальные ждали наверху, - да три знахарки, да десять простых воинов. Подвал напоминал трёхлучевую звезду, на концах которой располагались двери. Через одну из дверей люди сюда вошли, за второй ожидала пленённая гидра, а третья, как нетрудно догадаться, вела в подземелья, что располагались ещё глубже подвала. Все три двери были из позеленевшей от времени бронзы. Бронза - это не железо и не золото, на неё не наложишь заклятия, она просто не замечает ни человеческого волшебства, ни чар нежити. Кузнецы, лучшие чародеи среди всех мастеровых, варят бронзу из меди и только им ведомых камней. Варят без единого заговора, и полученный металл оказывается напрочь чужд колдовству. Из всех лесных мастеров один только Осток умел правильно варить бронзу.
        Подчиняясь данному знаку, один из воинов сдвинул засов и распахнул натужно заскрипевшую петлями дверь.
        Вниз вела широкая лестница, вырубленная в скале. Через два пролёта спуск закончился ещё одной бронзовой дверью. Распахнули и её и остановились на пороге, ожидая новых каверз, подстроенных хозяином подземелья.
        - Заклятие есть, - сказал Ризорх, щуря глаза, - но слабое. Походя снять можно.
        - Не тронь, - предупредила Азёра. - Там ещё что-то виднеется.
        - Оюшки! - протянула тётка Айса. - Гапу бы сюда, она бы мигом смекнула, что там наготовлено. Никак лихоманка какая, кабы не чёрная оспа…
        Все невольно отшатнулись от распахнутых дверей.
        - Тогда понятно, - произнёс Ризорх. - Оспа там или не оспа, но она под заклятием. Туда зайти можно и положить можно, что хочешь. А взять - заклятие не позволит. И, если кто вздумает заклятие снимать, тот лихоманку на свет выпустит и первый же от неё сгинет.
        - Да что же это так запрятано, - не выдержала Азёра. - Смерть, что ли, чародеева?
        - Хуже, - с усмешкой ответил Ризорх. - Тут, Азёрушка, наманская казна хранится. Их набольший колдун боялся у себя в городе казну держать, вот и запрятал в потаённом месте. Человечка верного приставил да всяких ужасов наколдовал, чтобы никто, даже верный человечек, его нажитками не покорыстовался. Не думал только, что мы через горы перепорхнём, да прямо сюда.
        - Казна - это хорошо, - напомнила Азёра, - а взять-то как? Мы в этом деле не помощницы, от чёрной оспы лекарства не знаем.
        - От всего есть лекарство. Что не лечится железом, лечится огнём.
        - Это мудрость мужская. Мы зря не мудруем, нам людей лечить, а каждую оспину огнём не выжжешь, от такого лечения хворый быстрее помрёт, чем от самой оспы.
        - Значит, так надо делать, чтобы никто не захворал… - Ризорх отвечал словно уже не Азёре, а самому себе. Так говорит чародей, готовясь к трудному волшебству. Телом он здесь и вроде как отвечает на спрос, но душой где-то далеко. - Нашта, доченька, у тебя рука лёгкая, сможем мы с тобой всю эту путаницу на свет вынести, заклятия не повредив? Одному такое сделать сильно неудобно, а вдвоём если?
        Нашта прищурилась, разглядывая хитросплетения чародейства, невидимые простым знахаркам.
        - Отчего же? Можно попробовать. Ступеньки наверху крутые, но хозяин как-то справлялся. Да, поди, и в одиночку. Ему в таком деле помощников звать не с руки.
        - Как хозяин справлялся, я знаю, но нам его путь не годится, хватит и того, что карлу гидре скормили. Тут придётся по-простому обходиться. Ну, что, возьмёшься?
        - Возьмусь, дед Ризорх. Одна бы не решилась, а вдвоём управимся.
        Стараясь ступать осторожно, люди вышли из подземелья и принялись готовиться к небывалому действу. Хотя нечто похожее, видимо, происходило здесь не однажды, потому что в крепости обнаружился запас дров, совершенно не нужный в жарких краях, где зимы, почитай, не бывает, так что жители разучились даже печи по-человечески складывать.
        Рядом с колодцем, где гидра сыто переваривала своего смотрителя, сложили огромнейший костёр из кипарисовых поленьев. После этого трое колдунов вернулись в подвалы. Остальным делать там было нечего, только под руками мешаться.
        Первыми под землю ушли Ризорх и Нашта. Третьим пошёл Устон, чтобы в случае неудачи сжечь всех, но смерть наружу не выпустить. В руке огневик держал факел, не ради напоминания об опасности, а просто чтобы освещать товарищам дорогу.
        В прошлый раз никто в глубину подземелья не проходил, стояли на пороге, разглядывая ряды сундуков и не пытаясь прикасаться к ним. Сейчас двое чародеев приблизились к самому большому сундуку и, не притронувшись, повели руками вверх. Устон видел, как паутина заклятия, застилавшая подвал наподобие тумана, приподнялась, сжимаясь в небольшое облачко. Заклятие и впрямь оказалось очень слабым, порвать его даже неопытному волшебнику было так же легко, как и паутину, но под нитями заговора было что-то ещё, чего огневик не мог разобрать. И оно, если верить знахаркам, несло в себе смерть. Лишь когда все нити оказались собраны в один ком, Устон увидел, как с крышки сундука всплывает что-то чёрное, скорченное и сухое. Сперва показалось, что это обезьянка, есть в совсем уже жарких землях такие звери, и в Наман их привозят ради забавы, но потом стало понятно, что это останки ребёнка, младенца лет пяти. Кокон заклятия и мёртвое дитя поплыли к выходу, Устон поспешно попятился, уступая дорогу.
        Наружу выбрались благополучно. Страшная ноша повисла над сложенными поленьями. Устон наклонил факел, и костёр запылал. Ризорх и Нашта стояли у самого огня, не дозволяя рассыпаться заклятию до той минуты, пока тщедушное тельце не обратилось в пепел. Теперь уже никто не узнает, от оспы умер малыш, от чумы или иной повальной болезни. Огонь лечит всё.
        Лишь тогда колдуны разом опустили руки, и горстка пепла, взвихрившись, смешалась с остальным дымом.
        Нашта поспешно отошла от огня. Коснулась пальцами ошпаренного лба, поморщилась. Толстуха Айса, поняв несказанное, протянула девушке зеркало, которое повсюду таскала с собой.
        - Хороша! - признала Нашта, разглядывая себя в гладком серебре. - Увидал бы меня сейчас Хисам, мигом бы разлюбил.
        - Что-то ты, девонька, сама к нему неровно дышишь, - усмехнулась Айса.
        - А что, парень он видный, наездник, не чета нашим. Мне куда податься, когда свои боятся? А он не боится.
        - И губы сладкие, - подначила Айса, - прямо хоть второй раз с ним дерись, чтобы потом снова поцеловать…
        - Не городи ерунды! - вспыхнула Нашта. - Губы как губы.
        - Ладно, не злись. Тебе не идёт. - Айса раскрыла сумку, достала берестяночку с мазью. - На-ко, помажь личико, в одну неделю брови отрастут. Ещё краше станешь. Сам великий хан по тебе вздыхать начнёт.
        - Нужен мне твой великий хам, - протянула Нашта, взявшись за притирание. - Только о нём и печалуюсь.
        Пока женщины беседовали о своём, Ризорх подозвал к костру остальной народ.
        - Дело не окончено! - громко объявил он. - Давайте, пока не погасло, валите уголье в колодец. Нечего гидре там сидеть, ещё вылезет в недобрый час.
        Наманские щиты быстро приспособили к делу, и в колодец полетели горящие головни и уголь. Снизу не донеслось ни звука, даже умирая, гидра молчит.
        Снова уже большой группой спустились в очищенное подземелье. Колдуны обошли весь подвал и, не найдя больше никакой каверзы, велели открывать сундуки.

* * *
        Поодиночке лесные колдуны в чужой стране не ходили, поэтому усадьбу отправились проверять двое волхвов - Бессон и Бажан. Взяли малый отряд - три десятка человек - и побежали. Путь не длинный, духом домчать можно.
        Защитников в усадьбе оказалось немного: то ли поразбежались, увидав дым над крепостью, то ли заранее были предупреждены хранителем наманской казны и поспели в цитадель, найдя там свой конец.
        Тех, что остались, Бажан долбанул громом, после чего их можно было резать, как кочевники режут овец. Это тебе не ветераны, охранявшие сокровищницу, те дрались, как их ни оглушай.
        Первым делом проверяли конюшни и скотный двор. Нашли и лошадей, и тягловых волов - всё то, что потеряли в горах. Теперь вновь обоз мог двигаться сам, а не людской силой.
        Послали за обозниками - бывшими наманскими рабами, которые понимали, как следует обращаться с тягловым скотом. В битвах обозники не участвовали, и за людей их никто не считал, а в остальном им доверяли, поскольку каждый из бывших рабов в любую минуту был волен уйти, куда ему заблагорассудится, получив при этом долю добычи.
        Сами тем временем стали смотреть господский дом. Первый раз довелось поглядеть не разграбленную покуда усадьбу. Нижний этаж - просторный, изобилующий прохладной тенью, украшенный мраморными фигурами. Такие фигуры уже попадались людям. Колдуны смотрели и сказали, что ничем мрамор не зачарован, просто камень - и всё. Воины подумали и решили от греха подальше статуи разбить. Мало ли что не зачарован, а глядит, как живой, и, значит, опасен. Там, где войско проходило, целых фигур не оставалось. А тут стоят целёхонькие, непонятно зачем. Неужто и впрямь для одной красы?
        На верхнем этаже под раскалённой от солнца крышей ютятся слуги. Там всё просто и понятно, никаких роскошных нелепостей. Но ни внизу, ни наверху не видать обитателей дворца. Лишь в одной комнате сидела за пряжей старуха, древняя, как заросший мохом пень. На ворвавшихся воинов она и внимания не обратила, лишь отмахнулась рукой, мол, или убивайте, или ступайте прочь, а работать не мешайте.
        Старуху не тронули, пошли дальше. И уже в одной из дальних комнат Скору удалось заметить потайную дверцу, через которую, видать, и сбежали обитатели усадьбы, те, что не погибли при воротах.
        Надо было бы позвать своих, но люди были заняты добычей и сбережением тягловых животных, а азарт погони подстёгивал и не позволял терять времени. Скор протиснулся в узкую дверцу и поспешил по следам, которые ему, как охотнику, были отлично видны.
        Всего убегало шесть человек: один мужчина и пять женщин. Женщины семенили мелкими шажками, и мужчина двигался под стать им, только ступал тяжело, видно, был тучен. Таким манером далеко не уйдёшь, и Скор поспешил следом. За себя он не опасался, человек, который так ходит, хорошим бойцом не бывает.
        Оба предположения оправдались очень быстро. Пройти беглецы сумели совсем немного, и толстяк, хотя и висел у него на поясе не то короткий меч, не то большой нож, оказался не воином, а ходячим мясом. Через несколько минут погони Скор увидел толстяка, который лежал ничком в луже собственной крови. На мертвеце была такая же златошивная одежда, что и на карле, заправлявшем делами в крепости. И лицо у него было такое же одутловатое и безбородое. Если бы не разница в росте, они казались бы близнецами.
        Скор толчком перевернул труп. Горло златошивного оказалось разорвано, а ножище так и висел на поясе: убитый не поспел или не догадался его вытащить, чтобы защитить хотя бы собственную жизнь.
        Всё-таки удивительные существа эти наманцы! У них если солдат, так он и воюет, а не солдат, то подходи и бери его голыми руками. Где таким выстоять в трудную минуту!
        Чужое оружие Скор брать не стал, оно и подвести может. Побежал дальше и тут же услышал отчаянный женский крик. Уже не разбирая следов, кинулся на звук, на ходу выдернув из-за голенища свой нож, пусть не такой длинный, как у наманца, но удобный и в деле проверенный. Краем глаза успел заметить лежащее тело женщины. Она явно была мертва, и Скор, не задерживаясь, побежал дальше. Продрался сквозь кусты и на усыпанном камнями берегу реки увидел двух девушек. Они уже не пытались бежать, а стояли, уцепившись друг за друга, и дрожали, словно овцы, покорно ждущие, пока мясник соберётся перерезать им горло.
        Стремительная тень мелькнула сбоку. Скор, не глядя, отмахнулся ножом, заставив напавшего отпрыгнуть. Лишь после этого он сумел рассмотреть своего противника. Совершенно голый человек, страшно тощий, с безумными глазами под копной взлохмаченных волос. Он тонко шипел сквозь сжатые зубы и пританцовывал от нетерпения, выбирая момент, чтобы ударить. В руках у него не было ничего, но Скор охотничьим чутьём понимал, что дозволить голому ударить будет равносильно смерти. Он перекинул нож в левую руку, а правой выдернул саблю, ещё ту, добытую в первом бою с кочевниками.
        Как следует замахнуться он не успел, голый прыгнул, и рука, на которой вдруг выросли вершковые когти, мелькнула у самых глаз. Скор отшатнулся по наитию, ибо заметить удар и среагировать на него было невозможно. И уже отшатываясь, выбросил вперёд руку с ножом, вогнав лезвие в тощий живот оборотня.
        Оборотень безголосо гамкнул и, не обращая внимания на тяжёлую рану, прыгнул на Скора. Сабельный удар пришёлся по когтистой лапе, но даже со вспоротым животом и без одной лапы вервольф продолжал сражаться. Скор был сбит с ног, сабля вывернулась из руки и брякнулась где-то на камни. Кочевник, поднаторевший в рубке, так просто саблю не выпустил бы, а Скору оставалось надеяться на нож и собственную силу, которая не шла ни в какое сравнение с мощью нежити.
        Тощее тело оказалось невероятно тяжёлым, словно не волк, а медведь навалился на Скора всей многопудовой тяжестью. Нож вошёл оборотню в грудь по самую рукоятку, но монстр продолжал напирать, стремясь достать горло человека. Челюсти поехали вперёд, оскалились зубы, готовые рвать и грызть. Скор чувствовал, что сейчас чудовище попросту сомнёт его, и даже если потом само издохнет от ран, Скору это уже ничем не поможет.
        Но вместо того, чтобы сомкнуть пасть, почти доставшую шею Скора, оборотень изогнулся нелепо и отвалился от полузадушенного Скора. Скор выдернул нож из безволосой груди и всадил под кадык, туда, где хилое человеческое тело изломисто переходило в волчью морду. И лишь когда вервольф забулькал перерезанным горлом, Скор понял, что его спасло. Одна из девушек стояла над сцепившимися противниками, двумя руками сжимая выпавшую у Скора саблю. Оружие обрушилось вниз совершенно не по-воински, а словно девушка собралась колоть саблей дрова. Но это был уже второй удар, а первый, пришедшийся по беззащитной спине, хотя и не перерубил позвонки, но заставил оборотня отпрянуть от Скора и обернуться к новой опасности.
        Скор откатился в сторону, понимая, что даже убитая нежить может на прощанье нанести смертельный удар. Пусть не анагония, но что-то похожее встречается и у нежити. Не спуская глаз с чудовища, встал на четвереньки и чуть было не пропустил тот миг, когда девушка вздела саблю в третий раз и обрушила её уже не на вервольфа, а на голову Скору.
        Нож - не сабля, нож охотник не выронит никогда, и Скор, прыгнув из неудобного положения, с четверенек, ножа не выронил, а бросил нарочно, испугавшись, что левая рука сама найдёт жертву. Удар сабли пришёлся на полвершка мимо, а времени для нового замаха Скор не оставил; клинок брякнулся на сухую наманскую землю.
        Скор готов был влепить своей спасительнице хорошую затрещину, чтобы в следующий раз понимала, кого следует рубить, а кому спасибо сказать надо, но почувствовал вдруг, как бьётся сердце в тонкой фигурке, которую он облапил, готовый сломать, ежели она вновь вздумает напасть. И Скор, вместо того чтобы заорать грозно, принялся успокаивать девушку, слабо бьющуюся в его объятиях:
        - Что ты, перепугалась? Думала, я тоже оборотень, как этот?
        - Ты хуже! - выкрикнула девушка, отпихивая Скора. - Грязный варвар! Убийца!
        Вот те раз! Чего угодно ожидал Скор услыхать от спасённой, только не это.
        Скор встал, не глядя на девушку, подобрал оружие, перепоясался и лишь затем сухо произнёс:
        - Варвары - это те, что на конях скачут. А мы - лесной народ, у нас таких глупостей отродясь не бывало.
        Казалось бы, простые слова, однако на обеих девиц они подействовали так, словно в лесу совсем рядом упала от ветра старая неохватная осина, рухнула, ломая сосны и берёзы, ударилась о землю, заставив разом дрогнуть весь лес и ужаснуться его обитателей. Та из девушек, что сидела, замерев, и никак не участвовала в схватке с оборотнем, вдруг завыла тонко и принялась отползать спиной вперёд. А та, что не испугалась рубануть чудовище саблей, а потом и напасть на самого Скора, выдохнула, словно прощаясь с жизнью, прощаться с которой следовало пару минут назад:
        - Ты лесной колдун?..
        - Какой же я колдун? Колдуны с бунчуками ходят, а я простой охотник…
        Скор не договорил. Заметив краем глаза опасное движение, ударил саблей и лишь потом осознал, что оборотень с отрубленной лапой и вспоротым животом, с пробитым сердцем и иными смертельными ранами всё же попытался завершить превращение и вцепиться во врага. На то она и нежить, что не просто её убить. Как отнять жизнь, которой нет?
        Скор ещё раз взмахнул саблей, пытаясь отрубить голову, которая осталась наполовину человеческой, наполовину волчьей, но не сумел; головы рубить тоже нужна сноровка. Тогда он повернулся к девушкам:
        - Вставайте и пошли отсюда.
        - Ле-е-есно-ой к-кол-ду-у-ун!.. - продолжала подвывать та, что постарше.
        Скор понял, что ещё немного, и она взорвётся визгом, перед которым померкнут умения карлы. Скор шагнул к напуганной девке и закатил ей звонкую оплеуху.
        - Живо вставай!
        Подняться на подкашивающиеся ноги она не сумела, но вой, во всяком случае, прекратился.
        - Ну а ты… - обратился Скор ко второй девушке. - Ты же умница. Ты храбрая… Пойми, сейчас из кустов ещё кто-нибудь выпрется. Нельзя тут оставаться. Сожрут…
        - А там - ты сожрёшь, - произнесла девушка, хотя ненависти в её голосе заметно поубавилось.
        - Да не ем я людей! - рявкнул Скор недопустимо громко. - Кто только напридумывал такой чепухи? Голову бы ему умную оторвать… Вставай. Уходить надо.
        Девушка, не коснувшись протянутой руки, поднялась, наклонилась над подругой, что-то шепнула ей и помогла подняться.
        Скор заглянул за куст, из-за которого выпрыгнул оборотень. Там лежал труп ещё одной молодой женщины, вернее, части этого трупа. Никакой зверь не способен с такой лёгкостью разорвать на куски человеческое тело. Для этого нужна сила оборотня или иной нечисти.
        Наверное, не стоило этого делать, но Скор подвёл девушек и показал, что приключилось с их товаркой.
        - Видели? Так вот, от меня ни на шаг. Таких красавцев, как наш оборотень, в округе сейчас сотни. Их карла, что в крепости сидел, на волю выпустил.
        - Элькиран? - произнесла старшая непонятное слово, и Скор не сразу понял, что это имя карлы. - Он же забавник… шут. А монстрики у него в клетках сидят, это зверинец, тоже для забавы.
        - Какие у него забавы, вы уже повидали, не знаю, как теперь до своих добираться.
        Скор повернулся и торопливо повёл девушек - спасённых или пойманных - он не задумывался - обратно к усадьбе. Куда девалась последняя из бежавших женщин, он не знал, но был уверен, что в живых её нет. Слишком уж быстро и легко вервольф расправлялся с людьми, стремясь убить как можно больше, прежде чем приступить к еде.
        Они пролезли через прореху в живой изгороди, затем через потайную дверцу попали в дом.
        Удивительным образом там всё ещё стояло на прежних местах. Статуи не повалены, сундуки в господских комнатах не разбиты. Пленниц это ничуть не удивляло, напротив. Почувствовав себя дома, они заартачились и не хотели идти дальше. Любой степняк, увидав такое, немедленно взялся бы за плеть, и побежали бы полонянки, куда сказано, забыв о былом своеволии. Но Скор не мог относиться к девушкам как к пленницам, которых можно и продать, и определить в наложницы, а захочется, так и убить. Ведь он их выручил, спас от смерти, вырвав из самых зубов оборотня, и, значит, они теперь почти свои.
        В центральном дворике уцелела не только голая мраморная девка, но и вода из её кувшина продолжала стекать тонкой струйкой. Царили кругом мир и благолепие, но именно здесь настороженный взгляд заметил подозрительный след. На цветном мозаичном полу кто-то оскользнулся, оставив тусклую полосу, в которой Скор, ожидавший чего-то подобного, немедля опознал свежую кровь. Крови при воротах было пролито довольно, но сам след заставил тревожно замереть. Ни яловый сапог охотника, ни сандалета наманца такого росчерка оставить не могут. Тем более это не похоже на след босой ноги.
        Скор предупреждающе поднял руку и потащил из-за спины лук. Во время схватки с оборотнем лук отлетел в сторону и по чистой случайности не был поломан. Больше Скор не хотел рукопашной схватки с нечистью и, заметив подозрительный след, изготовился к стрельбе.
        Полонянка, та, что помоложе, поняла предупреждение и застыла. Она и старшую схватила за плечи, чтобы та лишним шумом не привлекла ненужного внимания неведомой опасности. Скор одобрительно подумал, что девушка, несмотря на ненависть, что сквозила в каждом её взгляде, прекрасно понимает, в каком положении они очутились, и предпочитает иметь дело с проклятым лесным колдуном, чем с родной нежитью. И уж в отношении забавника Элькирана никаких иллюзий у неё нет.
        По каменным ступеням Скор неслышно взбежал на второй этаж, выглянул в бойницу окна и увидал, наконец, своих. Тут же стало понятно, почему товарищи ушли, не дождавшись его. Отряд отходил к разбитой крепости, испуганные погонщики жались к ратникам, стараясь одновременно не упустить скот. Лучники отходили последними, готовые в любой миг стрелять. Четверо бойцов с секирами тоже изготовились к сражению, хотя и понимали, что, случись беда, им не продержаться и минуты.
        А вокруг плотной кучки людей и животных с безумным видом гарцевали семь штук сатиров. Они скакали, размахивали руками и длинными хвостами; из-под копыт летели комья земли, то один, то другой монстр вдруг прекращал пляску, усаживался и принимался чесаться, словно блохастая собака. Покуда уроды были настроены мирно, но никто не мог бы сказать, в какую секунду звериное веселье превратится в звериную ярость. И уж тогда сатиры кинутся на врага все разом и не оставят ничего живого. Люди-козлы не были хищниками и не убивали для пропитания. Они убивали для развлечения.
        Скор сбежал вниз. Девушки, забившись в угол, ждали его. Хоть и наманки, а понимают, что смерть рядом кружит. Скор показал, чтобы они поднимались наверх, и сам, пятясь, пошёл следом. Теперь он не сомневался, что кровавый след у фонтана оставлен раздвоенным копытом сатира. Вот только ушёл ли он со всем стадом или бродит где-то неподалёку и в любую секунду может выскочить из-за угла?
        - Хе! - раздалось с женской половины дома.
        Скор молниеносно наложил на тетиву тяжёлую боевую стрелу, изготовился к стрельбе. Сатир выбежал на середину дворика и замер, давая рассмотреть себя во всей красе. Меньше всего напоминал он шаловливого козлёнка, с какими, бывает, сравнивают сатиров в побасках. Ростом козлёнок вымахал на две головы выше Скора, узловатые руки напоминали сосновые корни, мощный волосатый торс совершенно естественно переходил в козлиные ноги с раздвоенными копытами, под стать молодому лосю. Но главное - лицо. Назвать его мордой не поворачивался язык, но и лицом это тоже не было. Кучерявые волосы, а вернее - шерсть, и рожки, игриво торчащие в разные стороны. Бешеные жёлтые глаза с вертикальным зрачком, широкий рот с большими неровными зубами, то разинутый в бессмысленной ухмылке, то изображающий презрительную гримасу. Борода, какая частенько бывает у людей, но называется козлиной. И во всём этом ни проблеска мысли, одна только мощь, которая не знает, куда себя применить.
        Сатир скакнул обратно в дверной проём, тут же вернулся. Но теперь он держал в одной руке избитое, размозжённое человеческое тело. Старуха, что сидела за прялкой в женской половине дома и которую соплеменники Скора не тронули, предоставив своей судьбе. Судьба свершилась быстро и решительно, оборвав пряжу вместе с жизнью.
        - Хе! - отчётливо произнёс сатир и одним движением оторвал у изувеченного трупа ногу. Понюхал окровавленные останки, скривился недовольно и отбросил их прочь, словно надоевшую игрушку. Наклонился над сочащимся фонтаном, принялся громко лакать.
        Дальше наблюдать за резвящимся чудищем Скор не мог. Он знал, что в одиночку победить нежить почти невозможно, что на вопль раненого сатира немедленно сбежится всё стадо, но покорно наблюдать за играми уродской твари и ждать, когда она обнаружит скрывшихся людей и превратит их в новую живую игрушку… было свыше сил. К тому же в недобрую минуту вспомнились слова старшей пленницы: «Монстрики, для забавы».
        Тетива звонко щёлкнула, стрела - боевой срезень - с десяти шагов ударила в волосатую спину, перебив хребет.
        - Хек! - В выкрике не было ни боли, ни ярости, а скорее удивление. Сатир поворотился на враз ставших непослушными ногах, и жёлтые глаза уставились в лицо Скора, мгновенно обнаружив его в узком проходе второго этажа.
        Следующая стрела погасила один глаз, но к этому времени смертельно раненный сатир уже вопил дурным блеющим рёвом, созывая на голову обидчика всё своё племя. Он пытался всползти по лестнице, но Скор выстрелил ещё, вогнав стрелу во второй глаз, и этого достало даже для нежити. Сатир скорчился и скатился со ступеней.
        Скор сбежал следом, схватил ещё дёргающегося монстра за изогнутый рог и основание хвоста, запредельным усилием поднял многопудовую тушу и кинул её в сторону фонтана, сбив мраморную бабу с постамента. Он уже слышал перестук копыт и вопли спешащих сатиров. Стадо оставило людей, которые хотя и казались потешной игрушкой, но всё же внушали опасения, и помчалось на зов обиженного. Когда зовёт месть, сатиру изменяет природная весёлость.
        Скор не пытался подглядывать за вакханалией разрушения, что устроила нежить во дворе виллы. Там что-то громыхало, сыпалось и рушилось, слышались выкрики «Хе!» и блеяние, больше похожее на рокочущий рык. Кажется, сатиры расправлялись с мраморной статуей, которую сочли виновницей несчастья, а быть может, попросту крушили всё подряд. По счастью, ни один из сатиров не попытался взобраться по узкой лесенке, всё буйство творилось внизу. Скор сидел в дальнем углу рабской комнатёнки, заслонив спиной дрожащих девушек, и держал на прицеле лестницу, где в любой миг могла появиться козлоногая фигура.
        Утешало одно: раз сатиры сбежались сюда, остальной отряд сумеет без ущерба уйти, а ради этого стоило рискнуть собственной жизнью.
        Постепенно всё меньше доносилось снизу рычания, всё чаще раздавалось игривое «Хе! , а потом и вовсе сатиры один за другим перебрались в приусадебный сад, куда их манила рощица лимонных деревьев. Незрелые лимоны были нестерпимо кислыми, но это ничуть не смущало козлоногих грабителей. В пять минут деревья были изломаны, лимоны объедены, и стадо умчалось на поиски новой поживы.
        Скор ещё долго не осмеливался спуститься вниз. Лишь когда начало темнеть, он дал знак готовиться к походу. Расчёт был прост: сатиры - существа дневные, ночью они ничего не видят и спят, забившись в кусты. Истину эту знают не только в южных краях, но и в лесу, куда козлоногие порой забегают. А прочую нежить, хищную, а значит - более опасную, жизнерадостные козлы должны были поразогнать.
        Простой расчёт оправдался лишь отчасти: сатиры и впрямь убрались куда-то на ночь, а вот прочие питомцы забавника Элькирана никуда не делись, во всяком случае, под звёздным наманским небом непрестанно переливался тонкий вой, и хороший охотник немедленно понимал, что воют не волки.
        До крепости Скор со своим девичьим полоном добрался благополучно, но нашёл только пыль, горячую золу от костров и ту тишину, какая бывает лишь на развалинах.

* * *
        Сундуки были неимоверно тяжелы, выволочь их из подвалов не смогли бы и циклопы, пара которых прежде томилась в этих стенах, а теперь неприкаянно бродила по окрестностям, выискивая пропитание для своих бездонных утроб.
        Большие и малые, простые и изукрашенные сундуки были распахнуты, ведуны и знахарки проверили, что ни проклятий, ни повального мора на сокровища не наложено, и вереница людей, нагруженных золотом, серебром, светлым электроном, драгоценнейшими прозримыми камнями и иными редкостями, потянулась через узкие проходы наверх, к свету.
        Удивительный товар - золото! Казалось бы, насыпал мешок золотых перстней, взвалил на плечо да пошёл. Ан, не тут-то было! Нет ни металла, ни камня более веского, чем золото. Идёт человек, сгибаясь от непосильной тяжести, а тащит всего ничего, одно погляденье. Зато ржа золото не ест, и никакая порча не трогает. И для колдовских дел лучше золота не найти. Пока печатка, кольцо или гривна целы, наложенному заклятию перевода не будет. Потому к древнему золоту у всех народов почтение и особая цена, даже если никакого чародейства в нём не заметно. Бывает, что заклятие так глубоко запрятано, что самый хитроумный чародей разглядеть не может.
        Зачарованные магами прошлых времён чудесинки хранились в казне, каждая в своём ларце. И ларчики, по всему видать, были сработаны специально для хранящихся в них амулетов. Встречались среди них бронзовые шкатулки, для тех предметов, чья колдовская сила ясна и несомненна. За бронзовой стенкой простая магия даже искушённому глазу незаметна будет. Были реликварии, искусно вырезанные из самоцветного каменья или бесценного голубого янтаря. А внутри дорогой вещицы иной раз лежало что-то вовсе неудобьсказуемое. Но, значит, и ему цена была, раз в драгоценный ларец невзрачная вещица уложена и в сокровищнице хранится.
        Ларцы и шкатулки было велено, не открывая, поднимать наверх и составлять наособицу. Придёт час, старшие колдуны разберутся, что там сохранено.
        А прочие сокровища ссыпались в кожаные мешочки, такие, чтобы поднять можно: золото - отдельно, серебро и иные металлы - отдельно, бусы, ожерелья и всякое узорочье - опять же, отдельно. Всё это размещалось на телегах, в которые покуда было некого впрягать.
        Ближе к вечеру пришли Бажан и Бессон со своим отрядом. Добычи почти не принесли, зато пригнали лошадей и волов. Всякой всячины в усадьбе было выше головы, но собрать брошенное не удалось: откуда ни возьмись, налетела толпа сатиров и принялась кружить вокруг отряда. Отогнать их волшебством не удавалось, тупая нежить попросту не обращала внимания на усилия колдунов. Гнать силой - и вовсе было бы безумием, четырнадцать бойцов от семи сатиров в открытом поле не отобьются. Оставалось медленно отходить, надеясь, что шаловливость нежити не пересилит опаски, которую человек внушает всякому зверю.
        Так и вышло. Сатиры покружили около отступающего отряда, проверяя на прочность выдержку бойцов, а потом, как по команде, умчались в сторону покинутой виллы.
        Можно сказать, вылазка прошла удачно, но, к несчастью, отряд вернулся не в полном числе. Молодой охотник Скор не прибежал, когда Бессон скомандовал общий сбор, не появился и позднее. Разорвали его игривые сатиры, настигла ли другая беда, это смогут узнать только старшие колдуны, когда будут беседовать с тенями предков. А до тех пор оставалось сожалеть и надеяться.
        Устраиваться на ночёвку в разбитом укреплении Ризорх не велел; из долины в любую минуту могли подойти войска, а сражаться в окружении никому не хотелось.
        Как обречённый гарнизон оповестил своих о нападении, колдуны до конца не разобрались. Заметили, что из уже осаждённой крепости были выпущены два голубя, но каким образом голубь может сообщить о нападении? Странное колдовство осталось неразгаданным, но на будущее решено было взлетающих голубей сшибать. А пока нужно спешно уходить из неширокой долины, где отряд можно слишком легко запереть.
        Шли боевым порядком, готовые отбить нападение как блуждающей нежити, так и имперских войск. Ждали самого дурного, но обошлось. Нежить на такую ораву нападать остереглась, а неповоротливые имперские власти то ли не могли поверить в отчаянную вылазку врага, то ли не смели без должного указания принимать решительные меры.
        Утро встретили на вершине холма, ограничивавшего выход на равнину. Отсюда и заметили подходившего неприятеля. Другие ещё и пыль возле окоёма не очень различили, а Ризорх стариковскими глазами разглядел, что идёт войско поболе тысячи человек. Бунчуков, впрочем, в рядах заметно не было.
        Люди залегли, затаились, будто в охотничьей засидке. Милон покрыл народ невидимостью. Если нет под имперскими орлами мастера потайного взгляда, то вражеские воины могут пройти совсем близко, а ничего не углядят.
        Пройти врагам не дали. Подпустили к самому холму и ударили с вышины огнём, молниями, стрелами простыми и наколдованными - у кого что в запасе приготовлено было. Были, нет ли среди врагов боевые маги или хотя бы слабые колдунишки, никто не видал, а сами уже не расскажут. Зато простые солдаты попытались на холм подняться и в бой вступить, но этого им не позволили, всех положили на пологом склоне.
        Лучники заметили, что из задних рядов гибнущего войска выпустили трёх голубей, но колдуны были слишком увлечены схваткой, и сшибить успели только одного. Никакого заклятия на птицу наложено не было, но к ножке оказался примотан листок с письменами. Понимать наманское письмо люди не могли, но и без того стало понятно - внизу знают, что случилось в предгорной долине и с кем придётся иметь дело.

* * *
        - Бояться меня не надо, я не оборотень, не людоед, - обычный человек, охотник.
        Из темноты не доносилось ни звука, но Скор знал, что девушки сидят и слушают его голос, который так или иначе успокаивал, не позволяя впасть в полное отчаяние.
        - И колдуны у нас есть, сильные колдуны, всё на свете могут. Но бояться их тоже не надо, к любому можно подойти, спросить, что непонятно, или помощи попросить. А такого, как у вас, чтобы детей в жертву приносить, у нас и не слыхано. И нежити у нас почти что нет. Вроде бы и леса глухие, но никакой пакости не водится, мы ей воли не даём. Жаб подкоряжный в озере живёт, так его оттуда не достать. А чтобы людей нежитью травить, что собаками, как ваш карла-забавник делал… не, это беспредел.
        В темноте тихонько вздохнули, но и сейчас не раздалось ни противного, ни согласного слова.
        - Я так думаю, это вы с жиру беситесь. Обезьян заводите, пардусов, а заодно и всякую нечисть. Вот теперь расплачивайтесь. Нечисть, как её ни запирай, на волю вырвется.
        - Если бы не вы, ничего бы не случилось. - Ясное дело, младшая голос подала.
        - Хе! - сказал Скор, словно сатир прыгнул. - Можно подумать, мы клетки открыли. Ваших рук дело. Нам бы такое в голову не пришло, мы люди мирные.
        - Да, мы видели.
        Они действительно видели… на второй день своего невольного путешествия они вышли на место сражения, где соплеменники Скора разгромили отряд, идущий на помощь воинам, охранявшим сокровищницу. Весь склон был усеян телами. Сотни тел, сожжённых, пронзённых стрелами, поражённых молнией. До рукопашной дело не дошло, на холме случилась не битва, а избиение. Победители даже не озаботились раздеть убитых, похватали лишь самое ценное, что бросилось в глаза, и ушли, кинув тела падальщикам. Простые серые воро?ны в Намане не водятся, и отовсюду слетались чёрные во?роны - предвестники несчастья. Следом потянутся шакалы и волки, а на их зов придут бывшие пленники карлы-казначея. Но пока среди трупов пировали только пернатые, да одинокая ламия сверкнула на путников круглыми голубыми глазами, но смекнув, что те не станут ни нападать, ни отнимать лакомую мертвечину, успокоилась и даже в сторону не отбежала.
        - Долг платежом красен, - хмуро сказал Скор. - Зачем ваши легионеры в наши леса вторгались? Два посёлка тогда сожгли. Я мальцом был, а помню. Отца моего в той войне убили.
        Снова тишина, напряжённая, ждущая. Кажется, лучше оборотень, чем такая тишина.
        - Охотник! - прорезал тишину голосок. - Верни мне нож. Мне без него страшно. Я обещаю, что не буду на тебя нападать.
        Когда шли мимо побоища, младшая полонянка попыталась незаметно стащить нож у одного из убитых. Скор ножик отобрал и засунул за голенище, в пару к своему. Хороший оказался нож, жаль стало выбрасывать. А теперь пленница просит ей нож вернуть.
        - Не дело с оружьем баловать, - строго сказал Скор и, смягчившись, добавил: - Ты не бойся, тут нежити уже не так много, и я вас от неё обороню. Дойдём целыми.
        - А потом?
        Об этом Скор как-то не думал. Главное - добраться до своих, а там всё будет хорошо. Но ведь для девушек это не свои, а войско страшных лесных колдунов, которыми в Намане пугают малых детей.
        - Потом, - неожиданно подала голос старшая, - станешь обозной шлюхой. Будешь ложиться под каждого, кто захочет. А вздумаешь кочевряжиться, ещё и плётки отведаешь.
        - А себе ты другую судьбу пророчишь? - тихо спросила младшая.
        - Меня выкупят. Я же не ты. Твой отец - предатель, и, значит, тебе прямая дорога в колодец или в войсковые потаскухи.
        Ай да дела! - Скор даже опешил от услышанного. Он-то полагал, что девушки - подруги, а они, оказывается, держатся друг за дружку только от страха и безысходности, а на самом деле меж ними тлеет ненависть! И старшенькая, получается, отлично знает, для чего в крепости сложен каменный колодец без единой капли воды.
        - Это неправда! - всхлипнула младшая. - Отец не предатель!
        - Лит варварам сдал? Значит - предатель.
        - Никто Лит не сдавал, - возразил Скор, сам удивляясь, с чего это он вздумал вступаться за вражескую доблесть. - Мы его силой взяли, а ваши там дрались до последнего.
        Темнота скрывала лица, но Скор кожей почувствовал, как скривились губы старшей, готовясь сказать что-то злое и ехидное, но, вовремя одумавшись, пленница промолчала.
        Вернулась тишина. Так тихо, что можно не услышать, а лишь догадаться, как младшая сглатывает беззвучные слёзы.
        Скор нащупал в темноте руку девушки и вложил ей в ладонь рукоять ножа. Не наманского, подобранного на поле, а своего, принесённого из дома.
        - На вот. Только помни, что обещала. А в обозе, станет кто приставать, покажи нож и скажи, что он мой. Меня в войске знают, а уж Остокова работа каждому знакома. - Помолчал и добавил, напоминая: - Меня зовут Скор. По-вашему - Быстрый.
        - Меня зовут Лия. - Первый раз в голосе девушки не было ненависти.

* * *
        Благодатный Ном, плодородная цветущая равнина, сердце могучей Наманской империи. Отсюда тысячу лет назад двинулись легионы номеев, чтобы завоевать полмира. Это теперь их зовут наманцами, а в ту пору они были номеями.
        И в этот благодатный край, столетиями не знавший войны, впёрлось, перепрыгнув горы, воинство северных дикарей. Да и то, одно наименование, что воинство: несколько сотен бойцов под десятью бунчуками. Ничего не скажешь, десять колдунов - это сила, какой прежде в Номе не видывали. В обжитых краях каждый маг хочет главным быть, показать свою самость и могучесть, хочет иметь власть, богатство и почести. А у дикарей - какая власть, какие почести, какое богатство? Вот оттого их колдуны держатся вместе и для всего мира страшны. Но даже десять колдунов, объединившись вместе, миллионный город не возьмут, целую страну не разграбят. Северный Наман пал перед ордами степняков, но через горы враг доселе не переступал иначе, как пленниками в цепях. Великий Хаусипур повелел, чтобы та же судьба постигла и десятерых безумных магов вместе с их стрелками и ратниками. Так или иначе, даже после того, как Хаусипур расправился со всеми соперниками и недоброжелателями, в империи оставалось более полусотни боевых магов, и все они божественной волей Хаусипура были обязаны прекратить междоусобицы и дать отпор врагу.
        Империя, потеряв четверть своей территории и второй по величине город, забеспокоилась и всерьёз занялась войной.
        Впервые лесные колдуны встретили сопротивление, которое не сумели преодолеть. Конечно, у горных ворот они наткнулись на неприступную твердыню, но там сама природа встала на защиту наманских земель. Но тут… Небольшое поселение безо всякого города; единственные сооружения, которые могут использоваться для обороны, - храм местного бога и стадион - круглое здание, где наманцы бегали наперегонки и травили зверями и нежитью специально обученных рабов. На стадионе искать было нечего, и воины направились к тем домам, что побогаче. Храмы люди предусмотрительно не грабили, хватало иной добычи, а разгромишь храм - обидишь чужого бога. Чужие боги, конечно, слабые, со своими ни в какое сравнение не идут, но людям даже с чужими богами свариться не с руки, месть богов бывает неожиданна и изощрённа. Поэтому храмы лучше оставлять в покое и вообще туда не заходить. А вот дома знатных наманцев для того и поставлены, чтобы срезать с них лишний жир.
        Но едва отряд устремился к центру города, последовал удар со стороны стадиона. Среди наманских магов оказался мастер невидимости, сумевший скрыть своё войско даже от взгляда старого Ризорха. И когда из арок и со стен стадиона вылетел град камней и свинца, этого никто не ожидал. Обычный пращник не может метать свои снаряды на такое расстояние, к тому же всякий камень, ударившись о землю или будучи отбит щитом, разлетался на несколько раскалённых осколков, больно ранящих незащищённые руки и лицо.
        Устон ответил огненными шарами, которые не достигли цели; засевшие на стадионе оказались не только невидимы, но и хорошо защищены.
        На этом лесную рать могла бы постичь судьба первого из наманских отрядов, встреченных по эту сторону гор, если бы не остерегание, которое было в крови у каждого. Люди знали, что даже когда среди наманцев нет чародеев, их воины не отступят без боя, понимали, что нападение смертников может последовать в любую минуту, поэтому совсем врасплох удар их не застал. Во время переходов один из магов постоянно расстилал над идущими защитный покров. В эту минуту соплеменников прикрывал осторожный Бажан, и большинство камней попадало, не долетев, или просвистело над головами, а там и остальные маги взялись за дело. Прочно прикрыли своих, а следом ударили по стадиону дружно - волшебным и простым оружием.
        И вновь противника достать не удалось.
        Отошли, унося убитых и раненых, и лишь затем всерьёз задумались, что же случилось. Разгадку искали недолго: над стеной стадиона были подняты четыре бунчука с имперскими орлами.
        Устон сгоряча предложил атаковать стадион всеми силами. Девять магов четверых сомнут, хотя бы те и засели за стенами. Но более опытные ведуны с этим не согласились. Смять-то, может, и удастся, но без потерь дело не обойдётся. А сколько там войск, на этом стадионе, - тоже надо думать. Пращники у имперцев без тяжёлой пехоты не ходят. Сцепишься с магами - легионеры ударят, и пятьсот бойцов имперский легион удержать не смогут. Начнёшь бить пехоту - магам облегчение будет. Как ни вертись, а платить за такую победу придётся кровью.
        Решили отступить. Не всё же переть, что медведю поперёк рожна.
        В отместку подожгли посёлок, перебили жителей, кто не успел разбежаться. Со стадиона на выручку своим никто не пришёл. Не захотели наманцы биться в открытом поле, ждали то ли подкрепления, то ли дурного поступка со стороны лесных дикарей.
        У пожарища задерживаться не стали, ушли от стадиона и развалин поселения на приличное расстояние и тут устроили большой совет.
        Девять волхвов сидели у жертвенного огня и гадали, что делать дальше. Спрашивай предков, спрашивай богов, а смекай своим умом. Мякотная долина, полная немыслимых и доступных богатств, лежала перед ними. Где-то там, в нескольких днях пути - сказочный Ном. Но за спиной вражеские силы, которые не удалось разгромить. И неведомо, сколько войск ещё сумеет выставить Ном и сколько у Хаусипура осталось боевых магов, которым он может хоть как-то доверять. А на руках - обоз, добра в котором больше, чем ожидалось добыть за весь поход. Домой бы это отправить, жёнам, детям, да в глухие лесные ухоронки, на чёрный день…
        - Правильно Устон говорил, - рассуждал Анк. - Надо развернуться и штурмовать стадион. Нельзя врага за спиной оставлять. А как с этими управимся, то и решим, вниз на равнину идти или обратно через горы. А пока эти рядом, нам покою не будет.
        - Тут всюду враги рядом, - заметил Напас. - Места такие. Мы сидим, беседуем, а новое войско, может, уже на подходе.
        - Нет никого на подходе, - возразил Бурун, сухонький старичок, ушедший ради воинской добычи со своей пасеки. - У меня поглядки поставлены.
        - Каждый день поглядки ставить - замаешься. Воевать некогда будет.
        Судили, рядили, прикидывали так и этак, пока поглядки не звякнули тоненько, предупреждая, что поблизости появился недруг, а потом и вовсе жалобно всхлипнули, сорванные сильной рукой, и замолкли. Но и без того было ясно, враг идёт, не скрываясь, а значит, не боится прямого столкновения - сила на силу, колдовская власть на чародейское могущество.
        Объявили тревогу, отозвали посты и секреты - всё равно имперские маги найдут и уничтожат их. Заняли позицию на холме, откуда далеко видно и удобно насылать на недруга всяческую напасть. А через час на соседнем холме, таком же высоком и удобном для обороны, появились имперские бунчуки. Четыре бунчука и войско, пересчитать которое знатоки не сумели. Больше двух тысяч легионеров, пришедших из тех областей, где солнце мутит разум и порождает непредставимых монстров, для которых в лесах нет названия.
        Расстояние между холмами было порядочным, о том, чтобы лучникам в бой вступить, и речи нет. Тут и маг не всякий достанет. Но спускаться в лощину ни те, ни другие не торопились. Понимали: кто с горы сойдёт, того и бить будут. Выстроились сомкнутыми рядами, а врага чуть видать, словно муравьи ползают на другом склоне. Вынесли в первый ряд девять бунчуков. Думали, не поднять ли знак Инейко, но потом решили не делать этого, не тревожить душу погибшего.
        С той стороны орлы на шестах и волосяные хвосты под ними. Смотришь, и ничего не понять, кто тебе противостоит. А с нашей - и куделька, и медвежья лапа, и зверь барсук. Свои знают, кто какой бунчук поднял, а наманцам опять же гадать приходится, кто из пришлых чародеев опаснее и чего от каждого ждать следует.
        От имперских шеренг отделился человек, сошёл по склону шагов на полста. Ближе не подошёл, побоялся. Следом легионер с непроницаемым лицом вынес бунчук. В землю вбивать не стал, приставил к ноге и замер неподвижно, как мраморный болван, каких немало перекололи по наманским городам. Первый раз те из людей, что поглазастей, видели воочию имперского мага. Никакого воинского снаряжения у него не было, и оружия - тоже. Тёмно-синяя хламидка и шляпа с большими полями, какие в дождь надевают. На груди - подвешенная на цепке золотая звезда. Зачарованное золото слепит глаза, Ризорху щуриться пришлось, чтобы звезду разглядеть.
        Устон на пробу пульнул в шляпу огненным шариком. Не попал. И звезда оберегла, и другие маги своего прикрыли. Научились худо-бедно, что надо не только о себе думать, но и товарища прикрывать, даже если с этим товарищем в мирное время цапались, что ёж с гадюкой. Ещё бы малость всыпать имперским магам горячего, так они и дружить научатся. Говорят, зайца, если колотить как следует, можно выучить не только в барабан стучать, но и костёр разводить. Так неужто наманский чародей святоотеческого зайца дурнее?
        Наманец тем временем повертел пустыми пальцами, и над головой у него начало сгущаться тёмное облачко. Сначала небольшое, оно постепенно разрасталось и двинулось в сторону замерших людей.
        Выжидать, пока темнота проявит себя, волхвы не стали, рассеяли облачко, едва смогли дотянуться.
        Никакого огорчения наманец не выказал, стоял, скрестивши руки на груди, и презрительно смотрел в сторону лесных бунчуков.
        - Чего это он? - спросил Бурун. - Колдовать не колдует, и уходить - не уходит. Торчит, что кол на юру.
        - Поединщика ждёт, - пояснил Напас, лучше всех знавший наманские порядки. - У них заведено, что перед боем поединщики дерутся, чтобы войско в раж привести. Чья сторона победит, у того ража больше.
        - Коли так, надо уважить дядечку! - неугомонная Нашта скинула мисюру и с бунчуком в одной руке и луком в другой пошла вниз по склону.
        - Мисюрку надень! - крикнул Ризорх.
        - Негоже! У него шлема нет, а я в железной шапке буду?
        - Его шляпа твоей мисюрки помудрее!
        - Моя мудрость в длинной косе. То на то и выйдет.
        Нашта приостановилась на мгновение, перекинула косу на грудь и отправилась дальше. Когда расстояние между магами и их войсками стало одинаковым, Нашта одним ударом вбила бунчук с куделью в землю и изготовилась к стрельбе. Синий маг в изумлении уставился на невиданное зрелище - женщина, почти ещё девчонка, под бунчуком.
        - А что, дед Ризорх, - колдовски спросила Нашта, - шляпник одной звездой защищён или его свои по-прежнему прикрывают?
        - Прикрывают, - так же молча ответил Ризорх. - Все трое, что в рядах остались. А мы тебя прикрываем, вчетвером. А остальные готовы тебе помочь.
        - Вот тебе и поединок… - протянула Нашта. - Ну, не серчай, дядечка…
        Имперский маг был готов всей мощью стоящих за его спиной волшебников отразить зачарованную стрелу, чтобы она поразила свою же хозяйку, вздумавшую вылезти на поединок с опытным, искушённым в боях колдуном. И, наверное, это ему удалось бы, но стрела оказалась нацелена вовсе не в звезду на груди и не в открытый лоб чародея. Она просвистела на два локтя выше голубой шляпы, так что охранные и иные заклинания, не углядев угрозы, не стали сбивать её с пути. Уже миновав ложную цель, стрела обратилась в гигантское огненное копьё, которое, пролетев недоступное для обычного выстрела расстояние, врезалось в плотные шеренги легионеров.
        Никакая молния, никакой гром небесный не смогли бы нанести такого ущерба. В единственный выстрел вложили свои умения все маги, что не оберегали от нападения отчаянную лучницу. Было там и пламя, сотканное Устоном, и умение множественного удара, что прославило Бессона, и стремительные, как мысль, стальные шершни, выпущенные тихоней Буруном. Ни один из магов не смог бы послать свои чародейства в такую даль, это сделала стрела Нашты.
        Больше сотни человек было сбито одной стрелой, и немногие из них сумели подняться с земли. Убитые, раненые и тяжко контуженные остались лежать.
        - Эх вы, вояки! - крикнула Нашта, и голос её донёсся до крайних рядов войска. - Не чародеи вы, а дуралеи! Мало вас мамки в детстве пороли. Вам ещё учиться и учиться! А покуда вас бить - мужиков не надо, девки управятся.
        Повернулась и, не торопясь, пошла к своим. Знала, что второй выстрел сделать не дадут, но вела себя так, словно сама больше стрелять не хочет.
        Одетый в синее маг тоже поплёлся восвояси.
        Весь раж достался лесовикам, но сражения так и не случилось, победа не улыбнулась никому.
        Занявший вершину отряд перекрыл дорогу к равнине Нома, и на следующем совете было решено на столицу империи не идти, а изыскивать способы, как унести из окружения ноги, а заодно и наманскую казну, так удачно встретившуюся в этом походе.

* * *
        Казалось бы, что проще человеку, отставшему от своих, нагнать войско, отягощённое обозом и вынужденное то и дело принимать бой. След прошедшего отряда виден так ясно, что и слепой не ошибётся. Но по этому следу тащится вся окрестная нечисть, а выжившие, но разорённые поселяне и остатки разгромленных войск, конечно, не упустят свести счёты с одиноким врагом. Тут уже радуйся, если тебя просто насадят на вилы или забьют палками. А то ведь могут придумать что-нибудь похуже, - мечтать будешь о смерти под палками.
        Обе девушки: Лия и вторая, оставшаяся безымянной, послушно шли за Скором, прятались, если поблизости оказывались соотечественники или промышляло порождение стихийной магии. В дни войны беззащитной девушке нет разницы, попасть ли в руки грубой солдатни, шайки рабов, разбежавшихся с виноградников, или изголодавшегося циклопа. Циклоп, во всяком случае, не изнасилует, прежде чем вспороть живот.
        Судьба неуклонно отжимала беглецов в сторону гор. Казалось бы, холмов стало поменьше, обозначилась долинка с бегущей порожистой речкой, но означало это лишь одно: вскоре горы надвинутся с трёх сторон, и перевала там не будет, разве что пастушьи тропы. Не хотелось залезать туда, тем более что пропитание в не разграбленном краю найти не так просто. На охоту нет времени, да и умений таких нет, чтобы в безлесной местности охотиться. Грабить или воровать - опасно. Попробуй, стащи овцу у пастуха, когда у него всё в порядке, мигом узнаешь, для чего вокруг отары кружат злые мохнатые собаки. А если собаки давно застрелены, да и отара на три четверти съедена прошедшими здесь товарищами, то и тебе достанется свой кусок мяса. Также и во всём… в разбитом, но не сожжённом доме всегда есть чем поживиться. А дома в предгорном краю сложены из камня и горят плохо. Однако пришлось отходить с верного пути, спасаясь от имперского отряда, идущего по следам лесовиков. Есть ли в этом отряде бунчуки, Скор не разобрал, но рисковать не стал и свернул в долину, надеясь, что и свои свернут туда же, чтобы повторить поход через
горы и очутиться в местах более безопасных.
        Долина перешла в ущелье, которое закончилось стеной, трёхкратно превышавшей рукотворную стену, закрывавшую путь у перевала. Река серебряной лентой падала с этой высоты, вздымая пену и мириады брызг. Никогда Скору не приходилось видывать этакого чуда. Но он не был бы охотником, если бы вовремя не заметил присутствия в этой дикой местности других людей.
        Лагерь был разбит у самой каменной чаши, в которую падала со стены вода горной речки. Во время сильных гроз или весеннего таяния льда на вершинах игривый ручеёк превращался в ревущий поток, обрушиваясь с высоты, он выбил в прочной скале круглую ванну, сейчас наполненную чистейшей водой.
        Четыре палатки из грубой белой ткани, пропитанной маслом, в таких живут легионеры во время походов. Обычно в каждой палатке ночует десять человек, так что отряд можно было бы не принимать во внимание, но перед одной из палаток обвисали в безветрии два бунчука.
        Увидал бы эту картину бывалый легионер или просто наманский гражданин в звании чуть выше идиота, глазам бы своим не поверил. Боевой маг должен жить в палатке с золочёным шишаком, а не под солдатским навесом. И уж подавно такого не бывало, чтобы два чародея ютились вместе. Даже когда воинский долг повелевает действовать сообща, лагерь разбивается двучастный, каждый существует как бы сам по себе.
        Скор таких тонкостей не понимал, но видел, что отсюда нужно как можно быстрее уносить ноги. Сердоликовый амулетик, висевший у него на груди, мог отвести глаза случайному встречному, но против настоящего мага был бессилен.
        Оставалось отползать, надеясь, что маги заняты важными делами или попросту не обладают нужными умениями. Хотя мало надежды, чтобы боевой маг, как бы ни был занят, не заметил притаившегося чужака.
        Отполз за груду камней, притащенных весенним потоком, а ныне обсохших, и попал прямёхонько на вражьих магов.
        Два человека, совершенно обычных с виду, сидели на большом камне и о чём-то беседовали. Спокойный неторопливый разговор двух зажиточных горожан: самое, казалось бы, непримечательное событие, но не здесь, в глухом ущелье возле водопада, струящегося с отвесной стены. И не во время войны, когда все торопятся, спешат и минуты не имеют для отдыха и беседы. Скор не обманывался при виде незнакомцев. В воинском лагере всё подчинено стальной и даже бронзовой дисциплине, и только боевой маг может сидеть, сложив руки на коленях.
        Скор приник к земле, стараясь раствориться и стать незаметным. Голоса долетали к нему неожиданно громко, хотя плеск водопада должен был заглушать их.
        - Я думаю, это лазутчик, - произнёс тот, что сидел боком к Скору. - Разведчик лесных бандитов. Убить его не трудно, но маги, которые послали его сюда, могут встревожиться.
        - Тот, кто послал его сюда, уже давно встревожен, - возразил сидящий к Скору спиной.
        - Сейчас все встревожены, так что твои слова ничего не значат. Меня занимает другое: что делать с лазутчиком? Накладывать на него чары - значит недооценивать противника. Думаю, у лесных колдунов найдётся достаточно опытный маг, чтобы обнаружить наше вмешательство. Получится, что мы сами сообщим ему о своём присутствии. Полагаю, лазутчика следует уничтожить. Конечно, его исчезновение заставит пославших принять некоторые меры предосторожности, но и только. Мало ли что может случиться с разведчиком? Его может засыпать камнепад, сожрать горный людоед, его могут затравить собаками пастухи и попросту загрызть волки.
        - Уверен, что волки ему не страшны. Отобьётся. Смотри, он и сейчас, вместо того чтобы покорно ждать казни, хватается за нож. И, обрати внимание, какой у него ножик…
        - Да, вещица знакомая. Но, возможно, он просто забрал её у убитого ветерана.
        - Или отнял у горного людоеда… Нет уж, не соревнуйся в наивности с придуманными тобой магами. Ты ошибаешься, думая, что это лазутчик лесовиков. Просто кому-то очень хочется, чтобы мы приняли его за лесного бандита. А на самом деле… ты чувствуешь, сколько волшбы наплетено вокруг этого парня?
        - Ничего удивительного. Или ты думаешь, лесные колдуны, посылая на разведку бойца-одиночку, не наложат на него прорву заклятий?
        - Вполне логично. Вот только рука того, кто эти заклятия накладывал, мне слишком хорошо знакома. Ты попал в опалу всего лишь за недостаточно почтительный отзыв о божественном Хаусипуре, а я действительно пытался сковырнуть этот гнойник. Хаусипур оказался сильнее, я не сумел распутать ни одного его заклинания, но уж руку мерзавца я узнаю всегда и везде.
        - Что ты говоришь?!
        - А ты не пугайся. Или ты веришь хотя бы слову из тех клятв, что дал Хаусипур, посылая нас сюда? Ничего нам не вернут, ничего не простят. Тебя скорей всего оставят в живых, ты для божественного Хаусипура угрозы не представляешь. Сошлют в какой-нибудь занюханный гарнизон, отбивать наскоки кочевников. А со мной всё ясно - как только угроза минует, божественный вновь возьмётся за меня. Эй, соглядатай, ты слышал? Это говорю я, великий маг Гайтовий! Когда будешь докладывать своему хозяину, сообщи, что я плюю на него вот с этой горы. Я плюю на его силу и божественную власть, мне плевать на всех и всё, кроме великого Нома. Я прирождённый номей, в моём роду не было рабов и служанок, как у твоего божественного Хаусипура. Поэтому я могу плевать на всё, кроме величия Нома! И только ради него я сижу здесь и буду драться с варварами, как дрались мои предки. А теперь убирайся, спеши с доносом! И ещё передай своему хозяину, что больше он не сможет упрятать меня в бронзовую темницу. Я, великий маг Гайтовий, свободный номей и останусь свободным!
        - Ты собираешься отпустить соглядатая? - осторожно спросил второй маг.
        - Да. Боюсь, у меня не будет возможности сказать всё в глаза Хаусипуру, а соглядатай передаст дословно, в этом я уверен. Любимый приёмчик нашего новоявленного божества: зачаровать человека так, чтобы он сам об этом не подозревал. Наш доносчик искренне уверен, что выполняет задание своих диких магов. Скорей всего это действительно лесной охотник, и он знать не знает, где и когда встретился с Хаусипуром и как был заколдован. Я специально говорю это при нём, а он слушает и не верит. Эй, соглядатай, я правильно говорю, ты ведь мне не веришь?.
        Молчит. Молодец, крепкий парень. Когда мы его отпустим, он побежит на поиски своей шайки, но почему-то всё время будет идти не в ту сторону, пока не встретится с тем, кто его заворожил. Ах, как он будет стараться, чтобы мои слова оказались ложью! Сколько мучений, сколько зря потраченных сил, и всё для того, чтобы отнести выскочке Хаусипуру моё презрение! Разве это не прекрасно?
        - Я знаю, что ты любишь подобные построения, - кротко отозвался второй маг.
        - Причём, заметь, Хаусипур допустил всего два просчёта. Он не учёл, что я настолько изучил его манеру, что смогу узнать его руку на расстоянии, не взламывая мозг бедного шпиона. А на случай взлома он снабдил парня гардианским ножом, хотя лазутчику совершенно негде его взять. Отвратительная штука… когда я стану императором, я их все пущу в переплавку. Как ты думаешь, стоит ли отнять у соглядатая нож? Нехорошо оставлять опасную вещь в глупых руках.
        - Если ты собираешься его отпускать, то однозначно не стоит. Миссия может быть им не выполнена. К тому же будем честными: у кого в руках останется ножик, если его отобрать? Расплавить его здесь мы не сумеем, гардиан в нашем отряде нет, а если оружие будет у тебя, я не смогу спать спокойно.
        - Хорошо сказано. Главная мысль, как всегда, в конце. Ты меня убедил. Эй, соглядатай! Ты уже и так слышишь больше, чем должен. Спрячь нож, сейчас ты всё равно не сможешь им воспользоваться, и убирайся прочь! А нам, любезный Артий, пора приниматься за дело. К вечеру лагерь должен быть наверху. Такова воля божественного Хаусипура, чтоб ему подавиться за ужином салатом из морских гребешков.
        Скор торопливо отползал подальше от наманских магов, так безжалостно поиздевавшихся над ним. Понимал, что сейчас может просто встать и уйти под насмешливыми взглядами, но ничего не мог с собой поделать, вошедшая в кровь привычка требовала прятаться, и он прятался, даже когда это не имело никакого смысла. Или так велит заклятие, наложенное самим Хаусипуром? Но где и когда он мог подцепить эту заразу? Скор ничего не помнил, не было в его жизни такого. Хотя насмешник Гайтовий сказал, что Скор и не должен ничего помнить. А ещё он говорил, что, несмотря на все старания, Скор не сумеет выйти к своим. И нож… какой-то особенный. Если верить опальному магу, гардианский нож Скор получил от Хаусипура. Но ведь он помнит, что отнял его у Лии. А та подобрала оружие на поле, взяла у мёртвого легионера. Или это ложная память? И почему Гайтовий слова не сказал о двух девушках, которые идут вместе со Скором? Он вполне мог их не учуять, девушки были далеко, но само их существование не согласуется с миссией соглядатая… А вдруг… - Скор с трудом подавил нервный смех. - Придумается же такое! Богоравный Хаусипур -
женщина и, вместо того чтобы заниматься обороной страны, разгуливает в предгорьях в компании с лесным охотником! Чтобы поверить в такое, действительно надо быть сильно зачарованным.
        И всё же к пещере, где он оставил девушек, Скор подходил со стеснённым сердцем и тревогой в душе.
        Пленницы ожидали его, даже не пытаясь выйти наружу. Лия просто сидела, уставясь в колени, а старшая привычным движением раскачивала перед глазами небольшое украшение или амулет: искристый непрозрачный камешек на тонкой золотой цепочке. Она занималась этим каждую свободную минуту, и Скор почему-то не отнимал амулет, хотя камешек был явно не простой. И сейчас, вместо того чтобы пресечь девичье колдовство, Скор спросил:
        - Что такое гардианский нож?
        - Полагаю, это нож, принадлежащий кому-то из гардиан.
        - Кто такие гардиане?
        Старшая скривила губы и не ответила, продолжая раскачивать брелок.
        Скор повторил вопрос, обращаясь к Лие.
        - Это охрана императора, самые лучшие воины. В легионе гардиан нет боевых магов, разве что их специально присылают туда с особыми заданиями. Но зато гардиане сражаются зачарованным оружием. В нашей крепости стоял гардианский гарнизон, и на помощь шли тоже гардиане.
        - Тварь! - отчётливо процедила старшая.
        Лия продолжала сидеть неподвижно, глядя в колени, словно не слышала бранного слова.
        Скору отчаянно захотелось вырвать у старшей её игрушку или, как в первый день, закатить ей оплеуху, но он сдержался и на этот раз. Взглянул пристально в полуприкрытые глаза и требовательно спросил:
        - Как тебя зовут? Имя у тебя какое?
        Девушка продолжала молча рассматривать гладкую поверхность своего талисмана.
        - Её зовут Хайя, - по-прежнему не поднимая головы, произнесла Лия.
        Наступила неловкая тишина, как будто обе девушки ждали какой-то особой реакции, отклика со стороны Скора.
        Скор пожал плечами:
        - Хайя, значит, Хайя. Буду знать. А теперь - подъём. Отсюда надо уходить. Не думаю, что маг Гайтовий будет рад вас видеть.
        - Что?! - всю невозмутимость Хайи как рукой сняло. - Гайтовия казнили год назад!
        - А мне он сказал, что провёл это время в бронзовой темнице, но недавно сумел выйти на волю и первым делом отправился в эти края. Уж не знаю, что он тут ищет, но меня он отпустил, хотя и признал во мне лесного охотника.
        Лучшая ложь - это правда, сказанная так, чтобы собеседник сделал неверные выводы. Скор испытывал к своей пленнице странную смесь почтения и неприязни, словно он не захватил её в качестве военной добычи, а поступил Хайе в услужение. Та оплеуха, которой он приводил Хайю в чувство при первой встрече, давно ушла в прошлое, сейчас Скор, несмотря на всё желание, уже не смог бы сделать ничего подобного. С тем большим удовольствием он сказал «почти правду» о непокорном волшебнике. Раз имя Гайтовия напугало Хайю, пусть знает, что колдун попал сюда не случайно, ему что-то нужно именно здесь.
        - Нужно бежать! - дрожащим голоском произнесла Хайя. - Этот Гайтовий настоящее чудовище!
        - А я что говорил? Живо ноги в руки - и вперёд!
        Никогда ещё старшая из пленниц не вскакивала так поспешно и так старательно не замирала по первому знаку Скора. Видно, и впрямь имя Гайтовия было ей хорошо и неприятно знакомо. Положение было бы забавным, если бы сам Скор не думал постоянно о том, что сообщил ему потомок наманских аристократов.

«Зачаровали… Только кажется, что иду к своим, а на деле выполняю неведомую волю Хаусипура. И чем сильнее стараюсь вернуться к своим, тем вернее иду не туда…»
        К вечеру они выбрались из тупиковой долинки. Теперь Скор сам не понимал, зачем он свернул туда. Неужто и впрямь был лазутчиком императора? А казалось, так всё хорошо продумал…
        Невесело ходится по чужой стороне под этакие мысли.
        На ночёвку устроились в глубине кизиловой рощи. Забились меж корявыми стволами, огня привычно не разводили. Поужинали сухими лепёшками и овечьим сыром, немалый запас которых ещё три дня назад Скор нашёл в брошенном пастушьем балагане. Прежде там ночевало четыре человека, и припасов было заготовлено много. Куда девались хозяева, Скор не интересовался, просто переложил съестное в свой мешок. Когда Хайя первый раз получила четверть лепёшки и кусок твёрдого сыра, она спросила со смесью удивления и каприза:
        - Это что, можно есть?
        - Можно и не есть, - ответил Скор. - Не хочешь - сиди голодная.
        Теперь пленница бодро грызла окаменевший сыр и готова была сгрызть и добавку, ежели таковая будет.
        Лия молча принимала свою долю съестного, молча съедала её, разве что в последнее время стала также молча благодарить, коротко наклоняя голову.
        Путешествие вообще проходило в молчании, немногие разговоры были краткими и начинались почти исключительно по инициативе Скора, что очень его устраивало. Но сегодня повторился один из немногих разговоров, начатых девушками. Только на этот раз заговорила не Лия, а Хайя.
        - Охотник! - позвала она совершенно с теми же интонациями, что и Лия. - Дай нож и мне. Я очень боюсь Гайтовия. Я обещаю, что не буду нападать на тебя…
        Первым движением Скора было вытащить из-за голенища кинжал и рукояткой вперёд протянуть девушке. Но вспомнились слова насмешливого мага, его предсказание, что Скор будет делать то, к чему обязывает его заклятие, и молодой охотник сдержал руку. Равновероятно, что заклятие хочет, чтобы зачарованный нож был отдан или остался у него. Но кроме бесплодных гаданий есть ещё и здравый смысл. А здравый смысл устами Гайтовия молвил: «Нехорошо отдавать опасную вещь в глупые руки».
        - У меня нет лишнего ножа, - сказал Скор.
        - Забери у неё. Ей нож всё равно не нужен. Она уже расхотела кончать с собой.
        - А ты, значит, захотела…
        - Нет. Но если меня схватит Гайтовий, я убью его. Ты не понимаешь, что он очень страшный человек.
        - Он не человек. Он наманец и маг. А ты его убить не сможешь, у тебя дрожат руки. Тебе не поможет даже гардианский нож.
        - Дай мне его. А себе забери свой.
        Скор шестым чувством ощутил, как замерла Лия, ожидая его ответа. И он сказал:
        - Тут, у вас в Намане, я видел на башне флюгер. Это такой смешной человечек из жёлтой меди, который вертится по ветру, указывая, откуда он дует. Забавная штука, когда-нибудь я сделаю себе такой же. Но сам я не флюгер, я не верчусь от чужих слов. Я не стану отнимать ножа у Лии и не дам ножа тебе.
        Произнеся такую длинную фразу, Скор вдруг почувствовал облегчение, словно отпустило его наваждение, не дававшее спокойно жить. Вопреки всем наваждениям, он сделал правильно, а завтра выйдет на след войска и непременно догонит своих.

* * *
        Третий легион подошёл с юга в тот же день. И вновь, против всех правил, над ним вздымалось четыре бунчука. Теперь у имперцев был перевес не только в простых войсках, но и магический тоже. Хаусипур оголил все границы, забрал боевых магов, где было можно и нельзя, и медленно начал затягивать петлю окружения на шее лесного войска. Конные отряды могли бы на рысях вырваться из ловушки и обрушиться на страну, оставшуюся почти без защитников, но пешему войску, отягощённому обозом, податься было некуда.
        - Сейчас не до геройств, - рассудительно говорил Напас. - Я за то, чтобы уходить назад через горы. Тяжело будет без Инейко, ну да управимся.
        - Обоз наш сильно огрузнел, - напомнил Милон.
        - Своя ноша не тянет.
        - С тяглом что делать? Сам знаешь, лошадей без троп не перетащим, они беситься станут. А по ту сторону хребта новыми не разживёшься, всё пограблено.
        - У степняков купим. Ноне есть на что.
        - Они, конечно, нам теперь союзники, - промолвил Ризорх, коснувшись подаренной Катумом сабли, - но мошной перед ними трясти не следует. Прознают, что наманская казна у нас, мигом из союзников врагами станут.
        - Это все понимают. Чать не дурнее глупых. А ты вот что скажи, старой, если не назад через горы, то куда? С имперцами разбираться раньше надо было, пока к ним подмога не подошла. А теперь с одним отрядом сцепишься, другие в спину ударят. Не выстоим.
        - Втихую мимо просочиться. Не только те, что возле городка засели, умеют войско прятать. Мы тоже умеем.
        - А потом куда? Страна незнакомая… - начал Милон, но договорить ему не дали. В шатёр поспешно вошёл один из ратников. Вид у него был такой, что все взгляды невольно повернулись к нему.
        - Там!.. - задыхаясь, произнёс вошедший, - поймали… то есть привели, вернее, он сам пришёл… Парень, который пропал, лучник Скор, а с ним две наманских девицы, уж не знаю откуда. Он говорит, что у него для вас важное сообщение.
        Ведуны переглянулись и молча вышли из шатра.
        Скора привели минут через пять, так что прибежавший вперёд посланник успел рассказать, что парень вышел на один из дозоров и немедленно потребовал, чтобы его связали, потому что на него наложено страшное заклятие.
        - И нож у него какой-то особый, волшебный саморез. Заберите, говорит, и отдайте колдунам, пока он сам кого-нибудь не прирезал.
        Ризорх слушал объяснения вполуха, задумчиво покачивая головой. Остальные ведуны тоже молчали. Что толку выспрашивать того, кто ничего не знает, если сейчас появится очевидец?
        Скора привели ещё двое дозорных. Испуганные наманки шли сзади. Сейчас они вновь жались друг к дружке, словно и не было между ними вражды.
        Скор торопливо начал рассказывать, как отстал от своих, где бродил и что видел. Даже сейчас он оставался разведчиком и стремился рассказать самое важное. Когда рассказ дошёл до двух магов, обосновавшихся в ущелье, ведуны молча переглянулись, но никто не прервал Скора. Для расспросов будет время потом.
        Наконец, Скор замолк. Ризорх медленно обошёл его, внимательно разглядывая. Особенно долго любовался связанными руками.
        - Да, тут напутано, - произнёс он так, что можно было подумать, будто речь идёт об узле на запястьях. - Кто защитные заклинания накладывал, ты, что ли, Напас?
        - Я накладывал, - сказал Бессон.
        - Тебе и разбираться. Там, никак, поверх твоих заклятий что-то наложено. Снять сможешь?
        - Как нечего делать. - Бессон замер на мгновение, потом резко взмахнул рукой, словно срывал паутину, натянутую поперёк пути. Отшагнул, любуясь делом своих рук. - Готово.
        - Зря ты, парень, боялся, - сказал Ризорх. - Никакого проклятия на тебе не было. А нож, конечно, заговорённый, но и в нём особых ужасов нет. На вот, забери его. У нас теперь половина воинов с такими ножами, добыли в последнем бою.
        Скор стоял дурак дураком, как заново родившись. Ризорх тем временем повернулся к девушкам.
        - А теперь займёмся твоими подружками, - произнёс он на торговом. - Ну-ка, милая, как тебя величают?
        - Хайя, - прошептала старшая. Потом она выпрямилась и, глядя поверх голов, произнесла: - За меня вам дадут большой выкуп.
        - Погоди про выкуп-то. Давай по порядку.
        - Мой отец очень богат. Это один из самых могущественных людей государства. Если вы сохраните мне жизнь и честь, он хорошо заплатит вам.
        Ризорх подошёл совсем близко, протянул руку ладонью вверх.
        - Дай-ка для начала сюда свой оберег.
        - Какой оберег? У меня нет оберега.
        - Ты мне врать-то не смей. Что мне, самому его отбирать? Годы мои не те - у девки меж сиськами шарить.
        Бормоча беззвучные проклятия, Хайя сняла с шеи цепочку с камнем. Ризорх качнул рукой, как бы взвешивая украшение, и спрятал цепку в нагрудный кисет. Потом спросил негромко, но так, что все слышали:
        - Ты, девонька, знаешь, кто я такой? Я - лесной колдун, старший из тех, что сюда пришли.
        Хайя судорожно кивнула.
        - Ох, и заклятий на тебя наложено, болезная, души не видать. Ото всего тебя предохранили: и мысли твои потаёнными останутся, и внушить тебе ничего нельзя, и ещё что-то вовсе неудобьсказуемое. Видать, в хороших руках ты побывала. А скажи-ка ты мне, знаешь ли, как бывалый колдун все эти заговоры ломает? И что после этого с тобой станется, знаешь?
        - Не получится, - бледными губами прошептала Хайя.
        - У одного меня, может, и не получится, а когда впятером возьмёмся, то расколем тебя, что гнилой орех. Командира крепости, что возле твоего дома стояла, раскололи, только башка треснула. А он не хуже тебя защищён был.
        - Не надо…
        - Коли не надо, то давай так поступим. Будем говорить, как простые люди. Я буду спрашивать, ты - отвечать. Честно отвечать. Вздумаешь врать, приукрашивать, изворачиваться, я это замечу. И тогда, извини, будем тебя ломать. Согласна?
        - Да…
        - Хорошо. Кто ты такая?
        - Хайя, дочь императора Хаусипура.
        - Ну вот, а то заладила: отец богат, выкуп… Только мы теперь твоего отца побогаче, казна его у нас. А скажи, какого лешего тебя занесло так далеко от Нома и родного батюшки?
        - Я там жила. В столице опасно. Каждый мятежник первым делом старался убить меня или захватить в заложницы.
        - Верю, - кивнул Ризорх. - Ну а остальные люди, что жили в этом доме, они кто?
        - Слуги. - Хайя пожала плечами.
        - Ох, что-то ты тут недоговариваешь…
        - Ещё охрана, евнух императорский, но он тоже слуга…
        - Правду говоришь, но что-то тут нечисто. Ну-ка, а ты, девонька, кто такая?
        - Лия, дочь Аммуса, наместника Лита.
        - Ну вот, - Ризорх повернулся к Хайе, - а ты говорила - слуги. Чтоб у меня такие служанки были.
        - Я дочь императора. - Хайя вновь пожала плечами.
        - Ну-ка, Лия, расскажи ты, о чём госпожа умалчивает. Да не бойся, в обиду госпоже не дадим, и ломать тебя никто не будет…
        - У тех магов, которые присягнули императору, он забирал детей, если они, конечно, были… у магов редко бывают дети. Обещал, что дети будут воспитываться вместе с его детьми. Куда уводили сыновей, я не знаю, а нас уводили сюда и отдавали в услужение вот ей. - Лия вскинула опущенную голову и указала на Хайю. - А когда чей-нибудь отец попадал в немилость, то через некоторое время его дочь приводили во двор крепости и спускали в колодец. А нас заставляли смотреть. Последней туда спустили дочь Гайтовия. Совсем ещё девчонка, ей десяти лет не было.
        - Ты знаешь, что там, в колодце?
        - Нет, но оттуда не возвращаются.
        - А ты знаешь?
        Хайя вздёрнула голову и криво усмехнулась:
        - Да.
        - Тогда понятно, почему своих ты боишься больше, чем нас. Ну а что, по-твоему, делает в горах Гайтовий?
        - Не знаю. Я думала, он давно казнён.
        - Это тебя бы казнить, - не выдержала Нашта, - чтобы знала впредь, как детишек в колодец к чудовищу спускать!
        - Не шуми! - остановил девушку Ризорх. - Нам молодица ещё пригодится. Выкуп там или не выкуп, а покуда отведите её к знахаркам и пусть глаз с неё не спускают.
        - Лию тоже к знахаркам, - сказал Скор. - Я ей обещал.
        - Пусть так. Вторую - тоже к знахаркам.
        В обозе уже было десятка полтора пленниц, захваченных главным образом при разгроме городка со стадионом. Судьба их была незавидна. Пятьсот здоровых, изголодавшихся по женскому телу мужиков - даже вдесятеро меньшее количество, и то слишком много. Несчастные женщины были уже на грани сумасшествия. А пленницы, попавшие под надзор знахарок, находились в полной безопасности от посягательств мужчин. Лие даже не пришлось бы демонстрировать подаренный Скором нож.
        Пленниц увели, колдуны вернулись в шатёр, решать, куда войско направится завтра. Теперь уже никто не предлагал перебираться через горы в северный Наман, понимали, что в горах их поджидает засада. Нет ничего проще, чем сбить летящего мага, недаром битвы в воздухе встречаются лишь в сказках. Два мага, засевшие на вершине, будут в полной безопасности, а отряд, отягощённый обозом, они не пропустят. Тем временем снизу подойдут войска, загнавшие лесовиков в ловушку, и гибель пришельцев будет лишь вопросом времени.
        Неосторожный поступок Гайтовия, решившего посмеяться над императором, чью руку он безошибочно узнал в заклятиях, наведённых амулетом Хайи, разрушил весь наманский план. Но и теперь предупреждённые колдуны оставались в крайне сложном положении. В долину заходить нельзя, а куда можно?
        - На восток податься, там перевал и горная цитадель, - рассуждал Напас. - Мы её уже пытались брать, да ни с чем отошли. На западе - край неведомый, и идти туда через разорённые земли. На юг - там равнина Нома, сладкий город, тьма всяких удовольствий. А заодно - вся имперская армия, которую мы пощипали и разозлили, но всерьёз не побили. Опять же за спиной вражеские маги висят, и уйти от них не можно. Мы с обозом ползём, они налегке бегают. Догонят и перетрут в муку. Вот и думайте, братья, как поступить.
        Первой среди братьев заговорила Нашта.
        - К Ному нам нельзя, - начала она. - Напас верно сказал: догонят и перетрут в муку. В горы тоже нельзя: не пустят и изотрут. И вдоль гор не шибко набегаешься. Куда ни ткнись - всюду в муку. Были бы вместо нас ханские конные отряды, они бы и беды не знали. Рассыпалась бы конница по равнине - лови её там! Тут уже легионерам не до нас бы стало. Когда вся страна горит, один пеший отряд никто всеми силами громить не станет.
        - Красиво рассуждаешь, - протянул Анк, - только где их взять, наших союзников? Им через горы на конях не перескочить.
        - Конница может пройти через горные ворота.
        - Стучались мы уже в эти ворота!
        - С той стороны стучались. Говорят, что с этой стороны крепость не защитна.
        - Славно воевать с чужих слов! Кто там говорит… А ты эту крепость спозади видала?
        - Вот придём, и погляжу. Всё равно нам деваться некуда: или туда, или никуда.
        - Мы это красиво говорим, - заметил Бурун, - а сейчас надо думать, как вообще двигаться, если с места стронуться решили. С легионами нам ратиться не с руки, значит, надо тишком. А тишком не получится, у легионеров между лагерями поглядки поставлены, я проверял. Много поглядок, и все чуткие; приятно поглядеть.
        Ведуны, сидящие кружком, заулыбались. Любовь пасечника к поглядкам была всем известна.
        - Поглядки-то сорвал? - спросил Анк.
        - Зачем? Те колдуны их ставили, стало быть, им надо. Я зря ломать не привык, пускай медведь зря ломает. Всюду поглядки есть, только на вход в долину - нет. Как приглашают нас туда. Хотя, может быть, просто не успели, или испугался мастер так близко от нашего лагеря работать. Тут ведь и башку могут открутить.
        - Ты говори толком, что предлагаешь, - напомнил Напас.
        - Прежде всего - сунуться в долинку. Если поглядки всё-таки есть - потревожить их. Засидки вражьи - тоже потревожить. Пусть думают, что мы в долину заходим. Всяко дело, сразу по пятам за нами не пойдут, обождут, пока мы в западню с головой влезем. А мы тем временем скрытненько, скрытненько, куда-нибудь вбок отползём, хоть бы и к горным воротам, куда Наштынька зовёт.
        - Скрытненько - это хорошо. А поглядки твои куда девать? Прямо по ним пойдёшь?
        - А чего такого? Поглядки ходить не мешают, можно и по ним. Тут, главное, не переть напролом, а вежливенько пройти.
        - Говори толком, - на этот раз пасечника оборвал Устон.
        - Если толком, то поглядки бывают двух видов: на всякого идущего и на врага. На идущего такую прорву поглядок не поставишь, они на каждую косулю, или кто тут водится, звякать будут и очень быстро своего же хозяина с ума сведут. Значит, поглядки на врага. А тут свои закавыки начнутся. Хорь на мышь охотится - поглядка звенит. Лиса зайца давит - звенит, заливается. В общем, разведал я, что там есть. Поглядок что мухоморов на поляне, и все на того врага, что на лагерь хочет напасть. А нам такой глупости ни разу не нужно. Наложим на войско невидимость, внушим людям благостные мысли: мол, не сражаться хотим, а тихохонько уйти, никого не потревожив… Вот они и не зазвенят.
        Выход был найден, и далее обсуждались подробности.
        В тот же день сотня лучников под бунчуками Буруна и Напаса вошли в горловину долины, куда их и заманивал враг. Никаких поглядок на этом пути не оказалось, но с одного отдельно стоящего утёса взлетела пара голубей. Голубям позволили уйти, а дозорных сшибли с горы, захватив живьём. На всех троих оказались охранные заклятия, поэтому допросить их удалось, лишь убив.
        - И не жаль им своих людей… - заметил по этому поводу Бурун.
        Ничего нового от пленников узнать не удалось, и план продолжал разворачиваться прежним порядком. На месте последнего лагеря расставили множество поглядок и магических ловушек, обозначили следы, уводящие в долину, и вдоль этого фальшивого следа тоже щедро разбросали ловушки. Теперь враг хотя бы полдня будет уверен, что лесные увальни отправились в западню, приготовленную двумя опальными магами. А увальни тишком да молчком отправились на восток под самым носом последнего из подошедших отрядов.
        Никогда ещё воинская сила не излучала столько дружелюбия по отношению к врагу. Только что колыбельной не напевали, бесшумно проходя мимо чужого лагеря. И телеги не скрипели, лишь волы порой вздыхали протяжно, и от этого мирного звука спокойствие снисходило на бессонных часовых. Этих никто усыпить не старался: ваш долг смотреть в ночную мглу, выискивая опасность, так и смотрите. Нет опасности, те люди, что проходят мимо под призрачным покровом невидимости, хотят лишь одного: не нарушить сон спящих и спокойствие сторожей. Завтра будет день, будут хлопоты, а покуда - пусть одни спят, а другие караулят. Баю-бай.
        И когда завтра или послезавтра вы обнаружите, что злой враг не просто отступил с холма, но исчез неведомо куда, в рядах ваших от этого никто не погибнет и даже насморка не приобретёт.
        Тихо-тихо. Баю-бай.

* * *
        С обратной стороны наманская стена представлялась совсем иначе, нежели с севера. Дорога, круто идущая к перевалу, здание таможни, примыкающее к самым воротам, в которых округло чернело отверстие, прожжённое стрелой Инейко. Легенды и рассказы местных жителей не соврали: с обратной стороны крепости не было, лишь две башни, тоже глядящие на север, могли обороняться и с юга. А в остальном… каменные дома, к виду которых уже пригляделись лесные жители, выложенные плитняком насыпи для защитников стены, амбары - тоже каменные, выдолбленный в каменном массиве водоём для сбора дождевой и талой воды… С юга неприступная крепость и впрямь оказалась незащитна.
        Хотя слово «незащитна» можно было произнести лишь с большой оглядкой. Солдат в лагере было столько, что и малая толика не вмещалась в казармах, а перед лучшими домами вздымались бунчуки имперских магов, ровным счётом четыре. Нападать на такую силищу с любой стороны - невелика сласть.
        Скор лежал, забившись в низенькие колючие кустики, которыми сплошь заросли скалы по сторонам дороги. От кустов тянуло дурманящим ароматом, не таким душным, как от болиголова, но при долгом лежании и этот запах мог смутить голову. А нужно было разом и не думать ни о чём, чтобы не привлечь опасной мыслью внимание чужих чародеев, и быть готовым во всякое мгновение исполнить приказ.
        Вместе с ещё несколькими стрелками Скор безо всякого волшебства забрался на скалу, с которой и наблюдал за жизнью вражеского гарнизона. А колдуны, укрывшись в сторонке, смотрели глазами разведчиков и решали, как поступать дальше. Ризорх, напутствуя пластунов, сказал, что сторонние мысли не особо опасны, ибо в лагере довольно всякого народа, и по ту сторону стены стоят степные отряды, изрядно подрастерявшие воинский пыл, но покуда не снявшие осады. В этой каше выявить мысль соглядатая почти невозможно, хотя беречься всё равно нелишне.
        Глядя вниз, Скор думал, что ущелье похоже на удар меча, развалившего горы надвое. Возможно, и впрямь, как рассказывают, древний колдун пробил сквозь горную цепь удобный проход, и уж потом злые люди перегородили его твердокаменной стеной. Хотя скорей всего было всё ровно наоборот. Всегда было узкое ущелье, перевал, по которому ползли купеческие караваны, крались шайки грабителей и тяжело ступали армии номеев и их недругов. А потом, закрепившись в этих местах, номеи, ещё не знающие императорской власти, пригнали толпы рабов, расчистили путь, превратив дикое ущелье в дорогу, сложили на самой седловине могучую стену и поставили ворота, через которые пропускали лишь угодных им. Больше хочется верить во всесильного колдуна, а значит, скорей всего дорога и стена - дело рук людских.
        Сзади послышался шорох осыпающегося щебня, приглушённое проклятие, затем на вершине появились Анк, Напас и Устон.
        Скор не шевельнулся, даже в лице его ничто не изменилось, но с этой секунды он, как и его товарищи, поднявшиеся на гору прежде колдунов, были готовы защищать чародеев, ежели подвалит какая беда. Лучников в роду много, волшебников, после гибели Инейко, осталось одиннадцать человек. Из них девять были здесь, в далёком чужом краю. И каждый воин, пошедший пытать счастья в наманские земли, знал, что без этих девятерых не будет не только добычи, но и своей жизни сберечь не удастся.
        Колдуны выползли на самую вершину, затаились неподалёку от Скора.

«Милона бы сюда, - подумал Скор. - Наложил бы невидимость, и сидели бы себе, как в родителевом доме…»
        - Готовы!.. - свистящим шёпотом пропел Напас. - Ну, Наштынька, не подведи!
        Людям издавна известно: если соберутся колдуны для совместного волхования, то лучше всего соберёт мужскую силу в единый кулак женщина. Другие народы, у которых среди чародеев несогласие, этой магии не знают, а свои знали испокон веку и использовали, даже когда не было в народе настоящей чаровницы. Собрать силу воедино может любая знахарка, а уж когда за дело берётся боевой маг, если, конечно, он - женщина… Вряд ли кто в эту минуту мог бы сравниться силой с улыбчивой девушкой Наштой. Потом, конечно, будет ей худовато, так что подобное колдовство свершается редко. Даже во время дуэли с владельцем звезды чары накладывались на стрелу, а не на девушку. А сейчас, по всему видать, готовится нечто небывалое.
        Скор ожидал, что совместный удар обрушится на один из домов, перед которым красуется бунчук, и не уловил того мгновения, когда дальний склон пришёл в движение. Каменная осыпь, нависавшая над дорогой и державшаяся лишь силой волшебства, поползла вниз, хотя никто в этот миг не собирался штурмовать ворота. А затем в ужасающем треске медленно покачнулся один из утёсов-Стражей. Целое мгновение Скор мог видеть угловатую трещину, прошитую золотыми тяжами, затем скала, разваливаясь в воздухе на циклопические глыбы, рухнула на стену, левую башню и близлежащие дома, разом скрыв их за тучей пыли. Но и без того было ясно, что неприступной крепости больше нет. Если бы упали оба Стража враз, ущелье оказалось бы надёжно завалено, и пройти здесь было бы труднее, чем в иных местах, но вершина второй зачарованной скалы продолжала возвышаться над всеобщим разгромом, и, значит, у её подножия сохранилась хотя бы отчасти и мощёная дорога.
        Скор восхищённо наблюдал гибель твердыни. Сам бы не видел, не поверил бы, что такое возможно. Во наши дают! Одно непонятно, чего тогда под Литом мудохались, если все вместе умеют горы опрокидывать?
        Однако не всё так просто получалось в совместном колдовстве, потому что Устон вдруг завопил особым криком, не думая, что его услышат враги, которых ещё с лихвой оставалось внизу:
        - Нашта, дёру!
        Девичья фигура тонкой стрелой прочертила воздух. Не было сейчас на юной колдунье ни доспехов из битых клыков вепря, ни любимой клёпаной мисюрки, ни даже сапог, без которых не пройдёшь по острому горному камню. Когда столь страшная сила собирается на одном человеке, всякая мелочь имеет значение. Кожаная и шерстяная одежда прикипает к телу колдуньи, железо и медь раскаляются избела, а прочие металлы искажают волшбу. Степняки, когда врут свои россказни про лесную ведьму убыр, твердят, будто она и вовсе колдует нагишом. Глаза у убыр красные, нос свисает до подбородка, груди - до колен. Была бы здесь бабка Гапа, может, и оправдались бы степные бредни, но старой ведьме воинский поход не по силам, а Нашта - красавица, какую поискать. И для важных дел одевается она в особый наряд: белую батистовую рубаху с малиновой вышивкой по вороту. Чужие батиста ткать не умеют, делается он из конопляного волокна самого тончайшего разбора. А для малиновых выкрасок детишки в летние месяцы собирают с дубов червеца, из которого и готовят червонную краску. Порточки у Нашты льняные, тоже тончайшего разбора. На торговом
языке такая ткань зовётся виссоном. А вместо привычных сапог Нашта надела чуньки, сплетённые из льняных и конопляных очёсков. Смутительный получается наряд: сквозь полупрозрачную ткань дразнится девичья краса, недоступная и потому особенно притягательная. Вот она где, погибель парням и особенно лихому наезднику Хисаму.
        А самой Наште баской наряд нужен не для щегольства, а чтобы колдовать способней было. Но сейчас, без единого оберега, да ещё и в воздухе, Нашта оказалась заманчивой целью для любого, кто успел бы её заметить.
        Рухнувший утёс разрушил часть стены и одну из башен, но с вершины уцелевшей башни немедленно сорвалась струя пламени и целая туча камней и свинцовых шариков. Жизнь лесной чародейки - ничтожная цена за павшую твердыню, но защитники крепости хотели взять хотя бы эту цену. Сама Нашта не могла защищаться в эту минуту, но с земли её берегли крепко. Белое облако скрыло летящую фигуру, погасив колдовской огонь. Свои, кто умел понимать, сразу признали руку Анка, который во всех битвах предпочитал не врага бить, а беречь своих. Наколдованные камень и свинец тоже рассеялись без следа, а без колдовской помощи докинуть на такое расстояние камень, да ещё и попасть по летящей цели смог бы далеко не всякий пращник.
        Уцелевшую башню лишь до половины скрывала пыль, и то, что происходило на верхней площадке, было видно Скору как на ладони. Вражеского мага особо высматривать не пришлось, настолько он оказался тучен и выделялся среди солдат, которые все кряду были поджарыми.
        Лёжа стрелять из длинного лука нельзя, Скор, не раздумывая, вскочил и послал стрелу в открытое лицо врага. Простой бы человек погиб, не успев понять, что его убило, но толстяк, не поворачиваясь, отмахнулся, и стрела рассыпалась безвредным пеплом, совсем немного не долетев до цели. Затем острый взгляд волшебника зацепил Скора.
        Скор понимал, что он уже мёртв, от прицельного взгляда колдуна могли спасти разве что совместные усилия своих волхвов, но те были заняты куда более важными делами, нежели спасение одного лучника.
        Удивительно долго тянется подобный миг! Скор продолжал торчать что сухостоина посередь болота, рука сама тянула из колчана вторую стрелу, хотя ясно было, что не успеет не то что наложить её на тетиву, но и просто достать. А рядом - совершенно спокойная мысль: всё правильно, пусть вражина убивает меня, а тем временем ведунья успеет спастись… Так было всегда и будет впредь; люди живы до тех пор, пока умеют заслонять собой других.
        Колдун вскинул руки, и Скор ещё успел удивиться: зачем? - ведь, чтобы раздавить надоедливого лучника, не надо совершать вовсе никаких движений. Затем чародей, так и не сделавший ничего, повалился набок. Три густо оперённые стрелы ударили его в живот, грудь и горло. Видно, не только Скор выстрелил не раздумывая. Первую стрелу чародей отбил, но спастись от всех разом можно, только уйдя, словно гусеница, в защитный кокон. Но самому нападать, укрывшись в коконе, никак не получается. И толстяк, вздумавший воевать в открытую, поплатился за свою самонадеянность.
        Мысли такие приходят в голову потом, когда после боя человек начинает осмыслять, что происходило с ним за те секунды, пока решалась его и чужая судьба. А пока, выпустив вторую стрелу в мечущихся внизу солдат, Скор, не думая о крутизне спуска, кинулся к расщелине, куда канула скрытая облаком Нашта. Магическое пламя не достигло девушки, но Скор видел, что Нашта не летела, а скорее падала. Значит, пусть не огонь, но иное вражеское оружие зацепило её. Совершенной защиты на войне не бывает; в конце концов, толстый колдун тоже спалил летящую стрелу, но это ничуть не помогло ему в дальнейшем.
        Боги или собственная ловкость уберегли Скора на ноголомном спуске, дна, где пробирался меж валунов ручей, он достиг благополучно. И упавшую Нашту нашёл прежде солдат, посланных на поиски подбитой колдуньи. Нашта лежала, подогнув сломанную ногу. Белые чуни пропитала кровь.
        - Сейчас, я сейчас… - пробормотала она, повернув к Скору лицо с глазами ослепшими от боли. Вряд ли она в таком состоянии могла что-то видеть и вряд ли была способна хоть на какой-то не самоубийственный поступок. Но своего она узнать смогла, это умение покидает колдуна последним.
        - Лежи спокойно, - ответил Скор, изготовившись к стрельбе. - Наши должны подойти, а ты покамест боль заговаривай.
        Первый легионер показался среди камней, и Скор аккуратно вбил стрелу ему в переносицу. Конечно, свои не умеют стрелять, гарцуя на конях, но в дальности и точности стрельбы никому не уступят. Никакие пращники лучника взять не могут, пока в колчане есть стрелы. Ну а потом - не обессудь… Пращник поднял с земли подходящий камень, вот он и при оружии, а лучник без стрел всё равно что с голыми руками.
        Но пока стрелы были в избытке, и Скор расчётливо держал врага на расстоянии, отстреливая только самых нетерпеливых. Стрела с тяжёлым трёхгранным наконечником - эта пробивает стальной панцирь. Срезень с наконечником, подобным лунному серпу, попадёшь таким в шею, и летит голова, словно срубленная саблей кочевника. И противник отступает, устрашённый невиданным оружием. А выигранное время работает на того, кто победит там, где сошлись основные силы воюющих.
        - Наши… уже… идут!.. - с придыханием твердил Скор, выпуская стрелы, которых оставалось совсем мало. - Уже… идут…
        И боги услышали молитву-заклинание, потому что легионеры начали отходить, и там, где только что блестели стальные нагрудники, показались фигуры в войлочных шапках и заполоскался волосяной бунчук безо всякого имперского орла. Степняки поняли, что происходит, и пошли на приступ. Ворота по-прежнему были закрыты, но в том месте, где обвал разрушил стену, можно стало пройти, пусть без коней и обоза. А пройдя, ударить имперцам в тыл и открыть ворота.
        Скор опустил лук, повернулся к Наште и попытался, не потревожив ногу, где по отбелённой ткани расплывалось кровавое пятно, поднять Нашту. Он видел, что осколок кости прорвал плоть и остро торчит наружу, причиняя страшную боль. Нашта застонала, впилась в руку Скора.
        - Не тронь! Рёбра тоже сломаны. Свинцом, гад, попал.
        Скор беспомощно оглянулся. Одному раненую не снести, нужны носилки. Своих нигде не видно, впрочем, как и легионеров. Только люди Катума карабкаются по камням, стремясь вышибить противника из уцелевшей части твердыни. Один из воинов показался вдруг знакомым, и Скор заорал, размахивая руками:
        - Хисам, сюда!
        Степняк оглянулся и, различив на камнях светлую фигурку, немедленно поспешил на помощь.
        В такую минуту некогда разговаривать. Хисам не спросил, почему Нашта очутилась здесь, отчего на богатырке столь неподходящий к бою наряд и где остальное лесное войско. Досадливо простонал: «Ай!» - словно это ему нанесена тяжкая рана, выдернул из саадака две короткие стрелы, обломил наконечники, склонился над искалеченной ногой.
        - Терпи, больно будет.
        Распорол набрякшую кровью порточину, медленным, но сильным движением выпрямил сломанную ногу. Скор лишь зубами скрипнул, едва ли не сам чувствуя, какую боль испытывает сейчас Нашта. Острый конец кости скрылся в ране, обильно выступила тёмная венозная кровь.
        Скор поспешно сорвал с пояса лекарскую суму, что была у каждого воина, добыл клок кудели, опрокинул на неё крошечную берестянку с мёдом. Уж что Бурун наговаривал на этот мёд, но кровь он останавливал и не позволял войти в рану огненной лихоманке. Хисам кивнул, молча взял лекарство, наложил на больное место.
        Перевязывают кровавую рану подолом рубахи. Обычно рвут рубаху у самого раненого, но сейчас Скор, не раздумывая, принялся стаскивать бронзовый гардианский нагрудник, который получил перед боем.
        - Нет, - остановил его Хисам, распахнул прошитый железной проволокой халат, который заменял ему доспехи, снял обмотанный вокруг шеи пуховый платок. Купцы, продавая такие платки, протаскивают их сквозь девичье колечко, показывая, сколь тонка работа. Оттого по всему миру козьи платки считаются женскими, хотя на самом деле это часть воинского снаряжения. Никакой мороз не может просквозить всадника, если у него поддеты пуховая безрукавка и платок. А сверх того, пуховый платок получше любой кольчуги спасает от сабельного удара. Но это уже для разборок среди своих, когда степь бьётся со степью. А покуда две обломленных стрелы были плотно припелёнуты платком к покалеченной ноге, так что та оказалась словно в лубке.
        - Эх, вояки, - произнёс Хисам, - девушку на смерть послали!
        Легко, словно младенца, он поднял Нашту на руки.
        - Осторожно! - предупредил Скор. - У неё ребро сломано.
        - Ничего… - прошептала Нашта, прижавшись к груди батыра. - И не больно почти.
        - Туда! - Скор указал на склон, с которого только что спустился.
        Хисам с сомнением покачал головой, но над обрывом показались бойцы, посланные на поиски Нашты: человек двадцать ратников, Милон и знахарка Айса, обряженная в колдовское одеяние. Всякий бой чреват неожиданностями, и мало ли, понадобятся особые усилия чародеев, тогда пригодится и помощь ведьмы. Пусть не боевого мага, а простой лекарки, но в совместном деле без женского участия не обойтись.
        Скор замахал руками, показывая, что всё в порядке. Айса вспорхнула над камнями и легко опустилась вниз. Хисам гулко сглотнул, лишь сейчас осознав, что означает странный наряд его любимой.
        Айса провела ладонями над перетянутой ногой колдуньи, снисходительно кивнула.
        - Ничего, подходяче сделано, хотя и по-мужицки. Не бойсь, Нашта, ноженька не отсохнет. А ты, амбал здоровый, её держи ласковей, чать не медвежьей ухваткой боретесь. Не видишь, что ли, ребро у твоей зазнобы зашиблено.
        - Будет тебе языком молоть, - недовольно произнесла Нашта. - Лучше скажи, что там делается. Ворота взяли?
        - Возьмут, куда они денутся. Двое вражьих магов под обвалом погибли, одного лучники сняли. Один ещё огрызается, но ему недолго осталось. Он в доме засел, Бажан с Напасом его камнями закидывают. А башню, которая уцелела, степняки взяли. Там теперь ихний бунчук. Добьём последнего мага, будем ворота отворять, чтобы конники прошли. Всё, нет больше крепости.
        Нашта кивнула довольно и закрыла глаза. Хисам стоял с девушкой на руках и совершенно не понимал, что делать дальше.

* * *
        Два дня кряду через распахнутые горные ворота двигалась конница хана Катума. Великая степь, наконец, выплеснулась в долину великого Нома. И, как всегда бывает при столкновении великих сил, явились великие беды и неустройства. Где-то на равнине конные сотни врывались в виллы, жгли фермы, уничтожали малые городки, для обороны которых не хватало опытных магов. Погожими днями чёрный дым бедствия был прекрасно виден на перевале.
        Лесная пехота никуда не торопилась. Понимали, что бегущих о двуконь кочевников всё равно не обгонишь. Понимали и другое: война ещё не кончена, главные силы наманцев не разгромлены, и конными набегами разгромить их не получится.
        Так и случилось. На третий день очередная орда, шествовавшая, как принято в степи, под одним безликим бунчуком, пройдя через ворота, вскорости побежала обратно, смешав ряды и потеряв свой бунчук. А ведь каждого проходившего предупреждали, что враг неподалёку, и не просто абы кто, а несколько легионов о двенадцати бунчуках. Одному магу, как ни будь хитёр, биться с такой силой натужно.
        На совете волхвы задумали брать с проходивших союзников плату: сеном, зерном, скотом. А то зря, что ли, воевали? Мы им ворота открыли, а они лёгкую добычу грести будут? Пусть попробуют не заплатить, проходя сквозь место страшной битвы. Не было среди степных такого отряда, что не стоял перед наманским проходом, не стучался в ворота, ныне широко распахнутые, и не откатывался с изрядным уроном. А теперь перевал не просто взят, но сами скалы рухнули, раздавив наманских чернокнижников. Такое не под силу никому из степных колдунов, так что любой из них будет согласен по-хорошему поклониться воинам, сумевшим опрокинуть горы. Тем более что ордынцы идут поодиночке, а над гостеприимными воротами высятся восемь диковинных, не по правилам собранных бунчуков. Прежде, говорят, их было десять. И хотя степь с лесом нынче в дружбе, всадникам приятно сознавать, что и среди непобедимых чащобников бывают потери.
        Мыту назначить не успели, проход вновь оказался закрыт.
        Хан Катум со своей свитой и отборным войском прибыл к воротам как раз вовремя, чтобы наблюдать разгром одного из своих туменов. Назвать паническое бегство отступлением или заманиванием врага в ловушку не мог бы самый неискушённый стратег, и Катум разгневался не на шутку. Первым его намерением была немедленная казнь всех трусов, посмевших бежать от врага. Но когда узнал, что с наманской равнины подошли десятки тысяч легионеров, ведомые дюжиной боевых магов, Катум немедленно возжелал бежать сам.
        Ризорх вступился за беглецов и успокоил солнцеликого, обещав ему защиту и безопасность. А когда были поднесены дары, хан и вовсе размяк сердцем. О захваченной наманской казне Ризорх предусмотрительно умолчал, а дарами оказались две массивные золотые скрепы, которыми, по словам хитрого лесовика, были заперты наманские ворота. Никакой лжи в этих словах не было. Пятипудовые скрепы числом шесть штук и впрямь запирали горный проход. В древние времена, когда номеям грозили враги, обитавшие в нынешнем северном Намане, гордые номеи были готовы отрезать себя от остального мира, но не пропустить на равнину захватчиков. Именно тогда стараниями каменотёсов, устраивавших дорогу, были подрыты утёсы-Стражи, а затем укреплены золотыми скрепами. Золото было зачаровано лучшими магами из живших в ту эпоху, и, разумеется, их заклятия не потеряли ни капли силы. Железо или медь давно были бы съедены ржой вместе со всеми заклинаниями. Золото стояло нерушимо, и Ном процветал под защитой золотых запоров. Для подошедших с севера тяжи были недоступны, а с юга силой древних чар можно было управлять. За сотни лет наманские
колдуны, сторожившие перевал, несколько раз сбрасывали камнепады на голову слишком напористого врага, после чего проход приходилось мучительно расчищать, что и делалось руками пленных. Но никогда прежде угроза не была так велика, чтобы возникла необходимость обрушить сами утёсы, намертво загородив проход. Стражи стояли незыблемо, схваченные силой золота. Даже землетрясения, нередкие в этих местах, не могли бы опрокинуть их. Продолжалось это до той поры, пока лесные чародеи не сумели подобраться к крепости с юга. После этого сложность задачи состояла вовсе не в том, чтобы уронить гору, но сделать это так, чтобы она упала не перед стеной, а на саму стену и привратную башню. И, конечно, пришлось постараться, чтобы второй Страж остался стоять на своём месте. Шесть скреп, удерживавшие второй утёс, оставались нетронутыми, и никто из степной братии о них не знал. В результате кочевники, да и свои тоже, полагали, что лесные колдуны, собравшись вместе, способны двигать горы. Конечно, это неправда, но от таких пересудов вреда не бывает.
        За те два дня, что проход в южный Наман был свободен, туда проникли несколько тысяч кочевников и по меньшей мере четверо шаманов под бунчуками. Можно представить, что они натворят в мирных, отвыкших от войны землях. Лишь на третий день к перевалу подошли войска, прежде блокировавшие лесную рать.
        Теперь наманцам приходилось отбивать собственный перевал, который прежде спасал их. Конечно, атаковали они с горжи, да и крепость была основательно разрушена, но лучше одна башня, чем ничего, да и вообще, отбиваться, засев в теснине, всегда легче, чем эту теснину штурмовать. К тому же Катум, получив в подарок разом десять пудов золота, размяк душой и велел передовые позиции занять своим нукерам, на которых и пал основной удар имперских войск. Драться в обороне всадники не умели, отступить - не могли. Хан самолично объявил, что каждого бежавшего с поля брани ожидает позорная смерть. Палач в красных шароварах и голый до пояса веско подтверждал слова повелителя.
        Люди себе подобных не казнят. Даже нарочного убийцу оставляют в живых, но передают кудесникам, из рук которых бывший преступник выходит смирным и забывшим о прошлых беззакониях. А чтобы убивать своего, да ещё делить смерть на почётную и позорную - такое водится только у диких народов. С тех пор как степняки стали союзниками, людям довелось повидать и казни, бытующие в степи. Почётной казнью считалось убийство из лука. Сажали человека со связанными руками на коня и дозволяли скакать, увёртываясь от стрел. И чем дольше продержится приговорённый в седле, тем больше ему чести. Хотя какая тут может быть честь - непонятно. Но чаще заслужившего немилость ждала смерть позорная. Надевали на шею колодки, так что казнимый едва мог ползти, а потом палач с размаху бил несчастному по голове деревянным молотом: обрубком бревна, насаженного на длиннейшую рукоять. Изгибалось, дёргаясь, зажатое в колодки тело, брызгала кровь, разлетались, на радость бродячим псам, мозги. Что в том хорошего? А потом, чем такой покойник сможет помочь соплеменникам? Как откликнется на зов колдуна? Что скажет? Вот уж верно, одни дикари
способны на такое варварство.
        Но в чужие обычаи людям соваться заповедано. Всякий род жив своим умом, а зевены, те самые, на которых свалили вину за последний набег, выслушали и приказ, и угрозу молча и так же молча отправились на верную гибель. Ехали рысцой, обвисал в безветрии единственный бунчук. Откуда он у них, если колдун зевенов давно убит Бессоном? Неужто в одном племени два колдуна ужились? Или пришлый чародей взял под крыло осиротевший народец? Или же соврал светозарный, и на лесные посёлки ходили вовсе не ханские ослушники, а кто-то из ближнего окружения?.. Уж вокруг белого шатра немало колдунов толчётся, и каждый хочет шептать в волосатое ханское ухо.
        Зевены прошли по ту сторону стены, укрылись в развалинах, даже бунчук опустили, но, когда внизу объявились идущие вразброд пращники, а за ними плотные ряды легионеров, зевены разом поднялись на коней и ринулись в бой. По узкому проходу конница шла лавой, и тут бы опальному племени и конец пришёл, если бы не охранили их недавние враги. Свои колдуны в бой не совались, укрывшись за стеной и в башне, а всадников защитили и от града камней, и от молний, и прочих напастей, насланных с противной стороны. Конница с ходу стоптала разрозненных пращников и разбилась о стену щитов и копий, выросшую на пути. Здесь уже было невозможно применять боевую магию, которая косит всех подряд, исход битвы зависел от человечьих сил и умения, а они были на стороне легионеров. Не сумев пробить оборону стальной пехоты, всадники начали поворачивать коней, хотя отходить было некуда: ворота в полуразрушенной стене заперты, а за ними ждут нукеры солнцеликого Катума и палач с пудовой кияной на плече. Оставалось укрыться среди развалин и отбиваться до последнего. Но именно в эту секунду легионеры, подчиняясь лишь им слышимому
приказу, расступились, открыв уже знакомого людям колдуна, того, что так неудачно единоборствовал с Наштой несколько дней назад. Чернокнижник стоял открыто, надёжно охраняемый волшебной звездой и стараниями собратьев. Разноцветные лучи исходили от его рук и лица. И бегущие всадники останавливались, мешками валились наземь, ползали там, не в силах подняться. Колдовская напасть не убивала их, но именно поэтому лесные колдуны не могли защитить погибающих. Волшебство на их жизнь не покушается, а когда легионеры примутся добивать ползущих, какое заклинание спасёт от гардианского ножа, рассекающего горло?
        Однако нашлась управа и на бледную немочь.
        До сих пор колдун зевенов был неотличим от прочих всадников, и если бы не лошадиный хвост в руках одного из всадников, можно было бы решить, что зевены - из тех ничтожных племён, которые не вырастили боевого мага.
        Разумеется, первым делом зевенский колдун завизжал. Почему степняки визжат во время боя, не скажут и мудрейшие из мудрых. Среди нормальных людей визг приличен только детям, да ещё девкам на выданье. Когда пришедшее отрочество ломает младенцу голос, он визжать разучается. А эти - визжат и даже гордятся таким умением. Но если бы дело ограничивалось визгом, то ничем бы зевен не отличался от карлы-мажонка. А так, подстёгнутый страшным криком, конь совершил небывалый прыжок и понёсся стремительным скоком прямо на императорского чародея. Бежать тот не пытался, понимал, что всё равно не успеет, а быть может, твёрдо верил в свою звезду. Знал, что одиннадцать искушённых чародеев берегут его сейчас и рвут безумца, мчащегося к своему концу.
        Засевшие в крепости кудесники тоже не оставались в стороне, стараясь сохранить или хотя бы продлить на несколько мгновений жизнь всадника. Горел воздух, взбухали и испарялись клубы тумана, циклопическая стена выросла на пути и рассыпалась прахом. Визжал всадник, и вторил ему сгорающий заживо конь. И уже все понимали, что зевена остановить не удастся, пусть мёртвый, но он доскачет.
        Взметнулась кривая сабля и тут же обратилась в огненный клинок, невозможно длинный, годный лишь на один удар. Неслышно закричал имперский чародей, заслоняясь столбом голубого света, но пламенный меч пал на широкополую шляпу, разрубив чернокнижника едва не до самой звезды. Тут же рухнул и сам всадник. Своё дело он выполнил, теперь можно умирать.
        На несколько мгновений битва остановилась, все пребывали в растерянности. Легионеры, не успевшие получить от своего погибшего командира приказ наступать, зевены, которых оставило наваждение, но им ещё предстояло подниматься с карачек и осознавать, что произошло. Маги, лесные и имперские, которые потеряли прежнюю цель, а друг в друга вцепиться не могли, поскольку были слишком далеко для прямой схватки.
        В такие минуты даже события обыденные кажутся исполненными глубокого смысла и могут решить исход битвы. У подножия одиноко высящейся башни объявились две девушки. Рубахи из выбеленного на снегу батиста свободно свисали, немного не доставая колен. Широкие штаны и узорно выплетенные чуни, в каких не по горным дорогам шастать, а хаживать в отчем доме по чистым умывным полам. На головах ни платочка, и русые косы у каждой переброшены на грудь. На невольничьем рынке в Номе такие красавицы дороже оцениваются, чем молодой и сильный раб. Но сейчас северные чаровницы мысли навевали не сладкие. У каждой в руках длинная палка - копьё или лук - сразу не разберёшь. А битый легион слишком хорошо помнил стрелу, которую выпустила в них Нашта. И легионеры попятились, а потом и вовсе побежали.
        Знахарки - Литешка и Гула, самые юные выученицы ведьмы Гапы, - шли без луков и стрел. Да они и стрелять-то не умели, не женское это дело. Нашта вон стреляла и страдает теперь в лубках, побитая тяжким свинцом. Из палок, бывших в руках девушек, составлялись носилки, спасать раненых, которые сами не могут уйти со смертного места.
        Девушки дошли туда, где завершился поединок магов, уложили на носилки зевенского чародея, понесли к своим. Наверное, в спину им стреляли и посылали убийственную волшбу, но никакого дурна сделать не сумели. Есть такой закон, не ведомый никому, кроме настоящих людей: даже в боевом раже бьющий по безоружной женщине не может ударить во всю силу. А заклятия спасительные усиливаются стократ. И девчонки продолжали милосердную работу там, где любой воин был бы изничтожен в четверть минуты. Притащили к башне наманского чародея, хотя ему уже никакая знахарка помочь не могла, от смерти лекарства нет. Вынесли до полутора десятков тяжело пораненных зевенов и ушли отдыхать. Мужик в боевых доспехах - ноша тяжкая, не для девичьих рук. Надо бы наоборот, Литешку и Гулу на руках носить, а судьба вон как распорядилась.
        Раненых наманцев не трогали: их пусть свои вытаскивают, если решимости хватит.
        Зевенский маг лежал на циновках в нижнем этаже башни. Знахарки хлопотали вокруг, хотя никаких признаков жизни нельзя было заметить в изувеченном теле. Чёрная, запёкшаяся сажей и кровью кожа, правая рука скрюченная, почти сгоревшая. Слишком много силы вложил чародей в пылающий клинок, и небывало могучее сопротивление встретил его удар. Но оружия маг не выронил, хотя и остался без руки. Саму саблю сёстры тоже вынесли. Зачарованная она или нет - это хозяину видно, но такие вещи на земле валяться не должны. Клинок в разводах окалины, как только что вынутый из горна, простая рукоять, к которой припеклась кожа с ладони. А что втайне скрывается, могут узнать колдуны, а лекаркам это ни к чему.
        Ризорх подошёл к зевену, глянул в чёрную маску лица.
        - Он дышит?
        - Нет. Но покуда жив. Он просто не хочет жить.
        Ризорх осторожно коснулся лба зевенского мага. Один глаз у лежащего вытек, между запавшими веками чернела свернувшаяся кровь. Второй глаз заплыл и тоже ничего не видел. Но присутствие чародея умирающий учуял даже сквозь смертное забытьё. Губы дрогнули, и, хотя ни единого звука не просочилось сквозь них, Ризорх отчётливо услышал:
        - Зачем? Я должен был умереть там.
        - Ты дрался вместе с нами, а мы своих не бросаем.
        Ризорх достал звезду, снятую с наманского чародея, положил её на грудь зевену.
        - Держи. Это твоё.
        - Ты отдаёшь это мне? Медынскую звезду?
        Звезда была не медынской, а кабашской работы, только кто различает подобные вещи в наше-то время? Медынские мастера со своими тайнами в прошлом затерялись, и кабашские - там же. Вот помрут Потокм с Ризорхом, которые ещё знают, каково с виду золото кабашское, и всё, что нынешние мастера делать не умеют, будет называться медынским. Уже сейчас по лесным посёлкам детишки, играя в волшебников, колдуют в голос: «Медын-кабаш, кабаш-медын!»
        И Ризорх не стал поправлять лежащего, сказал только самое главное:
        - Ты взял её с бою, и она должна быть твоей. Немного чести было бы мне: украсть такую вещь. А ты ещё встанешь на ноги и поведёшь своих батыров к славе.
        Лежащий разлепил спёкшиеся губы, вдохнул воздух и произнёс единственное слово:
        - Уйлюк.
        Степные колдуны крепко верят в силу истинного имени и хранят его в тайне, открывая лишь тому, кого чтят наравне с родителями. Никому прежде Уйлюк не называл своего имени.

* * *
        Хан Катум очень хотел показать крутость характера и непременно кого-нибудь казнить. Но на этот раз гнев пришлось усмирить; лесовики заступились за своих давних недругов, объявив, что зевены достойны награды, а не наказания. И хотя Катум уже предвкушал, как будет дробить головы уцелевшим и тянуть жилы из умирающего колдуна, но против Ризорха сказать слово он не решился. В ставке Катума ошивалось больше десятка сильных шаманов, но каждый из них был сам по себе, а эти - что деревья в тайге: сплелись корнями и вершинами, и, кроме как огнём, ничем их не разъять.
        И вместо редкостного удовольствия - казни боевого мага - пришлось высказывать благоволение и жаловать калеку золотой пайцзой. А против наманских легионов выставлять ещё два слабых рода, повелев им брать пример с зевенов, которые погибли в горной теснине, но не отступили.
        По степи слухи разлетаются быстрее ветра, и маги, посланные Катумом в ущелье, знали, что их предшественник выжил благодаря помощи лесных кудесников. Поэтому, когда воины с бунчуками вышли навстречу коннице и пригласили магов в шатёр, где их уже ожидали, степные колебались недолго. Лучше показать себя союзнику, чем погибнуть безвестно. Два джигита с бунчуками встали у шатра, перед которым на этот раз было всего пять бунчуков лесных.
        Один из гостей был уже изрядно стар. Такому не под силу носить доспехи и гарцевать среди своего войска. Был колдун наряжен в ватный халат, носил мягкие чувяки и косматую шапку из седого волка. Глаза из-под шапки глядели цепко и настороженно, словно давно убитый волк проснулся и смотрит глазами колдуна.
        Второму было лет тридцать, и по виду он ничем не отличался от своих воинов. Его племя явилось из какой-то несусветной дали, языка их никто не понимал, а на торговом дикий шаман мог произнести десяток слов. Однако жить хочется всем, и дикарь тоже пришёл на совет.
        Из своих степнякам открылись пятеро: сам Ризорх, которого и без того все знали, Напас, Милон, Бажан и Бурун. Колдуны подбирались по внешности, те, что постарше или выглядят повнушительней. Бессон и Анк тоже были в шатре, стояли, изображая телохранителей. И для степи, и для империи это самое обычное дело, так что никто не заподозрил в двух воинах чародеев.
        Долгих слов Ризорх произносить не стал, сразу взялся за дело:
        - Мы пригласили вас, мудрые, чтобы вместе решить, что делать дальше. Крепость мы взяли, но снизу подошли новые войска. Людей у нас больше, но магов больше у них, и каковы они в деле - никто не знает. Нападать на нас они вряд ли посмеют, один раз уже попытались и были побиты. Но и нам переть на них, что медведь на охотника, тоже не с руки. Нужно знать, где стоят их силы, все ли одиннадцать оставшихся магов подошли сюда, сколько воинов привели с собой. Значит, нам нужны пластуны, разведчики, колдовские выученики, умеющие скрадывать врага. У нас таких не осталось, дело за вами.
        Солгать чужому, даже если он союзник, не грех, но разумная предосторожность. Пластунов в войске оставалось довольно, но сколько можно подвергать их опасности? Среди своих человек двадцать умели понемногу волхвовать. Сил их было недостаточно, чтобы поднять бунчук, но кой-какие умения были. Имелись мастаки прятаться, отводить противнику глаза. Было трое умельцев сверхсилы, что дуб могли в одиночку вывернуть. Когда на весенних игрищах парни силой мерялись, эти трое в стороне стояли, вместе с колдунами. Лучник Кутря стрелу мог послать втрое против любого бойца и бил всегда метко. А других волшебных умений у него не было. Соловко - степенный мужик, до сих пор жалел, что не вышло ему с карлой-мажонком поспорить, кто кого оглушит: карла своим визгом или Соловко свистом. Всех подколдовков берегли; война - дело хитрое, иной раз не только сила или меткость, но и свист молодецкий пригодиться может. Так что пусть на разведку узкоглазые своих посылают. Не всё им нашими руками воевать.
        - Не нужны пластуны, - сказал старый шаман, сверкнув из-под волчьей шерсти углями глаз. - Сам узнаю. Вели шатёр убрать, чтобы небо видеть.
        Ризорх кивнул, соглашаясь. С первой минуты учуял он в старике чуждую инакость, словно не человек перед ним, а оборотень. Но оборотень подолгу с людьми быть не может, обозначит себя и начнёт убивать направо и налево, пока сам не будет убит. А этот до седой бороды дожил, значит, колдовство его особое и лишь с виду нежитью отдаёт.
        Проще всего было бы выйти наружу, но раз колдун просит убрать шатёр, значит, так и надо делать. Маги продолжали сидеть в молчании, пока воины снимали с палатки выскобленные до мягкости лосиные шкуры и сшитые полотняные ширинки, вываренные в покупном оливковом масле, чтобы в дождь не промокало. Последними сняли жердяные опоры. На земле остался расстеленный ковёр и шёлковые подушки, взятые в одной из разбитых усадеб.
        Шаман-оборотень ждал. Темнолицый слуга поднёс повелителю орла или, быть может, кречета - люди, живущие в лесу, плохо различают степных птиц. Шаман поднялся, снял с птичьей головы колпачок, впился взглядом в жёлтые немигающие глаза, затем подбросил птицу в воздух. Орёл взялся на крыло и быстро начал набирать высоту. Старик уселся на подушки и закрыл лицо ладонями. Вместе с ним остальные сидящие колдуны увидели мир глазами летящей птицы. Ущелье с полуразрушенной стеной, распахнутыми воротами и единственной уцелевшей башней косо вздыбилось и провалилось вниз. Гладкая лента дороги, перекрытая спешно сооружёнными баррикадами имперцев. Оттуда кто-то кинул в орла пилум - метательное копьё. Не достал, хотя обычные копья и вполовину так не летают. Не иначе, кто-то из подколдовков старался, должны же они и с той стороны быть.
        Птица, поймав крыльями ветер, уходила на высоту, недоступную никому из магов. Но сморщенный старик в волчьей шапке по-прежнему был слит с орлом, видел мир его глазами и позволял остальным колдунам зреть недоступное человеческому взору. Наманская равнина, слегка всхолмленная у гор, прежде таяла в голубой дымке, так что даже Ризорх не мог там ничего разглядеть. Теперь её было видно в деталях и подробностях, чётко, как лежащую в горсти. Только цвет пропал, оставив после себя чёрное, серое и белое, словно присыпало Наман пеплом грядущих пожаров.
        А там и впрямь ползут дымы: один, второй, третий… Легко проследить пути, которыми идут тумены Катум-хана. Тысячу лет не горел южный Наман, а теперь пришлось.
        По трём дорогам вслед за скачущими ордами тянутся ленты пехоты, императорское войско разделилось, стараясь и удержать горный проход, и разгромить тех, кто прорвался к Ному. Сколько бунчуков осталось в лагере? Вряд ли больше четырёх. Вот когда божественный Хаусипур пожалеет, что не щадил соперников. Теперь пришли не соперники - враги, а магов, годных в битву, в стране почти не осталось.
        На немыслимой высоте совершал орёл круги, а волхвы, недвижно сидящие на подушках, узнавали о противнике всё, что могут разглядеть зоркие орлиные глаза. Солдат в лагере вряд ли больше двух тысяч и четыре златоверхие палатки: сила огромная, но если с умом взяться, то и не такую ломали.
        - А не подразнить ли нам вражин для начала? - спросил Напас и, не поднимая головы, не открывая глаз, показал, что и как нужно делать. Остальные чародеи выслушали владельца медвежьей лапы, кивнули соглашаясь. Послали пластунов, и те освободили от вражеских секретов и ловушек скалу, что далее всех выдавалась над дорогой. Совсем недавно через эту скалу проползали лесные колдуны, собираясь штурмовать ворота, теперь её заняли было легионеры, но были оттуда выбиты. Нападающие тоже потеряли троих, но ведь не своих воинов, а степных удальцов. Зато с высоты имперский лагерь весь на виду, только за спешно отсыпанными заплотами и можно укрыться. С великими предосторожностями подняли наверх подколдовка Кутрю, и с этой минуты никто из легионеров не мог считать себя в безопасности. Стрел Кутре выдали целую охапку, такое не вдруг и стащишь, и полетели эти стрелы во всякого, кто голову наружу высунет.
        Имперцы забеспокоились, зашевелились в своих укрытиях и ударили по утёсу огнём. Ничего не добились, свои Кутрю вшестером берегли. Враги ещё попытались стылую росу против лучника пустить, но это и вовсе смешным показалось.
        Вышел на передний край вражеский подколдовок, метнул своё копьецо. Не попал; куда ему против настоящих магов… Но и вражины своего мажонка сберегли: впервые Кутря промазал, стреляя в упор.
        Вечером явились посланные от хана Катума. Светозарный гневался, что проход до сих пор закрыт. Главный посол стоял под бунчуком, доспехи дорогущие, изукрашены серебром. Говорил по-своему, будто не слова произносил, а собака лаяла. Но и без слов было понятно, кто таков и чем недоволен. Видать, из тех великих магов, что не Наман хотели брать, а штурмовать лесные засеки.
        Ризорх выслушал лающую речь и ответил, тоже не на торговом, а по-человечески:
        - Завтра попрошу хана, чтобы он тебя в бой послал. Уж такой молодец врага мигом превозможет.
        Разобрал узкоглазый человеческую речь или нет, но гавкать враз перестал. А тут примчались посыльные, сообщили, что враг в полутьме пошёл на вылазку, намереваясь согнать стрелка с неудобной вершины.
        Шла группа сотни полторы воинов, безо всяких бунчуков. Издали её, конечно, прикрывали, но при нынешней войне такое всерьёз не считается.
        Тьма быстро сгущалась, и было нетрудно предугадать, что за ночь имперские войска на утёсе закрепятся, уже не позволят так просто выбить себя оттуда.
        Больше всего не хотелось посылать на утёс ратников; битва будет на равных, потерь не оберёшься. А конницу не пропустят крутые склоны и россыпи камней, когда-то скатившихся с вершин и наваленных по сторонам дороги. Да и худо лошадным воинам драться в полутьме. Но Катум и стоящие за его спиной маги велели брать пример с зевенов, и кочевники показали, что они драться умеют. Старик-оборотень обменялся парой фраз со своим подельником, уселся прямо на землю, загудел, взвыл утробно, и самый воздух над ущельем засиял, разом обратив в полдень надвигающуюся ночь. Молодой маг взметнулся на коня, и конница двух родов галопом понеслась на ноголомную преграду, где и козе не удержаться, не то чтобы коню с наездником. Часть всадников в последний миг завернули коней в сторону баррикад, но те, что следовали за своим вождём, продолжали мчать прямиком на груды камней.
        Воины «оборотня» приняли на себя магический удар, который лесные колдуны отчасти сумели погасить, а смертники, вернее, те, кого уже считали смертниками, вместо того чтобы расшибиться о завалы расколотых глыб, единым духом взлетели по склону. Со вздетых сабель, шапок, конских морд слетали искры, вой и визг терзали слух, но ни разу лошадиное копыто не попало в выбоину, не соскользнуло с верхушки камня. Гигантскими, невозможными скачками конница неслась по бездорожью, и невыносимым светом пылал бунчук впереди безумного войска.
        Для таких сражений и нужен магу его колдовской знак. Воюешь скрытно, не будет тебе ни чести, ни славы, а добытая сила большей частью рассеется бесследно, а прочее достанется всему народу в целом. Лесовики могли себе такое позволить, прочие маги - никогда. Для них нет ничего страшнее, чем делиться силой. Зато из такого сражения чародей, поднявший бунчук, возвращается более могучим, чем был. Если, конечно, возвращается.
        Над заплотами, загородившими путь, встала, поднявшись под облака, фигура вражьего мага. Ахнуло, раскалываясь, пространство, изумрудное пламя рухнуло на чудесных всадников. Те как не заметили напасти, лишь Анк, прикрывавший войско дикого мага и принявший удар на себя, был сбит с ног и упал, отплёвываясь кровью и силясь вдохнуть воздух.
        Великанская фигура медленно вздымала руку для нового удара. Напрасно Кутря всаживал стрелы в пылающие глазницы, там, на высоте, не было ничего, вражий маг в своём истинном обличье стоял внизу, надёжно укрытый спешно сооружённой стеной и чарами остальных имперцев.
        Воины старика уже штурмовали лагерь, спрыгивая с коней на гребень стены, уцелевшая после первого магического удара орда изрубила отряд, посланный на утёс, и грозила зайти с фланга.
        Маг-великан усмехнулся, наливаясь смарагдовым сиянием. Степняки ушли уже так далеко, что надёжно прикрыть их мог бы только Анк, которому сейчас самому была нужна помощь.
        Никто в эту минуту не вспоминал про старого шамана, чьи батыры остервенело лезли на укрепления, выстроенные легионерами. Шаман сам напомнил о себе. Зверь, чёрный, как болотная руда, явился неведомо откуда, одним скачком перемахнул через головы своих и чужих и, выросши вровень с великаном, впился клыками в призрачное горло. Что происходило внизу, где маги встретились вживую, никто не видел, зелёное пламя, пробитое алыми просверками, скрыло всё.

* * *
        В любом самом бестолковом и кровопролитном сражении непременно найдутся люди, присутствующие едва ли не в самом жарком месте, но в бою не участвующие. Посол хана Катума одиноко стоял у подножия башни и смотрел, как центр битвы смещается к лагерю легионеров. Лесная рать уже включилась в дело: выдвинулись вперёд лучники, а с ними Бурун и Бессон. Следом снялись с места остальные маги, окружённые плотной стеной ратников. Даже Анк, хотя и держался за грудь, отказался покинуть ведовской круг.
        Лицо ханского посланца было бесстрастно, но руки жили своей жизнью. В пальцах появилось стальное перо, хищно повернулось, выискивая спину Ризорха. По остью пера побежали голубые разводы окалины. Ещё немного - и подлое оружие сорвётся в полёт…
        Волшебники, живущие среди настоящих людей, не знают, что такое удар в спину, и мерзости такой не ждут. Но тот, кто родился и вырос в степи, всегда готов к предательству соседа. Зевенский шаман Уйлюк, до того лежавший без движения, захрипел, задёргался, пытаясь приподняться, и тревога его без слов передалась лежащей неподалёку Наште. Девушка с натугой поднялась, опираясь, словно на костыль, на бунчук с конопляной куделью.
        - Наштынька, ты куда? Нельзя тебе! - сполошно закричала знахарка Азёра.
        Куда там! Боевого мага лекарским словом не остановить.
        Уйлюк промычал что-то, протягивая единственную руку с зажатой в кулаке звездой. Мгновенно талисман оказался на груди Нашты. В два прыжка, не коснувшись пола сломанной ногой, колдунья покинула башню. Поспела вовремя: перо в пальцах злого мага дрожало, ожидая крови.
        - Гад!.. - выдохнула Нашта, и катумовского колдуна словно пятихвостой ременной плетью стегнуло по рукам. Чародей взвыл и, понимая, что отправить перо в дальний полёт уже не сможет, метнул его в грудь Нашты. Железо тонко дзенькнуло и рассыпалось, не выдержав соприкосновения с золотом, зачарованным давно умершим кабышским кудесником.
        Долгое мгновение колдуны, растратившие друг на друга силы, стояли неподвижно, затем степняк потянул из ножен саблю, но Нашта опередила его, по-простецки саданув бунчуком по гладковыбритой башке.
        Бунчук хоть и сплетён из мягкой кудельки, но древко у него дубовое. Приложишь таким по макушке, мозги могут разлететься как от молота в руках палача.
        Чародей позорной казни избегнул - выдержал череп, но сражаться после подобного тумака не мог. Покачнулся и сел, стараясь вернуть на место съехавшие к переносице глаза.
        Подбежала Азёра, следом ещё две знахарки.
        - Вяжите гада, - приказала Нашта и лишь потом безвольно опустилась на землю, обхватила руками ноющие бока и зашлась, не в силах сдерживаться: - Ой, больно-то как!
        Лекарки людей вязать не привыкши, не ихнее это дело. Случается, в кого из родичей вселится злой дух, и начнёт человек, что дикий зверь, на своих бросаться, так его не вяжут, а пеленают наподобие младенца. И только потом начинают отчитывать, приводя в разум. В шесть рук бабы упеленали косоглазого, что рожёное дитя. Только глазами и мог бы вращать, так они, глаза, как в кучку сбежались, так разойтись не могут.
        Успокоив вражину, повернулись знахарки и к Наште.
        - Ох, лишенько! - причитала та, раскачиваясь.
        - Больно? - спросила Азёра. - Ещё бы не больно, со сломанными рёбрами дубиной махать. Колдовала бы себе помаленьку, так ничто бы и не болело. Ну, ничего, сейчас полегчает…

* * *
        Ослушаться воли великого Хаусипура - равносильно самоубийству. Но когда там смерть и сям смерть - какая разница, кого слушать, перед кем ослушничать? Маги приграничных крепостей пали, исполняя волю императора. Защитники Лита погибли в бою, следуя божественной воле. Четверо могучих колдунов были убиты, защищая горный проход, и ещё двое - пытаясь отбить павшую твердыню. И никого из них богоравный Хаусипур не спас и не выручил. Три выживших имперских мага нарушили строгий приказ и бежали. А уж какова будет их судьба, не скажет и сам Хаусипур.
        Несметные орды Катума шли через перевал и разливались по долине Нома. Первым мчал за жирной добычей дикий маг, чьи батыры обратили в бегство регулярные войска. А лесная рать вместе с остатками зевенов и конницы оборотней оставалась в горном проходе. Ждали, чем обернётся победа. Воинское счастье переменчиво, а отряд, чей маг погиб или стал немощен, немедленно станет добычей - врагов или своих, тут разницы нет. Шаман Уйлюк лежал в башне под присмотром лекарок, а старого оборотня нашли мёртвым возле трупа имперского мага. Горло великана было разорвано, а борода старика вымазана в крови, словно и впрямь он перегрыз глотку врагу, хотя во рту древнего шамана давно не было ни единого зуба.
        Погибнуть в сражении, убив сильнейшего противника, - самая славная смерть для боевого мага. Его родичам не долго ждать появления нового колдуна. Это может быть пришелец со стороны, соблазнившийся славой предшественника, может поднять бунчук кто-то из подколдовков, неожиданно ощутивший в себе небывалую силу, а может просто стать чародеем вчерашний малыш, недавно бегавший без штанов. А покуда осиротевшее племя должно, словно линялый гусь, бояться встречных и поперечных.
        Первые два дня с проходивших не брали никакой платы, но после того, как сквозь теснину прошёл хан Катум со своим окружением, пошлину начали взимать.
        Хана несли в паланкине со всеми великими почестями. Лесные колдуны вышли навстречу союзнику и были приняты благосклонно. И всё бы окончилось прекрасно, если бы замшелые неучи не притащили к солнцеликому его посла, по-прежнему повитого пеленами, да ещё под присмотром трёх колдунов. Два дня катумовский советник молчал и намеревался молчать и впредь. Но все понимали, что одному против многих не выдюжить и сейчас станет известно, сам вражина замыслил предательство или выполнял злодейскую волю.
        Гнев великого хана, когда ему предъявили схваченного предателя, был неудержим.
        - Вонючий шакал! - возопил он и, забыв о тучности и дородстве, выпрыгнул из носилок. - Умри, негодяй!
        Человеку, не ведающему магии, не так просто убить колдуна; и рука не повернётся, и оружие не послушается. Даже в бою из десятка посланных стрел, если, конечно, они не заговорены другим кудесником, едва ли одна достигнет цели. Но в руке хана мелькнул зачарованный гардианский нож, которому всё равно, кого резать. Спелёнатый по всем правилам маг захлебнулся кровью и затих, унеся с собой свою стыдную тайну.
        Хан благосклонно позволил обосновавшимся в остатках крепости брать мыту со всех, кто пойдёт через перевал после светозарного, и отбыл, торопясь к тучному городу Ному.
        Всякий рвущийся в долину был уверен, что город со дня на день падёт, поскольку лазутчики, засылаемые туда под видом торговцев, уже несколько лет кряду доносили, что император не терпит возле престола магов, хотя бы отчасти сравнимых с ним по мощи, и, значит, город остался беззащитен перед подошедшими ордами. Так, свора псов способна затравить тигра, хотя тот с лёгкостью перебьёт хребет любой из собак. Однако правила звериной травли не всегда подходят для войн между людьми и тем более магами. Суть одна, а результат, как есть, непредсказуем.
        Город Ном окружён каменными стенами такой толщины, что не пробить никаким заклинанием. Шесть ворот охраняются дюжиной башен, и отовсюду на подступившего противника обрушились стрелы и громы, летящие камни и всевозможные колдовские напасти. Казалось, могучий Хаусипур находится на всех башнях разом, да ещё и стены не ленится обходить.
        Разумеется, Катум, встретив сопротивление, неодолимое для его батыров, послал гонцов за лесными колдунами. Как всегда, солнцеликий обещал благоволение и вечную дружбу. Кроме того, помня, как обошли победителей добычей под Литом, хан объявил, что на этот раз не только ему будет полагаться третья часть всех богатств, но и тот, кто сокрушит Хаусипура, получит свою долю, независимо от того, сам он взял её или сокровища сначала попали в руки более шустрых воителей. Доля эта определялась в пятую часть всей добычи.
        Последнему обещанию верили не слишком. Вряд ли великий хан сумеет отнять у войска половину всего, что оно награбит. Даже треть отдавалась не всегда и неохотно. К тому же хан не спешил объявлять подданным о новом налоге в пользу лесовиков, которых, по всеобщему мнению, самих не мешало бы стричь наголо, что откормленных баранов.
        При этом даже глупые не сомневались, что Хаусипура не сможет убить никто, кроме лесных колдунов. А вот как согласуются два эти мнения, не могли ответить самые длиннобородые мудрецы.
        В любом случае Ризорх, да и все остальные понимали, что не получат ничего сверх того, что сами смогут взять. Да и этой добычей придётся делиться с Катумом. Лесное войско не подданные, а союзники, но ханскую долю вынь да положь.
        И всё же был довод, заставивший откликнуться на призыв великого хана. В начале похода Ризорх от имени всего народа обещал идти вместе с кочевниками на Ном. Хан мог сколько угодно лгать, никто, кроме самого Катума, не отвечал за его ложь. Народ лгать не может, ложные клятвы ослабляют его силу, среди изолгавшихся людей не родятся колдуны. Немало племён сгинуло беспамятно исключительно по причине своего лукавства. Клятва есть клятва, её надо исполнять.
        Право сбора пошлины было отдано зевенам, чей колдун начинал понемногу вставать. А лучники и ратники лесного народа отправились к Ному, хотя идти туда совершенно не хотелось.

* * *
        Если шатры имперских магов украшены поверху золочёным шишаком, то дворец божественного Хаусипура был вымазан золотом снизу доверху. Виден он был отовсюду, чтобы внушать подданным страх, благоговение и покорное восхищение владыкой. Но вот ведь незадача, у грубых пришельцев вид золотого дома вызывал в первую очередь приступ алчности. Каждый, от великого хана до последнего погонщика, воображал, как будет сдирать со стен золотые листы, сам или руками слуг. А божественного Хаусипура орда воспринимала как досадную помеху, преграду на пути к вожделенному богатству.
        Вот только оказалось, что помеха кусается, и больно.
        Город Ном был взят в плотное кольцо, и на приступ завоеватели пошли по всем правилам воинского искусства, бытовавшего на просторах великой степи. Отряды двинулись на все ворота разом, а также там, где стена была не слишком высока. И всюду катумовские шаманы встретили отпор, да такой, что не все и ноги унесли. Потом каждый из уцелевших уверял, что именно против него вышел маг-император.
        Появление лесных колдунов было встречено с радостью и надеждой. Уж эти-то точно стены разобьют, башни повалят, а мы в город войдём и пограбим всласть.
        Переть на рожон лесные колдуны не торопились. Для лагеря выбрали крепкое местечко, отсыпали вал и выкопали ров, словно не они на номеев напали, а сами готовятся сидеть в осаде. Со всяческим остереганием обошли город, полюбовались на стены, хранящие следы магических ударов. Ризорх расспросил магов, которые ходили на приступ. Потом долго сидел, раскачивая перед глазами амулет, отнятый у Хайи. Невзрачный камешек был заговорён Хаусипуром и нёс отпечаток его руки. Недаром Гайтовий признал волшбу императора, когда увидал Скора, попавшего под воздействие камня. Та же волшба прослеживалась и здесь. Получалось, что Хаусипур и впрямь находился на всех башнях города разом.
        Дело удивительное, но от великих магов и следует ожидать удивительных вещей. Степняки, вон, тоже недоумевают: ещё недавно у лесных колдунов оставалось восемь бунчуков, а теперь - снова девять. Неужто кто-то из подколдовков сумел за эти дни бунчук поднять? Или хозяин бунчука с куделью уходил куда-то тайным образом, а теперь вернулся? Много делалось домыслов, но до простой истины не додумался никто. Непредставимым казалось, что побитого колдуна можно спасать, лечить… Добить - это да. На такое готов любой. Но помогать сопернику способны только люди, живущие в лесу, где в одиночку можно лишь сгинуть безвестно. А в поле - и один воин. Потому и нет там меж людьми доброго устройства, а значит, и людьми они зваться не могут.
        На второй день решили посмотреть, как город защищается. Взяли камень поздоровее и совместными усилиями зашвырнули его через стену. И тут же получили обратно, хорошо, что не в лоб.
        Выставили вперёд Устона под защитой ажно семерых магов, чего прежде не бывало. Устон принялся палить по городу огненными шарами. Кое-где появились дымы пожаров, хотя горело неохотно. То и неудивительно, постройки в Номе сплошь каменные, крыши у них из чёрного слоистого сланца. К тому же всякой колдовской мелочи в городе собралось, что малявок в проруби. Серьёзных магов, соперников, Хаусипур изничтожал, а мажат да подколдовков со всей страны собирал себе в окружение. Против колдунов воевать это народ негодящий, а город от пожара оберечь для них самое дело.
        Долго Устому огнём тешиться не дали. Грохнуло в небесах, и словно стопудовым молотом ударило по тому месту, где стоял огневик. Если бы не помощь товарищей, то и хоронить было бы нечего. А так сошлась сила на силу: грому много, толку - чуть.
        Вечером колдуны собрались на большой совет. Сидели кружком, девять воинов с бунчуками стояли за спинами магов. Такое нечасто бывает, только когда принимаются важные решения.
        - Силу Хаусипура мы теперь знаем, - сказал Ризорх. - Ни один из нас с ним управиться не может, но и ему девятерых не взять. Так что держимся вместе, друг от друга ни на шаг. И вот что я ещё думаю: когда чародей с такой ужасной силой бьёт, у него защита должна быть слабая. Не бывает так, чтобы кудесник во всём преуспел.
        - Была бы защита слабая, - заметил Напас, - его бы свои давно в спину убили. Они же что пауки в кубышке: едят друг друга почём зря, пока самый большой всё своей паутиной не заплетёт.
        - Может, он анагос на себя наложил? - спросил Анк. - Как тот, который в Лите был. Вот свои тронуть его и боятся.
        - Не получается, - возразил Напас. - Анагос столько сил требует, что ни о какой власти говорить не приходится. Кто анагос на себя наложит, тот обречён на вторые роли. Его никто тронуть не посмеет, но и он большой силы иметь не будет. Этот-то, ну, как его… ведь не сумел Лит защитить.
        Простому воину, даже если он оказался на совете волхвов, говорить не следует, пока его не спросят впрямую. Скор стоял за спиной Бессона с бунчуком, приставленным к ноге, и молчал. Хотя как можно забыть имя колдуна, которого Скор умудрился подстрелить? Аммус, наместник Лита, отец Лии… Если вдруг девушка узнает, что убийца её отца не кто-нибудь, а именно Скор… молодому стрелку не хотелось об этом думать. Но каждый раз, заходя к знахаркам, он вспоминал об этом.
        В обозе у знахарок обитал уже почти десяток пленниц: те, кого победители не просто захватили для утоления страсти телесной, но прочили себе в жёны. Получалось, что и Скор сосватал за себя Лию. Только знает ли об этом сама Лия и что скажет убийце?
        Лия вместе с другими счастливицами, избегнувшими участи войсковой шлюхи, помогала лекаркам и поварихам, ухаживала за ранеными, неумело исполняла всякую женскую работу. Тётки хвалили её за старательность. С Хайей девушка старалась не встречаться, и та проводила время в гордом одиночестве и полном безделье, ожидая решения своей судьбы.
        Всё это разом промелькнуло в памяти Скора, когда он услышал, как суровый Напас поминает наместника Лита - мага, наложившего на себя страшный всякому волшебнику анагос и убитого простой, не заговорённой стрелой. Говорит и не может вспомнить имя Лииного отца. А Скор помнит, но молчит. Не положено ему самовольно говорить на совете.
        - Аммус его звали, - подсказал Бессон. Вряд ли и командир лучников помнил лишь однажды услышанное имя давно убитого врага, но Скор-то стоял с Бессоновым бунчуком, вот чародей и разобрал не прозвучавшее слово.
        - Во-во!.. - согласился Напас. - Править городом от имени Хаусипура Аммус мог, и никакие заговорщики на него посягнуть не смели. А как до настоящей войны дошло, тут ему и конец был. Мы об анагосе только в сказках слыхали и думать не думали, что вживую встретим. А и знали бы, что с ним такое, не испугались бы. И где теперь этот Аммус? Нет, тут что-то другое. Поглядеть бы на этого Хаусипура поближе…
        - Кто его видал, тех в живых нету, - проговорил Ризорх. - Трёх степных магов злодей до смерти пришиб. Правда, те поодиночке на бой выходили. Не умеют, дурни, сообща драться. Там из простых нукеров кое-кто жив остался, тех я расспросил. Но что они рассказать могут? Говорят, Хаусипур собой велик, на две головы выше любого воина, ходит медленно, но тяжко, так что земля сотрясается. Одет во всё чёрное, и лица не видать - тоже чёрным закрыто. Бунчук перед ним несут с двенадцатью хвостами.
        - Внушительно… - щуплый Бурун покивал головой, - но мы в этих краях и пострашней великанов видали. А Напас прав: поглядели бы, каков он есть, тут и придумали бы, как его колотить нужно.
        - Вот выйдет он против нас, и поглядите, - произнёс Бажан, как обычно молчавший до последнего.

* * *
        Сбылось обещанное уже на следующий день. Ворота, ближайшие к лагерю лесовиков, распахнулись, и оттуда вышло войско. Более тысячи человек гардианской стражи, тех, кто бестрепетно шёл в бой, сколько бы бунчуков ни вывешивали с противной стороны. В центре возвышался императорский штандарт, двенадцатихвостый, как и рассказывали очевидцы. И под этим штандартом действительно шёл некто в чёрном. Был он высок и внушителен, хотя и не так громаден, как твердили выжившие в прошлых боях. Но уже давно известно, что у страха глаза велики, и не бывает медведя громадней того, от которого девки из малинника убежали.
        Шёл Хаусипур не торопясь, и так же неспешно двигались ряды гардиан. Не тряслась земля, не раскалывалось небо, но всякий понимал, что за этим дело не станет.
        - Стрельнуть бы по нему!.. - простонала Нашта, впервые вышедшая из лекарской палатки, но не допущенная собратьями к сегодняшнему бою. - Я бы достала.
        - Терпи, - ответил Анк, тоже стоящий в задних рядах. - Скоро все достанем. Ведь он по нашу душу идёт. Смотри, союзнички-то уже улепётывают, только пыль столбом.
        Чёрные ряды приближались. Не видно лиц, не видно глаз, воронёные доспехи и чёрные плащи с капюшонами скрывают воинов с ног до головы, лишь тускло поблёскивает зачарованное гардианское оружие, которому всё равно, кого резать.
        - Устому пора бы в дело вступить. Он тоже умеет издали свой огонь слать…
        И впрямь, фыркнуло пламя, понеслось, ничем не сдерживаемое. Не встретив преграды, достигло воинских рядов и опало, не причинив вреда. В ответ дохнуло холодом, не тем морозом, к которому привычен северный народ, а замогильной стужей, убивающей тело за одну минуту. Не спасёт от него ни пуховая безрукавка, ни шейный платок. Если бы не совместные усилия колдунов, лежало бы лесное воинство, закоченев, и даже гардианских ножей на него было бы не нужно.
        Ещё ближе чёрные ряды, не потерявшие до сих пор ни одного человека.
        Со слитным гудением ушли в полёт стальные шершни, выпущенные Буруном. Бессильно попадали на землю, а там и истаяли, словно иней под жаркими лучами. А в ответ жестокие, сильнейшие удары по магам, по ратникам, по палатке знахарок. Покуда волхвы успевали отражать их, но делать это становилось всё труднее. А Хаусипур, окружённый гвардией, шёл, как будто и не бушевали вокруг магические вихри.
        Гардиане уже совсем близко.
        - На раз! - командует Бессон. - И!..
        Двести лучников разом выпрямляются и стреляют почти в упор, с сотни шагов. И вновь наколдованные Бессоном стрелы падают, не найдя цели. Но есть ещё и стрелы настоящие, из яблоневой древесины, с гусиными перьями, добытыми на родном озере во время весеннего лёта птиц, с трёхгранными железными наконечниками Остоковой работы. Их берегли, собирали после каждого боя, чинили поломанные, и теперь простое оружие не подвело: первые чёрные воины упали под ноги своим собратьям.
        - Нежить это! - закричал Ризорх. - Не берёт их магия, стрелами надо, а потом - в топоры!
        Не умеет нежить обитать в городе и биться в правильном строю, но сейчас людям было не до таких тонкостей. Волшебное оружие врага не трогает, а простое валит на землю. Значит, надо драться попросту. Тысяча гардиан, а против них пятьсот воинов лесного народа: половина лучников и столько же ратников с рогатинами и топорами. Исход битвы неясен: сколько легионеров добежит под обстрелом до противника, а там ещё придётся лезть через ров на земляной вал, уставленный ежами и рогатками. Не зря в первый же день укрепляли лагерь. Силы-то получаются равны! Сейчас бы конницу гардианам во фланг, чтобы от ворот отрезать, заставив биться в чистом поле, только где та конница? На дальних холмах чуть маячат их бунчуки.
        Между тем и Хаусипур, видимо, понял, что силы равны. На его войско лесные чары не действуют, но и ему не хватает мощи перебороть разом всех ведунов. А уходить далеко от стен, атаковать лагерь лесных колдунов - рискованно.
        И гардиане, повинуясь неслышному приказу, двинулись взад-пятки?. Отходили медленно, унося своих убитых и раненых, но этого им не позволили. Никто уже не охотился за неуязвимым Хаусипуром, отстреливать старались крайних в шеренгах и добились-таки своего: ворота захлопнулись, но пяток тел остались лежать на поле. Их утащили в лагерь, чтобы поглядеть, с какой это нежитью довелось сражаться.

* * *
        - О светозарный, где были твои воины, когда мы бились с наманским чародеем? Я не видел от них чудес храбрости, видел лишь чудеса прыти, которые они проявляли, убегая с поля боя.
        Никто и никогда не смел так говорить с великим ханом, но Ризорх не считал нужным стесняться в выражениях. Будь на месте лесных колдунов кто угодно, хан знал бы, что делать. Одно движение мизинца с нефритовым кольцом и… да каков ни будь чародей, он не прожил бы и секунды! Но дети чащобной убыр явились втроём, и без боя их будет не взять. К тому же, и в этом хан ничуть не сомневался, среди девяти воинов, пришедших как телохранители, тоже есть колдуны. Ни один настоящий чародей не унизится до того, чтобы держать чужой бунчук, а этим - всё нипочём. И ведь не обойтись без них, никак не обойтись…
        - Трусы будут наказаны, - мрачно сказал хан. - Молот палача ждёт их.
        - Долго искать трусов не придётся, - заявил Ризорх и ткнул пальцем в ближайшего из советников. - Почему никто из магов, увивающихся вокруг твоего престола, не взял Ном, когда Хаусипур покинул его? Пусть он скажет, где была его храбрость?
        - Ты лжёшь! - закричал маг. - Проклятый Хаусипур был на башне, напротив которой мы стояли. Это все видели и могут подтвердить!
        - То, что видят все, обычно бывает мороком, - Ризорх по-прежнему обращался только к хану. - Послушать твоих мудрецов, о светозарный, так получится, что в Номе правят разом семь императоров. Мой слабый умишко такого понять не может. На небе - одно солнце, в стране - один повелитель. Ведь если, как уверяет твой советник, в Номе может царить семь императоров, значит, в степи может быть семь великих ханов. Нет ли здесь предательства?
        - Клевета!.. - заревел советник, хватаясь за воображаемую саблю. Но Ризорх видел, что никаких боевых заклинаний чародей не готовит, а значит, и крикам большого значения придавать не стоит.
        - Пусть тогда он докажет свою приверженность трону.
        - Как именно? - заинтересованно спросил Катум.
        - Тут неподалёку есть холм, с которого было бы удобно наблюдать за штурмом. Прикажи перенести ставку туда…
        - Это опасно! - поспешно воскликнул хан, а чародей, стоящий за его плечом, просветлел лицом, ожидая, что сейчас отродье убыр, выползшее из своего бурелома, ляпнет глупость, обратив на себя гнев хана. Конечно, великий хан - не больше чем кукла, посаженная магами на престол, и гнев его страшен только пастухам, но ведь магов в ставке несколько, и каждый из них хочет стоять за плечом величественной куклы и давать мудрые советы. И, разумеется, любой из соперников воспользуется сегодняшней встречей солнцеликого с лесными колдунами, чтобы самому выйти в ближние советники.
        - Я никогда бы не посмел подвергать опасности драгоценную жизнь повелителя, - с поклоном произнёс Ризорх. - Шатёр будет пуст, но он станет привлекать взгляды Хаусипура. А вот он, - корявый палец колдуна уставился в грудь советника, - пусть идёт на приступ и выманит чародея из города, как это сделали мы. Конечно, он пойдёт не один, а поведёт тех трусов, что бежали вчера с поля боя. Если мои старые глаза не подвели меня, то я видел среди бегущих бунчуки боевых магов, ровным счётом три. Вот мы и проверим хвалёную храбрость тех, кто умеет лишь бежать и уклоняться от битвы.
        - Это всё хорошо… - с сомнением произнёс хан, - но чем подобное сражение поможет нам в осаде города?
        Истинные мысли светозарного были ясны Ризорху безо всякого волшебства. С одной стороны, очень хотелось проявить власть и отправить в бой советника, чьи советы приходилось беспрекословно выполнять. Но, с другой стороны, хан понимал, что от первого мага зависит слишком многое, в том числе и ханская власть. Сгонишь этого - появится следующий, указания которого придётся выполнять столь же беспрекословно. А маги отдельных племён начнут своевольничать больше обычного. Уж они-то знают, кто повелевает на самом деле.
        - Война - дело гадательное, - медленно промолвил Ризорх, - но я думаю, что взбудораженный нападением, и увидав белый шатёр у самых стен, противник непременно устроит вылазку, желая пленить великого хана. И, когда Хаусипура сумеют заманить достаточно далеко, мы попробуем приступить к городу с другой стороны. Тогда и увидим, сколько императоров царствует в Номе.
        - Я согласен, - резко произнёс катумовский маг. - Я не слишком верю в этот план, но трусом меня назвать никто не может, и завтра вы это увидите.
        Степного чародея тоже было нетрудно понять. Он согласился с Ризорхом в ту секунду, как понял, что ему не придётся лично выступать против Хаусипура. А гнать в бой племена, к тому же не принадлежащие к его клану, чародей был всегда готов. А тем временем лесные колдуны либо возьмут Ном, и советник, как участник штурма, окажется причастен их славе, либо будут разбиты, что тоже пойдёт на пользу хитроумному степняку.
        - Вот и ладненько, - произнёс Ризорх совсем иным тоном. - Ты, главное, чародейчиков своих предупреди, что против чёрного войска колдовать не надо. Не действует против них волшба. А вот стрелами, что потяжелее, да шестопёрами очень даже можно их побивать.
        - Сам разберусь, - буркнул маг, но, по всему видать, совет на заметку он взял.
        - Я рад, что у светозарного хана столь мудрые советники, - на этот раз Ризорх говорил со всей почтительностью, ибо за этими словами должна была последовать просьба. - В завтрашнем бою потребуется много лучников, и я просил бы солнцеликого повелителя послать нам в помощь те войска, что лишились своих колдунов. Я надеюсь, луков они не лишились и стрелять могут. Завтра это умение очень пригодится всем подданным солнцеликого.
        - Сколько вам нужно луков?
        - Полагаю, восьми сотен будет достаточно.
        - Вы получите тысячу, - милостиво пообещал хан.

* * *
        Обещанное подкрепление подошло с вечера. Кочевников заставили спешиться и отогнать коней подальше, чтобы ни у кого не возникло соблазна бежать.
        На рассвете, когда сон бездельников особенно сладок, а земледельцы, пастухи и охотники приступают к дневным трудам, мировые сферы были разом и грубо возмущены. На город пала тьма, а следом обрушился смерч, способный расшвырять любое войско, переломать дома и сгинуть, оставив после себя одни развалины. Смерч мазнул по краю стены, готовясь опустошить город, но затем медленно, словно нехотя, двинулся в сторону ордынских стоянок. И, наконец, угас, высыпав перед стеной кучу бесполезного мусора.
        К этому времени подступившие было к воротам кочевники уже отступали, устрашённые не столько Хаусипуром, сколько неудачным колдовством собственных магов. Смерч, который можно развернуть на его создателя, не лучшее оружие в магической войне. Впрочем, своего ханский советник добился, поскольку ещё через несколько минут к лагерю лесных колдунов подскакали гонцы с криком:
        - Чародей вышел из Нома!
        Больше лесным колдунам было некогда наблюдать за сражением, развернувшимся у дальней оконечности огромного города. Пришло время действовать самим.
        Подколдовок Соловко свистнул отчаянно, как только он умел, и по этому сигналу к стенам побежали присланные Катумом воины. На плечах они тащили длиннейшие драбины, способные достать гребень стены.
        Первые защитники города, объявившиеся на стенах, были сметены магическим ударом, но вслед за ними на стене и башне объявились знакомые чёрные фигуры.
        - Бей в глаз! - прозвучала внизу команда на человеческом и всех степных языках. Приказ был излишен, ещё с вечера каждый из бойцов знал, что чёрных следует бить стрелой в глаз. А учить этому искусству ни лесных, ни степных стрелков было не нужно. Град стрел смёл со стены чёрных защитников не хуже, чем мочальное помело сметает в загнётку уголья. Может, и осталось несколько гардиан, укрывшихся за кремами, но в бою они участвовать не могли. И лишь одна фигура возвышалась на башне, на самом виду, неуязвимая для стрел и неподвластная колдовству.
        Огромный, на две головы выше любого воина, беспросветно-чёрный великан стоял совершенно неподвижно. Руки безвольно опущены, ноги плотно сведены, словно никогда Хаусипур не делал ни единого шага, способного сотрясать землю, а так и возник здесь, намертво вросший в плиты стен. Там, где у нормальных людей бывает лицо, засветилось багровое пятно, и чёрный луч упал на выжженную землю под стеной, пополз, вдавливая брошенные лестницы и убивая людей. Конечно, их защищали с той стороны, но никакая защита не бывает абсолютной, и всё больше тел пласталось под стеной, навсегда выронив оружие. Затем удар, уже знакомый, обрушился на магов и был ими отбит.
        Уцелевшие кочевники засыпали Хаусипура стрелами, но тот даже не пытался их отбивать. Стрелы ударяли туда, где должно было находиться лицо, горло, грудь, и бессильно падали. Пара стрел умудрилась вонзиться во что-то и нелепо торчали, подчёркивая неуязвимость императора.
        Нападавшие попятились. Было ясно: ещё немного, и они побегут - тысяча воинов побежит от одного человека, вернее - мага, которого ничем не взять.
        Скор вместе с другими лесными лучниками укрывался за земляным валом, куда не долетали горючие снаряды катапульт и камни пращников, куда не доставала даже волшба Хаусипура или того, кто стоял на башне вместо него. Странно и неприятно во время боя сидеть в полной безопасности и наблюдать, как Хаусипур убивает других.
        Волхвы не раскрыли союзникам тайну чёрной стражи, сказали только, что их можно отстреливать из луков в глаз, словно белку или куницу. А свои со вчерашнего дня знали, что никакой нечисти среди гардиан нет, но каждый из ветеранов с ног до головы закован в бронзовые латы. Даже на глаза опускалась частая бронзовая сетка. Потому и двигалась стража медленно, что каждому бойцу приходилось тащить многопудовую тяжесть. Зато никакие волшебства их не брали. Колдуй не колдуй - бронза твоих усилий не заметит. Но с Хаусипуром такого быть не может, он сам колдует, да ещё как! А бронза и магия - вещи несовместные.
        И вот теперь, изо всех сил напрягая глаза, Скор следил за фигурой страшного мага. Хаусипур совершенно, по-неживому, неподвижен, а внизу, у самых ног, слегка колышется чёрное полотнище… Вчера воинам показывали захваченные трупы гардиан: у них поверх воронёных доспехов тоже были наброшены полотнища чёрной ткани. Напас сказал, что никакого колдовства там нет, накидки нужны, чтобы никто не мог разглядеть доспехи и разгадать, откуда берётся нечувствительность к магии. А что может скрываться здесь?
        Скор вдруг вспомнил великана, что вздымался вровень с утёсами, и Кутрю, посылающего одну стрелу за другой в пустые глазницы. Что бы там ни прятали за чёрным полотном, им есть что скрывать!
        Скор вскочил и помчался к стенам, где гибли не смеющие отойти кочевники. Кажется, вслед что-то кричали, Скор не слышал. Выбежал на расстояние прямой стрельбы и вскинул лук. Тяжёлый взгляд Хаусипура медленно полз по земле, истребляя пока ещё живых стрелков. Скор понимал, долго стрелять ему не придётся, но и того времени, что есть, должно хватить.
        Когда во время осенних праздников в лесных посёлках лучники состязались в скорости стрельбы, то бывало, у одного стрелка в воздухе находилось разом до четырёх стрел. И все попадали в цель, так что одна стрела расщепляла другую. Скор не был в числе самых лучших стрелков, но сейчас он стрелял с невозможной для себя скоростью. И метил не в чёрное пятно башки, не в грудь, не в горло, куда посылали стрелы другие, а туда, где натянутое полотнище сливалось со смолёным гребнем стены. Плевать, что ничего не видно, хоть одна стрела да найдёт цель!
        Крика он не расслышал, увидал лишь, что с высоты падает что-то маленькое, в чём обманутый разум представил поначалу карлу-мажонка, сторожившего наманскую казну.
        Уже не опасаясь потухшего колдовского взгляда, Скор метнулся к подножию стены, схватил свою жертву и побежал обратно. Нужно показать колдунам, что он подбил, а уж они разберутся.
        Разобрался сам, с одного взгляда, не сделав и десятка шагов. Не карла это был, а ребёнок. Девочка лет шести или семи, какие у всех народов считаются младенцами. Тщедушное тельце в двух местах просажено тяжёлыми стрелами, рубашонка из льняного волокна тончайшего разбора набрякла кровью.
        Да что же это делается?! Даже степняки, исконный враг, нелюди, не убивают детей, оставляя в живых тех, кто не дорос до тележной чеки. А тут - послать младенца под боевые заклинания, под огонь и стрелы! Под его, Скора, стрелы…
        Скор споткнулся и упал на колени.
        Девочка была мертва, полностью, безнадёжно. И это сделал Скор. Даже когда после проигранной битвы у стадиона они вырезали весь город, детей и старух не трогали. Этим люди отличаются от чудовищ. Теперь он, Скор, тоже чудовище. Что скажут предки, как поступят боги?
        Мимо бежали воины, свои и кочевники вперемешку, лестницы были приставлены к стенам, и по ним торопливо карабкались степняки с саблями, зажатыми в зубах, ратники с топорами за кушаком, лучники, на время закинувшие лук за спину. Стену уже никто не оборонял, и войско торопилось закрепиться наверху. Проскакал гонец с криком: «Хаусипур повернул в город!» Поздно, город уже не твой, город принадлежит войне.
        Скор пришёл в себя оттого, что его плеча коснулась Нашта.
        - Вставай. Там идёт бой за башню, ворота уже наши. Но император тоже в городе, и бой не кончен.
        - Вот, - сказал Скор, указывая на труп девочки. - Я убил ребёнка.
        - Знаю. Твой крик слышали все колдуны. Но младенца убил не ты. Ты только прекратил мучения. Убил её Хаусипур. Или ты думаешь, девочка могла бы выжить после того, как через неё прошло столько магической силы? Уж я-то знаю, каково это и что бывает потом. Вставай и иди. С Хаусипуром надо покончить прежде, чем он погонит в бой детей, что стоят на остальных башнях.

* * *
        Император Хаусипур шёл по развалинам великого Нома. Он был один, сохранить гвардию не удалось, те гардиане, что вышли с ним в неудачную вылазку, были убиты из кривых луков. Спасать их было некогда, Хаусипур едва успевал отбивать стрелы, летящие ему в лицо. И уничтожить лучников всех разом не удавалось, кажется, даже кочевники поняли, что сейчас важно не нападать при помощи магии, а беречь себя и своё войско.
        Тройные доспехи, бронзовые снаружи и изнутри и роговые в середине, пригнетали к земле, мешая идти, но император не замедлял шага. Он всегда презирал магов, умеющих колдовать, но неспособных метнуть копьё хотя бы на десяток шагов. Доспехи Хаусипура были тяжелее гардианских, но он ходил наравне со своими телохранителями, и это умение не раз выручало его. И сейчас, когда едва ли не всё окружение погибло, в своей безопасности Хаусипур не сомневался. Лесовики могут сколько угодно раскидывать чары, пока Хаусипур в доспехах, они ему не страшны. Несколько слоёв распаренного рога, а сверху тонкие листы бронзы - такое сочетание не пробивается ни магией, ни ударом копья. И, конечно, чудесный шлем, бронзовый только с затылка, чтобы не бояться магического удара в спину. Изнутри он покрыт пластинами зачарованного золота, золотое забрало скрывает лицо. В шлеме можно колдовать, совершенно не замечая вражеских заклинаний. А это значит - всю силу направить на то, чтобы сокрушать врагов, не опасаясь за свою жизнь. Жаль, что даже всей силы недостаёт, чтобы раздавить замшелых лесных уродов всех разом. А поодиночке они
не подставляются, берегут даже больных и слабых. Грязные животные, скоты! Человек - это звучит гордо, он должен господствовать над слабыми, а не служить им! А червей, что нарушают этот закон, следует давить. Тысячу раз жаль, что силы пока недостаёт… Но уже через несколько минут всё переменится. Лесные маги идут за ним по пятам, хотя ничем не могут повредить. А у него с минуты на минуту будет сила, способная размазать не только лесовиков с их отрядишком, но и всех, кто посмел посягнуть на величие императора.
        Великая несправедливость заключена в том, что объединять и концентрировать разрозненную силу магов-мужчин может только женщина. Жалкое, бестолковое существо, ничего не понимающее в природе власти. Если бы Хаусипур сам мог объединять магию своих бывших врагов, некогда сокрушённых им, всё было бы намного проще. И всё же он сумел обойти установления природы. Магию может собрать лишь женщина? Получите женщину - сопливую девчонку, которую так легко зачаровать, которая моргнуть не посмеет без воли господина. Потом она сгорит, но это неважно, подобного добра в любой хижине навалом.
        Свихнувшаяся от жадности толпа громит императорский дворец, обдирает со стен позолоченную плитку, не умея отличить золото от обливных изразцов. Одно слово - варвары. Собственная дикость и алчность погубят их. Каждый торопится нахапать побольше, и никто, кроме проклятых лесовиков, уже не воюет.
        Шестеро лучников дружно выпрыгнули из укрытий. Звонкий щелчок, словно не шесть, а одна общая тетива спустила стрелы в полёт. И, главное, никакой магии, бронзе нечему противодействовать, отбивайся, как умеешь. Именно таким образом дикари уничтожили практически всю личную гвардию, цвет наманского войска. Выучились, твари болотные…
        Две стрелы, что летели в лицо, сгорели в воздухе, ещё одну Хаусипур отбил усилием воли. Две сильно ударили в живот и колено. Больно даже сквозь доспехи, завтра всё тело будет в синяках. И ведь не промазали, один из негодяев и метил в колено, выискивая в броне слабое место. Не найдёте!
        Мгновенным толчком Хаусипур опрокинул статую, за постаментом которой пряталось двое бандитов. Убил или нет - разбираться некогда, сейчас важно добраться до цитадели: приземистой башни из грубого рустового камня. В щедро украшенном Номе это единственное здание, возмущающее взор. Туда грабители сунутся в последнюю очередь, а если сунутся, то им же будет хуже. После того как лесные колдуны сумели непонятно как взять одну из привратных башен, открыть ворота и войти в город, Хаусипур сдал остальные башни без боя. Доверенные подколдовки напрасно ждали, готовясь выставить на стену куклу, изображающую императора, и спрятать в её ногах зачарованную девчонку, способную собирать в себе магическую силу. В такую минуту тратить силу на оборону башен - безумие. Вся мощь до последней капли нужна, чтобы раздавить лесных колдунов. Раздавить всех разом, сколько бы их ни было.
        Лесные преследуют его не отставая. Тем лучше, не придётся искать их по всему городу.
        Новые выстрелы в упор: по-подлому в спину, в грудь, локоть… не возьмёте, куда вам!
        Тяжёлый камень, с голову величиной, ударил в левую руку. Не иначе подколдовок постарался, обычному человеку далеко швырнуть камень такой величины не по силам. Магия броска была нейтрализована, камень потерял стремительность, но всё равно рука безвольно обвисла.
        - Проклятие! - Хаусипур обрушил на убежище мажонка громовой молот. - Достал? Нет? Непонятно. Чащобные твари берегут своих, ни один не наколдовывает напастей на императора, только своих защищают, уроды…
        Хорошо ещё, что ни у лесных, ни у степняков нет пращников. Камень летит медленно, отбивать его легче, но хоть один из сотни долетит и оглушит. Тогда не повоюешь.
        Проверять, удалось ли покончить с подколдовком, было некогда, Хаусипур, расчищая путь магическими ударами, продолжал идти к цитадели. Там, в глубоких подвалах, в бронзовых темницах сидят пленники. Ни один из противников, которых когда-то удалось сломить, не был им убит. Все они живы, их хорошо кормят и всячески заботятся о них, но их колдовство и немощная сила рук разбиваются о бронзовые стены. Но пленники продолжают колдовать, потому что маг без этого не может. В каждой камере под потолком - массивный золотой диск, запирающий вход. Золото заговорено Хаусипуром, поэтому пленникам оно не подвластно. Зато сам Хаусипур преспокойно забирает исполненную ненависти силу. То есть не сам, конечно, а при помощи глупых девчонок, но это ничего не меняет. Девчонок всегда много, жечь их можно не считая.
        Сейчас он дойдёт до цитадели и в упор, с малого расстояния, ударит по лесным колдунам разом собственной магией и собранной силой пленников. Такого не выдержит даже лесная спайка. С лесными волхвами будет покончено, а чтобы перебить остальных, потребно лишь время. Главное - добраться до цитадели, которая уже совсем близко.
        Теперь Хаусипур не только расчищал путь и сжигал стрелы, но и зорко следил, чтобы никто больше не вздумал швыряться камнями. И не заметил верёвки, волосяного аркана, валяющегося на плитах мостовой.
        Лежащий ничком кочевник, белег, когда-то вылеченный знахарками от ядовитых ожогов, приподнялся и что есть силы рванул аркан, в петлю которого ступила закованная в бронзу нога. Так в родных степях он выхватывал из табуна жеребёнка, предназначенного на мясо. Ноги жеребёнка не имело смысла беречь, и тем более не стоило беречь ноги наманского императора.
        Другой колдун ни за что не попал бы в примитивную ловушку, но бронзовые доспехи ограничивали и магический взор хозяина. Хаусипур с тяжким грохотом упал на мостовую. Он попытался подняться, но второй рывок верёвки, обвившейся вокруг ног, вновь опрокинул его, а сбоку подскочил заросший до самых глаз варвар и саданул топором по шлему. Ударил в затылок, с той стороны, где Хаусипур не мог колдовать. Бронзовые петли лопнули, шлем откатился в сторону.
        Варвар не насладился своей победой, Хаусипур сжёг его единым взглядом, и кто бы ни прикрывал бородатого, защита его не помогла.
        Теперь надо освободиться от аркана, суметь встать в неподъёмных доспехах, найти и надеть сбитый шлем…
        Ещё одна бородатая харя нависла над Хаусипуром. Седые лохмы волос, оскаленная яма рта с чёрными пеньками зубов. И этого уже не удалось сжечь магическим взглядом; мгновение две колдовские воли противоборствовали, не желая сдаваться. Хаусипур был сильнее, и он поборол бы поганого старика, но остальные волхвы уже поняли, в чём дело, и чуждая волшба навалилась разом, парализуя волю и отнимая колдовскую силу. Хаусипур ударил бронзовым кулаком и попал в пустоту. В следующее мгновение липкое тяжёлое небытие затопило его, словно мошку, попавшую в янтарь.
        - Влип, - сказал Бурун, поднимаясь с земли. - Вот так берут медведя, когда он в пчелиную колоду лезет.
        - Как он тебя кулачищем-то, - заметил подошедший Ризорх. - Ведь убить мог безо всякого чародейства. Как ты только уклонился…
        - Медведь, когда в колдовской мёд влипнет, тоже лапами машет. А лапы у него поздоровей Хаусипуровых, и с когтями. Так что я привыкши.
        Милон поднял отлетевший шлем, заглянул внутрь, щёлкнул пальцем по изогнутой золотой пластине, охватывающей затылок, ковырнул тончайшие роговые чешуи.
        - Это моё! - подскочил к нему белег, так и не выпустивший конец волосяного аркана. - Это я опрокинул чародея!
        Милон глянул на кочевника, и тот побледнел, сообразив, что вздумал пререкаться с колдуном.
        - Твоё, - миролюбиво произнёс Милон, протягивая шлем. - Заслужил, так носи.
        - Отдыхаем? - напомнил о себе Напас. - А бой-то ещё не кончен. Императора нужно прибрать, нечего ему тут валяться. И чёрная башня покуда не взята. Чует моё сердце, не просто так Хаусипур туда спешил.

* * *
        Второй день орда ликовала на развалинах Нома. Кочевники волокли в свои телеги всё, что могло быть стащено, и громили всё, что было не сдвинуть. От золотого дома остались одни ободранные стены. Уцелевшие жители прятались по подвалам и даже не пытались сопротивляться завоевателям. Спасало их только то, что варвары пресытились убийствами.
        Белег в чёрном шлеме выплясывал на главной площади и неразборчиво кричал. Все знали: это тот человек, что сразил Хаусипура.
        Второй день лесные колдуны жили на два лагеря. Часть волшебников сберегали обоз и палатку знахарок, остальные обосновались в чёрной башне. Взяли её почти без боя, но в самой башне их встретила удушливая жара и едкий запах горячей смолы. В последнюю минуту верные императору подколдовки залили кипящей смолой нижние этажи. Скрыть тайну бронзовых темниц они не могли, да и не пытались, но исправлять там что-либо было поздно, пленники погибли, навеки впаянные в смолу. Бронзовые темницы обратились в бронзовые могилы. Вскрывать их волхвы не стали - зачем попусту тревожить мёртвых? Они своё отмучились, пусть отдохнут. Сняли только круглые двери из массивного золота, что закрывали проход в потолках, а бронзу оставили, где была. И без неё добычи столько, что не перетаскать.
        Через день чёрная башня была покинута, последние лесные ратники вышли из Нома, где по большому счёту было уже нечего взять. Война закончилась, войско начало собираться в обратный путь. Но прежде войскам, пешим и конным, была объявлена воля повелителя сущего, солнцеликого хана Катума, что в полдень у городских стен произойдёт казнь злого врага рода человеческого, гнусного чародея Хаусипура. Там же вожди племён будут подносить светозарному причитающуюся ему третью часть взятой добычи. О том, что лесным магам тоже была обещана доля, Катум позапамятовал.
        Поглазеть на казнь собрались, кажется, все войска, подчинённые ханской воле. Вряд ли даже солнцеликий представлял, какая прорва людей собралась под его рукой. Но бунчуки в этот день подняли немногие. Знаками колдовской власти украсились только лесное войско и ставка хана. Прочие маги понимали, что их заслуги тут не много, и предпочитали держаться скромно.
        Хаусипура вывели на специально сколоченный помост. Бронзовые доспехи с пленного императора давно были содраны и лежали среди других трофеев. Победители сорвали и исподнее из тонкого белёного полотна. Кажется, магу такая одежда и не нужна, но, видно, не слишком просто было колдовать, почти нацело закованным в бронзу, раз под доспехами Хаусипур носил женскую колдовскую одежду. Теперь император стоял совершенно голый, ни единая верёвка или цепь не опутывала его, но различающие магические сущности видели, что наманский чародей связан не верёвками, а необоримыми заклинаниями, наложенными разом всеми лесными магами. Двенадцатихвостый бунчук бросили наземь, и хан Катум самолично наступил на него сафьянным сапогом.
        Сбылась мечта великого хана, он сокрушил империю и топчет её штандарт. Но ближнее окружение солнцеликого лучше понимало, что происходит. Хану достаются внешние почести, а главное лесные колдуны заберут себе. Вокруг помоста вздымаются девять дикарских бунчуков, и десятый, повитый белыми траурными лентами, тоже вынесен сегодня к людям. Пройдёт пара минут, девять колдунов взломают разум Хаусипура. Как ни будь могуч свергнутый император, противостоять девятерым он не сможет. Все его тайны, заклинания и магические приёмы, что помогли когда-то добиться власти и много лет её удерживать, достанутся девятерым, которые и сейчас стараются не выделяться из толпы соплеменников. Совершенно безвестными они быть не могут; Ризорха, Напаса и Устона знают ещё со времён островной ярмарки. При взгляде на Милона и Буруна тоже нетрудно угадать магов, но остальные четверо остались неразгаданными, а ведь после наманской войны вряд ли во всей степи найдутся чародеи, способные состязаться с ними на равных.
        Ризорх подошёл к Хаусипуру, заглянул в глаза.
        - Мы не любим мучить живых, но тебя надо убить так, чтобы ужаснулись не только те, кто увидит казнь, но и потомки их потомков. И если кто-то вызовет из посмертия твою тень, он не услышит ничего, кроме стонов и воплей. Это не месть, а всего лишь разумная предосторожность, чтобы такие, как ты, больше не рождались на земле. Никто из нас не возьмёт ни капли твоей нечистой силы, не захочет узнать ни единой из твоих грязных тайн. Ты просто сдохнешь, навсегда и бесследно.
        Ризорх отшагнул в общий ряд, негромко сказал, обращаясь к товарищам:
        - Освободите ему горло. Пусть все слышат, как он будет кричать.
        Учёный номей, пленник, которому было поручено вести летопись, дабы сохранить в веках деяния хана, так написал в своём свитке:

«Вопли казнимого Хаусипура были слышны в самых дальних рядах войска. Жилы его лопнули, и кровь текла изо всех отверстий. Казнь продолжалась долго, и долго не смолкали крики».

* * *
        Сотник Хисам был давно и хорошо знаком едва ли не всем в лесном отряде. И когда он появился не ко времени и потребовал встречи с Ризорхом, караульные потревожили старого колдуна и провели к нему сотника.
        То, что рассказал Хисам, лишь внешне было новостью, но Ризорха ничуть не удивило.
        Охрану белой юрты в очередь несли сотники ближнего тумена, и в этот день эту почётную обязанность, вместе с тремя другими сотниками, исполнял Хисам. Обычно никаких особых секретов в ставке великого хана не обсуждалось. Советники шептали что-то на ухо Катуму, хан громогласно отдавал распоряжения, которые тут же исполнялись. В этот раз всё начиналось как обычно, но, видимо, явившийся наушничать советник сообщил нечто такое, отчего хан поначалу пришёл в бешенство, но очень быстро скис и уже не кричал, как именно он истребит негодяев, вызвавших царственный гнев. Вслед за тем был спешно созван совет приближённых магов, и сведения, принесённые наушником, объявили всем.
        Так сотник Хисам помимо своей воли оказался посвящён в страшную тайну, которая ещё два дня не должна была выходить за пределы ханского шатра.
        Добыча последних дней была чудовищно, неподъёмно велика, никто из приближённых повелителя степей и помыслить не мог, что в руки победителей попадут такие сокровища. Разве что в древности, когда совместные усилия номеев и кочевых племён сокрушили кабашский каганат, в руки завоевателей попадали такие богатства. Но времена Кабаша давно прошли, вспоминать о них - всё равно что мечтать о веках медынских, что минули в столь древнюю эпоху, что иначе как сказочной и зваться не может. А в нынешние времена подобной добычи ни у кого не бывало.
        Однако сколько ни награбь, а хочется ещё.
        Среди всех рассказов о наманских богатствах особо выделялись байки об императорской сокровищнице, где золотые монеты лежат на полу таким слоем, что вошедший проваливается по колено. И хотя всякий, имевший дело с золотом, знает, что в россыпь монет не провалишься, сказкам верили.
        Искали наманскую казну отчаянно и целеустремлённо. Золотой дом был едва ли не разобран по камешку, но ни в подвалах, ни в парадных помещениях не оказалось ничего, напоминающего сокровищницу. Тогда за поиски взялись маги. Были допрошены десятки уцелевших в резне слуг и царедворцев, и, наконец, нашёлся человек, который знал, куда подевались деньги. Оказывается, казна, как и личные сокровища Хаусипура, никогда не хранилась в Номе, но скрывалась в потайном месте далеко на западе. И месяц назад, в самый разгар войны, она была захвачена словно с неба упавшими лесовиками.
        Гнев хана Катума был неописуем. Его обокрали! Сокровища, по праву принадлежащие солнцеликому, дикари бессовестно заграбастали, слова не сказав повелителю! А он ещё приказал, чтобы лесовикам продали коней, везти украденное в их чащобы. Возмущённый хан даже не вспомнил, что лесовики вовсе не подданные, и даже то, что они приносили ему, не является данью, а всего лишь дарами. Поначалу хан возжелал попросту отправить на плаху всех лесных магов, а заодно и ратников, а казну вернуть себе, как то и требует справедливость. Но потом вспомнил, с кем приходится иметь дело, и решил прежде выслушать совет ближайших чародеев. На этот раз предложения не шептались на ухо, а произносились вслух, достигая ушей Хисама.
        - Завтра хан устроит большой пир в честь победы. Вас всех пригласят туда и во время пира убьют: зарежут гардианскими ножами. Ханские советники сказали, что наверняка знают шестерых ваших магов, но убивать гардианским оружием будут всех, кто вызывает хоть какие-то подозрения.
        - Им не придётся пачкать гардианские ножи, - усмехнулся Ризорх. - Можно было бы пойти на званое угощение и проучить предателей, но наши люди устали от войны. Утром нас уже не будет здесь. Мы попросту уйдём домой, и, думаю, у Катума не хватит смелости остановить нас.
        Утром, ещё до света, под покровом невидимости лесной отряд снялся с насиженного места и, выйдя на мощёный наманский тракт, направился в сторону гор к знакомому перевалу. Тяжело нагруженные телеги постукивали огромными колёсами по плотно уложенным каменным плитам. Тягловый скот был в третий уже раз сменён, в телеги запрягли жилистых наманских лошадей. Потом, когда закончатся бывшие владения империи, двигаться придётся по бездорожью. Там споро не побежишь, а тут можно и пошустрее. В ставке Катума скоро хватятся, что союзник исчез, и за это время нужно уйти подальше.
        Вместе с пешими ратниками уходил и беглый сотник Хисам. Двух своих коней, одного под седлом, второго с тороками, вёл в поводу. В степи у Хисама никого не оставалось, а здесь была красавица Нашта, без которой степняк не представлял жизни.
        Посланцы Катума догнали ушедших вечером, когда войско уже останавливалось на ночёвку. Отряд в две сотни сабель и бунчук одного из младших советников великого хана. Возле лагеря всадники спешились, советник и Ризорх вышли, встретившись ровно посредине между войсками. Поздоровались, как и полагается дружественным магам, обменялись обычными в таких случаях любезностями. И лишь потом посланник сдержанно произнёс:
        - Великий хан удивлён вашим поспешным уходом.
        - Когда мы подносили дары, - возразил Ризорх, - я говорил светозарному, что наше войско собирается в родные места. Лето скоро закончится, и, если распутица застанет нас в чужих краях, мы не сможем вернуться домой.
        - Один день ничего не изменит, а великий хан приглашает вас завтра на пир в честь нашей общей победы.
        - К сожалению, мы ушли уже далеко и не поспели бы к сроку, несмотря на все старания.
        - Мои всадники доставят вас быстро и со всевозможным почтением.
        - Мы привыкли ходить пешком. Ехать на заводных конях, словно тюки с добычей, было бы недостойно мага. К тому же мы не можем бросить здесь своё войско. В округе ещё бродит несколько недобитых наманских отрядов, и, если они увидят войско, над которым не поднят бунчук, они, несомненно, нападут и уничтожат его. Этого допускать никак нельзя.
        - Вы отказываетесь от приглашения великого хана?
        - Нет выше чести и большего счастья, чем получить такое приглашение, но неодолимые обстоятельства заставляют нас с сокрушённым сердцем отклонить его. Надеюсь, пресветлый повелитель поймёт нас правильно и не разгневается на наш отказ. А на будущий год, во время торгов на островах, я сам буду испрашивать прощения у великого хана за свой невежливый поступок.
        - Я передам светозарному ваши слова, - сухо сказал посол. - Боюсь, он будет не слишком доволен.
        Сотни вскинулись в седло и исчезли в наступающей тьме. Лесовики остались на ночёвку, хотя распряжённых коней в поле не отгоняли, а кормили с рук.
        Весь следующий день лесная рать двигалась без остановок, торопясь уйти как можно дальше, хотя все понимали, что пеший от конного не убежит.
        Так и случилось. От острого взгляда Ризорха не укрылось, что на горизонте то и дело маячат всадники, прикрытые неумело поставленной невидимостью. Конечно, следить за идущим войском не запретишь, но не только ведуны, но и простые ратники понимали, что слежкой дело не ограничится. Ждать неведомо чего и теряться в догадках, что предпримут отправленные по следу маги, было очень неприятно, и колдуны, посоветовавшись, решили вызвать степняков на поспешные, а значит, не слишком разумные действия. На торговом подобный метод назывался провокацией, а на нормальном языке - подстрекательством.
        Вечером распряжённые кони были отогнаны в поле, а вместе с табунщиками на охрану коней вышли Напас, Устон, Бажан и сам Ризорх. Ни один бунчук поднят не был. Не полагается этак делать, а воровски нападать на союзников полагается? А если никто не нападёт, то оно ещё и лучше, никому никакого урона не случится.
        Разумеется, кочевники напали. Не может степняк не угнать чужих коней, если вдруг появилась такая возможность. Ползли конокрады под прикрытием чар, изготовивши ножи, резать глотки сторожам. Простые похитители на такое не идут, так нападают только на смертельного врага. Зато и пощады хищникам ждать не следует. Табунщики, ведомые Устоном, перебили незваных гостей до последнего человека, а трое остальных колдунов взяли живьём вражьего мага. Никто не удивился, когда увидали в своих руках давешнего посланца.
        - Вы напали на меня, посла великого хана! - закричал он, едва у него появилась возможность говорить. - Вы вероломно попрали все законы и обычаи! Это объявление войны!
        - По-моему, это ты напал на нас, - прервал пленника Ризорх, - и взят с поличным. И не вздумай клепать напраслину на моего друга, великого хана Катума. Одного такого предателя мы уже разоблачили, и солнцеликий зарезал его собственноручно.
        Ханский советник побледнел, поняв, что ни при каком раскладе ему живым не быть. Впрочем, никто и не собирался тащить его на ханский суд. Ведуны понимали: недолгой дружбе со степью пришёл конец, и чем меньше останется в степи магов, тем спокойнее будет житься в лесу.
        Было ещё темно, проснувшийся лагерь торопливо собирался в дорогу. Возиться с пленником было особо некогда, но всё же его взломали, торопливо и грубо, не столько ради колдовских хитростей и умений, сколь для того, чтобы узнать наверняка, в чём каждый и без того был уверен. Тела всех убитых спалили колдовским пламенем, так что даже костей не осталось, навалили на кострище всякого мусора и поскорей покинули недобрую стоянку.
        Два дня брели по разграбленному тракту. Виллы богачей, хижины бедняков - разбито было всё, жители скитались хуже диких зверей, и только оборотни-людоеды чувствовали себя в этих краях вольготно. Пару раз у самого окоёма видели спешащих всадников, но те пропадали быстрее, чем их удавалось хотя бы рассмотреть хорошенько. А может, и не всадники это были, а дикие кентавры - поди разберись. Местность, ещё недавно обжитая и цветущая, обезлюдела и дичала на глазах.
        Ни на равнине, ни в предгорьях на войско никто не напал, если не считать обезумевшего циклопа, который вздумал швыряться в повозки огромными камнями. Циклопу быстро вышибли стрелой единственный глаз, а потом, подкравшись сзади, бронзовым срезнем подсекли сухожилие на левой ноге. Циклопы - твари живучие, поэтому добивать его не стали, ушли, провожаемые воплями искалеченного чудовища.
        Земля всё сильнее бугрилась холмами, заснеженные вершины Наманского хребта придвинулись вплотную. Впереди был горный проход, опалённый недавними битвами.

* * *
        Единственная башня у подножия сторожевого утёса была приведена в порядок, и ворота починены и заперты, словно в былые времена. А дома, где прежде жила привратная стража, так и остались полуразрушенными - зевены предпочитали привычно жить в юртах. На воротах, хорошо видимый и с севера, и с юга, установлен бунчук, сообщающий всем, кто понимает, что в гарнизоне имеется боевой маг, так что желающим пройти перевал лучше добром заплатить пошлину, а не рваться силой. Наверное, это оставалось единственным местом в бывшей империи, где проходящих не обчищали догола, а взимали установленную плату.
        Уйлюк вышел навстречу подошедшему войску. В правой руке палка, без которой ноги ещё плохо держали его, лицо в шрамах, пустой левый рукав засунут за кушак. Но на груди - кабашская звезда, а уцелевший глаз смотрит твёрдо и зорко.
        - Я рад видеть вас всех живыми и в добром здравии.
        - И мы рады видеть тебя, - ответил Ризорх.
        - Два дня назад ко мне прискакали гонцы великого хана. Светозарный повелевает закрыть проход и не пропускать вас через перевал до подхода войска.
        - Да, это так. Ном взят, император убит, и великий хан решил, что ему больше не нужны союзники.
        - Ты стал мне вместо отца. Я пропущу вас через перевал, а потом мы закроем ворота и будем биться с Катумом. И пока у нас жив хоть один воин, Катум здесь не пройдёт.
        Ризорх подошёл, обнял однорукого шамана.
        - Я счастлив слышать твои слова. Но зевенам нет нужды погибать здесь. Мы закроем ворота так, что Катуму придётся искать какой-нибудь другой путь через горы.
        На площадке, где когда-то располагался лагерь осаждающих, полукругом выстроились оба войска. Девять лучших воинов вынесли вперёд бунчуки: восемь лесных и один - зевенского мага. Впервые лесные колдуны пустили в свой круг чужого человека.
        Последней из крытой повозки появилась Нашта в женском колдовском наряде. Батистовая рубашка с малиновой вышивкой у ворота опускалась почти до колен, портки из тончайшего виссона и мягкие чуньки из льняных очёсков. Наряд, когда-то порванный и заляпанный кровью, сейчас сиял белизной, как ненадёванный, - постарались Гула с Литешкой, уважили подругу. В руках Нашты - бунчук, знак боевого мага с женским рукоделием на верхушке.
        Нашта подошла к оторопелому Хисаму, протянула бунчук.
        - На. Тебе держать.
        Маг сам выбирает, кто понесёт его символ в сражении или во время великого волхования. Тут ему никто не указ. И отказаться от такой чести никак нельзя, хотя по бунчуку бьют так же остервенело, как и по самому колдуну. Хисам судорожно ухватился за гладкое древко, выступил вперёд.
        - В середину иди. Сегодня ты главный.
        Нашта шагнула один раз и легко взлетела на скалы, выбирая место, откуда удобнее приступиться к уцелевшему Стражу ворот. Застыла там - белая птица с красной полосой вкруг горла.
        Лесные колдуны творят свои чары молча, и на этот раз даже зевенский маг удержался от привычного визга. Тишина царила глубочайшая, но даже глухой услышал бы сквозь внешнюю тишину тяжкое гудение просыпающихся сил. Потом всё заглушил треск и грохот обвала. Страж ворот, утёс, стократ превышающий человеческий рост, качнулся и рухнул, окончательно завалив горный проход из Южного Намана в Северный.
        Можно было орать, прыгать, бесноваться - никакие человеческие поступки не были бы заметны в эту минуту, но сотни людей недвижно стояли в молчании. Свои уже видели результаты общего колдовства лесных магов, а зевенам такое довелось впервые. Немало историй будет рассказано зимними вечерами в юртах кочевников, немало возникнет легенд, повествующих о страшной силе леса. Счастье тому, с кем лесные колдуны в дружбе, горе - с кем они враждуют.
        Нашта плавно спустилась с горы, подошла к Хисаму.
        - Великая, - проговорил тот дрожащими губами. - Прости мои дерзкие слова. Я же не знал, кто ты. Я клянусь служить тебе и никогда больше не осмелюсь…
        - Ну и дурак будешь, если не осмелишься. - Нашта покачнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за бунчук.
        Подбежали знахарки: старуха Азёра и тётка Айса, подхватили Нашту под руки, повели к раскинутой лекарской палатке.
        - Что встал? - крикнула Айса Хисаму. - Видишь же, худо твоей зазнобе. Эх, мужики, такую девку жалеть надо, в пясточке ненькать, а вы ею горы ломаете. Ничего-то вы не понимаете, учить вас ещё и учить.

* * *
        Ризорх и Уйлюк медленно шли вдоль чудовищного завала, образовавшегося на месте бывшей дороги. Где прежде могли ехать три повозки в ряд, теперь сумел бы пробраться разве что опытный скалолаз. А чтобы расчистить дорогу, нужен был труд сотен рабов и годы времени.
        - Войска Катума не скоро появятся по эту сторону гор, - произнёс Ризорх, оглядывая нагромождение обломков. - Если он захочет вернуться в родные степи, ему придётся ползти воровскими тропами.
        Уйлюк молча слушал, как и положено почтительному сыну.
        - Горные Стражи держались благодаря золотым скрепам. Когда утёсы повалились, скрепы лопнули, и вся их колдовская сила исчезла. Годятся они только в переплавку, но это чистое золото, какого не умеют готовить нигде, кроме Намана. Их не так трудно достать оттуда: когда упал первый Страж, мы спустили с обрыва на прочных верёвках людей с молотами, и они за день вынули из скалы первые шесть скрепов. Теперь стало возможно достать и остальные. Мы решили, что золото второго Стража должно принадлежать вам. Зевены сражались с нами бок о бок, они были храбрей других, а добыча их не так велика. А потом вам надо уходить отсюда. Не думаю, что в ближайшие годы через перевал будет ходить много людей, готовых платить мыту. В степи сейчас стало просторно, вам будет где жить. Мы уйдём завтра с утра. Дорога предстоит дальняя, нужно успеть до осенних дождей.
        - Мы нагоним вас прежде, чем вы дойдёте до Лита. До самого Атцеля наши пути будут идти вместе. Потом мы повернём на свои старые кочёвки. Это не так далеко от ваших мест, но до тех пор, пока моё слово что-то значит для людей, зевены будут появляться у засек только как друзья.
        Колдуны подошли к лекарской палатке. После боёв в Номе в отряде было много раненых. Их везли на тряских телегах, и ночью они лежали там же. В самой палатке жили знахарки, там готовились целебные снадобья, а больные появлялись под её пологом лишь в особых случаях. Но сейчас перед палаткой стоял Хисам. В левой руке бунчук, правая на рукояти сабли. Нашта впала в забытьё, не успев забрать бунчук у сотника, и Хисам продолжал стоять, словно на страже у ханского шатра. Только воины Катума должны были стоять, не сморгнув, как неживые, а взгляд Хисама никто не мог бы назвать мёртвым.
        - Как она? - спросил Ризорх.
        Ханский телохранитель не ответил бы даже на вопрос первого советника, что имеет право входить в белый шатёр в любое время дня и ночи. Хисам тоже не повернул головы, но тихо сказал:
        - Она спит. Знахарки усыпили её. Тётушка Азёра сказала, что утром она проснётся здоровой.
        - Хорошо. Иди и ты отдыхай. Бунчук отдай лекаркам, они положат его около постели.
        - Нет. Я буду ждать.
        - Как знаешь. Но завтра будет трудный день.
        Маги пошли дальше. Отойдя достаточно далеко, Уйлюк заметил удивлённо:
        - Человек, с которым ты сейчас говорил, это степной всадник. Судя по наряду, сотник из ближнего тумена великого хана.
        - Теперь это наш, лесной, всадник, - ответил Ризорх.

* * *
        Войско подходило к Литу. Сам город лежал в развалинах, но каменный мост через реку, как рассказывали, уцелел, и, значит, там можно было легко перейти на другой берег. Во время осады Лита места эти были опустошены полностью, теперь здесь нельзя было встретить никого, кроме ламий и шакалов. Удивительно, как быстро всякая нечисть размножается в местах, оставленных людьми.
        Пеший отряд и нагнавшие их зевены двигались почти без остановок, стремясь поскорей выйти из недобрых мест. Одно худо, не любят недобрые места так просто отпускать идущих.
        Смертное поле оказалось у самой дороги, так что пройти, не заметив, было невозможно. Это были не следы боёв, что гремели здесь в начале лета, сражение произошло совсем недавно, меньше недели назад. Неубранные трупы, отяжелевшее вороньё, тошнотворный сладкий смрад. Убитые были кочевниками, но не одного какого-то племени, тех сразу бы определили по одежде и оружию. В разгромленном отряде собрались недобитки разных племён и разных отрядов, так что можно было подумать, что это просто банда грабителей, из тех, что режут всех, кто попадёт под руку, и не признаёт ничьей власти. Такие шайки непременно образуются во время войны, хотя они редко достигают сотни человек, а тут было по крайней мере втрое больше.
        На краю поля торчал страшный памятник случившегося погрома. Человек в одежде легионера сидел, нелепо раскорячив ноги. Упасть ему не давал кол, пробивший тело насквозь. Голова трупа была свёрнута набок, конец кола торчал из развороченного горла. Кол был деревянный, дурно оструганный, но самое остриё зеленело окислившейся бронзой. Когда-то человек, ещё живой, был посажен на кол, потом полуразложившееся тело сползло вниз. У ног трупа валялся обгаженный бунчук. Судя по древку, бунчук был имперский, но орёл, венчающий имперские бунчуки, оказался отломан.
        Зевены нагнали пеший отряд ещё вчера вечером, и теперь Уйлюк подъехал к месту казни, равнодушно глянул в искажённое лицо.
        - Я знаю этого человека. За два дня до вас он со своим отрядом проходил горные ворота. У него была золотая пайцза от хана Катума. Именно он передал приказ не пропускать вас на север. Его воины сказали, что это имперский маг, пошедший на службу великому хану, и что он назначен наместником в Лит.
        - Недолго же он повластвовал, - заметил кто-то.
        Скор подошёл к собравшимся колдунам.
        - Я тоже знаю этого человека. Это Артий, один из тех магов, что были выпущены из бронзовой темницы. Вместе с Гайтовием он должен был перенять наше войско в горах.
        - Тогда всё понятно, - сказал Ризорх. - И почему он пошёл на службу к хану, и почему не выстоял в бою. Непонятно другое: кто разбил его отряд? В любом случае помним, мы ещё не дома и война не кончена. - Ризорх повернулся к Уйлюку и добавил: - Пока мы не достигнем бывших границ Намана, нашим отрядам и впрямь лучше держаться вместе.

* * *
        Наманцы называли Лит Светлым городом, и не только потому, что стены его и здания были сложены из бледно-жёлтого песчаника. Климат в Лите был мягче, нежели в царственном Номе, летом не мучила жара, зимой с болот не наползали несущие лихорадку туманы. Наманские аристократы старались на летние месяцы выехать в Лит. Здесь, вдалеке от властей и гордого величия, жизнь была светла и приятна.
        Теперь выжившие горожане разбежались по окрестностям, где с вытоптанных полей можно было снять какое-то подобие урожая. В самом городе жизнь теплилась лишь возле моста. Вайрах, на берегу которого выстроен Лит, стекает с отрогов Наманского хребта и далеко на востоке впадает в полноводный Атцель. Весной и во время сильных дождей на нём часто случаются наводнения, но и в иное время брода в реке не сыскать. Каменный мост, выстроенный лет двести назад, был истинным благодеянием для всего края. Кочевники разрушили две бастиды, охранявшие подходы к мосту, но сам мост не тронули. Им тоже не улыбалось лишний раз переплывать капризную реку.
        Но на этот раз удобный проход оказался закрыт. Из окрестных развалин натасканы плиты, из них сложены баррикады при подходе к мосту, а поперёк прохода выставлены рогатки, нацеленные острыми кольями в сторону идущих. А над этими спешно слепленными укреплениями поднят бунчук с имперским орлом, распластавшим поверх конского волоса золотые крылья. Знак, что сюда лучше не соваться, ничего доброго тут не обрящете.
        Войско остановилось. Очень не хотелось теперь, когда война пошла на спад, снова сцепляться с недобитым, но упорным противником. При нападении на укреплённый лагерь без потерь не обойтись. Не маги, конечно, но простые воины будут погибать. А и без того почти четверть ушедших в поход не вернётся в родные селения. И никакая добыча не утешит родных.
        Решили вступить в переговоры. Вынесли на передний край десять бунчуков, чтобы противник увидал, с кем придётся иметь дело, и проникся если не страхом, то уважением.
        - Ячер, тебе идти, - произнёс Ризорх. - Скажешь, что мы не хотим воевать, а возвращаемся в родные места. Если они пропустят нас без боя, мы не будем на них нападать. Если они будут требовать плату за проход - соглашайся. В прежние годы за переход моста платили два обола с человека и четыре с повозки. Мы готовы заплатить столько же.
        Ячер молча кивнул. Ему было не привыкать идти на переговоры. Задался внушительный вид: борода во всю грудь, широкие плечи, смелый взгляд, седина в густых волосах, - значит, такому и говорить за весь народ. Седобородому всегда больше уважения, в этом и люди, и чужаки сходятся.
        Глашатай идёт на переговоры безоружным. Ячер положил рогатину, бросил рядом нож и направился к вражеским заплотам. Оттуда следили зло и настороженно.
        Войско стало, далеко не доходя моста. На таком расстоянии и лучник прицельно стрелять не может, и колдун не всякий достанет. Из защитников один Анк мог прикрывать Ячера, да и то вполсилы. А из-за баррикад саданули в упор, со всей мочи. Хрустальная спираль разорвала грудь Ячера и ушла в сторону лесного войска. Рассыпалась она, не долетев, но Ячеру это уже ничем помочь не могло.
        После такого хочется немедленно рвануться вперёд, под выстрелы, камни пращников и вражескую волшбу, отомстить жестоко и не считаясь с потерями. Но ведуны не дали воли чувствам, и наступление началось с медлительной и безжалостной точностью. Зевенская конница ниже по течению начала переправляться через реку, чтобы зайти легионерам в тыл и отрезать всякую возможность отступления или бегства. Прямо в лоб на заплоты и ощетиненные ежи двинулись лучники. Нашта и Бессон, шагая в их рядах, придали стрелам дальнобойность и убийственную множественность удара. Устон, единственный маг, обозначивший себя, выжигал препятствия колдовским пламенем. Пращники и метатели дротиков на таком расстоянии были ещё бессильны, достать наступавших мог разве что засевший с легионерами чародей, но всё равно войско надёжно прикрывали Анк и сам Ризорх. А сбоку вдоль бережка короткими перебежками приближались к мосту Бурун и Напас. Казалось бы, пяток камней, и эти двое больше не встанут, но не каждый метатель может хотя бы заметить того, о ком заботится Милон. А уж попасть в такого человека и вовсе невозможно, тем более что рядом
с Милоном старался молчальник Бажан, отложивший на время свои громы и поднявший над бегущими напоённый водою щит.
        Имперский маг оказался бойцом не из слабых. Он успевал гасить пламя, насланное огневиком, рассеивать стрелы, а порой и сам бить острым хрусталём, который Ризорх тут же наловчился раскалывать на безвредные обломки. А вот на Буруна и Напаса чародейских сил уже не хватало. Маги нырнули под мост, уничтожив четверых легионеров, охранявших подход со стороны реки. А ещё через мгновение оттуда вылетело облако железных шершней. Их укусы если и не убивали сразу, то причиняли такую боль, что ни о каком сопротивлении речи уже не шло. Сверху донеслись отчаянные вопли. Должно быть, какой-то шершень вцепился и в имперского мага, потому что тот немедленно прекратил бой и всю силу направил на уничтожение воющей напасти. Этого и ждали Бурун с Напасом. Колдовской мёд, что когда-то залил императора, теперь пленил и его слугу, а Напас окончательно лишил имперского мага способности сопротивляться.
        Уцелевшие легионеры в панике бежали прямо в руки ждущим зевенам. Живым не ушёл ни один; закон степи строг: убивший парламентёра должен умереть. Это Бессон мог воевать, не подняв бунчука, а потом отпустить набежников восвояси, да и то потому, что не сумели они никакого вреда причинить послу. Степь таких послаблений не знает. Совершил преступление - отвечай полной мерой.
        Вновь зевены и лесная рать собрались у моста, но теперь рогатки были сброшены в реку, и ничто больше не преграждало путь. Пленный маг стоял у всех на виду. Как и императора, его не посчитали нужным вязать. Куда он денется, если колдовская сила отнята заклинаниями, а тело надёжно залито невидимым, но густым мёдом?
        - Что ты нам скажешь? - спросил Ризорх.
        Пленник молчал.
        Скор выступил из толпы лучников, подошёл к Ризорху.
        - Его я тоже знаю. Это Гайтовий, второй из магов, что ждали нас в горах.
        - Ага. - Ризорх кивнул, глядя в лицо наманского аристократа, даже сейчас сохраняющее выражение презрительного безразличия. - Приятеля твоего на кол ты посадил?
        - Он пошёл на службу к варварам. Предатель должен быть наказан. Он больше не номей, а раб. Такому место на колу.
        - Что же, не возражаю. Это ваши дела, в них мы мешаться не будем. А о чём ты думал, когда напал на нашего посла? Мы не собирались воевать с вами, ты сам ускорил свой конец.
        - Вы вошли на наши земли и напали на наши города. Вас следует убивать, как бешеных собак, не вступая в переговоры.
        - Ты видел, что мы уходим с ваших земель.
        - Это ничего не значит. Варвар, ступивший на землю Нома, должен быть убит или стать рабом. Уйти он не должен.
        - Надеюсь, ты понимаешь, что и тебя никто не оставит в живых.
        Гайтовий безразлично пожал плечами. Мёд не давал ему двигаться, жест получился замедленным и неубедительным.
        Ризорх протянул руку, забрал у Скора нож, показал Гайтовию.
        - Когда-то этот нож тебе очень не понравился. Времена переменились, теперь ты должен мечтать о смерти от гардианского ножа. Если ты добровольно раскроешься и отдашь нам свои знания, смерть твоя будет лёгкой. Нет - пеняй на себя.
        Гайтовий усмехнулся. Презрительная кривая усмешка, словно не он стоял, окружённый врагами, а они ожидали приговора из его уст.
        - Вы не получите ничего и ничего не сможете со мной сделать, потому что я человек, а вы людоеды. Я посадил Атрия на кол, но я не жрал его душу, не взламывал мозг. Такое делаете только вы. Именно поэтому вы не люди. Вы и сейчас набросились на меня стаей, как шакалы на льва, и одолели не силой, а подлостью.
        - Может быть, сразимся один на один? - спросил Напас. - Люди отойдут, потом я освобожу тебя, и мы будем биться руки против рук, магия против чародейства.
        - Нет, - сказал Ризорх. - Он уже сделал свой выбор. Теперь ему осталось только умереть.
        - Но и вы не получите ничего, - повторил Гайтовий. Тело его, залитое в мёд и потому почти неподвижное, жутко напряглось, пытаясь изогнуться, изо рта выплеснулась кровь, голова поникла, упав на грудь.
        Магу непросто расстаться с жизнью. Не так давно покалеченный шаман Уйлюк остановил своё сердце и перестал дышать, но спустя полчаса был ещё жив и сумел вернуться в мир, который собирался покинуть. Но тут смерть была явной и несомненной.
        - Сердце у него разбито, - скрипучим голосом произнесла Азёра.
        Ризорх шагнул, приблизившись к Гайтовию вплотную, вперил взгляд в тело, которое после смерти стало прозрачно для магического взора. Покачал головой.
        - А ведь он себе под сердце гардианский клинок вшил. И сейчас им зарезался. Скор, ты не напомнишь, что он просил передать Хаусипуру?
        - Что Хаусипур больше не сумеет запрятать его в бронзовую темницу.
        - Вот оно как… Это ж до чего они друг друга боялись… Один на себя анагос наложил, другой в собственное сердце нож вставил, чтобы всегда было чем зарезаться. И они себя людьми называют? Пауки они, как есть пауки.
        Ризорх немного помолчал, потом спросил негромко:
        - Бурун, скажи-ка, если его вот так в меду оставить, сколько он мёртвым простоит?
        - Года два простоит. А можно и на подольше сделать.
        - Вот и пусть стоит. В назидание тем, кто вздумает на мосту засесть.

* * *
        Через Атцель, по которому когда-то проходила граница империи, переправились все вместе на наскоро сбитых плотах и лодчонках, отысканных в покинутых рыбацких деревушках. Не та река полноводный Атцель, чтобы переплывать её сажёнками или держась за гриву коня. Мост через такую не выстроишь, да и некому здесь мосты строить.
        На левом берегу начинается дикая степь, где кочевали разные народы, ныне сорванные с мест Катумом, и куда каждый год наведывались имперские войска, чтобы усмирять и устрашать непокорных. Теперь эти места не просто казались пустыми, но такими и были. Здесь распрощались с зевенами и направились к себе, на север.
        Чем дальше, тем чаще встречались перелески, не только в низинках и балочках, но и на открытых местах. А потом грозно засинело у окоёма, надвинулся Дебрянский лес, родные неприветливые места.
        Шли сторожко, не желая в последний день нарваться на какую беду, но никого не встретили до самых засек. А там - знакомая тропа, по которой и свои по всяким надобностям в степь бегают, и гости, званые да незваные, заявляются.
        Атя, сидевший на засеке, издаля обнаружил подходившее войско, и охрана побежала навстречу вернувшимся. Все они жестоко завидовали тем, кто побывал в походе, но ни один не мог ослушаться решения старших. Именно колдуны решали, кому на войну идти, кому дом блюсти.
        Скор с удивлением смотрел на Закрая, который выбежал ему навстречу с луком за спиной. Весной младший братишка ещё пацаном был, а теперь - охотник, такой же, как и сам Скор. И даже в бою побывал. Не зря оставляли в посёлке и воинскую силу, и колдунов, пришли-таки летом незнаемые люди, пытались пробиться к селению, повторить полузабытый Приозёрный погром. Не допустили супостата, кого на засеках положили, а остальных, вместе с их колдуном, Атя загнал в болото, где и утопил, к вящей радости пиявок и кикимор.
        Возвращение воинов - радость, но и горе. Вернулись отцы, мужья, братья и сыновья. Привезли свёртки узорчатых тканей, золота и серебра, цветных каменьев, южных благовоний и прочих редкостей. Привели лошадей - домашнего зверя, приученного таскать плуг. Старшие сказали, что будет земледельцам великое облегчение, не придётся больше ни мотыжить поле, ни на себе соху таскать. Привезли многое множество волшебных вещей, древних и всякого новья, отнятого у побитых имперских магов. С такими амулетами народ станет сильнее, волхвы мудрей и непобедимей. От такого всем людям польза, ради подобных дел стоит воевать.
        Но и горя от войны тоже немало. Как ни берегли колдуны людей, как ни старались прикрыть от чужого оружия и магии, а почти полторы сотни воинов, считай каждый четвёртый, остались в чужих краях, побитые вражеской силой. Семьи их, конечно, не пропадут, и богачества всякого получат, но людей всё равно не вернёшь.
        И ещё беда, пуще прежней: если прежде в степи впусте болтали про несметные богатства людей, то теперь - знают. Целый караван добра привезли добытчики, чуть пупы не расшили, тащивши. Кабы не лошади, неведомо, как бы и донесть.
        После такого набежников ждать недолго. Как прежде Наман привлекал алчные взоры, так теперь жадноглазые кочевники примутся штурмовать черту засек. А это значит, не видать людям спокойной жизни, и всё больше семей станут осиротелыми.
        Любое доброе немедля влечёт за собой худое.
        Когда прошли первые праздники и настало время серьёзно подумать о делах, старшие колдуны собрались на совет. Хотя какой тут совет? Бажан, как всегда, отмалчивался, а Бурун и вовсе с головой ушёл в дела бортников и явился на зов из одного уважения. Так что все дела пришлось разбирать Потокму с Ризорхом.
        В который уже раз думалось Потокму, что был бы жив дед Турх, он бы всё рассудил по уму и сделал как надо. На том и порешили: спрашивать предков. Дед Турх не так чтобы давно умер, авось откликнется и посоветует что дельное.
        Разожгли костёр на новой колдовской поляне, принялись вызывать души ушедших. Турх кобениться не стал, явился на зов сразу. Долго расспрашивал о Наманском походе, и Ризорх отвечал, хотя и знал, что покойник всё забудет. Ждали совета, но мёртвый колдун спросил лишь:
        - Что говорит сыромятинная звезда?
        А что она может говорить? Сыромятинная звезда двух лет не прошло, как в землю зарыта. За такой срок ничего с ней произойти не должно. Но раз сказано, то надо слушать, иначе незачем было усопших тревожить.
        Звезду самый старый из колдунов в одиночестве открывает. Оставили Потокма одного, стали ждать. Потокм принёс жертвы богам: птицу, хлеб и толчёную клюкву, которой словно кровью набрызгал вокруг. Настоящей-то крови в таких делах нельзя, а то боги во вкус войдут и потребуют человеческих жертв. У других народов, говорят, живых людей перед идолами режут, а свои боги знают, что кровь кисла, хлеб, мёд и жареная утятина языку приятнее.
        Исполнив обряды, Потокм достал медный нож и взрезал дёрн на замеченном месте. Заворотил дернину и ахнул: за один годок звезда, на которую ворожили всем миром, сотлела едва не дочиста. Лишь один луч остался целёхонек и недвусмысленно указывал на север, во мхи и болота, в пропасти земные.
        Пропасть земная - это такое место, где даже бывалый человек пропадёт ни за чих-спасибо. Мало кто согласится жить в таких местах, однако за всё надо платить. Добыли золото наманское, теперь спасайтесь в пропастях.
        Потокм позвал ожидающих старейшин. Долго смотрели на остатки звезды, вздыхали, качали головами. Конечно, знак судьбы людям не указ, человек и поперёк судьбы пойти может. Но кому охота век в войнах проводить? Уж лучше во мхи и болота.
        Созвали остальных колдунов, советовались с ними. Потом всю людскую громаду собрали. Тут уже обсуждалось не что нужно делать, а как. Поначалу народ приужахнулся, виданное ли дело - сниматься с чуть обжитых мест и отправляться неведомо куда. Потом малость поуспокоились, узнав, что на зиму глядя с места никто не стронется. Сперва разведчики пойдут выбирать место для нового посада, а следующим летом понемногу начнут переползать на новое житьё.
        Трудненько придётся, народ мужчинами оскудел, особенно оружным людом, а на засеках до последнего сильный отряд держать нужно. Землю пахать тоже надо, это дело на потом не отложишь. А у нового городка - делянки расчищать, дома строить. Обидно бросать только что отстроенный посад, но катумовские набежники появятся здесь уже весной, едва в горах стает снег и отряды смогут пройти горными тропами. Про что иное, а уж про наманскую казну хан Катум не забудет.
        Поля, конечно, лошадьми поднимать легче будет. Из бывших рабов-обозников пять человек решили остаться с людьми и пришли на новую родину. Их определили в пахари, они научат, как лошадью землю орать. А тем временем посланные на новом месте лес выжгут под пашню.
        Народ шумел, качал головами, но не возражал, хотя и обидно было. Для того ли войну воевали, чтобы со своей земли в чащобу бежать? Победители, называются…
        Потом бабка Гапа вперёд вылезла. Ведьма никогда в боевых магах не хаживала, бунчука не поднимала, но сила у неё была немалая, и что скажет старуха, люди слушали. Её и на совет звали, но прийти не смогла, хворала. А тут выползла на осеннее солнышко.
        - Мудрые, - проскрипела старуха, - а не запамятовали вы часом, что на севере места тоже не пустые? Воглы там обитают. Как думаете, понравится им, если мы придём? Не навоевались ещё?
        Народ призадумался. Легко, живучи на южных окраинах леса, о воглах сказки рассказывать, что, мол, они медведям сродни, на зиму в спячку ложатся, а от простого пива сперва буйствуют, а потом помирают и потому вместо пива пьют мочу. Что воглы пьют, людям неведомо, а шаманы у них сильные, на бой, как и у людей, выходят дружно, и потому воевать с ними - себе в убыток. А дружбы с воглами у людей нет. Ещё деды что-то не поделили с полуночным народишком. Причина ссоры забылась, а вражда тлеет.
        - С воглами замириться нужно, - сказал Потокм. - Послов пошлём, подарки дадим. Жемчуга воглы не понимают, пушного зверя у них своего в избытке, а железо ценится. Сами-то добывать не умеют, да и не из чего у них. Предки говорят, раньше мы с ними торговали, да порушилась торговлишка. Надо бы вспомнить те времена.
        - Мы уже со степью железом наторговались, теперь не знаем, как от них оборониться. Нет уж, железа воглам если и давать, то на одно погляденье.
        - Чем тогда мир купим?
        - Баб наманских им отдай. У нас ныне женского пола избыток, а у них, поди, и по одной жене на человека нет.
        От таких слов народ слегка оторопел. В степи и у наманцев людьми торгуют, вроде как скотиной, а у своих такого не водится. Но, с другой стороны, вернулось войско из дальнего похода, и вместе с ним при обозе пришло четыре десятка женщин, захваченных когда-то в полон, а ныне никому не нужных. Те немногие, что были отданы под присмотр знахарок, готовились поздней осенью замуж, а остальных куда? Кому они нужны, траченные, лежавшие подо всем войском? В степи таким вспарывают животы и бросают на корм собакам. Так то - в степи. Люди так не могут. Вот и жили горемычные таборком, вызывая глухое недовольство законных жён.
        - Это ты хорошо придумала, - первым подал голос Ризорх. - Собрать их да скопом и отдать. А то у нас их кормить некому. А воглам радость, они не различают, траченная девка или нет. Разберут их по чумам, всем хорошо будет.
        Общество согласно загудело, лишь один Скор стоял ни жив ни мёртв, словно весть услыхал о гибели близкого человека.
        По приходе в лесной посад Лия и Хайя прибились к таборку траченных девок. Там и жили. Поневоле девушки вновь прилепились друг к дружке, хотя кто понимал, тот видел, что они просто рядом находятся, а не вместе.
        Когда в сожжённом Номе казнили императора Хаусипура, Лия забилась в повозку, накрыла голову рухлядью да и пролежала так чуть не весь день. Хайя, напротив, принарядилась, как могла, и отправилась смотреть на казнь. Отстояла всё время, не дрогнув лицом, и так же молча ушла. О чём она думала, что чувствовала, никто не спросил. Одним стало боязно, другим было неинтересно.
        В походе, особенно когда обоз двигался по бездорожью, пленницы на повозках не сидели, шли рядом, придерживаясь рукой за борт. Лия шла вместе со всеми, Хайя безвылазно сидела в повозке. Вышла только полюбоваться раскоряченным на колу Атрием и поглядеть на смерть Гайтовия. Стояла в самом первом ряду, ловила взгляд пленного чародея, но тот её не заметил либо не узнал.
        Никто уже не знал, зачем держат в обозе пленную дочь бывшего императора. Определили её туда, там она и пребывала до самого прихода в лесной посёлок.
        Скор появлялся у землянки, где ютились девушки, почти каждый день. Приносил охотничью добычу, хлеб, рыбу, наловленную в озере младшими. Лия молча или чуть слышно благодарила, брала подарки и исчезала в тёмном зеве землянки. Землянки были нарыты в прошлом году, когда люди начинали осваивать новое место. Теперь семьи перебрались в добротные бревенчатые избы, а землянки хотели порушить или под погреба приспособить, но с войском пришли бесприютные наманские бабы, и земляные норы отдали им. Пока идёт осень, сытное время, наманок подкармливали, а весной сгинули бы бедовухи, как не было. Решение подарить траченных девок воглам спасало всех. Пленные девушки оказались снова нужны. Только Скора решение это не спасало, а убивало жесточе стрелы-срезня.
        Дождавшись, пока народ разойдётся по своим делам, Скор подошёл к землянке, в которой жил старый Потокм. Все люди давно переселились в добрые дома, один главный колдун, что траченная девка, живёт в землянке, да ещё и круглой, каких больше нигде нет. Так от предков завещано, и не нам обычай менять.
        Потокм отозвался на стук, велел входить. В землянке теплился очаг, около огня сидела бабка Гапа. О чём беседовали двое стариков - неведомо, но Скора в землянку пустили и, значит, готовы были выслушать.
        - С чем пришёл? - спросил Потокм.
        - Я… - Скор запнулся, - я хочу попросить… не надо отдавать Лию воглам. Пусть она у нас остаётся.
        - Вот ты о чём! Так она, никак, тобою в полон взята. Чего тогда мучаешься? Бери её да женись. А хочешь, так и вторую бери, у нас ноне невест больше, чем женихов.
        - Не, Хайя, вторая которая, мне и с приплатой не нужна.
        - Ну так бери одну, а злюку воглам отдадим.
        - Как я её возьму против воли? Она меня, наверное, ненавидит. А ведь она ещё не знает, что её отец моей стрелой убит.
        - А ты у неё спроси, - хрипло произнесла Гапа. - Хорошая девушка сама на шею вешаться не станет, а на спрос отвечать они все любят.
        - Как я её спрошу? - с непонятным отчаянием вскричал Скор. - В том-то и беда, что о чём бы я ни говорил, она всегда соглашается. Или молчит, или головой кивает согласно. Вообразила себя рабыней покорной, а я о ней всякую минуту думаю и хочу, чтобы ей моя любовь тоже по душе пришлась.
        - Да… - протянул Потокм, - загадал ты загадку. Не нам, мы уж старьё, для нас тут загадок нету. Себе загадал. И чем тебе помочь? Разве что - вот.
        Потокм с кряхтением поднялся, скрылся за пологом, некоторое время возился там. Вернувшись на своё место, протянул Скору раскрытую ладонь.
        - Узнаёшь?
        - Колечко медынское. То самое…
        - Немудрено, что узнал. Ты же его и нашёл в земле. Я уже давненько разобрался, какое в нём волшебство, но кольца не отдавал, потому как оно тебе без надобности было. А теперь время приспело.
        - Я не хочу Лию зачаровывать. Я хочу, чтобы она по своей воле.
        - А ты старших не перебивай. Прежде выслушай, а потом спорь. Вот гляди: на печатке Любь-птица. Колечко женское, тебе на полмизинца, а душеньке твоей в самый раз. Так вот, приди и подари ей колечко. Подай, как я тебе подаю, на раскрытой ладони. Что она его возьмёт, ты и сам знаешь. А ты другое примечай: как она его возьмёт. Если тут же на пальчик наденет, то смело о любви говори, значит, и она по тебе ночью вздыхает. Ну а если в мешочек с рукоделием спрячет, то тогда не знаю, чем тебе и помочь. Тогда вон к бабушке Гапе иди. Понял?
        - Понял.
        - И что стоишь, раз понял? Бери кольцо и беги, пока твою невесту воглы не забрали.
        Скор и впрямь, выйдя из землянки, помчался бегом, словно воглы, которые ещё и знать не знали, какие им подарки наготовлены, уже пришли и уводят Лию в свою тундру.
        - Чего парня пугаешь? - ворчливо спросила Гапа. - Я ту полоняночку мельком видала, а всё поняла. Хорошая девонька, Скору под стать. И всякому понятно, что колечка она ждёт не дождётся.
        - Это нам с тобой понятно, а он пусть пострадает чуток. Молодому полезно.

* * *
        Остерегание, наложенное колдунами, было в крови у каждого, и люди дружно решили, что, пока не найдётся иного места для житья, на засеках будет стоять усиленный отряд и безвылазно находиться по два колдуна. Очень быстро люди получили подтверждение, что предосторожность оказалась не лишней. У засек появился разъезд степняков. Это были не случайные бродяги, которых не поднял всеобщий поход, а отряд, побывавший в Намане и вернувшийся назад через горные тропы. Хан интересовался, благополучно ли дошли его друзья в родные селения.
        Хана благодарили и сообщали, что дошли благополучно. В подтверждение слов Устон поднял свой бунчук, отлично степнякам знакомый.
        Теперь предстояло ждать нового похода за наманской казной. Никто ж не знает, какие силы успели перебраться через горы, прежде чем тропы занесло снегом.
        Пока на заставе спокойно, воины могут заниматься своими делами, но так, чтобы в любой миг схватиться за оружие и быть готовым к бою. Руки человеку всегда есть чем занять, было бы желание.
        Хисам вырезал из птичьей костки свисток, Скор и Закрай следили, как он это делает. Приладишь такую штуку на боевую стрелу, и она полетит не просто так, а с ужасным свистом. Зачем такая приспособа нужна - не очень понятно. Но забавно.
        Через два дня придёт смена, нынешний караул отправится в посёлок, и Скор увидится с Лией.
        Спасибо медынскому колечку, всю правду вывело на свет чародейство сгинувшего народа!
        Получив от Потокма кольцо, Скор бегом помчался к землянке, где ютилась Лия, и, не отдышавшись, выпалил:
        - Вот, гостинец тебе принёс.
        Лия осторожно взяла кольцо, тут же надела на палец и лишь потом принялась рассматривать. А Скора как прорвало - вмиг сказал всё, чего, казалось бы, и не выговорить. И что думает о ней каждую минуту, и жизни без неё не мыслит, и… много ещё чего наговорил. Лия слушала молча, потом ткнулась Скору в грудь и разревелась. Она уж и надеяться перестала, что когда-нибудь услышит эти слова. Уж лучше бы Скор её убил, когда она, дура, на него с саблей кинулась.
        Так и стояли у порога, обнявшись и не думая, что Хайе в землянке слышно каждое слово.
        Потом явилась Нашта и, сказав, что её послала бабка Гапа, забрала Лию к себе. Семья у Нашты большая: и отец с матерью живы, братьев и сестёр, старших да младших полно, дядьёв да племянниц… - такую семью лишний рот не объест. И дом большой, чуть не первый срублен на смену землянкам. Обидно будет бросать, но тут уже ничего не поделаешь, с погромного места надо уходить, нечего дразнить злую судьбу.
        С началом зимы, когда поспеет пиво, а по первым морозам начнут колоть свиней, будут в посаде и на выселках играть свадьбы. Тогда Лия перейдёт в дом Скору. Дом тоже выстроен с расчётом на большую семью, а живёт всего четыре человека: Скор с матерью и младшие: Закрай и Манюшка. Отец уже четыре года, как погиб от наманской руки, так что Скор с мальчишества привык быть за старшего. А мать - одна по хозяйству, Манюшка-то всё больше у бабки Гапы ошивается, учится женскому чародейству. Травы, заговоры, всяко спасение… Вот порчу девчонкам насылать нельзя, нос не дорос. И боевой магии у Гапы не водится.
        - Подумаешь, - говорит Манюшка. - Нашта вон тоже поперву у бабки Гапы училась, а потом бунчук подняла. Вот и я не простой лекаркой стану, а боевым магом.
        - Обязательно станешь, - дразнится Скор. - Свинью оседлаешь и поедешь на войну.
        - У!.. - обижается Манюшка. - Вот посажу тебе чирей на лоб, тебя твоя Лия мигом разлюбит.
        Грозится, а ничего не сделает, у бабки Гапы с этим строго.
        Мать, узнав о решении сына, обрадовалась. Она уж испереживалась вся, что Скор на девушек не глядит. А Лия, хоть и наманка, девушка ладная, от такой внуков долго ждать не придётся. А там и Закрай невесту выберет, у него с этим делом не залежится. Жаль, что в новом доме жить недолго.
        Поначалу-то мать не разобралась, решила, что сын неровно дышит к наманской принцессе. У неё, никак, личико побелей будет. Но потом узнала правду и успокоилась. А белолицая принцесса в скором времени ушла к воглам.
        Посольство повёл Атя, он уже у воглов бывал, о чём-то договаривался. С Атей - двадцать человек охотников и сорок наманских бедовух в подарок воглским бобылям. Каково-то придётся южным красоткам во время долгой зимней ночи? А всё лучше, чем тут с голоду помирать.
        Всем девушкам выдали зимнюю одежду - из старья, но тёплую, а то у них своей нету. Хайе тоже досталась шубка, тётка Азёра со своего плеча дала.
        Ризорх вышел проводить уходящих. Самолично всё оглядел, проверил, хотя люди бывалые и знают, куда идут. Возле Хайи остановился, поглядел с прищуром.
        - Вот оно, девонька, как. Ты твердила, мол, выкуп за меня богатый дадут, а сама вместо выкупа идёшь. - Добыл откуда-то камень на цепочке, протянул Хайе. - На твоё приданое. Всё одно этот оберег никому, кроме тебя, сгодиться не может. Только ты смотри, зря им не раскачивай. Воглские колдуны нас не хуже, мигом прочухают, в чём здесь секрет.
        Хайя поспешно схватила камень, спрятала на груди. Спасибо сказать не сочла нужным, а может быть, просто не знала таких слов.
        Хайи не стало, и словно просветлело в жизни Скора. Теперь он мог хоть каждый час забегать к Лие, и по делу, и просто так. Никто не будет смотреть сумрачным взором, напоминая о том времени, когда невзрачный камешек на цепочке медленно превращал его в бессловесного слугу.
        Ещё два дня быть Скору в разлуке с любимой, а там следующий раз очередь нести караул на засеках придёт зимой.
        Хисам закончил своё рукоделие, хотел посвистать на пробу, но замер, не донеся свистульку до губ. Вроде бы никто слова не сказал, но все услыхали сигнал тревоги:
        - Идут!
        Поляна мгновенно опустела, каждый занял своё место, взяв под прицел тропу. В других-то местах конному, да и пешему не пройти, там прорубаться надо.
        Вскоре на том конце появились пришельцы. Никто на свете не мог бы назвать эту группу войском. Всяческий сброд из опустошённых войной мест, но над их головами поднимался бунчук: пук конского волоса и орёл, некогда простиравший крылья над половиной мира. Давненько мрачная птица не залетала в лесные края.
        Скор впился взглядом в идущих. Кто среди них маг? Кому посылать первую стрелу?
        Впереди, тяжело ступая, идёт легионер. Ветеран, побывавший в десятках боёв и стычек. Лицо словно вырублено мечом… да так оно и есть - глубокий шрам располосовал щёку, навеки очертив жёсткий и хищный оскал. Серьёзный боец, но магом он быть не может, маги не служат в легионе рядовыми.
        Мальчишка лет четырнадцати, худой и нелепый, шагает, двумя руками вцепившись в бунчук. Ажно светится изнутри от важности порученного дела, не понимая, что в отряде каждая пара рук на счету, а он хотя и считается взрослым, но ни в пяло, ни в мяло, ни в добрые люди не годится, вот и подставлен под выстрелы. Нет уж, пусть в паренька бьёт кто-нибудь другой.
        Этот - ремесленник, руки и посейчас не отмыты от синей вайды. Женщина с ребёнком, уцепившимся за подол, ещё одна, с истовым взглядом замученного животного. Крестьянин, сгорбленный тяжёлой работой. Здесь или на унавоженных наманских огородах, земля всюду человека горбатит. Ещё какие-то люди, и у каждого ремесло впечаталось в руки, фигуру, выражение усталого лица. Ещё один солдат - плащ перепоясан гибким ремнём, через плечо узел с камнями. Пращник… они идут в бой первыми и первыми гибнут, а этот выжил, вопреки очевидности. Пастух в косматом плаще, его овцы давно отогнаны и сварились в котлах, а он держится поближе к лошадям. Лошадей три, на них навьючен какой-то скарб, и никто не сидит.
        Кто же здесь маг, в кого стрелять первым, когда последует команда: «На раз! И!..»
        А вдруг мага нет вообще и всё это один обман? Потокм и Анк быстро поймут, что здесь к чему, и кара будет скорой. В таких случаях нельзя оставлять в живых даже женщин и младенцев. Младенец в группе один, лет четырёх, даже не понять, мальчик или девочка. Устал, но идёт сам, держась за материнскую юбку. Случись недоброе, у кого поднимется рука прикончить малыша?
        Идущие остановились. Скор скосил глаза и увидел, что над древесным завалом поднят беличий бунчук старого Потокма.
        - Скор, тебе идти.
        Для каждого человека рано или поздно наступает пора отвечать за весь народ. И неважно, что борода у Скора ещё толком не пробилась, а о седине и речи нет. Скор был на войне, прошёл Наман из конца в конец, торговый язык для него что родной. Кому, как не Скору, говорить перед последними номеями?
        Положить лук, отстегнуть саблю, которой пусть и не мастерски, но научился действовать в бою. А теперь, безоружным, навстречу врагам. Легионер тоже делает несколько шагов навстречу. И мальчишечка с бунчуком выступает вперёд. Кто же здесь всё-таки маг, откуда последует смертельный удар?
        - Кто такие? Вы пришли на нашу землю.
        - Мы не знали, что эта земля занята. Мы хотим, если вы позволите, пройти дальше, чтобы найти свободные места.
        - Там нет свободных земель, - сказал Скор. - Дальше на север живут воглы, а потом начинается Мёрзлое море.
        Некоторое время легионер молчал, наверное, слушал, что шепчет ему затаившийся маг. А что шептать? Сейчас надо извиняться и топать назад, пока добром отпускают. Силой они здесь не пройдут.
        Краем глаза, щекой Скор почувствовал какое-то движение. Головы не повернул, но понял, что Потокм покинул укрытие, вышел на открытое место и встал рядом. Конечно, Анк лучший из защитников среди колдунов, но и Скор напрягся, готовый, если надо, прикрыть старшего своим телом.
        - Если вы поклянётесь соблюдать наши законы и исполнять обычаи, - медленно произнёс Потокм, - мы позволим вам пройти на наши земли и жить вместе с нами.
        - Мы свободные номеи, - произнёс легионер так поспешно, что ясно было, это он говорит от себя, не дожидаясь подсказки колдуна. - В рабство мы не пойдём ни к кому.
        - У нас нет рабов. Жизнь в лесу тяжела, здесь может выжить лишь свободный человек. Если вы согласитесь, вы станете одними из нас. Вы будете охотиться на наших угодьях, вместе с нами пахать землю и защищать общую нашу свободу. Ваш колдун войдёт в наш круг и будет говорить за вас. Если вы не согласны, то уходите. Вас никто не тронет.
        Долгую минуту легионер молчал. Ждал старик Потокм, ждал Скор, не снимая стрел с тетивы, ждали лучники на засеке. Потом прозвучало:
        - Мы согласны.
        Шестым чувством Скор воспринимал, как исчезает звенящее напряжение, опускаются луки, как переводит дыхание Анк. И в наманском ветеране словно исчез твёрдый, но готовый сломаться стержень. В глазах женщин появилось что-то напоминающее надежду. У парнишки с бунчуком дрожали губы, казалось, он сейчас заплачет. И только малыш, вцепившийся в материн подол, продолжал смотреть строго и скорбно.
        - Это мудрое решение.
        Потокм подошёл к мальчишке с бунчуком, коснулся его руки:
        - Приветствую тебя, брат. Теперь у нас снова будет двенадцать могучих колдунов. Ты сильный маг, раз сумел привести сюда людей, лучших среди номеев.

* * *
        Провожать пришельцев в селение Потокм отрядил Скора, Хисама и Закрая. Закраю было велено сразу же вернуться на засеки, рассказать, как встретили и устроили наманцев.
        - А вы двое можете не возвращаться. День - не расчёт, а у вас невесты скучают.
        Теперь небольшой караван двигался по лесной тропе, которую человек непривычный вряд ли принял бы за дорогу.
        - Одного в толк не возьму, - говорил Закрай, пользуясь тем, что гости не понимают языка. - Почему старо?й сказал, что это лучшие из наманцев? По-моему, так охвостье какое-то. Если все наманцы таковы, то их и бить было без нужды. Тухлый народишко.
        - Сам ты охвостье, - осадил брата Скор. - Если народ себя изжил, среди него маги не родятся. А у этих, видишь, совсем ещё мальчишечка, а дед Потокм его братом назвал. И те, кто с этим парнем пришли, вправду самые лучшие. Они не самые сильные, сильные погибли в бою. Они не самые слабые, те стали рабами и тоже в конце концов погибли. А это - самые упорные и живучие. Они и через степь прошли, и в лесу не пропадут. Потому их дед Потокм к нам и зазвал. Нашему народу такие люди нужны. А ты говоришь, охвостье. Ничего-то ты не понимаешь…
        - Учить тебя ещё и учить, - добавил Хисам, стараясь не коверкать слов.