Святослав Логинов
        Бабы-дуры
        Девку затворить - это не репу на огороде выращивать. Девка - штука капризная, раз на раз не приходится. Бывает, такое получится, что хоть в омут головой, да еще непонятно чьей - ее или собственной. Тут тоже наперед не угадаешь.
        Тшши долго подступался к этому делу, замахивался, изготовлялся, а потом отступался. Промахнешься, и выйдет вместо девки баба - что тогда? Оно, конечно, всякой девке непременная судьба бабой стать, но если девку как следует до ума довести, то и баба получится ручная и почти не опасная. Совсем безобидной баба не бывает, да и ничто не бывает. Кошку разбалуй, так и она когтям волю даст.
        Собственно, девка в хозяйстве вещь бесполезная, навроде жеребенка: жрать - жрет, а работы с нее - как есть нисколько. Но без жеребенка не будет лошади, а без девки - бабы. Такая она жизнь заковыристая; куда ни свернешь - всюду баба. Без лошади в хозяйстве трудно, но можно, без бабы - полный краюк. Лошадь можно не только из жеребенка сформировать, но и поймать готовую в полях за лесом. Бегать, правда, за ней умаешься. К тому же, словленная лошадь лягает копытом и норовит кусить. Но, хотя бы, не ругается. А баба ругается завсегда, даже самый лучший экземпляр.
        Среди своих ходят побаски, будто кто-то изловил дикую бабу и привел в дом на хозяйство. Вот уж языки у народушка! Дикую бабу промыслить не трудно, только кто кого опосля на хозяйство определит - это еще вопрос. На дикую бабу глянешь, год глаза не разжмуришь. А уши от ее повизга сворачиваются в трубочки, да так и остаются, пока новые не вырастут.
        Так что, хочешь бабу прирученную, выращивай ее из девки. А не хочешь - сам веди хозяйство. Только потом не жалуйся, что вместо дома будет загаженная нора. Есть в том некая тайна: вроде бы Тшши чистоту обожает и порядок, но как ни поворотится, все помойка получается и вонючая берлога.
        Без бабы - швах.
        Вообще на хозяйстве у Тшши была старушка. Самое милое дело: старушка уже не ругается, а только воркотит в полголоса. И не дерется вовсе; у нее на драку куража не хватает. Одно беда - сил у старушки мало, и с каждым годом все меньше. Этак скоро не она за Тшши ходить будет, а ему за нею придется. Когда-то старушка была и бабой, и девахой хоть куда, но, то было давно, те времена из памяти изгладились напрочь, так что новую девку затворять приходится на чистом месте.
        Проще всего, казалось бы, девку затворить в корчаге, но на самом деле так только кажется. В корчаге пиво к празднику ходит, и сколько ее ни споласкивай, пивной дух ничем не отобьешь, хоть маленько, да останется. И получится девка не ручная, а пивная. А уж какая баба из нее произрастет, можно не загадывать. Один из бывших соседей затворил девку в корчаге, но он уже ничего не расскажет, у его дома и места жилого больше нет, а есть пьяная бражина. Суслом там загодя воняет, и деревья торчат вкривь и вкось.
        Тшши девку затворил в кадочке. Не новой, прежде в ней груздочки солились. Так оно и к лучшему: не новая, значит - проверенная.
        Как девок затворяют, объяснять не надо; дурное дело - не хитрое, каждому известно. Главное - срок соблюсти, а то вылупится младенчик - уа-уа! - возись потом с кашками да какашками. А передержишь - и того хуже: вылупится не девка, а лахудристая бабенка. Тогда исход один: хватай дежу, в которой бабенка сидит, в охапку, волоки к омуту и вываливай в самую глыбь. В омуте из бабенки образуется русалка. Будет лунными ночами смехи хохотать и плескать в ладоши. А ты сиди, запершись поплотней, да вспоминай про свое рукосуйство.
        Из кадки девочка вышла ладненькая, крепкая, как боровой грибочек. Глазки ясные, щечки красные, а в русой косе - алый бант. Так вместе с бантом девчоночка и слепилась. Поначалу, конечно, испугалась: что, да как, да почему?.. Но у Тшши все было продумано; он девку сразу к старушке перенаправил, пусть та на глупые вопросы ответы дает, а заодно помаленьку приучает девоньку ко всякому бабьему мастерству. Девка, конечно, и сама выучиться может, но умение, полученное от другой мастерицы, прочнее.
        Казалось бы, все спроворил, как следует быть, а вышло неладно. Два дня девка обвыкала, приглядывалась к житью-бытью, а потом подошла и спросила напрямки:
        - Дедушка, ты меня съешь?
        - Какой я тебе дедушка? - рассердился Тшши. - И девок я не ем, девки народ неудобоваримый.
        - Бабушка Лукерья сказала, что ты старую лошадь съел, а скоро ее съешь, а там - и меня.
        - Ты меньше дуру слушай. У нее от старости ум за разум заскочил, вот и несет, сама не зная что. Лошадь - она животная, поэтому, как изработается, ее надо съесть. А баб да девок едят одни людоеды. От этого у них зубы выпадают и нрав портится.
        - А ты кто? И зачем меня к себе притащил?
        - Я - Старый Жиж. И тебя не притащил, а затворил. Вот в этой вот кадушке. А зачем?.. уж, всяко дело, не для еды. Чтобы тебя получить, я полкадушки груздей в поганую яму вывалил. Так что, есть тебя накладно получится. Ты мне для других надобностей потребна. Поняла?
        - Поняла, - сказала девка и отошла тихохонько.
        Тшши доволен остался, и разговором, и тем, что девка тихая получилась: не визжит, не вопит и ногами не топает. А вышло, что тишина ее сродни той, что в тихом чертовом омуте. Ничего из сказанного девка не поняла, а что поняла, то переврала. А быть может, виной всему была бабка Лукерья.
        Девки, какую ни возьми, все до одной Алены. Бабы, и дикие, и самые смирные, всегда зовутся Матренами, а вот старушки - каждая на особицу. Бывают среди них Прасковьи и Пелагеи, встречаются Ульяны, а эту черт нарек Лукерьей. Впрочем, по имени ее никто не звал, кроме новой девки. Да и та чаще говорила попросту: бабушка.
        Алена ходила по дому тишком с просяным веничком в руке, мела что-то невидимое. Помогала Лукерье на кухне, хотя, чего там помогать? - навалил да наварил - и все дела. Тшши в женские премудрости не вникал и не вмешивался. Бабу учить - себя не уважать, пусть ворчит, да дело воротит. И в результате прозевал начало событий.
        Ютились Аленушка с Лукерьей в каморке за двором, а в избе без надобности не появлялись. Вообще-то, Алена могла и на полатях спать, девке - можно. Только старушки-задворенки обязаны возле гумна жить, но девка прикипела к наставнице, и жила вместе с ней на задворках. Тшши не возражал; зычный хозяйский голос достанет где угодно.
        В то утро Тшши проснулся поздно. Намедни было полнолуние, и он едва не всю ночь просидел на камне у амбарной стены, слушая, как за оврагом воют волки. Плоховато они выли, не музыкально. Удовольствия никакого, а выспаться не удалось.
        Продрав глаза, Тшши привычно рявкнул:
        - Бабы! Жрать хочу!
        Потом повернулся на другой бок и уснул. Знал, что быстро его хозяйки не умеют. Это только в сказках стряпуха, повинуясь зову, спешит на цырлах с мисками и сковородкой, припевая от усердия:
        - Иду, иду! Бегом несу!
        У Аленки и Лукерьи завтрака приходится дожидаться. Одна еще не умеет, другая уже не может.
        Вторично проснулся серьезно проголодавшись. Рявкнул уже не шутя, но и теперь ответа не дождался.
        Встал и, как был расхристанным со сна, отправился в задворную каморку. Пнул дверь и остановился в изумлении: каморка была пуста, лишь сладкий бабий дух еще витал меж четырех стен.
        - И где вы? - таким тоном спросил, что не ответить нельзя.
        Пожилое место всегда отвечает, если спрашивать строго.
        - Мы, дедушка, убежали, - ответил Аленин голосок. - Боимся мы тут быть, все-таки, думается, ты нас съешь.
        Вот ведь, бабы-дуры! Надо же такое удумать. Теперь лови их по округе с волками наперегонки. Тшши баб не ест, а волки так даже очень. Дикую бабу волкам не взять, а домашних, тем паче, старенькую да маленькую - самое милое дело.
        Тшши перепоясался лыковой веревкой, взял суковатый посох и пошел ловить беглянок. Веревка - чтобы пороть дур, а дубинка - пугать. Все-таки, их жалко, потому и пояс не ременный, а лыковый. Лыковым выпорешь, так не больно, а сыромятинным ремнем и покалечить можно.
        Вышел на вольный воздух, потянул носом, беря след. Рысистой побежкой двинулся вдогон. А беглянки и не скрывались, и следы не путали, шли себе гуляючи бережком, словно не диким местом идут, а вдоль родной деревни. По диким местам так не ходят, здешними дорожками и зверь не всякий проберется, а только невиданный.
        Эка неудача - утро проспал! Хватился бы раньше, давно бы сыскал обеих и гнал бы сейчас к дому, помахивая для пущего страху лубяным кнутиком. Тшши припустил галопом, да вдруг остановился, словно хвостом по голове ударенный. След, только что отлично видимый, исчез.
        Тшши поглядел с прищуром, колдовским взором и застонал, увидав, что пришел слишком поздно. Старушка с девочкой, сами того не заметив, ступили на тропалку, которой простому человеку ходить не можно.
        Ой, бабы-дуры! Ну, сказали бы по-хорошему, что охота им из дома сбежать, так разве Тшши не понял бы?.. Да он бы сам показал кружную дорожку, где с беглянками ничего бы не случилось плохого. По кружной дорожке, сколько ни бегай, назад вернешься. Там пусть и сбегали бы в свое удовольствие. Им приятно, и мне спокойно. Так нет, им на тропалку понадобилось.
        Для Тшши дорог непроходных нет, он и по тропалке пройтись может, только что оттуда домой притащит? Две пары лапотков да алый бант - всего поминовения по беглым хозяюшкам.
        Тшши встряхнулся по-собачьи и понуро побрел к дому.
        На задворках распахнул дверь закутка, чтобы духу бабьего в доме не осталось. Но и без того видел, что нет беглянок нигде, ни живыми, ни мертвыми. А не шути с тропалкой, не балуй. Это не сказка, где счастливый конец завсегда обещан. Тут все по-настоящему.
        Тшши зашел в избу, сел на хозяйскую лавку, крикнул на пробу:
        - Бабы, жрать хочу!
        Никто не ответил - некому отвечать. И в доме, еще не выстывшем, ощутимо запахло грязной берлогой.
        Без бабы на хозяйстве никуда. Значит, надо новую девку затворять, а покуда перебиваться по-сиротски, горьким куском.
        Только легко сказать - вторую кряду девку затеять. Это не репу на огороде выращивать. Кадушки толковой нет, прежняя, как всегда бывает, истлела, скоро в труху рассыплется, а совсем новая не годится, от нее не жилом пахнет, а лесом. И закваски осталось всего-ничего, одно погляденье. С таким запасом не девку творить, а мышей пугать.
        Однако делать нечего, от охов да стонов проку еще меньше.
        Всей пригодной посуды в доме осталась помойная лохань. Мучил ее Тшши, как только умел. Мыл и полоскал, выскоблил добела изнутри и снаружи, шпарил в кипятке с можжевеловой хвоей, но не мог избавиться от тончайшего помойного смрада.
        Поняв, что чище лохань не отмоет, Тшши изготовил закваску, поставил свою работу созревать, а сам уселся рядом, боясь отойти.
        И чего ждет? Девка созревает медленно, и что творится за дубовыми клепками, самый хитрый глаз не различит. И все равно, сидел, не в силах справиться с дурными предчувствиями. Вот как вылупится из лохани не девка, а баба лахудристая, а то и вовсе чудо-юдо семихвостое да трехглавое... Ох, не жди добра... Чует беду то, что у людей в груди с левой стороны, а у Тшши и в заводе не бывало. Нет ничего за ребрами, а все равно болит и чует неладное.